Седла для избранных [О Генри] (fb2) читать постранично, страница - 2

вот, это совсем не то же самое, что Филантропическое Общество Актеров Самаритян. Я ездил по ней в те времена, когда был антрепренером небольшого кодла жевателей резинки и синтаксиса, которые давали летние представления в деревушках на Западе. Ну, мы, конечно, прогорели с треском, когда субретка бежала с лучшим парикмахером Бивилля. Не знаю, что сталось с остальной частью труппы. По-моему, им причиталось какое-то жалованье. В последний раз я видел их, когда объявил, что всего капитала у меня осталось сорок три цента. Я говорю, что больше не видел их. Но слышал я их после этого еще минут двадцать. Оглядываться мне было некогда. Когда стемнело, я вышел из подполья и завел с железнодорожным кассиром разговор насчет средств передвижения. Он сразу же предоставил в мое распоряжение всю железную дорогу, только любезно предупредил, чтобы я не вздумал воспользоваться ее подвижным составом.

На другое утро, часов в десять, я сошел с рельсов в деревушке, которая величает себя Атаскоза-Сити^[4]. Я купил завтрак за тридцать центов, сигару за десять центов, и вот стою я на главной улице, а в кармане у меня позвякивают три монетки по одному пенни. На мели, да и только. В Техасе человек с тремя центами в кармане слывет таким же богачом, как тот, у кого вовсе нет денег, да еще два цента долгу.

Одна из любимых штучек судьбы — это выудить у человека его последний доллар с такой быстротой, что он даже не успевает на него полюбоваться. Так вот, стою я в сине-зеленой паре от самого шикарного сентлуисского портного, в галстуке у меня медная булавка на восемнадцать каратов, а видов на доходы никаких, если не считать двух больших техасских фабрик, хлопковых плантаций да строящихся железных дорог. Только я никогда не собирал хлопок; я вообще не любитель хлопотных занятий. Так что виды на будущее у меня были не столько розовые, сколько ультрамариновые в крапинку.

Ну, стою я так на обочине деревянного тротуара, как вдруг прямо с неба шлепаются на улицу двое золотых часов. Одни падают в кучу грязи и там застревают. Другие стукаются о мостовую, раскрываются и образуют приличный фонтанчик из пружин, колесиков и винтиков. Я задираю голову, гляжу, нет ли в небе дирижабля или воздушного шара, но ничего такого не увидев, схожу на мостовую, чтобы разобраться, в чем дело.

Тут я слышу вопли и вижу: бегут по улице двое типов в кожаных куртках, в сапогах с высокими каблуками и шляпах величиной с тележное колесо. Один из них — долговязый, нескладный, футов восьми росту, со скорбным выражением лица. Он поднимает часы, что застряли в куче грязи. Другой парень, маленького росточка, белоглазый, с розовыми волосами, подбирает выпотрошенный корпус и говорит: «Я выиграл». Тогда долговязый пессимист запускает руку в карман кожаных штанов, вытаскивает пригоршню двадцатидолларовых монет и протягивает их своему дружку бело-розовой масти. Не знаю наверное, сколько там было денег; думаю, что не меньше, чем в фонде помощи пострадавшим от землетрясения.

— Я подремонтирую эту штуковину, — говорит коротышка, потряхивая пустым корпусом, — и обставлю тебя еще на полтыщи.

— Идет, — отвечает длинный. — Встретимся через час в салуне «Копченая Собака».

Коротышка энергичной походкой удаляется в лавку ювелира. А скорбный субъект остается и начинает телескопически обозревать мой гардероб.

Неплохой набор галантереи наверчен на вас, мистер Как-Вас-Там, — говорит он. — Бьюсь об заклад, что патент на ношение этого костюма был вам выдан не в Атаскоза-Сити.

— Конечно, нет, — отвечаю я, охотно ввязываясь в беседу с этим набитым деньгами монументом меланхолии. — Костюм был сшит по специальному заказу, рисунку и покрою в Сент-Луисе. Может, вы просветите меня, — продолжаю я, — насчет этого турнира по метанию часов? Я привык к тому, что с хронометрами обращаются обычно более бережно и уважительно. Само собою, я не говорю про дамские часики, которыми женщины имеют обыкновение колоть орехи.

— Мы с Джорджем, — поясняет он, — приехали сюда с ранчо малость поразвлечься. До прошлого месяца мы были владельцами четырех участков заливных пастбищ у Сан-Мигуаля. До тут является один из нефтеискателей и начинает бурить. Он натыкается на фонтан, который выбрасывает не то двадцать тысяч, не то двадцать миллионов баррелей нефти в день. И мы с Джорджем получили за нашу землю сто пятьдесят тысяч долларов — по семьдесят пять тысяч на брата. И теперь время от времени мы вскакиваем на коней и отправляемся в Атаскоза-Сити на пару деньков дебоша и разгула. Вот небольшая пачка бумажек, которую я взял нынче утром из банка, — говорит он и показывает мне сверток двадцаток и пятидесяток величиной с диванную подушку спального вагона. Оборотная сторона их золотится, как конек на крыше конюшни Рокфеллера при закате солнца. Колени у меня стали как ватные, и я сел на обочину дощатого тротуара.

— Вы, похоже, немало колесили по свету, — продолжает этот нефтяной Крез^[5]. —