Первый быстрый выстрел [Луис Ламур] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Луис Ламур ПЕРВЫЙ БЫСТРЫЙ ВЫСТРЕЛ
Глава 1
Когда шалаш был готов и плотно переплетен лапником, я устроился внутри и развел небольшой костер. Было холодно, сыро и неприятно, вокруг на многие мили не было никого, кто мог бы меня приютить, хотя и вернулся я в родные края. Я был голоден и промок насквозь после того, как мой мул упал в болото, однако я не стал поднимать пламя до небес, поскольку приехал тайными тропами, не желая привлекать внимание, пока не осмотрюсь и не определюсь. Люди здесь ничего не остались мне должны с прежних времен, а я им еще меньше; мое имя вспоминали с единственным чувством — ненавистью. И все же здесь был мой дом или его подобие. С листьев деревьев капал дождь. Иногда большая капля срывалась с кровли шалаша и с шипением исчезала в пламени, но кроме этого звука и мягкого шума дождя в сумерках не слышалось ничего. Вначале ничего. Когда донесся другой звук, он был едва различимым, но лесу, дождю, дикому животному или птице он не принадлежал, я мог сказать это наверняка, потому что с детства хорошо знал лес. Это был всадник или двое, однако я никого не хотел видеть и потому поставил шалаш за гребнем холма, глубоко внутри зарослей мокрых деревьев. Да, это был всадник, и мне оставалось надеяться, что дождь смыл все мои следы, поскольку рассчитывал, что беда не придет, пока не дошагаю по старой тропинке до ситочника и не увижу могилу отца. Сидя под дождем в промокшей и изношенной одежде, я постарался припомнить, кого могу назвать здесь друзьями, кроме индейцев каддо. Оказалось никого. Долгое время не слышалось ни звука — только шепот дождя в листве и негромкий шелест ветра. А потом я опять услышал всадника. Стоящий рядом мул поднял голову и поставил уши, тоже прислушиваясь к неясным звукам. Как бы то ни было, мул выдохся, ему понадобятся несколько дней дней отдыха прежде чем он опять сможет отправиться в дорогу, да и у меня не было желания уезжать. Может быть я приехал, чтобы остаться, и мне все равно понравится это здешним или нет. Поднявшись, я смог взглянуть поверх гребня холма на верхушки деревьев, я специально выбрал место, с которого частично просматривалась тропа, ведущая через заболоченный лес. Наконец, в просвете ветвей мелькнули два всадника, они ехали устало, в их облике мне почудилось что-то знакомое. Может быть потому, что они были такие же оборванные, как я, такие же неухоженные и одинокие. Двое всадников, едущих шагом, за кем-то или за чем-то охотящиеся. За мной? Мой карабин «спенсер» лежал рядом, я протянул руку и подвинул его поближе, прижал к себе, чтобы защитить от дождя. Карабин был новый, семизарядный, 56-го калибра, я его снял с убитого на индейских территориях. Абсолютно новый, удобный и грозный. Я стоял, не шевелясь, среди густых зарослей, в которых можно пройти в шести футах от спрятавшегося человека и не заметить, что там кто-то есть. Таким, как я, в рискованных местах надо вести себя предельно осторожно, а последние десять лет мне приходилось жить только в рискованных местах. Вероятно, в этом была и моя вина, поскольку я всегда осторожен и держу оружие наготове. Когда я увидел их в первый раз, то смог заметить лишь то, что они устало сгорбились в седлах, на одном всаднике было потрепанное пончо, на втором — серая шинель южан. Одно мгновение — и они скрылись на тропе, петлявшей среди деревьев, но скоро они покажутся снова ярдах в тридцати от меня. Я ждал, не двигался, надеясь, что меня не увидят, но на всякий случай держа карабин в руках. Эти места я знал хорошо, с правой стороны меня защищала топь, с правой почти непроходимые заросли кустарника, а сзади лежали болота. Через них к моему холму вела тропа, но любой, пробирающийся по ней, должен быть по крайней мере индейцем либо изгоем вроде меня. По кустам слева можно было пройти, однако с таким шумом, который сразу выдаст чужака. Люди в этом северо-восточном уголке Техаса и раньше меня не любили, а в эти тяжелые времена и подавно. Гражданская война закончилась несколько дней назад, к новым, незнакомым лицам относились подозрительно. В прежние времена, когда я был юнцом, меня ненавидели, я отвечал людям тем же. Меня невзлюбили с самого начала, потому что я не сгибался перед городскими мальчишками, встречал злобу злобой, гнев гневом, а кулаки кулаками. Несмотря на войну, мне этого не забудут. И все же я вернулся на эту землю, поскольку другого дома я не знал и, не взирая на вражду с местными, любил эти края, любил глухое безмолвие забытых топей, тишину полей, когда на землю ложится тонкий вечерний туман. Эти места принадлежали мне, здесь я чувствовал природу, чувствовал неуемное желание жирной черной почвы растить в себе урожаи. Всадники приближались, что-то в них мне было знакомо, но эти Богом забытые края Техаса были обильно политы кровью, наполнены темной злостью и ненавистью враждующих кланов, а теперь к этому добавилась ярость, оставленная только что закончившейся войной. Выйти и окликнуть незнакомцев было бы опрометчиво, особенно для меня. Мой крохотный костер горел на другой стороне холма, спрятавшись за огромным бревном, которое отражало тепло и свет, посылая их в шалаш. Убежище было маленьким и удобным, как и должно было быть, потому что большую часть жизни я прожил именно так, а последние два года вообще не ночевал под крышей более или менее приличного дома. Легкий дым от костра исчезал в мокрой листве нависавших ветвей, однако человек с хорошим нюхом может уловить запах, если ветер подует в его сторону. Всадники остановились на открытом участке тропы, там я запросто мог достать их выстрелом. Они принялись переговариваться, и один из голосов мне тоже показался знакомым. Я вышел из своего убежища и начал спускаться по склону к тропе, осторожно ступая по мокрым опавшим листьям. В руках держал карабин, а за пояс засунул «кольт драгун». — Боб Ли, — сказал я громко, но не слишком. Они резко обернулись. Я обращался к более худощавому всаднику, который внимательно взглянул на меня. Надо сказать, что смотреть-то было не на что. Черная потрепанная шляпа с провисшими полями, ветхая замшевая куртка, сделанная индейцами ютами к западу от Великих гор, поношенные рубашка и штаны домашнего пошива и армейские ботинки. Сам я худощавый, темноволосый, ростом в шесть футов и два дюйма, весом почти в двести фунтов, лицо продубленное непогодой, хмурое и озабоченное: всю жизнь я встречал лишь одни неприятности и не знал ни любви, ни ласки. — Каллен? Черт возьми, сколько же лет мы не виделись? — Три. — Я думал, больше. Билл Лонгли, познакомься с Калленом Бейкером, именно такой человек нам сейчас нужен. — Не надо мне льстить, — сказал я, — я и раньше этого не любил. — С тобой трудно иметь дело, Каллен. С тех пор, как у тебя начались проблемы, ты решил, что все против тебя, все пять округов. — У меня есть кофе. Я повернулся и направился к шалашу, не желая, чтобы они видели, как я расчувствовался, встретив дружелюбие там, где ждал одну неприязнь. Боб Ли был джентльменом, человек образованный и гордый. Он вышел из известной и уважаемой на Юге семьи, а его нрав и умение обращаться с оружием, готовность его применить завоевали ему уважение совсем другого рода у людей тоже совсем другого рода. Тем не менее, что бы ни говорили о Бобе Ли, все сходились, что он был благородным человеком. Билл Лонгли? Тогда ему было восемнадцать — высокий, плотный юноша, который в будущем станет одним из самых известных ганфайтеров Техаса, но это время еще не подошло, я лишь однажды слышал его имя в западных землях и не помню, по какому случаю. Присев у костра, я разворошил угли и вынул свою кружку. Они тоже достали из седельных сумок почерневшие кружки и я налил кофе из старого побитого кофейника. Давным давно отец научил меня делиться с гостями всем, что у меня есть, пусть даже последним куском хлеба, хотя со мной делились нечасто. — Ты вернулся в тяжелое время, Каллен. Люди из Восстановления[1] конфискуют собственность и обещают наказать всех, кто воевал на стороне южан. Если они еще не забрали твою землю, то заберут обязательно. — Тогда их ждут неприятности. — Боюсь, им и нужны неприятности. Здесь стоят армейские части, на подходе еще. Разная мразь помогает им выбрать лучшие земли. — Или ты танцуешь под их дудочку, или воюешь с ними, — сказал Лонгли. — Я уже навоевался. Мне нужно, чтобы меня оставили в покое, — ответил я. — Твои желания мало что значат, Каллен. Если у тебя есть то, что им надо, они возьмут это. А если ты не примешь их законы и не станешь молчать, у тебя будут проблемы. — Боб Ли глянул в мою сторону. — У меня они уже есть. Дождь падал на мокрые листья, а во мне росла печаль и крепла ярость. Неужели человек не может жить в мире? В прежние времена я не мог не стать плохим парнем, хотя, видит Бог, я не очень-то противился. Когда в те дни меня настигали неприятности, я с удовольствием поворачивался к ним лицом. Мальчишке это простительно, но теперь я взрослый человек, рассудительный и много повидавший, хотя и никогда, даже в самые горькие и одинокие дни, не расстававшийся с оружием. Я всегда любил землю и то, что на ней растет. Проезжая по долгим, сухим тропам Запада, я постоянно думал о роскошной зелени этого уголка Техаса. Я вернулся, не желая испытывать последствия войны, на которой не воевал, и не испытывая симпатии ни к одной из сторон. Лонгли принес хворост и опять ушел в темноту, чтобы расседлать коней и найти им убежище от дождя. Под ветвями громадного кипариса, где я стреножил своего мула, было достаточно места для дюжины лошадей, а сквозь сплетение листьев и веток, поросших длинным, свисающим мхом, дождь почти не проникал. Лошади не намокнут. Вкусно пах кофе, шум дождя действовал успокаивающе. Сидя у костра, прихлебывая кофе, я думал, как странно, что моим другом окажется не кто иной, как Боб Ли. Раньше мы с ним не были очень близки, тем не менее он единственный, понимал меня. Вероятно потому, что у нас обоих были похожие проблемы — нам обоим приходилось драться. Только он был образованным. У его родителей было много денег и друзей. Время от времени доходили вести о его успехах на войне: он стал полковником, образцовым офицером. Теперь я понял, что Бобу, с его обостренным чувством гордости, непросто будет приспособиться к новым порядкам, а мне и подавно. Люди не забудут Каллена Бейкера. Они помнят, и этого достаточно, солдаты и переселенцы-мешочники Восстановления только добавят проблем. А переселенцы из Техаса — те хуже всех: нищие белые и им подобные обязательно воспользуются возможностью показать, что они здесь хозяева и никто иной. По дороге домой они то и дело попадались мне по пути: шли скопом, как саранча на кукурузное поле, это были нищие, сразу же примкнувшие к победителям в надежде получить толстый кус хлеба с маслом. В каждом обществе есть те, кто первым пользуется плодами победы, как и те, кто заботится только о собственной шкуре и собственном кармане. Сидя у маленького костра, мы проговорили несколько часов. Боб Ли рассказывал о войне и Техасе, о том, что случилось, и о том, что должно случиться. И ничто из этого не сулило ничего хорошего человеку по имени Каллен Бейкер, который оказался между двух огней. Меня никто не ждал. Мама умерла давным давно, когда я был еще мальцом, а отец умер во время моего путешествия на Запад. Никто не беспокоился, приеду ли я в родные места, но здесь у меня была собственность, и здесь я намеревался остаться, вырастить урожай и стать человеком. На этот раз все будет по-другому, а не так, когда мы только что приехали из Теннесси. Может быть, мне удалось бы избежать тогда неприятностей, будь я постарше, но я был юнцом, гордым юнцом. По-настоящему сильному человеку не надо ничего никому доказывать, он знает свои возможности и не волнуется о том, узнают ли о них окружающие. Но с юнцами все наоборот. Они считают, что все должны увидеть, какие они крутые, иначе никто этому не поверит. В результате делают хуже только себе. Когда началась Гражданская война, я был к западу от Рокки Маунтинс. Мне она казалась невероятно далекой и совсем не разумной, хотя большинство людей восприняли ее серьезно. Я не принял ничью сторону, и поэтому война меня не волновала, к тому же в штате Юта войну между Севером и Югом рассматривали как нечто далекое. Вернувшись на Восток, я подумал, что поскольку родился на Юге, то должен воевать на стороне южан. Ближайшим соединением командовал Квантрилл и я вступил в его армию. Мне с самого начала не понравилась моя часть. Солдаты пили, убивали мирных жителей, грабили и сжигали фермы, мне это казалось несправедливым. Я приехал, чтобы воевать, а не насиловать женщин и жечь амбары с зерном. Сразу же после первой стычки с северянами я решил, что сел не на тот поезд. Капитан Уивер — он командовал моей частью — был плотным человеком с красно-рыжей бородой, громогласным голосом и огромным гонором. Он умел только орать и приказывать, в сражениях он не смыслил ничего. У него в подручных ходил малолетний конокрад по имени Дингус и его брат, большой любитель Библии. Мне не нравился ни тот, ни другой. На следующее утро после стычки я подъехал к Уиверу. — Мне не по душе ваша шайка. Я уезжаю. Он некоторое время сидел, уставившись на меня вместе с двумя братьями, потом сказал: — Ты никуда не уедешь без разрешения, а разрешения я тебе не дам. — Я его и не просил. Я просто уезжаю. Мне не нравится, как вы командуете солдатами, которые уничтожают урожаи, поджигают фермы и насилуют женщин. Я сам работал на земле и такого не потерплю. На его лицо стоило поглядеть. Уивер начал надуваться так, что даже его грязные и свалявшиеся бакенбарды встали дыбом, а покраснел ярче фермерской дочки, пойманной с парнем на заднем дворе. На какое-то мгновение мне показалось, что он сейчас лопнет. Затем заговорил, как по писанному: — У тебя две минуты, чтобы добраться до своей палатки, иначе попадешь под трибунал за невыполнение приказа. Мой карабин совершенно случайно мой карабин лежал поперек седла, дуло было направлено прямо ему в грудь, а палец лежал на спусковой скобе. Однако я не упускал из виду и братьев. — Вам лучше заняться своими делами, — сказал я, — не то дела у нас станут общими. Уивер потянулся к револьверу, но его остановил щелчок курка. Я так и предполагал, что у него не хватит смелости. — Слушай, ты! — начал он орать. — Ты не можешь… — Уже смог, — ответил я и выехал из лагеря. Конечно, как только лагерь скрылся из вида, я поскакал, как удирающий заяц, через несколько миль свернул к месту вчерашней схватки, поездил там, чтобы мои следы затерялись, а потом двинулся через лес. После этого прошло много времени, сейчас я вернулся на свою землю, совсем рядом стоял мой дом, где я вырос, единственный дом, который я знал. Но в те дни до меня никому не было дела. Я был грязным, оборванным мальчишкой и к тому же слишком гордый, чтобы сдружиться с городскими парнями после той драки. Поэтому я зачастил в болота. Когда у ребенка нет друзей, он иногда восполняет их отсутствие тягой к знаниям, а я многое узнал, бродя по долине Серной реки и дальше, до самого озера Каддо. Я обнаружил места, неизвестные даже индейцам. Я исследовал болотные тропы, охотился, зная, где лежит твердая земля, а где можно пробраться только на каноэ, зная укромные убежища индейцев и беглых рабов. И вот я вернулся. Здесь стоит моя ферма, хотя большинство называет ее ранчо. Там должен остаться сад, земля за садом принадлежала мне, протянувшись до Большого Леса. Однако в те дни земля стоила не очень много, у каждого ее было вдосталь. Лежа без сна, глядя в темноту, откуда на кипарисы лил дождь, я с радостью думал, что наконец-то вернулся домой. Здесь не было ни единого человека, которого взволновало бы это известие, но я знал эту землю, знал, что смогу на ней сделать, если представится возможность. Слишком долго я чувствовал себя, как измученный конь под потертым и сносившимся седлом. Я все для себя решил. Сначала вспашу землю и посажу зерно. Как только продам урожай, куплю племенную кобылу и начну разводить породистых лошадей. Если повезет, смогу найти жеребца хороших кровей; с племенным жеребцом можно заработать приличные деньги. Когда я был мальчишкой и лазил по болотам и чащобам Восточного Техаса мне ни разу не попадались по-настоящему хорошие лошади. Конечно, они были, но народ здесь разводил крепких неприхотливых коней для тяжелой работы. Однако мне хотелось иметь породистых лошадей. Уехав их дома на Запад, я проехал севернее, через Вирджинию и Кентукки, чтобы разведать обстановку насчет лошадей. Большая часть заводчиков на Юге пострадала от войны, поэтому человеку с хорошим жеребцом, парочкой кобыл и нормальными пастбищами было где развернуться. Мальчишкой я мечтал сделаться богатым. Каждый парень хочет модно одетым важно пройтись по улицам, чтобы на него заглядывались девчонки. Каждый считает, что если у него много денег, девушки от него глаз не отведут. С тех пор я понял, что не важно, сколько у тебя денег, важно, чтобы ты был доволен собой. Лично мне хватило бы не голодать, хватило бы крыши над головой и земли, на которой рос бы урожай и лошади. Когда-нибудь я, наверное, найду себе женщину. Но не в этих краях. За ней придется куда-нибудь съездить. Здесь имя Каллена Бейкера вряд ли вызовет другие чувства, кроме неприязни. У меня, конечно же, будут неприятности, но неприятности идут от людей, а я не собирался ни с кем связываться. Мне никто не нужен. Держаться подальше от людей будет просто: Наша ферма наверняка в запущенном состоянии, работы у меня будет невпроворот, поэтому не останется времени на поездки в город, всякие ухаживания и связанные с ними проблемы. Лонгли тихо встал, хотя я думал, что он уснул, и собрал охапку хвороста. Если человек после трех дождливых дней может найти сухие ветки, с ним можно иметь дело. Боб Ли повернулся, сел и нащупал свою трубку. Лонгли присел на корточки перед костром. — Похоже, вокруг тихо. — сказал он. — Боб, как по-твоему, мешочники из Бостона погонятся за нами в болота? — Вряд ли, если они не глупее, чем кажутся. — Боб Ли посмотрел на меня. — Ты не спишь, Каллен? У нас неприятности в Бостоне. Мы убили человека. — Значит, он сам напросился. Ты всегда был гордым человеком, Боб Ли, но я не помню случая, чтобы ты стрелял не думая, или стрелял в невиновного. Мы немного поговорили, и они рассказали мне кое-что еще о краях, в которые я вернулся. Ничто из их рассказов не выглядело многообещающим. Одно они мне забыли сообщить: худший мой враг был здесь, в этих местах он был большим человеком, мало того — окружил себя переселенцами-мешочниками. Никогда бы не поверил, если бы вскоре не узнал сам. Через некоторое время мы заснули. Боб Ли был прав: только сумасшедший будет преследовать в болотах. Они оба устали, устали как люди, проведшие не один день в седле, скрываясь от погони, но если даже Боб Ли вынужден был убегать, как смогу выжить я? На рассвете мы молча оседлали коней. Я объяснил им тайную тропу к Серным топям. Дело в том, что Серный ручей сильно извилистый, у него много рукавов, упирающихся в непроходимые болота, к тому же в те дни его окружали густые заросли кустов и деревьев. Чуть дальше к югу лежало озеро Каддо, но о нем, кроме индейцев и меня, почти никто не знал. Мы расстались у Корнерс. — Поехали лучше с нами, Каллен, — сказал Боб Ли. — Ты не найдешь ничего, кроме неприятностей, а зная тебя, я уверен, что ты не станешь терпеть. — Я хочу спать под своей собственной крышей. — Держись подальше от вдовушек. От них неприятностей больше, чем от всех солдат-северян, — сказал Лонгли, усмехаясь. Когда они скрылись из вида, я повернул своего мула на поросшую травой дорогу. У меня хороший мул, он выносливей, чем большинство лошадей. Может не такой быстрый, но в дальней дороге перескачет любого коня, а на привале лучше сторожевой собаки. Лонгли упомянул вдов. С окончанием войны их здесь, наверное, хоть пруд пруди. В этих местах и без битв всегда было много вдов. Со мной не станет связываться ни одна приличная женщина, а если кто-то их них и захочет, это наверняка приведет к перестрелке с отцом или братьями. Каллен Бейкер — известное имя, смутьян, как говорили одни, и человек, склонный к убийству, как говорили другие. Ходили также слухи, что я пьяница, но это ложь. Я вообще не люблю спиртное, а если меня и видели пьяным, то не от виски, а от ярости. Кроме того, на вдов у меня просто не было времени. У меня достаточно забот с закупкой семян, возделыванием земли и работой на ферме: дом, скорее всего, стоит полуразрушенный. Вынув свой «кольт» я проверил патроны, осторожность не помешает, хотя я надеялся никогда больше не использовать оружие против человека — только для охоты. Тем не менее я заметил, что людей, готовых к любым неожиданностям, часто обходят стороной, и если это так, то больше надежды, что меня оставят в покое. К тому же я всегда был готов к неприятностям, у меня это превратилось в привычку. В потайном кармане сзади на поясе у меня на всякий случай лежал небольшой двуствольный пистолет 41-го калибра — дополнительная гарантия безопасности. Для меня снова настали времена, когда спрятанное оружие может спасти жизнь. Вероятно, мне не понадобится ни «кольт», ни пистолет, но я не тот человек, чтобы считать цыплят не по осени. Дорога повернула, и я натянул поводья у ворот. Я был дома. Три года я мечтал об этом мгновении, они показались мне десятью годами или даже пятнадцатью. Я жил в другом мире, другой жизнью, но вернулся. Все было как прежде, и в то же время все выглядело иначе. Раньше на дворе позади дома лежала сухая утрамбованная земля, теперь она заросла сорняками и травой. Сам дом был побит непогодой, стоял с облупившейся краской, прожаренный солнцем, побелевший от ветра и дождя. Солнце, дождь и ветер рушат все. Они терзают поверхность дерева и камня, затем сглаживают ее, затем опять лохматят и покрывают трещинами, и так до тех пор, пока не сравняют с землей. Я тоже натерпелся от ветра и знойного солнца, но больше всего меня терзали те тысячи бурь, что сидели внутри меня самого, они вылепили мое лицо, кололи пальцы тысячами иголок, вливали в кровь гнев, когда мне приходилось драться снова и снова. Потому что слухи обо мне были правдой. Я был по природе убийцей, человеком, который всю жизнь сдерживал внутри себя ужасающую ярость. Иногда, когда что-то мешало мне, ярость вырывалась наружу, она пугала меня, так как я не держу зла против людей, не знаю, что такое ненависть. Да, я осторожен, поскольку понимаю, что вокруг много таких, кто меня не любит, но сам я не испытываю ненависти ни к кому. Мной можно помыкать до определенного предела, дальше мной овладевал холодный и смертельно опасный гнев. Соскочив с седла, я не спеша открыл ворота, страшась заходить во двор, страшась воспоминаний, которых избегал много лет. Казалось, что вот-вот выйдет на крыльцо мама и позовет меня ужинать, или появится отец с протянутой для приветствия рукой. Но они не выйдут, никто не выйдет из этой двери, которую не распахивали уже два года. Проведя мула в ворота, я бросил поводья и с комом в горле медленно пошел к дому. Там никого не было. Дверь на кухню висела на старых, высохших кожаных петлях, которые так тщательно прибивал отец, когда строил дом своими собственными руками. Я помогал ему как мог. Тогда я почти ничего не смыслил в работе и все, что мог предложить в помощь — это сильные и старательные руки. Ступени на крыльце покоробились и выцвели, в углах между крыльцом и домом скопились опавшие листья. На тропинке цвел один только ирис, посаженный мама, да рододендрон, который выкопали мы с отцом на берегу реки и который теперь превратился в целое дерево. Эти вещи остаются надолго деревья, которые сажает человек, и колодцы, которые он выкапывает… не знаю, как долго стоят дома. Дверь под моей рукой нехотя отворилась, и когда я вошел в дом, на щеках у меня пролегли мокрые дорожки, словно я был маленькой девочкой. Опустевший дом показался мне совсем незнакомым. Все, что можно было унести — унесли, за исключением большого медного котла возле очага, которого и к седлу приторочить неудобно. Комнаты были пусты, там и здесь в бревенчатой части дома на полу лежали осыпавшиеся кусочки сухого мха, которым утепляли потолок. Позже отец начал пристройку из досок, он хотел, чтобы у мамы был, наконец, настоящий дом. Однако он не успел ее достроить: тяжелая работа сказалась на матери, у нее было не слишком крепкое здоровье. Ее похоронили в дальнем конце сада, там же положили и отца — мне об этом рассказали, сам я в это время был на Западе. На кухне устроила гнездо сова, следов от нее было столько, что можно было подумать, что их здесь штук пятьдесят, впрочем, совы всегда такие. На всем лежал толстый слой пыли, которой никогда не было при матери. Денег у нас вечно не хватало, но мама содержала дом в такой чистоте и таком порядке, какого я не встречал ни в одном другом. У очага валялись изгрызенные мышами объедки, оставленные теми, кто заезжал сюда переночевать. Раздраженный гулким звуком шагов по пустому дому, я вышел во двор, увидел, что розы заросли сорняками, и подумал, что меня ждет много работы. — Ну, папа, — произнес я вслух, — я сделаю ферму такой, какой ты хотел ее видеть. Мул пасся во дворе и по скорости, с какой он щипал траву, можно было подумать, что вот-вот раздадутся трубы Страшного суда. Если ему там так нравится, пусть пасется. Я стреножил мула во дворе и, прихватив «спенсер», направился к болотам. Вы когда-нибудь возвращались в те места, где провели детство, бродили по тропинкам, по которым бегали мальчишкой? По старым, незабываемым тропинкам? Жаркое солнце падает на траву, просвечивая сквозь зеленую листву, тропинка густо заросла кустарником, через который пробиваются ветки черники… я и сам не раз натыкался на сучковатые ветки вереска, пытаясь добраться до ягод, и рвал рубашку. Почему-то самые спелые, самые сочные ягоды растут в местах, до которых труднее всего добраться. Каждый шаг отзывался разбуженной памятью. Время от времени я останавливался, воскрешая в памяти старые дни. По утрам на этих болотах поднимался туман. Кроны деревьев на низкой земле казались затерянными островами в необъятном облачном море. Сюда приходили пастись олени и часто попадали на папино кукурузное поле, много раз я удачно охотился на оленей в дальнем углу поля. Купаясь в теплом солнце, среди листвы лениво жужжал большой шмель. Люди утверждают, что пчелы трудолюбивые, а это говорит о том, что они никогда за ними всерьез не наблюдали. Пчелы так суетятся вокруг цветов, что все думают, что те работают не за страх, а за совесть, однако можете мне поверить, что я часами наблюдал за пчелами и знаю, что это ерунда. Эти насекомые летают в самых солнечных местах вокруг самых ароматных цветов, наслаждаясь игрой света и тени на краю болот. Трудолюбивые? Не похоже. По окраинам болот часто бродили олени, но сегодня мне не повезло, поэтому я подстрелил утку, которая лениво поднялась с воды — темной, темной воды посреди кувшинок. Пуля оторвала ей голову, когда она только отрывалась от поверхности. Ужин я себе добыл и отправился домой, а подъезжая к ферме, услышал голоса — предвестник беды. На дворе я увидел трех всадников, которые оценивающе оглядывали моего мула. На красивом гнедом жеребце сидел высокий человек, рядом с ним был Джоэл Риз, о ком я не мог вспомнить ничего хорошего, как ни старался, а лицо третьего стоило запомнить — он был умным. — Чей это мул? — спросил высокий. По его голосу я понял, что он привык командовать, однако по-моему, он был пустым человеком, слишком много о себе возомнившим и тем не менее понимающим, что он ничего из себя не представляет. — Вы говорили, что ферма пустует, Риз. — Какого-нибудь бродяги, — объяснил Риз. — Здесь уже несколько лет никто не живет, иногда в доме останавливаются на ночь проезжающие. Мне показалось, что пора вставить слово, поскольку они меня до сих пор не заметили. — Ферма не пустует и не продается, — сказал я. — Это я живу здесь. Они резко обернулись, а Джоэл Риз ухмыльнулся со злым огоньком в глазах. — Полковник, это Каллен Бейкер, о котором я вам рассказывал. Полковник холодно взглянул на меня, однако я смотрел на него через дуло винтовки, которое было еще холоднее. Мое внимание привлек третий. Полковник хоть и был солдатом, но не был воином, а Риз привык драться только тогда, когда противник связан и не двигается, но третий был явно другого сорта — воин и боец до мозга костей. Я таких встречал. — Похоже, мы встречались, — я посмотрел ему прямо в глаза. — Меня зовут Джон Тауэр. Я приехал сюда после того, как ты уехал. — Ты появлялся к западу от Рокки Маунтинс? Глаза Тауэра оживленно заблестели. — Может и появлялся. Я побывал во многих местах. — Бейкер, — прервал полковник, — ты сражался за южан. Тебя знают здесь как смутьяна. Мы не потерпим от тебя никаких штучек. Малейшая провинность или помехи программе Восстановления, и ты окажешься в тюрьме. Мы также конфискуем твою землю, поскольку ты враг своей стране. — Поглядите-ка лучше в свои архивы, полковник. Там должно быть записано, что я не воевал ни на чьей стороне. Всю войну я провел на Западе и воевал лишь с команчами и ютами. — Что такое? — Полковник повернулся к Ризу, лицо его покраснело. Видно, он был вспыльчивым. — Риз, это правда? Риз забеспокоился. — Полковник Белсер, я только знаю, что он симпатизировал южанам, сэр. Да он не мог воевать ни за кого другого! — Джоэл Риз, — объяснил я, — трусливая собака. Ему не стыдно вас обманывать. Если ему хоть что-нибудь про меня известно, он должен знать, что всю войну я провел в Нью Мексико и Юте. Вскоре после того, как началась война, я перегнал на Восток стадо, а затем три года назад снова возвратился на Запад. Риз ненавидит всех, потому что он ничтожество. Мой вам совет: не верьте всему, что он говорит. Он принесет вам неприятности, пытаясь поквитаться с людьми, которые, как он считает, обошлись с ним несправедливо. — Мне не нужны ваши советы! — вскипел полковник Белсер. Он рывком развернул гнедого… зря он так обращается с хорошими конями, или с любыми другими, раз уж об этом зашла речь. — Мы проверим наши архивы и тогда поговорим. — Найдете меня здесь, — сказал я. Когда все тронулись, Тауэр задержался. — Ты был в Нью Мексико и Юте? А в Калифорнии? — Моему мулу нравится путешествовать. — Наши дороги случайно не скрещивались? — На моем пути попадалось много следов, но если уж я повстречал человека, я его не забуду. — Хочешь сказать, что если бы мы встречались, ты бы запомнил? Так? — Я бы запомнил. Джон Тауэр коснулся шпорами коня и поехал за остальными. Из всех троих следовало опасаться его одного. Но Тауэр будет драться честно — лицом к лицу, а те, другие — нет. Только когда они скрылись, я повернулся и увидел девушку, стоящую под кизиловым деревом. Я давным-давно не видел девушек такого сорта, потому что они не часто встречаются мне подобным, ведь я грубый человек, привыкший к грубой жизни, у меня нет ни воспитания, ни образования, чтобы общаться с такими, как она. Девушка была выше среднего роста, с темными волосами и белой кожей, она спокойно стояла, положив руку на ветку кизила. Она была в белом платье, молодая, но в ее глазах не было простодушия, свойственного юности. Она была прекрасна, как кизиловое дерево, под которым стояла — дерево, покрытое белыми цветами, часть которых осыпалась ей под ноги. — Я вас не напугала? — Просто не ожидал никого увидеть, если вы это имели в виду. — Меня зовут Кейти Торн, я из Блекторна. У меня не было никаких причин любить Торнов или даже думать о них, потому что моим единственным другом из клана Торнов был Уилл, а тот был белой вороной среди Торнов, из Блекторна или любых других. Его двоюродный брат Чэнс был моим заклятым врагом. Кейти Торн я не помнил. — Вы родственница Чэнса? — Я была женой его брата. — Была? — Он захотел стать солдатом и геройски погиб при битве у Геттисбурга. А вы были солдатом, мистер Бейкер? — Нет, — в моем голосе прозвучала горечь. — Я не был никем, кроме как Калленом Бейкером. — Разве не важно быть самим собой? — Может быть, — не знаю, почему я так сказал, — может быть, для меня важно быть Калленом Бейкером. Но здешние меня не любят, а я их — еще меньше. — Знаю. Я видела, как это началось, я была на мельнице в тот день, когда вы вздули Чэнса. — Вы там были? — удивленно спросил я. — Сидела в повозке вместе с отцом и Уиллом Торном. Я подумала, что Чэнс заслужил все, что получил. Этот день я запомню на всю жизнь, потому что я первый раз вышел из дома, чтобы привезти на мельницу мешок зерна. Мы приехали из Теннесси всего несколько дней назад. Как только я появился на мельнице, Чэнс начал меня дразнить, а за ним — все остальные мальчишки. Он высмеивал мою старую одежду, залатанную и поношенную, но это была моя единственная одежда. Мальчишки кричали и смеялись надо мной, но я, стараясь не обращать внимания, затащил мешок на мельницу, а когда вышел и стал грузить муку на мула, они налетели на меня, сдернули подтяжки и начали кидаться грязью. Я по характеру неторопливый. В этот момент на нас обратили внимание взрослые, потому что я услышал чье-то замечание. Вокруг меня падали комья грязи, но я подтянул штаны, накинул подтяжки и закинул мешок с мукой на мула. Затем поднял с земли сучковатую дубину и пошел на мальчишек, они разлетелись в разные стороны, как стайка воробьев — все, кроме Чэнса. Он меня ждал. Чэнс был на голову выше меня и тяжелее, одет в купленный в магазине костюм, который я и видел-то всего несколько раз. Он презрительно посмотрел на меня и произнес: — положи дубину, и я тебя изобью. Теперь за нами наблюдали с дюжину мужчин и ни один из них не заступился. Я не успел положить свое оружие, как Чэнс на меня прыгнул, намереваясь ударить в лицо обоими кулаками, прежде чем я выпрямлюсь, но в холмах Теннесси ребята дерутся часто, а мне иногда приходилось драться даже со взрослыми. Поэтому я не выпрямился, а нырнул ему в ноги и Чэнс тяжело шлепнулся на землю. Он начал подниматься, а я, не дав встать ему на ноги, ударил тяжелым от работы кулаком в зубы, разбив губу и забрызгав кровью его красивую рубашку. Чэнс наверное впервые в жизни увидел собственную кровь, это повергло его в шок, но и разозлило тоже. Он пошел на меня, размахивая обоими руками, однако во мне разгорался более сильный гнев, смешанный с одиночеством, потому что все мальчишки подбадривали его и ни один из них не выкрикнул мое имя. Чэнс не мог противостоять моей ярости, он попятился, в его глазах появился дикий страх. Он хотел, чтобы ему помогли, он хотел закричать, но я поднырнул и двинул его в живот и увидел боль на его лице и побелевшие губы. Я снова ударил в лицо, Чэнс упал и покатился в пыль, он мог встать, но не встал; Чэнс лежал в пыли, зная, что побежден, а я получил врага на всю жизнь. Затем от мельницы ко мне побежали взрослые, среди них отец и дядя Чэнса, поэтому я снова поднял дубину. Я был мальчишкой, но во мне горела ненависть ко всем и к себе тоже, потому что боялся, что заплачу, мне хотелось одного — уехать отсюда. — Оставьте его в покое! — тогда я не знал, что это был Уилл Торн высокий худой человек ученого вида. Лицо отца Чэнса покраснело от злости. — Занимайся своими бабочками, Уилл! Я сейчас покажу этому мерзавцу… Он остановился, увидев палку у меня в руках. Я был юношей, почти мальчишкой, но высокий ростом и широкий в плечах, раздавшихся от тяжелой работы в поле и лесах. — Только подойди, — сказал я, — и получишь по башке. Он погрозил кулаком. — Я тебя исхлестаю кнутом, парень! Исхлестаю до полусмерти! Я забрался на мула и уехал, но не слишком быстро. И это было лишь начало. Когда я в следующий раз приехал в город, меня ждал Торн с кнутом. Я только начал слезать с мула, но увидев, что он приближается, снова сел в седло и дал шпоры мулу. Торн поднял кнут слишком поздно, мул ударил его плечом и сшиб в грязь. За нами наблюдало полгорода. После этого я уехал. Дальше произошло ужасное, потому что Торны умели ненавидеть и считали себя лучшей семьей во всей округе, им нужно было поддерживать свою репутацию. Мы с отцом работали в поле, когда подъехали четверо всадников. Отец попытался остановить их, но один из них сбил его наземь дубинкой, и они принялись хлестать меня кнутами. Отхлестали в кровь, но я не кричал и не стонал, пока они не уехали. Затем, окровавленный, едва способный двигаться, помог отцу подняться, уложил его в постель, приладив на лоб холодный компресс. Потом взял отцовское ружье и поехал в город. Хаас и Гибсон, двое из нападавших, пропивали в салуне полученные за избиение деньги. Когда я слез с мула, уже стемнело, и на улицах почти никого не было, только напротив отеля кто-то остановился и оглянулся. Я вошел в салун. Хаас увидел меня первым. — Гибсон! — голос его дрожал. — Гибсон, погляди! Гибсон оглянулся и потянулся за револьвером, висевшим у него под пиджаком, но я уже выстрелил, правда, не за тем, чтобы убивать. Ружье было заряжено крупной дробью, и я, стоя совсем рядом, выстрелил между ними. Оба упали, часть дроби попала в обоих. Они, потрясенные и окровавленные, лежали в опилках, которыми был посыпан пол. — Я вам ничего не сделал, — сказал я, — но вы избили нас с отцом. На вашем месте, я бы держался подальше от нашей фермы, а если отец умрет, я убью вас обоих. Повернувшись к двери, я остановился и добавил: — И не вздумайте снова вставать мне поперек дороги, иначе пожалеете. В то лето мне исполнилось пятнадцать лет. Люди избегали меня, когда после этого я несколько раз по необходимости приезжал в город. Большую часть года я провел в болотах по течению Серной реки, охотясь с ружьем и силками, исследуя местность вместе с индейцами каддо. С тех пор я получил репутацию человека, с которым лучше не связываться, матери держали своих дочерей подальше, и даже мужчины предпочитали не иметь со мной дела. Отец продолжал работать, однако так и не стал таким как прежде после удара дубинкой по голове. Может, дело было вовсе не в ударе, а в понимании того, что он не смог здесь добиться ничего, не смог создать дом для меня и матери. В этом не было его вины, но силы его покинули. После смерти мамы отец продолжал жить как бы по привычке, и я знал, что он долго не протянет. Кейти Торн разбудила воспоминания, и они нахлынули на меня: вот мама взбивает масло в деревянной миске, папа устало возвращается домой с поля, утреннее пение птиц, ленивый всплеск рыбины в тихой воде, лай собаки, поднимающей енота спокойной, залитой лунным светом ночью. Эти вещи означали для меня дом, но отец и мать умерли, воспоминания об охоте на одичавший скот в Большом Лесу померкли, а запах земли и ласковое весенне солнце… зря я вернулся. — У меня нет причин любить Торнов, — сказал я, — кроме Уилла. Я любил Уилла. — Я пришла сюда собирать цветы, — сказала она, — и удивилась, увидев вас. Подойдя к дому, я поставил винтовку и начал ощипывать утку. — Вы выстрелили только один раз. — Там была только одна утка. Некоторое время она молчала, наблюдая за мной. — Утка должна немного повисеть. — Значит, повисит после того, как я ее съем. Это мой ужин. — Несытный ужин для голодного человека. Приходите на ужин ко мне в Блекторн. У меня есть копченый окорок. — Вы понимаете, кого приглашаете, мэм? Чтобы Каллен Бейкер приехал в Блекторн? Я не пройду и двух шагов, как меня заставят защищаться с оружием в руках, а если все же приду, люди перестанут с вами разговаривать. В этих краях у меня дурная слава. — Вас долго не было, Каллен Бейкер. С тех пор, как закончилась война, Блекторн опустел. Я живу в доме Уилла, который он оставил мне в завещании. Со мной живет тетя Фло, вряд вы ли увидите кого-то еще. — А Чэнс? — Он в Бостоне, или где-то в другом месте, во всяком случае, он редко меня навещает. Чэнсу нравятся города Техаса, а не плантации и ранчо. Я не в первый раз был в доме Уилла, потому что в тот день у мельницы я приобрел не только врагов, но и друга. Уилл Торн, по моему мнению, стоил всех Торнов вместе взятых. Он был тихим и неразговорчивым, но он добился от жизни, чего хотел. Уилл изучал природу, и я многое от него узнал, как, наверное, и он от меня. Уилл писал статьи. Я в этом ничего не понимал, поскольку с трудом научился читать и едва умел подписываться, но Уилл писал для журналов в Лондоне и Париже, одна из них — о редком виде цапли, который обитал в наших болотах, а другая — о бобрах. По-моему, он писал о бабочках и пауках и о многом другом. Вначале я этого не понимал; о природе я много знал с детства, и однажды он сказал мне, что любой натуралист отдал бы несколько лет жизни за те знания, что были у меня. Мы часто бродили по болотам. Тамошние тропы были известны лишь индейцам и мне, хотя позже я показал их Уиллу, а иногда мы вместе собирали растения, охотились на редких птиц и насекомых. Обычно я знал, где можно найти то, что ему было нужно, поскольку человек, проводящий много времени в лесах, обладает способностью к наблюдениям. Уилл был мне другом, я никогда не забуду вопрос, который он задал после того, как я рассказал о какой-то драке — после встречи у мельницы их было достаточно, как например, в Форте Белнэп, где я убил человека — «Ты считаешь, что поступил правильно?» Такой вопрос запоминается надолго. После этого я стал оценивать свои действия, часто искал не те решения, что лежат на поверхности, а другие. Уилл преподал мне хороший урок. У человека на протяжении его жизни много учителей, подчас самых неожиданных, однако все зависит от самого человека: может ли он учиться? Человеку важно жить в мире с самим собой, говорил Уилл, а не с тем, что думают о нем люди. Они часто ошибаются, общественное мнение меняется, а ненависть редко бывает разумна. Я слышу его слова до сих пор. Он утверждал, что нельзя давать волю гневу и ненависти, этим ты вредишь лишь себе, и время показало, что он прав. — Уилл рассказывал о вас, когда я была маленькой девочкой, — сказала Кейти. — Он называл вас хорошим мальчиком. Говорил, что у вас есть все задатки, чтобы быть настоящим мужчиной, если вас оставят в покое. Но он также говорил, что в старые времена вы могли бы стать вождем клана в Шотландии, что в вас течет темная кровь, опасная кровь. Однако всегда заканчивал тем, что вы здесь самый лучший, что в душе вы джентльмен. При этих словах я смутился. Не привык, чтобы меня хвалили, и совсем не думал о себе как о хорошем человеке. Одновременно яощутил беспокойство, так как Уилл Торн ошибался редко; если он считал меня хорошим, я обязан стать хорошим, обязан чтобы Каллен Бейкер стал не таким, каким его знали. Мы сидели и разговаривали на кухне, мне нравился шелест ее юбки, нравился уютный звон стекла и фарфора и перестук столовых приборов. Мягко гудело пламя, в чайнике закипала вода. Мне не знакомы были эти звуки, я привык к потрескиванию одинокого костра под открытым небом, а не в камине. Пока Кейти готовила ужин, тетя Фло отдыхала наверху. Я с удивлением смотрел, как уверенно и умело двигалась по кухне Кейти, никогда не думал увидеть, как кто-то из Торнов будет готовить ужин — и не себе, а мне. Она поставила тарелки на меленький столик в углу комнаты, уютный столик, не из тех, что стоят в обеденных залах, на которые страшно глядеть — такие они длинные. На столе она зажгла свечи, они мягко мерцали, и это было на руку, потому что я не упел побриться, а одежда была старой и изношенной от долгих поездок в дождь и ветер. Я стеснялся, не стоил я того, чтобы со мной ужинала такая девушка. И все же с ней было легко, легче, чем с любой другой, а я знал немало женщин, хотя и не лучших. Я знал тех женщин, которых затаскивают на сеновал или берут на прогулку в прерию, подальше от фургонов, однако не все из них были испорченными. Может быть, мне стоило с ними гулять, но когда нахлынет желание, про совесть почему-то забываешь. — Расскажите мне о Западе, — попросила Кейти, когда мы пили кофе. Меня всегда волновали те края. Если бы я была мужчиной, обязательно бы уехала на Запад. Рассказать ей о Западе? Откуда же начать? Где найти слова, чтобы описать картины, которые вставали передо мной? Как поведать о пятидесятимильных перегонах без воды, когда скот умирает и дикими глазами смотрит на солнце? О поте, пыли и ядовитой щелочной воде? О походных лагерях, где хозяин — револьвер, о кровоточащих ранах, которые затыкаешь грязным платком и молишься, чтобы они не воспалились? Как рассказать женщине о Западе? Как передать красоту быстрых ручьев, бегущих по камням, красоту гор, достигающих до неба, красоту облаков, укрывающих горные долины среди высоких вершин? — Там чудесная земля, миссис Торн, — сказал я, — настолько просторная, что и за горизонтом можно ехать шесть дней и никуда не приехать. Там есть каньоны, куда не ступал ни один белый, каньоны, окруженные каменными скелетами гор, почва с которых давно выветрилась. Когда там разводишь ночью костер, то с неба светят миллионы других маленьких одиноких костров. Сидишь перед огнем, слышишь, как жалуются луне койоты, вдыхаешь едкий дым и осторожно прислушиваешься, нет ли в ночи команчей, а конь жмется к костру и вглядывается в темноту с настороженными ушами. Скорее всего, в темноте никого нет, но разве можно быть уверенным, не зная, какие духи бродят в той стране? Иногда по утрам я лениво лежал после восхода солнца и видел, как идут к водопою олени. Около водопоя разбивать лагерь нельзя, во-первых, это небезопасно, но есть еще одна причина: животным тоже нужна вода, они не подойдут к ней, если рядом человек, поэтому лучше всего напиться, а спать идти подальше, чтобы не боялись олени, птицы и даже когуар. Иногда в такие моменты видишь удивительные вещи. Однажды утром к водопою спустились семь снежных баранов. Ни одно существо на свете, будь то зверь или человек, не может сравниться по своей величавой гордости со снежными баранами. Они подошли к воде и стояли, время от времени наклоняя головы, чтобы напиться. Ростом они с осла, а шерсть мягкая, как у олененка. Человек, путешествующий в одиночку, лишен многого, но он видит такие вещи, которые и не снились занятым городским людям. Да вот как-то раз я стоял в десяти шагах от гризли, который уплетал чернику. Медведь так ею увлекся, что лишь искоса посматривал на меня, а я сидел, наблюдал за ним и тоже за компанию баловался ягодами. Он почти не обращал на меня внимания, и я отвечал ему тем же, а когда наелся, поднял руку, сказал: «Прощай, старик» и пошел к своей лошади. Так поверите, мэм, медведь повернулся и смотрел на меня с таким выражением, словно ему было жаль со мной расставаться. Я замолчал, неожиданно устыдившись своего красноречия. Не в моих привычках долго разговаривать. Вот что могут сделать с мужчиной свечи и общество красивой девушки. Тетя Фло так и не спустилась, хотя я слышал, как она ходит на втором этаже. Ну и хорошо. Я не люблю компаний, по мне лучше выбрать человека и спокойно с ним потолковать. Не умею разговаривать и поэтому не имею успеха у женщин. Я заметил, что женщины любят тех, у кого хорошо подвешен язык, с такими они сходятся даже скорее, чем с богатыми. — Если вам так понравилось на Западе, Каллен, почему же вы вернулись? Ну… я и сам себя об этом спрашивал, но тем не менее ответа не нашел. — Здесь мой единственный дом, — сказал я, пытаясь заодно убедить и себя, — здесь похоронены мои родители — в глубине сада, где любила гулять мама. Земля принадлежит мне, и это хорошая земля. Отец работал от зари до зари, старясь, чтобы она приносила доход. Не знаю, может быть я вернулся, поскольку вспоминал о нем, или потому, что здесь все знакомо, а на Западе у меня ничего не было. Может быть потому, что в душе я совсем не бродяга, а домосед, который предпочитает несчастливо жить среди знакомых лиц и обстановки, чем счастливо где-нибудь еще. — Не верю. — Кейти встала, чтобы помыть посуду. — И не называйте меня миссис Торн. Мы старые друзья, Каллен. Вы должны звать меня Кейти. Поднявшись со стула, я почувствовал, что слишком велик для этой маленькой кухонки. Я помог убрать со стола и взял шляпу, собираясь идти. — Приходите еще, Каллен, когда захотите поговорить или отведать моей стряпни. У двери я остановился. — Кейти… мэм, погасите, пожалуйста свет, когда я буду выходить. Кое-кто из здешних может выстрелить, пользуясь удобным случаем. Очутившись снаружи, я отступил в сторону от двери, слившись с ночной темнотой. Осторожность не помешает в чужих краях, а эти будут оставаться для меня чужими еще несколько дней, пока я к ним не привыкну. У ночи свои законы, и если хочешь чувствовать себя в безопасности, надо с ней слиться, привыкнуть к ее звукам. Я постоял у стены дома Уилла, прислушиваясь к ночи, перебирая в памяти расположение просторных лужаек Блекстоуна, лежащих слева, и сада справа, за которым простирались болота, с каждым годом придвигаемые рукавом реки все ближе и ближе к городу. В темноте громко пели лягушки, рядом стрекотал сверчок. Койотов здесь не было, однако к югу и западу в чаще лесов водились волки. Где-то в отделении заухала сова, в болоте что-то плеснулось. Все было спокойно, и я подошел к своему мулу, затянул подпругу и поправил поводья. Тем не менее мул был насторожен, и я ощутил беспокойство. Может быть на меня подействовала чуждая обстановка после стольких ночей в пустынях и прерии, но, свернув с тропы на дорогу, обратно я поехал через сад и по полям, потому что возвращаться тем же путем, что приехал глупость. Человек, побывавший на индейских землях, знает, что опасность лежит именно на обратном пути. У ночи был непривычный и в то же время знакомый запах. Нет чистой сухости пустынного воздуха, приправленного ароматом шалфея и кедра. Здесь чувствуется тяжесть влажности и разлагающейся растительности, затхлой воды и мокрой от росы травы. Ветки персиковых деревьев царапались о шляпу, пока я ехал через сад, вспоминая дорогу к ограде фермы в том месте, где была повалена изгородь. Естественно, ее никто не починил. Подводя мула к дому по мягкой траве заднего двора, я вдруг ощутил чужое присутствие. Я натянул поводья, стараясь не ерзать в седле, чтобы оно не заскрипело, и прислушался. Затем заухала сова, и я понял, что это не сова, а кто-то, подделывающийся под нее, пытающийся что-то мне передать. Я попытался припомнить, что знал о ферме Боб Ли, если это был он, и где он мог меня ждать. Дом для таких встреч явно не годился. У нас во дворе стоял старый огромный пень, который отцу так и не удалось выкорчевать, с гигантскими корнями, толщиной в небольшое дерево, глубоко севший в плодородную землю. Без заряда пороха вытащить его было невозможно, а в то время мы не могли себе этого позволить, поэтому оставили стоять, где стоял, и пень превратился в место сбора для ночных охотников за енотами. Боб Ли должен его помнить, несколько раз он участвовал в охоте. Я по широкой дуге проехал к пню, и когда за спиной оказался лес, наклонив голову закричал совой. Посторонним наблюдателям такой крик покажется далеким. Знающий человек многое может проделать ночью со звуками. Ответ был ясен. Со «спенсером» наперевес я направился по заросшему сорняками полю к пню. От его тени отделились две человеческих. — Каллен? — Это был Боб Ли. — Он самый. Что ты хочешь? — О твоем приезде узнал Чэнс Торн. Он поклялся выставить тебя отсюда. Сегодня тебя кто-то увидел на дороге, а потом ты разговаривал с Джоэлем Ризом. — Если Чэнс захочет, может найти меня здесь. У меня много работы. — Если тебе понадобится помощь, — сказал Боб, — ты знаешь, где нас найти. У нас есть друзья, которые нас накормят, спрячут и расскажут, что где делается. Мы проговорили около часа, спрятавшись за большим старым пнем, они ввели меня в курс последних событий и слухов. У Боба было много друзей и родственников, в такие времена это было большим подспорьем. Билл Лонгли говорил мало. Для своего возраста он был спокойным и строгим, к его манере поведения надо было привыкнуть, но Билл мне нравился. — По-моему, — сказал Боб, поднимаясь с земли, — нам повезет, если мы протянем еще лет пять. Нас наверняка уже приговорили к смерти. — Пять лет? — Голос Билла звучал почти мечтательно. — Я буду рад прожить хотя бы год. Боб молча стоял — красивый молодой парень с хорошим воспитанием в знатной семье и злостью на северян, от которых он вынужден был скрываться. На мой взгляд, им повезет, если они доживут до конца нынешнего года. Ну а я собирался держаться подальше от неприятностей. Переселенцы-мешочники продут, как проходит все в мире. Я буду терпеливым — хотя терпения у меня мало — и постараюсь переждать это время. — У нас нет шансов, — сказал Боб Ли, — если не достанем оружия и не будем готовы дать отпор. Тебе, Каллен, следует над этим подумать, и когда будешь пахать землю, лучше держи карабин под рукой. — Это моя земля. Я хочу собрать с нее урожай, купить скот, если смогу, и лошадей. Хочу разводить здесь лошадей, когда станет поспокойней. — В лесах полно одичавшего скота, Каллен. Можем собрать стадо и перегнать его в Форт Уорт. Если хочешь, я за пару дней могу найти человек пятьдесят. — Так много? — В лесах? Там их раз в десять больше. И если будет необходимо, они станут сражаться. — Мне не нужны никакие сражения, я приехал сюда ради мира. Когда они ушли, я подождал, пока шум копыт не затерялся в ночных звуках. Боб Ли говорил дело. Если на меня нападут в поле, оружие должно быть под рукой, потому что о мире надо говорить, имея солидные аргументы. Карабин «спенсера» не такой громоздкий, легкий и удобный, тем не менее мне понадобится еще один «кольт». Однако когда пришла беда, я думал не о мире. Я думал о Кейти Торн. В траве прошуршали сапоги, но мыслями я был далеко, и предупреждение на мгновение запоздало. По спине тяжело ударил приклад, чья-то рука выдернула из-за пояса «кольт», другая чуть ли не из-под земли ухватилась за ствол «спенсера». С прижатым к спине дулом револьвера спорить опасно, поэтому я отпустил карабин и встал, не сопротивляясь. — Добро пожаловать домой, Каллен. — Это был голос Чэнса Торна, красивый голос, хоть и издевающийся. — Я боялся, что ты удрал навсегда. В тот момент я не нашелся, что ответить, а делать мне и вовсе было нечего. Я спокойно стоял и, похоже, мое молчание их обеспокоило. — Отведем его в лес, — раздался голос Риза, — или оставим здесь? — С ним хочет поговорить полковник, но он уверен, что Бейкер будет сопротивляться, поэтому не удивится, если мы привезем его слегка помятым и в настроении, в котором с удовольствием отвечают на вопросы. — Чего же мы тогда ждем? — спросил Риз и злобно ударил. Но в эту же секунду я двинул его ногой в пах. Риз заорал, словно его режут, а остальные набросились на меня. Я размахнулся, ударил, с дикой радостью почувствовал под кулаком ломающуюся кость и рванулся вперед, пытаясь выбраться из круга нападавших. Затем по голове ударил ствол револьвера, колени подогнулись и я упал. Нападавшие кинулись ко мне, каждый хотел ударить побольнее, но они лишь мешали друг другу. Вдруг вмешался Чэнс и со словами «Я долго этого ждал!» ногой со всего размаху хрястнул меня по голове. В последний момент мне удалось отклониться — только это меня и спасло, но я ткнулся лицом в мягкую траву и сделал вид, что потерял сознание, особо, впрочем, не притворяясь. В голове глухо стучало, я даже испугался, что он проломил мне череп; сквозь застилающую мглу услышал, как кто-то сказал: — Киньте его на лошадь. — И прежде чем сознание покинуло меня, я с ликованием подумал, что дерринджер они не нашли. Я понимал лишь то, что должен выжить. Несмотря ни на что должен выжить и отомстить. Они напали на меня трусливой толпой, ни один из них не посмел выйти со мной один на один. Когда избивает шайка — это гнусно, потому что в шайку сбиваются подлецы. Но трусы и подлецы тоже умирают, и смерть для них во сто крат страшнее любого испытания, которое выпадает смелым. — Послушайте моего совета, — услышал я Джоэла Риза, — и повесьте его прямо тут. — А я спрашивал твоего совета? — презрительно сказал Чэнс, — Я когда-нибудь следовал твоим советам? Когда они перебросили меня через лошадь, сознание во мне едва теплилось, но когда они направились по тропинке в сторону города, я понял, что могу спастись. Возможность была небольшая, но другой у меня не было. Всадник, на лошади которого меня везли, садясь в седло, попал мне ногой по голове, стремена болтались у моего лица и я слышал, как позвякивают шпоры. Тропинка свернула, проходя по краю болот. Вот он, мой шанс! Схватив всадника за ногу, я изо всех сил вонзил шпору в бок лошади. Она испуганно рванула с дороги в кусты, всадник не успел среагировать, и я рухнул с седла на мягкую заболоченную землю. Прежде чем они сумели понять, что происходит, я вспрыгнул на ноги, тремя прыжками кинулся в заросли и нырнул в них, перевернувшись через голову. Позади услыхал вопли, крики ярости, а затем несколько пуль сбили мелкие ветки наверху. Земля превратилась в жидкую грязь, и наконец я, с трудом продираясь через траву и водоросли, погрузился в темную воду. Рука скользнула по покрытому мхом бревну, меня передернуло при мысли, что это может быть аллигатор, а потом, барахтаясь по пояс в воде, помогая себе руками, я выбрался на илистый берег и упал, хрипло и тяжело дыша. В голове тяжело стучало, каждое биение сердца отдавалось отчаянной болью, тело казалось одной сплошной окровавленной раной, а кровь в болотах — это дополнительная опасность. Я знал, что могу отдыхать лишь несколько минут, после этого придется двигаться. Крики позади не утихали, к ним добавился плеск воды и проклятья тех, кто меня искал. Первая ночь дома — и за мной уже охотятся. Глубоко внутри я почувствовал ненависть к тем, кто сделал со мной такое. Они без всякой причины напали и избили меня. Они объявили войну, не я. «Сами виноваты», сказал я себе. — «Что бы дальше ни произошло, они напросились сами».Глава 2
Через некоторое время дыхание успокоилось, я недвижимо лежал, обдумывая свое положение. Я прошел не более шестидесяти футов от того берега, по которому проходила тропинка, мне были знакомы эти места, потому что здесь я не раз рыбачил. Я находился на узкой заболоченной косе, выдававшейся, словно указующий перст, в темные воды топей. Именно в этих краях обитал громадный старый аллигатор, которого называли Старый Джо, говорили, он съел то ли трех, то ли четырех человек, однако здесь мне придется плыть, поскольку иного выхода не было. Через пару минут Чэнс Торн либо Джоэл Риз вспомнят об этой косе. На берег возвращаться нельзя — голоса уже слышались поблизости от перешейка. Поднявшись, я захромал к дальнему концу косы. Бок раздирала острая боль, одна нога почти не слушалась — возможно, на ней порвали мышцы. Придется смириться с тем, что Старик Джо наверняка издалека почует кровь. С другой стороны, его присутствие задержит охоту на меня до рассвета. Зайдя в темную воду по грудь, я поплыл, старясь плескать как можно тише. Я должен преодолеть две сотни ярдов густой, как жижа, болотистой воды, несмотря на боль в голове и онемевшие от побоев мышцы. Плыл я не торопясь, стараясь не думать ни о чем, в особенности о Старике Джо. Позади раздался торжествующий крик — они нашли мои следы. Оглянувшись, я заметил на берегу свет фонарей. Где-то там, впереди стояли посреди воды несколько огромных кипарисов, я должен попасть прямо к ним. Кипарисы густо заросли мохнатыми лишайниками, их спутанное переплетение ветвей может послужить убежищем на ночь. Через несколько минут моя рука натолкнулась под водой на корень, затем, пошарив наверху, я ухватился за низко висящую ветвь и подтянулся. После теплой воды воздух показался холодным, зубы застучали. Я карабкался с ветки на ветку, пока не натолкнулся на сплетения, на которых можно устроиться. Сняв пояс, я привязал себя к дереву и улегся, дрожа от холода, окруженный тучей москитов. Последнее, что я помню — огни на берегу, а потом я, должно быть, заснул или потерял сознание, потому что когда снова открыл глаза, небо на востоке было уже серым, костры врагов ярко пылали, они ждали дневного света, чтобы пуститься в погоню. Что-то случилось с моим глазом. Ощупав его, я обнаружил на месте глаза громадную опухоль. Над ухом вздулась шишка, кожа на голове глубоко рассечена. Мышцы затекли и болели, голова раскалывалась. Левая рука разбита подковами сапог и только густая, пружинящая трава и мягкая земля спасла меня от перелома. Как мне ни было плохо, надо идти дальше, поскольку днем кипарисы хорошо просматривались. Неуклюже поворачивая голову из-за того, что один глаз не открывался, я осмотрелся в поисках путей отступления и увидел полускрытое лианами толстое, старое бревно. Оно плавало, зацепившись за корни кипариса, на котором я сидел. Вокруг костров двигались люди, их голоса долетали до меня, пока я спускался по стволу. Каждое движение давалось с трудом, голова была тяжелой и пульсировало болью. Я кое-как освободил бревно. Судя по громким голосам, мои преследователи ночью пили, значит, мне тем более нельзя попадаться им в лапы. Обломав длинную ветку, я оттолкнул бревно и стал пользоваться как шестом. Это болото соединялось с озером Каддо, о котором мало кто знал; по-моему, и через сто лет люди вряд ли изучат все его извилистые рукава, топи и заросшие гиацинтом заливчики с густой коричневой водой. Однако в этих топях, заливчиках и болотах по течению Серной реки я провел детство и считал, что знаю эти края на границе Техаса и Луизианы лучше других. Держась между берегом, где горели костры, и пучков выступающих из воды кипарисов, медленно отталкиваясь шестом, я поплыл в глубину болот. Туда, куда я направлялся, за мной не погонятся, даже зная то место, а я был уверен, что они не знали. Я направлялся на остров. Перед войной о нем знали не более полудюжины человек, а после войны и подавно никто не узнал, если только его не привели туда за руку. Остров был длиной в четверть мили, а в самом широком месте достигал футов ста, его скрывали опутанные лианами и мхом кипарисы, заводи вокруг острова заросли гиацинтом и водяными лилиями. Без проводника, который хорошо знал окрестности, его просто невозможно было отыскать. Остров был невидим с расстояния в дюжину ярдов, спрятавшись за стеной деревьев, мха и лиан. О нем было известно лишь индейцам каддо и метисам со смешанной негритяно-индейской кровью, жившим неподалеку. Таких островов было несколько, хотя остальные, за исключением одного были меньше и более открыты постороннему взгляду. А те парни, что приехали из города и сейчас охотились за мной, наверняка о них не знали. Впереди на широких крыльях взлетела цапля. Я плыл, превозмогая боль в голове и мышцах, отталкиваясь шестом посреди широких листьев водяных лилий, которые бесшумно смыкались за моим бревном. Сколько я проплыл? Милю? Две? Я двигался как в тумане, думая только о том, как бы подальше уйти от преследователей, ведь если они меня поймают здесь, мне конец, у меня нет ничего, кроме дерринджера, а на расстоянии он бесполезен. Более того, мне нужно было отдохнуть и восстановить силы после жестокого избиения. Мой единственный шанс на спасение — это остров, на котором наверняка жили Боб Ли, Лонгли и может быть Биккерстаф. Светило горячее солнце, поверхность болота была мертвенно спокойной. Изредка попадались широкие открытые участки воды, но большую часть пути приходилось продираться через заросшие лилиями и гиацинтами заводи. Если Старик Джо и был поблизости, он не показывался. Каждое движение причиняло боль. Иногда я не мог нащупать дно шестом, иногда не мог оттолкнуться от гиацинтов. Тогда я либо подгребал руками, либо пытался отталкиваться от ближайших кустов. Немилосердно жгло солнце, мне хотелось пить. Если приспичит, можно пить воду из болота, но я слышал, что от нее болеют лихорадкой, а у меня без того достаточно неприятностей. Когда бревно воткнулось в землю, я был в полубредовом состоянии и долго пытался продвинуться дальше, затем сквозь пелену боли посмотрел вперед и увидел поднимающийся берег острова, но не ту его часть, которую хорошо помнил. Я неуклюже вскарабкался наверх и упал плашмя на теплую землю, некоторое время лежал, отдыхая, чувствуя, как расслабляются задеревенелые мышцы. Голова была как в тумане, я с трудом поднялся на ноги, понимая, что необходимо идти дальше. В болотах все беспомощное погибает, поэтому мое единственное спасение — двигаться вперед. Как только я отошел от берега, земля стала сырой, поскольку находилась в густой тени, только местами через листву пробивался солнечный свет. Один раз наткнулся на свернувшуюся на бревне гремучую змею. Я настолько ослаб, что будь она несколькими футами ближе, я не смог бы отскочить. Однажды, покачнувшись, упал и подумал, что подняться сил не хватит, но каким-то образом встал. Затем постепенно начал узнавать местность. Я без сил шел вперед, спотыкаясь, падая, запутываясь в кустах, иногда по горло в воде, пока не пробрался через последние заросли кустарника на поросший травой берег возле лагеря. Там и нашел меня Билл Лонгли. Три следующие дня напрочь выпали из памяти. Потом раны и порезы медленно затянулись, в голове перестала стучать боль. Яростный гнев понемногу утих, давая место упрямой ненависти и отчаянию, потому что я чувствовал, словно за мной закрывается дверь, а за ней остается все то, за чем я вернулся. Шатаясь без дела по острову, я старался обдумать свое положение. Мне нельзя останавливаться. Да, меня подкараулили и избили, но если я хочу стать чего-то добиться в жизни, мне нужна собственность, а для этого надо возвратиться к людям, засеять землю, собрать урожай, купить жеребца и чистокровных кобыл и выиграть схватку с Чэнсом на своих собственных условиях. Первым моим побуждением было взять винтовку и одного за другим перестрелять всех нападавших, оставив Чэнса напоследок. Однако мне надоели убийства, к тому же кем я в конце концов окажусь? Преступником и изгоем без друзей и дома. Успокоиться и признаться, что я побежден, тоже нельзя. Они заставили меня страдать, но своя земля и дом того стоили. На острове жили человек двенадцать, среди них Боб Ли, Билл Лонгли и Биккерстаф — хороший парень, но жесткий. Отцы всех этих людей дрались в Аламо и Сан Хасинто[2]. Слушая их разговоры, я думал о себе. У отца был клочок плодородной земли в Биг Сайпресс Байу, в местечке Фэрли, расположенном вдали от дорог, окруженном с трех сторон болотами и лесом. На западе по границе участка пролегала узкая, заросшая травой тропа. Участок был огорожен, отцу он достался почти даром, и вряд ли кто в Бостоне или Джефферсоне предполагал, что он принадлежит мне. Итак, мой единственный шанс — это Фэрли. Боб Ли возражал. — У тебя слишком много врагов. Тебе не дадут даже засеять землю, не говоря уж о том, чтобы собрать урожай. — Мне кажется, приказа о моем аресте не было. Чэнс Торн действовал по собственной инициативе. Еще есть возможность, что меня не тронут. — Может быть, — сухо согласился Лонгли. — Но некоторые тебя помнят и боятся, а люди всегда стараются уничтожить того, кого боятся. — Тут надо еще кое о ком поговорить, — вмешался Биккеррстаф, — о Барлоу. Его банда грабит и убивает, а нас обвиняют во всех его грехах. — У него агенты по всей округе, — сказал Джек Инглиш, — он знает, где нет армейских частей. Пока они говорили о Барлоу, я снова задумался об этом уединенном участке земли в Фэрли. Если повезет, можно его засеять, и никто об этом не узнает. Потом можно будет двинуться в леса, чтобы собрать одичавших коров и отогнать стадо в Седалию или Монтгомери. В одном я был уверен: врасплох меня больше не поймают. Я буду драться до последнего. И это навело меня на мысль об обороне. Без карабина и «кольта» я беззащитен. Я встал и направился к мулу, которого Билл Лонгли с Джеком Инглишем привели на остров. Теперь я их должник. Ли смотрел, как я оседлываю мула. — Куда-нибудь собираешься, Каллен? — Думаю вернуть оружие. Поеду за ним. Лонгли лежал на земле, теребя в зубах травинку. Он сел и с удивлением уставился на меня, но промолчал. — Хочешь ехать один? — мягко спросил Ли. — В этих краях надо самому управляться со своими мустангами, — ответил я, — но если хочешь, поехали вместе. — Ну, — Лонгли встал, — по-моему, на это стоит поглядеть. Мы выехали впятером: Боб Ли, Джек Инглиш, Биккерстаф, Лонгли и я. Джефферсон лениво грелся в полуденном солнце. Вдоль деревянного тротуара мальчишка катил колесо, посреди улицы в пыли развалился пес, он постукивал по земле хвостом, чтобы показать полное удовлетворение жизнью. Двое мужчин дремали у стены магазина, наслаждаясь тенью и вечным бездельем. На улице было тихо. На нас, нескольких человек, въехавших в город, никто не обратил внимания, в те дни это было в порядке вещей. Повсюду ездили бродяги, искатели приключений или люди, потерявшие в войне все, что имели, и в глубине души мечтавшие начать жизнь сначала. Едва ли кто-то из горожан узнает меня, хотя Джоэл Риз узнал. Но в тогда я встретился с ним на ферме и сам заявил, что ферма моя. Спешившись, я бросил на себя взгляд в витрину магазина — крупный парень, широкие плечи распирают тесную домотканую рубашку. Как только заведутся деньги, первым делом куплю себе одежду, иначе скоро придется ходить голым. На воротник спадают черные волосы — я походил на оборванца. Мы остановились напротив армейского штаба, и я, не спрашивая ни у кого разрешения, зашел внутрь. У двери с винтовкой на коленях дремал солдатик. Он с раскрытым ртом посмотрел на меня и начал было поднимать винтовку, но что-то в моих глазах заставило его изменить решение. Может быть он не помешал, потому что в противном случае я бы его хорошенько вздул. Этот солдат пришел в армию в период Восстановления, он не был ветераном. Скорее всего ему не приходилось убивать ничего крупнее белки или стрелять во что-то ближе двухсот ярдов. Совсем другое дело видеть перед собой взрослого мужчину, готового переломать тебе ребра. Этот мальчик был одет в форменный китель и фуражку и домашние брюки… ему не нужны были неприятности. В кабинете сидел полковник Амон Белсер. Он откинулся в кресле, читая какие-то документы, а когда поглядел поверх них, то увидел меня. И по-моему, не обрадовался. — Полковник, — сказал я, — несколько дней назад ко мне приехал Чэнс Торн с дружками и здорово избил. Они отобрали мой «спенсер» и «кольт». Я приехал за оружием. Белсер удивился, но он был не дурак. Он молча сидел, думая, что ответить. Я считал, что Чэнс действовал на свой страх и риск, однако полковнику не хотелось портить с ним отношения, поскольку Чэнс не тот человек, который прощает обиды, к тому же у него множество связей. — Если вас избили, — сухо сказал Белсер, — значит, вы того заслуживали. Я ничего не знаю о вашем оружии. — В этих краях без оружия не обойтись. Ночами по дорогам разъезжают банды. Отдайте мой карабин и револьвер, полковник. Белсер рассердился. Он чувствовал себя начальником и не привык, чтобы с ним разговаривали в таком тоне. — Убирайтесь, Бейкер! — сказал он. — Убирайтесь прочь из города! Ничего не знаю о вашем оружии, но судя по тому, что я о вас слышал, вам будет лучше без револьвера. Ну, тогда я наклонился и взял со стола новехонький «кольт» — точно такой же, как мой. Затем крутанул барабан и проверил курок. Револьвер был заряжен и работал отлично. — Мне придется забрать этот, — вежливо сказал я. — Похоже, неплохая штучка. — Сейчас же положите! — Белсер, когда хотел, мог говорить начальственным тоном. — Это мой револьвер! Засунув револьвер за пояс, я прошел за барьер, которым была огорожена часть кабинета, и открыл оружейную пирамиду. Там стояло несколько винтовок, одна из них — «спенсер» в гораздо лучшем состоянии, чем мой. Он также был заряжен. Белсер вдруг встал и направился ко мне, а я просто повернулся, держа карабин в руке, дуло его смотрело прямо в ременную пряжку полковника. Свинец в желудке не переваривается, очень вредная штука для здоровья, особенно в середине дня. Белсер остановился. Я видел, что у него не было желания останавливаться, но, наверное, у него и без того были проблемы с пищеварением, ему не хотелось их усугублять. У таких людей, как он всегда есть причины для беспокойства. Он кипел от возмущения, однако остановился. — Полковник, — сказал я ему очень спокойно, — я приехал сюда не для того, чтобы воевать или ссориться, однако меня подстерегли и избили. Я знаю кто, и когда подойдет время, поговорю с каждым. Почитаю им из Библии, полковник, но всему свое время. Похоже, вам здесь не нужны лишние проблемы, иначе в Вашингтоне и Остине[3] могут подумать, что вы не справляетесь. Советую вам оставить меня в покое, заодно передайте Чэнсу Торну, чтобы не лез не в свое дело, и я обещаю, что у вас будет меньше неприятностей. Если же пойдете против меня, полковник, то я с треском выгоню вас из этих краев. Солдатик у дверей сидел тихо, опустив глаза. Я вышел на улицу с оружием, которое взял у Белсера. Высокий, поджарый Лонгли прислонился к столбу навеса напротив штаба, покуривая черную сигару. Боб Ли со скучающим видом стоял у коновязи на этой стороне улицы. В конце ее сидел на корточках Джек Инглиш, кидая в землю нож. — Раз уж мы сюда приехали, — сказал Лонгли, — по-моему, стоит выпить. Инглиш остался на всякий случай на посту, а мы направились к салуну. В это время дверь его отворилась и вышел Джоэл Риз. Он потянулся и тут же замер, не сводя с меня глаз, словно увидел мертвеца, лицо его посерело. — Боб, — сказал я, — этот хмырь — один из тех, кто развлекал меня той ночью, и даже заказывал музыку. Пора его научить любить ближнего. — Есть, сэр. — Выражение лица Боба было совершенно серьезным. — Начнем с книги Иова, глава четвертая, стих восьмой: «Оравшие нечестие и сеявшие зло пожинают его». Джоэл Риз, беспомощно оглядываясь, сделал полшага назад. Лонгли отрезал его от входа в салун, стоя с беспечным выражением, засунув пальцы за ремень, однако хоть он и был почти подростком, связываться с ним не стоило. Риз поглядел на меня, хотел было что-то сказать, но я не был расположен к разговорам. Я ладонью шлепнул Риза по лицу. Я рослый человек и в свое время много поработал, к тому же помнил, как они накинулись на меня всем скопом, поэтому шлепнул от души, и Риз покачнулся. Он выбросил вперед руку. но я уклонился и снова шлепнул. На этот раз у него из носа пошла кровь. На улицу с винтовкой выскочил полковник Белсер. — Эй! Прекратите! У Билла Лонгли появился «кольт», нацеленный в полковника. — Мистер Белсер, — произнес он, растягивая слова, — Господь наказывает грешника, показывая, что путь греха тяжек, так что, полковник, если сами решите встать на путь греха, то окажетесь на том свете с животом, набитым свинцом. Для того, чтобы поднять винтовку, полковник Белсер должен был слегка развернуться, до него дошло, что он проиграл, потому что прямо перед ним, поигрывая револьвером, стоял Билл Лонгли, а дальше по улице вроде бы беззаботно сидел Джек Инглиш. Бравый полковник понимал, что если начнет поворачиваться, получит пулю в живот. Даю голову на отсечение, что в ту минуту он пожалел, что не остался в кабинете, притворяясь глухим, немым и слепым. Пока полковник стоял, не рискуя двинуться, я хорошенько врезал Ризу и сказал Белсеру: — В следующий раз я буду стрелять. Тогда я не знал, что на другой стороне улицы судья Том Блейн сидел в своей конторе и наблюдал за происходящим. Но судья не был мешочником, он участвовал в войне с Мексикой и сейчас с горечью смотрел, как Джефферсон испуганно преклоняется перед этими солдатами программы Восстановления. Когда мы покончили с Ризом, я зашел в магазин купить патронов и кое-каких припасов. Я расплачивался с продавцом, когда на мою беду в магазин вошла Кейти Торн. Она увидела мое лицо, в глазах у нее появилось удивление и боль. На мое лицо стоило поглядеть: все в синяках и полузаживших порезах. — Чэнс говорил, что они сделали, — сказала она, — но я не думала, что они вас избили до такой степени. — Мне надо поговорить с Чэнсом. Она схватила меня за рукав. — Каллен, почему вы не уедете? Вы должны знать, что они не оставят вас в покое! Даже если другие успокоятся, Чэнс ни за что не отвяжется. Он ненавидит вас, Каллен. — Я не могу удрать… К тому же эта земля моя. Я засею ее, построю ферму такой, какой хотел построить отец. Если я убегу, получится, что он работал зря. — Он работал для вас. Важна не земля, важна ваша жизнь. — Вы так хотите от меня избавиться? — Нет. Я хочу, чтобы вы остались живым. И в тот момент, глядя на нее, я произнес то, что не имел права ни говорить, ни даже думать: — Там, где нет вас, я не хочу оставаться живым. Затем резко повернулся и вышел на залитую солнцем улицу, испуганный тем, что сказал, и не зная, зачем сказал, и тем не менее понимая, что все это — чистая правда. В то время человека, который осмелился такое произнести женщине не своего круга, хлестали кнутом или вызывали на поединок. Но что сделано, то сделано. Такая девушка как Кейти Торн вряд ли заинтересуется Калленом Бейкером. Кто я ей? Косолапый деревенский увалень и бродяга без гроша за душой. Никто. И останусь никем. Вспомнив свое отражение в витрине магазина — крупный, нестриженый парень в полинялой красной шерстяной рубашке — я подумал, что никому не нужен, и меньше всего — девушке из семьи Торнов или их родственникам. Я носил оружие. Местный народ меня не любил, и правильно делал. В каком-то отношении я был не таким плохим, как они себе рисовали, однако в другом намного хуже. Я не врал, не пил виски, хотя часто утверждали обратное, но убивал людей в поединках и изъездил немало темных и суровых троп. Разве может парень, скрывающийся в болотах, словно раненый волк, что-нибудь значить для такой девушки? Парень, у которого нет ничего, кроме трех рубашек и одной пары брюк, парень, который ездил и дрался с самым отборным сбродом Запада? Мать у меня была из хорошей семьи, а отец обыкновенный сельский фермер, проработавший всю свою жизнь. Ему не везло: дом его сгорел, саранча два года подряд уничтожала урожай, отец не по своей вине залез в долги. Боб Ли был знающим человеком, он оглядел меня и сказал: — Я тебя не виню, Каллен. — А что он сделал? — вмешался Джек Инглиш. — За что ты его не винишь? За то, что он вмазал этому Джоэлу Ризу? Я и сам бы так сделал, будь я на его месте. — Знаешь, Каллен, — сказал Боб Ли, — по-моему, она пойдет за тобой на край света. — Не унижай ее, Боб. — И не думал. Я вообще ни разу в жизни не унизил ни одну женщину. Только она тебя любит. — Это само по себе унизительно. Какая здравомыслящая женщина посмотрит на меня? Сколько мне осталось жить, Боб? Сколько осталось жить каждому из нас? У всех нас есть враги, у тебя Пикоксы, у меня Чэнс Торн, да еще северяне со своим Восстановлением, которым мы как кость в горле. Вот что я тебе скажу, Боб: даже если я ей нужен, я не допущу, чтобы она плакала над моим трупом. Некоторое время мы ехали молча, потом Боб Ли сказал: — В любви нет здравомыслия, Каллен. У нее свой собственный смысл, и наверное, самый здравый. Любят кровью и телом, Каллен, а не умом. Смысл любви такой же глубокий, как вода в Блэк Байу, и такой же красивый, как цветы гиацинта. Его понимают любящие, и этого достаточно. — Но не для меня и для нее, Боб. Да у нее и в мыслях такого нет. Просто нам обоим нравился ее дядя Уилл, и она сохранила симпатию ко мне. — Делай как хочешь, Каллен, — сказал Боб Ли, — но тебе еще много предстоит узнать о женщинах. Едва ли кому-то понравится такое услышать. Каждый мужчина считает, что он знает женщин лучше всех, а я в свое время общался не с одной девушкой, некоторые в меня влюблялись или говорили, что влюблялись, однако Кейти Торн не та девушка, чтобы заинтересоваться таким парнем, как я. Она была красива, с фигурой, глядя на которую захватывает дыхание, я смущался всякий раз, как думал о ней, а я ведь не вчера родился. События этого дня нам еще отзовутся, хотя на острове мы чувствовали себя в относительной безопасности. Солдаты не пойдут за нами в болота, да и никто в своем уме туда не пойдет, однако у полковника Белсера есть гордость, он не забудет, что я сделал из него посмешище, не забудет, что со мной был Боб Ли, за голову которого была объявлена награда. Больше всего нас возмущало, что здесь не нужно было никакое Восстановление. В Техасе война прошла стороной, не затронув территорию, тем не менее переселенцы-мешочники хлынули толпой, потому что здесь можно поживиться. Пока губернатором был Трокмортон, он сдерживал их, но когда его выкинули и посадили в его кресло Дэйвиса, мы поняли, что пришла беда. Всю местную полицию и полицию штата распустили и власть повсюду взяла армия под флагом программы Восстановления. Мы знали, что им нужно одно — ограбить Техас и побыстрее убраться, широкая информация и обсуждение их деятельности в газетах им только повредили бы. Во время войны на севере кипели страсти, но сейчас стали слышны голоса трезвомыслящих политиков, желающих сохранить страну и возродить экономику, а группа старых фанатиков-аболиционистов начала сдавать позиции. Людям, работающим в программе Восстановления, было приказано соблюдать осторожность, потому что любой скандал мог повернуть общественное мнение против них. — Я давно приглядываюсь к этому Белсеру, — сказал Джек Инглиш. — Он положил глаз на Кейти Торн и Лейси Петрейн. Он хотел бы приударить за обеими, но его убьют, если он скажет хоть слово Кейти, а Лейси Петрейн мужики вообще не нужны. Я впервые услыхал это имя и начал прислушиваться к разговору. Она недавно переехала в наши края из Нового Орлеана, перед этим жила где-то еще. У Петрейн водились наличные, для наших мест это было редкостью. Говорили, что она красива — темноволосая и темноглазая, эффектная женщина, которая ведет себя как настоящая леди. Она выкупила собственность у людей, переселившихся на Запад, однако, что у нее было на уме и почему она вообще приехала сюда, никто не знал. Той ночью на острове опять зашел разговор о Сэме Барлоу. Мэтт Кирби принес весть о том, что банда Барлоу сожгла ферму возле Сан Огастина. Там они убили хозяина и угнали его скот. — Если он появтся в наших краях, — предложил Джек Инглиш, — надо его выгнать. Или выгнать или повесить. Здесь, на острове можно узнать все новости, даже не уезжая: у людей, которые нашли здесь приют, повсюду были друзья. Передать известия можно разными способами — оставить записку в дупле, накидать в определенном порядке ветки или камни рядом с тропой, даже в болотах у нас были свои источники получения информации. Сэм Барлоу был опасен тем, что люди могли обвинить нас в его злодеяниях, и таким образом мы потеряли бы много друзей. За нами охотились солдаты Восстановления, а местным мы не причинили никакого вреда. На следующий день я оседлал своего гнедого мула и поехал с острова. Есть только одна тропа, пригодная для лошади или мула, которая соединяет остров с берегом, она требовала предельного внимания и точного знания, где надо поворачивать. Тропинка шла под водой, по ней можно было проехать, но вдали от берега она круто загибалась. Ее мне показали индейцы, а первый белый узнал о ее существовании от меня. Если ехать, не сворачивая, то очутишься в глубокой воде или в топи. Я ехал в Фэрли. Расстояние было небольшим, мне хотелось осмотреться и прикинуть, что там можно сделать. Вообще-то место здесь было лучше, отец приобрел его, когда земля ничего не стоила… по правде говоря, она и сейчас ничего не стоила. У многих было по нескольку тысяч акров земли и ни цента наличных. Больше того, у них не было шансов выручить за нее хоть сколько денег. Земледелие почти не приносило прибыли, а скот забивали лишь из-за шкур. От Фэрли к моему участку вела узкая дорога, проходящая по краю болота. Собственно, участков было несколько — маленьких, окаймленных деревьями и берегом, расположенных буквой S — всего триста акров. Участок был огорожен, за воротами начиналась дорога, по которой теперь никто не ездил. Здесь раньше стояла богатая усадьба, но однажды ночью, еще до нашего приезда, она сгорела дотла, ее владелец потерял всех близких, продал участок отцу и уехал в Новый Орлеан. Кажется, часть денег, пошедших на оплату земли, владелец задолжал отцу за какую-то работу, когда тот помогал отстраивать усадьбу, поэтому участок достался нам фактически бесплатно. Земля здесь плодородная, лежит в укромном месте, так что можно приехать, вспахать ее и засеять так, чтобы никто ничего не узнал. Я слышал приближающихся всадников минуты две, прежде чем понял, что означает этот звук. Кто-то ехал по безлюдной дороге, приближаясь к моему участку. Ей и раньше редко пользовались, а сейчас, судя по проросшей густой траве, ее вовсе забыли. Если всадники направляются сюда, неплохо бы узнать, кто они и часто ли здесь бывают, но я подозревал, что они и сами боялись посторонних глаз, раз залезли в такую глухую местность. Стояло ясное весеннее утро, тепло и ласково светилосолнце. Далеко в болотах за моей спиной спиной закричала гагара. Подойдя к изгороди, я положил «спенсер» на верхнюю перекладину, держа указательный палец на спусковом крючке, а большой — на курке так, чтобы взводить и стрелять одним движением кисти. Я не зря приготовился к худшему, потому что первым всадником оказался Сэм Барлоу. Это был широкий, плотный мужчина в расстегнутой рубашке, через вырез которой пробивалась густая шерсть. О Барлоу говорили, что с ним лучше не связываться, он был опасным человеком. Во время войны он партизанил против северян, а потом стал изгоем. Под флагом борьбы с Восстановлением он мародерствовал и убивал по всему Техасу, а также в Луизиане и Арканзасе. Многое, из того, что он натворил, люди приписывали Биккерстафу, Бобу Ли и другим. Сэм Барлоу был не только грозным, но и хитрым, каким-то образом он узнавал, где в данный момент находятся армейские подразделения, и избегал этих районов. За ним ехали с дюжину оборванных, грязных и лохматых подонка, по которым давно плакала виселица. Барлоу увидел меня футов за пятьдесят и вначале уставился, словно не мог поверить своим глазам. Затем поднял руку, остановив маленькую колонну всадников и подъехал чуть ближе. Он вынул изо рта окурок сигары, показав желтые зубы, и сказал: Привет! Ты здесь живешь? Я незаметно переместил дуло карабина, чтобы оно смотрело в грудь Сэма Барлоу. Он лежал на изгороди и частично был скрыт кустами. По-моему, Барлоу его не заметил. — Я здесь живу. — Я Сэм Барлоу. Если он ожидал, что я затрясусь от страха, он ошибся. Имена меня не пугали, а людей мне приходилось встречать покруче этого Барлоу. — Я знаю, кто ты. Забрался далековато на север, так ведь? Барлоу снова сунул окурок в зубы. — Поеду еще дальше. Мне здесь нравится. В этот момент он увидел карабин, и его губы сжались. Когда он посмотрел на меня, глаза у него были настороженными. — Ты кто? требовательно спросил он. — Это моя земля, Барлоу. Держись от нее подальше. Он явно разозлился. Больше того, он не был таким уж умным, как о нем говорили, потому что собрался напасть, несмотря на то, что был под дулом винтовки 56-го калибра. Он считал, что я промахнусь, и готов был поставить на кон свою жизнь. Я прочитал это у него в глазах, когда заговорил сидящий рядом человек: — Сэм, это Каллен Бейкер. Мое имя его остановило. Может слышал об убийстве в Форте Белнэп, может о чем-то еще, но он передумал и этим спас себе жизнь, потому что если бы он двинул коня хоть на фут вперед, я бы убил его. Он это тоже понимал. Одно дело смять конем испуганного фермера, другое пойти против человека, готового и умеющего стрелять. В то же время ему не хотелось терять лицо перед своими бандитами, поскольку единственный путь управлять таким отребьем — это быть жестче и хитрее них. — Мне нужен человек вроде тебя, Бейкер. Я слыхал о тебе. — Убирайся, Барлоу. Оставайся к югу или западу от Большого Леса. Если снова появишься в наших местах, тебе не поздоровится. Я убью тебя, Барлоу. Он хищно оскалил зубы и собирался пришпорить коня, когда я взвел курок. В тишине громко прозвучал щелчок, и Сэм Барлоу натянул поводья. — Вон отсюда! И забери своих подонков. На юге достаточно места для тебя, а надумаешь открыть рот, я размажу тебя по седлу. Сэм Барлоу разозлился не на шутку, но я не собирался дать ему возможность ответить, хотя он должен был что-то сказать, чтобы оправдать себя в глазах своей шайки. Наверное, давно ему не приказывали заткнуться и проваливать. Они наверняка вернутся. Сэм Барлоу никому не мог позволить помыкать собой, но теперь прежде чем отомстить, он как следует все продумает. Тем не менее если он не появится в наших краях, Кейти Торн будет в безопасности. «Именно об этом ты и думал, — сказал я себе, — потому что слышал, что делает с женщинами этот бандит.» Повернувшись, я увидел, что через поле, развернувшись широкой цепью, ко мне подъезжают четверо всадников. Это были Мэтт Кирби, Биккерстаф, Билл Лонгли и Боб Ли. — Сэм Барлоу отступил, — сказал Кирби. — Отступил, не сказав ни слова. — Это ничего не значит, — ответил я. — Он был у меня на мушке, а 56 калибр делает приличную дыру в животе. — Они вернутся. — Боб Ли был умным парнем, он всегда смотрел вперед и понимал последствия. — Тогда не надо заставлять их ждать, — усмехнулся Билл Лонгли. — Давай догоним их, Боб. Отправимся за ними в большой Лес прямо сейчас. Они все смотрели на меня, но я, взявшись за луку седла, подумал: — «Ты должен придумать, как можно очень быстро стрелять из револьвера, Каллен Бейкер. Иначе тебе не жить. Ты должен научиться стрелять быстрее самого быстрого стрелка, быстрее человеческих возможностей. Должен обдумать, как они могут к тебе подобраться, и чем ты ответишь. В противном случае тебя наверняка убьют.»Глава 3
Револьвер носили в кобуре или за поясом. Оружейный пояс с кобурой на бедре в обиход еще не вошел, револьверы стали популярными совсем недавно. «Кольт драгун» и «кольт уокер» были слишком тяжелыми. Обычно они лежали в седельной кобуре, но для человека, которому требовалось без промедления пустить оружие в дело, револьвер становился необходимым. Много лет назад в Форте Белнэп я поменял несколько винтовок на пистолет. Винтовки были старые, заряжающиеся с дула, в те времена их продавали индейцам. Их я выиграл в карты. Тогда один солдат научил меня заряжать «кольт драгун» так, как это делают в армии — на ходу или на скаку — и гонял меня до тех пор, пока я не стал делать это лучше любого кавалериста. Мне всегда легко давалась любая работа, наверное потому, что я научился работать на ферме с детства. Так что с оружием я управлялся не хуже, а то и лучше других. Ни одно оружие не поможет, если его не вынуть из кобуры и не выстрелить, следовательно, вопрос в том, чтобы быстро выхватить револьвер и метко послать пулю в цель. Последнее затруднений не представляло. Когда я ошивался в Форте Белнэп, я много стрелял вместе с солдатами и доказал, что могу делать все, что делают они, и не хуже. Часто я выигрывал пари на меткость стрельбы из винтовки и револьвера, добывая таким образом деньги на жизнь. Вернувшись вечером на остров после встречи с Сэмом Барлоу, я растянулся на траве неподалеку от костра и принялся обдумывать свое положение. Мне нужно было решить одну проблему, я не считал себя умным человеком, однако настойчивости мне не занимать. То есть я думал над задачей, крутил ее так и сяк, рассматривал с разных точек зрения, пока не вырисовывалось решение. В конце концов, что такое обдумать проблему? Это значит определить несколько возможных решений и по одному отбрасывать неподходящие. Тогда останется одно, которое и будет верным. Это похоже на работу золотоискателя. Зачерпываешь лоток с идеями и промываешь, пока не останется золото. Правда, иногда в лотке не остается ничего. Револьвер будет у меня за поясом — так легче до него добраться. Мне нужно его выхватить и выстрелить, причем цель может находиться не только спереди. Придется стрелять в любую сторону. Легче сказать, чем сделать. Поднявшись, я прошел по тропинке на поляну, где меня не могли видеть. Вынув револьвер, я прицелился — слишком медленно. А зачем вообще целиться? Когда я показываю на что-то пальцем, я же не целюсь, значит, и револьвер можно просто направить на противника. А если стрелять из любого положения, а не из стойки — тем лучше: появляется преимущество неожиданности. Правда, нажимать на спуск надо осторожно, если нажимать с силой, дуло собьется с цели. Тем не менее, стрелять я буду с близкого расстояния и метить в тело, а не в голову. У того, кто придет со мной рассчитаться, будут помощники, я же почти наверняка буду один. Следовательно, если первый быстрый выстрел станет удачным, я могу выиграть схватку. Девять из десяти кулачных драк выигрываются первым ударом, так почему же не победить в вооруженной стычке первым же выстрелом? Проблема в том, чтобы мгновенно выхватить револьвер… Прямо там я начал тренироваться снова и снова доставая оружие и наводя его на разные цели. Мушка все время цеплялась за рубашку или пояс, значит, ее надо спилить. В ближнем бою сойдет и белая тонкая линия, оставшаяся от мушки. Моя задача — быстро выхватить револьвер, тут же выстрелить и, главное, первым выстрелом поразить противника. Не было смысла тратить патроны, пока не научусь одним движением вынимать оружие и наводить его на цель сбоку или позади. Надо сразу сосредоточиться на цели, а дуло должно следовать за направлением взгляда. Я повторил упражнение раз пятьдесят, стараясь свести к минимуму ненужные жесты. Для начала попытался как можно быстрее и увереннее ухватиться за рукоятку, от этого зависело очень многое. Если мне это удастся, полдела решено, потому что тогда револьвер будет составлять единое целое с рукой. На рассвете следующего дня я пошел в дальний конец острова, где остальные не могли видеть, чем я занимаюсь, и упражнялся три часа. После этого минут тридцать отдохнул и подумал, потом снова начал работать и упражнялся до самого вечера. От успеха зависела моя жизнь, поэтому я не собирался тратить время впустую. Если прижимать локоть к бедру или боку, оружие лежало в руке крепче и наводить на цель его можно было одним движением тела. До того времени никто не разработал навыка выхватывать револьвер, в этом просто не было необходимости, поскольку поединки проходили на тщательно отмеренном расстоянии, соперники стояли лицом к лицу с оружием в руках. Обычно споры решались на дуэлях с пистолетами, ножами или шпагами. Более того, единственным многозарядным револьвером, который изготавливали в массовых количествах, был «кольт уокер», изобретенный Сэмуэлем Кольтом и сконструированный для техасских рейнджеров[4] по заказу Уокера. Но, как и «кольт драгун», он был слишком тяжелым. Способность быстро выхватить оружие было преимуществом для человека, который в любую минуту с любой стороны ожидал нападения. В тот день я работал семь часов, пока не устал и не набил мозоли на руке. Но я чувствовал, что наткнулся на что-то новое и оно мне пригодится на практике, а это проверка на верность всякой идеи. На следующий день уехал в Фэрли, одолжил у соседа, который знал отца, упряжку и начал вспахивать землю. После перерыва в несколько дней, чтобы не попасть в засаду, если кому-то вздумается на меня напасть, снова вернулся. Каждый раз, приезжая в Фэрли, прежде чем начать работу я разведывал округу. Возможно, Сэм Барлоу не подозревал, что участок принадлежит мне, и решил, что я просто проезжал мимо. На четвертый день взборонил поле и засеял кукурузой. У меня было немного денег, и большая часть ушла на семена. Иногда, сам того не желая, я думал о Кейти Торн, хотя понимал, что не имею права этого делать. Однако на память приходило ее лицо в свете свечи, приятное ощущение уютного дома и не менее приятное чувство, что есть женщина, которая о тебе беспокоится. Но как бы ни хотелось мне ее повидать, я держался подальше от Блекторна. Ни к чему мучить себя невыполнимыми желаниями. Во-первых, я нищий, во-вторых, есть люди, надеющиеся, что я вряд ли доживу до конца лета. Однако по поводу последнего у меня было собственное мнение. Мне совсем не улыбалось умирать, да еще от рук этих подонков, которые занимаются Восстановлением. Сэм Барлоу больше не совершал набегов в наши края, которые протянулись от озера Каддо до границы штатов Оклахома и Арканзас. Боб Ли с друзьями столкнулся с солдатами, они не пострадали, чего нельзя сказать о солдатах. Закон о Восстановлении, за которым последовала отставка губернатора Трокмортона, был воспринят многими техасцами как новое объявление войны. Мешочники и северяне хлынули в наш штат за обогащением, многие из них не отличались честностью, а принципами и подавно. Иногда, правда, и среди них попадались приличные люди, как правило, они оставались в Техасе и становились его достойными гражданами. Но таких было слишком мало. Большинство переселенцев были плохими людьми, они быстро находили общий язык с такими же, как они, техасцами и пытались навязать нам свои порядки стрельбой и грабежами, но это лишь разжигало сопротивление. Многим пришлось скрываться в болотах и лесах и учиться пользоваться оружием, чтобы выжить. Та часть Восточного Техаса, которую я считал своим домом, была покрыта густым сосновым лесом, некоторые даже торговали древесиной, а там, где леса вырубили, появились фермы и ранчо, где выращивали урожаи и пасли скот. Если вы не видели леса Восточного Техаса, вам трудно представить, что они из себя представляют — миллионы и миллионы акров непролазных, похожих на джунгли зарослей сосны, кизила, бузины, мирта и опунции, в особенности опунции. Там много других растений: папоротников высотой с дерево, диких орхидей, но повсюду росли огромные старые опунции с длинными колючками, о которые можно выколоть глаз, местами они выстроились в сплошные непроходимые стены. Лежащий к югу Большой Лес длиной был в сто миль и шириной около пятидесяти, рядом лежали другие чащобы: Мустанг, Джеониган, Блекджек. В них бежали ручьи, били источники, были даже небольшие пруды и озера, кишащие рыбой. В лесах было полно дичи и одичавшего скота, настолько злобного, что иногда они подстерегали человека точно так же, как когуар подстерегает олененка. Во время конфликта в Шелбивилле в этих лесах и болотах скрывались бойцы и беженцы вместе с преступниками из Начеса и Траммел Трейсес. Эти места я знал вдоль и поперек, поскольку здесь вырос, однако на то, чтобы узнать все их тайны, не хватит и жизни. Мало рек на Земле петляют так, как Серный рукав Красной реки. И еще меньше располагают таким количеством укромных мест, как изгибы, поймы, острова и болота Серной. Одни были известны многим, другие нет, но я, вероятно, был единственным, кто знал все. Большинство из них мне показали мои друзья-индейцы каддо. Боб Ли с парнями меня не беспокоили. В те времена не задавали много вопросов, считая, что не стоит вмешиваться в чужие дела. Правда, иногда ребята надо мной подшучивали. — Он завел себе девушку, — предположил Мэтт Кирби. — Ухаживает за той вдовушкой, — сказал Джек Инглиш, — все возле нее крутятся, чем же он хуже? — Иной раз она так посмотрит, что не себе становится, — сказал Биккерстаф. — Она настоящая женщина, и удержать ее сможет только настоящий мужчина. Они говорили о Лейси Петрейн. Ее обсуждали больше, чем любую другую женщину, называя «орлеанка» или «вдова», как будто кроме нее вдов у нас не было. Но когда такая женщина приезжает в нищую местность с мешком денег, о ней наверняка пойдут разговоры. Чэнс Торн тоже не сидел на месте. Время от времени я слышал, что он появлялся то там, то здесь, в основном его видели к югу от наших мест. Что его могло там заинтересовать? Может он сам за кем-нибудь ухаживал? Но Чэнс Торн не станет утруждать себя ради женщины, он ничего не делал без достаточно серьезной причины. Что же важного для него было на юге? Когда я догадался, я даже подпрыгнул от неожиданности. Боб Ли резко обернулся, подумав, что я уловил какой-то угрожающий звук. — В чем дело, Каллен? — Кое-что пришло на ум. — Я обнял колени руками. — Билл, — спросил я Лонгли, — ты сможешь мне помочь? — С удовольствием. — Постарайся выяснить, куда ездит Чэнс. Лонгли задумался. — Есть какая-нибудь идея? — Только догадки. Скорее всего, он ездит в Большой Лес. — Там орудует Сэм Барлоу. Чэнс туда не станет соваться, — возразил Биккерстаф. — Может и не станет. Боб Ли вынул из костра ветку, чтобы прикурить сигару. — Думаешь, это он докладывает Сэму Барлоу о передвижении армейских частей? — Он внимательно посмотрел на меня. — Ты его не любишь и можешь рассуждать предвзято. — Не исключено, — медленно согласился я, — но не думаю, что ошибаюсь. Чэнс очень рассудительный человек, когда дело касается его благосостояния. Семья Чэнса обеспечена, но не так богата, как остальные Торны, он всегда им завидовал. По-моему, он решил зашибить деньгу и неважно, каким способом. Через два дня, когда я выпалывал сорняки со своего кукурузного поля, невдалеке послышался стук копыт. Я подошел к «спенсеру», который прислонил к ближайшему дереву и сразу же обратил внимания на коня, который появился на дороге. — Вы смотрите не туда, куда нужно, мистер Бейкер, — сказала всадница. Голос был низким и уверенным, и когда я поднял глаза, то увидел самую красивую женщину, которую мне приходилось встречать. Я понял, что это «орлеанка», Лейси Петрейн. — У вас великолепный конь, — сказал я. Выражение ее лица не изменилось. — Да, это прекрасное животное. Как и вы, мистер Бейкер. Она повела разговор без обиняков, и я внимательно оглядел ее — все было при ней, не напрасно знающие люди утверждали, что она настоящая женщина. — Именно о таком коне я мечтал, — задумчиво произнес я. — Я приехала поговорить о работе. — Не могу вас взять, — ответил я, — у меня нет денег. Она пропустила это мимо ушей. — Мне нужен мужчина… — Как и большинству женщин, — с невинным видом сказал я. Ее губы сжались. — Мистер Бейкер, я очевидно зря трачу время. Я знаю о ваших неприятностях с солдатами, и могу их уладить, потому что имею кое-какие связи. Если вы примете мое предложение, обещаю, что вас не станут беспокоить. Она злилась, однако не оступалась от своего. Может быть, одежда у меня старая и изношенная и танцую я, как медведь, но когда вижу такой огонек в глазах у женщины, знаю, что у нее на уме. — Мистер Бейкер, я покупаю землю, иногда вожу с собой наличные, поэтому мне нужен мужчина-сопровождающий, которого уважали бы и который умел бы пользоваться оружием. Когда поблизости банда Сэма Барлоу, я не чувствую себя в безопасности. — Вам лучше поговорить с полковником Белсером. Он с радостью выделит вам охрану, а то и сам будет вас сопровождать. — Он предлагал свои услуги, но я не хочу, чтобы меня связывали с ним или тем, что он здесь представляет. Понимаете, мистер Бейкер, я собираюсь здесь обосноваться и понимаю, что тем, кто поддерживал Восстановление, после ухода солдат придется нелегко. — Надо передать ваши слова Чэнсу Торну. Опершись на изгородь, я перемахнул через нее и подошел к ней. Лейси Пертейн сидела в седле с хлыстом в руке и пистолетом в притороченной кобуре, а я, присматриваясь, обошел вокруг коня. Мне всегда нравились хорошие лошади — женщин я тоже ценил. Подойдя к ней с другой стороны я протянул руку и похлопал коня. Лейси смотрела на меня, и надо отдать ей должное — она не боялась. Кажется, она считала, что сможет справиться с любой неожиданностью. — Если интересуетесь породистыми лошадьми, — сказала она, идите работать ко мне. У меня есть несколько очень хороших. — Откуда вы узнали, как меня найти? — Мне вас описали, я проезжала мимо. Меня интересует собственность, мистер Бейкер, я ищу то, что можно купить. — Я не продаюсь. Тогда она по-настоящему разозлилась. — Вы себе льстите, мистер Бейкер. Я беру назад свое предложение о работе. Она уехала, излучая гнев, но когда я вернулся к мотыге, желание работать пропало. Я вел себя, как неотесанный деревенщина, каким и был на самом деле, только показывать этого не стоило. А она была самой привлекательной женщиной, которую я когда-либо видел. Женщиной, которая даст своему мужчине все, что он просит, и еще кое-что впридачу. Спрятав мотыгу, я взобрался на мула и отправился в болота, где нашел спокойное местечко, и начал тренироваться с револьвером. Бросил, когда с меня ручьем потек пот и заболела рука. Выхватывать я стал быстрее, делая меньше лишних движений и увереннее захватывая рукоятку. Так и надо, потому что когда грянет беда, одна ошибка будет равнозначна смерти. Встреча с Лейси Пертейн напомнила мне о Кейти Торн. Кейти не такая броская, как «орлеанка», но не менее красивая. Манеры ее были горделивыми, спокойными, грациозными… надо найти предлог, чтобы повидаться с Кейти. О Лейси Петрейн рассказывал Мэтт Кирби. Он знал о ней больше всех. Она выглядела года на двадцать три-двадцать четыре, однако Мэтт считал, что ей должно быть лет на шесть больше. Ее отец владел плантацией возле Нового Орлеана, в роду Лейси были французы, испанцы и ирландцы. Когда она была еще девочкой, отец проиграл большую часть семейного состояния, и она переехала в Новый Орлеан. В тот год, когда ей исполнилось шестнадцать, отец умер от желтой лихорадки, и она вышла замуж за профессионального картежника, ирландца по имени Теренс О'Доннелл. Матт говорил, что он был джентльменом тридцати двух лет, красивым, умным, сноровистым и везучим не в пример ее отцу. Они уехали из Нового Орлеана в Атланту, а потом, по словам Матта, побывали в Чарльстоне, Ричмонде и Нью Йорке, поговаривали, что даже в Гаване. Затем однажды ночью на речном пароходе Теренс сдал не ту карту не тому человеку и был убит на дуэли, оставив молодой вдове свои познания в карточной игре и четырнадцать тысяч долларов. В восемнадцать лет она уехала в Европу с двумя негритянскими девушками-рабынями и огромным негром лет шестидесяти, но сильным, как бык. Следующие два года жила в Париже, Лондоне, Вене, Риме, Венеции и Мадриде, а потом увлеклась каким-то мужчиной. Роман не удался. Она вышла замуж за Андре Петрейна, внебрачного сына одного влиятельного француза. Андре пытался шантажировать отца и был тут же убит. Лейси предложили билет до Нью Йорка с пожеланием больше не покидать родной континент. На обратном пути какие-то люди попытались научить ее игре в покер, потеряв при этом три тысячи долларов. Снабдив деньгами старого приятеля О'Доннелла, она открыла в Чарльстоне игорный дом. Перед войной она его продала и вложила деньги в партию хлопка, который с выгодой продала в Лондоне, где и прожила большую часть войны. Матт Кирби служил с человеком, который вел дела Лейси в игорном доме, именно от него Матт узнал ее историю. Лейси Петрейн вернулась с приличной суммой денег и принялась скупать землю в Восточном Техасе, рассчитывая, что с окончанием Восстановления станет одной из самых богатых женщин в этой части страны. План ее был хороший. Мы слышали, что она покупает землю то здесь, то там и ей совсем не мешали налеты Сэма Барлоу или любого другого бандита, если уж зашла об этом речь. Чем больше было напугано население, тем с большей охотой оно расставалось со своими наделами. Судя по всему, Лейси Петрейн знала, чего хочет и как этого добиться. Обнаружив, что она приобрела старый участок Драммонда, находившийся к северу от Фэрли, и еще одну ферму к югу от моего поля, я задумался над причиной, побудившей ее предложить мне работу. Неважно. У меня хватает других проблем, к тому же, засеяв землю, надо решать, что делать дальше. В Шривпорте и Седалии иногда скупали скот, а в лесах бродили тысячи неклейменных коров и бычков. Глубоко в болотах под темно-зелеными кипарисами и нависающими лианами я обдумывал, что можно сделать и как. И каждый день тренировался с револьвером. Однажды ночью мы сидели вокруг костра, когда в воде неожиданно плеснула рыба. Звук был знакомым, однако его внезапность заставила нас подскочить: через мгновение около костра никого не было. В ночной темноте под кипарисом я взглянул на револьвер в своей руке и понял, что выхватил его автоматически. Значит, так оно и делается. Я кое-чему научился и стал быстрее, намного быстрее. Никто не двигался, то здесь то там поблескивало в кустах дуло винтовки. Мы прислушивались и вдруг уловили другой звук, не принадлежащий лесу. По тропе к острову приближался всадник. Когда он въехал в круг света, отбрасываемый костром, мы узнали Мэтта Кирби. Это был плотный, кряжистый человек с широким лицом и тяжелым подбородком и спокойным характером. Он слишком любил выпить, однако всегда оказывался там, где не было солдат. Он спешился, подошел к костру и налил черного кофе в потемневшую от копоти кружку. — На юге налет, — сказал он, когда мы стали выходить из темноты, убита женщина. Говорят, что это сделал Каллен. — Вот так, Калл, — сказал Лонгли. — Теперь ты видишь, что это серьезно. — Выехали три погони, — продолжил Кирби, — поэтому пришлось сматываться. Приказано стрелять на поражение, а если ты попадешься им живым, повесить на месте. — Это Барлоу, — сказал я. — Когда мы с ним повздорили, я предупредил, чтобы он здесь не появлялся. Биккерстаф встал. — Каллен, тебе надо бежать. Небезопасно стало даже здесь. — Я останусь. — Можем перебраться в Логово дьявола, — предложил Ли. — Это дальше на севере, там они нас не найдут. Логово дьявола было отличным убежищем, до него было нелегко добраться и удобно защищать. Никакая погоня не посмеет и близко к нему подойти. — Вы поезжайте, — сказал я, — а мне надо проехаться в Большой Лес. Все сидели, глядя на меня, стараясь понять, что я задумал. У меня была лишь одна мысль: там Сэм Барлоу, пришло время с ним рассчитаться. Мне надо встретиться с ним и почитать ему из Библии. — Я слыхал кое-что еще, — сказал Кирби. — Дюжина всадников остановились у Блекторна. Видел их по дороге сюда. Если это люди Барлоу, то Кейти грозит беда. Поднявшись, я подошел к мулу и начал седлать. Возможно, я уже опоздал. Лонгли подошел, когда я затягивал подпругу. — Что тебя грызет, Калл? Бежишь, как испуганная куропатка? — В Блекторне живет Кейти Торн с теткой. Они одни. — Она тебе дорога? — Да. — Тогда подожди, пока я возьму седло. Боб Ли подошел к своему коню с седлом под мышкой. — Мне обидно, что ты собираешься отправиться в одиночку, Калл. Можно подумать, у тебя нет друзей. — Спасибо, Боб. Я смотрел, как они собираются в дорогу, и в душе у меня возникло незнакомое теплое ощущение. За всю мою жизнь у меня было мало друзей, я знаю, что их становится меньше, когда приходит беда. Нельзя сказать, что я старался завоевать друзей. Жил я в одиночку, с обидой на сердце, хоть и скучая по дружбе, но остерегаясь предлагать ее, поскольку не знал, что из этого получится. Штука в том, что если хочешь заиметь друзей, то должен быть дружелюбным. Похоже, всю жизнь придется учиться самым простым вещам. Мэтт Кирби перебросил седло на запасную лошадь Биккерстафа, и когда мы отправились в дорогу, я почувствовал себя лучше, чем король с самой сильной армией за своей спиной, потому что рядом со мной ехали отличные парни; как и меня, их загнали в угол, им надо было драться за себя и за то, во что они верили. Если в Блекторн прибыл Сэм Барлоу, ему стоит побыстрее сматываться, иначе там его и похоронят. Когда мы ехали по черным лесным тропам, луна была скрыта за облаками, копыта коней звонко цокали по утоптанной дороге или шелестели в траве лугов, но темнота нас не пугала, ведь она была нашим союзником. Лошади у нас были темные, одежда тоже, даже человек с хорошим зрением нас не заметил бы. — У них уйдет много времени, чтобы устроить лагерь, — успокоил меня Кирби. — Они остановились под старыми деревьями между домом и рекой. Домом он называл большую усадьбу, собственно Блекторн, находящуюся на расстоянии трехсот ярдов от бывшего дома Уилла, где сейчас жила Кейти. Усадьба много месяцев стояла заколоченной и пустой, бандиты наверняка рассчитывали в ней поживиться, а поживиться там было чем. Мне все равно, что они возьмут из Блекторна, но если тронут Кейти или даже пригрозят ей, я пристрелю Сэма Барлоу. Мне нечего терять, кроме жизни, и даже теперь я не могу сказать, что прожил ее не напрасно. Когда мы свернули на заросшую травой тропинку, ведущую к сломанной изгороди, над окаймляющим горизонт лесом появилась луна, с неба сквозь листву полился смутный свет, но его было недостаточно, чтобы заметить нас на дорожке, протянувшейся через сад. Если повезет, мы застанем бандитов врасплох. Было очень тихо, раздавалось только кваканье лягушек, но, проехав половину огромного сада, мы услышали около дома Уилла пьяные голоса, затем стук. Кажется, мы прибыли вовремя. — Открывайте! Открывайте или мы взломаем дверь! Внутри меня стала постепенно нарастать глухая черная ярость, пока не заполнила целиком, а затем появилось странное пугающее спокойствие. Я себя знал и боялся этих приступов гнева, но не сейчас. Мы вели лошадей по длинной, нетронутой траве сада и слышали, как из дома ответила Кейти: — Уходите! Уходите, иначе я буду стрелять! — Послушай-ка меня, — отозвался один из бандитов, — нас всех ты не сможешь перестрелять, мы все равно ворвемся. Будь хорошей девочкой и открой дверь. Ночь была тихой, мы уже подъехали к дому, и поэтому когда его голос замер, я спокойно и отчетливо произнес: — Она вас всех не сможет перестрелять, но мы сможем. Они испугались, мы почувствовали это безошибочно. Никто не вставал поперек бандитам Сэма Барлоу, но на этот раз их остановил голос из ночи. Эти люди, стоящие перед домом, где меня дружелюбно принимали, были убийцами, насильниками, конокрадами, дезертирами и подонками; каким плохим я бы ни был, я никогда не опускался до уровня этой мрази. — Не лезь не в свое дело, убирайся подобру-поздорову. Я кипел от ярости, но нашел в себе силы рассмеяться, хотя, боюсь, смех не получился веселым. — Вы люди Барлоу? — Ну и что из того? — Я предупредил Барлоу, чтобы он держался подальше от этих мест. Хотите удрать или умереть? Луна стояла за деревьями, но ее свет пробивался сквозь листву кипарисов и падал на дверь дома, где жила Кейти и где стояли бандиты, но мы рассеялись по краю сада, скрытые ночной тенью, скопившейся под деревьями, и бандиты не могли видеть нас, слышали только мой голос. Они начали беспокойно перешептываться. Им не понравилось вмешательство, однако кто-то из них подумал, что в саду лишь один человек, и я увидел, как двинулась в мою сторону винтовка. Мой «спенсер» лежал на седле и смотрел на ближайшего к двери бандита, на чье лицо падала полоска света из запертых ставен. Я разглядел жилетку и серую рубашку, и когда его винтовка шевельнулась, я выстрелил. На краю сада справа от меня тишину распороли громкие резкие звуки, упали первые бандиты, и я пришпорил мула, прицелившись в голову стоящего человека, понимая, что могу промахнуться, и тем не менее нажал на спуск и заметил, что человек грохнулся наземь менее чем в трех футах. Ночь гремела выстрелами, люди Барлоу разбегались, падали, вскакивали, шатаясь, и снова падали. Атака была внезапной и успешной. Мы увидели, что какой-то раненый катается по траве, пытаясь потушить пламя, которое выбила пуля у него на груди. Черный дымный порох сгорал не полностью и часто воспламенял одежду, мне приходилось встречать людей, у которых на всю жизнь сохранились отметины от пороха. Их лагерь находился за усадьбой, и мы помчались мимо деревьев, крича и стреляя во все, что двигалось в бледном лунном свете между стволов деревьев и в кустах. Затем мы увидели их костер, от него бежал человек и Билл Лонгли выстрелил, человек и на всем бегу полетел на землю, словно подбитая куропатка, потом начал подниматься, но три пули пригвоздили его к темной траве, на которой остались борозды от его пальцев, и он умер, смешав красную кровь с черной землей. — Хороший выстрел, — сказал я, — осенью надо съездить поохотиться на гусей. Мы спрыгнули с коней, и Биккерстаф перевернул на спину убитого: на щеках его тянулись царапины от ногтей. Возможно, это он изнасиловал и убил женщину, о которой говорил Мэтт. В лагере мы обнаружили два «кольта драгун», винтовки «генри» и «баллард» и два старых мушкета. Нашли также кофе, сахар, рис и хлеб. Мы забрали все, поскольку сами скрывались от закона и с продовольствием было у нас туго. Один «кольт» я взял себе, второй отдал Лонгли. Ли досталась винтовка «баллард». Когда мы вели лошадей по просторным лужайкам, я остановился и посмотрел на усадьбу. — Давным-давно, — сказал я Ли, — здесь устраивали танцы. По вечерам, когда на бал съезжались великолепные кареты, я сидел за деревьями и наблюдал исподтишка. Из карет выходили нарядно одетые апры, они поднимались по ступеням, а из дома доносилась музыка. — Такого уже никогда не будет, — хмуро произнес Ли. — Это было в другом мире. Он правильно сказал, однако я сожалел об этом, хотя и был посторонним. Дверь дома Уилла была открыта, в проеме Кейти наклонилась над телом тяжелораненого. — Помогите мне, пожалуйста, положить его на постель. — Он собирался вломиться к вам, мэм, — сказал Биккерстаф, — Пускай лучше помрет. Это плохой человек. — Тогда вам надо было его добить. Я не позволю даже собаке умирать на своем пороге, а он человек. Мы занесли его в комнату, и Кейти поставила кипятить воду. Среди наших потерь не было — ни единой царапины, поскольку атака была внезапной, и люди Барлоу могли отвечать беспорядочными, неприцельными выстрелами. Под деревьями мы нашли еще трех убитых, в добавок к застреленному у двери, и одного с тяжелым ранением. По крайней мере двое раненых валялись на траве около лагеря и, по-моему, один убитый. Нам надо было их отыскать. — Сэму Барлоу это не понравится, — сказал Матт Кирби, раскуривая трубку. — Точно не понравится. — Он приедет, — сказал Биккерстафф. — Я думаю, он скоро приедет сюда. — Пусть поторапливается, — ответил я, — потому что иначе я поеду за ним. Не убирайте лопату после того, как мы всех похороним. Я собираюсь приготовить Барлоу могилу и выкопаю ее у Корнерс. Поставлю надгробную надпись и оставлю открытой. Лонгли рассмеялся. — Хорошая мысль. Я многое отдал бы за то, чтобы поглядеть на его рожу, когда он о ней узнает. Я с удовольствием помогу тебе копать, Каллен. На меня взглянул раненый. — Ты выкопаешь могилу самому себе, кто бы ты ни был. Барлоу убьет тебя за это. — Кто бы я ни был? Меня зовут Каллен Бейкер, я живьем сдеру шкуру со всякого, кто поднимет руку на Кейти Торн. Раненый быстро повернул голову к Кейти. — Вы из Торнов? — Он был потрясен. — Барлоу меня за это повесит! — Барлоу друг Чэнса, так ведь? — спросил я. Кейти бросила на меня резкий взгляд, но раненый молча смотрел в потолок. Больше он не произнес ни слова. При лунном свете мы вырыли настоящую могилу и закончили ее, когда луна скрывалась за вершинами деревьев. На холмике у изголовья поставили доску с надписью, выжженной раскаленным тавром.Прежде чем солнце прошло четверть пути, надпись у пустой могилы у Корнерс повидало человек десять, и поскольку все любили хорошую шутку, к вечеру о ней рассказывали от Люфкина до Бостона. В болотах тоже любили соленые истории, и скрывающиеся от закона крутые ребята посмеивались и с нетерпением ожидали продолжения. А в Большом Лесу об этом узнал Сэм Барлоу. Говорили, что он чуть не лопнул от злости. Говорили, что он ярился и ругался последними словами, но в конце концов успокоился и задумался. Люди, рассказывавшие мне об этом, предупреждали: — Будь осторожней, парень. Теперь он должен тебя убить или покинуть эти края. Он приедет на север, когда ты меньше всего будешь этого ждать. А на поляне за полем в Фэрли я продолжал упражняться с револьвером, рукоятка уверенно входила в руку, он вылетал из кобуры легко и плано, дуло находило цель, слоно было живым. Пусть приходят. Я готов.ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ СЭМ БАРЛОУ
ТРУС
ВОР
УБИЙЦА
СРАЖЕННЫЙ КАЛЛЕНОМ БЕЙКЕРОМ
Последние комментарии
20 часов 20 минут назад
20 часов 36 минут назад
20 часов 49 минут назад
20 часов 54 минут назад
23 часов 26 минут назад
23 часов 30 минут назад