Сброшенный корсет [Сюзан Кубелка] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

ГЛАВА 1

Что бы там ни говорили, а я не сирота, не подкидыш, не отпрыск обнищавших родителей, отнюдь нет, я появилась на свет в семье фабриканта. Снежным утром 2 февраля 1860 года, что считалось счастливым предзнаменованием.

Был светозарный праздник — Сретение. Жизнь рожденного в этот день всегда озарена солнцем, он притягивает к себе любовь, словно магнит, и тень не омрачает его пути.

На моем же пути сплошные загадки, причем с самого начала. Странным образом я родилась до срока — семимесячная, но вполне развившаяся, на удивление крепкая девочка. Живительно и то, что глаза и волосы у меня черные, тогда как все в нашем роду соломенные блондины.

Отца моего зовут Рюдигер Хюбш[1], но имя порой обманчиво. Отец, похожий на мопса, владеет фабрикой, что у городских ворот, — там шьют фески.

Матушка моя — белокурая уроженка Эннса — обучалась поварскому искусству в замке Эннсэг, у последней княгини Ауершперг, и это третья загадка. Разумеется, кухня Ауершперга славится во всей монархии. И маменька очень хорошо зарабатывала в замке в Венгрии, где она начинала свою карьеру. Но этого было явно недостаточно, чтобы накопить сказочное приданое, которое способствовало процветанию отцовского дела.

Откуда же такие деньги?

Мать состоит в родстве с Юлианой Танцер, владелицей знаменитого отеля «Черный орел». Они троюродные сестры по материнской линии, из почтенной эннской семьи. Отец мамы, белокурый чех, красавец на загляденье, был беден, в то время как папа́ Юлианы, хотя и был косолап, владел несколькими большими мельницами. Матушка моя всегда считалась «бедной родственницей». Тем не менее, она получила приданое чистоганом. Золотом! И такое роскошное, что отец сразу после свадьбы нанял новых рабочих и расширил маленькую фабрику вдвое.

К лету 1861-го, через год после моего рождения, он поставлял самые лучшие фески, красные, с черной кисточкой, мусульманской общине кайзеровской империи — многочисленным туркам, грекам, египтянам, албанцам, которые жили в крупных городах — в Вене, Офене, Песте, Триесте и в большинстве своем были зажиточными коммерсантами.

Да, он нанял еще и вышивальщиц, закупил дорогой материи и первым стал изготовлять по баснословным ценам фески для дам — маленькие шедевры, с синими кисточками, украшенные золотой нитью, серебряными бляшками и настоящим жемчугом.

Фабрика процветала.

Я принесла отцу благополучие. Но он ни разу не дал мне почувствовать это. Я его почти не видела. У него не было времени. А моя веселая, жизнерадостная маменька вела большой дом, устраивала дамские чаепития и изысканные званые вечера, щеголяла в шелковых платьях и настоящих драгоценностях, меня же предоставила Эрмине фон Фришенбах, гувернантке из Эннса, которая до сих пор мне предана.

Эрмина — мой ангел-хранитель. И если кто-то любит меня по-настоящему, то это она. Эрмина — маленькая энергичная брюнетка, круглолицая, с темными живыми глазами, от которых ничего не утаишь. Она умна и отважна, стоит выше суетных притязаний и потому почти не затягивается в корсет. Но есть и у нее одна слабость: она носит туфли на высоком каблуке и украшает прическу огромными яркими шелковыми бантами, чтобы казаться выше. Эрмина очень хорошо образованна, и это четвертая загадка.

Моя мать читать умеет, а писать — нет. Отец отлично считает, но в жизни не сочинил ни одного письма. Это, правда, никому не мешало. Лишь в 1869 году, через девять лет после моего рождения, было введено всеобщее обязательное обучение. Раньше учиться не заставляли. Кто хотел ходить в школу, тот и ходил. Кто хотел сидеть дома, сидел дома. Безграмотность была повсеместной. А меня воспитывали, как королевское дитя.

В три года я уже говорила по-французски, ела ножом и вилкой, училась чтению и письму, а в четыре разучивала первые гаммы на фортепьяно. В детстве я никогда не посещала школы. Меня учили на дому, а Эрмина прививала мне навыки, которые требуются девушке из высшего света: обучала нотам, пению, истории, религии, плетению кружев и вышиванию, а также географии, зоологии и ботанике. Я училась рисовать с натуры, писать акварели и портреты.

Мои манеры постоянно шлифовались: «Минка! Немедленно убери локти со стола! И больше никогда так не делай! Мерси! Говорить следует только тогда, когда тебя спрашивают. Зевать в обществе не принято. И никогда не чешись! Только если ты совсем одна. Ты же не обезьянка, не так ли, сокровище мое?»

Слово Эрмины для меня закон. Она знала большой свет. Знала, что для меня хорошо, а что плохо. Я слепо доверяла ей, она всегда была права. Да, с той поры, как я научилась думать, она ни разу не ошиблась.

Как я уже говорила, отец держался от меня в стороне.

Все изменилось, когда на свет появился мой брат Альбрехт. Наконец-то сын! С этой секунды я стала «благородной фройляйн». И отец принял мое существование к сведению. Но — только для того, чтобы видеть мои недостатки. То вдруг я оказывалась гордячкой: «Она что,