Хлебопашец [Иван Емельянович Филоненко] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]


Иван Емельянович Филоненко родился в 1934 году в степной деревне Константиноградовке, основанной украинскими переселенцами на берегу башкирской речки Уршак.

Здесь, в Башкирии, прошли его детские и школьные годы, сюда вернулся он после окончания агромелиоративного техникума помощником лесничего. После службы в Советской Армии И. Филоненко работал в подмосковном опытно-показательном лесхозе, здесь же начал писать свои первые рассказы о лесниках. Окончив Литературный институт имени А. М. Горького, несколько лет работал журналистом.

Первые повести И. Филоненко «Облака под лугом» (1968) и «Пока вырастут деревья» (1973) автобиографичны, следующие книги явились результатом размышлений над сегодняшними проблемами тружеников лесного и сельского хозяйства. Это повесть «Сотвори красоту» (1977), художественно-публицистическая книга «На холмах, посреди России» (1980), книги очерков «В сосновом красном бору» (1979) и «Земные наши заботы» (1983).

С особым интересом встретили читатели и критика новую повесть Ивана Филоненко «Хлебопашец».



Глава первая

1
Снег тихо опускался на прибранные нивы, умолкшие леса, на схваченную тонким ледком речку, пустые огороды, деревенские дворы и улицы.

Мир преображался, делался чистым, ярким и радостным — надоела грязь, надоело громыхать на телеге по выбитым слякотной осенью колдобинам. Не терпелось на санях по деревне промчаться, коней размять. Уже и сани были готовы, стояли во дворах, воинственно задрав оглобли. Кое-кто их даже на улицу вытянул — хотел показать: вот, новые справил, с железным полозом. А на ходу-то легкие какие!

Однако не в санях дело, санями мужик не похвалится, если конь голодный и в ларях пустовато. Год, слава богу, выдался добрый: и тепла в меру — ни хлеба, ни травы не посушило, и на дожди грех обижаться — немного их было, но все ко времени, так что вдосталь хлебушка мужики намолотили, еще и по сегодня цепами стучат, домолачивают по ригам. Это уже вроде баловства и хвастовства: вот сколь снопов пшенички навязал, на дворе октябрь к концу, а я с обмолотом никак не управлюсь. Гордая дума эта радовала не только хозяина, но и всех домочадцев, определяя собой и настроение и тон общений. Никто не жаловался, не кручинился, не скупился ни на какое одолжение: «Когда отдашь, тогда и ладно».

Да и что скупиться, если сыт, если и хлеб уродился и лен удался — будет во что обрядиться (уж бабы-то постараются, ночами будут сидеть, а наткут холстов да одежонок нашьют).

А сейчас главной заботой у всех была капуста. Посматривали в окна, на тихий снег, стучали ножами, наточенными до остроты специально по такому торжественному случаю. Поглядывали в посветлевшие окна, покрикивали на ребятишек: «Снег же вон идет, пошли бы побегать!» А они мешались под руками, томились в ожидании — кто первее ухватит кочерыжку. Мужики тоже частенько наведывались в избу — что детишки малые, поглядывали, как вкусно похрустывают ребята, как весело управляются с делом бабы, и всем загадывали давно разгаданную загадку: «Маленький, горбатенький, всю ниву обрыщет, а домой вернется — целый год пролежит». Бабы и ребятишки прикидывались несмышлеными, высказывали самые разные отгадки, а какой-нибудь малец, которому сами же и шепнули на ухо, выкрикивал торжествующе: «Серп!» Домочадцы ахали без всякого притворства и пускались вспоминать минувшую жатву: уж довелось нынче серпу порыскать по полю, поисточиться. А теперь что ж, пусть и полежит, отдохнет, зимой батя позубрит его — и опять готов будет рыскать.

Все были благодушны, потому что знали: сусеки полны зерном, подпол и погреб доверху засыпаны картошкой, стог сена выше избы красуется за сараем. Так что и себе на стол, и в ясли скоту будет что положить. Будет что и на базар в город свезти. Значит, заведется и кой-какая копейка, чтобы долги соседям отдать, подати уплатить и дырки подлатать, какие понаделала в хозяйстве страшная засуха, та, что четыре года назад пожгла все, погубила. Легче умереть было, чем выжить...

Весть о грозной туче, которая собралась в тот погибельный 1891 год над Шадринским уездом и которая готова была «разразиться голодом повсеместным и почти поголовным», дошла до самого Санкт-Петербурга. Смелый и честный, должно быть, человек написал в газету «Русские ведомости» вот такие строчки, на крик похожие: «Уже и теперь 77000 жителей питаются хлебом из сорных трав с незначительной примесью ржи. Домашний скот, избалованный добрым сеном, отвертывается от этого хлеба, а люди едят и благодарят бога, у кого есть запас сорной травы на завтрашний день. Но и урожай сорных трав не был значительным. Недалеко то время, когда не останется ничего. Даже и теперь обычное явление, что люди по два и три дня остаются без всякой пищи, а что будет дальше — страшно подумать».

В петербургских дворцах этот крик горя и нужды вызвал лишь