Повесть о Демидке и медной копейке [Геомар Георгиевич Куликов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Геомар Георгиевич Куликов
Повесть о Демидке и медной копейке
Историческая повесть
Рисунки С. Монахова
Испугались!
Кузница стоит на краю деревни, подальше от других домов. Оно и понятно. В кузне огонь. Искры летят. Днём, на солнышке, их не видно. А сядет на соломенную крышу — не миновать беды. Из деревни слышно, как разговаривают два молота. «Дон!» — громким голосом говорит один. «Дин!» — отзывается потише другой. И все знают, работают в кузне два мастера — Ивашка Мартынов и его сын Демидка. По правде сказать, Демидка ещё не настоящий мастер. И не почему-нибудь. Просто мал годами. Надо достать до наковальни — Демидка тащит чурбак. А помощник Демидка — хоть куда. «Э-эх!» — грохнул отец большим молотом по наковальне. «Э-эх!» — на наковальню опустился Демидкин молоток. — Дядь Иван, а дядь Иван… — В дверях соседская девчонка Варька. — Чего надо? — спросил отец. — Тебя староста Сыч кличет. — Зачем? — сдвинул брови отец. — Всех сгоняют. Боярский пруд чистить. За тобой послал. Велел, чтоб не мешкая шёл. Демидка видел: аж почернел отец. — Скажи, я положенное отработал на боярина. У Варьки глаза округлились. — Ой, дядь Иван, шёл бы ты лучше. Сыч пьяный. Лютует — страсть! Что не по нём — плёткой. Отец поднял молот, и зазвенела жалобно наковальня. — Поняла? — крикнул Демидка и тоже что было сил стукнул по раскалённому железу. Трепыхнулся испуганно подол Варькиного платья. Убежала. Весело стало Демидке. Во какой у него отец! Самому Сычу перечит! И снова заговорили молотки, будто сердито заспорили с кем-то: «Дон! Дин!» «Дон! Дин!» Скоро у Демидки пот в три ручья. Еле поспевает за отцом. А тот словно и не замечает, что Демидка бьёт по наковальне из последних сил. Потом-таки опустил молот: — Отдохни! — Вместе… — едва выговорил Демидка. — Ладно, — согласился отец, вышел вон из кузни и кинулся на землю в тени под берёзой. Лёг рядом и Демидка. — Тять, а ты бы пожаловался боярину… На Сыча-то… — Далеко боярин… — вздохнул отец. — А чего он здесь не живёт? — Демидка повернулся на бок и поглядел туда, где из-за густого сада виднелись добротные строения боярской усадьбы. — Я б, кабы был боярином, из таких хором сроду не уехал… Отец улыбнулся: — Да у него таких хором — не счесть. Редко кто из бояр побогаче найдётся… Демидка затих. Отец объяснял не раз. Деревня, луга, поля, лес, синеющий вдалеке, речка, бегущая под косогором за кузней, — всё, что видел Демидка, принадлежало боярину Гавриле Романовичу. И земля, на которой лежал животом Демидка, тоже была боярская. И даже Демидкин живот, если разобраться, был наполовину боярский, потому что Демидка, его отец, все, кто жил в их деревне и во многих других деревнях, тоже принадлежали боярину Гавриле Романовичу… Задумался Демидка. А поднял глаза — от деревни к кузне скачут двое. Пригляделся — глухо застучало сердце. Впереди, помахивая плёткой, — Сыч. За ним — Евлампий, первый Сычов помощник. — Гляди, тятя! А отец увидел и сам. Заходили на скулах желваки. Неторопливо, будто нехотя, встал. Сыч возле кузни осадил лошадь и, уставившись на Демидкиного отца неморгучими глазами, тихо спросил: — Стало быть, работать не хочешь? — Боярскую службу несу исправно, — ответил отец. Сыч, будто не слыша, спросил погромче: — Стало быть, боярское слово тебе не указ? — Боярского слова не знаю… — Стало быть, бунтовать?! — закричал Сыч и со всего маху хлестанул отца ремённой витой плетью. Демидка ахнул. А отец стоял, будто не понял. Только красная полоса вздулась поперёк левой щеки. Сыч снова поднял руку с плёткой. Демидка зажмурился. Открыл глаза: идёт отец медленно прямо на Сыча — в руках тяжёлый железный брус, а Сыч вместе с лошадью пятится назад. Дальше — ещё чудней. Повернул Сыч лошадь и — вскачь от кузни. За ним рысцой Евлампий. — Испугались! — засмеялся от счастья Демидка и захлопал в ладоши. — Как ты его, тять, а? А отец смотрит хмуро, словно и не прогнал страшного Сыча. — Больно небось? — спросил Демидка. Отец потрогал щёку: — Заживёт. Другое худо — на старосту руку поднял. — Так ведь не ударил. — Всё одно. Не простит… Ну да ладно. Чему быть, того не миновать. Пошли в кузню. И снова заговорили молотки. Только невесело. Словно жаловались друг другу, Или советовались: «Как же теперь быть?»Ночной гость
Проснулся Демидка среди ночи. И сам не знает отчего. А потом слышит: тук-тук — потихоньку кто-то в окошко. — Тятя! — потряс Демидка отца. — Вставай! — Чего ты? — впросонках пробормотал отец. — Стучат! В окошко стучат! — Будет тебе… — сказал отец. — Спи. Кому ночью в окошко стучать? И тут опять: тук-тук… Отец полез с полатей. Демидка забился в самый угол. Сроду такого не было. — Кто там? — спросил отец. — Открой! — донёсся глухой голос. — Ты, что ли, Степан? — спросил отец. — Я… Отец загремел дверным засовом. В темноте, должно быть, стукнулся обо что-то поздний гость — отцов приятель дядька Степан. Крякнул: — Эка темь! Зги не видать… — Погоди, огонь вздую… — сказал отец. — Не надо… — И тяжело выговорил — Беда, Иван. Вечером заходил Евлампий. Рассказывал: «Ивашке Мартынову теперь погибель. Покушался убить старосту. Сам, говорит, видел. Кабы не быстрая лошадь, лежать Сычу в сырой земле…» — Врёт он! — закричал с полатей Демидка. — Тятя даже на него руки не поднял… Я ж там был… Я всё видел… — Вера тебе какая? — Тятя приказчику пожалуется! А то и самому боярину! — Так приказчик да боярин твоему тятьке больше, чем старосте, поверят? — Погоди, Демид, — сказал отец. — А что ещё говорил Евлампий? — В цепи его, мол, и прямо утром в главную боярскую вотчину. На суд и расправу. Отец и дядька Степан помолчали. Притаился в своём углу Демидка. Шутка сказать — отца в цепи… — Что будешь делать? — спросил дядька Степан. — Вроде бы одна дорога осталась… Не понял сперва Демидка, о чём речь. А отец: — Сам — ладно. Малого куда? Здесь оставить? — Зачем — здесь? С собой. Вон Максим Хромой со всей семьёй пятый год в бегах. В бегах… Вот оно что! Слышал Демидка, крестьяне и холопы, кому невмоготу жизнь делалась, пускались в бега. Разыскивали их всяко. И людьми верными, и собаками. И уж коли ловили — наказывали без пощады и жалости. — Летняя ночь коротка, — сказал отец. — Спаси тебя бог, не забуду услугу. Прощай! — Может, помочь? — предложил дядька Степан. — Сам управлюсь. Иди. Не накличь беды на свою голову. Дядька Степан шагнул к двери. Отец остановил: — Постой. Зачем к тебе Евлампий приходил? — Кто его знает! Пришёл. Посидел. Глазами по избе пошарил. Про тебя рассказал. — Чудно… — Я и сам дивился. Или думал, не передам разговора? Дядька Степан ушёл. Отец провёл ладонью по лицу. Словно стёр что-то. — Ну, парень, может, с бабкой Анисьей останешься? — Не… — хриплым голосом отозвался Демидка. — С тобой! — И так не хорошо, — вздохнул отец, — и по-другому худо. Кабы мамка твоя жива была… Шмыгнул носом Демидка. Не помнил он мамку. Померла, когда совсем маленьким был. — Собираться надо, — сказал отец. Ивашка Мартынов в деревне ещё не из самых бедных. Во дворе — конь. Невысокий, а резвый. И имя смешное — отец сам придумал — Лешак. Запряг отец Лешака. Погрузил кое-какой скарб. Муку, что в доме была, и другое съестное. Натрусил сверху сена. Зашёл последний раз в избу, перекрестился на икону — так и осталась она висеть в красном углу. Тихо, крадучись, выехали задами со двора. Отец спешил. На восходе заалело, словно кто принялся там раздувать большущий горн. Свернули к кузне. Отец ударил топором по колоде, в которой крепко сидела наковальня. Колода развалилась. Погрузили инструмент. Отец тронул легонько вожжами коня: — Пошёл! — Куда мы теперь, тятя? — спросил Демидка. — В Москву… Как ни боязно было Демидке, радостно охнул: — Верно? Отец кивнул. — А куда же мы повернули? — забеспокоился Демидка. — Москва разве в той стороне? — Прямо нельзя. Искать будут. И первым делом на московской дороге. — А мы их перехитрим! — обрадовался Демидка. — Да? — Надо бы… — невесело ответил отец. Демидке вдруг захотелось ещё раз посмотреть на свой двор. Оглянулся — что за диво? Возле двора — человек. На Евлампия похож. — Тятя! — страшным шёпотом сказал Демидка. — А подле нашей избы кто-то стоит. Будто Евлампий! Отец повернулся — Демидка чуть из телеги не вывалился. — Где?! Глянул Демидка, а возле избы никого. — Вон там только что стоял! — Привиделось, — сказал отец. — С испугу. Кабы Евлампий нас увидел, сразу шум поднял. Из деревни бы не выехали. Всё ж Демидка нет-нет да и оглянется. Посматривал и отец. Всё тихо. Скоро деревня и вовсе скрылась за поворотом. — Хоть гляди, хоть нет, — сказал отец, — ничего не увидишь. Демидка согласно мотнул головой. И смотрел теперь только вперёд — туда, куда вёз их лёгкой рысцой верный конёк. И того не знали Демидка с отцом, что возле их избы и вправду совсем недавно стоял первый Сычов помощник, Евлампий. Не ошибся Демидка. Не привиделось ему. И кабы Демидка или отец оглянулись ещё раз, увидели бы непонятное: словно вторая заря на другой стороне неба, закатной, разгоралась. С чего бы?На лесной дороге
Стеной стоят вокруг Москвы густые леса. В их тени свистят и щёлкают на разные лады птахи. Проскачет торопливо зайчишка. Мелькнёт жёлтым пламенем лисица: берегись, мелкий лесной народ! Сам Михайло Иванович Топтыгин затрещит сучьями. А иной раз и взовьётся на глухой поляне синий дымок. То таятся по укромным местам лихие люди. Долгими зимними вечерами наслушался Демидка рассказов про разбойников. Сидит на телеге и озирается. Отец и тот поглядывает по сторонам. Который день окольными путями пробирались они к Москве. Опасались всякого человека. Нешто разберёшь сразу, боярский ли то слуга, разбойный молодец или простой мужичок встретился на пути? И подкараулила-таки нежеланная встреча. Дорога петляла по лесу. Демидка на телеге — с вожжами. Отец шагает поодаль. — Гляди, тятя! — привстал Демидка. — Верно, бурей деревья повалило. Прямо поперёк дороги. Отец посмотрел — две ели и правда через дорогу лежат. Одно непонятно: кругом низкорослый густой ельник, откуда на дорогу большие деревья попали? Только подумал — из чащобы мужик, топором поигрывает. Скосил глаза назад — там ещё двое. Глядь — и впереди один… У кого в руках топор, у кого дубина. Тот, что первым вышел, окликнул: — Погоди, не торопись! Взялся отец за вожжи: — Тпру! У Демидки ноги отнялись: разбойники! А тот, первый: — Далеко собрался, мужичок? — Отсюда не видать… — хмуро ответил отец. — А откуда путь держишь? — Тех мест тоже не разглядишь… Демидка глаз с разбойника не сводит. По замашкам догадался — атаман. В плечах широкий. Борода с проседью. Посматривает из-под лохматых бровей строго. А одет, как простой мужик: портки холщовые, рубаха верёвкой подпоясана. Кивнул головой. Молодой весёлый парень и хромой мужик сено с телеги скинули — всё добро как на ладони. — Жительство меняешь? — усмехнулся атаман. — Заместо попа ты тут, чтоб исповедовать? — Смело говоришь! — Ты, видать, тоже не из пугливых. — Угадал! Не тебя ждали, ну да что бог послал… Заворачивай, ребята! Двое тех, что шарили в телеге, взяли коня под уздцы. — Душегубы! — скрипнул зубами отец. — Погибели на вас нет! Атаман только глазами повёл. Хромой сказал: — Душа нам твоя без надобности, а лошадёнка сгодится… Молодой прибавил: — Шагай, мужичок, не шуми! Долго продирались по едва приметным тропинкам, пока не вышли к разбойничьему стану. Два шалаша. Костёр в сторонке. На костре котёл. Возле костра рябой мужик с дубиной. Оглядел Демидку с отцом, Лешаку в зубы поглядел, в телеге пошарил, скривился: — Небогато! — Дело знай! — сказал атаман. Рябой потащил из телеги мешок с провизией. Отец смолчал. Демидка и подавно. Присели оба на поваленное дерево. Ждут, что дальше будет. Атаман собрал своих в круг. О чём-то спорили и толковали, а о чём — непонятно. Потом встал молодой парень, головой тряхнул: — Вечереет, пора! Сунул за пазуху полкраюхи хлеба, вскочил на Лешака и, гикнув лихо, скрылся в лесной чаще. Отец уронил голову. У Демидки слёзы набежали. И опять же — ничего не поделаешь… Рябой котёл снял. Позвал дружков: — Готов кулеш! Потянуло из котла вкусным запахом. У Демидки внутренности перевернулись. Атаман проходил мимо, коротко обронил: — Айда ужинать… Отец, может, и не пошёл бы один, а поглядел на Демидку — поднялся. Вкусна разбойничья похлёбка! В жидкой каше из той гречихи, что взяли Демидка с отцом, разварная дичина. Торопясь и обжигаясь, ел Демидка. Атаман незлобно сказал даже: — Не спеши, успеешь, на всех хватит… Вовсе стемнело. Разбойники разошлись по шалашам. Демидка с отцом полезли на телегу. Атаман предупредил отца: — Бежать не вздумай. Себе хуже сделаешь! А куда убежишь? Возле костра сидит рябой и на тебя то и дело поглядывает. — Что с нами будет? — спросил Демидка шёпотом. — Авось живыми отпустят, — также шёпотом ответил отец. — Кабы хотели худое, сразу сделали. — А Лешак? — С лошадью попрощайся! Не видал разве? Отец тяжело вздохнул. Без лошади — наковальню на себе не потащишь — что делать будет? Чем хлеб зарабатывать? Проснулся Демидка — солнце щёку тёплой ладошкой гладит. Лес от птичьего гомона звенит. Хорошо! Вспомнил вчерашнее и разом забыл и про солнце, и про птиц. Огляделся, возле шалашей три лошади стоят. Лешак, а рядом с ним ещё две. И куда до них Лешаку! Видать, хороших кровей, не крестьянского заводу. А рядом стоят атаман и отец друг против друга, и атаман спрашивает: — Может, с нами по одной тропке пойдёшь? Отец покачал головой: — Мне такая тропка ни к чему. Скользка больно. Атаман последних слов точно не расслышал: — Жаль! Хорошим бы товарищем был. Ну, гляди сам. Вольному — воля. Запрягай коня, Данила на дорогу выведет. Демидка ушам не поверил. Отец принялся запрягать лошадь, а сам тоже на атамана поглядывает — не поймёт, всерьёз тот или злую разбойничью шутку шутит? Запряг и глядит на атамана, ждёт. Атаман усмехнулся: — Быстро! Отец промолчал. А атаман: — Садись к котлу, голодным какая дорога. Понимал Демидка, хочется отцу поскорее убраться из разбойничьего стана, да, видно, боится обидеть атамана. — Верно, — сказал, — пустой живот — плохой попутчик. Не с одними конями вернулся Данила. Пошла по рукам плоская глиняная бутылка с водкой. Протянул атаман и Демидкиному отцу. Отец отхлебнул наравне со всеми. Затянули песню про разбойничью жизнь, да такую жалостливую — хоть плачь. Отец, однако, встал и — к атаману: — Коли пустишь, пора… — Оставайся. Не пожалеешь! — весело крикнул Данила. — Насильно люб не будешь, — перебил атаман, — каждому своя дорога. Проводи! — А ты сегодня и на разбойника не похож! — осмелел Демидка. Атаман усмехнулся: — Разные, малый, разбойники бывают. Иной за чужим добром охотится, а иной правду ищет. — Только чужое добро чаще попадается! — весело подмигнул Данила. Все засмеялись. — Ты не серчай, — сказал атаман Демидкиному отцу. — Дичина есть, а с хлебом да солью — худо. — Ладно, — сказал отец. — Чего толковать! И снова ехали Демидка с отцом. Демидка всё допытывался: — Как же так? Разбойники, а отпустили. Даже лошадь не взяли. — Они разбойники вроде нас с тобой, — объяснял отец. — Мужики да холопы беглые. Хоронятся от лютого боярского гнева и несправедливости боярских слуг. А есть-пить, известно, каждому надо. Ну и промышляют топором да дубиной… — Мне ихний атаман сильно понравился, — сказал Демидка. А про себя подумал: остаться бы с разбойниками богачей учить уму-разуму на лесцой дороге. Вот жизнь была бы!Деньги
Дня три всего пути от вотчины боярина Гаврилы Романовича до Москвы. А Демидка с отцом кружили больше недели. На случай, если будет погоня. Летний ночлег — дело не хитрое. Свернул в лес от чужого глаза и полезай на телегу спать. Так прежде Демидка с отцом и делали. А теперь нужда гнала в какую-никакую деревню. Подъели до крошки небогатую провизию, которую оставил им кашевар лесного атамана. Деревенька, что первой попалась на пути, была маленькая. Десяток кособоких изб, крытых прелой соломой, глядели на дорогу слепыми окнами. Словно нищие, которым и руку за подаянием протянуть боязно. — Где переночевать можно? — крикнул отец девке, гремевшей вёдрами у колодца. — Эвон, во второй избе от края… Лучше других изба не была. Но вроде, если глядеть снаружи, пошире. Отец хотел оставить Демидку возле телеги, да не успел. Демидка юркнул во двор раньше, чем отец рот открыл. — Прыток стал! — сказал отец, однако не прогнал. В избе темно, дух тяжёлый. Пригляделся Демидка со свету — на лавке за столом сидят два лохматых мужика. Посередине стола фляга с водкой. Точь-в-точь как у разбойников. Миска с квашеной капустой. Краюха хлеба разломана. — Здравствуйте, хозяева, — поклонился отец. — Хлеб да соль! Мужики только мутно поглядели. И друг к дружке головами: негромкий разговор. Отец потоптался — хоть назад поворачивай. Но тут из-за печки вышла старуха. Демидка даже за отца спрятался. Седая, нос крючком, на одну ногу припадает — чистая баба-яга. Хрипло спросила: — Чего надо? — Переночевать бы. — Откуда будете? — Издалёка… — Отец прямо не ответил. И, чтобы разговор перевести на другое, добавил: — Поесть бы, хозяйка, дала. — Ноне никто не даёт, все продают… — заворчала старуха. — Иль не знаешь? — И мы не даром, — сказал отец. Старуха поводила носом, словно обшарила. — А деньги у тебя какие? — Государевы… — ответил отец. — Какие ж ещё? — И мы все государевы, — проскрипела старуха. — Только один — князь, а другой — грязь. Смекаешь? Покажи-ка деньги! Отец из-за пазухи достал тряпицу. Подёргал зубами узелок: — Гляди! Старуха сунула нос в тряпицу и аж затряслась: — Чтоб глаза мои тебя не видели с такими деньгами! Иди от греха подальше, не то возьму кочергу аль ухват! Долго бушевала старуха, а Демидка всё никак не мог взять в толк: чем не угодили ей отцовы деньги? — Ты их, бабка, поменьше в землю закапывай, глядишь, целее будут, — сказал один мужик и засмеялся. — Рады зубы скалить на чужую беду! — вскинулась старуха. — И на тебя ухват найдётся! — Много нас, — усмехнулся мужик, — на всех ухватов не напасёшься. А коль и разгонишь, чем жить будешь? Это ведь ещё подумать надо, кто кого больше кормит: ты ли проезжих да прохожих или они тебя. Старуха опять запричитала, только словно бы потише. И Демидка из старухиного крику и разговоров мужиков узнал вот что. Раньше, когда он совсем маленький был, ходили повсюду, почитай, одни деньги из доброго и дорогого серебра. А некоторое время назад повелел царь-государь Алексей Михайлович изготовить деньги из дешёвой меди. И оно б ничего, выходило по словам мужиков, да всякие люди стали медные деньги делать сами тайком. Учинилась великая дороговизна, потому что денег стало много, а купить на них нечего. И теперь, что ни день, медные деньги дешевле, а хлеб и прочее съестное — дороже. Многие медных денег не берут, а норовят — серебряные. У старухи вовсе приключилось неладное. Не без дохода, понятно, кормила да ночлег давала. И как испокон веков велось, закопала от лихого глаза деньги в землю. Серебро, что прежде так хоронили, долго лежит в земле без порчи и повреждения. Медь — иное дело. Выкопала старуха однажды свою кубышку, а в ней вместо денег — зелёная труха. Завыла старуха на всю деревню. Сбежались люди. Глядят, ахают. С той поры хоть режь: за медные деньги у неё корки хлеба не выпросишь. Так ни с чем и ушли Демидка с отцом. Переваливается из стороны в сторону телега на ухабах. Бредёт рядом отец. Демидка лежит на сене и думает: чудные дела — люди от денег отказываются… В животе у Демидки будто кто беспокойный поселился: так и урчит, так и крутится. Терпения нет! — Сворачивай! — крикнул отец. Взялся Демидка за вожжи: — Но-о, пошёл! Взвизгнула телега. Кувыркнулась с боку на бок. Зашелестела под колёсами высокая трава. — Стой! — приказал отец. — Тут и ночуем. Впору остановились. Смеркаться стало. Отец распряг Лешака, спутал ему ноги, чтоб далеко не ушёл. Спросил Демидку: — Есть-то, поди, сильно хочешь? Только тут заметил Демидка: осунулся, похудел за дорогу отец. Под глазами чёрные тени легли. Постарел даже. — Поди, не больше тебя! — До Москвы немного осталось. А там дядьку Михайлу сыщем. Авось не оставит родственников в беде. Посоветует что, а то и поможет. Не холоп боярский — государев стрелец…Москва
Едва рассвело, Демидка с отцом тронулись дальше. Демидке не терпелось. По сто раз на дню спрашивал: — Скоро ль Москва? — и просил: — Как увидишь, тятя, скажи, ладно? Однако первым увидел Москву сам Демидка. Вывез Лешак телегу на высокий холм, а вдали, там, где земля сходится с небом, словно кто сказочных камней-самоцветов накидал. Играют они голубыми, красными, золотыми цветами. — Тятя, гляди! — закричал Демидка. — Что это?! — Москва! — ответил отец. И тут разглядел Демидка: не камни-самоцветы, а маковки церквей светятся на солнце. И сколько их — не сосчитать! Сбежал Лешак с холма — и пропало дивное зрелище. И много раз так: то покажется Москва, то скроется. Демидка истомился весь. Всё больше народу попадалось на дороге. Кто на телеге, кто пешком. Пошли по сторонам кривые избёнки, покосившиеся плетни да огороды за плетнями. Демидка чуть не заплакал: опять деревня. Подпрыгивала в разъезженной колее телега. Крутил головой Демидка. Не вытерпел наконец: — Тять, скоро ли Москва начнётся? — Эва, парень, спохватился! — хохотнул кто-то сбоку. — Да ты уж пол-Москвы проехал! Аль не заметил? Не поверил Демидка проезжему мужику. Вот эти-то развалюхи избы и есть Москва?! Отец подтвердил: — Верно! — и добавил: — Велика Москва. Всякого наглядишься… И правда, не успел Демидка в ответ слово сказать, из-за угла выплыли палаты дивной красоты. Дальше — больше. Поспевай глядеть. То стена зубчатая покажется. То башня крутобокая. То хоромы, должно быть боярские, за высоченной оградой. — Тять, а это что? — то и дело приставал Демидка к отцу. — Сиди ты, Христа ради, спокойно! Не крутись словно бес! — рассердился отец. — Люди кругом! Притомился Лешак кружить по улицам и переулкам. Шёл шагом. Устал и Демидка. Отец подбадривал: — Потерпи маленько. Скоро на месте будем. Отдохнём. Поедим как следует. — А чего? — оживился Демидка. — Чего дадут. — Щи непременно будут… — размышлял вслух Демидка, — и небось с мясом. На государевой службе, чай, дядька Михайла. А потом каша гречневая, с маслом. Или тоже с мясом. А может, и с маслом и с мясом сразу… Снова пошли домишки помельче да поплоше. — Тять, а мы не сбились? — забеспокоился Демидка. — Слава богу, приехали! — сказал отец и повернул Лешака к низкой, крытой почерневшей соломой избе. Глаза вытаращил Демидка. Быть того не может, чтоб государев слуга, стрелец дядька Михайла, жил под такой крышей! А отец знай своё — тянет Лешака через раскрытые ворота во двор. Демидка даже с телеги не соскочил. Так и сидит истукан истуканом. Во дворе высокий костлявый мужик оставил недошитый сапог, воткнул шило в скамейку, на которой сидел, поднялся навстречу: — Ты, хороший человек, что это в чужой двор, словно в свой, заворачиваешь? «Так и есть! — обрадовался Демидка. — Ошибся отец! И мудрено ли? Сколько лет прошло, как в Москве последний раз был». Отец улыбнулся невесело: — Аль, Михайла, не узнаёшь? Сощурился мужик, вглядываясь: — Будто нет. — А ты погляди получше… — Иван, ты, что ли? — Иль уж на себя не похож стал? — Переменился будто. Похудел сильно. Голос дядьки Михайлы — теперь уж и Демидка не сомневался, что это он сам и есть, — стал помягче. Обнялись Демидкин отец с дядькой Михайлой. Троекратно, как положено, ткнулись друг другу бородами в щёки. — Каким ветром занесло? — Недобрым, Михайла. — Ладно, — сказал дядька Михайла, — распрягай покудова. Там разберёмся… — Ты спервоначалу послушай, — возразил отец. — Может, ещё и поворачивать с твоего двора придётся… Помолчал отец и негромко выдохнул: — Беглые мы… — Так… — поскрёб дядька Михайла бороду. И у Демидки всё обмерло внутри: ну как не примет их дядька Михайла? Что тогда? Куда деваться? Город — не лес. Хоть и велик, а под открытым небом не заночуешь… — Вовсе житья в деревне не стало… Отец рассказал про последнюю стычку с Сычом. — Так… — снова поскрёб бороду дядька Михайла. — Как в пути-то назывался? — Митрофаном Никифоровым. — А он? — Дядька Михайла кивнул на Демидку. — Сказывал, покойного брата сын, Фёдор. — Так и в нашем дому чтоб было. Про Марью, жену, худого не скажу. А известное дело: у бабы волос долог, ум короток. — Как признает, что тогда? — Переменился ты сильно. Авось не вспомнит. И чтоб ребятам моим ни полслова. Малый твой язык за зубами умеет держать? — вцепился дядька Михайла в Демидку колючим взглядом. — Сумеет, — пообещал отец. — И чтоб не забывались! Отныне ты ему не отец. Он тебе не сын. Поняли? — Поняли! — согласно кивнули Демидка с отцом.В стрельцовой доме
Трудное дело — родного отца чужим дядькой звать. Да и отец то и дело начинает: «Слышь, Де… — осечётся, закашляется и, словно через силу, выговорит: — Слышь, Фёдор, поди во двор, принеси уздечку, починить надобно…» А когда Демидка с глазу на глаз назвал отца тятей, тот сердито оборвал: — Кто я тебе? — Дядя Митрофан, — пробормотал Демидка и обиженно шмыгнул носом. Однако понимал: привыкать надо. Дивился Демидка, глядя на избу дядьки Михайлы. Зажиточным представлялось ему житьё стрельца государева. А тут развалюха, на чём только держится. Внутри печь по-чёрному, как в их деревне. Темень, грязь, теснота. Ребятишки, мал мала меньше, по углам ползают. Тётка Марья — длинная тощая баба — отца не узнала. И не очень-то обрадовалась незваным гостям. У Демидки одно на уме — поесть бы поскорее. А хозяевам словно и невдомёк, что приезжих и покормить не грех. Едва дождался Демидка, когда позовут обедать. Велика семья у дядьки Михайлы. Пятеро ребят за столом сидят. Шестой под лавкой за ноги хватается. Седьмой в люльке посинел от крика. Еле втиснулся Демидка между отцом и сыном дядьки Михайлы, своим одногодком Андрюшкой. Возле каждого на столе обгрызенная деревянная ложка и кусок хлеба небольшой. У Демидки с отцом против других хлеба и вовсе вполовину. Дядька Михайла покосился на Демидкину горбушку, спросил жену: — Что-то ты, мать, ровно хлеб разучилась резать. Люди с дороги, есть хотят… — А коли хотят, шли бы на постоялый двор. У нас своих ртов хватает… Однако хлеба добавила. Отец, словно бы оправдываясь, сказал: — Были с собой харчишки, да лихие люди в лесу отняли. Спасибо, лошадь оставили. Тут тётка Марья принесла чугун, налила из него в большую миску, что стояла посередине стола, не до разговоров стало. Только ложки застучали. Враз миску опорожнили. Ещё тётка Марья налила — и вторую выскребли до дна. Не больно жирно жили Демидка с отцом в деревне. А, по правде сказать, такую похлёбку не едали. Принесла Марья чугунок малый каши да квасу — вот и весь обед. Ребятишки, что поменьше, затянули:. — Мам, ещё каши… — Брысь, окаянные, с моих глаз! — крикнула тётка Марья. Закуксившись, полезли с лавок. Вылез и Демидка из-за стола, а есть ещё больше хочется. Вышла тётка Марья из избы, дверью хлопнула, с потолка мусор посыпался. Дядька Михайла тяжко вздохнул: — Не серчай на неё. Вишь, житьё-то какое пошло. Голодуем. На ребят глядеть у меня сердце разрывается. А она — мать. — Чудные дела, — отозвался отец. — В деревне при дороге хотел было чего съестного купить. Не продают. Деньги, вишь ты, говорят, негожие, медные… Отец вытащил из-за пазухи тряпичку с деньгами. Развернул словно в недоумении: — Неужто и в Москве на них не много купишь? — И сколь у тебя таких денег? — Все тут и есть… — Так, — поскрёб дядька Михайла бороду, — стало быть, ты богач… Гуляй — не хочу. Квасу кувшин купи. Аль фунта полтора тухлой рыбы. — Худо шутишь, Михайла! — обиделся отец. — Кабы шутил! Чтоб провалиться тем деньгам! — стукнул кулаком по столу дядька Михайла. — Из-за них все напасти… — Слыхал, будто фальшивых много делают. Чего только ближние государевы слуги, бояре, смотрят? — Бояре! — Дядька Михайла сильнее прежнего грохнул по столу. — Первые они фальшивые монетчики и есть! — Опомнись, Михайла, — сказал отец, — не пьян вроде, а несусветное городишь. Кто же поверит?! — Да о том вся Москва говорит. Имена называют. Окольничьего Фёдора Михайловича Ртищева. Купца богатейшего, гостя Василия Шорина. И, — дядька Михайла наклонился, — Илью Даниловича Милославского… Отец отшатнулся: — Какого Милославского? Не царского же тестя, отца государыни Марии Ильиничны? — Его. — Будет тебе, Михайла! — махнул рукой отец. — На сто двадцать тысяч рублей велел себе изготовить медных денег… Демидка ушам своим не верит — такое и слушать боязно: отец царицы воровскими делами занимается. Быть того не может, врут люди, напраслину наговаривают! А дядька Михайла продолжал — слово в слово, как те два мужика на постоялом дворе: — Оттого и одешевели медные деньги. Нам, стрельцам московским, слава богу, зерна для помола сколько ни на есть дали. А в других местах стрельцы да солдаты с голоду мрут. Говорят, почитай всё войско разбежалось… Давно хотел спросить Демидка, тут осмелел: — Дядь Михайла, а ты вправду стрелец? — Не похож? Поди кафтан пощупай, коли не веришь. — Где он? Андрюшка, что вертелся рядом, потянул за рукав. — Айда покажу! В чулане с окошком малым два ларя, видать, пустых. В углу за тряпицей полыхнуло огнём — стрелецкий красный кафтан. Тут же сапоги, шапка и другое, что положено. Потрогал Демидка кафтан осторожно. А Андрюшка строго: — Не замарай! — Не… я маленько только… Правду сказать, кафтан-то, как поглядеть поближе, сильно ветхий. И замарать его мудрено. Всяких пятен на нём предостаточно. — А чего твой тятька его не носит? — Отчего не носит? Носит. В караул когда идёт. Иль на ученье. А дома нешто такой одёжи напасёшься? Айда-ка в бабки играть! Во дворе дядька Михайла сапожничал. Рядом Демидкин отец локтем в колено упёрся, бороду в кулак. Дядька Михайла между делом рассказывает: — Так вот всякий стрелец чем ни то занимается. Кто, как я, сапоги шьёт. Кто кузнечным ремеслом промышляет. Кто торговлишкой пробавляется. Потому — одним государевым жалованьем не прокормишься никак… — Ну скорее же! — подгоняет Андрюшка. — Сейчас, бита куда-то запропастилась… Возится Демидка в телеге — биту никак не найдёт. А может, ещё оттого, что слушает в одно ухо взрослый разговор. Дядька Михайла тюкнул последний раз молотком по сапогу, поднялся: — Надобно твоими делами заняться. Схожу узнаю. Не слышно ли что в доме боярина твоего Гаврилы Романовича. Есть у меня среди дворни друг не друг, знакомый человек… — Сам хотел просить… Не знал, возьмёшься ли. Путь не близкий. Разговор не простой. — Чего толковать, — буркнул на ходу дядька Михайла, — свои люди — сочтёмся. В беду каждый попасть может. Ноне это дело не хитрое… Марья спрашивать будет, скажи, к вечеру вернусь. И зашагал длинными своими ногами к воротам.Опять Сыч
Только Демидка со двора следом за Андрюшкой — сзади отцовский голос: — Фёдор, погоди! Шагает себе Демидка, в ус не дует. Какого-то Фёдора зовёт отец. А отец уже сердито: — Кому говорят, постой! — Тебя! — толкнул в бок Андрюшка. Спохватился Демидка: а ведь верно, Фёдор-то теперь он сам и есть. Опять забыл! — Куда? — спросил отец. — В бабки, с ребятами. — Посиди во дворе покудова, до Михайлы. Посмотрел Демидка на Андрюшку. Тот одно понял: не пускает строгий дядька своего племянника на улицу. — Не горюй, — сказал. — Дело и здесь найдём. Айда-ка что покажу! Повёл на огород. Присел возле бревенчатой баньки. Запустил руку под нижний венец. Вытащил чудну́ю доску — в клеточку разрисованную. Высыпал на неё горсть маленьких фигурок: — Видал?! — Что это? — Не знаешь? — Не… — Шахматы! — Чего? — Игра такая. Заморская. Её, говорят, сильно царь любит. — А ты умеешь? — Ага! Стал Андрюшка правила объяснять. Мудрено! Однако, хоть и не сразу, понял Демидка. Только как ни начнёт — всякий раз ему шах и мат. Андрюшка посмеивается: — Это тебе не в бабки играть. Думать надо… — Неспособный я, видно… — огорчился Демидка. — Чудак, против меня ни один мальчишка в слободе не устоит. Может, надоело? — Не… — даже испугался Демидка. — Давай ещё! Велик летний день. А не заметил Демидка, как солнце за крышу спряталось. — Будет на сегодня! — смешал фигурки Андрюшка. — Чай, ужинать пора. Есть охота! Демидка насчёт еды промолчал: на чужие харчи шёл. Спрятал Андрюшка на прежнее место клетчатую доску с фигурками. — Айда в избу! Перемахнули для скорости через плетень. Глядь, а во дворе неладное. Дядька Михайла и Демидкин отец стоят друг против друга, словно бугаи. Потянул Андрюшка за рубаху Демидку: — Сядь, не лезь на глаза! Притаились возле плетня. Донёсся голос дядьки Михайлы: — В другой раз говорю: запрягай лошадь и поезжай со двора! — Что случилось, Михайла? — спросил Демидкин отец. — Расскажи толком… А дядька Михайла своё: — Сей же час чтоб духу твоего здесь не было! — Бог с тобой, беглых укрывать — дело, понятно, не похвальное. Только не неволил ведь, не обманывал. — Не обманывал? — гневно крикнул Михайла. — Детскую байку рассказал, а я и уши развесил. От ребятишек корку хлеба оторвал. Как же — родственник в беде… — Зря куском хлеба попрекаешь, кабы купить мог, не просил бы… — Куда деньги-то дел? — Ты мои деньги видел… — Эх, Иван, не думал, что душа у тебя такая чёрная да лживая… — Чего он твоего дядьку Митрофана Иваном зовёт? — шёпотом спросил Андрюшка. — Погоди… — чуть выговорил Демидка. А дядька Михайла продолжал: — Я тебе не господь бог. Не дудья, одним словом. И доносить не буду. А со двора поезжай… — Твоя воля, — согласился Демидкин отец. — Однако совесть моя перед тобой чиста. Как было всё, так и передал. Об одном прошу: скажи, что в боярском дому говорят… Помолчал дядька Михайла, словно бы и не знал, уважить просьбу Демидкиного отца или нет. Потом сказал-таки: — Приказчик приезжал. Вчера лишь обратно уехал. Винился: недоглядел за боярским добром. Ивашка Мартынов, сказывал, поболе ста рублей серебром украл, а сам с сыном Демидкой сбежал. И чтоб следы замести, боярские хоромы сжёг. А в тех хоромах бояринова мать престарелая сгорела… Вот что, Иван, про твои дела известно… В комок сжался Демидка. Будто сон дурной приснился. Хоть за ногу себя щипли. Долго из-за плетня ничего слышно не было. Потом Демидкин отец сказал, как всхлипнул: — Хочешь верь, Михайла, хочешь нет. Не было ничего такого. Не грабил и не поджигал. Богом тебе клянусь, памятью жены, жизнью своей… И денег у меня, кроме тех, что показывал, не было и нету. — Кто ж боярские хоромы поджёг? — Того ведаю не больше, чем ты… Словно кто пинком вышиб Демидку из-за плетня. — Я знаю! — закричал. Оглянулись дядька Михайла с отцом. — Помнишь, тять, я человека возле нашей избы видел, Евлампием показался? — А ведь и верно… Принялся Ивашка Мартынов все события последних дней вслух вспоминать. Демидка то и дело своё слово вставляет. Припомнили, как Евлампий к дядьке Степану приходил. Рассказал про Сычовы намерения. Тогда ещё подумал Демидкин отец: с чего бы? Теперь ясно стало. На побег толкал. Чёрное своё дело хотел на другого свалить. Стоит Ивашка Мартынов сам не свой. Мысли путаются. За побег — жестокое наказание. А тут и грабёж, и поджог, и убийство выходят. За такое — казнь смертная. Заторопился: — Собираться надо, Демид. Едем… Принялся Лешака запрягать — руки не слушаются. — Куда поедешь-то? — спросил дядька Михайла. — Свет велик… — Оставайся уж… Пропадёшь один. Без денег ведь… Обернулся отец, кольнул: — На награбленное проживу. Сам сказывал: поболе ста рублей из боярского дома унёс… — Не поминай, Иван. Такое услышать, у кого хочешь вера пошатнётся. Хуже уезжать-то. Москва — город большой. Затеряешься, словно травинка сухая в стоге сена. В любом другом месте приметнее будешь. Тётка Марья есть позвала. Невесело прошёл ужин. Дядька Михайла с Демидкиным отцом словом не перебросились. Демидка всё думал: что ж теперь с ними будет? Один только Андрейка точно на иголках сидел. Шутка сказать, какую тайну узнал! Потащил после ужина Демидку за баню: — Расскажи! — Чего рассказывать… — начал Демидка неохотно. А потом помаленьку разошёлся. Андрюшка глазами хлопает: — Ух ты! А дальше-то что? Я б ему… — Только ты про всё это молчок! — предупредил Демидка. — Могила! — пообещал Андрюшка. Спать Демидку уложили на пол. С одного бока Андрюшка, с другого — отец. Жестко и непривычно Демидке. Однако быстро уснул. Не слышал, как ворочался отец, как встал и, осторожно ступая босыми ногами, вышел во двор. Тоска щемила сердце Ивашки Мартынова. Тяжело легло на плечи чужое преступление. Чужое! Да поди докажи, что оно чужое! И того не ведал Ивашка, что придётся ему скоро самому провиниться против государева слова, царского указа…На Пожаре
Утром выбежал во двор Демидка. Лешак запряженный мокрыми губами шевелит. Отец в телегу сенца подкидывает. Возле отца дядька Михайла. — Оно вроде и опаски большой нет. А погодил бы ты, Иван, на люди ехать. — Не таракан я, Михайла, — отозвался отец, — у тебя за печью прятаться. Съестного добывать надо. Не век на чужой шее сидеть. — Ноне на моей шее долго не усидишь, — с горечью сказал дядька Михайла. — Сам видишь… — Больно тонка, погляжу, у мужика шея стала, — вздохнул Демидкин отец. — Куда ты? — спросил Демидка у отца. — На Пожар! — ответил Андрюшка, который и про Демидкиного отца, казалось, знал больше, чем сам Демидка. У Демидки дух захватило: — А что горит-то? — Ох-ох-о! Умру от смеха! Гринька, Митька! — позвал Андрюшка братишек. — Я ему говорю: дядька его чегой-то там продать на Пожаре собирается. А он и спрашивает: «А что горит?» Вот потеха! Гринька с Митькой тоже за животы схватились. Обиделся Демидка. — Больно умны! Под ноги себе плюнул и отвернулся к отцу. — Не серчай! — миролюбиво сказал Андрюшка. — Пожаром у нас площадь называется, что против Кремля. Там и есть главная московская торговля. Понял? А ты: «Где горит?» — Андрюшка опять не выдержал, фыркнул. Слушает Демидка и не знает: верить или нет. Больно уж чудно́е название у площади… — Чего её так кличут-то? — спросил осторожно, чтобы опять не попасть впросак. — Пожары на ней часто бывают. Кто огонь обронит — заполыхало, держись только! А ещё её Красной зовут, потому что красивая… Захотелось Демидке на ту площадь поглядеть. Потянул отца за рукав. — Можно с тобой? Хоть неспокойно было на душе у Ивашки Мартынова: мало ли какие встречи ждут в большом городе, не устоял против жалобливых глаз: — Да уж куда мне без тебя… Пропаду… Демидка аж через голову перекувыркнулся. Отправились вчетвером: Ивашка Мартынов, дядька Михайла и Демидка с Андрюшкой. Не близкий путь был от стрелецкой слободы до площади с чудны́м названием — Пожар. Однако Демидка того пути не заметил. Очень любопытно всё было кругом. То в нарядной упряжке проскачет боярин. Народ, словно горох, — врассыпную. Замешкаешься — боярские слуги враз плетью огреют. То человек попадётся так чудно́ одетый, что только рот раскроешь. Андрюшка растолковывает — иноземец. Но больше всего глядит Демидка туда, где на холме за красными зубчатыми стенами поднимаются терема, палаты да церкви. От Андрюшки знает — там, в Кремле, живёт сам царь-государь Алексей Михайлович. Спрашивает Демидка у Андрюшки шёпотом: — Ты его видел? Андрюшка сразу смекает, про кого речь, и солидно отвечает: — Видел! — Поди, хорошо разглядел, да? Очень хочется Демидке, чтобы Андрюшка про царя рассказал поболее. Андрюшка вздыхает: — Нешто его разглядишь? Как карета едет — не зевай! — носом в землю кланяйся. Слуги у него посердитей боярских. Кнутом жиганут — век помнить будешь. Не кто-нибудь — царь! — Царь! — шёпотом отзывается Демидка. А народу вокруг всё больше. Так и валит толпа на улице. Жмётся Демидка поближе к телеге. Не отстать бы, затеряешься. Тем временем торговые ряды пошли — в каждом своё: где снедью торгуют, где горшками глиняными, где кузнечными изделиями. А уж шуму-то и крику! Хоть уши затыкай! Зазевался Демидка — и лбом в отцовскую спину. Перед отцом маленький, щуплый мужичок. — Чего продавать везёшь? Не по кузнечной ли части? — Угадал. А тебе чего надобно? — Медь, к примеру. — И много? — А сколько найдётся? — Погляди сам! — сказал Ивашка Мартынов, повозился в телеге и вынул обрубок медной полосы. — Тише ты! — зашипел мужичок и испуганно оглянулся. Обиделся Ивашка Мартынов: — Ты на меня не шикай! Не ворованное, своё! — Эх, мужики! — крикнул кто-то сожалеючи. — Берегись! Не понял Демидка, что произошло. Охнув, исчез в толпе первый мужичок. Перед отцом стоит высоченный дядя. Отец полосу показывает всем, кому глядеть охота. И не видит,что толкутся вокруг люди будто знакомые, друг с другом молча переглядываются. — Хороша медь, — похвалил высокий дядя. — Стало быть, продаёшь? — Продаю, — ответил Ивашка Мартынов простодушно. — Поди, много из неё фальшивых денег наделать можно? — спросил, усмехаясь, дядя. — Того не знаю, — почуял Ивашка Мартынов недоброе и огляделся. Вокруг народ шумит. Взял полосу в руки: — Видать, не нужна она тебе. Положи-ка в телегу, да поеду я. Недосуг лясы точить. — Как — не нужна? — отозвался дядя. — Очинно даже нужна. И ты нам потребуешься. Государевы указы никому нарушать не велено. — Какие такие указы? — Откель сам будешь? — Там уж нету. И кто ты есть, чтоб расспросы учинять? — Узнаешь скоро! — И крикнул громко: — С богом, православные, вяжи его! Не высок ростом был кузнец, да крепок. Повёл плечами — отлетели мужики, что за руки было схватили. Кинулись снова — свернул Ивашка разом две скулы. Высокий дядя кровью захлюпал. — Помогите, люди добрые! — закричал Ивашка. — Разбойники напали! — Что государевых слуг разбойниками называешь, и за это ответишь, — злобно выплюнул кровь высокий дядя. — Навались дружно, ребята! Сшибли Ивашку с ног, навалились кучей. — Тятя! Тятя! — кинулся Демидка к отцу. Чья-то сильная рука отшвырнула Демидку прочь. Полетел кубарем. Вскочил, рванулся обратно. А его опять за руку хвать — и в сторону, в толпу. Дёрнулся Демидка, да разве вырвешься, здоровый мужик тащил. — А-а-а! — закричал. — Чего орёшь, дурень?! — обернулся мужик. Глазам Демидка не поверил — дядька Михайла то. — Держи! — закричали сзади. Хорошо знакомы были дядьке Михайле все здешние закоулки-переулки. Кинулся за один торговый ларь, за другой, третий, а потом — стоп! — цепкой рукой Демидкино плечо придавил и негромко сказал: — Не беги теперь… Бежать — оно хуже, приметнее… Трясётся Демидка, по лицу слёзы текут. Что за новая беда случилась — понять не может. — Цыц! — прикрикнул строго дядька Михайла. — Не реветь у меня. Москва слезам не верит… — За что тятю-то? — всхлипнул Демидка. — Глупый твой тятька, вот за что! — подал голос Андрюшка. Откуда только взялся… — Нешто медью торговать можно? — Своя ведь, не краденая… — Ноне, парень, и своему не всяк хозяин… — сказал дядька Михайла. — Как так? — спросил Демидка. — А вот так…По царёву указу…
Пришли во двор. Дядька Михайла сел на завалинку, на то самое место, где по хорошей погоде сапожничал, и сказал: — Теперь слушай, парень. В худую историю попал твой отец. — За что тятьку-то? — шмыгнул носом Демидка. — Нюни не распускай! — прикрикнул дядька Михайла. — Не время. — И тише: — За то твоего отца схватили, что нарушил он царский указ. Моргает Демидка глазами. Изо всех сил терпит, чтобы не зареветь в голос. А слёзы по щекам сами катятся. Никак в толк не может взять, что за указ такой: человек своего добра продать не может? — Вишь ты, — принялся объяснять дядька Михайла, — больно удобна медь для фальшивых монетчиков. Купит её на рубль, а копеек наделает, почитай, на сто. Оттого приказал царь Алексей Михайлович всю медь, какая у кого есть, сдавать в его царскую казну. А кто захочет ту медь другому продать — строго наказывать. Понял? Молчит Демидка. Что сказать, не знает. Оно вроде бы и понятно. А вспомнит, как тятьку дюжи мужики с ног сбили да скручивать принялись, так слёзы пуще прежнего лицо заливают. — Ведь не знал тятька указа… — Мало б что не знал. А соблюдать надо. То отговорка, а не оправдание. Помолчал дядька Михайла. Вздохнул. — Да не ведомо царю, мелкую рыбёшку ловит. А крупной те сети, что медведю паутинка лесная. Прошёл и не заметил. Не понял было Демидка этих речей. А потом уразумел. Не иначе, дядька Михайла опять про бояр да — сказать страшно! — про царского тестя. — А кабы пойти да сказать царю, а? Дядька Михайла Демидку глазами посверлил: — Догадлив. — Коли другие боятся, я могу. Приду, в ноги кинусь. И про тятьку расскажу и про… — Демидка запнулся, — …про фальшивых монетчиков разных. Дядька Михайла Демидку за вихор потрепал: — Горемыка! Кто ж тебя к царю пустит? Вокруг него бояре стеной стоят. Ох, трудно, парень, людишкам худым и малым царю поведать про свои беды да нужды. Задумался дядька Михайла. И словно бы про себя вымолвил: — А ведь сказывали… Демидка утёр слёзы рукавом. — Ну? — Годов четырнадцать тому назад было. Невмоготу стало жить. И пошёл народ с челобитной на бояр к царю. — И бояре допустили?! Усмехнулся дядька Михайла. — Тебя к царю не допустить можно, меня иль кого другого. А народ удержать, когда его терпенью придёт конец, мудрено, парень. — И слушал царь? — Не сразу. Как из Троицко-Сергиевского монастыря с богомолья возвращался, хотели ему челобитную передать. Да разогнали плетьми челобитчиков царские слуги. Подступились было на другой день, а царёва охрана опять за плети. Ну, тут осерчал народ. За царём — да в Кремль. Выдавай, говорят, главных обидчиков! Не то силой возьмём. Выслал было царь своих приближённых — уговаривать. А их палками да камнями. Бежали важные бояре, аж пятки сверкали! Слушает Демидка. Ну и дела, видать, случаются в Москве! Замолчал дядька Михайла, а Демидке не терпится: — А царь? Усмехнулся опять дядька Михайла. — Сел обедать, да пришлось вылезать из-за золота-серебра. К народу идти… — Вышел, значит?! — Вышел… — Дядька Михайла бороду помял и задорно из-под косматых бровей глянул. — Жизнью тогда ответили за притеснения, что людям чинили, думный дьяк Назарий Чистой, начальник земского двора Плещеев, начальник Пушкарского приказа окольничий Траханиотов. А боярина Морозова, на царицыной сестре женатого, государь Алексей Михайлович слезами у народа выпросил… Не поверил Демидка, даже головой замотал: — Не может быть, чтобы царь плакал?! — Хочешь верь, хочешь нет, своими глаза царские слёзы видел. Поглядел дядька Михайла по сторонам и потише добавил: — Я, почитай, рядом с царём стоял… — А кабы сейчас опять всему народу к царю, а? Разом смыло улыбку с лица дядьки Михайлы. Нахмурился. — Не простое то дело, парень… Однако, — дядька Михайла опять голос убавил, — людскому терпенью предел приходит. Долго так вот, будто со взрослым, разговаривал с Демидкой дядька Михайла. Клял последними словами бояр — советников царских. Только было всё то не полной правдой. И не от фальшивомонетчиков шла главная беда. Который уже год воевали друг против друга царь русский и король польский. С первых дней той самой войны не хватало денег в царской казне. И по совету бояр велел государь Алексей Михайлович чеканить вместо денег серебряных деньги медные. Зачем? А затем, что намного дешевле серебра стоила медь. Купит царская казна меди на один рубль, а денег из неё сделают, не хуже фальшивомонетчиков, почитай, на сто. Понравилось такое дело царю, и велел он медные деньги чеканить наспех, днём и ночью, с великим радением. Поначалу принял народ новшество, поверил медным копейкам. Только потом смекают люди: из казны служилому человеку иль кому другому жалованье идёт медью. А в казну подавай серебро. Пошатнулась вера в новые деньги. А их царские монетные дворы будто из мешка сыплют. И одешевели медные деньги. Привезёт мужик в город ржи или овса. Продаст на медный рубль. Не успеет оглянуться — цена тому рублю вдвое меньше. Поскребёт мужик в затылке и не поедет в другой раз. Оно и понятно — себе в убыток. Оскудела торговля. Голодно стало в городах. Слухи пошли по Москве тёмные и страшные. Будто измену решили учинить бояре да богатейшие купцы-гости, будто предались королю польскому и потому изводят медными деньгами и голодом простых людишек. И того невдомёк мужикам: хоть и не забывали себя бояре да богатейшие купцы-гости, ловили рыбку в мутной водице, однако из тыщи копеек хорошо как одна фальшивая попадётся, а остальные на царских дворах монетных по царёву указу чеканены… Всё приходит к концу. Подошёл к нему и разговор, что вёл с Демидкой дядька Михайла. Они, может, и ещё бы поговорили, да тётка Марья крикнула: — Обедать! Встал дядька Михайла: — Про тятьку твоего постараюсь проведать, скверное дело вышло. Кабы ещё не беглые вы. Ну, выпороли бы тятьку твоего. А то ведь и сказать, кто он есть и откуда, никак невозможно. Одно дело кусок меди продавал, другое — побег учинил, боярские хоромы огню предал, деньги унес да еще человека живым спалил… — Не было ж того! — крикнул Демидка. — Неужто не веришь?! — Я-то верю, а кроме меня, кто поверит? Легло горе на Демидкины плечи, к самой, кажись, земле прижало. А тут опять тётка Марья: — Дождусь ли? Щи стынут! Сел Демидка вместе со всеми за стол. И как ни крепился, слёзы по щекам побежали. Нет рядом тятьки. Где он? Что с ним царские слуги сделают? Поел Демидка и не заметил даже, что кусок хлеба, который перед ним тётка Марья положила, против других, почитай, вдвое больше был. После обеда забились они с Андрюшкой в угол под забором и принялись планы строить, чем и как можно помочь Демидкиному отцу. — Узнать бы, где твой тятька содержится, да подкоп сделать, — жарко шептал Андрюшка. — Самое верное дело… Дядька Михайла мимо проходил, покосился на Демидку с Андрюшкой. Догадался, о чём речь. Остановился и сказал строго Демидке: — Гляди, парень, без меня чтоб ни шагу. Отцу не поможешь, а нас всех загубишь…Кузнецкий ученик
Томительно потянулись дни. Уйдёт дядька Михайла — Демидка глаз с улицы не сводит. Ждёт. Сядет дядька Михайла сапоги тачать — Демидка возле крутится. Кажется ему, что понапрасну время идёт, что отправиться бы ещё надо, разузнать хорошенько… Пробует Андрюшка Демидку в разные игры-забавы вовлечь. Да вдруг посередине игры в хитроумные иноземные фигурки замрёт Демидка, и видно сразу — далеко его мысли от клетчатой доски. Предложит Андрюшка: — Айда в бабки! Демидка и на то согласен. И опять вдруг застынет, словно каменный, еле его Андрюшка растормошит. Однажды пришёл дядька Михайла — ничего не сказал. А по глазам Демидка увидел: принёс дядька Михайла новости, да, верно, не очень весёлые, говорить не хочет. Привязался Демидка: — Дядька Михайла, может, про тятьку узнал что… ну, хоть малость самую, а? Помялся стрелец, выдавил с неохотой: — Не скоро ты отца увидишь… — Где он?! — Кто ж его знает, выслали аль увезли. Только нет твоего тятьки больше в Москве. — Верно ли? — не хотел примириться с известием Демидка. — Может, обманули тебя? Может, прячут его? — Нет, парень, тут уж без обману… — Недобрым огнём засветились глаза стрельца. — А Лешак где? — С ним, парень, простись! Приказные — народ цепкий. Что ухватят — не выпустят… Еле отвязался дядька Михайла от Демидкиных вопросов. Отошёл Демидка. Задумался. Легка ль задача: узнать, куда царские слуги тятьку дели! Вечером, как спать легли, подслушал ненароком Демидка разговор дядьки Михайлы с тёткой Марьей. Думали они, что уснул Демидка. Начала Демидка не разобрал. И вправду задремал. Услышал голос дядьки Михайлы: — Куда определишь по теперешним временам? Прежде в ученики к любому ремесленнику отдавай. А ныне каждый думает, как самому прокормиться. — Своди к Фролу на кузнечную слободу. — Сводить не велик труд, толк был бы… — А тогда и поглядим, будет толк али нет. Чего зря гадать… Утром дядька Михайла объявил: — Будет тебе, ровно девке, попусту вздыхать да охать. Неизвестно, когда с тятькой свидишься. К ремеслу надобно приучаться, хлеб зарабатывать. К Фролу-кузнецу тебя отведу. Мужик он как мужик, не больно хороший, не больно плохой. Чай, помогал отцу в кузне-то? — Помогал… — И слава богу, — сказал дядька Михайла, — глядишь, пригодится. Долго петляли по московским улицам-переулкам… Была стрелецкая слобода, как теперь понял Демидка, на окраине Москвы. А Фролка-кузнец неподалёку от Кремля жил. Издалека услышал Демидка знакомый перезвон кузнечных наковален. А как перешли мост через реку, тут вскорости и двор Фролкин, а за ним дворы других кузнецов. Родным повеяло на Демидку. Сердце защемило. Стукнулись было в калитку и отскочили. Два здоровенных пса рванулись к забору. Хрипят, от злобы задыхаются. На собачий лай вышел невысокий рыжий мужичок. Поглядел из-под ладони: кто пожаловал? Псов прогнал. Калитку отомкнул. — Строгие, погляжу, у тебя сторожа, — сказал дядька Михайла. — Чужого не пустят! — весёлым бабьим голосом отозвался Фролка. Приятна была ему похвала дядьки Михайлы. — Заходите, гостями будете! — В избе-то, чай, жарко и душно, может, во дворе посидим? — предложил дядька Михайла. — Можно и во дворе, — согласился Фролка. Сели мужики на скамеечку под сливовым деревом. Демидка на земле примостился. Уставился Демидка на Фролку-кузнеца. Хочется понять, что за человек, может, будет над ним хозяином. А Фрол с дядькой Михайлой о том о сём разговаривает и на Демидку нет-нет глянет весело. А то и подмигнёт озорно. Приступил, наконец, дядька Михайла к делу. — Моего дальнего родственника сынишка сиротой остался. Не возьмёшь ли в ученики? Всё так же улыбался Фролка-кузнец и смотрел на Демидку. Только в глазах тень прошла. Стали те глаза Демидку всего ощупывать, даже в душу словно заглянули. — Времена-то, Михайла, ноне, сам знаешь, не лёгкие. — И к Демидке: — Как звать? Кашлянул дядька Михайла неловко: — Вишь ты, зовём мы его Федькой… И рассказал всю Демидкину историю от начала до того самого часа, как схватили Ивашку Мартынова царёвы слуги на Пожаре. — А теперь он где? — спросил Фролка. — Далече… — А всё-таки? — допытывался Фролка. Дядька Михайла приказал Демидке: — Поди-ка погуляй малость, мне с Фролом по своим делам поговорить надобно. Вышел Демидка за калитку, псы злыми глазами проводили. Одна мысль у Демидки в голове: возьмёт его Фролка-кузнец или побоится. Окликнул вскорости дядька Михайла: — Фёдор! Демидка к калитке — псы морды ощерили, привстали. — Цыц! — крикнул Фролка. — На место! Поворчали недовольно. Улеглись. Фролка рыжую бородку помял: — Задали вы мне задачу! Тебя пожалеть, как бы самому потом кровавыми слезами не умыться… — И, помолчав, вдруг прибавил: — Поглядим, что ты в ремесле умеешь. Поди в кузницу, инструмент и всё нужное приготовь, чтобы гвозди ковать. Когда во двор вошли, заприметил Демидка кузню, что стояла в глубине реденького сада. Теперь бегом пустился. Перед будущим хозяином расторопность показать. Отворил скрипучую дверь, дух захватило. Будто в тятькину кузню заглянул. Та же наковальня посередине. Горн чуть поодаль. Лавки с инструментом. Железо заготовлено. Вроде бы только поопрятней да поаккуратней в тятькиной кузне было. Спешит Демидка. Углей в горн кинул, берёсту вниз подложил. Огонь высек. «Пых! Пых!» — задышал тяжело и сипло мех. Засветились угольки сперва красным тусклым огнём, потом всё ярче, ярче… А у Демидки новая забота — приготовить всё, что надобно для ковки гвоздей. Сделал всё и бегом назад: — Готово, дядька Фрол… Пошли. Впереди Фролка, за ним дядька Михайла, сзади Демидка. Дядька Михайла, чтоб в кузню пройти, согнулся — дверь низкая по стрельцову росту. Поглядел Фролка на Демидкину работу, только и сказал: — Видать, и вправду прежде в кузню захаживал… Однако понял Демидка — доволен остался его будущий хозяин. Может, даже и не ожидал, что Демидка так быстро управится. Думал Демидка, работать кузнец начнёт, чтоб его проверить. Но тот обронил коротко: — Горн загаси, в кузне прибери. Да чтоб одним духом! Вовсю старался Демидка. Изрядно захламлена была кузня у Фролки, не то что у отца. Там каждая вещь своё место знала. А тут, видать, большого порядка отродясь не было. Прибежал Демидка, управившись, как мог: — Готово! — Так вот, — сказал Фролка-кузнец, и глаза его глядели строго и испытующе, — толковали мы насчёт тебя с Михайлой. Так уж и быть, пожалею я твоё сиротство, возьму в ученики… Замолчал Фролка-кузнец. Чтоб почувствовал Демидка его, Фролкину, доброту. Не знает Демидка, как ответить, поклонился в пояс. — Но запомни крепко: кузница — одно дело. А кроме того, должен ты будешь всякую дворовую работу исполнять… Покосился Демидка на дядьку Михайлу. Тот головой кивнул: дескать, да, должен! — Меня пуще отца родного почитать и слушать… И опять дядька Михайла головой кивнул: правильно, мол. — Жену мою, Матрёну, тоже слушать и почитать, ребятишкам всякое обхождение и уважение делать. За коровой ходить, гусей пасти. Долго перечислял Фролка-кузнец будущие Демидкины обязанности. И на всё дядька Михайла головой кивал. Кончил Фролка-кузнец так: — И чтоб с худыми да воровскими людишками не знался, добра не крал, дурного против хозяев не умышлял. А коль ослушаешься, буду смирять своими руками, смотря по вине… И снова дядька Михайла согласно головой кивнул, утверждая Фролкину власть над Демидкой. Демидка тихо выговорил: — Буду слушаться. Стараться буду изо всей мочи…«Шевелись, окаянный!»
Ушёл дядька Михайла. Фролка-кузнец поманил Демидку пальцем: — Что в избе увидишь иль услышишь — молчок. И что едим, и что пьём — про то тоже языком не болтай. Завистливы ноне люди стали. Злы. Так и норовят близкого утопить. Понял? — Угу! — поспешно отозвался Демидка. — Матрёна! — на весь двор закричал Фролка. — Ма-трё-на! Вышла из избы баба. Демидка глаза вытаращил. Ладная. Щёки горят. Глаза — ровно два угля. Чёрные, отродясь таких не видел. — Чего орёшь? — зевнула. — Гляди-ка… — кивнул кузнец на Демидку. — Ну и что? — Учеником будет… Приметно оживилась тётка Матрёна. — Слава те господи… А то всё одна да одна. Замаялась… — Оно и видать… — усмехнулся Фролка-кузнец. — Один шкилет остался… — Как звать? — Тётка Матрёна на мужнины слова внимания не обратила. — Федькой! — ответил Демидка. — А ну-ка, Федька, ноги в руки — воды из колодца натаскай, поросёнку пойла приготовь и задай, огород прополи… Смотрит Демидка на румяную красавицу и думает про себя: не иначе шутит тётка Матрёна — невозможно одному человеку такую гору работы своротить. Улыбнуться попробовал. А тётка Матрёна: — Ты мне зубы не показывай, быстро сосчитаю… Завертелся Демидка, словно щепка в половодье. Тётка Матрёна подгоняет: — Шевелись, окаянный! Двигаешься, ровно неживой… К обеду устал Демидка — ноги не держат. А тётка Матрёна и тут покрикивает: то принеси, это унеси. Одному подивился Демидка. Сели за стол, посередине деревянное блюдо и в том блюде нарезан, почитай, целый каравай хлеба. Все взяли по куску. Демидка покосился на хозяев, однако тоже взял. Принесла тётка Матрёна чугунок, из него такой дух — Демидку до самых печёнок пробрало. Мясом пахнет и ещё чем-то вкусным, не поймёшь. Таскает Демидка большой деревянной ложкой похлёбку из общей глиняной миски, а у самого от голода и усталости руки трясутся. И боязно: как бы не показалось хозяевам, что ест много. Покосился вновь на тётку Матрёну, а она на Демидку смотрит и глаза подолом утирает. Поперхнулся Демидка. Всхлипнула тётка Матрёна: — Господи, изголодался-то… Да ты ешь, ешь… Ровно волчонок, не озирайся, не отнимут у тебя… И Демидку мягкой ладонью по голове погладила. Защекотало у Демидки в носу, и слёзы сами собой кап-кап на стол. Совестно Демидке, а совладать с собой не может. И улыбается, и плачет разом. Фролка и тот крякнул, ложкой по столу постучал: — Ну вы, мокрое племя, сырость не разводите… Наелся Демидка, того гляди, лопнет. А тётка Матрёна второй чугунок несёт. С кашей гречневой и с мясом опять. И хоть места в животе у Демидки вовсе не осталось, тянется рука с ложкой к вкусному блюду. Но когда тётка Матрёна киселя принесла — отказался Демидка: — Не могу больше… После обеда все спать повалились. Демидка как на лавку лёг, словно в мягкую чёрную яму ухнул. Сразу уснул. Недолго, однако, блаженствовал. Проснулся — за плечи кто-то трясёт. Глянул — перед ним сердитые спросонья глаза тётки Матрёны. — Нешто не слышишь?! Дитя в люльке надрывается! Сядь да покачай! Качает Демидка плетёную корзинку с младенцем, сам носом клюёт. Так и пошла Демидкина жизнь. За столом сытно, грех жаловаться, а из-за стола вылез — успевай поворачиваться. И тётку Матрёну не поймёшь: то Демидкино сиротство оплакивает, то так за пустячную вину по затылку треснет — летит кувырком Демидка. — Не с той ноги встала нынче хозяйка… — пошучивает Фролка-кузнец, а сам норовит со двора уйти. А Демидке куда деться? Находится в полной власти у тётки Матрёны. Однажды сказал Демидка просительно Фролке-кузнецу: — Дядька Фрол, когда работать буду? Недобрую минуту выбрал Демидка. Крикнул Фролка-кузнец: — Матрёна! Слышь, Федька на тебя жалуется… Вышла из избы хозяйка, руки в боки, брови сдвинуты: — Ещё чего выдумал?! — Я ж про кузню… — испуганно зашептал Демидка хозяину. — В кузню хочу… Фролка на Демидку не глянул: — Слышь, Матрёна, парень жалуется, работы ему мало… — Он по одной работе мастер — за столом ложкой. Изленился на хозяйских харчах! Обидно стало Демидке за такую несправедливость. Целый день на ногах. Передохнуть некогда. В бабки аль какие другие игры, кажись, сто лет не игрывал. А тётка Матрёна не унимается: — Иль не видишь, как другие ученики живут?! К другим хозяевам захотел? Может, тебя к Силу Михайлову отдать?! — Спаси бог! — закричал Демидка. Вспомнил Демидка Фролова соседа кузнеца Силу Михайлова — мурашки по спине побежали. Мужик хмурый, злой, на руку тяжёлый. Свёл Демидка дружбу с его учеником Санькой и такого наслушался, аж не верится. В первый раз, как встретились Демидка с Санькой, поразился Демидка — до чего тот худ телом да одёжей драный. Поднял Демидка руку затылок почесать, завертелся Санька, зайцем подшибленным на землю упал. Перепугался Демидка. — Ты что? Иль припадочный?! Санька снизу жалобно смотрит, трясётся: — Не бей… Христа ради, не бей… Удивился Демидка: — Да за что ж я тебя бить буду? — А я почём знаю… Руку-то зачем поднял? — Руку-то? — не сразу сообразил Демидка. — Затылок почесать… — Не врёшь? — Чего мне врать? Поднялся боязливо Санька. — Думал, зашибить хочешь… Меня все бьют. Пуще всего хозяин с хозяйкой и дети ихние, чтоб они сгорели, злыдни! Видал? — задрал рубашку Санька. Глянул Демидка: спина, словно болячка большущая, исполосована вдоль и поперёк. — Тут пощупай… Взял Санька Демидкину руку и к боку приложил. А там вместо рёбер, как у всех людей, — вмятина. — Хозяин прошлым летом молотком… Помру, думал… — За что так?! — И не помню. Я у них завсегда виноватый… Представилось Демидке всё это, когда стоял он перед тёткой Матрёной, ноги подкосились. — Разве я чего плохое… Я только в кузню… Разве когда от работы отказываюсь… — То-то! — строго сказал Фролка. — Как в кузне потребуешься — сам позову. А пока Матрёну слушайся. И пошла по-прежнему Демидкина жизнь. Только после того ещё старательней стал. Знал, получше других кузнецких учеников выпала ему доля. Хоть и работает до упаду, а сыт. А коли бьют, всё ж не калечат.Неожиданная перемена
Фролка сам в кузнице не перетруждался и Демидку к своей работе не допускал. Сунулся однажды Демидка, как случилась свободная минутка, в кузню к хозяину, и на всю жизнь ту минуту запомнил. Зверем кинулся на него Фролка. — Кто позволил заходить без спросу?! Не на шутку струсил Демидка. В руках у Фролки молоток. Глаза от злости потемнели. Вспомнил Демидка Саньку с его пробитыми рёбрами — да задом-задом из кузни. Вечером Фролка хмуро пояснил: — Секретные замки делаю. Заказчик, известно, не хочет, чтоб кто чужой внутренности замка видел. К кузне, когда работаю, больше не подходи. И никому про те секретные замки ни слова. Спрашивать кто будет — делает, мол, хозяин замки для заморских гостей-купцов. Понятно ли? — Понятно… — эхом отозвался Демидка. Неделю спустя произошла в его жизни неожиданная перемена. Перед тем дня за два Фролка с женой всё спорить принимались. Стоит Демидке подойти, замолкают оба и на него: — Брысь отседова! Всё под ногами вертишься… В самый тот день Фролка сказал: — Ну, Фёдор, важные мы теперь с Матрёной сделались птицы. Лавку купили. И в этой лавке будешь ты мне помощником… Демидка хозяина вопросами, будто горохом, закидал: — Дядька Фрол, а где та лавка? Чем торговать будем? Я чего там делать буду? А?.. Фролка-кузнец степенно отвечал: — Лавка на самом главном торговом месте, на Пожаре, иными словами, на Красной площади стоит. Торговать замочному мастеру известно чем — замками. А что ты делать будешь, то увидишь. От твоего старания и прилежания да от моей доброй воли будет зависеть… Рад Демидка. Поглядел на тётку Матрёну, а она сердитая, недовольная: — Больно не веселись! За тебя по избе да по двору работу никто не исполнит. В тот день всё горело в руках Демидки. Точно на крыльях летал. А утром… Запрягли Фролкину старенькую лошадёнку, забрали с собой замков разных с полмешка и двинулись на знакомую уже Демидке главную площадь, прозываемую в народе Пожаром и Красной. Лавка оказалась крепкая, добротная. Размером точь-в-точь как соседние. Стали Фролка с Демидкой в лавке обосновываться. Демидка веником пол чисто-начисто вымел. Товар разложили, развесили. Чем не купцы?! У Фролки кузнецов знакомых много. К лавке каждый подходит со своим словом. Кто похвалит, кто пошутит. А потом и вовсе Фролку друзья-приятели увели. Сказал хромой весёлый кузнец: — На тот случай, чтоб не рассохлась твоя лавка, обмыть её надо. И соседей уважить… Сообразил Демидка: хочет хромой кузнец да и другие тоже, чтоб угостил их с открытием торговли Фролка. А тот и сам, видать, не прочь. И вышло тут дело прямо невероятное. Поглядел Фролка на Демидку серьёзно и сказал: — Останешься в лавке за меня. Торговать будешь. Испугался Демидка: — Не смогу я… Фролка улыбнулся, за ухо легонько потрепал: — Привыкай! Рассказал Демидке, что почём продавать надо. Повторить заставил. Демидка ответил бойко. В одном месте только и сбился. — Молодец! — похвалил Фролка. И строго прибавил: — Гляди, чтоб не жульничать, хозяина обманывать не вздумай… — Дядька Фрол! — Ладно, ладно… — сказал Фролка. — Пошутил я. — Дядька Фрол, — спохватился Демидка, — а медные деньги брать али нет? Глаза вытаращил Фролка. — Какие ж ещё? — Серебряные… Блином расплылось Фролкино лицо. — Кто тебе серебряные даст? Голова садовая… — А как фальшивые подсунут? Подмигнул озорно Фролка: — Гляди в оба, не подсунут небось… Остался Демидка один в лавке. Чудно́! Приглядываться стал. В каждой лавке по человеку. А в иных ещё и мальчишки — один или два — покупателей завлекают, шутки-прибаутки рассказывают, за рукава прохожих хватают. Стал Демидка свой товар тоже расхваливать. Спервоначалу робко да негромко. Потом разошёлся. Покрикивает, будто дело то для него самое обыкновенное. И докричался. Остановился возле лавки мужик бородатый, суровый. Стал замки разглядывать. Сбавил Демидка голос. Ласковым сделался. — Не сомневайся, дяденька. Замочки хитроумные, крепкие. Того лихого человека не найдётся, кому б наши замочки запертое добро отдали… — Больно ловок уговаривать. Давно торгуешь? — Наши изделия богатющие иноземцы берут, мастерство известное. Выбрал мужик замок, и принялись они с Демидкой торговаться. Спросил Демидка против Фролкиной цены сразу вдвое. Мужик отшатнулся: — Белены объелся, малый… — Ты, дяденька, на замок погляди получше… Такого второго на всём Пожаре не сыщешь… Долго торговались. Раза три мужик уходить собирался. А всё-таки уговорил его Демидка. Против Фролкиной цены на треть продал дороже замок. Отошёл мужик. Разжал Демидка ладони и не верится, что это он такую выгодную продажу совершил. Спохватился: не фальшивые ли деньги? Сколько ни глядел — деньги как деньги. Одна сторона — царь-государь на лошади верхом едет и змея копьём колет. На другой — буковки мелкие. Не успел Демидка деньги спрятать — перед лавкой ещё один мужик, ростом повыше, видом поприветливей. — Ладно торгуешь, — похвалил. — Покажи-ка товар свой, может, и я что подберу. Мелким бесом завертелся Демидка. И так и этак замки показывает, расхваливает, ключами крутит, Христом богом клянётся. Толпа вокруг собралась. И все к Демидкиным замкам тянутся. Демидка весело приговаривает: — Не сразу, дяденьки, по одному! На всех товару хватит. А про себя думает: разные люди по Пожару ходят, далеко ль до греха, заглядишься — в самый раз замок утянут… Полдюжины замков продал до обеда. Может, и ещё бы сумел, да стали вокруг лавки прикрывать и покупатели расходиться. Думает Демидка: а ему что делать? Тут как раз Фролка-кузнец, пошатываясь, весёлый, с компанией идёт. — Ну, купец-молодец, поведай, велики ли барыши? Поманил Демидка пальцем Фролку, зашептал на ухо: — Полдюжины продал. И дороже, чем ты велел. Гляди, во денег сколько… Потрезвели Фролкины глаза. Выпрямился. Грудь колесом выкатил. — Чего шепчешь, у меня секретов от честных людей нет. Докладывай, как торговал… Приутихли Фролкины друзья. С запинкой начал рассказывать Демидка. Потом осмелел. Закончил вовсе бойко: — Вот, дядька Фрол, и барыши наши… Пересыпал Фролка-кузнец медные деньги из ладони в ладонь, сказал горделиво: — Оттого барыши, что замки хороши! Хохотом одобрительным грохнула Фролкина компания. А Фролка серьёзно: — Погоди, племянничек, скоро вторую лавку откроем, а там, глядишь, и третью… Похваливают Фролку друзья-приятели, Демидку по плечу треплют. — Золотой племянничек, Фрол, у тебя… В большие люди выйдет! На крыльях летел домой Демидка. Да разом как в холодную воду. Криком встретила его тётка Матрёна: — Где шляешься?! Дел прорвища накопилась, а он разгуливает, лоботряс проклятый… Фролка было заступился: — Погоди, Матрёна… А хозяйка: — Я те сейчас погожу кочергой поперёк спины, пьяница окаянный! Потемнели Фролкины глаза. Надулись желваки на скулах. Волосатый Фролкин кулак упёрся в женин бок. Охнула Матрёна. Глаза закатила. А Фролка Демидке: — Во дворе побудь… Вскорости выкатился Фролкин старший сын Никола: — Федька, тятя кличет. В избе за столом всё семейство — к обеду приготовились. Тётка Матрёна сердито смотрит, однако молчит. А Фролка про Демидкину торговлю рассказывает, деньги с ладошки на ладошку опять пересыпает. В глазах у Фролки искры весёлые. И показалось вдруг Демидке: смеётся Фролка над его, Демидкиными, барышами…Нужный человек
Фролка то молотком позвякивает в кузнице, то по своим делам ходит. А в лавке — Демидка. Правду сказать, по полдюжины замков в один день продавать больше не приходилось. Да Фролка всё одно не бранил. Напротив, громко, так, чтобы слышали другие, утешал Демидку, говорил многозначительно: — Не через тебя одного наши замочки по Руси святой да по заморским краям расходятся. Попривык Демидка. Вовсе бойким стал. Среди лавочных мальчишек — за коновода. Взрослые друзья-приятели завелись. Остановился однажды возле лавки парень. Быстрыми глазами замки оглядел. Демидку легонько по носу щёлкнул. Высокий, красивый, рубаха красным огнём горит. Синие штаны в мягкие сапоги заправлены. — Показывай товар, ухарь-купец! Ишь какое тебе отец дело доверил! — Не отец — дядька, — сказал Демидка, доставая замок помудрёнее. — А отец где? Понравился Демидке быстроглазый красавец. Подумал: не рассказать ли про тятьку, не попросить ли совета? Вдруг поможет? Но поостерёгся. — Сирота я, — сказал, — тятька с мамкой померли. Перестал улыбаться незнакомец. Цокнул языком сочувственно. — Плохо. Я, брат, сам сирота. У чужих людей вырос. Ведомо мне то счастье. Поди, голодом морят? — Нет, харч справный, — вступился за Фролку-кузнеца Демидка. Слово за слово, рассказал Демидка Спиридону, как назвался незнакомец, про своё житьё-бытьё. Слушает Спиридон Демидку, языком цокает, тётку Матрёну за подзатыльники, что достаются Демидке, поругивает. Стал уходить Спиридон, Демидка попросил: — Только ты хозяину про то, что я тебе тут сказывал, не передай… Удивился новый знакомый: — Ты ничего особенного и не говорил! — А всё ж, — попросил Демидка, — не велел хозяин про то, как живёт он, да что ест, да что пьёт, рассказывать… — С чего бы? — опять удивился Спиридон. — Люди кругом завистливые… — А-а-а… — понимающе кивнул Спиридон. — Не сомневайся. Друзей отродясь не подводил. А ты мне по сердцу пришёлся. Какая подмога потребуется — выручу. — Кто будешь-то? — спросил Демидка, сообразив, что о новом знакомом ничего, кроме имени, не знает. С усмешкой, шутя, напыжился Спиридон: — Я, брат, не простой человек. Сквозь землю на три сажени вижу. Из всякой беды вызволить могу, понял? Ничего не понял Демидка, однако ещё больше ему новый приятель понравился. И, когда тот стал прощаться, попросил Демидка: — Приходи почаще, а? — Может, завтра и приду, — пообещал Спиридон. — Не позабудешь? — Нет, я, брат, памятливый! Однако ни на другой день, ни на третий Спиридон не пришёл. Демидка всё шею тянул. Казалось ему, будто то там, то здесь мелькает в толпе огненная рубашка белокурого красавца. Приглядится Демидка — рубашка-то красная, а в рубашке мужик бородатый иль парень молодой, вовсе на Спиридона непохожий. Фролка заметил: — Кого выглядываешь? Демидка про Спиридона, понятно, не рассказал, а потому ответил: — Человек тут приходил, к замкам приценивался. Не сошлись мы. Гляжу, не вернётся ли. Неделя прошла. Демидка ждать перестал. И глядь, словно из-под земли, — кудри белые и глаза быстрые. Улыбается Спиридон: — Чай, заждался? Демидка от радости не может слова вымолвить. А на его знакомом рубаха другая, штаны наряднее прежних. — Думал, не придёшь! — Не-ет, брат. У меня слово твёрдое. Раз сказал — сделаю. Негоже попусту-то языком трепать. А задержался — потому дела. Я ж тебе говорил — важная птица Спиридон твой… — и засмеялся весело: кому, мол, важная птица, а тебе — друг-приятель. И тут Демидка решился. — Слышь, Спиридон, а тут один мужик месяц назад пропал, ты про него ничего не знаешь? — Как так — пропал?! — изумился Спиридон. — Куда ж он делся?! — Схватили его царёвы слуги, — шёпотом сказал Демидка. — За что ж? — Медь продавал, царского указа не знал… — По-о-нят-но, — протянул озабоченно Спиридон и уставился на замки Фролкиной работы, будто впервой увидел. — Так как? — ещё тише спросил Демидка. — Слышал ли чего? Помолчал Спиридон. — Слышать-то слышал, да мало… — А поболе узнать не можешь? — жалобно попросил Демидка. — Узнал бы, кабы кто из твоих родных то был. А любопытство твоё тешить… — Нешто любопытство?.. — взмолился Демидка. — То ж мой тятька был… И поведал Демидка своему новому другу всю про себя правду. Заиграл глазами Спиридон: — Не печалься, брат, не кручинься! Поможем твоему горю. Разузнаю всё про твоего тятьку… Руку узкую протянул: — Держи! Пожал Демидка неловко руку. А Спиридон: — Будет всё о горестях… Как торговал-то? Велики ль барыши? — Не, не очень!.. Кабы хозяин сам денег не приносил, прогорели б мы… — фыркнул Демидка. — Хозяйке что ни неделя — обновка. Из одёжи что, колечко какое иль серёжка… — Ишь ты… Где ж хозяин деньги достаёт? Пожал плечами Демидка: — Торгует где-то замками… — Много, видать, замков делает? Засмеялся Демидка. — Кто его знает! Чудной. Меня в кузню, как работает, не пускает. — Врёшь… — не поверил Спиридон. — Где ж видано, чтоб ученика в кузню не пускать?.. — Ей-богу, не вру… Святой истинный крест! Да и работает не часто. Почитай, за последнюю неделю ни разу молотка в руки не брал… — Видать, дорогие замки делает! — сказал Спиридон и на Демидку непонятно поглядел.Боялся Демидка: пропадёт опять его друг надолго. Ан нет. На другой день поутру: — Доброго здоровьичка! Демидка первым делом: — Ну, узнал? — Это про чего? Поразился Демидка. Неужто забыл Спиридон его просьбу? — Про тятьку… Про чего ж ещё… — Ах, про тятьку?! — стукнул себя дурашливо по лбу Спиридон. — Думал, запамятуешь… — И, наклонившись, серьёзно: —Добро, что об отце заботишься… — Как же? — не терпелось Демидке. — А вот так… Век ты меня благодарить должен… Натянулось всё внутри у Демидки, словно струна. — Ну же… — Жив твой тятька, здоров… И ни в каких там далёких краях не находится… Стерегут его в матушке-Москве… — Где?! — задохнулся Демидка. — Того ещё не ведаю… Скор ты очень… Кабы знал, труда какого мне это разузнать стоило… Не знал Демидка, плакать ли, смеяться ли от радости. И как благодарить верного друга… Подумать только, где-то рядом, может, в одном из государевых приказов его тятьку под караулом содержат, а он и не знал… — Спиридонушка! — Демидка к руке друга приник. — Христом тебя богом прошу, век молиться буду, разузнай, где тятя находится, помоги ему, ведь невинно страдает… — Тихо, тихо… — Демидкин друг на сторону глаза скосил. — Хозяин твой идёт, нечего ему нас с тобой вместе видеть. И про разговор — молчок. Закивал Демидка головой. А Спиридон — боком, боком и затерялся в толпе. Фролка-кузнец на Демидку пристально посмотрел: — Кто был? Демидка изобразил притворное удивление: — Я почём знаю? Замки глядел… — Словно видел его где-то? — наморщил лоб Фролка. — Да и замки вроде не впервой смотрит…
Последние комментарии
4 часов 7 минут назад
6 часов 37 минут назад
6 часов 45 минут назад
1 день 18 часов назад
1 день 22 часов назад
2 дней 35 минут назад