Желание быть человеком [Огюст Вилье де Лиль-Адан] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

ужас, он посмотрелся в зеркало..

— Это то, что нужно, — заключил он. — Нерон! Макбет! Орест! Гамлет! Герострат! Призраки! О да! Я тоже хочу видеть настоящих призраков, как все эти персонажи, которые шагу не могли сделать, чтоб не повстречать духов.

Он ударил себя по лбу.

— Но как это сделать? Я невинен, как агнец, который не решается даже появиться на свет.

После паузы он продолжал:

— Пусть это меня не тревожит. Кто хочет добиться цели, не разбирается в средствах. Имею же я право любой ценой стать наконец тем, кем я должен быть. Я имею право на человеческое «я». Чтобы почувствовать угрызения совести, нужно совершить преступление! Какие тут могут быть колебания, раз оно будет совершено во имя… во имя блага. Да будет так! — Он начал сам себе задавать вопросы и отвечать на них: —Я совершу страшное преступление. Когда? Тотчас же! Не следует ничего откладывать на завтра. Сколько? Одно, но грандиозное, но необычайное по жестокости, такое, чтобы все фурии слетелись из преисподней. Какое именно? Черт возьми, самое сногсшибательное! Браво! Придумал! Поджог! Итак, у меня как раз остается достаточно времени, чтобы поджечь, вернуться в фиакре, припав к его окошку, как подобает в таких случаях, наслаждаясь своим торжеством и ужасом толпы, собрать пожитки и потом, запечатлев в памяти проклятия умирающих, сесть в поезд, идущий на севе- ро — запад, увозя с собой запас угрызений совести, которого хватит до конца моих дней. Потом я спрячусь на моем маяке! Укроюсь в его свете! В безбрежном океане! Где полиция не сможет меня найти — ведь мое преступление было совершено не из корыстных целей! И буду я там страдать в одиночестве.

После этой фразы Шоваль выпрямился и продекламировал тут же сочиненные им стихи в духе Корнеля:

От правосудья скрыт Величьем преступленья.

— Решено! А теперь, — воскликнул великий артист и поднял булыжник, предварительно осмотревшись по сторонам, дабы убедиться, что вокруг никого нет, — теперь ты больше не будешь ничьим отражением.

И он запустил камнем в зеркало, которое рассыпалось на тысячи сверкающих осколков.

Сделав это, Шоваль, видимо, вполне удовлетворенный своим первым, но весьма энергичным поступком, не медля направился к бульварам, спустя несколько минут остановил знаком экипаж, вскочил в него и исчез.

Часа через два во всех окнах предместья Тампль отражалось огромное зловещее пламя, вырывавшееся из больших складов, где хранились горючие масла и спички. Вскоре со всех сторон собрались отряды пожарных; они подтаскивали свои шланги;

тревожные и пронзительные звуки их рожков будили и заставляли испуганно вскакивать с постелей жителей этого многолюдного квартала. Неумолчно постукивали по тротуару торопливые шаги: толпа заполняла большую площадь Шато д’О и соседние улицы. Уже растянулись наспех организованные цепи людей. Не прошло и четверти часа, как целый батальон солдат неприступной стеной окружил место пожара. В кровавом свете фонарей полицейские сдерживали людской поток, напиравший со всех сторон.

Экипажи, как бы попав в плен, остановились. Толпа орала. Сквозь жуткий треск огня можно было различить доносившиеся издалека крики — то вопили жертвы, очутившиеся в этом аду, на них обрушивались крыши домов. Семьи рабочих тех мастерских, которые горели, десятки семейств, остались без хлеба и без крова.

А там, за толпой, теснившейся у Шато д’О, остановился одинокий экипаж, нагруженный двумя большими чемоданами. В этом экипаже сидел Эспри Шоваль, урожденный Лепентер, по прозвищу Монантейль; время от времени он раздвигал занавески и любовался зрелищем совершенного им преступления.

— Я чувствую, — шептал он, — какой ужас внушаю богу и людям. Несчастный, — бормотал он, — какие бессонные ночи, наполненные призраками моих жертв, познаю я в отмщенье. Я чувствую, как возрождается во мне душа Нерона, сжигающего Рим в порыве экстаза, душа Герострата, сжигающего храм Дианы Эфесской в порыве тщеславия, Ростопчина, сжигающего Москву в порыве патриотизма, Александра, сжигающего Персеполь в порыве нежности к своей бессмертной Тайс. Я же сжигаю из чувства долга, не имея другого пути к настоящей жизни. Я поджигаю потому, что я в долгу перед самим собой. Я расплачиваюсь! Каким настоящим человеком я стану! Как полно буду жить! Я познаю наконец, что люди испытывают, когда терзаются угрызениями совести. Сколько я проведу восхитительных ночей, сладостных в своем ужасе. О, я дышу, я возрождаюсь, я живу! Подумать только, что я был комедиантом. Теперь, когда в глазах невежественных людей я просто висельник, мне нужно удирать с быстротой молнии. Я уединюсь на своем маяке и там, в тиши, буду наслаждаться угрызениями совести.

На следующий день к вечеру Шоваль, не встретив на пути никаких препятствий, прибыл на место и вступил во владение старым, давно опустевшим маяком,