Шёпот листьев в больничном саду [Евгения Сергеевна Сафонова] (fb2) читать постранично, страница - 4

почти полностью убит, и остаётся только ждать момента, когда костный мозг начнёт снова вырабатывать кроветворные клетки. И молиться, чтобы среди этих клеток не нашли лейкозных бластов.

Я смотрела в потолок и думала о том, что это последний раз.

Скоро, уже совсем скоро я буду снова кормить белок в больничном саду. Листья к тому времени, наверное, уже опадут, но ветви клёнов помашут мне в знак приветствия.

Скоро, уже совсем скоро кончится пустыня, и путь мой продолжится не по выжженной, растрескавшейся земле, а по берегу реки, поросшему зелёной травой. Как и раньше. Нет, ещё лучше.

Скоро, уже совсем скоро я только посмеюсь, глядя в равнодушное, холодное небо, которое когда-то так меня манило.

— Зачем ты так цепляешься за жизнь? — голос почти слился с гудением лампы дневного света над моей кроватью.

Я вздрогнула.

Я с трудом повернула голову.

В больничной палате — мире бледной зелени и стерильной белизны, где даже окно заклеили плёнкой и занавесили жалюзи — он казался кровоточащей раной. Инородным элементом. Красно-чёрные одежды отливали шёлковым блеском, тёмные глаза внимательно следили за мной.

— Кто ты? — прошептала я.

— Твоё упрямство меня восхищает, — он подошёл ближе; движения его были мягки и вкрадчивы. — Многие молили о смерти, когда жизнь била их куда меньше.

Мне это кажется, думала я, глядя на его улыбку, бордовую, как розы. Меня предупреждали, что могут быть галлюцинации. Этого не может быть.

Он остановился у изголовья моей кровати, глядя на меня сверху вниз.

— А вот твоя соседка особо не упорствовала. Видимо, её чаша терпения была куда меньше, — добавил он. — Но ты… — он склонил голову набок, — а ведь дальше будет только хуже. Поверь.

Я моргнула.

Я не знала, кто он. Но мне не нравилось, что он находится в моей палате.

— Уходи, — хрипло проговорила я.

— Уйду. Твоё время ещё не пришло, — он протянул руку — с длинными тонкими пальцами, с длинными аккуратными ногтями. Я вздрогнула, ожидая прикосновения — но он лишь провёл ладонью вдоль моей щеки, не касаясь. — Может, всё-таки скажешь: что тебя держит? После предательства жениха, после предательства подруг, после всей этой боли?

Я молчала.

— Я мог бы прекратить всё это, — его голос обволакивал слух тёплой сонной пеленой. — Больше не будет боли. Никакой. Никогда. Только покой, — его рука потянулась к моим волосам, будто желая поправить выбившуюся прядку — и вновь застыла, не смея коснуться. — Ты сама об этом думаешь. Просто боишься пожелать.

Я сглотнула.

— Уходи, — повторила я, и в этот раз голос мой был твёрдым.

Он не ответил: лишь улыбнулся. Потом отвернулся и прошёл куда-то к окну, и длинные рукава его одежд летели за ним крыльями алой бабочки.

Я не видела сам миг его исчезновения — но в следующий миг его в палате уже не было.

В тот день, когда я услышала его в четвёртый раз, родители ко мне не пришли.

Зато пришёл кое-кто другой.

— Привет, Сашка! — тряхнув рыжими хвостиками, Катя поскреблась в стекло. — Как ты тут?

— Живу помаленьку, — я захлопнула крышку ультрабука и убавила звук телевизора, по которому показывали новости. Кое-как улыбнулась: грибок во рту мешал. — Ты как?

— Гипс сняли, — она гордо продемонстрировала мне свободную руку. — И рёбра вроде прошли совсем. Выписывают завтра.

— Здорово! Как ощущения?

— Хорошо, — она легко согнула и разогнула ладонь. — Наверное, скоро даже в музыкалку даже снова могу ходить.

— Здорово, — я криво улыбнулась, покосившись на собственные руки: с венами, покрасневшими и вздувшимися от тромбофлебита, и огромным синяком там, где раньше стоял катетер — его пришлось переставлять в ключицу.

— Хотя я бы с тобой местами поменялась. Мне-то это не очень нравится. Пианино то есть, — простодушно сказала Катя. Потом уставилась куда-то в пол, и губы её задрожали. — Но мама хотела, чтобы я её закончила… значит, нужно закончить.

— Верно, — я кивнула. — Тебе теперь за двоих нужно жить. За себя и за маму. Отец же будет вам с бабушкой помогать?

— Он и так помогает. Предлагал даже к себе забрать, но я не хочу. Нужна мне мачеха больно, — девочка скривилась. — И его никогда не прощу за то, что нас бросил.

— Так бывает, Катюш, — я тяжело вздохнула. — Твои хоть полюбовно разошлись. А иные жён бросают, когда они болеют… вот так же, как я.

— Ну, такие вообще не люди, а сволочи, — резюмировала Катя. Помолчала. — Хотя я вот думаю иногда: если бы папа от нас не ушёл, наверняка бы он нас тогда на дачу повёз. Он ведь дольше на машине ездил, папа. Сам бы маму в ливень такой за руль не пустил, — она неопределённо повела рукой. — Может, он бы и справился с управлением…

— Зачем гадать, что могло бы быть, — я отвела глаза, взглянув на телевизионный экран. — Так только тяжелее…

Я осеклась.

Новости успели закончиться, сменившись записью какого-то концерта. На огромной сцене со светодиодным экраном пели три девушки; музыкальное сопровождение