Часы Мериме [Иван Дмитриевич Василенко] (fb2) читать постранично

Иван Дмитриевич Василенко Часы Мериме

Я еду в Таганрог

Весть о том, что наш пединститут переводят из Новочеркасска в Таганрог, вызвала во мне столкновение двух чувств — радости и огорчения. Это, конечно, всеми было замечено. Я слышал, как девушки судачили в коридоре института:

«Кто печалится, а Яша Копнигора козлом скачет. Еще бы! Ведь в Таганроге его друг учится», — говорила одна. А другая ей возражала:

«Кто-о? Яша? Да я его только что на лестнице встретила. Вид у него прямо-таки вирусногриппозный! Еще бы, ведь здесь остается его…

И, конечно, на весь коридор объявила, кто именно остается. Впрочем, что ж здесь скрывать? Да, остается сестра моего друга Геннадия Златогорского, студентка второго курса Политехнического института. Вот и все. Дина очень миловидна… Есть что-то свое, особенное в окладе ее смугловатого лица с небольшим тонким носом, чуть впалыми щеками и черными ясными глазами. Эти глаза смотрят прямо и смело, но иногда она их слепка прикрывает, и тогда взор ее становится печален и нежен. Сложена она грациозно…

Конечно, если она прочтет это описание, то с возмущением крикнет: «Яшка, опять содрал! Ведь так Тургенев описывал Асю. Плагиатор несчастный! Перешел на второй курс, а списывает, как семиклассник!»

Не скрою, это описание почти дословно взято из повести Тургенева «Ася». Но, во-первых, о нашей Дине только и можно говорить тургеневским языком, а во-вторых, я не виноват, что она похожа на Асю.

Но я, кажется, отвлекся.

Итак, я отправился в Таганрог с противоречивыми чувствами. От Новочеркасска до Ростова меня одолевала тоска по… ну, понятно, по ком. Зато на пути от Ростова до Таганрога верх взяла радость по поводу предстоящей встречи с Геннадием. К станции Синявская, которая расположена на полпути между Ростовом и Таганрогом, я подъехал уже с легким сердцем и решил выйти погулять из набитого до отказа вагона.

На платформе было людно и оживленно. В воздухе плыл целый хор выкриков: «Ра-ки!.. Ра-ки!.. Ра-ки!..» Их, живых и вареных, носили вдоль поезда на блюдах, в ведрах, в мешках. Говорят, во всей стране меньше раков, чем в одной Синявке. Я купил десять штук. Когда я их брал из ведра, то старался захватить покрупнее. Если попадался маленький, я бросал его обратно в ведро, говоря: «А, черт, кусается!» Дивчина, продававшая раков, тоненько смеялась и с восхищением повторяла: «Ну и хитрый же хлопец!.. Хоть кого обдурит!..» Но когда, расплачиваясь, я дал ей трехрублевую бумажку, она положила ее в ведро и пошла.

— Куда? — крикнул я. — А сдачи?..

Она повернулась и, лукаво прищурив голубые глазки, крикнула:

— А сдачи вам ваши раки дадут!..

Паровоз свистнул, и мы поехали дальше.

Не прошло и четверти часа, как показалось море. Кто-то из ребят разочарованно протянул:

— Э, да оно не синее!

Одна из пассажирок, седая женщина в пенсне, укоризненно покачала головой:

— Что ж, что не синее! Оно лучше синего. Наше море скромное, застенчивое. Посмотрите, какой у него блекло-голубой цвет. А эти глинистые берега! Они не желтые, не красные, а какого-то переходного оттенка, так гармонирующего с цветом воды. Конечно, такую красоту не сразу увидишь, в нее надо всмотреться. Душой воспринять. Недаром же в прошлом веке в Таганрог так часто приезжали итальянские художники в поисках вот этих, еле уловимых оттенков.

— Слышишь, Петя, душой надо, а ты фотоаппарат выставил, — сказал я однокурснику, который снимал для стенной газеты все, что попадалось в пути.

Ребята засмеялись. И седая женщина тоже. Она немного помолчала и опять заговорила:

— Мне кажется, и Чехов не был бы таким тонким, таким ажурным художником слова, если б в детстве и юности не видел всегда перед собой этого моря. Азовское море и донецкая степь, наверно, сыграли немилую роль в том, что Чехов не терпел ничего кричащего ни в искусстве, ни в жизни и сам был очень скромным человеком.

— Нашему Яше Копнигоре полезно у этого моря пожить, — заметил фотолюбитель мне в отместку.

Седую женщину слушали не только мы, студенты, но и какая-то гражданка с желтым морщинистым лицом и тусклыми, явно крашеными волосами. Она слащаво улыбнулась и спросила:

— Вы, вероятно, давно живете в Таганроге?

— Я здесь родилась и здесь умру, — с гордостью сказала седая женщина. — Таганрог я не променяю ни на один город в мире.

— Как это приятно слышать! — замурлыкала крашеная. — Такой патриотизм!.. А я тоже в Таганрог еду, и мне так хочется узнать о нем поподробнее. Колорит, детали — это так меня интересует в каждом новом городе!

Между женщинами завязалась беседа, а мы принялись ожесточенно спорить, что главное в стиле Чехова — ажурность и тонкость или меткость и скульптурность.

— Нюансы чувств!.. Еле уловимые душевные движения!.. — кричали девушки.

— Резец!.. Резец!.. — перекрывали ребята их голоса. — Каждая фраза — в трех