Сысоев [Виктор Петрович Тельпугов] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
Виктор Тельпугов. СЫСОЕВ
В наш госпиталь привезли еще одну партию раненых. Каждый, кто мог двигаться, вышел во двор — навстречу. Одного определили к нам в палату. Он лежал на носилках огромный, грузный. Санитары, опустив свою ношу на пол, даже крякнули. Обычно появление нового человека вносило какое-то разнообразие в нашу жизнь — будет с кем свежим словцом переброситься. А на этого как глянули, так и скисли. Весь в бинтах — сверху донизу. И голова замотана, и лицо — вместе с глазами. Хорошо еще, парень оказался что надо. — Давайте, — говорит, — знакомиться. Сысоев. — Откуда? — спрашиваем. — Орел-батюшка, — слышим невеселый ответ. — Самые рысачьи места! — попробовал было по шутить я, чтоб поднять новичку настроение. — Мы свое отскакали, — вздохнув, ответил Сысоев. — Так что же, выходит, нет земляков? — Орловских нет, из Курска лежит вот один, рядом с тобой, и тот все молчком да молчком. Сысоев наугад окликнул соседа: — Ты, что ли? — Я, — едва слышно буркнул тот. — Погромче можно? А то я того… недослышу малость. Еще одно, теперь уже сердитое, «я» вырвалось из-под простыни, в которую был с головой закутан курянин. — Вот это другое дело, — сказал Сысоев. — Звать-то тебя как? — Маклецовым зови. Иваном. Сысоев помолчал, потом сказал задумчиво, со щемящей тоской в голосе: — Больно в ваших краях соловьи хороши… — Мы свое отсвистали! — в тон Сысоеву ответил Маклецов. Я еще раз попробовал повернуть разговор к более веселому берегу: — Слушали: «Рысаки отскакали, соловьи отсвистали». Постановили: «Отставить такие разговорчики!» — Отставить! — поддержал меня Сысоев. — Негоже нам ныть и стонать: на войне самый край подоспел. — Никто и не ноет, — пробасил Маклецов и высунулся из-под простыни. — Душу отвести можно солдату? — Можно. Нужно даже, — согласился я. — Вот и отвели, а теперь — черточку! — неожиданно положил конец дискуссии Сысоев. — Чего-чего? — не понял Маклецов. — Черту, говорю, пора, как на собрании. — А с тобой не пропадешь! Хоть перед докторами, хоть перед самими дьяволами, все равно не страшно! — воскликнул Маклецов, повеселев. — Соловей ты курский или ворона? — перебил его кто то. — К чему это ты? — обиделся Маклецов. — К тому, что обход. Накаркал! В палату действительно вошла чуть не вся наша медицина, и первым делом, конечно, к Сысоеву. От этой подчеркнутой внимательности ему не по себе стало. — Серьезное дело, — сказал главный врач, внимательно осмотрев новичка. — Но человек вы крепкий, вижу. И мотор у вас не подкачал. Будем оперировать. Сысоев ответил не сразу. Не желая показывать волнения, старался справиться с нервами. Наконец, совладав с собою, сказал: — Если зрячим оставите, согласен на все. Оставите? Врач от прямого ответа уклонился: — Мотор у вас, повторяю, первый сорт. Это самое важное. А остальное… — А остальное? — не дал ему договорить Сысоев. — Мы с вами солдаты? — Солдаты, — покорно ответил раненый. — Ну вот и отлично. Закончив обход, врачи снова остановились у койки Сысоева. Но лишь на одно мгновение. Мне показалось, что главный при этом сокрушенно покачал головой. Вечером, когда все в палате угомонились, я подсел к Сысоеву, и он рассказал мне свою историю. — Всю войну отшагал цел-невредим, хотя бывал в таких передрягах, что вспоминать жутко. Ни один волос не упал с головы! Всех дружков растерял, всех до одного. Кого под Ельней, кого под Курском, кого где. «А тебе опять ничего?» — спросят, бывало. «Ничего, — говорю, — не царапнуло даже». Ребята еле живы, а смеются: «В натрубахе тебя матушка родила!» — «В натрубахе», — говорю, а самого, веришь, совесть поедом жрет. Будто нарочно от пуль хоронюсь. Никто не попрекал, не подумай. После каждого боя сам себя виноватил. А пули все мимо, мимо, мимо… — Так бы вот и закончить тебе войну! — перебил я Сысоева. Он сердито махнул рукой, потом деловито и строго закашлялся, и я вдруг понял, с какой великой гордостью несет человек доставшийся ему крест. — Если глаза спасут, я еще землю ковырять буду! Как война ни пахала ее, все одно перепахивать надо. По всей России… Мы проговорили всю ночь. Когда за окном закричали первые петухи, Сысоев спросил: — Светает? — Нет еще, — соврал я, не желая вызывать у него зависти к тем, кто может смотреть сейчас на лучи восходящего солнца. — Не бреши, — беззлобно оборвал меня Сысоев. — Ты не думай, что если башка замотана, так я и не вижу ничего. Я ушами свет чую. Пальцами! — Он протянул вперед руки — тихие, забинтованные, похожие на двух беспомощных младенцев. — Знаешь, что мне давеча доктор сказал? — Знаю. — Нет, не знаешь. Не ручается он за глаза, понял? Скорей всего не спасут их. Точно, не спасут, я сразу скумекал. — Не говорил он такого, я же рядом был, все слышал. — Сказал. Я как солдат его слушал. Разговор наш больше не клеился. На другой день мы его уже не- 1
- 2
Последние комментарии
1 час 27 минут назад
1 час 29 минут назад
2 дней 7 часов назад
2 дней 12 часов назад
2 дней 13 часов назад
2 дней 15 часов назад