Всемирный следопыт, 1930 № 06 [Михаил Ефимович Зуев-Ордынец] (fb2) читать постранично, страница - 2

получает удар плеткой-двухвосткой. Серый взвивается от боли и обиды и мчит в степь. Знойный ветер бьет Совсуну в лицо.

Он несется, как будто не один в степи, а в разбойных посвистах мчат с ним под черным анархистским знаменем тачанки батьки Махно, и гремит гульливая, бесшабашная вольница:

Летит Совсун, а мысли обгоняют его, — спешные мысли, горячие как ветер с южных знойных стран.

— Спасибо тебе, мышка!

Батько Махно уж не батько, матушки Галины и след простыл, а Совсун — это есть Совсун.

Слышишь, батько?

Хлопцы из Гуляй-Поля сказывали, что ты в Париже. Смеялись над тобой хлопцы. Ничего, батько! Я пришлю тебе писульку, и ты узнаешь, как Совсун борется с элеватором.

Тяжело жарко дышит Совсун. От серого пахнет крепко потом.

Так же пахло от половецких и скифских коней. Сладким потом Хмельным. Разбойным.

III. Товарищ Пырушечкин записал в блокнот…

Как магнит — железо, притягивает Днепрострой экскурсантов и туристов.

Юнг-штурмовки и майки, москвошвеевские куцые пиджачки и ситцевые тверские рубашки отражает обмелевший романтический Днепр.

«Редкая птица долетит до середины Днепра!» Куры — не летают, а дикая птица распугана. Даже воспетые в унылой песне «сычи в гаю» не перекликаются.

Шарообразный, белый, как сделанный из теста, повар Дышло.

Профессор И. Г. Александров, фантаст и практик, нарисовал изумительный проект переделки Днепра. У села Кичкас вырастает не по годам, а по дням мощнейшая в Европе гидроэлектрическая станция. Станции будет скучно в степи одной. Около нее будут индустриальные гнезда — здесь родится советский алюминий, ферросплавы, электросталь и азотные удобрения. Красавцы-пароходы пойдут путем древних запорожских челнов. Не порох и не копья повезут пароходы, а сахар, зерно, мануфактуру. Изумрудное кольцо бахчей, огородов и виноградников опояшет новый город.

Профессор Александров улыбается: Днепровский комбинат готовит историческую смерть засухе. Древняя, безжалостная, знойная падчерица африканского сирокко, ты умрешь, побежденная влагой ожившего Днепра,

Разложившийся, омоложенный, широкий, возвращенный к величавым масштабам гоголевской поэзии, тебе, Днепр, суждено стать кормильцем и поильцем степей, как древнему Нилу.

Так, или примерно так, говорил руководитель семнадцати экскурсантам. Один из семнадцати — Паша Пырушечкин — имел самопишущее перо и объемистый блокнот. Он жадно, как губка воду, впитывал лирические отступления руководителя, вагонные разговоры, анекдоты и все аккуратно вписывал в блокнот.

На Днепрострое Паша Пырушечкин растерялся. Взорванная электрическими солнцами черная бархатная украинская ночь взволновала Пашу неимоверно. Он записал в блокноте:

«Виденная мною в Третьяковской галлерее картина Куинджи „Украинская ночь“ определенно устарела. Эффекты вышеозначенного полотна померкли перед световым чудом, которое явилось от соединения тьмы ночей Украины и яркого белого света электричества. К концу пятилетки Архип Иванович Куинджи потеряет всякий интерес, кроме исторического».

После осмотра Днепростроя экскурсионная бригада посетила несколько колхозов. Побывала и в степном колхозе «Серп и Молот», где большинство колхозников — переселенцы с Оки и верховья Днепра, великороссы, сохранившие свой говор.

Повар Кок-Перекок угостил экскурсантов великолепным борщом и ячменным душистым кофе.

На втором или третьем привале любознательный Паша Пырушечкин записал в блокнот следующее:

«Поражает сознательность здешнего населения. В борьбе с вредителями (суслик, кобылка и особенно мышь) участвуют даже дети. Недалеко от колхоза „Серп и Молот“ я встретился с таким явлением: ребята и старики усердно ловили мышей. За каждую мышь они получали соответствующее вознаграждение (деньгами). Мышей ловили живьем. Сдавали представителю колхоза тов. Совсуну, который тут же расплачивался с ловителями мышей. Старик с сивыми усами и кирпичным лицом сказал мне, что мышей этих пошлют в Харьков в Научный институт на опыты. Так наука смыкается с полями».

IV. Плодитесь и размножайтесь.

Над Днепростроем — белое полыханье электрических ночных солнц. А над степями — черная, густая, как деготь, беззвездная древняя ночь. Эта ночь не изменялась со времен половецких набегов, со времени, когда гоголевский Иван Иванович ссорился с Иваном Никифоровичем. В этой черной ночи грохнул в Дымовке обрез кулака Попандопуло в селькора Малиновского.

В густые, душные, черные ночи ездил Совсун на колхозные земли со странным