Стихотворения [Василий Иванович Немирович-Данченко] (fb2) читать онлайн
- Стихотворения 161 Кб, 33с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Василий Иванович Немирович-Данченко
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Василий Иванович Немирович-Данченко Стихотворения
Биографическая справка
Василий Иванович Немирович-Данченко происходил из захудалого малороссийского дворянства. Его воинственные предки, среди которых были и запорожцы, воевали с поляками, татарами и турками, вели бродячую жизнь, перемещаясь от Кубани до Дуная. Отец Немировича воспитывался в кадетском корпусе, в Петербурге. Из корпуса его исключили за чтение запрещенной литературы и отправили на Кавказ. Здесь он прослужил сорок лет, сражаясь под начальством А. П. Ермолова, М. С. Воронцова и других полководцев, не пропустив ни одной важной кампании. Здесь он и женился на пятнадцатилетней девочке-армянке, которая стала матерью двух Немировичей — писателя и режиссера (Владимира Ивановича). Старший сын Василий родился 24 декабря 1846 года в Тифлисе. К десяти годам он вместе с отцом уже исколесил в обозной фуре весь Кавказ — от Дербента до персидской границы и от Каспия до Черного моря. Целыми днями Немирович пропадал один в горах, зачитываясь романами Купера и Вальтера Скотта, Загоскина и Масальского. Первая попытка систематического образования кончилась неудачей: Немирович бежал из тифлисской гимназии, был пойман, водворен на место и снова бежал. Пришлось определить его в закрытое военное учебное заведение — в Московский Александровский кадетский корпус. Это были годы, когда Белинский, Добролюбов, Писарев господствовали над молодыми умами. Под их влияние попали и кадеты. Появились молодые прогрессивно настроенные учителя, по рукам пошли «Колокол», герценовская «Полярная звезда», затрепанные номера «Современника». Кадеты устраивали демонстративные протесты против нелюбимых воспитателей и педагогов. Немирович отказался изучать военные науки и был из корпуса исключен. Пятнадцатилетним подростком он прибыл в столицу с пачкой стихов за пазухой и — это ему хорошо запомнилось — с одним рублем и 22 копейками в кармане, и сразу же отправился по редакциям. Но предложение сотрудничать получил лишь от печально известных журнальных эксплуататоров Льва Камбека и Ильи Арсеньева. Причитавшихся ему денег Немирович так и не получил. Он голодал, обносился, ночуя в парках под открытым небом, пока, наконец, не решился попытать счастья в Москве. Но и там репортерская работа не избавила от нищеты. Доведенный до отчаянья, Немирович решился на кражу, был пойман, судим и, лишенный дворянских прав, в 1869 году выслан в Архангельск. В Архангельске он служил по частному найму в канцелярии губернатора, собирал статистические данные и энергично корреспондировал в петербургские газеты и журналы. Последнее обстоятельство вызвало возмущение со стороны начальства и повлекло за собой увольнение со службы. Между тем сообщениями Немировича заинтересовался «Голос», и издатель газеты А. А. Краевский выслал аванс. Вскоре откликнулся и Некрасов, обещав напечатать стихи в «Отечественных записках». Воодушевленный успехом, Немирович предпринял несколько путешествий — в Соловки, в Кемь, на Мурман, в Лапландию, в Норвегию — и отовсюду посылал очерки, рассказы, статьи. В 1874 году он вернулся в Петербург довольно известным писателем. В следующем году Немирович уехал на Кавказ, посетил Турцию; затем отправился в прикаспийские степи, на Волгу и на Урал, а оттуда — на Балканы, где началась русско-турецкая война. Немирович стал очевидцем и участником всех крупных сражений. Свои репортажи с театра военных действий он издал отдельной книгой («Год войны», СПб., 1878). Это было одно из самых сильных разоблачений армейской рутины, коррупции и карьеризма. «Год войны» был переведен почти на все европейские языки. Вся дальнейшая жизнь Немировича представляет собой с внешней стороны бесконечный ряд путешествий — по Европе, Африке, Ближнему и Дальнему Востоку. Пережив нескольких царей, множество войн, три революции, он продолжал с энтузиазмом работать в области беллетристики и в годы советской власти: трудился над трилогией, охватывавшей период от первой русской революции до победы большевиков, писал историко-героические пьесы, воспоминания, переиздал немало прежних произведений, оказавшихся созвучными эпохе. В 1922 году ему было разрешено выехать за границу собирать материал для новой книги. Пробыв некоторое время в Берлине, Немирович переехал в Прагу, где и умер в возрасте 90 лет в сентябре 1936 года. Сборники стихотворений Немировича-Данченко издавались трижды: «Стихотворения» (СПб., 1882, фактически — 1881); «Избранные стихотворения» (М., 1893); «Стихи. 2-е изд. 1863–1901» (СПб., 1902).442. УЗНИКИ (С итальянского)
В душном каземате — глушь да темнота,
Скованные люди, скованы уста…
И среди молчанья только стон больной
С сдавленною силой прозвучит порой.
Прозвучит и смолкнет… а в окно глядит
День весенний, яркий; солнышко горит.
Сквозь бойницы смотрит тополь и росой
По листам зеленым — загорит порой.
И, принарядившись в листья и цветы,
День весенний полон вольной красоты.
За решеткой — воля! Песенка слышна,
Узники собрались тихо у окна…
Слушают… и лица, полные тоской,
Словно озарились светлой полосой.
Слушают… И кто же за стеной поймет,
Сколько здесь народу без конца гниет.
В этих темных лицах сколько вольных сил,
Сколько рук рабочих мир похоронил.
Прозвучала песня… Смолкнула она,
Узник не отходит долго от окна…
Если б не был слышен громкий звон оков,
Сколько бы запело вольных голосов!..
443 (Из Тардье) «Вверху блеснул топор — и голова скатилась…»
Вверху блеснул топор — и голова скатилась.
Толпа на площади пугливо замерла;
Лишь где-то женщина рыдающая билась
И громко палачей неистовых кляла!..
Отчизна милая! Тебя благословляя,
Он встретил свой конец с улыбкою святой.
Прекрасней и честней ты не найдешь, родная,
Вождя отважного пред новою борьбой.
О, плачь же вместе ты с любовницей несчастной,
Могилу павшего слезами ороси
И память скорбную о жертве той прекрасной
В преданиях твоих и песнях воскреси.
Внимая сердцем им, окрепнем мы душою,
И доблесть старины воскреснет у рабов,
И пусть придут враги кичливою толпою…
Они лишь мстителей найдут перед собою —
Детей, карающих за муки их отцов.
444 «Как много пало благородных!..»
Как много пало благородных!
Как много честных смерть взяла!
Резне конец! В полях бесплодных
Убитых жертв гниют тела…
По исковерканным дорогам,
К нагим полям великих битв
Идут в смирении убогом
Для торжества и для молитв.
И те поля, что победитель
Своею славою зовет, —
Сел разоренных робкий житель,
Народ слезами обольет.
Из рода в род пойдут сказанья,
Сберутся тучи божьих гроз, —
И месть воскреснет в день восстанья.
В день новых битв и новых слез.
И много сгибнет благородных,
И воцарится всюду мгла —
И будут гнить в полях бесплодных
Убитых мстителей тела.
445 Поэту («Здесь, в царстве вечной суеты…»)
Здесь, в царстве вечной суеты,
Разлада, злобы и паденья,
Смолкают мирные мечты
И робко гаснет вдохновенье.
Минуты нет отдаться им,
Когда, глуша иные звуки,
Несутся с ревом грозовым
Валы отчаянья и муки.
Челнок ничтожный — мысль твоя,
Ему ли справиться с волнами?
Что значит утлая ладья,
Где вихрь играет кораблями?
Громады скал у берегов,
В клочки изорвано ветрило…
Таких немало челноков
Без цели море погубило.
Нет! нужен здесь поэт иной,
С такой же мыслью грозовою,
Безмерной, как простор морской,
Как чайка смелой над волною.
Пусть будет взгляд его суров,
Рука крепка и сердце твердо,
И грозный рев морских валов
Он, не смущаясь, встретит гордо.
И будет песнь его слышна!
Пусть перед ней не смолкнет море —
Но буревестником она
Зареет смело на просторе:
На гордой мачте отдохнет,
Иль на утесе сложит крылья
И, час придет, опять вспорхнет
Во мглу и бурю — без усилья…
Да будет песнь его слышна!
И те, что гордо с бурей бьются,
Бойцы, чья мысль еще сильна,
Ей отовсюду отзовутся…
446 «Шумим, кричим, а толку мало…»
Шумим, кричим, а толку мало;
Нам трудно спеться — ладу нет;
Не стало в сердце идеала,
Погас в душе призванья свет,
И те, что гордо выходили
Во всеоружии на бой,
Доспехи бранные сложили
И, словно сказочный герой,
Колени мощные склонили
У ног Далилы молодой.
Ненужный меч — в грязи болотной,
Ребята тешатся щитом,
Шелом заброшен беззаботно,
А сам боец наелся плотно
И крепко спит позорным сном.
Он спит, враги ползут незримо
И с каждым мигом всё тесней
Сдвигают мрак неумолимо…
Так встарь проспали дети Рима
Свободу родины своей!..
Где честь была — там биржа стала,
Где страсть кипела — слышен храп,
Толпа богов своих изгнала,
На место Марса сел меняла,
Венеру заменил Приап…
Вакханка сделалась кокоткой,
Кафе-шантаном стал Парнас…
Мы нектар заменили водкой,
И, словно стадо, мыслим кротко:
«Когда же в хлев погонят нас?»
447 «Какая жалкая судьба…»
Какая жалкая судьба,
Свыкаясь с вечной нищетою,
Оковы робкого раба
Влачить, поникнув головою…
Молчать, не думать, не любить,
Скрывать души святые силы
И малодушно хоронить
Порывы страсти до могилы!
Носить позор свой на челе,
А в сердце бога уничтожить,
Своим потомством на земле
Число невольников умножить!
И отдаваться без любви,
И улыбаться равнодушно,
Когда огонь кипит в крови,
Когда кругом так душно, душно.
Из царства тьмы скорее вон!
Скорей, — не то душа устанет.
Стряхни ее позорный сон —
Пусть божий гром над нею грянет.
Пусть тучи носятся кругом,
Пусть шумный ливень клонит нивы, —
Благословляй весенний гром
И просыпайся, раб ленивый.
С открытым сердцем бури жди
И, вместе с ревом непогоды,
В твоей измученной груди
Промчится вольный вихрь свободы!
448 1852 г. (По прочтении книги В. Гюго «История одного преступления»)
На баррикадах мы стояли.
Вдали сбирался грозный враг.
Во мраке факелы сверкали
И красным блеском озаряли
Толпу оборванных бедняг.
Носили дети нам патроны
И к нам рвались на смертный бой;
Стояли рядом наши жены,
Рука с рукой, душа с душой.
Ни слов, ни песен — только шепот;
Но раздавался с площадей
Полков драгунских грозный топот,
Да барабанов гулкий рокот,
Да пушек звон, да крик вождей.
Солдаты строились рядами.
А ночь сыра, темна была.
Казалось, смерть уже над нами
Во мраке туч под небесами
Свой черный саван развила.
Чу!.. Сумрак ночи прорезая,
Раздался залп! — упал мой сын.
И мать взяла ружье, рыдая…
И первый выстрел посылая,
Толпа запела как один.
Свободы грозные молитвы
Она, как знамя, подняла —
И эта песнь, под звуки битвы,
Нам сердце ненавистью жгла.
В атаку смело враг кидался,
Штыки звенели, кровь лилась…
Но громче гимн наш раздавался
И мы стояли не склонясь.
Подняв высоко факел яркий,
Республиканец прежних дней,
Помолодев от битвы жаркой,
Лицом к лицу с врагом под аркой
Стоял в толпе своих детей.
Один, другой уже убиты…
Вон третий под штыком упал,
Но равнодушно вождь маститый
На смерть последнего послал.
Подняв ружье, ребенок смелый
Запел и кинулся вперед,
И с баррикады опустелой
За жертвой бросился народ.
И бил врага. И вдруг, как знамя,
Над этой битвой роковой
Пожара бешеное пламя
Взвилось высоко над землей.
Прошли года. Народ суровый
Устал бороться и страдать.
Но скоро, скоро светоч новый
Над ним подымется опять.
И верю я в Париж свободный
Затем, что в битвах роковых
Обрызган кровью благородной
Там каждый камень мостовых.
И пусть тирану нет преграды —
Чем ниже он народ склонит,
Тем ярче факел баррикады
Бойцов свободы озарит…
449 «Он на цепи в глуши темницы…»
Он на цепи в глуши темницы.
Толста решетка. Дверь крепка.
Он видит только сквозь бойницы,
Как в небе синем реют птицы —
Плывут и рдеют облака…
Звучат за каменной стеною
Шаги безмолвных сторожей…
Но у колодника порою
Горит свободною враждою
Огонь немеркнущих очей…
Пускай он скован кандалами!
Для смелой мысли нет цепей!..
Она парит за облаками
Орла могучего вольней!..
Так духа мощными крылами,
Назло богам еще смелей,
К скалам прикованный цепями,
Парил свободный Прометей.
450 Поэту («О нет, не думай, что напрасно…»)
О нет, не думай, что напрасно
Ты жил, работал и страдал…
Твой голос пламенно и властно
Недаром родине звучал.
Железный стих, как плуг, глубоко
Взрывал народные поля.
Еще ростков не видит око,
Пока черна еще земля.
Но крепнут озими упорно,
Настанет поздняя весна,
И в этой почве благотворно
Твои воскреснут семена.
Родимый край молчит, чуть дышит.
Но пусть твой стих ему звучит:
Придет пора — народ услышит
И скорбь твою благословит!
451 Франции (Тардье)
Пусть льется кровь. Пускай сверкают
Над ней немецкие штыки,
Пусть в грозных битвах погибают
Ее отважные полки.
Враг не возьмет ее святыню;
Проснется вольная страна,
И снова старую богиню
На светлый трон взведет она…
На громкий зов, на клич народа
Придет великая опять,
Ей имя славное — свобода,
Источник силы — счастья мать!..
Без бонапартовского трона
Воскреснет слава прежних дней,
Республиканские знамена
Победный путь укажут ей.
Тяжка заслуженная кара,
Но и спасительна она…
Шуми же, бешенство пожара,
Злодействуй, подлая война!..
452 Родной край
Засыпанный глубокими снегами,
Как труп в земле, молчит мой край родной…
Стоит река, окованная льдами,
И дремлет лес под шапкой снеговой.
В дыму лачуг, спасаясь от мороза,
Заснул народ. Как туча ходит сон.
Бессилен ум. Не расцветает греза.
Запеть — кому?.. Тут песня тот же стон!
Я уходил в край солнца и свободы,
В край ярких роз и говорливых вод.
Не зная сна, на празднике природы
Там весело волнуется народ,
И жизнь кипит. Под сводами руины,
Как будто бы забывшими упасть,
По вечерам рокочут мандолины,
И песнь звучит, и вспыхивает страсть…
Но там меня отчаянье томило:
Мне чудился далекий и глухой
Холодный край, раскинутый уныло
В оковах льда, под шапкой снеговой…
На празднике пленительного юга
Мне виделась далекая страна,
Забытых сел — убогая лачуга,
Густых лесов — угрюмая сосна.
Как богатырь, забытый небесами,
К полярным льдам волшебницей зимой
Прикованный железными цепями,
Давным-давно ты дремлешь, край родной,
И я всё жду — с живительной весною
Проснешься ты, колодник-великан,
Очнется Русь, как бешеной грозою
Разбуженный могучий океан.
Из-под снегов сыны былого веча
Подымутся дружинами на бой,
И дрогнет тьма. Начнется злая сеча;
Волшебных чар не станет над землей;
В родном краю не знавший лучшей доли,
Безграмотен, лицом и нравом дик,
Голодный раб, стонавший лишь от боли,
Воскреснешь ты, свободен и велик.
Пускай кругом царит еще могучий
Тяжелый мрак, грядущее тая;
Мне чудится порою из-за тучи
Сверкнувшая огнистая струя…
Я вас пою, таинственные силы,
Пою весну и солнце лучших дней…
Откроются забытые могилы;
Воскреснет жизнь на родине моей…
Проснется жизнь с весенними громами
И царство тьмы рассеет навсегда.
Чу!.. слышите, под старыми снегами
Уже бежит и точит их вода…
Мороз кует в последний раз природу,
Беснуется, почуявши тепло…
Кто раньше встал — тот громко пой свободу,
Чтоб дрогнуло ликующее зло!..
453 В кузнице
Падает молот тяжелый,
Брызжет железо огнем.
В кузнице с песней веселой
Плуг мы на славу куем.
Выйдешь ты крепок из горна,
Поле ты взроешь, могуч.
В землю схоронятся зерна,
Прыснет их ливень из туч.
Встанет зеленая нива —
Сладок ей пот трудовой…
Летом колосья лениво
Ветер погонит волной…
Золотом чистым по полю
Лягут под острым серпом…
Вырвется песня на волю,
Как из железа — огнем…
Падает молот проворно;
Крепче: не будет греха!..
Мечется пламя из горна,
«Воздуху!» — свищут меха…
454 «О, если жить еще возможно…»
О, если жить еще возможно,
Пусть до конца, волнуя кровь,
В моей душе растут тревожно
И страсть, и мука, и любовь…
Пусть снова буря налетает —
Она блаженство для живых…
Весна для счастья расцветает
При блеске молний грозовых…
И если гибель неизбежна,
То лучше пусть она придет —
В волнах, под бурею мятежной,
Чем в тихом омуте болот.
455 Работник
Невеселый, убогий чердак,
Неприютный, сырой и холодный.
Там работает жалкий бедняк,
Утомленный, больной и голодный…
Ни кровинки в лице молодом,
Всё в бессонную ночь побледнело;
Только очи сияют огнем
Да уста улыбаются смело.
Нищета его душит порой;
А кругом-то — насмешки, попреки;
Но зато у него под рукой
Выливаются чудные строки.
Вдохновенная, вещая речь
В палаче воскресит человека…
Это — истины пламенный меч,
Крестоносец сурового века!
Боец науки всепобедной,
Служитель истины святой!
Больной, страдающий и бедный,
Неси вперед твой светоч бледный
Над полусонного толпой.
Египет нас гнетет сурово,
Века влачим мы цепь одну,
Где ж огнедышащее слово?
О Моисей, веди нас снова
В обетованную страну!..
Пусть кругом всё молчит как в тюрьме;
Только стоны звучат… замирают;
Вдохновенные речи во тьме
У него никогда не смолкают.
Пусть он болен, и бледен, и слаб —
Он сильнее великой душою,
Чем в ярме развратившийся раб.
Раб с тяжелой, как молот, рукою.
Словно вождь, что готовится в бой,
Перед армией строгий и хмурый, —
В типографии чадной порой
Он сидит над своей корректурой.
Торжество боевое у тех
Обливается братскою кровью;
У него же оружие — смех,
Он победу венчает — любовью!
В старину его ждал эшафот;
Он нередко сидел за решеткой…
А теперь в нищете он гниет
Или, проще, кончает чахоткой.
Но взамен — такова уж судьба —
Нарождаются новые люди:
Непосильная, злая борьба
Не пугает их слабые груди,
И безропотно крест свой несут,
И хоронят в сырые могилы
Иногда — недоконченный труд,
А всегда — благородные силы.
Имена их святые порой
Подымаем и мы как знамена,
Торжествуя победы над тьмой,
Над упавшей стеной Ерихона!
Много ль знает их русский народ?
Наша нива бесплодна — немного!
Пусть и бледен их светоч — вперед
Он ведет нас прямою дорогой.
Отступали мы часто назад;
Поколения в безднах смолкали,
Землю всю завоевывал ад,
Дикий мрак заволакивал дали…
И в отчаянье падали мы —
Но тогда над поникшей толпою
Загорался и в области тьмы
Бледный светоч, звездой путевою
Подымался великий боец —
И за подвиг, за вещие звуки
Получал он терновый венец
Нищеты… одиночества… муки!
Пусть чудовища мрака кишат,
Пусть таятся пороки и мука,
Пусть охватит вселенную ад, —
Светлый рай нам воротит наука!
Боец науки всепобедной,
Cлужитель истины святой,
Больной, измученный и бедный,
Неси вперед свой светоч бледный
Над полусонного толпой.
Египет нас гнетет сурово!
Века влачим мы цепь одну,
Где ж огнедышащее слово?
О Моисей! веди нас снова
В обетованную страну!
456 Вольтер в Бастилии (Тардье)
Высоко окно темницы.
Бледный узник у окна,
Ядовитая улыбка
На устах его видна.
За железною решеткой
Над зубчатою стеной —
Тают утренние тучки
В выси неба голубой;
На вершине серой башни
Силуэты сторожей,
И у самого окошка
Стаи белых голубей.
Но доносит издалека
Ветер к узнику порой
Гулкий шум толпы народной,
Будто рев волны морской.
Узник слушает с улыбкой…
«Эти люди площадей
Между нами станут скоро
Находить себе вождей.
Им, во тьме ночной бродящим,
Наше слово — яркий свет;
Царь грядущего — философ,
И герольд его — поэт…
Но до той поры счастливой
Бой сулит тяжелый рок. —
Пусть крепка моя решетка
И надежен мой замок, —
За меня, за всех страдавших
Этот мрачный день придет:
Отомстит не эпиграммой —
Эшафотами народ!
И воздвигнет эшафоты
Там, где гордо в наши дна
Эти мощные твердыни
Башни подняли свои!..»
457 «Противно мне их жалкое молчанье…»
Противно мне их жалкое молчанье…
Надев терновые венцы,
Безропотно несут свои страданья
Во все века, во все концы!
Они, сложив изношенные крылья,
Зовут к терпенью и любви,
Когда кругом бесправье и бессилье
И тонет целый мир в крови.
Оковы им — что латы для героя…
Гордясь рубцами от бичей,
Всё отдадут врагу они без боя,
Не обнажив своих мечей.
Нет! для меня сраженный и разбитый,
Но несдающийся боец
Понятней их породы знаменитой —
Благонамеренных овец!
458 Песня работников (Пьер Дюпон)
Мы, чья лампа загорает
Утром рано с петухами,
Мы, кого нужда сгоняет
К наковальням за грошами,
Мы, что с жизнью безотходно
Каждой мышцей вечно бьемся, —
Перед старостью холодной
Без защиты остаемся…
Друг за друга — стой смелей,
Пить сберемся ль вкруговую,
Пусть хоть пушки грянут — пей
За свободу мировую!
Из земли, скупой и скудной,
И из моря добывает
Наша сила битвой трудной
Всё, что красит и питает:
Зрелый плод, колосья с нивы,
Злато, перлы полной чашей…
Овцы бедные, на диво
Ткут плащи из шерсти нашей!
Друг за друга — стой смелей,
Пить сберемся ль вкруговую,
Пусть хоть пушки грянут — пей
За свободу мировую!
Что приносит нам работа,
Хоть сгибает наши спины?
Где плоды труда и пота?
Мы не люди, а машины!
Труд наш землю то и дело
Чудесами покрывает,
Но лишь мед окончен — смело
Пчел хозяин выгоняет…
Друг за друга — стой смелей,
Пить сберемся ль вкруговую,
Пусть хоть пушки грянут — пей
За свободу мировую!
В жалких рубищах, готовы
Мы с лачугами сживаться,
Где одни ночные совы
Да грабители гнездятся!
Но и в наших жилах страстно
Кровь горячая клокочет —
Поле, дубы, полдень ясный —
Кто же их из нас не хочет!
Друг за друга — стой смелей,
Пить сберемся ль вкруговую,
Пусть хоть пушки грянут — пей
За свободу мировую!
Доступ к власти всенародно
Мы тирану облегчали
Всякий раз, как благородно
Нашу кровь мы проливали.
Сбережем ее. Могучи
Силы дружбы, братства, счастья,
И — разгонит ветер тучи,
Отойдет навек ненастье!
Друг за друга — стой смелей,
Пить сберемся ль вкруговую,
Пусть хоть пушки грянут — пей
За свободу мировую!..
459 Грозы
Не бойтесь вешних гроз: оне
Что светлый ангел воскресенья!
Не ночью долгою во сне,
Не в безмятежной тишине
Растут титаны обновленья.
Над колыбелью их порой
Плывут лихие непогоды…
Из туч стрелою громовой
В их сердце падает святой
Огонь божественной свободы…
Любви блаженных, сладких снов
Над сердцем их не властны чары,
Понятен им язык богов:
С небес разгневанных громов
Над миром стихнувшим удары.
Как за грозой идут вослед
Дожди на сохнущие нивы,
Так и в годину тяжких бед
Из уст титанов слышит свет
Молниеносные призывы…
И, сбросив вдруг оковы сна,
Полна святого умиленья,
Встает, прекрасна и сильна,
Порабощенная страна
На светлый праздник обновленья.
460 «Пусть торжествуют! Не навек…»
Пусть торжествуют! Не навек
Победа их, сраженных, губит:
Всё так же дышит человек,
Живет, и чувствует, и любит.
Не верь презренным их певцам
И их подкупленным витиям:
Теперь вести народ не вам —
Не Чингисханам, не Батыям.
За вашим знаменем порой
Сбирает ад дружины злые,
И мрак густеет над землей,
И гаснут звезды золотые;
Но кто осмелится сказать,
Что не воскреснет день могучий
И не рассеются опять
Случайно сдвинутые тучи?
Вставай, боец, в ком страха нет,
Открой смежившиеся очи:
Чем ночь темней, тем ближе свет,
Вражда чем злее, тем короче…
И пусть кичится недруг твой
Пока своей победой дикой:
«Ничто не вечно под луной» —
Нам завещал поэт великий.
Пусть слабы мы, пусть мало нас,
И пусть враги ликуют ныне —
В темнице Ирода не гас
Глас вопиющего в пустыне.
Он говорил еще грозней,
Назло всесильному кумиру,
Сердцам измученных людей,
Полураздавленному миру:
Не верю я в победу тьмы,
И если нынче мы разбиты,
То завтра их загоним мы
Под геральдические плиты!
461 Из поэмы «Недавнее»
Замолкло всё в краю печальном.
О рабской доле мужика
Еще поют в изгнаньи дальном
И в душном мраке рудника.
Народ, как вол в ярме тяжелом,
Из леса в поле, с поля в степь
В поту влачит еще монголом
Навеки скованную цепь;
Напрасно ищет в лютой сече,
В бегах и воли, и земли…
Увы, залито кровью вече,
Разбитый колокол в пыли.
Тот, в ком жива еще свобода,
Идет в неведомый простор,
Где смерть грозит, мертва природа
У ледяных морей и гор.
Под грохот бури, чаек крики
И треск ломающихся льдин,
Там снова Новгород Великий —
Cебе слуга и господин.
Среди чужой, враждебной шири
Запрета нет душе родной, —
И в глубь таинственной Сибири
Бегут неведомой тропой…
И у немотствующей чуди,
У странных обликом татар
Вольней нести могучей груди
Былой свободы вещий дар.
А позади в порыве злобном
Звучат среди родных полей:
Смех палача на месте лобном
Да из застенка свист плетей.
Как будто каторжник клейменый,
Святая Русь самой судьбой
К могиле улицей зеленой
Идет, гонимая сквозь строй…
И вот…когда не стало мочи,
Казалося — спасенья нет,
Раздалось вдруг во мраке ночи:
«Молись, народ, — да будет свет!»
В глушь позабытого острога,
Светлы, обильны, горячи,
Рвались посланниками бога
Свободы дивные лучи.
Родной земли открылось лоно…
О жизнь, о счастье юных лет!
И пали стены Ерихона
Под этот клич: «Да будет свет!»
Да будет свет, любовь, свобода,
Добро и правда на Руси…
Заря весенняя народа,
Вернись и вновь нас воскреси!
Ты видишь: сумерки нависли,
Мороз грозится на полях…
Слабеет песня… тускнут мысли…
Тоска — в душе и в сердце — страх…
Но тот, кто жил в святые годы
И созерцал их божество, —
Тот не поверит в смерть свободы
И мрака злое торжество.
Пусть гаснет день, пусть неизменный
Идет кошмар забытых лет, —
Мы помним голос вдохновенный:
«Проснись, народ, да будет свет!»
Пилат пусть руки моет снова,
Распнут свободу наконец —
Она опять под это слово
Воскреснет в тысячах сердец.
462 «Под красным знаменем несли сосновый гроб…»
Под красным знаменем несли сосновый гроб,
Простой, как прост был тот, кто в нем заснул навеки!
Вот крышку подняли: прострелен бледный лоб,
За ухом смыта кровь, — такой пролились реки!
Но странными казалися застывшие черты,
Спокойные уста… Ни ужаса, ни боли!
На всем неясный свет суровой красоты,
В нахмуренных бровях печать железной воли.
Когда-то отнятый нуждою у полей,
Он в чуждом городе как вол работал годы.
В поту рождалася под яркий блеск огней,
Под грохот молота святая мысль свободы.
Чем мог бы послужить родному горю слез
Он, знавший хорошо тоску рабочей муки?
Он жизнью лишь владёл и в дар ее принес,
Он руки лишь имел и — отдал эти руки!
Он был простой солдат в святейшей из дружин,
Но встаньте все перед таким солдатом!
Измученный боец, безмолвный гражданин,
Чего он ждал в бою с всесильным супостатом?
Он знал, что не ему вкусить от райских благ,
Что, отдавая жизнь с восторгом и любовью,
Пока еще стоит его палач и враг,
Он ниву для других поит своею кровью.
И даже уцелев в победах первых дней,
Безграмотный, суровый и свободный,
Вернется он опять в слепящий блеск огней,
Под грохот молота, на труд свой безотходный.
463 «Как пробудившиеся воды…»
Как пробудившиеся воды
Шумят, кипят, ломая лед, —
На праздник света и свободы
Идет народ!
Какое счастье, жизнь какая!
Гремит набат: вставай, боец!
Смотри: уходит темень злая, —
Вражде конец!
Напоследях в разгуле диком
Нагайкой тешится казак,
Он на твоем пути великом —
Слепой червяк.
Палач рычит, как пес голодный,
Глотая злобно яд слюны…
Не омрачит народ свободный
Своей весны…
Пускай клянет его с амвона
Монах под митрой золотой, —
Его, как пыль с Христова трона,
Снесет волной…
Солдат, облитый братской кровью, —
В нем всё же сердце мужика;
К нему протянута с любовью
Моя рука.
В тебе жила чужая злоба, —
Но близок час — прозреешь ты…
Ведь и на кладбище из гроба
Растут цветы!
Страны родимой исполины,
Одною дружною семьей
Пойдут народные дружины
На общий бой.
В счастливый день помянем честью
Всех, кто когда-то был разбит…
Народ своей победы местью
Не омрачит!
В прощеный день — открой объятья,
Каких еще нам ждать чудес!
Вчера враги — сегодня братья!
Христос воскрес!
Равны и люди и народы;
Поляк, и русский, и еврей —
Вы рек сомкнувшиеся воды
Среди морей!
У вас — одно и то же знамя,
Один девиз, один завет…
Всеочищающее пламя —
И жизнь, и свет.
Бушуй же, вихрь народной воли,
Еще стихийней и грозней, —
Не страшны родовые боли
Прекрасных дней…
Победа не дается даром,
В ней мука, радость, страх и кровь,
Она готовит нам пожаром
Родную новь…
Когда зерном нальются нивы —
Святилища могильных плит
Работник вольный и счастливый
Благословит.
464 Книга
Ружье на гвоздь, мечи долой!
Друзья, пришла пора иная:
Проложат нам широкий путь
Теперь перо и мысль живая.
На страже бодрствуя давно,
Сожгли мы пороху немало;
В борьбе окреп народный дух
И наше сердце возмужало.
Стяжали в битвах роковых
Знамен изорванную груду,
Но нива знания пуста
И мрак глухой царит повсюду.
Позорно связан мощный ум,
И мысли словно в клетках птицы,
И только книга озарит
Его душевные темницы.
Еще висят на них замки,
Вороты заперты сурово,
Но рухнут вдребезги они
Под молотом живого слова.
Спешите, дорог каждый час!
Свернул ты шею злому игу,
Скорей на школьную скамью
За воскрешающую книгу.
Иные битвы ждут тебя:
Учись, не складывая руки,
И знамя светлое науки
В победный день благословят
Твои ликующие внуки…
Пришла весна! Да будет свет!
Гремят проснувшиеся воды:
«Как без свободы счастья нет,
Так и без знанья нет свободы».
600 «Ты любила его всей душою…»
Ты любила его всей душою,
Ты всё счастье ему отдала,
Как цветок ароматный весною
Для него одного расцвела.
Словно срезанный колос ты пала
Под его беспощадным серпом,
И его, погибая, ласкала,
Умирая, молилась о нем.
Он не думал о том, сколько муки,
Сколько горя в душе у тебя,
И, наскучив тобою, разлуки
Он искал, никогда не любя.
Ты молила его, умирая:
«О, приди, повидайся со мной!»
Но, другую безумно лаская,
Он смеялся тогда над тобой.
И могила твоя одинока…
Он молиться над ней не придет…
В полдень яркое солнце высоко
Над крестом твоим белым плывет.
Только ветер роняет, как слезы,
Над тобою росинки порой.
Загубили былинку морозы,
Захирел ты, цветок полевой…
Серый камень лежит над тобою,
Словно сторож могилы твоей,
О, зачем ты не встанешь весною
С первой травкою вольных полей!
Для чего ты жила и любила?
В чьей душе ты оставила след?
Но тиха, безответна могила…
Этим жалобам отзыва нет!..
ЗА ЧТО?
(Посвящается г. Суслову и ему подобным)
Над чем ваш дикий смех, слепое осужденье
И злая ненависть? Как будто в вражий стан
Попали мы сюда на казнь и поношенье…
О, если б летопись кровавую армян
Могли бы вы узнать!..
И славны и могучи
Когда-то были мы. На рубежах родных
Дружины смелые сбиралися, как тучи
В громах и молниях, на стражу прав святых…
В Армении цвела великая свобода,
Благословенный труд счастливых деревень,
В руинах царственных погибшего народа —
Вам не понять его тоскующую тень.
У наших алтарей не ваши ли молитвы?
Не тот же ли у нас животворящий крест?
Мы вместе с вами шли в огонь священной битвы
За общую судьбу одних и тех же мест.
Да, правда, мало нас! И меньше с каждым годом
Становится армян… Осмеивайте их!
Но ведь вы тешитесь над жертвенным народом,
Распятым, как Христос, на рубежах своих.
Мы на Голгофу шли с восторженной любовью,
И в темные века боролись мы одни.
Могли бы напоить мы ад своею кровью
И погасить его багровые огни.
А унижения мучительного плена?
А пытки, а позор, а горе и боязнь?
О, нас спасли бы всех предательство, измена,
Но мы — мы выбрали апостольскую казнь.
Надгробный слышен плач над братской и великой
Могилою армян и погребальный звон…
Стыдитесь! Жалок смехвражды и злобы дикой
В благоговейный час народных похорон.
НА БЕРЕГУ ЕВФРАТА
Мой старый дом стоял на берегу Евфрата…
Смоковницы над ним раскинулись шатром,
У моего окна румяная граната
Вся в девичьих устах. И алых роз дождем
Осыпана земля… К воде спускалось поле.
Я тонкорунных коз пасла… По вечерам
Любила я свирель тоскующего брата
И птиц, слетавшихся к смолкающим садам, —
Наш белый дом стоял на берегу Евфрата…
* * *
Наш милый дом стоял на берегу Евфрата…
Я помню: мать, окончив знойный день,
Певала часто нам в прощальный час заката
О тихих радостях смиренных деревень,
О старине седой, о витязях свободных,
Державших меч святой в защиту прав народных,
Ученых иноках в тени монастырей,
О праведных царях, хранивших нас когда-то
От козней и обид чужих и злых людей.
Мой чудный сад стоял на берегу Евфрата…
* * *
Наш белый дом стоял на берегу Евфрата…
Мы жили в стороне от распрей и тревог,
И только изредка стремившихся куда-то
Аскеров видели… И тихий наш порог
Вражда и ненависть еще не посещали.
Пожарами кругом не загорались дали…
С верблюдами на юг шел пыльный караван
Водой студеною меха из Эль-Абата
Мы наполняли им, арабам чуждых стран.
Наш милый сад стоял на берегу Евфрата.
* * *
Мой старый дом стоял на берегу Евфрата.
И купы пальм росли у мутно-желтых вод,
И в светлые часы молчанья и прохлады
Венцы чернели их на полымье заката.
Туда в убогий храм молиться шел народ
И в светлые часы молчанья и прохлады
Священника мы слушать были рады
И видеть в алтаре животворящий крест.
Армяне верили: ни мести, ни захвата
Не будет в тишине благословенных мест…
Душистый сад стоял на берегу Евфрата.
* * *
Наш бедный дом стоял на берегу Евфрата…
И как-то раз вдали… О, не забыть тот день!
Бегущая толпа отчаяньем объята,
Нахлынула на нас из отчих деревень.
Кровавые на ней еще сочились раны.
Там были женщины и дети из Аданы,
Из Лаллы, Эймене и Таша и Метли…
За ними злая смерть от пули и булата,
Пожарище и вопль замученной земли…
Наш бедный сад стоял на берегу Евфрата.
* * *
Наш бедный дом стоял на берегу Евфрата.
От крови покраснев, струилася вода.
За ружья мы взялись… но, смелые когда-то,
Что мы могли теперь, невольники труда!
Колосья под серпом: легли отцы и братья…
И буйный крик убийц и вопли и проклятья…
И корчилась земля. Казалося, в огне
Дымились небеса… Бежала я куда-то…
За мною волчий вой… Где схорониться мне?
Наш бедный сад затлел на берегу Евфрата.
* * *
Наш милый дом горел на берегу Евфрата…
Упала я в песок… Зову своих сестер…
С тоскою кличу мать, ищу глазами брата…
Но все мертво кругом. Родимую в костер
Злодеи кинули… Ползти уже не в силах,
Осталась я одна на дедовских могилах…
Молила смерть: «приди»! И слышала кругом
Как гул зловещего набата.
И жадный свист огня и черных ружей гром.
Дымился старый сад на берегу Евфрата.
* * *
Мой отчий дом сгорел на берегу Евфрата…
И вдруг звериная ко мне припала пасть…
За счастье светлое жестокая расплата —
Мне суждена была презреннейшая часть:
Я — труп истерзанной, поруганной святыни,
Я падаль жалкая, забытая в пустыне!
Лохмотье смрадное заброшенных дорог…
Цветок семьи моей, любимая когда-то,
Я птицею влачусь у ненавистных ног.
О, где душистый сад на берегу Евфрата?..
* * *
Стоял мой бедный дом на берегу Евфрата…
Истлела алых роз святая красота.
Я умирать пришла в последний час заката —
На пепелище их… Но я душой чиста!
Я жертва за тебя, о родина святая,
Прими мой смертный миг. Тебя благословляя,
Я к Господу иду на страшный суд любви…
Казни меня, меня, Отец! Но за меня и брата,
Как я, Армению и ты благослови…
ЗНАМЯ
Я уношу с собою вдаль
В край злобных джинов и Эблиса
Душистых роз моих печаль
И строгий траур кипариса.
Кругом пески чужих пустынь,
Небес сверкающее пламя…
Где гор родных святая синь?
Где ты, моей дружины знамя?
Как белый снег вершин чиста,
Его мне девушка вручила.
Животворящего креста
На нем божественная сила.
Оно овеяно молитв
Восторгом, радостью, тоскою.
Его в громах кровавых битв
Держал я твердою рукою.
За ним незримые, вослед,
Покинув тьму могильной сени,
Стремились вестники побед,
Бойцов разгневанные тени.
Но час ударил роковой,
Я пал в бою, мечом сраженный,
И знамя выхватил другой,
И спас в борьбе ожесточенной.
Очнулся я в тени чинар,
В багровом полыме заката.
Прохладою сменялся жар
Над желтой ризою Евфрата.
Синел восток. Ночная мгла
Как будто свиток дня свивала
И тенью сизого крыла
Его от света заслоняла.
Там пенье труб… Там вражий стан…
Коней пронзительное ржанье…
И рать усталая армян,
Ее суровое молчание…
Нас мало было. Враг силен…
Я ждал последнего удара.
И колыхался небосклон
Цветами алыми пожара.
И ночь прошла. И знойный день…
Я поднят был как труп бездушный…
И вот теперь влачусь как тень,
Как раб безмолвный и послушный.
Иду… Куда?.. Зачем?.. Молчу…
В пески пустынь? Спросить не смею!
Как вол, свистящему бичу
Я гну истерзанную шею.
Но снятся мне издалека
Благоуханные долины.
Моя библейская река
И знамя белое дружины.
Возврата нет! Не станет сил
Уйти дорогою безводной
В далекий край моих могил,
В нетленный край земли свободной.
Воскреснет родина моя!
А я — боец ее плененный,
Любовь и ненависть тая,
Умру в пустыне отделенной.
Но в час последний надо мной
И в блеск и в зной ее палящий
Святого стяга золотой
Увижу крест животворящий.
И я душой в родную даль
Уйду от джинов и Эблиса
Душистых роз моих печаль,
Под строгий траур кипариса.
БРОДЯГА НА ОТДЫХѢ
I.
Въ темномъ оврагѣ, у ивы зеленой,
Змѣйкою ключъ выбѣгаетъ студеный.
Сѣрые камни, размытые имъ,
Всюду подернулись мохомъ сѣдымъ.
Мелкія пташки отъ нивы далекой
Часто въ оврагъ прилетаютъ глубокій.
Звонкій ручей коростель полюбилъ,
Гнѣзда свои подъ ракитами свилъ.
Въ выси небесныя, свѣтлыя, чистыя,
Отройно раскинулись сосны смолистыя
И вѣтерокъ, набѣжавшій съ полей,
Тихо колеблетъ узоръ ихъ вѣтвей.
Къ струйкамъ пѣвучимъ въ излучинѣ дальной
Низко склоняется путникъ печальный.
Каждому страннику любы они,
Свѣжей прохладою въ знойные дни.
Видно усталъ онъ отъ трудной дороги, —
Моетъ свои ослабѣвшія ноги;
Раны покрыли ихъ… кровь запеклась…
Сверху легла придорожная грязь.
Сильное тѣло рубцами покрыто,
Полголовы безобразно обрито,
Брошена сѣрая куртка назадъ,
Тутъ же разбитыя цѣпи лежатъ.
II.
Дикій питомецъ трущобы лѣсной, —
Волкъ, убѣгая отъ травли лихой,
Смѣло кидается въ эти струи,
Чтобъ освѣжать злыя раны свои
И, отлежавшись въ оврагѣ глухомъ,
Снова столкнуться съ суровымъ врагомъ
Такъ и сюда изъ неволи острожной
Вырвался смѣло скиталецъ тревожный,
Вырвался разомъ, оковы разбилъ,
Муки свои на минуту забылъ.
III.
Тихи и свѣтлы надъ нимъ небеса.
Въ листвѣ еще не обсохла роса,
А уже въ чащѣ зеленыхъ вѣтвей
Голубь воркуетъ съ голубкой своей.
Дань съ благовонныхъ цвѣтовъ понесла
Къ дальнему лѣсу на улей пчела.
Звонъ подымаютъ въ бурьянѣ стрекозы,
Гнѣзда проснулись, качаются лозы…
Чу!.. коростель прозвенѣлъ и погасъ…
Майскаго утра плѣнителенъ часъ.
IV.
Странникъ убогій, въ затишьѣ глухомъ,
Чутко, сторожко внимаетъ кругомъ.
Тамъ, далеко, съ зеленѣющей нивы
Слышатся пѣсни привольной отзывы.
Топотъ копыта вблизи прозвучалъ, —
Вздрогнулъ колодникъ встревоженный… всталъ…
Грозно суровыя брови нависли,
Бродятъ въ лицѣ его темныя мысли,
Словно самъ-другъ съ невеселой судьбой
Онъ на послѣдній готовится бой,
Чтобы хоть разъ отомстить безъ боязни
Людямъ за долгія, лютыя казни.
V.
«Ноченьку всю я безъ отдыха шелъ,
Все по лѣсамъ, по дремучіимъ, брелъ,
Все по густымъ, вѣковѣчнымъ лѣсамъ,
Все по завѣтнымъ медвѣжьимъ тропамъ.
Въ чащѣ звѣзды не видать ни единой;
Издали вой раздавался звѣриный,
Плачетъ волчица, сзывая волчатъ,
Крылья совы надо мной шелестятъ,
Иглы еловыя хлещутъ въ глаза.
Нѣтъ вамъ предѣла, родные лѣса!
Нѣтъ вамъ предѣла, налѣво, направо,
Все захватила нѣмая дубрава!
Въ царствѣ безмѣрномъ прохлады и мглы,
Что ни оглянешь, стволы, да стволы!
Только и въ этой глухой сторонѣ
Добрые люди все вороги мнѣ.
Выйду-ль въ поселокъ средь бѣлаго дня,
Яркое солнышко выдастъ меня.
Бѣглому доли нигдѣ не найти,
Всюду заказаны къ счастью пути.
Лишь изо всѣхъ неисходныхъ дорогъ
Не миновать мнѣ дорожки въ острогъ.
Или замерзнуть суровой зимой
Доля сулила въ трущобѣ лѣсной;
Руки и ноги отыметъ морозъ,
Ляжетъ колодникъ безъ жалобъ и слезъ;
Ляжетъ колодникъ и очи сомкнетъ,
Снѣгомъ мятелица трупъ занесетъ,
Вьюги начнутъ мертвеца отпѣвать,
Бѣлый сугробъ разметать, заметать.
Только такой же бродяга, весной,
Кости отыщетъ порой,
Брата помянетъ крестомъ,
Да и забудетъ потомъ!..»
Такъ невеселую долю свою,
Въ тихомъ оврагѣ, въ пустынномъ краю,
Бѣдный бродяга-бѣглецъ помянулъ
И подъ кустами, свернувшись, заснулъ…
VI.
Спитъ онъ. А солнце все выше плыветъ
Поле и нивы зеленыя жжетъ,
И, наливаясь, желтѣетъ зерно,
Пахарю зрѣетъ на радость оно.
Спитъ онъ… а въ чащѣ зеленыхъ вѣтвей
Голубь воркуетъ съ голубкой своей,
Пчелы у цвѣтиковъ алыхъ снуютъ,
Малыя пташки надъ ивой поютъ,
И безконечную сказку журча,
Льются холодныя струйки ключа.
Міръ, переполненный свѣтомъ и зноемъ,
Дышетъ надъ странникомъ вѣчнымъ покоемъ.
Только бродягу полуденный сонъ
Мучитъ — и стонетъ, раскинувшись онъ.
Дикія грезы въ лицѣ его бродятъ,
Руки и ноги усталыя сводятъ,
Мысли его не даютъ отдохнуть,
Давятъ ему наболѣвшую грудь.
VII.
Чудится бѣдному: городъ большой,
Площадь залита народной толпой,
У эшафота колодникъ стоитъ,
Кнутъ подымается вверхъ и свиститъ;
Тѣло, облитое кровью, палачъ
Бѣшено хлещетъ… разносится плачъ.
Стонетъ бродяга… Тяжелъ его сонъ,
Бредитъ, томится и мучится онъ,
И въ исковерканныхъ болью чертахъ
Свѣтится дикій, болѣзненный страхъ.
Спитъ онъ… а міръ, переполненный зноемъ,
Дышетъ надъ странникомъ чуднымъ покоемъ…
Н. Д.
ПРИМЕЧАНИЯ
Настоящее издание ставит своей целью познакомить читателя с творчеством малоизвестных представителей демократической поэзии 1870-1880-х годов. В книгу не вошли произведения А. М. Жемчужникова, Л. Н. Трефолева и П. Ф. Якубовича, поскольку их стихотворному наследию посвящены отдельные сборники Большой серии, а также стихи тех поэтов, которые составили соответствующие разделы в коллективных сборниках «Поэты „Искры“» (тт. 1–2, Л., 1955) и «И. З. Суриков и поэты-суриковцы» (М.-Л., 1966). В потоке демократической поэзии 70-80-х годов видное место принадлежало популярным в свое время произведениям, авторы которых либо неизвестны, либо не были демократами, хотя создавали подчас стихотворения, объективно созвучные революционным и просветительским идеалам. Весь этот обширный материал, в значительной своей части охваченный специальным сборником Большой серии — «Вольная русская поэзия второй половины XIX века» (Л., 1959), остался за пределами настоящего издания, так как задача его — представить демократическую поэзию в разнообразии ее творческих индивидуальностей. Ввиду этого в данном сборнике отсутствуют произведения, авторство которых не подкреплено достаточно убедительными данными (например, «Новая тюрьма» и «Сон», соответственно приписывавшиеся П. Л. Лаврову [3] и В. Г. Тану-Богоразу). По этой же причине в книгу не вошли стихи видных народовольцев Б. Д. Оржиха и Д. А. Клеменца, так как вопрос о принадлежности большинства приписываемых им стихотворений остается спорным. - Профиль настоящего издания определил и метод отбора текстов. С наибольшей полнотой в нем представлены, естественно, стихи самых неплодовитых поэтов (Г. А. Лопатин, Г. А. Мачтет), тогда как принцип избранности распространен в основном на поэтов с обширным стихотворным наследием (С. С. Синегуб, П. В. Шумахер, А. Н. Яхонтов, В. И. Немирович-Данченко и др.). Сборник состоит из двух частей. В первой помещены произведения поэтов, непосредственно участвовавших в революционном движении, как правило связанных с ним организационно и практически. Вторая объединяет поэтов, зарекомендовавших себя в качестве профессиональных литераторов демократического направления. Расположение материала примерно воспроизводит этапы историко-литературного развития 70-80-х годов, т. е. поэты старшего поколения предшествуют поэтам молодого поколения, завершающего эпоху, и т. д. Внутри разделов, посвященных отдельным поэтам, материал расположен в хронологической последовательности. При отсутствии данных для точной датировки под текстом произведения в угловых скобках указывается год, не позднее которого оно написано (в большинстве случаев это даты первых прижизненных публикаций). Все авторские даты, если они почерпнуты из указываемых в примечаниях сборников, газет, журналов, не имеют ссылок на источник. Оговариваются только ошибочные даты либо две несовпадающие авторские датировки. Тексты печатаются по последним прижизненным редакциям. Исключение сделано лишь для Н. А. Морозова, который, готовя в 1920 году первое бесцензурное собрание своих стихотворений, написанных в годы тюремного заключения, пересматривал и переделывал их. В результате такой правки, проведенной в совершенно иных исторических условиях, по-новому начинали звучать произведения, обязанные своим происхождением другой эпохе. Ввиду этого стихи Морозова в настоящем сборнике печатаются в их первоначальных редакциях с учетом той небольшой правки, которая была осуществлена автором в легальных изданиях 1906–1910 годов. Специальных текстологических решений требует также публикация стихотворений С. С. Синегуба. При жизни поэта произведения его в основном были напечатаны в коллективном сборнике «Из-за решетки» (Женева, 1877) и в авторском сборнике «Стихотворения. 1905 год» (Ростов-на-Дону, 1906). Целый ряд новонайденных произведений Синегуба был недавно обнародован в статьях В. Г. Базанова: «Неизвестные стихотворения Сергея Синегуба», «К истории тюремной поэзии революционных народников 70-х годов», «Еще об одной тетради стихотворений Сергея Синегуба» («Русская литература», 1963, № 4, с. 160–167; 1966, № 4, с. 164–174; 1967, № 1, с. 170–176). Источником публикации послужили беловые автографы двух тетрадей, сохранившихся в частном архиве (у внука поэта, С. В. Синегуба) и переданных публикатору. В одной тетради находятся двадцать семь стихотворений. За исключением шести, все они известны по сборнику «Из-за решетки», но многие из них даны в других редакциях или с существенными разночтениями. Помета рукой Синегуба на первой странице тетради № 1: «1873–1879» свидетельствует, что тексты ее более позднего происхождения, [4] чем в сборнике «Из-за решетки» (1877). Это подтверждается их анализом: Синегуб устранял длинноты в стихах, вносил в них стилистические исправления. Тетрадь № 2 содержит тексты, не публиковавшиеся при жизни автора и относящиеся, по всей вероятности, к двум последним годам тюремного заключения поэта (два стихотворения помечены здесь 1877 и 1878 гг.). Учитывая соотношение печатных и рукописных источников, произведения Синегуба в данном издании приводятся по тетради № 1, если она дает последнюю редакцию стихов, ранее напечатанных в сборнике «Из-за решетки». Произведения, не обнародованные при жизни поэта, воспроизводятся по журналу «Русская литература», прочие стихотворения — по прижизненным публикациям. Исчерпывающие библиографические данные об авторских сборниках содержатся в биографических справках. Примечания имеют следующую структуру, после порядкового номера указывается первая публикация стихотворения, затем все последующие источники, содержащие какие-либо текстуальные изменения — вплоть до публикации, в которой текст установился окончательно. Последняя выделяется формулой «Печ. по…». Указанная формула не применяется, если после первой публикации текст произведения не менялся или если эта публикация была единственной. Далее приводятся сведения о наличии и местонахождении автографов, данные о творческой истории, поясняются малопонятные намеки и реалии, лица, упоминаемые в стихотворении, и т. п. В примечаниях оговариваются анонимные публикации, а также криптонимы и псевдонимы, если они не являлись обычной подписью поэта (например, псевдоним В. Г. Богораза — «Тан»). Так как творчество многих поэтов представлено в этой книге с достаточно строгим отбором, факт включения стихотворений в авторские сборники отмечается в единственном случае — когда необходимо подтвердить атрибуцию текста. Разделы, посвященные Н. А. Морозову, В. Н. Фигнер, Омулевскому (И. В. Федорову), А. Л. Боровиковскому, А. А. Ольхину, Н. В. Симборскому, Д. Н. Садовникову, А. П. Барыковой (составление, биографические справки и примечания), подготовлены к печати А. М. Бихтером; раздел стихотворений С. С. Синегуба — В. Г. Базановым; остальные разделы — Б. Л. Бессоновым.Условные сокращения, принятые в примечаниях
Буд. — «Будильник». BE — «Вестник Европы». ВО — «Восточное обозрение». ВРП — «Вольная русская поэзия второй половины XIX века». Вступ. статья С. А. Рейсера. Подготовка текста и примечания С. А. Рейсера и А. А. Шилова, «Б-ка поэта», Б. с, Л., 1959. ГИМ — Отдел письменных источников Государственного исторического музея (Москва). Д — «Дело». Драгоманов — М. П. Драгоманов, Детоубийство, совершаемое русским правительством, Женева, 1877. ЖО — «Живописное обозрение». «Звездные песни» I — Н. Морозов, Звездные песни, М., 1910. «Звездные песни» II — Н. Морозов, Звездные песни. Первое полное издание всех стихотворений до 1919 г., кн. 1–2, М., 1920–1921. ИР — «Из-за решетки. Сборник стихотворений русских заключенников по политическим причинам в период 1873–1877 гг., осужденных и ожидающих „суда“», Женева, 1877. «Из стен неволи» — Н. А. Морозов, Из стен неволи. Шлиссельбургские и другие стихотворения, Ростов-на-Дону — СПб., 1906. КС — А. В. Круглое, Стихотворения, М., 1903. ЛН — «Литературное наследство». МС — Н. Морозов, Стихотворения. 1875–1880, Женева, 1880. Наб. — «Наблюдатель». НСРПиС — «Новый сборник революционных песен и стихотворений», Париж, 1898. ОД — «Общее дело. Газета политическая и литературная», Женева, 1877–1890. 03 — «Отечественные записки». ПБ — «Песни борьбы. Сборник революционных стихотворений и песен», Женева, 1892. ПД — Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинского дома) АН СССР. «Песни жизни» — Омулевский, Песни жизни, СПб., 1883. ПЛ — «Петербургский листок». РБ — «Русское богатство». РЛ — «Русская литература». РМ — «Русская мысль». СиП — П. Шумахер, Стихи и песни, М., 1902. СП — Ф. Волховской, Случайные песни, М., 1907. СС — «Собрание стихотворений», СПб., 1879. Ст. — Стих, стихи. «1905 год» — С. Синегуб, Стихотворения. 1905 год, Ростов-на-Дону, 1906. Т, С — Тан, Стихотворения, СПб., 1910. ФПСС — Вера Фигнер, Полное собрание сочинений, т. 4 (стихотворения), М., 1932. ФС — Вера Фигнер, Стихотворения, СПб., 1906. «Цветы и змеи» — Л. И. Пальмин, Цветы и змеи, СПб., 1883. ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства (Москва). ЦГАОР — Центральный государственный архив Октябрьской революции (Москва). ЦГВИА — Центральный государственный Военно-исторический архив (Москва). ЦГИА — Центральный государственный исторический архив (Ленинград). ШСС — П. Шумахер, Стихотворения и сатиры. Вступ. статья, редакция и примечания Н. Ф. Бельчикова, «Б-ка поэта», Б. с, 1-е изд., (Л.), 1937. ЯС — «Стихотворения Александра Яхонтова», СПб., 1884.442. «Луч. Учено-литературный сборник», т. 1, СПб., 1866, с. 156, подпись: Н. Д. Автограф — ПД. 443. Д, 1872, № 2, с. 185, под загл. «Смерть героя (С английского)», подпись: Н. Д. Печ. по «Стихам», СПб., 1902, с. 165 (цикл «Из дневника»). Автограф — ПД (в цикле «Из песен о павших»). Тардье Жюль-Ромен (1805–1868) — французский беллетрист, выступавший под псевдонимом Сен-Жермен. 444. ОЗ, 1872, № 2, с. 588, под загл. «После войны», подпись: Д. Печ. по «Стихам», СПб., 1902, с. 42 (цикл «Военные отголоски»). Автограф — ПД (в цикле «Из песен о павших»), при письме к Некрасову от 1870 г. По-видимому, стихотворение является откликом на антитурецкое восстание греков на о. Крите в 1866–1868 гг.; с этими событиями связано другое стихотворение Немировича — «Критянину» (1868). Опубликованное в 1872 г. под загл. «После войны», стихотворение «Как много пало благородных…» воспринималось уже как отклик на франко-прусскую войну 1870–1871 гг. 445. Д, 1875, № 3, с. 332, подпись: В. Славянский. Печ. по «Стихам», СПб., 1902, с. 9. 446. Д, 1875, № 4, с. 166, под загл. «Современные галлы (с французского)», подпись: В. И. Славянский. Печ. по «Стихам», СПб., 1902, с. 135 (цикл «На Севере»). Далила — см. прим. 397. Приап (греч. миф.) — бог плодородия и чувственных наслаждений; к Приапу было принято обращаться со стихами шутливого, нередко порнографического содержания. 447. Д, 1875, № 12, с. 324, под загл. «Судьба райи (с сербского)», подпись: В. И. Славянский. Печ. по «Стихам», СПб., 1902, с. 82 (цикл «На Севере»). Райя — турецкий подданный немусульманин, чаще всего славянин-земледелец христианского вероисповедания. Когда огонь кипит в крови — стих из «Думы» Лермонтова. 448. Д, 1877, № 1, с. 87 (др. ред.), под загл. «Болгары», подпись: В. И. Славянский. Печ. по «Стихам», СПб., 1902, с. 48 (цикл «Военные отголоски»), с ошибочной датой «1868». «История одного преступления». В этой книге, написанной В. Гюго в 1852 г. и опубликованной в 1877 г., изложена история государственного переворота, совершенного 2 декабря 1851 г. Луи Бонапартом (см. прим. 2). Перевод «Истории одного преступления» был опубликован в ОЗ в 1878 г. (No№ 1–8). Немирович ознакомился с книгой Гюго, видимо по этому переводу. 449. «Русская речь», 1879, № 6, с. 128, под загл. «Узник», подпись: Н. Д. Печ. по «Стихам», СПб., 1902, с. 76 (цикл «На Севере»). Прометей — см. прим. 397. 450. «Русская речь», 1880, № 12, с. 118, под загл. «Памяти Некрасова», подпись: Н. Д. Печ. по «Стихам», СПб., 1902, с. 122 (цикл «На Севере»). Отклик на стихотворение Некрасова «Скоро стану добычею тления…» (1874). 451. ЖО, 1880, № 36, с. 178. Тардье — см. прим. 443. Ссылка на французский оригинал фиктивна: Тардье умер за два года до начала франко-прусской войны, о которой в данном стихотворении идет речь. 452. «Стихотворения», СПб., 1882, с. 19. Печ. по «Стихам», СПб., 1902, с. 72 (цикл «На Севере»). Датируется по «Album de madame Olga Kozlow», M., 1883, с 83. 453. «Стихотворения», СПб., 1882, с. 30. Печ. по «Стихам», СПб., 1902, с. 1. 454. «Стихотворения», СПб., 1882, с. 58, под загл. «Желание». Печ. по «Стихам», СПб., 1902, с. 126 (цикл «На Севере»). 455. «Стихотворения», СПб., 1882, с. 262, с подзаг. «Памяти Н. А. Добролюбова». Печ. по «Стихам», СПб., 1902, с. 190 (цикл «Монологи»). Моисей — библейский патриарх, вождь и законодатель древних евреев, которых он освободил из египетского плена. Ерихон — Иерихон, город финикийцев, осажденный евреями; согласно библейской легенде, стены его разрушились от звука труб. 456. «Фаланга», 1881, № 39, с. 6. Печ. по «Стихам», СПб., 1902, с. 253. Речь идет о двухкратном заключении Вольтера в Бастилии — в 1717 и 1725 гг. Тардье — см. прим. 443. Герольд — глашатай., 457. «Фаланга», 1881, № 39, с. 35. Печ. по «Стихам», СПб., 1902, с. 136 (цикл «На Севере»). 458. Наб., 1895, № 9, с. 32 (др. ред.). Печ. по «Стихам», СПб., 1902, с. 244. Перевод песни французского поэта П. Дюпона (18211870) «Le chant des ouvriers» (1846), популярной во второй половине XIX в. среди рабочих ряда европейских стран. 459. «Стихи», СПб., 1902, с. 8. 460. «Стихи», СПб., 1902, с. 173 (цикл «Из дневника»). Ничто не вечно под луной — несколько измененная строка из стихотворения Н. М. Карамзина «Опытная Соломонова мудрость, или Выбранные мысли из Экклезиаста» (1797). Ирод (I в. н. э.) — иудейский царь, отличавшийся крайней жестокостью; согласно Евангелию, заключил в темницу Иоанна Предтечу, проповедовавшего пришествие Христа. Глас вопиющего в пустыне — см. прим. 379. 461. «Стихи», СПб., 1902, с. 440. Залито кровью вече и т. д. Речь идет о гибели вечевого строя Древнего Новгорода; звон большого колокола оповещал граждан города о созыве народного собрания. Новгородская феодальная республика для деятелей освободительного движения XIX в. (особенно декабристов) была вдохновляющим прообразом русской свободы. Чудь — старинное название финских племен. И пали стены Ерихона. Ерихон — см. прим. 455; здесь имеется в виду отмена крепостного права в 1861 г. Пилат — римский наместник в Иудее; как рассказывается в Евангелии, он дал согласие на казнь Христа, по обычаю «умыв руки». 462–463. «Под красным знаменем. Сборник свободных песен», вып. 1, М., 1906, с. 4, 6. Амвон — род кафедры в церкви на особом возвышении, с которой произносятся проповеди. 464. ЖО, 1880, № 23, с. 421 (др. ред.); «Стихотворения», СПб., 1882, под загл. «Песня писателей (Драгутин Раковец)». Печ. по «Вестнику литературы», 1921, № 6–7 (30–31), с. 12. Автограф — ПД. Драгутин Раковец (Раковац) (1813–1854) — хорватский поэт.
Последние комментарии
6 часов 6 минут назад
6 часов 17 минут назад
6 часов 19 минут назад
6 часов 25 минут назад
6 часов 26 минут назад
6 часов 29 минут назад