Журнал «Вокруг Света» №07 за 1984 год [Журнал «Вокруг Света»] (fb2) читать онлайн

Человек на горизонте

 

По зову партии комсомол с энтузиазмом берется за решение наиболее важных для страны задач. Весом его вклад в сооружение грандиозной Байкало-Амурской магистрали и построенный в рекордно короткие сроки газопровод Уренгой — Помары — Ужгород, в преобразование Российского Нечерноземья и освоение богатств Сибири, Дальнего Востока, Крайнего Севера.

Из речи товарища К. У. Черненко на Всеармейском совещании секретарей комсомольских организаций 28 мая 1984 года

Они идут навстречу друг другу. Идут по плоской и широкой, кажущейся бесконечной дорожной насыпи. По одну сторону насыпи высится заснеженное Витимское плоскогорье, с которого даже в жаркие летние дни спускаются прохладные облака, а по  другую стоит на болотах, покрытых малыми снегами, чахлая тайга. Из болот этих даже в холодные зимние дни, чуть солнышко пригреет, как из распахнутых дверей натопленной бани, поднимаются клубы пара. Но люди идут, и не просто идут, а укладывают железнодорожные пути.

Стоят у них за спиной платформы со звеньями — рельсы на шпалах; поймала бригада темп и вперед — звено к звену, звено к звену, все дальше и дальше. Но в какое-то мгновение выпрямится человек и посмотрит поверх насыпи вдаль. Зачем? Наверное, в надежде хотя бы у самого горизонта ему увидеть идущего  навстречу...

Поселок строителей БАМа называется Новая Чара. Это неподалеку от Старой Чары, где находится аэропорт. Поселок открытый и чистый, свежий, как и здание аэропорта, словно вытесаны они одним топором.

Новой Чары пока еще нет на картах, но будет. Потому, что скоро сюда приедут жить те, кому предстоит работать на железной дороге. Ведь в Новой Чаре будет создана полная служба МПС, такая же, как в любом крупном железнодорожном узле страны. Возможно, когда-нибудь поселок расстроится, улицы его покроют бетонными плитами или асфальтом, по которым от железнодорожного вокзала будут курсировать такси, а пока воздух здесь пахнет стружкой и смолой.

В Новой Чаре находится и Управление строительства БАМстройпуть. Заместитель начальника управления Сергей Николаевич Петров на мой вопрос, где встретятся идущие с запада и востока, взял лист бумаги и быстро нарисовал схему магистрали, точнее, ее крыла, от Тынды до Усть-Кута. Подумав, сказал: «На бумаге все как нельзя просто: бригада Ивана Варшавского стоит под Новой Чарой. И пойдет на запад в направлении Витима. Это — Читинский участок трассы. А навстречу ему, то есть с запада и тоже в сторону Витима, идут путеукладчики бригады Александра Бондаря. И нигде больше им не состыковаться, как только на Читинском участке».

— А в какой точке?

— Ни один человек, сидя в кабинете с карандашом в руке, не вычислит эту точку наверняка. Вот, к примеру, на пути ребят из бригады Варшавского встанет скоро Кодарский тоннель длиной около двух тысяч метров. Его прокладывают сейчас горнопроходческие бригады. А представьте, что ухудшились горно-геологические условия, а тут, смотришь, и подошли к Кодару путеукладчики... Затор может получиться. И все-таки, зная, как обстоят дела с земполотном на всей оставшейся трассе, и учитывая характер ребят из обеих бригад, предполагаем, что «золотое» звено будет уложено в районе Куанды.

Наш разговор неожиданно прервался: в кабинет вбежал человек в расстегнутом полушубке и в шапке, сдвинутой на затылок.

— Что случилось?—спросил Петров.

— Так чего тут объяснять! Они вчера до полуночи работали, километр земполотна покрыли рельсами, а утром поднялись — смотрят, новые рельсошпальные решетки подошли, ну и давай дальше звенья укладывать.

— И хорошо! А ты как хотел?

— Так они пару звеньев уложили, а потом забрали у механизаторов «динозавр»!

— Зачем?

— Земполотно, говорят, еще не готово. Выходит, мехколонна тоже ночами должна работать, так, что ли?

— Поезжай к себе на участок, а я сейчас к Варшавскому подъеду. Разберемся.

— Варшавский сегодня в Тынде.

— Ничего, заместитель есть, Александр Куликов.

— Так Куликов и забрал «динозавр»!

Мы вышли на улицу, сели в машину и поехали.

Напротив дома, где находится Управление БАМстройпуть, стоит большое добротное деревянное здание. Это клуб. Так вот, не успели мы тронуться, как Сергей Николаевич рассказал, что вчера клуб посетила косуля. Но прошла она туда не через двери, а выбила оконное стекло, затем боднула телевизор, да так, что он рассыпался, и, выпрыгнув на улицу через другое окно, умчалась прочь.

Я слушал Сергея Николаевича вполуха: в голове крутилась показавшаяся мне знакомой фамилия — Куликов. Александр Куликов... Неужели это тот парнишка, с которым я девять лет назад познакомился в Тынде? Помню, он работал стропальщиком на разгрузке вагонов... И мы как-то спорили с ним, где столица БАМа, и Александр утверждал: «Там, где монтеры пути живут, главное-то магистраль». Он очень хотел тогда стать монтером. «Смотри-ка, уже заместитель бригадира, молодец! — думал я.— Если, конечно, это тот Куликов...»

На насыпи стояли люди: двенадцать человек, повернувшись лицами друг к другу, а между ними — рельсы на шпалах. В руках у каждого был круглый железный прут, напоминающий лом. Люди дружно подцепили ломами целое звено и теперь держали его на весу, и не просто держали, а двигали из стороны в сторону. А потом, снова уложив рельсы, пошли дальше, глядя себе под ноги, будто считали шпалы.

Это были путейцы, которые следовали за бригадой Варшавского. Рихтовали пути: выправляли по вертикали и горизонтали. Ну и ставили по меткам шпалы, чтобы каждая была на одинаковом расстоянии одна от другой.

Вскоре я услышал какие-то непонятные звуки: словно кто-то бил в колокол или по висящему рельсу. Звуки становились все отчетливее, и когда мы подъехали к путеукладчикам, звон стоял такой, что хоть уши затыкай. Это ребята, как сказал Сергей Николаевич, «доводят магистраль до ума». Случается, что поступает неправильная раскладка звеньев, рельсы с внутренней стороны не стыкуются идеально точно, между ними образуется зазор. И тогда монтеры берут в руки тяжеленные кувалды, и с каждым ударом зазор становится все меньше, пока не исчезнет совсем.

По самому верху насыпи медленно двигался, выравнивая полотно, каток, действительно похожий сбоку на динозавра.

— Где Куликов? — крикнул Сергей Николаевич.

— Здесь он! — ответили с насыпи. И я увидел ловко сбежавшего вниз человека. Но это, пожалуй, был не тот Куликов, которого я надеялся встретить... Тот вроде и ростом пониже был, и лицом покруглее, да и движения были не такими резкими.

— Почему самовольничаете? — спросил его Петров.

— Земполотно — наша забота тоже.

— Забери технику и пройдись катком по земполотну, чтобы ни одного бугорка не осталось,— сказал подошедшему механизатору Сергей Николаевич.— А вы, кстати, откуда технику знаете? — обратился он к Александру.

— Да как же, Сергей Николаевич, у нас половина ребят в бригаде с Николаевского судостроительного... Разбираются неплохо.

В автобусе, который отвозил бригаду Варшавского домой, в их поезд, я познакомился с ребятами. Старше тридцати среди них не было. Алексей Санкин, комсорг бригады,— из Ленинграда, учился в реставрационно-строительном училище. Василий Разумный — из Николаева, с судостроительного завода. Юрий Подоляк — профорг бригады, между прочим кандидат педагогических наук, до работы на БАМе заведовал кафедрой в Николаевском педагогическом институте. В бригаде Юрия считают как бы внештатным психологом, и когда приезжают новенькие устраиваться на работу, их, прежде чем зачислить в бригаду, отправляют побеседовать с Подоляком: подойдут ли? Состыкуются ли с коллективом?

— Наверно, в вашей бригаде текучесть кадров невелика? — спросил я.

— Еще бы. Нас тридцать два человека — одна семья, считай...

Из окон вагонов, в которых живут все, кто работает в строительно-монтажном поезде 596, видны крыши домов Новой Чары. Стоят вагоны на рельсах: два купейных, каждое купе рассчитано на двух человек или одну семью. И еще здесь есть четыре вагона: вагон-столовая, в другом — баня, в третьем размещается красный уголок и библиотека, а в четвертом — дискотека. В нем, конечно, купе нет, зато есть коктейль-бар. Правда, коктейли пьют только по праздникам. Здесь же я заметил большой букет багульника, стоящий в ведре с водой.

— Знаете,— обратился ко мне Саша Куликов,— а ведь это жилье у нас не так давно появилось. Раньше бригаду на работу возили из поселков и обратно. Проходили сто километров, а потом на новое местожительство перебирались. Все приходилось заново устраивать. А теперь вот так — мы идем, и дом за нами следом.

— Сколько же километров магистрали вы можете в день проложить?

— Пока что рекорд БАМа нашей бригаде принадлежит: 4 километра 600 метров.

— Значит, к намеченному сроку встретитесь с путеукладочной бригадой, идущей с запада?

— Конечно! — удивился вопросу Александр.— Скорее бы увидеть моего тезку — Александра Бондаря. Мы еще в 1980 году познакомились на разъезде Ункур. С той поры дружим. А работает бригада Бондаря любо-дорого смотреть, ведь Александр — лауреат премии Ленинского комсомола.

Выйдя из вагона, мы еще долго бродили по железнодорожному полотну и ушли довольно-таки далеко. Не знаю, как монтеров пути, но человека нового железнодорожная насыпь манит далью: идешь и не замечаешь того сам, кажется, будто стоишь на одном месте и только собираешься сделать первый шаг.

— Из каких краев приехали? — спросил я.

— С Войковской,— улыбнулся Саша.— Слышали, наверное, раз сами москвич, улицу Зои и Александра Космодемьянских, рядом с метро.

— И давно здесь?

— С весны 1975 года. От самой Тынды вплоть до этого места, где с вами разговариваю, проложил магистраль. Это 630 километров.

— Скоро уложите «золотое» звено и тогда куда думаете поехать?

— В столицу!..

— БАМа или в Москву?

— Пока не решил...

Да, конечно, это был тот самый Куликов, и мы уже вместе вспоминали нашу давнюю встречу в Тынде...

— Много лет прошло с тех пор, чуть ли не половина моей жизни,— задумчиво проговорил Саша.— Я за эти годы стольких людей на БАМе повстречал! Еще бы одного человека увидеть! На горизонте...

— Кого?

— Из бригады Бондаря, а кто им будет — все равно!

Вечером бригада Варшавского снова вышла на работу.

...Костры жадно полыхали вдоль железнодорожной насыпи. Треск горящих поленьев и шипение пламени заглушали голоса людей; черные силуэты монтеров отчетливо вырисовывались на фоне порозовевшего от света костров неба. На самом верху железнодорожной насыпи слышался хруст крошившихся под ногами камней, холодный звон стали и тяжелое уханье шпал с рельсами, опущенных поверх насыпи. А потом все повторялось: «Еще чуть майна! Майна, майна! Стоп!.. Пошли дальше!..»

Люди прокладывали магистраль вслед за уходящей на запад ночью.

Станислав Лазуркин, наш спец. корр. Фото А. Лехмуса Март 1984 года. Поселок Новая Чара. Трасса БАМа

(обратно)

«Муссон» выходит на цель

Вот уже третий день «Муссон», вернувшийся из похода, терся кранцами о бетонную стенку пирса. В борт били волны, и в такт им поскрипывал трап, обтянутый по обеим сторонам полотнищем с начертанным на нем названием корабля...

«Муссон» возвышается над пирсом высокими бортами, боевой рубкой, рангоутом, увенчанным хитроумной вязью антенн и глазницами локаторов. По бортам, глядя плоскими тупыми носами на оконечности береговых сопок, высятся контейнеры ракетного комплекса — основного оружия кораблей этого класса. Короткая обрубленная корма несет на себе купол двуствольной артиллерийской установки.

В облике корабля нет ничего лишнего, все, начиная от палубных надстроек, кончая последним гаком, идеально пригнано к его стремительному могучему торсу. Достоинства малого ракетного корабля не исчерпываются его боевыми возможностями. Прекрасные ходовые качества МРК позволяют развивать высокую скорость, легко маневрировать, появляться внезапно для противника там, где его меньше всего ждут, и наносить поистине сокрушающий удар ракетами.

«Муссон» прошел многие тысячи миль, участвовал в различного рода учениях, добился отличных результатов и в ракетных стрельбах. Стать лучшим кораблем части — дело непростое. Для этого необходимо было сплотить экипаж, научить людей понимать друг друга с полуслова.

Характерная деталь. Не так давно, произведя учебный ракетный пуск, «Муссон» стремительно шел к месту, где должна была находиться пораженная ракетой «цель». Сигнальщик, старший матрос Алижан Умуркулов, стоял на мостике, вглядываясь в горизонт. Но мишень — старая, списанная баржа — все не появлялась. Алижан напрягал зрение, тер слезящиеся от ветра глаза и чуть не плакал от досады — неужели проглядел? Вдруг Умуркулов увидел плавающие на поверхности обломки деревянной слани баржи. Это был тот случай, когда ракета без взрывчатки, то есть практически болванка, поразила цель в самое уязвимое место благодаря высокой точности попадания. Не в силах сдержать чувств, Алижан закричал:

— Ее нет! Мы ее просто утопили! — И, ворвавшись в ходовую рубку, чуть не оглушил командира: — Мы в нее попали, товарищ капитан третьего ранга! Мишень на дне!

«Мы». Именно так и сказал Алижан. А ведь производил пуск ракеты не он, и ходом корабля управлял не он, а другие. Но все равно не мог сказать иначе. Я заметил, каким бы делом не был занят любой матрос на «Муссоне», в подобных обстоятельствах всегда говорили «мы»: «мы пошли», «мы ошвартовались», «мы поразили цель». «Мы». Экипаж. И удача или неудача одного члена экипажа — это всегда удача или неудача всех. И если это входит в плоть военного коллектива, значит, он добивается отличных результатов в боевой выучке. Так сложилось и на «Муссоне».

Впрочем, «сложилось» — не совсем точное выражение. В нем есть какая-то предопределенность, не зависящая от людей. А тут как раз все зависело от них. Аксиома: в становлении любого войскового коллектива первую скрипку играет его командир. Он задает тон взаимоотношениям людей на корабле. Сергей Кашуба выбрал себе судьбу сам, без подсказок. Все началось с увлечения описаниями морских экспедиций, историей русского флота. В пятом классе Сергей совершенно определенно знал, что будет военным моряком. Истинные океанские университеты начались для него здесь, на Тихом, когда получил назначение помощником командира ракетного катера. Он стал катерником, военным моряком особого ранга, бесконечно уважаемым во флотской среде за рискованную, трудную морскую работу. Потом Высшие специальные офицерские классы, после которых направили на малый ракетный корабль. «Муссон» он принял командиром. И «Муссон» стал для Кашубы продолжением его самого, его судьбой.

Когда приходит пополнение, Кашуба сам ведет молодых матросов по кораблю. И рассказ командира о «Муссоне» начинается примерно такими словами: «Запомните, корабль — это оружие, которое вверяет вам страна. Вы выполните свой долг, только овладев им в совершенстве. Но корабль еще и ваш дом, частичка Родины. Стальная частичка, одушевленная нами. Нашей любовью и нашим военным товариществом».

...В то утро база дала «добро» на выход. Сразу за бонами корабль попал в густой туман. «Муссон» двигался словно облепленный ватой, с носа невозможно было разглядеть кормовые надстройки; антенны, локаторы, крылья ходового мостика — все вязло в тумане. Через стекло рубки не видно было дальше двух десятков метров. Вся надежда на чувствительные приборы.

Кашуба не отрывает взгляда от черного эллипса стенок ВИКО — выносного индикатора кругового обзора. В данном случае ВИКО — не замутненное туманом окно в окружающий мир, через которое можно увидеть все на многие десятки миль кругом. На руле старший матрос Сергей Беляев, самый опытный из рулевых. За время службы на «Муссоне» Беляеву не раз приходилось вести корабль, когда шторм достигал восьми-девяти баллов. И не просто вести, а держать курс, не отклоняясь от него больше чем на полградуса. А это трудно: волны швыряют корабль из стороны в сторону, а руки немеют от напряжения.

Сейчас штиль — при ветре, даже несильном, туману долго бы не удержаться в открытом океане. Беляев кладет руль вправо, обходя рифы, пойманные глазом ВИКО, косится на командира. Они научились понимать друг друга по взгляду.

«Муссон» шел сквозь туман к условной точке. Все находились на своих местах, занимались обычным делом. В походе без крайней нужды никто не появляется на палубе — это небезопасно: стоит кораблю пройти десять-пятнадцать миль, стальной настил обледеневает и превращается в настоящий каток.

Я спустился в боевой пост к зенитчикам. Командир отделения артиллерийских электриков, секретарь бюро ВЛКСМ корабля, старшина 2-й статьи Юрий Глазунов, пользуясь паузой, осматривал электроприводы. Он вообще не умеет сидеть без дела. Даже в свое «личное время» он поглощен схемами и обожает поговорить о перспективах развития радиоэлектроники. У Глазунова — корабельного комсорга — непререкаемый авторитет, и завоевал он его прежде всего делом. Делом и самоотдачей в этом деле — качества, которые ценятся в комсомольском экипаже «Муссона».

Потом я прошел к оператору Николаю Еремкину и находился рядом с ним в тот момент, когда «Муссон» вошел в район учений. Малый ракетный — цель завидная, и поэтому довольно часто в учебных поединках кораблю приходится не только атаковать самому, но и защищаться, применяя когда маневр, а когда и свое оружие. Так случилось и на этот раз.

Сначала на экране не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало «цель», опасную для корабля, а значит, искомую. Белые, но очень яркие разводы, создаваемые облачностью. Контуры ее изменялись через каждые несколько оборотов луча индикатора. Впрочем, от облачности можно легко избавиться. Иное дело — искусственные помехи. Порой они в точности похожи на «цели» и, пррецируясь на индикаторе, почти неотличимы от самолетов или ракет. Нужно время, чтобы определить, представляет ли опасность вдруг сверкнувшая на экране точка? Время — это секунды, иногда мгновения. Но истинная цена этим мгновениям в бою равнозначна жизни или смерти корабля.

В отсеке, уставленном аппаратурой, тесно. Вроде не хватает свободного пространства. Это, наверное, с непривычки. У людей, которые работают здесь постоянно, на подобные ощущения просто нет времени. Все их внимание — приборам. Час назад Еремкин рассказывал мне, как он дома, в деревне, сквозь грохот своего трактора ухитрялся слышать жаворонка, висящего высоко в небе: «И ведь глазом не всегда отыщешь его, а пение услышишь».

Сейчас все наоборот. Оператор поста матрос Николай Еремкин должен увидеть, обязательно увидеть на экране мгновенную крошечную засветку — «цель».

Вот она! Короткая, яркая, тонкая, как граммофонная игла. Так, сейчас она в правом верхнем секторе индикатора. Полный оборот луча, беспристрастного, холодного, всевидящего,— еще один, мгновенный, как искра, белый всплеск рядом с первым. Еще одна «цель»? Или помеха, введенная в зону видимости локаторов корабля, чтобы сбить операторов с толку, рассредоточить их внимание. Спокойно. Истинная «цель» обнаружит себя, надо только быть предельно внимательным.

— Есть «цель». Пеленг... Дистанция...— произносит Еремкин.

— Взять «цель» на сопровождение... Принять целеуказание...

Он точно знал, что это «цель». Она шла низко. Шла прямо на корабль.

Он прижал ладони к теплым стенкам прибора. Первая атака отбита. Но может быть и вторая и третья. Нельзя расслабляться ни на минуту. Нельзя встать, размять одеревеневшие мускулы. Нельзя. Корабль не вышел из «боя». Теперь его очередь атаковать.

Кашубе понадобились считанные мгновения, чтобы принять решение: под прикрытием берега максимально близко подойти к «противнику» и потом внезапно атаковать его. Не в лоб, а с фланга. В этом — немалый риск, но и очевидная выгода. Идти вдоль берега небезопасно — близко мели.

Все станции корабля работали только на «прием». «Муссон» шел вдоль береговой линии, выдерживая тем не менее необходимую дистанцию от отмелей и рифов. Шли в густом тумане, в непосредственной близости от берега, Беляев буквально ловил на руле десятые доли градуса...

Мы находились на Главном командном пункте с лейтенантом Николаем Черненко, когда «Муссон» вдруг резко лег на боевой курс. От напряжения мощных двигателей задрожали стенки корпуса, мелко зазвенел стеклянный графин в проволочной оправе. Вспыхнули разноцветные табло на стенде управления ракетным комплексом.

— Ракеты готовы,— докладывает лейтенант.

— Курс боевой, пеленг цели... Открываются крыши контейнеров.

Все происходит как в настоящем бою. Все, за исключением последнего — пуска. Вычислительная техника выдает данные на стрельбу. Комплекс готов к пуску. Но ракеты не вырвутся из контейнеров. Это боевые ракеты. Тем не менее «Муссон» выиграет этот поединок. Такое решение вынесут в штабе, сверив данные боевых курсов МРК и флагманского корабля группы «противника», сверив расчетные данные на стрельбу, время обнаружения кораблями друг друга и еще многие факторы. Исход учебного боя не программируется в штабах. Он решается людьми, их волей, выдержкой и умением.

Владислав Янелис Краснознаменный Тихоокеанский флот

(обратно)

Мир как большой виноградник

История знает одиннадцать Всемирных фестивалей молодежи и студентов. Двенадцатый состоится в Москве летом 1985 года и станет конструктивным вкладом в проведение Международного года молодежи, провозглашенного ООН. Главным на Московском фестивале — и это гуманистическая традиция всех Всемирных фестивалей — будет обсуждение вопросов, связанных с осуществлением прав молодежи на труд, образование, отдых, доступ к культурным ценностям, но прежде всего связанных с проблемой мира. Спасти человечество от ядерной угрозы, отстоять мир — вот основная цель широкого антимилитаристского движения, одним из передовых отрядов которого является молодежь. Не случайно лозунг XII Всемирного звучит так: «За антиимпериалистическую солидарность, мир и дружбу!» С этого номера мы начинаем публиковать материалы, посвященные предстоящему фестивалю. Конечно, как всегда в своей работе, РЕДАКЦИЯ НАДЕЕТСЯ НА ПОМОЩЬ ЧИТАТЕЛЕЙ. Мы просим всех членов советских делегаций на предыдущих фестивалях, в частности участников и гостей Московского VI фестиваля 1957 года, присылать нам свои воспоминания, зарисовки, изобразительные материалы — открытки, фотографии, слайды. Эти документы фестивальной истории станут весомым вкладом в создание широкой картины интернациональной деятельности Ленинского комсомола, советской молодежи. Разумеется, наиболее интересные присланные материалы увидят свет и вместе с очерками наших авторов и корреспондентов, надеемся, войдут в летопись фестивального движения.

Странные здесь дюны — на высоте сотен метров над уровнем моря. Нигде в Европе пески не забираются так высоко.

Два герцогства спорили из-за этих земель еще до крестовых походов — Гасконское и Аквитанское. С веками, говорят, сформировались два типа характеров: легкомысленный гасконский (приключения, пирушки и байки — «гасконнады») и серьезный аквитанский (прилежание, трудолюбие, недоверие к болтовне).

Жители теперешнего департамента Жиронда (центр его — древний город Бордо) совмещают в себе и гасконские черточки, и аквитанские. Если бордосец что-нибудь рассказывает, он выдает себя за аквитанца, чтобы ему поверили. А когда хитрит, то называет себя гасконцем, чтобы его приняли за простачка.

Океанские приливы мощно раздвинули и углубили устье неширокой спокойной Гаронны, образовав эстуарий — Жиронду. Когда-то морские суда, чтобы добраться до пристаней Бордо, должны были добрую сотню километров подниматься вверх по реке. Город был одним из важнейших портов страны по торговле «колониальными товарами» — сахаром, рисом, арахисом, кофе. Но потом Марсель и Гавр затмили его славу. Недавно построены пристани на берегу Бискайского залива — судам удобнее, не надо подниматься по Жиронде к Бордо, зато портовикам приходится ездить на работу за тридевять земель.

Бордосцы зовут Жиронду «горлом» и клянутся (здесь «включается» гасконский характер), что она по ночам распевает мелодичные песни виноградарей для глуховатого океана, который слушает, приникнув к эстуарию огромным ухом Бискайского залива...

Так описывает свой край уроженка Бордо Луиза Бурегба. Обаятельная девушка говорит с легким южным акцентом — не таким резким, как у марсельцев, но все-таки заметным. Большие темные глаза: у Луизы — бабка из Алжира. Бурегба — студентка, будущий педагог.

С лирического рассказа о Бордо и бордосцах и началась наша беседа с членами французского Комитета молодежи за мир (КММ).

Это люди разных профессий, разных характеров, но всех властно объединяет одно — стремление активно бороться против угрозы войны. Сразу представлю их. Карлос Семедо — студент, будущий кинорежиссер, он член Всемирного Совета Мира, заместитель секретаря-координатора Комитета молодежи за мир. Жерар Алие — профсоюзный работник, член руководства КММ. Патрик Пуарье — электрик, сейчас безработный. Брижитт Тернинк — студентка архитектурного факультета. Филипп Ле Галло — экономист.

Тонкие стенки Европы

Из шестерых моих собеседников пятеро — парижане, и на вопрос, откуда родом, отечают лаконично. А Луиза рассказывала о своей родине подробно.

— Бордо напоминает Ленинград,— говорит Луиза.— Тоже лежит у моря. Гаронна, как и Нева, делит город на части. Широкие площади, четкая планировка. Архитектурные ансамбли самых разных стилей. Невысокие, но монументальные здания. Есть у нас и Большой театр — «тезка» вашего московского.

Среди бордосцев много людей, связанных с морским промыслом,— одни занимаются разведением устриц, другие работают в порту,— но больше народ сухопутный — виноградари и лесорубы...

Между океанским побережьем и нижним течением Гаронны — огромный зеленый треугольник: это десятая часть всего лесного богатства Франции. Когда-то здесь были непроходимые топи. Трудолюбивые жители осушили болота, насадили сосны. Прежде лес был сплошным массивом, и зачастую огонь пожирал десятки тысяч гектаров. В одном из страшных пожаров конца сороковых годов погиб дядя Луизы. Он был рабочим на подсочке — собирал смолу. Тогда погибло почти сто пожарников. Сейчас сосновые боры разделены каналами и огнезащитными полосами — работать в лесах стало спокойнее.

Треть плодороднейших земель Жиронды отведена под виноградники. Хозяйства большей частью маленькие — до трех гектаров. Много молодежи трудится на этих семейных полях, но приходится им нелегко. Основную массу вин, особенно марочных, поставляют крупные предприниматели, владельцы замков. Они живут, разумеется, в Париже и регулярно снимают урожай прибылей. Замков в Жиронде три с половиной тысячи. Ведь крупный виноградник немыслим без замка, такова традиция. По разнообразию сортов вин этот край первенствует в стране. На левом берегу Жиронды и Гаронны производят красные вина — шато-ла-фит, шато-марго, южнее и восточнее Бордо — белые вина.

— Человеческая психика плохо воспринимает большие цифры,— продолжает Луиза.— Когда нам говорят: в мировой войне погибло столько-то миллионов людей, мы воспринимаем это разумом, ужасаемся — разумом. А когда видим смерть одного конкретного человека — мы потрясены эмоционально. Европа — вон какая огромная, не могу представить ее погибшей. А вот Бордо — без домов, без родных и близких... ни одного виноградника... Нет, не могу вообразить... и не хочу. Во время манифестаций за мир я борюсь за Бордо. Пусть каждый поднимет голос за свой дом.

«Если ты ничего не будешь делать, война обязательно подойдет к твоему порогу» — так говорил мой земляк, известный писатель Франсуа Мориак. Когда война пришла в его дом и фашисты оккупировали Бордо, Мориак писал антифашистские статьи, участвовал в Сопротивлении...

Я знаю, как бордоские виноградари боятся града. Наша планета порой представляется мне большим виноградником, а мы все — виноградарями, которые с тревогой всматриваются в каждую тучу на горизонте.

— Мой дед еще в первую мировую войну был ранен в битве на Сомме,— вступает в разговор Карлос Семедо.— Он знать не знал, за что воевал, за кого... Мой отец, крестьянин, никогда не держал в руках оружие, потому что верил: руки даны человеку, чтобы сажать деревья и растить хлеб, а не убивать. Вот почему я полностью поддерживаю Луизу — планета людей начинается с отчего порога. Я ненавижу войну. За всю историю земной цивилизации погибло почти четыре миллиарда человек — в тысячах войн. Нынешняя — единственная! — если разразится, разом уничтожит больше четырех миллиардов и вообще закроет историю человечества.

— Да,— соглашается Луиза,— не дать закрыть историю человечества! Вот наша цель. Примерно эти же слова звучали в прошлом году у нас в Жиронде на фестивале «Молодежь — за мир». Он проводился по инициативе КММ. Близ Бордо разбили огромный палаточный город. Среди тысяч парней и девушек со всех концов Франции были и представители других стран, в том числе молодежь из Советского Союза. Несколько дней шли бурные дебаты, митинги сменялись концертами. Мне запомнилась на фестивале одна художница, ее звали Кристина. Все дни она стояла у стендов своей выставки «Дайте нам мир» и раздавала открытки с надписью: «Я люблю мир». Я спросила Кристину: «Ты уверена, что наши выступления за мир принесут пользу?» — «Да,— ответила она,— ведь до сих пор кнопку не нажали».

— Открытки — одна из форм протеста,— подхватывает Патрик.— Молодые решаются и на вовсе отчаянные поступки. Как-то раз американские парни прокрались на военный завод — представляете, чего это им стоило! — и кувалдами разбили часть оборудования. В прошлом году, 6 августа — в день бомбардировки Хиросимы,— четверо ребят в Окленде, это в Калифорнии, двое в Торонто, трое в Бонне начали сорокадневную голодовку в защиту мира. В Париже их поддержали четверо: пятидесятилетняя Соланж Фернекс, мать четверых детей, глава организации «Женщины за мир», плотник Мишель Ноде, Франсиско Алехо — переплетчик, приехавший из Испании, и фотограф Жаки Гийон. Я сам не одобряю подобные крайности — я сторонник продуманных массовых протестов, но такие отчаянные поступки невольно вызывают уважение.

Инициатива в разговоре снова переходит к Луизе Бурегба.

— Когда я возила гостей фестиваля по окрестностям Бордо,— говорит она,— то обязательно упоминала, что Людовик XVI велел казнить поджигателей лесов. И у экскурсантов неизменно рождалась ассоциация...

— С поджигателями войны? — спрашивает Жерар Алие.— Казнить поджигателей войны — это было бы актуально для нашего века.

— Да, ассоциация верная. Однако, к сожалению, правые объявляют преступниками тех, кто борется с поджигателями. Наш Комитет молодежи за мир, как и другие организации, которые выступают против войны, действует в необычайно трудных условиях. Правая пресса норовит выставить нас наивными, малодушными людьми, которыми управляет пресловутая «рука Москвы». Еще называют предателями, «пятой колонной». Но клевета — это далеко не все. Нередки нападения из-за угла. Фашиствующие организации то и дело провоцируют столкновения с участниками антивоенных манифестаций. А когда полиция принимается наводить порядок, она обычно не утруждает себя разбором, кто прав, кто виноват... И все же, несмотря ни на что, в ряды борцов за мир с каждым годом, даже с каждым месяцем вливаются все новые молодые люди.

Во Франции американские ракеты не размещаются. Но неужели, если из-за ракет, пущенных с территории ФРГ или Италии, вспыхнет война, то Франция останется в стороне? Мы не должны строить иллюзий: каждая ракета, размещенная в Англии, Италии, ФРГ,— это все равно что ракета, установленная в том же Бордо. Мне неважно, где стоит ящик динамита — в моей квартире или соседней. Стенка больно тонкая.

В ФРГ произошел такой случай. Петра Келли, депутат бундестага от «зеленых», партии, выступающей за мир и разумное использование природных богатств, подожгла картонную ракету перед штаб-квартирой социал-демократической партии. Петру арестовали, и судья наложил на нее крупный штраф «за нарушение порядка». Но в таком случае, к какому штрафу можно присудить президента Рейгана, если он подожжет запалы настоящих ракет? И кто будет судить? Останутся ли вообще судьи?!

«Быть молодым — это очень ответственно!»

— Мне отрадно видеть, что в рядах нашего движения за мир все больше и больше крестьян,— говорит Жерар Алие.— У них своих забот хоть отбавляй, и все-таки фермеры начинают понимать, что проблема мира главнее любой, самой острой их будничной проблемы...

Какое-то время мои собеседники говорят все одновременно — видно, что заботы крестьян они принимают близко к сердцу. Увереннее, громче других звучит голос самого компетентного в данной области человека — экономиста Филиппа Ле Галло. Он рассказывает, что за последний год доходы фермеров упали на десять процентов. По прогнозам к 2000 году количество крестьян в стране сократится вдвое.

Молодые люди на фермах еще меньше уверены в своем будущем, чем их городские сверстники. Крупные предприниматели владеют лучшими землями, применяют современную агротехнику и наемный труд. Отсюда идет основная масса товарной продукции. Часто у них есть собственные предприятия по переработке урожая. В большинстве мелких хозяйств агротехника отсталая, фермеры зависят от ростовщиков и торговых посредников, доходы низкие. Масса крестьян разоряется и уходит в города. Филипп умолкает.

— Я часто вижу своих земляков в рядах демонстраций,— говорит Луиза.— Их лозунги и призывы говорят о страстном желании мира, о несогласии с экономической политикой «Общего рынка». Они украшают свои транспаранты виноградными лозами и душистыми травами. Недавно в Париже я встретила среди молодых ребят, которые приехали с берегов Гаронны, своего старого знакомого — потомственного виноградаря дедушку Роже. Он проехал с внуком триста километров до столицы, чтобы поддержать молодежь. Ну, допустим, дедушка Роже давно не бывал в Париже: кто же откажется прогуляться весенней порой по Большим бульварам?! Но как я удивилась, когда увидела седовласого Роже в Обервилье!

Название «Обервилье» звучит в нашем разговоре впервые. Заметив, что я порываюсь задать вопрос, Карлос Семедо поясняет:

— Обервилье — это городок под Парижем, где весной этого года состоялся очередной фестиваль под девизом «Молодежь — за мир». Его тоже организовал наш КММ. Программа действий на будущее, выработанная в Обервилье, была обсуждена и одобрена конгрессом Движения за мир. Вообще, нынешняя весна оказалась очень урожайной, если так можно выразиться. Антивоенные фестивали, где стихийные, где организованные, проходили в Амьене, Гренобле, Страсбурге...

Комитет молодежи за мир активно действует во Франции уже несколько лет. В его рядах — представители многих политических течений, люди различных взглядов и убеждений. Отделы КММ созданы более чем в двадцати департаментах. Активисты антивоенного движения распространяют листовки и плакаты с призывами бороться против гонки вооружений, против размещения в Европе американских ракет. В Париже они выпускают журнал «Трубка мира». А ведь это очень трудно: нет постоянной типографии, все время не хватает денег, недостает журналистского опыта. В прошлом году в разных городах Франции успешно прошли Марши мира. Весной и осенью Комитет молодежи за мир проводит фестивали. Это и встречи, где люди рассказывают о проделанной работе, и место общения, и праздник...

— Большинство из нас впервые побывали в Советском Союзе,— продолжает Карлос.— Нас поражают оптимизм, дружелюбие, высокая образованность советской молодежи. Такие люди не могут стремиться к мировой войне. И прекрасно, что XII Всемирный фестиваль молодежи и студентов будет проходить в Москве. Наши фестивали в Бордо и Обервилье мы расцениваем как этапы подготовки к встрече в Москве — грандиозному празднику всей молодежи мира. Сейчас КММ — активный член подготовительного фестивального комитета, в который вошли около тридцати организаций французской молодежи. Уверен, диалог во имя мира между юношами и девушками разных стран получит в Москве новый мощный импульс.

Двадцать семь лет назад, когда в Москве проходил VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов, одни из нас еще не родились, другие бегали в коротких штанишках. Но мы хорошо знаем один из выводов того фестиваля: «Быть молодым — это очень ответственно!» За прошедшие годы ответственность молодежи не уменьшилась — возросла.

Мадам школа и мадам жизнь

Глядя на широкоплечего краснощекого здоровяка Патрика Пуарье, трудно вообразить, что где-то есть странный расточительный мир, который третий год не желает использовать силы молодого, крепкого парня.

— Наши профсоюзы,— рассказывает Патрик,— за сто лет своего существования добились многого. Безработный довольно долго может получать пособие, по крайней мере, дольше, чем в других странах. Но что потом? Ад безденежья, неуверенность в себе, сознание собственной ненужности. Я же не аристократ, которого с детства воспитывали в праздности. Здоровый вроде парень, монеты пальцами гну и... сижу на шее у родных. А ведь я квалифицированный электрик. — Он разводит руками.

В странах «Общего рынка» тринадцать миллионов безработных, из них два с половиной миллиона — во Франции. Каждый месяц — десятки тысяч новых увольнений. Совсем недавно оказался без места брат Патрика, он живет севернее Парижа, в районе Иль-де-Франс. Там 360 тысяч безработных и 300 предприятий под угрозой закрытия.

Среди французской молодежи безработных вдвое больше, чем среди старшего поколения. В правительственном докладе по проблемам занятости так и сказано: «Молодежь от шестнадцати до двадцати одного наиболее уязвима. Она страдает от безработицы, ее удел — неквалифицированный, плохо оплачиваемый труд, многие работают по кратковременному найму».

— А ведь именно труд воспитывает характер в молодости,— начинает горячиться Патрик.— Представьте себе парня или девушку, которые после школьной скамьи годами слоняются без дела. Им просто неоткуда взять привычку к труду. Тут легче легкого свернуть на дорожку преступности. По молодежной безработице Франция обогнала все страны «Общего рынка»: каждый четвертый молодой человек околачивается без дела. Я намеренно употребил это слово. Пятьдесят тысяч наркоманов, тысячи юных преступников — большую часть их поставляет армия тех, кто именно «околачивается» без дела, и, конечно, не по своей вине.

— У наших газетчиков всегда наготове клише: молодежь в кризисе,— снова берет слово Карлос Семедо.— А что нам предлагают? Школу, которая нисколько не изменилась за последние тридцать лет? Университет, который далек от реалий мира, от того, что будет нашей жизнью? К тому же высшее образование доступно далеко не каждому, на пути детей из бедных семей встает множество препятствий.

Молодежь хочет мира, победы над голодом на всей земле. А какова информация, которую подбрасывают нам об окружающем мире? Убийства, резня, геноцид. Американские корабли у берегов Ливана, лагеря беженцев, сожженные деревни... В газетах, журналах множество рассказов о войне, о крови, но почти никогда журналисты не делают анализа истинных причин. И в головах молодых получается странная, деформированная картина мира. Голливудская улыбка Рейгана, многосерийные фильмы, видеобоевики... Мы просто тонем в море неверной информации.

Понятно, почему молодежь без энтузиазма относится к университету, к работе, к мадам Школе, которая в давней ссоре с мадам Жизнью. Кризис молодежи? Нет, скорее молодежь перед лицом кризиса. Кризиса, который переживает весь западный мир.

В. Гладунец

(обратно)

Земля прекрасных вод

Утренние лучи солнца пробили тонкий слой облаков, стянувшихся над островом, и земля, раскинувшаяся перед нами, преобразилась: налилась сочными красками тропической зелени, заиграла калейдоскопом небольших пестрых домиков, в беспорядке разбросанных по побережью. Донесся сонный гомон города, просыпающегося к дневной жизни.

Несколько портовых рабочих с интересом рассматривают советский корабль. Они приветственно машут руками, улыбаются. Наше судно замирает на пирсе Бас-Тера, административного центра Гваделупы.

Это был первый латиноамериканский круиз советской молодежи, организованный Бюро международного молодежного туризма «Спутник». Никогда доселе такая большая группа юношей и девушек нашей страны не ступала на землю Гваделупы.

В тот день, когда мы сошли на берег, все жители Бас-Тера были в радостном настроении: шла подготовка к традиционному зимнему карнавалу. До его начала у меня оставалось несколько свободных часов, и я решил прогуляться по городу.

Гваделупа лежит в самом центре дуги Наветренных островов, разделяющей воды Карибского моря и Атлантики. Относительно небольшой по размерам — 1703 квадратных километра,— остров был открыт Христофором Колумбом 4 ноября 1493 года, во время второй экспедиции великого мореплавателя в Новый Свет. Испанское название его представляет собой искаженное арабское «Оуэд-эль-хуб», что означает «Река любви». А индейцы-карибы называли свой остров «Землей прекрасных вод» и имели на то все основания. Здесь и поныне обилие крохотных озер, родников, водопадов с хрустально чистой водой.

Увы, приход французских колонизаторов на Гваделупу лишил местных жителей возможности наслаждаться красотой родного острова. Началось безжалостное истребление индейцев. «И разверзлась земля под ногами человеческими, и обагрились воды кровью людской»,— писал францисканский монах Мигель Эрнандес. Карательные экспедиции методично, одно за другим, уничтожали селения непокорных карибов. Обезображенныетрупы мужчин и женщин, стариков и детей сбрасывались в «прекрасные воды»...

Взамен уничтоженных индейцев колонизаторы ввезли на остров негров-рабов, потомки которых и составили в последующие века основную часть местного населения. Европейцев (разумеется, не считая многочисленных туристов) в наши дни насчитывается всего один процент от общей численности населения острова.

Долгое время за обладание Гваделупой шла ожесточенная борьба между Англией и Францией. В 1816 году спор закончился в пользу Франции, которой остров принадлежит и поныне. Теперь лишь старые пушки напоминают о былых сражениях.

Пираты Вест-Индии тоже оставили после себя кровавую память на острове. Здесь же зачастую они прятали награбленную добычу. И поныне, как утверждают некоторые путеводители, у подножия действующего вулкана Суфриер покоятся замурованные в скалах несметные сокровища. Тот, кто найдет их, станет богатейшим человеком. В небольшом магазине неподалеку от порта я увидел все необходимое для начинающего кладоискателя: кирки, лопаты, заступы, осветительные лампы на случай работы в пещерах — оборудование продается в комплекте и за приличную цену. Несмотря на десятилетия неудач, кладоискатели не унимаются, магазинчик процветает. Его хозяин собирается расширить дело и купить новое помещение.

Но все же в истории Гваделупы были не только колониальные распри между Англией и Францией и пиратские рейды. Здесь происходили мощные народные выступления против колонизаторов. Так, в 1794 году негры-рабы, завезенные на остров, под руководством комиссара якобинского конвента Виктора Юга подняли восстание и провозгласили республику. Но в 1802 году карательная экспедиция, отправленная по указанию Наполеона, потопила в крови эту одну из первых республик в Вест-Индии.

В конце прошлого — начале нынешнего века на Гваделупе начали строиться промышленные предприятия по переработке сельскохозяйственной продукции, возник пролетариат. Но при колонизаторах усиленно развивались лишь экспортные отрасли сельского хозяйства — с острова интенсивно вывозили сахарный тростник, бананы, кофе, какао.

После второй мировой войны на Гваделупе все чаще и чаще стали звучать требования о создании полноправных органов местного самоуправления. И в 1946 году Франция предоставила острову статус «заморского департамента».

Город Бас-Тер (в переводе с французского — «низкая земля») лежит на берегах небольшой речки, носящей название реки Трав. С южной стороны города возвышаются стены старинного форта, построенного в 1650 году. В XVII веке форт играл важную роль, защищая горожан от вторжения англичан и набегов пиратов. В настоящее время крепостные сооружения реставрированы, там располагается исторический музей.

Северную часть Бас-Тера украшает здание католического собора, сооруженного в 1877 году. Там же находится улица св. Франсуа. Как утверждают справочники, это деловой центр города, его жизненно важная артерия. «Деловой центр» представлял собой пустынную небольшую улочку, тишину которой нарушило лишь ленивое тявканье одинокой старой дворняжки, чей покой я видимо, нарушил.

Немного поплутав по «неделовым» улицам, я вскоре оказался на площади, где должна была начать свое шествие карнавальная процессия. Сюда уже стекались многочисленные танцевальные группы, прибывшие с разных концов острова. Сколько групп — столько и типов национальных креольских костюмов, цветовая гармония которых была под стать ярким краскам тропической природы острова.

 Я разговорился с одним из участников карнавала. Невысокого роста парнишка лет семнадцати охотно отвечал на мои вопросы.

— Это уже мой восьмой карнавал,— говорит Рене.— Когда я участвовал в первом карнавале, был еще совсем мальчишкой, а сейчас заканчиваю лицей. Кто придумал этот карнавальный костюм? Конечно, здесь есть и доля моей фантазии, но одеяние вовсе не произвольное. Нас здесь группа в сорок человек, и все мы одеты одинаково. За месяц до карнавала мы устроили конкурс среди ребят нашего лицея на лучший костюм. Жюри выбрало лучшую работу, а потом мы все вместе — и юноши и девушки — кроили ткани, шили...

— А танцы,— спрашиваю я,— откуда идет их история?

— Ну знаете,—смеется Рене, — наши танцы родились на всех континентах. Кое-что осталось от карибов, негры-рабы привезли на остров танцы африканских племен. Плюс, конечно, национальная танцевальная культура Франции, влияние наших соседей из Латинской Америки. Вот и получились гваделупские танцы, в том числе широко известный «бигини», который вы увидите и на сегодняшнем карнавале...

Я с удивлением замечаю, что в карнавальной процессии собираются принять участие и малыши — мальчишки и девчонки пяти-шести лет. Один из них дирижирует маленькой тросточкой, периодически постукивая ею по большой глиняной плошке, подвешенной на широком кожаном ремне. Широкополая соломенная шляпа надвинута на глаза и, кажется, совсем скрывает мальчугана от окружающего мира.

По обычаю, в два часа пополудни процессия ряженых отправляется в обход Бас-Тера, начиная с самой высокой площади города (именно с самой высокой: Бас-Тер расположен на холмах, и площади, как и улицы, здесь делятся на «высокие» и «низкие»). Постепенно спускаясь — со многими остановками — к набережной, процессия заканчивает свой путь на площади Ратуши, которая расположена неподалеку от порта.

Карнавал начинается. Танцоры приходят в движение. У каждой группы свой ритм, свой шаг. Танцы сопровождаются гортанными напевами, равномерным гулом барабанов, щелканьем, стуком, звучат самые неожиданные «музыкальные» инструменты — от простой консервной банки до морской раковины.

Проходит час, темп карнавала все нарастает. Бисеринки пота выступают на темной коже танцоров, грудь их учащенно вздымается, но глаза блестят задорно, все громче пение, все сильнее бьют барабаны. Кажется, что дрожит земля, что весь маленький и тихий до этого Бас-Тер пустился в пляс. Но вот мы на берегу, музыка стихает. Последние гаснущие звуки карнавальной процессии сливаются с мерным рокотом океанского прибоя.

После захода солнца участники карнавала вновь выйдут на улицы, чтобы до утра веселить жителей и гостей острова нескончаемыми плясками и музыкальными представлениями.

Карнавал продолжался, карнавал пел, танцевал, а мне предстояло удалиться от шума и смеха, чтобы встретиться в порту с рабочими, которые так дружелюбно приветствовали утром наш корабль. Выяснилось, что многие из них коммунисты, они представляют самую крупную первичную организацию Гваделупской коммунистической партии (ГКП) в Бас-Тере — организацию портовых рабочих и служащих. Естественно, сначала речь зашла о веселом празднике, царившем на улицах города, а потом разговор переключился на серьезные темы, волнующие людей.

Арно, крепкий плечистый мулат лет двадцати трех, заместитель секретаря партийной организации, с иронией заметил, что если бы в карнавале приняли участие только безработные города, то на улицах народу было бы не меньше, чем сегодня. Эта мрачная шутка не преувеличение. В Бас-Тере безработицей охвачена примерно треть активного населения. Такое же бедственное положение сложилось на всем острове. Пусть это сезонная безработица. Но те четыре-пять месяцев (а то и меньше) в году, когда длится сельскохозяйственный сезон, не обеспечивают достаточным заработком временных рабочих и членов их семей. Отсюда — рост преступности и наркомании среди людей, отчаявшихся найти работу. Французская администрация из-за боязни социального взрыва официально — с 1961 года — поощряет политику эмиграции: около трех тысяч человек ежегодно покидают остров и оседают в метрополии, где хватает и своих безработных.

— Вы видели нашу землю,— вступает в разговор другой рабочий.— Покрытые лесами горы, луга, подступающие к самому городу. Сколько людей могла бы прокормить она! Но продовольствие мы в основном ввозим из Франции. Колонии как таковой давно нет, она превратилась в «заморский департамент», однако колониальный подход к Гваделупе, колониальная слепота, мешающая там, в Европе, увидеть наши проблемы,— все это осталось...

Отгремит карнавал, веселье стихнет, и через несколько дней в рабочей среде Бас-Тера воцарится иное настроение. Наступит 14 февраля — годовщина расстрела в Моле, маленьком местечке на восточном побережье острова. Там в будничный февральский день 1952 года был открыт огонь по мирным демонстрантам, которые вышли на улицы, чтобы заявить протест против колониальной политики властей. Теперь 14 февраля на Гваделупе — это не только день памяти павших, это еще и день, когда патриоты острова клянутся быть верными заветам борьбы против социальной несправедливости и угнетения.

Порт любого морского города — будь то миллионный Марсель или двадцатитысячный Бас-Тер — это сложное хозяйство. Ритм порта отражает ритм жизни страны, свидетельствует о состоянии экономики. Портовики Бас-Тера с особой остротой ощущают в своей каждодневной практике деградацию хозяйственной жизни острова. Сахар издавна был одной из главных доходных статей экспорта Гваделупы. В течение десятилетий докеры грузили и отправляли за океан большие партии этого продукта. Но в последние годы все меньше судов с сахаром на борту отходят от пирсов Бас-Тера. Французские монополии во имя сохранения сверхприбылей предпочитают свертывать производство в этой отрасли. Если в 50-е годы на душу населения Гваделупы приходилась тонна производимого сахара, то в 1981 году — в четыре раза меньше. В 1980 году самый современный завод на острове по переработке сахара был пущен на металлолом, значительно сократилась продукция четырех уцелевших предприятий.

Сложные проблемы стоят перед Гваделупой. Но решить их можно. Действенную программу выхода из кризиса предлагает Гваделупская коммунистическая партия. В основе программы лежит борьба за социализм.

— Продвижение к социализму обязательно имеет определенные этапы, рамки которых необходимо очертить с учетом конкретных условий, с учетом конкретной страны,— подчеркивает Генеральный секретарь Гваделупской компартии Ги Данент.— Содержание нынешнего этапа состоит в установлении такой политической власти, которая управляла бы делами общества под контролем народа и начала бы осуществление неотъемлемого права гваделупцев на самоопределение.

Вечером, когда закатное солнце опускалось в воды Карибского моря, я прощался с портовыми рабочими Бас-Тера.

— Наш карнавал — это, конечно, красиво,— говорил Арно.— И мы очень рады, что вы захватили кусочек этого веселого праздника. Но разве сравнится танцевальное шествие по Бас-Теру с тем, что я видел в Гаване на фестивале молодежи и студентов! Ах, когда фестиваль выкатился на набережную Малекон,— вот это было зрелище!

— Вы разве приезжали в Гавану в 1978 году? — удивился я.

— Конечно,— с гордостью ответил Арно.— Нас, гваделупцев, было там совсем немного. Но разве в числе дело? Главное — единство помыслов и устремлений молодежи разных стран и континентов, чувство товарищества, которое нас охватывало тогда, ощущение, что прогрессивная молодежь, когда она вместе, способна на многое — прежде всего способна бороться за мир, способна отстоять его. А в принципе до Кубы от нас — рукой подать, каких-нибудь две — две с половиной тысячи километров...

В тот день ни я, ни Арно еще не знали, что следующий Всемирный фестиваль молодежи и студентов состоится в Москве, решение о его проведении было принято через много месяцев после возвращения нашего судна домой.

Кто знает, не исключено, что Арно снова попадет в фестивальную делегацию, и тогда я встречу его в Москве — через год, на XII Всемирном. Может быть, я сам найду его, может быть, мы случайно встретимся в толпе. И первое, что он скажет:

— Помнишь карнавал в Бас-Тере?

Евгений Пашенцев Бас-Тер — Москва

(обратно)

Все золото «Черного принца»

Это было в декабре 1923 года. Инженер В. С. Языков, худой, в длинном, не по сезону тонкого сукна пальто, из-под которого чуть выглядывали над поношенными штиблетами брюки, в широкополой шляпе, натянутой на уши, с ветхим портфелем под рукой, топтался у подъезда ОПТУ, не решаясь открыть дверь.

Было холодно. Он крепко прижимал портфельчик, где лежала обыкновенная канцелярская папка с исписанными листами — доказательством о кладе, что покоится на дне Черного моря со времен Крымской войны.

...Волею судьбы ноябрь 1854 года стал роковым для многих экипажей вражеских судов, находившихся на рейде перед осажденным Севастополем. Их было около тридцати, французских, английских, американских транспортов с боеприпасами, зимним обмундированием для армии, фуражом для кавалерии. Они отстаивались на рейде потому, что вход в Балаклавскую бухту был перегорожен специально затопленными русскими кораблями. 13 ноября, как писала английская газета «Таймс», над лагерем осаждавших «...разразилась буря. Она началась около семи часов утра. Ей предшествовал дождь и шквал. Около десяти часов положение было безнадежное». Суда, стоявшие на рейде, срывало с якорей. Погиб «Прогресс», потом «Резолют» с грузом пороха... Всего 27 единиц флота.

Один из первых в мире железных винтовых пароходов, «Принц», лишился якорей. Капитан Христа приказал рубить рангоут, чтобы меньше кренило. Такелаж, упавший за борт, намотало на винт, и судно понесло на скалы. Через несколько минут «Принц» оказался на дне со штабом госпиталя, складом медикаментов, снаряжением на сотни тысяч долларов, первым полевым электрическим телеграфом и подводным аппаратом, предназначенным для расчистки входа в Балаклавскую бухту.

И чем дальше отдалялась дата гибели «Принца», тем ярче разгоралась легенда о золоте, хранившемся в его трюмах. Та же «Таймс» сообщила, что пароход затонул с 500 тысячами франков, затем сумма увеличилась до пяти миллионов фунтов стерлингов, которые якобы предназначались для уплаты жалованья осаждающим и флоту.

  

Этим останкам судна, поднятого со дна Днепра, более двух с половиной веков

С годами вместо «Принца» в людской молве появился «Черный принц». Водолазы, пытавшиеся проникнуть на него, утверждали, что он лежит на 30-саженной глубине под толстым слоем ила с кормой над пропастью. К 70-м годам прошлого столетия море вернуло все суда, кроме... «Принца». Авантюристы и кладоискатели всего мира следили за историей легендарного парохода. Его искали французы, англичане, итальянская фирма «Рестуччи». Мысль о богатствах, скрытых под водой, не давала покоя и В. С. Языкову, который собрал массу сведений и объединил свои усилия с талантом другого корабельного инженера — Е. Г. Даниленко. Никто не верил «бывшим», считая их авантюристами, прожектерами. И тогда они решились пойти в ОГПУ, к самому Дзержинскому. Точнее, решил это сделать он, Языков.

Феликс Эдмундович принял инженера.

— ...Подводный аппарат конструкции Даниленко,— от теплоты кабинета, заинтересованности слушателей, из которых он знал по портретному сходству только Дзержинского, голос у Языкова становился увереннее, а речь убедительней,— рассчитан на глубины до восьмидесяти саженей. Три наблюдателя будут связаны с поверхностью грузовым тросом, телефоном, шлангом подачи воздуха и вторым — для выхода отработанного. Иллюминаторы обеспечат почти круговой обзор. Все это облегчит поиск и подъем золота.

Языков умолк. Он смотрел на Феликса Эдмундовича, внимательно разглядывавшего чертеж-схему водолазного колокола Даниленко. Дзержинский поднял глаза от бумаг и ободряюще взглянул на инженера.

  

Памятники искусства античных мастеров оказались настоящим сокровищем

— Продолжайте.

— Принцип аппарата не нов, но имеет свои достоинства перед иностранными: свободная циркуляция воздуха, механическая рука для захвата груза...

Дзержинский потер правой ладонью подбородок. Окружающим был знаком этот жест признак активной работы мысли.

— Значит, вы предполагаете, что при помощи этого аппарата можно будет в кратчайшие сроки осмотреть рейд Балаклавской бухты? Верно я вас понял?

Языков молчал, лихорадочно обдумывая ответ. Все-таки это десятки квадратных километров.

— Относительно. Нам нет необходимости исследовать весь рейд. Вот здесь,— он развернул вдвое сложенный рисунок тушью,— очерчен предполагаемый район поиска.

— А почему вы решили, что именно здесь?

— Предположительное место гибели «Принца» составлено по данным отчетов экспедиции, рассказов очевидцев, прессы.

Языков зачитал несколько страниц, посмотрел на Дзержинского. Председатель О ГПУ помолчал некоторое время, изучая схему, потом спросил:

— Вы понимаете, в какое время пришли к нам с проектом?

— Да. Понимаю. Это стоит денег, которых, возможно, не так много у республики. Но нам некуда больше идти, и мы надеемся, что вы поймете суть предложения. Она кроется не только в золоте «Принца»: дно морей — это настоящие кладовые. Непочатые кладовые.

Рассчитано верно, отметил про себя Дзержинский: золото — это хорошо, но и поднятые суда избавят нас от многих расходов.

Перед собравшимися сидел уже не глава ОГПУ, а будущий председатель ВСНХ СССР, один из первых советских организаторов производства.

— Что вам нужно для этой экспедиции — назовем ее Экспедицией подводных работ особого назначения — ЭПРОНа?

В первый раз на бледном лице Языкова выступил лихорадочный румянец.

— Самое малое: баржу с лебедкой, двух водолазов, несколько такелажников, катер, который будет буксировать баржу со спущенными под воду наблюдателями...

Первый советский водолазный доктор Константин Алексеевич Павловский вспоминал впоследствии: «Нас было около тридцати, первых эпроновцев, а в распоряжении экспедиции — испытанный снаряд Даниленко, баржа «Билиндер» с лебедкой и буксирный катер. Нам казалось, что найти «Принца» будет не так уж и трудно: он был единственным железным судном, погибшим в том урагане. Подходы к Балаклавской бухте были разбиты на квадраты, и начались поиски. Дно моря было сплошным кладбищем деревянных кораблей. Поначалу мы проходили мимо остатков из мореного дуба, цепей, якорей, мачтовых поковок, но кто-то предложил заняться попутно подъемом всего ценного, что встречалось на пути. В конце концов операции эти настолько развились, что понадобилось увеличить число водолазов и образовать специальную подъемную группу».

  

Так современная техника помогает аквалангистам расчищать наносные слои песка, ила.

В середине 1924 года группа перешла в Севастопольскую бухту, набитую после Крымской, мировой и гражданской войн остовами различных судов, кабелями, тросами, противоминными сетями и десятками затонувших и притопленных барж, катеров и военных кораблей. На северном рейде лежало несколько подводных лодок и выброшенный на берег эсминец «Гневный», в южной части — миноносец «Заветный», а у входа в бухту проглядывался затопленный дредноут «Императрица Мария». Не было в ту пору цены тому, что поднималось со дна и снова служило людям. Эпроновцы возвращали к жизни малый флот.

Многое из прошлого ушло под воду. Руины архитектурных, портовых и других сооружений, древние корабли... И только технический прогресс в последнее столетие создал условия для развития подводной археологии.

Когда-то у историков и философов было не так уж много источников, которыми они оперировали в поисках истины. Потом пришла на помощь археология с дешифрованными египетскими иероглифами, клинописью Двуречья, расшифровкой священных книг «Попольвух» — «Книга народов» индейцев Киче и т. д. и т. п.

Сегодня у человека на вооружении и подводная техника, которая уже раскрыла и поможет раскрыть еще не одну тайну. Мы до сих пор не знаем, почему критская культура минойского периода не имела ничего общего с греческой и римской. А они располагались рядом. Буквально «за углом»! Но возможно, что эти культуры разделяла пропасть времени, многие тысячелетия? Говорим же мы сейчас о родстве языков народов Индии и Мадагаскара, опираясь на схожесть фауны и флоры Мадагаскара с индийской, а не африканской. А с другой стороны Африки находятся Канарские острова, аборигены которых — гуанчи — вообще не имели средств передвижения по воде! Снова пропасть? Кто нам поможет восстановить былое, рассказать о величии опустившегося на дно в Сухумской бухте города Диоскурия и продолжении порта Кальяо, обнаруженного на глубине в две тысячи метров?

Вот почему уже в 20-е годы внимательно следили за работой ЭПРОНа ученые. Изучая случайные находки водолазов, профессор Р. А. Орбели пришел к мысли о необходимости «перевернуть страницу» в истории этой подводной организации, отнюдь не отвлекая ее от насущных задач. Он предлагал поставить рядом с геологическими, гидрологическими, гидротехническими и флоро-фаунистическими изысканиями исторические подводные изыскания с использованием средств того времени. Он мечтал о Музее подводных изысканий, призывал к массовому походу в изучении « подводной старины». Великие народы, культуры и цивилизации, мало того — целые периоды прошли по степям и лугам, по морям, рекам и озерам Советского Союза,— говорил в те годы профессор Орбели.

Его первый доклад о подводной археологии перед краснофлотцами ЭПРОНа был поддержан начальником ЭПРОНа Фотием Ивановичем Крыловым: -«Согласен использовать на практике учеников ВМВТ под руководством профессора Р. А. Орбели». Пятого августа 1937 года был подписан приказ № 100: «Придавая исключительное значение производству научно-исследовательских работ с целью изучения находок под водой и в грунте, относящихся к древности, а также происшедших в береговой полосе изменений с целью последующего укрепления берегов, по инициативе проф. Р. Орбели приступить к обследовательским работам близ Керчи, Феодосии, Херсонеса и Ольвии...»

Профессор Орбели стал готовиться к первой экспедиции. В Одессе организовывалась плавучая база для изысканий в Ольвии. Однако в это время поступили сведения о пяти «запорожских или турецких судах», потопленных в «давние времена» на реке Буге близ города Первомайска, а также о затонувшем в том же Буге около села Сабатиновка челне. Это были первые сведения, полученные от населения после многих научно-популярных лекций профессора об исторической важности подводных находок. Экспедиция — «грузовая машина с персоналом и аппаратурой» — направилась в село Сабатиновка. У развернувшегося лагеря на крутом берегу Буга день и ночь толпились люди, наблюдая за работой невиданных в тех краях водолазов. Они уходили под воду с «Мельницкой кручи». Затянутый илом челн лежал килем вверх в ста метрах от древнего водопоя, под которым впоследствии были обнаружены следы стоянки первобытного человека. Чтобы не повредить находку, решили не применять лопат, а попробовать промывание, в котором участвовали десятки колхозников.

Работы начались в пять часов утра, и к десяти челн при помощи заведенных под него водолазами талей был поднят на берег. Дальнейшие исследования установили, что челн был сделан из узкослойного дуба, возраст которого равнялся 360 годам. Древесина имела большую зольность и содержала больше железа, чем древнейшие из лодок, известные до того человеку. Челн был собратом ладожскому, найденному в 80-х годах прошлого столетия профессором А. Иностранцевым, но в два с половиной раза крупнее. Свою лодку Иностранцев относит к временам, «когда уровень Ладожского озера стоял ниже, чем в современную нам геологическую эпоху, когда не было ни реки Невы и никакого другого сообщения Ладожского озера с бассейном, лежащим от него к западу, и когда, может быть, было сообщение и с системами наших южных рек, из которых и заимствовались некоторые представители водной фауны». Это даль в пять тысяч лет.

Таковы были итоги первой советской подводной археологической экспедиции, которая имела минимальное оснащение для производства подводных поисков.

Сегодня в распоряжении советских археологов современная поисковая аппаратура, землеройные и землесосные снаряды, эжекторы, всевозможное водолазное снаряжение, подводные обитаемые и управляемые аппараты, позволяющие увидеть человеку то, что ему было абсолютно недоступно еще несколько десятилетий назад. И наконец, акваланг, появление которого совершило революцию в подводной археологии.

Благодаря применению акваланга стала возможна Пантикапейская экспедиция 1957 года, в которой участвовали историки и археологи МГУ, а также студенты Московского авиационного института. Было исследовано дно, прилегающее к древним городам Нимфею и Пантикапею. В 1958 году аквалангисты освоили семнадцать подводных гектаров древней Фанагории — второй столицы Боспорского государства. Экспедиция из тридцати аквалангистов Керченского историко-археологиче-ского музея исследовала рифовые зоны недалеко от Тамани. Со дна моря были подняты якорные камни, свинцовые и каменные штоки весом до двухсот килограммов, рыбацкие грузила, был обнаружен двухметровый слой пустых устричных раковин, амфоры из Хиоса, Фасоса и Синопа. Находки говорили об активной жизни побережья Тамани в IV— III веках до нашей эры, о существовании якорных стоянок и гаваней в зоне мысов Тузла-Панагия.

Не менее удачной была экспедиция археологов-подводников из клуба «Скиф» при Запорожской областной федерации подводного спорта. Коварство днепровских порогов известно давно. Всем, кто проходил здесь, приходилось разгружать перед ними суда и тащить через пороги волоком. При благополучном переходе у Священного дуба на острове Хортица в знак благодарности богам совершались жертвоприношения.

Но до экспедиции аквалангистов из «Скифа» существовало всего два вещественных доказательства о величии этого пути и о значении на нем острова Хортица. В начале XIX века в районе порогов со дна Днепра был поднят сосуд с византийскими монетами X века. Во время строительства Днепрогэса было найдено шесть мечей того же времени. Исследования археологов-любителей 4Скифа» позволили ученым заглянуть в глубь веков этого края.

Было обнаружено энеолитическое поселение среднестоговой культуры — остатки жилищ, более десятка орнаментированных сосудов, изделия из кости, кремня и камня. Аквалангисты наткнулись также на кладбище керамики и целых гераклийских амфор IV—III веков до нашей эры, на якоря, орудия и ядра более поздних времен. Находок было столько, их значение так велико, что Министерство культуры Украинской ССР приняло решение о создании на острове Хортица музея древних судов.

Немало тайн оставили нам античные географы. Загадочно упоминание Плиния Старшего об острове тирагетов: «За Истром же находятся города Кремниски, Эполист, горы Макрокремны, известная река Тира, давшая имя городу на том месте, где, как говорят, прежде была Оффиусса; обширный остров на этой же реке населяют тирагеты. Он отстоит от Псевдостомы, устья Истра на 130 миль».

В течение столетия одна гипотеза о местонахождении острова сменяла другую. Может быть, он между Днестром и его рукавом — Турунчуком? Другие отождествляли остров с Тендрой, третьи считали таковым среднюю часть пересыпи Днестровского лимана, отделенную от остальной косы Цареградским и Очаковскими гирлами. Но комплексное изучение всех геолого-археологических данных помогло получить палеографическую реконструкцию Нижнего Поднестровья античного времени. Учитывая факт Фанагорийской трансгрессии — максимального понижения уровня Черного моря в IV—III веках до нашей эры,— ученые пришли к выводу, что древние очертания Поднестровья выглядели по-другому. За это говорило и молчание древних писателей, упоминавших реку Тиру и «забывавших» о Днестровском лимане. Возможно, его и не было? Научный сотрудник Одесского музея М. Агбунов обратился к средневековым картам северного Причерноморья. Плиний оказался прав: на итальянских порто-лонах и других картах вместо Днестровского лимана была изображена дельта реки: два рукава и остров между ними, который исчез, видимо, под водой?!

— Да,— утверждает председатель комиссии по подводной археологии Института археологии Академии наук СССР А. С. Голенцов.— Исчез. Днестровский остров уже не одно столетие находился под водой. Его поверхность перекрыта толстым слоем ила, и найти остатки древних поселений оказалось нелегко. Да и как их искать? Прочесывать дно лимана — дело безнадежное: работы десяткам аквалангистов не на один год. Ведь длина острова достигала тридцати, ширина восьми, а местами до двадцати километров. И тут нам повезло: мы познакомились с краеведом А. Рогачевым, который все свободное время посвящал изучению истории и природы своего края. Несколько лет назад он впервые нашел на днестровской пересыпи выброшенные морем после большого шторма обломки древнегреческих амфор. Поиски захватили, увлекли, и каждое лето Рогачев нырял и доставал со дна моря древнюю керамику, а после штормов собирал ее на самой косе.

  

Свидетель трагедии — Каспийское море

Приморский край острова находится на дне моря на глубине до пяти метров примерно в километре-двух от современной береговой линии. Этот район и предстояло исследовать. Только на третьем погружении аквалангистов посетила удача. Попался небольшой обломок амфоры. Невзрачный, сильно окатанный, зеленоватый от водорослей. Потом еще два небольших обломка, еще один... Но всех волновала навязчивая мысль: а не следы ли это кораблекрушения? Как всегда, победили настойчивость, вера: вместе с обломками амфор стали попадаться фрагменты гетских и скифских сосудов, однако на греческом судне не могло быть посуды местных племен. Значит, найдено поселение!

За несколько дней аквалангисты исследовали большой участок, собрали более сотни черепков, составили общий план, определили границы распространения керамики. Поселение оказалось чрезвычайно интересным. Среди находок стали попадаться малоокатанные черепки с острыми краями старых сколов. Это говорило о том, что на дне моря под слоем песка мог сохраниться не размытый волнами культурный слой. Найденное поселение оказалось не единственным. В километре западнее и в двух километрах восточнее удалось отыскать следы еще двух поселений. Вероятно, это и есть остров тирагетов. Его открытие станет важным не только для археологов и историков, но и для геологов, геоморфологов, палеогеографов.

От древнескифского челна до возможного острова тирагетов, от мечты профессора Р. Орбели о музее подводных находок до десятков музеев, в которых хранятся редчайшие  реликвии, добытые со дна, от двух тысяч водолазов до появления мощной организации подводных строителей Подводречстроя, чьи отряды поднимают суда, тянут по дну рек и морей России глубоководные выпуски, газо- и нефтепроводы, кабели всех систем, прокладывают подводные тоннели, стапели, строят причалы и портовые сооружения — таков итог создания ЭПРОНа.

А что же с золотом « Черного Принца»?

Последней его искала японская фирма «Синкай когиоесио лимитед». Ее представители обратились с ходатайством к Советскому правительству о разрешении работ у Севастополя. Взорвав массу подводных скал, промыв и просеяв через специальное сито тысячи тонн песка, истратив около трехсот тысяч долларов, фирма подняла со дна Балаклавской бухты... семь золотых монет времен Крымской войны с изображением профиля английской королевы.

Но настоящим золотом для народного хозяйства первой социалистической республики обернулись поднятые эпроновцами со дна морей и рек корабли и суда. Только в Черном море к концу гражданской войны их насчитывалось более трехсот пятидесяти единиц!

Н. Виссарионов

(обратно)

Чеслав возвращается в город

Каждый год 6 мая, когда Вроцлав отмечает праздник — день своего  освобождения Советской Армией и возвращения в состав Польского государства, лейтенант запаса Чеслав Ланге приезжает из далекого Плойка в город на Одере. На парадном мундире воина-ветерана множество наград, рядом с советской медалью «За отвагу» поблескивает «Крест храбрых», полученный за героизм в боях за Вроцлав. В этот день первым делом он идет на кладбище советских воинов, погибших в боях за освобождение Вроцлава и Нижней Силезии. В центре большого ухоженного кладбища к подножию памятника Чеслав кладет букет красных гвоздик или пурпурных тюльпанов и долго стоит, склонив в молчании голову. Именно с этого места в феврале 1945 года Чеслав Ланге вместе с советскими воинами штурмовал здание Вроцлавского радио. Тогда этот небольшой отрезок пути казался ему бесконечным. Спустя сорок лет он все еще ясно помнит каждый день той зимы. Страшной зимы.

...Стоял лютый мороз, земля была тверда как камень. Ломались кирки и лопать. Чеслав вместе с большой группой советских военнопленных работал на строительстве фортификационных сооружений в южной части Вроцлава — Фестунг-Бреслау, как назвали этот старинный польский город немцы. Здесь фашисты готовились к продолжительной обороне. Днем и ночью сооружали противотанковые заграждения, рыли окопы, превращали в неприступный форт здание Вроцлавского радио. Оно постепенно начинялось боеприпасами, продовольствием, медикаментами.

Все эти дни Чеслав и его товарищи по несчастью искали возможность бежать и прорваться к русским. Они знали, что войска 1-го Украинского фронта уже освободили ряд городов недалеко от Вроцлава, форсировали Одер северо-западнее и юго-восточнее города, вступили в Силезию. Чем быстрее продвигались на запад советские воины, тем свирепее становился во Вроцлаве террор, фашисты расстреляли вице-бургомистра и группу известных в городе людей, которые выступили за сохранение города. Документы проверяли на каждом шагу, а дезертиров на страх остальным расстреливали без суда на месте или вешали на уличных фонарях.

Несколько побегов, организованных пленными, не удались. К тому времени, когда советские войска уже были на окраинах Вроцлава, брали город в железное кольцо, Чеслав случайно узнал, что группа насильно мобилизованных в немецкую армию силезцев 1 во главе с фельдфебелем Хандзлем ищет возможности вырваться из «котла». С несколькими военнопленными Чеслав присоединился к ним. 9 февраля в Проховицах они натолкнулись на советских разведчиков.

1 В отличие от других поляков, силезцев, как правило, владевших немецким языком, призывали в гитлеровскую армию. Они были объявлены «германцами», но доверия к ним у фашистов не было. Тех же силезцев, которые (как отец Чеслава) отказывались признать себя немцами, отправляли в концлагерь. (Примеч. ред.)

Сначала, вспоминал Ланге, услышали: «Руки вверх!» Потом — слезы облегчения, паек (Чеслав даже думал, что русские так называют любую еду) и толстая самокрутка из крепкой махорки...

Накормленных и отогревшихся, их направили в штаб дивизии. Здесь стали расспрашивать: кто, откуда, где, зачем, почему?..

— А ты, брат, пойдешь с нами,— выслушав Чеслава, сказал советский офицер.

Как во сне надевал он форму советского солдата, дрожащими от волнения пальцами застегивал теплую стеганку. И вспоминал начало войны — ему тогда было тринадцать лет и три месяца.

В бесконечные угрюмые дни оккупации всю их семью арестовали. Чеславу еще повезло — его, как несовершеннолетнего, отправили не в Освенцим, а во вроцлавский трудовой лагерь. Каждый день под конвоем его гоняли на завод машинного оборудования и насосов «Силезиа», который в войну производил артиллерийские снаряды.

Вспоминал Чеслав отца, замученного в Освенциме только за то, что тот после первой мировой войны принимал участие в польском восстании против немецкого гнета... И теперь Чеславу Ланге представлялась возможность отомстить фашистам за отца... И за многое!

Что скрывать — Чеслав побаивался. Война шла к концу. Красная Армия неотвратимо двигалась к Берлину, и казалось — еще немножко, и все кончится. Страшно подумать, что на подступах к Фестунг-Бреслау он может погибнуть.

Но кому об этом скажешь? Вокруг Чеслава — молодые ребята, его ровесники, уже обстрелянные, имеющие за плечами не одно сражение с врагом. И, глядя, как на их выцветших от солнца и непогоды гимнастерках блестят ордена и медали, Чеслав неожиданно подумал: «Эх, вернуться бы с одной хоть такой медалькой в родительский дом!»

Вначале товарищи его звали Чеслав, потом — привычнее, но подлиннее — Вячеслав и, наконец, коротко и просто: Поляк, и тут уж каждый знал, о ком речь. Чеслава определили в разведроту 309-й дивизии, которой командовал полковник Борис Лев. Непосредственным командиром Чеслава оказался лейтенант Ковалев. Ох и дал же он «прикурить» Чеславу и его товарищам во время подготовки штурмовых групп, которая часами проводилась в здании бывшего сахарного завода Клецина.

Предстояли уличные бои с противником, все еще сильным и озлобленным.

Поляк и его советские товарищи учились пользоваться всевозможным оружием, в том числе и трофейным — панцерфаустами, гранатами, взрывчаткой. Отрабатывалось взаимодействие между отдельными группами, которым предстояло штурмовать здание радиостанции. Оно, как крепость, перекрывало путь к центру города.

Фестунг-Бреслау окружила армия под командованием генерал-лейтенанта Владимира Глуздовского. Из крепости доносилось эхо взрывов: фашисты, засевшие во Вроцлаве, рвали дома, создавая завалы на улицах, чтобы перекрыть доступ в отдельные секторы большого города.

17 февраля 1945 года 359-я стрелковая дивизия начинает боевые действия, цель которых — выход на исходные рубежи для решающего штурма. И 309-я дивизия, где служил наш Чеслав, осторожно продвигается вперед. Воины наступавшей по соседству 218-й стрелковой дивизии, ее штурмовые группы пытаются с ходу овладеть зданием радиостанции. Да, это действительно была «Festung in Festung» — «крепость в крепости», как хвастливо заявляли фашисты. Здание радиостанции возвышалось над особняком, перекрывая всякие попытки наступления на железнодорожную насыпь и комплекс Южного парка. Дело приобретало серьезный оборот, так как именно с южной стороны было удобнее всего штурмовать город — ни реки, ни сети каналов, а сама территория занята так называемой свободной застройкой. Во избежание лишних потерь советское командование упорно искало людей, хорошо знающих эту часть города. Тогда-то и вспомнили о Поляке. В штабе дивизии попросили его сделать наброски местности, обозначить на них минные поля...

Вскоре Чеслав получил первое задание — вместе с офицером разведки и сержантом Комаровым вести наблюдение за объектом — радиостанцией. Наблюдение вели днем и ночью. И вот который раз начальник разведки майор Пименов поручает Чеславу как можно тщательнее и точнее начертить схему расположения внутренних помещений радиостанции. Наконец после некоторых уточнений капитан Павлов из политотдела дивизии отобрал из пятидесяти добровольцев четырнадцать воинов, в том числе и нашего Поляка. Для Чеслава это должно было стать боевым крещением. Командиром группы был назначен сержант Комаров, человек сообразительный, опытный и отважный. Поляк старался во всем быть похожим на своего командира. Тот относился к нему как к братишке и все шутил, что с таким командиром Чеслав не только не пропадет, но и заработает орденов больше, чем волос на голове...

Чеслав еще раз ознакомил своих товарищей с окружающей радиостанцию местностью, рассказал о внутренних переходах здания, минных заграждениях и возможных огневых точках, скрывающихся за его стенами. А затем группа стала переодеваться: все надели немецкие шинели и каски. Они должны были выдавать себя за отступающее под натиском русских фашистское подразделение...

Чеслав прикрывал связиста, тащившего полевой телефон, следил, чтобы провод за что-нибудь не зацепился. Спустя некоторое время по линии передали, что уловка удалась и немцы не стреляют по группе Комарова, а заградительный огонь перенесли на передовые позиции советских войск, откуда стрельбой из орудий и минометов имитировали преследование группы.

До стен музыкальной студии Вроцлавского радио оставался один прыжок, когда Комаров сказал, что штаб торопит. «Побыстрей, побыстрей, ребята!» — кричал хриплый голос в трубке полевого телефона. Однако Комарова не было необходимости торопить. Раздается мощный взрыв заряда, подложенного под стену основного здания. Через открывшуюся огромную пробоину можно легко ворваться внутрь.

В небе вспыхивает зеленая ракета: все в порядке, штурмуем. Зажигаются мощные прожекторы и освещают здание ярким светом. В сторону радиостанции устремился штурмовой отряд. Чеслав видит бегущих немцев. Они прыгают в окна, несутся в панике по крышам... Он влетает в здание, в нос ударяет дым, едкий запах пороха. Вбегает наверх по лестнице и видит набегающую группу фашистов. «Иван! Иван!..» — кричат они в панике. Чеслав нажимает и долго не отпускает спусковой крючок... И снова, перепрыгивая через трупы, бежит вместе со своими по коридору, слышит внизу стрельбу, на мгновение слепнет от лучей прожекторов, прорвавшихся между сваленными в оконных проемах мешками с песком.

«Черт, ведь это я их складывал»,— молнией пронизывает мысль. Чеслав видит перед собой пулеметный расчет. Бьет в упор. Несколько фашистов поднимают руки... За группой убегающих немцев мчится сержант Комаров. Некоторые из них прыгают вниз на первый этаж, в большую радиостанцию, где продолжается ожесточенная схватка. Чеслав дает очередь им вдогонку и бежит к Комарову. Видит, как сержант ногой выбивает дверь, ведущую в небольшой зал, в котором свалены ящики с продовольствием. Вместе с треском падающей двери оседает на пол коридора Комаров... В этот момент из зала вылетает немец. Увидев Чеслава, бросает оружие и вскидывает руки. Тут подбегают советские солдаты. Чеслав опускается на колени возле Комарова. Но тот уже мертв. Автоматная очередь прошила грудь. Чеслав вдруг вспоминает, как перед штурмом сержант вместе с документами передал офицеру разведки потертую фотографию пожилой крестьянки. Поцеловал ее и сказал: «Это мама...» Вместе скапитаном Павловым Чеслав осторожно поднимает тело сержанта и кладет рядом с двумя другими погибшими товарищами.

В здании радиостанции еще долго не затихают выстрелы. Отовсюду ведут перепуганных пленных. Подводится первый, предварительный, подсчет потерь. Трое убитых, более десятка раненых.

Где-то перед рассветом к штурмовой группе пробирается майор Пименов. Солдаты собираются, и в свете мерцающих карманных фонарей докладывает капитан Павлов. Минутой молчания чтят память погибших товарищей. Потом начинают читать какой-то приказ. Вдруг Чеслав, не веря ушам, слышит свое имя: «Чеслав Ланге!» Чувствуя легкий толчок сзади, с обидой обора-

чивается на товарища и автоматически делает несколько неуверенных шагов вперед. Снова слышит свою фамилию и все еще не может сообразить, что это приказ о награждении солдат группы сержанта Комарова медалями «За отвагу».

Товарищи потом над ним смеялись: мол, когда майор Пименов поздравил и поблагодарил Чеслава, он так растерялся, что вместо положенного по Уставу: «Служу Советскому Союзу!» ответил по-польски: «Дзенкуе бардзо» («Большое спасибо»). После торжества Чеслав вскрыл трофейные мясные консервы и разом съел содержимое двух банок по 850 граммов.

Вскоре Чеслава снова вызвали в штаб. Опять он должен был делать наброски, на этот раз — железнодорожного виадука.

Так наш Поляк получил новое серьезное боевое задание: добраться за несколько сот метров от стен радиостанции до путепровода вместе с товарищами, убрать или обезвредить заложенные там заряды и таким образом открыть путь в центр города для советских танков и самоходных орудий.

Чеслав не боялся нового задания, сержант Комаров его обучал, как обращаться со взрывчаткой. Опасался он того, чтобы, работая в промозглой стуже, не совершить от нервного напряжения ошибку.

Для выполнения задания выделили еще двух бойцов.

Путь был близким, но дьявольски опасным. Могли где-то на подходе затаиться снайперы. Чеслав повел своих ребят по рву. Шел снег с дождем, и они ползли в раскисшей грязи. Наконец все успешно добрались до железнодорожной насыпи. По другую сторону видны были перевернутые трамвайные вагоны и возле — суетящиеся фашисты. Взглянули друг на друга. Старший коротко произнес: «Ну давайте, ребята. Я прикрою».

Чеслав, незамеченный, юркнул под пролет, нащупал провода и начал резать. Потом, когда обезвреживали заряды, он почувствовал, как по спине ручьями катится пот...

Несколько часов спустя, после непродолжительной артподготовки, советские танки двинулись в сторону тогдашней StraBe der SA — улицы Штурмовиков, к центру Фестунг-Бреслау.

Крепость эта, сегодня опять носящая польское наименование Вроцлав, капитулировала 6 мая 1945 года.

Станислав Фурманек, польский журналист — специально для «Вокруг света» Перевел с польского В. Матулявичюс От редакции. Чеслав Ланге сейчас живет и трудится в Плоцке, на нефтехимическом комбинате, который работает на советском сырье, приходящем по нефтепроводу «Дружба». Чеслав Ланге, как и автор очерка Станислав Фурманек,— активист Общества польско-советской дружбы.

(обратно)

Болезни триединой столицы

Душа города

Хочешь узнать душу города — иди на базар»,— гласит арабская мудрость. Я захотел узнать душу города и в первый же свой день в суданской столице поехал на сук, что находится в самом центре Хартума на улице Джумхурия. Тут же подбежали двое худых темнокожих мальчишек лет восьми-девяти с огромными круглыми корзинами, плетенными из тростника.

— Мы вам поможем, мистер!

— Я покажу, где купить лучшие бананы.

— А я — где купить дешевые помидоры.

Перебивая друг друга, они предлагали свои услуги в качестве носильщиков.

Самые дешевые фрукты в Хартуме — бананы. Они растут в пригородах, и доставляют их в столицу на огромных грузовиках. Яблоки и виноград ввозятся из других арабских стран, и цены на них баснословно высоки. А самое недоступное лакомство на хартумском рынке — ананас, хотя он и произрастает на юге страны в избытке. На рынке в городе Джубе, например, из ананасов возводят целые пирамиды и продают за гроши. Но вся беда в том, рассказал мне один торговец, что транспортное сообщение с югом практически отсутствует. Ананасы там гниют, а в столичных магазинах по бешеным ценам продаются консервированные ананасы, завезенные из Европы.

Зато за арбузами далеко ходить не надо. Они продаются не только на суке, но и прямо на обочинах дорог, ведущих к базару. Достаточно лишь притормозить у арбузной горы, как торговец сам бежит к машине.

Торговаться надо уметь. Это целое искусство. На базаре торгуются все — от мала до велика — и часто не ради того, чтобы получить или сэкономить лишний пиастр, а ради самого процесса общения и спортивного азарта. Это своеобразная игра.

— Сколько стоит? — спрашивает покупатель.

— Фунт.

— Беру за пятьдесят пиастров.

— Иди себе с миром,— отворачивается торговец.

— Шестьдесят,— говорит покупатель примирительным тоном.

— Девяносто,— парирует торговец.

— Семьдесят.

— Восемьдесят, и — клянусь аллахом! — дешевле не бывает.

— Семьдесят пять — последнее слово,— заявляет покупатель.

В ответ продавец цокает языком — не соглашается. Покупатель делает шаг в сторону и слышит:

— Забирайте, аллах с вами!

Однажды я наблюдал, как заезжий турист, поинтересовавшись ценой, тут же отдал деньги, забрал товар и пошел восвояси.

— Хорошие деньги, — как-то грустно сообщил торговец соседу по прилавку.— Но человек неинтересный. Нет чтобы постоять, поговорить... Даже настроение испортилось!

— Что поделаешь, Европа,— философски объяснил сосед.

В другой раз я был свидетелем сценки, как бойко, отстаивая каждый пиастр, торговался крикливый зеленщик с пожилым мужчиной, подъехавшим на старом автомобиле. Когда сделка состоялась, довольный покупатель сел в машину, однако завести мотор ему не удалось. Минут десять он возился с автомобилем — ничего не получалось. Наконец торговец, продавший зелень, пришел на выручку — он, оказывается, разбирался в технике. Через минуту двигатель завелся.

— Спасибо, братец, — ласково поблагодарил владелец автомобиля и протянул зеленщику фунт.

— Не за что, — ответил тот.— Деньги оставь до следующего приезда на базар. Я зарабатываю на торговле, а не на помощи ближнему.

— Да будет мир твоему дому,— проговорил расчувствовавшийся автомобилист.— Ты благородный человек.

Свадьба танцует

Я поселился в Хартуме, обжился, познакомился с соседями — тихими спокойными людьми. Абделла, мужчина лет пятидесяти пяти, работавший где-то, как он выразился, «по транспортной части», оказался приятным собеседником. Мы часто останавливались у ограды, разделявшей наши дома, чтобы перекинуться словечком.

Но вот как-то ранним утром меня разбудил разноголосый шум, доносившийся из соседнего дома. В течение всего дня там царила суета: раздавался стук, беспрестанно подъезжали автомобили, слышались возбужденные голоса. Как выяснилось, соседи готовились к свадебному торжеству.

На улице, посреди проезжей части, появилось монументальное сооружение из цветастых ковров, укрепленных на металлических каркасах. За оградой — у места наших встреч с Абделлой — слышался гул толпы. Зажглись гирлянды разноцветных ламп на деревьях и заборе. По периметру коврового шатра, так же как на крыше и балконах дома, вспыхнули десятки ламп дневного света.

Мимо наших ворот шли нарядно одетые мужчины, дети, женщины, старики. Я и мой товарищ вышли за ворота, чтобы полюбоваться иллюминацией. Совсем рядом, у входа в ковровые чертоги, наш сосед Абделла радушно встречал гостей.

— Добрый вечер,— приветствовали мы его.

— Вечер воистину добрый, дорогие соседи,— выдаю замуж старшую дочь. Не обижайте, окажите честь, зайдите.

— Спасибо большое. От души поздравляем вас и вашу дочь. Но мы не при параде, да и подарков нет.

— Без церемоний, прошу вас,— ласково говорил Абделла, подталкивая нас к входу.— Вы ведь, наверное, не часто на суданских свадьбах бывали?

— Впервые,— признались мы и вошли в шатер.

Человек триста сидели на железных стульях, занимая почти всю мостовую. Перед входом в дом, на высоком помосте, красовались два огромных кресла— для молодых. Наряды гостей поражали разнообразием. Здесь была и национальная одежда — галабии, ослепительно белые, длинные до пят мужские рубахи, женские тоб, напоминающие индийское сари,— длинные полотнища из легких тканей самых различных расцветок, в которые суданские женщины очень грациозно заворачиваются. Были и европейские наряды — многие мужчины надели костюмы и повязали галстуки, а женщины облачились в модные платья.

Проворные мальчишки сновали между стульями с подносами, угощая присутствующих прохладительными напитками и закусками — кебабом, туршами — маринованными овощами, жареным картофелем, сладостями.

Вскоре послышались автомобильные гудки — приехали молодые. Жених, мужчина лет тридцати пяти в черном костюме, с бабочкой, и невеста, красивая девушка лет двадцати в белом подвенечном платье европейского покроя, торжественно вошли рука об руку под аплодисменты, радостные крики и пронзительное улюлюканье, похожее на индейский боевой клич. Новобрачные заняли места в креслах на помосте, началась церемония поздравления. Поочередно гости подходили к молодым, целовали их или жали руки. Из-за многочисленности гостей поздравительный ритуал затянулся надолго. Застолья не было, и это, как нам объяснили, типично для суданских свадеб, где гвоздем программы служит не стол, а танцы.

И действительно, на деревянную сцену вышли пять юношей с барабанами, бубнами, аккордеоном, гитарой и еще двумя национальными инструментами, напоминавшими флейту и домру. Высокий парень в джинсах и белой рубашке взял в руки микрофон и под дробь ударных инструментов протяжно запел, прикрыв глаза. Все пришло в движение — начались танцы. Несколько женщин, одетых в тоб, исполнили суданский «танец голубки» — «раке хаммама». Они становились полукружьями друг против друга, плавно покачивались взад-вперед, взмахивали руками, затем прогибались назад, откидывая голову и грациозно извиваясь всем телом. Мы успели познакомиться со многими гостями. Двадцатитрехлетний студент по имени Хасан рассказал нам, что в Судане, как в любой многонациональной стране, свадьбы столь же разнообразны, как и сами люди — представители различных племен и религий.

— Семейная жизнь требует огромных денежных затрат,— рассказывал он.— Слава аллаху, в Судане необязательна выплата калыма за невесту, как водится в других арабских странах, но нужно иметь не одну тысячу фунтов, чтобы устроить свадьбу наподобие этой. А сколько пойдет на устройство быта, особенно при нынешних ценах! Я вам открою секрет,— доверчиво сказал он,— среди моих однокурсников — а я заканчиваю университет — никто не может пока позволить себе роскошь женитьбы. Да что там говорить, даже после тридцати лет немногие мужчины в состоянии жениться. Если нет богатых родителей или прибыльного дела, можно на всю жизнь холостым остаться,— мрачно заключил Хасан.

На следующий день торжество согласно обычаю с самого утра продолжилось в доме жениха. Именно поэтому второй день свадьбы называется «субхия» — утренник. В городе свадьба обычно тем и ограничивается. Однако в сельской местности, где традиции сильнее, гулянья, как нам рассказали, продолжаются иногда целую неделю.

Выбравшись из толпы гостей, я отправился побродить по хартумским улицам. Хотя до полудня было еще далеко, солнце жгло немилосердно. Огромная толпа людей, в основном молодых, собралась, спасаясь от жары, в тени минарета Большой хартумской мечети.

— Братья! Живите с именем божьим, и он не оставит вас! — поучал собравшихся почтенный белобородый старец.— Если вы не можете решить проблем, мучающих вас, откройте Коран, и вы найдете ответ.

— Извините, учитель,— обратился к шейху юноша в очках,— в чем же дело? Мы задыхаемся от проблем. А те, кто должен их решать, похоже, не заглядывают в священную книгу, предпочитая советоваться с американцами, а не с богом и, уж конечно, не с народом. Но проблем от этого не становится меньше.

Толпа одобрительно загудела, и слова шейха потонули в шуме голосов и выкриков.

Когда не выручают «боксы»

Я вспомнил свой прилет в столицу Судана. Черная африканская ночь заливала мраком иллюминаторы самолета, заходившего на посадку в Хартуме. Пассажиры, прижавшись лбами к стеклам, пытались разглядеть город, Нил или хотя бы определить, как низко летит самолет. Но даже этого им не удавалось. Внизу царила полная темнота. Только по звездам можно было понять, где кончается небосвод и начинается земля.

— В Хартуме снова «затемнение». Как всегда, неполадки в системе электроснабжения,— объяснил сидевший рядом со мной суданец..

Так, еще не успев ступить на суданскую землю, я познакомился с одной из многочисленных проблем, тревожащих сейчас не только столицу, но и всю страну,— нехваткой электроэнергии и перебоями в электроснабжении. Конечно, с высоты птичьего полета трудно было осознать всю сложность и остроту этой проблемы. Вкусить ее горечь можно, лишь пожив в Хартуме.

...После очередного затянувшегося «затемнения» и неудачных попыток в течение нескольких часов связаться из дома по телефону с энергокорпорацией, чтобы выяснить, в чем причина неполадки и когда дадут свет, еду туда сам.

— Вы слыхали, что слово «Судан» означает «черная страна»? — обращается ко мне мужчина в европейском костюме, приехавший в корпорацию с той же целью, что и я.— Не знаю, что вкладывали в это понятие древние, но сейчас оно означает лишь одно — страна, лишенная электричества.

На администратора энергосети наседают разгневанные горожане.

— У меня вот-вот испортится крупная партия продуктов! — кричит владелец магазина.

— Из-за вас остановилось производство на заводе,— жалуется другой.

— Вы понимаете, что у нас в госпитале пациенты, нуждающиеся в срочной операции!? — перекрывая шум, зычным голосом вопрошает врач.

— То у них экономия, то трансформаторы полетели, то турбины водорослями где-то на Ниле забило, то ветер завалил опоры, порвал провода. А на прошлой неделе — слышали? — в проводах линии электропередачи запутался вертолет! Слава аллаху, летчик остался жив, но полгорода лишилось электричества на несколько дней.

— Тише, друзья! — пытается навести порядок администратор.— Вы же видите, что электричество отключилось не в установленное время, как это делается для экономии. Мы здесь ни при чем. Авария на электростанции в Эд-Дамазине в сотнях километров отсюда.

За год столица Судана не часы, не дни или недели, а в общей сложности месяцы живет без электричества. Это явление особенно ощутимо летом, когда ртутный столбик термометра не опускается ниже сорокаградусной отметки. Причем страшно не столько отсутствие света, сколько бездействие двух главных электроприборов — кондиционера и холодильника, при помощи которых удается пусть и не всегда успешно, но все же бороться со всепроникающей жарой.

Местные толстосумы и богатые иностранцы, проживающие в столице, приобретают портативные генераторы, чтобы не зависеть от причуд и капризов городского электроснабжения. И как только та или иная часть города обесточивается, один за другим на всевозможные голоса начинают стрекотать, рычать, реветь и громыхать генераторы самых различных мощностей. Но даже счастливые обладатели домашних электростанций время от времени вынуждены сидеть в потемках. Дело в том, что топливо для генераторов — бензин или солярка — поступает в Хартум крайне нерегулярно.

Судан испытывает острую нехватку в горючем, которое поставляется из-за рубежа. Топливо, когда оно есть, отпускается в строго ограниченных количествах. Топливный кризис, недавно охвативший страну, привел к серьезным перебоям в перевозках. В столице на некоторое время перестал функционировать общественный транспорт. Это пагубно сказалось на работе ряда предприятий и снабжении города продовольствием. Привычной картиной в Хартуме стали длиннейшие, достигающие порой нескольких километров очереди транспорта у бензоколонок. Таксисты и владельцы автомашин занимают места в очереди накануне привоза горючего и дежурят у колонок.

Перебои с электричеством и недостаток горючего часто называют двумя главными недугами суданской столицы. Однако есть в Хартуме и другие «болезни», не менее серьезные.

Нездоровый вид столицы замечаешь сразу же, очутившись в этом городе. Кучи мусора на улицах и площадях, скверы, превращенные в свалки, лужи нечистот, образовавшиеся в результате катастрофического состояния канализационных труб, дороги, большей частью незаасфальтированные, в рытвинах и ямах, остовы разбитых ржавых автомобилей по обочинам дорог, тучи мух и комаров — увы, таков портрет сегодняшнего Хартума.

— Наша столица занимает одно из первых мест в списке суданских городов, более всего подверженных малярии и различным опасным заболеваниям,—сокрушается заместитель министра здравоохранения Шакер Муса.— Хартум стал рассадником заразы. Ежедневно жители города выбрасывают на улицы пять тысяч тонн отходов, а мусороуборочным автомобилям под силу вывозить лишь полторы тысячи тонн. Почему? Да потому, что из положенных столице 117 машин имеются в наличии лишь 26, да и тем нехватает горючего...

Хартум — это, в сущности, три города, составляющих, как здесь называют, «триединую столицу»: собственно Хартум, Северный Хартум и Омдурман. Здесь проживают уже два миллиона человек, большинство из которых работают и учатся. Однако попасть из дома к месту службы или в учебное заведение не просто. Общественный транспорт в состоянии обслужить лишь незначительную часть населения. По подсчетам специалистов, триединая столица нуждается, по крайней мере, в тысяче автобусов. Основным же средством передвижения служат так называемые «боксы» — японские легковые автомобили, имеющие лишь передние сиденья, а вместо салона и багажника в них устроено подобие кузова. «Боксы» рассчитаны на шесть сидячих мест, но, как правило, туда набивается более двадцати пассажиров. Однако же в те периоды, когда топливный кризис обостряется, не выручают и «боксы».

«Нам негде жить»

Есть в триединой столице люди, которые непонимающе улыбаются, когда слышат о нехватке транспорта, загрязненности города, перебоях в электроснабжении или отсутствии бензина. Дело не в том, что они не понимают всей остроты проблем, просто эти люди думают о другом — им негде жить.

Рост городского населения и нехватка жилья — еще две не поддающиеся решению задачи в социальной арифметике современного Судана. Неустроенность жизни, безработица, отсутствие медицинского обслуживания, нехватка школ, транспорта, продовольствия и прочее и прочее — все это заставляет феллахов покидать родные места. Более десяти процентов сельских жителей ежегодно подаются в города.

В Хартуме и его окрестностях вырастают целые города из фанеры, картона, ящиков, жести, тряпок. Здесь ютятся десятки тысяч обездоленных людей. Таких районов в пределах триединой столицы несколько. Там нет электричества, канализации, отсутствуют школы и больницы, зачастую нет даже воды. В убогих лачугах, под навесами живут многочисленные семьи. Количество подобных «жилых единиц» определить трудно. В прессе проскальзывала цифра 62 тысячи, но она, судя по всему, значительно занижена.

Впрочем, даже на такое жалкое существование жители бидонвилей не имеют права.

— Что мне теперь делать и куда идти? Где жить моим детям? — эти вопли и причитания я слышал сам: на развалинах своей хижины так горевал Адам Омар, выходец с юга.

Его плач заглушался ревом бульдозеров. Мощные машины, с ходу своротив лачугу Омара, сносили уже соседние сооружения из жести, фанеры и картона. Участь Адама разделили еще пять тысяч жителей хартумского района Умм-Бадда.

Такие операции проводятся и в других местах. Население трущоб оказывает сопротивление, берется за камни и палки. Тогда власти прибегают к помощи солдат.

Пресса утверждает, что эти мероприятия осуществляются в целях борьбы с антисанитарией. Однако санитарные условия людей, лишившихся крова, не улучшаются. Бездомных все больше и больше становится на улицах суданской столицы. Их можно видеть с протянутой рукой прямо в центре города.

Рейды по сносу беднейших кварталов проходят гораздо успешнее, нежели претворение планов жилищного строительства. В 1982 году в крупнейших городах Судана — Хартуме, Джубе, Вад-Медани — было запланировано возвести шесть тысяч домов, а построили лишь... 196 зданий.

Причин много. Здесь и недостаточное выделение правительством средств на нужды строительства, и острая нехватка специалистов... В последние годы две трети квалифицированных инженеров и рабочих-строителей покинули страну, надеясь найти лучший заработок в богатых нефтедобывающих государствах. Вот и направляют городские власти в бедняцкие районы вместо строительных бригад бульдозеры и наряды солдат, чтобы снести убогие домишки с лица земли и «решить» таким образом вопрос о трущобах.

Поколение неграмотных

— Меня зовут Абдель Гадер. Мне десять лет. Я учусь в школе уже четвертый год,— рассказывает мне мальчуган.— Из трех братьев в школу я один хожу,— хвастается он.— Отец говорит, что им надо работать. Есть у меня и две сестры. Но девчонкам зачем грамота?

— А сам-то умеешь читать? — спрашиваю я.

Мальчуган в ответ с гордостью цокает языком, что означает: «Еще бы!» Я раскрываю газету и прошу прочесть один из заголовков.

— А-а-а-ль,— сосредоточенно читает Абдель Гадер артикль первого слова, замолкает и, тушуясь, бормочет: — Что-то не разберу... Не могу... Я без огласовок еще не умею...

И все-таки Абдель Гадер учится в школе и, наверное, еще овладеет чтением и письмом. Но счастье стать школьником выпадает в Судане далеко не всем детям.

«Большая часть подрастающего поколения страны не имеет возможности учиться»,— признал министр образования Судана О. С. Ахмед. Подтекст этой печальной фразы таков: дети с малых лет сталкиваются с необходимостью зарабатывать на жизнь, потому что главе семейства, как правило, не под силу прокормить многодетную семью. В отдаленных районах положение усугубляется еще и тем, что одна школа приходится на много селений, до нее трудно, а то и просто невозможно добраться. В сотнях деревень дети вообще не знают, что это такое, школа.

Но главная проблема системы образования Судана — острейшая нехватка преподавателей. Они покидают родину не потому, что трудно найти работу. Страна очень нуждается в учителях, особенно на периферии. В некоторых провинциях на одного педагога приходится по пятнадцать-двадцать...— нет, не учеников, а классов, в каждом из которых — тридцать пять — сорок человек! Все дело в том, что преподаватели в стране получают чрезвычайно низкую зарплату. Вот и бегут они тысячами за границу — в поисках любой работы, за которую им заплатят больше, чем за преподавание в Судане.

Все это привело к тому, что уровень неграмотных в стране за последние годы повысился, достигнув рекордной отметки — 83 процента. Больше всего неграмотных в сельской местности и на юге страны. Одна из школьниц Экваториальной провинции написала письмо в редакцию журнала «Судан нау», где сообщает о том, что школы бездействуют на протяжении целых семестров или закрыты вовсе. «Что станет со страной,— спрашивает ученица,— когда через несколько лет вырастет поколение неграмотных?»

На этот вопрос журнал не дал ответа.

«Сонная болезнь»

Работники медицины в Судане утверждают, что дела в области здравоохранения обстоят еще хуже, чем на ниве просвещения. «По крайней мере, от неграмотности люди умирают реже, чем от болезней»,— справедливо замечают они.

В стране высокая смертность. Из каждых десяти новорожденных два-три умирают. Не хватает врачей по той же причине, что и учителей, инженеров, строителей и других специалистов. Во многих населенных пунктах нет больниц и даже медицинских пунктов. Государство крайне скупо выделяет средства на приобретение необходимого медицинского оборудования и лекарств. Временами дело доходит до того, что даже в столичных клиниках из-за нехватки анестетиков на продолжительное время прекращаются хирургические операции.

— Около двух пятых всего населения Судана страдает от различных эпидемических заболеваний,— сообщил заведующий исследовательско-статистическим отделом министерства здравоохранения Хейри Абдуррахман.— Восемь с половиной миллионов суданцев в настоящее время больны малярией, дизентерией, анемией, корью, различными глазными заболеваниями. Ухудшение системы медицинского обслуживания ведет к еще большему распространению болезней в стране.

Одно из самых опасных заболеваний здесь — сонная болезнь. Этот недуг особенно широко свирепствует на юге. Он сопровождается лихорадкой, сонливостью, а в случае отсутствия медицинской помощи может повлечь смертельный исход. Переносчики болезни — кровососущие насекомые, в основном мухи цеце.

Тысячи людей погибают от этого заболевания в отдаленных деревнях суданского юга, где нет никакой медицинской помощи. Специалисты выделили сейчас, по крайней мере, десять крупных эпидемических зон, из которых основные находятся в Экваториальной провинции и провинции Бахр-эль-Газаль. Но значительные территории еще даже не изучены медиками.

В районе города Ямбио, например, при обследовании населения выяснилось, что каждый двадцать восьмой человек в той или иной степени поражен этой страшной болезнью. Известен случай, когда недалеко от селения Торит вымерли полностью две деревни, а в другом месте из обширного семейства в 75 человек выжили лишь пятеро.

Для эффективной борьбы с этим недугам не хватает медикаментов, специалистов...

— С инвазионной сонной болезнью мы как-нибудь справились бы, будь у нас денежные средства,— говорил мне один врач в Хартуме, который просил не называть его фамилии.— Но есть другая «сонная болезнь», ею охвачены люди в правительстве, отвечающие за здравоохранение. Как справиться с этой спячкой, порожденной равнодушием к судьбам народа, я не знаю...

«Спокойствие» под плеткой

Многоэтажное здание посольства США в Судане надменно возвышается над низенькими домами западной части Хартума. Его окна забраны толстыми решетками. Вокруг посольства — солдаты охраны, в касках, с автоматами. Они напряженно вглядываются в толпу молодежи, запрудившую улицу перед посольством. Над головами собравшихся — плакаты на английском и арабском языках: «Да здравствует независимый Судан!», «Долой империализм!», «Мы с палестинским народом!», «Прекратить американскую помощь Израилю!»

— Наши отцы и деды сражались с английскими колонизаторами не для того, чтобы страна попала теперь в кабалу к империалистам США! — обращается к товарищам высокий парень, забравшийся на крышу автомобиля.— Вашингтон стремится навязать свою опеку многим азиатским и африканским государствам, в том числе и нам. Судан был всегда в первых рядах стран нашего континента, борющихся за независимость и свободу. Мы не желаем быть вассалами Америки и считаем постыдным союз с государством, оказывающим помощь реакционнейшим режимам...

Юноша не договорил — к демонстрантам на огромных зеленых грузовиках подкатили полицейские и солдаты. В ход пошли дубинки, плетки, гранаты со слезоточивым газом.

В то же время на другом конце города сотни школьников и студентов также вышли на улицы, чтобы заявить о своем протесте против ухудшающихся условий жизни в стране. Они шли плотными рядами, выкрикивали лозунги, требовавшие пересмотреть экономическую политику. «Долой повышение цен!», «Не желаем жить без электричества и транспорта!» — скандировали юноши и девушки. И снова грузовики с солдатами, дубинки, слезоточивый газ...

В течение нескольких дней продолжались демонстрации молодежи в Хартуме и других городах. Учащиеся и студенты выражали свое несогласие как с внешней, так и с внутренней политикой нынешнего руководства Судана. Стремясь пресечь выступления, власти издали указ о прекращении занятий во всех школах страны на месяц. Организаторы демонстраций были наказаны в лучших средневековых традициях — плетьми.

В начале прошлого года в Судане получил огласку новый указ о «защите общественного порядка». По этому закону лица, «подрывающие всеобщую безопасность, устраивающие без разрешения властей демонстрации и собрания», подлежат наказанию. Облегчаются процедуры судебных разбирательств, а местная администрация получает самые широкие полномочия в преследовании недовольных. Виновные в нарушении «спокойствия» подвергаются в зависимости от степени преступления порке плетьми (до 50 ударов), крупным денежным штрафам, а также различным срокам тюремного заключения вплоть до десяти лет. В основном такие кары обрушиваются на тех, кто, как указывается в президентском указе, «организует собрания и шествия без санкций властей».

Рост недовольства нынешней жизнью в стране приобрел широкий размах. Власти, полагая, очевидно, что полиции уже не под силу справиться с «подрывными элементами», рекомендуют стражам порядка прибегать к помощи добровольческих отрядов и подразделений вооруженных сил.

Вскоре после объявления нового президентского указа в Хартумском университете состоялась церемония вручения дипломов студентам и присвоения ученых степеней преподавателям. Она вылилась в подлинную демонстрацию протеста суданской молодежи против введенного антидемократического закона. «Долой указ о защите общественного порядка!», «Нам не нужна такая опека!», «Новый закон — цепи для свободы!» — плакаты с такими лозунгами были вывешены в крупнейшем высшем учебном заведении страны.

— Мы, суданские студенты, осуждаем навязанный народу закон, который подавляет свободы, затыкает рот гражданам и лишает их права высказывать свое мнение,— обратился к многочисленным гостям председатель Студенческого союза Хартумского университета Халед Хасан Ибрагим.— С этой трибуны я от имени студенчества Судана заявляю о нашем несогласии с новым порядком. Мы считаем его несправедливым, порочным по сути и совершенно несостоятельным. Молодежь преисполнена решимости выступить против этого антидемократического закона и добиться его отмены.

Криками одобрения и аплодисментами сотни студентов поддержали выступавшего.

Сергей Медведко, корр. ТАСС — специально для «Вокруг света» Хартум — Москва

(обратно)

Бумеранг операции «Президент»

Уже много лет на Кипре тлеет очаг напряженности, порожденной враждебными происками внешних империалистических сил и агентуры спецслужб США и НАТО. На острове не раз проливалась кровь, здесь готовились реакционные заговоры, вспыхивал ультраправый террор. Не прекращаются попытки превратить остров в базу Пентагона и НАТО на подступах к арабской нефти. Еще в конце марта 1982 года президент США Р. Рейган направил спикеру палаты представителей и председателю комиссии по иностранным делам сената США письмо, в котором затронул кипрский вопрос. «Я хочу снова подчеркнуть беспокойство моего правительства по поводу проблемы Кипра,— говорилось в письме,— и намерение Соединенных Штатов помогать Организации Объединенных Наций в ее усилиях по оказанию помощи в выработке справедливого, беспристрастного и прочного урегулирования кипрской проблемы». Здесь — что ни слово, то фарисейство, двуличие, ложь. Каков в действительности был характер «помощи» вашингтонской администрации островной республике и Организации Объединенных Наций на всех этапах кипрского кризиса, в особенности в период драматических событий летом и осенью 1974 года, раскрыла санкционированная Белым домом операция «Президент». Она вписала еще одну зловещую — и до конца не расшифрованную — страницу в длинный список преступных тайных операций заокеанских «рыцарей плаща и кинжала».

В водоворотах бурной демонстрации, клокотавшей у ограды посольства США в Никосии, мелькали несколько человек, вооруженных автоматами. В толпе, насчитывавшей несколько сотен киприотов-греков, мало кто обратил на них внимание. Трехэтажный особняк дипломатического представительства Вашингтона стал для возмущенных никосийцев олицетворением всех бед, которые обрушились на республику в июле-августе 1974 года.

Сначала — антиправительственный мятеж, поднятый на рассвете 15 июля заговорщиками из национальной гвардии под командованием греческих офицеров и ультраправыми националистами по приказу афинской военно-диктаторской хунты; вслед за путчем — высадка на остров турецких войск. Мирные граждане испытали на себе и террор мятежников, и бесчинства оккупантов. Двухсоттысячный поток беженцев хлынул на юг, в отчаянной надежде избежать смерти, поругания, неволи...

Несколько демонстрантов перелезли через посольскую ограду и подожгли стоявшие во дворе легковые машины. Кто-то сорвал и сжег ненавистный звездно-полосатый флаг. Потрясая кулаками, люди скандировали слова «НАТО — убийца Кипра», и эти слова были повторены на транспарантах, поднятых высоко над головами.

Как только загорелись автомашины, посол Роджер Дэвис и остальные дипломаты отпрянули от окон, прекратив наблюдение за демонстрацией, и поднялись на второй этаж.

Полицейские и прибывшие на подмогу солдаты национальной гвардии безуспешно пытались рассеять демонстрацию. И тогда солдаты в зеленых комбинезонах и коричневых беретах дали залпы в воздух. В этот-то момент несколько автоматчиков из толпы и открыли огонь по зданию посольства. Один из них, воспользовавшись сумятицей, взобрался на строительные леса, в которые был одет угловой дом напротив посольства, и длинной очередью прошил окно со спущенными жалюзи на втором этаже особняка.

Одна из пуль, выпущенная автоматчиком с расстояния 80—90 метров, пробила жалюзи окна и поразила Роджера Дэвиса.

Узнав о случившемся, в посольство прибыл исполнявший обязанности президента Республики Кипр Г. Клеридис. Он назвал нападение на посла «гнусным преступлением» и отдал приказ полиции найти убийц. Но выполнить его не удалось. Отнюдь не по вине кипрских властей. Непосредственным исполнителям террористического акта удалось замести следы. Но кто стоял за их спиной?

В те августовские дни 1974 года я находился в Афинах. Вскоре после сообщения о гибели Р. Дэвиса мне удалось приехать в столицу Кипра.

В номере никосийского отеля я пытался суммировать разрозненные фрагменты очередного «покушения века».

Явилась ли гибель Р. Дэвиса результатом слепого случая, рокового стечения обстоятельств? Или убийство посла стало конечным звеном чьей-то преднамеренной акции? — вот вопросы, на которые хотелось получить ответ.

Я оторвался от корреспондентского досье и распахнул окно. Столица Кипра, обычно ярко освещенная, вечерами была окутана тревожным мраком. Лишь в центре сиротливо горели два уличных фонаря. За чертой города зарницами вспыхивали отблески далеких взрывов. Оттуда доносились звуки беспорядочной стрельбы. Вопреки объявленному прекращению огня между высадившимися на остров турками и противостоявшими им греческими войсками и отрядом национальной гвардии то тут, то там вспыхивали скоротечные схватки.

Рядом с отелем, за углом, на главной торговой улице Лидра совсем недавно пролегал рубеж огневой конфронтации, по сути дела — «фронтовая линия». Сюда вплотную подошли танки с флагом, на котором был изображен полумесяц...

Итак, кто же стрелял? Демонстранты? Нет, конечно. Большинство иностранных журналистов, аккредитованных на Кипре, отводили от них свои подозрения. Непричастность демонстрантов к нападению на посла подтверждал и корреспондент американского журнала «Ньюсуик» Николас С. Проф-фитт, выяснявший подробности убийства Р. Дэвиса по горячим следам. «Группа автоматчиков... очевидно, воспользовалась начавшейся мирной демонстрацией, чтобы осуществить тщательно спланированное покушение»,— телеграфировал он из кипрской столицы в вашингтонское бюро журнала.

Маловероятно, что по посольству могли открыть огонь турки. Была ли необходимость кому-то в Анкаре или в турецкой общине на Кипре прибегать в той обстановке к физическому устранению посла Белого дома? Конечно, нет. Вашингтонская администрация заняла откровенно протурецкую позицию в самый острый момент «кипрского кризиса». Устами советника президента США по вопросам национальной безопасности, государственного секретаря Г. Киссинджера правящая Америка благословила высадку на остров турецких войск.

Не демонстранты, не турки и, разумеется, не кипрские власти, тогда кто же? В цепочке политических факторов очень подозрительны были два звена, тесно сомкнутые друг с другом: афинская хунта «черных генералов», давшая сигнал к мятежу, и подпольная террористическая организация на Кипре ЭОКА-2, связанная с ЦРУ.

Какова могла быть их роль в покушении на Р. Дэвиса?

Под рукой у меня было хотя и осторожное, но достаточно твердое утверждение журнала «Тайм»: «...как полагают, убийцами (посла.— В. М.), вероятно, являются члены организации ЭОКА-2, группы фанатиков, требующих объединения острова с Грецией».

Еще и еще раз изучаю графическую реконструкцию покушения. Она воспроизведена на страницах одного из журналов. На рисунке красной чертой отмечена трасса автоматной очереди, поразившей Р. Дэвиса. Автоматчик, казалось бы, вслепую стрелял по окну с опущенными тяжелыми деревянными жалюзи, и однако он был точно информирован, где находился в тот момент посол.

То, что пуля попала именно в Р. Дэвиса, а не в кого-либо из сотрудников посольства, сгрудившихся в дальней комнате второго этажа, можно было объяснить и случайностью. Но то, что убийцы в качестве главной мишени наметили именно посла,— несомненный факт. Это, кстати, подтверждали и срочно направленные в Никосию специальные корреспонденты американских журналов: «...Покушавшиеся, расположившись в строящемся доме напротив посольства, явно охотились за самим послом и тщательно целились по второму этажу, где он скорее всего должен был находиться».

В официальном Вашингтоне, на удивление, быстро постарались «позабыть» и похоронить в архивной пыли насильственную смерть одного из своих ведущих дипломатов. Уже сам по себе факт торопливого списания столь громкого и зловещего дела порождал немало подозрений. Недаром хорошо информированный о тайных операциях западных спецслужб журнал «Шпигель» назвал события, разыгравшиеся на Кипре в июле — августе 1974 года, «Уотергейтом Киссинджера».

...Лидера партии ЭДЭК (ЭДЭК — левоцентристская партия социал-демократического типа.) Вассоса Лиссаридиса я нашел в его врачебном кабинете. Лиссаридис — дипломированный медик, терапевт, занимается частной практикой.

— «Шпигель» намекал не только на фиаско, которое потерпел шеф госдепартамента США в своих интригах вокруг Кипра,— сказал мой собеседник.— Западногерманский журнал имел в виду и неприкрытый цинизм, и холодный, жестокий расчет, готовность дать приказ ЦРУ совершить самые гнусные тайные операции. Все это в полной мере свойственно вашингтонской политике на Кипре. Хотя, конечно, на нашем острове, как и всюду, ЦРУ предпочитает самые отвратительные преступления совершать чужими руками...

Незадолго до нашей встрече Вассос Лиссарндис, который был, ко всему прочему, еще и личным врачом президента Макариоса, стал жертвой, как писали газеты, «террористического акта со стороны правых экстремистов». Автомобиль, в котором ехал Лиссаридис вместе с женой и коллегой по партии, был обстрелян из автоматического оружия. Хозяин машины получил легкое ранение, а его жена — тяжелое. Водитель и сидевший рядом товарищ Лиссаридиса были убиты.

— Покушение — дело рук боевиков из ЭОКА-2,— убежденно говорил мне Лиссаридис.— А сама эта террористическая организация — инструмент в руках ЦРУ и спецслужб НАТО.

— Не следует ли полагать, что убийство Дэвиса отвечало интересам тех, кто за пределами Кипра держит поводки от ЭОКА-2? И случайно ли один американский корреспондент из тех, как он выразился, «диких слухов», что циркулировали в Греции в связи с убийством посла, в первую очередь привел следующий (я достал журнал, специально прихваченный с собой, и процитировал): «Посол США на Кипре Роджер Дэвис был послан в Никосию для координации путча и затем был убит Центральным разведывательным управлением, чтобы прикрыть роль США».

— Подобные слухи представляются не столь уж дикими, как изображают их американские журналисты,— услышал я в ответ.— Особенно если проследить не только последние шаги американской дипломатии на Кипре, но и приоткрыть некоторые страницы истории многолетнего заговора НАТО и США против Кипра и его президента, архиепископа Макариоса.

...Возвращался я в отель вдоль откоса крепостного рва. Он опоясывает самую старую часть Никосии. По пути то и дело попадались бездомные, отощавшие породистые собаки. Их бросили хозяева, западные дипломаты, когда покидали Кипр, боясь ненароком обжечься о пламя разгоравшегося здесь военного пожара...

Итак, подвел я итог услышанному, смерть Р. Дэвиса давала Вашингтону (хотя бы на время) «моральное право» заявить о «непричастности» США к заговору против законного правительства президента Макариоса. Посол, казалось некоторым господам в Вашингтоне, навсегда унес в могилу тайный шифр этой грязной операции. Раскодировать его, однако, помогла реконструкция некоторых шагов Р. Дэвиса в разгар кипрского кризиса.

Например, Р. Дэвис оказался единственным из видных дипломатов, аккредитованных в Никосии, который принял так называемого «министра иностранных дел» из «правительства», сформированного самозваным «президентом Кипра» террористом Самсоном. Кстати, администрация США первой (и единственной, если не считать афинскую хунту) поспешила поднять вопрос об официальном признании «правительства» никосийского узурпатора.

Не подлежит сомнению, что посол США на Кипре был информирован о рекомендации, данной по телефону из Вашингтона новому правительству в Афинах, которое было сформировано Караманлисом после провала хунты. Не кто иной, как Киссинджер, воздав хвалу новым людям в гражданском правительстве Грециикак «старым друзьям Америки», в то же время порекомендовал принять турецкое предложение о разделе острова. Информирован был никосийский посол США, разумеется, и о том, что Вашингтон, надев маску «друга» новой власти в Афинах, вел себя крайне цинично. «Вашингтон,— сообщала лондонская «Санди таймс» в часы, когда турецкие войска, нарушив соглашение о прекращении огня, начали вторую фазу «операции Аттила» на Кипре, завершившуюся оккупацией двух пятых территории острова,— явно пришел к выводу, что Турция (для США) более важный союзник, чем Греция».

К тому моменту, когда в посольстве США в Никосии раздался телефонный звонок и неизвестное лицо предупредило о готовившейся антиамериканской демонстрации, в дипломатическом багаже Р. Дэвиса и его памяти накопилось слишком много обременительных для Вашингтона компрометирующих материалов...

Для американского посла не могло быть секретом, что главной мишенью на всех этапах заговора внешних и внутренних врагов против Кипра оставался его президент — архиепископ Макариос, последовательно проводивший политику неприсоединения.

«В годы, предшествовавшие кипрскому кризису и падению режима полковников,— подтверждают составители и комментаторы книги документов «Заговоры ЦРУ» Д. Антонель, А. Жобер, Л. Ковальсон,— в хорошо информированных кругах часто приходилось слышать, что генерал Иоаннидис, шеф греческой военной полиции и доверенное лицо ЦРУ, пытался организовать убийство главы государства Кипр архиепископа Макариоса».

В курс подготовки этого зловещего замысла был посвящен узкий, но чрезвычайно влиятельный круг лиц в высших эшелонах власти Соединенных Штатов. Нет никаких оснований исключать из него тогдашнего главу Белого дома Р. Никсона, его «серого кардинала» Г. Киссинджера, шефа ЦРУ У. Кол-би, наконец, посла США на Кипре Р. Дэвиса.

Уже летом 1973 года правительство Кипра располагало неопровержимыми данными, говорившими о том, что именно ЭОКА-2, подпольная террористическая организация греческого генерала Гриваса, нелегально заброшенного на Кипр афинской хунтой «черных полковников», вынашивала замыслы физического устранения президента Макариоса. Роль США в этом теперь ясна. Американская линия заключалась в том, чтобы добиться решения кипрского вопроса любой ценой. Например, ценой расчленения острова между Грецией и Турцией. Такое «решение» приобрело бы в глазах Вашингтона дополнительную выгоду, а именно — появилась бы возможность включить Кипр в НАТО и в дальнейшем использовать его порты для своего шестого флота.

В качестве мишени для ожесточенных нападок избрал президента Кипра и генеральный секретарь НАТО Й. Луне, снискавший недобрую славу стойкого приверженца «холодной войны» и нагнетания напряженности в таких горячих точках планеты, как Восточное Средиземноморье и Ближний Восток. В начале июля 1972 года Лунс обрушился с грубой бранью и враждебными вымыслами в адрес главы Республики Кипр.

Вскоре на острове резко активизировались вооруженные вылазки террористов из подпольной пронатовской агентуры. Участились налеты на полицейские участки, готовились и новые покушения на президента страны. Буквально за несколько дней до фашистского мятежа органы безопасности Кипра арестовали свыше двухсот заговорщиков. В руки полиции попали списки членов террористической организации ЭОКА-2, собравшихся на тайное совещание для согласования последних деталей мятежа. Во время обыска были обнаружены важные документы, раскрывавшие связи террористов. Они вели в Афины — в резиденцию главаря хунты генерала Иоаннидиса и в казармы национальной гвардии на Кипре — главного оплота путчистов на острове. Национальная гвардия Кипра находилась под полным контролем греческих офицеров, безоговорочно выполнявших приказы афинских диктаторов. И поэтому, когда Макариос потребовал их немедленного отзыва с Кипра, клика Иоаннидиса поторопилась упредить нежелательное для заговорщиков развитие событий. В поддержке Вашингтона Иоаннидис не сомневался. «...У военных правителей в Афинах не осталось бы другого выхода, кроме как отозвать 650 греческих офицеров,— обронила примечательное признание на другой день после мятежа газета «Нью-Йорк таймс»,— если бы Вашингтон добавил свой веский голос в поддержку требования президента Кипра. ...Если бы эти греческие офицеры покинули Кипр, то самозваное «правительство» во главе с садистом Никосом Самсоном не продержалось бы и 24 часов».

 Накануне кипрского мятежа в Элладе действовали в качестве постоянных резидентов около шестидесяти сотрудников Центрального разведывательного управления (не считая нескольких тысяч тайных агентов, завербованных из числа местного населения).

ЦРУ поддерживало тесный контакт с главарем хунты полковником Г. Пападопулосом. Этот диктатор, захвативший власть в результате военного переворота 21 апреля 1967 года, «был в числе многих греческих политиков и военных, на протяжении многих лет получавших персональные субсидии от ЦРУ», сообщала в 1974 году «Интернэшнл геральд трибюн». Поначалу

Центральное разведывательное управление разрабатывало операцию «Президент» (кодовое название плана мятежа и убийства президента Республики Кипр Макариоса) совместно с Пападопулосом, а когда его сместил в ноябре 1973 года ближайший напарник, шеф военной полиции ЭСА, бригадный генерал Иоаннидис, то в сферу разработки заговора был включен и этот лидер хунты ультраправых генералов.

Любопытная деталь: один из высокопоставленных представителей ЦРУ признал, что «агенты Центрального разведывательного управления следовали (в Греции и на Кипре.— В. М.) приказам, одобренным на самом высоком уровне в Вашингтоне». Уже через час после того, как путчисты радировали в штаб-квартиру афинской хунты, «...операция «Президент» началась», копия дешифровки легла на стол директора ЦРУ в Лэнгли и незамедлительно была препровождена Киссинджеру для оповещения хозяина Белого дома.

Известно, что в клинике «Кианус ставрос» («Голубой крест»), принадлежавшей зятю диктатора Иоаннидиса и расположенной на афинской улице Леофорос Вассилиссис София, прямо напротив американского посольства, конспиративно встречались главарь хунты и представители ЦРУ. Разумеется, там обсуждался и согласовывался план операции «Президент». Вряд ли кого может обмануть наивная версия, будто заговорщики обсуждали вопрос, как бы отсрочить мятеж,— и это в тот момент, когда Вашингтон дал на него «добро» главарю афинской хунты через спецкурьера ЦРУ!

Достоверно установлено: и об этой детали заговора знал Р. Дэвис. Не она ли явилась той последней каплей в чаше «чересчур глубокой осведомленности» кипрского посла США, которая и предрешила подписание ему смертного приговора?

Вернемся, однако, к эпилогу заговора. Заговора, который, к счастью, полностью не удался. Направленный против президента Макариоса, он обернулся бумерангом и смертельно ударил также и по послу США на Кипре Роджеру Дэвису.

15 июля 1974 года. На рассвете части национальной гвардии под командованием присланных из Афин греческих офицеров подняли мятеж. Ожесточенная перестрелка вспыхнула в районе президентского дворца в Никосии, завязались бои и в других районах страны. Однако своей главной цели — расправиться с Макариосом — путчисты не достигли.

Примерно через полтора месяца после провала июльского мятежа западногерманский журнал «Шпигель» опубликовал интервью с президентом Кипра. Макариос назвал конкретные адреса организаторов заговора и тех, кто стоял за спиной мятежников.

— О путче на Кипре часто говорили,— сказал президент.— Я только не мог серьезно поверить в это. Я полагал, что активизируются лишь попытки убить меня. Но неправда, что американцы предостерегали меня... Я не хочу исключить вероятности того, что ЦРУ заранее знало о заговоре, но у меня нет доказательств. Я чувствовал — что-то замышляется. Видите ли, хунта планировала экспорт диктатуры на Кипр, а я был неподходящим покупателем для такого экспортного товара. На пути хунты я был препятствием, которое следовало устранить.

— Кто организовал акцию против вас? — спросил Макариоса корреспондент «Шпигеля».

— Бригадный генерал Иоаннидис вместе с другими офицерами, часть из которых находилась в Афинах, но большинство — на Кипре. Тех, кто специально направлялся на Кипр для участия в путче, он лично провожал на аэродром.

— Были ли у Иоаннидиса контакты по этому поводу с ЦРУ? — спросил корреспондент.

— Иоаннидис,— ответил президент Кипра,— наверняка поддерживал контакты с ЦРУ.

Факты, обнародованные позднее, полностью подтвердили обвинения, выдвинутые президентом Республики Кипр в адрес внешних врагов его страны. В течение нескольких недель, предшествовавших началу путча 15 июля, заговорщики разрабатывали план мятежа в соответствии с приказом, полученным от Димитриоса Иоаннидиса.

13 июня 1974 года хунта утвердила главный пункт плана: президент Кипра архиепископ Макариос должен быть убит.

Были ли информированы об этом приказе Соединенные Штаты?

Ответ — и достаточно ясный — дал не кто иной, как инспиратор июльского мятежа, экс-диктатор «генеральской хунты» Иоаннидис.

В сентябре 1975 года западногерманский журнал «Шпигель» опубликовал интервью, взятое у бывшего шефа военной полиции ЭСА, который отбывал пожизненное заключение в пирейской тюрьме «Каридалос».

«Шпигель» задал экс-диктатору такой вопрос: «Не кто иной, как президент Форд (сменивший в Белом доме Р. Никсона, в самом конце правления которого и разыгрался кульминационный акт «кипрской трагедии».— В. М.), возложил на вас ответственность за кипрский путч и турецкое вторжение. Форд сказал: «Тогдашнее греческое правительство попыталось свергнуть Макариоса и убить. Результатом явилось вторжение Турции, которая, к сожалению, стала хозяином положения».

Не отрицая своей ответственности за организацию путча и попытку убийства президента Макариоса, экс-диктатор без всяких обиняков заявил, что США были в курсе планировавшегося раздела Кипра между Грецией и Турцией. «Американцы,— утверждал Иоаннидис,— хорошо знали, в особенности после сессии НАТО в Брюсселе в 1974 году, о предстоявшем вмешательстве Турции в дела Кипра». (В данном случае очевидна попытка Иоаннидиса снять с хунты ответственность за события, которые привели к высадке турецких войск на Кипре в августе 1974 года.) «Независимо от этого заявление американского президента,— добавил Иоаннидис,— показывает степень зависимости тогдашнего греческого правительства от американцев».

Итак, полное подчинение хунты политике, планам и намерениям Вашингтона. При таком освещении фактов не остается места для предположения, будто бы Белый дом (не говоря уже о ЦРУ) в критический момент развития кипрского кризиса летом 1974 года не знал об отданном Иоаннидисом приказе физически устранить главу Республики Кипр.

Так в действительности выглядела «помощь» США Организации Объединенных Наций в «урегулировании кипрской проблемы» в период, непосредственно предшествовавший июльскому мятежу 1974 года. Не отказались от своей антикипрской позиции и последующие хозяева Белого дома. И уж никак не отказался от нее нынешний президент США, резко усиливший эскалацию агрессивной политики США на Ближнем Востоке и в Восточном Средиземноморье.

Виталий Меньшиков Осенью прошлого года внимание всего мира снова было приковано к Кипру. 15 ноября руководство турецкой общины Кипра провозгласило «независимость» той части острова, где проживает турецкое население: таким образом, было заявлено о создании «Турецкой республики Северного Кипра» и сделан шаг, противоречащий резолюции Совета Безопасности по Кипру. В Заявлении ТАСС от 18 ноября 1983 года по этому поводу говорилось: «Не вызывает сомнения, что эта сепаратистская акция подрывает основы справедливого политического урегулирования, которое учитывало бы должным образом законные интересы обеих общин на острове, и ведет к опасному обострению обстановки на Кипре и в этом районе в целом. Обращает на себя внимание, что указанные события на Кипре произошли в условиях общего усиления международной напряженности в результате действий сил, разжигающих очаги конфликтов в различных районах земного шара, стремящихся посеять недоверие и враждебность между государствами и народами. Происшедшее на Кипре — прямое следствие таких действий».

(обратно)

Фантазии читракаров

Побережье Бенгальского залива, штат Орисса... Пограничный между севером и югом страны. Здесь говорят на языке индо-арийской группы, но используют для него уже не угловатую подстрочную письменность, восходящую к древнему санскриту арьев, а округлое, переплетающееся мелкими колечками письмо, подобное письму южноиндийских народов. Стык культур, порубежье истории Индии. Здесь диковинным образом соединились напластования тысячелетий и быстрая поступь новой жизни, смесь всех древних верований и расцвет университетского образования, тысячи храмов и самые современные предприятия.

...Широкий золотистый мелкопесчаный пляж сбегает в прозрачную воду залива. Местные жители говорят: «У нас вода шелковая, а на западном побережье шерстяная».

Город Пури раскинулся на самом берегу. Невысокие отели длинной цепью тянутся вдоль пляжа, и восходящее из-за моря солнце будит постояльцев, пробиваясь сквозь жалюзи и драпировки на окнах.

Длинные волны океанского прибоя набегают на пляж и с шипением отползают обратно. Маленькие светлые крабики суетливо бегают по песку. А в волнах, на мелководье, прыгают, словно забавляясь, темнокожие спасатели, высматривая — не появились ли поблизости плавники акул или не барахтается ли где очередной «покоритель» океана. Профессиональная форма одежды — плотная набедренная повязка и высокие белые колпаки на головах — придает им несколько забавный вид. Но спасателям-то не до забав: на личном счету каждого десятки спасенных людей. И штат всех прибрежных отелей просто немыслим без них.

Люди эти из касты рыбаков. И живут они, по-моему, более охотно именно на воде, плавая легко и стремительно, словно рыбы.

К закату солнца они принесли раковины на продажу. Большие, тяжелые, играющие всеми оттенками неба и моря. Их просто нельзя было не купить — не удержалась и я. Один из спасателей-продавцов сел рядом на песок и, разложив свой заманчивый товар, спросил:

— Хотите, я вас познакомлю с читракарами? Увидите, как те рисуют.

— Конечно, хочу... Но... позволят ли они вам привести меня?

— Да. В их касте у меня много родных. Мой дед был читракаром, а когда женился на рыбачке, то его исключили из касты. Теперь мы рыбаки. Но времена меняются, мэм са"аб, и наши семьи стали встречаться.

Читракары... Я о них много читала, но ни с одним знакома не была.

«Читра» означает «рисование, живопись», а «кара» — «делать, изготовлять». В литературе индуизма читракары упоминались в ряду низких каст ремесленников, хотя из века в век создавали бессмертные произведения искусства — фрески, миниатюры, расписные ткани. Здесь, в Ориссе, а именно в городе Пури, где с XII века стоит храм бога Кришны-Джаганнатха (то есть Кришны — Владыки мира) и куда со всей страны стекаются миллионы паломников, читракары издревле изготовляют «пата», или «пати», — яркие картинки-лубки на темы преданий из жизни обожествленного пастуха — героя Кришны, само имя которого значит «черный». Черным или темно-синим Кришну обычно и изображают. И здесь, в Ориссе, и по всей Индии. Герой был объектом поклонения местного темнокожего, доарийского, населения. Еще, видимо, в каменном веке. И на западе страны, и здесь, на востоке, известны легенды о том, что он вышел из земли в виде черного или синего камня (не исключено, что такое преклонение мог вызвать камень-метеорит). И это обожествление широко распространилось в среде местных жителей Древней Индии, а впоследствии было принято и арьями, которые, придя в Индию во 11 тысячелетии до нашей эры, стали постепенно включать в свою религию культы древних народов страны.

Культ Кришны породил в Индии невероятное количество произведений литературы и искусства. Этот бог-пастух предстает перед нами то в виде чудесного ребенка, то мальчика такой необоримой силы, что его не могли победить даже могучие злобные демоны, то в виде прекрасного юноши.

Но любопытно, что повсеместно он изображается и воспевается в образе человека, а вот в Ориссе... Попробуйте вообразить огромную плоскую голову, по сторонам которой торчат две палочки (говорят, что это руки), с телом в форме приплюснутого колокола. Иногда бывают коротенькие ножки-подставки. На черном лице большие круглые белые глаза и красная линия рта. Именно так и выглядит Кришна в образе Джаганнатха.

— Справа — сестра, Субхадра. Она всегда желтого цвета. Другая фигурка — брат Балабхадра. Он всегда белый. И у них обоих, видите, глаза длинные, как лепестки лотоса.

— Из чего сделаны фигурки? Они такие тяжелые!

— Из дерева. Разрисованное дерево.

— А в храме, куда не пускают иноверцев, они такие же?

— Да, конечно. Только большие.

Однажды я взяла с полки торговца подобную фигурку, и тот немедленно подал мне домик-храм с раздвижными дверцами, внутри которого оказались точно такой же Кришна и еще две фигурки.

— И кто же это рядом с ним? — спросила я.

— Знаете, мне хотелось бы купить только фигурки, без домика...

— Как скажете, мэм са"аб.

Вот так у меня и оказались три странных изображения, называемых в лавках «набор Джаганнатха».

— А кто расписывает фигурки? Тоже читракары?

— Да, да. Они все умеют делать. Особенно пата. Вы обязательно должны купить пата. Они все такие разные...

Настал день, когда меня привели наконец в дом — мастерскую читракара.

На полу сидел пожилой человек, сосредоточенно наносивший рисунок на прямоугольный кусок ткани. Обменялись приветствиями, и я стала наблюдать за его работой. На ткани ли он рисовал? Потрогала лежавшие у стены заготовки, и они мне показались чем-то вроде кусков тонкого линолеума или какого-то особого картона.

— Это ткань или линолеум? — поспешила я развеять свои сомнения.

— Ткань, только мы ведь ее сначала готовим к росписи. Расстилаем на циновке или каменном полу, покрываем слоем клея...

— Какого?

— Варим его из семян тамаринда... Затем накладываем еще ткань и снова слой клея и потом сушим на солнце.

— И все? Тогда почему же фон белый?

— Нет, не все. Дробим в муку белый камень вроде мела, смешиваем его с клеем и покрываем поверхность. Опять сушим. То же самое проделываем с обратной стороной. Когда все высохнет — зачищаем пемзой и полируем плоской галькой. Но это уже не мужская работа, ее выполняют женщины. Вот и получается <ак пластинка. И тогда можно рисовать.

Он взял небольшую заготовку и точными линиями стал размечать рисунок.

— А чем вы работаете? На карандаш вроде непохоже...

— Это вартика.

— ???

— Мы смешиваем ламповую сажу с густым рисовым отваром и скатываем в палочки. Вон как раз жена готовит смесь, видите?

Я оглянулась и увидела какое-то небольшое сооружение, пришедшее, видимо, из бронзового века. На трех опрокинутых половинках кокосовой скорлупы стояла металлическая тарелка с водой, а под ней, в выдолбленной каменной лампаде, горело и невероятно чадило растительное масло. Сажа столбом летела кверху и прилипала к холодному дну тарелки. Время от времени сидящая рядом женщина снимала тарелку, соскребала сажу, затем меняла воду и ставила вновь под коптящее пламя.

— Чем вы разводите сажу?

— Клеем.

— Контуры наносите черным?

— Нет, контуры делаем светлыми, а черным красим где...— замялся он,— где надо.

— А краски других цветов из чего изготовляете?

— Для белого толчем сожженные раковины и кипятим с водой, для синего берем индиго, а раньше толкли камень лазурит, для красного дробим охру и кипятим в воде... Используем киноварь. Ну и другого цвета камни есть...

— Значит, магазинными красками не пользуетесь?

— К сожалению, большинство мастеров уже стали применять и магазинные. Но старые во много раз лучше!

За время разговора на заготовке появился целый сюжет: уже нетрудно было разглядеть мальчика Кришну, побеждающего демона в виде зубастой змеи. Народная фантазия наградила юного героя небывалой силой и обрекла на поражение всех его врагов. А их у него на протяжении всей жизни было неисчислимое множество.

— Я вижу в бамбуковом стакане много разных кистей. Вы их покупаете или делаете сами?

— Сами делаем.

— Из чего же?

— Да из разного. Вот эти тонкие, из крыс.

— Из чего?!

— Из шерсти крыс. Их ловят наши мальчишки. Берем волоски только со спинки.

— А эти, что пошире?

— С живота козы. А совсем широкие из шерсти буйвола или с уха теленка. Когда же расписываем стены, то пользуемся корнем дерева киа.

— Это что такое?

— Наша сосна, которая вся закручена как винт. У нее корни волокнистые, а отобьешь их камнем — получается что надо. Самые разные кисти нужны для картин и для храмовых фигур.

Глава касты читракаров облечен правом изготовлять картины — портреты всех трех божеств к особо торжественным дням, когда верующие в течение двух недель не могут видеть деревянных идолов и потому поклоняются этим картинам. Подобное случается раз в году, после того как в полнолуние мая — июня богов везут в сопровождении торжественной процессии к купальной платформе на пруду и тщательно омывают там водой. Пока смытые краски восстанавливаются читракарами, боги считаются больными и обзору не подлежат. Вот к этому-то времени глава касты и пишет специальные большие пата, на которых три божества изображаются уже не в том виде, в котором их делают из дерева, а в форме четырехруких человеческих фигур — опять-таки черной, желтой и белой.

...Теперь у меня дома в Москве стоят на полке три странные деревянные фигурки — «набор Джаганнатха», а на пата, и на всех других вещах Кришна в образе человека ведет бои, пасет коров, танцует с девушками, играет на флейте, то есть живет яркой жизнью молодого воина-пастуха, обожаемого и обожествленного индийским народом.

Я слышала в Индии несколько легенд, объясняющих странный вид фигур «набора Джаганнатха». Чаще всего в них встречается такой сюжет: когда Кришна погиб от ядовитой стрелы и тело божества сожгли на костре, сердце его не сгорело, а попало в воды океана. Волны вынесли сердце на берег (в местном варианте мифа — на берег Ориссы), где оно превратилось в синий камень, и этому камню стали поклоняться как Синему Кришне. Потом он внезапно исчез, и вождю одного из племен приснилось, что камень вновь  объявится в виде бруска дерева. Брусок-то и нашли на берегу, но он оказался таким твердым, что мастера не смогли вырезать из него образ Кришны. Тогда появился среди них сам Вишва-карман — Вседелатель — бог ремесленников и, запершись в храме, сказал, чтобы дверь никто не смел открывать раньше, чем через двадцать один день. Но жена правителя, женщина нетерпеливая, впрочем, как и все женщины земли, нарушила запрет. И Вишва-карман исчез, оставив людям три недоработанные фигуры, которые и назвали «набором Джаганнатха».

Тысячи легенд, преданий и мифов окутывают образ Кришны. А читракары Ориссы, работая без отдыха, воссоздают самые разные его облики. И не только на ткани, которую надобно основательно подготовить, но и на газетах, кусках бумаги, стенах храмов и хижин. Они изготовляют и расписывают маски, картинки для вложения в письма, настольные ширмы, умеют делать даже микрокартинки размером в четыре клеточки арифметической тетради, которые можно вставлять в кольца.

Да и не только Кришне посвящают читракары свой труд: прекрасны их иллюстрации к великим эпическим поэмам Индии.

И цветут краски на произведениях самобытных художников — яркие, накладываемые без оттенков, столь богатые сочетаниями, что ошеломленных глаз не оторвать: синие Кришны в желтых одеяниях динамично двигаются на ярко-красном фоне, на черном фоне сплетаются в танце девушки в розовых и голубых сари. А на желтом или белом живет множество самых пестрых фигур — никакие ограничения, кроме вкуса самого читракара, не сдерживают полета его творческой фантазии.

Наталья Гусева,  доктор исторических наук, лауреат премии имени Джавахарлала Неру Пури — Калькутта — Москва

(обратно)

Почтальон из Тринидада

Тринидад приютился на южном побережье Кубы за горным массивом Эскамбрая в нескольких километрах от Карибского моря. «Город, где время остановилось» — назвал его кубинский журнал «Боэмия», имея в виду тот удивительный факт, что за последние полтора столетия в этом городе почти ничто не изменилось. В Тринидаде хочется побыстрее выйти из машины, оглянуться, постоять в молчании, а потом пойти не торопясь куда глаза глядят, предаваясь созерцанию, впитывая в себя набегающие впечатления, присаживаясь на старые скамейки в пустых скверах, читая таблички с названиями улиц и переулков: улица Печали, переулок Благоденствия, улица Разочарования, проезд Забвения, улицы Белого Ириса и Прекрасной Луны.

Лениво перебирая ушами, бредет по проезду Забвения навьюченный мешками тощий мул, на улице Печали босоногие мальчишки радостно играют в пело-ту — игру, напоминающую лапту и успешно заменяющую кубинской детворе футбол. Где-то озабоченно квохчет курица. Скрипит несмазанными петлями калитка. Так и кажется, что из-за ближайшего угла вот-вот появится величавый «китрин» — старинный двухколесный экипаж с семейством, выбравшимся на воскресную прогулку: отец в наглухо застегнутом сюртуке, дородная мамаша, разметавшая кружева своих бесчисленных юбок, и потупившая глазки дочка на выданье, перебирающая ленты необъятной шляпы. Теперь все это можно увидеть только в музеях или на старинных дагерротипах, а я, хотя мне это кажется невероятным, иду к человеку, который собственными глазами видел и эти китрины, и сеньоров в сюртуках, и девиц в кринолинах. И может рассказать мне об этом.

Зовут его Бенито Ортис. Он встречает меня на пороге крошечного деревянного домика. Протягивает руку и широко улыбается. Так улыбаются только дети или старики. У него черное морщинистое лицо, короткие курчавые волосы, которые когда-то, очень давно, тоже были черными, а теперь ослепительно белы. У него огромный лоб. Лоб философа или поэта. Люди с таким лбом должны быть величавы и рассудительны. Но Бенито необычайно экспансивен.

Хорошо еще, что он не обращает никакого внимания на магнитофон, который я пытаюсь примостить на заваленном бумагами столе. С первой же минуты общения с Бенито видно, что спокойной и размеренной беседы о китринах у нас не получится: чувствую, что скоро потону в бурном потоке его восклицаний и междометий, сопровождающихся к тому же жестикуляцией и резвыми пробежками из угла в угол. Поэтому я просто включаю магнитофон и тихо, с удовольствием погружаюсь в поток-монолог.

Сколько ему лет? Много, очень много. Он смеется, рассказывает о больной руке, перебирает крючковатыми, узловатыми пальцами, считает что-то про себя и потом сообщает, что родился в девяносто шестом году. «Стало быть, я еще не старый, вот увидишь, еще поживу».

Его отец был фельдшером, мать — повитухой. Принимала роды у женщин всей округи. Чаще всего «за спасибо». Но жили они не так чтобы очень уж бедно. Бенито мог даже учиться в школе. До пятого класса. А что! До пятого класса по тем временам это была академия, да, да! В эту академию он, как и все мальчишки, бегал, правда, босиком, но это не беда, зато научился читать и писать. И считать тоже. Что делал потом?

Все делал. Тростник рубил, с двенадцати, кажется, лет, а может, и раньше. Сейчас он этого точно уже не помнит. Помнит, что потом, лет с четырнадцати, начал учиться на сапожника. Что значит «учиться»? Бегал за пивом для мастера, разносил по домам исполненную работу. Зарабатывал, между прочим, шесть песо в месяц. Не каждый мальчишка умел столько зарабатывать.

Немножко подрос и пошел на «сентраль» — так у нас на Кубе называются сахарные фабрики — «Санта-Изабель», оттуда — на сентраль «Тринидад». На этой сентрали его ошпарило кипятком. Сильно ошпарило. Кожа на всей спине слезла, а потом наросла заново.

Ну а с двадцать пятого года подался в почтальоны — картейро. Хорошая работа! Ходишь по улицам, стучишь в дома. Вам письмо! Из Гаваны. От сына. А вам — от отца, который уехал на заработки в Ориенте. Прекрасная работа — быть картейро! Все тебя знают, все уважают. Кто читать не умеет, просит прочитать письмо вслух. Помнится, однажды была эпидемия, все картейро в городе заболели. Четырнадцать дней подряд он был единственным почтальоном на весь Тринидад. Четырнадцать дней и ночей без отдыха ходил по всему городу. Стук-стук, вам письмо! Дона Амелия, как живете? Что пишет сын из Гаваны? Пишет, что устроился на железной дороге? Путевым обходчиком? Ну молодец!

... Я хорошо представляю, как шел по городу он, молодой, стремительный негр, поигрывая тяжелой сумкой, стуча подошвами по гладко отполированным булыжникам, между которыми пробивалась обожженная солнцем и раздавленная колесами экипажей травка. Как постукивал палочкой по чугунным решеткам скверов. Как огибал стоящие прямо посреди тротуара фонарные столбы и оглядывался на коренастых мулаток с корзинами белья на голове и на бледнолицых барышень с кружевными зонтиками. Как уверенно открывал калитку каждой усадьбы и свистел собакам, которые сначала, не узнав, встречали его заливистым лаем, а потом замолкали смущенно и в знак извинения помахивали хвостами. И в каждом доме ему были рады, в каждом доме его знали и ждали. Хотя с давних пор каждый богатый дом в Тринидаде был особым миром или мирком, отгородившимся от соседей глухими стенами и демонстративным безразличием ко всему, что находится за пределами этих стен. Я не хочу сказать, что все тринидадцы — индивидуалисты, я говорю о впечатлении, которое производят эти дома, построенные в семнадцатом веке для людей, которым действительно не было никакого дела до чужих радостей и печалей. Крыльцо с каменными ступенями, тяжелая дверь с глазком и чугунной ручкой в виде подковы, чтобы достучаться до хозяев. Прохладный холл со скрипучими креслами-качалками, плетеным диваном и добротно сбитым столом. По обе стороны — анфилады комнат, а прямо против двери — выход во внутренний дворик, мощенный каменными плитами, с обязательным колодцем, отделанным ярким кафелем, с пальмами и фикусами в глиняных горшках. Вокруг дворика — сводчатая галерея. Тщательно закрытые ставнями окна домов. И — тишина. Для сеньоров, маркизов, грандов, которые приезжали сюда с равнин Кастилии и Арагона, чтобы, выжимая пот и кровь из предков нынешних тринидадцев на табачных плантациях, взращивать свои состояния.

Во всем Тринидаде не было почтальона, который бы так долго работал. Да что там в Тринидаде! Наверное, на всей Кубе второго такого почтальона не было. Тридцать девять лет, как один день, по улицам Тринидада. Даже сейчас, закрыв глаза, он назовет вам по порядку все номера домов на всех улицах города и скажет, кто живет в каком доме. Тридцать девять лет по улочкам, мощенным круглым булыжником, по земляным мостовым, по узким тротуарам. Весь город — его друзья, за каждой дверью — чашечка кофе и приветливая улыбка.

... — Какие новости, сеньор Бенито?

Да, да, хотя он и незнатный человек, но его величали сеньором!

— Вы спрашиваете, какие новости? Говорят, в Европе опять война...

— О, отличная новость,— восклицает сеньора,— значит, сахар подорожал, заработаем в этот сезон хорошие деньги!

— Война,— отвечает Бенито,— несчастье. И к тому же она идет не только в Европе...

— Пускай себе воюют, главное, чтобы покупали наш сахар.

... Он носил письма и телеграммы, в которых появлялись новые слова, новые имена и названия: Фидель, Монкада, Сьерра-Маэстра. Мир менялся, страна менялась, и даже Тринидад начал меняться, хотя поначалу отцы города надеялись, что горы Эскамбрая защитят их от бушующего в стране шторма.

Не защитили... И многие из «отцов города» — Бенито помнит и таких — оказались в Майами в надежде на то, что вскоре все утрясется.

Не утряслось... Сбежали чиновники и толстосумы... В городе и округе появились студенты с зелеными лампами, обучавшие грамоте стариков, детей и всех, кто не умел читать и писать. Бенито носил им письма от родителей из Гаваны и Сантьяго. И прислушивался к их рассказам о том, что происходит в стране. А потом рассказывал остальным тринидадцам.

Потом, в шестьдесят четвертом, ему вышла пенсия. Ого! Положенная пенсия! Разве он ее не заслужил? Попробуй-ка отмахать без малого сорок лет по булыжнику! Да, назначили ему пенсию. Сколько ему тогда было? Шестьдесят восемь. Разнес он в последний раз письма. Выпил чашечку кофе в каждом доме. Пожал тысячи рук. Вытер слезу. Все? А что теперь? Смешно сказать, но ведь нечего делать. Только ждать перевода из банка.

Он часто теперь сидел, отдыхая на скамейках под деревьями. Девочки играют маленькие. Матери сидят с малышами на руках. Старички с газетами. Жизнь идет. Как-то захватил с собой старую тетрадку и карандаш. Достал он ее, начал рисовать.

— А раньше, Бенито, ты рисовал когда-нибудь?

— Раньше? Конечно, нет! Как же это картейро может рисовать? Нет, раньше не рисовал. А тут вдруг понравилось. Пришел домой, сел за стол, достал бумагу, стал рисовать дальше.

«Стал рисовать дальше...» Что-то в нем будто проснулось. Не проходило и дня, чтобы Бенито не рисовал. Акварелью. Каждый день, с утра до часу, двух, а то и трех ночи. Утром встает, почитает газету и снова берется за краски.

О том, что он рисует, не было необходимости расспрашивать. Все стены его каморки увешаны акварелями. И на всех — Тринидад. Сказочный, похожий и непохожий на город, который я только что видел. Город, утопающий в зелени. Яркий, солнечный город, который может привидеться в радостных снах мальчишке, вернувшемуся с первого свидания. Город, о котором грезишь, когда уезжаешь на чужбину. Город-песня.

Город, по улицам которого он ходил с почтовой сумкой тридцать девять лет, словно выплеснулся на его акварельках в буйстве красок, в причудливости композиций. Бенито, сам того не ведая, копил день за днем в своей душе образы своего Тринидада. Черепичные крыши, красные, словно раскаленные солнцем. Строгие колонны кафедрального собора. Желтые стены дворца Брунет. Решетки. Фонари. Ослики, покорно несущие свою поклажу. Высохшие фонтаны в скверах, где шумит детвора и судачат черные няньки в белых передниках.

— А почему ты, Бенито, рисуешь только Тринидад?

— Почему? Рисую что вижу. И что видел раньше. Мне это нравится.

Да, конечно, он прав: человек рисует что видит, что знает, что любит.

Продолжая перебирать разложенные на столе бесчисленные виды Тринидада, я вдруг замечаю что-то необычное.

— А это что такое?

— Где? Это Фидель. В горах Сьерра-Маэстра.

Горные вершины на этой акварели не впечатляют своей высотой: они примерно по грудь Фиделю. Но, видно, таким и должен быть, по мнению Бенито, Фидель: выше гор, головой почти до солнца, подпирающий плечами небо.

— А вот еще Фидель: на суде после Монкады.

Фидель стоит на трибуне и произносит знаменитую речь: «История меня оправдает». За портретным сходством Бенито, очевидно, не гнался. Хотя замах руки, бесспорно, его: широкий, неудержимый, словно пригвождающий врагов-батистовцев. Пытаясь задержать этот порыв, на первом плане стоит охранник: тупая физиономия, черная винтовка, как злая тень — на фигуре Фиделя.

Очень трудно рассказывать об акварелях Бенито. Удивление, недоверие, ирония — таковы чувства, которые охватывают тебя, когда видишь их впервые. Поражает неуемное буйство красок и восхищает лихое попрание законов перспективы. И на всех картинах — китрины. Таких колясок давно уже нет в Тринидаде. Почему же Бенито все еще рисует их? Почему бы не изобразить какой-нибудь «мерседес»?

— Нет, автомобиль — это вещь новая, современная, а город наш старинный. Ему больше подойдет коляска! Вон оно что: стало быть, Бенито — ревнитель традиций, охранитель седой старины? Ну, а Фидель в Сьерра-Маэстре? А на суде? А высадка с «Гранмы»?

— Это другое дело,— лукаво улыбается Бенито. — Это не Тринидад, это новая жизнь, революция! Да, да! А Тринидад пускай останется Тринидадом: со своими фонарями, решетками, колясками и пальмами!

...Он прав, этот неугомонный и мудрый старик: именно так и решило революционное правительство. В Гаване был подписан декрет о превращении Тринидада в город-музей национальной архитектуры и культуры и в один из главных туристических центров страны. Именно этим занимаются сейчас местные власти. В городе запрещено воздвигать здания, нарушающие архитектурный ансамбль. Все реставрационные, восстановительные работы, не говоря уже о перестройках, могут выполняться только под контролем специалистов. Тщательно восстанавливаются памятники архитектуры. Скоро исполнится десять лет Романтическому музею Тринидада, который разместился во дворце Брунет, построенном в 1741 году. В нем собраны предметы старого быта, мебель, украшения, старинные гобелены и картины. И конечно же, акварели Бенито, трогательные и прекрасные.

— Нарисовать дворец, чтобы он был похож, это совсем нетрудно, да, да! Но в картину нужно что-то добавить. Ты спрашиваешь что? Я не знаю. Но знаю, что обязательно нужно. Может быть, птицу, может быть, цветок. Или солнечный луч. Что-то такое на картине обязательно должно быть. Иначе она будет! мертвой...

Игорь Фесуненко Тринидад — Гавана —  Москва

(обратно)

Голубой Ксилл

 

Внимание! Всем, кто меня слышит! Всем, кто есть на Иммете! Сообщество Галактики предлагает вам вернуться!

Внимание! Здесь, в джунглях Южного материка, на поляне прибрежного массива, в пятнадцати градусах двадцати минутах восточной долготы и сорока градусах одиннадцати минутах южной широты, нами сброшены тюки с продовольствием, инструментами и энергопитанием.

Всем, кто меня слышит! Наше пребывание на Иммете заканчивается! Каждый, кто явится к месту сбора, сообщите о себе по микрорации!

Сидящий в ракетолете радист выключил кассету, и грохот динамика за бортом стих. Спасательный облет, повторявшийся каждые полгода, заканчивался: условия Договора запрещали кораблю находиться у поверхности Имметы более семидесяти двух часов.

— Командир,— радист кашлянул,— еще полчаса, и мы штраф заработаем.

— Хорошо. Передай — идем на Орбитальную. Приготовиться к переходу на космическую скорость.

— Есть передать — идем на Орбитальную.— Радист нажал вызов.

Тот, кто смотрел бы на корабль снизу, из джунглей, увидел бы, как ракетолет плавно развернулся и задрал нос. Через секунду из кормовых двигателей вырвалось пламя, и аппарат, стремительно уменьшаясь, ушел вверх.

Я почувствовал, что просыпаюсь, и, как обычно, еще ничего не соображая, потянулся к часам. Где же я? Каюта как каюта, пора бы привыкнуть. Относительный комфорт, если не считаться с чудовищной экономией места. Искусственный гравитатор работает нормально, ощущение тяжести нормальное. В голове туман, но я уже понимаю, что нахожусь на Орбитальной Имметы, причем второй месяц. На циферблате шесть утра. До вылета три часа, значит, успею не спеша позавтракать, посидеть в кают-компании, и как минимум еще час будет в моем распоряжении. Поболтаю со стюардессами. Здесь, у Имметы, Орбитальная довольно большая — восемьсот метров в длину, триста в ширину и двести в глубину. Принимает до тысячи человек.

Я нажал кнопку, стекло иллюминатора прояснилось. Пора было приступать к зарядке и идти завтракать.

Однако поблаженствовать в кают-компании мне не пришлось. Я только приступил к кофе, как передо мной вырос рассыльный:

— Простите, космонавт Стин? Через десять минут вы должны быть в Особом отделе, в секторе 5Х. Вот пропуск.

У Щербакова маленькие глаза, нос уточкой, губы тонкие, сложенные как-то по-особому. В его лице присутствовало нечто недоброжелательное. Но я помнил Павла Петровича с детства и знал, что это всего лишь маска, скрывающая незащищенность души и необычайную доброту. Щербаков давно дружил с моим отцом, был умницей, эрудитом и начинал когда-то как очень серьезный нейрофизиолог. Но потом поступил в Академию права, занялся борьбой с промышленным шпионажем, а после создания Орбитальной Имметы уже три года возглавлял Особый отдел. Увидев, что я вошел, Щербаков кивнул:

— А, Влад, добрый день. Садись.

— Добрый день, Павел Петрович.

Я сел. Щербаков хотел что-то сказать, но вместо этого вытащил из кармана кристалл ксилла. Положил на ладонь, чуть повернул руку. Крошечный голубой кристаллик, поймав на мгновение луч лампы, вспыхнул и тут же погас, но этого было достаточно, чтобы над ладонью Щербакова будто вспыхнула молния.

— Твой отец прав насчет целебных свойств ксилла. Выдам «страшную» тайну: последние пять лет меня постоянно мучили боли в лицевом нерве. Ночью просто спать не мог. Так вот, месяц назад я прикрепил эту кроху пластырем на щеке. На ночь.— Щербаков положил кристалл в металлическое блюдце на столе.— Все как рукой сняло, представляешь? Как будто заново родился. И сплю спокойно. А что будет, если исследования ксилла начнут проводиться всерьез? О ксилле и так уже ползут всевозможные слухи. Чего только не говорят. Самое безобидное, что ксилл якобы приносит счастье, а три его карата полностью омолаживают организм. Ксилл в девять раз тверже алмаза. А вот откуда это и.чвестно всем, ты можешь мне сказать?

Будто раздумывая, Щербаков тронул кристаллик. Тот снова вспыхнул яркой искрой.

— Компания владеет всего одной планетой, но ведь на этой планете живут люди. Подписав около двадцати лет назад Договор с Компанией, Сообщество пошло на то, чтобы Иммета осталась нетронутой. Думаю, ты понимаешь почему. Безответственные элементы Компании были готовы применить оружие, лишь бы завладеть планетой. Они бы и применили его, если бы не наши патрульные ракетолеты. Иммета пока неприкосновенна как для нас, так и для них. Конечно, Компания отлично понимает, что главное здесь ксилл. О нем ничего пока не известно, только общие сведения. Пробных кристалликов у Компании, по моим сведениям, двадцать два. Их интерес к ксиллу понятен.Если минерал — панацея от всех болезней, монопольное обладание им позволит извлечь огромную выгоду. Но скорее всего дело даже не в этом: ксилл может быть не только лекарством...

— Павел Петрович, вы очень хотите попасть на Иммету?

Щербаков нехотя отвел взгляд.

— Да, хочу. Как и каждый любознательный ученый. И все-таки я доволен, что Иммета пока чиста.

— Говорят, после закрытия Имметы там все-таки кто-то остался.

— Ничтожная доля, микроскопический процент по отношению к площади планеты, уж не говорю, ко всему человечеству.

— Вы говорите о людях как о каком-то понятии? На вас это непохоже.

— Говорю, потому что осуждаю их. Никто не принуждал их остаться.

— Но это живые люди.

— Влад, есть закон. Всем, кто попал на Иммету во время «ксилловой лихорадки», когда планета была открыта, было предложено вернуться в Сообщество сразу же после заключения Договора. И вот, когда уже был установлен контроль над орбитой, выясняется: около пятидесяти человек все-таки остались. Они спрятались в пещерах, джунглях, на островах. Каждые полгода спасательный ракетолет совершает облет планеты, используя все для поиска людей. В условленных местах сбрасываются продовольствие, инструменты, запасы энергопитания, свежие видеозаписи! Непрерывно в эфир, листовками, по громкоговорителю их призывают добровольно вернуться. Мы по-прежнему считаем их гражданами Сообщества, им предлагается любой пункт на населенных планетах! И что же? Они не откликаются. Ни разу за все время. За все двадцать лет!

— Может быть, что-то мешает им это сделать?

— Что? Какая причина может помешать тем, кто хочет добровольно вернуться? Нет, извини, но мне их не жаль. Они добровольно выбрали свою участь. Если их сейчас нет в живых, что ж, виноваты сами.

Щербаков стал доставать из ящика стола какие-то документы, фотографии, папки.

Кивнул:

— Посмотри.

На фото был изображен совсем молодой парень. Судя по позе, он был мертв: сидел, уронив голову и прижавшись щекой к поверхности стола. Можно было понять, что мертвец находится в каюте: за столом виден край откидной койки. У щеки лежит опрокинутая чашка. Рядом на столе темная жидкость, скорей всего кофе. Я вернул фотографию Щербакову.

— Это Стефан Микич, второй пилот дежурного ракетолета. Обнаружен сегодня утром в своей каюте. Произведено вскрытие. По первым данным, самоубийство. Принял таблетку с сильнодействующим ядом. Запил кофе. Влад! Микич был здоров, молод. Зачем ему было принимать яд?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Неделю назад Микич был на Иммете в составе экипажа спасательного ракетолета. После этого отдыхал. Сидел в видеотеке, развлекался с друзьями.— Щербаков раскрыл стоящую на краю стола коробку с шахматами.

Я вгляделся в фигурки. Они были обычными.

— Эти шахматы стояли на полке в каюте Микича. В закрытой коробке. Так вот, наш эксперт пропустил каждую фигурку этих шахмат через микроанализатор. Ни на одной из них нет вообще никаких микрочастиц! Понимаешь — никаких? Ни пота, ни кожи, ни пыли. Что это значит?

— Может быть, их обработали спецсоставом?

— Точно. Удалив с поверхности фигурок все, что можно было. Зачем? А затем, чтобы скрыть, что этими шахматами совсем недавно играли. Если бы ими не играли недавно, на фигурках успело бы осесть какое-то количество пыли. Но пыли на них тоже нет. Значит, не далее как сегодня утром кто-то играл с Микичем в шахматы у него в каюте и постарался это скрыть.— Щербаков по моему взгляду понял, что я тороплюсь, и вздохнул.— Ладно, не буду задерживать. Что у тебя? Патрулирование?

— Да, Павел Петрович, выхожу на патрульном Эда Руцкого.

— Ни пуха! Эд — командир опытный. Вернешься — договорим.

Вылетев на орбиту точно в срок, мы патрулировали около часа без особых происшествий. Я сидел на месте дублера, Руцкий у основного штурвала. На втором часу полета у края пульсирующего поля лидара возникла яркая точка. Я вслушался в дополнительный фон: может быть, смещение? Нет. И на соседний патруль непохоже; отзыв «свой — чужой» молчит. Значит, только одно — это корабль Компании. Судя по тому, что он в зоне и приближается без предупреждения, действия его явно враждебны. Через несколько секунд на экране рядом с первой появилась вторая точка. Потом третья, четвертая, пятая. Кажется, все. Пять кораблей. Рассыпаются веером — так заходят в атаку.

Помедлив, Руцкий сказал тихо:

— Излучатели правого борта.

— Есть излучатели правого борта.— Я включил корректировку излучателей, покосился на индикатор.— Готовность «раз».

— Проверить защитный экран.

— Есть проверить, экран включен.— Здесь наконец я увидел первый из окружающих нас кораблей. Он летел пока еще достаточно далеко, на глаз — параллельно нашему курсу, не отдаляясь и не приближаясь. Антенны сложены, опознавательных огней нет. Руцкий щелкнул проверочным тумблером: индикатор ритмично пульсирует, значит, они нас слышат. Дернул подбородком, что означало «молчи», сказал:

— Внимание на кораблях без опознавательных огней! Я — патрульный Сообщества Галактики «Ипсилон». Повторяю: я — патрульный Сообщества Галактики «Ипсилон». Вы вошли в закрытую зону, есть ли у вас разрешение?

Эфир молчал. Я увидел возникший среди звезд слабый абрис второго корабля. Да, это корабли Компании, видно по конструкции. В отличие от первого второй корабль летел далеко слева. Вот выпустил антенны. Где же остальные... Я посмотрел на экран: вот они, постепенно окружают нас.

Руцкий повторил:

— Корабли без опознавательных огней! Вы вошли в закрытую зону. Есть ли у вас разрешение?

Ответа не было, и я показал на кнопку: предупредительный выстрел? Руцкий покачал головой, сказал одними губами:

— Рано. Они ничем не проявили враждебности.

Я спросил по дисплею:

«Но все пять кораблей давно нарушили договорное пространство. Они в зоне притяжения Имметы». Руцкий возразил, также по дисплею: «Вот и хорошо. Предложим им следовать за нами». Вслух же сказал:

— Внимание, говорит «Ипсилон». Всем кораблям без опознавательных огней, вы задержаны. Повторяю, всем кораблям без опознавательных огней, вы задержаны. Прошу немедленно скорректировать орбиты и следовать за мной.— Повторил то же самое на диалекте Компании. Пока Руцкий ждал, я следил сквозь, лобовое стекло за двумя кораблями впереди. Кажется, они и не думают менять курс. Убедившись, что это так, Руцкий сказал громко:

— Вынужден открыть предупредительный огонь. Носовые излучатели к бою!

— Есть носовые излучатели к бою.— Я включил корректировку, индикаторы замигали. Руцкий кивнул:

— Огонь.

Скорректировав вправо, я нажал педаль парализующего излучения. Сначала мне показалось, что действия нет, но вскоре счетчик лидара показал: правый корабль, потеряв управление, медленно отклоняется. Тут же в наушниках раздалась ругань. Хриплый голос сказал, коверкая слова:

— Эй, на «Ипсилоне»... Я вас правильно называю? Мы — мирные корабли, ловим метеориты. Почему вы выводите нас из строя?

Руцкий пригнулся к микрофону:

— Вы вынудили нас. Все ваши корабли в запретной зоне.

— В какой запретной зоне?

— В договорной зоне Сообщества и Компании. Это сфера Имметы.

— Откуда мы знали? У нас счетчики барахлят. Дайте нам уйти.

Руцкий кивнул: командуй. Стараясь придать голосу уверенность, я сказал:

— Всем пятерым следовать за мной, вы поняли меня? Всем пятерым — пристраивайтесь в хвост и за мной.

— Куда?

— На Орбитальную станцию «Иммета — Космос-1». Проверим вашу бортовую аппаратуру. Если она не в порядке, вас отпустят. Естественно, вы заплатите штраф.

— Нас все-таки впятеро больше... Вы подумали об этом?

Ну и наглость. На что они рассчитывают? Я хотел было ответить, что мы все равно их задержим, что бы ни случилось, но Руцкий скосил глаза, указывая на экран: по нему довольно быстро передвигалась к центру яркая точка. Вокруг точки изредка вспыхивал сигнал «свой» — рубиновое кольцо!

Пока нарушители молчали, мы с Эдом быстро переговорили по дисплею: «Кто это может быть?» — «Не знаю, все патрули далеко».— «Кто-то из добровольцев?» — «Да, скорей всего Сайко». После этой реплики Руцкого я вспомнил, что действительно Сайко сегодня должен дежурить где-то в этом районе. Иан Сайко, по прозвищу Белоголовый, прибыл на Орбитальную из Сообщества и работает здесь около года. Один из лучших патрульных. Немного гусар, любит рассказывать о том, что делал в жизни раньше, до Орбитальной. Ему лет тридцать. Мастер на все руки, шутками и подначками умеет держать любую компанию. Единственный из волонтеров представлен к зачислению в штат и имеет допуск на внутреннюю орбиту.

У левой части горизонта появился большой трехсекционный ракетолет. Да, это Сайко — я увидел опознавательные огни. Включил патрульную телесвязь. С экрана улыбнулся Сайко — короткая стрижка, густые светлые брови, прищуренные глаза стального цвета, приплюснутый нос, ямочка на твердом подбородке.

— Иан, ты как?

— У меня добыча. Ракетолет-нарушитель. В трюме. По-моему, прорывался к Иммете.— Иан сделал вид, будто каждый день задерживает нарушителя, хотя открытый прорыв к Иммете был ЧП.

— Ну и ну. Поздравляю.

— А это что?

— Ничего, все в порядке.

— Нет, а все-таки? — Сайко нахмурился. — Они себе что-нибудь позволили?

— Говорят, мол, нас пятеро, а вы одни.

Сайко пригнулся, включая связь:

— Эй, вы, неопознанные! К вам обращаюсь, не молчите! А ну быстро пристраивайтесь к патрульному кораблю! Кому сказал? Пристраивайтесь! Парализующий получили, а я садану боевым, с меня взятки гладки. Имели когда-нибудь дело с добровольцем?

Реплика насчет «боевого» возымела действие. Через несколько минут все пять нарушителей выстроились в ряд и пошли с нами на Орбитальную.

В каюте Щербакова, кроме меня и Иана, сидел еще заместитель начальника Особого отдела, толстогубый и круглолицый М"поло. Анализ радиоданных ракетолета, захваченного Сайко, показал: он шел на связь с кем-то, кто ждал его на Южном материке Имметы, у побережья. Один из задержанных подтвердил: они действительно шли на связь с резидентом, который ждет их сейчас на побережье Южного материка. В лицо резидент их не знает, они его тоже.

По поведению Щербакова я понимал: он уже связался с Центром и, возможно, получил инструкции. М"поло вздохнул:

— Все сообщенное людьми Компании с захваченных кораблей подтвердилось. Они вели коммерческий поиск метеоритов, разведаппаратуры на борту нет, записи в бортовых журналах соответствуют показаниям.

— С промысловиками ясно.— Щербаков, сложив веером три фотографии пытавшихся прорваться на Иммету, стал их изучать. Один — пожилой, два других — не старше тридцати.

— Двое отмалчиваются,— сказал М"поло.— Третий, вот этот, самый молодой, Уккоко Уиллоу, раскололся. Уговаривать почти не пришлось, все рассказал сам. Сообщил место встречи, вопрос-отзыв, код.

— Вижу,— сказал Щербаков. — Пароль-отзыв: «Мы здесь случайно». — «Значит, случай счастливый». Конечно, если не наврал.

— Уиллоу выдал нам код для переговоров по СВЧ. Мы провели пробный сеанс, вышли на резидента, запросили, нет ли изменений. Он ответил: изменений нет, назначил сеанс — перед посадкой.

Щербаков почесал в затылке.

— Код... Да, это уже серьезно. Хотя с поверхности Имметы мог отвечать и робот.

— Откуда он вдруг там возник, этот робот? — спросил М"поло.

Щербаков вздохнул, сложил документы.

— Тоже верно. Что ж, подведем итоги. Анализ подтверждает: выход промысловиков был отвлекающим моментом. Именно в это время к Иммете пытался тайно пройти ракетолет с экипажем из трех человек. На борту корабля обнаружен груз для передачи резиденту: узконаправленный лазер для скрытой связи, оружие, а главное — исследовательская аппаратура для работы с ксиллом. Ракетолет шел скрытно, с погашенными огнями и выключенными приборами, ведомый автопилотом по точечному радиолучу. Ясно, нарушители знали расписание орбит. Если бы не Сайко, вовремя обнаруживший их, они прошли бы к Иммете.

— Один уже прошел,— сказал М"поло.

Щербаков сжал виски кулаками.

— Хорошо, дорогой Фаат, мы к этому еще вернемся. У этого резидента есть транспортные средства?

— По данным Уиллоу, ему оставили вездеход-амфибию.

— Летных средств нет?

— По данным Уиллоу, нет.

— Иан, я хотел бы еще раз послушать вас.

— Я, наверное, случайно вышел на этот луч,— сказал Сайко.— Направленность у него была практически точечная, в наушниках только пискнуло, в другое время я бы и внимания не обратил, но, на счастье, перехватчик был включен. Я назад, поплавал, поплавал — опять тот же импульс. Иду по нему, вот те на — чужой корабль. Огни погашены, на требование остановиться — уходит. Я дал парализующий, смотрю — ракетолет нетиповой, специально оборудован для прорыва. Ввел радиоблокировку, включил просветку — экипаж из трех человек, на вопросы не отвечает. Пришлось заводить в грузовой отсек — и на Орбитальную. По дороге вижу — «Ипсилон» связался с пятью нарушителями. Остальное вы знаете.

— Вы уверены, что вовремя ввели радиоблокировку? — спросил Щербаков.— Может быть, они все-таки успели сообщить о задержании?

— Вряд ли. Я все время прощупывал ведущий луч. Задержание на нем никак не отразилось.

Щербаков смотрел на свои руки, сложенные под столом. М"поло делал вид, что изучает записи в блокноте. По виду Иана мне показалось, что он только и ждет, чтобы уйти.

— Что делать с задержанными? — спросил М"поло.

— Оштрафуйте и отпустите. Троих с ракетолета изолируйте как можно тщательней. За любую утечку информации отвечаете лично передо мной. Ясно?

— Да, Павел Петрович.

— И подготовьте ракетолет.

— Хорошо.— М"поло вышел. Иан тоже встал, чтобы выйти вслед за ним, но Щербаков поднял руку:

— Иан, вы мне еще нужны. Сайко с недоумением посмотрел на меня. Сел.

— Вот что, Иан. Понимаю, патрулирование было трудным, и сейчас вы настроились на отдых. Вы имеете на это полное право. Но как насчет того, чтобы отказаться? От этого самого отдыха?

Сайко замялся:

— Если это нужно.

— Обстоятельства требуют, чтобы через час...— Щербаков посмотрел на часы.— Нет, через пятьдесят восемь минут мы втроем, вы, я и Влад, отправились на Иммету. Иан, вы один из лучших патрульных на Орбитальной. Вы инженер-электроник, имеете математическую подготовку, стреляете на звук, прекрасно подготовлены физически. А главное, вы, именно вы задержали пытавшийся прорваться к Иммете ракетолет. С Владом я говорил еще раньше: он тоже подходит идеально. Короче, вы оба мне нужны. Как? Согласны?

После получаса полета к Иммете я понял: перехваченный ракетолет, на котором мы летим, новейшей конструкции, оборудован всем необходимым, и прежде всего отличной антиинерционной системой и мощным аппаратом искусственной гравитации. Перегрузок почти не ощущалось, полет проходил легко. Да, я понимал расчет Щербакова. Мы спустимся на Иммете в условном месте и встретимся с резидентом, выдав себя за посланцев Компании. Но я понимал и то, что все это вполне может быть ловушкой. Я ведь не только прошел курс контршпионажа, но и практиковался на моделях. Что, если никакого резидента на Иммете нет, а сигналы посылает компьютер? Вполне может быть, что это так, и вся наша операция спровоцирована заранее, чтобы дать Компании повод для судебного расследования и дальнейшего возможного права посещения Имметы. Ведь то, что мы делаем — при условии, что резидента на Иммете нет,— нарушение Договора. Но ведь есть Щербаков, умница, светлая голова. Разрабатывая «подмену», он наверняка все продумал. В любом случае вряд ли он пошел бы на такой риск. Ладно, думал я, будь что будет, по крайней мере, на Иммету мы должны сесть «по всем правилам», скрыто и тихо. Может быть, действительно повезет и мы «сойдемся» с резидентом. Вглядываясь в приближающуюся Иммету, я еще раз вспомнил все, что знал о ней. Планета молода, по состоянию животного мира предки разумных существ могут появиться здесь не раньше чем через полтора-два миллиарда лет. Впрочем, так считают не все: изредка мелькали гипотезы, что Иммета переживает второй биоцикл и разумная жизнь на ней уже была. Планета обладает насыщенной кислородом атмосферой, две трети площади покрыты водой. Климат в большинстве районов Северного и Западного материков резко континентальный. У полюсов температура понижена, в прибрежных районах Южного материка, куда нас вел сейчас радиолуч, климат мягкий, от влажного тропического до умеренного.

Мы должны были вывести ракетолет к намеченной точке, минуя собственные патрульные корабли, поэтому летели, выключив огни, с двойной радиоблокировкой. Нас ориентировали только импульсы посылаемого с Имметы луча: его линия все время мерно колебалась на экране. В автопилот введена подробная сетка нашей патрульной службы, но все-таки ни один из наших патрулей не предупрежден, мы должны молчать, даже если случайно или по недосмотру наткнемся на собственный патрульный корабль. Хорошего мало: обнаружив второе за последние сутки нарушение зоны, кто-то из патрульных вполне может снять нас боевым излучением. Но все должно быть реально: тот, кто ждет нас сейчас на Южном материке, может заметить любой контакт ракетолета с патрульными кораблями. Мы — «нарушители» и должны прорываться тайно и молча.

Наконец включилось торможение, я с облегчением перевел скорость на планетный режим. Ракетолет вошел в плотные слои атмосферы, за иллюминаторами поплыли облака. Вокруг и внизу было темно, только изредка мелькали рваные серые клочья. Чтобы не потерять луч, пришлось снизить скорость до ста километров в час. Я начал медленный спуск, почти не отклоняясь от вертикали. Щербаков внимательно следил за приборами, наконец кивнул:

— Ребятушки, включим карту. Температура за бортом?

Я щелкнул тумблером. Над лобовым иллюминатором слабо замерцала карта. Вот прибрежная линия. Море. Точки деревьев.

— Сказка, а не жизнь,— сказал Иан.— Двадцать градусов. Безветренно. На море штиль. Мы у побережья. До кромки прибоя три километра. Наша высота — восемьдесят пять.

Судя по карте, под нами сейчас был тропический лес, высота деревьев доходила до десяти метров. Я подождал, пока стрелка высотомера остановится на двенадцатиметровой отметке, и включил систему поддержки. Корабль повис в темноте над верхушками. Что здесь? Должны быть пальмы и сосны. Мне показалось, что я слышу их шум. А может быть, это море? Оно где-то совсем близко. Я вдруг почувствовал комок в горле: настоящее море. Только тот, кто провел несколько месяцев на искусственной орбите, знает, что это такое — попасть вдруг на пригодную для жизни планету. Щербаков, кажется, думал совсем о другом. Скомандовал:

— Инфралуч.

Я включил прибор ночного видения. Вспыхнул экран, поползла стрелка развертки. Круговой инфралуч должен был выявить все живое, что было сейчас под нами в радиусе до пятисот метров. Вот скопление точек величиной с булавочную головку — скорее всего птицы, ночующие в джунглях. А может быть, летучие мыши. В углу возник, пополз, остановился, опять задрожал медленно передвигающийся штрих. Похоже — мелкое ночное животное. Стоп. Это еще что такое? Крупные пульсирующие пятна, застывшие в довольно правильном порядке. Странно. Живые организмы, и довольно крупные — до метра в диаметре. Что они, спят? Похоже. Но почему их расположение напоминает шахматную доску? Иан присвистнул: недалеко от этих пятен на экране возник вертикальный силуэт. Я сверился с масштабом — рост существа почти два метра. По прямой оно находится сейчас от нас метрах в трехстах. На таком расстоянии, да еще с непрерывными помехами от стволов трудно понять, что это: силуэт выглядит нечетким, расплывчатым. Иан пригнулся к экрану, посмотрел на Щербакова:

— Может быть, это он? Больше ведь некому, Павел Петрович?

— Как будто...— Щербаков кивнул.— Влад, запроси, видит ли он нас?

Я послал вызов — строго по коду. Набор моих цифр переводился просто: «Мы над вами. Видите ли нас?»

Тут же пришел ответ. На дисплее зажглась расшифровка: «Как вы оказались здесь?»

Щербаков закрыл глаза: вопрос правильный. Я ответил: «Мы здесь случайно».

В ответ зажглось: «Значит, случай счастливый. Спускайтесь, я прямо под вами».

«Понял».— Я подумал: внизу, в джунглях, сейчас кромешная тьма. Как его искать? — «Не выключайте радиолуч. В темноте вас будет трудно найти».

«Хорошо, луч оставляю».

«Мы спускаемся».

Сеанс связи был окончен. Щербаков забарабанил пальцами по спинке кресла, вздохнул:

— Вы хорошо помните свои имена?

— Меня зовут Бедар Мерано.— Я тронул пришитый к комбинезону личный знак.— Второй пилот.

— А я — Уккоко Уиллоу, штурман.— Иан улыбнулся.

Щербаков поднял бровь, почесал ее средним пальцем, будто пытаясь стряхнуть что-то.

— Кажется, пока все без неожиданностей, никакой ловушки нет, и все-таки... Уж больно все легко. Подстраховывайте друг друга.

— Хорошо.— Я поднялся.

— Мне кажется, к нему лучше подойти, двигаясь не вплотную, а на некотором расстоянии,— заметил Иан.— Один входит в контакт, другой тем временем с оружием наготове наблюдает из укрытия. Держа связь с вами.

— Пожалуй,— согласился Щербаков.— Так и действуйте.

Я надел шлемофон, проверил личное оружие, нагрудные приборы. Оружие в порядке, боезапас на максимуме. Ручной излучатель — раз. Микропеленгатор — два. Инфраочки — в них можно увидеть в темноте любое живое существо на расстоянии до двухсот метров — три. Микрорация с блокировкой от подслушивания — для связи с Ианом. Кажется, все. Мы с Ианом подошли к люку, Щербаков сказал, пересаживаясь на кресло пилота:

— Нам важно выяснить о нем как можно больше. Один ли он здесь? С какой конкретно целью заслан на Иммету? Есть ли у него сообщники на Орбитальной? Ну и многое другое. Он должен быть заинтересован в скорейшем получении груза, и самое лучшее — чтобы он поднялся сюда, в ракетолет. Остальное — по обстоятельствам.

Иан откинул люк.

— Удачи,— сказал Щербаков. Я кивнул:

— Постараемся, Павел Петрович.

В открытый люк ворвался теплый ветер. Настоящий ветер, настоящие запахи... Я выглянул в темноту и задохнулся от свежего воздуха. Иан ткнул меня в спину, протягивая бухту спусковой лестницы. Я протянул руку назад, нащупал лестницу, сбросил вниз; звякнули алюминиевые ступеньки. Подтянувшись и встав на ступеньку ногой, навалился, проверяя крепление. Все в порядке. Перекинул вторую ногу, стал спускаться. Пересчитав несколько ступенек, остановился — прямо у моего лица шевельнулись длинные широкие листья. Пальма. Или что-то похожее на пальму. Планета, пригодная для жилья; я и не представлял, что это такое счастье. От листьев шел слабый, терпкий, незнакомый запах. Я поднял голову и увидел Иана. Он кивнул: «Что?» Я ответил кивком: все в порядке. Стал спускаться, нащупывая алюминиевые рейки. По натяжению лестницы почувствовал, как за мной спускается Иан. Добравшись до последней ступеньки, на всякий случай тронул почву носком: мало ли, вдруг здесь болото. Нет, почва была твердой. Я встал, рядом спрыгнул Сайко. Мы прислушались: радиолуч по-прежнему посылает пеленг, отдаваясь в наушниках мерным попискиванием. Пеленг идет со стороны моря, чуть справа; счетчик показывает, что до источника меньше двухсот метров. Я повернулся в эту сторону. Лес шумит, от деревьев, почвы, травы доносятся незнакомые запахи. Нет, они все-таки мне знакомы, выдают себя безошибочно. Это запахи жизни.

— Ты что-нибудь видишь? — спросил Иан.

Я понял, он спрашивает о резиденте, который ждет нас где-то близко. Нет, силуэта человека я пока разглядеть не мог. Скорее всего он скрыт деревьями.

— Если не считать мелочи, ничего. А ты?

— Тоже. Но сигнал есть.

— Разделимся? — Я поднял инфраочки. Ну и темнота!

— Давай. Иди за мной. Увидишь, что мы встретились, стой поблизости. Если мне что-то покажется подозрительным, вставляю в разговор условную фразу. Допустим: «Зачем же это?»

— Понял. «Зачем же это?»

Сайко шагнул вперед, растворился в темноте. Некоторое время я вслушивался в шум леса. Опустил очки: темнота ожила, замерцала штрихами, точками, черточками. Оранжевый силуэт Иана вздрагивал уже довольно далеко впереди, постепенно отдаляясь. Хорошо бы увидеть самого резидента, но пока мои очки бессильны, тепловые излучения перекрыты стволами. После того как Иан отошел метров на шестьдесят, я двинулся вперед, выставляя руки и страхуясь от деревьев. Изредка нога проваливалась то ли в мягкий мох, то ли в траву, похожую на мох. Скоро я понял, что мягкость почвы обманчива: сделав очередной шаг, я чуть не провалился в пустоту. Чтобы не улететь в пропасть, пришлось откинуться и отползти вбок. Отдышавшись, я пошарил руками перед собой. Какая-то впадина. Лег на живот, пытаясь ощупать края. Рука свободно ушла в пустоту, грунт по краю оказался каменистым. Вот дальний край. Ширина не больше полутора метров, можно перешагнуть. Услышал голос Сайко:

— Влад, осторожней. Тут расщелины.

— Уже понял. У тебя в порядке?

— Пока иду на пеленг. Скоро выйдешь на поляну, лучше...— В голосе Иана послышалась брезгливость.— Лучше не обращай внимания.

— На что не обращать внимания?

— По-моему, это что-то вроде спрутов.

— Иду за тобой.— Я перешагнул трещину, прошел немного, поднял очки. Деревья отступили, наверху синеет звездное небо. Естественного спутника у Имметы нет, но довольно светло. Я хорошо видел всю поляну, траву, синеющую под звездным светом. Вгляделся и заметил разбросанные по траве темные кочки. Одна из кочек была совсем близко. Подошел. На небольшом возвышении, обняв кочку щупальцами, спало крупное животное. А может быть, и не спало. Я успел его хорошенько рассмотреть: одутловатая голова, сморщенная присоска — похоже, рот. Над ним два бугорка. Веки? Все существо, от кончиков щупалец до этих бугорков, покрыто слизистой, непрерывно вздрагивающей кожей. Да, бугорки надо ртом — именно веки. Почувствовав, что я стою рядом, животное медленно, будто нехотя, убрало один из сморщенных кожных наростов. Открылся глаз с большим, не менее десяти сантиметров в окружности, зрачком. Услышал голос Сайко:

— Не обращай внимания, иди за мной. Уверен, они не нападут. По крайней мере, сейчас, пока спят.

Я двинулся вперед, стараясь обходить как можно дальше темные возвышения. Так вот почему они в шахматном порядке. Это не кочки, а пни, и спруты спят на пнях. А может быть, не спят, а что-то делают с этими пнями? Они застыли неподвижно, вцепившись щупальцами в старую кору. Значит, это вырубка. И образовалась она давно, может быть, со времен «ксилловой лихорадки».

— Влад, мой пеленг пропал,— сказал Иан.

В наушниках слышен только фон. Вполне может быть, что это помеха. А может быть, резидент что-то почувствовал?

— Влад, посмотри правей. Он близко, от меня метрах в двадцати.

Я опустил очки. Хорошо виден силуэт Иана: Сайко стоит впереди на свободном пространстве. Перевел взгляд вправо: точно, за Ианом, полускрытый деревьями, светлеет неподвижный абрис. Безусловно, это человек. Кажется, он застыл, прислушиваясь. Почему он выключил пеленг?

— Иан, он что-то заподозрил.

— По крайней мере, пока он стоит неподвижно. Попробую подойти.

Я вгляделся: силуэт исчез.

— Черт,— выругался Иан.— Теперь я его не вижу.

— Я тоже.

— Только что был — и пропал.

И тут же я услышал приглушенный вскрик Иана, что-то вроде «иащ-щ».

— Иан? — быстро спросил я. Сайко не ответил. Что-то случилось? Да, точно — в наушниках слышится пыхтенье. Вот вырвался крик:

— Влад! Влад! Он сверху!

Я бросился вперед и тут же сквозь очки увидел два кружащихся тела, слившихся в один силуэт. Крикнул:

— Я бегу, Иан! Попробуй продержаться!

Если бы пространство было открытым, я настиг бы их в несколько скачков. Я рванулся и тут же понял, что лечу в расщелину. Пришлось упасть и вцепиться в траву. Я вскочил, пробежал метров тридцать, остановился. В очках только черточки и штрихи.

— Иан!

Никто не отзывается. Я стал осторожно передвигаться. Несколько шагов вправо, остановка. Подождав, двинулся влево. Потом вперед. Снова вправо. Так, двигаясь между стволами, я наконец вышел на свободное место. Пустошь. Впереди то ли пригорок, то ли насыпь. Мне вдруг послышался стон.

— Иан! — громко сказал я. Прислушался. Нет, как будто все тихо.— Иан, ты слышишь меня?

Я сдернул очки и увидел Иана. Он лежал скорчившись, на животе, совсем близко, как раз за пригорком. Бросился к нему, присел. Жив? Осторожно перевернул тело. Мне показалось, у Иана переломаны все кости: тело было податливым, мягким. Неужели мертв?

— Иан...— Я принялся трясти его.— Иан, это я! Слышишь? Очнись! Иан!

Голова Сайко вяло болталась из стороны в сторону. Наконец услышал слабое мычание, плечи Иана дернулись.

— Иан, как ты? Жив?

Сайко смотрел на меня бессмысленными глазами. Выдавил:

— Он... сейчас... нападет. Он прыгнул... с дерева...

«Влад,— сказал голос Щербакова.— Я все слышал. И видел. Место, где вы находитесь, открытое? Там можно сесть?»

Я огляделся. За пригорком открывалась небольшая пустошь.

— Да. Включить пеленг?

«Не нужно, я вижу и так».

Через минуту я услышал тихое жужжанье двигателей. Аппарат мягко опустился, откинулся люк. Щербаков спрыгнул в траву, подошел.

— Надо перенести его в аппарат. Иан... Открой глаза. Иан, я беру тебя за руку. Вот за эту. Шевельни ею, слышишь? Шевельни рукой.

Иан открыл глаза.

— Позвоночник цел? — спросил Щербаков.

— Цел...— Сайко попытался приподняться и осел.— Все... цело...

Я проснулся. Люк открыт, в него падают солнечные лучи. Рядом лежит Иан; он вздрагивает, что-то бормочет в забытьи, стонет. Повернул голову: чуть выше, в соседнем кресле, положив на колени излучатель, дремлет Щербаков. Наверное, почувствовав на щеке солнечный луч, Щербаков пожевал губами, встряхнулся. Приоткрыл веки. Некоторое время он всматривался в небо, наконец перевел взгляд на меня. Под глазами круги, верный след бессонницы. Мне стало стыдно: я ведь сам не заметил, как заснул. Я приподнялся: мы с Ианом лежим на надувных матрасах.

— Простите, Павел Петрович. Я давно сплю?

— Выспался?

Я приподнялся на матрасе, встряхнулся. Кричат птицы. В люк влезают листья пальм, мы в самой гуще леса. Значит, ночью Щербаков перевел ракетолет в укрытие, чтобы нас не было видно. Он посмотрел на меня:

— Понимаешь, мы с тобой где-то совершили ошибку. Одну, всего одну, но этого было достаточно.

Я не понимал, о чем он. Сел рядом, разглядывая прыгающих между ветками птиц. Как в настоящих тропиках, всех цветов радуги. Щербаков продолжил:

— Пока я не могу догадаться, где мы сделали эту ошибку. Вот в чем дело.

Ну да. Резидент вчера вел себя совершенно спокойно, но лишь до момента, когда мы к нему подошли. Потом он что-то заподозрил. Что? Скорей всего мы не подали какой-то условный сигнал, который скрыл от нас Уккоко Уиллоу. Какой сигнал? Впрочем, сейчас это уже неважно. Что же было дальше? Резидент выключил радиолуч и напал на Иана. Напал... Что — он хотел его убить? Вряд ли. Вряд ли, потому что в таком случае резидент убил бы Иана сразу. Резидент наверняка снабжен всем необходимым. Значит, убивать Сайко он не хотел. Даже парализовывать, выключая на несколько часов,— тоже. Он хотел только оглушить его. Потом связать и попытаться выяснить, кто он или кто мы. Знал ли резидент, что вслед за Ианом иду я, контролируя каждый его шаг? Я посмотрел на Щербакова. Тот тронул свисающий над люком волокнистый плод. Помолчал.

— Я вчера бегло осмотрел то место. По следам — резидент действительно залез на дерево и спрыгнул сверху на Иана. Думаю, он хотел оглушить его и что-то выяснить.

— Почему? Ведь сначала он вел себя совершенно спокойно.

— Я же говорю: мы совершили ошибку.

— Что вы имеете в виду под ошибкой? Условный сигнал?

— Условный сигнал...— Раздумывая, Щербаков нагнулся над Ианом. Кажется, Сайко сейчас стало легче, по крайней мере, он успокоился и спит, перевернувшись на бок и прижавшись щекой к подушке.

— Кости целы. Парень он здоровый. Да и нападавший берег его для допроса. А когда увидел, что ты подходишь, исчез. Хочешь есть? Давай позавтракаем.

— Все-таки где он?

Щербаков достал две банки с летным завтраком, вскрыл. Перехватил мой взгляд: прямо над люком на пальме висели круглые плоды, опутанные коричневыми волокнами.

— Кокос. Наверняка. Подождем, Влад, а? Я бы сам с удовольствием попробовал, но... Мы здесь все-таки несколько часов.— Он протянул бутерброд, разлил кофе.— Держи. Ты спрашиваешь, где резидент? А черт его знает.

Чашка кофе, прессованные витамины, булочка, мед, бетерброд с ветчиной — все это было достаточно вкусно. Можно потерпеть: наверняка всевозможные плоды водятся здесь в изобилии. Щербаков заговорил, тщательно прожевывая бутерброд и внимательно изучая свисающие сверху листья:

— Понимаешь, в прибор ночного видения я наблюдал за схваткой Иана и напавшего на него. Видел все, от начала до конца. Естественно, насколько это позволяет наблюдение сверху. Ты помнишь последний вскрик Сайко?

— Да. Иан крикнул: «Влад, он сверху».

— Точно. Так вот, в этот момент на моем ПНВ два силуэта слились. Резидент прыгнул на Иана, потом...— Челюсти Щербакова на секунду застыли.— Потом были слышны звуки борьбы. Потом...

— Потом он исчез.

— Куда? Ведь ты не видел после этого резидента?

— Не видел.

— Почему? — Щербаков поставил чашку на доску приборов.— Третье пятно очень скоро исчезло. Два пятна, тебя и Иана, я видел. Но куда делось третье?

— Не знаю.

— И я не знаю.— Щербаков снова взял чашку.

— Может быть... Может быть, он надел защитный скафандр? Антиинфра?

— Я уже думал об этом. Допустим, у Компании есть скафандры, блокирующие инфралучи... Нет. Он не успел бы надеть скафандр так быстро.

— Может быть, у него просто анти-ифраустройство? Луч, скажем?

— Луч, говоришь. Тогда с огорчением отметим, что Компания обошла нас. Нам до таких лучей далеко.

— Это уже другой вопрос. Все-таки мы будем его искать?

— Будем...— услышал я мычание Иана.— Б-будем...

Иан открыл один глаз, долго рассматривал подушку. Повернул голову, сказал глухо:

— Что?

Щербаков улыбнулся:

— Как себя чувствуешь?

— Чувствую? Да я в полной норме.— Иан дернулся и сморщился от боли, стал ощупывать колени. Похлопал по груди. Сел, играя плечами.— Черт, какой же я идиот. Олигофрен, микроцефал. Надо же было родиться таким кретином! Полным, законченным!

Я протянул ему термос:

— Ладно, Иан. Лучше глотни кофе. В жизни каждого человека бывает ощущение, когда он сам командует событиями. В эти минуты он ясно, отчетливо, каждой клеткой понимает, что именно должен сделать, как обязан поступить. Так вот, сейчас, передавая термос Сайко, я почувствовал обратное. Вдруг ощутил себя щепкой, которая плывет по волнам и ничего не может предпринять. Главным было абсолютное непонимание того, как мы будем искать пропавшего резидента. Иан отвинтил крышку, сделал глоток. Щербаков нахмурился:

— Ты хорошо сказал, Иан. Насчет того, что мы будем его искать.

— Разве я это сказал? — Иан прополоскал горло набранным в рот кофе.

— Да. Вернее, промычал. Мы будем его искать. И мы его найдем.

— Я же его упустил! Бездарно упустил! — Иан проглотил кофе.

— Мы упустили. Не ты, а мы.

— А что, если это не резидент? — сказал Иан.

— А кто?

— Ну, допустим, местный житель?

— Интересно себя ведет этот местный житель. Сначала ведет с нами переговоры по секретному коду, а потом нападает.

— Ну,— Сайко наконец оторвался от кофе.— Павел Петрович, я, конечно, за то, чтобы его найти. Но он не так прост.

— Согласен, этот человек очень непрост.

— У него техника, которой у нас нет.

— Зато у нас есть ракетолет. А у него только амфибия.

— А, ракетолет...— Иан махнул рукой.— Ну и что?

— Я все понимаю, Иан. Ты прав, это человек профессиональный, с удивительно точным расчетом. Но все равно, не сдаваться же? Попробовать мы должны.

Иан вздрогнул, пригнулся, понизил голос до шепота, выдавил:

— А вдруг... Вдруг он сейчас слышит все, о чем мы говорим?

Щербаков перевел взгляд на доску приборов:

— Блокирующая включена.

— Блокирующая! Да он — сквозь блокирующую! Если у него антиинфраустройство, то там могут быть и другие штуки!

Честно говоря, я живо представил, как резидент прослушивает нас. Мне стало не по себе. Щербаков посмотрел сначала на Иана, потом на меня. Вдруг засмеялся. Отсмеявшись, вытер слезы:

— Иан, прости. Не сердись. И ты, Влад. Вы оба — у вас сейчас вид детей, попавших в темную комнату.

Иан невесело хохотнул:

— Детей... Да мы и в самом деле в темной комнате, Павел Петрович. Разве не так?

— Но не дети же?

Щербаков все еще улыбался. Сайко это не понравилось, он отвернулся:

— Не дети. Но представьте, только представьте: что, если он слышал все наши переговоры? Все, от начала до конца? И потом, пока я не понимаю, где его можно искать. Это же планета. Целая планета!

— Я тоже не понимаю. Но разве это повод отступать? — Щербаков включил карту.— Между прочим, по сообразительности я поставил бы всем нам двойку.

— А ведь точно.— Сайко даже привстал, изучая рельеф.— Влад, не туда смотришь.— Он положил ладонь, закрывая участок карты. Окружавшие его пальцы разноцветные крапинки вспыхивали, показывая геологическую структуру. Базальт, слюда, кадмий. Барий. Все признаки, что где-то близко крупное месторождение ксилла.

Анатолий Ромов Журнальный вариант Продолжение следует

(обратно)

Последнее прибежище

 

Над саванной низко летит вертолет. Сверху хорошо видно, как среди редкой растительности, поднимая красноватую пыль, пытается убежать от рокочущего чудовища черный носорог. Машина и зверь неумолимо сближаются. Человек, сидящий у проема двери, поднимает ружье.

Вряд ли носорог услышал звук выстрела. Вряд ли почувствовал боль. Он еще бежит, но уже тише, тише... И вот, покачнувшись, падает на бок.

Убит? Нет, на сей раз нет. Только усыплен. Ведь этот выстрел — всего лишь эпизод операции по переселению сорока черных носорогов внутри кенийского национального парка Меру. В район, менее доступный человеку...

Но отчего возникла такая необходимость? Почему вообще этому зверю в последнее время уделяют столь много внимания?

«Я думаю, что шансы черного носорога стать снова жизнеспособным в естественных условиях очень малы. Боюсь, что понесенные носорогами потери уже невосполнимы» — это слова Петера Дженкинса, директора национального парка Меру. Он оптимист, но истинное положение дел не дает ему повода говорить иначе.

Черный носорог. Крупное коротконогое, приземистое и полное сил животное, чем-то напоминающее небольшой танк. Сегодня в саваннах Африки и тропических лесах Юго-Восточной Азии живет пять видов носорогов. Черный и белый обитают только в Африке. Из всех видов белый — наиболее крупный. Зверь весит в среднем три тонны, но известны отдельные экземпляры почти вдвое тяжелее. Их черные собратья — из категории средневесов — одна-две тонны.

Почему африканских носорогов называют черными и белыми? Ведь все они... серые! На этот, казалось бы, совсем простой вопрос точного ответа нет. Есть лишь предположение, что белый носорог получил название от искаженного бурского слова «широкий», «широкомордый», которое англичане по созвучию перевели однажды как «белый». Вообще же цвет кожи носорога зависит от... цвета грунта местности его обитания. В районах, где много застывшей вулканической лавы, кожа у него действительно черноватого оттенка, так как толстокожий — большой любитель поваляться в пыли.

В начале XIX века стада черного носорога жили на обширных территориях Центральной, Восточной и Южной Африки. Сегодня в Южной Африке его уже нет. В Замбии, где до недавнего времени обитало самое большое стадо черных носорогов — восемь тысяч голов,— их стало вчетверо меньше. В Кении насчитали менее тысячи. Так за что же столь беспощадно с ним расправился человек? А за то... Не носи на голове дорогостоящее украшение, то бишь рог! Ведь только он и интересует охотника-браконьера.

Самому животному этот дар природы вроде бы и не очень-то нужен. По крайней мере, до сих пор ученые не знают, для каких целей тот предназначен. Предполагают лишь, что им зверь пользуется при передвижении в густой траве, раздвигая ее именно рогом. Может быть, он необходим ему в турнирных поединках и при нападении на противника? Да ведь противников-то у него, помимо человека, пожалуй, и нет. Зато цену рога великолепно — и издавна! — знают бизнесмены черного рынка. Так, в Гонконге, в этом современном центре спекуляции, за него платят до восьми тысяч за фунт. С 1975 по 1979 год цены на рог выросли в двадцать раз. Средняя заработная плата трудящегося в странах Центральной Африки примерно пятьдесят долларов. Доход же браконьеров от продажи только одного рога, который весит в среднем четыре с половиной килограмма, нередко составляет около трех тысяч долларов. А ведь за каждую охоту уничтожается не один носорог...

Почему же люди, конечно имущие, платят такие деньги за какой-то «роговой нарост»? Состоящий из обычных кератина и желатина, рог с давних времен используется в восточной медицине. Говорят (но это только говорят!), что средство, приготовленное из толченого рога, якобы «помогает в любви». (Дорого же обходится носорогу любовь человека!) Изготовляют из него как будто и противоядия, а также лекарства для понижения температуры, от головных болей и сердечных заболеваний. Ну а в некоторых странах Юго-Западной Азии рог используют для выделывания рукояток кинжалов, хотя и стоит такой кинжал до тринадцати тысяч долларов...

В Кении последним прибежищем крупных и редких африканских животных, в том числе и черных носорогов, остались территории национальных парков и заповедников. Один из них — национальный парк Меру, что на северо-востоке страны. Площадь его велика — более двадцати пяти тысяч квадратных километров. Казалось бы, чего и желать! Вон какое животным раздолье!

Но... браконьеры! Ведь бороться с ними на такой огромной территории крайне сложно. И тем не менее эта борьба последнее время идет довольно успешно. Здесь создан специальный отряд по охране животного мира. В нем более четырехсот офицеров и солдат действующей армии. Отряд оснащен двумя вертолетами и четырьмя небольшими самолетами. В его распоряжении автомобили, а также... верблюды.

Не спешите улыбаться. Двадцать два дромедара (одногорбых верблюда), приобретенных отрядом, оказались отличными помощниками. Животные свободнопроходят в день тридцать пять — сорок километров по колючим кустарникам, не требуя воды и пищи. С верблюда хорошо осматривать окрестность. Он незаменим на пересеченной местности, не гремит и не пылит как грузовик, издалека извещающий браконьеров о своем приближении.

В отряде немало людей, имеющих большой опыт борьбы с браконьерами. Руководителям отряда помогают и добровольные помощники.

Патрульная группа отправляется на грузовиках или на верблюдах с первыми лучами солнца. Ее путь долог, утомителен и часто опасен. Преследование браконьеров нередко сопровождается перестрелками. Несколько лет назад браконьеры чувствовали себя в парке Меру настолько свободно, что охотились в одних и тех же местах из года в год. В 1978 году ими было уничтожено семьдесят носорогов. В конце концов отряду егерей удалось полностью ликвидировать четыре банды браконьеров, и уже через год в парке не было убито ни одного носорога.

Но появившаяся в июле 1980 года новая банда только за одну охоту уничтожила пять носорогов. Группу браконьеров возглавил человек, известный охранникам под кличкой Большая нога, прозванный так за действительно огромный размер ступни. Он далеко не впервые участвовал в незаконной охоте. На сей раз в схватке с егерями бандит — иного слова, право, не подберешь — был убит.

...Носорога часто можно видеть с опущенной вниз головой. Но питается зверь не травой, как это может показаться, а молодыми побегами кустарниковой растительности, ловко поддевая веточки и листву свисающим с верхней губы отростком. Ест он помногу, спит не меньше восьми-девяти часов.

Зверь обладает неплохим слухом, хорошим обонянием, но вот со зрением ему не повезло. Видит он плохо, точнее, плохо видит на расстоянии. Человека от ствола дерева не может отличить уже за сорок-пятьдесят метров. С соседями — жирафами, буйволами, зебрами и другими обитателями африканской саванны — живет в мире. На себе подобных, как правило, не нападает. Даже турнирные драки самцов, по сути, безобидны. Обычно соперники отделываются легкими царапинами. Предпочитает одиночество, и если кому-то посчастливится увидеть двух черных носорогов вместе, значит, это самка и ее детеныш.

Медленно, ох как медленно, даже при идеальных условиях, размножается черный носорог. Шестнадцать месяцев будущий детеныш находится в чреве матери. Приобретает самостоятельность только в возрасте трех-четырех лет... И это еще одна из причин, почему так быстро человеку разумному удалось почти начисто вывести носорожье племя. Живет носорог более тридцати лет. Вернее сказать, жил бы. Да вот рог...

Кстати, оба вида африканских носорогов — двурогие, больше того, встречаются особи и с пятью весьма привлекательными для браконьеров наростами. В заповеднике Амбосели долгое время жила самка носорога, первый рог которой достигал почти полтора метра!..

Официально в Кении, да и в других африканских странах, торговля рогом носорога запрещена. Но крупная взятка легко открывает границы. С тайных складов добыча поступает в крупнейший порт страны Момбасу, откуда по поддельным документам она уплывает в соседние и дальние страны.

Всего пятнадцать лет назад черных носорогов в Кении было так много, что при осуществлении одного из сельскохозяйственных проектов в Макаване было решено отстрелять тысячу «мешающих» животных. Теперь подобная перспектива невозможна. В 1977 году в парке Меру с помощью авиации было учтено двести пятьдесят черных носорогов, а через четыре года при облете территории парка не увидели ни одного...

Черный носорог — большой любитель сухих ландшафтов, редких лесов и открытых пространств. Он привязывается раз и навсегда к выбранному участку и, если позволяют обстоятельства, остается на нем на всю жизнь. Однако, что ему остается делать, когда на его территорию приходят «промышленники»?..

Сегодня ученые пришли к выводу, что места обитания черных носорогов в Меру для них уже не безопасны. Возникла идея переселения оставшихся толстокожих в другие, менее доступные для браконьеров районы. И вот, обнаружив с помощью вертолета животное, ветеринар охранного отряда поражает его с близкого расстояния зарядом с усыпляющим веществом. Наземный отряд охранников, отыскав усыпленного зверя, грузит в машину и отвозит в специально сооруженный загон, где носорог будет жить до тех пор, пока его не переправят на новое место жительства.

Удастся ли спасти некогда многочисленных черных носорогов? Контрабандный бизнес торговли в Африке слоновой костью, рогом носорога, шкурами редких животных достиг небывалых размеров. Слишком велика прибыль крупных боссов браконьерского бизнеса, чтобы они от нее отказались. А ведь трагическое сокращение численности носорогов может привести и к нежелательным экологическим изменениям. Ведь в мире крепко связано одно с другим...

Е. Солдаткин, О. Шилова

(обратно)

Оглавление

Человек на горизонте

«Муссон» выходит на цель

Мир как большой виноградник

Земля прекрасных вод

Все золото «Черного принца»

Чеслав возвращается в город

Болезни триединой столицы

Бумеранг операции «Президент»

Фантазии читракаров

Почтальон из Тринидада

Голубой Ксилл

Последнее прибежище