Критика нечистого разума [Александр Юрьевич Силаев] (fb2) читать онлайн

Александр Силаев «Критика нечистого разума»

ThankYou.ru: Александр Силаев «Критика нечистого разума»

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Благодарю», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

ВВЕДЕНИЕ С ИЗВИНЕНИЕМ

Здравствуйте! Наверное, надо как-то объясниться по поводу текста. Начнем с того, что есть две новости. Как водится, хорошая и плохая.

Хорошая в том, что этот текст можно читать, начиная с любой страницы, и на любой странице заканчивая. Плохая новость, что не все сочтут новость № 1 такой уж хорошей. Кому-то может показаться, что книга должна походить на книгу — с началом, кульминацией, концовкой, и что бы были части и главы. И список использованной литературы.

Можно догадаться, откуда такая безалаберная книжка взялась — это в основном сборник интернет-постов, кажется, с 2008 по 2010 годы. Она не планировала быть книжкой, ее заставили.

Но попробуем таки структурировать кучу. Список использованной литературы был бы возможен, названий на двести, но пусть лучше это останется в ее бессознательном (если предположить, что у кучи может быть некое бессознательное).

Для начала книжку пришлось как-то назвать. «Критика нечистого разума» название тривиальное, так мог бы назвать свой опус начинающий копирайтер. Это хорошо, ибо выражает наше смирение и отсутствие маний величия. К тому же аббревиатура еще более тривиальна, и буквы КНР уже несут не только смирение, но удобство в запоминании. Далее, придумав эти три слова, мы проверили, и убедились, что их придумал много кто еще. Таким образом, нас можно даже обвинить в плагиате, и это уже оригинальный подход, и смирение, плавно перетекающее в постмодернизм.

Далее. На части куча все-таки делится. Но это сильно неравномерные части.

Первая — аперитив. Или, если угодно, тест. Давайте придадим хаосу геометрический вид, и вообразим, что он имеет форму треугольника. И возьмем три угла. Три статьи, специально не похожие друг на друга. Про политику для какой-то официальной газеты (писано просто). Про литературу — предисловие к одному сборнику (писано с претензией). Про мышление — просто коммент из диалога (писано отчасти на философском арго, не понта ради, просто так экономнее). Если не один углов вас не трогает, всю дальнейшую геометрию можно смело отложить.

Часть вторая — как бы центр тяжести нашего треугольника (у треугольников действительно бывает такая штука, как центр тяжести, правда-правда). Если в первой части было упражнение на растяжку нашего интереса, то здесь медитация, концентрации, дистилляция. Наверное, типовой образец того, что же все-таки хотел сказать пресловутый автор.

Третья часть на порядок больше всего остального. Медленное, от руки — закрашивание нашей фигуры.

Наверное, нужно добавить, что прошло время, я дожил уже до 2013 год, и местами сильно не согласен с автором этой книги. Процентов на 20. Или на 30. Это нормально. Перестав соглашаться с автором, я могу посмотреть на текст, так сказать, извне. Оценить его. Прийти к выводу, что автор, с которым я не согласен, все же не идиот, с ним есть зачем и почему спорить.

Теперь я могу рекомендовать его писание добрым людям.

ЧАСТЬ 1 По углам

Граждане на виду

В разговоре о гражданском обществе обычно подразумеваются два тезиса. Никто эти штуки специально не оговаривает, мол, и так всем понятно. Во-первых, считается, что гражданское общество — это такое благо. Во-вторых, считается, что в России дело с этим обстоит не ахти. Отсюда и течение разговора: а как бы сделать так, чтобы оно, хорошее, у нас приключилась? Это не самый радостный взгляд на реальность, но вообще-то он ее… приукрашивает. Как говорилось в одном коротком анекдоте, жизнь жестче. Хотя и интереснее.

1

Неприятное известие заключается в том, что гражданское общество в России все-таки есть. Но это не совсем то, что можно поставить в красный угол и явить дорогим гостям как национальную гордость. Иногда это нечто такое, что хочется скорее задвинуть тапком под диван, пока дорогие гости не загляделись: а чего это там у вас такое копошится?

Любой разговор «по понятиям» (а уж тем паче по понятиям философическим и научным) уместнее начать с прорисовки самых понятий. А что мы вообще имеем ввиду, ставя слова в данное сочетание? На понятиях вообще обычно стоит копирайт от классиков, и мы не можем трактовать их по своему произволу. Что, например, имеет ввиду Георг Гегель, внося в политическую философию это самое «гражданское общество»? А там сказано примерно так: это территория между государством и семьями. Все, где уже не семья, еще не государством, а люди состоят в каких-то связях.

И если с этой формулой в голове мы окинем российскую географию, и не забудем российскую историю, то увидим много прелюбопытного. Мы увидим сети связей, мало того, что не прописанных в реестрах и табелях государства, но еще для государства непрозрачных. Сети земляков, одноклассников, однокурсников, вместе служивших, вместе пивших, вместе спавших, вместе завербованных, вместе верующих и вместе грешивших. Это сильно разное, но все аккуратно по Гегелю. От «пацанов с одного двора» до «методологического сообщества имени Щедровицкого», от «я с ними бухал» до «бывших разведчиков не бывает».

Все это зачастую устойчивые компании, в полной боевой и деловой готовности, способные «решать проблемы». Зачастую для решения проблем специально созданные. Например, то, что разумеется под бандитскими бригадами — упало не с неба, а было ответом на ситуацию почти полного исчезновения государства в недавнем историческом прошлом. У человека проблемы от «не вернули долг» и «выкинули с работы» до «изнасиловали жену», легальной управы нет, не говоря об экономическом арбитраже, и он вспоминает, что с кем-то когда-то, например, занимался спортом, или служил в каких-то хитрых войсках. Проблема решается, а внезапно обнаруженный силовой ресурс начинается использоваться по прайсу. Дальше — больше, и вот мы уже видим то, что на политкорректном жаргоне можно назвать «непрозрачным субъектом экономической активности».

Если мы посмотрим совсем цинично, то «непрозрачный субъект» окажется в ядре почти любых легальных процессов. Не обязательно это сразу «мафия», давайте без сильных выражений, скажем просто «личные отношения». Вопрос, где кончаются должностные инструкции и начинаются эти самые отношения? И если они вступают в противоречие — чему следуют? «Ты больше другу веришь или бумажке»?

В итоге возникает ветвь власти, неформальная, не прописанная ни в каком законе, но более чем влиятельная, назовем ее «Баня». Есть, значит, власть исполнительная, законодательная, судебная, а еще есть «Баня». И у Бани есть сильные преимущества. Для государства она, как правило, непрозрачна, а государство лежит перед ней на блюдечке, очевидное и доступное. Это раз. В отличие от официальных структур, Баня оперативна в решениях, это два. Наконец, если человек вхож и в Государство, и в Баню, решения Бани для него приоритетнее, чем решения Государства, это три.

Вот это и есть наше с вами российское гражданское общество. Иногда его называют коррупцией.

По сути, это такая социальная сеть. Ограниченность доступа искупается ее действенностью. Любой желающий может ощутить себя с людьми, получив страничку в ЖЖ или «ВКонтакте». Можно обмениваться записочками и фоточками. Следующий уровень социальной сети, ее, говоря масонским жаргонам, градус — это когда сеть дает возможность «решать проблемы». Чем выше градус, тем реальнее проблематика. «Заступиться за человека», «продавить вопрос», «освоить бюджет».

Даже живущие на периферии этих процессов чувствуют, как это работает. Очень даже эффективное гражданское общество. Любое государственное решение увязнет в нем, как в болоте. Не будем демонизировать наших «общественников»: увязнет как хорошее, так и плохое. Если будет найден рецепт достижения всеобщего счастья за пятилетку, увязнет счастье. Если некий тиран решит истребить народ, увязнет истребление. И в обоих случаях Баня не проиграет.

2

Сомнений в его силе нет, но… какое-то оно неправедное выходит, наше гражданское общество. Парадокс, но оно скорее антиобщественное. Могли бы для чего хорошего собираться. Песочницу починить. Район очистить от преступности. Страну модернизировать. А здесь такое ощущение, что граждане, собираясь больше трех, непременно удумают, чего бы такое «попилить», «освоить», «продавить», «вломить» и кому за то «откатить», чтобы оно катилось и дальше.

Можно сказать, что общество таково, чтобы уравновешивать государство. А можно сказать, что общество само первое начало, и это государство такое, чтобы его уравновесить. Спор смахивал бы местами на выяснение первородства между курицей и яйцом.

Вообще, очень популярная в российских интеллигенциях тема — о государственном зле. Но простите, «каждый народ заслуживает свое правительство». И как писал еще один классик, Марсель Пруст, «общество есть амплификация наших душ» (да простится излишне ученое слово). Что на душе, то в городе и в мире. И добавим к теоретикам практика. Сто лет назад премьер Столыпин уже думал в нашу тему и сокрушался: подлинное гражданское общество в России не случится, пока в ней не случится энный процент подлинных граждан. Каковые граждане, самовольно собираясь больше трех, в подавляющем большинстве занимались бы чем-то добрым и не иначе.

Социальную полемику, кто первый начал — российское общество или российское государство? — честнее завершить в сфере антропологии. Позволим себе несколько картинок на тему.

Одна из первых российских Дум. Не из тех, которые в конце 20 века, а из тех, которые в начале. На выходе из здания задерживали депутата. Он свинтил в уборной унитаз и пытался его вынести. «Поилку для свиней сделаю», — объяснил себя депутат от крестьянства, первый раз увидевший вещь. Все партии в парламенте так или иначе подразумевали эмансипацию народных масс. Октябрьская революция была неизбежна.

Теперь сценка из 20-х годов, от писателя Виктора Ерофеева. Иностранец приезжает в московскую гостиницу и просит швейцара его разбудить рано утром. «Если сам проснусь — разбужу», — отвечает швейцар. Что произошло? Человек отказался выполнять свою прямую работу. Ерофеев перебирает варианты. «Каждому давать взятку — дорого, с каждым пить водку и дружить — еще дороже, а что делать-то?». Сталинизм был неизбежен, выводит писатель-либерал.

Конец 80-х годов. Московские школьники пишут сочинение на тему, кем хотят быть. Большая часть девочек пишет «валютной путаной», среди мальчиков популярны «киллер» и «рэкетир». Те же профессии, названные по-русски, уже не так романтичны, но общая картина профориентации примерна ясна. Национальная разворуйка так, как она случилась, была еще не худшим из шоков. Лихие 90-е были неизбежны.

Во всех трех случаях сценарий примерно схож: люди начинают и проигрывают. Можно сказать: виновато плохое государство. Можно сказать: виновато несовершенное гражданское общество. Виноватят пофамильно: Сталин, Ежов, Берия, Чубайс, Березовский, добавить по вкусу. А как все-таки точнее? А точнее так: каждый народ заслуживает правительство, которое имеет, а если правительство имеет народ, то это скорее БДСМ-игра по любви, нежели изнасилование.

Пенять на государство — пенять на зеркало из поговорки. Оно лишь наличествует и соответствует. Чему соответствует? Нашим душам, привет Марселю Прусту. Любые борцы с любым режимом, сказав свое зычное А про нелюбимую власть, по правилам интеллектуальной честности обязаны договорить Б: чему она соответствует. Ничего сложного.

Она всегда соответствует нам.

3

Можно перекладывать с больной головы на патентованных козлов отпущения и вообще куда подальше, но простейшая статистика восстановит поруганную честность. Есть такие показатели, как число убийств на душу населения, число смертей в ДТП и от алкоголя. Догадайтесь с одного раза, какая страна тут держит лидерство по Европе, продолжая полагать себя европейской?

Усложним вопрос: можно ли здесь перевести стрелки, например, на правительство? За бедность населения оно, пожалуй, еще могло бы ответить, но нравственный закон уже явно не в компетенции любых компетентных органов. Людей можно разорить, но хорошего человека нельзя подвигнуть на убиение невинного топором или арматурой. Также сложно вынудить население выпивать или кататься смертельным образом. Весь кошмар продолжается, по большому счету, добровольно, по зову беспредельных сердец.

Разбавим пафос анекдотом. Хмурым дождливым вечер мужик идет выносить мусор. Не дойдя до бачков, вываливает содержимое на полдороги. Оглядывается на кучу. «Во Путин, страну-то довел».

Мы снова хотим как лучше, но снова делаем кучу, оглядываясь в поисках автора. «Среда заела», — так поясняли генезис кучи левые разночинцы в 19 столетии. Коммунисты продолжают ругаться с либералами на предмет большей антинародности Сталина или Ельцина, но точнее всего тема врагов народа раскрыта прозаиком Пелевиным. «Если заговор против России существует, то в нем участвует все ее население». Можно, конечно, гонять в своей голове чубайса (или шугать берию по углам), но возрождение России начинается с мусора, донесенного до урны. Пока мусор не донесен, мужику из анекдота сложно всерьез обидеться на расхищение бюджетов всех уровней. Там всего лишь не аккуратны, как и он сам. Просто возможностей для неаккуратности больше. Повезло тем мужикам.

Вот есть тема учреждения «мирового финансового центра в России». Наивному прагматику кажется, что надо построить много новых красивых зданий. А потом в них самозародятся фондовые рынки и инвестиционные банки, если к зданиям пришпилить названия. Была такая теория зарождения жизни в Средние века — считалось, например, что мыши самозарождаются в грязи. А в красивом здании обязательно зародятся деньги. Более разумный скажет что-нибудь о таргетировании инфляции и региональной валюте. Но проблема снова в антропологии. И звучит так: в каком месте земного шара людям проще доверить подержать чемодан с деньгами? Так, чтобы не потеряли по глупости и не украли по уму? И взяли свои законные 0,03 % за трансакцию?

Пока деньги проще доверить в городе Лондоне, их будут доверять в городе Лондоне. А если где-то в Третьем мире случится много-много денег, их все равно свезут в Лондон. В Москву или Мехико не свезут просто из опасения, что тамошние кадры порешат все. Если даже бывший московский мэр не рискует остаться в Москве, кто там вообще не рискует?

У философа Мераба Мамардашвили было про то, что такое героический пафос. Без всякого надрыва. Не надо помирать за родину, вообще не обязательно помирать. Это просто способность быть одному. Стоять и не падать. Делать что-то одному. Не воровать, когда все тырят. Выполнять обещания, когда все кидают. Не врать, когда все гонят. Быть вежливым, когда все борзеют.

Главное — в одиночку. Проблему российского гражданского общества философ видел так: все хотят быть хорошими, но только все вместе и с понедельника. «Понедельник» может сильно варьироваться: от «сперва построим коммунизм» до «сперва поправлю дела». Ну и понятно, что это откладывание часа X ровно на бесконечность. Та же бесконечность следует из соборного эгоизма «что мне, одному за всех?».

А можно обойтись без этих условий.

Снова литература — кому и зачем?

1

Вопрос, только кажущийся банальным — зачем люди пишут? Можно ответить тавтологией — потому что не могут не писать (есть такая бородатая, но сильная заповедь, «можешь не писать — не пиши»). Ну а почему не могут-то?

Рискну предположить, что пишется, по большому счету, за тем же, зачем и читается — ради кристаллизации опыта. Его извлечения и формулирования.

Иногда, что бы что-то понять о жизни и о себе, приходится отправиться в путешествие, и не обязательно это перемещение в далекие расстояния именно тела. Можно сказать иначе — решиться на приключение. И, опять-таки, это не обязательно прогулки темными ночами в темных районах. «Все то время, что мы не рисковали и не мыслили, можно считать потерянным» — сейчас уже не помню авторства, возможно, это Марсель Пруст, возможно, Мераб Мамардашвили, начитавшийся Пруста, возможно, всего-навсего и я сам, начитавшийся того Мамардашвили, который начитался Пруста. Но речь идет — о том самом. Занятие писательством — рискованное. Главный его результат — извлечение опыта о мире и о себе — гарантировано не более, чем философу его мысль, или конкистадору его добыча.

Отсюда, кстати, и определение графомании. Это когда пишется, пишется — а не щелкает внутри то, ради чего. Вроде как пьешь и не напиваешься. Человек пишет, но не меняется. И уж подавно не может дать другим то, чего не сделал с собой. Увы. Литература — вот эти черные буковки на белой бумаге — тонкий орган изменения самонастроек души. Графомания же — в лучшем случае бесплодная страсть по тому же самому.

2

Суть произведения редко лежит в его сюжете. Сюжет это как бы тропинка, по которой тебя везут, а то, что тебе хотят показать — скорее пейзажи территории, по которой идет дорога. Говоря немного затасканным языком, «авторское видение мира». Обычный писатель подмечает редкие виды во вполне описанных ареалах нашего житейского атласа, великий — творит мира со своей особой флорой и фауной (говорим же мы: «мир Набокова», «мир Пелевина», «мир Стругацких»). И в видении лежит какой-то опыт, можно сказать с привлечением философической лексики, различая «экзистенциальное» и «онтологически», а можно заверить и в лексике вовсе иной — опыт этот всегда «чисто конкретен» и всегда «по жизни». Автор что-то такое видел, чего еще не видело большинство. Или чувствовал. Или мыслил. И ему ценно — увиденное, почувствованное, помысленное. Вот это и будет «мессидж» литературы (да простится мне басурманское слово в разговоре о русской словесности).

Произведение отлично от вещи тем, что не исчезает в процессе своего потребления. Если курицу съел один, ее уже точно не съест другой. Произведением, в отличие от вещи, можно делиться, не обделяя себя. Вот писатели и делятся.

Но ведь бывает, что пишут в стол? И не только графоманы — но и великие (ну скажем, если бы душеприказчики Кафки не нарушили его завещания, выпотрошив тот «стол», мы бы никогда не узнали Кафку)? В стол — даже и без надежды? А делиться — все-таки во вторую очередь. В первую очередь, рискну уж заметить, пишется для себя, а потом уж городу и миру. В чем закавыка: скорее уж произведение создает автора, нежели автор — произведение. Тот человек, который есть автор текста, сам возникает только в процессе писания. В то время как плотник явным образом предшествует своему столу, писатель только и возникает в письме. Иначе — зачем писать текст, как сказано, ради опыта — если он уже у тебя, лежит где-то в файлах сознания? Видимо, не лежит. Не допишешь, не поймешь. Себя не узнаешь. Вот эта мучительно-экстатическая страсть по себе и есть «не могу не писать».

3

Как уже почти сказано, товаром в произведении является не байка («зачем мне читать про жизни других людей вместо проживания своей?» — резонно говорил Борис Гребенщикова), но образ мира. Иногда покупается такой образ, что неким, более искушенным, бывает грустно. «Что же за пипл, если он хавает это?». Но если мы на первом курсе аспирантуры, не будем свысока смотреть на восьмиклассников, пусть даже почтенного возраста. Тем более сетовать на то, что их больше. Конечно, больше. Им нужны соответствующие письменные пособия. Сетующий на «попсу» всегда имеет альтернативу — заняться самим собой, начав с нескромного поздравления: все-таки он кончил начальную школу жизни, что было вовсе не гарантировано.

Тем более странно шить «аморалку» (на ум всплывает Сорокин, но и Булгакову вообще-то легко пришить — от старой антисоветчины до уточненного гностицизма). Вспоминается фраза: «если бы книги могли нести хоть какое-то зло, весь мир бы уже давно лежал в руинах». Видимо, самое худшее, что может сотворить книга с читателем — это ничего. Что бы по факту не было содержанием текста, сам акт чтения — против энтропии, и искупает не только аморалку автора, но и аморалку читателя, вычитывающего любимую фигу там, где ее и не было (те же Ницше и Толстой были не глупы, но не могли же приложить страховку от идиотизма ко всем своим сочинениям).

В конце концов, большая часть глупостей и зла не оттого, что люди читали плохие книги (смотрели плохие фильмы, слушали плохую музыку и т. д.), а оттого, что с ними не происходило ничего. И самые худшие книги, соответственно, никакие, и лишь приближаются к нулевой отметке, неизменно при том сохраняя знак «плюс».

4

Писательство — конечно же, не профессия в нынешней РФ. Ну вот представим себе, что некто выполняет работу (допустим, красит и белит), а затем его подводят к рулетке. «Если сейчас выпадет зеро, мы тебе даже заплатим». Не великая тайна, что на десять пишущих — один, публикующийся «как надо» (в книгах и журналах, более-менее развозимых по всей стране() надоющийся на десять пишушпишуших имварством, и сейчас оно близко и не содержится ()я в процесссе, а возможно, всего-навсе), на десять публикующихся — один, живущий с гонораров или своего имени.

Уместно ли сетовать? Если писательство что-то вроде взятия уроков у себя самого, если это гимнастика странных мышц, отвечающих за силу понимания-восприятия — как звучала бы претензия? «Я занимаюсь медитацией, но мне за это не платят»? «Качался в тренажерном зале, но мне за это не аплодировали»? Полноте. Жадность губит не только фраера, и бонус в виде денег, чинов, аплодисментов — не более чем бонус: всегда возможный, никогда не гарантированный.

Однако писательство, будучи провально как профессия, вполне состоятельно как призвание, даже и сейчас. Это более чем личная медитация, занимаясь, по сути, собой, ты можешь — о чудо! — быть еще интересен людям. Десятку. Тысяче. Миллиону. Зависит от текста и места, куда попадет текст. «Мы живы, пока держим живыми других». И если выпало что-то значить для других без посредника — надо как-то сильно не ценить это, чтобы искренне и всерьез завидовать приказчикам среднего звена и офисному пути средней руки.

5

Отдавая отчет в конкретности пространства и времени — Россия, начало 21 века — сложно спорить: литературное слово в кризисе. Можно говорить долго: «иные формы репрезентации реальности вытесняют слово большей энергичностью» (Виктор Ерофеев), «автор мертв» (совокупный Французский Постмодернист) и т. д. Можно долго, потому не будем и начинать. Оговорим, что не столь даже проиграв, сколько пропустив сражения, слово еще может выиграть более важное, а даже и проиграв — станет работать на сопредельные области: кино, рок, масс-медиа, публицистика, компьютерные реальности. Коверкая поговорку, слово терпит лишь пиррово поражение — испарившись в одном месте (положим, неторопливый роман а ля 19 столетие), оно тут же начинает конденсироваться в другом (положим, интернет-блог).

Сложно вообразить мир без литературы, если понимать ее широко: порядок слов, рассказывающий истории и дающий порядок интерпретации нашего мира. И даже если представить сумасшедший мир, где люди перестали делиться историями, без слов и интерпретаций не обойдется даже и дурдом. Можно «спасать литературное слово», но можно и успокоиться — само спасет кого надо. Кому надо.

Про мышление из комментов

Давайте попытаюсь, к определению мышления. Сложно, черт… Один из вариантов, давайте мягко означим.

Фиксация в сознании смены имплицитных культурных стереотипов, определяющих нас в нашем восприятии и деятельности. То, что после запятой, можно опустить — это и так понятно, ну ее, тавтологию.

В основной части значит каждое слово. Не более чем «стереотипов», например. А что не стереотип? Да все стереотип. Имплицитных, потому что мы каждый раз не вынимаем их заново, они как бы по умолчанию работают. И речь идет именно о фиксации во внутреннем или внешнем разговоре. Вот там, где есть фиксация — оно самое.

Это несколько такое буддистское понимание, что-то подобное, кажется, Пятигорский говорил Щедровицкому. То есть в этой парадигме мыслит вообще не индивид — это совершается на психофизиологии индивида.

Давайте такую метафору. Сознание — комната, окно которой выходят на улицу — культуру. И оттуда дует. И что-то улетает, что-то прилетает. Наши «представления» — не более и не менее, чем ценный мусор, который навеяло с улицы. Что значит ценный? Целесообразный, так скажем. Фундирующий в успешности наших практик.

От чего зависит «качество» «мусора»? Во-первых, оттого, куда выходят окна. На какое пересечение информационных потоков. В этом смысле аспирант столичной кафедры философии имеет ощутимые преимущества перед свинопасом. У него такая улица, что с нее лучше веет. Во-вторых, насколько открыты окна — можно означить это как личную склонность, любопытство.

А мышление как бы демон, который сидит на подоконнике. И регистрирует, что вылетело и что залетело. Работа мышления — это работа вот этого демона записи, не более. Он не решает, чему залететь, чему улететь. Это как-то по-другому зависит. Но он страшно нужен, а почему?

В этой картине есть полагание своего рода «дарвиновского отбора» концептов. Что вот это вдувание-задувание антиэнтропийно. Что худшее постепенно меняется на лучшее. Если люди с годами живут, а не просто так, они обычно умнеют. Именно поэтому. А во-вторых, есть некая необратимость, или почти необратимость: умный не может стать дураком, он может только сойти с ума, это другое. И вот здесь важен демон на подоконнике — именно его регистрация придает обмену характер, близкий к необратимости.

Чем «заучил» отлично от «понял»? Понял это значит понял, что именно ты отбросил, что именно взял, пережил на себе смену представления. И значит вот этот акт присвоения нового реален — ты не можешь, или почти не можешь забыть. Ну, например, историю в средней школе я понимал, а химию учил. Поэтому экзамен по истории сейчас сдам, а по химии нет.

Теперь к научному и прочему разному другому мышлению. Если под картиной мира понимать не карту дополнительных территорий, а призму, сквозь которую ты видишь то, что видят и остальные, но так, что ты можешь быть в этом определен по восприятию и деятельности. Очки такие… черные ли, зеленые ли, с диоптриями, но без них никуда. Без них непонятно, например, за кого я в данной ситуации.

Я бы вообще этот смысл определил как некий дополнительный элемент описания системы, не имманентный самой системы. Но необходимый для действия в ней. Именно это импортируют из заграничной (трансцендентальной) области религия и философия.

И нет человека, который бы, так или иначе не пользовался плодами этого импорта. Другое дело, что он не сознает эту вещь как импортную, не знает, кто импортер и даже вообще не вычленяет это как не само собой разумеющееся. Но вообще-то «обыденные представления» — это некие руины религий и философий… Те замок построили, а потом он развалился, там козы ходят, а между камней туземцы живут. Но камни оттуда.

Наука иногда просто замолкает, если ей предложить занести именно вот это, играющую эту роль.

ЧАСТЬ 2 По центру

Родина в головах

Есть такие вроде очевидности, которые… «Каждый человек должен любить свою родину». Однако это довольно грязное суждение с точки зрения того, что можно считать выбором мыслить более-менее понятийно. Попробую пояснить.

Во-первых, «любовь» и «долг» — вообще никак не рифмуются. Нет такого долга — любить, долг может быть в том, чтобы переламывать себя об колено, а любовь, как и понимание — случается и дается, это не продукт волевого усилия. Люди могут быть должны поступать определенным образом, но, конечно, не определенным образом чувствовать. Интенция по сути свободна от долгов. Образец нравственного поведения — садист-педофил, более всего мечтающий трахнуть и убить 10-летнего мальчика, но… почему-то этого не делающий. Он — герой кантовского императива, а вовсе не «влюбленные», «родительская любовь», «личная приязнь» и прочие добрости, как бы сопутствующие как бы нашему естеству.

Во-вторых, никакой родины, разумеется, нет. Нет как натурального объекта (в том смысле, в котором нет, к примеру, общественных «классов»). Родина — объект политической рефлексии. Как решили, то и родина. Это конструкт, всегда конструкт. В мире вообще очень мало примордиального и очень много конструктов там, где оное видится.

«Что такое родина?» — спросить можно. Точнее, однако, спросить, что считается «родиной» в той или иной рефлексии, не забывая, что это не столь описание «действительного», сколько конструирование сферы должного — императив, программирующий на поведение. Т. е. родина живет только в голове, но то, как она живет, определяет поведение в мире.

Но сначала лучше спросить: кто бенефициар типа политической рефлексии, в котором есть понятие «родины», как оно понималось в Модерне, 19–20 вв.? Если «родина» не более чем псевдоним некоей императивности, какого рода анонимы стоят как выгодополучатели? И почему бы им не назвать себя, как они есть?

Давайте сравним фразы — «изменить Королю» и «изменить Советской Родине». Изменить Королю действительно можно. Это живой человек, с которым есть некие легитимированные отношения, есть, видимо, присяга. Изменить можно человеку, с которым у тебя отношения, некий договор, а как изменить конструкту?

Однако «изменой родине» очевидно подрывается тип господства некоего, не именующего себя лишний раз. А если бы именовали? В случае Советской Родины это были бы полевые командиры (Котовские, Буденные, Якиры и т. д.), бюрократы сталинского призыва, их дети и внуки, совокупный вырожденный «дорогой Леонид Ильич», наконец та номенклатура, что разобрала СССР в личный траст, короче, в общем и целом — хрены с горы. То есть говорить лично от себя им довольно странно. А вот «родина» — это да. «Умереть за Дерипаску» нелепо, равно как и «умирать за Никиту Хрущеву». Родина — это псевдоним вот этих вот.

Аналогично как-то везде. В обществе Модерна рулит бюрократия и олигархия, точнее — олигархия через бюрократию (будь то СССР, США или Французская республика). Говорить от себя этим людям неубедительно. Возникает вот эта безличность, абсолютный диктатор Сталин с его «есть такое мнение» (а не у меня есть мнение). Не надо от себя. Хуже поверят.

Нация — куда более честная штука. Тоже конструкт, но с меньшей долей неправды. У нации, как у ОАО, могут быть интересы. «Интересы акционеров» — понятно же, о чем речь? А вот «интересы фирмы», «дух фирмы» — это почти всегда передергивание, или безумие, или, точнее, безумие одних и передергивание других. «Корпоративный интерес» и «корпоративный дух» — это разводка. Есть собственник и менеджмент. Если собственник по праву, и менеджмент сильный, там может возникать личная преданность, к которой и апеллируют. И говорят честно: интересы меня, интересы босса, сделать мне, и т. п. Босса, если он крутой и великодушный, можно даже любить. А как можно «любить фирму»? Это извращение, фетишизм.

Если «наше общее дело» — пропаганда, то когда она? Это когда Самый Главный не может сказать о себе «Я». Потому что не собственник, а, допустим, а вор, не менеджер, а так себе, случайный назначенец. Тогда конечно — «дух корпорации», «нам надо», «общее дело».

«Родина» слишком часто — тоже самое, и в больших масштабах. Позиция аристократии честная: я лучше, я соль земли, я ее оправдание, а твой шанс причаститься оправданию — служить и только служить. Менее достойное — более достойному.

А вот бюрократии, олигархии, «слугам народа» — нужна, конечно же, Родина. Но «слуг народа» нет. Есть хорошие и плохие хозяева. Плохие хозяева — это те, которые «слуги».

«Национализм» можно обернуть в пользу, и самый простой смысл тут — оглашается длинный-длинный список акционеров (все французы — акционеры Франции), и говорится, что вот его интерес.

«Патриотизм» это когда служение и жертвенность есть, а «список акционеров» не предъявлен. Кидалово.

Ничего, кроме договора

Известны, в общем-то, как формула долга, так и формула свободы.

«Поступай так, чтобы максима твоих поступков могла лечь в основу всеобщего законодательства». Кажется, так оно? «Свобода как творящая причина самого себя». Многие считают, что формулы не сочетаются.

Однако попробуем покрутить нравственную формулу. Формула скорее про то, чтобы не делать зла, чем про то, чтобы делать добро. К подвигам и любви человека нельзя обязать, так и он не вправе на них рассчитывать, выдвигая к миру ожидание как требование… Все, на что человек вправе рассчитывать от мира, можно редуцировать к двум условиям — отсутствию агрессии и соблюдению договоров. На что ты вправе рассчитывать, то ты и должен. Конкретика уже произвольна. Различные соцпакеты, гарантии или их отсутствие — это уже как договорилось. Любые «гарантии» («пенсия от государства», «сыновний долг») можно свести к «соблюдению договоров». В этом обществе по умолчанию или, наоборот, черным по белому прописан такой вот Общественный договор, где есть такая-то социальная гарантия или такая-то традиционная ценность. Здесь и сейчас.

Заметим на полях, что чем меньше традиционных ценностей, тем больше нужно социальных гарантий. Как раз с пенсией это хорошо видно: если дети ничего не должны старикам, то им тогда должно государство, и т. д.

Значит, отсутствие агрессии и договор. Что значит — агрессии? Давайте так ее понимать, формально: не разрушение чужой сложности (частным случаем чего будет не нарушение прописанного в Уголовном Кодексе). Можно, кстати, нарушение договора свести к агрессии, дал гарантию, и не выполнил — это обман, а обман агрессия самая настоящая, ложь ведь разрушает чужое.

Но большим формальным совершенством будет сведение отсутствия агрессии к договору. Напомним, что чем формальнее — тем оно лучше. Цивилизация держится на форме.

Почему так будет формальнее и как оно вообще будет? Касательно того, что есть «агрессия», могут быть еще разночтения. Два человека подрались — агрессия? Казалось бы, да. Ну а если оба хотели немного подраться, если драться — их путь самореализации, и соперники были по сути партнерами, как оно говорится, спарринг-парнерами? А мат — агрессия? В одних контекстах переход на мат несомненно агрессия, в других все нормально, не обидно. Как правило, надо спрашивать — считает ли это нормой тот, кому это предложили? Подраться, поматериться, потрахаться под кустом? Если не возражает, то зла-то нет. То есть агрессия определяется конвенционально, и тут мы выбираемся именно что к договоренностям. По сути, форма любого преступления — сделать то, на что нет согласия у той стороны, с которой делается (если делается не с ней, то согласие не требуется — напомним для поборников морали, от которых, как известно, стонет нравственность).

Все, что человек может сделать плохого, сводится к нарушению договоренностей, если понимать под ними договора подразумеваемые, неписаные, имплицитные. Например, соблюдение правил вежливости, принятых в данное время в данном месте. Не нарушение того же УК.

Можно, при желании, все неписаное сделать писаным, все скрытое — очевидным. Чтобы человек явным для себя образом подписывался на соблюдение правил. С возможностью и не подписываться, конечно. Например, получение паспорта означало бы — и это акцентировалось! — что человек в этот день заключает договор с обществом, по которому принимает и обязуется блюсти текущие законы. Их приняли до него и за него, но он ставит подпись, если ему нужны другие законы — он может создать себе иное общество, из самого себя, для начала, состоящее. Не взять паспорт, кинуть его в лицо законникам. Да, конечно. Его право.

После этого он — в рамках текущего общества людей — обретает интересный юридический статус, ближе к статусу животного, нежели человека. Человек, не принявший паспорт, удаляется, положим, в лес. И живет там. Его жизнь охраняется чем-то вроде занесенности в Красную книгу, убить его — несет плохие следствия для убийцы, но существенно иные, чем убийство члена общества.

А если этот «сам-себе-общество» сам начнет убивать, воровать или гадить? С ним расправятся, но по иному принципу, чем с преступником-человеком. В строгом смысле, такой одиночка — не преступник вообще. Его действия не считаются преступными, он совершенно невинен, просто его надо скорее истребить (или как-то иначе обезвредить, именно убивать не надо, просто дешевле обычно убить), как надо истребить волка, таскающего овец. Если же овец таскает преступник, с ним несколько иная процедура, его тоже могут приговорить к смерти, то это принципиально иное.

Нет никакого преступления, пока нет закона, и нет никакого закона, пока чел не подписался. Можно, повторю, не подписываться. Ни на Уголовный кодекс, ни на внутренний распорядок фирмы, ни на устав монастыря, ни на другой устав, вольному — воля. Подписка идет как сделка. Человек, подписавшись на ограничение свобод, навешивает на себя пассивы, но взамен получает доступ к активам, чья ценность перевешивает. К примеру, если на закон подписаться, то закон начинает тебя охранять. Чем больше обязательств, тем больше прав. Ради них и заключаются договоры.

Теперь вернемся к началу. В нашей картине все ограничения, лежащие на человеке как его долг, оказываются следствием его же решения. Но ведь это и есть свобода!

Известна такая, очень древняя, философическая подъебка, в общем виде звучит так: а может ли всемогущий Бог нарушить закон, который сам создал как нерушимый? Любой ответ якобы указывает на отсутствие всемогущества. Если говорить строго: на несвободу того, кто свободен по определению.

Есть грамотный ответ на вопрос: теперь уже нет. Вот именно так звучащий. Бог свободен абсолютно, здесь нет предела. Просто люди склонны понятийно путать свободу и независимость. Независимость это когда «делаю сейчас, что хочу, без ограничений». А свобода это «когда я причина самого себя». В чем разница? Если мое хочу ограничено моим же решением, бывшим ранее, с моей свободой все в порядке.

…Так же, по образу и подобию, устроятся люди. А куда они денутся?

Базовый грех

Можно ли свести все «плохое», что может натворить человек, к некоему единому знаменателю? К некоей именно праформе плохого и людям вредного?

Ведь, как известно еще Канту, по содержанию-то собственно ничего плохого и нет. Поясню на примерах, чем грубее, тем лучше. Не обязательно «плохо» бить человека ногой в лицо, лгать, совокуплять 13-летних девочек и мальчиков, воровать и т. д. Даже и убивать совершенно незнакомого и ничего тебе не сделавшего дурного человека.

Оправдание просто. А если он сам этого хотел? Ну хотели два человека подраться, например, так же бывает? А некоторым, это все знают, но все равно скажу по секрету — очень нравится война, да. Некогда пил в Подмосковье с ветераном двух чеченских кампаний, он говорил — да, был кайф, здесь все херня и скука, а там — это да, будет война — снова поеду. Я не уточнял, что приятнее — убивать или рисковать быть убитым, да и незачем, да и глупо такое уточнять, «война» это комплекс того и другого, и некоторым нравится, да. И процент таких людей в двух достаточно многочисленных нациях найдется вполне достаточный, чтобы устроить небольшую войну ко всеобщему удовольствию (просто надо, чтобы в зону военных действий не попали случайные люди, то большинство, которому война на хрен не сдалась, воевать где-нибудь на необитаемом острове — и будет всем счастье).

Ну и так далее. Есть субкультуры, где принято обманывать, есть такие подростки, кому уже нужен секс, кому оно для развитие самое оно, таких немного, но где-то они есть, и если такого не трахнули в 14, положим, лет, жизнь его или ее пошла хуже, чем могла бы пойти, и т. д.

Также и любое «добро», вроде бы вполне доброе по содержанию, вполне обратимо. Можно задолбать человека вусмерть своей «влюбленностью», «заботой» и прочим. «Кого вы ненавидите больше всего?» — спросили Славоя Жижека. «Людей, предлагающих мне помощь тогда, когда я в ней не нуждаюсь». Во как. Эпатировал, надо думать. Но все-таки.

Таким образом, единственный принцип, отделяющий, определяющий, вычленяющий нам плохое — навязчивость. Предложить человеку то, чего ему не надо. «Эй, на хуй, сюда иди», — один человек хочет подраться, и плохо не то, что он будет бить второго, а что второму этого не надо, по крайней мере, здесь и сейчас. Навязчивость разной степени тяжести, уточню. Понятно, что навязать человеку букет роз не так страшно, как матерную беседу («оскорбление»), а беседу не так страшно, как секс («изнасилование»), и т. п. Но розы — тоже нехорошо.

Но если, положим, два чумазика из гетто подписались, ко всеобщему удовлетворению, подраться насмерть за 10 000 долларов, они все равно дерутся почти насмерть каждый день и каждую ночь, а чего им? — все хорошо. Несчастный влюбленный куда более неприличное явление, да и любой иждивенец, коли его содержат не из любви и великодушия, и не по социальному договору, а «ибо надо».

В Уголовном Кодексе — масса странных якобы преступлений. Проституция, например. Продажа наркотиков. Даже (но тут надо дифференцированно) многое из того, что считается коррупцией. В СССР было еще веселее — статьи за тунеядство, гомосексуализм («а за геморрой у вас статьи нету?»). Там нет пострадавших. Есть те, кто говорит от лица пострадавшего, от «общества», от «морали», но обычно это либо жулики на окладе, либо «честные люди», твердящие «самоочевидные вещи», т. е. народ без рефлексии, чем и гордый.

Если мечтать о тысячелетнем царстве добра, как водится у русской и нерусской интеллигенции… Мораль и законодательство — надо строить вокруг навязчивости как базового греха и его различных степеней тяжести. Это не «вседозволенность». Разрубить топором икону на площади — тоже навязчивость… Только это преступление не «против Бога», а против данных людей. Выбирайте, пожалуйста, выражения.

Мне скажут, что такой подход — либертарианство. Добавлю, что проводить оное в жизнь следовало бы с жесточайшей аккуратностью. О плюсах такого мира? Скажем,в такой парадигме улицы можно реально очистить от гопоты, а в привычно-христианской — в принципе невозможно. Религия милосердия просто не легитимирует тип формальной предъявы, на основании коей можно вести геноцид, избавляющий от новых поколений навязчивых.

Идеология: гардеробный принцип

С «политическими взглядами» — какая закавыка? Считается, что человек должен самоопределиться как бы за всех. Мол, общество спасется социал-демократией. Или там национал-социализмом. Или шариатом. И я, мол, в это въехал. И вам сейчас расскажу. А кто-то въехал, что общество спасется по-другому, и сейчас об этом тоже поспорит.

Между тем «политические убеждения» имеет смысл выбирать, как мы, к примеру, выбираем одежду. Мы же не решаем, какие костюмы лучше с точки зрения человечества? И принимаем решение исключительно за себя. «Мне идет серое пальто», «человеку моего типа подходят джинсы», и т. п.

Но это совсем другая методология самоопределения, совсем-совсем. Кстати, исключающая почти все споры. «Мне идет костюм от Армани» и «в данном случае уместнее ватник» — какая тут особо полемика? Разве что с точки зрения эстетики — «это, брат, не твое». И прагматики — «в этом тебя не поймут». Но это лишь 10 % сегодняшних споров.

А кто тогда «прав»? А все, кто выбрал, рефлектируя свои основания и кому выбор помог по жизни. Его собственной, не чьей-то. Таким образом, коммунист, фашист, христианский демократ — все правы. Не прав лишь тот, кто плохо подумал и напялил не свой размер и фасон. Кому жмет, кому тесно.

Касательно меня… Первый резон — определиться, так сказать, антропологически. «Что выгодно людям моего типа?» Плевать, тысячу раз плевать при том на общее благо. Есть вообще сильное подозрение, что пирог прирастает не политикой, а ценности материальные и духовные — растут учеными, инженерами, педагогами и т. п. Политика — это про то, как пилим пирог. Пирог растет, если я, к примеру, пишу осмысленный текст, и его прирост прямо равен его осмысленности, а за кого я — тут ничего не растет, поэтому это мое дело.

К «общему благу». Подлостью и глупостью было бы рекомендовать человеку вживить себе идеологию-проигрыватель. На фоне того, что у соседа есть идеология-выигрыватель. Так вот, если один будет плясать про «общее благо», а второй про «интересы сословия», второй почти всегда победит. Чисто математическая модель дележей и выборов.

И если кто-то у нас за «общее благо» — то чего он? Как правило, одно из двух. Либо он таки лох («святая самопожертвованность»), либо он таки подлец. То есть он все-таки за себя, своих и свою социальную группу, только он маскируется, передергивая втемную, а это нечестно.

Таким образом, «народник», к примеру, всегда одно из двух или их синтез. Либо лох, либо подлец, либо их некое смешение. У Достоевского эти люди так и описывались. Либо возвышенные ебланы, либо довольно мутные эгоисты с некоей патологией, либо синтез, у всех — довольно хитро выгнутая воля власти, все, в некоем роде, интересные люди вот эти изгибом именно.

Это к вопросу «интеллигента, пекущимся о народном благе», «долге интеллигента перед народом» и прочем. Что он должен? Правильный ответ: ничего. Просто быть. Врачом, учителем, писателем, кем еще? Сверх этого — ничего не должен. Ах да, при возможности — голосовать против народа и буржуазии в свою пользу. Почему не стоит обратный вопрос: что народ должен интеллигенции? Вообще-то так вернее. По звучанию. Что простое должно сложному, а не наоборот. Аристократ вот точно знает, что не должен. Точнее, должен — своему архетипу, а из людей должен только своим.

Но в чем фокус? Благодаря тому, что чел соответствует архетипу, все общество получает смысл. Олигархия приходит, маркированная как «народные слуги». Там не говорится «мы высшие». Они, в некоем роде, такие же (советская бюрократия, постсоветская буржуазия, в то же время и мировые ТНК, и «звезды эстрады»). Они, в некоем роде, мало отличны от тети Моти из второго подъезда. Они придуряются, что «должны народу», в итоге же — народ отстегивает им, как отстегивал бы аристократии, но… вместо содержания высшего типа и оправдание через это он содержит всякое хренло и через это более проклят, нежели оправдан. Т. е. это противопоставление не эгоистов и альтруистов, а эгоистов честных и нечестных, вторые хуже.

Возвращаясь к «интеллигенции». Если она «за народ»? Если это способ сделать карьеру через придурствование, то это безнравственно. Если это реально чего-то высшее, делящее пирог против своего сословия, это… тоже, короче, нехорошо. Пусть им воздастся на том свете. А на этом не надо. Она же сами говорят — нам не надо. Вот и не надо. Или вы одной рукой отписываете, чтобы другой себе приписать?

Возвращаясь ко «мне». Ну кто я? Только не надо описывать через «страту», даже через «класс». Одна и та же антропология дает, в разных обществах, разную закономерную страту. За те же качества, что при одном порядке возводят в чины, при другом пинают ногами, это понятно. Класс — не более чем позиция касательно средств производств, выиграл пролетарий в лотерею, купил себе «актив» — будет буржуа, если не просрет (скорее всего просрет, разумеется, но пока что он буржуа).

Давайте — описывать через неотъемлемое. Мужчина, базовый язык русский, интеллектуал, молодежью быть перестал или скоро перестану, все перестанут. Вряд ли я изменю пол, вряд ли выучу другой язык так же хорошо, как русский, «интеллектуал» — в отличие от размера зарплаты — базовый способ жизни, его тоже не отпишешь, разве что с ума сойти… Таким образом. Политические интересы женщин, молодежи, не русскоязычных, пролетариев, мещан и аристократов волнуют меня существенно меньше. Не в том смысле, что я им зла хочу. Просто — а хрен ли?

Кстати, очень печальное 21 столетие, его начало. Для а). мужчин, б). русских, в). взрослых, г). интеллектуалов. (Про пункт А можно написать отдельно и долго, но замечу, но дело здесь в базовой смене мужской доминанты воли к истине на женскую доминанту воли к выживанию, т. е. мальчики ведут себя все больше как девочки, отчего им бывает счастье).

Более сложный путь — самоопределиться через дискурс. «Что у нас думает по этому поводу политическая философия?». А чтобы она не думала, она, первым делом, не должна думать себе во вред. Она должна подумать так, чтобы через содержание утвердить и форму своей возможности, скажем так.

С точки зрения политической философии сложно, к примеру, быть за «социализм». Ибо при социализме за занятия политической философией иногда сажают в тюрьму. Сложно быть компрадором, ибо мышление нужно в метрополии и не нужно в колонии. Сложно быть за рыночную экономику без пределов, ибо политическая философия — так себе товар. Более-менее можно быть за античный полис, из ближайшего — за классическое европейское государство, все более уходящее в прошлое.

Правые и левые: тезисы

К вопросу того, на каких шкалах помечается различие правых-левых.

1). Элитаризм или эгалитаризм. Правый озабочен тем, чтобы социальное неравенство было соотнесено с ценностями, левый стремится к его минимизации, зачастую ценой подрыва пропорции достоинств и рангов. Правый готов увеличить само неравенство, лишь бы социальные статусы «соответствовали антропологии».

2). Гомогенность или гетерогенность аксиологического поля. В правом социуме элиты и массы либо верят примерно в одно, либо массам велено исповедовать некий символ веры элит. В левом социуме ценности массы и элитариев принципиально различны, при этом ценности человека массы таковы, что подрывают его элитные потенции.

3). Суммарно-социологический или дифференцированно-антропологический подход к вопросу критериев общественного развития. Левый меряет кучами: ВВП, демографический рост, выплавка чугуна, динамика биржевого индекса, рост энергопотребления, объем накопленной информации. Спор между левыми, какая куча более солидна, например, демографический рост или биржевой. Правый скорее смотрит на предельный человеческий тип, возможный в данном социуме, либо на процент особей в популяции, удовлетворяющих критерию Х. «Тоска по гениям и героям», «спасение души», «вырождение», «возрождение», «стали ли люди лучше» — примерно такая лексика в описании.

4). Опора на сильных или на слабых. Правый скорее за мужчин против женщин, за взрослых против детей, за коренных против мигрантов, за образованных против неучей, здоровых против больных. У левого наоборот. При этом легко представить, что слабых больше, или они сильнее ситуативно.

5). Трансцендентное или имманентное. Правый склонен полагать, что за натуральным миром есть некая метафизика, левый в этом отношении нигилист, для него все дано натурально, в телах. Можно добавить, что правый склонен видеть за предметами формы-эйдосы, а левый субстанцию-материю.

Есть и еще какие-то критерии, конечно. Названо то, что показалось главнее, принципиальнее. Любого деятеля, тем паче «властителя дум», можно пробить по вот этим критериям. Ну вот, например, Ницше. По критерию 2 не очень понятно, по критерию 5 левый, по остальным правый. Счет 3,5:1,5 в пользу правого дискурса. Гитлер явно левее его. Платон правый со счетом 5:0 или в крайнем случае 4:1. Марксисты обычно левые со счетом 5:0. Вроде бы правые Кант и Гегель. Интересно в случае Наполеона или Чубайса, там, кажется, можно спорить.

Ну и так далее.

Гигиена в политической философии

Мысль, которую из комментов стоит дернуть отдельно. Наверное. Ибо важно. Здесь идет апологетика правого и критика левого. Точнее, того, что автор нарек правым и левым.

Но как ни парадоксально, я не считаю, что левая идея так уж хуже, ниже, слабее правой. Если сравнивать идеи как идеи именно. Не с позиции того, где я, а с позиции их потенциала. В конце концов, как писал классик, все разумное действительно, а все действительное разумно. Слабая идея не может торжествовать подряд 300 лет, переделывая под себя мир. Что следует просто из идеи о том, что такое вообще идеи.

Возможно, стоило выбрать более нейтральные слова в описании как раз Идеи. Оставив более резкие для поклонников. Идея-то сильная. Но вот если человек носится, например, с предельным эгалитаризмом, это диагноз. Если на вопрос, чья жизнь ценнее при прочих равных — Эйнштейна или рабочего — человек спрашивает «а каковы дополнительные условия», «а хорош ли рабочий», «а сколько лет Эйнштейну» и прочее, то диагноз. Не эгалитаризму, однако, а человеку.

Уместна такая метафора, очень грубая. Бренд дорогого товара не обязательно сам по себе дорогой бренд. Бренд массового товара может быть дороже. Сравнивать бренды — одно. Сравнивать предпочтительности актов покупок — другое. И то, что я писал в тему, было скорее про «покупки». То есть звучал не вопрос «что победит?» или «чем спасется мир?», сколько «за кого лучше подписаться при прочих равных?». Вопрос исключительно индивидуального решения с позиций этических и эстетических. Ну вроде как вопрос, какой костюм мне купить. Максимально допустимая расширенная постановка вопроса — какой костюм вообще лучше. Но это отнюдь не решения вопроса, в какие костюмы должно быть одето человечество. Должна же быть какая-то соразмерность. Я же не человечество, чтобы принимать решения за него. Правда, тут есть нюанс: надев идейно-партийный костюм, я начинаю как бы изъявлять готовность встать за некое общее будущее, хотя бы и для всей ойкумены. Железной рукой, как говорится, повести к иллюзиям своих счастий… Это всяко, без этого никуда. Но я понимаю, что это второй такт, следующий лишь после покупки «костюма».

И это ни опровержение состоятельности того «бренда», что считается противоположным (по общему сговору в единстве всех противоположностей). Пусть этим Абсолютный Дух занимается. Требует зачетки, ставит баллы. А мы, на определенном градусе онтологии, умываем руки по гигиеническим соображениям.

Поп в попе

Не надо завидовать попсовику как типу. Как единичному случаю — сколько угодно, но тип не такой уж статусный. Просто надо смотреть в среднем по категории.

Поясним на литературе. Возьмем, к примеру — не будем оригинальными — Донцову и Пелевина. Если вы пишите примерно как Пелевин, вы, скорее всего, можете рассчитывать на имя и гонорары, может быть, чуть меньше, чем у него, но… Литератор класса Пелевина — это, при прочих равных, сделанная карьера в литературе. Это если вы обнаружили «я могу также, как он». Просто мало кто может. А вот если «я могу, как Донцова?». Так может каждый второй студент Литинститута. Может ли человек, могущий как Донцова, рассчитывать на статус «а ля Донцова плюс минус лишний миллион рублей»? В том-то и дело, что нет. С такими данными — быстро и качественно гнать вот это — человек может рассчитывать на карьеру литературного негра, то есть на гарантированный кусок хлеба, и не более.

«Я могу как Леонид Федоров и группа Аукцион» — это «пройдемте в музыку». «Я могу как Дима Билан», т. е. вокал и двигаться — это «пройдемте петь в кабаке». В стране несколько тысяч (а может, десятков тысяч?) кандидатов на вакансию «Билан» и «Донцова». Если кому-то из 10 000 тысяч повезло, это лотерея. На вакансию «Пелевин» есть только Пелевин, на вакансию «Гребенщиков» есть только Гребенщиков, на вакансию «Галковский» есть только Галковский, и т. д. Даже на мою скромную вакансию, простите, есть только я. Если бы я «писал как Донцова», у меня было бы что? Грубо говоря, один шанс к тысяче на «много денег и все меня знают». И я бы — при всем уважении к деньгам — не пошел бы менять себя на такую хреновую гипотетику.

Так что все борцы с попсой могут расслабиться, успокоиться. Объекты их нелюбви, в среднем, пребывают, где и положено — в глубокой попе. Раз в год Господь просто плюет на одного из тысячи, и его поднимают в свет на большом красивом совке.

Кстати, из той же серии: не надо сильно завидовать бандитам. Да, у него джип, а у Васи-программиста и Пети-журналиста такого нет. Но давайте смотреть в среднем по цеху. Кого в 20 лет завалили, кого в 25 посадили, кто в 30 спился от своих превратностей. Если в среднем — не так уж завидно. Может быть, кантоваться по свету программистом и выгоднее?

Вопросы литературы: методика понтомера

Достала такая вещь, как разговор о «настоящей литературе». Ну то есть когда есть некий текст, и касательно него надо высказаться. При этом не «выразить личную эмоцию» (кого гребет твоя личная эмоция, если ты не самый дорогой автору человек), а «вынести суждение». С претензией на некую экспертность и всеобщность. На тему «что такое хорошо и что такое плохо». Заценить текст по Н-балльной шкале, так скажем.

Что делают идиоты законченные? Они вообще не понимают смысла жанра «суждение». Они думают, что «меня вставило» — это и есть оно. Или «не вставило», что случается в разы чаще.

Но это полные неадекваты, частичные — пытаются еще обосновать какой-нибудь фразой. Очень факультативной, как правило. «Правдоподобно выписанная деталь», «блестящая шутка на пятой странице», «целых семь опечаток», «хиловато с энергичностью глаголов» и прочее. По сути, он все равно живет в мире, где «вставило» или не «вставило». Но у человека просыпается некое чувство приличия. Он не считает себя Господом, он отвергает мысль, что автор писал для него Единственного, что у автора еще миллион потенциальных рецепций и на твою в этом миллионе ему плевать.

Они как бы подгоняют теорию, но это еще не теория. Они все равно хлюпают своей единичной рецепцией.

Люди более-менее честные и разумные всегда имеют — как бы оно сказать, ась? — в импликации частного суждения фундаментальный теоретический дискурс. Может быть, самими собой удуманный. Может быть, где-то учитанный. В любом случае — присвоенный и рефлектированный. Но если этого нет, нет отсылки к нему, намека на него — все на уровне реплика лоха с галерки, которому вдруг позволено открывать лоховскую пасть.

Что значит — фундаментальный теоретический? Ну это где прописано, что такое литература, какие критерии, какие силы критериев и т. д. По сути, есть заранее четко разграфленное поле, куда разбираемая штуковина просто попадает мгновенно. Белый конь на клетке эф четыре. Не же четыре и не эф пять. Это скучная и скорая процедура. Сразу видно — где белый конь. И как он туда попал. Единственное, что интересно: обсуждать устройство доски, а любая дискуссия начинается с предъявления досок.

Еще раз: нет досок — беседуют лохи. На уровне, кто прикольнее высморкается.

Но на самом деле — все проще. Не надо досок. Точнее, доски должны быть про другое.

Нет такой потусторонней вещи, как «настоящая литература». В том смысле, что бывает потусторонний истинный мир, где все по-другому, где последние становятся первыми, где страшный и правый суд и некое верховное, которое точно знает, кто прав и чего почем.

Нет, все уже здесь. В этом мире. «Правильно, — скажут идиоты самого грубого вида, еще не описанные, — кто сколько экземпляров продал, того и есть». В принципе, они, идиоты, будут правы. С двумя существенными оговорками.

Первое — сила действия (на мир, да) прямо пропорционально не токмо количеству читателей, но и качеству. Я не знаю, сколько домохозяек должно уходить за одного политика, филолога, философа и т. д., но курс может быть и 10 к 1, и 100 к 1, и больше, наверное (во сколько раз Пушкин или Наполеон круче среднего парня, а? сколь их рецепция дороже?). Второе — заценить надо не реальный эффект, а потенциальный. Потому что реальный эффект это писатель плюс издатель и его пиар, а сам по себе писатель — только потенциальный. До какой отметки можно раскрутить данного автора при среднем пиаре среднего издателя в средних условиях?

Таким образом, про что должны быть наши «доски»? Про вот этот самый Потенциал. «Думаю, что данного автора можно вывести на 50 тысяч тиража, элитарность первой ступени». Или «полагаю, три тысячи читателей, степень элитарности три». Доска. Чисто доска с горизонталью (от 1000 до 100 млн. читателей) и вертикалью (от всякого быдло-повидло до сугубого «автор для авторов»). Значимость — перемножение.

Как-то вот так. Понятно, что все прикидки на глазок. Но хотя бы все глазки смотрят в одном направлении. И нет вот этой мерзости «моего личного мнения», поганой (однозначно поганой с точки зрения Культуры) политэкономической Демократии. Точнее, мнение есть — в том, как и чего ты прикинул, и не более.

Да, и еще… Музыку, кино, даже и философию — все оценивать как-то также.

В чем и фишка.

История философии как ЖЖ

Пояснить, что имел ввиду Мишель Фуко под трансдискурсивностью, можно на одном простом примере (на нем же видно, как строится философская беседа несколько тысяч лет). Представьте себе такой всемирно-исторический блог, первые посты в нем размещает Платон. Некоторые скажут, что Сократ, некоторые возразят, что досократики, но это уже детали. Дальше разные люди это дело комментят. Модератором всей этой штуки выступает время, забанить это не может никого, но некоторые комменты — точнее сказать, большинство — со временем удаляются. Некоторые остаются, мы их помним. Под некоторыми начинаются обширные ветки. Те, под которыми идут ветки, выносятся в отдельные посты с тем же статусом, что начальные. Это и есть «великие философы» со своей трансдискурсивностью, привет Фуко. Оставившие такой коммент, под которым пошли тысячи комментов и ссылок, как коллег, так и графоманов. Кажется, Мамардашвили приводил цифру: еще при жизни Канта в Германии вышло порядка 2 тысяч книг, комментирующих его работы. «Ну а что вообще можно сделать с текстом? Читать или комментировать» (Давид Зильберман).

В каких позициях к этому ЖЖ может встать человек? Во-первых, оставить коммент, открывающий ветку. Во-вторых, просто оставить то, что не удалит модератор. В-третьих, просто пересказать фрагмент этого неумирающего ЖЖ, любой, на вкус. Если долгое время комментов не оставляют, ну что… темные века это называется. Сам блог никуда не исчезает, это люди нормальные исчезают.

Помимо этого, вокруг того ЖЖ можно плясать, указывать на него пальцем, вытирать пыль с мониторов, плевать в мониторы, спамить, троллить и флеймить. Чем и занимается вот уже 2,5 тысячи лет большинство к нему подходящих, включая академическую публику и случайных прохожих. Но это уже, строго говоря, не имеет к нему отношения.

Посыл богослова

Вспомнилось… Некогда прилюдно задал вопрос дьякону Андрею Кураеву, я не хотел «срезать», это плохо, мне было искренне интересно — как он ответит. Действительно интересно. Главный проповедник РПЦ, умница, интеллектуал Кураев — послал меня. Если считать, что это было такое мини-интервью, то оно сорвалось. Если полагать, что между нами состоялась полемика, я ее выиграл. В подворотне пославший на хуй — выигравшая сторона, в концептуальной дискуссии — проигравшая. Вынуди оппонента вместо ответа сказать что-то иное, и перед лицом города и мира — если город и мир еще имеют лицо и чего-то соображают — конечно, он проиграл.

Но давайте дословно. Это был примитивный, проще некуда, за версту наивный вопрос, но ответить на него, без самоаннигиляции, церковному дискурсу невозможно. Не только умнице и интеллектуалу Кураеву. Боюсь, любому представителю — любой авраамической религии. Не вообще ответить, конечно, а именно здесь и сейчас, в 21 веке. «Если ребенок спросит, попадут ли его неверующие, но очень-очень хорошие папа и мама в ад, то как вы ответите?». Зря, конечно, про «ребенка». Надо еще проще: «попадет ли человек, единственный грех коего в том, что он не православный христианин — в этот самый ваш ад?». Кураев не столь философ, сколь ритор, и ответил безупречно по пиару, что-то вроде — «я бы поцеловал этого ребенка, видите ли, я не умею вести богословских дискуссий с детьми». — «Ну а мне бы как ответили?» — Но Кураев не ответил уже никак, даже не поцеловал меня, про другое говорить начал, более светлое и приятное.

Если не по пиару, а по истине, то Кураев, конечно, прогнал гниль. Понятно же, в чем вопрос. Но ответ из позиции пиарщика и есть конец богословия. После богословских споров проигравшую сторону, как правило, сжигали, но сначала все-таки объяснили, в чем именно дискурсивно заблуждается еретик.

А как, в самом деле, ответить? Нельзя сказать «я не знаю», это сразу говорит, что ты шарлатан, такого не знать. Можно ответить «да» или «нет». Если «да»… А ортодоксия, конечно, допускает только один корректный ответ, вот это самое «да». Хорошо говорить «да», когда все общество — единоверцы, а иноверцы бродят где-то по периферии мира, их никто в глаза-то не видел, гадов, и можно предположить, что «мы правы, потому что мы и есть настоящее человечество». Можно поверить, что «настоящее человечество», конечно, пойдет в рай, а ненастоящее обречено на вечные муки.

Но сколько православных в мире сейчас, 3 % человечества? А если нормально воцерковленных, то сколько, 0,3 %? То есть все идут не в ногу, а вот эти 0,3 % — в ногу? Э-э… «Спасение для 0,3 %» это все равно что сказать, «мы типовая, жестко ограниченная, противопоставленная всему роду людскому секта». Так сказать, конечно, нельзя.

Оставить ответить «нет» с вариациями? «К Богу есть много путей», «Он, сообщая себя, выбирал выражения, учитывая место и время», «различия форму не отрицают общности содержания», вплоть до «ад и рай — это такие метафоры духовной жизни». Но это, простите, экуменизм.

То есть слив символического капитала всех церквей в одну корпорацию. С выдачей неких паев этой корпорации. Такую позицию еще может занять католик, или универсалист-пантеист а ля ведантист, или гностик, или мусульманин, любой, кто имеет хоть какие-то шансы на контрольный пакет и сведение к себе как к общему знаменателю. Понятно, что православие не имеет никакого шанса, ни политического, ни логического — хотя бы на блокирующий пакет в этом всемирно-духовном ОАО. Экуменизм для него не экспансия, а каюк.

Какой еще ответ, кроме «не знаю», «да» и «нет»? Вопрос ведь не открытый. То есть варианты реакции… либо «я профан», либо «я сектант, настаивающий на проклятии 99 % человечества», либо «я представитель факультативно-метафорического течения». Ну или послать.

ЧАСТЬ 3 Между делом

Самоубийство как надо

Один мой добрый знакомый сказал такую фразу, если надо передать дословно: «Мистерия Голгофы, мистерия Голгофы… А чего? Взяли беднягу и приколотили». Вот именно эти слова — беднягу и приколотили. Но если брать натуральные события, со стороны ведь так и виделось, в этом и скандальность, как писал Ницше, всемирно-исторического события «Бог на Кресте».

Бога, конечно же, нельзя убить — это раз. Бог не может и устроить подставу — два. Остается предположить, что это было Самоубийство, и тогда все нормально. Именно что нормально.

И Фридрих Ницше устроил себе тоже самое. Недаром в конце подписывался «Распятый». Сумасшедший философ — скандал того же рода, что и Бог на Кресте. Остается предположить, что это тоже такое самоубийство, а самое правильное самоубийство для философа — сбрендить, чокнуться, сойти с ума.

Кто-то писал о Ницще — «его больная христианская душа…». Он и сам писал, в «Воле к власти», только христианство могло выпестовать породу людей, стол помешанных на честности, к коим, надо думать, относился и сам. А касаемо самоубийств… Самоубийца-Ницше был тут честнее. В отличие от христиан, он легитимировал практику, его Заратустра как бы похлопывает Христа по плечу (есть такой отрывок), мол, ты бы тоже им разрешил, проживи ты с мое.

Власть, играющая черными

Некогда на вопрос, что делать с плохими людьми, мне было отвечено «ничего» и пояснено «никаких дел с плохими людьми не надо иметь». Ну а если они захотят иметь с тобой дело, максимально быстро и с меньшими затратами вернуть нормальную конфигурацию — в которой у вас опять нет никаких дел. Вот как-то так. В идеале.

К чему вспомнилось? Мне представляется, самая крутая, самая настоящая, и самая одухотворенная власть — никогда бы не преследовала людей, не гонялась за ними. Высшей мерой наказания у нее был бы… отказ иметь с тобой дело. И она никогда не начинала бы первой. То есть она бы легко убить человека, но непременно чтобы он сам приполз, что-то сделал, как-то явственно заслужил, она всегда играла бы черными, т. е. первый ход предоставляя тебе, и просто возвращая тебе последствия твоего же е2-е4 или там а2-а4, не более и не менее. Чем могущественнее была бы она — тем точнее передавала бы тебе твое же, и все. И ничего. Такое вселенское Зеркало, или, точнее сказать, центр регистрации и выдачи кармы. Совмещение доброжелательного, но неумолимого отношения к людям. Никакой отсебятины и легкая усталость во взгляде. Вот это был бы Режим с большой буквы Р.

Безумие разума, хедж и венчур

Нет ничего более рискованного, чем «действовать по разумным соображениям». Допустим, у тебя пошаговый алгоритм, в его основании лежит десять гипотез, и срыв всего лишь одного шага — срывает все. Уверен ли ты в десяти гипотезах? Помнишь десять своих гипотез, отброшенных позднее как чистый идиотизм? Помнишь, куда вообще «разумные теории» заводили людей? Понимаешь, что «разумное основание» — можно приписать почти любому выбору (чем и занимаются софисты на службы сильных мира сего)? И это не риск? Риск. Куда больший, чем… Чем действия, продиктованные чем угодно еще: инстинктом, традицией, инерцией, подражанием.

Однако это не доводы против «разума». Это скорее напоминание, что разумное действование — суть венчур, а выше названное на фоне этого — хеджирование. А венчур он и есть венчур. Вероятнее как накрыться медным тазом, так и уделать всех. Именно венчурные предприятия — двигают цивилизацию. Не буду развивать далее аналогию, ее легко продолжить… Про типы цивилизаций (разум-венчур и традиция-хедж), про жизненные стратегии идеальных мужчин и женщин.

Текст, начавшийся сомнением, кончается апологией.

Подвиды ума

Умный — это умно действующий, эффективный, что вовсе не значит «мыслящий». Это к тому, что некоторые типы разумности мне скучны. Хотя я ни в коей мере не отрицаю изощренной умности особого толка за администратором, спортсменом, серийным убийцей, и много кем еще. Мыслящий не может быть не умным, но умный вполне может быть не мыслящим.

Бес вариантов

Когда-то мне казалось, что «лучше сделать и раскаяться, чем не сделать и пожалеть». Теперь думаю скорее наоборот. Слишком много всего. Все, в чем сомневаешься — на фиг. Только то, что свободно воображаешь себе как твое необходимое. Это кажется парадоксом, но совершенный мастер не выбирает, именно потому что свободен, и сразу видит лишь один вариант. А больное животное человек, если вдруг случайно задумается, допустит тысячи способов… Потому, кстати, и не задумается — с ума сойдет от богатства выбора.

Пусть кобыла пашет

Известно, что преподавательская нагрузка Мишеля Фуко в его заведении составляла 24 часа… в год. И сводилась к чтению лекций раз в неделю первые три месяца года. Оговоримся, что заведение было особое, как и, наверное, контракт. Но вот у Ницше в его Базельском университете, надо думать, была вполне типовая профессура с типовыми условиями. Там нагрузка была 6 часов в неделю, и это, судя по его письмам, весьма его утомляло, не оставляя времени на собственно философию. «Вот ведь жировали», — скажет наш современник, тот же кафедральный человек 21 века, будучи и прав, и не прав.

Сколько времени в сутки работает поэт или ученый? Уточню: не эмпирический парень, а тот, кого мы умственно полагаем в качестве образца. Рискну предположить, что «рабочими» правомерно считать даже не 18, а все 24 часа в сутки. Просто это айбсерг, где «писанина» суть надводная часть, в момент именно «писанины», равно и «говорения», ничего особо уже не решается — выкладывается то, что и так уже есть. А вот чтобы оно было… Оно, конечно, таинство — откуда чего берется. Но как можно институционально его усилить?

Придать айсбергу правильный вид, а чем больше отношение подводной части к надводной, тем правильнее. 6 часов в неделю — да, пожалуй, это оптимум.

Просто есть занятия, где ценимо только количество, а есть, где значимо только качество. Есть работа, которую нельзя делать на оценку «три», «четыре», «пять с минусом». Ее можно оценивать только в системе «зачет — незачет». И если «зачет», результат просто умножается на число часов. Такие люди, с точки зрения эффективности, должны работать максимально возможное время. И, наоборот, то время, где его количество мало важно (например, одна хорошая книга важнее десяти плохих, одна великая — важнее десяти хороших), должно быть минимизировано.

Видимо, 19 век лучше понимал эту логику, рабочий трудился больше, профессор меньше. Кстати. Единственное основание, по которому профессору можно прописать 8-часовой рабочий день, да хоть 12-часовой — его деятельность не оценивается дифференцировано. То есть тот же «зачет — незачет», как у продавца в магазине. Есть подозрение, что с «бюджетниками» так и случилось.

То есть сначала им разрешили «трудиться на зачет», а не «на оценку», а потом убили на хрен все привилегии. А зачем пролетарию — привилегии?

Хороший слоган — плохому месту

«Человек должен быть умным, злым и веселым».

А страна? Кончается срок, отпущенный «энергетической сверхдержаве». Производить что-либо всерьез отказались 20 лет тому назад. Еще немного, и сырье из РФ станет не рентабельным даже раньше, чем оно кончится. Что же мы будем кушать, носить и втыкать в розетку? Точнее — чем таким мы будем торговать, что нам дадут за это покушать, поносить и повтыкать?

России останется торговать либо злостью, либо веселостью, либо умом. Самое простое, к сожалению, самое вероятное. Россия как мировой поставщик криминального: русские бляди, русская наркота, русские наемники. Самым оптимистичным было бы совмещение вариантов. Россия как поставщик проституток не отменится, но параллельно с этим — Россия, как поставщик рискованных технологий и неполиткорректных исследований. В области биологии, например.

Ну а чтобы «умное» совместить со «злым», куда же тут без «веселости»? Излишне грустных быстрее других разберут на органы или на опыты…

Гламурная баня

Одно из определений гламурного: все должны видеть, что ты по жизни не паришься. И это та редкая ценность, ради которой вообще допустимо париться, причем париться сколь угодно сильно.

Задачки на точность

Иногда философия представляется просто практикой говорения на языке какой-то запредельной, божественной точности. Например, читая переписку Давида Зильбермана с Олегом Генисаретским… Теми местами, которые хоть как-то понятны — восхищение вот за это. Человек понимал, что говорил. Каждое слово. Там вообще нет слов, которые не прогнаны в рефлексии, такое ощущение — человек сам придумал весь язык. Как это редко.

15 лохов на сундук мертвеца

Лохи не такие уж добрые и справедливые, например… Мне всегда казалось: если десяти лохам дать миллион рублей на дележку, будет шоу, бедлам и процесс на много-много часов. Будут и пострадавшие. Если ту же операция предложить крутым-деловым, будет скучная процедура на пять минут. Поделят на десять кучек по 100 тысяч и разойдутся. Мне казалось… Рад за себя — угадал. Сведущая в силу профессии и в тех, и в других, Ксения Собчак рассказала в интервью: так они обычно и делят.

Немного о самогибели

Возможное оправдание суицида вообще, а также наркомании и алкоголизма в частности — с логической колокольни. Люди делятся на тех, чья жизнь оценивается вами в плюс и тех, чья оценивается в минус. Личность дана комплексно, и нельзя пожелать плюсовому отъять у себя что-то плохое с тем, чтобы осталось хорошее. «Гайку из пупа выкрутил — задница отвалилась». Так вот, плюсовая жизнь дана целиком, и нельзя оттуда что-то вынуть, тот же «алкоголизм». И даже если плюсовый лезет в петлю… «Не мешай дяде — дядя знает, что делает». Тот же наркоман Высоцкий знал, что делает, и был прав именно целостно, во всем сразу. Ну а касаемо минусового существования, то не самое ли сильное в нем — прекратить слабую жизнь? Которая только в момент самоотрицания и поднимается до вершины той силы, какая недоступна иначе?

Таким образом, если человеку хочется себя укокошить, водочкой ли, петелькой, он… всегда прав. Ведь сильный прав, потому что сильный. А слабый прав, потому что слабый. А любого человека можно записать как минимум в одну из этих категорий, а многих и в обе сразу.

Зарубка для идиотов: это не призыв к тому, чтобы человечество хлопнулось, застрелилось, скололось. Это только про реализацию того желания, которое уже есть. Большинство людей, будь они сильные или слабые, вовсе не лезут в петлю, не ширяется, и не может пить литр водки ежедневно.

Зарубка номер два: конечно, это рассуждение в некотором смысле жульническое. Конечно. Но что-то, назовем это за неимением лучших вариантов эстетикой, меня в нем привлекает.

Игра в слова: конкуренция и агрессия

Мир, о котором мечталось бы — мир предельно жесткой конкуренции при нулевой агрессии. Тут надо банально пояснять слова, поскольку все дело в них. Конкуренция как открытую поставленность на кон социальной стратификации, а агрессия — как утверждение себя в разрушении иного. Формула ее: не мы много можем, а всем вокруг дали по кумполу, и они уже ничего не могут. А мы можем главное — всем по кумполу.

Возвращаясь к конкуренции, речь идет, главным образом, о социальной честности. Люди социально не равны, и от отрицания этого факта равнее не становятся, но механизмы неравенства в обществе, его признающем, и в обществе, не признающем, весьма различны. Чем сильнее неравенство отрицать, тем более странны могут быть его формы, и в первые лица выносит… хорошо еще, если Аллу Пугачеву с вором Япончиком, в среднем элита СССР и пост-СССР, конечно, менее качественна, нежели эти двое. Так вот, конкуренция, это когда: а). неравенство признается, б). вертикальная мобильность высокая, в). правила мобильности предъявлены, как есть. То есть когда официальные версии историй успеха примерно совпадают с реальными. Да, и еще: объявленные игры идут по правилам, правила же, как правило, враждебны к игре на понижение, и родимое «всем по кумполу» — это оффсайд, санкции и штрафной удар.

Конкуренция может быть жестока, проигравший зачастую получает ненамасленный хрен. Так получилось. Но нельзя сказать, что у него отобрали. Вообще, может быть очень много обиженных, но мне важнее не это, а чтобы не было обидчиков.

Соответственно, худшим типом общества мне бы была — низкая конкурентность при высокой агрессивности. Вопрос, что у нас на дворе, многие сочтут риторическим, но я, так уж и быть, оставляю его открытым.

За бесправие детей и животных

Милосердие слишком часто оборачивается несправедливостью, чтобы это можно было толковать незначительным побочным эффектом. Некогда я считал, что диссертационный совет должен всегда голосовать за, в логике снисхождения — «жалко, что ли», «человек же работал». Тем более степень, к примеру, кандидата философских наук — столь малое, что не выдавать ее просто как-то даже мелочно. Так вот, будучи еще аспирантом, зашел в диссертационный совет, а там защищается дура. Не то что слабая работа, слабых работ 95 %, включая и мою, а именно что пустота, даже не текстуально, по жизни. За нее голоснули единогласно, и вот по осени новоявленный доцент приходит на нашу кафедру и меня, аспиранта, ставят к ней ассистентом.

Беда в том, что дуракам тоже свойственна воля к власти. Не всем, слава богу. Но они же не могут создавать, не обучены, не по силам. Амбициозность выражается в том, что топят округу, дура была недовольна мной, и еще пыталась травить единственного философа, что на кафедре той случился — что ей оставалось? Потом она, к счастью, куда-то сплавилась.

Это я к чему? Если даже искреннее великодушие так легко оборачивается несправедливостью, что можно наворотить — под именем милосердия, гуманизма?

Когда, например, подобие «прав человека» распространяются на тех, кто и человек-то не является. Животные, например. Мне «борьба за права животных» мерещится — античеловеческим делом. Поднимая статус животного, тем самым роняли статус человека — главное следствие всей политической зоофилии. Животные имеют лишь одно священное право, она же обязанность — быть средством человека. Разумеется, о них надо заботится, но не более, чем иных средствах, мы же заботимся о своей квартире, одежде. Это и есть здоровая экология. Мы же не признаем «права дивана», не принимаем закон о «жестоком обращении с рубашками», мы же еще не сходим с ума — таким образом?

Примерно также с «правами детей». Из читанного недавно, не ручаюсь за точность: папа выпорол сына то ли 10, то ли 12 лет, парнишка стуканул, и за «ремень» папе дали штраф около 5000 рублей. Хорошо, не посадили.

«Детям» и «молодежи» и так живется лучше, слаще, интереснее — чем кому бы то ни было. Им не нужны «права». Права нужны только взрослым — как утешение в серой жизни и близкой смерти, во-первых, и как ресурс, чтобы что-то делать, во-вторых. Дети и молодежь ведь толком ничего не делают, у них нет социально-экономических обязательств — зачем им социально-экономические права?

Я бы сказал, речь идет о предлоге. Сложно сказать, что ненавидишь, к примеру, женщин в дорогих шубах — проще ненавидеть их шубы, ненависть к семье, к взрослым — обернуть борьбой за права детей, и т. д.

А защитники негров в первую очередь ненавидели белых, да? — спросят меня. Конечно. Если сами не были неграми, что часто, или святыми, что реже, то прежде всего ненавидели белого взрослого мужчину из миддл-класса, и вся любовь. Жан-Поль Сартр не от того бегал с цитатником Мао, что любил цветной пролетариат. То же Мишель Фуко. Ну или Александр Блок — что ему до гуннов? Оба ненавидели то, что считали ближайшей сволочью, именем чего угодно.

Менее талантливым людям лучше так себя не вести.

День Великой Матери

Возвращаясь к теме милосердия и справедливости. Понятно, любовь диалектически снимает закон, но, а если типа не снимает? Если всего лишь отменяет, то как? Христос, как известно, прихватил в Царствие Божье душегубца с соседнего креста. Молвил пароль — простили. Вообще все простили. Я, возможно, скажу очень кощунственную, очень безграмотную, очень такую поверхностную вещь, но… Но ведь это беспредел. То, что сделал Христос.

Если немного вдаться, то можно выделить архетип любви материнской и любви отцовской. Архетипическая Мать любит за то, что ты есть. Архетипический Отец любит тебя, если ты хороший. Плохого он тебя накажет. Из любви к хорошему.

Любовь Христа — любовь с очевидностью материнская. Как и любой авраамической религии, хотя Бог там все-таки именуется Небесным Отцом, а вовсе не Главной Мамой. Но по типу поведения это именно Великая Мама.

Наверное, в мире есть место обоим типам любви. Наверное, самое оптимальное — их баланс. Наверное. А сейчас — дисбаланс. Надо помнить, что обе любви чреваты, у обоих есть оборотная сторона. Нынешний мир не то, чтобы очень жестокий, были и более жестокие времена — но это мир беспредельщиков.

Мир задыхается в объятиях материнской любви.

Хотя бы уж пришел Папа…

Воспаленная простота

О достижении человек некоего уровня сложности может говорить рубеж, после которого видишь свою задачу в том, чтобы изъясниться попроще, как можно проще. Желание выглядеть посложнее и поумнее кажется идиотизмом как один из верных симптомов воспалененной простоты. Я, наверное, развивался очень медленно, у меня это случилось лет в 27–28. У многих людей этого не случается никогда. Из всех вариантов высказать мысль выбирается, ясен пень, наиболее заковыристый.

Пить, курить и материться

Плохо не то, что люди пьют, а то, что спиваются. Также плохо не то, что матерятся, а… вот этот наркотический феномен. Любой опытный алкоголик, к примеру, пояснит вам, что пьет не для веселухи, а чтобы сняться, снять банальную ломку. Есть несколькотипов интенсивности физиологической ломки, но даже если переломаешься, положим, за сутки-двое, все равно будет ломка, уже психо-физиологическая.

При чем тут мат? 3-летние лети не матерятся, начинают разные и по разному, как приправу, разумеется. Разукрасить серую жизнь, выразить эмоцию, «хуйня» звучит лучше, чем «неудобоваримое положение дел», «пиздец» лучше «катастрофического стечения обстоятельств», смешно в словесном фехтовании парировать «охуевшего пидараса» сочетанием «беспринципный негодяй», что сейчас звучит почти как «любезный сударь», и т. д. Но… подсаживаешься. Сначала приправляешь жизнь, добавляешь выразительность выше средней, а потом замечаешь, что без мата — не вяжется даже средняя выразительность. Точно как наркоман, на энном году потребляющий не чтобы взлететь, чтобы выплыть. Выплыть всего лишь туда, где раньше было без препарата. Так, например, бывалые алкоголики уже не пьянеют, это критерий бывалости — после 0,5 всего лишь обретать норму и форму. Измененное состояние становится перманентным. Как говорил мой приятель много лет назад, «ставлю психоделический опыт — неделю не пью, таращит не по-детски».

Также и мат. «Ебнули уебку по ебалу, он ебнулся» и т. д. Орнамент превратился в бэкграунд. Без него худо, ну вроде как у наркомана — не вырабатываются ферменты. Существование нивелируется. Талантливый может практиковать сложность в новом бэкграунде, обычные вряд ли. Упрощение, инволюция, смерть.

Спившись, начинаешь понимать резоны трезвенников. Положим, в ЖЖ ivanov-petrov не матерятся по типу «в этом доме не курят», и это, наверное, правильно. Многим, впрочем, поздно определяться. «Бывших алкоголиков не бывает». Максимум, что возможно, уйти в завязку по ситуации.

Предчувствие Танатоса

Не ручаюсь за точность цитаты, но классики писали примерно так — «инфрастуктуры конституирует бессознательное, а не идеология» (Делез, Гваттари). То есть неважно, что у тебя на языке и даже на уме, будущее отстроится, скорее всего, по твоему бессознательному желанию. Можешь сто раз заявить, что хочешь быть миллионером, но если на самом деле хочешь быть наркоманом, то будешь в первую очередь им. Это касаемо карьеры, траектории сексуальной жизни, круга друзей и прочего. Это касаемо и общества, фраза про него.

То есть неважно, что было на плакатах позднего СССР, и даже о чем болтали на кухнях. Главное, про что была бессознательная хотелка. Она была про полные прилавки, сто сортов колбасы, дешевую водку, дешевую бытовую технику, съездить за рубеж и прочее наше счастье. Поэтому, когда взялись улучшать социализм, дрейфовать могли только в сторону главной хотелки. За ценой, как водится у советских людей, не постояли.

Не так важно, про что сейчас «национальное проектирование», «официальная идеология», «программа оппозиции» и прочее. Будет то, чего в бессознательном.

Что там? Тоска по справедливости, честности, гарантиям — это есть. Но у многих, слишком многих — откровенно танатические желания. Может быть, я ошибаюсь. Я бы рад ошибаться. Наверное, мне кажется.

Мне кажется, слишком многие устали именно так, что им хочется поскорее сдохнуть. Вместе с остальными, желательно. Ну или выражаясь более мягко, не сильно хочется жить. «Да на хрен» как национальный консенсус.

В сути муть

Добрый и злой — не то же самое, что хороший и плохой. Успешный и неуспешный — не тоже самое, что сильный и слабый. Умный и глупый — не то же самое, что знающий и незнающий. К сожалению, часто путают. Да что часто? В целом по населению путают почти все и почти всегда.

Красные, белые, фиолетовые

Умное сообщество, сколь угодно ангажированное политически, могло бы взять первым тезисом: политическая ориентация человека ничего не говорит о его интеллектуальных, этических и эстетических качествах. Из аксиомы следует теорема: если некто упорно полагает, что такая зависимость все же есть, это уже немного говорит о его качествах, конкретно — интеллектуальных. После такой декларации можно занимать сколь угодно радикальную политическую позицию или ее полное отсутствие, моя симпатия да пребудет с вами. Люди сначала делятся на плохих и хороших, потом на умных и глупых, в третью очередь на образованных и необразованных, и в десятую — на красных, белых, зеленых и фиолетовых.

Отстойник «бюджетной сферы»

Принято считать, что бюджетники несправедливо обижены. «Наши врачи, учителя и ученые, получающие нищенские копейки», «социальный авангард, обреченный на прозябание», «подлое огораживание массовой интеллигенции» (последнюю фразу писал в газете я сам, давно писал). Но сам какое-то время обретался бюджетником, плавал — знаю, и имею, если кого волнуют такие тонкости, моральное право свидетельствовать против социальной группы в целом.

Что суть контракт? Это перечисление обязательного, некоего гарантированного минимума. План можно перевыполнить, но за перевыполнение обычно ничего не будет. Если заказано N квантов работы на M уровне мастерства, то, конечно, можно выполнить N+1 квантов на M+1 уровне, но оплачено будет по прежнему, уговоренному тарифу. В реальности договариваются об обоюдном минимуме. Можно хоть Набокова посадить в СМИ писать информашки и компиляшки, пусть он их пишет божественным языком, и божественным языком вылизывает, получать он будет за оговоренный минимум, и не более девочки-мальчика, сдавшего то же число информашек-компиляшек.

А теперь — каков набор минимальных требований, предъявляемых, например, к российскому педагогу, будь то препод средней школы, будь то профессор вуза? Каков возможный минимальный уровень, в том числе интеллектуальный, в этой роли? Ответ: чрезвычайно низкий. Повторяю, плавали — знаем. Доктором гуманитарных наук (не знаю, как с точными и естественными, хотя и подозреваю) в РФ может обретаться человек, которого в частном офисе не возьмут париться даже «планктоном», криэйтором-копирайтером, младшим помощником старшего менеджера, за общую невменяемость. Хотя планктоном париться — ничего особо умного.

Но! В том же образовании встречаются очень умные, встречаются гениальные, в офисах такие не живут, да. По ним-то и судят о трагедии русского бюджетника, недооцененного, брошенного, а сколько их? Врачей, учителей, ученых — которые настоящие? Которые делом заняты?

«Бюджетная сфера» представляет сферу чудовищной эксплуатации совокупного умника совокупным идиотом. Ни в каком бизнесе такой эксплуатации нет. Именно что эксплуатации, как бесчестного перераспределения доходов и статусов. Никакой «классовой солидарности». Главный враг бюджетника-умницы не Чубайс, а дурак на такой же ставке.

«Социальная функция сферы образования в России — сдерживание уровня взрослой безработицы» (Александр Попов). То есть школы нужны как наиболее оптимальная форма выплаты пособия работающим там взрослым, а с детьми там ничего не происходит. Схожие функции в РФ у типового вуза. Уточним, что если ничего не происходит — это тоже задача. Может ведь происходить и плохое. Отсутствие образовательного процесса еще не довод в пользу закрытия, так, закрытие школ и вузов в РФ вызовет рост преступности, наркомании, прочего нехорошего. Праздность — мать таланта для 10 % людей, мать пороков для 90 %. Учреждения функционируют двойным отстойником: для сотрудников (пособие), для молодежи (присмотр). Тогда пособие можно трактовать как зарплату за присмотр, что-то среднее между работой вохры и нянечки (по реальной функции). Зарплата соответствует функции, таким образом, не являясь несправедливой.

Несправедливо другое. Что такую зарплату получает человек иной квалификации, профессии и задачи, как-то, допустим, педагог или ученый, затесавшийся в систему.

Чтоб ты сдох при всем уважении

Способность выносить и вынести в себе большое уважение, равно и большую ненависть еще не говорит о человеке ничего особо хорошего, вообще ничего особого, а вот уважать то, что ненавидишь, или хотя бы совсем не любишь — это да. Это широта, высота и прочие параметры, в которых меряют «душу».

Леветь до полной правоты

Есть подозрение, что пространство политических идеологий имеет форму шара. Если долго плыть на запад, выплывешь на востоке. Я так долго и упорно левел (был левее СССР), что стал, наверное, очень правым (наверное, правее всего, что в 20 веке). Примерно такая траектория: патриот — либерал — коммунист — неоконсерватор —? Ничего редкого, многие троцкисты стали в США неоконами. Что забавно, у меня за 10 лет получился вполне описанный круг. Каждую позицию мог обосновать, доказать, был вполне себе теоретиком, веровал искренно. Круг замкнут. При этом никакого чувства «измены себе», все как-то логично, одно из другого вытекающе (как-нибудь могу выложить всю эту логику).

Начнется ли по новой?

«Умнить» — это как?

Можно мыслить, а можно умнить. То есть знать те знаковые конструкции, что некогда употребляли умные люди, и складывать их по поводу и без повода, пусть даже и грамотно. Но все-таки умнить — это именно умнить, а не мыслить. Критерий отличия? Умнящий почему-то не думает о себе (и очень удивится, если о себе узнает), практика и теория у него не способы перехода от одного к другому, как водится, а некие параллельные штуки, он хочет казаться умнее (как слабый хочет казаться сильнее, подлец хорошее, а сильному и доброму — наплевать), он умножает сущности без нужды. Можно, спору нет, и по поводу кучи говна развернуть мыследеятельность, вспомнить Щедровицкого-папу, прогнать феноменологическую редукцию, можно, все можно — а зачем? Вот когда приходит «зачем», начинается совсем другое кино. В мире есть то, где уместна СМД-методология, но давайте оставим в покое кучу говна!

Умнить — занятие бескорыстное и даже непроизвольное. Но есть еще ситуации, когда стоит конкретная цель — поднять статус, поднять бабла, поднять понты — и хорошо бы выглядеть поумнее. Есть различие, если умнит ботаник, и если умнит, допустим, политолог-технолог, какой-нибудь работник ФЭПа. Первому, в отличие от второго, важен процесс. Вряд ли это можно назвать любовью к истине (фило-софия), но любовью к слову (фило-логия) — отчего бы и нет? Впрочем, одно перетекает в другое. Сложно найти процесс, уж вовсе бесцельный.

P. S. В свое время умнил достаточно, чтобы разбираться в вопросе .

Платоническая качалка

Бывает, дурак знает не меньше умного. Он не знает лишь одного: где именно кончается его знание. Абсолютный дурак не знает, что оно вообще имеет обыкновение кончаться. Философия, предстающая как «знание о незнании», в первом приближении — вот про это. «101 способ не быть дураком».

Концепты, которая она изготавливает, можно рассматривать как призмы, сквозь которые смотрят на мир — тогда это будет все-таки тип знания (но если знание науки это скорее карта местности, но знание философии это скорее оптический прибор). А можно рассматривать концепты как тренажеры, на которых накачивается… ну вот эта самая мышца, полная атрофия которая и есть банальная бытовая глупость (как и в случае с атлетом, заметим, гипертрофия перекачанного мышления — практически бесполезна в быту, по жизни). И совершенно все равно, на чем качаться. На Мерабе, на ГП, на Марксе, или вообще на Гаутаме по кличке Будда. Ну все равно что спорить, что эффективней — штанга, гиря, гантеля. Правильный ответ: кому что. Можно от пола отжиматься. «Чего делал?» — «Да вот качался Спинозой».

Правда, есть разница. Атлеты, если им приспичит померяться — могут помериться на руках, или еще как. Философам пока что сложнее.

Смотаться к началу начал

Подумал, кто именно для меня свои. Как и для всех, с кем можно поговорить. А с кем можно поговорить? Это тип людей, подсаженных своего рода на рекурсивную функцию — чтобы они не делали, они на энном шаге возвращаются к основаниям, медитируют там, что-то подкручивают, подвинчивают, и дальше… Кстати, простейшее отличие «интеллигенции» от «мещан»: последним эта процедура чужда в высшей степени. «Думать» им означает некую аналитику над комбинаторикой вариантов, но никакой проблематизации оснований. Они просто веруют, полагая, что работа выполнена за них и до них, даже, честно говоря, и не предполагая там какую-либо работу. «Это и так все знают». Конечно, знают. Пропуская в жизни самое интересное.

Очень банальное

Сильный предпочтет скорее недохамить, чем перехамить, именно потому, что «всегда успеет». Постоянная озабоченность «не выглядеть лохом» свойственна, надо думать, в первую очередь лоху. Аналогично и умному — лучше недоумнить, чем переумнить. Аналогично человек действительно добрый менее всего озабочен производить впечатление нравственного, порядочного и т. д. «Мы, приличные люди» — фраза еще ничего не говорит о приличности, но уже выдает озлобленность.

«Опроверг все шесть доказательств Бога и придумал свое, седьмое»

У Крылова было определение варваров. Это люди и общества паразитарного типа. Пользуются плодами, но презирают основания, среды и деятельность, ведущие к плодам. То есть мобила, джип, компьютер — все круто, но сами их авторы лишние, нам такие не нужны. Мы, реальные пацаны из Центральной Африки, так себе все возьмем. Иными словами, варвар не воспроизводит уклад. У Астерррота где-то рядом определение кибер-панка. Общество, где водопровод еще есть, но вот его починить — проблема, а создать лучше, чем было — уже нельзя.

К чему я? Возможно очень простое и немного странное доказательство бытия Божьего из онтологической вежливости. Даже для самого-самого законченного атеиста. Просто чтобы не быть варваром. Все главное, на чем держится эта цивилизация — создано не атеистами. Декарт вот даже говорил, что атеист не может заниматься математикой. Мол, не хватит любви к истине.

Это ведь не так, что сначала было мышление, а потом оно чего-то удумало. Сначала было то, что его конституировало, та же религия. В ответ уместна даже не благодарность, а… просто понимание, чтоб так оно и было. Нечто уже есть, и с этим нельзя не считаться. В Древней Индии, например, более чем считались. «В индийской философии Веды занимают место не Библии, а скорее Бога Библии» (Давид Зильберман). С чистого листа и абсолютного сомнение а ля Декарт начать невозможно просто в силу того, что те средства, которыми ты начнешь, уже вытянут собой кое-что, а именно — условия своего порождения, неотделимые от себя и одновременные с собой. Их не спишешь, как непрофильные активы. Это как условия выдачи лицензии, куда их спишешь?

Возвращаясь к «Богу» как конституирующей идее, то ее, наверное, возможно пытаться снять, растворив в пантеизме (Спиноза), но пантеизм — это не атеизм. Именно снять, а не опровергнуть, отменить, игнорировать, случайно не заметить. Иначе — то самое «варварство». «Мы возьмем ваши автоматы, но выкинем на хрен вашу физику». Но ведь и относительно физики было нечто, выступающее к ней в той же порождающей позиции, что она сама — к автоматам. Не один философ, писал Хайдеггер, не думал всерьез о дизельном двигателе, но если бы не было философии, не было бы и двигателей, то есть кто-то или что-то изобрели саму фигуру изобретателя, его типа рефлексии — изобрели, как сам он изобрел двигатель. А кто-то или что-то изобрело еще и того, кто изобрел изобретателя.

Христианство, если уж ему суждено закончиться, кончится не атеизмом, а нео-гнозисом, или нео-язычеством. Само по себе «вольномыслие» не более средства, расчищающее дорогу тому, что более-менее рефлексирует основания.

Из того, что «Бог есть» вовсе следует, например, православие. И христианство. И вообще авраамическая традиция. У нас же по умолчанию вопрос «ты верующий?» считают синонимом теста на православность, как минимум на христианство.

Но адвайта-веданта — это тоже вариация «верую».

Чья гопа гопее?

Сложно одновременно сильно не любить «гопников» и «мигрантов». Я даже скорее не про живых гопников и живых мигрантов, а про образы. Если знаешь, что главный враг тебе — это русский Гопник, к Мигранту будешь относиться едва ли не с нежностью (например, Ольшанский). Русский интеллигент верно знает, кто его главный враг, и это, конечно, Местное Быдло, а вовсе не Криминальный Чурка. Просто у них с местными больше общего, в смысле — им проще встретиться. Если человек из «хорошей семьи», занят интеллектуальным трудом, живет в престижном месте, траектории его движения по городу ограничены — шанс встречи со Злым Гопом все равно нехилый, а Злую Нерусь он будет знать исключительно с лучшей стороны, или не знать вовсе. Для «честного рабочего человека» проблема Гопа не так актуально, он с ним, скорее всего, договорится, они пусть разной морали, но схожей культуры. С Чуркой он не договорится, поэтому Чурка это да, реальный вопрос. Интеллигент не договорится с обоими, но родная сволочь случается ему чаще.

Так вот, я вообще не по людей, а про, извините за слово, дискурсы. Кто от кого говорит. «Дискурс Ольшанского», например, это дискурс «интеллигенции как осколка аристократии». В драке нерусской гопоты с русской тут надо болеть за нерусскую, «враг моего врага суть мой друг». Дискурс Крылова это дискурс «интеллигенции как авангарда мещанства», и болеть, случись что, следует за своих гопов, как более социально близких.

Я бы проблему решил… э-э… диалектически. Назвал бы «всех этих» как-нибудь одним словом. Можно ведь. Помирив националистов и либералов — как бы сказать? — общим объектом желания этических чисток.

Политкорректные молодые люди

Года полтора назад администрация краю любезно устроила мне встречу с Алексеем Чадаевым (член Общественный Палаты, автор книги за Путина, и прочее). Я употребил слово «гопники», Чадаев отвлекся от пельменей: «С тех пор, как я стал читать Маркса и полевел, я перестал употреблять это слово. Я называю их некарьерными конформистами». О как! И далее, с переводом специально для меня, «еще среди „Наших“ встречаются карьерные конформисты, вы их, подозреваю, назвали бы мажорами». Так и представляешь рассказ: сидят на лавке три некарьерных конформиста, и т. д.

Ботанический сад России

Понятно, что «обзывалки» могут стерпеться-слюбиться, даже лечь в самоидентификацию (вплоть до того, что читал одного гея, который пишет «у нас, у пидаров»). Но обзывалки сначала все-таки обзывалки. Конкретно, есть такая обзывался «ботаник». Конечно, многие уже говорят «мы, ботаники», «я, как матерый ботаник» и т. д. Но отзыв о человеке «да он ботаник какой-то» — скорее негативный отзыв. А «эй, ботан!» уже оскорбление.

Какое можно выдать определение с учетом именно негативности? Умные люди? Полноте, какое же это оскорбление. Начитанные, образованные? С неких пор это перестало быть популярным комплиментом, но ругательством еще не стало. Что же все-таки имеется ввиду — не очень хорошего?

Я бы сказал, это характеристика человека, где на входе много больше, нежели на выходе. Это знает, это читал, это видел — а делать-то чего делает? Некая атрофия того, что отвечает за действие, на фоне гипертрофии того, что отвечает за восприятие. Но если человек что-то делает — пишет бестселлер, изобретает пулемет, основывает религию, неважно чего, главное с последствиями — его обзывают как-то иначе.

Ботаник поневоле как человек, вынужденный идентифицировать сам себя через восприятие, вместо деятельности. Потому что его деятельность так себе, противно и мелко, а восприятием-разумением еще горд. Тружусь дворником, в свободное время читаю Мандельштама — понятно, что дороже.

Но тогда Россия — это просто массовое производство ботаников уже много лет, примерно двести. Образование здесь лучше, чем жизнь. Как бы образование не падало в кризис, за жизнью все равно не угонится. Все равно филолог пойдет в пиарщики, юноша-историк в конторщики, девушка-экономист в продавщицы, а куда еще? В утешение лишь свободное время. Самоопределение — через культурный ценз… Раз уж с делом хана.

(Именно так я бы проводил различие интеллектуала с интеллигентом. Понятно, что существует сто вариантов определений. Я о своем. Интеллигент как интеллектуал не при деле, и Россия тут — цветущий ботанический сад).

Да и современная цивилизация — по тому же принципу. Средний класс при желании может получить образование на уровне чуть хуже элитарного образования 19 века, образование недоаристократа. А социальная функция, на которую его подсадят, будет немногим человечнее, чем у робота.

Но я отвлекаюсь…

Проблеваться в интернете

Известно, что в интернете люди позволяют себе то, что и на 10 % не позволили бы себе в реале. Тишайший офисный идиот, вежливый с коллегами и начальством, отрывается не по-детски. «Суки», «мрази» и «чмо» сыпятся из него, как из… какой-то задницы изобилия. Он предлагает незнакомым людям выпить яду, убиться об стену, он дает оценки, на которые никогда бы не пошел в реале — ну понятно. Изблевав сублимированную агрессию, хлопец возвращается к своей, довольно серой, участи. Пашет, лижет, тянет, мутит, корячиться и пыхтит.

Понятно, зачем ему интернет. Если он в свой адрес, на топике, форуме, в ЖЖ своем, читает, что он сам должен убиться, и сука он сам — он не обижается, или почти не обижается. Ну вроде как тебе пустили кровь в компьютерной стрелялке — ясно ведь, что контрагент не хотел тебе особого вреда, что это все в зоне понарошку, где за базар не отвечает, или отвечают на 10 % (в реале за набор слов, типовой для форуму, бьют морду, или хотя бы всерьез обижаются). Все правильно, сдрочил сам — не мешай другому. Если бы мера хамства, типовая для ЖЖ, была средней по реальности, реальность бы окочурилась.

Но! Здоровое отношение в ином: слово в инете не слабее слова на заборе, слово на заборе не слабее слова в лицо. В больших подонках — завораживает масштаб. Преступление, совершенное без масштабности и таланта, заслуживает не меньшего, но большего наказания. А то, зачем сотни тысяч россиян ходят в интернет — конечно же, преступление.

Новая стыдливость

Был свидетелем интересного морализма. Человек, доказывая, что он не ханжа, что ему чужда гордыня, начал громко говорить — «я и на порносайты хожу», «я у кошелек могу у вас украсть в крайнем случае». Люди почувствовали себя истинно пристыженными. «Я тоже хожу на порносайты!», «и я хожу!», «и я!», «и украсть не проблема!». Я сам ляпнул что-то такое. Люди спешили именно что оправдаться. Все вроде бы оправдались, к вящей славе морального консенсуса.

«Мыслю, следовательно, ненавижу»

Когда случается возможность мышления? Когда у человека разрыв практики — по старому нельзя, по новому непонятно. Теория возникает как переход между практиками. Но ведь кризис, а речь о нем, это еще и больно. Тезис: в более благоприятной ситуации мыслить было бы просто незачем. Все и так чипи-пики. Гармоничному созданию, будь то животное или ангел, мыслить незачем, мышление только в дырке бытия — у людей (по Сартру, человек вроде дырки от бублика бытия, делающей бублик бубликом — бытие небытия, перманентный кризис, и человек ровно настолько человек, насколько там кризис). Таким образом, условия возможности мышления сопряжены с условием некоего страдания и некоей злобой (предположу, что когда живому существу больно, оно склонно озлобляться). Отсюда как бы некая априорность гностической аксиологии: жизнь дерьмо, планета концлагерь, души мотают срок, и т. д. Отсюда дуалистичность: тюрьма и зек не могут быть единой субстанции.

Само по себе мышление скорее приятно (можно ли означить эту приятность как своего рода физиологическую?), но вот чтобы дойти до жизни такой… По всякому, конечно, можно дойти. У счастливых людей случается от избытка досуга и хорошего воспитания. Но часто, слишком часто — вот эта критичность, чреватая гностичностью. Речь об одновременности, сопряженности: по содержанию мышление начинается как вопрос, а по жизни как протест (хотя бы против мира, где час назад этого мышления не было, сам его факт — уже локальная революция).

Феноменологически это настроение можно, застав у себя, вычленить и убрать под замок как грязную психологию. Но стоит ли? Может быть, самое его наличие — некий знак? Про то, как здесь обстоит?

Будь честным — измени себе

По мотивам одного из постов Лангобарда. Изменить мир невозможно, менять в нем свое место скучно, и менять самого себя — способ сделать первое хоть немного возможным, а второе хоть немного забавным. Как бы — еще короче? Чтобы на слоган?

Будь честным — измени себе? Тоже можно, но некий смысл теряется.

Определение № 1001

Добрые люди образом поделились. Если психика это ключик, который все поворачивает, то мышление — ключ ключа. Ключ, поворачивающий психику. Не обязательно, конечно, ключом. Можно ломом, отмычкой. Но лучше ключом.

Восстание рабов в натуре

Агрессия это либо восстание раба, либо такая профессия, но профессия и роль уже не агрессия. «Эй, Ванька, смерд вонючий, поди сюда» — из уст легитимного господина это же не агрессия, а честное означение данного порядка вещей. Солдат и милиционер тоже не агрессивны, они на работе. Бандит, чего-то крышующий, тоже, строго говоря, не агрессор. Именно крышующий, т. е. взявший на себя функции неформальной силовки. В некоем роде он реализует запрос.

Отбирание мобильников и шапок на улице — это уже скорее восстание рабов. «Эй ты, бля» — оно же в чистом виде. Господину нет нужды удваиваться в превосходстве. Мастеру — нет нужды. Мой приятель — профессиональный боец, уличный, драку любящий, но первым не нападающий — делится: «90 % тех, кто доебется на улице — лохи. Если бы они круто умели драться, зачем им ты? Нет оснований, просто нет».

Рабы. Может быть, и доминантные особи, и ядреные альфа самцы (хотя сомневаюсь) — но социально это реактивное действия. Это кажется, что начинают первыми, отбирая кошелек у позднего прохожего, хамя в интернет-форуме, играя на понижение в разговоре. Нет, они реактивны, первый же ход — за владельцем пухлого кошелька, за автором текста, за выигрывающим по правилам. Восстание на чужой успех, с которым ничего не можешь поделать иначе, роспись в творческой импотенции (как максимум неспособность к труду). Мир движет воля к власти, но все же. Если можешь себя утвердить, не ломая чужое, так и выберешь — не ломать (напомним, что полицейские, политики, критики — не агрессивны — это их профессия). Хотя бы потому, что не ломать выгоднее. Доминирование, как правило, не ломает.

Хамство почти всегда — последняя сила бессилия. И весьма рискованная затея. Раз забрал кошелек с 1000 рублей, два забрал, три забрал. На четвертый посадили на три года. В активе 3000 рублей и 3 мелких победы, в пассиве 3 года тюрьмы. Эффективно? Даже менее эффективно, чем у ограбленного. Раз нахамил в ЖЖ. Два нахамил. Забанили и пошел ты на хуй, именно ты, хотя посылал ты чаще.

Большая часть восстаний кончается неудачей. Нет, можно запустить игру на понижение как систему: например, дать каждому ученику равные права с преподавателем. Можно. Так делают. Все равно. Место, где слишком часто выигрывали на понижение, просто перестанет существовать, и мир вернется к более-менее порядку.

«Как сделать игру на понижение невыгодной?» — был такой вопрос. Какой ответ? Если бы игра на понижение была стратегически выгоднее, нас бы с вами уже убили.

Жертвоприношение дискурсмейкеров

…Касательно гуманитарных мыслителей вообще. Касательно той части ЖЖ, где гуманитарные мыслители. Попытка некой оценки и иерархии.

Я вижу три ранга: дискурсолог, дискурсиарх, дискурсмейкер. Наверное, можно и по-русски, но будет хуже. Давайте уж так. Тем более тут важнее схема, нежели игра в слова.

Дискурсолог: может бодяжить дискурс перед более-менее смышлеными профанами, которым интересен вопрос, что-то знает, что-то думал, на уровне «могу выступить перед студентами». Так, чтобы со студентами что-то произошло.

Дискурсиарх: может выступить перед первичным экспертным сообществом, то есть вот этими самыми дискурсологами, так, чтобы с ними тоже чего-то было. Этакий парень в кубе. Например, есть такая тема: «мировой финансовый кризис». Я бы взялся рассказать про то студентам или школьникам, но не взялся бы — экспертному сообществу.

Наконец, дискурсмейкер, по аналогии с жалким на его фоне ньюсмейкером. Это «творец и держатель дискурса». Начавший разговор о чем-то новом. Так, у Фуко было слово — трансдискурсивность. Человек пришел и чего-то наговорил, и теперь все должны с этим считаться, чтобы не выглядеть идиотами. Например, в случае Маркса или Фрейда. Можно их не любить. Но человек, взявший говорить, что не так у того же Фрейда, будет все равно в его поле, он продолжит его разговор, воспроизводя и самого Фрейда. В полемике с Фрейдом случился фрейдомарксизм.

Кто есть российские дискурсмейкеры в вопросе, положим, политический рефлексии — здесь и сейчас? Из более-менее известных? Чтобы было понятнее, назову две фамилии. Дмитрий Галковский после «Бесконечного тупика» как творец и носитель белого дискурса, Сергей Кургинян — как творец и носитель красного. Прыгай, бегай — от них не денешься. Их можно не любить. Но… для левого человека обязательная программа — Кургинян, для правого — Галковский, для образованного — оба.

Интересно, что скачок от дискурсолога к дискурсиарху, как любого «лога» к патриарху любой «логии» — чистый переход количества в качество, по сути, это разница между поверхностным и глубинным образованием. А вот скачок от дискурсиарха в дискурсмейкеры — это интересная штука.

Он связан с некоторой жертвой, а именно — отказом очень умного человека от части своего разума именем своей воли. Это сознательное или бессознательное сужение диапазона интеллектуального спектра, отказ от тонкой балансировки сомнений, отказ от части перманентной рекурсивной работы в области своих оснований, иными словами, как это обычно называется, «занятие четкой позиции». Но ценой чего четкость? Благодаря жертвоприношению — стиранию полутонов, вопрошаний, зон отрефлексированного незнания и смыслов, что полагались и возникали на этом.

Для дискурсмейкеров, полагаю, эта манера едва ли не обязательна. Если они будут — «с одной стороны», «с другой стороны», «а еще вот так» — будет менее притягательно, но чтобы вербовать и соблазнять, хотя бы самого себя — нужна притягательность. Разум, чтобы явить себя конкретно-чарующим, должен явить себя менее корректно-всеобщим. Благодаря этому — позиционирование и эстетичность. Дискурсмейкер должен стоять с краю, а не быть везде и во всем, а если края пока нет, его приходится выдумать.

Можно пожалеть, к примеру, что Галковский считает шарлатаном Мамардашвили (писатель, поднявши лом на философа, проигрывает в один ход), но можно и понять, в чем тут его не-об-ходимость. Почему не глупый человек не мог обойти и вляпался в глупость? А почему сам Мамардашвили — схожим образом обошелся с Гегелем, а? Чем ему Гегель плох? А вот тем же.

Таким образом, дискурсмейкер отличен от дискурсиарха главным образом не объемом знаний, опыта, силой мышления (как дискурсиарх от дискурсолога), и даже не самой новизной мысли, а отвязностью новизны. Как Ницше, Маркс, Фрейд и прочие классики, как основатели религий.

Кстати, и любой человек, если он желает выглядеть лучше и как-то еще умен — может отломить кусок разумности и бросить ее на алтарь цельности-интересности. Если бросить все, получится фанатизм. Но мы же говорим — все. Надо лишь кусочек. Для красоты.

Фишка методологии

Насколько различаются такие штуки, как «знать про Х» и «знать, как рассказать про Х»? Как часто они путаются у людей? Какая отсюда путаница в дальнейшем?

Например: я знаю, что могу написать «статью про экономический кризис» — лучше, чем про него пишут в среднем. Но я вовсе не уверен, что обладаю знанием про сам кризис. То есть я гарантирую, что моя статья не будет содержать явных глупостей, будет содержать ряд разумных и даже сравнительно оригинальных мыслей, и будет неплохая в среднем по отрасли (но это не я такой умный, это такой упадок отрасли, журналистики и, мать его, экспертного сообщества). Но это именно знание того, как пишется недурацкая статья про кризис, подход сугубо профессиональный, но… профессия здесь будет именно журналистика, а не экономика. Это не знание кризиса. В беседе с настоящим экспертом, коих мало — быстро выяснится. Пожалуй, мое подлинное знание здесь сведется к вопросу о моем незнание, и правильное описание его границ и образует собственно знание, не самое бесполезное.

Точно также, к примеру, знание математики отличается от знания того, как сдать экзамен по математике. А как так? Тянущий билет, пишущий статью — имеет массу возможностей явить себя со стороны именно знания, не незнания, и знанием, как использовать возможности.

Бывает и обратная ситуация. Знать предмет, но не знать те способы, каким явить это знание. По жизни — куда как чаще. Попробуйте расспросить хорошего писателя, как он пишет. 90 % на то, что он вообще ничего не знает, тайна это у него, для него. Будет нести фигню, банальную и нелепую. «Вот идиот» — подумается. А он не идиот. Он, может быть, даже гений.

Гуманитарные котята

Мне средний гуманитарий сравнительно со средним же технарем предстает существом недоразвитым, незавершенным, дитенышем, но… более сильного, что ли, вида. Котенок уссурийского тигра рядом со вполне состоявшимся взрослым волком. Хрен его знает, кто сильнее. Потенциально — всегда котенок. А реально — зависит от его возраста. Маленького, очень маленького. Гуманитарные науки, если бы они были развиты, затмили бы технические, естественные. По влиянию на жизнь за окном. Но развиты они, сравнительно с ними, на 10 %, если не на 1 %. Я даже не уверен, могут ли они развиться как должно, т. е. не помереть во младенчестве, вырасти сопоставимо. Психология, социология, и т. д. Более-менее развитой кажется только философия в Древней Индии.

Похвала одной глупости

Любая привычка может быть истолкована как «дурная», ибо лишает человека «свободы». Но представим, что все привычки исчезли. Вместе с ними, чтобы уж полное освобождение до конца, все графики и долги.

И что же? Так человечек знал, чем будет заниматься в понедельник в 14.00., и в субботу в 17.00. А так знать перестал. У него тысяча вариантов. Он даже не успеет подумать и удивиться. Он захлебнется. Сразу, бесповоротно.

Аналогично наша «влюбленность». Конечно, это «глупое» чувство, это сужение мира прежде всего, кто-то из писателей говорил, кажется Дюма-отец, это то, благодаря чему нам нравится одна женщина, а не тысяча. Если человек допускает влюбленность до права голоса в оценке, возникает глупость и безнравственность, да (любой, кто меняет оценку человека в зависимости лишь от отношения к нему, всегда немного идиотичен, у нас же принято: «очароваться», «разочароваться», «ее глаза как бирюза», «он оказался негодяем» и прочий бред). Кто-то из психиатров говорил, что влюбленность схожа с невротическим состоянием, может быть. Здоровы секс и брак по расчету.

Но! Чтобы действовать в мире, он должен как-то определиться. Сузиться. Идти по улице и хотеть всех симпатичных прохожих может выйти — в своем пределе — практикой истощающей и безумной, для обычного человека, пожалуй, что и губительной. Потому сначала «сексуальная ориентация». Потом вкусы, в пользу «маленьких брюнеток», «больших блондинов», «студенток первого курса» и т. д. Наконец, финальный коллапс — «Мой Единственный Человечек» (или как там сие называется).

Никакой объективной реальности за данным «Единственным Человечком», разумеется, не стоит. Все — игры твоего нечистого разума. Все совершается на стороне субъекта, а не объекта, не его «качества», а твоя «история» — инсталлирует и кристаллизует «чувство». Это все понятно.

Продуктивная иллюзия, делающая возможным хоть какую-то жизнь. Сама ее возможность инсталлируется культурой. Как большинство иллюзий такого сорта, она полезна. Как большинство иллюзий такого сорта, рано или поздно умрет. Срок ее жизни зависит не от психики, а от конфигурации социальных полей. Как, например, и семья, ее формы — обусловлены не сексуальностью, но социальностью. Типом общественного воспроизводства, поставкой рабочей силы, чего уж там.

Формула: несвобода определяет, благодаря чему, в очерченной зоне внятности, возможна хоть какая-то свобода.

Люди делятся на…

Примерно так:

1). нарушающие правила,

2). играющие по правилам,

3). выигрывающие по правилам,

4). поддерживающие правила,

5). сочиняющие правила.

Миром, по большому счету, правят лишь Сочиняющие. Хотя кажется, что Поддерживающие, некоторым кажется, что Выигрывающие. И еще одно. Каждый реально общается лишь со своими соседями по линейке, так Сочиняющий — обращается лишь к Поддерживающим. Ему нечего сказать Играющему, даже Выигрывающему. И наоборот. Пока человек не вышел в позицию суверена своей жизни (лишь из таких рекрутируются Держатели), ему бесполезно читать ряд книг. Будет видеть в них фигу.

Серийные убийцы гипотез

Конрад Лоренц писал, что хорошо бы перед завтраком расставаться с какой-нибудь своей любимой гипотезой, это полезно для здоровья и аппетита. Матерый был человище, всем бы так. Вместо курсовых требовать похорон какой-нибудь гипотезы, доктором наук считать того, кто убил, расчленил и закопал добрую сотню гипотез. Именно своих, родных, это обязательно. Вместо диссертаций требовать протоколы с места убийств. Собственно, и считаю за диссертацию — описаний похождений. С оговоренным числом трупов. «Этому палец в рот не клади — придумал себе 1000 смыслов и все их кокнул».

У матросов нет вопросов

Иммануил Кант, как известно, удумал ровно четыре антиномии чистого разума.

1. Свободна или несвободна воля?

2. Конечен или бесконечен мир?

3. Есть или нет безусловное существо (Бог)?

4. Есть или нет простая неделимая субстанция?

По Канту, все это в пределах чистого разума не решается.

А как бы решили эти вопросы, если бы зачем-то надо было решить, современные идиоты? Политкорректные? Поставили бы на голосование, надо думать. Так вот, просто любопытно — как бы голоснули, а?

Вопросы сии не ставятся на голосование не оттого, что некорректно, а лишь оттого, что не актуально. То, что считается актуальным, так и решается. Так, вопрос о биологическом равенстве рас решается именно тем, что люди голосуют за те партии, для которых это догмат, а партии, у которых нет такого догмата, запрещены. Можно сказать, что это, мол, ситуация Постмодерна. Но так было всегда. По философическому вопросу, собственно, важнее, кто выиграл, нежели кто прав по уму, сам тип ума — следствие выигрыша. Столь разные Гегель, Ницше и Маркс легко бы могли кирнуть на троих — за согласие в этом пункте. Ничего нового, да.

Практики Просветляющего Пинка

Педагогика, чтоб реально работала, должна бы сводиться к простой штуке. И там, где она работает, к ней и сводится. Имею ввиду — педагогику как некую технологию. Вот есть специалист в предметной области Х. И есть специалист в области Х, который типа еще и педагог, т. е. имеет дополнительную квалификацию к своим предметным знаниям. Этот второй парень должен быть эффективнее первого в преподавании. Но чем? Ведь и первый может выложить предметное содержание.

Как известно, знание не переносимо трансляцией из головы А в голову Б. Иначе бы все уже ходили просветленные выше крыши. Нет, есть еще условия понимания. Сознание Б должно открыться навстречу А. Чтобы узнать ответы, надо задать вопрос. Чтобы задать вопрос, надо узнать, что ни хрена не знаешь, во-первых, и узнать, что это тебе хреново, во-вторых. Собственно, главный прием педагогики — это искусство божественного пинка, вышибающего из человека мудацкую веру в себя и дающего веру в того, кто тебе расскажет. Дать человеку почувствовать себя дураком, а того, кто тебя опустил — почувствовать при том другом. «Сектанты», вообще священники — как правило, это дело умеют. Так сказать, педагоги от Бога.

А кто так не умеет — всего лишь знает предмет. Если у человека есть интерес, он его удовлетворит. Нет интереса — на нет, как известно, и суда нет. Гуляй, Вася.

Я не педагог. В этом вот смысле. Как и большинство тех, кто работает в школах, вузах. В лучшем случае эти люди просто знают предмет, близко не владея техникой Просветляющего Пинка. Не зная, что ей можно владеть.

Забавно, видел и наоборот — люди, зацикленные на педагогике как методологии, с презрением к предметности. То есть они считали, образно говоря, что не обязательно уметь стрелять из лука, чтобы научить стрелять из лука. Достаточно хорошенько подумать за педагогику, точки роста, зоны прорыва и т. д. Такие могут научить, но чему-то своему, сакральному. Например, говорить о педагогике.

Моральный закон и столб

Помнится диалог из пелевинской «Чапаева и Пустоты», где Чапаев беседует с Котовским. Та самая. Где говорится, «моральный закон в Империи все-таки был», а «интеллигенты быстро поняли, где большее зло» и за ним пошли, ибо «настоящее-то зло может и телеграфным столбом в жопу выебать». Тот же самый диалог был бы вполне уместен в 1992 году, не так ли? Про «моральный закон в СССР все-таки был» и тех, кто может телеграфным столбом. Вообще, забавный вопрос — после какой вообще революции такой диалог не имел бы художественной достоверности, а? После французской и английской — самое то. Про «национально-освободительные» уж и молчу.

Я к чему. Новый бэмс в России, видимо, таки будет. После чего, скорее всего, выяснится — «все-таки при Медведеве, Путине, Ельцине — моральный закон-то в России был». Это не о том, что было и есть. Это о том, что будет.

Писательский норматив

Почему-то считается, что писатель — если он «хороший», «настоящий» и т. д. — должен нравиться ну хотя бы половине спонтанно взятой аудитории. Как бы считается — как бы по умолчанию. Чтобы сами люди сказали, мол, нравится. Что значит «нравиться», взятое сугубо формально? Это значит, что они, как минимум, готовы прочитать хотя бы еще один текст автора, как максимум, все его тексты. Но… чушь это, конечно.

Какова аудитория национально признанного писателя, к примеру, Пелевина? Его последние книги, как правило, выходят тиражом 150 тысяч экземпляров. Предположим, что одну книгу читает в среднем 2 человека, что не все читатели Пелевина читают все его книги. Получим аудиторию Пелевина — 500 тысяч человек. В России, за вычетом детей, неграмотных, клинических идиотов и не знающих русского языка, примерно 100 миллионов потенциальных читателей. Про Пелевина слышали практически все, кто хоть раз заходил в книжный магазин. А читает его 0,5 % населения России. И это национальный писатель.

То есть если в спонтанно взятой аудитории 1000 человек тебя готовы читать и снова читать хотя бы 5 человек, это круто, очень круто. Это реальный статус.

Большинство людей этого совершенно не понимает, вот этой пропорции. Если некто, к примеру, выложит на общем форуме свои тексты и они реально понравятся (в том смысле, что я привел) 10 %, а не понравятся 90 %, все сочтут это неудачей. А это — оглушительный успех. Писатель, на текстах коего бы сидело 20–30 % населения, был бы непобедимым кандидатом в президенты. Но реальный символический капитал главного прозаика РФ, напоминаю, это доброе внимание 0,5 %.

Никогда бы не стал мучить собой случайную аудиторию. Людей либо заставляют врать, либо собирают 99 % негатива. Не понимаю тех, кому это надо.

И еще одно. Люди обычно не видят разницы между суждением «мне понравилось» и «это хорошо». У них это синонимы. На самом деле первое означает «спасибо, ты сделал мне хорошо», а второе «полагаю, ты можешь нравиться достаточно многим или пусть немногим, но лучшим». Ясно, что о разном?

О, если бы люди могли сказать «мне понравилось, но вообще это слабо» или «меня тошнит, но это сильная вещь». Мы жили бы в ином мире.

Но даже сами писатели знают два условных сигнала, и мигают, как светофоры, сугубо дискретно: «классно», «говно», «классно», «говно», иногда мигает желтый — «местами классно, местами говно». В основе суждения, разумеется, личная рецепция без рефлексии. «Нравится — не нравится», да.

Даже лучшие критики, в основном, судят так.

Как идиоты.

Братство в рефлексии

Подлинной духовной характеристикой времени будет не то, о чем яро спорят, а то, с чем неявно согласны все спорящие. Рефлексия, общая для всех, почти всех.

Так, например, в 1940 году шла Вторая мировая война. Идеологии были разными, но в чем были едины — фашисты, коммунисты и либералы той поры? Какая рефлексия была для всех строго обязательной?

А та самая, без которой война бы вообще не могла происходить. То есть когда весь народ встает «стенка на стенка» и махается до упаду, тотальная война. Ведь это же не само собой разумеется. Это в голове должен быть конструкт. Что война — это вот такая война. С тотальной мобилизацией. То есть ты можешь, конечно, и закосить от родимого военкомата. Но ты знаешь, что военкомат это все равно норма.

Едиными были, таким образом, представление государства, представление войны. Уже немало — для взаимопонимания нацистов, коммунистов и кого там еще. Чтобы так повоевать, надо ведь иметь кое-какое общее понимание. Чтобы поругаться конкретным людям, тоже надо его иметь. Например, какие слова являются обидными, какие нет, какие есть типовые сценарии, на что обижаться, на что не стоит, и т. д. Например, невозможна длительная перепалка, если у одного «вы дерзки и дурно воспитаны», у другого же «че, ептыть, чмо ебучее». Подраться они, правда, могут, правда оба будут драться… не вполне с человеком, а скажем, как дрались бы с марсианином или собакой. Как с некой некоммуницируемой формой жизни.

Перефразируя речение Витгенштейна про двери и петли: чтобы поспорить, надо иметь много общего. Возвращаясь к истории: эпоха меняется, когда меняется общее, некое А, общее для сторонников X и Y, меняется на Б, тоже общее (а победа X над Y так себе, мелкая рябь).

Общая для всех рефлексия государства характеризовала первую половину 20-го века как Модерн.

А сейчас, интересно?

Дискурсом и топором

За каждым серьезным гуманитарным дискурсом должны везти палача, хорошую добрую плаху и роту деревянных солдатиков. Иначе никак. Не потянет дискурс. «А шел бы ты, дискурс, на хуй» — скажет ему тот, который не дискурс.

В 2007 году был на летней школе, «Школе практической философии», так оно называлось. Я тогда уехал, а школа осталась. За пару дней до конца детдомовцы из соседних домиков, к школе отношения не имеющих, проявили таки отношение. Насрали ночью в большой лекционной беседке. Я не очень помню, чего там было дальше, но детдомовцы не пострадали никак. Э-э… когда миром рулили действительно более-менее практичные философии, пацанят наказали хотя бы символически. По пальцу бы хоть отрубили, что ли, из уважения.

«А как же христианство?» — спросят. А что? Христиане прекрасно умеют убивать, занялись этим сразу же, получив такую возможность. Политически религию сделали Великие Инквизиторы, а старца Зосиму возили с собой в обозе, выпуская после зачисток. ОМОН — Зосима — снова ОМОН — снова Зосима. Ядреная смесь. Менее ядреная (только ОМОН или только Зосима) туземцев не брала.

Умник может реализоваться лишь в институционально сложной среде, а такая среда косвенно обеспечивается насилием. Власть препода в аудитории, например. Если в обществе не будет человека, имеющего права применить к студентам физическое насилие, или у препода не будет права апеллировать к такому человеку, все закончится довольно быстро и довольно плачевно. Примеры «гармоничных отношений» бесполезно приводить в опровержение. 99 % прохожих на улице не нуждаются в вязальных услугах полиции. Прессовать надо 1 %, ну может 10 %, но это действительно надо.

Платон искал себе просвещенного тирана, Аристотель нашел македонскую крышу, Конфуций — чиновник, Лао Цзы — мастер единоборств и сам себе полиция, и т. д. Вот у Сократа — да. Крыши не было. Чем кончилось, помним.

Плохой пример детям

Известно заклинание «жить ради детей», «потому что семью кормить», с дальнейшим логическим обращением внешнего отмаза во внутреннюю предъяву — «только ради тебя», «жизнь тебе посвятил». Бывает, что это формула мужества, все бывает, но слишком часто — бывает наоборот. Совсем наоборот. Превращение своей жизни в средство, обнуление своих смыслов («говном жил, говном и помирать буду»), перекладывание ответственности.

«Чего ты в жизни-то делал?» — «Э-э». Не говорить же на Страшном суде, что греб на галерах 12 часов в сутки, стонал, пыхтел и терпел, или, того пуще, обирал пыхтящих на галерах. «Э-э». Тут-то ребеночек и сгодится. Показать его, ясно алиби — вот оно, вот ради него, «надо было в люди вывести». Ну так придет время, ему тоже спросится — э-э? И он повторит трюк, явит своего — вот, надо было… И это такое откладывание Жизни на бесконечность. Глупо как-то. Некрасиво. И главное, зря все. Ибо вечное повторение тут мать не обучения, но общего охерения.

Это не к тому, что «детей не надо». Кому-то и не надо, наверное, в целом — надо. Не надо превращать себя в средство и тягловую скотину, а новую жизнь — в средство и талон индульгенции. Помимо прочего, это еще и невыгодно. Ну банально. Это сигнал детям — не уважать. Ах ты «живешь только ради меня»? Ну давай, моя скотинка, давай молока и зрелищ. Более ранний мир, семейности коего мы завидуем — прекрасно все понимал: дети существуют для родителей, только так, не иначе. Вести себя иначе означает подавать плохой пример детям.

Операционная палата онтологии

О том, что есть некий орган, мы узнаем, если это болит. «Душа» не исключение. «Душа болит» — это о чем? Это когда хреново, и это «хреново» никак и нигде не локализуется. Ни в конкретном месте тела, ни даже в конкретном событии. Тогда, конечно, болит «душа» как «указатель не на предметность, но на отсутствие возможности предметного указания».

Душа болит, помещенная в этот мир, и тут возникает несколько вариантов. Можно ампутировать то, чего болит, на хрен. Можно анестезировать, но это в некоем роде означает… ампутацию мира. Метафизика. Уместнее, правда, говорить о растворении и переворачивании того мира. Если к литру водки добавить литр воды, и бахнуть стакан, крепость выпитого будет 20 градусов. Так, если к действительности добавить метафизику и бахнуть сию горючую смесь, крепость мирового зла заметно понизится. Можно его растворить — весьма. Но не будет ли это выплескиванием, вместе с градусами, самого мира?

Можно ампутировать непосредственно болящее. У гностиков это называлось гилики, сорт людей. Чтобы не мучиться в свинарнике, выгоднее всего быть свиньей. Не иметь тех настроек и надстроек, которыми можно словить болючую волну. Как-то хороший вкус, чувство собственного достоинства, прочее рисковое.

Эпохи можно судить по тому, как решают вот это, чего именно режется.

То, что я почитал бы за «философию», описывало бы третий путь, а может, четвертый, пятый. При том, что философией исторически почиталось и первое, и второе.

Методологи против литераторов

Производить мышление и производить мысли — занятия похожие, но все-таки разные. Сравните, к примеру, Гегеля и Ницше. В первом случае сила мышления явно доминирует над остротой мысли, во втором — наоборот. К первому типу чувствую зависть и его реальное превосходство, но косить почему-то хочется под второй.

«Миллион алых роз» и «подачка»

Один человек может сделать другому подарок. Оказать услугу. Вложиться. Впрячься. Оказать благодеяние.

Размер благодеяния зависит от двух вещей: мощи благодетеля и его отношения к объекту филантропии. Ну банально. Олигарх дарит случайной девушке шубу с легкостью прохожего, кидающего в кружку нищего 50 копеек. Она ему, по большому счету, по фигу, но жалко ли — 50 копеек? Средний человек копит на тот же самый подарок, допустим, год. С тем же итогом-подарком. От перестановки множителей произведение не меняется. Или все-таки меняется?

Возьмем какой-нибудь более абстрактный пример. Далась нам эта шуба. Давайте так — «оказать поддержку». Поддержка условной силы в 100 единиц может быть следствием различных раскладов. Либо это 50 баллов мощи, умноженных на 2 балла участия, либо это 2 балла мощи, умноженных на 50 баллов участия. В первом случае это называется «с барского плеча», во втором — «самопожертвование». Что ценнее? Скажем так — что будет сильнее оценено? «На тебе, у меня такого навалом» или «с себя снял, последнее отдаю». Конкретно, чисто конкретно — кого предпочтут? Ну как правило? Добрые чувства подают голос — «второго, конечно, второго, ведь он действительно любит», но… ответ неверный. Оглянитесь вокруг. Выберут первого.

В первом случае мы имеем великодушие как избыток себя, во втором — жертвенность как недостаток себя. «Не могу без тебя жить» — в чем это признание? Прежде всего в том, что тебя почти что и нет. Если тебя нет без кого-то, тебя нет самого по себе. А зачем кому-либо — тот, кого нет?

Художник из давней песни советской певицы Пугачевой про «миллион алых роз»… или напомнить сюжет? Там художник продает к хрену свои картины, имущество, дом и покупает миллион алых роз, у него теперь ничего нет, а у дамы есть миллион алых роз. Так вот, этот художник, прежде всего — я не люблю грубые выражения, но мне сейчас нужно грубое выражение — так вот, он в первую очередь мудень, а во вторую очередь остальное, как-то влюбленный, благородный, талантливый и т. д. Самое сильное чувство, которое он вызовет, разве что испуг. Мало ли. Укусит еще.

Это не про то, что не надо помогать людям. Надо. Берущий слабее дающего. Просто не следует жертвовать. Это плохо. Жертвует тот, кем уже пожертвовали самим («долг перед родиной» и т. п.). Сильный проявляет великодушие.

Поддерживая беседу

Философия как учение о части нашего мира, которой вообще-то нет, но учение о которой делает возможным самое важное из того, что есть. Иными словами, нечто, реальное лишь в разговоре — пока этот разговор идет. Как и религия. Кончится разговор, и все. Кирдык. Только не разговору, и не тому, о чем он шел (все равно же этого нет!), а уж скорее всему остальному.

Требующие любви

Требовать любви, считать, что люди должны тебя любить — путь в ад. Многим так холодно, что они готовы греться и в пекле. Жалко не их, но тех, кого могут захватить по пути.

Тест на гнилость

У правильных людей сила противодействия прямо пропорциональна действия на них, у гнилых — наоборот. Простой тест: если к человеку отнестись хуже — это его улучшит или наоборот? Увы и ах, слишком многих сограждан это улучшит.

А у правильных все правильно. На квант зла по отношению к ним они ответят примерно таким же квантом. Это их справедливость. А то, что они могут долго повышать ставку (от вежливой полемики до драки на смерть), причем аккуратно — это их сила. Соответственно воздается за добро.

У гнилых гнило с пропорцией. Ты ему 1 единицу зла, а он тебе 10. Ты ему 10, а он на колени встал и смотрит преданными глазами. Ты ему 1 единицу добра, а он лыбится — слабину почуял. Ты ему добавки, а он тебе говна мешок.

Хорошие люди практически не управляемы посредством кнута, плохие — посредством пряника.

Любая же унифицированная модель, любой «социализм» в отдельно взятой конторе — будет значить, что всем недодали.

Даже на примере учебных групп: умница нуждается в свободе, лохи и быдло — в дисциплине. Нос погладишь, получишь хвостом по морде. Накрутишь хвост, отвалится нос. Очевидный выход в дифференциации, но в обществе нашего типа таковая считается злом.

Сто цветов и одна колючка

Есть миллион способов того, как быть хорошим, и миллиард, как быть дефектным. Один из миллиарда — точно знать единственный способ, каковым люди бывают хорошими. Вспомнилось речение одной девушки: «настоящие мужчины так себя не ведут», и далее. Ага. Настоящие — бывают настоящими миллионом способов. Так, Брет Истон Эллис — настоящий. Хотя он пидарас, героиновый наркоман, сидящий вдобавок еще на коксе, и т. д., если верить его же книгам. И что? Это не ода бисексуальности или опиатным наркотикам, просто замечание на полях, что бывает и так. Это же касается «настоящих женщин», «русских интеллигентов», «реальных пацанов» и кого угодно еще. Миллион способов, миллион. А если вы знаете тот единственный, на соответствие которому готовы протестировать весь белый свет, то это, выражаясь языком Ницще, пассивный нигилизм и ресентемент, добавляя языком Делеза — «фашизм» и «паранойя», добавляя попроще — чухня и подростковые комплексы. Реальные предъявы могут быть только к формальной, но вовсе не содержательной стороне поведения. И попытка докопаться к содержанию поверх формы — вполне себе формальный признак избранного человеком несовершенства.

Репрессия по уму

С логической точки зрению любой борец с авторитарным режимом должен быть репрессирован. Просто из уважения к его же позиции. Он же говорит две вещи: а). режим реально авторитарный, б). я с ним реально боюсь. Где самое место такому человеку, по логике? В тюрьме, ссылке, эмиграции, в глухой опале. Авторитаризм же, мать его! То есть сказав фразу, человек должен готовиться. А его дальнейшее злоключения, если он последуют, глубоко закономерны (независимо от того, что человек может быть прав, ему можно сочувствовать и т. п.).

Но — что мы видим? Человек говорит «я борец с авторитарным режимам», и у него все в шоколаде. Это всегда либо минус борцу, либо плюс режиму, в любом случае, расклад не в пользу «борца». Одно из двух, только одно из двух: либо режим не авторитарный, либо борец липовый.

Какой из двух вариантов — про РФ? Полагаю, скорее второй. Режим мягко-авторитарный. «Признал, да? Тебя тоже надо репрессировать, да?». Нет. Я же не борюсь и не говорю об этом. Пока, во всяком случае.

Повторяю: это не то, что борцы не правы, что я им зла хочу и т. п. Совсем нет. Это про другое.

Гуманитарии без понтов

Гуманитарные науки не станут подлинной силой, пока там не сменится парадигма, согласно коей оценивается, в частности, профессионализм. А значит и содержание профессии. Что тестирует современная диссертация? Это тест на знание, самое главное там, и это закономерно — список используемой литературы. Это тормозящая парадигма. Я не очень-то представляю, как, но тестировать надо деятельность.

На свете нет ничего практичней хорошей теории, все хорошие теории это подтверждают. А у нас? Социологом считается тот, кто может рассказать учебник социологии, психолог рассказывает учебник психологии, философ — учебник философии, и т. п.

«Советы психолога». Что обычно бывает в такой рубрике СМИ? Представили? Какая-то общеобразная хрень, любой чел с общим гуманитарным образованием справится, как минимум, не хуже, как максимум — лучше.

«Мнение наших политологов». Представили, чего там за мнение? Любой чел с нормальным гуманитарным образованием, любым образованием — отыграет такого политолога, как говорят в ролевке. Возможно даже, отыграет и получше.

Психолог лишь тот, кто врач, т. е. может банально снять у человека невроз, психоз. Все остальные, видимо, шарлатаны. Социолог лишь тот, кто мог бы предстать в ипостаси консалтера, продать свой разговор об обществе. Не обязательно, конечно, психологу врачевать, а социологу консалтерить — можно и семинары вести. Но семинары вести должен тот, кто может вот это.

Вопрос — а кем тогда должен предстать философ? Как минимум, полагаю я, литератором. То есть таким писателем в духе высокой фантастики а ля Борхес, человек, который может продать письменный текст на тему философии (не обязательно продать подразумевает какие-то деньги, имеется ввиду — накалякать некий текст, который прочтут). Как вариант — священником. То есть опять-таки продавцом, но некоего самого главного. Если правильно понимаю, брахманы держали социум тем, что монопольно торговали смыслом жизни. Очень ликвидная, очень дорогая штука. Если умеючи.

Просто наши не умеют.

Одерживая поражение

Сколько поражений приходится одерживать, лишь бы не потерпеть победу! Кто-нибудь да поймет, о чем я… А если и не поймут — все равно ж красивая фраза.

Выверт и уверт

Поймал себя на том, что собирался написать — добрый пост, но обидный конкретному знакомому человеку (при том, что сей человек хрен его еще прочитает, ну может и прочитает — с вероятием 50 %). Короче, не написал.

Это не благородство.

Это самая натуральная трусость.

Лишь немного искупаемая тем фактом, что я в ней признаюсь. Ибо признание в трусости может быть чем угодно, но уж не самой трусостью, да.

Низко о высоком

— И что тебе именно не интересно?

— Ну если предположить, что люди делятся на «шизофреников» и «параноиков», но мне явно интереснее первый тип мышления и жизни, хотя сам могу относиться и ко второму.

— А в чем разница?

— Первые живут так, чтобы мыслить, у них мышление — сродни физиологическому отправлению. А вторые откуда-то знают правильную идею и гонят под нее жизнь. «Настоящая любовь», «настоящая правда» и т. п. Но это же скучно. Поэт должен писать стихи, а мыслитель думать, ну как люди, к примеру, мочатся — и вот это и есть настоящее. А «любовь», «искренность», «справедливость» — засуньте себе обратно…

50 грамм онтологии

Вот Митя Ольшанский годами пишет, что в «язычниках» его пугает природность. Пугает и меня. Как в анекдоте. «Настоящий хомяк должен сделать в жизни три вещи: пожрать, поспать и сдохнуть». Язычество же не викинг рогатый и не маг чудодейный, а не Дионис, а… вот эта воспроизводимость круговорота природности. День прошел — хорошо. Преклонение перед простыми штуками: общиной, укладом, пищей, деторождением. Настоящий хомяк, после того как поест-поспит, и перед тем как сдохнет — должен еще оставить потомство. Чтобы было кому сдыхать далее. Жизнь, полностью разлитая своим смыслом в натуральное, ничего трансцендентного и даже с намеком на него. Чистый обывательский мир, куда не вписываются, к примеру, наркотики и самоубийство, но также — мышление, творчество, различие, одиночество, подвиг. Скука мне, всего прежде — смертная скука.

Но не менее пугают меня и «христиане». Презрением к реальности, что ли. Скажем так: я не верю, что последние станут первыми. Более того: не считаю, что такой кувырок был бы благом. Наименее христианская из всех веток — протестантизм — представляется в сем вопросе и менее страшной. Если тезисно, то лох по жизни проклят настолько, что по смерти ему будет еще хуже.

Таким образом, претит мир натуральный.

Претит и его отрицание в любой почти метафизике.

Что же тогда — символ веры?

Особо не толкуя, взял бы пока что фразу, приписываемую Гегелю: «человеческое существование есть смерть, проживающая человеческую жизнь».

Раздражения не вызывают — что?

То, что представляется оправданным на уровне некоей гигиены некоего духа, вопрос — какого? Трудно ведь согласиться, что человевечьи радости могут быть редуцированы к хомячьим с небольшими вариациями, а это есть базовое убеждение обывателей. Равно трудно принять, что за лохами царствие божье, а есть базовое убеждение метафизиков, яро собирающих сокровища сугубо на небе.

Устроила бы попытка некоей онтологии без метафизики (как-то Ницше и его ученики в 20 веке, от правого Хайдеггера до левого Делеза). Или даже феноменологии — без онтологии, как-то, положим, буддизм. Странное, конечно, соседство. Ну ладно. Все пока что — поля и черновики.

Надеюсь, мне будет дадено еще пересмотреть вот эти… интуиции, назовем их так (даже не воззрения пока что). Не знаю — кем дадено. «Дадено» же потому, что думается скорее посредством нас, а вовсе не «я подумал». Иначе бы я все уже на свете подумал усилием воли. Как дурак какой.

Нижние и верхние нигилисты

Более всего раздражают люди, которые ни во что не верят, потому что они дураки. Причем злобные дураки. Для злобного дурака нет авторитетов, вообще. Более же всего восхищают те, которые ни во что не верят, потому что они не дураки. Люди, за плечами которых годы некоего послушания, школы, и им уж не надо верить хоть кому либо, кроме себя. Да и себе — не обязательно.

Орден Ивана Отступника первой степени

Долг лучшего ученика — отречься от учителя. Ибо любой учитель должен хотеть вырастить лучшее, чем он сам. Или хотя бы схожее, но другое, т. е. равного собеседника. Если он хочет лишь свою же ухудшенную копию, это не учитель, а бизнесмен, политик, сектант, хрен с горы и кто угодно еще. Когда же лучший ученик совершится как надо, со стороны это будет предательством. Да и не только со стороны.

Немного жизни в мертвой ЖиЖице

— Какой-то твой ЖЖ не живой, — заметила мне умнейшая и милейшая девушка, вдобавок, бывшая моя жена.

Умнейшая и милейшая — несомненно. Есть десяток-другой близких мне людей, неважно, сейчас близких или ранее, или сразу и сейчас и ранее, так вот — там не одного плохого человека, все выше среднего, совершенно все. Я ни разу в жизни не «разочаровался» всерьез ни в одном человеке, по крайней мере, не изменил оценку так, чтобы с плюса на минус (может быть, оттого что не очаровывался как принято?). Ну отношение менялось, в плане того, нужен мне человек или не очень, а оценка именно — нет, практически никогда. То есть плохие люди встречались, но все, кого я выбирал — хорошие. Вообще, человек, который плохо говорит о своих бывших (друзьях, женах, мужьях), говорит по крайней мере одну вещь. Что он мудло. Ну раз таких себе выбрал. Это та часть его высказывания, которая уже несомненна (самой формой), а по содержанию, хороши там его друзья были или нет — это еще посмотреть… Плохо разрешается говорить — о ком? О своих родителях и своих детях. Их же не выбираем.

Но я, собственно, отвлекся. Так вот, «ЖЖ не живой». В пример были приведены какие-то мои публикашки из общей коробки с названием «Гуманная мизантропия» прошлых годков (там я, дескать, живой) и ЖЖ Мити Ольшанского (коего я ей ранее показал, равно Лангобарда, Иванов-Петрова и т. п.). Ну да. Если брать самый первый дневник Ольшанского 2003–2007 гг, там практически личная жизнь, и политическая как личная именно, там диагнозы всех его болезней можно ставить (мне этот дневник нравился за то, что мы с ним болели примерно одним и тем же, довольно типовые неврозы русской интеллигенции, хотя он культурнее меня и его социальный статус позволял эстетизировать ту же самую неврастению, а мне моя провинция — нет, и приходилось думать против нее).

«Но ведь в таком случае и ЖЖ того же Лангобарда — не живой? ну там же непонятно, кого он любит, чем болеет, на чем ему крышу рвет?» — «Ну да». — «Но ведь в рефлексии он сильнее Ольшанского? и психофизиологически, наверное, тоже?» — «А это менее важно… Живого человека хочется видеть в первую очередь. Вот тебя, например. А из твоего ЖЖ совершенно не ясно, что есть такой Саша». — «Это может быть».

Это действительно может быть, но в чем дело? Я, наверное, мизантроп, большая часть людей мне не интересна (впрочем, большей части людей — не интересна большая часть людей, это как раз нормально). Мизантропия, видимо, в том, что я считаю существования большинства объективно не особо интересным. Свое — в том числе.

Перефразирую Мартина Хайдеггера, человеческое существование — это заброшенность в какое-то говно. И вот дальше начинается возможность интересного. Что человек с этим фактом будет делать? С заброшенностью?

Многие — ничего не делают. А некоторые бултыхаются, и интересны, собственно, взбульками. Каждая человеческая жизнь, если верить еще одному разумнику, есть история поражения, но поражение Сартра — несколько отлично от поражения Гоши Наркоши, прикольнее оно, что ли.

Интересна не моя жизнь, а попытки хоть что-то сделать с ее онтологически врожденной неинтересностью, следом чего и способом чего и могут быть какие-то тексты. Если повезет, конечно, и все получится.

Как сказать? За большинством вышенаписанного стоит вполне себе страсть, история и т. д. Это все о довольно личном. Хрен ли вообще думать том, что твоим личным делом не является? Скучно это. Неинтересно. Да и выспренно как-то.

Просто каждому — свои взбульки. Математику может сниться неевклидова геометрия, так она его интимное дело, куда интимнее, нежели то, на что он живет, с кем спит и т. д. Не надо рвать на груди рубаху, чтобы другого вцепило и пробрало. Всех, кому надо, уже затронуло.

Ну и еще — мало ли что человеку близко? Предельно близки голод или похмелье, но если это не какой-то редкостный голод и какое-то совсем волшебное похмелье — то чего тут? Интереснее и живее то, в чем он один. Чем более один, тем живее.

Немного о пиратах

Пираты, они же корсары, флибустьеры и прочая водоплавающая братва — крутые и романтичные, это мы знаем, смелые и ядреные. Про это книги, фильмы. В них дети играют. В костюмах пирата приходят на Новый год. «Мальчик Вася хочет быть пиратом 17 века». Но ежели на минуту остановить привычку, то… ведь это же почти абсолютная такая мразь. Ну с какими жупелами их сравнивать? Ну давайте навскидку — кем сейчас детей пугают? Допустим:

1). «нацистские палачи Освенцима»,

2). «исламские террористы шахиды»,

3). «постсоветские братки».

Любой из трех типов — лучше, нравственнее, исторически оправданннее, чем наш любимый «пират».

1). Если считать главным злом 20 века какого-нибудь Пол Пота, то нацисты — явно меньшее зло, им памятники уже ставят.

2). Про то, какие шахиды замечательные, читай, например, у Гейдара Джемаля. Я не к тому, что они замечательные. Но, как минимум, мученики.

3). Братки — это функции арбитража в отсутствии государства и скорее контроль «серых зон» экономики, нежели уличный беспредел.

А пират? По сути, обычный гоп-стопщик и беспредельщик, легко идущий на мокрое. Он бескорыстен? От него какая-то польза? Он меньшее зло? Нет, от него сугубый вред, он сугубо корыстен, в общем, натуральное исчадие ада. Его аналоги сейчас тормозят тачки, убивают водителей и продают то, чего отобрали. Вот это — оно самое (а вовсе не капитан Блад, Джек Воробей и чего там еще).

Я к чему? Ведь не к поднятии же темы борьбы с водоплавающим пиратством?

…Нет, никто не перестанет любить пиратов. Просто через 100 лет полюбят и всех остальных тоже. На детские утренники будут приходить в костюмах эсэсовцев, моджахедов, бандюков. Может даже, в костюмах сексуальных маньяков. Правда, не очень понимаю, какие там костюмы. Но игра примерно такая — «я буду Чикатилой, а ты маленькой девочкой, раз-два, убегай».

Нет такого зла в мировой историей, которое нельзя было бы обернуть если не абсолютным добром, то чем-то симпатичным и интересным. На фоне которого и само добро выглядит унылым говном.

«Простое человеческое счастье», мать его

Как уже писано, один из самых опасных человеческих типов — люди, уверенные, что их должны любить. Где-то рядом бродят люди, уверенные в своем «праве на счастье». Ну вроде как праве на труд, прописанном в советской Конституции. «Счастья, счастья, счастья», — горланят их сердца и умы, ясные глаза и честные задницы. По две порции в одни руки, с 14.00. И чтоб никто не ушел обиженным, ага, сейчас. Лучше бы они, право слово, хотели хлеба и зрелищ. Это не так ранит.

Именно из таких фанатиков счастья рекрутируются — истерички, беспредельщики, наркоманы, самоубийцы, невротики и психотики всех мастей.

Счастье — это то, чего всегда недодали, это же понятно. А если недодали, то… щас копытом по рогам, щас. Если чужие рога временно недоступны, то хотя бы по собственным.

К чему тогда — лечь желанием? Буддисты вот желают избавления от желаний, и менее несчастны, чем алкающие своего счастья. Вообще, как писал старик Шопенгауэр, несчастье позитивно, счастье негативно, то есть, по логике сего мира, стремиться надо именно к избавлению от несчастья, и будем вам. Старик Ницше не согласился бы со стариком Шопенгауром, сказал бы про власть. Старик Кант послал бы обоих, и сказал бы про долг. Сказали бы разное, но любой способ, заметим, лучше с точки зрения обретения пресловутого «счастья», нежели хотеть его самого.

Апология антирейтинга

Не надо бояться «антирейтингов». Доверяете вы скорее Иксу или не доверяете? Симпатичен вам Игрек или скорее несимпатичен? У большинства людей, которые хоть что-то делают, что-то представляют собой и осмеливаются быть, рейтинг быстро уходит в минус. Будь то Анатолий Чубайс или Эдуард Лимонов. Из 1000 наугад взятых соотечественников большинство таким скорее не доверяет, скорее не симпатизирует и т. д. Подлинные исключения на самом деле редки. Ну там Юра Гагарин (хотя он-то как раз ничего особо не делал). Или Пушкин, Достоевский, Толстой, прочее «наше все». Хотя если бы большинство представляло, кем те реально были, «наше все» ухнуло бы в зону такого недоверия, что Чубайсу и не снилось (пара кое-каких писем того же Пушкина, и обыватель его возненавидит).

Так вот: неважно. Роляет только положительный рейтинг, причем дифференцированный (важно, кто именно тебя ценит и насколько). Антирейтинг — утешение дураков и лохов. У коих, разумеется, никакого антирейтинга быть не может. У коих, разумеется, никакого антирейтинга быть не может.

Реальный политик плюют на антирейтинг, философ тоже плюет. Базовым инстинктом понимая, что важно, а что не очень. «Меня ненавидят? Следовательно, я существую, и уже этим прав». Как-то так.

Долги и хотелки

У многих странные представления о «силе воли». Стиснуть зубы и терпеть. Всю жизнь — со сжатыми зубами. То есть выбор между «долгом» и «хотелкой» в пользу «долга», и так каждый час, всю жизнь. Но слишком часто твой «священный долг» — всего лишь хотелка кого-то иного. Может быть, хотелка ближних, может быть — давно умерших людей и народов, может быть, всего лишь стечение обстоятельств. Так может быть, на фиг, а? Набраться наконец окаянной воли, чтобы позволить себе, помимо всего прочего, слабоволие?

Власть над волей

Возвращаясь к «сильной воле»… Есть простой способ быть волевым в собственных глазах. Там в чем фишка? Есть несколько вариантов поведения. Умом фиксируется, что правилен некий из них. Сознание кидает голос за него, но помимо сознания в избирательную урну каждую секунду кидается много чего еще от кого еще. Тоже бессознательное, наконец. Если финальный выбор совпадает с мнением, что кинуло в урну «сознание», человек считается с сильной волей. «Он себя переборол». Если выбрано и сделано что-то иное… ну ясен пень, слабак. Так, например, если у человека в башке записано, что пить плохо, а он таки бухает, то у него нет выбора, кем себя понимать — слабаком, конечно (забавно, что если в голове записано, что «настоящий мужик должен бухать», а нашему персонажу отчего-то не бухается, он будет переживать — ровно по тому же принципу). Если ум знает, что жене нельзя изменять, а как-то само собой изменяется — слабая воля, а как же? Но если в голове вдруг написано, что изменять как раз полагается, а вот почему-то не удается — приговор тот же: не хватает воли жить, как считается нужным.

Еще раз: в просторечии нашем «сильная воля» не более чем выписанная «лицензия от ума» (в случае если он есть — собственного, но обычно ума общественного). Добился лицензированного поведения — силен.

А как его добиться?

Тут надо или вообще на хрен загнобить свое тело, чтобы оно не подавало хотелок как признаков жизни, и управляться чистым разумом, или грязным, главное — чтобы ум держал 51 % голосов, руля во внутреннем «совете директоров».

Или же… признать такой старинный концепт, как «не свободная воля» (это она еще у Спинозы такая была). Там про то, что свободна лишь субстанция, взятая целиком, а чисто конкретным людям надлежит расслабиться и получить удовольствие. Рефлексией это можно проверить, просто посмотреть, как оно там устроено, и убедиться: алкоголик не может не пить, истерик не может не истерить, мудак не может не мудить, и т. д. Их можно стирать как ошибочные пути, как хлам, но нельзя стыдить и карать за неверный выбор, ибо нет выбора (с этой идеи, как сказали бы сейчас, тащился позднее и Ницше за ее честность).

Кстати, если понимаешь, как устроено — значительно меньше хочется пить, истерить и прочее нехорошее. Такой красивый феномен: познанное бытие перестает быть лишь оттого, что оно уже познано. Но иногда — не перестает. Тогда познанное, но не исчезнувшее — начинаешь любить умом-разумом, и всячески принимать. Как свою, что ли, неизбежность. И будет тебе, как минимум, гармония — мир и покой во внутреннем «совете директоров». Внутренние народ и партия станут тебе наконец, как в давешнем слогане, едины.

Тоже красивый парадокс. Если принять, что «воля несвободна» (в философском смысле), то «сила воли» (в обыденном смысле) будет автоматически ого-го. А что ей останется?

Черные дырки прогресса

Техника может усиливать ум и глупость, совесть и подлость, бытие и его отсутствие (точнее сказать, технологии размещения всякой разной техники в социальном поле). Железо играет по разные стороны добра и зла: есть техника человечности и техника черных дыр. Решение тут обычно: нужна «цензура». Социогуманитарная цензура любой прикладности, идущей в тираж. Та же «информационная эра», мягко выражаясь, неоднозначна. Избыток информации губит смысл даже успешнее, чем ее недостаток… Хотя бы претензией на его функции. В пределе тут — общество информированной глупости. Дурак информированный: не страшнее ли дурака обычного? Примерно как пьяный с техникой опаснее пьяного безоружного?

Поэтическое настроение

Писать не напрягаясь — как минимум. Писать так, как будто запечатываешь письмо, т. е. как будто все уже сказано. И ты запечатываешь конверт, понимая, сколько в него не войдет. Представительствовать за некое облако рассеянных смыслов. Наконец — нарисовать так, как облако проплывало в памятный день. Отпуская само его лететь дальше, ловя, с каждым квантом письма, свое отставание.

Бежать, чтобы понять

Как можно что-то понять вообще? Главное — иметь необходимость возможности. Ради этого — начать что-то делать. Многие вещи нельзя понять, занимая особые точки социального поля. Бежать надо. И даже не важно куда. Важно откуда. Многое лучше понимаешь даже из ниоткуда, чем откуда попало. Надо делать что-то такое, что, помимо прочего результата, вырабатывало бы твое непонимание… Как можно понять? Если еще не понял своего непонимания?

Политика: прописное высоким штилем

Политика понимаема тут мной как война проектов, или, отступая к сути дела еще на шаг, война онтологий. Отсутствие ее в сновании политики означает отсутствие и самого политического. Должно ли пояснять?

Политика ведь деятельность? А деятельность — с целеполаганием? А целеполагание — только в той или иной онтологии? Ну и вот.

Лишь там, где политическое больно, его трактуют сугубо как поле личных карьер, борьбу кланов, для зрителей как «мыльную оперу», и не более. При этом измерение личных карьер, борьбы кланов и т. п. никуда не девается. Вопрос в том, есть ли в понимании измерение, которое определяет политику сущностно, и мы сейчас о нем.

Заметим, что причастность некой онтологии, как и «разговор прозой», вполне обходится без рефлексии, чему ты принадлежишь, на чем разговариваешь.

Также оговорим, что философия не одна; и философий не много (то есть не так, чтобы хватило на каждого: «у меня своя философия»).

Можно мыслить сугубо натурально, борьбой персон, кланов — если у тебя есть заказчик. Некоторые заказчик даже предпочитает, чтобы мыслили так. Но политическое решение принимают только на онтологическом основании. Иначе это либо не «политическое», либо не «решение». В конечном счете, решает голова, основательно причастная типу мышления; пусть даже какому-нибудь «нигилизму» (в неверие тоже можно верить, как в веру).

А если на тысячу «чисто конкретных акторов» — ни одной такой головы? Повторяюсь: в конечном счете решает голова… Она может быть далеко. Она может «забыть» о неком населении, территории; так бывает; в таком случае там будет энтропия, отстойник; и там ничего не будет происходить — пока их не вспомнят: пока в цепи онтология — проектность — реализация не побежит ток.

Спасение читателей

Вот долдонят — «кризис литературы», «помогите писателям»… Чисто стилистически не очень приятно было бы очутиться в богадельне, и чисто логически — литературу спасет отнюдь не копеечка, поданная литератору. В другом же проблема. Не надо спасать писателей! Спасите читателей, и с писателями все наладится. Большинство людей не имеет социальных условий для хорошего чтения: вот, собственно, и «кризис литературы», по крайней мере, в части запроса.

Смысл в баночках по 0,33

Вспомнилось, как некогда задавал какой-то вопрос Ефиму Островскому. В ответе известного пиарщика мелькнула такая фраза: «Товарные потоки несут вслед за собой медийные: сколько смыслов принесла в мир кока-кола!» Забавно, как Островский себя презентовал: «ведущий в мире специалист по управлению политическими кризисами». Ни больше, ни меньше. Посреди, значит, океана жидкого смысла. Не есть ли сие знак — специально управляемого политического кризиса?

Смытые информационным потоком

Чем больше информации, тем меньше подчас осмысленности. В какой-то даже прямой пропорции. Масс-медиа все больше тяготеют к совершенству технологических линий, не обремененных таким излишком, как человек.

Веруем: в руку или в голову?

Вера в добрую волю невидимых рыночных рук — предельно безвольна, вера в организующее начало рацио — глубоко иррациональна.

Маркетинг, брендинг, прочее полезное

Мир задыхается от того, что слишком много вещей и поверхностей. Умножающий потребность в вещах и поверхностях служит черную мессу, обучая самого человека на вещь и поверхность.

Держась корней

— Старый вопрос: отчего хуевый — плохой, а охуительный — шибко хороший? Корень-то один!

— А это примерно как со словами «убогий» и «божественный». Тоже один корень.

— Страшно подумать, что в сих краях выполняет функции бога…

Животное, задуманное о смерти

Все-таки человек осмысленное животное: знающее смерть, живущее относительно ее знака… Без него — не жизнь: слишком дурацкое подобие даже для опытных дураков. Приходится изобретать в голове какие-то фигуры, сопрягающие знаемую конечность и мыслимую бесконечность. Так что если не верование в бесконечность, то хотя бы тоска по ней. Хорошо это или нет, человек не возможен здоровой бестией, для которой такой смысл излишен, а возможен лишь более-менее плохим человеком.

Демаркационная фраза

«Вы считаете, что прежде всего глупо писать непристойности, а я считаю, что прежде всего непристойно писать глупости, и здесь нам с вами не договориться, это — две разных манеры жизни».

Время — не деньги

Вот говорят: время деньги, время деньги… Мол, времени так придается ценность. Все наоборот. Время так обесценивается. Оно важнее, как необратимая ценность сравнительно с обратимой. Продажа и покупка человеческого времени — в этом всегда есть что-то от аферы. Кто предполагаемая жертва? Попытка надуть трансцендентное, скажем так, конвертировать в имманентное вообще все. Но его нельзя надуть. Жертва здесь — сами сдельщики и подельники.

name=t101>

Человеки как товары и вещи

К вопросу Нового времени: в машинном крупнотоварном производстве вещей человек не может использоваться иначе, чем вещь. Сама деятельность построена так, разбита на мелкие атомарные отрезки, предельно тупые, для выполнения коих не надо ума, творчества, даже минимального мастерства. Надо просто гарантированно быть в месте Икс во времени Игрек, и дергать свою пимпочку по расписанию. Гений или дурак поставлен за конвейер — неважно, сей принцип уже целиком в мануфактуре.

Образование, ставшее вдруг всеобщим, тоже заточено вот под это же. Чтобы потом пымпочку. Чтобы гарантированно. То есть чтобы максимально исправно — минимально простую функцию. Для этого надо всего лишь вышколить, кое-какие инстинкты отбить, кое-какие рефлексы привить. Собственно, все. Неважно — гений или дурак. Потому по умолчанию всегда полагается, что дурак.

Так, в привычной несколько столетий «школе Коменского» (прекрасным образцом коей была и советская школа, и руинами ее является школа постсоветская) учебник всегда написан в расчете на самого глупого ученика класса, но обязательной полагалась его старательность, а последняя, так или иначе, обеспечивалась репрессией. Если материал такого учебника не может быть усвоен учеником — он просто плохо старается (ибо страх, гадина, потерял). Каким издевательством, например, для школьника, любящего литературу — были типовой учебник литературы и типовой урок оной (тем, у кого бывал не типовой урок, можно только завидовать). Если бы я, например, не прочитал пяток романов Достоевского до того, как его начали «проходить по программе», я бы его, пожалуй, возненавидел. Аналогично с историей, если бы не читал кроме учебника, сдох бы со скуки, и т. д. Впрочем, это банальное переживание. Многие свидетельствует о том же.

Возвращаясь к резюме, с которого, собственно, начали: образование задается потребностью производства, и речь вообще-то о нем. Так вот: рост производительности был куплен страшной ценой. Предельное разделение труда — атомарные функции — человек в положении худшем, чем даже античный раб. Последнего считали, в лучшем случае, самым дрянным членом семьи, в худшем — особо ценным и говорящим домашним животным. Быть дрянным членом семьи и даже ценным животным исполнено большего достоинства, чем быть роботом, поставленным на износ.

«Умственный труд», глупо понимаемый всего лишь как не физический, все эти якобы «постиндустриальные» орды офисного народа с квалификацией много ниже, чем у грамотного сантехника — та же плачевность на понту. Тот же конвейер. Какая разница — физический или информационный? Суть та же — дергать пымпочку. Разница лишь в том, что рабочий, по крайней мере, дергает ее честно, он явственно полезен, а эти — еще вопрос. Слишком часто — «здесь мерилом работы считают усталость» лишь оттого, что ни в чем ином она не измеряется за ее отсутствием.

Вот оно, машинное и крупнотоварное… Производя вещи таким образом, человек регистрируется и используется как вещь. Количественный рост, купленный качественным вырождением (сравнительно практически с любой ролью средневекового человека).

Марксизм ничего не решил: марксистские государства были той же фабрикой, лишь с расплывчатой фигурой бенефициара (мутной, но не отнюдь отсутствующей). Общая логика оскотинивания — та же. Пожалуй, и усугубленная — неправдой о его якобы «снятии», и общей не эффективностью ввиду отсутствия какой-то элиты, стоящей над. Переиначивая известную фразу про Кальвина: широко открыли ворота фабрики, но не чтобы забрать оттуда несчастных, а чтобы загнать туда прочих.

Можно дописать и еще одну фразу, хотя немного и о другом. Наша жизнь не более чем товар, пока суть наших дел целиком сводится к товарному знаменателю. И ведь сводится — все более. В этой цивилизации.

Главные товары — пространство, время и деньги

Если что: капитализм начался с торговли пространством, временем и деньгами, и кончится с прекращением их оборота.

Если он когда-нибудь кончится.

Немного подумав: когда-нибудь кончится обязательно.

Только не факт, что нам с этого будет счастье, а не полный крантец.

Зачем оно мне?

Подлинное общение — в расставании с образом самого себя. Можно и резче: в расставании с самим собой бывшим, слабым и глупым, и навсегда. И оно же, разумеется, обретение.

«Можешь ли ты сделать меня другим?». Вот и весь тест на смысл-для-меня-человека. Все, что сверх того, либо мелкая прагматика, либо ложь, либо до смерти забитое время.

«Иногда, чтобы оставаться на месте, приходится очень быстро бежать». Рвать, если надо, все. Семейные узы, старые дружбы, выгодные знакомства. Жестоко, зато правда. Ради того, чтобы говорить по-честному — эту роскошь теперь можно себе позволить.

На хрен вашу Р-р-романтику и Л-л-любовь

В ее эталонном виде наша романтическая любовь дана как «несчастная». К черту традицию, где желание взыскует не самого Другого, но невозможное — желание Другого (в лакановском смысле, мы имеем тут дело с ранящей бесконечностью: «желание есть не стремление к удовлетворению, и не требование любви, но вычитание первого из второго» и т. д.). Уж лучше, когда просто дружат телами, в дополнении к нежности иных дружб.

Апология мафии

На самом деле «профессиональные преступники» — более приличная компания, чем «непрофессиональные», «бытовые». «Профессией» могут быть только преступления против собственности, то же воровство, а это менее страшно, чем преступления против личности, идущие по разряду хобби. Чтобы не говорил УК, но корысть при краже служить смягчающим обстоятельством, а бескорыстность в случае «тяжких телесных» — отягчающим.

Ясно же, что организованная преступность для обывателя — предпочтительнее неорганизованной. Зло, обретаю системность и структурность, становится, как минимум, меньшим злом.

Есть вообще подозрение, что мафия — креатура и тень силовых структур, младший партнер-соперник в контроле особо проблемных сфер. С лицензией официальных лиц. Та же «наркомафия» не более чем следствие мирового трафика, контролируемого теми, кому положено.

Самый простой политический тест

В России политическую позицию можно артикулировать просто. Написать две даты: 1917 и 1991. Напротив каждой поставить плюс или минус. Получится четыре базовых позиции, все остальное — подвиды и вариации.

Можно расширить тест до мирового. Выписать ряд чисел в столбик:

1648

1789

1848

1861

1917

1918

1945

1968

1991

Положительное отношение — 2 балла, нейтральное — 1, отрицательное — 0. Чем больше сумма, тем левее ваши убеждения. У предельно левого будет 18 баллов, у предельно правого 0.

Лучше бы, конечно, довести цифирь до десятка. Почему-то десятое не всплывает… Может, кто подскажет.

Впрочем, события продолжаются. Что-нибудь десятое в этом мире случится если не со дня на день, то с года на год.

…Напоследок: а если человек не знает, что было в соответствующий год? Ну ставит прочерк. Если прочерков больше, чем ответов, человек признается аполитичным. Какого бы мнения не был по оставшимся пунктам. Он темный, и это главное. Его позиция не роляет. Ему пальчик покажи — перевербуется. Почти любой, наверное, в случае чего перевербуется теоретически и практически. Но пальчика хватит не любому.

Пережитки темного настоящего

Зашла тут речь — что нас более всего поразило бы в каком-нибудь 17 веке? Есть подозрение, что более всего — антисанитария. Отсутствие, простите, канализации, ну и водопровода. Дамы и кавалеры на балах, писающие в горшки. А вот предположим, что человечество еще немного поживет, не обратится в пыль, машинный концлагерь и прочее нехорошее. Скажем грубо — оно разовьется. И что с позиции вот этого развитого человечества — покажется им столь же тягостным и нелепым, как нам — отсутствие в Версале канализации?

Каждый, конечно, может рисовать и грезить свое развитие. С него и будет определяться «главная адскость» современности. По мне, это будет:

1). Обязательный для большинства рабочий день, вот это хреново с 9 до 18, или как там оно.

2). Транспортная заковыка, у кого час, у кого два, три — каждый день, чтобы отбыть вот эти с 9 до 18.

Человек быстро привыкает к хорошему. Если его избавить от этих двух штук, а потом немного в них окунать, он и поймет, что это такое. Ад это и дикость. Вроде как горшки в Версале.

Вместо совести

Как известно, имманентный ограничитель свободы выступает ее условием, иными словами, теряя в ограничении, она убывает. Например, совесть. Как это было возможно?

Иметь совесть: мыслить общинно, не выделяя себя; у тебя нет отдельного «интереса», как нет интересов у части тела; реально лишь тело, взятое целиком. Ты ни важнее других, поскольку, в конечном счете, ни важен ни ты, ни они — важна общность, единственно представимая как подлинность. Общность — от семьи до империи, до природы, до всего. Что еще? Совесть создана определенной эпохой, или, может быть, создала эпоху. Совесть средневекова. Совесть, по мере отдаления ее эпохи, убывает (место ее занимает справедливость, договоренность, гражданское общество — хрупкий баланс интересов эгоистов, плюс любовь как внеморальная страсть, плюс что-то еще). Не «сверхъестественное внутреннее чувство», универсальное в своем определении, но… конкретно-историческое, феодальное, религиозное. Было, но проходит. Мир ее месту.

Что дальше на ее месте? Справедливость: подразумевает выделение социального человека-атома, как предельное объяснение и объясняемый предел. Распад цехов, общин, каст. Средние века кончились — начались свободный труд, одиночество единицы, деятель-субъект, и ему нужна справедливость, сводимая к честному дележу, или, более широко, соблюдение общих правил социальных игр, сколь угодно эгоистичных по интенции («твое личное дело»).

Дальше — меньше. В каком-то новейшем мире начинает испаряться и справедливость. Что же ограничит нас? Если старое доброе — не работает? Без ограничителя — рухнет мир.

Новая «эффективность» отрицает старое «добро», но нельзя ли инкорпорировать добро в эффективность? Разметить и учредить такой мир, где быть эффективным — означает быть добрым? Высшая социальная инженерия: противоположная, по замыслу, локально-корыстным «политическим технологиям» нашей постсовременности. Пример? Пожалуйста, сегодняшний день. Мало возможен эффективный учитель, злобный к ученикам, автор, ненавидящий публику, и т. д. Но реален, и это наша действительность: трейдер, менеджер, чиновник — лично успешные и лично живущие чужой смертью. Какой-то радикальный сдвиг всей базовой деятельности, помечая пунктиром: от производства вещей — к производству людей.

Сильный сдвиг. Сравнимый с неолитической революцией, индустриальной революцией. Можно сказать — все это социал-фантастика. Но кто знает? Это на 10 лет можно дать прогноз. А на тысячу остается тыкать в будущее — социал-фантастикой, не иначе.

Смягчающее обстоятельство «ненависть»

Вот есть такая формулировка — по почве энной розни и ненависти. Расовой, национальной, классовой, религиозной и т. д. Считается почему-то отягчающим обстоятельством. Но ведь если по уму — обстоятельство-то смягчающее.

Вот, положим мордобои на почве «розни» и мордобои просто — что хуже? Давайте только честно отдадим себе отчет, что мордобои не случаются на почве любви. Они, так или иначе, на почве ненависти. Но некая конкретная «ненависть» из перечня означает, что человек готов мордобоить не первого встречного, что уже хорошо, во-первых. Он воображает себе какие-то основание, и, возможно, если его требования выполнить, мордобоить вообще не будет. В любом случае скинхед для простого обывателя предпочтительнее обычного гопника, «исламский террорист» — предпочтительнее просто маньяка, и т. д. Хуже всего — беспредел. Предел плохого — беспредел абсолютный. Все, что делает шаг от беспредела, уже лучше. Любое канализирование насилия, а «почва» это его канализирование, кодификация, введение в какие-то рамки — благо. Между насилием просто (убил первого встречного) и насилием чуть более мотивированным (убил того, кого счел частным случаем общего врага) второе менее страшно. Даже для конкретных жертв. Все просто, конкретная жертва может конкретнее подготовиться, и жертвой не быть. Ну банально: если чуешь, что пойдет резня гугенотов, а ты гугенот, можно просто вовремя свалить, а куда свалишь от маньяков и отморозков?

Но меньший срок дадут отморозку, который без всяких «почв». А почему? А потому что, видимо, закон сей беспредельщики и писали.

Гения заказывали?

«Гений» это ведь тоже такая конвенция. Людей признают гениями тоже люди. По законам социального и языкового поля. Значит, это тоже в некоем смысле «работа на заказ». Вопрос в том, на какой. Гениальность, можно сказать, в том, чтобы его почувствовать. Это как бы ситуация предельно могущественного, но предельно невменяемого заказчика — «сильно-сильно надо, но чего, сказать не могу». Сам пойми, если такой умный. И не факт, что этот заказчик вообще как-то объективирован, а не рассеян в потенции. Может быть даже так: сначала делается заказ, а потом из небытия материализуется и заказчик. Сотворенный по результату заказа, как это не удивительно. Исторических примеров можно привести много, из политики, науки, философии и т. д.

«Предмет философия»: куда бежать?

Обязательный предмет «философия» в обычных вузах СССР — уже нонсенс (см. про это у Мераба Мамардашвили). С тех пор вузы стали хуже. Таким образом, нонсенс резче. Выход в миграции: не вести заранее проигранных битв. Искать новые территории.

Философия остается в вузах факультативом — раз. Факультатив открыт студенту не семестр, а все пять лет — два. Философия приходит в школы, также факультативом — три. Выходит на «взрослых» и «серьезных», идя в публичную дискуссию и масс-медиа — четыре. «Читабельность» как условие «диссертабельности» — пять.

Иначе обычная пост-история вузов пост-СССР: одни делают вид, что учат, другие, что учатся. Заполнение бумаг. Лицемерие. Мучения за копейку. Аудитория, презирающая преподавателей, и наоборот, какое-то чистилище-без-надежды (особенно если препод чувствует, что чувствует аудитория).

Растворение рабочего времени

«Рабочее» и «свободное» время все более разбегаются друг от друга… С каждым большим куском исторического времени, с начала начал… Сейчас дискретность раздела достигла максимума. Дальше некуда.

Может быть, «свободное» и «несвободное» время начнут наконец сбегаться? До полного слияния. Присмотритесь: самые завидные живут сейчас именно так, или стремятся. Не паразиты, не трудоголики, а именно стершие грань, растворившие одно в другом.

Уже банальность: определенный уровень технологического развития решает все материальные проблемы людей, и этот уровень на земле достигнут (правда, еще не везде, но это неважно). Дальнейшее как бы развитие экономики рождает виртуальные наслоения, а могло бы — высвобождать настоящее. Трехдневная рабочая неделя — для начала. В пределе: каждый имеет право на жизнь, т. е. на соцпаек, удовлетворяющий всем витальным потребностям, независимо от того, работаешь ты или нет. По факту рождения. Кто же тогда работает? 1). осужденные, 2). энтузиасты, 3). желающие больший паек (вместо комнаты на члена семьи — по этажу). Убывающие «трудовые армии» вполне справятся с инфраструктурой развитого индустриализма.

Вот, например… За легкие преступления — будут всего-навсего осуждать на труд. Обычный труд, проклятие рода людского. Которым сейчас занято 90 % взрослого населения. «Приговаривается к 3 месяцам продавцом. Поступает в распоряжение торговой сети». За плохую работу срок накидывается. Как вариант, поднимая престиж образования: за несданные экзамены приговаривать к тупому труду. Не знаешь историю — чисть неделю говно. Чисть говно, пока не сдашь.

Самый общий диагноз времени: постмодернизм загораживает дорогу именно такому постиндустриализму. Не это ли его главное назначение?

Да, оговариваю: все это такая хотелка-мечталка. В реальности, скорее всего, будет плохо. Небольшое количество людей будет эксплуатироваться за деньги, остальных выкинут на холодный ветер (пока это базовый тренд 21 столетия). За право попасть в число эксплуатируемых пойдет жесткая конкуренция.

Я же про иные времена и иную модальность. За 21 веком будет что-то еще. И даже если не будет, это не отменяет такую штуку, как модальность «должного». Держать которую просто необходимо, чтобы обретаться в любой действительности.

Асексуальные революции

Проблема не в том, что «сексуальная революция» победила, но в том, что сексуальная революция в реальности не победила нигде. По мысли Фуко, «подавляется не секс, но посредством секса»; стратегия власти в диспозитиве сексуальности — позитивна, начиная с Нового времени, власть изобретает и конституирует. О том же проза Мишеля Уэльбека: подавление посредством секса. «Сексуальная революция до конца» означала бы победу не секса, но над ним, как в «Элементарных частицах» Уэльбека: вытеснение сексуальности из сферы нашего актуального, как пища покидает актуальность уже не голодного. Что-то вроде «конституционного права на оргазм» у Вильгельма Райха.

Разочарованный циник

Есть такая поговорка, что циник — это разочарованный романтик. А кем тогда должен стать разочарованный циник? Или это позиция — в коей разочароваться нельзя? А если все-таки можно, то куда? Можно ли говорить о некоем реванше романтических настроений, диалектически полагая, что развитие, коли уж по спирали, то с откатами почти неизбежными?

Веруем, чтобы узнать

Слишком часто, чтобы что-то узнать, надо сперва во что-то поверить. Такого именно типа веру можно провести в уме и как специфичное знание. Относясь со всем почтением к его «достоверности», хотя она и явлена иным путем, нежели привыкли наши практики и теоретики.

Банальный реализм конспирологии

Как проходят выборы в Думу Российской Федерации или Законодательные Собрания регионов, или Городские советы? Так, как оно прописано? Или, может, там борьба тысяч частностей и невидимая рука политического рынка? Или, может, случайность рулит? Да нет: верна именно конспирологическая теория. Ну то есть сели 3–4 человека, взяли на карандашик, один сказал, второй поправил, почикали, почиркали — и вот оно. Искомый проходный список.

Если это не заговор, то что это? Может быть, историческая закономерность? Может быть, статистическая теория это дело опишет? Да нет, именно что персоны рулят, причем такие, про которых нигде не сказано, что это им полагается. Просто машинка так собрана, что они в позиции операторов, вот и рулят. Но ведь именно про то и есть аксиоматика конспирологического способа смотрения на предмет. Первое: рулят люди. Второе: рулит ограниченное число людей. Третье: рулят не всегда те, про кого написано (а те, кому написано и предписано, делают это вовсе не так, как им написано и предписано). Четвертое: сии люди, естественно, блюдут свои интересы и состоят в личных отношениях с близко себе подобными. Пятое: они знают про мир, а мир не знает про них, или знает сплошную неправду.

Все практики нашей политики это, разумеется, понимают. От местного уровня к региональному, от регионального к федеральному — меняется масштаб, но не принцип. А принцип, как мы только что показали, вполне конспирологический.

Однако те же самые практики очень удивятся и засмеются, если попробовать им сказать, что мир, в сущности, устроен как-то также. Мировая цивилизация. И всегда была так устроена. Скажут про случайность, исторические законы и т. д. Хотя каждый день их реальной практики жестко подтверждает, как оно в самом деле. Или они считают неправомерным — экстраполяцию? А чего это от селения Малая Коряга до Москвы — правомерно, а далее — неправомерно?

Честность при прочих равных

— А почему ты так скажешь?

— Потому что честный. Потому что, если мне не платить специальные деньги, чтобы я говорил неправду, я буду говорить правду. Как там? Тело, если на него не действуют другие тела, движется прямолинейно и равномерно… Вот и я — буду сейчас прямолинеен и равномерен.

…

И ведь действительно — если бы «неправду» говорили только за «специальные деньги», и при этом еще отдавали себе отчет, чем именно занимаются, ее было бы шибко меньше. Обычно врут — совсем-совсем бескорыстно. Даже себе в убыток. Потому что правду о себе и других страшно подумать и сказать, хотя тебе за это ничего не будет. Или такое рвение, которое совсем лишнее, с точки зрения того, зачем это рвение.

Говорение неправды, как правило, суть довесок и оборотная сторона любви к неправильно понятому себе. То есть «любовь к правде» как бы менее важна, чем «любовь к пониманию», и в некоем роде выступает филиалом и следствием. Но следствием чего выступала бы любовь к пониманию? Любопытства как модуса воли к власти? Еще чего?

Защищать сильных от слабых

Касательно программ политических. Не строить царство божие на земле, а влезать в совокупность общественных конфликтов, которые всегда уже, брать сторону менее отвратительных, решать вопрос институционально (специально не написал «более симпатичных», это если повезет, то симпатичных, а если нет?). Вот, собственно, дело политики. Таких разломов с конфликтами интересов — десятки по любому социуму. Смотришь — кто выиграл, кто проиграл? Ага. Идешь дальше. Сумма такой локальной инженерии может быть весьма глобальной.

Оговорим, что логика локального — это отнюдь не логика имманентного. Как понять, какая из сторон «лучше»? Ответ лежит в — как его назвать-то? — трансцендентальном. Кто лучший по текущий ситуации, писано в императивах и эйдосах.

И это, конечно, прямо противоположное левой теории-практике. Там мастырят «царство божие», но из двух сторон ставится на менее совершенную, неизменно: пролетария, а не буржуа, студента, а не профессора, больного, а не здорового, и т. д. 10 раз из 10 надо совершить выбор в пользу более убогого, грубого, простого, но по итогу будет, как известно, Счастье Всем, И Никто Не Уйдет Обиженным. Будет-будет. Ужо вам. Никто, сука, обиженным не уйдет.

Логика жестокости

Бывает субкультура-нарост, допустим, криэйторы-копирайтеры с их прибамбасами. Они в целом умнее того мира, что обслуживают, но одной судьбы с ним (и только усугубляют его судьбу). Бывает субкультура-щель. Те же хиппи: независимость, от которой ничего не зависит. Историю же делает субкультура-сверток. То, из чего развернется мир. Христианские катакомбы, к примеру. Эпоха вполне соответствует закату Римской империи, однако неясно, где сверток, где катакомбы. Умные и духовные еще не трактуют себя в особых сектантских понятиях? Боюсь, что рано или поздно придется.

И это не вполне чтобы сахар. Так, некогда холодила фраза «эта страна». Возможна и большая отстраненность: «эта цивилизация», «этот мир». У этого мира будет история, но это не моя история, не мой мир, и мне все равно, было у Мераба Мамардашвили.

Ждущий новой земли и нового неба поневоле ставит на кризис. Это не подлость, всего лишь жестокость логики. Правда, она включает логику жестокости. «Да сгинет царствие Сатаны», «туда блядской Системе и дорога».

«Общество потребления» — духовный феномен

Строго в определениях: «общество потребления» начинается там, где кончается потребление материальное. Именно потому, что оно кончается. Все материальные потребности в развитых странах давно удовлетворены. Вместе с ними, строго говоря, кончились классические социализм и капитализм, ну и началось то, что сейчас. «Общество потребления» — именно духовный феномен, просто там специфическая духовность. А вовсе не ее отрицание в якобы «физиологическом», «низшем», «пожрать-одеть» и прочем.

Метафизика, куда ни плюнь

Люди, которые полагают, что ничуть не последователи каких-то религий и философий, что на них «это не действовало», скорее всего:

а). последователи плохих религий и философий,

б). плохие последователи религий и философий.

Или оба пункта сразу.

Разумеется, «действовало» — опосредованно. Так, чтобы видеть мир глазами картезианца, не обязательно читать Декарта, даже вообще читать. Тем более чтобы быть христианином, причем определенного толка, и т. д.

Новейшие философии возрождают старейшие культы, меня лишь интерфейс, но не само ценностное ядро, инсталлирующего те или иные поведенческие программы.

Сами же простые верующие вроде персонажа, с удивлением узнающего, что всю жизнь разговаривал прозой. «Кто бы мог подумать, что это называется словом неоплатоник?».

Куда ни плюнь — попадешь в метафизику. Точнее, в ее останки. Еще точнее, в останки ее ублюдочного потомства и наследства, но даже их можно считать метафизикой.

Новейший завет

Всяк да будет тьютор ближнему своему.

Из грязи да в мрази

Парад карикатурного ужаса: типажи закоренелых неудачников, с пеной у рта уверенных в главной ценности существования — «успехе». Ничего не имею против «неудачников» (особливо таких, добровольных, не злых и не дураков), и против «успеха» (особливо если его понимают не так, как его понимают лохи). Но вот приведенная культурная ситуация… Веровали бы во что-то, ан нет. Можно ведь представить и общество, где 100 % исповедует культ успеха, и 100 % полагает себя успешными, типа они крутые, жизнь удалась, и т. п. С точки зрения логической это уже почти какая-то дисфункция мозга, с точки зрения эстетической — срань-на-понту, с точки зрения этической — наверное, вполне себе грех.

Дивный хрупкий мир

Допустим, люди очнутся. Прекратят «делать ненавистную работу ради того, чтобы покупать ненужные вещи». Первое, что возникнет, будет не рай, а весьма опасная ситуация. Собственно, одна из задач «общества потребления» — чтобы именно она и не случилась. Мир «освобожденного времени» рискует оказаться миром преступным: слишком многие понимают свободу как произвол. Но если пересмотреть саму идею правосудия? Не «исправление» во главе угла. Не «наказание» даже, ибо там «справедливое воздаяние» как баланс между обществом и преступником, т. е. учет интересов преступника. А некая «выбраковка». Преступник более не гражданин, т. е. не носитель прав. Его благо не учитывается, учитывается лишь благо всего живого — касательно него. Принцип: платить с процентом. Хороший мир слишком хрупок, чтобы не быть жестоким — не парадокс и не издевательство. Ибо такая жестокость всего лишь защита, всего лишь пограничники по периметру.

Насаждая вежливость

Дуэли несли тишину и мир, ибо не могли случаться часто. Между ними — этика и эстетика обходительности: если не дом культуры, то его фундамент. Достаточно почитать письма людей того времени, какое почтение к собеседнику, какой тон. Как они несли себя по жизни — как нам это представить? Оптимальнее всего дуэли на генераторе случайных чисел, чтобы не тратить время на изучение техники убийств и увечий (техника убийств интересное дело, но ведь не всем, в жизни много другого интересного). И обязательно: такая традиция может обретаться только в «своем кругу» (с быдлом же толкует полиция). То есть, как ни странно, мочить друг друга таким образом имеют право лишь хорошие люди.

Подлинник и копия

Профессия бесчеловечна — что тебе в том, чтобы тупо дублировать миллион каких-то других людей? — и уже не профессия там, где возникает неповторимость личного дела. Призвание как дело, рождаемое с тобой, рождающее тебя. Профессия истощает и в конечном счете убивает, а дело умирает с тобой, делая мир беднее на твою бесконечность.

Плевки туда и сюда

Тип человека, яро презирающего все, хотя бы чуть глупее его, вяло равнодушного ко всему, хотя бы чуть умнее (радикальные идут дальше, у них презрение в обоих случаях). Позиция, мало оставляющая шансы разумности состояться вокруг тебя и с тобой, но, увы, слишком естественная. В некоем роде это всегда позиция большинства. Даже почти не зависимо от уровня интеллекта, культуры и т. п. Планки будут разные, да. Планка повышается. Но самая позиция, тип реакции — остается. Интеллигент, что касаемо такой привычки, мало отличен от простого народа. Чтоб это в тебе не работало, надо что-то делать специально.

Другой как учитель зрения

Другой — не совмещение одновременно напротив тебя субъектности и объектности, но, как писал Делез, «структура поля восприятия». Проще говоря, Другой — то, чем мы видим, слышим, знаем. Короче, чем мы дифференцируем мир как сложный, с качествами, степенями, игрой переходов, смыслами. Мир без Другого был бы прямым углом и черно-белой колдобиной.

Сексуальная зачетка

Ценность секса, разлитая не в процессе, а в презентации, в общественно-признанном результате, в «зачетке» — в конечном счете, еще одна репрессия человечества. Имеющая малое отношение и к удовлетворению, и к наслаждению, и к удовольствию (если полагать, за некоторыми авторами, что это три разных штуки). Но «зачетка» — штука явно четвертая. В принципе, все реальные сладострастники, да просто честные разумные люди — выкинули ее на фиг… Но многим она лежит грузом — на уме, на сердце, на члене.

«Проклятие рода людского»

Симптом: у этого мира болит человек, разлученный трудом со своей сущностью. «Человеческое существование есть смерть, проживающая человеческую жизнь». Наша сущность как практикование нетождественности. А труд это наоборот. Прижизненная смерть в тождестве себе через тождество шаблону.

Можно различать «труд» и «деятельность». Главным результатом деятельности, в отличии от труда, будет способность к деятельности большей. Человек как автор самого себя. И это ему самое главное. Сюда же фраза Фуко о том, что дело интеллектуала — изменение себя и других. А если не только «интеллектуала»? Если это возможность каждого, кто решился пожить по-людски?

Суть в том, что это возможно не в любой социальной позиции. Политикой было бы — создание и защита таких позиций. Ибо это уже «социальное», и должно решаться в «социальном». Отчуждение, когда не люди устанавливают отношения, но отношению — людей, не люди вступают в связи, но связи, наличную до нас, за нас и без нас — вяжут социальную ткань людьми.

Это по-своему оправдано (социальное зло обычно так и оправдано, как «меньшее зло»). Есть социальные зоны А, умирающие без надзора и жандармерии. И социальные зоны Б, только и возможные без нее. Формула очеловечивания нашего мира: А меняют на Б. Далее пусть решаются люди, или уж не решаются, сливая жизнь в унитаз.

К бесправию человека

Права человека только возможность права: свобода передвижения при наличии денег, свобода печати при наличии своих СМИ, и т. п. Везде нужен ресурс. Отсутствие запрета на ресурс незаметно выдается за большее. Нет запрета лететь в космос, но это ли синоним всеобщего права на то? И еще вот одно, простейшая обманка: свобода выбора там, где должно быть свободе решения.

После экономики

Злокачественная стадия «прогресса» началась, когда НТР, вместо упасения времени, как то виделось утопистам 19 столетия, подключили к созданию «орбитальных масс» (термин Ж. Бодрийяра), где-то во второй половине 20-го века. Совершенно лишние, с точки зрения естественности телесной и искусственности духовной: производства, товары, денежные массы, их производные, производные производных и т. п.

Подлая черта экономики как механизма вечного круга производства нехватки и ее уныло-злобной окрестности. Мир, собранный вокруг идола недостачи. Механика его закольцована: предпосылки всегда возвращаются результатом. Человечен ни рынок, ни план, но снятие к черту — того и другого в какой-то иной модели.

Хватит делать «качественный продукт». Произведение не продукт, ибо не уничтожается в потреблении, а, наоборот, размножается им. «Экономика знания» невозможна именно в силу того, что знание — не продукт.

Возможен мир как фабрика; мир как лагерь; мир как базар; мир как окоп и даже мир как помойка. Тогда все пронизывает имманентная логика — фабричная, базарная, окопная — расставляя смыслы, институты, людей. Наши блаженные острова были бы: мир как семинар, мир как школа.

Переход от производства вещей-услуг и всего, что потребимо на манер их — к производству человеческих отношений, или, иными словами, к производству самого человека.

Творчество, в отличии от труда, способного на создание товарной предметности, создает, в главном, сами способности. «Продукты» — всего лишь полезные отходы деятельности, созидающей сами наши способности, или, беря в квадрат, саму способность к новым способностям. Можно добавить: в отличие от труда, творчество завязано на общение.

Мышление как расставание

Подлинно живем, когда внутренне умираем. Мышление — как расставание с собой, обретение себя. Оно соответствует сущности. Мышление — кайф, хотя его единственный стимул зачастую боль и невыносимость. Проблема: мыслить можно далеко не любому, ибо мыслить можно далеко не везде (Георгий Щедровицкий, публично отлучающий от мышления «свинопасов», ибо мыслит не человек, а «социальное место на психофизиологии человека»). Утопия: общество, где мыслят везде.

Играя за левых: АБВГД и ЙКЛМН

Не сочувствуя последнее время левому дискурсу, тем не менее забавно поиграть в уме и за него тоже. Какие там, с моей колокольни, классические ошибки, если считать классикой Маркса и аутентичный марксизм? Если выписывать замечания и пожелания на полях, то:

А). пролетариат провален в роли революционного класса;

Б). буржуазия по сути сохраняется при обобществлении капиталов;

В). индустриальный тип технологий принципиальней экономического строя и политической надстройки;

Г). крупнотоварное машинное производство с его родовым проклятием нетворческого труда, репрессий и эксплуатации не меняемо в главном на поле собственности;

Д). НТП не приводит к «уничтожению труда» сам по себе, автоматическим образом;

Е). рыночные отношения — снимаемы на уровне менеджмента мировых олигархий, что лишь ухудшает положение дел;

Ж). желание может пересиливать интерес, и желание индивида при этом может играть против его интереса;

З). проблематичность поддержания «форм общения» растет по мере снятия отчужденных сил, как-то «рынок», «государство» и т. д.

И). Фининтерн глобализирует эффективнее Коминтерна;

Й). Коминтерн может выступать вольным филиалом и невольным агентом Фининтерна, а вот наоборот вряд ли;

К). проповедь эгалитаризма несовместима с проповедью личностного роста, подразумевающего иерархию, и, коли так важен эгалитаризм, сливается рост;

Л). валовые показатели социологии ничего не говорят о человеке, кто он и как ему;

М). опираться на худшие страты мало совместимо с «развитием», и даже на уровне тактического приема это почти что исключает «высокую» стратегию;

Н). «власть народа» как общая идеология дает козыри «олигархии» в ее игре против «аристократии», а уж олигархия власть народа понимает весьма специфически.

Почему — «играя за левых»? А это даже не есть критика от лица какого-то иного дискурса, его ценностей и воззрений. Это берется левый дискурс, принимается и само-критикуется. Вполне возможен левый, который это все скажет, даже и продолжая считать себя левым. Объявит свои воззрения, например, «дельта-версией гуманистического евро-марксизма», или как-то еще.

Но… как бы это сказать? Не слишком ли много косяков-то? Может — проще новую теорию навинтить, чем это дело латать?

Смысл как неизбежность

Забежим немного назад. К онтологии как таковой. Пожертвуем чем-то, но скажем, по возможности, просто. Многим и это покажется сложным, но… Если сказать еще проще, то сказать будет просто нечего.

Живое не бывает идеальным, идеальное не бывает живым. Связь в том, что одно не реализуется без другого. Говоря чуть пафосно, идеальное нужно человеческому живому, чтобы оставаться хотя бы минимально человеческим. «Идеализм» как жесткое следствие самых жестких материальных необходимостей. Мир-за-миром, он же ницшевский «истинный мир», додумываешь не потому, что такая блажь, а потому что генеративная сила идеала дает возможность присутствия здесь и сейчас. Более того, сам Ницше занят примерно тем же. «Человек есть нечто, что должно превзойти» — не проект же, но интенция-маркер человеческого существования.

Иными словами: в более оптимистичной ситуации мыслить попросту незачем.

Можно сказать и так: мир надо додумать настолько, чтобы ты мог в него поместиться.

Начинается же с того, что страдание есть, тут не обязательно быть буддистом. Дальше идут по-разному.

Самый общий принцип нашей политологии: смысл-за-миром вызывает проект, проект вызывает социальное поле. Социальное поле вызывает и легитимирует технологии — не наоборот. Это как бы такой истмат, поставленный с ног на голову, ибо все начинается с головы.

Сколь угодно радикальная деструкция платонизма оборачивается, как минимум, деконструкцией, как максимум, конструкцией — новой продуктивно-генеративной механики, помещаемой за мир.

Так, к примеру, ницшеанский «истинный мир» — концепт сверхчеловека, концепт вечного круга и т. д. — не менее «истинный», чем прибитое его молотом за его неземную «истинность». Даже какой-нибудь предельный «натурализм» воззрений не окажется заявленной о себе деидеологизацией, а будет формой идеологии, видимо, лишь менее сложной.

Это что касается политической философии. Прагматика личной этики схожа. «Делай что должен, и будь что будет» — не столь принуждение и мораль, сколь способ еще пожить, и не сдохнуть — способ некоторых поневоле утонченных натур.

Формулы элитария

Кто элита? По Гегелю, перечитанного Кожевым, это люди, отринувшие инстинкт самосохранения, ставящие на кон — самую жизнь. Это такая духовность: борьба за признание как идеальная ценность, снимающая саму биологию. И что замечательный парадокс — лучше выживает готовый к смерти.

По Марксу, это люди, случаем собранные по сильную сторону отчужденных законов (однако если допустить, что они там собираются не случаем, а сами собой, в их позиции появляется закономерность: пусть они не творцы законов, но хотя бы — их медиумы, их особая субстанция, их судьи и прокуроры, и особо ценные кадры). В чем-то схоже у Бурдье. Ежели по нему, это жертвующие индивидуальным частным — чтобы говорить от группы, решать от имени общего и всеобщего.

Гераклит Эфесский писал вот так: «Война есть отец всех вещей. Одних она делает рабами, других свободными. Одни становятся богами, другие остаются людьми». Его любил цитировать Мераб Мамардашвили. Если же резюмировать социальный гуманизм его самого: раб всегда в незримом альянсе со своим господином. Поэтому не надо жалеть раба. Господин лучше.

По Ницше, это носители проактивности. По сути, речь идет о способности принимать решения, не мотивированные внешним тычком и пинком, некоторый отказ от слепой и тупой реакции. Но при этом активность. В некоем смысле, «немотивированное решение». Что отчасти тавтология. Подлинное решение мотивировано самим собой.

При этом «воля к власти» отнюдь не значит, что человек непременно хочет занимать властный пост. Стремление к посту — зачастую и будет типовой реакцией на социальные среды. «Воля к власти никогда не проявляет себя в борьбе» (Делез и Гваттари, «Капитализм и шизофрения»). «Не брать, но отдавать, не добиваться, но сотворять» (Делез, «Ницше»). Там же: «лишь там, где победил нигилизм, воля к власти вожделеет господства». И собственно Ницше: «Неслышно вращается мир вокруг творцов новых ценностей».

Резюмировать под общим знаменателем это сложно. Если совсем пунктиром, то можно сказать: наш герой — агент идеального. И субъект в той мере, в какой агент. Как-то так. Раковая опухоль головного мозга — та элита, что не присягнула идеальному (обычно ее лечат гильотиной вместе с башкой). Наш агент идеального подчас невыносимо жесток, но… более жестоко его отсутствие.

Самая простая апологетика любой власти звучит так: запрос на управление рождается в управляемом. При этом низшие управляющие контуры («контролеры») оформляют заказ на высшие («штабисты»), те же, в свою очередь, вызывают к жизни верхние центры («идеологи»). Плох не столько сам механизм, сколько его поломки.

Сюда же правило: все, что не может управиться с собой само, будет управляемо либо исчезнет.

Диктатура когнитариата (немного утопии)

Можно предложить «тринитарную диалектику революций».

Значит, так: класс господствующий, класс подчиненный и третьи, вставленные как буфер, вначале малозаметный. При этом матрица собрана так, что большая часть потенций у буферных зарезается. Однако порядок таков, что сильный разлучается с силой. Купец не может развернуть себя в порядке чиновников, художник — в порядке купцов, и т. д. «Слабые господствуют не сложением сил, но путем отнятия чужой силы» (Делез).

Развитие мира задано суммой противоречий. Волк дерет зайца; допустим, что зайцу больно; где здесь противоречие? Капитал эксплуатирует труд; и что? Если капитал ему имманентен, то страдание ничего не решает — зайца будут драть вечно. Сам характер труда таков, что — капитализм ли, советизм — продуцирует менеджмент, иерархию, воровство и террор. Рабочий невозможен без менеджера и, в конечном счете, мучает сам себя. Иное дело наш «третий персонаж»; противоречие в разлученности его сил; общество, требуя максимизации всех талантов и КПД, явно их недополучает; всеобщие интересы встают ниже частного интереса правящих групп, но всеобщее недопускает такого; изменение статус-кво — вопрос времени.

Беда «третьего персонажа» уже тянет на противоречие: как если бы волки ели слонов. Их едят — до поры. Пока слоны ничего не поняли, пока они слонята, пока их мало. Новый мир бьется в имеющих «лишнюю добродетель» (они вроде бы и есть, но делать с ней, по большому счету, особо нечего). Но только они его ангелы, его дети, его ресурс.

Вопрос — о ком речь в данном случае? Я бы написал слово когнитариат.

Самый простой смысл, на различие: менеджер управляет людьми, моделируя их на уровне бесчеловечной предметности, вещей-функций; когнитарий тоже управляет людьми, но именно как людьми. Можно сказать, что менеджер управляет константным в людях, игнорируя их развитие. Когнитарий, наоборот, управляет развитием.

По ходу управления люди, конечно, по-прежнему могут производить «продукт». Только отныне суть уже не в «продукте», он — полезный отход основного производства. Еще раз: когнитарий производит самих людей. Или, в некотором переломанном смысле, их отношения. Или их знания. Еще точнее — их деятельность. «Главным результатом деятельности выступает большая способность к ней же», «прежде всего человек как автор самого себя» и т. п. Когнитарий как необходимый в этом процессе. Акушер тебя лучшего, проводник. И уже второй вопрос, как это делается.

Можно было бы сказать «учитель», «тьютор», но… понятие шире. Ученый, методолог, психолог, писатель, актер, и т. д. — все это когнитариат. И много кто еще когнитариат, кого пока нет. Или кто занимается недоделанным вариантом дела, извращением миссии, скажем, многие «журналисты». Это тоже когнитариат, если выпрямить позвоночник. Но многие лица мы еще просто не знаем: появятся.

Можно сказать так: менеджмент администрирует, когнитариат модерирует, учит и соблазняет. Влияет, не апеллируя к принуждению. Точнее, апеллируя, но не сильно. Так не сильно, как еще не было. Как пример можно посмотреть на «творческие союзы», «научные школы» и т. д. Там тоже давят, но более авторитетом, нежели анонимным чином и палкой с крюком.

Забавно, что слово «авторитет», выбранное паролем нового идеала — отсылает куда-то к очень старому (старейшины, да) или маргинальному («авторитет» как дон мафии — общины, агрессивно не вписавшийся в модерн).

Что такое по сути — авторитет? Непосредственный статус: мера твоего влияния на людей, именно твоего, а не социальных машин — посредством тебя. То есть то, что ты есть, за вычетом всех отчужденных сил, аккумулированных в твоей социальной точке.

Все это против породы людей, отдавших жизнь включению в механизм — чтобы через них действовало — и не развивших ни одной личной силы, так, чтобы значить без чина. Вывод жизни из отчужденного морока больших социальных машин был бы их персональным апокалипсисом.

Желанная модель: еще не кооперация гениев и прочее царство божье, все еще турнирная таблица и жесткая конкуренция, но — «непосредственных статусов». Ты значим, если другие вписывают твою значимость в свою жизнь. Если ты ухитрился их изменить, оживить, усилить.

Мы же пока в утопии? Тогда продолжим. Мир как школа, где учат тому, как учить. Не «экономической функции», ибо экономика отстраняется со всеми своими высшими ремесленными училищами, но… влиянию на мир, вынесенный наконец в его «свободное время». Имманентный круг замыкается: учить на мастеров того процесса, который и происходит сейчас. Образование способности образовывать. Такая школа, в пределе, распространяется на весь мир. За ее границами среды, поставленные на техническое обслуживание. Столовая, например. Различные грани материального производства. Значимые не более, чем крестьяне, собирающие картофель, в развитом индустриале 20 века.

Не рекомендованные к просмотру

Возможно еще такое воззрение… Хорошие люди — те, на которых глядя, жить хочется. А глядя на плохих, не хочется. Забавно, но в число плохих попадают и многие до сих пор «хорошие». Просто потому что неправильные, несчастные, некрасивые, никакие. Безопасные экспонаты, опасные для просмотра. Не рекомендованные к просмотру (понятно, что это дико субъективное ощущение, но почему бы и нет: каждый имеет право на свой серый список). Помочь им — хорошо. Но не обязательно. Какой же это долг — помогать плохим людям? И разве отбивать желание жить — менее тяжкое прегрешение, чем мешать жить непосредственно, как мешают нам обычные гады?

Заметим, что приговор «смотреть на тебя тошно» — мало соотносится с конкретной ресурсной недостачей, например, инвалидностью. Можно быть очень жизнеутверждающим инвалидом. Тем более — лузером. Тут главное, смотря каким, но может быть лузерство блестящее, лузерство осмысленное, лузерство даже элитарное. Может-может.

Скорее тут что-то внутреннее. Некий выбор в пользу анти-эстетики своего пребывания на земле.

Залечить невроз психозом

Можно ли сказать, что невротик, уверенный в своей адекватности, тем более в своей крутизне — это уже шаг к психотику? А ведь практически все невротики считают себя очень даже… Давний вопрос, что полезнее для души: переживать по поводу того, что дважды два равно четырем (но все-таки знать арифметику!), или твердо знать, что дважды два равно 6, а в лунную ночь 3,14 — и особо не мучиться.

Типы человеков: без души, без духа, кто-то еще

У шибких материалистов и прочих прагматиков видятся проблемы с душой: «душевными тонкостями», «душевными глубинами» и т. п. Они и не жалуются на жизнь, так сказать, онтологически. У них тот орган отрезан, или не было его — который болит, и когда мы ни фига не знаем, что именно, но что-то ноет, разводим руками: мол, душа болит. В пределе — у оных товарищей нет души. Ну того самого, точнее, символом чего является употребление слова «душа» (не будем сейчас вдаваться).

У идеалистов видятся проблемы — как бы то сказать? — с силой духа. Населили мир своими «воображаемыми друзьями» и радуются. Сам-то по себе мир плохой, злой, бяка. А с «воображаемыми друзьями» как-то можно. Ангел к тебе прилетит, утешит.

Т. е. я бы отнес себя к неким третьим. Немного колеблясь в плане того, как такие называются.

Наркомания как «согласие на ничью»

Это на первый взгляд запой — рискованное предприятие. А по сути это обнуление того, что лучше бы обнулить. Это отказ от игры в наиболее на сейчас возможную жизнь: мол, распишите эту партию по нулям. Давайте следующую подождем. Это в первый раз — венчурное предприятие, ага, ибо неизвестность. А потом скорее хеджирование, уход в некое гарантированное черно-белое состояние, с волнами, резкими пиками и ямами, как у всех наркоманов, ломка — кайф, ломка — кайф, постепенно амплитуда затихает, и ломка так себе, и кайф особо не кайф. Называется: чел выходит из запоя (из него обычно рано или поздно выходят, скучно же умирать таким образом). Пики, впадины, черное, белое — а по сути (если наш чел бухает более-менее грамотно, хоть немного сообразуясь с физиологией) сумма кайфоломок, стремящаяся к нулю.

Если тебе нравится жить без того, тебе это лишнее — зачем отписывать по нулям приятную партию, потенциально выигранную, а? Если так себе, и ближнее будущее в минусах, сие правильно — выход хотя бы на ноль. Как говорил один мой знакомец, «лучше с утра очнуться с бодуна, нежели в дурке».

В некоем роде забухать, закурить и т. д. — согласиться на ничью в партии с жизнью. Тем более она первая предлагает. Всегда предлагает. Нормальная практика. Нет ничего грустнее, чем трезвое убожество.

Но какой же это риск?

Это суперосторожность. Продуманный сброс хреновой карты, отказ от шахматной партии без фигуры. Ну или просто — задолбалось уже играть. Пятый час одно и то же. Уберите эти шашки.

Эра милосердия и ее враги

Как известно, в квантовом мире нельзя одновременно знать импульс частицы и ее координату. Чем лучше знаем одно, тем хуже другое. В этике — своя закавыка. Принцип неопределенности, или, лучше сказать, принцип несовместимости. Нельзя быть идеально справедливым и идеально милосердным одновременно. Теоретически совершенное милосердие означает отсутствие справедливости, совершенная справедливость исключает милосердие. Выбирайте, что ближе.

Добавим, что принцип справедливости ценой милосердия можно означить как «мужской», обратный принцип как «женский». Можно еще добавить, что наша цивилизация давно, очень давно — выбрала женский принцип милосердия, и именно потому в ней так мало справедливости. Уже с христианства, с его формулы любви. Ну а чем дальше, тем больше, эра милосердия на марше. Всевозможные гуманизмы, социализмы — ситуация углубляется. В некоем роде цивилизация становится все более бабский. Все более сострадательный, да. И все менее справедливый.

Братства фетишистов

Провинциальные писатели хотят иметь «публикации». Подчас это выглядит так: некий хрен с горы говорит им «вот литературная газета» или «вот литературный альманах». Вот взнос за публикацию. Ну то есть не мы вам гонорар, а вы нам за «публикацию». Народ скидывается. Издается. «Литературное издание», на хрен никому не нужное, читается лишь теми, кто публикуется (а может, не читается даже ими — перечитывают самих себя, и ладушки). Зачем оно издателю, ясно. Небольшой доход, немного движухи, чуть почета и уважения.

А участникам? «Писатели» таким образом не обретают читателей, если предположить, что это их цель. Чистый фетишизм. Застрявшее еще с советских времен, что «читатели» тождественны «публикациям», а «публикации» это именно так, в обложке и на бумажке. Можно и за свой счет. Святое же дело.

Можно сказать, что это профессиональные ретрограды и матерые лузеры, но… психология «рекламных публикаций» и ответственного за них менеджмента в сути такая же. Надо же «размещаться». Совершенно обычно по хрену, где и как. Главная — «вышло пол-полосы объема А3». Не важно, что это написано таким языком, от которого дохнет все живое, а все мертвое воскресает в ужасе, чтобы сдохнуть. Не важно, что тираж пылится на подоконниках, ибо ленятся попросту сжечь за городом, как подобало бы честным людям. Главное, что «разместились». Нет, бывают исключения, с мониторингом эффективности и т. д. Но обычно именно так.

Из той же серии, как правило, «а давайте сделаем сайт». А по хрену, что 15 посетителей в месяц. Главное, что наконец-то залудили, как у людей.

А теперь о первом месте на конкурсе фетишистов.

Нелегкая занесла на заседание «Красноярского философского общества». Я знал, что будет смешно, будет грустно и т. д. Я не думал, что настолько. Мужичок, некогда преподававший историю, а ноне торгующий на рынке (Пиррон, блин), заделал доклад о Делезе. Выглядело это так: от руки он переписал 30 страниц биографии оного француза. То есть самого француза он не читал («интернета у меня нет, а книжка в магазине стоит слишком дорого»). Нашел биографию. Убил неделю на переписывание. А затем убил 40 минут присутствующих на зачитывание вслух. То есть вел себя как глупый, но прилежный студент. Чуть более умный студент качает реферат из сети, и получает свой «троебан», если его не читал, и «четверку», если читал и может ответить на «дополнительный вопрос».

На дополнительные вопросы мужик ответить не мог. Законный троебан по меркам… ну какого-нибудь лесоинженерного факультета. На более гуманитарном факультете студента такого уровню мурыжили бы, пока не сподобится до «вопроса».

Что ему сказали присутствующие завсегдатаи общества? «Большое спасибо за проделанную творческую работу», сказали они, разумеется. «А зачем вы все это проделали?» — спросил я. На меня посмотрели как на английского шпиона. Затем, что мне велели, ответил мужик. А кто велел-то? Вы не поняли, сказали мне. Пришла моя очередь читать доклад, а если вы не можете переписать 30 страниц от руки — не лезьте. Не лезьте в нашу творческую работу. «Мы тут о родине, между прочим, думаем, а вы только о себе, вот этот ваш проклятый эгоизм, выдающий фрейдовские заболевания», — сказала мне одна женщина. Э, смекнул я.

«Я ее знаю. Она городская сумасшедшая, — пояснил добрый знакомец, взятый мной в сию вылазку. — Ну то есть буквально. Ее гонят отовсюду, кроме этого места».

Страдание как грех

Трудности закаляют. Это когда идешь, куда надо, но идти трудно. Но надо. Но идешь. Проблемы решаются. Проблема — это когда по-старому уже нельзя, а по-новому непонятно. От проблем умнеют. Я бы желал себе и людям побольше трудностей и проблем — они благо. Но только врагу можно желать страданий. От них не умнеют, как от проблем. От них не закаляются, как от трудностей. От них лишь ловят невроз. Страдания — бессмысленная боль, от которой не уйдешь ни умом, ни силой, никак, только терпеть — почти никого не сделали лучше, и многих сделали хуже. Соответственно, и сострадания. А вот со-трудности или со-проблемности — это хорошо. Можно разделить с ближним.

Воля как подчинение

Если человек идет путем подчинения — это ведь тоже модус воли к власти. Раб, хоть на что-то годный, ценнее «свободного гражданина», ежели последний не годен вообще не на что. И раб даже умнее, если его рабство выбрано добровольно — как способ значить хоть что-то.

Интели и власть

Можно сетовать на то, что «эксперты» находятся не у «власти». Какая, мол, глупая власть. Какие слабовольные эксперты. А можно просто спросить: а тем умникам оно надо? Да и можно ли практиковать некие способы умности, находясь в администрации? Какие-то, конечно, можно. Ну а если те дорого именно способы, не совместимые с административной работой?

Порядок, договор, одиночество

В каком-то смысле только одинокие люди могут договориться по-настоящему. Человек, не вышедший к ценностям, которые он понимает как всеобщие, своему слову попросту не хозяин. А человек, слишком завязший в общем (род, клан, мафия, вообще любая «естественная» группа), к всеобщему не выходит. Скажем так: порядок в мире стоит на договоренностях одиноких людей.

Имена и нравы

Огромная часть претензий отпала бы, если бы люди и группы правильно назвались. Например, вот собрание не самых глупых, не самых темных, не самых вредных людей. А даже можно сказать: умных, образованных, милых (сравнительно со средним уровнем российского общества). Допустим, это некая гуманитарная кафедра в некоем техническом провинциальном вузе, т. е. КПД всех этих людей стремится к нулю. Отчасти в силу того, что: 1). «из говна пули не делаются», студенты банально не обучаемы, ибо в массе суть немотивированные ни к чему идиоты, 2). быть умным и милым сравнительно среднего россиянина вовсе не означает соответствовать норме своей же номинальной профессии, 3). процесс организован весьма бессмысленно, и т. п.

Так вот, почему бы не счесть их всех получателями государственного пособия, прошедших в квоту по образовательному цензу? Скажем так: они достаточно неплохи, чтобы получать по 300–400 евро, не работая по за это 12 часов на стройке, как таджики. Только надо честно: это пособие. Это не за работу. Вы ничего не делаете, если ваша кафедра испарится, в мире не изменится вообще ничего. По 3–4 тысячи евро на нос за то, что ты неплохой человек — как-то жирно, в нищей стране. Но велфер по 300–400 — почему бы и нет? Этого хватает на еду, «маршрутку», ЖКХ, телефон, интернет, дешевую одежду. Выходить на работу их я бы не заставлял вообще. Разве что очень захочется.

Союз писателей надо назвать не союзом писателей, что излишне намекает якобы на союз профессионалов, якобы занятых неким делом. О нет, 80 % делом никаким там не заняты. Понимая под делом что-то, интересное кому-то, кроме тебя. Но люди они, наверное, тоже не самые вредные. Тем более они даже не претендуют на велфер. Они претендуют на то, чтобы иногда собираться вместе, выбирать себе председателя, правление, принимать новых членов, отпевать старых, устраивать самим себе скромные вечера и прочее.

Все здорово. Только это не профсоюз пишущих, это Ложа Исполнения Ритуала. Как-то в США меня провели в масонскую ложу. «А что это вы здесь делаете?». Знаете, ответили мне русские и филиппинцы, состоящие в этой ложе, мы сами не знаем, что мы делаем. Но это ритуал, которому 300 лет. Мы поддерживаем его в память умерших братьев, а потом все вместе пьем пиво. Ну вот и союз писателей. Это какой-то бесконечный ритуал в память мертвых братьев, исполняемый уже непонятно кем. Наверное, не самое худшее занятие — для его исполняющих. Им же нравится.

Но честнее надо, честнее. Или вот интенсивная летняя школа, тоже хорошие люди проводили. Там было десять детей. И примерно двадцать преподов-тьюторов-менеджеров-хороших людей. Какая-то странная пропорция для школы, а? Потом они тост поднимали за прорыв, за новые успехи организации. Если это школа, то надо было не тост, а с горя набухаться за провал этакий.

Но… давайте назовем это дело честнее, и все станет хорошо. Давайте честно, что педагогика, дети, образование — это предлог. А имеем мы дело с клубом. Милым джентльменским таким клубом. Собираются люди, приятно проводят время. Выпивают, покуривают, обсуждают разные такие умные штуки. Ну и с детьми иногда по приколу. Случается. Ничего же плохого. Не педофилы, чай, педагоги.

Так вот, вернувшись сразу ко всем. Любое возможное раздражение как следствие, так или иначе, нечестного имени. Если вы компания на велфере, из коей один занимается наукой, а двое педагогикой — без проблем. Но если то же самое называется кафедрой университета… ой. Клуб джентльменов, под видом образовательного учреждения держащий помещение в центре города — без проблем. Если же это образовательное учреждение, минус два балла. А если это Движение Культурного Прорыва, Разносящие Смыслы Новой Эпохи… Минус сто очков. 90 % литературных студий не более чем кружки самоудовлетворения (ибо ни одного литератора не выпустят сии студии), но самоудовлетворение ведь тоже дело.

Но люди стесняются предъявить себя без затей. «Лучше пусть презирают за то, что мы недоволки, чем ценят за то, что мы суперзайцы».

Славянофилия против евразийства

Евразийцы вовсе не наследуют славянофилам, как некоторым кажется. Славянофилам, пожалуй, даже ближе западники, чем евразийская ересь. Для славянофилов, кроме самих крайних случаев, Россия тоже Европа, только альтернативная. Скорее Европа, чем Монголия. Вообще, если смотреть именно на 19 столетие, то под видом славянофилов и западников спорили скорее европейски просвещенные либералы с не менее европейски просвещенными консерваторами. Все, так или иначе, признавали Европу и ценили. Спорить могли о приоритетах европейской традиции: Рим, Греция, христианство? Все тащились с Европы, просто одним казалось, что Европа идет куда надо, а другим казалось, что не туда. Это спор поклонников европейской классики и текущих европейских идей (приведших в итоге, заметим, в нынешний мультикультурализм). То есть славянофилы в каком-то смысле еще большие западники, нежели господа чернышевские. Идея же о том, что истинная духовность как-то сопрягается с истинным Чингисханом, русскому обществу показалась бы, как минимум, эксцентричной причудой. До истины в Чингисхане как основе имперской идентичности могли всерьез докатится только после 1917.

Дефиниция Кайфовни

Это рай, как его представляют себе типические обитатели ада. По мнению типических обитателей рая, это был бы, конечно, скорее филиал ада. И это именно то, куда последнее время двигалось человечество. К всемирно-исторической Кайфовне как линии горизонта, предельному образцу и идеалу. Впрочем, сие только одно из определений явления. Как подлинно всемирно-исторический феномен, Кайфовня многогранна и переливается не только разными цветами, но и разными смыслами.

Философ не любящих философию

Кто-то сказал, что Игорь Северянин — это такой специальный поэт для не любящих поэзию. А какой философ, интересно, для не любящих философию? Усложним и уточним: это должен быть не Плеханов, не Фукуяма, а действительно философ, давайте даже так — великий философ. Чтобы формула читателя была «он мне круто мир объяснил, ничего другого не надо». Ну и чтобы действительно чего-то объяснил, не абы чего… На ум приходят как варианты: Ницше, Маркс, Фрейд. Три анти-метафизика. Три кита, на которых и плясала мысль 20 века.

Улики изначального зла

Вот известная полемика «добр по природе человек или зол?». Взгляд, который можно назвать онтологически-левым, полагает, что человек добр, и цивилизация его портит. Онтологически-правый взгляд скорее к тому, что человек по природе зол, а цивилизацию этого зверя держит. Следующие вопрос и ответ — «добро или зло социальные маски, принуждения, отчуждения?» — по сути производны. Если человек добр, то отчуждение от его доброй природы, конечно, зло, и все маски лишние. Если человек зол, то маски добро.

Интернет явил человека, не скованного масками и ролями, точнее сказать, роли и маски по большей частью там добровольны. Сеть как территория свободы, ага. Ну и давайте посмотрим контент, чем занялись освобожденные люди. Как в среднем, так и в крайних своих проявлениях. Ну и понятно, что если бы люди вели себя в реале, как в сети, мир бы рухнул. Он не выдержал бы меры хамства. Это уже разрыв социальной ткани, когда на Н приветов приходится М плевков в лицо, не знаю пропорции, но такая пропорция должна быть.

Если посидеть в открытых форумах, а затем вернуться в реальность, то некоторое время впору удивляться — оказывается, люди еще склонны здороваться, помогать друг другу, и далеко не каждый третий прохожий кроет матом незнакомого человека. Оказывается.

Островки разумности (популярные ЖЖ, где не менее 10 комментов к каждому посту и не более 10 % идиотских в общей массе) — редкие. Не надо их в пример.

У людей действительно случился выбор. Они могли бы заняться чем-то хорошим, как-то помогать друг другу, спрашивать советов у тех, кто умнее и опытнее, поучиться и постесняться. Могли бы. Вместо этого миллионы взрослых россиян устремились общаться хуже, чем уличная шпана, ибо шпана все же иногда отвечает за свой базар своей мордой. Я говорю «россиян», потому что не знаю, как в других народах, языках (меня уверяли, что в целом лучше, русские — рекордсмены неуважения к своим).

Отчуждение таких людей от их сущности — благо. Без него реал невозможен. Такая вот онтология.

Радикальное христианство Ф. В. Ницше

Если долго идти по карте на запад, можно выйти с востока. Крайности смыкаются где-то там. Что говорит крайняя версия христианства гностических сект? «Нет правды на земле» — это говорит все основное христианство. «Но нет ее и выше» — добавляют гностики. Материя зло, Демиург козел, «мир тюрьма, а Бог надсмотрщик». По крайней мере, ближний Бог. Дальний, где-то на 77-м небе, хороший. А ближний нет. Собственно, это и не Бог даже, который ближний. Но дальний Бог не роляет, роляет ближний.

По сути, это такой абсолютно безблагодатный мир, среднее между тюрьмой и войной. Тюрьма, в которой еще вдобавок идет война, как-то так. Или война ради построения тюрьмы. Даже чуть хуже, если предположить, что души действительно не более чем мотают срок на самой к тому подходящей планете («если бы мир был еще немного хуже, он был бы невозможен», Артур Шопенгауэр). Хуже, потому что с войны можно вернуться, из тюрьмы можно выйти — и это известно заранее. Известно также, где именно ты находишься, почему и как это устроено. А представим человека, которому война или тюрьма — априорная реальность, иного быть не может даже в представлении, текущее состояние считается нормой. «Бедняга живет в абсолютном аду» — скажут сторонние наблюдатели. Но сам он, разумеется, так не думает.

А теперь обратимся к рьяному борцу с метафизикой Фридриху Ницше. Концепт «воли к власти» как фундирующий онтологический принцип не о том, где именно в мире сидит эта самая «воля к власти». Концепт это скорее то, чем видят, чем то, что видят. Мир видится посредством «воли к власти», а значит, она везде. Свойственная рабам, животным, растениям и неорганической материи тоже. Моделью такого мира выступает четкая игра на выигрыш как доминирование и поглощение. «Закон джунглей», несколько эстетизированный и смягченный сложностью, неочевидностью, переходами, нюансами.

Мир не дружелюбен, вот главное. Внимание: это еще не синоним того, что жизнь плоха. Это у Шопенгаура жизнь плоха, поскольку наш мир недружелюбен. И надо поменьше жить в таком мире. А у Ницше жить надо побольше. А как хорошо жить в плохой ситуации? А рвать всех в куски, твой минус на минус всей материи мира и будет плюс твоей жизни. Мир безблагодатен, все ложь, кругом враги, и т. д. Все чужое, кроме маленькой черной точки внутри тебя, вера в эту точку и будет проживанием в мире, увиденным как «воля к власти».

В принципе, оба пессимисты. С Шопенгауром это сразу на лейбле. Но если вслушаться в Ницше: «человечество до сих пор это поле обломков», «поколение существует ради шести-семи стоящих людей в нем», и т. д. Это такой философический оптимизм?

Вот и гностики про маленькую черную точку, мандат и пароль твоей неизвестной родины. А кругом, значит, хрень. А правды, как известно, нет и выше.

Собственно, пафос Ницше сводим к тому же — «правды нет и выше». Точка есть, она тебе и правда. В некоем смысле, это лишь радикализация христианства, начавшего с того, что правды нет в твоей земной родине. С этим картина мира утрачивает невинность. Люди начинают смотреть критически, лишая мироздание невинности слой за слоем. Дальше — больше.

Нестрашный суд

В случае оценки сословия, социальный группы — судить надо по худшим типовым представителям. Именно по худшим, именно по типовым. «Каковы минимальные требования, чтобы быть одним из вас?». Максимальные требования человек предъявляет сам к себе, сословие ставит именно кандидатский минимум.

То есть о милиции надо судить не по хорошим людям, кои там безусловно есть, а по худшим типовым ментам в отделениях, о журналистском цехе — по уровню допустимой бездарности, о кафедре — по худшим преподам, и т. д. По людоеду, где бы он не оказался, судить нельзя. Людоед в нашем обществе пока еще явление единичное.

Еще раз: более всего репрезентативны — худшие 20–30 % процентов. Депутатов, милиционеров, врачей, учителей. Например, почти уверен, что если бы интеллект и реальная образованность у меня остались на уровне моих 17 лет, но была бы мотивация, усидчивость, трудоспособность — я мог бы стать в РФ доктором наук, к примеру, философских или еще каких-то гуманитарных. Там есть люди, не разумнее меня-дурака-тогдашнего, не все, конечно, но много.

Судить о человеке имеет смысл, наоборот, по лучшему, по пиковым показателям. «По тому, где он есть, а не потому, где его нет». Не стоит упрекать филолога в том, что он не починит кран, а сантехника в том, что он не читает книг, нельзя судить по слабости (если эта слабость не преступление). Не так важно, если наш гипотетический подсудимый — наркоман, истерик, импотент, хромой, необразованный и т. д. Это все придирки и ловля блох. Правильная формула: «скажи, где твое — и кто ты в своем». Все слабы, так или иначе. И по своему худшему все равны. Но может, кто-то силен и хорош хоть в чем-то?

Террор по вкусу

Предел левого террора: «найти 10 % лучшего населения, взять и убить». Предел правого террора совсем иной: «выявить 90 % худшего населения и выморить». Везде, где радикально левого или радикально правого не связывают внешние обстоятельства, он методично стремится к этой цели.

«Жизнь все хуже, но жить все лучше»

У Жванецкого была фраза о сравнении времен советских и постсоветских: «жизнь стала лучше, но жить стало хуже». Не знаю, что именно он имел ввиду, а бы сказал ровно наоборот. «Жить стало лучше, а жизнь стала хуже». Самое простое тут объяснение. Кому жить стало лучше? Давайте предположим, что человек выполнил свою часть социального контракта, ухитрился получить какое-то реальное образование, и при этом не подсесть на жесточайший невроз, давайте назовем его «правильный человек» — вот такому, как правило, стало легче. Исключения есть, но в целом — больше возможностей, меньше ограничений. Деньги, если есть сильная мотивация к их добыче, валяются под ногами. Бытовой свободы до хрена. А что значит — жизнь стала хуже? А то, что стать таким вот «правильным человеком» сложнее. Поясняя на примере: стало проще достать хорошую книжку и нужную информацию, но меньше — нуждающихся в такой книге и в такой информации. Как вздыхают писатели «нам бы того читателя, что был в 1985 году». Такого читателя стало меньше, но такому читателю стало проще — такая вот метаморфоза.

Логика секса

Если безусловно следовать Эросу, довольно быстро заходишь в зону Танатоса, либертин маркиз де Сад это хорошо понимал. Понимал и христианин Честертон, у него, кажется, было про то, что чувственность, стоит ей уступить, быстро заполняет собой все, и не сказать, чтобы это было торжество жизни.

Так, почти невозможно для человека долговременное честное пьянство (образ жизни вокруг некоего развлечения), оно перерастает в алкоголизм (образ жизни вокруг некоей болезни). Когда не перерастает? При двух условиях: во-первых, если человек богатырь, во-вторых, если его пьянство было осторожным, эпизодическим, далеко не главным в жизни, как представлялось.

Грубо говоря, человек, помешанный на ебле столь же искренне, как пьянице на этиловом спирте — как бы это сказать? — пьяница сопьется, а наш персонаж съебется? Мы сейчас элиминируем «любовь», то есть весь смысл, получаемый от индивидуализации, контекста и прочее. Мы о некоем чистом сексе, поставленном в центр жизни.

Секс ограничен технически и сюжетно, нет, вариантов много, но это очень даже исчислимое множество (менее конечное, чем множество мастурбации, но все равно). Обратимся к классике порнографии — «120 дней Содома» маркиза де Сада. Произведение структурировано сильнее, чем школьный учебник. Это вообще какая-то математика, черт возьми! Причем скорее геометрия, чем алгебра, присмотритесь. Именно конечность конфигураций, такое ощущение, двигает маркиза вперед на его пути. Двигает в той же логике, что «с трех банок пива уже не вставляет». Типовое совокупление дяденьки с тетенькой уже не то. Количественное наращение невозможно физически и бессмысленно, остается качественный прогресс: гомосекс, педофилия, групповуха, садо-мазо, если обычный секс, то с очень красивыми.

См. таких современных авторов как Брет Истон Эллис, там все честно, и отчасти выверено собой. То есть это почти неизбежность. Хождение именно этим путем, если это главный путь, ведет к желанию сношать свой пол, детей, родственников, возможно, мучить и убивать. Это не более чем последовательно.

Впрочем, борцы за нравственность могут быть спокойны: реально ходящих этих путем как своим главным до чрезвычайности мало. Куда меньше, чем декларирующих. Просто секс является сейчас как бы официальной религией, и под нее записываются все, включая атеистов и иноверцев. Большинству не особо надо, просто стесняется… К сексу оно относится, как к алкоголю: ну можно пару бокалов, при наличии повода… А так не особо-то и хотели.

Старый добрый нигилизм

Я думал, так не бывает, но вот рассказали про человека, который покончил с собой в перестройку, потому что сильно верил в построение коммунизма. Рассказал его родственник (все фамилии и явки забыты, мне-то важен сугубо факт). И все-таки не «учение Маркса всесильно, потому что оно верно», а «учение Маркса верно, потому что оно всесильно». Вряд ли можно представить христианина в аналогичном переживании от провала мирового проекта христианства, или там буддиста. К чему мы? К иллюстрации нигилизма.

Широкие элитные массы

Прежде чем спрашивать «что такое элита?», сначала определяются, какой процент туда занести. То есть не первым шагом «элита это люди, соответствующие…» и вторым «таковых у нас 3 %». А сначала «ну это должны быть, наверное, процента 3 %, от 2 % до 5 %», а затем уже ищется дефиниция, формальное определение, про кого эти 3 %.

Предположим, что мы сейчас допускаем элиту в широком смысле. Понятно, что меньшинство, но крупное меньшинство, от 5 % до 25 %.

Самое простое определение тогда: занимающие социальные позиции, в которых принимаются решения за других. За других можно решать различными способами. Как вообще оказать влияние на другого? Можно:

а). приказать,

б). купить или предложить что-то выгодное,

в). убедить, научить, соблазнить.

То есть это все, стоящие в позиции управленца-чиновника, предпринимателя, интеллектуала. Позиции можно и совмещать. Но в чистом виде это разные сословия.

Один из возможных тестов на элитность: «есть ли в вашей работе ценность, помимо денежного вознаграждения?». Если «да», ценз взят. Любопытно, что большие деньги получают как раз работающие не только за деньги. Только за деньги работает как раз пролетариат и приближенные к нему лица. Если есть сомнения, вопрос можно конкретизировать: если бы вам не платили деньги за деятельность, но положили нынешний доход как ренту, какой процент из того, что делаете сейчас — стали бы делать? Ну если хотя бы 50 %, поздравляем.

Если непонятно, можно тот же тест задать немного извне. «Как вы думаете, это не западло было бы делать сыну лорда?». То есть понятно, что перспектива «скромного заработка на хлеб» перед таким персонажем не стоит. Но он может быть оригиналом, и, скажем, посвятить себя преподаванию наук сельским детям. Ну, что можно? Можно политиком, бизнесменом, офицером, священником, профессором, писателем, можно писать заметки в газетку (но не любые, скажем, полемическую статью можно, репортаж из Африки можно, но новостишки, компиляшки, интервьюшки с идиотами — не по чину). Но вот штукатурить, или рекламировать всяку хрень, или… Не будем продолжать, понятно. Наследник лорда может быть преоригинальным персонажем, замешанным, к примеру, в подготовке революции или показном волонтерстве. Но вот в чем он не может быть замешан, так это в старом добром труде, как его понимал марксизм (отчужденная и превращенная форма деятельности за скромную компенсацию, полностью лишенная иных смыслов).

Ну вот, понятно, под кем себя чистить. По счастью, чтобы преподавать детям, сыном лорда быть вовсе не обязательно.

А если брать элиту — в узком смысле? Но также формально? Как вариант: обладатели капитала, не обязательно денежного, можно символического («звезды»), административного («номенклатура»). Речь, с одной стороны, о критическом минимуме ресурса, допускающем свое самовоспроизводство. Деньги делают деньги. Популярность производит популярность, в популярные передачи зовут уже популярных людей, и т. д. Власть воспроизводит власть, на некоем уровне все техническое, рутинное, не связанное с удержанием и продвижением статуса, собственно работу — можно раскидать на подчиненных.

Можно также сказать: достигшие несгораемой планки. С некоего уровня легко упасть. Был ларек — нет ларька. Но с некоторого уровня чина, капитала, известности практически невозможно упасть совсем уж вниз. Если тебя будут перемещать вниз, то бережно, под руки, не абы куда. Мэра крупного города, заместителя губернатора, депутата Госдумы. Где-то с этого уровня. Энное количество денег аналог в бизнесе. Можно потерять все (хотя в современном мире сложно потерять совсем уж все, если было много), но если некогда ты заработал, положим, 10 млн. долларов, бедность уже почти невозможна. Могут убить, но не разорить навсегда. Связи. Опыт. Упал — поднимешься. То есть человек, выигравший ту же сумму в лотерею, и вот бизнесмен, ее имевший, но все потерявший. Кто будет богаче через 10 лет из двоих? Вряд ли наш лотерейщик. То же с популярностью, советские «звезды» образца 1990 года могут хоть залаять, социум будет содержать их до конца жизни. «Несгораемая сумма». Миллион фанатов не пропьешь. Даже сто тысяч, если речь идет о писателе, пропить уже тяжело. «Жизнь удалась».

Банальная интеллигенция

К одному из вариантов определения, самого, наверное, простого. Интеллигенция это не ум, честь и совесть эпохи. Это не очки и шляпа, не враги народа, не Лихачев, это социологическое понятие. Это больше, чем малое («представитель народа», «рабочий», «клерк»). Но это не так уж много. Это не десять человек на страну, скорее десять миллионов. Простейшее определение: способные делать сложную практику, синоним — имеющие высшее образование. Не диплом о нем образца начала 21 века, а соответствующие его идее. Умеющие делать то, чему жизнь учит несколько лет.

Тест прост: вот подросток, заканчивающий школу. Сколько ему учиться, чтобы выучится на тебя? Здесь довольно быстро выясняется цена «менеджеров», «рекламистов», «журналистов», «операторов», «продажников» и прочего. Реальный курс молодого бойца занимает, если берем среднего представителя цеха, несколько месяцев, остальное — от лукавого. Интеллигенция это там, где путь, и он занимает время. С этим автоматом сопряжены некоторые вещи в плане этики и эстетики, например, уважение к сложному, интуитивное понимание границ своего понимания, а значит, отсутствие бытовой глупости (сводимой обычно к неведению сих границ). Но это прилагается, самый ясный мониторинг по компетенции. Что ты можешь?

Но знать что-то и знать это свое знание — разные вещи. Отсюда можно станцевать к интеллектуалу и его дефиниции. Есть определение Мишеля Фуко: «работающий над изменением сознания самого себя и окружающих». Можно сказать, способный бодяжить дискурс по правилам и с успехом. Успех и есть «изменение сознания». Какой дискурс? Ну вот можно что-то делать, а можно еще поговорить о том, что ты делаешь. Вот эта способность выделить теорию деятельности, рефлектировать себя в ней. Транслировать как отчужденное знание. Это интеллектуал. Интеллигент пишет прозу, играет в шахматы, принимает управленческие решения… Он чует, что надо ходить лошадью, чует, что Василия не надо брать на работу, и т. п. А интеллектуал — онтолог и методолог. У него теория шахмат, теория прозы, теория управления. И по большому счету, ему интереснее про свою теорию, чем просто так ходить лошадью. Лошадью все могут. Это такой интеллигент штрих.

На хорошем литсеминаре, скажем, семинаре премии «Дебют», это было хорошо видно. Номинанты по своим текстам — чего таить? — зачастую не слабее членов жюри, ну чем какой-нибудь Шаргунов слабее какого-нибудь Бавильского? Но они обычно слабее по тому контекстному тексту, который о своем же прозаическом тексте. Поэтому те говорят, а те слушают.

Умение разглагольствовать, чтобы от этого зачинались практики. Или можно сказать: практика, предметом которой выступает теория, а уже предметом теории будут простые практики. Практика, как писал Делез, переход между теориями, а теория — переход между практиками. А интеллектуал, добавим, это бомж, живущий в этом весьма подземном переходе.

«А чего там самые умные?»

«А чего у нас самые умные не правят страной?». Довольно частое вопрошание.

Во-первых, здесь часто путаются умно действующие вообще и умно действующие в социогуманитарном дискурсе, что две большие разницы, мышление несводимо к сугубо теоретическому.

Во-вторых, даже если умно знающий еще умно действует, ему совершенно нет нужды стремится к чинам и постам, это ограничивает свободу работы в дискурсе — таковая свобода может быть дороже. Просто теряется мотивация: зачем думать, если от твоего мышления мало что зависит, и даже ты сам? Ну то есть человек свободной профессии на 50 % может развернуть курс своей жизни в зависимости от изменений своего сознания, а самый высший чиновник влияет на курс, которым движется вместе со своим институтом, на 5 %, двигаться отдельно ему нельзя (разница между капитаном катера и членом экипажа авианосца).

В-третьих, мы путаем, образно выражаясь, вайшьев и брахманов, приписывая первым образ вторых. Переоцениваем людей. Типовой интеллигент не брахман, брахманы порождают саму социальность, их функция — генезис значения, практическое миротворение. А интеллигент, как правило, умеет делать какую-то локальную штуку в культуре, ну там, положим, рецензию написать, статью, и при этом прилично себя вести. Это неплохо на фоне шудр, разнорабочих, включая офисных. Но это не высший тип, некорректно спрашивать, почему ему не принадлежит высший статус. Кому же он принадлежит, можно спросить? А бывает, что в целой стране — никому. Ну если нет того, кто потянет функцию.

В-четвертых, спрашивающий недооценивает работу с текстом, будь то философия Платона или поэзия, или даже ЖЖ. Платону не обязательно быть тираном с админресурсом, чтобы подсадить элиты на платонизм.

Чисто конкретная духовность

Или вот еще такое вопрошание: «почему социально успешны такие бездуховные, и почему духовные так неуспешны»?

Тезис: правильная духовность всегда социализует в правильной социальности, она всегда в плюс, с точки зрения воли к власти. А ежели не в плюс, то это или социум кривой, или духовность, или все кривое. Человек, одухотворяясь, усиливается, если он ослабляется, речь идет о какой-то разводке под видом «образования», «воспитания» и т. д.

Мы сейчас ввели априорные положения. То есть сказано не «вот это и это называется духовность», а потом «судя по всему, она коррелят социального статуса», сказано другое — вот что коррелят статуса в правильном обществе, то и есть духовность, чем бы это не оказалось.

Но что значит — правильное общество? Как максимум, развивающееся, как минимум, стабильно воспроизводящее себя. Второе, это общество более-менее суверенное. Так что под правильным обществом здесь понимается не столько идеальное, сколько просто нормальное. Заурядное. В любом нормальном обществе верхние лучше нижних, в плане раскрытия сущности человека.

Нынешняя Россия нормальным обществом, по названным критериям, скорее всего, не является. Но даже и здесь — удивительное дело — верхние страты, взятые в среднем, лучше средних, те лучше нижних. Но именно в среднем. Топ-менеджеры не ахти, но доктора наук в целом хуже, доктора наук не ахти, но офисные планктоныхуже, планктоны не ахти, но слободские гопники хуже. Хуже значит слабее в способности принимать решения. Бездуховнее, одним словом.

Особенность нынешней России скорее, что стерты грани. Каждого можно назначить каждым. Младшего научного сотрудника назначить олигархом, клерка — академиком, шпану — средним классом. «Слишком близко стоят первые от последних». Но я бы не сказал, что менее духовные классы правят более духовными.

Так теоретически не бывает, следовательно, этого нет.

Исключения в пример не приводите. Я охотно поверю, что мы с вами, может быть, исключения… Приятно даже. Только ничего не значит.

Словить невроз сетью

Интересно, ЖЖ, интернет-форумы, социальные сети — невротизируют или наоборот? Ну вот если понимать невроз по науке, начиная от академика Павлова?

С одной стороны, нервная система, особенно при большом числе контактов, ставится в реактивное положение: стимул — ответ, стимул — ответ, нет стимулов — тоже стимул, посмотреть, когда появятся стимулы (Ницше бы всяко сказал, что это модель нервно истощенного). Потом уже человек ловит себя на том, что без стимулов не возбуждается, серо ему. И дергает пымпочку, чтобы дернули его, и побежал какой-то ток жизни. И нет способности долго читать какой-то текст, роман, трактат, долго мять и жулькать какую-то мысль, плести нить, смотреть за чужим плетением. Общение идет квантами. За неким пределом объем просто не переваривается. Трудно параллельно делать что-то качественное, большое и фактически сидеть в чате, ну это же как? Прыг, скок, дрыг. Ну ладно, многие выходят из сети ради такого дела. А многие не выходят. А многие как бы выходят, а сами там. Особенно если их там бью или гладят сильнее, чем в жизни.

С другой стороны, а может эта закалка? И такой образ жизни — удел народа с сильной нервной системой? С мгновенным возбуждением и торможением, с правильными импульсами? Неиспорченной корой головного мозга? А если нервная система испорчена, то она так лечится, а?

Или сильных это усиливает, а слабым это хана? Невротик станет невротичнее, идиот идиотичнее, а здоровому — хоть бы хны?

Общественный договор на слив

Эту историю я уже складывал в другой ЖЖ, ну раз она так привязалась, давайте от нее отвяжусь — вот она.

Дело было вечером… Сидели за столом с милыми девушками, они доцентки, аспирантки кафедры философии, мои бывшие коллеги (когда-то работал там). Когда обмолвился, что 90 % студентов… э-э… мягко говоря, лишены мотивации, они не студенты в смысле 50-летней давности, не говоря о 100-летней, и сложный предмет лучше отменить, чем профанировать, меня прервали — «На каком основании ты ставишь себя выше них?». Дальше — больше. Я сказал, что ставил им «тройку» без разговора вообще, потому что, мол, эту комедию надо играть в один акт, и вообще, ломать человеку жизнь, выгоняя из вуза, не следует просто так, и великодушие проявлять можно, вопрос был — «кто дал тебе право проявлять великодушие с каких-то там высших позиций», ну дословно, меня упрекнули за гордыню таким образом.

По ходу разговора было сказано, что «в каждом человеке есть что-то хорошее», и следующее — к сомнительным вещам были отнесены руководящий статус, компетенция, опыт и т. д. Далее девушки что-то говорили в защиту гопников, что «они ничем не хуже других». А я хуже, поскольку хорошее не вижу. Черствый я.

То есть какая-то ось, проходящая через все страты — от элиты, запустившей эгалитаристкий проект, через вот этих как бы академических девушек до самого гетто. Это игра на понижение, что связывает все элементы оси? Эгалитаризм не отменяет деление на социальные элиты, середины, низы, но… в обществе, взявшей эгалитаристкуюю идеологию, будут несколько другие люди на всех местах. На понижение играешь, если не берешь свое на повышении.

В конечном счете, вот эти эгалитаристские девушки, мягко говоря, не философы, люмпен из гетто не очень хороший работник, а олигархия 21 века антропологически уступает аристократии 19 века. Вот и общая мета-классовая позиция.

Т. е. по сути эгалитаризм как разводка в интересах элит пониженного качества. За оказанную поддержку массам тоже разрешается быть похуже. Общественный договор. По совместному сливу общества.

Нюансы употребления слов

К либералам отношусь лучше, чем к демократам, к националистам лучше, чем к патриотам, к марксистам лучше, чем к коммунистам. Можно объясниться по каждому пункту, только долго. То есть чур меня — от демократии, патриотизма и коммунизма (в конечном счете, от демократии, с нее все началось). А с либералом, националистом, марксистом вполне можно разговаривать. Впрочем, оговорюсь: люди для меня делятся по политическому признаку в какую-то последнюю очередь… Так что со всеми можно. Кроме настаивающих на себе идиотов.

Вешалка смыслов

На вопрос о «смысле жизни» самый простой ответ: мы не на Луне живем, и даже не в Африке. Вот они весят, смыслы, как шмотки в молле, сотнями. Выбирай. Проблема сводится не столько к открытию, сколько к выбору, и даже если ты чего-то первооткроешь, то скорее всего Америку, открытую как минимум дюжиной своих Колумбов.

«А как выбирать?». А по размерчику, по фасончику. Каждому — свое. «Данный смысл, конечно, не плох, но вам будет жать в талии». Ну и не каждому идет серый, не каждому красный, кому-то плохо в полоску, а кому-то хорошо. Самоопределение, как и в магазине, в конечном счете сводится к познанию самого себя.

Как закалялась мысль

Стою когда-то в ночном клубе, соответственно, ночью. Вытащили добрые люди. Внутри водки плещется грамм пятьсот, вокруг девки полуголые скачут. На сцене девки, рядом девки. Верные соратники тоже рядом. Стою я, значит, и думаю, как дурак (или как умный, неважно), что-то о проблеме… ну если по ученому, то это из проблематики феноменологической редукции. И думаю следом: какая, наверное, хорошая мысль мне подумалась. Ибо не всякая мысль подумается, в окружении полуголых девушек и бухла, а только очень-очень хорошая. Качественная. Слабая мысль такого фона не выдержит. Правда, какая мысль — не помню. Но вот помню эту мысль о мысли. Многая «ученость» испарится, обнаруживая свою искусственность и неуместность. А что-то подлинное останется. По-настоящему интересное, скажем так. Вот оно — интересность. Тест про нее. Если тебе повезет, то мышление по своей интересности приблизится к таким неоспоримым вещам, как сексуальность и наркотики. Профессионалам это явно было интереснее всего остального. Счастливые тащились с чистой процессуальности, не обремененной потребностью результата. Не так ее много в жизни, тем более без вреда здоровью (как наркотики), без лишних трансакций (как секс).

Бодун и свобода

Предположим, что человек с сильного бодуна, превозмогая себя, идет на работу. Это первая ситуация. Вторая ситуация, что он туда не идет, проявляя своеволие. Вопрос: в какой из ситуаций проявлена большая сила воли? Нет, спросим сильнее: где явлена свобода воли?

Правильный ответ: зависит от того, в какой традиции вы вообще думаете. Если в традиции, например, Спинозы, то негде. Совершенно неважно, бодун тебя гнет или долг, свободы воли нет в принципе, мир так устроен. Если в традиции… ну, не знаю, Рудольфа Штайнера («Философия свободы»), то свобода воли есть. А именно есть там, где есть сознание и мышление. И совершенно неважно, какое это именно решение. Если мышление было, все хорошо. Свободен.

Подметание ломиком

Логика занятости рабочей силы в период между индустриалом и постиндустриалом лучше всего иллюстрируется одним матерным анекдотом (прощу прощения, если кого коробит, тут надо близко к первоисточнику).

Офицер отдает приказ солдатам: ломики в руки и подметать до обеда. «Товарищ лейтенант, а может, лучше все-таки метлой?» — «Да хоть хуем, лишь бы заебались!».

Все материальные потребности, строго говоря, удовлетворены. «Общество потребления» означает именно это, теперь их надо специально создавать, и, будучи искусственными, они не материальные, но символические.

Ведь главный социальный вопрос, вставший между 20 и 21 веком — куда деть трудовые массы по мере того, как отпадает необходимость труда? Была иллюзия, что тут-то и приключится всем коммунизм. Выяснилось, и скоро — сам по себе не приключится. Хотя бы в силу того, что развитие подразумевает некие ценности, артикулированные и публичные, ценности подразумевают элиту, а у нас заместо нее эгалитэ и фратернитэ.

Не едет телега в гору. А стоять нельзя. Рассыплется. Пойдут освобожденные люди нехорошим заниматься, мучить себя и ближнего своего, пить, курить и материться. Запустить селекцию и санацию нельзя, не по вере нашей. У нас вера гуманистическая.

И всем раздали ломики. Ну а самые социализированные, самые модные — подметают хуем.

ОББ (общество с безграничной безответственностью)

Когда-то банкротство было средством защиты общества от некачественных бизнесменов, теперь это средство нападения некачественных бизнесменов на общество. Мир будет катиться в хлам, пока пассивы отписывают на «юриков», а активы на «физиков», и нет этому конца. Надо как-то возвращаться к реальности. Задолжавший по сути вор. Исходить из этого, вплоть до приватизации тела. Вообще «не могу расплатиться по обязательствам» — для джентльмена это пуля в висок. Добровольная, как в 19 веке. Жестоко, но иначе-то просто подло. Страдают не те.

Трудолюбие как болезнь

Такой тезис: самое важное с нами делается тогда, когда мы, преисполненные энергии, намеренные и сосредоточенные, ничего не делаем. Все просто. Вот система. В ней есть энергия. Она может быть использована, по большому счету, двояко: на совершение системой работы и на трансформацию системы. Все уйдет в работу, ничего не будет на трансформацию. Все уйдет на трансформацию, придется повременить с текущей работой.

Поэтому работать надо как можно меньше. Именно привычную работу, не несущую тебе опыт. Даже с точки зрения работы так лучше. Приращение достижений идет не экстенсивно, а интенсивно. Говорят, есть чеченская пословица «если бы богатство давалось трудолюбием, самым богатым был бы ослик». Грубо, но верно.

Временить тяжело, невроз гонит отвечать на раздражители, это раз, заполнять время привычным образом, это два. Ну гонит и гонит. Нельзя идти на поводу у дурных привычек.

Любовь и дружба: игры на одевание

Предел мужского отношения трактовать «любовь» наподобие «дружбы», и наоборот, предел женского отношения, вешающего на «дружбу» атрибуты из гардероба «любовных отношений». Как-то ревность, например, бесконечное вопрошание «как ко мне относится», подсчет «проявленного внимания» и прочее. Но никто ведь не будет ревновать друга, что он сегодня пил пиво и играл в шахматы не со мной.

Мы именно о смысловых пределах, понятно, что есть девочки, ведущие себя как мальчики, и мальчики, ведущие себя как девочки. Речь именно о стратегиях, мужскую можно означить как десакрализация любви, женскую как сакрализация дружбы. «Десакрализация любви» означает, говоря грубо, что взаимоотношения людских писек не являются отображением трансцендентного плана, это вещь, конечно, важная и приятная, но совершенно не святая при том. Например, не обязательно умирать за партнера, жить за партнера, и т. д. «Отношения» тогда есть сумма обмена информацией, политэкономического союза и этих контактов, ну такая дружба штрих, и не более.

И семья есть дружба штрих. При этом может быть провал по какому-либо пункту, бывает. Ну, например, в обмене информацией: людям нечего особо сказать друг другу. Или уже нечего, все сказали. Но если есть хотя бы два пункта, все круто. Ну там люди возбуждают друг друга и решают свой быт — уже много. Можно вообразить себе семью и без секса, легко. После некоего периода — какой там секс? Обычно или на стороне, или никакого вообще (была бы интересна соответствующая статистика, но таковой нет, и, боюсь, не будет). А вот на одном пункте уже сложно.

Это и будет десакрализация, своеобразное раздевание «любви», отказ считать что бы то ни было знаком чего-то другого, как правило, внешнее и низкое — знаком внутреннего и высшего. А можно и «дружбу» разукрасить массой значков. Придумать «долги» какие-нибудь. Постоянно тестировать на «верность», на «искренность», на «подлинность», еще на что-то. «Ты мне уже две недели не звонила». Нет такого мужчины, которому важно, звонил ему кто-то две недели или не звонил. Надо, сам позвонит. А вопрос о том «как ко мне относится друг Василий на самом деле» просто не приходит на ум, есть в таком копании что-то неприличное… Потому и друг, что вопрос не стоит.

Шкала звуков

Слышу и думаю. Женские визги за окном лучше мужского крика, лай собак лучше женщин, шелест машин лучше собак, шум дождя лучше машин. Шум дождя уже приятен. В общем, неживая природа симпатичнее живой, а живая симпатичнее разумной. И чем меньше доносится человеческого, тем лучше. Человеческое стало каким-то плохим последнее время.

«Пушкин сдох»

6 июня меня позвали на «день рождения Пушкина». Странное такое мероприятие («не хватило воли отказаться» по признанию организаторов). Стою, значит, близ Пушкина, там еще человек 30. Кто-то с гитарой, кто-то Пушкиным нарядился, кто-то чиновник администрации города, кто-то Дантес. Мимо идут два пацанчика лет 10–12 с досками на роликах. «Чего тут такое?» — спрашивает один. «Да Пушкин сдох», — поясняет второй.

Дело не в том, что дату рождения путают с датой смерти, эрудиция еще не вменена всем в обязанность. Но как-то… Понятно, когда «Ельцин сдох», «Сталин сдох». Но Пушкин все-таки. Консенсусная фигура, синоним «культуры», «литературы», «нашего всего». В общем, «Пушкин сдох» — все равно что снять штаны и покакать на газон в парке.

Можно было сделать мальчику замечание, нужно было. Нужно, но неразумно. Я ведь понимаю, что мне ответит незнакомый 10-летний мальчик в ответ на замечание, что Пушкин не лошадь. Он ответит, скорее всего, «пошел на хуй». Вероятность не 100-процентная, но большая. Далее следовало бы дать мальчику подзатыльник, чтобы он улетел в куст и понял уже две истины: Пушкин наше все, а взрослых надо уважать. Но в момент, когда бы я доносил до пострела истину, общество бы встало против меня. Все присутствующие, во-первых. Отсутствующие, но где-то присутствующие родители мальчика, во-вторых. Российское законодательство, в-третьих. А ведь я был бы прав, и правильному обществу следовало меня поддержать (в более правильном обществе так оно и было, заметим). Хотя бы потому, что если мальчику не вправить его поведение, он будет осложнять жизнь людям и себе. Представьте человека, какающего на газон по жизни.

То есть никакого замечания я не сделал. Своя жизнь мне, как выяснилась дороже, и за Пушкина я ее не отдам, и за мальчика тоже. Эгоист я.

А общество наше… В каком-то смысле «Пушкин сдох» могло бы служить слоганом данного типа цивилизации.

…И снова наш маленький фетишизм

Мне по почте (не электронной, бумажной! такая бывает!) пришло предложение поместить статью обо мне в какой-то энциклопедии Красноярского края. Как там было сказано, в числе других выдающихся, и т. д. Какое-то количество строк с фотографией. Предложили за это заплатить две тысячи рублей. С указанием, что деньги надо не слать банком, а приходить в кабинет такой-то и вручать там.

Отказался, чур меня, чур. Кому-то надо быть в такой энциклопедии по работе, пиар-бюджетам это не цена. Не хочу быть в компании тех, у кого нет бюджета, а в книжке будут.

Там же, кстати, предложение печатать то ли поэзию, то ли прозу в каком-то красивом сборнике по тысяче за страницу. А вот это уже галерея «Лохи нашего региона». Туда никому не надо даже по работе. Но уйма людей найдется.

Блядство как термин

В одной из прошлых записей поставил прилагательное «блядский», потом стер. Для меня это термин было. Что-то вроде… истерично-изменчивый, демонстративно-безответственный, алчно-мелочный, беспринципный, ценностно-релятивистский, без стержня, социально-постмодернистский, излишне яркий, демократичный, на понтах, бессмысленный, чуждый понятиям, враждебный мышлению, крикливый, эгалитарный, атерное ишне на понтах, излишне, й, излишне по потах, излишне бессмысленныйсивом сборрнике и т. д. Но кто же знает, что это термин, а не матерное ругательство? Короче, стер.

Москвофилия

Есть что-то анормальное и подспудно нечестное в московском интеллигенте, ненавидящем Запад и все западное, и в провинциальном — ненавидящем Москву и все московское. Речь не об этике и эстетике выбора, а о какой-то норме, естественности, логичности, может быть. С точки зрения логики российского государства, взятого в самом себе, интеллигенция в нем избыточна, но существование Запада придает ей уместность. Также логика существования российской провинции исключает необходимость интеллигенции, но… Для московского интеллигента свет естественным образом исходит с Запада, для провинциально — из Москвы. Ну Солнце так устроено, что светит оттуда. Это не хорошо и не плохо, это не политическая позиция и не нравственный выбор. Это просто природа такая. Природа естественна. А плевать на Солнце — неестественно.

Если солнце Запада, солнце США погаснет — России будет не возрождение, а хана. Аналогично, России будет хана, если погаснет Москва. «Они пьют все наши соки». Это правда. Пьют, конечно, на то и метрополия. Но они светят, они платят светом. Давайте, они погаснут. Будем жить в собственном соку и во тьме. До Африки вон свет не доходит, ее и не эксплуатируют особо. В своем соку мрут.

Нет, правильная претензия и к Москве, и к Европе, и тем более к США возможна. Да, они светят. Но перед тем они погасили все иные солнца. Москва светит, но кто знает, не светили бы лучше другие столицы? А Германия или Франция — лучше США?

Странно обвинять метрополию, что она метрополия. Нога обвиняет голову, что надо ходить, дабы ее кормить. Почки объявляют суверенитет. Средний палец правой руки присоединяется в характерном жесте. Вот-вот. Метрополия лучше, чем ничего.

Другое дело воображаемый кастинг на эту роль.

Конец Марь Ванны

Один человек сказал, что в образовании закончен век идей, и если что-то еще осталось, то можно сказать — наступает век харизмы. Правда, харизматиков почти нет, ну так это частности. Появятся, когда придет понимание, что это движется только так, или вообще никак. То есть формула не «посмотрите, какую я знаю истину, и живите с меня как знающего истину», а «посмотрите, какой я крутой, а вот это мы, крутые, считаем истиной». Ну и неважно почти, что именно. Главное первый шаг: здравствуйте, вот я.

Можно назвать это «ситуацией постмодерна», можно как-то еще. Идей слишком много, а «истинная идея» в социальном поле не более чем «сильная идея», то есть «про это надлежит думать так», и большие батальоны просят под это дело огня, и гильотина в обозе. Но сейчас не идеи везут за собой гильотину, а вслед за гильотиной везут идеи (см. логику сборки и разборки СССР). В этом смысле, конечно, бездуховное время. А кому-то — наоборот.

А сейчас… пусть даже есть «истинная идея», «сильная идея», но вот какое понимание у людей — а что мне до причащения сильных идей? Ну спору нет, марксизм сильный, потому что его именем сгребли и огребли часть планеты — но надо ли конкретно мне конкретно сейчас быть марксистом? Это интересно? Это выгодно? Это еще как-то? А христианином? Вы говорите, мол, истина, но что есть истина? Ныне это вопрошание имплицировано у молодежи, подростков, даже у детей.

Но если харизматичный поп придет к 15-летним девочкам, и они в него влюбятся через одну, и он будет симпатичен, весом — вот вам пополнение паствы. Ну или может прийти умный, резкий, успешный фашист, это неважно. Хоть черт с копытами. Бывает же, если верить классике, весьма харизматичная нечистая сила.

Единственный, кто не может прийти, так это лох. Человек привлекательности средней и ниже средней. Человек, на которого не хочется быть похожим. Собственно, логика образования: вот я, ближайший вам сейчас тип взрослого — вы хотите как я? Если ответ «да», дальше в голову может быть вложено все, что угодно. Такому славному человеку виднее. А если нет, то не спасет любая «истина», рассказанная в своем содержании.

Большинство российских преподавателей (уж не знаю как в мире) это далеко не те люди, жизнь которых хотелось бы прожить, на которых хотелось бы походить, следовательно… В пределе это запрет на профессию всем, кто производит нехорошее впечатление. Не красивый. Не умный. Вялый. Невротизированный. Бедный (бывают люди, которым деньги особо не нужны, это другое, бедный — кому их жутко надо, а нет). Правда, вопрос — как это сделать институционально? И что такое нехорошее впечатление? И что такое лох? Монах-отшельник ведь не лох. И гонимый властями, травимый обществом — тоже другое.

Нет, конечно, можно ставить на совесть. Или назвать другим словом. Например, желание делать что-либо хорошо, и отказ от делания, если получается плохо. Когда меня спрашивают, в чем, грубо говоря, «смысл жизни» или «что такое хорошо», мне несколько неудобно, мне не хватает понтов в лучшем смысле этого слова… Нет, я читал книжки, и больше, чем положено в моем месте. Но… Я знаю, что не здоров, например. Не лучшая, мягко скажем, физическая форма. У меня нет миллиона долларов, и нет известности, нормальной, чтобы знали не сотни человек, а сотни тысяч. На фоне людей, владеющих русским языком в совершенстве, мое владение несовершенно. Это все мешает. Отсутствие броневичка, с которого можно пасти народы естественным образом. Проблема.

Утешение находится. По крайней мере, ряд тем, которые я умею-знаю лучше среднего человека, неиспорченному глазу это видно, и это дает мне некоторое право вещать. Некоторое, относительное. Но все-таки.

Педагог: двойная работа

В сильном и жестком определении педагога это человек, делающий двойную работу, за себя и за того парня. Нормальный эксперт по теме делает только за себя. Его спросили, и если вопрос был правильный, он ответил. Вот именно «если», то есть аудитория должна быть, какая надо. Если он заходит с лекцией, положим, о средневековой истории, а в аудитории гопота играет в футбол пивной бутылкой и в гробу видала медиевистику, эксперт вправе не вступать в коммуникацию вообще. Он может сразу пойти к администратору процесса разбираться, кого ему поставили партнером-учеником. «Не будет партнера, не играю».

Педагог принимает любую ситуацию. Он способен сделать медиевистику интересной кому угодно, коли так получилось. Как — его дело. Давайте назовем это магией, хотя вообще-то есть технологии. Фраза «я так хорошо рассказал, а они ничего не поняли» также невозможна, как фраза врача «лечение было успешным, но пациент умер». Настоящий врач ведь тоже, если подумать, играет и за сторону больного. Это люди только говорят, что хотят исцелиться. Большинство болячек — следствие образа жизни. Не хотели бы болеть, жили бы по-другому. Но они живут как живут. И сильному врачу приходится делать здоровыми людей, которые изначально настроены быть больными (он должен сделать что-то, чтобы они захотели быть здоровыми, но что именно?). Также и педагог. Он делает умнее людей, изначальное желание которых в том, чтобы оставаться дураками.

Я вот не педагог и, кажется, понял, почему внутренне не хочу им быть. «Не хочу работать за того парня». Наверное, подспудная тяга к социальной справедливости… Тут надо поставить смайл, и добавить, что педагогов я уважаю. Тем более их почти нет.

В большинстве случаев преподаватели — даже не эксперты, то есть не могут сработать за одного. Если им попадется ученик, готовый быть учеником, это же катастрофа. Ну и система образования в РФ, сейчас это тройной заговор. Плохих учеников, плохих преподов и плохого государства. Против всего хорошего, разумеется. Одни делают вид, что учат, другие, что учат, третьи, что организуют и финансируют.

Почему я пессимист?

Заметно пессимистичнее своих сограждан, ведь так. Чего во мне такого, что так?

1). Я просто лучше информирован. Пессимист это хорошо информированный оптимист. Это хорошо.

2). У меня просто лучше вкус. Где свинье курорт, человеку лужа. Тоже хорошо.

3). Я просто болен. Ну там не хватает дофамина или серотонина, невроз-психоз, отсюда и мрачность. Это плохо.

Все версии, по-моему, оправданы. Пункт 3 можно вылечить. Пока не вылечил, давайте сделаем вид, что его и нет. Подвесим, проигнорируем. Пункты 1 и 2 все равно останутся, и вполне удержат картину мира без поддержки пункта 3. То есть я прав, даже если и болен, это говорит не болезнь. Говно кругом объективное.

Вот такая вот… феноменологическая редукция на бегу. Как пирожок заглотить и дальше.

К вопросу альфа-самца в средней полосе

Посвящается любителям дискурса альфа-самцовости, омега-самцовости и прочей ранговости. «Быковать», т. е. агрессивно утверждать себя в демонстративном пренебрежении интересами и ценностями окружающих — это что? По дискурсу, ну типичная альфа-самцовость. По результату — типичное лоховство. Ну то есть человек, который так себя ведет, довольно быстро напорется… на что? В одной компании стерпели, в другой стерпели, в третьей его предельно вежливо попросили за дверь, в четвертой вынули пистолет и стрельнули в голову. В долгосрочке он всегда проиграет. Статистика рулит. Смотря на кого человек напорется, но велика вероятность, что довольно быстро — на тех, кто круче него. Причем эксцесс, если старательно придерживаться стратегии, случиться довольно быстро — счет идет на недели, на месяцы, даже не на годы, не говоря уж о десятилетиях. Ну и что это?

Между тем многие считают, что нет вернее признака «альфа-самца», чем вот это вот небрежение окружающим и подавление его походя. Тогда, простите, надо сделать один из двух выводов. Либо этот самый «альфа-самец» синоним черт знает какого лоха, потому что некрасиво себя ведет, и довольно быстро проигрывает все сразу. Либо «альфа-самец» ну никак не позволяет себе «быковать», «выделываться», «строить окружающих» и прочее. Там в принципе другая стратегия.

Бумага не терпит

Мне всегда представлялось, что в устной беседе надо быть резче и жестче, чем на письме. Нет, в любом случае лучше недохамить, чем перехамить (хотя бы учитывая такую штуку, как необратимость наших поступков), но жестче надо быть, разумеется, в реаллайфе. На круглом столе, на квадратном, в полемике официальной, неофициальной, на кухне, в лесу, с врагами, с друзьями, со знакомыми, незнакомыми.

Почему? Во-первых, потому что большая полнота информации. Понятнее, что имел ввиду человек, что это вообще за человек. Как он относится к тебе, и как уместнее отнестись к нему. Во-вторых, проще отыграть назад, если неправ, прямо тут же.

Мне удивительно, что большинство в моей стране уверены точно в обратном. На «дискуссиях» мне обычно скучно, потому что там не дискуссия, а… Люди обычно реализуют — что? Программы, следующие из комплексов. «И я, я, вы слышите, я тоже сейчас скажу!» Неважно что, важно, чтобы тоже. И вторая игра «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!». Вася уважил Петю, Петя уважил Васю, оба теперь ходят как уважаемые люди.

Зато народ, как дурной, отрывается в интернете. Граждане позволяют себе, но сугубо заочно. Первая игра «я тебя, сука, убью за правду!». Какие-то религиозные фанатики, даже если речь ведется, к примере, о свойствах газированной воды. И вторая игра «обосрем друг друга до полных свободы и равенства». До братства это вряд ли, а либертэ и эгалитэ реализованы более чем. Ну это действительно такое восстание умственного пролетариата в интернете: если, к примеру, я и школьник будем говорить содержательно, иерархия очевидна, а если просто будет ругаться, то мы совершенно равны. Матерных слов немного, и все их знают, по большому счету, одинаково. Это такая боевая ничья любого спора: все в говне, но равны по самую маковку. Естественно, это вариант слабых — для сильного странно само желание свести партию вничью, тем более общеунизительным способом. Он такую партию просто не доиграет: перевернет доску вместе с фигурами, забанит (на своей территории) или уйдет (на чужой).

Тут можно пойти чуть дальше. Вообще, моя поговорка скорее «написанное пером не вырубишь топором», нежели «бумага все стерпит». Стерпит все как раз устная беседа, но ни в коем случае не бумага и не сеть. Я вот ни разу не признавался письменно не только в ненависти, но и в любви. Шутливо себя оправдывая, мол, «нельзя давать информацию на себя». Но в каждой шутке есть доля чего угодно. Мне дико, что люди признаются в любви (или там «расстаются», «выясняют отношения») по СМС, электронной почте и прочим электронным носителям. Помню, предлагал немедленно начать со мной целоваться незнакомой девушке. Но в реале, только в реале.

Бумага и монитор не терпят и сотой доли того, что заставляют их терпеть наши люди.

Прогресс, регресс и очки

Что значит — исторический прогресс, исторический регресс? Сначала скажи, какие у тебя ценности. Без заявленной аксиологии бессмысленно говорить о прогрессивности или регрессивности чего бы то ни было. Ну вот, например, выбили на хрен 10 % лучших людей, зато остальные успешно расплодились, повысили уровень жизни, повысили самооценку — это регресс или прогресс? А это смотря какие у тебя ценности. А если 90 % человечества провалятся в тартары, но останутся только 10 % лучших, и с них начнется какая-то иная история — это что? См. аксиологию.

Почти любое историческое событие можно увидеть как «хорошее», а можно увидеть как «плохое». Скажи, какие на тебе волшебные очки, и я скажу, весна тебе на дворе или осень.

Наверняка найдутся даже такие, которым само исчезновение человечества — прогресс и праздник души.

К вопросу дионисийства

Где-то мелькнуло. Фридриху Ницше, раз уж он поделил мир на дионисийское и аполлоническое, имело смысл встать за аполлоническое начало. Ну что в нем плохого? С ума бы не сошел, может быть. Ну и вообще, рациональная апология иррационального буйства как нонсенс в определении. Чуть меньше дионисийства, и «Воля к власти» бы дописалась. Впрочем, это так, болтовня с моей стороны: очень сложно пребывать в модальности «если бы, да кабы». «Если бы ты не пил, Ванечка, ты бы уже доделал свое Великое Дело» — «Да если бы я не запил, я бы его и не начал».

К вопросу френдирования

Или френдования, как правильно? А неважно. Если от слова перейти к делу: подумалось об очень простом способе заполучить 1000 френдов (предположим, что это сильно надо). Френдишь, не сразу, в течении года, 10 тысяч человек, тупо, всех подряд по городам и весям. Если твой журнал не совсем пустой и не совсем глупый, тебя будут френдить ответно, кто-то из интереса, кто-то из добрых чувств, кто-то и вовсе случайно, предположим, с вероятностью 10 %. Мне кажется, вероятность несколько больше, но возьмем такую. Особенно если стучаться в журналы не известные и френдами не богатые (зачем кому-то 300-й новый друг, если там после 30-го всех читать перестали?), а в скромные. Если в течении пары дней взаима не случилось, отфренживаешь. Пожалуйста, тысячнег на ровном месте. Собственно, так и делают. В этой схеме — она слишком примитивна, чтобы где-то могла закрасться ошибка — только одно «но»: это немного западлянское поведение. Немного, но все-таки.

По сути, это не признание в читательском выборе и симпатии (чем является френдование по умолчанию и в норме), а рассылка рекламного спама. Посмотрите — не хотите ли меня? Я-то вас совсем-совсем не хочу, вы мне на фиг не сдались, но вот, пожалуйста, вот он я… Реклама далеко не смертный грех, но лезть с рекламой в место, где ее не просят, по-русски говоря, спамить — нехорошо. Ну мне кажется.

И это суетно. А всякая левая суетность обычно мало совместима с писательством. Просто по жизни. Я не против, если получается у кого-то, но здесь противоречие в позиции, даже в экзистенции, и надобно, как говорится, либо одевать трусы, либо снимать крестик, и не стоять нараскоряку.

У меня вот подозрение, что со мной так делали пару раз — стучится какой-то юзер, френдит меня, ну здравствуйте. Гляжу его журнал, а он удивительный: 10 записей на уровне школяра среднего разума, и, скажем, 800 френдов. Откель? А вот отсель. Через пару дней предприимчивый человек стирает меня из другов: не пригодилось. Его дело, конечно. Мое дело — отнестись к этому как к блядству начальной ступени, поведение мелкому и простительному, но все же не благому, по причинам вышеизложенным. Благородные доны так не балуют.

Пафос и дистанции

Давнее и в общем-то банальное наблюдение: если говоришь человеку мысль, до которой ему расти один год, он говорит тебе спасибо, он твою мысль, как правило, присваивает как свою, но если сказать то, до чего расти десять лет, если ему повезет — он назовет тебя «графоманом», «сумасшедшим», бякой и букой. Из недавнего: если кто-то говорит тебе мысль, из которой ты вырос год назад, хочется спорить, метаться, рваться, а если кто-то говорит то, что тебе казалось верным когда-то, давно, еще в 90-х — мило улыбаешься: хочется даже помочь милому и в целом неглупому человеку.

Гуманитарные среды: типология порочности

Среды гуманитарно-интернетные и среды гуманитарно-академические раздражают, но совершенно по-разному. В первом случае все мерзко, хамски, люди массово не уважают ни себя, ни других, но ощущение, что это болезни детства. При правильной модерации, а также санации, навигации и фасилитации порок исправим. Ты даже примерно представляешь, как именно. Болото, в котором бросает то в жар, то в холод, кругом какие-то ядовитые гады, кружат тучи мошки, но видишь потенциал, видишь «здесь будет город-сад» как возможность.

С точки зрения климата повседневности академические среды, пожалуй, более выносимы. Хотя бы тем, что там держится формальная вежливость. Но если брать академическую реальность (я сейчас о российских гуманитариях, а даже уточню: провинциальных, хотя подозреваю, что в столицах не сильно лучше), там одинокие огоньки каких-то симпатичных и разумных людей — посреди ледяной пустыни. И что делать с этим ухрябом, неведомо. Ну что можно сделать, к примеру, с Красноярским философским обществом? Ничего. Это даже умереть не может, ибо, есть подозрение, родилось уже мертвым. «Философы», «социологи», «доктора наук»… реальность каких-то зомби, коих остается предоставить самим себе в полагании, что это уже не имеет никакого отношения к миру живых. Без намека на реанимацию, вот чего важно.

Разве что ампутация. Но это не спасение организма ценой отрезания больной ноги. Это спасение здоровой ноги путем ее отрезания от больного тела. Было бы только, к чему эту ногу потом пришить.

Давайте уважать реальность

Лучше немного стормозить, чем сильно погнать. Вот Галковский выложил впечатление о Красноярске в июле, хоть ездил в начале мая. Не прошло и лето, как я подумал, что же я думаю. То, что я писал в блоги galkovsky и hasisin было не столь законченное суждение, сколь поддержание разговора.

Напомним, что там Галковский поволок Астафьева за ноги с пьедестала «великого русского писателя», и не на постамент размером скромнее, а сразу в лужу: в частности, были сказаны слова «царь-дурак», «сумасшедший» и «графоман». Большая часть пришедшей постоять за правду публики стала лаяться уже за Астафьева. «Графоманом» и «дураком» был объявлен уже непосредственно Д. Е. Галковский. Дальше пошло выяснение, что все-таки надо скинуть с парохода современности — БТ или «Царь-рыбу». Точнее, что на этом пароходе и не плыло.

Все это демонстрирует грустную сторону нашего гуманитарного сообщества, именно сообщества, а какого еще? — не гопники же там лаялись? Непочтение к реальности, скажем так.

Зайдем к теме немного сбоку. Писатели имеют основания сильно позавидовать спортсменам: там невозможны споры, кто «лучше на самом деле». Выходят на ринг и быстро видно, кто лучше. Бойцам хватает на выяснение иерархии одной минуты, шахматисты уложатся в час. Писатели могут спорить до второго пришествия.

Но что изменится от того, что кто-то выскажется? В 90-е годы помню сюжет, люди с плакатом: «Ельцин грязная свинья, убирайся из Кремля!». Изменило ли это что-то в социальном статусе Б. Н. Ельцина, в жизненной его траектории? Скорее это что-то изменило в жизни тех людей, верно? И не в лучшую сторону.

Возвращаясь к писателям: у каждого именно такой статус, какой у него статус. Тавтология, зато верно. Теперь вопрос, в чем заключается статус писателя. Что там предмет понта и честолюбия, чем меряются. Не бумажками от государства «за выслуги перед», не деньгами. Если нужны феньки от государства или деньги, то занимаются другими делами, где более весомые и деньги, и феньки. Мера же достоинства писателя — его реальная аудитория, качество оной и количество.

Негативный отзыв отдельного человека значит не более страшную вещь, чем его равнодушие, считаются только отзывы «в плюс», причем реальные поклонники («я куплю следующую книгу этого автора»), а не вялые («можно читать, а… можно и не читать»).

Вот и все. Сто тысяч читателей больше, чем сто или тысяча. Аудитория из интеллектуалов, принимающих решения (критиков, редакторов, профессоров, политиков), лучше, чем из домохозяек и школяров. Почем идет один профессор в студентах или один политик в домохозяйках, сказать сложно, но курс явно повыше, нежели 1 к 2.

Можно выделить авторов второй лиги, которые публиковались хоть где-то, в бумажных, в электронных журналах, в альманах. Это несколько десятков читателей, максимум, несколько сотен. В первую лигу выбились те, у которых книжки банально продавались в магазинах. Дело не в том, что «продаются», а в том, что это уже маленькая армия читателей в несколько тысяч душ. Но отметим, что символический капитал этого уровня уже можно конвертировать в денежный (от 500 уев за том новичка, до 200 тысяч уев, такую цену мне называли за одну из книжек Пелевина, точнее, прав на нее). В первой лиге уже уместно, в отличие от второй, представляться в обществе как «писатель», что дает какие-то плюшки и фишки. Наконец, высшая лига — количество читателей переходит в качество, я бы назвал планку: 10 тысяч интеллектуалов. Это некоторая заявка на бессмертие, 10 тысяч интеллектуалов в стране, коли они твои фанаты, обеспечат тебе место в энциклопедии, учебнике, библиотеке.

На вторую лигу надо писать просто без ошибок, и тебя публикуют на этой линии. На первую лигу надо писать форматно и энергично (но при этом и правильно). На высшую лигу пишут так, что это является маркером направления (Сорокин и Ерофеев как маркеры постмодерна, Стругацкие как маркеры социально-политической фантастики, и т. д.). Надо начать делать что-то такое, чего до тебя не делали, но при этом оригинальность не отменяет правильность, энергичность и форматность, с тем отличием, что эталоном формата становится не абы кто, а ты сам.

Возвращаясь к нашим классикам, поставленным под сомнение. Масштаб господина Астафьева и масштаб господина Галковского сводим к вопросу качества и количества армии поклонников. Рискну предположить, что и тот и другой тянут по критерию «несколько тысяч умников».

Аудитория Галковского мала, но удельный вес лохов и идиотов там менее, чем у кого-либо еще. Его читают почти что исключительно интеллигенты. Астафьев был преподан в советское время как «народный автор», что глубоко неправда. Это такой же писатель для некоей группы интеллигенции, активно поддержанный советской, а позднее постсоветской номенклатурой (то есть в том, что Астафьев, конечно, назначенец, как и любой другой деятель культуры советского времени — Галковский, конечно, прав). Галковский в этом смысле писатель антиноменклатурный, но карьера диссидента тоже карьера.

Таким образом, оба в высшей лиге. Чисто объективно, по факту. Две выигранные жизни.

Критика возможна, и если придираться к Астафьеву, то это разговор «человек не то, чем кажется». Конечно, не то. Повторяюсь: это назначенец советской номенклатуры, гляньте, как он голосовал на Съезде народных депутатов в 1989 году, и отличалось ли это от позиции первого секретаря крайкома КПСС. А ведь «уже было все можно». Заметьте также, что выбор Распутина совпал с выбором меньшей части номенклатуры, вставшей за СССР после 1991, а Астафьева — с большей частью номенклатуры, вставшей за Ельцина. И ТОЛЬКО ЭТО обеспечило больший символический капитал Астафьева, нежели Распутина, в 90-е годы. Цинично, зато правда. Если придираться к Галковскому, то, наоборот, к его бескомпромиссности. Гениальный «Тупик» не печатали — потому что это заговор, или потому что автор не хотел ни с кем договариваться?

Значимость обоих это не отменяет… Нет, я готов поверить, что величие это скромнее — если мне докажут, что у Галковского или Астафьева во всем русскоязычном мире не наберется хотя бы 10 000 читателей из числа «тилигентов». Может и не наберется, кто знает.

З. Ы. Некогда я излагал точку зрения, обратную этой. Она сводилась к тому, что, мол, только подонки считают победу критерием истины. По крайней мере, в искусстве. А порядочные люди обязательно строят теорию, где истина, а где нет. Это красивая, но утомительная точка зрения — в атмосфере идейного постмодернизма, ценностного релятивизма и прочего блядства кто угодно берется доказать тебе что угодно. Устал я, короче. И решил быть проще.

По плохому поводу

Комедия, если конфликтуют две какие-то мерзкие стороны. Трагедия, если зло рвет добро в куски, или, наоборот, добро ставит зло на колени и зверски мочит. И самое грустное — драма, где схватились хорошие люди по какому-либо плохому поводу.

«Духовность» как «воля к власти»

Есть традиция противопоставления того, что означают как «духовность», и того, что означают как «воля к власти». Рискнул бы заметить, что это неверно, и объяснимо, как минимум, путаницей, как максимум, жульничеством.

Стремление к «самоутверждению» более духовно, чем, например, к «самосохранению», «самоудовлетворению», «самовыражению». И требует блокировки вот этих более простых и менеевозвышенных интенций.

В «диалектике господина и раба» Георга Гегеля, как мы помним, «господин» торжествует именно своим презрением к биологическому инстинкту выживания любой ценой, и ставит на кон жизнь, лишь бы не занять подчиненное положение. По Гегелю и его комментатору Кожеву, это не торжество грубой силы, а торжество духа. Победа в уличной драке более рискового и безбашенного — тоже, конечно, духовность, если следовать этой мысли.

Тут можно заходить двояко, наводя мосты от понятию к понятию, начав с любого из них. «Воля к власти», например, конвертируема в то, что можно означить как «социальный интеллект индивида» или «способность к принятия гармоничных и целесообразных решений» как за себя, так и за других. Целесообразных — какой цели? Ну, процедура выбора целей тоже должна быть целесообразна… С позиции ценностей, кои тоже оцениваемы, но сейчас туда не будем. Проще с гармоничностью — речь идет о неразрушении округи в процессе достижения целесообразных целей. Накаченная способность индивида к решению — не оно ли простейшее и честнейшее определение «духовности» таким образом, чтобы слово не напоминало культурный штамп, политическую разводку или элемент музейной описательности? Таким образом, мы начали вроде с «воли», но очевидно уперлись в «дух».

Можно и наоборот. «Духовность» в правильном обществе означает правильную социальную страту. Духовные рабовладельцы управляют бехдуховными рабами, ну если по Аристотелю, именно в силу духовности одних и бездуховности других оно гармонично.

Если же некий дискурс начинает проповедовать против «воли» и против «власти», он все равно не что иное, как воля к власти. Просто немного перегнившая и немного превращенная форма, но это тоже самое. Например, если некто проповедует, что деньги суть зло, мы сейчас оставим 1 % случаев, когда мы имеем дело с трансцендентной позицией, йогом, шаманом, прочим редким, то в учении про «злые деньги» основным движущим аффектом является не преодоленная жадность, а основной прагматикой, земным следствием — финансовое кидалово. Имеет смысл опасаться тех, кто учит против денег, как минимум, они честные люди, но они играют на понижении. Мир с подорванной финансовой системой, ничем не замененной по функции — это редукция, игра за него есть игра на понижении, и игра тех, кому кажется, что он возьмет что-то именно в таком мире (кажется ему, или оно действительно так, вопрос другой, интеллигенты часто бывали стихийными маоистами, но редко выживали при практическом маоизме). Как максимум, это банальные жулики, которым нельзя давать подержать даже 100 рублей. В любом случае, общение с ними чревато для денег тех, кто с ними общается.

Аналогичным образом в случае антисексуального дискурса. Говорит всегда некое либидо, просто нет такого особого антилибидо, чтобы оно говорило. Здесь показательна одна реальная история. Есть такое «движение против секса», ну что это грязно, и т. д. Мужчина и женщина долго общались в интернете на эту тему, нашли общий язык, стали встречаться, общий язык крепился, потом они спать друг с другом, поженились. В истории люди, секты и чуть ли не целые народы кастрировали себя — кто и как? В религиозном экстазе, определенного толка религиозные люди, как правило, в матриархальных культах. Возбуждение, до которого их доводили, имело либидинальный ресурс в своем основании. В общем, если кто-то говорит против сексуальности, то это все равно говорит его сексуальность. Если кто-то говорит против политики, то это его политика, если кто-то против экономики, то это его экономика, если кто-то против культуры, то это его культура. И вполне естественно — опасаться таких. Мало ли. Слишком много людей, не являющихся честными карьеристами, рефлексирующими себя соответственно, являются карьеристами нечестными, рефлексирующими себя как угодно. Хиппи, например, вовсе не снимает себя с карьерного поля. Ратуя за мир, где все будут хиппи, а он тогда суперхиппи, он холит свою успешность наиболее подходящим для нее способом. В конечном счете все, к чему бы не стремились, выступает модусом самоутверждения, просто модусы случаются сильные и слабые, честные и не очень, а так все на свете — такие модусы. Даже суицид, наркомания, добровольное лохачество по идейным мотивам, и прочее. Это особая, крайне интересная, крайне веселая и она же крайне грустная тема.

…Попробую тут пояснить нюанс позиции. Ну просто это такая призма смотрения на мир, смотрится через определенный концепт. То есть концепт не то, что находят в мире, а то, чем находят мир. И предыдущий абзац — не столько про то, что в мире вдруг обнаружено, сколько способ, каким в нем можно что-то обнаружить. По сути, априорная штука. Именно потому, что такие штуки априорны и служат способом извлечения апостериорного, они не опровергаемы. Концепт не отменяет противоположный концепт. В ответ на е2 — е4 можно играть как сицилианскую защиту, так и русскую партию, и черт знает, чего еще. Один дебют не отменяет другого, речь идет не об истине, но о способе. Онтология оказывается, таким образом, не более чем вариативностью методологии, и может чуть менее гордо, чем она привыкла, но зато бесспорно пребывать себе далее.

Кому говорят?

«Хорошо бы…» И далее проговаривается некое долженствование. Вопрос — кому хорошо? Одно дело, хорошо для общества, другое для человека. Учителя социумов не тоже самое, что учителя человеков. Может быть, философы, идеологи, писатели так и делятся. Одни поучают социум, другие людей.

Тут можно поделить две группы еще на две по принципу «учат, ослабляя» и «учат, усиливая». Но таких, чтобы только ослабляли, почти и нет. То есть нет, человека ослабляли довольно часто, но… параллельно усиливали общество. Часто и общество разваливали, но обычно такие говоруны и писатели тоже входят в позитивную номинацию, только по усилению человека.

И даже если хочется сыграть на два поля, одно все равно дороже и интереснее.

Да, и почти не было так, чтобы не ориентировались на сильных мира сего. Независимо от ориентации «человек — общество». Не обязательно на всех, да и нет же единой элитной партии. Но если не ориентироваться вообще ни на одну элитную группу, то никому ничего и не скажешь. Способа не найдется.

А как же диссиденты, спросят нас? А диссидентская карьера — тоже карьера. А как же Христос? «Иудея была самым темным местом Римской империи, Галилея — самым темным местом Иудеи, тамошние рыбаки — самыми темными людьми Галилеи» (Лев Шестов). Во-первых, не совсем так. Во-вторых, мессидж к элитным кланам там был. Если бы его не было, мы бы не узнали о христианстве.

«Верую по эстетическим мотивам»

Правильный вопрос звучит не «есть ли Бог?», а «веруешь ли ты в Бога?». Ну разница понятна. «Верить можно только в то, чего нет как предмета знания и что только потому и нуждается в акте веры» (как-то так было у Мераба Мамардашвили).

Так вот, если вопрос понять не как вопрос об онтологии, а как вопрос о самопозиционировании? Ну мы ведь действительно этим и занимаемся. Если честно. В бытии или небытии Божьем ничего от нашего ответа не поменяется, а вот у нас — да.

Ну и возможен такой ответ — «верю в Бога по стилистическим соображениям». Просто становлюсь к одной группе и дистанцируюсь от другой по соображениям эстетической самопрезентации. Звучало бы так: «Цивилизацию, как ни крути, создали не атеисты. Все главные слова и главные вещи были положены в религиозные времена, религиозными людьми. Эпоха атеизма — прожирание запасов, дело атеистов — декаданс. Встану как я поближе к этим, да подальше от тех».

Чем не позиция?

Вполне уместная, кстати говоря, для скептика, циника, прагматика.

Как к ней отнеслась бы церковь и прочие заинтересованные товарищи?

А непосредственно Бог?

Оскорбления по адресу

Что считается актом оскорбления? Ну так, чтобы человек зарегистрировал в голове: «о, меня оскорбили». И окружающие бы поняли. Ну и отправитель сообщения мог себя поздравит с тем, что оно дошло.

Ну вот, допустим, человека обозвали на испанском языке, которого он не знает? Или обматерили какими-то словами, которых он не понял? В уме отправителя это могут быть последние слова, но в уме адресата их может не быть и вовсе.

Таким образом, чтобы оскорбить человека, сначала надо принять его картину мира и язык? И общаться в них? Можно ли сказать, что пассивный и оскорбляемый — навязывает языковую норму своему обидчику?

Или референтом оскорбления всегда выступает некий гипотетический Третий, значимый как адресату, так и отправителю, чей язык понятен им обоим, и значимость его бесспорна? И все действие — перед лицом гипотетической референтной группы (иногда, конечно, и реальной)? Но это надо же иметь такую группу на двоих?

То есть при предельном различии, отсутствии такой группы — оскорбить и обидеть невозможно? Ну, например, нас не может оскорбить животное, мы не может оскорбить марсианина, пока не найдем с ним общий язык?

То есть чтоб оскорбиться, сначала надо в некоем роде породниться. Или уже быть так или иначе сродненными. Чужое не оскорбляемо, бранятся лишь относительно свои.

Вся эта проблема не возникает, поскольку люди похожи. Но кто-то может решить, что он непохожий, вопрос тут же возникнет.

Философия: посиделка на троих

Специалисты по философии знают, что есть такая модальная методология Давида Зильбермана, но мы сейчас не о ней. Мы о чем-то таком, что можно считать детсадовским вариантом оной, и что разложимо на любой разумной коленке.

Значит, три модальности: действительное, возможное, должное. Разные философии разнятся тем, что посредством чего у них объясняется, что является референтом и как бы ясно по умолчанию. На самом деле ничего не ясно, и в этом главная фишка. Но мы должны вообразить, что у нас как бы нет вопросов, например, к тому, что такое «действительность», и с этой позиции уже шуровать в области должного и возможного. Или, наоборот, взявши область идеала как данность, усесться там и тянуть руки оттуда. И это будут совсем разные философии, семейства философий.

Ну, например. Обратил внимание, как я вещал про идеал на летней школе. «Идеальное не бывает живым, живое не бывает идеальным, но идеальное нужно человеческому живому, чтобы быть человеческим. Иными словами, верить надо в то, чего нет, чтобы быть хоть кем-то, кто есть». Разная вера дает нам разную поведенческую модель, посмотрим на… и т. д. Если выпарить отсюда всю поэзию, то чего сказал? Что нет ничего практичнее теории, но как будто я уже знаю, что такое практика. Нет, в обывательском языке все дано, и все понятно, но я не уверен, что кладу обывательский язык как он есть.

Но такой заход, я думаю, правомерен. При условии, что он не единственный. Кто-то заходит со стороны идеального точно также, как я со стороны действительного. Разговор получается, но именно что не в одного. В одного идет некая мастурбация в голову, не исключающая, конечно, рефлексивный оргазм, но любовь к мудрости — скорее групповой секс (что отлично, например, разумеют в СМД-методологии, поточно формализующей такую любовь).

Забавен заход с модальности возможного, ибо что такое возможное? Это креативный хаосмос, оно же Ничто, чреватое Всем, субстанция, в финальном обобщении выпаренная до чистой потенции. Ничего конкретного, никаких форм. Креативное ничто, оно же потенция, оно же… материя. Материализм, он же крайний, агрессивный субстанциолизм, имеет ввиду отнюдь не реальное, а именно что Ничто, чреватое Всем, а что еще? Мы же никогда не видим субстанцию, мы видим предметы, а это не материя, это эманация форм. Если б мы видели материю, мы бы не видели ничего, или, если угодно, видели то самое Ничто. В общем, материалисты — самые страшные мистики. Именно страшные, ибо религиозные культы, основанные на поклонении Ничто, навевают особые чувства.

Привычно обозвав два угла треугольника идеализмом и материализмом, немного замешаемся перед третьим. Как его? Я бы обозвал — каким-нибудь трансцендентальным эмпиризмом, что ли — но копирайт на это выписан французскому автору. Явно имевшим ввиду что-то более умное, нежели я.))

Похмельный аттрактор

Интересен процесс возвращения в себя с бодуна: первой восстанавливается функция мышления-принятия решения, потом письма, и лишь потом чтения (писать уже нормально, а читать в лом). Но это у меня лично. Это чего-то значит, или так?

И банальное: если уж похмеляться, то сугубо под форматирующие процессы. Форматирующие что-то в сознании: интернет, писание текста, предметный разговор о чем-то сложном. В идеале: похмеляться самими форматирующими процессами, без химии, если удастся вскочить в них, первый шаг — самый трудный. Сознание, вынырнувшее на поверхность, получает образец того, как ему надо. Потом оно будет стремится унырнуть, но образец уже дан и играет сам по себе, управляя настоящим из возможного будущего, куда он помещен из недавнего прошлого. Аттрактор, так сказать. Я бы на этом примере термин и пояснял.

Маркер живого места

Вот эти надписи из жанра «Деня лох», «Марк гнида», «Толян чмо» краской на стенах — понятно, что их фигуранты, скорее всего, какие-нибудь пацаны 13 лет. Но какие именно пацаны? Мне вот почему-то кажется, что как раз не чмо и не лохи. Ибо если «Деня» такой лох, о котором все, кому можно, знают все, что нужно — зачем удваивать мир? Ну можно лоха походя пнуть, матюгнуть, но специально проделывать диверсионную операцию, с добычей краски, малеванием в неурочный час и т. д.? Лоха нельзя опустить таким образом — он уже опущен. Да и проще, и интереснее поглумиться вживую, а не заочно.

А вот если это крутой пацан, которого не любит другой, менее крутой пацан — тогда да, понятно. Набить стрелку и набить морду сил нет, силы есть на информационную войну. Как сказал бы старик Ницше, все это рессантимент и прочая реактивность.

И то же самое в Интернете, блогах, форумах. Если человека не любят уж очень сильно, если комменты пестрят от хамства — он, скорее всего, не может быть пустым местом. Он может не быть особо нравственным человеком, и даже особо умным может не быть, я о другом. Вот именно пустым местом — вряд ли. По крайней мере, он жив. И что-то значит: иначе, я повторюсь, зачем удваивать мир?

Своего рода знак качества.

Если наехали (я именно о сети сейчас) больше энного числа раз, то как бы метка такая: не зря родился. Ну или не совсем зря.

Особенно если грубо наезжают на человека, который ведет себя подчеркнуто вежливо, может быть, холодно, но вежливо. То есть в таком случае нельзя сказать, что конкретное хамство липнет к хамству абстрактному. Чистый рессантимент грамотного быдла, маркирующий тех, кто играет первым ходом, и даже не так уж важно, во что — можно уважать хотя бы за это.

Экстремум эстетской этики

Различие того, что говорят «в глаза» и «за глаза». Обычно за глаза говорятся хуже и гаже, но может быть и наоборот? Когда «за глаза» о человеке говорится теплее, лучше, с большим уважением и признанием — чем говорится ему самому. Считается как бы не очень достойно, что ли, ему-то лично все вывалить. Как-то не по-нашенски и не по-свойски, что ли. Комплексы не при чем — здесь именно их отсутствие. Вот это истинно круто в жанре — как сказать? — этики, взятой как своего рода эстетика? Или эстетики, взятой как некая этика? Короче, особой практики.

И я бы никогда не поверил, что так бывает. Если бы не видел живых людей, практикующих именно такую штуку.

Есть такие в русских селеньях, ага. И даже не только девушки.

Мировой финансовый запой

Уже писал: логика лечения мировго финансового кризиса — это чисто логика запоя. Следствия лечат тем, что выступает как их предпосылка. И ладно бы, играли в понижение: 800 грамм — 700–600… Ан нет. 800 грамм — 900 — литр — и т. д. Это к вопросу деривативов, кредитных масс, финансовой помощи крупному и малому бизнесу, и т. п. К вопросу, чем оно кончится: капельницей или вытрезвителем. Дефолтом или войной.

Порочна сама практика мировой системы, вынесшей за скобки личную ответственность. Банкрот не фирма, не государство — банкрот это человек. В пределе его тело должно быть отдано кредитору на его усмотрение. Гуманисты скажут, что это херово с точки зрения гуманизма. Но гуманистам можно возразить, что иначе — пиздец. Сумма издержек остается той же, но они распределяются не по уму, не говоря уж о справедливости.

Логика накопления последствий управленческих решений, элиминирующих ответственность — это и есть логика накопления токсинов в теле финансовой системы. Абстиненцию лечат интоксикацией, но однажды оказывается так, что интоксикация на некоем пределе делает абстиненцию не снимаемой. Что тогда? Тогда ломка, и более ничего. Как вариант, вся хрень может быть аккумулирована в одном участке тела, и его оттяпают к радости остальных. В случае наркоманов это невозможно, но многие из них с удовольствием отрубили бы себе пальчик левой ноги — если все следствия образа жизни удалось бы каким-то образом аккумулировать там. Не то, чтобы в масштабах человечества это было возможно на 100 %, но частично — да.

Оно по своему здорово, ибо это технология выживания целого, но никаких гарантий, что колокол звонит не по тебе. Это может быть, например, о России. Или о людях интеллигентных профессий. Или о конкретном Васе, конкретно раздетом и кинутом.

Ну а пока, что делают сильные мира сего, что делает Обама? Наливают еще по двести. Щас вмажем, мужики. Головушка болеть перестанет, ножки в пляс пойдут. За оптимизм, мужики.

Пиздец — это истощение, а истощение — это пиздец

Бродил вечером по городу, ну и мимо люди ходят, беседуют. Я обычно так, совсем интровертно, никого не узнаю. А тут прислушался, о чем они там друг с другом. Время такое и место, что в основном молодые люди, центр города, все хорошо. Исследование конечно не так, чтобы социологическое, но… В общем, пять раз прислушался. Из пяти замеров три раза говорили слово «хуй» (типа «хуй его знает», «ни хуя» и т. д.), еще один раз не «хуй», но тоже матерно, производные от «ебаться», еще один раз не знаю о чем, не матерно. Да, никто не ругался, все говорили мирно, и никто не обсуждал хуй как хуй, а ебаться как ебаться, я не знаю, о чем там вообще предметно, я о выразительном средстве.

Это не фокус-группы, но ведь и фокус-группы дали бы что-то вроде. Ну не 80 %, ну 50 %.

Я не о нравственности. Говорить матом не более безнравственно, чем, например, пить запоями или там подкуривать, все это не поперек этики, но явно же поперек чего-то.

Я бы сказал, что это все истощение нервной системы. В конечном счете пить запоями — истощение, и «хуй» через слово — оно же. Ощущение, что имеешь дело именно с наркоманами, и в той мере, в каком моя внутренняя речь построена на мате, а в какой-то степени построена, и с каждым годом все более — я тоже наркоман в этом смысле.

Логика та же: приправа стала основным блюдом, маркер — бэкграундом, исключение — общим местом. Которые фоново пьют, например, после 25 лет, не для веселухи же пьют. Если это фоновое занятие, то это обычно снятие ломки, люди не бухают, реально же лечатся.

Вот и здесь. Сначала мат как бутылка водки для здорового организма: перевод в иной регистр, не обыденный, более искренний, более выразительный. Но когда все построено на «хуях», то это, простите, хуйня уже: крах именно выразительности. Ну все равно что человека ничего уже не возбуждает, кроме 14-летней девочки с плеткой, а раньше много чего возбуждало: именно в истощении дело, в коллапсе нервной системы. Ну или человек, способный к эмоции лишь под химией. Плохие люди, не в том смысле, что аморальные, а в том, что не качественные, слабые.

Это слабость, как и любая слабость, может быть компенсирована какой-то иной силой. А может, и нет.

Объем матерной лексики за неким пределом Икс — знак того, что чего-то в нервной системе индивида расхуячено к ебеням. У большей части молодых людей — расхуячено. Я сейчас, подчеркиваю, не о культуре, тут вообще сложные корреляции, например, интеллигенция матерится больше обывателей, «среднего класса». С культурой это не коррелят, вот Сорокин это культура, а дамский детектив — нет.

Я о том, что именно расхуячено.

Ударим по злу — жестокостью и цинизмом

В законах, регламентирующих безличное наше общение, разумнее всего исходить из того, что природа человека — зла, и сам он — козел. И если можно безнаказанно сделать плохое, то плохое будет сделано. Например, никогда не ставить на то, что человек оценит сам себя лучше, чем это сделает некий формальный механизм. То есть законы должны быть написаны для плохих людей, и тогда реальные люди будут не такими плохими, как могли бы (это совсем-совсем не отрицание презумпции невиновности, она в такое видение вписывается очень даже, она именно из вот этой логики). А в личном общении — наоборот. Исходить из того, что каждый лучше самого себя, и будет вам.

Вот этим иногда смущаю людей: не первой или второй позицией, но тем, что обе вместе. Например, я уверен, что личная ответственность — не редуцируется ни к чему вообще, что «трудное детство» и «плохое воспитание» — гнилые отмазы, что смертная казнь — это хорошо. Однако в свое время я был крайне снисходительным преподом, вообще очень снисходителен в отношениях личных (лучше перепростить, чем недопростить). Но думаю, что был бы суровым судьей, не знаю, конечно, не пробовал, но вот почему-то кажется.

Противоречия не вижу: обе позиции исходят из каких-то единых ценностей. Из допущения, например, что по умолчанию человек слаб. Онтологически слаб, и это нормально. Относиться к нему надо хорошо, то есть прежде всего — соразмерно. Не требуя невозможного. Не надеясь. Но и не приписывая любому «индивиду» какую-то гиперценность, еще менее приписывая ее «коллективам».

Любви в мире так не прибавится, но, возможно, убавится зла. В принципе, согласен. С дефицитом любви как-нибудь разберемся.

Важнее, чтобы все были взаимно вежливы, чем самоотречение, сострадание, жизнь за близких. Как жить в мире, где мало любят — задачка по своему интересная, творческая. Как жить в мире, где тебя убили ударом по голове, задачка так себе.

К одной возвышенной патологии

Можно представить себе воззрение на вещи, где признание в «несчастной любви» — более постыдно, нежели сейчас, например, в каком-нибудь сифилисе или там геморрое. Последние зависят от состояния сознания в меньшей степени (тут надо смайл по-хорошему).

А «несчастная любовь» — это, как правило, не самодостаточность, во-первых, навязчивость, во-вторых, и наверняка еще что-то столь же малодостойное, в-третьих… Это болезнь, которую можно понять, но нельзя принять, ну вроде как признание в наркотической зависимости, признания алкоголика, наркомана: если мы любим этого человека, мы простим, но это грех в изначальном понимании греха как ошибки. «Безответно влюбленного» нельзя любить, именно потому, что он ошибочен, он ошибочен в своем духе и в своем теле, и в их синтезе. Любить больного можно только в том случае, если там нечто, в активе превосходящее пассив его болезни, ну грубо говоря, гению еще можно, но кто же знает, что Вася гений? Уж явно не объект его безответности (снова смайл!).

Это не к тому, что автор сих строк не был там. Но есть разница: болеть и ненавидеть свою болезнь, или болеть, холя и лелея болезнь. Люди же все больные, так или иначе. Не физически, так умом. Как говорится, пусть первым кинет камень. И делятся скорее именно так: не столько на больных и здоровых, сколько на потворствующих болезни и… даже не то, чтобы сильных сопротивляющихся, просто знающих: надо сопротивляться. Лох, который знает себя лохом, уже лох плюс, и это почти все, что реально возможно. Смайл — в третий раз.

Против настоящего

«Живите настоящим». Так говорят. Но в оценке социальной ценности человека важно только прошлое и настоящее. «Здравствуйте, у меня было то-то и то-то, а в таком-то году», и т. д. И шансы, что еще будет. Настоящего просто нет, его смело можно менять на будущее, понятые как шансы, и прошлое, понятое как биография. Последнее сложнее, но тоже можно. Но это — именно в пространстве «социальной ценности», «протестантской этики» и прочего такого карьерного. В других пространствах, наверное, по-другому. Но социальная крутость — это былое, раз, и потенция, два. Никакого «настоящего времени» нет, ибо оно, строго говоря, относится либо к первому, либо ко второму.

Жизнь — всего лишь ресурс

Жизнь — не более чем универсальный ресурс, но и не менее. А вовсе не самоценность. Свой универсальностью ресурс имеет очень большую ценность. Но в самой жизни, то есть во времени-бодрствования-человека, в длении этого, никакой финальной ценности нет вообще. Это на уровне какого-то почти рефлекса у сильных особей рода людского. У животного все не так. Но человек не животное именно в силу этого.

Провайдеры Бога

Теизм не тождественен авраамической традиции, та не тождественна к христианству, последнее не тождественно православию. Три явных не тождественности, три банальных утверждения, да ведь? Если держать их, то примерно так: Бог один, провайдеров много. Выбирайте тариф, быстроту связи)). На первый взгляд, например, очевидно, что миром правят протестанты, точнее, бывшие протестанты. И это не случайность. Не что иное, как особенности подключения через данного провайдера, да)). Свои плюшки и фишки у адвайты-веданты, у буддизма. В последнем даже и Бога нет, но это все равно подключение, со своими радостями. Можно и через православие, почему нет? Но смотрите на тарифный план)). Неважно, что бизнес Коли с района, а бизнес Толи с Москвы. Не за это подключаются. Кому-то и ваххабизм — самое то. Можно даже на атеизм подписаться. На антитеизм. На сатанизм. Там идет подключение к специфическим силам и смыслам. Но тоже ведь подключают.

Разумность идиота и наоборот

Дурость вспучивается именно там, где она в претензии быть умной. Ну вот, допустим, девушка-дура, или мужик-дурак. Если это рефлексирует себя так, что претензия быть умным вообще снимается, то такую жизненную позицию нельзя упрекнуть в глупости. Допустим вот так: «да, я дура, но мне нужно вот это, вот это и вон то — все это я добуду сиськой, писькой, позитивным настроем и работой на 12 часов в сутки, а вот некоторые умные хотят того же, а хрен им», и т. д. Это — глупая жизненная позиция? Совсем нет. С интеллектуальной точки зрения она безупречна, и если упречна, то сугубо по мотивам эстетическим и в частном порядке. Глупость только там, где вот это самое начинает иметь свое мнение об «умном». Там сразу видно — дура, конечно, а кто еще?

В этом смысле россиянин вполне может оказаться глупее западного человека именно в силу своей специально понятой «духовности». Если все имеют мнение обо всем, то они, конечно, идиоты, но иметь мнение — это же культурно? Культурно, спору нет. Этому противостоит «ограниченность». Но ограниченность там, где все равно ничего не можешь, будет умнее.

Продолжая линию… Слабость всего слабее там, где косит под силу. «А вот мы вчера с пацанами», «да я, блин», «да у меня». Общая логика разводка лохов — игра на человеческой слабости, прежде всего, на самомнении. Профессиональные кидалы ставят на грехи кидаемого — жадность, самоуверенность, гордыню. Твердо уверенный, что сам всех обует и разденет — самый лакомый лох.

А вот позиция — «да, я слаб, меня любой обидит, я знаю это, учитываю, компенсирую слабость, тружусь» — уже не 100-процентная слабая. Идеально функциональный раб лучше самовлюбленного хренопуталы, и явно отличен от нуля в сторону положительных значений.

И самая явная безнравственность — косящая под мораль, работающая под нее. Самый жестокий, злой — если он не живет по двойным стандартам, если там одна шкала про себя и мир, он уже не безнравственен. Строго говоря. Даже если вор, убийца, террорист. Он урод, скорее всего, но претензия к нему не по разделу нравственности.

Философия как замена

Вряд ли согласен, но могу вообразить такое мировоззрение, не самое глупое: «Жизнь слишком серьезная штука, чтобы придавать значение хоть чему-то, кроме секса, насилия и наркотиков, а если нет духа пойти до конца по этим путем — тогда хотя бы в одиночестве думай о смерти, что, собственно говоря, и есть твоя реальная философия».

Убегать от слабого

Я не боюсь сильных. Как правило, сильный не играет на понижение, хотя бы потому, что это невыгодно. Слабый опаснее. Конфликт невыгоден, но ему-то что? Все равно проиграл. «Изгадь жизнь ближнему, как самому себе».

Даты о смерти

В нашей цивилизации люди не хотели бы знать точную дату собственной смерти, и, пожалуй, ломались бы, узнав ее. Как бы выглядела цивилизация, где люди — не только знали бы, но и были воспитаны так, что считали важным и нужным это знание? И на предложение гипотетического Бога ее сказать — не колебались бы? Мол, каждому желательно знать день, когда он помрет, от этого он лучше и четче… «Вы умрете в 2.30 10 ноября 2050 года».

Люди вокруг нас — были бы прибиты этим знанием. Мне кажется, я бы не очень вынес. Мне кажется. Но мне кажется, что определенная сила этим бы только усилилась. И ее можно вообразить. Вопрос правда, насколько бы сила имела человеческие черты? Слишком многое в человечности, как мы ее знаем, конституировано двумя точными знаниями: во-первых, все точно знают, что умрут, во-вторых, они точно знают, что точного знание дат не бывает.

Вопрос качества и ответ

Можно вообразить такой вот критерий качества — произведения, утверждения, человека. Мы берем измеряемое и показываем разным группам людей. От совсем так себе народа (необразованных, неопытных и т. д.) и далее до самых признанных, эталонных. И смотрим на коррелят признания в группе и качества самой группы. Ну если грубо: по оси абсцисс возрастает индекс группы, по оси ординат признание в ней. И если линия скорее восходящее, это в плюс тому, что оценивают. Повышающий коэффициент. Если линия нисходящая, в минус. Коэффициент понижающий. Это критерий номер два, а критерий номер раз — сам факт наличия поклонников, признания, чистое количество голосующих «за».

Если теоретически: это подрывает главную гнусь современной цивилизации (собственно, то, что я в ней и ненавижу, вполне выпаривается в такой процедуре).

Если практически: все это невозможно. Ну то есть кто расставит-то сами группы по оси, такой гипотетический Бог?

И, наконец: само держание в голове такой схемы все-таки не бессмысленно.

Импорт смысла

Если огрубить, но трансцендентное — как бы заграничное, трансцендентальное — пограничное. И смысл — это импорт, импортный товар, без поставок которого вообще кирдык, это важнее пряностей в Средние века. Его завозят оттуда: смысл шахмат не имманентен натуральной реальности шахматных фигурок и досок, аналогично с политикой, экономикой и так далее, см. пример Мамардашвили и Борхеса о том, что сначала возникает понятие театра, трансцендентное всему натуральному в театральном действе, а потом уже событие театра, а откуда берется само понятие — хрен его знает, но берется, и явно не от мира сего. Смысл — импорт в натуральную плоскость нашего мира. Внесение элементов описания системы, не имманентных системе, и нужное для того, что мир стал не абы каким, но специально человеческим. Именно эти элементы в способе видения мира конституируют человека, и никакой «отечественный производитель», будь то все виды позитивных наук, с этим не справляется.

Чтобы заниматься поставкой, что надо? Как и в любом занятии: сущностные силы (не любой чел может быть, например, телохранителем, нужно быть в форме) и лицензия (выписанное право на занятие данной деятельностью). Традиционно два критерия совмещались в религии и философии. Они и умели, и право имели. Те, кто мог, но не имел права — еретики, отступники: обычно такие погибали, но успевали вложиться в процесс.

Что сейчас? А сейчас такое ощущение, что поставки на грани срыва. Поток импорта самого важного в цивилизации оскудевает, все живут на старых запасах. Но запасы, во-первых, прожираются, во-вторых, начинают не соответствовать, моральное устаревание морали, так скажем.

И все в итоге накроются одной ночью и одним медным тазом. Если «бизнес» не восстановится.

Касту брахманов в Древней Индии, например, вполне можно рассматривать как таких поставщиков-монополистов. «Генезис значения в философии индуизма» (привет великому Д. Б. Зильберману) — что это, как не поставки из забугорья?

Памяти субъекта посвящается

В графоманских разговорах о «спасении России», национальных идеях, национальных проектах и прочем таком почему-то считается, что проект предшествует субъекту, или что субъект конституируется в проекте. По-моему, все наоборот. Сначала ткните пальцем, КТО именно (и ЗАЧЕМ оно ему это надо), а потом уже о том, ЧТО. Здесь заканчивается фантастика, и здесь грустнее всего. Как говорится, чепец идет — чепцу дорогу.

Гражданское общество в одно рыло

Человек болел против сборной России по футболу. «Если наши просрут отборочный матч, они не поедут на чемпионат мира, и слава богу: плюс три-четыре ночи, не испорченных фанатами под моим окном. Я бы даже отдал долларов десять, лишь бы наши просрали. Можно отдать и сто, только жаба задавит». Честный человек, правильный. Не фанатами спасется Россия, а такими вот. На уроках патриотизма и гражданского воспитания — или как это назвать? — надо осуждать болельщиков, а его приводить в пример. Хотя бы оттого, что его логика ближе к той, в которой рассуждают элитники, российские или не российские, неважно. Это здоровая логика особей, свободных от фетишизма слов и вещей. Чем больше народа в ней, тем сильнее народ.

Памяти Джекила и Хайда

Люди удивятся, если какой-нибудь добрый дяденька-филантроп ночью будет резать мальчишек большой пилой, если пастырь-ригорист будет замечен в сексуальных сношениях с козами, или глава общества трезвости окажется наркоманом, или тихий человек — ситуативно громким, или умный человек — ситуативно придурком. Между тем удивительно, что обычно это не так, и люди сохраняют хоть какую-то целостность. Что пастырь хотя бы 16 часов в сутки похож на пастыря, а урка — на урку. Это же чудо, как они ухитряются. «Не верьте ни в единства, ни в множества, будьте множеством» — призывал Жиль Делез. Но ведь быть множеством это, вообще-то, так естественно. И вся работа цивилизации — чтобы быть хоть издали похожим на какое-то единство.

Испытание бухом

Простейший тест: в пьяном виде человек должен быть лучше самого себя. Симпатичнее, эротичнее, добродушнее, искреннее, договороспособнее и так далее. Выпил и стал таким. Тогда его имеет смысл раскрепощать, воспитывать как хозяина, верить в потенциал. А если выпил и стал бякой — хамским, мутным, пошел доебываться, или плакать-вешаться — это раб: его надо не воспитывать, а ломать. Так дешевле и социально справедливее. Весь опыт тысячелетий: кандалы для чандалы, метка на лоб, бить по рукам, сексуально фрустрировать. Есть подозрение, что первые рабы делались именно из таких, из полуживотных, и это было отчасти милостью, как свободных людей их пришлось бы, наверное, казнить.

Тест имеет оговорки:

1). Смотрим на состояние именно выпившего, не перепившего, когда человек уже блюет, это не интересно, все блюют одинаково. Почти одинаково, уточним.

2). Но выпившего именно хорошо, свою дозу, честно… Бокал шампанского — не то.

3). Тест не работает, если человек равнодушен к данному виду наркотиков, не любит его, так бывает чаще, чем люди о себе думают. Или нельзя по здоровью.

4). Минимально репрезентативная выборка. Хотя бы раз десять.

Хороший экзамен для выпускников старших классов)). Ну или немного погодить, дать самоопределиться. И уж после защиты диплома… И обязательно — включить в кандидатский минимум.

Пора же как-то восстанавливать сословия, а?!

Смерть мировому пролетариату!

Подслушанный разговор, на лестнице, один мужик другому: «вот за что, блядь, тебя терпеть не могу…». И далее про то, как не может терпеть, за что. Самое главное: это не наезд. Это беседа. В какой-то степени исповедь, где-то проповедь, наставление.

Как пелось в одной песенке Михаила Щербакова: «часто думаю, зачем живут они, но смысла не нахожу».

В 20 веке смысл в таких людях был. Они были рабочей силой. А сейчас-то зачем?

Русский мат: нежность, пафос, что угодно

Значение мата интертекстуально: смысл слов не в словах, а в пространстве между. Если матерная лексика не стала базовым языком, фоном, бэкграундом, что плохо всегда, смотрим — что это? Переход на интимное общение (восхитительно, когда интеллигентные и красивые девушки начинают материться при тебе), реальная угроза (тоже прекрасно, если угрожает хороший человек и угрожает реально), взятие в свой круг, спонтанный перформанс, пародия, шутка, сильная и нечастая эмоция… Почти всегда это, заметим, хорошо. Если человек хороший. И если это не фон. Проблема лишь в том, что требует усилий вот это самое — не становление фоном. Ну вроде как пить так, чтобы все-таки не спиться.

Справедливость против совести

Надо отличать мораль общинности, выстроенную вокруг совести, мораль одиночек, выстроенную вокруг справедливости и попросту аморалье. Хотя общинники всегда винят в том индивидуалов, а те общинников. О нет: понятия там разные, но главное, что и там, и там — жизнь по понятиям, а не по беспределу-произволу.

У меня плохо с тем, что понимаю как совесть, но местами фанатизм справедливости.))

В конечном счете совесть про то, чтобы играть командно, а справедливость — чтобы играть по правилам.

Командно — значит играть семьей, братвой, трудовым коллективом, играть за родину. Мне это, по большому счету, все чуждо. И кажется даже плохим, ибо круговая порука, которая здесь неизбежна — очевидна несправедлива.

Обычно я верен договорам и конкретным людям, но это имеет не великое отношение к сочувствию, сопереживанию, родству-братству. Просто так надо, и все.

Аморалка милосердия

Сейчас скажу вещь, за которую меня, возможно, проклянет истинный педагог… Есть ученики настолько плохие, что их учить их не то, чтобы неэффективно, но аморально. Я даже допускаю, что бывают пациенты, которых нельзя лечить, настолько они плохи как пациенты именно. Как так, спросят меня? А вот так. Ученик — это позиция, и пациент — это позиция, равно как позиция это избиратель, судья, солдат и много чего еще. Позиция, помимо прочего, включает ряд договоренностей, как заключенных конкретно и лично, так и данных по умолчанию. Ну и бывает им несоответствие. Бывает такое несоответствие, что с человеком нельзя иметь дело.

Мне вот чего противно практическое карнегианство, «как заводить друзей и оказывать влияние на людей», и т. п.? А тем, что здесь, чтобы вырулить, надо пахать за дядю, причем обычно не очень хорошего дядю. Дядя чмо, а ты ему улыбнись, уважь, «проникнись его интересом», «выжми из лимона лимонад» и прочая горе-психология.

Прикольно в мире, где люди проникнуты таким вот благим императивом: ты конченный гад, а вокруг тебя пляшут «психологически подкованные» ребята, пятки чешут, ищут подход. Рай не для них — для гада, которые ни черта не подкован, к своему счастью.

И еще: вкладываясь в говно, играя за себя, за него, за контекст вашего общения, ты вершишь социальную несправедливость, правда-правда. В отношении себя — ладно: мазохизм законом не запрещен. Но это не честно в отношении тех, которые не говно, или как?

Иными словами, всем трудным подросткам, активным социопатам и пассивному мудлу — пора бы дать жить своей жизнью, и не мешать. Скорее оно, конечно, умирание своей смертью, ну так своей же, не чужой, имеют право.

К вопросу Майкла Кентского

Призвание англичанина на российский престол могло бы сопровождаться кампанией под условным лозунгом: «Изнасиловали — женитесь». Сначала в официальной идеологии прописывается что-то вроде версии Галковского про начало 20 века: с девушкой-Россией случилось не взросление, не личностный кризис, не блажь, а изнасилование с отягчающими обстоятельствами группой держав по сговору. После чего, надо признать, был некоторый период сожительства: мэны взяли девицу на содержание (англосаксонское бабло в индустриализации 30-х годов), но девица выполняла всю грязную работу, мудохалась на морозе, дралась с соседями, потеряла в итоге конечность (война, где воевала Россия, а выиграли США). Дальше там еще были странные отношения. Но сто лет по такому делу — это же не истечение срока давности?

Звучит, конечно, унизительно, но… Все равно наша девица — уже не самодостаточна. Можно, конечно, предложить кому-то человеческие ресурсы, военный, политический союз, но все это — ситуативно, все это сожительство в розницу, так сможет, наконец, вступить в законный брак? Обидно, что именно с Лондоном? Лучше — ракетой по Альбиону за поруганную честь? А дальше?

К тому же брак все-таки по расчету, и девица можно чувствовать себя в нем довольно свободно. Не понятно скорее, зачем оно кавалеру. Иметь сношения с Москвой Лондон может и так, а взаимные обязательства — ему-то зачем?

Не джентльменский набор

Что такое «восстание масс», если брать вопрос именно политически? Человек, прошедший в РФ хоть одну избирательную кампанию в штабе или поблизости от него, невольно заражается скепсисом и к массам, и их восстаниям. Такое ощущение, что массы не могут вообще ничего, хотя бы в силу того, что не знают, чего им надо. И это не особенность места и времени — всегда было так же. И даже в 1917 году.

Так что такое — восстание? А это сидели джентльмены, играли в шахматы на большие деньги. И одному джентльмены пришла мысль позвать на подмогу синих муравьев с планеты Марс. Они, муравьи, вообще в шахматы не играют, у них какой-то глубинно свой внутренний мир, да и неважно, про что они. Просто один игравший решил, что они неплохо подъедят пешки ферзевого фланги соперника, опрокинут ладью по линии Бэ, и стал играть в шахматы — муравьями. Прием неочень шахматный, но это были универсальные шахматы, в них все можно, даже тырить фигуры у соперника в дебюте имени Бендера.

И пошло-поехало. Несколько муравьев состоялись в истории, их портреты украшают стены шахматных клубов.

Вопрос, насколько муравьи хорошие шахматисты, остается риторическим, но вопрос судьбы шахмат — открытый.

Вслед за ладьей можно подъесть и гроссмейстера, неважно — своего, чужого. Или гроссмейстеру ближе к эндшпилю времен придется обратиться Царем Синих Муравьев.

Кто тут экстремист, а?

Аты-баты, шли ребята,

Пацифисты-пацаны,

Отхуярят и отпиздят,

Лишь бы не было войны!

Никаких экстремистских движений лучше не запрещать. Если по идее нация суверен, и власть ей по Конституции имманентна, то суверен на каждый очередных выборах заново определяется, что ему экстремизм, а что ему мейнстрим, и странно предварять решение суверена, прописанного в Основном Законе.

Но если таки запрещать, то начать с движений чистого отрицания. Ту часть сатанистов, что толкуют себя как чистую негативность христианства. И, пожалуй, радикальных антифашистов. Это же страх сказать, сколько зла в современном мире творится под лейблом антифашизма.

Заказчики и творцы

В конечном счете, любая работа делается на Заказ, особенно же дорогая, ценная, творческая работа — на Заказ, как правило, не явный. Будь то написание книг, создание музыки, философской системы, религии. Подчас Заказчик предшествует исполнению, и даже формирует, и даже подчас буквально — «ну ты мне, брат, распиши так вязью, по-особому, и с левым уклоном № 2, и с загибоном № 7». А мы тебя назначим бердяевым. Безотносительно к человеку, носившему эту фамилию, бердяев, конечно, это такая должность.

Но это редко. Обычно Заказчик где-то мерцает, и он даже имеет некий Заказ, только сам про него не знает. «Принеси мне то, сам не знаю чего». А сначала догадайся, что я вообще существую.

Под явный и конкретный заказ работают ремесленники. А лучшие творцы — пашут под неявные пожелания. Именно так, вроде бы, возникают религии и мировоззрения. Хотя бывает, что делаются чисто конкретно: с техзаданием, сметой, сроками.

«У меня над душой заказчика не стоит» — говорят люди творческие, и правы же: никто конкретный над ними и не должен маячить с указивкой, иначе они, простите за выражение, копирайтеры, и не более. Но чудовищной силы заказ был, конечно, и на Пушкина, и на Канта, и на Христа. Заказ истории, что ли, общества в его целом. Вне заказа болтается только графоман. А аудитория в 10 человек — уже нахождение в пространстве заказа.

Предельное страхование

Религиозное сознание, образ жизни вообще — в некоем смысле напоминают страховку. При удачном стечении обстоятельств отчисляешь «взносы», как бы притормаживаешь, не давая себе уйти в отрыв по полной. Почти любое несчастье, однако, переносится легче. И это не довод против, скорее наоборот: у людей принято страховать самое ценное, это нормально.

Соль и сахар земли

Почему успешны — успешные? Начнем от простого к странному. Первый тип: нервная система, с которой повезло, родился таким, потом не испортился, ранговый альфа-самец. Выносливость, с одной стороны, подвижность, способность не реагировать (для Ницше именно оно было индикатором силы). Условно скажем, Пахан. Второе: повезло со временем, тип личности совпал с типом социума, конъюнктура такая. То, во что преимущественно играют за окном, именно твоя игра, нет нужды особо бегать, притворяться, уставать. Играешь в это как в свое. Условно скажем, Игрок. Третий вариант, назовем его: «продать душу Богу». Дьяволу-то опасно, он меньше даст, и еще обычно наебет, как уверял меня один будущий православный батюшка . Но можно и черту, конечно. Неважно, что именно за идея, важно, что «Карфаген должен быть разрушен». Это такая инвестиция жизни в деятельность, а деятельность — она в некой онтологии и аксиологии. Верую, и все тут. И они правы: кабы не Дело, их бы и вовсе не было. А Дело только в Идее, то есть идея сама-то не воплотится, так не бывает, но то, что воплотится, будет благодаря. Условно скажем, Фанатики. Собственно, именно они что-то и делают с необходимостью: Пахан и Игрок могут многое натворить, но по случаю, по стечению обстоятельств, они-то прут к статусу прямо. В общем, это такой тост. За всех, но особенно за Фанатиков. Они-то и есть тот извилистый, компенсаторный, или, как сказали бы мои сограждане, хитрожопый путь воли к власти. Без которого в мире не было бы 90 % его этики и эстетики.

Оставь понты, на дело идущий

«Не собирайте себе сокровищ на земле, собирайте на небе». Потому что там их, как известно, не грызут и не теряют. Можно понимать по-разному, давайте сейчас, как вариант, поймем как спасение — от безумия особого рода. Маниакальное желание быть счастливым + слабая нервная система = вернейший путь к построению себе одиночной камеры земного ада. Из фанатиков счастья рекрутируются: самоубивцы, наркоманы, истероиды, маньяки, сектанты и прочие чреватые люди. Уж очень таковым хочется «простого человеческого счастья», и за ценой не постоят, а когда таких много, возникает банда социопатов, а когда совсем много — цивилизация наизнанку.

Так вот, им надо перестать гоняться за состояниями. Все равно в мешок не положишь. Решишь одну фиговинку — завтра десять навалится. И без гарантий, вообще. Страдание как термин и означает, что делаем не мы, делают с нами. Один телефонный звонок убить человека может. И вроде бы все разгреб, залез на горку личного успеха, радуешься. А тебя взяли — обидели. Или взялось — заболелось. Или без причины, вообще: проснулся, и жить не хочется. Почему, бог весть. Может быть, оттого, что вчера сильно хотелось, а маниакально-депрессивный синдром — штука такая.

И задача спасения даже не души, а хоть какого-то, простите, качества жизни — расцепить несчастного с его инвестицией. Пока он вложен в себя, он вложен в банк на грани дефолта.

То, что делают с нами — не наше дело: отсюда и без гарантий. Капитал наших усилий должно изъять и перенести в иной актив: то, что делаем мы. Но для этого оно должно стать нам таким же, как если бы с нами делалось. Не само собой разумеется. На то специальная ментальная процедура. Кто-то авторитетный должен сказать. Ну или мы себе — сами. Если мы у себя такие авторитетные, что тоже еще не факт.

Освобождение прилагается. Так себе, умеренное. Но все-таки. Человек, которому важнее, что делает он, чем то, что делают с ним — таки уже спокойнее. Вот, положим, конфликт. У всех главное что? — ущемленные понты. Сильнее же тот, кто в конфликте на работе. А у него вообще понтов нет. Вплоть до полной атрофии «чувства собственного достоинства» и всего сопутствующего невроза. Не затем он здесь, чтобы доказать Кузьме, что он де реальный пацан, или Марь Иванне — что советский октябренок. Какой, к бесу, Кузьма, какая Марь Ванна? Тут дело стоит. Интенция у чела такая, что срать ему на рецепцию окружающих — вот это и есть кусочек свободы, краешек синего неба над головой.

Ну, в общем: за деятельностный подход к действительности, претворяющий оную в человеческую реальность!

Безделье — залог успеха

Каждому, наверное, свой рецепт. У меня слишком часто было примерно так: самое важное с нами делается тогда, когда мы ничего не делаем. Можно сформулировать это в терминах едва ли не физики: энергия, которой располагает система, тратится, по большому счету, двояко:

А). на совершение системой работы,

Б). на преобразование самой системы.

В конечном счете инвестиции в преобразование всегда лучше, даже с точки зрения совершаемой работы: только преобразованное система сможет делать то, что не могла раньше. При этом количество серо-бурых трудодней упорно не перетекает в их качество. Хотите качества — бросьте, наконец, работать в таком количестве.

Добродетель графофобии

Писать как можно меньше. Кому как, а мне — точно. При том, что большая часть того, что делаю и умею, связана с созданием текстов (самых разных), больше примерно мегабайта в год — вредно.

Что важнее с точки зрения улучшения текстов, причем любых — литературных, журналистских, научных?

Думать.

Читать правильного.

Общаться с правильными людьми.

Если графомания не есть естественная потребность организма (я немного завидую тем, у кого процесс очень органичен и очень в кайф), себя ей не утруждать.

Думать, читать, общаться, причем более слушая, нежели поучая — все это благородные искусства. Более благородные, нежели писать. Молодых писак, будь то писаки поэзии, прозы, диссертаций, заметок в газетки, постов, комментов — так и надо назюкивать: читать, мол, важнее. И общаться. И думать. Иногда, наверное, себя лучше даже сдерживать, притормаживать: не пиши, сукин сын, не надо… Иногда, правда, не получается, и вот зачем-то пишутся предложения вроде этого.

Говно как целевая группа

Доброму человеку приходит в полночь СМС — «такси будет через 10 минут». Какое, на хрен, такси? Он ничего не вызывал. Через 10 минут — «такси приехало». Разбуженный человек думает уж как-то отписаться-отзвониться, ему следом — «такси ждет четверть часа». И вдобивку — «спасибо, что воспользовались услугами нашего такси».

Реклама такая, говорит. Теперь вопрос: за какое говно надобно держать людей, чтобы рекламироваться вот так?

Вопрос номер два, пожестче: если такого рода реклама сработает, не будут ли люди и в самом деле говно?

Ибо благородные доны, конечно, должны забыть сей номер, как позабыли они Герострата.:)))

Строго по понятиям

Вот, положим, идет спор, положим вокруг тезиса — «какое же быдло здесь все-таки преобладает, мать вашу, а!». Что в сей полемики делать разуму смиренному и философическому?

Боже упаси говорить «да» или «нет».

А говорить надо вопросами, и как минимум тремя. То есть понятно, что означает в исходной посылке, в установочном, так сказать, мини-докладе, словосочетание «вашу мать». Это, так сказать, пищевая добавка — усилитель вкуса. Непонятно, однако:

А). что такое быдло?

Б). что значит здесь?

В). что значит преобладать?

Наверное, что-нибудь еще непонятно тоже. Но вот эти три пункта как минимум. Они неконвенциональны до неприличия. Поэтому сначала, конечно, надобно тереть за понятия. Ну а потом уже…

Большинство разговоров вообще бессмысленны. Именно из-за косяка в конвенциональном тезаурусе.

Люди обычно отказываются это признать. С этого начать. Видимо, нравится карябать ближнего языком своим шершавым. До изнеможения, суки. Если таких встречается несколько, минимум двое — все, называется, понеслась душа на хрен.

Не люблю 99 % процентов «споров», именно потому что это не споры, а так. Взаимная вербальная мастурбация. Лучше бы реальной мастурбацией занялись. С ней, по крайней мере, кончают.

Группа риска

Как правило, что-то выиграть можно, лишь рискуя. Можно не рисковать — и при том надеется выиграть? Ну там, бывают же чудеса. Иногда бывают. Но именно это — самая рискованная жизненная стратегия. В каком-то смысле больше всех рискуют в обращении со своей жизнью осторожные. Ибо их спасет только чудо. Ставка же на чудо свойственна как раз группам риска.

На соплях

Видеть мир как черт знает какой хаос. Поверх него — очень тонкая пленка конвенций. Непонятно, на чем держится. На трансцендентальном. А подчас кажется — на соплях.

Это, конечно, шибко творческий взгляд на вещи, дающий некие бонусы как художнику, но… это примерно так, идти по улицам в следующем настроении:

— а почему бы вон тем пяти дюжим отрокам не сказать мне «ебаная овца», опосля чего запинать меня на хрен?

— а почему бы вот тому мужику не вырвать мне кадык молча?

— а почему бы мне — не ебнуть вон тому кирпичом в лицо?

— а почему бы вон той девушке — не заняться на лавке сексом?

— а почему бы вон той бабушке — не встать на четвереньки и не загавкать?

— а дедушке — поссать под елкой?

— а мне — поссать рядом на брудершафт?

— а что мешает вон тому мальчику в шортах — дать хуй в рот другому мальчику?

Вечные вопросы, и нет мне ответа (смайл сквозь слезы и чего похуже).

В определенной оптике взгляда все это кажется более чем простым и естественным. В чем и фишка. Ходить и видеть так, когда это накатывает. И накатывает.

Я очень понимаю таких авторов, как Франц Кафка, Даниил Хармс, Владимир Сорокин. Оговорюсь, мне кажется — понимаю.

Цивилизация, повторюсь, держится на трансцендентном, трансцендентальном. Когда освобожденным народам вдруг кажется, что может держаться на чем-то другом — сдержки обращаются в сопли. И ничто не мешает сказать «овца», ебнуть кирпичом, сунуть, вынуть, гавкнуть, пукнуть, посрать на лестничной клетке. Ничто.

«Природа — церковь Сатаны»

…так, кажется, было в «Антихристе» Ларса фон Триера.

Вообще, мировоззрения можно группировать по-разному. И едва ли не самая простая линейка — от краснейшего оптимизма до чернейшего пессимизма. Почему оптимизм краснейший — не знаю. Пусть будет. В рифму.

На одном конце: «мир — это пикник, карнавал и праздник, который всегда с тобой». На другом: «мир — это тюрьма, где души мотают срок у самой параши», или, лаконично, «мир — это война». С промежуточными вариантами: «мир — это фабрика», «мир — базар», «мир — школа» и прочее.

Что интересно? Оптимисты отнюдь не выстраивают такой уж гуманный порядок вещей, как вроде бы должны. Начиная от южно-семитских культов матриархального генеза (а это очень оптимистичный тип воззрения, принимающий материю как она есть, вне нужды оправдания трансцендентным), где в жертву богу массово сжигали детей в печах, и слава лучшему богу, что Карфаген таки был разрушен. Заканчивая коммунизмом-материализмом 20 века. Тоже ведь — верх оптимизма. Материя прекрасна, законы ее имманентны и достаточны, и давайте молиться на эту имманентность, поклонимся нашей Великой Матери, и подкинем ей в печку. Никакого «лучшего мира» не надо, ибо этот мир и так лучший.

Вообще, материализм как вид субстанционализма — скорее оптимистичен, идеализм — пессимистичен. Если в мире первична Субстанция, то мир это ее проявление, пульсация, развитие, и таким развитием мир хорош. Если в мире первичны Идеи, Эйдосы, Формы — то мир как бы худая копия, все вещи в нем заведомо несовершенны, действительность всегда хуже реальности, ну ничего, потерпим.

Что ж, «онтологические пессимисты» суровы в обращении с людьми, животными и предметами в силу хотя бы простого соображения — а чего так уж сильно жалеть в аду? Нечего.

Однако они кажутся еще сравнительно человечными на фоне того, кем могут быть «онтологические оптимисты».

Красная кнопка мясных машин

Как там было у Сорокина во «Льду», что люди — мясные машины? У Гурджиева про машин подробнее. Кажется, самый простейший способ перестать таковой быть: понять, что ты она и есть. Смириться. Проникнуться. Упс! Испорченная машина обращается рефлексивной метамашиной. Не факт, что сразу стал человеком, но все-таки…

Именно надломленность человека как животного обусловливает, так или иначе, необходимость быть человеком. У человека нет ресурсов, чтобы быть здоровым животным. Только больным животным и сдохнуть. Слишком много дефектов тела. Наконец, еще один дефект — отсутствие прописанный генетической программы «на все случаи жизни» (как у растения или, например, кошки). Еще один дефект оборачивается шансом. Решается дилемма обратной зависимости сложности врожденных программ и устойчивости вида (в случае колебаний среды слоны гибнут, бактерии остаются). Свобода от врожденной программы генов — свобода к разуму: универсальной способности создавать программы.

Но это я так. Отвлекся.

Терапия вместо литературы

Правы добрые люди, полагающие, что плохо пишущим, а грубее скажем, пишущим хрень, графоманам от бога, точнее, от черта лысого — нужен отнюдь не консультант в области стиля, и не наставник в плане содержания. Психолог им нужен, для начала.

Ибо в чем там, пафосно выражаясь, вывих души? Отнюдь не в том, что люди-де плохо пишут. В конце концов, это нормально. Все не дается всем. Еще больший процент людей не умеет управлять, к примеру, самолетом, и ничего. Фишка в отсутствие более универсального навыка. Человек смотрит на худо сделанное, и оно кажется ему хорошим. Вельми хорошим. Ну иначе он бы не лез со своим продуктам к сильным мира сего, а также к слабым мира сего, и средним мира сего. Переживал бы себе в тряпочку. Но он лезет.

То есть базовый провал не в навыке, что дело частное (все не должны быть писателями, как, скажем, не должны быть экономистами или там программистами), а в рецепции, что в норме присуща любому… ну не совсем любому, добавим — любому культурному. При этом он, разумеется, считает себя «культурой». Собственно, вот эта дельта — и есть порок, грех в изначальном разумении греха как ошибки. Задохлик, считающий себя мастером единоборств. Не так уж много, на счастье, таких задохликов, и добавим, что это страшный риск — вот такое полагание. В области культуры рисково не так, но патология та же. Ну и главный вопрос: как он дошел до жизни такой?

И задавать его, конечно, должен не учитель изящной словесности, и не ведущий мастер-класса по стилю, а психолог. Клиент сначала его, потом остальных.

Культуралы и цивилы

Порода «цивилизованных», отличная от породы «культурных». Масса технических средств, фишечек, примочек. «Знаем все ходы-выходы», «все схвачено», «в курсе новинок». Авто, айфоны, айподы, прочая изощренность в богопротивности. При этом совершенное занудство в плане страстей, целей. Оценки из букваря. Но в приложении к ним набор технических средств на 150 отмычек от этого мира.

«Культурные» — там другое. Может быть, полные идиоты в способах реализации довольно простых вещей. Но там — как бы это описать? Есть постоянная рекурсия к основаниям того, что делается, некая прозрачность себя — выложенная в разговор. На хрен говорить про отмычки, давайте сразу про сейф. Ну есть машина, а куда на ней ехать? Телефон, а кому звонить? Интернет, и что интернетить?

Но я сейчас передергиваю. Мне, конечно, симпатичнее свое сословие, чем чужое. И выходит апологетика.

А лучше не тот, кто свой, а тот, кто лучше. Даже еще грубее: кто сильнее, тот и лучше. Играющий от «цивилизации» может быть сильнее играющего от «культуры», а может быть и наоборот. Ну это как спрашивать, кто сильнее: боксер, самбист, каратист. Более зависит от степени погруженности, нежели от того, во что именно.

И все-таки кажется: доминирование «культуралов» над «цивилами» дало бы более интересный мир.

А сейчас, конечно, наоборот.

Человек — мозаика

«И вот тут он показал свое истинное лицо». Старая мысль, и сто раз не моя: нет никакого истинного лица, в смысле — все лица истинные. В последнем романе Пелевина («Т») про это хорошо у графини Таракановой, где речь за многобожие, вот.

Считается, что где-то человек притворяется, где-то он дан превратно, а вот — пришел момент истины. Отзывчивый и радушный человек пнул собачку, явив истинное лицо ублюдка. Вечный подкаблучник повысил голос на начальство, стало быть, вот его истинное лицо настоящего мужика. Бизнес-лидер прогнулся перед женой, и вот оно, истинное лицо чмыря, и так далее, в любых сочетаниях.

А все лица — истинные. И мы быстро обнаруживаем, что почти нет «храбрых», нет «трусливых», нет «уверенных». Все ситуативно. С этими так, а вот с этими эдак. Даже по шкале «умность — глупость» человек летает со страшной силой. Вот в этой компании — он умен. А вот в этой лыбится чистым идиотом.

Человек играет на десятках площадок. То же мужество бывает десятков сортов, и они зачастую не конвертируемы. Мужество в общении с женой не конвертируемо в общении с любовницей, проявленное с начальством — не конвертируемо в общении с подчиненными, уверенность в общении с коллегами не распространяется на общение с хулиганами, навыки в общении с хулиганами испаряются на войне, а герой войны может быть зашуган мамой или женой.

О константах можно сказать, если человек просто не ходит на большое число площадок. Или сыграл с одинаковым результатом на многих из них. Почему-то. Мало ли, почему.

Не надо тусить на чужих площадках. Люди вольны решать, быть им многоборцами или мономанами. То и то — нормально. Проигрывать больно. Но можно ведь не играть.

Демобилизация чувств

Один из путей невротизации: люди считают, что должны странные вещи. Которые уж никак не предмет долга. Например, им кажется, что они должны испытывать какие-то эмоции. Люди совершенно не должны «радоваться встрече», «сочувствовать горю», «испытывать чувство благодарности», «проникаться», и так далее. Люди должны, если они действительно должны — что-то делать. Или не делать. Все долги в области чувств можно смело списывать. А если кто-то пытается на себя их добровольно навесить, а кто-то еще принимает эти расписки, складирует, и потом предъявляет… пусть они будут счастливы, если могут. А если не могут — ну что ж. Как говорится, что с дурака возьмешь.

Продолжение разговора

По большому счету, люди вместе, пока им есть о чем говорить. Если мы возьмем даже отношения сексуальные, то дискурс (ну или как это назвать — содержательный базар назовем), на удивление, перевесит собственно секс. Всякое бывает, конечно, но обычно — перевесит. Считается циничным воззрение, что сексуальная притягательность все побьет и покроет, но это как раз — крайне романтичное воззрение. Цинизм — и пресловутая правда жизни — как раз в том, что все делается скорее правильным языком.

Просто, если люди более-менее честны, в отсутствии разговора случается умножение на ноль. Две ситуации:

А). есть о чем говорить, но не о чем переспать,

Б). есть о чем переспать, но не о чем говорить.

В ситуации наших честных людей и в отношениях длиной более недели — что будет? В случае А можно как-то дружить.

В ситуации Б выясняется, что в нашей цивилизации крайне скудна опция «чисто секс». Для большинства она вообще невозможна. Возможны исключительно «отношения». Ну а там 90 % времени все-таки говорят. Собственно трах скоротечен, а в кино и магазин проще ходить вообще одному. 90 % времени говорят, а говорить нечего. Это коллапс, и умножение на тот самый ноль. То есть невозможно вообще ничего.

Пойдем дальше — что есть возможность разговора? Вообще разговора, любого.

Подлинность разговора лишь там, где речь идет о деле. Не обязательно конкретном — как мы с дядей Васей бабла нарубим, а с девой Машей на Луну полетим. В самом широком смысле.

Реальный разговор, если мы сейчас исключим вежливость и заигрывание — обмен опытом. Опытом практик, чувствования, мышления. Но опыт 99 % людей тебе не нужен, он не про тебя. Пусть они будут как угодно круты — нужно соответствие.

Идеальный случай, когда человек на шаг впереди тебя в чем-то, что может быть тобой присвоено, на шаг, не на десять. Но поскольку обмен должен быть эквивалентен, тебе тоже нужно выдаваться на шаг. Это в идеале. Возможны вариации.

«Мы живы, пока держим живыми других» (М. К. Мамардашвили).

А что значит — держим?

«Другой — это не объект, который смотрит на тебя как субъект, как было у Сартра, Другой — это структура нашего поля восприятия» (Жиль Делез).

Иными словами, Другой — тот, кто дает нам оптику нашего зрения, только и делающее мир достаточно видимым для того, чтобы мы могли в него поместиться.

В этом его функция.

Если этого не происходит, человек идет на хрен. Если хватает мужества, то идет туда сразу и безболезненно.

Запой по религиозным мотивам

Зачем пить — в случае алкоголизма реально запойного и очевидно вредоносного?

«Каждая рюмка — это как одна стотысячная той пули, что хочется пустить себе в висок».

А влечение к смерти надо уважать. И никак особо не объяснять. Просто есть конструкции, которые объясняются, а есть такие, предельные, которыми объясняют.

Уже писалось, что самоубийца, в некоем смысле, всегда прав. Если так хочется сильному, то не нам его судить. Если так хочется слабому, то это, может быть, его сила единственная, не нам тут ему мешать.))

Это не призыв к суициду — где его можно увидеть в верхнем абзаце? Нигде. Начнем с того, что большинству людей не хочется сотворить с собой ничего такого, и они безусловно правы.)) Ну а если хочется — значит, надо. Хотя почти всегда возможен вариант лучший, нежели самоуправство-самоубойстве. Просто он тоже ничего, этот вариант. Выше нуля, так скажем. Слишком часто все хуже.

И с этим довольно сложно спорить в силу одного простого обстоятельства: у меня, например, это идет как религиозное убеждение. «По религиозным мотивам». Не знаю, какой религии это принадлежит, возможно, ее еще нет, не пришло ее время, или ушло. Но это лежит именно в том месте, касательно которого говорят — «по религиозным мотивам».

Закон поля

Наверное, нет сильных и слабых людей вообще. Все констектуально, то есть нет такого сильного, которому нельзя было бы найти поле, где он слабый. И наоборот. Таким образом, базовый принцип силы — играть на своих полях, и только. Тащить все и всех на них. Иметь силу ничего не желать за их пределами. Расширять их так, чтобы в логике твоих полей было как можно больше, ибо не желать за пределами — тяжело.

Уроды и привереды

Одиночество, как и не участие в чем-либо может быть следствием как убожества («не тянешь»), так и разборчивости («не волнует»). Мерзко выдавание первого за второе самим человеком, и второго за первое — теми, кто про него. Этически, эстетически. Даже и прагматически. Путать здесь, идет речь о тебе или не о тебе — как правило, тактики проигравших, причем до начала того, во что они проиграют.

О любовях

Объективно не то, что объективно, а то, во что верит референтная группа. А субъективно то, во что верится самому наперекор группе. В «любви» референтная группа сжата до одного. В том смысле нет ничего объективнее любви взаимной и ничего субъективнее не взаимной. Совершенно разные принципы. Странно даже называть одним словом.

За тех, кому надо

Что почесть за главную добродетель?

В лучшем смысле этого слова. Вспоминается у Ницше: спросите мальчишку, хочет ли он научиться быть сильным, а затем спросите, хочет ли он научиться быть добродетельным — и почувствуйте разницу. Так вот, в лучшем смысле. «Добродетель» как то, что надо самому человеку, а не тем, с кем он имеет дело.

Одно время мне казалось — мышление. В отличие от любых знаний и навыков, это универсально. Может вытащить все, закрыть любую дырку. Ну, почти любую…

Может — но вовсе не обязательно. Так, видишь людей, которым сложно отказать в мышлении — и что? И ничего. Не завидуешь им. Не отказываешь в мышлении и себе, и местами не завидуешь себе тоже.

Тогда стало казаться: да просто отсутствие невроза, черт его дери. Ну и других расстройств, от того производных. Колоссальное преимущество. Это как зрячий в стране, где все слепые. Одни слепые просто, у других какие-то компенсаторы.

Но далее подумалось — странно определять через отрицание. Просто по форме странно. Да и по жизни: вот дурак со столь примитивной психикой, что там, кажется, даже ломаться нечему. И что? Невротик-интеллигент будет успешнее. Нет, я не специалист. Может, он дурак как раз потому, что там не пусто, а ломано-переломано, и пусто уже потом. И разные геттообразные люди, с понтом и жизненным шансом в ноль — невротизированы хлеще любого интеллигента. Может быть. В любом случае — нельзя определять через отрицание.

Тогда как? В конечном счете ведь побеждает не столько технэ, наборы приемов, навигация на местности — сколь мотивация. В короткую — конечно, технэ. Вот сяду играть в шахматы с человеком, играющим по третьему разряду. И он будет играть на миллион или на жизнь свою, а я просто так. На конфету. И я выиграю просто в силу того, что играю не по третьему. В таком случае воля к победе — ничто. Но если дать ему время, он меня — за жизнь-то свою — сделает. Чистая, значит, воля. Конвертируемая хоть в технэ, хоть в черта с рогами.

Точнее, не воля… Можно назвать это «желание». Но там не совсем звучит… «желаю, чтобы», «примите пожелания», «учтите пожелания». Лучше более энергичное. Может быть, «страсть». При условии, что страсть понимается как нечто жестко интенциональное — на это нельзя дрочить в пределах своей головы, без выхода на объект.

А почему случается «страсть»? А по кочану. Философ бы сказал — самодетерминация, свободное бытие, и к свободе вопросы не задаются. Делез, вроде бы, так и писал, применительно к своему «желанию». Дескать, цыц. По кочану, и баста. А то, что наличествует в нашей жизни по кочану, то есть как безусловное — самое по ней важное. Ибо в некоем смысле ничего другого просто и нет.

Возвращаясь к нашим интенциональным… Это как топливо, на котором мы едем, пока едем и если едем (многие никуда не едут — еще или уже). Лошадиные силы, тем более обивка кресла — все это хорошо, но мы едем, пока топливо. Странно сравнивать его в плане приоритета, — ну я не знаю, — с типом коробки передач.

Совсем коротко: просто есть те, кому надо. Неважно, что. Чем больше — тем лучше. Почему надо им, а вон тем не надо — вопрос к психологии, к гуманитарной инженерии, а может, сие тайна.

Самое время помирать, когда у тебя кончается это топливо.

Но люди обычно живут существенно дольше.

До некоторого времени оно есть у всех, а потом бывает по-разному. В его отсутствие «тело движется прямолинейно и равномерно, либо покоится, если на него не действуют другие тела». Но они, конечно же, действуют.

Знающий да заткнется

Нет запретных тем, ну вот для меня, наверное, нет. Есть запретные собеседники, с которыми нельзя говорить про это, или про то. Нельзя — поскольку им будет хуже, или тебе. Что значит подчас «обманывать»? Ну вот дети спрашивают, откуда берутся дети. И чтобы они, так сказать, уразумели весь диспозитив годам к 15, в 5 лет им надо сказать неправду. И взрослые — так же. Только взрослые не вырастут.

И можно представить человека максимально вроде бы общительного, который возьмет и заткнется, ибо обманывать, прежде всего, занятие скучное.

Наверное, возможен даже коррелят: между способностью человека поговорить о чем-то реально, и нежеланием говорить с людьми. Чем более в теме, тем более противно.

Когда я учился в школе, например, мне скучнее всего было на уроках истории и литературы — поскольку именно это я действительно любил и понимал, а по остальным можно было, как оно говорится, учиться на 4 и 5.

Бес секса

Сексуальное столь значимо еще и потому, что об этом нельзя поговорить толком. Ну для большинства народа точно нельзя, и что же? Остается думать. Ну и надумывают.

Мир, где все можно было бы обсудить прямым текстом, смел бы инфраструктуры и контексты, в которых наматывается, накручивается, индуцируется — актуальность сексуального.

«Можно ли тебе впендюрить, сестра?». Можно ведь вообразить цивилизацию, где это нормальный вопрос, без необходимости помещать его в какой-то контекст. Мы ведь не помещаем в особый контекст предложение выпить пива, перекинуться в дурачка.

Вот пишет Фуко: мы стали выспрашивать у секса тайну последней истины, как будто она там есть. Не столько объяснять это, сколько объяснять все посредством этого. Но последней истины там нет. Мы ведь сами создаем смыслы в процедуре допроса с пристрастием. Есть удовольствие, но вполне сопоставимое, вполне в одном ряду — с употреблением наркотика, вкусной пищи, хорошего массажа. Миллионы людей между рыбалкой и сексом выберут секс, но другие миллионы людей, конечно, выберут рыбалку. В нашей культуре над ними, наверное, будет культурной нормой подтрунивание, а зря. Человек хозяин своему телу, с мальчиками ему спать, с девочками, с собой, или везти тело на рыбалку. Помимо удовольствия — узнаешь человека. Способ общения. Но по людям надо судить по тому, где они есть, а не потому, где их нет. Большая часть населения — подозреваю — не так и сильно любит секс. Ну и смысл судить о людях по тому, где их нет? Возможно, партия в го сказала бы о таком человеке больше.))

Именно дефицитность сексуального продуцирует его актуальность. Вот представим иную культуру. Где все обсуждается сразу и прямым текстом. Где можно объяснить примерно так. «Хочу тебя на восемь баллов» (завести детей, жить долго и счастливо, помереть в один день) — «А я тебя на три балла». Компромиссом минутной «торговли» является либо трехбалльная ситуация (люди дружат в кофейне по выходным), либо нулевая. И все. Никакой «истории», представляющим собой смесь торговли с пошаговой стратегией и буйной внутренней жизнью. Предмет психоанализа испаряется, не так ли?

В школах начинают преподавать предмет «ебля» (практический семинар) и «диспозитив сексуальности в онтологии сознания» (курс лекций). Класса с девятого. Где-то в Испании, кажется, в школе ввели предмет, где учат школьников онанировать. Наши граждане на то ухмыльнутся кривой ухмылкой. Но это будет ухмылка идиота. Ведь явно же онанизм важнее для школьника, нежели, скажем, тригонометрия.

Но в чем фишка? Выйдя на свет, все это не то что растает, но потеряет в статусе все объясняющей истины. «Вы не хотите об этом поговорить?». Это ведь предложение перестать циклиться. Изъять, в конечном счете, какие-то душевные инвестиции.

Люди начнут думать о чем-то другом. Найдут о чем. Даже о тригонометрии.

Время орков

Что-то хрустнуло в реальной морали в районе, так скажем, 1990 года. Вот ситуация: трое отморозков на улице отпиздили случайного прохожего, просто так. Теперь внимание — вопрос. Он может прозвучать странно, но тем не менее. Кто хуже: те, кто пиздил, или тот, кого пиздили?

Понятно, что благородной дон ни примеряет на себя ни ту, ни другую роль. Но все-таки. С кем, так сказать, мнение Гипотетического Большого Третьего, подразумевание кого и придает оценку всем нашим социальным сценкам. Рискну предположить: до некоего момента X мнение нашего Гипотетического Большого скорее за отпизженного, т. е. лучше быть им (Хулиганы, чья жизнь, по большому счету, Кончена, совершили Плохой Поступок, напав на Честного Труженика и Примерного Семьянина, чья жизнь не так уж сильно теряет от того в достоинстве — он ведь продолжает оставаться и тружеником, и семьянином, и кем там еще). Но в какой-то момент оценка хрустит и съезжает куда-то в область не то, чтобы одобрения беспредельщиков, но явно большего не одобрения их жертвы, то есть понимания того, что жертвой быть хуже (Злые Парни опустили Лоха и Терпилу, при этом слово Злые применительно к парням не такой уж синоним слова Плохие). То есть все равно круче не участвовать в этой сценке вообще, а проезжать мимо, к примеру, на дорогом джипе, равно презрительно поплевывая и на Гопников, и на Терпилу. Но, в принципе, роль Терпилы хуже.

Так вот: для нормальной культуры это не правильно. Не потому, что Слабый лучше Сильного, это бред. А как раз потому, что совсем уж Сильного в этой ситуации нет вообще, но Хулиган — как социальная боевая единица сама в себе — слабее Случайного Прохожего. Хотя в лобовом столкновении, конечно, победит Хулиган, он заточен на столкновения. Но конечный итог по жизни не редуцирован ни к столкновению, ни к сумме всех возможных столкновений. Выиграв все битвы с нашим прохожим, наш хулиган все равно проиграет социально-конкурентную войну с ним. Ибо его жизнь, в некоем смысле, действительно кончена, он расторгнул социальный контракт, и в глазах что общества, что государства он — Последняя Мразь, а вовсе не Злой Парень (чувствуете разницу слов?), именно потому что выпал за пределы конвенций. И Последняя Мразь в нормальном обществе, в нормальном государстве будет обустроена соответствующе. Три удачных гоп-стопа за три недели, потом три года тюрьмы. Один раз в три года получить по носу явно лучше, чем три раза дать по носу, опосля чего словить три года отсидки. Ну помним же из кино «украл, выпил — в тюрьму: романтика» и ясно, что в системе социальных кодов государства Модерна это формула жизни Крайнего Неудачника. Ничего крутого нет в таком человеке, он даже меньше Раба, который имеет сравнительно лучший уровень жизни, а он кто? — он восставший раб, раб-неудачник, Некачественный Раб, и должен быть убит на хер, или клеймен каленым железом.

В идеальном обществе, например, если на человека нападут на улице, на помощь ему придет вся улица. В нормальном обществе придет на помощь не вся, но достаточное количество. В идеальном государстве преступника накажут после первого преступления, в нормальном — может, не после первого, но достаточно скоро для того, чтобы преступником было быть невыгодно.

Но что интересно? Эффективность в этом плане и общества, и государства — производное от сознания, все завязано на рефлексию. Беспредельщик суть Последняя Мразь, потому что он Социально Обречен, он в обществе хуже всех. Но ведь и обречен потому, что есть консенсус касательного того, что он Мразь, он сначала означен в голове, а потом каленым железом.

Так вот: именно это и хрустнуло. Нет консенсуса касательно того, что плохие люди действительно плохие. И все посыпалось. Если на улице беспредельщик наедет на гражданина, улица уже не придет на помощь, они будут разбираться один на один. Государство, во-первых, практически снимает с себя ответственность за поддержание порядка в гетто, во-вторых, сложно сказать, какие кварталы, например, в России не гетто, в США примерно понятно, а у нас непонятно, здесь все районы «цветные», автохтонное население вполне себе работает за негров (к примеру, я живу в самом элитном районе своего города, более престижного района нет, по цене на метр, по понтам, но дом простой, без охраны — и кто-то ссыт в подъезде, пьяные толпы агрессивно шероебятся за окном, и словить по морде в 100 метрах от кабинета губернатора, подозреваю, не сильно сложнее, чем в Черемушках).

Сначала, повторяю, сдохла рефлексия… А потом выяснилось, что если государство и общество не берегут индивида в понятии, то они не берегут его и в эмпирии. Только сам себя бережешь.

Это можно назвать Политический Постмодерн. Смерть много чего и вот этой рефлексии в частности. Отходняк определенного нарратива, где были совесть, разум, логоцентризм. Это если учено. Если то же самое литературно, то проходит время людей — начинается время орков. Как-то так.

Серо-бурая магия слова

— Друг мой, а этот пост — по мотивам вчерашних событий?

— О нет, это события — по мотивам поста.

…У меня так было, в прозе вот тоже. Сначала пишется, потом происходит.

Вот только засада в том, что пишу я обычно — как бы то сказать? — о вещах не самых добрых и сладких.

Дети — тернии жизни

Можно спросить, отчасти идиотским образом, кто лучше — взрослые или дети?

Но думаю, есть несколько не самых идиотских способов ответа на вопрос. Даже не ответов — течений мысли.

Один из них обращает внимание на банальное: взрослые лучше хотя бы в силу того, что дети — дотационные существа. Чудовищно дотационные. Мы привыкли им умиляться, а каким вложениям и инвестициям это соответствует — а? Я беру не только и даже не столько вложения материальные. Экзистенциальные, психологические, социальные, педагогические. Всем этим потчуется с огромной ложки. Если бы взрослому человеку сделали такое — посадили на велфер, приставили учителей, тьюторов, дали одновременно безусловное, любящее тебя и более сильное, нежели ты сам, начальство (а кто такие родители, как не это редчайшее сочетание?) — он бы ангелом возлетел.

Средний взрослый не умнее среднего подростка, кстати. Пик успешности в тестах на ай-кью достигается к 15 годам, какое-то время держится и падает во второй половине жизни. Так что можно даже сказать, что старшеклассник сообразительнее. У него также лучше с коммуникативным навыком: незнакомые дети договорятся друг с другом куда быстрее, чем незнакомые взрослые. Но! Все эти чудеса — лишь в контексте немыслимых для взрослого инвестиций со стороны.

Взрослый — будь он дурак, зануда, некрасивый ушлепок — все-таки самодостаточен. Держится на себе.

Дети же, предоставленные самим себе, могут организоваться исключительно в банду. Обычно более жестокую, чем банда взрослых мужчин. Бессмысленностью своей жестокости.

А если дети организованы во что-то иное, не будем обольщатся — это взрослые создали им контекст. Как минимум тем, что взяли на себя неприятное (для большинства работа неприятна) и тем, что явили собой хоть какой-то образец социализации.

Чтобы посмотреть, что такое дети, как они есть, их надо выгрузить в открытый социальный космос, снять с подсоса, контроля и консалтинга. В 90 % случаев будет банда.

Темы для разговора

Забавный критерий оценки произведений, будь то книжка, кино — оно кажется мне хорошим, если по нему спокойно пишется философическое эссе. По мотивам. По большому счету, мне плевать на эстетические каноны, и крайне скучно говорить о них. Я подчеркнутым образом не искусствовед и не культуролог, хотя в рефлексии могу работать с культурологией и искусствоведением, с их оценками — как объектами.

Вот вспоминаем минувший год, что мне там показали и рассказали? И что бы написалось — если бы надо было писать? Упаси боже — не рецензии.

По фильму «Стиляги» — скорее всего коммент к Делезу, комментирующего Ницше. О том, что такое сила и слабость, и что такое рессентимент, или как его там.

По фильму «Гран Торино» — коммент к комменту Мамардашвили, комментирующего Канта, или даже скорее Декарта. О безусловности нравственных оснований, гражданском обществе, трансцендентальном и натуральном и т. д. Также немного о «понятиях», естественном праве и чуть-чуть за геополитику (почему Америка правит миром — а вот по этому самому кочану).

По фильму «Антихрист» — все и так понимают, что это, во-первых, нечто гностическое, во-вторых, касательногендера. Ну и мы бы о том. О неприродных основаниях совести, если с одной стороны. Об отчуждении и материи, с другой. Все это в общий, классический коммент к классической метафизике.

Последний роман Пелевина «Т» — сам по себе уже философическое эссе, точнее, научно-популярное пояснение старых и очень правильных штук. Хватит уже относиться к нему как к изящной словесности. Во-первых, Пелевин не так уж и изящен. Во-вторых, он лучше и больше, чем это самое.

Ну и так далее.

Надо решаться

Неправильные решения лучше, чем отсутствие любого решения. Вплоть до того, что можно даже не отменять неправильные решения, чья неправильность стала очевидна на энном шаге. Поскольку решение, которое можно взять назад, в некоем роде не вполне решение. Важная черта — необратимость. Страшная черта. Но только с нею — по правде, по настоящему.

«Может ли Бог сотворить что-то такое, что он ранее поклялся себе самому не творить?» — «Теперь уже не может». В этом отличие свободы от независимости. Свобода зависит от того, что было с твоей свободой раньше. Странно хотеть человеку того, что по определению не является атрибутом даже Бога.

То, что мы понимает под «интеллектом», можно свести к способности принимать решения: а). целесообразные, при этом сами цели тестируются на целесообразность к основаниям, б). гармоничные, т. е. не мешающие, при прочих равных, другим решениям других акторов.

Но что суть основания? В конечном счете решения, не редуцируемые к другим решениям. Мы определились. Мир стал определенным. До этого не был.

Моя садистская мечталка

Как многим здоровым людям, мне бы хотелось иметь — собственный филантропический фонд, собственное НИИ, собственную школу и так далее. Это понятно. На этом не стоит сейчас останавливаться. Но как и некоторым, может быть, не очень здоровым людям — мне бы еще хотелось иметь и собственную тюрьму. Хотя что плохого — в таком желании? Во все времена, у всех народов — очень даже правильное желание. Личная тюрьма — для личных врагов.

Вопрос, правда, где столь мягкое и незлобивое существо, как я, наберет критическую массу врагов, потребную для обустройства такого заведения. Как вариант, стоит только заняться делом — тьма врагов неизменно появится, и многие исхитрятся до того, что попадут в категорию личных. Впрочем, можно не заморачиваться: в качестве личных можно рассматривать всех, ведущих себя не по моим личным понятиям, ну, например, каждый интернет-троль, независимо от его ориентации и отношения ко мне лично — вне всякого сомнения, мой личный враг по факту своего существования. Мне кажется, что такие люди в мироздании нежелательны, но они, тем не менее, есть, и нет нужды в поводе более веском.

Тюрьма существует для того, чтобы мучить людей. В моей тюрьме людей мучили бы обязательно, но не абы как, а сугубо по-моему. В каком-то смысле по высшему разряду гуманизма их мучили. Общая формула: отзеркаливание с процентом, закон кармы, срабатывающий на месте. Ну то есть людей ставят в ситуации, где они собственным решением выносят себя в нелюди, и им тут же прилетает по лбу (как зачастую бывает, например, в фильмах Триера). Очень по-разному прилетает, в зависимости от того, какую теорему касательно себя они успели доказать. Он синяка до летального исхода. И главное — прямо в этом перерождении.

Но разве это было бы наказание? Ну чем бы это отличалось от предельно жесткого тренинга саморазвития, где за вход еще надо платить деньги, и на выходе ты круче, чем выпускник МГУ? О, оно бы отличалось. Все-таки тюрьма — заведение для врагов, а мои враги, по моему скромному уразумению, были бы люди не сильно хорошие.

Давайте сформулируем так: заведение отличалось бы тьюторскимси услугами, взятыми с отрицательным знаком. Напомним тем, кто не в курсе — тьютор это такой педагог по общим вопросом, по любому конкретному вопросу он дополняет предметника и всегда играет на усиление ведомого. Что-то среднее между пионервожатым, психоаналитиком, тренером. Так вот, в описываемом заведении было бы просто весьма своеобразное тьюторство — профессиональные змеи-искусители на службе регресса. Решение, опускающее тебя, ты принимаешь сам, но тебя осторожно подводят. За что такая кара — вопрос излишний. Что значит — за что? Это тюрьма, а не санаторий.

…А теперь, собственно, мысль. Ради которой, может быть, написано предыдущее. Ну ради описания своих комплексов писать бы уж не следовало, наверное. Так вот: посмотрим на планету Земля. Ну вот я смотрю. И кажется мне, что это оно и есть. Ну то есть такое вот заведение, обустроенная по высшему разряду формального человеколюбия, но с изначально карательной, конечно, интенцией. И с глобальным тьюторством на понижение — оно самое. По крайней мере, последние столетия (о первых столетиях удить не берусь, не знаю, не свидетель). То есть души в чем-то там провинились, стали личными врагами Кого-то, и теперь вот мотают срок. Оптимисты скажут: проходят тренинг.

Вопрос, хорошо ли совпадать во вкусах с Великим Архитектором, оставляю пока открытым.:)

Носители личной Думы

Есть расхожая поговорка, что плюрализм в одной голове — это шизофрения. Да нет, это скорее норма. Когда «воля народа» считается единой, мы считаем это тоталитаризмом. Ну так и в человеке может быть совершенно разный режим, и вовсе не обязательно тоталитарный. Хотя по умолчанию — подразумевается обычно именно он.:)

Каждый орган в теле тянет на себя. Каждый аффект образует что-то вроде своего лобби и в Думе играет за себя. Иногда вступая в партийные блоки. Что значит — «человек решил»? Это значит, бессознательные хотелки, сознательные интересы, сверхсознательные идеи — собрались в какой-то консенсус. Ну и совместно, после долгих мучений, «проголосовали за бюджет в четвертом чтении». Человек решил, ага. В нем половина сдохла из тех центров силы, что были допущены к решению, и тогда он решил. В каком-то смысле, действительно, нет никакого человека, иными словами — человек это объект рефлексии, ну точно так же, как нет никакого государства в натуральном ряду, а есть исключительно рефлексия государства в нашем сознании.

Человек это набор множеств, а не единство. Но что тогда значит — «болеть за человека», «желать добра человека»? Если вся эта «человека» распадается на центры силы, рвущие друг друга в клочки? И реальностью тогда получаются — что? — отдельные аффекты? — какие-то штуки, еще более атомарные? Мы ведь сначала мысленно изобретаем этого самого человека, вместе, кстати, и с его благом.

Тем не менее, когда мы говорим «Англия объявила войну Франции», мы говорим не бессмыслицу. Просто надо понимать, что говорится. Это не тушка зеленого цвета полезла махаться с тушкой цвета фиолетового (именно так рисованы эти страны на картах советских и постсоветских). «Страны» распадается на «люди», но фишка в том, что «люди» распадаются еще дальше.

Все это собирается в картинке сознания, именуется, обретается как целостность. Почему-то. Зачем-то. В силу чего-то. Подлинной философией сейчас, возможно, был бы заход в эти вопросы — «зачем» оно, «почему», и «как это возможно». Это разные вопросы.

Ничто, конечно, не помешает мышлению и дальше работать с объектами, им же изобретенными. В конце концов, все патенты и авторские права сложены в том месте, где и происходит дальнейшее обращение. Но вот эти вопросы задавать надо, и усомневаться, и тогда, возможно, нас ждет дальнейшее продолжение увлекательной истории «человека». С учетом того, что все это происходит в том Сознании, случайным терминалом, и даже не носителем коего, выдался тот самый «человек», про которого существует столько разных рассказов.

Отец политкорректности

Столь почитаемая мною добродетель «договороспособности» мало того, что мало похожа на нынешнюю «политкорректность», но и противоположна ей в чем-то существенном. Прежде чем начать договариваться с другими, надо понять, причем вначале себя самого. Понять как систему различий тебя от другого, как бы это не было больно, тебе ли больно, другим. Отсюда и некоторая картинка других. Любить других вовсе не обязательно. Главное, скорее, в том, чтобы любить себя хотя бы чуть более, нежели свои понты (для большинства задачка довольно сложная), считать, давать гарантии, занимать и держать позицию. Но сначала — раскумекать что-то о себе. «Как понять то, что само себя не понимает?». Вот именно. Но людям все-таки надо дать такую возможность.:)

Такой взгляд начинает с того, что «дифференцирует». Политкорректность же «интегрирует», как оно и полагается коммуноидному учению.:)

Все равно всему: женщина — мужчине, ребенок — взрослому, кит — слону, Вася — Пете. Есть только атомы и пустота, нет сущностей, нет различий, есть только формы и комбинации, но реально лишь Единое, понятое как Субстанция. Космос как система гармонических различий нереален, реален Хаос, точнее, то, что теоретики постмодерна называют Хаосмос — великое Ничто, чреватое Всем. Ну и отсюда уже, конечно, все люди братья. А кто брататься не будет, тому кишки вырвем.

Но если в мире есть хоть что-то реальное, то люди, к счастью, никакие не братья, тем более не близнецы.

«Свобода, равенство, братство» стоит на агрессивном отрицании реального, можно добавить — невротическом отрицании. Пролонгированная истерика как психоэмоциональное ядро идеологии — «Танька сука!», «ты все равно будешь меня любить!», «купи мне попугайчика!» и так далее.

Отец политкорректности, конечно же, дьявол. Ну если он действительно тот самый легендарный Отец лжи.

Глаза другого

Два человека могут удариться в своего рода заговор: довольствоваться своим отражением в глазах другого. Гнить и дурить, расцветая меж тем в глазах своего возлюбленного подельника пышным кустом сирени. За ту же самую услугу с его стороны. Репрезентативная группа, суженная до одного, рискованна сектантским загибоном, но… фишка в том, что «личностный рост» и прочее — делается по той же формуле. С сужением репрезентативной группы. Это условие практически необходимо, хоть и недостаточно. Нужно суметь — плюнуть на окружающих. «Чтоб они, поганые твари, утерлись своим сраным мнением». Это очень правильное, хорошее, конструктивное настроение. С него обычно начинает свою игру одаренный подросток, а с чего еще начинать?

Ибо в глазах большинства окружающих никакого роста, конечно, случиться не может.

В общем, все упирается в удачу с партнером.

Неспособные к Договору

Договороспособность — великая добродетель. И все с ней можно понять и принять, и коррупционера, и наркомана, и зверского палача, и педофила какого болезного. Всем найдется место под солнышком, если с ними можно договориться. Кроме одной категории людей. Какой же? А все просто, ответ в тавтологии: договориться нельзя с теми, с кем нельзя договориться. И самое гуманное, конечно же, их убить. Можно их, конечно, держать в тюрьме, но это менее гуманный вариант с точки зрения интересов хороших людей, ну зачем на деньги хороших — содержать плохих? В рабочей силе зэка никто в 21 веке уже не нуждается, значит, он чистый пассив, а пассивы должны быть с баланса того… списаны. Или переведены в разряд активов, но как? возродить институт рабовладения? Собственно, рабами и становились те, с кем по человеческим понятиям не получалось. Пленные, должники, преступники, и потомство всей этой сволочи.

Не делать!

Зачастую «не сделать» что-либо сложнее, чем «сделать». Давайте грубо — почему мы не делаем важное? Потому что все места уже заняты. Потому что сегодня занято, и завтра, и послезавтра… Не будем долго повторять учебник таймменеджмента: срочное вытесняет важное. И большей воли стоит удержать себя от чего-то, чем подтолкнуть себя к чему-то. Человек не машина, ему естественно двигаться, бежать, суетиться. Здесь топливо, грубо говоря, нужно не для того, чтобы выжать «газ», а для того, чтобы выжать «тормоз». Именно так, кстати, определял силу воли Ницше: как способность не реагировать. Или как говорил один персонаж: лучше ничего не делать, чем делать ничего. Для начала просто перестанем делать свое маленькое ничто. Хотя, скорее всего, не получится. Если бы могло, уже получилось.

Коротко о главном

Общество может либо признавать наличие в нем элиты, либо отрицать, но какая-то элита в нем будет в любом случае, по факту. Вопрос — какая? Чем эгалитарнее идеология, тем хуже антропологические характеристики самих элитариев. Однозначная зависимость. Между тем зависимость между эгалитаризмом в идеологии и фактическим равноправием далеко не столь однозначна, если наличествует вообще. Таким образом, если говорить об «эксплуатации» и «подлости» со стороны элит, то самой подлой придумкой оказывается как раз… эгалитарное учение. Как способ получить то же долю социального пирога, будучи при этом хуже. Вот и весь, к сожалению, левый праксис.

Лучшие против ценных

Грубо говоря, мужчина лучше женщины, но женщина ценнее мужчины. Понятно, что это «в среднем», и еще бывают интересные времена, когда все наоборот. Но в нормальные времена как-то так. Аналогично, взрослый лучше ребенка, но ребенок ценнее взрослого.

Что значит — лучше? Сильнее, индивидуальнее, способнее к предельному напряжению сущностных сил, и т. д. Если воображать топ-500 всемирно-исторических гениев, у женщин, может быть, наберется 5 %. При сильном феминистском лобби максимум 10 %. Ну и ребенок только потенциал человек, потенция на дотации.

Что значит — ценнее? Если число всех мужчин на земле сокращается в 10 раз, это меньшая катастрофа, чем сокращение в 10 раз числа женщин. Касательно ребенка, 90 % непрожитой жизни ценнее с точки зрения жизни, чем ее же остаток в 30 %.

Поэтому при крушении первыми идут в шлюпки женщины и дети. А право избирать и быть избранными сначала за мужчинами. Тут нет противоречия. В 19 веке так, видимо, и понимали. В 20 веке в понималке что-то лязгнуло и хрустнуло. Мужики, пихаясь, полезли в шлюпки. Бабы и дети захотели политических прав.

«По религиозным мотивам»

Хочется такую цивилизацию, где чаще было бы основание «сделал по религиозным мотивам». Религия здесь понимается предельно широко, и прежде всего как трансцендентальное ядро естественного права и личных кодексов. Это не обязательно «ходить в церковь». И мы сейчас более про деятельность, нежели про традицию. И все равно, по большому счету, какая там конкретно «религия». Форма важнее содержания. Самым странным парням можно дать фракцию в Совете церквей, ничего, договорятся. Альтернативой будет, боюсь, дальнейшая деградация оснований деятельности. Редукция человека к цепи натуральных причин и следствий. По-русски выражаясь, расчеловечивание.

Ширнуться духовностью

Интересно бы проследить связь разных наркотиков с разными ментальностями-духовностями. Вплоть до того, что закидывание вот этой штукой — ведет вот к такой концепции Бога, а вот этой — к теории вот такого прогресса, и т. д. Из забавного: отход от левых воззрений шел у меня параллельно с долгими завязками от бухла. Так и видишь объявления вроде: «кодируем от неомарксизма».:)

В защиту любовной дури

Влюбленность, понятное дело, обусловлено не свойствами объекта, это не «ее глаза как бирюза», «его усы как тормоза» и прочая живопись. Мы влюбляемся, кристаллизуясь чувствами на объекте, по причинам скорее внутренним, плюс удачно сложенный контекст. Ну вот ходим мы все такие потенциальные, а тут хлоп… Свойства объекта роляют скорее как граничные условия, ну то есть отсекаются люди, например, с которыми ну никак, с ними нельзя поговорить более пяти минут, нельзя представить как сексуальный объект.

Так вот, если все обстоит столь циничным образом, можно дело свести к инженерии и планированию? «Влюблен со следующего понедельника». Очевидно, нет. Можно иметь возможность понять все механику процесса, но это мало что даст в его управляемости. Хотя могут быть понятны все рычаги, приводные ремни и шестеренки.

Мы более не веруем в чудеса. Но верить в их отсутствие чревато, как минимум, обреченностью на дилемму буриданова осла. Как минимум. Мы все равно ждем, так сказать, внешней вести. Хотя и ясно, что нет большего нутра, нежели то место, откуда эта весть придет на самом деле.

Но это предусмотрительность и отказ понимать себя: есть подозрение, что некоторые вещи работают только в непонятом состоянии, как бывают вещи, работающие только в понятом. Можно пойти дальше и представить себе даже такие устройства, что работают вообще сугубо в сломанных состояниях…

Походы на личности

Вот говорят, что нельзя «переходить на личности». Между тем критический метод у того же Галковского построен на этом переходе, там аксиома: не перейдешь на личности — не поймешь. Надо выпотрошить всю историю человека, весь его генезис, бессознательные хотелки и страхи его круга, угадать психологию, типовые реакции, ареал обитания, мимикрию.

Так что это — хамство или средство познания?

Видимо, так: переходить на личности можно, если ты делаешь это до конца. Взялся — иди. Предъявляй. Но меньше, положим, трех килобайтов предъявлять не моги. И еще должно быть интересно. И действительно иметь отношение к человеку. Стреляешь — попадай.

Хамство — это когда вроде бы переходят на личности, но не доходят. Сворачивают на обочину, устраивают пикник. Стреляют, но мажут.

Свои люди

Масса объективно интересных людей, мне не интересных совершенно. Ну широк человек. Ну глубок. Ну и хрен с ним. Мне важно, чтобы он был про мое. Причем не абы как про мое, а вровень со мной, или на шаг впереди, или на шаг сзади. Пять шагов уже много. Не услышимся.

На самом деле, подозреваю, то же самое у всех. Если отбросить этикетные нормы, и оставить общение как общение. Просто менее заметно в силу широту интересов. А у меня ж, если вдуматься, интересы довольно узкие. И чем дальше, тем уже.

Вот поговорка, что специалист стремится к пределу, где он знает все ни о чем, а журналист стремится к пределу, где он знает ничего обо всем. Все более, значит, становлюсь специалистом.:)

При этом числюсь в журналистах. Деньги получаю как журналист.

Лохи в дискурсе

Продолжая линию Фуко — сложно говорить, что «норма», что «извращение». Норма устанавливается дискурсивно. Дискурс устанавливается силой. Таким образом, «извращение» это просто «слабость». Причем на уровне скорее сообществ, чем индивидов. Слабость, мешающая им захватить и контролировать дискурс. Все качества, редуцированные на количество воли к власти. Так, гомосексуалисты грешны отнюдь не тем, что ебутся в жопу, сосут хуй и так далее. Это все, по большому счету, дело вкуса. Грешны же они тем, что их сообщество в целом слабее нормалов, и проигрывает битву за дискурс. И не важно, чем именно слабы, это отдельная тема, и можно про нее отдельно.

Вот сейчас, вроде бы, немного отыграли, но немного (все разговоры о засилье голубой мафии покрываются тем, что гетеросексуалом быть пока еще выгоднее). В Элладе, если верить рассказам про Элладу, пидары стояли хорошо, молодцы те пидары. Но это лишь эпизод. На человеческой истории, взятой в среднем, сообщество стоит так себе.

И не надо сетовать на численный перевес, ведь поэты, дворяне, воры в законе — все это тоже меньшинства, но они-то в среднем сильнее, чем большинство касательно их.

Все, кто в исторической средней не подобрался к власти над дискурсом — стало быть, действительно чем-то плохи, и победители могут звать таких на свое усмотрение, в том числе, например, извращенцами.

Играя в аудиторию

— А для кого ты вообще пишешь-то?

— Как и многие — для воображаемого человека. Обычно для себя десятилетней давности… Может быть, пятилетней.

— И он бы пошел к тебе типа в ученики?

— Черт его знает. Парень был не ахти — молчаливый, сам себе на понтах. Но какой-то шанс общего языка имелся бы.

— И какой?

— Ну, процентов пятьдесят.

Правила обратной связи

«Обратная связь» правомерна лишь до того, пока любая из сторон может в любой момент ее аннулировать. Например, в ЖЖ есть такая опция «бан», и этим ЖЖ прекрасен. Диалог уместен до той поры, пока по обе стороны диалога по умолчанию жмут кнопку «диалог», а не кнопку «на фиг мне такой собеседник».

Вот у меня на ТВ мини-передачка. Прошел слух, что там появится интерактив, например, люди смогут слать в эфир эсэмэски, те пойдут бегущей строкой. Мое условие очень просто: или я, или интерактив. Моя этика в том, что подобная форма интерактива ни много, ни мало, как преступление. Общение, где хотя бы у одной стороны нет опции его прерывания в любой момент, преступно по своей форме, независимо от содержания.

В реале, кстати, такая опция почти всегда есть. Например, есть такая статья Уголовного Кодекса, как «изнасилование». Что это? Это когда из сторон хотела сексуального общения, а другая нет. А общение все равно случилось. Но тот, кто на нем настаивал, садится в тюрьму. Красивую девушку обычно хочет на порядок больше народу, чем хочет она сама. И закон дает ей опцию «прерывание общения». Что такое драка или оскорбление? Не любой обмен ударами или матерными словами есть преступление, это содержание общения, а важнее его форма. Было ли общение добровольным — с обоих сторон? Например, есть понятие дуэли. Двое мужчин подписались на то, что выяснят отношения самостоятельно. И как бы не потерпел потерпевший, звать полицию безнравственно, не по понятиям, никто и никогда ее в таком случае не зовет. Сама, бывает, приходит, но подавать иск за пробитую на дуэли голову — безнравственно. Или люди друг друга матерят. Ну мало ли, может им обоим нравиться? А еще бывают клубы БДСМ. Собственно, преступление не в содержании общения — оно в форме.

Возвращаясь к нашему интерактиву, общение — всегда отчасти торговля. «Ты мне, я тебе». Человек может обращаться ко мне до поры, пока мне кажется уместным его обращение. В той же передачке, если я кому-то не уместен, меня можно выключить. А я, получается, выключить не могу? А что такого мне может предложить народ, а? Чтобы мне — было интересно? Почему я должен допускать право каждого встречного идиота, например, публично выразить со мной несогласие? И не надо о «свободе слова», свобода слова, обращенного ко мне, заканчивается ровно на моем нежелании это слово выслушать. В противном случае автор — как та красивая девушка, которая хочет только троих своих, а ее сношает тридцать три урода. «Потерпи, красавица, мы же по любви».

Подсев на суррогаты

Логика последнего периода истории: сначала разрушаются какие-то системные коды цивилизации. Потом быстро выясняется, что без них ни тпру, ни ну. Тогда с черного входа заносятся подпольные держалки-крепилки. Например, то, что мы называем «коррупцией». Понятно, что без нее — будет еще хуже. Чтобы система не рухнула, тем более, чтобы изменялась — нужна матушка-коррупция, ой нужна. Но сначала был создан такой мир, что без нее никуда. Или та же самая история с дедовщиной в армии. Понятно, что дедовщина — благо. Потому что дает какой-то порядок, вынь ее — будет беспредел, солдаты, посылающие офицеров на хуй. Это да. Но сначала выдернули те конструкции, которые дедовщина сейчас замещает. Раньше ведь ее не было, и ничего. Не падало.

Коррупция — необходимость нашего типа цивилизации, цивилизации с двойным дном, построенной на разводках, умолчаниях, пиаровском гоне. В прямом смысле слова необходимость: то, что нельзя обойти.

Можно без нее? Можно. Но это должна быть другая цивилизация. С отменой идеологических догм даже не Постмодерна, а Модерна. Честнее надо быть к себе, к миру. Для начала хотя бы описать общество не по учебнику, а как есть.

«Бог даст»

«Бог дал, бог взял», «бог рассудит», «бог пошлет», «бог даст». Все это метафоры, имеющие не такое уж большое отношение к Богу. Но забавно, что это могут быть метафоры и крайней уверенности в себе, и крайней неуверенности. Знаки избытка силы, и знаки недостатка. Мигающие такие знаки, как светофор. Интонации тут важнее самой фразы.

Индекс сосульки

В моем нежарком городе принято, ко всему прочему, погибать от сосулек. Страшное дело. Сосульки падает на головы и пробивают их. Принять смерть от сосульки более вероятно, чем, к примеру, от рук террористов. Не знаю, насколько, но больше: каждый год мрут. При этом смерть очевидна, она свисает с крыш у всех на виду.

Но мы не о рисках большого города. Мы об общественном сознании, или там бессознании. Можно ввести индекс его адекватности как «индекс сосульки». Принято считать, что люди волнуются за свою безопасность, интересуются своей безопасностью. Ага, сейчас. Надо измерить медийный контент: сколько там упоминаний о «борьбе с терроризмом», очередном «хомячьем гриппе» и сосульках. Число, на которое «терроризма» и «хомячьего гриппа» будет больше, нежели сосулек, и будет численно выраженная мера нашей дури. Число, я полагаю, минимум трехзначное.

Учение индуктивной выделки

Выкладывать идеологию не дедуктивным способом, а индуктивным. То есть просто давать ей возможность самой сложиться. Писать без плана, без цели. Высказываться спонтанно, по сотне тем. Не иметь какого-то законченного «мировоззрение». Но обнаружить, как сотня разрозненных высказываний сама сложится в какой-то рисунок. А делать нечего — сложится. Дальше просто подрисовывать. Это и будет то самое.

Люди там, где они есть

И незачем судить о них по тому, в чем их нет. А то… Спросил одного светлого человека, давно уже, что он думает о своих коллегах. А коллеги его, надо заметить, в деле большей частью лохи. А он вот и ответил. И это даже не то что великодушие-человечность, а просто… здравость какая-то. Может быть, эти люди лучшие спецы в выращивании кактусов, или воспитании внуков?

Человек вправе сам означить то поле, на котором он есть. Понятно, что «работа», «родственные отношения», вообще «отношения» — это зачастую не-об-ходимость, их не обойти, вот и длится. И никого там нет. Минимизируют издержки, и все.

Пусть человек означит себе хоть одно поле силы, или не одно. Там его и надлежит предавать суду. Не надо мерить по самым слабым местам, в этом все люди рискуют оказаться одинаковыми, все слабы и одинаково в своем самом слабом. Не равны в сильном.

Поэт не обязан быть богатым, бизнесмен не обязан быть добрым или творческим, сестра милосердия — сексапильной, проститутка — милосердной, и т. п.

Строго говоря, человеку можно «предъявлять» только преступления и не соответствие тому, что он сам означил как свое призвание. Или отсутствие призвание, если ничего не означил.:)

Все остальные предъявы — обычная подлость и обычно не по делу.

Черный тьютор, что ж ты вьешься?

А хорошее название для некоторого сорта наших ближних и дальних. Тьютор у нас по теории усиливает ведомого, черный тьютор — ослабляет. И неважно как. Может быть, даже приятно. Но не исключено, что мучительно. И не важно, из какой позиции это делается. Предусматривает ли позиция такого рода влияние, предусматривает ли влияние вообще. Это может быть наш начальник, подчиненный, друг, враг, любовница, мама, сосед… Можно пойти дальше, и классифицировать влияния подробнее. Тогда появятся тьюторы серые, бурые, синие, полосатые, еще какие. С человеком ведь, помимо усиления и явных гадостней, можно делать массу вещей.

Нижний закос

Нет нужды казаться «культурными» тем, кто сама культура и есть. Отсюда некоторая простота выражения у творческой и прочей интеллигенции, у ядра ее даже, у грандов. Все называется просто, и даже с понижением. Жрать — значит жрать, бухать — значит бухать, ебаться — значит ебаться, ни в коем случае ни «подарить восхитительную ночь», ни «переборщить с горячительными напитками». Дарят ночи и перебарщивают с напитками, как известно, обыватели, строящие из себя.

Кто хоть раз общался, к примеру, с Дмитрием Быковым, тем более выпивал, тот понимает, о чем я.:)

Но есть еще забавный нюанс. У некоторых обывателей вкус чуть менее пошл, и они ведут свой закос под культурных не сверху, а снизу. «Ужрался со своей бабой в сопли», такой вот дискурс, ага. И сами все такие моднявые, в курсе событий. Но с одним отличием: они ничего не делают. То есть расслабляются, как расслабилась бы шальная рок-звезда, гуляют, как русский актер-писатель, на медведе с цыганом — только, повторюсь, не актер они, не писатель и даже не медведь.

Собственно, таких раньше и звали словом богема.

Потом слово немного облагородилось.

Но порода осталась, и, возможно, требует нового лейбла себе на харю.

Элитка в трико

Политические, метафизические убеждения — их тоже можно поделить на уровни, сорта. И будет свой «хай», свой «лоу», свой «миддл». Мы вот понимаем, что трико — это трико, деловой костюм — деловой костюм, Бенеттон это не Китай, а Армани не Бенеттон. Но за пару столетий в духовности нашей случилось дивное. То ли критическая масса народа с амбицией оказалась в протертых тришках, то ли карнавал на дворе, и все стали примерять кепарик с цигаркой, в общем — пришло то, что пришло. Скорее таки карнавал.

И если посмотреть на идеологию, что напяливает на себя элита, ну это же что? Это трико, протертые на коленках, вытянутая майка, как вариант — кожан на голое пузо, шапочка-презерватив. Низшие стали высшими, или выиграли те из высших, что закосили под низших. И щеголяют с экранов ТВ своим любимом дворовым адидасом. Шероебятся в нем по коридорам власти, по приемам, по симпозиумам.

А костюм-тройка считается диссидентством, одетые в него подозрительны. Галстук как атрибут маргинала. Как-то так. Одел смокинг — вылетел из приличного общества. «Ну надо же соблюдать рамки приличий», «есть же в конце концов какие-то нормы».

Нормы же в том, что дизайнерская элита по всему миру спорит о фасоне трико, ищет оптимальной размер наколенной дырки. Трико — это теперь такой консенсус. Ну можно в трусах. Можно голым. Это считается левым уклонизмом, но еще простительно. Деловой костюм — хуже.

Итожим былое в думах

— Ну и для кого ты пишешь?

Считаю: вот несколько десятков человек — читает меня в этой трансляции, минимум сотня — здесь, еще верная сотня — там, и так далее. Несколько сотен, минимум.

Много? Мало? Все удивительно относительно. Тысяча читателей не конвертируется в деньги, почти никак. Точнее, что-то такое конвертируется, но это не связано с сотней читателей, и даже пятьсот читателей — не про то. Если конвертируется, то что-то другое.

С другой стороны, если сравнить с аудиторией вузовского преподавателя… Типовой российский вуз. Вот поток. Сто студентов. Из них десять — преступники, восемьдесят — пэтэушники, десять — студенты. Десять человек в среднем готовы тебя слушать. Еще восемьдесят терпят, но почти нет такого фокуса на земле, чтобы стать им интересными в рамках темы (я тут спорил с крутыми ребятами-педагогами, они уверяли, что фокус есть на любую аудиторию, но я позволю себе оставаться при своем мнении). Десять человек тебя ненавидят за то, что ты есть, по факту. Не смертельно, но отвлекает. По честному — девяносто человек надо отпустить с занятий сразу. Я так и пытался делать, в свое далекое время. «Кто не знает, зачем он здесь находится, может идти, тройку гарантирую». Не хотел видеть тех, кто не хочет видеть меня. По-моему, нормальная сделка. Суки бурчали, артачились. «Законное наше место, с первой ленты тут в морской бой играем…». Я был первый, кто обламывал пацанам морской бой.

Но я отвлекаюсь.

Значит, аудитория среднего российского препода — порядка десяти человек.

У меня (газета + сайт + ЖЖ + ТВ + журналы разные литературные) — положим, тысяча.

Контент примерно такой же, что был бы там. Академический такой контент.

Итого, я круче в сто раз.

Ляпнем смайл, ради вежливости.

А Виктор Олегович Пелевин круче меня, получается… по моим раскидкам — в 300 раз. Я просто его типовой тираж умножаю на два. Книгу читает столько, сколько ее тираж, умноженный на.

Так и живем пока.

В среднем классе.

Критерий врага

Это, конечно, прозвучит отчаянно выспренно, но стороны Света и Тьмы обычно различимы даже невооруженным глазом. В социальных конфликтах Тьма — это то, что берет свое на редукции. Разыгрывает игры с отрицательной суммой. Уточним: с более отрицательной, нежели у оппонентов. Или менее положительной. И не надо никакого другого критерия. Критерий формальный, необходимый и достаточный. Чтобы вычислить, кто именно на сегодня враг рода людского.

За измену убеждениям

Среди первых записей нашел пост, один из ключевых, с которым не согласен не то что на 180 градусов, но… градусов на 90 точно. Порадовался. Во-первых, за себя: меняемся, изменяем своим взглядам — следовательно, живем. Во-вторых, за запись. Не стал делать ей ничего плохого, конечно. Пусть будет. Она ведь не дурацкая, ведь я не дурак, когда ее писал. Просто я сейчас по-другому, а плюрализм в одной книжке (я все свое ЖЖ вижу просто как одну книжку) — это не шизофрения, это песня. Да будет. Измена собственным убеждениям — это не статья УК, это тост.

Пионерские значки

Может, это с возрастом, а может, я пролетаю мимо какого-то главного смака жизни. Но пары, по которым сразу видно, что это Пары (чмокаются каждую минуту, трогаются, зациклены на партнере, выходя в свет, эдакие монофилы), кажутся менее естественными, чем пары, по которым ни черта не видно. Ну а чего, действительно? Кусок общей жизни — позади, кусок — впереди. Секса впереди вагон, если надо. Разговоров — три вагона с прицепом. А прилюдные чмоки-чмаки — это про что? Ну подросткам — еще не надоело. Первые недели знакомства — куда ни шло. А потом? Демонстрация, что «я с тобой, зайчик»? Так это неуверенность, если надо подтверждать. Желание ответной любви — вообще довольно истеричная штука, кстати. Даже без демонстрации, с первомайскими-то кумачами. Подлинно здоровые отношения — это когда мужчина и женщина заходят и разбегаются по разным углам. Ведь очевидно — успеют еще наговориться, натрахаться, надоесть друг другу до чертиков, все успеют. И уже это понимают. При том абсолютно доверяя друг другу. Доверие как та самая черепаха, на которой понаставлены три слона и земная твердь. Ну а знаки внимания — пионерские по сути значки. Атрибут школьной формы.

Жить страшнее

Можно восхищаться самурайским харакири как верхом доблести. Но вообще-то это скорее форма убийства, чем самоубийства. Вот попробуй не сделать это, когда надо… Тут случай, когда живые позавидуют мертвым. Сам себя режешь еще как самурай — тебя, отступника, будут резать как собаку. А между тем самоубийство это «добровольный отказ от жизни». Где же добровольно-то?

И когда это полагается делать? Да в любых ситуациях неоднозначности нравственного выбора, например. У самурая — много долгов. Он должен сюзерену и императору. Что делает самурай, если сюзерен поднимает бунт против императора? В идеале режет себе живот, чтобы никого не предать. И в других похожих ситуациях: думать не надо, мучиться не надо, резать надо. Предки резали, и ты режь.

К чему мы, ведь не к экскурсу же в Японию? А оно сплошь и рядом. Люди жертвуют людьми и самопожертвуют, рвут отношения, рвут контракты, рвут самих себя на куски — лишь бы не пребыть в ситуации, которая невыносима. Типа такая доблесть. Но может быть пребыть в ситуации, определиться в ней и остаться — круче?

В античной Греции, слава богу, сэппуку не было. А схожие нравственные коллизии были. Когда любое решение — плохое. Конфликт чувства и долга, двух разных чувств, двух долгов. Герои в античной трагедии обычно погибали, но успевали как-то определиться.

За что им большое спасибо от благодарного человечества. Так оно, человечество, возникало. Определившись по ситуации, заняв позицию, ответив по понятиям. Тем самым, которые эйдосы.

Проигрыш с большой П

Как писал классик, любая жизнь — история поражения. В каком-то смысле — конечно. С другой стороны, люди все-таки различаются, есть даже такие, что не зря родились. Видимо, дело в масштабе. В нем и только в нем. И цель — одержать максимально возможное тебе поражение. Именно тебе. Именно максимальное. Сыграть суперигру. Хрен выиграешь. Но здесь главное участие. В этом смысле выиграли все, кто просто в это играл. И хорошо звучит — одержать поражение. Лучше, чем потерпеть победу…

Закос как признание

Хемингуэй говорил что-то вроде «моя литература это ничто, мой бокс это все». Все было, конечно, наоборот. Но такие признания симптоматичны: какие свои силы человек преувеличивает, какие преуменьшает. Сексуальная девушка может выдавать себя за деловую, лишь бы не признаться к сексуальности как главном своем капитале, и наоборот. Интеллектуалы, косящие под мачо, и наоборот. Какой бы случай ни взяли — к нему обязательно найдется свое «наоборот». Но перекос в какие-то стороны будет характерен — для данной страны, данной эпохи. И, может быть, это самое красноречивое признание в истинном характере места-времени, какое из него можно вообще выбить. Дальше от преамбулы можно перейти к конкретике, но… это уже дело техники, смешанное отчасти с делом вкуса.

«Напонтованная Россия»

Вот это и была главная консенсусная партия десятилетия. Тоска, навеваемая девяностыми, типически отличается от тоски, навеваемой нулевыми. Кажется, Толстой писал, что достоинство человека это как дробь — в числителе то, что он есть, в знаменателе то, что он думает о себе. Если сравнивать конец 20 века и начало 21: мы немного прибавили в числитель, но чудовищно перемножили знаменатель. Стало сытнее — правда. Можно сносно жить, ничего особо не делая. Делая что-то, можно жить даже хорошо, ну материально хорошо, мы сейчас индекс счастья не замеряем. Прекрасный выбор, малодоступный для большинства году так в 1992. Но, мать его, знаменатель… Тогда консенсусным было мнение: так жить нельзя. Так считали все: патриоты, коммунисты, демократы, так считали все партии и правительство. Даже Ельцин не говорил, что так жить можно и нужно. Всеобщее ощущение переходности эпохи, кризисности ее, ненормальности, и было ее индульгенцией. Страны была частично Европой, частично Африкой, отчасти миром и отчасти войной. В нулевые ее прибило к берегу, оказалось — это Бразилия, и вроде бы мир, но весьма худой. Слава богу, не Сомали. Все было возможно. Но степень народного энтузиазма по поводу (а Путин подлинно народный герой, без шуток) странно дисгармонирует с портом такого прибытия. Люди, которые так счастливы причалить в Бразилию, вполне могут заработать себе на Сомали. По уровню, так сказать, своих душ.

История: гипотетическая модальность

Вот история двадцатого века, я там даже успел пожить. И уже видно, каким кривым боком это входит в учебники. Дело не в том, кто хороший, а кто плохой, это аксиология и вечный предмет вечного разногласия. Но чудовищные разночтения идут в фактаже. Сколько было «жертв сталинских репрессий»? Сколько жертв «Второй мировой войны»? Цифры могут отличаться не на проценты, в разы. Десять миллионов туда, десять миллионов сюда — нормальные флуктуации при смене режима, и даже без его смены. Вопрос, кто выиграл Вторую мировую войну, например, не имеет однозначного ответа. Точнее, ответ, официально принятый в России — не самый точный из возможных. Попытки же его уточнения проходят под маркой «фальсификации». А ведь это не ценностный вопрос, это факты. Дрались Коля, Толя, Вася и Петя. Кто кому сильнее начистил репу, у кого в итоге бабло, кто сколько провел в больничке — это не вопрос ценностей, это фактаж. И вот в этом фактаже разночтения. Кто реально кого вел, крышевал, кто с кем союзничал? И на уровне стран, и на уровне отдельных персонажей? Это все те же факты. Но история 20 века уже сейчас это сорок девять разных историй, выбирай на вкус.

Я к чему? А чем дальше в прошлое — тем сильнее разбег. Про то, что истории всех пятнадцати бывших республик Союза в принципе не сводимы к общему знаменателю — общее место. Не на уровне «кто хороший, кто плохой», но на уровне дат, цифр, вообще событий. Собственно, единый советский учебник тоже выглядел странно, как и нынешние посмешища. Просто наглядность той странности была меньше, а генезис тот же.

Так вот, когда-нибудь книги по истории будут иметь — как бы это назвать? — вероятностный характер. Не единый нарратив, а десять. Пакетное собрание баек уже лучше, нежели одна байка. Авторская же вольница сохраняется где-то в области указания процента их вероятности.

Ведь что смущает? История Древнего Египта рассказывается, как рассказывалось бы происшедшее вчера на глазах рассказчика. Последовательность достоверных событий, единая линия, можно сказать, сюжет. Вероятность именно данного сюжета, давайте будем честными, не сильно отличается от долей процента. Вероятность античности — это проценты. Была, не была. Наверное, что-то было. Но именно наверное. Именно что-то.

Если же навязывается нарратив с вероятностью 100 %, то ближе к правде предположение, что не было вообще ничего. Ну вот представим, что у Бога есть некое казино. И там делают ставки на «было — не было». И два человека соревнуются. Нигилист вообще уверен, что до 16 века не было вообще ничего, известная позиция: нет достоверности до эпохи книгопечатания, все рукописи — испорченный телефон, а по материальным остаткам цивилизация воспроизводится столь же успешно, как политэкономической строй в США по обломкам клавы от IBM. А второй уверен, что все было, как в учебнике, с вероятностью 100 %, так и никак иначе. И я не уверен, что нигилист проиграет.

Пора быть честными, объективными учеными — и рассказывать историю как собрание баек. Собрание субъективностей уже объективнее, чем единая субъективность, выигравшая в конкурентной борьбе по причинам, весьма далеким от истины.

Бедность — это озабоченность

Бедный как человек, который думает о деньгах больше, чем хотел бы о них думать. Богатыйможет думать о деньгах больше бедного, но у него другие, интересные деньги, и про них заботиться интересно.

Понятно, что определение дано так, что мало связано с количеством денег. Скорее оно связано с соотношением денег и того, что человек воображает как необходимый уровень трат. Необходимый для выбранного образа жизни. Аскет, например, человек никогда не бедный. А «средний класс» может оказаться беднее, чем ему кажется.

Но с такой невротической бедностью можно бороться просто. Сдвинуть образ жизни в сторону более интровертного, как вариант. Можно даже посчитать, сколько стоит в рублях градус на шкале интровертности-экстравертности.

Когда б вы знали, из кого сора…

Вопрос «зачем» не синонимичен вопросу «почему». Почему пишется, иногда человек ответить не в состоянии. Более того, ответ на вопрос грозит прерыванием письма. Некоторые машины, в том числе машина письма, есть подозрение, могут работать только в непонятом до конца виде. Проще с вопросом «зачем». Например, мотивация ряда вышеследующих заметок — просто не спиться раньше, чем это можно. Выпивается двести грамм, а вот следующие двести не выпивается. Садится и пишется. Импульс, поступивший с двумястами граммами, может быть развернут в разные стороны. В затемнение сознание, в прояснение. Поступает некая энергия, а потом уже нечто артикулируется. Начав писать на этой энергии, ты как бы перебиваешь указатели направления, игнорируя проверенную дорогу «в запой по-черному».

Гармония не любви

Подчас гармонично, когда к тебе равнодушны, не любят, даже и ненавидят. Тебе ведь тоже не все нужны. И ты кого-то сильно-сильно не любишь. Даже не как человека — а как маркер какой-то мерзости. Ну и что, если этот маркер тебя возлюбит? Странно будет, тревожно. Нет уж, лучше взаимность. То есть подстроиться можно под любую аудиторию, в речи, в письме — это вопрос технологий. Не говорю, что ими владею. Но иногда ловлю себя на том, что знаю: а вот чтобы понравиться этим — надо вот так. Но боже упаси понравиться этим. У этих я должен вызывать отвращение, в худшем случае — непонимание. Тогда все хорошо. Верной дорогой идем, товарищи.

Тяжесть речи

Дерриде виднее, что там первичнее, речь ли, письмо — но писать всяко проще, чем говорить. И не только мне, подозреваю, большинству грамотных людей тоже. Даже тем, кто почти не умеет ни первого, ни второго, сказать ту же мысль сложнее, чем написать. Это объективные трудности. Требуется большая собранность, надо быть здесь и сейчас. Где-то читал: у спортсменов олимпийская медаль считается ценнее, чем мировой рекорд. Именно потому что рекорд можно поставить в удобное время, в удобном месте, а олимпийское чемпионство — это «здесь Родос, здесь и прыгай». Так вот разговор — всегда тот самый Родос. И писатели при личном знакомстве всегда слабее, чем на письме. Если вы не закладываетесь на это изначально, лучше и не знакомиться.:)

Подвиды умов

Философия ведь, ко всему прочее, некое предельное упражнение в честности и жестокости касательно самого себя. Нынешнее общество стоит на рекламе, утайке, разводке, оно с двойным дном и тройными стенами. Можно сказать, что его диагноз: гетерогенность аксиологии, положенной на пространство социальных страт. В переводе на русский: то, во что верят на верху, не есть развитие-усложнение того, во что верят ниже, ценности просто переворачиваются. Ценности, транслируемые в народ элитой, радикальны отличны от веры самих элит. Доступ к этим ценностям, к их исповеданию — главная привилегия в социуме (например, элиты СССР потому и были элиты, что не верили в идеологию СССР — частный случай любого левого обустройства, включая нынешнюю РФ). Общество, преуспевшее в подлости много более, чем в жестокости. Интеллект в нем понимается специфически, местами просто редуцируясь к техникам социальной мимикрии. Ну и отсюда понятен социальный статус философии как рода занятий. Не академической, а реальной. Которая может содержаться (в эксплицированной форме, как сказал бы Мамардашвили) где угодно. Только вот на хрен надо. А так где угодно может. Доминируют принципиально иные типы ума. Ведь совершенно один ум нужен — и не маленький — чтобы быть банально честным. И нужен совершенно другой — и тоже весьма изощренный — чтобы эффективно обманывать. Эту вторую форму ума можно уважать, в принципе. Потому что этому тоже учатся, потому что не каждый может. Только вот…

Только необходимое

Одна из простейших формул некой жизненной незряшности: делать только необходимое. Но необходимое понимать весьма специфически. Прежде всего как то, что является твоим и только твоим делом, что за тебя не сделается никак. Это довольно сложно практиковать. У меня, к примеру, не получается. Хотя звучит просто.

По критерию смерти

Мераб Мамардашвили умер в 1990 году, Георгий Щедровицкий в 1994. Один добрый человек меня уверял, что если бы Мамардашвили пожил еще лет двадцать, ничего бы не изменилось. Ну одним умным собеседником было бы с нами больше. А если бы до наших времен дожил Щедровицкий, мы жили бы в ином мире. Не знаю. Не уверен. По ряду причин. Но сам критерий масштабности интересен. «Если бы он не умер тогда».

Можно удумать еще критерий: сколько времени человеку нужно, чтобы «завершить дела»? Месяц? Год? Двадцать лет? Двести? Если жизнь проживается удачно, жизни на нее, как правило, не хватает. Это с одной стороны.

С другой стороны благородный дон всегда готов к смерти, нечего цепляться, жизнь завершена в любой момент времени. Но чтобы была завершенность в любой момент времени, прежде всего завершенность эстетическая, завершенность как произведения — жить надо особым образом.

Противоречие? Да нет. С одной стороны, протяженность дела жизни превышает любую жизнь, эмпирически возможную. С другой стороны, прерванная в любой момент, она составит впечатление целостного произведения, там нет «самого главного, которое начнется с понедельника». Каждая минута — понедельник.

В обоих случаях жизнь проверяется и визируется смертью. Как оно и положено.

Реабилитация умного

«Здесь не уважают интеллект». Часто так говорится. Вопрос: это идиоты вокруг такие или сам «интеллект» — идиотски позиционирован?

Давайте определимся с ним самым примитивным, самым широким и самым формальным образом: способность

А). ставить цели и

Б). достигать их.

Иными словами, способность программировать себя на целесообразную и гармоничную (не разрушающую целесообразность других) деятельность. Уф. В таком определении это сложно не уважать, это все равно что не уважать… ну допустим, физическую силу, физическую красоту. Какие-то очевидные штуки. То есть найдутся те, кому это не понравится — сильных мужиков в клетку, красивых баб на костер — но это больные люди.

Но у нас ведь как? «Интеллект» редуцируют к какой-то факультативной ботанической эрудиции, и потом удивляются — а чего к нему относятся, как к бантику на гульфике, свысока-пренебрежительно? Ну так потому что эрудиция, взятая в отрыве от мышления, от деятельности — оно и есть. Бантик-фенечка. Редуцировали — терпите.

Арендаторы слов

Подчас весьма достойные люди из весьма протестных соображений делают радикальное, например, представляются как «сатанисты», «язычники», «фашисты». Мы сейчас не берем случаи, когда это делают не достойные люди, это не так интересно. Мы именно о неплохих людях — с добродетелями выше средних по социуму.

Так вот, если смотреть по дискурсу, то это партия, проигранная в первый же ход. Нельзя выиграть у противника, пользуясь его языком. А «фашистов» ведь придумали из изначально антифашистских соображений. Не как исторических реальных персонажей, конечно, а как главный жупел 20 века, на который свешали всех собак, но который именно этим он и люб, например, протестно настроенному молодому человеку.

Вот хорошо, пускай он теперь фашист. Но копирайт на слово выписан в противоположном лагере. И словоупотребление тянет за собой… как бы это назвать? Можно так: имплицированная в дискурсе имманентная аксиоматика всегда будет потенциальным трояном. Ты сам покупаешь себе программу с вирусом, ага. Можно сказать проще: в поле массовых коммуникаций тебя всегда разведут на базаре. Хозяин дискурса всегда убедительнее, чем его арендатор, а роли распределены примерно так.

Аналогичным образом, какой-нибудь дьякон Андрей Кураев скорее всего вынесет в публичной дискуссии «сатаниста» или «язычника», даже если последний будет умен, образован, находчив и т. д. (вынесет с точки зрения аудитории). Просто по изначальному распределению ресурса. Оппонент словно бы изначально просит у Кураева для игры колоду, крапленую последним. Пожалуйста, христианам не жалко. И понятно, до чего скорее всего доиграются.

А вот «платоника», например, уже не вынесешь так просто. То есть человека, играющего из своей, независимой и довольно сильной традиции. Платоники у христиан дискурс взаймы не брали, и ничего им по кредиту не должны. Там скорее даже наоборот.

А «язычество», к примеру, это что? Нет традиции за словом. Есть такое ругательство в одной из традиций. Все равно что взять у тюремной фени в пользование слова «чмырь» и доказывать, что за словом маячит нечто хорошее, несправедливо оболганное, не по праву униженное и т. д.

Либерализм плюс

Вот если посмотреть, за легализацию чего я бы кинул голос, то это даже не либерализм, это либертарианство какое окаянное. За легализацию всех видов наркотиков, включая героин, всех видов сексуальных практик, включая педофилию, хранение-ношение всех видов оружия, включая огнестрельное, и т. д. С важными оговорками, но мы сейчас не про это.

Казалось бы, либерализм — ух. Между тем если поставить напротив понятия «либерализм» и «консерватизм», у меня как-то потянется скорее к последнему. Ну или к какому-нибудь хитрому либерал-консерватизму, главное, подальше от демократии. Но здесь вопрос, как сам понимаю разлом между ними?

Либерализм верит в светлое начало человека, взятого в своем натуральном как в своем основании. Предоставьте людей самим себе, и они договорятся. Природа такая, что договорятся. «Твоя свобода кончается там, где начинается свобода другого». Казалось бы, это прекрасный принцип. Разрешено все, что не запрещено. А запрещено то, что реально мешает другим.

Но! Вот люди, над которыми не совершены определенные духовные процедуры, давайте назовем их трансцендентальный пымс. Или проще — невоспитанные люди. Так вот, они договорятся. Рано или поздно договорятся. Но есть большое подозрение, что они узаконят такую штуку, как игра на понижение. Им будет так проще всем. Тебе разрешено насрать за то, что мне тоже можно. Праздник непослушания.

В конечном счете игра на понижение не выгодна тому, кто ее играет, но откуда догма, что люди так уж непременно стремятся к выгоде? Стремление к выгоде — это еще надо поставить, воспитать. В невоспитанном виде человек обычно стремится хрен знает к чему.

Консерватизм для меня в значительной мере есть просто понимание этого обстоятельства.

Ну и уже второй вопрос, что с этим пониманием делают дальше.

Но в основе именно чуйка — как назвать? — нравственного инварианта. «Поступай так, чтоб максима твоих поступков» и т. д. Это универсальнее, чем «свобода ограничивается свободой ближнего». Условие необходимое, но недостаточное. И снимается вот этим, более широким. Сверхъестественным и внутренним ограничителем свободы, одновременно выступающим ее же условием.

Это не противоречит «разврату», «наркотикам» и прочему, вообще не противоречит любому содержанию, речь именно что о форме. Можно сказать, что это некий такой либерализм плюс. Ну или как вариант — есть слово консерватизм.

Просто указатель на то, что человек есть неприродное существо. И природных оснований никогда и ни для чего не хватит.

Для той же свободы. Взятые в презумпции существ естественных и естественно-завершенных, люди никогда с ней не разберутся. Передохнут скорее. И скажут, что якобы виновата свобода. А она у них даже не начиналась.

На примере бомжа

Как известно, свободу часто путают с независимостью. Хотя свобода как раз одно из немногих понятий, про которые за столетия философическая общественность более-менее договорилась. «Свобода как творящая причина самой себя».

Тут можно пояснить на примере бомжа. Социальных связей у него мало, следовательно, мало и зависимостей. Очень такой независимый, по крайней мере от людей, индивид.

Но крайне мало свободный. Ибо что в его жизни — обусловлено им самим? Грустное царство тотальной необходимости.

А вот художник или ученый очень даже зависим. Прежде всего, от различных веяний и влияний. Но свободен, если занят делом по-настоящему. Почему именно это произведение, а не другое? Ну, в итоге-то? А по кочану. «Я дерусь, потому что я дерусь», как говорил Портос. Само-детерминация, как сказал бы философ Библер.

Территории карнавала

Некоторые интернетные форумы производят впечатление карнавала. Такого, вполне себе бахтинско-раблезианского. Когда верх перепутан с низом и можно все. Когда слова вроде «пиздопроебище» и фразы типа «звали рот калом, чмыреныш» не являются особым поводом для обиды. Ну это же карнавал, там так принято. Он по согласию, в общем-то. Люди намеренно выгородили площадку и неумеренно отрываются. Потому что их жизнь, ко всему прочему — слишком серая, слишком отчужденная, слишком, как им может показаться, излишне вежливая. Ну они и нагородили что-то вроде нудистского пляжа без условностей. Место, созданное для сбрасывания стресса, а не для его обретения.

Но! Жизнь, целиком сведенная к карнавалу — ад и бред. Ну и никогда еще не было, чтобы карнавал занимал, скажем, более половины времени. Ему и десятой доли — много. Жизнь сама в себя провалится, если таковое приключится. Оно и не приключается. Даже и в интернете, как и в жизни вообще, скучного явно больше, нежели хамского. Ну а в энных дозах — кому-то, например, мне, может быть малоприятно, но для жизни не фатально ничуть.

В чем тогда проблема? А в отсутствии линии демаркации. Когда человек, идущий на научный симпозиум, попадает на карнавал… впрочем, не попадает. Ну а если попадает, быстро понимает, что попутал двери и удаляется. А вот куда девать карнавальщика, пришедшего на симпозиум? Он-то, как правило, не понимает. Люди трут за некую проблематику, а он мимо шел, масочку показать зашел. И хорошо еще, если масочку, а не голую жопу. «Смейтесь с нами, смейтесь как мы, смейтесь лучше нас». Даже не смейтесь, а залупайтесь, если быть дискурсивно точным.

Тут фишка в том, что этот карнавальщик, может быть, даже не злой и не вредный. Верный товарищ, отличный семьянин, проверенный сотрудник. А жопу кажет, потому что интернет, как ему кажется, на то и придуман. Ну жизнь так сложилось, что его брали с собой, главным образом, на нудистские пляжи. И бал с длинными платьями кажется ему каким-то издевательством над свободой.

В принципе, он имеет право, в обществе таких же, сделать свое небольшое «вау». Проблема в отсутствии маркировки. Вот здесь — карнавал, или уже нет? А если да, то насколько? В итоге кто-то шел на симпозиум, кто-то в бар, а кто-то на пляж, встретились в одном месте. И началось.

Точнее, проблема в том, что трое докладчиков еще не превращают карнавал в симпозиум, а три голых жопы делают карнавал из чего угодно. То есть система собрана так, что партия понижения всегда имеют явные преимущества.

Запрещать карнавал вообще столь же странно, как запрещать, например, посещения туалета. Вопрос, повторюсь, сводится к сегрегации, во-первых, навигации, во-вторых.

Что такое хорошо

Судя по числу убийств на душу населения, числу заключенных, бытовому хамству в инете — Россия одна из самых безнравственных белых стран. С очень интересным представлением о нравственности как неком самопожертвовании, всего прежде. «Нравственность» и «выгода» не то, чтобы совпадали по вектору, в лучшем случае они перпендикулярны, в худшем — противоположны.

Нет ли здесь корреляции, и не определяет ли наше причудливое мышление наше грустное бытие?

Люди нравственны не потому, что они ищут выгоды таким образом, но быть нравственным — выгодно. Если в среднем. При прочих равных. И в долгосрочке.

Игра на понижение невыгодна тому, кто ее играет. И в теоретической модели подобных игр, и в их практике. Хамить и быковать, по большому счету, невыгодно. Раз утрутся окружающие, два утрутся, обычно утираются, конечно, но в пятый раз могут причинить такое неудобство, вплоть до летального, что это обнулит все маленькие радости хама. Невыгодно грабить на улицах, месяц грабишь — три года потом сидишь. Невыгодно троллить в сети, в некоем смысле любой тролль — лох. Потому что вместо того, чтобы утверждать себя, пытается стащить с пьедестала кого-то другого. Тактически вроде можно выиграть, а если стратегически — жизнь, спущенная в унитаз. Невыгодно плевать в чужой суп, это, в конце концов, отвлекает от собственной кастрюли.

«А если вести себя по этике и прочему Канту, когда тебе выгодно, и по беспределу — когда выгоден беспредел?». А так, скорее всего, не получится. Это в человеке должен работать какой-то сумасшедший дискретный переключатель. И еще он должен считать быстрее и лучше, чем возможно для человека. Постоянно взвешивая распределение сил, настроения окружающих, возможные сценарии и т. д. Да и стилистически невозможно: в понедельник паинька, во вторник гоп делает стоп, в среду опять мирный житель. Или там «врем с девяти до двенадцати, а так мы честные». Не бывает так, как не бывает быть беременной на 25 %. Стиль жизни дан целостно, и человек обретается либо по беспределу, либо по понятиям. По понятиям — выгоднее.

«А как же успешность преступных авторитетов, Гитлер и Чингисхан, купавшиеся в крови?». Ну а кто сказал, что дон Корлеоне — плохой? Дон Корлеоне лучше среднего гражданина, если брать по сумме грехов-добродетелей. Так и тираны… как бы это сказать, чтоб не упрекнули в «реабилитации» всякой бяки? Обычно стоят по уровню душ своего народа, мягко скажем. И ничего плохого, чего уже нет в народе, они ему не добавят.

Но мы отвлеклись. Мы про плевание в чужой суп как лузерское, прежде всего, увлечение.

Но вот эту банальную понималку людям как-то не ставят. Говорят о нравственности, подразумевая ввиду самопожертвование, самоотречение, бесконечные долги — родителям, детям, родине, абстрактному стаду и конкретному козлу. Нравственность и эффективность оказываются совсем-совсем из разных миров.

А это не чтобы синонимы, но векторы в одном направлении. Почему обычно спокойно — рядом с сильными? Эти не играют на понижение лишний раз. А почти каждый раз — будет лишний.

Речь не к тому, что нравственность — модус успешности. Иначе бы и слова такого не было. За нравственность отвечает отдельная «мускулатура», как отдельная «мускулатура» отвечает за наше любопытство. То есть быть любопытным — интереснее и выгоднее, чем наоборот, но простое понимание этого факта любопытство на пустом месте нам не создаст. Но… хотя бы не заблокирует.

То есть тезис примерно таков: то понимание этики, что сложилось у нас, ее по сути блокирует.

«Вы должны быть хорошими, потому что должны быть хорошими». Обычно не договаривается, кому должны. А там всегда маячит что-то конкретное: Господь Бог, призрак коммунизма, родная мама. Но если человек не верит ни в бога, ни в коммунизм, ни в свою маму? Ну вырос он — маме верить? Кому и что он должен?

Он решает, что должен сугубо себе, и… радостно отправляется делать гадости. Так, может быть, сказать ему правду?

Доказать, что Бога нет

Можно верить в отсутствие Бога, можно в его присутствие. Отсутствие — тоже вопрос веры. Почему бы и нет? Если атеистическая цивилизация продлится с приращением антропологического капитала несколько столетий, почему бы и нет-то? Уверую в отсутствие, как пить дать. Давайте засечем время, и встретимся, например, лет через пятьсот. Что, много? Надо судить сейчас? Но материал, поставленный атеистической цивилизацией, пока свидетельствует в пользу теизма. Именно в плане «антропологии». Провисает, родимая.

Умереть раньше себя

Некоторые люди умирают преждевременно. Дети. Лермонтов и Пушкин, говорят, тоже. Но обычно физически умирают позже, чем умирают реально. Что человек — в понятии? «Смерть, проживающая человеческую жизнь», было, кажется, у Гегеля. Это живет, пока это не тождественно самому себе, взятое во времени. Именно практикование не тождественности и есть жизнь вот этого. Ну можно сказать проще — развитие. Но точнее — различие. Можно быть не только лучше, можно быть просто по-другому, хотя лучше, чтобы было лучше. Понятно, где и когда это обычно прекращается. Что-то еще остается, что-то продолжается. Биологический носитель, не более. У кого-то точка X в 20 лет, у кого-то в 40. Это надо исхитриться, чтобы было позже. Чтобы физической смертью опередить свою точку Х.

Вопрос о бессмертии души решается, как известно, двояко. Либо да, либо нет. В обоих случаях — нет смысла переживать свое Х. Для бессмертной души лишь пауза, ничего ведь не происходит, надо ехать дальше, чего стоим-то? Для смертной — значит бодяжить то единственное, что есть. 300 грамм осмысленного напитка мешать с 500 граммами какой-то херни, и получаем 800 грамм чего-то, по базовым характеристикам приближенное к херне. Оно надо?

Вузы без правил

Сначала создают правила, которые невозможно выполнить, а потом играют без всяких правил, и система идет к черту.

Вот школьное и вузовское образование в РФ. Считается, что на диплом надо сдать несколько десятков предметов как минимум на «удовлетворительно». Будущий экономист, например, должен сдать зачет на тему химии-биологии, а химик отчитаться по экономике. А любой аспирант, независимо от специальности, должен явить свободное владение иностранным языком: на вступительных и на кандидатских. Но 90 % аспирантов не знает иностранного языка. Что делать? Чтобы не запороть 90 % всего живого, система коррумпируется. Речь не о взятках, речь о нарушении правил. Поскольку любой предмет должны сдать все, кто угодно, планка падает в ноль. И тот же нулевой стандарт для тех, кто действительно должен знать именно это.

В итоге никто не знает ничего, потому что на первом такте решили, что все — должны знать все. Лучшее в мире советское образование, готовящее универсальных ученых… Положенное на постсоветский тренд всеобщего высшего… Каждый 22-летний россиянин будет у нас универсальный ученый, ага.

По замыслу, конечно, честнее в заморских землях. Я сейчас не беру реализацию, беру именно принцип. «Каждый должен знать хоть что-то». И это чего-то должно быть не меньше, чем энное количество. Тебе виднее, кто ты. И что тебе учить-сдавать. Но тогда уже по гамбургскому счету. Подозреваю, что до гамбургского счета там на практике не доходит, но это уже про другое.

В этой модели, заметим, большая часть россиянских преподавателей пролетает — на их курсы попросту не запишутся. Пролетают кое-какие предметы. И студенты пролетают: реально развить себя по 5 направлениям сложнее, чем сдать 15 экзаменов «на отъебись». По крайней мере, в их образе жизни. Всем будет хуже, вот как. Система станет лучше, а людям в ней хуже.

Такие уж люди.

Главные тесты

Уже где-то писал, напомню сам себе: прогресс тебе за окном или регресс — зависит от твоих ценностей. То есть сначала говоришь, что тебе важно, потом смотришь, куда катится это важное — верх или вниз — потом означаешь происходящее как развитие или увядание. Пока ценности не предъявлены, говорить о прогрессе-регрессе бессмысленно.

Чем меряю я?

Да, еще одно оговорка: критерий должен быть таким, чтобы его хоть грубо, хоть на глазок можно было представить как численно выраженный. Нельзя мерить по «духовности», пока не указано, как ее померить числом (я не исключаю, что можно — просто объявить, что вот эти именно числа и есть коррелят духовности).

Я мало верю в социологические суммы, в собрания до кучи: ВВП, биржевую стоимость, выплавку чугуна. К чести показателей надо сказать, что они отменно численные, но это не про мое.

«Антропология» важнее «социологии». Мое примерно так: «процент особей в популяции, удовлетворяющих критерию Х».

«Есть ли в вашей работе ценность для вас, кроме денежно-материальной компенсации за нее?». Можно конкретнее, чтобы было понятнее: «Предположим, что ваш доход начинает вам выплачиваться как рента. Продолжите ли делать то, что делали ранее? Если да, на сколько процентов?». Для меня это принципиальный вопрос, показывающий количество свободных людей в социуме.

«Сколько в среднем надо учиться 17-летнему человеку, чтобы выучиться на то, что делаешь ты?». Мера человека есть размер пройденного пути. Так сколько? День? Месяц? Десять лет? Посчитать тех, где меряется годами. Это процент людей, имеющих профессию.

«Свободно ли ты умеешь читать?». Свободное чтение — это когда нет сложных текстов, кроме специализированно-научных. Не к тому, что человек должен любить трудные тексты, можно любить мультфильмы. Для него не должно быть сложных текстов в числе художественных, религиозных, научно-популярных. Марксы, Ницше, Фрейды — туда же: это среднее между «научно-популярным» и «религиозным». Критериев реального высшего образования вообще-то много. Но если надо оставить один, я бы оставил этот. Смотрим, таким образом, на удельный вес образованных.

Можно еще посмотреть на преступность. С некоторыми оговорками: не все, что данному государству кажется преступлением, есть грех, не любой грех данное государство считает преступлением. С оговорками. Но какой-то процент понятен, как их назвать — чандала, нелюди?

Наверное, есть еще какие вопросы. Но вот хотя бы четыре.

Развитие цивилизации — развитие вот этого.

Наша цивилизация не развивается.

Можно спорить, с какого момента.

Масоны как надежда

Кому-то грустно с того, что существуют «мировое правительство», «черная аристократия», «масоны» и прочее, а мне было бы грустнее их отсутствие. Тогда получилось бы, что в мире нет никого круче поп-звезд и биржевых спекулянтов. Ничего не имею против тех и других, но грустно, если это такой предел человеческого удела. И всем, вдобавок, рулит случай. И энтропия. И восстание масс. И прочие обстоятельства, не разумнее атмосферных осадков. Совсем хреново было бы в таком мире.

Трактор революции

«И как вы относитесь к НБП?». По меньшей мере, тут надо делить на два вопроса. К людям, состоящим в НБП, отношение скорее в плюс, к самой НБП — в минус, и именно потому, что к людям в плюс. Берутся не самые худшие люди (а способность действовать из неких идеальных оснований ныне столь редка, что уже классифицирует). Берутся. И сливаются в унитаз. Чем больше они отдают «партии», тем быстрее сливаются. Хорошо, если догадываются заначить некую часть себя и использовать по своему усмотрению. А если отдают свою жизнь в доверительное управление, то сливаются. А между тем они могли бы стать писателями и режиссерами, бизнесменами и политиками. Если мы вспомним, то членство в РСДРП(б) и НСДАП таки давала их членам кое-какие бонусы, помимо очевидного геморроя.

Вот за слив Лимонова в аду и поджарят.:) Если за писательский талант не успеют утянуть в рай.

Впрочем, один молодой человек, близкий на ту пору к федеральным властям, уверял меня, что главное назначение НБП — поставка лидеру… как бы это мягче сказать?.. формата отношений, когда к престарелому человеку продолжают поступать молодые девушки.

Если это правда, то НБП уже предстает более-менее осмысленным местом. По крайней мере, с одной позиции. Появляется целеполагание, например. Как у политической организации — его нет. А в данном случае есть. Хотя за это тоже поджаривают.:) Но у цинизма, в отличие от глупости, есть хоть какие-то бенефициары.

А вообще, бенефициары есть, независимо от самих участников. На месте власти — я бы очень хотел иметь именно такую оппозицию. Вот именно чтобы так.

Ну и вообще левая идея в масштабах человечества вытянула, помогла, усилила — прежде всего финансовый капитал в его борьбе с:

А). промышленным капиталом,

Б). национальным государством,

В). возможностью аристократии.

В низовке там могут быть хорошие парни, но в итоге этот трактор пашет на олигархию, точнее — самую темную ее часть, финкап. А также маргинальные слои, служившие тому средством или союзником.

Смотрим историю двадцатого века и видим.

Спецонтологии

Мерещится фантастический сюжет, где бы герой, по мере развертки ситуации, распаковывал сам себе новые картины мира. Не «вдруг понимал, как это устроено», не «новая информация, переворачивающая картину мира», это понятно, это вечный сюжет. А именно был запрограммирован, что ли. Да хоть под гипнозом. Нес в себе эдакую онтологическую бомбу с взрывателем, заведенным на некий час или некое событие. «1 июля нажать красную кнопку и далее действовать по обстоятельствам». Последствия нажатия подскажут, как действовать и куда. Уснул и без всяких связей с внешними событиями — очнулся с иной картиной. Точнее, без таких связей, которые могли привести к таким изменениям в рамках прежней картины. То есть без личностного кризиса, и т. д. По модели вкл. — выкл. Сюжет таких трансформаций касательно тела дает нам жанр фантастического боевика. А здесь был бы чудесный метафизический боевик, если такое сочетание слов уместно. Причем сбрасывать шкуру надлежит не единожды, а хотя бы раз пять — мы же не о прозрении к истине говорим, а скорее о неком спецсредстве к неким спецзадачам. Кстати, при смене онтологии — летит к черту и прежнее понимание задач, и средств. Даже объектный мир летит к черту. Смена онтологии дает нам иную деятельность, а иная деятельность означает иное описание объектного мира. И это же офигеть! Дернул за веревочку — очнулся в ином мире. Совсем ином. То есть тело может пребывать там же, например, в Москве 2010 года. А мир будет отличен, ну не меньше, чем… Древний Рим от Лондона 20 века. Понятно, что метафора грубая, но как еще пояснять тонкие вещи?

В лучшем смысле

Одно официальное лицо говорит про другое, не менее официальное, в частной беседе.

— Знаешь, он пидар не только в лучшем смысле этого слова…

— А в лучшем — это как?

— В лучшем — это в медицинском. А в худшем — в переносном. А он в обоих.

Корень матерной силы

А вот если легализовать мат, совсем-совсем, сохранится ли вообще его очарование? Если в газетах можно будет писать не «плохо» и «хорошо», а «хуево» и «охуительно»?

В чем там сила слова? В недоверии к официальной лексике, к ее реальной выразительной силе. Дискурс сгнил, и если фраза «пользуется доверием в трудовом коллективе» звучит как редкая поебень и просто не хуя не значит, то, может быть, «заебательский чувак» — тот язык, на котором все-таки говорится правда?

Понятно, что правды таким образом становится, наверное, еще меньше. Как не прибавляется калорий от ароматизаторов пищи. А доверие к лексике, к ее выразительной силе — вот оно. Странно крыть слова «ты пидарас ебаный» фразой «ты подлец и мерзавец». Пидарас много сильнее мерзавца. Но сила там исходит из табуированности.

А если снять табу, то, может быть, испарится сила?

Хотя и в этом сценарии остается вопрос: сила-то испарится, но станет ли самих слов — больше или меньше после их девальвации? И люди будут сыпать «хуями» и «ебалами» без всякой необходимости. Жрать ложками соль, переставшую быть соленой. Как в анекдоте: изобрели безалкогольную водку, и вот в трезвяки стали свозить злых, трезвых, ничего не понимающих мужиков.

Так, наверное, еще хуже. А вот если все это просто канет, то хорошо. Но можно ли знать — заранее?

Не дискурсом единым

Если люди, всерьез полагающие, что достоинства человека практически целиком сводимы к характеристикам его дискурса. Хорош тот, кто хорошо выражается. Тут можно обсуждать, какие дискурсы хорошие, умные, нравственные и достойные, а какие бяка, но суть в самом подходе. В редукции человека к его «литературе». Так вот, можно в это верить, а можно нет.

Если нет, то мы полагаем, что достоинства человека могут быть еще и в иных местах, помимо… э-э… вербальной экспликации его рефлексии. Например, в характеристиках нервной системы. Еще в каких-то характеристиках тела. В каких-то странных вещах, отвечающих за такую странность, как харизма, там ведь значим не только порядок слов.

В этом смысле интеллигент может тянуться к одному из двух полюсов — абсолютизации или релятивизации своей добродетели (а понятно, что критерий интеллигента именно грамотное говорение по некоторому дискурсу, все же остальное факультативно).

Партия ортодоксов и ревнителей своего сословия, и вторая партия — как ее назвать? — но мне вот ясно, что вторая партия ближе к истине. Те, кто считает идеал своего сословия лишь одним из возможных, идеал не слабый, но не один, бывают еще другие. Но если мы сочтем интеллектуальную честность важным качеством для сословия, что мы видим? Что понижающие статус интеллигентности в описании — более интеллигентны в реале?

Может быть.

Добавим: отказ борзеть в описании, выгибая мир на абсолютизацию частного идеала, вовсе не мешает мне любить прежде всего свое сословие, и пестовать, прежде всего, свои добродетели.

Ну а что остается делать — если больше ничего не умеем и не хотим?

:))

Истинные тела

Если лаконично: мало истину знать, надо проживать ее в своем теле. Чтобы тело вело себя истинно. И этому надо учить отдельно, специальные такие предметы-дисциплины. Все же знают, никто не живет.

Дорасти до себя

Люди так увлеченно обсуждают неправильно управляемую страну, или организацию… Если бы хоть половину той энергии — в сторону самих себя, неправильно управляемых. Мир бы уже спасся. Потеря в масштабности вполне искупается полнотой суверенности. Сам себе полководец. Но почему-то про себя — не интересно. Почему? Не могут вообразить себя как внешний объект? Слишком любят себя? Наоборот — не слишком любят себя?

А черт его знает.

И я ведь… Все понимаю, зарекаюсь, а ничего поделать не могу.

Ну почему — интереснее про других? Способ уклониться — от себя? Это ведь соблазн какой-то. Темный и ни черта неправильный.

И бывают люди, которым тем гордятся.

Страх подумать, сколько у нас в патриотах и критиках человечества (страны, конторы, семьи) — лишь бы не в патриотах и критиках себя. И слишком часто «масштабность мышления» — всего лишь способ сладко презентовать себе слабость собственной рефлексии. Не можем посмотреть на свое сознание как объект, не доросли, маленькие. Ну тогда объектом мышления будет все человечество.

Бедное человечество. Спасаемое обычно из суммы слабостей индивидуальных сознаний.

Грех учебника

Недостаток большинства учебников в том, что они дают ответы на вопросы, которые никто им не задавал. И весь набор повествовательных предложений идет впустую, а некоторая имитация деятельности идет за счет подключения репрессивного аппарата. Ну в самом деле — куда вы пошлете прохожего, который хочет вам ответить на вопрос, который вы не задали ни ему, ни вообще кому-либо?

Можно ли представить идеальный учебник, который бы сыграл за обе стороны — вопросов и ответов? Можно представить менее плохой учебник, чем нынешний, но такой — вряд ли. Между тем такая вот «идеальность» входит в функционал любого настоящего педагога.

Что доказывает, по большому счету, невозможность совсем уж дистанционного обучения. Или, скажем более корректно: всеобщность дистанционного обучения исключала бы всеобщность образования.

По сути, дистанционное обучение отлично от самостоятельного зависания в инете с той же задачей только отлаженной навигацией, нанятым диспетчером процесса.

И какой процент способен учиться так? То-то и оно.

В пользу гуманитарного

Гуманитарное образование круче технического хотя бы тем, что вопрос о том, какое образование круче, сам по себе есть вопрос гуманитаристики, в силу чего и не может решиться иначе. Как оно говорится, смайл.

Халява письма

Как-то с нетяжелого бодуна поймал себя на странном. Думать тяжело. Разговаривать с людьми тяжело. Приходится писать, чтобы время совсем уж не пропадало. Самое халявное, получается. И явно менее благородное, нежели, например, думать. Будь у меня сила воли — вообще бы ничего почти не делал, ждал бы, пока чего подумается (подумать усилием воли, к сожалению, невозможно, можно только найти себе досуг, создать контекст и робко надеяться). И было бы мне счастье.

Движуха зовет

Вот какая фраза, интересно, более идиотская:

«Я его расфрендил, потому что он совсем перестал писать».

или

«Я его расфрендил, потому что он стал писать чудовищно много».

В первом случае совершено нелепое действие: ты уничтожил и без того пустое место, плюс возможность, что интересный тебе автор еще напишет. Во втором случае ты хочешь, чтобы автора, которого ты пометил как интересного, было не как можно больше, а как можно меньше.

Мать обоих идиотизмов, впрочем, одна, имя ее — Движуха.

Все должно меняться, двигаться, корректироваться.

Все должно быть в движении, в движении, а не то…

А не то вдруг начнется деятельность.

Сдохнем ведь, не переживем.

Образование для кого?

Возвращаясь к сравнению образований гуманитарного и технического. Первое по сути универсально, второе локально. Локально — значит может быть применено лишь по месту профессии, в конечном счете, для зарабатывания денег. А первое может быть применено вообще, по жизни. Люди редко за столом обсуждают проблемы органической химии, если они не органические химики. Но в область психологии, социологии, экономики — вторгаются все. Даже бичи, наверное, выносят суждения, залезающие на территорию сих наук. А все правильно. Людям интересно — про самих себя. Компетенции в этих областях не локальны по своему применению, а образуют своего рода субстрат, подкладку вообще любого социального человеческого существования. Поэтому человек, который вообще не имеет представлений, пусть самых начальных, касательно истории, экономики, политологии и т. д., человек не образованный, вне субстрата. А не знание языков программирования не более чем не знание языков программирования, незнание квантовой физики — всего лишь не знание квантовой физики. Хотя при прочих равных, наверное, лучше знать.

Вспомним античность: рабам запрещали изучать именно гуманитарные дисциплины, как связанные напрямую с человеческим достоинством, самопознанием, целеполаганием. Все это рабу не положено. Иначе он просто не раб, а даже не понять кто. А технические знание — можно. Он остается рабом, но просто теперь он дороже стоит. Раб, который может замастырить какую-нибудь баллисту, явно ценнее раба, который может только кидать навоз.

Отсюда и кое-что касательно советского образования, как известно, лучшего в мире. Характерная особенность — сильно поставленные физика, математика, прикладная инженерия, и так далее. В гуманитарных дисциплинах, однако, дырка.

Ну и кого готовили таким образом?

Земля строгого режима

Для начала передадим привет Шопенгауэру. Как писал умница-пессимист, мы живем в худшем из миров: мир лучше нашего легко вообразить, но если бы мир был чуть хуже — нас бы уже погребло под его обломками. Будь чуть более зла и глупости — все, хана, что тут доказывать?

Но! Если, к примеру, веровать в Господа, то как он попустил такое? Если веровать в Господа, то мы живем в лучшем из возможных миров. Просто по определению того, что такое Бог.

Значит, мы одновременно живем и в худшем, и в лучшем из возможных миров. Что ж, бывает.

А как именно?

Давайте предположим, что явленный нам кусок мира действительно пределен в своем ужасе. Часть Вселенной, которую можно уподобить зоне, тюрьме.

Ведь если мы говорим, что мир ужасен, то кому он ужасен-то? Табуретке, кактусу, кошке? Кактус и кошка молчат на этот счет. Он ужасен именно человеческим душам. А может быть, в этом сокрыта гармония? Каким образом в том, что некто мучается, может быть сокрыта гармония? Да и может ли? Может, если он мучается по заслугам.

А может ли Всеблагий Творец сотворить таких чудовищ, которые бы дослужились до мучений? Невольных чудовищ — нет, а свободное существо очень даже может создать, как учит нас теодицея. А свободное существо на то и свободное, что может выслужиться до чего угодно. И самые отпетые души, собранные с галактики, высланы сюда.

Вот она и гармония, стало быть.

Вор должен сидеть в тюрьме, как известно. А столь отвратные души должны мотать срок исключительно на Земле, планете строго режима. То ли исправляясь, то ли гармонически отмучиваясь за все былое.

Пять времен человека

Можно, как оно говорится, жить прошлым, настоящим, будущим. Так вот я бы уточнил, и ввел такие описания, как «жить коротким прошлым» и «коротким будущим».

Жить конкретно настоящим — прекрасно. Например, живут настоящим, испытывая оргазм. Или состояние самадхи. Просто общаясь с вкусной пищей, с вкусной книжкой, с вкусным человеком.

Жить дальним прошлым — замечательно. Листать всю свою жизнь в ее разнообразии и единстве. Даже самая тихая жизнь, если ее прожито достаточно много, ну хотя бы больше 20 лет, уже разнообразна. И тем не менее одно такое произведение. Ага, произведение. Дорисовываемое каждым днем. См. у Набокова. Говорю же — прекрасно.

Жить дальним будущим — тоже. Почти каждому осталось пожить как минимум 10 лет. Многим осталось, страшно сказать, лет 50. Глобальный ресурс. Феерический. Можно успеть главное — стать другим. Видеть сегодняшнее звеном волевой цепи. Листать это будущее, замирая где-то на 522 странице, в 2025 году.

Но обстоятельства жизни, заставленной с пола до потолка всякой дрянью,толкают жить недавним прошлым — пережевывать сегодняшний-вчерашний день. Проектировать завтрашний. В лучшем случае, проектировать до конца недельный деловой цикл. Ну месячной. Там всегда много срочного. Думать о том, как закрыться по всему срочному к концу недели (месяца).

В общем, три способа забавно прожить жизнь.

И два способа спустить ее в унитаз.

Ниже нуля

Если счесть простое отсутствие нулевым состоянием, то в жизни наберется изрядное количество отрицательных. Простейший тест: «вы хотели бы уснуть без снов, и проснутся, когда это кончится?». Через день, год, десять лет? Многие люди явно захотели бы переспать свою болезнь, легкую простуда вряд ли, а вот температуру 39 градусов — наверняка. Переспать тюремное заключение, хоть 20 лет. Кому-то переспать похмелье. Кому-то одиночество. Кому-то нищету. И что? Да ничего. По определению, все это состояния, для данного конкретного человека именно — хуже смерти. Смерть это ноль в балансе. А это в минус. За то, чтобы списать минус, можно заплатить и кое-чем из плюса. День ко дню, и наберется. Хотим списать 17,5 лет, которые хуже смерти — почему бы не выдать кое-чего инстанции, которая за это взялась (предоставляет ли Мефистофель такую услугу, интересно?). Например, уплатить еще 12,5 лет времени, к которому нет претензий. А что, нормальный курс.

Ну и сколько мы живем на самом деле?

Критерий лит-ры

Личный критерий раздела высокой и низкой литературы — «можно ли по мотивам этого текста написать ученое эссе?». Поскольку в постмодерне эссе можно написать и про кучу навоза, уточним: написать так, чтобы произведение было не только «знаком чего-то там», но и собеседником с правом голоса, чтобы общение с ним шло, как минимум, на равных. Быстро видно, что по мотивам Пруста — легко. Ну и по мотивам Пелевина, в общем, тоже. И видно, где нельзя. Вообще, «высокий литератор» имеет перед собой в работе по сути академическую предметность. Он про то же самое, что и философы, богословы, психологи, историки. Средства другие. Проигрывающие в точности, выигрывающие в наглядности. Всегда же наглядно, когда на картинке поясняют. В некоем роде высокая литература — расширенная метафора академического дискурса. Людей можно сажать за один стол, круглый ли, квадратный. Это коллеги. Ну и низкая — это рассказывание историй. Высокая тоже рассказывает истории, но там истории это средство, носитель содержания, а не оно само.

Да, уточним: умная литература не подразумевает, что герои заняты тем, что излагают друг другу умные мысли. Иначе — зачем проза-то? Если главное сугубо эти самые мысли, то надо писать не роман, а статью, или пост в ЖЖ.

Вот говорят, критерий поэзии, отличающий ее от рифмованных строк: это невозможно пересказать в прозе без потери смысла. Аналогично с критерием прозы: это невозможно расщепить на серию не художественных высказываний без потерь.

Чреватые плюшки

Мне вот кажется: не следует принимать деньги, почести и прочие плюшки от людей и групп, не являющихся для тебя референтными. По крайней мере, при возможности выбора. Бог знает, почему. Ответим уклончиво: карма целее будет.

Как минимум, не хорошо врать и обманывать. Принимая что-то из рук кого-то, ты как бы его вассал. Хоть немного, но так. По человеческим понятиям так. Если это не референтная группа, то их придется предать, не так ли? Не то, чтобы смертный грех, но это не гут.

Как сейчас понимаю, именно из этих соображений не пошел тогда, давно уже — защищать диссертацию. Понятно, что это формальная плюшка. Но в неких ситуациях — полезная плюшка. Можно было. И не такие, как я, ходили по это дело, и возвращались.

Нет, у меня была омерзительная диссертация. Лучше, чем писались и защищались на моих глазах в среднем, но омерзительная. Написанная, по большому счету, молодым варваром. Который ничего не читал, но что-то подумал. И чешет правое ухо большим пальцем левой ноги, потому что руки растут вообще не оттуда. Ну, например, высунув язык, переоткрывает в свои 24 года понятие «отчуждения», а потом узнает, что велосипед изобретен — есть гегельянская традиция, много чего есть. Но не переделывает. Варварам же не стыдно.

Ее важное отличие состояло все же в том, что там была попытка мышления. Варварского, конечно. Оно тут же забивалось любованием собой, разумеется, а как еще? Но все-таки. Попытка. Была.

По гамбургскому счету, на третьем курсе российской аспирантуры я как раз дозрел до того, чтобы поступить на первый курс философского факультета. Настоящего, разумеется. Которых сейчас в мире, может быть, вообще нет, и точно уж нет в России. Но где-то и когда-то были. Может быть, льщу себе, но кажется — дозрел. Отставание на восемь лет от нормального человека, в общем.

Что выгодно отличало меня от совета, отставшего не на восемь лет. В Университете я был бы студентом первого курса. Эти же доктора наук, по тому же счету, были бы там вахтерами. Не все такие. Но довольно, чтобы стало страшно. Тогда еще. Кто видел — знает.

И проходить инициацию в стойбище к старым варварам я так и не прибыл. «Вот вырастешь, и станешь как мы». Лучше не вырасту.

Одной плюшкой меньше.

Но чем-то все-таки больше.

Не за деньги

Если как-то определять средний класс, то я бы делал это не количественно, с энной суммы месячного бабла, или пассивного дохода, или состояния. Если смотреть на людей, прежде всего, как на существа, которые что-то делают или не делают, я бы метил по типу мотивации. Нижний класс тот, кто работает только за деньги. Средний класс, кроме денег, работает за что-то еще. «Вы продолжили бы делать то, что вы делаете, более чем на 50 %, если бы ваши деньги вам платились независимо от того?». Средний класс, в таком определении, должен быть маркирован по ответу «да». То есть это маркировка по типу человеческого достоинства. В некоем смысле менять свое время на сугубые деньги, без кайфа, смысла, ценности — отчаянная проституция, и оправдана лишь нуждой.

Можно спросить чуть по-другому. «Не западло ли было бы заниматься этим сыну лорду, все материальные проблемы которого уже решены посредством ренты?».

Ну и видно, что политиком — не западло. Офицером. Священником. Профессором. Литератором. Много кем можно.

Ну а кем-то западло. Не будем говорить, кем — чтобы никого не обидеть. Тем более что это легко домыслить.:)

В каком случае говорится «да»?

Нынешние социологи как-то повадилось разбивать страты сугубо по деньгам, а это неверно. Забывают про власть, известность, авторитет, связи. Так вот, деньги платят даже последнему батраку. А «да» в ответ на наше вопрошание говорится, если к деньгам прилагается что-то еще. Влияние на людей, обычно. Понятно, что у офицера несколько иное влияние, чем у писателя, и на иных людей — ну и что? Священник и разведчик сроднены по факту неденежной компоненты, собственно, и поднимающей над уровнем сколько угодно оплаченных и насыщенных ширнармасс.

Дурацкий базар

Цитировал уже, наверное, и не раз, определение Пятигорского: «личность — это способность в рефлексии отнестись к своему сознанию как к чужому, вообще как к объекту». И вот если в человеке это хоть немного поставлено, он переходит в какой-то иной класс. С ним можно о чем угодно. Не обязательно непременно тереть за умное на мелкой философической терке. Можно за любую дурь. О погоде, о водке, о домашних котах и общих знакомых. И, наоборот, симметричное к тому тяжелейшее испытание: с патентованными идиотами, не имеющего малейшего знания о своем незнании, быть вынужденным обсуждать что-то «высокое», или там «глубокое». Впрочем, данный тип идиотов — который тянется ввысь да в глубь, будучи абсолютно лишен инструментов для копания и летания — в земле русской, по моим наблюдениям, переводится. Остается более простой тип идиотов, которым приятно беседовать только за идиотское. В каком-то смысле с ними проще, в своем родимом дурацком они, может быть даже, не такие уж дураки…

Овцы-мутанты

В каком-то смысле вконец опаршивевшая овца пугает много сильнее волка. Людей, способных на преступление непосредственно — украсть, избить, просто жестко нахамить невинному человеку — все равно меньшинство. Явное меньшинство троллит в интернете, кидает знакомых на деньги и отжимает мобилы у незнакомых. И всегда это будет меньшинство. Так вот, страшно не то. Страшно, когда человек, заведомо не относящийся к этому меньшинству, начинает его нормально воспринимать. И даже как-то впрягаться, что ли.

«Подумаешь, в инете обматерили. А знать надо, куда прешь. И поближе к народу надо, народ к тебе и потянется…».

«Ну снасиловали девку, а чего она жопой крутила?».

«Попортили очочки интеллигенту — а вот надо уметь за себя постоять, ха-ха».

«Ну шмальнули Пушкина — а чего он, Сашок, нарывался-то? Нарывистый Сашок был… Поэт — так все можно, что ли? И Дантес, между прочим, тоже человек».

И все-то им люди.

Странная порода овец, выведенная причудами эволюции, болеющая за волков, и даже за вирусов. И кажется, беспредела больше не потому, что больше хищников. А больше вот этого.

В идеальном обществе на помощь человеку против хама и вора придет все общество.

В нормальном придет хоть кто-то.

А у нас будут рассуждать о том, что Лермонтова завалил неплохой такой, нормальный пацан… И вообще Лермонтов — сам виноват. Попроще надо было, попроще. Глядишь, и люди бы к нему потянулись. Нормальные такие люди.

Спасибо не скажут

Само умение работать в недружественной среде принципиальнее, чем конкретно то, как это делается — воздается ли зубом за зуб, подставляется ли другая щека… Важно, чтобы дело сделалось. Несмотря на свист, шум, массовую нелюбовь.

Какие тут уместны рецепты? Пожелание крепкой нервной системы не предлагать. Это или уже есть, или к психологу на индивидуальные консультации.

Возвращаясь к недружественной среде — совет переключить восприятие: видеть мир деятельностно. Иными словами, человек есть то, что он делает, а не то, как к нему относятся. Мера ненависти к тебе зачастую растет, увы, прямо пропорционально к деятельности. И это нормально. Просто должно быть больно не с того, что тебя царапают-нелюбят-кусают, а с того, что твое присутствие в мире стремится к нулю.

В христианской культуре это должно быть облегчено, там есть какие-то инсталляции по умолчанию. В конце концов так, как не оценили Христа, никому из нас так не светит. Но в христианской культуре ведь даже для патентованного антихриста сам Христос, пусть и отрицательный персонаж, все равно ведь скорее «крутой». Даже уценив все ценности, сугубо по масштабу последствий.

Добро и зло: перезагрузка

За кого болеть в конфликтах политических, экономических, культурных, даже, как говорится, в межличностных? Вообразим пространство, так или иначе раскиданное между двух полюсов. На одном подгребает ресурсы, чтобы что-то делать, на другом что-то делают, чтобы подгрести ресурсы. И все обретаются где-то между абсолютными полюсами, жизнь вообще тяготеет к экватору. Но если не виднеется добро, можно ласково улыбнуться и отдаться меньшему из зол.

Первая оговорка: подлинная деятельность не случается вне определенного мышления. Целеполагание невозможно вне онтологического полагания, ну и т. д.

Второе: не так важно, что именно там намереваются делать… Это как в анекдоте про «чего не собирай, все равно будет пулемет». Если определенным образом подумано, зла не будет. Хотя самое размышление может начаться с чувства великой злости, оно конечно. Но все спасут процедуры и рецептуры.

Методика дилетанта

Странное признание для автора нескольких книжек, но в каком-то смысле чувствую себя совсем-совсем акультурным. Не антикультурным, конечно. Нет такой культуры, даже самой причудливой, от которой бы мне хотелось схватиться за что-нибудь плохое.

Но, как сказано, акультурность. Видится условность, конвенциальность всего «самого святого». Оно, вполне вероятно, могло быть совсем-совсем иным. Воображать на тему иного притом значительно интереснее, чем забивать несчастный «культурный багаж» в пару скромных чемоданов, выделенных под то. В двадцать лет, наверное, было еще интересно. А сейчас ловлю себя на том, что, к примеру, будучи прозаиком, почти не читаю прозу, не говоря уже о поэзии, и прочей кино-музыке, и только в позиции любителя потребляю, если оно случается.

Касательно искусства — мне почти не интересно измерение, условно говоря, эстетического. Говорить про это — ну его, в том смысле я подчеркнуто не «культуролог». Онтологическое — да. К форме пожелание лишь такое, чтобы она не мешала содержанию, вычитая из него на своего рода транзакционных издержках промеж интенцией-рецепцией (что, собственно, и есть мастерство исполнения).

Если мне надо что-то оценить, поймал себя на забавном правиле. Нет, с литературой, публицистикой — понятно. Если меня мотивировать, то, наверное, мог бы писать развернутые рецензии, только мотивировать меня нечем и незачем. А вот поэзия? театр? музыка? кино? У меня же нет к этому подлинной любви, а без нее невозможен опыт, а без опыта нельзя высказаться по делу.

И вот, значит, правило: скудости моего вкуса все же хватает на то, чтобы меня пытать, к примеру, плохими стихами или плохим фильмом. Я даже знаю обычно, почему это плохо, на это хватает скудости моей аналитики. То есть могу объяснить. Из того, что хорошо, мне нравится — ну, я же темный, мы же договорились — положим, 1 %. Который что-то трогает, совпадает. Но как заценить основной массив, который не трогает?

А простое правило: хорошо все то, про что я не могу развернуто объяснить, ПОЧЕМУ оно плохо. Хорошим искусством меня тоже ведь можно пытать. К чему мне оно, если там нет меня. Но если я не могу на пальцах показать, где оно плохо, оно хорошо. И буду на том стоять. Как бы меня с этого не мутило.:)

А ведь простое правило вежливости, если вдуматься. Если бы оно работало в наших интернетах, качество жизни в оных поднялось бы на уровень. Но куда там. Все ж эксперты. Начиная с тринадцати лет от роду…

Алгебра грехов

Как часто два порока и более, спаянных более-менее удачно, производят впечатление если не добродетели, то хотя бы не стыдного анкетного прочерка. Например, от обвинений человека в полнейшей ебанутости спасает лишь его полнейшая зашуганность. Жадность, компенсированная стадностью. Подлость, уравновешенная неврозом. Раздолбайство, прикрытое рабством. Одним грехом меньше, и социально приемлемое создание кажется чудищем. Ату его. А надо поздравить, погладить, задать новорожденному чудищу сахарку. Не слишком серчая на тех, чье бяка выпуклее оттого, что не прикрыта другими.

Коллективизм по нужде

Ставка на «воспитание индивидуальности» парадоксально приводит к коллективизму. Что значит вообще — индивидуальный подход? А это значит развивать то, что лучше всегда развивается. Играешь в баскетбол — играй, читаешь книги — читай, лезешь в компьютер — лезь. Мальчик-математик свободен от физкультуры, мальчик-футболист свободен от синусов и котангенсов. Не надо «гармоническую личность» из каждого, не надо широким фронтом, надо как Наполеон — максимальная концентрация ресурсов в зоне прорыва. Предметы если не в школе, то в вузе — сугубо по выбору, никакого принуждения к типовому досугу, каждому свое. Только в крайнем случае спортсмен должен браться за книжку, а ученый за мячик (когда человек сам уже загибается, и побочный дефицит начинает мешать в главном призвании, так бывает).

Это максимизация и личного успеха, и общего блага. Но обе максимизации — при условии. Должна быть очень сложная и гармоничная социальная ткань. Другие должны прикрывать твои дефициты, а не играть на слабых местах. И если человек специалист-флюс, сколь угодно крутой специалист — он обречен на коллективизм, на встраивание в корпоративность. Поодиночке такие сдохнут.

При всей интроверсии, при всей своей мизантропии — мне кажется, я очень коллективист. В плане лояльности, корпоративности, договороспособности, и прочего такого. А чего делать-то?

Но общность из миллиона «флюсов» — цветущая сложность и непобедимый полис, а из миллиона «полугармоников», умеющих много чего, но на троечку — серость и обреченность. При этом индивидуализм в таком обществе будет зашкаливать. Вроде как сейчас в России.

Пределы носа

Свобода кулака, как известно, ограничена носом ближнего. Но какая-то свобода кулака есть. Где вот должна кончаться свобода слова, упираясь в несвободу оскорбления? Или неважно, как это назвать — оскорбление, еще как-то — короче то, что нельзя. Понятно, что это, прежде всего, вопрос формальных определений.

Для той эпохи, которая настает, вопрос базовый. Никогда он не стоял так остро. Просто слишком многие дорвались до, слишком многое на кону. В разговор, который ранее вели сугубо специалисты, которых только на корпоративную этику натаскивали лет десять, открыт для любого. И пошло-поехало.

Ну вот, положим, нижеследующий набор фраз. За какие из них должны наступать общественный остракизм для автора и его ответственность по суду? А какие — всего лишь свобода слова?

1. «Я хочу, чтобы Иванов поскорее помер, мне было бы легче дышать».

2. «Иванов, глупышка и пустышка…»

3. «При виде Иванова меня тянет блевать».

4. «Я знаю, Иванов, что ты трус — и ты никогда не позвонишь по телефону XXX, чтобы перетереть все реально — тебе будет страшно за свое лицо, да».

5. «Распечатал текст Иванова, прочитал, порвал, повесил на крюк в туалет».

6. «Иванов, эта пародия на профессионала, с апломбом тянущая банальности 20-летней давности…».

7. «И не заебало, Иванов, хуйней страдать?».

Моя версия: приговор суда и презрение общества за 2, 4, 6 и 7. А вот 1, 3, 5 — хоть и неприятно для Иванова, но можно. Хотя фраза 1, конечно, звучит резче, чем фраза 6. Но здесь вопрос именно формы, подводить надо под нее. Что можно? Выражать СВОЕ ОТНОШЕНИЕ. Если вы желаете смерти некоему человеку, или радуетесь его смерти, но не предпринимаете насильственных действий, и никого не зовете к тому — ваше право. Ваше право блевать при любом имени, пусть это будет самое святое имя для 99 % сограждан.

Нельзя высказывать лишь одно — не обоснованные суждения. Суждение о том, какую эмоцию лично вы испытываете, всегда обосновано. Вам же виднее, что вы испытали.

А вот нельзя — лгать и попирать презумпцию невиновности. По умолчанию любой человек считается не просто хорошим, а достойным своей должности. Потому пожелать любых бед и даже смерти корректнее, чем усомниться в профессионализме кого-либо.

Но! Что интересно: если под фразами 2, 6 и 7 будет некое пояснение хотя бы на пару тысяч знаков, почему Иванов таков, а лучше пояснение на десять, то это можно. При условии чего-то вроде «выдержанности логической формы», чтобы 10 000 знаков не состояли из 2500 букв у, р, о, д (тут должна быть какая-то формулировка для инстанций, думать надо, какая). Возможно, в случае 7 некорректным будет «хуйня», нет конвенции о том, что это печатная норма. Но если будет конвенция, можно и «хуйню».

А вот фраза 4 это уже приставание, обращение внимания на себя с явной угрозой физического насилия. Обоснуй, не обоснуй — все равно. В дворянском обществе — нормальная вещь, там свои регуляторы вежливости. Но если государство отнимает у граждан право разрушать тела других граждан, фраза 4 нарушает его закон.

Забавный получается кодекс: можно говорить-писать практически что угодно, но… не короче энного числа знаков. Взялся наезжать — делай это бульдозером, а не велосипедом.

Когда умные, хорошие и честные наезжают на глупых, плохих и ложных, они обычно делают это именно так. Подгоняют бульдозер, то есть им не жалко написать статью в 10 000 знаков с объяснением, почему Вася козел. Подробную, художественную, с фактами. Или сделать доклад, положить время на подготовку. Когда бывает наоборот — плохие наезжают на хорошие — то делают это налегке. Кричат с места, пишут на заборе, гадят в комментах. При требовании структурировать подробный контент этого самовыражения просто бы не было.

А хорошие получили бы шанс. Колупать болячки долго и обстоятельно, как они это любят.

Что еще? Такие дела должны рассматриваться быстро, за час. Штраф в размере месячного дохода ответчика, как-то так. Дело не в том, чтобы обиженный заработал, а в том, чтобы ответчик кое-что испытал. Чтобы душа запомнила боль. Телесные наказания, по счастью, запрещены. А меньше одной получки — боль не запомнится.

Именем Консенсуса

Есть ли такие позиции — политические, идеологические, религиозные — изъявление и отстаивание которых должно быть запрещено? законодательно, с прописанным и работающим наказанием?

Давайте не будем торопиться с ответом, и уделим немного внимания реальности. Кажется, что предел великодушия во фразе Вольтера, мол, не согласен с вашими убеждениями, но отдам жизнь за ваше право их высказать.

Но реальность такова, что в каждом обществе есть некое осевое мировоззрение. Есть центр идейного поля, есть его края, и есть такие края, которые уже за краем. Слаще и теплее всего по центру, с краю уже так себе, с внешней стороны края — совсем неуютно. Даже если нет закона, по которому тебя должно прессовать государство, тебя будет прессовать общество. К сожалению, это слишком естественно, чтобы могло быть отменено в принципе.

Даже общество, взявшее свободу слова как фетиш, все равно обречено на такой Консенсус, который с центром, краями и запределом. В западном обществе можно, хоть и невыгодно, быть адептом Ленина, но быть поклонником Гитлера уже несовместимо с карьерой: ни с политической, ни с академической, ни с медийной. Не влезает Гитлер. Если ось Консенсуса немного сдвинется вправо, Гитлер влезет, хоть маргиналом, но все же легалом. А вот Ленин, Сталин и Мао тогда, наверное, выпадут. И не так важно, есть ли про то специальный закон. С прописанным законом даже честнее, чем с гноблением по каким-то неписанным, но всем очевидным правилам. По краям всегда будет холоднее и неуютнее, чем по центру, а за краем будут бомжи. И никакой плюрализм не решит вопрос в пользу вопроса — все равно элиты будут вынуждены общаться на более-менее одном языке, и выталкивать иноязычных. В конце концов, кто такой сумасшедший — как не человек, окончательно утерявший общий язык с людьми?

Так что давайте не будем хотеть невозможного. Люди не летают как птицы. Консенсус имеет свой Центр и свой Предел. Не будем про вечный двигатель, не будет о том, как зачерпнуть и выдать равноправия всем идеям. Независимо от нашей терпимости, мы обречены кого-то обрекать, это нормально. «Они нас тоже не пожалели бы». Осталось определиться, где личный Центр, где общий, и занять соответствующее место. И кто-то всегда окажется у параши. Вопрос, кто.

Религиозная пропаганда

Что есть религия, как не аксиоматика, предшествующая восприятию? Но чтобы любое восприятие состоялось, сначала полагается «теория», хотя бы про то, что можно воспринимать, что нельзя, что вообще существует в мире. Сначала концепция, потом рецепция, не наоборот. Но в этом смысле нет, просто не может быть — «не религиозного» человека. У каждого аксиоматика, каждый верует. Просто в разное. Вот та же материя, якобы данная в ощущениях. Ни в каких ощущениях концепт материи не дается. «Это же непонятно, какой наркотик надо принимать, чтобы начать видеть не вещи, а материю как материю».

Ну и вот. Если априорность концепта предшествует в любом случае, сравнивать надо именно одну концептуальность с другой, а не с ее отсутствием. Последнее не то, чтобы плохо, оно невозможно.

Те, кто позиционируют себя как «прагматики», «утилитаристы» и прочие — нельзя сказать, что они не пользуются той призмой, генезис которой есть дело философии и религии. Просто это такая особая религия-философия. И, конечно, чтобы ей пользоваться, вовсе не обязательно ее знать — не все ж люди знают, что они разговаривают прозой.

Какая это религия? Построенная, например, на приоритете видения субстанции перед видением форм, на приоритета выделения общего над различным, на редукции — не само собой разумеющейся — всего, что не дано в чувственном опыте, и т. д. Это не само собой разумеется, повторюсь. Взять любого человека традиционной культуры: для него все это, мягко выражаясь, не очевидность. То есть для того, чтобы «посмотреть на мир без этих пустых теорий», сначала надо создать про это особую теорию. Вытесняющая теории более ранние. В конце концов, мысль о том, что Бога нет, более сложна, чем мысль о том, что Бог есть (как и представление о небытии сложнее представление о бытии, ибо небытие есть бытие, взятое с отрицанием, два элемента вместо одного). Мысль сложнее, в силу антропологического, можно сказать, факта: сам по себе человек как культурное существо конституируется с мыслью и в мысли о Боге, практически в любой культуре. Убедить культуру в том, что ее изначально посылки ложны, более сложно, чем отдаться им как старому и проверенному способу понимать и жить.

Ну и не будем забывать также о том, что любое мировоззрение — энтропирует. Здесь не так перевели, здесь не так поняли, здесь сознательно переврали. Мы имеем редуцированные формы, всегда. Но энергетика смысла так велика, что над ним можно издеваться веками.

Собиратели токсинов

Что общего — в механизме запоя, текущего финансового кризиса, логике заседания диссертационных советов? Общая формула: предпосылки системности возвращаются в качестве ее же результатов, и спираль всегда заводит на понижение, если ее предоставить самой себе. Выход в том, чтобы, сразу или постепенно, «переломаться», прогнувшись под реальность внешних к системе факторов. Допустим, не лечить проблемы, выделенные бесконтрольным выделением бабла, выделением того же бабла. Аналогично обстоит с наркоманом или академической корпорацией, да любой корпорацией, просто не каждая кричит обществу, чтобы от нее отстали и не трогали. Само по себе это всегда стремится к смерти. «Предоставить жить своей жизнью» здесь означает предоставить возможность умереть своей такой родной имманентной смертью. Именно потому, что машинка собрана на возвращении предпосылок с их умножением…

Последний патрон

На крайний случай у любого человека есть последнее оружие, самое очевиднейшее: признать свою слабость, всю, реально, без истерики. Многие уроды лишь в силу того, что пребывают в прекрасном мнении о себе, и сбрасывание этакой гири сразу придает подвижность конечностям, и морда просветляется почти до лика. Как максимум, это переворачивает доску, на которой у тебя стоит проигранная партия, как минимум — дает бонус к силе. Но люди редко считают, что дела настолько плохи, что последнее оружие пора извлекать… Будут упираться до последнего. К тому есть резоны: в некоем смысле это означает извлечь на свет божий пистолет с единственным патроном и пальнуть себе в висок. «Здравствуйте, я говно». Тело выживет, но это чудо кажется очень малым — больше тела ценят то, что ошибочно считают чем-то вроде души.

Апология странного

«Ебанутость» совсем даже не глупость, как-то я отстаивал достоинства этой штуки. По финалу, по голому результату — может быть, даже весьма и глупость. Но там варианты. Например, это глупость, но с умом изобретенная. Или глупость, но с умом практикуемая. В общем, странность, причудливость и не типичность — облагораживают.

Семинары о стыдном

Не так важно, о чем, сколь важно, как. Можно ведь и явные слабости преподносить с позиции силы. Положим, у человека некая болезнь, огрех, дырка. Руку ему отрезало. У нас ведь как принято? Либо ищут жалости: ой, люди добрые, посмотрите, как мне, такому сирому… Либо понтуются своей дыркой: да у меня, сука, опыт жизненный, да кому руку не отрезало — вообще не мужик, жизни, сука, не знает. А как можно презентовать слабость — силой? Да банальным, спокойным менторским тоном: «а хотите, я расскажу, как руки-то отрезают? У вас такого опыта не было, а мало ли, вдруг кому интересно…». И спокойно лекцию прочитать. Понятно, что про руку — метафора. Но именно таким лекционным тоном люди должны рассказывать, например, о своих судимостях. Об алкоголизме, о наркомании. О сексуальных каких-то странностях. Вообще о боляках, физических и душевных. «Я, конечно, понимаю, что ничего хорошее в неврозе нет, но смотрите, какая любопытная у меня симптоматика». Ну и это почти уже здоровье. По крайней мере, эрзац весьма убедительный. Я именно так пытаюсь рассказывать. И от других бы хотел.

«Стройка отношений»

Как-то заявлял, что не приемлю само понятие «строить отношения». Мол, мужчина и женщина должны строить, и даже друзья-подруги должны, и т. д. Тут надо пояснить. Потому что рефлексировать, торговаться, принимать законы совместного мира — очень даже. Это интересно. Но давайте я определюсь такой тавтологией: это интересно ровно до той поры, пока это интересно. Здесь не должно быть элементов боли и надрывного усилия, и прогиба, и тонкой манипуляции, и засадного полка на Куликовом поле. Как только появляется постоянная боль и не менее постоянный засадный полк — пиши пропало. Историю можно сворачивать в рулон, и передавать управление ликвидкому. Возможно, таким образом я не романтичен и слабоволен. И тем не менее. Именно оно я почитаю здоровым инстинктом, и если сам грешу супротив — знаю, что грешу: то есть сугубо я болен, не мир такой. Меня на хрен, не кого-либо. А все правильное дается естественно, как дыхание. Можно прощать, можно чуток грустить. Нельзя пыхтеть, уговаривать и насиловать спонтанный порядок. В бизнесе, наверное, можно. В политике. В любви и дружбе — нельзя.

Умно, зло и весело

Есть такая поговорка, что чел должен быть умным, злым и веселым. Очень даже поговорка: умная, злая и веселая. Такую чудную имманентность формы и содержания просто грешно обойти мимо, так что — чуть растечемся, мыслию по древу.

На наш взгляд, все три слова здесь с привкусом, это не совсем обыденное их разумение. Умный не значит непременно говорящий умное. Любой мыслящий, конечно, уже умный, но не любой умный — мыслящий. Грустный вывод для нас, дискурсивных крыс, но это так.

Злой не значит плохой, вредный. Плохой это значит вредный с позиции любой надсистемы. Как говорил один литературный персонаж про других, не менее литературных: «хороший он мужик, только зачем родился?». Вот если незачем, то плохой… А злой это просто заряженный негативно. Что вовсе не означает плохости. Солдат злой. Разведчик злой. Писатель, как правило, злой. Политик. Рок-музыкант. Все они, так или иначе, партия войны, и главным пафосом имеют скорее не терпеть нечто плохое, нежели обожать что-то хорошее. Ну и нормально. Главное, чтобы все это было встроено в мир по божеским понятиям и людским законам.

А веселый вовсе не обязательно должен рассказывать анекдоты или тем паче быть настроенным позитивно. Он не должен ждать, что все закончится хорошо. Подлинная онтологическая веселость имеет другой пароль: «да срать, чем оно все закончится!». Делать все, чтобы закончилось хорошо — но не ждать того. Беззаботность не только не сводима к оптимизму, но и противоположна ему. Ждать, что все закончится хорошо, что люди будут добры и справедливы, а русского человека равно сильно обожают по обе стороны Пиренеев — как минимум, глупость. А ее не надо. Да плевать, как оно. Делай, что должен, и будь, что будет. Стоики могли сойти за веселых ребят.

«Избави нас от надежды»

Несчастье наших неврозов зачастую крепится на надежде. Вообще, чтобы упасть в хану, нужно по хорошему отыграть три такта.

Сначала мы начинаем придавать большее значение неопределенностям в нашей жизни, нежели определенностям. В общем логично. Если 500 тысяч лежит на депозите и с ними все понятно, хрена ли о них думать? Но если при том 200 тысяч лежат в акциях, и акции скачут по 70 % годовых вверх-вниз, то 200 тысяч прикуют 90 % нашего внимания, а депозиту дай бог останется 10 %. Родственники и друзья, как правило, более гарантированы, чем динамика самого завалящего любовного романа на грани любовного анекдота. Но мы будем чувствами на 90 % в том анекдоте, хотя его «капитализация» уж никак не более 10 % от 100 % актива наших, как их называют в народе, отношений. Когда идешь по темной улице в нехорошем районе, думаешь не о том, что у тебя элитная недвижимость в центре, а том, что сейчас кто-нибудь, сука, появится… Хотя недвижимость много ценнее единожды целой морды. И это вроде правильно. Наличие знания устраняет резон мысли и чувств (даже над математической задачкой думают ровно до тех пор, пока ее решение непонятно, а дальше просто делают арифметику по шаблону, думая уже о птичках). Правильно-то правильно. Но шаг к хане сделан.

Второй шаг — обратить внимание: большая часть случайностей несчастливы. Так повелось. Случайно потерять деньги всегда вероятнее, нежели их найти, и человека потерять проще. А неопределенность — почему неопределенность? Потому что не мы решаем, кто-то решает, случай. Но мы не ждем от случая ничего хорошего, так ведь? То-то и оно. На первом такте мы вложились в определенное место, на втором видим, что место гиблое.

И все бы ничего, но нас добивает третье обстоятельство — нам остается надеяться. Мы уже не ждем ничего хорошего там, где не мы решаем. Само собой не наладится, случай не даст, черт не поможет, ну а… вдруг? Никогда нельзя исключить этого «вдруг» — в деньгах ли, любви, здоровье. А вдруг, значит. Возьмет и полюбит. Возьму и отыграюсь.

Именно поэтому мы боимся — потому что надеемся. Надежда как оборотная сторона страха и подлинная причина страдания. Молитва должна была бы звучать так: «Господи, отними наконец у меня надежду…». Как проще всего исцелить несчастно влюбленного за минуту? Явить ему Источник Абсолютного Доверия, который его Абсолютно Уверит: не полюбит оно тебя никогда и никоим образом, успокойся. И ведь успокоится. Сурово ему станется, но спокойнее, а там и вовсе наладится.

То есть врачеваться — на третьем такте. Ибо как это делать на первых двух, еще непонятнее. Да и вопрос, от чего.

Побочный эффект, правда, может быть любопытным. Жил-был невротик, боялся любого шороха, вздрагивал с телефона, толковал любые знаки к погибели. А почему? Потому что надеялся, бедолажный.

Надежда сдохла, и ничего уже не страшно. Нечего бояться, в аду-то. Ну тоска, ну отчаяние. Подумаешь, эка невидаль. Внешний ад, куда он перемещается, много симпатичнее того внутреннего, что он усиленно обживал.

Хотя бы потому, что теперь можно начать что-то делать.

Немного культуры смерти

У нас культура и общество отговаривают от суицида. Того, кто уже совсем-совсем решил, вряд ли можно. Но всех сомневающихся — оттаскивают, как могут. Но я легко могу представить общество и культуру, где наоборот. Где любое сомнение трактуется в пользу решения. Если уж так хочешь жить, знаешь, зачем оно тебе, или просто хочешь, и плевать тебе на любое знание — ладно. Живи, ты прав. Но если у тебя есть хоть какое-то сомнение… Личный психоаналитик будет уговаривать тебя грохнуться. В аптеке посоветуют яд, приятный на вкус и быстрый на дело. С плакатов тебе расскажут, что «выхода нет». Родные не упрекнут, партия и правительство пособят. Будет считаться, допустим, что самоубийство — жизнь, сведенная вничью. Для выигрышной партии странно, для 90 % человеческих жизней — недосягаемая мечта. Я не о том, как на самом деле, я не знаю. Я о том, как может считаться. «Ничья — победила дружба».

В таком мире, конечно, прекрасна наркомания, всячески одобряем алкоголизм. Считается, что твердо хотящий жить — то ли пройдет мимо, то ли выживет, несмотря на… Сомневающимся — самое оно. Если человек сомневается, вмазать или нет — всегда надо вмазать. В вену ли, стопариком в горло. Вмазать не надо в случае, если твердо знаешь, что не надо. А если вопрос стоит — значит, надо. Такой уж вопрос.

Что добавить?

Допускаю, что многим мог бы понравиться такой мир.

И здесь нет места для спора, вообще. Ибо здесь стоит такой первовопрос. Да простится ученый сленг, это аксиологическая аксиоматика. Спорить можно где? Где вопросы вторые, третьи, сто пятые. Где теоремы, построенная на правилах вывода. «Вы неверно интерпретировали слова пророка», «вы не владеете дедуктивным методом», «вы плохо читали». Там можно спорить, конечно.

А здесь — нет.

При случае можно только повоевать.

Обратные любовные связи

Влюбленность, как известно, уравновешена самыми простыми отрицательными обратными связями. Наверное, оно даже и правильно. Будь тут связь положительная, мир бы, наверное, перегрелся и лопнул ко всем чертям от переизбытка.

Чем меньше мы ангажированы, тем свободнее мы держимся, чем свободнее мы держимся, тем больше нравимся, чем больше нравимся, тем больше можем позволить себе ангажироваться, но тут мы начинаем менее свободно держаться, и… тем же кругом — на понижение.

У очень добрых, очень умных и очень близких людей все бывает наоборот, то есть гармонично, но обычно бывает так.

Так кайф и смысл не в том, чтобы тебя, а в том, чтобы самому.

Но даже если бы мы могли управлять, мы бы с ума сходили: механизм работает так, чтобы избежать обоюдного максимума. Теоретически «влюбленность» почти невозможна, оглянемся, присмотримся, запечалимся: обычно в эту игру народ или придуривается, или страдает. Или это какой-то особый народ, см. выше.

Вплоть до подозрения, что любовь вырастает из какой-то иной штуковины. Совсем иной.

Философ как презентация

Представиться «философом» странно. И даже не очень понятно, то ли это боязнь самоуничижения, то ли наоборот, упасение от греха гордыни. Нет в слове середины и скромного такого, но доброго значения, как в словах «математик», «физик», даже «литератор». Вот, тем же литератором не стесняюсь. А философ — это… на грани какой-то крайне гнилой рецепции, ага.

— А, милейший, так вы как Платон у нас?

Так не Платон. Щенок я, сравнимо с каким-нибудь Александром Моисеевичем Пятигорским.

— А, милейший, так вы у нас как эти самые, доктора наук?

Так многие, слишком многие доктора философических наук в России — люди более бесполезные, нежели, например, водитель маршрутки. И, возможно, менее разумные, чем простой рабочий — отрицательные числа меньше нуля, то есть ноль, воображающий, что он цифра десять, и социально поставленный в ранг цифры пять, это уже какое-то «минус два»: материя раковой опухоли хуже всего-навсего заурядной дырки. Галковский совершенно прав в описании типового представителя корпорации (и не прав, когда линейно экстраполирует ощущения, например, на МЛК).

То есть диапазон восприятия слова от «здравствуйте, я гений» до «здравствуйте, я идиот». В зависимости от того, какой опыт имеет те, кто тебя услышит. Вот так, между Сциллой понта и Харибдой аналогии. А сказать-то хотел всего-навсего «здравствуйте, я химик». И если человек, например, на какой-либо кафедре, или вне кафедры, что-то делает с мышлением самого себя и окружающих, ему странно с презентацией в этом слове. И не очень ясно, какие тут другие слова.

Факт не опыт

Опыт это не то, что с нами произошло, а то, что мы сделали с тем, что с нами произошло. Потому нет такого опыта, как «война», «тюрьма», «сума» и прочее. Не так важно, что человек попал на войну — важно, что он сделал с тем, что он попал на войну. Нет мест, со 100 % вероятия усиливающих человека или наоборот. Допустим, человек, изнасилованный анально, не теряет шанса получить от этого ценный опыт, стать круче (про это, например, есть читанная мной в 90-е повесть-боевик «Петух» Николая Псурцева). Хотя, казалось, петух — он и есть петух.

«В армии куется настоящий мужчина», «в университете возникает интеллигент», и т. д. Повторюсь: важно не то, что происходит, а дается ли нам возможность сделать что-либо с тем, что происходит… Отсюда надо смотреть и на «армию», и на «университет», и на «секту».

Оценить место, пожалуй, можно лишь статистически: посмотреть на большом массиве входящих и выходящих, кем были до и стали после. Хотя даже из самого плохого места — концлагеря, например — выйдет и усиленный им. Но странно, вдохновившись примерам, всем гражданам прописать 3-месячные курсы концлагеря.

Сложность метода — он работает для пространств, куда человек помещается целиком, и держится там, словно в коробочке. Концлагерь, тоталитарная секта, летняя интенсивная школа. С университетом хуже. Человек же не помещается туда целиком, и нельзя сказать, чем была его годовая динамика — движением вопреки или благодаря. На этом, кстати, сыплются большинство методик определения «качества образования». Ну стал человек скотом в промежуток между восьмым и десятым классом — это его школа довела, или кто-то еще? Или человек прочитал много книжек, и даже стал их писать — это спасибо уроку литературы? Я вот читал не благодаря «лит-ре», но скорее вопреки.

Количество оборотов

Пусть не верю в прогресс, но в одном отношении мир вроде бы стал получше. Можно быстрее проживать что-либо. Опыт брака, например. Опыт пребывания на месте работы. Опыт идеологической ангажированности. С тем же качеством, если бы берем опыт. За два года можно пробежать то, на что когда-то давалось двадцать. Давалось — в смысле? Самой сборкой общества, правилами, отношениями, восприятием времени и нормы. Понятно, что извлечь опыт можешь только ты сам, и никто за тебя. Но есть условия, более или менее… И еще — стала более доступной опция «перезагрузка». За жизнь можно прожить пять жизней. Пятнадцать. И раньше можно было. Но раньше это требовало чуть более особых качеств. А сейчас «перезагрузка» в массовом доступе. Вот она, рекламируется. Самой жизни от того становится как бы больше, но…

Все это имеет и обратную сторону. Быстрота скольжения такова, что можно и проскользнуть. Жизнь, заданная культурными шаблонами в большей степени, чем когда-либо. Где вообще ничего от себя.

Это как интернет, как социальные сети: сильного усилит, давая ресурс, слабого ослабит, подсаживая на суетность, невроз, слив времени и чувство лишней значимости.

Но интересы сильных важнее.

Значит, стало лучше.

Оскалгуманизма

Давайте представим такое шоу на ТВ. Собираются в студии шесть человек и играют в русскую рулетку. При этом общаются, отвечают на вопросы ведущего, друг друга и зрителей. До этого шоу раскручивается, про каждого участника показывают мини-фильм, как он дошел до жизни такой, несколько дней ажиотаж нагнетается, сама передача — лишь кульминация. По завершению передачи из студии выносят один труп, а пять остальных участников получают по миллиону долларов.

Дальше — больше. Равновесная цена при таком спросе и таком предложении на одну шестую человеческой жизни явно меньше, чем миллион. Среди населения Земли найдутся люди, оценивающие риск, к примеру, в ящик алкогольных напитков. Наконец, всегда находятся люди, готовые поиграть бесплатно. Там разные мотивы, не будем вдаваться. Наконец, есть просто самоубийцы, которым это покажется красивым.

Вопрос — что помешало бы уже сейчас на ТВ сделать такое шоу? Все были бы в выигрыше: продюсеры поднимают рейтинги, зрители получают зрелище, участники — деньги, славу или смерть, которую сами сочли привлекательной.

Но шоу вряд ли пойдет. Через какое-то время может быть, а в нынешней гуманистической цивилизации не пойдет. Лай и хай, поднятые по моральным соображениям, сорвут весь проект. И ладно бы, доброта и гуманизм тут были причиной — нет, главной причиной будет лицемерие, наша цивилизация куда как более лицемерна, чем, к примеру, античный полис или Франция 17 века. И в конечном счете менее разумна в своей повседневности, если понимать сие как прозрачность номоса и реальность логоса.

Или что мешало бы легализовать гладиаторские бои? То же самое. Но всегда есть люди, которые бы хотели бы калечить других и рисковать собой. А тем более за деньги, пусть даже небольшие. И никуда не деться — это элемент человечности, взятой полностью: Платон это понимал. Мамардашвили, ссылаясь на Платона, говорил нечто подобное. Если есть воинские инстинкты, значит, должны быть войны, если есть похоть — должны быть публичные дома. Другое дело, что все должно быть на своем месте. Должна быть войны, но полевые командиры не должны, к примеру, носить звания академиков. Должны быть бляди, но они не должны быть авторитетами в духовно-культурной сфере. Нормальный правый подход.

Проблема же не в том, что есть мужчины, которые хотят драться, вплоть до убийства. Искали бы себе партнеров по бою, удовлетворялись бы. Проблема в ином. Проблема, что гопник пристает к прохожему, не имеющего силовой конфликт своим хобби. Но цивилизация стоит на специализации индивидов, именно эта ценность мешает сказать «а пусть за себя учится постоять», не должно физиков и лириков — гнать на курсы рукопашного боя. Опять-таки, правое решение проблемы: а). любой полноправный гражданин имеет право на оружие и его применение, б). полиция реально работает. У нас нет разрешения на оружие, и полиция, мягко скажем, работает крайне выборочно.

В идеале гопник, упорствующий в доебоне до честных граждан, должен быть казнен, полицией ли, народным сходом. А мужчина должен иметь право и возможность — если хочет — подраться с иным мужчиной. Апология гладиаторских боев проста, всего два такта:

А). агрессия не устранима,

Б). но может быть канализирована.

Гуманизм ли — отрицание первого, либо второго пункта?

Не гуманизм. И даже не только глупость, хотя и глупость. А нечто, в практике реализации весьма замешанное на подлости. Легко допускаю, как противник шоу «Русская рулетка» («человек рискует бесценной жизнью за 10 тысяч вонючих долларов! безнравственно довести его до этого», и прочее бла-бла-бла) будет против зачистки улиц от беспредела («они тоже люди, их можно понять, их довели, и если мы убиваем убийцу, чем мы лучше него самого?»). В каком-то смысле все это одна мораль и ее носитель — Истеричная Баба, независимо от пола и возраста, указанного в ее паспорте. Эдакое возвращение Великой Матери — одинаково сильно любящей и хороших, и плохих своих детей, плюющей на различие, и личное их решение. «Как это человек может рисковать своей жизнью? Это же ай-ай-ай!».

Собственно, оно и противно.

Устроила бы цивилизация более жестокая, но и более справедливая, прозрачная, честная. Что поделать, я не причастен культу Истеричной Бабы и тому, что в нем считается гуманизмом.

А кому-то лучше сироп на роже. Бывает.

Сюрреальные пацаны

«Пацан», «реальный пацан», «настоящий пацан» — все это может быть комплиментом и сильным словом, но в мире, редуцированном к чему-то столь простому, что на фоне 19 столетия это умирание. Тогда люди прежде всего делятся на пацанов реальных и ирреальных, конечно, спору нет. Но мир еще не дошел до этого состояния. Если дойдет, нормальное слово, емкое. Буду им говорить. А сейчас его потребляют люди, мир которых упростился чуть быстрее, чем мир вообще. Это не знак простой честной дикости, это именно на руинах. Викинг был примитивен. А пацан — редуцирован. Если брать явление как культурное.

Уходы от личности

Какой-то классик писал, что женщина любую идея переводит на личности. Речь, понятно, об архетипической дискурсивной манере. Многие испорченные мальчики, например, дадут фору девочкам. Так вот, поймал себя на обратном — как правило, любой разговор о личностях я перевожу на идеи. Ну, допустим, развивая тему «Вася козел», я не успокоюсь, пока не смотаюсь от конкретного к абстрактному, и обратно. К какому типу принадлежит наш Вася, какая культурная матрица Васю делает, какой принцип или отсутствие какого принципа воплощает Вася, и какая тут хрень — если говорить по чесноку. Восхищаемся тоже не столь человеками, сколь принципом, воплощенном на человеке особо удачно. Местами, наверное, такая манера даже смешна, особенно если перегнуть, но… мне так удобно. А тут еще фраза классика. Как говорилось в одном анекдоте, «вот за что тебя уважаю, друг — за то, что ты не баба». На всякий случай — жирный смайл.

За что боролись

«Все Лаканы и Гваттари — все за хрен меня хватали».

«Подорога, Подорога — ты за хрен меня потрогай».

«Мы послали Дерриде его вареные муде».

«Шел по улице Фасбиндер, на хую вертел цилиндр».

«Как-то Рыклин вдруг рыгнул, попал кому-то в задницу, тот поднял с земли свой жезл и выеб горе-пьяницу».

И т. д.

Это из песенки Псоя Короленко.

Что тут должен сказать образцово-показательный постмодернист?

«Текст, как нам представляется, является предельной экспликацией эмансипирующего постмодернистского дискурса, проблематизирующего феномен имплицитно-тоталитарной культуры, фундированной логоцентризмом, а также фундированной тео-, фоно-, телео-, фалло- и прочим центризмом. Снимается диктат текста, древовидных структур, бинарных оппозиций, в частности оппозиции низкого и высокого, также иерархии, трансцендентного, плана генерализации, явлена ризома и освобожденные машины желания. Ризоматический хаосмос номадических сингулярностей…»

И т. д.

В общем, должен восхититься. Послали Дерриде его вареные муде, и правильно сделали. С точки зрения французской философии 20 столетия — самое оно.

Бес пафоса

Самые страшные и главные слова должны звучать тихо. И вежливо. И без надрыва. И без повышательной интонации. И скромно. И без сильных эпитетов. Текст, если в нем есть что-то главное и что-то страшное, и тебе это нравится, надо выпаривать, пока из него не выйдет все эта дрянь. Приговор оглашается не криком. Спокойнее надо. Давайте вообразим, как звучала бы речь существа, имеющего абсолютную власть. Уж чего там точно не было, так это фигур пафоса, истерики, умничанья. Ему-то зачем? И если бы ты сам и люди вокруг косили под эту манеру — жизнь стала бы, кстати, приятнее в обращении.

Испытание благом

Есть много воззрений, как все поделить по справедливости. По потребностям, по труду, по рангу, по жребию. А еще можно следующим образом…

Но сначала байка, то ли кем-то рассказанная, то ли где-то читанная. Сразу предупрежу — неважно даже, правдива эта история, или нет. Итак. Крупная, как у нас говорят, олигархическая корпорация. И там лидер профсоюзов как-то углядел в интересном отчете, сколько дирекция тратит на элитных проституток. После чего на корпорации начинается невиданная доселе буча, переходящая в забастовку. И вот там один эпизод, якобы было так, директор говорит профсоюзнику:

— Ну чего тебе надо, а? Мне вот реально нужны эти проститутки. Я устаю, с ними расслабляюсь, и потом лучше работаю. От меня зависит больше, чем от тысячи рабочих, и меня надо держать в хорошей форме. А что, надо потратить эти средства на работяг? Но они-то ведь не станут лучше работать от новых бонусов!

Директор, конечно, эгоистичен, как и все люди, но… Вопрос: имеет ли человек право на кусок общего пирога, который не сможет перевариться к его благу?

Сколько, например, человек должен иметь свободного времени? А это смотря какой человек. Сколько он сможет переварить? Ученый, художник, аристократ — 24 часа в сутки. Там задачи такие, что время нужно, именно свободное. А касательно социальных низов в викторианской Англии было такое мнение, что праздность — мать порока, и потому работать надо часов так по 12, и желательно с детства. «Подлость, гнусность, ханжеское оправдание неравенства» — так оценил бы это советский человек, да шире, любой прогрессивно мыслящий чел в парадигме Большого Модерна. И что же? К концу 20 века образовались целые кварталы, где люди, не имеющие воспитания, не причастные культуре и цели — оказались наедине со свободным временем. И чем они занялись? Криминалом, наркоманией, всякого рода похабщиной. Что такой подросток с массой свободного времени и без какой-то начальной культуры, точнее, без интереса к ней? Это социально опасная тварь. Как минимум, он изгадит жизнь себе. Как максимум, окружающим.

Викторианские циники были правы: либо человек воспитывается, либо он раб, либо он уничтожается, и четвертого не дано. Раб, даже по звучанию слова, должен много работать. В пределе все свое время, за вычетом времени восстановления сил.

Дальше вопрос: сколько человеку нужно денег? А это надо смотреть предельную полезную блага. Не больше, чем можно потратить к его личной реальной пользе. И здесь выяснится, что больше определенной величины — польза не увеличивается… Если цель алкоголика просто сняться с ломки, то совершенно неважно, коллекционным вином или качественным этиловым спиртом. Ну то есть лучше 150 грамм спирта в чистом виде, чем 100 грамм в виде дорогого вина. Таким образом, реальная полезность растет лишь в пределах суммы, отделяющей качественный спирт от некачественного. Все-таки технарь — это плохо.

Галковский как-то при мне рассказывал детям поучительную притчу, про то, что человеку надо вовсе не много денег, а столько, сколько надо (хотя сам человек может и заблуждаться на этот счет, и обычно заблуждается). И если денег случиться больше, чем написано в пределе этому человеку, добра не будет. Можно даже погибнуть с передоза денежных знаков.

И так со всем. Сколько мужчине надо женщин, и каких именно? А женщине — мужчин? А сколько власти? Свободы?

Ну и вот.

Окончание индивида

Человек зачастую разный в зависимости от места. В одной компании так, в другой эдак, в третьей — наискосок и ортогонально. Сейчас особенно, времена такие: фрагментизация социальной ткани. Люди разные до того, что универсального компромата рыть не надо, достаточно зафиксировать поведение в компании А и показать его в компании Б, чтобы навсегда скомпрометировать.

Было бы забавно вывести что-то вроде «коэффициента различия». Мерить либо по количеству мест, где надо быть разно, либо до дистанции между предельным разным (а дистанцию мерить по убийственности того самого компромата).

Кто-то скажет, что это освобождение человека. «Не будьте не за единство, не за множество, будьте множеством», как писано у классиков. Конец индивида, распавшегося на дивиды и еще дальше.

Сейчас мне сдается, это скорее грустно, раньше, правда, так не казалось. Если человек не профессиональный шпион, желателен коэффициент, стремящийся к нулю. Сколько бы валентностей не было у человеческой особи, противоречить себе особо не надо. Но кто-то мог гордиться таким коэффициентом, разогнанным до небес. Расценивая его, например, как знак толерантности или приспособленности.

2008–2011 гг.

Оглавление

ВВЕДЕНИЕ С ИЗВИНЕНИЕМ

ЧАСТЬ 1 По углам

  Граждане на виду

  Снова литература — кому и зачем?

  Про мышление из комментов

ЧАСТЬ 2 По центру

  Родина в головах

  Ничего, кроме договора

  Базовый грех

  Идеология: гардеробный принцип

  Правые и левые: тезисы

  Гигиена в политической философии

  Поп в попе

  Вопросы литературы: методика понтомера

  История философии как ЖЖ

  Посыл богослова

ЧАСТЬ 3 Между делом

  Самоубийство как надо

  Власть, играющая черными

  Безумие разума, хедж и венчур

  Подвиды ума

  Бес вариантов

  Пусть кобыла пашет

  Хороший слоган — плохому месту

  Гламурная баня

  Задачки на точность

  15 лохов на сундук мертвеца

  Немного о самогибели

  Игра в слова: конкуренция и агрессия

  За бесправие детей и животных

  День Великой Матери

  Воспаленная простота

  Пить, курить и материться

  Предчувствие Танатоса

  В сути муть

  Красные, белые, фиолетовые

  Отстойник «бюджетной сферы»

  Чтоб ты сдох при всем уважении

  Леветь до полной правоты

  «Умнить» — это как?

  Платоническая качалка

  Смотаться к началу начал

  Очень банальное

  «Опроверг все шесть доказательств Бога и придумал свое, седьмое»

  Чья гопа гопее?

  Политкорректные молодые люди

  Ботанический сад России

  Проблеваться в интернете

  Новая стыдливость

  «Мыслю, следовательно, ненавижу»

  Будь честным — измени себе

  Определение № 1001

  Восстание рабов в натуре

  Жертвоприношение дискурсмейкеров

  Фишка методологии

  Гуманитарные котята

  Похвала одной глупости

  Люди делятся на…

  Серийные убийцы гипотез

  У матросов нет вопросов

  Практики Просветляющего Пинка

  Моральный закон и столб

  Писательский норматив

  Братство в рефлексии

  Дискурсом и топором

  Плохой пример детям

  Операционная палата онтологии

  Методологи против литераторов

  «Миллион алых роз» и «подачка»

  Поддерживая беседу

  Требующие любви

  Тест на гнилость

  Сто цветов и одна колючка

  Репрессия по уму

  Гуманитарии без понтов

  Одерживая поражение

  Выверт и уверт

  Низко о высоком

  50 грамм онтологии

  Нижние и верхние нигилисты

  Орден Ивана Отступника первой степени

  Немного жизни в мертвой ЖиЖице

  Немного о пиратах

  «Простое человеческое счастье», мать его

  Апология антирейтинга

  Долги и хотелки

  Власть над волей

  Черные дырки прогресса

  Поэтическое настроение

  Бежать, чтобы понять

  Политика: прописное высоким штилем

  Спасение читателей

  Смысл в баночках по 0,33

  Смытые информационным потоком

  Веруем: в руку или в голову?

  Маркетинг, брендинг, прочее полезное

  Держась корней

  Животное, задуманное о смерти

  Демаркационная фраза

  Время — не деньги

  Человеки как товары и вещи

  Главные товары — пространство, время и деньги

  Зачем оно мне?

  На хрен вашу Р-р-романтику и Л-л-любовь

  Апология мафии

  Самый простой политический тест

  Пережитки темного настоящего

  Вместо совести

  Смягчающее обстоятельство «ненависть»

  Гения заказывали?

  «Предмет философия»: куда бежать?

  Растворение рабочего времени

  Асексуальные революции

  Разочарованный циник

  Веруем, чтобы узнать

  Банальный реализм конспирологии

  Честность при прочих равных

  Защищать сильных от слабых

  Логика жестокости

  «Общество потребления» — духовный феномен

  Метафизика, куда ни плюнь

  Новейший завет

  Из грязи да в мрази

  Дивный хрупкий мир

  Насаждая вежливость

  Подлинник и копия

  Плевки туда и сюда

  Другой как учитель зрения

  Сексуальная зачетка

  «Проклятие рода людского»

  К бесправию человека

  После экономики

  Мышление как расставание

  Играя за левых: АБВГД и ЙКЛМН

  Смысл как неизбежность

  Формулы элитария

  Диктатура когнитариата (немного утопии)

  Не рекомендованные к просмотру

  Залечить невроз психозом

  Типы человеков: без души, без духа, кто-то еще

  Наркомания как «согласие на ничью»

  Эра милосердия и ее враги

  Братства фетишистов

  Страдание как грех

  Воля как подчинение

  Интели и власть

  Порядок, договор, одиночество

  Имена и нравы

  Славянофилия против евразийства

  Дефиниция Кайфовни

  Философ не любящих философию

  Улики изначального зла

  Радикальное христианство Ф. В. Ницше

  Нестрашный суд

  Террор по вкусу

  «Жизнь все хуже, но жить все лучше»

  Логика секса

  Старый добрый нигилизм

  Широкие элитные массы

  Банальная интеллигенция

  «А чего там самые умные?»

  Чисто конкретная духовность

  Словить невроз сетью

  Общественный договор на слив

  Нюансы употребления слов

  Вешалка смыслов

  Как закалялась мысль

  Бодун и свобода

  Подметание ломиком

  ОББ (общество с безграничной безответственностью)

  Трудолюбие как болезнь

  Любовь и дружба: игры на одевание

  Шкала звуков

  «Пушкин сдох»

  …И снова наш маленький фетишизм

  Блядство как термин

  Москвофилия

  Конец Марь Ванны

  Педагог: двойная работа

  Почему я пессимист?

  К вопросу альфа-самца в средней полосе

  Бумага не терпит

  Прогресс, регресс и очки

  К вопросу дионисийства

  К вопросу френдирования

  Пафос и дистанции

  Гуманитарные среды: типология порочности

  Давайте уважать реальность

  По плохому поводу

  «Духовность» как «воля к власти»

  Кому говорят?

  «Верую по эстетическим мотивам»

  Оскорбления по адресу

  Философия: посиделка на троих

  Похмельный аттрактор

  Маркер живого места

  Экстремум эстетской этики

  Мировой финансовый запой

  Пиздец — это истощение, а истощение — это пиздец

  Ударим по злу — жестокостью и цинизмом

  К одной возвышенной патологии

  Против настоящего

  Жизнь — всего лишь ресурс

  Провайдеры Бога

  Разумность идиота и наоборот

  Философия как замена

  Убегать от слабого

  Даты о смерти

  Вопрос качества и ответ

  Импорт смысла

  Памяти субъекта посвящается

  Гражданское общество в одно рыло

  Памяти Джекила и Хайда

  Испытание бухом

  Смерть мировому пролетариату!

  Русский мат: нежность, пафос, что угодно

  Справедливость против совести

  Аморалка милосердия

  К вопросу Майкла Кентского

  Не джентльменский набор

  Кто тут экстремист, а?

  Заказчики и творцы

  Предельное страхование

  Соль и сахар земли

  Оставь понты, на дело идущий

  Безделье — залог успеха

  Добродетель графофобии

  Говно как целевая группа

  Строго по понятиям

  Группа риска

  На соплях

  «Природа — церковь Сатаны»

  Красная кнопка мясных машин

  Терапия вместо литературы

  Культуралы и цивилы

  Человек — мозаика

  Демобилизация чувств

  Продолжение разговора

  Запой по религиозным мотивам

  Закон поля

  Уроды и привереды

  О любовях

  За тех, кому надо

  Знающий да заткнется

  Бес секса

  Время орков

  Серо-бурая магия слова

  Дети — тернии жизни

  Темы для разговора

  Надо решаться

  Моя садистская мечталка

  Носители личной Думы

  Отец политкорректности

  Глаза другого

  Неспособные к Договору

  Не делать!

  Коротко о главном

  Лучшие против ценных

  «По религиозным мотивам»

  Ширнуться духовностью

  В защиту любовной дури

  Походы на личности

  Свои люди

  Лохи в дискурсе

  Играя в аудиторию

  Правила обратной связи

  Подсев на суррогаты

  «Бог даст»

  Индекс сосульки

  Учение индуктивной выделки

  Люди там, где они есть

  Черный тьютор, что ж ты вьешься?

  Нижний закос

  Элитка в трико

  Итожим былое в думах

  Критерий врага

  За измену убеждениям

  Пионерские значки

  Жить страшнее

  Проигрыш с большой П

  Закос как признание

  «Напонтованная Россия»

  История: гипотетическая модальность

  Бедность — это озабоченность

  Когда б вы знали, из кого сора…

  Гармония не любви

  Тяжесть речи

  Подвиды умов

  Только необходимое

  По критерию смерти

  Реабилитация умного

  Арендаторы слов

  Либерализм плюс

  На примере бомжа

  Территории карнавала

  Что такое хорошо

  Доказать, что Бога нет

  Умереть раньше себя

  Вузы без правил

  Главные тесты

  Масоны как надежда

  Трактор революции

  Спецонтологии

  В лучшем смысле

  Корень матерной силы

  Не дискурсом единым

  Истинные тела

  Дорасти до себя

  Грех учебника

  В пользу гуманитарного

  Халява письма

  Движуха зовет

  Образование для кого?

  Земля строгого режима

  Пять времен человека

  Ниже нуля

  Критерий лит-ры

  Чреватые плюшки

  Не за деньги

  Дурацкий базар

  Овцы-мутанты

  Спасибо не скажут

  Добро и зло: перезагрузка

  Методика дилетанта

  Алгебра грехов

  Коллективизм по нужде

  Пределы носа

  Именем Консенсуса

  Религиозная пропаганда

  Собиратели токсинов

  Последний патрон

  Апология странного

  Семинары о стыдном

  «Стройка отношений»

  Умно, зло и весело

  «Избави нас от надежды»

  Немного культуры смерти

  Обратные любовные связи

  Философ как презентация

  Факт не опыт

  Количество оборотов

  Оскал гуманизма

  Сюрреальные пацаны

  Уходы от личности

  За что боролись

  Бес пафоса

  Испытание благом

  Окончание индивида