Отец Симон [Дмитрий Сергеевич Савельев] (fb2) читать онлайн

Повесть даёт реалистичный образ старца, критикуя современное агиографическое мифотворчество и стилизацию жизнеописаний святых под искусственный шаблон.

 

 

Дмитрий Сергеевич Савельев

Елена Михайловна Кочергина

ОТЕЦ СИМОН

повесть

Глава 1

ОТЕЦ СИМОН И МАТЕРИАЛЬНОЕ

Отец Симон жил отшельником километрах в пяти от монастыря. Кое-кто считал его прелестником[1], кое-кто – прозорливым, а некоторые – чудотворцем.

В один прекрасный день к его келье сошлись двое. Один звался Алексеем Мечниковым, другой – Александром Владимировичем Мотыгиным; один был двадцати с небольшим лет от роду, другой – пятидесяти без малого; один был студентом, другой – опытным литератором; один заканчивал воцерковляться, другой – даже и не начинал. Сходились они в одном – оба пришли поглазеть на старца без уважительной причины, но как бы за духовным советом. Один – для того, чтобы всем рассказывать, что беседовал с самим старцем Симоном ещё при жизни; другой – для своей антицерковной статьи.

Один ожидал увидеть маленький фанерный домик с буржуйкой, шатающийся на ветру; другой – современный коттедж со стеклопакетами. Оба были разочарованы, когда увидели сруб, не маленький и не большой, с сенями и торчащей кверху трубой от русской печки.

Алексей шагал по тропинке армейским шагом и на подходе к келье догнал кряхтящего и запыхавшегося Александра Владимировича. Тогда он сбавил темп, потому что обгонять было не по-православному, не по-братски. Метров за пять от крыльца литератор застопорился. На него напал мандраж, вернее детский страх, который гнал его от келии прочь. Мужчина попытался взять себя в руки, но это не очень получилось, и он нервным жестом пригласил Алексея вперёд. Студент вежливо улыбнулся, решительно двинулся вперёд и забарабанил в дверь. Потом подёргал за ручку. Никто не открыл.

– Правило, наверно, читает! – заявил студент со знающим видом. – Надо полчасика подождать…

Литератор проглотил ком, хотел что-то сказать, передумал, собрался было уйти, вспомнил, какой огромный путь проделал пешком, и молча остался ждать. «В случае чего вызову Службу Спасения, – подумал он, – и они меня эвакуируют». Он уже сомневался, сможет ли дойти до своего автомобиля. Минут через пять он приметил в сторонке лавочку, брезгливо отряхнул её и уселся, положив ногу на ногу.

– Первый раз, да? – идиотски улыбаясь, спросил студент. Долго молчать он не мог – жизнь била из него ключом.

– Что первый раз? – спросил Александр Владимирович, успевший взять себя в руки.

– Ну, за советом, – улыбнулся Алексей.

– Нет, я вообще-то часто советуюсь с различными людьми… – ответствовал журналист.

– Я имею в виду, к старцу… – сказал юноша, уже не улыбаясь. Настроение у него резко начало портиться.

– А, ну да, ну да. Старцы выполняют важную функцию в Церкви.

– Какую функцию?! – всё больше раздражаясь, возопил Алексей.

Литератор презрительно поглядел на него и как можно спокойнее ответил:

– Как будто вы сами не знаете, молодой человек. Несут дух.

– В смысле? – тихим злым голосом спросил студент, догадавшийся о невоцерковлённости своего собеседника.

Александр Владимирович почувствовал напряжение и попытался сменить тему разговора:

– Может, нам стоит ещё раз постучать?

Но студента уже заклинило.

– Нет, вы, пожалуйста, скажите, какой дух? – вопрошал он, гневно сверкая глазами. – Духи бывают разные.

– Да святой же! – заорал литератор, передёргиваясь и вскакивая. – Что вы привязываетесь к словам, молодой человек?!

Он вдруг почувствовал, что в келье никого нет и в радиусе пяти километров тоже ни одной живой души. Небо пасмурное, а кусты вокруг дома густы и темны.

«Хорошо, я не закурил, – подумал Александр Владимирович, – а то этот фанатик меня бы растерзал!»

Тут с другой стороны дома послышались пьяные голоса.

– Серёг, давай тяпнем его по темечку, вот и все дела!

– А ну как убивство получится? – сказал другой голос, по-видимому Серёгин.

– Саш, надо сначала узнать у него, где он деньги прячет, – сказал третий голос, наименее пьяный и наиболее рассудительный. И литератор, и студент почувствовали, что этот и есть зачинщик. Кстати, в этот самый момент Алексей нырнул в кусты и потащил за собой опешившего журналиста.

– Да он отродясь не скажет! – зарычал здоровый бородатый мужик, появляясь из-за угла. – Знашь, какие эти монахи жадные! Скорее умрут, чем с деньгами расстанутся.

– А ну как убивство получится? – продолжал вопрошать другой детина, молодой и весьма глупый на вид.

– Очухается твой дедушка! – сказал «Саш», стуча каблуком в дверь.

Тут появился и третий, маленький, тёмный лицом, жуликоватый на вид и с папироской.

– А если он потом милицию вызовет? – спросил «Серёг», дёргая первого за рукав.

– Так что, думашь, его совсем пристукнуть надо? – удивился «Саш», переставая стучать. – Тады убивство получится!

Студент и литератор наблюдали эту сцену из-за куста.

«Всё, сейчас до нас доберутся!» – думал Александр Владимирович, холодея.

«Только бы старца не было дома!» – молился Алексей.

Но тут щёлкнул замок, дверь отворилась, и на пороге появился старичок в рясе.

– Что вам, ребятки? – спросил он ласково, будто не замечая грозного вида мужиков. Те ворвались внутрь вместе со старцем и захлопнули за собой дверь.

– Бежим! – прошептал редактор, но, парализованный страхом, не двинулся с места.

– У него же ничего нет. Убьют они его! – стонал Алексей. Про мобильные телефоны оба как-то забыли.

Через несколько минут мужики показались на пороге. Маленький пересчитывал пачку крупных купюр и ухмылялся. Бородатый тащил мешок с добром.

– Вот вишь, сам всё отдал! – обращался Саша к Серёге, который счастливо улыбался. – И пристукивать не пришлось! Ну а узнаем, шо вызвал милицию, вернёмся и спалим всё к чёртовой матери!

Грабители скрылись за домом.

«Вот уж малодушное создание! – презрительно подумал Александр Владимирович. – Сразу всё отдал. Надо же, так бояться за свою шкуру! Небось, отделался без единого синяка…»

Но тут последовала финальная, самая омерзительная сцена трагедии. Старец выскочил из кельи, действительно целый и невредимый, и подобострастно закричал вслед уходящим преступникам:

– У меня ещё два образочка есть! В серебряных окладиках! Уж не откажитесь, ребятушки!

– Ну, давай сюда! – строго сказал бородатый, возвращаясь. – И чтоб никому ни слова, запомнил? Не то…

И он показал старцу здоровенный кулак. Подвижник бандита благословил и скрылся за дверью.

«Это значит, вот такие вот якобы шли на мучение и смерть лишь за то, чтоб не отречься на словах от Христа? Оно и видно!» – усмехнулся про себя литератор, вылезая из кустов. Идти в затхлую избу теперь не было необходимости – материал для статьи был великолепный. Шагая к машине, литератор вспоминал пачку купюр и мешок с позвякивающей утварью. «Тут тебе и обет нестяжательства, и надежда на помощь божью! Старый лицемер надеется быстро покрыть свои непредвиденные расходы за счёт идиотов, вроде этого!» Он вспомнил лицо студента: оно действительно несло черты умственной отсталости! И как он сразу не заметил… И ещё много всяких мыслей роилось у журналиста в голове, но всё затмил образ заискивающего трусливого «подвижника» с двумя блестящими иконками в дрожащей руке.

Но Алексей Мечников видел совсем другое. Он видел, каким безжалостным огнём светились глаза старца Симона. Он видел, что пальцы на руке отшельника были сложены неправильно, когда тот крестил разбойника. Он помнил из жития Василия Блаженного, как святой умертвил человека и ослепил девушек, насмехавшихся над ним. (Что юродивый вернул девушкам зрение и молился о спасении души умершего, Лёша почему-то забыл.) Он помнил, как святитель Спиридон лишил голоса чванливого дьякона. Наконец, он помнил, как пророк Елисей наслал двух медведиц, которые растерзали сорок два ребёнка, обзывавших пророка плешивым. «А старец-то не благословлял, а проклинал!» – решил про себя студент, поражённый своей догадкой.

Ещё оставалось несколько загадок. Откуда у отшельника такие деньги? Почему он не открыл дверь Алексею, но сразу же открыл бандитам? Что тут делал этот неверующий идиот (речь-то у него была бессвязная, как у умственно отсталого), боящийся зайти в келью? И почему он, Алексей, не бросился на помощь старцу, а постыдно спрятался в кустах?

Ум у студента был цепкий, дедуктивный; энергии – предостаточно. Деньги в наличии имелись – он собирался пожить при монастыре. К тому же сейчас были каникулы. В милицию старец, конечно, не заявит. Почему бы не произвести частное расследование?

Через месяц Алексей знал очень много. Он исходил все окрестные деревни и нашёл трёх преступников в селе Матюково ещё живыми и даже здоровыми. Избы у них пока не сгорели, ли́ца их не перекосило от паралича, бесы в них не вселились. Напротив, они были очень довольны жизнью и гуляли вовсю. Саша был женат, у него была дочка-подросток, которая ходила за разбитой параличом матерью. Серёжа был его родственником, жил с мамой и слыл в деревне дурачком. Оба работали в колхозе. Третьего бандита звали Арсением, он был холостой, безработный и всё время шастал по округе в поисках халтуры. Но в тюрьме он ни разу не сидел, и односельчане отзывались о нём не так уж и плохо.

Алексей посетил под видом паломника все дома в Матюково, кроме изб вышеназванных субъектов. Метод у него был простой: он стучался в дом, говорил, что хочет стать монастырским послушником и просил рассказать о монастыре. В итоге ему вываливали все деревенские сплетни, чего и требовалось. В основном люди сходились на том, что дружки спасли кого-то из монахов от бандитов (может, даже самого игумена), и их наградили по-царски. Милиции-то ведь не было!

Алексей узнал судьбу большей части вещей, похищенных у старца, и даже видел некоторые собственными глазами. Деньги грабители тратили безрассудно и полностью были уверены в своей безнаказанности.

Выждав достаточно времени для того, чтобы на разбойников успел обрушиться гнев Божий, и не обнаружив никаких признаков оного, молодой человек с воинственной фамилией отправился к старцу.

Ему сразу же открыли, провели в комнату и усадили на лавку.

– Отец Симон! – быстро заговорил «детектив». – Я по поводу разбойников… Меня Алексей зовут… Я сидел в кустах, я всё видел! Извините, что не помог, но они бы и меня… Скажите, вы его прокляли?

– Кого, Сашку-то? – засмеялся старец. – Нет, благословил.

– Но я точно видел, вы неправильно сложили пальцы!

– Да я в тот день, сынок, дрова колол на зиму, вот и отшиб два пальца. Сейчас уж стали двигаться, не волнуйся.

– Но ведь они заслуживают кары! Когда вы их остановили, когда отдавали последнее, что у вас было, они должны были упасть на колени и покаяться…

– Ах ты, сын грома! Когда же ты поймёшь, что значит «милости хочу, а не жертвы»? Покаяние в руках Божиих. Придёт время – покаются.

– А как же вы могли отдать разбойникам святые иконы? Они их на водку сменяли, я точно знаю.

– Сейчас-то они где?

– У одной старушки в красном углу. Я могу выкупить…

– Зачем же? Пускай молится. Они ей, видать, больше моего нужны. Иконы на свалке не окажутся, всегда к верующим попадут.

– Но ведь они в нечистых руках побывали!

– А наши-то с тобой руки чище, что ли? Мы с тобой такие же разбойники. Видел, у Саши все руки в мозолях, а ты говоришь, они нечистые. Руки нечистыми не бывают, нечистая только душа бывает, а она у Саши не хуже моей и твоей. Разве что неразумная.

– Но почему вы решили отдать иконы, когда они уже почти ушли? Чтобы они раскаялись и вернули даже то, что взяли раньше?

– Да потому что они просили отдать всё, что есть ценного. Что же я, утаивать буду? Это грех. А поначалу-то, когда мешок собирал, я про них и позабыл. Стал я сильно к вещам привязываться, к материальному. А икона – это та же вещь, пускай и священная. А Бог есть Дух. Вот Христос меня от ненужного хлама и избавил.

– А как же деньги? Это ведь были монастырские деньги, настоятель вам их на хранение отдал!

– Настоятель мне велел сколько надо нуждающимся раздать. А ребятам деньги нужнее всех были, раз они из-за них на преступление пошли.

– А откуда они узнали, что у вас есть деньги?

– А они и не знали. Ни с того ни с сего взбрело в голову, вот и всё. Бесы нашептали. Это Бог меня вразумлял, сынок. Помысл мне внушал, чтобы я мотоцикл у игумена выпросил (он всё для меня сделает). А я чуть было не послушал. Тяжело мне пять километров ходить, спина болит, все кости ломит. Да надо уж, видно, потерпеть. Всего несколько лет осталось. Бог сам терпел и нам велел! За грехи за мои!

– Какие же у вас грехи, вы живёте святой жизнью…

– Я ж тебе, сынок, только сейчас рассказал, какие. Смиряться немощи плотской не хочу. Иконки свои больше Бога и Пресвятой Девы любить я стал. Работать ленюсь… У каждого свой уровень битвы. Для одного грабить и убивать грех. Для другого дурной помысл в голову допустить – ещё больший грех, чем для того – убить. Первый Бога не знает, второй знает, да нарочно забывает, чтобы своим прихотям потакать. Это – гораздо хуже.

Старец помолчал.

– Да, и по поводу поста! – вдруг сказал он, пронзительно посмотрев на Алексея. – Пока не постись, родной. Вообще.

– Как не поститься? – задохнулся неофит[2]. – И по средам и пятницам? Это – долг каждого православного…

– Долг христианина – с прелестью бороться! Другие пусть постятся, а ты не постись годок, даже в Великий пост. Сейчас тебе вредно. Ешь, что душа пожелает, только не переедай. Через год придёшь, я ещё жив буду, я с тебя епитимийку-то эту сниму. Духовнику так и скажешь, что я запретил.

– А почему вы не открыли мне дверь тогда? Правило читали?

– Ты имеешь в виду, молился? – поправил старец, блеснув глазами. – Видать, молился. Только, если ко мне посетители, я всегда открываю, даже если молюсь. Правило у меня такое.

– Но разве можно прерывать Богообщение?

– А я когда с людьми разговариваю, то в них образ Божий вижу. Вот Богообщение и не прерывается. А тебе специально не открыл, видел, что мужички скоро придут. И ещё: много будешь знать, скоро состаришься!

– А ещё один, последний, вопрос можно? Этот урод (прости, Господи!) про вас статью мерзкую написал… Там со мной ещё один стоял, журналист. Имена и какой монастырь не называется, но можно догадаться…

– Алексей! Я вот тебя попрошу: зови уродом лучше меня, это соответствует истине. А его Александром звать. Я с ним уже говорил. Он сейчас Игнатия Брянчанинова читает.

– Как? Он? – Студент вытаращил глаза.

– Очень образованный человек, – сказал старец. – Стеснительный слегка для своих лет, но хочет развиваться. Что, если он у нас игуменом станет? – И старец посмотрел Алексею в глаза.

«Станет, – подумал юноша, – как пить дать, станет!»

– Ну вот и не хули никого!

Старец поцеловал Лёшу в лоб, вывел за руку во двор, благословил и сел на лавочку. «Увидимся ещё!» – произнёс он тихо, сливаясь с сумерками и безмолвием.

Когда Алексей последний раз обернулся, белоснежный голубь уселся на тёмное плечо старца. Но откуда он взялся и что делал на плече, так и осталось неизвестным.

Глава 2

ОТЕЦ СИМОН И ПРИЗРАКИ

– Батюшка! Я только что говорила с отцом Дамианом! – дрожа от волнения, сказала игумения матушка Феодора.

На лице отца Симона не дрогнул ни один мускул. Но глаза его смеялись. Он был духовником и основателем монастыря святой мученицы Сиры в Екатеринбургской области.

– Батюшка, вы строго запретили употреблять слово «святой» в отношении вас. Но Господь дарует нам многочисленные свидетельства, а противиться истине – грех…

– Господь дарует? – строго вопросил отец Симон. – А может, не Господь, а кто-то с копытами и с рожками? Кто просил тебя, матушка, звонить отцу Дамиану на мобильный именно сейчас? А за грех любопытства кто на Суде отвечать будет? А зачем сестёр стала звать и растрепала им?

Надо сказать, все двенадцать сестёр были здесь. Некоторые пребывали в состоянии эйфории.

Матушка Феодора сделала то же, что и всегда – упала на колени и зарыдала.

– Ещё кто-нибудь узнает, помолюсь, чтоб Господь разогнал вас по домам. Будете детишек рожать!

Никогда ещё сёстры не слышали более страшных слов от отца Симона. После массового покаяния и «обетов молчания» старец достал из рюкзака большой пакет овсяного печенья и повёл их в трапезную отпаивать чаем. Печенье убедило матушку Феодору, что батюшка всё знал заранее.

*  *  *

Обычно отец Симон подъезжал к монастырю на стареньком дребезжащем «жигулёнке», устало вылезал из-за руля и, тяжело вздыхая, говорил: «Только что из аэропорта!» На прошлой неделе одна из сестёр, пойдя в лес по грибы, обнаружила в чаще машину «точь-в-точь как у отца Симона», о чём немедленно рассказала игумении. Вчера вечером батюшка позвонил и сказал, что прибудет в монастырь часов в десять утра. Ровно в половину десятого (службы сегодня не было) матушка Феодора набрала номер отца Дамиана…

– Матушка, ты в своём уме? – кричал в трубку вспыльчивый отец Дамиан, несший послушание эконома. – Мне в половину десятого никто не звонит, разве что апокалипсис начнётся! Я выбегаю из алтаря, как сумасшедший, а ты спрашиваешь, когда уехал отец Симон! Да никуда он не уехал, до половины Литургии исповедовал стоял, щас вот, правда, куда-то делся. Он к вам, наверно, во вторник обещал прилететь…

Без пятнадцати десять на дороге появился «жигулёнок» отца Симона. Логическая цепочка в голове у матушки Феодоры выстроилась следующая: самолёт летит больше двух часов, плюс дорога до аэропорта; итого – минимум три с половиной часа; даже если бы была ранняя Литургия (а это не так), у батюшки оставалось бы меньше двух часов на дорогу; но Литургия началась в восемь, и в половине Литургии (то есть около девяти) его ещё видели в храме около ста человек. Либо отец Дамиан помешался, но более педантичного и здравомыслящего человека свет не видывал, либо…

Феодора с ужасом представила, как за две тысячи километров отсюда рядом с монастырским храмом опускается истребитель вертикального взлёта, пилот уступает своё место отцу Симону, и тот, невинно улыбаясь, со сверхзвуковой скоростью несётся к их монастырю, чтобы приземлиться рядом с «жигулёнком»…

Пока отец Симон парковал машину, все сёстры узнали об очередном чуде своего духовника.

*  *  *

– Я повторяю, ничего не было! – сердился отец Симон. – Отцу Дамиану просто показалось, вот и всё!

Но получалось у него совсем ненатурально.

– Батюшка, вы думаете, мы жития не читаем?! – плаксиво причитала матушка Игнатия, расплёскивая чай. – И житие Серафима Саровского читали. Сохраним в сердце, никому не скажем! Вот поклялась бы, если б Господь клясться не запретил!

– Ну, хорошо, пускай будет чудо, – смирился отец Симон. – Только это для вас, несмысленных, чудо. Богу же всё возможно. Мы бы и горы двигали, если б веру хоть с напёрсток имели. Чудо – оно неожиданно всегда, а это – что? Неужели не понимаете, что мне проще так? И билеты нынче дороги, и посетители меня у кельи по трое суток дожидаются. Я во время Литургии раз – и был таков. Никто ничего не заметит. Кроме отца настоятеля, никто ничего и не знает. Вот теперь из-за вас, дурочек, и правда придётся на самолёте летать! Языки бабьи длинные! Укороти их, Господи!

Несколько сестёр почему-то опять зарыдали.

– Вы же всё наперёд знали, что я согрешу! – всхлипывала матушка Феодора.

– Не знал, а предполагал. Надеялся, что удержишься. Пророки – до Иоанна Крестителя. Мы же все вместе, всей Церковью будущее творим, вместе с Господом. Согрешить или не согрешить – это от тебя самого зависит, а не от пророчеств каких-то.

– Батюшка, дорогой! – вопросила послушница Анна. – Ну скажите вы нам, грешным, как это происходит? Что вы чувствуете?

– Много будешь знать, скоро состаришься! Я тебе лучше один случай расскажу, у Чуковского читал. Спрашивают мальчика: как же ты упал с кровати? Он отвечает: а я ночью спал-спал и на себя не смотрел, а потом посмотрел на кровать и вижу – меня там нет. Вот так же и я. А ты думала – нетварный свет, огненная колесница, свист ветра в ушах? Десница высовывается из облака и меня за шкирку сюда, так? У Господа всё тихонько делается. Вышел из храма, зашёл за угол, стал молиться и как будто соснул малёк. Встряхнулся, смотрю – уже в лесочке вашем, рядом с автомобилем. Христа поблагодарил – и за руль. Петлю сделал для конспирации, выехал на шоссе – и к вам. Никакого чуда и не было, всё, как обычно. Ангелу-хранителю человека с места на место перенести – раз плюнуть. Надо только любить его от всей души, и Спасителя любить. А мы только себя любим.

– А когда с вами впервые такое было? – не выдержала Игнатия. У неё в келье был спрятан блокнот, куда она записывала всё, что говорил старец. Впоследствии оказалось, что такие блокноты были почти у всех сестёр.

– Ну вот, опять вы за своё! Что же это за безобразие такое?! «Преподобный чудотворец отец Симон»! А у этого преподобного спина пополам разламывается, что хоть кричи! И не могу вымолить прощение за свои грехи. Вот Феофан Затворник сказал: «все болезни от грехов», и не он один. Тут и судите сами: кто из нас больнее, тот и грешнее… Что ж, пожалуй можно и рассказать. Греха не будет, раз вы и так уже всё знаете. А теперь – марш мыть келии!

– Мы же только вчера делали генеральную уборку! – запричитали сёстры.

– Чудес искали? Языки распускали? Думаете, покаялись, и дело с концом? А отрабатывать кто будет? И не надо на Феодору всё валить! Испытание какое – быть игуменией. Думаете, вы на её месте лучше бы справлялись?

*  *  *

– Случилось это в тот день, когда я отрёкся от мира, – начал старец. Они сидели в беседке. Солнце только что село.

– Когда вы дали монашеские обеты? – спросила матушка Феодора.

– Нет, много позже. При постриге мы получаем лишь семя постнического жития. Маленькое зёрнышко. А когда оно прорастёт и укрепится в душе… Если прорастёт… Тогда однажды оно может принести плод. Я тогда жил в монастыре святого мученика Або, в Грузии. Была вторая половина дня, я работал на свежем воздухе, творил Иисусову молитву. И тут на меня напал греховный помысл. Я хотел, как обычно, его отсечь, потому что знал, что бороться бесполезно, и я обязательно паду. Но мне пришла в голову мысль, что если я сейчас его не поборю, то так всю жизнь и буду бегать, как заяц от волка. «Именем Господним побеждай!» – раздался голос у меня в ушах. И я его впустил. С помыслом вошёл в душу бес. Он терзал и рвал меня на части, и я понял, что вот сейчас умру. Из носа пошла кровь, по склону начали катиться большие и маленькие камни. Мне показалось, что я сломал руку. И когда я окончательно смирился смерти и сказал: «Суди меня, Господи, по правде Твоей!», бес в отчаянии схватил меня и поволок в горы. Он понял, что проиграл, и решил попроказничать напоследок. Вскоре я перестал вообще что-либо видеть и только повторял без конца: «Господи, помилуй!» Вдруг я почувствовал, что снова стою на твёрдой земле. Я был жив! Я был цел и невредим! Я был самим собой! Я понял, что в этот раз победил. Тогда я засмеялся и запрыгал, как ребёнок. Я и стал ребёнком. Какая-то огромная тяжесть упала с меня. Было такое чувство, что до этого я никогда не радовался и вообще не жил. Мне казалось, я вот-вот взлечу в воздух. Как будто до этого я всю жизнь таскал пятидесятикилограммовый мешок за плечами. Христос любит меня! Ни одна овца не погибнет, если знает глас пастуха! Потом я осмотрелся, пытаясь сообразить, где я. Местность была незнакомая. Должно быть, бес утащил меня далеко от монастыря. Я сориентировался по сторонам света и решил, что мне надо идти на восток. Вскорости я вышел на горную тропу, а немного погодя встретил нескольких незнакомых монахов. Они шли мне навстречу. Посмотрев на мою рваную рясу и испачканное лицо, они улыбнулись и спросили, в какой монастырь я иду. Я ответил. Монахи сделались испуганными и сказали, что такого монастыря нет ни в Грузии, ни где-либо в мире. «Пойдём с нами! – сказали они. – У нас есть свободная келья и много, много еды».

Отец Симон замолчал и ласковым взором обвёл монашек, как будто ожидая вопроса.

– Но вы ведь не пошли с ними? – спросила Анна.

– Нет, Анюта, не пошёл. Они не были настоящими. Я понял это сразу, как только они ко мне подошли. В их голосах, взглядах и жестах, а особенно в том, как они звали меня с собой, было что-то, что их выдавало. И я убежал. Они звали меня, умоляли вернуться. Кричали вдогонку, что я пропаду в горах, и что они могут мне помочь. Но я не поддавался и убегал всё дальше и дальше.

– Как так, не были настоящими? – спросила Игнатия, бледнея от испуга. – Это были люди?

– А вот так. Это были люди, но они не были настоящими. Можешь считать, что они были призраками. Они хотели, чтобы я вернулся обратно в мир… Пройдя ещё немного, я почувствовал некоторую уверенность в себе. Вернулась Иисусова молитва. Я знал, что иду в правильном направлении. А потом увидел ещё двоих – старца и послушника. Они тоже шли навстречу и были из монастыря равноапостольной Нины. Они поздоровались по-грузински и пошли дальше, не обратив на меня никакого внимания. Я замедлил шаг и тайком оглянулся. Вроде бы они были настоящими. Тогда я догнал их и сказал, что заблудился в горах и не знаю, как найти дорогу в монастырь святого мученика Або. «Он в противоположной стороне, – сказал пожилой монах. – Мы сами туда идём. Если хочешь, пойдём вместе». Я заколебался. Они повернулись и молча пошли по тропе. Я решил, что эти – настоящие монахи, и пошёл за ними. Немного спустя мы остановились на привал, послушник достал из заплечного мешка пакеты с продуктами и предложил мне немного поесть. И тут я понял всё. В том, как он это сделал, было что-то очень странное. Я вскочил и побежал назад по тропе. Они звали меня назад, говорили, что я умру в горах, если не пойду с ними. Их мольбы навязчиво преследовали меня, но я бежал со всех ног, не оборачиваясь. И я пошёл дальше. Я знал, что иду в правильном направлении, и призраки просто стараются сбить меня с пути. Потом я встретил ещё восьмерых горцев. Они молча стояли вдоль дороги, смотрели на меня, и глаза их были наполнены мольбой. Некоторые показывали мне продукты. Но я не остановился, даже не взглянул на них. Меня окружали одни призрачные существа, и они жаждали до меня добраться. Я стал спускаться в долину. До меня дошло, что пока я буду сохранять это новое ви́дение мира, ангел-хранитель не оставит меня, и призраки ничего не смогут со мной сделать. И я умолил Христа не возвращать меня в мир, от которого я в тот день отрёкся…

Сёстры сидели молча, завороженные рассказом старца. У некоторых в глазах стояли слёзы. Наконец Игнатия нарушила молчание.

– Это был первый раз? – спросила она тихо.

– Да что ты! Чем ты слушала? Это ж меня бес утащил! Ты думаешь, с тех пор меня так бесы и таскают? Когда стемнело, я понял, что мне никогда не вернуться в свой монастырь. Он тоже стал призрачным. На Земле не осталось ничего настоящего. И я решил вернуться в Ленинград. Мне так хотелось очутиться в северной столице, где прошла моя юность! Я прислонился к валуну и стал молиться. Так, в молитве, и заснул. А потом чувствую – пихает меня кто-то носком сапога. Открываю глаза и вижу – я на Невском проспекте, а передо мной стоит суровый ленинградский милиционер. Как я ему обрадовался! Обнял его, расцеловал и пошёл в ближайший действующий храм Господа благодарить. Вот это и был первый раз.

– И вы никогда не вернулись в свой монастырь? – спросила Феодора. – А как же братия, игумен?

– Я думаю, Господь всё уладил. Умеет Он это. Я оставил в Грузии кое-какое имущество, братию, все свои надежды и мечты. И только призрачные путники встречаются мне на пути в Царство Отца с той поры. Я люблю Землю гораздо сильнее, чем раньше, но она для меня призрачна теперь. Сияние Небесного Отечества затмило собой сияние Земли.

– Но ведь вы нас любите так, как никто не любил, даже родители по плоти! – чуть не плача, сказала Анна. – Мы все знаем это! Неужели, и мы для вас – призраки?

– Именно потому я вас и люблю, что вы для меня призрачны! Если б я был привязан к вам по-земному, что бы дало мне силу любить? Приходится выбирать – либо Небо, либо Земля. Либо Небесное Царство для тебя – фантом, либо Земля – ненастоящая.

– И ничего на Земле больше нет настоящего для вас? – спросила Феодора.

– Как это нет? А Господь Иисус Христос разве не на Земле? А кто сказал: «аз с вами до скончания века»? А Серафим Саровский, Иоанн Кронштадтский, Силуан Афонский, Николай Сербский? Они не только на Небе, но и на Земле. Быть настоящим монахом означает находить и сохранять гармонию, равновесие между всем ужасом человеческого бытия и сказочным чудом того, что мы зовём «быть человеком». Кстати, это не мои слова. Я их только слегка перефразировал…

– Это Павел Флоренский? – вскинулась начитанная матушка игумения. – Николай Бердяев? Владимир Соловьёв? Неужели кто-то из святых отцов?

– Не скажу, и всё! – осерчал отец Симон. – Если я вам скажу, отец Сергий меня убьёт!

Сёстры знали, что когда старец поминал отца Сергия, второго духовника обители, дальше допытываться было бесполезно.

*  *  *

После вечернего правила из тайников появилось восемь-девять блокнотов, и сёстры застрочили по памяти. Записывать по ходу дискуссии было запрещено строго-настрого.

Отец Симон при свете фонаря копался в двигателе автомобиля: что-то тот плохо стал заводиться.

Отец Дамиан у себя в келье размышлял над очередным таинственным исчезновением старца, а отец настоятель улыбался, глядя в звёздное небо.

Все они были более-менее настоящими.

Призраки не жалуют сельскую местность, они любят города. Целые толпы призраков заполонили казино, рестораны, ночные клубы в Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге и Волгограде. Легионы призраков маршировали из офиса в офис по Нью-Йорку, Лос-Анджелесу, Далласу и Сан-Франциско. Армии призраков пили пиво, грызли чипсы и восторженно вскрикивали, уставившись в экраны телевизоров в Лондоне, Париже, Милане и Мадриде. Но в дверь каждого из призраков кто-то тихонько стучал.

Самое Настоящее Существо на свете открывало свои объятья каждому из них, чтобы наполнить призрачную плоть настоящей жизнью.

  Глава 3 ОТЕЦ СИМОН И ПАНК-РОК

Роста отец Симон был неопределённого: иногда он казался людям высоким, иногда – низким. И возраст у отца был неопределённый: иногда он выглядел молодым, иногда – средних лет, а иногда – дряхлым стариком. И внешность у него тоже была неопределённая: иногда его не могли узнать даже самые близкие люди. А когда отец Симон надевал неопределённого цвета костюм с двубортным пиджаком и отправлялся в город, его могли принять за кого угодно, только не за иеромонаха.

Например, пятеро музыкантов из панк-рок-группы «Бешеные клопы» считали его своим творческим продюсером и духовным лидером. Благодаря стараниям отца Симона группа набирала популярность, и несколько песен уже крутили по радио. Популярности способствовали фотографии полного состава группы на Литургии в храме и необычность песен, написанных лично отцом Симоном или под его влиянием.

*  *  *

Запыхавшийся клавишник Андрюха вбежал в студию.

– Володька кóнчился! – сказал он трагически и немного истерично. Володька был основателем группы и вокалистом.

– Как кончился? – испугался ударник Валерка.

– Ушёл из жизни! Сто процентов! Мы высадили дверь квартиры; документы, паспорт, деньги, даже гитара – всё на месте. Где человек может быть без паспорта и без денег? Повесился или отравился. Он же сам говорил, что если бы захотел покончить с собой, не стал бы выпендриваться, как все. Не стал бы делать это в общественном месте, во дворе, там, в туалете. Так и сказал: сел бы на электричку, поехал бы за город подальше, нашёл бы лесок погуще и там… Чтобы птицы склевали, а считали пропавшим без вести. Он, правда, тогда бухой был, когда это говорил, но не всё ли равно! Мы с Серёгой матери позвонили – ничего не знает. Паникует теперь. А больше у него никого нет. С тёлками он больше года не встречается ни с кем. А с тех пор как наркоту бросил, у него депрессии, сам знаешь! Видно, депресняк накатил, поехал и кончился! Всё. У нас же концерт завтра, блин!!!

– Да не паникуй ты! – встряхнул его за плечи бас-гитарист Вадик. – Ты же не мамка ему, чтобы паниковать! Найдётся он. Ещё четырёх дней не прошло, как он пропал. Я чувствую, что он жив. С тех пор как Симон Петрович нами занялся…

– Помянешь его, он и появится, – испуганно прошептал Валерка. В студию неслышными шагами вошёл отец Симон.

– Почему сумбур? Зачем крики? – мягко спросил творческий продюсер.

– Володька кончился. И группе конец, – сказал Андрюха.

– Я знаю, – сказал отец Симон и заплакал, садясь на стул. – Это ненадолго, – сказал он, улыбаясь сквозь слёзы и доставая платок.

– Знаем, что ненадолго, Симон Петрович! – хрипло сказал Андрюха. Теперь никто не сомневался, что Володьки нет в живых. – К Страшному Суду воскреснет. А что толку-то? Группа развалится. А самоубийцы попадают в ад…

– Всегда ли – в ад? – тихо спросил отец Симон. – А может, иногда и в Царство Небесное? Слышал я историю: несколько девушек дали Богу обет безбрачия. А в город ворвались варвары. Мужиков убивали, а всех женщин насиловали. Девушки возьми, да и прыгни со скалы, чтобы соблюсти обет. И что ты думаешь? Церковь прославила их как мучениц за Христа!

– Но Володька не давал ничего такого… – удивился Андрюха. Валерка было заржал, но посмотрев на отца Симона, сразу же замолчал.

– А откуда тебе знать? – спросил отец Симон, глядя Андрюхе в глаза. – Ты всё про всех знаешь? Если самоубийство ради Бога (это, конечно, редко бывает), то человек – не осуждённый, а праведник. Даже если не было Божьей воли на самоубийство, но человек искренно верил, что была. Я тебе одну книжку дам почитать – роман Грэма Грина «Суть дела». Тогда ты всё поймёшь.

Тут никто из ребят не нашёлся, что сказать.

– Я вот здесь несколько песенок написал, – сказал старец. – Но теперь без Володи тяжело будет выбрать. Ладно, продолжаем репетицию! Я отвечаю за творческую концепцию, я обеспечиваю спрос аудитории, и я вам говорю – группа не развалится.

– Я не буду основным вокалистом! – заартачился Вадик. – У меня голос недостаточно хриплый и противный! Пусть Серёга поёт!

(Гитарист Серёга поехал утешать мать Володи.)

– А тогда в клубе у тебя неплохо получалось, когда Владимир грипп подцепил! – с надеждой сказал отец Симон.

– Это я от текилы охрип! – оправдывался Вадим. – Налили мне… нехорошие люди.

– Но сейчас-то Володи с Серёжей нету! – мягко, но убедительно сказал старец. – Вот и сыграйте мне все новые песни. А потом помолимся о спасении раба Божьего Владимира.

*  *  *

– Ну, где этот четверодневный Лазарь?! – закричал отец Симон на весь храм. По храму побежал шепоток.

– Это – старец отец Симон… Он юродствует… Сейчас опять настоятеля будет распекать… Называет всех призраками и мертвецами… Кто-то впал в грехи, а он будет духовно воскрешать…

Из алтаря выскочил эконом отец Дамиан и укоризненно запричитал:

– Потише, пожалуйста, батюшка, служба же идёт!

– Куда вы дели четверодневного Лазаря?! – буйствовал старик, не снижая тона. – Стоит мне отлучиться на неделю, как вы – в беззакония впадать!

Глаза у отца Дамиана забéгали и он нервно зашептал:

– Это всё отец настоятель! Я его предупреждал! А он только улыбается!

– Я спрашиваю, где он? – сурово вопросил отец Симон.

– Как где, в келье у себя…

Отец Симон вылетел из храма, гневно тряся бородой, и уже тут расхохотался.

*  *  *

Послушник Владимир смиренно сложил руки на коленях и упрямо сказал:

– Пусть думают, что я умер.

– А мать? – укорил его творческий продюсер.

– Пимен Великий к матери даже не вышел…

– Но ты же не Пимен и не великий!

– А он тоже тогда не был великим, а был обычным послушником!

– У тебя же чудесные песни! Подростки слушают, получают первое понятие о Боге…

– Дерьмо весь этот рок и вся наша тусовка. А песни только ваши хорошие.

– Ты – отличный музыкант. Когда становишься воином Христовым, надо продолжать делать то, что ты лучше всего умеешь, оставаться в своём качестве. Вот Костя Кинчев продолжил играть после того, как уверовал, и все лучшие песни написал уже во Христе. Стал духовным лидером своей группы. И ты станешь.

– А вы почему не остались в своём качестве, а ушли в монахи?

– Понимаешь, дело в том, что когда я осознал себя христианином, я уже был послушником. Так что очень даже остался в своём качестве.

– Я курю, пью, матерюсь. Каюсь на исповеди, а перестать не могу. Только обеты избавят меня от моих грехов… Я хочу всего себя посвятить Христу, как Алёша Карамазов!

– Ты так думаешь? Христа можно любить где угодно. И подвиг верующего мирянина ничуть не меньше монашеского, а может, даже и больше. Кстати, тому же Алёше пришлось вернуться в мир… А по поводу курения и матерщины… Это со временем отпадёт само собой. Если ты по уши влюблён в девушку, станешь засматриваться на других женщин? Нет. И если душа по уши влюбится в Христа, она не захочет больше пить, курить и материться… Словом, чтоб завтра был на концерте! Это я тебе как продюсер говорю!

*  *  *

– Отец Симон, я хотел узнать… – начал отец Дамиан.

– Да, мой дорогой?

– Почему панки? Почему рокеры? Почему не барды, например, какие-нибудь, не шансонье?

– Понимаешь, барды у нас слишком праведные. Аж тошнит от их праведности! Жизнь их замучила совсем, злая судьба несправедливая. Да и, пожалуй, слишком умные по-мирски, Бог им не нужен. Христос пришёл ведь к грешникам и простым рыбакам, значит к панк-рокерам. Ребята Бога искренне ищут, они открыты Благовестию. Слушает их молодёжь, а не старпёры закосневшие… Ну, это я так, в общем. Бардов я тоже люблю. Вообще-то на человека каждый раз надо смотреть…

– Не знаю, можно ли так сказать… Но заразиться… оскверниться… Наверное, не очень уместные слова… Мы же всё-таки монахи…

Отец Симон громко засмеялся, прослезился от смеха и даже как будто схватился за живот. (Он говорил, что много лет страдает грыжами.)

– Чем же от них заразишься? – сказал он сквозь слёзы. – Скорее они от нас с тобой заразятся! Честолюбием и самомнением! Мы же с тобой – избранные, мы же на всех смотрим свысока! Мы же законники, фарисеи! Ребята-то гораздо чище нас! Видел бы ты их в натуральной среде – смиреннейшие существа! Мне одна девица рассказывала, с которой наш гитарист раньше встречался, что бедняга не знал куда от стыда глаза девать, когда она его раздевала!

Тут у отца Симона начался новый приступ смеха, сильнее прежнего, и он сделал что-то совсем для старца не подобающее – завалился в пыль и задрыгал ногами, корчась от боли в животе. Эконом поспешил оставить несчастного подвижника, чтобы не подумал кто чего.

*  *  *

Выступление уже подходило к концу, когда в середине зала, как по волшебству, появился Симон Петрович в своём неизменном элегантном костюме. Володька его углядел и заорал в микрофон перед очередной песней:

– Следующую композицию мы посвящаем нашему любимому продюсеру, благодаря которому я вернулся с того света!

Сгрудившиеся у сцены фанаты возликовали.

Автором песни был сам Володька, а слова – следующего содержания:

Обкурившись и обпившись как-то раз,

В монастырь панк постучал.

На башке пригладил ирокез

И игумену сказал:

Припев.

«Постриги меня в монахи,

Мы с тобою будем панковать.

Этот мир пошлём мы на фиг,

Чтобы Богу пару слов сказать!»

«Постриги меня в монахи! –

Третий час безумный панк кричал. –

Этот мир пошлём мы на фиг!»

Но его никто не постригал.

Оглядел его игумен с ног до головы

И сказал: «Ну что тут стричь?

Поживи у нас послушником пока,

Чтобы зрелости достичь!»

Припев.

«Постриги меня в монахи,

Мы с тобою будем воевать –

Надерём мы ж…у бесам,

Чтобы Богу пару слов сказать!»

«Постриги меня в монахи! –

Пятый год безумный панк кричал. –

Этот мир пошлём мы на фиг!»

Но его никто не постригал.

Наконец он был пострижен после стольких лет,

Ирокез закрыл клобук.

За весь мир молиться начал панк:

«Избави нас от вечных мук!»

Но многолетнему обычью своему

Наш монах не изменял

И, запершись в келье у себя,

Диким голосом кричал:

Припев.

«Постригите меня в схиму[3],

И мы с вами будем воевать.

Быть хочу, как серафим, я,

Чтобы Богу пару слов сказать!»

«Постригите меня в схиму! –

Тридцать лет монах кричал. –

Быть хочу я серафимом!»

Но его никто не постригал.

После концерта вместе с отцом Симоном поехали на дачу к Серёге.

*  *  *

– Что же вы скрывали от нас, что живёте в монастыре? –ласково укорял старца правдолюбивый Вадик.

– А я разве скрывал? – удивился отец Симон. – А если и скрывал, какая разница, где человек живёт?

– Но ведь вы же этот… подвижник, что ли?

– Намекаешь, что я подвинутый слегка? Ну и что? Кто сейчас не подвижник? Вот и Володя тоже подвижник.

Володя как раз входил в каминный зал, пряча в карман молитвослов.

– Ты иди, погуляй лучше! – сказал ему старец. – Мне с ребятами кое о чём поговорить надо. А ты и так уже это знаешь. Андрюху гони сюда! Возьми пакетик и фонарик, на входе в лес большая берёза растёт, под ней десяток белых. Сам видел.

Когда Володя вышел на улицу, а остальные четверо собрались за столом, на продюсера посыпались вопросы.

– Зачем же вы сказали, что он умер? – возмущался Андрюха.

– Это не я, а ты сказал! Я сказал, что он скоро вернётся! – отбрёхивался старец.

– Ну да, не говорили! Даже заплакали!

– Так я от радости плакал, что он наконец дозрел!

– Вы же его обратно дёрнули! – изумился Сергей.

– Да я не про монастырь! У него начался покаянный кризис. Надоело купаться в самодовольстве, устал от себя самого. Вы уж мне поверьте, он каждое утро просыпается с мыслью: «Я – дерьмо собачье, и больше ничего!» Когда человека так колбасит, он может что угодно выкинуть. Хорошо, что в мой монастырь прибежал, а то ищи его потом по всей Сибири! Теперь он станет настоящим лидером группы, то есть вашим. И вы никуда не денетесь, голубчики! Будете слушать его почти во всём!

– Он курит, пьёт, матерится! – подал голос ударник Валера.

– А некоторые и в известное заведение заходят. – Старец пристально посмотрел ударнику в глаза. – Ударяют, так сказать, на производстве. Я и сам туда недавно заходил, видел Свету, Аню…

Валерка не выдержал и убежал на второй этаж.

– Побеседовал с ними, – как ни в чём не бывало продолжил отец Симон. – Хорошие девушки. Тяжело им будет из замкнутого круга вырваться, но думаю, Бог поможет… А курение – это разве грех? Дурацкая привычка, и всё. Святитель Николай Японский почти всю жизнь курил… Пить – я и сам пью. Иногда голова раскалывается, проклинаю всё на свете, а кагорчика стакан тяпну, сразу о Боге вспомню. Злоупотреблять не надо, дураку понятно, но со временем наýчитесь себя контролировать. Главное, чтоб у человека в жизни стержень был, на который всё нанизывается. Вот Володя такой стержень обрёл, и вы найдёте.

– Вы ещё про матерщину не сказали, Симон Петрович, – заметил Сергей, который слушал очень внимательно.

– Да сто раз говорил! Ругаться матом плохо, а употреблять матерные слова можно. Василий Блаженный, например, употреблял. Неужели не чувствуете разницу? Ругаются сумасшедшие, алкоголики, зачем им уподобляться? У них нет контроля за собой, за своей речью. Если примешь решение никогда больше не материться, постарайся исполнить. А если решишь использовать мат в определённых случаях, разработаешь стратегию его применения, то так и поступай. Мы должны управлять окружающим миром, а не мир нами. Иначе, чем мы будем отличаться от животных? Есть два типа вещей: есть вещи откровенно греховные (например, блуд), хотя и тут бывают исключения, а есть вещи ни хорошие, ни плохие сами по себе. А вот ничего самого по себе хорошего в принципе не бывает. Так вот, использовать мат, молиться, давать милостыню или, к примеру, носить мини-юбку – не хорошо и не плохо. Хорошо это будет или плохо зависит от того, как и когда ты это делаешь. Если ты обзываешь матом сам себя в порыве самоосуждения – это хорошо (желательно только, чтоб дети не слышали). Если молишься о гибели своего врага – это плохо. Если даёшь милостыню из гордости, тоже плохо. А по поводу мини-юбки… – Старец посмотрел на Вадима, который постоянно ссорился с женой. – Если женщина надевает её, чтоб понравиться чужим мужьям – это плохо. А если хочет понравиться своему – очень даже хорошо.

Вадик опустил глаза.

– Загрузили вы нас очень! – сказал Андрюха. – А вон и Володька идёт!

– Так! Всё, что я говорил про него, забудьте! – зашептал отец Симон. – А то у него опять звёздная болезнь начнётся. Помните, как все мучились?

Володя тащил полный пакет белых.

– Первый раз собирал грибы ночью! – закричал он. – Айда за мной, там ещё остались!

Когда музыканты вернулись в дом, отца Симона уже и след простыл. На столе лежала тетрадка с текстами песен.

– Чёрт возьми! Всё время он так! – возмутился Вадим. – Водитель у него какой шустрый! И фары, видно, всё время гасит, чтоб мы его не засекли. А то б уговорили Симона Петровича остаться…

Глава 4

ОТЕЦ СИМОН И СВИНИНГ

Женщина вышла, а высокий исхудалый мужчина вошёл в избушку. Он отсидел пять часов в очереди, был у отца Симона первый раз и имел весьма смутное представление о старцах. Ему показалось, что воздух в келии затхлый и не мешало бы открыть окно.

Не успел мужчина открыть рот, как старец схватил его за руку и потащил к письменному столу.

«Знаешь, родной, сколько мне писем приходит! – причитал отец Симон, вручая ему бумагу и ручку. – А когда мне отвечать, если я целый день народ принимаю? Вот и приходится совмещать! Руки-то у меня трясутся, и ручка то и дело – скок на пол. А если и напишу, потом ничего разобрать нельзя. А у тебя почерк хороший – услужи старику!»

Мужчина подумал, что его с кем-то перепутали, но послушно принялся писать под диктовку старца. Он уже много лет никому не писал писем.

«Почему Бог оставил тебя? – диктовал отец Симон. – Почему ты, считающий себя христианином, развёлся с женой, и она теперь замужем за другим? Почему ты стал много пить, потерял хорошую работу и опустился? И почему твой родной брат, негодяй, извращенец и богохульник, живёт в мире и радости со своей женой, и Провидение не наказывает его за многочисленные преступления перед Господом? Ты считаешь, он не мог покаяться, потому что не ходит в храм.

Прости меня, грешного, но дерзну сказать: с тобой происходят беды из-за гордости твоей и нераскаянности. Брат же твой исправился, а исправление – это и есть покаяние пред Богом. Твои дела свидетельствуют о твоей нераскаянности, а его дела – о его покаянии. Но давай разберём всё подробно.

Ты прелюбодействовал и он прелюбодействовал. Но у тебя были уважительные причины – ты узнал об измене жены, был в депрессии и т.д. А он делал это, как ты думаешь, исключительно из любви к сладострастию. Кроме того, ты покаялся (вернее, сказал свой грех на исповеди), а он никогда в жизни не исповедовался. Но прекратил ли ты себя оправдывать после своего т.н. «покаяния»?

Ты должен знать, что к нехристианам в принципе неприменимо понятие «грех». Чтобы грешить или не грешить, надо знать, что такое «грех», знать заповеди Христовы, знать Евангелие, а твой брат, как я понял, Евангелие никогда в жизни не читал. Как пишет апостол Павел в послании к Римлянам, нехристиане будут судимы исключительно по закону своей совести, т.е. они будут наказаны только за то, что сами считали плохим, недостойным человека. Твой брат не знает закон Благодати и находится на ветхозаветном уровне, а значит, и судим будет по ветхозаветным меркам. К несчастью, этого нельзя сказать о тебе. Ты уже сейчас попал под осуждение Божье.

Но давай рассмотрим всё с самого начала. Вы оба женились в один год, и твой брат сразу же после свадьбы пустился во все тяжкие. К ним в гости зачастила одна молодая супружеская пара. Ты подозревал, что они занимаются какой-то мерзостью, и твои подозрения вскоре подтвердились. Оказалось, что две молодые семьи занимаются свинингом – групповым сексом. С твоей точки зрения, это – смертный грех: всеобщее прелюбодеяние и извращение одновременно. Ты жестоко осуждал их и забыл заповедь Господа: носить на себе немощи наших ближних. Что ты сделал для их вразумления – устраивал скандалы, ненавидел, проклинал? Ты забыл, что Бог есть любовь, ты не мог даже молиться о них. Ты не смог мыслить по-христиански, да и по-мирски не смог рассудить, что они скоро перебесятся, и надо всего лишь подождать. Таким образом, осуждая брата, ты впал в очень тяжёлые грехи, и твоя собственная семейная жизнь пошла вкривь и вкось. Но давай рассмотрим ещё одно обстоятельство.

С самого начала твой брат и его супруга горячо любили друг друга. У них и в мыслях не было, что они когда-нибудь будут изменять один другому, да я считаю, что они и не изменяли. Под прелюбодеянием у христиан разумеется прежде всего духовная измена, а уже во вторую очередь – телесная. На мой взгляд, в данном случае имел место блуд, а не прелюбодеяние. Твой брат с женой ничего не скрывали друг от друга, всё делали вместе, поэтому и блудить стали вместе. При этом духовно они были бесконечно преданы друг другу, и свининг был для них экстравагантным развлечением, а не изменой. Их интересовала только плоть, а не души тех двоих людей. Они делали это с взаимного согласия, тут не присутствовала месть, обида и т.п. Чего нельзя сказать о твоём прелюбодеянии. Ты делал это тайно от жены, назло ей. Не хотел объясниться, когда узнал, что она тебе изменяет, не хотел спросить совета у Церкви, а затаил злобу и отомстил. Ты совершил большее преступление, чем твой брат, а чем значительнее преступление, тем сложнее покаяться. И до сих пор утешаешься тем, что извращенцем в отличие от брата тебя никто не назовёт. Но давай посмотрим, с чего всё у тебя началось?

Когда ты надумал жениться, когда венчался, хотел ли ты полностью открыться своей супруге? Рассказал ли ей все свои грехи, какие имели место в твоей жизни? Хотел ли, по заповеди Христовой, сделаться с ней одной плотью (т.е. добиться полного сходства ваших душ)? Хотел ли обнажить пред ней свою душу и доверить всего себя? Нет. Из тщеславия ты оставил в своей душе немало уголков, куда не хотел впускать никого – ни Бога, ни жену. А твой брат с самого начала исполнил эту заповедь Христа, не зная о ней. Так кто из вас больший христианин?

Ты начал изменять своей жене первый и изменял задолго до того, как она изменила тебе. Ты изменял ей с футболом, ты изменял ей с приятелем, когда пил пиво у ларька и сплетничал о ней. Ты изменял ей на работе, когда по восемь часов подряд не вспоминал о ней. Ты изменял ей в храме, когда засматривался на молодых прихожанок и не каялся перед ней потом за это. А Христос что сказал? Всякий, кто посмотрит с вожделением на постороннюю женщину, уже прелюбодействует в сердце своём!

Что же ты ожидал от бедной женщины? Всё очень просто. Когда женщина начинает чувствовать, что её не любит муж, она пытается возбудить в нём ревность, чтобы он доказал, что любит её. Если это не помогает, она ищет себе другого мужа, который будет любить её. Тебе же футбол и твоя лжеправедность были дороже, чем жена. Неудивительно, что, узнав об измене супруги, ты поступил не по-христиански и пал ещё ниже. Вместо того, чтобы простить и покаяться перед ней за свою нелюбовность (и я нисколько не сомневаюсь, что она бы в ответ тоже покаялась и никогда бы больше не изменяла), ты обругал Бога за то, что Он послал тебе жену-прелюбодейку, и затаил злобу, ища удобного случая отомстить. В храм ты временно ходить перестал и, естественно, вскоре оказался в постели с другой женщиной. За духовной изменой всегда следует физическая, а вот за физической духовная – совсем не обязательно, что мы видим на примере твоего брата. Он образумился, осознал, насколько мерзко то, чем они занимаются, и они с женой приняли решение никогда больше этого не делать. Это и называется покаянием. Теперь они живут счастливо и благополучно. Не сомневаюсь, что со временем они дорастут до христианства. Ты же до сих пор занимаешься самооправданием, обвиняешь других, а не себя, хотя и исповедал свой грех в храме. Ты исповедал его только на словах, не осознав при этом себя виноватым во всём. А как мы проследили, ты был виноват в случившемся с самого начала. И теперь неудивительно, что ты начал пить, потерял работу и проклинаешь свою жизнь. Это – следствие твоих прошлых ошибок. Господь долготерпит и ждёт от человека, что он сам исправится. Так и произошло с твоим братом. Господь не дал ему заболеть тяжёлой венерической болезнью, как ты надеялся, потому что провидел, что твой брат изменится к лучшему.

С другой стороны, Бог попускает человеку впадать в худшее состояние, если видит, что надежды на исправление почти не осталось. Когда человек опустится, тяжело заболеет, сделается бесноватым, его может «пронять» и он перестанет губить свою душу. Это – его единственный шанс на спасение.

Так что Христос не оставил тебя, а явил о тебе особую заботу и промышление. Что тебе делать дальше? Во-первых, попросить прощения у брата и его жены, да не просто брякнуть «прости меня», а перечислить всё недоброе, что ты делал или думал по отношению к ним. «Прости, что осуждал, ненавидел, злился, устраивал скандалы, сплетничал, желал зла, не молился за вас». Я думаю, они тебя простят. Потом поедешь к жене и всё – по той же программе: с самого начала не любил, прелюбодействовал с футболистами, их тренерами и «Спорт-экспрессом», с телевизором, считал себя праведником. И проси прощения до тех пор, пока облегчение на душе не наступит – это и есть знак истинного покаяния. Тогда уже можешь и в храм идти – там ещё раз исповедаешь всё. Пока не примиришься с ближними, не смей нести дар твой к жертвеннику! Прошлое твоё покаяние было ложным… Главное пойми: ты один ответственен за всё, что с тобой произошло и происходит сейчас! Не вали ты вину на других людей, на обстоятельства, на злую судьбу, на Бога. Христос всё сделал для твоего спасения! Издевательства, унижения, избиение до полусмерти, распятие и смерть претерпел. Всё ради тебя! Три часа испытывал удушье, нестерпимую боль на кресте, обезболивающий наркотик принять отказался, чтобы в полной мере вкусить наши человеческие страдания. Но мы страдаем за грехи свои, а Он, будучи безгрешным, страдал ради нас, из любви к людям. И после этого ты обвиняешь Его в немилосердии? Бог тебя не понимает! Ай-ай-ай! Видно, Он стал слабоват умом, состарился, что ли. Мы-то, конечно, умнее!

Когда искренне признаешь себя неправым во всём, обнаружишь все свои прошлые ошибки, тогда и смирение придёт, чувство, что по делам своим достойное принимаешь. А как смирение придёт, всё улучшаться начнёт. Покаяние – это тяжкий труд, многолетний, пожизненный. А ты как думал? Прямо в рай, прямо в рай, только ножки поднимай?

Что с женой у тебя будет, не знаю. Я нашему архиерею заблаговременно телеграмму послал, чтоб он ей право на развод и разрешение на второе венчание не давал. Он и не дал. Она только в ЗАГСе расписалась. Так что пред Богом вы всё ещё – муж и жена. А дальше – решайте сами.

И вот ещё: встретишься и попросишь прощения у своего бывшего начальника за то, что осуждал его, недобросовестно относился к работе, опаздывал, являлся в нетрезвом виде и т.д. И не надейся ни на что, сделаешь это ради Христа! Место твоё уже занято, обратно тебя не возьмут. Сделаешь это, со временем тебе предложат другую работу, ещё лучше.

Пьянство твоё так сразу не закончится. Даже у апостола Павла было жало! Если искренне покаешься, пить станешь меньше, только по праздникам и по выходным. Но как только опять впадёшь в гордыню, сразу сорвёшься. Господь оставляет нам жало греха, чтобы мы не забывали, какие мы грешные, и не превозносились. Чуть только возгордимся, потеряем бдительность, старая рана даёт о себе знать. Быть воином Христовым нелегко – мы постоянно на линии фронта. Нельзя расслабляться ни на минуту – тут же получим ранение от бесов. Наша борьба не на жизнь, а на смерть, и идёт она до самой смерти! Благодари Бога за то, что Он тебя смиряет и вразумляет через твоё пристрастие к спиртному! Ведь могло быть и хуже. Старайся всегда исходить из худшего.

И почитай хоть что-нибудь из святых отцов! Какой же ты христианин, если святоотеческого предания не знаешь! Читай лучше творения святителей, а не преподобных. До преподобных надо ещё дорасти. Читай Иоанна Златоуста, Тихона Задонского, Димитрия Ростовского, Николая Сербского… Не отчаивайся и молись! Сам знаешь, о чём молиться: чтоб Господь твоего брата привёл в Церковь, чтоб тебя от пьянства хоть на время избавил, чтоб спастись нам всем. О врагах обязательно молись и обо мне, грешном, помолись. Спастись мне ещё тяжелее, чем тебе, но Господь милостив. Когда не можешь молиться Господу Иисусу Христу, молись Пресвятой Деве, она всегда услышит! Благослови тебя Господи, чадо моё! До встречи!»

Отец Симон закончил диктовать письмо и глянул на мужчину. По лицу того катились слёзы.

– Ты чего так расстроился? – удивился старец. – Человека этого жалеешь? Случай, конечно, запущенный, но до летального исхода далеко. Бывало и похуже. Главное, срочные меры принять!

Глава 5

ПОХОРОНЫ ОТЦА СИМОНА

Весь внутренний двор монастыря был заполнен людьми. Отец Дамиан только что закончил отпевание, и гроб с телом старца вынесли на улицу.

Отовсюду слышались стоны и всхлипывания, а раз в десять минут волна рыданий прокатывалась в толпе, как волна поддержки на стадионе.

Игумения Феодора с двенадцатью своими сёстрами плотным кольцом обступили гроб.

Инок Александр, бывший журналист, держал за руку заплаканного Алексея Мечникова и что-то тихо объяснял ему.

Немного в стороне скромно стояли пятеро парней в кожаных куртках – полный состав «Бешеных клопов».

Поодаль топтались трое «разбойников» – Саша, Серёжа и Арсений. (Арсений женился, обзавёлся детьми и хозяйством – коровой, овцами, птицей. В Матюково его считали чем-то вроде фермера.) Все трое последнее время часто навещали старца.

Высокий исхудалый мужчина то и дело прикладывался губами к гробу и даже пытался отщепить от него кусочек. Рядом с ним стояли его жена и брат. У жены в паспорте стояло две печати о расторжении брака и три – о регистрации.

*  *  *

– А это что за чучела такие? – спросила матушка Игнатия игумению, на секунду оторвавшись от своей немыслимой скорби и указывая на рокеров.

– Понятно, какие чучела! Пасомые! Надо поговорить с ними. Пригодится для жития.

Мать Феодора подошла к молодым людям.

– Ребята, вы знали отца Симона?

– Никто его не знал. Кроме Бога, – ответил за всех Володя.

– Старец вёл с вами духовные беседы?

– Было дело. Но всё больше тексты писал. Можете почитать, они выставлены у нас на сайте. Там написано, где мои, а где его. Ну и, конечно, организационными вопросами занимался…

– В смысле, тексты поучений?

– В смысле, тексты песен. В рок-музыке главное – не мелодия, а текст. Если текст попсовый – дебильный, примитивный – тебя мигом в попсисты запишут, какая бы забойная музыка ни была…

*  *  *

– Ну? – жадно спросила Игнатия, когда игумения вернулась.

– Был продюсером панковской рок-группы. Тексты для них писал…

– А-а… У какой группы?

– Панковской! Я телефон взяла.

*  *  *

Инок Александр утешал теперь послушницу Анну.

– Батюшка не ушёл, батюшка с нами. Я вот чувствую его присутствие. Как будто он сейчас смотрит на нас откуда-то сверху, молится, чтоб Господь укрепил нас в вере. Будем ходить к нему на могилку, служить панихидки. А в будущем, если Бог даст дожить, и молебны.

– Это вы будете ходить на могилку! – всхлипывала Аня. – А мы укатим к себе в Екатеринбург…

– А вы возьмите себе землицы с могилки! Вот батюшка и будет как будто с вами! Его мощи наверняка будут нетленными…

*  *  *

Матушка Феодора решила взять интервью и у худого мужчины, который не отходил от гроба.

– Отец Симон вас духовно окормлял?

– Да. Просвещал насчёт свининга…

– Простите, насчёт чего?

– Ну, вы понимаете… Это когда несколько людей вместе… Это самое…

– Что «это самое»?

– Ну, в постели…

– Вы имеете в виду свальный грех? Отец Симон просвещал вас насчёт свального греха?

– Да. Что это допустимо в определённых случаях… Нет, я не то хотел сказать!..

«Сумасшедший какой-то!» – шепнула игуменья матушке Игнатии.

Тут к ней подошли Саша и Серёжа, причём первый тащил последнего за руку.

– Я тя знаю! – радостно сказал Саша игумении. – Мне отец Симон про тя, мать, рассказывал! Мать Федора?

– Я, я.

– Вот, возьми этого лоботряса к себе в Катеринбург! Знашь, как я от него устал? Из колхоза-то его попёрли малость! Трактор ухандокал!

– Кем же это я его возьму?

– А сторожем. Этим… привратником. Поломоем. Кем хошь! Хлопотный он, но хороший!

– А к сёстрам-то он не будет приставать?

– Ни-ни! Он в детстве болезнь одну перенёс, – зашептал Саша. – А то б я женил его давно! Батюшка сказал, ему у вас самое место. Так и сказал: «подойдёшь на похоронах».

– А нам-то он почему не сказал? – удивилась Феодора.

– Говорит: «злые бабы, лишний раз обратиться боюсь!» – Тут Саша прослезился, вспомнив о своих. – Он мою старуху от паралича избавил! Работать скоро пойдёт. А дочуру мою – в институт пристроил! Говорит: «нечего девке в глуши сидеть, пущай образовывается!» Я ему по гроб жизни…

Мать Феодора посмотрела Серёже прямо в глаза.

– Поедешь с нами?

Серёжа восторженно кивнул.

*  *  *

Уже было собрались нести гроб на кладбище, когда к монастырским воротам подъехал ритуальный автобус. Из него выскочили молодой человек в кепке и четверо рабочих.

– Мы забираем гроб! Вот документы! – выпалил молодой человек, подлетая к отцу Дамиану с кипой бумаг.

– Позвольте! Ведь и у нас документы! – сказал эконом, хватаясь за ручку гроба. – Мы будем погребать его на монастырском кладбище!

– Вот – завещание отца Симона, нотариально заверенное! Я – его родственник. Воля покойного, чтоб его тело было захоронено на Пискарёвском, в Петербурге. Ну, ребята, взяли!

– Не отдадим им батюшку! – закричала матушка Феодора, закрывая гроб своим телом.

Один из рабочих подмигнул ей и сказал:

– Нехорошо закону-то противиться! А ещё рясу напялила!

– Кажется, документы и правда в порядке, – сказал отец Дамиан, тупо уставившись в завещание.

– Да что вы волнуетесь? – успокаивал молодой человек. – Похороны переносятся на завтра, на двенадцать часов. Желающие могут прибыть на Пискарёвское кладбище и ещё раз проститься с покойным. Отпевание совершили – и отличненько! Расходы на гроб и прочее мы монастырю оплатим…

Через пять минут автобус укатил, увозя с собою бренные останки подвижника, а добрая половина монахинь безутешно рыдала.

*  *  *

– Отец настоятель! Отец настоятель! Впустите меня!

В дверь кельи вломился инок Александр.

– Отец настоятель! Беда! Тело отца Симона украли и неизвестно, где положили! Я хочу сказать, неизвестно, куда дели! Видно, документы были фальшивые! Отец Дамиан только что звонил из Питера. На Пискарёвском ничего не знают, никаких родственников не обнаружено. У матушки Феодоры нервный срыв. Кто же это мог сделать? У меня остались связи, могу провести журналистское расследование. Возбуждать уголовное дело?

– Нет, Сашенька, не возбуждай. Всё равно ничего не найдут.

– Но должны же остаться какие-нибудь зацепки!

– Навряд ли. Знаешь, Сашенька, пора мне тебя в мантию постригать. Да, пожалуй, и в сан надо тебя положить. Мне же ведь недолго осталось. Отец Дамиан обитель не потянет. Придётся тебе буксиром поработать! Мужчина ты солидный. Уже шестой десяток пошёл! Отцом Херувимом я тебя сделаю!

_______

Весь внутренний двор монастыря был заполнен людьми. Отец Дамиан только что закончил отпевание, и гроб с телом старца вынесли на улицу.

Настоятель стоял на своём балкончике и глядел на стенающую толпу почитателей. Из кельи к нему вышел отец Симон.

– А это кого там хоронят-то? – спросил старец.

– Тебя, отче! – ответил настоятель.

Они помолчали.

– Так я, вроде как, живой!

– Ты-то живой, а тело твоё вон в гробу лежит!

Они ещё немного помолчали.

– Надо будет забрать, – сказал отец Симон[4]. – А то что же мне, так и толкаться у дверей рая в ожидании, когда воскреснет возлюбленное моё тело?

– Твоя воля, отче! Но они все расстроятся…

– Священный материализм, он, конечно, хорош, но пусть лучше учатся поклоняться в Духе и Истине! Помолимся, чтоб не оскудела вера их?

– Давай, отче!

Когда настоятель встал с колен, отца Симона уже не было. К монастырским воротам подъехал ритуальный автобус. Из него выскочили молодой человек в кепке и четверо рабочих.

«Если он чего решит, так оно и будет! – подумал настоятель. – Бог с ним!»

 

Конец

[1] прелéстник – христианин, находящийся в духовном заблуждении, в ошибке

[2] неофи́т – нововоцерковлённый

[3] великая схи́ма – высшая монашеская степень, требующая от посвящённого в неё строгого аскетизма

[4] тела некоторых святых подвижников исчезают вскоре после их кончины