Триумф пана Кляксы [Ян Бжехва] (fb2) читать онлайн
- Триумф пана Кляксы (пер. А. Филонов) (а.с. Пан Клякса -3) 5.76 Мб, 134с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Ян Бжехва
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Триумф пана Кляксы
Птичья история
В тот год Академию пана Кляксы окончили трое Александров, двое Анастазиев, четверо Альбинов, двое Агенаров, трое Алексиев, один Анджей, один Аполлинарий и я – всего семнадцать человек. Вручая нам дипломы, пан Клякса собственноручно расписался на каждом из них, изукрасив подпись всеми мыслимыми и немыслимыми росчерками и завитушками, на какие только сподобилась каллиграфия за свою многовековую историю. В завершение торжественного обеда мы хором пропели гимн Академии, после чего пан Клякса, по своему обычаю стоя на одной ноге, провозгласил прощальную речь, от слова и до слова врезавшуюся мне в память до скончания века. – Дорогое мои, – сказал пан Клякса, – за десять лет грандиозных усилий мне удалось наполнить ваши пустые головы мудростью, каковая другим учебным заведениям даже и не снилась. Как вам известно, я изобрел свой собственный способ промывать мозги. Благодаря этому я сумел привить вам, прибывшим в мою Академию головами садовыми, множество редких способностей и превратил юных неучей в молодых ученых. Заодно я укрепил вашу память с помощью малинового сока и веснушечной настойки. Так что хочу надеяться, что вы сумеете передать добытые знания грядущим поколениям и прославите мою Академию на весь белый свет. Отныне каждый из вас пойдет своей дорогой, а я… Я должен удалиться в страну, значащуюся на моей карте как Адакотурада. Если помните, несколько лет назад там застряли сказандские мореплаватели. Чувство долга велит мне разыскать их. Прощайте, дорогие мои! Па-рам-пам-пам! Па-рам-пам-пам! С этими словами пан Клякса надул щеки и взмыл в воздух на фалдах собственного сюртука, как всегда делал, собираясь в путешествие. С минуту покружив над нашими головами, он пулей вылетел в открытое окно, взмыл в небо и отплыл в юго-восточном направлении. Его развевающаяся борода оставляла в небе светлую полоску, а поблескивающие на солнце очки посылали прощальные зайчики. Долго еще смотрели мы вслед нашему обожаемому профессору. Его силуэт становился все меньше и меньше и наконец совсем скрылся вдали. Простившись с товарищами, я уложил тетрадки, парадные брючные лампасы, а также несколько загадочных мелочей, выигранных у пана Кляксы в «три бельчонка», и радостно помчался в дом на улице Корсара Палемона. Однако квартира моих родителей была заперта. Увидев меня, старый привратник Вероник подвергся приступу затяжной икоты. Когда-то его звали просто Франтишеком, но несколько лет назад он взял себе имя умершей жены Вероники. Он ее так любил, что хотел таким способом увековечить ее память в сердцах жильцов нашего дома. Я все ждал, когда икота пройдет, но в конце концов не вытерпел и несколько раз ударил его узелком с книжками по спине. Вероник фыркнул, сделал пару приседаний и по-заговорщицки поведал: – Пан Несогласка, то бишь ваш батюшка, нынешней весной превратился в скворца и упорхнул из дому. Даже крылом на прощание не взмахнул. Порхнул – и был таков! А ваша матушка надела шляпку с цветами, взяла под мышку пылесос и отправилась в лес наводить свои порядки. А случилось это из-за принесенной почтальоном посылки, потому что едва он оседлал свой велосипед и умчался, как пан Несогласка и вспорхнул. Я знал, что Вероник и так-то был чудаком, а уж после смерти жены – и подавно, так что, не вдаваясь в дальнейшие выяснения, я взял у него ключ и вошел в квартиру. Там царил страшный беспорядок: повсюду валялись женские шляпки, ленточки и искусственные цветы. На кухне горой громоздилась грязная посуда, а в столовой с люстры свисали связки сушеных грибов, по большей части мухоморов. Под ногами хрустело канареечное семя. Кабинет отца был заставлен разнообразными птичьими чучелами. Они были повсюду – на письменном столе, на шкафах и этажерках. Пол сплошь покрывали перья, а в воздухе плавал разноцветный пух. Еще в детстве я замечал сходство отца с птицей; теперь я мог определенно утверждать, что головы птичьих чучел удивительно напоминают его лицо. Когда же я занялся уборкой и выносил всю эту пернатую коллекцию на балкон, то зеленый попугай, на которого я случайно наступил, издал скрипучий звук, поразительно напомнивший голос моего любимого батюшки. Я хлопотал по квартире до самого вечера, пытаясь привести ее в более или менее пристойный вид. Покончив с уборкой, я закрыл все комнаты, оставив себе лишь кабинет отца. Там я переставил мебель и вынес ненужные вещи, а заодно и книги, поскольку отец собирал исключительно одни лишь переплеты, при помощи бритвы удаляя из них страницы с текстом. Зато все оттиснутые на корешках названия он помнил наизусть. Содержание же он сочинял и записывал сам, по собственному вкусу, сразу же по окончании работы отправляя стопки исписанной бумаги в печь. Если же возникала надобность, он писал книжку заново, каждый раз переиначивая. На шкаф я поставил чучело сокола, водрузив ему на клюв очки, чтобы он напоминал мне любимого батюшку. А еще я завел все часы и на каждых поставил разное время, попросту не желая во время работы отвлекаться только для того, чтобы узнать, который нынче час. И наконец, прикрепил на двери табличку с такими словами: АДАМ НЕСОГЛАСКА выпускник Академии Амброжи Кляксы Доктор Звериной Филологии Да-да, дорогие мои! День был хлопотливый, полный переживаниями и неожиданностями. Когда одни из часов показывали полночь, и чучело кукушки, подражая голосу моего отца, прокуковала двенадцать раз, я улегся спать. Когда я был ребенком, отец, уложив меня и подоткнув мое одеяло, всегда куковал мне на сон грядущий. В ту ночь мне снился Вероник, летавший на крылатом пылесосе, но я не придал этому сну особого значения. Утром, не теряя времени, я взялся за дело. Уже несколько лет я занимался изучением лягушачьего языка, и теперь заканчивал составление сравнительного словаря диалектов озерных и прудовых лягушек. Кроме того, по заказу Института Вымышленных Проблем я занялся исследованием различий в правилах произношения собачьего «гав» и кошачьего «мяу» в двадцати шести языках и говорах Дальнего Востока. Не стану скрывать и то, что давно уже ломаю голову над переложением комариного писка для хора и духового оркестра, так как очень люблю музыку, особенно всяческие «па-рам-пам-пам» и «пи-лим-пим-пим», с которыми познакомился в Академии пана Кляксы. Но стоило мне погрузиться в раздумья, как в дверь позвонили. Понадеявшись, что это родители, я помчался в прихожую. Но увы – на пороге показался почтальон, а позади маячил Вероник, должно быть, очень взволнованный: у него снова был приступ икоты. Почтальон с официальной сухостью протянул мне посылку, сказав лишь одно-единственное слою: – Распишитесь. Я расписался и, за неимением мелочи, подарил ему чучело дрозда. Почтальон на миг оживился и спросил: – А нет ли у вас случаем скворца? И, не дожидаясь ответа, беззаботно сбежал по лестнице, а Вероник остался. Икота уже отпустила его, так что, увязавшись за мной, он таинственно шептал: – Точно такую же посылку получил ваш батюшка и сразу же после этого упорхнул. Я видел это собственными глазами! Надо проявлять осмотрительность. Советую закрыть балкон, потому что то же самое может произойти и с вами. Осторожность – прежде всего. Однажды пан Хризантемский уронил с балкона третьего этажа золотую рыбку. Все страшно переживали, мне даже пришлось вызвать ветеринара. В общем-то, ветеринар ее спас, но несчастная утратила цвет. Извиняюсь, но она уже не золотая. Увы! Я слушал его болтовню лишь вполуха, разворачивая тем временем посылку. Она была обернута несколькими слоями бумаги, каждый из которых был перетянут шпагатом. Я разрезал шпагат и срывал бумагу до тех пор, пока у меня в руках не оказалась маленькая деревянная коробочка. Утратив от любопытства дар речи, Вероник прильнул щекой к моему плечу и дыхнул на меня пивом. Я осторожно открыл коробочку – внутри лежала пуговица. Большая черная пуговица. У меня в памяти тут же всплыл рассказ скворца Матеуша о пуговице от чудесной шапки богдыханов! Должно быть, вы помните удивительную историю о превращении князя в скворца, лет десять назад облетевшую весь мир. Так что все стало ясно и просто, особенно после того, как я прочел вложенную в коробочку записку. А значилось в ней вот что: «Возвращаю этот пустячок, найденный мной на дне фонтана. Алойзи П.» Ну да! Разумеется! Отец неосмотрительно перевернул подосланную ему пуговицу и превратился в скворца. А потом вылетел в окно и нечаянно уронил ее в фонтан – потому и не смог вернуться в свой естественный облик. Матушка же пошла в лес на поиски отца и взяла с собой пылесос, чтобы защищать его от хищников. Она прекрасно помнила, что наш кот Иероним при виде пылесоса фыркал от ужаса и удирал на крышу. Любимая матушка! Она всегда была отважной и неустрашимой женщиной. Например, во время грозы она вместо громоотвода всегда держала над головой отца шпильку от шляпки. А в гололед сыпала перед ним пшенную крупу, чтобы он не поскользнулся. К слову, ни на что другое эта каша и не годится, поскольку у нас ее никто не ест. Вот и теперь моя матушка пошла за отцом, вооружившись пылесосом. Правду сказать, в лесу в общем-то довольно трудно найти электрическую розетку, но я знал ее и был уверен, что она скорее сама превратится в аккумулятор, чем оставит отца в опасную минуту. – В предыдущей посылке ваш батюшка получил точно такую же пуговицу, – сообщил Вероник. – А эта наверняка пара к ней. Надо проявлять осмотрительность. В пуговице может быть яд или динамит. Говоря это, Вероник даже не подозревал, насколько он близок к истине – взглянув еще раз на листок, я увидел подпись «Алойзи П.», и тут же в голове у меня прояснилось: Алойзи П. – это Алойзи Пузырь, удивительное творение пана Кляксы, искусственный механический человек, вышедший из-под контроля своего творца и ведущий себя совершенно непредсказуемо. А теперь он мстит мне и моей семье за то, что я его уже несколько раз разоблачал. Как известно, Алойзи Пузырь обладает поразительной способностью подделываться под других людей, и одному лишь мне под силу распознать его с первого же взгляда. Вот и сейчас он явился под личиной почтальона. А раньше принес пуговицу от богдыханской шапки моему отцу и тем самым накликал его фатальное превращение в птицу. Сегодня же он решил подсунуть пуговицу мне, чтобы и со мной произошло то же самое. Я выбежал на балкон и действительно в конце улицы увидел Алойзи, улепетывающего на велосипеде, сделанном – насколько мне удалось разглядеть – из очков моего отца. – Пан Вероник! – крикнул я в отчаянии. – Надо что-то делать! У моего отца такая короткая память, что даже в своем натуральном облике он часто забывал, где живет, и матушке частенько приходилось высылать за ним нашего кота Иеронима. А теперь, когда в нем пробудились птичьи инстинкты, он уж наверняка не вернется. – Может, снова послать за вашим батюшкой Иеронима? – неуверенно предложил привратник. – Да вы что?! – обрушился я на старого привратника. – Кота послать за птицей? Нет, пан Вероник! Придется нам отправиться на поиски самим. Вероник сочувственно усмехнулся и сказал: – На свете живет 17583499537 птиц. На то, чтобы отыскать среди них вашего батюшку, потребуется 17537 лет. Многовато. Это отпадает. С этими словами Вероник вышел на балкон, начал там задумчиво потихоньку ощипывать чучела пернатых и пускать перья по ветру. Я с минуту раздумывал, не последовать ли примеру отца и не превратиться ли с помощью пуговицы в птицу? Это несомненно облегчило бы поиски родителей. Однако я опасался, что могу стать, допустим, индюком или же петухом, а те, хоть и относятся к птичьему племени, но летать как следует не могут. Пользы от такого превращения ровным счетом никакой. Хуже того: я не был уверен, что потом сумею вернуться в свой нынешний облик. Оставаться же до конца дней своих посреди кур и индюшек мне казалось недостойным ученого, хоть я и занимался их наречиями. Взвесив эти возможности, я запер пуговицу в ящике письменного стола, а ключ выбросил в окно, чтобы как-нибудь случайно, во сне, не влезть в ящик – ведь известно, что во сне помимо нашей воли вершатся самые неожиданные дела. Тем временем Вероник успел ощипать большинство чучел, и над улицей взмыла туча разноцветных перышек. Люди высыпали на балконы, решив, что пошел пернатый дождь. Некоторые даже выставили ведра, чтобы набрать этих красочных атмосферных осадков для мытья головы. – Пан Вероник! – крикнул я в сердцах. – Хватит уж вам! Вы ощипали всех любимых птиц моего отца, а сверх того сотворили такой дождь из перьев, что даже самый умный скворец тут заблудится. Тут уж не только мои родители, а вообще никто в городе не отыщет улицы Корсара Палемона! Вероник покраснел и закусил губу, стараясь подавить икоту. Его лысую голову окружал венчик седых волос. Если бы он отпустил еще и бороду, то стал бы похож на Николу-Чудотворца. Одет он был в потрепанную безрукавку, синие холщовые брюки и старые армейские ботинки, зашнурованные телефонным проводом. – Пан Вероник, – обреченно произнес я, – только один человек на свете мог бы мне помочь. Это профессор Амброжи Клякса. – Так летите к нему! – воскликнул старый привратник и замахал руками. – Увы! – вздохнув, ответил я. – Пан Клякса вчера отбыл в Адакотураду. Я должен немедленно отправляться в путь. Надо догнать пана Кляксу. Жаль Иероним куда-то запропастился, а то мог бы составить мне компанию. Горько путешествовать в одиночку. – Вот еще! – заметил Вероник. – Много ли с кота корысти? Лучше уж собака или конь. – Пан Вероник, – робко предложил я, – а может, вы?… А?… Проветрились бы на старости лет. У меня есть кое-какие сбережения, хватит и на двоих. Глаза Вероника вспыхнули, но тут же погасли. – У нас в роду с прадедовских времен одни привратники, – с достоинством заявил он. – Так что дом без присмотра я не оставлю. – А может, вас кто-нибудь заменит? – Меня?! Заменит?! – возмутился Вероник. – Послушайте, я в этой должности вот уже пятьдесят лет! Знаю в этом доме каждую лазейку! Каждую мышь! Каждую сороконожку! Меня – и заменить! Только подумать! Так… Так… Минуточку… Вот если бы пан Хризантемский согласился – только ему я могу доверять. Да! Это мысль! Пан Хризантемский! Сказав это, Вероник многозначительно покачал большим пальцем правой руки и выскочил из квартиры. Я понял, что наш почтенный, благородный привратник не покинет меня в беде. Я принес из чулана сундучок и начал собирать вещи, уложив в сундучок одно за другим: непромокаемый комбинезон, кое-что из белья, альпинистские ботинки, тропический шлем, ласты для подводного плавания, гарпун, самые необходимые инструменты, а еще глобус, компас, электрический фонарик, кусковой сахар и наконец – чучело сокола. Едва я уложил вещи, как кто-то позвонил в дверь. Это был тот самый почтальон, который утром приносил посылку. Он вручил мне ключ с такими словами: – Это ключ от вашего письменного стола, уважаемый! Он выпал из вашего окна на улицу. Схватив почтальона за ворот, я крикнул: – Это ты, Алойзи! Я тебя узнал! Сейчас я с тобой разделаюсь, негодяй! Но не успел я договорить, как Алойзи рванулся, оставив у меня в руке воротник, и молниеносно съехал по перилам вниз. – Руки коротки, пан Несогласка! – крикнул он, исчезая в красочной пернатой метели. Тут же явился Вероник, услышавший вопли на лестнице. Его сопровождал пан Хризантемский. – Порядок! – крикнул привратник. – Я еду с вами! Пан Хризантемский уже переоделся в безрукавку Вероника, как видно, символизирующую полномочия привратника. – В путь! – сдавленным голосом сказал я. – Но надо на каждом шагу остерегаться Алойзи Пузыря. Вы его еще не знаете. Но все-таки запомните это имя: Алойзи Пузырь! – Алойзи Пузырь, – послушно повторил Вероник. И вскоре мы уже шагали в сторону порта. Пан Хризантемский решил нас проводить и теперь толкал перед собой тележку с моим сундучком, рюкзаком Вероника, а также оба наших портфеля – ведь ни один приличный человек не сделает без портфеля ни шагу. В порту стояло множество разнообразных кораблей, а их капитаны громко зазывали пассажиров: – Сударь! Господа! Кому в Восточную Рододындию? Кому на Берег Охотничьей Колбасы? Сегодня последний рейс на Северную Канифолию! – Кому в Западные Колготки? Прошу садиться! – Через час отплываем на Южную Брынзу! – Кому на Остров Излишков? Только у меня дешево и безопасно! – Кто желает поохотиться на крокодилов? Есть еще одна каюта до Мыса Мозговой Косточки! Дешево и удобно! Детям за полцены! Мы выбрали корабль, шедший на юго-восток, ведь именно в этом направлении летел пан Клякса, отправившийся в Адакотураду. Наш корабль назывался «Акульим Плавником» и предназначался для перевозки грузов, но в трех его каютах могли разместиться еще и целых семь пассажиров. Капитан, хотя и был старым морским волком, об Адакотураде ничего не слышал. Впрочем, он и не мог ничего слышать, потому что был глух как пень. Наша каюта оказалась уютной, хотя и тесной. Верный своему призванию привратника Вероник тут же принялся надраивать все металлические части, а заодно круглое стекло иллюминатора. В двух других каютах расположился розовод пан Левкойник со своими пятью дочерьми. Он отправился в путешествие вместе с ними, решив выдать их замуж за цветоводов разных стран. Пан Левкойник отличался редкой толщиной; его живот был так велик, что, усаживаясь за стол, он не мог дотянуться до тарелки и потому никогда не наедался досыта. Дочери пана Левкойника не блистали красотой, но их отец утверждал, что цветоводам красота жен и не требуется, поскольку ее достаточно у цветов. Мы целые дни проводили на верхней палубе, наслаждаясь солнцем и прекрасной погодой. Море было спокойным, небо – безоблачным. Матросы или играли в кости, или спали в своих гамаках; бодрствовал лишь рулевой. Зато капитан, сидя на бухте канатов, разгадывал кроссворды, то и дело взывая к нам своим командирским голосом: – Река из семи букв! Эй, вы!… Индейский вождь, начинается на «М»!… Город в Азии! – «о» в середке, «о» в конце!… Эй!… Используется для полетов, девять букв вниз! Эй! Но наши ответы до него не долетали, потому что, как я уже говорил, был совершенно глух. Поэтому мы в конце концов организовали нечто вроде эстафеты, передавая записки из рук в руки, мы посылали капитану свои ответы в письменном виде. Пан Левкойник засучил рукава, надел на голову голубой котелок, который должен был его защитить от солнца, и занялся разведением роз на борту судна. Хоть розовод и был очень толст, передвигался он легко, как мячик. Я даже сочинил о нем песенку, и все мы распевали ее хором:Наш пан Левкойник
В котелке фасонит,
Розы он растит,
Наш пан Левкойник,
Точно мяч футбольный,
По небу летит.
Вам милый пан Левкойник
Подарит роз букет,
А сам он очень хочет
Объехать белый свет.
Адакотурада
Вас, конечно, удивляет, что в предыдущей главе пан Клякса появился лишь на минутку, в самом начале, а потом надолго запропастился. И ваше недоумение вполне оправдано: правду говоря, будучи главным героем книги, пан Клякса не должен покидать ее страниц. Однако следует учитывать, что он отправился в весьма отдаленную Адакотураду – так что для встречи с ним нам пришлось отправиться в долгое путешествие. Мы шли из порта всей компанией и встретили его совершенно случайно, когда пан Клякса на самокате выезжал из Заповедника Сломанных Часов. Чуть позже я к этому вернусь, а сейчас хочу рассказать вам об Адакотураде. Адакотурада – одна из теплых стран, куда на время холодов улетают некоторые наши птицы. И я сразу подумал, что с наступлением зимы сюда, глядишь, прилетит и мой отец. Адакотурадцы – красивый народ. Кожа у них светло-кофейная, волосы темные, а от остальных людей их отличает только наличие третьей ноги. Потому-то и передвигаются они с быстротой антилоп, но при этом на бегу одна нога всегда может отдохнуть. Так что сказандцев мы узнали без труда: хоть они и загорели дочерна, но отрастить третью ногу так и не сумели. Зато дети, рожденные от них адакотурадками, вместо третьей ноги имели третью руку, чем и отличались от туземцев. Вы, конечно, помните, что несколько лет назад коварные волны подхватили мужественный экипаж корабля «Аполлинарий Ворчун» и унесли к берегам Адакотурады, где капитан Кватерно был провозглашен королем и стал править как Кватерностер I. С того времени сказандцы так расплодились, что на каждом шагу попадались трехрукие мальчики и девочки. Произошло также слияние языка адакотурадского со сказандским, в результате чего образовался новый язык – сказакотский, весьма похожий на наш. Разница состоит лишь в том, что по-сказакотски вместо «у» говорят «ор», а вместо «о» говорят «ур». Так что «ухо» по-сказакотски звучит «орхур», а «нога» – «нурга». Слово «коллега» произносится как «курллега», «бутылка» как «бортылка», а «курица» как «коррица». Мне, знающему куда более трудные языки и говоры животных, говорить по-сказакотски – сущий пустяк, то есть порстяк. Строили Адакотураду по спирали, вот главная улица и вилась улиткой от порта до самого центра города, где после захвата власти над туземцами сказандцы воздвигли памятник в честь Великого Сказителя Аполлинария Ворчуна. По-сказакотски его называли Апурллинарием Вурчорном. Впрочем, адакотурадцы сразу же приняли сказандцев довольно сердечно, охотно признали превосходство их сказок над своими и отдали им в жены своих дочерей и зажили душа в душу под чутким руководством Кватерностера I, оказавшегося владыкой мудрым и притом необыкновенно милостивым. Однако вернемся к пану Кляксе. Наша встреча прошла весьма оригинально: увидев меня, он не выказал ни малейшего удивления, лишь невозмутимо спросил: – Ты уже обедал? – Пан профессор, – ответил я, – но ведь мы едва-едва успели высадиться в Адакотураде. – Как это? – возмутился пан Клякса. – Всего час назад ты играл со мной в «три бельчонка» и выиграл самопевчую пуговицу! – Я? – недоумевая, воскликнул я. – Пан профессор, это недоразумение! – Вы, наверно, шутите, – вставил Вероник. Пан Клякса многозначительно встал на одну ногу, а дочери пана Левкойника окружили его и стали с интересом наблюдать за поведением его бороды. – Постой… постой… – пробормотал пан Клякса. – А может, это был твой двойник? Ну да, теперь я начинаю понимать… – Алойзи Пузырь! – поразился я. – Да, Адась, Алойзи Пузырь. Вот уже несколько дней, как он прикидывается тобой, а я и не узнал. Вот негодник! Пан Левкойник, которого я посвятил во все свои дела, подошел к пану Кляксе и, столкнувшись своим животом с профессорским, сказал: – Мы с ним справимся. У меня есть заграничная жидкость от насекомых. Безотказное средство. – Алойзи Пузырь – не насекомое, милостивый государь! Не насекомое! Да будет вам известно, пан… пан… – Анемон Левкойник, – поспешил представиться розовод. – А это мои дочери: Роза, Георгина, Гортензия, Резеда и Пиония. Все на выданье. – Забавно… – насмешливо улыбнулся великий ученый. – Настоящий ботанический сад. – Пан профессор, вы, должно быть, забыли, но мы встречались уже не однажды, – робко заметил пан Левкойник. – Я? Забыл? – возмутился ученый муж. – Может, вы и видели меня во сне, а люди разумные снам не верят. Так что не будем об этом больше. Тут вмешался старый привратник: – Пан профессор, я тоже хотел бы выразить вам свое почтение. Меня зовут Вероником Чистюлей, улица Корсара Палемона, семь, вход со двора, дипломированный привратник, династия пошла с прадедов. – Фью-фью! – присвистнул пан Клякса. – Такие люди мне нужны. Только достало бы вам силенок. – Уважаемый профессор, мне всего лишь семьдесят лет! – сказал Вероник. – В прошлом году на соревнованиях по прыжкам с шестом я занял первое место, победив Пескарика, Фойдру и Укротителюка. Могу даже, простите, и марафон пробежать. С этими словами он схватил пана Кляксу поперек талии и трижды подбросил его в воздух. – Гип-гип-ура! Гип-гип-ура! – стройным хором кричало семейство пана Левкойника. После такого обмена любезностями мы вместе двинулись во дворец, дабы представиться королю Кватерностеру I. На улицах царило всеобщее оживление: праздновалась очередная годовщина высадки сказандцев, и девушки приносили отовсюду к памятнику Аполлинария Ворчуна охапки цветов. Мы последовали за толпой в сторону площади Адакотурадско-Сказандской Дружбы, а сокращенно площади А-С. Весьма озабоченный пан Клякса шагал, задумчиво теребя бороду. Вдруг он остановился, накрутил ус на палец и воскликнул с видом победителя: – Эврика! Нашел! В Адакотураде проживает тринадцать сказандцев, включая короля Кватерностера. Нас здесь четверо. Плюс еще дочери пана Левкойника – всего двадцать две персоны отряда двуногих. Необходимо составить подробный перечень. Кто не войдет в это число, оказавшись вне списка, и будет признан Алойзи Пузырем. Узнаем его по ногам. Вот мой план, милостивые господа. Слова пана Кляксы вызвали всеобщий восторг, а Вероник еще раз подбросил его в воздух. В тот самый момент мы были уже у дворцовых ворот. О да! Пан Клякса действительно гений! Мы уже входили во дворец и стража сделала «На-краул!», как вдруг подлетел мой знакомый колибри и, усевшись на плечо, признался, что очень ко мне привязался и хочет остаться со мной до самых осенних дождей. Он изъяснялся на диалекте три-три, употребляемом южноафриканскими птицами, поэтому я для простоты стал называть его Три-Три. Даже пан Клякса признал, что имя выбрано весьма удачно. Королевский дворец был выстроен из больших раковин, подобранных так по-мастерски, что стоило войти в тронный зал, как их шум складывался в мелодию государственного гимна Адакотурады. А поскольку раковины были нанизаны на вращавшиеся вокруг своей оси длинные стальные стержни, то придворный музыкант, поворачивая их так и эдак, мог соответственно обстоятельствам менять мелодию и исполнять тот или иной адакотурадский марш. Под звуки государственного гимна мы приблизились к королевскому трону, имевшему вид фрегата со всеми парусами, со штурвалом и капитанским мостиком. С этого мостика король зачитывал свои обращения к народу. Не следует забывать, что Кватерностер I был старым моряком и когда-то даже прославился под именем капитана Кватерно. – Приветствую тебя, король! – почтительно произнес пан Клякса. – Позволь представить тебе моих друзей: пан Левкойчик… – Левкойник, – поправил розовод. – Да, да… Прошу прощения… Пан Левкойник… А это его цветник, то есть пять дочерей… А это пан Вареник… – Вероник, пан профессор, – перебил его старый привратник. – Извини, дорогой друг, но я не придаю значения именам, – сообщил пан Клякса. – Важен не человек, а его дело. Об Амброжи Кляксе мир может и забыть, но его творение, Алойзи Пузырь, войдет в историю – как войдут в историю деяния мужественных сказандских мореплавателей с королем Кватерностером I во главе. Да здравствует король! – Да здравствует! – подхватили мы хором, а раковины повторили наши голоса многократным эхом. Придворные при том ударили часами об пол, и раздался такой грохот, что Три-Три в страхе вылетел за окно. – Я еще не закончил! – воскликнул пан Клякса, призывая адакотурадцев к тишине. – А это мой собственный ученик Адам Несогласка, о котором я уже тебе говорил, король. Все это время монарх был занят лихорадочными поисками своих очков, без которых не видел ничего. Вполне понятно, что найти очки король никак не мог, потому что без них не мог их разглядеть. Ситуация становилась все более неловкой. Всем было ясно, что поглощенный поисками король не слушал великого ученого. Однако никто из придворных не спешил помочь своему монарху – они в это время были заняты лишь собственными часами. Пан Клякса прервал свою речь, а Роза и Георгина захихикали, а это могло оскорбить короля. К счастью, пан Левкойник увидел торчащие из монаршьего сапога очки, с легкостью мячика подскочил к королю и учтивым жестом подал их Кватерностеру I. Все облегченно вздохнули. Тогда король поднялся на капитанский мостик и обратился к нам по-сказакотски с такой речью: – Прекрасные дамы, пан профессор, господа! – так она звучала в переводе на наш язык. Надо полагать, выражение «прекрасные дамы» король заготовил заранее, до того как нашел очки, и потому не успел разглядеть дочерей пана Левкойника. – Можете чувствовать себя на адакотурадской земле как дома, – продолжал Кватерностер I. – Наш народ занимается разведением кур. Ежегодно мы вывозим за границу пятьдесят миллионов яиц и на полученную валюту закупаем до ста тысяч часов. Как вы уже имели возможность заметить, мои верные подданные в соответствии с вековечной традицией ударяют часами оземь. Увы, это не приносит механизму ничего хорошего. Именно поэтому адакотурадцы все свободное время уделяют разборке своих часов, но собрать их вновь не удавалось еще никому. К чему это ведет, вы увидите, посетив знаменитый Заповедник Сломанных Часов, главную достопримечательность нашего края… В подтверждение слов монарха все находившиеся в зале адакотурадцы дважды ударили часами о паркет. Пан Клякса однажды уже выслушал королевскую речь и потому, прервав монарха, поспешно предложил: – Позволь мне, светлейший, взять на себя удовольствие ознакомить моих друзей с обычаями этого края. Что же до нас, то мы желаем лишь одного: встретить у тебя при дворе всех сказандцев, поселившимися в Адакотураде. Нам необходимо решить с ними один чрезвычайно важный вопрос. – Прекрасно! – воскликнул Кватерностер I, обрадованный, что может прервать свою речь: как известно, истинные моряки не любят болтать попусту. – Приглашаю вас на вечерний прием, куртурый сурстурится сегурдня пур слорчаю нациурнальнургур праздника. И король живо соскочил с капитанского мостика по случаю окончания официальной части, а министр двора приказал убрать паруса и спустить флаг. Кватерностер I был статным и крепким мужчиной в расцвете лет с рыжеватой бородкой клинышком. По адакотурадскому обычаю он был обнажен до пояса, а на груди и на плечах у него было вытатуировано изображение победного морского боя, в котором он якобы участвовал и даже пал смертью храбрых, что было чистейшим вымыслом. – Итак, дур встречи вечерурм, – любезно произнес монарх и, обмахиваясь пальмовой веткой, покинул тронный зал. – Адась, – шепнул мне на ухо пан Клякса, – все сказандцы как бывшие моряки имеют татуировки. Это нам поможет узнать Алойзи. Будь внимателен! Впереди у нас был еще целый день, и мы отправились осматривать город. Адакотурадки нам показались весьма симпатичными. Как сообщил пан Клякса, они умывались соком фруктов гунго, содержащим способствующие красоте вещества. Из-за тропического зноя местные жители ходят по пояс голыми и, не имея куда цеплять ордена, рисуют их прямо на груди. А наград в Адакотураде огромное множество. Особенно почетным считается Орден Большой Курицы, далее следует Крест Сказакотского Сосуществования, за ним – Орден Поющей Раковины, которым отмечаются особо выдающиеся музыканты; Орден Третьей Ноги присваивают за забитый гол; Крест Третьей Руки – за самую вкусную яичницу. Кроме того, имеются медали «За Ловлю Комаров», «За Езду на Самокате», «За Пускание Пузырей» и множество других. Вероник заглядывал во все подворотни и тут же давал привратникам ценные советы и указания и даже показательные уроки подметания. Пан же Левкойник расспрашивал прохожих о местных цветоводах, огородниках и садовниках и записывал их адреса. Пан Клякса был погружен в раздумья, так что мои попытки затеять разговор о своих семейных проблемах ни к чему бы не привели. Так что я отложил беседу с ним до лучших времен, помогая до поры до времени дочерям Левкойника срывать плоды гунго: девушки выжимали из них сок и натирали им лица. Адакотурадцы охотно вступали с нами в беседы, добродушно улыбались, а один юноша, по имени Зызик, даже взялся быть нашим проводником. У него было три руки, и мы догадались, что он сын сказандца. Зызик подтвердил, что в Адакотураде поселились двенадцать сказандцев, не считая короля, и что шестеро из них стали министрами. – Все ли сказандцы украшены татуировкой? – как бы между прочим поинтересовался пан Клякса. – Все, кроме одного, – ответил юноша. – Это он! – шепнул мне пан Клякса. – Но в таком случае их должно быть на одного больше. Вечером проверим. Я на тебя рассчитываю! – Остальные, – продолжал юноша, – тоже занимают высокие государственные посты. Например, мой отец стал Управляющим Королевскими Садами и имеет в подчинении пятьдесят ученых садовников. – Слышите, дочки? – воскликнул пан Левкойник. – Пятьдесят садовников! Это нам подходит! Да здравствует Адакотурада! Прохожие удивленно на него оглянулись, а Резеда неуверенно произнесла: – Ты забываешь, папа, что они о трех ногах. За такими мужьями нам не угнаться! – Действительно, – вздохнула Георгина, – такого спринтера догнать очень трудно. Вполне может сбежать. Бедная Георгина! Она знала, что на свою красоту ей рассчитывать не приходится! Мы все разом сочувственно на нее поглядели и – о чудо! – не поверили своим глазам. Сок плодов гунго явно начал действовать! Не только Георгина, но и остальные дочери пана Левкойника совершенно преобразились. Собственно говоря, овал лица, форма носа, рты и глаза остались прежними – исчезли лишь уродливые черты. Перед нами стояли пять красивых и удивительно обаятельных девушек. Пан Левкойник трижды нажал на свою бородавку, желая удостовериться, что не спит. Вероник смотрел на Пионию с нескрываемым восторгом, словно напрочь позабыл о покойной жене и о своих семидесяти годах. И только пан Клякса рассудительно сказал: – Однако же смотрите, мои милые, не переусердствуйте с красотой. Жена не должна быть слишком красивой. Он собирался добавить еще что-то, но в бороде у него запуталась и стала жалобно чирикать какая-то птичка. Я начал осторожно разгребать шелковистые гущи знаменитой автоматической бороды. В результате мучительных усилий мне удалось с помощью Гортензии освободить несчастную птаху. Разумеется, это оказался Три-Три. Устроившись у меня на плече, он принялся весело насвистывать, и мы дружно зашагали вслед за Зызиком. Как я уже упоминал, главная улица шла по спирали от площади А-С к порту. Ее пересекало множество переулков и улочек. Красочные четырехэтажные домики утопали в цветах. Пан Левкойник со знанием дела произносил их латинские названия, но нас больше восхищали их запахи и краски. – Papawer orientale! – восклицал розовод. – Какой великолепный экземпляр! А это Rosa multiflora! Моя специальность. Вы только поглядите, пан профессор, это Dracaena fragrans! Поливать ее следует умеренно, зато спрыскивать – часто. Однако его никто не слушал: мы устали, нас мучили жажда и голод, поэтому мы зашли в первый же попавшийся пункт проката, взяли по адакотурадскому обычаю по самокату с моторчиком и поехали по одной из боковых улочек в сторону пригородных куполообразных строений. Это были куриные фермы, гордость Адакотурады. Они располагались вокруг города, занимая огромные площади и оглашаясь не смолкавшим ни на минуту петушиным пением. Среди кур сновали трехногие и трехрукие фигуры адакотурадцев, подбиравших яйца. Эти куры относятся к особому, неразговорчивому племени. Их речь крайне примитивна, сводясь по сути всего лишь к трем понятиям. Первое гласит «хочу есть и пить», второе – «сейчас снесу яйцо» и, наконец, третье – «не пудри мне мозги». В отличие от них петухи обладают значительно более широким кругом интересов – удачно предсказывают погоду, сообщают время и, сверх того, умеют петь на разные голоса военные марши. Это умение тем более удивительно, что в Адакотураде нет ни армии, ни военного оркестра. Об этом нам рассказал – уже в другой раз – министрон Мира, веселый и толстый Трубатрон. Так вот, адакотурадцы не имеют собственной армии, поскольку, следуя примеру своих легендарных предков, предпочитают просто удирать от врага, а не гибнуть, защищая своих кур. Именно для этого – при помощи соответствующих операций и инъекций – они и отрастили себе третью, скоростную, ногу. Вероник, чей прадед служил в знаменитой бригаде репеллентов и погиб под Белой Мушкой в борьбе за освобождение зеленокожих цитрусов, сказал с отвращением: – Лучше не иметь ни одной ноги, но идти вперед, чем драпать на трех. Это замечание не имело никакого смысла, поскольку Адакотурада вообще не значится ни на одной карте мира. Потому-то у ней нет врагов, а значит – армия не нужна ни для наступления, ни для отступления. Министр же Мира проводит ежегодные петушиные бои, организует лагеря совершенствования бойцовых петухов и награждает владельца петуха-победителя Переходящим Кубком-рюмкой для Яиц. Обладатель этой награды имеет право в течение одного года каждое воскресенье съедать по одному яйцу. Это действительно большая награда, ведь остальные жители Адакотурады лишены этого лакомства. Все яйца продаются только за границу, а для их транспортировки служат специальные яйцевозы и корабли-подушечники. Плавают они под чужими флагами, чтобы соседние государства не могли понять, где находится Адакотурада. Адакотурадские яйца отличаются от наших тем, что своими цветами не уступают нашимпасхальным крашенкам. Когда мы оказались на территории фермы, нашему взору открылась впечатляющая картина. По огромным полям бродили тысячи кур, а на верандах куполообразных домов красовались посаженные на тонкие цепочки петухи в ошейниках. На восходе и закате солнца их спускали с цепочек на свидание с родными. Именно тогда они пели Марш Оловянных Солдатиков и тем самым задавали стране ритм жизни, а часы, как известно, служили адакотурадцам совершенно для других надобностей. Куда ни кинь взор – огромные пространства были сплошь усеяны разноцветными яйцами, привлекавшими своей пестротой тучи бабочек и птиц. Три-Три порхал и парил над ними, не помня себя от радости, то и дело докладывая мне о свежеснесенных яйцах. Однако он никак не мог справиться с числами, захлебываясь от восторга собственным щебетом, и отстукивал счет клювом на моем носу, что не доставляло мне никакого удовольствия. В конце концов я дал ему такого щелчка, что он оставил меня в покое. Пан Клякса посвятил нас в славные многовековые деяния куриного яйца и поведал такую историю: – В стране Кукарекни в третьем веке до нашей эры король Шлепанец Кривоногий потребовал от кур, чтобы они несли яйца с плоским донцем, так как в те далекие времена рюмок для яиц еще не было. Куры взбунтовались и вместо цыплят высидели из яиц саранчу, которая с тех пор безжалостно опустошала страну. Кукарекцы решили искать убежища в Кудахтии. Но пробираясь сквозь топи и болота, они подверглись нападению пиявок. Уцелело только семеро кукарекцев. Долгие месяцы они блуждали в неведомых землях и в конце концов добрались до страны, где жили совершенно другие куры. Здесь они осели и таким образом стали основателями Адакотурады. Так гласит предание. – Любопытно! – заметил Вероник. – Гуси спасли Рим, а куры способствовали падению Кукарекии. Теперь понятно, почему я всегда какой-то там вареной курятине предпочитал жареного гуся. – Запоминайте, девочки! – обратился пан Левкойник к дочерям. – Мужья любят жареную гусятину. Это очень важный момент в супружеской жизни. Пан Клякса облизнулся и воскликнул: – Перестаньте! Я голоден, а вы своими разговорами лишь разжигаете аппетит! Зызик, ты не мог сообразить, что нам пора перекусить? Зызик, одной рукой державший под локоть Резеду, а другой – Георгину, третьей рукой хлопнул себя по лбу и стыдливо сказал: – Орважаемые чоржестранцы, пруршор прурщения! Сейчас бордет пурлдник! – и повел нас к большому круглому дому, откуда вышел элегантный седовласый адакотурадец. – Сей нежданный визит – великая честь для меня, – сказал он, топчась вокруг нас на своих трех ногах. – Чужестранцы – большая редкость в нашей стране. Адакотурады нет на картах мира, и это спасло нас от нашествия колонизаторов. Однако не думаю, чтобы кто-либо обиделся на мои слова, ведь – насколько мне известно – передо мной не политик, а знаменитый ученый? Не так ли? Пан Клякса встал на одну ногу, расчесал бороду пятерней правой руки и торжественно провозгласил: – Я – Амброжи Клякса, доктор всеведения, магистр вымышленных проблем, основатель и профессор Академии моего имени, а также ассистент славного доктора Пай Хи-Во. Теперь все. Хотелось бы знать, с кем имею честь? – О, я – всего лишь министрон Куроводства в правительстве Его Королевского Величества, – скромно ответил седовласый адакотурадец. – Меня зовут Парамонтроном. Окончание «трон» указывает на то, что я являюсь членом правительства, то есть – опорой трона. Следует считать его должностным атрибутом. – Меня зовут Анемоном Левкойником, – с достоинством представился розовод. – А это мои дочери. Парамонтрон подпрыгнул на одной из трех своих ног и учтиво поклонился девушкам. – А я – Вероник Чистюля… – начал было старый привратник, но пан Клякса его перебил: – Хватит, хватит, пан Вареник, нет у нас времени на все эти церемонии. – Рад вас приветствовать, господа, – продолжал министрон. – Вы находитесь в Институте Яичницы. Коллектив моих ученых поваров разработал сто шестнадцать способов приготовления этого блюда. Разрешите пригласить вас на полдник в дегустационную. – Наконец-то нам дадут поесть! – воскликнул пан Левкойник. – Я просто умираю с голоду! Парамонтрон понимающе улыбнулся и ввел нас в зал, посреди которого стояла огромная сковорода. – Это сковорода-гигант, – сказал министрон. – С гордостью сообщаю, что перед вами – самая большая сковорода в мире. На ней можно зажарить яичницу из двух тысяч яиц сразу. На ее дне вы видите несколько десятков углублений. Они позволяют готовить яичницы по сотне рецептов одновременно. – Ну надо же! – воскликнул пораженный Вероник. – Это величайшее достижение адакотурадской науки и техники! – Коллеги, – обратился министрон Парамонтрон к своим помощникам в белых тужурках, – зажарьте, пожалуйста, для наших гостей яичницу по рецепту № 76. Молодые адакотурадцы, большинство из которых были трехрукими, включили плиту в сеть и, с проворством жонглеров подбрасывая в воздух несколько десятков разноцветных яиц одновременно, начали разбивать их прямо на лету, по-обезьяньи ловко отбрасывая скорлупки в сторону. А на сковороде уже шипело масло, вращались автоматические мешалки, а из помещавшихся под потолком щепоткомеров сыпалась соль. Через пять минут мы сели за столики, чтобы отведать яичницы нескольких видов – с помидорами, со сладким перцем, с зеленым луком и с колбасой, – запивая их душистым соком гунго. Пану Левкойнику, как всегда, мешал живот. Но добрая Гортензия держала тарелку у самого его подбородка, и на этот раз изголодавшийся розовод смог наесться досыта. Поблагодарив министрона за роскошный полдник, мы поспешили в город, поскольку уже начинало смеркаться. В это самое время спущенные с цепочек петухи запели Марш Оловянных Солдатиков. Попрощавшись с любезным хозяином, мы завели самокаты и покинули куриную ферму. – Мы еще успеем посетить Заповедник Сломанных Часов, – сказал Зызик. Но тут взял слово пан Левкойник: – Простите… Ну что нам за дело до сломанных часов? Лично для меня и моих дочерей куда важнее королевский сад. – А особенно королевские садовники, – буркнул Вероник. – Понимаю, – смутился Зызик. – Однако я хотел бы предупредить отца о визите. – Пан Анемон, – со своей обычной рассудительностью вмешался Вероник, – цветами любуются днем, а не вечером, а уж садовниками – и подавно. Ночью все кошки серы! – Прошу прощения, – сказал уже я. – Мы совсем забыли о своем багаже. Надо забрать его из порта. Пан Вероник, займитесь-ка этим. – Багаж – моя специальность, – с готовностью ответил старый привратник, уже не раз вносивший и выносивший чемоданы моих родителей. – Только не знаю, куда его доставить. Простите, но у нас нет в Адакотураде никакого адреса… – Я живу во дворце министрона Лимпотрона, – сказал пан Клякса. – Там хватит места всем. Мой старый друг Лимпо, бывший во время экспедиции на плотах рулевым, стал здесь министроном Погоды и Четырех Ветров. Он очень гостеприимный человек, только чуток легкомысленный. Ему кажется, что он умеет предсказывать погоду, хотя всем известно, что за него это делают местные петухи. – Я вас провожу. Я знаю, где находится этот дворец, – предложил Зызик, и они вместе с Вероником помчались на самокатах в порт. Разумеется, вы заметили, что в Адакотураде не видно ни вьючных животных, ни общественного транспорта. Все передвигаются пешком либо на одно- или двухколесных самокатах. Лишь у сановников высокого ранга имеются четырехколесные самокаты, немного смахивающие на железнодорожные дрезины. Впрочем, я уже говорил, что трехногие адакотурадцы и пешком одолевают пространства со скоростью антилоп. А Кватерностер I во время служебных поездок пользуется фрегатами на колесиках, приводимыми в движение либо ветром, либо буксируемыми придворными самокатчиками. Однако возвратимся к нашим делам, ведь мы под предводительством пана Кляксы как раз вошли на территорию Заповедника Сломанных Часов. Он служит одновременно государственным музеем, историческим памятником и парком культуры. Заповедник окружен стеной, сложенной из циферблатов со светящимися цифрами. Они испускали приятный зеленоватый свет, и, хотя уже стемнело, в Заповеднике было от них светло, как в полнолуние. Вдоль дорожек, выложенных металлическими штифтиками, возносились пирамиды из различных деталей часовых механизмов. По четырем углам Заповедника, возвышаясь над остальными, виднелись пирамиды аккуратно уложенных никелированных, вороненых, серебряных и золотых корпусов. Одна пирамида состояла только из маятников, другая – из пружинок, а следующая – из шестеренок. Рядом поблескивали озаренные зеленоватым светом стопки часовых стеклышек. Между ними виднелись призмы из часовых стрелок, причем секундные стрелки были собраны так, что напоминали собой какие-то колючие растения типа чертополоха. Центральная пирамида сложена из рубинов, применяющихся в часах вместо подшипников. На вершине пирамиды установлен портрет Кватерностера I, виртуозно собранный из заводных головок и инкрустированный шляпками стальных винтиков. Портрет неустанно вращается вокруг оси, что позволяет любоваться добрым ликом монарха с любой стороны. По Заповеднику сновало несколько десятков смотрителей, метлами из петушиных перьев на длинных рукоятках они обметали пыль с блестящих пирамид, но особенно старательно – с королевского портрета. Возле кучи рубинов дежурил специальный чиновник с бронированным сейфом, куда убирали на ночь драгоценные камни, а двое учетчиков пересчитывали их и делали запись в гроссбухе. На дорожках заповедника толпились многочисленные школьные экскурсии – ведь всем на свете детям страшно интересно, что у часов внутри. Пан Клякса, умеющий безошибочно формулировать золотые мысли, воскликнул: – У людей, как и у часов, самое ценное находится внутри! Сказав это, он встал на одну ногу, задумался на несколько секунд и произнес с неподдельным восторгом: – Взгляните! Разве это зрелище не прекраснее всех часов вместе взятых? Разве не справедливо, что блестящие колесики, пружинки и маятники, обычно заточенные внутри часов, очутились на свободе? Чтобы полюбоваться жемчужиной, надо извлечь ее из раковины. Так и с часами. Если хочешь увидеть красоту их механизмов, выпотроши их! А чтобы знать время, достаточно и петуха! Впрочем, настоящий мудрец чувствует время сердцем и в часах не нуждается. Например, я знаю, что наступил вечер и что пора идти к королю на прием. Вперед, дамы и господа! В тот же миг разнесся удар гонга, означающий, что пора уходить из Заповедника. Привратник тоже приглашал посетителей к выходу. Однако за воротами нас ожидал неприятный сюрприз. Когда мы встали на самокаты, все они оказались без колес! Только тогда я вспомнил, что один из смотрителей показался мне подозрительно знакомым. – Пан профессор! – воскликнул я. – Это дело рук Алойзи! Я видел его! Это наверняка он! Издалека до нас долетел характерный смех. Теперь не оставалось никаких сомнений. – Негодник! – вздохнул пан Клякса. – Делать нечего, пойдем пешком. Надо спешить – путь неблизок, а у нас нет быстрых адакотурадских ног. И тут из темноты вынырнул запыхавшийся пан Левкойник. – Резеды нет! Пропала Резеда! – испуганно кричал он. – Гортензия здесь… Георгина тоже… Пиония… Роза… Все на месте! Только Резеды нет! Мы все обыскали… Все время была с нами… Доченька моя! Дитятко! Моя Резеда! О, я несчастный! Пан профессор, что с ней случилось? – Сохраняйте достойное звания розовода спокойствие! – призвал его пан Клякса. – Все вижу, все слышу, пребываю начеку. Моя борода тоже начеку. Вашу Резеду похитили. Да! Ее украл сделанный мной механический человек по имени Алойзи Пузырь. Это его делишки. И пока пан Левкойник продолжал издавать крики отчаяния, пан Клякса встал на одну ногу, раскинул бороду и погрузился в мысли глубоко как никогда.История Анемона Левкойника
Не будем мешать пану Кляксе. Пусть он себе сосредоточенно размышляет в одиночестве. Я же воспользуюсь случаем и расскажу тем временем о семействе Левкойников. Вначале мне казалось, что можно обойтись и без этого, но теперь, когда пропала Резеда, я просто обязан сообщить вам некоторые сведения об этой необычайной семье. По дороге в Адакотураду мы с паном Левкойником не раз сиживали вечерами на корме «Акульего Плавника», наслаждаясь прохладным ветерком, таким приятным после дневного зноя. Когда остальные пассажиры спускались в каюты, мы вдвоем, устроившись на бухтах морских канатов, заводили длинные беседы, частенько затягивавшиеся за полночь. Именно тогда рассказал я пану Левкойнику о пане Кляксе, об Алойзи и о том, что произошло с моими родителями. Пан Левкойник в свою очередь посвятил меня во все дела своего семейства. Ничто так не сближает, как доверенные друг другу секреты. Поэтому очень скоро между нами завязалась дружба, и мы обо всем говорили вполне откровенно. И вот что поведал мне розовод. Этот рассказ я запомнил очень хорошо. «Зовут меня Анемоном Левкойником. Родителей я потерял еще в раннем детстве. Воспитывал меня дед, знаменитый специалист по выращиванию кактусов. С первых лет я интересовался ботаникой, собирал травы и цветы, заучивал их латинские названия. В возрасте семи лет я составил рифмованный словарь компасных растений, то есть таких, которые указывают стороны света. Я с удовольствием работал в саду и в теплицах деда и даже помог ему вывести кактус, который на закате свистит, как черный дрозд. Со временем я приобрел столь обширные знания, что смог самостоятельно провести ряд любопытных опытов по скрещиванию цветов с насекомыми и птицами. Кроме того, я начал применять различные вещества, придававшие цветам особые свойства. Я вывел съедобный анемон со вкусом халвы, а также астры, летавшие подобно бабочкам. Не стану утомлять вас рассказами о менее значительных достижениях и перейду прямо к делу, определившему все мое дальнейшее существование. Однажды, когда мне было девятнадцать лет, после многочисленных неудач я все-таки сумел довести до победного конца один из самых трудных замыслов. Посредством особой энергии, в свое время открытой профессором Кляксой и повсеместно известной под названием кляксической, мне удалось вырастить совершенно новый сорт левкоя, обладавший неведомыми доселе свойствами…» В этот миг раздался зычный голос капитана «Акульего Плавника», разгадывавшего очередной кроссворд: – Растение из четырех букв! «Ю» в середине, эй?! – Плющ, – крикнул пан Левкойник и продолжил свою повесть: «Этот цветок, выращенный мной с таким трудом, называется Левкоем путеводным. Достаточно понюхать его, чтобы впасть в сон-путешествие и перенестись в чужие края как наяву. Погруженный в такой сон человек навещает неведомые города, и все, что он видит и слышит, вполне соответствует действительности и остается в его памяти на всю жизнь. Я первый, кому удалось осуществить этот смелый замысел. Решив никого не допускать к своей тайне, я спрятал чудесный цветок в самой гуще сада, куда еще никогда не ступала нога человека. И каждую ночь, тайком выйдя из дома, я нюхал свой левкой, погружался в сон и отправлялся в дальние странствия; а когда утром проверял по географическим атласам и учебникам маршруты своих снов, то все до йоты совпадало с действительностью. Таким образом я смог посетить множество интересных стран, в том числе Палемонию, Абецию, Вермишелию, Грамматические острова, Патентонию и Невзаправдию. Сон-путешествие обычно заканчивался на рассвете, и я незаметно возвращался через окно в свою комнату, пока дедушка не заметил моего отсутствия. Он лишь недоумевал, отчего это от меня вечно пахнет левкоями и потому частенько говаривал: – В человеке обязательно есть что-то от его имени. Однажды, понюхав свой левкой, я снова погрузился в сон и перенесся в страну, которой потом не обнаружил ни на одном глобусе и ни в одной энциклопедии. Это был небольшой остров, затерявшийся среди океана. Назывался он островом Двойников. Расскажу о нем только самое главное. Общеизвестно, что есть страны, в которых одновременно живет несколько, а то и несколько десятков, разных племен, разговаривающих каждое на отдельном языке. Но на острове Двойников это выходило за всякие рамки: каждый его житель говорил на своем собственном языке. На острове жило двадцать семь тысяч человек, так что нетрудно сосчитать, сколько там было языков. Поэтому люди могли понимать друг друга только благодаря общим гласным, а переписывались при помощи азбуки Морзе, которую, как и у нас, знали даже дети. Как можно догадаться по названию острова, там жили одни двойники. Это были вторые экземпляры различных знаменитостей, созданные, вероятно, на тот случай, когда кому-нибудь из них одна жизнь покажется слишком короткой. Двойников избирали жеребьевкой из числа выдающихся ученых, изобретателей, художников и путешественников. Я высмотрел среди них и двойника пана Кляксы, а также копии других известных деятелей. Должен признаться, что был приятно удивлен, когда осматривая остров, возле одного дома я увидел человека, с которым мы были похожи, как два маковых зернышка. А удивился я потому, что был пока малоизвестным молодым цветоводом и не думал, что слава моя долетела в столь дальние края. Мой двойник пригласил меня к себе в гости. Как вы уже догадались, мы говорили с ним на одном языке, и я без труда узнал, что имею дело с человеком, выращивающим те же цветы, что и я, и что самое значительное его достижение – ни много ни мало, Левкой путеводный! Кроме того, в силу исключительного стечения обстоятельств этот цветовод тоже звался Анемоном Левкойником. Тут уж я окончательно уверился, что встретил собственного двойника, что на этом острове было делом вполне естественным. Сходство наше было просто потрясающим. Глядя на второго Левкойника, я был убежден, что разглядываю себя в зеркале: на носу у него была точно такая же бородавка, во рту – золотой зуб с правой стороны, и даже галстук у него на шее был копией моего – в мелкий горошек. Чтобы не путаться, мы договорились, что он станет зачесываться назад, а я – на пробор. Кроме того, я решил называть его Анемоном-Зеркальцем, чтобы показать, кто из нас тут двойник. Мы сразу же полюбили друг друга как братья, и каждый без труда отгадывал даже самые сокровенные мысли другого. Но между нами было и одно отличие – у Анемона-Зеркальца имелась сестра. Я готов был поклясться, что на всем белом свете нет другой такой красавицы, и потому не верил, что она может быть чьим-нибудь двойником. Кожа ее была нежна, словно лепесток георгина, глаза ее отливали золотом, будто резеда, губы были цвета пиона, голову она держала гордо, как гортензия, и источала аромат роз. Звали ее Мультифлорой, то есть Многоцветкой. Лучшего имени для нее и не подберешь. До той поры я обычно просыпался на рассвете и незаметно возвращался в дом своего деда. Но в тот раз я задержался. Вероятно, близость Левкоя путеводного, выращенного Анемоном-Зеркальцем, уравновесило действие моего собственного левкоя. Возможно, понюхав двойник моего цветка, я бы погрузился в очередной сон-путешествие и вернулся домой, – но я этого не хотел. Я гнал всякую мысль о расставании с Мультифлорой. Я влюбился в нее с первого же взгляда, и она ответила мне взаимностью. Самое удивительное в ее отношении ко мне заключалось в том, что она совершенно не замечала сходства между мной и моим двойником. – Всю эту сказку о нашем острове, – не раз говорила она, – придумал пан Клякса. Он только и делает, что стоит на одной ноге и выдумывает всякие небылицы о несуществующих странах, о механических людях, о каком-то Алойзи Пузыре, за которым гоняется по всему свету, о двойниках. Все ласточки нам кажутся одинаковыми, но сами они знают, что это не так, и прекрасно различают друг друга… Вот так и вы – вбили себе в голову, что похожи друг на друга. А я не вижу между вами никакого сходства. В конце концов, тысячи людей имеют золотые зубы, бородавки на носу или галстуки в горошек. Эти слова Мультифлоры меня очень радовали, ведь в отличие от моего двойника я совсем не чувствовал себя ее братом. Напротив, я был влюблен и хотел жениться на ней! Анемон-Зеркальце вскоре догадался о моих намерениях и однажды за обедом сказал: – Сны могут сниться, а время не ждет. Не знаю, Мультифлора, по праву ли ты приписываешь кое-какие непонятные явления фантазии пана Кляксы, но раз уж ты не веришь в существование двойников, то почему бы тебе не выйти замуж за Анемона? Я же вижу, что вы влюблены друг в друга. Вряд ли ты найдешь себе лучшего мужа. Вместо ответа Мультифлора бросилась мне на шею. – Да! Да! – воскликнула она. – Я хочу быть твоей женой! Хочу вырваться из плена химер. Я знаю, ты сможешь дать мне настоящую жизнь, потому что любишь меня! Вот какой была Мультифлора!» Тут пан Левкойник прервал свой рассказ и с легкостью мячика поскакал в каюту. Вернувшись через минуту с лейкой, он принялся поливать свои цветы, расцветавшие в установленных вдоль бортов ящиках. – Роза мультифлора требует особенного ухода. Это очень нежное растение, – вскоре пояснил он, а потом сел рядом со мной и продолжил свою повесть: «Чем ближе подходил день нашей свадьбы, тем бледнее, даже призрачнее и незаметнее делался Анемон-Зеркальце. Хотя он по-прежнему неутомимо хлопотал по дому и саду, но продолжал убывать, как убывает после полнолуния месяц. Он уже был не просто моим двойником, а как-то мало-помалу сливался со мной, пока мы вовсе не перестали его замечать. Он прильнул ко мне как тень и с той поры являлся только в ее обличье. А произошло это в самый день нашей с Мультифлорой свадьбы. Супружество наше было чрезвычайно счастливым. Жили мы спокойно, вдали от городского шума, полностью отдавшись выращиванию растений. Своим дочерям-погодкам мы дали имена наших любимых цветов, окрестив их Розой, Георгиной, Гортензией, Пионией и Резедой. Но странное дело: дочери красавицы-матери, увы, родились дурнушками. Дочки росли здоровыми, занимались у самых лучших учителей и одаривали нас горячей любовью. Жили мы в благоденствии, потому что нам с Мультифлорой удалось получить скрещиванием множество невиданных пород цветов, обладавших волшебными запахами. Изобрели мы и стимулятор роста, то есть специальную питательную жидкость, благодаря которой развитие и цветение растений происходят гораздо раньше. Благодаря этому наша работа получила широкое признание на острове, и мы с трудом успевали выполнять бесчисленные заказы. Девочки подрастали, делаясь настоящими помощницами, и моя любимая Мультифлора заявила, что мечтает выдать их за садовников, ибо общение с миром растений вырабатывает в людях только благородные качества. Подумав еще немного, она добавила: – Писатели думают лишь о выдуманных ими же героях; инженеры заняты исключительно машинами; путешественники охотно уезжают из дому, бросая жен одних; врачей больные интересуют больше, чем здоровые – и лишь любители растений и цветов могут оценить красоту человеческой души! Сказав это, Мультифлора вздохнула, источая аромат роз. Со временем я обнаружил, что ее угловатые дочери пахнут теми цветами, имена которых носят. Лишь я, хоть меня и зовут Анемоном, а фамилия Левкойник, ничем не напоминаю цветок, скорее уж дыню – с той поры, как фигура моя округлилась. Но это уже к делу не относится. Однажды в конце июня на острове Двойников, как всегда, начался сезон дождей и гроз. Дождь лил, не переставая, по нескольку дней, и мы сидели дома, не наведываясь даже к своим цветам. На улице ревел ураганный ветер, грохотал гром, во многих местах от молнии вспыхивали пожары. В один из таких вечеров в нашу дверь вдруг постучали. Я быстро оделся и пошел впустить нежданного гостя – это оказался Амброжи Клякса. Он поставил свой мокрый зонтик в угол, стряхнул капли дождя с бороды и торжественно произнес: – У меня к вам дело чрезвычайной важности. Безмерной важности. Когда мы устроились в удобных креслах, а Мультифлора принесла нам по бокалу вина из роз, пан Клякса сразу же перешел к делу: – Насколько мне известно, Левкой путеводный выращен вами при помощи открытой мною несколько лет назад кляксической энергии. Должен вас предупредить, что действие этой энергии ограничено во времени, и я пока не придумал, как ее усиливать или возобновлять. Мне было не до того, я был занят другими открытиями. На рассвете ваш левкой погибнет. Для нас троих, не являющихся двойниками, это очень важно. Советую вам покинуть этот остров, пока не поздно, а то потом возвратиться в реальный мир будет невозможно. Для себя я уже приготовил порцию необходимого средства и сегодня же возвращаюсь в свою Академию. Это все, что я хотел вам сказать. Да, вот еще что: пани Мультифлора вовсе не была сестрой вашего двойника. Это просто один из моих экспериментов, который, как видим, прекрасно удался. Ваше супружество придумал я, и, полагаю, вы оба благодарны мне за это. Желаю успеха. Тут пан Клякса встал, попрощался, но когда он уже взялся за зонтик, из его бездонных карманов выпал странный предмет в форме цилиндра, усеянного множеством различных стрелок и кнопок и с одного конца увенчанный метелочкой из тончайших платиновых проволочек. Пан Клякса стремительно поднял этот предмет, покрутил в пальцах и с улыбкой сказал: – Правда, странный аппарат? Это одно из моих лучших изобретении, я назвал его копилкой памяти. Сюда записывается все, что проходит через мой мозг: каждая мысль, каждый образ, каждое впечатление. Емкости его хватит на всю мою жизнь. Настроив его соответствующим образом, я могу с предельной точностью воспроизвести любой записанный в копилке памяти момент. Может быть, когда-нибудь в будущем я захочу вспомнить сегодняшние события. Как знать, как знать… В этом месте пан Клякса многозначительно поднял палец и вышел, точнее, выплыл из нашего дома и растворился во мраке. После ухода профессора мы с Мультифлорой стали думать, как нам быть. Жаль было расставаться с нашими цветами, жаль было покидать дом, в котором прожили столько счастливых лет. Однако мы сознавали, что остаться на острове Двойников – значит отрезать дочерям путь в нормальную жизнь, и мы решили вернуться в настоящий мир. Мультифлора разбудила девочек, велела им одеться, и мы под проливным дождем направились к дальней клумбе, где Анемон-Зеркальце вырастил свой Левкой путеводный. Склонившись к цветку, мы стали энергично вдыхать его пьянящий запах. Через минуту, когда нас всех охватила сонливость, мы легли на принесенный мной из дома ковер. Девочки дышали ровно, только Мультифлора кашлянула раз-другой. Но кашель ее прозвучал как бы очень издалека – во всяком случае, мне так показалось…» Здесь пан Левкойник в очередной раз прервал свой рассказ. Уже начинало светать, и нам пора было на покой. Следующие два дня розовода мучила сильная головная боль, и он почти на покидал каюты. Пару раз Гортензия заговаривала со мной о том же, о чем мы беседовали с ее отцом, и как-то раз заметила мимоходом: – Некоторых людей запах цветов одурманивает. Розы семейства Rosa multiflora иногда вызывают кошмары и видения. Это любимые цветы моего отца. Посмотрите, как прекрасно они цветут. Весь корабль напоен ароматом наших роз. Два дня спустя пан Левкойник снова пригласил меня на беседу. Выглядел он так, будто страдал морской болезнью, хотя море было спокойно и «Акулий Плавник» тихонько покачивался на волнах. «Итак… На чем мы остановились?… – сказал он после продолжительных раздумий. – Ага! Ночь, гроза, мы лежим на ковре возле клумбы. Я погружаюсь в глубокий сон-путешествие… На рассвете просыпаюсь – но не в саду моего деда, как бывало прежде. От сада ни следа, надо мной перешептываются колосья пшеницы. Вскакиваю на ноги, оглядываюсь, вижу мирно спящих дочерей. Вот Гортензия, вот Роза, вот Пиония, Георгина, Резеда. Нет только Мультифлоры. – Мультифлора! – в отчаянии зову я. – Мультифлора! Где ты? Отзовись! Бегаю по полю, раздвигая и топча пшеницу. Дочери зовут: – Мама! Мама! Мы кричим все громче и громче, но лишь эхо откликается издали: – Мультифлора! Мультифлора! Мы обыскали все. Заглянули под каждый кустик, в каждый закуток. Но все понапрасну – Мультифлоры нигде не было. Из дома моего деда вышел высокий седой человек в шляпе с пером, с охотничьей собакой и двустволкой в руках. Взгляд его был полон негодования. – Что вы тут разорались, черт вас побери! – заскрипел он старческим голосом. – По какому праву вы нарушаете мой покой? Кто позволил этим девчонкам топтать мои посевы? Живо убирайтесь, а не то я перестреляю вас, как куропаток, провалиться мне на этом месте! – Я – Анемон Левкойник, – ответил я, стараясь овладеть собой. – Это земля моего деда, этот дом был моим домом. – Не знаю никаких Левкойников! – заорал старик, топоча ногами. – Ни Левкойников, ни левкоев, ни прочих отвратительных цветов. Терпеть их не могу! Кончилось царство анемонов и тому подобных веников. Я вымел эту мерзость поганой метлой! Земля моя родит пшеницу и рожь. А я охочусь. И промаха при стрельбе не дам, пан Левкойник. А теперь уматывайте отсюда подобру-поздорову, а то терпение мое на исходе. С этими словами он взвел курки и взял нас на прицел. – Пойдемте, – сказал я дочерям. – Этот человек сумасшедший. Для нас тут места нет. Перепуганные девочки наблюдали за этой огорчительной сценой с крайним недоумением. Они впервые столкнулись с действительностью и впервые выслушали столь злую и грубую речь. Мы пешком двинулись в ближайшее местечко, где у меня было немало друзей среди садовников. Население местечка состояло в основном из цветоводов, садоводов и огородников, поставлявших свою продукцию к королевским столам даже в весьма отдаленные страны. Я решил зайти к старому Камилу Бергамоту, чей сад спускался террасами к самой реке. Начинал он с выращивания клякс – редкого гибридного сорта груш, привитого по методу профессора Кляксы; отсюда и название. Кляксы были необычайно сочными и душистыми, а вместо косточек у них внутри были черешенки. Нас встретила седая, но еще крепкая старушка, в которой я узнал пани Пепу Бергамот. Увидев меня, она весьма обрадовалась и сердечно расцеловала всех нас, а когда узнала о нашем несчастье, решительно заявила: – Дорогой Анемон, мой муж уже три года как умер, и теперь я старая одинокая женщина. Отсюда я вас никуда не пущу. Я знала тебя еще мальчиком, и где же, как не у меня, твои дочери найдут подобающую опеку? Пусть все мое достояние станет и вашим! Сама судьба послала мне вас на старости лет. Сбылись мои самые заветные мечты. Отныне, по крайней мере, мне есть ради кого жить. Вот какой женщиной была пани Пепа. И мы остались. Она выделила мне изрядную часть своих земель, и мы с дочерьми тут же приступили к работе, выращивая розы. С тех пор меня интересуют только розы мультифлора, напоминающие мне о возлюбленной жене. А в один прекрасный день пани Пепа позвала меня к себе и сказала: – Неудивительно, дорогой Анемон, что Мультифлоры с вами не оказалось. Совершенно очевидно, что из-за кашля ее дыхательные пути были перекрыты, и она не смогла в достаточной мере надышаться запахом левкоя. Однако это вовсе не означает, что Мультифлора исполняла только роль двойника! Такому мудрому человеку, как профессор Клякса, вполне можно доверять. Я уверена, что ты отыщешь свою жену. Милая старушка все время подбадривала меня, и со временем в моем сердце вновь поселилась надежда. А когда на корабле я узнал, что мы поплывем в Адакотураду и что там я смогу найти профессора Кляксу, я поверил в скорое исполнение моих стремлений. Надеюсь на вас, пан Несогласка. Может, вы поможете мне завоевать благосклонность профессора». Я заверил пана Левкойника, что великий ученый несомненно окажет ему содействие в поисках Мультифлоры. Некоторое время мы сидели молча. Но вот розовод вздохнул, помял свою бородавку, оживился и продолжил свой рассказ: «Многие годы пани Пепа славилась в роли укротительницы диких зверей и, выступая в бродячих цирках, она сумела сколотить немалый капиталец. Постарев, она оставила арену, поселилась в нашем городке и страстно увлеклась выращиванием груш. Потом вышла замуж за собственного садовника Камила Бергамота, а тот несколько лет назад умер, объевшись клякс. Характер у пани Пепы был очень мягок, и она не раз подчеркивала, что мягкости она научилась у диких зверей. Людей же, наоборот, избегала из опасения перед их хищностью. – Я, пожалуй, права, дорогой Анемон. Ведь тебе пришлось познакомиться с охотником, захватившим дом твоего деда и прогнавшим вас, угрожая двустволкой. Но у тебя доброе сердце, и ты не теряешь веры в людскую порядочность. Может, это и к лучшему. Вот какой была пани Пепа. В свободное время она обучала моих дочерей дрессировке, и со временем у нас в доме появилась белка, умевшая зажигать лампы, пес, каждое утро поливавший цветы, и умевший чистить башмаки еж. Кот Валерии ловко и быстро пришивал пуговицы, а белые мыши вытирали пыль и пололи грядки. Резеда особенно увлеклась дрессировкой птиц. Ее скворец через месяц научился говорить и даже сочинил несколько двустиший. Вот некоторые из них:Левкойник поскачет
И лопнет, как мячик.
Пуста башка у Анемона,
А его дочки – как вороны.
Хоть ослепла Пепа,
Но крепка, как репа.
Георгина малина мылом бела
И зеркально глядельно водою лила
Одеяло плескало мокрело беда
Капитана замену сюда.
Где Резеда?
Во второй главе мы оставили пана Кляксу у ворот Заповедника Сломанных Часов в позе, которую он обычно принимает, когда требуется что-нибудь хорошенько обдумать. На этот раз ученый муж задумался сильнее, чем когда-либо прежде – ведь речь шла о похищении Резеды Алойзи Пузырем. Стоя на одной ноге, пан Клякса думал достаточно долго, чтобы я успел рассказать вам об острове Двойников и о делах семейства Левкойников. Теперь по физиономии великого ученого было видно, что он уже все обдумал и вот-вот начнет действовать. Действительно, пан Клякса выпрямился, одернул сюртук и достал из кармана копилку памяти. Передвинув в приборе несколько стрелок, он настроил аппарат, нажал нужную кнопку, а затем прижал метелку из платиновых проволочек ко лбу. – Разумеется, пан Анемон, – сказал он немного погодя, – вы правы, утверждая, что мы с вами встречались. Теперь я точно помню нашу последнюю беседу на острове Двойников. Мультифлора! Да, она не смогла как следует нанюхаться запаха Левкоя путеводного и осталась на острове. Мы ее найдем, дорогой пан Левкойчик… – Левкойник, – поправил розовод. – Прошу прощения, у меня плохая память на имена, – опомнился пан Клякса. – Естественно: левкой – Левкойник. Это же так просто. Мы найдем вашу жену! Выше голову! Однако сегодня нас ждут дела поважнее. Надо разоблачить Алойзи Пузыря и найти Резеду. План действий я уже разработал. Надо быстренько переодеться, чтобы успеть к королю на прием. Времени в обрез. В путь, дорогие мои! Борода начеку! Мы двинулись в сторону дворца министрона Погоды и Четырех Ветров, где нам предстояло жить. Там, наверное, нас уже ждал Вероник, который, как вы помните, отправился в порт за багажом. Всю дорогу розовод крутился вокруг пана Кляксы, утыкаясь своим животом в профессорский и засыпая его градом вопросов: – Пан профессор… моя жена… моя Мультифлора… Где ее искать? Умоляю вас… Что делать? Куда ехать? Как попасть на остров Двойников? Дочери пана Левкойника вторили отцу, преграждали пану Кляксе путь. Георгина и Роза хватали его за локти, а Гортензия хныкала: – Ну, скажите же, пан профессор! – Почему вы молчите?! Почему? – повторяла Роза, хватая ученого за фалду сюртука. На все эти вопросы у пана Кляксы был один ответ: – Спех – уму помеха! Зарубите это себе на носу. Семь раз отмерь, потом отрежь. Я знаю, что и когда надо делать. Борода начеку! А вы, девушки, не мешайте мне идти к намеченной цели. После этих строгих слов семейство Левкойников больше не докучало пану Кляксе. Мы все молчали, а он уверенно шагал впереди. Фалды его сюртука развевались, а борода безошибочно указывала направление. Мы прошли улицу Веселых Цыплят, а затем широкую Лактусовую Аллею, залитую светом разноцветных фонарей. Эта аллея обсажена лактусовыми деревьями, растущими только в Адакотураде. Их кроны украшены трубчатыми веточками, из которых сочится лактусовый сок. Адакотурадцы используют его как тонизирующий напиток. Тамошние садовники специальными молоточками выстукивают стволы деревьев, что значительно ускоряет выделение ценного сока, цветом и вкусом поразительно напоминающего коровье молоко. Доение лактусовых деревьев происходит ежедневно после захода солнца. Проходя по аллее, мы видели множество женщин, с ведерками в руках стоявших в очереди за свежим соком. У некоторых были даже сита для сцеживания пенок. Пан Клякса шагал все более размашисто, и чтобы не отстать, нам приходилось бежать за ним трусцой. Еще издалека мы увидели площадь А-С, откуда в небо взлетал великолепный салют. Никогда еще я не видывал столь интересных пиротехнических комбинаций. Многоцветные потоки фейерверков сливались то в петушиные хвосты, то в сражающихся драконов, а то и целые картины: например, королевский фрегат, а на нем самого Кватерностера I в ореоле из разноцветных яиц. Зрелище было прямо-таки фантастическим. Толпа выкрикивала приветствия своему доброму монарху, тем более что сегодня по случаю национального праздника на всех площадях жарили для народа бесплатную яичницу. Как нам сообщили, Кватерностер I выделил для этого двести тысяч экспортных яиц. На площади А-С мы с большим трудом протиснулись сквозь толпу, обступившую сковороду-гигант, и пробрались во дворец Лимпотрона. Вероник уже поджидал нас у входа. – Чемоданы распакованы, а одежду я велел погладить, – гордо доложил он. – В королевском дворце надо быть через полчаса. Комнаты, отданные в распоряжение пана Кляксы,находились на втором этаже. Для сна там были развешаны корабельные койки, а обстановку составляли всевозможные компасы, барометры, градусники, приборы для измерения скорости ветра и количества осадков. На стенах висели метеорологические карты, а на столах лежали схемы с отмеченными флажками кривыми низкого и высокого атмосферного давления. Скорее всего, здесь располагались министерские кабинеты, на время ставшие комнатами для гостей. В одной из комнат стояло складное зеркало, обладавшее способностью делать фигуры смотревшегося в него человека более стройной. Пан Клякса очень следил за своим внешним видом и повсюду возил его с собой. Теперь эту комнату заняли девушки, пан Левкойник поселился с Вероником, а я – с паном Кляксой. – Господа! – сказал ученый. – У нас имеется пятнадцать минут для приведения себя в порядок. Прошу одеться по-праздничному. Когда мы с паном Кляксой остались одни, он, весело насвистывая, вывернул свой сюртук наизнанку, чтобы подкладка из голубого атласа в золотую искру оказалась наверху, пристегнул к брюкам праздничные лампасы, а на шею повязал галстук в желтый горошек, предназначенный для торжественных случаев. Выглядел он в этом костюме необыкновенно элегантно. – Двухсторонний сюртук – мое изобретение, – сказал он, с довольной миной разглядывая себя в зеркале. – В нем имеется восемь обычных карманов и четыре потайных. Столько же в жилетке. Для того, кто много путешествует, такой универсальный костюм просто необходим. Но самое главное – это карманы. Их, как я сказал, дюжина в сюртуке, дюжина в жилете и полдюжины в брюках – всего тридцать штук, не считая двух карманов в кальсонах. Вот наряд, достойный ученого! Я надел свой лучший костюм, прикрепив к брюкам лампасы. Мне казалось, что настал момент рассказать пану Кляксе о причине моего прибытия в Адакотураду. Но едва успел я открыть рот, как он заявил: – Знаю, знаю, Адась! Твои мысли написаны у тебя на лбу. Я ведь знаю тебя, как свои пять пальцев. Раз ты приехал за мной даже сюда, значит у тебя большие неприятности. После получения диплома ты должен был отправиться домой. Стало быть, твои неприятности связаны с домом, с родителями. Если бы кто-нибудь из них заболел, ты искал бы помощи не у меня, а у врачей. Если бы твои неприятности не были связаны с какими-то птичьими делами, и притом весьма важными, ты не связывался бы с колибри. Остальное ясно без слов. Не волнуйся, я помогу тебе разыскать отца. Я сказал «отца», потому что за твою матушку я совершенно спокоен: с такими женщинами птичьи приключения не случаются. Выше голову, Адась! Борода начеку! Ну, скажите сами – разве он не гений? Дочери пана Левкойника облачились в платья, цветом соответствовавшие их именам, и вместе составили настоящий букет. Пан Левкойник надел фрак. Вечер был жарким, и пот ручьями бежал по лицу розовода. Только Вероник не изменил своему обычному наряду, если не считать, что на этот раз он зашнуровал ботинки тонким зеленым проводом от электрического звонка. Мы не смогли познакомиться с нашим хозяином, поскольку министрон Погоды и Четырех Ветров был занят приготовлением погоды для близящегося праздника. Вероник тщательно запер двери, отдал ключи прислуге, и мы отправились к королю на прием. В тронный зал мы вошли как раз тогда, когда раковины исполняли государственный гимн Адакотурады. Кватерностер I стоял на капитанском мостике фрегата. Чуть ниже выстроились государственные мужи. Премьер носил имя, у которого министерскими были не только окончание, но и приставка, и потому звался Трондодентроном. Гости толпились у стен, поскольку в центре зала были установлены сковороды, на которых придворные повара жарили яичницу цветов государственного знамени, то есть желто-красно-зеленую, чему соответствовали яйца, помидоры и зеленый лук. Когда король в своей речи, слышанной нами накануне, дошел до слов: «Ежегодно мы вывозим за границу пятьдесят миллионов яиц и на полученную валюту покупаем до ста тысяч часов», – я незаметно отделился от нашей группы, пытаясь отыскать среди гостей Алойзи Пузыря. Как вы помните, все сказандцы, недавние моряки, имели татуировки, и пан Клякса справедливо надеялся, что отсутствие ее у механического человека поможет нам обнаружить его. Но произошла накладка. Дело в том, что гости, хотя и оставались обнаженными по пояс, по случаю торжеств посыпали себя праздничным серебряным порошком, совершенно скрывшим их кожу. Не мог я распознать Алойзи и по лицу, потому что, как вам известно, этот мошенник умел маскироваться и принимать вид любого человека. Так что остались лишь ноги. Сказандцев тринадцать человек, а остальное население состояло из коренных трехногих адакотурадцев и их детей, родившихся от смешанных браков со сказандцами; эти дети были двуногими, зато имели по три руки, и узнать их не составляло труда. Пробираясь сквозь толпу с потупленным взором, я отмечал в памяти двуногих сказандцев. Первым был король Кватерностер I, далее – премьер Трондодетрон, затем – министрон Погоды и Четырех Ветров Лимпоторон и министрон Мира Трубатрон, наконец – четыре меньших министрона и пять сановников из окружения короля. Я еще раз проверил свои подсчеты. Все сходилось. Двуногих сказандцев было тринадцать. Наша группа состояла из девяти человек. У остальных было по три ноги, и, стало быть, они являлись адакотурадцами. Вероник повел самостоятельное наблюдение. Сначала, правда, он ошибся в счете, не взяв в расчет короля, но в остальном наши данные совпадали. – На арифметику полагаться нельзя, – шепнул мне на ухо старый привратник. – Порой пятью десять – пятьдесят, а порой – ползлотого. Столько пан Хризантемский дает, когда я открываю ему ворота. Тем временем гости подкрепились яичницей, и прислуга убрала сковороды. Придворный музыкант исполнил на ракушках Марш Бойцовых Петушков, после чего начался концерт. Трехрукие девушки исполнили на двойных скрипках Торжественный Гимн Яйцу. Каждая из них двумя руками держала две скрипки, а третьей – водила смычком. Музыка была так хороша, что мне захотелось ее воспроизвести. Послушайте: «Пи-пи-взззз-ффф-фф-дли-дли-дли-мг-мг-рс-рс-тффф…» Разумеется, это всего лишь небольшой фрагмент, но, надеюсь, он поможет представить себе все произведение целиком. Что же до исполнения, то могу заверить: благодаря проворству рук и пальцев скрипачек смычок вовсе не был виден, зато струны от трения раскалились докрасна. Гости встряхивали в такт часами, и в сочетании с музыкой это производило столь ошеломляющее впечатление, что Кватерностер I едва не расплакался. Затем певицы исполнили сказадакотку о несушке на слова министрона Художественных Дел Трубатрона. Этот знаменитый сказадакоточник трудился над текстом песни два года, так что она достойна быть переведенной на наш язык:Кво-кво-кво-квочка, поднатужься, дочка!
Кво-кво-кво-квочка, яичко нам дай!
Очень мы любим каждую квочку,
Ведь кво-кво-кво-квочки обогащают край!
Кво-кво-кво-квочка, не топай ножкой!
Своею нас милостью не оставляй!
Работай на совесть, кво-кво-кво-квочка,
Кво-кво-кво-квочка, яичко нам дай!
Корни древа брызги слив
Плод заката семь полив
Лить садовник не жалеть
Груши уши зимой есть.
Пан Клякса действует
«Дело Резеды. Мультифлора. Алойзи Пузырь. Возвращение сказандцев на родину. Все это предстоит уладить, и пан Клякса не захочет уезжать из Адакотурады сейчас. Придется ждать. Уезжать без пана Кляксы бессмысленно, ведь только он может помочь мне найти родителей. Время идет, а мой отец порхает по лесам и рощам, непрерывно подвергая себя опасностям, а я вынужден сидеть в Адакотураде без дела и ждать пана Кляксу», – рассуждал я, мчась на самокате из Королевского Сада в сторону города. Пан Левкойник летел, как ракета, и только время от времени кричал, даже не оглядываясь: – По газам! Не тормозить! Справа чисто! Пружинить в коленях! Осторожно, поворот! Моторчики самокатов выли и стонали, а придорожные деревья мелькали, будто в ускоренном кино. Мчавшийся над нами Три-Три то и дело садился мне на плечо и сообщал, сколько километров оставалось до города, но, от природы рассеянный, он давал приблизительно такую информацию: – Семь… три… пять… семь… два… четыре… А запыхавшийся пан Левкойник не переставал выкрикивать: – Держать скорость! Вышли на прямую! Полный газ! Эта бешеная гонка длилась не меньше часа, но в конце концов мы приехали. Три дочери пана Левкойника еще спали, и только Гортензия хлопотала в гидрометеорологической лаборатории. Вероник в одной руке держал метелку из петушиного хвоста, смахивая пыль с барометров и термометров, а в другой – тряпку, которой протирал окна и мебель. Одновременно привратник натирал пол, скользя по нему на суконках. Он так увлекся работой, что, когда мы переступили порог, машинально обмахнул нам лица петушиной метелкой, но, сообразив, что наши щеки не мебель и не приборы, извинился и, приложив палец к губам, загадочно прошептал: – Тссс… Пан профессор заперся на ключ и никого к себе не пускает… Сейчас подам завтрак. Мы устали и проголодались и потому с аппетитом выпили по стакану горячего лактусового молока и съели по крутому яйцу, что в Адакотураде дозволялось лишь высокопоставленным сановникам и иностранным гостям. Не желая мешать пану Кляксе, мы беседовали шепотом. Одна Гортензия громко щебетала, не обращая внимания на шиканье Вероника. На самом деле она беседовала сама с собой, точнее, размышляла вслух, и сейчас оглашала следующий внутренний монолог: – Вернулись без Резеды… Значит, не нашли. Папа молчит, пан Несогласка через замочную скважину заглядывает в комнату профессора Кляксы. Все какие-то странные. Папа утверждает, что тот, кто хочет скрыть свою глупость, должен поменьше говорить. А мне нечего скрывать. Я говорю то, что думаю, а думаю то, что говорю. Никто не обращал внимания на болтовню Гортензии. Я тоже слушал ее лишь одним ухом, поскольку другим ловил звуки, долетавшие из комнаты пана Кляксы. У Гортензии очень своеобразная манера задавать вопросы, совершенно не интересуясь ответом, ведь она тут же отвечала себе сама. На этот раз она обратилась к Веронику: – Простите, а зачем вы, занимая почетный пост смотрителя дома, оставили свой край и поехали в Адакотураду? Вы скажете, что следует учиться у других народов. Что ж, разумно. Все это делало присутствие Гортензии несколько утомительным. Однако сама она была так симпатична, что к ее болтовне мы относились весьма снисходительно. Она собиралась вот-вот огласить очередной внутренний монолог, когда раздался стук в дверь и появился наш хозяин, министрон Лимпотрон. Бывший кормчий сказандского корабля остался мужчиной крепким и обладал громовым голосом. – Клянусь ранами петуха! – крикнул Лимпотрон, увидев Вероника. – Только подумать! Мой султан, мой трофей служит веником! Скандал! Этот хвост я добыл три года назад в петушиных боях. Мой петух побил две сотни соперников. А вы сделали из приза метелку для пыли! Вероник стоял с видом школьника, застигнутого со шпаргалкой в руке. Стараясь спрятать султан за спину, он бестолково лепетал: – Господин министрон… Тут нет никаких петухов! Это какое-то недоразумение… Мадемуазель Гортензия хотела посмотреть, идет ли ей это… Разве я позволю себе смахивать пыль с мадемуазель Гортензии? Отличная погода, господин министрон! Барометр падает… Петухи летают низко… Здесь никто не осмелится трогать петушиные хвосты… Немного смягчившись, Лимпотрон гаркнул матросским басом: – Ну ладно, ладно! Дареному коню в зубы, а гостю в руки не смотрят. Это мудрая мысль! Кроме того, я сам нечаянно до этого додумался! Чтобы не забыть, стоит записать ее в книгу золотых мыслей. Такие книги имеются у всех министронов, а под Новый год производится их публичная читка на заседании Тронного совета. Без золотых мыслей, господа, нет хорошего правления! Последние слова Лимпотрон произнес так громко, что дверь комнаты пана Кляксы с треском распахнулась и на пороге появился сам ученый, в длинных кальсонах и в накинутом на плечи сюртуке. Борода пана Кляксы была всклокочена, глаза покраснели. Он оглядел зал и укоризненно произнес: – Я ведь просил, а? Я просил не мешать. Мне необходимо сосредоточить мысли до высшего накала. Гортензия болтает монотонно, но не слишком громко. Это даже помогает в работе. Ба, Лимпо! Что скажешь, дружище? Министрон чуть скривился: люди его положения не любят фамильярности – но он слишком уважал пана Кляксу, чтобы признаться в этом, и потому любезно сказал: – Его Королевское Величество Кватерностер I приглашает всех вас на лактусовое мороженое с финиками. Прием состоится в дворцовом саду в двенадцать часов тридцать минут. – Браво! – воскликнул пан Клякса. – Обожаю мороженое! Прошу заказать мне три порции! С этими словами он по-приятельски помахал рукой Лимпотрону и вернулся в свою комнату. Но тут же снова открыл дверь и сказал: – Адась, иди сюда… Ты мне нужен! Я только этого и ждал. Я быстро вошел в комнату пана Кляксы, а он закрыл дверь на ключ, встал на одну ногу и торжественно объявил: – Сегодняшний день войдет в историю человечества. Хорошенько запомни нынешнюю дату. Сегодня я довел свое эпохальное изобретение до совершенства. Алойзи Пузырь больше ничем не отличается от настоящего человека. Вот погляди! Алойзи сидел на подоконнике и уплетал яичницу с луком, а на его угловатом и обычно бледном лице играл румянец и вполне осмысленное выражение. Увидев меня, он дружески улыбнулся и чмокнул губами, будто посылая мне воздушный поцелуй. – Мы не виделись уже целую вечность, правда, Адась? – плутовато улыбнулся он. – Три года я в наказание пролежал разобранным в чемодане пана Кляксы, три года скитался по белу свету, принимая вид то одного, то другого человека, три года был Первым Адмиралом Флота Микстурия II и вот уже год, как строю всяческие козни против пана Кляксы. Но с сегодняшнего дня начинаю жить заново. Надеюсь, что вам больше не придется краснеть за меня. Серые клетки, являющиеся пружинами правильного мышления, работают отлично. Ну что ты так уставился? Первый раз видишь нормального человека? – Браво, Алойзи! – одобрительно воскликнул пан Клякса. – Должен сказать тебе, Адась, что, когда я запудрил ему мозги порошком почтения и послушания, то есть сухой смазкой Б+П, я решил было, что дело сделано. Однако я совсем не учел, что отдельные части механизма не имеют достаточной надежности. В результате Алойзи потерял несколько деталей и превратился в испорченный автомат. Однако за последние несколько лет мне удалось сделать открытие необычайной важности. С помощью чрезвычайно сложных химических реакций мне удалось получить материю, весьма близкую по своим свойствам к человеческой коже, которую я затем обработал омега-лучами. Кожа эта прижилась и покрыла тело Алойзи целиком. Отныне его механизмы надежно защищены. Не потеряется ни одна пружинка, ни один винтик! Я слушал пана Кляксу и дивился его гениальности. На столе, где раньше лежала карта погоды, громоздились сложнейшие приборы, реторты, миниатюрные радиоактивные аппараты – вся научная лаборатория пана Кляксы, которую он носил в своих бездонных карманах. Это был изрядный багаж, поскольку даже из запасных карманов кальсон торчали металлические части инструментов, применявшихся для раскройки и соединения кожи, а также шприцы, наполненные телесным красителем. По просьбе пана Кляксы Алойзи продемонстрировал мне работу своих мышц и разума; память его хранила неисчерпаемые запасы информации, так что он вполне мог сойти за живую энциклопедию. Объясняя свое устройство, Алойзи добавил: – Как тебе известно, Адась, человеческая кожа – самое совершенное творение. Ничто не может с ней сравниться. Она реагирует на прикосновение, она эластична и непромокаема, устойчива к колебаниям температуры, мягка и гладка. В конце концов, искусственное сердце или искусственные легкие сможет смастерить первый попавшийся студент-медик – хитрость невелика. Но чтобы из обыкновенных веществ изготовить живую кожу, надо быть Амброжи Кляксой, великим Амброжи Кляксой. При этих похвалах ученый муж потупил взор и жестом, преисполненным достоинства, подтянул кальсоны, а затем принялся натягивать брюки. – Послушай, Алойзи, – сказал он после минутного раздумья. – Я рад, что король нас пригласил к себе. Мне надо с ним кое о чем переговорить. Но прежде всего я хочу представить ему тебя. И можешь быть уверен, не из мелочного тщеславия. Это недостойно ученого. Однако я намерен просить его, чтобы он простил тебя за недостойную выходку с поддельной ногой, а то в противном случае королевская стража арестует тебя и бросит в тюрьму. – Меня? Ха-ха-ха! – рассмеялся Алойзи. – Да я одной рукой могу перебросить шестерых человек через дерево. Но вы правы, пан профессор. Настоящие люди не должны решать спорные вопросы силой. Тем временем пан Клякса застегнул жилет, надел сюртук и обеими пятернями ловко расчесал себе бороду. Затем достал из кармана серебряную коробочку со своими знаменитыми укрепляющими таблетками, одну дал мне, а другую проглотил сам. Мы сразу же почувствовали себя свежими и отдохнувшими. – Мы готовы! – сказал пан Клякса Пузырю. – Пойдемте к нашим друзьям. Надеюсь, никаких особых указаний делать тебе не придется. Я вложил в твой мозг все содержимое моей копилки памяти. Теперь ты знаешь столько же, сколько и я. Прошу следовать за мной. В соседнем зале мы застали Вероника и розовода с его четырьмя дочерьми. При виде нас пораженный пан Левкойник нажал на свою бородавку, привратник подвергся приступу икоты, а четыре девицы в знак приветствия присели в книксене. Пан Клякса оперся левой рукой о бедро, а правую простер вперед и сказал: – Господа, разрешите представить вам Алойзи Пузыря, моего ученика и воспитанника, выпускника Института Вымышленных Проблем. – Пан профессор, – заметил розовод, – мы уже имели случай познакомиться с вашим Пузырем в стране Обеих Рецептурий. Кто же не помнит Первого Адмирала Флота, кавалера Большой ленты Пирамидона со звездой? Моя дочь Резеда… – Уважаемый пан Анемон, – прервал его пан Клякса, – как утверждает наука, человеческое прошлое меняется по мере необходимости, а нередко и вовсе забывается. Пан Алойзи Пузырь теперь стал совершенно иным, чем прежде, и потому в расчет берется только то, что я сказал минуту назад. – А я не согласен! – запротестовал Вероник. – Я дипломированный привратник и вот уже пятьдесят лет, как честно выполняю свои обязанности, за что жильцы обещали устроить мне юбилей, и мне вовсе не хочется, менять свое прошлое на другое. – А что будет с Резедой? – воскликнула Георгина и чихнула семь раз подряд. Я забыл сообщить, что Георгина страдала дневным насморком, начинавшимся с восходом и кончавшимся с заходом солнца. – Насколько мне известно, – вступил в разговор Алойзи, – мадемуазель Резеда в последнее время находилась в Королевском Саду. – Ее там нет, – грустно произнес розовод. – Кто-то украл ее прямо у меня из-под носа и спрятал неведомо где. Злые люди играют моим ребенком, словно мячиком. – Один-один, – многозначительно сказал Алойзи, а пан Клякса поднял палец и сказал: – Мадемуазель Резедой мы займемся в свое время. Я уже говорил, что спех уму помеха. – Я должен знать, где находится моя дочь! – потерял терпение пан Левкойник. – Я сыт этой неизвестностью по горло! Обстановка накалялась, но Алойзи быстро разрядил ее. – А ведь мы приглашены на мороженое к королю! Да здравствует король! – весело крикнул он. – Ты прав, Алойзи, – согласился пан Клякса. – Уже перевалило за полдень. Пора кончать пустые разговоры и это бесконечное чихание. Король ждет. Я пойду впереди, а вы – парами за мной. Мадемуазель Резеда найдется, будьте покойны. Борода начеку. Итак, в путь. Пан Левкойник подает руку панне Розе, а пан Вероник ведет панну Георгину, Адась – панну Гортензию. Так, прекрасно. Последними идут Алойзи и мадемуазель Пиония. Вы, конечно, догадались, что Пиония не упустила возможности сочинила коротенький стишок:Борода холода мороженое беда
Пузырь рубает ничего никогда
Алойзи Пузырь
День стоял необычайно жаркий. Солнце пекло немилосердно. Люди, по выражениюадакотурадцев, поджаривались, как яйца на сковородке. От зноя плоды гунго лопались с громким треском, как петарды. С пана Левкойника пот тек ручьями, и каждый его шаг оставлял на тротуаре мокрое пятно. Все окна в городе были закрыты жалюзи, улицы опустели, и только дети голышом играли в «яйцо в ямке» и в «адакотурадку». Пан Клякса не чувствовал жары, хотя на нем, как всегда, было теплое белье, жилет, сюртук и жесткий воротничок. Он как-то признался мне: – У кого мозги на месте, Адась, тот не потеет. Я сам управляю своими железами, у меня свой кондиционер с автоматическим терморегулятором. И все это здесь! С этими словами он хлопнул себя по лбу. Да, это был великий ум! Впрочем, в гениальности пана Кляксы мог наглядно убедиться всякий, кому посчастливилось хотя бы раз увидеть Алойзи Пузыря. Он был столь совершенен, что в тот знойный день, когда мы шли на мороженое к королю, со лба Алойзи стекали струйки настоящего пота. Пан Клякса не забывал ни об одной мелочи. Достаточно сказать, что Алойзи спал как всякий смертный – с закрытыми глазами и вдобавок громко храпел, хотя его искусственный организм не требовал сна. Но вернемся к нашему рассказу, поскольку Лимпотрон ждет и очень нервничает. В дворцовый сад мы пришли с получасовым опозданием. В дверях нас встречал министрон Двора Тромбонтрон. Я не в силах описать этот сад. Если вы читали о чем-нибудь подобном в сказках «Тысячи и одной ночи», то имеете слабое представление об открывшихся нашим глазам великолепии, о феерии красок, о фантастической архитектуре цветников и куртин, об источаемом ими несказанном аромате. Накануне мы с паном Левкойником осматривали дело рук ученых садоводов, но этот сад был творением художника. В центре его находилось небольшое озерцо, где плескались рыбы-фонтаны, пускавшие вверх золотые и серебряные струйки. На поверхности озера покачивалась модель сказандского корабля «Аполлинарий Ворчун», собранная из музыкальных шкатулок. В гуще дерев прятались тенистые беседки, оплетенные неведомыми цветами, чьи лепестки трепетали, словно крылья бабочек. Они ежечасно меняли свою окраску, звеня при этом, как стеклянные колокольчики. Даже пану Левкойнику еще не доводилось видеть ничего подобного. Король Кватерностер I принял нас в правительственной беседке, оплетенной цветами под цвет национального флага. Две смуглые служанки обмахивали его пальмовыми ветками. Сбоку от короля стояло пустое кресло, предназначенное для будущей королевы. Кватерностер I пока не нашел себе подходящей жены и потому не имел наследника, что очень огорчало его подданных. Монарх держал на коленях Королевского Петуха и гладил его, как у нас гладят любимую кошку. Петух был совершенно необыкновенный: у него был двойной гребень и исключительно красивый хвост. Звание Королевского Петуха присваивалось победителю ежегодного конкурса пения. Тот, кого король держал на коленях, пропел тридцать семь раз кряду, побив тем самым все прежние рекорды, и получил государственную премию первой степени. Нынешний прием носил семейный характер и потому кроме нас на нем присутствовало только несколько министронов с женами. Пан Клякса попросил у короля прощения за опоздание, а мы тут же склонились в почтительном поклоне, а дочери пана Левкойника сделали изящный реверанс. Пан Клякса представил Алойзи как своего ученика и добавил: – Это необычный молодой человек. Если позволишь, король, я тебе о нем расскажу чуть позже. Кватерностер I пристально посмотрел на Алойзи, как бы пытаясь что-то вспомнить, и наконец сказал: – Клянусь, я его уже где-то видел… Впрочем, ладно… Тромбонтрон! – крикнул он министрону Двора. – Займись гостями и прикажи подавать мороженое! Во время этой короткой беседы Вероник успел достать из своего кармана фланельку и деликатно обмахнуть пыль с кресла будущей королевы. Из дворца выбежало двенадцать пажей, несших на серебряных подносах мороженое и напитки. Солнце припекало все сильней, и министроны пригласили дочерей пана Левкойника в беседки. Пан Левкойник галантно сопровождал жену премьера Трондодентрона и жену министрона Трубатрона, а Вероник излагал остальным дамам собственный метод подметания лестничных клеток. Пан Клякса попросил короля выслушать его, сделав мне и Алойзи знак оставаться рядом. – Король, – сказал он, когда остальная часть компании разбрелась по саду, – вот человек, который вчера пнул тебя искусственной ногой! – Что? Это он?! – вскричал монарх. – Я сейчас же велю его схватить и бросить в курятник. – Ты этого не сделаешь, король, – спокойно возразил великий ученый. – Раздумаешь, как только узнаешь, что Алойзи Пузырь – это сотворенный мной шедевр науки и техники, эпохальное открытие современности, высочайшее достижение человеческой мысли. Алойзи, подойди к Его Величеству! Алойзи послушно выполнил приказание. Кватерностер I подозрительно осмотрел механического человека со всех сторон, потянул его за нос, потом за ухо. Вдруг он вскочил с кресла и завопил: – Теперь я узнал его! И не говорите мне ничего. Ведь это он выловил нас из моря, когда мы плыли в бочке, и взял к себе на борт, а потом четырем нашим матросам дал молодильных таблеток и превратил их в грудных младенцев. Я прекрасно помню этого Первого Адмирала Флота! Он изрядно задал мне перцу! Я ему… – Король, – перебил его пан Клякса, – сегодня утром я устранил мелкие конструктивные дефекты своего творения. Действительно, до сих пор Алойзи вел себя своевольно. Но отныне он стал абсолютным совершенством. Повторяю: со-вер-шен-ством! Теперь он функционирует безупречно. – Профессор, – усаживаясь обратно в кресло, ответил король, – я не верю, что эта персона – автомат. Это такой же человек, как и вы да я! Пан Клякса с торжествующим видом погладил себя по бороде, взял Алойзи за руку и подошел с ним к Кватерностеру I. – Не спорю, в это трудно поверить, – с достоинством произнес он. – Алойзи сделан чрезвычайно тщательно, а кожа мешает понять его конструкцию. Но заглянуть туда все-таки можно… Вот, пожалуйста. С этими словами он вынул из кармана электронную, а точнее сказать, электросовременнейшую микрокосмическую лупу и поднес ее к зрачку Алойзи. Король недоверчиво зажмурил один глаз, а другим прильнул к окуляру лупы и онемел от удивления. Через мгновение Кватерностер I, не отрывая глаза от лупы, начал восклицать: – Невероятно! Поразительно! Вижу серебряные точечки… Тысячи серебряных точек… Да!… Это колесики! Они крутятся… Что за механизм!… Теперь побежали ленточки с текстом… Ах, огоньки!… Загораются и гаснут… Чудесно!… А это что?… Ого!… Вижу серые клетки!… Нет!… Это миниатюрные экранчики! В них отражаются мысли Алойзи… Вижу в них себя… Наверно, он подумал обо мне… Просто невозможно поверить… Какая точность… Гениально!… Наконец-то я узнал, как выглядит электронный мозг!… Пан Клякса прервал показ и убрал лупу в карман. Тут подошел Лимпотрон, а за ним паж с мороженым на подносе. Согласно церемониалу, король отведал по ложечке от каждой порции, а мы буквально набросились на остальное, так как жара стояла адская. Опасаясь новых осложнений для нас со стороны местных стражников, Лимпотрон изложил королю историю с рубинами. Наше приключение позабавило Кватерностера I, и он, забыв о королевском достоинстве, расхохотался, как обыкновенный матрос. – Отличная шутка! Неплохо вас подставила эта птичка, забодай ее петух! Вот бы мне такую в сад! Едва король произнес эти слова, как с сандалового дерева слетел Три-Три, уселся ему на голову и несколько раз тюкнул в нос. – Что?! Опять покушение! – крикнул король. – Лимпотрон, изловить ее немедленно! Министрон Погоды и Четырех Ветров бросился ловить колибри. Остальные министроны присоединились к нему с криками: – Хватай его! Держи! А Три-Три беззаботно порхал над их головами и наконец уселся на корабль «Аполлинарий Ворчун», бросивший якорь посреди пруда. Министроны встали на берегу пруда, беспомощно размахивая руками. Когда уже все отказались от попытки его поймать, Три-Три добровольно покинул безопасное пристанище и, снова сев на плечо королю, нежно потерся клювом о монаршью щеку. Министроны гурьбой бросились на птицу, но пришедший в доброе расположение духа Кватерностер I отмахнулся от них, сказав «Амнистия», и позволил колибри летать у себя над головой. На том компания опять разошлась по беседкам, а король и пан Клякса снова занялись Алойзи, спокойно стоявшим чуть поодаль. – Что и говорить, – продолжил король прерванный разговор, – вы добились невероятного. Но что-то я сомневаюсь, чтобы Алойзи мог думать самостоятельно. Пожалуй, это просто невозможно. – Король, ты недооцениваешь совершенство моего творения, – обиделся пан Клякса. – Если хочешь, можешь с ним поговорить. Все еще не доверяя словам ученого, король усадил Алойзи возле себя и спросил: – Скажи мне, любезный, сколько будет семью девять? Тот снисходительно улыбнулся. – Король, я не ребенок. Если хочешь, я в уме помножу число кур твоей страны на количество жителей, а произведение разделю на число петухов. – Ого! – поразился монарх и принялся бойко экзаменовать механического человека. Вопросы и ответы сыпались один за другим, как в игре «угадай-ка». – Какое расстояние между Адакотурадой и Патентонией? – 753 километра, 126 метров и 70 сантиметров. – Кто правит в Абеции? – Королева Аба. – Как называется самая большая река в Вермишелии? – Заливайка. – Сколько волос у меня на голове? – 107 493. – Верно! Точка в точку! А скажи-ка, братец, сколько островов в Нетихом океане? – 1 749. – Алойзи, ты гений! – воскликнул монарх с таким восторгом, что Королевский Петух захлопал крыльями и запел во все горло. – Я всего лишь жалкое отражение профессора Кляксы, – скромно ответствовал Алойзи. – Он поделился со мной крупицей своих знаний и памяти. После беседы короля с Алойзи пан Клякса гордо встал на одну ногу, прижав левую руку к жилету, а правую вытянул перед собой и сказал: – Король! Я совершил переворот в науке, опроверг ошибочные представления химиков, физиков и биологов; я открыл кляксические законы природы и кляксические основы строения клеток; достиг невиданных высот познания, разработал собственные теории, благодаря которым сумел первым в мире создать искусственного человека. Мозговые автоматы патентонцев совершают до двухсот тысяч операций в секунду. Мой Алойзи действует со скоростью мысли. Поэтому он и стал почти что человеком. Я сказал «почти» потому, что ему недостает лишь одного: фантазии. Пораженный услышанным, монарх сбросил Королевского Петуха с коленей, выбежал из беседки и закричал: – Министроны, дамы и господа, идите сюда! Я желаю сообщить вам нечто чрезвычайное! Первым примчался Трондодентрон, решивший, что произошло новое покушение на короля. Следом за ним, подпрыгивая со свойственной ему легкостью, прибежал пан Левкойник. Вскоре подтянулись остальные; последним явился Вероник, верный собственному правилу, согласно которому настоящий привратник никогда не спешит. – Я вызову стражу? – с беспокойством предложил премьер. – Нет, слушай меня! – торжественно произнес король, колесом выпячивая грудь с татуировкой выдуманных геройских его подвигов. – Профессор Клякса представил мне свое несравненное творение. Хочу, чтобы и вы увидели его. Вот Алойзи Пузырь, искусственный механический универсальный человек, собственноручно изготовленный нашим великим ученым. Алойзи, представься! Алойзи галантно поклонился, а министроны тут же принялись его ощупывать, издавая удивленные восклицания. – Я видел искусственные руки, искусственные ноги, – заметил Трубатрон, – но чтобы искусственным был целый человек, это, доложу я вам. Я хочу послушать, как он говорит. – Господин министрон, – учтиво произнес Алойзи, – я мог бы произнести речь продолжительностью в двадцать четыре часа без передышки, но боюсь наскучить присутствующим здесь дамам. – Поразительный экземпляр! – воскликнул Трубатрон. – Вот это механизм! – Феноменально! Сенсационно! – подхватил Трондодентрон. – Любопытно, а умеет он разводить кур? – спросил Парамонтрон. – Я знаю семьдесят девять способов высиживания цыплят и сорок три способа скрещивания разных пород кур, – скромно заметил Алойзи. Все были так взволнованы и ошеломлены, что Гортензия прервала свои монологи, Пиония перестала изрекать стихи, и даже Георгина на время перестала чихать. Один лишь Вероник не сумел совладать с икотой, однако в перерывах он сумел все-таки выдавить из себя: – Бедняга… Совсем без матери… Сиротка… Услышав эти слова, Алойзи вдруг погрустнел и заморгал, будто собираясь заплакать. – Не горюй, Алойзи! – бодро воскликнул пан Клякса. – Я твой отец, я и твоя мать. Я придумаю тебе такую родословную, что ее не постыдился бы даже король Кватерностер I. Выше голову! Королевский Петух снова захлопал крыльями и запел красивым звонким голосом. Ему ответило пение еще более красивое и громкое. Мы в недоумении огляделись: других петухов поблизости не было. И что же вы думаете? Это Алойзи блеснул еще одним своим талантом. Адакотурадцы глядели на него с крайним изумлением, зато пан Клякса высоко поднял голову и торжественно произнес: – Король, дамы и господа! Вы видите мое творение, а сейчас я поделюсь с вами замыслами на будущее. Если бы у меня имелись соответствующие условия, то всего за один год я подготовил бы документацию, необходимую для постройки крупной пузырни. А через три года можно было бы наладить серийное производство Пузырей. Сегодняшний день – переломный в истории человечества. Пред моим мысленным взором предстает счастливое время, когда каждый министрон, каждый бухгалтер, инженер, врач – чего там, даже простой школьник будет иметь в распоряжении собственного Пузыря! Мир вступит в пузырную эпоху. В двухтысячном году уже не мы, а Пузыри будут строить самих себя. Человеческая жизнь запузырится в самих своих основах. Таковы мои замыслы! Говорил пан Клякса вдохновенно, глаза его горели, а из бороды то и дело вылетали электрические искры. Король выскочил из беседки, обнял великого ученого и воскликнул: – Профессор! Я создам все условия для осуществления вашего гениального плана! Я отдам в ваше распоряжение всех кур и петухов королевства, все яйца и часы, все богатство Адакотурады. Приступим к строительству пузырни завтра же. Все взоры были устремлены на Алойзи; Вероник смахнул пыль с его башмаков, а дочери пана Левкойника любовались механическим человеком как зачарованные. – Ваше Величество, – раздался вдруг зычный голос премьера, – прошу заметить: производство Пузырей сократит наши расходы на импорт и позволит отказаться от иностранных специалистов – их заменят Пузыри. Адакотурада станет одной из ведущих держав. Надо создать крупный пузырестроительный комбинат. Совет министронов немедленно приступит к разработке принципов пузыризации народного хозяйства. – Благодарю. Именно это я и имел в виду! – сказал пан Клякса, расчесывая пальцами бороду. – Честно говоря, я приехал в Адакотураду, чтобы забрать сказандцев и вернуть их на родину, но теперь сам готов остаться с вами. – Забрать нас отсюда? – удивился король. – А как без нас быть адакотурадцам? Мы тут исполняем весьма ответственные должности, и никто из сказандцев не захочет отречься от этого. И вообще, мы стали тут людьми дела и больше не можем жить сказками. Нам надоело скучное сказописание. Мы останемся здесь, и вы вместе с нами. Пан Клякса подумал немного и заявил: – Не пренебрегайте сказками. Не пренебрегайте фантазией. Без фантазии не бывает величия. Алойзи лишен фантазии, и потому служить людям он может, но подчинить их себе не сумеет. Я все предусмотрел. Истинный ученый не сделает ничего человечеству во вред. – Да здравствует пан Клякса! – хором закричало семейство Левкойников. – Ну ладно, – наконец сообщил великий ученый, – король, я принимаю твое предложение и через две недели приступлю к работе. Но прежде мне необходимо уладить несколько очень важных дел. На это не уйдет много времени. – Простите, – робко подал голос Алойзи, – а что будет со мной? – Я предоставил тебе полную свободу действий, – ответил пан Клякса. – Можешь делать все что захочется. Ты свободен, как и любой из нас. – Пан профессор, – рассудительно сказал Алойзи, – не забывайте, что я – прототип, и без меня серийное производство застрянет на месте. – Дорогой мой! – воскликнул пан Клякса. – Ну конечно! Король, надо во что бы то ни стало оставить Алойзи здесь. Нам без него не обойтись! – Нет ничего проще, – ответил Кватерностер I. – Я могу предложить ему высокий пост. Толковые руководители нам нужны. – Ваше Величество, – заметил Алойзи, – профессор Клякса наделил меня разнообразными способностями, и я могу исполнять любую работу, занимать любые должности. Могу быть садовником, матросом, инженером, аптекарем, генералом, директором, министроном. Я просто создан для того, чтобы служить каждому, кто в этом нуждается. – Вот видишь, король, – вмешался пан Клякса. – Алойзи Пузырь умен, сообразителен, энергичен, учтив, старателен, безотказен, выдержан, спокоен, прилежен и надежен – ему недостает лишь воображения. То есть он обладает всеми качествами, необходимыми для хорошего чиновника. Король на несколько минут ушел в раздумья, и все погрузились в молчание, нарушавшееся только чихами Георгины. Наконец Кватерностер I обернулся к премьеру Тронодентрону и сказал: – Друг мой, я назначаю пана Алойзи Пузыря на должность министрона в адакотурадском правительстве. Какое нынче число? Тридцатое июня? Так вот, с первого июля он будет занимать пост министрона Дальнего Плавания. И разумеется, получит звание Первого Адмирала Флота. Прошу подготовить соответствующие указы. Кроме того, необходимо предоставить ему министрональное жилье и поставить на государственное яичное довольствие. С момента назначения на должность пан Алойзи Пузырь будет именоваться Алойзитроном. Все. Королевский петух запел в третий раз. – Аордиенция уркурнчена! – объявил министрон Двора. Мы поклонились королю, попрощались с членами правительства и после взаимного обмена любезностями воспользовались приглашением на обед, дававшийся министроном Парамонтроном в Институте Яичницы. Должен признаться, прием у Кватерностера I, хотя я и съел там несколько порций мороженого, нагнал на меня изрядную скуку. Я участвовал в работе пана Кляксы над созданием Алойзи с самого начала, еще в Академии. Научные теории великого ученого были мне известны, и ничего нового я не узнал. К тому же, по правде говоря, мне больше нравился прежний Алойзи, с его техническими недостатками, иногда выходивший из-под контроля пана Кляксы, строптивый и выкидывавший всевозможные нежданные каверзы. На мой взгляд, тогда он больше напоминал подлинного человека, чем сейчас. Устранение конструктивных дефектов лишило Алойзи фантазии – впрочем, именно этого пан Клякса и добивался. Чтобы сократить путь, мы пошли напрямик мимо стадиона, где как раз проходил футбольный матч. Можете себе представить, с какой скоростью протекала игра, в которой участвовали трехногие полевые игроки и трехрукие вратари! Особенность местной игры заключалась в том, что засчитывались только голы, забитые средней ногой. Установить же наверняка, какой ногой был забит в ворота мяч, адакотурадским судьям никак не удавалось, и почти все матчи в Адакотураде заканчивались ничьей. Мы с любопытством наблюдали за интересной игрой, как вдруг выбитый в аут мяч полетел в нашу сторону. Тут Алойзи молниеносным ударом нога отправил мяч под облака с такой силой, что и спустя десять минут тот еще не вернулся. Тогда мы пошли дальше, а игроки с болельщиками все еще ждали его возвращения, с раскрытыми ртами глядя в небо. Оказавшись на улице, дочери пана Левкойника дали волю своим привычкам. Гортензия говорила: – Пан Адась, объясните, пожалуйста, почему король до сих пор не женился? Вероятно, потому, что никто из заморских принцесс не соглашается питаться одной яичницей. Георгина беспрестанно чихала, распугивая бабочек, а Пиония сочинила длинный стих об Алойзи, заканчивавшийся такими словами:Ой-злой Алойзлой плюх флот
А кашалот вмиг мозг жрет.
Птичка села на сучок.
Как поймать ее, дружок?
На верхушку полезай!
Что? Не можешь? Ай-яй-яй!
Рак заполз под бережок.
Как схватить его, дружок?
За клешню его бери!
Если больно, то ори!
Мак подлез под колосок.
Как сорвать его, дружок?
Рви его! Ну что? Никак?
Это – бабочка, не мак!
Экспедиция за Мультифлорой
Я вышел из дома очень рано, когда все еще спали, и побежал в порт. Там уже стоял готовый к отплытию флагманский корабль Первого Адмирала Флота «Кватерностер Первый». На его мачте развевался трехцветный флаг Адакотурады с золотым петухом в центре. Капитан Тыквот, несмотря на раннюю пору, был уже на посту, совал нос во все углы, покрикивал на матросов, проверял оснастку. Это был старый морской волк, избороздивший все моря и океаны. Голова его, усы и козлиная бородка уже поседели, но его бодрое краснощекое лицо так и дышало здоровьем. Вы, наверное, думаете, что он попыхивал трубочкой? Ничего подобного! Капитан Тыквот по обычаю морских волков этого района Нетихого океана курил толстую сигару. А так как сигар он терпеть не мог, то поминутно с отвращением плевался. Но это уже его личное дело. Я обсудил с ним некоторые подробности нашего плавания, мимоходом напомнив, что мы отправляемся за матерью будущей королевы, подарил ему свою книжечку «Амброжи Клякса, ученый и изобретатель», чтобы он знал, с кем будет иметь дело и отправился обратно. День обещал быть не таким знойным, как обычно, на небе даже появились кое-какие тучки, а облачность в этих широтах была редкостью. «Быть шторму», – подумал я, подходя к дворцу Лимпотрона. Вся компания уже была на ногах. Пан Клякса перед складным зеркалом расчесывал щеткой бороду; девушки, как водится, о чем-то шептались, а Вероник на прощание наводил в комнате порядок, препираясь с паном Левкойником: – Да, пан Левкойник, нельзя загадывать ни на день, ни на час. Жизнь состоит из сплошных неожиданностей. Вот вы уже не разводите розы, а выводите заневестившихся дочерей. Роза розе рознь, а? Пустите корни в Адакотураде, как баобаб, станете тестем короля и дедом наследника трона, будете кататься в яичнице, как сыр в масле. Век бы так жить! – А вам завидно, – отрезал пан Левкойник. – Впрочем, могу взять вас в королевский дворец дворником. При дворе такой человек всегда пригодится. Перестав натирать пол, Вероник подбоченился и гордо заявил: – Я полвека работаю на одном месте, а сюда приехал, сопровождая пана Несогласку, потому что всякий порядочный привратник должен заботиться о жильцах. Я знаю свои обязанности, и даже если бы вы мне пообещали трон и корону, свой пост я нипочем не брошу! Мне дороже метла дома, чем скипетр в Адакотураде. Это говорю вам я, Вероник Чистюля, потомственный дипломированный привратник. – Довольно, господа, довольно! – крикнул пан Клякса. – Род Левкойников имеет право взбираться в верха, а род Чистюль может сохранять верность семейным традициям. Кто от кого, тот и в того. Только Пузыри будут одинаковыми. Пан Вероник, Адась, в путь. Адмирал ждет. Лимпотрон и розовод проводили нас до порта. На «Кватерностере Первом» у трапа нас поджидал Алойзи. Он был одет в красивый белый мундир и подпоясан большой лентой Петуха со звездой. Грудь его была увешана многочисленными орденами и медалями. Он отдал нам честь, приложив ладонь к адмиральской треуголке. Капитан Тыквот отдал пану Кляксе рапорт, пока почетный караул тянулся перед ним во фрунт. Флагманский корабль величественно отходил от причала, когда прилетел Три-Три и уселся мне на плечо. Лимпотрон махал носовым платком, а пан Левкойник этого сделать не мог, потому что должен был вытирать им ручьями сбегавшие по щекам слезы – как-никак, мы отправлялись за Мультифлорой. Судно быстро удалялось от берегов Адакотурады. Флаг трепетал на ветру, самонаводящиеся двигатели работали почти бесшумно. Мы удобно расположились в шезлонгах, и только Вероник принялся драить и без того натертые до блеска бортовые поручни. Стюарды разносили фрукты и прохладительные напитки. Стоя на мостике, капитан Тыквот отдавал приказы вахтенным офицерам. – Слушай, Алойзи, – обратился я к нашему Адмиралу, когда выдался удобный момент. – Хотелось бы спросить тебя вот о чем… Алойзи встал с шезлонга и ледяным тоном произнес: – Прошу обращаться ко мне как положено. У меня есть звание. Пан Клякса хлопнул ладонью о подлокотник шезлонга. – Вы только на него посмотрите! Пружина правильного мышления действует! Он ведет себя как нормальный человек. Едва надел мундир, как сразу же возомнил о себе Бог весть что. Довольно, Алойзи, довольно! С нами этот номер не пройдет. Порошок, которым я запудрил тебе мозги – не сахарная пудра! Адась тебе не подчиняется. Прежде всего он мой ученик, а во-вторых, он твой однокашник. Садись и слушай! Смущенный Алойзи козырнул и присел на край шезлонга. – Прошу прощения… зарапортовался… – сказал он кротко. И чтобы хоть как-то подчеркнуть важность своей персоны, крикнул: – Эй, капитан! Что такое, сто пар петухов тебе в глотку! Почему мы тащимся, как сонные черепахи? Так вас учили управлять флагманским кораблем Первого Адмирала Флота? Может, мне самому встать на мостик и наддать экипажу жару? – Слушаюсь, господин Адмирал! – отвечал капитан. – Эй, на вахте! Полный вперед! Два румба вправо! Шевелись, сто пар жареных цыплят тебе в печенку! Отдав такой приказ, Алойзи величаво разлегся на шезлонге и обратился ко мне: – Ты хотел о чем-то спросить. Пожалуйста, говори, я слушаю. Стараясь совладать с беспокойством, я спросил: – Ответь мне, Алойзи, честно и откровенно – как обстоят твои дела с Резедой? Ты все еще считаешь ее своей невестой? Ответь, это очень важно для меня. Пан Клякса нахохлился, поправил на носу очки и внимательно уставился на Алойзи. Скроив лукавую мину, тот с минуту поиграл своими орденами, затем смахнул с кителя пылинку и наконец неохотно отвечал: – Резеда, говоришь? Ха-ха-ха… Разве ты не знаешь, что потеряв пружину правильного мышления, я откалывал разные коленца назло пану Кляксе? Резеда? Нет, дорогой мой, Резеда меня абсолютно не интересует. Мое предназначение куда выше. Алойзитрон, министрон, Первый Адмирал Флота, Пузырь-прототип – вот мое истинное призвание! – Тогда зачем ты ее похитил? – спросил пан Клякса. – Ну, вам, господин профессор, должно быть ведомо лучше, чем кому-либо, что прошлое меняется и даже забывается, и в расчет берется только то, что я сказал минуту назад. Тут я вскочил с шезлонга, обнял механического человека и помчался вниз, в каюты. Через минуту я возвратился, ведя за руку… Резеду. – Господа! – воскликнул я дрожавшим от волнения голосом. – Пан Вероник, подойдите сюда! Слушайте! Мы с Резедой полюбили друг друга еще по пути в Адакотураду, на «Акульем Плавнике». Она рассказала мне о своем злополучном обручении с Алойзи, когда он обманным путем дал ей таблеткулюбвицилина, о том, как она ее проглотила, а когда опомнилась, то было уже поздно. Она не знала, как выкрутиться из создавшегося положения, и я решил освободить ее от Алойзи. Это я выкрал ее из-под стеклянного колпака. Бульпо и Пульбо по моей просьбе взяли Резеду под свою опеку и укрыли ее в надежном месте. Мы переговаривались друг с другом через Три-Три, которого Резеда выдрессировала соответствующим образом. Сегодня утром я посвятил в наши планы капитана Тыквота и провел ее на корабль. Теперь нас уже ничто не разлучит. Резеда, я правильно говорю? Девушка стояла ни жива ни мертва. Взяв меня за руку, она прижалась к моему плечу и лишь кивала в знак согласия. Наконец, она еле слышно прошептала: – Да… Все так и есть… – Пан Адась, – с упреком заметил Вероник, – и вы это скрыли от меня? От своего привратника? Нехорошо. Ну да ладно… Внесем Резеду в списки. С вашего позволения, вы будете тридцатой жительницей нашего дома. Красивое, круглое число. Алойзи галантно пододвинул Резеде шезлонг. – В последний раз мы с вами виделись в Заповеднике Сломанных Часов, – плутовски прищурив глаз, сказал он. – Кажется, я даже перенес вас оттуда в Королевские Сады. Прошу не смотреть на меня с таким ужасом. Того Алойзи Пузыря больше нет. Сегодня мы начинаем новую жизнь. Три ваших сестры уже обручены. Очередь за вами. Что касается меня, то вы совершенно свободны от каких-либо обязательств! Сказав это, Алойзи хлопнул в ладоши и приказал стюарду принести бутылку лактусового вина. Пан Клякса с улыбкой следил за происходящим, поглаживая свою окладистую бороду и весело насвистывая. Наконец он сказал: – Я же говорил пану Левкойнику, что напал на след Резеды. А я слов на ветер не бросаю. Я все это знал, знал и то, что ее провели на корабль и что она спрятана в каюте. Не считайте, что я ясновидец. Я не стал бы использовать кляксическую энергию для занятия, столь малонаучного. Просто Три-Три все мне выболтал. Дрессируя его, Резеда не догадывалась о птичьей болтливости. Поздравляю тебя, Адась! Ты сделал отличный выбор. Я рад, что уже четвертая сестра нашла себе спутника жизни. Пробка полетела в небо, в бокалах запенилось вино. Вероник, как самый старший из присутствующих, произнес тост в стихах:Пан Несогласка панну Левкойник любит сердечно,
А Вероник Чистюля рад бесконечно,
Как два голубка, они вместе порхают,
Старый привратник им счастья желает.
Праздник Королевского Петуха
Адакотурада исповедовала мирную политику и не имела ни армии, ни авиации, зато обладала мощными военно-морскими силами, к каковым относились: флагман «Кватерностер Первый», двенадцать сказакотов на адакотурадской тяге, двадцать четыре быстрокочетов дальнего плавания, шесть курометов и тридцать бронированных кукареков. Все корабли, за исключением флагманского, ходили под вымышленными флагами, чтобы утаить Адакотураду от захватчиков. Чтобы министрон Мира в приступе плохого настроения не втянул страну в какой-нибудь международный конфликт, флот ему подчинен не был. Океанский флот служил лишь для конвоирования торговых караванов яйцевозов и подушечников. Адакотурадские подушечники назывались так оттого, что походили на набитые пером подушки. Во время перехода в их тепле из яиц вылуплялись цыплята. Один подушечник мог принять на борт до ста тысяч яиц, а в порту назначения получали столько же желтых пищащих цыплят. Зрелище, должно быть, просто захватывающее! Когда «Кватерностер Первый» ранним утром подплывал к родным берегам, все корабли флота подняли флаги, а курометы произвели залп из всех орудий. На берег высыпали толпы людей, кричавших здравицы в честь Адмирала, пана Кляксы и, конечно же, Мультифлоры, матери будущей королевы. Оказалось, что весть о намерении короля жениться уже разнеслась, как на крыльях колибри, на всю страну! На рейде я заметил «Акулий Плавник», только что пришедший в Адакотураду с грузом вороненых часов, и тут же шепнул Зызику, чтобы тот заглянул к своему знакомому капитану, и попросил забронировать четыре каюты на обратный рейс. В порту нас поджидали министрон Двора Тромбонтрон, наш друг Лимпотрон, пан Левкойник с четырьмя дочерьми, Бульпо, Пульбо, а также представители высшей администрации страны. Стоял погожий, безоблачный июльский денек. После краткого приветствия Алойзи отдал распоряжения насчет плавучего острова, мирно покачивавшегося в отдалении. Матросы набросили конец каната на барабан лебедки и не без труда начали подтягивать остров к берегу. Когда этот обломок острова Двойников наконец оказался в назначенном месте, механики укрепили его края железной окантовкой, приладили якорь и бросили его на дно по всем законам морского искусства. Только теперь мы смогли сойти по трапу на землю, которую уже успели окрестить «Анемоновой Горбушкой» – своей формой она и в самом деле напоминала горбушку каравая. Дом Левкойников пребывал в полной сохранности, и я не без удивления увидел, что во время катастрофы стены не потрескались и даже стекла не повылетали. Росшие в саду деревья сгибались под тяжестью фруктов, а воздух был напоен сладостным ароматом роз. Как видите, я умышленно откладываю описание трогательной встречи Мультифлоры с семьей. Просто я лишен поэтического дара Пионии, и мне недостает слов, чтобы надлежащим образом описать эту трогательную сцену. Вполне достаточно сказать, что Вероник лил слезы в три ручья, наверно, вспоминая покойную Веронику, а пан Клякса шмыгал носом, с трудом сдерживая слезы. Розовод действительно не преувеличивал, когда говорил о необычайной красоте Мультифлоры. Рядом со своими дочерьми она выглядела как старшая сестра. Невзирая на страдания в разлуке и тяжкие переживания последних дней, она так и лучилась безмятежностью, была полна неотразимого обаяния, будто эта минута счастья стерла с ее лица все следы забот и усталости. «Анемонова Горбушка» была обставлена с большим вкусом и оснащена всеми современными приспособлениями, необходимыми для комфорта. Итак, пан Левкойник с дочерьми мог сразу же перебраться в собственный дом. Вероник согласился немного пожить у них, чтобы навести порядок и помочь уладить кое-какие формальности, как-то: завести домовую книгу, прикрепить табличку с названием улицы, подключить дом к электросети и канализации, получить разрешение на постройку постоянного моста и на приобретение собственного якоря, зарегистрировать семейную фирму по выращиванию цветов, выяснить номер дома, поставить Левкойников на яичное довольствие, и прочая, и прочая. Старый привратник живо взялся за дело, поскольку здесь он чувствовал себя как рыба в воде. Поскольку семейство розовода с Вероником заодно покинули гостеприимные апартаменты Лимпотрона, мы с паном Кляксой остались там одни. И хотя великий ученый благодаря своей необыкновенной проницательности был уже более-менее в курсе моих семейных проблем, но, пользуясь случаем, я попытался изложить ему случившееся по порядку. Пан Клякса внимательно выслушал меня, подумал и укоризненно сказал: – Дорогой Адась, я столько сил потратил на твое образование, я потратил на промывание твоих мозгов целый ящик мыла, научил тебя правильно мыслить, с огромным трудом осветил закоулки твоего сознания, а ты несешь тут какую-то несусветную чушь. Как ты, человек образованный, мог поверить, что твой отец превратился в птицу? Вероник все это высосал из пальца, а ты позволил навешать себе на уши столько лапши! Как тебе не стыдно?! Что касается Алойзи, то до твоего приезда он все время крутился здесь, в Адакотураде, изображая тебя, и играл со мной в «три бельчонка», так что изображать еще и почтальона он просто не мог. Словом, я ценю фантазию, но и она должна быть осмысленной. Речь пана Кляксы подействовала на меня, как холодный душ, и я вдруг осознал всю несуразность басни о превращении моего отца в птицу. Надо же, чтоб как раз у меня произошло такое помутнение в мозгах! Я стоял перед любимым профессором красный как рак и от стыда был готов провалиться сквозь землю. Но в то же время меня распирало от радости, что с родителями ничего плохого не приключилось и никакая опасность им не угрожает. Из затруднительного положения меня выручило появление запыхавшегося Зызика. – Прошу прощения… Пожалуйста… – крикнул он с порога. – Я все устроил… «Акулий Плавник» уходит в море послезавтра в восемь часов утра. Капитан очень обрадовался, и четыре каюты будут готовы! – Да никак это славный боцман-старпом, – подбоченясь, сказал пан Клякса. – Я готов подтвердить то, что сказал ночью. Не пройдет и пяти лет, как ты станешь капитаном. До отплытия оставалось еще два дня, чему я был даже рад, так как Праздник Королевского Петуха, объединенный с обручением короля, обещал быть необычайно интересным. К тому же и мое обручение с Резедой требовало согласия ее родителей. Поэтому я оставил пана Кляксу и отправился на «Анемонову Горбушку». Вас, наверно, удивляет, что в столь просвещенной стране, как Адакотурада, не было телефонов, и каждое дело приходилось устраивать лично. Так вот, раньше соответствующая техника здесь имелась, но телефоны постоянно ломались, и люди половину времени тратили на тщетные попытки установить связь. Дошло до того, что работа в учреждениях почти встала, так как служащие только и делали, что впустую накручивали диски телефонов. Так что в конце концов министрон Погоды и Четырех Ветров, в чьем ведении находилась телефонная служба, решил ради блага общества ликвидировать телефоны раз и навсегда. Вот так, без телефонного звонка, я и появился на ''Анемоновой Горбушке». Перед домом толпилась молодежь, привлеченная не столько самим жилищем Левкойников, сколько двумя их собаками, ставшими в Адакотураде диковинкой. «Анемонова Горбушка» сыграла в данном случае роль Ноева Ковчега, в котором спаслась пара представителей собачьего племени. Я уже говорил, что это были два черных пуделя, мать и сын, по кличке Негри и Негрифон соответственно. Собачки стояли на подоконнике распахнутого окна, радостно виляли хвостами и время от времени тявкали со свойственной пуделям приветливостью. Резеда уже сообщила родителям о своем решении. Пан Левкойник, успевший за проведенное вместе время вполне узнать и оценить меня как любимого ученика знаменитого профессора Кляксы, был согласен отдать за меня свою дочь при условии, что все отпуска мы будем проводить в Адакотураде. Зато Мультифлора была явно разочарована тем, что я не садовод. – Я всегда мечтала, что мои дочери посвятят себя цветоводству. Увы, только Георгина и Гортензия оправдали мои надежды. Вы, пан Адам, изучаете птичьи наречия и говоры. Достойное ли это занятие для ученого? Для зятя розовода? Но раз уж Резеда вас любит, то и в моем сердце для вас найдется теплый уголок. Тут она расцеловала меня в обе щеки, а пан Левкойник радостно воскликнул: – Это событие надо отметить! Пиония, придумай, пожалуйста, в честь молодых какой-нибудь стишок! Пиония встала между мной и Резедой и продекламировала своим звонким голоском:Левкодочек квочек пять
Резеда куда забрать
Папа цап Адама зять
Чик-чирика мама взять.
Моряку восторг реку
Браво слава кофейку
Кватерностер сестра честь
Анемона жена тесть.
Ту моряк благодарит,
Кто восторгами дарит.
А она того же теста,
Что монархова невеста.
Пусть звенит наш хор бодрей:
Больше перьев и курей!
Все разрядники-спортсмены
Кур растят себе на смену!
Будь то август, будь то май –
Яйцеэкспорт, процветай!
Пьет кто лактусовый сок,
Тот здоров, силен, высок!
Не ударим в грязь лицом –
Крепим родину яйцом!
Жизни две – сордьба урдна,
Дурбрый морж, дурбра жена.
Последние комментарии
1 час 21 минут назад
8 часов 44 минут назад
14 часов 28 минут назад
15 часов 35 минут назад
16 часов 33 минут назад
16 часов 48 минут назад