Континентальный союз [Алексей Юрьевич Рюриков] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Алексей Юрьевич Рюриков КОНТИНЕНТАЛЬНЫЙ СОЮЗ
"Полагаю, всем знакомо высказывание о том, что история не терпит сослагательного наклонения. Разумеется, как и всякая банальность, и это высказывание сильно искажает истину: историкам (и не только) очень полезно задаваться вопросом о возможных последствиях тех или иных решений. Но вот чего история точно не терпит, так это натянутых аналогий".А. Иванов, председатель Высшего Арбитражного Суда РФ
ВВЕДЕНИЕ
Сложно не согласиться с цитатой из эпиграфа. Анализ и оценка возможных последствий, расширяет наши представления об исторических процессах. Безусловно, первично собственно историческое исследование – раскрывающее факты прошлого, отвечая на вопрос: "что было". Не менее интересен, хотя и гораздо более сложен, анализ событий – "почему было именно так", ведь история это процесс чьих-то решений и исполнения этих решений, и процесс не статичный, а развивающийся и корректирующийся ежесекундно. Но не меньшую роль играет и оценка произошедшего. И здесь необходимо рассмотрение иных вариантов, то самое "сослагательное наклонение", без которого объективная оценка невозможна – ведь не задумавшись "что было бы при принятии другого решения", оценить совершившийся факт можно лишь субъективно. При этом для анализа сослагательности процесса, наиболее объективно применение аналогий, обоснованных и взвешенных, что в применении к истории означает, исходящих из реально существовавших планов, высказываний или действий. В альтернативной истории периода 30-х – 40-х годов ХХ века, основной темой стали поиск вариантов укрепления советско-германского союза либо иного начала Великой отечественной войны. Вторая тема, безусловно, интересна, но ограничена рамками самого вопроса. Первая же, представляет собой как раз натянутую аналогию. История неоднократно продемонстрировала на практике, что в первой половине ХХ века, устойчивый союз России и Германии с любой идеологией и политическим или идеологическим режимом, не работает. Причины этого интересны, но для исторической аналогии не важны. Зная, какая судьба постигла русско-германское сближение конца XIX века, договор в Бьорке и политику Рапалло, вряд ли обоснованным будет предположение иного исхода договора между СССР и III Рейхом 1939 года, независимо от того, диктовалось ли противостояние русских и немцев геостратегическими или экономическими причинами, успехами дипломатии их противников или закулисными интригами, Причем даже кардинальные изменения политических режимов, границ и личностей у власти, приводили к одинаковому итогу, так что объективной выглядит, скорее, предпосылка невозможности такого союза в указанный период, даже с некими резкими изменениями вводных – ведь каждое действие рождает противодействие, а игры в одни ворота не бывает. Кроме того, автор вообще скептически относится к пользе такого союза для России. История дважды продемонстрировала, что в первой половине ХХ века немцы не умели выигрывать войны. Дважды за четверть века Германия начинала войну, выбрав время, место, противников, и способ действий. И дважды проигрывала. И союзники Германии проигрывали вместе с ней, причем проигрыш иногда оборачивался расплатой, даже более жестокой, чем для немцев. Стабильный итог союза с Германией в ХХ веке – проигранная война, оккупация и репарации, и нет никаких объективных оснований полагать, что для России или СССР итог был бы иным.* * *
Несомненно, уклониться от Второй мировой войны СССР не мог. Собственно, Советский Союз пытался уклониться, но война пришла к нему сама. И вопрос могла ли вторая мировая начаться в кардинально иных условиях, с другими враждующими блоками и исходными позициями, представляется интересным и пока не затрагивавшимся. Не менее интересным является и вопрос о советских репрессиях в высших эшелонах власти 1937-38 годов. Единой исторической позиции так и не выработалось, и спор о том, имел ли место заговор против Сталина, не окончен. Сегодня нет однозначных доказательств как наличия, так и отсутствия планов государственного переворота в те годы, обе версии имеют примерно равное количество аргументов в свою пользу, но нестыковки и возражения остаются. И одной из таких нестыковок опровергающих подготовку переворота, является довод о невозможности Тухачевского в реальных советских условиях 1937 года получить высшую власть в стране. С этим сложно спорить, действительно при наличии мощных структур ВКП(б) и НКВД, с которыми считался даже Сталин, шансов на место вождя у представителя армии не было, они могли возникнуть лишь у фигуры имеющей солидный вес в партии. В книге одной из двух точек "изменения реальности" предполагается наличие антисталинского заговора, поскольку только такой вариант представляется логичной причиной для иного хода истории, поводов считать, что Сталин круто развернул бы свою политику, нет. При этом в качестве главы заговорщиков выбрано лицо, которое реально могло претендовать на место главы СССР, имея достаточный статус и влияние. Второй точкой стала Франция. Страна выпавшая из ведущих игроков Второй мировой уже в июне 1940 года, что перевернуло ситуацию в мире. Франция в межвоенный период выступала практически гегемоном Европы и одной из ведущих стран мира наравне с Англией и США, обладала мощной армией и второй в мире колониальной империей. Поражение Франции стало результатом скорее неустойчивости ее руководства, чем объективным итогом. Но и приход к власти именно этого руководства, явился скорее исключением из европейской тенденции. Европа в середине 30-х годов явно тяготела к правым режимам, левые победили лишь на короткое время в Испании, и – во Франции. В реальной истории, тем не менее, у французов имелось весьма серьезное правое политическое крыло и схватки между ним и левыми выплескивались на улицы, оставляя трупы. До уровня уличных битв Германии, разумеется, не доходило, и французские правые в основной массе не занимали столь радикальных позиций, как немецкие, но вполне приближались к итальянским. Причиной проигрыша правых, по разделяемому автором мнению ряда историков, стала разобщенность и отсутствие общего лидера. Поиск такого лидера имел место и в нашей истории, причем искали его среди тех же персонажей, о которых идет речь в данной книге. Возможно, не хватило лишь дополнительного внешнего толчка, который в предлагаемом варианте нашелся.* * *
С учетом двух точек "изменения реальности", имеющих аналогии в нашей реальности, история пошла бы иначе. Лучше ли, хуже – вопрос второй. Вряд ли повороты были бы резкими, история имеет свою инерцию. Но через некоторое время, после незначительно отличающихся от случившегося шагов, каждый из которых уводил бы события все дальше, мир стал бы другим. И этот мир, тамошним автором мог быть описан в такой книге, как эта. Для развития событий альтернативной версии, использовались аналогии исходящие из реально существовавших в нашей истории планов, высказываний, действий или тенденций, одновременно пытаясь избежать необоснованных или не имеющих аналогий сюжетов. И думаю, альтернативой реальным событиям Второй мировой, мог стать и такой вариант. Вариант традиционного для политики ХХ века континентального франко-русского союза.ГЛАВА I Новое решение
1. Выбор позиции…
В ноябре 1935 года, французские социалисты объединились в Союз социалистов и республиканцев во главе с Леоном Блюмом и установили тесные отношения с социалистами-радикалами и коммунистами, образовав коалицию левых сил, получившую название Народный фронт. Уже в мае следующего года, блок получил на парламентских выборах 376 мест, а Блюм сформировал правительство Народного фронта. Новое левое правительство уже в июне запретило во Франции националистические партии и организации. Именно этот шаг правительства Блюма, большинством историков оценивается, как поворотная точка внутренней политики Франции, и один из двух ключевых шагов тех дней, развернувших замершую на перекрестке историю мира на определенную, но тогда еще не единственную полосу движения.* * *
Традиционно, во Франции тех лет националисты обладали довольно широкой поддержкой в обществе, и еще более широкой среди промышленной и военной элиты страны. Основными причинами их неудач считаются разобщенность правых организаций и отсутствие серьезных позиций среди элиты политической. Ограничения, введенные правительством Народного фронта для всех праворадикальных групп, неотвратимо толкнули их лидеров если не к полному объединению, то, как минимум, к тесному взаимодействию, ведь новые запреты касались всех. Первым политиком, попытавшимся использовать эту ситуацию, стал Лаваль. При посредничестве Де Ля Рока (президента влиятельной крайне правой организации "Огненные кресты") он встретился с неформальными лидерами военных – Петэном и Вейганом, лидерами неосоциалистической партии Деа и народной французской партии Дорио. В ходе переговоров, правым удалось создать коалицию, названную "Союз патриотов", послужившую объединяющей платформой для большинства националистических и правых элементов. Правый альянс выдвинул лозунги перестройки государства в авторитарном духе, требования социальных реформ, укрепления обороноспособности, противостояния левым преобразованиям. Союз патриотов немедленно поддержала крупнейшая французская металлургическая компания Ванделя и ведущие банки страны. И уже в июле, за первыми спонсорами, последовал практически весь крупный капитал Франции. Основания поддерживать правых, у бизнеса имелись. Именно в июле 1936 года, в соседней Испании, под руководством Франко начался мятеж против левого республиканского правительства Народного фронта, крайне сходного с французским. Испанские левые начали раньше, и успели показать французам перспективы развития их лозунгов. Поэтому, когда тем же летом, во Франции началась национализация оборонной промышленности, контакт правой коалиции с промышленниками при посредничестве Ванделя стал постоянным. Союз патриотов получил широчайшую (в первую очередь финансовую) поддержку банкиров, владельцев предприятий военно-промышленного комплекса. Петэн, ставший, как личность всеми уважаемая, но не радикальная, официальным лидером Союза, вовлек в движение офицера своего штаба де Голля, автора нескольких книг. Книга де Голля "Как ломают шпаги", представляющая собой резкую критику политики правительства Блюма, имела огромный успех. Главная ее мысль не только подводила идеологический фундамент под уже сложившуюся картину, она выражала реальные, пусть иногда не формулирующиеся четко, желания части общества. Да, писал де Голль, французская армия полторы сотни лет не вмешивалась в политику. Но сейчас опасность для страны настолько велика, что армия молчать не может, и идеология армии может быть только правой, только националистической. Величие Франции должно быть сохранено, и это может сделать только право-национальное правительство. Умеренное крыло Союза патриотов использовало этот лозунг как довод против правительства, провоцирующего армию на выступление, радикальное крыло – как прямой призыв к армии. Жесткая атака на шаги Народного фронта, повлекла рост общественной поддержки правых и падение доверия к правительству Блюма.* * *
Вторым шагом, без которого история могла бы пойти другим путем, стало формирование активной оппозиции Сталину в СССР. Официальная версия событий, собранная в последующем в материалах уголовных дел, ведет отчет заговора с встречи в Киеве, в июле 1936 года во время командировки в Украинский военный округ, заместителей наркома обороны, Тухачевского и Гамарника и командующего округом Якира, на даче последнего. Считается, что именно в те дни, состоялся их откровенный разговор, приведший к насильственной смене власти в стране. Однако в официальной версии историки видят – и вполне обоснованно – ряд умолчаний. Известно, что Якир и Гамарник являлись видными фигурами так называемой "украинской группы", высших чинов партии, армии и НКВД, объединенных совместными, а иногда и родственными, связями и мыслями, работающими или работавшими на Украине. Группу возглавлял тогдашний первый секретарь ЦК КП(б) Украины, и одновременно член Политбюро Косиор. В клан входили еще два члена Политбюро, Чубарь и Петровский, и два из участников киевской встречи – заместитель Ворошилова, второй человек в армии, фактический комиссар наркомата обороны, и по должности одновременно заведующий Военным отделом ЦК ВКП(б) Гамарник, и командующий Украинским округом Якир. Учитывая последующие события, логично предположить, что разговор с Тухачевским произошел по инициативе двух его коллег, с санкции или по предложению Косиора, и движущей силой заговора стала именно "украинская группа". Впрочем, безусловно, эта гипотеза, несмотря на ее логичность и непротиворечивость, не может быть подтверждена документами – ведь оппозиционеры не вели протоколов встреч, а главные действующие лица не смогли оставить даже показаний. Так что, вернемся к фактам.* * *
19 августа 1936 года, в СССР состоялся первый открытый процесс над внутрипартийной оппозицией, дело "троцкистско-зиновьевского центра". Обвиняемые дали показания против Бухарина, Рыкова и Томского, были приговорены к смертной казни и расстреляны 25 августа. Следствие по делу Бухарина и Рыкова, тем не менее, прекратили за отсутствием оснований для предъявления обвинения. 25 сентября 1936 года руководителем НКВД стал Ежов. В эти же дни, первый замнаркома внутренних дел СССР, комиссар госбезопасности 1-го ранга Агранов, встречался с Гамарником. Якова Сауловича Агранова новый шеф НКВД раздражал. Профессионал, прошедший путь от эсеровского боевика до начальника советской тайной полиции, Агранов не понимал бюрократа Ежова. Гамарника он знал давно, доходила до начальника госбезопасности и информация о существовании какой-то группы военных, недовольных своим положением… а может, и задумавших большее. Прощупывая собеседника, Агранов пожаловался на некомпетентность и грубость Ежова, его неверные решения, которые ведут к развалу работы. Гамарник разговор поддержал, подобные беседы они вели и до этого. Но теперь, после киевской встречи, стоило пойти дальше: — У нас в НКО такая же ситуация. Ворошилов вообще не знает, что в армии делается. Решает, как бог на душу положит. Советов не слушает, специалистов не слушает – рассудительно заметил Гамарник – куда мы так придем, не понятно. — По балеринам, зато ударяет – заметил Агранов, прохаживаясь по кабинету. И продолжил задумчиво, как бы размышляя вслух: Тут ведь как? И Ворошилова и Ежова – их Хозяин вытащил. Я ничего не скажу, партии они преданы. Только время теперь другое, теперь и в деле разбираться надо. Я вот вопросом иногда задаюсь, не допускаем ли мы ошибку кадровую? "Если военные что-то затеяли, он должен дать понять – подумал Агранов. Не может не сказать, им нужен свой человек в органах. Меня Ян давно знает, не боится. Намекнет. И если что-то есть – надо пойти навстречу. Выгорит – не выгорит, надо рискнуть. Ежов – это чистка. Хозяин будет перетряхивать органы, затем этого карлика и назначил. И выбросит "стариков". Как из партии выбрасывали. Нет, к черту. Если военные – это серьезно. Это шанс". Гамарник рискнул. О встрече в Киеве он не рассказывал, но намекнуть на вариант посчитал нужным. Чекиста он знал давно. И знал о его недовольстве, с недавних пор проскальзывавшем в беседах. Агранов – это сила. Это ГУГБ, Главное управление госбезопасности, управление, которое может обойти собственного наркома. Или прихлопнуть переворот на корню, возможностей собеседника Гамарник опасался всерьез. К тому же, речь ведь, собственно, не шла о каком-то заговоре. Всего лишь обсуждение кадров. Самых высоких кадров. Которые действительно решают все. Агранов намеки понимал хорошо. Он принадлежал к тем чекистам, которые прекрасно помнили, что еще лет десять назад Сталин был одним из нескольких. А пятнадцать – и вообще одним из многих. Понимал он и нынешнюю политику Сталина – старые кадры вверх не пойдут. Пойдут новые, связанные уже с другой командой. А старые… Он не хотел примерять к себе такое определение. Разговор свернул в конструктивное русло. Вернувшись на Лубянку, Агранов отдал приказ особому отделу срочно передавать все поступившие на высокопоставленных военных материалы лично ему. Профессионал, он умело просчитывал варианты – в случае провала, материалы уйдут от него к Хозяину. Лично к Сталину, минуя Ежова. А свое участие он объяснит. В сыскной работе вождь понимал, что такое оперативная комбинация объяснять ему не требовалось. Решив войти в дело, Агранов не медлил. Через день он приехал к наркому иностранных дел с материалами разведки. Разговор с Литвиновым сложился удачно, обсудив упрямство Молотова, его доброжелательность к нацистской Германии, чекист пошел дальше. К обсуждению замены Молотова. О чем на самом деле идет речь, прекрасно поняли оба: Молотов – человек Сталина. Сместить его может только генеральный секретарь… и, скорее всего, новый. Литвинов вошел в заговор сразу, Сталина он не любил и не уважал. Привыкшего к самостоятельному определению внешней политики наркома, вмешательство Молотова, да и самого Сталина раздражало. Не видел он, чем недоучившийся семинарист лучше него, большевика с огромным стажем.* * *
Сейчас невозможно установить, сколько всего было подобных встреч в эшелонах власти, но явно немало. Именно в таких, осторожных, полунамеками, разговорах, складывалась группа заговорщиков. Достоверно известно о встрече Агранова с Литвиновым, в сентябре же, подобный разговор о неверности партийного курса и сомнениях в политике Политбюро, произошел у Литвинова с Мануильским, а чуть позже у Мануильского с Гамарником. Мануильский присоединился к заговору без особого энтузиазма. Так, в качестве повода вырваться из терзающего вечерами круга мыслей: "возьмут – не возьмут". Аресты, идущие в бывшей вотчине Зиновьева, Коминтерне, внушали опасения. Сильный человек, Мануильский ненавидел свой страх. И выбить страх риском показалось ему хорошей возможностью. К делу он подошел серьезно, с основательностью бывшего подпольщика с огромным стажем: — Надо собираться – сделав выбор, секретарь Коминтерна не колебался. Линию оговорить, единый курс выработать. Иначе мы только болтовней заниматься можем. — Согласен – кивнул Гамарник. Якобы по поводу испанских событий неплохо совещание провести – там и мы с Михаилом Николаевичем к месту будем, и Агранов, и вы с Литвиновым.* * *
Встречу провести удалось. 10 октября собрались в кабинете Гамарника, под предлогом обсуждения ситуации в Испании, как и планировалось. Такое собрание означало, что Рубикон перейден, и это уже не просто разговоры. По принятой в стране практике, это уже называлось неприглядным термином "групповщина", и само по себе влекло неприятные последствия. А уж в сочетании с обсуждаемыми темами… Это уже был заговор. И все собравшиеся отдавали себе в этом отчет. Считается, что именно тогда оформилась первоначальная программа группы заговорщиков, в которую входили приход к власти и реформы армии, партии, НКВД, смена курса на укрепление связей с Францией, которую видели естественным союзником против Германии, постепенную либерализацию советской власти. Было принято решение об устранении Сталина, Молотова, Ежова, Ворошилова – все понимали, что без их ликвидации шансов на переворот нет. По официальной версии, на этой встрече впервые встал вопрос о поддержке партии, и тогда же прозвучало предложение Гамарника "прощупать настроение Косиора", близкого к опале, взволнованного результатами процесса троцкистско-зиновьевского центра и заинтересованного в смене власти. Эта версия представляется сомнительной, большая часть исследователей полагает, что именно Косиор, возможно с участием других представителей "украинской группы", стал инициатором и главной движущей силой заговора, действуя на первых порах руками Гамарника и Якира, и лишь после первоначального оформления оппозиции, присоединился к ней, как это было принято в СССР "по просьбам с мест". Открываться остальным заговорщикам до их однозначного согласия на активные действия, было рискованно, а пользуясь своим положением члена Политбюро, Косиор, вероятно, рассчитывал в случае возможного провала прикрыть действующих на переднем крае Гамарника и Якира. Подтверждением такого взгляда, может служить то, что последующие события развивались молниеносно. 17 октября Косиор приехал в Москву на заседание Политбюро. В тот же день, Гамарник организовал встречу Косиора и Тухачевского, а уже вечером, на даче Агранова собрались Тухачевский, Косиор, Агранов, Литвинов и Мануильский. На даче Косиор был спокоен. Для себя он уже все решил – время Сталин ушло. Станислав Викторович давно привык к власти над республикой, занимавшей территорию, большую, чем многие европейские страны. И совершенно не желал отчитываться перед выскочившим после смерти Ленина в вожди грузином. На даче ждали только его. Тухачевский, Агранов, Литвинов, Мануильский. Жесткие, прошедшие суровую школу люди. Все – пытающиеся изменить сталинскую политику и бьющиеся головой об стену непреклонного: "мы с товарищами считаем иначе…". Все – сделавшие окончательный выбор. В ходе обсуждения окончательно определились: — Михаил Николаевич – обратился Косиор к маршалу, — давай значит так: вот ты и Гамарник с Якиром, за вами армия. Яков Саулыч у нас от НКВД, я партию на себя возьму. Чубарь с Петровским тоже подключатся, есть такие договоренности. Максим Максимович – повернулся он к Литвинову, — иностранные дела за тобой. Вот и Дмитрий Захарович… — Коминтерн – за мной – кивнул Мануильский. Косиор мысленно оценивал собравшихся. За Тухачевским, известным каждому героем гражданской войны, победителем Колчака и Деникина, кроме поддержки в армии авторитет в стране и широкая популярность за рубежом, он может стать конкурентом в борьбе за "первое кресло". Но это потом, после. Сейчас все перечисленное – скорее плюс, на общее дело работаем… пока. Агранов в партии и стране не известен. Да, чекисты уважают, сильные там у него позиции. Но на роль вождя не потянет, и не претендует. У Литвинова отличные связи за границей, в партии его не забыли. Но тоже не лидер. Его гложет мысль о набирающей силу гитлеровской Германии, и невозможность проводить собственную политику. Мануильский фактически руководит Коминтерном, но это все. Больше у него ничего нет, но и лишним не станет. Косиор понимал, что без него, члена Политбюро и "Первого" на Украине, переворота не будет. Из всех собравшихся только он и его "украинцы" могут повести партию за собой. Остальных партия перемелет, несмотря на армейские дивизии. Но у него нет бойцов. Нет людей, способных физически занять Кремль, наркоматы, убрать сталинскую команду. Значит, нужен союз. Нужен, хотя и опасен. Но он испытывал нечто похожее на ностальгию, когда думал об опасности. Это возвращало его в молодость – в "нелегалку", в гражданскую, когда молодой Стас рисковал жизнью ежеминутно… и это была жизнь. Яркая, кипучая, приправленная запахом крови и пороха. Ему даже нравилось полузабытое ощущение опасности. В ходе обсуждения окончательно сложилось ядро заговора, распределились роли внутри группы. Лидерами стали Косиор и Тухачевский. По воспоминаниям Мануильского, пытаясь укрепить свое положение среди заговорщиков, именно он предложил устроить срыв политики Народного фронта во Франции, который можно будет поставить в вину Сталину и Молотову. Эта идея показалась Косиору стоящей, особенно когда ее поддержал Литвинов: — … тогда во Франции власть возьмут правые. Это точно, там такая сейчас ситуация – пояснил, поправляя пенсне, Максим Максимович. Их руководство, Петэн и Лаваль – готовы. И пользуются поддержкой крупного капитала. Нет Народного фронта – будет Союз Патриотов. — Какой союз? — не понял Тухачевский. — Партия такая – пояснил Агранов. Союз фашистов, военных и крупных капиталистов. Сейчас набирают силу. Только что агитационную книгу выпустили: "Как ломают шпаги". Такой де Голль у них есть… — Я его знаю – вспомнил Тухачевский. Он до этого про моторизацию армии писал. И лично знаю – мы в немецком плену в одном лагере были. — Так ты и Вейгана знаешь, и остальных – хмыкнул Агранов. Ты ж в роли "Бонапарта" на них выходил, когда разведчики спектакль с Парижем играли. Можно, кстати, еще раз сыграть. — Сыграть… — протянул Литвинов. А почему сыграть, собственно? Можно ведь и всерьез прощупать. Союз – сила большая. Если мы им подыграем – можно потом и на действительно серьезную Антанту с Парижем рассчитывать. И на помощь. — А какая нам от них помощь? — удивился Косиор. — После… — Литвинов чуть замялся, и сформулировал обтекаемо – изменений, надо будет союзников искать. И французы здесь отличный вариант. Думаю, Михаил Николаевич меня поддержит. — Да – Тухачевский был согласен. К Косиору он относился настороженно, а вот союз с французской армией… он полагал, что это будет его союз. На дружбу с коммунистами генералы не пойдут. А вот с "русским Наполеоном"… Воспоминания о кумире юности кружили голову. — Перспективы широкие – веско сообщил он. Только встречу проработать надо. — Проработаем – мгновенно подобрался Агранов. Выходы есть.* * *
Ситуация за рубежом играла на руку заговорщикам. В ноябре 1936 года Германия и Япония заключили Антикоминтерновский пакт, формально направленный против Советского Союза, но усиливший опасения противников Берлина во всех странах. В СССР группы заговорщиков складывались быстро, основой стали "украинцы". В клан входили многие, военные, чекисты, хозяйственники, но вербовка новых членов была опасна, в стране шла борьба с оппозицией. Косиор сделал ставку на военный переворот и подчинение Тухачевскому. На первой стадии. Армией занялись Тухачевский, Якир и Гамарник. Якир и Гамарник возглавляли доминирующую в армии генеральскую группировку, друзей и сослуживцев у них хватало, и они вполне могли выбирать из них надежных, готовых пойти на риск путча. За годы гражданской войны и последующей службы, своих коллег они изучили превосходно. Иона Эммануилович начал с самых доверенных. Командующий войсками Харьковского округа Дубовой и командарм 2-го ранга Федько – заместитель командующего Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армией, были его старыми друзьями и поняли Якира с полуслова. Через Федько и давнего друга и соратника Тухачевского Аронштама, начальника политуправления Московского военного округа, пошедшего за маршалом, Тухачевский и Агранов смогли выйти на командующего Московским округом командарма 1-го ранга Белова. Белов, бывший левый эсер, в гражданскую выдвинувшийся на подавлении восстаний в Ташкенте и Верном, жестоко расправившийся с бандами басмачей в Азии и не менее жестоко – с казаками Кубани, был осторожен. Убеждали его долго, но убедить все же смогли. Знали, с кем имеют дело. — …если ты нас сдаешь – так ничего же не выигрываешь – нажал в конце разговора Агранов. Округом ты уже командуешь, выше все посты Хозяин для своих приберегает. — А если с нами, идешь высоко – добавил маршал. Замнаркома сразу, а позже… мы ведь не для "политики безопасности и сосуществования" беззубой, власть берем. Белов согласился. Агранов и Тухачевский были правы – при Сталине он достиг пика карьеры, а переворот обещал новые возможности. Примерно так же вербовали и других. Сбоев не было. Тогда же распределили посты в будущем руководстве. Тухачевскому доставался пост председателя Совнаркома, Косиору генерального секретаря партии, Агранову главы НКВД, Якиру – наркома обороны.* * *
В конце ноября резидент ИНО ГУГБ НКВД во Франции, провел зондаж правых кругов в Париже. Сохранившаяся секретная переписка подтверждает успех его действий:29. XI.36. Секретно, срочно. Париж, Кислову. Немедленно, используя имеющиеся агентурные возможности, установите оперативный контакт с Союзом Патриотов. Контакт легендируйте существованием в Союзе ССР группы военных под руководством Тухачевского, готовящих переворот бонапартистского типа. Вашей задачей является подготовка личной встречи Тухачевского и руководства Союза – Петэна, Лаваля. Целью операции является зондаж Тухачевским влиятельных правых кругов Франции. Агранов.
* * *
8. XII.36. Секретно, срочно. Москва, Агранову. Ваше указание от 25.XI.36. выполнено. Установлен контакт с Де Ля Роком, и через него с Петэном. Петэн готов к личной встрече с Тухачевским. Прошу учесть при подготовке операции, что в начале года Тухачевский уже был с визитом во Франции и встречался с руководством страны и армии, в т. ч. с генерал-инспектором вооруженных сил, вице-председателем Военного совета Гамеленом, но выступал в роли сторонника Германии. В связи с этим, резидентурой во Франции была распространена дезинформация о военном заговоре Тухачевского, его бонапартистских и националистических взглядах. По указанию центра, распространялась дезинформация о пронемецких настроениях заговорщиков. Сейчас нам удалось убедить Петэна и Лаваля, что военная оппозиция в СССР ищет союзников за рубежом вне Германии. Мнение о Тухачевском, как националисте и возможном заговорщике бонапартистского типа подтверждают независимо от нас белоэмигрантские круги, а также сочувствующий Союзу Патриотов полковник контрразведки генштаба Робьен, встречавшийся с Тухачевским в феврале 1936. Созданное в рамках наших предыдущих разведопераций представление о право-реакционной ориентации Тухачевского вполне совпадает с политической платформой Союза Патриотов. Полагаю возможным проведение встречи в середине-конце декабря. Кислов.* * *
17. XII.36. Секретно, срочно. Москва, Агранову. Во Франции Союз Патриотов резко усилил антиправительственную пропаганду. Кроме того, созданы неофициальные отделения Союза в армии. 11. XI.36. на собрании руководства Союза Патриотов, к которому по имеющейся информации кроме Петэна, Лаваля, Вейгана, Дорио и, Де Ля Рокка примкнул один из лидеров правых кругов, выступающий с требованием усиления исполнительной власти и ограничения прав парламента Тардье, присутствовали Вандель от промышленников, дивизионный генерал Ноге, генеральный резидент в Марокко, член Высшего военного совета – от колониальной армии. В Союз вступил лидер партии радикалов Шотан. Собранием принято решение отказаться от идеи переворота, поскольку видны предпосылки к правительственному кризису, и есть возможность прихода к власти на выборах, используя тактику Гитлера в Германии. На основании переданной нами дезинформации о военном заговоре Тухачевского в СССР, руководством Союза Патриотов решено пойти на более тесный контакт с заговорщиками в СССР, используя их влияние на коммунистов для раскола Народного фронта. Кислов.* * *
Союз патриотов действительно усиливал натиск на правительство Блюма и планировал получить власть на выборах. Во Франции в те дни большинство газет резко критиковали Блюма и Народный фронт. Когда же эту кампанию поддержала французская компартия, Петэн окончательно убедился в реальности заговора Тухачевского. Впрочем, сенсацией поворот политики Тореза не стал. Противостояние коммунистов с социалистами в те годы выглядело привычнее, чем их союз, а совсем недавний, но резкий отказ Блюма в помощи испанским республиканцам делал такие перемены даже логичными. Об указаниях Торезу из Москвы в то время никто не узнал.* * *
Петэну от имени Тухачевского предложили поддержку в политической борьбе в обмен на поддержку курса советской оппозиции сейчас и особенно после переворота. Агранов, впрочем, страховался. Он направил доклад о кризисе во Франции, возможности распада Народного фронта и прихода к власти правых с предложением проверки ситуации Ежову, четко понимая, что решение по вопросу использования в оперативной игре человека в звании маршала СССР, будет лично Сталин. Впрочем, данные чекиста по линии дипломатов тут же подтвердил в докладе на Политбюро Литвинов, сделав вывод о срыве во Франции политики Народного фронта, а Мануильский информировал "Инстанцию", что французские социалисты ведут к разрыву блока с коммунистами. Поэтому предложения начальника ГУГБ легли на подготовленную почву.* * *
Народному комиссару внутренних дел СССР Генеральному комиссару Ежову Н.И. В связи с наметившейся возможностью распада Народного фронта во Франции, спровоцированного социалистической партией и политикой правительства Блюма, нельзя исключить вероятность прихода к власти во Франции правых партий, связанных с хозяевами тяжелой промышленности и близких к реакционной части армейского генералитета. Сложившееся положение похоже на ситуацию в Германии перед приходом к власти Гитлера. Французские фашистские круги, сейчас объединены в так называемый Союз Патриотов, лидером которых является Петэн. В целях зондажа намерений правых кругов в отношении СССР и Испании предлагаю: 1. Провести в Париже встречу Тухачевского и Петэна, используя старую бонапартистскую легенду Тухачевского. 2. Обеспечение операции поручить парижской резидентуре ИНО ГУГБ НКВД СССР. Оперативное дело "Союз Патриотов" и материалы разработки операции прилагаю. Заместитель Народного комиссара внутренних дел СССР Комиссар ГБ 1 ранга Агранов Я.С.Ежов перечитал предложение заместителя. Во Франции творилось что-то непонятное – Народный фронт трещал по швам, коммунисты грызлись с социалистами и радикалами, правые набирали вес. Нет, к борьбе с социалистическими партиями он относился положительно, союз с ними был придуман вотчиной Зиновьева, Коминтерном, который нарком всегда считал подозрительной лавочкой. Но распад блока именно сейчас был не выгоден. Сталин постоянно требовал информации о происходящем: надо было решать вопрос о помощи испанцам, определяться с политикой народных фронтов, с отношением к разрыву с Блюмом, к возможной, по оценкам парижской резидентуры, победе Петэна. Чего можно ожидать от Петэна, Ежов не знал. Четко представляя расклад сил в советской верхушке, постоянно отслеживая общее положение внутри страны, он плохо ориентировался в заграничной ситуации. Поэтому идея Агранова понравилась, ведь операция давала возможность отличиться его наркомату. В результате он, как казалось, мог бы определиться и доложить, наконец, Сталину, что произойдет во Франции. Настораживало участие Тухачевского. Вождь его не любил, нарком знал об этом точно. С другой стороны, контакты с фашистами и "бонапартизм", пусть и легендированные, давали возможность компрометации маршала в будущем. Вечером, когда Ежов доложил о спланированной операции, Сталин долго ходил по кабинету своей развалистой, мягкой, зримо вдумчивой, походкой. Размышлял. Неофициальный, даже, можно сказать нелегальный, контакт советского и французского маршалов, кроме информации из первых рук давал и другие возможности. Вряд ли Блюму, если вдруг ему предоставить информацию, понравится встреча лидеров соперников с "советским Бонапартом". Или не Блюму, а рядовым "союзопатриотам". Или… Сталин перебирал открывающиеся возможности. Вариантов было много. И встреча, пожалуй, оказывалась беспроигрышной. Агранов получил свои материалы утром. На его рапорте стояла виза: "Согласен. Ежов". Встречу назначили на 20 декабря.
* * *
В декабре Франция девальвировала франк, Блюм национализировал оружейный завод Шнайдера-Крезо. Симпатий к его правительству ни то, ни другое не прибавило. 20 декабря 1936 года, Тухачевский с официальным визитом посетил Францию. В Париже, во время уже неофициального разговора с Петэном, два маршала заключили соглашение о взаимной поддержке блока Тухачевского и Союза патриотов в их внутренней политической борьбе, и, после смены власти, союзе Франции и СССР, под их руководством, в целях доминирования в Европе.* * *
Вернувшись в Москву, Тухачевский встретился с Аграновым, Косиором и Мануильским. Маршала состав будущей власти устраивал. Он считал себя будущим главой правительства, Агранова неплохой кандидатурой на пост руководителя тайной полиции и соглашался отдать партию Косиору. Их он не опасался, его влекли изменения в масштабах стран и континентов, он видел союз Франции и России сметающий с карты Германию, Польшу, все эти мелкие обломки старых империй в центральной и восточной Европе, а потом – кто знает? Бросок в Иран, Индию, Китай… А нынешние партнеры по заговору – ну что ж, они смогут обеспечивать победы и закреплять власть на завоеванных его армией землях. Тень юношеского увлечения Наполеоном, вернувшаяся летом, не уходила. Но сейчас нужно было заниматься первым этапом. И маршал сообщил заговорщикам результаты визита: — Достигнуто соглашение о поддержке сейчас и союзе наших стран после переворота – Тухачевский никогда не боялся слов. Он предпочитал называть вещи своими именами, даже бравировал четкостью формулировок, подчеркивая перед "политиками" военную точность. Союз будет направлен против Германии и Англии. У нас имеется ряд противоречий с французами по поводу Восточной Европы, но они в принципе готовы искать компромисс. — Французов нужно поддержать – высказался Косиор. По линии Коминтерна, разведки, НКИД. Сегодня мы их, завтра они нас. Политика. — Литвинова я проинформирую – отозвался Мануильский, — разведка присутствует, с Коминтерном решим. — Они придут к власти – заметил Тухачевский – а потом мы войдем с ними в блок. И нашему союзу противостоять не сможет никто. Надо ведь и о будущем думать. Взяв власть, мы должны будем добиться успеха. Значимого, видимого, понятного. Советско-французский союз и будет таким результатом. — Это на будущее – согласился Косиор. А сейчас я подниму еще вопрос. Есть Троцкий. И он будет для нас опасен. Собравшиеся поняли с полуслова. Троцкий, все еще сохраняющий авторитет у части членов партии, который может вмешаться в борьбу за власть. С троцкизмом они, принадлежащие к "сталинцам" жестоко боролись до сих пор. И до сих пор не победили окончательно. При случае и везении, Троцкий действительно еще мог занять место Сталина. Но зачем рассчитывать на случай? — А может, его убрать? — спросил Мануильский. Троцкисты для всех опасны, Хозяин что думает? — Задача ставилась – пожал плечами Агранов. Но сорвалось. Мы его плотно пасем, почти всю корреспонденцию просматриваем. Можно вернуться к вопросу, через Ежова. Только для меня лучше, если это от других придет. Все равно потом мне поручат. — Я переговорю – раздумчиво произнес Мануильский. Сейчас в Испании борьба с троцкизмом, они нам мешают. И вообще за границей он разлад вносит. Политику Народных фронтов торпедировать пытался. Скажем, во Франции с распадом социалистического блока, если бы прошла информация, что это троцкисты постарались? — Они могли – пошутил Агранов. И продолжил серьезно – выходи, я подброшу материалов. — Договорились – Тухачевский встал первым. Детали его не интересовали. Будем держать связь.* * *
Во Франции в эти месяцы ширилась пропаганда Союза Патриотов. В армии сторонников наступления возмущала линия Мажино, оборонительную стратегию там считали явно проигрышной, априори передающею инициативу противнику, да еще и фактически декларирующей отказ от решительных действий в отношении Германии, предусмотренных Версальским договором. Рост недовольных политикой правительства постоянно подогревала пресса, в том числе коммунистическая. И в январе 1937 страна взорвалась правительственным кризисом. Социалисты требовали предоставить Блюму чрезвычайные полномочия по управлению финансами. Против этого выступили почти все партии, особенно жестко критиковали Блюма коммунисты и Союз Патриотов, обвиняя его в попытке установления диктатуры. Сенат предоставить Блюму чрезвычайные полномочия отказался, и премьер-министр ушел в отставку. Радикалы и коммунисты немедленно вышли из Народного фронта, заявив о решении идти на выборы самостоятельно, и левый блок распался. На базе же Союза Патриотов была создана коалиция правых и консервативных партий. В пику левым, объединение получило название "Патриотический фронт". Лидером блока стал Петэн. О результатах французских выборов, в Москве узнали из донесения разведки. Результат с точки зрения заговорщиков был успешным:4. II.1937. Секретно, срочно. Москва, Ежову, Агранову. На выборах Патриотический фронт получил более двух третей (408 места) в парламенте, Петэн сформировал правительство. В правительство вошли лидеры Союза Патриотов: Лаваль назначен министром иностранных дел, Вейган – военным министром, Шотан – министром финансов, Тардье – министром промышленности, де Ля Рок – министром внутренних дел. Дорио стал главой парламентской фракции. Ноге – начальником Генштаба. Робьен занял пост главы Второго бюро, де Голль – пост суб-секретаря военного министра по вопросам национальной безопасности. Объявлена новая военная концепция, предлагающая создание профессиональной механизированной армии (до 500 тыс. человек, 4 тыс. танков), способной вести активные наступательные действия. Петэн заявил, что готов к сотрудничеству со всеми здоровыми силами нации, в том числе с компартией. Исходя из имеющейся у нас развединформации это означает, что ФКП единственная в данный момент левая партия, которая будет пользоваться благосклонностью нового правительства. Кислов.
* * *
В СССР же, февраль 1937 года не радовал. Состоявшийся в конце февраля – начале марта 1937 пленум ЦК ВКП(б) стал переломным. Ежов в своем докладе и заключительном слове нарисовал картину широкого вредительства и предательства в органах НКВД, в принятой пленумом резолюции по докладам Молотова и Кагановича говорилось о широком размахе вредительства во всех отраслях народного хозяйства, советские и хозяйственные кадры обвинялись в политическойблизорукости, отсутствии бдительности, самоуспокоенности и обывательском благодушии. В резолюции по докладу Ежова задача разоблачить и разгромить "врагов народа" возлагалась на чекистов. В выступлениях, впрочем, некоторые члены ЦК по существу высказали сомнения в правильности курса на массовые репрессии, что вселило в Косиора и его группу надежду на более широкую поддержку переворота, чем планировалось. Тем не менее, пленум встревожил, к тому же в армии начались аресты близких к Тухачевскому командиров. Ситуация требовала ускорить переворот. Тогда же прояснился вопрос с устранением Сталина, Якир во время пленума встретил в Кремле комдива Ткалуна, своего давнего знакомого, бывшего военного коменданта Московского Кремля (назначение когда-то "продавил" нарком обороны Ворошилов, не допустив назначения представителя НКВД), с января 1936 года переведенного вместе со всей своей службой в НКВД, с сохранением поста. Ткалун был недоволен переводом и напуган арестами, и предложение поужинать со старым сослуживцем, дослужившимся до командующего округом, воспринял с надеждой. Командарм вполне мог вытащить его в войска – все лучше, привычнее. На ужине, кроме Якира комдива встретили Гамарник и Агранов. На чем они завербовали коменданта, историкам осталось неизвестным, поскольку никто из участников разговора не оставил даже показаний, но к заговору Ткалун примкнул. И на основе полученных от него сведений, сложился план. Поскольку на привлечение масс никто не рассчитывал изначально, было решено с помощью Ткалуна ликвидировать Сталина в его кабинете в Кремле, во время приема, после чего связаться с командующим Московским военным округом Беловым, и под предлогом защиты от убивших Сталина "врагов народа" занять ключевые точки Москвы войсками. Группа сотрудников Агранова, в это же время, под предлогом ареста "убийц Сталина" должна уничтожить Молотова, Ворошилова, Ежова, Кагановича и арестовать их сторонников.2. Устраняя препятствия к осуществлению…
В начале марта, Агранов (через Ежова), Литвинов и Мануильский (в докладах по вопросу о ситуации во Франции и Испании), настойчиво дезинформировали Сталина, приписывая последние провалы советской политики в Испании и Франции влиянию Троцкого, преувеличивая при этом его активность и возможности. Когда мнение было сформировано, начальник госбезопасности предложил провести операцию по ликвидации Троцкого. Ежов идею оценил. Он знал, что вождь чекистами не вполне доволен, а Троцкого опасается, а акция поднимала престиж наркома. Сталин, как и ожидалось, операцию санкционировал. Уже в начале апреля Спецгруппа особого назначения (СГОН) ГУГБ НКВД подготовила покушение. Начальник СГОН, Серебрянский, еще в 1925 году создал группу, нелегально работавшую за границей и специализировавшуюся на диверсиях и терактах. Группа с момента создания подчинялась только руководителю ОГПУ, потом НКВД. Официально она именовалась Специальной группой особого назначения, но знающие о ее существовании называли ее "группа Яши". Непосредственным руководителем операции он назначил своего бывшего заместителя Эйтингона. Тот служил в разведке давно, успел побывать резидентом в Китае, Турции, Франции, Бельгии, США, а с 1936 находился в Испании. — Почему Эйтингон? — задал тогда вопрос Агранов. — У него успешный опыт в борьбе с троцкистами. Ещё в 1929 году руководил операцией по возвращению в Москву нашего резидента в Турции Блюмкина, сейчас в Испании помогает республиканцам с троцкистами и мятежниками. По-моему идеальная фигура. — Согласен. Для проведения операции создаем специальную нелегальную резидентуру в США и Мексике. Вот ее он и возглавит. Хорошо бы ему кого-то замом подобрать. Чтобы они в паре могли работать. — Григулевич – кивнул Яков. Позывной – "Юзик", по линии Особой группы в Европе работает, как нелегал. Среди троцкистов он известен, но считается политически нейтральным. В попытке внедриться к ним его никто не подозревает. Да и его присутствие в Латинской Америке будет вполне естественным, у него отец в Аргентине большой аптекой владеет. — Нормально, действуй. Приказ о ликвидации Троцкого не удивил ни Серебрянского, ни Эйтингона: уже больше десяти лет чекисты вели против Троцкого и его организации настоящую войну. Еще до своей высылки бывший лев революции проиграл Сталину в борьбе за власть и, находясь в изгнании, прилагал немалые усилия для того, чтобы расколоть, а затем возглавить мировое коммунистическое движение, вызывая брожение в рядах коммунистов, ослабляя советские позиции в Западной Европе и, в особенности в Германии в начале 30-х годов. Кандидата на роль непосредственного исполнителя покушения предложил Эйтингон. Давид Альфаро Сикейрос был одним из наиболее известных мексиканских приверженцев Сталина. Мексиканский художник, яростный антитроцкист, он характеризовался как человек действия, решительный, бесстрашный, безжалостный к врагам. В 1927 году он впервые приезжал в Москву, был принят Сталиным, воспринял его мысли и дела как своеобразную религию, которую с того времени исповедовал, считал противниками тех, кто думал по-другому и намеревался расправляться с ними. Новость о том, что его родина предоставила убежище Троцкому, застала мастера в Париже, когда он готовился к поездке в Испанию, сражаться на стороне республиканцев. Серебрянский кандидатуру одобрил. До Мексики разведчики добрались уже в апреле, Сикейрос приехал чуть позже, он возвращался через США. Эйтингон по фальшивому паспорту жил под легендой туриста, Григулевич устроился работать официантом в баре. Обязанности разделили, Юзик работал с группой боевиков, подобранных Сикейросом, готовил их к операции. Готовил тщательно – умудрился даже провести небольшие учения со стрельбой и метанием гранат на заброшенном ранчо. Эйтингон с группой Сикейроса не встречался, работал с сотрудниками советских резидентур в Мексике и США, обеспечивал связь с Центром, анализировал стекающуюся из разных источников информацию. Еще во время пребывания Троцкого в Норвегии, советская разведка сумела внедрить в его секретариат одного из своих лучших агентов, Марию де Лас Эрас ("Патрию"), которая была теперь с ним в Мексике. Сейчас он жила в его Голубом доме в Мехико, который эмигранту сдал владелец – мексиканский живописец Диего Ривера, помогала в работе над книгами. Григулевич, пользуясь сведениями, полученными от де Лас Эрас, подвел к нескольким охранникам резиденции Троцкого хорошо оплаченных местных проституток, получив через них дополнительную информацию о системе охраны. За домом установили тщательное наблюдение. Под его руководством, боевики Сикейроса устроили наблюдательные пункты на прилегающих к резиденции Троцкого улицах. Эйтингон планировал операцию, получившую кодовое название "Акация", в двух вариантах: нападение вооруженной группы на особняк, и внедрение в окружение "Старика" боевика-одиночки. Второй вариант требовалось готовить долго, а из Центра торопили. И он решил в качестве основного оставить штурм дома. Главная роль в нападении отводилась людям Сикейроса. Агранов, согласовав вопрос с Ежовым, налет на дом санкционировал.* * *
— Добро получено – проинформировал Эйтингон Григулевича при очередной встрече. Я данные наружки изучил, материалы Патрии тоже. Сам сходил, посмотрел. План захвата ты знаешь, как впечатления? — Нормально. Изменений никаких нет, охрана – не сказать, чтобы очень опытная. Да и настороженности нет – расслабились. — Может, и сопротивления не окажут? — Ну да! Обязательно стрельбу начнут. Молодняк угорелый, чего ты хочешь. Другой вопрос – стрелять не значит попадать… Кстати, для нас с оружием вопрос решили? Эйтингон улыбнулся. Вопросы обеспечения "Акации", за которой наблюдали лично Сталин, Ежов и Агранов, решались быстро. Через местную и американскую резидентуры, удалось достать полицейскую форму, два пулемета, американские автоматы "Томпсон" 45 калибра, пистолеты. — Решили – ответил он. Ребята готовы? — Насколько возможно. Со штурмовой группой расположение дома и внутренние их порядки мы изучили. Репетицию провели, оружием все владеют. Только, вы ж знаете – с опытом у них… Об этом он знал. Людей Сикейрос подбирал здесь, в Мексике. Это были обычные крестьяне и рабочие, из местных коммунистов. Да, всех их объединяла ненависть к Троцкому, которого по потенциальной опасности для Советской России бойцы приравнивали к Гитлеру. Троцкизм они воспринимали как предательство интересов пролетариата. С идеологией все было в порядке, но вот с подготовкой – слабо. Григулевич сделал, что мог, но тренировки реальный боевой опыт не заменяют. — Подумаем – вздохнул резидент. А с Хартом как? Срыва не будет? С американцем Робертом Хартом, одним из телохранителей Троцкого, Григулевичу удалось установить дружеские отношения. Встретив возвращавшегося вечером от девушки (подведенной и оплаченной чекистами) охранника, посидев с "единомышленником-троцкистом" в местной пивной, разведчик сумел войти к нему в доверие. Несколько раз, крепко выпив с Хартом в барах Мехико, чекист запросил у резидента разрешение на вербовку. Эйтингон не колебался. Харту, естественно никто не собирался сообщать о покушении, телохранителю пообещали неплохие деньги за доступ в дом, откуда чекисты якобы собирались выкрасть архивы. — Не подведет. Он же рассчитывает, что я один буду, тихо документы вытащу, и тихо смоюсь. Да и из денег он только пятую часть получил, еще хочет. — Ладно. Операцию назначаю на двадцать седьмое.* * *
23. IV.1937. Секретно, срочно. Центр, Серебрянскому. Операцию начинаем 27-го. В виду того, что подготовленная нами группа захвата состоит из крестьян и шахтеров с минимальной подготовкой ведения партизанской войны и диверсий, в ней отсутствуют люди имеющие опыт обысков помещений и домов. Прошу разрешить мое и Юзика участие в акции. Котов.* * *
Серебрянский колебался. Он понимал, что неподготовленные боевики вполне могут провалить акцию. Просто из-за отсутствия опыта реальных боев. "Растеряются под огнем, забудут что-то – думал он. И все, пиши пропало. Охрана отстреливаться будет, не смогут сразу задавить огнем – закрепятся в доме, и не выковыряешь их оттуда. А там и полиция подоспеет. С другой стороны, если нашего сотрудника мексиканцы возьмут – скандал на весь мир". Посоветоваться он решил с Аграновым. Ежов седьмого апреля снял того с должности первого заместителя, назначив на нее Фриновского, новый нарком заменял своими людьми команду Ягоды. Но, по указанию Сталина, куратором "Акации" Яков пока оставался. Иосиф Виссарионович чекиста знал лично – три года назад, тот расследовал убийство Кирова. И не подвел. — Вот такие у меня сомнения, Яков Саулович – изложил ситуацию Серебрянский. Если наши в штурмовой группе пойдут, шансы на успех операции возрастают. Но и опасность скандала велика. Акция боевая, всякое случиться может. "Случится – всякое – согласился про себя Агранов. Но Троцкого надо убирать сейчас. Ткалун завербован, в любой удобный момент начать можем. Что мы теряем? — прикинул он. Если все пройдет гладко – вообще ничего. Если, допустим, кого-то из ребят возьмут – ну скандал. И то, если еще их советское происхождение докажут. А хай в любом случае поднимется антисоветский, хоть возьмут, хоть нет. Дураку ясно, кроме нас Троцкого ликвидировать некому. А после переворота можно на Сталина с Ежовым свалить, все равно практически с чистого листа начинать хотим. Значит что? — продолжал он просчитывать варианты. Значит, нужно рискнуть. Ежов ответственность на себя не возьмет, побоится. Пойдет к Хозяину. Согласится тот или нет? Черт его знает". И тут же пришла в голову другая мысль: "А ведь для разговора с Яшкой хороший момент. Намекнуть на задуманное? Нет, рано. Но вот если про Ежова…" — Я санкционирую – проговорил он вслух. Как куратор операции. Но в Инстанцию советую не докладывать. Это через наркома пойдет, а он – сам знаешь. Не решает ничего, и рисковать боится. Теперь смотри: я тебя своим решением прикрываю, так? А вот если идти наверх – могут запретить. Операция сорвется – из тебя козла отпущения сделают, не из Ежова же. Да ведь и не вечен Ежов – намекнул все-таки, не удержавшись Яков Саулович. Пиши рапорт на мое имя. Я завизирую, но ты его не отправляй – это твоя страховка будет. Если что – предъявишь. Если все нормально пройдет… — Агранов изучающе взглянул на начальника спецгруппы… "Ежов – не вечен – мелькнуло в голове у Серебрянского. Это на что он намекает, интересно? К Сталину близок, может, изменения в верхах готовятся? В любом случае, Агранов умный мужик, не Ежов. И про "Акацию" верно сказал, и ответственность на себя берет". В наркомате Серебрянского, как и Агранова, считали "ягодинцем". Прошлый нарком создал его особую группу, лично Ягоде Яков подчинялся с конца 20-х годов. И понимал, что Ежов к нему относится настороженно. "Нет, надо на Агранова ориентироваться – прикинул шеф СГОН. Больше, пожалуй, и не на кого сейчас". — Понятно – сдержано произнес он. Все пройдет – зачем мне рапорта какие-то? Не люблю я писанину.* * *
24. IV.1937. Секретно, срочно. Котову. Личное участие ваше и Юзика в операции разрешаю. Срок проведения 27-е апреля, утверждаю. Серебрянский.* * *
27 апреля выехали перед рассветом, на четырех фордах. Машины оставили за квартал от резиденции, дальше шли пешком, разбившись на двойки. У дома переодетые в форму мексиканской полиции боевики разошлись по заранее определенным позициям. Каждый из двадцати человек твердо помнил свои действия – на заброшенном ранчо Григулевич гонял их три предыдущих дня до седьмого пота, вырабатывая автоматизм действий. Двое мексиканцев перерезали телефонные провода. Сразу после этого Юзик направился к особняку. Подойдя, он постучал в ворота виллы. Как договаривались, дежуривший Харт приоткрыл ворота. — Ты? — шепотом спросил он. — Я, открывай – так же тихо ответил разведчик. Дальнейшее стало для американца неприятной неожиданностью. Увидев, как створка двери поползла навстречу, Григулевич рванул дверь на себя. Когда в приоткрытые ворота группа Сикейроса ворвалась в резиденцию, охранник опешил, попытался что-то спросить у стоящего рядом чекиста, но сделать это уже не успел. Нелегал, успевший достать кольт, хладнокровно выстрелил ему в голову. Больше Харт советской разведке не требовался, а вот выдать мог, знал его в лицо. Взяв у подбежавшего напарника – бывшего шахтера из города Сан Хуан де Сабинас, что на севере Мексики, автомат, Григулевич бросился во двор. Ворвавшись во внутренний дворик, боевики немедленно открыли огонь. Стоявшие во дворе охранники были убиты на месте. Их сменщиков попытавшихся выскочить из флигеля, где они ночевали, отрезали от дома автоматными очередями, у входа во флигель разорвались две гранаты. Ночная атака парализовала охрану, состоявшую в основном из американских троцкистов, приехавших в Мексику защищать кумира. Пули нападающих крошили штукатурку, и художник-коммунист Ареналь, командующий группой прикрытия, оставшейся в патио, гортанно кричал: — Не высовывайтесь, если хотите остаться в живых! Не бывавшие до этого в бою, в первый раз увидевшие трупы своих товарищей и услышав, как свистят летящие прямо в тебя пули, троцкисты умирать не хотели. Десять человек вбежали в особняк. Планировку дома штурмующие выучили, поэтому действовали четко. Четверо ринулись к спальне, остальные занялись прочесыванием комнат. Троцкий не стал метаться по дому, кричать, звать на помощь или отстреливаться, сейчас это было бессмысленно. Он нырнул под кровать, и молча лежал на полу, притворяясь мертвым. Под звуки автоматных очередей и разрывов гранат, доносившиеся со двора и из коридора, Сикейрос и Эйтингон, отлично ориентирующиеся в доме, ворвались в спальню хозяина. В комнате они никого не увидели, что вызвало у Сикейроса замешательство, ведь все наблюдатели сообщали о присутствии объекта операции в доме. Эйтингон же нервничать не стал. Он точно знал, спасибо Патрии, что деться Троцкому некуда. Значит, просто прячется. Наум Исаакович спокойно, не торопясь, всем своим видом внушая уверенность остальным бойцам, зашел в комнату, внимательно осмотрел ее, после чего дал длинную очередь из "Томпсона" по кровати. Услышав вскрик, Сикейрос бросился на пол – под кроватью корчился в агонии "лев революции", с разорванной пулями 45 калибра спиной. Троцкого вытащили, в его тело Сикейрос всадил еще очередь, и, убедившись в смерти, дал сигнал к отступлению. У дверей спальни было оставлено взрывное устройство, начиненное полутора килограммами динамита. Сила взрыва, раздавшегося через десять минут после ухода группы была такова, что снесла полдома. Операция продолжалась всего полчаса. Немедленно после ликвидации, Эйтигон выехал в США, оттуда через Шанхай в Москву. Григулевич осел в Аргентине, возглавив местную резидентуру.* * *
Возможный конкурент на власть в СССР был устранен. Конкурент не Сталина, им Троцкий уже не являлся, как бы Льву Давыдовичу того ни хотелось. Но вот для новых лидеров, он мог создать проблемы. А против сталинского лозунга: "нет человека – нет проблемы", никто из них не возражал.3. Реализуя свой умысел…
В середине марта Якир нашел исполнителя для покушения на Сталина. Комкор Криворучко, его нынешний заместитель, стал идеальной кандидатурой. Соратник легендарного Котовского, он принял после загадочной гибели любимого командира командование его 2-м кавкорпусом и прокомандовал им десять лет. Только в 1935 году он пошел на повышение. Выдвинутый им, Якиром. Заскучавший в мирной жизни здоровенный "котовец", ломающий в свои пятьдесят подковы, предложение войти в заговор принял с полунамека. В нем жила затаенная обида на Сталина и Ворошилова: за десять лет своего застоя, за продвижение "своих" – первоконников Буденного, за непрекращающиеся слухи о причастности Сталина к смерти пользовавшегося его непререкаемым уважением, а ныне задвигаемого и забываемого Котовского, за свернутое расследование того убийства. А командующий напомнил и о благоволившем котовцам Фрунзе, в смерти которого шепотки тоже винили нынешнего генерального секретаря. Нет, пиетета перед вождем Криворучко не испытывал. 25 апреля 1937 года, Якир и Криворучко обратились к Сталину с просьбой принять их, по вопросу кадровой политики в Украинском округе. Прием назначили на 2 мая.* * *
28 апреля под Москвой, в охотничьем домике охотохозяйства Московского военного округа, во время охоты заговорщики встретились последний раз перед броском. Собрались лидеры – Косиор, Мануильский, Тухачевский, Гамарник, Якир, Белов, Агранов. Переворот окончательно назначили на второе мая. Согласовали план действий, операция получила название… — …это что за музыка на пластинке? — поинтересовался Мануильский. — Григ, "Пер Гюнт" – мягко ответил Тухачевский. — Пер? — переспросил Якир. В каком смысле, как Ежов, что ли? Это он вроде мужчинами увлекается? — Пер – по-норвежски вроде бы священник – заметил Белов. — И такой у нас есть – хмыкнул Гамарник. И добавил: несостоявшийся, правда. — М-да… — протянул Агранов – теперь уж и не состоится. Вот раньше традиция была – в монахи постригать. — Наш пер, он сам пострижет. Кого угодно и по самые помидоры – нервно бросил Косиор. — Хорошее название для операции, кстати, "Пер" – заметил Агранов. Значащее… — Вот так и назовем – откликнулся Якир – если выгорит, все равно никто не узнает. — Должно выгореть – твердо сказал Тухачевский. Отступать некуда, у меня две недели назад адъютанта арестовали. — У меня тоже несколько человек из штаба взяли – нервно дернул щекой Якир. Но они по нашему делу не в курсе совершенно. Может, это по троцкистам? Путна и Примаков давно уже сидят, может, это их люди? — Кузьмина, адъютанта моего, я тоже не посвящал – пояснил маршал. И в наркомате не он один задержан, тоже человек с десять. Надо начинать, а то что-то странное творится. Яков Саулович, вы нас по этому поводу не просветите? В какие игры ваш нарком играет? — Ежов может играть только с подачи Хозяина – уверенно ответил Агранов. А насчет армии – темное дело, там Особый отдел работает. Меня ведь с первых замов сняли, Фриновского поставили. Вот он и курирует, вместе с наркомом, кроме них никто к информации не допущен. Может, конечно, и по Примакову берут, но опасаюсь, все же, протечка у нас где-то. Меня оставили пока замнаркома и начальником СПО, но информацию ограничили. Надо начинать, а то, как бы не опередили нас. Ян Борисович – обратился он к Гамарнику, — по политической линии ничего не проходило? — У нас ничего – подумав, сообщил начальник военного политуправления. Нервно подергал бороду и добавил: странно, кстати, обычно доклады проходят. Тон обсуждения Косиору не нравился. "Разнылись – презрительно подумал глава Украины. Адъютанта у него, видишь ли, арестовали. И Яков хорош – "ах, меня из первых в просто замы перевели, наверное, нас раскрыли". Признаваться побеги еще. Впрочем – тут же переменил он мнение, — поторопиться не мешает, тут он прав. Да и направленность неприятная. Кто этого Тухачевского знает, мог действительно раньше с Троцким блокироваться, вот и боится. Только если его возьмут – член Политбюро оценивающе взглянул на маршала, и мысленно пожал плечами: запоет на первом допросе. Да и Гамарник, вон, бороду теребит, нервничает. Нет, надо их осадить немедленно. Не хватало, чтобы еще и Белов задумываться начал. Этак кто-нибудь подумает-подумает, да к Иосифу метнется докладывать. Нет, хватит болтовни. Поуверенней надо". — Решили же уже – в воскресенье, второго – взял он инициативу в свои руки. Сегодня среда, в любом случае ничего они не успеют. А после "Пера", там уж Яков разберется, за что людей забрали. Он подумал, и добавил: И надо ли выпускать. Его слова повернули мысли собравшихся в другое русло. — У нас все готово – отрапортовал Белов. По поводу Первомая части в повышенную готовность приведем, это нормально. А там ждем сигнала и начинаем. — У меня тоже порядок – доложился успокоенный твердым голосом лидера Агранов. Все по плану, дезинформация для сотрудников продуманна, группы намечены. — Вот и отлично – закрыл тему Косиор, и встав добавил: Михаил Николаевич, Ян Борисович, встречаемся в воскресенье, в наркомате. Иона – обратился он к Якиру, — твой выход первый, от тебя теперь все зависит. Как вы с Криворучко сработаете, так и у нас все пойдет.* * *
2 мая, в Кремль Криворучко и Якир приехали за полчаса, прошли, как обычно сдали оружие дежурному. Встречать их вышел Ткалун. Его подчиненные отнеслись к этому спокойно: может службу проверяет, может знакомых повидать хочет – обычное дело. После проверки, когда поднимались по лестнице, Якир внезапно запнулся и толкнул офицера охраны, шагавшего рядом. В этот момент, шагавший рядом с Криворучко комендант Кремля, незаметно сунул комкору кинжал. Сцену отрабатывали за день до того, и все прошло натурально. В приемной командиры не задержались, в кабинет к генсеку Поскребышев провел их сразу. Сталин знал, что недавно чекисты взяли группу командиров в Киевском округе, и полагал, что командование округа будет просить за арестованных. Всего полгода назад такое уже было, тогда Якир подчиненных отстоял. В этот раз уступать вождь не собирался. Тем более что сейчас у него уже лежали материалы от Ежова на самого командующего. Глава НКВД сообщал о заговоре в армии, предлагал арестовать группу высших военных, в числе которых был и Якир. Агранов был прав, информация о каком-то "шевелении" в армии до чекистов доходила. Реальных сведений о готовящемся путче добыть не удалось, слишком узким был круг заговорщиков, и слишком опытные люди в него входили. Но чтобы начать раскручивать "дело Тухачевского", Ежову хватило и намека. Сталин на вероятность "военной группы" отреагировал жестко, и решение по этому поводу собирался принять в ближайшие дни. Но поговорить с командармом он счел нужным. Иосиф Виссарионович считал, что понимает людей, и перед согласием с арестом хотел выслушать подозреваемого. Войдя в кабинет следом за командармом, Криворучко увидел идущего навстречу вождя. — Опять спорить приехали? — добродушно улыбнувшись, спросил Сталин, пожал руку Якиру, потом обернулся, протягивая руку к нему. "Чего тянуть?" – подумал комкор, пожимая руку вождю и непроизвольно улыбаясь в ответ. И когда Иосиф Виссарионович, жестом пригласив военных за длинный, покрытый зеленым сукном стол для совещаний, повернулся и направился к своему креслу, Криворучко, не меняя веселого выражения лица, выхватил из кармана брюк кинжал и мягким, кошачьим движением скользнул к сталинской спине. Зажав не ожидающему нападения человеку рот, комкор привычным движением полоснул клинком горло жертвы, после чего, переждав секундный, рвущийся из перерезанной глотки хрип, опустил труп на ковер… "Все – подумал Якир, увидев, как комкор опускает тело Сталина. Вот теперь отступать точно некуда". Когда Криворучко вязала кремлевская охрана, во главе с Ткалуном, комкор продолжал улыбаться. Его арест входил в план заговора.* * *
Якир, при помощи Ткалуна передал сообщение об убийстве Сталина в штаб Московского военного округа. Сигнал ждали Тухачевский, Гамарник и Белов, действовать они начали сразу. Следующий сигнал ушел на Лубянку. Получив условное сообщение, Агранов немедленно вызвал своих. Доверенных, ему лично преданных. Серебрянского и Воловича, замначальника Оперативного отдела. В курс дела он ввел их в первую очередь. Правду сказал, нечего уже скрывать было, да и готовил он их к такому повороту. Так, намеками, но тем не менее. После получения информации, зная, об уже совершенной ликвидации Сталина, они пошли за Аграновым. Выбора у них, впрочем, и не было, в случае крушения шефа они тоже расставались не только с петлицами. Спецгруппа Серебрянского, заранее собранная на Лубянке, ждала команды. После звонка из Кремля, ждавший у Агранова в кабинете член Политбюро Чубарь изложил им заранее сочиненную версию о попытке переворота и убийстве Сталина группой Ежова и Фриновского. А потом Серебрянский с Аграновым отдали приказы. — …в связи с тем, что все заговорщики пока не выявлены, действовать решительно – закончил Агранов. Пока Лубянка поднималась по тревоге, сам он с двумя боевиками пошел к наркому. Ежов был в кабинете, читал материалы на военных. Разговаривать с ним Яков Саулович не стал, вскинувшегося на открывшуюся дверь генерального комиссара, вошедшие за заговорщиком парни из спецгруппы пристрелили прямо в кресле. Подойдя к столу, Агранов взглянул на труп, отметил для себя необходимость внимательно изучить бумаги бывшего наркома, и, развернувшись, поспешил в актовый зал. Для него все только начиналось. Серебрянский в это время ворвался в кабинет к первому замнаркома Фриновскому, заменившему полмесяца назад Агранова на посту начальника ГУГБ. Фриновский был опасен. Войсковик, бывший командующий внутренними и пограничными войсками НКВД, выдвинутый Ежовым в противовес старым кадрам, он имел огромный авторитет в частях и мог вмешаться в происходящее. В отличие от аппаратчика Ежова, здоровенный сорокалетний чекист среагировал мгновенно. Увидев вламывающихся в кабинет людей, он рванул из ящика стола револьвер, одновременно могучей ручищей опрокидывая массивный стол, но нырнуть за эту импровизированную баррикаду уже не успел. Бойцы Серебрянского готовились к терактам на территории противника и в стрельбе тренировались постоянно. Начальника Оперативного отдела, Николаева-Журида застрелил Волович. Войдя в кабинет, он взвинченным голосом крикнул "Сталин убит, срочно к наркому". Когда Николаев бросился к двери, его заместитель всадил шефу две пули в голову. Николаев был "ежовцем", и мог перехватить у заговорщиков оперативников. Гарантии, что он станет беспрекословно выполнять приказы Агранова, да и самого Чубаря не было.* * *
Штаб Московского округа контролировали Белов и член Политбюро Петровский. По их команде в Кремль ввели армейские части, легенда для войск та же, что и для чекистов – попытка троцкистского переворота и убийство Сталина. Косиор, Тухачевский и Гамарник выехали в наркомат обороны, там Тухачевский и Гамарник, используя уже становящуюся официальной версию переворота троцкистов и поддержку Косиора, установили контроль над армией. В тот же вечер, заговорщиками были убиты Молотов, Ворошилов и Каганович. А уже в одиннадцать вечера, Косиор созвал срочное заседание Политбюро.* * *
Входя в переполненный военными Кремль, Косиор уже чувствовал себя в нем хозяином, но держался напряженно, предстоящее заседание он считал финальным – и важнейшим, этапом операции. Именно заседание бюро должно было принести ему власть в стране. За столом совещаний он сразу занял председательское место, минут через пять к нему подошел Гамарник. — Четверых привезли – доложил он. Все, кто в Москве сейчас. Ребята из частей Белова за ними ездили. — Что военные привезли – хорошо. Думаю, это их на правильные мысли наведет – усмехнулся Косиор. Давай их сюда. Членов Политбюро Калинина, Андреева, Микояна и Рудзутака действительно подняли с постелей и привезли в Кремль военные. На заседании не было троих – Жданов успел вернуться к себе в Ленинград, секретарь Западно-Сибирского крайкома Эйхе и секретарь ЦК Украины Постышев уехали вечером первого мая и сейчас были в пути, в поездах. Зато присутствовали Тухачевский, Гамарник и Агранов, откровенно демонстрирующие лояльность первому секретарю Украины. И каждому, не принадлежащему к заговору, было ясно: за звездами в петлицах Тухачевского, и ромбами Агранова, стоят их ведомства. На заседании Косиор вел себя уверенно, всем видом демонстрируя: он теперь "первый". В который раз за ночь изложил версию подавленного троцкистского переворота, во главе с Кагановичем и Ежовым, сообщил об убийстве "заговорщиками" Сталина, Молотова и Ворошилова. Не участвующие в перевороте члены Политбюро информацией о происходящем не владели, но вот армию и НКВД успели по дороге понаблюдать в действии. И видели: военные и чекисты поддерживают "украинца". Видели они и открыто распоряжающегося Тухачевского – и этот момент пугал больше всего, военного мятежа в партии опасались с первых дней революции в 1917. Такого поворота никто из четверых не ждал, и готов к нему не был. Да и в состав заговорщиков попасть они опасались, было предельно понятно: Косиор и Тухачевский уже руководят событиями. И уже выработали, с Чубарем, Петровским и Аграновым, свою позицию. Станислав Викторович знал, что в качестве вождя он Политбюро устроит куда больше, чем Тухачевский. На это и давил. Мягко, намеками. Но непонятливых в ближайшем окружении Сталина давно уже не осталось. И его ожидания оправдались. Тут же на заседании решили срочно созывать ЦК. Косиор заставил всех присутствующих подписать решение о его назначении генеральным секретарем ВКП(б), Тухачевского – председателем Совнаркома и одновременно наркомом обороны, Агранова – наркомом внутренних дел. Все – до утверждения ЦК, но это было уже неважно. Это, фактически, было уже победой. Теперь он мог считать переворот удавшимся.4. Распорядились по своему усмотрению…
О "провалившейся попытке переворота троцкистской банды Ежова-Кагановича", убийстве ими Сталина, Молотова и Ворошилова объявили по радио уже утром. Объявили и о новых вождях – Косиоре и Тухачевском, "раздавивших гадину, но не успевших спасти великого Сталина". Страна была в шоке, руководство партии, государства, армии и НКВД, не участвовавшее в перевороте – в полной растерянности. Жить без Сталина за последние лет десять все уже успели отвыкнуть. В такой обстановке, реальные заговорщики действовали практически без помех. Чекисты, при поддержке военных проводили аресты людей, опасных для новой власти. Аресты впрочем, пока немногочисленные, до пленума Косиор осторожничал.* * *
Ткалун радовался успеху недолго. Его взяли уже в ночь переворота, сразу после замены охраны Кремля армейским подразделением. Арест по обвинению в халатности провели офицеры из свиты Якира, привезли на Лубянку. За ним туда же отправилась вся смена охраны Кремля. Под утро Криворучко и Ткалун были убиты в камерах внутренней тюрьмы. Официальное заключение – самоубийство. Всю смену надзирателей и врача тюрьмы, подписавшего заключение, арестовали по обвинению все в той же халатности. К вечеру третьего мая их и арестованных кремлевских охранников расстреляли по указанию Агранова. В первые же дни, арестовали и расстреляли людей, близких к Кагановичу и Ежову, ближайшее окружение Сталина. В первую очередь, секретаря генсека Поскребышева, его личного охранника Власика и помощника Двинского. За ними последовали руководители НКВД из числа "ежовцев": замнаркома Жуковский, нарком внутренних дел Украинской ССР Балицкий, сообщавший отрицательную информацию об Украине в Москву, начальники отделов центрального аппарата Литвин, Шапиро… В армии сложившейся группы Ворошилова, по сути, не существовало в связи с чем и масштабной чистки не проводилось, взяли лишь наиболее близких сотрудников Ворошилова, в числе которых оказались любимцы пролетарского маршала Штерн и Хмельницкий. Разумеется, в наркомате обороны начались серьезные перестановки – на повышение пошли люди Якира. По верхам вообще покатился вал кадровых изменений. Вместо арестованного Хрущева первым секретарем Московского областного и городского комитетов партии избрали Баумана, заведующим ключевым отделом ЦК – руководящих парторганов, вместо Маленкова назначили брата Косиора. Начальником ГУГБ стал Евдокимов, замнаркома внутренних дел вместо Жуковского и начальником оперативного отдела – Волович… и это было только началом.* * *
Уже 8 мая в Москве прошло совместное заседание пленума ЦК ВКП(б), Совнаркома и руководства ЦИК. Заседание вел признанный большинством растерянных вождей лидером Косиор. И они с Тухачевским, пока союзником, смогли продавить свои резолюции. Среди участников пленума сложившейся оппозиции не было – элита партии просто не успела до конца осознать случившееся. Выступать против Косиора никто не решился, все выжидали. Пленум принял логичное в такой ситуации, и в общем-то, правильное по партийным нормам решение, о срочном созыве съезда партии. До его проведения, в СССР вводилось военное положение, власть возлагалась на "временное" партийное и государственное руководство. Последнее для победившей оппозиции стало главным. Хотя Косиор и не стал резко убирать из власти лиц, еще оставшихся в списках высшего руководства, но не участвовавших в заговоре, фактически, пленум стал победой, завершившей переворот, в том, что на съезде будут в основном утверждены принятые решения, мало кто сомневался. Впрочем, место для интриги оставалось – ведь за время между пленумом и съездом, некоторые, не самые высшие, но заманчивые должности, могли стать предметом торга между победившей группой и пока нейтральными представителями "широкого руководства". И наоборот, некоторые нейтральные личности, вполне – если, конечно, предпринять меры – могли стать лицами нежелательными, а то и пособниками "разоблаченной ежовско-кагановичской банды"… освободив свои кресла подсуетившимся вовремя людям.* * *
Итоги подвела на следующий день передовица "Правды": "Секретарями ЦК избраны Гамарник, Косиор, Мануильский, Жданов. В новый состав Политбюро вошли: члены – Гамарник, Косиор, Мануильский, Межлаук, Микоян, Литвинов, Петровский, Рудзутак, Тухачевский, Чубарь, Якир. Кандидаты: Агранов, Жданов, Калинин, Постышев, Эйхе".* * *
В газетах списки традиционно печатали в алфавитном порядке, в действительности же, расклад сил был иным. Пленум подтвердил избрание Косиора генеральным секретарем, Чубарь, как и предполагалось, занял пост первого секретаря ЦК Украины. С поста председателя ЦИК и ВЦИК сняли Калинина, с формулировкой "политическая близорукость, проглядел блок Ежова-Кагановича". С той же формулировкой из Политбюро вывели Андреева и назначили на должность наркома водного транспорта. Председателем ВЦИК и одновременно председателем ЦИК СССР стал Петровский – Косиор закреплял за своими пост формального главы государства. Победившая группа пока не пользовалась полной властью в стране, и новый генеральный не торопился без видимых причин снимать конкурентов, поэтому нейтральный Жданов пока остался кандидатом в члены Политбюро, секретарем ЦК и первым секретарем Ленинградского обкома.* * *
С Тухачевским игра велась тоньше. Маршал занял пост Председателя СНК, как и договаривались до переворота. Косиор в этом его поддержал: новому режиму срочно требовалась легитимизация как внутри страны, где победитель Колчака и Деникина пользовался немалой известностью, так и за границей, в первую очередь, во Франции и Германии. Новый же генсек фигурой способной быстро успокоить и своих, и чужих не был. Но смотрели на пост председателя правительства два вождя переворота по-разному. Если Тухачевский считал теперь именно себя главой СССР, и полагал только себя в полном праве единолично определять и внешнюю политику и, пусть после обсуждения с Косиором, внутреннюю, то последний имел по этому поводу иное мнение. Влияние маршала основывалось на армии и былой славе. В популярности Косиор с ним соревноваться не мог, а вот за армию побороться собирался. На пленуме, при обсуждении предложения свежеиспеченного генерального секретаря о назначении главой правительства Тухачевского, Хатаевич, один из "косиоровцев" в целом поддерживая предложение своего патрона, внезапно заявил о большой нагрузке председателя СНК и невозможности совмещения этого важнейшего поста с должностью наркома обороны. Подоплека выступления была ясна всем: партия боялась сосредоточения государственной и военной власти в руках давно слывущего потенциальным Наполеоном маршала. И отдать ему в прямое подчинение армию члены ЦК отказались наотрез. Историю верхи коммунистов помнили, и всерьез опасались, что, опираясь на армию, Тухачевский может пожелать стать императором. Или Первым консулом, для начала. Эта историческая аналогия элите совершенно не нравилась, власть военного диктатора означала потерю власти ими, или, как минимум, необходимость каким-то способом добиваться доверия маршала и его людей. Пленум ясно показал высшему руководству СССР, что на место преемника Сталина претендуют два человека: Косиор и Тухачевский. Для партийной элиты в данном случае не стоял выбор между плохим и хорошим. Все понимали, что Косиор станет продвигать своих "украинцев" и оттеснять от власти другие партийные кланы. Но ясно было и другое: основное направление политики меняться не будет. И это коммунистических чиновников устраивало гораздо больше, чем маршальские планы глобального переустройства страны и мира. Перспектива втянуться в новую "эпоху наполеоновских войн" не радовала. Уж больно "Наполеон" попался непредсказуемый, независимый от партии, а потому не имеющий в ней поддержки. Косиор же был для членов ЦК своим. И пленум поддержал именно его. Наркомом обороны стал Якир. Вышедший из комиссаров, никогда не служивший в царской армии, начавший командную карьеру сразу с дивизии, он был для верхушки партии куда ближе, чем бывший гвардейский поручик Тухачевский или, например, с трудом заучивший догмы марксизма рубака Буденный. Новый нарком, человек Косиора, считался фигурой, способной удержать армию от выступлений против партии. В принципе, повторилась ситуация 1925 года, когда с точно такой же целью руководить военными поставили старого большевика Ворошилова, такого же комиссара гражданской.* * *
Сам Тухачевский к сложившейся ситуации отнесся спокойно. Пост председателя правительства он считал для себя более важным, к тому же нарком обороны формально подчинялся именно главе СНК. Об отношении партии к себе он тоже знал прекрасно и такой поворот событий его не насторожил. К тому же, после переворота, в армии начала складываться группа Тухачевского. В последнее время маршал не имел серьезного окружения и не смог собрать среду, на которую мог бы опираться. Однако, как авторитетная военно-политическая фигура, он привлекал к себе всех реально или мнимо обиженных, ущемленных по службе или несогласных с официальным курсом военного строительства. После его прихода к власти, ситуация разумеется, изменилась. На председателя СНК стали ориентироваться Белов, Степанов (начальник штаба Московского ВО), руководство Забайкальского ВО, начальник Военно-транспортной академии Пугачев, руководители ГАБТУ и Управления ВВС, начальник УКНС Фельдман и многие другие. При этом в советской армии хватало и других, уже сложившихся кланов. Хроническая неприязнь, возникшая еще в 1920 году из-за соперничества и роковых событий советско-польской войны, по-прежнему оставалась между Тухачевским и Егоровым, Буденным и группой Седякина-Ковтюха. Не столь ярко выраженной, но устойчивой, особенно после острого конфликта по проблеме модернизации армии, была несовместимость Тухачевского и Шапошникова, напряженные отношения складывались у Тухачевского с Уборевичем.* * *
В кругу победителей ранее приглушенные противоречия проявились практически сразу после удавшегося переворота. Суть их заключалась не только в нежелании Косиора делить власть с председателем СНК, но и в разном видении дальнейших шагов. Новый генеральный секретарь каких-то резких изменений в политике, в принципе не планировал, и искренне собирался продолжить линию Сталина, она его устраивала. Особенно теперь, после прихода к власти. Но Тухачевский считал иначе. Маршал рвался в вожди вовсе не для того, чтобы сводить расходы бюджета с его доходами и определять показатели прироста крупного рогатого скота, он стремился к активной политике, к глобальным стратегическим и геополитическим изменениям. Чтобы оставить в армии противовес Тухачевскому, на чью сторону начали перебегать военные и уже потихоньку наводили мосты хозяйственники, за которыми могло последовать и среднее звено партии, репрессий в НКО не произошло. Более того,перемещения среди наиболее организованных и влиятельных противников маршала, первоконников-буденовцев, были минимальны. Буденный остался инспектором кавалерии РККА и сохранил все свое влияние в наркомате. Косиор понимал, что Якиру для подчинения армии требуется время, и поддержка Буденного это время давала. Тем более что Семен Михайлович и его окружение в политику никогда не лезли, занимая позицию простых служак. Что генерального секретаря вполне устраивало. Безусловно, занявший пост наркома обороны Якир и оставшийся 1-м замнаркома Гамарник проталкивали своих людей "наверх", но без арестов и увольнений. Вторым замом Якира в благодарность за участие в перевороте был назначен Белов. Который, тем не менее, немедленно после этого стал приверженцем председателя СНК, поскольку посчитал, что его обошли: это ведь именно его Московский округ обеспечил успех заговора, а наркомом назначили Якира, который, по его мнению, собственной значительной роли в перевороте не сыграл. Белов считал достойной кандидатурой на пост наркома именно себя. А на Косиора в этом деле надежды быть не могло. Маршала Егорова с должности начальника Генштаба перевели командующим Приволжского округа, новым начальником штаба стал человек Тухачевского, Пугачев, его заместителями приятели председателя правительства Корк и Халепский. Третьим замом Якир все же протолкнул своего приятеля Гарькавого. Перед отъездом в Куйбышев, маршала Егорова принял Косиор. — Ты пойми – сказал он пониженному в должности военноначальнику: Тухачевский глава правительства. Я считаю, не прав он в твоем вопросе. Не для маршала дело, внутренним округом командовать. Якир тоже так считает, Гамарник. Но Михаил Николаевич решил иначе. Мы решений СНК не отменяем. Но и в обиду партия честных коммунистов не даст. Пока езжай в округ, а мы тут разберемся, посоветуем кое-какие ошибки исправить… Из Кремля Егоров уехал твердым сторонником нового генерального секретаря. В Москву Якиру удалось перетянуть многих участников заговора – командующим Московским округом стал его давний приятель Дубовой, после чего все начальствующие посты там заняли командиры из украинских округов. На должность инспектора пехоты РККА перевели с Дальнего Востока, под присмотр центра, четвертого маршала – Блюхера, командующим ОКДВА вместо него был назначен командарм 1-го ранга Уборевич. В неприязни к Блюхеру, прозванному "восточным богдыханом" сходились и Якир, и Тухачевский. Да и слухи о принадлежности командующего войсками Дальнего Востока к ряду заговоров давно ходили. Оторвать его от сложившейся, устоявшейся команды, проще всего было повышением. Так же, как когда-то в 20-е отрывали от родного Западного фронта Тухачевского. Впрочем, здесь политика совпадала с необходимостью, укрепить Дальний Восток действительно не мешало. Вопреки идее Тухачевского о приоритете для армии европейского направления, Уборевич и Якир не считали запад первостепенным. Наоборот, все их внимание было обращено к востоку. Они, особенно Уборевич, считали, стратегически наиболее важным именно дальневосточный театр военных действий. Иероним Петрович имел опыт командования войсками на Дальнем Востоке в 1922–1924 годах, пользовался устойчивой репутацией одного из самых способных и подготовленных советских генералов, как в СССР, так и за его пределами, и одновременно в силу этого являлся конкурентом Якиру. Решение отправить его вместо Блюхера устроило всех. И это тоже было только началом. Все перестановки повлекли изменение должностей и нижестоящих командиров.* * *
В течение мая 1937 года, в СССР в целом, ситуация стабилизировалась. Да, убийство Сталина и последовавшие перестановки, и общество, и элиту взволновали, но нельзя сказать, чтобы надолго. В конце-концов, к мысли о том, что в партии и стране есть затаившиеся, злоумышляющие против вождя и народа враги, людей приучали долго и настойчиво, и подтверждение этих лозунгов легло на подготовленную почву. Тем более, кроме личностных кардинальных изменений не наблюдалось, а замена Сталина и Молотова на давно известных Косиора и Тухачевского, страну не перевернула. Изменения коснулись внешней политики, но и там они выглядели скорее продолжением курса на взаимодействие с Парижем, подтвержденного советско-французским и советско-чехословацким договорами 1935 года.* * *
В продолжение прежних, еще неофициальных договоренностей с Петэном, в июне 1937 года, Тухачевский и Литвинов во главе советской делегации выехали во Францию. После недолгих переговоров, председатель СНК подписал договор, получивший название "Парижский пакт", во многом повторяющий советско-французское соглашение 1935 года, но выглядевший более конкретным. Пакт предусматривал военную помощь в случае нападения на одну из сторон, укрепление военно-политического и экономического сотрудничества. Достижением стало признание французами сферой советского влияния Прибалтики (Финляндия, Литва, Латвия, Эстония) и подтверждение прав СССР на Бессарабию. Франция не имела интересов в этих районах, более того, Прибалтика считалась сферой интересов Великобритании и Германии, а Румыния – Великобритании, Германии и США, таким образом, Париж усиливал противоречия между СССР и этими странами, одновременно увеличивая свое влияние в мире. Кроме того, договор предусматривал режим наибольшего благоприятствования для французского экспорта в СССР, увеличение объема импорта сырья (в первую очередь – нефтепродуктов) из СССР во Францию, фиксированные цены на советский импорт, предоставление Францией связного кредита в 200 млн. долларов на развитие добывающей промышленности СССР сроком на 5 лет с погашением кредита сырьем по согласованному списку, по установленным в приложении к договору ценам. Отдельно обсуждался вопрос предоставления поляками коридоров для советских войск в случае возможной войны с Германией. Польша на тот момент вышла из сферы влияния Франции, и сближалась с Германией, что раздражало пришедших к власти в Париже правых, многие из которых, и в том числе Петэн и Вейган, оценивали поведение Варшавы как предательство. Реальных рычагов воздействия на поляков, тем не менее, ни одна из договаривающихся сторон не имела, в связи с чем, в качестве приемлемого варианта обсуждалось нанесение советскими войсками удара по Польше, в том числе превентивного. Только устно, разумеется – но переговорщики четко поняли для себя, что такой путь в случае войны с Германией никого не смущает. Литвинов пытался вернуться к идее "коллективной безопасности" в Европе, на этот раз исходя из реального и тесного союза СССР, Франции, Чехословакии и балканских стран. И заключенный договор расценивал как прелюдию к этому. Он знал, что Тухачевский готов пойти и дальше – к военному наступательному союзу, аналогу Антанты. Но военный союз не получился, против выступил Косиор, не желавший накалять обстановку. Нарком иностранных дел отнесся к этому спокойно, твердо обещанная помощь в случае нападения и укрепление сотрудничества сами по себе были внушительным шагом вперед. А вот маршала это раздражало.* * *
Впрочем, итоги парижских переговоров беспокоили не только председателя советского правительства. Уже через неделю после подписания пакта, новый шеф НКВД, Агранов, положил на стол Косиора данные разведки из Парижа:27. VI.1937. Секретно. Москва. Агранову. По информации полученной из правительственных кругов, приоритетом новой, правой французской политики, становится стремление к доминированию в Европе и усилению влияния в мире, с опорой на поддержку (в первую очередь, военную) СССР. Французское руководство (Петэн, Вейган, Лаваль) рассчитывают на советскую военную помощь против Германии и возможно Англии. В правительственных кругах Тухачевский считается сторонником Франции. Как пояснил наш источник "Поль" – секретарь министра внутренних дел: "руководство СССР, здесь рассматривают как диктатуру Тухачевского, пока связанного необходимостью уступок лидерам компартии". В этой связи, кругами близкими к Петэну как очень важные оцениваются неофициальные контакты с Тухачевским, считающиеся гарантией профранцузской ориентации СССР. В русле этой политики, правительством Петэна в ближайшее время будут поставлены задачи вытеснения Великобритании из Югославии и Греции, увеличения влияния в Чехословакии, установления контактов с Италией Муссолини, сдерживания Германии. Кроме того, для Франции огромное значение имеет стабильность положения в колониях. Если в Африке положение оценивается как в целом спокойное, то на Ближнем Востоке, во французском Леванте имеются серьезные противоречия с британцами. Также волнение правительства вызывает обстановка во французском Индокитае, где началось проникновение в зону традиционных французских интересов не только Англии, но и США и Японии. Кислов.
Разведка не упомянула о внутренних событиях. Петэн и Патриотический фронт выдвинули проект новой конституции, который вскоре, в августе, был принята, ознаменовав крупную веху в жизни страны – фактический переход от Третьей к Четвертой республике. "Правая" конституция Четвертой республики радикально усилила позиции исполнительной власти и ограничила права парламента. Она предусматривала сильную президентскую систему, "авторитетную, но узаконенную общественным одобрением" – как выразился Лаваль, президент избирался прямыми всеобщими выборами, имел право назначать и смещать премьер-министра, право досрочного роспуска Национального собрания в любой момент по своему усмотрению, а также получал статус главнокомандующего и, соответственно, контроль над армией. Первые выборы президента были назначены на 30 октября 1937 года. Тогда же, французский парламент, в котором большинство имел Патриотический Фронт, упразднил Кодекс законов о труде, урезал социальные субсидии, преподнес Петэну широчайшие полномочия для ускорения перевооружения французской армии. Последнее, повлекло увеличения государственного оборонного заказа, чего и требовали промышленники, связанные с обороной и тяжелой промышленностью, финансовая база правящей партии. Важнейшим следствием стало то, что за счет госзаказа и жестких сокращений в социальной сфере, Франция начала выкарабкиваться из кризиса.
* * *
Перемены в политике Франции и СССР, разумеется, не могли не вызвать реакцию в других странах. В июле 1937 года, было заключено соглашение о военно-морском флоте между Великобританией и Германией. Советско-французский союз и связанное с ним усиление влияния Франции и СССР беспокоило руководство этих стран, и в противовес они начали сближение между собой. Это настораживало, поскольку могло повлечь в дальнейшем англо-германский блок, в котором Лондон будет господствовать на море, а немцы давить на французов сухопутной армией. Правительство Чемберлена было явно недовольно растущей ролью Франции. Желая усилить позицию Британии, Чемберлен планировал создание альтернативного силового центра, а эту роль на континенте могла играть только Германия. Для того чтобы создать англо-германский союз, в Лондоне склонялись даже к решению не ставить преград национальным требованиям немцев противоречащих Версальским соглашениям. И такие новости еще больше сближали Петэна и Тухачевского.* * *
Косиор в этой ситуации еще более настойчиво выступал за осторожность во внешних делах, особенно с учетом того, что в Москве считали реальным шанс укрепиться в Испании – Брунетская операция развивалась успешно, части 11 пехотной дивизии майора Листера взяли Брунете. Вопрос заключался в отношении к испанским событиям Парижа, и этот вопрос стал причиной сдержанного отношения к сближению с Францией в партии. Петэн проводил политику невмешательства, но вполне обоснованно считалось, что идеология Франко ему ближе, чем республиканцы. Фалангисты, однако, ориентировались на Муссолини и Гитлера, а с немцами у Парижа отношения были традиционно не лучшими. Косиор полагал, что в случае быстрого подавления мятежа Франко, Москва сможет выступить посредниками между Парижем и Мадридом. Казалось, к этому все и идет. Вообще, в июне-июле 1937, за рубежом все шло для Советского Союза неплохо. Двадцать четвертого июля было заключено Соглашение о торговых отношениях между СССР и США, согласно которому стороны предоставили друг другу режим наибольшего благоприятствования во взаимной торговле. Во Франции отношение к Москве улучшалось скачкообразно, как заявил в начале августа Петэн: "либо Россия возвращается к своим традиционным союзникам, главным из которых всегда являлась Франция, либо продолжает коммунистические эксперименты – однако, видно, что в перспективе для России выгодно продолжать курс на дружеские отношения с нами". В речах лидеров господствующей партии Франции, Патриотического союза, появляется выражение: "пояс стабильности от Атлантического до Тихого океана". Именно эта линия стала основной, что в Москве законно считали и своим успехом. Хуже было в Азии, в ходе японо-китайской войны японские войска в июле захватили Пекин и Тяньцзинь в Северо-Восточном Китае, в августе высадили морской десант в Шанхае, на восточном побережье Китая, а Афганистан, Иран, Ирак и Турция подписали пакт о ненападении – оцененный как проанглийский. Но серьезной опасности в этом пока не усматривалось.5. Не желая делиться…
Среди советской партийной элиты, тем временем, несмотря на международные успехи росло недовольство Тухачевским, который рассматривался за рубежом как советский диктатор и постоянно набирал авторитет внутри страны. В первую очередь, недовольство проявляли бывшие участники антисталинского заговора, хотя настроения разделялись всей верхушкой партии, частью руководства армии и промышленности. Элита всегда насторожено относилась к "бонапартистам" и сейчас в лице Тухачевского видела именно кандидата в диктаторы. Усиливали эти настроения действия самого главы правительства, приблизившего группу высших военноначальников. Основными сторонниками маршала стали "замы" – армейцы высшего, но "второго" эшелона, выдвинувшиеся после майского переворота и находящиеся в одном шаге от "первых" кресел. В их числе отмечают, как правило, замнаркома Белова, замначальника ГлавПУРККА Аронштама, начальника генерального штаба Пугачева, его заместителей Корка и Халепского, инспектора пехоты РККА Блюхера, командующих Белорусским военным округом Павлова и Забайкальским – Грязнова, но это лишь самые рьяные последователи, в действительности, их было куда больше. Такая "групповщина", в сочетании с проявляемой Тухачевским самостоятельностью в политике и тайными переговорами с Парижем, наводила Косиора на неприятные мысли. Новый генеральный секретарь опасался маршала, повторять судьбу Сталина ему не хотелось. И Косиор решил сложившийся узел разрубить. Путь он выбрал уже обкатанный Сталиным: обвинение, арест. Но нужно было подготовить почву. И он созвал пленум ЦК. Перед пленумом, по свидетельствам очевидцев, генсек лично переговорил с военными: Буденным, Седякиным, вызванными в Москву Егоровым и Уборевичем. Все они соглашались, что Тухачевский зарвался, и оказались готовы поддержать руководство партии. Якир устранение Тухачевского одобрил без сомнений. И именно Якир контролировал Московский округ. Встречи лидера партии успокоили. Не так силен оказалось соперник, как думалось Убедившись в том, что армия в защиту Тухачевского не выступит, Косиор вызвал к себе Агранова. Нарком все понимал с полуслова – заговор с целью прихода к власти, да еще и военный. Возможно попытка реставрации капиталистического строя, все же речь о бывшем дворянине, гвардейце последнего императора. Схема подготовки таких процессов, чекистами была обкатана еще при Сталине, сомнения вызывал лишь уровень фигуранта. Все же, второй человек в государстве, лицо страны для иностранцев… впрочем, то, что в Советском союзе называли бонапартистскими замашками и фразой "ставит себя над партией", в действиях маршала отрицать не смог бы никто, и несмотря на то, что о диктатуре Тухачевского впрямую не говорилось, из контекста явственно следовало, что глава правительства считает себя единственным в стране вождем. А мнение иностранцев, в СССР определяющим никогда не считали. Вернувшись в кабинет, Агранов дал указание начальнику Оперативного отдела Воловичу лично подготовить материалы по "антисоветскому заговору группы Тухачевского". В оперативном деле собрали материалы опернаблюдения на маршала и его команду, донесения осведомителей особых отделов и французской резидентуры, добавили документы старых, проводившихся разведкой операций по "бонапартистской легенде". Получившееся досье представляло собой амальгаму действительных стремлений маршала к власти и тенденциозно подобранных, местами – вырванных из контекста разведопераций документов, свидетельствующих о его "вражеских" планах. Пленум такие доказательства должны были устроить. Только после этого, Косиор созвал пленум ЦК.* * *
Пленум начался 23 августа, "Правда" писала о нем непривычно кратко, только повестку и прения по последнему вопросу – о назначении XVIII съезда партии: "Пленум обсудил следующие вопросы: "Об усилении позиций СССР в сфере сотрудничества с иностранными государствами" (докладчики Литвинов, Мануильский); "О положении дел в армии и оборонной промышленности" (докладчик Рудзутак); "Дело тт. Тухачевского, Блюхера, Белова" (докладчики Косиор, Агранов); "О проведении XVIII съезда ВКП(б) (докладчик Петровский); Делегаты Пленума постановили провести XVIII съезд партии в ноябре 1937, приурочив открытие к 20-ти летию октябрьской революции…" Первый доклад никого не заинтересовал. Литвинов доложил о заключенном с Францией договоре, не сказав ничего нового, его дипломатическое детище "политику коллективной безопасности в Европе" все прекрасно помнили, как и договор с той же Францией в 1935 году. Новые инициативы воспринимались всего лишь как продолжение этой линии. Совершенно шаблонным стало и выступление Мануильского о Коминтерне, с упором на испанские события. Рудзутак, стремящийся заработать очки перед Косиором, делегатов уже насторожил: резкой критике подверглась работа правительства и отвечающего за вооружения в НКО Белова. Доклад выглядел явно направленным против Тухачевского. Члены ЦК почуяли неладное. И следующий вопрос их не разочаровал, Косиор и Агранов обвинили Тухачевского, Блюхера и Белова в создании группы, организовавшей бонапартистский заговор в армии. Материалы Агранова пришлись кстати, придав обычной грызне за власть видимость объективности. Защищать проигравших никто не стал. Продемонстрировав объяснимое единодушие, пленум принял решение об исключении из состава ЦК Тухачевского и Блюхера, снятии их со всех постов, немедленном аресте заговорщиков и предании их суду. Арестовали маршалов на выходе, чекисты подготовились. Войска Московского военного округа, были приведены в боевую готовность, но как выяснилось зря. Армия защищать Тухачевского не собиралась. По обвинению в принадлежности к "бонапартистскому заговору Тухачевского" арестованы сам председатель СНК Тухачевский, Белов, Блюхер, и около двух десятков высших командиров из их окружения. "Бонапартистов" судили 2 сентября, приговорили к высшей мере и расстреляли вечером того же дня.* * *
В армии на этот раз провели серьезные перестановки. Косиор знал Якира давно, и способности его оценивал здраво. Доверял он ему полностью, но осознавал, что стратегом тот не является. И в случае серьезной войны на главкома не потянет. Нет, с должности он снимать старого соратника не собирался, но вот дать ему в помощь "военспеца" – это было логичное, опробованное историей решение. В Красной армии еще с гражданской войны привыкли к наличию рядом с "пролетарским героем – командиром" незаметного начальника штаба, с основательными военными знаниями. И Косиор продавил назначение начальником Генштаба Шапошникова. Последний был грамотнейшим штабистом но совершенно аполитичным человеком, не принадлежавшим ни к одному из армейских кланов. Типичный "военспец", прекрасно подходящий к этой должности. Его заместителями, разумеется, стали люди Якира – Федько и Василенко. Руководить Военной Академией поставили видного теоретика Свечина. Начальником ключевого Управления начсостава вместо Фельдмана Гамарник предложил Урицкого, недавно ставшего начальником Разведуправления. Военную разведку вместо него возглавил вызволенный из сталинской опалы Уншлихт, в прошлом заместитель председателя ВЧК, заместитель председателя Реввоенсовета, в 1935 году задвинутый к Калинину в ЦИК. Сменилось и командование большинства военных округов. На Дальнем Востоке, для объединения и направления действий ОКДВА и Забайкальского округа создан Особый Дальневосточный фронт (ОДВФ) под командованием Уборевича. С целью отблагодарить Уборевича за поддержку и, одновременно, улучшить контроль в поддерживавшем Тухачевского округе. Кроме того, назначение Уборевича командующим наиболее крупного войскового объединения страны давало возможность рассчитывать на его содействие в дальнейшем. Председателем СНК вместо Тухачевского, как и предполагалось всеми знающими людьми, назначили Чубаря, на его место, первым секретарем ЦК Украины – Зеленского.* * *
В целом, пленум и перестановки в руководстве сыграли двойственную роль. С одной стороны, борьба с "бонапартистскими устремлениями" военных, безусловно, сплотили основную массу руководства партии, часть руководства армии и промышленности. В этом плане, Косиор получил весомую поддержку и набрал авторитет как партийно-государственный лидер. Однако, с другой стороны, перестановки в армии и расстановка на ведущие посты людей Якира-Гамарника, породили недовольство других армейских групп, в первую очередь, маршала Буденного и переведенного командовать Среднеазиатским округом командарма 2-го ранга Седякина, в прошлом штабс-капитана царской армии, прошедшего мировую и гражданскую войны, до этого бывшего начальником Управления ПВО. Не удалось привязать к действующему руководству и Уборевича. Возглавив Особый Дальневосточный фронт, он в ходе проведения мероприятий направленных на повышение боеспособности и мобильности войск столкнулся с противодействием местного партийного руководства, получив при этом поддержку уполномоченного СНК по Дальнему Востоку, обиженного Косиором Калинина. А вот поддержки Якира он не получил – секретари Дальнего Востока были друзьями брата Косиора. Второй из оставшихся в СССР маршал, Егоров, назначенный в благодарность за поддержку вторым замнаркома обороны, теперь наоборот поддерживал Якира. Расправа над бывшим соучастником заговора насторожила участника антисталинского заговора Мануильского, который, не будучи членом "украинской" группы и не курировавший серьезных вопросов в партии или государстве (как Агранов или Литвинов) начал опасаться опалы. Вообще, репрессии проигравших схватку за власть – а именно так оценивались события в среде советского "широкого руководства", закончившиеся смертными приговорами, вызвали в верхах опасения в отношении Косиора. Выражать недовольство по поводу расстрелов "своих", представителей узкого слоя высшей элиты, осмеливались даже имевшему куда более весомый авторитет и гораздо крепче и дольше державшему власть Сталину, как это было лишь год назад, когда добившись расстрела группы Зиновьева-Каменева, вождь не смог продавить единогласную поддержку даже ареста Бухарина и его сторонников. Казни же конкурентов свежеиспеченным генсеком, еще недавно одним из многих, до сих пор считавших его ничуть не выше себя, представлялись чересчур обостряющими ситуацию. Косиору не ставили в вину майские расстрелы объявленных заговорщиками и убийцами Сталина "троцкистов Ежова-Кагановича", о том, что то дело сфальсифицировано, знали немногие, официальная косиоровская версия пока всерьез не ставилась под сомнения, и не вовлеченные в реальный переворот партийцы готовы были согласиться, что убийством Сталина, Молотова и Ворошилова, заявленные мятежники "начали первые" и пулю вполне заслужили. Но с Тухачевским дело обстояло иначе. Открыто, разумеется, против Косиора не выступил никто. В конце – концов, репрессии коснулись в основном армии, среди партийных начальников Тухачевский поддержки не имел практически никогда, да и военного переворота в ВКП(б) действительно боялись все – так что, повод для реальной атаки против Косиора просто не вырисовывался. Но недоверие к генеральному зародилось, и "под ковром", без вынесения наружу, к новому вождю отношение стало меняться с прежнего положительно-нейтрального на насторожено-негативное.* * *
За рубежом реакция оказалась сходной. Литвинов, конечно, на следующий день после пленума снявшего Тухачевского с должности, через французского посла в Москве передал сообщение Петэну о неизменности позиций в отношениях с Францией. Однако французы обеспокоились, их политика строилась в том числе на личных связях с Тухачевским, и его арест и связанные с ним изменения в руководстве страны они расценили как фактический переворот и новую замену близкого к правым "военного диктатора" левыми, коммунистами. Это выглядело ударом по просоветской политике Петэна-Лаваля, и в отношениях с СССР наступил период охлаждения. Чтобы снять напряженность, Литвинов предложил провести встречу на уровне министров иностранных дел или премьер-министров, однако французы решили отложить переговоры до выборов во Франции и проведения съезда в Москве (который они рассматривали как некую аналогию парламента и парламентских выборов). Для формального и публичного подкрепления советско-французской дружбы, требующегося, тем не менее, обеим сторонам, в СССР с официальной военной делегацией в середине сентября был направлен де Голль. Остальные страны, исчезновение Тухачевского с орбиты советской политики, скорее успокоило. Считалось, что Косиор в отличие от опального маршала не является сторонником активного вмешательства в международные дела, и ему понадобится определенное время на укрепление положения внутри страны. Поэтому, на события в мире события во Франции и СССР, повлияли мало.ГЛАВА II Пересмотр решения
1. Вновь открывшиеся обстоятельства
До съезда, на котором ожидалось закрепление победы Косиора оставалось три месяца. Заинтересованные лица ждали и готовились, в высших эшелонах власти шла не выходящая пока наружу, подковерная возня. Заключались союзы, складывались группы. Но участвовали в этой подготовке не все. Мануильский, Калинин и Жданов выехали в отпуск, на Кавказ. Оттертые от верхов, Калинин и Жданов от грядущего съезда ничего хорошего не ожидали. Они понимали, что в новый состав Политбюро не войдут, а чуть позже, скорее всего, потеряют и нынешние посты. Косиору они были не нужны, а возможностей для борьбы с ним не имели. Калинин отнесся он к случившемуся спокойно, не видя за собой "грехов" перед косиоровцами, он рассчитывал, как старый большевик и ветеран партии уйти на какой-нибудь незначительный, но почетный пост – директором музея или института посвященного революции, например. Далеко от вершин, зато безмятежно. Поэтому отправился мирно в отпуск, и с ехавшим тем же поездом Ждановым общаться не хотел. Лично к нему бывший "Всесоюзный староста" относился хорошо, но попасть за разговор с ним под "кампанию по борьбе с "ждановцами", чего умудренный жизнью Калинин после съезда не исключал, не хотелось. Возраст не тот.* * *
У Жданова положение складывалось хуже. Всего несколько месяцев назад один из четырех секретарей ЦК и руководитель Ленинграда, замеченный Молотовым и выдвинутый Сталиным, он давно подчинялся только самому генеральному секретарю. И в кланы не входил, зато понемногу создавал свой, ленинградский. Из людей, перетянутых из Горького, которым он руководил до этого, унаследованных от убитого Кирова или выращенных на месте. Но все это было лишь началом пути. Пока же Андрей Андреевич держался на верху только за счет вхождения в сталинскую "обойму". Им выдвигаемый и поддерживаемый, без вождя он оказался никому не нужным. Подвигами в Гражданскую войну он похвастаться не мог, дореволюционных заслуг не имел, и громким именем не обладал. Вес в партии ему придавало только положение проводника идей Сталина, чего против Косиора явно не хватало, а прибиваться к "украинцам" оказалось поздно, там своих кандидатов на ЦК и Ленинград хватало. В отпуске он планировал спокойно обдумать ситуацию и принять решение. Да и сидеть в Ленинграде, ждать съезда, было досадно, "подвешенное" состояние видели и подчиненные, и сторонники и враги. Отвечать на вопросы: "а что будет дальше?" не хотелось. Да и нечего отвечать, потому как, быть могло всякое. От перевода секретарем обкома в Сибирь или на тот же Кавказ, до ареста по обвинению в принадлежности к заговору Ежова-Кагановича. Шансов на успешную борьбу с Косиором не было, Жданов трезво оценивал свой уровень. "Какого черта этому Ежову не сиделось? — подумал он. Секретарь ЦК, нарком. Но ведь несравнимая со Сталиным, да хоть и Косиором тем же, фигура. Вообще не понятно, на что они с Лазарем рассчитывали. Может, за ними действительно Троцкий стоял? Того как раз за несколько дней до заварушки грохнули. Потому может, и сорвалось у них". Слухи о том, что за Ежовым и Кагановичем стоял убитый за неделю до переворота Троцкий, до хозяина Ленинграда доходили. Цену молве он, конечно, знал, как и то, что распускает слухи частенько соответствующее ведомство. Но версия представлялась логичной. Ни Ежов, ни Каганович на роль главы СССР не годились. А вот "Лев революции" вполне. И внезапное, перед самым путчем, убийство в Мексике бывшего второго человека в Советском Союзе, и непонятное Андрею Андреевичу бездействие заговорщиков после удачного покушения на Сталина – все работало на этот вариант. Срочная ликвидация Троцкого, в таком раскладе могла быть следствием получения чекистами информации о готовящемся перевороте, убийство Сталина и его окружения – безнадежной попыткой оставшихся заговорщиков довести дело до конца. Впрочем, сейчас это значения уже не имело.* * *
Тем же поездом, в отпуск выехал и замнаркома внутренних дел, начальник ГУРКМ НКВД, комиссар ГБ 2-го ранга Бельский. Отправленный в 1934 году Ягодой "чекизировать" милицию, с поставленной задачей Лев Николаевич справился, сумев одновременно улучшить работу правоохранителей, и сейчас занимал свое место вполне по праву. В майских событиях он не участвовал, но и против Агранова никогда не выступал, сторонникам Косиора дорогу не переходил, и в целом за свою судьбу не опасался. Вопросы у него, конечно, возникали, рассказы о происходившем в ночь переворота на Лубянке он слышал, и в рассказах этих с официальной версией стыковалось не все. Но, зная не понаслышке, какая неразбериха может твориться во время серьезной операции, да еще в условиях цейтнота, в целом в официальной версии Бельский не сомневался. Предполагая, правда, что некоторые детали победы над блоком Ежова-Кагановича могли с объявленной линией и не совпадать. Последнее, впрочем, его не особо тревожило. Замнаркома давно знал Берию, секретаря ЦК Грузии, и воспользовавшись августовским затишьем, решил съездить отдохнуть к бывшему коллеге.* * *
В это же время, маршал Буденный, решив на время перемен в стране укрепить поддержку в армии, объезжал округа с инспекторской проверкой кавалерии. Буденный пользовался среди военных не меньшей поддержкой, чем Якир с Гамарником, а сослуживцев по Конармии он проталкивал вверх еще с 1925 года. При содействии, правда, Сталина и Ворошилова, ныне, увы, покойных. Но Косиор с Якиром менять его людей пока не осмеливались. Пока. Сейчас этого казалось мало, и потому бывший командующий 1-й Конной начал поездку с Северокавказского военного округа. Здесь он планировал обсудить майские перемены с командующим округом Кашириным и его начальником штаба Вакуличем, которые в армии считались входившими в достаточно влиятельную группу Седякина.* * *
Внезапный наплыв на курорт людей из высочайшего руководства, не мог, разумеется, остаться без внимания местных властей. 15 сентября, всем отдыхающим пришло приглашение от местного хозяина, секретаря ЦК Грузии. Берия приглашал гостей на ужин на дачу, расположенную неподалеку. Еще бы, Калинин, Мануильский, Жданов, Буденный – и все на его территории. Да и Бельский, несмотря на ранг пониже, без внимания остаться не мог, не то ведомство представлял. Тем более во времена перемен. В принципе, такие ужины были традиционными. Отказываться от приглашения республиканского руководства, было не принято: человека обидишь – врага наживешь, да и скажут, что от народа отрываешься. Собрались на даче к восьми часам. Калинин на ужин не пошел, сказался больным. Ему уже, в общем-то, все равно было, что местное руководство о нем подумает, он не рассчитывал на продолжение политической карьеры. Стол был традиционно обильным, местный коньяк способствовал свободе общения. Тем более в компании были только свои. И разговор, разумеется, не мог не зайти о недавних событиях – смерти Сталина и приходе к власти Косиора. А потом и "разоблачении" Тухачевского. Мануильский уехал в отпуск расслабиться. В заговор против Сталина он влез по большому счету случайно, и не раз уже об этом пожалел. Раньше боявшийся попасть под волну сталинских чисток, сейчас он был убежден, что это были надуманные страхи. Зато теперь обстановка в стране накалялась, и начавшаяся в стане бывших соратников борьба пугала гораздо сильнее, чем умозрительное недовольство прошлого вождя, а дело Тухачевского наводило на мысли о дальнейших перетрясках. Если при Сталине вплоть до последнего времени оппозиционеров снимали с должностей, исключали из партии, высылали, то Косиор сразу начал круто. Дмитрий Захарович не был наивным гимназистом и убитые при перевороте Молотов, Ворошилов, Ежов и прочие его не смущали. Расстрелы людей окружавших Сталина – это тоже было понятно. Но вот столь быстрая расправа с одним из своих, вождей заговора, страшила. К тому же новый генеральный оказался явно более слабой фигурой, чем старый. Внешней политики он не знал и не понимал, заграничные компартии считал такими же подразделениями ВКП(б), какой была его компартия Украины, во внутренней жизни страны разбирался слабо. Сам Мануильский как человек образованный, учившийся в Петербургском университете и окончивший Сорбонну, даже не будучи хозяйственником, осознавал, что растущая экономика огромной страны требует постоянного контроля и тщательного баланса, угрожая в противном случае пойти вразнос. Косиор и его люди, способными заниматься экономикой не выглядели. Вместо этого, они активно делили посты, пропихивая наверх своих. Как правило, таких же выходцев из партии, необразованных и совершенно не желающих вникать в тонкости порученного дела. Секретарь Исполкома Коминтерна прекрасно помнил, с чего начиналась революция в 1917 году. Пренебрежение к положению в стране могло вызвать что-то подобное, чего совершенно не хотелось. Сейчас он уже совсем не был уверен, что майские события не приведут к кровавой сваре в стране. В застольном разговоре, произошло нечто, до сих пор неясное исследователям событий тех лет. Да, из участников ужина, воспоминания оставили трое, но их мемуары, выходившие в разное время, отражают, скорее, линию партии на день выхода книг и подробностями не балуют. Как известно, Буденный вообще не упоминал о разговоре на даче, ограничившись фразой: "во время проверки Северокавказского военного округа, я узнал о страшном злодеянии и обмане…", после чего переходит к последствиям. Сам Мануильский, в узнаваемом стиле чистосердечного признания тех лет, описал свои муки совести и потребность раскаяться перед партией, при этом настойчиво декларируя, что партию он уже тогда представлял исключительно в лице лично и непосредственно Жданова, что с учетом времени выхода мемуаров неудивительно. "Дневники…" Берия опубликованы позже остальных, когда писать разрешили более открыто, и там излагается иная версия. По словам Берии, он сразу, еще в мае 1937 года, заподозрил неладное в официальной версии смерти Сталина, а в сентябре, за ужином, он и Бельский, подозревая Мануильского, в присутствии Жданова и Буденного устроили секретарю Исполкома Коминтерна неофициальный допрос, в ходе которого и выведали правду о заговоре Косиора. Учитывая, что Мануильский до самой смерти оставался несменяемым закулисным шефом международного коммунистического движения, занимал высшие посты в СССР, и оказался единственным участником двух верхушечных заговоров 1937 года, вероятность того, что он действительно в сентябре смог просчитать развитие событий, поставить на Жданова и привести его к власти, существует. Хотя, предположения о том, что Мануильский стал "серым кардиналом" направлявшим Жданова, относятся к области конспирологии и не имеют под собой оснований, но отрицать его блестящие способности аналитика и мастерство аппаратной игры, невозможно. В принципе, он действительно мог вывести политическую игру на новый уровень, а Жданов в те дни выглядел, пожалуй, единственной кандидатурой среди членов не ангажированной Косиором и готовым вступить в борьбу. Но может оказаться ближе к истине и версия Берии. В любом случае, фактом следует признать, что в тот день, во время ужина, Мануильский умышленно или неосторожно, дал понять, что знает о майской смене власти больше остальных присутствующих, и его слова не пропустили мимо ушей. Фактом, подтвержденным дальнейшими событиями, является и то, что Мануильский сообщил собравшимся коллегам по партии о заговоре против Сталина и перевороте – операции "Пер".* * *
Открытие такой тайны, должно было ошеломить и напугать, и первым опомнился Жданов, ставший главным лицом в собравшейся группе. С рассказом Мануильского надо было что-то делать, иначе он превращался в приговор. Если сейчас, на месте, не повязать круговой порукой участников "тайной вечери", в которую превратился обычный ужин, то Косиор и Агранов про утечку узнают. И вычистят услышавших. С другой стороны, сведения могли стать козырем, которого Жданову так не хватало для противостояния Косиору. Опираясь на эту информацию, он внезапно получал некий рычаг, оставаясь секретарем ЦК, ведь Секретариат в советском раскладе мог потягаться и с Политбюро. Роль преемника Сталина, разоблачившего его убийц и по праву мстителя ставшего наследником коварно убитого вождя Жданов примерил на себя моментально, не умевшие мгновенно принимать решения рядом со Сталиным долго не задерживались, а не имевшие амбиций до таких постов не дорастали. И немедленно послал за Калининым. Теперь он рассматривал собравшихся в банкетном зале как союзников в будущей драке, и усилить коалицию еще одним кандидатом в члены Политбюро не мешало. Бывший помощник вождя не предполагал в остальных ярого стремления мстить за Сталина. Впрочем, он и для себя не рассматривал месть как серьезное основание. Но как один из факторов, заставляющих других пойти за ним, это вполне годилось. Другими причинами были опасения ликвидации носителей опасных сведений и наоборот – шанс взлететь для них же. Лидером нового заговора он стал по умолчанию, Мануильский выбрал в качестве "патрона" именно его, и, как показало будущее, не прогадал. Так же поступили остальные. Решение готовить переворот против Косиора стало общим, и наверное в той ситуации, единственно возможным выбором, остальные варианты представлялись еще более опасными, а с учетом уверенности в том, что хоть один, но донесет – даже смертельными. Никто из участников ужина не принадлежал к людям Косиора, но все они занимали сильные посты. Не высшие, но весомые. Пока… А потому провести смену власти следовало не позднее съезда партии, поскольку большинство не было уверено в сохранении своего положения.* * *
Там же, на перешедшем в совещание банкете, решили, что Буденный прозондирует настроения в армии, Жданов в партии, Бельский в НКВД. Оказавшийся в центре событий почти против своей воли Калинин, тоже решил высказать свое мнение. Являясь авторитетной и популярной в стране фигурой, но давно уже не имея реальных рычагов власти, Михаил Иванович давно научился использовать для продвижения своих идей те минимальные возможности, которые предоставляло советское законодательство. Кроме того, по своему богатейшему опыту революционера-подпольщика, толк в пропаганде он знал. И предложил интересный ход: — Надо с Вышинским переговорить – сказал он. С прокурором Союза. Для придания законности нашей задумке, он совсем даже не лишний будет. И подход к нему есть, давний он мой знакомец, еще по Кавказскому подполью. Да и не только мой, они с Иосифом Виссарионычем в девятьсот третьем в одной камере сидели, в тюрьме Баиловской. Там и сдружились. Жданову мысль понравилась. Он знал, что Вышинскому, в прошлом меньшевику, но главное – ревизору косиоровской Украины в середине 30-х и выявившему массу нарушений, при новой власти ничего хорошего не светит. — А что? — отреагировал он. Хорошая мысль. Андрей Януарьевич твердым сталинцем всегда был. — Не помешала бы его поддержка – кивнул, осторожно вмешиваясь в разговор "небожителей" Бельский. Под его прикрытием и я куда свободнее действовал бы. Мало ли, какие поручения прокурор милиции дать может? Никто и проверять не будет.* * *
Мануильскому было обещано полное прощение и сохранение всех постов, после чего он, в присутствии Жданова, Калинина, Буденного, Берии и Бельского составил ставший впоследствии знаменитым "меморандум Мануильского", на двадцати трех листах которого подробно описал заговор, убийство Сталина и переворот. Документ заверили присутствующие, после чего каждый получил по экземпляру. Меморандум стал компроматом, основываясь на котором можно было идти дальше. И одновременно повязал всех участников общей тайной. Смертельной, в случае разглашения. Пользуясь этими экземплярами, вернувшиеся в Москву заговорщики начали вербовку сторонников.* * *
Новая оппозиция спешила. Вернувшись в столицу, Калинин и Бельский, под предлогом обсуждения работы милиции на ДальнемВостоке немедленно встретились с Вышинским. После разговора с давно знакомым Калининым и прочтения признаний Мануильского, Андрей Януарьевич задумался. У него были неплохие отношения с Калининым и Ждановым, но крайне натянутые – с группой Косиора, от потери поста прокурора спасало пока лишь то, что должность в советских представлениях не считалась ключевой. Примкнуть к заговору он согласился. А согласившись, принял активное участие: — Мануильского приводите – буркнул прокурор. Будем оформлять. — Что оформлять? — не понял Калинин. — Документацию. Вот это – Вышинский потряс меморандумом, — филькина грамота. А вот если это все в приличный, процессуальный вид привести, так на съезде очень хорошо сыграть может. Если найдем кому озвучить с трибуны. Представляешь, какое впечателение произведет? И заметив, что Калинин колеблется, улыбнувшись, добавил: да не волнуйся ты, Михаил Иваныч. Все в надежном месте до поры будет, нас с тобой тайникам учить не надо. А ему – он кивнул на Бельского, — ему я помогу. Уже через два дня, в присутствии членов Политбюро Жданова и Калинина, в полном соответствии с советским законодательством, прокурор СССР принял у Мануильского официальную явку с повинной. Процессуально оформленное признание действительно стало отличным компроматом и вполне убеждало новых участников оппозиции. Теперь Вышинский в любой момент мог (а в принципе вообще был обязан сделать это немедленно) возбудить в отношении Косиора и остальных заговорщиков совершенно законное уголовное дело. По обвинению в убийстве, государственном перевороте, измене Родине. Да, в нынешних условиях, возбуждение такого дела стало бы самоубийством. Но при любых чуть более удачных обстоятельствах, материалы могли стать маленькой, но необходимой соломинкой, ломающей спину верблюда. Жданов предполагал использовать эти документы на XVIII съезде для привлечения делегатов на свою сторону и снятия Косиора. Все же у покойного Сталина в стране хватало преданных людей. И многие делегаты надвигающегося съезда были еще из них.* * *
До съезда, новая оппозиция успела многое. Достоверно известно, что Жданов, в том числе используя разоблачающие документы, перетянул на свою сторону членов Политбюро Межлаука и Микояна, кандидата в члены Политбюро Постышева и бывшего члена Политбюро, а ныне наркома водного транспорта Андреева. Постышев, до переворота занимавший пост секретаря ЦК КП(б) Украины, тем не менее в группу Косиора не вошел и сейчас его положение выглядело шатким. Косиор всегда считал его человеком Сталина, посланным приглядывать за украинцами, что, впрочем, полностью соответствовало действительности. На хорошее отношение нынешней власти Постышев рассчитывать не мог. — С секретарей-то тебя не снимают еще? — спросил товарища по опале Жданов. — До съезда и не снимут – криво усмехнулся Павел Петрович. Сам понимаешь, Киев – косиоровская вотчина, я у них под полным контролем там. В аппарате в глаза ухмыляются, знают – ответить не могу. Вот съезд пройдет… — Смотря как пройдет – в тон ответил секретарь ленинградского обкома. На, почитай – и протянул досье Вышинского. Читал Постышев быстро. — Убойная вещь – закончив чтение, взвесил он подборку на ладони. Только вот, само по себе оно Стаса не свалит. — Факт – кивнул Жданов. А кто сказал, что само по себе? Хотя, можешь просто съезда подождать. Сейчас тебе просто ухмыляются, а после… Тухачевскому не ухмылялись, хотя он-то для них вообще своим был. А мы с тобой чужие. Вот и смотри. Спорить было сложно. Постышев и не стал – согласился. С Межлауком было не тяжелее. Нарком тяжёлой промышленности, основы экономической мощи страны, до февраля 1937 бывший заместителем Молотова в СНК и председателем Госплана СССР, тоже ждал снятия с должности. Внесший огромный вклад в создание и развитие производства, базы авиационной и танковой промышленности, автор работ по вопросам военной промышленности, строительства и снабжения войск, он имел серьезные расхождения с Якиром и Косиором, пришедшими к власти с отнюдь не хозяйственных должностей и не желающими заниматься скучными цифрами показателей роста выплавки чугуна и выпуска станков. По вопросам промышленности у них немедленно возникли склоки. Косиор и его окружение не хотели медленного поступательного развития. А экономика никак не желала ходить строем, даже по команде ЦК. Объяснить причины можно было человеку, расположенному разбираться в вопросе. Но Косиора цифры и графики утомляли. Не связывались у него с лозунгами партии и количеством танков данные о расходе валюты на закупку станков, количестве бетона для промплощадок и балансе активов. Новый председатель СНК Чубарь, Межлаука наоборот оценивал высоко. Но это судьбу наркома только ухудшало, у новоиспеченного шефа была своя, киевская, команда. И держать у трона такую фигуру он не хотел – не нужна ему была конкуренция. Микоян, нарком торговли, снабжения и пищевой промышленности, к разговору со Ждановым был готов. Друживший с Калининым и Вышинским, Анастас Иванович человеком был хитрым и осторожным. Косиора невзлюбил, но в заговор просто так не пошел бы. Если бы шестым, не подводившим никогда чувством, не почуял – Косиор проиграет. Своей интуиции он верил. Позже Жданов и Калинин, с помощью Берия и Постышева втянули в заговор первых секретарей ЦК Азербайджана Багирова, ЦК Казахстана – Мирзояна, Дальневосточного края Варейкиса, Горьковского обкома Прамнэка, главу ВЦСПС Шверника.* * *
К заговору присоединялись и другие. Например, первого октября в Киеве, на пленуме украинского ЦК, выступал нынешний хозяин Украины Зеленский. Новый первый секретарь поступал по образцу своего начальника. Как и Косиор в Москве, он рассаживал своих ставленников по Украине. Но для них сначала нужно было освободить должности. И доклад "О буржуазно-националистической антисоветской организации бывших боротьбистов и о связях с этой организацией Любченко " был подготовлен как раз для этого. Панас Петрович при Сталине входил в украинское Политбюро и расположением Зеленского не пользовался. Для новой команды он стал лишним. После пленума Любченко уже собрался было стреляться, поскольку кроме ареста ждать было нечего, а идти в тюрьму не хотелось, но… нагнавший его по дороге к машине заместитель командующего Киевским военным округом Тимошенко посоветовал подождать. И обсудить ситуацию вечером… С Тимошенко, верным другом и соратником по 1-ой Конной, уже успел поговорить приехавший в Киев Буденный. К Якиру и Косиору бывший конармеец ни малейшей симпатии не испытывал и до этого, а после подтвержденного документами рассказа боевого друга и покровителя об убийстве ими Сталина… вот последнего Тимошенко уважал. И поквитаться за его смерть считал для себя вполне естественным. Маршалу о Любченко он доложил сразу после пленума, охарактеризовав просто: "…неплохой мужик, крупный работник. Есть, правда, за ним политические грешки – он когда-то был петлюровцем". Такие мелочи Семена Михайловича через двадцать лет после войны не смущали, и стреляться Любченко он отговорил. А на косиоровской Украине у ждановцев появился свой человек. Кровно заинтересованный в их победе. И вербовка сторонников продолжалась.* * *
Бельский привлек старого сослуживца, во многом обязанного ему карьерой, Дагина. Последний занимал пост начальника отдела охраны руководителей партии и правительства и управления коменданта Московского Кремля, и его вербовка стала огромной удачей. Дагин о судьбе своего предшественника в Кремле, Ткалуна, слышал. И к заговорщикам идти не хотел, предъявленные Бельским все те же документы Мануильского его не впечатлили. Тогда замнаркома повез его на личную встречу со Ждановым и Буденным. Сразу, прямо из кабинета, в котором они разговаривали. Лев Николаевич понимал, чем рискует. И отпускать бывшего подчиненного не собирался. Он бы предпочел его убедить, но в случае малейших сомнений, колебаться не планировал. На кону стояла его собственная жизнь, а к такой ставке замнаркома относился серьезно. Дагин это понял. У него было два варианта: сдать заговорщиков, либо примкнуть к ним. За раскрытие реальной антиправительственной организации, Агранов бы его наградил. Но выше не продвинул бы, некуда. Увидев, что в числе заговорщиков действительно высокопоставленные лица, комендант решился. Давний приятель Бельский до этого не подводил ни разу, а Буденный и Жданов виделись людьми основательными, с очень неплохими шансами. Жданов твердо обещал в случае удачи переворота награду самому Дагину и его младшему брату, работавшему в Ростовском обкоме комсомола. И чекист сотрудничать согласился. Начальника основного силового подразделения НКВД, Главного Управления пограничных и внутренних войск комдива Кручинкина, "зубра" внутренних войск, окончившего военную академию РККА и прошедшего все ступени карьеры, друга и заместителя убитого при перевороте Фриновского, Бельский завербовал сам. Раздавить мятежников, убивших и оклеветавших его друга и других хороших людей (и получить при этом совсем не лишнее повышение), комдиву, числящемуся Аграновым в почти "ежовцах", представлялось здравой идеей. Кроме того, Бельский смог убедить войти в оппозицию начальников областных управлений НКВД Ленинградского Заковского и Дальневосточного – Чернышева, и некоторых чекистов более низкого уровня.* * *
В армии Буденный привел в заговор своих "первоконников" и командиров из группы Седякина. За маршалом шли и ему верили. Якира армейцы, не входившие в украинский клан, не любили. За самоуверенность, за комиссарское прошлое, а в первую очередь, разумеется, за вытаскивание на хорошие посты своих. На посты хотелось всем, и список военных заговорщиков впечатлял. При помощи неожиданно ставшего незаменимым в вербовке сторонников, знающего в партии всех и вся Калинина, Жданов сумел встретиться с начальником Разведуправления Генштаба Уншлихтом, когда-то курировавшим всю разведку в СССР, потом снятым Сталиным с руководящих постов и до смерти вождя работавшем с Михаилом Ивановичем в ЦИК СССР. Гамарник вернул его в наркомат обороны, но Уншлихт этого не оценил, считая себя способным на большее. На пост самого Гамарника, например. Такая цена Жданова устроила, Уншлихт был человеком полезным и мог войти в его личную команду. А иметь в случае удачи задуманного своего человека в пробуденновском наркомате обороны не помешало бы, растущая доля военных в рядах оппозиции, лидера заговора начала нервировать. С Уборевичем, вызванным в Москву на совещание, начали работать его давний приятель Постышев и Буденный. Жданов знал, для того чтобы вытянуть Уборевича в Москву, Буденный потребовал обсудить вопрос о кавалерии на Дальнем Востоке, а Уншлихт в то же время внезапно озаботился работой военной разведки в Китае и Маньчжурии. В том, что считающегося лучшим стратегом РККА командарма дожмут, он не сомневался. Буденный, конечно, сильная личность, но на случай войны надо и стратегов иметь.* * *
Несмотря на конспирацию, информация об оппозиции Косиору и неких готовящихся на съезде сюрпризах, просачивалась. При таком количестве вовлеченных иначе и быть не могло, несмотря на всю осторожность заговорщиков, несмотря на весь их немалый опыт нелегальной работы. Точной информации НКВД получить не удалось, но Агранову стала известна причастность к оппозиции Бельского. Нарком о предстоящем съезде помнил прекрасно. И понимал, что выступление оппозиции, неизвестно насколько организованной и многочисленной, будет представлять опасность. Косиор – не Сталин, его положение не настолько прочное, чтобы рисковать. Точных данных у чекистов не было, в причастности к оппозиционерам можно было подозревать слишком многих. А власти нужно было действовать аккуратно. Крутые репрессии сразу после переворота и расправы с Тухачевским могли вызвать резкую враждебность в партийных массах. Не рядовых, разумеется, а среди секретарей обкомов и республиканских ЦК, военных и чекистов, наркомов и руководителей главков. Недовольное и напуганное, это звено могло задавить руководство большинством, чего обустраивающейся на верхушке группе Косиора не хотелось. Не чувствовали они пока себя готовыми к открытой драке. Следовало выявить конкретных лидеров оппозиции, и двадцатого октября Агранов отдал приказ новому начальнику ГУГБ, Евдокимову. Бельского решили брать в его рабочем кабинете, тут же допрашивать, а уже потом определяться с дальнейшими действиями. Агранов ждал у себя. Ждать впрочем, пришлось недолго. Начальник союзной милиции риск участия в заговоре прекрасно осознавал, и к такому повороту событий был готов. И решение для себя принял еще в первый вечер, на даче Берии, в Сухуми: попадать на допрос к коллегам из особого отдела Лев Николаевич не собирался. Маленький браунинг он с самого начала держал при себе. В кабинете пистолет обычно лежал под рукой, прикрытый бумагами – замнаркома знал, что если придут арестовывать, времени у него будет немного. Звонок Евдокимова насторожил. Начальник ГУГБ хотел зайти поговорить о вопросе нешуточном и неприятном: в Ташкенте чекисты взяли на присвоении конфискованного золота местного начальника управления угрозыска. Но почему он решил зайти сам? Правая рука Агранова, по всем аппаратным раскладам он должен был позвать простого замнаркома к себе. Тем более в такой ситуации… Увидев лицо входящего Евдокимова и мелькнувших за ним оперативников, Бельский понял все и сразу. Для него не стоял выбор между жизнью и смертью, выбирать приходилось между пулей в висок из собственного пистолета и смертью долгой и мучительной – ведь все, происходящее с ним после задержания, являлось бы только растянутым путем к точно такой же пуле, но в затылок. "Кто ж интересно сдал, все-таки?" – мелькнула мысль у вскидывающего ствол в направлении двери Бельского. "А ведь всегда был паршивым стрелком" – успел еще удовлетворенно подумать увидевший заострившееся лицо и расширяющиеся глаза поймавшего пулю в грудь Евдокимова замнаркома, рванув пистолет к виску. Сорок минут спустя, перевязанный Евдокимов от боли, возбуждения, и чувства вины за срыв операции изъяснялся в основном матом. Но прерывать его и выяснять подробности Агранов не стал, исправить что-либо было все равно невозможно. Труп начальника ГУРКМ остывал в подвале, унеся с собой все известные ему секреты. Евдокимова, которому пуля скользнула по ребрам, готовились везти в больницу. Нарком чувствовал жестокое разочарование: Бельский оказался крепким орешком, и теперь представлялся фигурой важной и им, Яковом, недооцененной. Нет, отработать все его последние связи он конечно распорядится. Даже самоубийство дает след, ведь теперь есть откуда начать. Восстановить картину контактов заместителя с мая по октябрь – работа хоть и тяжелая, но вполне выполнимая. А дальше анализ, круг общения… стандартная работа, в общем. Вопрос во времени. И в исполнителе – Евдокимов, похоже, выбыл минимум на пару недель. Дослушав раненного, нарком кивнул, ободрил подчиненного, и тяжело ступая, пошел к себе.* * *
Заговорщики встревожились, но выбора уже не оставалось. Однако оппозиции везло, Агранов назначил на должность начальника милиции знакомого ему расследованию убийства Кирова Заковского, из Ленинграда. Ему же он поставил задачу выявления возможного заговора и чистки в Управлении. — Это, по сути, милицейская работа Лева – весомо сказал нарком – пусть твои копают, отбери надежных. И может даже лучше, из других управлений забери, мы не знаем, как в РКМ Бельский корни пустил. Он там три года сидел, кого угодно мог подмять. Теперь тебе Управление чистить, и лучше это делать своими руками, согласен? — Моих людей его связи пошлют – разумно заметил бывший начальник питерского УНКВД. Не будут члены ЦК или наркомы с ними общаться. Нужны чекисты. — Все надежные и так по этому делу работают. Тут осторожно надо, чтобы и лишних людей не задеть, и шума не вызвать, и серьезно отработать. А то вонь поднимется, не отмыться. Бери чекистов, не возражаю. Только под прикрытием твоего управления. Вроде как самоубийство замнаркома расследуют. Кто его знает, чего он застрелиться мог, правильно? — Правильно. Бабы там, споры личные… — Вот-вот. Без политики главное. — Тогда надо на будущее вообще спецгруппу создать. Нашу, милицейскую. Мало ли, какие где происшествия приключатся? Кража у кого, самоубийство, драки пьяные – все ж бывает. А так – и расследование качественное и людей подберем не болтливых. — Давай – согласился Агранов. "Создавай – подумал он. У Серебрянского хорошо получилось вне структуры работать, вдруг и тут результат будет". Заковский оперативную группу при начальнике ГУРКМ (по образцу СГОН ГУГБ Серебрянского) сформировал из лично преданных ему людей. Но самоубийством они не занимались, он дал своим ребятам другое поручение: проверку оперативным путем версии об убийстве Сталина "группой Ежова-Кагановича". Задание камуфлировалось работой по указанию Агранова, по выявлению возможного заговора в РКМ и проверке связей Бельского. Реально группа под личным руководством Вышинского и Заковского готовила к съезду документы для легализации компромата на группу Косиора-Якира. И было что готовить, следов в ночь переворота осталось много.* * *
25 октября, в инспекции РККА собралось совещание. В кабинете у Буденного находились Жданов, Заковский и Уншлихт, в инспекции маршал чужих не держал, и говорить можно было спокойно. Положение складывалось неоднозначное, по предварительным подсчетам у Косиора и Жданова выходило примерно по 25 процентов голосов в ЦК, и такое же соотношение на съезде, но при обнародовании документов Мануильского-Вышинского можно было рассчитывать на поддержку большинства остававшейся пока нейтральной половины. В НКВД управление госбезопасности контролировал Агранов, но… — Понимаешь, если нас сейчас накроют, чекисты сработают – горячился Заковский. Если мы бьем первыми – Кручинкин поднимет войска, я дам спецсообщение по РКМ… да с постановлением Вышинского еще… Мои привыкли принимать прокурорские указания, а доверять чекистам, в милиции прямо неприлично как-то считается. Собравшиеся усмехнулись. — А милиция везде есть, в любом городе, в любом месте вообще! Если будет приказ, Евдокимов просто ничего не сделает. Да и его орлы на местах, не все за ним пойдут, далеко не все. — Это гражданская – заметил Жданов. Это страна в заднице будет. И мы все со страной вместе. На такое идти нельзя. А что у нас с армией? Буденный покрутил усы и мрачно сказал: — Сложно с армией. Докладываю: связь НКО мы сможем контролировать, кавалерия пойдет за нами. В генштабе никак, Шапошников хороший человек, но в наши дела не полезет, а его замы – все дружки Якира. — Флот поддержит – бросил Уншлихт. И свое управление гарантирую. — Твое хорошо – рассудительно ответил Буденный. А флот, чего флот? В Москву-реку крейсер введешь? По округам: Московский – полностью косиоровский, если только с комдивами работать, но это опасно. Харьковский и Ленинградский – считай, тоже, но там с командирами корпусов связь есть. В остальных если что, справимся. В Киевском вот, разве, заминка. Тимошенко, замкомандующего, наш, да других ребят своих много, но ведь округ-то Якира. Не просто там будет. — С Уборевичем как? — поинтересовался Жданов. — Нормально с Уборевичем – отмахнулся Буденный. Да толку-то? Он с Дальвоста войска в Москву тянуть будет? Или, колчаковщину с ДВР повторить хотите? — Голову надо убирать – мягко произнес Уншлихт. В Польше мы хорошо в конце двадцатых работали. — Теракт? — заинтересовался Заковский. Это ж, сколько их одновременно надо? Считай: Косиор, Агранов, Якир, Гамарник, Чубарь… да еще помельче есть. — Егорова забыл – буркнул Буденный. Он сейчас с Гамарником только что не в обнимку ходит. — Ничего не забыл – ответил Уншлихт. Если их всех в одном месте собрать, одной мины хватит. В Белоруссии для партизан такие готовили. И с радиоуправлением, и нажимным, и временным – сейчас в Испании применяем, здорово получается. — А собрать их тоже не вопрос – добавил заинтересовавшийся Жданов. Седьмое ноября, праздник. В президиуме наших не будет, косиоровцы все займут. — Я, на всякий случай, из Испании спеца отозвал – ошарашил всех Уншлихт. Хороший минер, чего хочешь, соберет. И легенда есть – испытания мины для покушения на Франко. Мину сделаем, человек пока на закрытой даче посидит. Потом видно будет. — А кто установит? — скептически спросил Буденный. И где они соберутся все? Это ведь какой взрыв должен быть? Там и мы, небось, присутствовать будем, хоть не в президиуме. — Нет, сама идея неплохая – подвел итог Жданов. Мину готовьте. Лев Михайлович – обратился он к Заковскому, — у Дагина уточните, какие мероприятия планируются. — Мысль продумать надо – Буденный взрыва рядом с собой все же опасался. — Нормально все будет – заверил его начальник разведки. Операцию как назовем? Жданов вспомнил самый первый разговор на даче в Сухуми: "— … Так как, говоришь, операцию называли? — переспросил тогда Буденный. — Пер – сказал Мануильский. Это Гамарник вроде придумал. — Перс? — не расслышал Берия – какие они, к черту, персы? Так… персики". — Персик – сказал он. — Чего персик? — не понял Заковский. — Операцию так назовем – тоже вспомнил разговор Буденный. Хорошее название, значащее…* * *
Уншлихт поставил отозванному из Испании бригкомиссару Салныню, советнику 14 партизанского корпуса Испании, замначальника спецотделения "А" Разведупра, задачу по разработке мины для ликвидации руководства фалангистов. Мину по легенде предполагалось заложить в трибуну либо рядом с трибуной, на съезде фаланги. Салнынь действительно был специалистом. Образец мины он изготовил к первому ноября. Первого же, Вышинский возбудил уголовное дело по факту совершения террористического акта в отношении Сталина и государственного переворота, и принял его к своему производству. В деле собрали материалы, дающие возможность предъявить обвинение всей группе Косиора-Якира. Как полученные от Мануильского, так и наработанные спецгруппой Заковского. Компромат получился убийственным, оставалось грамотно им распорядиться. В тот же день, Дагин, сообщил о собрании в честь седьмого ноября. Собрание должно было пройти в Большом театре, стало известно, что планируется присутствие всего Политбюро, руководителей ЦК, ЦИК, армии, НКВД… Мину установил Салнынь. Уншлихт, имеющий собственный, дореволюционный еще опыт подобных мероприятий, лично привез его в театр шестого ноября, днем, когда все уже было готово к празднику. С помощью Дагина провел взрывника в зал. Салныню была поставлена задача, заложить мину "в учебных целях". Начальника бригкомиссар не заподозрил, приехав из Испании, вариант с покушением на Франко он рассматривал как вполне логичный, сложности работы там понимал, и с необходимостью проверки не спорил. Мину он вмонтировал в пол под трибуной, вставил радиовзрыватель… Назад, на спецдачу военной разведки, диверсанта везли люди из спецгруппы Заковского, и до дачи он не доехал.2. Поворот исполнения
В президиуме собрания посвященного празднованию двадцатилетия октябрьской революции, действительно собрались только сторонники новой власти. — Косиор, Чубарь, Петровский, Якир, Гамарник, Егоров, Зеленский, Бауман, Агранов, Дубовой – перечислял Уншлихту выскочивший в коридор из зала Дагин. — Как выйдет Федько, звони Лонгве – приказал шеф военной разведки. Лучшего шанса не будет. Отчет начался… После начала доклада Федько, Дагин набрал прямой номер начальника Управления связи РККА: — Я на праздник персиков купил – сообщил он. Собираемся, как договорились. Через десять минут мина сработала, Лонгва с узла военной связи дал радиосигнал на подрыв. Салнынь был отличным специалистом – невредимых в президиуме не осталось, а уже в первом ряду от взрыва не пострадал никто. — Косиор, Гамарник, Егоров, Федько и Агранов – погибли. Чубарь, Якир, Петровский, Зеленский, Бауман и Дубовой – ранены, некоторые тяжело. Сейчас их перевяжут и увезут в госпиталь – доложил после взрыва в фойе Жданову и Буденному первые результаты Заковский. Пора начинать. — Начинаем – согласился Андрей Андреевич, и пошел к выходу.* * *
Жданов немедленно овладел ситуацией, ведь отличие от растерянных и лишенных лидеров сторонников Косиора, он уже начал драку. Но оправиться противники должны были быстро, и заговорщики действовали решительно. Прямо из театра, всех членов Политбюро, Совнаркома и руководства ЦИК охрана увезла в Кремль. На становящееся традиционным инструментом передачи власти расширенное заседание. От армии присутствовал единственный оставшийся в стране маршал и старший по должности в наркомате Буденный, от НКВД замнаркома Заковский. На заседании Жданов уверенно занял председательствующее место. Оспорить его действия оказалось некому, большинство оставшихся членов и кандидатов Политбюро принадлежали к заговорщикам. Литвинов, Рудзутак и несориентировавшийся вовремя в обстановке Эйхе были, естественно, против. Но, сделав ставку на Косиора, теперь, после смерти и ранения практически всей верхушки их группы, они не имели кандидатов в вожди и поддержки среди присутствующих. А других "косиоровцев" в кремлевском зале не было. Часть возможных преемников сейчас оперировали в госпитале, часть – остывала в спецморге. "Нет, молодец Уншлихт – в который раз подумал, оглядев собрание, Жданов. Это ж как рассчитал? Всех основных выбило. А с оставшимися – справимся. Даже без всяких договоренностей, из этих точно никому не светит. Я, Калинин, Мануильский, Межлаук, Микоян, Постышев – шесть против трех. Наркомы, ЦИК – это вообще не серьезно, пойдут за нами. До съезда, во всяком случае". Он не ошибался. Да и не за кем было собравшимся идти. Сейчас по весу в партии с хозяином Ленинграда теоретически мог бы потягаться разве что Постышев, но он к косиоровцам не относился. И исполняющим обязанности генерального секретаря стал Жданов. Путем голосования, как Устав партии предписывает. После этого, уже без особых затруднений, исполняющим обязанности наркома обороны назначили Буденного, внутренних дел – Заковского, председателем ЦИК – Калинина. Съезд партии решили отложить, а на следующий день, восьмого ноября, провести расширенный пленум ЦК, тем более что все члены ЦК уже прибыли в Москву к съезду. В СССР объявили военное положение, армию и чекистов вновь, как и в мае, подняли по тревоге. Войска НКВД Кручинкина заняли центральные учреждения и взяли на себя охрану наиболее важных объектов. Буденный, под предлогом недоверия к войскам МВО, перебросил в Москву из Ленинградского округа войска 5-го кавкорпуса, комдива Рокоссовского. С Рокоссовским маршал встречался за неделю до этого. Про переворот тот не знал, но к "возможным провокациям" готовился. И первые части корпуса, заранее подготовленные к погрузке, развернулись в столице уже к утру. К утру восьмого ноября, части Рокоссовского и Кручинкина контролировали столицу.* * *
Расширенный пленум ЦК, с участием коллегии ЦИК и наркомов, вел исполняющий обязанности генерального секретаря Жданов. К схватке он шел уверенно, всех своих сторонников оппозиционеры успели подготовить, и теперь треть сидящих в зале ждала только сигнала. Сигнал получился впечатляющим, первый доклад получил Вышинский. Прокурор СССР, выйдя на трибуну, хорошо поставленным голосом гособвинителя зачитал "меморандум Мануильского" и собранные в дополнение к нему материалы из уголовного дела. Доклад произвел эффект еще одного взрыва. А уж когда следующим с трибуны то же самое изложил сам Дмитрий Захарович… Сидящий в президиуме Литвинов, единственный, кроме Мануильского, оставшийся невредимым из руководителей прошлого заговора, пытался оправдываться, но его мало кто слушал. Из присутствующих ста девяти членов ЦК, только восемнадцать были ярыми сторонниками Косиора. Они попытались добиться изменения решения, но… тридцать три члена ЦК были людьми Жданова. Мнения остальных членов ЦК, приглашенных наркомов, и членов президиума ЦИК разделились, все-таки Жданов явным кандидатом в "наследники" не являлся, и изменить свое мнение о Косиоре и его людях вот так, сразу, они готовы не были. Но Буденный произнес ключевую фразу: — Если большинство не поддержит это решение, думаю, нам придется обратиться напрямую к партии – маршал усмехнулся в усы и веско добавил: через армейские первичные организации! Усилил его выступление Заковский: — НКВД поднято по тревоге. Наши первички тоже готовы участвовать в обсуждении… Оставшихся пятьдесят восемь "нейтралов", повторные выступления Вышинского и Мануильского убедили. А может, их убедили заявления Буденного и Заковского, кто знает? В том, что армия и чекисты выполнят любое указание своих начальников, явно поддерживающих Жданова, делегаты пленума не сомневались. Как и в содержании указаний, если до этого дойдет. В любом случае, Жданов выиграл этот раунд.* * *
Но элита приучалась к осторожности. Сдавать своих, пусть даже и действительно разоблаченных убийц Сталина и заговорщиков просто так, они не собирались. Все помнили недавние сталинские суды над оппозицией, потом косиоровские над группой "Ежова-Кагановича", ныне оказавшихся невинными жертвами, потом над Тухачевским… Сталину они противоречить не посмели бы, и вступать в открытый конфликт с новым руководством партии тоже опасались. Но Жданов пока был всего лишь одним из них. Вырвавшимся в гонке лидером сильнейшей на сегодня команды, но и только. Арестовать "косиоровцев" пленум согласился. Но за поддержку, они попробовали заставить Жданова заплатить усилением роли ЦК, потребовав для начала обязательный надзор его членов за следствием. Против ожиданий, Жданов немедленно согласился. Он точно знал, что и заговор, и убийство Сталина, абсолютно реальны, и контроль ЦК работал только в его пользу. А с настроениями верхушки он вынужден был считаться и демонстрировать свою приверженность коллективному руководству. Закрепляя свой успех, он немедленно постарался успокоить делегатов, заявив о своей приверженности коллективному руководству партией: "Товарищи, здесь на Пленуме, неосторожно и явно неправильно затронут вопрос о преемнике товарища Сталина. Я считаю себя обязанным ответить на это выступление и сказать следующее: никто один не смеет, не может, не должен и не хочет претендовать на роль преемника. Преемником товарища Сталина является крепко сплоченный, монолитный коллектив руководителей партии, проверенных в трудные годы борьбы за судьбы нашей родины, за счастье народов Советского Союза, закаленных в борьбе с врагами партии, испытанных борцов за дело коммунизма, способных последовательно и решительно проводить выработанную нашей партией политику, направленную на успешное построение коммунизма…". Речь делегатов немного успокоила. В руководстве СССР умели понимать намеки и восприняли слова Жданова как заверения в соблюдении их интересов. За исключением активных сторонников даже не упомянутого в роли предшествующего руководителя Косиора, конечно. Но последнее многих устраивало еще больше, Косиор стал трупом, а устранение "украинцев" открывало перспективы для карьеры. Однако чтобы воспользоваться этим шансом, требовалось поддержать новую власть, и члены ЦК ринулись демонстрировать свою лояльность. В итоге пленум принял решение: "арестовать банду заговорщиков и убийц тов. Сталина и направить дело для совместного расследования НКВД и прокуратурой Союза, при обязательном постоянном контроле следствия комиссией ЦК". В комиссию вошли старые большевики: Крупская, Бадаев, Кржижановский. Им в партии верили, и вполне обоснованно полагали, что тронуть столь заслуженных людей Жданов пока не рискнет. Пленум утвердил генеральным секретарем ВКП(б) и председателем СНК Жданова.* * *
Литвинова увезли во внутреннюю тюрьму на Лубянке прямо с заседания. В госпиталь, где лечили выживших при взрыве Чубаря и Якира, приехали Заковский и Постышев. Под их личным контролем, спецопергруппа ГУРКМ арестовала пациентов прямо в палатах. По заранее составленным спискам арестовали еще ряд высокопоставленных чиновников, из числа сторонников свергнутого клана. В стране раскручивалось дело "банды Косиора". Заковский и Кручинкин, еще седьмого, сразу после взрыва, арестовали людей Агранова в НКВД: Воловича, Серебрянского, начальников разведки Слуцкого и контрразведки Миронова. Получив сообщение о решении пленума, назначенный замнаркома и новым начальником контрразведки Дагин немедленно отправил в камеру начальника секретно-политического отдела замнаркома Курского, начальников особых отделов Леплевского, спецотдела Бокия, ГУЛАГ – Бермана и близких к ним людей. В наркомате обороны в тот же день под личным контролем Буденного, назначенный начальником особых отделов Чернышев задержал всех заместителей начальника Генштаба, инспектора пехоты РККА Куйбышева, все руководство Московского военного округа. Уншлихт лично передал чекистам своего заместителя Артузова, портившего ему нервы еще в ОГПУ, в конце 20-х. В Киеве назначенный командующим округом Тимошенко арестовал своего предшественника – Великанова и его начальника штаба Туровского. Прошли аресты и в других округах.* * *
В группе, пришедшей к власти, существовало общее понимание направления развития страны. Все были согласны с тем, что переворотов уже хватит, но представляли интересы разных слоев элиты. Жданов четко осознавал, что он не является ни единым вождем партии, ни непререкаемым лидером среди соратников по перевороту, и вынужден балансировать между разными группами. Он предполагал опереться на собственно исполнительную власть – Совнарком и усилить (в противовес партии) роль советских органов, и, в последующем, Верховного Совета. Но это потом, а сейчас, уже отпраздновав победу, он должен был уступать бывшим соратникам, требующим должности и привилегии. Что ж, новый генеральный начал новый этап борьбы. В этот раз – за укрепление личной власти.* * *
XVIII съезд ВКП(б) открылся 17 ноября 1937 года. К съезду Жданов готовился основательно, главным он считал избрание состава ЦК. На пост главы партии других претендентов сейчас не имелось, хотя такая ситуация не могла продолжаться долго. Состав Политбюро фактически определился еще до переворота, ссориться с соратниками по заговору не хотелось, да и представлялось делом опасным. Следовательно, ключевым вопросом стал ЦК. Чтобы закрепить свое положение, требовалось провести в него как можно больше своих людей и привязать лично к себе максимум элиты. На съезде для начала добили предшественников. Вышинский и Заковский доложили о ходе расследования майского переворота. Следствие по делу "Косиора и его банды", как теперь именовалась недавно еще правящая группа, велось безукоризненно: жестко, быстро и совершенно законно. Доклад подтвердили члены комиссии ЦК по контролю следствия, и их выступления партию убедили. С Косиором на этом покончили окончательно, теперь любой обвиненный в связи с ним автоматически становился пособником убийц Сталина и узурпаторов власти. С утверждением генерального секретаря и состава Политбюро, как и ожидалось, все прошло спокойно. Членами высшего руководящего органы партии, а реально – и страны, стали, как в традиционном алфавитном порядке сообщила народу "Правда", Андреев, Берия, Буденный, Вышинский, Мануильский, Микоян, Жданов, Калинин, Постышев, кандидатами: выдвиженец Жданова Кузнецов, Межлаук, Шверник. Жданов в качестве компромиссной фигуры "генерального", устраивал почти всех, а новые члены Политбюро свои посты вполне заслужили. Выборы в ЦК прошли хуже, столько твердых приверженцев у нового генерального просто не было, и состав комитета стал достаточно аморфным. Вот с Секретариатом дела обстояли прекрасно, туда вошли только безоговорочные сторонники Жданова, секретарями ЦК кроме Жданова избрали Андреева, Берия, Постышева и Шверника.* * *
После съезда, новый руководитель страны расставил на основные позиции своих людей. Вышинский стал наркомом иностранных дел, Межлаук, оставаясь наркомом тяжёлой промышленности СССР, был назначен первым заместителем председателя СНК, фактически возглавив всю тяжелую, добывающую и оборонную промышленность. Берия, теперь безапелляционно поддерживающий Жданова, кроме поста секретаря союзного ЦК получил назначение первым секретарем ЦК Украины с задачей чистки республики от сторонников Косиора. Постышев, также ставший секретарем ЦК и одновременно наркомом госконтроля, курировал по партийной линии спецслужбы. Однако, опасаясь роста его влияния, глава партии подстраховался. В госконтроль не входил Комитет партийного контроля, занимавшийся надзором за членами партии. КПК остался при Центральном комитете, его председателем Жданов поставил Шкирятова, отличившегося еще во время сталинских чисток. Шкирятов должен был служить противовесом Постышеву, подбирающему под себя все контролирующие органы государства. Мануильский, единственный из числа руководителей майского переворота, получил на съезде полное прощение и остался "серым кардиналом" Коминтерна, главой которого формально являлся Димитров. Впрочем, активность этой организации постепенно сворачивали, основной задачей Коминтерна становилась поддержка внешней политики СССР, вместо попыток экспорта революции.* * *
Из Ленинграда, бывшей вотчины Жданова, в Москву перетаскивали людей "новой команды". Вознесенский стал председателем Госплана СССР, Кузнецов, ближайший помощник Жданова, занял место расстрелянного еще в мае Маленкова, получив должность завотделом руководящих парторганов ЦК. Смородина, второго секретаря Ленинградского обкома, избрали первым секретарем Московского областного и городского комитетов партии. Чуть позже ждановцы получили и комсомол. Бывшего секретаря ЦК ВЛКСМ, Косарева, сняли с поста за "грубое нарушение внутрикомсомольской демократии, бездушно-бюрократическое и враждебное отношение к честным работникам комсомола, покровительство морально-разложившимся, спившимся, чуждым партии и комсомолу элементам и укрывательство двурушнических элементов". Обвинения в пьянстве и разгульной жизни были правдой, знали об этом многие. Но, кроме того, Косарев слыл сторонником Косиора и Чубаря, и во время ноябрьских событий даже попытался организовать выступления комсомольцев в их защиту. Вот этого ему прощать не собирались. Уже 11 ноября его арестовали косиоровца, а его место получил редактор "Комсомольской правды" Михайлов, быстро сориентировавшийся и организовавший кампанию по травле арестованных "убийц Сталина, заговорщиков, вредителей и изменников Родине", а также успешно, не забывая оговорок про преемственность и коллективное руководство, начавший воспевать нового вождя: "верного ленинца, решительного последователя Ленина-Сталина товарища Жданова".* * *
Руководство партией и страной стабилизировалось. Межлаук фактически стал заместителем Жданова по тяжелой, добывающей и оборонной промышленности, Микоян – по легкой промышленности и торговле. Новый генеральный прекрасно понимал недостаток своих знаний, и не собирался тягаться с профессионалами. Вышинский начал проводить осторожную внешнюю политику, зондируя отношение ведущих и граничащих с СССР стран к сложившейся ситуации, и не предпринимая пока серьезных шагов.* * *
Буденный, закончив чистку в своем наркомате (ограничившуюся в основном высшими руководителями преданными лично Якиру и почти не затронувшую командиров ниже командующего корпусом), занялся развитием армии. Первым замнаркома обороны, как и договаривались, стал Уншлихт, вторым Седякин. Сменилось девять командующих округов, но в целом вала перестановок не произошло. При этом сыгравший одну из главных ролей в перевороте маршал, практически полностью вывел военных из-под контроля госбезопасности. Теперь за лояльностью армии наблюдали собственные контрразведчики, в наркомат обороны перешли чекисты из Особых отделов, ставших III Главным (военной контрразведки) Управлением НКО СССР, начальником которого стал комиссар ГБ 3 ранга Чернышев, получивший, вместо специального чекистского, воинское звание комкор. Жданов вынужден был согласиться. Но согласившись, сделал свой ход и пошел дальше: разделил НКВД еще на две части. Реформа снижала роль чекистов, получивших за последние пару лет чересчур большие полномочия. Собственно союзный НКВД который возглавил Кручинкин, состоял теперь из трех Главков – ГУРКМ, ГУПВВ и ГУЛАГ, а также Следственного управления, специального оперативного отдела при наркоме внутренних дел СССР (выделенного из ряда отделов ГУГБ и ГУУР РКМ при разделении НКВД на два наркомата в самостоятельное подразделение, на отдел возлагалось наружное наблюдение и установка, оперативное внедрение, опертехника а также оперативное сопровождение по делам особой важности или общественной значимости), учетно-регистрационного отдела, особых конструкторских бюро, Дальстроя, управления пожарной охраны, и ряда других отделов. В новый наркомат государственной безопасности, НКГБ СССР, главой которого стал Заковский, после реформы вошли Первое Главное, разведывательное, управление, Второе Главное – контрразведывательное, Третье – секретно-политическое, Четвертое, занимавшееся охраной руководителей партии и правительства, а также ряд специальных управлений, Управление коменданта Московского Кремля, Следственная часть, и Группа особого назначения (ГОН) при наркоме госбезопасности СССР (проведение террора и диверсий за границей) во главе со Шпигельгласом. Заковский, ставший шефом нового наркомата государственной безопасности, сил возражать против ослабления органов пока не имел, не так крепко еще укоренился на вершинах власти. А Кручинкин, ставший главой лишенного функций политической полиции, но сохранившего войска наркомата внутренних дел, после такого карьерного взлета окончательно стал человеком Жданова.* * *
Оценив роль Вышинского в перевороте, Жданов, в поисках поддержки впереориентации с партии на госорганы, создания противовеса Госконтролю Постышева, и, пусть разделенным, но, тем не менее, все еще мощным наследникам "большого НКВД", решил повысить роль прокуратуры. Прокуратуру формально переподчинили Президиуму Верховного Совета, что на практике означало лично Жданову. Полномочия прокуроров увеличили, однако для баланса лишили следствия, передав его НКВД, а по делам о государственных преступлениях НКГБ. Новым прокурором Союза стал Аралов, член партии с 1903 года, фронтовой офицер первой мировой войны, первый начальник советской военной разведки, успевший потом послужить заместителем командующего Украинским военным округом, дипломатом, а с конца двадцатых трудившийся в Наркомате финансов. Семён Иванович был человеком честным, сильным и решительным. Жданов знал, что в случае конфликта с любой партийной инстанцией, новый прокурор полномочиями не поступится, и сможет превратить прокуратуру в организацию, контролирующую соблюдение закона. В том числе, соблюдение закона и постышевским наркоматом госконтроля.* * *
После съезда, достаточно быстро сложилась группа твердых сторонников Жданова, разделивших между собой сферы деятельности. Новый генеральный прекрасно понимал недостаток своих знаний в хозяйстве огромной державы, и не собирался тягаться с профессионалами. Кроме того, Жданов осознавал, что пока его положение неустойчиво. По воспоминаниям брата его жены, Щербакова, занявшего должность начальника Управления агитации и пропаганды ЦК, Андрей Андреевич оценивал ситуацию сдержанно: — Вот смотри – разъяснял он. Нас поддерживают бывшие руководители второго уровня. Отраслевики люди сильные, авторитетные, но на первое место в стране рассчитывать никак не могут. В промышленности это Межлаук и Микоян, в армии Буденный, у чекистов Кручинкин с Заковским… и так везде. Для них нынешние посты потолок. Нет, сами по себе они, подчеркиваю, сильны и политически, и по должности, вес имеют, но на первое место – не пройдут. Я для них человек удобный, на положение не посягаю, в их работу почти не вмешиваюсь. — За поддержку против Косиора расплатился – поддакнул Александр Сергеевич. Межведомственные вопросы координируешь, чтобы не передрались. Но ты еще один момент учти, тебя молодые поддержат. Которые уже при тебе выдвинуты, а то и лично тобой. У них сейчас рост и перспективы, ориентируются они на тебя или твоих замов, больше не на кого. Да и забот на новых должностях хватает, вникнуть же надо, а работы полным-полно. — Тоже верно. Но это временно. Обвыкнутся, перемен захотят… — Ну, сейчас перемены никому не нужны. Повышения пока не светят, да многие и не рвутся, кстати, а ниже не хочется. Менять генерального секретаря незачем. Да и не на кого, что немаловажно. — Частично ты прав. Сегодня я первый – согласился Жданов. Генеральный мало с кем мог поговорить настолько откровенно. С Щербаковым мог, родственник работал с ним еще в Ленинграде. — Но первый среди равных, а равных много. Ситуация патовая – без их поддержки я теряю часть авторитета и полномочий, но и никто из второго ряда лично, на мое место рассчитывать не может. Но все меняется. Наберутся сил, опыта, тоже в наши игры играть начнут. Щербаков знал, что Жданов продвигает свой, небольшой по прежним постам, всесоюзной известности и партстажу, клан – ленинградцев. Он и сам принадлежал к этой группе. — Мы своих постепенно расставляем – сказал он. Но ты же знаешь, мы в основном партаппарат. И наших просто невозможно резко выдвинуть всех, ни опыта, ни заслуг. — Осторожно нужно – кивнул Андрей Андреевич. Завалит кто один дело, это мне самому в минус выставят. Да и дисциплина в партии пока не до конца победила, все спорят, выборов требуют. Косиор своих украинцев везде пихал, вот и нарвался. Сейчас аккуратней надо, нечего раскол устраивать. В целом, действия Жданова подтверждали мемуары Щербакова. Генеральный секретарь стал наиболее приемлемым для большинства лидером, преемником Сталина и символом устойчивости страны. От него ожидали плавного продолжения развития и прекращения репрессий внутри партии. За рубежом Союз проводил осторожную внешнюю политику, зондируя отношение за рубежом к сложившейся ситуации, и не предпринимая пока серьезных шагов. В принципе, точно такую же, сдержанную политику он встречал и со стороны иностранцев, ноябрь 1937 года и в СССР, и за его пределами стал некоей паузой.* * *
Во Франции в это время продолжались реформы, направленные на усиление роли государства, пропаганда националистических и правоконсервативных идей Союза Патриотов. Основными лозунгами стали "Величие Франции – гегемония в Европе и мире" как взгляд на внешнюю политику, и – "Труд, Семья, Родина" – внутри страны. В экономике приоритет поддержки государства был отдан росту тяжелой промышленности, которую накачивали госзаказами и госкредитами, расплачиваясь за помощь в захвате власти и стабильную поддержку крупного капитала. В армии начались реформы, направленные на создание профессиональной "ударной армии" из механизированных, насыщенных артиллерией и бронетехникой частей. Предполагалось, что в случае войны части, укомплектованные призывниками, прикроют второстепенные направления, а ударники начнут немедленное наступление. В качестве основного противника в Европе, традиционно рассматривалась Германия, однако заходила речь и о противостоянии с Англией, в основном поводом к этому служили начинающиеся противоречия на Ближнем Востоке.* * *
В СССР о развитии РККА говорили не меньше. Реформы армии поддерживал Жданов, ведь пока военные заняты перевооружением и новыми штатами, они не занимаются политикой. Традиционно, рассматривались два основных направления возможных боевых действий. Дальневосточный театр, на котором основными задачами оставались оборона границ СССР и союзной Монголии, и стратегически европейский, в отношении которого основой являлось мнение, озвученное Уборевичем на заседании Военного совета в декабре 1937 года: "…всякая война на западном фронте может привести к соответствующим результатам только в том случае, если она закончится стратегическим наступлением. Политических задач может быть поставлено три. 1. Открытие свободного экономического доступа к Балтийскому морю, что требует наступления против Эстонии и Латвии. 2. Освобождение захваченных и угнетаемых Польшей областей западных Украины и Белоруссии, естественным образом потребует наступления против Польши. 3. Освобождение захваченной и угнетаемой Румынией Бесарабии, потребует наступления против Румынии". Уборевич момент понял правильно, и удачно сформулировал внешнеполитическую доктрину Жданова. Оборона на Востоке и заявка на переустройство границ на Западе, действительно представлялись желанными целями новой власти. И армия перестраивалась под эту концепцию. Основной схемой боевых действий считался прорыв обороны противника пехотой при поддержке артиллерии, и последующий ввод подвижных соединений в "чистый прорыв" с целью развития успеха. Для повышения возможностей пехоты, с подачи Уборевича было принято решение об увеличении количества артиллерии больших (122 мм. и более) калибров в штате стрелкового корпуса, увеличении дивизионной артиллерии. В штат корпус вводся зенитный артиллерийский дивизион из трех четырехорудийных батарей. На основе немецких и новых французских наработок, началось формирование четырех танковых корпусов, по 500 танков в корпусе, в состав которых включались две танковые дивизии, одна мотострелковая, два артполка и части усиления. Танковые корпуса рассматривали и как подвижную группу фронта для развития прорыва и решения оперативных задач в наступлении, и как маневренный фронтовой резерв в обороне. Танковые дивизии предполагалось использовать как армейские маневренные группы, а также для усиления стрелковых корпусов. Танки, имеющиеся в войсках и не включенные в состав корпусов и дивизий, свели в бригады, часть которых придали корпусам, часть осталась в подчинении командующих округами. Основным танком остался Т-26, однако в промышленность ушло задание на разработку нового основного танка. Предъявленные требования: противоснарядное бронирование (по опыту войны в Испании, для защиты от противотанковой артиллерии), повышенная (в сравнении с Т-26) проходимость и запас хода. Также по предложению Генштаба и АБТУ (Федоренко и Иссерсон) промышленности поручена разработка тяжелого танка, предназначенного для "решительного усиления пехоты при прорыве подготовленных укреплений обороны противника и истребления ПТО и бронетехники противника". Комитет Обороны обязал Народный комиссариат машиностроения изготовить опытные образцы танков и сдать на испытание до сентября 1938 года. В ВВС, Военный совет требовал разработать новые двухмоторный многоцелевой пикирующий дневной фронтовой бомбардировщик, основной и высотный истребители, самолет-штурмовик, предназначенный для действий по живой силе и технике противника на поле боя и в ближних тылах, а также ускорить внедрение в производство лицензионного Дуглас DC-3. На основе опыта войны в Испании была раскритикована концепция "двух истребителей" – взаимодействия скоростного истребителя-моноплана и маневренного биплана, как отражающая временный, переходный этап а не закономерный процесс. Испанская война показала, что важнейшим фактором является перевес в скорости (горизонтальной и вертикальной), без которого маневренность не может иметь значения. Истребители-бипланы признаны изживающими себя, монопланная схема осталась единственной возможной для истребителей.ГЛАВА III Узлы политики
1. Предварительные условия
Внешняя политика с приходом Жданова менялась. Альянс предшественников с Францией новый вождь оценивал положительно, но отношения осложнялись тем, что союз строился во многом на личных отношениях с французами Тухачевского и Литвинова. Не разрывая Парижский пакт, Москва попыталась прозондировать и противоположную сторону. Идея нормализации пришедших с 1933 года в расстройство советско-германских отношений возникала еще у Сталина, теперь созрели предпосылки для ее реализации. В Берлине полагали, что смена власти в Москве способна изменить советский курс коллективной безопасности, вплоть до возвращения Москвы к традициям внешнеэкономической ориентации на Германию. При этом вопрос о сбыте своих товаров в Россию и поступлении оттуда сырья, немцы считали главным. Уже в ноябре 1937 года сложился неофициальный блок промышленников, экономических ведомств и министерства иностранных дел Германии, выступавший в пользу расширения экономических связей с СССР. Представители этих кругов высказывались за увеличение торговли с Москвой, и были услышаны. 16 января 1938 года статс-секретарь МИД Рейха фон Вайцзеккер задал советскому полпреду прямой вопрос, существуют ли препятствия к экономическому сближению СССР и Германии. В феврале Политбюро дало согласие на переговоры. Тут же последовало немецкое предложение о заключении торгово-кредитного соглашения. Москва согласилась обсуждать этот вопрос немедленно, увеличение торгового оборота было выгодно обеим сторонам. В СССР выехала немецкая делегация для переговоров, что само по себе стало сенсацией, последний раз подобная немецкая делегация приглашалась в Советский Союз в 1932 году. Решение о переговорах с Германией вылилось в директиву Политбюро для наркоматов внешней торговли, авиапромышленности, путей сообщения, вооружений, боеприпасов, машиностроения и судостроения. Заявки наркомов Межлаук вручил германскому послу в Москве Шуленбургу уже 21 февраля, и в тот же день с послом о взаимных политических интересах беседовал Вышинский. Пока намеками, но уже четко очерчивая интересы СССР: Польша, Бессарабия, Прибалтика. Началась сложная, имевшая внешне лишь торгово-кредитный характер, дипломатическая игра, проходившая на фоне одновременных переговоров СССР с Францией, Германии с Англией и Италии с Англией, Германии и Франции, Франции и Италии…* * *
В кругах германской промышленности, впрочем, обсуждалось и иное направление, сторонники которого полагали, что для осуществления своих планов Германии необходимо соглашение с Англией. В Лондоне немало деловых людей и политиков считали необходимым иметь сильного партнера на континенте, в противовес набирающей силу Франции. Как сообщала советская разведка:30. I.1938. Секретно, срочно. Центр, Попашенко. В январе с.г. под видом переговоров о китобойном промысле, в Лондоне начались неофициальные переговоры представителя правительства Великобритании Вильсона и посла Германии Дирксена. Стороны обсудили заключение соглашения, которое должно включать разграничение сфер влияния между Англией и Германией. В ходе обсуждения был согласован проект дальнейшего сближения, из пяти пунктов: 1. Оборонительное соглашение на 25 лет. 2. Английская декларация о постепенном возвращении Германии ее бывших колоний. 3. Договор о разграничении экономических сфер влияния между Англией и Германией, в котором английская сторона признает специфическую сферу интересов Германии на континенте в том случае, если это не приведет к ущемлению английских интересов. 4. Открытие для Германии лондонского финансового рынка и заем размером до 4,5 миллиарда немецких марок. 5. Обязательство Гитлера не предпринимать никаких ведущих к войне акций в Европе, за исключением тех, на которые будет получено согласие Англии. Заключение подобного договора даст немцам возможность практически беспрепятственно действовать в Восточной Европе и на Балканах, при полном невмешательстве Великобритании. Чемберлен заявил на совещании в кабинете министров, что "цели Германии ограничиваются слиянием с Австрией, исправлением немецкой границы с Польшей и получением выхода для германской энергии в направлении Юга или Востока, а Россия является неустойчивым фактором. Основная политика Британии – работать с Германией почти во что бы то ни стало и, в конце концов, против СССР. Наша цель – не сопротивляться германской экспансии на Востоке". Фролов.
Данные разведки были точны, Лондон продолжал сближаться с Берлином. В марте 1938 года состоялся визит в Германию Галифакса, игравшего роль личного посланника Чемберлена. Гитлер поставил перед ним вопрос о недостатке у Германии жизненного пространства, усиленно педалируя проблему возврата Германии ее бывших колоний, и одновременно утверждая, что у него нет никаких территориальных претензий к соседним государствам: "одной лишь Германии заявляют, что она ни при каких условиях не может иметь колонии… Между Англией и Германией имеется по существу только одно разногласие: колониальный вопрос". Галифакс предложил Гитлеру сделку: Германия отказывается от своих претензий на бывшие колонии, а взамен за это получает свободу действий в Восточной и Центральной Европе: "все остальные вопросы, можно характеризовать в том смысле, что они касаются изменений европейского порядка, которые, вероятно, рано или поздно произойдут. К таким вопросам относятся Данциг, Австрия и Чехословакия. Англия заинтересована лишь в том, чтобы эти изменения были произведены путем мирной эволюции, и чтобы можно было избежать методов, которые могут причинить дальнейшие потрясения, которых не желал бы ни фюрер, ни другие страны". Гитлер прекрасно понял суть предложения, и указывал, что "никакое урегулирование с большевиками и французами невозможно в принципе и, следовательно, по отношению к Москве и Парижу возможен лишь военный путь решения вопроса". А названные Галифаксом проблемы: Данциг, Австрия, Чехословакия вполне решаемы. В Лондоне ответ фюрера приняли с восторгом, на следующий день после возвращения Галифакса домой, Чемберлен публично заявил, что не желает воевать с нацистами, поскольку они являются его главным союзником в борьбе против коммунизма: "Германия и Англия являются двумя столпами европейского мира и главными опорами как против коммунизма, так и агрессивной, пытающейся спровоцировать новую войну реакционной Галлии, и поэтому необходимо мирным путём преодолеть наши нынешние трудности… Наверное, можно будет найти решение, приемлемое для всех, кроме Франции и России… Англия более не станет отправлять своих солдат на смерть для спасения галлов". Ключевыми вопросами дальнейших англо-германских переговоров стали признание Восточной Европы естественным жизненным пространством Рейха, отказ Лондона от так называемых "союзов окружения Германии" и признание готовящегося аншлюса Австрии. Итогом стало подписание 14 марта 1938 года Дюссельдорфского пакта, в который вошли англо-германское картельное соглашение, дающее возможность изменить картельную структуру мира в пользу англо-германских монополий и конвенция о политическом сотрудничестве двух стран. "Во имя укрепления мира в Европе", разумеется. "Укрепление мира" последовало тут же, 12 февраля австрийский канцлер Шушниг посетил Гитлера в Берхтесгадене, где получил приказ назначить сторонника нацистов Зейса-Инкварта членом своего правительства и выпустить на свободу всех австрийских нацистов. Австрия подчинилась. Англия промолчала. Британский министр иностранных дел Иден в знак протеста против проводимой премьер-министром Чемберленом внешней политики ушел в отставку, его место занял Галифакс.
* * *
К марту 1938 года ситуация в Европе оставалась туманной. Перед Советским Союзом встал выбор: согласиться со статусом региональной страны или вновь вступить в борьбу за возвращение статуса великой державы. Жданов не возражал против первого, но этот путь сейчас, при наличии рвущейся к реваншу Германии, граничащей с Союзом агрессивной Польши, проводящей традиционную политику стравливания континентальных стран Англии – вел в тупик. А то и хуже, к проигрышу. Москве пришлось выбрать второй вариант, и в его развитие Жданов действовал решительно. Советские дипломаты активно вели зондаж и Франции и Германии. Немцы склонялись к союзу против Польши и торговому сотрудничеству, столько оборудования у них кроме СССР не покупал никто, а союз СССР с Францией вызывал нехорошие ассоциации с первой мировой и русскими армиями под Кенигсбергом. Французы также вспоминали 1914 год, но в отличие от северных соседей, с удовольствием. Великобритания продолжала сближение с Германией, руководствуясь концепцией сохранения противовесов в Европе и опасаясь активной внешней политики Франции и коалиции немцев с СССР. Встречи советского посла Майского с руководителями британского МИД и парламентскими лидерами, прощупывание настроений английского правительства, показали, что у СССР и Британии возможность партнерства на текущем этапе исключена. Французское руководство серьезно беспокоило сближение Великобритании и Германии. Англо-германский союз, даже при невступлении самих англичан в войну, ставил французов в заведомо проигрышное положение: "если и есть что-то неприятнее русско-немецкого союза, то это англо-русско-немецкий союз" заявил Лаваль. Париж стремился ослабить до предела Германию, уничтожив опасность с ее стороны на обозримое время: "в любом противостоянии с Германией мы единственный естественный союзник России" отметил в те дни Вейган. Одновременно, французы активизировали контакты с Италией, в феврале прошли переговоры Вейгана с Франко, в Югославии начались переговоры о реформации "Малой Антанты" во франко-советско-югославский союз. Во Франции ухудшалось отношение к Англии, вызванное отказом противодействовать усилению Германии. Петэновское правительство окончательно выбрало вариант Европы, ведомой Францией. И потому отказ от Британии, как партнера в Европе стал неизбежным. Возмущенный такой политикой министр юстиции Рейно написал Петэну письмо, в котором протестовал против такого отношения к старому союзнику. Две недели спустя, он получил конверт, подписанный лично Петэном. Конверт был пуст, однако на его задней поверхности была приписка, сделанная той же рукой: "в случае отсутствия адресата, просьба направить в Ажинкур (Сомма) или в Ватерлоо (Бельгия)".* * *
Вообще, Европа двадцатых – тридцатых годов, являлась ареной противостояния в первую очередь Англии и Франции. Еще в 1934 году, бельгийский премьер-министр, граф де Броквиль, выступая в бельгийском Сенате, прямо заявил об отказе Бельгии от оборонительного союза с Францией против Германии. Снова становиться заложником Франции бельгийцам не хотелось. Франция же оказалась вынуждена искать возможность создать периметр обороны против Германии и, одновременно, защитить свои рынки сбыта от Англии. Среди населения Франции наблюдалось массовое нежелание воевать. В первую очередь, это проистекало из неизжитого психологического страха первой мировой войны, в которой именно у Франции была наивысшая доля потерь от общей численности населения. Руководство страны старалось обернуть этот страх в обратную сторону, пропагандируя превентивную наступательную войну и пытаясь перевести нежелание воевать вообще в неприязнь к конкретному объекту – немцам. Увеличились военные расходы, продолжалось перевооружение армии. В Англии включился старый имперский принцип – дружить со "второй" страной на континенте. После прошлой войны прошло полтора десятка лет, и в английском истеблишменте находили широкое понимание идеи, которые можно выразить одной фразой: "не с теми воевали". В конце концов, победа в прошлой войне подорвала мировое господство Британии, и часть элиты связывала это с решением воевать на стороне французов. Сейчас усиление Германии не вызывало протеста в Англии, что не могло не беспокоить Париж. Особенно после того, как слова перешли в дела, 12 марта 1938 года, немецкие войска, встречаемые цветами и ликующими толпами, вступили в Австрию. 13 марта она вошла в состав рейха. Аншлюс состоялся.* * *
Советский Союз, уведомленный немцами, поддержал аншлюс Австрии под лозунгом "борьбы за пересмотр грабительского Версаля". Британия отнеслась к "самоопределению австрийских немцев" благосклонно. Ситуация возмутила Париж и изменила положение Италии, получившей общую границу с Германией. Муссолини, как и Жданов, занимал в те дни двойственную позицию, ведя активные переговоры одновременно с Францией и Германией.* * *
Французы протестовали против объединения Германии и Австрии, но воевать с Гитлером в одиночку готовы не были. Следовало искать союзников. Уже в конце марта, Вышинский в Париже встретился с Лавалем и Муссолини, прибывшим с визитом во Францию в те же дни. Раунд переговоров выстраивался французами с начала года, и хотя переговоры официально не стали трехсторонними, факт одновременного пребывания в Париже главы Италии и шефа советского НКИД, в мире расценили как сближение трех стран. Да и то, что первый визит новый глава советского внешнеполитического ведомства нанес именно во Францию, считалось показателем сохранения Москвой тенденции советско-французского союза. В СССР это тоже учитывали, несмотря на активные переговоры с Берлином, показать немцам наличие альтернативы там сочли не лишним. Переговоры Вышинского с Лавалем, тем не менее, прошли тяжело. Наркома упрекали в отходе от принципов пакта, заключенного с Тухачевским, пугали стремлением немцев к реваншу. Но сильно не давили, зная, что обратно в Москву русский поедет через Германию. Вышинский вел себя осторожно: обещаний не давал, заявления делать отказывался, больше слушал: — Они готовы уступить Германии в вопросе о протекторате над Восточной Европой и предоставить Гитлеру свободу рук в экономическом отношении там же – жаловался Лаваль на британцев, потакающих агрессивности Берлина. Единственное решение европейской проблемы Чемберлен видит лишь по линии Берлин-Лондон. — Усиление Германии не вызывает у британцев протеста? — поинтересовался нарком. — Нет. Они хотят дружить со второй страной на континенте. Первая сейчас мы. Остается Германия. — Я передам ваши предложения в Москву – завершил разговор нарком. У нас принята коллегиальность, и такие серьезные вопросы следует обсудить. Хотя с господином Муссолини мы нашли общий язык, полагаю, ничто не мешает найти его и с вами. Я не вижу препятствий к еще более тесной дружбе наших стран, и считаю необходимым дальнейшее сближение на почве поддержания мира в Европе. — Конечно. А что думают в Москве по поводу Франко? — покладисто перевел разговор Лаваль. Испания интересует нас не только в плане обороны границы, но и как поставщик сырья. Франко уже выразил готовность присоединиться к франко-итальянскому Средиземноморскому блоку. — Законным правительством Испании является правительство Негрина – отпарировал Андрей Януарьевич. Именно его мы и признаем. Он помолчал и добавил: и помогаем. — Я знаю. Но сейчас ситуация меняется. Заключено торговое франко-испанское соглашение, ведутся переговоры о нашем кредите на восстановление испанской добывающей промышленности. И все это с Франко. Не могли бы вы, господин министр, обсудить в Москве и этот вопрос? — и, чуть помолчав, выделяя паузой наиболее важное, француз добавил: Франко, возможно, был бы готов пойти на уступки. Этот визит нарком считал предварительным. Узнать, что предлагают французы, что немцы, каким видят за рубежом место СССР в Европе. Поднять вопрос о Прибалтике, Бессарабии, Финляндии. В переговорах с французами он этим и ограничился. Вот с итальянцами разговор шел серьезнее. В ходе встречи с дуче, советская сторона полностью признала присоединение Эфиопии к Италии и подписала новое взаимовыгодное торговое соглашение. Но Муссолини тоже поднимал вопрос о прекращении советской помощи республиканцам в Испании. Жданов колебался, испанский вопрос мог стать внутриполитической проблемой. Но терять контакт с Парижем и Римом не хотелось, и в Риме, при посредничестве дуче, начались неофициальные переговоры между советским послом Штейном и представителями Франко.* * *
Муссолини заключил с Францией договор о нейтралитете, велись переговоры и о дальнейшем углублении сотрудничества. Лаваль продвигал идею "Средиземноморского союза", коалиции Франции, Италии, Испании, Югославии, возможно Греции и Турции, который будет способен (особенно в союзе с СССР) противостоять как Великобритании или Германии, так и союзу этих держав и их сателлитов. Французов интересовало, в первую очередь, прикрытие франко-итальянской и франко-испанской границы и свободные руки в Средиземном море. Франко получал поддержку в гражданской войне и возможность после победы ограничиться "дружественным нейтралитетом" в надвигающейся войне в Европе. Муссолини колебался, но в те дни обострились его отношения с Гитлером из-за Австрии. После аншлюса немцы не только вышли на границу с Италией, присоединение Австрии уменьшило влияние Муссолини в правых кругах Европы. "Гитлер слишком цинично решает все свои вопросы. Так, поддерживая в своей прессе наши военные действия, он в то же время поставлял оружие Абиссинии" – заявил Муссолини на переговорах в Париже Петэну. Дуче не нравилось усиление немецкого влияния в Испании, и он склонялся к поддержке французского предложения о Средиземноморском блоке, целью которого являлся контроль Средиземноморья. Да, Гитлер это давний партнер и союз Германии, Англии и Италии представлялся вполне перспективным. Однако в англо-германском союзе Италия могла играть лишь незавидную роль сателлита, что гордого основателя фашизма не устраивало. В союзе с Парижем он становился одним из ключевых игроков в Средиземноморье, особенно если французы будут отвлечены немцами, а в случае франко-немецкого конфликта дуче мог выступить посредником. Рим интересовали Джибути в Эфиопии, место в Совете Суэцкого канала, статус итальянцев в Тунисе, где проживало большое количество итальянцев, интернационализация Гибралтара и Балканы – в первую очередь, Албания. Воевать, однако, Муссолини не рвался. Он понимал, что война Италии, истощившей ресурсы в Абиссинии и Испании, пока не нужна. Вернувшись в Италию, Муссолини произнес речь о единстве взглядов национально-ориентированных партий в Италии, Франции и Испании, противопоставляя их шовинистическим лозунгам НСДАП. Но окончательного решения пока не принял. Гитлер, впрочем, никогда не доверял Италии, заявив в марте 1938 года, что "в этом нереальном мире есть лишь одна реальная вещь – ненадежность Италии и Муссолини".* * *
Из Парижа Вышинский направился в Берлин. Переговоры с немцами также ожидались непростыми, хотя общий интерес имелся – союз против Польши. Кроме того, нарком ожидал, что немцы попытаются оторвать СССР от блока с Францией. И не ошибся, Риббентроп начал именно с этого: — В Варшаве мечтают о создании так называемой "третьей Европы", конфедерации малых стран от Балтики до Черного моря при главенствующей роли Польши. Такая коалиция должна стать противовесом как распавшейся англо-французской "Антанте", так и Германии и России. Эти идеи выражаются в планах создания Балтийского союза под польским руководством, установления обшей польско-венгерской границы и в создании польско-румынского союза. — Мы тоже имеем такие сведения – согласился Андрей Януарьевич. Но этим планам препятствуют неурегулированные конфликты Варшавы с Литвой и Чехословакией, не так ли? Нарком знал, что устранению упомянутых им конфликтов, в свою очередь, мешают германо-польские разногласия. И ждал, что ответит собеседник. Но германский министр иностранных дел вел себя осторожно: — При изменении системы европейских союзов, польские идеи оказались ненужными никому – уклончиво отозвался он. Сегодня Польша вообще стремительно теряет союзников. — Да – не стал обострять разговор Вышинский. Помните высказанное недавно Петэном мнение: "…торговать с Польшей незачем, как союзник она опасна и непредсказуема. Остается только использовать ее как предмет для "дружбы против"? — Я даже знаю, что это мнение разделяют Муссолини и Чемберлен. А что думают в Москве? — В Москве полагают, что инициатива Варшавы по созданию некоей коалиции, устремляющейся к какому-то противовесу разным европейским странам, не является инструментом мира. А Советский Союз, безусловно, выступает за мир в Европе. Гитлер изначально использовал пакт о ненападении с Польшей для обеспечения процесса перевооружения, направленного, прежде всего, против нее же. В то же время, Польша рассматривалась как прикрытие с тыла в случае интервенции западных стран и как барьер при нападении со стороны СССР. Попытки использования Польшей договора о ненападении с Германией для проведения самостоятельной политики окончательно рассеяли иллюзии фюрера относительно благожелательного нейтралитета Польши в случае нападения Германии на Францию. — Мы тоже выступаем за мир – ответил Риббентроп русскому. Но за мир справедливый, покоящийся на соблюдении интересов народов, а не на навязанных обманом и силой договорах. "На Версаль намекает – подумал нарком. А вот дружить за счет Польши пока желания не высказывает. Подождем, в конце концов, барьер от большевиков – это, если смотреть с другой стороны, барьер и от вас, не так ли?" Мартовские переговоры в серьезные инициативы не вылились. Но отношения между Берлином и Москвой заметно теплели.* * *
Влияние Франции на Балканах уменьшалось, как вследствие британской политики, так и по мере того, как стало возрастать экономическое и политическое проникновение Германии в балканские страны. Для Парижа естественной представлялась ось Париж – Рим – Белград – Мадрид – Афины, как противостояние Лондону на Средиземноморье. Но реализация этого плана затруднялась клубком взаимных претензий потенциальных участников. Греция и Югославия были настроены против Болгарии, у сербов и греков вот уже 200 лет имело место сердечное согласие, но Греция ориентировалась на Англию. Болгария же следовала курсом Берлина и претендовала на Македонию. В целом, Югославия, Румыния и Греция, стремились к сохранению сложившегося статус-кво, тогда как Венгрия и Болгария мечтали о ревизии Версальских соглашений. В противоположность Парижу, Германию интересовала нейтрализация Балкан, поскольку война в регионе помешала бы поступлению сырья и могла спровоцировать вмешательство других держав, включая СССР. Экономическая экспансия немцев и так нарастала, сопровождаясь усилением политического влияния. В торговле Франция проигрывала, ослабленная экономическим кризисом, она не могла быть покупателем балканских сырьевых товаров. Англия же смотрела сквозь пальцы на усиление экономических связей Гитлера, поскольку их развитие не шло в ущерб британской торговле. По мнению Чемберлена, само географическое расположение Балкан означало, что "Германия должна играть там доминирующую роль". Румынский король Кароль II пытался сохранить нейтралитет в отношении всех европейских блоков, но особенно острой стала ситуация в Чехословакии. После аншлюса, именно эта страна намечалась следующей целью Гитлера, что не особенно скрывалось. Чехословацкому государству оказались враждебны как многочисленные национальные меньшинства, так и вторая государствообразующая нация – словаки. Последние обвиняли чехов в монополизации административных должностей в Словакии и отстаивали право на автономию, пусть пока в составе единого государства. Немцы, проживавшие главным образом в Судетской области, объединились в Судето-немецкой партии Генлейна. Новый премьер-министр, Милан Годжа, обещал удовлетворить их требования относительно равного представительства в общественных организациях и равных пособий по безработице, но это не помогло. Гитлер объявил, что Третий рейх является "защитником всех немцев, являющихся подданными другого государства", и Генлейн немедленно выдвинул т. н. "Карлсбадскую программу" (Карловарские требования), содержавшую требование полной автономии для Судетской области, самоуправление для проживающих в Чехословакии немцев и радикального изменения всей государственной системы. В мире лозунг восприняли как первый шаг немцев к захвату Судет, и оказались правы.* * *
В такой обстановке, сильно смахивающей на затишье перед бурей, советское руководство нервно реагировало на любые внутренние разногласия. Но именно в этот момент они появились – в партийной верхушке складывалась оппозиция Жданову. На жесткое противостояние, заговор или раскол партии, она, впрочем, настроена не была, все понимали – хватит. Третий переворот мог вызвать в стране и мире последствия уже совсем непредсказуемые. Но в среде оппозиции бытовало мнение, что Жданов принимает решения во многом под влиянием окружающих его "зубров", что было правдой, и чье влияние оппозиционеры хотели бы заменить своим. Глава Союза раскола не хотел. Сосредоточить власть у себя, избавившись от влияния бывших соратников по заговору – да, эту цель он перед собой ставил. Но совершенно не желал избавляться от них самих, ведь на своих местах они действительно приносили пользу. И ему и стране, эти два понятия Жданов теперь не разделял. По воспоминаниям, принимая решение насчет оппозиции, председатель Совнаркома колебался. Иллюстрацией может служить его разговор с главным "кадровиком" партии (а на практике и страны), завотделом парторганов ЦК Кузнецовым: — Ну что мы можем сейчас? — поинтересовался тогда генсек. Пойти на переговоры, устроить дискуссию? Неприемлемо, фракционизм запрещен, и дискутировать не о чем. Не обсуждать же "оттирание от руководящих постов ветеранов партии" – передразнил он Постышева, — а в этом и весь вопрос, если без прикрас. — Открытый спор, скорее всего, кончится переходом к непримиримой вражде – согласился Кузнецов. А если сажать? Завотделом недооценивал одну важную вещь, ставшую, по-видимому, ключевой в дальнейших событиях. Жданов по своему предыдущему опыту и должностям был чистым аппаратчиком, а не боевиком, подпольщиком или чекистом. Применять репрессии он не боялся, но сам, в отличие от того же Сталина имевшего богатый опыт подполья, соответствующей спецификой не владел. И опасался потерять контроль над "органами", который мог перехватить кто-нибудь из соперников. Поэтому он в самом начале пошел на переформирование НКВД, контролировать три ослабленные структуры казалось легче, чем гигантского монстра. Да и поддерживающие его сейчас вожди репрессии в партии не поддержали бы. Они понимали, начнут с нынешней оппозиции, а потом… Идти на конфронтацию со всеми казалось рано, да и не ждановский это метод. — Не пойдет – подумав, ответил он помощнику. Всех сажать, это опять разброд начнется. Сейчас без резких движений надо, мы еще сами не так крепки. Вот если как Иосиф Виссарионович в двадцатые, по ведомствам их разбросать. Дать посты. Серьезные, важные, выдающиеся, туда они и сами пойдут. Часть противников мы этим к себе перетянем, остальные все равно влияние потеряют. А приобрести на этих должностях не смогут. — Где же такие места найти? Жданов загадочно улыбнулся: — Как у нас с рабочими положение? — Так себе. Разболтался народ, и неудивительно. В мае говорят: Ежов с Кагановичем убили Сталина, Косиор и Тухачевский – великие люди. В августе выясняется, что Тухачевский тоже враг и изменник. А в ноябре – что Ежов с Кагановичем невинно оклеветаны, а Косиор и есть мерзавец. Что от людей в такой ситуации ждать можно? — Я их успокоить как раз и хочу. Партия всего два миллиона, а страна – сто пятьдесят, большинство рабочие и крестьяне. Сейчас, я так думаю, надо политику на улучшение их жизни вести. А острых вопросов не поднимать, а то нарвемся. — Это я понял. А оппозиция тут при чем? Жданов ухмыльнулся уже открыто: — Ну как при чем? Рабочими ВЦСПС занимается, верно? — Верно. — Вот пусть наши оппозиционеры туда и идут. Работа серьезная, важная, пролетариату-то помогать. Они же все время от его имени выступают? Вот пусть с пролетариатом и поработают. Справятся – все равно "Правда" напишет, что под моим руководством. Не справятся – какое тогда, мы спросим, право у них говорить от имени рабочего класса? Как думаешь, согласится Постышев? — Хороший вопрос – оценил мысль Кузнецов. Думаю, если без ущерба для себя, согласится. То есть, если он секретарем ЦК и наркомом Госконтроля останется, да еще и ВЦСПС получит – вполне. — Госконтроль еще туда-сюда – не согласился Андрей Андреевич. А вот Секретариат – нет. Профсоюзы у нас независимые! От партии в том числе. И совмещение постов во главе партии и поста председателя советских профсоюзов недопустимо! Помнишь, как в мае Тухачевскому НКО взять не дали? — Помню – согласился Кузнецов. Но членом ЦК и Верховного Совета он останется? — Конечно. А так – пусть рабочими займется. Пост значительный, формально, на уровне Калинина, пожалуй. Вон, Калинин у нас вообще в стране главный, по конституции. Так и тут – он даже мне подчинен не будет.* * *
Анализируя изменения, происходящие в СССР, заметно, что за Ждановым стояли руководители промышленности и армии, формальная законодательная власть, судебная власть и часть центрального аппарата партии. За нарождающейся оппозицией шла большая часть партаппарата, региональные парткомитеты и, под их влиянием, Советы, а также часть чекистов. Возглавивший соперников Постышев распоряжался в наркомате госконтроля. Жданов перехватывал властные рычаги. Госконтроль? — Есть прокуратура, есть комиссия ЦК по партии, и наркомат госконтроля получается, лишний. Исполкомы Советов и СНК республик он старался перетянуть к себе путем вывода из-под контроля местных партийных органов. В начале 1938 года Жданов начал реформы с резкого повышения роли советских органов и наркоматов в противовес партии. Парткомы предприятий, в первую очередь оборонных, постепенно сокращались, ликвидировались Промышленные отделы в ЦК, республиках и обкомах, лишая партаппарат возможности вмешиваться в работу предприятий и главков. Партии оставались только агитация и кадры, соответственно, медленно, но последовательно падала роль партийного контроля над собственно государственными структурами. Структурами, поддерживающими Жданова. Кроме того, реформа серьезно уменьшила значение местных партийных лидеров, ограничив их влияние не только на работу предприятий и ведомств, но и в силу этого на собственно внутрипартийные вопросы. Реагировали регионалы ожидаемо: началось совмещение постов председателей СНК и первых секретарей ЦК республик, тот же процесс проходил на уровне областей. Но при этом для совместителей основными обязанностями, за которые сурово спрашивали из Москвы, становились отнюдь не партийные. Практику, кстати, негласно поддерживали сверху: совмещение постов делало лишним одного из претендентов, а разрешение на совмещение и утверждение кандидатуры давал ЦК. Который мог при таком раскладе выбирать из двух кандидатов или назначить третьего, своего.* * *
Одновременно ограничили полномочия чекистов. Жданов осознанно шел на либерализацию, стараясь приобрести быструю популярность. В марте 1938 года указом "О повышении роли судебных органов", Верховному суду СССР было предоставлено право, принимать к рассмотрению любое дело любого советского суда и рассматривать его в порядке надзора. До конца года суд отменил исполнение около 20 тысяч только смертных приговоров. Продолжением ослабления репрессий и усиления прокуратуры стало совместное постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) "Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия". Принятое 21 марта, запретившее массовые аресты и высылки. Прекращалась деятельность "троек", устанавливался прокурорский надзор за следственными аппаратами НКВД и НКГБ. Новый прокурор Союза Аралов выдвинул проект широкой амнистии. Идея отлично укладывалась в русло ждановской линии, и уже в апреле проект утвердило Политбюро. Под амнистию попадали преступления небольшой тяжести и экономические преступления, все осужденные менее чем к 2 годам лишения свободы, пожилые или больные, несовершеннолетние осужденные на срок не свыше 7 лет и матери семейств. Без широкого освещения освободили и около 50 тысяч политических заключенных – из числа "вставших на путь исправления либо в силу иных причин утратившихобщественную опасность". Амнистия, естественно получила название "ждановской" и воспринималась в народе как признак улучшения положения в стране, чего новый руководитель СССР и добивался.* * *
В апреле 1938 года состоялся пленум ЦК ВКП(б). Первый проходящий с новым составом Центрального Комитета. Пленум отразил стремление правительства к стабилизации внутренней обстановки. В первый же день, Микоян в своем выступлении заявил о необходимости резкого повышения производства предметов потребления. В экономическом развитии страны, начиная с 1917 года, это заявление стало поворотной точкой, хотя принято не было. Прошло только постановление "О мерах дальнейшего развития сельского хозяйства СССР", предоставляющее единоличникам практически равные хозяйственные права, и хотя преимущественное право использования МТС осталось за колхозами, тарифы все же уравняли. Секретарь ЦК Берия затронул тему о множестве возможных путей построения социализма и отказе от экспорта революции при помощи оружия, с целью обеспечения мирного сосуществования. Пересыпая речь цитатами из Сталина и Ленина, он подчеркнул, что: "мирное сосуществование капитализма и коммунизма, на данном этапе вполне возможно, при наличии обоюдного желания сотрудничать, при готовности исполнять взятые на себя обязательства, при соблюдении принципа равенства и невмешательства во внутренние дела других государств". Пока вопрос ставился чисто теоретически, в плане, как выразился Лаврентий Павлович: "углубления изучения марксистко-ленинского учения". Но делегатов подобные научные построения наводили на мысли. Выступивший на пленуме Вышинский, докладывал о нормализации отношений с Германией и Францией, подчеркивая нагнетание международной напряженности Великобританией. Но, несмотря на безмятежные заявления, во внешней политике все шло далеко не так гладко, как хотелось бы. Нет, советские перевороты иностранные лидеры воспринимали как аналог наполеоновских, нормализацию элиты большевиков после "ультрареволюционизма" и трансформацию СССР в обычную, по сути, страну. Первый переворот воспринимался как бонапартистский, ко второму отношение было еще лучше – зачем Европе Наполеоны? Собственно, основной претензией к Москве было распространение коммунистических идей, а тут – революция в России закончилась, появился более-менее приличный, по европейским меркам режим, чего еще? Сказывалось, однако, общее нарастание напряженности. И – сделанный чуть раньше выбор активного участия Москвы в мировой игре.2. Испанский узел
В марте 1938 года закончились поставки СССР испанским республиканцам, обеспеченные испанским золотом. На заседании Политбюро рассматривался вопрос об открытии для испанцев кредитной линии в 170 млн. долларов под поставки республиканцам вооружения и иных товаров, но в кредите отказали. Республиканцам предложили закупать в СССР оружие и другие товары на основе предварительной оплаты либо нового залога. В апреле, после операции фалангистов по рассечению республиканской Испании на две половины, руководство СССР приняло решение о постепенном сворачивании активной помощи республиканцам, и, одновременно, о негласных переговорах с Франко. В Париже и Риме шли секретные франко-итало-советские переговоры. Основания для секретности имелись. Новое руководство советской политикой, состояло из людей, в основном уже советской, послереволюционной когорты. Большинство из них не было в эмиграции, многие вообще никогда не выезжали за границу, и тесной связи с иностранными коммунистами не чувствовали. Зато ощущали неуверенность в своем положении во власти, и плохо понимая иностранцев, предпочитали ставить на официальные контакты. У них отсутствовало и ощущение обязательств перед любыми заграничными фигурами – ведь личных договоренностей пока не имелось. И это порождало определенный цинизм во внешней политике, цинизм, который, наверное, следовало бы называть реализмом, ведь действовали ждановцы исходя из практичных соображений. И потому, с учетом улучшения отношений с Италией, дружественных отношений с Францией и сотрудничества с Германией, Москва готовилась сдать Испанскую республику. Переговоры вел замнаркома иностранных дел Потемкин, мотающийся из Рима в Париж. Во Флоренции под его контролем и при посредничестве итальянцев начались переговоры и с франкистами, их вел посол в Италии Штейн.* * *
Реалистичный подход нравился не всем. Старая большевистская гвардия принять его не могла. Знающий о переговорах по должности советский полпред при республиканском правительстве в Мадриде, Розенберг, принадлежал именно к ней. И он, естественно, стал ярым противником нового курса. В прошлом близкий человек Литвинова, в феврале 1937 года отозванный Сталиным из Испании и вернувшийся туда после майского переворота, поскольку Литвинов придавал Испании огромное значение. После расстрела Литвинова Розенберга не тронули. Полпред вел важнейшую тему – секретные переговоры с Парижем, прорабатывал детали взаимоотношений с Петэном и Лавалем, а французы после устранения Литвинова и Тухачевского доверять Москве не спешили, и новых людей в контакты с ними вводить следовало осторожно. Кроме того, Розенберг занимал особое положение не только в Испании, он имел отличные связи в Турции, Риме, Париже, Лиге Наций, терять которые Советский Союз не хотел, выполнял крайне деликатные миссии, успел поработать в международном отделе ЦК, и до сих пор оставался фигурой влиятельной. И не только в СССР, к выступлению полпреда могли прислушаться и в Европе. Став невозвращенцем, или просто передав кому-то из своих влиятельных знакомых информацию, он мог сорвать политику Жданова. И потому, возмущение Розенберга игрой Москвы, заставило принять крайние меры. Жданов не был мягкотелым романтиком, умел принимать крутые решения, и доказывал это в ходе карьеры неоднократно. Но он никогда не относился к сторонникам радикальных шагов, более того, до этого момента он лично лишь раз принял решение об убийстве – какие уж тут эвфемизмы, речь шла именно об этом – коллег по партии, причем высокопоставленных, своих. Однако то было во время переворота, да и выглядело как вполне законная казнь реальных, доказанных убийц. Сейчас речь шла о ликвидации ничего реально не совершившего, более того – по всем партийным и советским понятиям, правого человека, ведь соглашение с Франко действительно являлось предательством испанцев, близких по идеологии и уже становящихся легендой. Пусть предательством в высших, государственных интересах, разменом фишек в большой мировой игре, это ничего не меняло по сути. Но Розенберг на самом деле представлялся опасным, особенно своей правотой. И Жданов отдал приказ чекистам. Газета "Правда" от 18 апреля 1938 года: "Наша партия понесла тяжелую потерю: 17 апреля в Мадриде (Испания) коварно убит фашистскими наймитами Франко полномочный представитель Союза ССР в Испанской республике, товарищ Марсель Израилевич Розенберг. Смерть вырвала из наших рядов выдающегося дипломата, отдавшего все свои силы и знания делу укрепления социалистического государства, неутомимого борца за дело партии, нашего близкого и любимого товарища и друга. Всю свою светлую жизнь товарищ Розенберг без остатка отдал делу рабочего класса, делу освобождения человечества, делу коммунизма. Он был безупречным воплощением большевика. Все черты пламенного, неукротимого пролетарского революционера, борца за дело партии, строителя социализма, сочетались в нем с исключительной силой и яркостью. Через всю свою жизнь он, как славный рыцарь коммунизма, не знающий страха и препятствий, пронес кипучую ненависть к врагам социализма…" Подозрений смерть полпреда не вызвала. Но в репертуаре Жданова появился новый, пусть не самый используемый, инструмент.* * *
На франко-итало-советских переговорах, Потемкину приходилось нелегко. Французам нужны были союз с Муссолини и лояльная Испания, возможность не думать о границах с этими странами в случае войны стоила дорого. И если Советский Союз продолжит поддерживать Республику – возникнут проблемы выбора… — А если мы дадим гарантии, что Негрин поддержит Францию? — поинтересовался советский дипломат на очередном раунде переговоров. — Муссолини на это не пойдет, для него это вопрос принципиальный. Смотрите: либо мы договариваемся с дуче и каудильо и получаем прикрытый союзниками тыл, либо Рим и Франко окончательно уходят к Гитлеру – выложил карты на стол визави. Негрин все равно не устоит, а мы окажемся в окружении. Германия, Италия, Испания. И не следует забывать о Великобритании, наши морские границы тоже попадут под прицел. Что в такой позиции предлагаете делать? — А если Негрин все же удержится? Ведь вы можете помочь ему, и тогда… — И тогда мы получим все тех же врагов на границах и нестабильную Испанию. Впрочем, даже при нашем невмешательстве, у обеих испанских сторон шансы как минимум равные, а при условии помощи со стороны Германии и Англии – причем вероятность последнего сейчас возросла, Франко в любом случае выглядит предпочтительнее. И скажу вам прямо – Петэн не станет поддерживать красный Мадрид. Да и ваши коммунисты, кажется, не единственная власть в Республике? — Не единственная. Но… — Месье – прервал Потемкина собеседник – я скажу вам откровенно, и это позиция президента: мы поддержим Франко. И Муссолини. Примите это как данность. Нам не нужны социалисты у соседей, нам хватает своих. И наоборот, нужны союзные Италия и Испания. Мы закроем республиканцам границу для транзита, а флот перережет морские пути. После этого итальянцы и фалангисты разберутся с Негрином. И все будут обязаны победой Франции. Не Германии и Англии, заметьте, именно это для нас сейчас главное. В этом варианте вы проигрываете. Но и нам будет труднее. Поэтому хотелось бы договориться. — А что получим мы? — поинтересовался замнаркома. Вы просите сдать наших союзников. Республиканцы пользуются огромной поддержкой у советского народа, мы поставляем в Испанию товары, технику, снаряжение, обучаем их армию. — Франко желает не только скорейшей победы, но и быстрой стабилизации внутренней жизни страны – быстро, явно подготовившись к вопросу заранее, ответил Лаваль. Он готов гарантировать советским представителям высылку в СССР попавших в плен испанских коммунистов и отказ от взаимных претензий по денежно-товарным расчетам. Кажется, существуют какие-то проблемы с испанским золотом, которое сейчас почему-то в России? Эту историю Потемкин знал. Когда части Франко взяли Толедо, Москва предложила Кабальеро вывезти испанский золотой запас на временное хранение в СССР. Испанское золото шло на покрытие советских расходов на военную и материальную помощь республиканцам, но часть его оставалась в СССР на хранении. Отдавать его Франко никто не собирался. Но, как намекнул в Москве Вышинский: "вопрос этот не худо бы урегулировать. Эти средства нам нужны для финансирования разведывательных операций, да и поддержку испанской эмиграции планируем осуществлять из них". Проблема заслуживала обсуждения, но завуалированно, ни в коем случае не признавая самого факта передачи золотого запаса. А собеседник продолжал излагать условия: — Каудильо готов отказаться от репрессий коммунистов, в обмен на прекращение Москвой поддержки антифранкистских сил в стране. — Это предложения Франко. Но я не услышал предложений Франции. С испанцами мы можем разговаривать и без посредников – русский улыбнулся: но тогда все будут обязаны победой не только Франции, не так ли? — Вы не сможете на это пойти – парировал министр. В таком случае, это действительно будет предательством. А при нашем посредничестве спасением своих союзников. Вы же уже отказались работать с Негрином без предоплаты. И правильно, он не сможет рассчитаться. В принципе, француз был прав, отказавшись от соглашения, СССР ничего не выигрывал, но много терял. А ввязываться в практически безнадежную поддержку республиканцев руководство не хотело. Но поторговаться стоило.* * *
В Риме прошел ряд встреч представителей Франко с советским послом в Италии Штейном. Переговоры оказались успешными, итогом стала договоренность об отзыве советских военных советников из Испании и прекращении советских поставок. В обмен Франко смягчил свою политику в отношении компартии и подписал отказ от претензий. Испанское золото оставалось в СССР. В Италии и Франции сделку расценили как свидетельство близости убеждений нового главы Советского Союза к правым националистам – разумеется, русским националистам и правым в сугубо коммунистическом представлении. Париж был заинтересован в хороших отношениях между своими союзниками, а Муссолини очень большое внимание уделял идеологии партнеров. И желал установления с Россией двусторонних связей, помимо Франции.* * *
Для СССР результатом стало не только спасение испанских коммунистов и приобретение испанского золота. Муссолини, обрадованный достигнутым, предложил Москве заключение пакта о взаимопомощи, аналогичного пакту Петэна-Тухачевского. Советские уступки в испанском вопросе давали ему возможность предстать перед всем миром в образе главного спасителя франкистов, ведь основной ударной силой испанских мятежников были итальянские дивизии. Кроме сближения с Муссолини, серьезно упрочились советские связи с Парижем. Полезным для Москвы стало и укрепление дружественного франко-итальянского блока, который теперь мог сдерживать агрессивные намерения III Рейха и ограничивать Великобританию. В целом, в Кремле результат переговоров с франкистами и итальянцами оценили как положительный. Франко действовал решительно, а республиканцы лишенные внешней помощи удержать его не могли. Еще 9 марта фалангисты перешли в наступление на Арагонском фронте. К 28 апреля они взяли Винарос, и вышли к Средиземному морю, отрезав Каталонию от центральной части Испании и разделив республиканскую Испанию на две половины. После этого Франция перекрыла границу с Испанией, а 30 апреля заключила соглашение с Италией о сохранении статус-кво на Средиземном море. Фактически это означало блокаду Республики, как по суше, так и по морю. Последствия не заставили себя ждать: второго мая части пятого армейского корпуса под командованием полковника Листера под натиском франкистов отошли на левый берег реки Эбро, взорвав мосты через реку. Седьмого мая в Лондоне, Комитет по невмешательству в Испанскую войну принял решение об эвакуации всех иностранных волонтеров из Испании. Москва отозвала своего представителя из комитета, но изменить это уже ничего не могло. Да и не ставилось такой цели – решение просто дало возможность сделать красивый жест. На следующий день Негрин заявил о выводе из Испании интернациональных бригад. СССР немедленно отозвал большую часть советских советников, в Испании осталось лишь минимальное количество специалистов, в основном сотрудники НКГБ и военной разведки. Двенадцатого мая Петэн направил республиканскому правительству ультиматум с требованием вступить в мирные переговоры с Франко. После этого говорить о победе республиканцев стало бессмысленно. Девятнадцатого мая Париж заявил о признании единственным законным правителем Испании Франко, и разорвал отношения с правительством Испанской республики Негрина. Двадцать первого мая состоялся прощальный парад интербригад в Барселоне, а уже через неделю республиканцы вновь стали отходить. Муссолини, воспользовавшись ситуацией, потребовал наступления. И 19 июня итальянская дивизия "Литторио" при поддержке 40 танков прорвала позиции республиканцев в секторе Серос и двинулась на Льярдеканс. На следующий день итальянцы взяли Льярдеканс и Торребесес, наваррский корпус франкистов занял Альматрет и Майяльс. После десяти дней ожесточенных боев итальянские войска прорвали оборону республиканцев в районе поселка Кастельданс и 14 июля войска Франко взяли Барселону. Через пять дней Франко, воспользовавшись поддержкой французского флота, занял остров Менорка. К двадцать третьему фалангисты вышли на границу с Францией на всем ее протяжении, завершив Каталонскую операцию. Части республиканского пятого корпуса перешли испано-французскую границу, были разоружены французскими войсками и отправлены в лагерь под Тулузой.* * *
Франко предложил амнистию испанским коммунистам: "Ошибочно утверждают, что коммунисты трусы. Нет, они стойко сражаются, упорно отстаивают каждую пядь земли, мужественно умирают. Ведь они родились на священной земле, которая закаляет сердца. Они испанцы, следовательно, они отважны. Я обещал, что после победы не будет дома без хлеба и очага без огня. Если люди, которые защищают не добро кучки бандитов, засевших в Мадриде, но Испанию и величие нашей нации, как они его понимают, вернутся домой, они вправе рассчитывать на справедливость и прощение" – заявил он. Каудильо играл честно. Соглашение он выполнял, и создавалось такое впечатление, действительно хотел быстрого успокоения разоренной войной страны. Заявление произвело хорошее впечатление везде, кроме Германии, но немцев фалангисты потихоньку из страны выживали. При полной поддержке итальянцев, будучи не столько нацистом, сколько традиционалистом, Франко ориентировался на близкий его взглядам правый режим Петэна и фашистскую Италию. После этого, 28 июля, произошел взрыв. Мятежники, генерал Касадо и Бестейро, объявили о низложении правительства Негрина и создании "Национальной хунты обороны". По приказу Касадо с Гвадалахарского фронта были сняты и переброшены в Мадрид войска анархиста Мера, атаковавшие части компартии. Гарнизоны Валенсии, Аликанте, Мурсии, Альмерии перешли на сторону Касадо. Правительство Негрина на двух самолетах вылетело во Францию. Совещание Политбюро ЦК испанской компартии приняло решение об эвакуации ЦК, члены ЦК вылетели в Алжир. Дальше была агония. Тридцать первого Национальная хунта предложила Франко начать переговоры о перемирии. Переговоры начали через два дня, но 4 августа прервали, и Франко перешел в наступление на Мадрид. В Мадрид он вошел седьмого. После этого началась повсеместная капитуляция республиканских войск. Девятого августа фалангисты вошли в Картахену. В тот же день Франко официально заявил об окончании гражданской войны. Для Испанской республики все кончилось.* * *
СССР официально каудильо не признал, что, однако, не помешало заключить в Париже советско-испанское соглашение о ненападении с правительством Франко. В договоре было указано, что "правительство Испании, определенно является правопреемником предыдущего правительства" и соглашение основано на отказе от взаимных претензий по денежно-товарным расчетам, имевшим место до заключения соглашения. Перешедших во Францию коммунистов, заинтересовавших Советский Союз, негласно передали советскому посольству, часть плененных фалангистами коммунистов выслали из Испании. И Франко и Жданов пунктуально выполняли свои негласные обязательства, и хотя дипломатические отношения так и не были установлены, советско-испанские контакты на территории третьих стран поддерживались постоянно.3. Восточные узлы
Изменения в Европе внесли сумятицу во внешнюю политику США. В начале 1938 года, когда в Европе начал складываться союз Франции и Италии, активно наращивалось англо-германское сближение, ситуация для Вашингтона стала неясной. К середине года франко-итальянский союз стал реальностью, как и разрыв этого союза с Англией. Германия, присоединив Австрию, предъявляла претензии на земли в Чехословакии, Польше и Прибалтике, а ее противостояние с Францией стало краеугольным камнем политики обеих стран. Великобритания, расценивая Германию Гитлера как более слабого игрока на континенте, усилила контакты с немцами в противовес французам и итальянцам. СССР занял выжидательную позицию, одновременно сближаясь и с Францией, и с Германией, и предсказать окончательную конфигурацию европейских блоков представлялось невозможным. В этой ситуации США, не заблуждаясь относительно возможности сохранения в Европе длительного мира, вернулись к политике изоляционизма, не желая пока вмешиваться в развитие европейских дел. К тому же, продолжали обостряться отношения с Японией. В июле 1937 года японская армия вторглась в Китай. Так как формально война не была объявлена, и Китай не считался воюющей страной, американцы начали поставлять ему оружие, желая не допустить усиления японцев и их выхода в Индокитай и Индонезию, которые считались областью американских стратегических интересов. Однако американские фирмы занимались поставкой стратегических товаров и в Японию, и прекратили эту деятельность лишь в январе 1938 года, после того, как подобные сделки были законодательно запрещены Конгрессом до тех пор, пока Япония не выведет свои войска из Китая. Отказ американского правительства признать завоевания Японии в Китае привел к разрыву торговых и финансовых отношений между двумя странами.* * *
Еще в декабре 1937 года начался турецко-французский конфликт с Сирией из-за Александреттского санджака. Ссылаясь на предстоящую отмену французского мандата над Сирией, Турция предъявила претензии на пограничный Александретский санджак, населенный на 40 % турками. Великобритания поддержала турецкие притязания в Лиге Наций и правительство Франции пошло на уступки. По решению Лиги Наций Александретский санджак был передан под совместный франко-турецкий контроль. В марте 1938 турки попытались ввести войска в санджак, но французские колониальные части, сосредоточенные на границе, заставили их отказаться от этого плана. Существенную роль в урегулировании конфликта, сыграло и выдвижение войск советского Закавказского военного округа к турецкой границе. Вмешательство в избирательную кампанию французские колониальных войск обеспечило большинство мест в парламенте санджака лояльным Франции депутатам. В июле 1938 года по соглашению между Турцией и Францией при посредничестве СССР, на территории Александретского санджака провозглашено создание "государства Хатай", формально находящегося под суверенитетом Сирии, реально подконтрольного французам. А в августе СССР и Франция дали гарантии неприкосновенности границ Турции.* * *
Обстановка накалялась не только на Ближнем, но и на Дальнем востоке. В апреле китайцы разгромили под городом Тайэрчжуан две японские дивизии, китайские бомбардировщики произвели налет на остров Формоза, разгромив японскую авиабазу в Тайбэе и порт Синьчжоу, уничтожив более сорока японских самолетов, много авиационной техники в контейнерах, ангары и трехлетний запас горючего. Самолеты, как и летчики, были, разумеется, советскими. Японцы знали об этом прекрасно, и Токио не мог не реагировать. Ведь победы китайцев выглядели следствием не только поставок советского оружия и предоставления кредитов, в еще большей степени, это показывало успехи советских офицеров, сидящих за штурвалами китайских бомбардировщиков СБ и ТБ-3, истребителей И-15 и рычагами танков Т-26. Предполагая, что двойная смена руководства страны должна отрицательно сказаться на боеготовности советских войск на Дальнем Востоке, Япония взяла курс на быстрое наращивание размещенной у советских границ армии. Для обоснования требований резко увеличить бюджетные ассигнования, командование сухопутных сил инициировало пропагандистскую кампанию под лозунгом нарастания советской угрозы. Японские генералы заявляли, что увеличение численности Красной Армии на Дальнем Востоке, создало кризис для обороны Японии. В условиях реальной опасности вооруженного столкновения, Москва озаботилась укреплением обороноспособности восточных районов. На совещании в НКО, Уборевич кратко подвел итоги: — …увеличена численность войск, усилен Тихоокеанский флот, идет строительство укрепленных районов. Осенью 1937 – в начале 1938, нами проведены мероприятия по повышению боевой и тактической подготовки войск, штабов и командно-начальствующего состава фронта. Улучшено снабжение войсковых частей, подготовлены дороги, мосты, связь. Прекращено практиковавшееся ранее растаскивание из боевых подразделений бойцов на всевозможные посторонние работы. К апрелю все бойцы, находящиеся в таких откомандировках возвращены в части. Все части фронта, особенно пехоту, мы усиленно готовим действовать на поле боя, маневрировать, сочетать движение и огонь, применяться к местности в условиях Дальнего Востока, изобилующей горами и сопками. В Москве Уборевич получил четкую установку. В случае любого инцидента нанести удар. Предельно мощный, чтобы отбить у Токио желание воевать: — Нам нужно один раз проучить самураев, но так, чтобы запомнили – сказал Буденный. Они понимают только силу, ее и надо продемонстрировать. — А если они пойдут на большую войну? — Они завязли в Китае. Против нас бросить крупные силы не получится. Но урок должен быть показательный, применяй артиллерию, танки, самолеты – дави их техникой. В Токио должны понять, что мы не царская Россия. И второго Порт-Артура не будет, не позволим. Командующий фронтом был готов. Оставалось ждать повода, и повод нашелся.* * *
12 мая 1938 года советские пограничники по приказу начальника погранотряда заняли сопку Заозерную на спорной территории с Манчжоу-Го. Командующий японской Корейской армии генерал Куниаки Коисо сообщил об этом в Токио. В генеральном штабе заинтересовались, там давно подумывали попробовать советский Особый Дальневосточный фронт на прочность, проверить информацию о состоянии советских войск в Приморье, полученную от перебежавшего к японцам высокопоставленного сотрудника НКВД по Дальневосточному краю комиссара 3-го ранга Люшкова. Директива Корейской армии гласила: "атаковав русских на высоте Текохо, выяснить, как будет реагировать на это Советский Союз. Воспользовавшись случаем, прощупать силу Советов в этом районе". Японцы планировали разведку боем и, в случае успеха, захват стратегически важной территории на гряде, господствующей над коммуникациями, ведущими к Владивостоку и Приморью. Подразумевалось также, что успехи в боевых действиях против советских войск, дадут возможность надавить на СССР и заставить отказаться от оказания помощи Чан Кайши. Далее события развивались молниеносно. 14 мая правительство Маньчжоу-Го заявило протест СССР по поводу нарушения советскими войсками маньчжурской границы, пятнадцатого – посол Японии Сигемицу вручил замнаркома иностранных дел Стомонякову ноту правительства Японии с требованием вывода советских пограничных войск с высот Заозерная и Безымянная у о. Хасан. Вечером того же дня, Стомоняков ответил послу Японии, что ни один советский солдат границы не нарушал. Сигемицу предложил отвести советские войска со спорной территории, пояснив, что инцидент является результатом провокационных действий советской стороны. Замнаркома реагировал резко: "я не знаю, понимает ли вполне г. Сигемицу значение слова "провокация". Я думаю, что не понимает, раз он так часто употребляет это слово. Я вновь заявляю, что советские пограничники никогда не занимались провокациями и что всему миру известно, что все конфликты на Дальнем Востоке спровоцированы, так же как и в данном случае, японо-маньчжурскими властями. Что же касается пожелания г. Сигемицу об эвакуации советских войск, то я поражен упорством г. Сигемицу, который после всех разъяснений, исчерпывающе освещающих положение, может еще серьезно говорить о том, чтобы советская сторона эвакуировала войска со своей собственной территории. Об этом, конечно, не может быть и речи". В тот же день, в перестрелке с советскими пограничниками в районе высоты Заозерная погиб японский жандарм. 20 мая Сигемицу вручил наркому иностранных дел Вышинскому очередную ноту правительства Японии с требованием передать район озера Хасан Манчжоу-Го и заявил протест против убийства японского солдата. Вышинский ответил, что "г-н посол ничего нового не сказал. Единственная новость – это то, что он пригрозил нам силой. Посол, очевидно, считает тактику угроз хорошим средством дипломатии. К сожалению, теперь имеется немало стран, которые поддаются запугиванию и угрозам, но пусть посол знает, что это средство в Москве успешного применения не найдет. Что касается убийства солдата, то я протест должен отклонить, ибо это имело место на советской территории, где японским жандармам делать нечего. Я могу лишь заявить встречный протест против перехода жандармами нашей границы".* * *
На этом дипломатическая прелюдия кончилась, и дело с обеих сторон перешло к военным. Японское командование перебрасывало дополнительные силы в район операции. В Советском Союзе столкновение тоже сочли хорошим предлогом для демонстрации военной мощи, и Уборевич начал стягивать в район озера Хасан авиацию, артиллерию и танки. После встречи Вышинского с Сигемицу, Буденный дал директиву о приведении войск фронта в боевую готовность. В тот же день, Уборевич привел в боевую готовность созданную на базе управления 39-го корпуса Хасанскую группу войск. В районе начинающегося конфликта командарм сосредоточил две стрелковых дивизии, и перебрасывал еще одну. В группу вошли две мехбригады, сводная танковая бригада, воздушно-десантная бригада – около 285 танков, до 400 самолётов. Визитной карточкой командующего еще с Гражданской была артиллерия, начинавший службу в этом роде войск, Уборевич применять ее умел и любил. Сейчас у Хасана он сосредоточил кулак в полтысячи орудий. Командование группой принял заместитель комфронта – комкор Горбачев. Командарм не мог бросить фронт, растянувшийся по всему огромному советскому Дальнему Востоку, а зам был отличной кандидатурой, начинал службу в Первой Конной, что должно было понравится Буденному и в случае всегда возможной неудачи – смягчить последствия. Уборевич старался учесть все обстоятельства.* * *
Двадцать девятого японские войска нанесли удар и заняли высоту Безымянная, но к вечеру были отброшены пограничниками и ротой 40 стрелковой дивизии. Последовали новые атаки высот, и в последний день мая японцы заняли спорные участки, захватив выгодные в тактическом отношении сопки Заозерную и Безымянную, опираясь на которые они угрожали всему Посьетскому району. В результате предпринятого наступления, части японской 19-й дивизии при поддержке артиллерии втянулись в глубь советской территории, и вышли к населенным пунктам Пакшекори и Новоселки, расположенным к северо-востоку от озера Хасан. На захваченных позициях японцы укреплялись, строили долговременную оборону. Сигемицу вновь встретился с Вышинским. Предложение посла урегулировать конфликт дипломатическими средствами и вернуться к позициям, которые стороны занимали на утро 12 мая, вновь было резко отвергнуто. Нет, восстановить положение нарком соглашался. Но в своем варианте: — Под восстановлением положения, я имел в виду положение, существовавшее до 29 мая, то есть до той даты, когда японские войска перешли границу и начали занимать высоты Безымянная и Заозерная. На уступки Москва идти не собиралась.* * *
Японцы сосредоточили в районе Хасана 19-ю, и части 15-й и 20-й пехотных дивизий, около 200 орудий, 150 самолётов. Общее руководство осуществляло управление японской Корейской армии. И все эти силы сосредотачивались в районе спорного участка. Но шестого июня Буденный разрешил при атаке использовать обход с флангов, через линию государственной границы, а девятого Уборевич начал операцию. После удара 220 советских бомбардировщиков и массированной артподготовки силами выдвинутых на передний край трех полков корпусной артиллерии и артиллерией частей, Хасанская группа, силами двух группировок войск, перешла в наступление. Эффективность артиллерийской и авиационной подготовки дала результат, Уборевич наглядно демонстрировал средство преодоления позиционного кризиса: увеличение количества снарядов и бомб на квадратный метр фронта. Артиллерия противника была подавлена и практически прекратила стрельбу. К десятому июня, группа Горбачева выбила японцев с территории СССР. Командующий дал приказ перейти к обороне на достигнутых рубежах. Следующие два дня японцы непрерывно контратаковали, пытаясь вернуть утерянные позиции, подтягивая к Хасану новые части. И тогда начался второй этап операции. Двенадцатого, после тщательной разведки, советские истребители, использующиеся в качестве штурмовиков обработали пограничную полосу, после чего сто пятнадцать бомбардировщиков СБ разнесли позиции артиллерии и скопление пехоты в ближнем тылу японцев. Разгром был полным. Четырнадцатого июня японцы предложили перемирие и в 12.00 боевые действия прекратились.* * *
Советские потери составили около полутора тысяч человек убитыми и раненными, японские свыше семи тысяч. Но главным было не это. Русские продемонстрировали умение воевать по-новому. Потоки раскаленной стали, обрушенные на японские дивизии батареями и эскадрильями и ревущие танки, которые пехотинцам микадо нечем было останавливать, произвели впечатление. Не меньшее впечатление произвела остановка русских – дальше очерченных в Москве Вышинским территорий они не пошли. Семнадцатого июня в Москве Вышинский и Сигемицу подписали соглашение о прекращении военных действий. Мысль воевать на севере, в Японии с тех пор возникала редко и всерьез не рассматривалась. Москва доказала, что имеет возможность ответить на удар, и одновременно продемонстрировала отсутствие стремлений к продвижению за пределы своих границ. Стремительно проведенная Уборевичем, уже первого июля получившим маршальские звезды, операция на Хасане, показало всему миру новое лицо РККА, армии моторов и орудий. Результат разгрома японцев увеличил авторитет страны в мире, через год, успех Хасана подтолкнет Токио к заключению договора о ненападении, но это будет потом. А сейчас Хасанский успех подтолкнул к новому витку взаимоотношений европейцев.4. В попытках развязать узлы
29 июня 1938 года было подписано советско-германское кредитное соглашение. Его условия оказались чрезвычайно выгодны для СССР – 200 миллионов марок кредита под 4,5 % годовых сроком на семь лет. Помимо кредита предусматривалось размещение советских заказов в обмен на поставки сырья и продовольствия. Новый этап в отношениях с Москвой, Гитлер в кругу своих приближенных назвал браком по расчету. В Берлине высоко оценили операцию у озера Хасан, несмотря на локальность конфликта, тем более, что вермахт реальными боевыми действиями даже сравнимых масштабов похвастаться не мог. И рассчитывали, что уже сам по себе факт германо-советского сближения приведет в дальнейшем к осложнению отношений Жданова с Францией, а это, в свою очередь, исключит возможность, каких бы то ни было неожиданных поворотов в советской внешней политике. Германия импортировала нефтепродукты, зерно, лес, металлы, фосфаты… Немцы поставляли взамен уникальное промышленное оборудование, разработки, применяющиеся в производстве вооружений и боеприпасов, машиностроении и оптике, химии и металлургии. Советский Союз стал привилегированным торговым партнёром Германии, заказам которого было отведено по степени важности в программе военного производства преимущественное место по сравнению с другими заказами для поставок иностранным государствам. Для советской дипломатии это стало очередным прорывом.* * *
Сближение с Гитлером вызвало настороженность в Париже. Москва пыталась занять позицию третьей силы, поддерживая хорошие отношения с обоими складывающимися в Европе блоками до последнего, чтобы иметь возможность выбора, и придя к соглашению с Берлином, не желала терять и союз с Парижем. Вышинский предложил сыграть с Петэном в открытую, укрепляя не только официальные, но и личные связи. Нарком лично выехал в Париж, где сообщил точные сведения об отношениях СССР с немцами. И поинтересовался, что может предложить Франция. — …помимо взаимных поставок товаров между нами и Германией, производятся и другие расчёты. Германии предоставлено право транзита для торговли с Румынией, Ираном, Афганистаном и странами Дальнего Востока. Стоимость транзитных услуг, составила около 50 млн. марок. Это неплохая сумма для бюджета, как вы считаете? — И немцы платят? — поднял брови Лаваль. — Да – нарком улыбнулся. Германия уже передала Советскому Союзу золота на двадцать два миллиона марок. Дипломат знал, что французская экономика, регулируемая и поддерживаемая государством, неплохо вписалась в мировую торговлю. Средний рост составлял 5 % в год, инфляцию взяли под контроль, реорганизация промышленной базы, проводившаяся под руководством плановой комиссии, была успешной. Правительство Петэна считало, что открыло секрет "золотого мазка" – пути к устойчивому росту и одновременной модернизации промышленной базы. Разумеется, это было ошибкой. Экономическая трансформация происходила за счет огромных социальных издержек. Росла безработица, выгоды от модернизации распределялись очень неравномерно. — Мы желаем укрепления отношений с вашей страной – пафосно заявил Лаваль. "Причем тем сильнее, чем меньше мы в этом заинтересованы – подумал Александр Януарьевич. Стоило подписать договор с немцами, как вы засуетились. Нет уж, господа. Год сейчас не четырнадцатый, хотите дружить – платите". — …но нельзя сидеть на двух стульях – продолжил француз, — либо Жданов союзник Франции, либо Гитлера. Вам пора бы определиться — Вы же знаете ситуацию – пожал плечами нарком. Мы помним ваше заявление в апреле, что в наших отношениях detente (разрядка) должна продолжаться, пока не превратится в entente (союз), и этот союз должен стать гарантом внутриевропейского мира. И в этом наши устремления совпадают. Но мы подходим к союзу более взвешенно. Он процитировал последнее заявление Жданова: "Для нас вряд ли приемлемо положение общего автоматического резерва", — и продолжил: Мы против войны. В том числе и с Германией. И делаем определенные шаги, в защиту мира. Мы заключили договор о дружбе и сотрудничестве с Италией… — Да, Муссолини, оказывается, ваш старый друг. Как он там заявил? — "В двадцать четвертом году я признал Советы. В тридцать четвертом подписал с ними договор о торговле. Сейчас мы доказали искренность наших намерений, и можем двигаться дальше, и не обязательно снова ждать десять лет" – любезно напомнил Вышинский. Мы полностью согласны с дуче. — Но Берлин ведет себя все агрессивнее! Вспомните Австрию – теперь это часть Рейха. — А сейчас Гитлер претендует на Судеты – согласился посланец Москвы. Но при чем тут мы? СССР не присутствовал в Версале, и не давал там обещаний защищать Чехословакию… — он сделал паузу и продолжил: или Польшу. — В начале мая Бек, побывал в Лондоне – принял переход темы собеседник. Излагал там открыто антирусскую позицию. Кстати, он активно участвовал в военном перевороте Пилсудского в двадцать шестом и считается наследником маршала. Британцы заявили о своей неготовности заменить временное и одностороннее обязательство постоянным соглашением о взаимопомощи на случай прямой или косвенной угрозы одной из стран. — Чемберлен рассматривает Германию как противовес вам – понял нарком. И нам. И поэтому не спешит с заключением такого соглашения. Отдаст поляков Гитлеру? — И не только поляков. Временные обещания он готов представить Румынии и Греции. Как принято на острове – туманные. — В Греции у нас интересов нет. Что же касается Польши и Румынии… они когда-то воспользовались нашей слабостью. Сейчас Россия стала сильнее. С вашей помощью, в том числе – сделал реверанс Парижу бывший прокурор. — Франция не отрицает, что территориальные споры… не являются вполне урегулированными – дипломатично заявил Лаваль. Но сейчас речь о Чехословакии. Чехо-советский договор в силе, не так ли? — Но у нас нет общей границы с этой страной – мгновенно отреагировал русский. И мы зависим от воли Парижа в этом вопросе. В итоге переговоров стало ясно: Польшу Петэн защищать не станет. Ни от Гитлера, ни от Жданова. Вот Чехословакия его беспокоила, как и Балканы. Французы не могли конкурировать с немецкой промышленностью, Германия вытесняла их с рынков Центральной и Восточной Европы за счет грамотной торговой политики и низких цен. Удержаться в роли гегемона Франция могла лишь путем устранения немцев, но воевать в одиночку не хотела. А воевать из-за чехов не желали в Москве. Да и не могли, слова об отсутствии общих границ были чистой правдой. Польский вопрос вышел на первый план. Теперь Россию и Германию буквально подталкивали к новому разделу Посполитой. В Париже Вышинскому удалось определить, что Петэн не станет воевать с Германией в одиночку. И это резко повышало значимость советских решений. СССР неуклонно возвращал себе статус одной из великих держав, особенно после показательной демонстрации военной мощи в Маньчжурии. Вне страны все шло неплохо. Очередной кризис грянул внутри, причем кризис шел снизу, из народных масс, мнением которых новое руководство, в общем интересовалось мало.* * *
Крестьяне восприняли перевороты равнодушно, но смягчение налогов и пусть мелкие, зачаточные, не доводимые до конца шаги по облегчению положения в деревне, вызывали надежды на лучшее. Жданов на какое-то время стал новым "добрым царем", которому доверяли и на которого надеялись. После двух переворотов 1937 года народ ждал то ли гражданской войны, то ли массовых репрессий, но новая политика принесла стабилизацию и смягчение власти. На ряде предприятий эта тенденция дала обратный эффект, выросло количество прогулов и нарушений. Реакция была разной, все зависело непосредственно от директоров заводов. Там, где руководство оказалось грамотным, все удалось уладить без серьезных конфликтов. Частичными поблажками, увольнением немногих активистов, уговорами (иногда с участием представителей парткомов и профкомов областного и республиканского уровней), на вновь вошедших в моду на короткое время митингах, иногда и с применением арестов, но при нормальной грамотной работе с коллективами. Весной 1938 года прошел пик возмущений среди рабочих, требующих улучшения снабжения, жилищныхусловий, повышения зарплаты. В основном ЧП возникали на крупных "старых" заводах, где были сложившиеся коллективы, помнящие революцию и забастовки. Власть стремилась спустить кризис на тормозах. Вырвавшиеся наружу волнения были подавлены, но наказания были сравнительно мягкими. Арестованных судили открыто, с выездом суда на предприятие и небольшими сроками, был снят ряд директоров, кое-где пересмотрены нормы и зарплаты. Кризис удалось преодолеть и уже к концу лета волнения рабочих практически сошли на нет.* * *
Наиболее серьезная ситуация возникла в Николаеве, на судостроительном заводе N198, им. Марти, где в конце июня наказание группы работников за опоздание по причине очереди за продуктами совпало с пересмотром расценок за операции, повлекшим снижение общей зарплаты. Рабочие вышли в ответ на заводской митинг, сначала протекавший вполне мирно и без предъявления требований. Перенервничавшее руководство немедленно в грубой форме пригрозило арестом всех участников митинга, что накалило обстановку. Митинг в ответ, в лучших традициях двадцатых годов, принял резолюцию с требованием смены руководства, повышения зарплаты и улучшения снабжения, потребовал приезда секретаря обкома, объявив до разговора с ним забастовку. Итог был предсказуем – на завод вызвали чекистов… и тут ситуация свалилась в штопор. Горотдел НКГБ, разумеется, не имел в своем распоряжении войск. НКГБ, напомню, их вообще не имело. А прибывший "арестовать кучку вредителей" начальник отдела и десяток оперативников, пришедших в органы уже после гражданской, увидев огромную толпу митингующих, банальнейшим образом растерялись. Они просто никогда не сталкивались с тысячной толпой "контрреволюционеров", их такому не учили. Отступать начальник ГорУНКГБ при подчиненных не мог, стрелять по толпе не решился, и принял ошибочное решение – пригрозить. Компромисс, как это обычно и бывает, оказался хуже любого решения. После ожесточенной перепалки, разъяренные бастующие выбросили чекистов за ворота и практически захватили завод. После этого к месту стянули оперативные части НКВД, завод оцепили, но… тут надо понимать состояние руководства Николаева. Отдать в мирном 1938 году, в стране забывшей и большую гражданскую и малую, приказ штурмовать завод и стрелять по пролетариату – означало взорвать ситуацию. А с учетом новой власти и общей либерализации, оценить последствия для отдавших такой приказ было затруднительно. Ответственность на себя никто не взял. Рабочие, впрочем, тоже оказались в растерянности – запал прошел, и они не знали, что делать дальше. Выход с завода оцеплен, к ним никто не идет, сидеть на заводе и страшно и бессмысленно, а что делать не ясно. Если бы в этот момент кто-то из руководителей вышел к рабочим, конфликт удалось бы сгладить. Но выбрать между расстрелом рабочих и договоренностями с явными "изменниками из рабочего класса" руководители города не смогли. В Москву и Киев полетели сообщения по линиям всех ведомств. События на заводе получили известность, был проинформирован Жданов. В Киеве, первый секретарь ЦК КП(б) Украины Берия получив сообщение вылетел к месту событий. Опытный человек, он понимал, что сидящие на заводе забастовщики не имеют ни организации, ни перспектив, и будут готовы сдаться после минимально вежливого разговора с хоть каким-нибудь руководством. Берия рассчитывал, что его выступление снимет напряженность, люди прекратят забастовку и разойдутся, а уже после можно будет разбираться. В том числе, с совершенно невнятным поведением руководства Николаева и области.* * *
Получив донесение, разъяренный провалом подчиненных нарком госбезопасности Заковский, не хуже Берии понимавший ситуацию немедленно просчитал, что после выступления и прекращения волнений, Берия получит лавры, а НКГБ и его нарком разбирательство на уровне Политбюро. Наркому уже было известно мнение николаевских партлидеров о "трусости, неумении работать и провокации рабочих масс со стороны НКГБ", а после обращения Берии, провести выступление как заговор становилось сложно. Заковский принял решение о немедленном подавлении "антисоветского мятежа на Украине". Такой расклад солидную долю ответственности перекладывал на украинских руководителей, не контролирующих положение в республике. Забастовку по приказу наркома подавили войсками, погибло пятеро и было ранено семнадцать рабочих. Арестовали более пятисот участников митинга, названных зачинщиками и, разумеется, изменниками и агентами иностранных разведок и недобитых троцкистов. Прилетевший Берия успел как раз к концу штурма. Попав вместо выступления на митинге к кровавой развязке, взбешенный хозяин Украины, имеющий полную информацию о событиях, начал чистку в руководстве города и области. Пользуясь своим положением секретаря союзного ЦК, он потребовал наказания и не подчиненных ему начальства завода и УНКГБ. Требование удовлетворили. Полностью сняли за беспомощность и нерешительность руководство города и области, завода, городского и областного УНКГБ.* * *
На заседании Политбюро по этому поводу, Берия и Заковский обвиняли друг друга в неспособности справиться с волнениями. В итоге победил все-таки Берия. Наркома и его подчиненных признали виновными в доведении ситуации до стрельбы без четкого взаимодействия с партийными органами. Вождей партии разозлило не столько решение о штурме и жертвы, сколько действия чекистов в обход секретаря ЦК. Однако сложилось мнение, что решение принимал лично "зарвавшийся Заковский, поставивший себя над партией", что было недалеко от истины, поэтому всерьез кроме николаевских чекистов был наказан только он. Впрочем, былые заслуги учли, и крайних мер принимать не стали. Заковского сняли с поста наркома и назначили в аппарат Коминтерна.* * *
В газетах выступление подали, естественно, как "диверсия врагов народа и агентов иностранных разведок", однако делался упор и на бездействие местного руководства. ЦК разослал директивы на места о решительных действиях в подобных ситуациях и недопустимости компромиссов. Власть демонстрировала силу и жесткое намерение не допустить подобных выступлений в будущем. Но выступление с кровавым итогом стало определенной вехой для Жданова и его команды. Они ведь действительно хотели улучшить жизнь в стране, привыкли к "борьбе за рабочее дело", и расстрел рабочих на двадцать первом году советской власти их обеспокоил. Да и сорванные в связи с выступлением планы оборонного завода беспокоили не меньше. Принимались меры для улучшения положения работников, в первую очередь оборонных предприятий. Лидеры партии и правительства лично провели, вспомнив былое, собрания на крупнейших заводах. Одновременно разрабатывались законодательные решения по ужесточению ответственности за нарушения дисциплины, выработку, план, ограничения укрепляющие власть руководства предприятий. Предложения были готовы к августовскому пленуму партии.* * *
Жданов, которому напрямую подчинялись чекисты, после снятия Заковского попытался назначить наркомом своего человека, но это вызвало резкое неприятие среди его собственных сторонников. Даже после реорганизаций, НКГБ имел обширные возможности, а дальнейшего усиления Жданова никто не хотел. Ограничивать возможности по задачам защиты действующей власти и получения достоверной информации было нельзя, но и увеличивать контроль за собой, вожди партии не желали. Генеральный пошел на компромисс. Новым наркомом госбезопасности он назначил Акулова. Старый большевик с 1907 года, бывший работник госконтроля, однажды уже выполнявший функцию "ока партии" в ОГПУ в должности первого зампредседателя, успевший поработать прокурором СССР, и секретарем ЦИК. Основной задачей Акулова стало превращение НКГБ из обладающей почти неограниченными карательными полномочиями структуры в жестко контролируемое партией государственное учреждение. Из-под надзора чекистов выводилось высшее руководство партии и страны, их полномочия в отношении членов партии и руководителей урезались. Увеличивались полномочия судов и прокуратуры, усиливался общий надзор за органами. Так называемое "широкое руководство", к которому принято относить весь состав партийных, советских и ведомственных начальников от регионального уровня и выше, которое, несмотря на внутренние противоречия, несомненно имело, и более того – осознавало, общие интересы, иногда противоречащие интересам руководства "узкого", группе высших лидеров страны. И пользуясь еще не вполне устойчивым положением Жданова, широкое руководство сумело закрепить для себя очередные привилегии. В первую очередь, обеспечив себе некоторые, пусть пока небольшие, но в сравнении с еще недавними временами, весомые, гарантии личной безопасности. Согласие на возбуждение дела, задержание, арест, предъявление обвинения в отношении члена союзного ЦК или депутата Верховного Совета СССР, отныне давалось Политбюро. В отношении членов Политбюро, СНК, Президиума Верховного Совета, секретарей ЦК ВКП(б), руководителей союзных ведомств, а также генерального прокурора и председателя Верховного суда СССР порядок установили еще сложнее, согласие требовалось получить от расширенного заседания Политбюро, с участием председателя СНК, председателя Президиума Верховного Совета и генерального прокурора с обязательным вызовом и заслушиванием подозреваемого. Сходная процедура вводилась и на региональном, республиканском и областном уровне. Усложнилась и процедура ареста рядовых членов партии. Личную власть генерального секретаря это несколько ограничило, но на общую ситуацию в стране повлияло мало. Тем не менее, начало было положено, аппарат получил право на, пусть, возможно, небеспристрастное, но все же коллегиальное правосудие, хоть минимальную защиту от произвольных репрессий. Что интересно, решение о гарантиях "активу" принималось явно второпях, и формулировка оказалась расплывчатой, породив интересный казус – формально, теперь расширенное заседание Политбюро в указанном составе могло арестовать и самого генерального секретаря.* * *
Глава страны не собирался терять такое оружие личной власти, как НКГБ. Из всех чекистских вопросов его в основном интересовали собственная безопасность, возможность слежки за высшим руководством партии и страны и оперативное получение информации о положении в стране и за рубежом. И он вновь пошел аппаратным путем. Из наркомата выделили управление правительственной охраны и комендатуру Кремля, подчинив их напрямую председателю СНК. В ЦК на базе Отдела международных связей Коминтерна, откомандированных сотрудников военной и политической разведок создали Международный отдел, замкнувший на себя всю работу с зарубежными компартиями и ставший партийной, а фактически лично Жданова, разведкой.* * *
От очередного пленума ВКП(б), сенсаций не ждали. К августу 1938 года Жданов в целом контролировал госаппарат и промышленность, Верховный Совет и армию. Однако высокопоставленные партийные руководители были возмущены падением своей роли. В среде ветеранов партии, "старых большевиков" и героев Гражданской, выдвинувшийся не так давно Жданов совершенно не воспринимался очевидным лидером. Почти каждый из оппозиционеров считал себя не менее, а с учетом заслуг перед партией – даже более, достойным места вождя. Часть чекистов, особенно из ветеранов, недовольные ограничением их прав, разделяли эти настроения. Негласным лидером оппозиции стал Постышев, сформулировавший мнение оппозиции в узком кругу: — Кто такой Жданов? Где он был? Я с семнадцати лет в партии, тюрьму прошел, каторгу, ссылку. В революцию, где он был? В гражданку я в Приамурье воевал, на Дальнем Востоке. Огромную работу мы там вели, в Дальбюро, в армии… а сейчас старых, проверенных бойцов от руководства оттирают. Кто такой Межлаук? — Меньшевик! Кто такой Вышинский? Да он приказ на арест Ленина при Керенском подписывал, тоже меньшевик. А Вознесенский, Кузнецов? Это же молодняк зеленый. Лозунги разделяли многие, в партии продолжалась аппаратная борьба. Постепенно начинали возрождаться полузабытые методы "внутрипартийных дискуссий", еще не выходя за рамки партийных собраний и конференций, но уже открыто затрагивая вопросы госуправления, внутренней и внешней политики и экономики, причем отнюдь не с позиций одобрения. К пленуму, в партии фактически вновь сложилась оппозиционная фракция. В ней объединились все оставшиеся без постов ветераны партии, ортодоксальные радикалы, недовольные "отступлением перед капиталистами", и, на базе их лозунгов, противопоставляемых проводимой линии, все прочие недовольные переменами, оставшиеся без повышения и не получившие ожидаемых привилегий. Фракция начала создавать культ Постышева, основываясь в первую очередь на его подвигах в гражданской войне. В газетах печатали статьи, восхваляющие деяния лидера оппозиции, заголовки прессы: "Имя тов. Постышева было прямо знаменем на Дальнем Востоке", "В тяжелейших условиях благодаря выработанной под руководством тов. Постышева организации и тактике, Дальний Восток был освобожден от врагов", и им подобные, стилю советской журналистики соответствовали, усматривалось в них лишь одно "но" – ранее подобный вал восхвалений, мог направляться лишь в адрес генерального секретаря. Кампания сама по себе противопоставляла Постышева Жданову, подобных заслуг не имевшему, что в рамках советских представлений его престиж умаляло. Терпеть такое председатель СНК не мог, но и реагировать формально казалось не на что, ведь оппозиция писала чистую правду. В условиях запутанной международной обстановки ждановцев это отвлекало и раздражало.* * *
На пленум прождановское большинство вынесло крайне важный для страны вопрос. Оставляя в неприкосновенности краеугольный тезис марксистско-ленинской идеологии о неизбежности гибели капитализма и смене его социализмом, они предлагали постепенно модифицировать доктрину интернационализма. Отходя от идей "разжигания революции в странах капитала", в сторону политики "ожидания революционной ситуации и готовности трудящихся масс к социалистическим преобразованиям". Недовольные использовали вопрос смены лозунгов как повод для "разведки боем". Оппозиция выдвинула наперекор большинству старые лозунги радикального наступления социализма в стране и ужесточения борьбы с империализмом во внешней политике. Не затрагивая лично Жданова, его противники рьяно критиковали действия правительства. Упор делался на сдачу позиций в Испании и потерю возможности советизировать эту страну, получив стратегического союзника на берегу Атлантического океана, соглашательство с фашистской Италией, реакционной Францией и нацистской Германией. Во внутренней политике они жестко атаковали линию Жданова: — Отказ от внутрипартийного обсуждения, замена его волюнтаристскими указаниями сверху, ведет к недооценке мнения партийных масс, перерождению партии в покорную прослойку исполнителей, лишает партию ведущей роли и низводит партию до положения безвольной параллели наркоматов и Советов – резко заявил с трибуны Постышев. Во внешней политике, проводимый НКИД курс отбрасывает нашу линию на борьбу с капитализмом, империализмом и социал-соглашательством. А это, товарищи, влечет за собой сдачу позиций социализма фашистской заразе, охватившей всю Европу. Я не сомневаюсь, что новая мировая война близка! Капиталисты, как показывают последние события, уже готовы передраться между собой. И война с абсолютной неизбежностью вызовет мировую революцию и крушение капиталистической системы. Тем не менее, конструктивной контрпрограммы внешней политики, кроме навязших в зубах лозунгов единства с пролетариатом всего мира, оппозиция предложить не могла, в силу чего спор развития не получил, лишь подпортив в очередной раз нервы руководителям внешнеполитических ведомств.* * *
Все очевидцы утверждали, что Жданова заявления Постышева и его сторонников взбесили. Ввязываться в спор он не стал, но в своем выступлении четко предупредил постышевцев. Доклад генсека акцентировался на недопустимости фракционизма и сплоченности рядов в проведении в жизнь генеральной линии: — Правильная политическая линия нужна не для декларации, а для проведения в жизнь. Но чтобы претворить в жизнь правильную политическую линию, нужны кадры, нужны люди, понимающие политическую линию, воспринимающие ее как свою собственную линию, готовые провести ее в жизнь. Умеющие осуществлять ее на практике, способные отвечать за нее, защищать ее, бороться за нее. Не мог Жданов не прокомментировать и внешнюю политику: — Советские люди не хотят сами, тем более, силой, изменить лицо окружающих государств. Таких планов и намерений у нас никогда не было. Среди определенной части буржуазных политиканов, в течение долгого времени создавалось иное впечатление, подогреваемое агрессивно настроенными реваншистскими лидерами в целях охаивания СССР и препятствования мирным инициативам советского народа. Это является плодом недоразумения, причем недоразумения, пожалуй, трагикомического. Мы, марксисты, считаем, что революция неизбежно произойдет и в других странах. Но произойдет она только тогда, когда это найдут возможным или нужным революционеры этих стран, народы этих стран. Экспорт революции – это антимарксистская чепуха. Каждая страна, когда она этого захочет, сама произведет свою революцию, а если не захочет, то революции не будет. Сидящие в зале намек поняли. Все, несогласные с курсом Жданова – люди, не воспринимающие политическую линию как свою собственную и такие ему не нужны. А сторонники экспорта революции еще и антимарксисты, как следует из того же доклада. Как в Советском Союзе поступают с антимарксистами, на двадцать первом году советской власти, знали все.* * *
На пленуме выплеснулись и разногласия по рабочему вопросу. После недавних волнений пролетариата, в партии естественным образом возникли два направления. Первое ратовало за ужесточение трудовой дисциплины вплоть до армейской, фактическое превращение рабочих в солдат, без права менять по своему усмотрению место работы, с возможностью перевода по усмотрению руководства в любое место, на любые условия труда. Вторая группа предпочитала "пряник", экономическое стимулирование, увеличение премий, улучшение снабжения и социальных льгот работников. Следует отметить, что за второе направление выступало правительство. Глава Госплана, поддержанный Межлауком и Микояном, выдвинул план пересмотра оплаты труда рабочим промышленных предприятий, с введением ряда премий и надбавок за перевыполнение плана, длительную работу на одном предприятии, экономию, тяжелые условия труда, рацпредложения, повышенные обязательства и тому подобное. Предусматривались и штрафы за невыполнение показателей, потеря надбавок за стаж при самостоятельной смене места работы, и прочие действия, считающиеся снижающими производительность. При сохранении основ плановой системы, конечно: — Мы все время то воюем, то восстанавливаемся! И при этом нас сравнивают с государствами, которые сотни лет жили за счет колоний, где эксплуатация человека построена очень изощренно. В последнее десятилетие выходить из тяжелейших кризисов нам позволяло плановое хозяйство, и, видимо, в ближайшее время никто ничего лучшего не придумает. Нашу экономическую систему надо серьезно лечить, но она есть и останется основой. Инициативу людям надо дать и выбросить из планов все второстепенные показатели, это не подорвет основ социализма – заявил Вознесенский. Оппозиция, которой этот план не давал выступить в качестве защитников интересов рабочего класса, в пику ждановцам немедленно отвергла программу. Постышев назвал идеи Госплана "буржуазными, отрицающими роль социалистического самосознания и государственного регулирования труда, возврат к методам НЭПа и пропаганду мещанства, рвачества среди пролетариата". Оппозиция явно нарывалась. В прениях Постышеву и его приверженцам напомнили о решениях Х съезда и вновь намекнули на фракционизм. Обвинение, пусть и завуалированное, звучало веско, еще полтора года назад за ним последовали бы арест, обвинение в измене и суд. Все помнили, что арестованных при Сталине Бухарина и его группу, вместе с еще находившимися под следствием троцкистами и зиновьевцами, в январе 1938 года, несмотря на смягчение карательной политики, судили закрытым заседанием, добились признания, в том числе в "моральной и политической ответственности за переворот врага народа Косиора", и расстреляли. Из членов прошлых оппозиций на свободу вышли лишь немногие, такие, как например, Радек, немедленно опубликовавший статью "Сталинским курсом, по маршруту намеченному Лениным, ведет корабль нашей Родины капитан страны и партии товарищ Жданов". Все нынешние руководители при Сталине жестко дрались с троцкистской, зиновьевской, бухаринской, рютинской и прочими фракциями. И в новых условиях, живые враги, даже поверженные, им абсолютно не требовались. Пришедшие к власти бывшие сталинцы четко помнили – проиграй они в то время, и расстреливали бы уже их. Однако нужно понимать, что в советских верхах к тому моменту трусов и нерешительных людей просто не существовало. Лидеры, как большинства, так и оппозиции, прошли гражданскую, многие подполье, все выдвинулись на вершину в жестокой борьбе с политическими противниками. Кроме того, многие противники Жданова действительно придерживались догматичных марксистских взглядов, и просто не могли принять переход к реальной политике. В не устоявшейся до конца ситуации, постышевцы рискнули пойти на обострение. На Пленуме провести свои решения они не смогли, большинство шло за Ждановым. Тогда фракция пошла другим, знакомым с двадцатых годов путем – вынесла разногласия на проходящую сразу после пленума ЦК партконференцию. Там сторонников у них было больше, на конференции собиралась не верхушка партии, а средние руководители. На партконференции оппозиция вновь рвалась в бой, возлагая на руководство правительства и профсоюзов вину за рабочие волнения, обвиняя в слабом контроле над настроениями рабочих масс, потере управления и безответственном самоуспокоении, требуя укрепления дисциплины и повышения ответственности. Программа встретила одобрение в среднем звене партии и хозяйственников, она выглядела понятно и соответствовала их опыту и настроениям, в отличие от программы Вознесенского, по которой прошелся Постышев: "Программа Госплана, это внедрение неравенства и расслоение рабочего класса, воссоздание рабочей аристократии царских времен". В этом вопросе большинство тоже склонялось к мнению оппозиции.* * *
При рассмотрении ситуации на Политбюро, Вышинский, последовательно набирающий силу после успехов во внешней политике и не собирающийся прощать левацкую критику своих достижений, высказался за репрессии "…в отношении фракции Постышева, вставшей на старую, давно развенчанную платформу рабочей оппозиции, переходящую, фактически, в опаснейшую взрывную смесь троцкизма и анархо-синдикализма". Жданов колебался, искушение убрать всех противников разом было велико. Но из членов Политбюро Вышинского не поддержал ни один. Точку зрения большинства сформулировал Микоян: — Андрей Андреевич, единство это главное, и лично я поддержу любое решение партии, но… давайте попробуем сначала обойтись без крови – предложил он. Председатель СНК пошел на сделку. Наркомат госконтроля расформировали, но лишенный поста наркома Постышев возглавил ВЦСПС, туда же перевели ряд его сторонников из партийных органов.* * *
В ВЦСПС сосредоточилось руководство всеми вопросами трудовых взаимоотношений, социального обеспечения, частично обучения. Объединенный профсоюз получил право контроля переводов, изменений оплаты труда, норм и расценок, решения трудовых споров, возможность влиять на политику предприятий при распределении оставленной предприятию прибыли. Помня, что любая дискуссия в партии может в любой момент быть названа фракционизмом, пришедший в ВЦСПС следом за Постышевым Гринько предложил, во избежание нарушения решений съездов, использовать профсоюз как площадку для продвижения своих идей. Схема оппозиции понравилась, представители профкома имелись на каждом предприятии, причем если членов партии насчитывалось всего около двух миллионов, то в профсоюз входили все рабочие и служащие, а сейчас вошли и работники совхозов. Неподконтрольными ВЦСПС остались только колхозники, единоличники и работники артелей. При этом председатель ВЦСПС, как глава общественного объединения, формально в системе советского государства не был подчинен никому. Хотя, как член партии подчинялся ЦК, разумеется. В ходе обсуждения, общая позиция по рабочему вопросу все же появилась – возглавив профсоюзы, оппозиция пошла на компромисс. Причем, как ни парадоксально на первый взгляд, но политический выигрыш к концу 1938 года получил именно Постышев. Поскольку изменения совпали с перестановками в профсоюзах, рабочими улучшение условий труда и оплаты связывалось именно с его приходом, а ужесточение ответственности воспринималось как продолжение политики правительства. С другой стороны, партийно-хозяйственный аппарат знал, что именно постышевцы требовали ужесточения контроля за трудовыми резервами, и одобряемое аппаратом усиление ответственности шло в плюс оппозиции же. Жданова, разумеется, раздражало, что воплощение его собственных идей приписывается Постышеву, но что-либо сделать с этим без вынесения на публику споров в руководстве он не мог, а на оглашение разногласий в партии никто не пошел. В итоге оппозиция смогла серьезно повысить вес профсоюзов, и, соответственно, свой и укрепиться как политическая сила. Впрочем, выигрыш был закономерным. Нужно учитывать, что люди Жданова были управленцами, сильными аппаратчиками, более или менее грамотными специалистами в своих отраслях, но большинство из них не были ораторами или пропагандистами. В стане противников, наоборот собрались именно публичные политики, агитаторы, уступающие, конечно, пламенным ораторам революции вроде Троцкого, но умеющие заводить массы на митингах и собраниях и понимающие как нужно разговаривать с пролетариатом. Кроме того, и большинство и оппозиция действительно верили в идеи коммунизма. Они уже не были, разумеется, фанатиками лозунгов, но в целом "улучшение жизни рабочих и крестьян" для них всех было не совсем пустой фразой. Ждановцы воспринимали себя как в первую очередь государственных деятелей – командиров производств, руководителей отраслей и направлений государственной политики, в то время как на самовосприятие оппозиции отлично наложилась работа в профсоюзах, официально сделав их лидерами рабочего движения. Для Жданова такой результат стал хоть и не оптимальным, но приемлемым. Постышевцы пошли на компромисс, занятые рабочими вопросами и укреплением достигнутых позиций, они несколько отстранились от остальных вопросов, лидеры фракции, заняв позиции руководителей весомого, сравнимого с партийным направления, вошли в число верхушки и их отношения со Ждановым нормализовались.* * *
Стабилизацию в советских властных коридорах, отмечали и за рубежом. Французское Второе бюро направило в октябре аналитический доклад Петэну: "Вследствие произошедших событий, к осени 1938 года в СССР сложилось несколько центров власти. Это, в первую очередь, контролирующие общество и государство партийные организации. Глава партии – генеральный секретарь Жданов. Во время ослабления центрального руководства в 1937-38 годах, повысилась роль пленумов ЦК, партсъездов и конференций, через которые на решения могут влиять региональные лидеры. Не имеющие влияния в одиночку, объединившись, они в силах проводить не поддерживаемые Ждановым решения. Нынешнее влияние съездов и ЦК далеко от положения 20-х годов, когда большевики решали на них все основные вопросы, но полного контроля у Жданова сейчас нет. Вторым основным центром силы является правительство – контролируемый Ждановым Совет народных комиссаров (СНК), в котором почти полностью сосредоточилось управление силовыми структурами, промышленностью, хозяйственной и внешнеполитической деятельностью. Суды, формально самостоятельные, реально также подчиняются СНК. Формальным главным руководящим органом страны остается законодательный – Верховный Совет, глава Президиума которого, Калинин, официально считается и главой государства. Калинин полностью поддерживает Жданова, кроме того, в ходе укрепления последним своей власти, Президиуму Верховного Совета были подчинены основные контрольные органы – Прокуратура и Комиссия государственного контроля. Реальной власти ВС не имеет, но авторитет его в обществе довольно высок, а передача Прокуратуры и выполненная последней правовая реформа этот авторитет серьезно упрочила. Новым общественно-политическим центром становится центр объединенных профсоюзов, набирающий политическую силу за счет полученных властных полномочий и пришедших сильных лидеров. Во время внутригосударственных изменений усилилась и роль региональных органов. Правительства и Верховные Советы союзных республик и областные (краевые) исполкомы, будучи формально совершенно самостоятельными, подчиняются центру исключительно по партийной линии…" Французская разведка ориентировалась в советской действительности все лучше. В целом, выводы представленные Петэну были верными. Не учитывали они только того, что регионы СССР подчинялись Москве в основном через соответствующие ЦК республик и обкомы, что не устраивало вынужденного балансировать между всеми этими силами Жданова. Если Сталину, имевшему огромный и неоспоримый авторитет и в стране, и в партии, эта запутанная система и без занятия им официальных государственных постов ничем помешать не могла, для Жданова это был вопрос принципиальный. Ему объективно требовалась большая легитимность в стране и мире и официальные рычаги управления Союзом. В стране явно назрела реформа системы власти. Вариантов было два: совмещение всех высших постов – генерального секретаря ВКП(б), председателя СНК и председателя Президиума Верховного Совета, либо введение нового поста – главы страны, с подчинением ему отраслей хозяйства, регионов, партии и законодательной власти. Первый вариант не решал проблему сращивания партии и госаппарата на среднем уровне, что не устраивало Жданова, второй слишком уж походил на немецкий вариант фюрера, не имел аналогов в Советском Союзе и мог вызвать сильную критику по поводу забвения коллегиальности в руководстве и "вождизма". Впрочем, с этой реформой, в ситуации внутрипартийного примирения, можно было обождать. На первый план выходили события за рубежом, где обстановка накалялась.5. Судетский узел
5 августа Германия провела мобилизацию вооруженных сил. В те же дни, Чехословакия, Румыния и Югославия под влиянием Германии и Великобритании, признали право Венгрии на создание армии. Это настораживало, венгры строго следовали политике Германии, став, по сути, ее сателлитом. Шестого сентября лидер судетских немцев, Генлейн, разорвал отношения с правительством Чехословакии. Седьмого в Судетах произошла попытка пронемецкого путча. Мятеж до предела обострил ситуацию, Прага объявила в области чрезвычайное положение, ввела войска и начала разоружение мятежников. В мире не сомневались, что за Генлейном стоит Гитлер. Франция демонстративно объявила призыв резервистов. Что будет дальше, не знал никто.* * *
В начале августа, во Франции появился новый советский полпред, А.И. Криницкий, член партии с 1915 года, в прошлом партийный аппаратчик высокого уровня. С 1934 года Криницкий возглавлял Саратовский крайком, являлся членом ЦК и кандидатом в члены Оргбюро ЦК ВКП(б). Его назначение в страну, рассматривавшуюся как ключевой партнер, носило исключительно политический характер, Криницкий был человеком Жданова. Свежеиспеченный полпред стал фигурой способной не только служить надежным каналом связи между главой СССР и Петэном, но и – в силу занимаемого положения и доверия руководства, решать возникающие проблемы на месте, что обычным дипломатам было недоступно. Криницкий уже утром 10 августа встретился с Лавалем, французы тоже торопились прояснить намерения Москвы. — Британцы сняли ограничения на германский флот – мрачно сказал министр. Их морские силы они, похоже, больше не расценивают как противника. Представитель Чемберлена сидит в Праге как посредник между чехами и судетскими немцами. А Гитлер проводит мобилизацию. Дело явно пахнет войной. — Петэн пойдет на войну с немцами из-за Судет? — в лоб спросил посол. — Понимаете, мы остаемся одни – пошел на попятный Лаваль. В Великобритании Чемберлен не имеет серьезной оппозиции, и спокойно может поддерживать немцев. — А Балканы? Ваша Малая Антанта? — Там сильно влияние Германии и Англии. Немцы, можно сказать, вернули утраченные после первой мировой войны позиции. — Чемберлен встречался с Гитлером – заметил посланец Жданова. По нашим сведениям, Гитлер, заявил о намерении, аннексировать Судетскую область, ссылаясь на право населения этой области на самоопределение. Он не стал пояснять собеседнику очевидное: намерения фюрера в Англии поддерживали, поскольку ослабление Чехословакии, союзника Франции и СССР, как и усиление Германии, отвечало британским интересам на континенте. Лондон расценивал Германию, зажатую между Петэном и набирающим силу Ждановым, как слабейшего из соперников в Европе. — Чемберлен в принципе согласился на передачу Германии всех чешских территорий, население которых на пятьдесят процентов состоит из немцев – добавил Криницкий. Рансимен высказывается за передачу Судет Германии даже без проведения плебисцита. — Мы знаем. Лондон предложил Бенешу согласиться с требованиями Германии и уступить районы, населенные преимущественно немцами, чтобы, как заявил Галифакс, "избежать общеевропейской войны". Британцы давят и на нас, вынуждая согласиться с самоопределением Судет. Получается, мы можем оказаться одни против коалиции: Германия, Британия, Венгрия, может быть, еще кто-то. Армия еще в стадии реформирования, да и в самих чехах твердой уверенности нет. Петэн не убежден, что в случае войны они будут драться. Француз помолчал, и добавил: — Какой будет реакция Москвы? "Интересный вопрос – усмехнулся про себя посол. Похоже, французы решения пока не приняли. Ждут нашего ответа?" Криницкий знал, что в Москве и Берлине прямо сейчас идут напряженные советско-германские переговоры по поводу поддержки немецкой политики. Как заявил советскому послу в Берлине Риббентроп: "политики, направленной на восстановление исторической справедливости и исправление несправедливого и оскорбительного разделения народа, исправление ошибки Версаля". Его слова были правдой. Французы сами, победив в мировой войне, породили в Версале сегодняшнюю ситуацию, создав из осколков распавшихся Германской и Австро-Венгерской империй новые государства и передав им земли населенные немцами. Теперь немцы требовали воссоединения. Неопределенность Парижа не давала возможности занять четкую позицию и Москве. Итогом встреч Криницкого стало начало франко-советско-польских переговоров, в ходе которых французы поставили вопрос о пропуске советских войск через польскую территорию в случае войны с Германией. По строго ограниченным зонам прохода в районах Вильно и Галиции. Поляки ответили резким отказом, несмотря на предложения проводить войска только по согласованным коридорам и гарантии Франции о соблюдении советскими войсками условий договора. Одновременно, польский МИД информировал об этом ответе немцев. В Варшаву приехал Геринг. "Наци N2" в Польше встречали куда более благожелательно, чем французских и тем более, советских дипломатов. — Германия может быть уверена, что Польша никогда не позволит вступить на свою территорию ни одному солдату Советской России – заявил на встрече с Герингом Бек. — Независимо от последствий, ни одного дюйма польской территории никогда не будет разрешено занять русским войскам – поддержал его присутствовавший там маршал Рыдз-Смиглы. Для нас это принципиальный вопрос. Эти заявления задали тон переговорам. Геринг услышал главное: Варшава не поддержит Чехословакию и не пропустит русских. Ну что ж… — Фюрер считает, что чешское государство в его нынешнем виде невозможно сохранить – резюмировал Геринг. Бек полностью поддержал рейхсмаршала. Окончательный ответ французскому послу в Варшаве Ноэлю он дал через неделю: — Мы ни в какой форме не желаем обсуждать использование части нашей территории войсками Советов. В Польше нагнеталась античешская истерия. Варшава развернула вербовку в Тешинский добровольческий корпус. "Добровольцы" совершали теракты и диверсии в Чехословакии, польские самолеты ежедневно нарушали границу. Свои действия поляки тесно координировали с немцами, а польские дипломаты настаивали на равном подходе к решению Судетской и Тешинской проблем. Советский Союз выражал готовность перебросить войска в Чехословакию, но поляки отказались предоставить даже воздушный коридор. Советское руководство выжидало: в случае согласия Польши на пропуск войск, Жданов соглашался обсуждать отправку армии в Чехословакию, в случае невозможности это сделать – готовился выступить в роли миротворца. Разумеется, "искренне сожалея о неизбежности случившегося", и не разрывая отношений с французами. Польша активно поддержала немцев, реализовался второй вариант. В ходе советско-германских и англо-германских переговоров, Гитлеру удалось получить от Англии и СССР согласие на плебисцит и заверения, что Судеты рассматриваются как исконно немецкие земли. Муссолини в принципе, тоже не возражал против самоопределения области. Французы выступали с резкими демаршами, но Петэн опасался, что война из-за Судет подтолкнет к тесному союзу с немцами СССР, Италию и Англию. Воевать с Германией пользующейся поддержкой остальных в одиночку, в Париже не хотели. Тем более что пояснения английских дипломатов не позволяли сделать однозначный вывод о том, что британцы в случае конфликта не поддержат Гитлера военной силой.* * *
Двадцатого сентября Чехословакия отвергла требование Германии о плебисците в Судетской области, но на следующий день, опасаясь, что Франция откажется предоставить помощь, пошла на соглашение с Гитлером. Кабинет Ходзы ушел в отставку, к власти пришло правительство национального единства во главе с генералом Сыровы. Польша тут же предъявила Праге требование о передаче Тешинской области, расположенной на севере центральной части Чехословакии. 22 сентября, Чемберлен вылетел в Германию, к Гитлеру. Фюрер заявил, что планирует оккупацию Судет. По возвращении в Лондон Чемберлен попытался добиться согласия Франции и Чехословакии с планом Гитлера. Вышинский, вынужденный высказаться по поводу кризиса, озвучил позицию СССР: "Единственно возможным решением является плебисцит, в ходе которого население Судет демократическим путем сделает свой выбор". Жданов внимательно наблюдал за тем, что происходило в Европе, стараясь нащупать свой путь в европейскую политику. Усиление Германии объективно давало такой шанс: баланс сил менялся, и позиция СССР приобретала существенный вес. В принципе, ему было все равно, в партнерстве с кем вступать в большую дипломатическую игру, главной целью являлось усиление влияния Москвы. Но окончательный выбор делать следовало как можно позже, Политбюро пока пыталось усидеть на двух стульях.* * *
Бенешу советская разведка подбросила дезинформацию о том, что Жданов, зная, о недавней подделке французами в Сирии результатов референдума по Александретте, убежден в возможности Праги путем подтасовок обеспечить любой исход плебисцита. И именно в связи с этим советская сторона спокойно относится к ситуации, считая плебисцит формальностью не угрожающей Чехословакии. Чехи немедленно передали информацию французам.* * *
— Жданов диктатор – пояснил на совещании в Елисейском дворце начальник Второго бюро Робьен. И меряет Бенеша своей меркой. По данным чехов, он убежден в возможности путем фальсификаций обеспечить необходимый исход плебисцита. — То есть, русские думают, что чехи подтасуют результаты? — переспросил Петэн. — Да. Они считают, что фальшивые итоги подтвердят желание населения Судет остаться в составе Чехословакии, и Берлин останется ни с чем. Такой результат выбьет из рук Гитлера козырь о самоопределении, и либо немцы отступят, либо им придется начинать явно неспровоцированную, агрессивную войну. Британцам сложно будет найти причины для поддержки бошей в этом случае. Как и остальным членам Лиги Наций. — Лига это пустая говорильня – раздраженно бросил Лаваль. Жданов этого не понимает? — Жданов раньше никогда внешней политикой не занимался – пожал плечами разведчик. Как и Вышинский. В Москве Лигу пока воспринимают серьезно. Они только недавно туда вступили, да и их прошлый министр иностранных дел, Литвинов, слыл большим ее поклонником. — Литвинова они расстреляли! Надо довести до Жданова наш взгляд на эту лавочку – раздраженно приказал Петэн. И объясните им, что Прага это не Москва! Немцы не позволят Бенешу пойти на подтасовку результатов. Дезинформация советской разведки французов убедила. Она полностью отвечала представлениям Бенеша, Петэна и их окружения об СССР, и объясняла двойственную политику Москвы. Жданову удалось их убедить в неизменности ориентации на союз с Францией, при сохранении права на собственную позицию, которую сформулировал советский посол: "мы не в состоянии помочь чехам против Германии войсками, разве что, авиацией, но дело даже не в этом; если Прага не может победить на референдуме в собственной области, стоит ли воевать за эту область?" Возразить аргументировано было непросто, а идти на разрыв с одним из немногих союзников, пусть и имеющим собственное мнение, Петэн не желал. Немцев советская позиция тоже устраивала, в Берлине рассматривали ее как согласие на присоединение ирассчитывали, что дожать Союз на переговорах, в случае необходимости не составит труда. Обстановку накаляла неопределенность Парижа. 25 сентября во Франции началась частичная мобилизация. Двадцать шестого в ответ мобилизацию начал британский флот. В качестве предупреждения Берлину, 27 сентября французы провели в Лиге Наций объявление Японии агрессором в Китае, но игра, по сути, была уже сделана. Поддержать Францию по вопросу Судет не пожелал никто, и даже сами чехи в одиночку или при поддержке только Парижа, в бой тоже не рвались.* * *
В этой ситуации, Гитлер предложил провести конференцию по поводу Судет, обсудив вопрос с представителями Англии, Франции и СССР. Муссолини демонстративно не пригласили, его сближение с Парижем фюрер расценил как предательство, чехов позвали без права голоса. Петэн гневался, но от участия отказываться не стал, предполагая добиться мягких условий для Праги, и отступить, сохраняя лицо. Сам маршал, разумеется, к Гитлеру не поехал, отправил Лаваля. 29 сентября началась конференция в Мюнхене, на которой британский премьер-министр Чемберлен, французский министр иностранных дел Лаваль и Вышинский, представляющий СССР, дали фюреру согласие на оккупацию Судет. При условии предоставления гарантий неприкосновенности границ Чехословакии, что позволило хотя бы формально облагородить уступку. Соглашение предусматривало передачу Германии в срок с 1 по 10 октября 1938 года Судетской области со всеми сооружениями, укреплениями, фабриками, заводами, путями сообщения. Запасы сырья, принадлежащие чехословацким предприятиям расположенным не в Судетах, по настоянию Вышинского и Лаваля разрешили вывезти. В результате "Судетского кризиса", кончившегося полной победой Берлина, Рейх серьезно усилился, существование Малой Антанты потеряло смысл, а авторитет Франции в Восточной Европе рухнул. По прибытии в Лондон Чемберлен заявил, что привез "почетный мир", и своей вере в то, что это будет действительно мир для всех. Верил ли он в это сам, неизвестно.* * *
Первого октября, немцы начали оккупацию. В тот же день, Венгрия предъявила Бенешу претензии на южные районы Словакии и Закарпатской Украины, а Польша направила ультиматум об отделении Тешинской области, требуя распространения на нее условий Мюнхенского соглашения в пользу Варшавы. Выходка поляков и венгров, привела руководство Франции и СССР в бешенство, поскольку наносила удар по их международному авторитету. С диктатором Венгрии Хорти, все было ясно – действия Будапешта расценивались как продолжение нажима Гитлера на Прагу. Поляки тоже действовали в явном согласии с Берлином, что тревожило Жданова в первую очередь. Французы же, только что под сильным давлением уступившие Германии, совершенно не желали уступать созданной ими самими двадцать лет назад Польше и немецкому вассалу из Будапешта. Для Жданова формально ситуация была менее серьезной. Решения Версаля Москва никогда не признавала, чехам обещали помочь только после выступления французов, да и возможности реальной не имели, с Германией поддерживались дружественные отношения. Но отказ помочь союзнику против Польши и Венгрии, появляющийся статус великой державы ставил под сомнение. Согласованная реакция последовала немедленно, отступать перед Варшавой и Будапештом ни Петэн, ни Жданов не собирались. Париж сделал жесткое заявление о готовности защищать существующие границы Чехословакии от любого агрессора. Москва на этот раз демарш поддержала, объявив в доказательство серьезности своих намерений частичную мобилизацию и начав демонстративное выдвижение войск к границе с Польшей. Болгария, Румыния и Греция заявили о недопустимости войны в Европе и невмешательстве в конфликт, похоронив усилия французов по созданию Малой Антанты окончательно. Через день Вышинский официально предупредил Варшаву, что в случае вступления польских войск в Чехословакию, СССР денонсирует договор о ненападении с Польшей. В ответ поляки провели частичную мобилизацию. В стране росли агрессивные настроения, польские диверсанты продолжали теракты в Тешинской области, но воевать поляки пока не решались. Сдерживала вероятность, что в случае удара по Чехословакии, Советский Союз поддерживаемый Францией, пойдет на объявление войны, при этом совсем не исключалось одновременное нападение с запада Германии. Стремительное сближение Москвы и Берлина секретом не было, а о Данциге и коридоре немцы не забывали никогда, на немецко-польских переговорах этот вопрос поднимался постоянно.* * *
Седьмого октября в Праге состоялась демонстративная, широко освещаемая встреча Петэна, Жданова, Муссолини и Бенеша. Планировалось, что конференция позволит оформить союз стран-участниц, и позволит сгладить разочарование от проигрыша Гитлеру в войне нервов. По поводу Мюнхена, на конференции Петэн заявил: — Это Англия разрушила систему европейского баланса. Чемберлен, видите ли, был недоволен ведущей ролью Франция. Он хочет усилить позицию Британии, и поэтому создал из Гитлера альтернативный силовой центр на континенте. Для того чтобы создать англо-германский союз, Чемберлен не ставит преград требованиям Гитлера. Присоединение Австрии к Рейху усилило военный потенциал вермахта, и нанесло первый удар балансу сил в Европе. Англия передала Судеты Германии, и Чехословакия в один день лишилась выгодных рубежей и оборонительных сооружений. С президентом никто из участников не спорил. Дуче с вожделением поглядывал на британские колонии в Северной Африке и опасался стоящего на границах Италии Рейха. В обоих направлениях он ожидал поддержки французов, и нападки Петэна на Лондон его вполне устраивали. Жданов, для которого это была первая международная конференция (и вообще первая заграничная поездка верховного руководителя СССР, ни Ленин, ни Сталин, ни Косиор в зарубежных конференциях не участвовали) вел себя осторожно, но против окончательного разрыва Парижа с Англией тоже совершенно не возражал, это повышало значение СССР в глазах французов. Как и для немцев, разумеется. Их вариант он тоже пока не отбрасывал. Муссолини заявил о своей поддержке Бенеша: — В случае агрессии любой страны, Италия выступит в защиту Чехословакии. Вплоть до военного вмешательства в конфликт. — Мы тоже готовы защищать мир в Европе – поддержал его Жданов. Кажется, со стороны Германии претензии исчерпаны, речь идет о Польше и Венгрии. С Венгрией у нас общих границ нет, но если поляки рискнут напасть, мы готовы вступить в войну. — Нам следует закрепить эти договоренности – предложил Петэн. Например, подписать соглашение, обязывающее к взаимной поддержке, если одна из наших стран будет втянута в войну с любой другой страной, в результате оказания помощи Чехословакии. Такой документ сам по себе окажет сдерживающее влияние на Берлин, Варшаву и Будапешт. "И на Лондон – подумал Жданов. Там поймут такой шаг как оформление нашего блока. В Европе главные конкуренты французов сейчас Германия и Англия, отнюдь не Польша". Но из первой официальной поездки, главе СНК хотелось привезти значимый результат, а франко-итало-советский союз выглядел весомым прорывом. И он согласился.* * *
Пражская конференция приняла решение о гарантиях стран-участников Чехословакии, соглашение о взаимной поддержке, предложенное Петэном было подписано в довольно жестком варианте. Стороны обязались никоим образом не поддерживать любого противника Праги, оказывать помощь Чехословакии и воюющим на ее стороне странам всеми возможными способами, предоставлять возможность переброски войск через свою территорию. Причем нигде не указывалось, что война должна будет начаться с нападения на чехов. Договоренности действовали и в случае нападения самой Чехословакии, и в случае нападения на кого-либо стран-участниц, если такое нападение произойдет для защиты чешских интересов. В мире отметили, что Пражский пакт развязывал руки участникам в случае их решения воевать с Германией, Польшей или Венгрией и гарантировал полную поддержку.* * *
Гитлера демарш в Праге насторожил, но он предпочел выждать. Фюрер остался недоволен Мюнхеном, полагая, что получил не все из того, что можно было получить. Он потребовал от вермахта обеспечения возможности в любое время разгромить оставшуюся часть Чехии. Мнение фюрера немедленно стало внешнеполитическим курсом, МИД Германии заявил о поддержке притязаний Польши и Венгрии, после чего немцы заняли позицию наблюдателей. Как заявил Гитлер: "нынешняя ситуация в очередной раз показывает нежизнеспособность версальской системы, Версаль не может обеспечить мир в Европе, и не дает возможности самим французам поддерживать эту систему и выполнять свои же обязательства". Он был прав, Версальская система разваливалась на глазах. Первого октября Лига Наций исключила из своего устава статьи, касающиеся Версальского мирного договора, на основании которого она и была создана. Второго Япония, одна из стран-основательниц, вышла из Лиги Наций. Теперь сам смысл дальнейшего существования этой организации вызывал сомнения. Англия заявила о необходимости созыва международной конференции, но готовности защищать Прагу не высказала. Тем более что активизировались англо-германо-польские дипломатические консультации и возобновились попытки со стороны Германии привлечь Польшу к Антикоминтерновскому пакту. Гитлер хотя и не отказывался от территориальных претензий к Варшаве, но и никогда не отвергал, в отличие от лидеров Веймарской Германии, возможности решения германо-польских проблем путем переговоров, а не вооруженного конфликта. Он не стремился к безусловному и полному уничтожению Польши, фюрера вполне удовлетворял возврат бывших немецких земель и включение поляков в орбиту Рейха на правах вассала. Предложения немцев направлялись скорее на обеспечение тыла Германии в случае войны с Францией и закрепление оборонительной роли Польши по отношению к Советскому Союзу, чем на создание направленного против союза против Москвы. Гитлер четко заявил министру иностранных дел Польши Беку: — Присоединение к Антикоминтерновскому пакту, о чем вам говорил Риббентроп, не должно, прежде всего, означать активной военной роли по отношению к Советскому Союзу. Портить отношения со Ждановым фюрер пока не хотел, надеялся перетянуть его на свою сторону. Однако наследники маршала Пилсудского во главе с Беком были одержимы идеей "Великопольши", способной противостоять и Германии и России, и в результате опасались обеих сторон. Гитлер, которого вполне бы устроила советско-польская война, заверял поляков в соблюдении дружественного нейтралитета и, возможно, даже помощи. Хотя рассматривал и вариант удара по Польше вместе с Советским Союзом. Особенно, в случае если РККА разобьет предварительно польскую армию. В Берлине шли переговоры с СССР, о которых была осведомлена и польская разведка. Вопрос советско-германского союза отнюдь не был снят с повестки. Между двумя странами были хорошие торговые отношения, за последний год укрепилось и политическое сотрудничество. В мире справедливо полагали возможным возврат к "духу Рапалло"* * *
Подписание странами Французского блока и СССР соглашения о взаимной поддержке в случае войны отнюдь не гарантировало главного – вступления в боевые действия. Если для франко-итальянских отношений это не являлось критичным, и французов вполне устраивали гарантии крепкого тыла на границе, пропуск войск и помощь поставками, то в советско-французских связях остались нерешенными серьезнейшие вопросы. Петэн старался добиться от русских обещания вступить в войну с немцами в случае конфликта, но между Советским Союзом и Германией или Чехословакией лежали Польша и Румыния. Добиться от них предоставления коридоров советским войскам не удавалось. Жданов, готовый помогать поставками материалов и вооружения, не стремился влезать в войну. Максимум, чего удалось от него добиться, это обещание перебросить в Чехословакию или Францию авиацию, сам же он пытался договориться о поддержке в случае войны с Польшей. Петэн соглашался перебросить в Чехословакию войска в этом случае, но общих границ опять же не было. Коридор для французских войск через Германию был, разумеется, ненаучной фантастикой. На случай агрессии Венгрии в отношении чехов французы могли направить через Италию войска в Югославию и ударить по венграм, но сербы тоже не горели желанием становиться плацдармом для войны.* * *
Президент Чехословакии метался в панике. В сложившейся ситуации реальной военной помощи против Венгрии ждать было просто неоткуда, в то время как венграм вполне могли помочь немцы и поляки. СССР демонстрировал готовность ударить по Польше, и это в любом случае оттягивало часть польских войск на восточную границу, но гарантий объявления Советским Союзом войны полякам не было. Недавняя Мюнхенская конференция показала способность Жданова договариваться с Гитлером, и Бенеш не мог исключить возможность сделки русских и с Варшавой. Кроме того, в советско-польскую войну могли вмешаться на стороне Польши и немцы, и венгры, и даже англичане, после чего положение Чехословакии становилось совсем уж плачевным. Вступление же в войну Франции означало новую мировую войну, причем центральным театром военных действий становилась Чехословакия. Этого чехи хотели в последнюю очередь. Уступить давлению Гитлера, с другой стороны, означало лишиться советско-французского покровительства. Итогом стало активное советско-франко-итальянское дипломатическое давление на югославское правительство, к которому подключился имеющий неплохие связи в Югославии Бенеш. Дипломатическому альянсу удалось заставить югославский МИД сделать, пусть расплывчатое, заявление о возможности пропуска французских войск к венгерской границе. Венгрия, едва начавшая формирование серьезной армии, немедленно смягчила свои требования и втянулась в дипломатические переговоры. Кризис перешел в затяжную фазу, но не исчез. Будапешт не снимал своих требований, хотя не спешил с сосредоточением войск. С обеих сторон советско-польской границы армии стояли в полной боеготовности, и постоянно подтягивались новые. Чехословакия также подтягивала войска к границам.* * *
Французы настойчиво пытались добиться от СССР недвусмысленного военного союза против Германии, полагая, что такой союз сам по себе станет сдерживающим фактором. Жданов не спешил, логично напоминая про отсутствие общей границы с немцами. Петэн в связи с этим не возражал бы против нового раздела Польши Германией и Россией, но одновременно опасался русско-немецкого союза на этой почве. Опасность общей границы также прекрасно понимали и в Москве и в Берлине. Гитлер вполне осознавал, что окруженная Германией, Венгрией и Польшей Чехословакия не сможет отказать ему ни в чем. Поэтому он мог позволить себе давить на Прагу экономически, не задевая формально советских гарантий. Советско-немецким соглашениям это, как и сами гарантии, данные Бенешу Ждановым, не противоречило. Хотя раздражение у обоих лидеров вызывало. Следующими продекларированными целями экспансии Гитлера становились Мемель и немецкие земли, либо переданные Польше, либо Франции. Заручиться поддержкой СССР стоило в любом случае, к тому же Жданов активно подталкивал агрессию немцев в сторону Польши. Англо-германские переговоры привели к дальнейшему сближению. Стороны предварительно согласовали раздел сфер влияния в мире, Гитлер гарантировал неприкосновенность всех имеющихся британских колоний, включение в английскую сферу влияния Греции, соблюдение интересов Лондона в сфере влияния Германии. Британцы, в свою очередь признали Центральную и Восточную Европу "преимущественной зоной интересов Германии", обещали поддержку против Франции и СССР. Затронутый было вопрос об Иране и давней немецкой мечте – железной дороге Берлин-Багдад был отложен. Англию вполне устроила бы война немцев с Францией или СССР – в обоих случаях, Гитлер сокрушал конкурентов островитян, теряя силы сам. Чемберлен в принципе желал видеть германо-польский союз, направленный против СССР, но условием такого союза Гитлер ставил передачу ему Данцига и коридора. Убедить поляков пойти навстречу немецким требованиям не смогли даже британцы, в Польше были уверены в своем превосходстве над немцами, и отдавать "исконно польские земли" не собирались. Варшава была убеждена в способности польской армии разбить и Германию и СССР, опасаясь только их одновременного нападения. Эти вопросы и ставили поляки в Лондоне и Париже, уверяя британцев в желании "отбросить большевизм в границы Московии" а французов – в "обуздании тевтонского реванша" в случае поддержки. Поляки, воображающие себя самостоятельной "третьей силой" в Европе пытались играть на противоречиях держав, балансируя между их интересами и выгадывая условия. В Варшаве пока не осознавали, что само существование Польши уже мешало игрокам. Франция и Англия, хоть и с разными целями и ожиданиями, предпочли бы видеть советско-германскую войну, невозможную без общей границы. Гитлер рассматривал Польшу как барьер при нападении со стороны СССР, но не мог не опасаться удара поляков с тыла в случае войны с французами. Иллюзии относительно благожелательного нейтралитета Польши в случае франко-германской войны рассеялись еще после попытки использования Польшей договора о ненападении с Германией для проведения самостоятельной политики. Жданов желал возвращения Западной Украины и Белоруссии и выхода на границу с Чехословакией, не предполагая, однако, полной ликвидации Польши, также устраивающей его в качестве барьера. Правда, возможность германо-польского блока настораживала.6. Переплетение узлов
Важнейшей из узловых точек оставалась Югославия, где дипломаты и разведчики франко-итальяно-чехо-советского блока схлестнулись в напряженной борьбе с соперниками из Германии и Великобритании. Причем интересы немцев и британцев тоже не совпадали, каждый тянул одеяло на себя. Конечной целью Гитлера был раздел влияния в мире между Германией и Великобританией, но при этом Балканы должны были оказаться в пределах германской сферы. У англичан было иное мнение, влияние в регионе интересовало и их. Активность дипломатов и разведок на Балканах нарастала с каждым днем. Франция как мировая держава, гарант всех балканских союзов, после Мюнхенской сделки с каждым днем теряла позиции. Карта Европы изменилась, Германия увеличилась, и на Балканах наступал критический момент. Первый успех остался снова за Берлином, двадцать восьмого октября закончилась поездка Риббентропа, удачно окрещенная "Балканское турне". За шесть дней он добился заключения союза между Рейхом, Венгрией и Болгарией, названного "Стальным пактом" и провел удачные переговоры в Румынии, которая склонялась к присоединению к этому союзу. Результатом визитов Риббентропа кроме роста немецкого влияния стало и разрешение чешского кризиса. Венгры официально не отказывались от претензий и периодически направляли Праге ноты, но активных шагов не предпринимали. Польша, не нашедшая поддержки и фактически окруженная, пошла на попятный. Воевать при таком раскладе поляки не рискнули, а продлевать напряженность без видимых перспектив было бессмысленно. Удар по самомнению Варшавы получился огромный, провал попытки завладеть Тешином вызвал рост шовинизма и агрессивных настроений. Даже если в польском правительстве и были сторонники взвешенных решений и нормализации отношений с русскими, чехами и немцами, выступить с такой программой в подобной обстановке они просто не могли. Гитлер, окончательно убедившись, что советско-польской войны в этот раз не случится, нашел повод для демонстрации миролюбия. Двадцать девятого октября Берлин в одностороннем порядке гарантировал территориальную целостность Чехословакии. Нейтральной оставалась Греция, но проанглийские и прогерманские настроения набирали силу и там. На Балканском полуострове не определили свою позицию только югославы. Риббентроп в ходе турне заезжал и в Белград, зондировал почву для заключения договора о дружбе. Но Югославия пока лавировала. Югославский премьер, Стоядинович, посетил Париж после переговоров с немцами. Там он продлил действие франко-югославского договора о дружбе, но подписывать пакт о взаимной помощи в случае агрессии Германии отказался. И из Франции отправился не домой, а в Берлин, где встретился с Гитлером и подтвердил, что Югославия намерена всемерно развивать отношения с Германией. "Ничто так не отдаляло Югославию от Германии, как французские очки, — заявил Стоядинович фюреру. Югославия теперь сбросила эти очки". В политических кругах Югославии существовала и сильная проанглийская прослойка. Английская дипломатия активно действовала в Белграде параллельно с усилиями Германии. В ее планах Югославии совместно с Грецией отводилась роль балканского плацдарма Британии. В конце октября 1938 года, посол Англии в Белграде встретился с лидерами национальных движений в Югославии и убеждал их оказать давление на правительство и удержать его от присоединения как к французскому, так и к германскому блокам.* * *
В Белграде от имени малолетнего короля правил принц-регент Павел, приятный человек, но не более того. Престиж монархии при нем заметно упал, а реальная власть сосредотачивалась в руках главы правительства, который симпатизировал немцам. Сам регент ориентировался скорее на британцев, но в сложившейся ситуации эта разница роли не играла, в противостоянии Франции Берлин и Лондон занимали единую позицию. До 1934 года сербы почти целиком зависели от поставок французского оружия и французских кредитов. Влияние Парижа сохранялось и позже, но когда Франция начала активное сближение с Италией, в Белграде это вызвало панику: за союз с Римом французы могли расплатиться югославскими территориями. Шаги Парижа привели тогда к росту прогерманских настроений у сербских властей. А рассмотрение жалобы Югославии на Италию и Венгрию после убийства в Марселе усташами короля Александра только ухудшило югославо-французские и югославо-английские отношения: обе великие державы были гораздо больше заинтересованы в сближении с Италией, чем в удовлетворении притязаний своего второсортного союзника, который, как считалось, и так никуда не денется. Муссолини считал Югославию главным соперником Италии на Балканах, и целью его политики всегда было расчленение страны на несколько слабых и, желательно, зависимых от Италии государств. Тем не менее, заинтересованный во включении Югославии во французскую систему союзов, дуче пошел на резкий поворот. Посредничество французской дипломатии позволило Югославии урегулировать отношения с Италией, подписать пакет итало-югославских соглашений о дружбе, нейтралитете, торговле и мореплавании. Белград в ответ отказался от претензий на итальянские Триест, Истрию и острова на Адриатике. Договор стал огромным успехом французской дипломатии: Италия отказалась от территориальных претензий к Югославии, обязалась прекратить деятельность на своей территории усташей, развивать итало-югославскую торговлю. Но если Белград уходил в сферу влияния Гитлера, этот успех становился наоборот, провалом и для Парижа, и для Рима. Москва поддерживала дружественные отношения и с Францией, и с Германией, и в Белграде решились на осторожный шаг, который, по большому счету, ни к чему не обязывал – девятого ноября 1939 года Югославия установила дипломатические отношения с СССР. Германии требовался прочный тыл на юге Европы, с плацдарма на Балканах французы могли угрожать нефтяным полям в Румынии и поддерживать чехов. Парижу такой плацдарм представлялся, в свою очередь, необходимым. Ситуация неопределенности нервировала руководство всех заинтересованных стран, и кто-то должен был предложить разрубить этот узел.* * *
Предложили французы. В начале ноября 1938 года, в Венеции встретились начальники союзных разведок: Попашенко, Робьен и шеф итальянской спецслужбы Роата. Париж предлагал организовать в Югославии переворот. В Москве этот вариант понравился, операция давала возможность выдвинуться югославским коммунистам и усилить авторитет СССР, и подтягивала войска Франции к Венгрии, что считалось полезным. На Рим ориентировались лидеры Хорватии, одной из составных частей Югославии. В Югославии основой политической борьбы являлось соперничество централистов-унитаристов и сербских националистов из Белграда с националистами-федералистами из Загреба, Любляны и Сараево. Устроить переворот можно было и без русских. Но новому правительству нужна была программа, дающая возможность получить поддержку населения. В народе популярность русских была традиционно высока, там говорили: "Принц-регент у нас за Англию, правительство – за Германию, армия – за Францию, а мы – за Россию!" Москва могла в этом помочь: и как наследник России, которую любили в Сербии, и как штаб-квартира Коминтерна. Югославских коммунистов не стоило сбрасывать со счетов, в Югославии их с декабря 1937 года возглавлял Иосип Броз Тито, безжалостно расправившийся с непокорными и прекративший фракционную борьбу в партии. К осени 1938 года число только активистов партии составляло около двадцати тысяч человек, для Югославии немало. Причем партия была единой, сплоченной, и беспрекословно подчиняющейся Москве. В Югославию из Советского Союза перебросили около восьмисот югославских коммунистов, приехавшие из Москвы член ЦК КПЮ Жуйович и успевший дослужиться в испанских интербригадах до капитана Дапчевич, возглавили формирование боевых отрядов. При этом Москва страховалась, Жуйович автономно от Тито напрямую информировал советское руководство о ситуации. Компартия Югославии соединила в своей программе традиционные идеи югославизма, поддерживавшиеся и частью социал-демократов, с принципами интернационализма и национального самоопределения, основанного на равенстве политического представительства.* * *
Переворот союзники в итоге согласовали. Главой заговора стал ориентирующийся на Францию Душан Симович, командующий ВВС страны, участник Балканских и мировой войн. В армии Париж делал ставку на ВВС и королевскую гвардию. К планированию переворота подключились и коммунисты, осуществлявшие связь с заговорщиками через советского военного атташе в Югославии генерала Самохина. Но время ставило на повестку и другие вопросы.* * *
Переговоры Гитлера и Чемберлена привели к заключению в январе 1939 года договора о взаимопомощи в случае войны. Пакт декларировал поддержку немецких устремлений "в Европе и восточнее", но военной помощи не гарантировал. Несмотря на это, соглашение перевернуло мировой расклад, союз британского флота и немецкой армии представлял реальную опасность для французского блока, и вызвал негативное отношение в США. США, как и Германия и СССР, стремились к полному переустройству существующей системы международных отношений. Берлин жаждал реванша, ему, как и США, не хватало простора для экспансии, источников сырья, рынков сбыта для стремительно растущей промышленности. Рвущиеся к статусу великих держав США и СССР экспансии тоже не чурались, и главными конкурентами тут представлялись именно Германия и Англия, в этом мнения Вашингтона и Москвы совпадали. Совпадали, однако, не полностью. Советский Союз был заинтересован в изменениях, но возможностями для экономического противоборства на мировой арене не располагал, и потому претендовал лишь на осторожное округление своих границ за счет ранее отторгнутых от российской империи территорий. США же стремились к открытию протекционистских рынков колониальных держав и Китая, не интересуясь прямыми присоединениями.* * *
Англия и Франция соглашались на модернизацию Версаля, но лишь при условии сохранения своего лидирующего положения. И стратегию они выбрали разную. Лондон поставил на фюрера, поддерживая его против соседей и рассчитывая взамен на поддержку в традиционно британских регионах. Соединенное королевство стремилось к сохранению своих позиций в колониях и поддержанию баланса в Европе, где растущий французский блок, к которому тяготел СССР, баланс нарушал куда сильнее Германии, воспринимаемой как экономически растущее, но слабое в военном и политическом аспекте государство. Франко-итальяно-испано-чешский союз, поддержанный СССР и, что не исключалось в будущем, Югославией, Польшей, Грецией или Турцией, мог доминировать в Европе, Средиземноморье, Северной Африке, а в дальнейшем и на Востоке. Германия, даже с присоединенными Австрией и Судетами, сателлитными Венгрией, Болгарией и близкой к этому Румынией, выглядела заведомо слабее. В первую очередь, слабее в военном отношении, ведь немецкая армия ушла от Версальских ограничений лишь в 1935 году, венгерская – полгода назад, а австрийская после включения в Рейх. С британским флотом Гитлер тягаться не мог в принципе. И поддержка на континенте более слабого из соперников, представлялась Чемберлену оптимальной. Петэн сколачивал свою коалицию, предназначенную для сдерживания устремлений Берлина. Но маршал отлично знал старую истину: "лучшая оборона – наступление". И вполне допускал военные действия, предпочитая впрочем, чтобы воевал кто-то другой. Именно поэтому он пошел на союз с враждебным коммунистическим Советским Союзом. Прошлую войну он помнил, и русская армия представлялась ему превосходным "пушечным мясом" для будущей схватки за величие Франции.* * *
Немцы старались обеспечить свое присутствие всюду, в Европе, Африке, Китае, Латинской Америке, на Ближнем Востоке. Влияние закреплялось преимущественно через торговлю. Но, несмотря на предложение действительно более качественных товаров на рынок, успехи Рейха зависели от реальных хозяев земель, прежде всего Британии и Франции, подкреплявших свое право военными средствами. Политика закрытых, протекционистских рынков в колониях и сферах влияния закрывали немцам возможности продвижения продукции. Такое положение дел было нестерпимым для стремительно наращивающей свои мускулы страны, и планы экспансии стали общим знаменателем для практически всех слоев германского общества. Англия, получившая по итогам Первой мировой войны Палестину, Трансиорданию и Ирак, как и Франция, которая приобрела Сирию и Ливан, проникновению немцев в те края не радовались. В отличие от Турции, которая была вынуждена отказаться от своих прав на Египет, Судан и Кипр – в пользу Англии, на Марокко и Тунис – в пользу Франции, на Ливию – в пользу Италии. Севрский договор там помнили. В Турции и на Ближнем Востоке, как и в Германии, желание реванша за разгром Османской империи было распространено в обществе, и союз с Гитлером для восстановления былого величия на Востоке находил много сторонников. Сдерживающим фактором для Анкары служило положение на границах. Зажатые между Францией и СССР, турки вели себя сдержано, особенно после смерти 10 ноября 1938 года основателя "новой Турции" Кемаля Ататюрка. Новый президент Турции, Исмет Инёню, пока осваивался в должности и резких шагов не предпринимал.* * *
Американцы стремились установить безраздельное господство в Латинской Америке и прорваться в Китай. Немецкое проникновение в эти регионы Вашингтону нравиться не могло, но стремление к экспансии (кроме Южной Америки, считавшейся подбрюшьем страны) сдерживалось сильными изоляционистскими кругами. Президент США Рузвельт считал, что Англия, утоляя колониальные претензии Германии, будет готова уступить ей некоторые колонии, к примеру, Тринидад и принял решение, что в этом случае, в соответствии с Доктриной Монро, предписывающей США применять силу для защиты неприкосновенности Западного полушария, к островам будет направлен американский флот. Основания для беспокойства у Рузвельта имелись, нацисты активно действовали в Латинской Америке и переговоры Германии с Британией о колониальном переделе действительно велись. Логика событий, отталкивающая Вашингтон от традиционно тесных отношений с идущей на сближение с Гитлером Британией, толкала к поиску иных вариантов. Общие интересы с Москвой, несмотря на давнюю американскую холодность к Советской стране, стали поводом для личной встречи Рузвельта с послом СССР. Президент вообще был поклонником личной дипломатии и беседа, происходившая 17 ноября 1938 года, выглядела доверительной. Советский полпред Трояновский явился заранее, ждать пришлось минут десять, потом дверь открылась, и слуга-филиппинец вкатил коляску, в которой, тяжело опираясь на подлокотники, сидел улыбающийся Рузвельт. В начале разговора президент развивал мысль о сотрудничестве между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Трояновский не мог не поддержать эту идею: — Советский Союз представляет собой немалый рынок для ваших промышленников – заметил он. Мы импортируем большое количество станков и другой техники. К тому же, у нас с вами есть положительный опыт сотрудничества. Рузвельт воспринял это заявление с видимым интересом: — Американцам в связи с ростом экономики требуется большое количество сырья, и поэтому я думаю, что между нашими странами будут существовать тесные торговые связи. Если мы будем поставлять вам оборудование, то взамен сможем получать сырье. Вопрос сейчас не в экономике, тесным связям между нашими странами, мистер Трояновский, мешает политика. — Наша страна тесно связана с германской промышленностью – заметил полпред. А в США существуют определенные предубеждения против торговли с Советским Союзом. — У нас вообще сильны изоляционистские настроения – перевел разговор президент. В случае противостояния англо-германского блока и франко-русского, особую важность для нас приобретает вопрос Японии. Токио – союзник Гитлера. Если возникнет ось "Лондон-Берлин-Токио", наша страна окажется блокированной английским и японским флотом. И участвовать в европейском конфликте мы не сможем. "США стремится к открытию протекционистских рынков. А ни англичанам, ни немцам, ни тем более, японцам вы не нужны – подумал посол. Более того, опасны. В случае победы, пусть даже не окончательной, такой оси, для Штатов закроются рынки в Европе и Азии, и американская промышленность снова свалится в кризис. Новый курс Рузвельта, который вытянул США из великой депрессии, в ситуации блокады не сработает. А нас он уже рассматривает как союзника Франции. Но если Москва все же договорится с Гитлером? Тогда у Парижа нет шансов – тут же понял он. Если мы останемся в стороне, СССР останется единственным европейским рынком для США. А возможно и азиатским, японцы успешно действуют в Китае". — Стоит ли для вас вопрос о присоединении к англо-германскому блоку? — поинтересовался Трояновский. Рузвельт улыбнулся и покачал головой: — Не думаю. Мы не стремимся к территориальным приобретениям, но и не согласимся на изменения, которые не находятся в соответствии со свободно выраженной волей соответствующих народов. И мы наоборот, стремимся к восстановлению суверенных прав и самоуправления тех народов, которые были лишены этого насильственным путем. Я – продолжал он, — противник того, чтобы США изолировались в Западном полушарии, потому что будущая безопасность и общее благо страны неразрывно связаны с судьбой Европы и Азии. В тридцатые годы Рузвельта вынудили пойти на уступки изоляционистскому настроению, которое при любых обстоятельствах хотело уберечь Америку от новой войны. Но ограничение национальных интересов Западным полушарием и половиной Тихого океана президент не разделял никогда. Целью Великобритании и Германии было держать Америку подальше от Европы, американский Конгресс помог им, издав закон о нейтралитете. Но возможным был и другой вариант. Экономическое и финансовое могущество США, вступивших в первую мировую войну последними, неизмеримо выросло, как и их влияние в мире. Поставки воюющим странам обогатили американцев, способствовали росту их экономики, а кредиты превратили стра-ны Антанты в их неоплатных должников. Осуществив за счет военных прибылей широкую технологическую модернизацию, американская экономика сделала огромный рывок вперед, оставив позади весь основной мир. Но сейчас внутренний рынок уже насытился. Развитие требовало новых рынков, и именно борьба за внешние рынки определяла заинтересованность в политике "экономического национализма", пред-полагавшей свободу рук, не связанную международными обязательствами, уклонение от усилий по урегулированию международных конфликтов. Казалось, держась в стороне можно было наблюдать за кровавыми драмами на Европейском и Азиатском континентах и извлекать немалые барыши. Но Рузвельт один из немногих понимал, что изоляционизм невозможен. Кто бы ни победил в Европе, если США останется в стороне, они станут лишними. Победитель просто закроет от них Европу. И Азию – ее судьба теперь, в связанном трассами авиалиний, нитками железных дорог и линиями океанских маршрутов мире решалась там же, в Европе. Президент вынул портсигар, вставил длинными тонкими пальцами сигарету в изящный мундштук, закурил и повел беседу дальше: — Предоставление событий в Евразии их собственному течению является опасной иллюзией. Третий рейх явно угрожает всему одновременно: равновесию сил в Европе, миру во всем мире и свободной мировой экономике. Он разделял точку зрения Томаса Джефферсона, Теодора Рузвельта и морского стратега Альфреда Мэхена: равновесие сил на Европейском континенте является жизненным интересом для США. А сейчас одна из ключевых точек равновесия находилась в Москве. Советский Союз, в отличие от американцев находился в центре событий. Ориентация на германо-британский альянс Америке никаких дивидендов не приносила. Франция начинала проигрывать экономическое соревнование Германии, и ее Рузвельт поддержать был готов. Но реальных путей не имел, британский флот господствовал в Атлантике, и в случае конфликта, уж на блокаду-то французского побережья его хватало. А с каждым военным успехом немцев в Европе и японцев в Азии, по мнению президента, приближалась катастрофа для американской экономики. Победа Гитлера в Европе и Японии на Дальнем Востоке, с учетом территорий контролируемых Великобританией, закроют мир от американских товаров, что означало бы конец устремлениям США. Если штаты лишатся доступа к океанским трассам, крах неизбежен. Но флот США не может пока осуществлять контроль морей. Это возможно лишь в том случае, если исчезнут соперники, путь к владению морем перекрывали в Лондоне и Токио. Их врагов – Францию, Китай, а теперь, пожалуй, и Советский Союз следовало поддержать. Рузвельту нужен был Советский Союз, чтобы победить немецкие, английские и японские войска там, на другой стороне Тихого и Атлантического океанов. Но из этого вытекал неизбежный вывод, что мощь и влияние Советского Союза после победы будет несравнимо больше, чем сейчас. Как следствие, грядущий мир будет зависеть от сотрудничества с Советским Союзом, президент понимал это отчетливо. И попытался через посла донести эту мысль до Жданова: — Несколько дней назад, немцы поставили задачу утроения производства военной техники и материалов. Видимо, в политике Германии наметились решительные изменения – начал он. — Советский Союз всегда стремился к миру – подчеркнул Трояновский. Но самой худшей возможностью, с точки зрения моего правительства, был бы новый Мюнхен в Европе и Азии, который развязал бы руки Гитлеру для его империи в Европе, а японцам для их империи в Восточной Азии. Поэтому мы решительно поддерживаем Чехословакию. — Сейчас как никогда важно наладить американо-советское сотрудничество, особенно на Дальнем Востоке – немедленно принял подачу президент. Там усиливается напряжен-ность, устремления Токио опасны для вас. Жизнеспособность нового советского правительства стала фактом объективным. Прежний, до предела идеологизированный курс в советско-американских отношениях в любом случае себя исчерпал, а Рузвельт всегда склонялся к компромиссу. Кроме того, в преддверии президентских выборов 1940 года он стремился удержать левые и про-грессистские силы под своим влиянием, и сближение с Москвой смотрелось вполне логичным шагом. Объединение Европы, к чему стремился Гитлер, было невыгодно ни США, ни СССР, им требовалось влияние в Европе, а победа немцев такой возможности лишала. Победа французов, впрочем, тоже. И Москве и Вашингтону нужна была война, в которой можно выступить на стороне победителей. И не просто выступить, но сыграть ведущую роль и получить дивиденды. Общие интересы сближают, и переговоры продолжались. Ситуация в Европе их только подстегивала.* * *
Европа успокаиваться не собиралась. Теперь точкой конфликтов стала Варшава. Советское правительство отказалось продлить срок действия Пакта о ненападении с Польшей, германо-польские переговоры также результатов не дали. Немецкая пресса открыто печатала призывы потребовать от поляков передачи Рейху Данцига и открытия "польского коридора". Варшава отвергала любые претензии, но искала союзников против Гитлера. Теперь поляки пытались найти их и на востоке, в Москве. Начальник кабинета Бека, граф Любенский заявил в Париже Лавалю: "Польша считает себя нацией европейской культуры, ощущающей тесные связи с Францией и ищущей разумный компромисс с немецким соседом. Нам нужно взаимопонимание с Германией, однако без того, чтобы Польша была бы втянута в антисоветские авантюры. В своей пограничной ситуации Польша не может позволить себе участие в антисоветских блоках". Любенский заявил, что излагает позицию маршала Рыдз-Смиглы. В Москве из польских намеков сделали правильный вывод и были уверены: Польша не рискнет войти в коалицию против СССР, и не будет воевать с Советским Союзом на стороне Германии.* * *
В Румынии события наоборот, успокаивали. Париж сделал ставку на короля Кароля II, с начала года ставшего полновластным правителем Румынии и опирающегося на армию. Серьезным противником для него была Железная гвардия, фашистская прогерманская организация, распущенная после убийства ее членами румынского премьер-министра Дуки, но действующая под названием "Партия – всё для отечества".После установления в феврале 1938 года монархической диктатуры, Гвардия ставшая конкурентом короля Кароля II в борьбе за политическую власть в стране, была запрещена. А в феврале 1939, вождь железногвардейцев Кодряну и три десятка других лидеров расстреляли в Бухаресте. По официальной версии, "убиты при попытке совершить побег из тюрьмы". Теперь оставалось реализовать негласные договоренности по Югославии.7. Белградский узел
2 декабря 1939 года, в Белград прибыла французская правительственная делегация во главе с министром иностранных дел Лавалем. В делегацию входили военный министр Вейган, глава разведки Робьен и суб-секретарь военного министра по вопросам национальной безопасности де Голль. Одновременно в Югославию с визитом вылетел президент Чехословакии Бенеш. Делегация встретилась с принцем-регентом Павлом, премьер-министром и хорватским лидером Мачеком. 4 декабря, в Югославию нанесли визит и представители СССР. Русские появились в не менее представительном составе, делегацию по случаю открытия советского посольства возглавлял нарком обороны Буденный, в нее входили замнаркома иностранных дел Потемкин, недавно назначенный замнаркома госбезопасности Деканозов, и в качестве неофициального личного представителя Жданова Мануильский. Приезд столь высокопоставленных гостей был понятен, для Югославии наступал критический момент. Трое из шести соседей (Германия, Венгрия и Болгария), объединились, Румыния с Италией тоже внушали Белграду опасения. Нейтральной оставалась Греция, но проанглийские и прогерманские настроения набирали силу и там. В итоге, английское и немецкое влияние оказалось сильнее. Франко-советские переговорщики убедить регента перейти на сторону их блока не смогли, и тянуть не стали. Основным вариантом стал силовой, согласованный на встрече разведчиков в Венеции. Тем более к перевороту все были готовы. Резидент советской военной разведки это подтвердил.9. XII.1938. Секретно. Москва, РУ ГШ РККА, Никонову. Центром прогрессивных сил в Югославии является группа офицеров югославской армии, тесно связанных с Парижем, главой которых стал Душан Симович, командующий ВВС страны. Симович ориентируется на Францию как на традиционного союзника, противовес немцам и итальянцам. Но полностью французы его не контролируют, Симович представляет националистические элементы офицерского корпуса, являясь фигурой сугубо про-югославской. Политически нейтрален, имеет репутацию лидера сопротивления германскому проникновению на Балканы и инертности югославского правительства. В кругу офицеров, связанных с Симовичем, ранее уже обсуждались планы действий на случай капитуляции правительства перед Германией. Человеком французов в Югославии полковник Драголюб Михайлович, бывший начальник штаба Королевской Гвардии, ныне командующий Дравской дивизионной областью в Любляне. Симович лицо известное и популярное, но считается недостаточно решительным, поэтому непосредственно разработкой плана переворота занимаются его заместитель Миркович и Михайлович. О подготовке путча известно только очень небольшому кругу надежных офицеров. Сеть заговора распространяется на гарнизоны в Загребе, Скопье и Сараево. Самохин
* * *
Официальные делегации разъехались девятого числа, но представители разведок остались. Французы делали ставку на армейские круги, полностью сербские. Советские представители работали с влиятельными в стране кругами настроенными прорусски или близкими к коммунистам, установили параллельно французам контакты с армией. Компартия Югославии оказалась единственной по составу многонациональной партией, что слегка сглаживало мононациональный состав заговорщиков и могло позволить начать диалог с хорватами и словенцами. Все остальные политические организации страны имели либо локальный, либо национальный характер. Впрочем, немалая часть хорват ориентировалась на Италию, а Муссолини сейчас играл на стороне мятежников. Основные сливки от смены власти, должны были достаться французам. Рим добивался льгот для Хорватии, а Москва соглашалась ограничиться легальной, сильной в политическом смысле компартией, глава которой входил в правительство в качестве представителя прорусской, но при этом объединяющей все национальности страны силы.* * *
С начала декабря Югославию сотрясали массовые манифестации, носившие открыто антигерманскую, профранцузскую, и во многом просоветскую направленность. Эти выступления во многом стали результатом деятельности компартии и близких к ним социал-демократов, и давали заговорщикам из армии повод для выступления. "Народ недоволен" – для подтверждения этого лозунга в Белграде достаточно было выглянуть в окно. Деканозов и Робьен смогли устроить встречу Тито с Михайловичем, которые нашли общий язык. "Мне хотелось бы, чтобы у нас был десяток таких как он – лидеров, обладающих огромной решимостью и крепкими нервами – отозвался о вожде коммунистов Михайлович. Тито сегодня, это человек Москвы. Плохи они или хороши, но это люди русских. Русские сейчас в дружбе с Парижем. И я бы хотел увидеть их в дружбе с Сербией". Тито четко выполнял договоренности, и конфигурация выстроилась интересная: через советское и французское посредничество, сложился альянс коммунистов и патриотов, а не имевший реального аппарата сторонников Симович и его группа фактически повисли в воздухе. Тянуть не имело смысла, и двадцатого Миркович и Михайлович добились от Симовича приказа к выступлению.* * *
Ночью батальон из дивизии ПВО занял оба моста через Саву, после чего из штаб-квартиры заговорщиков двинулся отряд под руководством полковника ВВС Савича. В Белграде они разделились на три группы. Первая захватила жандармское управление, вторая – почту и телефонный узел, третья взяла радиостанции и радиоэмиттеры в Белграде, Раковице и Макише. Первый и второй батальоны королевской гвардии под предводительством подполковника Здравковича окружили королевскую резиденцию… Во дворец с гвардейцами вошли Миркович и Михайлович, которых сопровождали несколько французских разведчиков. Регент не видел ни смысла, ни возможностей сопротивляться и цепляться за власть до последнего вздоха, и с ним особых проблем не возникло. Павла привезли в занятый мятежниками генштаб, там он подписал отречение, после чего в тот же день с семьей выехал в Грецию. Членов правительства офицеры ВВС подняли с постелей и тоже привезли в генштаб. Жандармы и полиция были "морально вместе" с организаторами переворота и сопротивления вообще не оказывали, наоборот подходили пожать руки восставшим. К утру в столицу вошли кавалерийская бригада и пехотный батальон королевской гвардии из казарм в Топчидере, и переворот в общих чертах завершился. Принца-регента объявили низложенным утром. Главой государства немедленно провозгласили наследника престола Петра, взошедшего на престол под именем короля Петра II, несмотря на то, что ему все же не исполнилось восемнадцати лет.* * *
События вызвали бурю ликования в Сербии, некоторое одобрение в Словении и никаких откликов в Хорватии. Двадцать второго декабря в Белграде появилось новое правительство. Состояло оно из людей совершенно разных убеждений, но всех их, коммунистов, националистов и монархистов объединяли три вещи: стремление сохранить единую Югославию, антигерманизм и ориентация на союзные Париж, Рим или Москву. Как и планировалось, правительство возглавил генерал Симович, его заместителями стали руководитель Сербского клуба профессор Йованович и хорватский лидер Мачек. Военным министром стал Пешич. В правительство впервые в истории Югославии вошли коммунисты, Тито получил пост министра по делам национальностей. С одной стороны, это возлагало именно на него ответственность за проведение политики в сложнейшем, раздирающем страну национальном вопросе, с другой – именно компартия выдвигала объединительные лозунги. Кроме того, это был завуалированный комплимент вождю КПЮ, в СССР такой же пост занимал в начале государственной карьеры Сталин, что, разумеется, не прошло мимо внимания прессы. Первым заявлением Тито на новом посту стало оглашение его программы: "По опыту решения национального вопроса в СССР, Югославия должна превратиться в федерацию, названия единиц которой совпадают с этнонимами основных народов Югославии".* * *
Резко выдвинулся и Михайлович, получивший звание генерала и ставший лидером "централистов", сторонников единой монархической Югославии. И он немедленно опубликовал свою программу.Югословенский Ллойд, вторая полоса. Выступая вчера в Скупщине, Д. Михайлович заявил, что: "Общественным устройством Югославии, основанном на неограниченном либерализме, сильные слишком долго злоупотребляли в ущерб слабым, а индивидуумы в ущерб общности. Я предлагаю заложить в фундамент общественного устройства обновленной Сербии, следующие принципы: капитал является средством, при помощи которого сербская нация осуществляет свою историческую миссию в области национальной обороны, национальной экономики и национальной культуры, а также обеспечивает свое национальное существование, но носителем капитала и капитализма должно быть в первую очередь государство. Частный капитал также является национальной собственностью и должен находиться под защитой и под контролем государства для того, чтобы он также служил борьбе народа и общества".
Под этими словами вполне мог бы подписаться и Тито. На основе общих целей, коммунисты и национал-монархисты пошли на союз. Ранее убежденный антикоммунист, генерал Михайлович согласился на совместную с Тито пресс-конференцию. Коалиция была выгодна обоим, ведь за ними стояли союзные Франция и СССР, которым был выгоден союз своих ставленников и ослабление Симовича.
Четырнадцатого января Агентство ГАВАС сообщало: "Бывший борец с большевизмом, генерал Михайлович заявил вчера на совместной с главой югославских коммунистов Тито пресс-конференции: Великую русскую революцию сербский народ с самого начала правильно воспринял как стихийное возмездие, понимая, что она, как и все революции, несла на себе и печать ужаса, и печать величия. Наш народ понимает, что мирные революции могут произойти в странах, где без русской революции еще долго пришлось бы ожидать нового мировоззрения, которое вскрывает и осуждает неравенство в обществе и в соответствии с которым, обществом должна управлять человечность, а не материальный интерес; понятно, что эти изменения, благодаря жертвам русской революции, непременно будут происходить не в одной стране до тех пор, пока не родится новый, более справедливый мир. Русскую революцию возглавил русский – Владимир Ильич Ленин. Эта революция знала, кто и, возможно, куда ее ведет".
Своими выпадами против "инородцев", под которыми, прежде всего он подразумевал хорватов и евреев, генерал привлекал на свою сторону националистов, отбивая их у прогерманских движений. А высказываемые идеи общеславянского единства способствовали росту его популярности в стране и совпадали с проводимой СССР политикой. Цели и принципы нового правительства на той же пресс-конференции озвучил Тито: "Югославия должна быть федеративным государством и конституционной монархией. Прочность будущей Югославии будет гарантироваться созданием сербского образования в рамках государственного сообщества, которое на принципах демократии объединит весь сербский народ на территориях его проживания. То же самое произойдет и с хорватами, и со словенцами. В рамках этих государственных образований необходимо предоставить народу возможность удовлетворять свои особые региональные экономические, социальные и другие интересы путем широкого народного самоуправления". Растиражированное мировой прессой заявление вынужден был подтвердить Симович, блок Михайловича-Тито получил еще несколько очков.
* * *
Новое правительство немедленно пошло на компромисс с националистическими верхами и Югославия стала состоять из трех автономных бановин, Сербии, Хорватии и Словении. Автономии получали широкие полномочия. Хорватский лидер Мачек, после консультаций с Италией, согласился стать заместителем премьер-министра Югославии, что успокоило хорватов и стабилизировало обстановку внутри страны. В ответ сербские националисты, из числа проанглийски и прогермански настроенных, начали кампанию по "защите сербства". Большинство сербов, впрочем, к этим призывам остались равнодушны. Они в основном поддерживали Францию и благожелательно относились к союзу с Россией. В результате национальные противоречия в Югославии хоть и не исчезли, но на время притихли. Симович не собирался резко отказываться от политики балансирования, поэтому он попытался убедить Германию и Англию, что переворот вызван исключительно внутриполитическими причинами и что Югославия готова выполнять все принятые на себя обязательства. Но печать Англии, США и нейтральных стран расценила переворот в Белграде как: "плевок в лицо Великобритании и Германии, угрожающий интересам этих двух стран". Именно так оценивали югославский переворот и в Берлине.* * *
Жданов остался доволен. Советский Союз продолжая традиции Российской империи и постепенно наращивая вес на международной арене, сделал заявку на ведущие роли на Балканах, вступая тем самым в столкновение с традиционным германо-австрийским влиянием, и выиграл. После недолгих консультаций, двадцать пятого января в Белграде подписали четырехсторонний пакт о дружбе и ненападении между Югославией, Францией, Чехословакией и СССР. Вторая статья договора предусматривала, что в случае, если одна из договаривающихся сторон подвергнется неспровоцированному нападению со стороны третьего государства, другие стороны обязуются оказать военную помощь. Соглашение предусматривало и военно-техническое сотрудничество. С последнего реальное сотрудничество и началось. Как докладывал на заседании Политбюро Вышинский: — Югославы просят Францию и нас оказать содействие как поставками вооружений для своей армии, так и непосредственным направлением на Балканы воинских контингентов, а также политическую помощь в виде поддержки Югославии перед Берлином. Симович выразил готовность немедленно принять на свою территорию любые вооруженные силы союзников, в первую очередь, авиацию. — Надо помочь – высказался Буденный. У нас резервы есть, которые для испанцев планировались. Имеем возможность. — Кстати, об испанцах – вмешался Мануильский. Испанские коммунисты есть у нас и во Франции. Сейчас они везде лишние, а если их туда? Они большую поддержку Тито оказать могут. — В Югославии это традиция – согласился Вышинский. Они белых после гражданской много приняли, пусть теперь и красных эмигрантов принимают. — А французы? — спросил Жданов. — Они не против. Сами готовы оказать помощь, в любых разумных пределах, и не возражают, чтобы мы передали Симовичу танки и самолеты. — Я смотрю, вопрос проработан – удовлетворенно кивнул генеральный секретарь. Так и поступим. Уже во время подписания пакта, в Югославию перебросили бригаду французской пехоты. Официально – "для охраны лидеров стран-участников переговоров от терактов и диверсий". В феврале армия Югославии получила от СССР восемьдесят истребителей И-16 и И-15, пятьдесят бомбардировщиков СБ, сотню танков БТ и Т-26. В кредит, Москва решила не торговаться. С техникой в страну приехали и советские специалисты. В Югославию из Франции и СССР потянулись испанские эмигранты, уехавшие после победы Франко. По линии разведки НКГБ, среди них в страну попала и группа бойцов бывшего партизанского (диверсионного) XIV корпуса республиканцев, среди которых были и советские офицеры. Испанцев новое правительство приняло на службу, французские и советские части использовало для демонстрации поддержки. Всем противникам было понятно – в случае необходимости, на помощь Симовичу будут переброшены дополнительные силы.* * *
Откровенную сенсацию вызвало представление молодому королю и премьер-министру главы советской военной миссии: "Его сиятельство, комбриг граф Игнатьев". Такого от большевиков никто не ждал, на что и делался расчет. Алексей Алексеевич Игнатьев действительно был графом. Военный атташе царской России во Франции, после долгих лет раздумий он перешел на сторону большевиков, с 1937 года служил в Красной Армии, и сейчас Москва использовала его опыт и титул. Опытнейший военный дипломат, Игнатьев применял свое происхождение, связи и опыт в полную силу. Появление знакомого многим графа было воспринято югославами с восхищением и резко увеличило число сторонников России среди элиты. Теперь многими СССР воспринимался как вернувшаяся Россия. Так же миссию графа Игнатьева восприняли и в других странах. Компартия Югославии демонстрировала поддержку правительства, акцентировано прорусскую ориентацию (не разделяя ее с просоветской, но и не делая на этом упора), умело сочетая это с пропагандой достижений социализма. Поступающие в страну советские танки и самолеты преимущества социалистического строя подтверждали вполне наглядно. Советское правительство активно использовало Югославию как площадку для иллюстрации возможности совместной работы Советского Союза и компартий с королевской властью и шире – с несоциалистическими государствами. Там же отрабатывалась технология реального взаимодействия со структурами праворадикальной Франции. Москва все больше вырывалась из изоляции. Все меньше людей воспринимало СССР как какое-то особое государство, все больше – как наследника российской империи.* * *
Деятельность правительства Симовича, направленная на сближение Югославии с Францией и СССР весьма позитивно оценивалась в Москве. Однако пресса в самых обтекаемых фразах, старательно сглаживала какие-либо углы в советско-германских отношениях.* * *
2.02.1939. "Правда". Первая полоса. Подписание договора можно назвать убедительным доказательством стремлений югославского правительства к укреплению мира и предотвращению распространения войны, что соответствует последовательно проводимому в жизнь советской стороной принципу последовательной политики мира. Как заявил по этому поводу товарищ Жданов: "Мы стоим за мир и укрепление деловых связей со всеми странами".* * *
Из речи короля Петра II по поводу вступления на престол: Наш предок, Карагеоргий во внешнеполитическом плане ориентировался на поддержку России, которая как держава-покровительница православного населения Османской империи оказывала повстанцам огромную помощь, а потом вместе с сербами вела войну с Турцией. И пристанище Карагеоргий, вместе со многими сербскими беженцами, нашел именно в России. Милош Обренович, в отличие от него, выбрал путь не борьбы, но соглашательства и лавирования в отношениях с турецкими властями. Что ж, он добился значительных успехов и власти в стране. Но кончилось это для Обреновичей, как мы помним, плохо. Речь перепечатали все ведущие газеты. Заявление короля без внимания не осталось, в том, что это не его личное мнение, а позиция Югославии никто не сомневался.* * *
Симович сильной фигурой так и не стал, оставшись номинальным лидером. В руководстве кроме старых чиновников и его армейских сподвижников, образовалась сильная группа объединившихся Михайловичем и Тито. Союз казался противоестественным, но основывался на общей антинемецкой направленности и советско-французской поддержке. Коммунисты, получившие амнистию всех осужденных за левые убеждения, легализацию партии, места в правительстве и парламенте, не собирались зарываться и требовать большего сразу. Они без резких шагов укреплялись на достигнутых рубежах. Симович и Михайлович оценили поддержку КПЮ, рассматривая ее как силу, способную удержать часть общества от каких-либо выступлений, партию, имеющую возможность несколько сглаживать межнациональную рознь. Кроме того, они никогда не забывали, что за Тито стоит Жданов. Но если Михайлович был готов войти в коалицию, то Симович относился к Тито сдержанно. Внутри страны после разгрома пронемецких сил конфликты притихли. Сербия и Словения успокоились, получив автономию, в Хорватии Мачек и Шубашич, представлявшие умеренное крыло националистов занимались укреплением власти и борьбой с радикалами. Тито спровоцировал обращение мусульман Боснии и Герцеговины в правительство. В Сараево мусульмане-босняки создали Мусульманский Комитет Югославии, для защиты мусульман как от хорватов, так и от сербов, и его лидеры направили королю меморандум, в котором они выражали разочарование тем, что Босния не осталась под управлением центральной власти, а вошла в состав Хорватской бановины. Они утверждали, что положение босняков-мусульман ухудшилось, что им не предоставили свободу, что католики-хорваты дискриминируют мусульман. Авторы меморандума заявили о фактах натравливания мусульман на сербов. Хорваты-католики действительно мусульман не любили. В тоже время хорватское руководство рассматривало никогда не угасавшие среди мусульман-босняков автономистские тенденции как самую большую опасность, и лидеры Хорватии тут же увязли в этих распрях. Учитывая, что каждая партия имела свои вооруженные отряды, в Хорватии боевики умеренных хорватов-католиков, уцелевших усташей, сербских экстремистов, мусульман-босняков и коммунистов перемешались с отрядами королевской полиции, городской и сельской стражи и армии. Мачеку стало совершенно не до сепаратизма – получить все то же самое, но в куда большем объеме и при отсутствии поддержки Белграда он не рвался. К началу весны, центральное правительство в целом контролировало страну и не имело серьезной оппозиции. Югославия стала форпостом Франции и Советского Союза на Балканах.8. Польская развязка
Если Югославию удалось привязать к франко-русскому блоку, то в Румынии французы провалились. Их протеже, Кароль II, удержать власть не сумел. Популярностью в правящих кругах он не пользовался, а самая активная часть элиты, румынские помещики, была тесно связана с Германией. Объяснялось это не политикой, просто пшеницу и прочие румынские сельхозпродукты скупали немцы. Абвер сумел установить контакт с популярным в армии и финансово-промышленных кругах министром обороны Антонеску, который взгляды нацистов вполне разделял. По сути, немцы пошли тем же путем, что и французы в Югославии: поставив во главе заговора популярного генерала в качестве "сильной руки", и обеспечив ему политическую поддержку, в роли которой выступила Железная гвардия. Убийство в ноябре ее вождей сыграло только на руку немцам – оставшиеся легионеры стали более послушными и, чувствуя смертельную опасность для себя – более склонными к риску. Дальнейшее было делом техники. Двадцать восьмого декабря боевики Железной гвардии застрелили в центре Бухареста премьер-министра Калинеску. Под угрозой дальнейших терактов и давлением немцев, пронемецкой верхушки страны, армии и железногвардейцев, король был вынужден назначить Антонеску главой немедленно сформированного "национального легионерского правительства", в состав которого вошли военные и представители Железной гвардии. На следующий день Антонеску потребовал от Кароля II отречься от престола. Король отрекся в пользу своего сына Михая, а сам бежал в Швейцарию. Михая короновали, но власть находилась в руках Антонеску, который заявил молодому королю: — Вы сохранили корону не потому, что мне это нужно, а из-за того, что крестьяне хотят, чтобы у них был король! Антонеску немедленно заявил об "органической и естественной связи между легионерами и НСДАП" и провел переговоры с начальником немецкого генштаба Кейтелем относительно реорганизации и повышения боеспособности румынской армии. Спустя девять дней после смены власти, Германия и Румыния заключили договор о политическом и военном союзе сроком на десять лет. Румыния присоединилась к Восточному пакту и окончательно вошла в орбиту Германии. Уже в январе 1939 года в Румынию прибыла германская военная миссия. Страна была объявлена национал-легионерским государством, Железная гвардия – правящей партией, отменено действие конституции… Немцы получили еще одного союзника с достаточно большой, хоть и слабо оснащенной армией. И этот союзник находился на советской границе. Советско-французский удар в Югославии Гитлер отыграл полностью.* * *
Некоторое удовлетворение Парижу и Москве принесли новости из Вашингтона. В конце декабря, король Великобритании Георг VI после завершения поездки по Канаде нанес визит в США, где встретился с президентом страны. В ходе встречи Рузвельт говорил о необходимости нового подхода к проблеме колониальных и зависимых стран, причем одной из предпосылок длительного мира, по его словам должна стать широкая свобода торговли, отмена экономических соглашений, предоставляющих одним государствам преимущества перед другими и открытие рынков для здоровой конкуренции. Позиция президента отражала интересы тех кругов США, которые готовили почву для проникновения США в колониальные страны, и в переводе с дипломатического, означала требование к британцам открыть колониальные и протекционистские рынки для американцев, чего Лондон делать не собирался. Неравноправные торговые соглашения составляли основу экономики Британской империи, и ссылки на отмену искусственных барьеров для торговли и равные возможности для конкуренции, там расценили как наступление американских монополий на позиции Англии. Георг VI заявил, что Британия не намерена отказываться от своего преимущественного положения в доминионах, и торговля будет продолжаться на условиях, устанавливаемых английскими министрами, а вмешательство в имперские экономические соглашения недопустимо. Рузвельта это не устроило, и Вашингтон почти открыто заявил, что не намерен поддерживать Британскую империю.* * *
Резкое выступление США порадовало не только Петэна и Жданова, но и Гитлера, демарш Рузвельта повышал для Лондона ценность англо-немецких соглашений. Но фюрера беспокоила возможность возврата Франции и Польши к союзу. И небезосновательно, по мнению генштаба, после этого Рейх оказывался зажатым между двумя мощными армиями. В отличие от советской, польская армия оценивалась как мощная и достаточно современная. Своих целей фюрер не скрывал. Еще в 1934 году он заявил: "Цель всей политики в одном – укрепить политическое могущество. После этого последует, возможно, отвоевание новых рынков сбыта, возможно – и, пожалуй, это лучше – захват нового жизненного пространства на Востоке и его беспощадная германизация". Рост политического влияния Рейха к концу 1938 года впечатлял, рынки сбыта увеличивались… а на Востоке находилась лишенная союзников и зажатая между двумя своими историческими врагами Польша. Союз с Россией против поляков представлялся логичным и взаимовыгодным тактическим ходом. Такой союз гарантировал бесперебойные и дешевые поставки сырья, и огромный рынок сбыта немецкой технологичной продукции. — В политическом плане это оторвет Россию от французского блока и включит в орбиту Германии – заявил Гитлер на совещании в январе 1939 года. Сейчас он видел свою первоочередную цель в установлении господства в Европе. А еще недавно маргинальный, затерянный в снегах Советский Союз, в качестве главного противника не воспринимал. — После достижения согласия с Британией, хозяйкой колониального мира, главным противником для нас является Франция – продолжил он. Я начинаю новый этап переговоров с русскими. Я готов предложить Жданову заключить советско-германский договор о ненападении и разграничить сферы интересов в Восточной Европе. — Направленный в первую очередь против Польши – немедленно согласился Риббентроп. Этим союзом мы привяжем Москву к себе и не допустим ее участия в возможном европейском конфликте на стороне Франции, избежав войны на два фронта. — Поставки русских, по нашим расчетам должны покрыть потребности Рейха в сырье и продовольствии в случае начала войны – доложил Гальдер. В Берлине надеялись, что сам факт германо-советского сближения обернется для Жданова внешнеполитической изоляцией и приведет к осложнению его отношений с французами. А возможные шаги СССР в отношении государств и территорий, которые должны были войти в его сферу интересов, исключат возможность неожиданных поворотов в советской политике в момент, когда Германия будет связана войной на западе. Немцы считали, что это не только обеспечит Германии надежный тыл на случай войны на западе, но и позволит достичь тех целей, которые она ставила перед собой на востоке Европы.* * *
Союз Германии и СССР, по господствовавшему в Британии и Франции мнению, не означал получения немцами решающего превосходства, советскую армию в Европе оценивали невысоко. Несмотря на недавние успехи в конфликте с Японией, считалось, что после переворотов, лишивших армию ряда крупных военачальников, РККА присущи слабое оперативное и тактическое руководство, недостаточное материальное обеспечение, несмотря на большую численность. И если французы, тем не менее, к такому союзу относились резко враждебно, то англичане реагировали спокойно.* * *
В Москве цели немцев понимали. Но торговля с Германией была важна и для Советского Союза, а договор с Берлином Жданов рассматривал как возможность возврата территорий Украины, Белоруссии и Прибалтики, и запасной вариант обеспечения безопасности, делать ставку только на Париж, председатель СНК не спешил. Разграничение сфер интересов и совместное выступление против Польши Жданова интересовали, но договор о ненападении не устраивал. Он не желал связывать себе руки в ежедневно меняющейся европейской обстановке и жестко привязываться к германскому альянсу. Подписание договора, означало переход на сторону Гитлера, отказ от поддержки Франции, Чехословакии и Югославии. А это наносило серьезный удар по престижу СССР. Соглашение могло повлечь франко-польский союз, после чего война с Польшей означала бы и войну с французами. В случае поражения немцев в войне, СССР должен был бы разделить неудачу, а в случае победы – оказывался в одиночестве лицом к лицу с контролирующей всю Европу Германией, за спиной которой стояла Англия. Позиция независимой стороны Жданова устраивала больше, да и отношения с французским блоком уже были достаточно тесными. Отказ от соглашения о ненападении расценили бы и в Германии, и в остальных странах однозначно – русские планируют войну с немцами. Делать такой подарок Петэну и настраивать против себя Гитлера в Москве тоже не хотели. Усиление Германии и приближение к советским границам частей Вермахта не радовало, но Жданов предполагал, что Гитлер отторгнет в ходе войны только бывшие немецкие земли, после чего остаток Польши, большей частью, находящийся в зоне влияния СССР, станет дополнительным рубежом обороны. Москва, считая Гитлера более заинтересованным в договоре, пыталась либо получить максимум, либо отдать минимум. В частности, СССР указал на свою заинтересованность в Бессарабии. Как заявил советский посол в Германии Астахов, "Советский Союз считает необходимым и своевременным, в интересах восстановления справедливости, приступить к немедленному решению вопроса о возвращении Бессарабии Советскому Союзу. Правительство Союза ССР считает, что вопрос о возвращении Бессарабии органически связан с вопросом о передаче Советскому Союзу той части Буковины, население которой в своем громадном большинстве связано с Советской Украиной, как общностью исторической судьбы, так и общностью языка и национального состава". Этот вопрос решить не удалось, немцы отказались обсуждать передачу территорий фактического союзника и приближать границы Советского Союза к румынской нефти. В ходе переговоров, советские дипломаты указывали и на уже заключенные договоры с Чехословакией и Югославией, которым мог противоречить договор с Германией: "…правительство СССР имеет определенные обязательства перед Чехословакией, данные после Мюнхенских соглашений с немецким правительством. Советское правительство стоит на позиции безусловного и безукоризненного выполнения своих обязательств и не может позволить себе разорвать соглашения с Прагой" – заявил Астахов. Был и еще ряд условий – присутствие СССР на Балканах, и просьба повлиять на Японию. "Безопасность Советского Союза и проливов была бы гарантирована заключением договора о взаимопомощи между СССР и Болгарией и созданием базы для сухопутных и военно-морских сил Советского Союза в пределах досягаемости Босфора и Дарданелл на основе долгосрочной аренды. Германия могла бы также оказать влияние на Японию, в движении к аннулированию японских концессий по добыче угля и нефти на Северном Сахалине" – заявил Вышинский послу Германии Шуленбургу. В Берлине переговоры расценивали как готовность русских торговаться. Но выставленные условия были совершенно неприемлемы для Гитлера, поскольку требовали отказа от вмешательства в Югославии, признания интересов Москвы в пронемецких Румынии и Болгарии, зоне Проливов и Турции. Согласие с советскими требованиями закрывало Берлину возможность продвижения на Ближний Восток и Балканы и противоречило германо-английским соглашениям.* * *
Именно этого Жданов и добивался. Советские дипломаты предложили, в связи с отказом Берлина принять их условия, ограничиться только договором о дружбе и разделением сфер влияния, с тем, чтобы в дальнейшем можно было вести разговор и о нейтралитете. Вышинский заявил Шуленбургу, что "подписание договора в его прелиминарной, предварительной форме, будет являться огромным шагом вперед в отношениях между нашими странами. И в ходе выполнения взаимных обязательств, основываясь на уже достигнутых договоренностях, мы сможем быстрее двигаться дальше, к окончательному и бесповоротному союзу двух миролюбивых держав". В итоге, стороны пришли к компромиссному варианту. СССР признал Румынию, Венгрию и Грецию германской сферой интересов, Рейх согласился с наличием советских интересов в Югославии. Вопрос о Бессарабии Москва сняла, остальные вопросы по поводу Балкан и Малой Азии отложили, договорившись обсудить их дополнительно. Гитлера неуступчивость СССР раздражала. Он справедливо рассматривал принятый вариант пакта как исключительно тактический, что его не устраивало. — Я полагаю требования Москвы по поводу Балкан и Азии прямо противоречащими интересам Рейха – заявил он. Я предложил Советам мир. Крепкий мир на долгие годы. Но они оттолкнули протянутую германским народом руку, показав свое стремление к войне, и порабощению свободолюбивых народов. Русские пытаются навязать германскому народу свои требования, продиктованные большевистской верхушкой, вступившей в сговор с французами… Впрочем, договор заключать надо. Лучше, пусть русские помогут в Польше нам, чем полякам. Хотя по разрешении противоречий в Польше и на Западе, я намерен пойти на великое и решающее столкновение с Советским Союзом – он помолчал, и веско, уверенно добавил: и добиться разгрома Советов.* * *
Договор подписали в Москве, 25 января 1939 года. "Правда" посвятила этому всю первую полосу, сообщив, что "по приглашению наркома иностранных дел т. Вышинского, вчера в Москву прибыл министр иностранных дел Германии г-н Риббентроп. В ходе визита г-на Риббентропа заключен советско-германский договор о дружбе между Германией и СССР". Договаривающиеся Стороны обязались взаимно уважать территориальную целостность и неприкосновенность, проводить в случае войны с третьими странами консультации, и разрешать споры и конфликты исключительно мирным путем. Гарантией ненападения договор не стал, хотя в газеты попало не все. Одновременно с пактом Риббентроп и Вышинский подписали секретный дополнительный протокол к нему. Вот в нем стороны были менее сдержанны, и протокол стоит процитировать полностью: Секретный дополнительный протокол По случаю подписания Договора о дружбе между Германией и СССР нижеподписавшиеся представители обеих Сторон обсудили в строго конфиденциальных беседах вопрос о разграничении их сфер влияния в Восточной Европе. Эти беседы привели к соглашению в следующем: 1. В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих прибалтийским государствам (Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве), северная граница Литвы будет являться чертой, разделяющей сферы влияния Германии и СССР. В этой связи заинтересованность Литвы в районе Вильно признана обеими Сторонами. 2. В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих Польскому государству, сферы влияния Германии и СССР будут разграничены приблизительно по линии рек Нарев, Висла и Сан. Вопрос о том, желательно ли в интересах обеих Сторон сохранение независимости Польского государства и о границах такого государства, будет окончательно решен лишь ходом будущих политических событий. В любом случае оба Правительства разрешат этот вопрос путем дружеского согласия. 3. Данный протокол рассматривается обеими Сторонами как строго секретный. Под "случаями территориально-политического переустройства", о которых говорилось в протоколе, понималось исправление Германией по завершении ею войны против Польши польско-германской и германо-литовской границ и включение ряда территорий, принадлежавших Польше и Литве, в состав Рейха. Оккупация Советским Союзом сферы своих интересов советско-германскими договорённостями прямо не предусматривалась, хотя и не исключалась.* * *
В Советском Союзе соглашение с Гитлером поняли не все. Спор возник даже на заседании Политбюро. — Позволяя Гитлеру проглотить Польшу, не сдаем ли мы и Чехословакию? — поднял вопрос Постышев. Варшава может вести себя сколь угодно по-свински, но пока сохраняется противостояние между Варшавой и Берлином, у чехов есть шанс. Польша под Гитлером – это полностью окруженная Чехословакия. Германия с трёх сторон, её союзница – Венгрия с четвёртой. Даже если венгры не займут под шумок Закарпатье, а я думаю, займут, у нас все равно связь с Чехословакией остается только через Карпаты, ее перерезать – проще некуда. — Венгры в Закарпатье – это означает, что французы с территории Югославии воюют с Венгрией – уверенно заявил Жданов. Никаких сомнений, для Петэна это принципиально. — Чехословакию – поддержал его нарком иностранных дел, — уже обсуждали. Весь экспорт чехов идет через Германию, и большей частью для Германии. Что мы можем? Только выполнить свои формальные обязательства и сохранить лицо. — Мы пытаемся усидеть на двух стульях – заметил Постышев. А это неправильно. Кому нужен союзник, который всех сдает? — Кого мы сдали? — раздраженно поинтересовался Жданов. Польшу? За Чехословакию мы мобилизацию объявляли, против этой самой Польши. У Франции действительно могут быть претензии. Но тут еще вопрос, кто нам в Европе интереснее, мы можем и с Гитлером вместе идти. Чем Гитлер хуже Петэна? — Тем, что у нас с ним скоро общая граница будет – примирительно заметил Буденный. А французы далеко, воевать с нами не могут. И им союз нужен больше, чем нам. — Согласен – сухо кивнул Вышинский. Сейчас условия такие, что мы пока можем выбирать, к какому блоку примкнуть. — Пусть передерутся покрепче – заметил генеральный секретарь, — а мы посмотрим. Но это будущее. Возвращаясь к договору… вот еще, по секретному протоколу: если граница по реке Сан, почти вся польско-чехословацкая граница получается в германской сфере. Если уж мы действительно заинтересованы в Чехословакии, может, провести линию по другой речке? Может быть, не мудрствуя лукаво, по Висле до чешской границы? — Речь идет о возвращении нами и немцами своих земель. А по Висле – земли исконно польские. — Допустим. Дальше, вот тут: под случаями территориально-политического переустройства, в протоколе понимается исправление Германией по завершении ею войны против Польши польско-германской и германо-литовской границ – тяжело проговорил он. — И включение ряда территорий, принадлежавших Польше и Литве, в состав Рейха – добавил Вышинский. Это Риббентроп оговорил совершенно отчетливо. — То есть, война немцев с Польшей – неизбежна? — Судя по всему – да. — Неизбежна – согласился нарком обороны. Поляки коридор и Данциг Гитлеру, не отдадут ни под каким соусом. А Гитлер от них не откажется. Маршал потрогал густые усы, кашлянул и осторожно добавил: — Там ведь и наши земли есть. Да и Прибалтика тоже русская, как ни крути. Жданов намек понял прекрасно. Он точно знал, спасибо разведке, что поляков не поддержит никто. Как и прибалтов – с немцами можно договориться, французы давно согласны, а британцы воевать из-за балтийских стран не станут, ограничатся дипломатической руганью. — Оккупация Советским Союзом сферы своих интересов советско-германскими договорённостями прямо не предусмотрена – начал он, и заметил, как лицо Буденного разочарованно нахмурилось. — …хотя и не исключается. У наших военных есть планы на такой случай? Маршал широко улыбнулся, и четким, помолодевшим голосом доложил: — Генштаб разработал несколько вариантов освобождения Западной Белоруссии и Западной Украины, есть также планы и по Прибалтике. Буденный не забыл унижения проигранной "польской" двадцатого года. И знал, что абвер организовал разведцентр в Ревеле. Хотя, пожалуй, почему Ревель? Колывань, конечно. Исконно русская Колывань…* * *
Жданова пакт удовлетворил, но Петэн воспринял его почти как измену: — Внешняя политика Советов превышает все мыслимые пределы беспринципности – недовольно заявил маршал на совещании в Елисейском дворце. Их руководители хотят быть умнее и хитрее всех, а так не бывает. Предположим, перед Польшей у русских никаких обязательств нет, но договор с Гитлером – это удар по интересам союзников. Нашим, итальянским. Да и по Чехословакии тоже. Ценность только что обретённого союзника, Югославии резко падает,поскольку Румыния, через которую идут все коммуникации, оказывается под Гитлером. — В Румынии – возразил Лаваль, — виноваты не русские. Министр неодобрительно посмотрел на Вейгана, и продолжил: Наше Второе бюро обещало разгром железногвардейцев силами армии. А вышло наоборот, военные вместе с легионерами выкинули короля. Румыны теперь вассал Берлина, это реальность, Советы просто ее признали. Что касается беспринципности – он сделал паузу и, собравшись с мыслями, продолжил: Чехи уже находятся в окружении. Германия с Венгрией, и враждебная Польша. Польша не напала на чехов исключительно потому, что Советский Союз выдвинул войска к границе и ясно объявил, что готов воевать. Теперь на границах у чехов вместо Польши будет союзный СССР, и это не так уж плохо. Главное, при наличии Польши, Москва в случае нападения Гитлера на чехов, Югославию или Францию – ничего сделать не может, границ с немцами у них нет. Сейчас нет… В итоге, в Париже решили подождать разъяснений из Москвы.* * *
Жданов знал, что французы ждут от него объяснений. Знал он и то, что судьба Польши Париж беспокоит не сильно. И глава СССР в личном послании заверил Петэна, что Москва останется верна своим обязательствам перед Францией, не скрыв, что в СССР рассматривают пакт как направленный исключительно против Польши и Прибалтики. Традиция прямой переписки между Ждановым и Петэном, начала складываться после встречи в Праге, и ценилась обеими сторонами. Петэн стал первым из иностранных лидеров, кто имел постоянную связь непосредственно с первым лицом Советского Союза. Это сглаживало напряженность, возникшую после советско-германского договора, и создавало возможность объяснить партнеру свои действия, что влекло и большее доверие.* * *
Заволновались и союзники немцев, англичане. В Лондон срочно вылетел Геринг. — Союз с Советами является тактическим, а в остальном немцы осознают роль Германии как единственного европейского государства, обладающего внутренними силами для борьбы с большевизмом. Мы берем на себя задачу ограждения европейской цивилизации, христианской религии, британских колоний и других духовных и материальных ценностей от большевистского варварства. Германия твердо стоит на позиции борьбы с большевизмом и осознает свою великую роль, защитника Европы от азиатских орд – заявил он Чемберлену. В Британии сомневались в способности Гитлера противостоять Петэну в одиночку, и укрепление немцев даже за счет СССР было не самым плохим вариантом. С точки зрения Лондона баланс сил в Европе это не нарушало, лишь подтягивало Германию к уровню Франции. И Чемберлен объяснения принял: — Говоря прямо, Восточная Европа, окончательно, на все времена еще не устроенная, не представляет жизненного интереса для Англии. Я считаю, несправедливым пытаться мешать Германии завершить свое единство при условии, что ее действия не направлены против Британской империи – ответил он. Чемберлен осознавал, что нельзя допускать доминирования Германии или Франции на континенте. — Нашей целью является не защита отдельных стран, которые могли бы оказаться под германской или французской угрозой, а стремление предотвратить установление единоличного господства над континентом, в результате которого страна, получившая преимущество стала бы настолько мощной, что могла бы угрожать нашей безопасности – сказал премьер-министр Галифаксу после встречи с Герингом.* * *
Поляки попытались заручиться поддержкой Франции. Но Петэн прекрасно помнил демонстративный польский отказ в коридорах для РККА во время Судетского кризиса и конфликт вокруг чешской Тешинской области, когда зарвавшаяся Варшава отказывалась реагировать на ноты Парижа. Поэтому переговоры шли медленно и трудно. По мнению французского генштаба, совместного удара Вермахта и РККА поляки выдержать не могли. Таким образом, в случае войны на стороне Польши, французы через некоторое время оставались без союзника против немцев, которых с большой вероятностью поддержал бы заведомо враждебный полякам СССР. Причем предоставить коридор советским войскам Варшава наотрез отказывалась и сейчас! Результатом отказа Беку мог стать либо союз Варшавы с Гитлером, либо, что признавалось наиболее вероятным, раздел Польши между соседями. Во втором варианте поляки сопротивляясь, в любом случае изматывали Вермахт, причем абсолютно самостоятельно, не вовлекая в войну непосредственно Францию. Вопрос о вступлении в войну с Германией, как и об объеме помощи Варшаве, во втором варианте Франция могла решать исходя из собственных предпочтений. Лаваль тянул. Не давая гарантий, он потребовал от Варшавы предварительного отказа от претензий к Чехословакии, новых переговоров с Москвой, отказа от соглашений с Англией. Поляки уступать не желали. По складывающемуся впечатлению, лидеры Польши считали, что все окружающие должны поддерживать и защищать поляков из одной любви к Речи Посполитой, отнюдь не требуя ответных шагов. В феврале 1939 года Бек прибыл в Лондон. Польша просила заключить соглашение о взаимопомощи на случай прямой или косвенной угрозы одной из стран. Чемберлен с ответом тоже не торопился. Британские и французские переговоры с Польшей были игрой. Британия не имела реальной возможности оказать Польше военную помощь, и не желала этого. Франция оказать помощь могла. Но Петэн после Чехословацкого кризиса считал поляков предателями, и защищать их не стремился. Политика держав стравливала Варшаву с Берлином. Старый лозунг Петэна: "…использовать Польшу как предмет для "дружбы против" лег в основу политики.* * *
Но все же, дальнейшая история зависела в первую очередь от решения Берлина. Фюрер мог объявить строительство Рейха законченным и перейти к мирному развитию и экономической конкуренции, но оставались нерешенными вопросы с Мемелем, Данцигом и польским коридором, а немецкая экономика уже сориентировалась на войну. Гитлер мог объявить войну Франции, чтобы разгромить основного конкурента в Европе, но рисковал получить удар в спину от поляков. Третьим вариантом считалось нападение на Польшу. В победе Гитлер не сомневался, Жданов соглашался поддержать немцев, Петэн не собирался защищать Варшаву. Союзников у Бека не осталось. Рейхсканцлер выбрал польский вариант. В конце февраля 1939 года, он отдал командованию Вермахта приказ готовить операцию против Польши. План получил кодовое наименование "Вайс".* * *
В СССР сменились не только фамилии руководителей, постепенно менялась и политика. Москва выходила на мировую арену и готовилась к войне. В таких условиях руководство пыталось найти идеологию, способную сплотить страну и одновременно выглядеть вполне приемлемо для внешнего наблюдателя. Лозунги Коминтерна сплотить страну не могли, к тому же Коминтерн пугал возможных союзников. Жданова это не удовлетворяло. С помощью Мануильского и Димитрова, Коминтерн стал превращаться из международного центра революционного движения в центр промосковской "пятой колонны". Идеи классовой солидарности и интернационализма не отвечали требованиям момента. В стране их поддерживал только узкий слой воспитанной уже при советской власти "новой интеллигенции", а большинству крестьян, рабочих и специалистов эти лозунги были просто непонятны. Вот бесплатная раздача земель и квартир, ликбез, бесплатное здравоохранение и образование, оплачиваемые отпуска, льготный отдых в Крыму и других здравницах, электричество в домах, это все ценилось. В части общества, как защитная реакция на давление пропаганды будущей войны, возникли настроения пораженчества. Постулат о "цивилизованной Германии, которая нас, лапотных, техникой задавит" был вполне доступен всем слоям. И такие настроения нужно было вышибать контрпропагандой и срочно. Политика державности и патриотизма была начата еще Сталиным, Жданов ее развил. Основой новой пропаганды стала модернизированная, скорее даже, "советизированная", великорусская идеология. Советский Союз позиционировался как продолжение исторической России. Принципиальным моментом советского патриотизма стало сочетание любви к Родине и строительства коммунизма, что стало идеологической находкой – подчеркивая величие русского народа, общественному сознанию внушалось, что только у такой действительно великой нации мог появиться ленинизм. Историю страны в очередной раз пересмотрели. Теперь историческое полотно стало подкреплением советского патриотизма, а на эту кальку отлично ложилась и старая, царская еще, пропаганда и новая советская мифология. В книгах, статьях и фильмах о гражданской войне интервенты отныне не столько боролись с коммунизмом, сколько пытались разделить Россию на колонии. И большевики выступали уже не только в качестве поборников всемирной революции, но и "собирателей земли Русской", наследников великих князей и царей. Александра Невского уже не называли "классовым врагом", царя Петра I "деспотом и самодуром, по недоразумению названным Великим", а прошлое страны "смесью византийской подлости и монгольского варварства". Вернули и героев-полководцев Суворова, Кутузова, Ушакова, Нахимова, Скобелева… Пересмотрели и взгляд на первую мировую, еще недавно именовавшуюся исключительно "империалистической". Теперь основой для ее описания стали положения о "спасении русской армией французов в 1914", "братской помощи Сербии", Брусиловском прорыве, героизме позиционной войны и предательстве Англии. Патриотом объявлялся разделяющий политику советского государства и идеи коммунизма. Разумеется, русский или "русифицировавшийся", принявший русскую культуру как свою, в чем помогала усиленная русификация. Одновременно началась жесткая борьба против любых проявлений национального самоутверждения, вплоть до теории "неизбежного слияния национальных языков", на базе русского, конечно, признанного "языком межнационального общения, сплачивающим все народы Союза ССР". И это была не просто теория, делопроизводство на языках национальных республик постепенно вообще отменялось. Сколько важности придавалось русификации, можно судить хотя бы по тому, что даже количество часов русского языка в национальных школах определялось специальным, дополнительным постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 19 марта 1938 года. Идейную конструкцию ВКП(б) планировалось укрепить новыми несущими элементами, в том числе позитивным образом Русской Православной Церкви и многими положительными образами дореволюционной России, особенно в произведениях писателей и кино. С Церковью события не форсировали, а вот кино… В 1937-39 годах на экраны вышли "Суворов", "Ушаков", "Петр I", "Александр Невский", трилогия о Киевской Руси: "Вещий Олег", "Святослав-Победитель", "Князь, сын рабыни". Картины рассказывали о противостоянии с внешними врагами, походах к Царьграду, на Балканы, Восток, сплочении власти и народа перед лицом опасности. Прославление русской истории стало новым "социальным заказом". Наиболее популярным стал фильм о князе Владимире – "Князь, сын рабыни". Фильм отличало большое количество сцен-поединков Владимира и богатырей со всевозможными противниками и сентиментальная история о страданиях любимого, но незаконнорожденного сына правителя и его матери-рабыни. Сценарий строился не столько на истории, сколько на былинах о "Владимире Красно солнышко" и богатырях, с добавлением линии о сыне князя и рабыни, близком к чаяниям простых людей и свергающем в финале во главе народного восстания "плохих правителей – угнетателей", что выглядело вполне уместно и для догматичных коммунистов. В РККА разрешили ношение царских наград, полученных за войну с Японией и Центральными державами. Ходили слухи, что это придумал Буденный, столкнувшийся в Югославии с иностранными военными, увешанными орденами, тогда как у советских военных на кителях было лишь по нескольку советских наград. Первым случаем появления с царскими и советскими наградами стало представление главы военной миссии в Белграде Игнатьева королю Югославии.* * *
Поворот в идеологии отмечала и советская, и зарубежная пресса. Оценки, разумеется, выглядели по разному, для "Правды", типичной стала лексика, объединяющая русское и советское, как на второй полосе газеты от 22 февраля 1939 года: "Впервые в истории, широкие народные массы увидели в государстве не орудие своих классовых противников, а орган власти народа, взявшего свою судьбу в собственные руки. В этих условиях и возник советский патриотизм, как новое явление, принципиально более высокое, чем патриотизм, проявляющийся на предшествующих ступенях развития общества. В нашем патриотизме, любовь к своему народу и своей стране сливается безраздельно с любовью к своему государству, с пламенной преданностью советскому общественно-политическому строю, его основателям Ленину и Сталину и верному продолжателю их курса – товарищу Жданову. Принципиальным моментом советского патриотизма является неразрывное сочетание любви к Родине и беззаветной преданности марксистско-ленинской линии, идеалам коммунизма. "Советский патриотизм должен стать сердцевиной всей идеологической работы. "Патриотизм – наша тема" – стоит сегодня перед всеми работниками искусства. Есть преемственность, великая преемственность великолепных традиций великого русского народа, великой державы" – сказал в речи на съезде советских писателей товарищ Жданов". Подобный тон звучал и в эмигрантской прессе, известный эмигрант-публицист В.В. Шульгин отмечал: "В Советском Союзе теперь державно-патриотический подход, представлявший собой, по сути, "имперский шовинизм с коммунистической лакировкой" стал доминирующей темой пропаганды. Трилогия "Советская власть, коммунизм и народность" наконец-то заменила лозунги мировой революции. При этом Советская власть переродилась в модернизированную общину – общину, приведенную в соответствие с новым временем". Союзники советский курс одобряли, лаконичнее всего в интервью агентству ГАВАС, это сформулировал Петэн: "Жданов – русский революционер и патриот, лишенный устремлений к мировой революции. Он ведет свою страну к восстановлению великой исторической роли России в мире. Такая политика Советского Союза доказывает глубокие изменения, происходящие в стране" – заметил президент Республики маршал Петэн по поводу изменений в России". А противники имели противоположное мнение:"The Tames" от 22 февраля 1939 года: "В Советском Союзе проявляется великодержавный шовинизм. "Восстановление русских традиций – это проявление великодержавного шовинизма" – заявил Чемберлен". Но на британцев в СССР внимания не обращали, тем более что на повестке вновь встало сотрудничество с Рейхом. Против Польши.
Последние комментарии
48 минут 23 секунд назад
4 часов 30 минут назад
4 часов 50 минут назад
5 часов 45 минут назад
8 часов 43 минут назад
8 часов 44 минут назад