Сказ о Змее Горыныче [Вячеслав Леонидович Козачук] (fb2) читать онлайн

Сказ о Змее Горыныче

Поучили

Змей Горыныч возлежал на поляне перед входом в пещеру, небрежно подперев левой задней лапой правую голову. Он пребывал в полнейшей меланхолии. Вообще-то Горыныч – так его называли очень близкие друзья, от других он фамильярности не терпел — к унынию склонен не был. Последний раз такая тоска накатывала на него лет триста, а то и четыреста назад, когда ведьмочка Вуду с экзотического даже для него острова Ямайка в разгар упоительно-бурного романа без объяснения причин бросила его где-то в индонезийском архипелаге и растворилась в дыме чудотворного костра вместе с местным красавчиком-колдуном. Положа лапу на сердце, Змей не смог бы назвать ведьмочку красавицей. Да, она была мила, было в ней какое-то очарование, шарм, живость в характере, но далеко не beautiful, как говорят эти островные снобы. (Кстати, на редкость мерзкие на вкус. Чем они там питаются, что у их мяса такой отвратительный привкус?!).

В тот раз Горыныч пребывал в печали совсем недолго, лет 60-70, и вышел из депрессии многажды опробованным способом – слегка пошалив. Шалить Змей умел и любил. Шалости творил с упоением, самозабвенно, полностью отдаваясь творческому процессу, забывая о времени и не обращая внимания на усталость. Правда, злые языки поговаривали, что с фантазией на этот счет у него было слабовато, дескать, повторялся Горыныч, упрекали в отсутствии разнообразия в его проказах, попрекали тем, что все озорства проходят по одному и тому же сценарию: сжигание трех-четырех деревень, избиение мужиков, насильничание девок, поедание грудных детей. (Особо ехидные даже предлагали ему привлечь PR-агентство для разработки оригинальной и самобытной программы, такой, какой нет ни у кого.) Однако Змею его программа нравилась, и ничего в ней он менять не желал.

В этот раз все было значительно сложнее. Причины хандры даже после многократных попыток самоанализа — не помогало ни по Фрейду, ни по Юнгу, — так и оставались расплывчатыми, мутными, как залапанные в забегаловке стаканы. Единственное, что осознал Змей, это горькое сожаление о том, что, поддавшись на мелкие и дешевые провокации так называемых любимых друзей, отклонился от привычного алгоритма и вместо деревень в чистых, неиспорченных цивилизацией лесах, резвился в пригородных селах.

- Ну что там хорошего? – спрашивал он себя.

И сам себе отвечал:

- Абсолютно ничего. Мужиков почти не осталось, а те, что есть, какие-то хилые, квелые, драться с ними совершенно неинтересно. Девки испорчены влиянием города и горожан. Накрашены сверх меры, табачищем от них несет, как от 90-летнего деда, убежать, как следует, не могут, а когда их насилуешь, так они еще и удовольствие получают. Ну, никакого тебе кайфа!

О младенцах вообще лучше не вспоминать. Раньше, когда их кормили исключительно материнским молоком, они были нежные на вкус, таяли на языке… М-м-м…

От воспоминаний, сопровождавшихся обильным слюноотделением, Змея Горыныча отвлекли какие-то неясные, еле доносящиеся звуки. Приподняв правую голову, он настороженно прислушался. Нельзя сказать, что он кого-то боялся, боже упаси природу! Но душа, уставшая от пребывания на посторонних, вмешательства в отдых никак не жаждала. Однако надежда, что опасения так и останутся только опасениями, умерла, не достигнув даже отроческого возраста. Шум нарастал, разрастаясь, становясь больше, объемнее, многограннее, цветистее. Змей Горыныч, потянулся, вытягивая по очереди все лапы, и нехотя привстал в ожидании. Наконец на поляну вывалила шобла незваных гостей. По меркам Горыныча, их было совсем немного – около трех, ну, может, четырех десятков. Они были до странности очень похожи друг на друга: в одинаковой зелено-черно-коричневой одежде, с перемазанными лицами, и у каждого было какое-то странное ружье. Гоняя мужиков, Змей Горыныч повидал разные винтовки, наиболее отчаянные пытались в него даже стрелять, но таких стволов ему ранее видеть не доводилось.

В первый момент стороны замерли в недоумении. Горыныч пытался определить принадлежность нежданно-негаданно вывалившегося к нему развлечения, другая сторона силилась оценить степень угрозы, исходящую от хозяина полянки.

Уяснение диспозиции длилось недолго. Настроенный все еще умиротворенно Змей Горыныч попытался испугать пришельцев и вынудить их убраться восвояси. Он затопал лапами, выпустив свои громадные когти, захлопал крыльями, а напоследок пыхнул на пришельцев огнем сразу тремя головами.

Однако «пятнистых» это, видимо, совершенно не смутило. Из середины группы донеслись короткие, напоминающие собачий лай звуки, и «посетители» шустро, как тараканы на кухне, начали разбегаться по поляне. Такого поворота событий Горыныч никак не ожидал. Оторопевши от увиденного, он только крутил головами во все стороны. А в это время «пятнистые», рассредоточившись, взяли его в кольцо. Снова раздались лающие команды, и тут началось такое, какого Змей Горыныч даже представить себе никогда не мог. (Правда, фантазии, как уже говорилось, ему всегда не доставало…) Много позже, с содроганием и судорогами до самого кончика хвоста вспоминая об этом происшествии, Змей предположил, что, видимо, так на самом деле и выглядит ад…

Змей Горыныч, будучи по натуре бойцом, бился до самого конца. Он пускал в ход все четыре лапы, хвост и даже две головы, переключив всю систему управления на среднюю голову. Однако «пятнистые» своей прыткостью и упорством напоминали муравьев. Они облепили Змея со всех сторон, ослепили яркими вспышками, оглушили резким, на высокой ноте грохотом…

Очухался Змей только к вечеру. Сначала приподнял одну голову, осмотрелся, затем вторую… Вокруг было, как после тактического наземного ядерного взрыва: вырванные с корнем столетние сосны лежали верхушками от пещеры, земля на поляне, словно по ней прошелся гигантский трактор с не менее большим плугом, а вход в пещеру был привален немалым, даже по его, змеевым, меркам, камнем… Но хуже всего было другое – Змей был туго спеленат какой-то прозрачной пленкой, и не мог пошевелить ни лапами, ни крыльями, а ни одна из голов до пут не доставала. Одним словом, грамотно связан.

Года через два, когда прозрачные липкие веревки слегка ослабли, Змею Горынычу удалось кое-как освободиться. На душе у него было мерзко: подобного унижения он никогда не испытывал… Но где-то в глубине, вблизи желудка поселилось какое-то новое, доселе неведомое чувство. Поразмыслив (что далось ему с неимоверным трудом), Горыныч понял, что в жизни что-то изменилось, и люди, которых он считал своей законной принадлежностью, тоже переменились. Осознав это, Горыныч погрустнел: ушла в прошлое целая эпоха…

Родственнички

Змей Горыныч возлежал на своей поляне перед входом в пещеру в любимой позе: небрежно подперев левой задней лапой правую голову, кончиком хвоста почесывая в левом ухе средней. Он отдыхал, искренне убежденный, что заслужил право на это краткое сибаритство.

Несколько месяцев Змей Горыныч трудился в поте всех своих голов, устраняя бедлам на любимой поляне после неожиданного визита армейского спецназа Главного разведуправления. Незваные гости не только устроили кавардак в его доме, но и так изрядно отмутузили Горыныча, что тому небо с овчинку показалось.

Пригревало солнце, сосновый лес испускал фитонциды, ветер слегка раскачивал деревья, и они поскрипывали, нагоняя сон… Жизнь была прекрасна…

Под эту умиротворяющую полифонию Змей Горыныч чуток вздремнул, и сквозь легкий сон ему вспомнилось-приснилось его детство, летние выезды на дачу, где точно также пахло разогретой смолой хвойного леса, а ветер шумел вершинами сосен. Правда, было это не в родном Приднепровье, а на побережье Средиземного моря, где вблизи малюсенького греческого городка (даже и городом его назвать-то нельзя было, так, деревня-деревней…) Лерны жила его троюродная тетка по материнской линии – Гидра. Она была невысока росточком, сухонькая, очень подвижная и влюбленная в себя особа. Маленькому Змею очень нравилось наблюдать, как вечером, когда спадает дневное пекло, тетка садилась перед своей пещерой и начинала, как она выражалась, приводить себя в порядок. Каждая из ее голов подвергалась неизменной процедуре: умасливание всяческими благовонными (с ее точки зрения, по мнению же маленького Змея, воняли они несусветно) мазями, разглаживание морщин, сопровождающееся легким массажем морд в виде похлопывания, а также выщипывание ненужной волосяной растительности. Поскольку голов было девять, то процесс заканчивался далеко за полночь, но самое главное — маленького Змея никто не гнал спать. Впрочем, тетушка и так не особенно отягощалась воспитательскими обязанностями, может, в силу характера, а может, из-за незнания — своих детей у нее не было.

В этот момент по левой задней лапе, на которой покоилась правая голова, побежали колючие мурашки онемения, и Змею Горынычу пришлось стряхнуть с себя легкое летнее забытье и вытянуть затекшую конечность. Отряхнуть же воспоминания оказалось гораздо сложнее. Горынычу припомнились неясные, обрывочные, полные обиняков и намеков разговоры родителей о трагической судьбе любимой тетушки. Много позже, когда он изрядно подрос и прямо потребовал, чтобы ему рассказали о произошедшем на самом деле, родители, помявшись, все же поведали эту грустно-неприятную историю.

По их словам, участок земли, на котором находилась пещера тетушки Гидры, приглянулся шурину местного царька. Правитель сей, имя которого Змей Горыныч уже запамятовал, приходился дядькой тиринфскому царю Эврисфею, а тот был известен в первую очередь тем, что являлся двоюродным братом знаменитому на всю Элладу Гераклу. Вот и начал шурин через родственников улащивать героя совершить благое деяние — избавить жителей Лерны от такого опасного, по его словам, соседства.

Убедить Геракла, как известно, было делом нехитрым. Здоровья у этого малого было в избытке, большущей палицей своей помахать – за удовольствие. А вот с мозгами не сложилось, недостаток наблюдался. А так как Гераклу все одно нужно было двенадцать подвигов отрабатывать, то кого кончать ему было глубоко безразлично.

Конечно, для здоровенного бугая справиться со старушкой — дело плевое, и никаких шансов у тетушки не было. Это уже много позже вся история обросла различными мифическими подробностями. Поговаривали, что, дескать, Гидра во время битвы не одна была, вроде как из болота ей на помощь выполз огромнейший рак, который якобы впился клешнями Гераклу в ногу… Сивый бред пьяной кобылы! Во-первых, болота там отродясь не было. Да и зачем бы шурину местного царька понадобился земельный участок с болотом?! Пиявок что ли разводить? Во-вторых, где вы видели рака, который живет в болоте?! Что это за членистоногий извращенец с мазохистскими наклонностями?

От осознания безумности фантазии, породившей подобные чудовищные наклепы, у Змея Горыныча даже чешуя на загривках встала дыбом. Остатки дремы, конечно, развеялись окончательно…

Поуспокоившись, Змей Горыныч крепко задумался. Вот так живешь-живешь, а потом придет какой-то здоровенный жлоб и кокнет тебя ни за что, ни про что… Тут же вспомнился недавний визит спецназовцев: ведь они вполне могли ухайдокать Горыныча…

- Вот так и проходит жизнь, — продолжал предаваться размышлениям Горыныч, — а сколько еще не сделано? Сколько не гулено? О, кстати, а не прошвырнуться ли мне? Своего братца Виверна — напарника по детским шалостям — уже лет пятьсот-шестьсот не видел… Опять же прабабка двоюродная, что в шотландском озере Лох-Несс живет, за последние сто лет уже раз пять приглашала… А по дороге можно еще к Розовому Дракону заглянуть… Как мы с ним славно покуролесили во Франции двести лет назад… Все вверх дном перевернули… Нормандия аж дрожала! Два поколения нас с содроганием вспоминали.

М-м-м, — от сладостных воспоминаний все головы Змея Горыныча дружно прищурились и в унисон замычали, а правая даже обильно пустила слюну. Впрочем, хорошими манерами она никогда не отличалась. А приглядевшись к ней, можно было даже усмотреть некоторые симптомы олигофрении — то ли дебильности, то ли имбецильности. Средняя и левая головы были, конечно, посообразительней, но все же и они живостью ума никогда похвастаться не могли, потому и решение вызревало неспешно, медленнее, чем овощи за Полярным кругом. Но все же поспело и оно.

- Все, - решил Змей Горыныч, - хватит тут кваситься. Пора прошвырнуться-развеяться.

Сказано – сделано.

В первую очередь он навестил Розового Дракона, который после их последнего гульбища покинул Нормандию и от греха подальше перебрался на Корсику, где вел почти затворнический образ жизни. За эти пару столетий, что они не виделись, Розовый Дракон заметно сдал: на морде появились глубокие, резко вычерченные морщины, больше напоминавшие дуэльные шрамы, чешуя утратила блеск и розовато-перламутровую переливчатость. Но больше всего Змея Горыныча поразили глаза Розового Дракона. Они были похожи на глаза уставшего от жизни, ожидающего смерти старца. Исчезли прежние блеск, задор, кураж…

Первые часы встречи были бурно-оживленными. Они похлопывали друг друга по крыльям, терлись хвостами – таким способом драконы выражают радость, восторженно-бессмысленно похохатывали и взрыхливали землю лапами с выпущенными когтями. Но затем Горыныч начал замечать, что Розовый Дракон стал менее говорливым, его интерес к воспоминаниям потихоньку угасал, а к вечеру он и вовсе сделался вялым и скучным. Все предложения Змея Горыныча покуражиться, как в былые времена, воспринимал без энтузиазма, не отказываясь сразу, видимо, только из вежливости. Он согласно покачивал мордой и меланхолично отвечал:

- Да, неплохо бы…

При этом он шумно вздыхал, а на его морде явственно проступала скука.

Змей Горыныч был разочарован. Он совсем не так представлял себе эту долгожданную встречу. Его фантазия рисовала увлекательнейшие картины: совместные с Розовым Драконом полеты над деревнями на сверхмалых высотах, погони за разбегающимися в ужасе жителями, травля визжащих от страха девок, а также их любимую забаву-соревнование — кто с большего расстояния подожжет копну сена… Ничему этому, похоже, сбыться не суждено.

К вечеру Розовый Дракон начал проявлять нервозность. Он невпопад сучил лапами, без причины расправлял и складывал крылья, крутил головой и совершенно не проявлял интереса к словоохотливому гостю. Внезапно он вскочил и трусцой понесся в пещеру. Змей Горыныч смолк на полуслове, его средняя и левая головы недоуменно переглянулись, и Горыныч бочком-бочком направился следом.

Розовый Дракон трясущимися от нетерпения лапами делал тоненькую полоску из какого-то белого порошка. Затем лихорадочно сунул в ноздрю трубочку и с шумом втянул весь порошок. С минуту-две Розовый Дракон сидел, замерев, с закрытыми глазами. Открыв их, он тупо уставился на Змея Горыныча. Постепенно на морде стало появляться узнавание. Пытаясь оставаться гостеприимным хозяином, Дракон предложил Горынычу «угоститься». Левая и средняя головы после краткого размышления, изобразив негодование, отказались, правая же начала усиленно подмигивать Розовому Дракону то сразу обоими глазами, то поочередно, и даже украдкой сделала попытку дотянуться к коробочке с порошком. Однако средняя и левая были начеку, и решительно пресекли локальный сепаратизм, тут же отвесив правой хорошего тумака.

Даже несмотря на свою недалекость и дремучесть Змей Горыныч вполне оценил пагубность столь эпатажного для ординарного дракона влечения. Ведь драконы, в отличие от людей, не обладают развитым иммунитетом. Руководствуясь исключительно благими намерениями, Змей Горыныч предпринял настойчивые, но неуклюжие — а потому и оставшиеся безуспешными — попытки выведать причину настолько разительных перемен. Однако Розовый Дракон после принятой дозы держался отстраненно-высокомерно и желания откровенничать не выявил.

Традиционный легкий третий ужин прошел натянуто-вежливо. И Змей Горыныч, и Розовый Дракон с горечью осознавали, что эта встреча для них может оказаться последней. После ужина они сухо распрощались, и Змей Горыныч продолжил свой путь далее, в Южный Уэльс, к Виверну.

С некоторых пор передвигаться Змей Горыныч предпочитал по ночам. Этому его научил печальный опыт, и не только свой, но и родственников. Сколько их уже погибло… Одних расстреляли из автоматов ошарашенные пограничники, так, на всякий случай; другие были обстреляны – и успешно – НАТО-скими самолетами-перехватчиками, а третьи не приняли во внимание наземную систему ПВО и были поражены прямым попаданием зенитных ракет. В ночное же время бдительность вояк падала, поэтому ночные полеты считались у драконов наиболее безопасными.

Появление Змея Горыныча Виверн воспринял с воодушевлением. Свой восторг от появления гостя он выразил традиционным для драконов способом: оперся на мощный шипастый хвост, замахал крыльями, засучил лапами с орлиными когтями, непомерно далеко высунул свой раздвоенный язык. Толстое красное брюхо колыхалось, выписывая фигуру, отдаленно напоминающую петлю гистерезиса. Змей Горыныч был очарован столь радушным приемом.

После выполнения традиционного ритуала радостной встречи – похлопывания крыльями, постукивания хвостами – Змей Горыныч как мог кратко изложил свои планы. Закончил говорить он, когда на небе уже появились первые звезды. К его удивлению Виверн весьма довольно безучастно отнесся к трансформациям, произошедшим с Розовым Драконом.

- Ну, что тебе сказать, братец, - снисходительно ответствовал Виверн. – Ты в своем захолустье совсем оторвался от жизни. Это сейчас обычное явление. Люди уже настолько перестали нас бояться, что некоторые из нашего семейства даже стали перенимать их пороки. Нынче многие драконы ведут с людьми совместный бизнес. Вот я, например, - самодовольно усмехаясь, продолжал Виверн, - не так давно прикупил несколько тысяч гектаров виноградников в долине Рейна, и сейчас я самый крупный импортер белого сухого вина во всем Уэльсе.

Далее последовал нескончаемый монолог, пересыпаемый абсолютно непонятными Змею Горынычу терминами – маржа, фьючерс, котировка, волатильность, хеджирование рисков, синдицированный кредит… К утру Горыныч отупело смотрел на Вивьерна, а тот, не замечая (или не обращая внимания?), оживленно жестикулируя лапой, рассказывал о перспективах инвестиций во вторичные ресурсы.

В последующие несколько недель Змей Горыныч видел родственника не более получаса в общей сложности. Появляясь, Виверн каждый раз скороговоркой выдавал очередную порцию новостей о растущих акциях, падающих индексах и исчезал прежде, чем Горыныч успевал выяснить кто такие акции, как быстро они растут, и когда их можно будет поедать.

Удрученный Змей Горыныч, не сумев даже толком попрощаться, направился дальше, в Шотландию. Прибыв на берега Лох-Несс, он перевел дух и начал медленно кружить над берегами и зеркалом озера, время от времени оповещая о своем присутствии прабабку. Делал он это в первую очередь в целях своей же безопасности. Незваных гостей старушка не жаловала и запросто могла, не разобравшись, плюнуть огненной струей. Несмотря на то, что и слухом, и зрением она была уже слабовата, в подобных случаях, как правило, не промахивалась…

В поисках прошло уже несколько часов, но бабуля ни каким образом не откликалась. И вдруг, когда Змей Горыныч, потеряв уже всякую надежду, снизился уже до сверх-сверхмалых высот и почти касался лапами волн, из-под воды наконец-то показалась голова родственницы. Вместо приветствия она негодующе прошипела:

- Чего ты орешь? Внимание привлечь хочешь? Чтоб сюда толпы людей сейчас же набежали?

- Бабуленька, - радостно заверещал Змей Горыныч, - наконец-то я тебя нашел!

- Еще раз прошу тебя — тише, - злобно-сдавленным клекотом отозвалась прабабка. — Я никуда и не пропадала. Летаешь, шумишь… Всякую осторожность потерял! Пойми раз и навсегда: еще раз меня сфотографируют, и житья мне уже не будет?! Через три дня здесь будут толпы этих мерзких человечков, которые будут орать, бросать в воду всякую дрянь, замусоривать берега, да так, что на них будет выйти противно, мыть в озере машины, от чего вода завоняет нефтью, раскатывать на лодках по озеру… Поэтому мне нужно быть весьма и весьма осмотрительной...

Я конечно, очень рада тебя видеть – при этих словах ее голова повернулась почти на 360 градусов – но ты все же не вовремя…

* * *

Змей Горыныч возлежал на своей поляне перед входом в пещеру в любимой позе: небрежно подперев левой задней лапой правую голову. Посещение родственников ввергло его в состояние меланхолии, выход из которого пока не просматривался…

Погуляли…

Змей Горыныч возлежал на своей поляне перед входом в пещеру в любимой позе: небрежно подперев левой задней лапой правую голову. Несведущий, увидев сие зрелище, резонно решил бы, что Змей Горыныч отдыхает. На самом же деле это было далеко не так. Змей Горыныч занимался совершенно непривычным для него делом – думал. Но так как навыками к сему время провождению он не обладал, процесс шел весьма туго. Мысли, подобно тяжелым валунам в быстрой горной речке, перекатывались неторопливо, тяжело, иногда подолгу задерживаясь на одном и том же месте. А порой раздумья были схожи с камнем, который безуспешно пытался вкатить в гору Сизиф. Казалось бы, вот-вот и мыслительный процесс достигнет нужной вершины — ан, нет! Логика мыслительных построений с грохотом рушилась, и все приходилось начинать сначала. От напряжения у Змея даже повысилась температура, и взопрело между задними лапами и под хвостом.

Столь нехарактерное для Горыныча занятие было вызвано смутными и порой противоречивыми чувствами, которые появились у него после общения с родственниками. Змей Горыныч был в смятении.

После возвращения из гостей в родное Приднепровье левая и средняя головы долгими днями вели нескончаемые дискуссии, рассуждая о том, правильно ли живет Розовый Дракон, в чем смысл жизни Виверна, что делать лох-несской прабабке в ее ситуации. Причем, пока левая и средняя головы искали ответ на сакраментальные вопросы, правая в это время жрала, спала, просыпалась, снова жрала и опять засыпала.

В этом философском настрое и застала Змея Горыныча его давняя подруга баба Яга. Поскольку они со Змеем Горынычем были дружны уже не одну сотню лет, прибыла она к нему не в парадном выезде – ступе, а по-свойски — на повседневной метле. Метла была уже старенькая, выработавшая ресурс, потерявшая внешний лоск – лак пообтерся, прутья пообтрепались-поизносились… Давно пора было бы ее заменить на новую, но баба Яга метлою очень дорожила, так как аппарат тот был редкой по нынешним временам ручной, а не конвейерной, сборки.

- Здорово, Змеюшко-Горынушко! Как ты жив-здоров? Как гостилось у родственников? Чем кормили-поили? Чем одаривали? Куда водили? Что показывали? – на одном дыхании выпалила-протараторила Яга. Затем, переведя дух после непомерно длинной даже для нее тирады, но, по-прежнему распираемая любопытством, продолжила:

- Ну, ты, жлоб старый, хоть подарки-то покажешь?

Горыныч молчал… Яга насторожилась и, заподозрив что-то неладное, деловито поинтересовалась:

- А ты никак пригорюнился? Или чем озаботился? Али скушал чего лишнего?

Но так как быстротой мысли и сообразительностью Горыныч никогда не блистал, вразумительно объяснить происходящее не то что ей, а даже самому себе он был не в состоянии. Левая голова, перемежая речь непечатными междометиями, запинаясь и повторяясь, начала что-то сумбурно втолковывать бабе Яге о новых временах, отмеченных рафинированным эгоизмом, безудержным удовлетворением собственных прихотей, желаний и причуд, гипертрофированным эгоцентризмом, желанием ощутить собственную значимость, может, даже и величие, о нигилизме, возведенном в ранг жизненной позиции…

Энциклопедий и толковых словарей баба Яга в жизни в руках не держала, а потому из всей длинной и сбивчивой речи Горыныча с множеством невесть откуда взявшихся умных слов она уловила только предлоги и междометия. Но, будучи очень мудрой и от природы, и по жизненному опыту, сделала самый верный вывод: Горынычу очень хреново. Друга нужно было спасать.

- Горынушко, дружбан ты мой разлюбезнейший, а догадываешься ли ты, зачем я к тебе прибыла? – начала закручивать интригу баба Яга.

Головы Горыныча ошалело уставились на бабу Ягу, а правая даже забыла вернуть на место отвисшую челюсть.

- А ты подумай, Горынушко, подумай! Только не правой головой думай, — продолжала измываться и испытывать Змеево любопытство баба Яга.

Головы синхронно отрыгнули и опять застыли в недоумении.

- Ладно, — внезапно смилостивилась Яга. – Скажу. На новоселье хочу тебя пригласить.

Теперь челюсти отвалились у средней и у левой голов.

- Коттеджик я, наконец, достроила. Та-а-акой красавчик! Стройненький, аккуратненький, славненький… Приходи, глянешь, — заходясь в восторге, частила баба Яга.

Головы что-то невнятно промычали в удивлении.

- Ну, ты того… Короче, жду тебя в гости, - внезапно стушевалась Яга.

(Строительство коттеджика баба Яга затеяла не то чтобы давно, но еще когда Василий Шукшин своего Ивана-дурака из «До третьих петухов» за справкой отправлял. С той поры, почитай, годков тридцать минуло…)

В оставшиеся до визита дни Змей Горыныч тщетно ломал головы, пытаясь решить проблему подарка. Воображением он никогда похвастаться не мог, и левая со средней, исчерпав ресурсы фантазии, даже подключили к обсуждению правую. Сделано это было, видимо, от полной безысходности, так как бесплодность этого шага была заведомо очевидной.

Накануне похода в гости, средняя с левой наконец-то пришли к согласию. Чекушка водки да хвост селедки, по их мнению, самый, что ни на есть стоящий, подарок к новоселью.

Готовиться к походу в гости Горыныч начал с самого утра. Он тщательно вымыл подмышки, почистил зубы каждой голове и даже натер мягким мхом крылья. Они тут же заблестели-запереливались, от чего Змей Горыныч сразу стал похож на очень большую стрекозу. И хотя хозяйка ждала его к заходу солнца, уже после полудня Горыныч топтался на опушке, нетерпеливо переминаясь с лапы на лапу. Левая со средней головы тихонько переговаривались, а правая, предвкушая вкусности, исходила слюной.

Наконец солнце коснулось верхушек сосен, и Змей Горыныч, подпрыгивая от нетерпения, стал выдвигаться в сторону избушки. Уже подходя ближе, Горыныч с удивлением заметил, что сразу за замшелой покосившейся избушкой на кривой куриной лапе, чуть в глубине леса стоит кирпичный домина о двух этажах, с башенками и балкончиками, с высоким цоколем, выложенным из природного камня. По кровле из блестящей металлочерепицы прыгали солнечные зайчики. Но особенный восторг Горыныча вызвала тяжелая входная дверь с бронзовым кованым кольцом вместо ручки, все это очень напомнило ему средневековые замки, которые он видывал в Нормандии во времена своих буйных гульбищ с Розовым Драконом. Увиденное настолько поразило Змея, что он невольно остолбенел, продолжая, впрочем, любоваться строением.

За этим занятием его и застала баба Яга, отворившая столь понравившуюся ему дверь, чтобы выплеснуть помои.

- Что ж ты стоишь, Горынушко? Иль особого приглашения ждешь? – окликнула она его.

Горыныч расстроено вздохнул и стал подниматься по ступенькам. Войдя в дом, он остолбенел во второй раз. Изнутри дом скорее был похож на прежнюю избушку на куриных лапах. Нет-нет, антураж, конечно, новый, но… Те же загаженные полы, распиханные по углам горки мусора и пыли, под потолком паутина, да такая густая, что напоминала какие-то грязные тряпки, развешенные для просушки. Через мутно-грязные окна даже лучи заходящего солнца с трудом пробивались в помещение. Света хватало ровно настолько, чтобы отличать день от ночи.

В этот момент на лестнице, ведущей на второй этаж, раздался шорох. Горыныч навел резкость в глазах и разглядел здоровенного жирнющего черного кота. На его шее был небрежно повязан бант, который когда-то, наверное, был белым.

- А это еще кто? – обалдело поинтересовался Горыныч.

- Где? Ах, этот… Это жилец мой. Милое создание, должна тебе сказать. Говорит нечасто, а даже когда говорит, то очень даже немногословен. Правда, паскудник, каких поискать, но пакости у него мелкие, хотя и частые. Одно утешает: гадости делает всем, без исключения, авторитетов для него не существует. Но я не сержусь, жизнь у него была тяжелая, вот характер-то и испортился.

И баба Яга поведала Змею Горынычу о трагической судьбе Ученого Кота.

Некогда Ученый Кот был очень известен. Исследователи утверждают, что своей популярностью он обязан Пушкину. Классик, пребывая в ссылке в Одессе, сиживал под дубом, слушал сказки и былины Кота, а затем изложил все услышанное в поэтической форме, не забыв, впрочем, уважить Котиные авторские права, сославшись на него в поэме «Руслан и Людмила». Это была, наверное, самая первая PR-публикация, поскольку с этого момента известность Ученого Кота стала расти. Правда, не так, чтобы очень уж стремительно, но многие на Руси о нем были наслышаны.

Перемены произошли после революции в октябре 1917-го. Русалка — соседка Ученого Кота по дубу — была признана элементом классово чуждым победившему пролетариату и с дуба изгнана. (По слухам, сердобольные одесситы перенесли русалку в Хаджибейский лиман, где она, вроде, и поныне живет...) Ученого Кота же почему-то посчитали классово близким и оставили проживать на дубе. Более того, он был поставлен на учет и регулярно стал получать продовольственный паек. Время было довольно-таки смутное, народ к сказкам интереса не проявлял, и до поры до времени Ученого Кота никто не тревожил. Однако через несколько лет чья-то светлая голова в Одесском губкоме вспомнила о нем, и к дубу организовали экскурсионный маршрут. Губернским Управлением культуры был утвержден репертуар, и Кот стал просвещать экскурсантов: подрастающее поколение, представителей освобожденного крестьянства, слушателей рабфака, красноармейцев и матросов. Ученый Кот, отрабатывая свою пайку, пафосно разоблачал бесчисленные преступления кровавого царского режима, воплотившего в себе самые отвратительные черты реакционного капиталистического строя. Видимо, по этой причине его и зачислили на службу по линии Наркомпроса.

Жизнь текла спокойно и размеренно. Но наступил 1941-й. С началом войны Ученого Кота и золотую цепь эвакуировали в Ташкент. Там Кот нахватался восточных сказаний и поговорок и после освобождения Одессы и возвращения на малую родину существенно расширил свой репертуар.

50-е и 60-е пролетели — даже вспомнить нечего: экскурсии, лекции, семинары и прочее-прочее. В начале 70-х Фурцева, подминавшая под себя все и вся, добилась перевода Ученого Кота на учет в Минкультуры. Для Кота это вылилось в незначительную прибавку пайки и существенное увеличение объема работы. Но зато его повысили в статусе — в статотчетности он стал фигурировать как объект государственного значения, а не республиканского, как прежде.

Положение Ученого Кота резко изменилось в конце 80-х - начале 90-х. Его предания, легенды, прибаутки, небылицы уже никого не интересовали. Поток экскурсантов иссякал, как ручеек в казахской степи в июльский полдень. По указанию одесского Первого золотую цепь на дубе заменили латунной. Мотивировали тем, что, дескать, так она будет сохраннее, а Коту все одно по чему ходить. С тех пор цепь златую не только никто не видел, но даже и не слыхивал о ней.

Дальше – хуже. В середине 90-х, когда Кот отлучился на полдня в поисках хавчика, с дуба сперли латунную цепь. Скорее всего, к вечеру того же дня она по звеньям была разобрана, изуродована до неузнаваемости и продана в пункты приема металлолома. В конце 90-х при аналогичных обстоятельствах исчез и сам дуб. В то время как раз был пик моды на дубовый паркет.

С тех пор Ученого Кота в Одессе уже ничего не держало, и он подался в бега. Через несколько лет скитаний его худого, облезшего, с порванным ухом занесло к бабе Яге. Здесь он и задержался.

Закончив повествование, Яга по-бабьи, с тоненьким всхлипыванием вздохнула и промокнула глаза уголком старого, засаленного, в рваных дырах и пропалинах фартука. Левая и средняя головы потрясенно молчали, изумленные услышанным, а правая с шумом, явно на что-то намекая, понюхала воздух и с подвыванием зевнула. Баба Яга, наконец-то вспомнив о своих обязанностях принимающей стороны, предложила:

- Давай, Горынушко, я тебе дом покажу.

Обходя комнаты, хозяйка жалилась-плакалась, красочно, сочно, смакуя детали, описывала все препоны и преграды, преодоленные ею на тернистом пути, которые поджидают каждого частного застройщика.

- Ты себе представить не можешь, Горынушко, как тяжело одинокой женщине строиться. Семь бригад леших поменяла! Первые пять из Молдавии были, так они проклятущие работают точнехонько до аванса, как только деньги в руках – все, поминай как звали. Это потом уже Мудрая Сова посоветовала мне леших из Закарпатья пригласить. Но и за ними глаз да глаз нужен. Понтов-то у них много, мы, грят, все могем, мы, грят, под ключ, делаем... А как до дела доходит, вот тут-то все и видно становится. Кирпич класть — это они могут, крышу смастырят, а вот с импортным матерьялом работать не умеют. Не-е-е, не умеют… Сколько они мне продукта перепортили! И-и-и… Выгнала бы, да где ж лучше взять-то?! Вот и приходилось и самой учиться, и их, обалдуев, учить… Ты, Горынушко, не поверишь, журналы строительные читать начала! Я ж книг вовек в руки не брала, а тут, представляешь, на журнал подписалась, «Будмастер» звется. Чуть что не так, я им, оболтусам, журналы под нос, читайте, мол, что умные люди пишут… Так эти изверги, прикинь-ка, подшивку-то мою и спалили, чтоб аргументов меня лишить!

Осмотр хоромов они закончили в здоровенной комнате. Ранее такую называли горницей, но баба Яга, претендуя на светскость, упорно именовала ее залой. Посередке стоял уже заставленный яствами стол, завидя который, правая голова бурно выказала свое неподдельное восхищение его формой и содержанием.

Наконец, сели. Выпили по первой. Правая тут же напомнила, что между первой и второй пуля пролететь не должна. Выполнили. Правая вспомнила: между второй и третьей комар хобот не просунет. Исполнили и это. А дальше пошло проще.

После первого пол-литра на каждый глаз потянуло поговорить. Баба Яга опять ударилась в воспоминания о перипетиях ремонтной эпопеи. Пока левая со средней да с бабой Ягой разговоры разговаривали, правая тихохонько-тихохонько да потянулась к жбану с бражкой. Ан нет — досада-то какая! — вершка недостает. И тут нежданно-негаданно пособил Ученый Кот. Упершись всеми лапами в пол, а спиной в жбан, Котяра таки малость подвинул емкость. Правая дотянулась, присосалась и покуда все не выхлебала не оторвалась.

Жадность — это разновидность глупости. И последствия ее ждать себя не заставили. Первой неладное почуяла левая голова, когда ее плавную и возвышенную речь начала прерывать гулкая отрыжка в ритме ча-ча-ча. Чуть позже к ней присоединилась и средняя. Их дружному дуэту положил конец ошалелый рев правой. Вытаращив глаза, она судорожно тыкалась мордой в стены, видимо, пытаясь попасть в окно. Однако тщетно. После очередной бесплодной попытки ее силы иссякли, и чудовищная смесь из бражки, винегрета, селедки под шубой, конечно же, салата оливье, шпрот, копченой колбасы, фаршированных яиц и еще всякой разной снеди начала извергаться прямо на пол, стены, потолок, стол, хозяйку, Ученого Кота... Через секунду к правой присоединились и средняя с левой. Со стороны все очень смахивало на грязевые гейзеры в Исландии, о которых бабе Яге когда-то рассказывала и даже показывала фотографии ее дочь.

Однако все проходит. Закончилось и извержение. Горыныч обессилено распластался посреди всего этого непотребства. Баба Яга вне себя, шокированная подобной борзостью, хватала открытым ртом воздух, силясь хоть что-нибудь вымолвить. Наконец, ее прошибло:

- Ты, тварь трехголовая, рептилия кожекрылая, что себе позволяешь! Тебя, курдюк хвостатый, в приличный дом позвали, а ты что вытворяешь, - заходилась в истерике баба Яга.

Давненько, очень уж давненько так откровенно правду-матку в глаза Горынычу никто не резал. В последующие несколько минут он узнал о себе так много нового, что, находясь в более нормальном состоянии, наверняка, был бы обескуражен. Но сейчас он чувствовал себя воздушным шариком, из которого внезапно выпустили воздух.

А баба Яга, распаляясь, продолжала вспоминать все его прегрешения, как действительные, так и мнимые. Но, наконец, выдохлась и она. Охрипшим голосом Яга кликнула леших и домовых и велела спустить Змея с лестницы. Тем дважды повторять не надо было. Ликующе подгигикивая, они бойко ухватили Горыныча за лапы и хвост, выволокли из дома да и спихнули с крыльца…

* * *

Змей Горыныч возлежал на своей поляне перед входом в пещеру в любимой позе: небрежно подперев левой задней лапой правую голову. Он был в печали…

В поисках смысла жизни

Змей Горыныч возлежал на своей поляне перед входом в пещеру в любимой позе: небрежно подперев левой задней лапой правую голову. Он был в смятении. События последних лет, разочаровавшее посещение родственников, не слишком радостные встречи с друзьями настроили его на меланхолически-минорный лад. Даже самому себе Горыныч не мог объяснить, что именно мешает его умиротворению. Мысли роились, подобно потревоженным диким осам. И в этот миг одна мыслишка загудела как-то по особенному. Если бы Змей Горыныч был знаком с музыкальной грамотой, он бы сразу понял, что звучит она в тональности фа мажор, в то время как остальные – в си минор. Однако Змей Горыныч не сразу обратил на нее внимание, даже поначалу не заметил ее появления. Но мыслишка оказалась настырной. Она жужжала и гудела, посещая то левую, то среднюю головы и, что примечательно, абсолютно игнорируя правую. Наконец, мыслишка добилась желаемого, и средняя голова, как наиболее мудрая и рационалистичная, приступила к ее рассмотрению.

На первый взгляд мыслишка казалась абсурдной. Но ее более детальное осмысление показало наличие зерна, да что там зерна — целой копны, здравого смысла. Дело в том, что был некогда у Змея Горыныча дальний родственник, причем настолько дальний, что о его существовании Горыныч знал только по семейным преданиям. Фамильные легенды гласили, что много-много столетий назад родственник — ему Горыныч приходился внучатым племянником — переселился в горы Тибета, стал отшельником и достиг вершин мудрости. Только он, Красный Дракон, постигший высший смысл существования, был способен наставить Змея Горыныча на путь истинный…

* * *

Красный Дракон встретил Змея Горыныча как и положено философу-отшельнику, не выказывая эмоций. Сдержано потерся хвостом о хвост гостя, выражая таким способом радость, предложил чаю, чем вызвал безудержное изумление правой головы Змея Горыныча, явно рассчитывавшей на что-то более существенное.

После завершения ритуала встречи гостя Красный Дракон, расположившись поудобнее, молча кивнул головой, мол, излагай, я тебя слушаю.

Говорил Горыныч долго и горячо, сбиваясь, теряя нить мыслей, начиная заново, повторяясь, он изливал Красному Дракону все, что у него накопилось на душе после визита спецназа ГРУ, после пренебрежительного отношения родственников, после неуважительно-хамского поступка его давней подруги бабы Яги, которой он верил как самому себе. Красный Дракон слушал его очень внимательно, ни разу не перебил, не задал ни одного вопроса, только время от времени грустно – а может, это Горынычу только показалось? – покачивал головой. Когда Змей Горыныч закончил изливать душу, солнце уже осветило верхушки гор, от чего снег на них окрасился в нежно-розовый колер, придавая схожесть с сопками, покрытыми цветущим багульником.

Выслушав Горыныча, Красный Дракон долго молчал. Горынычу даже закралось сомнение: уж не уснул ли старец под его монотонный монолог? Наконец, Красный Дракон приоткрыл левый глаз, пронзительно глянул на оторопевшего Горыныча и вымолвил:

- Экзистенция индивидуума это есть сублимация стохастически-детерминированных субстаций, пуассоновски распределенных квазиоптимальным образом в градиентном полипараметрическом поле…

На столь длинную и замысловатую тираду Змей Горыныч попытался отозваться соответствующим образом — неординарно:

- Ы-ы-ы… - промычала правая голова.

- Э-э-э… - попыталась показаться умной средняя.

- И-и-и… - тоненько всхлипнула в растерянности левая.

Затем правая приподнялась и начала растерянно оглядываться по сторонам, пытаясь выяснить, с кем же это родственник разговаривает.

Красный Дракон, почувствовав, что теряет контакт с аудиторией, замолчал, открыл второй глаз, оценил ситуацию и немного сконфуженно пробурчал:

- Прости, увлекся. – Затем оправдывающимся тоном продолжил. – Недавно, весен двадцать назад, у меня был в гостях Николо… Ах, да, ты ж его не знаешь… Николо Аббаньяно… Да, впрочем, тебе и это ничего не говорит. Мы с ним диспут так и не закончили. Вот меня время от времени и заносит в продолжение полемики...

Мда-а-а… Как же это тебе попроще объяснить…

Вот, например. У тебя на родине есть очень популярная посуда, называют его, кажется, гранчак. Да? Этот стакан… Кстати, ты знаешь, что это творение Мухиной и Малевича? Ты не знаешь, кто это такие? Впрочем, это тоже неважно… Вернемся к стакану. Он имеет двадцать граней. Это много? Для стакана – да. А для тебя? Здорового, сильного, энергичного, умного, хм, представителямогучего племени драконов это много? Мне представляется, что нет. Однако трансценденция твоей субстанции экзистенции устанавливает отношения между онтической и онтологической возможностями… Вот Николо, например, делает акцент на аксиологическом аспекте. Но!

В этом месте Красный Дракон сделал длинную, и как подобает хорошему опытному актеру, многозначительную паузу. Горыныч, замерев, благоговейно внимал. Насладившись достигнутым эффектом, Красный Дракон продолжил:

- Если бы бытие было имманентно субъекту, как утверждает Аббаньяно, то проблема индивидуальности и выбора была бы лишена смысла, так как индивид, пребывая в точке бифуркации, был бы растворен в Универсальном разуме, находился в рассеянии, дистракции, модусе бытия как существования не в истине.

Красный Дракон упивался происходящим: своей мудрой речью, собственной просвещенностью, взглядами устремленных на него глаз… И совсем неважно, что эти глаза не шибко умные, главное – внимание, прикованное к нему. Только к нему! И он вдохновенно продолжал:

- В этом одно из главных заблуждений Николо. Согласно Аббаньяно, коэкзистенция выражает изначальную форму экзистенциальной трансцендентности. Однако даже рациовиталист Ортега-и-Гассет и тот понял, апостериори это вовсе не означает неудачу субъекта по отношению к бытию, а наоборот выявляет его важнейшую задачу. Наше высшее решение, наше спасение состоит в том, чтобы найти свою самость, вернуться к согласию с собой. Для себя самой личность является задачей, а суть этой задачи состоит в реализации предназначения к существованию, которое несет в себе каждый из нас.

Словесный нарциссизм Красного Дракона буйно расцветал, раскрывался, играл всеми своими гранями, оправдывая свое название и происхождение. Наконец, самолюбование старца стало стремительно приближаться к апогею. Еще немного, еще самую малость и он достигнет оргазма:

- На этот момент обращал внимание и Сартр, утверждая, что субъектная реальность не обладает никакой другой реальностью, как быть неантизацией бытия...

И в этот почти кульминационный момент правая голова до неприличия громко со свистом и причмокиванием всхрапнула, моментально превратив трагический пафос в вульгарный фарс. Красный Дракон осекся, смутившись, прикрыл глаза, помолчал немного и затем промямлил:

- Э-э-э… Кажется, и это для тебя очень сложно… Проще говоря, живешь ты неверно.

От такого безапелляционного вердикта Горыныч аж остолбенел. Даже средняя голова, считавшаяся самой умной и сообразительной, так и не нашлась что возразить. Правая же то ли в поисках аргументов, то ли пытаясь подобрать постоянно отпадающую челюсть, залязгала зубами.

- Да-да, неверно, - уже более категорично, c каждым словом крепчая голосом, продолжал Красный Дракон. – И даже не пытайся спорить со мной, племянничек. Вот ответь мне на самый тривиальный, элементарно-примитивный вопрос: зачем ты живешь?

Спорить Горыныч даже и не помышлял. В головах было настолько пусто, что он бы обрадовался появлению и самой мелкой, ничтожной, завалящей мыслишки… А между тем Красный Дракон снова вещал, опять входя в раж:

- Все мы смертны. Нет-нет не возражай. У каждого из нас есть отмеренный жизненный срок. Приложи свою лапу к груди, ты ощущаешь биение сердца: это тикают часы твоей жизни, отсчитывая оставшееся тебе время. Однажды они остановятся. У тебя три головы, но сердце-то одно, и оно когда-то обязательно замолчит… Поэтому нельзя терять ни одной драгоценной секунды. Иди к своей мечте, иди со всей энергией и страстью, иначе тебе придется лишь наблюдать, как стремительный поток жизни все дальше и дальше уносит тебя от не достигнутой цели.

Кстати, - резко сменив возвышенно-патетический тон на буднично-обыденный, спросил Красный Дракон, - а у тебя есть мечта?

И даже не собираясь дожидаться ответа, продолжил с обличающими интонациями:

- У тебя даже нет мечты… ты бездарно прожигаешь свою жизнь… Это усугубляет твою вину! Мы, драконы, с рождения наделены огромными силами, одарены возможностями, которые поистине безграничны. Они даны нам, чтобы воспарить и достичь в нашем мире головокружительных высот. К сожалению, многие из нас слишком ленивы, слишком озабочены тем, что могут подумать другие, слишком боятся перемен, которые только укрепляют наши крылья и раскрывают наши замечательные способности. Древняя мудрость гласит: «Нельзя пересечь пропасть двумя прыжками…»

И тут, видимо, потеряв нить рассуждений, Красный Дракон сделал непредусмотренную паузу и внимательно посмотрел на Змея Горыныча. Оставшись удовлетворенным увиденным, он продолжил:

- Очень важно просто делать свое дело, то, что поистине приносит счастье, и делать его надо настолько хорошо, насколько это возможно. И неважно, что сегодня окажется "твоим делом" – драться со спецназом, летать на сверхмалых, издавать боевой клич или нечто другое, что позволяет производить яркое и незабываемое впечатление на окружающих. Главное, чтобы тебе нравилось то, что ты делаешь. Путь этот сложен и тернист, у тебя будут удачные и неудачные дни. Но делать изо дня в день то, что тебе не нравится или совершенно не интересует — занятие чрезвычайно утомительное.

Но имей в виду: что бы ты ни делал, ошибки всегда будут частью твоей жизни. Поэтому не теряй времени, пиная и проклиная себя за грехи прошлого. Довольно распространенная ошибка: заниматься самоедством за грехи и промахи, сделанные в прошлом. Это трата времени и душевных сил, и то и другое очень плохо. Забывать о них, конечно же, нельзя, иначе ты рискуешь потоптаться по тем же самым граблям…

Но даже совершая ужасные ошибки, заблуждаясь во всем, или почти во всем, ты по-прежнему будешь наслаждаться удивительной и полноценной жизнью, словно увлекательным путешествием. Но при этом всегда помни, что когда-нибудь истечет и твой жизненный срок… Если после тебя ничего останется, найдется ли хоть одна живая душа, которая вспомнит тебя, когда закончится твой земной путь? До сих пор у тебя не было дела, в котором бы ты достиг вершин, нет результатов, нет итогов… Ты пуст, племянничек…

* * *

Змей Горыныч возлежал на своей поляне перед входом в пещеру в любимой позе: небрежно подперев левой задней лапой правую голову. Он был в печали…

Освободитель

Змей Горыныч возлежал на своей поляне перед входом в пещеру в любимой позе: небрежно подперев левой задней лапой правую голову, меланхолически почесывая кончиком хвоста левое ухо средней, самой незаурядной, можно даже сказать, выдающейся, мудрой и знающей головы — разумеется, из трех имеющихся... Средняя была занята очень трудным, весьма неприятным, но крайне необходимым занятием — обдумыванием и осознанием высказанных Красным Драконом поучений и наставлений. Мыслительный процесс Змею Горынычу был абсолютно несвойствен, потому как всякая непривычная работа проходил мучительно, с большими потугами. Думы, подобно тяжелым валунам в бурном потоке, двигались с трудом, рывками, иногда подолгу застревая на одном месте.

Время от времени о своих умозаключениях средняя ставила в известность левую, но у той, видимо, итоги умственного действа повышенного восторга не вызывали, так как она протяжно и печально вздыхала, негодующе сопела, возмущенно прядала ушами, но возражать — даже несмотря на категорическое несогласие — не решалась. Слишком уж свеж в памяти был урок, когда они вдвоем с левой, трепеща от праведного гнева, задали правой такую трепку, что та долгонько с ними не то, что не общалась, даже столовалась в другое время. А это уж был вернейший признак серьезнейшей размолвки… Поэтому для поддержания внутреннего мира вслух своего несогласия она не высказывала.

Думательное действо было нарушено непонятным шорохом. Горынычевы головы с потаенной радостью, тщательно скрываемой даже от самих себя, отвлеклись от порядком поднадоевшего занятия и насторожились. Из леса на опушку поляны осторожно, готовая в любой момент отпрянуть и спрятаться, выдвигалась баба Яга. Наиболее поразительным было то, что Яга явилась пешая, даже без своей излюбленной повседневной метлы, не говоря уже о парадном выезде — ступе. Пешее движение ей было абсолютно не присуще, по крайней мере, за последние пару тысяч лет в таком виде Змей Горыныч узрел ее впервые. Увиденное настолько обескуражило правую голову, что она громко залязгала-заклацала, безуспешно пытаясь вернуть на место отпадающую нижнюю челюсть.

И уж только много позже Змей Горыныч подивился самому факту появления бабы Яги. После похода в гости на новоселье, когда, по утверждению средней головы, Яга с ним обошлась крайне неуважительно, он подружку для себя окрестил бывшей и заклялся с нею общаться. Баба Яга же в свою очередь, по-видимому, себя считала потерпевшей стороной, а потому раскаяния за свое отношение к Горынычу не испытывала и уж тем более не делала попыток восстановить мир со своим старинным дружком.

Так они и сосуществовали, стараясь не пересекаться ни во времени, ни уж тем более в пространстве.

Столь нежданное - негаданное появление бабы Яги так ошеломили Змея Горыныча, что даже самая сообразительная — средняя — не нашлась, что молвить, а только в полном недоумении разглядывала гостью. Баба Яга, сообразив, что ввергла хозяина в изумленное состояние, первая начала разговор.

- Горынушко, дружочек ты мой разлюбезнейший, ты уж не обессудь, что без приглашения и предупреждения к тебе заявилась, но случилось нечто невообразимое! Помощь твоя требуется, — запричитала она. — Без тебя, Горынушко, ну никак мне из этой истории не выпутаться…

Столь плаксивое начало было ей настолько несвойственным, и так потрясло Змея, что он сразу и безоговорочно согласился выслушать ее. И, как попозже выяснилось, поступил весьма осмотрительно. Видать, недаром родственник в горах Тибета тратил на Горыныча время и красноречие…

Далее столь же сковчащим тоном и в плаксивых выражениях баба Яга поведала Змею Горынычу о случившихся с нею неприятностях. С её слов выходило, что в лесах Приднепровья неведомо откуда появились толпы пришлой, по всем признакам — заморской, нечисти, в основном вампиров, но встречаются также и другие разновидности нежити. И все бы ничего, но пришлые выживают, буквально выгоняют с насиженных мест приднепровских аборигенов.

- Ты только прикинь, Горынушко, — слезливо продолжала Яга, — Заявляется ко мне шобла этих заморских вампиров, все друг на дружку похожи — в одинаковых серых костюмчиках, белых рубашечках, красных галстучках, морды схожие, даже клыки одинаково торчат — ну словно их в инкубаторе делали, предъявляют какую-то бумажку с разноцветными кружочками и, грят, высвобождай коттеджик, потому как земля под ним им принадлежит. Мой коттеджик!!

Голос у нее сорвался на высокой тонкой ноте, и она, всхлипывая, надолго замолчала. Затем трубно высморкалась и продолжила:

- Вытолкали меня взашей из коттеджика, а затем и из лесу, даже ничего прихватить не дали. Думала я избушку на курьей ножке с собой взять — неужто совсем без крыши над головой оставаться? — так они, ироды, ее цепями к дубу приковали, а на меня моих же домовых-то и науськали! Ну те, конечно, и рады стараться…

Тут баба Яга в голос разрыдалась, и дальнейшее ее повествование, перемежающееся всхлипываниями и проклятьями, стало совершенно неразборчивым. Подуспокоившись слегка, она все же предприняла еще одну попытку продолжить рассказ о дальнейших перипетиях своих злоключений.

Из сбивчивой речи Яги, перемежающейся длинными лирическими отступлениями, высказанными в настолько непечатной форме, что даже Змей Горыныч постеснялся их воспроизводить, ясно прослеживалось только одно — заокеанская нечисть тихим сапом стремится прибрать к рукам приднепровские владения местной нечистой силы. С ее слов выходило, что по лесам, степям и поймам шатаются толпы обиженных леших, лесовиков, виселов, лешаков, лесунов и даже водяных с русалками. Всех их пришлые вампиры, поддерживаемые некоторыми примкнувшими к ним местными вурдалаками, повыгоняли с насиженных мест, и тыняется нынче эта толпа нечистых, не зная, как ей дальше быть.

Закончила свое оповедание баба Яга неожиданно на патетической ноте:

- Ежели ты, Горынушко, на выручку не придешь, невесть что будет твориться в наших землях!

Но Змей Горыныч почему-то не возжелал сразу же, сию минуту, отправиться на восстановление справедливости с точки зрения обиженных местных коллег. Тем более, интуиция, которой не была обделена средняя голова, подсказывала, что с заморскими пришельцами все так просто не обойдется. Отсутствие у Змея ярко выраженного рвения сразу насторожило бабу Ягу, и она с иезуитскими интонациями, явно намереваясь подхлестнуть защитничка, продолжила:

- Так, глядишь, Горынушко, скоро басурманы заокеанские и к тебе заявится. Приглянутся им твои пещера с полянкою, выставят претензии на них, объявят своей собственностью, да и выгонят тебя отсюда… Куды деваться-то будешь?..

Такого поворота событий Змей Горыныч не мог себе представить в самых страшных фантазиях, а потому незамедлительно взял тайм-аут для обдумывания. Средняя голова, чуток поразмыслив над подобной перспективой, мужественно взяла на себя ответственность за принятое решение и оповестила две других, что такой вариант ни ей, ни уж тем более им совсем не улыбается.

Баба Яга, конечно же, была хорошо осведомлена об особенностях мышления Змея Горыныча, все-таки за столько столетий знакомства у нее была возможность их хорошо изучить, поэтому она предприняла максимум усилий для того, чтобы подтолкнуть дружбана к выгодному необходимому для неё решению. И наконец-то ей это удалось.

- Ну, дак я сейчас… Я тогда… Мы с ними… — заволновалась правая голова. Её нездоровое возбуждение передалось левой, и та подхватила:

- Это что ж делается-то?! Мы тут, на полянке да в пещерке, испокон веков…

И лишь только средняя сохранила мудрое спокойствие:

- Разберусь с ними! Покажу им, кто тут на полянке хозяин!

Тут уж настала очередь тревожиться бабе Яге:

- И-и-и… Змеюшко-Горынушко, — заверещала она. — Куды ж ты один против них-то?! Их вон сколько! Да еще с ними наши, местные, вурдалаки! Кола… Коло… Тьфу ты, пакость какая! Коллаборационисты проклятые! — с трудом выговорила баба Яга недавно выученное труднейшее слово.

- А что ж делать-то? — с надеждой воззрились на бабу Ягу все Змеевы головы.

- Собирать всех до купы! Иначе нам их не одолеть…

На состоявшемся тут же военном совете, следуя идее бабы Яги, было решено собирать ополчение. Её же предложением было и послать за подмогой гонцов в края ближние и далекие. Услышав о дальних краях и вспомнив о своих родственниках, Змей Горыныч оживился:

- Они помогут! — возбужденно хлопая крыльями, кричал он. — Они меня в беде не бросят!

Сказано – сделано. Отрядили курьера и к европейским родственничкам Змея.

А баба Яга втихаря, на свой страх и риск, отправила посыльных Белорусскую пущу, Сибирскую тайгу, Забайкальские степи.

К всеобщему удивлению помощь из дальних краев прибыла быстрехонько. Первыми появились лесовые и виселы из Пущи. Ну, оно и понятно, путь-то недолог… Расположились они основательно, так, словно, не на ратное ристалище прибыли, а переселиться решили. Хотя, кто знает, может, такие мыслишки и действительно бродили у некоторых слишком уж шальных нечистых…

Следом прибыл из Сибири весьма немногочисленный, но дюже дикий и злобный отряд абаасов, которым верховодили Арсан-Дуолай и Хара Суорун. Разместившись обособленным лагерем, они тут же сожрали все мухоморы в округе и в усмерть перепугали местных русалок.

Забайкалье отрядило дружину из отвратительно смердящих ликанов, зловонных волкодлаков и ликантропов. Смрад от них был таков, что все живое в округе разбегалось и разлеталось. Но пока они добирались в Приднепровье, к ним присоединились шайки обормотствовавших гульябани, невесть зачем ошивавшихся в казахских степях.

Не было только вестей из Европы, от родственников Змея Горыныча. И когда Змеево терпение опустилось до критической точки, наконец-то появился гонец. Пряча взгляд, отворачиваясь и невнятно бубня, он стал докладывать о результатах своей миссии. С его слов выходило, что Виверн с подкреплением прибыть не может ввиду сильной занятости, дескать, дела фирмы не позволяют даже на денек оторваться, но готов организовать ленд-лиз, причем почти даром, то есть за очень малый процент.

После услышанного правая голова заскрежетала-залязгала челюстями, а баба Яга разочарованно что-то пискнула.

Однако затем голос посыльного стал увереннее. Он сообщил, что на обратном пути совершенно случайно набрел на шведских скоге и литовских ундине. Те приняли его весьма радушно и в ходе очень даже неформальной беседы вызнали у него о причинах, погнавших его в столь дальний путь. Узнав, оживились и после весьма бурного обсуждения — по скандинавским, разумеется, меркам — решили, что им следует присоединиться к ратникам Приднепровским. Вожак скоге объяснил это намерение желанием не закиснуть окончательно в спокойной и благополучно-скучной Скандинавии.

Расположились лагерем сии интернациональные силы, как уверил гонец, чуток в стороне от основной стоянки местных, приднепровских, дружин, но по соседству с подмогой из Сибири и Забайкалья.

Новости показались настолько обнадеживающими, что штаб, возглавляемый бабой Ягой, немедля приступил к планированию битвы. А Змей Горыныч облетывал станы дружин, пересчитывал бойцов, сбивался и снова облетывал. В конце концов, худо-бедно, но все же пересчитал и поспешил в штаб, где кипела работа над наступательной операцией.

К вечеру контрразведка доложила, что заморская нечистая сила тоже не сидит сложа руки. Их агенты внедрились в отряды подкрепления и стали вербовать себе сотоварищей. При этом обещались высокие чины и должности на местных землях после победы, предлагались мешки и мешочки с грязно-зелеными бумажками, на которых были нарисованы чьи-то портреты, пугали карами страшными, если их предложение не примут. И на кое-кого подействовало.

Первыми заколебались приднепровские упыри. Ропот пошел:

- Нам-то вампиры заморские что плохого сделали? Что нам терять? Это пусть лешаки да водяники с ними дерутся, на их места исконные вампиры глаз положили…

Им вторили местные вурдалаки:

- Дык они, почитай, родственники наши… Их же предки в эмиграцию отсюда не от хорошей жизни подались. Пришло время историческую справедливость восстановить…

А кое-кто из скоге и ундине на бумажки те грязно-зеленые польстились, да по домам засобирались, приговаривая:

- Не наша эта битва, ох, не наша… Пусть сами они тут разбираются, а у нас и своих забот хватает…

Разброд пошел в объединенной дружине.

Первой тревогу забила баба Яга:

- Горыныч, ты куда, шалопай, смотришь? Ты своими башками о чем думаешь? Разбежится наше войско еще до битвы с нечистью заморской! Ну-ка, давай, действуй! Назначай бой на завтра!

Сказано – сделано. Поутру вывели Змей Горыныч с бабой Ягой рать в чистое поле, кое-как выстроили их в боевые порядки, каждому атаману по три раза задачу объяснили.

Вампирам заморским куда ж деваться? На другом краю поля и они расположились.

Змей Горыныч, как водится перед битвой, стал выкликать богатыря сильного да смелого из стана вражьего:

- У кого сил да смелости достанет со мной сразиться? Кто сможет со мной умением померяться?

Вампиры долго не думали и своего богатыря вперед выслали. Смотрит на него Змей Горыныч и диву дается – серое, круглое, на мешок схожее… Ну совсем было страху на всех нагнал… Озадачился Змей, да тут баба Яга ему давай нашептывать:

- Ты, Змеюшко Горынушко, не пужайся! Он супротив тебя ну совсем никакой, да ты его, Змеюшко, одной лапой, ежели не промахнешься, конечно…

Сошлись они. Змей Горыныч по совету бабы Яги лапой когтистой махнул и располосовал кольчужку сермяжную того мешка, а оттуда посыпались-полетели бумажки грязно-зеленые. Кое-кто в дружине Приднепровской оружье свое побросал да и стал собирать бумажки те поганые. Залязгали клыками вампиры. Дрогнули ряды защитников Приднепровья. Но тут вожак скандинавских скоге крикнул страшно, пообещав оторвать всё, что хоть на вершок из туловища выступает…

И началась битва. Длилась она тридцать три месяца и три дня. Реки из берегов многажды выходили, лесов пожгли тьму…

Вампиры заморские три раза перемирие предлагали. Все упрекали, что воюет войско Приднепровское и днем и ночью — это, дескать, не по правилам. А им, вампирам заморским, даже, бедным, отдохнуть некогда.

Но одолевать стала рать Приднепровская вампиров заморских. Сначала дрогнули их ряды, затем даже отступили, а в конце концов, да и побежали.

Змей Горыныч, переполняясь восторгом, во главе авангарда бросился преследовать отступающего противника! В азарте не рассчитал маленько, оторвался от главных сил и совсем упустил из виду, что находящаяся на самом кончике хвоста точка Z — самая болезненная точка — осталась не защищенной. И когда силы противника уже почти рассеялись, Змей вдруг ощутил страшный удар по точке Z. Солнце для всех трех голов моментально померкло, и наступила кромешная тьма…

…Очухавшись, Змей Горыныч увидел сияющее солнце, ярко-голубое небо… Вокруг стояла звенящая тишина. Сколько он пролежал в беспамятстве, Горыныч не имел ни малейшего представления… Кое-как поднявшись, ощущая неимоверную боль от самого кончика хвоста с точкой Z и по всему позвоночнику, он неуверенно зашкандыбал в сторону своей пещеры. Добравшись, наконец, он с изумлением увидел, что в его угодьях по-хозяйски расположились упыри с вурдалаками и самозабвенно празднуют победу над заморскими вампирами. Появление хозяина их не то, что не обрадовало, а даже наоборот — возмутило!

- Ты что ж это, ящер мутированный, — в искреннем негодовании закричали они ему, — бродишь неведомо где, пока мы тут супостата воюем! Отсиделся неведом где, пока мы кровь мешками проливали, а как вампиров одолели, тут же и заявился!

К подобному повороту событий Змей Горыныч готов не был. Если бы не сковывающая боль в хребте, он бы мигом объяснил этой нежити правила хорошего тона, но сейчас… Змей попытался пугнуть их, вяло дыхнув огнем из правой головы, но ожидаемого эффекта это действо не возымело. Наоборот, вурдалаки, устрашающе выставив клыки, начали приближаться к нему, явно намереваясь взять в кольцо. Горыныч слегка попятился, и в этот момент маленький тощенький упыренок — не нежить, а одно сплошное недоразумение, незаметно подкравшись сзади, вцепился клыками в Змеев хвост, явно намереваясь попасть в точку Z. Горыныч взвыл от боли и рухнул…

* * *

Змей Горыныч возлежал в любимой позе: небрежно подперев левой задней лапой правую голову. Но лежал он не на своей любимой поляне перед входом в пещеру, а на берегу небольшого озерца, где его из жалости приютил местный водяной…

Горыныч был в печали…