Умереть в Париже. Избранные произведения [Кодзиро Сэридзава] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Сэридзава Кодзиро УМЕРЕТЬ В ПАРИЖЕ Избранные произведения

МУЖСКАЯ ЖИЗНЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Не помню, как я жил вместе с отцом и матерью.

Мне было пять лет, когда, оставив меня на попечение деда с бабушкой, родители уехали из деревни, взяв с собой моих старшего и младшего братьев. У меня сохранились лишь смутные воспоминания о периоде, предшествовавшем обращению отца в вероучение Тэнри[1], под влиянием которого он полностью отказался от денег, как символа греха ("праха"[2]), и встал на путь нестяжания. Помню, как упало большое дерево на дворе нашего просторного дома, как из окна нового храма, построенного в углу двора, я смотрел на идущих в школу детей, напевая песенку: "Дети, будьте осторожны с грифельными досками!", помню, как сносили этот только что построенный храм, поскольку не удалось получить разрешение в провинциальной управе, как распродавался по частям наш дом, но среди всех этих воспоминаний я не вижу лица матери. Так что не могу сказать ничего определённого о том, как она выглядела в молодости, когда, судя по тому, что я слышал от других, слыла красавицей. Отчётливо помню, как срубили огромное, в три обхвата, железное дерево, и как я напихал его маленькие жёлтые плоды за пазуху, и как ночью, когда стал раздеваться перед сном, жёлтые плоды посыпались на циновки, раскатившись по всей комнате. До сих пор я слышу этот стук, а вот как звучал голос матери, не припомню. Или вот — сносили амбар… Не забыл даже, как плакал, когда пыль от рухнувшей белой стены попала в глаза, но ни одного воспоминания о родительской ласке! Вероятно, с этим связаны мои первые горестные переживания.

Вскоре после того, как у меня появился младший брат, родители уехали, оставив меня на попечение бабушки и деда.

Почему отец уверовал в учение Тэнри? Почему уехал из родной деревни? Сколько раз в последующие годы я размышлял об этом! Но вопросов никому не задавал. Лишь по мере взросления, постепенно, естественным путём до меня стал доходить смысл происшедшего.

Я родился в рыбачьей деревне, которая, точно прячась от дующих с запада ветров, приютилась на восточном берегу устья реки Каногавы, впадающей в залив Суруга. Ныне она стала частью города Нумадзу, её внешний вид и уклад совершенно переменились, но на протяжении долгой истории эта рыбачья деревня, в которой не было и ста дворов, составляла особый, самобытный мир. В разное время она была приписана то к владениям Идзу, то к владениям Суруга, но, поскольку среди её жителей почти не было землевладельцев, власти предержащие не жаловали её вниманием, благодаря чему она сумела сохранить старинные нравы и обычаи.

Про деревню ходило много легенд. В древности некий знатный человек из западных земель, призвав своих подчинённых, погрузился на несколько кораблей и, убегая от вражеской злобы, направился к далёкой стране Адзума[3], но по дороге западный ветер прибил его к устью нашей реки. Со словами: "Здесь путь, на который я ступаю", — он сошёл на берег, где основал поселение, отчего, как говорили, наша деревня и получила имя "Ганюдо", то есть буквально — "Я ступаю на путь". Между прочим, считалось, что этот знатный человек был в числе моих предков. Некоторые даже утверждали, что он был сыном принца крови Кацурахара. Но насколько это соответствует истине, мне неизвестно.

Как бы там ни было, жители Ганюдо свято верили, что в далёком прошлом их общие предки прибыли сюда, покинув родину. Эта вера их сплачивала. Но обратной стороной этой веры была необычайно сильная неприязнь к жителям других деревень, которых они презрительно называли "людом". Из деревни выходили всего две дороги: одна вела на юго-запад, другая — на север. Они были единственным средством сообщения с так называемым "людом", поэтому весть о том, что у нас появился кто-то чужой, мгновенно разносилась по всей деревне, возбуждая общую насторожённость. За исключением тех, кто терпел бедствие на море и взывал о помощи, на всех прочих представителей "люда" смотрели с холодным безразличием. Когда кто-либо из рыбаков терпел бедствие в устье реки, кто бы он ни был — ему спешили на помощь, подвергая себя всяческому риску (кажется, в то время спасательные работы не имели общественного признания, и даже в тех случаях, когда, участвуя в спасении, тонул кто-либо из членов молодёжной организации, его и не думали награждать). Но и это, по мнению некоторых, рыбаки из нашей деревни делали только в память о тех трудностях, которые пришлось испытать нашим предкам во время морского перехода.

В детстве, в конце каждого года, мы выставляли на двух дорогах, ведущих в деревню, маленькие храмы, посвящённые мужскому детородному органу, и, подстерегая жителей других деревень, направлявшихся в Ганюдо, взимали с них своего рода пошлину за вход. Вероятно, это был пережиток какого-то древнего обычая. С человека, идущего пешком,