Мертвый угол [Олег Геннадьевич Игнатьев] (fb2) читать онлайн

Глава первая

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

Да.

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

«рафик». Климов сразу шагнул в сторону и спрятался за спину Федора, благо, тот был шире в плечах.

— Иди вот так, — шепнул Федору Климов, и они пропустили мимо себя микроавтобус. — Теперь, замри.

— Ты че? — стал поворачиваться Федор. — Когти рвешь?

— В прятки играю.

— С кем?

— Со Слакогузом, — в спину Федора ответил Климов и скомандовал, чтоб тот двигался прямо. — В толпу, Федор, в толпу.

Федор уловил суть сказанного и вразвалочку, какал, мол, тут братцы, эта, самая, эвакуация, стал пробираться ближе к центру сгрудившихся мужчин. Многие его знали, сторонились, уступали место, пропускали вперед, здоровались, просили закурить, подмигивали, щелкали по горлу, уважительно похлопывали по спине. Климов делал вид, что движется сам по себе, и вскоре оказался у машины Слакогуза, в первых рядах толпы, вне ноля его зрения. Федора по-прежнему держал перед собой.

В отличие от своего окружения, Слакогуз одет был в милицейскую форму, выглядевшую весьма невзрачно на фоне темно-пятнистых «камуфляжей» десантников и агрессивно-черных костюмов спецназовцев: серый, промокший плащ, фуражка с тусклым козырьком, волнистые погоны…

В этом форме он ходил по городу, в этой форме его знали, в этой форме ему верили…

Сейчас он вытирал лицо платком и слушал, что ему докладывал боец из «рафика».

— У Хорошилова искали?

— Соседей обшмонали?

Слакогуз сунул платок в брючный карман, одернул полу мокрого плаща и спрыгнул с крыши милицейского «Уаза».

— Все проверили?

— Под ключ.

Парень в каске и бронежилете сплюнул под руку. Ответил не по форме. Не «так точно», а «под ключ». Почти «по фене». Климов это сразу уловил, насторожился. Шепнул Федору: «Вот так и стой», вжал в плечи голову, свел локти, чуть присел, стал ниже, меньше, незаметней, осторожненько продвинулся вперед, проталкивая Федора поближе к Слакогузу. Маневр удался. Они были почти рядом.

Парень, сплевывавший под руку, перекинул автомат из левой руки в правую, и Климов углядел на его кисти несколько татуировок. Четыре «перстня», один крест и кличка «Кент». Судя по кресту и «перстням», парень был осужден за воровство, по статье сто сорок четвертой, а до заключения два года провел в дисциплинарном батальоне за воинское преступление, где совершил убийство и «прошел тюрьму», да не простую, а «особого назначения». Кличку дали в камере.

Климов еще раз глянул на парня и подумал, что бойцы в гражданской обороне очень милые ребята. Просто класс!

Адажио под майонезом.

По черному не ходить, белое не топтать.

Была такал шутка в армии, на гарнизонной гауптвахте: полы выкрашены черным битумом, стены и потолок — белой эмалью. И на стене плакат, написанный каким-то зубоскалом: «По черному не ходить, белое не топтать». Следя за своими мыслями, веселыми, как слезы, улыбчивыми, да не очень, — было отчего и призадуматься, Климов еще больше ссутулился, благо погода помогала: оправдывала позу, и хотел уже было выбираться из переднего ряда, как из-за «Уаза» быстро, по-хозяйски уверенным шагом вышли двое: оба в «камуфляже», но без касок и оружия — санитар Сережа и сам Климов, собственной персоной. Что рост, что плечи, что посадка головы — все поразительного сходства. А главное, лепка лица… глаза… их цвет, разрез и выражение… даже небритый подбородок… один к одному он, старший инспектор «угро» Юрий Васильевич Климов, только с усами.

Яицкий Анатолий Дмитриевич. Он же Бейцал Виктор Григорьевич. Он же «Фельдюга», «Бондарь», «Чистый». Главарь воровской банды. Считалось, что за ним десятки трупов, но взять его с поличным не могли, он уходил от следствия легко и просто, всегда чистым: компромата на него не находилось. Банда была крепкой, верткой и сплоченной. Не зря довольно рано стал «авторитетом»: центровым, козырным. Климов знал его в лицо по фотографиям, да и коллеги из московского «угро», когда Климов учился в высшей школе, говорили, что у него среди блатных есть копия-двойник, считай, близнец. Шутка природы. А, может, папа где чего состряпал невзначай… использовал копирку…

Смех смехом, но теперь Климов узнал, что значит истинное сходство, как будто в зеркало смотрел. Убедился воочию.

«Чистый» стоял, скрестив на груди руки, а санитар Сережа диктовал приказы.

— Весь списочный состав в автобусы и в штольню!

Слакогуз с готовностью кивнул.

— Сейчас вторую партию отправим.

— Чтоб ни одной души, ты понял? — ни одной! — на улицах, в домах, в подвалах…

— Понимаю.

— Сараи, чердаки проверит «Чистый».

Тот и ухом не повел. Стоял, как вкопанный. Слегка расставив ноги, скрестив руки. Взгляд — на Федора. Наверное, оттого, что он был выше всех, шире в плечах и сам стоял, скрестив на груди руки. Растопырив локти. И покачивался, встряхивая головой. Климов прижук за спиной Федора, и вдруг услышал его голос:

— В плен не брать, косых достреливать.

Кто-то гыгыкнул.

— Кочумай! — прикрикнул на него боец гражданской обороны, по-прежнему стоявший возле Слакогуза. — Вшивота…

Смех оборвался.

Климов краем глава наблюдал за «Чистым» и Сережей. Кто же из них главный? Ясно, что не Слакогуз. И главное: поди узнай, что правда, а что блеф? Головоломка…

— Бичей, гостей, командированных, — начал опять приказывать Сережа, — в мой отсек. Для регистрации.

— Проверим, кто есть кто.

Это подал свой голос «Чистый». Федор сразу оглянулся, просмотрел на Климова, мол, это ты сказал или я что? того? крыша поехала? Климов приложил палец к губам, зажмурил один глаз и показал, что прячется. Голос у «Чистого», действительно, как у него. Похож.

Федор сделал вид, что ничего не понял, потом хмыкнул, посмотрел на «Чистого», должно быть, уловил разительное его сходство с Климовым, еще раз оглянулся, убедился в схожести их черт, помедлил и сказал:

— Адажио под майонезом.

«Вот-вот, — подумал Климов, — черт-те что», — и тихо прошептал:

— Я тоже так считаю.

— Жениться и повеситься, — откинул волосы со лба к затылку Федор, и Климова обдало брызгами. — Брательник твой?

— Троюродный, — ответил Климов так, чтоб Федор понял: никакой он не брательник.

— Похож, как пить. — Федор стоял уже вполоборота.

— Бывает, — недовольно буркнул Климов и сказал, чтоб Федор стоял ровно. — Дай послушать.

— Вода, продукты — это на тебе, — ткнул пальцем в Слакогуза санитар Сережа, — а я займусь охраной, транспортом, постами, связью с центром, — он указал на рацию, пришпиленную к куртке, — отловлю могильщика, проверю пропускные пункты, закопачу зону, — он бил себя по пальцам, загибая их поочередно, и вскоре сжал два кулака, как будто угрожал кому или же требовал свое.

— Залижем слезы и кранты с фифуром!

От умиления у Климова едва не выступили пятна на щеках. Какие все изысканные фразы, сплошная музыка, вот только воровская.

Последнюю фразу, сказанную в сердцах Сережей, можно было перевести, как своеобразный девиз и целевое указание:

— Получим деньги и сожжем трупы!

Все стало ясным. Город захватила банда.

Если интеллигент держится за шляпу, значит, он боится, что ее унесет ветер, а если за нее хватается матерый сыщик — битый сыч, стреляный опер? Это значит лишь одно из двух: или его крепко стукнули по ней, или он желает от нее избавиться. Климова пока никто не трогал. Но то, что потянуло жареным, он это уловил мгновенно. Только загорелось в другом месте, совсем не там, где он предполагал. Не Слакогузу он понадобился, а Сереже. «Могильщиком» он явно нарек Климова. «Ну что ж, придется оправдать данную кличку. Честь обязывает», — так про себя подумал Климов присев, стащил с головы шляпу. Вид у него при этом был такой, точно он решил просить на пропитание. Никому и ничего не объясняя, он прижал шляпу ногой, как можно тщательнее вытер об нее подошвы, поелозил, потоптал и отпихнул, как можно дальше, в сторону. Поближе к передку «Уаза». Под колеса. Затем поддернул Федора за локоть, показал глазами, мол, пошли, все уже ясно, и, присев еще раз, в самой толчее толпы, снял с себя плащ.

— Держи, — сказал он Федору, проверив предварительно карманы. — Баш на баш. — И показал на куртку, репаную, кожаную, выкроенную бог весть когда из летного реглана, похоже, даже из немецкого, трофейного.

— Угу, — все понял Федор и снял куртку. — Мне лучше босяком, чем без лаптей.

Плащ был ему коротковат, узок в плечах, но он выпятил грудь и вздернул подбородок:

— Граф Табуреткин собственной персоной.

— Князь, — подыграл ему Климов и всунулся в куртку. Она была как раз, в том смысле, что нисколько не стесняла. Это для его дальнейших действий подходило.

Избавившись от шляпы и плаща, в которых он, как вошь на зеркале, всем виден, Климов решил уйти из загона, вырваться из мертвого угла, в который его подло заманили, впрочем, как и всех ключеводчан, причем, уйти немедленно, при первой же попытке. Одному. Брать с собой Федора нельзя. Он пьян еще после вчерашнего, да и могли начать стрелять. Он не уйдет. Прикончат.

— Стой тут, — шепнул Федору Климов. — Я сейчас…

Во двор въезжали опустевшие автобусы.

Когда столпившиеся возле Слакогуза развернулись для посадки и поперли встречь автобусам, Климов прошмыгнул в зазор между двумя «Икарусами» и, на мгновенье скрытый от сторожких глаз их кузовами, в один прием перемахнул через забор и побежал назад, не в город — через улицу, а прямиком за шахтоуправление, за гаражи, за свалку старой техники и вагонеток.

Он раза два проверился: споткнулся и упал. Никто за ним не увязался. Не преследовал. И не стрелял.

Уже спасибо.

Кинулась было приблудная собака, да отстала. Хозяйские вертелись во дворе, их лай, скулеж сначала был невыносим, но после стал стихать и отдаляться.

Климов перешел на шаг.

Два дела уже сделано — он раскусил обман и не попал в силки. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить.

Миновав пустырь и свалку старой техники, он свернул к автогаражам, обогнул слесарные мастерские, перебрался через ров, в котором по бетонным желобам текла вода — хотел умыться, но она была вонючей, грязной, отдавала тиной и мазутом; перелез один забор, другой, увидел впереди базарчик, повернул направо, отсчитал четвертый дом «под цинком», неказистое строение с длинной трубой из белого металла, осмотрелся, глянул на часы: на поезд он уже не успевал, ни при какой погоде, и толкнул калитку.

Сейчас ему был нужен цейсовский бинокль.

Ветер кое-как, но разогнал на небе тучи, моросивший с утра дождь внезапно прекратился и на Ключеводск хотелось взглянуть сверху, осмотреть его весь целиком. Проверить свои мысли и догадки. Если банда станет грабить город: жителей и их дома, то это пол-беды, не так и страшно, лишь бы обошлось без жертв, но если что другое… Он еще не знал, что это может быть, но кое-что предвидел.

Бинокль лежал не в тракторной кабине, как вначале решил Климов, отворив калитку и увидев «Беларусь» во дворе дома, а в прихожей, на замасленных ватных штанах, небрежно брошенных за дверь.

Климов посмотрел на свои брюки, на штаны, подумал, стоит или нет сменить одежку, не нашел замены пиджаку: жаль было расставаться с новеньким костюмом, почесал небритый подбородок и решил, что кепка, обнаруженная им под ватными штанами, лучше подойдет для маскарада.

Воды на кухне Климов не нашел: ведро, кастрюли, чайник — все сухое. Пусто. Зато в урчавшем холодильнике стояла банка с кислым молоком, которое прекрасно утолило жажду.

Подъем на небольшой скальный монолит, куда вела едва приметная тропинка, от задворок федоровского переулка, занял полтора часа. Но Климов не жалел. Отсюда, со скалы, весь Ключеводск был словно на ладони. Воздух после дождя очистился, ветер слегка утих, но солнца не было: оно скрывалось за трехзубчатой вершиной Острогорки, высокой сумрачной гряды базальта и гранита. Это было на руку. Линзы бинокля не блестели, их отсвет или блик нельзя было «засечь», внезапно обнаружить.

Укрывшись в терновом кустарнике, Климов приложил бинокль к глазам. Два дня назад он просто так смотрел на горы, теперь он изучал театр действий. Возможно, боевых. Вполне возможно… На въезде-выезде, там, где его едва не раздавил «Камаз», прохаживались четверо «бойцов». В десантном «камуфляже», касках и бронежилетах. Еще двое находились рядом. Сидели на мешках. Наверное, с леском… Такими же мешками и шлагбаумом была перегорожена дорога. Впереди шлагбаума, блокируя дорогу, стоял автофургон, Что находилось в нем, понять было нельзя, но догадаться можно. В таком фургоне с металлической обшивкой вполне могло быть восемь-десять тонн взрывчатки: аммонала или же тринитротолуола. Вполне достаточно, чтобы взорвать нависшие над въездом в город скалы. В том случае, если возникнет надобность. Еще в таком фургоне можно привезти два полевых орудия, не говоря уже о минометах… без них в горах не обойтись, особенно при обороне. Те двое, что уселись на мешки, наверное, артиллеристы или взрывники, а может быть, то и другое. Профессионалы.

Климов отнял от глаз бинокль, потер бровь. Сделал в уме подсчет. Бандитов он насчитывал уже с полсотни. Да еще, конечно же, были посты на трассе, да засады, в каждой, минимум, по двое человек, а всех засад, он снова начал всматриваться в оптику, можно предвидеть их количество, с десяток наберется, даже больше… В здании милиции, в здании администрации, возле сберкассы, в его доме, то есть, в доме бабы Фроси…

Оптика была великолепной.

Он увидел их.

Один сидел за летней кухней, во дворе соседей, что напротив, караулил вход в калитку, а другой поглядывал на улицу из дома: не раздернул, как обычно, занавески, а на палец отодвинул сбоку, чтоб удобнее было смотреть.

Домушник гребаный.

Ждут-поджидают. Ловят, Один, вон, даже у Петра на гараже залег по-снайперски… Пусть полежит, если устал… если забыл, что фраера по крышам не гуляют. Климов напомнит. Обязательно и непременно. Надо же учить… Когда-то же их надо всех учить…

Климов перевел свой взгляд немного вбок, чуть дальше, в сторону… Нет, больше никого… Значит, еще один в сарайчике, а другой в доме… тоже ждут… И Климов вдруг повеселел. Выходит, и Петра найти не могут! Видимо, и он бандитам наступил на хвост. Дал прикурить.

Сознание того, что Петр где-то рядом, где-то близко, в городе, что его тоже ищут, как и Климова, что он свободен, придало решительности и веселого азарта. Ох, они пошухарят с Петром, когда сойдутся… расквитаются за маскарад, гусиный шаг и ползанье на брюхе… за все сочтутся, как в Афгане… с басмачами.

Память бросила под ноги Климову гранату, он успел отбить ее ногой, перелететь через дувал, упасть, подняться, встретить блоком нож, сломать душману руку и вогнать в него по рукоять чужой клинок с густой арабской вязью… А в это время Петр ломал главарю шею — Байярбеку — рассчитывался с ним, взимал должок…

Такие игры.

Климов потер веко, вновь приник к биноклю. Память памятью, а дело делом. Самая большая роскошь — это пребывать в давно минувшем, прошлом. Отболевшем.

Двор шахтоуправления был пуст. Трупы собак «бойцы» сволакивали за ворота. Туда же стаскивали кошек, не успевших убежать.

Расставание «эвакуирующихся» со своими четвероногими друзьями было ужасным. Кошки заглядывали детям в глава, собаки выли, плакали, скулили, пытались влезть вместе с людьми в автобусы, истошно лаяли и дико огрызались, когда их выволакивали прочь.

Слакогуз запретил брать домашних животных: в бомбоубежище для всех не хватит места, прежде всего — воздуха, а главное, шерсть у животных, может быть, уже радиоактивная, ведь многие из них были на улице, когда случилась катастрофа, взрыв на атомной… Теперь-то Климов понимал, что это был спектакль, большая ложь и больше ничего. Он даже стукнул кулаком по камню, за которым примостился. Блеф! От постоянного вранья вое превратились в идиотов. Сказали, что тревога, все поверили. Хотя, как не поверить? В Чернобыле ведь было тоже самое… еще и хуже: три дня не говорили людям, что они уже облучены и продолжают облучаться, хватать бэры и рентгены… Тоже ложь… Куда ни кинешь — ложь. В итоге — мрак: никто никому не верит и в результате каждый остается в дураках. Ежеминутно, ежечасно, ежедневно.

На крыше шахтоуправления четыре человека устанавливали пулемет. Зенитную четырехстволку. Явно снятую с какого-то противолодочного катера или эсминца.

Это уже было непонятно.

Климов все-таки надеялся, что жителей свезут под землю, запрут в бомбоубежище, возможно, под каким-нибудь предлогом отберут все золото и деньги, потом выскребут дома, все городские кассы, магазины, погрузят все на трейлеры, в фургоны и часа через три, ну, максимум, семь-восемь, банда исчезнет, распылится, заметет следы, ляжет на дно… Оказывается, не тут-то было. Устраиваются всерьез.

Один из пулеметчиков сел на турель, припал к прицелу, покрутился, поводил стволами, показал другим, что все о'кей, и можно задать жару.

«Готовятся к налету сверху. Значит, чистить будут основательно. Если не что-нибудь другое», — сказал сам себе Климов и стал отыскивать в бинокль двор рудника.

То, что задумал Климов, нужно было сделать чисто. Чтоб все прошло без сучка и задоринки.

Подогреваемый мыслью о том, что Петр тоже где-то в городе, а не в загоне, хотя весь городок напоминал сейчас загон, тупик, отрезанный от мира, затерявшийся в одной из горных складок, Климов стал спускаться со скалы, почувствовав не то что задоринку — задиринку почувствовав в себе, мальчишечью драчливость.

Желание поозоровать.

Отсиживаться он не собирался.

При спуске он еще раз посмотрел на городок в бинокль, теперь увидел лишь базарчик, угол поликлиники, дом Федора, проулок, спуск центральной улицы и перекресток. На перекрестке двое с автоматами стояли у вишневых «Жигулей», курили и поглядывали по сторонам.

«Еще один пост», — отметил Климов.

Многовато.

Задаваться вопросом, сколько же всего в городе бандитов, он не стал — лишние думки, сейчас важнее было знать, где он найдет химические реактивы, йод и кислоту? Желательно синильную.

Спуститься со скалы, спрятать бинокль в кабине «Беларуся» и пробраться к школе ему удалось за двадцать семь минут. Почти рекорд. Обойдя пристройку, Климов осторожно тронул дверь. Прислушался. Школа была закрыта, в ней никого не было. Чтоб долго не маячить на крыльце, он вынул из пиджачного кармана ключ-универсал, который есть у каждого администратора любой гостиницы, не говоря уже об уважающих себя ворах и честных сыщиках, свободно вставил его в скважину замка, легонько повернул… один, два оборота… оглянулся, толкнул дверь — она открылась. Все, как и должно быть, как учили.

Вестибюль был пуст и гулок.

Никого.

Просто прекрасно.

Кабинет химии располагался на втором этаже, но реактивов, нужных Климову, в нем было мало. Слишком мало для его задумки. Надо было где-то раздобыть еще. Хотя бы столько.

В поисках нужных веществ Климов спустился в подвал, обшарил в нем все закоулки, благо, обнаружил лампу- переноску в закутке завхоза, покопался в ящике военрука, нашел немного тесный для себя противогаз, в исправном состоянии, с подсумком, прихватил с собой; добрался до складского помещения, подергал дверь, сорвал замок, вошел. Мерзкая тварь с глазами-бусинками кинулась бежать, довольно лихо спрыгнув с низкой полки. Раз — и нету.

Климов посветил лампой.

Пыль, паутина, копоть.

Когда-то он здесь помогал завхозу, наводил порядок, выскребал, сметал, вытаскивал и делал стеллажи. Вознаграждением за труд стала гитара, списанная двести лет назад, но все еще валявшаяся на складе. Климов починил ей гриф, проклеил корпус, залакировал, натянул струны…

Гитары давно нет, а склад еще стоит.

В рундуке химического кабинета было все, что он искал. И даже больше. За исключением… но это он найдет в аптеке. Там должно быть.

Осторожно смешав красный фосфор с бертолетовой солью, он нарезал бумаги, сделал около десятка взрыв- пакетов, напоминающих аптечные, в которых продаются порошки. От кашля или живота. Затем взял склянку с перекисью бария, флакон с притертой пробкой, в котором находился алюминий: пыль, напоминающая тальк, но только с блеском чистого металла, выудил из рундука желтую банку с окисью железа — «сочинил» термит. Испытанное средство. Если нужно что прожечь, как автогеном.

Осмотрелся.

Вроде, все.

Пока.

Сложил все приготовленное в угол рундука, захлопнул крышкой. Сверху на нее поставил связку книг, обглоданных, должно быть, крысой. Или всем ее семейством, или всей ее родней… Вот еще мерзость!

От отвращения он даже сплюнул.

— Тьфу!

Разведчик, сыщик, стреляный и битый опер, Климов просто-напросто не выносил крысиный злобный взгляд, особенно не мог смотреть на голый хвост — его отвратно передергивало: било током.

Добравшись до верхних стеллажей, он спрятал в коробку из-под глобуса противогаз и лампу-переноску, отряхнул руки от пыли и покинул школу.

Теперь ему нужна была аптека.

На улице опять срывался дождь, ветер крутил листву, гнул тонкие деревья, яростно гремел железом крыш.

Боясь напороться на засаду, Климов обходил дома задами, обходил углы и перекрестки по кривой. Все время был настороже. И это утомляло: действия казались глупыми, абсурдными, ненужными, предосторожность — лишней, поскольку город опустел. Даже собаки все куда-то скрылись. Даже кошки.

У здания милиции и возле почты постов не было, зато на площади Климов увидел три машины: черный «рафик», желто-синий «Уаз» Слакогуза и красный «Москвичок» Петра. В нем никого не было. Когда и где его нашли, ответить было трудно. Осматривал городок в бинокль, Климов его не заметил. Видимо, стоял в одном из тупичков или в каком-нибудь дворе, скрытый навесом.

Двое автоматчиков прохаживались около машин, поглядывали вверх. Чего-то ждали. Вершины горы отсвечивали серым.

Больше на площади никого не было.

«Должно быть, в здании администрации, — подумал Климов. — Теперь у города другая власть: бандиты и один кусошник, мент поганый».

Мысль о Слакогузе приводила его в бешенство.

Холуй несчастный.

Мусор.

Яркий представитель тех, кому все «пофиг». Лучше будут жрать свое дерьмо, чем на рожон полезут.

Соловьи.

И Слакогуз один из них. Один из них. Торчать на виду у автоматчиков не было смысла и Климов, крадучись, пробрался поближе к аптеке. Зашел с черного хода. Но входить в нее не стал: в аптеке кто-то был.

Чтобы не искушать судьбу, он припал к цоколю и быстро отбежал за угол, потом метнулся за сарайчик, спрятался за голубятню.

Из аптеки вышли трое, вытащили на крыльцо черного хода два тяжелых сейфа. Один из них, довольно потирая руки, исчез в дверях и вскоре появился вместе с «Чистым». Тот выдернул антенну портативной рации, что-то сказал, и через несколько минут во двор аптеки въехал «рафик». Надоевший Климову до чертиков. Тот самый: черный. Из него выскочил водитель, открыл заднюю дверь и стал помогать загружать сейфы. Пока проходила погрузка, у Климова родился дерзкий план.

Аптека располагалась на первом этаже трехэтажной «хрущобы», занимая весь подъезд, а второй и третий этажи, судя по разнообразным занавескам и горшкам с цветами в окнах, занимали жильцы. Для них существовал второй подъезд. В него и нырнул Климов, воспользовавшись затянувшейся погрузкой сейфов. Нырнул, прижук, прислушался. Все тихо. Можно двигаться вперед — по лестнице и дальше.

Бесшумно — через две ступени — взбежал, застыл. Поправил кепку. Определил квартиру, чьи окна выходили бы во двор. Приник к двери. Ни голоса, ни шума. Достал свой ключ-универсал и отомкнул замок. Дверь слегка скрипнула и медленно открылась.

Никого.

Только тяжелый запах псины.

Захлопнув за собой дверь, Климов заглянул на кухню, в ванную и в туалет, нигде никого не было, открыл дверь в комнату, прошел к окну: все верно — из окна был виден двор.

Отличная квартирка.

То, что надо.

Софа, телевизор, ковер на полу. Раскрытый платяной шкаф. Выдвинутые ящики стола. Следы поспешных сборов. Денежная мелочь на серванте. Герань на подоконнике.

Раздернув занавеси, Климов сдвинул со стола газеты, книги, лампу, стал на стол, выглянул в форточку.

Погрузка закончилась, водитель запер дверцу, сел в кабину, рядом с ним умостился один из «грузчиков» и «рафик» задним ходом выехал на улицу.

На крыльце остались «Чистый» и его подручные.

Неспешно закурили.

Теперь пора было спешить. Не им. А Климову. Он спрыгнул со стола, проверил, есть ли свет: включил и выключил настольную лампу, подошел к телевизору и воткнул его штепсель в розетку. Заранее прибавил громкости. На всю катушку. Сразу же всю комнату заполнили мужские голоса. Депутаты ратовали за народ. За сирый, обездоленный, униженный русский народ. Все ясно. Никаких тревог и катастроф на атомных электростанциях. Ни далеко, ни близко. А Климов еще втайне сомневался, верно ли он действует в условиях «эвакуации». Нет, никакой опыт не проходит даром. Предвосхищение — плод опыта и чувств. И он сейчас предвосхищал события. Предвидел их и ими управлял.

Когда в дверь постучали, требовательно, нагло: «Эй, кто там?» — он, притворившись в стельку пьяным, сбросив кепку на пол, рывком распахнул дверь:

— Ка-кая бля-я-дь?

Перед ним стояли двое. Как он и ожидал. «Чистый», конечно же, сам не поднялся. Курит внизу. Но это даже лучше.

Климова шатнула пьяная волна и он свалился, увлекая за собой «бойца» по кличке «Кент». Рванувшийся было к нему второй «десантник» потерял точку опоры и с размаху выбил себе зубы о чужой приклад. Взревел от боли. И — умолк. Внезапно и навеки.

Никогда не обижайте пьяных, никогда.

Климов держал на мушке Пустоглазого-Кента, который просто потерял дар речи.

— Ну, ты что в рапятие-то впал? Чего задумался? — на воровском жаргоне спросил Климов. — Грызи землю! — Он сделал вид, что вскидывает автомат, и Пустоглазый мигом лег на брюхо.

Удар в висок был для него приказом.

Он пополз.

— Кто внизу с «Чистым»?

— Он один.

Не надо было парню шевелиться, пытаться поднять голову и сплюнуть. Второй удар лишил его сознания.

Климов забросил его обмякшее бесчувственное тело в коридор, туда же заволок Беззубого и усадил его к стене. Но он сполз на пол. Плохо. Надо коридор освободить, и Климов отволок «десантника» на кухню. Спи, не кашляй.

В холодильнике Климов нашел кусочек льда, в аптечке нашатырный спирт и привел в чувство Пустоглазого.

Впервые рассмотрел его внимательно.

Злобная ухмылочка садиста, казалось, навсегда застыла на его губах. Нос, как у боксеров, переломан. Сразу было видно, что он ненавидит все вокруг и всегда готов к отмщению и зверству.

— Расхомутаешься — пришью, — как можно внятнее, но тихо сказал Климов. — Вставай на богоны, базлай в ширинку, — он указал на форточку и вырвал из розетки штепсель. Звук пропал и телевизор отключился.

— Че базлать? — тоже негромко спросил Пустоглазый и встал на ноги.

— Кричи: «Могильщик здесь»!

У Пустоглазого перекосило рот. Он, кажется, впервые посмотрел на Климова осознанно, в упор, и тотчас закивал.

— Да, да… Я понял.

— Вот и хорошо. Люблю послушных.

Пустоглазый подошел к окну, двумя руками приналег на подоконник и — Климов не дал ему сделать рывок, больно ударил. Он осел, свалился на пол.

— Не могу…

Второй удар заставил его встать.

— И чтоб без кипиша…

— Все, все… — у Пустоглазого уже дрожали руки. — Я зову.

— Я слушаю, — спокойно сказал Климов.

Проорав положенную фразу, Пустоглазый обезволенно свалился на ковер, которым был застлан пол, и горько заблажил:

— Уроет меня «Чистый»…

Вопли Климов не терпел и оборвал их одним махом. Удар подействовал, как сильное снотворное.

«Надо использовать против бандюг, — подумал Климов о лекарствах, — полечить».

Автоматы Пустоглазого и его кореша он зашвырнул под ванну. Пошире раскрыл дверь: входите, будем рады, выхватил из ножен Пустоглазого клинок, снял с его пояса гранату, сунул в куртку. Постоял с секунду, повертел в руках клинок, подумал, что с ним делать, положил на шкаф, стоявший у софы, и, как только услышал скрип внизу, бесшумно повалился на пол. На ковер. Нелепо оттопырив локоть.

Мертвее мертвого.

Теперь бы только Пустоглазый не очнулся, да тот, кухне.

Шорох… легкий шорох известил о госте. Он пришел. Наведался. Притих. Обескуражен видом бездыханных. Сейчас он постарается узнать, где лежит третий.

Хруст… почти неслышный, легкий… мягкий шелест.

Проверил туалет, заглянул в ванную, скользнул на кухню.

Обнаружил.

Шелест… шорох… явный, четкий скрип…

Идет назад. Уже смелее и раскованней.

Климов расслабился. Представил себя в озере, потом — лежащим на воде, затем… вобрал в себя покой горного озера, сам превратился в воду… в воду, отражающую свет и все на свете.

Ни боли, ни злобы — покой.

Легкий сквозняк взъерошил его волосы. Потом на лоб легла пушинка — его били. Может, «Чистый», может, кто другой.

Пинали труп.

Пытались высечь искру жизни — крик.

Смертельный стон, гибельный вздох или икоту.

Климов молчал. Не издавал ни звука. Вода не слышит слов, не знает боли. Она лишь отражает… отражает все.

Он даже не сглотнул натекшую в рот кровь.

Лежал пластом.

Отстали.

Убедились.

Ощутили торжество.

Перевернули на спину, небрежно распахнули куртку и — Климов раскрыл глаза, распялил рот.

Счастливый и довольный, как придурок.

— И-хи-хи!

Его безумный хохот и сведенные к носу зрачки ошеломили «Чистого», и Климов кошкой вскочил на ноги, спружинил, выбил пистолет и сплюнул кровь.

— Хий-я!

Зрачки были на месте, мысли четкими, мозг ясен. Безумие и хохот прекратились. Улетучились, как пар. Он стал самим собой, а «Чистый» ошалел.

— Ухечу, зухер!

Особо опасен при задержании, вспомнилось Климову. Очень опасен. Его широкий, с разворотом и ударом ноги, выпад был ужасен, но Климов юркнул, заскользил стремительно змеей, ткнул «Чистого», ударил в пах, ушел, «взлетел», отбил ему плечо, нырнул, присел.

Пока был за спиной, два раза мог подсечь, но лишь захлопнул дверь. От лишних глаз. И глянул вбок: Беззубый отдыхал. Уже порядок. Да и вообще, к чему свидетели? Один тут брызжет кровью, все никак не отплюется, а другой…

Молниеносный сокрушающий удар убил бы Климова на месте, если бы он вовремя не сел. Банально. На пол. Только не на зад, а на шпагат. Перекатился и подсек в подкате «Чистого». Он сразу понял, что такого бить в живот — пустое дело. Легче вышибать из стен кирпич.

С бешеной резвостью «Чистый» спружинил, выхватил нож.

Глаза горели.

Его замах и перехват ножа из руки в руку были просто замечательными, если бы от них не так сквозило смертью.

Климов закружил.

Ни злости, ни обиды.

Раз-раз! Блок-блок. Еще. Хлыст. Ий-я-а!

Климов поймал в блоке руку, дернул и переломил в суставе.

Финка из рессорной стали отлетела в угол.

Глаза «Чистого» налились кровью, он заорал и зажевал свой крик губами:

— Падла…

Второй удар лишил его сознания.

А Климов рухнул. Натурально. Он и не заметил, как очнулся Пустоглазый. Должно быть, вопль «Чистого» подействовал на нервы. Да и нож валялся у него в ногах. Грех было не воспользоваться счастьем, но… чтобы вскочить, он должен был на что-то опереться… стол качнулся и газета, тоненький листок местной «районки», с шелестом свалилась на ковер. А Климов рухнул на распластанного «Чистого». Упал, рванулся вбок, перекатился на лопатки, стукнулся плечом о ножку стула, спасся от смертельного тычка ножом; левой рукой, как ломом, саданул в ребро, услышал выдох Пустоглазого, перевернулся через голову назад и вскочил на ноги.

Профессиональная внимательность и на этот раз выручила Климова.

«Чистый», на которого сначала рухнул Климов, а потом свалился Пустоглазый, правда, тотчас оказавшийся с ножом в руке в боевой стойке, хрипло застонал, стал подниматься…

Сделав вид, что собирается обрушить ему па голову стул, Климов вскинул руку, пошел вправо и, мгновенно уловив шаг Пустоглазого к двери, с размаху запустил в него настольной лампой. Не в него, конечно, — в дверь. В самый косяк.

Устроил взрыв стекольной фабрики.

Не дал уйти, позвать на помощь.

Придержал.

— Хочешь слинять? А как же «Чистый»?

Пустоглазый с ненавистью посмотрел на Климова и, держа финку на отлете, вытер кровь со лба.

— Не твое дело.

Стекло изрядно посекло его лицо, особенно правую, текуче покрасневшую щеку. Глаза под каской выдавали зверя.

Климов дал возможность «Чистому» сесть на пол. Пусть послушает. Посмотрит на дружка. Бойца. Телохранителя. Оценит его преданность и верность.

Улыбнулся.

Психологически он победил. И даже знал, что будет через миг, от силы, через пять-десять секунд.

— Уссался, гребень? Моча по голеням течет? Очко жим-жим?

Он подзадоривал, дразнил, бил Пустоглазого по нервам. По чувствительному воровскому самолюбию. Ждал помощи от «Чистого», и тот подал свой голос:

— Режь мента!

Сказал, как рявкнул.

И секущий взмах руки был лучше всякого ответа главарю.

И лучше всякого подспорья Климову.

Тревога и приказ парализуют волю. Завязывает в узел мышцы рук. Сбивают ритм сердца.

Кисть Пустоглазого разжалась, клинок выпал, и мощный удар в пах срубил его на землю.

Следующий ход делал не Климов. Поэтому и за ножом не наклонился, и не отшвырнул его ногой. Лишь отступил на шаг, когда из горла Пустоглазого хлестнула кровь.

Главарь, сидевший на полу и нянчивший свою изломанную руку, в приступе бешенства «взял» Пустоглазого «на съем» — «под красный воротник».

Пустил в расход.

И получил за это по мозгам. Свалился на пол.

Климов забрал финку, выглянул на кухню и, увидев, что «десантник» держится за голову, тихонько причитает, выдернул ремень из пояса у Пустоглазого, связал бандиту руки. Затем заставил его лечь, снял с него каску и обрушил на лежащего тяжелый холодильник.

Ноги придавил столом, забитым банками с вареньем.

Так спокойней.

Если он сейчас о чем и думал, так это о допросе «Чистого». И чтоб его никто не отвлекал. Дал поработать.

После возни руки были в крови, и Климов вытер их о полотенце, найденное в ванной. Воды, понятно, в кранах не было.

Проверив, заперта ли дверь, он прошел в комнату, отметил учиненный в ней разгром — от телевизора остался только ящик, подхватил под мышки Пустоглазого и отволок его на кухню, бросил труп на голову Беззубого. Каска стукнулась о холодильник, громко звякнула, и Климов криво усмехнулся: он представил, как на Пустоглазого уложит «Чистого». Пускай лежит, целует.

Проходя мимо входной двери, глянул в глазок, удостоверился, что на площадке пусто, вернулся в комнату, прикрыл за собой дверь, отшвырнул ногой разбитую вдрызг лампу; заметил в руке финку, хмыкнул, удивился блеску лезвия, выходит, что не руки вытер он о полотенце — нож, посетовал на заторможенность: сказалось все же напряжение минувшей схватки, подсосал и сплюнул все еще сочившуюся из разбитых десен кровь, дождался, когда «Чистый» поднял голову и вытащил из-под стола его тяжелый «Магнум». Сел на стул. Заставил «Чистого» отползти к шкафу.

— Быстро-быстро!

Тот повиновался. Оценил сложившуюся ситуацию. Взялся за локоть. Было видно, что ему не сладко.

«Статья сто восьмая: нанесение тяжких телесных повреждений», — усмехнулся Климов и спросил, какова цель банды?

— Ну, — потянул «Чистый», — ты горячий…

— Как сосиска, — безобидно и устало сказал Климов, передернув затвор «Магнума».

«Чистый» все понял.

— Ладно. Что базар мазать на стену? Объясняю.

— Не тяни.

Угрюмый взгляд. Недоброе молчание. Ответ.

— Городок на кон «Медик» поставил. Требует у абвера полмиллиарда баксов.

— Пятьсот миллионов долларов? За Ключеводск? — Климов не верил. — Что-то многовато.

— Все подсчитано.

— А кто он такой — «Медик»?

«Чистый» посмотрел непонимающе.

— Братан местного штампа. Санитар.

— Сережа?

—

«Ну-ну, подумал Климов. — Это новость. Выходит санитар Сережа, то бишь, «Медик», двоюродный брат Слакогуза. Все понятно».

— Сколько в банде?

— Чего, сколько? — «Чистый» подтянул под себя ногу и скривился.

— Человек.

— Семьдесят восемь.

— Кто ведет переговоры с контрразведкой?

— «Медик».

— Что он требует еще?

— Два вертолета, один «Боинг» и четыре «МИГа».

— Срок ультиматума?

— Двадцать четыре часа.

Заметив, что здоровая рука «Чистого» нащупывает рацию, торчавшую в кармане, Климов встал и отобрал ее.

— А ну…

Рация была японской, мощной. С большим радиусом действия.

Климов встал спиной к окну, включил «прием». В динамике раздался голос «Медика».

— Мишань, где «Чистый»?

Слакогуз ответил:

— С медвежатами в аптеке возится. Притыривает наркоту.

— Давно?

— Да с полчаса уже.

— Увидишь, передай: пусть ко мне едет.

Рация умолкла, и Климов ее выключил.

— Где схрон у «Медика»?

— Какой там схрон, — презрительно ответил «Чистый». — От кого здесь прятаться?

— Хотя бы от меня.

— Кончай понтить, — впервые усмехнулся «Чистый». — Здесь все схвачено.

— Пока что мной, а не тобой, — напомнил Климов.

— Это как сказать, — глаза у «Чистого» налились злобой. — Если бы не «Кент», сундук с клопами…

— Хватит! — оборвал его тираду Климов. — Отвечай по существу. Где «Медик»?

— В шахтоуправлении. Вместо директора.

— Конкретней!

— Третий этаж. Четвертый кабинет налево…

— И?..

— Потом направо.

— Сколько в охране?

— Трое.

— Кто они?

—Омоновцы.

— Уволенные?

—

— Где Петр? — вопрос был задан «в лоб» и неожиданно.

— Который?

— Хорошилов. Вы взяли его красный Москвичок».

— А… этот… — мрачные звериные глаза подернулись туманом. — Он…

Рука с тяжелым «Магнумом» сама пошла вперед.

Заметив это, «Чистый» смягчил голос:

— …ушел от пули.

Климов облегченно выдохнул.

— Нормально. — И даже рассмеялся: — Хорошо! «Хорошо иметь двойника, который сообщает радостные вести», — подумал он и приступил к вьіполнеиию следующего пункта намеченного им плана.

Переодевшись в «камуфляж» раздетого им «Чистого», Климов примерил его ковано-тяжелые ботинки, убедился, что они ему как раз, не жмут, не давят, закинул кепку Федора на шкаф, надел на голову кепку-афганку, посмотрел на себя в зеркало, слегка прищурил взгляд. Теперь он походил на «Чистого», как две капли воды, вот только усов не было. Двух небольших стрелок над верхней губой.

Наблюдавший за его действиями «Чистый», в одних трусах сидевший на полу, не смог сдержать ухмылку.

— Кого ты хочешь фраернутъ, бельмондо еханый? Да «Медик» каждый жест мой знает, как себя!

— А я с блудой! — пошутил Климов и, взяв со шкафа клинок Пустоглазого, засунул его в ножны. Разумнее, конечно, было взять нож «Чистого», но задерживаться один на один с «Медиком» он не собирался. Если план выгорит и все получится, как он задумал, такие мелочи, как финка в ножнах, отойдут на третье место. Сейчас ему важнее было иметь при себе нож диверсанта с ртутным центром тяжести. Такой можно метать — и на большое расстояние. И на короткое.

Приказав «Чистому» вытянуться на полу, он еще раз поразился его атлетическому телосложению. Крепкие грудные мышцы, мощные плечи, прекрасные бицепсы. И ни одной татуировки. Чемпион мира, а не вор в законе. Главарь банды.

— Сколько твоих бойцов в деле? — спросил Климов, когда закатал «Чистого» в ковер, лежавший на полу.

— Пятьдесят два, — морщась от боли и своей беспомощности, просипел «Чистый». — Остальные «Медика».

«Не может быть, чтоб это было так. — подумал Климов. — Чем крупнее авторитет, тем больше у него обязанностей перед сильными мира сего, а те без присмотра «духовых» не оставляют. Имеют в их бандах своих порученцев, своих полномочных послов, представителей, секретных киллеров. Наемников-убийц. Чуть что не так, и «центровому» крышка».

— Кто за тобой?

Климов приставил к виску «Чистого» его хромированный «Магнум».

— Только живо. Я спешу.

— Я же ответил: «Чистый», в смысле, «Медик».

— А может быть, еще есть один «мытый»?

Уловив издевку, «Чистый» хмыкнул.

— Нет.

— А кто за «Медиком»?

— Не знаю.

— Климов ткнул ствол «Магнума» в рот «Чистого».

— Я тебя сейчас живьем сожгу… Полью бензинчикомзажгу спичечку… Ну, быстро!

— Я… — из рассеченной губы «Чистого» потекла кровь, — не знаю.

— Ладно, — встал с колена Климов. — Разберемся.

Он приподнял софу, подсунул под нее ковровый кокон с закатанным и перевязанным бандитом, так, что на виду торчали одни ноги, повесил куртку Федора на стул, заглянул в кухню, там было спокойно, включил рацию, послушал. В городе искали Климова-«могилыцика» и «шило». Это была школьная кличка Петра, и Климов понял, что поимкой «беглецов» руководит Слакогуз. По распоряжению «Медика».

Закрывая за собой дверь и проворачивая в замке ключ, он с досадой ощутил внезапное сопротивление: замок не закрывался. Как заклинило. Ни так, ни эдак.

«Чертова техника», — выдернув ключ из скважины, ругнулся Климов и плотнее притворил дверь. Перетаскивать оклунок с «Чистым» в квартиру напротив было некогда. С момента захвата городка прошло уже три с половиной часа, и как поведут себя бандиты в ближайшее время, Климов решить не мог. Все зависело от руководства внутренних дел и контрразведки, от их реакции на ультиматум, выдвинутый террористами.

Дверь, вроде, прикрылась плотно, туго, и Климов выскользнул из дома незамеченным.

В школу он вернулся через тридцать шесть минут. За это время ему удалось пробраться в переулок «Горный», расположенный между аптекой и филиалом института горных изысканий, где жила учительница по химии. Будучи ее любимцем, Климов нередко бывал у нее в квартире, и хорошо ориентировался «на местности».

В свое время она проговорилась, что боится умереть от опухоли мозга — у нее частенько побаливала голова, и что, когда врачи предложат операцию, она с собой покончит. Выпьет яд. Мышьяк или цианид калия. Скорее — цианид, он у нее есть.

Судя по убожеству обстановки и запущенности в комнате, учительница жила одна, и Климов сразу нашел яд — в темном флакончике с притертой пробкой. Склянка с ядом скромненько стояла рядом с пузырьком корвалола в аптечке. На кухне.

Обрадованный удачей, Климов заспешил в школу.

Пока добрался, промок.

Дождь начался сильный.

Проникнув в подвал тем же путем, что и раньше, подбадривая себя тем, что план должен сработать, поскольку он был прост до сумасшествия: ведь «Медик» ждет прихода «Чистого» и он к нему придет, вот только сделает, что надо, и придет. Климов надел противогаз, отмерил реактивы, еще раз проверил рецептуру, рассчитал химическое уравнение и приготовил отравляющий состав. Мгновенно действующий, но и мгновенно испаряющийся. Этим составом пользовались многие, особенно в дворцовых кулуарах. Пропись ядовитого состава Климов узнал на лекции по токсикологии, когда учился в «вышке» — высшей школе милиции. В Москве. Сказалось юношеское увлечение алхимией.

Как это ни странно, но в кабинете химии нашлась вода, целый двухведерный бак, должно быть, приготовленный для опытов, и Климов мысленно поблагодарил школьную уборщицу: воду для уроков запасала, видимо, она.

Слив приготовленный в колбе состав в мерный стакан, он вырвал из классного журнала мелко исписанный и разграфленный плотный лист, напоминающий по плотности чертежный, ему как раз такой и нужен, сложил его вчетверо, погрузил в ядовитую смесь.

Пока лист намокал, включил электроглянцеватель, найденный им в кабинете физики, когда-то в школе был фотокружок, развернул целлофановый пакет, прихваченный из дома учительницы, нагрел на спиртовке металлическую спицу, валявшуюся в ящике стола, и, захватив пинцетом мокрый лист, просушил его на глянцевателе. Еще чуть влажный, лист был снова сложен вчетверо, по старым сгибам, всунут в целлофановый пакет и запечатан: нагревшаяся спица хорошо заплавила открытый край.

Выключив глянцеватель, Климов перевернул колбу над раковиной, сполоснул ее водой, выплеснул остатки, осторожно, чтоб не повредить пакет, Спрятал его в грудном кармане «камуфляжа», выглянул из кабинета и сорвал с себя противогаз. Все-таки в нем было слишком душно.

Пройдя по вестибюлю, он зашел в учительскую, обшарил все ящики, шкафы и тумбочки, даже заглянул под старый кожаный диван, не говоря уже про кабинет директора, но все же не нашел того, что нужно. Постоял, подумал… Поднялся на второй этаж и за кулисами актового зала, отодвинув дощатую трибуну с гербом Советского Союза, обнаружил ящик драмкружка. Климов даже потер ладони: все было на месте! Парики, косметика, художественная гуашь, немного загустевший биоклей, а главное — трое усов: рыжие, отвислые, для деда Щукаря, которого когда-то играл Климов, посещал кружок, имел успех в школьном театре, закрученные вверх — гусарские, казачьи и тоненькие «в ниточку» для роли Хлестакова. Правда, черный волос «ниточки» изрядно поредел и растрепался, но это уже мелочи, дело гримера.

Запершись в учительской, Климов спокойно поработал над своим, теперь уже как будто бы и не своим, похожим лицом «Чистого» и вышел в вестибюль с легкой душой.

Его план должен сработать.

Пусть он безумен, но безумие — нормальное явление во время экстремальных ситуаций, катастроф и государственных переворотов. Ну, пусть не государственных, всего лишь местных, городских, но все-таки переворотов.

Покидая школу и выходя на улицу, снова под дождь и ветер, Климов убедил себя, что сработать может лишь надежный план, а надежным может быть простой и четкий ход. Чем проще, тем лучше. Так дилетанты в шахматы обыгрывают мастеров. Да и вообще, чтобы иметь успех у зрителя, надо играть. Играть в полную силу. И так во всем, чтобы играть, надо попробовать, чтобы выигрывать, надо играть. Играть, играть, играть. И он сыграет. Выиграет. Да. Он одним выстрелом тогда убьет двух зайцев. Лишит банду руководства и освободит заложников. Ту же учительницу, тех же соседей, Юлю… ее отца…

Вспомнив об Иване Максимовиче, Климов решил, что непременно наведается к нему, в его жилище, посмотрит схему горных разработок, штреков, штолен, лифтовых колодцев.

Непременно.

В свой план он верил, но и варианты надо было предугадывать.

А ветер, холод, дождь, посты, засады, радиопереговоры, стычки, схватки, рискованные действия, смертельная опасность давно стали для него той средой обитания, в которой он, где прямо, где в обход, торил свой путь. И чувствовал себя самим собой: решительным, удачливым, неутомимым.

Чувство это было глубоким, а глубокие воды русло не меняют.

Совершенно спокойно Климов миновал два бандитских поста, на виду у них включал рацию и ускоряя шаг, подошел к площади, отметил, что «Москвич» стоит теперь возле кафе, а черный «рафик» у аптеки. Поправив «Магнум» в кобуре, который был взведен, готов к стрельбе, он машинально посмотрел на небо, на вершину Ключевой, где по приезде он заметил флюгер. Несмотря на морось, он был виден Вертелся — не останавливался: над городом несся ветер со скоростью курьерского поезда, которому зажгли зеленый свет, но вскоре возвращался с той же скоростью.

Флюгеру Климов не позавидовал.

Так порой на месте кружится собака, пытающаяся схватить собственный хвост. Злится и скулит и еще пуще клацает зубами.

Водитель «рафика» — верткий сутулый крепыш выскочил из кабины — без оружия, без каски, но с тревогой на лице и побежал навстречу Климову. Сутулость придавала ему вид человека, решившегося наконец сказать то, что он думает, или сделать то, что он давно собирался, да вот отчего-то не мог.

— Там, это, «Медик» ждет, базар на стену мажет.

Климов кивнул и, не задерживал шаг, включил вместо

ответа рацию.

— Я «Чистый», что за кипиш?

Стараясь идти быстро, чтобы водитель поспешал сзади, Климов услышал голос «Медика», буркнул «сейчас» и сел в кабину. На водительском месте лежала зеленая каска, обтянутая сеткой, над лобовым стеклом, в специальных пазах-зажимах, находился пистолет-автомат «Скорпион», чешского производства. В бардачке лежали три гранаты.

«Под сиденьем тоже кое-что имеется», — подумал Климов и начальнически-коротко ткнул пальцем впереди себя.

Водитель поджал губы, по-видимому, ждал от Климова каких-то слов, нажал на газ, переключил скорость, и на тыльной стороне его правой кисти Климов прочел синюшную татуировку: «Я прав».

— Чифаря и Музгу ждать не будем?

— Нет.

— Тогда, поехали.

Будничной, незаметной, по-домашнему теплой и спокойной показалась Климову жизнь инспектора уголовного розыска. Ледяной страх смерти все-таки коснулся его сердца. На повороте «рафик» занесло, и они юзом въехали во двор шахтоуправления. Остановились около двойной стеклянной двери, чьи ручки представляли собой большие металлические лепестки. То ли ромашки, то ли астры.

Охранники на входе расступились, пропустили Климова, кивнули на его кивок ответно.

«Третий этаж. Четвертый кабинет налево», — приказал он сам себе и деловым шагом прошел к лифту. Пересекая вестибюль, поразился его великолепию. Пол выложен большими плитами из бело-голубого мрамора, стеклянные двойные стены были обращены на север и на юг, а разноцветная керамика на декоративных переборках, деливших вестибюль на несколько отсеков, могла украсить любой выставочный зал. И трудно представить, что двумя этажами выше сидит тот, кто волен уничтожить в этом городе любого, и не одного, а всех. Вот только, как он это все задумал сделать? Вероятнее всего, взорвет вход в штольню, похоронит находящихся там заживо.

Чудовищная перспектива.

Войдя в кабину лифта, Климов расстегнул кобуру, проверил, хорошо ли держатся усы, надвинул на глаза кепку- афганку и похлопал себя по карману, где лежала граната.

«Если что, живым не дамся», — эту фразу он сказал на третьем этаже, но вышел на последнем. На четвертом. Слева и справа, далеко по коридору, там, где были запасные выходы и лестничные спуски, стояло по охраннику. Так он и думал. Стерегли выход на крышу. Напротив лифта стена была стеклянной. Двойное, в палец толщиной, рифленое стекло. Плечом не выбить.

Чтоб осмотреться и наметить путь отхода ему достаточно было секунды.

Сделав вид, что перепутал этажи, нажал на кнопку, но, махнув рукой, мол, долго ждать, быстро прошел по коридору, включил рацию, приложил к уху, и с выражением суровой озабоченности на лице поправил нож на поясе «спецназовца».

— Давно на стреме?

— Два часа.

— А там, — он показал на потолок, — кто из парней цинкует?

— Сармак и Чалый.

«Спецназовец» со вздернутой, почти что заячьей, губой и мелкими кудряшечками на висках отвечал четко, быстро, по-военному, без тени замешательства или тревоги.

«Значит, я верно угадал, — подумал Климов. — Это парни «Чистого».

— Сменишься, зайдешь. Вы с Чифирем мне пригодитесь.

— Жмуриков мылить?

— Узнаешь.

Сказав, что он сейчас будет у «Медика», Климов сбежал по лестнице, выключил рацию и сделал мрачный вывод: переговоры террористов с МВД и контрразведкой ничего пока не дали. Заложников стали расстреливать. Пусть даже изредка, по-одному… уже кошмарно. Скрепляют банду кровью и устрашают правительство.

Одни готовы топать за тобой, другие растоптать.

Климов вспомнил Федора и пожалел, что не рискнул бежать с ним вместе. Теперь казнил себя за собственную трусость.

Кабинет директора шахтоуправления находился за темно- вишневой с черными прожилками дверью, перед которой также, как и при входе в здание, стояли двое.

По тому, как они приветственно кивнули Климову, он понял, что и это «его парни».

— Музгу и Чифаря увидите, пусть не уходят.

— Ясно.

«Ничего вам, чугунки, не ясно», — прошел мимо них Климов и, даже не глянув на троих амбалов, куривших в приемной, резко поправил кепку-афганку.

— «Медик» здесь? — спросил он воздух впереди себя и дернул дверь.

Войдя в кабинет, невольно сощурился: яркие, сияющие хрусталем и позолотой люстры ослепляли.

Прямо от двери, по ходу Климова, сидел Сережа.

Санитар Сережа.

«Медик».

Он с кем-то говорил по рации, и Климов уловил его оброненную фразу:

— Да, Зиновий. В час по жмурику.

Климов невольно глянул на часы и, предупреждая все возможные вопросы, ускоряя шаг и напуская на себя озлобленность, по-воровски, двумя лишь пальцами: указательным и безымянным вытащил из нагрудного кармана письмо в целлофане.

— Могильщик подбросил. Тебе.

— Что это? — занятый какой-то своей мыслью, спросил «Медик» и отключил рацию.

— Письмо. Помеловка.

— Давай, — протянул руку «Медик» и, хмыкнув при виде четвертушки бумаги в пакете, кинул письмо рядом с собой, на стол.

Затем придавил его рацией, достал из кармана «камуфляжа» сигареты «Филипп Моррис», повертел в руках спичечный коробок с этикеткой, на которой большая красная капля падала на четкий лозунг: «КРОВЬ ВОЗВРАЩАЕТ ЖИЗНЬ!», посмотрел куда-то за ухо Климова, прикурил, фукнул на пламя, сбил его, подержал в ногтях полуобгоревшую спичку и, помедлив, сунул ее под крышку коробка. Вид у него при этом был завзятого хозяйчика, а не главаря террористов, который, перейдя черту добра и зла, внутренне уже агонизировал и, страшась собственной смерти, мечтал насладиться агонией других.

— Где Чифарь и Музга? — сосредоточенно потирая, пальцем левую бровь, затянулся сигаретой «Медик» и передвинул рацию направо. Пакет потянулся следом, заскользил по гладкой полированной поверхности стола, но на полпути отлип от рации.

— Увязались за Легавым.

— Справятся?

— Догонят.

— Я спрашиваю, да ты сядь, — текучий сизый дым на миг закрыл лицо нахмуренного «Медика», — им помощь не нужна? Куда он мотанул?

Климов не ответил. Перед ним стоял выбор: на какой стул сесть? Три стула вдоль стола, три стула — вдоль глухой стены, два стула — рядом с «Медиком» и восемь стульев — вдоль такой же широкой, стеклянной, как и в вестибюле, двойной стены, заменяющей окно в роскошном кабинете. Эта стена-окно выходила не во двор, а панорамно открывала взору Ключеводск. Навесы автотранспортного предприятия, базарчик, поликлиника, хозяйственный и книжный магазины…

Эту стену — против света — он и выбрал.

Все меньше шансов, что его узнают.

— Твой зухер мотанул за город. Но Чифарь его смарает. Без булды.

— А он мне с биркой на левой не нужен. Я живого его жду. Ты понял?

При каждом блаженно-замедленном выдохе «Медик» махал перед собой ладонью и разгоняемый им дым слоисто обтекал его лицо. Глаза с бесовской зеленцой и темный с ранней проседью волнистый жесткий волос напоминали Климову какого-то актера, но какого, он сказать сейчас не мог. Безукоризненно правильный нос красиво сочетался с моложавыми губами.

«А в психбольнице, в халате он совершенно был другим: тупым, отвратным, злобным».

— Ладно, — сказал Климов. — Чифарь знает. Не запорет.

«Медик» кивнул, затянулся, нажал кнопку на столе.

Дверь распахнулась. Вошли двое, подошли к столу. Оба «спецназ». В черных беретах, в черных костюмах, в черных ботинках. Классные бронежилеты, автоматы, кортики на поясах. Один сразу же стал рядом с «Медиком», другой подпер спиной высокий сейф, возле которого стояла кадка с пальмой, направил автомат на Климова.

«Какое счастье, что здесь нету Слакогуза, — ощутив под сердцем холодок, подумал Климов. И поднялся, разминая плечи. — Он бы меня сразу раскусил. Хитрая тварь.»

— Давай, читай — сказал он, направляясь к «Медику», — что там в язушке ментовской? Может, что дельное.

«Медик» докурил свой «Филипп Моррис», загасил, вздохнул, небрежно взял-подковырнул пакет и передал стоящему с ним рядом парню.

— Огласи.

— Может, ты сам? — стараясь не смотреть на «Медика», взялся за спинку стула Климов и услышал равнодушное:

— Нештяк.

Непостижимость в его глазах навела Климова на мысль, что мир любит тех, кто ненавидит тайну мира, кто презирает жизнь и продал душу дьяволу.

Стоявший рядом с «Медиком» рослый бугай, зубами надорвал пакет, вынул лист бумаги, развернул и — близоруко! — вперился в нее глазами.

— Муть какая-то, — заметил он негромко и поднес письмо ближе к лицу.

— Читай, читай, — приказал «Медик», но Близорукий вдруг смертельно побледнел, одышливо раскрыл широкий рот и, покачнувшись, рухнул на пол. Виском он зацепил угол стола, а локоть, его локоть, сбил на ковер рацию.

— Он что, наркоша у тебя? — с озлобленной прямолинейностью взъярился Климов и, не давая «Медику» ответить, стукнул кулаком по спинке стула. — Набрал черачников чумарных! Говорил тебе: моих бери! Музгу того же! Ну, чего стоишь? — накинулся он тут же на охранника, застывшего у сейфа: — Поднимай шланбоя, дай воды…

— А у…

— Тогда, я сам! — выкрикнул Климов и побежал к двери, приказывая на ходу: — Лепилу вызывай, врача, тащи медичку!..

Убить двух зайцев одним выстрелом не удалось.

— Вода у тебя где? — спросил Климов у водителя, переводя дыхание и сдерживал шаг.

— В канистре, — повернулся тот и начал шарить за сиденьем.

— Волоки ее наверх! Живее!

— Кому?

— «Медику».

— А…

Сутулый хотел что-то сказать, но Климов уже дернул дверцу на себя.

— Не мельтеши! Выпуливайся! Дуй!

Водитель подхватил канистру, спрыгнул наземь, в два прыжка достиг двери и скрылся в вестибюле.

Завести «рафик» и включить скорость было секундным делом. Рванув с места так, что задние колеса взвизгнули, «рафик» присел и дернулся, точно с цепи сорвался, Климов выскочил на улицу, помчался к центру. Теперь оставлять «Чистого» в живых было опасно.

Благополучно миновав охранный пост на перекрестке около базарчика, он понял, что его пока что не хватились, хотя водитель, разумеется, вот-вот запаникует.

Включив рацию, Климов понял, что Слакогуз загнал Петра в Змеиное ущелье, преследует его с шестью «бойцами».

«Ну, это ничего, — резко свернул в проулок Климов и подлетел к аптеке со двора, прямо к подъезду. — Петр в горах, как у себя в кухне».

В подъезде и на лестнице никого не было, на лестничных площадках тоже, а в квартире… Саданув ботинком дверь, Климов припал к стене, готовый к бою, к выстрелам и рукопашной схватке, но дверь, спружинив, отошла назад, как будто кто толкнул ее рукой назад или подставил ногу.

Ход был интересный.

Если Климов второй раз ударит, могут выстрелить. Мгновенно. Перережут очередью пополам.

«Придется лечь, — подумал Климов и после удара — сразу же двумя ногами — откатился в сторону.

Дверь вновь спружинила и отошла назад.

Понятно.

Кто-то безвольно не давал двери открыться. Забаррикадировал ее. «Беззубый? Нет, — подумал Климов. — Он из-под завала выбраться не мог, а если бы и выбрался, помог бы «Чистому», освободил его, они бы здесь устроили засаду.»

Будь это в другом месте и в другое время, Климов выстрелил бы для начала в дверь, провел «разведку боем», а так… Он снова лег, тихонько — локтем — отворил подавшуюся дверь, насколько это было можно; просунул руку в щель, как опытный тихушник, крадущий обувь из незапертых прихожих, пальцами нащупал волосы, густые, жесткие, волнистые… Невольно отвел руку, снова прикоснулся…

«Голова, — определил Климов и налег плечом на дверь. — Вот только чья?»

Дверь еще немного приоткрылась, и уже вовсю пахнуло псиной.

Климов встал, двумя руками приналег на дверь и смог протиснуться в прихожую.

На полу, в луже крови лежал огромный сенбернар.

Прилично подраный ковер валялся у софы.

«Чистого» не было.

Стол и холодильник громоздились на Беззубом, но теперь он их не чувствовал, не мучился, бедняга, под их тяжестью. Вместо горла у него были лохмотья. Окровавленные тряпки. Черная дыра.

Пустоглазый перевернут вверх лицом. Брюк и ботинок на нем не было. Куртка залита кровью, шея проткнута, располосована ножом.

Работа «Чистого».

Все ясно.

Надо уходить.

Кепки и финки на шкафу не было. Стул валялся в углу комнаты. Куртка Федора исчезла. Так же, как и автоматы из-под ванны.

Плохо дело.

Сбегая по лестнице, он уже решил, что спрячется в аптеке. Если его выпустят. Но прежде заглянет к Ивану Максимовичу и в поликлинику. Потом у него времени не будет. И так уже двенадцать минут первого. А террористы каждый час расстреливают одного… или одну… подумалось о Юле… Идеальный разрез глаз… Милая девушка.

Как это ни странно, двор был пуст, по лужам плыли пузыри, ветер шумел исхлестанной листвой, гремел железом.

Климов сел в кабину.

«Значит, так, — сказал он сам себе. — Замок заклинило, я дверь не запер, а хозяйский пес вскоре вернулся. Учуяв запах крови и чужих в квартире, озверел. Набросился на Пустоглазого, но он уже был мертв, стащил его с Беззубого и начал рвать непрошенного гостя, быть может, того самого, который разлучил его с хозяином или, возможно, даже застрелил последнего. Затем ринулся в комнату, вцепился зубами в ковер и выволок из-под софы спеленутого «Чистого». Разорвал путы, разодрал ковер, растеребил и раскатал его по полу и… погиб от ножа «Чистого». Тот видел, куда Климов бросил кепку Федора и догадался, что на шкафу может лежать и финка. Его кровное оружие. Такие пироги».

Климов выдернул из пазов «Скорпион», проверил его магазин, обойма была полной, положил рядом с собой.

Протер лобовое стекло, зеркало.

Подумал о воде. Несмотря на полную экипировку, фляжек у бандитов он не видел. Здесь они жестоко просчитались. Хотя пиво тоже утоляет жажду. Баночное, импортное… могут взять в кафе, в буфете шахтоуправления… и все же…

«Про воду надо не забыть», — заметил себе Климов и, развернувшись во дворе, поехал в поликлинику.

Не очень быстро, и не очень медленно.

Придерживая руль левой рукой, включил рацию.

Переговаривались посты.

— Тормозите «рафик».

— Черный?

— Но в нем же «Чистый».

— Это сыч.

— Могильщик?

— А «Шило» взяли?

— Еще нет.

— А как быть с опером?

— Стрелять по скатам. Брать живым.

— О'кей. Отловим падлу.

«Ну-ну», — подумал Климов и свернул в проулок за продмагом. Впереди и сзади — никого. Лишь пузыри на лужах. Все спокойно.

Выключив рацию, ой затолкал ее в нагрудный карман куртки, нашарил в бардачке гранаты, взял себе. Потом примерил каску, затянул потуже ремешок, выдернул связку ключей из гнезда зажигания и, прихватив «Скорпион», стал «на тропу войны».

Первым делом он сорвал усы, хотя поморщиться пришлось. Затем подкрался к перекрестку и спокойно из-за мусорного бака застрелил двух постовых. Нисколько не таясь, сел в их вишневый «жигуленок», включил рацию, сказал, что видел «рафик» возле рудника, и завел двигатель.

Объехав труп, неспешно разогнал машину в гору и, выскочив на площадь, разорвал гранатой трех «десантников» в бронежилетах.

На все-про все ушла минута сорок семь секунд.

Возле развалин старенькой ломаемой библиотеки увидел еще двоих, но вел уже машину на предельной скорости и не нашел для них гостинца под рукой. Зато для тех, кто заблокировал въезд-выезд, устроил маленькое шоу: сунул две гранаты в бардачок, открыл с двух сторон дверцы «жигуля», застегнул кобуру с «Магнумом», проверил, хорошо ли сидит рация в кармане, на груди, и, когда стрелка на спидометре застыла возле цифры сто пятьдесят пять, прижал акселератор к полу подобранным на перекрестке автоматом Калашникова. Проделав все это и глянув на часы, до въезда-выезда осталось семь-восемь секунд, если вписаться в поворот, он выдернул чеку гранаты, промчался поворот кошмарным юзом, кинул гранату в бардачок и выбросился из кабины на газон.

Рассчитал так, что падал на тугие кусты туи, росшие вдоль трассы.

Ровно через семь секунд раздался взрыв.

Почти повторял кувырки Климова, брошенный вперед на скорости неуправляемый автомобиль воткнулся бампером в мешки, перевернулся через крышу, перелетел через шлагбаум и взорвался, стукнувшись со всего маху о фургон. Через мгновение раскат безудержного эха потряс горы: это в фургоне взорвалась взрывчатка. Сдетонировала. Откровенно говоря, на это Климов не рассчитывал.

Гремучий столб огня, раздвинул скалы, и они стали заваливать шоссе обломками камней.

Деревья вспыхнули и запылали.

От спецкоманды, охранявшей въезд и выезд в город, остались лишь клочки и полосатая труба шлагбаума, отброшенная в сторону взрывной волной. Все остальное погребло и завалило крошево известняка, базальта и гранита.

Климов потер ушибленное при падении плечо, общупал тело — ничего не пострадало, только в голове, в ушах стоял тяжелый звон. Да плыли яркие круги перед глазами.

«Пятнадцать бандитов долой», — поднимая пистолет- автомат «Скорпион» с мокрой земли, подвел он свой первый итог и скрылся в ближайшей подворотне.

До истечения срока ультиматума оставалось девятнадцать часов тридцать шесть минут.

Перебегая школьный двор, влетел с разгону в лужу, глубокую и грязную. Набрал в ботинок дождевой воды. Промочил ногу. Чтоб не натереть ее, остановился, просушил пальцы платком, выкрутил носок; быстро переобувшись, услышал шорох, что-то вроде кашлянья. Припал к стене, повел глазами по деревьям.

На узловатой редколистой ветке тополя простудно перхала горбатая ворона. Так еще перхает собака, подавившись костью.

Климов усмехнулся. Ему показалось, что от вороны должно пахнуть прокисшим борщом — такой у нее был трущобный вид.

А может, просто захотелось есть.

Карту-схему горных разработок он нашел в той же папке, которую ему показывал Иван Максимович.

Понимая, что после кратковременного замешательства бандиты начнут методично прочесывать город и, прежде всего, его окраины в поисках возмутителя их спокойствия, Климов быстро отыскал в папке нужную ему схему и постарался ее запомнить. На зрительную память он никогда не обижался: глянет, как сфотографирует — раз и навсегда. Без хорошей памяти, особенно на лица, в уголовном розыске не обойтись. Хотя он и заметил, что люди, имеющие плохую память на лица, отличаются порой довольно цепкой памятью на всевозможные события. Но это больше качество историков и тех, кто слишком занят собой, а Климов не историк, а сыщик, и особенного эгоизма за собой не отмечал.

В бомбоубежище можно было попасть через главный вход в рудник и через бункер под шахтоуправлением. «Соцгородок» был объектом стратегического назначения, и почти все его коммуникации и жизнеобеспечивающие «п/я 0-43» находились под землей: бассейны-резервуары для воды, электроподстанция, газопровод…

Седьмая и восьмая штольни представляли собой почти единое целое, разделенные тонкой перемычкой. Скорее всего железобетонной или металлической. Что находилось в восьмой штольне, которая была раза в четыре меньше, чем седьмая, приспособленная под бомбоубежище, и где сейчас томились заложники, по схеме понять было нельзя. В эту малую восьмую штольню можно было также попасть из запасного бункера по аварийному туннелю, как и в седьмую. Под аварийным туннелем шел еще один. Соединялись они узким переходом. Этот второй туннель шел куда-то в глубину гор, под Ястребиный Коготь. Этот район был обозначен на схеме целой сетью скважин, штреков, вентиляционных ходов. Один ход почти вертикально поднимался к скале Улитке, которой давно уже не было, а другой — намного уже первого, но тоже вертикальный, уходил за Ястребиный Коготь. Судя по крохотной горизонтальной черточке на контуре горной гряды, там была небольшая площадка. Или что-то вроде этого. Местные жители называли такие участки «каменными столами». Поговаривали, что площадки эти рукотворные, сделаны «зеками», но для чего — никто не знал. Зона запретная. Да и добраться до такой площадки было сложно. Отвесные скалы Ястребиного Когтя считались неприступными. И вот второй вертикальный ход вел к одному из каменных «столов». Не к нему прямо, но выходил на поверхность чуть левее и ниже. Если Климов верно судил о масштабе карты, от вентиляционного хода до «стола» было не меньше километра. Вертикально в горы.

Глянув на часы — время бежало! — он посмотрел в окно: никого не было, и, найдя в духовке газовой плиты два сухаря, сгрыз их с превеликим удовольствием. Открыл кран на кухне и тотчас завернул его. Слушать клокотание пустых водопроводных труб желанья не было.

Покидая дом Ивана Максимовича, Климов понимал, что добраться до Ястребиного Когтя, перевалить его хребет, отыскать безвестный вентиляционный люк и спуститься по нему в туннель, соединенный с бункером под шахтоуправлением, спуститься и не заблудиться в лабиринте скважин, штреков и пустот дело совершенно нереальное. Взять самому кого-нибудь в заложники, потребовать освободить жителей города — наивно. «Медик» никогда на это не пойдет. Что ему жизнь какого-то «бойца» или того же «Чистого», когда он собственную жизнь поставил на кон. Человек, это та птица, которая сама себе ставит силок и подрезает крылья, не говоря уже о террористе. Цинизм предусмотрительнее оптимизма. Климов сразу отметил немногословие и расчетливость «Медика» вместе с тонкой интуицией и осторожностью. Немногословие влиятельного человека и расчетливость фанатика. И откуда в нем эта нахальная уверенность, что все получится, как он задумал? Откуда эта вера в собственную исключительность? И кто этот «Зиновий», с которым говорил «Медик», когда вошел Климов? Японский полевой радиотелефон, которым пользовался «Медик», имеет преимущество секретного диапазона. Подслушать разговор нельзя, настроен он на частоту того, с кем говорят. Радиус действия, как минимум, пятнадцать километров. А если это так, то неизвестный Климову «Зиновий» может находиться далеко за городом.

«Или в горах», — подумал Климов и метнувшаяся тень заставила его пригнуться, прыгнуть в сторону, перекатиться через спину и увидеть, как от его выстрела на землю падает «десантник». Пуля «Магнума» скопытила его мгновенно: проломила нос. Залила лицо кровью.

Из-за сарая рубанула очередь. Осколки кирпича и штукатурки вжали Климова в простенок, в узкий промежуток между чьим-то гаражом, забором и поленницей.

Следующая очередь, выпущенная из крупнокалиберного «люгера», расщепила несколько сосновых бревен, вылущила из поленницы с десяток чурок.

«Он меня не видит, но знает, что я здесь, — подумал Климов и, толкнув поленницу, закинул тело на забор, перевалился. Под грохот осыпающихся дров и новой автоматной очереди, свернул за угол гаража, подпрыгнул, ухватился за ветку ореха, добрался по ней до крыши гаража и выглянул в проулок.

На выстрелы бежали трое.

Сунув пистолет в кобуру, он пошире развел ноги, распластался на крыше и поймал троицу в прорезь прицела.

Подпустив поближе, нажал на спусковой крючок.

Одного, по-видимому, спас бронежилет второго — каска, но третьему пришлось упасть ничком. Упасть и не подняться.

Тот, кто сидел за сараем и крошил дрова из автомата, тотчас перевел огонь в сторону Климова.

Заставил отползти. Спрыгнуть на землю и рвануться в глубь соседского двора.

«Трое — это ничего, — подбадривая сам себя, переметнулся через сетчатую загородку Климов и побежал к соседнему проулку. — Так даже веселее».

Определив, что выстрелы все время раздаются сзади, дал небольшой крюк, зашел в тыл преследователей, подкрался к дому Петра.

Взобравшись на соседскую яблоню, отметил, что засады нет — «бойцов», наверное, отправили к Змеиному ущелью, под командование Слакогуза, спрыгнул наземь, добежал до туалета, затаился за дощатой будкой.

Двор был пуст.

Выждав время, подбежал к веранде, обошел дом со стороны сада, где стояла лестница-стремянка, взобрался по ней на крышу и оттуда углядел, что в переулок въехал красный «Москвичок», заполненный «бойцами».

«Может быть, взяли Петра, — подумал Климов и приготовился к стрельбе. — Хотят использовать как подсадную утку».

«Москвич» подъехал к дому, его дверцы распахнулись и двое — без бронежилетов — сразу же свалились с ног. Поразив их точной и короткой очередью, Климов саданул по кабине, по лобовому стеклу, за которым дернулся «десантник» в каске, и, видя, что никто из «Москвича» больше не выскочил, не вылез и не выполз, для верности прошил его еще разок из автомата, спрыгнул на гараж, оттудапалисадник, подбежал к машине.

Водитель был серьезно ранен: пуля раздробила ему челюсть, он схватился было за оружие, но вскинул автомат быстрее Климов.

На заднем сиденье корчился «спецназовец», скрипел зубами и просил не убивать. Ранен он или же нет, Климов не понял. Некогда было рассматривать беднягу: время поджимало.

Нырнув в машину, он схватил «спецназовца» за шиворот и поволок во двор.

— Где «Шило»?

— Бегает.

По-видимому, скрипевший зубами догадался, что перед ним «Могильщик», «Псевдо-Чистый», опер, и не стал кобениться, ответил четко, но довольно слабым голосом, с какой- то обреченностью.

Климов затащил его в веранду, затем в дом, посматривая сразу в два окна — во двор и в сад. С минуты на минуту могли появиться преследователи.

— Ты под кем? — спросил он у «спецназовца» и услыхал, что тот под «Чистым». Глаза у парня обморочно закатились.

— Кто охраняет штольню?

— Какую? — вопросом на вопрос ответил парень и потерял сознание. Наверное, от потери крови. Только теперь Климов увидел, что тот при смерти.

«Значит, обе охраняют», — выпрыгнул через окно в сад Климов, побежал вдоль переулка. Сообщение о том, что Петр все еще «в бегах», оттягивает на себя часть террористов, придавало сил, решительности, смелости. Непонятно только было, почему восьмую штольню охраняют. Что там может быть?

«Взрывчатка, — преодолевая очередной забор, догадался Климов. — Заминированный склад тринитротолуола. Или аммонала. И охраняют его люди «Медика». По крайней мере, человека три. Один минер и часовые. Да плюс охрана бункера, туннеля, восьмой штольни, шахтоуправления… на пушечный выстрел не подпустят, снимут враз».

Нет, в одиночку Климову не справиться. Тут нужны двое Он и Петр.

Поднимаясь по тропинке в гору, чтобы срезать путь, ведущий к площади, Климов почувствовал, что натирает ногу. Нужно было срочно переодеть носки, найти сухую обувь. С потертостями в горы не идут. Даже в Афгане отстраняли от участия в боевой вылазке. Но там была замена, а здесь Климов один. Нужно беречься.

Свернув с тропинки и наметив путь к ближайшим жилым зданиям, он вскоре оказался во дворе пятиэтажки, недалеко от поликлиники.

Присел за мусорными баками, взял автомат на изготовку и, не заметив ничего опасного, нырнул в подъезд. На пятом этаже остановился. Перевел дыхание. Попробовал открыть квартиру номер четырнадцать — не вышло. Замок был с секретом. Или с изъяном. Что, в общем-то, одно и тоже. Пришлось открыть другую дверь, но толку в этом не было. В двухкомнатной квартире жили женщины. Пришлось пройти три этажа, пока он подобрал себе хорошие добротные ботинки и простые сухие носки. Прошелся, словно в магазине, оценил обновку, попрыгал на носках, присел, взял автомат и запер дверь. Но можно было и не запирать: услышал шепот.

— Там он…

Пришлось по-новой вставлять ключ и запирать замок — теперь уже со стороны прихожей, изнутри.

Как ни старался все это проделать тихо, легкий щелчок все же раздался.

Не дожидаясь, пока двери выбьют и начнется шум- переполох, быстро пересек большую комнату, открыл балкон и выпрыгнул из дома. Прямо под защиту елей, росших во дворе. Ввязываться в бой он не хотел. Не мог собою рисковать, задумав главное. Важнее было сделать вид, что его нет и не было здесь никогда.

Помня о том, что в шахтоуправлении его никто искать не станет, он и направился туда, резко сменив маршрут. Надеялся, конечно, и на то, что сможет обезвредить «Медика», узнать побольше о «Зиновии», о целях террористов.

Перебежав главную улицу, сразу рванулся вниз, пересчитал ступеньки лесенки, ведущей к переулку за базаром, прошмыгнул в чью-то калитку, миновал дом Федора, садами-огородами добрался до забора автотранспортного предприятия, пригнувшись, побежал вдоль мастерских, вдоль гаражей, вдоль невысокой каменной стены какого-то разрушенного склада…

Взметнувшиеся впереди него фонтанчики земли и грохот автоматной очереди заставили упасть, залечь, не поднимал головы. Вторая очередь буквально вжала его в землю.

Стреляли так прицельно-точно, что сомнений не было: еще движение, рывок, попытка огрызнуться — и шабаш. Загнешься раньше срока. Пуля — тварь бесчувственная, глупая.

— Вставай!

Голос раздался сверху.

Климов повернул лицо и краем глаза увидал фигуру. Кто- то стоял на стене. Властно приказывал.

— Живей!

Для острастки выстрелил и снова вогнал пулю рядом с локтем Климова. Показывал, что он стрелять умеет, как никто. Климов поверил. Начал подниматься… Третий выстрел был уже излишним: Климов поднял руки.

— Головой к стене, — раздался голос сбоку и над ржавой бочкой из-под солидола вырос ломовик, мощный «десантник» с карабином Симонова.

Глаза холодные, внимательные, цепкие.

Климов уткнулся лбом в складскую стену. Едва заметно передвинулся левее, стал на бетонную плиту, лежавшую подле стены.

Почувствовал, как на голову обсыпалась известка или штукатурка, а снизу вверх ударили по печени. Дыхание остановилось. Боль на мгновение лишила чувств.

Следующий удар пришелся по щиколотке. Тяжелый ботинок «десантника» отбил правую ногу в сторону, и ствол карабина уткнулся в затылок.

«Один сверху, один сзади, — потянулся вверх под дулом карабина Климов и лишился «Магнума». — Не так и много. Не было бы третьего».

Когда обшаривавший его «десантник» выудил из наплечной кобуры довольно хмыкнул и забрал клинок, Климов стремительно подсек себя: подбил левой ногой правую, взмахнул резко рукой, переместил центр тяжести к лопаткам, спружинил, приземлившись, на и выстрелил ногами в пах ломовика. От неожиданности тот нажал на спуск, и пуля-дура сшибла со стены его напарника. Пока он падал со стены, а ломовик сгибался от удара пах, Климов уже вскочил на ноги и ребром ладони — смаху — рубанул «десантника» по шее, выхватил из его кармана и…

Страшный удар по голове перевернул его вместе с землей.

Их было трое.

Встать ему они уже не дали.

…Свет был таким убийственно-слепящим, что Климов, на мгновенье разлепивший веки, вновь закрыл глаза. «Светобоязнь какая-то», — сказал он сам себе, но так, как будто говорил о постороннем. Молчать, говорить, бездействовать, двигаться, думать — теперь казалось лишним и никчемным. Отвращение к той реальности, которая вторглась в его сознание и враждебно требовала усомниться в праведном устройстве мира, в непогрешимо-добром восприятии людей, подкатило под сердце такой дурнотой, что Климова стало знобить.

— Я жду, — процедил чей-то голос, и Климов краем сознания уловил, что фраза обращена к нему. Сказана она была таким тоном, что нетрудно было представить себе злой, упрямо очерченный рот палача. Палача, который глумливо- медленно освобождает шею осужденного от спутанных волос или случайно завернувшегося ворота.

Климов даже обернулся, словно ожидал увидеть того, чьи пальцы он почувствовал на своем горле, но увидел лишь угол стены, да мутное, истекающее каплями дождя оконное стекло. И Юлю. Она ворожила над стерилизатором, шприцом и ампулой с лекарством.

— Изупрел, полкубика!

Голос принадлежал «Медику». Санитару Сереже.

Юля испуганно покосилась на него и сказала, что изупрела нет.

— Тогда, кубик эфедрина.

У Климова тоскливо заныло под ложечкой, и туманный морок начал застилать его глаза. Почувствовал, что умирает.

Прерываемый оглохшим изнуренным сердцем ток недужной крови еще гнал по жилам сокровенное тепло и чудо жизни, но он уже воспринял свою смерть. Беспощадную, жестокую, цинично-подлую в своих дальнейших помыслах, но очень откровенную вот в эти считанные, как удары его сердца, краткие секунды.

— Атропин.

Кто-то умножал пятнадцать на четыре и никак не мог умножить.

Пустота под сердцем стала заполняться жаром.

Климов выплыл из небытия, открыл глаза.

Юля как раз отшибла пинцетом головку ампулы, и хрупнувший стеклянный звук придал уверенность, что все еще не так и плохо.

— Молодечек, Юля, — неосознанно пробормотал Климов и не услышал собственного голоса. Горло словно залито смолой. Да и не надо, нельзя Юлю узнавать…

— Что у него? — раздался голос «Чистого», и санитар

Сережа с подлой ласковостью произнес: — Сердечко выдохлось… зажмурило глазенки… Замерцало.

Юля сделала еще каких-то два укола, потерла Климову виски, дала понюхать нашатырь.

Глаза их встретились.

Летучая тень, скользнувшая по ее лицу, дала почувствовать, что Климова она узнала, но не может это показать, и он ее ответно не узнал. Так будет легче, или лучше, или правильней. По крайней мере, не заподозрят в сотрудничестве.

«Раскаянье не по греху», — подумал Климов и услышал голос «Чистого»:

— Очухался, паяльник.

— Оклемался.

Юля отошла, и дюжие телохранители подволокли Климова к креслу, рывком подняли с пола и усадили, сдавив плечи.

— Как огурчик.

— Вот и хорошо, — скрестил на груди руки «Медик» и стал напротив Климова. — Продолжим разговор.

«Значит, меня уже пытали, — промелькнуло в мозгу Климова. — А я совсем не помню. Дело дрянь. Надо базарить, что-то говорить, иначе замордуют».

Подумал, хотел что-нибудь произнести небрежно-легкое, веселое, нисколько не обидное для всех присутствующих в кабинете, но жалкий стыд истерзанного человека, чувство пережитой смерти и обида за свою беспомощность оглушили его немотой, сдавили горло. Климова стало тошнить. Чтобы не выполоскало на ковер, решил подняться и, судорожно- сбивчиво глотая воздух, точно астматик, еще глубже осел в кресле. Придавили шею.

Ничто сейчас не было так отвратительно, как собственная беспомощность. Тяжелое, злое, мстительное чувство, столь необходимое для дальнейших действий, еще не затянуло петлю упоительного гнева на его безмолвном горле. В ушах послышался садистский хохот «Чистого».

— Не любишь быть в замазке, мусорило.

— Не люблю, — внезапно для себя ответил Климов. — Ненавижу.

— Вот и чудненько. Заговорил. Уважил дядю.

Рука у «Чистого» была на перевязи. Одет он был во все цивильное, изъятое из гардероба местного какого-нибудь босса. А в глазах — лютая ненависть. Желанье резать по кусочкам.

Словно подтверждал ощущенье Климова, он повернулся к «Медику» и с нарочитой вежливостью попросил:

— Отдай ты его мне, возьми девчонку. Вставишь клизму.

Бивший Климова озноб уже прошел, тошнота отпустила,

но теперь в ушах стоял порочный смех озлобленного «Чистого».

— О'кей?

«Медик» подумал, посмотрел на замершую в страхе Юлю, перевел глаза на Климова, оценивающе прищурил взгляд, полез за сигаретой.

— Не спеши.

«Чистый» взревел:

— Да я его, ментяру, на куски… очко распялю!

— Не базлань, — спокойно чиркнув спичкой, сказал «Медик». — Он мне нужен.

«Чистый» врезал Климову ногой, бил по колену, стукнул больно, ухмыльнулся. Посмотрел на Юлю, плюнул Климову в лицо, захохотал:

— Ну, я сейчас жахну ей раскурочу… Дойки оборву и жрать заставлю.

Такого бешенства в глазах Климов не видел. Дернулся и схлопотал по скуле.

— Не взыщи.

Не глядя на «Медика», «Чистый» сгреб Юлю за шиворот и выпихнул из кабинета.

— Пошла, курва!

Климов прикрыл веки. «Медик» обменял его на Юлю. Почему? Что ему надо? Что задумал?

Жуткий женский крик прервал его сознанье.

Климов посмотрел на «Медика».

Тот — на него.

— Все ясно?

В голосе была расслабленность, уверенность в себе и в своих действиях. «Медик» разогнал рукой слоистый дым и сел напротив Климова. Говорил он сейчас больше для себя, чем для него.

— Теперь ты мой. Не говорю, что наш. Спешить не буду. Но своей жизнью ты обязан мне. Уже в психушке я тебя лелеял. Учил разуму. Оберегал от Шевкопляс. Иначе она, ведьма, выцедила бы всю твою кровь… по капле…

Климов понимающе кивнул.

— Редкая стерва.

— Исключительная, — согласился «Медик». — Серости нам не нужны, сам понимаешь. — Он затянулся сигаретой, помял мочку уха пальцем, выдул в сторону и вверх табачный дым. Показывал, что настроенье у него отличное. Все движется но плану, приближает к цели. — Мы с тобой одни, — сказал он дружелюбно Климову, — поэтому я откровенен.

— В чем?

Климов язвительно скривился, склонил голову.

— Во всем, — ответил «Медик». — Я тебя давно и близко знаю. Научился понимать тебя и ты мне нравишься. Как личность редкая, неординарная. Беда твоя в том, что ты умный. А умные других считают дураками. Поэтому не я в твоих руках, а ты в моих. И так будет всегда.

— Посмотрим, — сказал Климов.

— Разумеется, — не стал с ним спорить «Медик». — Поживем-увидим. По крайней мере, у своих, — он ткнул пальцем на верх, — ты числишься, как наш. Я тебя сдал. Спалил. Замазал. Называй, как хочешь. В общем, действуешь согласно нашим планам. — Он впервые улыбнулся. — Заминировал въезд в город, взорвал скалы, начисто отрезал городок от мира. В лоб теперь нас не возьмешь. Штурм не получится. Мы в кольце гор. А сбрасывать десант — пустое дело.

— Почему? — обескураженно пожал плечами Климов. — Вполне можно. Он уже злился на себя за «маленькое шоу».

— Потому, — ответил «Медик». — Думай сам. Если они, — он снова показал наверх, — пойдут на это…

— Запросто.

— …мы взорвем штольню.

— Аммонал?

— Зачем? Взрывчаткой уже распорядился. Взорвем газ.

Глаза у «Медика» стали пустыми.

— Какой газ? — не понял Климов.

— Самый настоящий. Боевой. Почти такой, каким ты накачал пакет, отравил парня. — Взгляд «Медика» стал жестким, беспощадным. — Изображал из себя «Чистого», профура… Ну, да ладно: умер Максим и хрен с ним. Удушающий газ. Си-Би-Зет. Знаком с таким?

Пропустив мимо ушей «профуру» и пытаясь догадаться, каким образом в бомбоубежище или в восьмую штольню попали цистерны с мгновенно действующим смертельным газом, Климов потер ушибленное колено, тяжело вздохнул. Десантный «камуфляж» с него содрали, он сидел в своем костюме, без ботинок, босиком. Галстука не было. Брючного пояса — тоже. Нащупав в кармане платок, промокнул лицо, избавился от слюны «Чистого». Все это он проделал вяло, равнодушно, обезволенно.

Сигарета в пальцах «Медика» дотлела, и он прикурил новую.

— Хороший газ. Двадцать секунд агонии и все. Спасибо партии.

— На понт берешь, — вяло ответил Климов. — Лапшу вешаешь. Каждый газгольдер Си-Би-Зет на спецучете. Даже если вывезли его из Польши или из Германии ребята ГРУ, генштабовская контрразведка, охранять боевой газ будут они. Их люди. А не местная вохра или вояки.

— Верно, — польстил самолюбию Климова «Медик». — В идеале так. Но где он, идеал? Союз распался…

— Развалили.

— Это сути не меняет. Главное, что его нет. И все, что было раньше, более не существует, не работает, не действует. Законы, порядки, инструкции… Россия с голой задницей, а ты мне про какую-то особую секретность, подчиненность, согласованность… херня на постном масле! — «Медик» стряхнул пепел, посмотрел на Климова с издевкой. — Выхарила партия таких, как ты, и подтереться не дала. Жуй теперь сопли. — Он швырнул пустую пачку в угол. — А вывезли эти газгольдеры сюда пять лет назад. Уфаловали немцы Горбача, взяли за эти… — «Медик» показал, за что взяли любимца всего мира, и все так же: вбок и вверх выпустил дым. Сама беспечность, откровенность и уверенность в успехе.

— Запрятали в рудник?

— Да, в восьмой штольне.

— И никто не охранял?

— Нет, почему же, — снова затянулся сигаретой «Медик», — охраняли. Но уже не так, как было раньше. Один пост.

— Дублированный или одинарный? — потирая сердце, глухо спросил Климов и почувствовал, что в пиджаке кармана что-то есть. Кроме бумажника.

— Конечно, дубль. Но подчинен уже не ГРУ, а МВД;

сплошная лажа. Так что, никаких проблем. Взяли жену с пацанкой одного из постовых, он и увял. Тревогу поднимать не стал. Сказал, где код замка.

— И где он? — спросил Климов. Он припомнил, что лежит в его кармане. Прижал веко.

— Постовой?

— Нет, код.

Такого хохота давно не приходилось слышать. «Медик» всхрапывал, постанывал, сгибался пополам и грохотал голосовыми связками. Даже сучил ногами.

— Ох, ты злыдень! Уморил до колик. Ха-ха-ха! Пошел по следу.

Климов сидел молча.

Отхохотавшись, «Медик» встал, неспешно подошел к большому сейфу, вставил ключ и открыл дверцу.

— Вот он, код. Иди, взгляни.

— Т-ты что, с-серь-езно?

Климов внутренне оторопел. Даже почувствовал симптомы заикания. Так дети, внутренне робея перед школой, начинают вдруг сюсюкать и неправильно произносить слова, желал, видимо, запомнить себя в детстве. Прощание с беспомощностью тела и косноязычием души. До старости. Чтоб легче было в будущем не чувствовать себя большим, разумным, сильным. Чтоб у черты небытия, у края смерти предстать ребенком, который проживает в памяти непрожитую жизнь, нисколько не испытывая страха перед смертью: человек защищается от нее памятью.

Приглашение взглянуть на код значило многое и, прежде всего, эта вольность «Медика» таила в себе смерть. Немедленную и неумолимую. Если тайну знают двое, это уже не тайна. Это бред. Беспамятного человека.

— Ну, чего же ты? Иди… — «Медик» приглашающе повел рукой. — Смотри. Запоминай. Я разрешаю.

Нотки садизма прозвучали в его тоне. Любил санитар Сережа держать головы больных, когда на них накладывали электроды. Обожал видеть конвульсии. Страдания. Мученья. Маску смерти.

«Если встану, он меня убьет, — зажался в кресле Климов. — Или отдаст «Чистому». На растерзанье».

— Я пас. — Развел руками Климов. — Мне это до лампочки.

— Увял?

— Хочу пожить.

— Похвально, — сказал «Медик», но в его горячем одобрении сквозило больше сожаления, чем похвалы. — Не хочешь много знать?

— Считаю лишним.

— Будешь на меня работать?

«Медик» закрыл сейф, убрал в карман ключи.

— Мотор не тянут, — глухо сказал Климов. — Не сейчас.

Запищавший на столе японский радиотелефон заставил

«Медика» взять его в руку.

— Да, Зиновий. Хорошо. Сидит напротив. Что ты… парни «Чистого» собьют рога любому… Да… И Слакогуз вернулся… пятерых… работают на нас, играют в руку… Да… А как там абвер?.. Дают «Боинг»?.. Только вертолеты?.. Ну, ослы…

Дверь в кабинет открылась, и на пороге вырос Слакогуз.

— Я нужен?

— Заходи, — «Медик» повел рукой в сторону Климова. — Знакомься. — И снова начал говорить по телефону. — У меня.

Теперь на Слакогузе был такой же «камуфляж», как и на «Медике, только промокший, грязный, порванный на локте и бедре.

«Значит, Петр пятерых в горах оставил, — разгадывая смысл отрывистого разговора «Медика» с «Зиновием», решил про себя Климов. — Обошел группу, разоружил крайнего, а там уже сшибал по-одному. Как мух резинкой. Слакогуз, конечно, не сглупил: в бой не попер, слинял тихонько. Брюхо подвело. Вон, как присел на стульчик смирно: глаз не поднимает».

«Медик» глянул на часы, сказал, что «время терпит», пожевал губами, неожиданно повысил голос.

— Решили штурмовать? Включают «Альфу»? Лично преданные президенту спецподразделения? А как же быдло в штольне? Баксов жалко? Ах, не желают выпускать «козырных»? Семьдесят «авторитетов» для них много? Чеченам больше платят, откупаясь… Вшивота… Ты передай им, передай по-свойски… Если они пожертвуют… ага… тем самым, кто их любит и им верит, я сам взорву… ты слушай… нет, Зиновий… доберусь… код у меня есть… взорву гранатой… Передай… Да я спокоен… До эфира.

«Медик» бросил телефон, взбешенно посмотрел на Слакогуза, отшвырнул от стола стул и припечатал кулаком столешницу.

— Опсосы, падлы! Им людей не жалко…

Было видно, что его корежит злоба, он никак не мог прийти в себя. В чем-то он жестоко просчитался. Обманулся. А люди не выдерживают этого, мстят за обманутость надежд. Сильные — безжалостностью к себе, слабые — к своим домашним, близким. Любящим. Насмешки, наскоки, нападки, разночтение поступков, фактов, глумление над искренним и откровенным вживляется в плоть отношений меж людьми. Так вживляются животным электроды, прямо в мозг. И Климову показалось, что сам он нашпигован электродами — прямо раскалывается голова — опутан счетчиками, проводками, снимающими уровни его терпения и мужества. Выходит, руководство МВД и контрразведка пожертвовали Ключеводском? Всеми его жителями? Решили провести захват всей банды? Провокация чистой воды. Хотя и требования террористов провокационны, практически невыполнимы. Бред какой-то! А он тут в одиночку партизанит, всякий миг рискуя своей жизнью. Ищет ходы- выходы, подходы к штольне… Мечтает выручить людей, спасти заложников, когда они обречены, забыты, списаны со счета.

— Кровососы! — снова стукнул «Медик» по столу и посмотрел на Климова, — Все понял?

— Нет.

— А что тебе неясно? — вызверился «Медик». — Что-о? Кранты нам всем, ты понял, всем кранты! Тебе и этим, — он потыкал пальцем воздух, направляя его вниз, — червям подземным, быдлу смирному, совкам вонючим… Ненавижу!.. — Воротник душил, и он рванул его что было силы. Пуговица отлетела. Чиркнула по спинке стула, покатилась по ковру. — Да только я устрою фейерверк! Взорву газгольдеры без всякого… Один! Верно, Мишаня? — Он посмотрел на ошарашенного Слакогуза, подмигнул ему и утопил в карманах куртки кулаки. — Поставим на уши Зиновия, ага?

Слакогуз пробормотал что-то невнятное, испуганно примолк. Похоже, на такой исход он не рассчитывал. Ошибся.

Климов шевельнул плечом, зажатым пальцами телохранителя, скривился от жестокого удара в челюсть, застонал. Спросил со слезой в голосе:

— И сколько нам до смертушки осталось?

«Медик» еще больше помрачнел и глубже утопил в карманы руки.

— Время терпит.

Климов глянул на часы. Они были разбиты.

— До восьми утра?

— А ты откуда знаешь? — «Медик» даже склонил голову, слегка откинулся назад. — Засек по сбору?

— «Чистый» надоумил.

— А… — протянул «Медик» и чему-то ухмыльнулся. — Пустил слюни.

Судя по внешней скованности, по тому, как он нервно вдавливает кулаки в карманы куртки, не замечая, что пуговицам тесно в петлях, можно было предположить, что санитар Сережа, «Медик», вор в законе относится к тому типу людей, которые, обладая холодным рассудком и неизбывно ощущая его жесткую опеку, способны, тем не менее, принимать мгновенные решения, безотчетно повинуясь интуиции или капризу. Зная за собой зависимость от перемены настроения, они изо всех сил цепляются за логику суждений, боясь проявить в своих действиях слабость характера. Климов, может быть, только потому и слушал так напряженно-скрытно, что открывался ему сейчас человек, чем-то очень похожий на него самого. А когда знаешь себя, легче понять другого. Понять и повлиять на его действия.

— Значит, подождем, — с надеждой в голосе негромко сказал Климов. — Поживем-подышим.

Складывалось такое впечатление, что он, Климов, спешил преодолеть враждебность «Медика» и отчужденность Слакогуза, не слишком задумываясь, какими глазами будет смотреть на последнего.

— «Шило» взяли?

Слакогуза словно по лицу ударили, так нервно встрепенулся он на стуле.

— Доберемся.

Климов посмотрел на «Медика», тот — на него. Возникла пауза.

— Ушел на перевал, — подсказал Климов. — Дохлый номер.

— Верно, дохлый, — согласился Слакогуз. — Но только не для нас, а для него. Там везде мины.

Яд ухмылки обескровил его губы.

— Так что, Климов, — неожиданно и непривычно обратился санитар Сережа, — ты теперь один. Свидетелей, как говорится, нет. Мы все повязаны подписанной нам смертью. Тем более, что там, — он закатил глаза под потолок, — тебя клянут: Зиновий сообщил, что всех заложников — уже двенадцать человек — расстрелял ты. Палач и правая рука Зиновия. А он известная фигура. Мафиози. Ему верят. Поэтому и акцию проводит он. Руководит. Ведет переговоры.

— В бункере сидит?

— Да, в изоляции. Не любит дневной свет. Привык к ночному.

— Климов сокрушенно застонал, зажал виски руками.

— Что же делать?

— Давить ухо. — Усмехнулся «Медик», глянул на часы. — Сейчас тебя Мишаня отведет, укажет место, спрячет под замок от «Чистого», а то он тебе брюхо вспорет и кишкой удавит, шибко лютый, просто нехороший… А то, что ты босой, — он уловил взгляд Климова, досадно брошенный на ноги, — это даже лучше: ближе к Богу. Кстати, — он достал коробку спичек, сигарету, — можешь помолиться. Свечки я тебе оставил. Там, в кармане. Босиком до рая, как до бани.

«Догадливая бестолочь», — стал подниматься Климов и, не распрямляясь, сгорбленно-сутуло, двинулся к двери. На полпути что-то припомнил — тронул пальцем лоб и обернулся:

— Спички, если можно. Зажечь свечку.

— Это сколько хочешь.

«Медик» бросил ему в руки коробок и подмигнул:

— А ты мне свечечку взамен, одну бы.

Отказать было нельзя.

— Зачем она тебе? — с укором спросил Климов. — Мне молиться, поминать покойницу, а ты…

— А я, — ответил «Медик», — зажгу ее тогда, когда ты принесешь мне «Магию и медицину».

Климов сник. Позволил подхватить себя под мышки и волочь к двери.

Климова втолкнули в лифт, протащили по вестибюлю, выволокли на улицу. Дождь со снегом сразу остудил лицо. Босые ступни стали зябнуть. Ранние сумерки осени со всех сторон зажали двор шахтоуправления, в глубине которого располагались гаражи, подсобки, мастерские. Если бы не свет прожекторов, мир просто-напросто предстал бы черным. Ветер, такой же сильный, как и утром, уже не разметал сырую хмарь. Наоборот, сгущал ее все больше.

Запихнув Климова в милицейский «Уаз», Слакогуз с подручными повез его до мрачного строения «дробильни» — небольшой рудничной фабрички по выработке щебня и бетона.

Фонарь, висевший под навесом центрального входа в «дробильню», освещал высокие металлические двери, выкрашенные в зеленый цвет, на фоне которых застыл часовой. Злобная ухмылочка садиста, казалось, навсегда застыла на его губах. Климов представил, как такой в потемках просит закурить, и содрогнулся: есть типы, чья внешность внушает ужас. Вроде бы ничего такого, а у человека поджилки трясутся.

— В жмурню? — спросил он Слакогуза и, услышав утвердительное «да», звякнул ключами, отомкнул замок и пропустил сначала Слакогуза, потом Климова, подталкиваемого телохранителями «Медика».

Пройдя по какому-то длинному и плохо освещенному коридору Слакогуз свернул налево, взялся за шаткие ржавые поручни и стал спускаться в узкий подвал, на бетонной стенке которого Климов усмотрел потеки крови. Под этой стеной, на одной из ступеней лестницы, валялся сломанный женский каблук.

Очутившись в подвале, Климов увидел еще один боковой ход, куда его толкнули мимо Слакогуза, задержавшегося возле металлической решетки. Слева и справа бокового хода находились глубокие ниши, в одну из которых Климова и запихнули.

Ударили так, что он упал на груду тел.

Безжизненных.

Холодных.

На расстрелянных заложников.

Климов инстинктивно вскочил на ноги. Он много видел трупов, может, больше, чем иной служитель сельского погоста или городского кладбища, но лежать на них ему не доводилось.

Под потолком потрескивали и зудели две люминисцентные лампы, и свет их отбрасывал синюшно-матовые тени на расплывшуюся рожу Слакогуза и злобные лица охранников.

— Держи, — обратился один из них к Климову и бросил ему в ноги пистолет.

Климов недоумевающе пожал плечами, осторожно наклонился, кося глазом на охранника, взял свойсверил номер: правильно, и серия и номер его личного оружия, подкинул на ладони, выщелкнул обойму. Не глядя, понял, что она пустая. Вернул на место: загнал в рукоять. Передернул затвор. Спустил курок. И на мгновение ослеп от вспышки, только еще выше вскинул пистолет.

Слакогуз захохотал.

— Еще разочек!

Климов услышал характерный звук сработавшего объектива и вновь зажмурился от фотовспышки.

— Гад!

Что было силы он метнул в Слакогуза. Метил в объектив, но попал в руку. Еле уклонился от удара в пах, отбил ногу охранника.

— Штэмп сытый!

Слакогуз потер ушибленную руку, передал фотоаппарат со вспышкой ближнему мордовороту и ехидно произнес:

— Не стоит прыгать с крыши, чтобы напугать кошку.

По-видимому, эта фраза служила сигналом к избиению, поскольку Климов тотчас пропустил удар в плечо. Отлетел в угол. Поднимаясь, вынужден был опереться о холодное чье-то бедро. И это подогрело жажду мести. Бросило в контратаку. Когда человек ничего не боится, это всегда страшно. Пугает неизвестность: какая сила придает ему уверенность в своей живучести и неприкасаемости?

— Отбей ему бубны, — посторонился Слакогуз и спрятался за спину ринувшегося в бой охранника.

Плечо, бедро, — парировал Климов удары и, мгновенно перейдя в стойку «змеи», пропустил бьющую ногу выше себя, ударил охранника в пах кулаком, подсек и увернулся. Ниша была узкая, зато до потолка не сразу и допрыгнешь. И пол был гладкий, залитый бетоном. Климов почувствовал, как сила прилила к ногам, как жестко-прочно пятки ощутили твердь. Им овладело то состояние опустошенности, за которым нет ни страха боли, ни страха смерти.

Тело стало легким, словно ветер.

Уловив запредельностъ во взгляде Климова, охранник чертыхнулся, откатился к решетке у входа, вскочил на ноги. Его свиные глазки заюлили.

— Скажи спасибо, что я знаю дисциплину. Кабы не «Медик», я б тебя… — он не договорил и взялся за решетку. — Запираем? — Вопрос адресовался Слакогузу.

— Погоди, — ответил тот. — Дай с другом юности потолковать.

— Пошел ты, — сказал Климов и заметил в углу ниши банку из-под пива. «Это они зря оставили, — подумал он и понял, что его затея отравить резервуар с водой, который должен где-то быть у террористов, не дала бы результата. Всех их сразу не опоишь, да и заложников могли поить этой водой. Опять же, у них Юля…»

— Послушай, Климов, — обратился Слакогуз, стоя у входа, — что ты веник мочишь? Теперь ты наш и ни-ку-да, он повел пальцем, — никуда теперь не денешься. Снимки, гарантирую, будут отличные, негативы профессиональные: всю жизнь люблю и занимаюсь фотографией, если ты помнишь. Даже в горах тебя снимал, печатал карточки, а ты… по дорогому аппарату, который стоит уйму денег: три тысячи гринов, почти семь миллионов, металлическими штучками швыряешься, разбить стремишься и увечье нанести… не совсем умно. Несерьезно. Глупо как-то…

— Что ты хочешь? — подошел к нему поближе Климов, чтобы меньше щуриться от света ламп. — Сработал «компру» и вали. Проваливай к едрене фене. Мусор драный.

Слакогуз захихикал. Дружески-беззлобно. Словно доказывал всем своим видом: да, я мент, и ты — мент, я мусор, и ты — мусор, только я здесь у себя, здесь я — хозяин, а ты — тьфу! стыдно сказать: говно на палочке.

Губа обвисла, в углах рта белесо накипели слюни.

Отсмеявшись, он достал платок и промокнул лицо. Посмотрел мирно:

— Скажешь, где «Шило», засвечу пленку.

Для пущей убедительности отшвырнул пистолет Климова к его ногам и забрал у охранника фотоаппарат. «Пентакон», — прочитал Климов. — Вещь солидная».

— Я это у тебя хотел спросить, — так же спокойно сказал Климов. — Утром его дома не было.

— Да, мои парни видели тебя, но не догнали.

— Тяжело в бронежилетах, — съязвил Климов. — Да и в касках дыхатъ темно. Это мы уж босиком, — он посмотрел на свои ноги, — голодранцы…

— Так, не хочешь говорить или не знаешь? — Слакогуз посуровел лицом, взялся рукой за решетку. — Снимки твои, скажи, где «Шило»?

Климов хотел сказать «у тебя в заднице», но передумал. Времени на трепотню у него не было.

— Говорю: не знаю!

— И попугай говорит, — окрысился Слакогуз и с лязгом задвинул решетку, запер вход. — Когда мы придем к власти, я посажу тебя в зверинец, точно в такую клетку, если гэбэшники тебя не вольтанут.

Климов улыбнулся. Но это не значит, что ему было весело. Снимки, которые подбросят контрразведке, весьма впечатляющи. Должны быть. По идее.

Когда шаги на лестничке и в коридоре стихли, Климов поднял пистолет, снова его проверил, щелкнул пару раз бойком, клацнул впустую, сунул в правый карман пиджака. Затем повернулся к решетке спиной, сел на пол, достал оставшиеся у него две свечки, достал коробок спичек. Выдвинул корытце. Ничего. Спичек в нем не было.

«Хитрый мерзавец», — помянул «Медика» и подумал, что такое сочетание встречается не часто. Если мерзавец, то не хитрый, а если хитрый, то не мерзавец.

Как ни хотелось, вынужден был посмотреть в тот угол, где лежали трупы. Посмотреть, подняться и подойти поближе. Отца Юли он узнал сразу. Все та же милая тщедушность, складка губ, напоминающая смех и плач одновременно. В глазах укор и виноватость. Он смотрел на Климова с той обиженно-снисходительной миной, с какой обычно смотрит битый на небитого.

Климов осторожно тронул его лоб: уже холодный, и закрыл ему глаза. Скрипнул зубами. Гады. Высвободил тело Ивана. Максимовича из-под трупа неизвестной женщины, увидел на груди кровавое пятно, перекрестился. Иван Максимович не курил, поэтому искать у него спички или зажигалку он не стал. Нашел их в пиджаке «шахтера», пожилого мужика, которого застал у гроба бабы Фроси. Грубые черты лица смягчились, подглазья потемнели. Изрешетили его здорово. Стреляли в спину, добивали в лоб. Из- под его локтя выглядывало мертвое лицо Жанны Георгиевны, а рядом вытянулась Алевтина Павловна — учительница по химии. Суровый налет мученичества оттенял тонкие губы, впалые виски покойной. Вот и не пришлось ей принимать от страха перед смертью сильный яд: жизнь в государстве стала хуже яда. Погибла от рук тех, кто вроде бы ее спасал. От радиации. От облучения. От ядерной напасти.

Климов скорбно уронил голову на грудь, мысленно попросил прощения у всех погибших, мстительно порадовался, что хоть как-то расквитался за их жизни, одного даже отправил на тот свет все тем же сильным ядом, жалко, что не «Медика», но тут уже судьба…

Снова усевшись на пол, он зажег свечку, укрепил ее перед собой и стал принюхиваться к слабенькому воскурению.

Лимонник… мандрагора…

«Ничто не вечно под луной, — подумал он, улавливая запахи знакомых трав, — но, может быть, смесь в парафине сохранилась, не исчезли вещества, дающие мышцам энергию, помимо нашей воли».

Свеча горела медленно, покойно, тихоструйно, влияя на течение его тревожных мыслей, на его сознание и душу.

Чем дольше жил Климов, тем больше ему хотелось сделать всех людей счастливыми, но он не мог ответить: отчего?

От природной доброты, которой он обязан не себе, а кровным пращурам, или от своей душевной неустроенности?

И что такое доброта?

Не льстиво-угодливое отношение, не слащаво-приторное прилипание к чужой судьбе, а простое и облегчающее своим участием вхождение в иную жизнь.

Что это за таинственная сила, освящающая мир, живал, светлая, горячая, как пламя этой свечки, воскрешающая лучшие надежды в человеке — доброта?

Вопросы были, но ответа не было.

Ему хотелось сделать всех счастливыми, но никому об этом он сказать не мог. Желанье, высказанное напрямую, выдает в человеке идиота.

Пламя свечи колебалось от его дыхания, под потолком зудели дроссели люминисцентных ламп, в воздухе пахло горячей окалиной, сыростью, известью… не было запаха трав. Если он и ощущался, то летуче, отстраненно и нестойко.

Время разрушило снадобье.

Реальность откровенно насмехалась над вымыслом задуманного плана. Ее отрезвляющий смех сливался с порочным смехом «Чистого», со злобным подхихикиванием Слакогуза, со смертным воплем Юли, и был невыносим, невыносим, невыносим… Он уже отчетливо звенел в ушах; расширялся, сжимался, пульсировал…

Климов вскочил на ноги.

Как будто пытался уйти из-под груза беды.

Его расстреляют.

По его подсчетам, минут через десять должны привезти еще одного заложника, и если этого не произойдет, значит, следующим будет Климов.

Ему стало жутко.

Ледяной страх смерти все-таки коснулся сердца.

Уколол.

Комар, прихваченный смолой, не чувствует себя так гибельно и худо.

Казалось, радость жизни навсегда утрачена и что-то светлое навеки выгорело в нем.

Пламя свечи погасло.

Все.

Климов обшарил все свои карманы — диска не было. Надежного, алмазного, способного перепилить бетон, стекло, металл.

Паспорт, пистолет, платок, российский рубль…

Пусто.

«Медик» не оставил шансов на спасение. Хотя…

Замок на решетке был навесной, с наборным кодом, можно попытаться набрать цифры так, как надо… нет, до последнего диска рука не дотягивалась, да и не видно их, проклятых цифр, да и ключа нет тоже. Не откроешь. В сумочке Жанны Георгиевны нашел пилку для ногтей, пытался приспособить ее, как отмычку, сделал с ее помощью из пивной банки что-то наподобие ключа универсала, зря промучился и зашвырнул ключ в угол.

Конец.

К решетке подходили трое. Один сытый, гладкий, с металлическим браслетом на руке, другой амбал со шрамами на морде, лейкопластырями на носу и подбородке, и квадратный увалень с круглым лицом, величиной с тарелку.

Были они веселы и беззаботны.

— Жив, гладиатор? — обратился через решетку сытый и подмигнул Климову. — Соскучился по мордобою? Щас устроим.

Он засмеялся и вставил ключ в замок.

Все трое в костюмах спецназа.

«Главное, не дать им войти внутрь, — подумал Климов. — В тесноте не больно разойдешься».

Крэк… Решетка подалась и стала отходить от Климова. Сытый отсунулся, амбал шагнул назад, квадратный увалень пропал за их фигурами, и Климов бросился всем телом на решетку. Металлическая рама угодила сытому по кисти, он взъярился. Пихнул в сторону амбала и еще раз получил удар, теперь уже по локтю.

— На пол, суки! — рявкнул Климов и отпрыгнул от решетки с пистолетом Сытого, мгновение назад торчавшим у того за поясом. — Стреляю!

Сытый и Амбал спешили, столкнулись лбами, сели, и Климов, приседая вместе с ними, выстрелил в Квадратного, чья пуля высекла из металлической решетки лязг и искры.

Не хотелось, да пришлось.

Выхода не было.

Два других выстрела оставили Амбала с Сытым на полу, возле решетки.

Климов перепрыгнул через их тела, взлетел по лестничке и покатился в сторону — в него уже стрелял из автомата часовой: в бронежилете, в каске, в наколенниках.

Он бил короткими очередями, двигался зигзагом, падал, вскакивал, стрелял… неумолимо приближался.

Опытно, расчетливо и быстро.

Две тусклых лампочки под потолком «дробильни» Климов так и не разбил, хотя стрелял прицельно — пистолет чужой, не слушался руки. И это раздражало. К тому же и в обойме оставалось два патрона. Надо было поберечь.

Дождавшись, когда ушлый часовой рванулся вбок, залег за кучей щебня, перезаряжая автомат, Климов вскочил и со всех ног метнулся в его сторону. Спасибо, он был босиком, бежал неслышно, а у часового все никак не получалось поменять рожок. Когда он высунулся с автоматом, было поздно — Климов в прыжке, в падении, ударил его в шею рукоятью пистолета. Метил в шею, но попал по локтю, выбил автомат, провел захват и покатился по щебенке, ощущая бешеную силу часового. Заклинив пальцем спусковой крючок, он мешал Климову произвести выстрел. Норовил ударить каской, бил коленом. Сильный, ловкий, удивительно бесстрашный. Климов со всей силы надавил на спусковой крючок и, подломив под себя руку часового, вывихнул ему этот проклятый палец.

— У-у-у! — яростно скрипнул зубами часовой и ha мгновение ослабил хватку. Этого было достаточно, чтоб вырвать пистолет и ткнуть стволом под каску, но не больше. Рыкнувший от боли и обиды часовой перекатился через голову и потянулся к автомату. Климов выстрелил, но пуля только тюкнула бронежилет, не причинив вреда тому, в кого летела. Часовой уже схватился за рожок, рванул к себе, вскочил на ноги и… не смог выпустить очередь: рожок перекосило. Климов использовал заминку в свою пользу: бросил тело влево и вперед, в подкате сбил на землю часового, выстрелил ему под мышку, вырвал автомат, переметнулся через кучу щебня, вскочил на ноги и, пригнувшись, кинулся бежать к стоявшему поодаль транспортеру. Из-под зубчатых жерновов «дробильни» на него, должно быть, сыпался щебень и перебрасывался лентой транспортера в вагонетки. Пока бежал, петляя и ныряя, успел защелкнуть перекошенный рожок, взвести затвор, проверить бой: два раза выстрелил через плечо короткими очередями. Пистолет Сытого, естественно, полетел в сторону.

Лишняя тяжесть.

Подбегая к транспортеру, уже видел, как открывается боковой вход справа и в него ныряют двое. Один за одним, да в разные стороны. Оба в спешке не поймали Климова в прицел, зато он смог свалить короткой очередью первого, метнувшегося к транспортеру. Перелетев через упавшего, Климов укрылся за его телом и еще раз ощутил отдачу задрожавшего в его руках «Калашникова». Патронов не жалел. Рядом валялся автомат убитого. Да и в подсумке у лежавшего были рожки.

Не чувствуя сопротивления, еще вогнал две длинных очереди в угол, в темень, где залег второй «десантник», и, захватив подсумок с автоматными рожками, ринулся к выходу.

Уйти ему не удалось.

Кто-то упал на спину, завалил и хладнокровно стал душить. Классическим захватом.

«По перекрытиям подкрался, — догадался Климов и, набычившись, напрягшись, изловчившись, из- под груды стальных мышц. — Зверская сила».

Вывернулся на мгновенье и опять попал в железные тиски.

Ударил в пах. Промазал. Двинул локтем. Что слону дробина… Ч-черт… Сверкнуло лезвие — Климов подставил сжал запястье, началась борьба… тяжелая, мучительная, изнуряющая жутким напряжением осознаниемтельного конца: напавший был сильнее. Это ясно. Стальной клинок уже коснулся горла Климова.

Глава двадцать пятая

Ему примеривали маску смерти. Зло, напористо и деловито.

— Хэк! — чей-то короткий мощный выдохсилы, а характерный хруст ломаемых костей помог вырвать клинок.

Тиски разжались, и бесчувственное тело чужака свалилось рядом. Тяжко, глухо, обезволенно.

— Лежи спокойно, — произнес знакомый голос, и до Климова дошло, что его спас Петр. Только он умел так четко ломать шеи.

Климов подал ему руку, и тот одним легким рывком поставил его на ноги.

Обнялись.

— Как ты? — озабоченно вгляделся в глаза Климова сочувственно-суровый Петр и, услыхав, что все «нормально»,развернулся: — Ходу!

Выдернув из-под безжизненного тела автомат, Климов рванулся вслед за ним, держа боковым зрением центральный вход в «дробильню». Уже выскакивая в темень, поскользнувшись на разжиженной земле и еле удержавшись на ногах, услышал посвист пуль и эхо выстрелов.

— Бежим! — прикрикнул Петр и растворился в ночной хмари. Климов чудом поспевал за ним. — На выстрелы не отвечай, держись за мной.

— Я босиком.

— Сейчас обую.

Понять, когда Петр говорит серьезно, а когда смеется, было трудно.

Дождь с мокрым снегом, ветер, грязь, какие-то железки, трубы, доски — все это сбивало с ног, мешало бегу.

«Только бы на гвоздь не напороться, — старался не отстать от Петра Климов и по-кошачьи всматривался в темень, — или на стекло».

Чего боишься, то и происходит.

Торчавшее в земле стекло разрезало ступню. Климов аж вскрикнул: «О-о-о!» — и, разом захромав, замедлил бег.

— Что там?

— Стекло, — шепнул в потемки Климов и наскоро перевязал порез платком. /

— Не сильно? — из кромешных сумёрек возникла тень Петра, и Климов, сцепив зубы, побежал навстречу.

— Обойдется.

Только Петр определял сейчас, куда бежать, и только Петр не думал о погоне. Считал лишним.

Кто не думает, тот действует.

Урок Афгана.

Перебегая шоссе, Климов понял, что они направляются в город.

Нырнув в чью-то калитку, Петр подбежал к гаражу, мгновенно оценил запоры, нашел слабое место в стенке кирпича, примерился и проломил ударом кулака приличную дыру. В четыре руки они быстро расширили пролом, забрались внутрь. Следя за действиями Петра, Климов вспомнил его прозвище, полученное в Афганистане: дядя-мина. Взрывчатая сила его кулака могла убить любого. А кирпичи он расшибал играючи, словно сырые яйца.

За дверью гаража Петр нашел ломик, сбил им замки, завел двигатель «Волги» — она принадлежала бывшему директору «Продмага», усадил Климова на заднее сиденье, вырулил на улицу.

Не зажигая фар, промчался Мимо шахтоуправления, затормозил на перекрестке, шепнул Климову: «Пригнись» и вышел из машины.

Властно — жестом — поманил к себе патрульного, который начал приближаться с видимой опаской. Второй постовой стал за «Москвич» красного цвета. Климов узнал машину Петра.

— «Могильщик» сбежал, — сухо сказал Петр и, глядя на второго автоматчика, нарочно громко сказал первому: — «Чистый» сообщил об этом?

— Нет, — отозвался второй и вышел из-за «Москвича». Петр был без оружия и не вызывал подозрений.

— Рация забарахлила, — уточнил первый и отвел ствол автомата в сторону базарчика. — Наверное, батарейка села.

— Ну-ка, покажи, — прошел мимо него Петр, сразу уловив, у кого рация. — У меня есть запасная.

— С нас пузырь; — обрадованно сказал первым и двинулся вслед за Петром.

Климов передернул затвор «Калашникова», чуть приподнялся над сиденьем, приготовился стрелять. Благо, мишени были крупные, отчётливо просматривались в свете фонарей.

«Здоровые бугаи, — забеспокоился Климов, когда постовые оказались нс*с к носу с Петром, — таких петь не заставишь».

Взяв рацию, Петр потряс ее над ухом, выслушал необходимые советы, открыл блок питания, сунул правую руку в карман, чему-то удивился, передал рацию первому, ткнул в нее пальцем, упрекающе прикрикнул: «Вот, смотрите!» — и, когда оба наклонили свои головы, по-дружески столкнул их лбами.

— Выбирай, — сказал он Климову, когда тот оказался рядом, — амуницию и обувь. Только не спеши. Примерь получше.

Продавец в универмаге це бывает столь угодлив, как любезен был в эту минуту Петр.

— Секундочку, — попридержал он Климова, когда один из постовых зашевелился. Парню заплохело. — Он цепко прихватил его за плечи, беленым рывком поставил на ноги и, мощно развернув гигантский корпус, выстрелил пудовым кулаком. Климов аж вздрогнул. Постовой пролетел мимо и подрубленно свалился навзничь. На его нос как будто наступили. Блин-лепешка.

— Действуй, — сказал Петр и опечаленно похлопал по капоту «Москвича». — Ктo его так?

Климов сделал вид, что занят переодеванием. И что можно ответить, когда лобовое стекло разбито вдребезги, а кузов, словно кто гвоздем поковырял. Большим таким гвоздищем.

— Пацаны, наверное.

Петр оценил шутку, оглядел переобмундированного Климова, спросил, как чувствует себя нога; сказал, что хорошо, залить бы ее йодом, согласился с Климовым, что в поликлинике они

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

—

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Глава тридцать первая

Глава тридцать вторая