Седла для избранных [О Генри] (fb2) читать постранично, страница - 5

ударит в грязь лицом. В этом Лулувилле-на-озере наверняка найдется парочка сюрпризов, рассчитанных на то, чтобы помешать сельскому жителю укладываться в постель после вечернего звона^[16]. Но только не этому травоядному из прерий!

Я перепробовал все. Театры, катанье в автомобилях, прогулки под парусом по озеру, ужины с шампанским и прочие маленькие ухищрения, которые скрашивают монотонность жизни. Все было впустую. День ото дня Солли все больше мрачнел. Я начал опасаться за свое жалованье и понял, что пришло время выкинуть главный козырь. Я заговорил с ним о Нью-Йорке и пояснил, что все эти города Запада не более чем подворотни, ведущие в этот огромный, обнесенный стеной город бесноватых дервишей.

Купив билеты, я обнаружил, что Солли куда-то пропал. Но к этому времени я уже знал его привычки и, проискав час-другой, нашел его в седельной лавке.

У них тут были какие-то новые идеи в части уздечек и подпруг, заимствованные у канадской конной полиции, и Солли так заинтересовался, что почти воспрянул к жизни. В этой лавке он оставил без малого девятьсот долларов.

Со станции я телеграфировал в Нью-Йорк знакомому торговцу сигарами и просил его встретить меня у парома на Двадцать третьей улице со списком всех седельных лавок в городе. Я хотел знать, где мне искать Солли, если он опять исчезнет.

А теперь я расскажу вам, что было в Нью-Йорке. Я сказал себе: «Ну, друг Чихерезада^[17], берись за дело и представь Багдад в лучшем виде этому неутешному султану с кислой физиономией, не то не миновать тебе шнурка на шею». Но вообще говоря, в успехе я не сомневался.

Я начал скармливать ему Нью-Йорк маленькими порциями, как отвар голодающему. Я показал ему конки на Бродвее и речные паромы на Статен-Айленде. А затем я стал обрушивать на него чудеса одно за другим, но всегда имея в запасе что-то еще более ошеломляющее.

К концу третьего дня он выглядел как групповой портрет пяти тысяч сироток, опоздавших на прогулочный пароход. А я каждые два часа ломал себе голову, чем бы мне развеселить его и как бы мне не потерять свою тысчонку. Он засыпал, глядя на Бруклинский мост; он не удостаивал небоскребы взглядом выше третьего этажа, и понадобились три капельдинера, чтобы растолкать его после самого веселого водевильного представления в городе.

Однажды мне показалось, что я все же допек его. Утром, пока он еще не проснулся, я нацепил на него пару манжет с запонками, а потом потащил в один из самых больших отелей в городе, чтобы поглядеть всех этих модных красавчиков и барышень высокого полета. Они ходили там целыми толпами, и все, можно сказать, сливки общества, разряженные в пух и прах. И вот, пока мы на них так глазели, Солли издает какой-то жуткий скрипучий смешок, точь-в-точь как скрипит складная кровать со сломанным роликом, когда ее двигают с места на место. Это было в первый раз за две недели, и я воспрянул духом.

— Что, неплохой набор открыточек, а? — говорю я ему.

— Да я вовсе не думал про этих пижонов и недоносков, — отвечает он. — Просто вспомнил, как один раз мы с Джорджем подсыпали овечьего блохомора в виски Джону Кобылья Башка. Хотел бы я сейчас быть в Атаскоза-Сити.

Мороз побежал у меня по спине. «Ну погоди, — думаю, — сейчас я тебе сделаю разом шах и мат».

Я взял с Солли обещание, что он подождет меня в кафе с полчасика, а сам нанял кеб и понесся на Сорок третью улицу к Лолабелле Делатур. Я хорошо ее знал. Она была хористкой музыкальной комедии на Бродвее.

— Джейн, — говорю я ей, — я привез в Нью-Йорк приятеля из Техаса. Вообще-то он парень в порядке, только малость отяжелел. Хотелось бы растормошить его немного сегодня вечером — так, знаешь, небольшой загул с вылазкой в казино за снетками и солеными орешками. Идет?

— А как у него насчет пения? — спрашивает Лолабелла.

— Ты меня знаешь, — говорю я. — Я не стал бы тащить его из дома за тридевять земель, если бы не убедился, что у него все в порядке по части нот и банкнот.

— Ладно, — говорит Лолабелла, — Приведи его ко мне после второго акта, и я проверю его кредиты и полномочия.

В тот же вечер, часов около десяти, я привел Солли в уборную мисс Делатур — ее камеристка нас впустила. Спустя десять минут входит Лолабелла прямо с подмостков, сногсшибательная в своем костюме, который она надевает в той сцене, когда выходит из рядов дам-гренадеров и говорит королю: «Милости просим на наш пикник». И можете биться об заклад с кем угодно, что роль свою она получила вовсе не из-за того, что уж очень художественно произносила эту реплику.

Как только Солли увидел ее, он встал и пошел прямо на сцену, а оттуда на улицу. Я двинулся за ним следом. Ведь не Лолабелла платила мне жалованье. Я уже начал сомневаться, платит ли мне его кто-нибудь вообще.

— Лук, — говорит Солли, когда мы очутились на улице, — нехорошо-то как вышло. Мы, видно, по ошибке попали в спальню этой дамы. Я, как джентльмен, готов принести всяческие извинения. Как думаешь,