Спорим, тебе понравится? (СИ) [Даша Коэн] (fb2) читать онлайн

Спорим, тебе понравится?

Глава 1 – Протест

Ярослав

Октябрь...

— Итак, молодой человек, мы вас внимательно слушаем.

— Здравствуйте! Меня зовут Ярик, и я мудак.

— Басов! — строго рявкает дед, но я продолжаю невинно хлопать глазами, словно первоклашка, заблудившийся в бесконечных школьных коридорах.

Спасите! Помогите!

— Ничего не могу с собой поделать, — развожу руками, — дефект приобрёл на стадии сборки, все вопросы к производителю.

Прищуриваюсь и испытываю почти первобытный кайф, когда вижу, как деда перекашивает от отвращения. Он не любит, когда я поднимаю столь щекотливые темы. Он — нет, а я очень даже да.

— Что это исчадие ада опять натворило? — не получив от меня более, ни слова, родственник отирает со лба выступившую испарину и с высокомерием, достойным самого короля, смотрит сначала на директора этой богадельни, а потом и на ту, из-за которой мне в принципе приходится терпеть весь этот тупой сюр.

Храмова Алевтина Петровна.

Смотрю на неё в упор, дожидаюсь, пока глаза её неодобрительно сузятся, а затем подмигиваю ей, улыбаясь, словно безумный Ганнибал Лектер в лучшие годы своей жизни.

— Начнём с того, что ваш внук катастрофически заваливает литературу и идёт в открытую конфронтацию с учителем. Если так будет продолжаться, то на итоговые экзамены он просто не будет допущен по причине своей тотальной неуспеваемости по конкретно этому предмету.

— Неправда, — тяну я, поглядывая на наручные часы и жалея, что из-за всей этой тягомотины пропускаю тренировку, — я получил бы за последнее сочинение высший балл, если бы Алевтина меня сознательно не завалила.

— Во-первых, Алевтина Петровна, — подаёт голос старая вешалка, — а, во-вторых, это сочинение было написано, не вами, молодой человек, а Аней Потаповой — вашей одноклассницей.

— Пруфы? — приподнимаю я одну бровь.

— Она лично мне созналась.

— Вы себя в зеркало видели? Да вам любой сознается даже в том, что он Наполеон Бонапарт, лишь бы вы от него отстали! — мстительно кинул я в самодовольное лицо училки.

Как же она меня достала!

— Басов! — в унисон попытались осадить меня присутствующие, но мне на их телодвижения было чхать вообще.

— Немедленно извинись, — затребовал дед.

— Нет, — выдал я максимально жёстко и отвернулся.

— Что значит нет? — ошалело выпучил глаза родственник.

— Это значит, что я отказываюсь делать то, что нужно вам и буду делать только то, что нужно мне. У меня не было проблем, пока не появилась эта... учительница, — последнее слово я буквально выплёвываю из себя.

— Это немыслимо! — запричитал директор.

— А я вам говорила, — не уставала подсирать Храмова.

— Следуй за Карениной, — мстительно прошипел я, уверенный в том, что мои слова дошли только до адресата.

— Что ты сказал? — почти вплотную приблизил ко мне своё морщинистое лицо дед.

— Я сказал, что мне никуда не упиралась эта ваша чёртовая литература. А ещё я говорил, что не могу читать Шолохова, потому что у нас расходятся взгляды на то, можно ли кутить с замужней соседкой или нет.

— Видите, — указал на меня пальцем дед, — мальчик не дурак, ему просто нужны дополнительные занятия и факультативы.

— Никто не говорит, что Ярослав глупый, Тимофей Романович. Ваш внук очень достойно показывает себя в точных науках и спортивных дисциплинах, но умышленно не желает подружиться с гуманитарными.

— Потому что это ненужная мне лабуда, — бурчу я себе под нос, разглядывая эмблему на форменном пиджаке.

— Не уверена в том, что, я могу стать подходящим для мальчика репетитором, уважаемый Тимофей Романович, - цедит Храмова, старательно изображая из себя пуп земли. - Его необоснованная антипатия ко мне слишком высока. Но да, по литературе пока у него твёрдая двоечка и Ярославу просто жизненно необходимы факультативы и дополнительные занятия.

У меня от её слов форменно подгорает.

— Я заплачу вам, - цедит дед.

— И я снова буду вынуждена вам отказать.

— Причина?

— Дождусь извинений от Ярослава за все яркие эпитеты, которыми он меня наградил за прошедший месяц, и тогда вернёмся к этому вопросу.

— Ярослав?

— И снова я буду вынужден вам отказать, — копирую я интонацию и слова Храмовой, надевая на лицо образ агнца божьего.

И да, мне плевать на последствия. Я уверен... нет, я точно знаю, что их попросту не будет и меня не отчислят, а потом и пририсуют в аттестат, нужный мне, тройбан по литературе, потому что, на моё безграничное счастье, дедуля является одним из постоянных и активных спонсоров этой гимназии.

Так что, пусть Храмова засунет свои мечты о моих извинениях в свою тощую задницу.

— Мы можем поговорить наедине? — обращается дед к директору, и та благосклонно ему кивает.

— Свободен, — отмахивается от меня родственник и я, подхватив свой рюкзак, покидаю негостеприимные стены «лобного места», отвешивая низкий, театральный поклон.

Выхожу в приёмную, шлю воздушный поцелуй молоденькой секретарше, а затем спиной, не разрывая с милашкой игривого взгляда и подмигивая ей, пячусь назад, на выход.

Но уже в самых дверях сталкиваюсь с мелкой девицей в очках на половину лица и длинной косой до пояса.

— И... извини...те, — пищит она затравленно, насилуя в руках лямки от собственного рюкзака.

— Свободна, — обхожу её и наконец-то вываливаюсь в коридор, где тут же попадаю в котёл своих приятелей. Они орут и улюлюкают, изображая пошлые движения и глупые танцы городских сумасшедших, пока мой лучший друг не затыкает всех, задавая мне вопрос в лоб.

— Ну как тебе она?

— Кто? Алевтина? — изображаю рвотный позыв и ржу, давая пять одному из парней...

— Нет, — тянет Раф, — очкастая, которая только что вошла в кабинет директора.

Оглядываюсь назад, хмурюсь, вспоминая невспоминаемое лицо девчонки.

— Да никак, — пожимаю плечами, — серь.

— Отлично.

Вопросительно прищуриваюсь и жду пояснений, которые тут же получаю.

— Это была дочка Храмовой.

— Да иди ты! — таращу я глаза на друга и начинаю улыбаться, уже прикидывая в голове возможные расклады.

— Да, её зовут Вероника Истомина. С сентября учится на нашей параллели.

— Бас, — предостерегающе потянул кто-то из парней, правильно интерпретируя мой хищный взгляд, — Алевтине это не понравится.

— Её дочке тоже, — согласно кивнул я, и мы все дружно заржали, покидая шумный школьный коридор...

Глава 2 – Вера

Вероника

Сентябрь...

— Мам, можно мне сегодня пропустить? — шепчу я едва слышно, стараясь не напрягать голос.

— Что значит пропустить? Как у тебя язык вообще поворачивается говорить такое? Ты же не при смерти! Подумаешь, горло болит. Температуры же нет, значит, всё нормально.

Нормально...

Это слово совершенно не вяжется с текущим положением дел. Потому что вставать в воскресный день в семь утра — это ужасно несправедливо. И, конечно, я бы предпочла ещё пару часов понежиться в постели, а потом может прогуляться в парке, сходить на карусели или просто побыть наедине с собой, а не вот это вот всё...

Да, внутренне я недовольна. И да, всё моё существо отторгает то, что я должна делать в столь ранний час, но в моей жизни слишком много «но».

Я не могу ослушаться маму. Мне проще сделать так, как она хочет, чем потом целый день внимать нескончаемый поток нравоучений о том, что я безответственная и что она устала вкладывать мне в голову элементарные вещи. А еще я не в силах видеть её грустные глаза...

Поэтому я встаю с кровати и топаю в ванную комнату, где наскоро принимаю душ и чищу зубы. Будучи ещё в полотенце, вздрагиваю — это мама вошла ко мне без стука, принимаясь торопливо раздирать расчёской ещё влажные волосы и заплетая их в тугую косу.

— Копаешься тут. Опоздаем же.

— Я быстро, — сиплю и опускаю виновато глаза, стараясь не кривиться, когда родительница несколько раз неосторожно и особенно сильно дёргает непослушные локоны.

— Готово, — кивает мне через зеркало, — живо одевайся и на кухню, бабушка уже завтрак приготовила.

— Но я...

— Цыц!

Послушно ускоряюсь, кидаясь к себе в комнату и выискивая в недрах платяного шкафа юбку, блузку и белье с носками. С тоской смотрю в окно — солнце поднялось уже высоко и исправно делает своё дело. Парит. А мне придётся жариться под его палящими лучами и молча терпеть явное неудобство.

Натягиваю на себя одежду и гляжусь в высокое зеркало, поправляя очки на переносице.

Тоска! Зелёная. Беспросветная...

— Вера!

От этого сокращения меня передёргивает. Ещё год назад меня звали меня полным именем. А потом привычная жизнь рухнула, и мама ударилась в бога. А я резко трансформировалась в Веру.

И не спрашивайте меня почему.

— Уже бегу! — хриплю надсадно и срываюсь с места, услышав вопли матери, и через пару секунд усаживаюсь за стол, на обитый липким дерматином кухонный уголок.

— Ешь!

Легко сказать.

Но я и здесь послушно беру ложку, принимаясь за кашу с щедрой порцией сливочного масла. Рядом на тарелочке ждут своей очереди два пирожка с неизвестной мне начинкой и большой ломоть белого хлеба с сыром. Это порция еды сгодилась бы и для взрослого мужчины, но моим близким плевать.

Я должна всё это съесть. И точка.

— Быстрее жуй, Вера. И даже не думай тянуть время. Не выйдешь из-за стола, пока всё не съешь.

Кто-то скажет, что это форменное и неприкрытое пищевое насилие. Бабушка и мама скажут, что это всего лишь забота обо мне. Я же просто скажу, что такова моя жизнь и у меня нет выбора, кроме как мириться с тем, что есть.

Молча и беспрекословно доедаю, чувствуя лёгкую тошноту, но облегчённо выдыхаю, потому что мне не приходится давиться сладким чаем или стаканом ряженки. Сегодня мне повезло — мы опаздываем.

— Платок! — орёт мать, когда я уже обулась.

Вся скукоживаюсь от её недовольного тона, а затем максимально ускоряюсь, слушая бесконечные причитания и надевая позабытый головной убор.

Двадцать минут до остановки. Затем час в душном автобусе до пункта назначения и меня ощутимо разматывает. А уж когда оказываемся на месте, так вообще приходится адски непросто. Веки наливаются свинцовой тяжестью под монотонный бубнёж пастора, а спина предательски ссутуливается, пытаясь принять наиболее удобное положение для сна.

Вот только мне нельзя спать. Я больше скажу — мне нельзя даже вида подавать, что я, на пару со своим бунтующим организмом, замыслила нечто постыдное. Мать и так поглядывает на меня подозрительно и с недовольным прищуром, а бабуля так вообще, то и дело, тычет мне в бок локтем, не давай даже помечтать о вожделенных сновидениях.

— Вера!

— А? — вырывает меня чей-то голос из полубессознательной дымки.

— Твоя очередь петь! — возмущённо шипит мать.

Петь! Боже! За что?

Покорно киваю и поднимаюсь на клирос, а там встаю в ряды хора, где спустя пару минут начинаю беззвучно открывать рот. Родительница довольна. Бабушка в умилении складывает руки на груди и улыбается.

Я выдыхаю... пронесло.

Спустя два часа всё заканчивается, и мы снова трясёмся в автобусе, но уже по дороге в обратную сторону. Вот только мои сегодняшние страдания на этом не заканчиваются. За остановку до дома, в который раз не обращая внимания на мои мольбы об отдыхе, мама вместе со мной выходит из общественного транспорта, кивая бабуле и предупреждая, что скоро вернётся.

А затем ведёт меня в воскресную школу. Будь она трижды неладна.

— После занятий сразу домой! Поняла?

— Угу, — киваю и окончательно расстаюсь с мечтами о мягкой постели.

— Вера, я не шучу! Чтобы без глупостей мне! — и стискивает меня в таких сильных объятиях, что я задыхаюсь, а затем захожусь в надсадном, лающем кашле. — Ох, ну какая же ты болезненная у меня, слов нет. Вся светишься. Кушать надо лучше и одеваться теплее, Вера. Это тебя ветер с моря так продул.

Куда уж теплее? Итак уже вся взмокла...

Да и чего уж там? Откармливают меня как порося.

— Ну всё, мам.

— Ладно, ладно. Беги уже. Я тебя встречу, если Моисеевы отменят занятие.

За спиной тут же скрещиваю пальцы. Хоть бы не отменили!

Наконец-то расстаёмся, и я несусь внутрь школы, радуясь хотя бы тому, что несколько часов буду без тотального маминого контроля. Невесть что, конечно, но мне и то в радость. А уж когда последний урок отменяют, то я и вовсе впадаю в сущий восторг. Даже мысли о вожделенном сне уходят на второй план, и я всё-таки рискую немного прогуляться в парке неподалёку, который, на моё безграничное счастье, имел выход на побережье.

Пока иду к нему, бесконечно лелею мечты снять носки и помочить ноги в ещё тёплой водичке.

Подумала о таких вольностях, и тотчас кровь по венам понеслась с сумасшедшей скоростью, наполняясь пузырьками предвкушения. Вот только стоило мне пересечь парк и вырулить на песчаный пляж, как пришлось тут же притормозить, а после и поспешно развернуться, прячась в тени высоченного кипариса.

Постояла за ним несколько секунд, отдышалась, а затем высунула нос и с любопытством уставилась на ребят, что крутили замысловатые вертушки на турниках. Зависла, рассматривая их и поражаясь силе и ловкости.

А через минуту вздрогнула, услышав рёв мотоцикла. Он пронёсся мимо меня и с пробуксовкой остановился рядом со спортивной площадкой, на который тут же все оживились и загалдели.

Мотоциклист поставил своего стального коня на подножку, а затем приветственно поднял ладонь вверх и снял с головы блестящий, чёрный шлем.

И я тут же охнула.

Я знала этого парня. Он учился в той самой гимназии, куда я ходила вот уже вторую неделю к ряду.

Мама говорила, что он высокомерный, тщеславный и заносчивый мерзавец. Сам грех во плоти.

И когда он в одно движение стянул с себя футболку, оставаясь лишь в чёрных джинсах, низко сидящих на его узких бёдрах, я поняла, что мама была абсолютно права.

Вероника

Это был Ярослав Басов.

Друзья звали его просто Бас.

Девочки со вздохами и влюблёнными придыханиями выводили — Ярик.

Моя мама же нарекла его бесовским отродьем.

Но я откровенно не понимала, отчего столько шума. Ну парень как парень. Дурной только и корчит из себя невесть что. В остальном же... я бы не сказала, что он выделялся какой-то смазливостью, отчего можно было бы упасть в экстазе, исходя слюной. Нет, обычный — пройдёт в толпе и не заметишь. Ну не урод, конечно, но точно не в моём вкусе. Лицо хищное, скуластое. Глаза карие и недобрые. И вишенка на торте — кривая, чуть издевательская ухмылка, казалось бы, на постоянной основе приклеившаяся к его губам.

Подводя итог, я могла бы охарактеризовать его только одним словом — неприятный.

И мне бы прямо сейчас развернуться и бежать с этого пляжа, сверкая пятками, но нет. Я зачем-то упорно ищу на свою любопытную задницу приключений и короткими перебежками между кустарниками крадусь ближе к турникам, закрывая глаза на то, что сердце стучит где-то в горле, а по телу курсируют электрические всполохи, вызванные собственным слабоумием и отвагой.

Уселась на лавку, стоящую почти впритирку к площадке и укрытую от обзора аккуратно подстриженной живой изгородью, и вперила взгляд туда, куда мне его никак нельзя было даже на секунду переводить. Каюсь, грешна. Но я обещаю исправиться. Пренепременно!

— Бас, давай замутим связку с «капитанским выходом», порадуем подписоту, м-м? — предлагает кто-то из парней, и все начинают одобрительно улюлюкать.

— А может коронный «флажок» секунд на двадцать пять? — звучит ещё одно предложение, пока сам Ярослав крутит корпусом из стороны в сторону, очевидно, делая разминку.

— Определяйтесь скорее, народ, — фыркает тот и чуть подпрыгивает, цепляясь руками за перекладину и начиная тягать своё тело вверх-вниз.

Раз... два... три... десять... двадцать...

— Вау, — произношу одними губами и тут же захлопываю рот ладонью, вжимая голову в плечи. Блин, нашла чем восхищаться, дурында.

Но я всё равно мысленно веду счёт его рывкам, уговаривая себя не смотреть на те самые штучки по бокам мужского пресса. Ну именно те, что так бесстыже и преступно подчёркивают направление, в котором должен двигаться мой взгляд. И пока я делаю все эти грешные дела, не замечаю, что площадка слишком быстро становится магнитом и для других девичьих глаз.

Их много.

Целая толпа.

И все они выглядят как модели с глянцевых журналов, что я украдкой от мамы как-то рассматривала в книжном магазине. Экстремально короткие шорты, оголяющие ягодицы и микроскопические топы, толком не скрывающие их прелести. Прибавьте сюда причёски, макияж и босоножки на высоких каблуках, делающие загорелые стройные ноги просто бесконечными — и всё, стопроцентное внимание противоположного пола им обеспечено.

И я... королева скуки, чопорности и пуританства.

До сих пор в платке. Носки, закрытые туфли в стиле Мэри Джейн, но, увы, унылого коричневого цвета, того самого, который был так актуален когда-то при покраске деревянного пола. Юбка в тон до середины голени. Блузка с наглухо закрытым воротом и длинными рукавами до самых запястий. Очки и туго заплетённая коса завершали зубодробительный образ старой девы.

Блеск!

Через несколько месяцев мне исполнится восемнадцать, а я чувствую себя подопечной дома престарелых.

И никогда мне не стать одной из популярных ребят. Своей в доску. Потому что для них открыты все двери этого разнообразного мира, а мне только в храм Божий, ну или те, которые позволит распахнуть моя мама. А я никогда не упрекну её за это, потому что старшая дочь — это всё, что у неё осталось от прежней жизни. А ещё — я слишком долго ждала её внимания.

Кто хоть раз сталкивался с родительским равнодушием, меня поймёт. А кто нет, тому и объяснять не стоит.

— Бас, хорош выпендриваться, девочки ждут, — слышу я вкрадчивый голос и тихий смех парня, которого до этого совсем не замечала. Он сидел в тени разлапистой пальмы и что-то читал, а теперь вдруг соизволил присоединиться к общему веселью.

И он тоже был мне знаком.

Рафаэль Аммо — лучший друг Ярослава Басова. Парень — загадка. И как это не удивительно слышать, любимчик моей мамы. Она почти нон-стопом пела дифирамбы его острым, как бритва, мозгам и сетовала на то, что столь образованный молодой человек имел слабость сдружиться с неподходящим себе по уровню интеллекта индивидуумом.

Вот его я считала симпатичным, но уж больно неформальным в своём образе плохого парня. Выбритые виски, шевелюра на макушке высвечена почти до белизны, на запястьях множество разнообразных фенек, а на лице тут и там виднеется металл.

— Заглохни, Раф, или сам дуй на перекладину, — отвечает ему Басов.

— Только с тобой, милашка, — парень встаёт и стягивает с загорелых плеч майку, оголяя спину и открывая обзор на несколько цветных и замысловатых татуировок. И я очень сомневалась, что это законно в его-то возрасте.

Но я всё равно не отвожу глаза, а продолжаю нести свою наблюдательную вахту. А затем замираю, когда оба друга начинают исполнять перед толпой и на камеру. Они с двух сторон гимнастической вертикальной трубы хватаются за неё руками, а затем поднимают своё тело в горизонтальное положение, под дружный гомон толпы и визг девчонок.

Кто-то из парней начинает обратный отсчёт от двадцати пяти. И мне кажется, что это самые длинные секунды в моей жизни. Я смотрю на Ярослава и Рафаэля и не понимаю, как они вообще способны лишь силой рук удерживать собственное тело в абсолютной горизонтали.

— Пять! — голосит толпа. — Четыре! Три! Два! Один...

Все скандируют от восторга. Кто-то кричит «снято». А девочки буквально виснут на своих героев, и меня откровенно передёргивает от этого неприкрытого предложения.

— Ужасно, — встряхиваюсь я, чувствуя, как неприятные мурашки бегут по позвоночнику.

А в следующий момент замираю, когда Ярослав и Рафаэль максимально близко подходят к моему укрытию. Сейчас нас разделяет только живая изгородь между двумя лавками. С одной стороны — я. С другой — они.

— Раф, что за блонда в розовом? Что-то знакомое... А я её уже, да?

— Да.

— А когда я успел?

— У Серяка на вписке.

— Мне понравилось?

— М-м, нет..., — затем рассмеялся хрипло и добавил, — и мне тоже.

А я, услышав всё это, не поняла ровным счётом ничего. Только стало как-то грязно и гадко на душе, а затем я развернулась и на пятой космической припустила в сторону дома.

Да и вообще! Правильно мама говорила — от мальчиков нужно держаться подальше.

Глава 3 – Невидимка

Вероника

Когда в моей предыдущей школе появлялся новенький — это был всегда настоящий фурор, сродни эффекту разорвавшейся бомбы, не иначе! Все только и делали, что болтали о вновь прибывшем, пытались подружиться с ним или просто глазели так, будто бы увидели второе пришествие. Ну вы поняли...

Мне же самой в первый мой учебный день в новой школе уделили не больше внимания, чем прошлогоднему прогнозу погоды. Не то чтобы я ждала чего-то эпичного, но просто думала, что кто-то захочет пообщаться со мной, может быть, узнать, откуда я приехала в этот город и почему. Но, увы.

Даже моя соседка по парте, Дина Шевченко, не выказала мне никакого интереса. Просто чуть покосилась в мою сторону, кивнула в знак того, что вообще заметала меня и вновь перевела равнодушный взгляд на нашего классного руководителя, который уже переключился с моей персоны на методички по географии.

— Как прошёл твой первый день в новой школе? — спросила меня мама после уроков, когда мы собрались все вместе ужинать на кухне.

— Нормально, — пожала я плечами и затравленно глянула на запеканку с творогом. После тарелки наваристого борща и доброй порции салата у меня были большие сомнения, что ещё хоть что-то способно поместиться в моём желудке.

Но у любимых родственников был свой взгляд на это.

— Ешь! — подтолкнула мне бабушка блюдце с десертом.

— Нормально? Ну и хорошо, — кивнула мать, а затем добавила, — надеюсь, тебе нет надобности напоминать, что не стоит трубить на всю гимназию, что ты моя дочь?

— Не стоит, — пожала я плечами.

Я была копией своего отца. И носила мамину девичью фамилию. Никто даже мысли не допустил бы, что я дочь Храмовой Алевтины Петровны. Но мама всё равно продолжала паниковать по этому поводу. Причина? Довольно банальна — она считала не этичным преподавать мне, да и проблем с родителями своих учеников иметь не хотела, боясь быть уличённой в излишней лояльности ко мне, как к своей дочери. Именно поэтому факт нашего родства не афишировался, да и директор мамины опасения всецело разделял.

Так и вышло, что я была просто Вероника Истомина — новенькая, до которой никому нет дела.

Невидимка.

Но я понимала почему всё сложилось именно так и не собиралась сражаться с ветряными мельницами. Да, я не то чтобы была из разряда тех, на кого сворачивают голову парни. Маленького роста — всего-то скромные метр и пятьдесят пять сантиметров. И если бы Дюймовочка, но, увы. Бабулино бесконтрольное раскармливание делало своё дело. Нет, я не была китом или что-то в этом роде. Но имела вполне себе немодные лишние сантиметры в талии, бёдрах и ещё в паре критических мест. И пухлые щёчки, за которые мама любила меня теребить, когда была мною довольна. Что же касается всего остального? Ну, что можно сказать? Я не была Анджелиной Джоли и даже на её блёклую копию не потянула бы. Обычная — вот что я думала о своей внешности. Нос как нос — прямой, и, слава богу, без горбинки. Брови тоже прямые без каких-либо изящных изгибов. Губы на десятку по шкале заурядности. И даже глаза были скучного серо-зелёного цвета.

Да, скажем честно — не фонтан.

И на фоне всего этого явного унылого зрелища, очки и извечно туго заплетённая коса смотрелись даже не пьяной вишенкой на засохшей пироженке, а волчьей ягодой на безвкусной галете.

И ладно бы невзрачность, да? П-ф-ф, подумаешь... Но ведь когда она выставлена перед неприкрытым вау, то её хочется просто небрежно смахнуть в сторону и отряхнуть руки.

А ведь так и было. Я попала в элитную гимназию, и ученики в ней били почти все как на подбор — богатые, богатые, ну и богатые ещё тоже. Кто-то больше, кто-то меньше, но суть дела не меняла. Сюда можно было не так-то просто попасть, ибо имел место строгий отбор и очень редко, когда педагогический совет делал ставку только на умственные способности учащегося.

Но я всё понимала. Здесь, в этом престижном учебном взведении негласно возвели привилегии и иерархию в абсолют. И если ты сразу не попал на высшую ступень этого закрытого общества, то всё — ты заочно проиграл.

А кому может быть интересен побеждённый? Вот именно!

Вы, должно быть, спросите, а как я вообще оказалась в этом логове умных и красивых? А я отвечу — стечение обстоятельств. Мы с мамой и бабушкой были вынуждены переехать с насиженного места — а тут, в этом городе на берегу Чёрного моря как раз и в срочном порядке искали квалифицированного педагога по литературе.

И вот я здесь. Уже третью неделю к ряду грызу гранит науки. А сейчас сижу в столовой и украдкой разглядываю популярных девчонок, которые смеясь и красуясь перед парнями, поправляли свои идеальные локоны, подкрашивали ресницы и пухлые губы, а ещё без стеснения расстёгивали четвёртую сверху пуговицу на белых блузках, без зазрения совести открывая вид на ложбинку своей груди. И это притом, что их форменные юбки уже были критически укорочены по самое «не балуйся».

Я тут же зарделась и смутилась, представляя себе, что могла бы точно так же оголиться в общественном месте только для того, чтобы понравиться какому-то там мальчику.

— Да ни в жизнь! — скривилась я и тут же подскочила на ноги, а затем почти сломя голову понеслась на выход из столовой, чтобы не видеть всего этого безобразия.

Да почти тут же охнула, когда сразу же за поворотом на полной скорости вписалась во что-то твёрдое и пахнущее горьким апельсином и бергамотом. Неуклюже, словно новорождённый оленёнок, шлёпнулась на задницу и поправила съехавшие набок очки. Сдунула со лба выбившуюся прядку, но не успела поднять глаза, как меня бесцеремонно ухватили под локоть, дёрнули вверх и отчитали, под всеобщие хохотки и язвительные фырканья.

— Что за кочка? — слышу я недовольный голос с едва уловимой хрипотцой, и мгновенно втягиваю голову в плечи.

Ну вот угораздило же!

Поспешно бормочу извинения и врубаю режим ожидания, молясь про себя, чтобы Ярослав Басов со своей свитой небожителей наконец-то ушёл и оставил меня в покое, забывая о моём существовании как это обычно и бывает.

И он делает это. Разворачивается и уверенной походкой двигается прочь, ни разу не обернувшись, моментально переключаясь на свои архиважные дела и проблемы.

А я только сейчас поняла, как назвал меня этот парень с глазами цвета тёмных каштанов и ростом под метр девяносто.

— Кочка, — повторила я, и внутри меня заныло слишком знакомое чувство разочарования к самой себе.

Я думала, что никогда его не испытаю вновь, но вот опять...

Глава 4 – Вешалка

Вероника

Октябрь...

В моём родном городе в октябре уже стояла по-настоящему осенняя погода. Ночью температура воздуха всё чаще опускалась ниже нуля градусов, а днём едва ли преодолевала отметку в плюс десять. С утра стояли туманы, а трава была побита белёсыми разводами инея. Без шапки и тёплого вязанного шарфа на улицу лучше было не выходить, а лёгкие ветровки планомерно сменялись на утеплённые парки.

Сейчас же у меня случился форменный разрыв шаблона. Потому что календарь разменял свой последний листок сентября, а на улице по-прежнему стояло безудержное лето.

— Вера! — я вздрогнула, когда мать вломилась в мою комнату без стука и вообще какого-либо предупреждения.

Я тут же сжалась и ссутулилась, пытаясь спрятать тело, упакованное в самое простое и максимально пуританское хлопковое бельё, от её зоркого взгляда. А затем и вовсе отвернулась, скорее натягивая на себя блузку.

— Доброе утро, мама, — через плечо быстро улыбнулась я родительнице и принялась планомерно застёгивать пуговицы.

— Так, ничего не поняла, а где майка?

— Мам, ну на улице сегодня обещают до двадцати пяти, — с мольбой уставилась я в её глаза, которые не сулили мне ничего хорошего.

— И что? Вера, не позорь меня! Это не повод светить бельём на потеху публике. Не доводи до греха. Каждый пубертатный мальчишка будет пялиться на тебя, — лицо матери пошло алыми пятнами, а я отвела глаза, не в силах ни терпеть этот прессинг, ни что-либо возразить ей.

— Да кому я нужна? — тихо выдала я чистую правду.

За целый месяц в новой школе мне уделили внимания не больше, чем кадкам с цветами, стоящими под лестницей. Да и что там говорить? Мне казалось, что львиная доля одноклассников даже не знают, как меня зовут. Или намеренно забывают эту ненужную для себя информацию, боясь захламить свои мозги. Со мной не здороваются и не зовут присоединиться к кому-то столику в столовой. Даже к аутам.

Я — невидимка.

Так что, кому какое дело, приду я на занятия с исподним или нет?

— Вот и славно! — поднимает мать указательный палец и поучительно им трясёт. — Будешь одеваться, как положено воспитанной, верующей в Бога девушке, и Ангел-Хранитель оградит тебя от соблазнов этого грешного мира. Это искушение! Разве ты не понимаешь?

Единственное, что я сейчас понимала было то, что мать словила «волну» и перешла на великий, могучий, церковный язык. И когда это случалось, нужно было быть готовой держать ответ за всё на свете. Потому что, что? Правильно, дети — Бог всё видит.

— Теперь понимаю, — закивала я, про себя, однако, не чувствуя никакого раскаяния за содеянное, ведь не голой же я в школу собралась, в самом-то деле. Но мать уже было не остановить.

— Чаще надо исповедоваться и причащаться, Вера, — выдала она совет на любую проблему, а затем безапелляционно шлифанула, — тогда и соблазны уйдут.

— Прости, — кивнула я и начала снимать с себя блузку, чтобы всё-таки сделать так, как велит мама.

— Бог простит! — привычно ответила она мне, и я глубоко вздохнула, уныло представляя то, как несладко мне придётся во всех этих ста одёжках под палящим октябрьским черноморским солнцем.

— А ты зачем приходила? — нахмурилась я, когда она развернулась с чётким намерением покинуть мою комнату.

— Завтрак стынет! — развела мать руками. — Голодную в школу не пущу! Шевелись скорей и за стол. И чтобы всё съела!

А я про себя застонала и возвела глаза к побелённому и чуть потрескавшемуся потолку.

— Еда, — изобразила я рвотный позыв, — ешь, ешь, ешь... а то вдруг похудеешь. Уф!

Вздохнула ещё раз глубоко и горестно, застёгивая последние пуговицы на блузке, подтянула гольфы и потопала на кухню, где меня уже дожидались полдюжины фаршированных блинчиков.

Блеск!

И всё это гастрономическое безобразие было по мою душу. А учитывая, что по причине своей близорукости я имела ограничение на посещение физкультуры, то дела мои шли, не сказать, чтобы шикарно.

Кстати, о птичках. Сегодня последним уроком как раз была она — физическая культура. А я её могла посещать, только будучи в специальной группе, предусматривающей, что учащемуся не нужно будет сдавать нормативы и тянуть тяжёлые нагрузки.

Вот только в гимназии такая группа не была предусмотрена, а потому я была у физрука на побегушках. Так случилось и сегодня. Занятия проводились потоковые, но с фильтрацией по половому признаку. В спортивном зале девочки играли в волейбол, а в бассейне у мальчиков была тренировка по плаванию.

За всё время обучения меня туда не дёргали, потому как, и преподаватели были разные, но сегодня ситуация изменилась. У мальчиков тренер ушёл на больничный, а, оставшемуся в единственном числе, учителю пришлось разрываться на две группы. И мне тоже.

А там парни.

В бассейне плавают.

В одних трусах, если что.

И я боюсь представить, что мне светит, если об этом узнает моя мама.

Минимум — неделя покаяния. Максимум — постриг в монахини.

И мне бы сказать учителю жёсткое «нет» и поведать душещипательную историю про то, как больно стоять коленями на горохе, но я, увы и ах, никогда не отличалась благоразумием. Бабушка эту черту моего характера называла «дурное семя», мать же просто возводила ладони к небесам и надевала самую трагическую маску из своего арсенала.

И вот она я, примерная девочка и наконец-то мамина гордость, Вероника Истомина, стою в бассейне с журналом тренировок по плаванию и призываю себя делать свою работу, а не пялиться на то, как парни широко и мощно загребают руками, одновременно приподнимая тело над водой и совершая волнообразные движения ногами и тазом.

Это баттерфляй.

А вскоре я вовсе забываю, как дышать, когда тренер выкрикивает фамилии следующих учеников, которые должны выйти на старт стометровки.

— Аммо, Басов, Серяк, Тимофеев.

Я подвисаю...

Живот сводит болезненная судорога. Это неуверенность в себе и обида — и они уже плотно засели во мне. Потому что любая девочка мечтает стать принцессой, но никак не «кочкой», которая посмела путаться под ногами великих мира сего.

И вот опять...

Я уже видела этих ребят без рубашек, но сейчас они выглядят ещё эффектнее. Теперь их мощные ноги были тоже оголены. Сами же парни собраны, как настоящие хищники. Заняли начальное положение для заплыва, и каждая мышца их тела напряжена в ожидании сигнала старта.

Звучит свисток и вместе с ним от входа в бассейн слышатся визгливые выкрики каких-то девчонок, очевидно, фанаток парней из младших классов, которые ходят за ними по пятам, пуская слюни и выпрашивая толику внимания.

— Бас, порви всех!

— Раф, ты лучший!

— А ну-ка замолчали все! И вон отсюда! — гаркнул тренер, но влюблённым пигалицам законы и правила школы были не писаны. Они всё равно проскользнули в просторное помещение и уселись на скамейках, с ликованием и триумфом смотря на то, как их кумиры сдавали норматив.

А затем снова заголосили как безумные, когда всё закончилось.

Ярослав и Рафаэль первыми и в одно отточенное, синхронное движение, вылезли из бассейна, а затем дали друг другу «пять» и рассмеялись, откидывая назад голову и демонстрируя «адамово яблоко» на своих мощных шеях. И оба показали «козу» и язык между пальцами, как жест превосходства над всеми, кто их окружает.

В мозгах тут же прогремел голос матери: «гордыня — грех Люцифера и Адама, поэтому он самый страшный».

— Истомина, пиши! — скомандовал мне тренер, по именам называя фамилию и время, за которое каждый ученик преодолел стометровку.

И всё бы прошло и закончилось, если бы Ярослав Басов не подошёл к нам, на ходу вытирая голову и тело большим полотенцем. А когда оказался почти вплотную, заговорил с тренером, полностью игнорируя моё присутствие.

— Ну что там, Елена Андреевна? — спросил он чуть хрипловатым голосом.

— Нормально, пятьдесят четыре и девять. Мастер.

— Ауф! — довольно хмыкнул парень и взлохматил свои густые тёмно-каштановые волосы, пока я зачем-то пялилась на его идеальные восемь кубиков пресса.

А в следующее мгновение Басов закончил с вытиранием, последним движением пройдясь по широкой груди, а затем развернулся, чтобы уйти, на ходу кидая в меня своим полотенцем.

Оно взлетело, как летучая мышь, а затем приземлилось мне точнёхонько на голову, полностью закрывая меня по половину туловища.

Вокруг тут же послышалось прысканье. Затем и смешки.

— Вешалка! — уже откровенно ржал кто-то, пока я почему-то просто стояла и обтекала, молясь всем известным мне богам, чтобы вся эта ужасная ситуация оказалась лишь кошмаром. Жалким сном. А ещё успела сообразить, что Басов, просто не заметил меня и заученным движение кинул мокрую тряпку в специальную корзину, стоящую сразу за моей спиной.

Всего лишь мышечная память. Вот только мне от этого понимания легче не стало.

Но цинус ситуации случился позже, когда с моей головы спустя всего несколько секунд сдёрнули полотенце, и зелёные глаза Рафаэля Аммо в упор уставились на меня.

Все вокруг ржали. Басов равнодушно удалялся в раздевалку. А его лучший друг подмигнул мне и выдал:

— Не плачь. Они только этого и ждут.

Глава 5 – Смешно...

Вероника

Не знаю, как я смогла выдержать до конца физкультуры и не провалиться от стыда под землю. Но да, я малодушно уткнулась в журнал и больше не поднимала глаз, чтобы не видеть смеющихся надо мной лиц. Я верила в то, что стоит этому уроку закончиться, и всё вернётся на круги своя. Обо мне опять забудут и обидное прозвище, данное Ярославом, тоже сотрётся из общей памяти, как что-то незначительное.

Но как же я ошибалась.

Уже на следующий день я тут и там слышала слово «вешалка», произнесённое в собственный адрес, а ребята наперебой рассказывали друг другу, как Басов целился полотенцем в урну, но попал в меня. И все потешались надо мной и потешались. А я всё не могла поверить, что это в принципе может быть смешно.

Все в этом мире хотят быть значимыми и счастливыми, но почему-то самоутверждаются только за счёт других людей, более слабых, не понимая, что однажды слабыми станут они сами. Всегда найдётся кто-то, кто будет сильнее тебя...

Именно поэтому я отмахнулась от всех, надела ментальные наушники и возвела вокруг себя бетонные стены, чтобы не слышать все эти позорные россказни, которые к концу дня и вовсе обросли неожиданными подробностями. И сразу вспомнились слова бабушки Глаши, соседки с моего прежнего места жительства:

«В одном конце города пукнешь, в другом скажут, что обосрался...»

Так случилось и со мной.

Но главные «душещипательные» новости пришли с очень неожиданной для меня стороны. Дина Шевченко, девочка с которой я вот уже месяц сидела за одной партой, вдруг заговорила со мной.

Первая!

— Слышала, какое прозвище тебе дали? — вот так, без приветствия и без каких-либо предварительных расшаркиваний. Сразу, и с обрыва в пропасть вверх тормашками.

— Увы, — выдавила я из себя и горло тут же забил прогорклый ком обиды.

— Вешалка, да уж...

— Ну, — пожала я плечами и через силу растянула губы в улыбке, валяя из себя персону, которой всё нипочём, — это не самое худшее, что могло ко мне прилипнуть.

И вот тут Дина с удивлением посмотрела на меня и улыбнулась, по-настоящему так, искренне, будто бы не хотела меня обидеть, а просто-напросто потешалась над человеческой недалёкостью, жертвой которой я и стала.

— Кстати, — наклонилась она ко мне чуть ближе и с опаской покосилась на вошедшего в класс учителя химии, — говорят, что ты так пялилась на Басова, что он именно поэтому не выдержал и залепил в тебя полотенцем.

— Было бы что там разглядывать, — фыркнула я, но тут же лихорадочно принялась вспоминать, куда я там смотрела, когда парень был рядом.

Бог ты мой, неужели он действительно заметил мой нездоровый интерес к своим кубикам? Да нет, быть того не может!

— Не переигрывай, — покачала головой девушка.

— Он, правда, не в моём вкусе, — выдала я, ни разу не покривив душой, и пожала я плечами. Да, фигура у Басова была крутая, но в остальном — всё мимо кассы, однозначно.

— Теперь понятно, почему ты носишь очки, — хохотнула Шевченко в кулак, а потом и вовсе накрылась учебником с головой, подавляя этот странный приступ веселья.

— Его друг гораздо симпатичнее, — рискнула ткнуть я Дину вбок, заметив, что преподаватель смотрит в нашу сторону заинтересованно и хмуро.

— Тише ты! — встрепенулась девушка и тут же прижала указательный палец к губам. — Донесут Марте же, и она тебя за Аммо с потрохами сожрёт.

— Ху из Марта? — скривилась я непонимающе.

— Ой, деревня — два куста, три дома. Марта Максимовская — стерва номер один с нашей параллели. Тёмненькая такая, с вечной красной помадой на губах. И я не шучу, эта девчонка чокнутая.

— А разве, не должна стерва номер один, быть влюблена в гада номер один?

— Бас и Аммо делят это место.

— И кто же стерва номер два? — спросила я, хотя не испытывала особого желания заталкивать в свою голову столь бесполезную информацию.

— Её подружка Стеф.

— Для «свиньи» нужна третья.

— Ты точно нарвёшься! Но да, такая имеется, — хохотнула Дина, — Реджи.

И я в ответ на её слова только закатила глаза и снова фыркнула, не понимая, в чём необходимость так коверкать имена. М-да, а в моём старом классе, было две Маши, три Даши и две Кати. Никаких Реджи, Стеф и иже с ними, а тут прям цветник и никого ни с кем не перепутаешь.

Только меня с вешалкой.

И настроение моё от этой последней мысли тут же скисло.

— Ладно, ты, главное, нос не вешай. Посудачат пару дней, и всё забудется. Просто больше так не плошай.

— Можно подумать, я специально это сделала, — буркнула и попыталась вникнуть в смысл темы, что вещала химичка, но этот предмет давался мне с диким скрипом. Поэтому я, слушая лекцию по окислительно-восстановительным процессам, привычно перевернула тетрадь и на последней странице начала планомерно набрасывать эскиз, пришедший мне в голову.

— Вау, это что? — через некоторое время, когда рисунок был почти готов, спросила у меня Дина.

— Платье, которое я когда-нибудь сошью, — с кривой улыбкой ответила я.

— А ты и шить умеешь? — округлила глаза Шевченко.

— Да, — кивнула я. А про себя добавила — там, откуда я приехала, без этого навыка было бы просто не выжить.

— Круто! А я вот руками ничего делать не умею, — скуксилась девушка.

— Ничего. Это всё наживное.

— Нет, у меня реально верхние конечности из задницы растут, — отмахнулась Дина и в этот момент на нас всё-таки шикнула учительница за неуместные во время урока разговоры.

Пришлось лавочку свернуть.

Но и после того, как прозвенел звонок, нам поболтать не удалось, так как на мой телефон пришло сообщение от мамы:

«После занятий сразу иди в приёмную директора и жди меня там. Скажешь, что учитель по литературе вызвала».

К — конспирация.

Но ослушаться маму я не хотела, поэтому быстро кивнула Дине на прощание и потопала туда, куда было велено. Но, когда достигла своей цели, обмерла, увидев рядомс кабинетом директора целую толпу парней. И состав этого сборища был для меня самым ужасным из всех возможных, что я могла бы себе представить.

Компания Басова.

И я так испугалась столкнуться с ним лично лицом к лицу, что тут же разогналась до пятой космической скорости, намереваясь по-быстрому проскочить мимо и максимально незаметно скрыться в нужном мне кабинете.

Но где я, а где везение, верно?

Да, я снова эпично вписалась в кого-то, стоило мне только открыть дверь в приёмную. А уж когда подняла глаза, то с ужасом поняла, что это не просто кто-то там, а сам Ярослав Басов во плоти. Смотрит на меня пустым взглядом, будто бы видит в первый раз в жизни и на мою попытку извинится, только равнодушно и отрывисто рубит:

— Свободна, — а затем скрывается в коридоре.

Фух!

Я же, со свернувшимися в тугой комок внутренностями, лишь приветственно киваю секретарю и падаю в нервном изнеможении на диванчик, невольно прислушиваясь к мужским голосам за закрытой дверью. Разобрать о чём они говорят нереально, но через минуту я вздрагиваю, когда слышу их раскатистый хохот.

Сердце в груди тут же жалобно застонало и дрогнуло. От обиды и горечи. Потому что оно знало, что смеялись эти парни именно надо мной. Очевидно, важной заднице Ярославу Басову напомнили, кто я такая. Та самая пухленькая и невзрачная девчонка в очках и с косой, что неудержимо и совершенно бесстыже рассматривала на физкультуре его идеальный пресс.

Вешалка.

Да уж, очень смешно. Обхохочешься!

И я сложила руки в молитвенном жесте, и впервые в жизни принялась со всем имеющимся у меня рвением взывать к Богу, чтобы он оградил меня от этого, во всех смыслах плохого парня, его жестокой компании и сплетен, которые крутились вокруг меня только благодаря всем им, вместе взятым.

А ещё я просила у всевышнего, чтобы он снова позволил мне стать невидимкой.

Так лучше. Так спокойнее. Так не больно.

Теперь я это знала...

Глава 6 - Я тебя вижу

Вероника

— На вот, Вера. Это тебе нужно выучить до завтра, — на следующий день за завтраком протягивает мне лист формата А4 мама.

— Что это? — хмурюсь я.

— Стихи. Завтра на службе будешь славить этими строками Бога, — делает глоток чая родительница и морщится, а затем докладывает в чашку сахара.

— Но у меня хор, — развожу руками и вопросительно гляжу на неё.

— Пора сделать приношение, Вера, а не идти по накатанной. И вообще, что ещё за вопросы и скорбное выражение лица? Я сказала — ты делаешь. Послушание — это условие любви. Бог всё видит! И на всё его воля!

— Просто у меня много уроков, мам. В четверг контрольная по алгебре, а в пятницу по физике. Мне нужно серьёзно готовиться. И это я молчу про обычную текучку по домашке, — загибала я пальцы на руке, пытаясь донести матери, что загружена под завязку, но это было бесполезно. Ибо всегда и на всё имелось альтернативное решение проблем.

— Попроси помощи у Всевышнего.

Зашибись!

Я только сложила лист, засунув его в карман форменного кардигана, и послушно кивнула, отказавшись от дальнейшего бесперспективного и бессмысленного спора с матерью. И да, я могла бы сказать ей о том, что думаю на самом деле обо всём этом. Но какой в том прок? Она не считает, что её «любовь к Богу» достигла фанатизма. А ещё свято верит в то, что однажды я скажу ей «спасибо» за то, что она развернула меня и всю нашу семью к свету.

И совершенно не понимает, что мне нужна не божья благодать, а лишь материнское участие — нежные объятия, ласковые прикосновения, поцелуй на ночь и поутру. Немного в общем-то, ведь правда?

Вот только выбирать мне не приходилось. Да и жаловаться я не смела. Уж больно хорошо помнила, как это бывает, когда мама есть. Но её нет.

— Алечка, дочка, а кто это к тебе вчера вечером приезжал? — кардинально сменила тему бабушка, переворачивая на сковороде очередную порцию румяных сырников, и я мысленно послала ей воздушный поцелуй, так как сама бы никогда не решилась спросить о странном посетителе.

— Дед одного моего ученика, — буркнула мать и лицо её перекосилось от неприязни.

— А что он хотел?

— Пытался ещё раз, в неформальной обстановке уговорить меня быть лояльнее к его внуку. А по факту — закрыть глаза на все его возмутительные выходки.

— Я видела, конверт тебе совал? — не унимала бабуля своего любопытства, и я тоже навострила уши, догадываясь, чей именно родственник так возмутил мою родительницу.

— Да, хотел купить меня со всеми потрохами, — фыркнула мать и щедро отхлебнула чаю, — да вот только я не продаюсь за пачку красных бумажек. Пусть его внук учит предмет или остаётся на второй год, я всё сказала.

— Совсем пропащий? — закончила с жаркой бабушка и поставила на стол полную тарелку с сырниками.

— Аспид во плоти!

— Ой, Господь всемогущий! — запричитала бабуля, а я вынудила себя прикусить язык, чтобы не начать выспрашивать подробностей, но маму, на моё счастье, уже было не остановить.

— С первого учебного дня этот гадкий мальчишка вёл себя, мягко скажем, отвратительно. Демонстративно давал понять, что литература — скучная и неинтересная тягомотина. А я, в лице преподавателя, только ухудшаю ситуацию, делая её просто невыносимой. Я делаю! Я! Учитель года Красноярского края! Ну вы себе можете такое представить?

— Уму непостижимо, — подпёрла подбородок ладонью бабушка.

— Я, видите ли, оказалась не в силах соблазнить его чтением. А ещё, не могу зваться педагогом с большой буквы по причине того, что посмела выделить себе в классе любимчиков. И вообще, литература нужна только пяти процентам учеников, и он в это скромное число никак не входит, а потому не станет тратить свои драгоценные силы на псевдонауку.

— Ой, дурачок, — покачала головой бабуля.

— Вот! Но это ты понимаешь, мама. И я понимаю. А у Ярослава Басова дура лишь одна — это я. Да и кем я только за прошедший месяц у него не была! Вот вам самое приличное — Алевтина Психопатовна, Дарт Вейдеровна, Изжога Петровна, Горгона Гитлеровна, Аля-Шлёп-Нога, Хромая Хрю и вишенка на торте — Тупая Корова.

— Промыслительно, — перекрестилась бабушка, — но ты, Алечка, не бери на свой счёт. Просто мальчик бесноватый! Ему бы причаститься, покаяться, да святой водой умыться, глядишь, и толк будет.

— Ему уже ничем не поможешь, — отмахнулась от советов мама, — высокомерный и тщеславный хам. И кончит он плохо, вот попомните мои слова.

Но уже в следующее мгновение, мать перевела на меня хмурый взгляд и строго-настрого наказала:

— А ты, Вера, в сторону этого Басова даже смотреть не вздумай!

— И зачем бы мне оно было надо? — подавилась я кусочком сырника, искренне удивившись такому повороту разговора.

— Потому что знаю, как он умеет невинным девушкам головы дурить. Сама лично это видела. Да только намерения у него бесстыжие и греховные. Да и вообще, помни, что мальчики для тебя — это табу!

— Мам, — тепло улыбнулась я родительнице и сжала её холодную кисть, — не волнуйся, мне этот парень неинтересен от слова «совсем». И это обстоятельство не изменится, обещаю тебе.

— Вот и славно! — кивнула женщина и встала из-за стола, а потом снова приняла грозный вид, напоминая, — И не забудь про стихи.

Вероника

И я не забыла. Весь учебный день, в любую свободную минуту и на переменах я зубрила строчки, снова и снова, пока они всё-таки не отложились в моей голове. Наконец-то я облегчённо выдохнула и с победной улыбкой смяла ненавистный лист. А затем по пути в столовую швырнула его в урну, чтобы, не дай бог, никто не увидел, чем именно я тут занимаюсь в свободное от учёбы время.

Ещё чего не хватало, чтобы в гимназии разнюхали, что я пою в церковном хоре. Тогда обидная кличка «вешалка» покажется мне ласковым прозвищем.

Прошла в пахнущее сдобными булочками помещение, взяла себя поднос и кое-что перекусить, а затем уселась за свой одинокий столик в самом конце помещения, принимаясь открывать тетрапак с соком, да так и замерла, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. Потому что на входе в столовую стоял не кто иной, как Рафаэль Аммо и планомерно вчитывался в строки, смятого мною, листка.

На глаза тут же навернулись слёзы, стоило мне только представить, как парень прямо сейчас примется издевательски зачитывать стихи во всеуслышание, взобравшись на табуретку. А затем все станут смеяться, тыча в меня пальцем и называя чокнутой монашкой.

Грудь от паники заходила ходуном, тело мгновенно покрылось испариной страха, а внутренности скрутило тугим узлом, вызывая у меня резкий приступ тошноты.

Всё!

Сейчас я стану аутом. Посмешищем. Девочкой для словесного битья и всеобщих издевательств.

И единственным человеком, кто ещё мог мне помочь, была я сама. Я тут же вскочила с места и бросилась к Рафаэлю, чтобы, если надо, кинуться ему в ноги и умолять не топить меня. Но уже спустя пару торопливых шагов остановилась и замерла каменным изваянием.

И всё, потому что Аммо медленно сложил лист вчетверо, а затем сунул его во внутренний карман форменного кардигана. И всё это делал, смотря на меня в упор. А затем улыбнулся и глянул исподлобья как тот самый танцующий клоун Пеннивайз, приложив указательный палец к губам и призывая меня к молчанию.

А я?

А я сглотнула напряжение и снова села за свой стол, молясь всем известным мне богам, чтобы Рафаэль Аммо не разболтал всем и вся мой самый страшный секрет. Но спустя несколько уроков решила, что пойду к нему и лично попрошу не делать из меня школьного изгоя.

И сразу же после уроков мне подвернулся такой шанс. Я увидела, как Рафаэль в одиночестве, без привычной свиты из самых популярных парней и девчонок, идёт по коридору в сторону библиотеки.

Я тут же припустила следом. А затем заплетала по бесконечным книжным лабиринтам, пытаясь отыскать, затерявшийся среди высоких стеллажей, статный силуэт. Но тщетно...

Я обессиленно и в полнейшем изнеможении привалилась лбом к полке и полными лёгкими задышала, пытаясь прийти в себя. Но уже спустя секунду вздрогнула, когда поняла, что через зазор книжных корешков на меня смотрят два глаза, цвета спелых каштанов.

— Привет, — пальцы Ярослава Басова неожиданно коснулись моей ладони, которой я со всей силы и до побелевших костяшек стискивала полку.

Я тут же отдёрнула руку и отступила, лопатками упираясь в соседний стеллаж и испуганно хлопая глазами, пока парень, не разрывая со мной зрительного контакта, подходил всё ближе и ближе.

И вот он уже стоит напротив, заложив руки в карманы брюк и с улыбкой смотря на меня.

— Как тебя зовут? — чуть склоняет голову набок, и я физически чувствую, как его взгляд медленно скользит по моему телу снизу вверх.

— Н..., — отрицательно качаю я головой и нервно облизываю губы.

— А дальше? — он неожиданно улыбается мне, и я вижу, как на его левой щеке появляется ямочка.

— Ника.

— Ника, — повторяет он за мной и облизывается, будто бы пробуя каждый звук моего имени на вкус. — А я...

— Я знаю кто ты, — зачем-то выпаливаю я и тут же прижимаю пальцы к губам, коря себя за излишнюю болтливость.

— Оу..., — смеётся он, демонстрируя идеально ровные белоснежные зубы с чуть удлинёнными клыками.

— Ну, то есть..., — тушуюсь я, пытаясь скрыть свою оплошность, но получается откровенно дерьмово.

— То есть не знаешь? — делает он шаг ближе и упирается правой рукой в стеллаж, рядом с моей головой. Теперь Басов почти нависает надо мной. Давит. И ещё больше заставляет нервничать.

Принуждает дышать его запахом. В нём столько всего – бергамот, горький апельсин, кедр, мох, дым...а еще ладан – его я точно ни с чем не спутаю. И этот аромат настолько многогранен, что хочется вдыхать его на постоянной основе, гадая, что же еще скрыто в бесконечных теплых и таинственных оттенках.

— Н... нет. Ой...

Боже! Ну что я несу?

— Ладно, малая, остынь, а то пар из ушей повалит. Я — Ярик, — и он протягивает мне ладонь для рукопожатия.

— А я — Ника, — прячу я руки за спину, игнорируя его приглашение соприкоснуться.

— Я уже это понял. Что на выходных делаешь? — спрашивает, но руку не отводит, только упирается ею в стеллаж в районе моего бедра, заключая тем самым меня в своеобразную клетку.

— Ну..., — пожимаю плечами, решительно не понимая, зачем он у меня это спрашивает.

А потом выпадаю в нерастворимый осадок, когда Ярослав задаёт новый вопрос.

— Со мной гуляешь, да?

— Да? — в шоке округляю я глаза, не в силах понять, что он вообще такое говорит.

— Да. В кино пойдём. Последний ряд, все дела, — улыбается парень так легко и непринуждённо, что я на мгновение подвисаю, не понимая до конца розыгрыш это всё или реальность.

— Кино? — бормочу я, как замшелая тупица. — Я не знаю. Меня мама...

— Так стоп. Ты не знаешь — я знаю. Маму в топку и запоминай — в субботу в семь взрываем.

— Но, Ярик..., — начинаю я наконец-то понимать, что парень ни капельки не шутит.

— Не запомнила, что ли?

— Запомнила, но..., — я пытаюсь донести до него, что ничего не выйдет, но Басов прёт как танк и у меня не хватает духу, чтобы остановить его наступление.

— Главное, что запомнила. Со остальным по ходу разберёмся. Я тебе ещё потом напишу.

— Напишешь? Но...

— Никаких «но», малая.

Быстрым, но нежным движением провёл большим пальцем по моему подбородку, развернулся и наконец-то оставил меня одну.

Офигевать!

Глава 7 – Ничего не выйдет

Вероника

Я в загрузе.

Вчера весь вечер ходила с выпученными от шока глазами, не в силах постичь логики произошедшего. Я честно пыталась свести очевидное с невероятным, но раз за разом терпела сокрушительное фиаско. Как такое вообще возможно, что первый парень на деревне, который ранее в упор не видел меня и швырял в лицо полотенцем, вдруг феерично переобувается в воздухе и неожиданно приглашает в кино?

Нет, так просто не бывает, если только в фильмах или в глупых любовных романах, которые в своей прошлой жизни запоем читала мама.

А так?

Это просто какой-то глюк в матрице. Или тупой розыгрыш над девочкой, которую и так уже несколько дней максимально плотно раскатывает потешающаяся толпа безжалостных подростков.

Да, вот это больше похоже на правду.

Или ещё вариант — жестокий, но правдоподобный до безобразия. Ярослав Басов наслушался забавных историй о жалкой Веронике Истоминой и вознамерился за мой счёт потешить своё эго. Видимо, решил, что я влюбилась в него, раз посмела пялиться на его идеальные кубики. И опрометчиво посчитал, что я стану лёгкой добычей.

Козёл!

Да и я сама особым умом и сообразительностью не отличилась. Особенно вчера, в библиотеке, когда этот наглый парень вдруг ни с того, ни с сего сунулся ко мне и давай развешивать на мои уши отборную лапшу.

«Ко-ко-ко, как тебя зовут?»

Да я руку даю на отсечение, что Басов всё знал и шёл «на дело» хорошо подготовленным. А я, идиотка махровая, шарёжки выпучила и два слова в удобоваримое «отвали» сложить не смогла.

«Му-хрю, я знаю, кто ты такой».

Позорище!

Хотя, нет! Чего это я? Я ведь действительно знала, кто такой Ярослав Басов. Тот самый парень, который проходил мимо меня целый месяц, будто бы я всего лишь предмет мебели. Тот самый, в которого я врезалась и заслужила только пустой взгляд на пару с сочным эпитетом — Кочка. Тот самый, который швырнул в меня полотенцем, потому что его высокое сиятельство не увидело скромные метр и пятьдесят пять сантиметров моей неказистой персоны.

А теперь, поглядите-ка!

Сразу кино. Да ещё и последний ряд. Ой, мамочки, скажите, куда мне лечь, чтобы максимально быстро умереть от счастья?

И такое во мне бурлило негодование, что я с самого утра ходила сама не своя. И даже брюзжащая мать на пару с бабушкой не смогли отвлечь меня от основного занятия своими нотациями. На каждое их слово я только смиренно кивала и отвечала, как заведённая:

— Да, мама... Нет, мама... Как скажешь, мама...

И даже стихотворение, которое мне наказали выучить, я показательно выдавила из себя на полнейшем автопилоте и без единой запинки.

— Молодец, Вера! Я тобой так горжусь, девочка моя, — и после этой, безусловно, приятной похвалы, привычно потрепала меня по щеке, будто бы была послушной собакой, а не её дочерью.

Но я снова себя одёрнула. Нечего жаловаться, надо уметь радоваться тому, что есть. Потому что раньше у меня и этого не было.

А там уж пора было и в школу бежать, где первым уроком у меня стояла не поддающаяся моему пониманию алгебра. Нет, я её бы никогда не завалила, боясь гнева матери, но приходилось нещадно зубрить этот предмет, чтобы хоть как-то выезжать на баллы выше среднего. Точно так же, как это было с физикой, химией и почти со всей львиной долей точных наук. Да, увы и ах, но я была стопроцентным гуманитарием.

Как итог, контрольная прошла со скрипом, но прошла. А вот потом начался самый настоящий квест с короткими перебежками по школе, в надежде не напороться на парня, который вдруг словил шизу и вздумал пригласить меня в кино.

Шесть уроков я благополучно сливалась со школьными интерьерами, отсиживаясь, то в библиотеке, то в гардеробе, то и вовсе в туалете притаилась, но всё-таки достигла успеха. А затем с восторгом окопалась в учительской, делая вид, что помогаю со стенгазетой, но по факту просто ждала маму.

В пятницу же я вновь совершала подвиги и изо всех изображала невидимку. Продержалась пять уроков, но шестым была физкультура и я вся извелась, представляя, что снова буду разрываться с преподавателем между девочек и мальчиков.

Тех самых мальчиков, которые опять в одних трусах дефилировали бы по бассейну и мощно загребали воду, заплывая на длинные и короткие дистанции.

Но пронесло. Тренер парней вернулся в строй после болезни, и всё стало, как и раньше – тишь, да гладь, божья благодать. А уж по завершении занятий я всеми правдами и неправдами напросилась на внеурочную помощь учителю, принимаясь добровольно убирать инвентарь, раскладывать по полкам мячи и обручи, скручивать коврики и вообще всячески тянуть время.

Когда же абсолютно все дела были сделаны, я поняла, что уже достаточно отсиделась в окопе и можно смело идти домой, не рискуя столкнуться с Ярославом Басовым.

Я попрощалась с учителем и с изрядной долей облегчения отправилась в раздевалку, чтобы забрать там свой рюкзак и сменку. Но зайдя туда, тут же охнула и в шоке уставилась на парня, от которого успешно бегала два дня.

Ну и вот — добегалась, по всей видимости.

Памагити!!!

Хотя, чего это я вдруг? Отставить панику! У этого мажора не получится мне запудрить мозги. Да что там? У него вообще ничего не выйдет!

Никогда!

Глава 7.1

Глава 7.1

Вероника

— Привет, Ника! Вот это встреча. И такая неожиданная, правда? Сколько Лен, сколько Зин? — улыбнулся Басов от уха до уха так заразительно, что в одночасье сбил мне весь боевой настрой. Ему вообще было противопоказано вот так вот обаятельно растягивать губы, потому что он сразу же превращался почти в милашку, на которого злиться совсем уж не хотелось.

Ещё и ямочка эта, будь она трижды неладна!

— Что с твоим лицом? Ты не рада меня видеть? — состряпал он искренне недоумённый вид.

— Эм... слушай, это вообще-то..., — снова начала мямлить я как замшелая рохля.

— Что? — кривляясь, прикусил он губу, зажевав вместе с ней и половину подбородка.

— Ну... это женская раздевалка, — со скрипом приняла я невозмутимый вид.

А внутри — ураган. И поджилки трясутся. А с другой стороны — ну не монстр же этот парень и не съест меня в самом-то деле. Чего я опять скисла?

— Ой, — прижал он пальцы к губам и театрально выпучил глаза, — правда, что ли?

— Ну..., — нахмурилась я, — это не очень смешно.

— А я и не смеюсь, как видишь, — указал он ладонями сам на себя и подмигнул мне, будто бы мы были старыми добрыми друзьями.

— Уйди, пожалуйста, — приняла я максимально дружелюбный тон, демонстративно придерживая между тем дверь, чтобы Басов понял — ему тут не место, и покинул уже наконец-то узкое, забитое шкафчиками, помещение.

— Не-а, — отрицательно качнул головой Ярослав.

— Ну всё, — развернулась я, намереваясь пойти и позвать управу на этого наглеца, но буквально тут же замерла, поражённая громким окриком.

— Замри!

И да, я послушно сделала так, как было велено, только хмуро и вопросительно глядя на парня.

— Посмотри на меня, Ника, — медленно встал Ярослав с лавки и, крадучись, пошёл в мою сторону, чем почти до икоты напугал меня. — Ты красивая. Я — тоже ничего. Так в чём проблема?

Красивая? П-ф-ф...

— Проблема в том, что ты вломился в женскую раздевалку, — пожала я плечами.

— А кто бегал от меня как горный сайгак два дня? — прищурился парень.

— Откуда мне знать?

— Ок. Принято. Значит, мне просто показалось, — рассмеялся Басов и на его левой щеке снова мелькнула задорная ямочка.

Но после этих его слов между нами воцарилась почти гробовая тишина, нарушаемая только тиканьем часов, что висели прямо над нами. Он смотрит на меня, чуть сузив глаза и прикусив нижнюю губу. Я же только смиренно жду, что будет дальше, молясь про себя о скорейшем завершении этого со всех сторон ненужного и неинтересного мне разговора.

— Ладно, перейдём к повестке дня.

— Уж будь добр, — и я даже руки на груди сложила в умоляющем жесте, но Басов, видя мою реакцию, только рассмеялся и покачал головой.

— Я тут попытался выведать твой номер телефона и, знаешь ли, не преуспел.

— Оу...

Я пожала плечами и положила руку на живот, пытаясь успокоиться и призвать свои внутренности не скручиваться от нервов в болезненные узлы. Но казалось, что моё тело жило какой-то своей жизнью и совершенно меня не слушалось. Вот и ладошки вспотели. И колени чего-то вознамерились превратиться в желе...

— Честно сказать, Ника, это не та реакция, которую я от тебя ожидал, — шагнул он ближе, и я тут же нырнула под его руку, как можно быстрее увеличивая между нами расстояние, но и Басов имел цель сделать диаметрально противоположное, все нагоняя меня и нагоняя, пока мы словно два спарринг-партнёра не принялись кружить вокруг лавки, что стояла посредине раздевалки.

Детский сад «Колокольчик». Ясельная группа «Непоседы».

— А какую ожидал?

— Ну, что-то типа, — и парень тут же перешёл на дурашливый фальцет, изображая, очевидно, восторженные вопли своих многочисленных поклонниц, — ах, Ярик, ну что же ты утруждаешься, надо было бы сразу у меня спросить, и я бы тебе дала.

И рассмеялся. Придурок.

А я даже замерла с открытым ртом, не в силах поверить, что действительно услышала то, что услышала.

— Ты реально сейчас это сказал?

— Боже! Ну ты же не подумала, что я имел в виду..., — уже форменно хохотал Басов, всё ещё пытаясь прижучить меня, а потом разыграл нешуточное удивление, — что правда подумала? Эх, Ника, Ника...

— Во! — скрутила я дулю и вытянула руку почти под самый его самоуверенный нос. — Видел?

— Что это? — перестал смеяться парень и наконец-то бросил попытки меня преследовать.

— Шиш! — ответила я. — Для тебя особенный. Без масла!

— Вау! Вот это честь. Но, знаешь, шиш мне без надобности. Можешь оставить его себе, а мне просто дай свой номер телефона и на сегодня разойдёмся.

— Нет! — припечатала я и сложила руки на груди, пытаясь принять позу грозной тёти Моти.

На самом деле, то, что Басов у меня попросил, я бы не выдала и под пытками. И на то была даже не одна, а несколько причин. Первая — Ярослав оказался заносчивой задницей. Вторая — я ненавидела заносчивые задницы. И, третья — на моём стареньком кнопочном мобильнике стояла сим-карта с тарифом «Родительский контроль».

И если моя мама узнает, кто именно пытается мне вдруг, ни с того, ни с сего, дозвониться, то мне крышка. И этому самовлюблённому увальню тоже.

— У меня сейчас начались слуховые галлюцинации или ты реально сказала «нет»?

— Сказала, — кивнула я.

— В каком смысле? — улыбнулся Басов и развёл руками, будто бы действительно не понимал, что происходит.

— В прямом, — всё также безапелляционно смотрела я в его карие, бесстыжие глаза.

— Я что-то сейчас ничего не понял, — наклонил парень голову набок и недовольно поджал губы.

— Ну что ж, мои соболезнования, — начала я не на шутку уставать от этого бесперспективного разговора.

— И никнейм в сети тоже мне не скажешь?

— Тоже, — утвердительно кивнула, но воздержалась уточнять, что социальных сетей у меня нет не в принципе. И никогда не было.

На этом, во всех смыслах эпичном, моменте Ярослав Басов долго и пытливо смотрел на меня, а затем как-то даже одобрительно хмыкнул и улыбнулся.

— Что ж, ты меня удивила.

— Не благодари.

— Думаешь, я так просто сдамся?

— Честно признаться, очень на это рассчитывала, — но в ответ на мои слова парень только опять громко рассмеялся, облизнулся и залихватски отдал под козырёк.

— Ладно, недотрога, живи пока. Но знай, я что-нибудь придумаю.

— Мне уже страшно, — принялась я раскачиваться с пятки на носок, гипнотизируя мыски своих туфель и врубая на всю катушку режим ожидания того, когда уже этот неугомонный исчезнет с небосклона моей жизни.

И в тот момент, когда я абсолютно потеряла бдительность, Ярослав всё-таки сделал шаг и почти до минимума сократил расстояние между нами, нависая надо мной словно скала. А затем одним быстрым движением что-то достал из кармана пиджака и вставил мне за ухо.

Секунда и его больше нет в раздевалке.

А я осталась стоять и с открытым ртом смотреть на собственное отражение в зеркале, где пылал ярко-алым огнём в моих волосах цветок олеандра.

Глава 8 – Любовь и голуби

Глава 8 – Любовь и голуби

Вероника

Сижу в своей комнате и прислушиваюсь к тому, что происходит в квартире. Из гостиной по зомбоящику звучит знакомая вступительная мелодия телепередачи, и я облегчённо выдыхаю. Это началось любимое ток-шоу мамы и бабули «Мужское/Женское», а значит, целых пятьдесят минут я могу делать почти всё, что хочу, с редкими перерывами на рекламу.

Звучит вводное слово ведущего и я, не боясь быть пойманной, тянусь за рюкзаком, из которого аккуратно достаю нежный, ярко-красный цветок олеандра, а затем кладу его на стол перед собой и...

Зависаю.

В жизни каждой девушки случается первый букет цветов от мальчика. И это всегда очень значимый и трепетный момент, даже в какой-то степени волшебный. И абсолютно неважно, что мне от букета достался всего лишь один-единственный бутон, уже слегка увядший и понурый. И вдвойне всё равно, что его мне и не подарили вовсе, а насильно всучил мальчишка, который мне ни капельки не нравится.

Нахмурилась и прикоснулась пальцами к нежному лепестку и вздохнула, принимая для себя окончательное решение по поводу того, что делать с этим цветком, а затем порывисто встала из-за стола и бросилась к своей кровати. Там, под ней, в старом чемодане отца был мой личный схрон, который я берегла от излишнего внимания матери под кодовым замком.

Именно в нём лежала побитая временем фотография молодой мамы и незнакомого мне мужчины, датированная годом моего рождения. Ещё письмо от тогдашнего моего третьеклассника Паши Пастухова, в котором он клятвенно признавался мне в вечной любви. Я не ответила ему взаимностью, и Паша оттаскал меня по классу за косу — на том и кончились его светлые чувства. Также в чемодане лежало несколько предметов из прошлой жизни — вишнёвый блеск для губ, который теперь был под строжайшим запретом, так же как тушь для ресниц и крохотный флакончик с духами. Здесь же я хранила свой альбом с набросками и большую коробку пастельных мелков. Ну и последнее — моя любимая и уже зачитанная до дыр книга Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».

Именно её я и открыла на трёхсотой странице, а затем аккуратно, расправив лепестки, вложила внутрь книги бутон олеандра. Чтобы сохранить, и чтобы помнить.

А затем поспешно захлопнула томик и убрала его обратно в чемодан, закрывая его и проворачивая цифры на кодовом замке, потому что из гостиной послышались звуки рекламной паузы.

Я пулей бросилась за стол и состряпала вид, что сосредоточенно делаю домашнее задание по геометрии. Мать не заставила себя долго ждать и сунула голову в приоткрытую дверь моей комнаты уже через минуту.

— Учишься?

— Как завещал великий Ленин, — отрапортовала я.

— Похвально, Вера. Я помолюсь за тебя, чтобы знания давались тебе легче, — и удалилась ставить чайник на плиту.

Я же только вздохнула и уныло посмотрела в окно прямо перед собой.

Помолюсь за тебя...

Как часто за последнее время я слышала это словосочетание? Не счесть. Но если бы в жизни всё было так просто, как говорит мама, то наступил бы мир во всём мире. Но, увы. И эти слова, постоянно повторяемые ею, незаметно, но неотступно превратились в её устах в своеобразный шаманизм с заклинаниями.

Но это всё лирика.

Ключевым для меня сейчас было то, чтобы отвадить от себя дарителя злополучного олеандра. Ведь и ежу понятно, что парень к отказам не привык и поставил себе за цель добиться от меня расположения. Зачем? Вопрос десятый и, по сути, не такой уж и важный. Приоритетно было одно — он мне никак и никуда не упирался.

Вывод? Надо было как-то аккуратно объяснить Басову, что все его подкаты — это бесславная потеря времени и душевных сил. А нужные слова я решила найти для этого непростого дела в процессе. А там уж всё само собой образуется и рассосётся. Мальчишки существа ветреные и непостоянные. Сегодня я понравилась. Завтра другая. Послезавтра вообще третья.

Подводя итог, могу сказать, что у меня по факту и проблемы-то не было. Назову это приключением — с подобным подходом мне будет проще смотреть на мир и действовать.

С таким вот приподнятым настроем и воодушевлением я и пошла в школу в субботу, планируя поставить жирную точку между мной и Басовым.

Вот только я не знала, что именно мне уготовит этот день.

Первой урок информатики закончился, а я чуть замешкалась и задержалась после звонка, а затем кое-что уточняла у учителя, а потому вышла из класса самой последней и тут же нос к носу столкнулась с лучшим другом моего внезапного ухажёра.

— Курлык, — улыбнулся мне Рафаэль Аммо, подпирая стену, со сложенными на груди руками.

— Прости? — напряглась я.

— Что, не узнаёшь меня в гриме?

— Э-э-э... нет.

Мой мозг решительно отказывался постигать суть происходящего.

— Голубь я. Почтовый, — чуть поиграл бровями парень и снова мне улыбнулся, а в следующее мгновение достал из кармана брюк, сложенный вчетверо, бумажный лист и протянул его мне.

— Что это? — нахмурилась я.

— Весточка с того света.

— От кого? — форменно ошалела я.

— Ах, эти девы красные..., — закатил глаза парень и прижал тыльной стороной ладонь ко лбу, но всё-таки снизошёл до уточнений, — Басов тут тебе послание царское наваял. От руки! Просил ответить и отправить со мной обратно, так как иной связи с тобой наладить не может.

«Скажи, ты на пару с другом что-то принимаешь?» — именно это я бы спросила Аммо, если бы была чуть смелее. А так, меня хватило только на жалкое:

— Очень остроумно, — забрала я записку и сунула её, не глядя, в карман форменного пиджака.

— Ответить надо сейчас, — ухмыльнулся Аммо и почесал указательным пальцем висок.

— Кому надо? — уточнила я и только когда сказала, поняла, насколько дерзко это прозвучало.

Тут же смутилась и покраснела. Но Рафаэля лишь позабавил мой вопрос.

— Ха-ха, а ты забавная, — а затем зачем-то протянул руку и прикоснулся к моим очкам, — они для зрения или для антуража?

— Зрения, — тут же отшатнулась я, но парень вновь нисколько не смутился. Только выпрямился во весь свой далеко не маленький рост и припечатал мне.

— Я, — кривая улыбка тронула красиво очерченные губы, — жду.

— Что ж, — сглотнула я и приказала себе быть смелой, — а я опаздываю на литературу.

Обошла его по широкой дуге и пошагала на урок к своей матери, получая в спину увесистое предупреждение.

— До встречи на следующей перемене.

И эти его слова заставили меня вздрогнуть, а потом и вовсе ускориться, нервно теребя лямки рюкзака. А следом и испугаться того, что именно я могу прочитать в той самой записке, которая раскалённым железом жгла мне карман. А вдруг я прочту её, и она пополнит ряды моих «сокровищ» в старом отцовском чемодане, вместе с тем злополучным, но моим самым первым олеандром? И что тогда?

Ой, нет!

И я тут же достала из кармана треклятую записку от Басова и на ходу швырнула её в урну.

А затем зачем-то оглянулась и увидела Рафаэля Аммо, который смотрел мне вслед с поднятым кверху большим пальцем. И улыбался, прикусив кончик своего языка и немного склонив голову набок.

И нет, он не подошёл на следующей перемене, хотя я чуть все ногти от нервов не сгрызла, ожидая его появления. И его друг Ярослав ко мне больше не совался. И даже на длинной перемене не смотрел в мою сторону. А я, грешным делом, подумала, что парень оскорбился тем, что я швырнула его послание в урну. Ну и порадовалась, конечно, что этот цирк-шапито свернул свою разноцветную палатку.

Но не тут-то было.

После шестого урока, когда я вышла на школьное крыльцо, намереваясь отправится домой, меня снова выловил Аммо. А за его спиной, на лавке посреди двора и в кружении привычной компании ребят сидел Басов. И смотрел на меня в упор.

— Опять вести с того света? — замялась я и вся покрылась мурашками в ожидании того, что меня ждёт.

— Ну ты губу-то не раскатывай, — ухмыльнулся Аммо и показательно оглянулся на своего друга, — на этот раз с этого.

— Понятно, — выдохнула я и принялась привычно покачиваться с носка на пятку, не в силах побороть внутреннее волнение.

— Раз почтового голубя ты прихлопнула...

— Я? — в шоке подняла я глаза на Рафаэля.

— Ну не я же? — покачал головой. — Бедная птица, такой бесславный конец — в урне.

— Но я...

— Короче, сегодня в шесть вечера. Кинотеатр «Сити-Синема». Вот билет, — и парень протянул мне цветную картонку, а я её на автомате приняла. — Да или нет?

— Что? — непонимающе подняла я глаза на Аммо.

— Ты придёшь? Ему тебя ждать?

— Ну я...

И зависла, не зная, как сформулировать то, что весь этот план изначально был обречён на провал. Вот только Рафаэль моё замешательство расценил по-своему. Ухмыльнулся как-то понимающе, почесал подбородок и выдал.

— Можешь не напрягаться. Я понял.

Развернулся и был таков.

А я от смятения кинулась обратно в гимназию, где припустила в туалет, в котором долго умывалась ледяной водой.

— Ну как я могла? — шептала я сама себе. — Ведь я не собираюсь приходить к нему. И не приду...

Глава 9 - Пенальти

Вероника

— Ника? — толкает меня в понедельник на первом уроке в лечо моя соседка по парте Дина Шевченко.

— М-м? — чуть наклоняю я голову в её сторону.

— А чего это к тебе Аммо в субботу после занятий подходил?

Я тут же теряюсь с ответом, так как не рассчитывала, что меня в принципе будут расспрашивать на эту тему. Ну и как бы, что такого? Подошёл и ладно. Не Второе Пришествие же, в конце концов-то произошло.

— Слушай, — потянула я, а потом отвернулась, зажмурилась и зачем-то соврала, — он просто вручил мне билет в кино, в качестве извинения, что из-за его лучшего друга меня теперь называют вешалкой.

Но Дина в ответ на мои слова только с подозрением прищурилась и, кажется, ни капельки мне не поверила, прыснув в кулак. А затем и вовсе посмотрела на меня как на умалишённую.

— Аммо принёс извинения?

— Ага, — кивнула я, не моргнув и глазом.

— За Басова? — нервный хохоток.

— Ну, — пожала плечами.

— Ты за идиотку меня держишь?

И тут я вспомнила слова отца, которые он мне говорил о том, что если я хочу запутать оппонента, то нужно всегда бить правдой, и он отстанет. Просто, потому что ложь для него удобнее.

— Конечно! Но не говорить же тебе честно, что Басов на меня неожиданно запал и пригласил в кино в эту субботу, на которое я, конечно же, не пошла.

Но Дина снова удивила меня своей реакцией.

— Так ты всё-таки запала на Яра? — округлила девушка глаза и раззявила рот настолько широко, что я могла пересчитать пломбы на её молярах.

— О, Боже! — возвела я глаза к потолку.

— Ника, очнись! Ты хорошая девочка. Видно же, что маму слушаешься и вся такая правильная. Так вот — забудь про этого парня. Забудь!

Я впечаталась лицом в раскрытую ладонь и застонала, но Дину уже было не остановить.

— Я не шучу! Он тебя как следует поматросит и даст пинка под зад. Поняла? Я серьёзно, Басов — золотой рубль — он всем нравится, но никто не знает как с ним обращаться. И да, этот парень не гуляет с одной и той же девочкой два раза.

— Мне и одного не надо, а два так вообще перебор, — усмехнулась я и уткнулась взглядом в доску, на которой учитель английского языка писала что-то новое для нас.

Минут пять после моих слов мы сидели тихо, но Дина, очевидно, бурлила ненасытным любопытством, а потому вновь принялась атаковать меня вопросами.

— А что за фильм?

— Я не знаю, — поправила указательным пальцем очки на переносице и усердно принялась выводить слова в своей тетради, — я выбросила билет в урну.

Очередная ложь — билет хранился в чемодане с «сокровищами». Я его, так же, как и цветок олеандра всунула между страницами книги, перед этим долго разглядывая информацию на разноцветном кусочке картона. И грустила, что не могла воспользоваться им по назначению, ведь я никогда за все свои неполные восемнадцать лет жизни не было в кинотеатре, не покупала попкорн и не замирала с дрожью в теле от громких первых звуков вступления.

Вместо этого, я вышла из своей комнаты и прошла на кухню, где почти час помогала бабушке печь яблочный пирог и рогалики с апельсиновым джемом. Вечером мы ждали гостей — к нам должна была прийти новая мамина подруга Марина, её муж Владимир и их сын Виталий, который, так же, как и я, ходил в воскресную школу и на служения. В такой дружной компании взрослые несколько часов с пеной у рта обсуждали святое писание, читали друг другу стихи, а когда им надоело делать это, то перешли к мирскому — сплетням.

Мы с Виталиком же весь вечер просидели молча, взирая друг на друга уныло, с сочувствием, но понимающе.

— А зачем ты его выбросила? — отвлекла меня от тухлых воспоминаний Дина.

— Потому что не хотела никуда идти и тем более с Басовым, — буркнула я.

— Как это не хотела? — кажется, сама у себя просила Шевченко, и тут же замерла, постукивая указательным пальцем по губам. — Нет, всё это не сходится. Ты что-то перепутала. Ты не можешь быть во вкусе Яра.

— Угу. Как скажешь, — отмахнулась я, пытаясь не обижаться на эту очевидную правду.

— Только я всё равно решительно ничего не понимаю.

— Я тоже, — кивнула я, соглашаясь с этим дельным умозаключением.

После моего признания Дина Шевченко прилепилась ко мне намертво. Сначала я думала, что это случилось только из-за любопытства, вспыхнувшего на фоне интереса к моей персоне Ярослава Басова. Но к концу учебного дня я поняла, что мы давно оставили разговоры об этом парне и наше общение закрутилось вокруг других важных подростковых проблем — экзамены, последний в этом году зимний бал, поступление в вуз.

Да и сам Басов, казалось бы, потерял ко мне интерес. Только на большой перемене он подмигнул мне и улыбнулся так тепло, будто бы это не я продинамила его в эту субботу, а кто-то другой. И на том угомонился, чем невероятно меня обрадовал.

Гром грянул позже, когда после уроков я задержалась, чтобы продежурить в кабинете. В этой гимназии, в отличие от моей старой школы, мы не мыли пол и не надраивали окна, но полить цветы и разобрать методички были обязаны.

Я оставила свой портфель на тумбочке у двери, а сама потихоньку занималась делами, а когда закончила и направилась на выход, замерла, так как из бокового кармана моего рюкзака торчал самый настоящий букет.

Это были тюльпаны. Ярко-розовые, завёрнутые в красивую бежевую сетку и пергамент ей в тон. А сверху, между нежных бутонов торчал небольшой конвертик.

Я тут же шагнула ближе и выдернула его, а затем развернула и впилась взглядом в строчки, выведенные чётким, но размашистым почерком:

«Какая боль! Какая боль! Истомина — Басов, 1:0»

И ниже приписка более мелкими буквами:

«Начинаем серию пенальти».

— Вот дурак, — покачала я головой, а затем развернулась и прошла к учительскому столу, из выдвижного ящика которого достала вазу и наполнила её водой из бутылки, предназначенной для полива цветов. И именно туда я сунула, подаренный мне, букет.

Отряхнула руки и вышла за дверь. Остановилась у урны, разорвала записку на мелкие кусочки и выбросила её туда. Хмыкнула и заключила:

— Никаких пенальти. Меня мама убьёт.

Вот только я даже не догадывалась, насколько может быть упёртым Ярослав Басов. До конца недели чего я только не выуживала из своего рюкзака — коробочку с макарунами, маленького плюшевого медвежонка, вязанный чехол на кружку с надписью «я тебя согрею», а в пятницу на ключах от дома я обнаружила брелок из розовой кожи в форме сердечка.

Не знаю, как он умудрялся всё это проворачивать и когда, но именно здесь моё терпение и лопнуло. Я поняла, что стандартного и бронебойного игнора Басов не понимает. А значит, выход мне виделся только один — разговор в лоб.

Именно поэтому уже на следующий день, я выловила в бесконечных школьных коридорах Аммо и припёрла его к стенке.

— Рафаэль, надо бы поговорить, — сложила ладони в умоляющем жесте и кивнула парню на библиотеку, а затем уверенно вошла в неё, ни капли не сомневаясь, что тот последует за мной.

— Ярослав будет убит горем, когда узнает, что ты выбрала меня, — прошёл мимо Аммо и уселся на подоконник, взирая на меня с хитрой улыбочкой, пока я мялась у стеллажа с современной поэзией, абсолютно не зная, с чего начать.

Подзависла, рассматривая его снова и как в первый раз. И только сейчас заметила, что парень выбрил себе виски почти под ноль и практически добела высветил длинную чёлку на макушке. В левом ухе по-прежнему висели две моносерьги — одна в виде блестящего тёмного камушка, вторая продолговатым чёрным крестом.

— Я...э-э-э... я тебя не выбирала, — и тут же захлопнула рот ладошкой, понимая насколько провокационно это прозвучало.

— Неужели? Какая жалость..., — и Аммо карикатурно захныкал, потирая глаза кулаками, словно бы хотел расплакаться.

Ну просто актёр погорелого театра.

— Вообще-то, мне нужен был Басов, — прикусила я верхнюю губу.

— Ну так, а что ты его не выловила, а ко мне пристала? — хмуро принялся он рассматривать свои ногти, будто бы внезапно рассердился на меня.

— Вокруг него вечная толпа ребят, — замялась я.

— Да, есть такое дело. Столько конкуренток. Оглянуться не успеешь, как прошляпишь пацана, Ника. На прошлой перемене Андриянова ему почти по самые гланды язык в рот засунула.

— Что? — ахнула я.

— Что? — рассмеялся Аммо, а затем резко замолчал и посмотрел на меня исподлобья. — Не знаешь, как это делается? Иди сюда, научу.

— Так, — подняла я руки в защитном жесте, — стоп! Языки — это, бесспорно, прекрасно, но я хотела от тебя другого.

— Продолжай, Ника. Ты меня заинтриговала, — Рафаэль томно прикусил нижнюю губу, и я фыркнула, подавив в себе желание топнуть ногой.

— Мне нужно поговорить с Басовым. Можешь ему передать мою просьбу?

— Он мне не поверит, — усмехнулся парень, — пиши записку.

— Ладно, — и я тут же достала из рюкзака тетрадь по геометрии, выдрала из неё лист и накарябала первое, что пришло в голову.

«Есть разговор, Ярослав. Сегодня после шестого урока буду ждать тебя в библиотеке. Ника».

Сложила записку вчетверо и протянула её Аммо. Тот лишь широко улыбнулся и стремительно покинул помещение, так как неожиданно прозвенел звонок на занятие. Я тут же драпанула вслед за ним, боясь опоздать на урок к родной матери, ведь она не терпела подобных вольностей.

Но все эти переживания отошли на второй план, когда спустя два урока, я снова направилась в сводчатые залы цитадели книг. Вошла помещение и почти сразу же напоролась на пронизывающий карий взгляд.

Басов.

Он стоял на втором ярусе библиотеки, в разделе зарубежной литературы, облокотившись предплечьями на перила, и смотрел на меня так, будто бы хотел сожрать. А затем выпрямился, поманил меня к себе указательным пальцем и скрылся между стеллажами.

Я же лишь сглотнула нервное напряжение, приказала своим поджилкам не трястись и шагнула вслед за ним.

— Пора с эти кончать, — кивнула я сама себе и подняла голову выше.

Глава 10 - По чесноку

Вероника

Под моими ногами жалобно скрипнула последняя ступенька деревянной лестницы, ведущей на верхний ярус библиотеки. Я от этого звука вздрогнула, но не темноволосый парень, сидящий на широком подоконнике огромного окна, расположившегося между двумя высокими стеллажами с книгами.

Одна нога Басова была спущена на пол, вторую он согнул в колене и опёрся об неё предплечьями, хмуро созерцая происходящее на улице. Он казался абсолютно спокойным и уверенным в себе, тогда как я сама вся издёргалась и только и делала, что нервно облизывала губы, да поправляла очки на переносице.

Последний раз беспокойно качнулась с пятки на носок, но всё-таки шагнула к нему ближе. А потом и вовсе присела на подоконник напротив парня, пытаясь смотреть на него прямо и открыто.

Неожиданно Ярослав улыбнулся, грустно так и мимолётно, а в следующее мгновение заговорил, опуская приветствие и вызывая во мне резкий приступ вины.

— Я ждал тебя полтора часа в эту субботу. Там, в кинотеатре. Всё надеялся, что ты придёшь. Это было паршиво, знаешь ли...

— Прости, — вырвалось из меня тихо.

— Почему ты так поступила со мной? — наконец-то его глаза впились в меня и буквально распяли. Ни пошевелиться, ни вздохнуть, только чувствовать, что я не должна была опускаться так низко.

Это не делает мне чести, даже несмотря на то, что по его вине я стала для всех и каждого «вешалкой», а для него самого «кочкой».

— Я... э-э-э... ну я хотела сказать Рафаэлю, что ничего не выйдет. Честно! Но... видишь ли... я не могла подобрать нужных слов, а он принял моё замешательство за согласие и вот... Прости, Ярослав, мне очень стыдно, что так вышло.

И я, не в силах выдерживать его испытующий и укоризненный взгляд, отвернулась, принимаясь теребить подол форменной юбки. На душе скребли кошки на полную мощность, а я снова чувствовала себя третьеклассницей, которая вынуждена отказать в ухаживаниях Паше Пастухову.

А потом и вовсе втянула голову в плечи, боясь, что меня за подобную несговорчивость, как и тогда, оттаскают за косу.

— Ничего не выйдет? — переспросил парень, и я тут же кивнула, не поднимая глаз.

— Нет, — виновато и горестно вздохнула я.

— Почему?

— Ну...

А что сказать и не знаю. Правду? Но она же такая неудобная!

— Я тебе не нравлюсь, Ника?

— Да не то, чтобы прям не нравишься, Ярослав, — вытерла о юбку в момент вспотевшие ладошки и обвела несчастным взглядом полки с книгами, — господи, как объяснить?

— Я не в твоём вкусе? — попытался раскусить меня Басов, и я тут же уцепилась за его наводку, словно утопающий за пену морскую.

— Да! — но тут же захлопнула рот и прижала к нему пальцы левой руки, а затем и правой, когда поняла, насколько оскорбительно это могло прозвучать для парня.

— Ясно, — кивнул он, — значит, я тебе несимпатичен.

— Не так, — развернулась я к нему всем корпусом и чуть подалась ближе, окунаясь в его загадочный древесный аромат, — ты, наверное, хороший парень, но...

— Наверное, — фыркнул он и снова вперил угрюмый взгляд в окно.

— Не злись! Но я... просто хочу быть честна перед тобой.

— Угу, — горько хмыкнул Басов.

— Да. Мне очень-очень жаль, Ярослав, но я никогда не смогу ответить тебе взаимностью, — и, сказав это, я чуть в обморок не шлёпнулась, так мне стало плохо от болезненного облегчения из-за то, что я всё-таки смогла обозначить этому парню его дальнейшие перспективы, сводящиеся к абсолютному нулю.

И это я уже молчу про то, что он сейчас находится в глубоком и непримиримом конфликте с моей матерью.

Да, она человек непростой, местами порой даже невыносимый, но мама ничем не заслужила те эпитеты, которыми Басов её наградил. Тупая корова? Алевтина Психопатовна? Изжога Петровна? Нет, если мужчина опускается до подобных оскорблений в сторону женщины, то нам с ним точно не по пути.

— Ты уверена, что у меня нет шанса, Ника?

— Уверена, Ярослав. На все сто, — киваю я.

— Да, честно говоря, я был не готов к такому повороту событий, — тихо рассмеялся парень, сверкая белоснежной улыбкой с чуть удлинёнными клыками.

Ну прямо вампир во плоти.

И от этого сравнения по моему позвоночнику начинают медленно ползти мурашки.

— Честно говоря, я тоже не ожидала, что заинтересую кого-то вроде тебя.

— Вроде меня? – прищуривается он.

— Ну... да, — улыбаюсь и указываю на него ладонью, — за тобой девочки толпами ходят, а ты за мной увязался. Нелепость какая-то.

— Почему нелепость? — и на его лице заиграли желваки, выдавая скрытую за спокойным тоном, злость.

— Потому что я не похожа на куклу Барби, Ярослав.

— Ты думаешь, что я дальше внешности ничего увидеть не могу? — с рычанием в голосе спросил парень, но я ничуть не смутилась.

— Но ты ведь и меня совсем не знаешь, чтобы утверждать, что что-то разглядел, — парирую я и снова впадаю в уныние оттого, что точно понимаю, как смотрюсь со стороны. Ну, не фонтан, если уж совсем по чесноку.

— Если ты себя не штукатуришь с утра по три часа и не красишь волосы в гидроперидный блонд, то это не значит, что не красавица.

Я смеюсь и качаю головой. Комплименты — это здорово. Но и я не слепая. И хорошо рассмотрела себя в зеркале.

— Спасибо, конечно, но...

— Но? — кинул в мою сторону быстрый взгляд парень и нервно затеребил на запястье тонкие кожаные браслеты.

— Но решение я уже приняла, — подвожу я окончательный итог.

— Понятно...

Басов разочарованно поджимает губы. А я снова чувствую себя не в своей тарелке из-за всей этой противоречивой истории.

— Мы могли бы остаться...

— Друзьями? — договаривает за меня Ярослав и вновь смеётся, на этот раз откинув голову назад и лохматя свою тёмно-каштановую шевелюру, а я замечаю, что у него в языке стоит пирсинг — чёрная штанга с шарообразным утолщением на конце.

— Ну..., — мнусь я, так как хотела употребить совсем другое слово, потому как не способна предложить парню что-то большее, чем просто «привет» и «пока» в стенах этой гимназии.

Вот только Басова уже понесло в дальние дали.

— Дружба — это последнее, что я хотел бы делать с тобой, Ника, — от веселья до железобетонной серьёзности он переходит за секунду, а затем вонзается в меня горящим взглядом и договаривает тихо, вкрадчиво, но пылко, — знаешь, чем я занимался последнюю неделю?

— Чем? — хлопаю ресницами и слепо иду в тот капкан, что он уже расставил для меня.

— Я представлял, как буду целовать тебя.

Уф!

Вероника

В животе от его слов внутренности резко свернулись морскими узлами, а тело окатил сначала крутой кипяток, а затем ледяной дождь. И пока я сидела с открытым ртом и в полнейшем ступоре взирала на парня, тот продолжал свои шокирующие откровения.

— Сначала я бы стиснул тебя в своих объятиях и вдохнул твой клубничный аромат полными лёгкими. Накачался бы им под завязку и сдурел от кайфа. А затем мы бы с тобой первый раз соприкоснулись губами. Совсем чуть-чуть, едва касаясь наэлектризованной кожи. И дышали бы друг другом, пока бы окончательно не сошли с ума от томительной близости. И только потом я бы прикоснулся к тебе по-настоящему, а мой язык скользнул бы в твой рот и...

— Ярослав! — подскочила я на ноги, зажала уши руками и глянула на него в ужасе.

— И тебе бы это понравилось не меньше, чем мне, Ника, — вопреки всему продолжал говорить своим тихим, вкрадчивым голосом парень.

— Нет, — закачала я головой.

— Хочешь проверить, что я прав? — и кривая улыбка тронула его губы.

— Перестань, — взмолилась я, — пожалуйста!

И Басов в момент замолчал и насупился, а затем снова отвернулся, нервно хрустя костяшками пальцев. Я уж было подумала, что на этом наш непростой разговор подойдёт к концу. Хотела подхватить рюкзак, оставленный на подоконнике и наконец-то унести отсюда свои ноги, как неожиданно вздрогнула, снова услышав голос парня.

— Ладно, Ника.

— Что? — нахмурилась я и непонимающе развела руками.

— Говорю: ладно, давай останемся друзьями.

А я снова обречённо вздохнула, понимая, что мне в очередной раз придётся ответить ему отказом.

— Ярослав, видишь ли..., — начинаю я, заламывая руки, но он вновь меня перебивает.

— Ничего не знаю. Давай сюда по-дружески свой номер телефона. С тебя же не убудет, если я стану периодически писать тебе за кашу манную, за жизнь туманную, м-м?

Секунда в ожидании моего ответа превращается в вечность, а затем исходит трещинами и рассыпается невесомым пеплом.

— Я не могу дать тебе свой номер, — рублю я, потому что устала уже от этих игр с огнём.

— Да, почему нет-то? Что опять не так? – психует он.

А я снова сажусь на подоконник рядом с ним и решаюсь сказать часть правды, дабы хоть как-то скрасить свой отказ.

— Понимаешь, Ярослав, у меня очень строгая мама. Очень! И она..., — закатываю глаза, пытаясь подобрать подходящие слова так, чтобы никого не обидеть, но, в конце концов, забиваю на это, — она очень строгая.

— До какой степени? — неожиданно, но предельно нежно и ласково касается он моего запястья, обвивает его, а затем и вовсе переплетает наши пальцы, но я не одёргиваю руку. Сейчас все мои внутренние ресурсы уходят на то, чтобы объяснить ему, что я в свои неполные восемнадцать лет, по сути, себе не принадлежу.

И вся моя жизнь подконтрольна родительнице. И ей плевать, что у меня есть возражения на этот счёт.

— До такой, где мне не позволительно дружить с мальчиками, переписываться с ними или созваниваться, ходить вместе в кино и вообще на свидания. На моей сим-карте стоит тариф «родительский контроль» и мама проверяет каждый новый входящий номер, а если считает его подозрительным, то немедленно его блокирует.

За то, что она убьёт меня, если обнаружит, что со мной на связь вышел именно Ярослав Басов, я благоразумно опускаю.

— Ну хорошо, но мы ведь могли бы общаться с тобой в сети, — подносит наши переплетённые пальцы к своим губам и нежно целует тыльную сторону моей ладони.

Я в момент краснею и выдёргиваю руку, стирая его поцелуй и стараясь игнорировать то тепло, что внезапно прошило меня от запястья до самого плеча.

— Не могли бы, — тихо шепчу я.

— Почему?

— Мама запрещает мне посещать социальные сети и регистрироваться в них.

— Но это же... деспотизм, — резонно делает выводы Басов.

— Нет, Ярослав. Это забота, — вымучиваю я натянутую улыбку и уже жалею, что открылась этому парню.

А вдруг он когда-нибудь узнает, кто именно моя мама и сделает устои нашей семьи достоянием общественности?

Боже... ну вот кто меня за язык-то тянул?

— Хэй, ты чего? — правильно понимает моё дёрганное состояние Ярослав и подаётся ближе, а затем снова стискивает мою руку, притягивая меня к себе максимально близко и обдавая мои губы своим мятным дыханием, — Ты думаешь, что я трепло какое-то?

— Нет, я просто...

— Ладно, я понял, — наши лбы соприкасаются, и я на мгновение теряюсь во времени и пространстве, и только спустя вечность вздрагиваю, так как телефон в моём рюкзаке начинает возиться, издавая истошные звуки монотонного рингтона.

Это мама!

Отталкиваю от себя парня и принимаюсь суматошно рыться по кармашкам в поисках мобильника, а когда наконец-то нахожу его, то замечаю, как качает головой Басов, видя насколько допотопный у меня аппарат для связи. Принимаю вызов и торопливо вру родительнице, что забежала в библиотеку за методичкой. И с облегчением отключаюсь, удостоверившись в том, что мать купилась на мои побасёнки.

— Мне пора, — снова убираю я телефон в рюкзак, а затем натягиваю лямки себе на плечи.

— Я понял, — подхватывает длинными пальцами кончик моей косы Ярослав и зачем-то проводит им по своей щеке.

И я вновь ужасно тушуюсь, встаю и торопливо ему киваю на прощанье, но уже у самой лестницы останавливаюсь, когда в спину мне прилетают слова, сказанные чуть хрипловатым голосом.

— Ты хоть макаруны попробовала или так же, как и от цветов избавилась?

— Эм-м..., — замялась я и вымучила из себя очередную извиняющуюся улыбку, — ну я не очень-то люблю сладкое, так что...

— Как так? — удивлённо округлил глаза парень, но тут же собрался и подмигнул мне. — Ладно, буду знать.

— Ярослав, — приказала я себе говорить максимально твёрдо и доходчиво, — пожалуйста, не нужно больше подарков. Я их не приму. Это всё, окей?

И в этот момент парень чуть наклонил голову и посмотрел на меня исподлобья, будто бы решал для себя какую-то непростую задачу, а затем медленно кивнул.

— Окей, Ника, подарков не будет.

Глаза в глаза, а через секунду последняя нитка между нами рвётся. А я окончательно выдыхаю.

Вот и всё.

Глава 11 – Защитник

Вероника

Мать сегодня лютует. Кричит до кашля, захлёбывается злобой, на пару минут передаёт эстафету бабушке, которая гневно шипит мне на ухо нелицеприятные эпитеты, а потом снова вспыхивает праведным гневом.

Причина?

Ужасна по своей сути, но ещё хуже то, что мне её не понять.

— Ты осрамила меня! Ты и себя осрамила, Вера! Господь всё видит, и он покарает тебя за это неуважение к нему. Как ты могла? Как посмела?

— Прости меня, — в, казалось бы, тысячный раз твержу я, но мать не слышит этих слов, сказанных от всего сердца, лишь продолжая разносить меня в пух и прах.

— Бог простит! Только он! Будешь неделю вымаливать у Милосердного прощения на горохе. Поняла? Ты понесёшь кару небесную за свой грех!

— Да, мама.

— Ты! Позор на мою голову! Самое настоящее проклятие!

От последних слов я вздрагиваю. Как давно я не слышала их? Уже да. И, кажется, успела отвыкнуть от них и даже рискнула поверить в то, что мама на самом деле так больше не считает. Что наконец-то полюбила меня...

Я зажимаю уши ладонями и чувствую, как солёная капля срывается с ресниц и разбивается о грубую ткань моей юбки.

— Слушай, что мать тебе говорит, бесстыжая! — копируя змею, шипит бабушка и с силой отрывает мои руки от головы. И смотрит на меня так злобно, будто бы видит перед собой не внучку, а исчадие ада.

— Простите меня! — уже с рыданием вырывается из меня, но через секунду я испуганно стихаю, прижимая к раскрасневшейся и горящей огнём щеке, ладонь.

Это мать стремительно подлетела ко мне, и с размаху влепила пощёчину. Хлёсткую. Увесистую. С оттяжкой.

А затем кинулась мне в ноги и тоже разрыдалась, стискивая мои колени, бесконечно шепча прощения. Вот только обращены они были не ко мне.

— Господи прости! Бес попутал...

А я всего-то сегодня на службе забыла последнее четверостишие в стихотворении, которое должна была рассказывать перед прихожанами, славя Всевышнего. Правда ли мой проступок был настолько серьёзным, чтобы заслужить всё то, что вылила на меня мать и бабушка?

Честно? Я уже и не знаю. И рамки между плохим и хорошим размываются с каждой такой ссорой всё больше. Но одно остаётся неизменным — я люблю свих родных и отчаянно нуждаюсь в их взаимности. А потому я кладу свои ладони маме на голову и начинаю медленно перебирать мягкие пряди на её макушке.

Вот только момент нашей с ней близости заканчивается, не успев начаться. Она поспешно встаёт на ноги, а затем повелительно поднимает руку, указывая мне в сторону моей комнаты.

— Иди, Вера. Займись своей юбкой, она после стирки села, нужно вновь удлинить подол.

Сбегаю, а затем почти сразу принимаюсь за дело, пытаясь угодить разгневанной родительнице.

Форма в гимназии, которую я посещаю, не изобилует фривольными фасонами, но мама всё равно считает, что длина юбки по колено чересчур непозволительная. А потому ещё в сентябре закупила ткань и заставила меня перешить всё так, как следует — максимально миди.

Нарочно тяну время, вот только мама не думает отступать от своего воспитательного процесса и всё-таки входит в мою комнату под вечер с газетой, пачкой гороха и куском мыла. Молча в углу готовит мне наказание, а затем равнодушно ждёт, пока я сниму с ног высокие гольфы и встану голыми коленями на бобы.

— Видишь кусок? — под самый нос тычет мама мне мылом.

— Да, — киваю я.

— Ещё раз забудешь стихотворение, и я тебя заставлю его съесть, Вера. Чтобы знала. Чтобы стыдно было. Чтобы ты отмылась от греха своего. Поняла меня? — и каждое её слово сказано спокойно и взвешенно, со страшным равнодушием, которое рвёт мне сердце.

— Да, — вновь соглашаюсь я с каждым её словом, предпочитая уже, наконец-то, остаться одной.

Но мама и этого мне не позволяет. Она ставит стул рядом со мной, суёт в руки святое писание и полчаса слушает, как я вслух его читаю, глотая слёзы от почти невыносимой боли. И да, как бы абсурдно это ни звучало, но сегодня мне ещё приходится не так уж тяжело. А вот завтра и всю оставшуюся неделю я буду форменно подыхать, потому что после сегодняшней пытки послевкусие в коленях будет настолько мучительным, что покажется — нет ничего хуже в этом мире, чем подобное наказание.

Стоять.

Терпеть.

Молиться.

И просить прощения за то, что просто забыл несколько слов стихотворения.

Вероника

После такой своеобразной епитимьи я половину ночи не могу заснуть. Наревелась, устала, вконец выбилась из сил, но от обиды и яркого чувства неправильности и несправедливости ухватить сон за хвост не выходит. Он только жалит тебя, толкает в мрачную, поверхностную дрему, которая ещё сильнее расшатывает и без того истерзанные нервы.

Утро встречает меня неприветливо, бьёт кувалдой по мозгам и заставляет морщиться от слишком яркого солнечного света, заглядывающего в окна. Но я стараюсь крепиться. И потом, когда выхожу на завтрак, но со мной демонстративно никто не разговаривает.

И, мне кажется, что я попала в петлю времени. Вернулась в прошлое. Потому что всё это уже было в моей жизни. Игнор. Хмурые и обвинительные взгляды. Холод.

— Мама, — не выдерживаю я всей этой чересчур жуткой для меня отстранённости и пытаюсь накрыть своей ладонью её запястье.

Но безуспешно.

Родительница только предупреждающе поднимает руку вверх, призывая меня к молчанию, а затем кивком головы приказывает покинуть кухню. И я, без возражений делаю, как она велит, а потом, по дороге до школы, видя её силуэт на противоположной стороне улице, плачу, потому что ревную.

Я ревную свою маму к богу. К вере. Так как прекрасно осознаю, что их она любит сильнее, чем меня.

Как там говорят? Понедельник — день тяжёлый? Так вот, кажется, что вся моя жизнь была беспросветной чёрной полосой.

Первые три урока прошли будто бы мимо меня. Я ничего не слышала и не видела из-за своей обиды. На вопросы Дины Шевченко отвечала односложно, у доски выдавала материал монотонно и вяло, и вообще мечтала поскорее добраться домой. А там уж лечь на кровать, прикладывая к ноющим коленям два замороженных куска мяса из морозилки.

И наконец-то блаженно выдохнуть.

Но понедельник был бы понедельником, если бы не выдал мне очередную порцию дерьма под роспись. Большая перемена. Я словно сомнамбула курсирую в сторону столовой. Там брожу между лотками с едой по навигатору, не в силах понять хочу ли есть вообще. Понимаю, что нет и киваю сама себе, планирую покинуть помещение, несолоно хлебавши.

Разворачиваюсь и тут же со всей дури врезаюсь в кого-то, а через секунду слышу истошный вопль.

— Ах, ты тварь!

Поднимаю глаза и в ужасе взираю на темноволосую девчонку, которая в гневе смотрит на пятно от лимонада, расползающееся на её белоснежной блузке. И её пухлые, выкрашенные в алую помаду губы кривятся так, что я без дополнительных объяснений понимаю, что катастрофически вляпалась в очередные неприятности.

— Какого хрена? — рычит девушка и к ней тут же подбегают её подружки, недобро зыркая в мою сторону.

— Марта, что с тобой?

— Марта, ты в порядке?

— Что эта дура тебе сделала? — наперебой крутятся они вокруг первой красавицы школы.

— Прости, пожалуйста, — подаюсь я к ней и умоляюще пытаюсь заглянуть в её глаза.

— Заткнись! — рявкает потерпевшая, и её красивое лицо перекашивается от бешенства.

Я оглядываюсь по сторонам и вижу, как многие уже принялись снимать нас на камеры своих смартфонов. А ещё смеяться. И смотреть на меня с жалостью и отвращением.

— Ты испортила мне блузку, грёбаная ты клуша! — оттягивает Марта на своей пышной груди мокрую и липкую ткань.

— Как я могу исправить это? — шепчу я взволнованно и снова чуть не плачу, действительно чувствуя себя никчёмной ветошью.

— Как? — неприятно и глумливо смеётся девушка. — Никак, дрянь! Ты теперь в моём личном чёрном списке! А теперь пошла на хрен отсюда! И чтобы обходила меня по широкой дуге, мерзкая шавка.

Я срываюсь с места и бегу, не разбирая дороги, глотая слёзы и почти задыхаясь от паники. Коридор за коридором, пытаясь буквально убежать от своих проблем.

Но где я, а где удача, верно?

Я снова врезаюсь в кого-то, похожего на бетонную стену, а потом чувствую, что рецепторы поспешно забиваются ароматом бергамота, мха и горького апельсина.

— Ника, — шепчет слишком знакомый хрипловатый голос, — что случилось? Почему ты плачешь?

Длинные пальцы Ярослава Басова цепляют мой подбородок и заставляют столкнуться с его тёмными глазами, которые будто бы заглядывают в мою душу.

— Я могу тебе помочь? — подаётся ближе, отирает солёные дорожки с горящих щёк, продолжая гипнотизировать меня голосом Каа, пытаясь казаться участливым. Другом.

— Нет, — качаю головой, а в следующее мгновение начинаю дышать чаще, так как чувствую, как его подушечки пальцев нежно и неторопливо крадутся по моей руке от локтевого сгиба и до запястья. А там уже путаются в моей ладони.

— Тебя кто-то обидел?

— Нет, — отрицательно трясу головой.

— Ты только скажи, и я всех разнесу за тебя. Любого. Каждого...

— Не надо, — прикусываю губу и пытаюсь отстраниться от парня, — я справлюсь сама.

— Что ж... как скажешь.

Всего на секунду он стискивает меня в объятиях, а затем отпускает и отступает от меня на два шага назад. И только сейчас я вижу, что за его спиной, на лавочке сидит Рафаэль Аммо.

Смотрит на нас.

И улыбается, качая головой.

Нервно сглатываю. А затем срываюсь с места. И снова бегу!

Молясь, чтобы никто не увидел меня вместе с этими популярными парнями. Потому что это бы мне сулило только ещё большие проблемы...

Глава 12 - Дура

Вероника

Два дня в нашем доме стоит почти полная тишина, нарушаемая только нестройным шумом телевизионных передач, да тихими разговорами между бабушкой и мамой.

Со мной упорно никто не общается. Только отрывисто раздают приказы, да смотрят волком.

Я в опале. Я всех подвела.

Обижает ли меня такое отношение? Конечно, да. Ведь я живой человек и хотела бы, чтобы меня воспринимали не как чью-то собственность, которой можно повелевать, а как полноценную личность. Любили не за что-то, а вопреки — потому что я вроде как родной человек. И понимали, потому что я не робот и могу иногда совершать ошибки. Но и жалость мне не нужна, ибо есть в этом всём и другая сторона медали.

Что меня не убивает, то делает сильнее.

И сейчас, по сути своей, ничего нового не происходит — я просто вновь вернулась в прошлое. И да, ситуацию я изменить не могу, хотя это не значит, что я не пыталась. О нет! Много раз, но невозможно стать нужной и любимой насильно. Но зато реально изменить своё отношение к ситуации и просто принять реалии такими, какими они есть.

И нет, это не значит, что я стану любить маму и бабушку меньше. Или думать, что это я какая-то не такая, что они меня не любят так, как мне того хочется. Нет. Просто вот мои исходные данные и ныть — это не выход.

На этом всё.

Правда, сегодня я чувствую, что опять получу по шапке. Ибо вчера в своих переживаниях я ушла в себя слишком глубоко, а потому допустила в контрольной по алгебре пару глупых ошибок и за это схлопотала тройку — очередной смертный грех для моей мамы. Накануне мать в мой дневник не полезла, а вот утром всё-таки разведала, как обстоят дела с точными науками у её дочери и ужаснулась.

Ну и вот. Сижу я теперь на кухне и слушаю очередной разнос о том, какая я разэтакая, не помолилась богу, не попросила у него помощи и вообще всё сделала не так, а теперь ей придётся красней оттого, что её единственный ребёнок оказался недалёким троечником.

А тут ещё и бабуля подключилась нагнетать.

— Ох, Алечка, говорила тебе, что ты слишком мягка с ней. Вспомни, чему наш протоиерей учил. Вот вспомни!

— И чему же? — нахмурилась мать.

— В воспитании ребёнка не только можно, но и нужно использовать ремень. Обязательно! Дети — это домашние боги, всё равно что идолы — жестокие и бесчеловечные. А ты с девчонки ещё и пылинки сдувать удумала, поклоняешься ей, комнату отдельную выделила по её душу. Вот Верка и распустилась. А теперь попробуй свергни это ложное божество. Вконец ведь распоясалась — учиться не хочет. Перестань над ней трястись и всыпь ремнём хорошенько, а нет — так увидишь, что со временем она лишь наказанием твоим станет. Ты должна через силу заставлять её трудиться и верить в господа нашего, иначе в старости твоей она станет не опорой тебе, а проклятием. Наказывать надо! Ремнём и как следует! А нет, так она вырастет, и сама тебя за всё накажет, помяни моё слово...

— Она на горохе стоит и молится каждый вечер, — отмахнулась мать, и я облегчённо выдохнула, хотя до этого сидела, ни жива ни мертва.

— Так это ж разве наказание? — фыркнула бабушка и зыркнула на меня максимально сурово.

— «Наказ» в переводе со славянского — учить. Вот я и учу её уму-разуму, но устно.

— Так только взрослый поймёт, а дети — это зверёныши. И наша задача сделать из них людей. Поэтому — ремень!

— Ты ж меня в детстве не била, — всё ещё сопротивлялась мать такому виду «воспитания».

— И посмотри, что из этого вышло, — ткнула в меня бабка, развернулась и вышла с кухни, недовольно бормоча себе под нос «господи, прости, господи, помилуй».

С её уходом в комнате воцарилась тишина. Трескучая, неприятная и выматывающая. А я боялась взгляд поднять на маму, рискуя увидеть в её глазах стальную решимость и согласие с теми мерами, которые предлагала принять бабушка.

И настолько меня это ожидание прибило и размазало, что я не вытерпела и сложила руки в умоляющем жесте на груди, а затем всё-таки нерешительно глянула на свою родительницу.

— Мама, — сглотнула я вязкую от страха слюну, — не бей меня, пожалуйста.

— Ох, замолчи, — отвернулась она от меня и устало упёрлась ладонями в кухонную столешницу.

— Я исправлю эту тройку. Я клянусь тебе! Только не бей.

Секунды... Одна. Другая. Третья...

Они пронзают меня словно отравленные стрелы, а я сама сижу, ощущая боль в коленных чашечках, с которой уже почти смирилась и срослась воедино. Потому что она была со мной теперь неотлучно — с утра и до вечера, лишь немного стихая ночью. Да и то только потому, что я, дождавшись, когда уснут мама и бабушка, совершала набег на аптечку, где, не испытывая угрызений совести, воровала для себя обезболивающее, чтобы просто заснуть.

А тут ещё и ремень замаячил на горизонте. Так себе перспективы за забытое стихотворение и несчастную тройку по алгебре. Хотя... вот моя подруга Машка с прежнего места жительства получала от матери затрещины и по спине мокрым полотенцем просто так — потому что надо. Потому что бесит. Потому что кто-то словил плохое настроение или дочка недосолила суп.

Реально так и было. Не шучу.

— Мама? — тихонько привлекаю к себе внимание, но в ответ снова получаю порцию негатива.

— Уйди уже с глаз долой! Канючишь тут мне! — буквально рявкает, и я подскакиваю на месте.

Несусь прочь, но уже в самом дверном проёме замираю, получая в спину увесистое предупреждение.

— Вера, ещё одна тройка и я действительно возьмусь за ремень. Ты поняла?

— Да, — киваю и уношу ноги.

Обуваюсь, одеваюсь и припускаю на учёбу. И да, мы с мамой всегда ходим туда и обратно порознь, чтобы никто не пронюхал о нашем родстве. А когда идём в гимназию в одно время, то просто двигаемся по разным сторонам дороги.

А мне кажется, что вся жизнь — вот так — по разные стороны баррикад.

Вздыхаю, качаю головой и внутри сама себя отчитываю. А через минуту, не успев выйти из парка, через который лежал мой путь, вздрагиваю и прячусь за пушистой туей, во все глаза смотря на чёрный, спортивный мотоцикл, который пулей промчался по улице, развернулся и остановился у кованных ворот музыкальной школы, которая находилась буквально в пяти минутах ходьбы от нашей гимназии.

И я узнала этот хищный, спортивный болид. И водителя, сидящего за рулём, я тоже узнала, потому что уже не раз видела его, паркующегося на нашей школьной стоянке. А уж когда он снял с головы блестящий, чёрный шлем, то последние сомнения отлетели, словно невесомая шелуха.

Это был Басов.

И он был не один.

На байке позади него сидела миниатюрная девушка, которая тоже стянула с головы защиту и её длинные, золотистые волосы рассыпались по плечам, словно шёлк.

Мотоцикл на подножку, и Ярослав встаёт с него, а затем заключает красавицу в кольцо своих сильных рук. Её ладони тут же начинают путешествие под его кожаную куртку, а губы томно расплываются в улыбке, ожидая поцелуя.

И он случается.

Жаркий. Долгий. Пылкий.

А я всё стою, словно глупая гусыня в тени туи, смотрю на всё это и не могу оторвать глаз от влюблённых, чьи языки нагло сплетаются между собой, несмотря на посторонние взгляды, свист и улюлюканье.

Спустя бесконечно тягучие минуты всё заканчивается. Ярослав отлепляет свой алчный рот от блондинки, затем смачно шлёпает её по заднице, садится на мотоцикл и уезжает. А я так и остаюсь стоять на месте. И поражаюсь своей непроходимой наивности.

Ну надо же...

А ведь я действительно поверила, что что-то значу для этого популярного парня.

Дура!

Глава 13 - Одна из...

Вероника

Залетаю в школьный двор, и вся натягиваюсь, словно струна, когда слышу со стороны парковки раскатистый смех парней. Они захлёбываются им, а затем я цепляю отрывок их разговора.

— Бас, красава!

— Её звали Даша, так что как бы сами понимаете...

— С таким именем не удивительно, что всё случилось так быстро? — звучит очередная порция смеха.

— Точняк.

— Тебе хоть вкатило?

— Не настолько, чтобы повторять.

— Как всегда...

— Аммо, я тебя сделал. Гони мои бабки.

— Ты меня сделал только потому, что меня не вставляют блондинки.

— Утешайся этим...

Я не вполне понимаю, о чём они толкуют, но всё-таки позволяю себе бросить мимолётный взгляд в их сторону и остаться незамеченной благодаря ракитам, растущим вдоль дорожки. Там Басов и Аммо — оба стоят, облокотившись на свои мотоциклы. Рядом трутся и их закадычные друзья Серяк с Тимофеевым.

Ярослав открывает бардачок байка и достаёт оттуда белую форменную рубашку вместе с кардиганом. А затем быстро скидывает с себя кожаную курту. И белоснежную футболку.

Вот же чёрт...

Остаётся в одних брюках, из-под которых виднеется резинка его нижнего белья. Красуется и не торопится переодеваться, потому что в этом южном городе на берегу Чёрного моря хоть и стоит уже середина октября, но воздух до сих пор прогревается до комфортной температуры и столбик термометра часто достигает отметки в двадцать градусов выше нуля. Медленно и абсолютно осознавая, что у него сногсшибательная фигура, проходится ладонями по стальным кубикам своего пресса. Прикусывает нижнюю губу и что-то тихо выговаривает Рафаэлю.

А потом выкидывает руку и тычет ему под нос оттопыренный средний палец.

Боже!

Парни снова смеются. Громко. А Басов и Аммо начинают шутливо бороться с друг другом.

А я зависаю, пока наблюдаю за всем этим представлением и совершенно не замечаю, что почти напарываюсь на идущую впереди меня миниатюрную блондинку с короткой стрижкой. Я узнаю её — это Стефания, одна из самых популярных девочек нашей школы.

Вот только она не дожидается, когда я окончательно впишусь в неё на полном ходу, а увесисто толкает меня в плечо с грозным выговором.

— Смотри, куда прёшь, тупая корова!

Тычок был такой силы, что я не только торможу и останавливаюсь, но и пячусь, а уже в следующее мгновение понимаю, что просто сношу спиной кого-то позади себя. Испуганно подпрыгиваю на месте, разворачиваюсь и в ужасе смотрю на Марту Максимовскую. И она, сбитая мной, стоит на коленях, отряхивая с рук пыль и в ярости глядя на меня.

— Какого... хрена! — рычит она, а я и в ужасе замечаю, что на нас опять все смотрят.

И смеются...

— Прости, пожалуйста! — в сердцах произношу я.

Да что же я такая неуклюжая-то?

— В задницу себе засунь извинения, дебилка! И надень уже на свою уродливую рожу очки побольше, чтобы хоть что-то видеть вокруг себя. Ты испортила мне колготки!

— Давай я помогу тебе встать, — кидаюсь к ней, но тут же испуганно замираю.

— Руки свои корявые от меня убрала! — встаёт на ноги и обвинительно указывает на порванную деталь гардероба, по которой уже пошли уродливые стрелки.

— Прости, — снова твержу я, словно заведённая, виновато заламывая руки.

— Исчезни, Туша!

И я тут же срываюсь с места и бегу к распахнутым школьным дверям, лишь на мгновение бросая взгляд в сторону парковки, где, сложив руки на груди, стоит Басов и компания.

И миллионы равнодушных взглядов, наравне с ним, жалят мою спину...

Весь учебный день мне кажется, что после такой крупной осечки, мне прилетит так, что я сама себе не позавидую, ведь Марта Максимовская и её свита всю большую перемену полируют меня недобрым взглядом. Внутри от страха всё дрожит, но это не идёт ни в какое сравнение, когда в забитой до отказа столовой ко мне подходит сам Басов.

Это случается уже тогда, когда я смиряюсь с тщетными попытками хоть что-то съесть из своей тарелки и, признав поражение, иду сдавать поднос в специальное окно для остатков еды. Но почти тут же ноги врастают в пол, а дыхание сбивается и барахлит. И всё из-за того, что мои рецепторы неожиданно завизжали, врубив воздушную тревогу.

Причина?

Бергамот, горький апельсин, мох.

Так пах только он — Басов.

— Привет, Истома, — его шёпот режет мне барабанные перепонки, и я почти глохну.

Истома?

Кровь шарашит по вискам. Пульс взлетает до небес. И хочется орать во всё горло:

— Уйди! Мне и без тебя проблем хватает!

Но я неспособна сейчас на внятную речь. От страха. От замешательства. От неожиданности.

Потому что его пальцы уже до неприличия ласково обвили моё запястье и чуть его сжали, запуская миллионы киловатт электричества путешествовать по моему телу.

Хочу развернуться и максимально быстро ретироваться, но Басов одним движением бёдер толкает меня взад и прижимает к столу, заполненному пустыми подносами с тарелками. И не даёт ни одного шанса на побег.

— Сбежать, что ли хочешь, даже не поздоровавшись? И это после того, как нагло подслушивала и подглядывала?

— Я не...

Тело окунается в мурашки, и я давлюсь собственным сердцем, впадая в панику молниеносно оттого, что меня поймали с поличным.

— Даже не думай отпираться. Я видел, как ты полировала меня взглядом.

— Ч-что?

— Я специально для тебя разделся, Ника. Понравилось? Всё рассмотрела? Хочешь потрогать?

— Уйди!

— А я хочу...

Грудь будто бы опоясывает колючая проволока, а потом скребёт по нежной коже, раздирая своими шипами плоть, пока всё больше и больше сжимается вокруг меня. Больно. Горячо.

Страшно!

— Уйди! — словно заведённая твержу я, вцепившись в свой поднос, как утопающий в пену морскую.

А перед глазами зачем-то всплывает картинка, где Басов сегодня утром целовал другую, тиская своими жилистыми и сильными руками ягодицы незнакомой мне блондинки.

И это воспоминание, словно карта, выпущенная Джокером, молниеносно режет мне сонную артерию, заставляя задыхаться от непонятного деструктива.

Ненавижу лжецов!

— Сегодня после уроков на нашем месте, Истома. Библиотека. Верхний ярус. Ты и я.

— Я не приду!

— Тогда я сам тебя найду...

Рубанул на прощание, а затем кинул свой поднос в окно и чеканным шагом вернулся к своим друзьям, пока все вокруг бомбардировали нас заинтересованными взглядами.

Чёрт, мне не нужна такая бесславная популярность!

Вероника

Позорно сбегаю.

Руки трясутся. Там, на запястье, где меня касались пальцы Басова, кожа горит огнём, расползаясь лихорадочным жаром по всему телу.

Зачем он ко мне подошёл?

Чего добивался?

Этот самоуверенный парень реально верит в то, что я, роняя тапки, прибегу по первому зову на встречу с ним? Да уж, а мама нисколько не приукрасила, когда говорила, что Басов высокомерный, тщеславный и заносчивый мерзавец.

Заметил он, видите ли, как я на него смотрела? Специально для меня разделся? П-ф-ф...

И никак я на него не смотрела! Просто они ржали на весь школьный двор, как кони. Сложно было не обращать внимания на это стадо отбитых дегенератов, без зазрения совести обсуждающих какую-то там Дашу.

Так...

Стоп!

А не та ли это девочка была, с которой я его увидела у музыкальной школы. Аммо же сказал, что его блондинки не вставляют, а там как раз была она — копна длинных белокурых волос до поясницы. И тогда это, что же получается?

Боже!

Они что, обсуждали быстроту падения её крепости? Но в какой именно плоскости? Она согласилась на свидание или сразу разрешила себя целовать? Или, быть может, дала добро на то, чтобы стать его девушкой? Но тогда зачем он мне голову морочит?

Фу!

Да зачем я вообще думаю об этом парне? О нём, вообще-то, есть кому думать, если не сказать больше. Вон кудрявая подружка Марты Максимовской всю большую перемену Басова влажным взглядом облизывала. Стеф, кажется. Да и вообще, если бы внимание противоположного пола могло сравниться с разящими стрелами, то Ярослав давно бы уже был растерзан ими в клочья.

— Слушай, Ник, — вырывает меня голос Дины из трясины собственных мыслей на уроке английского.

— М-м?

— А ты чего подол на юбке отпускаешь? Миди давно не в моде. Да и мальчиков такой длинной не соблазнить.

— У меня мама строгая, — бурчу, не слишком думая о том, что зря я рассказываю однокласснице такие подробности. Но мозги мои все ещё заняты тем, что получили в виде пищи утром, а именно поцелуй Басова с той блондинкой.

Неосознанно прикасаюсь к своим губам и провожу по ним подушечками пальцев. Хмурюсь, но всё-таки задаюсь вопросом — как это, когда парень вот так дотрагивается до тебя? На что это похоже? На удар высокоплотным проводом или на соприкосновение со склизкой кожей лягушки?

Уф...с ним – скорее всего, второе.

— Насколько строгая? — не унимается Дина. И вот где-то тут я поднимаю на девушку глаза и долго смотрю на неё, неожиданно чувствуя потребность хотя бы на каплю слить из себя ту переполненную негодованием и комплексами бочку.

— Душитель.

Одно слово, но сколько за ним правды. Рука тут же тянется к саднящим коленям, а грудь неожиданно стягивает тупой, но болезненный спазм от осознания того, что сегодня меня опять ждёт чёртов горох. Но ещё больше я негодую не поэтому, а потому, что прекрасно осознаю, что такими методами мать совершенно ничего не добилась, кроме как того, что ещё сильнее развернула меня от её слепой цели обратить меня в веру. И ничего хорошего или полезного для себя я не вынесла от такого обращения.

Меня подавляют. Меня унижают. Меня дрессируют.

Не воспитывают. Точка!

— Ладно, а чего к тебе Басов на перемене подходил? — кусая губы и выдавая тем самым своё зашкаливающее любопытство, спросила Дина.

— Сказал, чтобы я надела очки с диоптриями посильнее, — не моргнув и глазом, соврала я, а одноклассница тут же прыснула в кулак.

— У-у-у, но тут он прав. Ты уже второй раз испытываешь на прочность нервы Максимовской, а с этой чокнутой шутки плохи. Хорошохоть она давно и безнадёжно сохнет по Аммо, а то бы тебе точно было гарантировано кровопускание.

— Да ладно, вроде пронесло, — отмахнулась я.

Но как же сильно я заблуждалась, потому что меня НЕ пронесло.

Последним уроком сегодня была физкультура, на которой я, как обычно, была на побегушках у тренера. А когда прозвенел звонок, и все потянулись в раздевалку, я только стремительно убрала спортивные коврики и бросилась туда же, чтобы как можно быстрее взять свои вещи и побежать домой.

И запретила себе даже думать о библиотеке, втором ярусе и НАШЕМ месте.

Боже, ну что за чушь?

Покачала головой и рассмеялась собственным мыслям, а затем дёрнула на себя дверь раздевалки и тут же напоролась глазами на Марту Максимовскую, которая стояла, прислонившись плечом к стене, и разглядывала свой маникюр. А в следующее мгновение подняла на меня глаза, хмыкнула и прищурилась.

— Чего лыбишься, Туша? Жизнь неожиданно обратилась в мёд, м-м? — смех и разговоры в узком помещении, пропахшем потом и дезодорантом, тут же стихли. И все повернулись в мою сторону, а потом и выжидательно затаили дыхание.

— Меня зовут..., — голос сломался от нервной дрожи, прошившей тело.

— Не имела намерения узнать столь убогий факт, — рассмеялась Марта и ей дружно аккомпанировали подружки, но я всё же скрипнула зубами и договорила.

— Вероника.

— Оу, думаешь мило познакомиться со мной? — провела она языком под нижней губой и удивлённо захлопала ресницами.

Я не знала, что на это ответить. И уж тем более не тогда, когда вокруг уже зазвучали первые уничижительные смешки.

— Или реально веришь в то, что можешь стать одной из нас?

— Я же извинилась, — задохнулась я от паники, совершенно не понимая причин столь сильной агрессии в мою сторону.

— Слышь, Марта, — рассмеялась блондинка Стеф, — она извинилась.

— Да, Марта, отпусти ей все грехи, — присоединилась к веселью подруг и кудрявая Реджи.

— Х-м-м, решение, решение..., — постучала по пухлой губе наманикюренным пальцем Максимовская, а затем в два шага подошла ко мне почти вплотную.

Смерила меня взглядом, полным насмешки и пренебрежения.

А затем подняла руку и со всей дури влепила мне звонкую пощёчину, почти сбивая очки с лица.

Я охнула и тут же прижала ладонь к вспыхнувшей огнём щеке. И прикусила себе язык, чтобы не расплакаться.

— Ну, Вероничка, чего же ты не смеёшься? — Марта нависала надо мной и рубила словами, но и её закадычные подружки не остались в стороне.

— Это же шутка! — захлопала в ладоши и рассмеялась кудрявая Реджи.

— Очень смешно! Да, девочки? — крикнула Стеф и все, за исключением одной-единственной Дины Шевченко, которая смотрела на меня с неприкрытой жалостью, тут же принялись покатываться со смеху, пока мне в лицо Марта продолжала ядовито цедить слово за словом.

— Что, не смешно, Туша? Но как ты можешь быть одной из нас, в таком случае, м-м? Смейся! Смейся громче, иначе в следующий раз шутки будут ещё веселее!

После этих слов моя и без того шаткая броня, окончательно дала трещину. Я кинулась к своему шкафчику, вырвала оттуда рюкзак и пулей бросилась вон из раздевалки, получая в спину до боли обидные оскорбления:

— Тупая овца просто шуток не понимает.

— Да куда ей, убогой?

— Примитивное создание...

И всё в том же духе, пока их голоса окончательно не стихли, а я всё продолжала с вырывающимися из груди рыданиями бездумно бежать по школьным коридорам, гонимая страхом, обидой и оскорблённым самолюбием.

Пока неожиданно не услышала позади себя ЕГО голос.

— Истома...

О, нет, нет, нет! Пожалуйста!

Только этого парня мне сейчас не хватало для полного счастья...

Вероника

Резкий выброс адреналина в кровь активирует скрытые во мне резервы, и я буквально врубаю пятую космическую, несясь по лабиринтам коридоров, словно ветер. Вот только и на хвосте у меня, не а бы кто, а сам Басов — его ноги длиннее и, кажется, что он плавает быстрее, чем я бегаю. А потому уже за следующим поворотом, я дёргаю на себя дверь какого-то подсобного помещения и влетаю туда.

Суматошно ищу взглядом, чем бы подпереть дверь, и только было уже приставляю к ручке какую-то швабру, как тут же получаю ощутимый тычок в плечо.

Это Ярослав.

Он вламывается в тесное, пропахшее пылью и чистящими средствами, помещение, а затем с победной улыбкой плотно закрывает за собой дверь.

Теперь вокруг нас только стеллажи с какими-то тряпками и вёдрами. Над нами висит тусклая лампочка, которая едва-едва справляется с освещением. А между нами не более двух метров пространства, которое уже трещит от напряжения.

— Ну, привет, Истома, — почти шепчет парень и на его скуластом лице медленно расплывается хищная улыбка.

— Не зови меня так, — судорожно всхлипываю и поспешно вытираю солёную влагу с щёк. Не хочу, чтобы он видел, что мне опять сделали больно.

— А я буду, — шаг вперёд, и я фактически вжимаюсь в металлические полки позади себя, — потому что это про тебя.

— Что тебе надо? — сглатываю и чувствую, что сердце за рёбрами грохочет будто ненормальное. Беснуется.

— Ты плакала.

— Уже нет.

Ещё шаг ближе и носки его начищенных ботинок соприкасаются с моими туфлями. И меня на полном серьёзе коротит от этой ситуации.

— Пожалуйста, — бормочу я и отворачиваюсь, когда Ярослав упирается ладонями в полки по обе стороны от моего лица, заключая меня в своеобразную клетку из собственного тела. И рецепторы тут же обжигает его запахом.

— Что? — наклоняется он к моим волосам и с шумом тянет носом, а затем и вовсе блаженно выдыхает.

— Дай мне уйти, — пищу тихо.

— Капец, Истома, ты пахнешь райским садом.

Боже!

Почему от его слов по моей спине бегут мурашки?

До боли закусываю губу и всё-таки поднимаю ладони, чтобы толкнуть его в грудь.

— Дай мне уйти, Ярослав!

Но парень ни на миллиметр не сдвигается с места. Наоборот, перехватывает одну мою руку, поднимает к своему лицу и нежно целует в запястье, отчего у меня немедленно начинается тахикардия. От страха. От непонимания какого лешего он творит!

Я абсолютно точно в шоке. И, кажется, потеряла дар речи.

А Басов тем временем чуть покачивается в мою сторону и словно удав двигается, пытаясь поймать мой взгляд. А я не могу смотреть на него. Я его боюсь! Он пугает меня до чёртиков!

— Уйди — почти бесшумно шепчу я, чувствуя, как сердце уже остервенело бьётся где-то в горле.

— Не раньше, чем ты объяснишь, почему плакала, — так же тихо отвечает он мне, а затем нежно ведёт костяшками пальцев по моей щеке в том месте, куда Марта Максимовская влепила пощечину.

И это забота так неожиданна для меня. Так непривычна, что я несколько мгновений лишь стою, позволяя себе просто переживать её. Запоминаю каждый оттенок своих эмоций в этот момент. Отпечатываю их себе на подкорке, чтобы уже никогда не потерять.

Зачем? Я потом дам ответ на этот вопрос, а сейчас...

— Ударилась, — сглатывая напряжение, всё-таки решаюсь я выдать ему очередную порцию лжи.

— Врушка, — рука Ярослава соскальзывает со щеки на затылок и неумолимо начинает притягивать ближе к его лицу.

К его губам, которые безотрывно смотрят на место удара.

Бам! Бам! Бам!

Это кровь шарашит по мозгам.

— Что ты... творишь? — только и успеваю выдавить из себя сипло, а в следующее мгновение Басов начинает короткими и нежными поцелуями покрывать мою щеку.

— Кто сделал это?

— Никто, — вытягиваюсь в струнку и пытаюсь увернуться от его губ, но он так крепко держит меня за затылок, что это становится почти нереальным, — перестань!

Голова кружится. Я почти задыхаюсь от его близости!

— Скажи, и я сотру его в порошок.

— Это девчачьи разборки, — уже едва дыша, шепчу я, а сама чувствую, что моё тело начинает нереально потряхивать от нервного перевозбуждения.

Как спастись?

— Имя? — требует он.

— Нет!

— Ладно, тогда с сегодняшнего дня ты моя девушка, — почти рычит Басов, и вторая рука ложится мне на шею, фиксируя за подбородок и напрочь обездвиживая.

Я окончательно теряюсь в пространстве. И вообще, не понимаю уже, что он делает и зачем. И почему по моему телу будто бы бродит ток и каждый волосок встаёт на дыбы. Меня трясёт! И зуб на зуб не попадает!

Это ужас! Какой-то кошмар!

— Что? — в полнейшей прострации переспрашиваю я.

Он же несерьёзно сейчас? Да? Или нет?

— Ты моя... Истома, — и неожиданно его губы становится так близко от моих, что мы начинаем дышать одним воздухом на двоих. Я чувствую его мятное, с привкусом кофе, дыхание.

И с ужасом понимаю, что мои веки наливаются свинцовой тяжестью.

— Никто не посмеет тронуть то, что принадлежит мне.

А дальше я будто бы со стороны слышу свой тихий писк и его глухой стон, когда язык Басова медленно проходится по моей нижней губе.

Молния лупит в позвоночник. Кожа вспыхивает огнём. Колени неожиданно слабеют. А в голове только и крутится мысль, полная ужаса, что у меня сейчас украдут мой первый поцелуй в какой-то пыльной, забитой швабрами коморке. И сделает это парень, язык которого побывал во рту, наверное, у каждой второй девчонки этого города.

«Ну же, Ника, очнись!» — ору я сама себе мысленно.

Укус.

Очередной его гортанный стон и мой судорожный всхлип. Пытаюсь отвернуться, но парень полностью обездвижил меня, надёжно фиксируя за шею. Стискиваю зубы и поджимаю губы. Протестующе мычу.

Но Басов только тихо и хрипловато смеётся, а затем снова легонько кусает меня, но в этот раз за подбородок. А дальше опускает ту руку, что фиксирует меня за затылок и ведёт её вниз, обводя каждый изгиб моего тела с приглушённым шипением, пока не добирается до ягодицы.

Чуть сжимает её.

А затем пальцами начинает задирать подол юбки вверх, пока не обжигает ими обнажённую кожу моего бедра.

— Сейчас я поцелую тебя, Истома. Ты слышишь меня? Понимаешь? — и наши губы снова соприкасаются, обмениваясь микротоками. — Спорим, тебе понравится?

И это наконец-то отрезвляет меня. Я словно бы аккумулирую весь свой ресурс и с силой толкаю Ярослава в грудь. Он, очевидно, не ожидая такой прыти, выпускает меня из рук и делает шаг назад.

Но мне и того достаточно.

Я хмуро и осуждающе смотрю на него, а затем медленно и гадливо вытираю рукавом своей блузки губы, не разрывая между нами зрительного контакта. А дальше рублю ему правду-матку, стараясь изо всех сил, чтобы голос мой не дрожал от едва сдерживаемых слёз.

Потому что перед глазами до сих пор, будто бы прибитая, стояла картинка, где Басов целовал незнакомую мне блондинку ещё сегодня утром, точно так же, как и меня только что, тиская её за задницу.

— Я не хочу быть одной из, Ярослав. И не буду.

Отлепляюсь от стеллажей, протискиваюсь мимо замершего от неожиданности парня, открываю дверь и, прежде чем выйти вон, окончательно припечатываю ему.

— Никогда!

Глава 14 – Ищейка

Вероника

Моё сердце обезумело. Ну или подхватило какую-то страшную лихорадку, которой ещё не придумало название человечество. Потому что оно реально было не в себе с того самого момента, как я осталась с Басовым один на один в маленькой, захламлённой кладовке и потом, когда еле-еле унесла оттуда ноги.

Глупая мышца разогналась и больше не хотела тормозить. Бушевала, подскакивала к горлу, билась о рёбра, в отчаянном желании их проломить, а затем и вовсе принималась истошно заходиться в рваном, хаотичном беге.

Это ненормально.

И я это прекрасно понимала.

Но впервые с начала недели мне было плевать, что со мной не разговаривала мать и бабушка. Наоборот! Я сама стремилась как можно быстрее остаться наедине, чтобы ещё раз перекрутить в своей голове, то, что со мной произошло. Как-то переварить это всё. И выплюнуть за ненадобностью.

И даже вечерняя экзекуция коленями на горохе не показалась мне сегодня чем-то чудовищным и несправедливым. Я даже слезы не проронила, хотя и считала всё это безжалостным насилием над моей личностью. Плевать! Сегодня мне было фиолетово на всё.

Я читала святое писание, затем слушала привычный мамин бубнёж о том, какая она прекрасная мать, ибо наставляет меня на путь истинный. А я, неблагодарная дочь, не ценю её заботы, её усилий и её жизненного ресурса, потраченного на меня.

Можно подумать, я просила её рожать меня.

Можно подумать, у меня был выбор, чьей дочерью стать.

Можно подумать, я знаю, как сделать так, чтобы она взяла и по-настоящему полюбила меня. Без экивоков и излишних сносок. И хотя бы разок просто обняла меня, чтобы я почувствовала себя нужной.

Родной.

Бесценной для своего родителя.

— Каждый грех должен быть искуплен кровопролитием, Вера, — она повторяет это изо дня в день, видя, как я болезненно морщусь, поднимаясь с гороха на ноги, — если ты вынесешь неделю наказаний, то, значит, ты перед Богом исповедала свой грех, а ежели нет, то...

И я вся сжимаюсь в комок, в ожидании того, что же последует после этого многозначительного «то». Что ещё она придумает для меня? Каким пыткам подвергнет?

— Но я горжусь тобой, что больше нет слёз в твоих глазах. Видимо, наконец-то ты постигла самую суть — что страдаешь сейчас за божье имя.

— Да, мама, — киваю я, хотя думаю совсем иное. Но мысли мои всегда останутся при мне, а иначе стоять мне на горохе до конца дней своих.

— Всё, ложись спать. Завтра служение. У тебя хор.

— Да, мама, помню, — словно зомби отвечаю ей, а сама только и жду, когда же за её спиной закроется дверь.

— И не забывай — Бог всё видит!

Бог...

Я верю в него, но думаю, что для того, чтобы быть с ним, никакие проводники не нужны. Ни церковь, ни священники, ни библия. Бог — он внутри нас.

Бог — это наша совесть.

— Спокойной ночи, — мать кладёт свою ладонь мне на голову. Я тут же и, наверное, уже рефлекторно прикрываю глаза, в ожидании того, что она ласково погладит меня, хотя и знаю, что этого не случится.

Она просто держит свою руку так секунды три или пять, а потом разворачивается и уходит. А я остаюсь сидеть и медленно вожу подушечками пальцев по коленям, которые были все испещрены кратерами от гороха. Кожа здесь покрылась сплошным уродливым синяком, а в некоторых местах даже с кровоподтёками.

И именно сейчас я впервые порадовалась, что меня заставили отпустить юбку на школьной форме. По крайней мере, никто не увидит этого убожества и не догадается, какие методы дрессировки популярны в нашей, на первый взгляд, образцовой семье.

Наконец-то я выключаю свет и ложусь в постель, а затем зажмуриваюсь, что есть мочи, и позволяю себе рухнуть в воспоминания. В первую же секунду ловлю дрожь в своём животе, а затем вся покрываюсь мурашками с ног до головы и, словно Алиса, падаю в глубокую кроличью нору.

Облизываю губы, будто бы пытаюсь уловить вкус языка Басова, а в следующее мгновение, понимая, что именно я делаю, фыркаю и вытираю ладонями губы.

— О-о, — утыкаюсь головой в подушку и ругаю себя всеми известными нелицеприятными эпитетами. И всё только потому, что в голове моей непутёвой вдруг, откуда не возьмись, забродили самые ужасные мысли.

А что бы я почувствовала, если бы Ярослав всё-таки засунул свой язык мне в рот?

А что бы было дальше, если бы я не остановила его, когда он полез под мою юбку?

И словно наяву громом гремят его последние слова:

— Спорим, тебе понравится?

Ох, да не в жизнь!

Но Басов ведь не только это мне предлагал, а ещё стать его девушкой. М-да... неприятности с Мартой Максимовской и компанией в таком случае показались бы мне детским лепетом по сравнению с тем апокалипсисом, что мне могла учинить мать, когда эта расчудесная новость дошла бы до её ушей.

Так что, поцелуи и прикосновения — это, конечно, всё очень волнительно, но я как-то ещё жить хочу. А потому, мне просто критически необходимо забыть о том, что произошло между мной и Ярославом. Ну или почти произошло...

Так что, наверное, надо бы ещё раз, но теперь уж очень жёстко поговорить с парнем на предмет того, что не нужно бегать за мной по школьным коридорам, лезть целоваться и пытаться задрать юбку.

Ибо мне это всё архинеприятно. И вообще, что ему девчонок мало? Мне и так проблем хватает, а тут он со своими руками загребущими и языком наперевес бегает, словно шальной.

Пора это всё прекращать.

Вот только на следующий день Басов в гимназию так и не явился, хотя я исправно выглядывала его высокий, поджарый силуэт на каждой перемене. И Рафаэля тоже не было видно. А на последнем уроке Дина Шевченко и вовсе огорошила меня новостью, что оба парня загремели в полицию из-за драки.

Кто кого избил, зачем, почему и как сильно, так и осталось для меня загадкой.

Да и о чужих проблемах мне скоро пришлось позабыть, потому как на кривом небосклоне моей жизни неожиданно нарисовался ещё один ахтунг.

Вечер. Очередное богослужение. Я рву связки в церковном хоре, стараясь не подвести мать, которая смотрит на меня с улыбкой, но предупреждающе. И я не имею право на ошибку.

Когда же всё заканчивается, родительница остаётся о чём-то болтать с особо благочестивыми прихожанами, а мне от копоти сотен свечей становится душно, и я даю понять, что хочу покинуть храм. Мать согласно мне кивает, и я тут же рвусь к выходу.

Да так и примерзаю ногами к граниту бесконечных церковных ступеней, потому что всего в нескольких метрах от меня, за высокой кованной оградой стоят Марта, Стефания и Регина.

И они смотрят прямо на меня. На мой платок. На библию в руках.

Смотрят. Снимают на камеру.

И ржут.

Вероника

Внутри всё обрывается и падает. И страх перед обозримым будущим ядом расползается по венам. Травит. Потому как мир устроен очень просто — взрослые в большинстве своём равнодушны ко всему, что их не касается, подростки же примитивно жестоки.

И плевать им, что с тобой не так, если кучка условных небожителей поставили себе за цель мелочно и гадко самоутвердиться за твой счёт. И уже неважно, что ты будешь предпринимать дальше. Хоть бы и слился с серой массой, пытаясь не выделяться и не отсвечивать. Всё пустое, ибо цель уже выбрана.

И я прекрасно это понимала.

Неспроста эти девочки появились тут. Они как стая голодных, озлобленных гиен, идут за мной по пятам, в ожидании, когда же их добыча окончательно сдастся, споткнётся и упадёт.

Но это же не всё. Я, идиотка махровая, поведала кучу душещипательных историй про родную мать, по сути, постороннему человеку — Ярославу Басову. И где гарантия, что он не раструбит приукрашенную версию рассказанного мной всей школе, когда узнает, что я из религиозной семьи?

Это же так необычно, свежо, душещипательно и забавно!

А потому я тут же разворачиваюсь и бегу обратно, а затем максимально долго тяну время.

— Вера, пора домой, — кивает мать на выход, но я отрицательно машу головой, придумывая сто причин задержаться.

Поставить свечку. Помолиться. Сходить в туалет.

— Что-то живот скрутило, мам. Ох, совсем не могу идти. Давай чуть посидим, я дух переведу?

И только спустя добрых полчаса я всё-таки рискнула высунуть нос из церкви, а там уж и облегчённо выдохнуть, когда поблизости не обнаружилось никакой опасности. Вроде бы пронесло.

А уже дома, ужиная на кухне, я неожиданно узнала деликатные подробности того, куда пропал Басов на пару с Аммо. И рассказала их мама, переговариваясь с бабушкой и не обращая на меня никакого внимания.

А Васька слушает да ест.

— Помнишь, про ученика тебе своего непутёвого рассказывала? Ну про того, чей родственник со взятками ко мне приезжал.

— Припоминаю, — кивнула бабуля, — бесноватый?

— Ага. В полицию загремел, — немного театрально хлопнула в ладоши мать и закатила глаза, принимая я-же-вам-говорила вид.

— На всё воля Божья, Алечка, — перекрестилась баба и добавила, брезгливо поджимая губы: — Туда паршивцу и дорога.

— Услышал-таки Всемогущий мои молитвы! — вознесла мать руки к потолку и тоже осенила себя крестом.

— Что натворил?

— Парня избил до полусмерти.

— Ох...

— Ещё и Аммо втянул во всё это зло, бесстыдник!

— А, этот твой литературовед?

— Да! Рафаэль — самый способный ученик в классе. Такой милый мальчик! Ой, мама, ты бы слышала, как он стихи читает. Так бы и слушала бесконечно. А какие сочинения пишет? А как правильно говорит! Спокойный, выдержанный, воспитанный... Начитанный! И с этим идиотом Басовым якшается. Ох, не доведёт он его до добра, помяни моё слово.

— С родителями его поговори, образумь, что сын с плохой компанией связался.

— Так я уже, — закивала мама, — но там неполная семья, мать одна воспитывает мальчика и пашет, как проклятая. И не из простых — председатель областного суда она, кажется. А потому я не стала давить, ибо знаю, какого это без помощи сильного мужского плеча крутиться.

— Так за тобой сам Бог стоит, Алечка.

— Ой, не говори. Иначе, не справилась бы, — и грозно на меня зыркнула, качая головой.

— А причина агрессии какова? — вернулась к теме Ярослава бабушка.

— Ну, а за что это бесовское отродье на меня накинулось? Просто так! Потому что мозгов нет. Да что там мозги — ничего святого нет у этого Басова. Они ж как травят? Находят жертву статусом пониже, да послабее и давай измываться. Так и тут — пострадавший мальчик из неблагополучной семьи. Но разве ж это причина, чтобы так избивать его?

— Сильно, да?

— Сильно. Нос сломали. Зубы выбили. И...

— Что? — ужаснулась бабушка.

— Пальцы на правой руке перебили. Все до одного. Но и это не всё, мама. Говорят, что Басов уже не первый раз попадается на подобном. Весь прошлый год он был частым гостем в полиции, и только его влиятельный дедушка, который, к слову, скоро станет мэром этого города, не позволил, чтобы непутёвый внук загремел в воспитательную колонию.

— Какие страшные люди во власть приходят, Алечка! С одним ребёнком справиться не могут, а городом управлять хотят. Последние времена!

— На то воля Божья.

— Господи, спаси и помилуй! — вновь начала креститься бабушка.

— Ну ничего, ничего... Всевышний всё видит и воздаст всем грешникам по заслугам.

— Аминь!

Честно? У меня даже голова разболелась от всего этого бреда. Но, не скрою, любопытство моё мать растравила так, что я вновь не заметила, как отстояла на горохе положенное время, а потом и выслушала привычное вечернее брюзжание на тему того, что я должна и обязана беспрекословно ей подчиняться.

Сидеть. Лежать. Голос!

А иначе всё — закончу плохо.

Можно подумать, что я начала как-то сильно кучеряво?

Но это была лирика и вообще смех сквозь слёзы. Просто, если бы я сама себя во всём этом сюрреалистическом мирке не поддерживала, то давно бы уже прихихикивала и пускала слюнку.

В итоге? Полночи не могла сомкнуть глаз. Сначала зачем-то вспоминала неслучившийся поцелуй между мной и Ярославом. Вспыхивала. Стискивала пальцы на животе, внутри которого будто бы развёлся целый клубок змей. А затем все думы думала. И почему-то не верила, что Басов и Аммо могли кого-то просто так набуцкать забавы ради. Мать, скорее всего, по неведению недоговаривает или приукрашивает действительность, как ей выгодно. Вот и получился триллер.

А на самом деле-то что?

Кто же его знает. Но уже на следующий день, в пятницу, я шла в гимназию с острым приступом страха перед встречей с бандой Максимовской и неумолимой потребностью узнать, что же случилось с парнями.

Да только ни в этот день, ни на следующий Басова на занятиях я так и не обнаружила. Да и моя новоиспечённая врагиня будто бы притаилась, чем невероятно меня нервировала и, казалось бы, ещё больше пугала. Только смотрела на меня пристально, щурилась и слала не видимый глазу сигнал, что это ещё не конец.

А может, меня просто прибило паранойей? Всё возможно...

Но если в этом вопросе загадки так и остались неразгаданными, то в вопросе Ярослава Басова я кое-что всё-таки разнюхала.

Эта была уже суббота. На уроке алгебры, сидящая рядом со мной, Дина Шевченко совсем не слушала преподавателя, а смотрела что-то в своём телефоне и улыбалась.

— Что там у тебя? — наклонилась я к девушке ближе.

— Да Басов и Аммо крутят вертушки со скалы. Видос залетел в топы, репостов и коммов просто туча.

— Покажешь? — сглотнула я, вдруг ставшую вязкой, слюну.

— Смотри, — и девушка протянула мне свой крутой смартфон с большим экраном.

А там...

Басов в одних купальных трусах. Стоит на скале и, красуясь, разминается на самом краю обрыва. А затем прыгает, группируясь и крутя телом сумасшедшее сальто. Я чуть не давлюсь обезумевшим сердцем, в ужасе, что парень разобьётся об воду. Но в последний момент сильное мужское тело распрямляется, и он «солдатиком» входит в море.

— Обалдеть!

— Ага, — кивает Дина. — Не просто так же у него миллионы подписчиков в сети. Ещё два года назад Ярик был просто Яриком, а потом случилась ХОБА — он взял золото на первенстве страны по баттерфляю своему, после ещё где-то там за границей победил и завоевал титул мастера международника. И всё — теперь Басову за одну рекламу трусов платят столько, сколько мои родители за месяц не получают.

— А Аммо? — кивнула я на следующий кусок видео, где уже отличался Рафаэль с такими же прыжками с безумной высоты.

— Аммо тоже крутой. Тоже плавает, но не так фанатично, как Ярик, конечно же.

— Конечно же?

— Да он несколько лет горнолыжкой занимался, а потом там что-то страшное случилось, кто-то сильно на склоне повредился. Вот его мать вынудила завязать и уйти в баттерфляй. Ну и вот.

— Побитые, — бурчу я себе под нос, когда в кадре крупным планом появляются оба парня. Улыбаются широко, кривляются на камеру, поглаживая стальные прессы.

У Басова рассечена губа и бровь. У Аммо заметная ссадина на подбородке и скуле.

— А чего на занятия не ходят, раз так куражатся?

— Видимо, родители запретили, чтобы фэйсами разукрашенными не светить?

— А это, тогда как называется? — указала я на экран телефона, где на бесконечном повторе продолжало крутиться видео.

— А когда Басов и Аммо взрослых слушали? Один сплошной протест. За это по ним все и тащатся.

— Кроме меня.

— Кроме тебя, — фыркнула Дина, — пока что.

И подмигнула мне. И по моему позвоночнику тут же медленно поползли мурашки...

Глава 15 Элементарная вежливость

Вероника

Понедельник — день тяжёлый.

Но я стараюсь смотреть на мир с оптимизмом и широко открытыми глазами. И пусть на улице ветрено и уже не так тепло, но столбик термометра упорно ползёт вверх, давая возможность выходить из дома лишь в лёгкой ветровке, позабыв напрочь о том, что там, где я жила раньше, в это время года уже давно ночью были заморозки и даже выпадал первый снег.

А здесь хорошо!

И где-то там, за сотнями метров городской застройки шумит море. Пенится. Манит. Однажды я в нём искупаюсь. Тогда, когда мама не будет тенью стоять над душой, запрещая «позорится» перед честным народом в купальнике. Тогда, когда она не будет пугать меня страшной смертью от утопления в пучине морской.

— Я этого точно уже не переживу, Вера, — дрожащими губами шептала она, едва дыша от страха.

А я поняла, что не хочу её волновать лишний раз, если уж честно. Она и так потеряла слишком много, едва справившись с невосполнимой утратой. Зачем заставлять её переживать на пустом месте? Что мне важнее, её спокойствие или несколько минут куража в солёных водах?

Ответ очевиден.

И пусть любовь мамы ко мне не столь красноречива, но я-то её люблю по-настоящему. И не хочу, чтобы она плакала.

Вздрагиваю. Оступаюсь и чуть не падаю. Кручу головой в поисках источника громкого шума и тут же пищу, втягивая её в плечи.

Две чёрные пули со скоростью света проносятся в нескольких метрах от меня по оживлённой трассе. Но вскоре оттормаживаются и с эффектной пробуксовкой заруливают на парковку при нашей гимназии.

— Явились, — шепчу я себе и чувствую, как изнутри меня поднимается буря. Это и волнение. И трепет. И страх.

Но львиная доля во всём этом — смущение. Потому что я не знаю, как вести себя с Ярославом после того инцидента в подсобке. Как смотреть в его карие, бесстыжие глаза, после того как он почти засунул свой язык мне в рот?

— Уф, — встряхиваюсь я и решаюсь просто держаться от него как можно дальше. А потом качаю головой, вспоминая, что я, вообще-то, собиралась серьёзно поговорить с парнем, дабы пресечь дальнейшие поползновения в мою сторону.

А ещё, чтобы выяснить, из-за чего именно произошла та драка, в которой пострадал он сам и Рафаэль. Я почему-то не была столь наивна, как моя мать. И за выходные, обдумывая эту ситуацию и так, и эдак, пришла к выводу, что не мог какой-то там мальчишка из неблагополучной семьи отколошматить до синяков и ссадин двух здоровенных и раскачанных лбов. Спортсменов!

Это просто нереально.

Ускоряю шаг и торопливо сворачиваю в школьный двор. Прохожу вдоль тенистой аллеи и в этот раз намеренно ищу глазами на стоянке Басова. Сканирую пространство и почти сразу же цепляю его статный силуэт.

В позвоночник будто бы прилетает разряд молнии — это наши взгляды встретились друг с другом и, кажется, заискрили. В воздухе отчётливо запахло озоном. А я прикусила щеку изнутри только чтобы не подать виду, что словила подобные побочки от такой чепухи, как простые гляделки.

Упорно давлю его взглядом. А затем едва заметно киваю в сторону школьного крыльца, без слов давая понять, что я жду от него. Но в ответ ничего не получаю. Басов высверливает в моей голове ментальную дырку, морщится, будто бы его подло пнули по зад, а затем отворачивается и полностью утрачивает интерес к моей персоне.

— Ну ок, — бурчу под нос, хотя, признаться, чувствую себя уже не так уверенно, как пять минут тому назад. Похоже, только, что под зад прилетело мне.

Удивлена? Ну, не то, чтобы прямо очень.

Всё-таки, где Басов, а где я? Разные галактики.

Первый урок проходит ровно. Второй тоже. И я почти опять окунаюсь в ту реальность, когда была невидимкой. С одной лишь существенной разницей — у меня теперь была Дина, с которой мы с каждой минутой общались все больше и теснее. На удивление, даже мама разрешила мне обменяться номерами телефонов с новообретённой подругой и изредка переписываться. Жаль только, что у меня стоял жёсткий лимит по количеству смс-сообщений в сутки. А иначе, понеслась бы душа в рай...

— О, я тебе тут видосик хотела прикольный показать, — шепчет Дина и двигает мне по столу свой смартфон.

— Давай на перемене, — бурчу я, — Молекула и так на меня косо зыркает.

— Забуду же. Гляди, — настаивает подруга, вставляя мне в ухо беспроводной наушник, и я сдаюсь, а потом зависаю над экраном гаджета, смотря на какой-то глупый, но ужасно смешной ролик про котят.

Прыскаю от смеха. Буквально давлюсь им, но тут же ловлю закономерную карму.

— Истомина! — рявкает на меня Молекула.

— Я, — встаю на ноги и принимаю максимально раскаявшийся вид.

— После урока собираешь пробирки. Одна!

— Поняла, — киваю, — собираю.

Сажусь. Сурово гляжу на Дину, она же только смущённой улыбается и протягивает мне из-под парты маленький пакетик с желейными червяками. Ну вот как её не простить?

— Больше так не делай, — журю её я, но мы обе понимаем, что это навряд ли сработает.

После звонка, как и было приказано, остаюсь с повинной в классе, а затем аккуратно, чтобы не разбить собираю пробирки, колбы, мензурки и несу в лаборантскую, где начинаю их тщательно мыть и сортировать.

Ровно до тех пор, пока за моей спиной не закрывается дверь, а затем и не проворачивается замок, полностью отрезая меня от внешнего мира.

Замираю. Пропускаю пару ударов сердца. Хватаюсь за столешницу и жду, что же будет дальше. Ведь я, кажется, знаю, кто стоит позади меня.

— Что тебе надо, Истома? — его голос вкрадчивый и хрипловатый. Но не такой, каким я слышала его в последний раз — с чувственным придыханием. Сейчас он сухой и скучающий.

И я бы могла сразу начать разговор про его излишнее внимание к моей персоне, но решаюсь зайти с менее острого угла, чтобы попытаться максимально демократично решить все наши проблемы.

— Я волновалась за тебя, — выпаливаю я, педантично домывая последнюю колбу и ставя её на сушилку. А затем вытираю руки вафельным полотенцем и только тогда разворачиваюсь к парню, чувствуя, как сердце стучит уже не в груди, а где-то в горле.

— Оу, я щас в обморок упаду от счастья, — хмыкает Ярослав и закатывает глаза, складывая руки на груди, а затем ядовито выделяя интонацией каждое слово, рубит, — ещё одна из тысячи волнуется за меня.

Блин. Больно. Но я предпочитаю игнорировать его укол, так как действительно переживаю за этого отчаянного безумца.

— Что с вами случилось? — хмурюсь я.

— С вами? — приподнимает удивлённо брови и на секунду сверкает белозубой улыбкой, а у меня от её появления почему-то бегут мурашки по рукам.

— Ну..., — пожимаю плечами, неожиданно теряя нить разговора.

— Истома, я не могу разгадать твои сигналы. Тебя Аммо вставляет, что ли? — прищуривается он, а затем словно хищник оскаливается.

— Нет! — тут же выпаливаю я, ужасаясь от его выводов. — Ничего такого!

— Тогда какого хрена ты спрашиваешь про него, если здесь с тобой сейчас только я, м-м? — делает шаг ближе и температура в помещении моментально подскакивает вверх на несколько градусов.

Душно!

Дышать нечем!

— Чтобы не быть одной из? — пожимаю я плечами и задерживаю дыхание, чтобы не нечаянно не хапнуть его запах, который уже, славно Циклон Б, подбирается ко мне, дабы свести с ума и отравить.

— У тебя не получится, — в один шаг друг от друга сокращает между нами расстояние Басов и замирает.

— Что именно?

— Укусить меня больше, чем в прошлый раз.

Глаза в глаза и меня снова лупит молния. Но на этот раз уже прошивает всё тело своими раскалёнными щупальцами.

— Это элементарная вежливость, Ярослав. Люди иногда поступают так.

— Ах, я опять накосячил, да?

— Да. Наверное...

Молчим. Сверлим друг друга взглядами. Интересно, мой череп после этой «милой» стычки будет похож на дуршлаг? Скорее всего...

— Это история не для твоих хорошеньких, чистеньких ушек, Истома, — цепляет он пальцем выбившуюся из моей косы прядку и заправляет её за ухо.

И я слышу, как срывается у нас обоих дыхание от этого невинного жеста. Я не хотела близости, но Басов не знает понятия личных границ и всё время нарушает мою зону комфорта, не спрашивая на то разрешения.

— Что это значит? — голос ломается и переходит в шёпот.

— Это значит, что я не буду больше корчить из себя долбанного героя, лишь бы тебя восхитить, впечатлить или попытаться понравится. Всё, что ты слышала про меня — правда. Я действительно избил того парня. И жалею только о том, что меня остановили.

— Ярослав..., - в шоке охаю я.

— Оставь свои волнения при себе, Истома. Потому что я в них ни хрена не верю. Приходи тогда, когда я буду тебе нужен, а по пустякам меня дёргать не стоит. Ясно?

— Я-ясно, — прошептала я и вздрогнула, когда он резко развернулся и стремительно покинул помещение, оставляя меня обтекать от его слов.

Ну вот. Мне не пришлось даже заикаться насчёт его ухаживаний. Басов сам решил самоустраниться. Всё!

Выдыхаем!

Да? Да!

Глава 16 - Проблемы с агрессией

Вероника

— Ты чего такая хмурая? — уже на следующем уроке начинает долбить меня Дина. А я не знаю, что ей ответить, потому что, вроде как радоваться надо, что одна из моих проблем сама собой отвалилась. Вот только там, за рёбрами, ожидаемого облегчения нет.

Напротив. Там, будто бы неистово скребут кошки. А что закапывают? Пока непонятно.

— Да просто точные науки — это не моё. И вообще, все эти тангенсы и логарифмы навевают на меня тоску смертную.

— А на меня скуку смертную навевает наша училка по литературе, — хохотнула Дина, закатила глаза и для пущего эффекта изобразила рвотный позыв.

А у меня внутри всё опустилось. Потому что подруга сейчас говорила о моей маме. И, может, для окружающих она была хорошая лишь местами, но мне было больно слушать о том, как её смешивают с грязью.

— А мне она нравится, — осторожно вступилась я за родительницу.

— А мне нет, — упрямо качнула головой подруга, — Храмова говорит, будто бы молитву читает. Заунывно и на непереводимом. Ей для полного образа не хватает только рясы и кадила.

— Перестань, — нахмурилась я и стиснула руку на животе, так как от этих беспощадных слов внутренности туго скрутило от обиды за маму.

— Это ты перестань. Алевтину почти все ученики на двух параллелях не переваривают. Думаешь, просто так?

— Я — не все, — вконец психанула я и отвернулась от девушки, полностью сосредотачиваясь на том, что говорил учитель по алгебре, и стараясь постичь необъяснимую суть того, для чего в моей будущей жизни может пригодиться периодичность тригонометрических функций.

— Ну ладно тебе, Ник, — спустя пару минут толкнула меня в плечо Дина, — не злись. Люди — это вопрос вкусовщины. Вон, тебе даже Басов не по душе пришёлся, так что...

— Обычный среднестатистический мажор, — фыркнула я, чувствуя, как из глубины души поднимается буря.

— Обычный? — округлила глаза Шевченко. — Обычные мажоры, Ника, за папкины бабки машины разбивают, находясь под веществами. А НЕобынчые, такие, как Ярик и Раф, разбивают штиблеты барыгам, которые эти самые вещества под осинками, да апельсинками раскладывают, в надежде потравить как можно больше ребят и свести их в могилу.

— О чём ты? — встрепенулась я.

— Я на перемене разговор Марты с девчонками подслушала, так что информация проверенная. Басов и Аммо выловили бегунка, который закладки раскидывал по нашему городу и толкал дурь по ночным клубам. Ну и, в общем, отметелили они его страшно. Но к тому подоспела подмога, вот и случилось месиво.

— Оу..., — в шоке округлила я глаза.

— Оказывается, Басов и в прошлом году этих гадов гонял и в хвост, и в гриву, не раз нарываясь на гнев своего влиятельного деда и фараонов. Вот только парню, видимо, плевать, так как он и дальше продолжает делать своё. Ну, как? Обычный мажор, да?

И только в эту самую минуту до меня начало доходить, о чём толкует Дина.

— Погоди, ты сейчас говоришь о...

— Истомина, к доске! — вздрогнула я и встала на ноги, а Шевченко только кивнула мне и бесшумно проговорила слово, о котором я слышала лишь из прессы, считая чем-то далёким и вообще не про мир, в котором я живу.

А оно вон как, оказывается...

И оставшееся время урока я обдумываю то, что мне сказала Дина. Кручу в голове и так, и эдак. И боюсь того флёра благородства, что неожиданно начал облеплять в моей голове образ Басова. И недоумевала, потому что откровенное хамло, которое обижал мою маму, бабник и позёр, никак не монтировался с амплуа Робина Гуда, о котором мне поведала подруга.

И так загрузилась я, что не заметила, когда направлялась в уборную, как за мной увязались три человека. Затем зашли вслед за мной в туалет и заперли дверь изнутри на завёртку, полностью отрезая нас от внешнего мира.

— Ну привет, Туша. Скучала по мне?

Резкий разворот и я встречаюсь взглядом с той, которая, как я думала, уже давно остыла по мою душу. Переварила свою злость и больше не должна была соваться ко мне. И вот опять.

Туша? Боже, я не была жирной. Я была упитанной, да. Но не так, чтобы считать меня каким-то закормышем. Не всем же суждено быть такими худосочными тростиночками, как эти девочки.

— Меня зовут Вероника, — опасливо сделала шаг назад, а потом ещё и ещё, когда девчонки начали теснить меня к стене.

— Тебя зовут так, как скажу я, дрянь. Если я пожелаю, ты будешь Личинкой.

— Или Салом, — добавила Реджи.

— Или Жиртрестом, — рассмеялась Стеф.

— Или Тухлым Комочком Манной Каши, — почти вплотную подошла ко мне Марта, взирая на меня, как на коровью лепёшку. С омерзением и презрением.

— Да что я вам сделала? — воскликнула я, умоляя свой подбородок не дрожать от этих несправедливых нападок в мой адрес.

— Ты просто существуешь, Туша, — ядом выплюнула Максимовская.

— И бесишь нас, — подпела ей Стеф.

— У вас что, проблемы с агрессией? — мой затравленный взгляд метался с одного на другое равнодушное лицо.

— Это у тебя проблемы, идиотка, — откинула голову назад и захохотала Марта, — и никто тебе не поможет, пока мы с тобой не наиграемся. Никто не спасёт! Поняла?

— Что вы от меня хотите? — мой голос всё-таки предательский дрогнул и сорвался в отчаяние.

— О-о, мы просто покажем всем твоё истинное лицо, монашка ты недоделанная. Знаем мы таких – юбка показательно ниже колена, целомудренная косичка, очки, ни капли макияжа – знатная ширма. И да, можешь начинать молиться прямо сейчас. Поглядим, как твоя сраная библия и выдуманный дядька на облаке спасут тебя от нас. Хотя я и так знаю как. Никак!

— Держи её, Стеф, — скомандовала Реджи и девчонки ловко скрутили моё обездвиженное от шока тело, а затем поставили подсечку, заваливая меня на колени.

Вероника

Марта же тем временем копошилась в своём рюкзаке, выуживая оттуда какие-то тюбики и брасматики. И когда закончила с приготовлениями, то наклонилась ко мне и сняла очки с моего лица, а затем и бант с косы, распуская по плечам мои длинные волосы.

— Не надо, — взмолилась я, — пожалуйста, прошу вас, девочки. Простите меня! Простите за всё, что бы я не сделала!

— Х-м-м, — нахмурилась Марта, чуть задирая моё лицо выше и пристально его разглядывая, вцепившись пальцами в подбородок, а через мгновение снова превратилась в истеричную стерву, — и не дёргайся, идиотка, а то криво получится.

А дальше, пока меня жёстко удерживали за руки, Максимовская старательно и с улыбкой разукрашивала моё лицо — веки, брови, ресницы, губы, скулы. Закончив, забрызгала всё каким-то спреем, а затем отступила от меня на шаг и вынесла приговор:

— Значит так, убогая, очки и заколку отдам тебе только в столовой. И лишь при условии, что вся эта красота останется на твоём лице. Поняла меня? Смывать даже не пытайся — не выйдет. Размажется и будет совсем некрасиво. У тебя есть десять минут, чтобы получить своё назад. Время пошло.

В следующее мгновение девчонки отпустили мои руки, а затем вышли вон, оставляя меня сидеть на полу школьного туалета и горько плакать.

За что они так со мной? За лишний вес? За веру, которую я не выбирала, а мне силой навязывают? За то, что посмела родиться неуклюжей и дважды сбила с ног первую красавицу школы? Разве стоит всё это души, истоптанной грязными подошвами чужих ботинок?

Поднялась на ноги. С ужасом посмотрела на себя в зеркало. Из отражения на меня глядело непотребное чучело. Синие-фиолетовые тени с блёстками на глазах. Губы вызывающего цвета фуксии. Под всем этим безобразием слишком тёмная для моей светлой кожи тональная основа. Румяна, подводка, брови жирно расчерчены.

Подтёки от слёз.

Боже, и в таком виде они хотят, чтобы я показалась перед всей школой? И новая порция солёной влаги брызнула из глаз. Конечно, я могу забить на всё, криво-косо смыть этот позор со своего лица, а потом просто уйти домой. Но что тогда?

Снова неделю на горохе, но теперь уже за чужой проступок? А ведь так и будет. Потому что мама не встанет на мою защиту, а ожидаемо скажет что-то в духе:

— Смирение до зела!

Что в переводе на понятный значит следующее — Бог гордым противится, а смирённым даёт благодать. То бишь, как бы меня ни унизили, я должна просто принять это, переварить и выплюнуть, ибо духовный человек не опустится до ответных противоправных действий.

А потому я, скрепя сердце, последний раз кинула взгляд на себя в зеркало и всё-таки пошла в столовую, максимально закрывая срам волосами. А там, достигнув столика, за которым сидела Марта и её компания, встала как вкопанная, в состоянии вымолвить только следующее:

— Пожалуйста, верните мне очки.

Но очки мне не вернули. Максимовская принялась ржать, улюлюкать, привлекая всеобщее внимание к моему виду. И вокруг началась вакханалия. Все смеялись. Всё до единого!

Вот только отчего-то мне было плевать на каждого, кто потешался надо мной. На каждого, кроме Басова. Я крутила головой, щурилась из-за плохого зрения, но его увидеть так и не смогла. А потом схватила, брошенные мне очки и заколку. И, что есть мочи, побежала прочь и столовой, но далеко скрыться не успела.

На выходе резко притормозила и с ужасом посмотрела в глаза собственной матери. Она взирала на меня словно на прокажённую, в шоке прижимая ладонь к губам, а потом отрывисто кивнула, приказывая следовать за ней.

По коридорам. На второй этаж гимназии, а затем в её кабинет. А там...

Дверь за нами закрылась и мне тут же со всего размаху прилетело по лицо. Бам! Сразу после первой оплеухи последовала и вторая. Сильно! Так, что я почувствовала металлический привкус крови на языке.

— Позорище!

— Мам, это не я, клянусь тебе!

— Но ты это допустила, Вера. И теперь у меня к тебе только один вопрос — имеет ли смысл, что я трачу на тебя своё время?

— Мам, — жалобно простонала я, протягивая к ней руку, в поисках элементарного утешения.

Но его не последовало, мать лишь с силой саданула мне по руке и прошипела ядовитой змеёй:

— Умываться!

Вот только, как и обещала Марта, краска с лица не смывалась обычной водой с мылом, лишь оставляла после себя грязные, уродливые потёки по всему лицу. Но мать всё тёрла и тёрла нежную кожу, пока ее не начало нещадно щипать и жечь, а я не застонала от боли.

— Домой! Живо! И чтобы, когда я вернусь, твоё лицо было чистым! — окончательно психанула родительница и указала мне на дверь.

Пропустить занятия для матери было равно смертному греху. И теперь я сильно сомневалась в том, что она погладит меня по головке за то, что я «вынудила» её отправить меня из гимназии. Но спорить я не стала. Подхватила рюкзак, врубила пятую космическую и побежала прочь.

Но уже на выходе со школьного двора вынужденно притормозила, так как меня резко дёрнули за руку так, что я крутанулась на месте как юла.

— Ника, — голос Басова резанул барабанные перепонки, — ты куда? Что случилось? Оу, жесть, что с твоим лицом?

— Ничего, — выдернула я собственную конечность из его хвата и отвернулась, желая побыстрее скрыться из виду, — мне пора.

Внутри расцветал жгучий стыд.

— Стой!

— Чего тебе надо? — огрызнулась я.

— Кто это сделал?

— Какая разница? — отступила я на шаг назад, потому что он снова начал подходить ближе, давя меня своим ростом и мощной фигурой.

— Я что-то не пойму, тебе доставляет удовольствие быть девочкой для битья? — нахмурился и нежно прикоснулся к моей саднящей скуле. Там, где дважды ударила меня любимая мама просто за то, что я оказалась не в силах выстоять в одиночку против троих.

— Уйди, Ярослав, — прошептала я и быстро вытерла солёную каплю, что намеревалась сорваться с ресниц.

— Я могу тебе помочь, Истома, — выдал и на его скулах заиграли желваки, — только скажи.

— А безвозмездно ты не помогаешь? Что, так сложно вступиться, раз я тебе так сильно нравлюсь, м-м?

Шаг назад синхронно друг от друга.

— Могу, но тогда тебя будет тыркать каждая вторая чисто из зависти. Поэтому я не стану лезть в девчачьи разборки.

Я же только хмыкнула и покачала головой, поражаясь его самомнению.

— Почему-то я так и думала.

Развернулась и побежала прочь. Сама разберусь!

Глава 17 – Понеслось...

Вероника

— Кто? — спрашивает за ужином мать.

Хмурится, но вроде уже успокоилась. Не рвёт и не мечет, лишь смотрит на меня, скривившись, как от лимона. Да, я выгляжу неважно — факт. Бабуля дома выдала мне литровую бутылку подсолнечного масла и рулон ваты, чем и приказала устранять следы «красоты» на своём лице. Цели я достигла, но кожу окончательно убила, и теперь она горела огнём от микротрещин. Особенно пострадали веки и создавалось впечатление, что последние годы своей жизни я провела за бесконечными рыданиями.

— Девочки с параллели, — уклончиво ответила я, пытаясь осилить чересчур большую порцию лазаньи.

— За что?

— За веру, — ухватилась я за единственный довод, который мог размягчить сердце моей матери.

И да, это сработало.

— Как так? — её белки в момент налились кровью.

— Так, мам. Увидели, как я из церкви с библией и в платке выхожу, вот и понеслось.

— Последние времена! — покачала головой бабушка и налила мне полную кружку чая, кидая в неё три ложки сахара с горкой.

— Выстояла? Не прогнулась? Не посрамила Господа нашего? — накидывала мать свирепо вопросы, а мне рыдать в голос захотелось. Потому что так стало обидно, что её совершенно не интересует, как я там внутри — болит ли у меня душа от унижения, переживаю ли я, не опустила ли руки?

— Не посрамила, мам, — сиплым, на изломе истерики голосом ответила я и подняла глаза к потолку, делая вид, что возношу молитву Всевышнему. На деле же — просто пыталась не лить пустые слёзы. Они никого не разжалобят.

Это — только моя боль.

— Умница, дочь, — рубит мать, задирая нос выше и, горделиво хлопая меня по руке, начинает читать лекцию о том, что Бог благоволит смирению.

ЧэТэДэ!*

Что-то даже хвалит меня, что это всё было мне испытанием и я его с честью выстояла. Под занавес, как это часто бывает, когда она мной довольна, кладёт свою руку мне на голову и замолкает, а затем отмахивается от меня и закрывает тему.

Всё. Ей больше ничего не интересно.

Ни-че-го!

Трамбую в себя остатки еды, ненавистный сладкий чай и безбожно калорийное песочное печение, что напекла на ужин бабушка. Мать к нему даже не притронулась — фигуру бережёт. А на мою фигуру всем с высокой горы фиолетово.

— Ой, что хотела тебе рассказать-то, — обращается мать к бабушке, напрочь забывая о моём существовании, — помнишь, про Басова-недоумка тебе говорила?

— Ну?

— Тот парень, которого он избил до полусмерти, оказывается, заявление забрал из полиции. Претензий к обидчику не имеет и вообще сказал, что сам виноват, раз его так набуцкали. Ну ты представляешь?

— Купили бедного мальчика, — заохала бабушка.

— Твари! Всё им с рук сходит. И Аммо — болван — на подмогу к этому придурку кинулся, а теперь бродит по школе со ссадинами, смотреть на него больно. Ох...

— Мам, — тихо поднимаю я голову от своей тарелки, — ребята в гимназии говорят, что за дело тот парень получил. Он детей травил, дурь толкал.

И тут мать разошлась не на шутку. По столу грюкнула, на меня волком зыркнула и как заорёт:

— Ты побольше сплетен псевдоромантичных слушай, Вера! Влюблённые идиотки ещё не такого нафантазируют, пытаясь отмыть запятнанный образ Басова в глазах окружающих. Он — исчадие ада! Паскуда, каких свет не видывал! Ради собственного развлечения он способен на любую низость! На любую, слышишь? Я таких грешников насквозь вижу — всё хорошее, что в нём есть — всего лишь игра, чтобы потешить собственное раздутое эго. Купить, продать, обмануть, кинуть, подставить, поиздеваться — вот неизменные киты, на которых держится его богопротивный мир. Басов — дно. И не смей больше никогда заикаться, что он где-то там, что-то там делал во благо общества. Твари преисподней на это просто неспособны. Всё, ты выбесила меня, иди отсюда!

Покидаю кухню, возвращаюсь в свою комнату, где корплю над уроками: зубрю неподдающуюся моему сознанию алгебру и химию, а когда мозги начинают совсем отказывать, открываю тетрадь для эскизов. В нём из-под моей руки выходит сногсшибательное платье цвета индиго. В моей голове оно шифоновое, летящее и сидит на мне как влитое, скрывая недостатки фигуры и подчёркивая её достоинства.

Почти заканчиваю работу, любуюсь тем, что получилось, но спустя всего минуту вздрагиваю, буквально подпрыгивая на стуле.

— Что это? — голос матери за спиной безжалостно кромсает мои нервные окончания.

— Ничего, мам, — закрываю тетрадь и пытаюсь спрятать её под учебником, — так, дурью маюсь.

— А, ну-ка дай сюда, — повелительно протягивает ладонь, и я тут же вкладываю в её тетрадь со своими эскизами, вжимая голову в плечи и роняя сердце в пятки.

— Какой срам, Вера! — перелистывает мать страницу за страницей. — Декольте? Открытая спина? Длина выше колена?

— Это просто рисунки. Они ничего не значат, мам!

— Чтобы я больше не видела тебя за этим богохульным занятием! Иначе — получишь по рукам! Поняла?

— Да.

Уходит. А я выдыхаю. Сегодня мать в хорошем настроении и мне свезло не выхватить от неё по щам. Ложусь в постель и, подсвечивая себе телефоном, смотрюсь в маленькое карманное зеркальце.

Да уж, я никогда особой красотой не отличалась, а теперь ещё и это. Раздражение на коже и вовсе превратили меня в уродину. Вот и как в таком виде идти в гимназию? Все будут смеяться надо мной.

И Ярослав, наверное, тоже?

При чём тут он? Я не знаю...

Промаявшись до глубокой ночи и всё-таки не заснув, я встала и прокралась в ванную комнату, где в навесном зеркальном шкафчике хранились мамины неприкосновенные кремы для лица, неизменно дорогие и импортные. Видно, простая молитва от морщин её уже не спасала. Но да, я осмелилась всё же совершить набег на это богатство и отыскала-таки среди многообразия баночек одну, дарующую, как было написано на этикетке, бархатистую и увлажнённую кожу.

Нет, я для пущего эффекта помолюсь, конечно, но кремиком тоже намажусь как следует. Нервно прислушиваясь к звукам в квартире, совершила диверсию и только тогда с чистой совестью потопала в постель, где почти сразу же и уснула.

А на следующий день в школе, радуясь тому, что лицо почти пришло в норму, я снова вляпалась в очередное дерьмо, подкинутое мне Мартой Максимовской.

Вероника

Перемена перед физкультурой. Я туда иду не одна, со мной поддержка в виде Дины. Вчера она не видела, как со мной поступили, но была наслышана, а потому сегодня целый день не отходила от меня, пытаясь, таким образом, хоть как-то защитить от нападок девчонок с параллели.

Да только Марте и её приспешницам было глубоко чхать на Шевченко. Они видели цель и не видели препятствий.

Стоило нам лишь зайти в раздевалку, как тут же послышались злобные смешки, глупые вопросы и неуместные замечания.

— А где твой боевой раскрас, Тихоня?

— Без очков ты выглядела гораздо лучше.

— Верни назад тени, дурында! Под ними хоть не видно, какая ты никакая.

Но всё это было ничто по сравнению с тем, что началось позже. Стеф подошла ко мне почти вплотную, сложила руки на груди и усмехнулась.

— Почитай-ка мне стихи, убогая.

— У неё имя есть, — заступилась за меня Дина, но на неё тут же кинулась Реджи.

— Варежку свою закрыла! Иначе будешь следующей. Ясно?

— Ну? — требовательно зыркнула на меня блондинка.

— К-какие стихи? — заозиралась я по сторонам, чувствуя болезненные, жалящие взгляды окружающих.

— Слышь, Марта, эта мымра ко всему прочему ещё и склерозом страдает. Напомни, деве не прекрасной, какие стихи нас интересуют, — хмыкнула Реджи и посмотрела на меня, как на мерзкую двухвостку.

И, на этом самом месте, Максимовская театрально выудила из форменного пиджака сложенный вчетверо лист бумаги, развернула его и вслух принялась читать. А я тут же узнала его — это был мой лист. И мои стихи, оброненные некогда мимо урны.

Благодарю, Боже, за слёзы.

Благодарю, Боже, за радость.

Когда приходят в жизни грозы,

Тебе несу я благодарность.

— Слышь, Туша, а ты уже поблагодарила своего дядьку на облаке за вчерашние грозы, м-м? — язвительно спросила Стеф, и почти вся раздевалка подавилась ядовитым смехом.

Ты избавляешь нас от страха —

Боящийся несовершенен.

Ты научаешь доверяться.

Твои уроки все бесценны.

— О, совершённая наша! А чего же ты так рыдала вчера, раз тебя твоё божок от страха избавил? Или нет, обманул, нехороший? Бесценный урок подкинул через нас, но с остальным напортачил, да? — продолжала глумиться Стефания.

О, мой Господь, пошли мне силы,

Чтоб всё пройти, не унывая.

Остаться верной до могилы,

На Твою милость уповая.

— Ну что, помолилась, идиотка? Готова к новому квесту? — словно гиена ржала Реджи. — Только, смотри, не унывай тут у нас, а то боженька ататайку сделает.

— Сектантка! — выкрикнул кто-то.

— Фанатичка!

— Чокнутая!

Они продолжали безобразно склонять меня на все лады, когда я всё-таки не выдержала, подскочила на ноги и кинулась к веселящейся Марте. Выдрала из её цепких пальцев листок со стихотворением, а затем бросилась бежать прочь из раздевалки к тому, кто молчаливо пообещал мне, что будет скрывать мою тайну. А потом взял и всё разболтал забавы ради.

И почти сразу же я наткнулась на того, кто мне был нужен.

Рафаэль Аммо собственной персоной шёл по школьному коридору в сторону мужской раздевалки, с кем-то переписывался в своём навороченном смартфоне и улыбался.

Один.

— Зачем? — задаю я парню вопрос в лоб, преграждая ему путь.

— Что? — поднимает он на меня глаза и недоумённо кривится. А я его рассматриваю и поверить не могу, что такой красивый и, как говорит мама, безупречный молодой человек сподобился на потеху публике вывалить мой секрет.

Ещё и этот крестик в его ухе. А на деле — ничего святого.

— Зачем ты отдал Марте тот листок со стихами, Рафаэль? Что я тебе сделала, что ты так со мной поступил? — голос дрожит, срывается в визгливые нотки отчаяния, но я ещё держусь.

— Какой листок? — поражённо таращится на меня парень, но я не собираюсь покупаться на его артистические навыки.

— У каждого человека есть что-то личное. У каждого! Наверное, и у тебя тоже. Приятно тебе было бы, если и над твоим сокровенным посмеялись одноклассники, скажи?

— Ты про твои стихи толкуешь, что ли? — поджал он свои идеальные губы.

— Да.

— Погоди, — поднял указательный палец вверх и спустил рюкзак с плеч, доставая из него какую-то пухлую кожаную тетрадь. Покопошился в ней, а затем смачно, так как я никогда ещё в жизни своей не слышала, выматерился.

Трехэтажно!

А затем выдал, смотря на меня тяжело исподлобья:

— Мой косяк. Прости меня.

— Как он к ним попал? — указала я на женскую раздевалку.

— Каком кверху, Ника! — на шумном, раздражённом выдохе, рубанул Аммо и снова глухо ругнулся. — Меня подставили – вот тебе моё слово, что я не вру. Веришь?

Но я отмахнулась от этого оправдания, не в силах пока связно мыслить от шквала негативных эмоций, что уже раскручивали смертоносный огненный торнадо в моей душе.

— А зачем ты его хранил вообще?

— Потому что надо! — с какой-то болезненной настойчивостью выдал он.

— Это не ответ, — упрямо сложила я руки на груди.

— А какой ответ тебя устроит, Ника? От правды ты впадёшь в ужас и, скорее всего, ей не поверишь.

— Что ты имеешь в виду? — сделала я шаг назад и боязливо сглотнула.

— То, что я опоздал. А Яр — мой лучший друг, против которого я никогда не пойду. Только это.

Я же в ответ на его слова лишь хлопала ресницами и медленно, но верно, выпадала в нерастворимый осадок. Мимо проходили учащиеся, глядели на нас с понятным любопытством, а мы только стояли и во все глаза таращились друг на друга.

Что этот парень только что сказал? Неужели намекнул, что я ему симпатична? Вот этому красавчику с идеальными чертами лица и фигурой древнегреческого бога?

Уму непостижимо...

— Прости, Ник. Это Марта, так?

— Так?

— Она стерва, знаешь?

— Представь себе, уже в курсе, — выдохнула я и мой подбородок задрожал.

— Я могу помочь, но только действовать нужно кардинально. Иначе всё лишь усугубится.

— Оу, — всплеснула я дрожащими руками, — ты тоже попросишь стать твоей девушкой?

— А почему нет? Настаивать я не могу, но если это будет твой выбор, то...

— Нет, — отвернулась я и быстро смахнула с ресниц солёную влагу.

— Пожалуйста, не плач, Ника, — сделал шаг ближе Аммо, но я тут же отступила и подняла руку, отгораживаясь от его давящей энергетики.

— Ничего, слёзы содержат психотропные вещества и могут помочь успокоиться безвозмездно, в отличие от...

Недоговорила. Не смогла. Крутанулась на месте и кинулась в спортивный зал, где слепо передвигала конечностями и кивала, выполняя все сорок пять минут урока приказы тренера. Затем дождалась, пока раздевался опустеет, и только тогда осмелилась сунуться туда, чтобы забрать рюкзак и наконец-то покинуть стены гимназии.

Но выйдя на крыльцо тут же напоролась взглядом на две высокие, статные фигуры.

Бассов и Аммо. Настоящие друзья.

Они что-то обсуждали между собой, затем громко, заливисто расхохотались, откинув головы. Дали друг другу «пять», сели на свои блестящие мотоциклы и уехали в закат.

А я продолжила стоять на месте и тупо смотреть им вслед...

Глава 18 – Добрыми намерениями...

Вероника

Весь следующий день я на мандраже, опасаясь новой мерзопакостной выходки от Марты. Да и одноклассницы не перестают сыпать соль на раны, смотрят брезгливо, хихикают, надевают на голову пиджак как платок или, что ещё хуже, осеняют себя крёстным знамением при моём появлении.

Это... не очень приятно.

Именно потому, после уроков я стараюсь либо задержаться в кабинете с учителями, либо, как сейчас, на большом перерыве, спрятаться в библиотеке и перекусить только лишь яблоком, что я благоразумно стянула из дома.

И всё у меня шло по плану вот до этого самого момента.

— Знаешь? — я буквально подпрыгиваю на месте, услышав хрипловатый, гипнотизирующий голос и стремительно оглядываюсь.

Басов сидит на скамейке у стены, вытянув свои длинные ноги прямо перед собой, заложив их одну на другую и облокотившись спиной на стену. Голова откинута и на его мощной шее я вижу, как движется адамово яблоко, когда он слишком жарко и красноречиво проходится шоколадом своих глаз по моей фигуре и сглатывает.

— Что? — замираю словно глупая лань в свете фар и смотрю на парня во все глаза, не в силах отлепиться.

— В прошлом году, когда ты ещё не училась здесь, Марта довела одну девочку до нервного срыва и больничной койки только за то, что она пару раз глянула в сторону Аммо влюблённым взглядом. Её даже не спасла протекция самого парня. М-м, Максимовская помешана на Рафике. До такой степени помешана, что уже вообразила, что они пара, которая сразу же после школы поженится и нарожает две дюжины херувимоподобных спиногрызов. Так что Рафик оказал тебе медвежью услугу, предложив свою, так называемую, помощь.

— Откуда ты знаешь, что он что-то мне предлагал? — осторожно прощупываю я почву, так как долго и упорно обдумывала то, что мне сказал Аммо, и решила, что моя персона не стоит того, чтобы лучшие друзья из-за неё ругались.

— А разве нет? — медленно улыбнулся парень и провёл языком по нижней губе, отчего мои внутренности испуганно скрутились в дрожащий клубок.

— Нет. Мы просто обсудили... кое-что, — замялась я и всё-таки смогла отвести глаза в сторону. Я ненавидела лгать и, наверное, не очень хорошо умела это делать.

— Я ревную тебя к лучшему другу, Истома. Адски! – сквозь зубы цедит он и словно поджигает во мне какие-то невидимые фитили.

Молчу упрямо. Потому что элементарно боюсь открыть рот и выдать себя с головой. То, как именно на меня действуют его слова.

Ой, ужасно всё это! Просто ужасно...

— Ладно. Зайду через заднюю дверь. Вероника, если тебе нравится Аммо, то ты сразу мне об этом скажи, чтобы я не питал призрачных иллюзий на твой счёт, окей? Зелёный вам свет, если так легли карты. А я просто уйду с вашей дороги, ведущей в светлое будущее, — вытащил руки из карманов и поднял их вверх, давая понять, что в таком случае пасует, — да, хреново мне будет, но я справлюсь, не переживай.

И я бы могла сейчас ответить утвердительно. Наверное. Вот только язык сказать подобную ложь не поворачивался. А потому я просто увела тему в другую сторону.

— Ты же говорил мне, что самоустраняешься.

— Ой, да брось, я просто был тогда на нервяке, вот и наговорил малость лишнего. Но я, как видишь, сейчас особо тебя и не напрягаю. Так, пришёл поболтать за кашу манную, за жизнь туманную, — и ещё одна пульсоучастительная улыбка расцветает буйным цветом на его лице.

— Извини, но я пришла в библиотеку подготовиться к проверочной работе по истории. Может, поболтаем как-нибудь в другой раз? — давая понять, что не планирую больше тратить на него своё время, я отвернулась и продолжила шарить по полкам в поисках нужной мне энциклопедии.

Вот только до Басова мои красноречивые сигналы все никак не доходили.

— Ты такая красивая, Истома, — его голос льётся как мёд, впитывается в мои рецепторы и обманчиво травит душу.

— К-хе, к-хе, — прокашливаюсь я, делая вид, что увлечённо читаю что-то в книге, хотя ровным счётом ничего не понимаю. А ещё я отчаянно краснею от его явно приукрашенных слов.

— Ты вся такая живая, знаешь? Настоящая. Тёплая и нежная, без болезненной худобы и этих грёбаных выпирающих ключиц и коленей, как у доходяжной скелетины. Ты невероятная! Как глоток свежего воздуха в бесплодной пустыне. Я просто тащусь!

— Ярослав, пожалуйста, прекрати, — во рту странно пересохло, и я прижала руку к животу, чувствуя, что там будто бы зароились бабочки, взлетая всё выше и выше.

— Как прекратить, скажи, Истома? Если я каждую чёртовую ночь вижу тебя во сне. А по утрам... по утрам я фантазирую о тебе... по несколько раз.

— О, Господи! — зажала рот ладонью и прислонилась лбом к книжной полке, чувствуя, как неожиданно закружилась голова.

— Я ведь до сих пор ощущаю вкус твоих губ на языке. Знаешь, какой он?

— Нет, — прохрипела я.

— Клубника. Клубника со сливками, м-м-м... обожаю!

— Хватит! – мой голос ломается.

— Хватит? Может быть, я и мог остановиться, если бы мои пальцы не горели огнём, вспоминая, как ощущалась под ними твоя бархатистая кожа...

— Ты глухой?

— Какой там глухой? Я дурной! Один раз прикоснулся к тебе и спятил! И твой запах... Истома, это просто отвал башки! Как, скажи, бороться с этим, если я теперь, как ищейка, иду по его следу, чтобы ещё хоть раз нанюхаться до отвала...

— С меня хватит! – дёргаюсь я словно от пощёчины и разворачиваюсь, чтобы сбежать от его беспощадных слов, что лупят меня туда, где бьётся моё сердце.

— И вот тебе напоследок ещё один факт.

— Не желаю слушать! — огрызаюсь я, загнанная в угол этими неожиданными откровениями, потому что, да — они волнуют меня.

— Я не остановлюсь ни перед чем, чтобы добиться тебя! – и сказано это было максимально безапелляционно.

— Мне можно уже начинать трястись от страха?

— Нет, — ещё одна улыбка в миллионы мегаватт, — но ты можешь просто начинать уже поскорей в меня влюбляться. Потому что у тебя нет выбора, Истома, кроме как быть со мной.

— Ты будешь смертельно разочарован, — упрямо задрала нос и в защитном жесте прижала к груди огромный том истории отечества.

Но мои слова, что об стену горох для этого пуленепробиваемого персонажа. Он только ещё раз задорно мне улыбнулся, поиграл бровями и выдал.

— Поцелуемся?

Я же лишь вздохнула, закатывая глаза, и пошагала на выход из библиотеки, получая в спину очередной поток сознания от Басова.

— Это всё равно рано или поздно, но случится... обещаю! Так чего тянуть кота за хвост?

Тихий, рокочущий смех и ещё одна провокационная реплика:

— Спорим, тебе понравится?

И вот тут я психанула. Неведомая мне прежде дурь саданула по мозгам. А может, то был страх оттого, что он прав?

— А если я всё-таки выберу Рафаэля?

Улыбка с холеного лица сходит моментально, а взгляд шоколадных глаз становится ледяным и категоричным.

— Не выберешь. Я тебе обещаю.

Поднялся со скамейки и стремительно покинул библиотеку, но, прежде чем сделать это, подошёл ко мне вплотную, протянул ладонь и прихватил меня за шею. А затем резко дёрнул на себя и вписался в мои губы смачным поцелуем.

Но отлепился буквально через пару секунд, облизнулся, словно кот, обожравшийся сметаной, и выдал, таинственно сверкая своими глазами:

— Капец, меня от тебя штырит, Истома!

Я же только поспешно отёрла рукавом губы и недовольно пробурчала:

— А меня от тебя нет! — хотя, признаться, внутри меня творилась какая-то непонятная дичь — колени превратились в желе, а еще лёгкие вдруг перестали справляться со своей прямой функцией.

— Маленькая врушка! — щёлкнул меня Басов по носу и был таков, оставляя стоять в полной прострации от произошедшего, трогать свои губы и умолять бабочек в собственном животе замолкнуть к чёртовой бабушке!

И перестать уже порхать, как безумные!

Ох...

Вероника

Растерялась, конечно. Уж даже не знаю, сколько простояла так, посреди библиотеки, пытаясь осознать то, что только что произошло.

Ярослав Басов меня поцеловал?

Серьёзно?

Хотя поцелуем то, что между нами случилось, можно было назвать с большой натяжкой. Так — чмок обыкновенный. Но для меня-то, неумудрённой простушки это значило ого-го сколько!

Губы к губам, по коже ток и мы так близко к друг другу, что я чувствовала его сильное, пышущее здоровьем и животной силой, тело. Его жар. Его руки на своей коже. Такие властные, такие настойчивые, такие горячие...

В первый раз. В самый-самый первый!

Нет, конечно, в моей прошлой жизни были поцелуи в щеку, переплетение рук, несмелые объятия, намёки и сбитое дыхание оттого, что почти всё случилось. Но чтобы так!

Звонок и я вздрагиваю, а затем несусь по школьным коридорам, как угорелая, потому что потеряла счёт времени, потонув в своих эмоциях и без устали их переваривая. Но на урок всё же опоздала, правда, Анастейша Сергеевна, по паспорту обычная Аннушка, наша учительница по английскому, была божьим одуваном, а потому лишь мило мне улыбнулась и позволила занять своё место, продолжая распинаться о фразовых глаголах.

Я скользнула за парту и перевела дух, игнорируя новый поток колючих взглядов и перешёптываний с ядовитыми ухмылками. Да, я превратилась в аутсайдера, но старалась всеми силами не зацикливаться на этом удручающем факте своего настоящего.

Однажды школа закончится, и взрослая жизнь расставит всё по местам.

— Ник, ты чего? — шепчет мне Дина.

— Ничего, — качаю я головой, а сама, кончиками пальцев, губы трогаю.

— Странная ты какая-то. Опять, что ли, Марта прицепилась? — хмурит брови Шевченко, а я улыбаюсь.

— Я была всю большую перемену в библиотеке. Сомнительно, что эта девица в принципе знает её расположение, — выдала я, и мы обе закрыли лица учебниками, скрывая смех.

Вообще, это было чудесно, что в моей жизни появилась подруга. Любая беда размывается и из чёрной кляксы превращается в серое пятно, когда можно просто посмеяться над своими сложностями. Сразу становилось легче дышать и не так страшно было смотреть в туманное будущее.

— Спасибо тебе, — отсмеявшись, стиснула я пальцы девушки.

— За что? — хрюкнула та от смеха и снова подавилась весельем.

— За то, что ты есть у меня.

— П-ф-ф, — дурашливо закатила глаза Дина и мы снова захихикали, пока Анастейша Сергеевна не пожурила нас за наше неподобающее поведение и не вызвала к доске подругу склонять глаголы.

А уже перед следующим уроком истории, перед самым входом в кабинет, ко мне подошла девочка из младших классов и протянула розовый конвертик, мило улыбаясь и по-доброму заглядывая в глаза.

— Это вам, возьмите.

— Мне?

— Угу, — сунула мне в руки послание и убежала.

А я села за свою парту и, не выдержав любопытства, украдкой, чтобы не видела даже Дина, открыла конвертик и заглянула внутрь. Там оказалась открытка. И не простая, а в форме сердца, с нарисованными на ней персонажами из всем известной жевательной резинки. Мальчик и девочка, держась за руки, сидели на скамейке и смотрели, как солнце тонет в море.

Открыла. Замерла. Напоролась взглядом на, написанные угловатым почерком, слова. И прикрыла веки, выхватывая тёплый удар в грудь.

«Ты нравишься мне Вероника! Я будто бы теряю голову при виде тебя и кажется перестаю дышать. Ты моя судьба!

Твой Хулеган».

В последнем слове допущена ошибка — оно написано через букву «е». Обращение не выделено запятой так же, как и вводное слово. И на ум сразу же приходится то, что говорила мама — Басов ни разу не силён в гуманитарных науках. Да уж, теперь понятно, почему она его так невзлюбила.

Дурак же, ну!

Улыбаюсь чего-то, провожу пальцами по строчкам, чувствую жаркий спазм под ложечкой. Аккуратно убираю открытку в конверт и вкладываю их между страницами учебниками. Подпираю подбородок и, не в силах победить чёткое желание губ растягиваться, слушаю историка и, кажется, не слышу. Лишь перебираю в голове все те слова, что сказал мне в библиотеке Ярослав. И сейчас в этом милейшем послании.

Но и это было не всё. Уже на следующей перемене ко мне снова подошла та девочка и опять вручила конверт, в котором я вновь обнаружила открытку в виде сердца, только на этот раз на ней мальчик стоял перед девочкой на коленях, протягивая ей букет ромашек.

А внутри меня ждали комплименты и очередное признание:

«Мне нравится твоя улыбка. Она с первого взгляда очаровала меня.

Мне нравятся твои глаза. Они сверкают как алмазы.

Мне нравятся твои губы. Они манят меня как магнит.

Твой Хулиган».

И я понимала, что надо бы всю эту романтическую самодеятельность пресечь, чтобы парень не раскатал губу, что у нас в принципе что-то возможно. Он должен понять в конце-то концов, что зря тратит время. Такие мальчики не влюбляются в выпускном классе и на всю жизнь, а скорее разбивают сердца наивным глупышкам, отряхиваются и идут к следующей, кто стоит в очереди. Да и, как бы там ни было, я никогда не смогу забыть, как Ярослав поступил с мамой и какие слова о ней говорил.

А даже если и забуду, то моя родительница скорее в лепёшку расшибётся, чем позволит нам быть вместе. А я никогда не пойду против мамы. Ни один мальчик на земле, даже такой крутой, как Басов не стоит слёз родного и любимого мне человека.

Так-то!

И я уж было хотела подойти к нему и попросить не отправлять мне подобных посланий, но, дальше желаний дело не пошло. Стоило мне увидеть Ярослава в компании своих одноклассников, Серяка и Тимофеева, как я неожиданно для себя оробела, вжалась в стену, а потом и вовсе нагнулась, спрятавшись за кадкой с огромным фикусом.

И выхватила часть диалога между ребятами.

— Ну как там у тебя успехи, Бас?

— Где именно?

— На амуре.

— Аль Денте, — коротко рубанул Ярослав, и компания скрылась за поворотом, а я только покачала головой и в который раз поразилась зубодробительной уверенности этого парня.

Хмыкнула, забрала в гардеробе лёгкую ветровку и припустила прочь из школы, боясь зацепить свою врагиню. Но на крыльце меня всё же тормознули — та самая девочка, что передавала мне конверты, и в руке она держала третий.

— Попросили открыть дома.

— Спасибо, — кивнула я, забрала послание и сунула его в рюкзак, а затем всю дорогу домой чувствовала, как горит спина.

Это жгучее любопытство не давало мне покоя. Но я пообещала себе, что не стану торопить события, и всё-таки продержалась, до скольких было нужно. А зайдя в квартиру, умылась, переоделась, перекусила и только потом, запершись в своей комнате, позволила себе вскрыть третий конверт. Очередная открытка сердечком, а на ней целующиеся мальчик и девочка под звёздным небом.

А внутри:

«Ты нравишься мне! Нравишься! Очень!

Хоть ты в объёмах, как древний мамонт, и страшная, как ядерная война!

Твоя Марта, Туша!!! Трепещи...»

И куча радостных смайликов.

Отшвырнула от себя чёртово сердце и горько расплакалась.

Глава 19 – Тяжелая артиллерия

Вероника

Весь следующий день я брожу по школе, не поднимая глаз от пола. Мне стыдно за себя, за то, что так легко клюнула на глупую разводку. И за то, что распустила слюни, думая, что это дело рук Ярослава.

Раскатала губу, глупая!

Дома, в окружении стен собственной комнаты мне было более или менее просто принять то, что моя персона в опале и я, в каком-то смысле, понимала своих обидчиков. Эти девочки, которые меня мучают, они просто даже не пытаются встать на моё место. А ведь это всё, что нужно знать агрессору, когда он опускает своё забрало. Если они хотя бы попытались пройти день в моих ботинках, прочувствовали все, в чём я варюсь, попробовали бы на вкус горечь разочарования от жизни и самой себя, то всё прекратилось бы одним днём.

Но они никогда так не поступят, потому что им неведомо понятие неудачи. Эти девочки стоят на самом верху иерархической лестницы и считают себя неприкосновенными. И этот факт лепит из них жестоких, лишённых эмпатии, существ, которых капля власти над другим человеком попросту сводит с ума.

Но вот я снова в гимназии и на меня давит железобетонной плитой негативное общественное мнение. Прессует. Душит.

На большой перемене я снова одна, Дина бегает обедать домой, так как живёт неподалёку. Я же просто сижу и отщипываю по кусочку булку в тарелку, не в силах проглотить ни крошки. Из центра столовой я чувствую, как меня царапают взгляды Басова и жалит внимание Максимовской. Она довольна, что ещё раз втоптала меня в грязь, а мне так отчаянно хочется вернуться в мою старую жизнь.

Ах, зачем я вообще мечтала вырваться в «большой мир»? Верно же говорят — бойся своих желаний. А теперь вот — получи, распишись и радуйся со слезами на глазах, дура наивная.

Но надолго меня не хватило. Сплетни разнеслись по гимназии как лесной пожар и теперь, наверное, даже ленивый был в курсе, что я на постоянной основе хожу в церковь, а ещё так «двинута» на религии, что пишу стихи во имя Всевышнего. Именно потому, многие ребята проходят мимо меня и, кривляясь, выдают:

— Господи спаси, господи помилуй! Иже еси на небесех...

Бросаю булку в тарелку и ретируюсь. Потому что, ну невозможно!

Отсиживаюсь в читальном зале, а за пять минут до звонка всё-таки выползаю из своего укрытия и направляюсь к кабинету физики. Но, не дойдя до нужной двери всего пару десятков метров, встаю как вкопанная, потому что навстречу мне свиньёй идут Максимовская, Тимченко и Андриянова.

На панике не знаю, куда ретироваться. Но всё же просто отхожу к стене и практически вжимаюсь в неё, полируя взглядом собственные ботинки. До тех самых пор, пока в области моего зрения не появляются три пары дорогих лакированных туфель.

— Ну что, Туша, продолжим обмен любезностями?

Молчу.

— Что ты язык в задницу засунула, убогая?

Я даже не понимаю, кто именно со мной говорит. Я лишь отгораживаюсь от всего высокими стенами и представляю, что смотрю в окно на бесконечный океан, над которым парят кричащие чайки. Я здесь одна, мне хорошо и больше никого нет.

Тычок в плечо.

Ещё один прилетает с другой стороны, но я снова не реагирую. По моему воображаемому морю плывёт стая дельфинов. Они мне намного интереснее, чем эти злые девочки. Меня хватают за руку, трясут, что-то требуют, но я не здесь.

Пока по щеке не прилетает пощёчина.

— Это что ещё такое тут происходит?

Молекула ледоколом врезается в наш круг и переводит хмурый взгляд с меня на моих обидчиц и обратно. Вот только отвечать за свои действия они не торопятся. Марта просто криво ухмыляется, сложив руки на груди, а потом рубит прямо преподавателю в лоб:

— Вы хотите нас в чём-то обвинить, Марина Максимовна?

Но и учитель химии не пасует, а осторожно берёт меня за руку и выговаривает:

— Я нет. А вот Истомина может быть другого мнения.

— Ну пусть попробует.

— Из-за чего всё это, Вероника? Я слышала, как тебя назвали нелицеприятными словами.

— Всё нормально, — прохрипела я. Но Молекула не успокоилась и снова накинулась на Максимовскую.

— Это из-за лишнего веса? Вы хотите обсудить эту проблему, девочки? — женщина снова перевела внимание на трёх подруг и указала на себя. Да, наш учитель химии не просто так заслужил своё прозвище, она была маленькая и пухленькая как Колобок.

Но и это никого не смутило. Реджи хохотнула и язвительно выдала:

— А что тут обсуждать? У нас таких проблем нет.

— Туше, — надменно приподнимает брови Максимовская и пожимает плечами, а затем просто разворачивается и уходит, уводя за собой и свою стаю гиен.

Звенит звонок. Вот только на урок я не попадаю, потому что Молекула тащит меня прямиком к школьному психологу, игнорируя мои возражения и уверения, что всё у меня хорошо и девочки не делали ничего плохого.

Но кто бы меня стал слушать, верно?

Как итог последующие сорок пять минут урока, на котором я должна была изучать волновые явления, я просидела перед женщиной, которая всеми возможными способами пыталась выудить из меня проблемы, которые меня тревожат.

Я упорно молчала.

Но не Молекула, которая, уже до конца учебного дня, подняла такой кипишь, что на разговор вызвали аж мою бабушку. А та долго объясняла всем, что не верит, что случилось что-то из ряда вон. Да и вообще, если есть проблема, то только в том, что это я — «вот такая» и «просто не умею общаться с людьми».

Учительница химии в эти басни Крылова от моей родственницы не поверила и пошла дальше. Всё-таки позвонила родителям девочек и сообщила о возникшей проблеме, призывая их поговорить со своими дочерями, и усмирить их прыть в стенах гимназии.

Но дело всё же дошло до директора, который поручил снять запись с камер наблюдения в том самом коридоре, где произошёл инцидент. Да только на них ничего не было видно. Мы стояли слишком далеко от места съёмки и создавалось впечатление, что я с девочками просто мило шушукаюсь в сторонке. В итоге, дело спустили на тормозах, а Молекуле прилетело по шапке, за то, что подняла бучу там, где не следовало.

Дома же я и вовсе получила нагоняй от матери за доставленные неудобства:

— Сама виновата! — проорала она.

И это было хуже ремня по голой заднице. Уж лучше бы избила, чем вот эти два слова на меня вылила. Потому что я считала, что ни один человек, как бы он ни выглядел и что бы не сделал, не заслуживает, чтобы его пинали как резиновый мячик.

— Как хочешь, Вера, но меня в эти дела не вмешивай. В школе — мы никто друг другу. Если меня из-за тебя из гимназии попросят, то я просто голову тебе откручу! Так что, справляйся сама, а если станет невмоготу, то обратись к Богу. Молись, чествуй его, и тебе воздастся.

Вот так. Всё по стандартной схеме.

А я, глупая, думала, что мама — это моя тяжёлая артиллерия, которая всегда прикроет от вражеского огня. На деле же оказалось, что я сама за себя.

Ушла в спальню, всплакнула немного, а через время заметила на экране своего старого кнопочного телефона конвертик. Открыла, а там сообщение:

«Вероника, это Марина Максимовна. Как ты? С тобой всё в порядке? Дай о себе знать, я очень волнуюсь».

Как объяснить? Эта забота тронула до глубины души. Не родная мать меня утешать кинулась, а посторонний человек. Вот уж точно — неисповедимы пути Господни.

Но отвечать сухим текстом у меня рука не поднялась, да и совестно было платить человеку такой неблагодарностью за его доброту. А потому я нажала нужные кнопки и сделала дозвон, предварительно убедившись, что ещё не слишком поздно для общения.

Нормально, ещё терпит. И вслушалась в длинные гудки, а через секунду вылетела в астрал, потому что на том конце провода мне ответила не Молекула, а Он.

— Привет, Истома, — его голос в секунду загоняет меня в панику и страх. Перед матерью, которая сотрёт меня в порошок, когда узнаёт, с кем я говорила.

— Я же сказала, чтобы ты никогда не звонил мне!

— Отбой истерить, малая, — прервал он меня, — это реально номер Марины. Я её нанял на сегодня репетитором, только чтобы с тобой связаться.

— Зачем?

— Узнал, что ты опять вляпалась. Переживал!

— Всё нормально у меня, — упрямо проскрипела я.

— Нормально? Истома, ты хоть понимаешь, что после всего этого Максимовская врубит режим «локомотива»?

— Так останови её! — простонала я.

— Её остановлю, другие подключатся. Думаешь, ты первая попала в эти жернова?

— Цена всё та же? — горько усмехнулась я.

— По-другому я не смогу помочь, — проскрипел парень, — а открою рот и только сделаю тебе хуже!

— Ну прям звезда, — горько прошептала я, — первый парень на деревне...

— Да или нет, Истома? — игнорирует он мой сарказм.

И это ужас! Потому что, с одной стороны, мне отчаянно хочется согласиться и спрятаться за сильныммужским плечом от всех невзгод, а с другой — слова мамы и её лютая ненависть к этому парню.

Кого я выберу? Ответ очевиден.

— Не звони сюда больше. Я со всем справлюсь сама.

Уверенности в своих словах я не чувствовала, но отчаянно себе кричала: «соберись, тряпка!»

Но уже на следующий день я пришла в школу и испытала новый поток негатива в свой адрес. Ещё более колючий и ядовитый, чем прежде.

И да, кличка у меня теперь была новая...

Крыса.

Глава 20 – Тебе тут не место!

Вероника

Мой главный буллер этой элитной гимназии — Марта Максимовская.

Но самый страшный агрессор — это безликая и равнодушная толпа. В моём случае и того хуже, ибо безнаказанность и попустительство единственной в этом обществе власти трансформирует болезненный игнор в глумливое повизгивание, а косые взгляды в насмешливые и полные желчи. А ещё теперь я ловлю тычки от всех, кому не лень.

Просто, потому что они могут себе это позволить.

Но ещё больше подсыпала перца в и без того жгучий коктейль людского порицания та, что вчера встала на мою защиту. Она думала, что помогает мне, а вышло всё с точностью, да наоборот.

Молекула выделила меня своим отношением на фоне остальных учащихся. Перед уроком показательно попросила меня подойти ближе и несколько минут выспрашивала как у меня дела, как вообще настроение, дальше все сорок пять минут после звонка смотрела на меня с приличной долей сожаления, а потом и вовсе попросила задержаться, тем самым провоцируя всех вокруг смотреть на меня как на непотребное нечто.

А там уж и перемена прошла за бесконечными и монотонными расспросами, пока в кабинет не стали стекаться ученики из параллельного класса. И Максимовская со своей свитой.

— Вот так раз! — громко и визгливо потянула с задней парты Марта, пристально рассматривая свой маникюр, а я вся сжалась до размеров атома.

— Жалкое привлечение внимания, — в тон ей усмехнулась Стефания.

— Ну так что делать, если больше нечем? — и после этого замечания Регины, девчонки весело рассмеялись.

— Марина Максимовна, можно я уже пойду? — ссутулилась я и опустила глаза в пол.

— Не бойся их, Вероника. И начни уже говорить о своих сложностях, а иначе я не смогу тебе помочь, — назидательным шёпотом выговаривала мне химичка, но где-то здесь страх окончательно расплющил мои мозги и потрёпанное терпение.

— Спасибо, — нервно поправила на плечах я лямки рюкзака, — но вы не помогаете. И больше, пожалуйста, не надо ничего предпринимать. Я очень вас прошу.

— Но, Вероника...

— Разве вы не видите, что делаете только хуже мне? — едва слышно прошипела я, а затем крутанулась на месте и без разрешения покинула кабинет, оставляя Молекулу потрясённо таращиться мне в спину.

В дверях сталкиваюсь с Басовым и Аммо. Ловлю их вопросительные и сканирующие насквозь взгляды, но тут же отвожу глаза.

Хватит с меня всей этой «помощи»! Молекула убивает, а эти лишь на словах молодцы-удальцы.

Вот только Марта, от излишнего участия Марины Максимовны, разошлась не на шутку и в край попутала берега. Всё свободное от уроков время она кружила вокруг меня словно коршун и, пользуясь моей паникой, выискивала, как бы выгрызть из меня очередной кусок плоти и сожрать.

Пока не уничтожит меня полностью.

Подножка на следующей перемене. Коварная. Вероломная. Подлая. Исподтишка. Я падаю навзничь и разбиваю себе ещё не зажившие колени, чувствуя, как лопается нежная кожа, а колготки становятся мокрыми и липкими от выступившей из ранок крови.

И нет, встать мне тоже не дают. На этот раз нас для отвода глаз обступает целая толпа, чтобы не навлечь на себя гнев учителей, а Регина наступает носком своей туфли мне на пальцы. Сильно. Не давая возможности подняться на ноги.

Так я и стою перед всеми этими жестокими, заблудившимися в своей злобе, девочками, в неприглядной позе на четвереньках и отрешённо смотрю, как солёные капли срываются с моих ресниц и разбиваются о мраморный пол.

Почти так же, как и я.

— Привет, Крыса, — шипит Марта, — а ты чего это встала на задние лапки? Кто позволил эволюционировать, м-м? Ты должна пресмыкаться и ползать перед нами на четвереньках, выпрашивая крошки с нашего стола. Поняла?

Молчу. Просто жду, когда же весь этот ужас закончится. И молюсь, впервые в жизни молюсь от всего своего сердца, от всей души, взывая к Богу и прося для себя лишь человеческого отношения. Мне многого не надо, просто снова стать невидимкой среди этой жестокой толпы.

Пожалуйста, умоляю!

Но мои молитвы, очевидно, затерялись и не дошли до адресата, потому что ничего не прекратилось. Всё тот же закуток тёмного школьного коридора без камер, злобный голос Марты и довольный рокот её прихлебателей. Им весело. Они рады быть полезными. А то, что человека унизили за просто так? Так это ничего.

Я ведь всего лишь Крыса...

— Нажаловалась, гадина? Нам из-за тебя весь вечер вчера родители мозги сношали. И мы за это, ух, какие злые теперь! Но, знаешь, меня спросили, почему мы тебя травим, убогая. Хочешь знать ответ? Мы тебя травим, потому что хотим травить. Как таракана, понимаешь? И уже неважно, чем именно ты нас раздражаешь. Просто знай — мы превратим твою жизнь в Ад. И никто не спасёт тебя. Никто! Потому что ты — пустое место, а мы — дети сильных мира сего. Теперь ты наша игрушка, девочка для битья. Крыса, которую для забавы мы будем ежедневно кормить отравленным сыром.

— Пока ты не сдохнешь, тварь, ибо тебе тут не место! — прошипела Регина, наконец-то убирая ногу с моих пальцев.

Дьявольский, злорадный смех резанул барабанные перепонки. Сердце в груди остановилось и впало в какой-то коматоз. Лёгкие с жалобным стоном качали воздух, не справляясь с запредельной дозой адреналина, выброшенной в кровь.

Но я лишь села на корточки и, как это ни парадоксально, выдохнула от облегчения.

Что ж...

В моей жизни было кое-что похуже ненависти этой безразличной мне толпы. Я пережила тот кошмар наяву, справлюсь и сейчас.

Встала, отряхнулась и пошла в туалет замывать кровь с колен и стирать с лица следы ненавистных слёз. Я не знаю как, но я должна на суперклей приклеить к своему лицу маску абсолютной отчуждённости.

Им нужны мои эмоции? Они их не получат!

Но уже в конце учебного дня, стоя в гардеробной, я вновь чуть не расплакалась навзрыд и только нечеловеческими усилиями смогла справиться с тем безумным шквалом отрицательных и разрушительных эмоций, который буквально стёр с лица земли мои отстроенные с нуля защитные стены.

И всё потому, что на моей ветровке кто-то алой краской вывел одно-единственное, но уже набившее мне оскомину, слово:

«Крыса».

И, может быть, всё не было бы так страшно, но на улице сегодня испортилась погода — всего плюс тринадцать, ветрено и дождливо. Но лучше так, идти под холодными каплями промокшей кошкой, чем надеть на себя испорченную ветровку и всему городу показать, что меня унижают, а я ничего не могу с этим поделать.

Ничего!

Только перебирать конечностями по мокрой брусчатке и сражаться с собственными слезами, потому что против толпы я никто — всего лишь маленькая букашка, которая совершенно не понимает, за что её так ненавидят.

И, возможно, мне было бы суждено окончательно околеть, простудиться и приказать долго жить, если бы уже за первым поворотом от школьного двора меня не настиг шум автомобильного клаксона, а через мгновения рядом со мной не притормозила блестящая, покрытая каплями дождя иномарка.

Стекло со стороны водителя опустилось и мужской, пробирающий до самых костей, голос приказал бы мне строго:

— Садись.

— Но...

— Живо!

Глава 21 – Подсластитель

Вероника

— Нет! — рублю почти безапелляционно. Почему почти? Потому что голос до сих пор предательски дрожит от обиды на весь этот несправедливый мир.

— Не сядешь на счёт три, Истома, и я, клянусь, что силком запихаю тебя в тачку — форменно рычит Басов, но что мне его запугивание после сегодняшнего перформанса от Максимовской? Что слону дробина.

Вот вообще — п-ф-ф!

— Нет!

— Раз! — угрожающе тянет он, но я только ёжусь под порывами ветра и упорно шагаю дальше, на ходу бросая резонное замечание.

— Тебе даже нет восемнадцати, Ярослав. Рановато ещё садиться за руль и других возить.

— Я польщён, что ты знаешь мой точный возраст, но...

— Никаких «но». Ты — злостный нарушитель, — рублю и иду дальше, гордо задирая нос выше, надеясь уже через пару десятков метров свернуть во двор и заплутать по непроезжей части от этого наглеца.

— Два! — напрочь игнорируя мои слова, выговаривает Басов.

— Мажорам законы не писаны, да? — челюсть начинает сводить от холода, а зубы жалобно, нет-нет, да отстукивают друг об друга.

— Да, — тут же соглашается парень и самодовольная улыбка озаряет его лицо, но тут же гаснет, а взгляд темнеет, как грозовое небо.

И он припечатывает.

— Три!

Басов резко притормаживает, а я срываюсь с места, чувствуя, как сердце застревает где-то в горле, да там и задыхается раненой пичужкой. Вот только не успеваю я даже как следует ускориться, как уже через мгновение меня дёргают на себя сильные руки и стискиваю в своих горячих, пропахших жасмином и деревом объятиях. Прижимают к колотящемуся сердцу, заставляя и моё собственное биться с ним на одной волне.

Бам-бам-бам!

— Иди сюда...

Разворачивает резко, и мы сталкиваемся грудными клетками. Его — горячая как раскалённая сковорода. Моя — мокрая и продрогшая ветошь. И рыдать хочется оттого, что из горла рвётся стон удовольствия.

Это всё он, чёрт раздери этого парня!

Но я, вместо того чтобы оттолкнуть его, лишь замираю, позволяя себе всего на секунду раствориться в этом мгновении, под холодными каплями дождя и крике чаек где-то на периферии нашего сознания.

— Отпусти, — шепчу, но сама же не чувствую уверенности и настойчивости в том, чего требую. Что же говорить про этого наглого парня, который слово «нет» встречал, очевидно, только в толковых словарях.

— Руки не слушаются, Истома, — в его голосе слышится веселье, а в следующее мгновение я тихо вскрикиваю и как клещ вцепляюсь в сильные, мускулистые плечи.

Носочки отрываются от земли, потому что Басов просто приподнимается меня над землёй и несёт к своей блестящей машине, а потом молча запихивает внутрь прогретого и пахнущего мятной жвачкой, салона.

— Жалуйся, — наконец-то парень занимает своё место и въедливо смотрит в мои глаза, которые я отвожу, так как не хочу, чтобы он видел мою боль.

— Я из Красноярского края, у нас там всё, знаешь ли, в плюс тринадцать под дождём гуляют. Старинная сибирская забава. Ты что, не в курсе? — исторгаю из себя феерическую ахинею, но даже бровью не веду.

— Чушь, — фыркает тот и ещё больше хмурится, а затем наклоняется в мою сторону и в принудительном порядке, хотя я и сопротивляюсь изо всех сил (клянусь!), всё-таки берёт мои заледеневшие пальцы в свои тёплые ладони, подносит их ко рту и начинает дышать на них своим теплом.

Мне хочется плакать.

Никто. Никогда. Не делал подобного для меня!

— Истома, — на очередном выдохе требовательно рычит он и окончательно приколачивает нас друг к другу взглядом. Это как короткое замыкание и где-то в бесконечной свинцовой выси гремит осенний гром, а мы здесь и уже не можем оторваться друг от друга.

— Практикую закаливание, — хрипло бормочу я новую несусветную выдумку, упрямо загибая «буквой зю» свою изломанную линию.

— Испытываешь на прочность моё терпение? — ласково прикусывает подушечку моего указательного пальца.

— И это тоже, — небосвод прошивает яркая вспышка молнии, а мне кажется, что она проскользнула между нами. Вздрагиваю, киваю и тону в шоколаде его глаз.

— Что ж...

Ярослав качает головой, будто бы раздумывает как ещё меня пытать, но я не позволяю ему этого. Только прочищаю горло и, словно строгая учительница, выговариваю нерадивому ученику.

— Это не твоё дело!

— Занятная теория, — хмыкает Басов, а затем наконец-то отпускает мои ладони, но только чтобы потянуться к моей ветровке, которая прилично торчала из рюкзака.

— А ну, не смей! — попыталась воспротивиться я, но потерпела сокрушительное фиаско против этого сильного, раскачанного парня, который даже дыхание не сбил, когда выдирал у меня из рук мой позор.

Стыд обжёг щёки кипятком, а внутренности концентрированной серной кислотой. Но что я могла? Только сидеть понуро и ждать брезгливого осуждения, когда Ярослав всё-таки увидит, что именно там написали про мою убогую персону.

— Твари! — тихо прошипел Басов, а затем скомкал ветровку, будто бы она была повинна во всех бедах и закинул её куда-то на заднее сидение.

И переключил рычаг скорости, намереваясь тронуться с места.

— Стой! — закричала я.

— Осади, Истома. Мне через пять дней стукнет восемнадцать.

— Вот когда стукнет, тогда и поговорим, — не на шутку запаниковала я, когда парень с упорством раненного в зад бизона прибавлял скорость и не намерен был тормозить.

— Поговорим, — неожиданно его рука скользнула мне на бедро и прихватила мою ладонь, переплетая наши пальцы и посылая по моему телу бродить сладкое электричество, — обязательно поговорим, Истома. А потом и ещё раз прокатимся. А теперь сиди тихо, пока я не нарубил дров.

И последние его слова были сказаны таким свирепым тоном, что я предпочла больше не спорить, а от греха подальше пристегнуться и вжаться в сидение на возможный максимум. И только спустя минут десять отвисла и всё-таки решила уточнить:

— Куда ты везёшь меня? — жалобно.

— Куда надо, — с усмешкой.

— А конкретные координаты можно узнать? — просительно.

— В рай, — поднял мою руку, поцеловал в ладонь и снова втопил педаль газа в пол.

— У меня родительский контроль, Ярослав, — запоздало спохватилась я, — меня же мама прибьёт!

— Отключи телефон. Скажешь, что сел по дороге.

— Ты просто..., — а слов найти и не могу. Только белый шум в эфире от полнейшего ступора.

— Нет, Истома. Я — не просто. Я — очень, очень сложно. Привыкай. У нас с тобой это надолго.

— Да неужели? — зашипела я, пока копошилась в рюкзаке и делала так, как он говорит — отключала мобильный.

— Да. Но ты пока можешь и дальше творить дичь, изображая из себя рабыню Изауру и отрицая очевидные вещи.

— Это какие же? — часто-часто задышала я, ловя его горячие взгляды в свою сторону и против воли любуясь его профилем.

— Ты на меня запала.

Что???

Вероника

Так, Вероника, так! Только не орать! Не паниковать и не отрицать с пеной у рта его сомнительное убеждение. Он только этого и ждёт, чтобы закрепить свой успех и возликовать. Сейчас выдыхаем полной грудью и непринуждённо тянем его же слова.

Давай! Жги!

— Занятная теория...

А-е, пятёрка!

— Это не теория, Истома. Это — аксиома.

Вот же... жук!

— П-ф-ф, — всё-таки фыркнула я, а Ярослав в голос рассмеялся, откидывая голову назад и сверкая бусинкой пирсинга в своём языке. Да так задорно, легко и заразительно, что мне тоже захотелось улыбнуться в ответ. Ну или приложиться по его холёному лицу своим неподъёмным рюкзаком. Как сдержалась? Чудом!

— Ну ты не переживай. Я полностью отвечаю тебе взаимностью, — продолжал отыгрывать бессмертную арию на моих нервах Басов и маскировать всю горечь бытия приторным подсластителем.

— В каких мечтах ты витаешь, человече? — заставила и я себя непринуждённо рассмеяться, хотя изо всех сил пыталась найти внутри себя опровержения его словам.

Ничего подобного. Никакого западания. У меня нет на всё это ни душевных сил, ни элементарного желания. С жизненным кавардаком бы хоть как-то разобраться.

А между тем, пока я занималась самоедством и самокопанием, автомобиль Басова притормозил, а сам он решительно покинул салон, кинув мне лишь короткое и необъяснимое:

— Жди, и я вернусь.

Ну супер...

А я?

А я сидела и тряслась как Каштанка, пока парень размашистым шагом шёл к огромному торговому центру, возле которого мы и запарковались, а затем скрылся за вращающимися дверьми. Но уже спустя минут пятнадцать появился вновь. И не один, а с брендированным пакетом. Затем снова уселся на своё незаконное водительское кресло и протянул мне то, что, видимо, только, что купил.

— Что это?

— Это тебе.

— А мне не надо, — переложила подарок на его колени.

— А я сказал, что надо. Возражения? — тут же вернулся мне пакет обратно.

— Да полно! — завелась я с пол-оборота, но вмиг стихла, когда услышала предостережение, сказанное с поистине дьявольской улыбкой на скуластом лице Басова.

— Произнесёшь хоть одно, и я тебя поцелую, Истома.

— Что? — задохнулась я.

— Взасос.

— ..., - только хлопаю глазами и смотрю на него как баран на новые ворота, а он, видимо, считает, что мне требуются дополнительные пояснения, и продолжает швырять меня в эмоциональный шторм.

— С языком и так, что у тебя туфли с ног послетают и уши в трубочку свернутся. Поняла?

— Какие жуткие перспективы...

— Ты хотела сказать «жаркие»? — улыбается и демонстративно начинает поигрывать серьгой в своём языке.

А мне каждое его движение всё равно, что пинок с ноги в живот. И удары эти растекаются жгучим перцем по венам.

Ой... мама...

Кажется, с мясом отрываю от него взгляд и всё-таки решаюсь заглянуть в пакет. А там уж достаю из него совершенно новую и невероятно стильную ветровку. Такую, о которой могла бы мечтать любая девчонка на моём месте. Она скроена по типу бомбера, нежно-розового цвета с чёрными, голографическими вставками и шевроном с указанием популярного модного бренда - «А/Х».

— Ты с ума сошёл? — шепчу я и качаю головой.

— Сошёл, Истома, — и я чувствую, как ладонь Басова ложится мне на затылок, а затем настойчиво разворачивает к себе, пока между нашими лицами не остаются жалкие сантиметры, искрящиеся от такой же грозы, что бушует за окном.

— Я не могу ее принять, Ярослав, — прикрываю глаза и сглатываю, так как не способна бороться с тем волшебством, что окутывает меня, когда его пальцы начинают нежно проминать мой затылок и чуть зарываться во влажные волосы.

Это. Просто. Отвал башки!

— Почему? — трётся носом о мою щеку.

— Да что я маме-то скажу? — и стон всё-таки позорно, но вырывается из меня.

— Правду. Точнее — полуправду. Девочки нечаянно испортили твою ветровку, а потом взамен купили новую. Вот и всё.

— Я не умею врать, Ярослав.

— Пора учиться, — улыбнулся он, словно Чеширский Кот, и я внезапно от этой фразы словила болезненный спазм за рёбрами.

— Блин..., — облизнула в абсолютном раздрае и нерешительности губы.

— Делай, как я говорю и всё будет нормально. Верь мне. И больше никому.

А затем неожиданно отстранился и снова тронулся, кидая лишь отрывистый вопрос:

— Адрес?

Называю. А уже через четверть часа автомобиль тормозит в тени ракит, на углу моего дома.

А затем и Ярослав тянется ко мне с вполне себе очевидным намерением поцеловать меня. Его глаза буквально жрут мои губы, а руки нещадно тянут к себе.

Сердце стопорится в сахарном спазме.

— Что ты делаешь? — пытаюсь всеми силами отбиться я.

— Как что? — недоумённо хмурится Басов и вопросительно смотрит на меня. — Прощаюсь со своей девушкой.

— А я...

— Что? — прессует меня взглядом.

— А я не она.

— Не понял? — его мощная фигура будто бы вспыхивает недовольством.

— Да что уж тут непонятного? — складываю подаренную ветровку опять в пакет, но почти тут же торможу.

— Одела на себя! Живо! — форменно рявкает, и я с перепугу делаю так, как он велит, а затем затравленно смотрю на парня, который нервно стискивает кожаную оплётку руля и чертыхается.

— Я всё никак не пойму, Истома, тебе в кайф, что ли, в аутах ходить? Так нравится, что тебя шпыняют, травят, издеваются и опускают ниже плинтуса? Отвечай!

— Нет, но...

— Тогда какого х... художника? Кого ты пытаешься обмануть? Я же всё вижу. Ты же как чистый лист, чёрт тебя дери!

Минута зависает между нами и разбивается, а из моего рта вылетает честный ответ. Честнее просто некуда.

— Даже если я на тебе когда-нибудь зависну, Ярослав, то мы и тогда не сможем быть вместе. Мне нельзя дружить с мальчиками. Мне нельзя дружить с тобой. Никогда...

Последнее моё слово разливается между нами смертоносным ядовитым облаком. Травит. И окончательно убивает.

— Уходи, — рубит он коротко и отворачивается, а я задыхаюсь, потому что все внутренности объявили мне забастовку.

Сердце не хочет больше биться, лёгкие качать кислород, а мозги осмысливать происходящее.

Но и это ещё не всё!

Я понуро берусь за ручку двери и тяну её на себя, а потом получаю болезненным предупреждением, которое пугает меня в миллионы раз сильнее, чем те, что со змеиным шипением кидалась в меня Максимовская.

— Готовь броню, Истома. Будет больно...

Глава 22 - Двоечка

Вероника

Как это ни удивительно, но мама съела выдуманную Басовым историю про ветровку. Нет, конечно, скуксилась, как от кислющего лимона, и что-то пробурчала, из той оперы, где от меня вечно одни проблемы, а в остальном же просто отмахнулась, потому как точно так же, как и я попала сегодня под дождь.

И, кажется, простудилась.

— Чёрт с ней, с ветровкой, Вера. Сбегай-ка до аптеки, купи мне жаропонижающее и противовирусное, мне нельзя болеть.

Вот так и порешилось. А я, горемычная, несколько часов тряслась, как лист осиновый, предвкушая гнев родительницы по поводу утраченной собственности и приобретением новой.

Считай, что пронесло. И про мои проблемы больше ни слова...

На этой минорной ноте я наивно для себя решила, что все мои горести, вроде как, и пережиты. Ну, подумаешь, Марта. Да она божий одуванчик с нимбом над головой по сравнению с моей мамой и её гневом, что мог обрушиться на мою буйную голову.

А потому уже на следующий день я шла на занятия в приподнятом настроении, обещая себе, что всё смогу, переживу и одолею. И выходки Максимовской мне до лампочки, если не сказать больше. Пусть пыжится. Но рано или поздно, видя, что мне индифферентно от её тупой злобы, ей просто наскучат эти жестокие забавы и она успокоится.

И стая школьных шакалов примется загонять новую жертву. Увы, но таков закон джунглей.

— Вау, Ника, крутая ветровка! — пересекаемся мы с Диной в раздевалке и у подруги вспыхивают глаза. — Новая коллекция! Я свою маман уговаривала две недели мне купить такую же, но та в отказ. Говорит, что дорого.

— Это подарок, — смущённо отвожу я глаза, пряча между делом и вспыхнувшие щёки.

— Вау! Ночоси!

— Ага, — многозначительно улыбаюсь я и резко меняю тему, — сегодня тестирование по алгебре. Ты готова?

— Ой, — закатывает глаза Шевченко, — меня уже тошнит от этих дифференциалов. Чтоб они провалились!

— Полностью с тобой согласна, — жалобно выдохнула я, втайне радуясь, что подруга соскочила с щекотливой темы моей новой ветровки, а затем подхватила Дину под руку, и мы вместе двинули на урок. А там уж обе и с честью, сдали тест и выдохнули.

Вот только с приподнятым настроением мне пришлось ходить недолго. Всего-то ещё два урока, после которых наступила большая перемена и нестройный поток учащихся двинулся в столовую для перекуса. Я, как обычно, уселась за свой одинокий столик на отшибе и принялась флегматично жевать салатный лист, но, уже буквально через минуты три вздрогнула от громкого окрика.

— Ника!

— Дина? А ты чего тут? Ты же обедаешь дома, — вскинула я удивлённо брови и отложила приборы в сторону, замечая взволнованный вид подруги, испарину на лбу и добела стиснутые костяшки пальцев.

— Да, в общем..., — замялась Шевченко и нервно оглянулась по сторонам, — тут такое дело?

— Какое? — и мне передалось её разнузданное состояние.

— Тебя там директриса зовёт. Говорит, что дело чрезвычайной важности, — заикаясь и бледнея, выдала девушка и в момент стихла, упираясь взглядом в собственные туфли, но, тем не менее указывая мне на выход.

— Оу...

— Быстрее, Ника. Быстрее...

И я подчинилась. Побежала вон из столовой, бросая лишь беглый взгляд на Басова, что с самого моего появления в помещении въедливо сканировал меня своими шоколадными зенками. И Аммо, что как полоумный всё это время улыбался, сложив руки на груди.

Ай, не до них сейчас!

И ноги понесли меня. По длинному переходу между корпусами, на лестницу и дальше на второй этаж, где располагались административные кабинеты. А там уж короткий стук в дверь, и я вхожу в приёмную, где секретарь директора и его зама что-то с упоением смотрит на компьютере и вычищает от еды контейнер.

Ой, по запаху рыба...

— Здрасьте, — подхожу ближе, стараясь не дышать.

— Чего тебе? — недовольно поднимает на меня глаза девушка.

— Меня директриса вызвала.

— Ты опоздала. Она ушла на обед. Приходи позже, — отмахнулась и красноречиво указала мне на дверь, а там уж я только недоумённо пожала плечами и вернулась в столовую.

Где села за свой столик.

Взяла в руку ложку и принялась хлебать почти уже остывший чечевичный суп. Сегодня он был странным на вкус, немного пересоленный и приторный, оседающий на языке неприятной горечью. Но я съела его весь, а потом отодвинула от себя тарелку и откинулась на спинку стула, совершенно неожиданно выхватывая резкий, болезненный спазм в животе.

На несколько минут всё успокоилось, но по телу прокатилась волна неприятных, липких мурашек. Они словно слизни ползли по моей спине, медленно волоча за собой склизкий след от поясницы до затылка. Опутали всю шею. Сдавили.

А затем я почувствовала, что меня будто бы расплющило. От тошноты.

Я согнулась на стуле в три погибели, а затем и вовсе подскочила на ноги, двумя руками зажимая рот, чтобы содержимое моего желудка не вырвалось наружу.

Но я даже шага не успела сделать, как новая судорога буквально скрутила меня в тугую спираль, а затем и стиснула своей когтистой лапой, заставляя меня сложиться пополам и прямо там, в столовой, под завязку набитой обедающими учениками, сделать то, что требовал мой взбунтовавшийся организм.

И как только это произошло — меня фактически вывернуло наизнанку. А затем снова и снова...

Смех. Ор. Вспышки фотокамер. Злобные выкрики.

— Туша!

— Сифа!

— Гнусь!

А меня рвёт, и я ничего с собой поделать. Мне так плохо. Мерзко. Больно.

И слёзы вновь катятся из глаз, хотя я обещала себе больше никогда не плакать из-за того, что меня ещё раз пнула насмешница-судьба на пару с Мартой Максимовской.

Работники кухни и раздаточной бегут ко мне на помощь, кто-то подхватывает опадающее тело, кто-то прикладывает ко лбу холодное мокрое полотенце. Что-то ободряюще мне выговаривают, пока тело все еще сотрясают афтершоки от тошноты. А я не слышу ничего и не в состоянии разобрать смысла их слов.

И только глаза выхватывают в толпе довольные лица моих врагов, рядом с которыми стоит некогда лучшая и единственная подруга. А теперь предательница — Дина Шевченко. На её лице кривая усмешка, полная брезгливой жалости. Именно такой, которая выкорчёвывает из меня остатки терпения и душевных сил.

А ещё там есть Басов, в окружении равнодушных лиц своих верных друзей. И его глаза транслируют мне только одно:

«Дура! Я же тебя предупреждал...».

Вероника

Не выдерживаю безмолвного прессинга и его немого укора, будто бы этот парень ждал от меня чего-то, а я, идиотка махровая, не оправдала его надежд. Врубила гордость там, где нужно было пасовать.

Выбрасывать белый флаг ещё вчера и вопить во всю глотку: «спасите, помогите!».

А не вот это вот всё...

Наши, на секунду сплетённые взгляды трещат и окончательно, со стоном рвутся, но я чувствую, как горький шоколад глаз Басова высверливает во мне дырки, пока меня под руки уводят из столовой. Рядом мельтешит классная и зачем-то всё без остановки бормочет как заведённая лишь одно:

— Только этого мне не хватало...

Ну вот. Снова я неудобная.

— Мне уже лучше, — вру я и ободряюще стараюсь улыбнуться, но от меня только отмахиваются и на буксире тащат в медбокс.

— Да уж вижу — на тебе же лица нет! Звони родителям, пусть живо за тобой бегут.

— Родителям? — тупо повторяю я вслед за педагогом, но та только сухо кивает мне и продолжает обсуждать с медиком то, что нужно вызвать скорую помощь.

И я уж думаю, что меня больше не станут трепать по этой теме, но куда там.

— Ну, позвонила? За тобой уже едут?

— Сейчас, — мнусь я и всё-таки набираю мать. Снова и снова.

И делаю это с завидным постоянством, пока меня раскладывают на кушетке в медбоксе и проводят нехитрые манипуляции по осмотру и измерению температуры.

Но мама трубку на том конце так и не берёт. За неё это делает бабушка.

— Чего наяриваешь? — рычит вместо приветствия.

— Ба, мне тут в школе плохо стало. А мама, что телефон дома оставила? — мой голос тихий, измученный и сухой, но всем плевать на этот факт.

— Заболела мама. Температура у неё, ушла после второго урока, взяла больничный.

— М-м...

— Так что ты давай там, приходи в себя. Нам сейчас не до тебя...

И отключилась. А мне, что ещё одни пинок в солнечное сплетение.

— Ну что там? — спросила классная, видя, что я закончила разговор.

— Никто не сможет меня забрать, Виталина Романовна, — пожала плечами и улыбнулась сквозь слёзы жгучей обиды, — с работы не отпускают.

— Так суббота же?

— Сменный график.

— Ох, Истомина, — всплеснула руками женщина, — одни головные боли с тобой.

Да, я знаю.

— Простите, — предательская слеза всё-таки сорвалась с ресниц.

— Ладно, лежи. Сейчас скорая приедет, разберётся, что тут с тобой такое: вирус, инфекция или так... девочка созрела... кхе-кхе, — и на последних словах отвернулась и так гадко улыбнулась сама себе, что мне захотелось вот прямо здесь и сейчас залезть в жбан с крутым кипятком и драить жёсткой мочалкой тело до самой крови, чтобы просто отмыться от всей этой грязи вылитой на меня непонятно за что и почему.

Но я не сдвинулась с места. Просто сделала вид, что не услышала последнего выпада классного руководителя. А затем следующие два урока ещё пару раз выворачивалась наизнанку, подвергалась манипуляциям приехавших медиков, отвечала на вопросы, сдавала анализы, но сказать честно о своих подозрениях так и не смогла.

Струсила.

Я и так уже была «крысой». Что ещё скажут в мой адрес, когда выяснится, что я бездоказательно обвинила людей в запланированном отравлении собственного обеда?

Но и потом, когда подозрения оформились в чёткое понимание, что со мной сделали, я не смогла открыть рот. Представила себе будущие масштабы катастрофы, визг матери, гнев Максимовской, осуждение равнодушной толпы.

И не посмела открыть рот.

— Без паники, — выдал приехавший врач, просматривая результаты клинического анализа моей крови, — инфекции или вирусов точно не вижу, так что, скорее всего, девочка употребила в большом количестве какой-то медикамент, может быть даже банальное рвотное.

— Истомина, ты сдурела, что ли? — чуть ли не заорала на меня Виталина Романовна, тараща глаза так, будто бы страдала от базедовой болезни.

— Похудеть пыталась, — пожала я плечами и вспомнила совет Басова, что пора бы уже научиться врать.

— Что?

— Девочки из моего двора порекомендовали, — развела в стороны дрожащие руки, — они с прошлого года так многие килограммы сбрасывали легко и непринуждённо. А я просто переборщила с дозой и вот.

— И вот? И вот тебе совет, Истомина — завязывай общаться с этими девочками.

И я тут же покладисто кивнула. А после получила на руки полное освобождение от физкультуры на сегодня и всю будущую неделю, а затем указание отнести его тренеру и идти домой, так как медики заключили, что состояние моё удовлетворительное. Жить буду.

Жить. Ха-ха...

Но я сделала так, как мне велели. На тот момент уже шёл последний урок и, на мою беду, как раз сдвоенный по физической культуре у нашего класса и параллели.

Я незаметной тенью прокралась в зал и оглянулась по сторонам в поисках учителя, но его, увы, нигде не было видно. А в следующий миг я услышала громкий окрик:

— Эй, тифозная!

И тут же баскетбольный мяч угодил мне точнехонько в лицо. В нос. А все девочки прервали игру и рассмеялись, пока я зажимала руками ударенное место и внутренне рыдала в голос.

— Пошла вон отсюда!

— Тупой, жирной корове тут не место!

— Попробуй только и здесь загадить пол, Сифа!

— Мы тебя фейсом вытирать всё заставим!

И лишь Дина Шевченко молча подошла ко мне почти вплотную, подняла с пола оброненный лист с освобождением и тихо мне процедила:

— Беги отсюда, Истомина. Беги пока не поздно...

И я побежала, не замечая, что от удара мячом из носа всё-таки пошла кровь. Что на белую форменную блузку уже закапали алые капли. Что я вновь рыдаю из-за этих жестоких хищников, которые сегодня дважды сорвали с петель дверь в мой внутренний мир.

Натоптали там.

Нагадили.

И ушли, весело улюлюкая.

Получи, Вероника, свою двойную епитимью за неизвестные грехи. Получи, вынеси с честью, отряхнись и стань ещё сильнее. А нет, так значит они победили.

Раскинь руки в стороны и медленно оседай.

На дно...

А дома, за закрытой металлической дверью нашей квартиры никто не обратил внимания на мой внешний вид. Никто не спросил, из-за чего именно мне было плохо и насколько всё серьёзно. Никто. И ничего...

Меня просто отправили в мою комнату и приказали молиться о мамином здоровье.

— Это сейчас самое важное, Вера! Вымаливать нужно Алечку у Бога, слышишь? Вымаливать мою девочку! Не до тебя нам, сиди как мышь и не мельтеши перед глазами, — строго выплюнула бабушка и закрыла перед моим носом дверь в комнату, где на пуховых подушках возлежала мать.

Что ж...

Не до меня? Ну я привыкла, в общем-то.

А то, что подбородок дрожит и сердце раскалывается на куски? Ну, за это я тоже помолюсь, говорят, помогает.

Глава 23 - Разгон

Вероника

Мой классный руководитель всё-таки по полной отчиталась о том, что со мной случилось в гимназии бабушке, и попросила явиться на ковёр для серьёзного разговора уже в будущий понедельник, чтобы обсудить насущный и животрепещущий вопрос о моём безрассудном употреблении рвотного средства.

Какова была реакция? Ну, бабуля впала в ярость.

Фурией забежала в мою комнату, когда я стояла на коленях у своей кровати и возносила молитву Богу за здравие мамы, и принялась с воплями переворачивать всё, в слепых поисках найти тот самый препарат, ком я себя напичкала. Не преуспев, взялась выворачивать всё из школьного рюкзака, а потом очередь дошла и до того самого чемодана, в котором я хранила свои «сокровища».

Наверное, не нужно напоминать, что именно там лежало? И что мне светило в том случае, если бы бабуля сунула туда свой разъярённый нос.

— Ба, там ничего нет, клянусь тебе!

— Открывай, сказала!

— Я не помню пароль. Он тут уже, сколько лежит-то? С самого переезда.

— Ещё и врёшь мне?

Да, вру! Вру и не краснею. Хочешь жить, умей феерично наваливать. Теперь я поняла, о чём именно толковал Басов.

— Богом клянусь, что нет! — покаянно сложила руки на груди и смиренно опустила голову в пол, вознося между делом молитву небу, чтобы меня пронесло.

Сомнительно, что Бог вообще есть в этом грешном мире! А иначе зачем бы он позволил издеваться над какой-то там мной, которая в своей короткой жизни не успела совершить ничего криминального? Почему он не вызверился на какого-то хулигана со стажем, злостного нарушителя правопорядка или таких, как те, что обижают меня в гимназии?

В чём тогда смысл всей этой веры?

— Бессовестная! Знаешь же, что мать больна и всё равно нам нервы треплешь. Специально отравилась, чтобы к себе внимание привлечь, да?

— Ба...

— Помолчи мне тут! — фыркает и отряхивается, словно по её морщинистой коже ползают противные насекомые.

Молчу. Нечего сказать. Только пытаюсь стоять ровно, не шевелясь и не давая понять, что мне больно от её слов. Если она почувствует, что это так, то не успокоится, пока не доведёт меня до внутренней сокрушительной истерики.

— Хоть что делай, но тебе ни за что не заменить Ирочку, — и всхлипывает, вытирая слёзы со щёк.

— Я и не пыталась, — сипло хриплю я, не смея поднять глаза и выхватывая острую вспышку боли за рёбрами.

— Куда тебе пытаться? Мы всё для тебя делаем — из дыры той увезли сюда, на море. К богу приобщаем, одеваем, обуваем, кормим. А ты что? Всю еду, да со рвотным в унитаз? Вот и как после этого к тебе относится нормально, Вера? Ты такая же неблагодарная выросла, как и твой чёртов... а-а, тьфу!

И ушла, оставляя меня стоять разбитой вазой посреди разбросанных вещей и попранными надеждами, что однажды мы станем нормальной семьёй, где я любимое чадо, для которого хотят самого лучшего.

Для меня не хотели ничего. Только от. И по максимуму — молись, не отсвечивай, молчи, будь никем и благодари за то, что тебе перепало.

В комнате убралась. Чемодан уже ночью, когда все уснули, открыла и перепрятала его содержимое по старым обувным коробкам, что стояли на шифоньере. И не зря.

Утром следующего дня бабушка всё-таки просветила мать о подвигах нерадивой дочери, и та нагрянула ко мне уже со своей ревизией, заставляя открыть мой бывший тайник. Вот только увидев там абсолютное ничто, родительница посмотрела на меня с тотальным укором в больных глазах и прошептала:

— Ты сплошное разочарование, Вера.

Я знаю.

Всё, прошла любовь. Завял помидор. Всё вернулось на круги своя.

И воспоминания того, что было, резанули мозги острой бритвой, а внутренности жалобно поджались, уже зная, что ждёт меня дальше.

Я никогда не стану доченькой или любимой девочкой, красавицей, умницей, светом в окне и дальше по списку. Я буду только досадной ошибкой.

Всегда...

Просто, потому что с самого своего появления на этот свет была неудобной. Вот и весь мой смертный грех — я всего лишь родилась.

Многие бы сказали — ну и чего ты пыжишься, стучишься в закрытую дверь, дура? А я вам отвечу — пройдите долгий многолетний путь в моих ботинках, а потом советуйте и судите. Все мы умные, всезнающие, диванные критики пока суровая реальность не покажет во всей красе, что всё в жизни возможно.

Бывает и так, что, казалось бы, твой родной человек рычит на тебя зверем, не обращая внимания на случайных прохожих на улице. Шипит змеёй. Больно тычет в спину тростью, подгоняя и припечатывая обидными словами. А ты терпишь, потому что кроме него и мамы у тебя больше никого нет.

Понимаете? Никого!

— На службу опоздаем, шевелись быстрее. Свечку за здравие Алечки ещё поставить надо.

— Бегу, баб.

— Ох, и бедовая ты! Останешься сегодня без сладкого.

Спасибо, Боже! Хоть какой-то плюс и минус лишние калории.

В церкви молитвы только за маму. Дальше воскресная школа. Бабуля караулит. На обратном пути снова шпыняет почём зря. Припоминает мне всё, что можно и нельзя. И только у самой входной двери в нашу квартиру замолкает, при матери лютовать на полную катушку, как раньше, всё ещё стесняется.

На моё счастье.

И я это счастье так хочу продлить, что на следующий день решаюсь не пойти на первый урок. Пропускаю алгебру. Отключаю телефон и бреду на набережную, где просто сижу на лавочке и смотрю на чаек.

С завистью.

Они свободны. А я заперта в этом теле, в этом городе, в этой школе и в этой семье.

И нигде нет мне места.

Да, я впервые в своей жизни прогуливаю и мне плевать на последствия. Почему? Банальность. Мне не хватает смелости и силы воли войти в класс и сесть отдельно от Дины Шевченко. И эти сорок пять минут урока — словно последний глоток воздуха, прежде чем сделать заключительный шаг и положить голову на эшафот.

Но всё в жизни быстротечно. Так и моя передышка длится недолго. Второй урок я пропустить никак не могу, потому что это литература и преподавать там будет мамина замена, а она обязательно подаст ей списки присутствующих. Если я не объявлюсь, то мне крышка.

Прихожу в школу. Раздеваюсь, не поднимая глаз от собственных туфлей, а затем бреду в сторону нужного кабинета, прорезая себе дорогу среди толпы учащихся словно ледокол в бескрайних северных широтах. А потому не сразу замечаю, как меня дёргают за пиджак и затаскивают в туалет. Сопротивляться? Не вышло — шок и страх лишил меня дара речи и в который раз загнал в ступор. И мне бы привыкнуть ко всему этому кошмару наяву, да только не получается. С таким прессом просто нельзя притереться.

— Ну привет, Туша, — шипит Марта, а затем кивком головы даёт своей стае шакалов команду «фас».

Меня скручивают, пока я изо всех силы брыкаюсь и умоляю о снисхождении. Да только всем плевать на мои потуги.

— Да не дёргайся ты, припадочная идиотка! Криво же получится, да и я не Юдашкин, — глумливо ржёт Максимовская, пока орудует ножницами, срезая добрых тридцать сантиметров подола от моей юбки.

— Не надо! Прошу вас...

— Ой, закрой свой рот. Блин, криво получилось. Держите её крепче, девочки! — скомандовала Марта и снова принялась кромсать мою юбку, пока не удовлетворилась результатом.

И вот уже я стою перед веселящейся толпой и смотрю, как ткань едва-едва прикрывает мои бёдра. Стыдно сказать, но я с такой длиной, даже нагнуться не смогу, чтобы не сверкнуть исподним и своей пятой точкой. Хорошо хоть синяки на коленях почти прошли, остались лишь едва видные желтоватые пятна, которые я теперь легко прикрывала капроном.

Щелчок пальцами, и я поднимаю глаза выше, смотря на хищно прекрасное лицо Марты Максимовской.

— Слушай сюда, монашка ты недоделанная. Ходишь до конца дня в таком виде или, обещаю, в следующий раз я заставлю тебя щеголять по гимназии в одних трусах. Усекла?

Киваю.

Минута и я остаюсь одна. В юбке, едва прикрывающий мой зад. И с предательскими слезами, что стоят в глазах, но благо не проливаются.

А затем выдыхаю и делаю шаг, потом ещё и ещё, вливаясь в общий поток учащихся, косящихся на меня, как на прокажённую, усыпанную язвами, грешницу.

И пока я упорно шагаю по коридору, я только и делаю, что шепчу себе под нос:

— Им меня не сломить...

Вероника

Переступаю порог кабинета литературы и сглатываю,слепо тараща глаза в никуда и стискивая до побелевших костяшек пальцев лямки рюкзака. Мнусь, боясь взглянуть на одноклассников. Они притихли и, во вдруг зазвеневшей тишине, только обалдело смотрят в мою сторону.

Я чувствую их препарирующее внимание. Оно, словно острый скальпель распарывает мне кожу и просачивается концентрированным ядом в кровь. Отравляет.

Слышу свист. Кто-то из мальчишек, словно выстрелом, разрывает тишину звонким смехом.

— Оу, пошла вода горячая!

— А зачётные конечности, слушай, — и очередная порция веселья отражается эхом от высоких потолков.

— Раскодировалась монахиня, а-е!

— Исповедай меня в тёмной комнате, святая Мария Магдалина. Полностью! — и снова дикий ржач рвёт мои барабанные перепонки.

Им весело. Школьная сенсация!

The show must go on...

А я только задираю голову выше и иду в самый конец кабинета. Мимо парты, за которой, уткнувшись носом в учебник, сидит Дина Шевченко. И дальше, пока не добираюсь до последней, вечно пустующей парты.

Сажусь и стыдливо свожу колени, одёргивая подол обрезанной юбки как можно ниже, но безуспешно. От неё практически ничего не осталось.

— Слышь, Истомина, — подсаживается ко мне какой-то одноклассник, но я не вижу его лица, перед моим взором только красная пелена, по которой размазана моя гордость, — ну а что ты на трансформации застопорилась-то? Снимай свои окуляры, и блузку расстегни. Мы бы позарились, да только одними коленками сыт не будешь.

Гиена.

— Отвали от неё, Рыжов! — рявкает на него Дина со своей парты.

— Отвали от меня сама, Шевченко, — ухахатывается парень и снова наседает на меня, что-то шипит в лицо, изгаляется, тянется короткими, толстыми пальцами к моим очкам, но я отшатываюсь, а потом и вовсе бью его по рукам.

И впервые огрызаюсь.

— Уйди.

— Хо-хо? — недоверчиво хихикает одноклассник, а вокруг нас уже собирается толпа из его прихлебателей.

— Ты что не слышал меня? — подходит к нам ближе Дина, в упор и грозно смотря на Рыжова, но тот только поднимается со стула и щёлкает пальцами перед её лицом, выплёвывая слова, сочащиеся издёвкой.

— Вали отсюда, шестёрка Максимовской. Или она тебе только разовую акцию проплатила?

— Что? — беззвучно шепчу я и поднимаю глаза на бывшую подругу.

— Оу, а ты не знала, Вероничка? — ржёт Рыжов, ударяя себя по бедру от зашкаливающего веселья, — Дина у нас политическая проститутка, которая так хочет в высшие круги власти, но, увы, не получается. Одни сплошные выгибоны, а эффект сомнительный.

— Мразь! — огрызается Шевченко, но её глаза бегают, выдавая то, что парень сумел задеть её за живое. И недалеко ушёл от реального положения дел.

— Это правда? — слова против воли вырываются из меня, тихим, измотанным писком.

— Оу, Истомина, ну ты наивняк вообще...

И на этих словах звенит звонок, а в кабинет одновременно с ним входит преподаватель, замещающий мою маму. И пока она представляется классу и проверяет посещаемость, я всё время кручу в голове слова Рыжова о том, что именно заказала Максимовская в качестве главного блюда — только подставить меня, чтобы подмешать в еду рвотное или всё полностью от начала и до конца, включая лживую дружбу со мной Шевченко?

Неужели я настолько жалкая, что поверила во весь этот спектакль и не разглядела фальши? Так жаждала настоящей подруги, что съела всё дерьмо, что мне подали на лопате?

И даже не поперхнулась.

Да уж. Позорище!

Весь урок мимо. Ни слова не усвоилось во мне, так я всем этим ужасом, творящимся вокруг меня, загрузилась. Да и потом, когда прозвенел звонок, буквально превратилась в соляной столб, потому что сразу после него в кабинет зашла наша классная, принимаясь вещать нам что-то до безобразия важное. Но я не слышала ровным счётом ничего, только суматошно соображала, как скрыть от неё состояние своей юбки.

Увы. Меня не пронесло.

Виталина Романовна сама подошла к моей парте, когда кабинет опустел и сначала пристально меня оглядела, а потом задала вопрос в лоб:

— Ну как ты?

— Хорошо, — прохрипела я.

— Отлично. Но бабушку твою я всё равно вызвала на разговор.

— Я знаю, — кивнула я и сморщилась.

— Больше мне тут не дури, Истомина. Поняла?

— Угу, — словно китайский болванчик согласно замотала я головой, и классная всё-таки решила закончить со мной, а потом и на выход направилась, а я собираться на следующий урок.

Но не успела я даже утрамбовать тетрадь и учебник в рюкзак, как услышала позади себя громкий возглас.

— Истомина! Это что такое?

Я даже на месте подпрыгнула, в испуге от её тона.

— Что? Где? — заозиралась я.

— Что с твоей юбкой?

— Ах, это, — отмахнулась я, состряпав невозмутимый вид, хотя хотелось рыдать в голос.

— Так ходить по гимназии недопустимо! — заводилась классная всё больше и больше.

— Но, Виталина Романовна, некоторые девочки укорачивают же юбки. Почему мне нельзя? — оправдывалась я на ходу, припоминая угрозы Максимовской, что если не дохожу до конца дня в таком виде, то она введёт мне новые, ещё более устрашающие санкции.

— Потому что гладиолус, Истомина! Ты себя в зеркало видела? Всё криво-косо, и нитки торчат. Ужас!

— Но...

— Никаких «но»! Живо домой переодеваться! — рявкнула женщина и указала мне на дверь, из которой мы уже спустя несколько секунд вышли вместе, почти нос к носу встречаясь с Мартой Максимовской и её шайкой-лейкой. — И чтобы больше мне в таком виде в гимназии не появлялась! Поняла, Истомина?

— Поняла, — выпалила я, встречаясь с горящим взглядом своей врагини, которая, прищурившись, ела меня злыми глазищами.

И бежать!

Вниз. К раздевалке, где я сдёрнула с крючка свою новую, подаренную Басовым ветровку, а через секунду присела на задницу и прячась за стойку, видя его же, идущего по длинному, безлюдному фойе в компании Аммо.

Показаться на глаза Ярославу было выше моих сил. Кто угодно мол смеяться надо мной, кто-то угодно улюлюкать, тыкать пальцем и травить.

Но только не он. И я не имела понятия, почему это так важно для меня. Просто сердце за рёбрами бесновалось, словно слетевшее с катушек, а тараканы в голове устраивали протестующий пикет, против такого малоприятного исхода.

Увидеть в его шоколадных глазах жалость — всё равно что выстрел в упор прямо в лоб.

Поэтому я обращаюсь в камень и просто жду, когда он и его друг пройдут мимо. Вот только никак не ожидаю, что стану невольным слушателем их приватного разговора.

— Макси ждёт дальнейших указаний, Бас.

— М-м?

— Ну не тупи. Тормозить будем или разгоняться?

— Хочется уже экшена, да? — тихо и хрипловато смеётся Басов.

— Ну так... Я не то чтобы прусь с мелодрам.

— П-ф-ф, да я сам уже утомился, Раф. Слов нет, как надоело эту вату катать. Но что поделать, если всё должно быть по красоте?

— Вывод?

— Пусть врубает пятую космическую.

— У-у-у, прощай детский сад! Да здравствует фаршик! — ржёт Аммо и хлопает в ладоши, а в следующую секунду осекается и переходит на серьёзный, немного суровый тон. — Вот и не стыдно тебе, чувак? Смотри, сейчас даже я покраснел!

— Ярик ни в чём не виноват, — в тон другу отвечает Басов, — и да, можешь начинать благодарить свою шестёрку.

— А я уже...

Звук смачно соприкоснувшихся ладоней. Смех. И голоса парней наконец-то стихают на лестнице.

Я же остаюсь одна. Сижу на полу с колотящимся на износ сердцем и всё не могу переварить то, что услышала...

Глава 24 – Ставок больше нет

Вероника

Домой летала как ветер. Без мыслей и без дум. Просто быстро-быстро перебирал ногами и мечтала уже поскорее оказаться в своей комнате и там привести мозги в порядок, проанализировать всё и разложить по полкам.

Запыхалась.

Влетела в подъезд, пулей на второй этаж и к себе.

— Кто там? — услышала я слабый голос матери.

— Это я, — ответила и зажмурилась, приготавливаясь к выговору, но его не последовало.

— А что случилось?

— Тоже приболела, — соврала, не моргнув и глазом, — температура поднялась и меня классная домой отправила.

— Ох...

И после этого я помчалась к себе, где тут же сняла испорченную юбку и спрятала её в глубине шкафа. А затем бахнулась на кровать и накрылась подушкой с головой.

Притихла, оттягивая момент жгучего осознания, но всё-таки позволила себе соскользнуть в кипучие думы.

Кто такая Макси? Неужели парни имели в виду Марту Максимовскую? И что же тогда получается? Что режиссёр всего того ужаса, что творился со мной в гимназии в последнее время — это Басов, мальчик с глазами цвета топлёного шоколада, которые смотрели на меня так жарко и требовательно?

Но для чего? Какой в том смысл, если Ярослав лично признался мне в симпатии? Хотел встречаться и так пылко шептал, что помнит клубничный вкус моих губ. Подарил ветровку за кучу денег и всегда срывался в разочарование, когда я ему говорила безапелляционное «нет». Где логика? Как это вообще выглядит со стороны? Парню нравится девочка, а он, что ли, приказывает лучшему другу, упросить свою фанатку устроить травлю той, кто нравится?

Сюр, не иначе.

Да и я сама никогда не видела, чтобы парни сидели вместе с шайкой Марты или как-то близко общались с ней в стенах гимназии. Максимовская просто перманентно пускала слюни на Аммо, а тот только снисходительно взирал в её сторону и в ус не дул, тупо потому, что у него таких поклонниц вагон и маленькая тележка.

И что же получатся?

Нет! Ну это какая-то дичь!

Да и вообще, может, мне послышалось? Просто на фоне банальной паранойи я интерпретирую всё без разбора в безумные умозаключения, а на деле там был Макс, а не Макси и обсуждали парни что-то вообще по другой теме.

Хочется экшена? Нужно, чтобы всё было по красоте? Пусть врубает пятую космическую?

Эти слова можно притянуть на тысячи тем, а не малодушно подозревать единственного в гимназии парня, который по-настоящему ко мне добр, в том, что он подлый манипулятор и жестокий игрок с чужими душами.

Не могу я в такое поверить. Просто не могу. Да и мотива у него нет, чтобы творить подобное. Просто нет! Да, у Басова контры с моей мамой, но никто в гимназии не в курсе, что я её дочь.

На этом и застопорилась, а затем провалилась в короткий и беспокойный сон, который нарушила бабушка, вошедшая в мою комнату.

— Вера, мама сказала, что ты тоже заболела.

— Ага, — кивнула я из-под подушки и вздохнула, реально чувствуя озноб и ломоту во всём теле, от перспективы завтра снова идти в гимназию.

— На вот градусник, померь, что там, — протянула старушка мне ртутный термометр, и я тут же послушно сунула его под мышку, а затем, когда она вышла, дождалась измерения и ещё сильнее натёрла прибор о свою шерстяную кофту.

— Тридцать девять и два? — ужаснулась бабушка, когда вернулась ко мне.

— Этот много, да? — прищурилась одним глазом, изо всех сил изображая светобоязнь.

— Очень! Завтра в гимназию не пущу. Отлежись лучше.

— А что там говорила классная? — тяжело перевернулась я на спину и измождённо закинула ладонь на глаза.

— Да ничего особенного, просто прочитала лекцию о твоём воспитании. П-ф-ф, учить она меня ещё собралась. Я только Господа Бога слушаю, а не всяких там свиристелок.

Вот это поворот!

Я даже забыла, как дышать от удивления. Бабуля сегодня благостная и порвала все шаблоны.

— Всё, пей жаропонижающее и отдыхай. А классной я твоей сама напишу, что тебя завтра не будет. Поспи. Обед в два. Разбужу.

И ушла, пока я буквально задыхалась от счастья.

— Ура! — вопила в подушку, а потом расплакалась от облегчения.

Завтра не будет гимназии. Не будет Марты. Не будет сотен взглядов равнодушной толпы.

И я за эту очевидную милость возношу беззвучную благодарность богу. И сейчас ничего не прошу у него. Просто складываю руки в молитвенном жесте, и всё. А там пусть небо само решает, через что мне нужно пройти, а через что нет. Что мне надо, то и прибудет.

Закрываю глаза и погружаюсь в сон. А когда открываю, разбуженная барабанной дробью дождевых капель о подоконник, на часах уже давно перевалило за полдень.

Весь день лафа, да и бабуля особо ко мне не пристаёт, только пичкает лекарствами, которые я благополучно скидываю в унитаз. Да и следующий день проходит по той же схеме, с короткими перерывами на уроки, чтобы не запустить учёбу, еду и чтение. Рисовать в стенах дома больше не решаюсь, иначе вообще могу лишиться всех своих набросков.

И я уже размечталась, что так смогу прогуливать гимназию до конца недели, а потом благополучно уйти на каникулы, но не вышло.

Утром в среду, пока я спала, бабуля сама измерила мне температуру, а потом и проверила горло, заключив, что «болезнь» отступила благодаря её молитвам. О сильном и растущем организме, конечно же, не было упомянуто ни слова. Я по ходу пыталась ещё немного съехать в очередное враньё, но мама и бабушка остались непреклонными и отправили меня грызть гранит науки.

От острого приступа отчаяния я даже попыталась заикнуться, что у меня не всё ладно в гимназии и есть ребята, которые меня обижают.

Реакция? Отгадайте с одного раза.

— Бог послал тебе эти испытания, чтобы проверить истинность твоей веры в него. И он не даёт тебе больше того, что ты сможешь выдержать. Так что, сочти за честь, молись и будь сильной. А теперь ступай...

Супер! Вот спасибо! Теперь я долбанный супергерой, а не жалкий аут.

И вот, в первый день ноября я снова перешагнула порог ненавистной мне гимназии, шарахаясь по углам и боясь зайти в туалет на перемене, чтобы не встретить там свою врагиню и её приспешников. Шесть уроков мне удавалось оставаться незамеченной. Шесть уроков я возносила миллионы молитв к Богу, чтобы хоть сегодня меня пронесло.

Но Бог меня не услышал. А только послал ещё одно испытание, которое считал, что вынести мне по силам, ожидая от меня, очевидно, благодарности за столь щедрый дар.

Чёртовая физкультура. Сворованный рюкзак и пакет со сменкой, за которым я, словно тупая курица побежала сама, вместо того чтобы попросить помощи у преподавателей. Клюнула и попала в мастерски расставленную мышеловку. Бам — и вот уже я совсем одна во влажном жаре душевой.

Кричу. Стучу в замкнутые двери. А затем оседаю на пол и совершенно не понимаю, что же мне делать дальше.

— Чего расселась, Туша? — услышала я позади себя голос Марты Максимовской, выходящей из подсобки, и тут же покрылась противными мурашками.

Повернулась и увидела, как она смотрит на меня с триумфом. Улыбается. И щёлкает ножницами, что держит в руках.

— Угадай, что я отрежу тебе на этот раз?

— Помогите! — кричу я, надрывая голосовые связки и молочу кулаками в запертую дверь, пока сзади меня на разрыв аорты ухахатывается Максимовская. Этой особи человеческого рода весело, что она способна причинить себе подобной боль и остаться безнаказанной.

— Громче, Туша! — хлопает в ладоши Марта и, мне кажется, даже хрюкает от счастья, что я смогла её до такой степени позабавить.

Резко поворачиваюсь к ней и, словно загнанный зверь, смотрю в жестокие, наполненные злобой, глаза. А потом сжимаю руки в кулаки. И делаю шаг в её сторону.

— Сколько ты весишь, Марта? — шепчу обескровленными от ужаса губами.

— Сорок три. Недостижимая для тебя высота, Истомина, — ухмыляется моя врагиня, а я заставляю себя полностью скопировать её циничное выражение лица.

Мы один на один. Я не должна сдаваться. Я обязана дать ей отпор!

— А я пятьдесят восемь, — смотрю на неё в упор, пытаясь снести эту железобетонную стену силой мысли. Заведомо провальное занятие, но я всё равно прилагаю все свои внутренние ресурсы, чтобы достичь хоть какого-нибудь результата.

— Соболезную, — взвизгивает Марта и снова давится ядовитым смехом.

— То есть, — перевожу дух, захлёбываясь адреналином, — ты даже не понимаешь, куда я клоню? Ладно, расшифрую, так уж и быть — я просто не позволю тебе подступиться ко мне со своими ножницами, так что можешь засунуть их себе... куда-нибудь в глубокое, тёмное место и идти с миром.

— С миром? — скептически кривится Максимовская.

— Именно.

И на этом моменте Марта набирает в лёгкие максимальное количество воздуха и кричит невидимым для меня противникам.

— Эй, девочки, помогите! Спасите! Караул! Тут бульдозер грозится снести меня своими необъятными габаритами!

И на этих её словах, дверь в душевую неожиданно распахивается и влажное, пропахшее хлоркой помещение заполняется целой толпой девчонок, в рядах которых я краем глаза замечаю приспешниц Максимовской — Регину Тимченко и Стефанию Андриянову. Они на кураже и в предвкушении кровавой бани, их глаза блестят, черты лица заострённые и хищные.

Они загнали свою жертву и теперь лишь разгоняют аппетит, доводя меня до ручки.

Сволочи, напрочь лишённые чувства жалости или банального человеческого участия. Не люди. Гиены. Падальщики.

А я бегу от них, срываясь в панические слёзы, по коридорам душевой, забиваясь в кабинку для переодевания. Дрожащими, непослушными пальцами стараюсь закрыть завёртку и хоть как-то спрятаться от глумящейся надо мной толпы, но не выходит. Кто-то с ноги выбивает из моих рук дверь, а затем меня за полосы вытаскивают из кабины и тащат к душу, где открывают вентили с ледяной водой.

Сердце пропускает удар. Нервы с визгом рвутся. Я ошарашенно замираю и теряю связь с последними жизненными ориентирами от шока.

От удара по голове очки слетают в неизвестном направлении. Взвизгиваю, но тут же прикусываю губу, стараясь игнорировать поучительный тон Марты:

— Ну вот кто тебе виноват, Туша? Я же русским языком сказала тебе — ходить в моём шедевре целый день. А ты что сделала? Домой усвистела? Ну теперь не плачь и не обижайся — всё по-честному.

— Но это классная приказала, — выдавливаю я из себя сомнительные аргументы.

— Плевала я на Виталину! — буквально выплюнула Максимовская. — Сказала ходить, значит — ходить!

— Боже, да что же вам надо от меня? — кричу, пока за моей спиной Регина снова с силой дёргает меня за волосы и на максимум заставляет откинуть голову назад.

Шею ломит. Тело крупно трясёт от холода и переживаемого мной стресса. Я одной ногой вляпалась в блаженное состояние аффекта, но второй ещё цепляюсь за беспощадную действительность, что когтистой стальной лапой удерживает меня рядом за шею, щербато улыбаясь мне прямо в лицо.

Стерва!

— Послушания, Крыса! — орёт Стефания так громко, что я на секунду глохну и растерянно веду глазами по улыбающимся, радостным лицам.

— Пожалуйста, — всё-таки плачу, не в силах преодолеть обиду и страх, — отпустите меня.

— Как отпустить, Туша? Этого не будет... никогда! Пока ты окончательно не сломаешься, — монотонно, голосом бездушного робота, выговаривает мне Марта.

— Нет, — бормочу я сама себе и закрываю ладошками глаза, впадая в тихую, но сокрушительную истерику.

— Да, моя уродливая жиробасинка. Да. Осталось только решить, что же отрезать тебе на этот раз. Так-так-так... что же это будет?

— Можно язык, — предлагает кто-то, пока меня размазывает ужас происходящего.

— Или ухо.

— А давайте вырежем на её животе слово «крыса».

— О, давайте! Реально!

— Вау, а это идея!

— А, может, мясо оставим на потом, — ржёт Регина, — а пока начнём с чего-то более лайтового?

— Х-м-м, а ничего так звучит. Интригующе. И до конца года будет нам развлечение, да девочки? — толпа одобряюще гудит. — Ну что, Истомина, — тянет Марта, разглядывая свой идеальный ярко-алый маникюр и облизывая такого же цвета губы, — выбор за тобой. Прогуляешься по гимназии в чём мать родила, сверкнёшь мохнатой подружкой или можешь сама искупить свою вину, м-м?

— Чем? — задыхаюсь я, слыша, как еле-еле трепыхается за рёбрами перепуганное сердце.

— Режь свои пакли, дура, — тычет мне в руку ножницами Стефания, и я машинально их принимаю.

— Режь, иначе мы сделаем это за тебя. А затем примемся и за всё остальное, — добивает меня Регина.

Последний раз обвожу глазами равнодушные лица. Последний раз сглатываю соль от слёз на своём языке, а затем киваю, наконец-то понимая, что есть такое эта сраная, совершенно несправедливая жизнь.

В ней нет доброго Дедушки Мороза.

В ней нет Чёрного плаща, который спешит на помощь.

И Супермена в ней тоже нет. И даже на просто хороших, справедливых взрослых, которые могли бы прийти мне на выручку, я рассчитывать не могу.

Никого нет. И я совершенно одна стою с тусклым фонарём посреди до икоты пугающей бесконечности, залитой, леденящим душу, туманом.

А затем оттягиваю длинную косу, прикладываю к ней острые лезвия и обречённо сглатываю, понимая, что у меня никогда не было другого пути, кроме как оказаться в этой точке невозврата.

В этой западне...

Вероника

— Не выходит, — скользят и буксуют ножницы по толстой косе.

— Давай, чтобы вышло, а иначе мы тебя тут так размотаем, что мать родная не узнает.

Регина грубо дёргает за резинку, распуская влажные, длинные пряди по моим плечам и я, ледяными пальцами принимаюсь щёлкать лезвиями, отрезая волосы и рыдая, наблюдая, как тёмные локоны исчезают в водостоке.

Щёлк. Щёлк. Щёлк.

— Короче режь, — рычит Марта, и я делаю так, как она велит.

Молча. Мысленно врезая себе отрезвляющую пощёчину и обещая, что однажды они всё, так или иначе, будут на моём месте. Придёт время, и каждая из этого обезумевшего стада гиен переживёт такой же кошмар наяву, что и я. А затем потеряет частичку себя, перемолотая в жерновах насмешницы-судьбы.

— Вам не стыдно? — отбиваю заунывное стаккато зубами и продолжаю орудовать ножницами.

— Нет, — тянут все хором и злобно улюлюкают. И только одна Марта, словно серый кардинал, отошла в сторону, облокотившись спиной на стену, и неживым взглядом уставилась на мои руки, что без перерыва делали свою грязную работу.

— Довольны? — последняя прядь скрылась в водостоке, и я выронила из рук ножницы, понуро опустив голову и замечая, что Максимовская поспешно покинула помещение.

— Пока — да, — рявкнула Андриянова и последовала за своей предводительницей.

— Но запомни, Крыса, шаг влево, шаг вправо — расстрел, — угрожающим шёпотом прилетело мне в ухо от Тимченко.

— Это не конец, Туша, — орал кто-то.

— Это только начало...

Смех. Довольное повизгивание. Одна девочка даже принялась аплодировать всему этому сюру.

Но вот последняя пара дорогих туфель затихла, гордо вышагивая по каменным коридорам. И я наконец-то осталась одна.

А затем рухнула с колен на пол душевой, свернулась в позу эмбриона и тихо заплакала, переходя от обиды на жалобный скулёж. Всё так же под ледяными каплями, желая только одного — заболеть воспалением лёгких и сдохнуть, навсегда ставя точку в этой грустной истории жизни под названием «Неудачница Вероника Истомина».

Вот только когда истерика перетекла в фазу сиплых хрипов, капли воды над моей головой неожиданно оборвали свой бесконечный бег, а влажную комнату душевой разорвал громкий, пропитанный лютой злобой трёхэтажный мат.

А затем меня, словно пушинку подхватили сильные мужские руки, прижимая к горячему телу, пахнувшему таким знакомым мне горьким апельсином, бергамотом и деревом. Всего несколько секунд и вот я уже сижу на лавке в раздевалке, укутанная в огромное полотенце.

С трудом поднимаю голову и различию лицо Басова. А он поспешно делает шаг назад, словно мог бы обжечься об меня или испачкаться, а затем в немом изумлении прикрывает рот ладонью. Парень смотрит на меня каким-то странным, неизвестным мне прежде взглядом, словно в нём буквально на одну несчастную короткую секунду вспыхнула искра и с шипением погасла. Такая яркая, но в то же время такая неуловимая. Это был совсем другой взгляд, полный боли, скорби и точно такого же всепоглощающего ужаса, что жил и во мне. Однако Ярослав тут же изменился и потянулся ко мне, прижав к груди, и принялся укачивать, словно маленького ребёнка. Укутал в свои объятия. И заставил усомниться, что я на самом деле видела то, что он показал только мне.

Наверное, мне всё же померещилось и не было в его глазах ничего такого, отчего мир мог бы раздробиться на части и превратиться в пепел.

Или мог?

Не знаю. Но парень стискивал меня так сильно и в то же время так трепетно, заставляя снова скатываться в слёзы. На этот раз надрывные и надсадные, говорящие о том, что я сдалась.

Всё!

Спектакль окончен!

— Истома, девочка моя. Ну как же так? — его горячие ладони были повсюду.

— Пя-пятая, да? — заикаясь шептала я, вглядываясь в его прекрасные глаза.

— Что? — недоумённо замер он.

— Это... о-она и е-есть? П-пятая к-к-космическая, Ярослав?

Моргает. Хмурится. Кривится, но спустя бесконечно тягучие мгновения всё-таки качает головой и так мастерски делает вид, что не понимает, о чём именно я толкую. И я всего лишь на мгновение теряюсь и отметаю от себя ужасающие подозрения.

Но они опять возвращаются. С новой силой.

— М-макси ждёт д-дальнейших ук-казаний, Бас, — стараюсь спародировать протяжные, насмешливые нотки Аммо и у меня получается, так как парень тут же бледнеет и меняется в лице, а потом кивает и снова так крепко прижимает меня к себе, что на секунду я забываю, как дышать. А он тем временем начинает шептать мне на ухо слишком красивую сказку.

— Макси — это Макс Иващенко, парень из нашей команды воркаутеров, Истома. Ещё летом я занял его старшему брату крупную сумму денег, но тот до сих пор её не вернул. Гасился. Жёстко. Там большая сумма, Ника. Очень большая, понимаешь? И она мне не с неба упала от добрых предков, а я её сам, собственным трудом заработал и как-то в доброго самаритянина превращаться не пожелал. Мы пытались вернуть по-хорошему. Но пришлось забирать их по-плохому.

— Шестёрка? — не унимаюсь я и продолжаю уверенно трамбовать парня.

— Воу! — нахмурился Ярослав и снова покачал головой, поджимая и облизывая губы, словно бы я его чем-то бесконечно удивила.

— Ч-что? Не к-клеится легенда? — хмыкаю я и пытаюсь выкрутиться из его рук, но меня только ещё сильнее кутают в полотенце и обездвиживают.

— Легче! Перестань газовать! Макс шестёрка Аммо, ясно? Он за Иващенко передо мной поручился, а по факту опрокинул на бабки. Вот и всё!

Отгибаюсь в его руках и снова пристально заглядываю в шоколадную бесконечность его глаз, пытаясь отыскать хоть крупицу неискренности. Но Басов говорил быстро и ни разу не сбился. И сейчас смотрел на меня открыто, нежно очерчивая костяшками пальцев мои губы и подбородок, а затем зарываясь в короткие пряди моих волос.

— Ты реально подумала, что я мог, вот это всё сотворить с тобой, Истома?

— Да, — кивнула я.

— С любимой девушкой? — словно бы задыхается он и прижимается лбом к моему лбу.

— Любимой, — недоверчиво фыркаю я, но внутри от одного только этого слова все будто бы облили сахарным сиропом. Я совершенно точно поплыла, дыша его мятным дыханием, и за секунду нагрелась до критической отметки. Тело совершенно позабыло, что всего пару минут назад лежало под ледяным водопадом. Сейчас ему жарко! И страшно, что это всё сон или очередная жестокая шутка.

Безумие.

— Да, маленькая моя. И мне больно видеть тебя такой несчастной. Позволь мне помочь тебе. Позволь быть всегда рядом, — его губы подаются ближе и чуть потираются о мои, когда он произносит всё это, — я просто не вынесу, если ещё хоть кто-нибудь тебя обидит.

По телу бьёт молниями, а в душе разворачивается сокрушительное торнадо из обнажённых чувств. Боже, неужели это те самые пресловутые бабочки внутри живота? О, Боже! Они действительно существуют!

— Но мои волосы, — трясу головой и снова всхлипываю я, чувствуя, как бережно и осторожно Ярослав заправляет мне за уши короткие прядки.

— Они прекрасны, как и ты.

— Меня заставили их обрезать, представляешь? – подбородок нещадно дрожит.

— Твари конченные. Мрази! Сволочи!

— Я не знаю, как им противостоять, просто не знаю, Ярослав. Мне так страшно, — слёзы текут по щекам, но Басов тут же вытирает их своими шершавыми пальцами. И это... так трогает меня. И так много значит!

— Просто доверься мне и я все решу. Обещаю!

— Но...

— Никаких больше «но». Я хочу быть твоим, Истома. Только твоим...

— Ярослав, — бормочу, срываясь на последних звуках его имени в стон, так как его зубы всё-таки нежно прикусывают мои губы.

— И ты будешь моей...

— М-м, — его язык всего на секунду врывается в мой рот и обжигает своим теплом, одним лишь коротким прикосновением, заставляя засохшие цветы в душе поднять головы и по новой распустить свои бутоны.

— Соглашайся, девочка, — рывок на себя, и мы впечатываемся вдруг друга, кажется, даже высекая искры.

— Но мне нельзя дружить с мальчиками, Ярослав, — хныкая, вяло протестую я и пытаюсь ухватить за хвост пьяную логику и нетрезвую трезвость ума.

— Я уже не мальчик, — почти рычит мне в губы Басов.

— А как же моя мама? — выдавливаю из себя последний аргумент.

— Какая ещё мама, Истома? У нас тут любовь, понимаешь? К чёрту её! К чёрту всё!

Зависаю в звенящей секунде перед тем, как шагнуть в пропасть.

— К чёрту...

И разбиваюсь, сброшенная в неизвестность его близостью. И своим первым настоящим взрослым поцелуем...

Глава 25 – Забирай меня скорей...

Вероника

Ноябрь...

Я вздрагиваю от слишком резкой и, кажется, даже болезненной вспышки, ярко полыхнувшей у меня за рёбрами. Одно касание языков. Всего одно. Короткое соприкосновение с металлом его пирсинга. А внутри будто бы взрыв сверхновой случился.

Бам!

И за закрытыми веками бомбят фейерверки, разукрашивая мой серый, давно потерявший краски мир, яркими всполохами, такими прекрасными, что нервная система не справляется, застигнутая врасплох этой гипертрофированной красотой.

Всхлипываю от зашкаливающих эмоций и, боясь потерять ориентиры, словно брошенная в бушующее море, я изо всех сил цепляюсь пальцами за рубашку Ярослава, непроизвольно притягивая его к себе.

Ближе. Да!

— Истома, — доносятся до меня рокочущие звуки его низкого, хрипловатого голоса и поджигают очередной залп пёстрых снопов. Теперь они бомбят везде: в моей голове, бурлящим шипением разносятся по венам, просачиваются в самую душу.

И с каждым толчком его языка что-то хрупкое и трепетное внутри меня рвётся. С каждым сладким укусом — умирает. С каждым корячим прикосновением губ — возрождается вновь.

— Прости. Не знаю как, — задираю подбородок и покрываюсь с ног до головы ослепительно будоражащими мурашкам, пока зубы Басова нежно и сладко впиваются в чувствительную кожу моей шеи.

— Научу, — смеётся он тихо и рвёт верхнюю пуговицу у меня на блузке.

— Ох, — пытаюсь прикрыться я от его настойчивого натиска, когда и вторая пуговица жалко повисает на растянутой нитке, но мне не дают возможности сделать это как следует.

Ярослав просто прихватывает меня за запястья и отводит руки за спину. Жёстко фиксирует, пожирая взглядом своих невозможных глаз, а затем рубит, покрывая лицо короткими, отрывистыми поцелуями.

— Ты. Моя. Истома. Запомни. И никогда не забывай!

Бурлящее и раскалённое соприкосновение взглядов. Лёгкие на максимуме качают огненный кислород. Нервы стонут, выпрашивая новую дозу сокрушительных эмоций. Но нам нет до всего этого дела.

Мы будто бы зависаем в нашем мгновении. Нашем, понимаете?

И парим...

— Вы чего это тут? — слышим голос уборщицы, нагло вломившейся в наш идеальный мир, но даже не вздрагиваем.

Улыбаемся друг другу.

— Завидует нам, — шепчет Басов, и я прикусываю нижнюю губу, чтобы не захихикать, словно кисейная барышня.

— Простите, — оборачиваюсь я к женщине.

— За любовь не извиняются, Истома, — стискивает меня Ярослав и нагло зажимает рот ладонью, чтобы я даже не пискнула.

— Мне нужно успеть убрать тут до следующего урока, — бурчит уборщица, пока я таращу глаза на Басова, а он трётся носом о мой нос, прикрыв веки и сладостно вздыхая.

— Ну что за люди, а? — причитает и поднимается на ноги, всё ещё удерживая меня в своих руках, а затем уверенно направляется на выход, с бесконечным осуждением взирая на помешавшую нам женщину.

— Очки, — сиплю и киваю в сторону душевых, куда тут же кидается Басов и приносит мне пропажу.

А дальше подхватывает мой рюкзак у шкафчиков и вновь чеканит шаг, крепко держа меня за руку. На моё счастье, на глаза нам никто больше не попадается. В раздевалке Ярослав снимает с меня мокрое полотенце и лишь накидывает ветровку, а затем кивает на выход.

А там мы оба бежим со всех ног до парковки, где стоит его хищный автомобиль. Я мокрая. Да и он теперь тоже. Благо — внутри салона натоплено и медленно играет какая-то грустная, тягучая мелодия. Я на секунду в ней тону, но тут же выныриваю, стоит только парню с самым пронзительным взглядом на свете сесть рядом со мной и сжать мои пальцы в своей горячей ладони.

— Яр? — шепчу я и вновь впадаю в ужас, боясь того, что он ответит мне.

— М-м?

— Как ты нашёл меня? — с каждым звуком, сорвавшимся с языка, я медленно покрываюсь ледяной коркой.

— Я ждал тебя после занятий, — кивает на крыльцо гимназии, — следил за каждым, кто покинет здание. Потом сложил дважды два, когда понял, что не только тебя нет, но и Королевы Червей со своими подданными тоже. Кинулся тебя искать. Нашёл, — на последнем слове отворачивается и явно недовольно поджимает губы, выпуская мою руку из своей хватки и слишком сильно стискивает оплётку руля.

— Я верю тебе, — тянусь к нему, чувствуя вину за свои вопросы и неутихающую подозрительность.

— Да я и вижу. Степень доверия просто зашкаливает, — грустно хмыкает парень, а затем смотрит на меня в упор так, что по позвоночнику пробегает электрическая волна, — я нашёл тебя в здании, в котором учусь вот уже одиннадцать лет, Истома. А ты навоображала себе иголку в стоге сена?

— Я просто...

— Если я отрицательный персонаж, то скажи мне на милость...

— Что? — беззвучно шепчу бескровными губами.

— Нахрена?

— Прости, — отвожу взгляд, чувствуя себя конченой дурой.

— Прощаю, — дёргает меня ближе и снова впечатывает в мои губы, вышибая из меня стон, искры и заставляя тараканов в черепной коробке танцевать румбу и ча-ча-ча.

— Ух, — прижимаю пальцы к губам, когда он наконец-то отрывается от меня и трогает автомобиль с места.

— А теперь праздновать, — жмёт педаль газа в пол.

— Яр, мне домой надо, — мнусь я, не зная, как сказать, что именно меня ждёт от родных, если я осмелюсь на вольности в виде прогулок после гимназии.

— Ах, у нас же тут мама-разрази-меня-гром, помню. Сек, — и тут же берёт свой телефон и набирает номер, а затем прислоняет трубку к уху и слушает длинные гудки.

— Кому ты звонишь?

— Козырной карте, — отвечает Басов и переключается на разговор, — Марина Максимовна, ещё раз здравствуйте. А я вот вам звоню сказать, что подарок себе придумал... да, да... нет, ничего противозаконного... ну почти... ага, ну, в общем, организуйте Истоминой факультатив на несколько часов... не, часа нам мало... да и повод какой, Марина Максимовна — ого-го... ай, от души!

Поворачивается ко мне и буквально приказывает:

— Пиши сообщение маме, что Молекула запрягла, и вырубай мобильник.

— Подарок? Праздновать?

— Угу, — кивает он радостно.

— А есть повод?

— Есть, — облизывается, мазанув коротким, пылким взглядом по моим губам, а затем огорошил, — ты и мой день рождения.

— Что?

Зависаю...

Глава 26 – Увози за сто морей...

Вероника

— У тебя даже мурашки красивые, Истома, — шепчет Басов и ведёт по моим рукам каким-то одержимым взглядом, затем сглатывает и облизывается, цепляя мои глаза своими, полными пугающего огня. И они, словно на острые крючки, впиваются в меня.

Раз — и я поймалась, как глупая рыба.

— Съезжаешь с темы? — провожу ладонями по рукам, стряхивая блуждающее по телу электричество и нервозность, что рядом с ним зашкаливает буквально до небес.

— Тема так себе. А вот твои мурашки — просто вау. Я хотел бы попробовать их на вкус, — медленно ведёт языком по нижней губе, чем запускает огненный смерч внизу моего живота.

И это так... пугающе!

— Яр...

— Везде, — томный шёпот с придыханием разносит по моей крови дразнящие пузырьки, которые с шипением взрываются.

— Перестань...

— В самых сокровенных твоих местах, м-м-м, — вытягивает губы трубочкой и на последних звуках протяжно стонет.

Это не парень! Это какой-то ходячий разврат!

— Боже, ты ненормальный!

Резко тормозит. Жёстко цепляет пальцами мой подбородок. Коротко, но требовательно и властно целует в губы, а затем с лёгкой, дразнящей усмешкой отвечает мне загадочное:

— Ты даже не представляешь себе насколько.

Нет, кажется, представляю.

— Ты опять меня провоцируешь на щекотливые для тебя вопросы? — хмурюсь и ещё плотнее кутаюсь в ветровку и неожиданно для себя понимаю, что из тёплого, уютного мирка я, словно мифическая попаданка, перенеслась в зазеркалье.

И снова холодно. Мокро. И жутко пахнет керосином.

— Истома, — тяжело вздыхает Басов и закатывает глаза с горловым звуком, означающем только одно — его порядком подзаели мои параноидальные настроения.

— Ладно, — уступчиво капитулирую я, но он лишь поднимает ладонь, призывая меня к молчанию, и продолжает рулить по непривычно пустынным улицам нашего города.

Похолодало. И снова накрапывает надоедливый дождь.

— Нет, не ладно. И у меня к тебе есть один конкретный вопрос — кто тот мудак, который внушил тебе такую неуверенность в себе? — фыркает и недовольно кривится.

— Никто, — бурчу я и стыдливо отвожу взгляд, но в голове уже на репите крутятся все уничижительные реплики от дорогой сердцу родительницы.

— Не ври мне, Истома. В жизни каждой красивой девочки существует только два триггера, которые могут расшатать психику и насадить поле грёбаных комплексов, — последние слова фактически зло рубит.

— Ты — мой первый парень.

— Я. Да! И единственный, — поднял Басов указательный палец кверху, улыбнулся плотоядно и зафиналил мне прямо в лоб, — значит, это твои предки расстарались.

— Что? — задыхаюсь я, застигнутая врасплох тем, что Ярослав так легко пришёл к совершенно правильным выводам.

— Кто это был, м-м? Папаша?

— Он умер.

— Оу. Прости. Значит, мамаша?

— Давай сменим тему, ладно? — начинаю ёрзать я на сидении.

— Ладно. Но я прав, и ты знаешь это. У тебя мама-цербер с капитальным сдвигом по кумполу и течью во фляге, которая внушила тебе, что парни не могут тобой восхищаться просто потому, что ты — это ты.

— Ничего такого, — вяло возразила я, но мы оба понимали, что он с точностью снайпера попал в самое яблочко.

— Ага, ага, — закивал Басов активно, — рассказывай мне, а сама запоминай — твоя мать — дура! Кстати, кто она?

— Я не хочу об этом говорить, — отмахиваюсь.

— Мне видится какая-то грымза в роговых очках и с гулькой на голове. Наверное, она бухгалтерша?

— Мимо, — бурчу я, заламывая руки и не зная, как остановить поток его сознания.

— Вахтёрша?

— Яр, — вздыхаю беспомощно.

— Парикмахерша?

— Алё! Мне не нравится этот разговор.

— Мне тоже! Но я хочу знать, кто это женщина, которая обвешала мою любимую девушку таким количеством комплексов, что она стала похожа на дурно украшенную новогоднюю ёлку? — его голос натурально пропитан яростью.

И мой тоже.

— Это моя мама! Ясно тебе! Перестань говорить о ней такие ужасные вещи, — взрываюсь я праведным гневом и дёргаю ручку открывания двери на себя, при очередной остановке на светофоре.

— Ладно, осади, Истома. Ладно! Я её уже почти безгранично люблю за то, что она тебя верно хранила для меня одного, — и парень неожиданно улыбнулся и подмигнул мне так, что стал почти точь-в-точь похож на Люцифера во плоти.

— Замолчи, — покачала я головой.

— Не, не, малая. Всё, теперь ты моя. Я один буду портить.

— Ужас какой, — закрыла я уши.

— И тебе понравится...

— Ну точно.

— Спорим?

Неожиданно машина притормозила и резко свернула с проспекта к большой неоновой вывеске, а я охнула, не ожидая такого крутого виража.

— Приехали.

— А куда?

— Переодеваться. А то заболеешь ещё у меня.

У меня...

Ми-ми-ми. Сю-сю-сю. Но как же приятно, а-а-а!

И уже через полчаса мы оба вышли из магазина облачённые в практически одинаковые спортивные костюмы из мягкого футера с теплым начёсом изнутри. У Басова — нежная мята. У меня — яркая бегония.

На ногах кроссовки в тон.

А затем Ярослав уже стоя на крыльце после шопинга обнял меня за талию и прижал к себе крепко-крепко. Поднял свой навороченный гаджет над нами и сделал фото, смачно целуя меня в щеку, пока я жмурилась от мимолётного лучика солнца, выглянувшего из-за грозового облака.

Всего мгновение и наш снимок улетел в самую популярную в мире социальную сеть с подписью:

«Моя».

— Ты с ума сошёл?

— Чтобы все знали, что ты теперь принадлежишь мне, Истома. Теперь ты недосягаемая и неприкосновенная. Для всех! Выдыхай, — его горячая ладонь скользнула под мягкую ткань худи и обожгла подушечками пальцев поясницу.

Потянула на себя ближе, пока мы оба с томным вздохом не соприкоснулись.

— А если моя мама узнает? — пискнула я, но Басов только одними губами проговорил мне что-то типа «насрать» и молча повёл меня к своей хищной фурии, а там уж врубил на всю катушку давно избитый годами трек, улыбаясь мне от уха до уха.

Забирай меня скорей,

Увози за сто морей,

И целуй меня везде

Я ведь взрослая уже...

— Яр?

— Так, оделись, теперь пора и пёрышки почистить.

— Что?

— И подстричь красиво, чтобы комар носа не подточил, а затем праздновать. И да, я не шутил, сегодня мой день рождения, а ты — главный и самый долгожданный подарок.

— Но...

— Всё, взрываем, малая.

— Скорпионище, — покачала я головой и всё-таки капитулировала его желаниям.

Вероника

— Я могу быть кем угодно, Истома. Главное, чтобы твой.

— Сколько патетики, — буркнула я и отвернулась, смущённо прикладывая ладошки к пылающим от смущения и счастья щекам, ощущая, как в животе, дикими птицами бьются обезумевшие бабочки.

— Если надо,то я вылью тонны горячей ванили, лишь бы тебя растопить и заставить снова в себя поверить.

— Я верю поступкам, Ярослав. Не словам. В моей жизни были и есть люди, которые тысячи раз говорили мне о любви, но на деле показывали совершенно иное.

— Я знаю, как это бывает.

— Неужели? — хмыкнула я, обводя глазами роскошный кожаный салон автомобиля, цепляя взглядом дорогой телефон, а ещё стильные часы и фенечки на его крепких запястьях.

— Я сирота, Истома.

Боже!

Сердце в груди от жалости истошно завизжало и, завывая, впало в истерику. Бедный...

— Но твой дед...

— Скорее тюремщик, чем любящий родственник.

— Мне очень жаль.

— Ничего, прорвёмся, малая. Теперь мы вместе. Ты и я. Вдвоём не так страшно шагать по этому долбанному, несправедливому миру, верно?

— Верно, — кивнула я на автомате, вылизывая взглядом каждую чёрточку его чеканного лица и понимая, что увязла.

Почти по самые гланды. И когда успела?

— На месте, — очередной раз тормозит Басов и кивает мне на выход.

Я подчиняюсь беспрекословно, следуя за ним по пятам. А затем не замечаю, как прохожу в пахнущее элитной косметикой помещение, застланное белым мрамором и зеркалами.

— Привет, Рит, — обращается к миловидной блондинке за стойкой Ярослав, — тут мне моей девушке нужно красоту навести.

— Сейчас посмотрю, что есть по записи, — на столичный манер безобразно тянет гласные девушка, и я чуть похлопываю себя по губам, чтобы не рассмеяться.

— Запись оставь смертным. А мне надо вот прям щас, — жёстко рубит парень и блондинка кивает.

А уже через пять минут я сижу в кресле и во все глаза смотрю на парня, что с упоением принялся приводить мои волосы в божеский вид. Вадим. Он же Вадик. Он же, как сам стилист попросил его называть, Вау-Вадя. Серьги в ушах, на пальцах колец штук двадцать, не меньше. Длинная чёлка. И глаза подведены. Я такого, так скажем, мальчика, не видела никогда.

А он что-то восторженно тараторит, обсуждает мой будущий образ с Басовым, который смотрит на парня с изрядной долей снисхождения и лениво скользит по моему лицу взглядом, заставляя меня перманентно краснеть.

— Ну вот и всё, — на эмоциях вскидывает руками Вау-Вадя, а затем складывает их на груди, довольно жмурясь.

И я тоже. Неровно обрезанные волосы аккуратно и по моде подстригли. И отражение в зеркале уже не пугает так, как прежде — у меня теперь рваное каре и пряди кокетливо касаются плеч.

— Мне нравится, — шепчу я, недоверчиво разглядывая себя в зеркале.

— Мне тоже, — кивает Басов.

— И мне, — вдруг доносится до нас голос Аммо.

Синхронно поворачиваемся и во все глаза удивлённо смотрим на Рафаэля. Он словно большой, хищный кот крадётся к нам, пока не подходит ко мне вплотную, пристально рассматривая мою причёску.

— Что случилось? — нараспев тянет парень и вопросительно переводит хмурый взгляд на Басова.

Слишком хмурый взгляд.

— Максимовская и Ко, — прищурившись отвечает Ярослав, и, мне кажется, что в этот момент между лучшими друзьями происходит какой-то немой диалог.

— Вот же с-с-с... стервы! Я думаю, что пора принимать меры, Бас, — пальцы Рафаэля цепляют прядки, обрамляющие моё лицо, и заправляют их за ухо.

— Я уже. И убери от неё свои руки, — резко теснит друга Ярослав и Аммо тут же, словно капитулируя, поднимает ладони вверх, делая шаг назад.

— Остынь. Я не претендую.

— Я и вижу, — словно питон шипит Ярослав.

— Мальчики, — рву я со своей шеи накидку и встаю между друзьями.

— Ты чего тут? — задвигая меня себе за спину и игнорируя мой выпад, спрашивает у друга Басов.

— Сегодня первое ноября, чувак, — смеётся Рафаэль, — у тебя днюха — совершеннолетие, а ты потерялся.

— И?

— Я ехал мимо, увидел твою тачку. Все наши на низком старте, ждут от тебя отмашку, а ты гасишься, — Аммо разводит руками.

— Я теперь с Никой, — чеканит Басов, кивает застывшему рядом с нами Вау-Ваде, а затем берёт меня за руку и тащит на выход, останавливаясь лишь у стойки блондинки Риты, чтобы расплатиться за работу мастера.

Аммо, словно тень следует за нами. И пока Ярослав зависает с платежом, Рафаэль чуть оттесняет меня и, будто бы заглядывая в самую мою душу, тихо спрашивает, так, чтобы его слышала только я:

— Значит, ты всё-таки выбрала его?

— Да, — киваю я и отчего-то тушуюсь, а потом и вовсе выпадаю в нерастворимый осадок от всего одного слова, которое с бесконечной грустью в глазах, произносит Аммо.

— Зря.

Эти три буквы — будто разрывные пули и они в упор расстреливают мою уверенность в завтрашнем дне рядом с Ярославом. Заставляют снова люто сомневаться и почти до крови закусывать щеку изнутри, от ужаса, что всё происходящее со мной страшный кошмар или жестокая игра, в которой я — всего лишь жалкая марионетка.

— Почему? — сглатываю я комок в горле.

— Что почему? — нарушает наше уединение Басов.

— Да вот, — как ни в чём не бывало улыбается Раф, а в следующее мгновение цепляет пальцами крестик, висящий у меня на шее, — я говорю Нике, что она неправильно носит своё украшение. Вера должна быть ближе к телу.

— Ну и? — снова прессует тёмным, в крайней степени недовольным взглядом лучшего друга Ярослав, а тот только улыбается, словно исчадие ада, и зачем-то задирает на себе худи вместе с футболкой, полностью оголяя идеально вылепленный пресс, кое-где уже затронутый разноцветными чернилами.

Я в шоке зависаю, не в силах оторвать взгляда от загорелой кожи. Сглатываю. И окончательно впадаю в оторопь от этого поступка, ведь помимо шикарного тела, мне в эту самую минуту демонстративно показывали ещё и низко сидящие на бёдрах джинсы и резинку от нижнего белья.

Господи! Да что же творит этот парень?

И зачем?

— Потому что распятие нужно носить так, чтобы его уже нельзя было снять.

Аммо медленно ведёт пальцами по тугим, косым мышцам пресса, где на его боку в глаза мне бросается слишком реалистичная картинка, изображающая мучения Иисуса Христа.

Красуется. Поворачивает, и так, и эдак.

— Прикройся, — рычит Басов, и я наконец-то отвисаю, а затем и вовсе отворачиваюсь, чтобы не спровоцировать ещё больший конфликт.

Ведь сейчас всем вокруг понятно, что воздух между парнями искрит в предгрозовом предвкушении.

И только Аммо всё нипочём. Он хохочет. Подмигивает мне и лишь тогда скрывается с наших глаз, не забывая кинуть на ходу слова, обращённые ко мне одной:

— Ника, я не шутил... зря, зря, зря...

Боже!

Вероника

— О чём он говорил тебе? — несколькими минутами позже всё-таки устроил мне допрос с пристрастием Басов, когда мы вновь уселись в машину и устремились в сторону пляжей.

— Да так, ерунда...

— Я задал тебе вопрос, Истома, — переплёл наши пальцы Ярослав и ощутимо их сжал, вынуждая меня выдать больше конкретики.

— А может, не надо? Он же твой лучший друг.

— Начнём отношения со лжи? — прищуривается парень.

— Нет, но...

— Тогда отвечай мне. Я не хочу, чтобы между нами были секреты, недоговорённости и недопонимания. Окей?

Вздыхаю. Чувствую, как потеют ладони. Суматошно перебираю слова, чтобы подобрать максимально правильные в такой непростой и однозначно щекотливой ситуации.

— Рафаэль считает, что я зря выбрала тебя, — выдала и зажмурилась.

— А кого надо было?

— Его, — выпалила я всё-таки и замерла, ожидая реакцию Басова.

Но то, что я получила от него, максимально удивило меня. Ярослав, до этого натянутый как струна, в момент расслабился, а потом и вовсе улыбнулся по-мальчишески открыто и легко.

— Мило, — покачал головой и продолжил сосредоточенно вести автомобиль.

— Мило? — недоумённо переспросила я, когда в течение минут пяти мы просто ехали в полной тишине, наблюдая за тем, как день клонится к своему закату.

— Угу, — кивнул парень, — всё по стандарту, Истома. Аммо маниакально подозрителен и просто переживает за то, с кем именно ты решила встречаться. Со мной или с моим статусом и бабками.

— Что? — ахнула я.

— Прости, — пожал он плечами, — издержки нашего образа жизни.

— То есть?

— Слишком много пятиминуток, Истома. Слишком мало искренности. Только торгово-рыночные отношения, только хард-кор. Мой мир полон людей, у которых мораль поставлена на паузу, а совесть заблокирована. Я и сам думал, что такой же, пока не встретил тебя и не узнал, что у меня есть сердце. И оно способно биться только для того, кто его реанимировал. Для тебя.

Глаза в глаза и между нами проскальзывает фантомная молния. Воздух разрядился и потрескивает. А по венам вместо крови бежит крутой кипяток.

— Для тебя, Истома, — повторяет он и, наклоняясь ко мне вплотную, трётся своим носом о мой.

— Я всё равно ничего не понимаю, — шепчу в полубреду от его близости.

— И слава богу, — хмыкнул Басов и перевёл тему разговора, — почти на месте.

— Погоди! То есть, это была проверка?

— Банально, но да, — хмыкнул Ярослав и, припарковавшись, заглушил двигатель, — Аммо мастер своего дела.

— В смысле?

— Он первоклассный лжец.

— А ты? — задохнулась я, ожидая его ответа.

— А я его учитель, — рассмеялся Басов, затем чмокнул меня в щеку и уже более серьёзным тоном добавил, — шутю.

И пока я пребывала в прострации от его слов, парень уже вёл меня к ресторанчику, который завис над морем на почти отвесной скале, обещая своим гостям потрясающие виды на закат, парящих чаек и бесконечно прекрасное море.

Там Ярослав усадил меня на мягкий топчан, расположенный под огромным стеклянным куполом, и счастливо выдохнул, переплетая наши пальцы. А я как зачарованная смотрела на большой букет ярко-алых роз, лежащий на низком столике, и огромное количество воздушных шаров со светодиодами, которые парили под самым куполом и освещали все вокруг своим мягким светом.

— Как красиво, — шептала я.

— Ты красивее, Истома, — вторил мне в ответ, Басов и целовал меня, целовал, целовал...

И был ужин, торт с восемнадцатью свечками, сокровенное желание ужасно непристойного характера, сказанное мне на ухо, беседы обо всём и ни о чём, жаркие прикосновения и взгляды, говорящие нам о том, что это все только начала нашего долгого пути рука об руку.

Почти сказка.

Параллельная вселенная, о которой я совсем не имела понятия.

Я попаданка. А Басов — мой волшебный принц Драконов, который влюбился в меня вопреки всем законам, правилам и убеждениям. И я была готова отдать всё на свете, чтобы не возвращаться в свой прежний мир, полный чудовищ под прикрытием лживой маски моих «любящих» родственников.

«—Бабушка, какие у вас большие зубы!

—А это чтоб скорее съесть тебя, дитя мое!»

Но всему приходит конец. Закончилось и волшебное время, отведённое мне наедине с Ярославом Басовым — мальчиком, рядом с которым я чувствовала себя пьяной без вина и счастливой просто так. Потому что мы теперь вместе.

— Молекула, — словно извиняясь, произнес парень, демонстрируя мне экран своего навороченного смартфона.

Короткий разговор и я понимаю, что моя мама уже выпила из бедного педагога все соки, требуя меня домой.

— Пора? — вздохнула я, чувствуя себя в высшей степени несчастной.

— Пора, — кивнул Басов и недовольно отшвырнул гаджет.

А затем набросился на мои губы словно одержимый и так зацеловал, что за спиной у меня форменно отрасли крылья, вознося меня в небесную высь, где не существует ничего и никого, кроме нас.

— Ярослав, — шептала я в полубреду, одёргивая его наглые руки, что раз за разом совершали набеги под моё худи или того хуже — за резинку штанов, сладко прихватывая меня за ягодицы.

Вот только у Басова на все мои возражения был один ответ, который я, на его счастье, не знала, чем крыть.

— Всё, Истома, я дорвался. Ты моя. И тормоза нам не нужны. Поверь, — каждое его слово было словно гвоздь, забитый в крышку гроба моей выдержки и благоразумия.

— Ах, — укусил меня за мочку и чуть потянул.

— Вот, правильные слова — произноси их почаще, — выдохнул Басов, а затем закинул меня на себя и с силой потянул ближе, пока наши бёдра с искрами не соприкоснулись.

— Боже!

— Да, я здесь...

Вот только после второго звонка Молекулы нам всё-таки, с протяжным и протестующим стоном, но пришлось оторваться друг от друга, а потом сесть в машину и понестись в сторону моего дома. А там мы, не в силах смириться с будущим расставанием, снова набросились друг на друга.

Языки сталкивались, высекая разноцветные фейерверки. На губах — дурманящий эфир. Внутри нас — огненный смерч, сносящий всё на своём пути.

Что там говорила мама о том, что мне нельзя? П-ф-ф, да плевать!

— Мне пора? — скорее спрашиваю я со стоном.

— Чёрт, Истома, на хрен твою маму! — рычит и кусает меня за нижнюю губу.

— Там ещё и бабушка есть, — смеюсь я, а он только заходится в глухой злобе и крепче сжимает меня в своих сильных руках.

Мой мальчик...

— Что им скажешь? — кивает на мои волосы и теребит за капюшон худи. — Давай вместе отмазку придумаем?

— Не надо. Я знаю, что говорить.

— Уверена?

— Угу. Ну я пойду? — всё-таки собираюсь с силами и тяну на себя ручку автомобильной двери. Вот только выйти не могу. Просто сижу и бесконечно обнимаю взглядом дорогие сердцу мужские черты.

— А-а-а, — ворчит Басов, а затем тянется к бардачку, вынимая из него какую-то коробочку, в которой на поверку оказывается такой же, как и у него, дорогой смартфон.

— Что это?

— Это тебе, Истома. Там уже стоит симка с безлимитным доступом в сеть. Мой номер в телефонном справочнике забит. Буду писать — попробуй только не ответь — зацелую насмерть.

— Дурак! — улыбаюсь я, но всё-таки отрицательно качаю головой.

— Даже не пытайся свинтить!

— Но я не могу его принять, — пробую достучаться я до парня, но ему мои потуги, что об стену горох.

— Не драконь меня, — супится Басов, и я всё-таки принимаю из его рук коробочку с телефоном, — и следи, чтобы мама твоя его не нашла. Ок?

— Ок.

Последний поцелуй на прощание. Болезненный спазм за рёбрами, когда мы всё-таки расстались. И ещё один, когда его машина с пробуксовкой выскочила из моего двора и скрылась за поворотом.

Я же только понуро потопала домой, уже зная, что именно скажу матери, когда она узрит мой обновлённый внешний вид.

Звонок в дверь. Кислород в лёгкие на максимум. Нервная волна дважды сотрясает тело, накачанное адреналином.

Обдолбанные бабочки притихли. Раскормленные счастьем тараканы уснули без задних ног.

Я снова одна.

— Явилась! — слышу яростное за дверью, а через минуту вздрагиваю, когда мать на пару с бабкой появляются на пороге и в ступоре смотрят на меня.

Ну погнали.

— Добрый вечер...

Глава 27 – Я слышу голоса...

Вероника

Моей косы больше нет. Мокрая одежда бесформенным комком лежит в пакете вместе со школьной обувью. Рюкзак понуро висит на плече. Я (о господи, боже!) в брючном костюме. Губы горят от поцелуев. А кожа пылает, всё ещё помня дерзкие прикосновения Басова.

И да, вчерашняя Вероника Истомина впала бы в истерику, а потом и вовсе бы лишилась чувств от перспектив быть сурово наказанной. Но сегодня всё изменилось...

И Вероника стала другой. Смелой. Потому что где-то там был парень с глазами цвета шоколада, который мысленно поддерживал и верил в то, что его девочка больше не чья-то игрушка для жестоких игр.

Уже нет.

— Последние времена, — шепчет побелевшими губами бабушка и оседает на банкетку, хватаясь за сердце и хапая воздух короткими, рваными вдохами. Крестится.

— Ты..., — голос мать подвёл, и она поперхнулась, а затем и вовсе хрипло закашлялась, не в силах, очевидно, словами объяснить весь тот спектр негативных эмоций, который у неё вызвал мой внешний вид. Наверное, именно поэтому она решила просто набрать в лёгкие побольше воздуха и проораться как следует. — Да ты обезумела, Вера?

Схватила меня за грудки и со всей дури потянула на себя, настолько резко и сильно, что я чуть не споткнулась о порог, а затем с грохотом захлопнула за мной входную дверь так, что она чуть не слетела с петель.

— Алечка, — вновь перекрестилась бабка, — ремень нести?

— Неси! — взревела мать, а я только понуро опустила плечи.

Но в следующее мгновение снова их расправила и задала вопрос:

— А может опять горох?

— Да как ты смеешь? — и ладонь матери со звонким щелчком опустилось на моё лицо. — Бесстыжая!

Но я только повернулась к ней другим боком, как было рекомендовано в святом писании, и дрожащим голосом спросила, глядя прямо в её налитые яростью глаза.

— Вот так бить будешь, мам, да? Без суда и следствия? Ну давай, я не стану противится твоему злу и уже, как видишь, подставила вторую щеку.

— Заткнись! Довела мать до белого каления, так ещё и умничать удумала? Неделю будешь грехи отмаливать у Господа нашего, срамная девка!

— М-м, ну как скажешь...

— Мерзавка!

— Штаны спустить, чтобы повысить эффективность порки? — приподняла я вопросительно одну бровь, сдерживая нервную дрожь во всём теле.

— Ты посмотри-ка, Алечка, она ещё и огрызается! — снова появилась бабка в прихожей, держа в руках средство будущей экзекуции — портупею отца с металлическими бляшками.

Злобное шипение. Замах. Тело окатило ледяной волной страха.

— Ничего подобного! — крикнула я и закрыла рукой лицо, ожидая удара ремнём, но его почему-то не последовало, когда я сказала то, что, как мне показалось, будет моим козырем.

И не ошиблась!

— Бог явился мне мысленно! Сам Господь Бог, слышите? Я уже шла после факультатива по химии домой, как вдруг будто бы кто-то потянул меня за руку, и я развернулась, а затем и подняла голову вверх, а там...

Затихла, проверяя реакцию, произведённую на своих родных, и возликовала. Их лица вытянулись от шока, но в глазах сквозила такая больная вера в высшее чудо и в их превознесённого кумира, что они готовы были слушать мои басни Крылова до последнего вздоха, только бы я продолжала говорить о том, чего и в помине нет.

— Ну? — прикрикнула на меня бабка и я, сглотнув, продолжила.

— Там был билборд.

— Что это такое? — нахмурилась она.

— Реклама, — благоговейным шёпотом подсказала ей мать и кивнула мне, приказывая таким образом продолжать.

Что я и сделала.

— Там, на этом билборде были дети. Больные дети, мама. Лысые дети, бабуль. Маленькие совсем, — я так вошла в роль, что даже прослезилась, — ещё не видавшие жизнь, но уже потерявшие здоровье, волосы, веру в завтрашний день... веру в Бога! Но Господь безгранично великодушный! Вы ведь знаете, да?

— Да, он такой! — в который раз перекрестилась бабушка.

— Вот! И он послал им меня, буквально подтолкнул в спину, и я не смела пойти против его воли. Я сделала так, как он хотел, и, слыша его голос вот тут, - постучала по виску и продолжила, - я села в кресло парикмахера и отрезала свои волосы. Мне они, что грязь тогда, когда могут послужить во благо безгрешным ангелам, уходящим в агонии смертельной болезни из этого бренного мира. Не с голой головой, но в парике из моих волос.

— Благодать, Алечка! — ещё раз осенила себя крестным знамением бабушка, но на этот раз уже трижды.

— Х-м, — потянула мать, но ремень от себя откинула, — допустим, не врёшь ты мне. И что это был за салон такой?

И я тут же выпалила название того места, в которое привёз меня Ярослав. Руку даю на отсечение, что Вау-Вадя прикроет меня в случае следственных действий со стороны строгой родительницы.

— Ладно, — благосклонно кивнули мать, — а с формой твоей, что случилось?

— Аммо, — не моргнув глазом, выпалила я и развела руками.

— Что? — нахмурились обе женщины.

— Говорю, что повинен во всём этом Рафаэль Аммо, мама. Знаешь такого?

— Знаю. Мой лучший ученик, — растерянно потянула та, а потом повернулась к бабушке и пояснила, — это тот, про которого я сегодня тебе рассказывала, — и мать коротко описала случай, где лучший друг Басова прямо на перемене демонстрировал одноклассницам свои новые татуировки, полностью расстегнув рубашку, а мать поймала его с поличным на этом щекотливом представлении.

— А-а, это тот, который у себя на теле распятие Христа набил?

— Да. Умница мальчишка и такой глубоко верующий оказался. Но лучше бы крест на шее носил, чем на тело пачкал. Спаси и сохрани его Господь.

Я чуть не свалилась в обморок от болевого шока, так пришлось насиловать свои глаза, чтобы не закатить их при этом хвалебном отзыве в сторону обычного с виду парня. Но маме было виднее и то мне шло только на руку, если не сказать больше.

И я продолжала бессовестно вливать тонны удобоваримого вранья в уши своих родственниц, поражаясь тому, как ладно у меня всё это выходит. И не капельки не стеснялась.

А что? Либо так, либо портупея.

— Рафаэль сказал, что в библиотеку торопился очень. А тут я. И лужа, по которой он пронёсся на полной скорости. Раз — и меня окатило с головы до ног. Пришлось срочно переодеваться, а иначе бы и я заболела, и Аммо не успел бы за своей книгой.

— Что-то ты темнишь, дочь моя, — прищурилась мать, но я тут же вытянулась, словно оловянный солдатик и отрапортовала.

— Позвони ему, и он каждое моё слово подтвердит. Я не лгунья!

А про себя лишь добавила: «я только учусь».

— Хорошо, — скривилась мать, — но сними скорей уже эти позорные штаны и надень юбку. И вообще, костюм придётся сдать в магазин и обувь тоже, а деньги вернуть Рафаэлю. Неважно, насколько Аммо положительный персонаж — я не позволю тебе принимать подарки от парней. Это, как минимум, неприлично. Как максимум — просто недопустимо.

Эх, мама, все красные линии я давно уже прошла. Поздно пить «Боржоми» ...

— Придёт время, и я выберу тебе пару сама — обязательно богобоязненного прихожанина, послушного и смирённого. Может быть, даже старшего сына нашей старосты прихода. Семён, во всех смыслах, подходящий для тебя жениха, Вера.

«Лучше застрелиться», — подумала я, вспоминая сутулый облик вышеупомянутого «кандидата», и содрогнулась, но по инерции всё-таки кивнула матери и заученно пропела:

— Да, мама.

— И чтобы подтянула мне химию! Краснею тут из-за тебя, балбесины! — неожиданно заорала она так, что у меня чуть уши в трубочку не свернулись. И даже бабушка шарахнулась от такого ультразвука, в который раз одной рукой схватившись за сердце, а другой перекрестившись.

— Подтяну. Прости.

— Бог простит. Всё, изыди, — и указала мне на дверь моей комнаты, за которой я и скрылась поспешно.

А спустя всего несколько зудящих часов, за которые я успела сделать уроки, поесть и сходить с бабулей в церковь на вечернее богослужение, я умылась и завалилась в постель. А когда дом затих и погрузился в сон, я кинулась к рюкзаку и из потайного кармашка достала свой новый телефон.

И на его экране уже горело два сообщения от абонента «Ярик».

«Как ты?»

«Как мама?»

Я же только улыбнулась, мысленно завизжала от счастья и поспешно настрочила:

«Я норм. Мама наелась лапши»

Ответ не заставил себя долго ждать:

«Да моя ж ты девочка!»

А-е!

Глава 28 - Новый друг

Вероника

«Мне нужно услышать твой голос. Можно я позвоню?»

«Смерти моей хочешь?»

«Просто хочу. Тебя. Всю!»

Шиплю. Ныряю с головой под подушку и до боли закусываю нижнюю губу, чтобы не застонать от волны горячего кипятка, что ошпарила меня с головы до ног от его сообщения.

Ну вот что он творит?

И мне бы пресечь все эти вольности, а потом бы вообще пожелать Ярославу доброй ночи, но я не могу. Я тоже хочу быть с ним. Пусть и так, когда нас соединяет только невидимая нить радиоволны, которая пульсирует под нашими пальцами и отдаётся прямиком в самое сердце.

Бам! Бам! Бам!

Приём, приём, как слышно? На связи любовь...

Добрую половину ночи я не сплю, взахлёб переписываясь с Басовым и пересказывая ему события минувшего вечера. Историю о том, как обманула мать и бабушку. Правда, немного её ретуширую, скрывая помешательство родных на вере. Лишь упоминаю, что задавила их своей исключительной сердобольностью. И ещё не забываю предупредить, что мокрая я оказалась по вине Аммо.

«Надеюсь, не по причине того, что он закапал тебя слюной?»

«Нет, всего лишь торопился в библиотеку»

«Истома, ну ты жжёшь!»

Жгу. Да. Но говорить, что мне ужасно стыдно за свои слова не собираюсь. Смысл? Стыд — это теперь моё личное. Перед этим же парнем мне хочется быть другой Вероникой — не забитой, помешанной на одобрении матери простушке, а смелой оторвой, которой по плечу открыть рот и наврать с три короба про больных детей и даже чёрте лысом, если понадобится.

Да, я потом буду корить себя за содеянное и гореть в огне сожаления, что пришлось затронуть такую щекотливую тему и приплести к своим, по сути, незначительным сложностям тех, кому по-настоящему приходится несладко в этом несправедливом, не ведающим жалости мире. Но что ещё я могла?

Сказать правду, к примеру?

Да уж, и как бы она спасла меня? Горькая, жестокая и неудобная — это вещь не умеет быть полезной и скрашивать серые будни, только окунает в дерьмо ещё глубже, пока ты не начинаешь орать и задыхаться, захлёбываясь в вонючей трясине благих намерений.

И судить меня не надо. Я сделаю это сама. Потом. В тишине своей спальни, когда никто не будет видеть моих горящих щёк и искусанных до крови губ.

«Как ты отметил свой день рождения?»

«Ты знаешь как. С тобой»

«Аммо говорил, что у тебя планы»

«Отныне все они принадлежат тебе. Я теперь твой верный пёс, Истома»

В груди от его слов случается армагеддон. Маленькая смерть. Микроинсульт, который я с ликованием приветствую, потому что никто и никогда за всю мою жизнь не давал мне большего, чем этот парень за несколько часов, что мы были связанными воедино.

Он подарил мне веру в то, что я всё-таки кому-то нужна в этом мире. Дорога.

И любима...

«Хочу тебя прописать во все свои статусы»

«Ты меня пугаешь?», — строчу, не совсем понимая, о чём толкует Басов.

«Я тебе на рабочем столе оставил иконки социальных сетей. Гоу туда. Хочу, чтобы все знали, что мы вместе и завидовали».

«Ну точно»,— мнусь я, боясь, что моя мама как-то пронюхает о нашей связи.

«Истома, резче!»

«Ладно»

И уже через час я, с горем пополам, сладила с новыми программками виртуальной коммуникации, а потом, словно шальная осенняя муха, вибрировала, выставленная на всеобщее обозрение, и нежилась в лучах сомнительной славы, в качестве девушки Ярослава Басова.

Вот только в друзьях, кроме единственного имени никого. И в реакциях тоже.

Я изгой.

И все мои мысли будто бы напоказ, а этот парень их читает, тут же выдавая мне пилюлю от страха.

«Они ещё будут драться, чтобы стать твоим друзьями»

«Спасибо, но не надо»

«Почему?»

«Одна уже стала»

И предала...

За пятнадцать минут до четырёх утра прощаемся. Долго. Размазывая последние мгновения нашего общего космоса тонким флёром счастья по своей уже скучающей душе. Укутываемся в образы друг друга. Засыпаем, обещая, что утро наступит раньше, чем обычно...

Будильник взрывает мозг. Сердце срывается с цепи, на секунду пугаясь моего отражения в зеркале шифоньера, а затем облегчённо выдыхает, вспоминая, что теперь это просто новая я.

Подумаешь, волосы!

Зато всё будет иначе. Я перелистнула страницу.

Он перелистнул. Мой мальчик, который спас меня от злого Серого Волка. Вывел из тёмной чащи на солнечный свет. Подарил надежду на светлое будущее.

Мой Яр...

С утра порхаю. Тело не замечает недосыпа, нервного истощения от предыдущего дня и усталости. Оно горит от предвкушения. Возбуждённо дрожит в ожидании часа Х, когда мы с Басовым снова будем вместе. Когда он прикроет меня своей широкой спиной от всех ужасных чудовищ.

И просто скажет: «не бойся, я с тобой!».

Завтрак мимо меня. На автомате обещаю всё ещё болеющей матери, что после уроков сдам купленный мне костюм и кроссовки в магазин, а потом закрою долг перед своим дарителем. Басову об этом в переписке так и не осмелилась сказать, потому что...

Блин, ну что это вообще за дичь — нельзя носить брюки? Мы в каком времени живём? Крепостное право вообще, когда отменили? И мне почти восемнадцать так-то. Я не чья-то кукла Барби, чтобы меня обряжать только в платья.

Но это лишь в теории так. На практике же никто не застрахован от бытового насилия собственного родителя. Да и родителю начхать, что он насилует своего ребёнка. Ибо он свято верит, что рождённый им человек — его собственность, а он — его бог. И этому богу фиолетово на то, что ребёнок может быть не согласен с его убеждениями.

— Почему грех, мам?

— Потому что я так сказала!!!

Знакомо? Вот и весь разговор.

Вылетаю из дома словно ветер, гонимая каким-то наэлектризованным нетерпением встречи с парнем, который ворвался в мою жизнь и не пожелал уходить, когда его настойчиво выгоняли. До гимназии пешком минут десять — для меня всё равно, что вечность. Тороплюсь!

За угол дома свернула и подпрыгнула на месте, словно перепуганная кошка. Заозиралась по сторонам. Тоненько запищала от восторга.

Он!

Стоит в тени влажных от утреннего дождя ракит. В руках два стаканчика с кофе. Улыбается мне, а я ему. Поправляю юбку и дерзко расстёгиваю пару пуговичек сверху на своей форменной блузке.

Ну прям гроза района!

— Истома...

— Я тут.

— Иди ко мне. Я адски скучал!

На занятия чуть не опоздали. Целовались до одури на парковке, позабыв о кофе, а потом я всё ждала, что мои щёки и губы престанут гореть от его близости. Такой взрывной и такой желанной.

Остываю. Но катастрофически медленно. А учитывая, что Ярослав то и дело тянет ко мне руки — так вообще провально.

Незаметно скашиваю глаза к пешеходной дорожке, ведущей к школьному крыльцу. Уже в понедельник, после своего затяжного больничного, по ней пойдет мама и я не могу допустить, чтобы она увидела нас с Басовым вместе. Поэтому, почву необходимо готовить уже сейчас.

— Нам пора, Яр.

— Встретимся на перемене?

— Нет, — рублю и стыдливо отвожу глаза, понимая, что вновь придётся безбожно врать.

— Почему?

— Пожалуйста, давай не будем светиться. Я очень тебя прошу, — кладу руку ему на плечо, веду пальчиками по шее и чуть зарываюсь в короткие волосы на его затылке. Басов мурлычет и слишком покладисто соглашается.

— Хорошо. Дождёмся момента, когда у тебя окончательно снесёт крышу от любви ко мне.

— И что тогда?

— Тогда тебе будет плевать на общественное мнение. Я стану центром твоей вселенной, — тянет, томно прикрыв глаза и блуждая по мне довольным взглядом.

— Мечтай, — смеюсь я, но сама задыхаюсь в страхе оттого, что он может быть прав.

И как дальше?

Господи, помоги!

— Беги первая, трусишка, — жмёт кнопку центрального замка, и я, забивая на свои опасения, улыбаюсь ему, клюю в щеку и припускаю на занятия.

Очень быстро. Звонок через три минуты!

А там...

Гимназия на ушах. Все в курсе, что северный ветер сменил своё направление на южный. Теперь я девушка самого Басова. Теперь я не Туша, не Крыса и не Тухлый Комочек Манной Каши. Я та, на кого смотрят с завистью девочки и с интересом мальчики. Та, о ком шепчутся за спиной, боясь быть пойманными за сплетнями. Та, кто может на большой перемене смело встретить взгляд Максимовской и криво улыбнуться ей будто старой, но опостылевшей подруге, а не бывшей врагине.

Я личность. Я больше не тень, мельтешащая под ногами.

И этот день был абсолютно прекрасным. Мы переписывались с Басовым, зажимались на переменах в тёмных коридорах и под лестницей. В библиотеке за дальними стеллажами Яр даже чуть не стянул с меня трусы и поставил засос на шее так, что мне пришлось снова застегнуть рубашку до самой горловины.

— Ты обнаглел? — оттолкнула я его загребущие руки.

— Нет, Истома. Я влюбился, — рычал парень и снова накидывался на меня с жаркими, сводящими с ума поцелуями. Толкался в глубину моего рта, накачивал меня пьянящим адреналином и всё шептал, чтобы я ему верила. Ему одному. Что все будут против нас, но я должна быть сильной. Мы всех победим. Со всем справимся.

Главное — вместе!

А потом наступил последний урок истории, на котором ко мне неожиданно подсела моя бывшая соседка по парте и, как мне казалось, лучшая подруга. Я как раз строчила Ярославу ответное сообщение и улыбалась как полубезумная, а Шевченко взяла и всё испортила.

Опять!

— Ну надо же, Истомина, ты прямо светишься, — с ощутимой долей сарказма выплюнула Дина.

— Не нравится? — задрала я подбородок выше, но с дрожью в голосе справиться не смогла.

— Нет, — закачала девушка головой, а потом подалась ко мне так, что наши носы почти соприкоснулись, — мне просто жалко тебя, глупая ты гусыня!

— Тебе лучше пересесть на своё место, Дина, — кивнула я на её пустующую парту и отвернулась, но Шевченко уже было не остановить. Она лила свой яд и была не намерена останавливаться.

— Куда ты сунулась, идиотка? Басов — грех. Он высокомерен. Жесток. Тщеславен. Да, невероятно красив, но это только камуфляж, который скрывает настоящее чудовище. Он даже не демон, понимаешь? Он — безжалостный Бог! Он здесь всё решает. Кто прав, кто виноват, кто попадёт под раздачу. Он диктует правила игры. Недостижимая и холодная звезда — вот кто он есть. Держись от него подальше, Ника. Не смотри в его сторону. И даже не мечтай, что он опустится до твоего уровня. Никогда...

— Это всё? — задрожали мои губы.

— Ты уже попалась, да?

— Дина, мы больше не подруги. И никогда ими не были. Неужели ты реально думаешь, что я проникнусь твоими задушевными советами?

— Что ж... тогда пристегни ремни, милая. И не плачь, когда разобьёшься.

И только тогда девушка встала, собрала с парты свои тетрадки и снова пересела за привычное место на среднем ряду под изумлённый взгляд историка.

А я? А я осталась обтекать...

А потом вспомнила слова Ярослава и успокоилась. Я должна быть сильной!

И я была. После уроков. И позже, когда ехала сдавать с Басовым в магазин свой алый спортивный костюм и кроссовки, чтобы лишний раз не злить маму. И потом, когда прощалась с парнем, обещая, что буду писать и скучать по нему всё время до самого утра.

И я верила, что со всем справлюсь. А потом, уже вечером, на мой новый телефон вдруг пришло уведомление в социальной сети.

Вас хочет добавить в друзья Рафаэль Аммо.

И приписка:

«Добавляй. Нам есть о чём поговорить».

Вероника

Сердце в груди пропускает болезненный удар о рёбра и замирает, в ожидании того, что именно я сделаю. Приму ли эту дружбу или всё-таки рискну нажить себе врага в лице лучшего друга собственного парня.

Ну я же не дура?

Чёрт, у меня недругов и так более чем достаточно. Точнее — выше крыши!

И стоит мне только принять его предложение, как тут же, почти мгновенно прилетает сообщение от нового друга:

«Привет, Ника. Ну как ты там?»

Мнусь чего-то, кусаю с сомнением губы, раздумывая, отвечать или нет парню. Но всё же выбираю первый вариант, ведь, по сути, Аммо не сделал мне ничего плохого. А то, что для друга проверки устраивал? Ну так за это не бьют, и намерения его были самые благие.

«Привет, Рафаэль. Спасибо, у меня всё хорошо».

«Хотел сказать тебе, что новая причёска действительно идёт тебе больше, чем старая».

Ауч!

Шиплю и прикрываю глаза — это мне в живот воткнули ржавую вилку воспоминаний вчерашнего дня. Вонзили по самую рукоятку. И прокрутили.

«Спасибо».

Заставляю себя написать я это слово, которое совершенно не подходит к той ситуации, из-за которой я лишилась своей косы. Но все мы должны носить маски, верно? И нужно быть вежливыми, даже тогда, когда хочется послать всё к чёртовой матери и навсегда пресечь эти лицемерные беседы.

А вообще, какого лешего, я должна расшаркиваться?

«Я передам от тебя приветы своему „стилисту“. Может Марта и тебе чубчик обкорнает. Говорят, она твоя фанатка».

Отправляю, но почти моментально жалею об этом своём импульсивном и необдуманном выпаде, отшвыривая от себя телефон и закрывая лицо ладонями. Раскачиваюсь взад-вперёд и нервно трясу правой ногой.

Ну вот зачем? Кому я что доказала? И в кого превратилась?

«Ты сердишься на меня за это?»

«Нет, но ты тоже играл со мной в игры, Рафаэль».

«Оу... Я удивлён. Так значит тебя Басов просветил на мой счёт?»

«Да».

«Что ж... ладно, туше. Но позволь уточнить — да, сначала всё действительно было так, как он рассказал, отрицать не буду. Но потом я незаметно для себя по-настоящему увяз в тебе и теперь лишь жалею о том, что не действовал более решительно, когда у меня ещё был шанс на успех».

«Честно? Я не знаю, что сказать».

«Честно? Ты нужна мне!»

«Рафаэль, послушай...»

«Да плевать! Мне хотя бы стать тебе виртуальным другом. Я уже и на это согласен, только бы не попасть в полную изоляцию. Прошу тебя!»

«Я не знаю...»

«Я знаю! Ты умная и очень красивая, чистая и светлая. Ты офигительно рисуешь в своём альбоме сногсшибательные платья, когда думаешь, что этого никто не видит. Ещё жмуришься от слишком яркого солнца и смешно чихаешь всякий раз, когда входишь в библиотеку. Твой любимый цвет — зелёный, точнее — изумрудный. Нелюбимый — чёрный. Ты предпочитаешь пить какао. И отказываешься от молока. А ещё у тебя кристально чистый голос, Ника. Я был в вашей церкви в прошлое воскресенье и слушал тебя одну. Это было нереально!»

Вау! У меня просто нет слов! Всё в точку. Но откуда он всё это узнал?

Хотя, какая уже разница, верно?

«Я не могу ответить тебе взаимностью, Рафаэль. Прости!»

«Мне не нужна взаимность. Мне нужна ты! Чувствуешь разницу?»

«И что это значит?»

«Я уже сказал — будь моим другом, Ника. Я же о большем не прошу. Но мне реально жизненно необходимо хотя бы просто говорить с тобой. Против Яра я, конечно же, пойти не смогу. Он мой лучший друг, считай, что брат. Но ты... я уже не в силах отказаться от тебя. Пробовал — не получается».

«Меня смущают все эти разговоры».

«Хорошо, раз так, то давай просто опустим их. Идёт?»

«Ладно».

«Ладно. Но ещё раз прописью — я не претендую, лишь хотел, чтобы ты была в курсе правды. Это, как минимум, честно по отношению к тебе. Только вот Басов, когда узнает, что мы с тобой общаемся, конкретно сдетонирует. Он не поймёт. Меня не поймёт, понимаешь? Я катастрофически подставляюсь, но не могу поступить иначе, ведь мне уже и всё равно. Да, я потеряю лучшего друга, но ты стоишь того, Вероника».

«Тогда, может всё же не нужно так рисковать?»

Я нервно покусываю кончик большого пальца, не желая становиться тем камнем преткновения, о который споткнётся их многолетняя дружба. Вот только Аммо уже выжал педаль газа в пол, вывалил на меня всё, что хотел и не собирался оттормаживаться на половине пути.

«Ну, мне будет не за что извиняться. Обещаю, я не переступлю черту. И всю ответственность, в случае облавы, возьму на себя. Вот тебе моё слово».

Блин! А если Ярослав всё-таки спросит меня или сам разнюхает, что я веду переписку с его другом. Что тогда?

А с другой стороны, я не собираюсь ничем себя компрометировать. Подумаешь, переписка в сети? Просто мне действительно жалко Рафаэля. Я знаю, как это, когда ты всем сердцем хочешь, чтобы тебя любили, но раз за разом врезаешься в глухую стену откровенного равнодушия. Или даже ненависти.

Это невыносимо. Я не могу так поступить с тем, кто честно и без прикрас открыл передо мной всю свою душу.

«Ладно».

«Ладно?»

«Да».

«Вау, Вероника! У меня сердце в груди от твоего согласия просто обезумило!»

«Ну я же попросила!»

«Всё, всё. Больше не буду, обещаю. А теперь перейдём к насущному. Ты реально подставила меня перед своими предками?»

«Пришлось»,— жмурюсь от смущения.

«Да не вопрос. Всегда готов прийти к тебе на выручку, но...»

«Что?»

«Теперь ты моя должница, Вероника».

«Вот так и заводи друзей...»

«Да брось. У меня тоже мама — цербер».

Ну надо же. Ярослав — сирота. И у Рафаэля не всё гладко в семье, как кажется. Оказывается, верно говорят, что богатые тоже плачут.

«Неужели?», — огонёк жгучего любопытства вспыхнул в груди и разгорелся трескучим пожаром.

«Спорим, покруче твоей будет? Моя — председатель областного суда. А твоя кто?»

Сначала опешила от такого вопроса в лоб. Но благоразумно решила съехать с темы — личность моей мамы под грифом секретно.

«Ты выиграл спор».

«Ещё бы. Если она моего папашу засадила за решётку, то что говорить обо мне?»

Что? Офигеть, не встать!

«Надеюсь, ты пошутил?»

«Отнюдь».

Вот это Санта-Барбара!

Вот только ничего более о себе и своей семье Аммо рассказывать не стал. Кроме того, что у него есть сестра-близнец Адриана, которая учится в специальной школе для девочек за пределами нашего города. Мы поболтали о творчестве Бродского, современной поэзии, планах на будущий год и поступлении в вуз. А ещё о том, что Рафаэль очень круто рисует, но мать никогда не позволит ему связать своё будущее с такой «неблагодарной» профессией как художник.

«Я и тебя рисовал, Вероника. Бессчётное количество раз».

«Вау! Правда?»

«Правда. Можно я завтра в гимназии подарю тебе твой портрет?»

«Да. Конечно!»

«Ты сможешь уединиться где-то, чтобы нас не застукали?»

«Чисто теоретически — да».

«Постарайся и практически. Хочу, чтобы ты узнала, как я тебя вижу. Это важно для меня».

На этом самом моменте в нашу беседу влез Басов и мгновенноперетянул всё моё внимание на себя. С Рафаэлем же я хоть и продолжила общение, но оно было вялым и скорее походило на сухие отписки. И парень это сразу почувствовал.

«Яр здесь, да?»

«Да».

«Понял. Позавидовал. Распрощался до завтра».

Глава 29 - Жених

Вероника

Впереди у меня два дня в стенах гимназии, где я могу не шарахаться от собственной тени, потому что мама хоть уже и поправилась, но окончательно с больничного выйдет только в будущий понедельник. А потому я безбоязненно выхожу из дома и бегу за угол, где в тени ракит, как это было и днём ранее, стоит Басов.

Такой... Такой!

Красивый, статный, сильный, бесконечно совершенный!

И он ждёт меня!

Вчера я так и не призналась ему, что Аммо вышел со мной на связь, а также поведал о своей симпатии. Не смогла. И сегодня этого делать не собиралась. Причина? Всё та же — я не хочу быть своеобразной Еленой Троянской в их многолетней дружбе.

И точка.

Но! Если спросит сам Басов, то я врать не буду. Захочет, так даже переписку дам прочитать.

Вот.

На том я для себя этот щекотливый вопрос и закрыла, а потом попала в крепкие объятия парня и тяжкие думы вылетели из головы. А уж когда Ярослав накрыл мои губы своими губами, то и вовсе позабыла своё имя.

Терпкий вкус его рта. Ритмичные толчки языка. Спичкой по моим облитым бензином нервам. Вспышка!

Пожар!

Вау!

— Я так быстро падаю, — шепчу сбивчиво, когда Ярослав зацеловывает короткими, отрывистыми поцелуями мою шею.

— Куда?

— В тебя...

— Не бойся, Истома. Я тебя поймаю, — покусывает мои губы и улыбается так чувственно и загадочно, что я окончательно отлетаю за периферию сознания.

Мне с ним так по кайфу!

Целый день порхаю на крыльях своих волшебных чувств. Ничего вокруг себя не вижу, ничего не слышу. Весь мир сузился до образа Басова, а потом снова расширился и принялся вращаться вокруг него одного.

Что это такое? Мощное. Безрассудное. Ещё пару дней назад ничего не было. Или было? Но я всё контролировала. А теперь словно чеку сорвало, и я подорвалась на своих же табу. Тело зудит в ожидании перемены, чтобы снова зарыться пальчиками в мягкие, густые волосы на затылке Ярослава, бессовестным образом затолкать свой язык ему в рот и накачать лёгкие его крышесносным древесным запахом с нотками горького апельсина и зелёного бергамота.

Вот чёрт...

Это же не я!

Я же Вероника Истомина — примерная девочка, которая слушается маму. Я не могу вот так стоять под школьной лестницей и томно прикрывать глаза от чувственной неги, позволяя рукам Басова беспрепятственно курсировать по моему телу. Я должна отыскать стыд, загулявший во все тяжкие, и призвать его вновь встать на стражу моей добродетели.

— Яр! — тоненько тяну, когда его пальцы расстёгивают на мне блузку почти до пупа и подныривают под верх нижнего белья, касаясь нежной кожи груди.

— Ш-ш, я только познакомиться с ними. Ладно?

— Мы же в школе!

— На твоё счастье.

— Что?

— Ничего. Иди сюда!

И я иду. Иду, как слепая на его зов. Он говорит мне, как шагать правильно, где обойти, чтобы не споткнуться, а где ускориться. Он мой поводырь.

Про обещание, данное Аммо, конечно же, забываю в такой круговерти. Мне совершенно не до него. Я вся в переписках, прикосновениях и многозначительных взглядах. Мне даже плевать на то, что теперь ребята вдруг сами порываются со мной дружить. Здороваются. Пытаются завести разговор. Я – звезда. Ведь прежде Ярослав Басов никогда и ни с кем не встречался в стенах этой гимназии.

Вот только и Рафаэль умеет быть настойчивым.

Он заходит в класс на последнем уроке уже после звонка. Непринуждённо кивает чуть опешившему учителю математики и чеканным, хищным шагом идёт в мою сторону. А затем молча кладёт мне на парту свёрток, повязанный алой лентой.

Улыбается.

Подмигивает.

И уходит, оставляя меня напитываться до безобразия заинтересованными взглядами. Они прессуют. Душат. Но я вычленяю из них для себя только один — бывшей подруги — Дины Шевченко. Она смотрит на меня таким странным, скребущим взглядом, чуть прищурившись, что я тут же чувствую, как позвоночник обдаёт леденящей изморозью.

Глаза в глаза и девушка усмехается, а потом и кивает мне, будто бы что-то для себя решила, но со мной делиться не собирается, по причине того, что мы просто говорим сейчас на разных языках.

Ну и пусть!

Я ни перед кем отчитываться не собираюсь. Я слишком долго была в тени, а затем терпела тычки всех этих людей. А теперь что? Должна прислушиваться к их мнению и задумываться, что значить той или иной взгляд? Вот и Дина не стала мне опорой и подругой, а сейчас полезла со своими советами и многозначительными зырканьями в мою сторону.

Ещё и удивляется, что я не роняю тапки в беспомощных попытках убежать на край света от внимания Басова. Не хочу и не буду. Я в кои-то веки счастлива и чувствую себя в безопасности, любимой и особенной, а не забитой и ненужной старшей дочерью Храмовой Алевтины Петровны.

«Я с Молекулой договорился. Она отмажет тебя после занятий перед матерью», — отвлекает меня от моих дум входящее сообщение от Басова.

«Есть повод?», — строчу я ответ, и вся свечусь как лампочка Ильича.

«Есть».

«Ну не томи!»

«Ну не тупи! У нас свидание, Истома».

Вай!

«Надеюсь, ты товарища химика ничем там не шантажируешь, что она тебе так бодренько помогает?»

«Надейся».

«Я серьёзно».

«Я тоже».

«Яр?»

«Блин, Истома! Вот ты вечно обо мне всякие гадости думаешь, а это, между прочим, обидно, знаешь ли. А я, вообще-то, сына Молекулы из говна вытащил, отряхнул и на путь истинный наставил. Понятно?»

«Это как?»

«Это, когда тупые малолетние обсосы вместо того, чтобы работать над собой и собственным будущим, начинают загонять себя в могилу разными не кулинарными солями».

«О, Боже!»

«Истома, Боже тут ни при чём. Хоть лоб в молитвах расшиби».

Продолжать дискуссию на эту тему я больше не стала, да и учитель уж больно подозрительно поглядывал на меня, замечая, что я слишком часто отвлекаюсь на телефон. Но вот уже сорок пять минут урока подошли к концу, и я пулей кинулась на выход.

Пробежала, сверкая пятками, мимо не замечающей меня более Марты Максимовской и её компании. Дальше в гардероб, а после — на улицу, где на парковке, в прогретой машине, пахнущей кофе и кожей, меня ждал он. Мой Яр.

— Куда ты повезёшь меня? — выдохнула я, счастливо прикрывая глаза и прислушиваясь, как мерно урчит мотор, разгоняя нас по улицам города.

— В рай... кстати, от мамы своей расчудесной отмазалась?

— Да.

— Отлично. Но, Истома, меня эта женщина начинает не на шутку напрягать.

— Меня тоже, — киваю я и от досады отвожу глаза. Мне хочется быть современной, открытой к общению и кипучей жизни девчонкой, а не маминой марионеткой.

Вот только, что я могу?

И Басов будто бы читает мои мысли, а потом, чертыхаясь, вдруг начинает бурлить и угрожающе пускать пепел, словно опасный вулкан.

— Чёрт его знает, как ты терпишь всё это дерьмо! Родительский контроль, домой сразу после школы, вечером никуда не выходи, с мальчиками не дружи. Полная хрень! И знаешь, я бы подобную ересь терпеть не стал, потому что таким мамашам палец в рот не клади — откусят по самый локоть. Оглянуться не успеешь, как она сядет тебе на шею и просидит там до самой твоей пенсии просто потому, что считает тебя своей собственностью. А ты что табуретка, Истома?

— Нет.

— Так какого художника ты позволяешь этой женщине с собой так обращаться?

— А какие у меня есть варианты, Ярослав? — стискиваю я подол форменной юбки до такой степени, что ткань трещит под пальцами. — Послать мать на три буквы и уйти жить на вокзал? Или предлагаешь объявить ей войну и забаррикадироваться в собственной комнате? Или...

— Или просто можешь заткнуть ей рот и в жёсткой форме утрамбовать в её пустую, пуританскую башку, что ты личность! Что ты выросла и тебе уже не три года!

— Она выгонит меня из дома!

— Не выгонит, зуб даю! Мой дед тысячу раз грозился провернуть подобное и до сих пор не решился. И твоя этого не сделает. Она же верующая, так? Куда ей такие радикальные меры? Не по закону божьему, Истома!

— Ты не понимаешь, о чём говоришь!

— Хорошо, давай поговорим на понятные мне темы. Ок? Ну так скажи же мне, любимая, как долго мы с тобой будем прятаться от твоей прибабахнутой маменьки?

— Пожалуйста, не называй её так, и давай уже сменим тему.

— Нихрена! Подожди ещё немного, так она тебе женишка с подтяжками и редким пушком на подбородке выберет, а потом заставит выйти за него замуж и нарожать кучку спиногрызов, забив на твоё будущее, карьеру и настоящую жизнь!

Он бьёт в самую точку, и мне хочется разреветься как маленькому ребёнку, который просит красный шарик, а ему покупают синий, потому что тот больше понравился маме. А-а-а!

— Хватит!

— Фак! — зло врезал ладонями по рулю парень и притопил педаль газа в пол, всем своим обликом давая мне понять, что в бешенстве от реального положения дел.

Кажется, это была наша первая ссора в отношениях.

Вероника

Мы молча выехали на окраину города, также безмолвно добрались до огороженной высоким забором с колючей проволокой территории на самом берегу моря, проехали пункт охраны, предварительно забрав у них пару черных пакетов с эмблемой самого знаменитого в городе суши-бара, а затем побрели к одиноко стоящему у воды маяку.

— Холодно? — обернулся ко мне Басов и посмотрел отчего-то так грустно-грустно.

— Да, — зябко поёжилась я.

— Иди ко мне, — поднял он правую руку вверх, и я тут же под неё нырнула, попадая в его тёплые объятия.

Так мы и добрались до маяка. Ярослав открыл дверь и пропустил меня внутрь, пахнущего свежей древесиной помещения. А затем кивнул на лестницу, ведущую наверх, по которой мы и прошагали бессчётное количество ступеней, пока не добрались до самой последней площадки, отгороженной от бушующего моря и промозглого ветра лишь панорамным остеклением. Тут было немного прохладно, но очень уютно — на полу выжженное до черноты дерево, мягкие топчаны с кучей подушечек, два кресла-мешка и низкий столик, на котором одиноко лежал бинокль.

— Что это за место? — охнула я, вглядываясь в бесконечность водной глади, над которой парили крикливые чайки.

— Это — моё убежище. Место, где я могу укрыться от всего мира. Мой отец выкупил этот клочок земли ещё при жизни. Хотел построить здесь крутой отель и всё такое, но... увы. Его запала хватило только отремонтировать маяк, да и то не до конца, как видишь. До ума доводил тут всё уже я.

— Мне очень жаль, — сначала дотронулась я до его щеки, а потом крепко обняла парня, пытаясь хоть как-то утешить его боль. Но напрасно.

— Не надо, Истома. Мой отец был не самым хорошим персонажем, знаешь ли.

— Но и не хуже моего, — прошептала я, словив слишком болезненную вспышку за рёбрами, которая означала лишь одно — я всегда была мимо кассы.

— Он тоже умер?

— Для меня да.

— Гнида, — поджал губы Басов, а затем также, как и я, крепко обвил руками моё тело.

Так мы и простояли какое-то время, а потом улеглись на мягкий топчан, завернувшись в плед и в друг друга, уплетая изумительно вкусные суши и бесконечно долго болтая обо всём на свете. Обнимались. Целовались. И почти переступили черту.

— Почему нет, Истома? — шептал мне Ярослав на ухо, пока его руки блуждали на моих бёдрах, поджигая во мне звонкие петарды.

— Пожалуйста, — молила его, ибо понимала — я бессильна перед этим парнем и давно уже капитулировала.

Растеклась перед ним бесформенной прибалдевшей лужицей сладкого сиропа.

Влюбилась...

— Скажи мне «да», — упрямо расстёгивает на моей груди крючки бюстгальтера Басов, — обещаю, больно не будет...

Дышу часто. Зажмуриваюсь. Чувствую, как подушечки его пальцев обжигают кожу рядом с кромкой моих трусиков, чуть тянут ткань вниз, и я отчётливо осознаю, что мы на полной скорости несёмся за черту благоразумия и трезвости ума.

— Тебе понравится, Истома... верь мне. Только мне одному...

Укус в шею. Ниже. Чувствую его настойчивые губы и горячий язык у себя на груди. Почти схожу с ума от зашкаливающих ощущений. Ох, мне так сладко, так пылко, так бесконечно прекрасно. Я буквально замираю на острие ножа, в шаге от пропасти, в которую одновременно боюсь упасть, но в то же время желаю сброситься сломя голову.

Быстрее!

— Ты со мной? — до лёгкой боли сжимает мою ягодицу Басов и чуть подкидывает на себя, стыкуя нас в самых неприличных местах и высекая из моих глаз искры, а изо рта протяжный, глухой стон.

— С тобой..., — мало соображая от страха и эмоционального опьянения, бормочу я. И критически не осознаю, как именно трактует мои слова парень, фактически принимая мою капитуляцию.

И где-то здесь, когда до нашего падения в пьянящие и пенящиеся волны страсти остаётся всего лишь последний шаг, телефон Ярослава вдруг издаёт громкую, почти истошную трель.

Ох!

Он пытается её игнорировать и продолжить то, что мы не закончили. А я? А я будто бы пощёчину словила. Звонкую. Хлёсткую. Отрезвляющую! Отталкиваю парня от себя и упорно принимаюсь приводить свой внешний вид в порядок, несвоевременно стесняясь излишне высоконравственного нижнего белья и того, что почти позволила соблазнить себя на фактически первом свидании.

Ужас!

— Истома? — рычит Басов. — Осади!

— Ответь, — киваю я на его куртку, в которой продолжает громыхать гаджет, — ну! Давай же!

Глаза в глаза и что-то между нами рвётся. С треском!

Чертыхается, но отвечает. А всего через пару мгновений начинает ругаться как сапожник и поспешно натягивать на себя рубашку, брюки, застёгивать ширинку и ремень.

— Что случилось? — свела я полы своей блузки, осознав, что не могу совладать трясущимися пальцами с мелкими и скользкими пуговицами.

— Это Молекула, — буквально прорычал Басов, — она говорит, что твоя бабка прямо сейчас околачивается в фойе гимназии и просит, чтобы тебя немедленно отпустили домой.

— Что?! — отказываюсь понимать я смысл его слов. — Да это же..., — и я окончательно теряю голос от страха.

— Катастрофа, знаю. Но химичка навалила ей, что ты уже ушла домой, так что, собираемся в темпе вальса, Истома. Или...

— Или?

— Или ты говоришь, что влюблена в меня до усрачки, и планируешь убежать со мной в закат. Твой выбор? — шоколад его глаз впивается в меня в ожидании моего ответа.

— Первый! — пищу я сбито.

— Почему-то я так и думал, — нервно и недовольно усмехается парень, но всё-таки помогает мне одеться и пулей мчится в сторону своего автомобиля.

А там уж всего двадцать минут и я почти у своей многоэтажки. Скоро целую его в щеку и бегу домой, где и получаю очередное пропесочивание от матери и от бабули. Что-то мямлю в своё оправдание, но вижу, что они ни единому слову мне не верят.

Категорическим образом!

Перехожу к последнему весомому аргументу — пускаю слезу, но только выхватываю от родительницы очередную оплеуху и приказ идти в свою комнату, а там уж молиться Господу нашему, пока тот не отпустит мне все мои «смертельные» грехи.

В этот вечер я даже не рискую достать свой новый телефон.

Мать и бабка постоянно курсируют мимо моей комнаты. Заглядывают. Даже в душевую, когда я уже чищу зубы и пристально сканируют меня с головы до ног. Слава Богу, у меня пижама максимально закрытая, иначе бы я огреблась на полную мощность за те засосы, которые мне понаставил Басов.

Но пронесло!

Вот только это я так думала, а мои «милые» родственнички, очевидно, вознамерились перестраховаться и уже на следующее утро в школу меня форменно, как первоклашку, повела бабуля. За ручку!

А после занятий она же и встретила, чем повергла меня и моего парня в полный и безоговорочный ступор.

Но и это было не всё.

Уже по приходу домой меня ждал во-о-о-от такой сюрприз!

На кухне накрыт стол, испечён блинный торт и профитроли с заварным кремом. А за ним сидят не только моя дражайшая маменька, но ещё и староста нашего прихода — Любовь Ильинична со своим сыном Семёном, который смотрел на меня так, что хотелось застрелиться.

И да, он был в точности таким, каким его описал Басов — в растянутой, мешковатой кофте с засаленными манжетами, штанах с подтяжками и с редкой, отвратительной растительностью на подбородке и над верхней губой. А ещё от его тела, и, в частности, ног невыносимо несло потом, но все делали вид, что мы в райском саду.

Очаровательно, чёрт возьми!

— А вот и наша Верочка, умница девочка. Садись, дочка, расскажи, как прошёл твой день, много ли пятёрок получила?

Сначала я от такого обращения выпала в нерастворимый осадок. Затем всё-таки шлёпнулась задом на табурет, а потом весь остаток вечера слушала дифирамбы в честь непревзойдённого Семёна и меня самой. А ещё видела горящий взгляд Любови Ильиничны и собственной матери, которые уже мысленно распланировали нашу жизнь, придумали имена нашим детям и решили в каком банке мы возьмём ипотеку.

Что ж...

Басов был прав. Я в западне!

Глава 30 - На цепи

Вероника

Я раздавлена.

Время — половина четвёртого утра. На телефоне, который мне подарил Ярослав восемь пропущенных от него и три сообщения, которые я даже не читала. Боюсь. Ведь я не знаю, как справляться с этой очередной шуткой мироздания.

Семён.

Ну супер! Дайте два. Ха-ха...

Я прикрываю глаза и тут же ловлю мешанину образов. Басов — мой Бог! Невероятный, бесконечно притягательный и желанный. Чеканные, резкие, но безупречно идеальные черты лица. В первую нашу встречу я не посчитала его привлекательным, скорее хищным. Опасным. Но как же я заблуждалась...

Его внешность не была приторной или слащавой. Она была сложной, переливаясь своими гранями, когда он злился, хмурился или смеялся в голос, чуть сверкая бусиной стального пирсинга. Чёрные, густые пики ресниц, манящий шоколад глаз, терпкий вкус языка и гладкая кожа, усеянная десятками родинок, которая словно магнит притягивала мои пальцы. И его аромат, что был не сравним ни с чем на этом свете — бергамот, горький апельсин, кедр, мох, дым, ладан и что-то ещё, что принадлежало лишь ему одному — мальчику, который украл у меня покой и сон.

Моя живая сталь. Почти метр и девяносто сантиметров литых, тренированных мышц. Сплошной, вызывающий восхищение рельеф. И эти кубики, которые будто бы гипнотизируют меня, побуждая прикоснуться к ним снова и снова.

Руками.

Губами...

И даже там, где тёмные волоски чертят дорожку от пука и ниже, дразняще скрываясь за поясом его брюк.

О, я помнила всё! Как он дышал, когда я прикасалась к бронзе его кожи. Как сокращался в горячих судорогах стальной, тугой пресс. Как мурашки кололи подушечки моих пальцев. Как заходилось сердце от щемящего счастья просто потому, что этот парень плавился от моих неумелых ласк и томно прикрывал веки, хриплым шёпотом требуя продолжения.

А теперь?

Ко мне приставили безобразного цербера, который будет занимать всё моё свободное время. Абсолютно всё, понимаете? И никуда мне больше не деться от этого кошмара наяву, никуда не убежать.

Всё, приплыли!

А если я только попробую сказать маме, что потеряла голову и влюбилась в другого парня, то сразу же сяду на цепь. С неё станется — она меня вообще из этого города увезёт, как только узнаёт, кто именно стал для меня важнее семьи, матери и бога.

И теперь мне придётся отречься от того, ради которого хотелось встречать новый день и преодолевать очередные трудности. Потому что иначе никак.

Я словно собака на привязи. И даже укусить не в силах того, кто меня на неё посадил.

Жалкая тряпка.

Терпила!

Снова реву, накрывшись с головой подушкой, а потом всё-таки срываюсь и снимаю блок с нового телефона, где на экране загорается уже четвёртое сообщение от Басова.

«Жду звонка».

«Ника?»

«Это не смешно?»

«Какого хрена, Истома? Звони мне немедленно! Или, клянусь, я прямо сейчас приеду к тебе и надеру твою охреневшую задницу!»

Всхлипываю и стираю с лица бесконечные солёные дорожки, а затем до крови прикусываю нижнюю губу. Чувствую металлический, чуть отрезвляющий вкус, но мне этого мало, чтобы прийти в себя и снова поверить в то, что мир может быть справедлив ко мне.

Что я не жалкая, затюканная марионетка в руках своей матери.

«Не надо никуда ехать, Яр».

«Вау! Я валяюсь, Истома! Скажи мне хоть что-то, чтобы я понял причину этого твоего неприкрытого динамо».

«Прости».

«Прости? Ну просто потрясающе! А ещё что-то будет?»

«Мне нечего тебе больше сказать».

«Супер! Куда орать от экстаза?»

«Давай обойдёмся сухими фактами, ладно?»

«Ну, попробуй».

«Между нами всё».

«Ты уверена?»

«Да».

Минута молчания. Ровно шестьдесят секунд, за которые я умерла раз десять, не меньше. Больно. Страшно. Критически невыносимо!

«Хорошо», — прилетает от него пуля в лоб.

А затем ещё одна, но уже разрывная.

«Как скажешь».

До утра рыдаю. Просто корчусь от сердечной боли и тоски по нашему непрожитому будущему. По времени, что у нас подло украли. По свиданиям, которые никогда не случатся. По прикосновениям, которые я никогда не почувствую. По сердцу, которое больше никогда не забьётся так, будто бы его шарахнули дефибриллятором раз десять или двадцать.

Теперь оно на изи тупо качает кровь и едва-едва поддерживает меня в состоянии «существую».

На рассвете словно зомби встаю с кровати и бреду умываться. На автопилоте одеваюсь и привожу себя в порядок. Пытаюсь позавтракать, но аппетит отбит напрочь.

Меня тошнит! От этой жизни. От перспективы новой встречи с Семёном. От себя самой!

Бабушка кладёт мне на блюдце целую гору фаршированных блинчиков. Я с силой запихиваю в себя лишь один.

— Это что за дела, Вера? — хмурится мать.

— Не хочу, — отворачиваюсь я от её осуждающего взгляда и поджимаю губы.

В меня тут же вонзаются миллионы стрел, отравленные мнимой заботой. Надо хорошо кушать. Похудеешь. Бабушка же старалась, нельзя отказываться.

— Я же сказала — нет аппетита, — снова отставляю я от себя придвинутую ко мне вплотную тарелку с блинами.

— Это что ещё началось? Не встанешь из-за стола, пока не съешь! Поняла? — змеёй зашипела мать, но я только флегматично пожала плечами.

— Значит, не видать мне сегодня ни церковной службы, ни воскресной школы, ни прогулки по набережной с Семёном.

— Да что с тобой такое? — охнула родительница.

— Ремня выпрашивает, — фыркнула бабуля и я почти лишилась чувств, уговаривая себя не закатывать глаза к потолку.

Ремень! Ну надо же напугала. Вся моя жизнь — сплошные удары судьбы. Потерплю ещё, чай несахарная.

— Ба? — хмыкнула я и посмотрела в её водянистые, чуть покрасневшие от ярости глаза. — А тебе легче станет, если меня мама побьёт, да?

— Что? — охнула та и даже с табуретки встала, выкручивая в изъеденных ревматизмом руках кухонное полотенце.

— За еду ремень, я же правильно тебя поняла? За то, что у твоей родной внучки просто-напросто аппетита нет, так?

— Бесстыжая! А ну, рот закрыла! — буквально взревела старушка. — Наказание ребенка — это великое благо! Само Священное писание говорит: «Участи наказание сыну своему»!

— Так за что наказывать-то, ба, я что-то так и не поняла?

— Алечка, ну ты посмотри, какая стала, а? На горох опять так и просится! Ни смирения нет, ни покаяния. Святых отцов не почитает! — покрылась багровыми пятнами бабка, а я впервые в жизни подумала, что её не люблю. Что она чужая мне. Просто старая женщина, которая не ведает, что творит, говорит и делает.

— Извинись перед бабушкой, живо! — гаркнула мать.

— Извини, ба, — тут же выдала я, ничего внутри, кроме усталости не чувствуя.

— Бог простит! Сегодня же покаешься во всех грехах и причастишься! — поучительно рыкнула бабка и совсем отвернулась от меня, отирая полотенцем несуществующие слезы и бесконечно осеняя себя крестным знамением.

— Ты меня в который раз разочаровала, Вера, — вздохнула мать, — и порой мне кажется, что ты совсем не ведаешь законов духовной жизни. А теперь взяла блин и съела, а потом ещё один и ещё, пока тарелка не опустеет. А нет, так я покажу тебе, как уважать хлеб, дарованный самим Господом Богом! – последние слова она проорала.

И новая оплеуха обожгла мою щеку, а я лишь зашипела, боясь, что просто подорвусь и выброшу эти чёртовые блины в окно!

Но я только сидела и гипнотизировала их глазами, но больше к еде не притронулась, чем довела мать и бабку до ручки. Всю дорогу к церкви они вливали мне в уши напитанное недовольством брюзжание и только перед храмом успокоились, потому что я притормозила и шарахнула вопросом им прямо в лоб, увидев дочку нашего батюшки:

— Мам, а почему Ане Купцовой можно ходить в джинсах, а мне нельзя?

Бабка забегала глазами, замялась, поглядывая на мать, а та тут же накинулась на меня со злобным, поучительным шипением:

— Да ты сдурела такое спрашивать? Эти дети, знаешь, насколько к Богу приближены? Им всё можно, потому что в их вере Всевышний не сомневается, в отличие от тебя. Ты же на каждом шагу дерзишь и забываешь о благодарности к его дарам. Ну, что вылупилась? Думаешь, все равны перед Господом? А вот и нет! Анютке потому и краситься можно, и волосы стричь, и интернетом пользоваться, потому что она тверда в исповедании. И чиста. И Бог доверяет этой святой девочке и может её поставить в пример тебе. Ясно? А ты богохульничаешь, когда вопросами этими неугодными сыпешь, позорница!

— М-м, ну, в общем-то, я так и думала, — кивнула я, но усмешку в себе задушила на корню.

Что тут ещё скажешь? Им что в лоб, что по лбу...

А дальше пост принял Семён.

Сидел рядом со мной, как прибитый, всё богослужение и пытался свести меня с ума. От него по-прежнему пахло застарелым потом, сухариками со вкусом хрена, а на редких усах поблёскивала жирная майонезная капля. Я старалась на него не смотреть и снова молилась как не в себя.

«Господи, помоги, сохрани и помилуй. Только от Семёна! Только от него одного!»

Но Семён никуда не испарился. Лишь с согласия моей матери и бабки проводил меня до воскресной школы, а после неё встретил, чтобы совершить прогулку по набережной, о которой наши матери давеча сговорились.

Идёт. Болтает о какой-то ахинее. Я даже не слушаю, только кутаюсь от холода в куртку, подаренную Басовым, и жалею, что не взяла с собой тот самый телефон.

А вдруг он позвонит? А вдруг напишет?

А вдруг...

Но я знаю, что этого никогда уже не будет. И от этого знания, моё бедовое сердце будто бы опоясывает стальная колючая проволока. И сдавливает, нанося непоправимый вред и разрывая его на куски...

Мне не нравится!

Но что я могу?

Ни. Че. Го!

Я просто тут. Иду, уткнувшись в мокрую брусчатку набережной и покорно жду, когда же весь этот ад закончится. Навстречу нам идут десятки равнодушных лиц. Кто-то смеётся, кто-то громко травит анекдот, кто-то с упоением обсуждает по телефону планы на вечер. И только я, словно на цепи, бреду в никуда, рядом с аморфным нечто, которое мне бессовестным образом подсунули под нос.

Шаг. Шаг. Шаг. И ещё один, словно по битому стеклу, а в следующее мгновение я замираю, так как перед нами неожиданно вырастает высокая, затянутая во всё чёрное, фигура. Капюшон низко опущен на глаза. Руки в карманах куртки.

— Простите? — бормочет опешивший Семён.

— Не прощу, — поднимает голову незнакомец, и я тут же врезаюсь в шоколадную глубину его глаз.

Вероника

Басов сейчас смотрит только на меня. Препарирует своим злыми зенками. Прищуривается и шлёт мне предупреждающую, самоуверенную улыбку. Он ведь в эту самую минуту даже сотой доли вероятности не допускает, что я смогу куда-то деться из-под этого колпака, которым он только что меня накрыл.

— Не надо, пожалуйста, — делаю я к нему шаг, взглядом умоляя не устраивать сцен, выяснения отношений и прочей грязи, которая, я вижу, у него на уме.

— Помолчи сейчас, — рубит жёстко, и я тут же теряю весь свой запал, — я ночь не спал, думал придётся соперничать с Аленом Делоном, а тут всего лишь Джабба Хатт. Я в шоке, Истома...

Фыркает, качает головой и только после этого показательного осуждения моим действиям переводит всё своё внимание на ошалевшего Семёна. Тот, кажется, завис по полной программе, над его головой лишь бегущей строки с надписью «loading» не хватает. Конечно, потому, что перед ним стоит сейчас настоящий Божий дар, который выше его почти на голову и намного шире в плечах, и явно что-то хочет от жалкой яичницы.

— На минуту? — кивает Басов парню, и тот начинает нервно крутить головой, очевидно, в поисках спасительного укрытия от этого хищника.

Напрасно.

— Да? Нет? — чуть склоняется к нему Ярослав и дважды щёлкает перед его носом пальцами. — Приём, приём, как слышно?

— Ты кто такой? И что тебе надо от меня? — дрожащим голосом, полностью выдающим его страх, начинает блеять Семён.

— Я твой самый лучший друг, — оскаливается Басов, — пошли, поболтаем за кашу манную, за жизнь туманную!

— Никуда я с тобой не пойду! — начинает словно желейная масса дрожать это аморфное нечто, и я прямо так и вижу, что он бросает меня здесь и сейчас, чтобы с воплями убежать в закат, сверкая пятками и вопя «спасите, помогите».

— Пойдёшь! И заметь, я ведь тебя пока прошу по-хорошему, — припечатывает Басов и между парнями случается короткая дуэль взглядов, в котором Ярослав всухую берёт верх.

Они наконец-то оставляют меня одну, в недоумении таращиться им вслед, гадая, зачем пришёл сюда Басов, с какой целью принялся трамбовать Семёна и что именно планирует получить по итогу. И только здесь меня прибивает осознанием, что чёртов сын старосты нашего прихода может прикончить меня одним-единственным выстрелом, просто рассказав моей матери, кто именно предстал перед нами и какие разговоры смел вести.

И что-то мне подсказывало, что моя дражайшая матушка уже не поверит в очередные сказки про белого бычка. Она просто прихлопнет меня, как надоедливую муху, и концы в воду.

Я уже словила ментальной кувалдой по мозгам и прочувствовала, как в венах стынет кровь, представляя себе ужасающие последствия этой встречи, а потом почти кинулась к парням, чтобы хоть как-то спасти ситуацию. Но тут же притормозила и с открытым ртом принялась наблюдать, как Ярослав жмёт руку Семёну, а затем достаёт из заднего кармана несколько крупных купюр и передаёт их моему нежеланному спутнику.

Тот с жадностью, и явно ликуя, их пересчитывает, удовлетворённо кивает Басову и, даже не глядя в мою сторону, устремляется на выход из парка.

Просто в припрыжку смывается и всё, понимаете?

— Что это значит? — развожу я руками, замечая, что они дрожат, словно у запойного алкоголика.

Басов сначала просто смотрит на меня, будто голодный удав на жалкого кролика, а потом его губы медленно расплываются в улыбке Чеширского Кота.

— Ну, — делает он ленивый шаг в мою сторону, — у меня есть несколько вариантов.

— Ярослав! — психую я, всё ещё провожая взглядом удаляющуюся фигуру Семёна.

Вот он перебежал дорогу на запрещающий для пешеходов сигнал светофора. А вот пулей влетел в компьютерный клуб и скрылся в его глубине.

Оу...

— Истома, вот я тебя, конечно же, очень люблю, но...

— Что? — снова перевожу на Басова глаза.

— Ты такая дура! — рычит он и окончательно сокращает между нами расстояние, а затем крепко прихватывает меня за руку и буквально на буксире тащит в сторону парка аттракционов.

Касса. Два билета на чёртовое колесо. А через пару минут кабинка уносится в самую высь, оставляя нас наедине друг с другом.

— Дура? — обиженно поджимаю губы.

— Именно! — подхватывает меня под задницу и усаживает к себе на колени, тут же начиная покрывать моё лицо короткими, отрывистыми поцелуями и расстёгивая на мне куртку. — Твоя мамашка-невменяшка опять что-то там отчебучила, и ты тут же, даже не поговорив со мной, задвинула нас на полку? Ну что за дела?

— Нас? — пытаюсь я сохранить ясность и трезвость ума, но отчаянно проигрываю сама себе. И ему!

Потому что Басов — заклинатель моих мурашек, что уже услужливо побежали по коже, и бабочек, что обезумевшим роем запорхали внутри моего живота. Он не прикасается ко мне, а чиркает спичкой. Раз — и я сгораю в его огне.

— Да, Истома! Нет ничего важнее нас — заруби себе этот факт на своём очаровательном носике и больше никогда не забывай. А мать твоя пусть идёт лесом. Ясно? Говори со мной, а я буду решать все наши проблемы. Усекла?

— Но как же..?

— Всё, малая. Теперь мы заказываем музыку, — прикусывает мою нижнюю губу и чуть оттягивает её, раскаляя меня горячим шоколадом своих глаз, что смотрят на меня так чувственно и цепко.

— М-м?

— Соображай! Она же сама вручила нам билет в счастливую жизнь без забот и хлопот. Сёма! И теперь каждый день будет наш, под прикрытием этого увальня, помешанного на компьютерных играх.

— Ты что купил его? — охнула я.

— Правильнее будет сказать так — я посадил на цепь и твою безумную мать, и этого недоноска с усиками, бредящего виртуальными стрелялками, — скривился Басов, а затем стиснул меня своими ручищами и наконец-то впился в губы страстно и горячо. Так, что у меня окончательно снесло крышу.

И я всё чувствовала. Стук его сердца. Сбитое дыхание. Хриплые стоны. И горела, горела, горела...

— Сколько у нас есть времени?

— Вечность...

Так и вышло. Каждый день осенних каникул за мной заходил Семён, наваливая кучи бесстыжего вранья в уши моей матери и бабки, а затем сдавал меня на поруки Басову, который, в свою очередь, платил парню оговорённую сумму, чтобы он не отсвечивал. И служил нам ширмой.

А там уж мы абсолютно растворялись друг в друге. И мой секретный чемоданчик полнился подарками от Ярослава. Браслет, на котором висели милые фигурки, напоминающие яркие моменты из нашей жизни и цепочка с перевитыми буквами «Я» и «В», фотоаппарат мгновенной печати, на который мы наделали целую кучу совместных снимков и ещё наушники, чтобы я могла слушать наши треки.

Там же, в чемодане лежал и портрет, нарисованный Аммо. Я его так и не развернула. Даже не притронулась! Боялась, что если сделаю это, то тем самым приму от парня этот ненужный мне дар и предам доверие Ярослава. Вот только Рафаэль по-прежнему писал мне тонны ванильных и не очень сообщений. Но я лишь сухо рубила «привет, пока, да, нет, не знаю». А особо откровенные признания тут же сметала в корзину.

И каждый раз я просила Аммо перестать напоминать мне о своих чувствах, прекратить испытывать на прочность моё терпение, но тот только извинялся, обещал, что этого больше не повторится, но уже на следующий день снова расшатывал мои нервы, заставляя меня наполняться чувством вины из-за того, что я не могу ответить этому парню взаимностью.

Совсем не могу. Никак. Шансы по нулям.

И вот как бы нам этого ни хотелось, но наступил последний день каникул. Мы снова сбежали на маяк, оставляя цербера Сёму сторожить наш идеальный мир от жестоких пришельцев в лице моей матери и бабки.

Ярослав развалился на подушках топчана и неторопливо листал мой альбом с эскизами, пока я развешивала по периметру площадки ретрогирлянду, пристёгивая на неё же наши снимки, а затем любовалась проделанной работой.

— Хоть переезжай сюда и живи, — улыбнулся Басов и оглянулся.

Да, теперь тут было просто сказочно уютно. Мы купили и привезли на маяк парочку огромных фикусов, напольный электрокамин, свечи, умную колонку и небольшой стеллаж, который я заполнила любимыми книгами. Ярик к ним почти не прикасался, так как был исключительным технарём, но я иногда читала ему вслух стихи, которые произвели на меня неизгладимое впечатление или просто пересказывала сюжет той или иной истории, делясь с парнем своими мыслями о прочитанном.

И надо отдать ему должное, Басов меня всегда внимательно слушал, перебирая мои волосы или вычерчивая на моей ладони бесконечные вихри.

Это была идеальная неделя, наполненная смехом, поцелуями и счастьем. Она пахла морской солью и лавандой, что я поставила в низкую вазу рядом с одиноким биноклем. Каждый прожитый день искрил, словно оголённый провод и вспыхивал снопом разноцветных фейерверков, когда наши взгляды встречались, намертво прикипая друг к другу.

Стоило только кончикам пальцев соприкоснуться, как нас било молнией и притягивало. Веки тяжелели. Дыхание перехватывало. Сердце в груди билось так, что казалось ещё чуть-чуть и оно просто проломит рёбра и выскочит, стремясь стать ещё ближе к объекту своего поклонения.

И кровь кипела...

И мозги плавились...

И каждая клеточка тела вспыхивала от эйфории просто потому, что её любили. А потом тухла, когда Басов вновь и вновь спускал меня с небес на грешную землю своими испытующими вопросами о матери, о её, попахивающим чем-то нездоровым, отношении ко мне, о прошлой жизни и том, почему мы не можем даже попробовать рассказать ей о наших отношениях.

— Ну же, Истома. Я хочу тебя понять. И помочь...

Я долго смотрела в его тёплые, наполненные участием глаза, а затем вздохнула и всё-таки решила приоткрыть завесу своей жизни.

— Что ж... начнём с того, что я всегда была аутом...

Глава 31 – Уродливое прошлое

Вероника

— Аутом? В школе?

— Если бы, — горько улыбнулась я, — дома, Ярослав. Сколько я себя помню, я всегда была той, кто путается под ногами и вызывает раздражение одним своим существованием.

— Истома, не надо, — подался ко мне Басов и так крепко завернул меня в свои объятия, что мне тут же стало легче вспомнить всё, что было и как это начиналось.

— Всё нормально, это всего лишь моя жизнь, — выдохнула я, — итак, когда я поняла, что происходит что-то не то? Ну, первые звоночки прозвенели, когда мне было где-то лет шесть. Моей сестре Ире тогда было как раз на год меньше, и я хорошо помню, что мы вместе писали письмо доброму дедушке Морозу. Просили куклы, конечно же. С гнущимися ручками и всё такое. Но первого января подарок с желаемой Барби достался лишь Ире, а мне выдали только куцый кулёк со сладостями. И больше ничего. У сестры же, помимо основного подарка, были ещё и побочные — парные единороги и набор медика от бабушки. Конечно, я в тот Новый год проплакала белугой от обиды всю ночь, а наутро подошла к маме с резонным вопросом — почему так?

— Она ответила?

— Да. Она сказала, что я уже взрослая и мне поздно играть в куклы.

— Да уж. А дальше?

— По нарастающей, Яр. В моём прошлом всё было для Иры. Весь мир вращался вокруг неё одной. Нет, не подумай, с сестрой у меня были превосходные отношения, но ведь и маму я любила тоже, вот только она... как бы так сказать? Ну, она не находила не меня времени в своём графике, знаешь ли. Обнять, поцеловать, подбодрить, назвать меня маленькой принцессой? Это всё было только для моей младшей сестры, с которой мы были такими разными. Она — пухленький белокурый ангел. И я — просто Вероника, которая вечно не к месту.

— А отец? Разве он не видел этого.

— Отец? — усмехнулась я. — Ну, скажем так, у него тоже была только Ира. Ведь я одна в семье была с фамилией Истомина. И в какой-то момент до меня дошло, что это немного странно.

— Я не понимаю.

— Однажды, когда мне было восемь, мама по хард-кору напилась. А за несколько недель до этого родители так радовались, крутили в руках какие-то чёрно-белые снимки и говорили, что в семье скоро появится мальчик. Хотели назвать его Игорем. Смеялись, улюлюкали, приговаривая: «Ирочка и Игорёша, ну правда же мило звучит?».

— Где в этом уравнении была ты?

— Меня вынесли за скобки, Яр, — тяжело выдохнула я и замолчала, не в силах обличить в слова свои горькие воспоминания.

— Фа-а-ак...

— Но у мамы случился выкидыш. Она сильно переживала тогда этот удар. Много плакала. Ещё больше налегала на крепкие напитки. Однажды даже упала с табуретки, в таком невменяемом состоянии оказалась. Я кинулась к ней, чтобы как-то помочь, поднять её с пола, но мама только зло оттолкнула меня и начала рычать в лицо ужасные вещи, которые, увы и ах, были чистой, незамутнённой правдой.

— Что она сказала тебе?

— Что лучше бы на месте Игоря была я. Что жалеет, что в своё время не сделала аборт... И всё твердила мне и твердила, что я ей как кость поперёк горла. Что она никогда меня не любила, не любит и уже не сможет полюбить. Что я её проклятье. И каждый божий день теперь она вынуждена смотреть на меня и вспоминать того, кто исковеркал её жизнь, а именно моего биологического отца.

— Вот же с-с-с...

— Наутро она ничего не помнила. А я вот забыть не смогла... Только перебирала в своей голове каждое её слово и плакала, мечтая больше всего на свете, чтобы моя мама всё-таки заметила меня. И хоть немного полюбила, понимаешь? Хотя бы чуть-чуть... долгие-долгие годы это было моей самой заветной мечтой. Наваждением!

— Иди сюда! Не плачь, я с тобой, — и только сейчас я поняла, что пока рассказывала это всё Ярославу, то незаметно для себя начала беззвучно плакать.

От боли.

От безразличия самого родного в этом мире человека.

Оттого что просто не нужна своей маме. Я — не нужна. Только блёклая копия Иры или хотя бы послушная кукла, которая будет слепо следовать её приказам.

Вот и всё.

— Знаешь, — начала я говорить, когда чуть утихомирила бурю внутри своей души, — иногда я виню себя за многие вещи. За то, что не могу стать лучше для мамы. За то, что не получается быть умнее, красивее, быстрее и дальше по списку. Но я же не виновата, что родилась, Яр.

— Конечно, нет.

— И родителей не выбирают, ведь так?

— Да, Истома. Так.

— Я не виновата, что моя мама — вот эта женщина, которая во всех своих ошибках винит только меня. В её глазах лишь я грешница, а она святая великомученица, которая годами несёт свой крест. Разве это справедливо?

— Нет, разумеется, нет...

— Тогда как мне достучаться до неё?

— Никак.

— Но...

— Никак, Истома. Просто прими это заданность и больше не пытайся ей угодить, стать лучше, стать удобнее. Пойми уже наконец — родители любят не за что-то. Они любят вопреки всему и точка!

— А я все эти годы старалась быть максимально покладистой, в бесплодных попытках стать для матери чем-то большим, чем побочный продукт её молодости.

— Так это она с того выкидыша в веру ударилась?

— Нет, — покачала я головой, — наша семья была самой обычной, в общем-то, мы даже яйца на Пасху не светили, если хочешь знать. Я могла носить джинсы и даже ногти лаком накрасить, — на этих словах я рассмеялась и хмыкнула, вспоминая своё прошлое.

— А потом?

— А потом отец с Ирой поехали в облцентр, чтобы купить сестре беспроводные наушники, которые она уже полгода, как просила. На обратном пути они попали в аварию и их не стало.

— Соболезную, но... а что там, где ты жила, таких гаджетов было не достать?

— Нет, Яр. Мы жили в самом закрытом городке Красноярского края. До ближайшего областного центра двести пятьдесят километров дороги. Вокруг только таёжные леса и непроходимые топи. Чтобы ты понимал — такой точки на карте, как наш город, попросту не существует.

— Военный?

— И химический тоже. Ядерное производство.

— Оу...

— Ну как? Мы же знали только легенду, а что там на самом деле творилось, оставалось лишь догадываться. Точнее, папа-то знал, но никогда нам правды не рассказывал, конечно. Он военным был, охранял этот секретный объект. Так, мы там и жили до прошлого года — словно на другой планете. Интернета не было, всё глушилось. Мобильной связи тоже нет. Лишь стационарные телефоны и раз в неделю вездеход до «большой земли». А потом папы не стало и нас попросили освободить служебное жильё и уехать. Я теперь даже со своими друзьями из прошлой жизни связаться не могу. Не положено.

— Охренеть. Я думал, что подобные закрытые города лишь пережитки прошлого.

— Да, — и я тепло ему улыбнулась, — таких как ты много. На то и расчёт.

— Так, погоди. Ты говоришь, что у тебя с твоей сестрой Ирой всего год разница была?

— Ты хочешь знать, как я у мамы с настоящим папой получилась и как так нарисовался новый папа?

— Можешь не отвечать, — как-то даже смутился Басов, но я тут же отмахнулась.

— На самом деле я и сама точно всё не знаю. Собирала информацию по крупицам. Там мать оговорилась, тут бабка что-то сболтнула, перешёптывания между родителями ночью на кухне. Потом я в паспорте у мамы увидела, что она сама родом именно отсюда и в голове у меня уже сложился определённый пазл.

— Поделишься?

— Мама была очень юна, когда встретила моего биологического отца — красивый, статный, с военной выправкой и уже при солидном звании. Он вскружил ей голову и наобещал золотые горы, статус законной супруги и сытую жизнь в самой столице. Хвастался высоким положением в обществе, породистыми родителями и связями. Короче, на полную катушку пускал пыль в глаза. И мама клюнула на эти басни Крылова, а затем с головой окунулась во взрослые отношения, даже не подозревая, что её любимый мужчина приехал в курортный город лишь на время, а дома его ждёт жена.

— И узнала она это, когда уже было поздно от тебя избавляться?

— Нет.

— Нет?

— Я дважды собственными ушами слышала, как мать обвиняла бабку, что это она её надоумила дотянуть до последнего, чтобы уж точно будущий папаша не откосил от ответственности, а гарантированно женился и увёз её в столицу подальше от этого курортного захолустья.

На этих моих словах Басов просто взял и впечатался лицом в свою ладонь, тяжко выдыхая и матерясь как сапожник.

— М-да, это я думал, что у нас семейка Адамс, а оказывается... ну и что дальше?

— А дальше бабушкин план с треском провалился. Новоиспечённый папаша дал заднюю и денег на аборт, объясняя моей глупой и наивной маме, что уже женат и просто отлично проводил с ней время, не более. И уж не знаю, чтобы со мной было, если бы на сцену не вышел лучший друг отца —Анатолий — мой будущий отчим. Он-то и предложил маме руку, сердце и поддержку. Взял беременную девушку в жены и обещал, что будет воспитывать нерожденную меня, как родную дочь. Но с условием — мама едет с ним в город без названия и обрывает все связи с первой любовью.

— Ну и как, не соврал насчёт родной дочери?

— Соврал, конечно, даже фамилию мне свою дать постеснялся, — и я грустно улыбнулась, — точнее, как? По факту — папа никогда меня не обижал, но был абсолютно ко мне равнодушен. Как, собственно, и мать. Я всю жизнь была для неё пустым местом, а свою любовь и заботу она дарила лишь Ире и отцу. Но когда их не стало...

Я замолчала и горько хмыкнула, не зная, как облачить реальность в слова.

— Что?

— Сначала она очень горевала. Очень! А потом со всей силы ударилась в религию и наконец-то вспомнила, что у неё есть ещё и старшая дочь. Я тогда так радовалась этим метаморфозам. Чуть с ума не сошла от счастья, думая, что это она — настоящая материнская любовь в ней проснулась.

— А теперь? — тихо спросил Басов, и я впервые позволила себе задуматься о том, что творится между мной и моей мамой. И то, к чему я пришла, ошарашило меня и прибило своей уродливой истиной.

— А теперь мне кажется, что она просто душит меня, ломает и перекраивает, в слепой надежде вернуть ту, кого уже давно нет в этом мире. И с каждой её попыткой, с каждым провальным экспериментом превратить меня в Иру, я раздражаю её всё больше и больше лишь тем, что в той злосчастной поездке погибла не я, а она.

— Теперь-то ты понимаешь, что я был прав на её счёт? — любовно ведёт Ярослав костяшками пальцев по моей щеке и я, нежась, прикрываю глаза от этой ласки.

И делаю окончательные для себя выводы.

— Теперь да.

Глава 32 – В котле

Вероника

Почти середина ноября, а на улице до сих пор стоит по-весеннему тёплая погода — столбик термометра уверенно достиг отметки в пятнадцать градусов. Рядом со мной, чуть припадая на левую ногу, идёт бабуля и сетует на то, что билеты на самолёт в нашей стране стоят непростительно дорого, а ездить на поездах непозволительно долго, да и по возрасту ей уже не положено.

А надо.

— На следующей неделе будет годовщина, как Ирочки и Анатолия не стало. Ох, обязательно нужно съездить и проведать их, новые венки возложить, да оградки постоянные заказать, — нервно рубит воздух старая женщина, и её лицо прочерчивает недовольная, раздражительная судорога, — говорила я матери твоей, что надо было их здесь хоронить, так нет же...все в деньги упёрлось! А теперь как они там без нас? У них же, наверное, за лето, и кресты на могилах покосились, и фотографии выгорели. Господи, помоги, спаси, помилуй!

— Военная часть обещала приглядывать, ба, — замечаю я тихо, кутаясь в ветровку от слишком сильного порыва ветра.

— Военная часть не заменит родных людей, Вера! — почти змеёй шипит бабуля и качает седой головой. — Ах, надо было всё-таки здесь квартиру продавать и оставаться жить в Красноярске.

— Но теперь-то мы тут обжились, и у мамы работа нашлась. В лучшей гимназии края преподаёт, да и у тебя здесь не так болит колено, как это было раньше, — осторожно замечаю я, кивая на её хромую ногу, хотя сама вся внутри от страха покрываюсь ледяной коркой.

С бабки станется — она мать уговорит, чтобы всё переиграть и ради усопших всё тут бросить, укатив обратно на север.

— Да что там моё колено? А вот Ирочка и Анатолий там одни, лежат в сырой земле, пока мы тут морским воздухом дышим... Не по-людски всё это, не по законам духовной жизни, да и Бог всё видит!

Началось в деревне утро!

Старая женщина расходится не на шутку, бранится на весь свет и несколько раз с пеной у рта повторяет, как всеми фибрами души ненавидит двадцать пятое ноября.

Год назад в этот день был сильный снегопад, мело нещадно, но под вечер затихло, и температура упала до критически низких отметок. Но дома было тепло и уютно пахло выпечкой — мать испекла «графские развалины» и ждала, что отец и Ира вернутся, а затем мы всей семьёй сядем за праздничный стол.

Вот только они не вернулись. А спустя несколько часов мать в ярости вышвырнула торт в мусорное ведро, проклиная всё на свете и этот день, в частности.

Для всех он стал траурным. Для всех! И никто, кажется, уже и не помнил, что этот день значил для меня.

Так мы и съедаем остаток пути до гимназии, пребывая каждый в своей стихии. Бабка всё бранится, прыгая с темы на тему, как воробей по веткам: предстоящие поминки, мой непутёвый биобатя, бессовестные родители отчима, которые отказались от сына за то, что их единственный сын посмел жениться на моей непутёвой маме и принять нагулянного ребёнка, и, конечно же, бесстыжее государство, которое совсем не заботится о стариках, выплачивая пенсионерам сущие копейки. А я же перебираю в памяти какие-то отрывки минувшей недели и грущу, что каникулы так быстро закончилась.

Вспоминаю свои откровения перед Ярославом и жалею, что истории самого парня так и не услышала. Отзвонился Семён и нам пришлось в срочном порядке ехать домой, а там уж всю дорогу я мучилась от любопытства. Ведь теперь мой парень знал обо мне практически всё, тогда как я сама владела лишь крупицами информации о его личности.

Сирота. Есть старший брат. И дед, которого Басов считал, скорее равнодушным к нему цербером, чем родным и любящим человеком. Ведь защищал он всегда только внешний фасад семьи, показываемый обществу, а не собственного внука.

Главное — репутация. Остальное — до звезды!

Так мы с ним и продолжали сидеть каждый на своей чаше весов и с завистью смотреть друг на друга. Моя была подписана — гиперопека. У него — безразличие. И мы оба мечтали урвать пусть даже часть того, чем была наполнена жизнь друг друга.

Мне бы глоток свободы. Ярославу — хотя бы толика заботы и участия.

В воротах школы прощаюсь с бабушкой. Она последний раз раздаёт мне указания вести себя прилично и после уроков ждать, пока за мной зайдёт Семён. Я киваю как китайский болванчик и с трепетом наблюдаю за тем, как старушка пристально сканирует парковку при нашем учебном заведении.

— Срамота, бесами одержимая! Тьфу! — плюётся она и кривится, а затем и крестится.

Я же только оборачиваюсь и первым делом напарываюсь на смеющееся и такое любимое лицо.

Басов! Мой кислород! Вот же — увидела его и дышать стало легче...

Смеётся, откинув голову, пока Аммо с голым торсом отплясывает на парковке под громкую популярную мелодию, размахивая собственной рубашкой, будто флагом. Вокруг парней уже собралась ликующая толпа, многие снимают это шоу на телефоны. Улюлюкают.

А затем моё сердце перестаёт биться, так как под свист и крики к Рафаэлю с томной улыбкой подходит Марта Максимовская. Она медленно ведёт алыми коготками по стальным кубикам его пресса, а затем наклоняется и проходится языком от пупка до соска Аммо.

Причмокивает. Облизывается. Рычит.

И впивается в его губы самым развратным поцелуем, который я когда-либо видела.

— Отвернись! — задыхается от возмущения бабка. — И не смей смотреть в сторону этих грешников! А с твоей матерью я ещё сегодня поговорю. Это немыслимо, что ты учишься с подобным шлаком.

— Ба, — паникую я, но меня тут же затыкают.

— И никто их даже не останавливает. Ты посмотри, что творится-то! Где директор этого клоповника? Где охрана? Вот тебе и лучшая гимназия города. Господи, спаси! Господи, помилуй! — вздыхает, кивает мне и ждёт, пока я развернусь и пройду мимо галдящей толпы, даже не подняв глаза.

И наказ бабули тут совсем ни при чём. Я могла бы её ослушаться и сделать по-своему. Теперь бы смогла. Но вот это всё, что я увидела всего минуту назад, просто размазало меня.

Аммо. Тот парень, что бесконечно строчил мне признания в пламенных чувствах, испытываемых к моей персоне, теперь просто взял и прилюдно поцеловал ту, что долгое время пила мою кровь. Издевалась надо мной. Травила. И заставила обрезать волосы.

Что это, если не предательство?

Как с небес на землю. Со всей дури лицом об асфальт. Больно? Если на месте Рафаэля был Ярослав, то я бы сдохла. Без шуток! Тут же? Просто ещё один пинок судьбы.

На первом уроке не выдерживаю. Достаю новый телефон из потайного кармашка рюкзака с чётким намерением зайти в социальную сеть и навсегда удалить из списка друзей Аммо, а потом вдогонку и заблокировать его.

Друг, который в засос целуется с моим злейшим врагом — мой враг!

И точка!

Но, прежде чем сделать задуманное, я проваливаюсь во вкладки сообщений и с тарабанящим на полную катушку сердцем смотрю на новые входящие.

«Скажи, тебе было больно, когда я это сделал?»

«Если да, то у меня ещё есть шанс. Если нет, тогда я просто утону в той, которой я действительно нужен».

«Потому что иначе у меня уже просто нет сил любить тебя безответно».

Закрываю приложение. Блокирую телефон и буквально отшвыриваю его от себя. А затем прижимаю ладони к горящим щекам и зажмуриваюсь, стараясь отгородиться от всего этого безумия.

И нет, я не удаляю Аммо. И не вношу его контакт в «чёрный список». Я просто не знаю, как поступить правильно, ок? Я всего лишь Вероника Истомина, а не знойная похитительница сердец.

И мне жалко этого парня! Ясно?

Но что ещё я могу?

В таком полнейшем раздрае и проходит первый урок. Я не слышу то, о чём говорит педагог. Я не могу нормально усваивать информацию. Я отвечаю сухо и односложно, когда мне пишет Басов.

Я словно сомнамбула бреду на второй урок, который будет вести моя мама, наконец-то вышедшая с затяжного больничного. Прохожу в класс, занимаю свою парту и без особых эмоций наблюдаю за тем, как родительница мило щебечет со стайкой моих одноклассниц, обсуждая стихи Мандельштама и Ахматовой.

Она там. Я здесь. И мы будто действительно друг другу чужие люди...

А в следующее мгновение разговоры затихают и не потому, что звенит звонок. А потому, что в дверях кабинета появляется не кто иной, как сам Басов.

И не один! А с огромным букетом белых роз наперевес.

Улыбается всем. Кивает моей матери.

А затем делает шаг и идёт прямо ко мне...

Вероника

Что я чувствую?

Это не описать. Не выразить словами, их просто будет недостаточно. И Басов сейчас словно многотонный товарняк — он на полной скорости несётся на меня, обещая раскатать моё серое вещество по рельсам под смачное «чух-чух-чучу-у-ух».

А я будто бы тупой олень в свете его прожекторов замерла с открытым ртом и только способна, что отрицательно качать головой в надежде, что он каким-то чудесным образом остановится.

Чёртово немое кино...

В абсолютной, скребущей нутро тишине, Ярослав доходит до меня и у парты напротив, с ужасающим скрежетом металлических ножек по полу, выдвигает себе стул и седлает его, укладывая букет белоснежных бутонов прямо передо мной.

Я не могу смотреть на него. И на эти цветы тоже. Я только лишь цепляю потрясённое и уже красное от ярости лицо матери и, задыхаясь от ужаса, упираюсь взглядом в подоконник, где пышным цветом и так, кажется, не к месту цветут фиалки.

— Что ты делаешь? — выговариваю так, что губы мои даже не шевелятся.

— Действительно, Истома... А на что это похоже? — Басов со скрипом наваливается предплечьями на спинку стула и чуть ближе подаётся ко мне.

— Ну ты же обещал, — шиплю я.

— Оу! — тоже переходит он на шёпот и пытается поймать мой бегающий от страха взгляд, но безуспешно. — Я обещал тебе не светить наши отношения. Про ухаживания уговора не было. Да и сколько времени прошло? Мне до пенсии, что ли, под лестницей с тобой прятаться?

— Я прошу тебя, давай не сейчас, — замечаю я, что мать вышла из ступора и начала хапать воздух, готовиться к атаке.

— Пожалуйста, — пытается ухватить меня за ладонь Басов и вновь повышает голос, — будь моей девушкой. Я устал от этих игр. Я хочу ясности и серьёзности.

— Ярослав, — почти скатываюсь я в отчаяние.

— Что с тобой, Истома? Что, чёрт возьми, происходит? — парень подрывается и коленями встаёт на стул, ладонями опираясь на мою парту и зависая надо мной словно коршун. — Ты из-за Марты взбеленилась, так? Прости, окей? Но я не могу приказать Аммо с ней не общаться. Он мой друг, а не моя собственность.

— При чём тут это? — на выдохе отвечаю я максимально тихо, замечая, что мать всё-таки встала из-за своего стола и решительно двинулась в нашу сторону.

Всё! Мне крышка! А-а-а-а!!!

— А при чём тут твоё кислое личико? — продолжает допрос Басов. — Ты увидела нас на парковке, прошла мимо, словно мы прокажённые. А потом, что? На любое моё сообщение только сухой ответ? Нормально мне, думаешь? Вот я и пришёл мириться и превентивно просить прощения за всё подряд, только бы ты мне снова улыбалась...

Во всём этом фильме ужасов меня спасало лишь одно — Басов не говорил в голос, а ворковал надо мной почти беззвучным шелестом. Каждое слово было сказано исключительно для моих ушей.

— Молодой человек, покиньте аудиторию! — и это наконец-то моя мать, изо всех сил сдерживая свой гнев и раздражение, подошла к нам максимально близко и встала за спиной у Ярослава.

О-о-о, я почти видела, как она кипит. Как валит из её ушей густой пар. Как она мысленно расчленяет Басова на мелкие кусочки и варит их адском котле.

— Алевтина Петровна, моё почтение! — потянул парень с заразительной улыбкой на лице и развернулся к женщине корпусом, всё ещё зависнув надо мной и одурманивая мои поплывший разум до кучи ещё и своим сногсшибательным ароматом.

— Вон! — кивнула мать на выход, добела сжимая губы и вся, кажется, вибрируя от зашкаливающего напряжения. — Живо!

— А что такое? Разве не могу я во внеурочное время выразить свою глубочайшую симпатию понравившейся мне девушке?

— Это гимназия, а не брачное агентство!

— Истома, — хохотнул Басов, — ты слышала, что сказала милейшая госпожа Храмова? Брачное, м-м... Точно! А давай поженимся, а? Я так на тебя залип!

Всё! Где-то здесь дар речи окончательно покидает меня, и я наконец-то выпадаю в нерастворимый осадок. Да, я вижу, что Ярослав вошёл в раж и уже не отступится. И да, я понимаю, что у моей матери окончательно пригорело по всем фронтам.

Но открыть рот — значит добровольно выкопать себе могилу.

Нет, я лучше помолчу от греха подальше.

И да! Господи, сохрани! Господи помилуй!

— Я не буду повторять дважды, молодой человек! — форменно зарычала мать, и я увидела, как сжимаются её кулаки в бессильной злобе.

— Странно, Алевтина Петровна, — хмыкнул парень и удивлённо приподнял брови, — раньше вас амурные дела учеников никак не трогали, если не сказать больше. Ещё до каникул Серяк при вас зажимал на парте Фадееву. Про Тимофеева и Тарасову я вообще молчу — там жара на каждой перемене. Но вы всегда только закатывали глаза и отворачивались. Что сейчас-то не так, м-м? Ведь я, в отличие от других, просто пришёл подарить цветы понравившейся мне девчонке и ничего не сделал из ряда вон выходящего. Пока что..., — улыбка настоящего прожжённого Люцифера промелькнула на его лице и погасла, — или у вас только я под санкциями, Алевтина Петровна?

— Ещё слово, Басов, и я вызываю директора!

— Директора? — потешно округляет глаза Ярослав, чем выдаёт своё полнейшее несерьёзное отношение к сложившейся ситуации. А затем снова устремляет на меня шоколадные глазища и будто бы доверительно поясняет: — Видишь, Истома, Алевтина Петровна только меня недолюбливает и считает полным придурком. Но ты её не слушай, а лучше соглашайся пойти со мной на свидание. Ты, я, темнота и места для поцелуев...

— Басов! — негодует за его спиной мать, но тот только не глядя отмахивается от неё.

— Спорим, тебе понравится?

А потом подаётся почти вплотную и шепчет так горячо, трепетно и проникновенно:

— Прости меня, чтобы я ни сделал...и соглашайся!

В ответ я только прикрываю веки и просто жду, когда же весь этот сюр закончится.

Вздрагиваю. И, кажется, даже всхлипываю от облегчения.

Звенит звонок.

— Вон! — срывается на крик мать. — Такое поведение в стенах этой гимназии недопустимо! И я вызываю твоих родителей завтра на серьёзный разговор!

— Родителей? — спрыгивает со стула Басов и делает шаг к моей матери, нависая теперь уже над ней. — Они не смогут прийти, Алевтина Петровна, по причине своей смерти. Просили извиниться, что доставили вам такие неудобства.

— Э-э...

Мать троит, но Ярославу уже нет дела до её реакций, он просто огибает её и направляется на выход, оглядываясь всего лишь раз. Подмигивая мне и выщёлкивая в мою сторону указательным пальцем:

— Свидание, Истома! Я не шучу...

Боже! За что?

Вероника

Взгляд в стол. Щёки горят настолько сильно, что, кажется, на них можно поджарить яичницу. По телу бродит колючее электричество, а затылок скребёт острый коготь страха. Царапает до крови. Протыкает насквозь.

Да. Я боюсь свою мать!

И она в этот самый момент стоит надо мной и высверливает в моём черепе дырку, чтобы без анестезии сделать трепанацию, а затем без дополнительной термической обработки сожрать мои мозги.

— Истомина, — выговаривает она, и я, вздрагивая, покрываюсь с ног до головы противными мурашками, — веник этот безобразный выбрось в урну.

— Но...

— Сейчас же! — рявкает она и под мерное перешёптывание одноклассников разворачивается и сердитой, чеканной походкой направляется к своему рабочему столу.

А там снова, прищурившись, смотрит на меня, в ожидании того, когда же я всё-таки выполню её приказ.

Вот только это мои цветы. А она мне сейчас не мать, а всего лишь педагог в этих стенах. А ещё, не нужно забывать, что я нахожусь в классе, под завязку набитом учениками, а не дома, где никто не увидит и не услышит материнские методы дрессировки. Именно поэтому я встаю, беру из шкафа высокую вазу и водружаю туда ни в чём не повинные цветы.

Всё равно мне прилетит по шапке. Гулять так гулять!

Разворачиваюсь и, не поднимая головы, возвращаюсь за свою парту, чувствуя на себе всеобщий интерес и изумление, а также стрелы материнского недовольства, что уже изрешетили моё бренное тело.

— Истомина? — мать говорит тихо, но я-то знаю, что она вся изнутри клокочет от ярости.

Вот только не успеваю я даже рот открыть, чтобы ответить ей, как в наш разговор неожиданно встревает Дина Шевченко и резонно задаёт вполне себе уместный в данной ситуации вопрос:

— А почему она должна выбрасывать эти цветы, Алевтина Петровна?

— Я уже сказала! Мы находимся в стенах учебного заведения, а не...

— А не где? — оборвала её на полуслове бывшая подруга, и я изумлённо воззрилась на девушку. — Вам первого сентября тоже цветов надарили, так и что? Дашку Александрову, вон, — и Дина кивнула на первую парту, — в прошлом месяце тоже букетами завалили в честь дня рождения. И её парень с параллели тоже — Виталька Кузьмин.

— А что в феврале начнётся, числа четырнадцатого? — хохотнул кто-то.

— Да, да, тут всех девчонок задарят и не только цветами, — ещё кто-то подключился к возражению, и класс загудел, словно рой шершней, осуждая нелогичное и неадекватное поведение учителя.

И где-то тут до меня и дошло, что Басов был в чём-то прав. Ведь он действительно не сделал ничего не допустимого, кроме того, что смертельно меня подставил. И вёл он себя максимально корректно, точно так же, как и весь сейчас класс, просто указав моей матери, что она престранно вдруг взбеленилась абсолютно на ровном месте.

Откуда им всем знать, что для Храмовой Алевтины Петровны я родная дочь?

Но мать, конечно же, от такой коллективной критики наконец-то пришла в себя. Она коротко мне кивнула и без слов перешла к теме урока. Вот только бурлить так и не перестала, с откровенной ненавистью в глазах все сорок пять минут поглядывая на меня и букет.

А после звонка, как я того и подозревала, попросила меня задержаться. Тут уж я ничего поделать не смогла и приготовилась к моральной экзекуции.

Мать всё-таки добилась своего и заставила меня выбросить цветы в урну, а затем вся налилась негодованием и набрала в лёгкие побольше воздуха, чтобы приступить к допросу с пристрастием.

— Как ты посмела...?

— Алевтина Петровна, ещё раз здравствуйте, — а я от этого голоса часто-часто заморгала и даже забыла, как дышать, а потом повернула голову и напоролась на пристальный и колючий взгляд Аммо. А на лице его, в противовес этому, милая и беззаботная улыбка в тысячу мегаватт.

— Рафаэль? — тут же сдулась мать и шлёпнулась на свой стул.

— Я к вам по делу. Это важно! Хотел уточнить моменты по будущему сочинению.

— Ах, сочинению, — поправила мать волосы и жадно отхлебнула воды из стакана, — да, конечно. Что там у тебя?

— Я тогда пойду? — осмелилась промямлить я.

— Иди, — рубанула мать и, кажется, забыла о моём существовании, полностью сосредоточившись на своём любимом ученике.

А мне второй раз повторять и не нужно было. Я врубила пятую космическую и пулей вылетела из кабинета, забывая обо всём на свете. Главное одно — я получила отсрочку своей казни.

Вот только этот злосчастный день выдал мне не все сюрпризы. На следующих двух уроках французского ко мне без спроса и будто бы так было всегда, подсела Дина Шевченко. Ничего не говорила и на мой вопросительный взгляд только пожала плечами и отмахнулась. А затем наступила большая перемена и начался второй акт марлезонского балета с Басовым в главной роли.

— Привет, Истома, — парень материализовался позади меня, когда я раздумывала, что выбрать на обед: гречку или рис.

— Привет, Ярослав, — вздрогнула я и зажмурилась, честно не зная, какого именно выкидона от него вновь ожидать.

— Ты жива! — закинул он мне руки на талию и резко прижал к себе.

Удар — вспышка. И столб фантомных искр взмывает в небо от соприкосновения наших тел. Чёртовая магия! И я хочу, чтобы она кипела между нами вечно, но есть нюансы.

— Жива, — аккуратно высвобождаюсь я из его пут, замечая, как тихо стало в столовой, потому что все сейчас пялились на нас и обалдело хлопали глазами.

Ну да. Где я — очкастая замухрышка с лишним весом и где король этой гимназии, идеальный, как грех во плоти?

— А я думал, что тебя эта грымза сожрёт и даже не подавится, — Басов хохотнул и, как ни в чем не бывало, продолжал вещать, пока водружал на мой поднос чашки с едой, — но реально, парни перед её занятиями ещё и не такое отжигали, Серяк вообще мог прямо посреди урока язык в рот Фадеевой засунуть и ни слова против. А тут начала исполнять чего-то…

— Яр, послушай, — вся покрылась я ледяной коркой изнутри и снаружи, понимая, что придётся вновь требовать не просто сбавить темп, а скрутит его на ноль, потому что...

Блин, ну я жить хочу. Дышать! Любить! И желательно в этом самом городе! Но если мой парень продолжит гнать коней в том же духе, то меня просто увезут на край географии и запрут в башне, выкинув ключ в глубокое синее море.

К гадалке не ходи, так и будет!

— Сядешь за наш стол?

— Яр...

— Кстати, я поговорил с Аммо, прокомпостировал ему мозги и всё такое. Так что, не беспокойся, больше инцидентов с Мартой ты не увидишь. Блин, поднос маленький, всё не влезло. Ладно, пошли.

И попытался переплести наши ладони, но я решительно одёрнула руку, игнорируя любопытство разношёрстной толпы, перешёптывания и завистливые взгляды девчонок.

— Стой, — как вкопанная замерла я на месте и требовательно посмотрела на парня, а тот наконец-то допетрил, что к чему и тоже вопросительно на меня глянул.

— Истома?

— Остановись.

— Почему?

— Потому что я...

— Ну, ну, давай дальше рожай, малая, — по его лицу пробежала тень, и он сложил руки на груди, ожидая от меня продолжения.

— Счастье любит тишину.

— Чушь собачья! — выплюнул Басов.

— Я не хочу трясти нижнее бельё на потеху всей гимназии, — словно уж вертелась я на раскалённой добела сковородке.

— А я хочу. Потому что это нормально — не прятаться в пыльных чуланах, когда два человека влюблены друг в друга. Ясно? Я в тебя влюблён. А ты в меня?

— Яр...

— Так, понятно. Короче, или ты со мной, Истома.

— Послушай...

— Или нет.

Сглатываю. И теперь нагоняй от матери кажется мне чем-то незначительным на фоне зарябившего перед глазами возможного расставания с этим парнем, от которого у меня напрочь снесло крышу и сердце каждую минуту истошно вопит, качая по венам не уже не кровь, а чистый эндорфин.

Но это всё пат! Я в адовой западне и не знаю, что делать.

Может, именно поэтому я молча разворачиваюсь и составляю с подноса всю еду, что набрал для себя Ярослав, а потом шагаю к своему столику, игнорируя недовольный рык за спиной.

Он злится. Я знаю. Но что я могу?

Я просто сажусь на привычное место, за пустой, одиноко стоящий в самом углу помещения стол и принимаюсь заталкивать в рот еду, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. Вот только моё уединение длится недолго. Уже спустя минуту стулья вокруг стола выдвигаются, а рядом со мной садится Басов. С другой стороны — Серяк и Тимофеев. Напротив — Аммо, раздавливая меня жестким взглядом исподлобья.

Столовая гудит. Кто-то свистит. Кто-то в ладоши хлопает. Со своего места на нас прищурившись глядит Максимовская и её свита. А Ярославу всё нипочём. Он просто закидывает на мое плечо руку и притягивает к себе, шепча на ухо безапелляционное:

— Ты со мной. Я так решил.

А я лишь в изнеможении прикрываю глаза, потому что в этот самый момент в дверях столовой появляется моя мать и буквально распинает меня своей яростью.

Всё...я в котле!

Глава 33– Горькая правда

Вероника

Последние уроки я шарахаюсь по коридорам гимназии от Басова как чёрт от ладана. Но он словно ищейка преследует меня и будто бы знает, где именно я пытаюсь от него скрыться. Достаёт из-под земли. А затем припирает к стенке.

— Ты стесняешься меня, что ли, истома? — его голос такой грустный и скрипучий, что, мне кажется, ещё чуть-чуть и парень просто сорвётся в отчаяние.

— Нет! Что ты? — а сама головой по сторонам кручу, боясь того, что мать снова увидит нас вместе. Мне и так от неё уже пришло на телефон несколько гневных сообщений, в которых она сулит мне сущий ад. Хватило!

— Тогда что происходит? Я же вижу, что ты сторонишься меня. Ещё вчера ты таяла в моих руках, позволяя целовать тебя всю, а сегодня даже прикоснуться не разрешаешь. Что мне теперь думать?

— Я...

— Поставь себя на моё место. Какого тебе было, если бы я начал исполнять такую дичь, м-м?

Внутренности от подобных перспектив тут же обварило крутым кипятком. Вспухли волдыри и моментально лопнули, сочась кровью. Больно! Боже, от одной мысли, что нас больше не станет — я умираю.

— Тебя опять прессует Максимовская?

— О нет, — качаю я головой, — она меня больше не трогает и вообще обходит по широкой дуге.

— Её пешки?

— Никто, честное слово.

— Тогда в чём дело, малышка?

— Я не знаю, как сказать, — замялась я и прикусила подушечку большого пальца, уговаривая себя молчать и не подливать керосина в растравленный костёр происходящего.

— Ты паришься из-за мамы? — я тут же удивлённо вскинула на него глаза и затаила дыхание.

— Что? — я немного сбиваюсь с жизненного ритма оттого, что он так точно попала в цель.

— Ты думаешь, что кто-то ей расскажет, что мы тут с тобой влюбились на всю голову, так?

— О боже...

— Истома?

— Да, Яр! — выдохнула я и, чувствуя дурноту, прикрыла глаза. — Да, если моя мама узнаёт, что я встречаюсь с тобой, то мне крышка. На полном серьёзе и без всяких преувеличений!

— Я плохой кандидат для тебя?

— Наихудший, — киваю я, признаваясь честно хотя бы в этом.

— Потому что не хожу в церковь и не распеваю псалмы в честь Всевышнего?

— И поэтому тоже.

— Но кто ей может донести-то? Мы тут. Она там. Успокойся!

— П-ф-ф-ф...

— У неё есть знакомые в этой гимназии, что ли? Вы же приезжие. Весь город — чужие люди.

— Ну... я не знаю, — и мне хочется откусить себе язык за это враньё.

— Я понял, — кивнул он и сделал шаг от меня, а потом рубанул воздух и обвинительно ткнул пальцем мне в лицо, — мандраж на ровном месте, вот что это, Истома. Ладно, но! Мама — это, конечно, прекрасно. И наверное, я когда-то смогу понять, за что ты так преданно и верно её любишь, стремясь во всём угодить. Вот только пока... я этого сделать, увы, не могу.

— Ярослав, — тяну я к нему руку и прикусываю губу до крови, когда вижу, как стремительно тухнет его взгляд.

— Тебе надо сделать выбор, Истома. Я свой уже сделал. Мы же взрослые, а не сопливые карапузы, которых мама вот-вот покричит домой, потому что уже стемнело.

— Я зависима от неё, Яр! — в сотый раз пытаюсь я достучаться до парня, но вновь терплю полный провал.

— Я тоже много от кого зависим, Истома. Но мне плевать, потому что я личность, а не чья-то табуретка, которую можно по прихоти двигать взад-вперёд по комнате.

— Яр...

— Всё, решай. Как определишься — дай знать.

И он ушёл, оставив меня беззвучно реветь навзрыд. Агонизировать и совершенно потеряться в себе. В своих «надо», «хочу» и «должна». Я не была самостоятельной. Я была просто маленькой девочкой, которая не понимает, что надо сделать, чтобы мама наконец-то приняла мой выбор.

Но слова Басова всё-таки возымели свой эффект.

Вместо Семёна из школы меня вновь встречала бабка. Злющая, как неделю некормленый цербер. Она ещё не в курсе моей провинности, но уже качественно пытается вынести мне мозги из черепной коробки, распекая на все лады. Но мне так плевать на её змеиное бормотание. Всё, о чём я могу думать — это Ярослав и что я буду делать, если он действительно откажется от меня из-за моих закидонов.

Подыхать. И это факт!

И я наконец-то, наплевав на все табу, делаю для себя выбор — Ярослав важнее. А мама? Ну, рано или поздно, но она будет вынуждена смириться с моим выбором. А если нет? Значит, это её проблемы.

Вот только несмотря на то, что все психологические и моральные гештальты я для себя закрыла, в ожидании родительницы и предстоящего разноса, моё внутреннее напряжение достигает критических отметок. Я фактически на взводе. А практически в ауте.

И вот наконец-то из прихожей раздаются знакомые звуки — это мама пришла с работы. Разделась. Разулась. Прошла в ванную помыть руки. Дальше на кухню. Щёлкнула кнопка на чайнике, и он отчаянно зашумел, стараясь быстрее вскипятить воду.

А я жду, что меня вызовут «на ковёр».

Но нет. Мать поела. Посмотрела телевизор с вечерними новостями. Затем обсудила с бабушкой день, накручивая тем самым мои нервы на эфемерную ржавую вилку. И только тогда, когда я практически начала звенеть от тревоги, её шаги послышались в коридоре, ведущем в мою спальню.

Голова загудела и разболелась так сильно, что меня резко затошнило. Руки вспотели и задрожали, а во рту критически пересохло. И каждый волосок на теле встал дыбом, готовясь к неминуемому ахтунгу.

— Вера, Вера, Вера, — зашла мать в мою комнату, неспешно потягивая ароматный малиновый чай из пузатой кружки.

— Привет, мам, — прокашлялась я и кивнула женщине, абсолютно растерявшись от такой подачи.

— Ну, — уселась она на мою кровать и закинула ногу на ногу, — и что у тебя с ним?

Я тут же сглотнула, подавив в себе порыв отвести глаза и нервно затеребить рукав домашней кофты.

— Ничего, — не моргая ответила я. Не слишком поспешно, но и не слишком медленно. Так как надо, если бы я действительно говорила правду. Я отрепетировала это слово десятки раз и выдала его безупречно.

— Ничего? Х-м-м, а знаешь, я тебе верю, — и ещё одна тёплая, совершенно искренняя улыбка сорвалась с губ матери.

— Да?

— Конечно? Ты же у меня не совсем конченная тупица, чтобы клюнуть на басню о том, что этот парень действительно заинтересовался тобой?

— Мной? — выдохнула я и живот туго, слишком болезненно скрутила судорога.

— Посмотри в зеркало, Вера, — кивнула она на створку шифоньера, и я тут же последовала её приказу, — что ты там видишь?

— Себя.

— Да. Там ты, Вера. Серая, ничем не примечательная мышь. Обычная. Заурядная. Посредственная. Но это ли не дар Господа нашего, дочь моя? На такую простушку, как ты, никогда не посмотрит с любопытством такой популярный парень как Басов. Никогда не заинтересуется, не обманет и не испортит. Ибо зачем? Вокруг него толпа разукрашенных, опустившихся вертихвосток, каждая из которых костьми ляжет, только бы он осквернил её тело и душу.

— Мам? — я скривилась от обиды и даже протянула к ней ладонь, образно умоляя её не унижать меня и мой внешний вид до такой степени, но она ничего не замечала, продолжая топить мою уверенность в себе в сточных водах своего сознания.

— Ох, доченька, ты у меня еще совсем глупенькая, наивная и доверчивая. Я тоже когда-то была такой. Дурой! Но всё ведь очень просто, не так ли?

— Я не понимаю, — качаю я головой, не в силах постичь направления её мысли.

— На дворе тринадцатое ноября. Целых два с половиной месяца ты спокойно проучилась в этой гимназии, ходила мимо Басова, а потом вдруг случилось немыслимое — считай, что чудо, да? Так, думаешь? Басов увидел тебя и занемог? Цветы, свидания и дальше по списку. И куда он притащился с ними? Вау, вот это совпадение — в кабинет того преподавателя, который в кои-то веки не спускает ему с рук его замшелую тупость!

— Мама, между нами ничего нет! — решила я пресечь дальнейшую полемику, но кто бы мне внял.

— И не будет. Потому что я руку даю на отсечение, Вера — это бесовское отродье прицепилось к тебе только потому, что как-то узнало о том, что ты моя дочь. Я — его враг номер один в гимназии, потому что не даю ему продыху, не покупаюсь его семьёй и честно ставлю оценки его знаниям. Его это бесит. Его это убивает. И он готов на всё, чтобы достать меня. Только меня одну. А на тебя ему плевать с высокой горы! Понимаешь? Других вариантов просто нет и быть не может!

Я вконец сникла и принялась рассматривать свои короткостриженые ногти, пытаясь полностью абстрагироваться от слов матери и не показывать, как меня ранят все эти красочные эпитеты в мой адрес. Вот только жгучие, солёные слёзы уже скопились в уголках глаз и грозились пролиться, выдавая меня и моё отчаяние с головой. Потому что да — всё услышанное было логичным до безобразия и слишком сильно смахивало на горькую, но правду.

Я же и сама об этом не раз думала.

— Какая разница, зачем и почему это произошло, мама, если мне нет дела до этого парня? — прошептала я, приказывая себе успокоиться и не реветь.

— Нет дела? Вот и чудесно, Вера! Просто превосходно. В таком случае я надеюсь, что ты впредь будешь благоразумна и не станешь более служить мишенью для игр этого недоноска Басова. Ведь так?

— Так...

А что я ещё могла сказать, если мать мастерски запустила в мою душу, сердце и разум клубок змей, который расплодил во мне сомнения и неуверенность в себе.

И в нас.

А были ли мы на самом деле?

Вероника

Остаток вечера я пребываю в каком-то коматозном состоянии. Меня раздирают на части мои же собственные мысли и слёзы катятся из глаз, как бы я ни просила их перестать делать это. Мне больно. И страшно. Но я вновь прокручиваю в голове события минувшего прошлого.

Вот же только я была всего лишь жалким недоразумением на пути у безусловного Короля нашей гимназии. Кочкой. А потом как гром среди ясного неба — и вот уже я его фаворитка, которая купается в любви и заботе.

Дотрагиваюсь до кончиков своих короткостриженых волос и всхлипываю.

А что, если мама права? Что, если всё это лишь жестокие игры мажора, которому перешли дорогу?

И я тут же вспомнила, как Ярослав рассказывал мне, что его любимая игра — это шахматы и нет на свете ничего увлекательнее, чем загонять своего соперника в ловушку, пока тот не ошибётся и не капитулирует. Было время, Басов даже выбирал, чем заниматься серьёзно: плаванием или разучиванием стратегий.

Возможно, я — всего лишь его Гамбит, которым Ярослав, не задумываясь, пожертвовал для достижения своих собственных, высших целей. Но как можно поверить в подобное? Ладно отомстить матери – это я еще могу понять. Но чтобы психологически сломать невиновного? Это же за гранью! Не может быть этот парень с глазами цвета топленого шоколада быть таким чудовищем. Или может?

Уже ночью срываю с себя все навешанные внутренние оковы и всё-таки тянусь к телефону, который подарил мне Ярослав. С замиранием сердца снимаю блокировку и медленно умираю, потому что там ничего.

Ни одного сообщения нет.

По нулям.

Кликаю на его аватар Басова и проваливаюсь в его профиль.

В сети...

И молчит.

Кончики пальцев зудят, желая жать на сенсорные кнопки, чтобы напечатать ему сообщение. И я даже делаю это, а потом удаляю жалкое «привет» и откидываю от себя гаджет.

Реву в подушку и спустя бесконечные минуты внутренней агонии всё-таки выбиваюсь из сил. Засыпаю. А во сне вижу жуткие картинки того, как Ярослав бросает меня. Просто разворачивается и уходит в закат, пока я стою на коленях и в просительном жесте тяну руки к своему кумиру.

Которому больше не нужна…

Утро встречает меня тупой головной болью и сухостью во рту. И начинается оно не с кофе, и даже не с чая, а с того, чтобы снова заглянуть в телефон и увидеть там от Басова аж целое ничего.

Привычного «доброе утро, Истома» нет.

И слова матери сегодня имеют ещё больший вес, чем вчера. Я честно стараюсь, но не нахожу ни одного более убедительного аргумента, чтобы их опровергнуть. И это наконец-то случается — раскалённая, отравленная смертельным ядом стрела всё-таки пробивает мою грудную клетку и вонзается в самое сердце.

Глупое и недальновидное.

Оно влюбилось в неподходящего парня. Так легко. Так непринуждённо. Раз — и Басов стал важнее еды, воды и кислорода. Он подсадил меня на себя, и теперь я совершенно не понимала, как буду бороться с этой зависимостью.

В гимназию иду разбитой вазой и с ощутимым тремором рук. Я хочу увидеть Его и боюсь сделать это. Я желаю вывалить на Ярослава все свои сомнения и в то же время мне страшно услышать правду.

Но Басова нет. Мои глаза жадно выискивают его в школьных коридорах, но не находят. На большой перемене его стул пустует, а парни беззаботно обедают за своим привычным местом, не обращая на меня никакого внимания.

Телефон молчит.

Пульс отбойным молотком шарашит по мозгам.

Что это значит? Что это, чёрт возьми, значит?

К концу учебного дня я совершенно размотана эмоционально. Веки набухли, грозясь пролитьсягорькими слезами обиды и страха перед жестоким будущим. Горло перехватило стальная перчатка паники — не вздохнуть, не выдохнуть. Лёгкие забиты стекловатой.

А после последнего урока, уже собираясь идти домой, я вдруг выхватываю знакомый образ из толпы. Он уверенно, словно ледокол движется вперёд и все расступаются перед его высокой, статной фигурой.

А я за ним. Словно тень.

Плутаю по коридорам, а через несколько минут зависаю на верхней площадке лестничного марша и с колотящимся сердцем взираю на то, как у кабинета литературы Басов о чём-то говорит с моей матерью.

Весь его облик — сама уверенность во плоти. Мистер Превосходство — вот его второе имя.

Ярослав стоит с язвительной усмешкой на лице, заложив ладони в карманы брюк и, чуть прикрыв веки, слушает, что ему говорит женщина.

На каком-то моменте он даже откидывает назад голову и заливисто смеётся, а в следующее мгновение наклоняется к её лицу максимально близко и что-то мстительно цедит, пока мать покрывается красными пятнами.

Звенит звонок на следующий урок, и я вздрагиваю, а потом разворачиваюсь и оголтело несусь вниз, в гардероб и на выход, пока в голове моей крутится рой вопросов.

О чём они говорили?

Что Басов сказал маме?

Почему смеялся?

Почему она так отреагировала?

Но ответы приходили один страшнее другого. Они терзали меня. Рвали мой внутренний мир в клочья. Отравляли кровь и крошили кости на живую. Это была настоящая метальная ломака, где неведение делает с психикой страшные вещи, заставляя накручивать себя всё больше и больше.

Пока домой с работы не вернулась мама.

И я была уже не в силах ходить вокруг да около. Я решительно вышла к ней и села за стол, глядя, как родительница мелкими кусочками отщипывает хлеб и бросает его в тарелку с борщом. Ест, чуть откусывая от зубчика чеснока, и качает головой, наслаждаясь вкусом.

А меня замутило.

— Мам? — сглотнула я вязкую горькую слюну и прикусила кончик языка почти до крови.

— Слушаю тебя, дочка, — кивнула мне та, размешивая сахар в стакане с чаем.

Секунда молчания рвётся между нами и плотину всё-таки прорывает. Потому что я просто умру, если не узнаю правды!

— Я видела вас.

— Угу, — кивнула мама и открыла банку с горчицей.

— О чём вы говорили с Басовым? — произнесла я самый важный вопрос и затаила дыхание, вся наливаясь ужасом перед лицом неминуемого.

— Ах, это, — помахала она кистью в воздухе, — ничего нового, по сути.

— Мам...

— Вера, — подняла женщина на меня усталый взгляд, — инициатором этого разговора была я, потому что понимала, что Басов прознал о нашем родстве. Я обратилась к нему с просьбой быть в первую очередь человеком и перестать играть с тобой в жестокие игры. Но в ответ на мои слова это исчадие ада только рассмеялся, а потом подтвердил все догадки, о которых я тебе говорила вчера.

Руки мои затряслись, и я спрятала их под стол, стараясь не выдать своё полуобморочное состояние. А мать всё продолжала забивать гвозди в крышку моего гроба.

— Он подтвердил всё, Вера. Что ты ему абсолютно не нужна, что он действительно подкатил к тебе только из-за меня, желая таким образом задеть за живое, и выкрутить руки. Но даже не это самое страшное, знаешь ли.

— А что же? — хриплым, изломанным ужасом голосом спросила я.

— Басов посмел мне угрожать. Он в цвет и совершенно не стесняясь пообещал, что если я продолжу топить его по своему предмету, то он совратит тебя, а затем выбросит на помойку за ненадобностью.

Шах.

И мат!

Глава 34 - Сладкая ложь

Вероника

Не знаю точно, где очнулась.

Не помню, как встала из-за стола, когда мать закончила своё страшное, наполненное тотальным равнодушием, повествование. Из памяти будто бы ластиком стёрли несколько часов жизни, где я просто пребывала в диком шоке и была неспособна на что-то большее, чем зависание вне пространства и времени.

Различать окружающий мир я начала только за полночь, когда уже легла в постель и принялась слепо таращиться в потолок. Тут-то и полились из моих глаз слезы. Без рыданий. Без всхлипов. Это было всего лишь тихое горе, которое проливается через край.

Я обняла сама себя руками и попыталась представить, что я не здесь, не в этом мире, полном жестоких чудовищ, а на необитаемом острове, где меня некому обидеть.

Одна...

Так я и лежала неподвижно бесконечное множество минут, мечтая забыться блаженным сном. Но и там я не нашла вожделенного умиротворения. Всю ночь мне снились жуткие кошмары, в которых Басов, откинув голову, смеялся надо мной в голос, бесконечно повторяя лишь одно:

— Ты мне абсолютно не нужна, Истома! Абсолютно...

Наверное, не стоит говорить, что наутро я проснулась будто бы раскатанной асфальтоукладчиком, с красными и опухшими глазами, а также тяжеленным камнем на сердце? Но да, так и было.

И телефон молчит. Ни слова.

Лишь от Аммо один единственный вопрос:

«Что происходит?»

Если бы я только знала... Хотя кого я обманываю? Я всё прекрасное понимаю, просто осознавать это страшно как никогда!

Дорога до гимназии — как на эшафот. Каждый шаг — будто по битым стёклам вперемежку с горящими углями. Ещё и бабушка причитает над моей изломанной и покалеченной душой. Всё негодует, что не удастся съездить на кладбище и проведать родных.

Мне бы её проблемы...

А тут прямо по курсу, в самом центре парковки у своего блестящего, чёрного автомобиля стоит Он — парень, который украл у меня сердце. Бессовестно. Бесстыже. Повалял в грязи и выбросил, с улыбкой на чувственных устах.

А мне орать хочется. Ярослав, за что?

Впиваюсь в него глазами, но он только мажет по мне напрочь пустым взглядом и отворачивается, зарываясь пятернёй в шевелюру и опуская голову вниз.

Это всё!

В душе страшно и истерично воют кошки, а затем вонзают свои острые когти в самое моё нутро и начинают истошно его драть.

Отворачиваюсь и быстро хапаю воздух, но легче не становится. Мне так больно и обидно в эту самую минуту, что я готова рухнуть на землю, а затем просто разреветься от жалости к самой себе. Потому что пока я шла сюда, я ещё надеялась на пресловутое чудо, а теперь ещё раз получила по мозгам горькой правдой — во взрослой жизни чудес не бывает.

Уроки проходят где-то мимо меня. На вопросы учителей отвечаю на полном автопилоте. Даже получаю «отлично» по истории, но меня это никак не удивляет и не трогает.

Плевать. Совершенно!

На большой перемене в столовой я снова одна. Басова нет. Аммо тоже. И мне становится почти невыносимо. Я позорно сбегаю в библиотеку, на то самое место, где Ярослав впервые признался мне в симпатии. И реву, кусая до крови губы!

Говорят, что после слёз становится легче. Так вот, это чушь собачья. Не легче! Ни капельки! Только ещё сильнее ноет и свербит за рёбрами, а непослушные лёгкие отказываются качать живительный кислород. Я будто бы задыхаюсь. Иду на дно своей агонии, да там и оседаю непрезентабельной кучкой ила.

Последним уроком стоит физкультура. Но после неё я не спешу покинуть гимназию и отправиться домой, чтобы зализать свои раны. Нет! Вместо этого я начинаю со всем рвением загнанного зверя творить дичь. Потому что я не могу более терпеть это состояние разлагающегося умертвия. Мне нужно, чтобы меня окончательно прикончили — пустили пулю точно в сердце. Бам!

И вот я здесь.

Прячась за огромной кадкой с фикусом, я сажусь на скамейку в коридоре, напротив мужской раздевалки и принимаюсь ждать. Да, мне стыдно за себя. И да, умом я понимаю, что не должна так опускаться, но ничего поделать с собой уже не могу.

Невидящим взглядом я провожаю глазами парней и жду того единственного, для которого стучит моё полубезумное сердце. Вот Аммо, Серяк и Тимофеев последними покидают раздевалку, а Басова всё равно нет и нет. И я уж, грешным делом, думаю, что Ярослав прогулял урок, но спустя несколько минут практически теряю сознание от мощного выброса адреналина в кровь.

Это Он.

Он чуть медлит на выходе, с кем-то сосредоточенно переписываясь в телефоне. Что-то хмыкает. Тихо смеётся — его жизнь продолжается, пока моя висит на волоске.

Наконец-то парень поднимает глаза, сразу же напарываясь на меня. Будто бы недовольно поджимает губы, а я умираю, разглядывая его идеально хищные черты лица. Против воли любуюсь любимым образом. Накачиваю себя им под завязку. А затем встаю и делаю шаг к нему.

— Привет, Ярослав, — голосовые связки изуродованы волнением и неуверенностью в себе. Они выдают моё состояние с головой и будто бы демонстрируют собеседнику, насколько я жалкая и влюблённая в него дура.

Пришла. Сама. Наплевав на гордость.

Тряпка!

— Привет, Истома, — его голос настолько безжизнен, что мне становится страшно. Руки дрожат, ладошки вспотели и болезненная судорога, то и дело, скручивает внутренности в мёртвые петли.

— Я..., — сбиваюсь и замолкаю, не зная, с чего начать. В голове манная каша с комочками.

— Пришла наконец-то рассказать мне, кто твоя мать? — кривится и усмехается.

— Нет, я...

— Ты опоздала. Меня уже просветили.

— Я знаю, я..., — набираю полные лёгкие, зажмуриваюсь и выпаливаю как на духу, — вы с моей мамой вчера поговорили. Я хочу знать, правда ли то, что она мне рассказала?

— А что она тебе рассказала, Истома?

— Что ты просто играл со мной, чтобы досадить ей, — мой подбородок отчаянно задрожал, и первая слезинка всё-таки сорвалась с ресниц, разбиваясь о горящую щеку.

А Басов только качает головой и чертыхается. Затем в два шага сокращает между нами расстояние, хватает меня за локоть и тащит под лестницу. А там...

Мне просто хочется встать на колени и умолять, чтобы он врал мне и дальше. Я не желаю слышать правду. Я категорически передумала! Потому что я не знаю, что буду с ней делать. Мне не нужна эта горечь! Я желаю только сладкой лжи!

— Ещё раз, — рявкает он мне, а я начинаю задыхаться и отчаянно хапать воздух.

— Я... не могу!

— Через не могу! — он так давит на меня, что я не в силах ослушаться и в ужасе повторяю всё слово в слово, что говорила мне мама. А Басов слушает, не перебивая, только въедливо смотря на мои губы.

Пока я наконец-то не замолкаю, заламывая руки и отчаянно пытаясь не впадать в истерику.

— Это ложь, — произносит он спокойно, но моё сердце уже настолько раскурочено, что не способно орать дурниной и тем самым заглушить голос разума.

— Ложь, — в тихой истерике хмыкаю я, — ну, конечно. И как я сразу не догадалась?

— Я не вру, Истома! Храмова действительно просветила меня насчёт того, что ты её дочь. А я стоял и обтекал, потому что вообще не был готов к этой информации. Ты должна была сказать мне обо всём, а не запускать ситуацию до такой степени, что мы теперь не можем быть вместе! Ясно тебе?

— Не можем? — бормочу я, прикасаясь дрожащими пальцами к губам.

— Нет! — Ярослав закладывает руки в карманы брюк и принимается расхаживать передо мной, распекая на все лады.

— Ты либо здесь, рядом. Либо тебя увозят. Далеко и надолго!

— М-м, — поджимаю я губы и передёргиваю плечами, — столько патетики, Ярослав. Но, может, ты уже начнёшь говорить мне правду?

— Ты мне не веришь?

— Замени — «мы не можем», на — «я не хочу», и тогда это будет больше похоже на реальное положение дел...

— Твоя мать угрожала мне! Ясно? Она сказала, что если я не остановлюсь, то она увезёт тебя обратно под Красноярск, а перед этим в лепёшку расшибётся, но добьётся, чтобы мне провели повторную аттестацию по её предмету за прошлый год, чтобы в этом меня не допустили к экзаменам. Сраное итоговое сочинение я тоже завалю — это она мне пообещала. И вместо аттестата на выходе из гимназии я получу лишь справку об окончании, а это значит никакой вышки, лишь на второй год и в колледж. Но и чёрт бы со всем этим! Только как, если рядом не будет тебя?

— Она на такое неспособна! Мама не могла сказать подобное...

— Ах, неужели? То есть я мог сказать, что поматросил тебя и бросил мести ради, а она святая великомученица, так, что ли?

— Так! Мама просто защищала меня. От тебя...

— От меня? О, ну супер! Только если я такое чудовище, как она говорит, то почему не сдал тебя ей со всеми потрохами мести ради, м-м? Нет! Вместо этого я на всю эту хрень лишь рассмеялся ей в лицо и заверил, что потерял к тебе всякий интерес сразу же, как только узнал, чья ты дочь. На том и разошлись. Хочешь скажу почему? Потому что я испугался, что могу навсегда потерять тебя!

— И поэтому ты не писал и не звонил мне два дня?

— Откуда мне было знать, что твоя мать наврёт тебе про меня с три короба? Она, конечно, у тебя женщина загадочная, но я даже не подозревал, что она ещё и лживая дрянь.

— Это не ответ на мой вопрос, Ярослав!

— А почему ты не сказала правду, Истома? — резко и осуждающе перебивает меня парень, чем вгоняет меня в состояние мрачной и тупой апатии. — Или я так и должен водить вокруг тебя хороводы, пока ты прикрываешь не наш тыл, а только защищаешь секреты и интересы своей матери?

— Яр...

— Ты врала мне! На кой, спрашивается? Я что, на балабола, по-твоему, похож?

— Вы — враги. Хочешь сказать, нет?

— Какие, в задницу, враги? Я твою мать не трогал вообще! Мне на неё максимально фиолетово. Это она на весь класс обозвала меня тупым дегенератом и иже с ними.

— Она не могла, — жёстко встала я на защиту матери.

— Ну ок, не могла, значит, не могла. А я тогда тут всего лишь милый сказочник, да? — психанул Басов и развернулся с явным намерением уйти, но я тут же кинула ему в спину.

— Возможно так и есть, Яр. Тогда было бы легко объяснить, как так получилось, что я неожиданно стала тебе интересна. Сегодня я всего лишь Кочка и невидимая Вешалка. Завтра — пошли на свидание, Истома. Всё сходится, Яр. Ты просто узнал, что я дочь ненавистной учительницы литературы и решил за мой счёт устранить все свои проблемы. Ну и как, теперь ты счастлив?

— Прямо монстр! Чудовище! — хмыкнул Ярослав грустно и покачал головой. — Но я ничего не буду больше доказывать. Не вижу смысла.

— Конечно, Яр. Ты ведь уже поставил точку, не так ли? Ты добился своего — заткнул моей матери рот, именно поэтому не писал, не звонил и с понедельника не говорил со мной.

— Я не делал этого, потому что ты выбрала не меня!

— Это не так! — запротестовала я.

— Так! А я вот защищал тебя до последнего, Истома. Враги, месть, жестокие игры — что ещё ты хочешь повесить на меня? А в чём моя настоящая вина, скажи? В том, что я не способен проникнуться бредом воспалённого сознания того или иного писателя, поэта, так? Гоголь — был шизофреником. Булгаков плотно сидел на наркоте. Есенин — алкоголик с психозом. Маяковский, Некрасов, Толстой грезили о самоубийстве, пребывая в затяжной депрессии. Ой, ну простите, что не восхищаюсь этими ребятами и не понимаю, почему подобные личности должны учить меня жизни! Но это просто выдуманные истории. Они не несут для меня никакой практической пользы, а лишь воруют моё драгоценное время. Я пытался объяснить это твоей матери. Честно. Без экивоков. Но она встала в позу и принялась меня топить уже просто из принципа. А теперь и нас с тобой.

— Нас с тобой никогда не было, Ярослав, — слёзы всё-таки закапали из глаз, — никогда...

— Истома...

— Уходи.

— Но...

— Уходи! — крикнула я и прикусила кулак, чувствуя, что окончательно сломалась под его прессом. А Басов, будто бы мало ему было моих страданий, напоследок ещё раз меня пнул. Больно!

— Это не я монстр, Истома, а твоя мать. И очень жаль, что ты не видишь, как она насилует твоё сознание и перемалывает его, преследуя только одну цель — сделать из тебя безвольную марионетку, которая будет безропотно заглядывать ей в рот всю оставшуюся жизнь. Когда очнёшься от её лживого гипноза, спроси у себя — с кем ты можешь дышать по-настоящему? Со мной? Или с ней?

— Уходи, — шептала я, глотая слёзы и качая головой.

И он всё-таки ушёл, так ни разу и не обернувшись. Ни разу...

Глава 35– Расставляя приоритеты

Вероника

Меня ломало. Суставы будто бы выкручивало, и кровь сворачивалась в венах, превращаясь в тугие хлопья. Ничего не хотелось больше, ни есть, ни спать, ни дышать. Особенно когда мимо меня по коридорам гимназии с пустым и остекленевшим взглядом проходил Басов. В эти моменты я подумывала о том, чтобы руками выломать себе рёбра, выдрать из груди потрёпанное, кровоточащее сердце и швырнуть его к ногам этого лживого гроссмейстера.

— Вот, смотри! Это всё ты! Оно из-за тебя такое... и без тебя...

Мать же теперь, кажется, нон-стопом только и делала, что улыбалась. Настолько лучезарно, что мне впервые захотелось её ударить. Стереть пощёчиной с холёного лица это неуместное веселье.

Вот так всегда — ей хорошо, когда мне плохо!

Но особенно она ликовала в церкви, стоило рядом со мной сесть Семёну. Если бы она только знала, что её давно переиграли по этому фронту, то откусила бы себе язык от негодования. Потому что хороший мальчик Сёма не сироп мне в уши заливал при встрече, а начинал атаковать вопросами, почему вдруг перекрыли его денежный вентиль. И даже пытался применить шантаж.

— Плати тогда сама, иначе я Алевтине Петровне всё расскажу про твою интрижку с тем мажором.

Я тут же прищурилась и посмотрела на парня, как на жидкое дерьмо под собственными ботинками.

— Да? Прямо побежишь и расскажешь?

— Можешь даже не сомневаться, — задрал Семён подбородок максимально высоко и самодовольно хмыкнул. Ну а я за ним.

— В припрыжку или как?

— Я не шучу!

— Я, представь себе, тоже. И да, ты также можешь даже не сомневаться, что как только откроешь свой рот, так сразу же и твоя мать узнает, где и на что ты спускал заработанные деньги, — выдала и победоносно ему улыбнулась.

Так-то!

Конечно, парень тут же заткнулся и больше нервировать меня не решался, но мне оттого было не легче. Ведь с каждым прожитым днём моя мать раздражала меня всё больше и больше. Сядет, бывало, напротив, улыбнётся так, что зубы сводит и источает благоухание от собственного визуального цветения, пока у меня внутри пронзительный ветер облизывает шпили руин моего разрушенного мира.

— Как дела, доченька?

— Нормально.

— Ты почему опять так плохо кушаешь?

— Потому что нет аппетита.

— Хочешь в скелетину превратиться?

А я и так скелетина, разве не видно? Внутри я вся умерла и разложилась, стоило только Ярославу бросить меня там, под лестницей и уйти. Замолчать. Напрочь вычеркнуть меня из своей жизни. И что мне теперь мамино благостное настроение, если сама я пустая?

— Басов больше к тебе не пристаёт?

— Нет.

— Если что, сразу говори мне — я всё решу.

— И как же?

— Х-м, возможно, сделаю так, что именно ему придётся доучиться в другой школе, а не тебе.

— М-м... спасибо, мама, — буквально заставила я себя открывать рот и произносить каждое слово.

— Не благодари, дочка, — хмыкнула мать и снова растянула губы в улыбке, — Басов, конечно, тот ещё дебил, но не самоубийца же, в самом деле. Он получил, что хотел — свою заветную тройку по поёму предмету и теперь точно к тебе не сунется.

— А чего же ты тогда так радуешься?

— Не поняла? — вскинулась мать.

— Зачем всё это время шла на принцип и дёргала его за усы, если, в конечном счёте, так просто под него прогнулась?

— Я прогнулась?

— Ну не я же, мам? — усмехнулась я и сложила руки на груди.

— Это я его скрутила в бараний рог, Вера! Слышишь меня? Я! Это исчадие ада теперь ходит по струнке, боясь того, что я могу выкинуть на его счёт легко и непринуждённо. И знаешь почему? Потому что это он тупой, а не я. И всё его будущее пойдёт под откос, если я этого захочу. Теперь у меня есть причина, чтобы действовать.

— Я?

— Ты, Вера. Бог всё видит. Бог всё знает. Это он расставил нас так, как нужно. И по воле его, сильные мира сего превратились лишь в жалких букашек. Раз — и их мозги с брызгами разлетятся в разные стороны, стоит мне только наступить на их тупую черепушку.

Да уж, прямо божье провидение. А по сути, единственная во всём этом сюре букашка — это я.

И ничто больше не радует. Моя жизнь, ненадолго заискрившая яркими красками, снова превратилась в монохромный калейдоскоп из камней и пепла. Опять одна. И подаренный мне телефон давно разрядился и был спрятан на самую высокую книжную полку в моей комнате. Зачем он мне теперь, когда я выполнила своё предназначение? Отыграла роль как по нотам, была выброшена за ненадобностью и давно уже, кажется, покрылась пылью.

Ведь мы больше не смотрим друг на друга.

Не искрим.

Не говорим.

Не чувствуем...

Он парит и дальше в своей идеальной сытой жизни. У меня лишь одно развлечение — поплакать перед сном и уснуть с его именем на устах. Проклиная! Умоляя отпустить. Позорно желая снова быть вместе хотя бы на мгновение. Чтобы передохнуть. Чуть остыть от сердечной и душевной боли. Вспомнить ещё всего лишь раз, что я живая.

А затем снова умереть.

Кажется, что мимо меня прошла целая вечность — по факту лишь несколько дней настоящего ада. Задыхаться. Реветь. Вспоминать. Любить. Помнить. А ещё сомневаться всё больше и больше, в том, что мама сказала мне правду, а он нет.

Что, если я ошиблась? Что, если расставила приоритеты неправильно? Что, если всё испортила сама?

Боже!

И вот суббота. Сижу на большой перемене в столовой, ковыряюсь в салате, пытаясь сдержать слёзы, потому что слышу, как кто-то окрикнул Басова. Его имя, как огненное тавро, каждый раз оставляет внутри меня новые отметины. Без права на взаимность.

А потом как удар кувалдой по мозгам. Бам — и в мясо! Потому что я неожиданно, но совершенно явственно чувствую это — взгляд в упор. Болезненный. Прямой. Жгучий.

Поднимаю глаза и буквально напарываюсь на Него. И не верю в то, что увижу. Практически чудо посреди бесконечного океана тотального равнодушия. Всего равно, что айсберг, который величаво проплывает мимо, не обращая внимания на то, что я мечтаю отчаянно снова в него врезаться. Но да, Ярослав глядел так, как будто люто ненавидел меня, но в то же время дико скучал.

До дрожи!

А разве может так смотреть человек, который просто играл?

Глаза в глаза. Его полны огня. Мои надежды, которая тут же дохнет, стоит Басову порывисто подорваться на ноги, развернуться и решительно покинуть помещение. Наверное, может...

И снова больно. Снова слёзы. Снова я раздавлена будто бы червяк подошвой его дорогих, начищенных до блеска туфель. Горло стискивает паника и безнадёга. Я всё словно соткана из печали и тоски. Невыносимо!!!

Закрываю глаза и тону в своей бесконечной чёрной дыре.

— Привет, Вероника, — мозги разрывает от этого голоса. Но я лишь киваю. Поднять глаза не решаюсь — они заплаканные.

— Привет, Рафаэль, — хриплю надсадно.

— Я писал тебе, но ты не отвечаешь. Как ты? Паршиво дела, да?

— Да, — киваю я, не в силах больше врать и избегать общения с ним. Хочется хоть кому-то излить душу, потому что она переполнена горем под завязку. А в моей команде больше никого не осталось — все враги!

— Вы расстались?

— Ты наблюдательный.

— Почему?

— Потому что.

— Ник, — чуть ударяет он кулаком по столу, и я вздрагиваю.

— Тоже будешь врать мне, да? — усмехаюсь я со слезами на глазах.

— Я не понимаю.

— Новая русская забава, присоединяйся, — передёргиваю плечами и мне становится дико холодно.

Мы смотрим друг на друга прямо и не моргая, а потом Аммо разводит руки в стороны и качает головой.

— Это из-за твоей веры, что ли? Яр сделал что-то недопустимое?

— П-ф-ф...

— Я ни черта не понимаю, Истомина. Какого хера ты от меня хочешь? Басов злой, как вурдалак бродит уже который день, ты с красными глазами по коридорам курсируешь. Что происходит, мать вашу?

— Только мою, — растягиваю губы в улыбке, хотя самой хочется забиться в истерике.

— Опять шарада?

— Спроси у своего друга, он расшифрует, — психую я.

— Яр говорит, что ты его обманула и обвинила в каком-то лютом дерьме.

— Ах, вот как? Я одна грешница, а все вокруг святые? Ну, супер!

— То есть, ты хочешь сказать, что это не так? — тушуюсь, отвожу глаза, не в силах озвучить правду.

— Не так. Точнее, не совсем так, Рафаэль.

— Вам надо поговорить.

— Мы уже, — буркнула я и снова скуксилась, вспоминая, как мне было плохо и безысходно, когда Басов оставил меня одну под лестницей.

— Тогда может...

— Что?

— Может, ты дашь мне зелёный свет?

— Раф!

— Я должен был попытаться! — поднимает руки вверх в защитном жесте парень, а потом вдруг добавляет, резко меняя тему разговора: — Кстати. У меня днюха сегодня.

— Поздравляю тебя. Расти большой, не будь лапшой.

— Ха-ха.

— Прости, — украдкой вытираю слёзы салфеткой и всё-таки поднимаю на парня несчастный взгляд, — можно реабилитироваться и ещё раз перепоздравить?

— Можно, — одними губами улыбается Рафаэль и долго, въедливо смотрит на меня так, как никогда раньше этого не делал. Будто первый раз по-настоящему видит меня.

Но только я начинаю говорить, как он перебивает и поднимает руку, останавливая поток моего сознания.

— Не сейчас. Позже. Я пришлю за тобой такси в полночь.

— Что?

— Я отмечаю своё совершеннолетие сегодня в ночном клубе «Панорама» и приглашаю тебя на праздник. Там и реабилитируешься.

— Ты спятил? — охаю я.

— Нет.

— Меня же мама...

— Что? Не отпустит?

— Нет!

— А ты попробуй не отпрашиваться, Вероника, и сразу жизнь заиграет яркими красками, - и заговорщически подмигивает.

— Спасибо за приглашение, но я...

— Но ты подумай. Карета будет ждать под окнами четверть часа, потом превратится в тыкву.

А после, посеяв в моей душе миллионы ростков сомнений, просто встал и ушёл, кинув на прощание разрывную гранату мне прямо в душу:

— Я буду тебя ждать. И он тоже...

Вероника

Остаток дня я слоняюсь по гимназии, будто бы с трудом рассекая густой сироп. Видимость на нуле, мысли сбились в кучу — не разобрать ничего. И я сама в раздрае. Всё перебираю в голове то, что сказал мне Аммо и никак не могу понять, куда же меня разрывает — вправо или влево?

Зачем он вообще ко мне подошёл?

Зачем пригласил туда, куда я заведомо никогда не пойду?

Зачем уверил в том, что меня будет ждать Ярослав, если это сущая неправда?

Что опять за жёсткие игры? Или их и в помине нет, а мне так просто кажется, потому что дорогая и горячо любимая мама законсервировала в моей голове только ей нужные мысли, а те, что были, промыла так, как ей это выгодно, а теперь радуется, что всех переиграла?

Что, если она держит нас всех под колпаком? Я на коротком поводке, так как мне всю жизнь твердили о том, что я ничем не примечательная серая мышь. А Ярик, потому что выбирает своё будущее, не чувствуя от меня никакой отдачи.

Вот и всё. Партия.

Или нет и мне просто до зубовного скрежета хочется так думать, а потом снова впасть в зависимость от шоколадных глаз Басова и бесконечно тонуть в их тёплой глубине?

Сумасшествие!

После уроков домой бреду не разбирая дороги. Меня должен был встретить Семён, но мы оба наврали своим матерям, что это случилось. Причина? Просто и незамысловата — меня тошнит от этого парня. Его от меня, очевидно, тоже.

И я снова, и снова варюсь в собственном котле из сомнений, страхов и потаённых желаний, которые рвут моё влюблённое сердце на куски.

Из дум меня вырывает неожиданно громкий рёв мотоциклов. Они несколькими чёрными, блестящими в осеннем солнце пулями пронеслись мимо и встали на светофоре в нескольких десятках метрах от меня. А я будто бы со скалы упала. Не вдохнуть, не выдохнуть, по вискам отбойным молотком шарашит адреналин.

Это он? Или нет?

Повернул голову в тонированном шлеме и будто бы прожёг взглядом насквозь, начиная пригазовывать на месте, пока из-под заднего колеса не повалил сизый дым. Красный — жёлтый — зелёный — с визгом по газам и вдаль, пока я ошарашенно глядела ему вслед и пыталась усмирить спятивших бабочек внутри живота.

А может это и не Ярослав? С чего я вообще взяла?

Бред...

А если да, то что он хотел сказать мне?

Слепо шагнула дальше раз, другой и тут же полетела вперёд, в последний момент успевая выставить впереди себя руки.

— Вот чёрт! — отряхнулась и, пошатываясь, встала, с сожалением смотря на прилично отклеившуюся подошву своих потёртых ботинок. Споткнулась о выступивший камень брусчатой мостовой и вот итог — носок совсем испорчен, и искусственная кожа содрана в хлам.

Мама будет недовольна.

Хотя, эта пара и так была уже перештопана вдоль и поперёк. Давно было пора купить что-то новое...

И тут же фыркнула, покачала головой и пробубнила себе под нос:

— Ночной клуб! Да у меня даже обуви подходящей нет, чтобы сунуться туда...

Но фантазии, как я иду на день рождения Рафаэля, всё-таки буйным цветом расцветали в моей голове. Да, я никогда не решусь на подобную вольность и глупость, но помечтать-то могу? Могу! Я бы надела серебристый топ, который я в прошлом году перешила из старого маминого платья и короткие шорты с завышенной талией, которые точно так же вышли после того, как мать выбросила в мусорное ведро порванную юбку из чёрной джинсы, а я её стащила на собственные нужды.

Образ тут же заискрил в моей голове.

М-м-м...классно!

Сюда бы ещё колготки в крупную клетку и мамины ботильоны на высоком каблуке. У нас с ней один размер, так что...

Ох, о чём я вообще думаю, глупая гусыня?

Снова чертыхнулась и припустила быстрее к дому, обещая себе, что более не допущу этих позорных мыслей о ночных клубах и Ярославе, которому я не нужна. И почти справилась с поставленной задачей, хотя тот самый топ и шорты всё-таки достала из глубины собственного шкафа. Приложила к себе, повздыхала обречённо и снова спрятала, понимая, что никогда не решусь их надеть.

Никогда...

Ещё я достала тот самый телефон и украдкой сунула его на зарядку, чтобы всё-таки войти в сеть и написать Рафаэлю сообщение с просьбой не тратить ресурсы на бесполезный вызов такси. Я пас!

А после уж и родительница с работы пришла. Мы все уселись за стол ужинать, и там-то я завела разговор о насущном.

— Мам, мои ботинки опять прохудились. На этот раз подошва оторвалась на правом.

— Завтра сдадим в ремонт. Заклеят.

— Там и кожа подралась до мяса.

— Вера! — рявкнула мать, и я даже на стуле подскочила, не ожидая такой реакции.

— Ч-что?

— Сейчас не то время, чтобы сорить средствами, сама же знаешь. Придётся походить как есть.

— Но, мам, — тут же покрылась я испариной, представляя, как посыплются в гимназии со всех сторон смешки в мой адрес, если я посмею прийти на занятия в драной обуви.

Это будет эпический звездец, не иначе!

— Я всё сказала!

И тут же перевела всё своё внимание на бабушку, которая прихлёбывала из высокой кружки чай с чабрецом.

— Ох, не знаю, что и делать?

— А что такое, Алечка?

— Приход деньги собирает на новую икону. Дело, конечно же, нужное и благородное, но… В общем, я просила старосту, Любовь Ильиничну, чуть отсрочить наш вклад в данное мероприятие, но она мне отказала. А там сумма крупная, сама же знаешь.

— Но как же, дочка? Нельзя с такими делами медлить или отлынивать. Не бери грех на душу, это же божье провидение!

— Да знаю я, мама. Но мне тогда не хватит денег, чтобы слетать в Красноярск на годовщину смерти Ирочки и Толика.

— Пухом им земля, — вздохнула бабуля.

— Пухом. Ох, придётся, наверное, от чего-то отказаться, — качает головой мать и нервно грызёт подушечку большого пальца.

— Отчего ты собралась отказываться? От бога? От семьи? Ты мне тут это брось! Я с похоронных тебе пока выделю.

— Да ну, чего ты!

— Не спорь, Аля! Это все дела безотлагательные, остальное подождёт.

И я тоже, видимо, подожду. Вот только сколько мне ещё в разбитой обуви ходить? Ведь что не месяц, так мать несёт немалые суммы в приход на добрые дела — ремонт, чистку, позолоту, новое облачение для служащих, помощь нуждающимся и так далее и тому подобное. Ладно, Красноярск — тут я всё понимаю, мама хочет отдать дань памяти любимым и дорогим сердцу людям. Но икона в церковь? Конечно же, это важнее, чем то, что дочь будет ходить в рваных, давно протекающих ботинках, да?

И пока мама и бабушка продолжили обсуждать планы на жизнь, я незаметной тенью встала из-за стола и пошла в свою комнату, слушая, как скрупулёзно женщины разносят семейный бюджет так, чтобы там обязательно поместились церковные расходы.

Они расставили приоритеты. И где я в этой пирамиде потребностей оказалась в конечном счёте? Известно где, да только о таком и говорить стыдно. А ещё обидно.

До слёз!

Но так ведь было всегда, не так ли? Когда мама ставила меня в авангарде своих жизненных ориентиров? Никогда! Ни разу!

Тогда как можно верить тому, что в стычке с Басовым она в первую очередь думала обо мне, моих чувствах и желаниях? С чего я взяла, что она в этот конкретный раз не задвинула меня на полку, преследуя только свои интересы?

Ответ прозвучит жалко, но мне всего лишь так хотелось. Ведь то была моя мечта — чтобы мама меня любила.

А не себя...

И с каждой прошедшей минутой в тишине моей спальни я всё чаще косилась на шкаф с припрятанными шортами и топом. А потом, когда мать отправила меня в магазин за молоком и хлебом, я всё-таки не удержалась и потратила львиную долю сэкономленных денег на те самые колготки в провокационную клетку.

Знаю, знаю, надевать я их не собиралась. Но зато теперь они у меня были, и я чувствовала себя сильнее, чем некоторое время назад, когда мама просто отмахнулась от меня и моих проблем.

Мама...

Безопасный взрослый.

Опора.

Поддержка.

Каменная стена.

Ха. Ха. Ха!

Уже в душе перед сном всё-таки наглоталась солёных, жгучих слёз. А затем и позже, когда легла в постель и принялась следить за стрелкой на настенных часах.

Дом погрузился в тишину и темноту. Мама уже давно спит. И бабуля тоже. Без пяти двенадцать. Всего несколько минут и где-то там, под моими окнами притормозит такси и примется ждать меня, чтобы увезти в закат. А я, трусиха, так и не написала Аммо, чтобы он не смел этого делать.

Беру решительно трубку в руку, но тут же в сомнении прикусываю губу. Наверное, лучше заигнорить? Ведь, может, это была лишь ещё одна глупая шутка над простушкой Вероникой Истоминой, которая вообразила, что способна очаровать самого Ярослава Басова? Возможно, но...

По тёмному потолку внезапно пробежали и исчезли уродливые тени от растущих рядом с домом ив. Звук тормозов разорвал тишину уснувшего спального района. Двигатель неизвестной мне машины заглох, а я тут же сорвалась с места и к окну, захлёбываясь от адреналина.

Такси!

И телефон в моей руки ожил, являя взору сообщение от незнакомого адресата:

«Карета подана, принцесса».

Но я ведь уже расставила приоритеты, несмотря ни на что, не так ли?

О Боже...

Глава 36 - Срыв

Вероника

Ровно пятнадцать минут моё сердце не бьётся, а пытается изнутри выломать рёбра и вырваться наружу, чтобы самому, без нерешительной меня броситься к стоящему внизу такси и лететь на всех парах к любимому обманщику.

Ровно пятнадцать минут я практически не дышу — лёгкие от нервного перенапряжения напрочь забились стекловатой и кажется вот-вот начнут кровоточить.

Ровно пятнадцать минут я стою, вцепившись в подоконник, и приказываю себе не делать резких движений. Не делать глупостей. Не делать ничего, о чём потом буду горько жалеть всю оставшуюся жизнь.

Ведь если бы я была по-настоящему нужна Ярославу, то он попытался бы изменить моё мнение о нём. Он бы написал. Или позвонил. Или затащил под чёртовую лестницу и силой вынудил себя слушать. Свёл с ума, заставил бы перестать внимать голосу разума и поцеловал бы, окончательно отключая меня от суровой реальности. Вновь окунул бы в сказку. Вот только этот парень не сделал ровным счётом ничего, чтобы вернуть меня себе. Тот взгляд в столовой, полный муки, тоски и ненависти я в расчёт не беру. Какой с него прок, если мне до сих пор критически невыносимо?

Так почему же, как сказал Аммо, это Басов меня теперь ждёт? Почему я должна за ним бежать? Почему я обязана пытаться докапываться до правды, шляясь в ночи по злачным заведениям?

Ну уж нет!

Решительно крутанулась и бросилась к кровати, где накрылась одеялом с головой и зажала уши ладошками.

Всё! Нет меня! Вероника Истомина закончилась!

Вот только, кажется, само сердце услышало, как двигатель такси снова завёлся и машина спустя всего несколько секунд тронулась с места.

Вот и какой теперь сон? Какой к чёрту покой? И влепить себе пощёчину хочется со всей дури, чтобы в себя пришла, но вместо этого я снова слетаю с кровати и, путаясь в одеяле, рвусь к телефону, оставленному на подоконнике.

Там меня уже ждёт сообщение от Рафаэля:

«Жаль».

А я, ругая себя всеми известными нелицеприятиями словами и прикусывая язык до крови, строчу ответное, но до безобразия лживое:

«Не успела собраться».

Тут же его карандашик начинает бегать по экрану.

«Сколько тебе ещё нужно времени?»

Боже, я дура! Идиотка! Тупица! Безвольная влюблённая размазня!

«Минут пятнадцать, может, двадцать...»

«Ок».

И через несколько мгновений то же самое такси вновь занимает пост под моими окнами, а я, словно в зад ужаленная, принимаюсь носиться по тёмной комнате, выуживая из шифоньера топ, шорты, свежекупленные колготки в крупную сетку. А затем замираю в свете уличного фонаря и смотрю в едва различимое отражение в зеркале.

Неужели я решусь в таком виде показаться кому-то на глаза? Без белья. Одежда вся в облипочку — бёдра, талия, ноги... грудь — всё напоказ! Боже мой!

— Мать же убьёт тебя, Ника! — обращаюсь я сама к себе. — Что же ты творишь? О чём думаешь вообще? Очнись! Приди в себя, малахольная!

Зажмурилась. Потрясла кулачками в воздухе. И даже топнула ногой, умоляя сама себя:

— Ну, пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста! Не надо. Не делай этого...

Но ноги, казалось бы, сами понесли меня прочь из спальни, неслышно ступая по, застеленными ковровыми дорожками, половицам. Замерли в проходе в гостиную.

Тишина. Только часы на стене мерно и гулко отсчитывали секунду за секундой.

Дрожащими пальцами ухватилась за створки распашной двери и плавно её прикрыла до глухого щелчка, а затем повернулась и, подсвечивая себе телефоном, заглянула в обувницу. Меня манили мамины ботильоны на высоком каблуке, но я предпочла хотя бы здесь быть благоразумной и вытащила из коробки свои белые кеды, которые родительница позволяла надевать исключительно «на выход».

— Чем не повод? — прошептала я и ужаснулась от собственной наглости.

Обулась, встала и на желейных ногах поползла к входной двери, по пути накидывая на себя ветровку. С колотящимся где-то в горле сердцем максимально аккуратно крутанула завёртку и открыла себе путь во взрослую жизнь. Замерла на секунду перед тем, как покинуть квартиру, но в последнюю минуту развернулась и решила прихватить с собой ещё кое-что.

— Гулять так гулять, — буркнула себе под нос и сняла с вешалки мамину сумочку-сэдл, крохотную и изящную, расшитую по периметру блестящим, чёрным стеклярусом, — грешить так грешить...

Ключи в кулак и за дверь, прикрывая её и молясь всем известным богам, чтобы мама с бабушкой не проснулись. А затем бежать! Бежать, перепрыгивая сразу через две-три ступеньки.

И повизгивать от эйфории!

Я всё-таки сделала это! Я решилась! Дура, конечно! Но зато какая фееричная!

В такси ввалилась уже в полуобморочном состоянии. Руки дрожат, на глазах слезы от иррационального восторга, в груди ураган бушует неведомой силы, а по венам вместо крови струится чистый, концентрированный адреналин.

Как объяснить своё состояние? Да никак! Потому что я всю сознательную жизнь сидела в запертой клетке, а теперь, хоть ненадолго, но вырвалась в увольнительную. И пусть после меня посадят в карцер без еды и воды, но это будет потом.

А сейчас я желала дышать полной грудью, не думая ни о чём...

Достала телефон из заднего кармана и решила переложить его в сумочку, но, когда заглянула в её нутро, то замерла с открытым ртом. Там лежала мамина помада, тушь, зеркальце и малюсенький флакончик с духами. Последнее я отложила за ненадобностью, так как родительница предпочитала тяжёлые шипровые и излишне сладкие ароматы. А вот помаду я открыла и, всматриваясь в своё отражение, медленно и предельно аккуратно повела ею по губам.

Алая…

Огонь!

Чуть туши на ресницы, пока такси замерло на запрещающем сигнале светофора, и вот уже из отражения на меня смотрит другая девушка, а не Вероника Истомина. Дерзкая. Сочная. Непокорная. Та, что не станет слушать маму, а сбежит с плохим парнем в закат, не моргнув и глазом.

Это пока не я. Только жалкая её тень. И слава богу!

— Приехали, — заставляет меня отвлечься от созерцания собственного отражения водитель такси, и я вздрагиваю, натягивая на переносицу очки и убирая тюбик с помадой обратно в сумочку.

— Что?

— Панорама, — кивнул бомбила, и я сглотнула нервный ком, когда увидела, что к нам размашисто и уверенно движется Аммо.

Всего несколько секунд и он открыл дверцу с моей стороны, а затем протянул руку, в которую я вложила свои холодные пальцы. Вышла из авто и нерешительно посмотрела на парня, пока тот, чуть прикусив нижнюю губу и склонив голову набок, пристально меня рассматривал.

— Что-то не так? — хрипло переспросила я, когда увидела, что его брови приподнимаются все выше и выше, а сам он качает головой.

— Не обращай внимания, — помахал тот ладонью перед своими глазами, но взгляда от меня оторвать так и не смог, — я просто временно в ауте.

— Это хорошо или...?

— Это..., — и последнее слово на букву «о» он произнёс уже только одними губами. Неприличное. Матерное. Но максимально отражающее всю суть происходящего, если уж по чесноку.

— Счесть за комплимент, значит?

— За комплимент? — прикусил Рафаэль кулак и сделал шаг назад, оглядывая меня от макушки до пят. — Истомина, ты свои ноги в зеркало вообще видела?

— Нет, — честно призналась я, так как мало что могла рассмотреть в темноте спальни, когда собиралась сюда.

— Ладно, Звезда моя, пошли. Будем зажигать, — улыбнулся от уха доуха парень, схватил меня за руку и повёл вслед за собой.

Сквозь разношёрстую толпу. Через охрану клуба, состоящую из парочки шкафообразных мужчин. Дальше холл, утопающий в зеркалах и чёрном мраморе. Гардероб, где я сняла с себя ветровку, видя, как загадочно блестят глаза Аммо.

А затем услышала за спиной громкий, смачный свист, хлопки в ладоши и голос, что разрывал во мне всё шаблоны и заставлял сходить с ума. От боли. Тоски. И любви!

— Вау-вау-вау! Кайф, Пикассо! Вот это задница! Ты где такую урвал, м-м?

Ни жива. Ни мертва. Только смотрю прямо перед собой, но ничего не вижу, кроме кривой ухмылки, что прорезала, казалось бы, идеальное в своей красоте лицо Рафаэля.

— Там, где я урвал, уже нет, дружище.

— Ладно, тогда знакомь давай. Я буду облизываться и завидовать, — заливисто смеётся Ярослав, ближе и ближе настигая нас у гардероба.

— Не вопрос, — пожал плечами и оскалился Аммо, а затем резко крутанул меня вокруг собственной оси, разворачивая лицом в Басову, — Ника, это мой лучший друг Ярик. Ярик, это Ника — почётный гость на сегодняшнем торжестве.

— Чё? — заводится с пол-оборота Басов, но тут же глохнет.

А затем недоумённо открывает рот, пока я мечтаю рухнуть замертво прямо здесь и сейчас...

Вероника

— Плосковато, Аммо, — сквозь зубы выговаривает другу Басов, а сам неотрывно пытается заполировать меня своим тяжёлым, пожирающим душу взглядом.

— Неужели ты думаешь, что все мы тут сегодня собрались ради твоего веселья? — пожимает плечами парень и переводит на меня тёплый, чуть насмешливый взгляд, а затем протягивает руку и переплетает свои горячие пальцы с моими ледяными.

А я всё отвиснуть не могу и только вижу, как Ярослав тяжело дышит, будто бы загнанная лошадь, шаря глазами по моей фигуре и поигрывая желваками так, что, кажется, ещё чуть-чуть и у него просто раскрошатся зубы.

— Идём, Ника, — тянет Рафаэль меня к лестнице.

— Аммо! — почти рычит Басов.

— Еда стынет, — подмигивает тот ему и, чуть одёргивая меня, начинает шептать на ухо, — ну чего ты вся скукожилась, Истомина? Поздно так-то. Сняла свои безразмерные кофты и бесформенные юбки, теперь отжигай или умри, третьего не дано.

— Я не знаю...

— Я знаю! — до лёгкой боли стискивает он мою ладонь и буквально ввинчивается в меня своими глазами. — Чувствуешь, как жжёт взгляд спину, Ника?

Невольно оборачиваюсь и со всей дури врезаюсь в бушующее пламя, которое источает Басов. Он всё ещё внизу. Делает вид, что разговаривает с каким-то парнем, перехватившим его у гардероба, а сам сплошное зло во плоти.

— Он не рад мне, — констатирую я очевидный факт, разрывая зрительный контакт с парнем, от которого у меня устойчивая тахикардия.

— Он не рад, что все твои охренительные изгибы и выпуклости больше не скрыты за мешковатой, уродливой школьной формой. Вот и всё.

— Не надо пустой лести, Рафаэль, — выговариваю я, а затем скептически качаю головой.

— Ладно, — улыбается он, прикусывая кончик своего языка, — хрен с ним, с Басовым и с твоей неуверенностью в себе. Главное — я тебе рад. Остальное — в топку.

— В топку, — я стараюсь, чтобы мой голос звучал звонко и уверенно, но получается только стухшая какофония звуков. Му-хрю...

А на что я, собственно, рассчитывала? Что Ярослав увидит меня и упадёт ниц, умоляя вернуться к нему? Пф-ф-ф, ну чушь же, да?

Блин, ну да, мечтала...Дура!

И вот теперь мне больно от того, что я для него вырядилась, как девушка лёгкого поведения и даже губы размалевала маминой алой помадой, а он только чуть прибалдел, и всё. А теперь...

Снова оглянулась и задохнулась от атомного взрыва, произошедшего внутри меня. Разворотило! Потому что Басов теперь не предавался праздной болтовне со знакомым, а поднимался вслед за нами, уперев я-убью-тебя-взгляд точно в мою задницу.

Мамочки!

Аммо тем временем уже тащит меня куда-то вправо, через створчатые двери и на нас обрушивается волна оглушающей клубной музыки. Здесь темно и дымно. В первые секунды я теряюсь и зажмуриваюсь. И только спустя время понимаю, что мы находимся на балконе, где под нами огромный танцпол пучит от бесчисленного количества танцующих — к потолку взлетают руки, тела извиваются, головы чуть откинуты назад.

Цветомузыка слепит. Стробоскопы дезориентируют. Громкий бит раскачивает нервную систему.

Вау!

И мне бы могло здесь понравиться, если от внутреннего напряжения не хотелось бы провалиться сквозь землю. Если бы меня не трясло как Каштанку, а сердце не гудело бы словно трансформаторная будка, поджигая кровь. Если бы затылок не высверливал взгляд Басова, который шёл за нами по пятам, делая вид, что нас никогда не было и мы чужие друг другу.

И вот мы у цели — роскошная зона с мягкими, велюровыми диванчиками, расставленными буквой «п». Стол забит разнообразными бутылками и тарелками с холодными закусками. Здесь знакомые лица лишь Серяк, да Тимофеев. Остальные же совершенно чужие персонажи. Мальчишки, девчонки. Одна парочка самозабвенно целуется в углу, но никто, кажется, будто бы даже не обращает внимания на этот разврат.

Я чувствую себя в этом отлаженном механизме пятым колесом. Но особенно это начинает ощущаться тогда, когда нас нагоняет Басов и шлёпается на свободное место, демонстративно закидывая руку на плечо какой-то белокурой девчонке в кислотно-салатовом мини.

А сам смотрит на меня до отвращения вызывающе, мол «на вот, выкуси, мне все до звезды!». И этот взгляд всё равно что удар с ноги в живот — дыхание спирает, и слёзы наворачиваются на глазах. Это банальная, но такая жгучая ревность. Именно она подносит зажжённую спичку к фитилю бомбы, заложенной у снования моей выдержки.

— Что будешь пить? — я совершенно не заметила, как Аммо усадил меня подле себя. Очнулась только тогда, когда рядом с моим ухом, перекрывая музыку, бахнула пробка от бутылки и пенящаяся жидкость потекла по высоким бокалам.

Покивала, согласная уже на всё.

Сделала вид, что пригубила.

Задрала голову к потолку и проморгалась, прогоняя слёзы и замечая, что Ярослав больше не смотрит в мою сторону, а теперь полностью сосредоточился на своей соседке. Что-то болтает с ней ухо в ухо. Смеётся. Ласково проводит костяшками пальцев по её щеке и снова жалит меня взглядом.

Всё! Не могу больше!

— Я хотела бы уехать, — тереблю рукав Аммо, и он смотрит на меня прищурившись.

— Это жизнь, детка, а не долбанная сказка. Или как ты думала? Что будет не больно, да?

— Зачем ты это делаешь? — я слышу в своём голосе слишком явные звуки отчаяния, но Рафаэлю будто бы плевать на них. Он сейчас другой. Он давит на меня, словно Ленин на броневике, а не воркует голубем, как делал это раньше.

— Зачем? Ну я даже не знаю, — пожимает плечами и хохочет, — но, может, только так до тебя быстрее дойдёт и ты наконец-то увидишь.

— Что именно?

— Я здесь.

Он прав. У меня никогда не было шансов. Нет их и сейчас. Только установка, прямая и единственно верная — жить дальше. И я стряхиваю с себя нервяк, прилипший ко мне как банный лист, а затем отпускаю все стоп-краны.

Здесь фальшивая улыбка. Тут поддержать тост. Забыть, что сердце кровоточит. Захлопать вместе со всеми, когда к нашему столу трое парней поднесли пузатые колбы с длинными шлангами. Потянуть носом и зажмуриться от квинтэссенции приятных запахов — дыня, клубника, что-то ещё цитрусовое, и, кажется, мятное.

Улыбаюсь, когда вижу, как девочки щёлкают себя на фронтальную камеру, дуя губы, и охаю, когда одна из них вдруг хватает меня за руку и тащит на танцпол с дикими воплями, в составе всей женской части компании.

— Моя любимая песня! — орёт она истошно и припрыгивает на месте, а спустя всего несколько мгновений мы тонем в бесконечном море танцующих.

Я откровенно не умею это делать. Стесняюсь жутко! И оглядываюсь по сторонам, боясь, что Ярослав увидит моё нервное дёрганье и посмеётся над моей неуклюжестью.

У, я, кажется, влюбляюсь в тебя!

Когда ты рядом моё тело всё в мурашках.

Baby, у...

Она танцует до утра,

И, пока город засыпает, едем дальше...

Но, я глотаю, подскочившее под горло, сердце и, несмотря ни на что, пытаюсь скопировать движения девчонок и тех, что в одних блестящих купальниках извиваются в подвешенных в воздухе металлических клетках. Вот — руки вверх и восьмёрки бёдрами. Закрыть глаза. Слушать музыку. У-у-ух! Кажется, даже получается.

А-а-е!

Кайф! Кайф!

Легче!

Как там было? Я оттанцую всю свою боль? Вот да — установка на максимум.

Где-то внутри меня начинает зарождаться плотный комок эйфории и ширится. Он бурлит. Движения становятся более раскованными, напряжение уходит и на лице появляется улыбка оттого, что мне просто хорошо танцевать здесь и сейчас под эту сумасшедшую музыку.

Так стоп!

Что это?

В первую секунду я ничего не понимаю, а во вторую до меня наконец-то доходит, что моё тело просто выносят с танцпола. Крепкая хватка за руку повыше локтя и вперёд сквозь поток разгорячённых людей, пока я не начинаю путаться в своих же собственных ногах. Оглядываюсь и только было собираюсь возмутиться таким непотребным поведением, но тут же забываю все слова на свете.

Потому что позади меня Басов.

Злой. Взмыленный. И смотрит на меня так, будто бы хочет придушить голыми руками.

Вероника

— Какого...? — пытаюсь я высвободиться, когда мы выруливаем с танцпола на лестницу.

— Рот закрой! — шипит мне в лицо Басов, приближаясь так близко, что меня тут же обваривает его запахом и жаром.

Не в силах сопротивляться, лишь на мгновение прикрываю глаза и глушу в себе стон. Боже! Я так скучала.

— Куда мы? — еле-еле перебирая ногами, спускаюсь я вниз.

— Ты!

— Куда?

— Домой!

— Яр...

— Домой. Я. Сказал! — снова рычит он и чуть встряхивает меня, а затем без церемоний рвёт вверх карман моей сумочки и достаёт оттуда номерок, передавая его гардеробщику.

— Яр, — мнусь я, пытаясь высвободить свою руку из его жёсткой хватки, но тщетно.

Он будто бы не обращает на меня внимания, а только сосредоточенно копошится в своём телефоне. Но и я не собираюсь сдаваться. Меня повело от близости с ним. Я снова почувствовала себя всемогущей, способной заставлять его сердце биться, а нервную систему заходиться от мощного потока эндорфинов.

Я снова могу к нему прикасаться. Большего и не надо...

— Яр!

Рывок на себя. Почти сталкиваемся лбами. Кажется, у меня из глаз даже вылетают искры, а бабочки внутри живота нескладным, одурманенным роем взвились ввысь, почувствовав такой родной аромат мха, бергамота и горького апельсина.

— Помолчи! — хватает мою ветровку и фактически впихивает меня в неё, а затем снова тащит, но теперь уже на улицу.

А у меня внутри всё умирает и падает, когда я понимаю, что именно он от меня хочет. Чтобы я снова исчезла из его жизни. И глупые бабочки резко дохнут, словно бы их потравили Циклоном Б.

Я ему не нужна. Я испортила этот вечер своим появлением. Глупая и наивная до безобразия Вероника. Дура!

— Отпусти!

— И куда побежишь, м-м? Задницей своей на танцполе крутить или сразу на ручки к Аммо?

А он всё тащит и тащит. Вот уже парковка гостей клуба вокруг нас. Впереди только проезжая часть и куча такси, в одну из которых меня сейчас затолкают и отправят по адресу. И меня взрывает!

— Я приехала к тебе!

— А я просил? — вдруг отпускает он меня, да так резко и неожиданно, что я чуть пошатываюсь и едва ли не падаю.

— Ну конечно, нет, — качаю я головой и с дрожащим подбородком договариваю, — я видела, что у тебя теперь новая фаворитка.

— Да, — кивает он, — по статусу.

Внутри всё рвётся и разбивается. Смахиваю слезу острого разочарования.

— Ну что ты так смотришь на меня, Истома? — разводит он руками, а затем лохматит свою отросшую шевелюру. — Я впервые в жизни пытаюсь сделать всё правильно. Ясно? Чего же ты так упорно лезешь-то в это болото? Думаешь Аммо лучше, чем я?

— Я не понимаю, — всхлипываю я.

— Я — мудак. Он — мудак. Что тут ещё непонятного?

— Но ты говорил, что...

— Ты тоже много чего говорила, Истома. А потом просто поставила меня к стенке и расстреляла, потому что так приказала твоя матушка.

— Но теперь-то я здесь! — рыдания рвутся из меня, но я ещё могу их глушить на выходе.

— Да, ты здесь…, — жесткая, равнодушная ухмылка режет его идеально вылепленное лицо, — лишняя. И я больше не хочу играть в эти игры.

— Игры?

— Серьёзно у нас не получилось, — морщится Басов и отводит взгляд в сторону.

— Пожалуйста, Яр, — протягиваю я к нему руку, понимая, что веду себя, как натуральная размазня, но он только качает головой и забивает смертельный осиновый кол мне точно в сердце.

— Езжай домой, Истома, и слушай маму, она плохого не посоветует.

— Вот значит как? — делаю шаг назад, а он зачем-то ко мне. Ещё один и ещё, пока я не упираюсь спиной в чью-то запаркованную машину.

— Да, всё так... дерьмово.

— Значит, всё правда, да? Всё то, что мать мне сказала про тебя?

— Пусть будет — да, — пожимает он плечами, — так нам будет проще поставить точку.

— Ты мне скажи! — срываюсь на крик.

— Я тебе уже говорил! — в тон мне вторит он.

И мы, кажется, бесконечно замираем напротив друг друга. Я тихо глотаю слёзы, а он просто в упор смотрит на меня, и в лице его я вижу столько всего, что заставляет мою полудохлую надежду поднимать голову и упорно, по колено в крови, ползти к нему. К своему жестокому кумиру.

— Что ты мне говорил, Яр? Или когда? Там, под лестницей или раньше, на маяке? Что любишь? Что рядом со мной ты чувствуешь, будто становишься лучше? Что покрываешься пьяными мурашками всякий раз, когда я смотрю на тебя? Что в моих глазах ты видишь своё будущее? Что именно из всего этого я должна взять и выбросить на помойку своей памяти, м-м? Скажи!

— Всё, Истома...

— Жалкий трус!

Я задыхаюсь от боли. А он просто отворачивается и мажет глазами по экрану своего телефона.

— Такси приехало.

Бах! Бах! Бах! Это сердце в ужасе бьётся со всей дури о рёбра, а затем окончательно отрубается.

— Тебе пора.

Молчу. В горле пересохло. Мне критически невыносимо, но я нечеловеческими усилиями открываю рот и заставляю произносить ложь, спасая свою изрубленную на куски гордость.

— Ладно. В общем-то, я и рада, Яр. Не получилось, да? Значит, так нужно. Значит, так правильно...просто ты — не мой человек. Вот и всё.

Киваю, приказывая себе терпеть и не реветь у него на глазах, а затем поворачиваюсь и, не оглядываясь, иду туда, куда мне указал Басов — к такси, которое увезёт меня в новую жизнь, в которой больше не будет мальчика с глазами цвета топлёного шоколада.

Шаг...

Шаг...

Шаг...

Что вы знаете о том, что значит ходить босиком по битым стёклам? Так я вам скажу — вы даже понятия не имеете, что это такое! Да и я всего лишь жалкий, чрезвычайно глупый ёжик, который знал, чем кончится дело, но всё равно упорно жрал чёртов кактус, рыдая навзрыд.

А теперь вот — только терпеть, скрипя зубами и ментально разрываясь на куски. И ждать, когда вновь раскуроченное сердце, потихоньку склеится и забудет весь этот ужас.

Ничего, оно у меня уже битое. И не раз. Мы с ним всё переживём. Наверное...

Открываю дверцу такси. Не выдерживая агонизирующей боли, всхлипываю, а затем вскрикиваю, когда сильные руки резко тянут меня назад и со всей дури врезают в мускулистое, горячее тело, пахнущее моим персональным раем.

— Мы ведь оба об этом пожалеем, Истома...

— Плевать!

Разряд молнии. Ток по венам. Искры на кончиках пальцев. И наконец-то наши губы тонут друг в друге.

Снова...

Глава 37 - Красная линия

Вероника

Это даже не поцелуй. Это взрыв! Термоядерный, сносящий всё на своём пути и превращающий в пыль, но такой, чёрт возьми, прекрасный, что теперь слёзы из моих глаз текут уже от эйфории. Она накатывает каждый раз, когда язык Басова врывается в мой рот.

Так сладко!

И внутри меня снова расцветает буйным цветом райский сад, по которому неистово начинают порхать опьянённые счастьем бабочки, кажется, даже повизгивая от экстаза.

Он вновь держит меня в руках! Я снова ему нужна! Да!

— Вы едете? — врывается в наш идеальный мир голос таксиста.

Я протестующе стону из-за того, что Ярослав на мгновение отрывается от меня.

— Свободен! — рычит он, а затем подхватывает меня под задницу и несёт куда-то, снова врываясь ураганом в мой рот.

На периферии сознания улавливаю звук снятого с сигнализации автомобиля, а уже через мгновение меня закидывают на кожаные сидения. На секунду трезвею, понимая, что мы под откос несёмся куда-то не туда на полной скорости, но тут же забиваю на всё, когда сильное и поджарое тело опускается на меня.

Рука рвёт моё колено вверх, и мы жарко стыкуемся. В голове одним махом гремит залп разноцветных фейерверков, а затем я впадаю в блаженную, сводящую с ума негу. И только тело сладко тянет и мелко трясёт. Бедра против моей воли взлетают вверх. Раз — и искры из глаз.

Топ прочь, и я охаю, откидывая голову назад.

— Ты спятила, Истома? Без белья...

— А-ха..., — закатываю глаза от кайфа, чувствуя его укусы. Везде!

— Как теперь тормозить? — пуговица на моих шортах рвётся из петли.

— Не надо тормозить, — бормочу я сама не зная о чём, — только держи меня крепче.

— Глупая, — его зубы врезаются в мою шею, а следом и язык проходится по месту укуса, — глупая Истома, маленькая... наивная...

— Твоя?

— Моя, — последние лампочки перегорают, пробки с диким треском вышибает, и мы погружаемся на тёмное дно наших запретных чувств.

Он — враг номер один для моей матери.

Я — предательница своего самого родного человека.

Но мне так плевать на все эти пустые условности. Совершенно! Я хочу, чтобы его руки продолжали закладывать динамит на моей выдержке, трогая меня везде, где только можно и нельзя. И вот наконец-то Басов поджигает фитили и с восторгом смотрит, как меня разрывает на части.

— Я хочу тебя, — рычит он мне на ухо, а я в полубреду от перевозбуждения и любви не понимаю, что именно он ждёт от меня.

Я готова соглашаться с любыми его желаниями и требованиями, потому что мозги мои давно вскипели и безнадёжно вытекли лужицей сахарного сиропа к его ногам.

Безумная!

И сейчас я лишь, с гудящим за рёбрами сердцем, стыдливо прикрыв обнажённую грудь руками, покорно смотрю на то, как Басов достаёт из заднего кармана квадратный фольгированный пакетик и с дьявольской улыбкой на губах расстёгивает ремень на своих джинсах.

Боже, неужели я сделаю это вот так — на заднем сидении его автомобиля? Я дура? Я дура!

— Яр, — дрожащим шёпотом произношу я, а мне и хочется, и колется. Потому что я люблю этого парня и боюсь сказать ему «нет», прежде чем мы переступим через красную линию.

А вдруг я его снова разочарую? Так же, как и свою мать...

Но Басов не успевает мне ответить, так как в наглухо тонированное окно с той стороны кто-то стучит. А когда не получает от нас никакого ответа, то и вовсе долбится.

— Боже, — бормочу я испуганно и одёргиваю на себе топ.

— Чёрт! — рычит Ярослав.

Меня неожиданно вставляет убойной дозой адреналина, и я распахиваю свои глаза, наконец-то осознавая то, что почти натворила. Вот так — словно я жалкая дешёвка.

Хочешь? Бери!

— Истома, — кажется, видит в моих глазах весь ужас происходящего парень и тут же рвёт меня на себя, — прости. Прости, пожалуйста. Я виноват! Меня перекрыло.

А в окно всё продолжает кто-то отчаянно долбить. Затем слышится смех и знакомый голос.

— Эй, голубки, солнце встало!

— Аммо, — зажмуриваюсь я.

— Истома, а ну-ка на меня смотри! — встряхивает растерянную и дезориентированную от стыда и страха меня Басов и я, всхлипывая, всё-таки поднимаю на него обезумевшие глаза. — Ничего плохого мы не сделали. Чуть нахлебались, да? Но не утонули же. Давай, дыши, малая, дыши.

Дышать? Да я забыла, как это делается!

Улыбается. Прижимается к моим онемевшим губам, и сам помогает застегнуть на мне шорты.

— Прости, — последний реанимирующий поцелуй, и мы вываливаемся из машины.

Я смущённо отвожу взгляд, прижимая к пылающим щекам ладошки, но всё-таки замечаю, как, привалившись к автомобилю напротив нашего, стоит Рафаэль и нервно накачивает себя отравляющими смолами.

— Романтично-то как, Бас, — зажав в зубах сигарету, Аммо начинает громко хлопать в ладоши и ржать. — тачка, умотанная в нулину толпа вокруг. Ты хоть подогрев сидений ей включил?

— Смотри не порвись, — откровенно огрызается Ярослав.

— Ну, а ты, Истомина, что молчишь, м-м? Или тебе зашло это дешёвое тисканье в ночи?

Я прикрываю глаза, прикусывая щеку изнутри от стыда. Потому что, чёрт возьми, он прав! И заслуженно тыкает нас сейчас в наше же дерьмо.

— Аммо, — делает угрожающий шаг в сторону друга парень, — варежку свою захлопни.

— Да я не с претензией. Что ты? Сколько их тут порвалось, да? Подумаешь, одной больше, одной меньше...

— Чё ты сказал? — двумя руками резко бьёт Басов в грудь Рафаэля, но тот лишь поднимает ладони вверх, словно бы защищаясь. А затем сплёвывает на землю и улыбается так, что мне мерещится нечто безумное в этом оскале.

— Я просто потерял вас ребята, а там как раз все начали пить за моё здоровье. Ну а как праздновать, если лучший друг был да пропал? — тут же переводит на меня свой горящий взгляд и качает головой. — Ах, Вероничка, что же ты делаешь, м-м?

— Что с тобой? — почти в упор наклоняется к другу Басов.

— А с тобой? — снова ржёт Аммо и закусывает между зубами свой пирсинг, поигрывая бровями.

— Так, всё, — рассекает ребром ладони воздух Басов, затем разворачивается, берёт меня за руку и ведёт обратно к машине.

— Сваливаешь, да?

— Пикассо, твою мать, осади! — почти орёт Ярослав. — Давай ты протрезвеешь, и мы поговорим.

— Ну и вали! — и выставляя два фака на вытянутых руках, устремляется обратно к входу в ночной клуб.

— Поехали, — со вздохом произносит Басов.

— Но как же, Яр, ведь у него сегодня день рождения.

— Истома, у этого говнюка днюха была неделю назад, ещё одиннадцатого числа. Он тебе навалил с три короба, а ты и рада ему верить.

— Что?

— Всё, прыгай, — открывает дверь со стороны пассажирского сидения и, когда я подчиняюсь, смачно шлёпает меня по попе.

— Ауч!

— Не задница, а дурман, — прикусывает нижнюю губу парень и закатывает глаза.

Но уже в машине после того, как мы снова не ушли на дно собственной зашкаливающей страсти, я всё-таки рискнула чуть отстраниться и задать Басову вопрос в лоб.

— Что происходит с Аммо?

Вздыхает. Трёт глаза, а затем пожимает плечами.

— Завис он.

— В смысле?

— На девчонке, — парень говорит это, а всё моё тело покрывается липкими мурашками. Горло забивает противный ком и я, едва дыша, уточняю.

— На какой?

— Недоступной ему. Вот и бесится.

— Боже..., — сглатываю почти животный ужас.

— Третий альбом в расход пустил, но до сих пор не понял, что у него мозги свернулись всмятку.

Хмурюсь и медленно выпадаю в нерастворимый осадок.

— Что это значит?

— А ты что удумала? — косится на меня и смеётся Басов. — Пикассо — ещё тот паук, Истома. Ладно, поехали, покажу тебе кое-что.

— Что?

— Небо в алмазах, — усмехнулся, переплёл наши пальцы, а затем медленно потянул к себе мою ладонь, нежно-нежно прикасаясь к её тыльной стороне горящими губами.

Снова растаяла...впрочем, как и всегда.

Глава 38 - Паутина

Вероника

— Где это мы? — у меня полностью спирает воздух в груди.

— Ну чего ты вся скукожилась, Истома? Я же не в лесополосу тебя завёз в самом-то деле? Расслабься.

Молчу. Мнусь. Заламываю руки, поглядывая на элитную многоэтажку, обнесённую высоким кованым забором и стоящую в притирку к центральной набережной города, но меня не отпускает. Я только сильнее зажимаюсь и начинаю сомневаться в том, что мне нужно быть там, куда он меня ведёт.

— Пошли, — его пальцы нежно проходятся по моей скуле, — пожалуйста.

— Ненадолго?

— Угу, — кивает и прикрывает глаза, когда его губы бесконечно трепетно накрывают мои, — ты будешь первым гостем.

— Неужели?

— Да.

— Блин, — прикусываю от неуверенности язык и кошусь на чёртовые колготки в сетку. Вырядилась на свою голову, дурында стоеросовая.

— Я буду хорошим мальчиком, обещаю.

— Ох... ну, ладно.

Басов, кажется, тут же выдыхает и улыбается, словно мальчишка, впервые увидевший доброго Дедушку Мороза. Стискивает меня до тихого писка, а затем трогается с места и заезжает в подземный паркинг.

Спустя минут пять мы уже поднимаемся в лифте на двадцатый этаж. На площадке всего три двери, одну из которой Ярослав открывает, звеня увесистой связкой ключей.

— Прошу, — подмигивает он мне и делает приглашающий жест пройти внутрь, — чувствуй себя как дома.

— Чья это квартира? — хмурюсь я.

— Моя. Подарок отца на совершеннолетие.

Я перешагиваю порог, но тут же, осекаясь, вопросительно вскидываю на парня глаза.

— Но ты же говорил, что он...

— Посмертная пасхалка, — разводит Ярослав руками и взгляд его тухнет, — одна из многих, которые мне до сих пор не могут простить.

Я непонимающе зависаю, но Басов только отмахивается и в секунду меняет мрачный вид на максимально доброжелательный, а затем берёт меня за руку и ведёт по квартире, показывая, что и как тут у него обустроено. Здесь всего две комнаты, но обе огромные и с видом на море. Панорамные окна затянуты струящейся полупрозрачной тюлью и тяжёлыми блэкаутами. Минимализм. Много воздуха. Мало декора. Просто невероятных размеров телевизор висит в гостиной. Пространство оформлено в тёплых оттенках кофе со специями и только одна стена в спальне выделяется из общего складного ансамбля своей вычурной белизной. Парень поясняет, что хотел бы изобразить на ней какой-то арт, но пока ещё не определился с его содержанием.

— Красиво здесь, уютно, — киваю я, когда Ярослав усаживает меня на диван и укутывает с головы до пят в мягкий плед с длинным ворсом, — и тепло. Особенно пол.

Я пытаюсь раскрыться, но Басов упорно прикрывает мне ноги.

— Истома, давай не драконь меня, ладно? — рычит он и ощутимо прихватывает за бедро, чуть подтягивая к себе. Глаза его тут же словно бы загораются потусторонним огнём, а черты лица заостряются, выдавая его взвинченное состояние.

— Ты чего такой, Яр? — шепчу я, поражённая его реакциями. Раньше, ещё до ссоры, он никогда не был таким раскрученным. Басов казался мне максимально собранным и спокойным, знающим, что делать, как и когда. Теперь же его было не узнать.

— Я скучал, — скрипит он неожиданно, — и ещё...никогда не видел тебя такой.

— Какой?

— Потрясающей.

— Не надо, Яр. Я уже ни раз лицезрела своё отражение в зеркале.

— И что оно тебе показывает?

— Лишний вес. Очки. Ничего примечательного, за что можно было бы зацепиться. Так что, я до сих пор не понимаю, что ты во мне нашёл.

— Это мать тебе на мозги серной кислотой опять промыла?

— Да причём тут моя мать? — вспыхнула я.

— Да притом! Нет у тебя никакого лишнего веса, Истома. С чего ты вообще это взяла? Разуй глаза! У тебя задница шикарная — мечта — Кардашьян нервно курит в сторонке, талия тоненькая, грудь — закачаешься, ноги — вау. Просто ты бродила по гимназии как ссутулившаяся хмурь в своих балахонистых юбках и блузках, с этой косой, затянутой так, что аж брови на затылок повело. Без шуток!

Я тут же от этой аналогии прыснула и рассмеялась, так как Басов ещё и показательно продемонстрировал то, о чём говорил.

— Хохочет она, — покачал головой парень, — тебе гордиться надо своими роскошными формами, а не маскировать их за уродливыми балахонами.

Уставился на меня обжигающе, а потом отрицательно покачал головой.

— Нет, забудь, что я сказал. Прячь их и дальше, только моими будут, — и дурашливо улыбнулся, лохматя свою шевелюру.

И я снова рассмеялась, пока Басов всё-таки подался ближе и укутал меня в свои объятия, зарываясь носом в ямочку под ухом и втягивая с тихим стоном мой запах.

— Вкусно, — бормочет, — ты реально словно спелая клубника со сливками, Истома. Так бы и сожрал.

Я же, не в силах ничего с собой поделать, только глупо хихикала и слушала бесконечное тарахтение собственного, обдолбанного любовью сердца.

— Сколько у нас есть времени?

— Воскресное богослужение начинается в восемь утра. Мама встаёт в шесть. Бабушка ещё на полчаса раньше, чтобы приготовить всем завтрак. Так что, как видишь, немного, — с укором перевела я глаза на висящие на стене часы, которые уже уверенно подкрались к трём ночи.

Ужас!

— И как часто у вас происходят такие вылазки за божьей благодатью?

— Трижды в будни и ещё вот в воскресенье.

— И никак не откосить от этого очарования?

— Мама с меня три шкуры спустит, если я только попробую про подобное заикнуться. Я не могу пойти в церковь лишь в одном случае — если буду при смерти.

— А ты сама в бога-то веришь, Истома?

— Мне приходится.

— Приходится?

— Да. А иначе, кому еще я смогу задать все свои вопросы в конце пути?

— Их так много?

— Очень.

— Спрашивай сейчас. Вдруг он услышит.

— Нас больше восьми миллиардов, Яр, — смеюсь я и, зарываясь пальчиками в мягкие волосы на его затылке, млею, — даже если представить, что половина сейчас спит, то и тогда он оглохнет от наших стенаний.

— Но что, если бы?

— У меня много всего к нему, Яр, — я на мгновение замолчала, пожевав губу и раздумывая, нужно ли вываливать на парня все свои мысли, но потом всё же рискнула и заговорила: — В истину ли мы верим или всё, что нам говорят о мире — это ложь? Что, если в конце пути окажется, что мы тратили время впустую, цепляясь за ценности, которые придумал человек, а не бог? Что, если нет никакого рая и бесконечного неба? Что, если нет никакого второго шанса и искупления? Почему те, ради кого мы стараемся стать лучше, делают нас только хуже? Почему мы врём, улыбаясь, что всё в порядке? Почему мы вечно гонимся за правдой, а потом не зная, что с ней делать, сами же её отвергаем? Почему мы ненавидим? Почему завидуем? Почему живём каждый день так, будто у нас впереди целая вечность? Почему не боимся терять родных? Почему сами их отталкиваем в бесконечном беге за мечтой, которая нам не нужна? Почему мы мучаемся каждый день, но продолжаем цепляться за эту жизнь? В чём смысл этого всего?

— Я... не знаю.

— Я тоже, Яр. Ни у кого нет ответов. Это и пугает. И делает нас такими, какие мы есть.

— А какие мы есть?

— Какие? Мы жестокие в своём неведении. Равнодушные материалисты. Бессердечные эгоисты, оберегающие только свой маленький рай на земле, даже не подозревая, что это всего лишь иллюзия, скрывающая настоящую, но страшную суть.

— Какую?

— Мы не властны над временем, удачей и судьбой. Мы просто глупые пешки, а наша жизнь — жестокая игра, где бог всего лишь равнодушный наблюдатель. А иначе, почему он не услышал ни одну нашу молитву? Войны за власть, ресурсы и территории — господь точно гудящая толпа, требует хлеба и зрелищ и ему плевать, что страдают его верноподданные. Всё легко и просто, ведь он придумал для них гениальную отмазку — на всё воля божья.

— Истома...

— А ты во что веришь, Яр? — сглатываю я прогорклый ком.

— В себя. Так проще. Я на бога не уповаю. Но потом я у него и спрошу вдвойне.

Вероника

Мы замолкаем и долго, просто обнявшись, смотрим в панорамные окна на чернильный горизонт. Но я не перестаю думать и раскладывать по полочкам то, что мне сказала мать про Ярослава. И всё бы ничего, но кое-что просто не стыкуется в моей голове. И вариантов у меня не тьма, а всего два, потому что семья Басова очень влиятельна и просто так угрожать этому парню сможет разве что полная дура или конченая самоубийца.

— Яр?

— М-м?

— Давай поговорим.

— Давай, — соглашается он и тяжело вздыхает, прикрывая глаза.

— Ты мне сказал, что моя мама угрожала тебе. Это действительно так?

— Так, Истома.

— И ты её испугался?

— Не её. И не я, — выдаёт он после продолжительной паузы, и я непонимающе ловлю его взгляд из-под опущенных ресниц.

— Я не понимаю. Это какая-то тупость, Яр! Она простой, рядовой педагог, неужели нельзя было спустить всё на тормозах?

— Ты думаешь, я не пытался? Но ты же знаешь, что невозможно спорить с тупыми людьми, да? Вот и я попался в те же сети. Скажи, тебе нужна церковь четыре раза в неделю?

— Нет, — решительно выдаю я.

— Вот и мне в жизни никуда не упиралась эта долбанная литература, стишки, повести и поэмы про выдуманную чушь, Истома. Я и так дохну от нагрузок: тренировки дважды в день, соревнования, гимназия, репетиторы. Только Храмова, как и в твоём случае, положила болт на чужие интересы. Потому что для неё существует лишь два мнения — её и неправильное.

— И что это значит?

— Пф-ф-ф! — закатил глаза Басов и устало потёр лицо ладонями. — Ты действительно хочешь покопаться во всём этом грязном бельё?

— Да, Яр, — уверенно кивнула я, — а иначе я просто опять начну сомневаться на ровном месте, а я этого, видит бог, не хочу. Слышишь? Меня достал весь этот дурацкий пинг-понг между вами.

— Ок, — поднял Басов ладони кверху и перевёл на меня жёсткий взгляд, заставляя внутренне обмирать от иррационального страха перед тем, что он скажет, — Истома, ты реально думаешь, что твоя мать просто так сунулась из маленького закрытого городка в чужой регион со своими законами, правилами и королями, а потом бац — отхватила рыбное место в самой престижной гимназии области, м-м?

— К чему ты клонишь?

— К тому, что чудес не бывает.

— Я не понимаю...

— Знаешь, я тоже сначала ни хрена не понимал, когда Алевтина Петровна вдруг неистово и излишне прытко принялась меня прессовать. Не думай, я знаю все свои минусы и где действительно конкретно проседаю, но тут, нате — меня начинают душить буквально на ровном месте. Я был, мягко говоря, удивлён. Дед, который сунулся к директору и попросил уладить вопрос мирно, так как я гребу медали по баттерфляю для гимназии пачками, тоже осел в непрезентабельную кучку, не в силах что-либо сделать. Пришлось копнуть глубже.

— И?

— Дед узнал много интересных сюжетных поворотов.

— Боже, ну не томи!

— Твоя мать родом отсюда, из этого города, Истома. Но ты и сама уже это знаешь, не так ли? Так вот, по молодости она была дама видная и немудрено, что по ней пускали слюни многие, в том числе и её нынешний козырной туз - Фёдор Добров. Он долго осаждал свою крепость и даже делал ей, уже беременной, предложение руки и сердца. Получил согласие, но свадьбы так и не состоялось. Скорее всего, тогда ещё простой мальчишка из рабочей семьи не смог достойно конкурировать с бравым военным Храмовым. А сейчас — да, ибо Добров ныне в статусе начальника управления департамента образования Краснодарского края. Женат. Есть сын нашего возраста. Но, что самое главное, Добров является родным братом прямого конкурента моего деда на место мэра в грядущих этой весной выборах.

— Но при чём тут ты?

— При чём тут я? П-ф-ф, ну как тебе объяснить? Ладно, давай начнём с малого. Как думаешь, произведёт ли сенсацию новость, что внук кандидата в мэры фактически купил себе аттестацию по тому или иному предмету, например, литературе, в прошлом учебном году?

— Это какая-то чушь, Ярослав!

— Чушь? Ну, ок.

— Ладно, блин! Но откуда ты всё это знаешь?

— Дед просветил. Точнее, я однажды удачно погрел уши.

— Боже, — я теряюсь и окончательно глохну, слепо глядя прямо перед собой, заламывая руки и кусая губы до крови. Ведь если это правда, а это, скорее всего, именно она, то моя мать просто беспринципная лгунья.

— Мне очень жаль, Истома.

— Но...

— Что?

— Раз всё так, как ты говоришь, то почему же она не довела дело до конца, Яр?

— Вера? — пожимает он плечами. — Я долго думал о том, что её тормозит, но только сейчас всё наконец-то ложилось. Её тормозит совесть.

— Совесть, — шепчу я вслед за ним и качаю головой, не веря в то, что у моей матери она есть хотя бы в зародыше, — красиво звучит, Яр, но нескладно.

— Почему?

— Потому что её вариант всё равно выглядит правдоподобнее.

— Просветишь?

— Если она только рискнёт доставить тебе проблемы, то ты меня совратишь, а затем с апломбом выкинешь на помойку.

Молчание. Глаза в глаза. Ладошки вспотели. Сердце временно в ауте, едва трепыхается, но толком не бьётся, не качает живительный кислород, и я почти задыхаюсь в ожидании его ответа.

— Но это же бред, Истома, — тепло улыбнулся мне Яр и треплет по щеке, — сама подумай, что было бы, скажи я подобное. Я бы окончательно развязал твоей матери руки. Она бы тут же пустила меня в расход, а тебя увезла и спрятала. Я бы и подмигнуть тебе не успел, не то, что залезть в трусы.

— Тогда, что именно ты ей сказал?

— Правду, — пожал он плечами, — про то, что всё на свете знаю про неё и не советовал бы ей рисковать собственной репутацией во имя женатого любовника и амбиций его семьи.

В черепной коробке тут же лесным пожаром вспыхнула адская боль — это весь пазл наконец-то с треском сложился в моей голове...

Глава 39 - Тихий омут

Вероника

Последние минуты наедине с Яриком пролетели молниеносно — раз и нет их. И стрелка на часах катастрофически быстро приблизилась к той отметке, когда всё — больше нельзя было медлить, иначе эта ночь могла стать последней в моей грешной жизни.

— Пора, — со вздохом отчаяния произношу я.

— Ещё минуточку, — шепчет Басов мне прямо в губы, и толпа восхитительных мурашек пробегается по позвоночнику, — и да, завтра после всех богослужений ты обязана смыться из-под зоркого ока своей матери. Поняла?

— Не уверена, что получится, — пожимаю плечами.

— Просто позвони Семёну и скажи, что у него есть работёнка.

— Ты просто...

— Потрясающий? — я смеюсь. — Что, нет? Ещё лучше? Ошеломляющий? Офигительный? Чумачечий?

— Вот да... последнее про тебя.

Ярик щекочет меня, я хохочу заливисто, но на сердце тяжким грузом лежит железобетонная плита — это страх снова расстаться с ним и быть пойманной мамой. Но деваться некуда, и мы всё-таки покидаем уютную квартиру на набережной, а потом мчимся в спальный район, где расположена моя панельная пятиэтажка.

Здесь всё, как обычно: на лавочке дремлет дворовый бесхвостый кот Тайсон, а в мусорке неподалёку дербанят пакеты двое облезлых местных двортерьеров. Фонарь над моим подъездом снова перегорел, и мы с Ярославом идём к цели почти в кромешной темноте. Поднимаемся на мой этаж, последний раз целуемся с тихим стоном, а затем я всё-таки достаю ключ и максимально аккуратно проворачиваю его в замочной скважине.

— До завтра, — сжимает мою ледяную кисть парень и я киваю, а в следующее мгновение скрываюсь в тишине своей квартиры.

Сердце качает густую от адреналина кровь на износ. В голове шумит, уши закладывает, но я разуваюсь и прячу кеды обратно в коробку до следующего «выхода», а затем крадусь, едва дыша, в сторону своей комнаты.

Достигаю пункта назначения, облегчённо привалившись к стене, но уже в следующее мгновение подпрыгиваю на месте от неожиданно громкого лязганья дверного шпингалета в ванной комнате и голоса матери, что убил во мне последние живые нервные клетки.

— Вера?

Как я не шлёпнулась прямо здесь и сейчас в обморок? Чудо, не иначе!

Но уже через секунду я взвилась с места и пулей залетела под одеяло, стаскивая с лица очки, как раз тогда, когда в комнату вошла мать.

— Ты чего тут бродишь? — и она щёлкнула кнопку на ночнике, висящем над моей кроватью, заливая комнату тусклым светом.

— Я? — вытаращила я на неё глаза от страха и, не зная, что ещё добавить, словно глупая рыба, беззвучно открывала и закрывала рот.

— Я слышала тебя, пока умывалась и наносила крем на лицо, — говорит, а сама подходит всё ближе и ближе, пока вовсе не садится подле меня, пристально рассматривая моё лицо.

Господь всемогущий, пусть Басов съел всю помаду с губ, пока целовал меня этой ночью. Умоляю! И тушь с ресниц пусть тоже вся смылась потоками моих слёз. Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста, чёрт тебя дери!!!

— А, ну да. Вставала водички попить, — закивала я на всякий случай, облизывая губы.

— Тебе нездоровится, что ли? — её ладонь ложится на мой лоб. — Вся красная и дыхание хриплое.

— Да, мне что-то нехорошо, — тяжело сглатываю я ком, напрочь забивший горло.

— Где болит? — дёрнула мать на себя одеяло, но я вцепилась в него мёртвой хваткой.

— Только голова, мам. Может, принесёшь мне таблеточку, чтобы я пришла в себя до богослужения? — говорю, а у самой голос ломается и руки трясутся как у припадочной.

Но мать не кидается бежать мне за лекарством, а, прищурившись, сканирует взглядом. И пока я умираю от ужаса быть разоблачённой, она всё-таки хлопает себя ладонями по коленям, а потом встаёт и устремляется прочь, кидая мне сурово:

— Сейчас не время болеть, Вера. Служение пропустить не дам по пустякам, так и знай.

Ну я же говорила!

Но только она выходит из комнаты, как я, словно метеор, буквально вытряхнула своё тело из топа, шорт и колготок, успевая спрятать их под подушку. А тут уже и мать с таблетками объявлялась, а потом всё-таки сдёрнула с меня одеяло, совершая беглый осмотр тела.

— Голая спишь почему? Где твоя пижама?

— Жарко было что-то, — сочиняю я на ходу.

— Какой ещё жарко? Ночью дубак стоит, а отопление так и не дали. Ты что мне тут темнишь? — резко потянула меня на себя и в глазах её отразилась ревущая ярость. — Рукоблудила, да?

— Мам? — в шоке ахнула я.

— Признавайся, бесстыжая!

— Мам, да ты чего? Что ты такое говоришь вообще?

— Узнаю, что грешила — руки отобью! Поняла? — взревела та.

— Да, мама...

И на этой минорной ноте она покинула комнату, не забыв на прощание смачно хлопнуть дверью, дабы показать всю серьёзность своих угроз. А я? А я наконец-то выдохнула, уткнулась головой в подушку и тихонечко рассмеялась, радуясь до головокружения, что меня пронесло.

Пронесло!

И плевать, что за завтраком обе родные женщины смотрели на меня с укором и осуждением, а затем устроили мне ещё один вынос мозга из-за тех самых кроссовок, которые я надевала в клуб. Оказывается, я и тут умудрилась напортачить — поставилакоробку не тем боком, что она стояла до этого, и обувку не протёрла, хотя успела её запачкать, несколько раз прошагав по свежим лужам.

— На свидание с Семёном в них ходила, — выдала я и скрестила под столом пальцы, в том числе и на ногах.

— Когда?

— Ну на неделе, не помню уже, — пожала я плечами.

— Ладно, — нехотя отмахнулась мать, — на свидание, так уж и быть, можно.

Я же только улыбнулась в её хмурое лицо и кивнула, воскрешая в памяти картинки прошедшей ночи.

«Да, мама, повод был что надо!»

— Как у вас там с ним дела вообще? Ладите? — продолжила допрос родительница, имея в виду неказистого сына старосты прихода.

— Оу, у нас всё чудесно, — подняла я два пальца вверх и переключила свой фокус на Басова, чтобы скрыть очевидное враньё, и принялась вещать как не в себя. А мать, на моё счастье, и рада верить.

Вероника

А затем была, уже набившая оскомину, церковь и, на фоне моего недосыпа, бесконечное богослужение. Сидящий рядом Семён только ещё больше угнетал и без того угнетённую нервную систему, а заунывные речи пастора и вовсе сворачивали мне многострадальные извилины.

— Ну что, коротенечко, сто восемнадцатый, да? — с сарказмом спросила я.

— Не богохульничай, — пожурил меня Семён, но я только усмехнулась и выдала слова, которые сказал мне сегодня ночью Басов.

— Всё это лишь красочная постановка. На самом деле между человеком и богом не должно быть никаких посредников. Молитва должна идти от чистого сердца, а не от обряженного в золото священника, которому за это заплатили.

— Замолчи!

— Не забудь свечку за здравие поставить на выходе, Сёма, — огрызнулась я, — здравие нынче стоит сто рублей, с молебном в пять раз дороже. Но кто же в наше время экономит на здоровье, правда?

— Да что с тобой? — одёрнул меня за руку парень и уставился как на душевнобольную.

— И таких бог любит, — отвернулась я от него и слепо вперила взгляд прямо перед собой, стараясь абстрагироваться от всего на свете, и представить, что встреча с Ярославом случится уже вот-вот, а не через целую вечность.

Этим только и спасалась. Сегодня и потом всю неделю напролёт.

В гимназии мы мастерски скрывались от грозных глаз матери по всевозможным закуткам. В библиотеке, под лестницей, в лаборантских и служебных помещениях. И целовались так, что губы горели огнём, а сердце в груди давно уже ошалело от счастья быть рядом с любимым человеком.

После занятий же, под прикрытием Семёна, мы вообще отпускали себя на свободу. А я всё представляла обозримое будущее, когда же я наконец-таки смогу выпорхнуть из-под железного, удушающего крыла матери и хапнуть кислорода полными лёгкими.

Я хотела жить, а не существовать под её гнётом. Хотела любить не таясь. Хотела совершать собственные ошибки и учиться на них. Я хотела быть личностью, а не блёклой зашуганной тенью, которая шарахается от звука имени собственной матери.

И с каждым днём мне казалось, что слепая любовь к ней и желание стать нужной, уже давно трансформировалось в нечто другое — мать меня раздражала. Своим вечным недовольством, бесконечным брюзжанием о боге, нравственности и чести. Но она добилась лишь обратного эффекта — некогда послушная девочка задыхалась в клетке, в которой её закрыли от внешнего мира, и почти каждую ночь мечтала повторить безумный подвиг — прокрасться по тёмному коридору, провернуть запертый замок и убежать навстречу своей судьбе.

К нему. К нему одному! И навсегда!

Но оказалось, что не только моя мама была категорически против нашего общения. В пятницу об этом чётко и без экивоков заявил и дед Басова. Он позвонил, когда парень уже вёз меня домой после свидания. Очевидно, что Ярослав хотел сбросить этот вызов, но на повороте его рука дрогнула и в машине посредством громкой связи зазвучал излишне строгий мужской голос.

— Ну и где ты опять пропадаешь?

— И тебе не хворать, дедушка.

— Ужин с Сердюковыми начался уже полчаса назад, а тебя до сих пор нет! Как это понимать, Ярослав? Я для кого их пригласил? Мне нужно, чтобы ты начал налаживать отношения с дочерью Владимира.

— Дед, я тебе уже говорил, чтобы ты свою предвыборную кампанию раскачивал без меня?

— При чём тут моя гонка? Я для тебя стараюсь, дурень! Чтобы у тебя были связи в высших кругах! Бери пример со своего брата, у него летом свадьба с дочкой самого Агибалова. Я не хочу, чтобы ты, как и твоя мать, в своё время, связался с беднотой и сраными плебеями. Я такого позора второй раз не допущу!

— Спасибо за старания, дед, но у меня уже есть девушка.

— И кто она?

— Не твоё дело.

— Нет, милый внучок, как раз таки моё! Топтать — топчи сколько влезет, но отношения строить будешь только с собой равными. А станешь артачиться, так я тебя в два счёта лишу наследства! Ты понял?!

— Лишай, — равнодушно выдал Ярослав и отключился.

А я после этого разговора не знаю, как вообще пришла в чувства. Целый вечер проплакала белугой, а потом нафантазировала себе столько, что моя черепная коробка практически лопнула от всевозможных холодящих душу мыслей.

Яр сирота? Но не потому ли, что его отец был из «рабочего класса»? А что, если именно это сгубило и его, и его супругу? А что, если нас ждёт то же самое? И смогу ли я жить с пониманием того, что именно из-за меня Басов потеряет связь с близкими и лишится средств к существованию. Это он пока молодой перспективный спортсмен, гребущий деньги за рекламные контракты. А что будет через пять лет, десять, пятнадцать?

Смогу ли я вынести его полный разочарования взгляд, когда он поймёт, что я того не стоила?

Именно поэтому, промучившись в сомнениях всю ночь, я пришла к болезненному, но единственно верному решению. И когда на утро мы с Ярославов встретились, я тут же зарядила им ему прямо в лоб:

— Нам нужно расстаться!

— Чё?

Я тут же сбивчиво начинаю пояснять причинно-следственные связи своего поступка, но Басов лишь слушает меня, качая головой, а затем обрывает мой поток сознания на полуслове.

— Истома, ты офигела?

— Н-нет...

— Какой на хрен расстаться? Ты же сдохнешь без меня.

— Сдохну, — согласно киваю я тут же.

— И я без тебя тоже, глупая.

— Да?

— Да! И ты мне брось всё это дерьмо болтать. Не мой дед станет решать, как будет между нами. Понятно?

— Понятно, — киваю я и чуть не оседаю на пол, чувствуя бесконечное облегчение.

— Пусть старый хрыч бесится сколько душе угодно и на дочке Сердюкова сам женится, раз ему так приспичило с ним породниться. А я — пас, потому что нахожусь там, где мне хочется. Я не чья-то табуретка, чтобы меня двигали взад-вперёд. Ясно?

— Ясно.

— И вообще, я для тебя сюрприз приготовил. Можешь вырваться сегодня ко мне?

— Увы, Яр. После уроков меня встречает бабуля. И сразу домой. У нас будет мероприятие.

— Дорогие воцерковленные в гости придут?

— Нет. Поминки. Сегодня ровно год как не стало отчима и сестры.

— Соболезную, — сжимает он мои пальцы, и я киваю. Боль давно прошла, осталась лишь щемящая тоска по тому, кого уже не вернёшь. Но жизнь продолжается, вот только мама и бабушка не хотят это принять.

— Ничего, — киваю я.

Молчим несколько минут. Звенит звонок на следующий урок, но мы даже не вздрагиваем. Почему-то уже плевать, украденная близость стала дороже всего.

— Истома?

— М-м?

— Я всё равно к тебе приеду.

— Когда?

— Когда все уснут. Что скажешь?

Сердце в ауте. В моменте кровь в венах превращается в крутой кипяток. По телу бродит электричество, поджигая все фитили на моей выдержке.

Но я же не такая рисковая, ведь правда?

— Приезжай.

Боже...

_______

* Псалом 118 - самый большой псалом в Библии - 176 стихов.

Глава 40 – Мороженка

Вероника

Вечером дома траурная атмосфера. Как и ожидалось, никто из близких даже не пытается вспомнить, что сегодня мой восемнадцатый день рождения.

Всем плевать на меня. И матери. И бабке.

На столе, вместо праздничного торта со свечами, кутья, которую показательно окропляют святой водой. Стопка румяных блинов, пирожки с приторно-сладкими начинками и компот из сухофруктов.

Я стараюсь не плакать. Бабка ревёт белугой. Мать нескончаемым монологом, всхлипывая, вспоминает моего отчима и сестру. Обо мне ни слова. Даже банально участливого «прости, что так» нет за то, что мой самый светлый день пропущен через монохромный фильтр из-за жуткой аварии, унёсшей жизни двух родных нам людей.

Ничего. По нулям.

И не то чтобы мне сильно чего-то хотелось, но подарков тоже нет. Даже нужных мне ботинок. Мать отдала последние деньги в церковь — на икону — это, по её словам, важнее всего на свете.

— Помнишь, мамочка, какая я была до рождения Ирочки? Помнишь? — бабка кивает и горестно завывает, сморкаясь в платочке. — Я была тенью! И жить не хотелось. Муж не мил, новый город набил оскомину в два счёта, нежеланный ребёнок на руках.

Взгляд на меня такой бросает, что душу на мгновение сковывает отчаяние и боль. Но тут же чувства тухнут. А разве я этого не знала все эти годы? Мама меня не любит. И никогда не полюбит. Никогда! Ни за что! Я её крест, который она вынуждена тащить на себе. Как можно проникнуться тёплыми чувствами к убийце, что своим появлением расстреляла в упор её светлое и незамутнённое будущее, а взамен подсунула убогое существование в закрытом городке с нелюбимым мужчиной?

Никак.

— В сутках по сорок восемь часов и все они пропитаны горечью. К себе. К судьбе. К зудящему монотонному настоящему. Она орала по ночам, — снова кивок в мою сторону, — и я вместе с ней. Тихо. В подушку. Но орала! Что есть мочи! И сдохнуть хотелось, потому что вообще не было просвета. Лишь бесконечный тёмный туннель, в котором я брела, не зная куда.

Я закрываю уши, не в силах больше слушать эти слова, поданные мне на щербатом блюде ненависти и изрядно политые соусом из горечи, скорби и сожаления.

Но матери всё равно, что она без анестезии и с хрустом ломает кости моей полудохлой надежде, которая ещё недавно отчаянно верила, что сможет достучаться до этой иссушенной злобой женщине.

— А потом случилось чудо! Это сам Бог почувствовал, насколько сильны были мои мучения. И он великодушно сжалился надо мной. Подарил мне Иру, а затем и заставил иначе взглянуть на человека, который всё это время упорно и за волосы вытаскал меня из трясины собственной драмы. И моя жизнь снова обрела смысл. Благодаря Ирочке и Анатолию я воскресла из мёртвых!

— Мама! — не выдержала я и закричала. — Ведь я здесь!

А ей, что слону дробина. Смотрит на меня, со слезами в равнодушных ко мне глазах, и зло ухмыляется.

— Ты думаешь мне от этого легче, Вера?

— Но я же тоже твоя дочь! — всхлипываю. Ничего не могу с собой поделать — это ужасно, когда тебя намеренно задвигают на полку, игнорируя истошные вопли твоего изломанного чувства собственного достоинства.

— Дочь, — повторяет она за мной и качает головой, — но только благодаря Ире и Анатолию я поняла, что это действительно так. Что ты мой ребёнок, и я должна любить тебя, а не смотреть, как на проклятие. Но их не стало. И теперь только бог напоминает мне об этом, только бог, Вера.

Любит она...

Я знаю, что она умеет это делать. И даже видела, как это выглядит со стороны. Но я никогда не чувствовала этого по отношению к себе. Враньё всё это!

— Мне очень жаль, — выталкиваю я из себя и смотрю в её глаза с вызовом, — но я не специально, мам.

— Что именно?

— Родилась.

— Дерзишь?

— В этот день, — гну я свою линию.

— Пф-ф-ф, думаешь, я могу забыть об этом?

— Восемнадцать лет тому назад, мам.

— Эгоистка! — неожиданно срывается она в слёзы, подскакивает с места и орёт. — Такая же, как и твой жалкий отец! Только о себе и думаешь, бессовестная! Люди погибли. Люди! А тебе лишь бы куражиться, да поздравления принимать? Нежели ты выросла настолько бессердечной, что можешь в такой чёрный день думать о празднике собственной души? Я не верю, что ты могла так низко пасть! Я отказываюсь это делать! Всевышний покарает тебя за это!

— Довела мать, — злобно выплёвывает бабка.

— Извините, — устало прикрываю веки, — что снова всё испортила. Но можно я уже пойду?

Втягиваю голову в плечи и просто жду, когда же это кино закончится и титры стройными рядами букв уйдут в закат. Мне бы новое, где мне не станут каждый год напоминать, что я родилась в неправильный день и вообще сделала это.

Я словно угол в темноте, о который мать со всей дури врезалась мизинцем.

Вроде бы ни в чём не виновата, но кому до этого есть дело, м-м? А винить себя любимую — это вообще моветон и однозначное фи.

— Нельзя, — переходя на ультразвук, горлопанит мать, закашливается и снова падает на кухонный уголок. Плачет горько и взмахивает рукой, приказывая есть.

Ненавижу кутью, но вкидываюсь ей максимально быстро. Чтобы уже закончить со всем этим и уползти к себе, дожидаясь, пока стрелка часов отмотает день до конца.

Едим молча. Затем бабка притаскивает из гостиной большой альбом с фотографиями. Пересматривают с матерью. Улюлюкают над детскими снимками Иры и даже моими. Мама пытается мне улыбаться.

Треплет за щеку как послушную собаку.

— Совсем взрослая стала ты, Вера. Надеюсь только, что однажды ты перестанешь сердиться и поймёшь меня.

Что именно я должна понять, уточнять не стала. Только кивнула, а спустя полчашки горячего кипятка с сахаром и заваркой, наконец-то покинула кухню, не забывая, двигаясь мимо входной двери, подготовить себе плацдарм для очередного ночного побега, и крутанула замки. Затем окопалась в собственной комнате и принялась убивать время уроками, заданными на понедельник.

Поля разукрасила разноцветными косичками. А внизу тетради с вензелями вывела:

«Поздравляю! Будь!»

До девяти вечера с кухни были слышны голоса, изредка тихий плач и жалобный скулёж. А после женщины, наревевшись, разошлись спать. Я тоже сделала вид, что легла. Но вскоре вздрогнула, когда в комнату ко мне тенью скользнула мать. Чуть постояла надо мной и плавно опустилась на кровать. Посидела молча, пока я старательно делала вид, что сплю, а затем положила ладонь мне на голову. Не гладила.

Она никогда меня не гладила.

Лишь невыносимо долго сидела так, а затем порывисто поднялась и прошептала:

— Прости меня. За всё!

И ушла, плотно притворив за собой дверь.

А я вся обратилась в слух. Вот мама произвела привычные мыльно-рыльные процедуры, вот прошла на кухню, выпила стакан ледяной воды из холодильника и потопала к себе.

Дом погрузился в тишину и обманчивый покой.

Я же кинулась за телефоном и с затаённым сердцем открыла переписку с Ярославом. Кровь тут же наполнилась сахаром и грудь перестали стискивать стальные обручи безнадёжности. Всё он — мой волшебный лекарь. И одна пилюля уже ждёт меня, болтаясь непрочитанным конвертиком.

«Как настрой?»

«Боевой»,— строчу, прикусив кончик языка, чтобы не пищать от радости.

«Я еду к тебе».

«Я не знаю. Честно, Яр».

«Я еду, Истома!»

«Мне страшно. Это ты понимаешь? А вдруг она поймает нас?»

«Риск — дело благородное».

«Издеваешься?»

«Пытаюсь дать понять, что если ты не выйдешь ко мне, то я залезу к тебе в окно».

«Басов! Только посмей!»

«Ты даже не представляешь, на что я готов ради тебя».

«П-ф-ф...»

Спустя минут двадцать экран телефон вновь загорелся от входящего сообщения.

«На точке».

«Сейчас точно нет».

«Я буду ждать, Истома».

Надо ли вам говорить, что, несмотря на все данные себе обещания не творить глупости и быть осторожной, я уже спустя полчаса встала с кровати и на цыпочках принялась метаться по комнате, наспех облачаясь в тёмно-зелёное шерстяное платье с длинным рукавом и белым отложным воротничком?

Знаю, дура. Но что поделать?

Но я и на этом не притормозила, а тут же прокралась по коридору в сторону гостиной, а там долго стояла, прислушиваясь к гулкой тишине квартиры, разрываемую лишь тиканьем настенных часов.

От адреналина потряхивало. Мурашки бродили по телу разрозненными табунами. Немного мутило от собственной идиотской храбрости и шалящих не на шутку нервов. Но я всё же крутанулась на месте и полетела к входной двери.

Ведь он ждёт меня!

Обулась в переклеенные ботиночки и потянула на себя заранее открытую дверь. Та молчаливо мне поддалась, а затем я рванула со всех ног вниз, мечтая побыстрее очутиться в крепких объятиях Басова.

И растечься у его ног растаявшей мороженкой.

Дура? Ну и пусть! Яр – мой подарок на день рождения. Имею право!

Вероника

— Хэй, ты чего дрожишь? — попадаю в объятия Басова и блаженно утыкаюсь носом в его футболку, которая пахнет свежестью, мужеством, бергамотом и горьким апельсином. Млею. Что-то мурчу нечленораздельно, наслаждаясь тем, как горячие ладони парня пробираются под петли пуговиц моего платья на спине и обжигают кожу.

— Вопрос риторический, — продолжаю вдыхать его запах полными лёгкими, мечтая пропитаться им под завязку.

— Тогда едем?

— Сейчас, сейчас, — киваю я, прикрыв веки, — дай только дух перевести, ладно?

Спустя несколько бесконечно прекрасных минут мы всё-таки садимся в прогретый салон автомобиля. С заднего сидения Ярослав достаёт охапку цветов и протягивает её мне.

— Вау, — тяну я, осторожно прикасаюсь к нежным лепесткам, — они очень красивые. Спасибо!

Чувствую, что в груди клокочет невыносимое счастье! Перекрывает всё, что было до и что будет после. Ревёт. Бушует. Пенится. И кажется, что ещё чуть-чуть и меня реально разорвёт от чувств к этому невозможному парню.

— Очень красивая ты, Истома. А это просто цветы.

— Не просто, — бормочу я, — для меня не просто. Понимаешь?

— Понимаю, — чуть наклоняется ко мне и касается губами костяшек моих пальцев, слегка прикусывает, смотря на меня исподлобья. И улыбается так, что все внутренности в моём животе в момент сворачиваются в морские узлы.

— Как они называются? Первый раз в жизни вижу такие красивые.

— Какие-то там лютики, — ухмыляется Басов и наконец-то отрывается от меня, чтобы завести двигатель, — кажется, азиатские.

— А-а, — хихикаю я, — ранункулюс.

— Не ругайся, — фыркает он, и мы оба заходимся смехом.

— Жаль, что я не смогу их забрать с собой, когда этот вечер закончится, — бормочу я спустя несколько минут тишины между нами, и ненависть к собственной матери вспыхивает ещё ярче. Гашу это чувство в себе и упорно переключаю внимание. Ну уж нет — она не испортит мне этот вечер. Даже на расстоянии!

Через минуту выдыхаю...

Мы просто едем по пустому, уже почти ночному городу и слушаем приглушённую музыку. Я пытаюсь отдышаться, но нервы гудят, как высоковольтные провода. От страха перед тем, что ждёт меня впереди и от робости перед тем, кто сидит рядом со мной.

И пусть это звучит до ужаса банально, но... Ярик — он не такой, как все. Он другой. Он меня разглядел, достучался и вопреки всему подарил сказку, о которой я даже и мечтать не смела. Так что, если на свете и существует истинная религия, где необходимо верить в какого-то неоспоримого бога, то вот она — Басов единственный, кто способен сделать меня счастливой. Без восхваления. Без бесконечных молитв. Без преклонения колен. Разве это не повод смотреть на него, как на идола?

— Любуешься? — замечает парень мой пристальный, тяжёлый, наполненный обожанием взгляд.

— Да, — киваю я и смущённо отвожу глаза. Он такой вау — весь в чёрном — стильные, чуть потёртые джинсы со рваным правым коленом, футболка с надписью «Directed by Robert B. Weide», кожаная, явно дизайнерская косуха, массивные часы на запястье и пара фенек с матовыми бусинами.

Восторг!

— Любишь меня? — это вопрос рвёт в груди какую-то струну, и она затихает, в последний раз издавая жалобный вопль.

— Люблю, — шепчу я обескровленными губами и сглатываю ком, размером с целую галактику.

Остановка на светофоре, но Басов лишь впивается в меня своим шоколадным взглядом. Топит. Кончиками пальцев очерчивает моё лицо, задевает нижнюю губу, слегка её оттягивает. Дыхание срывается, и я отчаянно жду, что он ответит мне взаимностью или хотя бы меня поцелует.

Но вместо поцелуя я вздрагиваю, испуганно прижимая ладонь к груди — это разрывает тишину надвигающейся ночи клаксон автомобиля, что стоит позади нас. Зелёный давно загорелся, а мы и не заметили, оглушённые чувствами.

Качаю головой, переживая внутри себя миллионы крошечных торнадо, что окончательно разматывают меня. Но я рада всей этой сумасшедшей квинтэссенции — лучше так. Я рядом с ним живая!

Знакомая элитная многоэтажка подмигивает нам огнями, взмывающими в черноту осеннего неба. Ладошки потеют, и я начинаю нервно ёрзать на сидении.

— Боишься?

— Нет, просто...

Блин, не могу я ему врать. Я боюсь. Нет, больше! Я в ужасе, потому что я не научилась ещё играть в эти игры. Но ведь это же они, так? Взрослые. Опасные. Заставляющие душу разбиваться на тысячи осколков от предвкушения и робости. А вдруг у меня не получится? А вдруг ему не понравится? А вдруг он попросит того, чего я пока не могу ему дать? Что тогда?

Мне хочется быть волшебной Истомой. Но на деле я чувствую себя лишь Верой с лишним весом и слишком откормленными тараканами в голове.

— Готова? — поворачивается он ко мне, когда автомобиль глохнет на подземной парковке.

— Нет.

— Отлично, — улыбается как демон, облизывает нижнюю губу и её же прикусывает.

А затем достаёт широкую атласную ленту.

— Мы же не в сопливой мелодраме, Яр.

— Плевать, — хмыкает, — я так хочу.

— Что именно?

— Подарить тебе кино. Не знаю, возможно, «Сумерки» или «Спеши любить».

— Главное, чтобы не «Жестокие игры».

— Я это учту.

Выходит из тачки и идёт ко мне, открывая дверь с моей стороны. Выхожу тоже, дрожа всем телом, а затем покорно жду, пока Басов крепко завяжет ткань на моих глазах. Целует в щеку, скользит губами до моего рта, чуть прикусывает, но не добирается до пункта назначения, и я шестым чувством ясно вижу, что он довольно улыбается, словно кот, только что сожравший мышь, за которой гонялся последние полгода.

— Идём.

Шагаю поломанной куклой. Дышу взахлёб — ещё немного и будет гипервентиляция лёгких. Моё тело планомерно слетает с катушек.

Рядом с ним!

— Что ждёт меня там, Яр? — подавившись эмоциями, всё-таки спрашиваю я, когда лифт несёт нас на двадцатый этаж.

— Я, — отвечает Басов и прижимается ко мне максимально близко, опаляя кожу щеки своим жарким дыханием, — и сюрприз. Я же говорил.

Кончики его пальцев шаловливо дотрагиваются до моих бёдер и нагло задирают ткань шерстяного платья всё выше и выше, пока не шокируют рецепторы своим прикосновением кожа к коже.

Коротит. Взрывает!

Еще наглее. Еще провокационнее. И вот уже я чувствую его руки на своих ягодицах. Сжимает с силой, и я охаю. Чуть поднимает, и я хватаюсь за его плечи как утопающий за пену морскую. Удерживаю тело, лишь стоя на носочках. Но парень только чувственно щекочет мимолётными прикосновениями губ к губам, запуская по телу миллионы киловатт электричества, и продолжает хозяйничать под моей юбкой.

— Яр.

— Я здесь.

Мир неожиданно кружится — это Басов подхватывает меня на руки и несёт. Куда-то...

— Я не монстр, — шепчет он мне на ухо.

— Ты хуже?

Смех...

На ноги меня ставят уже возле входной двери. Я слышу, как проворачивает ключ сердечник замка, а затем меня ведут внутрь. В тепло, пропахшее розами и немного воском. Где-то в глубине квартиры играет чарующая медленная мелодия.

— Готова?

— Я уже отвечала сегодня на этот вопрос, — прикасаюсь пальцами к повязке и смело сдираю её с глаз.

А затем просто и незамысловато выпадаю в нерастворимый осадок.

— Боже...

Передо мной что-то невероятное — повсюду высокие свечи — на полу, на мебели. И лепестки роз... выстланы дорожкой, по которой я, не задумываясь, принимаюсь идти, пока не достигаю гостиной.

Слёзы катятся из глаз, но я игнорирую их. Есть кое-что поважнее этих сокрушительных эмоций, что бушуют внутри меня. Это всё для меня сделал он — мой мальчик с глазами цвета топлёного шоколада.

— Яр, — шепчу я, тыльной стороной ладони прикрыв рот.

— Тебе нравится? — обнимает меня сзади и целует в шею, запуская табуны мурашек бесцельно бродить по телу.

— Это же просто сон, — бормочу я, — просто сон...

Свечи везде!

И лепестки роз тоже!

У панорамных окон накрыт столик на двоих. На нём стоит ведёрко со льдом, в котором виднеется запотевшая бутылка. Хрустальные фужеры, металлические клоши. Вазочка со спелыми ягодами.

Взгляд мой плывёт от едва сдерживаемых слёз.

Я так благодарна Ярославу за это вечер. Так непомерно счастлива быть с ним рядом. Греться в лучах его внимания. Чувствовать себя центром его вселенной. И бесконечно тонуть в его глазах.

Безумно вкусный ужин. Разговоры обо всём на свете. И наконец-то десерт.

Мороженое, посыпанное трюфельной стружкой и марципаном.

— Шампанское не попробуешь?

— Нет, — отрицательно качаю головой.

— Маленькая ещё?

— Уже нет. Сегодня мне исполнилось восемнадцать, — шепчу я, глядя, как стрелка часов отмеряет последние пять минут моего дня.

— И ты молчала? — с упрёком, шёпотом цедит Ярослав, а затем встаёт из-за стола, подходит ко мне и садится передо мной на колени.

— Это не так важно, — сглатываю я, взволнованно наблюдая, как парень тянет мои ноги на себя. И чуть задирает юбку, оголяя икры.

— Важно всё, что касается тебя, Истома, — наклоняется и целует мои пальцы, что вцепились в подол платья, не позволяя ему задрать его ещё выше.

— Яр...

— Ты испачкалась мороженым, — чуть касается он уголка моих губ.

— Да? — пытаюсь я вытереть след от лакомства, но он тут же тормозит меня.

— Ч-ч... дай я тебя оближу.

Сердце почему-то умирает в груди от этих двух слов, и я почти теряю сознание, видя, как он смотрит на меня. Горячо. По-мужски. Требовательно.

— Истома? Можно?

О боже...

— Да.

Его победоносная улыбка рвёт все шаблоны.

Ткань моего платья неумолимо ползёт вверх.

Сильные ладони разводят бёдра в стороны.

И чуть приподнимают их, чтобы избавиться от ненужного тряпья.

— Что ты делаешь? — в кромешном коматозе успеваю спросить я.

— То, что обещал...

А дальше мне осталось только умирать... от наслаждения... в его руках...

Глава 41 – Проснись и пой!

Вероника

Я лежу в кровати Басова и изо всех сил пытаюсь завернуться в одеяло, но парень только смеётся. И бесконечно тянет ко мне свои руки, пока окончательно не обездвиживает.

Замираю. Сглатываю. Пытаюсь расслабиться, хотя тело ещё не отошло от потрясения. Меня мелко потряхивает, а за рёбрами, не справляясь с напряжением, гудит захлёбывающееся сердце.

Отметила, блин, день рождения...

Кончики его пальцев высекают колкие мурашки на моём бедре, и они бродят невменяемым пьяным стадом по коже. Вздрагиваю. Прикрываю глаза. Чувствую...

— Не прячься от меня, — шепчет парень, осыпая моё лицо короткими, отрывистыми поцелуями, — ты ведь такая красивая, Истома.

— Яр, — выталкиваю я из себя хрипло.

— М-м?

— У меня голова кругом.

— Такая же история.

— Мне бы отдышаться.

— Дома отдышишься.

— Но..., — снова пытаюсь прикрыться, но Басов упорно разводит мои руки в сторону и прикусывает нижнюю губу, рассматривая меня всю.

— Перестань стесняться, Истома. Я всё уже видел. Попробовал. И присвоил себе.

— Боже, — закатываю глаза, а затем и вовсе зажмуриваюсь. От жгучего стыда за то, что совершила. От ужаса, что так легко ему сдалась. От внутреннего томления, потому что мне понравилось быть с ним одним целым.

Перед мысленным взглядом тут же услужливо яркими вспышками сверкают флешбэки произошедшего между нами. Невероятное удовольствие от его рук и языка. Звук рвущейся фольги. А затем жгучая боль. Невыносимое растяжение. Жжение. Глубокие, размашистые толчки.

И чувство бесконечного счастья, взрывающееся во всём теле красочными фейерверками.

— Утро ещё не наступило, Истома, — рычит он и его зубы вонзаются в особенно чувствительное место на шее, заставляя меня выгнуться под ним дугой и глухо застонать.

И я снова превращаюсь в безвольную куклу в его руках, в которую он играет так, как ему того хочется. Но я не могу сказать ему «нет». Я вообще утратила дар речи. Единственное, на что меня хватает — это изо всех сил обнимать Басова, млеть в его объятиях и любоваться уверенными движениями сильного, тренированного тела, не веря, что он действительно и всецело принадлежит мне.

Спустя вечность, Ярослав затаскивает меня в душ, а затем мы оба, завернувшись в огромные банные халаты, располагаемся в гостиной. Снова едим мороженое. Болтаем о пустяках.

А ещё Басов периодически берёт в руки телефон и фотографирует меня, когда я того не вижу.

— Не надо, — пытаюсь я упрекнуть его, но парень только хищно улыбается мне и рубит.

— Надо.

Уже под утро, в опасной близости к тому моменту, когда мне придётся покинуть этот сладкий, наполненный любовью мир, и вернуться в своё серое, непрезентабельное настоящее, мы лежим на диване, а я сонно вожу пальчиком по груди Ярослава.

— Что ты делаешь? — хрипло спрашивает он.

— Считаю твои родинки, — целую я очередную, до которой дотронулась.

— Зачем? — ерошит Ярослав мою макушку.

— Чтобы помнить тебя... всегда.

Неожиданно хватка его становится жёстче, и парень за волосы подтягивает меня к себе. А затем впивается в мой рот поцелуем. Таким развратным. Таким требовательным. Таким жадным. Будто бы и он пытается запомнить меня навечно.

Из уголка глаза скатывается слезинка, и я всхлипываю, пока язык парня толкается в меня, накачивая кровь пузырьками шампанского, и заставляет сходить с ума.

— Ты и так никогда не сможешь меня забыть, Истома.

— Не смогу, — согласно выстанываю я, — но ведь это же и хорошо, правда?

Вот только Басов ничего мне на это не отвечает, лишь снова целует, целует, целует... Так, что я понимаю — хорошо. По-другому и быть не может.

Занеженная до безобразия и завёрнутая в его объятия, я всё-таки отрубаюсь. Лишь чувствую, как парень бесконечно и нежно гладит меня и шепчет какие-то милые глупости. О том, что я красивая. О том, что всё будет хорошо. О том, что я достойна большего.

Не успеваю переварить его слова и проваливаюсь в глубокую кроличью нору, но, кажется, уже через секунду вздрагиваю от звука будильника, что Ярослав специально завёл, чтобы мы не проспали все на свете.

Подскакиваю с дивана и недоумённо кручу головой, в первое время не понимая, где вообще нахожусь. Затем взгляд замечает в обеденной зоне на стуле моё платье и бельё. Щёки тут же вспыхивают ярким пламенем. И испепеляют меня к чертям собачьим.

Ох...

Закрываю глаза кулачками и качаю головой. Хочется поплакать. И может быть, даже умереть со стыда. Особенно тогда, когда из спальни, полностью одетый, выходит Басов и подмигивает мне.

— В душ пойдёшь?

— Э-м-м... пожалуй, нет, — переступаю я с ноги на ногу и ещё сильнее кутаюсь в плед, ощущая себя абсолютно беззащитной под его сканирующим взглядом.

— Ок, — кивает парень и натягивает на себя камуфляжное худи с нагрудной вышивкой «Dolce Gabbana», — одевайся, отвезу.

— Ладно, — киваю я и пытаюсь разглядеть хоть какие-то эмоции на его скуластом лице, но у меня ничего не выходит.

Грудь неожиданно и болезненно стягивает раскалённый добела металлический обруч.

— Истома, — склоняет набок голову Басов, — давай поиграем в гляделки в машине. Время, — и показательно стучит по своим наручным часам.

Я тут же киваю и бросаюсь собирать разбросанные вещи, а затем, торопливо перебирая ногами, спешу скрыться в спальне, игнорируя прилетевшее в спину:

— Чего я там не видел, Истома? — и ржёт.

Придурок.

Качаю головой, но упорно трясущимися руками пытаюсь упаковать себя в тряпки. Криво, косо, но получается, и я облегчённо выдыхаю, а затем выхожу обратно к Басову.

Не выдерживаю и задаю вопрос в лоб. Потому что меня жрут черви сомнения. А ещё, потому что мне необходимо знать, что я всё ещё нужна ему после всего, что между нами случилось.

Суеверный страх безжалостно насилует мозги и только парень, стоящий передо мной, может испепелить его одним лишь своим словом.

— У нас всё нормально?

— Конечно, — пожимает Ярослав плечами и улыбается мне, глядя на меня чуть исподлобья.

— Прости. Просто я, — заламываю руки, — боюсь.

— Перестань, — притягивает он меня к себе и смачно впивается в губы, сразу же наполняя тело сладкой эйфорией, — страх — бесполезное чувство, Истома.

Киваю непонятно чему. А затем облегчённо прикрываю веки, когда Басов переплетает наши пальцы и ведёт меня на выход. Обуваемся. Покидаем его квартиру. Едем по едва просыпающемуся утреннему городу. Молчим.

Перед моим домом долго целуемся. А потом я всё-таки покидаю кожаный салон и самого лучшего на свете парня, с которым мне не хочется расставаться по меньшей мере никогда.

Перед самым выходом он тормозит меня за руку.

Долго всматривается мне в глаза и произносит тихо:

— Спасибо.

— За что?

— За всё...

Лишь киваю, а затем позволяю в абсолютном молчании довести меня до двери моей квартиры. И попрощаться, в последний раз подарив губам нежное прикосновение его губ.

— До завтра? — пытливо спрашиваю я. — Или уже до понедельника?

Но Ярослав лишь улыбается мне и кивает на дверь.

— Иди, Истома, уже слишком поздно...

И я подчиняюсь. Порывисто сама целую его последний раз в щеку, а затем толкаю дверь в квартиру и переступаю порог.

Меня окутывает тишина и темнота. Тихонечко разуваюсь и прибираю обувь на полку. Снимаю ветровку. Торможу на мгновение, вздрагивая оттого, что холодильник вдруг разорвал тишину и чуть затарахтел.

— Вот же чёрт! — выдохнула я и по привычке перекрестилась.

А дальше на носочках двинула к своей комнате. Прошла внутрь, притворила за собой дверь, а затем развернулась и неожиданно зажмурилась.

Яркий свет ударил по глазам и резанул по нервам. По телу разлилась серная кислота ужаса. Прикрыла в момент вспотевшими ладошками лицо, но убежать от уродливой действительности так и не смогла.

Барабанные перепонки разорвало от голоса матери, что сидела в данный момент в кресле у окна.

— Ну что, доброе утро, Вера?

Глава 42 – Епитимья

Вероника

В первую секунду тело ещё не осознаёт, что именно происходит. Оно теряет равновесие от внезапного и молниеносного нападения, заваливается на колени, рефлекторно прикрываясь, но ещё плавает в зыбком непонимании происходящего. Не верит, что это в принципе возможно. Но со вторым ударом нервные окончания начинают визжать, подавая сигналы мозгу, и тогда каждая клеточка наконец-то взрывается болью.

Я кричу. Пытаюсь увернуться. Прикрыться. Хоть как-то спрятаться от жалящих и разъярённых ударов, но проигрываю.

— Мамочка, не надо, прошу! — визжу я, когда металлическая бляшка отцовской портупеи впивается в нежную кожу на бедре. А затем ещё раз и ещё, пока из груди не вышибает весь воздух, вместе с воплем непереносимой муки.

— Дрянь! Какая же ты дрянь выросла, Вера! — орёт она дурниной и дёргает меня за ворот моего платья. Ткань впивается в горло до удушья и я, закашливаясь, пытаюсь освободиться из этих тисков, но тут же получаю удар ремнём по рукам. — Позор на мою голову! Позорище!

Взвизгиваю. Из горла вырывается плач.

Но в следующую минуту кричу на разрыв глотки, потому что мать снова дёргает платье на спине и в этот раз пуговички не выдерживают такого натиска и разлетаются по комнате, закатываясь под шифоньер. А я по инерции заваливаюсь вперёд и не успеваю выставить впереди себя руки, до искр из глаз врезаясь в спинку собственной кровати.

Колени от страха превратились в желе, и я уже не могу подняться. Да и смысл? Мать сильнее меня, выше почти на голову, да ещё и гораздо крупнее. Будь её воля — и она просто раскатает меня в этой комнате, не оставив и мокрого места. Именно поэтому я лишь забиваюсь в угол и жду, когда же этот кошмар наконец-то уже закончится, ещё даже не догадываясь, что это лишь начало.

— Получи! — и обнажённую кожу спины без конца и без края принимается жалить грубая портупея.

Кажется, на ударе десятом у меня лопается кожа.

— Не надо! — сбитым шёпотом пытаюсь я достучаться до разъярённой матери, но та лишь без устали замахивается на меня. Она не слышит ни слова. Да и я, кажется, сорвала голос, и теперь изо рта вырываются лишь хриплые стоны, которые ещё больше растравляют ненависть моего палача.

Она осекается только тогда, когда я снова пытаюсь увернуться и хлёсткий, безжалостный удар прилетает мне по скуле. Охаю, закрывая лицо.

— Не надо, мама! — насилуя голосовые связки, каркаю я.

— Надо, дрянь ты эдакая! Я научу тебя уму-разуму. Я выбью на твоей коже нравственные постулаты, если потребуется! Выжгу их раскалённым металлом! Вырежу ножом, ты поняла меня!

— Нет! Прошу...,— ору я, пытаясь подняться, но снова падаю, получая удар по лицу наотмашь. Голова запрокидывается назад и я, теряя равновесие, заваливаюсь набок, успевая лишь свернуться в позу эмбриона, прежде чем получить следующую дозу издевательств. Металлический привкус разливается во рту. Ремень задевает шею, ранит ухо. Снова прилетает по пальцам, когда я пытаюсь закрыть лицо.

Дальше всё как в тумане...

В комнату на наши крики врывается бабка и принимается равнодушно взирать на то, как мать, тяжело дыша, снова и снова замахивается на меня с ремнём.

— Всю ночь шлялась где-то, блудница!

— Бей сильнее, дочка, — слышу монотонный призыв бабки, — это сам Бог постучался в нашу семью и вложил в твою руку своё слово. Бей её им, пока до этой грешницы не дойдёт, что такое хорошо, а что такое плохо.

Чувствую, как задирают на мне подол платья и приспускают колготки с нижним бельём. Я не в силах больше сопротивляться. Мне страшно. Мне больно. Я растоптана.

— Пожалуйста, — обескровленными, искусанными губами умоляю я, но тут же получаю по ним ещё один удар. Это бабка.

— Заткнись! И попробуй только ещё раз рот свой открыть, мерзкое отродье!

Не знаю, сколько продолжался этот кошмар, но могу сказать точно, что после жалобных криков, я замолчала и лишь тихонечко скулила, пытаясь обмануть собственное сознание.

— Это всё неправда, — бормотала я бессвязно, вздрагивая, когда бляшка в очередной раз вонзалась в мою плоть, — я не здесь, не здесь...

В одном шаге от тёмной пропасти, в которое спешило провалиться моё сознание, мать всё-таки выбилась из сил, и в изнеможении рухнула в то же самое кресло, в котором дожидалась меня. А затем расплакалась навзрыд, отшвыривая от себя ремень.

— Я воспитала шлюху! — сетовала она горестно. — Ну, с кем ты была, потаскуха? Отвечай!

— Ни с кем, — выдохнула я и постаралась прикрыть избитые ягодицы подолом платья.

— Не слышу! — схватила он со стола какой-то учебник и в остервенении зашвырнула его в меня. Реакции притупились. Увернуться не вышло.

— Ни с кем, клянусь, — попыталась я приподняться, но тут же рухнула обратно, задохнувшись от боли, что прошила каждую клеточку моего тела.

— Лживая, подлая, изворотливая дрянь! — заголосила мать.

— Хуже, — выплюнула бабка, — пусть собирает манатки и проваливает из нашего дома. Немедленно. Прямо сейчас!

Сердце пропустило болезненный удар о рёбра и затихло, в ужасе ожидая окончательного приговора.

— Мама, уйди, — внезапно услышала я просьбу, озвученную родительницей.

— Но...

— Уйди, сказала!

Закрываясь, скрипнула дверь, а через пару мгновений комната погрузилась в зловещую тишину, нарушаемую только нашими хриплыми дыханиями. Моё — от боли. У той, что звалась моей матерью — от ярости.

— С кем ты была, Вера?

— Ни с кем.

— Ладно. Я тебе подыграю. Ты ещё девственна?

— Да.

— Завтра я за волосы потащу тебя к гинекологу! Это ты понимаешь? Тогда ты получишь не только за блуд, но еще и за вранье!

— Тащи, — пульсируя от зубодробительной боли, безучастно прошептала я и снова тихо расплакалась, чувствуя себя униженной до такой степени, что хотелось просто сдохнуть прямо здесь и сейчас.

И гори в аду эта женщина, что породила меня на свет!

Ненавижу её!

— Ты была с Басовым, Вера?

— Тебе теперь везде будет мерещиться этот парень?

— Если ты была с ним, то я просто придушу тебя голыми руками. Вот тебе моё слово!

— Души, мама. Сделай уже наконец-то то, что тебе так хочется.

— Кто это был?! — снова заорала она, что есть мочи, и разрыдалась.

— Шесть утра, мам. Люди спят.

— Кто это был?! Отвечай, позорная ты потаскуха!

— О-о, а кто был тот, с кем ты нагуляла меня, моя безгрешная мамочка? — срывающимся, исковерканным болью голосом закричала я.

Боже! Я чудовище! Но спросить это сейчас было всё равно, что вколоть себе убойную дозу обезболивающего. И вот уже не имеет значения, что все мои ягодицы, бедра, спина и руки изуродованы ярко-алыми рубцами, некоторые из которых налились сукровицей.

— Ты больше мне не дочь, — встала она на ноги и посмотрела на меня как на кусок говна.

— Очень жаль, — охнула я и всё-таки приподнялась, становясь на колени, — очень жаль, что тебе понадобилось восемнадцать лет, чтобы дойти до этого понимания. Сделай ты это раньше, и тогда, возможно, государство и приёмная семья дали бы мне чуть больше любви, чем ты — женщина, которую я не просила меня рожать!

— Ты под домашним арестом, Вера, — усмехнулась мать, напрочь проигнорировав мои слова, а затем направилась на выход из комнаты, но перед тем, как выйти, всё-таки припечатала меня напоследок парочкой ласковых, — и да, лучше бы в той аварии умерла ты, а не моя Ира.

— Лучше бы я вообще не рождалась, — прошептала я уже закрытой двери, а затем соскоблила себя от пола и, охая, добралась до кровати.

Рухнула в неё, не раздеваясь и скуля побитым щенком.

Снова одна...

Снова потонула в собственных слезах. Обняла себя крепко-крепко, потому что больше было некому, и растворилась в боли, запоминая каждую еёгрань.

Чтобы помнить, что это значит — любовь, забота и участие родной мамы.

Но через секунду не выдержала этой битвы с мукой в одиночку и достала из укромного места из-под матраса тот самый телефон, сразу же открывая переписку с Ярославом.

Я же теперь не одна. У меня есть он — мальчик с глазами цвета счастья. Мой родной. Мой любимый. И он обязательно придёт и станет моей анестезией. Моей отдушиной. Моей верой в то, что я ещё кому-то не безразлична в этом, полном уродливых чудовищ, мире.

«Ты нужен мне. Сегодня. Сейчас!»

Сообщение повисло непрочитанным конвертиком, а я до крови прикусила щеку изнутри и прошептала:

— Пожалуйста, ответь. Без тебя я не справлюсь...

Вероника

Не помню, как вырубилась. Помню лишь то, что до последнего ждала ответа от Ярослава, но не дождавшись, смирилась с испепеляющей тело агонией и позволила ей затянуть меня на самое дно глубокой чёрной норы. Не знаю, сколько плавала там без чувств, без эмоций, без мыслей. Но очнулась моментально, стоило лишь двери в мою комнату едва слышно скрипнуть.

Встрепенулась, заходясь от ужаса, но тут же облегчённо выдохнула и снова прикрыла веки. Видимо, по инерции и уже в полусне я всё-таки спрятала телефон обратно под матрас. Я не могла себе позволить, чтобы мать и это у меня забрала.

С неё хватит!

Почти сразу же почувствовала, что со мной происходит что-то неладное, но слабость, и ломота в костях зазывали меня вновь уйти с ними за черту.

Там хорошо. Там не больно.

— Температурит? — резанул по истерзанным нервам голос бабки, и я тут же инстинктивно дёрнулась, прикрывая лицо ладонями. С неё станется, она и лежачего кинется лупить по надуманной причине, только бы выместить собственную злобу.

— Да, — сухо отвечает мать.

— Ничего, до вечера оклемается, а нам уже пора, иначе на богослужение опоздаем.

— Погоди, — отмахивается та и я почувствовала, как под подмышку мне сунули прохладный градусник.

— Бога нужно славить, Алечка, а не с этой распутницей нянчиться. Она заслуженно получила, пусть болью своей теперь грехи искупает.

На время в комнате воцаряется молчание, и я снова медленно тону в каком-то вязком киселе. Пошевелиться не получается, хотя рука затекла от неудобной позы. А ещё кто-то со всей силы долбит по мозгам увесистым молотком.

Чёрт, мне реально плохо.

Тошнит.

— Тридцать девять и восемь, — снова слышу глухой голос матери. В нём сквозит тревога, но теперь я знаю, о ком именно она так распереживалась — о себе любимой.

— Ну и что?

— В смысле?

— Здоровая кобыла — вот в каком смысле, Аля. Что ей будет-то? Чай, не нежная фиалка, полежит, да встанет.

— Вся спина вспухла.

— До свадьбы заживёт. Если, конечно, кто-то захочет взять в жены такую пропащую потаскуху, — последние слова смазались в издевательский смешок.

— Да помолчи уже!

— Я-то помолчу, ты не переживай. А вот что ты собралась делать, дочь моя? Может быть, хочешь вызвать скорую, чтобы все увидели, как у божьих людей принято, отбившихся от рук, отпрысков на путь праведный наставлять? Ну так давай, смелее! А я посмотрю, сколько чёртовых моралистов набежит и, знай, каждый из них будет с пеной у рта кукарекать, что мол детей бить нельзя. С ними надо разговаривать и договариваться. Ко-ко-ко! Дружить. Сопереживать. Сочувствовать. Ну, что же ты, доченька, не сочувствуешь этой мерзавке, слабой на передок, что в ночи бегает ноги раздвигать, м-м?

— А если ей хуже станет?

— Значит, скажем, что она уже такая домой припёрлась. Поняла? — в голосе бабки слышен стальной нажим.

— А если она сама, кому нажалуется?

— И кому поверят? Подростку в период гона или благонадёжной, верующей преподавательнице литературы?

— Соседи?

— Соседи сами орут каждые выходные, как напьются до поросячьего визга. И да, им тоже есть чем рисковать, Аля. Например, малолетними детьми, которые видят весь этот разврат по несколько раз на неделе, да бегают в ближайший ларёк родителям за продолжением.

— Ладно. Дам ей обезболивающее, жаропонижающее и антибиотики, которые у меня еще с простуды остались, — после непродолжительного молчания ответила мать, устало вздыхая.

Как же я этого раньше не видела? Я же ей словно кость поперёк горла. Была. Есть. И всегда ей буду.

Опостылевшая. Обрыдлая до тошноты. Нежеланная дочь, которая посмела родиться и испортить её идеальную жизнь. А ведь на меня возлагали какие-то особенные надежды.

«Вот», — думала моя дражайшая маменька, — «сейчас я дохожу с пузом, пока аборт нельзя будет сделать, и он, мой принц на белом коне, уже никуда от меня не денется, а обязательно на мне женится и увезёт в московский, искрящийся новыми возможностями закат».

А по факту? Ни заката. Ни принца. Ни аборта.

Вот непруха-то у женщины приключилась. Соболезную!

Через пару минут заставляют через силу принять какие-то таблетки. И наконец-то оставляют одну. Где-то там, на периферии моего сознания хлопает входная дверь и я издаю тоненький стон, выдыхая из себя всю боль и отчаяние, что всё это время копила внутри.

Чуть вслушалась в тишину квартиры. Усмирила дикий стук сердца за рёбрами и вновь достала телефон.

Пусто.

Прикрыла опухшие веки, смахнула слезинку, навернувшуюся в уголке глаза, и отыскала в телефонной книге номер Ярослава. С секунду раздумывала над тем, что делаю, но затем отмела от себя все сомнения и нажала на дозвон.

Мерзкий, слишком резкий звук полосонул острыми когтями по барабанным перепонкам, а следом за ним и монотонный бездушный голос:

— Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети...

— Наверное, спит, — успокоила я сама себя и спрятала телефон под матрас, заставляя сознание снова погрузится в дрему и не накручивать нервы на ржавую вилку лишний раз без причины.

Спустя несколько зыбких часов в забытьи, дом снова наполнился звуками — это мать и бабка вернулись из церкви, закончив восхвалять бога. Я слышала, как они переговаривались, когда обедали на кухне, как спорили о чём-то и как мать двинулась в мою комнату.

Внутренности скрутились в мёртвую петлю, рецепторы визжали, призывая меня к побегу. Но куда? Я же даже пошевелиться не могу от адовой ломоты во всём теле. Просто лежу на животе, потому что на спине невозможно — она вся исполосована портупеей. И жду, что ещё интересного и развлекательного мне приготовит этот день.

Мать зашла в комнату, как всегда, без стука. Уселась в то самое кресло у окна, сложив руки на подлокотниках, словно безумная королева, и хмуро уставилась на меня, чуть прищурившись.

А спустя пару секунд буквально меня огорошила.

— Почему ты не сказала, что была с Диденко?

Простите, но... при чём тут Семён?

— И что бы это изменило? — осторожно ответила я вопросом на вопрос, потому что вообще не поняла, откуда ветер дует. А может это очередная проверка, чтобы ещё разок сделать из меня сочную отбивную.

— Многое, — сглотнула мать и отвела от меня взгляд, принимаясь рассматривать щербинки на лаковом покрытии шифоньера.

— Что правда? Ты бы не избила меня точно чокнутая психопатка?

— Как ты смеешь? — взревела мать и подскочила на ноги.

— А ты?

— Заткнись!

— Это ты пришла сюда беседы беседовать, если что.

— В кого ты превратилась?

— От осинки не родятся апельсинки. Слышала такое, мамочка? — из меня вёдрами выливался яд, но как же мне было плевать на этот факт.

Я избита. Сомнительно, что смогу ходить и сидеть в ближайшее время. Чем ещё меня может удивить и порадовать эта святая женщина?

Ха-ха.

— Я пришла, чтобы извиниться. Сказать, что мне жаль. Что я зря сорвалась и наговорила лишнего, но видно это все пустое. Ты вся в отца, Вера. Такая же эгоистка выросла.

— Ок. Принято. Но только давай на этом месте уточним ещё один момент — для каких целей ты меня рожала?

Молчание. И оно красноречивее любых слов.

Отмахивается от меня, словно от назойливой мухи, и снова возвращается к своим баранам.

— И чем вы с Семёном занимались этой ночью?

— А он тебе не сказал? — крадучись ступаю я по тонкому льду.

— Сказала Любовь Ильинична с его слов. Но я хотела бы услышать твою версию.

— Хоти на здоровье, — пожала я плечами.

— Мне снова взяться за ремень?

— Давай! Ну же! Берись! Но и тогда я и слова тебе не скажу, так и знай!

— Вы поженитесь после твоего выпуска.

— Ох, да неужели? Но мне вот интересно, к алтарю ты меня за волосы потащишь?

— Ты опозорила семью! — снова сорвалась на крик мать, но я только усмехнулась и решила сыграть ва-банк.

Ставлю всё на зеро. Ставки сделаны. Ставок больше нет.

— Не знала, что встреча рассвета на набережной — это тяжкий грех.

— Так это правда? — и подбородок матери задрожал. М-м, как мило.

— Оу, неужели теперь тебе стало жаль меня, мама? — проскрипела я, сама от чего-то захлёбываясь эмоциями.

— Нет, — рубанула она внезапно, изменившись в лице, — провернёшь что-то подобное ещё раз и будет повторение.

— Будет повторение, и я пойду снимать побои, — невозмутимо кинула я угрозу.

— Пойдёшь снимать побои и сразу ищи себе новый дом. Здесь тебе будут не рады.

— А сейчас рады?

— Я тебя предупредила, — гаркнула эта страшная женщина и вышла за дверь, припечатывая напоследок, — до конца недели ты на больничном.

К вечеру у меня снова поднялась температура. И на следующий день тоже. И после...

Мать по-прежнему пичкала меня таблетками. Тело медленно, со скрипом, но заживало, хоть и выглядело ужасно — на спине, ягодицах и бёдрах проступили багрово-зелёные синяки. Вот только с душевными ранами мне никто помочь так и не смог. Наоборот, с каждым часом они все больше гнили, заражая кровь смертельными ядами.

Ярослав так и не ответил мне. Не написал. И не позвонил.

По нулям. В сети он больше не появлялся, а мои многочисленные звонки так и остались без ответа. Его телефон был периодически, то выключен, то на том конце провода просто не хотели меня слышать. Пару дней я ещё пыталась до него достучаться, но, чёрт возьми, да, я была наивной до безобразия, вот только проблем с сообразительностью не имела.

Меня использовали и выкинули — это факт.

И знаете, что я вам скажу? Лучше бы мать ещё раз избила меня и делала бы это снова и снова каждый божий день, чем вот так — без конца и края корчиться в агонии от расстрелянного в упор сердца тем, кому оно доверилось и кого полюбило.

Я была не в силах дышать. Я была не в силах спать. Я была не в силах жить от этого очередного пинка под зад. Я была один на один со своей болью. И чуть не помешалась от неё, когда в понедельник вечером из глубин дома послышались вопли матери, только что пришедшей с работы:

— Мерзкое бесовское отродье! Гадкая мерзопакостная дрянь! Ошибка этого мира! Сволочь! Пакость! Тварь!

— Что случилось, Алечка? — спросила свою дочь взволнованная бабка.

— Этот богомерзкий интриган Басов написал мне!

Вероника

— И что именно он написал тебе? — уточнила бабка.

— Не знаю! — почти в отчаянии простонала мать.

— В смысле?

— Примерно полчаса назад этот гад отправил мне несколько сообщений, но я не успела их просмотреть. По дороге встретила главную по дому, и мы разговорились. А сейчас гляжу, и все они удалены.

— Так может, этот парень по ошибке тебе что-то прислал?

— Нет, мама, эта гнусная гнусь ничего просто так не делает и не ошибается.

— Ну, как знаешь...

— Попомни моё слово, это неспроста!

Дальше их разговор пошёл уже на пониженных тонах, в которых я не смогла расслышать более ни слова. Вот только мне и того было достаточно, чтобы ментально сгореть дотла и разлететься бесформенно кучкой пепла.

Басов нашёл время, чтобы нечаянно отправить моей матери парочку сообщений, а вот для меня не сподобился. Да и зачем, правда? Ему больше не нужна дурочка Вероника Истомина, влюблённая в него до усрачки.

Но ведь и я знала, на что именно подписывалась, не так ли? Абсолютно всей гимназии был известен тот факт, что Басов не встречается с девчонками. Гуляет? Да. Зажигает для них звёзды? Да. Мастерски развешивает лапшу на их доверчивых ушках? О да!

Но серьёзные отношения? П-ф-ф-ф... на кой, если к нему на приём по разбиванию сердец выстроилась целая орда глупеньких, верящих в чудеса девчонок?

Вот и я попалась в типичную женскую ловушку, что сама же для себя расставила. Я решила, что особенная, не такая, как все. Что где-то глубоко внутри меня спрятан маленький, сморщенный изюм, который Ярослав каким-то чудом разглядел. Что именно со мной гранитное сердце этого неприступного парня вдруг оживёт и забьётся. Что Басов влюбится по-настоящему и потеряет голову, мечтая обо мне днями и ночами напролёт.

Ха-ха!

Мораль?

Будьте умнее. Не будьте, как Ника.

В противном же случае вам светит тоже, что прилетело в меня железобетонной плитой и расплющило, словно жалкий мешок с костями. Живой труп — лежать, реветь, не спать, проклинать себя за способность чувствовать. И мечтать о том, чтобы заиметь себе такое же равнодушное, каменное сердце, как и у моего кумира.

Ибо да, я до сих пор отчаянно любила того, для кого являлась по сути всего лишь дыркой от бублика, которую Басов весело и задорно повертел на причинном месте.

Спустя девять кругов ада, что я прошла за последние дни, наступила суббота и наконец-то мать решила, что с меня хватит затворничества. Да и мой классный руководитель настойчиво требовал медицинскую справку, которую, по понятным причинам, брать было слишком рискованно для моей безумной матери, падкой на телесные наказания собственного чада. А то вдруг кто чего не так поймёт? Ведь на самом же деле она хорошая и даже выделила мне свой дорогой тональный крем, чтобы замаскировать синяк на скуле.

Заботливая любимая мамочка, сю-сю-сю!

Ах, как бы не сдохнуть от передозировки сарказмом в собственном организме, м-м?

Надеюсь, не стоит говорить, что в гимназию я шла словно на смертную казнь? Ибо да, я была в ужасе. Захлёбывалась отчаянием перед встречей с тем, кто вытер об меня ноги. Глотала горький ком, что будто бы приколоченный стоял в горле, и умоляла небо дать мне сил выстоять в этом неравном бою с тенью.

Не упасть ниц.

Не орать во всю глотку «за что?»

Не ползти за ним на коленях, когда он с улыбкой, кинет мне в лицо жестокую правду и уйдёт, безжалостно чеканя шаг, прицелившись на новую лёгкую победу. А я вернусь в своё серое, унылое существование, с отчаянием представляя, что где-то там праздно проживает дни мой жестокий бог, целует свою новую фаворитку, шепчет ей на ухо лживые песни о вечной любви, а затем делает с её податливым телом всё, что захочется. Абсолютно всё!

И снова по кругу.

Вот только напрасно я храбрилась и тысячи раз внутренне умирала, представляя нашу встречу. Потому что Басова не оказалось сегодня в гимназии. И этот неоспоримый факт окончательно раскатал меня асфальтоукладчиком.

Задыхаясь от рыданий после занятий, которые, казалось бы, прошли мимо меня, я стояла в холе гимназии и растерянно смотрела по сторонам. Кто-то обсуждал планы на выходные, кто-то смеялся, девчонки возле огромного зеркала в пол наводили красоту, а я была в этой мешанине кипучей деятельности конкретным аутсайдером — один на один со своей нестихающей болью и не знала, что делать дальше. Я сорвалась с места и кинулась неведомо куда, не разбирая дороги. Чтобы выплакать всю свою горечь, разочарование, страх и отчаяние. Чтобы ещё раз ментально сдохнуть от горя. А затем вновь воскреснуть никому не нужной Вероникой Истоминой.

Ближайшая по коридору дверь. Пустой школьный туалет на несколько кабинок, в одну из которых я влетела и шлёпнулась на унитаз. А затем закрыла лицо дрожащими ладошками и дала волю горьким слезам.

Я плакала и не могла остановиться. Судорожно всхлипывала, чувствуя удушье. И до крови кусала губы, пытаясь этой болью хоть немного заглушить ту, что разрушительным торнадо бушевала за рёбрами, в истоптанной дорогими ботинками душе.

Хлопок двери и громкие шаги по кафелю прозвучали в тишине уборной словно хлёсткие удары плетью по оголённым проводам.

Замираю, боясь пошевелиться или хотя бы пикнуть. А затем обречённо выдыхаю, когда дверца в мою кабинку неожиданно распахивается. И та, кто стоит сейчас передо мной, окончательно повергает меня в тихий, неописуемый ужас.

Ну, супер!

Только Марты Максимовской мне сейчас не хватало для полного счастья!

Внутри вся скукоживаюсь от животного, пробирающего до костей ужаса, боязливо вжимаю голову в плечи и смотрю на эту девчонку, принёсшую мне столько унижений, с отчаянной мольбой.

«Видишь? Я же и так раздавлена! Куда ещё больше?»

Глаза в глаза. Сердце пропускает удар, в ожидании того, что ждёт меня дальше. Я больше не под прикрытием Басова — я снова аппетитная мишень для травли и отборных издевательств.

— Чё ревёшь, Истомина? — сводит идеально вычерченные брови Марта и поджимает губы.

— У-ударилась, — перепуганным шёпотом выдавливаю я из себя, не моргая и всё ещё ожидая какой-нибудь пакости в свой адрес.

— В медпункт отвести? — я натурально подвисаю от этого вопроса и не знаю, на какую полку сунуть его в собственных мозгах для осознания.

— Это, — громко сглатываю, — это очередная шутка?

— А тебе разве смешно? — хмыкает она.

— Нет.

— И мне нет, — пожимает Максимовская плечами.

— Ладно, — примирительно выдаю я и принимаюсь рыться в рюкзаке, чтобы достать салфетки и банально занять трясущиеся руки.

— Кто обидел?

— Никто.

— Синяк на щеке старый, — Марта упёрлась плечом в дверной косяк, сложила руки на груди и зачем-то принялась пристально меня рассматривать.

— Да, я, — замешкалась, отвела глаза, — неудачно упала.

— Ну ясно всё с тобой, — кивнула, но никуда не ушла, а продолжила медленно сканировать меня взглядом цепких карих глаз.

— Что тебе нужно от меня? — не выдержала я внутреннего напряжения.

— Значит, медпункт отметаем?

— Да

— Почему?

— Там мне не помогут.

— А где помогут? — улыбнулась Максимовская, но мне её улыбка показалась кровожадным оскалом. А может это просто у страха глаза велики? В любом случае, с меня хватит!

— Пожалуйста, — вновь перешла я на прерывистый, изломанный шёпот, — разве ты не видишь? Я боюсь тебя!

— Осади, Истомина, — хмыкнула Марта и подняла ладони вверх, — и кончай реветь. Слезами горю точно не поможешь.

И ушла, оставляя меня дрожать от облегчения, и недоумевать, что это такое только что было.

Но долго рассиживаться и страдать мне не дали. Уже спустя минуту, после ухода Максимовской, мой телефон раззвонил.

Мать.

— Да?

— Ты где пропадаешь? Тебя бабушка ждёт уже минут пятнадцать.

— Живот прихватило, — отрапортовала я и бросила трубку. А затем бессильно сжала кулаки и беззвучно прооралась внутри себя.

Дожила, чёрт их всех раздери! Мне восемнадцать, а меня словно детсадовского карапуза водят за ручку в гимназию и обратно. Что это, если не тюрьма? Когда меня уже наконец-то амнистируют?

Я задыхаюсь! Я не могу так больше жить! Мне претит быть чьей-то марионеткой!

Но деваться мне было некуда. Пришлось встать и идти туда, куда было велено — к церберу под бок. Вышла из туалета и побрела по опустевшим школьным коридорам, прихватила в гардеробе ветровку и двинула на выход из здания.

Но на крыльце замешкалась, уловив обрывки фраз из толпы ребят, которые что-то обсуждали, стоя кружком и глядя в чей-то телефон.

— Бас! Красава вообще!

— Золото взял, не напрягаясь! Смотри, как выпендривается.

— Репортёрша его уже глазами раз десять поимела.

Ржут.

— Аммо тоже крутой. Девочки, посмотрите, у него, кажется, новая татуировка.

— О да! Прикольно!

— Они тут всё вау!

— Согласна, у пловцов и хоккеистов самые сосные фигуры.

— Блин, куда пищать?

Сердце упало и окончательно разлетелось на мелкие, кровоточащие осколки. Лёгкие забило жёсткая стекловата тотальной безнадёжности. По венам заструилась концентрированная кислота, вперемешку с битым стеклом.

Всё понятно.

А я ещё нафантазировала себе тысячи удобоваримых причин, почему Ярослав вдруг перестал мне звонить и писать. Думала, ну может, что случилось — болезнь или там авария. Нет, всё банально и просто — он перевернул страницу и начал новую главу собственной жизни, пока я, дура, искала ему миллион оправданий, хотя в глубине души понимала, что всё — на мне поставили крест.

Не знаю, как дошла до дома. Ненавистная бабка что-то всю дорогу причитала, но я только кивала и уговаривала себя не реветь. Но уже дома, в одиночестве собственной комнаты, превратившейся отныне в тюремную камеру, я достала тот самый телефон и полезла на просторы бесконечной виртуальной паутины.

И нашла то, что искала.

Оказывается, Басов ещё с воскресенья был на спортивных сборах, а затем укатил вместе с Аммо в Северную столицу на всероссийские соревнования по плаванию, где взял золото среди юниоров на дистанции в двести метров по баттерфляю. Лента пестрила фото и видео отчётами, где Ярослав самодовольно, как умел только он один, улыбался и принимал поздравления.

И с каждым снимком, на котором парень беспечно смотрел в объектив, в мою грудь вонзался тупой, отравленный клинок. Снова и снова. Превращая внутренности в фарш.

— Даже «прощай» не заслужила, — заплакала я, просматривая очередной пост, где Ярослав и Рафаэль взрывали на какой-то вечеринке бутылки с искрящимся шампанским и поливали им гудящую роем толпу.

Всё. Занавес. Расходимся...

Глава 43 – Мышиные слёзы

Вероника

Декабрь…

Время стало моим злейшим врагом. Кто-то говорил, что оно лечит, что лишь благодаря ему раны, в перекрученной через мясорубку душе, престанут кровоточить и затянутся. Сердце отболит. А всё, что кажется невыносимым, однажды покажется пустым и нестоящим моих слёз.

Ну да, как же.

Время может быть и лекарь, но самый жестокий из всех возможных. Вместо того чтобы просто помочь оно, словно маньяк, наблюдает за моими муками и наслаждается, с улыбкой на щербатом лице подсыпая соли на рваные раны.

И ликует!

Выкручивает мне руки, заставляя снова и снова перечитывать переписки, просматривать фото, мечтать, надеяться и верить, а затем снова по кругу. И я ничего не могу ему противопоставить, потому что всё ещё люблю парня, которому совершенно точно не нужна.

Остаток дня и вечера проходит мимо меня, как гружёный товарняк. В голове грохочут слова, сказанные на школьном крыльце ребятами. Ранят. В какой-то момент снова и снова закручивают под стальные колёсные пары и до бесконечности разматывают.

Но особенно становится тяжело, когда ближе к вечеру в гости приходит Семён со своей не затыкающийся матерью. Они долго болтают с моей о том, что мы с парнем просто созданы друг для друга. А ещё, что с поступлением в институт мне можно и повременить пару лет или вовсе не озадачиваться, чтобы в полную силу подумать о семье и сосредоточиться на продолжении славного рода Диденко.

Меня от такой перспективы форменно тошнит и я, извинившись и ссылаясь на головную боль, встаю и выхожу из-за стола. Женщины, как послушного телка, отправляют Семена за мной. А мне плевать, только бы не смотреть на их одухотворённые рожи, а там хоть трава не расти.

— Ты бы предупреждала, что по ночам шастаешь. Хорошо я тогда сам сваливал, а так бы ты по первое число огреблась.

Я горько ухмыляюсь.

— И где был? — исключительно из вежливости интересуюсь я.

— Турнир по киберспорту.

— И как?

— Продул. Практика же нужна, а меня мать гоняет от компа с крестом и молитвами. Скорей бы свалить от неё уже. Задрала! Так-то у нас есть двушка на Тимирязева, но переехать я туда смогу, только когда остепенюсь и женюсь.

— М-м...

— Кстати, видок у тебя ужасный, — неожиданно выдаёт Семён, закладывая руки в карманы своих брюк и безучастно разглядывая хлам, хранящийся на балконе. А я украдкой смахиваю слезинку с опухшего и раскрасневшегося лица.

— Приболела чуток.

— Слушай, мне бабки нужны. Вообще позарез, понимаешь? Я тебя прикрыл, но не по доброте душевной, — он что-то ещё выговаривает мне эксцентричным шёпотом, а я смотрю на него и ничего больше не слышу.

Я ненавижу этого великовозрастного увальня, его мать и свою тоже. И мне уже плевать, что он сделает, когда поймёт, что его принудительно сняли с денежной иглы. Навсегда.

— Ну что ты молчишь? Моргни хотя бы, если поняла меня.

— Сёма.

— Ну?

— Иди-ка ты в жопу.

— Чё?

— В жопу! — по слогам пропела я ему, а затем без зазрения совести вытолкнула этого идиота за дверь.

Конечно, за такую вопиющую невоспитанность я получила очередной выговор от матери и новую угрозу выхватить ремня. Всё, садист проснулся в этой женщине на полную катушку, и она хотела снова «сорваться». Хапнуть запретного удовольствия поиздеваться над беззащитным существом. Это же так здорово!

Я её потуги только проигнорировала. Пусть лупит. Да, я ничего сделать пока против этого не могу. Но это пока! И вообще, я свято верила, что ей ещё прилетит бумеранг, да такой, что она от него уже не оправится. Отольются кошке мышиные слёзы. А мои синяки и ссадины заживут, пусть и будут в памяти вечным напоминанием о том, как умеет любить самый близкий на свете человек.

И вот наконец-то гости ушли, а дом погрузился в тишину и дрему. И только для меня это время суток было наполнено ужасами из воспоминаний прошлого, где я ещё была призрачно счастлива. Измучившись, всё-таки выключила тот самый телефон и сунула его подальше с глаз долой, чтобы больше не дразнить и без того растерзанное сердце.

А затем я долго-долго лежала в темноте, прислушиваясь к тиканью настенных часов и беззвучно плакала. От боли и обиды, что с каждой минутой становились все сильней и сильней, пока и вовсе не захотелось визжать от безысходности. Я накрывалась подушкой, кусала и без того искусанные губы, даже пару раз сама себе вмазала по лицу, приказывая забыть шоколад лживых глаз и все слова, что наговорил мне Басов.

По нулям.

Ничего не помогало. И я снова ревела. А потом шла умываться ледяной водой, чтобы хоть как-то усмирить, бушующую в груди истерику.

Измучилась. Голова трещала по швам. Горло саднило. Но всё же организм не выдержал перенапряжения и забылся беспокойным сном уже далеко за полночь. А затем неожиданно вздрогнул и проснулся.

Я даже не поняла сначала, что именно меня выдернуло из-за черты, и беспокойно прислушивалась к почти абсолютной тишине.

Ничего.

Сердце жалобно заныло за рёбрами, приготавливаясь к очередному витку боли.

Я же вновь упала на подушки и в изнеможении прикрыла глаза, медленно опустошая лёгкие от раскалённого воздуха. Зажмурилась. Сошла с ума от ужаса перед обозримым тёмным, унылым, полным уродливых теней будущим.

И снова вздрогнула, когда в окно что-то явно ударилось.

Может птица? Или ветка от стоящего рядом с домом дерева? Сегодня ветрено, так что вполне себе может быть.

Снова удар.

— Что за...?

Подскочила на кровати, нацепила на глаза очки и уставилась в тёмное окно, за которым потусторонними образами мелькали тени. Встала на ноги, неуверенно замялась, но всё же двинула в сторону сомнительного шума. Упёрлась в подоконник ладонями и, нахмурившись, оглядела двор, заставленный машинами.

Ничего подозрительного.

И только я было успокоилась, убедившись, что мне всё послышалось, как совершенно точно тишину за окном разорвало тихое, но отборное ругательство. А в следующую минуту я фактически окаменела от ужаса, потому что неожиданно, будто бы я попала в отборный хоррор, на перилах моего балкона появилась чья-то рука.

А за ней и вторая.

Тёмный силуэт подтянулся и перевалился через ограждение, а затем вырос в полный рост, заставляя меня пятиться от страха назад и в отрицании качать головой, беззвучно открывая и закрывая рот.

— Это сон, я просто всё ещё сплю...

Но он всё не останавливается, не растворяется в воздухе, а поднимает руку и тихо стучит костяшками по окну. Раз. Второй. Третий...

Вжимается в стеклопакет, рассматривая, что и кто есть внутри. Снова стучит, пока мои колени от страха превращаются в желе, а я сама отчаянно щиплю себя за бедро в тщетной попытке проснуться.

Потому что не может же это всё быть на самом деле!

Но чёрный силуэт не останавливается на достигнутом, а поднимает руку и снова стучит, а затем я слышу знакомое:

— Истома!

Я спятила. Да! Совершенно точно тронулась головой, потому что всё это из области фантастики и вообще сказок про единорогов, драконов и прочую нечисть.

— Открывай, твою мать!

Я на секунду зависаю, а затем зажимаю рот ладонью и трясу головой.

Какого чёрта я не просыпаюсь? Это же абсолютно не смешно! Это больно! Это просто ужасно так издеваться надо мной! За что? Чем я провинилась перед грёбаным миром, что он так изощрённо глумится надо мной?

— Я выбью эту хренову дверь, если ты сейчас же не откроешь мне, — слышу я сердитый выговор и качаю головой, но тело, предавая меня по всем фронтам, шагает вперёд до тех пор, пока я почти вплотную не оказываюсь у балконной двери.

Прижимаю ладони к холодному стеклу. Вглядываюсь в черты лица того, кто стоит всего лишь в метре от меня будто бы треклятый Ромео Монтекки? Боже, зачем он здесь? Навещать мне очередной отборной лапши на уши? Так, мне хватило, до сих пор всё комом стоит поперёк горла.

Резко разворачиваюсь и иду в постель. Пусть ломится хоть до второго пришествия. Но тут же вздрагиваю и замираю.

Удар в стекло.

— Раз!

— Плевать, — шепчу я сама себе.

Ещё удар.

— Два!

— Это очередная жестокая игра, Ника! Не верь ему! Он блефует, — хочется влепить себе звонкую оплеуху, чтобы очухаться и не тонуть в многочисленных «ах, если бы».

— Три!

Боже, он же разбудить мать и тогда...

— Ненавижу! — рычу тихо и всё-таки сдаюсь, кидаясь к двери и максимально осторожно проворачивая ручку.

Холодный воздух тут же лижет голые икры и пробирается выше, пощипывая бёдра и ещё не до конца зажившие ранки от портупеи. Кожа покрывается мурашками, а где-то внутри меня уже чиркает спичкой моё второе Я и поджигает высохший за эту неделю стог из претензий и обид.

Какого чёрта?

Глаза в глаза и позвоночник лупит сноп молний. Сердце, получив мощнейшую дозу адреналина, захлёбывается, хотя кровь с каждым пролетевшим мимо нас мгновением, стынет в жилах.

— Что тебе нужно, Басов? — вытираю я тыльной стороной ладони слезы и срывающимся шёпотом спрашиваю, пока сам парень тяжело и часто дышит, скользя по мне каким-то полубезумным взглядом.

— Ты...

Шаг ко мне. Прихватывает за ворот ночной сорочки и резко дёргает на себя так, что ткань жалобно трещит под его пальцами. Подтягивает выше, пока я не встаю на носочки, тщетно пытаясь оторвать от себя его ладони, одна из которых прихватила меня за талию и бесстыже принялась комкать подол, задирая его всё выше и выше. Сам же Ярослав глубоко тянет ноздрями воздух, ведя кончиком носа по моей скуле. И почти стонет:

— Вся, Истома!

А затем обрушивается на мои губы...

Вероника

Стоит только его языку толкнуться внутрь меня, как все мои предохранители разом перегорают. В голове взрывается и поднимается огромным термоядерным грибом лишь одна единственная мысль:

«Кайф!»

Стонем оба в голос. Я — потому что с пугающей скоростью проигрываю ему. Он — потому что знает, как сломать меня в нужную ему сторону.

Чёртов кукловод.

Но неужели я пала так низко? Неужели окончательно превратилась в его марионетку?

Собираю остатки поруганной гордости в кулак и со всей силы бью Басова в грудь. Разлетаемся в разные стороны, но уже через секунду снова с треском стыкуемся, как два мощных магнита, потому что парень просто не оставляет мне шанса скрыться от него в этой тесной комнате.

— У тебя совсем кукуха съехала? — злобно шепчу я, выворачиваясь из его стальных рук. Верчу головой, чтобы парень вновь не набросился на мои губы, но Ярославу и это обстоятельство не помеха — он буквально хозяйничает на моей шее, спускаясь всё ниже и ниже в ворот ночной сорочки.

— Совсем, — хрипит Басов.

— Какого чёрта ты припёрся?

— Соскучился, Истома, — его горячий язык касается моей мочки, сноп искр вспыхивает где-то в районе затылка, а меня саму бомбит, — крышу без тебя рвёт!

— Пошёл вон отсюда! — за волосы отдираю я его от себя.

Стонет опять, а следом в свете тусклого дворового фонаря я вижу, как он довольно оскаливается, сверкая бусиной пирсинга.

— Справедливо, но бесполезно, — выдаёт парень и неожиданно его горячие ладони очерчивают мою талию, а затем уверенно ложатся на ягодицы. Чуть сжимают, второй раз уже ощутимее, а в следующее мгновение он резко дёргает меня на себя. Так, что я без лишних слов понимаю, насколько серьёзно он настроен.

И я бы, может быть, очаровалась этой прытью, если бы его руки не разбередили ещё не зажившие раны на моей заднице.

— Ты меня с кем-то перепутал, Басов, — дыхание на последних словах перехватывает. Мне в этот момент чертовски обидно, но в то же время я не могу побороть в душе какой-то щенячий восторг оттого, что этот неприступный парень пришёл ко мне в два часа ночи, каким-то немыслимым образом взобрался на второй этаж по балконам, рискуя...

Так стоп! Ничем этот прожигатель не рискует, ясно? Ему просто приспичило, а я себе уже настроила воздушных замков. Дура!

— Убирайся! Иначе клянусь богом, я заору во всю глотку! — вновь отталкиваю я его от себя, что есть мочи, но теперь Басов не пытается снова со мной сблизиться, а только стоит, смотрит исподлобья, дышит словно загнанная лошадь и кривится, как будто бы не знает, что ему дальше делать.

— Я всё тебе объясню, — поворачивается полубоком и нервно облизывает губы.

— А мне уже не надо, — вру я, приказывая себе не реветь перед ним.

— Истома..., — цедит так, будто бы ему и вправду больно.

— Слушай, ну серьёзно? Зачем мне дополнительные сноски, если и без них всё понятно? Славно потусили и разбежались. Так?

— Ни хрена не так! — рубит он воздух.

— Но ведь и это же не всё, Ярослав? — спрашиваю я и вдруг замечаю, как в отчаянии Басов вцепляется в волосы. Мнётся. Протягивает ко мне руку, делает шаг, но я тут же отступаю, отрицательно качая головой.

— Я..., — шумно сглатывает, — виноват, но...

— Нет никаких «но».

Психует. Резко подаётся на меня и зажимает у самой стены, заключая моё лицо в клетку из собственных ладоней. Не даёт отвернуться. Приближается вплотную, пока наши губы не начинают искрить от соприкосновения. Я дышу им. Он дышит мной.

Мне больно! Без него и с ним тоже, чёрт его раздери!

— Истома, я сутки не спал. Забил болт на все организованные для меня встречи со спонсорами, обменял билеты и сразу же после соревнований сорвался к тебе с грёбаными пересадками. С аэропорта сюда. Потому что уже просто не вывозил!

Говорит, а сам комкает подол моей ночной сорочки в кулаках, задирая его всё выше и выше.

— После этого душещипательного монолога я должна пожалеть тебя? — мой голос начинает предательски дрожать, потому что я слышу, как гулко стучит за рёбрами каменное сердце этого мудака, его сбитое дыхание и то, как он сглатывает, втягивая носом мой запах.

Будто бы не врёт. Будто бы впервые мы с ним в равных весовых категориях.

— Прости меня.

— За что именно? — всхлипываю и снова его отталкиваю, но он сжимает меня чересчур сильно. — За то, что кинул меня сразу же после того, как дорвался?

— Я не кидал.

— Ах, вот как? Тогда может быть за то, что не звонил и не писал мне целую неделю?

— Я проспал утром, потом торопился как чёрт и оставил дома телефон, так что...

— Ты совсем ошалел, Басов? А кто тогда в понедельник отправил моей матери несколько интересных сообщений?

— Ты всё равно мне не поверишь, — вдруг замирает парень и форменно обращается в солевой столб. Его тело неожиданно прошивает судорога и он делает шаг назад, упираясь ладонями по обе стороны от моего лица. Всматривается в меня пристально, а затем выдаёт какую-то сущую околесицу. — Но это всё не было специально спланированной акцией. И это главное. Ты поняла меня?

— Что именно?

Ввинчивается в меня взглядом. Чуть наклоняет голову набок. Хмурится. И молчит. А я не выдерживаю, потому что меня разносит изнутри от всего этого второсортного вранья.

— Что там было?

— Где? — задерживает дыхание и даже не моргает, пока смотрит на меня. Словно хищник, который с минуты на минуту собирается вцепиться в шею бедному травоядному.

— В тех сообщениях?

И вот здесь происходит странное — Басов тут же прикрывает глаза и продолжительно выдыхает, будто бы с невероятным облегчением, а затем снова смотрит на меня, но на этот раз так широко улыбаясь, словно бы не было всей этой недели моих слёз, бесконечного отчаяния и разъедающей душу боли.

— Послушай, Истома, я честное пионерское не знаю, как это вышло. Какие-то глюки или, может... п-ф-ф-ф, — разводит руками.

— Это ложь, — после минутного молчания и сканирования друг друга взглядом, шёпотом порешила я.

Вечность трещит между нами по швам и с треском рвётся.

— Кажется..., — прикрывает парень веки и снова легонько толкается в меня, против моей воли высекая из меня искры.

— Что?

— Я люблю тебя, Истома.

— Пф-ф-ф..., — закатываю глаза, но внутри меня рой пьяных бабочек уже взвился в воздух и закружился, оголтело хлопая крылышками. А ещё будто бы одновременно с этим, прямо в сердце мне загнали огромный осиновый кол.

И я не знаю, чего мне хочется больше всего: сдохнуть от горя или от счастья?

— Люблю...

— Ты говорил мне это тысячу раз, — отрицательно качаю головой, приказывая себя не верить его россказням.

— Говорил, да...

— Ты врал! — обвинительно тычу ему пальцем в грудь.

— А теперь я хочу, чтобы ты мне наконец-то поверила.

— Да пошёл ты! — шиплю я, когда он начинает покрывать моё лицо короткими, отрывистыми поцелуями.

— Я не могу, — шепчет горячечно, а затем всё в моём мире вновь взрывается и разлетается в щепки, потому что рот Басова снова набрасывается на меня, а руки подхватывают под задницу и усаживают к нему на поясницу.

Боль отрезвляет, но ненадолго. Стоит только парню завалить нас на кровать и приняться с удвоенной прытью целовать меня. Везде! Перемешивая действия с пылкими, искрящимися искренностью словами.

Или я снова рада быть обманутой?

— Я не хотел всего этого сумасшествия, Истома. Ясно тебе? Думаешь, я не пробовал соскочить, остыть, забыться? Но ничего не получается — ты в моей голове сидишь занозой. Днём, ночью... Тогда казалось, что нет у нас с тобой будущего, а теперь плевать я на всё это хотел! Я его сам слеплю, если надо будет. И по хрену мне на то, что скажет твоя мать. Потому что всё — я вляпался по самые гланды. В тебя!

Так сладко слушать. Так упоительно позволять себе надеяться, что это не очередная отборная ложь. И облегчение перекрывает любые проблески сознания. Почему? За что? Уже неважно. Пусть только продолжает целовать меня! Пусть продолжает врать, пожалуйста...

— Ты веришь мне?

— Я не знаю!

— Прости меня, Истома. Я налажал, да. Снова. Но, обещаю, этого больше не повторится.

Его руки везде! Рвут сорочку вверх. Пальцы обжигают ткань нижнего белья между ног. Он шипит. Я проваливаюсь в нирвану. Любовь, отчаяние и сомнения закручивают меня в адовой центрифуге, но мне уже всё равно.

Я так по нему скучала!

И да, чёрт возьми, я готова последний раз рискнуть. И, наверное, обязательно пожалею об этом в будущем. Но, боже, без него мне так плохо, что я согласна на любые условия, только бы быть с Ярославом и не биться в бесконечной мучительной агонии одиночества.

— Я люблю тебя, Истома, — рычит Басов и языком закачивает в моё тело концентрированный восторг, — слышишь меня? Чувствуешь?

— Ты только больше не предавай, Яр. Пожалуйста...

— Никогда, — толкается в меня, и я охаю, не справившись с лавиной чувств, что обрушивается на нас снова и снова.

Басов — мой десятибалльный шторм!

— Верь только мне, Истома. Только мне одному...

— Хо... хорошо... ах!

— Не слушай никого. Никогда. Поняла меня?

— Да...

И я практически захлебнулась эйфорией, но тут же почти взвизгнула, оттого что Басов слишком сильно прихватил меня за бёдра и потянул на себя. Слишком!

— Ой, ой...

— Что такое?

— Полегче, пожалуйста, — я попыталась прикрыться, но было уже поздно, так как Ярослав успел вынырнуть из глубин своей страсти и теперь приподнялся, пристально рассматривая мои ноги.

Затем сунул руку в задний карман, вытащил свой смартфон и включил фонарь, на несколько мгновений ослепляя меня. А через секунду громко выругался матом.

— Тише, прошу! — подорвалась я и закрыла пальцами ему рот.

— Кто? — в свете фонаря я видела, как его глаза наливаются кровью.

— Мать.

Басов тут же крутанул меня и уложил животом на матрас, а затем поднял подол ночной сорочки почти до лопаток. Снова выругался, как сапожник и зарычал:

— Я убью её на хрен! — и сорвался с кровати, так что я едва успела его остановить.

— Не надо, Яр! Прошу!

— В смысле, не надо? Истома, ты вообще себя в зеркало видела? Ты же ходячий синяк!

— Заживёт.

— Ты её оправдываешь? — зашипел он в мои губы, чуть прихватывая за горло.

— Ты мне не поможешь, если сделаешь сейчас то, что задумал, — в отчаянии заломила я руки.

— Когда? — захрипел Басов и обнял меня так крепко, что несколько косточек жалобно хрустнули.

— Она дожидалась меня в то утро. Сразу накинулась с ремнём. Я ничего не смогла поделать, только покорно терпеть, — и слёзы вновь полились из меня ручьями, а я их не сдерживала, потому что именно сейчас у меня был хоть кто-то, кто готов был разделить со мной всю боль, отчаяние и страх.

— Она больше тебя не тронет. Обещаю, Истома.

— Что бы ты ни задумал, не делай этого! Ты не знаешь, на что она способна, — взмолилась я, вцепившись в ворот его худи.

— Зато я знаю, на что способен я сам, — рубанул он жёстко, а затем вновь впился в мой рот, словно одержимый. Запустил пару десятков табунов мурашек по коже и заставил сердце не биться, а трепыхаться о счастья.

— Прошу тебя, Ярослав, она не должна знать о нас. Мне с ней ещё жить, понимаешь?

— Да, — неожиданно покладисто кивнул парень, а затемвздохнул, и я заметила, как играют желваки на его скулах.

Он был в ярости.

Мы ещё какое-то время, обнявшись, лежали вдвоём на моей узкой койке. Басов целовал каждый багровый след на моих бёдрах, ягодицах и спине. Шептал, как ему жаль. Как сильно он любит меня. И как скучал всю эту бесконечную неделю.

Я тихо пускала слёзы от неподдающегося описанию облегчения и любви.

Но время быстротечно и с первыми лучами солнца, его, одетая во всё чёрное фигура, всё-таки вновь вышла на балкон, а затем скользнула вниз. Ярослав подхватил из ближайших кустов увесистую спортивную сумку, отдал мне под козырёк и сел в такси, оставляя меня медленно выпадать в нерастворимый осадок.

Ущипнула себя за бедро. Ойкнула.

Не сплю...

После утреннего посещения церкви я узнала, что Басов вновь проплатил услуги прикрытия Семёну на неделю вперёд. Тот светился как начищенный самовар, что явно было мне на руку, так как моя мать смотрела на нас и тоже рдела, очевидно, представляя, как мы с этим богом киберспорта скоро поженимся и всю жизнь будем её принеси-подай-рабами.

Она даже об этом размечталась утром перед занятиями в понедельник. Всё щебетала и улыбалась так лучезарно, что хотелось её ударить. Вот только улыбка недолго держалась на её холеной физиономии.

Перед большой переменой, проходя мимо кабинета литературы, я вместе с несколькими другими учащимися, стала свидетельницей того, как Басов Ярослав буквально припёр Храмову Алевтину Петровну к стенке, что-то зло ей выговаривая прямо в потрясённое и явно перепуганное лицо.

Мать буквально колошматило на глазах.

А потом случилось то, отчего у меня самой дыхание перехватило.

Басов поднял руку и со всей силы ударил. Мать визгливо вскрикнула и зажмурилась. Я же смотрела во все глаза, до конца не веря в происходящее. Вот только кулак Ярослава вонзился не в лицо учительницы литературы, но сильно рядом — в дверь ее кабинета, оставляя после себя уродливый пролом.

Вписал. Шикнул на неё на прощание. Затем развернулся и ушёл.

Боже...

Глава 44 – На чиле, на расслабоне

Вероника

Я хмуро смотрю на беззвучно идущий телевизор, а затем впериваю слепой взгляд в окно, за которым плещутся волны Чёрного моря. Над горизонтом повисли разбухшие свинцовые облака, но над самим городом ещё ярко светит солнце, а по набережной прогуливаются многочисленные жители и туристы, одетые лишь в лёгкие куртки без шапок.

— Так непривычно, что в декабре градусник поднимается до плюс тринадцати, а на Новый год не будет трескучих морозов, снега, пара изо рта и...

— И «подснежников» по канавам первого января? — перебивает меня Басов, насмешливо поигрывая бровями.

— Чернуха! Как тебе не стыдно? — дурашливо округляю я глаза и швыряю в парня диванной подушкой, но тот лишь заразительно хохочет, а потом зависает.

Он сидит на полу, сложив предплечья на коленях, и смотрит на меня бесконечно долго. Так, что по моей коже начинает бродить пьяное электричество. А я сама отчего-то всё ещё стесняюсь этого его явного мужского интереса и животного магнетизма, которым он затягивает меня всё глубже в свои сети.

Почти три недели прошло с того момента, как Басов впервые залез на мой балкон. С тех пор он проворачивал это на регулярной основе, а днём мы коротали свои, наполненные счастьем, часы наедине с друг другом в его квартире. После «воспитательной беседы» мать меня больше не трогала и вообще обходила по широкой дуге. Про ремень более не заикалась, но каждую ночь запирала входную дверь на ключ и уносила его с собой в спальню, даже не подозревая, что мне плевать на эти её ухищрения.

У меня был балкон. И Басов. И выторгованное у насмешницы судьбы время, которое обеспечивал нам «кибергений» Сёма Диденко.

Правда, было во всём этом одно «но» — спальня Ярослава в его квартире была под замком.

— Я для тебя, вообще-то, там сюрприз готовлю, — пояснил мне парень.

— Красную комнату? — рассмеялась я, а он вслед за мной.

Время пролетело чертовски быстро, вот уже и Новый год подкрался незаметно, а мы купили в супермаркете здоровенную искусственную ель с шишками, всю припорошённую снегом, и весь сегодняшний субботний день убили на её установку и украшение. Получилось здорово, как в красивой рекламе — ёлка, игрушки под ней, рядом два мягких кресла и всё это на фоне панорамного окна.

А сейчас Ярослав собирал на полу последний штрих этой идиллической картинки — старенький игрушечный заснеженный домик, который должен был приветливо светиться в темноте.

— Его мне подарили родители, — неожиданно парень оторвал от меня глаза и перевёл их на то, чем был занят, — мне в тот год было пять, и я хотел лего, а не этот дурацкий дом. А теперь чертовски рад, что он у меня есть.

Я тут же кинулась к нему и обняла настолько крепко, насколько могла. Разгладила пальцами морщинку, залёгшую между его хмуро сведённых бровей, и ласково запечатлела на щеке поцелуй.

— Яр, не надо...

— Знаешь, они так же, как и твои, не были идеальными.

— Ну уж не настолько, — потянула я и захихикала, а Басов потрепал меня по щеке, обнял в ответ и повалил нас обоих на ковёр с длинным ворсом, тиская меня в своих руках.

— Моя мать была из первого эшелона — избалованная, эгоистичная, ленивая до безобразия прожигательница жизни и отцовских средств. Единственная залюбленная до невозможности дочь моего деда и его же сильнейшая головная боль. У неё было все — связи, бабки, в друзьях сплошные сливки общества и сын от неудачного первого брака. У моего же отца в активе, за исключением смазливой физиономии, не было ничего, кроме трешака — мать умерла в родах, отец мотал срок за поножовщину, воспитывали его бабка и дед, которые бухали, как черти. Старшая сестра тоже сидела на стакане, младший брат по малолетке уже успел усвистеть в колонию. Из хорошего только одно — его не били и выбиваться в люди не мешали.

— Да уж, — закусила я нижнюю губу, — вот и думай теперь, как лучше, да?

— Никак, Истома. Раз решили рожать, так будьте родителями, а не куском дерьма, — и я тут же грустно, но согласно кивнула, — у моих же всё пошло по другому сценарию. Мать знала, за кого собирается выпрыгнуть замуж, а отец сильно и не скрывал, что женится не на любимой женщине, а на богатой наследнице. Даже фамилию её взял, чтобы легче было с ноги двери открывать. Но женщинам свойственно очаровываться там, где не надо.

— Я не такая, я другая, он для меня изменится?

— Именно. Вот только отец не изменился, но и даром времени не терял. За годы брака тянул с матери нещадно, благодаря чему успел намутить тёмных схем и всё-таки отхватил разваливающийся пивоваренный цех, почти обанкротившийся ликёро-водочный завод и парочку винных плантаций, приходящих в упадок. И сделал из них конфетки, благодаря уму и сообразительности, а также взяткам и откровенному шантажу.

Ярослав неожиданно замолчал. Нахмурился. Откинулся на спину и заложил руки за голову, а я лишь легла ему на грудь и покорно ждала, когда же он продолжит. И он сделал это.

— Мать начала недовольно верезжать, мол, так и так, мужа не вижу, живу как в тюрьме. Тут и дед подключился и начал отцу угрожать, мол разведу вас, если дочурке любименькой времени не станешь уделять должным образом. Ну, отец внял, настрогал меня и на том посчитал, что его долг выполнен. Мать же, обиженная на мужа за такой развод, тупо спихнула нас с братом многочисленным нянькам, а сама ударилась в страдания по поруганной любви.

— Яр...

— Да, фигня.

— И... что было дальше?

— Дальше отец начал грести бабки лопатами, вот только моему деду такой успех был поперёк горла. Он страшно ему завидовал. Я был малой, но помню, как они словно две истерички орали друг на друга, деля очередной сорванный отцом куш. Дед считал, что минимум половина активов моего папани принадлежит ему, потому что именно он помог отцу на старте, а тот вертел всех на причинном месте и смеялся старику в лицо. Так и жили, почти не тужили, пока дед не подался в политику. И грянул гром.

— В смысле?

— Знаешь, все думали, что отец у меня сирота из провинциального Зажопинска без рода и племени, а когда копнули глубже, оказалось, что там столько секретов припрятано, что узнай о них кто-нибудь пронырливый, и на политической карьере деда можно было бы ставить однозначный крест.

— Ты хочешь сказать, что...?

— Нет, я ничего не хочу сказать, Истома. Моя мать сама себя утопила в стакане и веществах. Её организм просто не выдержал того количества дряни, что она в него усердно трамбовала. И всё из-за чего? Из-за моего отца, который использовал её, как праздничную пиньяту — разбил, выпотрошил и выкинул. Да и сам он, вместо того чтобы радоваться всему, что нажил, выбрал наибольшее из зол — он тупо возомнил себя богом и оскотинился. У него даже умереть нормально не вышло, знаешь ли. Дорогая сауна, продажные бабы и куча дури. Дед пытался всё подать под удобоваримым соусом, но журналюги были быстрее и проворнее. Кандидатуру с выборов пришлось снять.

— Но сейчас он с тобой так носится, помогает, у директора отмазывает, — улыбаюсь я ласково, но тут же вздрагиваю, потому что Басов вдруг начинает хохотать, только в смехе его не слышно веселья.

— Истома, мой дед, как ты сказала, со мной носится только потому, что отец в самый последний момент что-то пронюхал и всё-таки успел переписать завещание, все активы оставив не матери, а мне, поставив у руля своего бизнеса верного человека, который точно не прогнётся под Тимофея Романовича Басова. Хитрый старикашка просто выжидает, когда же я окончу школу и завещание вступит в силу, чтобы потом отжать у меня всё или почти всё.

— Но зачем?

— Потому что он жадный старый хрен, вот почему! А ещё потому, что дед лютой ненавистью ненавидел моего отца и до сих пор мечтает достать его даже на том свете, оставив меня без трусов, точнее, без того, что он считает, принадлежит только его семье.

— Ты его в чём-то подозреваешь?

— Да. Но какой с того толк, если доказать я ничего не смогу? — парень это сказал с таким отчаянием, что я решила тут же перевести тему, чтобы он не мучился.

— Так вот, значит, откуда у тебя такое рвение бить морды барыгам? — Басов тут же хмыкнул и рассмеялся.

— Проблемы нужно решать, Истома, а не маскировать их синькой и дурью. А я эти маски-шоу почти ежедневно видел. Дед пытался вытащить мать, по рехабам чуть ли не за волосы таскал, но всё было тщетно. Отец же считал, что у него нет проблем, он просто так ускоряется, чтобы быть умнее, хитрее и вообще лучше всех.

— Кстати, — зачем-то перешла я на шёпот, — вчера подслушала разговор матери с бабкой. Так вот, оказывается, наш Сёма спёр из дома китель с отцовскими медалями. Тут же сдал их в ломбард, а деньги потратил на вступительный взнос на какой-то там киберчемпионат.

— Волшебный персонаж, — скривился Ярослав, — но да, он у меня просил добавки. И что, ему тоже ремнём за шалость прилетело?

— Нет. Мать сыночку одержимо любит, а отчим по габаритам почти в два раза меньше этого увальня, так что там полный произвол творится. Уповают только на бога.

— Ну пусть уповают, — фыркнул Басов, а затем отмахнулся от всего и накинулся на меня, срывая с нас одежду со скоростью света и заставляя даже днём любоваться яркими звёздами.

Боже, как же я его любила! Бесконечно!

И он меня, кажется, тоже. Теперь в этом не приходилось сомневаться. Его взгляды были другими, полными огня. Прикосновения били током. Слова любви наполнились смыслом и искренностью. Я всё это чувствовала. И это, опуская тот факт, что Ярослав буквально закидывал меня подарками. Цветы. Конфеты ручной работы. Нишевая парфюмерия. Невероятной красоты нижнее бельё, которое он срывал с меня с бешеной страстью. Отрез невероятной изумрудной ткани для воплощения в жизнь одного из моих рисунков.

— Жаль, что сшить его получится нескоро? — опечалилась я, перебирая в руках подарок.

— Почему?

— Мать просто не позволит мне сделать это.

И тогда Басов взял меня за руку и повёз в огромный торговый центр, где мы нашли уже готовое и невероятно красивое шифоновое платье, которое село на мою фигуру, как влитое.

— Нравится? — спросил он, положив мне руки на талию.

— Оно прекрасно, Яр. Спасибо! Я тебя люблю! — почти плакала я, рассматривая своё отражение в зеркале. Потому что никто и никогда в моей жизни обо мне так не заботился, как этот парень. Он буквально топил меня в нежности, укутывал в свою любовь и каждый божий день давал понять — я ему нужна. Только я, а не те размалёванные камышики, которых целыми пачками к Басову подсылал его дед, не оставляющий попыток нас развести.

— А я тебя, Истома, — шептал он со стоном и прижимал к себе так крепко, что мне казалось, я не выдержу этого счастья, и меня просто разорвёт на миллиарды искрящихся осколков.

А ещё я безумно радовалась, что не пала жертвой поруганной гордости и нашла силы простить этого невероятного парня. Дать ему шанс. Себе. Нам!

— Пошли домой, — прошептал он мне, скользнув кончиком языка по моему уху и заставляя миллионы микротоков раскалять меня добела.

— Пошли, — улыбнулась я, вложила свою ладонь в его горячую, сильную руку, кинула последний раз взгляд на наше отражение в зеркале и счастливо рассмеялась.

Хорошо!

Глава 45 – Побег из Шоушенка

Вероника

— Что это такое? — замирает родительница от бога на пороге моей комнаты.

— Это Григорий, мама — муж на час.

— И что он тут делает? — перевела женщина наливающиеся яростью глаза на работника с шуруповёртом в руке.

— Он устанавливает мне шпингалет, — спокойно пояснила я.

— Ты совсем сдурела?

— Нет. Мне восемнадцать, и я хочу получить хотя бы толику уединения в своей комнате.

— Обзаведёшься собственным жильём и уединяйся сколько влезет, а в этой квартире я ничего прикручивать не дам. Григорий, на выход. Живо!

И Григорий, словно козёл на верёвочке, потопал вслед за матерью, которая уже через минут пять вернулась и продолжила мастерски пить мне кровь. Она что-то нудела, взывала к богу, пыталась до меня достучаться, но я отгородилась от неё железобетонным забором, обнесённым по периметру колючей проволокой, и не собиралась что-то менять.

— Вера, ты хоть слово услышала из того, что я тебе сказала?

— Вероника.

— Что?

— Меня зовут не Вера, а Вероника, мама. А это, на минуточку, совершенно разные имена. Так что, не знаю, с кем именно ты сейчас вела разговор, но явно не со мной.

— Ты совсем страх потеряла?

— Совсем, — откровенно огрызнулась я и отвернулась, с головой погружаясь в задание по астрономии, но ненадолго, потому что мать мёртвой хваткой вцепилась мне в волосы, а затем с силой оттянула их назад, склоняясь надо мной и начиная шипеть змеёй прямо в лицо.

— Ты думаешь, что самая умная, да? Посветила синяками в раздевалке перед болтливыми одноклассницами и решила, что я теперь твоя послушная кукла на шарнирах, а не мать, которую нужно любить, уважать и почитать, м-м? Или ты возомнила себе, что теперь неприкасаемая? Так послушай меня, Вера, — и это имя она произнесла с особенно издевательской интонацией, — я найду способ, чтобы выбить из тебя всё дерьмо максимально незаметно для окружающих, если ты продолжишь вести себя так, как делаешь это в последнее время. Моё терпение не резиновое. Ну, моргни, если до тебя дошло!

Последние слова она просто проорала, а я только смотрела на неё и улыбалась, чем приводила эту безумную бабу ещё в более глубокую ярость. Но мне уже было всё равно. Я, словно воздушный шарик, была переполнена всем этим грёбаным «воспитанием» и хотела уже поскорее лопнуть, исчезнув из жизни этой невменяемой особы.

— Дошло, мам. Но и ты знай, что с каждым твоим ударом, я буду ненавидеть тебя всё больше и больше, пока наши чувства друг к другу не станут абсолютно взаимными!

В ответ на это, дражайшая родительница только омерзительно осклабилась и выдала:

— Однажды ты поймёшь, что нет ничего дороже матери, Вера. Люди будут приходить в твою жизнь и уходить из неё, но я останусь и протяну тебе руку помощи там, где все друзья отвернутся. Сейчас ты, возможно, не услышишь меня, но пройдёт время... Поверь, я тоже когда-то кричала своей матери, что ненавижу её. Как видишь, всё изменилось.

— Да, — кивнула я, — вижу. Теперь вы обе стали монстрами.

— Дура! — всё-таки не выдержала и ударила меня мать хлёсткой пощёчиной с оттяжкой.

— Полегчало? — равнодушно спросила я, когда щеку обожгло огнём. Мать ничего не ответила мне, но наконец-то отпустила мои волосы, что до сих пор остервенело сжимала в кулаке, фыркнула и пошагала за дверь, а я пообещала себе, что однажды перестану испытывать боль от её нападок.

Рано или поздно, но мне станет фиолетово.

Я стряхнула с себя очередное оскорбление, а затем вновь погрузилась в уроки. Это полугодие я закрыла на отлично и уверенно шла на серебряную медаль, имея четвёрку только по неподдающейся мне геометрии. Но расслабляться я не собиралась, так как до Нового года была ещё целая неделя, да и любовь с Басовым отнимала у меня много времени. Плодотворной работе способствовало и отсутствие дома предновогодней суеты и соответствующего настроения.

Воцерковленные мать и бабка отринули мирские радости: украшенные стеклянными шарами сосны, селёдку «под шубой», мандарины и шампанское. Женщины считали всё это веселье стопроцентным грехом, языческим отступничеством и готовили себя к новогоднему молебну, затем к ночной Божественной литургии, а после, на все праздники планировали укатить восхвалять бога в какой-то древний монастырь, прихватив, естественно, и меня с собой для пущей отрады, чего я больше всего боялась.

А ещё сегодня, как назло, Ярослав оставил меня одну на остаток дня, вечер и, походу, ночь. И я понимаю, что у него дела, но сердцу-то не прикажешь. Оно, влюблённое, уже рыдает от тоски и скукоживается в жалкую изюминку, протестуя против этого непривычного для него расставания.

Как итог, я прокрутилась в кровати половину ночи, забывшись беспокойным сном только ближе к утру. Но тут же вздрогнула и проснулась, стоило мне лишь уловить ухом вибрацию под подушкой. Глянула на экран и растеклась сладкой ванильной лужицей, потому что там мне писал мой любимый парень.

Лучший из лучших. Сильный. Смелый. Потрясающий!

«Истома, доброе утро! Подарок наконец-то готов! Днём тебе его покажу. Готовься».

Так, а который сейчас час? Половина седьмого утра. Скоро мать проснётся.

Блин...

Ай, да и чёрт с ней!

«В смысле, днём, Яр? Я же умру от любопытства!»

«Понял. Принял. Осознал. Но... ты уверена?»

«Да!»

«Сколько тебе нужно времени, чтобы собраться?»

«Десять минут и ещё пять, чтобы связать простыни и надёжно прикрепить их перилам».

«Чёрный плащ спешит на помощь!»

«Жду! Только не опаздывай, а то мать скоро проснётся».

«Погоди, а разве у вас служба не в восемь начинается?»

«С декабря переехали на десять, слава тебе господи!»

Басов в ответ присылает кучу ржущих смайликов, и я сама ликующе улыбаюсь, так рада тому, что уже совсем скоро услышу его бархатистый, хрипловатый голос, укутаюсь в запах бергамота и горького апельсина и потону в глазах цвета шоколада.

Кайф! Кайф!

Слетаю с постели и начинаю метаться в поисках нижнего белья и платья. Того самого, что мне подарил Ярослав, а я благоразумно припрятала его в глубинах шифоньера. Через пять минут готова. И тут же принимаюсь сдирать с постели простыню, связывая её между собой с пододеяльником, а затем беру ещё парочку из стопки чистого белья, хранящегося в прикроватной тумбочке, чтобы мне точно хватило полученной длины достать до земли.

Спустя ещё пару мгновений выхожу в коридор и на цыпочках бегу за обувью и ветровкой. Затем обратно, на адреналине забывая как дышать. Трясёт! Ладошки потеют. В черепной коробке обдолбанные эйфорией тараканы с помпой горлопанят «Экспонат» группы Ленинград.

И вообще, мне так классно сейчас!

Припускаю на балкон. Привязываю простыню и тоненько взвизгиваю, так как вижу, как из-за поворота вылетает чёрная пуля. Это мой Бас! Он едет за мной! Чтобы спасти свою принцессу из темницы и от когтистых лап самого жестокого огнедышащего дракона.

Мой герой. Мой бог. Моя любовная любовь!

Вот только пока он стремительно приближается, из глубины дома я слышу звучный голос матери.

— Вера, подъём! Чистить зубы и завтракать!

— Три минуты, мам, — ору я, перегнувшись через порог балкона, с каким-то извращённым удовольствием показывая «фак» закрытой двери.

А дальше, не задумываясь ни минуты, перемахиваю через перила и принимаюсь спускаться вниз.

— Хэй, чика! Зачётная задница! — слышу я голос Басова и смеюсь. — Познакомимся?

И только я собралась сказать что-то шутливое ему в ответ, как вздрогнула и чуть было не отпустила своё средство передвижения, когда над собой услышала зычный окрик матери.

— Вера! Ты что творишь?!

— Спускаюсь вниз, мам, — после секундного колебания ответила я и продолжила своё нехитрое занятие.

— У ну-ка сейчас же вернись! Вернись, кому говорю, бесстыдница!

— Не-а, — качаю я головой.

— Ты позоришь семью! Ты просто посмешище! Вернись, пока не поздно!

А я между тем попадаю в тёплые объятия Басова, который тут же помогает мне натянуть на себя обувь и ветровку, а затем чуть приподнимает шлем со своего лица и впивается в мои губы самым крышесносным поцелуем в истории человечества.

Мать самозабвенно дерёт глотку. Птички поют. Солнце встаёт. А мы влюблённые смеёмся и бежим к припаркованному рядом мотоциклу.

— Кто это с тобой, Вера? А как же Семён? — её вопросы остаются без ответа. — Если ты сейчас же не вернёшься домой, то ты больше мне не дочь! Ты поняла меня? Вера!!!

— Я никогда не была тебе дочерью, — выдохнула уже я сама себе, поправляя шлем на голове, а затем покрепче вцепилась в Ярослава и тоненько пискнула, как только он неуловимой кометой сорвался с места.

А через минуту я во всё горло рассмеялась.

Глава 46 - Только ты...

Вероника

Резко по тормозам и чёрная пуля Басова влетает на подземную парковку его дома. Мотоцикл на подножку. Синхронно сдираем шлемы с головы. Рвано дышим. Я почти захлёбываюсь.

— Иди сюда! — шепчет парень.

Киваю и тут же тону в его руках. Таких сильных и надёжных, что меня тут же окатывает тёплой волной, обещающей, что всё будет хорошо. Обязательно и пренепременно!

— Тише, тише, Истома. Ты вся дрожишь.

— Я... я... до сих пор н-н-е-не верю, что сделала эт-то! — всхлипываю, но слёз нет. Это скорее от градуса волнения, чем от страха за свой в высшей степени необдуманный поступок.

— Знай, — целует он меня в иссохшие и искусанные губы, — это было эпично.

Смеёмся оба. Я чуть истерично. Басов весело и заразительно. Я вновь подвисаю на его безупречной картинке. Икаю, поражаясь его неприкрытой мужской красоте. Сама себе завидую и снова прижимаюсь к нему так тесно, насколько позволяют собственные силы.

— К-кажется, я в-всю жизнь м-мечтала о чём-то подобном, — качаю головой, а затем вскидываю на Яра глаза и со стоном выдаю предсказание туманного будущего, — но теперь мать точно убьёт меня.

— Пусть только попробует! — рычит парень и почти сразу же врывается языком в мой рот, накачивает собой и диким вкусом счастья. Чуть покусывает губы и зализывает эти острые ласки языком.

От его близости кружится голова и колени превращаются в желе. Я бы точно упала, если бы он не держал меня так крепко. Он - моя опора в этом жестоком мире!

— Спасибо, что был рядом, — шепчу я.

— Я всегда буду рядом, Истома. И больше никому не позволю причинить тебе боль.

— Будешь делать это сам? — пытаюсь я немного разрядить обстановку, но получается у меня из рук вон плохо, и мы оба это понимаем. Ярик только хмыкает и наконец-то отрывается от меня.

— Идём.

Парковка, лифт, лестничная клетка. Перезвон связки ключей, отпирающей дверь. Дрожь по телу и мурашки, устроившие пикет где-то в районе затылка. Сердце в ожидании зависло, лишь нервно дёргаясь в предвкушении того, что же такого этот невероятный парень сделал для меня.

Для меня одной!

По коридору до его комнаты иду на желейных ногах. Позади меня шагает Басов, в притирку ко мне, прижимая к себе одной рукой за талию, а другой закрывая мои глаза.

— Да не трясись ты так, — смеётся парень, чувствуя мой мандраж, но я только фыркаю и парирую ему.

— Выбирай: либо это, либо слёзы.

— Ну ты щедрая!

Оба рассмеялись, а затем одновременно замолчали, останавливаясь перед дверью в его спальню. У меня моментально вспотели ладошки, а горло забил ком из зашкаливающих эмоций.

Еще немного и случится передоз!

— Готова?

— Ох, не томи...

Слышу, как он нажимает на ручку и открывает дверь, толкая меня собой и заставляя делать неуверенный шаг вперёд, а затем наконец-то убирает руки и отступает. А я наклоняю голову и зажмуриваюсь, что есть мочи.

— Трусиха, — беззлобно шепчет Басов, и я тут же согласно киваю.

— Ещё какая!

— Не посмотришь? — переплетает он свои пальцы с моими и чуть сжимает их.

— Сейчас, Яр, сейчас... Минуточку...

Наконец-то набираюсь смелости и поднимаю голову, а вслед и открываю веки. А затем со всей дури получаю удар солнечным светом прямо в грудь. Отшатываюсь, зажимая рот ладонью и, не веря своим глазам, трясу головой.

Бо! Же!!!

— Яр, — каркаю я хрипло и всё-таки пускаю слезу, — это... это...

— Ты, — улыбается он смущённо и чуть отводит глаза.

— Я?

— Всегда только ты, Истома.

Киваю и зависаю, скользя потрясённым взглядом по чётким линиям собственного лица, рукой талантливого автора, изображённого во всю стену его спальни. На тот самом месте, где раньше была лишь голая, совершенно белая поверхность.

А теперь там я — крупным планом, губы слегка приоткрыты, волосы в полном хаосе развеваются и бьют по устремлённым вдаль глазам. Без ненавистных уродливых очков. На заднем плане море и чайки.

Я помню тот день на маяке и фото, что тогда сделал Басов. А теперь оно здесь — стилизованный чёрно-белый шедевр.

— Не нравится? — неправильно интерпретирует он мой ошеломлённый вид, но я даже шевельнуться и моргнуть неспособна.

Я в шоке. Фактически!

— Истома? — голос парня звучит грустно, и я вздрагиваю.

— Офигеть..., — только и способна выдохнуть, но затем всё-таки собираюсь с силами, сглатываю и шепчу, — и... я тоже люблю тебя, Ярослав!

Парень тут же дёргает меня на себя и врывается в меня ураганом. Его язык нежный вначале, уже через секунду становится максимально требовательным. И жёстким! Я чувствую, что Басов почти теряет над собой контроль. И закидывает нас в двенадцатибалльный шторм. Но эта стихия не разрывает меня на куски, а планомерно топит в нирване.

Наши языки сталкиваются, вышибая последние предохранители. Позвоночник лупит одна молния за другой, воспламеняя кровь и заставляя дрожать, но уже от едва сдерживаемой страсти.

Разряд. Удар!

Ещё и ещё!

Барабанные перепонки рвёт тихий, полный бесконечного наслаждения стон Басова. От этого звука сердце в груди растекается в лужицу, дрожащей от восторга, жидкой карамели. А его руки уже жгут одно клеймо за другим на моей коже. Рвут подол платья вверх, а затем в момент вытряхивают меня из него.

— У меня сейчас сердечный приступ случится, Истома, — рычит он, скользя по моему телу голодным взглядом, — ты такая красивая...

Мурашки на пару с раскалённым электричеством бегут по коже. Лёгкие на износ. Сердце навынос. И это не сон — это моя жизнь, мой парень и мой счастье, выстраданное и вырванное у жестокой судьбы из когтистых лап.

Мой! Он весь! А я его — теперь я это точно знаю!

— Ты сумасшедший, — задыхаясь шепчу я, когда мы оба падаем на кровать, а Басов срывает с меня последние тряпки.

— Хуже!

— И хочется тебе таращиться на меня каждый день, да?

— Хочется. Да. И хоть порвись, — рубит он каждое слово исковерканным хрипотцой голосом, а затем улыбается мне своей фирменной дьявольской улыбкой и с моих губ срывается судорожный стон.

А дальше сердце забывает, как правильно качать лаву-кровь. Лёгкие сбиваются с привычного ритма и глохнут, наполняясь сладким сиропом. Низ живота наливается кипящим свинцом. И всё тело скручивает от почти невыносимого горяченного томления.

И Басов не тормозит, не снижает скорости, а только жадно срывает поцелуй за поцелуем, но мне мало!

Я хотела большего!

И получила.

Глубокие, размашистые толчки — и вот уже я лечу в пропасть, рассыпаясь в искрящуюся пыль. Нетерпеливое рычание. Укус в плечо. Короткое замыкание, когда его язык касается мочки уха.

— Смотри на меня! — приказывает сбитым шёпотом.

— Яр, — в полуобморочном состоянии скольжу пальчиками по покрытой испариной мускулистой груди.

— Смотри...

Глаза в глаза, и последние струны наших душ с громким стоном рвутся, а мы разбиваемся об острые скалы собственного кайфа, до боли сжимая друг друга в объятиях.

— Люблю, — бормочу я тихо, зарываясь пальчиками в мягкие волоски на затылке парня и, кажется, теряю сознание от счастья, когда Ярослав берёт мою руку и кладёт себе на грудь, где беснуется его сердце.

— Там только ты, Истома...

Новый страстный поцелуй. Ещё один виток на американских горках наших чувств. А затем мы оба отрубаемся сытым сном, намертво переплетясь руками и ногами.

Просыпаемся уже ближе к вечеру. Ярослав настаивает на походе в ресторан или хотя бы доставке еды на дом, я категорически отказываю. Во мне просыпается животные порывы и мне до печёночных колик хочется накормить собственной стряпнёй любимого парня. И Басов мне уступает, а затем покорно ждёт, пока я выставлю перед ним мясные рулетики в сметанно-чесночном соусе, на гарнир — молодой картофель, запечённый с нудлями, а ещё овощной салат и сливовый компот.

— Выйдешь за меня? — обалдело оглядывает, накрытый мною, стол, Ярослав, а я смеюсь.

— Я подумаю, — сажусь напротив него и подпираю кулачками лицо, любуясь тем, как парень уплетает мою стряпню за обе щеки, умкая и закатывая глаза.

— Вообще-то, я серьёзно, Истома. К твоей чокнутой мамаше-садистке я тебя всё равно не отпущу, а потому тебе придётся переехать ко мне и начать откармливать меня до тех пор, пока у меня все кубики не превратятся в шарик.

— Так себе предложение руки и сердца, — снова смеюсь я, чувствуя, как нервно подрагивают пальцы, и как заливает краска счастья мои щёки.

— И? Каков твой ответ? — уставился он на меня во все глаза максимально выжидательно.

— Ты сейчас не шутил, что ли? — осеклась я и захлопала ресницами, словно глупая корова.

— Нет.

Резко все волоски на теле встали дыбом. А пульс за секунду взлетел до таких скоростей, что я мне стало дурно.

— Жить с тобой? Здесь? — запинаясь, переспросила я на всякий пожарный.

— Да.

— Я... уф, — забуксовала я и заглохла, находясь в полном раздрае.

— Хорошо, — кивнул Басов и снова принялся рубать свой ужин, — раз тебе сложно принимать решения в этой жизни, тогда я это буду делать я за нас двоих.

— Да?

— Да. Ты теперь со мной, Истома. И нет, домой ты не вернёшься. Ни сегодня, ни вообще.

Оу...

Глава 47 - Отпускаю!

Вероника

Если Басов решил, то Басов сделал — я действительно не поехала в тот день домой. Мне не позволили даже думать в этом ключе и точка. Скажу больше — я ведь и телефон, на котором стояла симка с тарифом «родительский контроль» оставила дома, а потому мать просто была не в состоянии мне дозвониться.

Нервничала ли я?

Да.

Почему?

Я не была монстром, как моя родительница, и всё ещё малодушно переживала о том, что она может беспокоиться обо мне. Где я? Что со мной? Всё ли в порядке и не обижают ли меня?

Ведь это ужасно — сходить с ума в неведении за дорогого сердцу человека.

И только глубоко за полночь я приказала себе выбросить все думы и страхи из головы, и наконец-то заснуть. Тем более, что вопрос с формой Ярослав тоже закрыл для меня, заказав на каком-то маркетплейсе юбку, максимально похожую на ту, что была принята в гимназии и белую классическую блузку.

Его поддержка была бесценна, но всё же не отменяла того факта, что на занятия в понедельник я шла с одной лишь тетрадкой и ручкой на перевес, а также мандражировала перед встречей с матерью. Которая, я была уверена, вытрясет из меня душу за то, что я отчебучила.

Хорошо хоть первым уроком была алгебра и у меня было сорок пять минут, чтобы собраться с силами и перестать трястись как Каштанка. А дальше словно с отвесной скалы и под откос — прозвенел звонок и нужно было войти в кабинет литературы, сесть за свою парту и наконец-то посмотреть в глаза той, кто звалась моей матерью.

Вот только вопреки всем опасениям Храмова Алевтина Петровна смотрела на меня так равнодушно, что и описать было сложно. Ни слова, ни предупреждающего взгляда. Ничего! Только тема занятия и длинный монолог о драматургии второй половины XX — начала XXI века. И голос её не дрогнул. Она по-прежнему вещала со всей страстью, обильно жестикулируя и расхаживая среди рядов. И каждый раз, когда она гордым крейсером курсировала мимо меня, я сжималась до размеров атома, ожидая от неё оплеухи или удара по затылку исподтишка. Но тщетно.

Урок подошёл к своему логическому завершению, а женщина кивнула, давая понять, что все свободны и углубилась в проверку каких-то тетрадей, лежащих на её столе. И ни разу не оторвала от них взгляда, пока я собирала свой нехитрый скарб из ручки и тетрадки, а потом шла мимо неё, ни жива ни мертва.

По нулям.

— В смысле ничего? — нахмурился Басов в ответ на мой беглый пересказ встречи с матерью, когда выловил меня в школьных коридорах и уволок под лестницу.

— В прямом, Яр. Видимо, на полном серьёзе решила претворить в жизнь свои угрозы, которые она выкрикивала мне вчера утром.

— Истома, — заиграл желваками парень и состряпал такой суровый вид, что мне на мгновение стало страшно, а затем огорошил вопросом, — скажи, а ты точно не приёмная?

Я же только вздохнула и пожала плечами.

— Если бы...

Остаток дня прошёл так же ровно, как и начался, а затем томно завершился. И даже у ворот гимназии не стояла, как это зачастую было, бабка, с грозным видом заматерелого цербера ожидая моего появления, чтобы отконвоировать мою персону домой.

Сказать, что меня такой расклад напугал ещё больше — ничего не сказать. Я накручивала себя весь вечер до невозможности, а утром следующего дня и вовсе была на лютом нервяке, потому что сама для себя решила, что домой точно не вернусь и останусь там, где меня любят.

У Басова.

А из этого следовало, что я первая должна была пойти на контакт с матерью и попросить у неё меня отпустить, отдать мои нехитрые пожитки и сказать «прощай». Навсегда!

Наверное, не надо в красках говорить о том, что весь следующий день в гимназии я ходила, словно припадочная, дёргаясь от каждого громкого звука, как от выстрела.

— Истомина?

— А? Я? — обернулась я и заозиралась по сторонам, а через мгновение выдохнула, понимая, что ко мне обращается не мать, а всего лишь классная. — Ох, Виталина Романовна, здрасьте.

— Ты почему второй день не по форме? — опуская приветствие, сразу перешла к делу женщина.

— А-а, — облизнулась я, готовясь к очередной отборной лжи, — перепутала и постирала оба комплекта на максимальной температуре. Всё село.

— Ходячая катастрофа, — фыркнула классная и указала себе за спину, — иди и получи новый у завхоза.

— Спасибо, — благодарно кивнула я и лучезарно улыбнулась, радуясь сверх меры тому, что обязательный разговор с матерью можно отложить в таком случае на неопределённый срок, потому что теперь у меня были вещи для гимназии, а обо всём остальном обещал позаботиться Ярослав. Хотя я и не хотела напрягать его сверх меры.

Сразу после занятий форму побежала получать чуть ли не в припрыжку, да так зависла на своём облегчении, что совершенно не заметила матери, которая дожидалась моего появления сразу за дверью заведующего хозяйством гимназии.

— Истомина? — тихо позвала она меня, и я вздрогнула, мгновенно покрываясь коркой льда.

— Да? — ответила, но в глаза ей не посмотрела.

Не смогла. Потому что не хотела больше ничего там разглядывать. Может быть, знала, что там никогда ничего, не было и уже никогда не появится, как бы я не старалась. Как бы ни выворачивалась наизнанку.

— На два слова в мой кабинет.

— Занятия уже закончились, — сглотнула я нервно и пожалела о том, что попросила Ярослава ждать меня в машине.

— Два слова, Вероника, — повторила Храмова, и я всё-таки с опаской, но кивнула.

А дальше лишь стук каблуков по гулким школьным коридорам, два пролёта вверх до третьего этажа и до боли знакомая дверь, за которой мы сейчас останемся совсем одни. Я и мой враг, роднее которого у меня никого нет.

И было бы смешно, если бы не было так грустно.

Мы сели друг напротив друга. Мать за свой стол, я за первую парту, нервно складывая руки под столешницей в тугой замок. Глаза в глаза, и сердце за рёбрами отчётливо барахлит, сбиваясь с темпа. А затем и вовсе глохнет от страха перед тем, что я собираюсь поставить ей перед фактом.

— Вернись домой, Вера, — монотонным, безжизненным голосом неожиданно произносит мать, а я дёргаюсь от её слов, словно от удара хлыстом по оголённой коже.

— Зачем? — на выдохе уточняю я.

Нет, мне правда интересно.

— Ну что ты такое спрашиваешь? — поджимает мать губы и хмурится, будто бы на полном серьезе собирается вычленить сакральный смысл моего вопроса.

— Не стану врать тебе, мам, я сбежала не от хорошей жизни. Так зачем мне возвращаться туда, где меня насильно заставляют верить в то, во что верить не хочется. Пичкают едой до тошноты, потому что так надо вам, а не мне. Лупят ремнём за мнимые грехи. Считают вещью...

— Это не так.

— Хорошо, не буду с тобой спорить. Значит, мне просто показалось.

— Вера...

— Мне восемнадцать, мама. Я вольна принимать решения сама. В нашей стране нет крепостного права, а я не твоя собственность. И вот мой выбор — я не хочу жить с тобой. Не хочу и не буду.

— А где будешь?

— Там, где меня любят.

— Вот как...

— Да.

Замолкаем. Мать достаёт из кармашка собственного пиджака платок и промокает уголки глаз, а затем долго и остервенело дербанит несчастный клочок ткани в руках. Так же как когда-то и меня.

Слышу, как вибрирует в кармане телефон, и понимаю, что это Ярослав потерял меня. И решаю зафиналить неприятный разговор и окончательно поставить точку в этой низкосортной мыльной опере, затянувшейся на долгие восемнадцать лет моей жизни.

— Отпусти меня, пожалуйста, по-хорошему, мам. Это всё, что я у тебя прошу. Мы и так много враждовали. Может, хватит?

И внезапно происходит то, чего я и не ожидаю, ни увидеть, ни услышать. Моя чрезмерно строгая родительница согласно кивает и выдаёт на выдохе, будто бы наконец-то смиряется с неизбежным:

— Хорошо, Вера.

— Хорошо?

— Да, — устало трёт пальцами лоб и поднимает на меня свои пустые глаза, — когда приедешь за вещами?

Прикидываю в уме, что там у нас с планами на вечер и неопределённо качаю головой.

— Возможно, сегодня, но если не получится, то уже завтра, сразу после занятий.

— Вот ключи, — мать достаёт ту связку, что всегда принадлежала мне и протягивает её по столу в мою сторону.

Забираю и киваю.

— Спасибо.

— За что? — задирает она подбородок выше и шумно сглатывает.

— За то, что мы обошлись без неуместных драм, мама.

— Всё для тебя, доченька, — грустно хмыкает женщина, а затем отворачивается и начинает полировать неуместно заинтересованным взглядом цветущий декабрист на широком подоконнике.

Всё ясно. У меня тоже терпение держится на честном слове.

— Ну пока, — встаю я из-за стола и пожимаю плечами, не находясь, что сказать, но мать вдруг перебивает меня, стискивая руки в кулаки.

— С кем ты спелась?

— Это неважно, — после секундного колебания отвечаю я и понимаю, что если раскрою нас с Ярославом, то неминуемо снова попаду в котёл.

Нет уж, спасибо.

— Что ж, надеюсь, что ты не ошиблась, также как и я в своё время.

— Не ошиблась, мам, — улыбаюсь я и всё-таки покидаю кабинет, оставляя хмурое прошлое позади себя и шагаю в светлое будущее с высоко поднятой головой.

Вероника

Но стоит мне только выбежать на школьный двор, как я тут же потрясённо охаю, а затем со всех ног несусь туда, где Басов и Аммо агрессивно нападают друг на друга. Ещё чуть-чуть и чиркнет спичка, а там...

— Хэй, вы что творите? — кричу я уже на подлёте, когда Ярослав со всей силы бьёт Рафаэля в грудь и что-то зло шипит ему прямо в лицо.

— О, а вот и наша девочка пожаловала, — хлопает Аммо в ладоши.

— Заткнись!

— Да что с вами такое? — подхожу ближе и встаю между парнями, не давая им вновь наброситься друг на друга.

— Расскажешь ей? — ухмыляется Аммо и, улыбается, выжидательно полируя Басова исподлобья.

— О чём? — тут же перевожу я вопросительный взгляд на Ярослава.

— Ни о чём, Ника! — рубит мой парень, а затем хватает меня и заводит себе за спину.

— Но...

— Вы такие пупсики, — складывает на груди руки Рафаэль и дурашливо умиляется, — прямо Верослав и Яроничка.

— Иди в машину, — жёстко кивает в сторону своего авто Басов.

— Яр...

— Я сказал, иди! — почти рычит он на меня, и я недоумённо перевожу взгляд с одного парня на другого, но ослушаться не осмеливаюсь, а затем всё-таки выхватываю, наполненные предупреждением слова Аммо.

— Если не расскажешь ты, то это сделаю я, Бас... А ты мои методы знаешь...

Несколько минут бездумно смотрю на то, как парни о чём-то нервно говорят за пределами моей слышимости. Басов злой как чёрт. Аммо же, напротив — бодр и вёсел.

Ловит мой взгляд через лобовое. Подмигивает.

— Вот тебе и курлык, — шепчу я.

А затем стремительно падаю в выгребную яму из бесконечных вопросов и сомнений. Неужели до сих пор между нами с Ярославом есть какие-то секреты? Страшные? Непростительные? Покрытые пеплом из прошлых обид и недопониманий?

«Так, стоп!», — мысленно ору я себе, когда дверь со стороны водителя наконец-то открывается и Ярослав садится за руль.

Трогается и едет домой. Музыка намаксимум. От него буквально разит раздражением и злостью.

— Яр, — кричу я. — Яр!

— Что? — рубит музыку, резко тормозит на светофоре, разворачивается и глядит на меня так, будто бы я последний человек на свете, кого бы он сейчас хотел видеть.

Но я уже тоже набрала скорость и не собираюсь тормозить. Если уж и разбиваться, то вместе.

— Что ты должен мне рассказать?

— У Аммо вожжа под хвост попала, а ты уже нафантазировала себе очередную катастрофу. Осади, Истома.

— Не ври мне, — дотрагиваюсь я до его плеча, и он тут же накрывает мои холодные пальцы своими горячими.

— Верь только мне — помнишь?

— Да, — киваю я заторможенно.

— Вот и делай это, Истома. Остальное я решу. Ок?

— Ок, — принимаю я его ответ и отворачиваюсь, хотя ни черта не согласна с таким положением дел.

Да и кто бы, да?

Верить ему? Да я бы с радостью, но чему именно? В светлое и незамутнённое будущее, показанное через призму заляпанного грязью окна? Что там за секреты такие, что он даже образно не может мне их обозначить, прося лишь слепо следовать за ним в кромешной темноте.

Я не хочу снова становиться ёжиком в тумане!

Через минут пять Басов сворачивает в карман, а затем и на заправку. Уходит, оставляя меня одну, а я всё-таки не выдерживаю собственных демонов, что уже принялись грызть меня изнутри, и обдумываю план дальнейших действий. За пять минут в моей голове всё упорядочивается, а я выдыхаю своё зашкаливающее напряжение и наконец-то ловлю абсолютный дзен.

— Яр? — привлекаю я к себе внимание парня, который закончил заливать бензин в бак и вернулся в салон.

— М-м?

— У девочек мозги работают иначе, чем у мальчиков. Мы не умеем жить лишь с одним источником света в тёмной комнате, иначе приходится дорисовывать в голове тех чудовищ, что притаились в углах и выжидают время, чтобы напасть и растерзать нас.

— Нет никаких чудовищ, Истома, — тяжело выдыхает Басов, но в глаза мне не смотрит, только с такой силой насилует оплётку руля собственными пальцами, что она не выдерживает и всё-таки жалобно скрипит.

— Тогда зажги мне свет, чтобы я убедилась в этом.

— Давай обойдёмся без патетики и излишнего драматизма, ладно? — он намеренно уводит меня от темы, и я конкретно сникаю.

Что ещё мне надо? Это всё...

— Отвези меня домой, — поджимаю я губы и прячу в карманах дрожащие ладони. На меня снова на всей скорости несётся товарняк, а я и сдвинуться не могу. Просто смотрю на то, как он приближается ко мне и покорно жду, когда же меня превратят в лепёшку.

— Не понял? — всё-таки поворачивается Ярослав ко мне и смотрит въедливо.

— С матерью сейчас поговорила, — пожимаю плечами, — она меня отпускает.

— Я пойду с тобой, — резко подаётся парень ко мне и за шею дёргает на себя.

Я ловлю шоколад его глаз и снова таю. Кровь знакомо наполняется шипящими пузырьками шампанского, и я пьянею, приоткрывая губы и ожидая сладости его поцелуя. Жарких толчков в низ живота и молний по всему телу от соприкосновения наших языков.

Сглатываю и качаю головой.

— Это моя мать, Яр. Я уже дала ей отпор, теперь пора закрепить результат. Да и не всегда ты будешь рядом, я должна научиться показывать зубы и брать своё.

— Нет, — оскаливается Басов и мы, соприкоснувшись лбами, начинаем дышать одним воздухом на двоих. Раскалённым. Наэлектризованным. Пронизанным нашими чувствами.

— Да, — рублю я.

— А если что-то пойдёт не так?

— Она не посмеет. Да и я больше не ребёнок, за которого некому вступиться.

— И надолго?

— Может, пару часов? — пожимаю я плечами. — Я позвоню тебе, как только всё закончу.

Пристальный карий взгляд препарирует меня не хуже острого скальпеля, но я лишь ровно смотрю в глаза своему любимому человеку, но всё-таки решаюсь идти до конца. Улыбаюсь нежно, очерчивая каждую чёрточку его преступно прекрасного и хищного лица. Ласково касаюсь губами и веду ими по скуле, пока не добираюсь до мочки и чуть не прикусываю её.

— Я ведь не железный, Истома, — хрипло шепчет Басов, — да и мы на парковке. Что б она сгорела к чёртовой матери!

Смеюсь, а потом всё-таки отпускаю его и пристёгиваю ремень, кивая, чтобы он ехал.

Всего несколько минут в тишине. Наши ладони переплетены. Большой палец Ярослава монотонно и успокаивающе потирает мои костяшки. Это всегда успокаивало, но только не сейчас. По мере приближения к моему дому я всё больше раскручиваюсь на весёлых каруселях собственной нескучной действительности.

У-у-и-и!!!

Незадолго до пункта назначения Басову звонит дед и он принимает вызов, но говорит не через громкую связь, а через трубку. Снова разгоняется от нуля до сотки за пару секунд и буквально дымится от злости.

— Что-то случилось? — обеспокоенно спрашиваю я, когда он нажимает отбой.

— Я родился в семье Басовых — вот, что случилось, Истома, — вздыхает и всё-таки даёт пояснение, — надо смотаться к старику. Говорит, дело жизни и смерти. Ты пока собирайся, после — я сразу за тобой. И пожалуйста, не ведись на уговоры матери остаться, ладно?

Улыбаюсь. Киваю. За рёбрами жалобно скулит сердце.

— Ладно.

Через пару минут я остаюсь стоять в полном одиночестве у собственного подъезда, смотря как Ярослав, пригазовывая, выезжает со двора и скрывается за поворотом. Вздыхаю. Ловлю спазм в груди и на минуту задыхаюсь. Из горла вылетает тихий стон, но я всё это игнорирую и решительно разворачиваюсь, а затем шагаю внутрь дома и на второй этаж.

Отпираю дверь своим ключом, разуваюсь, раздеваюсь и прохожу дальше. С удивлением оглядываю многочисленные коробки, стоящие в гостиной. На кухне молча сидит бабка, пьёт чай и делает вид, что не замечает меня.

— Привет, ба, — упираюсь в дверной косяк, складываю руки на груди и всё-таки обозначаю своё присутствие, но ответа не получаю.

Что ж, ожидаемо.

— Что за сборы? — киваю на коробки.

— Старые вещи Ирочки и Анатолия. Мать всё-таки решила избавиться от них.

— М-м, — какое-то время обе молчим, и я понимаю, что полноценного диалога не выйдет, — тогда я тоже пойду свои собирать.

Старая женщина кивает, всё так же не глядя на меня. Я ухожу. Сажусь на свою кровать и прикрываю веки, стараясь найти хоть один повод, чтобы не делать то, что я для себя уже решила.

И не нахожу. Лезу под кровать и выуживаю оттуда свой секретный чемоданчик, вскрываю его и зависаю над тем самым свитком, что мне однажды передал Рафаэль. Рука дрожит, но я всё-таки беру его и разворачиваю, а затем, затаив дыхание, зависаю над совершенным рисунком собственного лица.

Я на нём плачу. Одна крупная слезинка катится по щеке, вторая ещё дрожит на нижнем веке. В глазах тихий океан боли. Губа прикушена, чтобы не кричать от обиды. И в этих чёрно-белых линиях столько честности, что меня всю изнутри скручивает в тугую пружину. А потом резко отпускает.

Человек, кто так много рассмотрел во мне, априори не может солгать.

Я достаю из кармана телефон и открываю переписку с Аммо. И быстро жму на сенсорную клавиатуру дрожащими пальцами, пока не передумала:

«Раф?»

Ответ прилетает почти мгновенно:

«М-м?»

«Я хочу всё знать».

«Хочешь?»

«Да».

«Уверена?»

«Да».

«Вот так вот — за глаза?»

«Да».

«Ну, ок. Я могу приехать к тебе».

«Сегодня?»

«Как скажешь».

«Тогда сегодня».

«Сможешь отвязаться от Баса?»

«Уже».

«Назови место».

Пишу свой адрес.

«Ок. Жди. Уже еду».

Блокирую телефон и убираю его в карман.

Выдыхаю...

А затем встаю и снова иду на улицу. Ждать правды в четырёх стенах невыносимо.

Глава 48 – Рыцари круглого стола

Вероника

Выбегаю на улицу и меня зябко передёргивает. Сегодня довольно прохладно и всё небо затянуло свинцовыми, тяжёлыми тучами, грозящимися пролиться леденящими каплями на продрогшую землю. Ещё и с моря дует порывистый, пробирающийся до самых костей ветер. Но я приветствую эту прохладу, она немного остужает мои растерзанные бесконечными думами, сомнениями и страхами извилины.

А закрываю глаза, поднимая голову к небесам, и медленно выдыхаю внутреннее напряжение, дышу носом, приказываю себе не паниковать раньше времени и не рвать на голове волосы. Возможно, что проблему я себе всего лишь придумала, а на деле она и выеденного яйца не стоит.

Из своеобразного транса меня вырывают звуки тормозов и тихий рокот двигателя автомобиля.

Аммо. Приехал.

Смотрю прямо перед собой и тут же хмурюсь. Что-то слишком кучеряво даже для такого мажора, как Рафаэль. Передо мной стоит явно баснословно дорогой представительский Mercedes, наглухо тонированный и пугающий своим величием. Одна из дверей открывается и из неё выходит настоящий шифоньер, а не человек, габаритами два на полтора, не меньше. В чёрном костюме и солнцезащитных очках. И ему, очевидно, плевать, что последний аксессуар абсолютно излишен, так как на улице пасмурно.

— Вероника Анатольевна? — голосом бесчувственного робота произносит шкафчик. Ко мне ещё никогда не обращались так официально, и я растерянно вжимаю голову в плечи.

— Это я.

— Прошу вас, — и он приглашающе открывает для меня дверку заднего сидения автомобиля и ждёт, что я беспрекословно сделаю так, как он велит.

— Что вы от меня хотите? — нервно переступаю с ноги на ногу.

— С вами желают поговорить.

— Ну так раз желают, то пусть выйдут и сделают это здесь. Не мне же надо, — задираю голову максимально высоко и поджимаю губы, принимая предельно решительный вид.

— Не заставляйте меня запихивать вас внутрь силой, — с раздражённым, усталым вздохом произносит он, и я уже было срываюсь с места, как слышу знакомый голос из глубины салона.

— Андрей, ты пугаешь девочку. Изыди. Вероника, прошу тебя, уважь старика.

Я приглядываюсь и наконец-то замечаю того, кто со мной говорит, а затем и узнаю его. Это дед Ярослава. Тут же подбираюсь и согласно киваю, напрочь забывая, что назначила встречу Аммо.

Подождёт.

Усаживаюсь на кожаном сидении поудобнее и вопросительно смотрю на импозантного мужчину уже преклонных лет. Седой. Жилистый. На вид максимально располагающий, но за всем этим респектабельным лощёным фасадом, я чувствую, что скрывается нечто чужеродное мне. Отталкивающее. Неприятное.

Или я просто уже накрутила себя до невозможности и мне везде мерещатся монстры, мечтающие меня сожрать без хлеба и соли? Скорее всего.

— Так вот, ты какая Вероника Истомина, — тепло улыбается мне Тимофей Романович.

— Здравствуйте, — киваю я.

— Ты очень красивая.

— Вы мне льстите, — почти до хруста сжимаю я пальцы в замок.

— Ну что ты, я не умею этого делать, моя милая.

— В таком случае, спасибо вам.

— Не стоит благодарности, — пышет благодушием старик и я немного расслабляюсь.

— У вас ко мне какое-то дело?

— А ты ещё и сообразительная, — хмыкает Басов-старший.

Я же только вздыхаю и смиренно жду, что же последует за всеми этими сомнительными комплиментами. И мужчина вроде как тоже понимает, что я не очаровалась его красноречием, а потом коротко вздыхает и переходит сразу к делу, начиная свой длинный монолог с понятной мне стороны.

— Вероника, мой внук — очень перспективный молодой человек, и я прекрасно понимаю, что именно тебя очаровало в нём. Волевой. Сильный. Умный. Пробивной. Из хорошей семьи. Такими ухажёрами не разбрасываются направо и налево. Но давай посмотрим правде в глаза.

— Какой правде?

— Прагматичной, — улыбается Тимофей Романович одними губами, — возможно, вы проведёте вместе ещё полгода, максимум год. А дальше, когда страсти поутихнут, разбежитесь как в море корабли. И ты, милая моя, останешься у разбитого корыта.

— Спасибо за прогноз, но у нас другие планы.

— Планы существуют, чтобы рушиться под гнётом жизненных обстоятельств, Вероника.

Я пропускаю его слова мимо ушей и отворачиваюсь. Мне противен этот разговор, и я не хотела бы его продолжать. Но что я могу?

— Ты хорошая девушка. Я вижу это. Такая же умная и пробивная, как и мой внук. Ведь так?

Не двигаюсь, просто замираю каменным изваянием и жду, хмуро следя за каплями дождя, что начали срываться из стальной выси и разбиваться о чёрный лак дорогого автомобиля.

— Ты мне нравишься, девочка. И я не хочу, чтобы мой шалопай перекрутил тебя в своей мясорубке и выплюнул. И не злись за честность, но я уже не раз видел, как это бывает. Тебе же я не желаю такой незавидной судьбы, как остальным его временным фавориткам, а потому хотел бы предложить тебе сделку пока не поздно.

— Предлагайте, коль не шутите, — вскидываю я на него глаза, полные возмущения, и не верю в то, что вижу и слышу.

— О, я понимаю твои чувства, милая, — качает мужчина седой головой, — но и ты пойми меня правильно. Первое очарование быстро пройдёт, уж я это точно знаю, а потом мой внук расставит приоритеты правильно. В мире больших денег решают не жаркие эмоции и сердечные порывы, а власть и количество материальной выгоды от того или иного союза. Но ты можешь мне не верить, конечно, а потом спустя лучшие годы своей жизни и со слезами на глазах посмотреть на то, как Ярослав поведёт под венец другую девушку — равную себе по статусу.

И снова я молчу. Мне нечего сказать. Мне гадко. От этого человека и от себя самой, потому что я понимаю, что он может быть прав, чёрт возьми. С моей матерью, в конце концов, случилось то же самое. Поматросили и бросили. Она верила своему принцу, а он списал её в утиль при первом же неудобном случае. Сколько таких историй в мире, когда наивная, окрылённая любовью, фиалка поверила на слово и потеряла всю себя?

— Вероника, — берёт он в руки пухлый конверт, который всё это время лежал подле него, — здесь очень крупная сумма. И она будет твоя, если и ты будешь настолько дальновидна, чтобы верно оценить свои возможности. Благодаря этим деньгам, ты сможешь купить себе квартиру, автомобиль и безбедно жить пару лет, не думая о работе.

— Вот как? — улыбнулась я, но Басов-старший, очевидно, неверно растолковал мою реакцию.

— Я просто хочу сэкономить твоё время. А оно, как известно, бесценно.

— Вы так добры, — цежу я, не скрывая иронии, но этому наглому старику всё нипочём. Он за секунду меняется в лице и теперь больше напоминает кровожадного хищника, чем милого дедулю, ком был всего пару секунд назад.

— Бери его.

— Нет, — отшатываюсь я, — я люблю Ярослава.

— Любишь? Тогда не путайся у него под ногами, девочка. Дай ему возможность стать человеком, а не потонуть с тобой.

— Нет, — снова затрясла я отрицательно головой.

— Бери, Вероника, — наклоняется старик ко мне максимально близко и фактически шипит прямо в лицо, — иначе я воспользуюсь другими методами, чтобы вас развести. И будь уверена, они тебе не понравятся, детка. А уж что я сделаю с тобой, если о нашем договоре узнаёт мой внук, м-м-м...

— Вы мне угрожаете? — голос глохнет и срывается в панику.

— Какая же ты умничка, схватываешь на ходу, — кидает конверт рядом со мной, а затем снова усаживается поудобнее и улыбается, словно добрый Дедушка Мороз, — а теперь проваливай отсюда. И чтобы я тебя больше не видел и не слышал.

В это самое время дверь с моей стороны открывается, и я собираюсь позорно сбежать, но амбал не даёт мне этого сделать. Он угрожающе мне цыкает и кивает на злополучный конверт. Я тут же беру его в руки, боясь физической расправы, и обещаю себе, что обязательно выброшу его в первый же попавшийся по пути мусорный бак.

Я так и остаюсь стоять с пачкой денег в руках, когда представительский автомобиль всё-таки плавно трогается и неторопливо уезжает со двора.

Обтекаю.

Ноги не двигаются.

Горло забил ком размером с целую вселенную. Хочется рыдать в голос от страха, что у этого страшного человека всё получится и бежать быстрее к Ярославу, чтобы нажаловаться ему, а потом попросить растереть в порошок всех наших обидчиков. Несколько минут плаваю в киселе из собственных страхов, а потом всё-таки решаюсь на кардинальные меры. Достаю телефон и уже почти нажимаю на дозвон Ярославу, как тут же вздрагиваю, услышав своё имя.

— Ника.

— Раф, — сглатываю и тут же поспешно прячу пакет с деньгами за спину. — Давно ты тут?

— Только подъехал, — прищурившись, полирует он меня пристальным взглядом, а затем указывает на свою тачку, — прыгай.

— Ок, — киваю я, на ходу воровато засовывая конверт за пояс юбки, а затем сажусь в прогретый, пахнущий табаком и специями, салон.

Аммо почти сразу же трогается с места и отъезжает на пару кварталов, а затем паркуется в кармане между двумя фургончиками.

— Кто это был? — разворачивается вполоборота и медленно сканирует меня с ног до головы.

— Где?

— Я видел, как от тебя отъезжал чёрный Майбах, — пожимает плечами Аммо.

— Ах, это... это был... э-м-м, мамин знакомый, кое-что попросил передать ей, так что..., — пытаюсь сочинить я на ходу удобоваримую ложь и слежу за реакциями парня.

— Ну ясно всё с тобой, Истомина, — как-то неприятно ухмыляется Рафаэль и моя кожа вся покрывается колючими мурашками.

А я не знаю, что говорить ещё! У меня от стресса и страха все мозги перекрутились в гоголь-моголь.

— Ладно, Ника, посмотри на меня, — осторожно дотрагивается до моей ледяной ладони Аммо и проникновенно заглядывает мне глаза.

— Рафаэль, пожалуйста, не томи, — мои внутренности словно перемалываются в блендере, а грудь стягивает раскалённая добела колючая проволока.

Ну, хватит уже!

— Тебе нужна правда, так?

— Да, нужна, — хаотично шарю я глазами везде, кроме лица парня, отмечая про себя чистоту салона, начищенную до педантичного блеска переднюю панель, смартфон, прикреплённый на специальный держатель и смотрящий экраном в мою сторону.

— А что ты с ней будешь делать, Вероника?

— Как это что? — онемевшими губами бормочу я свой вопрос и уже понимаю, что лечу кубарем с бесконечной лестницы, ведущей в ад.

— Сколько раз я тебе намекал на то, чтобы ты не верила в чудеса? В людей, которые нелюди? В сказку, которая на самом деле лишь самый страшный кошмар? Но ты только смотрела на мир широко закрытыми глазами и верила в то, что чудовища умеют любить. Так вот, хорошая моя, не умеют.

— О чём ты? — сглатываю я горечь, разлившуюся во рту серной кислотой.

— М-м-м, Вероничка, давай же, соображай, — Аммо подаётся ближе и ласково, как-то даже трепетно стирает с моей щеки слезинку подушечкой большого пальца, а затем нежно очерчивает костяшками овал лица, — у тебя получится, теперь я в этом полностью уверен.

— Он мне врал? — пропускаю его последние слова мимо ушей.

— Спроси лучше, кто тебе не врал, — улыбается Рафаэль и чуть оттягивает мою нижнюю губу, пока я в полнейшем ступоре таращусь на парня, не понимая, что именно он делает.

— И ты тоже?

— И я тоже.

— Зачем?

— Это было весело. Да и, честно говоря, хотелось растянуть игру. Не всё же Басову брать первые места по щелчку пальцев.

— Значит, — сглатываю я прогорклый ком, забивший горло, — всё было ложью?

— Ну не так, чтобы прямо всё, Вероничка. Думаю, что на жалость Басов всё-таки способен.

— Это он тебе так сказал?

— Ну не из космоса же я почерпнул эту информацию?

— Рафаэль, прошу тебя! — шепчу я растерянно и глухо. Меня всю колошматит от ужаса, в груди кровавое месиво — там всё разворочено его бессердечными откровениями.

Я задыхаюсь, чёрт возьми! Я хочу, чтобы он вывалил на меня уже всё! Я мечтаю, чтобы он заткнулся навсегда!

— Что именно ты просишь, Вероника? Утешения?

Губы Рафаэля скользят по моей щеке. Добираются до рта. Нижнюю губу осторожно прикусывает, проводя по ней языком, пока я в совершеннейшем ступоре таращусь на него во все глаза. И совсем не в состоянии пошевелиться от шока!

— Я могу дать его тебе, девочка. Тебе станет легче. И внутри не будет так гадко, оттого что тебя просто попользовали шутки ради. Да и клин клином вышибают, как известно.

— Не надо, — шепчу я, но получается только беззвучно открывать и закрывать рот.

— Я хороший клин, Вероника. Самый лучший. У меня нет требовательного деда и долга перед семьей. Я никогда не буду с тобой из жалости. Но всегда буду честен, обещаю. Ты мне — я тебе.

Сжимает мои щёки, затем убирает одну руку мне на шею, второй зарывается в волосы и шепчет в миллиметре от моего рта:

— Тебе будет хорошо со мной. Ничем не хуже, чем с ним. Обещаю...

Вероника

А в следующее мгновение, казалось бы, стабильный и устаканившийся на мгновение мир окончательно перевернулся с ног на голову. Рафаэль Аммо, жёстко обездвижив меня, без излишних расшаркиваний впился в мои губы жадным, диким поцелуем. Но я была способна лишь мычать нечленораздельно, вцепившись кулачками в его худи, пока его язык творил во мне непотребства.

Затошнило.

Что я могу? Он — гора. Я — жалкая кучка пепла.

— Раф! — чудом вывернулась я из рук, но всего на мгновение.

— Кошка дикая, — леденящий душу смех, и его руки скользнули ниже.

Рывок!

Пуговицы блузки разлетаются по салону, оголяя меня почти до пупа. Язык снова забивает глотку. Я рвусь прочь, но где мои жалкие трепыхания, а где его сильные руки, которые почти обездвижили меня.

Подол юбки взлетает вверх, обнажая бёдра. Я чувствую ладони Аммо на своём нижнем белье. Срываюсь в слёзы! Выкручиваюсь. Кричу!

— Пожалуйста! — и уже умоляющим шёпотом. — Не надо, Рафаэль!

— Что не нравится? — хохочет он весело, будто бы отчебучил развесёлую шуточку.

— Ты противен мне! — ору я во всю глотку и наконец-то выписываю ему звонкую оплеуху со всей силы и отчаяния, что скопились за этот ужасный день.

Но Аммо только довольно оскаливается, а затем подмигивает мне.

— Вот тебе правда, Истомина — мы все тебя знатно поимели. Во все, мать твою, щели!

Бабочки внутри меня дохнут. Вены забиваются пеплом. В голове шумит, и я чувствую, что отчаянно хапаю воздух, но в лёгкие кислород не попадает. Ещё немного и истерика окончательно накроет меня с головой.

Через секунду всё-таки расплакалась, но Аммо было плевать, он всё продолжал добивать меня своими жестокими словами.

— И только тебе решать, что ты с этой фантастически расчудесной правдой будешь делать, Истомина. Дальше валяться в дерьме? Или...

— Выпусти меня отсюда! — реву я уже навзрыд, стараясь прикрыть грудь разорванной блузкой. — Выпусти!!!

Замки рвутся вверх, и я остервенело рву на себя ручку. Вываливаюсь из машины. Падаю, раздирая колено. Не обращаю внимания на этот пустяк, а через секунду вздрагиваю, когда получаю в спину беспощадные слова, которые окончательно меня распинают:

— Мы не умеем любить, Ника. Мы лишь любим притворяться. Вот и вся незамысловатая правда...

Я же только хлопаю дверью, вскакиваю на ноги и со всей дури мчу в сторону дома, лишь на ходу понимая, что обронила телефон где-то в машине Аммо. Но уже безразлично!

На всё!

Пару раз чуть не падаю, по пути вижу горящий бак с мусором и, не раздумывая, швыряю туда конверт с бабками. Гори оно всё синим пламенем! Все они!!! С горем пополам добираюсь до своего подъезда, запыхавшаяся, зарёванная и совершенно потерянная. Дрожащими руками пытаюсь открыть металлическую дверь, но получается только с третьей попытки.

Перепрыгивая сразу через три ступеньки, бегу на свой второй этаж и залетаю в квартиру, будто бы гонимая самим дьяволом. А дальше в ванную, где долго и яростно чищу зубы и язык после соприкосновения с Аммо.

Боже!

Дальше на кухню, где нахожу в холодильнике аптечку — потрошу себе на ладонь половину блистера с валерианой, игнорируя вопросительный взгляд бабки. В пекло её! А после решительно направляюсь в свою комнату, где наскоро переодеваюсь и со второго телефона набираю Басова. Мне по барабану как, но я выбью из него всю грёбаную правду!

Звонок — игнор. И так три раза.

Ору внутри себя до разрыва капилляров в глазах, а затем срываюсь и снова бегу на улицу, чтобы прямо сейчас отправиться на квартиру к Ярославу, а там решить всё раз и навсегда.

И поставить жирную точку во всей этой мыльной опере!

Вылетаю из подъезда и почти нос к носу встречаюсь с Максимовской. Тут же с опаской делаю шаг назад.

Боже, не надо! Хватит!

— Вероника?

— Что? — шепчу обескровленными губами. — Что ты тут делаешь?

— Пришла поговорить, — оглядывается по сторонам и пожимает плечами девушка.

— Со мной?

— С тобой.

— А мне не надо, — делаю я ещё шаг назад.

— Надо, — Марта резко подаётся ко мне и до рези в поджилках серьёзно смотрит на меня.

— Марта, я тебя прошу!

— Я тебя тоже.

— Нет!

В голове шальной мыслью проскальзывает подозрение, что она видела нас с Аммо и поэтому решила устроить мне разнос, но Марта только обречённо выдыхает и разворачивается, чтобы уйти, выдавая напоследок через плечо всего лишь одну фразу:

— Что ж, не хочешь знать правду — твоё дело.

— Погоди! — тут же окликаю я своего злейшего врага, и Максимовская сразу же оборачивается.

— Тут кафе есть за углом. Пошли?

— Ладно. Только...

— Я не займу у тебя много времени.

И я киваю, хотя меня всё ещё трясёт. В заведении я ухожу в уборную и долго умываюсь там ледяной водой и спустя минут десять выхожу к Марте, которая уже ждёт меня за столиком у окна с двумя чашками какого-то напитка. А я не чувствую ни запахов, ни вкусов и весь мир смазался для меня в одну чёрно-белую кляксу.

— Если это очередной злой розыгрыш, то, предупреждаю, он самый дурно пахнущий, Марта.

— Не самый, — хмыкает девушка и нервно потирает запястья, а затем поднимает на меня грустные карие глаза и смотрит так, будто бы прямо здесь и сейчас разразится потоком горьких слёз.

— Ладно, — отворачиваюсь я к окну и складываю в замок дрожащие руки, переваривая внутри себя попытку подкупа от деда Ярослава и то, что сотворил со мной Рафаэль. И даже не замечаю, что именно начинает в бесконечном монологе говорить Максимовская.

Это даже не рассказ. Это покаяние. Вот только смысл её слов дошёл до меня не сразу.

— Я была влюблена в Аммо ещё с начальной школы. Кроме него, никого не видела и не слышала. Фантазировала, что однажды у нас с ним будет семья, дети, дом на берегу моря с белой мансардой. И, как говорится: вижу цель, не вижу препятствий. Я совершенно не обращала внимания на то, что я для него всего всегда была лишь забавной, но надоедливой зверушкой. А потом он обратился ко мне с просьбой.

— К-какой? — заторможенно спросила я, хотя уже понимала, куда дует северный ветер.

— Сама не догадаешься? — грустно усмехнулась Марта и отпила из своей чашки почти половину напитка.

— Но зачем это было ему нужно? — сбитым шёпотом спросила я.

— Не ему, — и эти два слова, словно пули, выпущенные мне точно в лоб.

Бам! И от меня ничего не осталось.

— Ярославу необходимо было быстро дожать тебя из-за твоей матери, и никто даже не сомневался в успехе данного мероприятия. А ты принялась сопротивляться, что Басову было совершенно не на руку. Вот он и решил, что рыцарь на белом коне, защищающий тебя от мерзких буллеров, впечатлит твою персону больше, чем просто красавчик-мажор, которому море по колено.

— Он всё знал с самого начала?

— Ну, разумеется, знал. Аммо пронюхал, что ты дочка Храмовой и услужливо слил эту информацию Басову, — кивнула Максимовская.

Я тут же против воли расплакалась. Тихо, но отчаянно. Без всхлипов, но так, как хоронят самое дорогое, что у тебя есть — без надежды на чудо. И навсегда!

— А волосы? — вскинула я глаза, полные бесконечного отчаяния на Марту, и та кивнула, разнося весь мой внутренний мир в щепки.

— Волосы. Куртка. Обрезанная форма. Он пошёл бы и дальше, если бы ты не сдалась и не выкинула белый флаг.

Меня затрясло. Воспоминания боли прошлого накрыли с головой. Припечатали. Убили.

— А потом?

— А потом была всего лишь весёлая игра в кошки мышки, Истомина. Не ты первая. Ни ты последняя, уж поверь мне. Все были в курсе ваших дел. А переписку от лица Аммо вели поочерёдно, и Серяк, и Тимофеев, задорно улюлюкая и придумывая для тебя всё новые квесты. Ярик тоже знал, что Аммо там тебе прикручивает газу, но больше мерился с другом размером причинных мест, чем злился на него. Им было забавно ставить эти безумные опыты над твоей психикой, они тешили своё эго и самоутверждались на полную катушку за твой счёт. Вот, собственно, и всё.

А после этого Марта решила выложить свой главный козырь. Она взяла в руки свой смартфон и открыла переписку с Аммо, а затем развернула её ко мне. Дата — двадцать восьмое ноября — сразу после нашего первого раза. Текст прост и незамысловат.

«Басов похвастался, что ощипал курочку».

— И почему ты решила мне вдруг всё это рассказать? — глотая слёзы задала я свой главный вопрос, одёргивая ладони от мобильного, словно от ядовитой змеи.

— Потому что Аммо поступил со мной точно так же, как и Басов с тобой, Истомина. А я и рада была им обмануться. Но Рафаэль умеет быть очаровательным там, где ему это нужно. Он завораживает, влюбляет в себя, сводит с ума, а потом без капли смущения рубит твою доверчивую, глупую голову. Ему не стыдно. Ему просто весело. Понимаешь?

— Но Яр сказал, что...

— Не будь дурой! — в сердцах прошептала Марта, и я увидела, как нервно бьётся венка на её шее, как дрожат её руки и как отчаянно она держится, чтобы не разрыдаться передо мной.

— Боже...

— Прости меня, Вероника. Но люди уж так устроены, что пока жизнь не пнёт их под зад, до тех пор они и не поймут, что такое больно. Так случилось и со мной.

Сказать запоздалое «спасибо» я не успела. Марта встала и гордо ушла, кинув на столик крупную купюру, а я осталась сидеть и переваривать услышанное.

И медленно, но верно скатывалась на первый из девяти кругов ада...

Глава 49 – Забавы ради

Вероника

Я не знаю, сколько просидела одна в том самом кафе. Вертела перед собой полную кружку с остывшим кофе и позорно оплакивала свою глупость и недальновидность, попранные мечты о светлом будущем и любовь, которая никому никуда не упиралась.

Жалость. Только она одна — вот всё, что ко мне мог испытывать такой парень, как Ярослав Басов.

Кочка.

Вешалка.

Девочка для битья.

Как может такая, как я, встать рядом с таким, как он, и гордо поднять голову?

Никак.

Слёзы капали в чашку, растворялись в горечи напитка, а я не могла понять, как оказалась в этой точке невозврата, зачем и почему. Только лишь потому, что меня угораздило родиться у моей несговорчивой матери? Вот и вся моя вина?

Почему кому-то от рождения мироздание выдаёт на руки фулл-хаус: любящие родители, дом — полная чаша, внешность, ум, талант. А кого-то будто бы нарочно обделяет, забирая даже самое важное в этой жизни.

И плевать — справляйся как хочешь.

— Девушка, с вами всё в порядке? — подошёл ко мне молоденький бариста и посмотрел на меня именно так, как я и заслуживала.

С ненавистной жалостью.

— Цвету и пахну, — насилуя мышцы лица, заставила я себя улыбаться, вопреки всему и вся.

— Может ещё кофе?

— А застрелиться у вас, случайно, нет?

— Увы, — покачал парень головой, и на этом самом месте меня наконец-то и прорвало. Или пресловутая валериана перестала действовать, я не знаю. Но я буквально захлёбывалась своим отчаянием, не понимая, что мне теперь делать.

Куда идти?

Кому верить?

«Верь только мне, Истома. Только мне одному...»

Эти слова Басова набатом гремели в моей голове, но облегчения не приносили. Они жгли меня изнутри раскалённым железом, оставляя уродливые рубцы и кровоточащие раны. Потому что слишком много фактов били меня наотмашь по лицу.

На, смотри, глупая, он тебя использовал!

Это из-за него ты стала посмешищем в гимназии. Размалёванная дурочка. Изрезанная форма. Испорченная ветровка. И мои волосы...

Ему было плевать, чего меня лишить, лишь бы выиграть очередную партию в своих жестоких шахматах. А теперь, как мне быть, когда я думала, что уже победила, а мне, по факту, поставили мат?

Мысли тут же принялись жалить осы воспоминаний — воскрешая в памяти каждый чёртов раз, когда Басов прибегал «спасать» меня из рук жестоких девочек, которые вдруг ни с того, ни с сего на меня ополчились.

И спас.

Чтобы только самому пустить мне пулю в лоб. А перед этим натешиться вволю, наглумиться. Истоптать подошвой дорогих ботинок мои первые светлые чувства. Моё тело, которое я ему подарила. Мою душу, которая тянулась к нему вопреки всему.

Что же ты за человек, Ярослав?

И человек ли вообще?

Злость когтистой лапой прихватила меня за шкирку и вытянула из мрака очередного предательства. Встряхнула. Влепила звонкую оплеуху, а затем окатила ведром ледяной воды со льдом.

Оглянулась по сторонам, с удивлением отмечая про себя, что за окном уже давно стемнело. Старый телефон в руке оказался разряженным. В кармане всего пара мелких купюр. Но это же не повод, чтобы оставить всё как есть, верно?

Нечеловеческим усилием воли я оторвала тело от кожаного сидения и встала на ватные ноги. Адреналиновый откат дал о себе знать и теперь меня только крупно трясло от мешанины негативных эмоций. И страха — всё, что мне было сказано — это чистая правда.

Да, моя Наденька была всё ещё жива. Дурочка. Она ещё делала так, как просил Басов — верила только ему. Ему одному...

И ноги сами ведут туда, где ждёт меня мой очаровательный предатель. Проходя мимо собственного дома, вглядываюсь в каждую машину, припаркованную во дворе, но знакомых номерных знаков не замечаю. Снова тихо всхлипываю, но тут же прикусываю изнутри щеку, чтобы отрезвить себя хотя бы немного.

Так себе средство, но предстать перед Басовым зарёванной и жалкой было смерти подобно.

Спустя миллионы удушливых секунд я всё-таки замираю у элитной многоэтажки, взлетающей огнями до самых небес. В последний раз гашу в себе вспышки безысходности и нестерпимой горечи, а затем делаю первый шаг на свой персональный эшафот.

В слепой надежде, что меня в последний момент оправдают.

Ключей у меня нет, но консьержу я примелькалась, и он с улыбкой пропускает меня пройти к лифту, а затем взлететь на двадцатый этаж. Здесь, в металлической коробке, я ещё уповаю на то, что Басов прямо сейчас в пене разъезжает по городу и ищет меня.

Но все мои чаяния с дребезгом разбиваются, словно никому не нужный фарфоровый сервиз, годами пылящийся на полке.

Я выхожу на лестничную площадку и отчётливо слышу, что за дверью нужной мне квартиры громко играет музыка. И мне бы сейчас плюнуть на всё и уйти, но я не могу. Чёртов комплекс отличницы не даёт мне этого сделать. Я должна всё довести до конца и только тогда поставить жирную точку, полностью довольная проделанной работой.

Жму на звонок, который, словно насмехаясь надо мной и моей болью, весело щебечет птичьей трелью.

И ничего.

Но ведь я упорная. Я взобралась на самый верх собственной плахи не просто так. Нет уж, пока мне окончательно не отрубят мою тупую и доверчивую башку, я отсюда никуда не уйду.

И снова я остервенело жму на звонок. Снова. Снова. И снова.

Пока наконец-то музыка не стихает, а замки с лязгом не проворачиваются, одним своим звуком закидывая меня в гнилое болото обречённости, боли и обиды.

Но, вопреки ожиданиям, дверь открывается не сразу. И это будто бы последний удар по моей выдержке. Я со всей дури колочу в дверь кулаками, пока всё-таки не получаю то, за чем пришла.

Басов мне открывает, одним своим видом убивая во мне всё живое. Всё светлое, чистое и незамутнённое, что родилось когда-то благодаря ему одному.

Он стоит, уперевшись рукой в дверной косяк, и смотрит на меня исподлобья так, будто бы я для него никто в этом мире. Никем родилась. Никем была. И умру дыркой от бублика.

Он в одних домашних штанах, низко висящих на узких бёдрах. Волосы взъерошены. Глаза красные. Злые. Совершенно чужие.

И мы смотрим друг на друга, понимая предельно точно — это конец.

Что тут ещё скажешь? Всё же понятно без слов.

Всем спасибо. Лавочка щедрости для жалкой Вероники Истоминой с этого дня закрыта навсегда.

— Просто скажи, — хриплю я, не узнавая собственный голос. Он совершенно мёртвый. — Это всё правда?

— Угу, — усмехается Ярослав и меняет позу, складывая руки на груди. Чуть пошатывается. Пьяный, что ли? Но это же вообще не про него.

— Ясно, — задираю голову выше, сдерживая поток жгучих слёз.

— Ой, да брось, Вероничка, ты же теперь не в накладе, — странно тягучим голосом выдаёт Басов и облизывается, медленно скользя по моей фигуре взглядом, полным ненависти.

Ещё утром он смотрел на меня иначе.

— Накупишь себе бусиков-трусиков, все дела, — машет рукой и отворачивается, как будто ему противно на меня смотреть.

И вдруг я понимаю — он уже всё знает.

— Я не взяла ни копейки из того, что мне предложили.

— Да? — удивлённо вскидывает брови Ярослав. — Ах, ну конечно. И как я мог подумать иначе?

Смеётся хрипло. Затем скалится в подобии улыбки и тянется к двери, чтобы захлопнуть её перед моим носом.

Вот так вот просто — раз, и всё.

Слёзы всё-таки срываются с ресниц. Из груди вырывается всхлип абсолютного опустошения. Я почти падаю в обморок от той боли, что испытываю в этот самый момент. Это будто тысячи раскалённых кинжалов, облитых ядом, вонзились в моё сердце одним разом, разрывая его на куски.

Нет, хуже!

Но Басову и этого было мало. Зачем тормозить, когда можно на полной скорости впечатать меня в асфальт, верно?

Он не успевает захлопнуть дверь, когда из гостиной в коридор выходит полуголая блондинка. И я прекрасно знаю её — это Стефания Андриянова. Её волосы тоже в беспорядке. Помада размазана.

— Бас, ну ты где там потерялся? Я тебя заждалась...

Меня взрывает. Нет больше Вероники Истоминой. Ничего больше нет...

— Ты бездушная, эгоистичная, циничная скотина, Басов! — шепчу я ему сквозь бесконечный поток слёз, но этому чудовищу глубоко плевать на то, что от меня ничего не осталось.

— Здорово, правда? — гадко улыбается он, пока я пячусь от него. — Или, постой, тебе что, не понравилось, м-м?

Упираюсь спиной в лифт. На ощупь жму кнопку вызова и тут же створки разъезжаются. Ещё мгновение и этот страшный фильм ужасов подойдёт к концу.

Ну же, потерпи ещё немного, Ника!

— За что? — шепчу я одними губами.

— Забавы ради, — отвечает он, пожимая плечами.

Лифт, наконец, захлопнулся, а я у меня на подкорке навсегда отпечаталось его лицо таким, каким я видела его в последний раз: заострённые скулы, поигрывающие желваки, недовольно поджатые губы и глаза, полные презрения.

Не знаю, как добралась до дома. Просто шла по внутреннему навигатору и ревела в голос, не обращая внимания на прохожих и риторические вопросы из разряда: «девушка, с вами всё в порядке?». Конечно же, да! Что будет ходячему трупу?

Лёгкие на разрыв.

В голове отбойный молоток взбивает в кровавую пену мои мозги.

По венам бежит серная кислота вперемежку с битым стеклом.

Сердца больше нет. Оно осталось там, на двадцатом этаже моего места казни. Растерзанное. И никому не нужное.

Домой ввалилась вся мокрая от дождя. А затем просто сползла по стене в прихожей и уставилась прямо перед собой, не понимая, как теперь жить дальше. И в этот самый миг, в частности, зная, что где-то там он, мой персональный палач, кувыркается в койке со своей новой игрушкой.

Смеётся.

Целует её.

Шепчет, как ему хорошо быть с ней.

Пока я медленно дохну, не зная, что лучше — вот так или заживо сварится в кипятке. По мне, так второе.

Неожиданно вздрагиваю.

Это рядом начинает истерично визжать мать, но всё пролетает мимо моих ушей. У меня тут своя атмосфера боли и тлена. Не надо мешать, я всё это, глупая курица, заслужила.

Реву. Не могу остановиться.

Мать чем-то тычет мне в лицо. Телефоном, кажется. Дёргает за плечо, требовательно просит что-то объяснить.

Молча отвожу её руку в сторону и продолжаю глотать слёзы. Весь мир размывается в один кровавый след, а затем меркнет. Мне что-то дают выпить. Помогают снять с продрогшего тела ветровку и разуться.

Но я ни на что не реагирую, потому что мой взгляд уже нашёл то, что окончательно меня уничтожает.

Телефон матери лежит на тумбочке. Там открытая переписка с контактом «Басов». Несколько до ужаса неприличных снимков, на которых изображена я. И примечание:

«Что ж, увы, но твоя дочь меня не впечатлила. За труды я бы поставил ей твёрдую двоечку, не более. Нужны дополнительные занятия и факультативы».

Верь только мне, да? Ну, хорошо...

***

Конец первой части.

Оглавление

Глава 1 – Протест

Глава 2 – Вера

Глава 3 – Невидимка

Глава 4 – Вешалка

Глава 5 – Смешно...

Глава 6 - Я тебя вижу

Глава 7 – Ничего не выйдет

Глава 7.1

Глава 8 – Любовь и голуби

Глава 9 - Пенальти

Глава 10 - По чесноку

Глава 11 – Защитник

Глава 12 - Дура

Глава 13 - Одна из...

Глава 14 – Ищейка

Глава 15 Элементарная вежливость

Глава 16 - Проблемы с агрессией

Глава 17 – Понеслось...

Глава 18 – Добрыми намерениями...

Глава 19 – Тяжелая артиллерия

Глава 20 – Тебе тут не место!

Глава 21 – Подсластитель

Глава 22 - Двоечка

Глава 23 - Разгон

Глава 24 – Ставок больше нет

Глава 25 – Забирай меня скорей...

Глава 26 – Увози за сто морей...

Глава 27 – Я слышу голоса...

Глава 28 - Новый друг

Глава 29 - Жених

Глава 30 - На цепи

Глава 31 – Уродливое прошлое

Глава 32 – В котле

Глава 33– Горькая правда

Глава 34 - Сладкая ложь

Глава 35– Расставляя приоритеты

Глава 36 - Срыв

Глава 37 - Красная линия

Глава 38 - Паутина

Глава 39 - Тихий омут

Глава 40 – Мороженка

Глава 41 – Проснись и пой!

Глава 42 – Епитимья

Глава 43 – Мышиные слёзы

Глава 44 – На чиле, на расслабоне

Глава 45 – Побег из Шоушенка

Глава 46 - Только ты...

Глава 47 - Отпускаю!

Глава 48 – Рыцари круглого стола

Глава 49 – Забавы ради