Тайна Магдалины [Кэтлин Макгоуэн] (fb2) читать онлайн

Кэтлин Макгоуэн Тайна Магдалины

Эта книга посвящена

Марии Магдалине,

моей музе, моей предшественнице;

Питеру Макгоуэну,

утесу, на котором я построила свою жизнь;

Моим родителям, Донне и Джо,

за безграничную любовь и интересные гены;

и нашим принцам Грааля,

Патрику, Конору и Шейну,

за то, что наполнили нашу жизнь любовью,

смехом и постоянным вдохновением.

Избранной госпоже и детям ее,

Которых я люблю по истине,

И не только я, но и все познавшие истину,

Ради истины, которая пребывает в нас

И пребудет с нами вовек.

2 Ин. 1–2

Пролог

Южная Галлия

72 год

Оставалось не так много времени.

Пожилая женщина потуже затянула на плечах потрепанную шаль. Осень рано пришла в красные горы; холод пронизывал ее до костей. Медленно, осторожно она начала сгибать пальцы, желая размять пораженные артритом суставы. Руки не должны подвести ее — слишком много поставлено на карту. Сегодня вечером нужно закончить писать. Скоро придет Фамарь с кувшинами.

Она позволила себе роскошь глубоко, прерывисто вздохнуть. «Я уже давно не отдыхала. Так давно, давно».

Она знала, что эта работа — ее последнее дело на земле. Воспоминания о прошлом вытянули почти всю жизнь из увядшего тела. Кости налились тяжестью от невысказанной печали и усталости, которая приходит к тем, кто пережил своих близких. Бог дал ей пройти много испытаний, и они оказались жестокими.

Только Фамарь, ее дочь и последний оставшийся в живых ребенок, все еще оставалась с ней. Фамарь была ее благословением, проблеском света в те самые мрачные часы, когда воспоминания, более ужасные, чем ночные кошмары, отказывались уходить. Сейчас ее дочь — единственный человек, который пережил Великое Время, хотя она была всего лишь ребенком, в то время как все они играли свою роль в истории. И все же становится легче, когда рядом тот, кто помнит и понимает.

Остальные ушли. Большинство из них умерли, замученные жестокими пытками. Возможно, некоторые еще были живы, рассеялись по огромному пространству Божьего мира. Вряд ли об этом удастся когда-либо узнать. Много лет прошло с тех пор, как приходили известия от других, но она все равно молилась за них, молилась от рассвета до заката в те дни, когда воспоминания были слишком сильными. Всем сердцем и всей душой женщина желала, чтобы они обрели покой и не страдали.

Да, Фамарь была для нее единственным прибежищем в те смутные времена. Девушка не помнила ужасных подробностей Мрачного Времени, но знала красоту и милосердие людей, которых Бог избрал идти по Его священной тропе. Путь Фамари был путем чистого служения и любви. Преданность девушки, полностью посвятившей себя помощи матери в эти последние дни, поражала.

«Труднее всего для меня сейчас — покинуть мою любимую дочь. Даже теперь, когда смерть приближается ко мне, я не могу приветствовать ее».

И еще…

Женщина выглянула из пещеры, почти четыре десятилетия служившей ее домом. Небо было ясным, когда она подняла к нему свое морщинистое лицо, любуясь красотой звезд. Никогда не перестаешь дивиться Божьему творению. Где-то там, за звездами, души самых любимых ею людей. Сейчас их присутствие ощущалось ближе, чем когда-либо ранее.

Она чувствовала Его.

«Да будет воля Твоя», — прошептали губы в ночное небо. Медленно и осторожно повернувшись, женщина вернулась внутрь. Глубоко вздохнув, она принялась внимательно рассматривать грубый кусок пергамента, щурясь в тусклом свете коптящей масляной лампы.

Стило в непослушных пальцах начало тщательно выцарапывать буквы.

…По прошествии всех этих лет писать об Иуде Искариоте не стало легче, чем это было в те мрачные дни. Не потому, что я имею какое-то предубеждение против него, а скорее потому, что я его не имею.

Я расскажу историю об Иуде и надеюсь, что сделаю это со всей справедливостью. Он был человеком бескомпромиссным в своих принципах, и те, кто следуют за нами, должны знать это: он не предал их — или нас — за мешок серебра. Он был самым верным из двенадцати. За прошедшие годы у меня было очень много причин для скорби, и все же только Его я оплакиваю больше, чем Иуду.

Многие хотели бы, чтобы я плохо отозвалась об Иуде, заклеймила его как предателя и изменника. Но я не могу написать ничего из этого, ибо слова стали бы ложью прежде, чем мое перо коснулось страницы. Достаточно лжи будет написано о нашем времени, Бог явил мне это. Я не буду прибавлять к ней свою.

Ибо что есть моя цель, как не рассказать всю правду о случившемся?

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 1

Марсель

Сентябрь 1997 года

Марсель в течение многих столетий был прекрасным местом для того, чтобы умереть. Легендарный морской порт поддерживал свою репутацию логова пиратов, контрабандистов и головорезов. Этим статусом он обладал с тех пор, как римляне отбили его у греков еще до жизни Христа.

К концу двадцатого века усилия французского правительства исправить репутацию города, наконец, сделали его достаточно безопасным. И все же убийства не шокировали местных жителей. Насилие прочно укоренилось в их сознании. Рыбаки в кожаных куртках не удивлялись, когда их сети приносили вместо улова неопознанные трупы.

Роже-Бернар Жели не был уроженцем Марселя. Он родился и вырос в предгорьях Пиренеев, в древней общине. Двадцатый век не вторгся в ее древнюю культуру, которая почитала любовь и мир превыше всех земных материй. Однако Жели не отвергал окружающий мир и его ценности; помимо всего, он был вождем для своих людей И, хотя члены общины пребывали в глубоком духовном мире между собой, у них имелись свои враги.

Роже-Бернар любил говорить, что самый яркий свет притягивает к себе самый глубокий мрак.

Он был человеком громадного роста. Те, кто не знал душевную мягкость Роже-Бернара, могли ошибочно посчитать его человеком, которого стоит опасаться. Скорее всего, убийцы его не знали.

Ему следовало предвидеть такое развитие событий. Вряд ли у него получилось бы абсолютно спокойно нести такой бесценный предмет. Разве тысячи его предшественников не погибли во имя спасения этого же сокровища? Но выстрел раздался сзади, и Жели не увидел врага.

Однако на убийстве нападавшие не остановились. Видимо, их было несколько, поскольку внушительный размер и вес жертвы потребовали значительных усилий для исполнения того, что последовало дальше.

К счастью, Роже-Бернар умер прежде, чем начался обряд. Он не видел злорадства убийц, приступивших к своему отвратительному занятию. Их вожак с особым рвением отнесся к выполнению задуманного, распевая свою древнюю молитву ненависти, пока работал.

«Neca eos omnes. Neca eos omnes».

Отделить голову человека от тела — дело грязное и трудное. Оно требует силы, решительности и очень острого инструмента. Те, кто убил Роже-Бернара Жели, обладали всем этим.

Труп пробыл в море долгое время. Следователи были обескуражены плачевным состоянием тела и мало значения придали отсутствию одного пальца на руке. В отчете о вскрытии, позднее затерявшемся среди бюрократических бумажек, просто написали, что указательный палец на правой руке отрезан.

Иерусалим

Сентябрь 1997 года

Древний и шумный Старый Город Иерусалима переполняла бурная суета, свойственная вечеру пятницы. Время медленно тянулось в разреженном и священном воздухе, пока правоверные иудеи спешили в синагоги, готовясь к шаббату. Христиане прогуливались по Via Dolorosa, Скорбному Пути, череде извилистых, вымощенных булыжником улиц, отмечавших путь к распятию. Именно здесь избитый и окровавленный Иисус Христос нес на плечах свою тяжкую ношу, совершая путь к божественной славе на вершину холма Голгофы.

Тем осенним вечером американская писательница Морин Паскаль на вид ничем не отличалась от других паломников, прибывших из самых удаленных и разнообразных уголков земли. Пьянящий сентябрьский бриз смешивал запах шипящей на огне шавермы с ароматом экзотических масел, струившимся с древних рынков. Морин медленно брела, сжимая в руке путеводитель, купленный по Интернету у христианской организации. Путеводитель подробно описывал Крестный путь, дополняя рассказ картами и указаниями на четырнадцать остановок на пути Христа.

— Леди, хотите четки? Дерево с Масличной горы.

— Леди, вам нужен экскурсовод? Вы никогда не потеряетесь. Я покажу вам все.

Подобно большинству западных женщин, ей приходилось отбиваться от нежелательных приставаний иерусалимских уличных торговцев. Некоторые из них не оставляли попыток предложить свои товары или услуги. Других привлекала сама маленькая женщина с длинными рыжими волосами и светлой кожей — экзотическое сочетание в этой части света. Морин давала отпор преследователям вежливым, но твердым «Нет, спасибо». Потом она отводила взгляд и уходила. Ее кузен Питер, эксперт по Ближнему Востоку, хорошо подготовил ее. Морин тщательно подходила даже к малейшим деталям своей работы и внимательно изучила культуру Иерусалима. До сих пор это себя оправдывало, и Морин сосредоточилась на своем исследовании, занося детали и наблюдения в записную книжку в молескиновом переплете.

Ее до слез тронула мощь и красота восьмисотлетней францисканской Часовни Бичевания на том месте, где Иисус подвергся истязанию. Это была совершенно неожиданная эмоциональная реакция, поскольку Морин приехала в Иерусалим не в качестве паломника. В действительности она прибыла сюда как исследователь, наблюдатель и писатель в поисках точного исторического фона для своей книги. Хотя Морин стремилась к более глубокому пониманию событий Страстной Пятницы, в исследовании она исходила скорее из соображений разума, чем сердца.

Она посетила монастырь Сестер Сиона, прежде чем двинуться к соседней Часовне Осуждения, легендарному месту, где Иисус принял крест после приговора к распятию, вынесенного Понтием Пилатом. И снова у нее неожиданно возникло непреодолимое чувство печали, когда она прошлась по зданию. Барельеф изображал события того ужасного утра 2000 лет назад. Морин остановилась, поглощенная яркой захватывающей сценой: ученик пытается заслонить Марию, мать Иисуса, чтобы избавить ее от вида сына, несущего Свой Крест. Слезы жгли ей глаза. Впервые в жизни она подумала об этих легендарных исторических фигурах как о реальных людях, как о существах из плоти и крови, прошедших через невообразимые страдания.

Почувствовав минутное головокружение, Морин оперлась рукой на прохладные камни древней стены. Она подождала, чтобы прийти в себя, прежде чем сделать заметки по поводу скульптур.

Она продолжила свой путь, но лабиринт улиц Старого Города сбивал с толку. Даже тщательно составленная карта не всегда помогала. Ориентиры часто были древними, стершимися от времени и легко могли оказаться незаметными для человека, незнакомого с их местонахождением. Морин выругалась про себя, когда поняла, что снова заблудилась. Она остановилась под навесом у двери магазина, прячась от прямых солнечных лучей. Палящий зной, даже несмотря на дуновение ветерка, опровергал наступление осени. Заслонив путеводитель от света, она огляделась вокруг, пытаясь сориентироваться.

— Восьмая Остановка на Крестном пути должна быть где-то здесь, — пробормотала она себе под нос. Это место представляло для Морин особый интерес, поскольку ее работа была сосредоточена вокруг данной истории, связанной с женщинами. Вернувшись к своему путеводителю, она продолжила читать отрывок из Евангелий, который относился к Восьмой Остановке.

«И шло за Ним великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нем. Иисус же, обратившись к ним, сказал: дщери Иерусалимские! Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших».

Морин вздрогнула от резкого стука в окно позади нее. Она подняла глаза, ожидая увидеть разгневанного хозяина, сердитого на нее за то, что она загородила его дверь. Но лицо, которое глядело на нее, светилось улыбкой. Безукоризненно одетый, средних лет палестинец открыл дверь в антикварный магазин, приглашая Морин войти. Оказалось, что он говорит на прекрасном английском языке.

— Входите, пожалуйста. Добро пожаловать, я — Махмуд. Вы заблудились?

Морин протянула путеводитель и сбивчиво пояснила:

— Я ищу Восьмую Остановку. Карта показывает…

Махмуд, смеясь, отмахнулся от книжки.

— Да, да. Остановка Восемь. Иисус встречает святых иерусалимских женщин. Выйдете отсюда и сразу повернете за угол, — показал он. — Там есть знак — крест на каменной стене, но вы должны смотреть очень внимательно.

Махмуд пристально посмотрел на Морин, прежде чем продолжить.

— В Иерусалиме всегда так. Надо очень внимательно смотреть, чтобы понять, что к чему.

Морин следила за его жестами и поняла указания. Улыбаясь, она поблагодарила его и уже хотела уйти, но остановилась, потому что ей бросился в глаза предмет на ближайшей полке. Магазин Махмуда считался в Иерусалиме одним из самых уважаемых заведений, здесь продавали подлинный антиквариат — масляные лампы времен Христа, монеты с эмблемой Понтия Пилата. Разноцветное сияние, переливавшееся сквозь оконное стекло, привлекло внимание Морин.

— Украшения, сделанные из осколков римского стекла, — объяснил Махмуд, когда Морин подошла к искусно сделанной витрине, полной золотых и серебряных украшений с вставками из драгоценной мозаики.

— Великолепно, — отозвалась Морин, подняв серебряный кулон. Разноцветные блики заметались по магазину. — Интересно, какую историю могло бы рассказать это стекло?

— Кто знает, чем оно было? — пожал плечами Махмуд. — Флаконом духов? Баночкой для специй? Вазой для роз или лилий?

— Поразительно. Две тысячи лет назад это была обычная вещь в чьем-то доме. Очаровательно.

Осмотрев магазин более тщательно, Морин поразилась качеству предметов и красоте витрин. Она протянула руку, чтобы слегка коснуться пальцем керамической масляной лампы.

— Ей действительно две тысячи лет?

— Конечно, некоторые из моих предметов еще старше.

Морин покачала головой.

— Разве подобные древности не принадлежат музеям?

Махмуд расхохотался, громко и от души.

— Дорогая моя, весь Иерусалим — музей. Копаясь в саду, обязательно найдешь что-нибудь очень древнее. Большинство действительно ценных вещей отправляются в крупные собрания. Но не все.

Морин подошла к стеклянному ящику, наполненному древними украшениями из кованой окислившейся меди. Она остановилась, ее внимание привлекло кольцо, украшенное диском размером с мелкую монету. Проследив за ее взглядом, Махмуд вытащил кольцо из ящика и протянул его посетительнице. Солнечный луч сквозь оконное стекло упал на кольцо, высветив узор в виде девяти точек, выбитых вокруг центрального круга.

— Очень интересный выбор, — сказал Махмуд. Его веселая манера разговора изменилась. Сейчас он выглядел напряженным и серьезным, внимательно наблюдая за Морин, пока она расспрашивала его о кольце.

— Насколько оно старое?

— Трудно сказать. Мои эксперты сказали, что оно византийское, вероятно, шестой или седьмой век, но, возможно, и старше.

Морин внимательно посмотрела на узор, состоящий из кругов.

— Этот узор кажется знакомым. Я чувствую, будто видела его раньше. Вы не знаете, он что-нибудь символизирует?

Напряженность Махмуда ослабла.

— Я не могу сказать определенно о намерениях мастера пятнадцать столетий назад. Но мне сказали, что это кольцо космолога.

— Космолога?

— Того, кто понимает связь между землей и космосом. То, что вверху, подобно тому, что внизу. Когда я впервые увидел его, оно напомнило мне планеты, вращающиеся вокруг солнца.

Морин вслух сосчитала точки.

— Семь, восемь, девять. Но они тогда не могли знать, что существует девять планет и солнце является центром солнечной системы. Ведь этого же не могло быть, не правда ли?

— Мы не знаем, о чем думали древние, — пожал плечами Махмуд. — Примерьте его.

Морин протянула кольцо обратно Махмуду.

— Ой, нет, спасибо. Оно действительно прекрасно, но я просто из любопытства. И я пообещала себе сегодня не тратить деньги.

— Все в порядке, — сказал Махмуд, явно отказываясь брать у нее кольцо. — Оно в любом случае не для продажи.

— Нет?

— Нет. Многие предлагали купить это кольцо. Я отказываюсь продавать. Так что вы спокойно можете примерить его. Просто ради забавы.

Поскольку хозяин вернулся к своему шутливому тону, она немного расслабилась. Ее привлекал необъяснимый древний узор. Что-то заставило Морин надеть кольцо на безымянный палец правой руки. Оно сидело превосходно.

Махмуд кивнул, снова став серьезным, и почти шепотом сказал сам себе:

— Как будто его сделали именно для вас.

Морин поднесла кольцо к свету, разглядывая, как оно смотрится на руке.

— Я не могу оторвать от него глаз.

— И оно должно принадлежать вам.

Морин с подозрением посмотрела на него, чувствуя приближение разговора о продаже. Махмуд выглядел намного элегантнее, чем уличные торговцы, но все-таки он был коммерсантом.

— Но вы же сказали, что оно не для продажи.

Она начала стаскивать кольцо, но хозяин магазина стал горячо возражать, выставив руки в знак протеста.

— Нет. Пожалуйста.

— Ладно, ладно. Сейчас будем торговаться, верно? Так сколько оно стоит?

На миг Махмуд посмотрел так, как будто получил серьезное оскорбление, прежде чем ответил.

— Вы неправильно поняли. Мне было поручено хранить это кольцо до тех пор, пока я не найду для него нужную руку. Я не могу продать его вам, потому что оно уже ваше.

Морин посмотрела на кольцо, потом снова озадаченно взглянула на Махмуда.

— Не понимаю.

Махмуд мудро улыбнулся и подошел к входной двери магазина.

— Конечно, не понимаете. Но придет день, и вы поймете. А сейчас просто храните кольцо. Как подарок.

— Я, наверно, не могу…

— Можете и будете. Должны. Если вы не сделаете так, я пропал. Вы же не хотите, чтобы это было на вашей совести.

Морин в замешательстве покачала головой и последовала за ним к входной двери, задержавшись у порога.

— Я действительно не знаю, что сказать и как благодарить вас.

— Не стоит, не стоит. Но сейчас вы должны идти. Тайны Иерусалима ждут вас.

Махмуд придержал для нее дверь, когда Морин шагнула за порог, снова поблагодарив его.

— Прощай, Магдалина, — прошептал он ей вслед. Морин остановилась, быстро обернувшись к нему.

— Простите?

Махмуд улыбнулся своей мудрой, загадочной улыбкой.

— Я сказал: «Прощайте, моя госпожа».

И он помахал Морин, которая помахала ему в ответ, снова шагнув под палящее ближневосточное солнце.

Морин вернулась на Via Dolorosa, где нашла Восьмую Остановку точно там, где указал Махмуд. Но она была взволнованна и не могла сосредоточиться, чувствуя себя странно после встречи с хозяином магазина. По дороге у нее снова закружилась голова, на этот раз еще сильнее, чем прежде, вплоть до потери ориентации. Это был ее первый день в Иерусалиме, и Морин, без сомнения, страдала от смены часовых поясов. Перелет из Лос-Анджелеса был долгим и утомительным, поспать почти не удалось. Но то, что произошло дальше с Морин, выходило за границы реальности.

Найдя каменную скамейку, Морин с облегчением присела отдохнуть. Ее качнуло от еще одного приступа головокружения. Безжалостное солнце вспыхнуло ослепительным светом, и молодая женщина вдруг мысленно перенеслась в другое место.

Она внезапно оказалась среди толпы. Вокруг нее царил хаос — многие кричали и толкались. Морин заметила, что толпящиеся люди одеты в грубую домотканую одежду, а на ногах носят грубые сандалии; она увидела это, когда кто-то больно наступил ей на ногу. В большинстве там были мужчины, бородатые и смуглые. Вездесущее послеполуденное солнце жгло их, смешивая пот с грязью на сердитых и расстроенных лицах вокруг нее. Она стояла на краю узкой дороги, и толпа прямо перед нею начала резко расступаться. Естественно образовавшаяся брешь расширилась, и маленькая группа медленно двинулась по тропе. Толпа, очевидно, следовала за этой кучкой людей. Когда движущаяся масса подошла ближе, Морин впервые увидела эту женщину.

Она была одной из немногих женщин в толпе — но не это отличало ее от других. Ее манера вести себя и царственная осанка придавали ей королевское величие, несмотря на слой грязи, покрывавший руки и ноги. Блестящие золотисто-каштановые волосы закрывал темно-красный платок. Инстинктивно Морин знала, что должна добраться до этой женщины, коснуться ее, поговорить с ней. Но волнующаяся толпа сдерживала ее, и она двигалась замедленно, как во сне.

Морин поразила пронзительная красота незнакомки. Она была стройной, с правильными, тонкими чертами лица. Но именно ее глаза преследовали Морин еще долгое время после того, как кончилось видение. В глазах женщины, огромных и блестящих от непролитых слез, необычного оттенка, где-то между янтарно-желтым и серо-зеленым, отражалась бесконечная мудрость и невыразимая печаль в едином обжигающем сердце порыве. На короткий, но показавшийся бесконечным миг их взгляды пересеклись, и Морин увидела в этих невероятно прекрасных глазах отчаянный призыв о помощи.

«Ты должна мне помочь!»

Морин знала, что этот призыв обращен к ней. Она замерла, как зачарованная, когда ее глаза встретились с глазами женщины. Эта связь прервалась, когда женщина вдруг посмотрела вниз на девочку, которая настойчиво тянула ее за руку.

Девочка взглянула вверх большими светло-карими глазами, такими же, как глаза матери. Позади нее стоял мальчик постарше и с более темными, чем у маленькой девочки, глазами, но явно тоже сын женщины. В этот непостижимый миг Морин поняла, что она — единственная, кто может помочь этой странной, страдающей царице и ее детям. Приступ сильного замешательства и что-то похожее на чувство безмерного облегчения пришли к ней вместе с этим пониманием.

Потом толпа снова нахлынула, и она потеряла женщину из вида.

Морин на несколько секунд закрыла глаза. Она энергично потрясла головой, чтобы освободиться от наваждения, в первый момент не вполне понимая, где находится. Взгляд вниз на джинсы, рюкзак из микрофибры и кроссовки фирмы «Найк» придал ей уверенность в том, что она в двадцатом веке. Вокруг нее продолжала кипеть суета Старого Города, но люди были одеты в современную одежду, и звуки сейчас были совсем другими. Иорданское радио оглушительно транслировало популярную американскую песню — «Losing Му Religion» группы R. Е. М. — из магазинчика на другой стороне улицы. Подросток-палестинец отстукивал ритм, барабаня по прилавку. Он улыбнулся ей, не переставая стучать.

Поднявшись со скамьи, Морин попыталась стряхнуть с себя впечатление от неожиданной картины. Она не понимала, что произошло, и не могла позволить себе зациклиться на этом. За короткое время ей нужно было увидеть достопримечательности, накопившиеся за 2000 лет. Мобилизовав журналистскую дисциплину и жизненный опыт по подавлению эмоций, она мысленно пометила свое видение как «подлежащее дальнейшему анализу» и заставила себя продолжить путь.

Морин присоединилась к кучке британских туристов, столпившихся на углу под предводительством экскурсовода, носившего воротничок англиканского священника. Он объявил своей группе паломников, что они приближаются к самому священному месту в христианском мире, Храму Гроба Господня.

Благодаря своим исследованиям, Морин знала, что оставшиеся Остановки на Крестном пути находятся внутри этого свято почитаемого сооружения. Охватывая несколько зданий, базилика закрывала место распятия с тех пор, как в четвертом веке императрица Елена дала обет сохранить эту священную землю. Елену, мать императора Священной Римской империи Константина, позднее канонизировали.

Морин медленно и с некоторыми колебаниями подошла к огромным входным дверям. Она много лет не была в настоящей церкви, и ее не радовала мысль, что сейчас это положение изменится. Исследование, которое привело ее в Израиль, было скорее научным, чем духовным. Морин постаралась сосредоточиться на этом. Она может пройти через эти двери.

Вопреки ее сопротивлению, в колоссальном святилище было что-то неотразимо волнующее и притягательное. Ступив в эти огромные врата, она услышала слова британского священника:

— В этих стенах вы увидите то место, где наш Господь принес последнюю жертву. Здесь сорвали с Него одежды, здесь распяли Его на кресте. Вы войдете в священную гробницу, где лежало Его тело. Братья и сестры мои во Христе, после посещения этого места ваша жизнь уже никогда не будет прежней.

Тяжелый и ни с чем не сравнимый аромат ладана окутал Морин. Паломники со всех концов христианского мира заполняли огромное пространство внутри базилики. Она миновала группу коптских священников, погруженных в тихую, благочестивую дискуссию, и заметила, как священник греческой православной церкви зажигает свечу в одной из маленьких часовен. Мужской хор пел экзотически звучащий для западных ушей гимн, доносившийся из какого-то тайного места внутри церкви.

Морин захватило обилие зрительных образов и звуков и не позволило сосредоточиться. Она не видела маленького жилистого человечка, стоявшего позади нее, пока он не постучал ее по плечу, заставив подпрыгнуть от неожиданности.

— Простите, мисс. Простите, мисс Мо-рии. — Он говорил по-английски, но, в отличие от загадочного хозяина магазина, Махмуда, с очень сильным акцентом. Морин не сразу поняла, что к ней обращаются по имени. Он повторил:

— Мо-рии. Ваше имя. Мо-рии, да?

Морин была озадачена, пытаясь определить, откуда этот странный маленький человечек ее знает. Она находилась в Иерусалиме меньше суток, и никому, за исключением портье отеля «Царь Давид», не называла своего имени. Но этот человек снова нетерпеливо спросил:

— Мо-рии. Вы — Мо-рии. Писательница. Вы пишете, да? Мо-рии?

Медленно кивнув, Морин ответила:

— Да. Меня зовут Морин. Но откуда вы знаете мое имя?

Маленький человечек проигнорировал вопрос, схватив ее за руку и потащив в другой конец церкви.

— Нет времени, нет времени. Пойдемте. Мы вас давно ждем. Пойдемте, пойдемте.

Для такого маленького человека — он был ниже Морин, которая сама была невысокой — он двигался очень быстро. На своих коротких ножках он пронесся по базилике мимо той линии, где паломники ждали, пока их допустят к Гробу Господню. Он остановился, добравшись до маленького алтаря в задней части здания. Здесь возвышалась бронзовая скульптура женщины в натуральную величину, которая с мольбой простирала руки к мужчине.

— Часовня Марии Магдалины. Магдалина. Вы пришли ради нее, да? Да?

Морин осторожно кивнула, разглядывая скульптуру и бронзовую табличку внизу, которая гласила:

«В ЭТОМ МЕСТЕ

МАРИЯ МАГДАЛИНА БЫЛА ПЕРВОЙ,

КТО УВИДЕЛ ВОСКРЕСШЕГО ГОСПОДА»

Она вслух прочитала цитату с другой таблички, находившейся под первой:

«Жена! Что ты плачешь? Кого ищешь?»

Морин не успела поразмышлять над вопросом, потому что странный маленький человечек снова потащил ее, шагая своей необычной торопливой походкой, к другому, более темному углу базилики.

— Пойдемте, пойдемте.

Они завернули за угол и остановились перед картиной — большим, старинным портретом женщины. Время, дым ладана и столетний чад масляных свеч оставили свой след на этом произведении искусства, заставив Морин поближе подойти к портрету, прищуриваясь. Маленький человечек прокомментировал очень серьезным тоном:

— Картина очень старая. Греческая. Понимаете? Греческая. Самое важное изображение Богоматери. Ей надо рассказать вам свою историю. Вот почему вы пришли сюда, Мо-рии. Мы давно ждем вас. Она ждет. Вас. Да?

Морин внимательно посмотрела на картину — потемневший старинный портрет женщины в красном плаще. Она с любопытством повернулась к маленькому человечку, чтобы спросить, каким образом это касается ее. Но его не было — он исчез так же быстро, как и появился.

— Подождите! — Крик Морин разнесся эхом в огромном храме, но остался без ответа. Она снова посмотрела на картину.

Наклонившись, она заметила, что на правую руку женщины надето кольцо — круглый медный диск с узором, изображающим девять кругов, окружающих центральную сферу.

Морин подняла свою правую руку с недавно приобретенным кольцом и сравнила его с нарисованным на картине.

Кольца были одинаковыми.

…Со временем многое будет сказано и написано о Симоне, Ловце Человеков. О том, как Иса и я прозвали его «камнем», Петром, тогда как другие называли его Кифа, что было естественно для их родного языка. И если история будет справедлива, она расскажет о том, как преданно и верно он любил Ису.

И многое уже сказан, о моих собственных отношениях с Симоном-Петром. Есть те, кто называл нас соперниками, врагами. Они бы охотно заставили всех поверить, что Петр презирал меня, и мы боролись за внимание Исы на каждом шагу. И есть те, кто назвал бы Петра женоненавистником — но это обвинение, которое нельзя предъявить никому, кто следовал за Исой. Да будет известно, что ни один мужчина, который следовал за Исой, никогда не принижал женщину и не умалял ее ценности в замысле Божьем. Любой, кто делает это и провозглашает Ису своим учителем, говорит ложь.

Несправедливы эти обвинения против Петра. Те, кто свидетельствует, что Петр порицал меня, не знают ни нашей истории, ни из какого источника родились его вспышки ярости. Но я понимаю и не буду судить его, никогда. Этому, помимо всего прочего, учил меня Иса — и я надеюсь, этому же он научил остальных. Не судите.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 2 Утренняя прохлада

Лос-Анджелес

Октябрь 2004 года

— Давайте примем это за основу: Мария-Антуанетта никогда не говорила: «Пусть едят пирожные», Лукреция Борджиа никого не отравила, и Мария, королева Шотландская, не была кровожадной развратницей. Исправляя эти ошибки, мы делаем первый шаг к тому, чтобы вернуть женщинам принадлежащее им и заслуженное ими место в истории — место, которое было несправедливо отнято у них поколениями историков из политических соображений.

Морин подождала, пока среди группы студентов стихнет одобрительный ропот. Обращение к новой группе — все равно что премьера в театре. От успеха первой лекции зависело, насколько эффективной окажется вся дальнейшая работа.

— Следующие несколько недель мы будем изучать жизнь некоторых наиболее печально известных женщин, имеющих плохую репутацию как в истории, так и в легендах. Женщин, оставивших неизгладимый след в истории развития современного общества и мысли; женщин, которые драматическим образом остались непонятыми и были представлены в дурном свете теми, кто сформировал историю Западного мира, изложив свое мнение на бумаге.

Она была в ударе и не хотела так рано прерываться, чтобы ответить на вопросы, но юный студент с первого ряда давно тянул руку. Казалось, он готов из кожи вон вылезти. Друг или враг? Вот главный вопрос. Морин разрешила ему спросить, иначе он будет отвлекать ее, пока не дождется ответа.

— Вы считаете это феминистским взглядом на историю?

Морин слегка расслабилась, отвечая на знакомый вопрос.

— Я считаю это честным взглядом на историю. Я подходила к нему только с точки зрения истины.

Она все еще была на крючке.

— Мне кажется, такая позиция очень похожа на мужененавистничество.

— Вовсе нет. Я люблю мужчин. Я думаю, у каждой женщины должен быть свой мужчина.

Морин подождала, пока по женской части аудитории пройдет смешок.

— Я шучу. Моей целью является восстановить равновесие, взглянув на историю современными глазами. Разве вы ведете тот же образ жизни, что и люди шестнадцать веков назад? Нет. Так почему тогда законы, убеждения и исторические трактовки, сложившиеся в Средние века, должны диктовать нам, как жить в двадцать первом веке? Это просто бессмысленно.

Студент ответил:

— Вот почему я здесь. Хочется узнать, как все было на самом деле.

— Хорошо. Я рада и прошу только вас держать свой разум открытым. Я хочу, чтобы вы все подняли правую руку и дали следующую клятву.

Студенты вечернего отделения снова стали перешептываться и оглядываться вокруг, улыбаясь друг другу и пожимая плечами, пытаясь понять, действительно ли она говорит серьезно. Их преподаватель, автор бестселлеров и уважаемая журналистка, стояла перед ними, подняв правую руку, с выжидательным выражением на лице.

— Давайте, — подбадривала она. — Поднимайте руки и повторяйте за мной.

Группа последовала ее примеру, подняв руки и ожидая сигнала.

— Я торжественно клянусь, как серьезный студент-историк… — Морин подождала, пока студенты послушно повторят, — всегда помнить, что все слова, изложенные на бумаге, были написаны живыми людьми. — Еще одна пауза. — И, поскольку все люди руководствуются своими эмоциями, мнениями, политическими и религиозными связями, следовательно, вся история содержит столько же мнений, сколько и фактов, и, во многих случаях, полностью сфабрикована ради удовлетворения личных амбиций автора или исполнения тайных планов.

Я торжественно клянусь держать свой разум открытым в любую минуту, пока сижу в этой комнате. Вот наш боевой клич: история — это не то, что случилось. История — это то, что написано.

С кафедры перед собой она взяла книгу в твердой обложке и показала классу.

— Кому-нибудь удалось достать эту книгу? — Дружное кивание головами и утвердительное бормотание послужило ответом на вопрос. Книга в руке Морин была ее собственным, вызвавшим споры трудом под названием «Ее история: в защиту наиболее ненавидимых героинь истории». Из-за появления данной книги лекционные залы, где она преподавала, всегда были заполнены до отказа.

— Сегодня вечером мы приступим к обсуждению женщин из Ветхого Завета, прародительниц христианских и иудейских традиций. На следующей неделе мы перейдем к Новому Завету, посвятив большую часть времени одной женщине — Марии Магдалине. Мы будем изучать различные источники и упоминания о ее жизни — и как женщины, и как ученицы Христа. Пожалуйста, прочитайте соответствующие главы, чтобы подготовиться к обсуждению на следующей неделе. У нас также будет приглашенный лектор — доктор Питер Хили, которого некоторые из вас, возможно, знают из нашей расширенной программы по гуманитарным наукам. Для тех из вас, кто еще не имел счастья посетить один из курсов уважаемого доктора, он также отец Хили, ученый-иезуит и признанный во всем мире эксперт в вопросах библеистики.

Настырный студент в первом ряду снова поднял руку и, не дожидаясь, пока Морин его вызовет, спросил:

— Вы с доктором Хили родственники?

Морин кивнула.

— Доктор Хили — мой кузен. Он даст нам представление о взглядах Церкви на взаимоотношения Марии Магдалины с Христом и покажет, как развивались эти взгляды на протяжении двух тысяч лет, — продолжала Морин, желая вернуться в прежнее русло и закончить вовремя. — Будет интересно, постарайтесь не пропустить. Но сегодня вечером мы начнем с одной из наших праматерей. Когда мы впервые встречаем Вирсавию, она «очистилась от нечистоты своей…»

Морин вылетела из аудитории, выкрикивая через плечо извинения и клянясь, что останется после урока на следующей неделе. Обычно она по меньшей мере полчаса проводила в аудитории, разговаривая с группой. Морин любила это время, проведенное со своими студентами, возможно даже больше, чем сами лекции. Собирались те немногие, кого можно назвать родственными душами, — студенты, разделяющие ее убеждения. Она не нуждалась в тех жалких грошах, которые приносило ей преподавание. Морин преподавала, потому что любила общение, и ей нравилось делиться своим теориями с теми, кто был способен непредвзято смотреть на мир.

Ритмично стуча каблучками по дорожке, Морин старалась идти все быстрее, торопливо шагая вдоль аллей на севере кампуса. Она не хотела упустить Питера. Морин проклинала свою привычку следовать моде, сейчас ей хотелось бы носить более удобные туфли, чтобы успеть до ухода кузена. Она была, как всегда, безупречно одета, относясь к подбору одежды с той же педантичностью, с какой подходила ко всем деталям своей жизни. Прекрасно скроенный костюм от известного дизайнера безукоризненно облегал миниатюрную фигуру, а его оливково-зеленый цвет подчеркивал зеленые глаза. Пара туфель с довольно высокими каблуками от Маноло Бланика добавляла яркий штрих к ее довольно консервативному виду и делала Морин выше ростом. Именно эти туфли и были источником ее нынешних страданий. Она уже подумывала, не швырнуть ли их за забор.

«Пожалуйста, не уходи. Пожалуйста, будь там». Морин мысленно взывала к Питеру, пока бежала. Между ними с детства существовала странная связь, и она надеялась, что каким-то образом он сможет почувствовать, как отчаянно ей нужно поговорить с ним. Морин пыталась связаться с ним раньше более традиционными средствами, но безуспешно. Питер ненавидел мобильный телефон и не носил его, несмотря на ее многолетние неоднократные просьбы, и обычно не снимал трубку в своем кабинете, если был погружен в работу.

Оторвав ненавистные острые каблуки и сунув их в свою большую кожаную сумку, она бегом преодолела последний отрезок пути. Повернув за угол, Морин задержала дыхание, посмотрела на окна второго этажа и испустила облегченный вздох, когда увидела свет в четвертом окне слева. Питер все еще был здесь.

Морин не спеша поднялась по лестнице, давая себе время перевести дух. Она повернула налево по коридору, остановившись перед четвертой дверью справа. Питер был там, пристально разглядывая пожелтевшую рукопись сквозь увеличительное стекло. Он почувствовал ее присутствие, поднял глаза и его добродушное лицо расплылось в приветливой улыбке.

— Морин! Какой приятный сюрприз. Не ожидал увидеть тебя сегодня.

— Привет, Пит, — ответила она ему с такой же теплотой, обходя стол, чтобы наспех обнять его. — Я так рада, что ты здесь! Я боялась, что ты уже ушел, а мне так нужно было тебя увидеть.

Отец Питер Хили поднял бровь и подумал минуту, прежде чем ответить.

— Знаешь, при обычных обстоятельствах я бы ушел уже несколько часов назад. Меня что-то заставило сегодня работать допоздна, непонятно, по какой причине — до этого момента.

И он сопроводил свое замечание легкой, все понимающей улыбкой. Морин ответила ему тем же. Ей никогда не удавалось найти какое-либо логическое объяснение той связи, которая существовала между ней и ее старшим кузеном. Но с того дня, как она приехала из Ирландии еще маленькой девочкой, они были близки друг с другом, как близнецы, обладая сверхъестественной способностью общаться между собой без слов.

Морин сунула руку в сумку и вытащила синий пластиковый пакет, какой используют в магазинах по всему миру. В нем лежала маленькая прямоугольная коробка, которую она вручила священнику.

— О, «Золотой лев». Прекрасный выбор. Я все еще не могу привыкнуть к американскому чаю.

Морин состроила гримасу и передернула плечами, чтобы показать, что разделяет его отвращение.

— Муть болотная.

— Думаю, чайник полный, так что я просто воткну шнур в розетку. И мы выпьем по чашечке прямо здесь и сейчас.

Морин с улыбкой наблюдала, как Питер поднимается со своего потертого кожаного кресла, с трудом выбитого у университета. При получении кафедры на факультете гуманитарных наук уважаемому доктору Питеру Хили был предоставлен кабинет с окном и современной мебелью, которая включала в себя совершенно новый и очень практичный письменный стол и такое же кресло. Питер ненавидел практичность, когда дело касалось его мебели, но еще больше он ненавидел современный стиль. Используя неотразимую силу своего кельтского обаяния, он заставил обычно тяжелый на подъем персонал кафедры развить бурную деятельность. Внешне он был один к одному копия ирландского актера Габриэля Бирна, а перед этим сходством не могла устоять ни одна женщина. Служащие обыскали подвалы и прочесали давно не используемые аудитории, пока не нашли именно то, что ему нужно: потертое и необыкновенно удобное черное кожаное кресло с высокой спинкой и старый деревянный письменный стол. Современные удобства в кабинете были выбраны им самим: мини-холодильник в углу позади стола, маленький электрический чайник и обычно игнорируемый телефон.

Наблюдая за ним, Морин немного расслабилась, чувствуя себя в безопасности в присутствии близкого родственника, и погрузилась в полностью успокаивающее и чисто ирландское искусство приготовления чая.

Питер вернулся к своему столу и наклонился к холодильнику, расположенному сразу за ним. Он вытащил маленький пакет с молоком и поставил его рядом с бело-розовой коробкой сахара, лежавшей на холодильнике.

— Где-то здесь была ложечка. Вот она.

Электрический чайник зашумел, показывая, что вода вскипела.

— Дай-ка я похозяйничаю, — вызвалась Морин.

Она поднялась, взяла со стола Питера коробку с чаем, вскрыла пластиковую наклейку наманикюренным ногтем, вытащила два круглых пакетика и бросила их в две разнокалиберные, со следами чая, кружки. С точки зрения Морин, стереотипы в отношении ирландцев и алкоголя были сильно преувеличены; настоящим ирландским пристрастием был именно этот напиток.

Морин опытной рукой закончила приготовления и вручила дымящуюся кружку кузену, усаживаясь на стул, стоящий напротив его стола. Держа кружку в руке, Морин минуту прихлебывала чай, чувствуя на себе благожелательный взгляд голубых глаз Питера. Она так спешила увидеть его, но теперь не знала, с чего начать. Священник первым прервал молчание.

— Она вернулась, правда? — спросил он мягко.

Морин вздохнула с облегчением. В те минуты, когда она думала, что находится на грани безумия, Питер был рядом с ней. Родственник, священник, друг.

— Угу, — неразборчиво буркнула она, что было на нее не похоже. — Она вернулась.

Питер беспокойно ворочался в кровати, не в силах уснуть. Разговор с Морин сильно встревожил его. Он беспокоился о ней и как ближайший родственник, и как духовный наставник. Хили знал, что ее видения будут возвращаться снова и снова, и ждал, когда это произойдет.

Когда Морин только вернулась из Святой Земли, еетревожили видения страдающей женщины царственного вида в красном плаще, женщины, которую она видела в Иерусалиме. Ее видения всегда были одинаковыми: она среди толпы на Via Dolorosa. Иногда картины могли незначительно отличаться друг от друга в каких-то второстепенных деталях, но они всегда были пронизаны чувством глубокого отчаяния. Именно яркость ощущения беспокоила Питера, его достоверность в описаниях Морин. В этом было что-то непостижимое, что-то, порожденное самой Святой Землей, ощущение, с которым Питер сам впервые столкнулся, когда учился в Иерусалиме. Чувство близости к чему-то древнему — и божественному.

После своего возвращения из Святой Земли Морин проводила долгие часы в международных телефонных разговорах с Питером, который в то время преподавал в Ирландии. Все понимающий и обладающий независимым умом кузен уже начал сомневаться в ее рассудке, а яркость и частота видений стала его серьезно беспокоить. Хили попросил о переводе в университет Лойолы, зная, что получит немедленное согласие, и сел на самолет до Лос-Анджелеса, стараясь быть поближе к кузине.

Четыре года спустя он боролся со своими мыслями и совестью, неуверенный, что нашел лучший способ помочь Морин. Он хотел бы, чтобы она встретилась с некоторыми его старшими товарищами по Церкви, но знал, что сестра вряд ли согласится. Питер был последней связью, которую она позволила себе сохранить от своего прежнего католического окружения. Морин доверяла ему только потому, что он был ее семьей — и потому что он был единственным человеком в жизни, который никогда не подводил ее.

Питер сел на кровати, поняв, что сегодня ночью все равно не сможет уснуть, и стараясь не думать о пачке «Мальборо» в ящике ночного столика. Он пытался избавиться от этой дурной привычки — и именно поэтому предпочел жить один в квартире, а не в доме для иезуитов. Но напряжение было слишком велико, и Хили поддался греху. Закурив сигарету, он глубоко вздохнул и стал размышлять над проблемами, с которыми столкнулась Морин.

В ней всегда было что-то особенное, в его маленькой, беспокойной американской кузине. Когда мать привезла ее в Ирландию, она была испуганной одинокой семилетней девочкой с протяжным южным произношением. Будучи старше на восемь лет, Питер взял Морин под свое крыло, познакомив ее с местными деревенскими ребятишками — и пообещав поставить фонарь под глазом любому, кто осмелится смеяться над смешным акцентом новенькой.

Но прошло не так много времени, и Морин приспособилась к своему новому окружению. Она быстро излечилась от прошлых душевных травм, полученных в Луизиане, когда ирландские туманы приняли ее в свои дружеские объятия. В этой стране она нашла свое убежище. Питер и его сестры брали ее с собой в долгие прогулки, показывая красоту реки и предупреждая о болотных трясинах. Они все вместе проводили долгие летние дни, собирая дикую ежевику, которая росла на семейной ферме, и играя в футбол, пока не сядет солнце. Со временем местные ребятишки приняли Морин в свой круг, и девочка стала более спокойно бродить по окрестностям и могла раскрыть свою истинную натуру.

Питер часто размышлял над определением слова «харизма», каким его использовала по отношению к сверхъестественным явлениям ранняя церковь: харизма, божий дар, божественная сила. Возможно, оно подходило к Морин в более буквальном и глубоком смысле, чем кто-либо мог представить. Он вел дневник своих споров с ней, начиная со времен тех первых долгих телефонных разговоров, где излагал свои взгляды на значение ее видений. И он ежедневно молился, чтобы Бог указал ему путь. Если Морин избрана Богом для исполнения какого-то предназначения, связанного со временем Страстей Господних, то ему действительно потребуется максимум указаний от Создателя. Или от Церкви.

Chateau des Pommes Bleues

Французская провинция Лангедок

Октябрь 2004 года

«Мари де Негр сделает свой выбор, когда настанет время для прихода Долгожданной. Той, кто рожден в день пасхального агнца, когда день равен ночи, той, кто есть дитя воскресения. Той, кто несет в себе Сангре-эль, будет дарован ключ к видению Черного Дня Черепа. Она станет новой Пастушкой Пути».

Лорд Беранже Синклер мерил шагами натертые до блеска полы своей библиотеки. Языки пламени из огромного каменного камина бросали золотые блики на фамильную коллекцию бесценных книг и рукописей. Превратившееся в лохмотья знамя висело под стеклом в витрине, которая тянулась во всю длину огромного камина. Некогда белая, а теперь пожелтевшая ткань была украшена потускневшими золотыми лилиями. На полотнище было вышито двойное имя «Jhesus-Maria», но его могли видеть только те немногие, кто имел возможность приблизиться к этой реликвии.

Синклер цитировал пророчество вслух по памяти, со своим легким шотландским акцентом раскатисто произнося «р». Беранже знал слова предсказания наизусть; он выучил их еще маленьким мальчиком, сидя на коленях у деда. Тогда он не понимал значение этих строчек. Это была всего лишь игра на запоминание, в которую он играл со своим дедушкой, когда проводил лето в обширном семейном поместье во Франции.

Мужчина замедлил шаг, чтобы остановиться перед искусно сделанной родословной, генеалогическим древом, росшим на протяжении столетий, которое было изображено на дальней стене, простираясь во всю ее ширь от пола до потолка. Монументальная фреска отражала историю славных предков Беранже.

Эта ветвь семьи Синклер была одной из самых старых в Европе. Первоначально звавшиеся Сен-Клер, они были изгнаны с континента в тринадцатом веке и нашли убежище в Шотландии, где их фамилия впоследствии приобрела свою нынешнюю форму. Предками Беранже являлись, в частности, король Англии Яков I и его печально известная мать, Мария, королева Шотландская.

Влиятельной и здравомыслящей семье Синклер удалось пережить гражданские войны и политические беспорядки, сотрясавшие Шотландию, играя за обе стороны, боровшиеся за корону, на протяжении всей бурной истории страны. В двадцатом веке дед Беранже, промышленный магнат, сколотил громадное состояние, основав корпорацию по добыче нефти в Северном море. Мультимиллиардер и британский пэр с местом в Палате Лордов, Алистер Синклер имел все, что мог бы пожелать человек. Но он продолжал чувствовать беспокойство и неудовлетворенность, гоняясь за тем, что нельзя было купить за все его состояние.

Дедушка Алистер увлекся Францией, купив огромный замок поблизости от деревни Арк в суровой и загадочной провинции Лангедок. Он назвал свой новый дом Château des Pommes Bleues — замок Синих Яблок — по причинам, известным только немногим посвященным.

Лангедок был гористой местностью, полной тайн. Местные легенды о зарытых сокровищах и таинственных рыцарях насчитывали сотни, даже тысячи лет. Алистер Синклер все больше увлекался лангедокским фольклором, скупая в этом регионе всю землю, какую мог приобрести, и с все большей настойчивостью разыскивая сокровище, которое, как он верил, было спрятано в этой местности. Этот клад имел мало общего с золотом или драгоценностями — ими Алистер и так владел в избытке. Это было нечто гораздо более ценное для него, его семьи и всего мира. Чем старше он становился, тем все меньше и меньше времени он проводил в Шотландии, будучи счастлив только тогда, когда находился здесь, в диких красных горах Лангедока. Алистер настаивал, чтобы внук приезжал к нему на лето, и, в конце концов, привил свое увлечение сказочными местами — а в действительности, свою одержимость — юному Беранже.

Сейчас, в свои сорок с лишним лет, Беранже Синклер снова перестал кружить по огромной библиотеке, на этот раз остановившись перед портретом своего деда. Разглядывая резкие, острые черты лица, вьющиеся темные волосы и глубокие глаза, он словно смотрелся в зеркало.

— Вы так похожи на него, месье. С каждым днем вы все больше становитесь похожи на него, во многих отношениях.

Синклер повернулся, чтобы ответить своему могучему слуге, Ролану. Для такого крупного мужчины он был необычайно ловок, и часто казалось, будто он возникает из воздуха.

— Это хорошо? — криво усмехнувшись, спросил Беранже.

— Конечно. Месье Алистер был прекрасным человеком, все деревенские любили его. И мой отец, и я.

Синклер кивнул, слегка улыбнувшись. Конечно, Ролан будет так говорить. Гигант-француз был истинным сыном Лангедока. Его отец происходил из местной семьи с корнями, глубоко уходящими в местную пронизанную легендами почву, и в свое время служил дворецким в замке Алистера. Ролан вырос в замке и понимал семью Синклеров и их странную одержимость. Когда его отец внезапно умер, Ролан пошел по его стопам и стал смотрителем «Ch teau des Pommes Bleues». Он был одним из немногих людей на земле, кому Беранже Синклер доверял.

— С вашего позволения, мы работали в зале и услышали ваш голос — я и Жан-Клод. Мы услышали, как вы произносите слова пророчества. — Он вопросительно посмотрел на Синклера. — Что-то не так?

Синклер пересек комнату и подошел к огромному письменному столу из красного дерева, который выделялся на фоне дальней стены.

— Нет, Ролан. Все так. На самом деле, я думаю, что наконец-то все может стать на свои места.

Он поднял со стола книгу в твердом переплете и показал слуге обложку. Это была документальная книга в современном оформлении под громким названием: «Ее история». Подзаголовок гласил: «В защиту наиболее ненавидимых героинь истории».

Ролан озадаченно посмотрел на книгу.

— Не понимаю.

— Нет, нет. Переверни ее. Посмотри сюда. Посмотри на нее.

Ролан перевернул книгу и обнаружил на задней стороне обложки фотографию автора с надписью «Автор Морин Паскаль».

Автором была привлекательная рыжеволосая женщина лет тридцати с небольшим. Она позировала для фотографии, положив руки на стул перед собой. Синклер провел рукой по обложке, остановившись на руках автора. На безымянном пальце правой руки виднелось маленькое, но все же заметное древнее медное кольцо из Иерусалима с характерным узором из планет.

Ролан, вздрогнув, отвернулся от книги.

— Sacre Bleu1.

— Вот именно, — ответил Синклер. — Или, что более точно, Sacre rouge.

Их разговор был прерван появлением в дверях третьего человека. Жан-Клод де ла Мот, один из немногих избранных, входивших в круг доверенных лиц Синих Яблок, вопросительно посмотрел на своих товарищей.

— Что случилось?

Синклер жестом пригласил Жан-Клода войти.

— Пока ничего. Но взгляни и скажи, что ты об этом думаешь.

Ролан протянул Жан-Клоду книгу и показал на кольцо на руке автора.

Жан-Клод достал из кармана очки для чтения и минуту внимательно изучал фотографию, прежде чем почти шепотом спросить:

— L’attendue? Долгожданная?

Синклер тихо засмеялся:

— Да, друзья мои. Я думаю, мы нашли нашу Пастушку.

…Я знаю Петра с тех пор, как себя помню, ибо отцы наши дружили, а он был очень близок с моим братом. Храм в Капернауме стоял рядом с домом Симона-Петра, и, будучи детьми, мы часто посещали это место. Я помню, как мы играли там, на берегу. Я была намного младше мальчиков и часто играла одна, но до сих пор в ушах моих звучит их радостный смех, когда они в шутку боролись друг с другом.

Петр всегда был самым серьезным из мальчиков, а его брат Андрей — более беззаботным. И все же веселье переполняю их. Петр и Андрей полностью утратили эту жизнерадостность, когда Иса покинул нас, и мало терпения имели к тем из нас, кто цеплялся за эту радость бытия, чтобы выжить.

Петр, как и мой брат, воспринимал семейные обязанности очень серьезно, и, достигнув зрелости, обратил это чувство ответственности к учениям Пути. Он обладал силой и целеустремленностью, не имеющих себе равных, разве что у самих учителей — вот почему ему так верши. И все же сколько Иса учил его, столько Петр сражался со своей собственной природой более яростно, чем большинство людей могло бы представить. Он пожертвовал больше, чем все остальные, чтобы следовать Пути, как учили нас — это потребовало от него большего самоотречения, больших внутренних изменений. Вряд ли Петра поймут правильно, и есть те, кто желает ему зла. Но не я.

Я любила Петра и доверяла ему. Я даже доверила ему своего старшего сына.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 3

Маклин, Виргиния

Март 2005 года

Маклин, штат Виргиния — место, полное контрастов, где странным образом смешиваются политика и скучная жизнь обывателей. Сразу за Кольцевой дорогой, всего в нескольких минутах езды от штаб-квартиры ЦРУ, находится Тайсонс-Корнер, один из самых больших и престижных торговых центров в Америке. Жители пригорода не считают Маклин духовным центром. По крайней мере, большинство из них.

Морин Паскаль ни в коей мере не волновали священные материи, пока она ехала во взятом напрокат «Форде» по длинной подъездной дорожке отеля «Ритц-Карлтон» в Маклине. Расписание на завтрашнее утро было составлено: рано утром встреча за завтраком с Восточной Лигой женщин-писательниц, затем выступление и раздача автографов в гигантском книготорговом отделе Тайсонс-Корнер. Это даст Морин возможность оставить большую часть субботнего дня для себя. Отлично. Она отправится на разведку, как она всегда делала, когда оказывалась в новом городе. Неважно, насколько провинциальным было это место; если Морин никогда там прежде не бывала, оно таило в себе очарование. Она никогда не упускала случая найти свою изюминку, особую черту, характерную для каждого места, которое посещала, что делало его уникальным в ее воспоминаниях. Завтра она найдет жемчужину Маклина.

Зарегистрироваться в отеле оказалось парой пустяков; издатель обо всем договорился, и Морин оставалось только подписать бланк и забрать ключ. Потом подняться вверх на лифте и войти в прекрасно обставленную комнату, где она удовлетворила свою страсть к порядку, немедленно распаковав вещи и оценив, насколько успела помяться ее одежда.

Морин любила роскошные отели и вела себя как ребенок, когда останавливалась в подобных местах. Она тщательно исследовала все удобства, изучала содержимое мини-бара, проверяла качество пушистого махрового халата, висящего за дверью ванной комнаты и смеялась над наличием параллельного телефона рядом с туалетом.

Морин клялась, что никогда не устанет наслаждаться этими маленькими привилегиями. Возможно, годы, когда она еле-еле сводила концы с концами, питаясь лапшой «Топ рамен», печеньем «Поп тартс» и бутербродами с арахисовым маслом, в то время как исследования поглощали все, что оставалось от ее сбережений, сослужили ей хорошую службу. Те первые испытания помогали ей ценить мелкие радости, которые начинала дарить ей жизнь.

Она оглядела просторную комнату и почувствовала укол сожаления — несмотря на весь ее недавний успех, никто не мог разделить с ней радость. Она была одна, всегда была одна и, возможно, всегда будет…

Морин выкинула из головы жалость к себе так же стремительно, как она появилась, и, чтобы отбросить подобные тревожные мысли, обратилась к самому лучшему из развлечений. Одно из самых привлекательных мест для шопинга в Америке ждало ее прямо за дверью. Подхватив сумочку, Морин еще раз проверила, взяла ли кредитные карточки, и отправилась подтверждать славу знаменитого Тайсонс-Корнер.

Восточная Лига женщин-писательниц устраивала завтрак в конференц-зале «Ритц-Карлтона» в Маклине. Морин надела форму для публичных выступлений — консервативный костюм от известного дизайнера, туфли на высоких каблуках и капелька «Шанель» № 5. Придя в зал ровно в девять утра, она вежливо отказалась от еды и попросила чашку крепкого ирландского чая для завтрака. Морин предпочитала не есть перед пресс-конференциями.

Этим утром Морин нервничала меньше, чем обычно, потому что вести встречу должна была ее сторонница, очаровательная женщина по имени Дженна Розенберг, с которой она тесно общалась на протяжении нескольких недель, готовясь к мероприятию. Прежде всего, Дженна была поклонницей работ Морин и могла цитировать целые куски из них. Уже одно это покорило Морин. Вдобавок участники мероприятия сидели за маленькими столиками, поставленными так близко друг к другу, что Морин не нужен был микрофон.

Дженна начала пресс-конференцию с очевидного, но важного вопроса:

— Что вдохновило вас на создание этой книги?

Морин отставила в сторону чашку и ответила:

— Однажды я прочитала, что первые британские исторические тексты были переведены сектой монахов, которые не верили, будто у женщин есть душа. Они чувствовали, что все зло в мире исходит от женщин. Эти монахи были первыми, кто исказил легенды о Короле Артуре. Гвиневра из могучей королевы-воительницы превратилась в хитрую прелюбодейку. Фея Моргана стала злобной сестрой Артура, которая соблазнила его и склонила к инцесту, а не духовным лидером целой нации, какой она была в самых ранних версиях легенды. Осознание этого потрясло меня и заставило задать вопрос: а портреты других женщин в истории? Не были ли они написаны с такой же предвзятостью? Очевидно, подобный подход распространяется на всю историю. Я начала размышлять о многих женщинах, и отсюда начались мои исследования.

С разрешения Дженны гостьи за столиками по очереди задали несколько вопросов. После небольшого обсуждения феминистской литературы и проблем равноправия в издательском деле пришел вопрос от молодой женщины с маленьким золотым крестиком поверх шелковой блузки.

— Тем из нас, кто вырос в традиционной среде, глава о Марии Магдалине дала очень много. Вы рисуете образ женщины, которая сильно отличается от кающейся проститутки, падшей женщины. Но я все же не уверена, что могу это принять.

Морин понимающе кивнула, прежде чем ответить:

— Даже Ватикан признает, что Мария Магдалина не была проституткой и эту ложь больше не следует преподавать в воскресной школе. Прошло больше тридцати лет с тех пор, как Ватикан официально провозгласил, что Мария не является грешницей из Евангелия от Луки. В эпоху раннего Средневековья папа Григорий Великий придумал эту историю ради своих собственных целей. Но общественное мнение, сложившееся за две тысячи лет, так просто не изменишь. Признание Ватиканом своей ошибки в шестидесятых подействовало не больше, чем опровержение, напечатанное на последней странице газеты. По существу, Мария Магдалина становится крестной матерью всех оболганных женщин, первой знаменитой женщиной, намеренно оклеветанной историческими писателями. Она была ближайшей спутницей Христа, возможно, одним из его апостолов. И все же Магдалина почти полностью вычеркнута из Евангелий.

Вмешалась Дженна, явно заинтересовавшись предметом разговора:

— Но сейчас есть много предположений по поводу Марии Магдалины. Некоторые считают, что у нее могли быть близкие отношения с Христом.

Женщина с крестиком вздрогнула, но Дженна продолжала:

— В своей книге вы не касаетесь этих вопросов, и сейчас я хотела бы узнать ваше мнение по данному поводу.

— Я не касаюсь этих вопросов, потому что не думаю, что существуют свидетельства, подтверждающие подобные заявления — много красочных и, вероятно, увлекательных домыслов, но никаких доказательств. Мнения богословов по этому вопросу разделились. Нет ничего определенного, чтобы я, как уважающий себя журналист, могла подтвердить этот факт и подписаться под этим. Однако я могла бы рискнуть и сказать, что существуют подлинные документы, которые намекают на возможные близкие отношения между Иисусом и Марией Магдалиной. Евангелие, обнаруженное в Египте в 1945 году, говорит, что «спутница Спасителя — Мария Магдалина. Господь любил Марию более всех учеников, и он часто лобзал ее уста». Конечно, эти Евангелия сомнительны с точки зрения официальной Церкви. Думаю, к этому надо подходить очень осторожно, так что я писала только о том, в чем была уверена. А я уверена, что Мария Магдалина была не проституткой, а одним из ближайших соратников Иисуса. Возможно, даже самым важным из них, поскольку именно ее воскресший Господь избрал, чтобы благословить своим явлением. Но я не желаю спекулировать на тему ее роли в его жизни. Это было бы безответственно.

Морин отвечала на вопрос, осторожно подбирая слова, как она обычно поступала в таких случаях. Но она всегда размышляла над тем, что, возможно, Магдалина была опорочена из-за слишком большой близости к учителю, тем самым возбуждая зависть в учениках-мужчинах, которые позднее пытались дискредитировать ее. Святой Петр относился к Марии Магдалине с откровенным презрением и ругал ее, если опираться на те документы второго века, которые были обнаружены в Египте. И более поздние сочинения Святого Павла, по-видимому, методично исключали любые упоминания о роли женщин в жизни Христа.

Морин посвятила значительную часть своего исследования развенчанию доктрины Павла. Павел, преследователь христиан, превратившийся в апостола, своими наблюдениями придал христианской мысли четкую форму, несмотря на свою философскую и физическую удаленность как от Иисуса и его ближайших сторонников, избранных самим Спасителем, так и от его семьи. Он получил свое знание учения Иисуса не из первых рук. Такой женоненавистник и политически ангажированный «ученик» едва ли был Способен увековечить память Марии Магдалины как самой преданной последовательницы Иисуса.

Морин была полна решимости отомстить за Марию, представить ее как прообраз первой оклеветанной женщины в истории, прародительницы всех неверно понятых женщин. Ее история по сути, если не по форме, повторяла историю жизни других женщин, которых Морин выбрала, чтобы взять под свою защиту в книге. Но для Морин было жизненно важно, чтобы главы, посвященные Марии Магдалине, как можно ближе держались в русле доказуемой, с академической точки зрения, теории. Любой намек на необоснованные гипотезы по поводу отношений Марии Магдалины с Иисусом свел бы на нет все ее исследование и подорвал бы доверие к ней. Она слишком щепетильно относилась к жизни и работе, чтобы так рисковать. Вопреки своим инстинктам, Морин отказалась от всех альтернативных теорий, касающихся Марии Магдалины, сделав выбор в пользу самых бесспорных фактов.

Вскоре после принятия такого решения видения приобрели серьезный характер.

Ее правую руку ужасно свело судорогой, а лицо, казалось, вот-вот треснет от не сходившей с него улыбки, но Морин продолжала работать. На ее выступление в книжном магазине было отведено два часа, которые должны были включать в себя двадцатиминутный перерыв. Она сидела здесь уже третий час, безо всякого перерыва, и была полна решимости продолжать подписывать книги до тех пор, пока последний покупатель не уйдет довольный. Морин никогда не отвергла бы потенциального читателя. Она никогда не отвернется от читающей публики, которая превратила ее мечту в реальность.

Она с удовлетворением видела, что сегодня в толпе довольно много мужчин. Предмет ее книги предполагал преимущественно женскую аудиторию, но она надеялась, что удастся привлечь каждого, кто наделен открытым разумом и толикой здравого смысла. Хотя ее первоочередной целью являлось восстановление справедливости в отношении знаменитых женщин, ставших жертвами историков-мужчин, ее исследование показало, что мотивы, лежащие в глубине такого избирательного подхода к истории, были, по большей части, политическим и религиозными. Пол играл здесь второстепенную роль.

Она уже объясняла это в недавнем телевизионном выступлении, ссылаясь на Марию-Антуанетту, как, возможно, наиболее яркий пример подобной социально-политической теории, потому что преобладающее число рассказов о Французской революции написали революционеры. Хотя находившуюся в заключении королеву обвиняли во всех преступлениях французской монархии, на самом деле, она не совершила ничего, чтобы способствовать возникновению подобных легенд. В действительности Мария-Антуанетта всего лишь переняла обычаи французской аристократии, когда приехала из Австрии в качестве невесты будущего Людовика XVI. Хотя она была дочерью великой Марии-Терезии, эта австрийская императрица не принадлежала к тем, кто верит в королевскую исключительность и потворствует своим прихотям. Напротив, она была очень скромна и бережлива для женщины в ее положении, воспитывая своих многочисленных дочерей, включая маленькую Антуанетту, в большой строгости. Юной принцессе пришлось пересилить себя, чтобы как можно быстрее приспособиться к французским традициям.

Версальский дворец, великий памятник французской расточительности, был построен за десятки лет до рождения Марии-Антуанетты, и все же стал основным памятником ее легендарной алчности. Знаменитый ответ на фразу «Крестьяне голодают — у них нет хлеба», на самом деле, принадлежал королевской фаворитке, женщине, умершей задолго до приезда юной австриячки во Францию. И все же до сих пор «Пусть едят пирожные» цитируется как толчок к революции. При помощи этой цитаты находится оправдание для террора и всей той резни и насилия, которые последовали за взятием Бастилии.

А обреченная на трагическую смерть Мария-Антуанетта никогда не произносила эту проклятую фразу.

Морин чувствовала особую симпатию к злополучной королеве Франции. Ненавидимая как иностранка с первого дня своего прибытия во Францию, Мария-Антуанетта стала жертвой злобной и сознательно направленной ксенофобии. Националистическое французское дворянство восемнадцатого века приписывало любые негативные политические и общественные обстоятельства влиянию королевы — уроженки Австрии. Морин была потрясена этим распространенным отношением во время своего первого визита во Францию; в Версале экскурсоводы все еще рассказывали об обезглавленной королеве с немалой долей яда, игнорируя исторические свидетельства, снимающие с Марии-Антуанетты бремя вины за многие отвратительные поступки, приписываемые ей. И все это — несмотря на тот факт, что бедную женщину зверски убили двести лет назад.

Первая поездка в Версаль дала Морин толчок в ее исследовании. Она прочитала множество книг, от самых академичных описаний Франции восемнадцатого века до красочных исторических романов, предлагавших свой взгляд на королеву. Общая картина не слишком разительно отличалась от общепринятой карикатуры; королева была пустой, потакающей своим прихотям и не очень умной женщиной. Морин отвергла этот портрет. А что насчет Марии-Антуанетты как матери — скорбящей женщины, оплакивающей смерть дочери, умершей в младенчестве, а позднее и потерю обожаемого сына? Была еще Мария-жена, пешка на пресловутой политической шахматной доске, предмет торговли, четырнадцатилетняя девочка, выданная замуж за незнакомого человека в чужую страну и впоследствии отвергнутая его семьей, а затем его подданными. Наконец, Мария — козел отпущения, женщина, которая ждала в своем заключении, пока люди, которых она любила больше всего, умирали в мучениях из-за нее. Ближайшую подругу Марии, принцессу Ламбаль, буквально разорвала на куски толпа; части ее тела насадили на пики и выставили напоказ перед окном камеры Марии.

Морин решила нарисовать полный симпатии, хотя и вполне реалистичный портрет одной из наиболее презираемых властительниц в истории. Результат оказался успешным, раздел, посвященный Марии-Антуанетте, привлек огромное внимание и породил множество споров.

Но несмотря на все разногласия по поводу Марии-Антуанетты, она всегда будет второй после Марии Магдалины.

Именно сверхъестественную привлекательность образа Марии Магдалины Морин сейчас обсуждала с оживленной блондинкой, стоящей перед ней.

— Вы знали, что Маклин считается священным местом для последователей Марии Магдалины? — внезапно спросила женщина.

Морин открыла рот, чтобы что-то сказать, и закрыла его снова, прежде чем проговорить, запинаясь:

— Нет, я не знала об этом. — И снова тот электрический импульс, который поражал ее всякий раз, когда на горизонте появлялась что-то странное. Она предчувствовала его появление даже здесь, под огнями американского торгового центра. Глубоко вздохнув, Морин собрала в кулак все свое самообладание. — Ладно, сдаюсь. Каким же образом Маклин, штат Виргиния, связан с Марией Магдалиной?

Женщина протянула Морин визитную карточку.

— Не знаю, будет ли у вас здесь свободное время, но если будет, пожалуйста, заходите ко мне. — На визитной карточке значилось: «Книжный магазин «Священный свет», Рейчел Мартел, владелица».

— Ничего похожего на это, конечно, — сказала женщина (должно быть, та самая Рейчел, как предположила Морин), показывая на огромный книжный магазин, где они разговаривали. — Но думаю, у нас есть несколько книг, которые вам могут показаться очень интересными. Написаны местными авторами и опубликованы здесь. Они про Марию. Нашу Марию.

Морин снова вздохнула, удостоверилась, что женщину действительно зовут Рейчел Мартел, а потом спросила, как добраться до «Священного света».

Слева от Морин послышалось вежливое покашливание, и, подняв глаза, она увидела, что менеджер магазина выразительно жестикулирует, показывая на выстроившуюся очередь. Морин бросила на него взгляд и снова обратилась к Рейчел:

— Вы случайно не будете там сегодня вечером? Это единственное свободное время, которым я располагаю.

— Непременно буду. И мой магазин всего в нескольких милях от главной дороги. Маклин не такой уж большой. Нас легко найти. Позвоните перед тем как поехать, и я вам подробнее расскажу, как добраться. Спасибо за автограф. Надеюсь увидеть вас позже.

Морин проводила взглядом уходящую женщину и подняла глаза на менеджера.

— Думаю, мне нужен перерыв, — мягко сказала она.

Париж, Первый округ

«Погребок мушкетеров»

Март 2005 года

Каменный подвал без окон в старинном здании, сколько помнится, всегда был известен как «Погребок мушкетеров». Его близость к Лувру в те дни, когда знаменитый музей был резиденцией французских королей, придавала ему стратегическую важность, не утраченную и в нынешние времена. Это укромное место было названо в честь людей, прославленных Александром Дюма в своем самом знаменитом сочинении. Изображая в своем романе этих сорвиголов, Дюма опирался на историю реальных людей. Именно тут встречались помощники королевы после того, как ужасный кардинал Ришелье вынудил их уйти в подполье. В действительности, мушкетеры клялись защищать не французского короля Людовика XIII, а скорее его королеву. Анна Австрийская происходила из гораздо более древнего и царственного рода, чем ее супруг.

Дюма несомненно перевернулся бы в могиле, если бы узнал, что священное место попало во вражеские руки. Теперь подвал стал местом встречи другого тайного братства. Занимавшая сейчас подвал организация не только была старше мушкетеров на 1500 лет, но и противостояла их миссии, принеся клятву на крови.

Озаряемые светом двух дюжин свечей, на стенах плясали тени, превращая группу облаченных в мантии людей в расплывчатые силуэты. Они стояли вокруг потертого прямоугольного стола, на их лицах отражалась игра света и тьмы. Хотя в полумраке нельзя было различить их черты, на каждом из них выделялась особая эмблема их Гильдии — кроваво-красный шнур, туго затянутый вокруг шеи.

Затихающие голоса говорили на различных языках: английском, французском, итальянском. Наступила полная тишина, когда их предводитель занял свое место во главе стола. Перед ним, сверкая в свете свечи, на золотом филигранном блюде покоился отполированный до блеска человеческий череп. Рядом с черепом стоял потир, украшенный золотыми спиралями и инкрустированный драгоценными камнями, похожими на камни на блюде. По другую сторону от черепа на столе лежало деревянное распятие ручной работы, перевернутое лицом вниз.

Предводитель благоговейно коснулся черепа, прежде чем поднять золотой потир, наполненный густой красной жидкостью. Он говорил на английском языке с оксфордским произношением.

— Кровь Учителя Праведности.

Он медленно выпил из потира, прежде чем передать его брату, стоящему слева от него. Тот с поклоном принял чашу, произнес девиз на своем родном французском языке и сделал глоток. Каждый член Гильдии повторил этот ритуал, произнося фразу на своем родном языке, пока потир не вернулся во главу стола.

Предводитель осторожно поставил чашу перед собой. Потом поднял блюдо и почтительно поцеловал череп в лоб. Как и с потиром, он передал череп стоящему слева, и его действия повторил каждый член братства. Эта часть ритуала совершалась в абсолютном молчании, как будто была слишком священна, чтобы принижать ее словами.

Череп совершил полный круг и вернулся к предводителю. Тот поднял блюдо высоко в воздух, прежде чем поставить его обратно на стол с поклоном и словами: «Первый. Единственный».

Предводитель минуту помедлил, потом взял деревянное распятие. Перевернув его так, чтобы образ распятого смотрел на него, он поднял крест до уровня глаз — и злобно плюнул в лицо Иисусу Христу.

Сара-Фамарь часто приходит и читает мои воспоминания по мере того, как я их пишу. Она напомнила мне, что я еще не объяснила по поводу Петра и того, что известно как его отречение.

Есть те, кто резко осуждает его и называет его Отрекшимся Петром — но это несправедливо. Ибо те, кто выносит приговор, не могут знать, что Петр лишь исполнил желания Исы. Некоторые из последователей говорят ныне, будто Петр исполнил пророчество, данное Исой. Якобы Иса сказал Петру: «Отречешься от Меня» и Петр ответствовал: «Не отрекусь от Тебя».

Сие есть правда. Иса велел Петру отречься от Него. Но это было не пророчество. Это был приказ. Иса знал: если случится худшее, то нужно ему, чтобы из всех его верных учеников именно Петр остался невредим. Благодаря решимости Петра учение Исы будет распространяться по миру, как всегда мечтал Иса. И потому Иса сказал ему: «Отречешься от Меня», но Петр, терзаемый мукой, ответил: «Не отрекусь от Тебя».

Но Иса продолжил: «Должно тебе отречься от Меня, дабы остался ты в живых и учение Пути сохранилось бы».

Вот истина об «отречении» Петра. Не было никогда отречения, ибо следовал он приказам учителя своего. В том я уверена, ибо была там и свидетельствовала тому.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 4

Маклин, Виргиния

Март 2005 года

Сердце Морин учащенно билось, пока она ехала по главной магистрали через Маклин. Она оказалась совершенно не подготовлена к странному приглашению Рейчел Мартел, но оно ее очень взволновало. Так было всегда; такая уж у нее жизнь — связанная со странными и часто значительными событиями, необыкновенными стечениями обстоятельств, которые должны были навсегда изменить ее. Не будет ли это одним из таких сверхъестественных происшествий? Особенно ее интересовало любое открытие, которое могло иметь отношение к Марии. Интересовало? Пожалуй, недостаточно сильное слово. Влекло к себе? Вот более точное выражение.

Связь с легендой о Марии Магдалине стала для нее главной движущей силой в жизни, с самых первых дней, когда она приступила к исследованию для «Ее истории». Даже еще раньше, начиная с первого видения в Иерусалиме, Морин прочно воспринимала Марию Магдалину как женщину из плоти и крови. Работая над окончательным вариантом своей книги, она чувствовала, как будто защищает подругу, которую оклеветала пресса. Ее отношение к Марии было вполне реалистичным. Или, если выразиться точнее, сюрреалистичным.

Книжный магазин «Священный свет» оказался маленьким, хотя и с большим эркером на фасаде, где находились всевозможные ангелы любого вида и практически любого размера. Там были книги про ангелов, статуэтки в виде ангелов и множество сверкающих кристаллов, окруженных современными произведениями искусства, изображающими столь популярных херувимов. Морин подумала, что Рейчел сама похожа на ангела: пухленькая, со светлыми кудряшками, обрамлявшими милое лицо. Она даже носила костюм из струящегося белого газа, как заметила Морин, когда сегодня днем подписывала ей книгу.

Мелодичный звон колокольчиков объявил о приходе Морин, когда она толкнула дверь и шагнула в магазин, представлявший собой увеличенную версию витрины. Рейчел Мартел склонилась над прилавком, шаря в витрине, чтобы выудить из нее какое-то ювелирное изделие для покупательницы.

— Это? — спросила она у молодой девушки, вероятно, лет восемнадцати-девятнадцати.

— Ага, оно самое. — Девушка потянулась, чтобы рассмотреть кристалл, прозрачный камень бледно-лилового цвета, оправленный в серебро. — Это аметист, правда?

— На самом деле, это — аметрин, — поправила Рейчел. Она только что заметила, что Морин заставила звенеть дверные колокольчики, и одарила ее быстрой улыбкой. — Аметрин — это аметист, содержащий внутри кусочек цитрина. Вот, если вы поднесете его к свету, то сможете увидеть чудесную золотую сердцевину.

Молоденькая покупательница, прищурившись, посмотрела кристалл на свет.

— Какая прелесть, — воскликнула она. — Но мне сказали, что мне нужен аметист. Будет ли аметрин действовать так же?

— Да, и даже более того, — терпеливо улыбнулась Рейчел. — Аметист, как считается, заставляет раскрыться вашу духовную сущность, а цитрин уравновешивает эмоции. Это довольно мощное сочетание. Но у меня здесь есть и чистый аметист, если вам угодно.

Морин слушала разговор краем уха. Гораздо больше ее интересовало, о каких книгах говорила ей Рейчел. Книги на полках оказались расставлены в предметном порядке, и она быстро пробежала по ним взглядом. Там были тома, посвященные американским индейцам, раздел о кельтах, на котором Морин задержалась бы, будь у нее время, и непременный раздел об ангелах.

Справа от ангелов стояло несколько книг по христианскому богословию. Ага, уже теплее. Она пригляделась и внезапно остановилась. Там стоял толстый белый том, на котором большими черными буквами было написано — «МАГДАЛИНА».

— Вижу, вы и без меня все прекрасно нашли!

Морин подпрыгнула от неожиданности; она не слышала, как сзади подошла Рейчел. Юная покупательница, выходя, звякнула дверными колокольчиками и покинула магазин, сжимая в руке бело-голубой пакетик с выбранным ею кристаллом.

— Это — одна из книг, о которых я вам говорила. Остальные, на самом деле, больше похожи на брошюры. Вот, взгляните на эту.

Рейчел достала с полки перед собой тоненькую, не толще буклета, брошюрку розового цвета, выглядевшую так, будто ее отпечатали на компьютере. «Мария в Маклине», — гласило название.

— Какая Мария? — спросила Морин. Во время работы над книгой она наткнулась на множество интересных гипотез, но они относились к Пресвятой Деве, а не к Магдалине.

— Ваша Мария, — сказала Рейчел с понимающей улыбкой.

Морин, в свою очередь, слегка улыбнулась в ответ женщине. «Действительно, моя Мария». Она уже начала воспринимать ее таким образом.

— В этом нет ничего удивительного, потому что она написана здесь. Духовная община в Маклине знает, что речь идет о Марии Магдалине. Как я вам раньше говорила, у нее здесь есть последователи.

Рейчел продолжала объяснять, что на протяжении многих поколений у жителей этого маленького городка в Вирджинии отмечались видения.

— В прошлом веке документально зафиксировано около сотни случаев, когда здесь видели Иисуса. Странно то, что его часто видели стоящим на краю главной дороги — той самой, по которой вы приехали сюда. Иногда Христос являлся распятым на кресте. А несколько раз Христос шел рядом с женщиной. Ее постоянно описывают как маленькую фигурку с длинными волосами. — Рейчел перелистала буклет, показывая на разные главы. — Первое такое явление было отмечено в начале двадцатого века; женщину, которая его видела, звали Гвендолин Мэддокс, и это случилось с ней в саду. Она настаивала, что женщина с Христом — это Мария Магдалина, хотя ее приходский священник настойчиво утверждал, что, на самом деле, это были Христос и Дева Мария. Полагаю, вы бы предпочли точку зрения Ватикана, если бы увидели Ее. Но старая Гвен была тверда, как скала. Это была Мария Магдалина. Она сказала, что не знает, откуда ей это известно, просто знает — и все. И Гвен также заявила, будто видение полностью излечило ее от особенно мучительной формы ревматоидного артрита. Именно тогда она устроила святилище и открыла свой сад для публики. До сих пор местные жители молятся Марии Магдалине об исцелении. Интересно отметить, что никто из потомков Гвен не болел ревматоидным артритом, который, насколько мне известно, является наследственным заболеванием. Я особенно благодарна за это, как и моя мать, и моя бабушка. Я — правнучка Гвендолин.

Морин посмотрела на буклет в руке Рейчел. Ранее она не обращала внимания имя под заголовком брошюры. Рейчел Мэддокс Мартел.

Рейчел протянула буклет Морин.

— Возьмите в подарок. В нем есть история Гвен и некоторые другие подробности, касающиеся видений. А вот другая книга, — Рейчел показала на большой белый том с кричащим черным заголовком «Магдалина», — ее тоже написала уроженка Маклина. Автор потратила много времени, изучая местные явления Марии, но она также провела огромную работу, исследуя предмет в целом. Книга действительно охватывает весь спектр теорий о Марии Магдалине, и я бы сказала, что некоторые из них заходят слишком далеко, даже на мой вкус. Но читать очень интересно, и вы нигде больше такую не найдете, ибо ее никогда не распространяли.

— Конечно, я возьму ее, — сказала Морин немного рассеянно. Мысли разбежались. — Почему Маклин, как вы думаете? Я имею в виду, почему она появляется именно здесь?

Рейчел улыбнулась и пожала плечами.

— У меня нет ответа на этот вопрос. Может быть, в Америке есть и другие места, где такое тоже происходит, но они просто скрывают это. Или в этом месте есть что-то особенное. Я знаю только одно: люди, испытывающие духовный интерес к жизни Марии Магдалины, рано или поздно стремятся попасть в Маклин. И сказать вам не могу, сколько людей прошло через наш магазин в поисках особых книг о ней. И, как и вы, до этого момента они не знали о связи Марии Магдалины с городом. Это ведь не может быть совпадением? Я верю: Мария привлекает преданных себе людей сюда, в Маклин.

Морин подумала минуту, прежде чем ответить.

— Знаете ли, — начала она медленно, все еще собираясь с мыслями. — Готовясь к поездке, я твердо решила остановиться в округе Колумбия. У меня там живет друг, и оттуда можно легко приехать в Маклин. Округ Колумбия кажется более разумным выборомдаже с точки зрения близости к аэропорту, но в последнюю минуту я решила остановиться здесь.

Рейчел улыбалась, слушая, как Морин объясняет, почему изменила свои планы.

— Понимаю. Мария привела вас сюда. Просто пообещайте, что если вы увидите ее, пока будете ехать по Маклину, то не забудете позвонить мне и рассказать о ней.

— Вы когда-нибудь видели ее? — Морин не терпелось узнать.

Рейчел постучала ногтем по розовому буклету в руке Морин.

— Да, и это действительно объясняет, как видения передавались в моей семье из поколения в поколение, — рассказывала она удивительно обыденным тоном. — В первый раз я была еще очень маленькой. Думаю, лет четырех или пяти. Все произошло в бабушкином саду, у святилища. Мария была одна. Второе видение случилось лет через десять. Вечером в пятницу я сидела в машине вместе с другими девчонками, и мы возвращались со школьного футбольного матча. Итак, моя старшая сестра Джудит вела машину, и когда мы повернули, то за поворотом увидели, что к нам идут мужчина и женщина. Джуди притормозила, чтобы узнать, не нужна ли им помощь. Тогда-то мы и поняли, кто это. Они просто стояли там, замерев на какое-то время, но их окружало сияние. Потрясенная Джуди начала плакать. Тогда девочка, сидевшая рядом с ней на переднем сидении, стала спрашивать, в чем дело и почему мы остановились. Вот тогда я поняла, что другие девочки их не видят. Только мы с сестрой. Я постоянно задаю себе вопрос, играет ли генетика какую-то роль в этих видениях. Моя семья так часто их видела, и я на своем опыте доказала, что мы можем видеть скрытое от других. Точно я еще не знаю. Наверняка здесь в Маклине есть люди, не имеющие ко мне никакого отношения, с которыми это тоже случалось.

— Все ли видения случались с женщинами?

— Ой, да. Я забыла этот момент. Когда Марию видели одну, насколько я знаю, это всегда происходило с женщиной. Когда она появлялась вместе с Иисусом, это видели и мужчины, и женщины. Но все-таки очень редко она являлась мужчинам. Или, возможно, они ее видели, но думаю, мужчины менее склонны рассказывать об этом публично.

— Понимаю, — кивнула Морин. — Рейчел, насколько отчетливо вы видели Марию? Я имею в виду, вы могли бы подробно описать ее лицо?

Рейчел продолжала улыбаться той блаженной улыбкой, которая странным образом успокаивающе, действовала на Морин. Разговаривать с кем-то о видениях так, как будто это была самая естественная вещь в мире, удивительным образом заставляло Морин чувствовать себя в безопасности. По крайней мере, если она — чокнутая, то находится в довольно приятной компании.

— Я могу сделать лучше, чем просто описать ее лицо. Идите сюда.

Рейчел мягко взяла Морин под руку и повела ее в глубь магазина. Она показала на стену за кассой, но глаза Морин уже обнаружили портрет. На картине, написанной масляными красками, была изображена женщина с золотисто-каштановыми волосами, необычайно прекрасным лицом и удивительными зеленовато-карими глазами.

Рейчел внимательно наблюдала за реакцией Морин и ждала, что она скажет. Ждать пришлось бы долго. Морин лишилась дара речи.

Рейчел спокойно предположила:

— Вижу, вы уже встречались.

Как бы ни была ошеломлена Морин, стоя перед картиной, еще больше ее потрясло то, что произошло дальше. После первого момента шока она задрожала и разразилась горькими рыданиями.

Она стояла там и плакала, минуту или две. Рыдания, сотрясавшие ее маленькое тело первые несколько секунд, перешли в более тихие всхлипывания. Морин чувствовала ужасное горе, глубокую и сильную боль, но сомневалась, что это ее собственное страдание. Как будто она переживала боль, которую испытывала женщина на портрете. Но потом все изменилось; после первого потока слез она почувствовала облегчение, боль отступила. Картина стала своего рода подтверждением; она сделала женщину, появлявшуюся в видениях, реальной.

Женщина из видений оказалась Марией Магдалиной.

Рейчел была настолько добра, что заварила немного травяного чая в задней комнате магазина. Она позволила Морин посидеть одной на маленьком складе. В магазин зашла молодая пара, разыскивающая книги по астрологии, и Рейчел выскользнула, чтобы помочь им. Морин сидела за маленьким столиком в задней комнате, прихлебывая чай из ромашки и надеясь, что заявление на коробке с чаем — «успокаивает нервы» — не просто рекламный трюк.

Когда Рейчел закончила свои дела, она вернулась к Морин.

— Вы в порядке?

Морин кивнула и сделала еще глоток.

— Сейчас хорошо, спасибо. Извините, пожалуйста, за мой срыв, я, просто… это вы нарисовали?

Рейчел кивнула.

— Художественные способности передаются у нас в семье по наследству. Моя бабушка — скульптор; она несколько раз лепила Марию из глины. Я часто спрашивала себя, почему Мария является именно нам — не потому ли, что мы можем тем или иным образом изобразить ее.

— Или потому, что художественные натуры более открыты, — вслух подумала Морин. — Что-то, связанное с правым полушарием мозга?

— Возможно. Я думаю, здесь, во всяком случае, есть и то, и другое. Но я скажу вам кое-что еще. Я всем сердцем верю: Мария хочет, чтобы ее услышали. За последние десять лет ее явления в Маклине участились. Она буквально преследовала меня весь прошлый год, и я нарисовала ее, чтобы обрести некоторый покой. Как только портрет был закончен и выставлен, я смогла снова спокойно спать. И действительно, с тех пор я ее не видела.

Поздно вечером, вернувшись в свой номер в отеле, Морин плеснула красного вина в стакан и уставилась на него отсутствующим взглядом. Она включила телевизор и настроилась на кабельный канал, с трудом пытаясь не принимать близко к сердцу высказывания ультраконсервативного гостя ток-шоу. Внешне казавшаяся сильной, Морин ненавидела любое противостояние. Даже мысль о том, что они могут обсуждать ее книгу, причиняла ей боль. Как будто наблюдаешь за ужасным дорожным происшествием — и все-таки она не могла оторвать глаз, неважно, насколько малоприятным было зрелище.

Рьяный ведущий обратился к своему уважаемому гостю со следующим вопросом:

— Не является ли это еще одной попыткой в длинной череде выпадов против Церкви?

Надпись «Епископ Магнус О’Коннор» появилась на экране под морщинистым лицом разгневанного церковника, когда он начал отвечать с явным ирландским акцентом:

— Конечно. Столетиями мы подвергаемся клеветническим нападкам со стороны испорченных личностей, которые пытаются разрушить веру миллионов ради своих собственных корыстных целей. Этим экстремистки настроенным феминисткам надо принять тот факт, что все признанные апостолы были мужчинами.

Морин капитулировала. Хватит с нее на сегодня — уж больно длинным и насыщенным был день. Нажав на кнопку пульта, она заставила церковника замолчать, желая, чтобы это можно было так же легко сделать в реальной жизни.

— Да пошли вы, ваше святейшество, — пробормотала она, падая в кровать.

Огни, сверкавшие за окном номера Морин, бросали лучи на ночной столик, освещая остатки ее сонного зелья: полупустой стакан с красным вином и коробочку со снотворным. В маленькой хрустальной пепельнице рядом с настольной лампой лежало древнее медное кольцо из Иерусалима.

Морин беспокойно металась в кровати, несмотря на все свои попытки погрузиться в безмятежный сон. Пришло видение, жестокое и непрошенное.

Оно началось, как всегда — суматоха, пот, толпа. Но когда Морин заметила женщину, все потемнело. На неопределенное время она погрузилась в пустоту.

А потом видение изменилось.

Прекрасный день на берегу Галилейского моря, маленький мальчик бежит впереди своей очаровательной матери. Он не унаследовал ее поразительных зеленовато-карих глаз и густых волос цвета меди, как его младшая сестра. Он выглядит иначе, темноволосый и смуглый, удивительно задумчивый для такого малыша. Бегая по берегу, он нашел интересный камешек, который привлек его взгляд, и теперь высоко поднимает его, заставляя сверкать на солнце.

Мать зовет его, предупреждая, чтобы он не заходил далеко в воду. Сегодня на ней нет обычного покрывала, и длинные распущенные волосы развеваются вокруг лица, когда она идет, держа за руку маленькую девочку, точную копию себя самой в миниатюре.

Голос мужчины с таким же добродушным предостережением обращается к маленькой девочке, которая вырвалась из рук матери и сейчас бежит к своему брату. Девочка не слушается, но мать смеется, бросая взгляд через плечо, чтобы нежно улыбнуться мужчине, идущему вслед за ней. На этой семейной прогулке со своей молодой женой и детьми он одет в свободную, неподпоясанную рубаху из небеленого полотна, а не в белоснежное одеяние. Он отбрасывает с глаз длинные пряди каштановых волос и дарит женщине в ответ улыбку, полную любви и радости.

Морин вернулась к реальности с жестокой внезапностью, как будто ее физически вышвырнули из сна и забросили в номер в отеле. Сны всегда тревожили ее, но этот особенно вывел из равновесия ощущением броска сквозь время и пространство. Она учащенно дышала и должна была собраться с силами, чтобы восстановить равновесие и начать дышать более спокойно.

Морин только начала приходить в себя, когда почувствовала в комнате какое-то движение. Она была уверена, что слышала шорох, и все же скорее ощутила, чем увидела, фигуру, возникшую в дверях комнаты. То, что она увидела в действительности, не поддавалось описанию — образ, фигура, движение. Это было неважно. Морин знала, кто это, так же уверенно, как и понимала, что больше не спит. Это была Она. Она была здесь, в комнате Морин.

Морин сглотнула. Рот у нее пересох от потрясения и нешуточного страха. Она знала, что фигура в дверях не принадлежит физическому миру, но именно это ее и беспокоило. Она собрала в кулак все свое мужество, и ей удалось прошептать призраку, стоящему в дверях:

— Скажи мне, как я могу помочь тебе. Пожалуйста.

В ответ раздался легкий шорох, как будто шелест покрывала или дуновение ветра в весенней листве, а потом ничего. Привидение исчезло так же быстро, как и появилось.

Морин вскочила с кровати и включила свет — 4:10 утра, если верить электронным часам. В Лос-Анджелесе на три часа раньше. «Простите меня, отец мой», — подумала она, хватая телефон с ночного столика и набирая номер так быстро, как только могли позволить трясущиеся пальцы. Ей нужен был лучший друг — и может быть, еще больше ей был нужен священник.

Настойчивый голос Питера, с его успокаивающей ирландской напевностью, вернул Морин обратно на землю.

— Крайне важно, чтобы ты проследила эти видения. Надеюсь, ты записываешь увиденное.

— Видения? Еще не хватало, Пит, чтобы весь Ватикан на меня набросился, — громко простонала Морин. — Я скорее умру, чем стану героиней шумного судебного дела с участием римской инквизиции.

— Фу, Морин, я бы никогда так с тобой не поступил. Но что если это действительно видения? Ты не можешь недооценивать такую возможность.

— Прежде всего, было всего два так называемых видения. Остальное — сны. Очень яркие и отчетливые, но все-таки сны. Может быть, дело в генах безумия. Передается по наследству, ты знаешь, — Морин тяжело вздохнула. — Проклятье, это пугает меня. Вроде бы ты должен был помочь мне успокоиться, помнишь?

— Прости. Ты права, и я действительно хочу тебе помочь. Но пообещай мне, что будешь записывать время и дату своих ви… — извини, снов. Просто лично для нас. Ты же историк и журналист. Сама понимаешь: документальное подтверждение информации имеет решающее значение.

Морин позволила себе легкий смешок.

— О, да, и это, несомненно, историческая информация. — Она вздохнула в телефонную трубку. — Ладно, я запишу. Может быть, это поможет мне когда-нибудь найти смысл. Я просто чувствую: происходит нечто, совершенно мне неподвластное.

…Сейчас я должна написать о Нафанаиле, которого мы звали Варфоломей, ибо я столь тронута его преданностью. Варфоломей лишь только вышел из юношеского возраста, когда впервые присоединился к нам в Галилее. И хотя его изгнали из дома знатного отца, Толмая из Каны, при встрече с ним было ясно, что нет в нем ничего порочного — несомненно, жестокосердый и неблагоразумный патриарх не оценил красоту и верность такой любящей и нежной души, такого прекрасного сына. Иса сразу же увидел это.

Варфоломея можно было понять, лишь только заглянув в его глаза. Кроме Исы и дочери моей, никогда ни в чьих глазах не видела я такой чистоты и доброты. В них проявлялась чистота его души — души, которая не знала грязи и порока. В тот день, когда он пришел в мой дом в Магдале, мой маленький сын забрался ему на колени и не слезал с них весь вечер. Дети — лучшие судьи, и мы с Исой улыбались друг другу через стол, когда любовались маленьким Иоанном и его новым другом. Иоанн подтвердил нам то, что мы оба знали, лишь взглянув на Варфоломея: он был членом нашей семьи и пребудет им вовек.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 5

Лос-Анджелес

Апрель 2005 года

Морин чувствовала себя опустошенной, когда подъезжала к парковке за зданием своего элитного дома на бульваре Уилшир. Она разрешила Андре, дежурному служащему, припарковать машину и попросила его поднести сумку. Задержка рейса в Далласе в сочетании с предыдущей бессонной ночью привели нервы во взвинченное состояние.

Меньше всего ей нужен был сейчас сюрприз, но именно он ожидал ее в вестибюле.

— Мисс Паскаль, добрый вечер. Извините меня. — Лоуренс был в доме консьержем. Маленький придирчивый человечек, он торопливо вышел из-за стойки, чтобы обратиться к Морин. — Простите меня, мне пришлось зайти в вашу квартиру сегодня вечером. Посылка была слишком большая, чтобы держать ее здесь, в вестибюле. Вам следует предупреждать нас заранее, когда вы ждете что-то подобного размера.

— Посылка? Какая посылка? Я ничего не ждала.

— Хорошо, но это точно для вас. Видимо, у вас есть поклонник.

Озадаченная Морин поблагодарила Лоуренса и поднялась на лифте на одиннадцатый этаж. Как только дверь лифта открылась, ее сразу поразил пьянящий аромат цветов. Запах десятикратно усилился, когда она открыла дверь в свою квартиру и чуть не задохнулась. Сквозь цветы Морин не могла разглядеть свою гостиную. Разнообразные букеты были повсюду, одни — на высоких подставках, другие — в хрустальные вазах, расставленных на столах. Все они представляли собой вариацию на одну и ту же тему — ярко-красные розы, каллы и роскошные белые лилии «Касабланка». Полностью распустившиеся лилии и были источником дурманящего аромата в комнате.

Морин не понадобилось искать визитную карточку. Она находилась здесь, прямо на стене ее гостиной, за картиной в золоченой раме, изображавшей классическую пасторальную сцену. Три пастуха, одетые в тоги и увенчанные лавровыми венками, собрались вокруг большого камня, который, по-видимому, представлял собой отдельно стоящее надгробие. Они показывали на надпись. Центральной точкой картины была женщина, рыжеволосая пастушка.

Ее лицо несло в себе сверхъестественное сходство с лицом Морин.

— «Les Bergers d’Arcadie». — Питер прочитал надпись на латунной табличке в нижней части рамы, находясь под впечатлением от великолепной копии, которая стояла в гостиной Морин. — Работа Никола Пуссена, французского художника эпохи барокко. Я видел оригинал этой картины. Он находится в Лувре.

Морин слушала, как Питер говорил, чувствуя облегчение оттого, что он приехал так быстро.

— Английский перевод названия — «Аркадские пастухи».

— Не уверена, что заслуживаю такой грубой лести. Надеюсь, в оригинале пастушка не выглядит так, будто я позировала для нее.

Питер посмеялся.

— Нет, нет. По-видимому, это дополнение внес художник, рисовавший копию, или отправитель. Кто он?

Морин покачала головой и протянула Питеру большой конверт.

— Его прислал кто-то по имени… Синклер, кажется. Не представляю, кто это.

— Поклонник? Фанатик? Неизвестно откуда появившийся псих, который прочитал твою книгу?

Морин немного нервно рассмеялась.

— Может быть. За последние несколько месяцев издатель переслал мне несколько совершенно безумных писем.

— От поклонников или от противников?

— И от тех, и от других.

Питер вытащил из конверта письмо. Оно было написано аккуратным почерком на элегантной веленевой бумаге. Пергамент украшало тисненое изображение геральдической лилии, веками служившей символом европейского королевского дома. Позолоченные буквы внизу страницы объявляли, что автора зовут Беранже Синклер. Питер надел свои очки для чтения и прочел вслух:

«Моя дорогая мисс Паскаль!

Пожалуйста, простите за навязчивость.

Но я верю, что у меня есть ответы на Ваши вопросы — а у Вас есть нечто, что ищу я. Если у Вас найдется мужество отстоять свои убеждения и принять участие в захватывающей экспедиции, чтобы раскрыть правду, то я надеюсь, что Вы присоединитесь ко мне в Париже во время летнего солнцестояния. Сама Магдалина требует Вашего присутствия. Не разочаруйте ее. Возможно, эта картина послужит стимулом для Вашего подсознания. Воспринимайте ее как своего рода карту — карту Вашего будущего и, возможно, Вашего прошлого. Я уверен, что вы окажете честь великому имени Паскаль, как стремился это сделать Ваш отец.

Искренне Ваш

Беранже Синклер».

— Великое имя Паскаль? Твой отец? — с сомнением спросил Питер. — О чем это, как ты думаешь?

— Понятия не имею. — Морин пыталась осмыслить случившееся. Упоминание об отце расстроило ее, но она не хотела, чтобы Питер узнал об этом. Она отделалась легкомысленной фразой:

— Ты знаешь семью моего отца. Они родом из глухих лесов и болот Луизианы. В них нет ничего замечательного, если только не приравнять безумие к величию.

Питер ничего не сказал и подождал, не последует ли продолжение. Морин редко говорила о своем отце. Он был слегка разочарован, когда она не стала развивать эту тему.

Морин взяла у Питера письмо и перечитала его заново.

— Странно. О каких ответах он говорит, как ты думаешь? Он же не может знать о моих снах. Никто не знает, только мы с тобой. — Она задумчиво провела пальцем по письму.

Питер окинул взглядом комнату со всей ее роскошной выставкой цветов и великолепным произведением искусства.

— Кто бы он ни был, весь сценарий поведения свидетельствует о двух вещах — фанатизме и больших деньгах. По моему опыту, это плохое сочетание.

Морин слушала вполуха.

— Обрати внимание на качество бумаги, она великолепна. Очень по-французски. И узор, вытисненный по краям… Что это? Виноград? — Что-то, связанное с рисунком на бумаге, колокольчиками прозвенело в ее мозгу. — Синие яблоки?

Поправив очки на носу, Питер вгляделся в нижнюю часть письма.

— Синие яблоки? Хм, думаю, может быть ты и права. Посмотри сюда; здесь, по-видимому, адрес. Le Chateau des Pommes Bleues.

— Мой французский далек от идеала, но разве это не что-то по поводу синих яблок?

Питер кивнул.

— Замок — или дом — Синих Яблок. Это что-то значит для тебя?

Морин медленно покачала головой, раздумывая.

— Проклятье. Никак не могу нащупать. Знаю, что в моем исследовании мне встречались упоминания о синих яблоках. Это своего рода шифр. Что-то связанное с религиозными группами во Франции, которые поклонялись Марии Магдалине.

— Те, кто верил, что после распятия она жила на территории современной Франции?

Морин кивнула.

— Церковь преследовала их как еретиков. Они провозглашали, что их учение исходит прямо от Христа. Они были вынуждены уйти в подполье и создали тайные общества, символом одного из которых были синие яблоки.

— Хорошо, но что именно означают синие яблоки?

— Я не знаю, — Морин напряженно размышляла, но ничего не могла вспомнить. — Но я знаю кое-кого, кто сможет ответить.

Марина-дель-Рей, Калифорния

Апрель 2005 года

Морин прогуливалась вдоль гавани в Марина-дель-Рей. Шикарные парусники, привилегия голливудской элиты, сверкали под солнцем южной Калифорнии. Серфингист, одетый в рваную футболку с надписью «Еще один дерьмовый день в раю», помахал ей с палубы маленькой яхты. Его кожа почернела, а волосы выгорели добела под безжалостными лучами солнца. Морин его не знала, но блаженная улыбка в сочетании с бутылкой пива в руке указывали, что он настроен дружелюбно.

Морин помахала в ответ и пошла дальше, направляясь в сторону комплекса ресторанов и магазинчиков для туристов. Она свернула к «Эль Буррито», мексиканскому ресторану с террасой, выходящей на воду.

— Рини! Я здесь!

Морин услышала Тамми раньше, чем увидела. Так бывало в большинстве случаев. Она повернулась в направлении голоса и нашла свою подругу с бокалом коктейля за столиком на открытом воздухе.

Тамара Уиздом была полной противоположностью Морин. Со своей величавой осанкой и оливковой кожей, она блистала экзотической красотой. Она носила длинные прямые черные волосы распущенными до пояса и красила отдельные пряди в яркие цвета в соответствии со своим настроением. Сегодня они отличались ярко-фиолетовым цветом. В носу был пирсинг, украшенный удивительно большим бриллиантом — подарок бывшего приятеля, который оказался успешным режиссером независимого кино. Уши проколоты во многих местах, на шее висели несколько амулетов с эзотерическими знаками поверх черного кружевного топа. Ей было около сорока, но выглядела она на добрый десяток лет моложе.

Тамми была яркой, громогласной и самоуверенной, Морин — консервативной, скромной и осторожной. Такие разные во всем, что касалось жизни и работы, все-таки они находили почву для взаимного уважения, и это делало их близкими подругами.

— Спасибо за согласие так быстро встретиться со мной, Тамми, — Морин села и потребовала чай со льдом. Тамми закатила глаза, но была слишком заинтригована причиной, по которой они встретились, чтобы отругать Морин за консервативный выбор напитка.

— Ты шутишь? Беранже Синклер преследует тебя, и ты думаешь, мне не хотелось бы услышать все пикантные подробности?

— Хорошо, по телефону ты темнила, так что лучше давай колись. Не могу поверить, что ты знаешь этого парня.

— Это я не могу поверить, что ты его не знаешь. Как, ради Бога — в буквальном смысле — ты опубликовала книгу, в том числе и о Марии Магдалине, не побывав во Франции? И ты еще называешь себя журналистом.

— Я называю себя журналистом, именно поэтому я и не поехала во Францию. Меня совсем не интересует вся эта болтовня о тайных обществах. Это твоя область, а не моя. Я поехала в Израиль, чтобы провести серьезное исследование о первом веке.

Добродушное подтрунивание было неотъемлемой частью их дружбы. Морин впервые встретила Тамми, когда занималась своим исследованием: их познакомил общий друг, когда узнал, что Морин изучает жизнь Марии Магдалины для своей книги. Тамми опубликовала несколько альтернативных книг о тайных обществах и алхимии. Документальный фильм, который она сняла о подпольных духовных традициях, включавших в себя и поклонение Марии Магдалине, получил одобрение критики на фестивальном показе. Морин была потрясена, какая тесная связь существует между исследователями-эзотериками; казалось, что Тамми знает всех. И хотя Морин быстро поняла, что альтернативный подход Тамми далек от ее собственного с точки зрения надежного источника исторического материала, она также разглядела острый ум под толстым слоем макияжа, суть за показухой. Морин восхищалась неустрашимым мужеством и грубоватой честностью Тамми, даже когда натыкалась на ее иголки.

Тамми сунула руку в свою большую ярко-оранжевую сумку и вытащила изящный конверт. Она, дразня, помахала им перед носом Морин, прежде чем бросить его на стол перед ней.

— Вот, я хотела показать это тебе лично.

Морин с удивлением подняла бровь, когда увидела на конверте уже знакомую лилию в сочетании со странными синими яблоками. Она достала тисненое приглашение и начала читать.

— Это приглашение на очень престижный ежегодный костюмированный бал у Синклера. Похоже, я, наконец, добилась успеха. Он прислал тебе такое же?

Морин покачала головой.

— Нет. Только странное приглашение встретиться с ним во время летнего солнцестояния. Как ты получила это?

— Я встретила его, когда занималась своим исследованием во Франции, — подчеркнуто сказала она. — Я обратилась к нему с просьбой о финансировании, чтобы закончить новый фильм. Он заинтересован в том, чтобы снять свой собственный, так что мы ведем переговоры — знаешь, услуга за услугу.

— Ты работаешь над новым фильмом? Почему мне не сказала?

— Тебя не очень-то было видно последнее время, разве не так?

Морин выглядела смущенной. Она совсем забросила своих друзей в трудовой лихорадке последних месяцев.

— Прости. И перестань смотреть с таким чертовски довольным видом. Что еще ты мне не сказала? Ты знала про бзик этого Синклера? О его интересе ко мне?

— Нет, нет. Вовсе нет. Я встречалась с ним только один раз, но черт возьми, как бы хотелось, чтобы он преследовал меня. Стоит миллиард — Миллиард с большой буквы — и красавчик в придачу. Знаешь, Рини, это может быть шанс для тебя. Ради Бога, дай себе волю и отправляйся навстречу приключениям. Когда ты последний раз была на свидании?

— Не в этом дело.

— Может быть, как раз в этом.

Морин отмахнулась от вопроса, пытаясь сдержать раздражение.

— У меня нет времени для встреч. И у меня не сложилось впечатление, что мне назначили свидание.

— Тем хуже. Нет более романтичного места на планете.

— Так вот почему теперь ты проводишь так много времени во Франции?

Тамми засмеялась.

— Нет, нет. Просто Франция — это центр западных эзотерических учений и плавильный котел ересей. Я могла бы написать сотни книг на эту тему или снять столько же фильмов — и все же не проникла бы дальше поверхности.

Морин было трудно сосредоточиться.

— Как ты думаешь, что Синклер хочет от меня?

— Кто знает? У него репутация эксцентричного и странного человека. Слишком много у него свободного времени и слишком много свободных денег. Думаю, твоя книга привлекла его внимание, и он хочет добавить тебя к своей коллекции. Но я не представляю, что бы это могло быть. Твоя работа точно не в его вкусе.

— Что ты имеешь в виду? — Морин почувствовала себя задетой. — Почему это не в его вкусе?

— Ты не выходишь за рамки общепринятых взглядов и слишком академична. Ну правда же, Морин. Когда ты писала ту главу о Марии Магдалине, то была так осторожна, так политкорректна. У Марии Магдалины могли быть близкие отношения с Иисусом, но нет доказательств, и т. д., и т. п. Ты просто слишком перестраховалась. Поверь мне, Синклер ни в грош не ставит осторожность. Вот почему он мне нравится.

Ответ Морин прозвучал несколько более резко, чем ей хотелось бы:

— Ты занята тем, что пересматриваешь историю, опираясь на свои личные убеждения. А я — нет.

Тамми была задета за живое, но в своей обычной манере она отказалась уступить и, в свою очередь, набросилась на Морин.

— А как насчет твоих убеждений? Сдается мне, что ты и сама не знаешь. Послушай, ты хорошая подруга и я не хочу тебя обидеть, так что не сходи с ума. Но ты так же хорошо, как и я, знаешь: есть доказательства того, что Мария Магдалина состояла в близких отношениях с Иисусом и у них были дети. Почему тебя это так пугает? Ты даже не религиозна. Тебе это ничем не угрожает.

— Мне это не угрожает. Я просто не хочу идти по этой дорожке. Я боюсь, что это бросит тень на всю мою остальную работу. Наши с тобой стандарты «доказательств» явно не совпадают. Я провела большую часть своей сознательной жизни, собирая материалы для этой книги, и не собиралась выбросить все это на помойку ради какой-то поверхностной и необоснованной теории, которая меня ни капли не интересует.

Тамми парировала:

— Эта поверхностная теория касается божественного союза — идея, что два человека оказывают друг другу честь, вступая в священные отношения, есть величайшее проявление Бога на земле. Может быть, тебе стоило бы заинтересоваться.

Морин оборвала ее, резко изменив тему разговора:

— Ты обещала рассказать мне о синих яблоках.

— Хорошо, если ты простишь мою поверхностную и необоснованную теорию.

— Извини, — Морин посмотрела с таким искренним раскаянием, что заставила Тамми засмеяться.

— Забудь об этом. Меня называли и гораздо хуже. Ладно, вот что я знаю о синих яблоках. Они символ Династии — да, той самой династии, которая, по твоему мнению и мнению твоих ученых друзей, не существует. Династия Иисуса Христа и Марии Магдалины, произошедшая от их потомков. Различные тайные общества используют разные символы для этой династии.

— А почему синие яблоки?

— Это предмет споров, но в основном считается, что это ссылка на виноград. Винодельческие области на юге Франции славятся свои крупным виноградом. Вот мое мнение: дети Иисуса сравниваются с плодом виноградной лозы — виноградинами, то есть синими яблоками.

Морин кивнула.

— Так значит, Синклер состоит в одном из этих тайных обществ?

— Синклер — сам по себе тайное общество, — засмеялась Тамми. — Он там вроде крестного отца. Ничто не происходит без его ведома или одобрения. И он финансирует большинство исследований. Включая мое. — Тамми подняла свой стакан в шуточном тосте за щедрость Синклера.

Морин глотнула свой чай и задумчиво посмотрела на конверт.

— Но ты не думаешь, что Синклер опасен?

— О Господи, нет. Он занимает слишком высокое положение — хотя у него, без сомнения, достаточно денег и влияния, чтобы спрятать трупы. Это была шутка, не падай в обморок. И он, вероятно, самый лучший эксперт в мире по Марии Магдалине. Для тебя это могла бы быть очень интересная встреча, если решишь немного расширить свой кругозор.

— Я так поняла, ты собираешься на эту его вечеринку?

— Ты с ума сошла? Конечно, да. Я уже купила билет. И вечеринка назначена на двадцать четвертое июня, то есть через три дня после летнего солнцестояния. М-да…

— Что?

— Он что-то замышляет, но я не знаю, что именно. Он хочет увидеть тебя в Париже двадцать первого июня, а его вечеринка — двадцать четвертого — середина лета по древнему календарю, но это еще и день Иоанна Крестителя. Интересно получается. Ни за что не поверю в случайное совпадение. Где он хочет с тобой встретиться?

Морин вытащила из сумки письмо вместе с приложенной к нему картой Франции и протянула их Тамми.

— Смотри, — показала Морин. — Вот здесь нарисована красная линия, ведущая из Парижа на юг Франции.

— Это Парижский меридиан, дорогая. Проходит прямо через сердце территории Марии Магдалины — и поместье Синклера, кстати.

Тамми перевернула карту и обнаружила еще одну — карту Парижа. Она провела по карте малиновым ногтем, громко рассмеявшись, когда заметила на левом берегу место, обведенное красным кружком.

— Ага! Что же ты задумал, Синклер? — Тамми показала на карту Парижа. — Церковь Сен-Сюльпис. Здесь он просит тебя встретиться с ним?

Морин кивнула.

— Ты знаешь это место?

— Конечно. Огромная церковь, вторая по величине в Париже после Собора Парижской Богоматери, иногда ее называют Собор левого берега. Это было место деятельности тайного общества, по крайней мере, начиная с шестнадцатого века. Жаль, я не знала раньше, а то бы спланировала свою поездку в Париж так, чтобы прилететь на несколько дней раньше. Я бы с удовольствием посмотрела на твою встречу с крестным отцом.

— Я еще не сказала, что поеду. Все это выглядит полным безумием. У меня нет никакой контактной информации от него — ни телефонного номера, ни адреса электронной почты. Он даже не попросил меня прислать ответ на приглашение. Кажется, он абсолютно уверен в моем приезде.

— Он человек, который привык получать желаемое. И по какой-то совершенно непонятной мне причине, по-видимому, он хочет тебя. Но ты должна перестать играть по правилам нормального общества, если имеешь дело с этими людьми. Они не опасны, но могут быть очень эксцентричными. Головоломки — это часть их игры, и тебе придется решать некоторые из них, чтобы доказать, что ты достойна войти в их внутренний круг.

— Не уверена, что хочу войти в их внутренний круг.

Тамми опрокинула в рот остатки своего коктейля.

— Выбор за тобой, сестренка. Лично я ни за что не упустила бы такое приглашение. Думаю, такой шанс выпадает раз в жизни. Поступай как журналист, отправляйся на разведку. Но помни: ты погружаешься в тайну. Это как будто шагнуть в Зазеркалье или упасть в кроличью нору. Так что будь осторожна. И крепче держись за свой реальный мир, моя консервативная маленькая Алиса.

Лос-Анджелес

Апрель 2005 года

Спор с Питером вышел жарким. Морин знала, что он будет сопротивляться ее решению встретиться с Синклером во Франции, но она оказалась не готова к тому, как яростно он будет отстаивать свою позицию.

— Тамара Уиздом — чокнутая, и я не могу поверить, что ты позволила ей втянуть себя во все это. Вряд ли ее словам в отношении Синклера можно доверять.

Бурные дебаты заняли большую часть обеда — Питер играл роль старшего брата и защитника, Морин пыталась заставить его понять ее решение.

— Пит, ты знаешь, я никогда не была любительницей риска. В своей жизни я люблю порядок и контроль, и я бы солгала тебе, если бы сказала, что меня это не пугает.

— Тогда почему ты это делаешь?

— Потому что сны и совпадения пугают меня еще больше. Я не могу их контролировать, и дальше становится все хуже, они появляются все чаще и все сильнее. Я чувствую, что должна пройти по этому пути. Может быть, у Синклера действительно есть ответы на мои вопросы, как он заявляет. Если он — самый лучший эксперт в мире по Марии Магдалине, то, может быть, есть какой-то смысл. Это единственный способ добраться до истины, разве не так?

В конце этой утомительной дискуссии Питер, наконец, уступил, но с одним условием.

— Я еду с тобой, — провозгласил он.

И на этом все кончилось.

Морин нажала на своем мобильном телефоне кнопку быстрого набора номера Питера, как только вышла из Вествудского агентства путешествий утром в субботу. Она еще не все рассказала Питеру. Иногда он обращался с ней так, как будто она была еще ребенком, а он — ее защитником. Хотя Морин ценила его заботу, она была взрослой женщиной, которой нужно было сделать важный выбор в переломный момент своей жизни. Сейчас, когда решение принято и билеты уже у нее в руках, пришло время сообщить ему.

— Привет. Все готово, билеты у меня в руках. Послушай, мне тут вдруг пришло в голову слетать в Новый Орлеан перед тем, как мы отправимся во Францию.

Питер помолчал минуту, застигнутый врасплох.

— Новый Орлеан? Ладно. Так мы полетим в Париж оттуда?

Это был трудный момент.

— Нет. Я еду в Новый Орлеан одна. — Она бросилась в атаку, торопясь высказаться, пока он не прервал ее. — Есть кое-что, что я должна сделать сама, Пит. Я встречу тебя в аэропорту Кеннеди на следующий день, и оттуда мы вместе полетим в Париж.

Питер ненадолго задумался, прежде чем просто согласиться:

— Хорошо.

Морин чувствовала себя виноватой за то, что обманывает его.

— Послушай. Я в Вествуде, только что вышла из агентства путешествий. Мы можем встретиться за ланчем? На твой выбор. Я угощаю.

— Не могу. Я сегодня провожу консультации перед выпускными экзаменами в университете Лойолы.

— Ты что, не можешь найти кого-нибудь, кто бы заменил тебя на несколько часов с этой латынью?

— С латынью — могу. Но я здесь единственный преподаватель греческого, так что сегодня все на мне.

— Ладно, может, когда-нибудь ты расскажешь мне, зачем в двадцать первом веке подросткам нужно учить мертвые языки.

Питер знал, что Морин шутит. Ее уважение к образованности Питера и его лингвистическим способностям было безграничным.

— По той же самой причине, по которой мне нужно было учить мертвые языки и моему деду тоже. Они сослужили нам хорошую службу, разве не так?

Морин не могла с этим спорить, даже в шутку. Дед Питера, уважаемый доктор Кормак Хили, входил в комитет, собравшийся в Иерусалиме, чтобы изучить и сделать переводы некоторых рукописей из замечательной библиотеки Наг-Хаммади. Страсть Питера к древним рукописям расцвела еще в юности, когда он проводил лето в Израиле вместе со своим дедушкой. Питер участвовал в раскопках в Кумране, где были написаны Свитки Мертвого моря. Годами он хранил крошечный кусочек кирпича из стены древнего скриптория в стеклянной витрине около своего письменного стола. Но когда его кузина проявила истинную страсть и призвание к писательскому труду, он почувствовал, что реликвия подойдет ей в качестве источника вдохновения. Морин всегда надевала на шею кусочек кирпича в кожаном мешочке, садясь писать.

Именно тем летом в Израиле юный Питер нашел свое призвание и как ученый, и как священник. Он посетил святые места христианского мира вместе с группой иезуитов, и этот опыт произвел глубокое впечатление на романтичного ирландца. Орден иезуитов идеально подошел для его религиозных и научных устремлений.

Морин договорилась встретиться с ним позднее на неделе. Щелчком закрыв свой телефон, она поняла, что чувствует себя лучше, чем за последние несколько месяцев.

Чего нельзя было сказать об отце Питере Хили.

Западное побережье Соединенных Штатов покрыто россыпью исторических зданий, сохранившихся в калифорнийских миссиях. Основанные в восемнадцатом веке деятельным монахом-францисканцем отцом Хуниперо Серра, эти остатки испанской архитектуры утопают в прекрасных садах или расположены среди красот природы.

Питер уважал францисканский орден и, приехав в этот штат, поставил себе целью посетить все калифорнийские миссии. В миссиях история сливалась с верой, и это сочетание находило отклик в душе и сердце Питера. Когда ему нужно было время подумать, он часто сбегал в одну из миссий, до которых можно легко добраться в южной Калифорнии. Каждая обладала своим особым очарованием и представляла собой оазис покоя, давая ему передышку после лихорадочного ритма жизни в Лос-Анджелесе.

Сегодня он выбрал миссию Сан-Фернандо из-за ее близости к его другу отцу Брайану Рурку. Тот жил по соседству и возглавлял орден иезуитов, обосновавшийся в пригородных районах долины Сан-Фернандо. Знакомство Питера с отцом Брайаном началось еще в первые годы его учебы в семинарии, где старший из друзей был воспитателем. Сейчас Питеру был нужен верный друг; он искал убежище — даже от церкви, которую любил и которой служил. Отец Брайан сразу же согласился встретиться с ним, почувствовав легкую панику в голосе Питера.

— Твоя кузина — католичка? — Старший священник прогуливался по саду миссии вместе с Питером. Послеполуденное солнце заливало жаром долину, и Питер вытер капли пота тыльной стороной ладони.

— Бывшая. Но она была очень набожной в детстве. Как и я.

Отец Рурк кивнул.

— Почему же она отвернулась от Церкви?

Питер минуту колебался.

— Семейные проблемы. Я в них не очень посвящен. — Он и так чувствовал, что рассказать о видениях Морин без ее ведома было своего рода предательством. Хили не хотел вдобавок влезать в ее семейные тайны. По крайней мере, пока. Но он находился в некоторой растерянности по поводу того, что делать дальше, и нуждался в разумном совете.

Старший священник понимающе кивнул, признавая конфиденциальность вопроса.

— Очень редко можно верить подобным вещам, этим так называемым божественным видениям. Иногда это — сны, иногда — детские иллюзии. Возможно, не о чем беспокоиться. Ты собираешься сопровождать ее во Францию?

— Да. Я всегда был ее духовным наставником, и вероятно, я — единственный человек, которому она действительно доверяет.

— Хорошо. Ты сможешь там приглядывать за ней. Пожалуйста, немедленно позвони, если почувствуешь, что девушка становится каким-то образом опасной для себя самой. Мы поможем тебе.

— Уверен, что до этого не дойдет. — Питер улыбнулся и поблагодарил друга. Разговор плавно перетек в обсуждение невыносимой калифорнийской жары в сравнении с мягким летом в их родной Ирландии. Они поболтали о старых друзьях и обсудили местопребывание их бывшего учителя и соотечественника, который сейчас был епископом где-то в Южных штатах. Когда пришло время уходить, Питер заверил товарища друга, что после разговора чувствует себя лучше.

Он солгал.

Отец Брайан Рурк тем вечером вернулся в свой кабинет с тяжелым сердцем и угрызениями совести. Он долго сидел, глядя на распятие, висящее на стене над его столом. Обреченно вздохнув, он снял телефонную трубку и набрал код Луизианы. Ему не требовалось искать номер в телефонной книге.

Новый Орлеан

Июнь 2005 года

Морин вела свою взятую напрокат машину по окраинам Нового Орлеана, карта местности была расстелена на свободном пассажирском сиденье. Она притормозила и съехала на обочину, чтобы взглянуть на карту и убедиться, что не заблудилась. Удовлетворенная, Морин вернулась обратно на дорогу. Как только она завернула за угол, перед глазами у нее выросли похожие на саркофаги гробницы и надгробные памятники, которыми знамениты кладбища Нового Орлеана.

Морин припарковалась на стоянке и потянулась на заднее сиденье, чтобы взять свою большую сумку и цветы, купленные на улице. Она вышла из машины, стараясь избегать грязных луж, оставшихся от первой летней грозы, и огляделась. Окрестный пейзаж представлял собой бесконечные ряды ухоженных могил. Повсюду были видны мемориальные доски и венки. Глубоко вздохнув, Морин пошла по направлению к кладбищенским воротам, сжимая в руке цветы. Она остановилась у главного входа и подняла голову, но потом резко повернула налево, не заходя на кладбище.

Морин прошла мимо ворот и шла вдоль кладбищенской ограды до тех пор, пока не достигла еще одной группы захоронений. Могилы здесь заросли мхом и сорняками, выглядели запущенными и жалкими. Это было заброшенное кладбище.

Она шла медленно, осторожно, испытывая чувство благоговения. Она еле сдерживала слезы, перешагивая через могилы людей, которые остались покинутыми даже после смерти. В следующий раз она принесет больше цветов — для всех.

Встав на колени, она раздвинула сорняки, которые закрывали обветшалую могильную плиту. Ей открылось имя: Эдуард Поль Паскаль.

Морин принялась голыми руками яростно рвать буйную поросль. Клочки летели во все стороны, пока она расчищала место, не обращая внимания на пыль и грязь, которые забивались под ногти и пачкали одежду. Она руками очистила плиту и протерла надпись, чтобы яснее стали видны буквыимени.

Закончив, Морин положила цветы на могилу. Она достала из сумки фотографию в рамке и минуту смотрела на нее, дав волю слезам. Фотография изображала Морин в детстве, не старше пяти-шести лет, сидящей на коленях у мужчины, который читал ей сказки. Отец и дочь счастливо улыбались друг другу, не обращая внимания на камеру.

— Привет, папа, — тихо прошептала она, обращаясь к фотографии, прежде чем поставить ее на могильный камень.

Морин посидела немного с закрытыми глазами, пытаясь вспомнить что-нибудь о своем отце. Помимо фотографии, у нее сохранилось очень мало воспоминаний о нем. После его смерти мать запретила любые разговоры об этом человеке и его роли в их жизни. Он просто перестал существовать для них, как и его семья. Очень скоро после этого Морин и ее мать переехали в Ирландию. Ее прошлое в Луизиане перешло в разряд смутных воспоминаний печального ребенка, пережившего душевную травму.

Еще раньше, сегодня утром, Морин перелистала телефонную книгу Нового Орлеана, пытаясь отыскать жителей по фамилии Паскаль. Их оказалось довольно много, некоторые могли оказаться знакомыми. Но она быстро закрыла книгу, никогда, в действительности, не стремясь наладить связь с возможными родственниками. Это была всего лишь попытка вспомнить.

Морин на прощание прикоснулась к фотографии, потом вытерла слезы испачканной рукой, размазав грязь по лицу. Ей было все равно. Она встала и зашагала обратно, не оглядываясь, остановившись за воротами главного входа. На территории кладбища стояла белоснежная часовня, увенчанная блестящим медным крестом, сверкавшим под лучами южного солнца.

Морин посмотрела на церковь сквозь решетку отсутствующим взглядом.

Она прикрыла глаза, защищаясь от блеска медного креста, потом отвернулась от церкви и пошла прочь.

Ватикан, Рим

Июнь 2005 года

Томас, кардинал Де Каро, встал из-за стола и посмотрел в окно на площадь. Не только его старые глаза нуждались в передышке после работы со стопкой пожелтевших бумаг на столе. Его разуму и сознанию тоже нужно было отдохнуть и поразмыслить над полученной утром информацией. Надвигалась катастрофа. Он только не знал пока, какие разрушения принесет с собой этот катаклизм и кто станет его жертвой.

Он открыл верхний ящик стола, чтобы взглянуть на предмет, который придавал ему силы в такие тяжелые времена. Это был портрет блаженного папы Иоанна XXIII с надписью «Vatican Secundum» — «Второй Ватикан». Под изображением были написаны слова этого великого и мудрого деятеля, который многим рискнул, чтобы привести свою возлюбленную Церковь в соответствие с современным миром. Хотя Де Каро знал эти слова наизусть, чтение их вселяло в него мужество:

«Это не Евангелие меняется. Это мы начинаем лучше понимать его. Наступает момент, когда следует распознать знаки времени, воспользоваться случаем и посмотреть далеко вперед».

Там, на улице, уже наступало лето, и утро обещало еще один прекрасный римский день. Де Каро решил бросить работу на несколько часов и прогуляться по своему любимому Вечному городу.

Ему надо было пройтись, ему надо было подумать, и больше всего ему надо было помолиться, чтобы Бог указал ему, что делать дальше. Возможно, направляющий дух доброго папы Иоанна поможет ему найти свой путь перед лицом надвигающегося кризиса.

…Варфоломей пришел к нам при посредстве Филиппа, еще одного из племени нашего, о ком неверно судят — и признаюсь здесь, что была я первой, кто неверно судил о нем. Он был давним последователем Иоанна Крестителя, и отсюда я знала о нем. Поэтому прошло некоторое время, прежде чем я научилась доверять Филиппу.

Филипп был человек-загадка — практичный и образованный. Я могла говорить с ним на языке эллинов, которому я также была обучена. Он происходил из знатного рода, был рожден в Вифсаиде, но все же он давно избрал жизнь необычайно простую, отказавшись от соблазнов богатства. Этому он впервые научился у Иоанна. Внешне Филипп был трудным и раздражительным человеком, но под слоем всего этого скрывались свет и доброта.

Филипп никогда не причинил бы вред ни одному живому существу. В еде своей он придерживался самых суровых законов и не стал бы употреблять пищу, которая принесла страдание хоть одному животному. Когда все остальные из нашего племени ели рыбу, Филипп и слышать не хотел об этом. Он не мог вынести мысли о нежных ртах, разорванных крючками, или об агонии, которую испытывали пойманные в сети. Он много раз спорил по этому поводу с Петром и Андреем! Я часто думаю об этом. Возможно, он был прав, и его приверженность вере — еще одна из причин, почему я восхищалась им.

Иногда я чувствовала, что Филипп во многом подобен зверям, которых он так почитал, тем, кто снаружи защищает себя острыми иглами или броней, чтобы ничто не могло поразить мягкую плоть, спрятанную внутри. И все же он взял Варфоломея под свою защиту, когда нашел его, бездомного, на дороге. Он разглядел в Варфоломее добродетель и привел эту добродетель к нам.

После Мрачного Времени Филипп и Варфоломей были моим величайшим утешением. Вместе с Иосифом они сделали первые приготовления, чтобы быстро переправить всех нас в безопасное место, в Александрию, прочь из нашей родной земли. Варфоломей был так же важен для детей, как могут быть важны женщины. Действительно, он был величайшим утешением для маленького Иоанна, который любит всех людей. Но и Сара-Фамарь также обожала Варфоломея.

Да, эти два человека заслуживают места на небесах, наполненных светом и вечным блаженством. Филипп заботился только о том, чтобы защитить нас и в безопасности доставить нас в назначенное место. Думаю, он не остановился бы ни перед чем, попроси я его. Скажи я Филиппу, что нам надо добраться до самой луны, он попытался бы сделать все возможное, чтобы доставить нас туда.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 6

Париж

19 июня 2005 года

Солнце сверкало в волнах Сены, пока Морин и Питер шли вдоль реки. Париж купался в теплых лучах раннего лета, и они оба были довольны, что могут немного расслабиться и насладиться видами самого прекрасного города в мире. До встречи с Синклером два дня, еще будет достаточно времени для беспокойства по этому поводу.

Они с удовольствием ели мороженое, стараясь съесть его побыстрее, пока оно не растаяло на солнце и не стало капать на дорогу, оставляя липкие радужные следы.

— Ммм, ты был прав, Пит. «Бертильон», возможно, самое лучшее мороженое в мире. Изумительно.

— У тебя с каким вкусом?

Морин решила попрактиковаться в своем французском.

— Poivre.

— Перец? — Питер расхохотался. — Тебе досталось перечное мороженое?

Морин покраснела от смущения, но попробовала снова.

— Pauvre?

— Бедное? У тебя бедное мороженое?

— Ладно, сдаюсь. Хватит меня мучить. Оно со вкусом персика.

— Poire. Poire — это персик. Прости, мне не стоило над тобой смеяться. Смелая попытка.

— Хорошо, и так ясно, кому в нашей семье достались способности к языкам.

— Неправда. Ты прекрасно говоришь на английском.

Они оба рассмеялись, радуясь веселым минутам и красоте дня.

Великолепный готический Собор Парижской Богоматери господствовал над островом, как он это делал уже на протяжении 800 лет. Когда они подошли к собору, Питер с благоговением посмотрел на его впечатляющий фасад, где святые соседствовали с горгульями.

— Первый раз, когда я его увидел, я сказал: «Здесь живет Бог». Хочешь зайти внутрь?

— Нет, я лучше останусь снаружи с горгульями. Мне здесь уютнее.

— Это самое знаменитое готическое сооружение в мире и символ Парижа. Как турист, ты просто обязана зайти внутрь. Кроме того, витражи феноменально красивы, и ты должна увидеть окно-розу при полуденном солнце.

Морин заколебалась, но Питер взял ее за руку и повел за собой.

— Пойдем. Я обещаю, что стены не рухнут, если ты войдешь.

Солнце струилось сквозь всемирно знаменитое окно-розу, заливая Питера и Морин лазурным светом вперемешку с малиновым. Питер бродил по храму, подняв лицо к окнам, наслаждаясь ощущением абсолютного блаженства. Морин медленно брела рядом с ним, изо всех сил пытаясь напомнить себе, что это здание огромного исторического и архитектурного значения. А не просто еще одна церковь.

Французский священник прошел мимо них, важно кивнув в знак приветствия. Морин слегка споткнулась, когда он проходил мимо. Священник остановился и протянул руку, чтобы поддержать ее, что-то заботливо спрашивая у нее по-французски. Морин улыбнулась и подняла руку, показывая, что с ней все нормально. Питер вернулся к ней, как только священник продолжил свой путь.

— Ты в порядке?

— Да, просто вдруг голова слегка закружилась. Может быть, смена часовых поясов.

— Ты не так уж много спала за последние несколько дней.

— Уверена, что это не помогло бы. — Морин показала на одну из церковных скамеек, которые стояли вдоль окна-розы. — Я просто посижу здесь минутку и полюбуюсь витражами. А ты походи вокруг.

Питер выглядел озабоченным, но Морин отмахнулась от него.

— Все хорошо. Иди. Я буду здесь.

Питер кивнул и отправился дальше изучать собор. Морин села на скамью, пытаясь успокоиться. Она не хотела признаться Питеру, насколько тревожно чувствовала себя на самом деле. Это произошло слишком быстро, и Морин знала, что если не сядет, то упадет. Но она не хотела говорить Питеру. Вероятно, причина была просто в смене часовых поясов в сочетании с усталостью.

Морин потерла руками лицо, пытаясь стряхнуть с себя головокружение. Разноцветные лучи, сменяя друг друга, как в калейдоскопе, падали из окна-розы на алтарь, освещая большое распятие. Морин крепко зажмурила глаза. Распятие начало расти, становясь в ее глазах все больше и больше.

Она сжала руками голову, как вдруг все вокруг закружилось, и видение захватило ее.

Молния прорезала небо, неестественно темное в тот промозглый вечер пятницы. Женщина в красном, спотыкаясь, карабкалась вверх по холму, стремясь добраться до вершины. Она не обращала внимание на царапины и порезы, покрывавшие тело, и колючки, рвавшие одежду. Одна цель стояла перед ней, и этой целью было добраться до Него.

Звук молотка, забивающего гвозди — звонкий удар металла по металлу — с отвратительной определенностью прозвучал в воздухе. Женщина окончательно потеряла самообладание и завыла, издав отчаянный вопль, полный неизбывного человеческого горя.

Как только женщина добралась до подножья креста, начался дождь. Она смотрела на Него, и капли Его крови падали на ее обезумевшее лицо, смешиваясь с каплями беспрестанно лившегося дождя.

Погрузившись в видение, Морин не сознавала, где находится. Ее стон, точное эхо отчаянного вопля Марии Магдалины, прозвучал в Соборе Парижской Богоматери, напугав туристов и заставив Питера броситься к ней со всех ног.

— Где мы?

Морин очнулась на кушетке в комнате, отделанной деревянными панелями. Мрачное лицо Питера склонилось над ней, когда он ответил:

— В одном из помещений собора. — Он кивнул французскому священнику, которого они встречали раньше. Священник вошел в дверь, скрывавшуюся в глубине комнаты, и выглядел озабоченным.

— Отец Марсель помог мне перенести тебя сюда. Своими силами ты бы никуда не дошла.

Отец Марсель вышел вперед и протянул ей стакан воды. Она с благодарностью выпила.

— Спасибо, — поблагодарила она священника, который молча кивнул и отошел в глубь комнаты, чтобы скромно подождать на случай, если понадобится его помощь. — Извини, — запинаясь, сказала она Питеру.

— Не стоит. Это явно от тебя не зависит. Хочешь рассказать мне о том, что ты видела?

Морин пересказала. С каждым словом лицо Питера становилось все бледнее и бледнее. Когда она закончила, он очень серьезно посмотрел на нее.

— Морин, ты не хочешь этого слышать, но я думаю, что у тебя божественные видения.

— Спасибо, может быть, мне стоит поговорить со священником? — саркастически заметила она.

— Я серьезно. Это вне моей компетенции, но я могу найти для тебя того, кто разбирается в таких вещах. Просто поговорить, только и всего. Это могло бы помочь.

— Ни за что, — твердо заявила Морин и села на кушетке. — Просто отвези меня обратно в отель. Нужно отдохнуть. Я уверена: стоит мне немного поспать, и все будет хорошо.

Морин удалось стряхнуть с себя видение и самостоятельно выйти из собора. К ее облегчению, она смогла воспользоваться боковым выходом, и ей не потребовалось снова проходить внутри этого великого символа христианства.

Как только Питер увидел, что она благополучно устроилась в своей комнате, он вернулся к себе. Посидел минуту, глядя на телефон. Было слишком рано, чтобы звонить в Штаты. Он выйдет ненадолго и вернется, когда подойдет время.

А ниже по течению Сены отец Марсель снова шагал по освещенному свечами самому знаменитому в мире готическому собору. За ним следовал ирландский священник, епископ О’Коннор, который пытался задавать вопросы на очень плохом французском.

Отец Марсель привел его к скамейке, где у Морин случилось видение, и стал медленно объяснять, пытаясь преодолеть языковой барьер. Хотя французский священник искренне стремился найти с ирландцем общий язык, с его стороны это звучало так, как будто он разговаривает с идиотом. О’Коннор нетерпеливо отмахнулся от него, уселся на скамью и стал сосредоточенно смотреть на распятие над алтарем.

Париж

19 июня 2005 года

Сегодня, при беспощадном свете люминесцентных ламп, «Погребок мушкетеров» выглядел менее зловеще. Его посетители были одеты в обычную уличную одежду, без своих странных красных шнуров, завязанных вокруг шеи, которые служили отличительным признаком их Гильдии Праведных.

На дальней стене висела копия «Иоанна Крестителя» Леонардо да Винчи, всего в одном квартале от Лувра, где хранится бесценный оригинал. На этой знаменитой картине Иоанн смотрит с полотна с понимающей улыбкой на лице. Он поднял правую руку, указательный и большой пальцы указывают на небеса. Леонардо не раз писал Иоанна в этой позе, которую часто называют жестом «Помни Иоанна». Над значением этой поднятой руки спорили на протяжении столетий.

Англичанин, как обычно, сидел во главе стола, спиной к картине. По сторонам от него сидели американец и француз.

— Я так и не понимаю, что у него на уме, — резко сказал англичанин. Он взял со стола книгу в твердой обложке и потряс ею перед ними. — Я дважды прочел ее. Здесь нет ничего нового, совсем ничего, что могло бы представлять интерес для нас. Или для него. Что вы думаете обо всем этом? Или я разговариваю сам с собой?

Англичанин швырнул книгу на стол с очевидным презрением. Американец поднял книгу и стал рассеянно листать ее.

Он остановился на внутренней стороне задней обложки и посмотрел на фотографию автора.

— Она — хорошенькая. Может, в этом все дело.

Англичанин презрительно усмехнулся. Типичный глупый янки — тычет пальцем в небо. Он всегда плохо относился к американским членам Гильдии, но этот идиот происходил из богатой семьи, связанной с их наследием, и они были вынуждены терпеть его.

— У Синклера, с его деньгами и властью, таких «хорошеньких» — пруд пруди, стоит только свистнуть, двадцать четыре часа в сутки. Его повадки плейбоя вошли в легенду и в Британии, и на континенте. Нет, здесь что-то другое с этой девушкой, не любовная интрижка, и я жду, что вы разгадаете, что это. Быстро.

— Я почти не сомневаюсь: он верит, что она и есть Пастушка, но довольно скоро узнаю наверняка, — заявил француз. — Я еду в Лангедок в эти выходные.

— Это слишком поздно, — резко сказал англичанин. — Отправляйся завтра. А лучше сегодня. Здесь важен фактор времени, как вы хорошо знаете.

— У нее рыжие волосы, — заметил американец.

Англичанин проворчал:

— Любая проститутка, при наличии желания и двадцати евро в кармане, может иметь рыжие волосы. Отправляйтесь туда и выясните, почему она так важна для него. Быстро. Так как если Синклер найдет то, что ищет, раньше нас…

Он не закончил свою фразу; в этом не было необходимости. Остальные точно знали, что тогда произойдет, знали, что случилось в последний раз, когда представитель противной стороны подошел слишком близко. Американец был особенно брезглив, и от мысленно возникшего перед ним зрелища обезглавленного тела рыжеволосой писательницы ему стало очень не по себе.

Американец взял со стола книгу Морин, сунул ее под мышку и вслед за своим французским товарищем вышел на ослепительный свет парижского солнца.

Когда его подручные вышли, англичанин, который был крещен под именем Джон Саймон Кромвель, встал из-за стола и прошел в глубь подвала. Там, за углом, недоступная взгляду из главной комнаты, находилась небольшая ниша. Внутри ее пространство представляло собой мрачный кабинет, отделанный темным деревом; справа от входа был устроен небольшой алтарь. Единственная скамеечка для коленопреклонения служила местом для одного молящегося перед алтарем.

На дверях кабинета висели запоры из кованого железа, а тайник, расположенный ниже, защищал внушительного вида замок. Англичанин сунул руку под рубашку, чтобы нащупать ключ, который носил на шее. Встав на колени, он вложил ключ в тяжелый замок и открыл тайник.

Он извлек два предмета. Во-первых, бутылку, по-видимому, со святой водой, которую он налил в золотую купель, стоявшую на алтаре. Потом вытащил маленький, но богато украшенный ковчег.

Кромвель осторожно положил ковчег на алтарь и окунул руки в воду. Он провел руками по шее, произнося заклинание. Затем поднял ковчег на уровень глаз. Сквозь крошечное окошко в обратной стороне массивного золотого ящичка можно было увидеть нечто белевшее, как слоновая кость. Длинная, узкая и зазубренная, человеческая кость загремела в своем ларце, когда англичанин пристально вгляделся в нее. Он прижал кость к груди и стал лихорадочно молиться.

— О, великий Учитель Праведности, знай, что я не подведу тебя. Но мы заклинаем тебя: Помоги нам! Помоги тем, кто ищет правду. Помоги тем, кто живет только ради того, чтобы служить твоему высокому имени. И более всего помоги нам поставить шлюху на место.

Американец, теперь уже один, шел вниз по улице Риволи и кричал в свой мобильный телефон сквозь шум парижской улицы:

— Мы не можем больше ждать. Он — законченный преступник, полностью вышел из-под контроля.

Голос на другом конце телефона звучал, как эхо, с таким же американским акцентом — безупречным акцентом северо-восточных штатов — и с такой же злостью:

— Не отступай от плана. Он досконально и точно соответствует нашей цели. Его разработали те, кто гораздо умнее тебя, — отрезал голос старшего, находившегося за мили отсюда.

— Тех, кто умнее меня, здесь нет, — фыркнул в трубку молодой. — Они не видят то, что вижу я. Черт возьми, папа, когда ты будешь больше доверять мне?

— Когда ты будешь этого заслуживать. А пока я запрещаю тебе вести себя по-идиотски.

Молодой человек резко отключил свой телефон, выругавшись при этом. Он повернул за угол перед отелем «Регина», пересек площадь Пирамид. Зазевавшись, он едва не налетел на знаменитую позолоченную статую Жанны д’Арк, изваянную великим Фремье.

— Сука, — проворчал американец в адрес спасительницы Франции и, задержавшись, плюнул на нее, совершенно не беспокоясь, что его увидят за этим занятием.

Париж

20 июня 2005 года

Стеклянная пирамида И. М. Пея сверкала в утренних лучах летнего солнца. Морин и Питер, оба посвежевшие после полноценного ночного сна, вместе с другими туристами ждали очереди, чтобы войти в Лувр.

Питер оглядел посетителей, стоявших в длинной очереди, сжимая свои путеводители.

— Вся эта шумиха вокруг «Моны Лизы». Никогда этого не пойму. Самая перехваленная картина на планете.

— Согласна. Но пока они расталкивают друг друга, чтобы увидеть ее, в нашем распоряжении все крыло Ришелье.

Морин и Питер купили билеты и двухсторонний поэтажный план Лувра.

— Куда мы пойдем сначала?

Морин ответила:

— К Никола Пуссену. Я хочу сначала увидеть «Аркадских пастухов».

Они двинулись через крыло, где хранятся работы французских мастеров, разглядывая стены в поисках загадочного творения Пуссена.

Морин объясняла:

— Тамми рассказала мне, что эта картина является предметом споров на протяжении нескольких веков. Людовик XIV двадцать лет боролся за право обладать ею. Когда он наконец заполучил ее, то запер в подвале Версаля, где никто больше не мог ее увидеть. Странно, не правда ли? Почему, как ты думаешь, французский король так яростно сражался, чтобы получить это замечательное произведение искусства, а потом спрятал его от всего мира?

— Еще одна из многих загадок, — Питер сверял номера с путеводителем, который он держал в руке. — Как здесь сказано, картина должна быть прямо…

— Здесь! — воскликнула Морин. Питер подошел к ней, и они оба минуту пристально смотрели на картину. Морин прервала молчание, обернувшись к Питеру:

— Я чувствую себя так глупо. Как будто я ждала, что картина мне что-то расскажет. — Она снова повернулась к картине. — Ты пытаешься что-то сказать мне, Пастушка?

Питер замер, пораженный мыслью.

— Не могу поверить, что мне раньше не пришло в голову.

— Не пришло в голову что?

— Идея о пастушке. Иисус — это Пастырь Добрый. Может быть, Пуссен — или, по крайней мере, Синклер — указывали на Пастушку Добрую?

— Да! — воскликнула Морин немного громче, чем следовало, в восторге от этой идеи. — Может быть, Пуссен показывал нам Марию Магдалину как Пастушку, как главу паствы. Главу своей собственной церкви!

Питер отпрянул.

— Послушай, я такого не говорил…

— Ты и не должен был. Но посмотри, на надгробии в картине есть латинская надпись.

— «Et in Arcadia ego», — вслух прочитал Питер. — М-да. Непонятно.

— Как это переводится?

— Это не переводится. Это грамматическая белиберда.

— А твои предположения?

— Это либо очень плохая латынь, либо какой-то шифр. Буквальный перевод звучит как незаконченная фраза, приблизительно «И я в Аркадии». Это действительно ничего не значит.

Морин пыталась слушать его, но ее отвлек женский голос, который, разносясь по всему музею, стал настойчиво звать:

— Сандро! Сандро!

Она оглянулась вокруг в поисках источника голоса, прежде чем извиниться перед Питером:

— Извини, эта женщина отвлекает меня.

Голос зазвучал снова, на этот раз громче, раздражая Морин.

— Кто это?

Питер озадаченно посмотрел на нее:

— Ты кого имеешь в виду?

— Эту женщину, которая зовет…

— Сандро! Сандро!

Морин смотрела на Питера, а голос становился все громче. Питер явно его не слышал. Она повернулась, чтобы посмотреть на других туристов и студентов, увлеченно разглядывающих бесценные произведения искусства, висящие на стенах. Очевидно, больше никто не слышал настойчивый призыв, звучащий в Лувре.

— О, Боже. Ты ведь не слышишь его, правда? Никто не слышит, кроме меня.

Питер беспомощно посмотрел на нее:

— Не слышит что?

— Женский голос, который зовет: «Сандро! Сандро!» Идем.

Морин схватила Питера за рукав и потащила в направлении голоса.

— Куда мы идем?

— Мы следуем за голосом. Он идет оттуда.

Они торопливо пошли по музейным коридорам, Морин бросала через плечо извинения, расталкивая многочисленных посетителей. Голос превратился в настойчивый шепот, но все еще вел их в определенном направлении. И она решительно следовала за ним. Они пробежали обратно по крылу Ришелье, игнорируя пристальные взгляды раздраженной музейной охраны, потом спустились вниз на несколько ступенек и прошли по еще одному коридору, мимо знаков, указывающих на крыло Денон.

— Сандро… Сандро… Сандро!..

Голос внезапно умолк, когда Морин и Питер поднялись по огромной лестнице мимо статуи, символизирующей богиню Нику во всей ее крылатой славе. Повернув направо за угол, они увидели два менее известных произведения итальянского Возрождения. Питер сделал первое наблюдение.

— Фрески Боттичелли.

Понимание пришло к ним одновременно.

— Сандро. Алессандро Боттичелли.

Питер посмотрел на фрески, а потом снова на Морин:

— Здорово! Как ты это сделала?

Морин трясло.

— Я ничего не делала. Я просто слушала и шла за голосом.

Они обратили внимание на изображенные на фресках фигуры почти в натуральную величину, стоявшие рядом. Питер перевел Морин надписи на табличках:

— Первая фреска называется «Венера и три грации вручают дары молодой женщине». Вторая называется «Венера? представляет молодого человека свободным искусствам». Фреска написана на свадьбу Лоренцо Торнабуони и Джованны Альбицци.

— Да, но почему после Венеры стоит вопросительный знак? — удивилась Морин.

Питер покачал головой.

— Должно быть, они не уверены, что персонажем является именно она.

На изящной, хотя и странной, картине были изображены молодой человек и женщина в красном плаще. Они стояли лицом к лицу с семью женщинами, три из которых держали необычные и неуместно смотревшиеся предметы. Одна схватила огромного, угрожающего вида, черного скорпиона, женщина рядом с ней натягивала лук. Третья поднимала архитектурный инструмент.

Питер думал вслух:

— Семь свободных искусств. Сфера высшего образования. Говорит ли это нам, что молодой человек был хорошо образован?

— Что это за семь свободных искусств?

Закрыв глаза, чтобы лучше вспомнить свои уроки классических наук, Питер процитировал по памяти:

— Тривиум, или первые три ступени — математика, риторика и логика. Четыре последних, квадривиум — математика, геометрия, музыка и космология, и они пронизаны идеями Пифагора о том, что все числа представляют собой определенные модели во времени и пространстве.

Морин улыбнулась ему:

— Очень впечатляет. И что теперь?

Питер пожал плечами:

— Я не знаю, как это вписывается в нашу постоянно растущую головоломку.

Морин показала на скорпиона:

— Почему на картине, нарисованной к свадьбе, изображена женщина, держащая такое чудовищное, ядовитое насекомое? Какое из свободных искусств оно могло представлять?

— Я не уверен, — Питер подошел к фреске так близко, как только могли позволить ограждения Лувра, и вгляделся в нее. — Но посмотри повнимательней. Скорпион темнее и ярче, чем остальная часть картины. Чем все предметы, которые держат женщины. Это выглядит так, как будто…

Морин закончила предложение за него:

— Как будто его добавили позднее.

— Но кто? Сам Сандро? Или кто-то поработал над фреской мастера?

Морин покачала головой, сбитая с толку всем, что на нее навалилось.

Сидя над чашкой кофе со сливками в кафе Лувра, Морин вместе с Питером рассматривала свои покупки. Она приобрела эстампы рассмотренных картин и книгу о жизни и творчестве Боттичелли.

— Я надеюсь узнать побольше о происхождении этой фрески.

— Мне гораздо интересней узнать о происхождении голоса, который привел тебя к ней.

Морин сделала глоток кофе, прежде чем ответить:

— Но что это было? Мое подсознание? Божественное указание? Призраки в Лувре?

— Хотел бы я ответить на это, но не могу.

— Какой ты после этого духовный наставник, — саркастически заметила Морин, а потом обратила внимание на эстамп Боттичелли. Когда преломленный свет стеклянной пирамиды упал на картину, Морин озарило.

— Подожди минуту. Ты сказал, космология была одной из свободных наук? — Морин посмотрела вниз на медное кольцо, которое она носила на руке.

Питер кивнул:

— Астрономия, космология. Наука о звездах. Почему ты спрашиваешь?

— Мое кольцо. Человек в Иерусалиме, который дал мне его, сказал, что это кольцо космолога.

Питер потер руками лицо, как будто это могло помочь мозгу найти правильное решение.

— Так в чем связь? В том, что мы должны искать ответ у звезд?

Морин провела пальцем по загадочной женщине, держащей огромное черное насекомое, а потом чуть не подпрыгнула на стуле, закричав:

— Скорпион!

— Что ты хочешь сказать?

— Это символ астрологического знака Скорпиона. А женщина рядом с ней держит лук. Символ Стрельца. Скорпион и Стрелец стоят рядом друг с другом в круге зодиака.

— Так ты думаешь, на фреске своего рода шифр, который имеет отношение к астрономии?

Морин медленно кивнула:

— По крайней мере, это дает нам место, откуда можно начать.

Огни Парижа проникали сквозь окно номера Морин в отеле, освещая предметы, лежавшие рядом с ней на кровати. Она заснула, читая книгу о Боттичелли, а с другой стороны остался лежать эстамп Пуссена.

Морин не думала ни об одной из этих вещей. Она снова погрузилась в видение.

В комнате с каменными стенами, при тусклом свете масляных светильников, над столом склонилась старая женщина. Она носила выцветший красный платок поверх своих длинных седых волос. Ее изуродованная артритом рука осторожно водила пером по странице.

Большой деревянный сундук был единственным украшением комнаты. Старуха поднялась со стула и медленно подошла к сундуку. Она опустилась на колени, осторожно сгибая свои хрупкие суставы, и открыла тяжелую крышку. Когда она оглянулась через плечо, спокойная и понимающая улыбка промелькнула на ее лице. Она повернулась к Морин и жестом поманила ее к себе.

Париж

21 июня 2005 года

Как очаровательная дань галльской эксцентричности, старейший мост в Париже, Pont Neuf, носит название «Нового моста». Это главная артерия Парижа, пересекающая Сену, чтобы соединить фешенебельный Первый округ с сердцем левого берега.

Питер и Морин миновали статую Генриха IV, одного из самых любимых французских королей, и пошли по мосту, который был завершен во время его отмеченного веротерпимостью правления в 1606 году. В Париже стояло прекрасное утро, полное блистательного величия, свойственного этому несравненному Городу Света. Несмотря на замечательную обстановку, Морин нервничала.

— Который час?

— На пять минут позже того, когда ты спрашивала последний раз, — с улыбкой ответил Питер.

— Прости. Все это начинает меня очень беспокоить.

— В его письме сказано быть в церкви в полдень. Сейчас только одиннадцать. У нас уйма времени.

Они пересекли Сену и, сверяясь с картой, пошли по извилистым улочкам левого берега. От Нового моста они пошли по улице Дофин, прошли мимо станции метро «Одеон» к улице Сен-Сюльпис и закончили свой путь на живописной площади, носящей то же название.

Громадные колокольни церкви возвышались над площадью, бросая тень на знаменитый фонтан, построенный Висконти в 1844 году. Когда Морин и Питер подошли к огромным входным дверям, он почувствовал ее колебания.

— Я не оставлю тебя и на этот раз, — Питер ободряюще положил руку ей на плечо и открыл двери, ведущие в глубины церкви.

Они тихо вошли и увидели группу туристов в первом приделе с правой стороны. По-видимому, это были британские студенты, изучающие искусство. Их преподаватель приглушенным голосом читал лекцию о трех шедеврах Делакруа, украшающих эту часть церкви: «Иаков, борющийся с ангелом», «Изгнание Гелиодора из Храма» и «Святой Михаил, побеждающий дьявола». В другой день Морин с удовольствием посмотрела бы на знаменитые произведения искусства и послушала лекцию на английском языке, но сегодня голова у нее была занята другим.

Они прошли мимо британских студентов и погрузились во чрево церкви, с благоговейным трепетом разглядывая массивную конструкцию исторического сооружения. Почти инстинктивно Морин подошла к алтарю, по обеим сторонам которого находились две огромные картины. Каждая из них была добрых тридцати футов высотой. На первой из них были изображены две женщины — одна в голубом, а другая в красном плаще.

— Мария Магдалина с Девой Марией? — рискнула предположить Морин.

— Судя по одежде, я бы так и сказал. Ватикан постановил, что Пресвятую Деву должны изображать только в голубом или белом.

— А моя дама всегда в красном.

Морин перешла к картине с противоположной стороны от алтаря.

— Посмотри сюда.

Картина изображала Иисуса, положенного в гроб. Мария Магдалина, по-видимому, готовила Его тело к погребению. Дева Мария и две другие женщины плакали в углу картины.

— Мария Магдалина готовит тело Иисуса для погребения? Однако именно этого нет в Евангелиях, разве не так?

— Марк в главе 15 и 16 упоминает, что она и другие женщины принесли к гробнице благовония, чтобы помазать Его, но конкретно ничего не говорится.

— М-да, — вслух размышляла Морин. — А здесь Мария Магдалина делает именно это. Однако в древнееврейской традиции помазание тела для погребения — исключительно обязанность…

— Жены, — ответил аристократический мужской голос с легким намеком на шотландскую картавость.

Морин и Питер резко повернулись к человеку, который так незаметно подошел и встал позади них. Его внешность привлекала взгляд. Он был красив мрачной красотой и безукоризненно одет, и, хотя внешность и осанка выдавали породу, в нем не было ничего консервативного. Все в Беранже Синклере несло на себе легкий налет оригинальности. Его волосы были прекрасно подстрижены, хотя и слишком длинны, чтобы когда-нибудь его могли допустить в Палату Лордов. Он носил шелковую рубашку от Версаче. Природное высокомерие, которое приходит вместе с привилегиями высшего общества, смягчалось юмором — насмешливая и почти мальчишеская улыбка появлялась на губах, когда он говорил. Морин была немедленно очарована и не могла двинуться с места, пока слушала, как он продолжает свое объяснение.

— Только жене разрешалось подготовить мужчину для погребения. Если же он умирал неженатым, в таком случае эта честь доставалась его матери. Как вы видите на этой картине, мать Иисуса присутствует, но явно не выполняет эту обязанность. Что может привести только к одному заключению…

Морин посмотрела на картину, потом снова перевела взгляд на обаятельного мужчину, стоявшего перед ней.

— Что Мария Магдалина была его женой, — закончила Морин.

— Браво, мисс Паскаль. — Шотландец театрально поклонился. — Но простите меня, я совершенно забыл о манерах. Лорд Беранже Синклер, к вашим услугам.

Морин шагнула вперед, чтобы пожать ему руку, но Синклер удивил ее, задержав ее руку в своей руке дольше, чем следовало. Он не отпустил ее немедленно; наоборот он повернул ее маленькую ручку ладонью вниз и слегка провел пальцем по кольцу. Он снова улыбнулся ей чуть-чуть озорной улыбкой и подмигнул.

Морин находилась в полном замешательстве. По правде говоря, она много раз гадала, каков из себя этот лорд Синклер. Но все оказалось не так. Она попыталась овладеть своим голосом, когда начала говорить.

— Вы уже знаете, кто я. — Она повернулась, чтобы представить Питера. — Это…

Синклер прервал ее.

— Отец Питер Хили, конечно. Ваш кузен, если не ошибаюсь? И очень образованный человек. Добро пожаловать в Париж, отец Хили. Конечно, вы бывали здесь раньше. — Он взглянул на свои стильные и безумно дорогие швейцарские часы. — У нас есть несколько минут. Пойдемте, здесь есть кое-что, что, как я думаю, вам покажется очень интересным.

Синклер, не оборачиваясь, говорил, пока торопливо шел через церковь:

— Кстати, не стоит покупать предлагаемый здесь путеводитель. Пятьдесят страниц, которые совершенно не замечают присутствия Марии Магдалины. Как будто она от этого исчезнет. — Морин и Питер следовали за его быстрым шагом, остановившись рядом с ним у еще одного маленького бокового алтаря. — И как вы увидите, ее изображения постоянно встречаются в этой церкви, но явно игнорируются. Вот замечательный пример.

Синклер подвел их к большой изящной мраморной статуе, Пьете. Дева Мария скорбила над телом Христа. Справа Мария Магдалина склонила голову на ее плечо.

— Путеводитель просто называет это «Пьета, итальянская скульптура восемнадцатого века». Конечно, классическая Пьета изображает Деву Марию, прижимающую к груди своего сына, снятого с креста. Включение в это произведение Марии Магдалины далеко выходит за рамки ортодоксальных представлений и все же умышленно игнорируется. — Синклер испустил драматический вздох и покачал головой, отмечая несправедливость всего этого.

— Так в чем заключается ваша теория? — спросил Питер несколько более резко, чем намеревался. Высокомерная манера Синклера раздражала его. — Что Церковь устроила какой-то заговор с целью исключить упоминания о Марии Магдалине?

— Делайте ваши собственные выводы, отец. Но я скажу вам вот что: во Франции Марии Магдалине посвящено больше церквей, чем любому другому святому, включая Богоматерь. В Париже есть целый район, названный в ее честь. Вы были в Мадлен, я полагаю?

Морин пораженно застыла.

— Мне раньше никогда не приходило в голову, но Мадлен — это Магдалина по-французски, не правда ли?

— Именно так. Вы были в ее церкви там, в Мадлен? Огромное сооружение, якобы посвященное ей, и все же внутри, среди всех этих произведений искусства и украшений первоначально не было ни одного изображения Марии Магдалины. Ни одного. Странно, не правда ли? Они добавили скульптуру Марочетти над алтарем, первоначально называвшуюся «Вознесение Девы Марии», и изменили ее название на «Вознесение Марии Магдалины», из-за давления, которое на них оказали… ну, скажем, те, кого интересует правда.

— Я полагаю, сейчас вы скажете мне, будто Марсель Пруст тоже назвал свое печенье в честь нее, — съязвил Питер. В противоположность очарованной Морин ему не нравилась бесцеремонная самонадеянность Синклера.

— Да, печенью сознательно придали форму раковины гребешка. — Синклер пожал плечами, оставив Питера размышлять над загадкой, а сам присоединился к Морин, стоящей около Пьеты.

— Создается впечатление, как будто они стремились вычеркнуть ее из памяти, — прокомментировала Морин.

— Так и есть, моя дорогая мисс Паскаль. Многие пытались заставить нас забыть наследие Магдалины, но ее присутствие ощущается слишком сильно. И, как вы, без сомнения, заметили, ее нельзя игнорировать, особенно…

Церковные колокола начали звонить полдень, оборвав ответ Синклера. И вот он снова торопливо повел их через церковь и показал на узкую бронзовую линию меридиана, вделанную в пол церкви и проходящую прямо через поперечный неф, ориентированный с севера на юг. Линия заканчивалась мраморным обелиском, выполненным в египетском стиле, с золотым глобусом и крестом на вершине.

— Пойдемте, быстро. Сейчас полдень, и вы должны это увидеть. Такое происходит только раз в год.

Морин показала на бронзовую линию.

— Что это означает?

— Парижский меридиан. Он делит Францию очень интересным образом. Но смотрите, смотрите туда.

Синклер показал на окно над ними, на противоположной стороне церкви. Как только они повернулись посмотреть, луч солнца проник сквозь окно и упал вниз, осветив бронзовую линию, проложенную в камне. Они наблюдали, как свет пробежал по полу церкви вслед за медной полосой. Луч поднимался по обелиску, пока не достиг глобуса, полностью залив потоком света золотой крест.

— Прекрасно, не правда ли? Церковь построена так, чтобы идеально отмечать солнцестояние.

— Замечательно, — признал Питер. — И, хотя мне не хочется разрушать ваши иллюзии, лорд Синклер, но этому есть вполне обоснованная религиозная причина. Пасха отмечается в воскресенье после полнолуния, следующего за весенним равноденствием. Церкви нередко изобретали различные средства, чтобы определять равноденствие и солнцестояние.

Синклер пожал плечами и обернулся к Морин:

— Он совершенно прав, знаете ли.

— Но с Парижским Меридианом связано что-то еще, разве не так?

— Некоторые называют его Линией Магдалины. Она похожа на линию на карте, которую я вам послал. Эта линия начинается в Амьене и заканчивается в Монсеррате. Если вы хотите узнать почему, приезжайте в мой дом в Лангедоке через два дня, и я покажу вам, чем это объясняется и многое другое. Ой, чуть не забыл.

Синклер достал из внутреннего кармана один из своих шикарных веленевых конвертов.

— Я так понимаю, вы знакомы с очаровательным кинорежиссером Тамарой Уиздом. Она будет присутствовать на нашем костюмированном балу, который состоится на этой неделе. Я надеюсь, что вы оба к ней присоединитесь. И я настаиваю, чтобы вы остановились в замке в качестве моих гостей.

Морин посмотрела на Питера, чтобы узнать его реакцию. Они не ожидали подобного.

— Лорд Синклер, — начал Питер, — Морин преодолела большое расстояние ради этой встречи. В своем письме вы обещали ей некоторые ответы…

Синклер прервал его:

— Отец Хили, люди две тысячи лет пытаются разгадать эту тайну. Нельзя надеяться, что узнаешь все за один день. Истинное знание надо заслужить, не так ли? А сейчас я опаздываю на встречу и должен бежать.

Морин дотронулась до руки Синклера, чтобы остановить его:

— Лорд Синклер, в своем письме вы упомянули моего отца. Я надеялась, что вы расскажете о нем.

Синклер посмотрел на Морин и смягчился:

— Дорогая моя, — сказал он благожелательно, — у меня есть письмо, написанное вашим отцом, которое, как я думаю, вы найдете очень интересным. Оно не здесь, конечно, оно осталось в замке. Это одна из причин, почему вы должны приехать и остановиться у меня. И отец Хили, конечно.

Морин была поражена.

— Письмо? Вы уверены, что его написал мой отец?

— Вашего отца звали Эдуард Поль Паскаль, если произносить на французский манер? И он жил в Луизиане?

— Да, — еле слышно ответила Морин.

— Тогда письмо несомненно от него. Я нашел его в наших семейных архивах.

— Но что в нем говорится?

— Мисс Паскаль, было бы ужасно несправедливо с моей стороны пытаться пересказать вам письмо прямо здесь, потому что у меня просто отвратительная память. Я с удовольствием покажу его вам, когда вы приедете в Лангедок. А сейчас я действительно должен идти. Я уже опаздываю. Если вам что-то понадобится, позвоните по телефону, написанному в приглашении, и спросите Ролана. Он поможет вам во всем. Абсолютно во всем, только скажите, что вам нужно.

Синклер быстро ушел, не попрощавшись. Его последним ударом была реплика, брошенная через плечо:

— Я знаю, у вас уже есть карта. Просто следуйте за Линией Магдалины.

Шаги шотландца эхом отдались в глубине церкви, когда он торопливо покинул здание, оставив Морин и Питера беспомощно смотреть друг на друга.

За ланчем в кафе на Левом берегу Морин и Питер обсудили странную встречу с Синклером. Их мнения о нем кардинально разошлись. Питер отнесся к нему подозрительно, сизрядной долей раздражения. Морин же полностью находилась в плену его обаяния.

Они решили размяться после еды, прогулявшись по Люксембургскому саду.

Семья с целым выводком шумных ребятишек наслаждалась пикником на траве, пока пара проходила мимо. Младшие дети гонялись за футбольным мячом и друг за другом, а старшие и родители подбадривали их веселыми криками. Питер остановился понаблюдать за ними, его лицо приобрело задумчивое выражение.

— Что-то не так? — спросила Морин.

— Ничего, ничего. Я просто подумал обо всех тех, кто остался дома. О моих сестрах, об их детях. Знаешь, я два года не был в Ирландии. Уже и не вспомню, сколько времени прошло с тех пор, как ты вернулась.

— На самолете это всего чуть больше часа отсюда.

— Я знаю. Поверь мне, я думал об этом. Посмотрим, как здесь пойдут дела. Если у меня будет время, возможно, я слетаю туда на несколько дней.

— Пит, я — большая девочка и вполне способна позаботиться о себе. Почему бы тебе не воспользоваться возможностью и не съездить домой?

— И оставить тебя одну в лапах Синклера? Ты с ума сошла?

Футбольный мяч, который сейчас находился в распоряжении старших детей, подкатился к Питеру. Ловко поддев его ногой, Питер отфутболил мяч обратно к детям. Помахав одобрительно кричавшим ребятам, Питер продолжил прогулку с Морин.

— Ты никогда не жалеешь о своем решении?

— О каком решении? Приехать сюда вместе с тобой?

— Нет. Стать священником.

Питер внезапно остановился, пораженный вопросом:

— Что, скажи на милость, заставило тебя спросить об этом?

— Я наблюдала за тобой сейчас. Ты любишь детей. Из тебя получился бы прекрасный отец.

Снова двинувшись с места, Питер объяснил:

— Я не жалею. У меня было призвание свыше, и я последовал ему. У меня все еще есть это призвание и, думаю, всегда будет. Я знаю, тебе всегда было трудно понять.

— И все еще трудно.

— А ты знаешь, в чем ирония?

— В чем?

— Ты — одна из причин, почему я стал священником.

Теперь настала очередь Морин остановиться, как вкопанной.

— Я? Как? Почему?

— Устаревшие законы церкви отвратили тебя от веры. Так происходит все время, и так не должно быть. А сейчас есть ордены — молодые, образованные, прогрессивные ордены — пытающиеся принести духовность в двадцать первый век и сделать веру доступной для молодых людей. Я нашел это у иезуитов, когда работал в Израиле. Они пытались изменить те самые вещи, которые тебя оттолкнули. Я хотел быть частью этого. Я хотел помочь тебе снова обрести веру. Тебе и таким, как ты.

Морин, не отрываясь, смотрела на него, борясь с непрошеными слезами, которые подступили к глазам.

— Мне просто не верится, ты никогда не рассказывал мне об этом раньше.

Питер пожал плечами:

— Ты никогда не спрашивала.

…Предсмертные страдания Исы были жестоким мучением для всех нас, но для Филиппа они стали слишком тяжкой ношей, чтобы он мог справиться с ней. Он часто кричал во сне и не хотел сказать мне почему или позволить мне помочь ему. В конце концов, я узнала правду от Варфоломея, который поведал мне, что Филипп не хочет причинить мне боль такими ужасными воспоминаниями. Но каждую ночь Филиппа преследовала мысль о предсмертной агонии Исы, о нанесенных ему ранах.

Люди оказывают мне уважение, потому что я — единственная из нас, кто был свидетелем страданий Исы.

Во время нашего пребывания в Египте Варфоломей стал моим самым преданным учеником. Он хотел узнать как можно больше и как можно быстрее. Он жаждал, алкал знаний, как человек, умирающий от голода, алчет хлеба. Как будто самопожертвование Исы открыло в Варфоломее дыру, заполнить которую могли только учения Пути. Я знала, что у него особое призвание, он понесет слова Любви и Света по всему миру, и другие изменятся, благодаря нему. Так что каждую ночь, когда дети и все остальные спали, я учила Варфоломея тайному знанию. Ему следовало быть готовым, когда придет время.

Но я не знала, буду ли готова я. Я полюбила его как свою собственную плоть и кровь, и я боялась за него — ибо его красоту и чистоту другим не понять так, как поняли ее те, кто возлюбил его больше всех. Он был человеком бесхитростным.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 7

Лангедок, Франция

22 июня 2005 года

За окнами высокоскоростного поезда мелькала буйная растительность сельской Франции. Морин и Питер даже не думали любоваться пейзажем; их внимание полностью поглощала кипа карт, книг и бумаг, разложенных перед ними.

— Et in Arcadia ego, — бормотал Питер, быстро чиркая на желтых листках блокнота. — Et… in… Arca-di-a… e-go…

Его вниманием завладела карта Франции, та самая, с красной линией, исходящей из центра. Он показал на линию.

— Смотри, здесь Парижский меридиан пересекает Лангедок, прямо в этом городе. Arques. Очень интересное название.

Питер произнес название города, «Арк», которое звучало очень похоже на «Ark», то есть «ковчег» по-английски.

— Как Ноев Ковчег или Ковчег Завета? — Морин очень заинтересовалась, куда бы это могло их привести.

— Точно. Слово «Ark» на латыни имеет несколько значений — чаще всего оно означает сосуд, но иногда могилу. Подожди минуту, давай посмотрим сюда.

Питер снова взял блокнот и ручку. Он начал машинально чертить «Et in Arcadia ego». Вверху он написал большими черными буквами: «ARK». Под ним он такими же буквами написал: «ARC».

Морин пришла идея.

— Хорошо, как насчет этого? ARC. ARC — ADIA. Может быть, это не ссылка на мифическое место Аркадию; может быть, тут несколько слов, написанных слитно? На латыни в этом есть какой-то смысл?

Питер написал заглавными буквами: ARC A DIA.

— Ну? — Морин не терпелось узнать. — Это что-нибудь значит?

— Может означать «Ковчег Бога». Чуть больше воображения, и получится «и в Божьем Ковчеге я».

Питер показал на карте город Арк.

— Ты хоть что-нибудь знаешь об истории Арка? Если с городом связана какая-нибудь священная легенда, то это могло означать «и в Божьем селении я». Натяжка, конечно, но лучше ничего не могу предложить.

— Поместье Синклера находится в окрестностях Арка.

— Да, но это не объясняет нам, почему Пуссен нарисовал эту картину четыреста лет назад, разве нет? Или почему ты слышала голоса в Лувре, когда смотрела на эту картину. Думаю, мы должны хотя бы на минуту посмотреть на все, что с тобой случилось, не оглядываясь на Синклера.

Питер стремился ослабить впечатление, которое Синклер произвел на Морин. У нее уже несколько лет бывали видения Магдалины, задолго до того, как она впервые услышала о Беранже Синклере.

Морин кивнула в знак согласия.

— Ну, допустим, что Арк по какой-то причине был известен как священная земля, как «Божье селение». Тогда Пуссен говорит нам, будто здесь, в Арке, находится что-то важное? Чем не теория? «И в Божьем селении я»?

Питер задумчиво кивнул:

— Вполне вероятно. Полагаю, стоит посетить окрестности Арка, как по-твоему?

Был базарный день, и в Кийане, городке у подножия Пиренеев, царила суета, какая обычно бывает во время этого еженедельного события. Жители Лангедока торопливо переходили от прилавка к прилавку, запасаясь свежими продуктами и рыбой, привезенной сюда с берегов Средиземноморья.

Морин и Питер шли через рыночную площадь. В руке Морин держала эстамп «Аркадских пастухов». Торговец фруктами узнал его и засмеялся, показывая на картину.

— А, Пуссен!

Он начал что-то им советовать, быстро тараторя по-французски. Питер попросил его говорить медленнее, пытаясь разобраться в указаниях. Десятилетний сын торговца, заметив смущение Морин, пока его отец разговаривал с Питером по-французски, решил опробовать свой хоть и ломаный, но понятный английский.

— Вы хотеть идти к могила Пуссена?

Морин взволнованно кивнула. До сих пор она даже не знала, что могила на картине действительно существует.

— Да. Oui!

— О-кей. Идите к главной дороге и вниз. Когда видите церковь, налево. Могила Пуссена — на холме.

Морин поблагодарила мальчика, потом сунула руку в сумочку и вытащила банкноту в пять евро.

— Merci, merci beaucoup, — сказала она мальчику, вкладывая купюру ему в руку. Мальчик широко улыбнулся.

— De rien, Madame! Bon chance, — крикнул им вслед торговец, когда Морин и Питер покинули площадь.

Его сын оставил за собой последнее слово:

— Et in Arcadia ego! — Мальчик рассмеялся и помчался тратить на конфеты свои только что заработанные евро.

Указания, полученные от отца и сына, в конце концов вывели их на правильную дорогу. Питер медленно вел машину, пока Морин изучала окрестности с пассажирского сидения.

— Там! Это оно? Там, на холме?

Питер остановил машину около пологого склона, поросшего невысокими деревьями и кустарником. Из-за кустов виднелся верхний край прямоугольного надгробного камня.

— Я видел отдельно стоящие надгробия в таком же стиле в Святой Земле. Некоторые из них есть в районе Галилеи, — объяснил Питер. Он на миг остановился, пораженный внезапно возникшей мыслью.

— В чем дело? — спросила Морин.

— Мне только что пришло в голову, что одно из них стоит на дороге в Магдалу. Оно очень похоже на это. Может быть, даже точно такое же.

Они пошли вдоль края дороги, разыскивая тропу, которая привела бы их к могиле. Они нашли такую заросшую тропинку. Морин остановилась в начале тропы и встала на колени.

— Посмотри сюда, на заросли. Это не живые растения.

Питер опустился на колени рядом с ней и поднял несколько веток и пучков травы, прикрывающих начало тропы.

— Ты права.

— Как будто кто-то намеренно пытался спрятать тропу, — заметила Морин.

— Может, это просто дело рук землевладельца. Возможно, он устал от людей вроде нас, которые шастают по его земле. Четыреста лет туризма кого угодно доведут до бешенства.

Они двигались осторожно, перешагивая через заросли и следуя за тропой на вершину холма. Когда перед ними внезапно появилось прямоугольное гранитное надгробие, Морин достала эстамп картины Пуссена и сравнила его с ландшафтом. Обломки скал позади надгробия, как в зеркале, отражались на картине.

— Они одинаковые.

Питер подошел к сооружению и провел рукой по поверхности надгробия.

— За исключением того, что надгробие гладкое, — заметил он. — Здесь нет надписи.

— Так надпись была выдумкой Пуссена? — Вопрос Морин остался висеть в воздухе, пока она обходила саркофаг. Заметив, что задняя часть надгробия покрыта кустарником и травой, Морин попыталась раздвинуть заросли. Взгляд на открывшуюся заднюю поверхность надгробия заставил ее крикнуть Питеру:

— Иди сюда! Ты должен это увидеть!

Питер обошел надгробие и помог ей отодвинуть заросли. Когда он увидел источник волнения Морин, он покачал головой, не веря своим глазам.

На задней поверхности надгробия был высечен рисунок из девяти кругов, окружавших центральный диск.

Он был идентичен узору на древнем кольце Морин.

Морин и Питер провели ночь в маленьком отеле в Куизе, в нескольких милях от Арка. Тамми выбрала для них это местечко из-за его близости к загадочному месту под названием Ренн-ле-Шато, известному в эзотерических кругах как Таинственная Деревня. Она хотела прилететь в Лангедок вечером, и все трое согласились на следующее утро встретиться в гостинице, в комнате для завтрака.

Тамми ворвалась в комнату для завтрака, где в ожидании нее Морин и Питер пили кофе.

— Простите, что опоздала. Мой рейс в Каркасон был отложен, и когда я прилетела, было уже за полночь. Уснула как убитая и потом не могла встать.

— Я беспокоилась, когда ты не объявилась прошлой ночью, — сказала Морин. — Ты приехала из Каркасона?

— Нет. У меня есть еще друзья, которые завтра собираются на вечеринку к Синклеру, и я ехала вместе с ними. Один из них — местный, и он нас подбросил.

На столе появилась корзинка с хрустящими круассанами, и официант принял заказ на напиток для Тамми. Тамми подождала, пока официант удалится на кухню, прежде чем продолжить:

— Этим же утром нам надо попросить счет в отеле.

Морин и Питер озадаченно посмотрели на нее:

— Почему? — спросили они в унисон.

— Синклер в ярости из-за того, что мы остановились в отеле. Прошлой ночью он оставил для меня послание. Он приготовил комнаты в замке для всех нас.

Взгляд Питера стал подозрительным:

— Мне не нравится эта идея. — Он повернулся, чтобы привести свои доводы Морин: — Я бы предпочел остаться здесь; думаю, для тебя так безопаснее. Отель — нейтральная территория, место, куда мы можем отступить, если ты, по каким-то причинам, почувствуешь себя неловко.

Тамми выглядела раздраженной:

— Послушайте, вы знаете, сколько людей готовы убить друг друга ради этого приглашения? Замок — фантастический; он похож на живой музей. Вы действительно рискуете оскорбить Синклера, если откажетесь. Вряд ли вы этого хотите. Слишком многое он может вам предложить.

Морин была сбита с толку. Она переводила взгляд с одного на другого. Питер был прав: отель обеспечивал им нейтральную территорию. Но ее воображение разгорелось от идеи остановиться в замке и понаблюдать за загадочным Синклером с близкого расстояния.

Тамми почувствовала колебания Морин:

— Я тебе говорила, что Синклер не представляет опасности. Я думаю, что он удивительный человек. — Она посмотрела на Питера. — Но если ты чувствуешь иначе, посмотри на это таким образом: с точки зрения «Держи своих друзей близко, а врагов еще ближе».

К концу завтрака Тамми убедила их расплатиться за отель. Питер внимательно наблюдал за ней, пока они завтракали, отметив для себя, что она очень настойчивая женщина.

Ренн-ле-Шато, Франция

23 июня 2005 года

— Вы никогда не найдете это место с первого раза, если кто-нибудь не покажет вам, как туда добраться. — Тамми давала указания с заднего сидения: — Здесь поверните направо — видите ту дорожку? Она ведет вверх по холму к Ренн-ле-Шато.

Грубо вымощенная узкая дорога петляла, крутые подъемы сменялись резкими спусками. На вершине холма полускрытый в кустарнике указатель сообщал о названии крошечной деревушки.

— Вы можете припарковаться здесь, — Тамми показала на маленькую пыльную поляну у въезда в деревню.

Когда они вышли из машины, Морин взглянула на свои часы. Она дважды посмотрела на них, прежде чем прокомментировать:

— Как странно. Мои часы остановились, а я только недавно вставила в них новую батарейку, как раз перед отъездом из Штатов.

Тамми засмеялась:

— Видишь, веселье уже началось. Время приобретает новый смысл здесь, на этой волшебной горе. Я гарантирую, что твои часы снова нормально пойдут, когда мы покинем это место.

Питер и Морин посмотрели друг на друга и пошли туда, куда повела их Тамми. Она не потрудилась ничего объяснить, только саркастически бросила им:

— Леди и джентльмены, сейчас вы входите в Сумеречную Зону.

Деревня производила мрачное впечатление места, о котором время забыло. Она была удивительно маленькой и выглядела до странности пустынной.

Питер спросил:

— Здесь кто-нибудь живет?

— О, да. Это вполне действующая деревня. Население меньше двухсот человек, и все-таки оно есть.

— Жутковатая тишина.

— Тут всегда так, — объяснила Тамми, — пока не остановится автобус с туристами.

Когда они вошли в деревню, справа от них показались руины — то, что осталось от замка, который дал деревне ее имя.

— Это замок Отполь. Он был цитаделью рыцарей-тамплиеров во время крестовых походов. Видите башню? — Она показала на обветшалую башенку. — Пусть вас не вводит в заблуждение ее заброшенный вид. Башня Алхимии — одна из самых важных эзотерических достопримечательностей во Франции. Может быть, и в мире.

— Я полагаю, ты собираешься объяснить нам, почему именно? — Питер чувствовал раздражение. Он устал от этих игр, окутанных завесой тайны; он просто хотел, чтобы кто-нибудь дал осмысленные ответы на его вопросы.

— Я расскажу вам, но не сейчас. Только потому, что это не будет иметь для вас никакого значения, пока вы не узнаете историю деревни. Мы оставим это напоследок. Я расскажу вам на обратном пути.

Они прошли мимо маленького книжного магазина слева от них. Он был закрыт, но витрины украшали книги по оккультной символике.

— Не похоже на твою типичную католическую деревушку? — прошептала Морин Питеру, пока Тамми шла впереди.

— Явно нет, — согласился Питер, разглядывая странный подбор книг и украшения в виде пентаграммы, выставленные в окне.

Когда они шли вслед за Тамми по древним, вымощенным булыжником улицам необычной маленькой деревушки, на противоположной стороне узкой улочки внимание Морин привлекла еще одна странность. На стене дома, на уровне глаз было высечено что-то вроде солнечных часов. Металлический стержень давно исчез, оставив после себя осыпающуюся дыру в центре. При ближайшем рассмотрении оказалось, что знаки не имеют ничего общего с обычными часами. Они начинались с числа девять и продолжались до семнадцати, с отметками в полчаса между ними. Но над цифрами были выцарапаны загадочного вида символы.

Питер посмотрел через плечо Морин, когда она показала ему на странные знаки.

— Как ты думаешь, что они означают? — спросила она его.

Тамми подошла к ним сзади, улыбаясь, как кошка, съевшая сметану.

— Вижу, вы нашли первую из наших главных загадок здесь в РЛШ, — сказала она.

— РЛШ?

— Ренн-ле-Шато. Так все называют это место, потому что полное название чертовски длинное. Придется выучить местный жаргон, если хотите не ударить в грязь лицом на завтрашней вечеринке.

Морин повернулась обратно к рельефу на стене. Питер его внимательно изучал.

— Я узнаю символ планет. Вот Луна и Меркурий. А это Солнце? — он показал на круг с точкой в центре.

— Наверняка, — ответила Тамми. — А это — Сатурн. Остальные символы имеют отношение к астрологии. Вот Весы, Дева, Лев, Рак и Близнецы.

Морин пришла в голову мысль:

— А Скорпион есть где-нибудь? Или Стрелец?

Тамми покачала головой, но показала на левую сторону солнечных часов, где на нормальном циферблате находилась бы отметка для семи часов.

— Нет. Посмотри сюда. Видишь, где заканчиваются отметки? Это планета Сатурн. Если бы знаки продолжались в направлении против часовой стрелки, то вслед за Весами шел бы Скорпион, а потом Стрелец.

— Почему же они прекратились на таком странном месте? — спросила Морин.

— И что это значит? — Питера гораздо больше интересовал ответ.

Тамми подняла ладони вверх жестом, означающим: «Ничем не могу вам помочь».

— Наверное, указание на парад планет. Больше мы ничего не знаем.

Морин продолжала пристально разглядывать часы. Она думала о фреске Сандро в Лувре, пытаясь определить, есть ли здесь какая-то связь со скорпионом на картине. Она хотела понять, какой цели могли служить эти странные солнечные часы, если это вообще были они.

— Это что-то вроде «когда Луна в седьмом доме и Юпитер выстраивается в одну линию с Марсом»?

— Если вы обе начнете петь «Эру Водолея» из мюзикла, я уйду, — объявил Питер.

Они все рассмеялись, и Тамми пояснила:

— Тем не менее, она права. Вероятно, это ссылка на определенный парад планет. И поскольку его поместили сюда, на фасад дома так, что он бросается в глаза, нам следует предположить, что для каждого жителя деревни было важно об этом знать.

Тамми повела их прочь от солнечных часов и возобновила свою экскурсию, показав на особняк, возвышавшийся впереди.

— Центральная точка деревни — музей и вся территория вокруг виллы. Это там наверху, прямо перед нами.

В конце узкой улочки перед ними возник жилой дом — каменный особняк причудливого вида. Вдали возвышалась необычной формы каменная башня, прилепившаяся к склону горы.

— Тайна этой деревни сосредоточена в очень странной истории об известном — скорее, печально известном — священнике, который жил здесь в конце девятнадцатого века. Аббат Беранже Соньер.

— Беранже? Разве не так зовут Синклера? — спросил Питер.

Тамми кивнула.

— Да, и это не совпадение. Дед Синклера надеялся, что если его внук будет носить такое же имя, то унаследует некоторые качества своего тезки — Соньер бесстрашно защищал местные истории и легенды и был абсолютно предан наследию Марии Магдалины. Как бы то ни было, существуют разные легенды о том, что здесь обнаружил аббат, когда принялся за реставрацию церкви. Некоторые верят, будто он нашел потерянное сокровище иерусалимского Храма. Поскольку замок по соседству был связан с рыцарями-тамплиерами, возможно, что они использовали этот удаленный форпост, чтобы спрятать трофеи, привезенные из Святой Земли. Кто бы стал искать здесь что-нибудь ценное? А некоторые говорят, что Соньер обнаружил бесценные документы. Так или иначе, он стал очень богатым человеком, неожиданным и таинственным образом. За свою жизнь он потратил миллионы, хотя получал жалованье, равное примерно двадцати пяти баксам в год. Так откуда взялись все эти деньги? В 1980-е годы трое британских исследователей написали книгу о Соньере и его таинственном богатстве, которая стала бестселлером. В Штатах она вышла под названием «Святая Кровь, Священный Грааль» и считается классикой в эзотерических кругах. Плохо то, что эта книга породила повальную охоту за сокровищами. Природные ресурсы исчерпаны, и местные землевладельцы пострадали от нашествия религиозных фанатиков и охотников за сувенирами. Синклеру даже пришлось поставить вооруженную охрану на своей земле, чтобы защитить могилу.

— Могилу Пуссена? — спросила Морин.

Тамми кивнула.

— Конечно. Это центральная часть всей тайны, благодаря «Аркадским пастухам».

— Мы вчера ходили посмотреть на эту могилу. Я не видел никаких охранников, — сказал Питер.

Тамми рассмеялась своим глубоким грудным смехом.

— Это потому что вас с радостью принимают на земле Синклера. Поверьте мне: он знает, если вы там были. А если бы он не хотел, чтобы вы там были, вы бы узнали об этом.

Они подошли к большому зданию, которое возвышалось над деревней. Табличка объявляла: «Вилла «Вифания» — Резиденция Беранже Соньера».

Когда они вошли в музей, Тамми улыбнулась и кивнула женщине за конторкой, которая помахала им в ответ.

— Нам надо купить билеты? — спросила Морин, когда они проходили мимо объявления с ценами на билеты.

Тамми покачала головой.

— Да нет, меня здесь знают. Я использовала это место в качестве декорации для документального фильма по истории алхимии.

Она повела их мимо стеклянных витрин, в которых были выставлены священнические одежды, которые носил аббат Соньер в девятнадцатом веке. Питер задержался, чтобы посмотреть на них, а Тамми дошла до конца коридора. Она остановилась у древней каменной колонны, на которой был высечен крест.

— Она называется Колонной Рыцарей. Считается, что ее высекли вестготы в восьмом веке. Она использовалась как часть алтаря в старой церкви. Когда аббат Соньер сдвинул колонну во время реставрации виллы, он обнаружил какие-то загадочные зашифрованные пергаменты. Так говорят.

Выставка пергаментов была расширена кураторами музея, чтобы сделать шифр более очевидным. Отдельные буквы были напечатаны жирным шрифтом, но при ближайшем рассмотрении в их расположении не было ничего случайного. Морин показала на фразу ЕТ IN ARCADIA EGO, которая была выделена более темными заглавными буквами.

— Вот оно снова, — сказала Морин Питеру. Она повернулась к Тамми. — Так что это означает? Какой-то шифр?

— Я слышала не меньше пятидесяти различных теорий по поводу значения этой фразы. Она сама по себе породила почти целую отрасль кустарного производства.

— В поезде Питеру пришла в голову интересная мысль, — вмешалась Морин. — Он подумал, что фраза относится к деревне Арк. «В Арке, в Божьем селении я».

Казалось, на Тамми это произвело впечатление.

— Довольно правдоподобное предположение, падре. Наиболее распространенное объяснение — это латинская анаграмма. Если вы переставите буквы, она читается так: «I tego arcana Dei».

Питер перевел:

— «Я скрываю тайны Бога».

— Вот именно. Не ахти какая помощь, верно? — рассмеялась Тамми. — Давайте посмотрим на дом снаружи.

Питер все еще размышлял о могиле Пуссена:

— Подождите минутку. Разве не подразумевается, что что-то спрятано в могиле? Если вы сложите все вместе, получится что-то вроде «В Арке, селении Божьем, я скрываю тайны».

Морин и Питер ждали ответа Тамми. Она на минуту задумалась.

— Это такая же хорошая теория, как и те, что слышала раньше. К несчастью, могила вскрыта и много раз исследована. Дед Синклера перекопал каждый дюйм земли вокруг могилы, на площади в квадратную милю, и Беранже использовал все возможные достижения современной технологии для поиска спрятанного сокровища — ультразвук, радар, чего там только не было.

— И они ничего не нашли? — спросила Морин.

— Ничего.

— Может быть, кто-то добрался туда первым, — предположил Питер. — Как насчет этого священника Соньера? Не поэтому ли он так разбогател? Может быть, он нашел какое-то сокровище?

— Так думает большинство людей. Но знаете, что забавно? После десятков лет исследований, которые проводили очень решительно настроенные мужчины и женщины, никто не знает, в чем заключалась тайна Соньера, даже сейчас. — Тамми привела их в очаровательный внутренний дворик с мраморным фонтаном.

— Очень впечатляюще для простого приходского священника девятнадцатого века, — заметил Питер.

— Не правда ли? И есть еще одна странная вещь. Хотя аббат Соньер потратил целое состояние, чтобы построить этот дом, он никогда здесь не жил. На самом деле, он отказался здесь поселиться. В конце концов, он оставил его своей… экономке.

— Ты запнулась, — обратил внимание Питер, — прежде чем сказать «экономка».

— Ладно, многие считают, что для Соньера она была не только экономкой, но и сожительницей.

— Но разве он не был католическим священником?

— Не судите, падре. Вот мой постоянный девиз.

Морин бродила, не прислушиваясь к разговору, ее внимание привлекла обветрившаяся скульптура в саду.

— Кто это?

— Жанна д’Арк, — ответила Тамми.

Питер подошел, чтобы поближе взглянуть на статую.

— Да, правильно. Это ее меч и ее знамя. Но кажется, что она здесь не на месте, — прокомментировал он.

— Почему? — спросила его Морин.

— Она выглядит очень традиционной. Классический символ французского католицизма. Однако не похоже, что здесь есть еще что-нибудь хотя бы отдаленно соответствующее сложившимся традициям.

— Жанна? Традиционная? — Тамми снова разразилась смехом. — Ни в малейшей степени. Но главный урок истории нам предстоит позднее. Вы хотите увидеть нечто действительно неортодоксальное? Вы должны увидеть церковь.

Даже в разгар лета, среди солнечного света и тепла, Ренн-ле-Шато было странным местом, полным теней. Морин не могла избавиться от чувства, что за ней следят. Она постоянно оглядывалась по сторонам. Деревня заставляла ее нервничать. Как бы это ни завораживало, она была бы счастлива уйти отсюда, и чем скорее, тем лучше.

Тамми провела их по саду и вокруг дома. Пройдя через еще один внутренний двор, они увидели вход в старинную каменную церковь.

— Это приходская церковь деревни РЛШ. В течение тысячи лет здесь стояла церковь, посвященная Марии Магдалине. Соньер начал реставрировать ее где-то примерно в 1891 году, именно в это время он, предположительно, нашел таинственные документы. Он отвез их в Париж и дальше, как мы знаем, стал миллионером. Он использовал свои деньги, чтобы добавить к церкви некоторые необычные детали.

Когда они подошли к церкви, Питер остановился, чтобы прочитать латинскую надпись над дверью: «Terribilis est locus iste».

— Terribilis? — спросила Морин.

— Страшно сие место, — объяснил Питер.

— Узнали эти слова, падре? — спросила Тамми.

Питер кивнул.

— Конечно. — Если Тамми хотела проверить, как он знает Библию, ей надо было выбрать что-то посложнее. — Бытие, глава двадцать восемь. Так сказал Иаков, когда увидел во сне лестницу, ведущую на небеса.

— Почему священник выбрал такую фразу, чтобы написать ее на церкви? — спросила Морин, смотря в поисках ответа на Питера и Тамми.

— Может быть, стоит посмотреть церковь изнутри, прежде чем пытаться ответить на этот вопрос, — предложила Тамми. Питер согласился и вошел.

— Здесь темно, хоть глаз выколи, — послышался его голос.

— Ой, подождите минутку, — сказала Тамми, шаря в своей сумочке. — Свет включается, если бросишь монету. — Она сунула евро в коробку около двери, и вспыхнули лампы дневного света. — В первый раз, когда я пришла сюда, пришлось рассмотреть церковь в темноте. Во второй раз я принесла собой фонарик. Именно тогда один из сторожей показал мне монетоприемник. Таким образом туристы могут как-то расплатиться с церковью. Это дает нам около двадцати минут при свете.

— Что это? — воскликнул Питер. Пока Тамми объясняла ситуацию со светом, Питер повернулся и увидел статую отвратительного демона, скрючившегося у входа в церковь.

— О, это Рекс. Привет, Рекс, — Тамми игриво похлопала демона по голове. — Он что-то вроде официального талисмана Ренн-ле-Шато. Как и со всем остальным здесь, существуют горы теорий по поводу него. Одни считают его демоном Асмодеем, хранителем секретов и спрятанных сокровищ. Другие говорят, что это — Rex Mundi из катарской традиции, и я лично разделяю это мнение.

— Rex Mundi. Князь Мира? — перевел Питер.

Тамми кивнула и принялась объяснять Морин:

— В Средние века катары господствовали на этой территории. Вспомни, церковь существует здесь с 1059 года, когда катаризм достиг своего пика. Они верили, что хранителем земной поверхности является падшее существо, демон, которого они называли Rex Mundi — Князь Мира. Наша душа должна постоянно бороться, чтобы победить Рекса и достичь Царства Божьего, царства духа. Рекс воплощает собой все земные, все материальные искушения.

— Но что он делает в освященной католической церкви? — спросил Питер.

— Покоряется ангелам, конечно. Посмотрите туда, над ним. — Скульптуры четырех ангелов, образующие знак креста, стояли за спиной у демона, возвышаясь над купелью со святой водой в форме гигантской раковины моллюска-гребешка.

Питер вслух прочитал надпись, а потом перевел ее на английский:

— Par ce signe tu le vaincrais. Этим знаком я побеждаю его.

— Добро побеждает зло. Дух подавляет материю. Ангелы против демонов. Не ортодоксально, да, но очень в духе Соньера. — Тамми провела рукой по шее демона. — Видите? Несколько лет назад кто-то пробрался в церковь и отрезал голову Рекса. Это — замена. Никто не знает, был ли это охотник за сувенирами или разгневанный католик, который таким образом протестовал против дуалистического символа на освященной земле. Насколько я знаю, это единственная статуя демона в католической церкви. Правильно я говорю, падре?

Питер кивнул.

— Должен сказать, что не видел ничего подобного в Римской католической церкви. По существу это богохульство.

— Катары были дуалистами. Они верили в две противоположные божественные силы, одна стремится к добру и занимается очищением сущности духа, а другая стремится к злу и прикована к испорченному материальному миру, — объяснила Тамми. — Посмотрите сюда, на пол.

Она обратила их внимание на плитку, которая покрывала пол церкви. Плитки были двух видов — угольно черные и ослепительно белые — и лежали в шахматном порядке.

— Еще одна уступка дуализму со стороны Соньера — черное и белое, добро и зло. Более чем эксцентричный дизайн. Но я думаю, что Соньер был умен, как черт. Он родился всего в нескольких милях отсюда и понимал местный менталитет. Он знал, что его прихожане вели свое происхождение от катаров, и у них были веские причины не доверять Риму даже спустя несколько веков. Не в обиду будет сказано, падре.

— Не страшно, — ответил Питер. Он уже начал привыкать к колким замечаниям Тамми. Это было вполне добродушное подшучивание, и он не придавал ему значения. Язвительность Тамми действительно начинала ему нравиться. — Церковь сурово обошлась с катарской ересью. Я могу понять, почему это все еще задевает местное население.

Тамми повернулась к Морин.

— Единственный официальный крестовый поход в истории, когда христиане убивали других христиан. Папская армия устроила резню катаров, и никто здесь никогда этого не забудет. Так что, открыто дополняя свою церковь катарскими и гностическими элементами, Соньер создавал обстановку, где его паства чувствовала бы себя комфортно. Следовательно, росла посещаемость церкви и доверие к ней. Это сработало. Местное население любило его, почти преклонялось перед ним.

Питер прошелся по церкви, подмечая все. Каждый элемент внутреннего убранства был необычным. Все было кричаще ярким, чрезмерно пестрым и безусловно нетрадиционным. Там были раскрашенные гипсовые статуи малопривлекательных святых, таких, как Святой Рох, поднимающий свою тунику, чтобы показать раненую ногу, или Святая Жермена, вылепленная из гипса в виде юной пастушки с ягненком на руках. В каждой детали убранства церкви было что-то неправильное или необычное. Особенно бросалась в глаза изображенная почти в полный рост сцена крещения Иисуса с возвышавшимся над ним Иоанном Крестителем — нелепо одетым в совершенно римского вида тунику и накидку.

— Почему кому-то понадобилось одеть Иоанна Крестителя в римскую одежду? — спросил Питер.

На краткий миг тень пробежала по лицу Тамми, но она не ответила. Вместо этого она подвела их к алтарю и продолжила свой рассказ:

— Местная легенда гласит, что Соньер сам раскрасил некоторые скульптуры. Мы почти уверены, что он приложил руку, по меньшей мере, к части запрестольного образа. Он был одержим нашей Марией. — Морин последовала за Тамми к центральной части алтаря, которую составлял барельеф Марии Магдалины. Ее окружали обычные символы: у ног лежал череп, рядом — книга. Она пристально смотрела на крест, очевидно, сделанный из живого дерева.

Питер сосредоточил свое внимание на рельефных пластинах, изображающих остановки на Крестном пути. Как и статуи, каждое художественное произведение содержало странную деталь или отличительную черту, которая противоречила церковной традиции.

Они исследовали все причудливые элементы внутри церкви, и каждый новый камень только добавлял загадок к окружавшей их тайне.

Вдруг без предупреждения в церкви раздался резкий щелчок, и они погрузились в непроглядную тьму.

В абсолютной темноте Морин запаниковала. Тени, которые следовали за ней даже при солнечном свете, здесь начали ее просто душить.

— Питер! — закричала она.

— Я здесь, — крикнул он в ответ. — Ты где? — Акустика в церкви заставляла звук отражаться от стен, поэтому было невозможно понять, кто где находится.

— Я у алтаря, — отозвалась Морин.

— Все в порядке, — крикнула Тамми. — Без паники. Наше время только что истекло.

Тамми поспешила к двери и впустила внутрь дневной свет, позволив Питеру и Морин найти друг друга. Морин схватила Питера за руку и выбежала из церкви, предусмотрительно отвернувшись, чтобы ненароком снова не увидеть статую демона.

— Я знаю, что это дело техники, но у меня мороз пошел по коже. Вся церковь такая… жуткая. — Морин дрожала, несмотря на жаркое солнце Лангедока, которое приближалось к зениту. Эта потусторонняя деревня, о которой забыло время, вызывала у нее тревожное чувство, полностью выходя за рамки ее жизненного опыта. Здесь возникало ощущение хаоса, затаившегося в глубине. Хотя сама деревня выглядела почти пустынной, тишина этого места оглушала. Морин взглянула на свое запястье и вспомнила, что ее часы стоят с тех пор, как она приехала сюда. Этот факт усилил ее беспокойство.

У Питера были вопросы к Тамми, пока она вела их обратно через сад и вокруг виллы «Вифания».

— Не могу себе представить, что Соньер сделал все это без проблем с Церковью.

— О, у него было довольно много проблем, — объяснила Тамми. — Однажды они даже пытались лишить его сана и заменить на другого священника, но это не сработало. Местное население просто не приняло бы никого, кроме Соньера, потому что он был одним из них. Он был подготовлен к тому, чтобы занять это положение, вопреки тому, что вы можете прочитать в большинстве книг. Мне так смешно, когда так называемые специалисты по РЛШ говорят о появлении здесь Соньера как о какой-то случайности. Здесь задействовано слишком много могущественных сил.

— Ты имеешь в виду могущественные человеческие или сверхъестественные силы?

— И те, и другие. — Тамми жестом поманила их за собой. Она направилась к каменной башне на западной окраине владения, возведенной на самом краю скалы.

— Идите сюда, вы должны увидеть самое главное. Tour Magdala.

— Tour Magdala? — Морин была заинтригована названием.

— Башня Магдалины. Это была личная библиотека Соньера. Но оттуда открывается вид, который стоит посмотреть.

Они прошли вслед за Тамми по внутреннему помещению башни, коротко взглянув на некоторые личные вещи Соньера, выставленные в стеклянных витринах, прежде чем, преодолев двадцать две ступени, взобраться на верхнюю площадку. Оттуда открывался захватывающий вид на Лангедок.

Тамми показала на холм в отдалении:

— Видите, вон там? Это Арк. А через долину находится легендарная деревня Кустосса, где другой священник, друг Соньера, по имени Антуан Жели, был зверски убит в своем доме. Его дом ограбили, и считается, что искали не деньги. Они оставили на столе золотые монеты, но украли все, что напоминало документы. Бедный старик — ему было за семьдесят, и его нашли лежащим в луже крови. Его убили каминными щипцами и топором.

— Ужасно, — содрогнулась Морин, ее бросало в дрожь как от истории, которую рассказала Тамми, так и от окружающей обстановки. Каким бы захватывающим ни казалось ей это место, одновременно оно вызывало у нее отвращение.

— Люди готовы убивать ради этих тайн, — просто констатировал Питер.

— Ладно, это было сто лет назад. Хотелось бы думать, что с тех пор мы стали более цивилизованными.

— Что случилось с Соньером? — Морин снова сосредоточила свое внимание на странном священнике и его таинственных миллионах.

— Тут происходит еще более странная вещь. С ним случился удар через несколько дней после того, как он заказал для себя гроб. Местная легенда гласит, что для соборования привели священника, незнакомого с этими местами, но он отказал в Соньеру последнем причастии, после того как выслушал его последнюю исповедь. Бедняга покинул Ренн-ле-Шато в глубоком унынии и никогда больше не улыбался.

— Ого! Интересно, что же Соньер сказал ему?

— Никто в точности не узнал, кроме, возможно, его так называемой экономки, Мари Денарно, которой Соньер оставил все свое состояние — и свои секреты. Она сама загадочным образом умерла несколько лет спустя и в последние дни жизни не могла говорить, так что никто никогда не узнает наверняка. Вот почему эта деревня положила начало целой индустрии. Сейчас сотни тысяч туристов в год посещают это захолустье. Одни приезжают сюда из любопытства, другие стремятся найти сокровище Соньера.

Тамми подошла к краю площадки и посмотрела на обширную долину, простиравшуюся под ними.

— И мы не знаем наверняка, зачем Соньер построил здесь эту башню, но он явно что-то искал. А вы так не думаете, падре? — Она подмигнула Питеру, а потом повернулась к лестнице, чтобы спуститься обратно.

Пока они втроем шли к машине, Морин стала настаивать, чтобы Тамми выполнила свое прежнее обещание и рассказала про башню Алхимии, некогда величественное укрепление ныне разрушенного замка Отполь. Тамми помедлила, не зная, с чего начать. Об этом месте были написаны целые тома, и она сама провела годы в исследованиях. Изложить краткую версию было довольно трудно.

— В этой местности есть что-то такое, что тысячелетиями привлекало сюда людей, — начала она. — Должно быть, это что-то природное, что-то в самой этой земле. Как еще мы можем объяснить тот факт, что она так тянет к себе всех на протяжении двух тысяч лет человеческой истории невзирая на такие разные религиозные убеждения? Как и по поводу всего в этой местности, тут существует бесчисленное множество теорий. Конечно, всегда забавно, когда сталкиваешься с настоящими сумасшедшими — с теми, кто клянется, что все это связано с инопланетянами или морскими чудовищами.

— Морскими чудовищами? — Питер рассмеялся вместе с Морин, которая спросила:

— Я почти ожидала услышать про инопланетян, но морские чудовища?

— Я не шучу. В местных легендах постоянно появляются морские чудовища. Довольно смешно звучит здесь, вдали от моря, но далеко не так нелепо, как чепуха по поводу НЛО. Говорю вам, в этой местности есть что-то, заставляющее людей почти буквально сходить с ума. И еще вопрос о времени. Твои часы все еще стоят?

Морин знала ответ, но для подтверждения взглянула на часы, которые уже больше часа показывали 9:33. Она кивнула.

— Вероятно, так будет, пока мы не спустимся с горы, — продолжала Тамми. — Здесь есть что-то действующее на часы, а также на электронику. Поэтому так много людей здесь все еще пользуются солнечными часами, даже в двадцать первом веке. Это происходит не с каждым, но даже трудно сказать, сколько странных вещей я наблюдала лично.

Она начала рассказывать им одну из своих многочисленных историй, связанных с необъяснимым поведением времени в Ренн-ле-Шато.

— Однажды я ехала сюда с друзьями и проверила часы в машине у подножия холма. Когда мы поднялись на вершину, часы показывали, что прошло полчаса. Вы сами здесь ехали — сколько времени это заняло, даже если ехать так медленно, как мы? Пять минут?

Она спрашивала Питера, который кивнул в знак согласия:

— Не более того.

— Это не очень далеко, может быть, мили две. Мы подумали, что часы в машине просто сломались, пока не посмотрели на наши наручные. Действительно прошло полчаса. Сейчас мы все знаем, что не были в пути полчаса, но каким-то образом прошло добрых тридцать минут, пока мы добрались сюда. Могу я это объяснить? Нет. Это своего рода искривление времени, и с тех пор я говорила со многими людьми, которые испытали то же самое. Местные жители даже не беспокоятся по этому поводу, потому что они к этому привыкли. Спросите их, и они только пожмут плечами, как будто это самая обычная вещь в мире.

— Но люди наблюдают подобный феномен около Великой Пирамиды и в некоторых священных местах Британии и Ирландии. Так что это? Какое-то магнитное поле? Или что-то менее осязаемое и следовательно недоступное пониманию для наших слабыхчеловеческих мозгов?

Тамми остановилась на многочисленных теориях, которые разрабатывались местными и международными исследовательскими группами, протараторив длинный список гипотез: лей-линии, временные воронки, полая земля, звездные врата.

— Сальвадор Дали сказал, что вокзал в Перпиньяне является центром вселенной. Именно там пересекаются магнитные энергетические линии.

— Как далеко отсюда Перпиньян? — поинтересовалась Морин.

— Миль пятьдесят. Конечно, достаточно близко. Я бы хотела, чтобы у меня был определенный ответ на все это, но его нет. Ни у кого нет. Вот почему меня так тянет в это место, и я все время сюда возвращаюсь. Помните меридиан, который Синклер показал вам в церкви Сен-Сюльпис в Париже?

Морин кивнула, пытаясь поддержать разговор:

— Линия Магдалины.

— Точно. И она идет из Парижа прямо через эту местность. Почему? Здесь есть что-то, выходящее за рамки времени и пространства, и я думаю, поэтому с незапамятных времен сюда привлекало алхимиков со всей Европы.

— Я все спрашивал себя, когда же мы вернемся к алхимии, — заметил Питер.

— Простите, падре. Я рискую показаться скучной, но здесь снова нет простых объяснений. Итак, башня, которая здесь стоит, названная башней Алхимии, очевидно, построена на легендарной энергетической точке, и через нее проходит Линия Магдалины. Башня является местом бесчисленных экспериментов в области алхимии.

— Под алхимией ты имеешь в виду средневековую науку превращения серы в золото? — это был вопрос Морин.

— В некоторых случаях — да. Но каково истинное определение алхимии? Если ты когда-нибудь захочешь затеять большую драку, задай этот вопрос на собрании эзотерических мыслителей. Они разнесут комнату раньше, чем ты получишь определенный ответ.

Тамми перечислила разные виды алхимии:

— Есть научные алхимики, пытающиеся физическими методами превратить исходное вещество в золото. Некоторые из них приезжали сюда, веря, что магия самой этой земли — это магический х-фактор, который они искали, чтобы завершить свои эксперименты. Потом есть философы, верящие, что алхимия — это духовная трансформация, занимающаяся превращением основных элементов человеческого духа в золото характера; есть эзотерики, которые одержимы идеей, что алхимические процессы можно использовать, чтобы достичь бессмертия и каким-то образом воздействовать на природу времени. Потом есть сексуальные алхимики, которые считают, что сексуальная энергия создает своего рода трансформацию, когда два тела сливаются, используя определенное сочетание физических и метафизических методов.

Морин внимательно слушала; она хотела узнать побольше о личных взглядах Тамми:

— А какую теорию ты предпочитаешь?

— Лично я большая поклонница сексуальной алхимии. Но я думаю, все они правы. Я действительно так думаю. Мне кажется, алхимия — название для большинства древних законов, какие только есть на земле. Когда-то древние понимали эти правила, как, например, архитекторы Великой Пирамиды в Гизе.

Следующий вопрос поступил от Питера:

— Так какое все это имеет отношение к Марии Магдалине?

— Хорошо, для начала мы верим, что она жила здесь или, по меньшей мере, провела здесь какое-то время. Что подводит нас к вопросу: почему именно здесь? Это довольно удаленное место даже сейчас, при наличии современных средств транспорта. Можно представить себе, каково это было — попытаться преодолеть эти горы в первом веке. Это была суровая земля. Так почему она выбрала это место? Почему так много людей выбирают это место? Потому что в самой земле есть нечто особенное. О, и я забыла упомянуть еще один вид алхимии, который здесь встречается. Я совсем недавно окрестила его гностической алхимией.

— Звучит как интересное название для новой религии, — все взвесив, сказала Морин.

— Или для старой. Но здесь существует представление, которое разделяли и катары: что этот регион был центром дуализма и сам Князь Мира, старый Rex Mundi, живет здесь. Земное равновесие между светом и тьмой, между добром и злом поддерживается в этой странной маленькой деревушке и ее ближайших окрестностях. И на каком-то уровне два этих элемента постоянно воюют друг с другом, прямо под нашими ногами. Думаете, днем здесь жутко? Мне хоть сколько заплати, я не выйду здесь на улицу среди ночи. В этом месте есть какая-то сила, и не вся она добрая.

Морин кивнула Тамми:

— Я чувствую то же самое. Так, может быть, Дали ошибся миль на сорок. Может быть, Ренн-ле-Шато — действительно центр вселенной?

Питер вмешался в разговор, уже более серьезно:

— Хорошо, это имело бы смысл для людей в средневековой Франции. Но неужели люди действительно все еще в это верят?

— Я могу только сказать, что здесь происходят странные вещи, и они случаются постоянно. Здесь, в Арке, и в его окрестностях, где были построены замки. Некоторые говорят, что катары строили свои замки как каменные крепости против сил тьмы. Они выбирали для строительства центры воронок или энергетических точек, где можно проводить священные церемонии для контроля сил тьмы. И все эти замки имели башни.

Питер внимательно слушал.

— Но разве башни не имели стратегического значения? Неужели их строили не в оборонительных целях?

— Наверняка, — многозначительно кивнула Тамми. — Но в каждом замке существуют легенды об алхимических опытах, проводившихся в башнях. Башни прославились как места, связанные с магией. Это прямо связано с девизом алхимиков «Как вверху, так и внизу». Башни олицетворяют собой землю, потому что они стоят на земле, но они также олицетворяют небеса, так как достают до неба и являются подходящим местом для проведения алхимических экспериментов. И, как и башня Соньера, все они построены с лестницей в двадцать две ступени.

— Почему двадцать две? — спросила Морин с возросшим интересом.

— Двадцать два — это число мастера, а нумерологические элементы имеют решающее значение в алхимии. Числа мастера — одиннадцать, двадцать два и тридцать три. Но двадцать два вы чаще всего увидите в этой местности, потому что оно имеет отношение к божественной женской энергии. Вы можете заметить, что день Марии Магдалины в церковном календаре…

— Двадцать второе июля, — одновременно вставили Питер и Морин.

— Бинго. Попробую ответить на ваш вопрос. Может быть, Мария Магдалина приехала сюда, потому что знала об элементах природной энергии или что-то понимала в борьбе между светом и тьмой, которая происходит здесь. Этот регион был известен людям в Палестине, как вы знаете. Семья Ирода владела поместьями не так далеко отсюда. Есть даже легенда, которая говорит, что мать Марии Магдалины была родом из Лангедока. То есть она просто вернулась домой.

Тамми посмотрела вверх на осыпающуюся башню замка Отполь.

— Чего бы я только ни отдала, чтобы стать бессмертной мухой на стене этого сооружения.

Лангедок

23 июня 2005 года

Они высадили Тамми в Куизе, где она за обедом должна была встретиться с друзьями. Морин была разочарована, что Тамми не будет вместе с ними до вечера; она нервничала, потому что появление в доме Синклера без их общей знакомой ставило ее в неловкое положение. И она чувствовала напряжение Питера. Он старался скрыть его, но безуспешно. Возможно, остановиться у Синклера все-таки было ошибкой.

Но они уже условились это сделать, и изменить планы сейчас было бы невежливо и оскорбительно по отношению к их хозяину. Морин не хотела так рисковать. Синклер был слишком важным кусочком ее головоломки.

Питер притормозил взятую напрокат машину, свернул с дороги и проехал через огромные железные ворота, украшенные большими золотыми геральдическими лилиями, переплетенными с гроздьями винограда. Извилистая дорога петляла вверх по холму через обширное и богатое поместье, каким был замок Синих Яблок.

Они остановились перед замком, оба на миг лишившись дара речи, пораженные огромными размерами и величественным видом этого здания, полностью восстановленного замка, построенного в шестнадцатом веке. Когда Питер и Морин вышли из машины, импозантный дворецкий Синклера, гигант Ролан, появился из парадной двери. Двое слуг в ливреях быстро подбежали к машине, чтобы взять багаж и выполнить другие приказы Ролана.

— Bonjour, Mademoiselle Paschal, Abbé Healy. Bienvenue1. — Ролан внезапно улыбнулся, и выражение его лица смягчилось, заставив и Морин, и Питера одновременно испустить вздох облегчения. — Добро пожаловать в замок Синих Яблок. Месье Синклер в высшей степени рад видеть вас здесь!

Морин и Питер остались ждать в роскошном вестибюле, пока Ролан отправился на поиски своего хозяина. Ожидание не было утомительным — комната была наполнена великолепными произведениями искусства и бесценным антиквариатом и напоминала музей.

Морин остановилась у стеклянной витрины, которая служила центральной точкой комнаты, и Питер последовал за ней. Витрину занимал массивный серебряный потир с орнаментом, а на почетном месте в ковчеге лежал человеческий череп. Череп был выбелен временем, хотя в нем отчетливо можно было видеть трещину. Прядь волос — поблекших, но еще сохранивших явный рыжий пигмент — лежала рядом с черепом внутри потира.

— Древние верили, что рыжие волосы являются источником великой магической силы, — подошел к ним сзади Беранже Синклер. Морин чуть не подпрыгнула, неожиданно услышав его голос, а потом повернулась и ответила:

— Древним не приходилось посещать среднюю школу в Луизиане.

Синклер рассмеялся своим глубоким кельтским смехом и игриво ткнул пальцем в волосы Морин:

— Что, в вашей школе не было мальчиков?

Морин улыбнулась, но, быстро отвернувшись, снова принялась разглядывать реликвию в витрине, прежде чем он смог увидеть краску, выступившую у нее на лице. Она вслух прочитала табличку в витрине:

— Череп короля Дагоберта II.

— Один из моих наиболее колоритных предков, — отозвался Синклер.

Питер был поражен и недоверчиво спросил:

— Святой Дагоберт II? Последний король из династии Меровингов? Вы — его потомок?

— Да. А ваше знание истории такое же блестящее, как и ваша латынь. Браво, святой отец.

— Освежите мою память, — Морин выглядела смущенной. — Простите, но мое настоящее знание французской истории начинается не раньше Людовика XIV. Кто были эти Меровинги?

Питер ответил:

— Древняя династия королей на той территории, где сейчас находится Франция и Германия. Правила с пятого по восьмого век. Линия прервалась со смертью этого Дагоберта.

Морин показала на зазубренную трещину в черепе:

— Кажется, он умер не своей смертью.

Синклер ответил:

— Правильно. Крестник ударил его копьем в глаз, пока он спал.

— Вот тебе и верность семье, — откликнулась Морин.

— Печально, но он предпочел долг перед религией семейным узам, дилемма, которая мучила многих на протяжении всей истории. Разве не так, отец Хили?

Питер, которого явно вовлекали в разговор, нахмурился.

— И что это должно означать?

Синклер величественным жестом показал на геральдический щит на стене: крест, окруженный розами, с латинской надписью сверху, которая гласила: «ELIGE MAGISTRUM».

— Мой семейный девиз. Elige magistrum.

Морин посмотрела на Питера в ожидании пояснений. Что-то происходило между этими двумя мужчинами, что-то, заставляющее ее нервничать.

— Что это означает?

— Выбери господина, — перевел Питер.

Синклер уточнил:

— Король Дагоберт был убит по приказу из Рима, поскольку папе не нравилась его версия христианства. Крестнику Дагоберта пришлось выбирать господина, и он предпочел Рим, таким образом став убийцей во имя Церкви.

— А почему версия христианства Дагоберта так беспокоила папу? — задала вопрос Морин.

— Король верил, что Мария Магдалина была царицей и законной женой Иисуса Христа и он является потомком их обоих, а это, следовательно, давало ему божественное право помазанника Божьего, которое превосходит любую другую земную власть. В то время папа посчитал, что это грозит ужасной опасностью.

Морин передернулась и попыталась перевести дискуссию в более веселое русло. Она слегка подтолкнула Питера локтем:

— Обещаешь, что не воткнешь копье мне в глаз, пока я буду спать?

Питер искоса взглянул на нее:

— Боюсь, не могу дать никаких обещаний. Elige magistrum и все такое.

Морин посмотрела на него с притворным ужасом и вернулась к изучению тяжелого серебряного ковчега, украшенного сложным узором из лилий.

— Для того, кто не является французом, вы очень неравнодушны к этому символу.

— Fleur-de-lis? Конечно. Не забывайте, что шотландцы и французы были союзниками на протяжении сотен лет. Но я использую ее по другой причине. Это символ…

Питер закончил его предложение:

— Троицы.

Синклер улыбнулся им.

— Да, да. Но я не знаю, отец Хили, это символ вашей троицы… или моей?

Прежде чем Морин или Питер смогли попросить объяснений, в комнату вошел Ролан и обратился к Синклеру, быстро затараторив на языке, который напоминал французский в сочетании с другими средиземноморскими диалектами. Синклер повернулся к своим гостям:

— Ролан покажет вам ваши комнаты, так что вы сможете отдохнуть и освежиться перед обедом.

Он изящно поклонился, подмигнул Морин и вышел из комнаты.

Морин вошла в спальню и раскрыла рот от восхищения. Апартаменты были великолепны. Главное место занимала огромная кровать под балдахином на четырех столбиках, с красными бархатными драпировками, расшитыми вездесущими золотыми лилиями. Остальная мебель была явно старинная, вся покрытая позолотой.

Одну из стен комнаты занимал портрет под названием «Мария Магдалина в пустыне» испанского художника Риберы. Мария Магдалина возвела очи к небесам. Тяжелые вазы из хрусталя «баккара», наполненные красными розами и белыми лилиями, были расставлены по всей комнате, напоминая цветочные композиции, которые Синклер прислал Морин домой в Лос-Анджелесе.

— А ты, девочка, могла бы к этому привыкнуть, — сказала она сама себе, когда слуги постучали в дверь и начали распаковывать ее багаж.

Комната Питера была меньше, чем у Морин, но тоже богато украшенная и достойная королей. Его собственный чемодан еще не прибыл, но у него была дорожная сумка, в которой лежало все необходимое на первое время. Он достал из этой черной сумки свою Библию в кожаном переплете и хрустальные четки.

Питер сжал в руках четки и опустился на кровать. Он очень устал. Его утомила поездка и изнурительное бремя ответственности, которую он нес за благополучие Морин, физическое и духовное. Сейчас он находился на неизвестной территории, и это заставляло его нервничать. Он не доверял Синклеру. Что еще хуже, он не доверял отношению своей кузины к Синклеру. Деньги и физическая привлекательность явно создавали ореол загадочности, которая так притягивает женщин.

Морин была не из тех, кому легко вскружить голову. На самом деле, Питер знал, что она очень мало встречалась с мужчинами. Желание романтических отношений у Морин разрушила та ненависть, которую мать питала к отцу. Из-за их неудачного брака, закончившегося трагедией, Морин сторонилась всего, что могло бы напоминать прочную связь.

Однако она была женщиной, причем очень уязвимой в том, что касалось ее видений. Питер считал своим долгом проследить, чтобы Синклер не воспользовался уязвимостью Морин и не начал манипулировать ею. Неизвестно, как много знает Синклер — и откуда он это знает — но Хили желал выяснить все как можно скорее.

Питер закрыл глаза и начал молиться, чтобы Бог указал ему путь, но его безмолвные молитвы прервало настойчивое жужжание. Сначала он попытался игнорировать вибрацию, но вскоре сдался. Питер пересек комнату, подошел туда, где лежала его дорожная сумка, сунул руку внутрь и ответил на звонок мобильника.

К счастью, комната Питера находилась чуть дальше по коридору от комнаты Морин, иначе они могли бы никогда не найти друг друга в огромном особняке Синклера. Морин была очарована домом, она впитывала каждую деталь убранства и архитектуры, пока они шли из одного крыла в другое.

По пути они оба изучали замок, поскольку оставалось еще несколько часов до обеда. Их поразила окружающая обстановка. Они вошли в широкий коридор, освещенный естественным светом, льющимся сквозь окна из свинцового хрусталя. Во всю стену тянулась огромная фреска необычного вида, изображающая что-то вроде абстрактной сцены распятия.

Морин остановилась, чтобы полюбоваться этой работой. Рядом с распятым Христом женщина, закутанная в красное покрывало, подняла вверх три пальца, по ее лицу катилась слеза. Она стояла у водоема — реки? — из которого выпрыгивали три маленькие рыбки, одна красная и две синие. Три рыбки и поднятые пальцы женщины абстрактным образом повторяли рисунок геральдической лилии.

В этом сложном и явно современном произведении искусства было множество деталей. Видимо, все они имели символический смысл, но потребовались бы часы, чтобы разглядеть каждую из них — и, вероятно, годы, чтобы понять.

Питер остановился позади нее, разглядывая сцену распятия, прекрасную в своей простоте. Небо над крестом потемнело, солнце казалось черным, и вспышка молнии прорезала небо.

— Напоминает стиль Пикассо, не правда ли? — сказал Питер.

Их хозяин появился в конце коридора.

— Это работа Жана Кокто, самого плодовитого французского художника и одного из моих кумиров. Он нарисовал ее, когда гостил у моего деда.

Морин была ошеломлена.

— Кокто останавливался здесь? Здорово. Этот дом, должно быть, национальное сокровище Франции. Все произведения искусства — феноменальные. Картина в моей комнате…

— Рибера? Это мой любимый портрет Магдалины. Он передает ее красоту и божественную грацию лучше, чем любой другой. Исключительная вещь.

Питер недоверчиво посмотрел на него.

— Но вы же не хотите сказать, что это оригинал. Я видел его в Прадо.

— О да, но это все же оригинал. Рибера нарисовал его по желанию короля Арагона. На самом деле, он нарисовал два. И вы абсолютно правы: меньший из них находится в Прадо. А этот портрет испанский король отдал одному из моих предков, члену семьи Стюарт, в качестве искупительной жертвы. Как вы увидите, изобразительное искусство тесно связано с Нашей Госпожой. Другие примеры этого я покажу вам позднее, после обеда. Но вы не возражаете, если я спрошу, что вы собираетесь делать сейчас?

Ему ответила Морин:

— Мы просто хотели прогуляться перед обедом. Я видела какие-то руины на холме, пока мы ехали, и хотела бы взглянуть на них поближе.

— Да, конечно. Но вы бы оказали мне величайшую честь, если бы разрешили стать вашим гидом. Если это приемлемо для отца Хили, конечно.

— Почту за честь, — улыбнулся Питер, но Морин заметила, как напряглись уголки его губ, когда Синклер взял ее под руку.

Рим

23 июня 2005 года

Солнце светило в Риме ярче, чем где-либо в мире, или, по крайней мере, так чувствовал епископ Магнус О’Коннор, пока шагал по священным ступеням собора Святого Петра. Он был близок к обмороку из-за чести, которую ему оказали, допустив в личную часовню папы.

Епископ задержался перед мраморной статуей Петра, держащего ключи от церкви, и поцеловал босую ногу святого. Потом, ковыляя, вошел в церковь и устроился на первой скамье. Он возблагодарил Господа за то, что оказался в этом святом месте. Он молился за себя, за свою епархию, за будущее Святой Матери Церкви.

Завершив свои молитвы, Магнус О’Коннор вошел в кабинет Томаса, кардинала Де Каро, неся несколько красных папок, которые были его билетом в Ватикан.

— Вот они все, ваше высокопреосвященство.

Кардинал поблагодарил его. Если О’Коннор ждал от кардинала приглашения к дальнейшему разговору, то он был глубоко разочарован. Кардинал отпустил его резким кивком головы и не сказал больше ни слова.

Де Каро не терпелось увидеть содержимое папок, но он предпочитал в первый раз сделать это без свидетелей.

Он открыл первую папку, на которой была черная наклейка: «ЭДУАРД ПОЛЬ ПАСКАЛЬ».

…Я еще не писала о Великой Матери, о Великой Марии. Я долго ждала этого, ибо сомневалась, найдутся ли у меня слова, чтобы воздать должное ее доброте, мудрости и силе. В жизни каждой женщины всегда будет присутствовать влияние и уроки той единственной женщины, которая стоит превыше всех. Для меня это могла быть только Великая Мария, мать Исы.

Моя родная мать умерла, когда я была еще очень мала. Я не помню ее. И хотя Марфа всегда заботилась обо мне и пеклась о моих мирских нуждах, как сестра, именно мать Исы дала мне духовное руководство. Она вскормила мою душу и преподала мне много уроков сострадания и прощения. Она показала мне, что значит быть царицей, и научила меня поведению, подобающему женщине предначертанной нам судьбы.

Когда пришло время для меня занять свое место под красным покрывалом и стать истинной Марией, я была готова. Благодаря ей и всему, что Она дала мне.

Великая Мария была образцом для поклонения, но Она поклонялась только Господу. Она слышала послания Божьи с предельной ясностью. Ее сын обладал такой же способностью, и вот почему они стояли в стороне от других, кто также происходил из знатного рода. Да, Иса был дитя Льва, наследник престола Давидова, и мать его происходила из рода священников, потомков Аарона. Она была рождена быть царицей, а Иса — царем. Но не только кровь отличала их от других; Они отличались духом и силой веры в послание Божье нам.

Будь мне суждено всю жизнь оставаться в ее тени, я была бы счастлива.

Великая Мария была первой женщиной в истории, одаренной ясным знанием божественного. Это был вызов первосвященникам, которые не знали, как принять женщину, обладающую такой могучей властью. Но не могли они и осудить Ее. Чистота происхождения Великой Матери была выше всяких сомнений, ее сердце и дух были безупречны. Ее незапятнанная репутация была известна во многих землях.

Власть имущие боялись Ее, ибо они не могли управлять Ею. Она отвечала только перед Богом.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 8

Замок Синих Яблок

23 июня 2005 года

Синклер повел Морин и Питера по мощеной дорожке, которая уходила прочь от большого дома. Их окружили темнокрасные скалистые утесы предгорий, соседний холм венчали руины полуразрушенного замка.

Морин была очарована этим потрясающим пейзажем.

— Это место ошеломляет. Оно вызывает такое волшебное чувство.

— Мы в самом сердце страны катаров. Весь этот регион некогда контролировали катары. Чистые.

— Как они получили это название?

— Их учение появилось благодаря чистой, неразрывной линии, идущей от Иисуса Христа. Через Марию Магдалину. Она была основателем учения катаров.

Питер смотрел на него с крайне скептическим видом, но именно Морин выразила сомнение:

— Почему я никогда и нигде не читала об этом?

Беранже Синклер только засмеялся, ни в малейшей степени не заботясь о том, поверят ли они ему. Мнение других ничего для него не значило.

— И нигде не прочтете. Подлинной истории катаров нет ни в одной исторической книге, и только здесь вы сможете узнать ее по-настоящему. Истина о катарах погребена в красных скалах Лангедока и нигде больше.

— Я бы с удовольствием почитала о них, — сказала Морин. — Вы можете порекомендовать какие-нибудь книги, которые вы считаете достоверными?

Синклер пожал плечами и покачал головой.

— Очень мало, и практически ни одна из заслуживающих доверия не переведена на английский язык. Большинство книг по истории катаров основаны на признаниях, вырванных под пыткой. Практически все средневековые рассказы о катарах написаны их врагами. Как вы думаете, насколько они точны? Морин, я надеюсь, что вы понимаете этот принцип, учитывая ваш собственный взгляд на историю. Ни один подлинный обряд катаров не был изложен в письменном виде. Их традиции передавались в семьях из поколения в поколение на этой земле, но все они яростно защищали устную традицию.

— Разве Тамми не говорила, что против них был проведен официальный крестовый поход? — спросила Морин, пока они продолжали идти по извилистой тропе между красных холмов.

Синклер кивнул:

— Жестокий акт геноцида, убийство более миллиона человек, причем начало положил папа, по иронии судьбы носивший имя Иннокентий III, т. е. «невинный». Вы когда-нибудь слышали фразу «Убейте их всех, и пусть Бог разберется»?

Морин передернулась от отвращения:

— Да, конечно. Это ужасно.

— Впервые это произнесли в тринадцатом веке папские войска, которые вырезали катаров при Безье. Если быть точным, они сказали: «Neca eos omnes. Deus suos agnoset», что переводится как «Убейте их всех. Бог узнает своих». — Он внезапно повернулся к Питеру. — Узнаете эти слова?

Питер покачал головой, не желая попасть в интеллектуальную ловушку.

— Это взято у вашего Святого Павла. Из Второго послания к Тимофею, глава вторая, стих девятнадцатый. «Познал Господь Своих».

Питер поднял руку, чтобы остановить Синклера:

— Вряд ли вы можете обвинять Павла за то, как были искажены его слова.

— Могу ли я? Полагаю, именно это я и делаю. Павел стоит у меня поперек горла. И не случайно наши враги используют его слова против нас на протяжении многих веков. Это только начало.

Морин попыталась разрядить растущее напряжение между двумя мужчинами, вернув Синклера обратно к местной истории.

— Что случилось в Безье?

— Neca eos omnes. Убейте их всех, — повторил Синклер. — И именно так и поступили крестоносцы в нашем прекрасном городе Безье. Они предали мечу каждую живую душу — от самых древних стариков до самых крошечных детей. Убийцы не пощадили никого. Вероятно, только при осаде было убито не меньше ста тысяч. Легенда гласит, что и поныне наши холмы красны от крови невинно убиенных.

Несколько минут они шли в молчании, из уважения к почившим душам древней земли. Резня произошла почти восемь веков назад, но осталось ощущение, что эти потерянные души повсюду, их присутствие ощущалось в каждом дуновении ветерка, который проносился по предгорьям Пиренеев.

Синклер продолжил свою лекцию:

— Конечно, немало катаров бежало, найдя убежище в Испании, Германии и Италии. Они сберегли свои секреты и учение, но никто не знает, что стало с их величайшим сокровищем.

— Что за сокровище? — спросил Питер.

Синклер огляделся вокруг, и неразрывная связь с этой землей ясно проявилась в выражении его лица. Лангедок и его история оставили след в душе шотландца. Неважно, сколько раз он рассказывал эту историю, каждый раз в рассказе проявлялась истинная страсть.

— Существует великое множество легенд о том, в чем действительно заключалось сокровище катаров. Одни говорят про Священный Грааль, другие заявляют, что это была подлинная плащаница Христова или терновый венец. Но настоящее сокровище — две книги, самые священные из когда-либо написанных. Катары хранили Книгу Любви, единственное истинное Евангелие.

Он помедлил, чтобы подчеркнуть значение следующей фразы, прежде чем добавить восклицательный знак.

— Книга Любви была единственным истинным Евангелием, потому что ее целиком написал сам Христос.

Питер замер на ходу.

— В чем дело, отец Хили? Вам в семинарии не рассказывали про Книгу Любви?

Морин скептически посмотрела на него.

— Вы думаете, такая вещь действительно когда-либо существовала?

— О да, она существовала. Ее принесла из Святой Земли Мария Магдалина, и с большой осторожностью передавали друг другу ее потомки. Вполне вероятно, что Книга Любви была истинной целью крестового похода против катаров. Церковники отчаянно жаждали прибрать к рукам эту книгу, но не для того, чтобы защитить и сохранить ее, могу вас уверить.

— Церковь никогда бы не уничтожила столь бесценную и священную вещь, — насмешливо сказал Питер.

— Да? А если такой документ оказался бы подлинным? И если бы он ставил под сомнение не только многие из догматов, но и собственный авторитет самой Церкви? Книга, написанная рукой самого Христа? Что тогда, отец?

— Это чистая спекуляция.

— Вы имеете право на свое мнение, как и я на свое. Однако мое опирается на знание вполне определенных фактов. Но, продолжая мою… спекуляцию, нужно сказать, что в какой-то мере Церковь добилась успеха в своих поисках. После открытого преследования катаров Чистые были вынуждены уйти в подполье, и Книга Любви исчезла навсегда. Очень мало людей сегодня вообще знают, что она когда-либо существовала. Довольно сложная задача — вычеркнуть из истории существование предмета, обладающего такой силой.

Питер с глубокой сосредоточенностью слушал речь Синклера. После минутного размышления он произнес:

— Вы сказали, что истинным сокровищем была одна из двух самых священных книг из когда-либо написанных. Если одна — это Евангелие, написанное рукой самого Христа, то какой могла быть другая?

Беранже Синклер остановился и закрыл глаза. Летний ветерок, похожий на мистраль, кружился, развевая волосы вокруг его лица. Он глубоко вздохнул, потом открыл глаза и, глядя прямо на Морин, ответил:

— Другой книгой было Евангелие от Марии Магдалины, полный и точный рассказ о ее жизни с Иисусом Христом.

Морин замерла. Она, в свою очередь, смотрела прямо на Синклера, захваченная страстным выражением на его лице.

Питер разрушил чары:

— Катары заявляли, что обладают им тоже?

После секундной паузы Синклер отвел взгляд от Морин, потом покачал головой и ответил Питеру:

— Нет, они этого не делали. В отличие от Книги Любви, о которой есть исторические свидетельства, никто никогда не видел Евангелия от Магдалины. Оно так и не было найдено. Считается, что оно могло быть спрятано около деревни Ренн-ле-Шато, где вы побывали ранее. Тамми показала вам башню Алхимии?

Морин кивнула. Питер пытался угадать, откуда Синклер знает так много об их передвижениях. Морин это не беспокоило, ее слишком захватила удивительная история — и беззаветная любовь к ней Синклера.

— Да, но я все еще не понимаю, почему это так важно.

— Это важно по многим причинам. Некоторые верят, что Мария Магдалина жила и писала свое Евангелие на том месте, где сейчас стоит башня. Она запечатала документы, потом спрятала их в пещере, где они должны оставаться, пока не придет время раскрыть ее версию событий.

Синклер показал на ряд больших отверстий, напоминающих пещеры, в окружающих их горах.

— Видите эти кратеры в горе? Это следы, оставленные искателями сокровищ за последние сто лет.

— Они искали Евангелия?

Синклер негромко, язвительно рассмеялся.

— По иронии судьбы, большинство из них даже не знает, что ищет. Полное невежество. Они знают о сокровище катаров или прочитали одну из многочисленных книг о Соньере и загадочном богатстве. Одни думают о Священном Граале или Ковчеге Завета, другие уверены, что это сокровище из разграбленного Храма Иерусалима или золотой запас вестготов, спрятанный в могиле. Стоит произнести слово «сокровище», и в самые рациональные человеческие существа немедленно превращаются в дикарей. Люди столетиями приезжают сюда со всего мира, желая разгадать тайны Лангедока. Поверьте мне, я это видел много раз. Охотники за сокровищами динамитом сделали вон те пещеры. Без моего разрешения, смею добавить.

Синклер показал на неровные отверстия в склоне горы, а потом продолжил свои объяснения.

— Защитить знание о природе сокровища стало очень важно, вот почему так мало людей в современном мире вообще знают о существовании этих Евангелий. Посмотрите на опустошение, которое принесли сюда наивные искатели, опиравшиеся на пустые предположения. Можете себе представить, что бы они сделали с этой землей, если бы обнаружили, в чем состоит бесценная и священная природа клада.

Синклер угостил их рассказом о других местных легендах о сокровище, а также более отвратительными историями о неразборчивых кладоискателях. Он рассказал им, как нацисты во время войны посылали сюда команды в попытке обнаружить оккультные артефакты, которые, как они верили, были спрятаны в этом районе. Насколько известно, гитлеровские войска не добились успеха в своих поисках и покинули эту территорию с пустыми руками — и вскоре проиграли войну.

Питер вел себя сдержанно и спокойно, решив подождать и дать себе возможность переварить огромный объем информации. Позднее он разложит все детали по полочкам и определит, насколько они могут быть правдой, а насколько — романтическими лангедокскими фантазиями Синклера. В таком диком и таинственном месте легко поверить в легенды о Граале и потерянных священных рукописях. Хотя даже Питер чувствовал, как учащается его пульс при одной мысли о существовании подобных артефактов.

Морин шла рядом с Синклером и внимательно слушала. Питер не знал, была ли это Морин — журналистка и писательница или Морин — одинокая женщина, ловящая каждое слово Синклера. Но ее внимание полностью сосредоточилось на харизматичном шотландце.

Когда они свернули у вершины маленького холма, на склоне перед ними внезапно появилась каменная башня, похожая на сторожевую башню замка. Высотой в несколько этажей, она, одинокая и нелепая, стояла на фоне скалистого пейзажа.

— Она напоминает башню Соньера! — воскликнула Морин.

— Мы называем ее Причуда Синклера. Построена моим дедом. И да, действительно, он создал ее по образу башни Соньера. Оттуда открывается далеко не такой впечатляющий вид, как с башни в Ренн-ле-Шато, потому что мы находимся ниже, но все же достаточно приятный. Хотите взглянуть?

Морин посмотрела на поглощенного мыслями Питера, чтобы понять, хочет ли он исследовать башню. Хили покачал головой.

— Я останусь здесь. А вы идите.

Синклер вытащил ключ из кармана и отпер дверь в башню. Он вошел первым и повел Морин вверх по крутой винтовой лестнице. Он открыл дверь на площадку на крыше и жестом позвал за собой Морин.

Вид на страну катаров и разрушенные древние замки в отдалении был чудесным. Морин минуту наслаждалась открывшейся перспективой, а затем спросила:

— Зачем он построил ее?

— По той же самой причине, по которой Соньер построил свою. Вид с высоты птичьего полета. Они верили, что сверху можно раскрыть множество секретов.

Морин оперлась на парапет и разочарованно простонала:

— Ну почему кругом загадки? Вы обещали ответы, но пока только добавили мне вопросов.

— Почему вы не спросите голоса в вашей голове? Или, что еще лучше, женщину в ваших видениях? Именно она привела вас сюда.

Морин была ошеломлена.

— Откуда вы знаете о ней?

Улыбка Синклера была понимающей, а не самодовольной.

— Вы — женщина из семьи Паскаль. Этого следовало ожидать. Вы знаете о происхождении вашей фамилии?

— Паскаль? Мой отец родился в Луизиане, он француз по происхождению, как и любой другой в «штате речных рукавов».

— Каджун?

Морин кивнула.

— Да. Он умер, когда я была маленькой. Я немногое помню о нем.

— Вы знаете, откуда происходит слово «каджун»? «Аркадиец». Французов, которые поселились в Луизиане, называли аркадийцами, что, благодаря местному диалекту, превратилось в «акадийцев», а потом в «каджунов». Скажите мне, вы когда-нибудь смотрели слово «paschal» в английском словаре?

Морин наблюдала за ним с любопытством, но и с растущей осторожностью.

— Нет.

— Меня удивляет, что вы, с вашими исследовательскими способностями, так мало знаете о собственной фамилии.

Морин отвернулась от него, когда стала говорить о своем прошлом.

— Когда мой отец умер, мать увезла меня к своим родным, в Ирландию. После этого у меня не было никаких контактов с семьей отца.

— Однако один из ваших родителей, должно быть, предчувствовал вашу судьбу.

— Почему вы так говорите?

— Ваше имя. Морин. Вы знаете, что оно означает?

Снова подул теплый ветер, взъерошив рыжие волосы Морин.

— Конечно. По-ирландски это — «маленькая Мария». Питер меня все время так называет.

Синклер пожал плечами, как будто получил, что хотел, и принялся созерцать панораму Лангедока. Морин проследила за его взглядом туда, где среди расстилавшейся перед ними зеленой равнины то тут, то там возвышались огромные камни.

Летнее солнце осветило какой-то предмет вдалеке. Отражение заставило Морин на короткое время задержать взгляд, как будто она увидела что-то в поле.

Синклер явно заинтересовался тем, куда смотрит Морин.

— Что там такое?

— Ничего, — покачала головой Морин. — Просто… солнце попало в глаза.

Синклер на этом не успокоился.

— Вы уверены?

Морин на минуту заколебалась, снова посмотрев на поле. Она кивнула, прежде чем задать вопрос, который камнем лежал у нее на душе.

— Все разговоры по поводу моей фамилии. Когда вы покажете мне письмо моего отца?

— Я думаю, вы поймете больше, когда закончится этот вечер.

Морин вернулась в свою роскошную спальню в замке, чтобы принять ванну и переодеться к обеду. Когда она вышла из ванной, на ее кровати лежала толстая книга в твердом переплете — английский словарь — открытый на букве «р».

Слово «Paschal» было обведено красной ручкой. Морин прочитала определение:

«Paschal — любое символическое изображение Христа. Пасхальный Агнец — символ Христа и Пасхи».

…Многие мне говорили о человеке, которого звали Павел. Он вызвал большой шум среди избранных, и некоторые отправились из Рима в такую даль, как Эфес, чтобы справиться у меня об этом человеке и его словах.

Не мне судить о нем, как и не могу я сказать, что было у него на душе, ибо я никогда не встречалась с ним во плоти и не смотрела ему в глаза. Но с уверенностью могу сказать, что этот человек, Павел, никогда не встречал Ису. А многие утверждали, будто он якобы говорил с Ним и все его учение о свете и добре — и есть Путь.

Многое в этом человеке я считала опасным. Некогда он был связан с самыми строгими последователями Иоанна, всеми теми людьми, которые относились к Исе с великим презрением. Они сопротивлялись учениям Пути. Мне говорили, что некогда он был известен, как Савл из Тарса и преследовал избранных. Он присутствовал при том, как молодой последователь Исы, прекрасного юношу по имени Стефан, чье сердце было переполнено любовью, побили камнями. Некоторые говорят, что этот Савл подстрекал к побитию камнями Стефана. Тот был первым после Исы, кто умер за свою веру в Путь. Но он далеко не последний. Из-за людей, подобных Савлу из Тарса.

Здесь многого надо было остерегаться.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 9

Замок Синих Яблок

23 июня 2005 года

Столовая, которую Синклер выбрал на этот вечер, была его личной, менее официальной, чем просторная главная столовая замка. Комнату украшали великолепные репродукции самых знаменитых картин Боттичелли. На одной стене висели два варианта шедевра, известного как «Оплакивание Христа», изображающего распятого Иисуса на коленях у матери. В первом варианте его голову поддерживает плачущая Мария Магдалина; во втором она придерживает его ногу. Три картины мастера эпохи Возрождения, изображающие мадонну, — «Мадонна с гранатом», «Мадонна с книгой» и «Мадонна Магнификат» в дорогих позолоченных находились на других стенах.

Морин и Питер отвлеклись от произведений искусства, только когда увидели предстоящее им традиционное лангедокское пиршество. Служанки поставили на стол булькающие супницы с кассуле, сытным рагу из белой фасоли, сдобренным утиным конфи и колбасой, а корзинки ломились от хрустящего хлеба. Густое красное вино из Корбьера только и ждало, чтобы его налили.

— Добро пожаловать в комнату Боттичелли, — объявил Синклер, когда вошел. — Я так понимаю, что недавно вы довольно близко познакомились с нашим Сандро.

Морин и Питер уставились на него.

— Вы следили за нами? — спросил Питер.

— Конечно, — ответил Синклер, будто это само собой разумеется. — И я очень рад. На меня произвело огромное впечатление то, как вы добрались до свадебных фресок. Наш Сандро полностью посвятил себя Марии Магдалине, что становится очевидно в его самых знаменитых произведениях. Вроде этого.

Синклер показал на репродукцию «Рождения Венеры» Боттичелли, изображающую обнаженную богиню, которая возвышается над волнами, стоя на раковине моллюска-гребешка.

— Здесь представлено прибытие Марии Магдалины к берегам Франции. В живописи эпохи Возрождения она часто изображается как Богиня Любви и имеет сильную связь с планетой Венерой.

— Я видела ее не меньше сотни раз, — заметила Морин. — Понятия не имела, что это Мария Магдалина.

— Мало кто это знает. Наш Сандро был членом тосканской организации, которая посвятила себя сохранению ее имени и памяти, — Братства Марии Магдалины. Вы поняли символику фресок в Лувре?

Морин заколебалась.

— Я не уверена.

— Выскажите ваши основные предположения.

— Моей первой мыслью была астрология, или, по крайней мере, астрономия. Скорпион олицетворяет созвездие Скорпиона, а лук — символ Стрельца.

— Браво. Я думаю, вы абсолютно правы. Вы когда-нибудь слышали о лангедокском Зодиаке?

— Нет, но я слышала о Зодиаке Гластонбери в Англии. Они похожи?

— Да. Если вы наложите карту созвездий на этот регион, то обнаружите, что города попадают на определенные созвездия. Это же верно и по отношению к Гластонбери.

Питер выразил свое замешательство:

— Простите, но я не в курсе всего этого.

Морин просветила его:

— Общая тема для древних, начиная с египтян. Священные места на земле построены, чтобы отражать небеса. Например, пирамиды в Гизе были предназначены стать отражением созвездия Орион. Целые города были спланированы в соответствии с положением звезд. Это совпадает с алхимической философией «Как вверху, так и внизу».

— Свадебная фреска — карта, — объяснил Синклер. — Сандро рассказывает нам, где искать.

— Подождите минуту. Вы говорите, что один из величайших художников в истории был участником этой теории заговора Марии Магдалины? — Питер устал и в результате чувствовал себя менее склонным к дипломатии, чем обычно.

— Так и есть, отец Хили. Многие величайшие художники истории участвовали в этом. Мы должны быть благодарны Магдалине в том числе и за богатое художественное наследие, состоящее из сокровищ искусства, созданных великими мастерами.

— Такими, как Леонардо да Винчи? — спросила Морин.

Лицо Синклера мгновенно помрачнело. Морин отпрянула назад.

— Нет! Леонардо не входит в этот список по очень вескойпричине.

— Но он нарисовал Марию Магдалину в своей фреске «Тайная вечеря». И существует так много ставших популярными гипотез о том, что он был лидером тайного общества, которое поклонялось ей и женскому божеству. — Леонардо был единственным художником, о котором Морин слышала снова и снова, когда изучала Марию Магдалину. Она была шокирована и смущена неожиданным отвращением Синклера.

Беранже сделал глоток вина и очень медленно поставил бокал на стол. Когда он заговорил, это прозвучало резко:

— Дорогая моя, мы не будем тратить вечер на разговоры об этом человеке или его работе. Вы не найдете никаких упоминаний о Леонардо да Винчи ни в моем доме, ни в доме кого-нибудь другого в этой округе. На сегодня этого объяснения будет достаточно. — Он улыбнулся, чтобы немного снять напряжение: — Кроме того, у нас есть так много замечательных художников на выбор. Сандро, Пуссен, Рибера, Эль Греко, Моро, Кокто, Дали…

— Но почему? — спросил Питер. — Почему все эти художники были вовлечены в то, что по сути является ересью?

— Ересью в глазах постороннего наблюдателя. Но, отвечая на ваш вопрос, должен сказать, что эти великие художники писали для богатых покровителей, которые поддерживали их и их труд, и большинство этих знатных покровителей имели отношение к священной Династии и были потомками Марии Магдалины. Возьмите эти свадебные фрески Боттичелли, например. Жених, Лоренцо Торнабуони происходил из одной ветви Династии. Его невеста, Джованна Альбицци, имела еще более высокое происхождение. Обратите внимание, что на фреске она одета в красное, что символизирует ее родственную связь с линией Магдалины. Это был Очень важный брак, потому что он объединял две очень могущественные династические семьи, которые долгое время враждовали друг с другом.

Ни Морин, ни Питер ничего не говорили, ожидая, какие еще детали выберет Синклер, чтобы поделиться с ними.

— Даже существует предположение, что все эти художники сами принадлежали к Династии и их великий талант происходит от божественной генетики. Это вполне возможно в случае с Сандро. И мы уверены, что это правда в отношении некоторых французских мастеров, таких как Жорж де ла Тур, который все снова и снова рисовал свою музу и прародительницу.

Морин была в восторге оттого, что поняла, о чем идет речь.

— Я видела одну из картин де ла Тура, когда проводила свое исследование. «Кающаяся Магдалина» находится в Лос-Анджелесе. — Ее очень тронула прекрасная игра света и тени на картине. Мария Магдалина, в раскаянии положив руку на череп, пристально смотрит на мерцающий свет свечи, который отражается в зеркале.

— Вы видели одну из «Кающихся Магдалин», — пояснил Синклер. — Он нарисовал много, с легкими изменениями. Некоторые утрачены. Одна была украдена из музея во времена моего деда.

— Откуда вы знаете, что Жорж де ла Тур имел отношение к Династии?

— Его имя является первым ключом. Де ла Тур означает «из башни». На самом деле это игра слов. Название «Магдала» происходит от слова «мигдал», что означает «башня». То есть она буквально Мария из того места, где башня. Как вы уже знаете, Магдалина — это титул, означающий, что Мария была башней, то есть вождем своего племени. Когда катары подверглись преследованиям, выжившие изменили свои имена для маскировки, поскольку катарские фамилии легко узнавались. Они прятали свое наследие на видном месте, используя такие имена, как де ла Тур и… — он сделал паузу, чтобы произвести драматический эффект — …де Паскаль.

Морин широко раскрыла глаза на это:

— Де Паскаль?

— Конечно. Имя Паскаль использовалось для сокрытия одной из самых благородных катарских фамилий. И снова спрятано на видном месте. Они называли себя де Паскаль на французском и ди Паскуале на итальянском. Дети пасхального агнца.

Синклер продолжал:

— Жорж де ла Тур принадлежал к Династии, потому что он был Великим Магистром организации, посвятившей себя сохранению традиций чистого христианства, каким его принесла в Европу Мария Магдалина.

Пришла очередь Питера спросить:

— И что это за организация?

Синклер широким жестом показал вокруг себя:

— Общество Синих Яблок. Вы обедаете в официальной штаб-квартире организации, которая существует уже более тысячи лет.

Синклер больше ничего не рассказал об обществе, отмахнувшись с ловкостью опытного манипулятора. Остаток обеда они провели, обсуждая свой день в Ренн-ле-Шато и стараясь узнать больше о загадочном священнике Беранже Соньере. Синклер очень гордился своим тезкой.

— Аббат крестил моего деда в той церкви, — объяснил Синклер. — Неудивительно, что старый Алистер был так предан этой земле.

— Он явно передал эту преданность вам, — заметила Морин.

— Да. Назвав меня в честь Беранже Соньера, мой дед возложил особое благословение на мою голову. Мой отец возражал, но Алистер был тверд, как скала, и никто не мог ему долго сопротивляться. Тем более мой отец.

Синклер уклонился от дальнейшего обсуждения, а Морин и Питер не стали настаивать на том, что было для него явно личным и болезненным предметом. Когда обед подошел к концу, он повел Морин и Питера из столовой.

— Пойдемте, я хочу вернуться к вопросу о Сандро и вашем чудесном открытии в Лувре. Идите сюда.

Он привел их в казавшуюся неуместной в этом доме современную комнату, в которой находился домашний кинотеатр, оборудованный по последнему слову техники, и несколько компьютеров. Ролан расположился за одним из мониторов и весело бросил им «bonsoir»1, когда они вошли. Француз-слуга нажал на какие-то клавиши на клавиатуре и на пульте управления. На дальней стене раскрылся экран проектора.

На экране перед ними появилась карта местности, и Синклер показал им на некоторые объекты:

— Вы можете заметить уже знакомые вам деревни: Ренн-ле-Шато справа отсюда, и, конечно, вот мы тут, в Арке. Могила Пуссена, которую вы видели вчера, находится здесь.

— И все это ваша собственность? — спросила Морин.

Синклер кивнул.

— Мы уверены, что одно из величайших сокровищ в человеческой истории находится на этой земле.

Он сделал жест Ролану, который вызвал карту созвездий, чтобы наложить ее на карту местности. Созвездия были отмечены надписями, и при этом Скорпион попал прямо на деревню Ренн-ле-Шато. Арк лежал между Скорпионом и Стрельцом.

— Сандро нарисовал нам карту. Это был его настоящий свадебный подарок знатной чете. На самом деле, то, что он создал, было так опасно, что подлежало немедленному уничтожено. Фрески рисовались на стенах, которые являлись частью имущества Торнабуони, так что они не могли разрушить их. Вместо этого они замазали живопись белилами. Фрески оставались скрытыми вплоть до конца девятнадцатого века, когда их обнаружили совершенно случайно.

Морин осенило:

— Так вот почему вы живете здесь. В Арке. Вы думаете, Мария Магдалина спрятала свое Евангелие здесь?

— Я уверен в этом. А сейчас вы видите, что Сандро тоже так думал. Посмотрите снова на фреску. Ролан, пожалуйста.

Ролан нажал на клавиши, и появилась фреска из Лувра. Синклер показал на некоторые детали:

— Видите, вот здесь женщина со скорпионом. Потом двигаемся направо, рядом с ней женщина безо всяких символов. Над ними на троне сидит женщина с луком. Но приглядитесь внимательнее. Эта женщина одета в красную накидку, одежду Марии Магдалины, и делает благословляющий знак прямо над головой женщины, которая сидит между ней и женщиной со скорпионом. Это крестик, который отмечает точку на карте, между Скорпионом и Стрельцом. Сандро Боттичелли знал местонахождение сокровища, и Никола Пуссен, без сомнения, тоже. И они были так добры, что оставили нам ключи, чтобы найти его.

Для Питера это не имело смысла.

— Но зачем этим художникам создавать карты для публичного обозрения, чтобы обнаружить местонахождение такого бесценного сокровища?

— Потому что это сокровище надо заслужить. Не каждый может его обнаружить. Мы можем каждый день стоять на том самом месте, где Мария Магдалина спрятала клад, но мы ничего не увидим до тех пор, пока она не решит показать его нам. Оно, по-видимому, скрыто при помощи алхимического процесса, замка, который может открыть только подходящая… энергетика, скажем так. Легенда гласит, что сокровище появится в нужное время, когда некто, избранный самой Магдалиной, придет и заявит на него свои права. И Сандро, и Пуссен надеялись, что оно будет открыто при их жизни, и пытались ускорить процесс. В случае с Боттичелли считалось, что у Джованны Альбицци есть возможность найти его. По общим отзывам она была удивительно добродетельной и праведной женщиной, также обладавшей выдающимся умом и образованием. Гирландайо, рисуя ее портрет, включил в него эпиграмму, которая гласит: «Если бы искусство могло воплощать характер и ум, не было бы более прекрасной картины на земле». Вы помните другую фреску в Лувре? Ту, которую называют «Венера и три грации вручают дары молодой женщине»? Да, молодая женщина, полностью одетая в красное, — это Джованна Альбицци. Обратите внимание, что на фреске Боттичелли она носит такое же фамильное ожерелье, как и на портрете Гирландайо. Это было очень ценное ювелирное украшение, сделанное для нее, чтобы отпраздновать мир между этими могущественными семьями. Большие надежды возлагались на благородную Джованну. К сожалению, им не суждено было сбыться. Очаровательная Джованна, бедняжка, умерла при родах, всего через два года после свадьбы.

Морин впитывала все это, пытаясь сопоставить итальянскую историю с тем, что она видела раньше в Ренн-ле-Шато. Ее поразила одна мысль.

— Вы думаете, что Соньер мог найти Евангелие Магдалины? И это сделало его таким богатым?

— Нет. Категорически нет. — Синклер настойчиво подчеркнул это. — Однако Соньер определенно искал его. Местные говорят, что он исходил мили по этой местности, исследуя скалы и пещеры в поисках ключей.

— Как вы можете быть так уверены, что он не нашел его? — поинтересовался Питер.

— Просто тогда моя семья знала бы об этом. Кроме того, его может найти только женщина, принадлежащая к Династии и избранная самой Магдалиной.

Питер больше не мог сдерживать свои подозрения.

— И вы думаете, что Морин — избранная.

Синклер на минуту остановился, чтобы поразмышлять, и потом ответил со своей обычной откровенностью:

— Я восхищаюсь вашей прямотой, отец. И чтобы ответить тем же… Да, я действительно считаю Морин избранной. Никто еще не добился успеха, а пытались тысячи. Мы знаем, что сокровище здесь, но даже самые отчаянные потерпели поражение в своих попытках обнаружить его. Включая меня.

Когда он повернулся к Морин, выражение его лица и тон смягчились.

— Дорогая моя, я надеюсь, что это вас не пугает. Я знаю: все звучит странно и даже шокирующе. Но я прошу только выслушать меня. Вас никогда не попросят сделать что-то против вашей воли. Ваше присутствие здесь — дело абсолютно добровольное, и я надеюсь, что вы предпочтете оставаться здесь и дальше.

Морин кивнула ему, но ничего не сказала. Она не знала, что сказать, как реагировать на подобное откровение. Она даже не была уверена в своих чувствах. Честь ли это, когда тебя воспринимают подобным образом? Привилегия? Или это просто ужасно? Может быть, она — не более чем пешка для эксцентричного человека и культа, к которому он принадлежит. Казалось невозможным, что все это не только является правдой, но и имеет отношение к ней самой. Но что-то в поведении Синклера заставляло верить в его искренность. Несмотря на все его крайние взгляды и эксцентричность, Морин не считала его чудаком.

Она просто проговорила:

— Продолжайте.

Питер требовал больше подробностей.

— Что заставляет вас думать, что Морин — избранная?

Синклер кивнул Ролану:

— «Primavera», пожалуйста.

Ролан стал нажимать на клавиши, пока на экране во всем своем цвете не появился шедевр Боттичелли — «Primavera».

— Вот еще одна картина нашего Сандро. Вы знаете ее, конечно.

— Да, — еле слышно ответила Морин. Она не была уверена, куда все это ведет, но желудок у нее сжался в тугой узел.

Питер ответил:

— Конечно. Это одна из самых знаменитых картин в мире.

— «Аллегория Весны». Мало кто знает правду об этой картине, но здесь снова Сандро отдает дань нашей госпоже. Центральная фигура здесь — беременная Мария Магдалина, обратите внимание на красную накидку. Вы знаете, почему наша Мария олицетворяет весну?

Питер попытался, насколько это возможно, проследить за мыслью Синклера:

— Из-за Пасхи?

— Потому что первая Пасха совпала с весенним равноденствием. Христос был распят двадцатого марта и воскрес двадцать второго марта. В этом регионе существует эзотерическая легенда, которая указывает, что Магдалина родилась тоже двадцать второго марта. Первый градус первого знака зодиака, Овна. Дата нового начала и воскресения, несущая в себе дополнительное благословение духовного числа мастера, числа двадцать два, числа женского божества. Двадцать второе марта. Эта дата значит что-нибудь для вас, Морин, дорогая моя?

Питер уже разглядел связь и повернулся, чтобы увидеть, как Морин воспримет это откровение. Минуту она не могла сказать ни слова. Когда она ответила, ее ответ прозвучал глухо, шепотом.

— Это мой день рождения.

Синклер повернулся к Питеру.

— Рожденная в день воскресения, рожденная от крови Пастушки. Рожденная под знаком Овна в первый день весны и возрождения.

Он вынес Морин окончательное решение:

— Дорогая моя, вы — пасхальный агнец.

Морин извинилась и сразу же вышла из комнаты. Ей нужно было время, чтобы подумать и переварить всю эту информацию и выводы Синклера. Она прилегла на кровать и закрыла глаза.

В дверь постучали раньше, чем она надеялась. Морин с благодарностью услышала голос Питера, раздавшийся по другую сторону двери.

— Морин, это я. Можно мне войти?

Морин поднялась с кровати, прошла через комнату и открыла дверь.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я в шоке. Заходи.

Морин жестом пригласила его сесть в одно из роскошных красных кожаных кресел, которые стояли по обе стороны камина. Питер покачал головой. Он был слишком взвинчен, чтобы спокойно сидеть в кресле.

— Морин, послушай меня. Я хочу забрать тебя отсюда, прежде чем все станет еще хуже.

Морин вздохнула и села сама.

— Но я только начинаю получать ответы, ради которых приехала. Мы приехали.

— Не могу сказать, что меня очень волнуют ответы Синклера. Полагаю, здесь ты подвергаешься большому риску.

— Со стороны Синклера?

— Да.

Морин наградила его сердитым взглядом.

— Ой, пожалуйста. Зачем бы ему вредить мне, если он видит во мне исполнение цели всей своей жизни.

— Потому что его цель — иллюзия, за столетия обросшая суевериями и легендами. Это очень опасно, Морин. Мы говорим здесь о религиозных культах. О фанатиках. Меня беспокоит, что он сделает с тобой, если убедится в ошибке.

Морин минуту помолчала. Ее следующий вопрос прозвучал удивительно спокойно.

— Откуда ты знаешь, что я — не она?

Питер был ошеломлен ее вопросом.

— Ты купилась на все это?

— Ты можешь объяснить все эти совпадения, Пит? Голоса, видения? Потому что я лично, без объяснений Синклера, не могу.

Тон Питера был твердым, как будто он говорил с ребенком.

— Мы уезжаем утром. Можно успеть на рейс из Тулузы до Парижа. Мы даже можем улететь из Каркасона в Лондон…

Морин непоколебимо стояла на своем.

— Я не уеду, Питер. Я никуда не поеду до тех пор, пока не получу ответы, за которыми приехала.

Растущее беспокойство взяло верх над Питером.

— Морин, я поклялся твоей матери перед смертью всегда присматривать за тобой и не позволять, чтобы случившееся с твоим отцом… — Питер остановился, но вред уже был нанесен.

Морин выглядела так, как будто ее ударили. Питер быстро пошел на попятный:

— Прости, Морин, я…

Морин холодно прервала его:

— Мой отец. Спасибо, ты напомнил о еще одной причине, почему мне нужно остаться здесь. Необходимо выяснить, что Синклер знает о моем отце. Я провела большую часть жизни, размышляя о нем. Мать могла сказать лишь то, что он был признан невменяемым. Думаю, тебе она говорила то же самое. Но из моих воспоминаний о нем, какими бы смутными они ни были, я точно знаю: это неправда. Я обязана отыскать истину. Для него и для себя.

Питер начал что-то говорить, но передумал. Вместо этого он повернулся и шагнул к двери. Его терзали сомнения. Морин минуту наблюдала за ним, потом смягчилась и окликнула его:

— Пожалуйста, попытайся быть терпеливым со мной. Я должна разгадать эту загадку. Откуда еще мы узнаем, означают ли что-нибудь эти видения, если я не пройду через это? А если — просто подумай, что если — хотя бы малая часть из сказанного Синклером — правда? Я должна узнать ответ, Пит. Если я уеду сейчас, то буду жалеть об этом до самой смерти, и я не хочу так жить. Я бежала всю свою жизнь, бежала от всего. Еще ребенком я убежала из Луизианы — убежала так далеко и так быстро, что даже ничего не помню об этом. После смерти матери я убежала из Ирландии и вернулась в Штаты, скрывшись в городе, где не было никаких воспоминаний, где каждый человек становится другим, не таким, каким родился. Лос-Анджелес — место, где все похожи на меня, где все бегут от того, чем они были раньше. Но я больше не хочу быть такой.

Она пересекла комнату и встретилась с ним лицом к лицу.

— Сейчас первый раз в жизни я чувствую, что могу бежать к чему-то. Да, это пугает, но я не могу остановиться. Не хотела бы столкнуться с этим без тебя, но я могу это сделать — и сделаю — если ты предпочтешь уехать утром.

Питер внимательно выслушал ее. Когда Морин закончила, он кивнул ей и повернулся, чтобы уйти. Задержавшись на миг у двери, священник обернулся к ней, прежде чем выйти из комнаты.

— Я никуда не уеду. Но, пожалуйста, не заставляй меня жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Твою или мою.

Питер вернулся в свою комнату и остаток ночи провел в молитвах. Он погрузился в долгое и трудное размышление над сочинениями Игнатия Лойолы, основателя ордена иезуитов. Его в особенности преследовал один отрывок, написанный святым в 1556 году:

«Как дьявол выказал великое искусство, соблазняя людей на погибель их, следует проявить такое же искусство в спасении их. Дьявол изучил натуру каждого человека, воспользовался особенностями его души, приспособился к ним и постепенно втерся в доверие к своей жертве — предлагая славу честолюбцам, наживу алчным, наслаждение сластолюбцам и фальшивое проявление благочестия набожным — и борцу за души человеческие следует действовать таким же осторожным и умелым путем».

Сон ускользнул от него, когда слова основателя ордена проникли в сердце и разум.

Рим

23 июня 2005 года

Епископ Магнус О’Коннор вытер пот со лба. Зал Ватиканского собора был оборудован кондиционерами, но сейчас это не помогало. Он сидел в центре большого овального стола в окружении высших должностных лиц своей Церкви. Красные панки, которые он передал накануне, сейчас находились в руках настойчивого и грозного кардинала Де Каро, выступающего в роли следователя.

— И откуда вы знаете, что эти фотографии подлинные? — Кардинал положил папки на стол, но, однако, еще не открыл их, чтобы показать остальным их содержимое.

— Я присутствовал при том, когда они были сделаны. — Магнус с трудом пытался преодолеть свое заикание, которое возникало в стрессовых ситуациях. — Объект был направлен ко мне его приходским священником.

Сейчас кардинал Де Каро достал из папки несколько фотографий 8x10. Они были черно-белыми и пожелтели от времени, но все это не уменьшило впечатление от снимков, когда их стали передавать вокруг стола из рук в руки.

Первая пущенная по кругу фотография с наклейкой «Вещественное доказательство I» представляла собой довольно страшный снимок человеческих рук, помещенных рядом друг с другом ладонями вверх. На запястьях зияли кровавые раны.

«Вещественное доказательство II» показывало человеческие ступни с такими же ужасными кровоточащими ранами.

Третье фото, «Вещественное доказательство III», изображало мужчину с обнаженным торсом. С правой стороны под ребрами его тело прорезала глубокая кровоточащая рана с неровными краями.

Кардинал подождал, пока шокирующие фотографии обойдут круг, прежде чем вернуть их в папку и обратиться к членам Совета. Лица людей, сидящих вокруг стола, стали мрачными, когда он подтвердил то, что все они подозревали.

— Мы наблюдаем удостоверенные стигматы. Все пять мест выглядят точно так же, как и на запястьях.

Замок Синих Яблок

24 июня 2005 года

На следующее утро Синклера нигде не было видно. Морин и Питера приветствовал Ролан и проводил их на завтрак. Питер не был уверен, является ли это необычайное внимание, которого они удостаивались, чистым знаком гостеприимства или чем-то вроде домашнего ареста. Синклер явно заботился о том, чтобы Морин и Питер не были предоставлены самим себе.

— Месье Синклер попросил меня заверить вас, что вы будете обеспечены прекрасными костюмами для бала сегодня вечером. Он занят последними приготовлениями для праздника, но предоставил в ваше распоряжение шофера на тот случай, если вы захотите осмотреть окрестности. Он подумал, что вам, возможно, будет интересно увидеть катарские замки. Я буду иметь честь сопровождать вас в качестве гида.

Они приняли предложение и отправились в поездку в сопровождении гиганта Ролана, который снабжал их блестящим комментарием. Он показал им величественные руины некогда мощных катарских твердынь, описывая, как богатые графы Тулузские своим могуществом и привилегиями одно время соперничали с королями Франции. Вся тулузская знать принадлежала к катарам или, по меньшей мере, с глубокой симпатией относилась к катарским идеалам. Это было одной из причин, почему французский король приветствовал ужасные крестовые походы против Чистых — он смог конфисковать то, что некогда принадлежало Тулузе, расширив собственные владения во Франции и увеличив свой вес, одновременно уменьшив влияние соперников.

Ролан с гордостью говорил о родине и родном диалекте под названием Ок, который дал имя этому региону. Langue (язык) Ок стал известен просто как Лангедок. Когда Питер в разговоре назвал Ролана французом, Ролан немедленно заявил, что он не француз. Он — окситанец.

Ролан в подробностях рассказал о многочисленных зверствах против его земли и его народа в тринадцатом веке. Он со страстью относился к истории своего народа.

— Многие люди за пределами Франции даже не знают о катарах, а если знают, то думают о них как о маленькой и незначительной кучке фанатиков, затерянной в здешних горах. Люди не понимают, что катаризм был преобладающей культурой в большой и процветающей части Европы. Случившееся с ними было не чем иным, как геноцидом. Почти миллион человек жестоко убили папские войска.

Он посмотрел на Питера с некоторой симпатией.

— Я не держу зла на современное духовенство за грехи средневековой церкви, аббат Хили. Вы — священник, потому что у вас есть призвание Божье, это каждый может увидеть.

После этого Ролан вел их в молчании, пока Морин и Питер восхищались огромными замками, построенными на скалистых горных пиках почти тысячу лет назад. Эти крепости были неприступными, учитывая их расположение в горах, но они были также непостижимы с точки зрения архитектуры. Оба экскурсанта удивлялись возможностям культуры, которая была способна строить такие громадные укрепления в столь суровых и недоступных местах, не обладая преимуществами современной технологии.

После ланча в деревне Лиму Морин достаточно освоилась в компании Ролана, чтобы спросить о его отношениях с Синклером. Они по-дружески сидели в кафе, выходящем на реку Од, давшей свое имя окружающей местности. Громадный слуга оказался удивительно сердечным и приветливым, даже забавным человеком — в противоположность своей устрашающей внешности.

— Я вырос в замке Синих Яблок, мадемуазель, — объяснил он. — Моя мать умерла, когда я был еще ребенком. Мой отец служил и месье Алистеру, и месье Беранже, и мы жили в поместье. Когда мой отец умер, я настоял на том, чтобы занять его положение в замке. Это мой дом, и Синклеры — моя семья.

Внушительная фигура Ролана, казалось, стала менее грозной, когда он заговорил об утрате родителей и своей верности семье Синклер.

— Очень тяжело — потерять обоих родителей, — с симпатией сказала Морин.

Ролан окаменел, его спина выпрямилась, когда он ответил:

— Да, мадемуазель Паскаль. Как я сказал, моя мать умерла давно от неизлечимой болезни. Я принял это как волю Божью. Но смерть отца — совсем другое дело. Его бессмысленно убили всего несколько лет назад.

У Морин перехватило дыхание:

— Боже мой. Мне так жаль, Ролан. — Она не хотела выпытывать у него подробности.

Однако Питер почувствовал, что необходимость узнать правду перевешивает его обычную щепетильность, и задал вопрос:

— Что случилось?

Ролан встал из-за стола.

— На нашей земле существует жестокая вражда, аббат Хили. Она тянется уже много лет, и ей не нужен повод. Окситания наполнена самым ослепительным светом. Но этот свет иногда притягивает к себе самую мрачную тьму. Мы боремся с тьмой изо всех сил. Но, как и наши предки, мы не всегда побеждаем. Тем не менее одно можно сказать определенно: никакая попытка геноцида не принесет здесь успеха. Мы все еще катары, всегда были катарами и всегда будем катарами. Мы можем исповедовать нашу веру тайно, при закрытых дверях, но она и сегодня, как и всегда, составляет большую часть нашей жизни. Не верьте никаким историческим книгам или ученым, которые говорят иначе.

Когда тем вечером Морин вернулась в замок, в комнате ее ждала одна из горничных.

— Парикмахер скоро будет здесь, мадемуазель. И ваш костюм уже прибыл. Пожалуйста, если я могу что-нибудь сделать для вас…

— Нет, спасибо. — Морин поблагодарила горничную и закрыла дверь. Она хотела отдохнуть перед вечеринкой. Это был прекрасный день, полный впечатлений от самых необыкновенных видов, которые Морин когда-либо встречала в своих путешествиях. Но она все-таки устала, и ее не на шутку встревожили загадочные слова Ролана по поводу убийства его отца.

Пройдя через комнату, она увидела на кровати большую сумку-чехол. Предполагая, что это костюм для бала, она расстегнула молнию и вытащила платье. У нее перехватило дыхание.

Поднеся платье к картине Риберы, она увидела, что платье абсолютно идентично пышному наряду с темно-красной юбкой, который носит Мария Магдалина в изображении испанского художника.

Питер совсем не дрожал от радости, что ему придется надевать костюм. Первоначально он не планировал присутствовать на балу, считая, что это, вероятно, не подобает делать. Однако, принимая во внимание все более опасные интриги Синклера — и реакцию на них Морин — он твердо решил не упускать ее из виду. Это означало надеть изящную тунику тринадцатого века и узкие облегающие штаны, приготовленные для него.

— Чушь какая, — проворчал Питер, когда вытащил костюм из упаковки и попытался понять, куда надо сунуть голову.

Питер постучал в дверь Морин, неловко приводя в порядок костюм, пока ждал в коридоре. Без шляпы можно было и обойтись. Она сидела на голове под неудобным углом и напоминала о том, как он смешно выглядит.

Дверь открылась, и появилась преображенная Морин. Платье Риберы сидело, как будто на нее сшитое — кружево, корсаж с открытыми плечами, выступавший из волн роскошнейшей малиновой тафты. Длинные рыжие волосы Морин казались еще более густыми и пышными, блестящим потоком стекая на плечи. Но самым заметным для Питера оказалось новое удивительное ощущение спокойной уверенности, исходившее от нее. Как будто она вошла в роль, которая идеально ей подходит.

— Ну, что ты думаешь? Как, по-твоему, это не слишком?

— Наверняка. Но ты выглядишь… как видение.

— Интересные слова ты подобрал. Хотел сострить?

Питер подмигнул ей и кивнул, счастливый оттого, что они снова шутят и их отношения не слишком пострадали от спора, который произошел у них прошлой ночью. Экскурсия по необыкновенной стране катаров придала новые силы им обоим.

Питер сопровождал ее по бесчисленным залам замка в поисках бального зала, который находился в отдаленном крыле. Морин засмеялась, когда он пожаловался на свой костюм.

— Ты выглядишь очень благородно и элегантно, — заверила она его.

— Я чувствую себя полным идиотом, — ответил он.

Каркасон

24 июня 2005 года

В древней каменной церкви за городскими стенами Каркасона шла подготовка к событию совсем другого рода. С торжественной серьезностью здесь собрались многочисленные члены Гильдии Праведных. На службе присутствовало более двухсот человек, одетых в официальные мантии, с тяжелыми красными шнурами их ордена, завязанными на шее.

В группе не было ни одной женщины. Присутствие женщины никогда не оскверняло залы Гильдии или их личные часовни. В каждом помещении висели плакаты с цитатами из Святого Павла, отражающие его взгляды на женщин. Одним из них был стих из Первого послания к Коринфянам:

«Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви».

Вторым был стих из Первого послания Тимофею:

«А учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии».

И все же, хотя Гильдия почитала эти слова Павла, не он был их мессией.

Мощи их великого учителя были выставлены на бархатных подушках на алтаре — череп сверкал в свете свечей, и остатки костей его правого указательного пальца были вытащены из ковчега для этой ежегодной демонстрации. После официальной службы и представления Мастера Гильдии каждому члену Гильдии позволили прикоснуться к мощам. Этой привилегии обычно удостаивались только члены совета Гильдии после принесения клятвы на крови в том, что будут защищать учения праведности. Но ежегодный праздник собирал членов Гильдии со всего мира, и в эту ночь все преданные вере получали право прикоснуться к мощам.

Их лидер вышел к кафедре, чтобы начать свою вступительную речь. Аристократический английский акцент Джона Саймона Кромвеля зазвучал среди древних каменных стен церкви.

— Братья мои, сегодня вечером, недалеко отсюда, собираются порождения блудницы и грешного священника. В распущенности своей они празднуют потомственную нечестивость. Они намеренно предпочли осквернить эту святую ночь, чтобы выставить напоказ пороки и показать нам свою силу. Но им нас не запугать. Скоро мы совершим над ними нашу месть, воздаяние, которое ожидает две тысячи лет, чтобы увидеть весь свет праведности. Мы повергли их нечестивого пастыря тогда, и мы поразим его потомков сейчас. Мы истребим их Великого Мастера и его марионеток. Мы уничтожим женщину, которую они называют Пастушкой, и увидим, как эта царственная блудница будет брошена в ад, прежде чем сможет распространять ложь ведьмы, своей прародительницы.

Мы сделаем это во имя Первого, Единственного Истинного Мессии, ибо он говорил со мной, и такова его воля. Мы сделаем это во имя Учителя Праведности и с благословения Господа Бога нашего.

Кромвель начал процессию к мощам, первым прикоснувшись к черепу и потом с почтением задержавшись у костей пальца. Сделав это, он сказал громким шепотом:

— Neca eos omnes.

Убейте их всех.

…Те, кто сообщил мне о Павле, сказали, что он громко высказывается против роли женщин в Пути. Это самое верное доказательство того, что этот человек не может знать истинного учения Исы и сущности самого Исы. Уважение Исы к женщинам хорошо известно избранным, и я служу доказательством этого.

Никто не может изменить этого, разве что они совсем вычеркнут меня из истории.

Мне сказали далее, что Павел почитает скорее орудия смерти Исы, чем слова, которые Иса говорил. Это удивляет меня, как великая утрата понимания.

Павел был заключен в темницу Нероном на долгое время. Мне говорили, что он сочинил множество писем своим верным сторонникам, проповедуя учение, которое, как он заявил, пришло к нему от Исы. Но приходившие ко мне говорят, что его учения уводят в сторону с нашей тропы.

Я оплакиваю любого, кто подвергся пыткам и был обречен на смерть в мрачные дни правления этого чудовища Нерона. И все же все это наполняет меня страхом. Я боюсь, что в этом человеке, Павле, увидят великого мученика во имя Пути и многие поверят, будто его ложные учения и есть учения Исы.

А это не так.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 10

Замок Синих Яблок

24 июня 2005 года

Морин и Питер переходили из зала в зал, следуя за мелодичными звуками мадригалов. Приблизившись к входу в бальный зал, они получили первое впечатление от тщательно продуманного и роскошного мероприятия, устроенного Синклером.

Морин чувствовала себя так, будто перенеслась в другую эпоху. Просторный бальный зал был задрапирован бархатными портьерами и украшен тысячами цветов и свечей. Слуги в изящных костюмах и париках бесшумно и расторопно двигались по комнате, разнося еду и напитки.

Но подлинными драгоценностями в этой великолепной шкатулке являлись гости. Их тщательно продуманные экстравагантные костюмы отражали различные эпохи в истории Франции и Окситании или содержали элементы мистических традиций. Приглашений на прием к Синклеру домогались представители эзотерической элиты со всего мира; те, кому посчастливилось их получить, тратили огромное количество времени и денег, чтобы создать подходящий наряд. Устраивался конкурс на самый оригинальный костюм, а также на самый красивый и самый смешной. Синклер был единственным судьей, и призы, которыми он награждал, часто стоили целое состояние. Что более важно, победа в конкурсе гарантировала вожделенное место в списке гостей на следующий год.

Музыка, смех, звон хрустальных бокалов внезапно прекратились, когда Морин и Питер вошли в комнату.

Мужчина в ливрее протрубил в трубу, призывая к вниманию, и вперед вышел Ролан, одетый в простую катарскую мантию, чтобы объявить об их прибытии. Морин удивилась, увидев, что этим вечером Ролан одет скорее как гость, чем как слуга.

— Имею честь представить наших уважаемых гостей: мадемуазель Морин де Паскаль и аббат Питер Хили.

Толпа замерла, все застыли на своих местах, как восковые фигуры, уставившись на прибывших. Ролан быстро дал сигнал оркестру продолжать играть, чтобы сгладить неловкий момент. Он предложил свою руку Морин и проводил ее в бальный зал. Изумленные взгляды продолжали преследовать их, но не так явно. Более опытные в соблюдении внешних приличий скрывали свой шок под напускным безразличием.

— Не обращайте на них внимания, мадемуазель. Вы для них просто новое лицо и новая тайна, которую ладо разгадать. Но скоро, — сказал он многозначительно, — им придется принять вас. У них нет выбора.

У Морин не было времени подумать над тем, что имел в виду Ролан, когда он увлек ее на танцевальную площадку, оставив Питера наблюдать с растущим интересом.

— Рини! — Американский акцент Тамары Уиздом казался неуместным в этой европейской обстановке. Она проскользнула в бальный зал, где Морин только что закончила танцевать с Роланом. Тамми выглядела безумно экзотично в своем костюме цыганки. Ее необыкновенные волосы цвета воронова крыла и спускались до талии. Руки были унизаны золотыми браслетами. Ролан подмигнул Тамаре — довольно игриво, как заметила Морин, — прежде чем поклониться Морин и, извинившись, отойти.

Морин крепко обняла Тамми, радуясь, что видит еще одно знакомое лицо в этом странном месте.

— Ты выглядишь потрясающе! Кого изображает твой костюм?

Тамми грациозно повернулась вокруг своей оси, черные, как смоль, волосы разлетелись.

— Сару Египтянку, также известную как Цыганская Королева. Служанку Марии Магдалины.

Тамми одним пальцем прикоснулась к красной тафтяной юбке Морин.

— Мне не стоит спрашивать, кто ты. Это Берри тебе дал?

— Берри?

Тамми засмеялась.

— Так Синклера называют его друзья.

— Вы так близки? — Морин надеялась, что разочарование не слишком явно прозвучало в ее голосе.

Тамара не успела ответить. Их прервала молодая девушка, почти подросток, одетая в простую катарскую мантию. Девушка держала в руке цветок каллы, который вручила Морин.

— Мари де Негр, — сказала она, потом низко поклонилась и быстро ушла.

Морин обратилась к Тамми за объяснением:

— В чем тут дело?

— В тебе. Ты — предмет всех разговоров сегодня. У бала есть только одно правило: никому не позволено одеваться так, как Она. И вот появляешься ты, живой портрет Марии Магдалины. Синклер объявил тебя всему миру. Это твой выход в свет.

— Прелестно. Было бы еще лучше, если бы меня проинформировали об этой маленькой детали. Как эта девушка только что назвала меня?

— Мари де Негр. Черная Мария. Это местное прозвище Марии Магдалины, Черной Мадонны. В каждом поколении женщина, принадлежащая к Династии, получает это имя в качестве официального титула и носит его до самой смерти. Мои поздравления, это очень большая честь для здешних мест. Все равно как будто она просто сказала: «Ваше Величество».

У Морин было мало времени, чтобы разобраться в том хаосе, который творился вокруг нее. В комнате было слишком много разнообразных вещей, отвлекающих внимание: слишком много музыки, эксцентричных и интересных гостей. Синклера нигде не было видно; она спросила о нем Ролана во время танца, но лангедокский гигант пожал плечами и ответил так же расплывчато и загадочно, как всегда.

Морин оглядывалась по сторонам, когда Тамми заговорила:

— Ищешь своего сторожевого пса? — спросила Тамми.

Морин сверкнула на нее глазами, но кивнула: пусть Тамми думает, будто ее интересует только Питер. Тамми показала, что аббат уже направляется к ним.

— Веди себя хорошо, пожалуйста, — прошипела Морин подруге.

Тамми проигнорировала ее. Она уже шагнула вперед, чтобы поприветствовать Питера.

— Добро пожаловать в Вавилон, падре.

Питер засмеялся:

— Спасибо.

— Ты как раз вовремя. Я собираюсь предложить Нашей Госпоже совершить экскурсию по-здешнему фрик-шоу. Хочешь к нам присоединиться?

Питер кивнул и беспомощно улыбнулся Морин, следуя по пятам за Тамми, которая своим быстрым шагом повела их через бальный зал.

Тамми вела за собой Морин и Питера, понижая голос до заговорщического шепота, когда они проходили мимо различных маленьких групп. Она делала соответствующие случаю представления, когда видела в толпе своих друзей или знакомых. Морин остро осознавала, что является центром внимания, когда они двигались по комнате.

Трио миновало маленькую группу полуобнаженных мужчин и женщин. Тамми слегка подтолкнула Морин локтем.

— Это эротический культ. Они верят, что Мария Магдалина была верховной жрицей некоего странного культа, практиковавшего сексуальные обряды, зародившиеся в древнем Египте.

И Морин, и Питер были шокированы.

— Не убивайте меня, я всего лишь сказала то, что знаю о них. Но подождите, не отвечайте еще. Посмотрите вон туда…

В дальней части комнаты стояла самая странная группа, одетая в замысловатые костюмы пришельцев, в изобилии украшенных антеннами.

— Ренн-ле-Шато — это звездные врата, с прямым доступом в другие галактики.

Морин разразилась смехом в то время, как Питер недоверчиво покачал головой:

— Оказывается, ты не шутила, когда говорила об участии во фрик-шоу.

— Естественно.

Они остановились, чтобы понаблюдать за сбившимися в тесной кружок людьми, которые внимательно слушали маленького толстого человека с козлиной бородкой. Он, по-видимому, говорил стихами, а его почитатели внимали каждому слову.

— Кто это? — прошептала Морин.

— Нострадамчик, — саркастически заметила Тамми.

Морин подавила смешок, а Тамми продолжала:

— Претендует на то, что является реинкарнацией сами знаете кого. Говорит только катренами. Ужасный зануда. Напомните мне потом, чтобы я вам рассказала, почему я ненавижу весь культ Нострадамуса. — Она драматически передернула плечами. — Шарлатаны. Им бы еще «лекарством от всех болезней» торговать.

Тамми продолжала водить их по комнате.

— К счастью, не все они здесь уроды. Среди них есть очень интересные люди, и двоих из них я вижу прямо сейчас. Давайте подойдем.

Они приблизились к группе людей, одетых в костюмы дворян семнадцатого и восемнадцатого века. Когда они подошли, англичанин с аристократической внешностью расплылся в широкой улыбке.

— Тамара Уиздом! Какое удовольствие видеть тебя снова, моя дорогая. Ты выглядишь чудесно.

Тамара послала англичанину двойной воздушный поцелуй на европейский манер.

— Где твое яблоко?

Мужчина рассмеялся:

— Я оставил его в Англии. Пожалуйста, представь нас своим друзьям.

Тамми представила их друг другу, называя англичанина не иначе, как сэр Исаак. Он объяснил им свой выбор костюма:

— С сэром Исааком Ньютоном связано гораздо больше, чем история с яблоком, — сказал он. — Его открытие законов гравитации являлось побочным продуктом более важной работы. Исаак Ньютон был, возможно, одним из самых талантливых алхимиков в истории.

Когда сэр Исаак закончил свою речь, к группе подошел молодой американец, высокий и смотревшийся несколько неуместно в своем костюме Томаса Джефферсона и напудренном парике.

— Тамми, крошка!

Он чисто по-американски стиснул Тамми в своих медвежьих объятиях, потом последовал театральный поклон и поцелуй в губы. Тамми рассмеялась и пояснила Морин:

— Это Дерек Уэйнрайт. Он был моим первым гидом по Франции, когда я только приступила к исследованию этого сумасшествия. Говорит на безупречном французском, что спасало мою жизнь гораздо чаще, чем я могу тебе рассказать.

Дерек низко поклонился Морин. Он говорил с кейп-кодским акцентом, по-массачусетски растягивая гласные.

— Томас Джефферсон к вашим услугам, мэм. — Он кивнул Питеру: — Отец.

Дерек был первым, кто вообще как-то признал присутствие Питера. Морин не успела поразмышлять над этим, как Питер задал вопрос.

— А как Томас Джефферсон связан со… всем этим?

— Нашу великую страну основали франкмасоны. Все американские президенты, начиная от Джорджа Вашингтона и до Джорджа Буша, — потомки Династии.

Морин поразило услышанное:

— В самом деле?

Тамми ответила:

— Да. Дерек может доказать это. В пансионах слишком много свободного времени.

Исаак шагнул вперед, чтобы похлопать Дерека по плечу. Он величественно объявил:

— Павел был первым, кто исказил доктрины Иисуса, разве не так, Тамми?

Питер метнул на него взгляд.

— Простите?

— Одно из самых спорных высказываний Джефферсона, — объяснил англичанин.

Пришла очередь Морин удивляться.

— Джефферсон это сказал?

Дерек кивнул, но явно слушал вполуха. Он бросал быстрые взгляды вокруг, разыскивая кого-то, когда Тамми заговорила:

— Эй, а где Драко? Я думала, Морин было бы интересно встретиться с ним.

Все трое громко расхохотались. Исаак ответил:

— Я обидел его, и он побрел на поиски других Красных Драконов. Уверен, они затаились в каком-то уголке и следят за всеми. Они сегодня одеты в свои цвета, так что вы никак их не пропустите.

Любопытство Морин было задето:

— Кто они такие?

— Рыцари Красного Дракона, — ответил Дерек с наигранным драматизмом.

— Мерзкие, — добавила Тамми, сморщив нос от отвращения. — Они носят одежду, которая выглядит как форма Ку-клукс-клана, только из ярко-красного атласа. Они сказали мне, что я смогу узнать секреты их уважаемого клуба, если пожертвую свою менструальную кровь для их алхимических опытов. Конечно, я ухватилась за такое предложение.

— А кто бы не ухватился? — сдержанно откликнулась Морин, прежде чем расхохотаться. — Где эти ребята? Мне очень хочется взглянуть на них. — Она оглядела комнату, но не увидела никого, кто бы соответствовал странному описанию Тамми.

— Я видел их снаружи, — услужливо ответил Ньютон. — Но не знаю, нужно ли знакомить с ними Морин. Возможно, она еще не готова.

Тамми пояснила:

— У них жутко тайное общество, и все они претендуют на происхождение от какой-нибудь знаменитости королевских кровей. Их лидер — парень, которого они называют Драко Ормус.

— Почему это имя мне кажется знакомым? — спросила Морин.

— Он писатель. У нас один издатель эзотерической литературы в Англии, вот почему я его знаю. Может быть, ты случайно встречала одну из его книг в своих путешествиях по территории Магдалины. Ирония состоит в том, что он пишет о значении поклонения богине и женском начале, однако они не допускают женщин в свой клуб.

— Очень по-британски, — сказал Дерек, слегка подтолкнув локтем сэра Исаака, который выглядел возмущенным.

— Не включай меня в эту компанию идиотов, ковбой. Не все британцы одинаковы.

— Исаак — один из хороших ребят, — пояснила Тамми. — Конечно, в Англии есть ряд по-настоящему талантливых людей, и некоторые из них — мои большие друзья. Но по моему опыту, большое число английских эзотериков — снобы. Они думают, что владеют тайной Вселенной, а все остальные — особенно американцы — идиоты нового поколения, которые не проводят настоящих исследований. Эти господа думают, что раз они могут написать три сотни страниц о священной геометрии Лангедока и насочинять еще три сотни страниц о вымышленных, по большей части, генеалогических древах, то уже все знают. Но если бы они хотя бы на минуту отложили свои циркули и немного дали волю чувствам, то обнаружили бы, что здесь гораздо больше сокровищ, чем можно найти на бумаге.

Тамми кивком показала на группу людей, одетых в костюмы елизаветинской эпохи.

— Вот, кстати, некоторые из них. Я называю их «Компания угломеров». Они проводят всю свою жизнь, анализируя священную геометрию на географических картах. Вы хотите узнать их мнение по поводу значения «Et in Arcadia ego»? Они могут дать вам анаграммы на двенадцати разных языках и перевести их в математические уравнения.

Тамми показала на привлекательную, но заносчивого вида женщину, одетую в костюм в стиле «Тюдор». Золотая буква «М» с жемчужиной неправильной формы свисала с цепочки на ее шее. «Компания угломеров» с раболепным видом толпилась вокруг нее.

— Дама в центре называет себя потомком Марии, королевы Шотландской.

Как будто почувствовав, что они говорят о ней, женщина повернулась и пристально посмотрела в их сторону. Она остановила свой взгляд на Морин и оглядела ее сверху вниз с явным презрением, прежде чем вернуться к своим фаворитам.

— Высокомерная сука, — выругалась Тамми. — Она является центром якобы тайного общества, желающего восстановить династию Стюартов на британском престоле. В своем лице, конечно.

Морин была поражена богатым разнообразием мнений и мировоззрений, которые были представлены в этой комнате, не говоря уже об особенностях отдельных личностей.

Питер наклонился к ней и язвительно заметил:

— Фрейд нашел бы здесь обширное поле для работы.

Морин рассмеялась, но потом снова обратила внимание на группу британцев напротив.

— А как Синклер относится к ней? Он шотландец и, скорее всего, родственник Стюартов, — спросила она. Ее интерес к Синклеру возрастал — а Мария, королева Шотландская определенно была красива.

— О, он знает, что она чокнутая. Не надо недооценивать Берри. Он одержимый, но не дурак.

— Взгляните-ка, — прервал их Дерек, по-ребячески быстро отвлекаясь. — Вон идет Ганс со своей известной бандой. Я слышал, Синклер как-то чуть не выгнал его.

— Почему? — интерес Морин к Лангедоку и порожденной им странной, эзотерической субкультуре все возрастал.

— Они — охотники за сокровищами в самом буквальном смысле, — вмешался сэр Исаак. — Ходят слухи, будто это они совсем недавно воспользовались динамитом в горах Синклера.

Морин посмотрела на группу крупных, громогласных немцев. Их костюмы не улучшали их вида — все они были одеты как варвары.

— Кого, по их мнению, они изображают?

— Вестготов, — ответил сэр Исаак. — В седьмом и восьмом веке эта часть Франции была их территорией. Немцы верят, что тут спрятаны сокровища вестготского короля.

Тамми продолжила:

— Для европейцев это равноценно открытию гробницы Тутанхамона. Золото, драгоценности, бесценные артефакты. Стандартный набор сокровищ.

Еще одна шумная группа гостей прошла через комнату, чуть не задев Питера и Тамми. Пятеро облаченных в мантии мужчин шли следом за женщиной, закутанной в яркие ближневосточные покрывала. Она несла на блюде гротескную человеческую голову. Мужчина позади нее выкрикивал, явно обращаясь к отрубленной голове:

— Поговори с нами, Бафомет, поговори с нами!

Когда они прошли, Тамми пожала плечами и пояснила:

— Крестители.

— Ненастоящие, естественно, — вступил в разговор Дерек.

— Да. Ненастоящие.

Питер был заинтригован:

— Что вы имеете в виду под словом «ненастоящие»?

Тамми повернулась к нему.

— Я уверена, вы знаете, какой сегодня день по христианскому календарю, отец?

Питер кивнул:

— День святого Иоанна Крестителя.

— Истинные последователи Иоанна Крестителя никогда бы не пришли на подобную вечеринку в день его праздника, — продолжал Дерек. — Это святотатство.

Тамми закончила объяснение:

— Очень консервативная группа, по крайней мере ее европейская ветвь. — Она кивнула в направлении женщины с головой: — Пародия. Довольно грубая, смею добавить. Хотя это их и не оправдывает.

Гости в бальном зале наблюдали за пародией с разной степенью изумления. Одни откровенно смеялись; другие качали головами; третьи смотрели с возмущением.

Дерек, явно неспособный долго задерживаться на одной теме, прервал разговор:

— Мне нужно выпить. Кто хочет что-нибудь из бара?

Питер воспользовался уходом Дерека как возможностью извиниться и отойти на время. Его костюм сидел плохо, и он чувствовал себя очень неуютно по причинам, гораздо более важным, чем одежда. Он сказал Морин, что пойдет поищет уборную, однако вышел прямо в патио. Помимо всего, он был во Франции — наверняка кто-нибудь угостит его сигаретой.

К Морин и Тамми подошел француз, невероятно элегантный, несмотря на свою простую катарскую мантию. Он кивнул Тамми и поклонился Морин.

— Bienvenue, Marie de Negre.1

Почувствовав себя неловко от такого внимания, Морин рассмеялась:

— Простите, я плохо понимаю по-французски.

Француз заговорил на безупречном, надо подчеркнуть, английском языке:

— Я сказал: «Этот цвет вам идет».

С другой стороны комнаты раздался голос, зовущий Тамми. Морин взглянула туда, подумав, что это, вероятно, Дерек, потом снова посмотрела на Тамми, которая просияла от радости.

— Ага! Похоже, в баре Дерек припер к стенке одного из моих потенциальных инвесторов. Извинишь меня, если я отойду на минутку?

В мгновение ока Тамми исчезла, оставив Морин с таинственным французом. Он поцеловал ей правую руку, на миг задержавшись, чтобы взглянуть на узор на ее кольце, а потом официально представился:

— Я — Жан-Клод де ла Мот. Беранже говорит, что мы с вами родственники. Моя бабушка тоже носила фамилию Паскаль.

— Правда? — Морин была взволнована этой связью.

— Да. Здесь, в Лангедоке есть еще несколько Паскалей. Вы ведь знаете нашу историю?

— На самом деле — нет. Мне стыдно, но почти все узнала от лорда Синклера за эти несколько дней. Я бы хотела узнать побольше о своей семье.

Танцоры в нарядах Версаля восемнадцатого века кружились мимо них, пока Жан-Клод рассказывал:

— Фамилия Паскаль — одна из самых старых во Франции. Это имя, которое взяла одна из великих катарских семей, прямые потомки Иисуса и Марии Магдалины. Большую часть семьи уничтожили во время крестового похода против нашего народа. Тех, кто остался в живых после резни в Монсегюре, позже сожгли заживо как еретиков. Но некоторым удалось бежать, позднее они стали советниками при королях и королевах Франции.

Жан-Клод жестом показал на пару танцоров, одетых в точности как Мария-Антуанетта и Людовик XVI.

— Мария-Антуанетта и Людовик? — удивилась Морин.

— Oui.1 Мария-Антуанетта была Габсбург, а Людовик — Бурбон, оба — потомки Династии от разных ветвей. Они объединяли две линии крови, вот почему люди их так боялись. Революция произошла отчасти от страха, что две семьи объединятся вместе и образуют самую могущественную династию в мире. Вы бывали в Версале, мадемуазель?

— Да, когда проводила исследование о Марии-Антуанетте.

— Тогда вы знаете «деревушку»?

— Конечно. — «Деревушка» была любимым местом Морин в огромном дворцово-парковом ансамбле Версаля. Она испытывала непреодолимое чувство симпатии к королеве, когда шла по залам королевской резиденции. За каждым шагом Марии-Антуанетты в течение дня, от сидения в туалете до подготовки ко сну, как сторожевые псы, наблюдали придворные. Ее дети родились в присутствии знати, толпившейся в ее спальне.

Королева Мария восстала против удушающих традиций французского королевского двора и изобрела способ убежать из своей позолоченной клетки. Она построила свою личную «деревушку», крошечный Диснейленд в виде деревни, окруженной прудами, где плавали утки и можно было кататься на деревянных лодках. На миниатюрной мельнице и маленькой ферме проводили пасторальные увеселения самые доверенные друзья королевы.

— Тогда вы также знаете, что Мария очень любила одеваться как Пастушка. На всех своих частных встречах она носила только такой костюм.

Морин изумленно покачала головой, когда все детали встали на свои места.

— Я узнала в Версале, что Мария-Антуанетта всегда одевалась как Пастушка. Но тогда я понятия не имела обо всем этом. — Она жестом обвела безумную обстановку, окружавшую их.

— Вот почему «деревушка» была построена в стороне от дворца и в строжайшей тайне, — продолжал Жан-Клод. — Для Марии это был способ соблюдать традиции Династии в уединении. Но, конечно, другие тоже знали, так как ничто не могло быть тайной в этом дворце. Слишком много шпионов, слишком много власти стояло на карте. Это один из факторов, приведших к гибели королевы — и к революции. Паскали, конечно, часто приглашались на личные праздники Марии. Но семья бежала из Франции во время террора.

Морин почувствовала, как ее руки покрылись гусиной кожей. Трагическая история австриячки, королевы Франции, всегда была для нее источником вдохновения и стала главным мотивом, лежащим в основе ее книги. Жан-Клод продолжал:

— Большинство обосновалось в Штатах, многие из них в Луизиане.

Морин сразу ухватилась за это:

— Именно оттуда родом моя семья.

— Ну, конечно. Любой, у кого есть глаза, сразу поймет, что вы принадлежите к этой ветви царственной династии. У вас бывают видения, правда?

Морин заколебалась. Она с неохотой говорила о своих видениях даже с самыми близкими ей людьми, а здесь был абсолютно незнакомый человек. Но какое огромное облегчение находиться в компании себе подобных — тех, кто считает такие видения совершенно естественными. Она ответила просто:

— Да.

— У многих женщин из династии бывают видения Магдалины. Иногда даже у мужчин. Беранже Синклер видит их с детства. Весьма распространенное явление.

«Оно явно не считается распространенным», — подумала Морин. Но ее очень заинтересовало новое открытие.

— У Синклера бывают видения? — Он не упоминал ей об этом.

Но у нее появилась возможность спросить у него самого, поскольку Синклер незаметно подошел к ним, одетый в точности как последний граф Тулузский.

— Жан-Клод, я вижу, ты нашел свою давно потерянную родственницу.

— Oui. И она делает честь семейному имени.

— Несомненно. Могу я украсть ее у тебя на минуточку?

— Только если ты позволишь мне взять ее завтра с собой в поездку. Я бы хотел показать ей некоторые достопримечательности, которые имеют отношение к имени Паскаль. Вы же не были в Монсегюре, правда, дорогая?

— Нет. Ролан возил нас сегодня, но мы не добрались до Монсегюра.

— Это священная земля для Паскалей. Ты не против, Беранже?

— Вовсе нет, но Морин вполне способна сама принять решение.

— Вы окажете мне эту честь? Я могу показать вам Монсегюр, а потом отвезти вас в традиционный ресторан. Они подают только блюда, которые приготовлены по подлинным катарским рецептам.

Морин не могла найти благовидного предлога, чтобы отказаться, даже если бы хотела. Но сочетание французского шарма и возможности больше узнать об истории семьи оказалось неотразимым.

— Я была бы рада, — ответила она.

— Тогда увидимся завтра, кузина. В одиннадцать, хорошо?

Когда она согласилась, Жан-Клод снова поцеловал ей руку, потом попрощался с Беранже:

— А сейчас я удаляюсь, поскольку у меня есть планы на утро.

Морин и Синклер улыбнулись ему вслед.

— Вы произвели впечатление на Жан-Клода, я вижу. Неудивительно. В этом платье вы выглядите чудесно, как я и думал.

— Спасибо вам за все. — Морин знала, что краснеет. Она совершенно не привыкла к такому проявлению мужского внимания. Она снова перевела разговор на Жан-Клода.

— Он кажется очень славным человеком.

— Блестящий ученый, непревзойденный эксперт в истории Франции и Окситании. Несколько лет проработал во Французской Национальной библиотеке, где имел доступ к самым поразительным исследовательским материалам. Он оказал мне и Ролану неоценимую помощь.

— Ролану? — Морин была удивлена, как уважительно Синклер говорит о своем слуге. Это ничем не напоминало обычное поведение аристократа.

Синклер пожал плечами.

— Ролан — верный сын Лангедока. Он питает огромный интерес к истории своего народа. — Он взял Морин под руку и повел ее из комнаты. — Пойдемте, я хочу кое-что показать вам.

Они поднялись по лестнице и вошли в маленькую гостиную с отдельной террасой. Большой балкон выходил на патио и обширные сады, которые простирались вдалеке. Позолоченные ворота с геральдическими лилиями, ведущие в сады, были закрыты, и с обеих сторон стояли охранники.

— Почему так много охранников у ворот?

— Это мое самое закрытое владение, священная земля. Я назвал парк Садами Троицы и очень немногим позволяю заходить внутрь — и поверьте мне, многие из сегодняшних гостей дорого бы заплатили за то, чтобы попасть за ворота. — Синклер продолжал: — Костюмированный бал — это традиция, мой ежегодный сбор определенных людей, которые разделяют общие интересы. — Он жестом показал на гостей, гулявших под ними, в патио. — Одних я уважаю — даже почитаю, других я называю друзьями, третьих… третьи меня забавляют. Но за всеми ними я внимательно наблюдаю. За некоторыми очень внимательно. Я подумал, что вам может показаться интересным, что люди приезжают со всего мира, чтобы исследовать тайны Лангедока.

Морин любовалась пейзажем, стоя на балконе и наслаждаясь легким ветерком, наполнявшим летний воздух ароматом роз из соседнего сада. Она заметила, что Тамми довольно близко общается с Дереком — а Дерек выглядит так, как будто он страстно увлечен знойной цыганской королевой. Краем глаза она заметила человека, похожего на Питера, но решила, что это не он. Мужчина, попавшийся ей на глаза, курил. Питер не курил с тех пор, как был подростком.

Она внезапно обернулась к Синклеру и спросила:

— Как вы нашли меня?

Он нежно поднял ее правую руку.

— Кольцо.

— Кольцо?

— Вы носите его на фотографии, на обложке вашей книги.

Морин кивнула, начиная понимать.

— Вы знаете, что означает узор?

— У меня есть теория по поводу рисунка, вот почему я привел вас именно на этот балкон. Пойдемте.

Синклер мягко взял Морин под руку и повел внутрь, где на стене, заключенная под стекло, висела гравюра. Небольшая, размером не больше фотографии 8x10, но ее центральное положение и тщательно подобранное освещение показывали ее в наилучшем свете.

— Это средневековая гравюра, — объяснил он. — Она изображает философию. И семь свободных искусств.

— Как на фреске Боттичелли.

— Точно. Видите ли, это идет от античного мировоззрения, считалось, что, если вы постигли все семь свободных искусств, то заслужили звание философа. Вот почему здесь в центре изображена богиня Философии в виде женской фигуры, а у ее ног, на службе у нее — свободные искусства. А вот это, я думаю, вам покажется самым интересным.

Он начал слева направо перечислять свободные искусства, показывая на них пальцем. Он остановился на седьмом и последнем.

— Ну вот мы и пришли. Космология. Посмотрите сюда, ничего не напоминает?

Морин ахнула от удивления:

— Мое кольцо!

Фигура, олицетворяющая космологию, держала диск, украшенный рисунком на кольце Морин. Она пересчитала звезды и подняла руку к изображению.

— Они одинаковые, вплоть до расстояния от центра до некоторых кругов. — Она помолчала минуту, обдумывая узнанное, прежде чем снова повернуться к Синклеру. — Но что это все значит? Какая связь с Марией Магдалиной? И со мной?

— Это связь в духовном и алхимическом смысле. С точки зрения тайн Магдалины, я считаю, что данный символ появляется так часто, потому что это — ключ, напоминание о том, что нам надо обратить внимание на неразрывную связь между землей и звездами. Древние знали это, а мы забыли в нашу современную эпоху. Как вверху, так и внизу. Каждую ночь звезды напоминают нам, что у нас есть возможность создать небеса на земле. Я верю, что именно это они хотели нам сказать. Таков их последний дар нам, их послание любви.

— Их?

— Иисуса Христа и Марии Магдалины. Наших предков.

И как будто некий космический таймер был настроен, чтобы подчеркнуть эту его фразу, над садом вспыхнул фейерверк, за которым с восторгом наблюдали гости. Синклер проводил Морин обратно на балкон, чтобы она увидела, как разноцветный дождь огней обрушивается на замок. Она позволила ему обнять ее, чувствуя себя удивительно уютно в его теплых сильных объятиях.

Внизу, в патио, отец Питер Хили не наблюдал за фейерверком. Его внимание привлек Беранже Синклер, стоявший на балконе, крепко и властно обнимая за талию рыжеволосую кузину Питера. В отличие от Морин, он чувствовал себя как угодно, но только не уютно.

Еще одна пара глаз следила той ночью за тем, как растет взаимная симпатия между Морин и Синклером. Снизу за ними наблюдал Дерек, стоящий на противоположном конце патио. Пристально разглядывая балкон, он заметил, что его французский коллега занял удобную позицию на лестнице, возможно даже достаточно близко, чтобы подслушать разговор между их хозяином и женщиной, одетой как Мария Магдалина.

Дерек Уэйнрайт осторожно ощупал себя и убедился, что кроваво-красный церемониальный шнур Гильдии надежно спрятан в складках костюма. Он понадобится ему сегодня позже, в Каркасоне.

…Возможно, я — единственная защитница царевны, которую звали Саломея, но это моя обязанность. Я сожалею, что сделала это слишком поздно, ибо она не заслуживает столь ужасной участи. Было время, когда разговоры о ней и ее деяниях грозили смертью, и я не могла защитить ее, не подвергнув опасности последователей Исы и высокое дело Пути. Но как и многих из нас, ее судили те, кто не знал правды и даже не слышал отголосков ее.

Первое, что я скажу: Саломея любила меня и еще больше любила Ису. Дай ей возможность, в другое время или в другом месте, при других обстоятельствах, эта девушка могла бы стать истинным учеником, искренним последователем Пути Света. Посему я включаю ее в Книгу Учеников, ибо она могла быть среди них. Подобно Иуде, Петру и прочим, Саломея сыграла предначертанную ей роль и вряд ли могла избежать этой роли. Имя ее запечатлено на камнях Израиля, запечатлено на крови Иоанна и, возможно, на крови Исы.

Если деяния ее были опрометчивыми, ребяческими проступками юности — подростка, который не думает, прежде чем сказать — то в этом она действительно виновна. Но то, какой она осталась в истории — осыпаемая бранью и презираемая, как блудница, велевшая предать смерти Иоанна Крестителя, — я думаю, есть величайшая из всех несправедливостей, какие только я помню.

В день Последнего Суда, может быть, она простит меня.

И, может быть, Иоанн простит всех нас.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 11

Замок Синих Яблок

24 июня 2005 года

Морин отправилась спать вскоре после того, как закончился фейерверк. Когда она спускалась по лестнице, появился Питер и предложил проводить ее обратно в ее комнату. Она более чем охотно приняла его предложение, чтобы скорее оказаться в одиночестве, в котором так нуждалась. Эти двадцать четыре часа подействовали на нее ошеломляюще. Разболелась голова.

Поздно ночью Морин разбудили голоса в коридоре. Ей показалось, что она узнала Тамми, которая говорила шепотом. Мужской голос что-то приглушенно прошептал ей в ответ. Потом раздался хрипловатый смех, так же отличающий Тамми, как и ее отпечатки пальцев. Морин слушала, радуясь, что ее подруга наслаждается вечеринкой.

Она улыбнулась, снова погружаясь в сон, мимолетно отметив сквозь дремоту, что мужской голос, интимно шептавшийся с Тамми, определенно не принадлежал американцу.

Каркасон

25 июня 2005 года

Дерек Уэйнрайт зевнул, когда утреннее солнце бесцеремонно ворвалось в окно его комнаты в отеле. Были две вещи, с которыми он не хотел бы столкнуться сегодня, — это похмелье и восемь новых сообщений на мобильном телефоне.

Медленно поднявшись, чтобы оценить, насколько у него болит голова, Дерек пошарил в своей итальянской кожаной дорожной сумке и вытащил из нее пузырек с лекарствами. Он открыл его и обнаружил богатый выбор таблеток. Покопавшись среди них, он бросил в рот капсулу викодина, а вслед за ней три таблетки тайленола. Подкрепившись таким образом, американец взглянул на телефон на ночном столике. Он отключил его накануне, поздно ночью, когда вернулся в отель; ему не хотелось слышать беспрестанные звонки и читать сообщения.

Большую часть жизни Дерек провел, во многом пользуясь таким же способом для избежания ответственности. Родившийся в одной из самых богатых и влиятельных семей Восточного побережья, с рождения обеспеченный трастовым фондом, самый младший из сыновей Илая Уэйнрайта, владельца империи по торговле недвижимостью, получил от жизни счастливый билет. Легко поступил в Йельский университет вслед за своим отцом и старшими братьями и позднее, несмотря на свою посредственную академическую успеваемость, гарантировал себе высокое положение в престижной инвестиционной фирме. Дерек оставил эту работу меньше чем через год, когда решил, что это не соответствует его стилю жизни плейбоя. Трастовый фонд семьи был достаточно большим, чтобы обеспечить его жизнь, жизнь его детей и внуков — если бы он, наконец, достаточно остепенился и завел их.

Илай Уэйнрайт долго терпел недостатки младшего сына. Дерек был лишен педантичного упорства и способностей своих братьев, но он проявил необыкновенный интерес к существенному элементу жизни и успеха своей семьи — принадлежности к Гильдии Праведных. Впервые пройдя крещение в младенчестве, а потом в пятнадцать лет, как практиковалось в их организации, Дерек, казалось, обладал природной склонностью к обществу и его учениям. Отец выбрал Дерека, чтобы он следовал по его стопам в качестве одного из высших американских членов Гильдии, организации, которая охватывала не только Западный мир, но и проникла в отдельные районы Азии и на Ближний Восток. Гильдия Праведных насчитывала среди своих членов некоторых очень влиятельных людей из сферы большого бизнеса и международной политики.

Членство в Гильдии строго ограничивалось кровным родством, и от крещеных мужчин ожидалось, что они вступят в брак с Дочерьми Праведности, дочерьми членов Гильдии, воспитанными в строгих правилах приличия. Девочки получали особую подготовку, как следует себя вести жене и матери, беря уроки из древнего документа, известного под названием «Истинная Книга Священного Грааля», который передавался из рук в руки на протяжении столетий. Некоторые из самых крупных балов на Восточном побережье, на Юге и в Техасе были, в сущности, «выходом в свет» для Дочерей Праведности, объявляя об их готовности войти в общество в качестве покорных и добродетельных жен членов Гильдии.

Все старшие сыновья Илая были женаты на Дочерях Праведности и вполне освоились с жизнью высшего общества. Уже начинали оказывать давление на самого молодого Уэйнрайта, которому было хорошо за тридцать, чтобы и он устроил свою жизнь подобным образом. Дерека это не интересовало, хотя он и не осмеливался сказать об этом своему отцу. Он находил Дочерей Гильдии с их непорочной девственностью ужасно скучными. Идея каждую ночь ложиться в постель с одной из этих прекрасно воспитанных ледяных принцесс заставляла его содрогаться. Конечно, он мог поступить так, как его братья и все остальные члены Гильдии — жениться на девушке, одобренной как подходящая кандидатура на роль матери его детей, и найти привлекательную шлюшку для развлечений на стороне. Но почему надо делать это именно сейчас? Он был еще молод, жутко богат и мало за что отвечал. И пока его влекли к себе экзотические, чувственные женщины, вроде Тамары Уиздом, он не собирался связывать себя с какой-то занудной призовой племенной кобылой, какую во многом напоминала ему его мать. Если его отец все еще убежден, что он интересуется только делами Гильдии, то Дерек мог уклоняться от выполнения других обязанностей, по меньшей мере, еще несколько лет.

В слепой отцовской любви предпочитая не замечать пороков сына, Илай Уэйнрайт не видел, что Дерека привлекает не философия Гильдии. Его притягивала к себе таинственность общества, стоящего над законом, его обряды, ощущение собственной избранности, которое приходило вместе со знанием секретов, веками передававшихся из поколения в поколение и хранимых в строжайшей тайне. Истинная привлекательность происходила из понимания того, что фактически любой предосудительный поступок члена Гильдии мог быть оправдан и скрыт, благодаря глобальной сети влияния Гильдии. Дерек наслаждался этим и попутно пользовался преимуществами из-за богатства и влияния своего отца везде, куда бы ни приезжал. Или, по крайней мере, он делал это раньше, до тех пор, пока прежний Учитель Праведности не скончался каким-то таинственным образом и его место не занял новый, фанатичный англичанин, который стал править Гильдией железной рукой.

Их новый лидер изменил все. Он нарочито подчеркивал свою наследственную связь с Оливером Кромвелем, пользуясь безжалостной и часто отвратительной тактикой своего предка в отношении к оппозиции. Приняв титул Учителя Праведности, Джон Саймон Кромвель впервые драматически заявил о себе, совершив ужасную казнь. Правда, убитый человек был врагом Гильдии и лидером организации, которая противостояла ей сотни лет. Но послание было ясным: «Я уничтожу любого, кто бросает мне вызов, и я сделаю это ужасным способом». Обезглавить человека мечом и отрезать указательный палец правой руки — в прямом и переносном смысле несло на себе печать непреклонного фанатизма их нового лидера.

Пытаясь выкинуть из своей затуманенной головы этот образ, Дерек поднял мобильник и включил его, набрав номер голосовой почты. Пришло время держать ответ. Ему поручили миссию, и он ее выполнил, решив раз и навсегда показать этому британскому ублюдку, на что способен. Ему надоело, что Кромвель и француз постоянно над ним смеются. Они обращаются с ним как с идиотом, а никто раньше не позволял себе этого.

Слушая сообщения, Дерек чувствовал ожесточение против оксфордского акцента, который звучал все более и более угрожающе с каждым новым посланием. К последним словам восьмого сообщения Дерек уже знал, что надо делать.

Замок Сита Яблок

25 июня 2005 года

Тамара Уиздом расчесывала свои блестящие черные волосы, смотрясь в огромное зеркало в позолоченной раме. Дрожащие лучи утреннего солнца освещали ее комнату, которая во всем была такой же роскошной, как и комната Морин. На каждом столе стояли хрустальные вазы с букетами роз кремовых и лавандовых оттенков. Тяжелые занавеси из пурпурного бархата и парчи украшали ее необъятную кровать, место, которое она редко занимала одна.

Она улыбнулась, позволив себе на краткий миг погреться в тепле воспоминаний о прошлой ночи. Жар его тела оставил след на ее коже, еще долго сохранявшийся после того, как он ушел от нее сразу перед рассветом. В своем необузданном стремлении испытать в жизни все, Тамми познала много сильных страстей, но ни одна не была похожа на эту. Она, наконец, поняла, что имели в виду алхимики, когда говорили о Великой Работе, о совершенном союзе мужчины и женщины — соединении тела, ума и духа.

Ее улыбка угасла, когда она вернулась к реальности и тому, что должно быть сделано сегодня.

Сначала все было так забавно, словно большая игра в шахматы через два континента. Она очень быстро привыкла заботиться о Морин. Все они привыкли. Даже священник оказался не таким назойливым типом, как они боялись. Он был в своем роде мистиком, далеко не таким твердолобым догматиком, как они ожидали.

Потом встал вопрос о ее собственном участии в этом деле. Элемент приключений в духе Маты Хари сперва забавлял ее, но сейчас начал все больше и больше отталкивать. Сегодня ей придется очень осторожно балансировать, чтобы добыть необходимую информацию и одновременно не запутаться окончательно в этой истории. Предстояло выполнить несколько задач: для себя, для Общества и для Ролана. «Держи в голове всю картину целиком, Тамми, — напомнила она себе. — Можно выиграть все, если ты добьешься успеха, и все потерять, если ты проиграешь».

Игра изменилась. И становилась гораздо более опасной, чем они ожидали.

Тамми отложила щетку и брызнула духами с тяжелым цветочным ароматом на запястья и за ушами. Повернувшись, чтобы выйти из комнаты, она остановилась перед удивительной картиной, которая украшала ее стену. Она была написана французским символистом Гюставом Моро и изображала Саломею, закутанную в свои семь покрывал и держащую на блюде голову Иоанна Крестителя.

— Ну, девочка, вперед, — прошептала Тамми себе, отправляясь на самую последнюю и решающую игру.

Морин завтракала одна в комнате для завтраков. Ролан, проходя мимо по коридору, заметил ее и вошел.

— Bonjour,1 мадемуазель Паскаль. Вы одна?

— Доброе утро, Ролан. Да. Питер еще спит, и я не хотела будить его.

Ролан кивнул.

— У меня есть послание для вас от вашей подруги мисс Уиздом. Она остановилась здесь, в замке, и хотела бы присоединиться к вам за обедом сегодня вечером.

— Это было бы здорово. — Морин очень хотелось поймать Тамми и обсудить вечеринку. — Где она?

Ролан пожал плечами.

— Она рано утром уехала в Каркасон. Что-то по поводу фильма, который она снимает. Она передала мне для вас только это. А сейчас, мадемуазель, я пойду и найду месье Беранже, поскольку он будет очень расстроен, когда узнает, что вы завтракаете в одиночестве.

Синклер прервал размышления Морин, очень быстро появившись в комнате для завтраков вслед за уходом Ролана.

— Вам удалось немного поспать?

— Как же может быть иначе, в такой-то кровати? Это все равно что спать на облаках. — Еще в первую ночь Морин обратила внимание на широкий перьевой матрац под дорогими простынями из египетского хлопка.

— Великолепно. Какие у вас планы на утро?

— До одиннадцати часов — никаких. Я сегодня встречаюсь с Жан-Клодом, помните?

— Да, конечно. Он везет вас в Монсегюр. Удивительное место. Жалею только, что не я буду тем, кто покажет вам его в первый раз.

— Вы бы не хотели присоединиться к нам?

Синклер рассмеялся:

— Дорогая моя, Жан-Клод меня повесит, выпотрошит и четвертует, если я потащусь с вами сегодня. Сейчас вы — звезда этого места после вашего большого дебюта прошлой ночью. Все хотят побольше узнать о вас. Акции Жан-Клода вырастут на сто пунктов, как только его увидят рядом с вами. Но я не буду ему завидовать. У меня есть что показать вам после завтрака. Я уверен, что это станет для вас совершенно незабываемым.

Они стояли на том же самом балконе, где прошлой ночью любовались фейерверком. Перед ними расстилались необыкновенные сады замка.

— Сады гораздо легче разглядеть и оценить при дневном свете, — с гордостью сказал Синклер, указывая на три отдельных участка. — Видите, как они образуют цветок лилии?

— Изумительно. — Морин говорила абсолютно честно. Сады ошеломляли своей скульптурной красотой, если смотреть на них сверху.

— Они могут рассказать историю наших предков гораздо лучше, чем я сам. Для меня будет честью показать их вам. Пойдемте?

Морин взяла его под руку, и он повел ее вниз по лестнице и через атриум. Она заметила, что дом сверкает чистотой, несмотря на несколько сотен гостей, которые расхаживали по нему прошлой ночью. Слуги, должно быть, трудились без устали, чтобы убрать весь мусор. От него не осталось и следа, в замке царил безупречный порядок.

Они прошли через огромные французские двери и вышли в мраморный патио, следуя по аккуратной дорожке, ведущей к позолоченным воротам, украшенным орнаментом. Синклер вытащил из кармана ключ и вставил его в массивный висячий замок. Он развязал цепь и толкнул позолоченные створки, позволяя войти во внутреннее святилище.

Перед ними журчал сверкающий фонтан из розового мрамора, центральное место перед входом в сад. Солнце отражалось в капельках воды, падающих на плечи статуе Марии Магдалины в натуральную величину, высеченной из мрамора цвета слоновой кости. В левой руке статуя держала розу; на ее вытянутой правой руке сидел голубь. На основании фонтана были высечены все те же вездесущие лилии.

— Вы встречали многих людей прошлой ночью. У каждого из них есть своя теория по поводу этой местности и таинственного сокровища. Я уверен, вы слышали многие из них, от вполне достоверных до самых нелепых.

Морин рассмеялась.

— В основном нелепых, но вы правы.

Синклер улыбнулся.

— Все они верят — или могу сказать, знают — что Мария Магдалина здесь, на юге Франции, наша королева. Это, на самом деле, единственное, на чем сходятся все, кто был в той комнате прошлой ночью.

Морин внимательно слушала его. В голосе Синклера чувствовалось волнение, предвкушение чего-то важного. Это было заразительно.

— И все они знают, что существует Династия. Королевская линия, которая ведет свое происхождение от Марии Магдалины и ее детей. Но очень немногие из них знают всю правду. Подлинную историю хранят те, кто является истинными последователями Пути. Пути, которому учила Мария Магдалина. Пути, которому учил сам Иисус Христос.

Морин слегка нерешительно прервала его:

— Я не знаю, уместно ли мне спрашивать об этом или нет, но какова цель вашего Общества Синих Яблок?

— Общество Синих Яблок — древнее и многогранное. В свое время я расскажу вам о нем больше. Но сейчас достаточно сказать, что Общество существует, чтобы защищать и хранить правду. А правда состоит в том, что Мария Магдалина была матерью троих детей.

Морин была ошеломлена.

— Троих?

Синклер кивнул.

— Очень немногие знают эту историю во всей полноте, потому что детали были намеренно скрыты ради защиты потомков. Трое детей. Троица. И каждый основал линию королевской крови, которая изменит лицо Европы и, в конце концов, всего мира. Эти сады прославляют династию, основанную детьми Магдалины. Все это создал мой дед. Я расширил их и посвятил свою жизнь сохранению их.

От главного сада отходили три отдельных арочных прохода.

— Пойдемте, мы начнем с нашего общего предка.

Он повел ошеломленную Морин через центральные ворота.

— Что это с вами? Вы удивлены, что мы родственники? Очень дальние, без сомнения, но изначально мы ведем происхождение от одной и той же линии.

— Я просто пытаюсь разобраться во всем. Для вас это самой собой разумеется, а меня это шокирует. Не могу себе даже представить, что думает весь остальной мир по поводу этого.

Они вошли в необыкновенно пышный розовый сад. Еще одну статую окружали лилии нескольких сортов, высаженные по кругу. Это сочетание создавало чудесный аромат, который Морин почувствовала прошлой ночью.

Белый голубь ворковал и летал над изящными вьющимися розами, пока Синклер и Морин молча шли вместе. Морин задержалась, чтобы вдохнуть аромат темно-красной полностью распустившейся розы.

— Розы. Символ всех женщин Династии. И лилии. Лилия — особый символ Марии Магдалины. Роза может относиться к любой женщине Династии, но в нашей традиции лилию позволено носить только ей.

Он подвел Морин к главной статуе, изображающей тоненькую молодую женщину с распущенными волосами.

Морин было трудно обрести голос. Ее вопрос прозвучал почти шепотом:

— Это — дочь?

— Разрешите представить вам Сару-Фамарь, единственную дочь Иисуса Христа и Марии Магдалины. Основательницу французской королевской династии. И нашу общую прапрабабушку через девятнадцать веков.

Морин пристально посмотрела на статую, прежде чем повернуться к Синклеру.

— Все это так невероятно. И все же, мне совсем не трудно это принять. Так странно и все же это кажется… правильным.

— Это потому что ваша душа распознает правду.

Голубь согласно ворковал из розовых кустов.

— Вы слышите голубей? Они являются символом Сары-Фамарь, эмблемой ее чистого сердца. Позднее они стали символом ее потомков — катаров.

— Так вот почему Церковь уничтожала катаров как еретиков?

— Да, отчасти. Они владели некими предметами и документами, при помощи которых могли доказать свое происхождение от Иисуса и Марии, и это делало само их существование угрозой для Рима. Мужчины, женщины, дети. Церковь пыталась истребить их всех, чтобы сохранить секрет. Но это еще не все.

Синклер повел Морин по кругу мимо розовых кустов, давая ей возможность насладиться красотой сада в свете летнего солнца золотым утром Лангедока. Он взял ее за руку, и она позволила это, чувствуя себя удивительно уютно с этим эксцентричным чужим человеком. Она следовала за ним, когда он нежно провел ее обратно через арку и вокруг фонтана Марии Магдалины.

— Пришло время встретиться с младшим братом. — Морин почувствовала, что его волнение снова растет, и спросила себя, каково это — хранить тайну такой важности. Она быстро и с мгновенной дрожью подумала, что скоро узнает об этом на собственном опыте.

Синклер привел их через крайнюю правую арку в более аккуратный и ухоженный сад.

— Выглядит очень по-английски, — заметила Морин.

— Точно подмечено, моя дорогая. И сейчас я покажу вам почему.

Статуя юноши с длинными волосами, высоко поднявшего потир, стояла в центре большого фонтана посреди этого участка. Кристально чистая вода струилась из потира.

— Иешуа-Давид, самый младший ребенок Иисуса и Марии. Он никогда не видел своего отца, потому что на момент распятия Магдалина была беременна им. Он родился в Александрии, в Египте, где его мать и ее спутники нашли убежище, прежде чем пуститься в плавание во Францию.

Морин остановилась, похолодев. Бессознательно она положила руку на живот.

— Что случилось?

— Она была беременна. Я видела это. Она была беременна на Скорбном Пути и… при распятии.

Синклер начал кивать со своим обычным все понимающим видом, но вдруг резко остановился. Теперь пришла очередь Морин спросить:

— Что такое?

— Вы сказали «распятие»? У вас было видение распятия?

Морин почувствовала комок в горле, и глаза у нее защипало от слез. Минуту она боялась заговорить из страха, что голос у нее дрогнет. Синклер увидел это и заговорил еще мягче:

— Морин, милая, вы можете доверять мне. Расскажите мне, пожалуйста. У вас было видение Марии Магдалины во время распятия?

Полились непрошеные слезы, но Морин не чувствовала необходимости сдерживать их. Какое облегчение, если не освобождение, разделить пережитое с тем, кто понимает.

— Да, — прошептала она. — В Соборе Парижской Богоматери.

Синклер протянул руку и смахнул слезу с ее лица.

— Дорогая моя, дорогая моя Морин. Вы знаете, насколько это замечательно?

Морин покачала головой. Синклер мягко продолжал:

— За всю историю Лангедока сны и видения о Нашей Госпоже видели сотни потомков, включая меня. Но видения ограничивались временем до Страстной пятницы. Насколько я знаю, никто, кроме вас, никогда не видел ее подробно во время распятия.

— И почему это так важно?

— Пророчество.

Морин подождала объяснения, которое, как она знала, должно было последовать.

— Существует пророчество, которое передается здесь из поколения в поколение с незапамятных времен. Легенда гласит, что оно было частью большой книги пророчеств и откровений, которая некогда существовала в письменном виде на греческом языке. Книга приписывалась Саре-Фамарь, так что его по праву можно назвать Евангелием. Мы знаем, чтознаменитая принцесса крови, Матильда Тосканская, герцогиня Лотарингская, владела оригиналом книги, когда она построила аббатство Орваль в одиннадцатом веке.

— Где находится Орваль?

— Там, где сейчас проходит граница с Бельгией. Есть несколько очень важных религиозных поселений в Бельгии, которые имеют отношение к нашей истории, но в Орвале пророчества Сары-Фамарь хранились на протяжении ряда лет. Мы знаем, что оригинал книги позднее находился во владении лангедокских катаров, некоторое время спустя после этого. К сожалению, он исчез с исторической сцены, и известно очень мало о том, что с ним случилось. Наше единственное знание о его содержании пришло к нам от Нострадамуса.

— Нострадамуса? — Голова Морин кружилась. Она подумала, что никогда не перестанет испытывать шок от всех этих нитей и того, как они связаны между собой.

Синклер закатил глаза.

— Да. Он получил всеобщее признание за свое удивительное предвидение и проницательность, но это были вовсе не его пророчества. Они принадлежали Саре-Фамарь. Очевидно, Нострадамус имел доступ к рукописной версии оригинала, когда посещал Орваль. Вскоре копия исчезла, так что делайте свои собственные выводы о ее судьбе.

Морин рассмеялась:

— Понятно, что Тамми говорит о нем так пренебрежительно. Нострадамус был плагиатором.

— И очень умным плагиатором. Мы должны отдать ему должное за то, что он создал катрены. Нострадамус просто переписал пророчества Сары-Фамарь таким образом, чтобы утаить оригинальный источник и иметь максимум влияния в свое собственное время. Старик Мишель был настоящим бриллиантом, в самом деле. И его обширные знания алхимии дали ему возможность расшифровать очень сложный документ. Но у нас очень мало осталось от нашей Сары-Фамарь, кроме труда Нострадамуса и единственного пророчества, которое прочно запечатлелось в памяти некоторых из нас.

— И что это пророчество говорит?

Синклер посмотрел на воду, льющуюся из потира. Он снова закрыл глаза и процитировал отрывок из пророчества:

«Мари де Негр сделает свой выбор, когда настанет время для прихода Долгожданной. Той, кто рожден в день пасхального агнца, когда день равен ночи, той, кто есть дитя воскресения. Той, кто несет в себе Сангре-эль, будет дарован ключ к видению Черного Дня Черепа. Она станет новой Пастушкой Пути».

Морин оцепенела. Синклер снова взял ее за руку.

— Черный День Черепа. Голгофа, холм распятия, переводится как «череп», а Черный День — тот, что мы сейчас называем Страстной пятницей. Пророчество указывает, что дочь Династии, которая обладает видением распятия, впоследствии обретет ключ.

— Ключ к чему? — Морин все еще было неясно. Ее голова кружилась от обилия информации.

— Ключ к раскрытию тайны Марии Магдалины. К ее Евангелию. К рассказу от первого лица о жизни и времени, в котором она жила. Она спрятала его, используя своего рода алхимию, вы знаете. Евангелие найдут только тогда, когда совпадут определенные духовные условия.

Он жестом показал на статую юноши в фонтане и особенно на потир, который он держит.

— Вот то, что многие так долго искали.

Морин пыталась подумать и навести порядок в мириадах мыслей, проносящихся в ее голове. Потир. Вдруг ее осенило.

— Потир — это Священный Грааль?

— Да. Слово «грааль» происходит от древнего выражения Сангре-Эль, что означает «Кровь Бога». Символическое обозначение божественной династии, конечно. Но они искали не просто детей Династии вообще. Большинство рыцарей Грааля сами принадлежали к этой крови, и они хорошо понимали, что значит такое наследие. Нет, они искали особого потомка: принцессу Грааля, также известную как Долгожданная. Она — дочь, обладающая ключом, который все они хотели получить.

— Подождите минуту. Вы говорите мне, что поиски Священного Грааля были поисками женщины из вашего пророчества?

— Отчасти да. Этот самый младший ребенок, Иешуа-Давид, отправился в Гластонбери в Англии со своим двоюродным дедом, человеком, известным в истории, как Иосиф Аримафейский. Вместе они основали первое христианское поселение в Британии. Отсюда пошли легенды о Граале.

Синклер жестом показал на еще одну статую в том же садовом ансамбле, но в отдалении. Она изображала короля, вооруженного огромным мечом.

— Почему, как вы думаете, король Артур был известен как Король Былого и Грядущего? Потому что он был потомком Иешуа-Давида. До сегодняшнего дня есть представители британской аристократии, ведущие свое происхождение от него. Многие из них из Шотландии.

— Включая вас.

— Да, с материнской стороны. Да, но я также происхожу от Сары-Фамарь с отцовской стороны, как и вы.

Неожиданный телефонный звонок прервал его. Он выругался и, вытащив мобильный телефон, что-то быстро сказал по-французски и нажал на кнопку.

— Это Ролан. Приехал Жан-Клод, чтобы забрать вас.

Морин не могла скрыть своего разочарования.

— Но я еще не видела третью часть сада.

Лицо Синклера помрачнело. Это произошло едва заметно, но все-таки произошло.

— Возможно, это к лучшему, — сказал он. — Сегодня такой прекрасный день. А там, — он показал кивком головы, — сад самого старшего сына Магдалины.

Он ответил на невысказанный вопрос Морин с той же раздражающей загадочностью и неопределенностью, которую так любят уроженцы Окситании.

— И, хотя он по-своему прекрасен, этот сад слишком полон теней, чтобы смотреть на него в такой день.

Когда Синклер вел Морин обратно по саду, он остановился у позолоченных ворот.

— В день приезда вы спросили, почему я так неравнодушен к fleur-de-lis. Вот почему. Fleur-de-lis означает «цветок лилии», а как вы знаете, лилия — это символ Марии Магдалины. «Цветок лилии» олицетворяет ее потомство. Их трое, поэтому у цветка три лепестка.

Он продемонстрировал это, пересчитав три ветви по пальцам.

— Первая ветвь, ее старший сын Иоанн-Иосиф, очень сложный характер, о котором я расскажу вам потом, в свое время. Достаточно сказать, что его потомки процветают в Италии. Центральный лепесток символизирует дочь, Сару-Фамарь, а третий — самого младшего из детей, Иешуа-Давида. Вот тщательно охраняемый секрет fleur-de-lis. Причина, по которой она представляет и итальянское, и французское дворянство. Из-за этого вы встречаете ее в британской геральдике. Впервые данный символ использовали те, кто вел происхождение от Марии Магдалины через троицу ее детей. Некогда этот символ хранился в большом секрете так, что бы те, кто был посвящен в тайну, могли узнать друг друга, путешествуя по Европе.

Морин была изумлена.

— А сейчас это один из наиболее распространенных символов в мире. Он — на украшениях, на одежде, на мебели. Постоянно перед глазами. И люди не представляют себе, что он означает.

Лангедок

25 июня 2005 года

Морин сидела на пассажирском сидении спортивного «Рено» Жан-Клода, пока они ждали, когда сработают электронные ворота замка, чтобы открыть им путь на главную дорогу. Краем глаза она увидела человека, который странно двигался вдоль периметра забора.

— Что-то не так? — спросил Жан-Клод, когда заметил выражение лица Морин.

— Там человек за забором. Сейчас его не видно, но он был там всего минуту назад.

Жан-Клод пожал плечами в своей классической галльской беспечности.

— Садовник, наверно? Или одни из охранников Беранже. Кто знает? У него огромный штат.

— И все эти охранники постоянно дежурят здесь? — Морин мучило любопытство по поводу замка и его необычного содержимого, включая владельца.

— A, oui. Вы редко увидите их, потому что их работа — быть незаметными. Возможно, это один из них.

Но Морин не получила возможности обсудить земные стороны жизни замка. Жан-Клод пустился в рассказ о легенде семьи Паскаль, насколько он знал ее.

— Ваш английский безупречен, — заметила Морин.

— Спасибо. Я провел два года в Оксфорде, совершенствуя его.

Очарованная Морин внимала каждому слову, пока уважаемый французский историк вел машину по кроваво-красным предгорьям. Их местом назначения был Монсегюр, величественный и трагический символ последнего оплота катаров.

На земле есть места, от которых исходит мощная аура тайны и трагедии. Утонувшие в реках крови и придавленные грузом веков, эти необычные места оставляют след в душах людей на многие годы даже долгое время спустя после того, как посетитель возвращается в свой уголок безопасности в современном мире. Морин видела подобные места в своих путешествиях. За годы, проведенные в Ирландии, она испытала подобное чувство в таких исторических городах, как Дрохеда, где Оливер Кромвель некогда вырезал все население, и в деревнях, опустошенных ирландским Картофельным голодом в 1840-х годах. Будучи в Израиле, Морин взбиралась на гору Масада, чтобы понаблюдать за восходом солнца над Мертвым морем. Она была тронута до слез, когда ходила среди руин дворца, где в первом веке несколько сотен иудеев предпочли скорее покончить с собой, чем подчиниться римским угнетателям и попасть в рабство.

Пока Жан-Клод выруливал на автомобильную стоянку у подножия холма, где лежал Монсегюр, Морин охватило чувство, что перед ней еще одно из таких необычных мест. Даже в солнечный летний день окрестности казались окутанными туманом времени. Она пристально разглядывала горы, возвышавшиеся впереди, пока Жан-Клод вел ее туристским маршрутом.

— Долгий путь, oui? Вот почему я сказал вам надеть удобную обувь.

Морин всегда брала в путешествие крепкие спортивные туфли, потому что прогулки и походы в горы были ее любимыми видами упражнений. Они начали долгий, кружный подъем на гору. Морин размышляла о том, что последнее время дела не оставляли времени для занятий спортом и ругала себя за потерю своей обычной хорошей формы. Но Жан-Клод не спешил, и они шли неторопливым шагом, пока он рассказывал еще о таинственных катарах и отвечал на вопросы Морин.

— Как много мы знаем об их обрядах? Я имею в виду — наверняка. Лорд Синклер говорит, что большая часть из написанного о них — спекуляции.

— Совершенно верно. Враги приписывали катарам многое, чтобы придать им более еретический и возмутительный вид. Понимаете, мир не придает значения, если вы уничтожаете изгоев. Но если вы вырезаете братьев-христиан, которые, возможно, стоят ближе к Христу, чем вы, то вы можете столкнуться с проблемой. Так что историки того времени, да и позже, выдумали много историй про обряды катаров. Но знаете, что нам известно наверняка? Краеугольным камнем катарской веры было «Отче наш».

На этом Морин остановилась, чтобы перевести дух и задать еще один вопрос:

— В самом деле? Та самая молитва «Отче наш», которую мы произносим сегодня?

Он кивнул.

— Oui, та самая, но произносимая на окситанском языке, конечно. В Иерусалиме вы заходили в церковь «Pater Nostrum» на Масличной горе?

— Да! — Морин хорошо знала это место. Это была церковь на восточной окраине Иерусалима, построенная над пещерой, где, по преданию, Иисус учил молитве «Отче наш». На стенах прекрасной сводчатой галереи размещены плиты с высеченной на них молитвой на более чем шестидесяти языках. Морин сфотографировала панель с молитвой на древней форме гэльского языка и подарила снимок Питеру.

— Там есть молитва на окситанском, — объяснил Жан-Клод. — Каждый катар произносил ее, проснувшись утром. Не механически, как многие говорят сегодня. Это акт медитации и истинной молитвы. Каждая строчка была для них священным законом.

Морин думала обо всем этом, пока они шли, а Жан-Клод продолжал:

— Вы сами видите: это были люди, которые жили в мире и учили тому, что они называли Путь, то есть жизни, основанной на учениях любви. Их культура признавала «Отче наш» в качестве своего самого священного писания.

Морин поняла, к чему он клонит.

— Если вы принадлежите к Церкви и хотите уничтожить этих людей, вы не можете позволить, чтобы их считали добрыми христианами.

— Именно так. Странные ритуалы и обвинения, которые были выдвинуты против них, сделали их зверское убийство вполне приемлемым в глазах людей.

Жан-Клод остановился, как только они достигли памятника в середине тропы. Это была большая гранитная плита с высеченным на вершине равноконечным крест Лангедока.

— Памятник жертвам, — объяснил он. — Он поставлен сюда, потому что именно здесь стоял погребальный костер.

Морин задрожала. Навязчивое, странно волнующее чувство охватило ее, ощущение того, что стоишь на месте ужасных событий. Она слушала, как Жан-Клод рассказывает историю последнего оплота катаров здесь, на горе.

К концу 1243 года катары уже почти полвека страдали от преследований со стороны папских армий. Целые города были преданы мечу, и по улицам таких мест, как Безье, буквально текли потоки крови невинных. Церковь была решительно настроена искоренить эту «ересь» любой ценой, и король Франции охотно помогал ей своими войсками, потому что каждая победа над некогда богатым катарским дворянством приносила Франции новые земли. Графы Тулузские не раз угрожали, что создадут свое собственное независимое государство. Если, чтобы остановить их, надо было воспользоваться яростью Церкви, то король всецело поддерживал решение, которое, как он надеялся, снимет с него некоторую долю ответственности в историческом смысле.

Оставшиеся в живых лидеры катарского общества создали свой последний оплот в крепости Монсегюр в 1244 году. Как и иудеи в Масаде за более чем тысячу лет до этого, они собрались вместе, чтобы молиться единой общиной за свое спасение от угнетателей, и поклялись никогда не предавать свою веру. Действительно, были некоторые предположения о том, что во время своей последней обороны катары черпали свою силу из наследия жертв Масады. И, подобно римским армиям, папские войска пытались уморить голодом осажденных, лишив их доступа к воде и пище. Это оказалось так же трудно сделать в Монсегюре, как и в Масаде, потому что обе крепости были предусмотрительно построены на вершинах холмов, что делало их почти неприступными со всех сторон. И там, и там восставшие нашли способ разрушить планы своих притеснителей.

После нескольких месяцев осады папские войска решили покончить с неразрешимой ситуацией. Они выставили главам катаров ультиматум. Если они исповедуются и покаются в своей ереси, сдавшись инквизиции, то их пощадят. Но если они этого не сделают, то будут сожжены на костре за оскорбление Святой Римской Церкви. Им дали две недели, чтобы принять решение.

В последний день вожди папской армии зажгли погребальный костер и потребовали ответа. Они получили ответ, которого никогда не забудут в Лангедоке. Двести катаров вышли из цитадели Монсегюра, одетые в свои простые мантии, с поднятыми руками. В абсолютный унисон они запели «Отче наш» на окситанском и вместе взошли на погребальный костер. Она умерли, как и жили, в полной гармонии со своей верой в Бога.

Легенды, окружающие последние дни катаров, встречаются в изобилии, и одна драматичней другой. Наиболее примечательная рассказывает о французских посланцах, которых отправили поговорить с катарами от имени королевских войск. Посланцев, закаленных наемников, пригласили остановиться в стенах Монсегюра и лично стать свидетелями обрядов катаров. То, что они увидели в эти последние дни, было столь чудесно, столь поразительно, что французские солдаты попросили, чтобы их приняли в веру Чистых. Зная, что их ожидает лишь смерть, французы приняли последнее катарское крещение, известное как consolamentum, и шагнули в пламя вместе со своими вновь обретенными братьями и сестрами.

Морин смахнула с лица слезу, потом посмотрела на гору и снова на крест.

— Что, как вы думаете, увидели французы? Что заставило их обречь себя на смерть вместе с этими людьми? Кто-нибудь знает?

— Нет, — покачал головой Жан-Клод. — Есть только предположения. Одни говорят, будто во время катарских ритуалов появился Священный Грааль. Другие говорят, что это было нечто другое, пресловутое сокровище, которым обладали катары.

Легенда Монсегюра продолжала разворачиваться перед Морин, пока они вновь принялись подниматься по крутой тропе. За день до падения последнего оплота катаров четыре члена их группы спустились вниз с самой отвесной стены замка и бежали в безопасное место. Считается, что им помогли сведения, полученные от французских посланцев, которые перешли в их веру и погибли вместе с остальными на следующий день.

— Они унесли с собой легендарное сокровище катаров. Но что это было — все еще остается только предполагать. Явно какая-то небольшая вещь, так как двое из выбранных для побега были молодые женщины и, по-видимому, небольшого роста. Кроме того, все они, вероятно, были ослаблены после месяцев осады и ограничений в еде и воде. Некоторые говорят, что они вынесли Священный Грааль, или терновый венец, или даже самое большое сокровище на земле — Книгу Любви.

— То есть Евангелие, написанное самим Иисусом?

Жан-Клод кивнул.

— Все легенды о нем исчезают из истории как раз в то время.

В Морин проснулся историк и журналист.

— А есть книги, которые вы могли бы порекомендовать? Документы, дающие больше информации об этом?

Француз усмехнулся и пожал плечами.

— Мадемуазель Паскаль, здесь, в Лангедоке, они все фольклористы. Они защищают свои тайны и свои легенды, не перенося их на бумагу. Я знаю: многим трудно это понять. Но посмотрите вокруг себя, cherie1. Кому нужны книги, если у вас есть все это, чтобы рассказать историю?

Они достигли вершины холма, и перед ними лежали руины некогда великой крепости. Перед лицом этих массивных каменных стен, которые, казалось, излучали вокруг себя историю, Морин вполне поняла точку зрения Жан-Клода. Однако она колебалась между своими ощущениями и чисто журналистской необходимостью установить подлинность своих открытий.

— Странная позиция для человека, который называет себя историком, — заметила она.

Теперь он откровенно засмеялся, звук его смеха эхом прокатился по зеленой долине внизу, под ними.

— Я считаю себя историком, но не в академическом смысле. Это большая разница, особенно в подобном месте. Академический подход не везде уместен, мадемуазель Паскаль.

Должно быть, выражение лица Морин показало ему, что она не полностью с ним согласна. Он пояснил:

— Видите ли, чтобы получить самые престижные звания в научном мире, вам просто надо прочитать все правильные книги и написать соответствующие работы. Когда я был с лекциями в Бостоне, я встретил американку, которая получила докторскую степень по французской истории с особым упором на средневековые ереси. Она считается одним из самых крупных специалистов в этой области и даже написала пару учебников для университетов. И знаете, что самое забавное? Она никогда не была во Франции, ни разу. Даже в Париже, не говоря уже о Лангедоке. Хуже того, она даже не чувствует в этом необходимости. Как настоящий академический ученый, она верит, что все нужное находится в книгах или документах, доступных в университетских базах данных. Взгляд этой женщины на катаров примерно такой же реалистичный, как чтение комиксов, и в два раза более смехотворный. И все же она публично признается большим авторитетом, чем любой из нас, благодаря научной степени и буквам после фамилии.

Морин слушала его, пока они шагали по камням, среди величественных руин. Мнение Жан-Клода глубоко ее задело. Она всегда думала о себе как об академическом ученом, хотя ее опыт репортера всегда побуждал ее разыскивать истории в их естественном окружении. Она представить себе не могла, что можно написать о Марии Магдалине, не посетив Святую Землю, и побывала в Версале и революционной тюрьме Консьержери, когда изучала Марию-Антуанетту. Сейчас, всего за несколько дней, проведенных среди живой истории Лангедока, она признавала, что это культура, требующая постижения на собственном опыте.

Жан-Клод не закончил.

— Позвольте мне привести пример. Вы можете прочитать одну из пятидесяти версий трагедии, которая произошла здесь, в Монсегюре, как ее описывают историки. Но посмотрите вокруг. Если вы никогда не подниметесь на эту гору, не увидите место, где горел костер, и не осознаете, насколько неприступны эти стены, как вы сможете понять ее? Пойдемте, я покажу вам кое-что.

Морин последовала за французом к краю скалы, где обвалились стены некогда неприступной крепости. Он показал на отвесный, крутой склон горы, уходящий вниз на тысячи футов. Поднялся теплый ветерок, развевая волосы Морин, пока она пыталась поставить себя на место юной катарской девушки в тринадцатом веке.

— Отсюда бежали те четверо, — объяснял он. — Представьте себе, как вы стоите здесь. Глухой ночью, привязав к своему телу самую драгоценную реликвию своего народа, ослабев после месяцев испытаний и голода. Вы молоды, ужасно боитесь и знаете, что в то время, когда вы будете в безопасности, все, кого вы любите, сгорят заживо. Думая об этом, вы в полночь спускаетесь вниз по стене в холодную и непроглядную пустоту и вполне можете упасть и разбиться насмерть.

Морин глубоко вздохнула. Это был впечатляющий опыт — стоять здесь, где ее со всех сторон окружают легенды, которые кажутся живыми и очень реальными.

Жан-Клод прервал ее размышления.

— А теперь представьте, что вы читаете рассказ об этом в библиотеке в Нью-Хейвене. Есть разница, не правда ли?

Кивнув в знак согласия, Морин ответила:

— Конечно.

— О, и еще одну вещь я забыл упомянуть. Самая юная из девушек, бежавших той ночью, вполне возможно, была вашим предком. Та, которая позднее взяла фамилию Паскаль. Действительно, ее до самой смерти называли La Paschalina.

Морин онемела, узнав об еще одном замечательном предке Паскалей.

— Как много вы знаете о ней?

— Совсем немного. Она умерла в монастыре Монсеррат на испанском побережье в очень преклонном возрасте, и там хранятся некоторые записи о ее жизни. Вышла замуж за другого катара, нашедшего убежище в Испании, и у них было несколько детей. Написано, что она принесла с собой в монастырь бесценный дар, но какой именно — неизвестно.

Морин нагнулась и сорвала полевой цветок, один из тех, что росли в расщелинах обрушившихся стен. Она подошла к краю скалы, откуда катарская девушка, которая позднее возьмет себе имя La Paschalina, мужественно спустилась с горы, как последняя надежда своего народа. Бросив крошечный пурпурный цветочек с края скалы, Морин прочла короткую молитву о женщине, которая была, а может быть, и не была ее предком. Это не важно. Своей историей о прекрасном народе и даре самой этой земли сегодняшний день уже бесповоротно изменил ее.

— Спасибо, — почти шепотом сказала она Жан-Клоду. Потом он оставил ее одну размышлять о том, как ее прошлое и ее будущее переплелись с этим древним местом, полным загадок.

Морин и Жан-Клод пообедали в крошечной деревушке у подножия Монсегюра. Как он и обещал, в ресторане подавали еду в катарском стиле. Меню было довольно простым, состоящим, в основном, из рыбы и свежих овощей.

— Существует неправильное представление о том, что катары были строгими вегетарианцами, но, на самом деле, они ели рыбу, — объяснял Жан-Клод. — Они очень буквально соблюдали определенные элементы из жизни Иисуса. И так как Иисус накормил множество людей хлебами и рыбой, они верили, что им следует включать рыбу в свою диету.

Морин нашла еду замечательно вкусной и получала огромное удовольствие. Синклер был прав: Жан-Клод был блестящим историком. Морин засыпала его бесчисленным количеством вопросов, пока они спускались с горы, и он терпеливо и удивительно вдумчиво отвечал на каждый из них. За столом роли поменялись.

Жан-Клод стал расспрашивать Морин о снах и видениях. Прежде это заставило бы ее почувствовать себя очень неуютно, но последние дни в Лангедоке открыли ее разум. Здесь такие видения, как у нее, считались обычным делом; они просто были частью жизни. Морин нравилось говорить о них с теми, кто принимал их как само собой разумеющееся.

— В детстве у вас были такие видения? — хотел знать Жан-Клод.

Морин отрицательно покачала головой.

— Вы уверены?

— Во всяком случае, я их не помню. Они начались после поездки в Иерусалим. Почему вы спрашиваете?

— Просто любопытно. Пожалуйста, продолжайте.

Морин углубилась в некоторые детали, и Жан-Клод, очевидно, слушал очень внимательно, в промежутках задавая вопросы. Его интерес усилился, когда она стала описывать видение распятия в Соборе Парижской Богоматери.

Морин заметила:

— Лорд Синклер тоже подумал, что это видение имеет особое значение.

— Так и есть, — кивнул Жан-Клод. — Он рассказывал вам о пророчестве?

— Да, это замечательно. Но меня слегка беспокоит, что он, похоже, думает, будто я — Долгожданная из пророчества. Как-то страшно становится.

Француз засмеялся.

— Нет, нет. На такие вещи нельзя повлиять. Вы — либо Долгожданная, либо нет, и если вы — она, то это очень скоро проявится. Как долго вы намерены пробыть в Лангедоке?

— Мы рассчитывали на четыре дня, но теперь я не уверена. Слишком много надо здесь увидеть и узнать. Решу по обстоятельствам.

Слушая ее, Жан-Клод выглядел несколько задумчивым.

— Прошлой ночью, после вечеринки, ничего странного не произошло? Что-нибудь необычное для вас? Какие-нибудь новые видения?

Морин покачала головой:

— Нет, ничего. Я устала и спала крепким сном. А почему вы спрашиваете?

Жан-Клод пожал плечами и попросил счет. Когда он заговорил, он сказал почти сам себе:

— Что ж, это сужает поле.

— Сужает поле для чего?

— Если вы планируете скоро нас покинуть, то мы должны понять, как точно определить, являетесь ли вы потомком La Paschalina, действительно ли вы — Долгожданная, которая приведет нас к величайшему тайному сокровищу.

Он игриво подмигнул Морин, придержав для нее стул, и они приготовились покинуть священную землю под названием Монсегюр.

— Мне лучше вернуть вас обратно, пока Беранже не оторвал мне голову.

…Как можно начать писать о том времени, которое изменит мир?

Я слишком долго ждала, чтобы приступить к этому, ибо всегда боялась, что наступит этот день, и мне придется пережить все снова. Я часто видела это во снах, снова и снова, но оно не перестает мучить меня. Я предпочла бы никогда не возвращаться к этому. Хотя я простила всех, кто сыграл свою роль в страданиях Исы, простить не значит забыть.

Но пусть все будет так, как должно быть, ибо я осталась единственной, кто может рассказать о том, что в действительности произошло в те мрачные дни.

Есть те, кто говорит, что Иса спланировал все это с самого начала. Это неправда. Это было назначено Исе, он пережил все в силе своей и покорности своей Богу. Он испил чашу, врученную ему, с мужеством и милосердием, каких не видели ни до, ни после того, разве что у Его матери. Только мать Его слышала зов Божий столь же ясно, и только мать Его ответила на этот зов столь же мужественно.

Остальные из нас были удостоены чести узнать об этом милостью их.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 12

Каркасон

25 июня 2005 года

За городскими стенами города-крепости Каркасона Тамара Уиздом и Дерек Уэйнрайт выглядели как обычная пара американских туристов. Когда они встретились в вестибюле отеля, где остановился Дерек, он страстно поцеловал Тамми. Уклончиво улыбнувшись, она мягко отстранила его:

— Для этого будет достаточно времени потом, Дерек.

— Обещаешь?

— Конечно. — Она погладила его по спине, чтобы подтвердить свое обещание. — Но ты же знаешь, какой я трудоголик. Как только покончу с этим, у нас будет весь оставшийся день чтобы… поиграть.

— Хорошо, пойдем. Лучше я сяду за руль.

Дерек взял Тамми за руку и повел ее на автомобильную стоянку к своей взятой напрокат машине. Он выехал на улицу, идущую по периметру вдоль городских стен, объехал вокруг города и свернул на дорогу, которая вела в глубь холмов.

— Ты уверен, что это безопасно? — спросила она у него.

Дерек кивнул.

— Они все уехали в Париж утром. Все, но…

— Но что?

Он посмотрел, как будто хотел что-то ей сказать, но передумал.

— Ничего. Один остался здесь, в Лангедоке, но сегодня он слишком занят и не сможет застукать нас.

— Не хочешь рассказать поподробнее?

Дерек рассмеялся:

— Пока нет. Уже и так плохо, что я вообще взялся за это. Знаешь, какое наказание меня ждет, если меня поймают?

Тамми покачала головой.

— Нет, а какое? Повторный испытательный срок?

Он искоса взглянул на нее.

— Шутишь? Эти ребята не в игрушки играют. — Он резким движением провел по горлу указательным пальцем правой руки.

— Ты же не говоришь серьезно.

— Вполне серьезно. Наказанием за раскрытие тайн Гильдии постороннему человеку является смерть.

— Такое когда-нибудь случалось? Или это просто страшилка, которую они придумали, чтобы добавить мистики вашему тайному обществу и контролировать его членов?

— Есть новый Учитель Праведности — так мы называем нашего лидера — и этот тип способен на все.

Тамми на минуту серьезно задумалась об этом. Несколько лет назад в порыве пьяной откровенности Дерек признался ей, что является членом Гильдии, но потом замолк и отказался говорить об этом. На вечеринке прошлой ночью ей удалось выудить у него побольше. В конце концов, сочетание алкоголя и неудовлетворенного желания обладать ею заставило его открыть, что их штаб-квартира находится в окрестностях Каркасона. Или, по крайней мере, именно это, как она думала, сорвалось с губ Дерека. Он даже предложил показать ей сегодня внутреннее святилище. Но если он серьезно говорил о страшных последствиях такого открытия, то Тамми не хотела брать такое на свою совесть.

— Послушай, Дерек, если все действительно так опасно, я не хочу толкать тебя на это. В самом деле. Я могу использовать тебя как анонимный источник, если решу упомянуть Гильдию в своих проектах. Давай просто вернемся обратно в Каркасон и пообедаем. Ты можешь мне кое-что выложить там, в безопасности, в кафе среди бела дня.

Так. Она предложила ему легкий выход. К ее удивлению, он его не принял.

— О, нет. Я хочу показать тебе. На самом деле, я дождаться не могу, когда покажу тебе это.

Тамми стало не по себе от энтузиазма, прозвучавшего в его ответе.

— Почему?

— Увидишь.

Дерек припарковался за живой изгородью, в нескольких сотнях ярдов от входа в сад. Они осторожно прошли по узкой дорожке сотню ярдов, пока не показалась каменная часовня, та самая церковь, в которой члены Гильдии проводили свои религиозные службы прошлой ночью.

— Вот церковь. Мы должны зайти внутрь, если ты хочешь увидеть это.

Тамми кивнула, готовая последовать за ним и увидеть то, что он ей покажет. Она знала Дерека уже несколько лет, но это всегда были лишь случайные встречи. Сейчас она понимала, что не догадывается о его истинных мотивах. Поначалу она думала, что им движут первобытные, примитивные мужские импульсы, и с ними можно справиться. Но внезапно в нем появилась какая-то решительность, которую она никогда не видела раньше. Это ее испугало. Слава Богу, Синклер и Ролан знают, где она находится.

Он привел ее к длинному бунгало позади церкви, вытащил из кармана ключ и открыл дверь. После непримечательного внешнего вида здания Тамми оказалась не готова к огромным размерам и богато украшенному интерьеру зала Гильдии. Он был роскошным и сверкал позолотой, каждый квадратный фут площади занимали произведения искусства — копии картин да Винчи. Первое, что бросалось в глаза при входе в комнату, — репродукции двух версий «Святого Иоанна Крестителя» Леонардо, висевшие рядом.

— Боже мой, — прошептала Тамми. — Так это правда. Леонардо был иоаннитом. Настоящий еретик.

Дерек засмеялся.

— По каким стандартам? Что касается Гильдии, «христиане», последователи Христа — вот подлинные еретики. Нам нравится называть его «Узурпатором» или «Грешным священником». — Дерек сделал круговой жест рукой и заговорил в такой величественной манере, какой Тамми никогда не слышала от него. — Леонардо да Винчи в свое время был Учителем Праведности, лидером нашей Гильдии. Он верил, что Иоанн Креститель был единственным истинным мессией, а Иисус обманом занял его место, манипулируя женщинами.

— Манипулируя женщинами?

Дерек кивнул.

— Это фундаментальное положение нашей традиции. Саломея и Мария Магдалина замыслили смерть нашего мессии, чтобы посадить на его место своего собственного лжепророка. Гильдия относится к ним обеим как к блудницам. Всегда так относилась и всегда будет относиться.

Тамми недоверчиво посмотрела на него.

— Ты веришь в это? Черт возьми, Дерек, насколько ты увлечен этой философией? И как тебе удавалось скрывать это от меня?

Дерек пожал плечами:

— Тайны — наш бизнес. А что касается философии, я поверил в нее и годами изучал секретные тексты. Очень убедительно, знаешь ли.

— Что именно?

— Материал, который у нас есть. Мы называем его «Истинная Книга Священного Грааля». Она дошла до нас с римских времен от первых последователей Крестителя. Там подробно описываются события, сопровождавшие смерть Иоанна. Ты бы нашла ее очень увлекательной.

— Могу я увидеть ее?

— Я тебе дам копию. У меня есть одна в номере отеля. — В его последнем заявлении прозвучал явный намек.

Тамми мысленно сделала заметку и постаралась не показать своего отвращения. Она, несомненно, могла догадаться, чего ожидает Дерек в обмен на знакомство с особенно ценным документом. Она отвернулась от него и медленно пошла по комнате, рассматривая картины.

— Обратила внимание, что общего между ними всеми? — спросил у нее Дерек.

— Помимо того, что все они принадлежат Леонардо? — Тамми покачала головой. Она не увидела связи, кроме самой очевидной. — Нет. Сначала я подумала, что все они изображают Иоанна Крестителя, но это не так. Вот фрагмент «Тайной вечери», но это не имеет смысла, если опираться на то, что ты только что сказал мне. Почему она здесь, если Гильдия презирает Иисуса как узурпатора и обвиняет Марию Магдалину в смерти Иоанна?

— Вот почему, — сказал Дерек, подняв свою правую руку перед лицом в особом жесте. Его указательный палец указывал прямо на небо, большой палец — чуть в сторону, остальные три пальца были крепко сжаты. Тамми посмотрела и поняла, что один из апостолов на знаменитой фреске Леонардо делает такое же движение рукой — и данный жест направлен почти угрожающе прямо в сторону Иисуса.

— Что он означает? — спросила Тамми. — Я видела это раньше, на картине «Иоанн Креститель» в Лувре. — Тамми показала на копию, висящую на стене. — Вот этот жест. Я предполагала, что это — упоминание о небесах, жест, указывающий на небо.

Дерек разочарованно закудахтал, передразнивая ее:

— Давай, давай, Тамми. Тебе следовало бы знать, что Леонардо никогда не давал банальных ответов. Мы называем это жестом «Помни Иоанна», и он имеет множество значений. Во-первых, если ты посмотришь внимательней, пальцы образуют букву J, как в имени Иоанн.1 Правый указательный палец, поднятый вверх, изображает число один. Так что в целом жест означает «Иоанн — первый мессия». О, и есть еще одна важная вещь, касающаяся жеста «Помни Иоанна». Это — мощи.

— У вас есть мощи Иоанна?

Дерек хитро усмехнулся.

— Хотел бы я, чтобы они были здесь и я мог показать их тебе, но Учитель Праведности никогда не выпускает их из своих рук. У нас есть кости правого указательного пальца Иоанна, того самого пальца, который используется в жесте, бывшем нашим паролем в общественных местах на протяжении тысячи лет. По нему рыцари и дворяне могли тайно узнать друг друга в Средние века, и мы все еще используем его сегодня. Палец Иоанна используется в наших церемониях инициации. А также его голова.

Это привлекло внимание Тамми.

— У вас есть голова Иоанна?

Теперь Дерек откровенно рассмеялся.

— Точно. Учитель Праведности полирует ее каждый день. Она занимает центральное место во всех ритуалах Гильдии.

— Откуда вы знаете, что это действительно его голова? Я думала, она находится в Амьене, в тамошнем соборе.

— Ты представляешь, как много мест претендует на то, что обладает останками Иоанна? Поверь мне, мы знаем, что наши мощи — подлинные. Они прошли долгий путь. За ними стоит великая история, но я дам тебе прочитать о ней в «Истинной Книге Священного Грааля». Посмотри, это не просто указательный палец. Он изображен на каждой из этих картин.

Даже во время обсуждения такого важного предмета Тамми заметила, что внимание Дерека рассеянно и он перескакивает с одного предмета на другой. Было ли это намеренно? Есть ли у него какой-то план? Раньше она не очень высоко оценивала его умственные способности, но сейчас решила, что недооценивала Уэйнрайта. Ее мозг лихорадочно работал, пока она пыталась остаться спокойной. Этот парень — фанатик? Как она раньше не замечала, насколько он закоренел в своих взглядах? Тамми пыталась не поддаться мрачным идеям, которые переполняли ее хорошенькую черноволосую головку.

Дерек вел ее мимо картин, указывая на жест «Помни Иоанна», изображенный на каждой из них. На портретах этот жест делал сам Креститель. На «Тайной вечере» — один из апостолов, несомненно, взволнованный Фома.

— Некоторые из апостолов были последователями Иоанна задолго до появления Иисуса, — сообщил ей Дерек. — Очень важно в этой версии «Тайной вечери», что Иисус объявляет о будущем предательстве. Здесь Фома подтверждает это своим жестом — в память об Иоанне. Судьба Иоанна станет и твоей судьбой. Вот что он говорит, тыкая своим указательным пальцем в лицо лжепророка. Ты будешь замучен так же, как и Иоанн, и это расплата.

Тамми была шокирована новой потрясающей интерпретацией одного из самых знаменитых в мире изображений. Она не могла удержаться от следующего вопроса:

— Так ты, вероятно, не веришь, что это Мария Магдалина сидит рядом с Христом на «Тайной вечере».

В ответ Дерек плюнул на пол.

— Вот что я думаю об этой теории и обо все тех, кто в нее верит.

Дерек отмахнулся от «Тайной вечери», но он вовсе не закончил давать Тамми урок по истории искусства. Он подвел ее к длинной стене, на которой висели две версии знаменитой картины Леонардо «Мадонна в скалах» и сначала показал на полотно справа.

— Лео было поручено создать картину с девой и младенцем для Праздника Непорочного Зачатия. Очевидно, это было не то, что хотело Братство Непорочного Зачатия. Они отвергли эту картину. Но она стала классикой для нашей Гильдии, и у каждого из нас дома есть ее копия.

В центре картины мадонна правой рукой обнимает ребенка, а левую простирает над другим малышом, который сидит у ее ног. Ангел наблюдает за этой сценой.

— Все думают, что это Мария, но они не правы. Оригинальное название картины — «Мадонна в скалах», а не «Дева в скалах», как ее иногда сейчас называют. Посмотри внимательнее. Это Елисавета, мать Иоанна Крестителя.

Он не убедил Тамми.

— Что заставляет вас так думать?

— Традиция Гильдии. Мы знаем это. — Ответ прозвучал высокомерно в своей уверенности. — Но здесь нас поддерживает история искусства. У Леонардо вышел большой спор с Братством по поводу оплаты за картину, и он отомстил им, заставив думать, что выполняет традиционную сцену, как они приказали. Но в действительности он написал образ всей нашей философии, чтобы дать им пощечину. Злая шутка с его стороны. В большинстве работ Леонардо смеялся над Церковью и избежал наказания, потому что был гораздо умнее, чем идиоты-паписты в Риме.

Тамми старалась не показать своего удивления неприкрытым фанатизмом Дерека. Она никогда не видела раньше этой стороны его натуры и чувствовала себя все более и более неуютно. Для безопасности Тамара нащупала в кармане мобильный телефон. Она решила послать сигнал SOS, если ситуация станет пугающей. Но сознание разрывалось на части. Для нее, как для писателя и кинорежиссера, этот материал сулил золотые горы — вот только осмелится ли она воспользоваться им?

Дерек вошел в раж, рассказывая о своем идоле, Леонардо.

— Ты знаешь, что «Мона Лиза» на самом деле — автопортрет? Леонардо сделал набросок с себя, а потом превратил его в картину, какой мы ее знаем сегодня. Для него все это была большая шутка. И посмотри, он и сейчас шутит над нами, когда люди часами стоят в очереди, чтобы увидеть эту картину. Он ненавидел женщин из-за своей матери, ты знаешь. Он даже ввел более строгие ограничения для женщин в Гильдии как способ наказать их за свое несчастливое детство. Это есть в поправке к «Истинной Книге Священного Грааля». Ты ее увидишь.

Дерек продолжал кратко пересказывать историю жизни Леонардо — о том, что художник был отвергнут своей родной матерью и провел трудное детство с неуживчивой мачехой. В самом деле, весь документально подтвержденный опыт отношений Леонардо с женщинами был негативным или, иначе говоря, травмирующим. Его отвращение к женщинам хорошо известно историкам, сообщавшим, что художник был арестован и посажен в тюрьму за содомию. Но самое грязное пятно на его репутации появилось, когда Леонардо взял себе в ученики десятилетнего мальчика, и тот был его спутником на протяжении многих лет. Хотя личная жизнь Леонардо часто была скандальной, он избегал проблем с властями, рисуя картины для Церкви и полагаясь на других богатых покровителей, которые выступали в его защиту.

— Когда ему приходилось рисовать женщин вроде Джоконды, он превращал это в шутку, чтобы позабавить себя. Вот как он поступал тогда, когда был вынужден рисовать неинтересные предметы. — Дерек снова вернулся к «Мадонне в скалах». — Единственная женщина, которую, как мы знаем, он уважал, была Елисавета, совершенная женщина и мать. Настоящая мадонна. Видишь, здесь она обнимает ребенка — своего ребенка. Это явно Иоанн.

Тамми кивнула. Ребенок, укрывшийся в объятиях женщины, несомненно был Иоанн Креститель.

— Теперь посмотри на левую руку Елисаветы. Она отталкивает младенца Христа, показывая, что он ниже ее ребенка. Леонардо даже физически поместил Иисуса ниже Иоанна, чтобы показать нам его более низкое положение. И, наконец, посмотри на глаза ангела Уриила. На кого он смотрит с обожанием? Видишь, на первой картине? Он указывает на Иоанна, но он также делает наш символический жест «Помни Иоанна». Этим типам из Братства Непорочного Зачатия не понравилась первая картина и ее явно иоаннитское послание. Они заставили Лео сделать вторую, настаивая на этот раз, чтобы у Марии и Иисуса были нимбы, а ангел не указывал на Иоанна. Теперь посмотри сюда и увидишь: они получили то, что просили. У Марии и Иисуса есть нимбы, но он есть и у Иоанна. Он даже наградилИоанна посохом крестителя, чтобы еще более ясно показать, кто он есть, и придать ему большую власть. На обеих картинах Иисус дает свое благословение Иоанну. Таким образом, кого Леонардо почитал как истинного мессию и пророка?

Тамми честно ответила:

— Иоанна Крестителя. Это ясно.

— Конечно. Архангел Уриил подтверждает превосходство Крестителя. И это же делает мать Иоанна. В нашей традиции мы почитаем Елисавету так же, как обманутые христиане почитают мать Иисуса. Наши девочки воспитываются на образе Елисаветы, чтобы стать Дочерьми Праведности.

Тамми подняла одну бровь.

— Что именно это означает?

Дерек лукаво улыбнулся и придвинулся ближе.

— То, что женщины должны знать свое место, а их место — быть послушными и подчиняться мужчинам всю свою жизнь. Но знаешь, это не так плохо, как звучит. Как только женщина становится матерью сына, она получает титул «Елисаветы», и с ней обращаются как с королевой. Видела бы ты, какие бриллианты получала моя мать за рождение каждого из нас. Поверь мне, если бы ты знала, на что похожа ее сверхпривилегированная жизнь, ты бы завидовала.

— И ты поддерживаешь это представление о женщине как о подчиненном существе? — Тамми стойко держалась, стараясь не показывать свою растущую нервозность.

— Как я сказал, меня так воспитали. Меня это устраивает, — он пожал плечами.

Тамми покачала головой, потом начала смеяться, наполовину иронически, наполовину нервно.

— Что? — спросил Дерек.

— Я просто подумала об этой комнате, со всей этой ересью да Винчи, в противоположность комнате Синклера, со всей ересью Боттичелли. Это похоже на «Смертельный Поединок Возрождения». Леонардо против Сандро.

Дерек не смеялся.

— Это было бы смешно, если бы не было так чертовски серьезно. Соперничество между потомками Иоанна и потомками Иисуса стало причиной большого кровопролития. Оно и сейчас все еще причиняет много беспокойства, даже больше, чем ты можешь себе представить.

Тамми посмотрела на Дерека с притворным смущением. Она точно знала, куда он клонит, но не могла позволить, чтобы он понял это. Она невинно спросила:

— Потомки Иоанна?

Дерек выглядел захваченным врасплох.

— Конечно. Разве ты этого не знала?

Тамми, продолжая притворяться, покачала головой.

— Да, я не знала. — Выражение ее лица побудило его продолжать.

— Ты не знаешь, что у Иоанна был сын? Именно так возникла Гильдия, благодаря потомкам Иоанна. Ладно, это долгая история, потому что половина из них, вроде Медичи, в конце концов, продалась папистам и последователям Христа. — Он скорчил гримасу при упоминании самой знаменитой из семей в истории Италии. Даже Леонардо закончил свои дни на службе у врага, хотя мы думаем, что его держали в плену во Франции против его воли. Но остальные, самые стойкие, образовали нашу Гильдию. На самом деле, ты смотришь на дальнего, по прошествии двух тысячелетий, потомка Иоанна Крестителя.

Тамми страшилась неизбежного — того, что она, в конце концов, окажется в комнате Дерека в отеле, а то и хуже. Но без этого нельзя было обойтись. Она должна заполучить в свои руки так называемую «Истинную Книгу Священного Грааля» и точно узнать, что из себя представляют эти поклонники Иоанна. У нее была возможность стать первым человеком вне Гильдии, который добудет эту редкую информацию, и она не собиралась упустить ее. Это зашло слишком далеко, чем все они могли вообразить, и ей никак нельзя было уйти без этой книги. Она сделает это ради своего будущего фильма, она сделает это ради своих друзей в Синих Яблоках, и, самое главное, она сделает это ради Ролана. Конечно, Ролан никогда не должен узнать о том, на что пошла Тамми ради документов. Ей придется сочинить для него достоверную версию событий. Она благодарила судьбу за то, что шофер из замка Синих Яблок заберет ее позднее и на обратном пути в Арк у нее будет время продумать свою историю.

Тамми настояла на ланче, прежде чем они вернутся в отель Дерека, и заказала большую порцию красного лангедокского вина. Она наблюдала, как он горстями глотает таблетки от похмелья, и у нее появился слабый проблеск надежды, что сочетание лекарств и вина сделает Дерека более сговорчивым или вообще приведет в бессознательное состояние.

За едой Дерек признался Тамми, для чего рассказывает ей секреты Гильдии. Он желает их разоблачения в печати и в фильме. Сам Дерек никогда не сможет выступить публично — он не сошел с ума — но хочет, чтобы кто-нибудь раскрыл правду о Гильдии.

— Но почему? — спросила Тамми. Она недоумевала. Дерек с головой погрузился в дела Гильдии, и ее учения явно глубоко повлияли на него. Отчасти благодаря Гильдии его семья добилась своего богатства. Почему же Дерек выступает против них?

— Послушай, Тамми, — он потянулся через стол и прошептал ей, — я хочу многое рассказать о серьезных преступлениях. Даже об убийстве. Но ты никому никогда не должна говорить, что это я. Иначе мне конец.

— Я все еще не понимаю, — ответила Тамми. — Почему ты изменяешь организации, которая так важна для тебя и твоей семьи?

— Новый Учитель Праведности, — сплюнул Дерек. — Кромвель. Это чокнутый ублюдок, и он всех нас потащит за собой на дно. Я действительно верен организации, я не предатель. Единственная надежда для нас спасти Гильдию — это избавиться от него, прежде чем он нанесет непоправимый ущерб. Я хочу, чтобы ты выдала его, а не Гильдию. Чтобы он выглядел полным отморозком, сумасшедшим фанатиком.

— Почему ты доверяешь мне? — Тамми все больше становилось не по себе. Все зашло гораздо дальше и оказалось гораздо хуже, чем она думала.

С самодовольным видом Дерек пробежал пальцами по ее руке.

— Потому что ты честолюбива, и тебе бы хотелось получить эту эксклюзивную информацию для своей книги и фильма. И потому что мой трастовый фонд равен валовому национальному продукту нескольких независимых стран, и ты знаешь, что я подпишу тебе все чеки на финансирование. Я прав?

Тамми сладко ему улыбнулась и положила свою руку на его руку, стараясь, чтобы ее не стошнило. Нужно доиграть до конца, она просто обязана это сделать.

— Конечно.

Чего Дерек не открыл ей — это план американской фракции устроить переворот в Гильдии. Во-первых, им нужно было навести некоторый порядок в Европе, устранив там сильных игроков. Его отец, Илай Уэйнрайт хотел стать новым Учителем Праведности — а Дерек его вероятным преемником — если они смогут нейтрализовать европейские властные структуры.

Потом Дерек улыбнулся коварной улыбкой хищника. Он с самого начала использовал Тамми для этой цели. Если Тамара думает, будто своими женскими уловками заставила его выболтать тайны Гильдии, то она просто глупая шлюха, которая заслуживает, чтобы ее использовали именно так. Однако завершение вечера будет довольно приятным. И разве эта потаскушка не достаточно его дразнила?

Тамми старалась не разбудить Дерека, пока собирала вещи. Ей надо было убраться отсюда ко всем чертям, она не могла дождаться, когда вернется в замок, в безопасное место, чтобы принять хороший душ. Тамми на миг представила себе, как долго придется соскребать с кожи зловоние этих фанатиков из Гильдии.

Слава Богу, самого худшего удалось избежать. Она рассчитала точно — употребление Дереком лекарств в сочетании с вином и усталостью привело к тому, что он отключился, когда они вернулись в его комнату в отеле.

Сначала все висело на волоске. Дерек был настороже, но Тамми искусно переключила его внимание на идею дискредитации Джона Саймона Кромвеля. Она подчеркнула, что ей нужно как можно больше информации. Дерек дал ей то, что обещал и даже больше — документы, секреты и шокирующе яркое описание особенно зверского убийства, совершенного в Марселе несколько лет назад.

Тамми едва не стошнило во время рассказа Дерека о казни человека из Лангедока. Он был обезглавлен и изуродован, правый палец был отрублен — символ мести Гильдии. Сообщение о подобном преступлении вызвало бы у Тамми отвращение при любых обстоятельствах. Но она знала погибшего — он был прежним Великим Магистром Общества Синих Яблок. Тамара постаралась придать своему лицу как можно более безразличное выражение.

Тамми с трудом нашла все, что хотела, и пробиралась к выходу из комнаты Дерека, когда громко стукнулась о настольную лампу. Она услышала, как Дерек зашевелился, и выругалась про себя.

— Эй, — проворчал он пьяным голосом, — куда это ты?

— Машина Синклера уже здесь, чтобы забрать меня в Арк. Я должна вернуться и пообедать вместе с Морин.

Уэйнрайт попытался сесть, сжал руками голову и застонал. Он снова свалился на спину, но успел сказать:

— Ах, Морин. Проклятье, я чуть не забыл сказать тебе.

Тамми похолодела.

— Что?

— Сегодня она может получить неприятности.

— Как?

— Она ведь поехала сегодня с Жан-Клодом де ла Мотом, правда?

Тамми кивнула, соображая так быстро, как только могла, пытаясь разобраться в этом. Дерек перевернулся и лениво потянулся.

— Очнись, девочка. Жан-Клод — один из нас. Или, возможно, мне следует сказать — один из них. Он — правая рука этого чокнутого Учителя Праведности и глава нашего французского отделения. Он с детства в Гильдии. Даже его настоящее имя — не Жан-Клод, а Жан-Батист.1 — Американец посмеялся над своей маленькой шуткой, прежде чем продолжить: — Но он, вероятно, не причинит ей вреда. Пока. Они слишком заинтересованы в том, чтобы она нашла так называемое сокровище, пока находится здесь.

Голова у Тамми шла кругом. Она не могла переварить предательство Жан-Клода так быстро. Он много лет знал Синклера и Ролана, ему полностью доверяли. Как долго это длится? Но ее беспокоило кое-что еще, и она должна была знать. Тамара молилась, чтобы по ней не было видно, как она потрясена, и задала вопрос с полным спокойствием.

— Исторически так сложилось, что Долгожданную устраняли, прежде чем она могла найти сокровище. Почему в этот раз должно быть по-другому? Если Жан… Батист и ваш лидер верят, что Морин — Пастушка, почему бы им просто не избавиться от нее, прежде чем она сможет исполнить свою роль, как они сделали с Жанной и Жерменой?

Дерек зевнул.

— Потому что они хотят, чтобы она привела их к книге Магдалины и дала возможность раз и навсегда уничтожить ее. После чего твоя подруга тоже станет историей — прежде чем у нее появится шанс написать об этом.

— Почему ты рассказываешь мне все это? — осторожно спросила Тамми.

— Потому что я хочу, чтобы Жан-Батист провалился вместе со своим лидером. И я думаю, когда ваш Великий Магистр Синклер узнает о предательстве, он избавит меня от этого лягушатника.

Тамми хотела крикнуть ему в лицо, что Синклер и остальные члены их организации — не такие, как Дерек и другие разжигатели ненависти из его Гильдии. Но она не осмеливалась ни слова сказать, пока не окажется за дверью, в безопасности.

Дерек еще не закончил:

— Однако позволь тебе сказать, что, будь я на твоем месте, я бы убрал эту рыжую к чертям из Лангедока как можно быстрее.

Тамми повернулась к двери, но потом остановилась. Она должна была задать один последний вопрос, хотела понять, насколько сильно обманывалась в отношении Дерека все эти годы.

— А что ты чувствуешь по поводу всего этого? — тихо спросила она.

— На самом деле — мне все равно, — ответил Дерек с крайне скучающим выражением лица и вполне готовый снова погрузиться в пьяную дремоту. — Хотя твоя подруга кажется довольно симпатичной, она все-таки Иисусово отродье, и это делает ее моим кровным врагом. Именно так. Возможно, тебе трудно это понять, но наши убеждения имеют крепкие корни. А по поводу открытия свитков шлюхи… Похоже, все уверены, что это произойдет. Твоя девочка соответствует всем пунктам пророчества, а не только некоторым из них. Но меня это не волнует. Что тут особенного?

Он хихикнул и повернулся на бок, приподнявшись на локоть, чтобы взглянуть на нее:

— Знаешь, это забавно. Никто не хочет знать, что в этих свитках. Ватикан не хочет их признавать из-за их содержания, другие главные течения христианства — тоже. Историкам они не нужны, потому что выставят всех этих академиков и исследователей Библии идиотами. Поэтому есть шанс, что наши заклятые враги сожгут их раньше, чем публика узнает про них. Что избавляет нас от необходимости заниматься ими — вот как я смотрю на все это.

Он снова зевнул, как будто вся эта тема была слишком скучной, чтобы обсуждать ее дальше и опять повернулся на спину, добавив:

— Конечно, мы презираем эту книгу, потому что в ней содержится ложь об Иоанне Крестителе. И потому что она написана шлюхой.

Тамми хотела сбежать из отеля, избавиться от Дерека и омерзительной философии Гильдии как можно быстрее. Она мертвой хваткой сжимала телефон и выхватила его из кармана, как только оказалась снаружи. Не время было думать, главное — узнать, где сейчас находится Морин.

Тамара нажала кнопку быстрого набора номера Ролана и чуть не закричала, когда услышала его голос с мягким окситанским акцентом. Связь была ужасной, и ей пришлось крикнуть несколько раз, чтобы ее услышали:

— Морин! Где сейчас Морин, ты знаешь?

Проклятье! Она не слышит его ответа. Она крикнула снова:

— Что? Я тебя не слышу. Крикни, Ролан. Крикни, чтобы я тебя слышала.

Ролан крикнул:

— Морин. Она. Здесь.

— Ты уверен?

— Да, она тебя искала. Она…

И связь прервалась. «Это к лучшему, — подумала Тамми. — Не хочу ничего объяснять Ролану, пока у меня не будет времени подумать обо всем этом». Пока Морин в безопасности в замке Синих Яблок, есть время собраться с силами. Ей надо перед обедом встретиться с Синклером, чтобы выработать стратегию.

Тамми проверила время на своем мобильном телефоне. Она рассчитывала встретиться с шофером через полчаса у городских ворот. Идти отсюда было не так уж далеко, но она чувствовала слабость и не была уверена, что сможет быстро добраться туда на своих дрожащих ногах. Тамара пыталась идти спокойно и глубоко дышать, размышляя об узнанных шокирующих вещах и о самом Дереке. Когда все это в ярких красках возникло у нее перед глазами, она почувствовала, как ее желудок выворачивается наизнанку. Заметив прямо впереди садик небольшого отеля, Тамми бросилась туда и едва успела добежать до кустов, как ее вырвало.

Замок Сита Яблок

25 июня 2005 года

Морин чувствовала себя ужасно виноватой за то, что бросила Питера. Но когда она вернулась со своей прогулки с Жан-Клодом, его нигде нельзя было найти.

— Я не видел аббата с утра, — проинформировал ее Ролан. — Он поздно позавтракал, и вскоре после этого я видел, как он уезжает в вашей арендованной машине. Но сегодня воскресенье. Может быть, он поехал в церковь? У нас в округе их много.

Морин кивнула, не слишком задумываясь об этом. Питер был самостоятельным человеком и свободно говорил по-французски, так что вполне логично предположить, что он решил отправиться на мессу, а потом осмотреть достопримечательности этого замечательного района.

Она рассчитывала попозже пообедать в замке вместе с Тамми — то, что ей очень хотелось сделать, но не в ущерб чувствам Питера. Она спросила Ролана:

— Вы можете каким-нибудь образом связаться с Тамарой Уиздом? Я забыла спросить, есть ли у нее при себе мобильный телефон.

— Oui, есть. И я могу сделать это для вас, когда мне понадобится спросить у нее что-нибудь для лорда Беранже. Что-то не так?

— Нет, я просто засомневалась, имела ли она в виду, что Питер будет присутствовать на нашем обеде.

— Я уверен, что здесь нет проблем, мадемуазель Паскаль. Полагаю, госпожа Уиздом не против присутствия аббата. Она попросила, чтобы я накрыл обед на четверых к восьми часам.

Морин поблагодарила Ролана и удалилась к себе в комнату. Сначала она остановилась у двери Питера и постучала — ответа не было. Она повернула круглую позолоченную ручку и, осторожно открыв дверь, заглянула внутрь. Вещи Питера были аккуратно сложены около кровати — его Библия в кожаном переплете и хрустальные четки. Но его нигде не было видно.

Морин вернулась в свои роскошные апартаменты и достала самую большую из своих записных книжек в молескиновом переплете. Она хотела написать о Монсегюре, пока он еще был свеж в ее памяти. Но, как только она сняла эластичную ленточку с записной книжки и раскрыла страницы, ей неожиданно вспомнилась еще одна история о мучениях.

Морин взбиралась на суровую гору в районе Мертвого моря на рассвете во время своего посещения Святой Земли, преодолевая каменистую, вьющуюся серпантином тропу, вместе с горсткой других путешественников. Она даже не знала, что заставило ее совершить такое трудное восхождение. Даже в такую рань стояла сильная жара. Все остальные, идущие по тропе тем утром, были евреями, совершавшими естественное и привычное паломничество. Морин не имела подобных религиозных чувств.

Она несколько раз останавливалась по пути, чтобы полюбоваться прекрасными видами, тем, как переливы света и цвета играют на этом странном, лунном пейзаже и отражаются в кристаллах соли дремлющего моря. Это зрелище вдохновляло ее, придавало ей силы, заставляя ноющие мышцы взбираться все выше на гору.

Морин прислушивалась к обрывкам разговора, который вели другие паломники, пока поднимались. Она не понимала иврит, но в их увлеченности путешествием нельзя было усомниться. Ее интересовало, обсуждают ли они мучеников из Масады, которые предпочли скорее умереть, чем жить в неволе или отдать своих женщин и детей в рабство римлянам.

На вершине Морин принялась изучать остатки некогда великой крепости, бродя среди разрушенных комнат и осыпающихся стен. Крепость была на удивление большой, поэтому вскоре она оказалась в одиночестве, отделившись от остальных паломников. В этом месте стояла полная тишина, всепоглощающая и глубокая, которая казалась такой же осязаемой, как и камни. Морин погрузилась в это ощущение, уставившись почти отсутствующим взглядом на обломки римской мозаики. Тогда она увидела ее.

Это произошло быстро и совершенно неожиданно, как и другие видения. Она не могла вспомнить, как она узнала, что там есть ребенок; просто почувствовала его присутствие в комнате. В трех метрах стояла девочка не старше четырех-пяти лет и смотрела на нее огромными темными глазами. Ее одежда была рваной и грязной; слезы, смешанные с грязью, катились по лицу. Малышка молчала, но в этот момент Морин знала, что девочку зовут Анна и она стала свидетелем событий, видеть которые не должен ни один ребенок.

Морин понимала, что каким-то образом девочка пережила ужасную трагедию Масады. Она спаслась и унесла с собой рассказ об увиденном. Таким оказался ее жребий — поделиться правдой о том, что случилось здесь с ее народом.

Она не знала, как долго девочка стояла перед ней. В ее видениях время казалось бесконечным. Были ли это минуты? Секунды? Или вечность?

Позднее Морин разговаривала в Масаде с одним из израильских гидов. Он был молод и общителен, и Морин, к своему собственному удивлению, рассказала ему о неожиданной встрече. Он пожал плечами и сказал, что не считает чем-то неестественным или необычным увидеть подобную сцену в таком эмоциональном месте. Он объяснил, что существуют легенды о людях, выживших в Масаде, о женщине и нескольких детях, которые прятались в пещере и смогли убежать, унеся с собой подлинную историю о случившемся.

Морин верила, что маленькая Анна — одна из этих детей.

С того дня она много раз задавала себе вопрос, почему это случилось именно с ней. Она чувствовала, что не заслуживает такого глубокого проникновения в священную историю иудейского народа. Но после узнанного в Монсегюре все начало складываться в прекрасную картину, которую Морин, наконец, начала понимать. Маленькая Анна и катарская девушка, известная как La Paschalina, были связаны между собой духовно, если не по крови. Они были детьми, которые ушли, чтобы унести с собой и сохранить историю, чтобы правда никогда не забылась. Им было суждено стать самыми священными учителями человечества. Эти маленькие девочки воплотили в себе историю и путь спасения человеческой расы. Их опыт не имел границ; их истории принадлежали всем людям, несмотря на этническую принадлежность или религиозные убеждения.

Осознав эту связь, разве можно не прийти к пониманию, что все мы, в конце концов — одно племя?

Морин шепотом поблагодарила Анну и La Paschalina, закончив писать в своем дневнике.

Тамми вбежала в замок, надеясь избежать встречи с кем бы то ни было, пока не сможет принять душ. Она устала и чувствовала, что каждый дюйм ее тела покрыт грязью. Но остаться одной оказалось не так легко. Ролан перехватил ее, как только она добралась до двери своей комнаты.

Он открыл для нее дверь и шагнул внутрь.

— С тобой все в порядке? — озабоченно спросил он.

— Со мной все хорошо. — Всю дорогу домой она репетировала речь в своей голове, но один взгляд на огромного окситанца, и сердце растаяло. Тамара почувствовала громадное облегчение, бросилась в его сильные объятия и зарыдала.

Ролан был ошеломлен. Он никогда раньше не замечал в этой женщине такой уязвимости.

— Тамара, что случилось? Он тебе что-то сделал? Ты должна сказать мне.

Тамми постаралась успокоиться. Она перестала плакать и подняла глаза на Ролана.

— Нет, он ничего мне не сделал. Но…

— Но что же произошло?

Она потянулась и прикоснулась к его мужественному, с резкими чертами, лицу, которое она уже начинала любить.

— Ролан, — прошептала она. — Ты был прав. Твоего отца убили те, кого ты подозревал. И сейчас, я думаю, мы можем доказать это.

…Иса был дитя пророчества, это знал каждый. И пророчество принесло с собой судьбу, которую следовало исполнить в точности. Иса совершил это; не ради собственной славы, но чтобы детям Израиля было легче понять и принять его роль мессии. Чем больше приблизился Иса к точному исполнению сути пророчества, тем сильнее стали люди, когда он ушел.

Но даже при всем этом, мы не ожидали, что все случится так, как оно случилось.

Иса въехал в Иерусалим на молодом осле, исполняя слова пророка Захарии о пришествии помазанника. Мы следовали за ним с пальмовыми ветвями и пели осанну. Большая толпа присоединилась к нам, когда мы вошли в Иерусалим, и воздух был полон радости и надежды. Многие следовали за нами из Вифании, и встретили нас соотечественники Симона — зилоты. Даже некоторые затворники-ессеи покинули свою обитель в пустыне, чтобы сопровождать нас в этот знаменательный день.

Дети Израиля ликовали, ибо пришел избранный, чтобы освободить их от Рима и рабского ярма, бедности и страданий. Этот сын пророчества вырос, чтобы стать мужчиной и мессией. Силой полнились наши сердца, и росло число наше.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 13

Замок Синих Яблок

25 июня 2005 года

Обед в замке, да еще в присутствии гостей, всегда был значительным событием, и этот вечер не стал исключением. Беранже Синклер не пожалел ни своих поваров, ни своего винного погреба, чтобы задать лангедокский пир в размерах, достойных Средневековья и декадентской эпохи. Разговор был такой же насыщенный. Тамми взяла себя в руки с самообладанием, достойным Оскара. Надев маску своей обычной жизнерадостности, она, казалось, снова стала сама собой.

Морин наслаждалась, наблюдая за словесной перепалкой, которую вели Синклер и Тамми с Питером, вполне уверенная, что ее кузен может постоять за себя в любом богословском споре. Она хорошо убедилась в этом на собственном опыте.

Первым на любимого конька сел Синклер.

— Из истории мы знаем, что Новый Завет был составлен на Никейском Соборе. Император Константин и его собора выбирали из множества Евангелий, и все же они предпочли только четыре — четыре, которые были сильно изменены. Этот акт цензуры изменил историю.

— Нельзя не задать себе вопрос, что же он решил скрыть от нас, — вступила в разговор Тамми.

Доводы, которые Питер слышал сотни раз, нисколько его не задели. Своим ответом он удивил обоих своих противников.

— Это еще не все. Помните, мы даже не знаем наверняка, кто написал эти четыре Евангелия. На самом деле, единственное, в чем мы можем быть уверены, это то, что они не были написаны Матфеем, Марком, Лукой и Иоанном. Вероятно, их приписали этим евангелистам где-то во втором веке, и то некоторые сомневаются в подобных предположениях. И еще. Даже обладая теми потрясающими документами, которые имеются в Ватикане, мы не можем с уверенностью сказать, на каком языке были написаны оригиналы Евангелий.

Тамми выглядела ошеломленной.

— Я думала, они были написаны на греческом.

Питер покачал головой.

— Самые ранние версии, которые у нас есть, на греческом, но они, возможно, являются переводами с каких-то более ранних образцов. Мы просто не знаем наверняка.

— Почему стоит вопрос о языке оригинала? — спросила Морин. — Я имею в виду, кроме ошибок при переводе.

— Потому что язык оригинала — это первое указание на личность автора и его местонахождение, — объяснил Питер. — Например, если оригиналы Евангелий были написаны на греческом языке, это указывало бы, что авторы были эллинизированы — находились под греческим влиянием, что характерно для элиты, светских и образованных людей. Мы традиционно считаем, что апостолы не были подобными людьми, так что следовало бы ожидать чего-то другого, распространенного разговорного языка, вроде арамейского или древнееврейского. Если бы мы точно знали, что оригиналы были написаны на греческом, нам бы пришлось внимательнее присмотреться к тому, что касается первых последователей Иисуса.

— Гностические Евангелия, найденные в Египте, были написаны на коптском, — добавила Тамми.

Питер мягко ее поправил:

— Это коптские тексты, но многие из них были первоначально написаны на греческом, а потом скопированы на коптском.

— И что это говорит нам? — спросила Морин.

— Ну, мы знаем, что никто из первых последователей не был египтянином. Это говорит нам, что кто-то принес их самое раннее пастырское служение в Египет и там расцвело раннее христианство. Таким образом появились коптские христиане.

— Но тогда что мы точно знаем о четырех Евангелиях? — Морин очень заинтересовал разговор. Во время своих исследований она не располагала достаточным временем, чтобы углубиться в вопросы, касающиеся истории Нового Завета. Она строго сосредоточилась на отрывках, относящихся к Марии Магдалине.

Питер ответил:

— Мы знаем, что Евангелие от Марка появилось первым, а Матфей — почти точная копия Марка, почти шестьсот мест у них совпадают. Евангелие от Луки очень похоже на них, хотя автор дает нам несколько новых моментов, которые нельзя найти у Марка и Матфея. А Евангелие от Иоанна — это величайшая загадка из всех четырех, потому что оно предлагает позицию, очень отличающуюся в политическом и общественном смысле от остальных трех.

— Я знаю, что есть люди, которые верят даже, будто Мария Магдалина написала четвертое Евангелие — то, которое приписывается Иоанну, — добавила Морин. — Во время своего исследования я брала интервью у действительно блестящего ученого, который сделал такое заявление. Необязательно с ним соглашаться, но мне эта идея кажется интересной.

Синклер покачал головой и резко ответил:

— Нет, я так не думаю. Версия Марии все еще где-то здесь, ждет, чтобы ее обнаружили.

— Четвертое Евангелие — величайшая загадка Нового Завета, — сказал Питер. — Существует много теорий, в том числе теория комитета: что оно было написано несколькими людьми за определенный период времени в стремлении особым образом изложить события жизни Иисуса.

Тамми слушала Питера с интересом.

— Но мне кажется, что слишком много традиционно настроенных христиан хотят просто заткнуть уши и игнорировать эти факты, — откликнулась она. Она очень страстно воспринимала этот вопрос и участвовала во многих спорах. — Они не хотят знать эту историю; они просто хотят слепо верить в то, что говорит им Церковь. Или то, что говорят им их священники.

Питер горячо ей возразил:

— Нет, нет. Ты упускаешь суть. Это не слепота, это вера. Для верующих людей факты просто не имеют значения. Но не совершай распространенную ошибку, путая веру с невежеством.

Синклер саркастически рассмеялся.

— Я вполне серьезно, — продолжал Питер. — Верующие люди считают, что Новый Завет появился благодаря божественному вдохновению; следовательно, неважно, кто на самом деле написал Евангелия и на каком языке. Авторов на это вдохновил Бог. И, кто бы ни принял решение отредактировать Евангелия, на Константинопольском Соборе или на Никейском, их тоже должно было наполнять божественное вдохновение. И так далее. Это вопрос веры, и здесь нет места для истории. Как и вы не можете оспаривать его. Вера — это то, что нельзя доказать.

Никто не ответил, все ждали, что еще скажет Питер.

— Вы думаете, я не знаю историю своей собственной Церкви? Я знаю, вот почему исследование Морин и ваши мнения меня нисколько не задевают. Кстати, вы знаете, что есть ученые, которые даже считают, что Евангелие от Луки было написано женщиной?

Пришла очередь Синклера выглядеть удивленным:

— В самом деле? Я не слышал об этом. И эта идея вас не беспокоит?

— Нисколько, — ответил Питер. — Значение женщин в ранней церкви, как и в развитии христианства, нельзя отрицать. Да у нас и нет желания этого делать, когда мы говорим о таких великих женщинах, как Клара Ассизская, которая объединила францисканское движение после того, как Франциск умер таким молодым. — Питер посмотрел на изумленные лица Синклера и Тамми. — Не хочу портить такую хорошую дискуссию, но я согласен с идеей, что Мария Магдалина заслуживает звания Апостола.

— Правда? — это недоверчиво спросила Тамми.

— Абсолютно. В «Деяниях» Лука говорит об особых требованиях для того, чтобы стать апостолом: человек должен был участвовать в служении Иисуса при жизни, должен быть свидетелем Его распятия и свидетелем Его воскресения. Итак, если подходить к этому буквально, только один человек соответствует всем этим требованиям — и это Мария Магдалина. Апостолы-мужчины не были свидетелями распятия, и в этом действительно есть нечто смущающее. И Мария Магдалина была первым человеком, которому явился Иисус, когда воскрес.

Морин изо всех сил старалась удержаться от смеха, глядя на выражение лиц Синклера и Тамми. Они были ошеломлены этим проявлением интеллекта и личности Питера.

Питер продолжал:

— Возможно, единственные, кто еще технически соответствует описанию апостолов — это другие Марии — Дева Мария, Мария Саломия и Мария Иаковлева, которые присутствовали при распятии и у гроба в день воскресения.

Когда Питер перехватил взгляд Морин, она больше не могла сдерживаться. Ее звонкий смех разнесся по комнате.

— Что? — с озорным видом спросил Питер.

— Простите, — извинилась Морин, воспользовавшись предлогом, что ей надо выпить глоток вина. — Питеру нравится удивлять людей, а мне всегда забавно наблюдать за этим.

Синклер кивнул.

— Я признаю, что вы совсем не такой, как я ожидал, отец Хили.

— А чего вы ожидали, лорд Синклер? — спросил Питер.

— Ладно, со всеми положенными извинениями — я ожидал кого-то вроде римского сторожевого пса. Кого-то, погрязшего в догмах и доктринах.

Питер рассмеялся.

— Вы, лорд Синклер, забыли очень важную вещь. Я не просто священник; я — иезуит. И ирландец к тому же.

— Туше, отец Хили. — Синклер поднял свой бокал в сторону Питера. Орден Питера, Общество Иисуса, известное во всем мире как иезуиты, сосредоточили свои усилия на образовании и научных исследованиях. Поскольку в настоящее время они были самым крупным орденом в католицизме, консерваторы внутри Римской Католической Церкви традиционно чувствовали, что иезуиты представляют собой нечто особенное и были такими на протяжении нескольких сотен лет. Их прозвали «пехотинцами папы», хотя столетиями ходили слухи, что иезуиты избирают своего собственного главу внутри ордена и отвечают перед римским понтификом только в формальных и церемониальных вопросах.

Теперь заинтересовалась Тамми.

— А другие священники в вашем ордене думают так же? Я имею в виду, по поводу роли женщин.

— Никогда не стоит обобщать, — ответил Питер. — Как сказала Морин, люди склонны создавать стереотипный образ духовенства, предполагая, что все мы думаем одинаково, а это не так. Священники — тоже люди, и многие из нас настолько же умны и образованны, насколько преданы нашей вере. Каждый делает свои собственные выводы. Но есть еще кое-что, что мы должны подробно обсудить по поводу Марии Магдалины и точности четырех Евангелий. Мужчин-апостолов должно было смущать то, что Иисус полностью доверил свою миссию этой женщине, какое бы положение она ни занимала в Его жизни и Его служении. Она все же была женщиной в то время, когда женщин не считали равными мужчинам. И евангелисты были вынуждены записать рассказ о ней, потому что это была правда. Потому что даже если авторы Евангелий оперировали другими фактами, они не могли изменить этот самый важный элемент воскресения Иисуса — что Он впервые явился Марии Магдалине. Он не явился апостолам-мужчинам, Он явился ей. Авторы Евангелий не могли написать иначе.

Восхищение Тамми Питером росло; это было видно по ее восторженному лицу.

— Так вы бы хотели изучить возможность того, что Мария Магдалина, возможно, была самым важным учеником? Или даже что она была чем-то большим?

Питер посмотрел прямо на Тамми, на этот раз очень серьезно.

— Я хочу изучить все, что еще больше приблизит нас к подлинному пониманию природы Иисуса Христа, Господа нашего и Спасителя.

Это был великий вечер для Морин. Питер был ее самым доверенным советником, но она начала восхищаться Синклером и находила его очаровательным. То, что ее кузен нашел общий язык с эксцентричным шотландцем, было для нее глубоким облегчением. Может быть, теперь они смогут работать все вместе, чтобы исследовать странные обстоятельства видений Морин.

После трапезы Питер, который провел целый день, самостоятельно рассматривая окрестности, сослался на усталость, извинился и ушел. Тамми заметила, что ей надо вернуться к сценарию для своего документального фильма, и сделала то же самое. Так Морин осталась наедине с Синклером. Окрыленная вином и разговором, она загнала Синклера в угол.

— Я думаю, пришло время вам выполнить ваше обещание, — сказала она.

— Какое обещание, моя дорогая?

— Я хочу видеть письмо моего отца.

Казалось, Синклер на миг задумался. После легкого колебания, он уступил:

— Очень хорошо. Пойдемте со мной.

Синклер привел Морин вниз по винтовой лестнице к запертой комнате. Вытащив из кармана связку ключей внушительных размеров, он отпер дверь и впустил Морин в свой личный кабинет. Когда они вошли, он коснулся выключателя, расположенного справа, чтобы включить подсветку огромной картины, висевшей на противоположной стене.

Морин раскрыла рот от удивления, потом радостно вскрикнула:

— Каупер! Моя любимая картина!

Синклер рассмеялся.

— «Лукреция Борджиа правит в Ватикане в отсутствие папы Александра VI». Признаюсь, я купил ее после того, как прочитал вашу книгу. Пришлось поторговаться, чтобы приобрести ее у Тейт, но я очень настойчивый человек, если чего-то захочу.

Морин с благоговением приблизилась к картине, восхищаясь артистизмом и цветом, который использовал британский художник начала двадцатого века Фрэнк Кэдоган Каупер. Картина изображала Лукрецию Борджиа, сидящую на возвышении в Ватикане, в окружении моря кардиналов в красных мантиях. Первый раз она увидела картину в ее прежнем хранилище, в галерее Тейт в Лондоне. Она поразила ее, как молния. Для Морин одно это изображение объясняло ту злобную клевету, которой столетиями подвергалась эта дочь папы. Ее награждали всеми отвратительными прозвищами, которые только можно было придумать, и среди всего прочего называли убийцей и кровосмесительницей. Лукреция Борджиа была наказана средневековыми историками-мужчинами за то, что отважилась сесть на священный престол святого Петра и издавать папские распоряжения в отсутствие своего отца.

— Лукреция была движущей силой моей книги. Ее история воплотила в себе образ женщины, которую оклеветали и лишили истинного места в истории, — объяснила Морин Синклеру.

Исследование Морин обнаружило, что чудовищные обвинения в кровосмешении были изобретены первым мужем Лукреции, жестоким мужланом, который потерял все после того, как их брак был аннулирован. Он пустил слух, что Лукреция хотела расторгнуть брак, потому что у нее была сексуальная связь с ее собственным отцом и братом. Эта отвратительная ложь распространялась столетиями врагами семьи Борджиа, которая у многих вызывала зависть.

— Эта семья принадлежит к Династии, знаете ли.

— Борджиа? — недоверчиво спросила Морин. — Как?

— По линии Сары-Фамарь. Их предки были катарами, которые бежали в Испанию. Они нашли убежище в монастыре Монсеррат и, в конце концов, ассимилировались в Арагоне, где приняли фамилию Борджиа, прежде чем эмигрировать в Италию. Но их выбор места жительства не случаен, как и их легендарные амбиции. Родриго Борджиа упорно стремился сесть на престол, чтобы вернуть Рим тем, кто, как он верил, были его законными правителями.

Морин в изумлении качала головой, пока Синклер продолжал:

— Воцарение на престоле Лукреции было символом его катарского происхождения. Конечно, женщины равны мужчинам в учении Пути, во всех аспектах, включая духовное руководство. Цезарь сделал заявление, которое стало причиной краха его дочери. Печально, но история сейчас вспоминает Борджиа только как злодеев и интриганов.

Морин согласилась:

— Некоторые писатели заходят так далеко, что даже называют их первой семьей организованной преступности. Это кажется ужасно несправедливым.

— Да, не упоминая уже о полной ошибочности.

— Эта информация о Династии… — Морин еще переваривала все это. — Она определенно проливает новый свет на историю.

— Чувствуете, что предстоит писать продолжение книги, дорогая моя? — пошутил Синклер.

— Чувствую, что исследование займет, по меньшей мере, лет двадцать. Я поражена. Не ожидала, что это касается меня.

— Да, но сначала, я думаю, пришло время взглянуть на главу из вашей собственной жизни.

Морин окаменела. Она просила его об этом, настаивала. Ради этого она приехала во Францию. Но сейчас она не была уверена, что хочет знать.

— С вами все в порядке? — в голосе Синклера прозвучало искреннее беспокойство.

Она кивнула.

— Со мной все хорошо. Это просто потому, что я здесь… Я нервничаю, вот и все.

Синклер жестом показал на стул, и Морин с благодарностью села. Еще одним ключом он открыл встроенный шкаф для хранения документов и вытащил папку, на ходу объясняя Морин.

— Я обнаружил письмо в архивах моего деда несколько лет назад. Когда я узнал о вашей работе и увидел фотографию и кольцо, у меня в голове прозвенели колокольчики. Я знал о потомках семьи Паскаль здесь, во Франции, но я также вспомнил, что когда-то в Америке жил некто по фамилии Паскаль, что имело большое значение. Я не мог вспомнить почему, пока не нашел это письмо.

Синклер осторожно положил панку перед Морин, открыл ее и показал пожелтевший листок с выцветшими чернилами.

— Может быть, мне следует оставить вас одну?

Морин взглянула вверх на него, но увидела в его лице только понимание и заботу о ней.

— Нет. Пожалуйста, останьтесь.

Синклер кивнул, нежно погладил ее руку, потом, молча, сел за стол напротив нее. Морин взяла папку и начала читать.

«Мой дорогой месье Жели», — начиналось письмо.

— Жели? — спросила Морин. — Я думала, это письмо вашему деду.

Синклер покачал головой.

— Нет, оно было в бумагах моего деда, но написано одному местному жителю из древней катарской семьи по фамилии Жели.

Морин ненадолго задумалась о том, слышала ли она это имя раньше, но не стала тратить на это время. Ее слишком интересовало остальное содержание письма.

«Дорогой месье Жели,

Пожалуйста, простите меня, но мне не к кому больше обратиться. Я слышал, что вы обладаете большими знаниями в духовных вопросах. Что вы истинный христианин. Я надеюсь, что это так. Многие месяцы меня терзают ночные кошмары и видения Господа нашего на кресте. Он посещает меня, и Он дарит мне свою боль.

Но я пишу не ради себя. Я пишу ради моей маленькой дочери, моей Морин. Она кричит по ночам и рассказывает мне о таких же кошмарах. Она еще совсем крошка. Как это может происходить с ней? Как я могу остановить это, пока она не начала испытывать такую же боль, какую чувствую я?

Я не могу видеть мою дочь в таком состоянии. Ее мать обвиняет меня; она угрожает навсегда забрать у меня мою малышку. Пожалуйста, помогите мне. Пожалуйста, скажите, что я могу сделать, чтобы спасти мою маленькую девочку.

Со всей моей благодарностью,

Эдуард Паскаль».

Слезы застилали глаза Морин, она отодвинула письмо и дала волю рыданиям.

Синклер предложил остаться вместе с Морин, но она отказалась. Письмо потрясло ее до глубины души, и ей надо было побыть одной. Сгоряча она хотела разбудить Питера, но потом решила не делать этого. Сначала следовало подумать. И недавняя обмолвка Питера об «обещании ее матери не допустить, чтобы с ней случилось то же самое» выглядела подозрительной и вызывала неприятное чувство. Питер всегда был ее якорем, самым надежным мужчиной в ее жизни. Она безоговорочно доверяла ему и знала, что он действует только в интересах ее безопасности. Но вдруг Питер опирается на ложную информацию? Знание Питера о детстве Морин, о чем он отказывался говорить в каких-либо конкретных выражениях, исходило только от ее матери.

Ее мать. Морин сидела на огромной кровати, слегка откинувшись на вышитые подушки. Бернадетта Хили была суровой и бескомпромиссной женщиной, или, по крайней мере, Морин помнила ее такой. Единственным свидетельством того, что в прежней жизни она вела себя иначе, были фотографии; у Морин было несколько снимков ее матери в Луизиане, на которых она держит на руках маленькую Морин. Бернадетта ослепительно улыбалась в камеру, весь ее вид выражал гордость молодой матери.

Как часто Морин спрашивала себя, что изменило Бернадетту, превратило из юной, полной надежд матери на фотографиях в холодную строгую женщину? Когда они переехали в Ирландию, Морин воспитывали тетя и дядя — родители Питера. Мать оставила Морин в безопасности и безвестности вотдаленной сельской общине на западе Ирландии, а сама вернулась к работе медсестры в городе Голуэй.

Морин видела свою мать редко, когда Бернадетта возвращалась на ферму из чувства долга, по обязанности. Эти посещения казались все более натянутыми по мере того, как ее мать становилась все более и более странной. Морин воспринимала семью Питера как свою собственную и погрузилась в целительное тепло их большой и шумной семьи. Тетушка Эйлиш, мать Питера, выполняла роль матери. Морин приобрела теплоту и юмор под влиянием семьи Питера. Стремление к сдержанности, порядку и осторожности перешло к ней от ее матери.

Иногда, обычно после одного из неприятных и приносящих расстройство визитов Бернадетты, Эйлиш отзывала свою племянницу в сторону.

— Ты не должна судить свою мать слишком строго, Морин, — говорила она в своей терпеливой манере. — Бернадетта любит тебя. Возможно, ее неудача заключается в том, что она любит тебя слишком сильно. Но у нее была тяжелая жизнь, и она изменила ее. Когда ты станешь старше, ты поймешь.

Время и злой рок лишили Морин шанса когда-нибудь ближе узнать свою мать и лучше понять ее. Бернадетта заболела лимфомой, когда Морин была подростком, и быстро скончалась. Питера вызвали к смертному одру Бернадетты, и он, как священник, исполнил последние обряды. Он выслушал ее последнюю исповедь, принял на свои плечи тяжкий груз шокирующих откровений своей тетки и нес этот груз каждый день своей жизни. Но он никогда не обсуждал это с Морин, ссылаясь на тайну исповеди.

И вот сейчас новый кусочек головоломки. Морин должна была попытаться истолковать значение письма своего отца, посмотреть, какое наследство он оставил для нее. Сейчас ей следовало поспать, чтобы утром обсудить все это с Питером на свежую голову.

Каркасон

25 июня 2005 года

Дерек Уэйнрайт крепко спал. Коктейль из таблеток и красного вина в сочетании с усталостью и стрессом погрузил его в беспамятство.

Будь Дерек в более сознательном состоянии, возможно, он бы почувствовал тревогу — от шагов на лестнице, от звука открывающейся двери или от слов, которые шепотом напевал напавший на него человек:

— Neca eos omnes. Neca eos omnes. Deus suos agnoset.

Убейте их всех. Убейте их всех. Бог узнает своих.

Когда красный шнур затянулся вокруг его шеи, для Дерека Уэйнрайта было уже слишком поздно. В отличие от Роже-Бернара Жели, ему не повезло умереть к тому времени, когда начался обряд.

Замок Синих Яблок

Морин проснулась от стука в дверь. В этот момент она не хотела видеть Синклера или Питера. Она почувствовала облегчение, когда услышала женский голос по ту сторону двери.

— Рини? Это я.

Морин открыла дверь Тамми, которая бросила на нее взгляд и охнула:

— Ты плохо выглядишь.

— Ну, спасибо. Я прекрасно себя чувствую.

— Не хочешь поговорить об этом?

— Пока нет. Я просто должна решить кое-какие личные дела.

Тамми колебалась. Морин сразу насторожилась, когда поняла, что видит нечто совершенно новое: Тамара Уиздом нервничает.

— Что случилось, Тамми?

Тамми вздохнула, провела рукой по своим длинным волосам.

— Мне жутко не хочется делать это, когда ты и так уже взволнована, но мне действительно необходимо поговорить с тобой.

Морин жестом показала на кресло:

— Заходи и садись.

Тамми покачала головой.

— Нет, мне нужно, чтобы ты пошла со мной. Я должна тебе кое-что показать.

— Ладно, — просто сказала Морин и последовала за Тамми по лабиринту коридоров Замка Синих Яблок. После всего случившегося она не думала, что может удивиться ее еще больше. Она ошибалась.

Они вошли в комнату с современным оборудованием, где Синклер впервые показал Морин и Питеру карты местности в сравнении с созвездиями. Тамми показала на кожаный диван, расположенный перед большим телевизионным экраном. Она взяла пульт дистанционного управления и села рядом с Морин. Глубоко вздохнув, она начала объяснять:

— Я хочу показать тебе пленку, которую сняла для своего следующего документального фильма. Он посвящен Династии. Сейчас мне нужно, чтобы ты меня выслушала, потому что это очень важно и окончательно прояснит твою роль в ситуации в целом.

Как ты знаешь, тайна Иисуса и Марии Магдалины породила на свет множество секретных обществ и закрытых организаций. Они шепчутся о Династии, исполняют различные древние ритуалы.

Тамми нажала кнопку на пульте и включила монитор. По экрану пошло медленное слайд-шоу, по одному кадру за раз. Первыми кадрами были картины, изображавшие Марию Магдалину в исполнении мастеров искусства Возрождения и барокко.

— Некоторые из этих групп состоят из фанатиков, но другие созданы по-настоящему хорошими и духовными людьми. Синклер — один из хороших парней, так что здесь ты в безопасности. Позволь мне внести ясность. — Она на минуту замолчала, собираясь с мыслями. — Я хотела сделать фильм, который показал бы масштаб всей этой концепции целиком — как далеко идея священной династии проникла в Западный мир и нашу историю. Идея состоит в том, чтобы показать широкий диапазон того, кем были — и есть — потомки Иисуса и Марии Магдалины. Известные и канувшие в небытие.

Знакомые портреты исторических и религиозных деятелей проходили по экрану, пока Тамми продолжала:

— Некоторые из них могут тебя удивить. Карл Великий. Король Артур. Роберт Брюс. Святой Франциск Ассизский.

— Подожди-ка минутку. Святой Франциск Ассизский?

Тамми кивнула:

— Вот именно. Его мать, госпожа Пика, родилась в Тарасконе. Чисто катарский род по линии Сары-Фамарь, от благородной семьи Бурлемон. Вот как он получил свое имя. При рождении его назвали Джованни, но родители звали его Франческо, потому что он так напоминал им французско-катарскую ветвь его семьи по матери. Ты когда-нибудь была в Ассизи?

Морин покачала головой. Каждое новое открытие было для нее удивительным, ошеломляющим. Она зачарованно наблюдала, как по экрану проплывали картины итальянского городка Ассизи, родины францисканского движения.

— Тебе нужно это увидеть; одно из самых волшебных мест на земле. Дух Святого Франциска и его соратницы, Святой Клары, все еще витает там. Но внимательно посмотри на скульптуру в Базилике Св. Франциска. Итальянский мастер Джотто целый придел посвятил Марии Магдалине. Там есть фреска, изображающая прибытие Марии Магдалины к берегам Франции после распятия. Художник определенно делает заявление. И очень много от катарской мысли присутствует в том, что мы называем францисканской верой.

Она задержалась на портрете работы Джотто, изображающем святого Франциска, получающего стигматы с небес.

— Франциск — это единственный святой, у которого, как это документально подтверждено, проявлялись все пять точек стигматов. Почему? Династия. Он — потомок Иисуса Христа. Видимо, любой настоящий стигматик происходит от Династии. Но, что важно в отношении Франциска — у него отмечены все пять стигматов. И ни у кого больше этого не было.

Морин начала считать, пытаясь поспеть за Тамми:

— Две ладони, две ступни — это четыре — и?

— Правый бок. Где центурион проткнул Иисуса копьем. Но я должна поправить тебя. Самые настоящие, подлинные стигматы появляются не на ладонях, а на запястьях. Вопреки распространенному мнению, Христа пригвоздили не за ладони. Ему пробили кости запястий. Ладони недостаточно сильны, чтобы выдержать вес тела. Так что, хотя подлинными считаются стигматы на ладонях, как у святого падре Пио, именно стигматы на запястьях заставляют Церковь встать по стойке «смирно». Вот что делает Франциска таким важным. Хотя художники, вроде Джотто, изображают стигматы на ладонях ради драматического эффекта, исторические рассказы говорят нам совершенно другое. У Франциска были все пять точек, включая запястья.

Тамми показала следующий снимок, позолоченную статую Жанны д’Арк в Париже. Дальше появилось еще одно изображение Жанны — статуя в саду Соньера, которую они видели два дня назад.

— Помнишь, Питер спросил меня об этой статуе Жанны? Он сказал, что весь мир считает ее символом традиционного католицизма. Ну что ж, вот почему это совсем не так.

Тамми продемонстрировала портрет Жанны д’Арк, держащей свое знаменитое знамя «Jhesus-Maria».

— Христиане долгое время верили, что девиз Жанны — ссылка на Христа и его мать, потому что слова на ее знамени гласили «Jhesus-Maria». Но это не так. Это была ссылка на Христа и Марию Магдалину, она писала имена через дефис, чтобы объединить их вместе. Иисуса и его жену — предков Жанны.

— Но я думала, что она была крестьянкой. Пастушкой. — Морин громко охнула, понимание пришло к ней как удар грома, когда она произнесла это слово.

— Точно. Пастушкой. А как насчет ее имени? «Д’Арк» указывает, что она была связана с Арком, хотя родилась в Домреми. Иоанна из Арка — это ссылка на ее происхождение. И на ее опасное наследие. Берри говорил тебе о пророчестве, правда? О Долгожданной?

Морин медленно кивнула.

— Не думаю, что мир готов к этому. Не думаю, что я готова к этому.

Тамми нажала на «паузу» и сосредоточила все свое внимание на Морин.

— Мне нужно, чтобы ты выслушала остальную часть истории Жанны, потому что это важно. Как много ты знаешь о ней?

— Вероятно, то, что знает большинство людей в мире. Хотела вновь посадить наследника на французский трон, вела бои с англичанами. Ее сожгли на костре, как ведьму, хотя все знали, что она ею не была…

— Ее сожгли на костре, потому что у нее были видения.

Морин пыталась угадать, куда клонит Тамми. Она еще не вполне поняла, поэтому Тамми объяснила, подчеркивая каждое слово:

— У Жанны были видения, божественные видения. И она была из Династии. Что это значит для тебя?

Тамми не стала ждать ее ответа.

— Жанна была Долгожданной, и все знали это. Она собиралась исполнить пророчество. У нее были видения, которые должны были привести ее к Евангелию Магдалины. Вот почему они должны были заставить ее замолчать навсегда.

Морин была поражена.

— Но… разве Жанна родилась в тот же день, что и я?

— Да, но ты не встретишь это в исторических записях. Обычно говорится, что это произошло примерно в январе. Дата преднамеренно искажалась, чтобы скрыть ее истинное происхождение как внебрачного ребенка короля и долгожданной принцессы Грааля.

— Откуда ты это знаешь? Есть документы, которые подтверждают это?

— Да. Но ты должна перестать думать, как академический ученый. Ты должна научиться читать между строк, потому все находится там. Ты ирландка, знаешь силу устных преданий и способы их распространения. Катары ничем не отличались от кельтов; на самом деле, есть множество свидетельств, что эти две культуры смешивались во Франции и Испании. Они защищали свои предания, не записывая их и не оставляя следов своим врагам. Но легенда о Жанне как Долгожданной, если ты посмотришь, лежит на поверхности.

— Я думала, Жанну казнили английские войска.

— Неправильно. Англичане схватили Жанну, но именно французское духовенство обвиняло ее на суде и настаивало на казни. Мучителем Жанны был священник, которого звали Кошон. В этих краях есть шутка по этому поводу, потому что «cochon» по-французски означает «свинья». Да, именно эта свинья вырвала у Жанны признание, а потом извратила доказательства, чтобы обречь ее на мучения. Кошон должен был убить Жанну, прежде чем она сможет исполнить свою роль Долгожданной.

Морин молчала, внимательно слушая, как Тамми продолжает:

— И Жанна была не последней Пастушкой, которой суждено умереть. Помнишь статую святой в Ренн-ле-Шато? Девушка, несущая ягненка?

— Святая Жермена, — кивнула Морин. — Я видела сон о ней прошлой ночью.

— Это потому что она — еще одна дочь весеннего равноденствия и воскресения. Ее, по понятным причинам, изображают с пасхальным агнцем, но это также и молодой барашек, что олицетворяет ее рождение в начале знака Овна.

Морин хорошо помнила статую. Ее очень тронуло серьезное лицо юной пастушки.

— Ее мать стояла на высокой ступени в Династии, Мари де Негр того времени. Когда Жермена была младенцем, ее мать умерла очень загадочной смертью. Жермена выросла у жестоких приемных родителей, которые убили ее во сне, когда ей не было еще двадцати лет.

Тамми взяла Морин за руку, внезапно став очень серьезной.

— Послушай меня, Морин. Уже тысячу лет существуют люди, готовые убивать, чтобы предотвратить открытие Евангелия Марии. Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать?

Серьезность ситуации начала действовать на Морин. Ей вдруг стало очень холодно, когда Тамми довела до ее сознания окончательный итог:

— Еще есть люди, готовые убить, чтобы не допустить исполнение пророчества. Ты находишься в серьезной опасности.

Тамми предусмотрительно захватила с собой в комнату бутылку прекрасного местного вина. Она снова наполнила бокал Морин, пока обе женщины минуту сидели в молчании.

Наконец, Морин заговорила. Она посмотрела на Тамми, ее голос звучал почти обвиняюще:

— Ты знала гораздо больше, чем хотела мне показать, там в Лос-Анджелесе, не так ли?

Тамми вздохнула и откинулась на спинку дивана:

— Мне действительно очень жаль, Морин. Тогда я не могла рассказать тебе все, что знаю.

«И все еще не могу», — печально подумала она, прежде чем продолжить: — Я не хотела тебя пугать. Ты никогда бы совершила эту поездку, и у нас бы не было этой возможности.

— У нас? Ты имеешь в виду себя и Синклера? Ты тоже член его Общества Синих Яблок?

— Не все так просто. Послушай, Синклер сумеет защитить тебя.

— Потому что считает меня своей золотой девочкой?

— Да, но и также потому, что он действительно заботится о тебе. Я вижу это. Но Берри также чувствует свою ответственность. Он привел тебя на заклание, как того пресловутого пасхального агнца, в честь которого ты носишь свою фамилию, когда показал тебя всем в том проклятом платье. В своем возбуждении он не подумал об этом.

Морин сделала еще один глоток густого красного вина.

— Так что, по твоему мнению, я должна сделать? Это для меня чужая территория, Тамми. Мне следует уехать? Просто забыть обо всем, что случилось, и вернуться к своей жизни? — Она иронично усмехнулась. — Что ж, нет проблем.

Тамми посмотрела на нее с симпатией.

— Может быть, тебе следует так поступить ради спасения жизни. Берри может завтра же незаметно вывезти отсюда тебя и Питера. Это убьет его, но он так сделает, если попросишь.

— И что потом? Я возвращаюсь в Лос-Анджелес, где всю оставшуюся жизнь меня преследуют ночные кошмары и видения? Где страдает моя работа, так как я уже никогда не смогу смотреть на историю прежним взглядом, но не рискую продолжить исследования, потому что какие-то мрачные типы могут мне навредить? И кто эти опасные люди? Почему они так сильно хотят, чтобы пророчество не исполнилось, что готовы ради этого убивать?

Тамми встала и начала ходить по комнате.

— Есть несколько групп, которые явно заинтересованы в том, чтобы держать в тайне взгляды Марии Магдалины. Это, конечно, традиционная Церковь. Но они не опасны.

— Тогда кто? Черт возьми, Тамми, я устала от загадок. Кто-то должен мне все объяснить, и я хочу получить ответ быстро.

Тамми грустно кивнула.

— И ты получишь его утром. Но не мое дело давать его тебе.

— Тогда где Синклер? Я хочу поговорить с ним. Сейчас.

Тамми беспомощно пожала плечами.

— Боюсь, что это невозможно. Он уехал вскоре после того, как ты покинула его кабинет. Я не знаю, куда поехал Берри, но он сказал, что вернется очень, очень поздно. Он расскажет тебе все утром, я обещаю.

Но к тому времени, как Беранже Синклер вернулся в замок Синих Яблок, мир изменился.

…Прибытие Исы было определенно замечено всеми властями Иерусалима, от священников в Храме до гвардии Пилата. Римляне были озабочены Пасхой. Они боялись восстания или мятежа, вызванного каким-либо подъемом иудейского самосознания или национализма. И так как среди нас были зилоты, Пилат взял нас на заметку.

У некоторых из нас есть братья среди священников. Они сообщили нам, что первосвященник Каиафа, зять Ионафана Анны, который так презирал нас, держит совет об «этом назарянине, называющем себя мессией».

Я уже высказывалась в прошлом об этом человеке, Анне, и здесь скажу больше о его деяниях. Но я делаю это с одним предостережением: не осуждайте многих за действия одного человека. Ибо священники — такие же люди, как и все остальные. Одни добры и справедливы в сердце своем, другие же — нет. Есть те, кто следовал приказам Ионафана Анны в те мрачные дни — священники и простые люди. Некоторые делали это, потому что подчинялись Храму, будучи добрыми и праведными людьми, как мой собственный брат, когда он сделал этот ужасный выбор.

Наш народ сбит с пути продажными вождями, слеп к истине из-за тех, чьей обязанностью было дать им нечто большее. Некоторые противостояли нам, потому что боялись, что еще больше прольется крови иудеев, и хотели только обрести мир для людей на время Пасхи. Я не могу винить никого за этот выбор.

Следует ли нам осуждать тех, кто не видел света? Нет. Иса учил нас, что мы не должны остерегаться их; мы должны простить им.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 14

Замок Синих Яблок

25 июня 2005 года

Морин вернулась в комнату с тяжелым чувством тревоги и страха. Она перебирала в голове то, что услышала, и не представляла, что делать со всем этим. Она медленно переодевалась, чтобы лечь в кровать, пытаясь размышлять, но в голове у нее все перемешалось от обилия впечатлений и слишком большого количества выпитого вина. «Напрасный труд, — подумала она про себя, — мне ни за что сегодня не уснуть».

Но, как только она подчинилась уютным объятиям роскошной кровати, через несколько минут сон предъявил на нее свои права. Как и видение.

Маленькая женщина в красном покрывале осторожно шла в темноте. Ее сердце быстро стучало, пока она пыталась поспеть за двумя мужчинами и их большими шагами. Вопрос стоял: «все или ничего» — ужасный риск для каждого из них, но и самая важная задача в ее жизни.

Они быстро сбежали вниз по наружной лестнице; это был самый рискованный момент их путешествия. Ночью в Иерусалиме они были беззащитны и могли только молиться, что стражников отвлекут, как обещали.

Они с облегчением посмотрели друг на друга, когда приблизились к входу в подземелье. Никакой стражи. Один человек остался снаружи, чтобы караулить. Другой мужчина, знавший путь по коридорам тюрьмы, продолжал вести за собой женщину. Он остановился перед тяжелой дверью, вытащив ключ, который прятал в складках своей туники.

Он посмотрел на женщину и что-то решительно сказал ей. Все они знали, что есть очень мало времени, прежде чем они рискуют быть обнаруженными, а она больше всех.

Мужчина повернул ключ в замке и открыл дверь, чтобы пропустить ее, и быстро закрыл за ней дверь, чтобы дать женщине и узнику побыть одним.

Она не знала, чего ожидала, но только не этого. С ее прекрасным мужем жестоко обошлись. Одежда его была разорвана, лицо в синяках. И все же, несмотря на свои раны, он тепло и с любовью улыбнулся женщине, когда она бросилась в его объятия.

Только на краткий миг он обнял ее, ибо время работало против них. Потом он взял ее за плечи и начал давать указания — неотложные, решительные распоряжения. Она кивала снова и снова, уверяя его, что все поняла и все его пожелания будут выполнены. Наконец, он нежно положил руку на ее выпуклый живот и дал самое последнее указание. Когда он закончил, она последний раз упала в его объятия, мужественно стараясь сдержать рыдания, которые рвались из груди.

Эти же рыдания сотрясали тело Морин. Она не могла сдержать слез, зарывшись лицом в подушку, чтобы остальные обитатели замка не слышали ее. Комната Питера была ближе всего, но не хотелось привлекать его внимание.

Этот сон был худшим из всех. Слишком реальный и яркий. Она прочувствовала каждую секунду напряжения и горя, ощутила настоятельную необходимость полученных указаний. И Морин знала почему. Это последние распоряжения, данные Марии Магдалине Иисусом Христом накануне Страстной Пятницы.

И было в этом сне еще одно необходимое распоряжение, на этот раз данное Морин. Она слышала, как мужской голос звучит в ее ухе. Она наблюдала за Марией снаружи и все же ощущала все ее существо изнутри. И она слышала последнее указание:

— Пришло время. Иди и убедись, что наше послание продолжает жить.

Морин села в кровати и начала думать. Сейчас ею руководил инстинкт и что-то еще — что-то не поддающееся объяснению, лишенное логики и разумного смысла. Этому она должна была верить всем сердцем.

В Лангедоке стояла глубокая ночь, черная и нежная, и яркая луна освещала комнату Морин. Лунный свет падал на очаровательное лицо «Марии Магдалины в пустыне», где мадонна в изображении Риберы возвела очи к небу в поисках божественных указаний. Морин решила последовать примеру Марии. Впервые с тех пор, как ей исполнилось восемь лет, она начала молиться, чтобы получить знак.

Позднее Морин не могла вспомнить, как много прошло времени, прежде чем она услышала голос. Секунды? Минуты? Не имело значения. Это было так же, как в Лувре, тот же настойчивый женский голос, шепотом зовущий ее, ведущий ее вперед. На этот раз он звал ее по имени.

— Морин. Морин… — шептал он все настойчивей.

Она накинула на себя какую-то одежду и сунула ноги в туфли, боясь задержаться и потерять контакт с невидимым проводником, который направлял ее. Она осторожно открыла дверь комнаты, молясь, чтобы она не заскрипела и не разбудила кого-нибудь. Как и для Марии Магдалины в ее сне, для нее важнее всего было остаться незамеченной. Ее не должны увидеть, еще нет. Это — то, что она должна сделать сама.

Сердце Морин глухо стучало у нее в ушах, пока она тихо, на цыпочках, пробиралась по замку. Синклер уехал, а все остальные спят. Когда она добралась до входной двери, ее поразила неожиданная мысль. Сигнализация. На передней двери стоял кодовый замок. Как-то утром после завтрака она наблюдала, как Ролан открывал его, но не видела номер. Он три раза быстро нажал на кнопки — тук, тук, тук. Три цифры. Код сигнализации состоял из трех цифр.

Стоя перед панелью, она попыталась думать, как Синклер. Какой код он мог бы использовать? Попробовала угадать. 22 июля — праздник Марии Магдалины. Она нажала кнопки на панели точно так, как она видела, это делал Ролан. 7-2-2. Ничего. Вспыхнула красная лампочка, и раздался громкий гудок, который едва не заставил Морин подпрыгнуть от неожиданности. «Проклятье! Пожалуйста, пожалуйста, только бы никто не проснулся».

Морин взяла себя в руки и снова подумала об этом. Она знала, что у нее нет права на ошибку. Сигнализация обязательно сработает, если она будет стоять здесь, набирая неправильный код. Она подняла голову и посмотрела вверх, шепча: «Пожалуйста, помоги мне». Она не знала, чего ждет — что голос ей ответит? Даст ли он ей нужное число? Или дверь волшебным образом откроется и даст ей выйти? Она подождала минуту, но ничего не произошло.

«Не будь идиоткой. Давай, Морин, думай». И вдруг она услышала его. Не призрачный женский голос, а голос, звучавший в ее собственной голове, всплывший из памяти. Это был голос Синклера в их первую ночь в замке:

«Дорогая моя, вы — пасхальный агнец».

Морин повернулась к панели и набрала цифры. 3-2-2.322. Ее день рождения, день воскресения.

Прозвучали два коротких гудка, вспыхнула зеленая лампочка, и механический голос сказал что-то по-французски. Морин не стала выяснять, проснулся ли кто-нибудь. Она открыла тяжелую дверь и выскочила наружу, туда, где лунный свет освещал вымощенную булыжником подъездную дорогу к замку.

Морин точно знала, куда идет. Она не знала почему и не знала как; просто знала, что ей суждено это сделать. Голоса больше не было слышно, но Морин и не нуждалась в нем. Что-то еще двигало ею, какое-то знание внутри.

Она быстро обогнула замок, тем же самым путем, каким Синклер вел их, когда они осматривали окрестности. По заросшей тропе было бы невозможно пройти в темную ночь, но сейчас полная луна освещала путь. Морин шла почти бегом, пока не увидела вдали цель своего похода. Причуда Синклера. Башня, которую Алистер Синклер по непонятным причинам построил посреди своих владений.

Теперь Морин знала, что такая причина имелась. Это был наблюдательный пункт, как и Tour Magdala Беранже Соньера в Ренн-ле-Шато. И Беранже Соньер, и Алистер Синклер внимательно наблюдали за местностью в ожидании того дня, когда их Мария решит раскрыть свой секрет. Обе башни возвышались над территорией, где, как считалось, спрятано сокровище. Морин в возбуждении направилась к башне, но тут ее сердце упало. Она вспомнила, что Синклер держал дверь в башню закрытой. Он открывал ее ключом, когда они приходили.

Стоп. А потом? Морин рылась в своей памяти, пока подходила ближе к башне и не могла вспомнить, запер ли Синклер дверь. Мог ли он забыть это сделать? Может быть, он вернулся позднее и исправил свое упущение? Или дверь запирается автоматически?

Ей не пришлось долго ждать. Обойдя башню кругом, Морин увидела открытую дверь.

Она вздохнула с облегчением и благодарностью.

— Спасибо, — сказала она, глядя в небо. Очень кстати.

Морин осторожно поднималась по ступенькам. Внутри странного каменного сооружения стояла кромешная тьма, и она ничего не видела. Она подавила свою склонность к клаустрофобии и преодолела страх. Голос Тамми, прозвучавший в голове, напомнил, что и Синклер, и Соньер построили свои башни в соответствии с духовной нумерологией. Дверь располагалась на двадцать второй ступеньке. Лунный свет пролился на лестницу, когда Морин шагнула на крышу башни.

Она минуту постояла там, впитывая в себя сверхъестественную красоту теплой ночи. Не зная, что искать, Морин просто ждала. Она пришла сюда издалека; нужно продолжать верить, что ее путешествие не кончается здесь. Лунный свет вспыхнул на чем-то, не замеченном ранее. На каменной стене позади двери были высечены солнечные часы, похожие на те, которые они видели в Ренн-ле-Шато. Морин провела рукой по резьбе, не зная, были ли они одинаковыми или просто похожими. Она размышляла над этим, наблюдая за ночным Лангедоком.

Тогда Морин увидела вспышку боковым зрением. Она посмотрела туда пристальнее. Что-то неуловимое, проблеск света или движение, привлекло ее взгляд к определенному месту на горизонте. Она повернулась в эту сторону и заметила, что лунный свет как будто усилился, бросая яркий луч на участок местности прямо перед ней, чуть в отдалении. Свет от чего-то отразился. Что это было — камень? Здание?

Теперь она знала. Гробница. Свет был ярче в том месте, где находилась могила Пуссена.

Конечно. Спрятано на видном месте, где и оставалось до сих пор.

Свет продолжал двигаться и меняться, уплотняясь, как будто приобретая очертания вытянутой человеческой фигуры. Сейчас она казалась живой, переливалась разными цветами, танцевала, двигаясь по полям то к ней, то от нее. Она звала ее за собой, указывала ей путь. Морин наблюдала за ней, совершенно очарованная, пока не отважилась принять единственно возможное решение — последовать за ней.

Морин оставила дверь открытой, чтобы лунный свет освещал ей путь вниз по лестнице. Она сбежала по ступенькам и выскочила из башни. Но, оказавшись снаружи, остановилась. Добраться до могилы в темноте было сложно. Прямая тропа отсутствовала. Местность была неровная, усыпанная валунами и покрытая густыми зарослями колючего кустарника.

Единственное, что могла придумать Морин, — это выйти на подъездную дорогу и пойти по главной дороге, идущей через владения Синклера. Для этого требовалось пройти мимо главного входа в дом и выйти на шоссе. Двигаясь по запутанной тропе так быстро, как только могла, Морин вскоре увидела прямо перед собой дом. Он казался темным и тихим. Пока все хорошо. Она побежала по булыжнику вдоль края длинной подъездной аллеи, пока не достигла парадных ворот.

Она с облегчением обнаружила, что ворота с этой стороны оборудованы датчиками движения, и они открылись с механическим шепотом, как только Морин приблизилась к ним, пробежала мимо и свернула налево на главную дорогу. Вряд ли в этой удаленной местности можно было встретить много машин. Окрестная тишина грозила поглотить ее — такое жуткое безмолвие, что оно выбивало ее из колеи. Владения замка простирались далеко, и поблизости не было соседей. Единственным звуком был стук сердца Морин.

Она старалась держаться края дороги и внимательно смотреть, куда идет.

Сердце Морин подпрыгнуло в груди, когда какой-то звук разорвал тишину. Машина. Откуда она едет? В горах трудно понять, с какой стороны движется машина. Морин не стала ждать, чтобы выяснить это. Она бросилась на землю и стала молиться, чтобы кусты и трава скрыли ее от света фар. Морин лежала абсолютно неподвижно, когда машина приблизилась и осветила окрестности. Но водитель пронесся мимо рыжеволосой женщины, лежащей ничком в кустах на обочине.

Убедившись в том, что машина уже достаточно далеко, Морин встала, отряхнулась и продолжила свой путь вдоль дороги. Взглянула на замок, теперь уже находившийся в отдалении — не свет ли горит в окне на верхнем этаже? Она на минуту прищурилась, пытаясь определить, где находится это окно, но здание было слишком большим, и у нее не было времени стоять и раздумывать.

Морин снова принялась шагать, ее сердце забилось чаще, когда она завернула за поворот и узнала место. Прямо перед ней, на возвышении в лунном свете сняла могила Пуссена. «Et in Arcadia ego», — прошептала Морин сама себе. — «Вот мы и здесь».

Она принялась искать тропу, которую они с Питером обнаружили несколько дней назад. Морин нашла ее, благодаря удаче, своим воспоминаниям и, возможно, чему-то большему, и поднялась на холм, где веками стояло надгробие, надежное и молчаливое свидетельство древнего наследия. Однажды оно должно было раскрыть свои секреты.

И что теперь? Морин огляделась, потом прошлась вокруг и остановилась около надгробия, думая и выжидая. На краткий миг она почувствовала сомнение, вспомнив слова Тамми: «Алистер перекопал каждый дюйм земли в этом месте, и Синклер использовал все возможные достижения современной технологии».

Не только они, но и тысячи других искателей сокровищ снова и снова прочесывали эту местность. Никто ничего не нашел. Почему с ней должно быть иначе?

Но потом она услышала его, голос из сна. Ее голос: «Потому что пришло время».

Громкий шорох в кустах так напугал ее, что Морин подпрыгнула, потеряла равновесие и упала на землю. Правая рука ударилась об острый камень, и она почувствовала, что порезала ладонь. У нее не было времени подумать о боли; она слишком испугалась звука. Что это было? Морин подождала, лежа совершенно тихо. Задержала дыхание. Потом снова раздался шорох, и два абсолютно белых голубя вылетели из кустов и исчезли в ночном небе Лангедока.

Морин снова начала дышать. Она поднялась и двинулась в сторону зарослей, которые скрывали нагромождение валунов напротив горы. Руками раздвинула кусты, чтобы посмотреть, есть ли что-нибудь за ними. Ничего, кроме камней. Она посильнее толкнула камень, но он не пошевелился, никакого движения. Она остановилась, чтобы на минутку передохнуть, пытаясь собраться с мыслями. Рука ныла в месте пореза; по ладони текла кровь. Когда Морин подняла правую руку, чтобы посмотреть на рану, лунный свет отразился от ее кольца, вспыхнув на круглом узоре, выгравированном на древней меди.

Кольцо. Она всегда снимала украшения, прежде чем лечь спать, но сегодня вечером была слишком измучена, чтобы следовать своим привычкам, и заснула, оставив кольцо на пальце. Круглый узор из звезд. Как вверху, так и внизу. Это была копия рисунка на задней части памятника.

Морин метнулась к другой стороне надгробия, раздвигая кусты, чтобы найти рисунок, который там наверняка был. Она провела рукой по рисунку, и кровь из руки испачкала внутреннюю часть круга. Она затаила дыхание и замерла, ожидая, что произойдет.

Ничего не произошло. Тишина продолжалась несколько минут, пока Морин не почувствовала себя окруженной вакуумом — ночь как будто высосала весь воздух вокруг нее. Потом, в один тяжелый миг, звук разорвал воздух. Вдалеке, возможно, с вершины того странного холма, где находится Ренн-ле-Шато, зазвонил церковный колокол. Глубокий, низкий звук, вибрируя, пронзил тело Морин. Это был самый священный звук, который она когда-либо слышала, или же самый дьявольский. Но ни с чем не сравнимый звон церковного колокола в глухую ночь казался величественным.

Колокол разбил мрак вокруг Морин, но мгновение спустя после него раздался резкий и пугающий треск. Этот громкий и отчетливый звук исходил от камня, стоящего сразу позади нее, из того места, откуда вылетели голуби. Странный луч лунного света освещал его, и оно изменилось. Там, где прежде стояли заросли и массивный камень, сейчас зияло отверстие, трещина в скале, приглашая Морин войти.

Морин осторожно двинулась в сторону только что открывшейся пещеры. Сейчас она не могла сдержать дрожь, но продолжала двигаться вперед. Приблизившись к входу, который был достаточно большим для нее, она увидела что-то слабо блестевшее внутри. Морин подавила свой страх, пригнулась и шагнула в глубь горы.

Войдя, она замерла. Внутри стоял древний, потертый сундук. Морин видела его в своем видении в Париже. Старая женщина Показала ей его, подозвала ее к нему. Она была уверена, что это тот же самый сундук. Странное, сверхъестественное сияние окружало его. Морин встала на колени и с благоговением положила на него руки. Замка не было. Пока она пыталась подсунуть пальцы под крышку, чтобы поднять ее, она была так поглощена своей задачей, что не слышала шаги позади нее. Потом она почувствовала жуткую боль от удара по затылку, и мир померк для нее.

Рим

26 июня 2005 года

Если епископ Магнус О’Коннор ждал, что Ватиканский Совет примет его как героя, то он разочаровался. Суровые лица людей, сидящих вокруг старинного полированного стола, были напряженными и решительными. Кардинал Де Каро превратился в главного инквизитора.

— Не будете ли вы любезны объяснить Совету, почему человека, у которого впервые после святого Франциска проявились пять точек стигматов, не приняли всерьез?

Епископ О’Коннор обильно потел. Он зажал между коленями носовой платок, которым пользовался, чтобы вытирать капли пота, катившиеся по его лицу. Прочистив горло, он ответил, несколько более дрожащим голосом, чем ему хотелось бы:

— Ваше Высокопреосвященство, Эдуард Паскаль впадал в транс. Он начинал кричать и плакать и объявлять, что у него видения. Было установлено, что это не более чем безумный бред расстроенного ума.

— И кто сделал такое официальное заключение?

— Я, Ваше Высокопреосвященство. Но вы должны понять, что это был обычный человек, каджун из «штата речных рукавов»…

Де Каро не удалось сдержать свое раздражение. Его больше не заботили объяснения епископа. Слишком многое было поставлено на карту, и им следовало действовать очень быстро. Его вопросы становились все более резкими, тон — грубым.

— Опишите его видения тем, у кого не было возможности прочитать папки.

— У него бывали видения Господа нашего вместе с Марией Магдалиной, очень тревожные видения. Он твердил об их… союзе и говорил о детях. Этот бред еще усилился после… стигматов.

Волнение среди собравшихся членов Совета росло. Они стали сдвигать стулья и шептаться, советуясь друг с другом. Де Каро безжалостно продолжал допрос:

— И что произошло с этим человеком, Эдуардом Паскалем?

О’Коннор сделал глубокий вздох, прежде чем ответить:

— Его так терзали галлюцинации, что… он выстрелил себе в голову.

— А после его смерти?

— Так как это было самоубийство, мы не могли позволить похоронить его в освященной земле. Мы запечатали его документы и забыли о них. До тех пор, пока… до тех пор, пока его дочь не привлекла наше внимание.

Кардинал Де Каро кивнул, взяв со стола еще одну красную папку. Он обратился к остальным членам Совета:

— Ах, да, это подводит нас к вопросу о его дочери.

…Многие найдут шокирующим, что я включаю римлянку Клавдию Прокулу, внучку Цезаря Августа и приемную дочь императора Тиберия, в число наших сторонников. Но не ее положение римской гражданки делает неожиданным ее появление среди нас. А то, что Клавдия была женой Понтия Пилата, того самого прокуратора, который осудил Ису на распятие.

Из многих, кто пришел нам на помощь в те мрачные дни, Клавдия Прокула рисковала ради Исы больше, чем кто-либо другой. Действительно, ей терять было больше, чем многим.

Но в ту ночь, когда наши жизни пересеклись в Иерусалиме, она и я обрели связь в сердцах наших и душах наших. С того дня мы были связаны друг с другом, как жены, как матери, как женщины. В ее глазах я прочитала, что она станет дочерью Пути, когда придет время. Я увидела, тот светлый взгляд, который появляется вместе с обращением, когда мужчина или женщина впервые ясно видят Господа.

И Клавдия обладала сердцем, полным любви и прощения. То, что она оставалась с Понтием Пилатом — знак ее верности. До самого его конца она переживала за него, как только может делать истинно любящая женщина. Это далеко не все, что я знаю.

История Клавдии еще не рассказана. Я надеюсь, что буду к ней справедлива.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 15

Замок Синих Яблок

27 июня 2005 года

Рот Морин пересох, и голова, казалось, весит тонны три. Где она находится? Морин попыталась повернуться. Ой! Боль пронзила голову, но во всем остальном было удобно. Очень удобно. Она лежала в кровати, в замке. Но как она здесь оказалась?

Туман, ничего не понятно. У нее промелькнула мысль, что ее напичкали лекарствами. Кто это сделал? Где Питер?

Голоса за дверью. Возбужденные. Расстроенные и встревоженные. Разозленные? Мужчины. Попыталась определить акцент. Окситанский, без сомнения. Ролан. Взволнованный голос… с шотландским акцентом? С ирландским. Питер. Она попыталась позвать его, но получился только слабый хрип. Все же этого оказалось достаточно, чтобы привлечь их внимание, и они вбежали в комнату.

Питер никогда в жизни не чувствовал такого облегчения, чем когда услышал шум из комнаты Морин. Он оттолкнул гиганта Ролана и обогнал Синклера, чтобы первым войти в комнату. Остальные двое ворвались вслед за ним. Ее глаза были открыты, она выглядела оглушенной, но явно находилась в сознании. Доктор остановил кровотечение и перевязал голову, что придавало ей вид жертвы войны.

— Морин, слава Богу. Ты меня слышишь? — Питер сжал ее руку.

Морин попыталась кивнуть. Голова закружилась, на минуту потемнело в глазах.

Синклер выступил из-за спины Питера, оставив Ролана молча стоять позади.

— Не двигайтесь, если можно. Доктор сказал, что будет лучше, если вы будете как можно меньше шевелиться.

Он опустился на колени рядом с Питером, чтобы быть поближе к Морин. Его лицо несло на себе печать страдания и заботы.

Морин резко моргнула, показывая, что понимает. Она хотела заговорить, но обнаружила, что не может. Ей удалось прошептать:

— Воды.

Синклер осмелился взять с ночного столика хрустальное блюдо с ложкой. Он сделал над собой усилие, чтобы его слова прозвучали бодрее.

— Пока никакой воды, приказ доктора. Но могу предложить кубики льда. Если вам станет лучше, мы попробуем что-то другое.

Вместе Синклер и Питер принялись ухаживать за Морин. Питер осторожно помог приподняться, Синклер поднес ложку с кубиками льда к губам.

Чувствуя, что во рту уже не так сухо, Морин снова попыталась заговорить:

— Что?..

— Что произошло? — произнес Питер. Он посмотрел на Синклера, потом оглянулся на Ролана, прежде чем продолжить свои объяснения. — Мы расскажем тебе, когда ты немного отдохнешь. Ролан здесь… в общем, он — твой герой. И мой.

Морин перевела взгляд на Ролана, который ей торжественно кивнул. Она испытывала теплые чувства к огромному окситанцу и была благодарна ему за все. Но Морин заботилась не о себе. Синклер угостил ее еще одной порцией кубиков льда, и она попыталась снова спросить:

— Сундук?..

Синклер улыбнулся, впервые за эти дни.

— Он в безопасности. Его доставили сюда вместе с вами, и он заперт в моем кабинете.

— Что?..

— Что внутри? Еще не знаем. Мы не откроем его без вас, моя дорогая. Это было бы неправильно. Сосуд дарован вам, и вы должны присутствовать при его осмотре.

Морин с облегчением закрыла глаза и позволила себе снова погрузиться в блаженное забытье, успокоенная тем, что ее не постигла неудача.

Когда Морин снова зашевелилась, Тамми сидела у ее кровати в одном из красных кожаных кресел.

— Доброе утро, красавица, — сказала она, отложив книгу, которую читала. — Сестра Тамми к вашим услугам. Чем могу быть полезна? «Маргарита»? «Пина колада»?

Морин хотела улыбнуться ей, но еще не могла этого сделать.

— Может быть, вас устроит несколько кубиков льда? А, я вижу, вы не против. Мы уже идем.

Тамми взяла хрустальное блюдо и подошла к Морин. Зачерпнув ложкой несколько кубиков, положила ей в рот.

— Вкусно? Они свежие, я приготовила их сегодня утром.

На это раз Морин удалось чуть-чуть улыбнуться. Но это все еще было больно. После нескольких полных ложек она почувствовала, что может говорить. «Уже лучше», — подумала она. Голова у нее гудела, но сознание прояснялось, память возвращалась.

— Что со мной случилось?

Весь юмор сошел с лица Тамми. Она снова села рядом с Морин, очень серьезная.

— Мы надеемся, что ты сможешь рассказать нам первую часть истории. Потом мы можем рассказать тебе вторую. Не сейчас, конечно, когда ты будешь готова говорить. Но полиция…

— Полиция? — прохрипела Морин.

— Ш-ш, не волнуйся. Мне не стоило этого говорить. Сейчас все в порядке. Вот все, что тебе нужно знать.

— Нет, не все. — К Морин возвращался голос, вместе с силам и. — Мне нужно знать, что случилось.

— Хорошо, — кивнула Тамми. — Я приведу мальчиков.

Все четверо по очереди вошли в комнату Морин — сначала Синклер, за ним Питер, потом Ролан вместе с Тамми. Синклер подошел к ее кровати и сел на единственный стул рядом с ней.

— Морин, вы не можете себе представить, как мне жаль. Я пригласил вас сюда и подверг этой опасности. Но мне и присниться не могло, что с вами случится нечто подобное. Я был уверен, что на территории замка мы сможем вас защитить. Мы не ожидали, что вы отважитесь выйти одна глубокой ночью.

Таммипридвинулась поближе к Морин:

— Помнишь, что я говорила тебе? О людях, которые хотят не дать тебе найти сокровище?

Морин кивнула, достаточно заметно, но недостаточно сильно, чтобы голова у нее закружилась.

— Кто они? — прошептала она.

Синклер снова вышел вперед:

— Гильдия Праведных. Группа фанатиков, столетиями действующая во Франции. У них сложные цели, которые лучше объяснить, когда вы поправитесь.

Морин начала возражать. Она хотела получить реальные ответы. Удивительно, но именно Питер пришел на помощь Синклеру.

— Он прав, Морин. Ты все еще слаба, так что давай оставим грязные детали до твоего выздоровления.

— За вами шли по пятам, — продолжал Синклер. — Они следили за каждым вашим движением с тех пор, как вы приехали во Францию.

— Но как?

Синклер выглядел бледным и усталым. Когда он потер руками лицо, Морин заметила фиолетовые круги под глазами — следы бессонной ночи.

— Вот где я подвел вас, моя дорогая. Они проникли к нам. Я и представления не имел, но среди наших собственных людей был шпион, предатель, и так продолжалось годами.

Боль от этой неудачи и стыд за нее отразились на лице Беранже Синклера. Но, каким бы несчастным он ни казался, Ролан, стоящий позади него, выглядел по-настоящему грозным. Морин обратила свой вопрос к нему:

— Кто?

Гигант яростно сплюнул на пол.

— Де ла Мот. — Он выругался на родном окситанском. Синклер продолжил с того места, где остановился.

— Жан-Клод, — объяснил он. — Но вы не должны чувствовать, что вас предал ваш собственный родственник. На самом деле, в нем нет крови Паскалей. Это, как и все в его жизни, была ложь. Черт бы его побрал, я ему полностью доверял, иначе никогда не позволил бы приблизиться к вам. Когда он вчера приехал, чтобы забрать вас, то оставил своего шпиона в моих владениях.

Морин подумала об обаятельном Жан-Клоде, который был таким внимательным и милым во время их поездки. Как же может быть, что этот человек все время замышлял навредить ей? Это трудно понять. Есть еще одна странная вещь. Она попыталась уточнить свой вопрос:

— Откуда они могли узнать? Подгадать время…

Ролан, Синклер и Тамми посмотрели друг на друга с виноватым видом, Тамми подняла руку, как ученик, готовый выйти к доске.

— Я ей расскажу.

Она опустилась на колени у кровати Морин, потом посмотрела на Питера, давая понять, что объяснение предназначено и ему тоже.

— Это часть пророчества. Помните странные солнечные часы в Ренн-ле-Шато? Они указывают на астрологический парад планет, происходящий приблизительно каждые двадцать два года, в течение примерно двух с половиной дней.

Синклер продолжил:

— Каждые двадцать с небольшим лет, когда происходит этот парад планет, местные жители ведут постоянное наблюдение за этой территорией в поисках какой-либо необычной активности. Именно для этого первоначально были построены башни — Соньера и моя собственная. Вот где я был прошлой ночью. На самом деле, я, должно быть, просто упустил вас. Я несколько часов вел наблюдение из Причуды Синклера, прежде чем поехать в РЛШ и наблюдать оттуда. Это традиция моей семьи.

С Tour Magdala я увидел яркое пятно света, растущее на горизонте в районе Арка, и понял, что мне нужно немедленно вернуться. Я позвонил Ролану на мобильный, но он уже отправился искать вас. Видите ли, земля вокруг могилы находится под постоянным контролем при помощи современных средств слежения, и там есть датчики перемещения, которые посылают сигнал тревоги в комнату Ролана. Конечно, он смотрел за ними особенно внимательно из-за парада планет — и потому что Тамми сообщила о наших противниках. Ролан вышел немедленно, как только сработал сигнал тревоги около могилы, и прибыл туда несколько секунд спустя после нападения на вас. Я не слишком отстал от него на машине. Я бы сказал, что напавший на вас… чувствует себя сегодня не так хорошо, как вы. И когда его выпишут из больницы, он будет лечить свои сломанные кости в тюрьме.

Теперь Морин поняла, почему башня была не заперта и дверь открыта.

— Жан-Клод рассчитал время так же хорошо, как и мы, потому что до вчерашнего дня он был членом внутреннего круга наших наиболее доверенных людей, — продолжал Синклер. — Когда мы обнаружили вас и вашу книгу во время двухлетнего периода парада планет, мы были почти уверены, что время пришло. Нам нужно было просто доставить вас сюда на время противостояния.

Питер задал вопрос, который также крутился в голове у Морин. Он обвиняюще посмотрел на Тамми:

— Подожди-ка минутку. Как давно ты знаешь об этом?

Пришла очередь Тамми выглядеть несчастной. Глаза у нее покраснели от стресса, бессонницы и невыплаканных слез.

— Морин, — голос у нее дрогнул, но она продолжала. — Мне так жаль. Я не была с тобой честной. Когда я впервые встретила тебя в Лос-Анджелесе два года назад, мне стоило только раз взглянуть на тебя и твое кольцо и выслушать истории, которые в своей полной наивности ты рассказывала мне… Да, тогда я не предприняла никаких действий, а просто постаралась остаться в круге твоих знакомых и наблюдать за тем, как развиваются твои взгляды. Как только вышла твоя книга, я послала экземпляр сюда, Берри. Мы долгие годы были близкими друзьями, и я знала, что он ищет. Что все мы ищем.

Питеру не понравилось это последнее откровение, потому что Тамми уже начинала ему нравиться. Сейчас, когда он узнал, что она использовала Морин, его чувства изменились.

— Ты все время лгала ей.

Тамми дала волю слезам.

— Он прав. И мне жаль. Тем более жаль, что я никому из вас ничего не могла рассказать.

Ролан успокаивающе обнял Тамми, но именно Синклер выступил в ее защиту.

— Не судите ее слишком строго. Вам может не нравиться то, что она сделала, но у нее для этого были причины. И Тамми рисковала гораздо сильнее, чем вы можете себе представить. Она настоящий самоотверженный борец за дело Пути.

Морин пыталась сложить все это в своей голове — ложь, тщательно спланированный обман, исполнение странных пророчеств и снов, продолжавшихся годами. Но это было слишком в ее нынешнем состоянии. Ее волнение, должно быть, отразилось на ее лице, поэтому Питер быстро вмешался:

— На сегодня этого достаточно. Когда ты поправишься, они смогут заполнить для тебя все пробелы.

Морин помедлила минуту. Оставался еще главный вопрос.

— Когда мы откроем сундук?

Она была искренне удивлена, что они этого еще не сделали. Эти люди посвятили большую часть своей жизни поискам сокровища. Несколько поколений семьи Синклеров потратили миллионы долларов, преследуя эту цель. Хотя они считали ее Долгожданной, она едва ли чувствовала, что заслуживает увидеть это раньше их. Но Синклер настаивал, чтобы никто даже не прикасался к сундуку до тех пор, пока Морин не будет готова, и Ролан лично караулил около него всю ночь, ложась спать между дверью и сундуком.

— Как только вы будете готовы спуститься вниз, — ответил Синклер.

Ролан заерзал — интересное зрелище для такого крупного человека. Тамми заметила это и заботливо спросила:

— Что такое, Ролан?

Увалень-окситанец шагнул ближе к Морин.

— Сундук. Это священная реликвия, мадемуазель. Я думаю… Я верю, если вы прикоснетесь к нему, может быть, это излечит ваши раны?

Морин была глубоко тронута его верой. Она протянула руку и коснулась его руки.

— Не исключено. Давайте посмотрим, если я смогу встать…

Питер встревожился.

— Ты уверена, что готова попробовать это сделать так скоро? Предстоит долгий путь по коридорам и несколько пролетов лестницы.

Ролан улыбнулся Питеру, а потом Морин.

— Мадемуазель, нет нужды идти.

И когда Морин показала, что готова, Ролан без всяких усилий поднял ее с кровати и осторожно понес через весь замок.

Отец Питер Хили молча следовал за гигантом, который, как тряпичную куклу, нес его кузину по коридорам замка. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным, полностью лишенным контроля за ситуацией. У него было чувство, что Морин сейчас находится где-то далеко, куда он не может дотянуться. Находка сундука произошла благодаря божественному вмешательству; он видел это по ней и знал, что остальные тоже так думают. В огромном доме царил дух провидения. Происходило какое-то великое событие, и никто из них не мог пройти через него, не изменившись.

Потом еще состояние Морин. Доктор был потрясен ее раной на затылке; он сказал, что она чудом осталась жива. Питер обдумывал, насколько буквальным может оказаться это заявление. Возможно, Ролан прав. На самом деле, Питер доказывал, что его кузину следует отправить в больницу. Именно Ролан — а не Синклер — воспротивился этому предложению. Гигант категорично утверждал, что Морин нельзя уносить слишком далеко от сундука. Контакт Морин с сундуком уже мог послужить своего рода божественным исцелением.

Подойдя к двери кабинета Синклера, Питер обнаружил так сильно сжал четки в своем кармане, что цепочка врезалась ему в руку.

Сундук стоял на полу, рядом с роскошным диваном. Ролан осторожно положил Морин на бархатные подушки, и она тепло его поблагодарила. Тамми села по одну сторону от нее, Питер — по другую, Синклер и Ролан остались стоять. Долгую минуту никто не шевелился и не говорил. Тишину разорвало тихое рыдание, которое вырвалось у Морин.

Никто больше не пошевелился, когда Морин потянулась вперед. Она положила обе руки на крышку большого сундука и закрыла глаза. Слезы выкатывались из-под ее закрытых век и текли по лицу. Наконец, она открыла глаза и посмотрела в лицо каждому, кто находился вокруг нее.

— Они здесь, — сказала она шепотом. — Я чувствую их.

— Вы готовы? — мягко спросил Синклер.

Морин улыбнулась ему спокойной, понимающей улыбкой, которая преобразила ее лицо. На минуту она перестала быть Морин Паскаль. Она стала кем-то совсем другим, женщиной, до краев наполненной внутренним светом и покоем. Позднее, когда Беранже Синклер вспоминал этот момент, он мог бы сказать, что видел саму Марию Магдалину, сидящую на месте Морин.

Морин повернулась к Тамми с улыбкой, сияющей состраданием. Она потянулась к своей подруге, на миг крепко сжала ее руку, потом отпустила. В эту секунду Тамми поняла, что прощена. Все они пришли сюда ради какой-то божественной цели, какого-то высшего добра, и каждый в комнате знал это. Знание преобразило каждого из них. Тамми спрятала лицо в руках и тихо заплакала.

Синклер и Ролан опустились на колени рядом с сундуком и взглядом спросили подтверждения у Морин. Когда она кивнула, мужчины ухватились за крышку и приготовились к тому, что поднять ее будет тяжело. Но петли не заржавели от времени, как ожидалось. Крышка открылась без усилий, настолько легко, что Ролан чуть не потерял равновесие. Но никто этого не заметил. Все они были слишком поглощены зрелищем двух прекрасно сохранившихся больших глиняных кувшинов, лежащих внутри сундука.

Питер находился в большом напряжении, сидя на своем месте рядом с Морин, но он первым прервал молчание:

— Кувшины — они почти идентичны тем, в которых хранились Свитки Мертвого моря.

Ролан встал на колени рядом с сундуком и благоговейно провел рукой по пробке одного из кувшинов.

— Целый, — прошептал он.

Синклер кивнул.

— Действительно. И посмотри, никакой пыли или эрозии, никаких признаков разрушения или времени. Как будто для этих кувшинов время остановилось.

Ролан прокомментировал:

— Они чем-то запечатаны.

Морин провела рукой по пробке одного из кувшинов, отдернув ее, как от удара электрическим током.

— Может быть, это воск.

— Подождите минуту, — прервал их Питер. — Нам надо это обсудить. Если эти кувшины содержат то, что вы ожидаете, у нас никакого права открывать их.

— Нет? Тогда у кого оно есть? — тон Синклера был резким. — У Церкви? Эти кувшины никуда не отправятся, пока мы все не сможем проверить их содержимое. И последнее место, куда им стоит попасть, это подвалы Ватикана, где они будут скрыты от мира еще на две тысячи лет.

— Я не это имею в виду, — сказал Питер спокойнее, чем он на самом деле себя чувствовал. — Я имею в виду, что внезапное попадание воздуха может повредить бесценные документы, даже разрушить. Я всего лишь предлагаю, чтобы мы нашли подходящее нейтральное место — возможно, через французское правительство — где можно открыть эти кувшины. Если мы их разрушим, все ваши годы поисков пойдут прахом. Это будет преступно и в буквальном, и в духовном смысле.

Лицо Синклера отразило дилемму, стоящую перед ним. Мысль о том, что содержимое кувшинов может быть уничтожено, была слишком ужасной. Но искушение увидеть мечту всей своей жизни, которая находилась в каких-то дюймах от кончиков его пальцев, было трудно побороть, как и его внутреннюю подозрительность к чужакам, вмешивающимся в дела его семьи. На минуту он лишился дара речи, в то время как Ролан встал на колени перед Морин.

— Мадемуазель, — начал он, — это ваше решение. Я верю, что она привела вас к нам и что через вас выскажет нам свою волю.

Морин начала отвечать Ролану, но остановилась, когда ее охватила волна головокружения. Питер и Тамми одновременно рванулись, чтобы поддержать ее. Все померкло для Морин, но только на миг. А потом оно пришло к ней с кристальной ясностью. Когда появились слова, они прозвучали как приказ:

— Открой кувшины, Ролан.

Указание вылетело из ее уст, но голос, который произнес его, не был голосом Морин.

Синклер и Ролан осторожно вытащили кувшины из сундука и положили их на большой стол из красного дерева.

Ролан обратился к Морин с исключительным почтением:

— Какой первым?

Морин, которую с одной стороны поддерживал Питер, а с другой — Тамми, положила палец на один из кувшинов. Она не могла сказать, почему выбрала именно этот, она просто знала, что это правильный выбор. Ролан последовал ее указаниям, обхватив пальцами горлышко кувшина. Синклер нашел на своем письменном столе старинный нож для вскрытия конвертов и начал трудиться над восковой печатью. Тамми стояла рядом, замерев и не отводя глаз от Ролана.

Питер, казалось, окаменел. Среди них он был единственным, кто знал, как надо работать с древними документами и бесценными предметами из прошлого. Возможность полного разрушения была огромной. Даже повреждение кувшинов было бы ужасным несчастьем.

Как будто чтобы подчеркнуть его мысль, отвратительный треск раздался в напряженной атмосфере комнаты. Нож Синклера разбил край кувшина и отломил кусок пробки. Питер сжался и закрыл лицо руками. Но он не мог долго так оставаться, резкий вздох Морин заставил его поднять голову.

— Мои руки слишком большие, мадемуазель, — сказал Ролан Морин.

Своими дрожащими ногами Морин сделала шаг вперед и засунула руку в поврежденный кувшин.

Она вытащила — медленно и осторожно — две книги, написанные на древней, похожей на льняное волокно, бумаге. Черные чернила представляли собой яркий контраст с пожелтевшими страницами. Буквы были маленькими, четкими и вполне разборчивыми.

Питер наклонился над Морин, неспособный сдерживать свое собственное возбуждение перед тем, что сейчас лежало на столе перед ними. Он посмотрел на восторженные лица вокруг него, но вынес свой приговор, обращаясь прямо к Морин. Его голос дрогнул, когда он произнес:

— Свитки. Они написаны на греческом.

У Морин перехватило дыхание. Она с надеждой спросила его:

— Ты можешь что-нибудь прочитать?

Но она знала ответ заранее; вся краска схлынула с его лица. В этот момент каждому в комнате было ясно, что мир, который знал отец Питер Хили, никогда больше не будет для него таким же.

— «Я — Мария, прозванная Магдалиной», — медленно переводил он. — И… — Он остановился не для драматического эффекта, а вследствие сомнения. Но один взгляд на лицо Морин — и Питер понял, что обязан продолжать.

— «Я — законная жена Иисуса, прозванного мессией, который был царским сыном из дома Давидова».

Глава 16

Замок Синих Яблок

28 июня 2005 года

Питер всю ночь трудился над переводом. Морин отказалась покидать комнату, периодически отдыхая на бархатном диване. Ролан принес еще подушек и одеяло. Морин ободряюще улыбалась ему, пока он заботливо суетился вокруг нее. Странно, но она хорошо себя чувствовала. Голова совсем не болела, силы прибавились.

Она оставалась на диване, потому что не хотела стоять у Питера над душой. Достаточно было Синклера, который делал это за всех. Но Питер, казалось, не придавал этому значения; Морин подумала, что он, возможно, даже не замечает этого. Питер полностью погрузился в перевод, с головой ушел в свою священную задачу, как древний переписчик.

Тамми периодически появлялась, чтобы проверить, как идут дела, но потом уходила — в то же самое время, что и Ролан. Морин весь день наблюдала их вместе и пришла к заключению, что это не совпадение. Она подумала про ночь после вечеринки, когда слышала голос Тамми в коридоре у своей комнаты, с ней был мужчина, который говорил с акцентом. Тамми и Ролан. Здесь что-то определенно происходит, но создавалось ощущение, что этот союз сложился недавно. Морин не думала, что они давно увлечены друг другом. Когда все успокоится, она вытянет эту историю из Тамми. Хочется узнать всю правду о взаимоотношениях людей здесь, в замке Синих Яблок.

Ее внимание резко вернулось к свиткам, когда Синклер громко воскликнул:

— Боже мой! Вы только посмотрите на это!

Он стоял над Питером, наблюдая и нервничая. Питер яростно царапал на желтых страницах блокнота, записывая предварительный перевод греческих слов. Все это пока не имело смысла. Предстояла большая работа.

— Что там? — спросила Морин.

Питер взглянул вверх и провел руками по лицу.

— Тебе надо это увидеть. Подойди сюда, если можешь. Я не осмеливаюсь двигать свиток.

Морин медленно поднялась с дивана, все еще чувствуя рану в голове, несмотря на свое чудесное исцеление. Она подошла к столу и заняла место справа от Питера, который сидел в окружении своих заметок, разбросанных вокруг него. Синклер показал на свиток, который изучал Питер.

— Это встречается в конце каждого большого куска, назовем их главами. Выглядит как восковая печать.

Морин проследила за пальцем Синклера и увидела символ, о котором шла речь. Теперь уже знакомый рисунок с кольца Морин, девять кругов, вращающихся вокруг центрального десятого, были вытиснены внизу страницы.

— Личная печать Марии Магдалины, — с благоговением сказал Синклер.

Морин поднесла к изображению свое кольцо. Они были идентичны. В самом деле, отпечатки могли быть сделаны этим же самым кольцом.

К тому времени как солнце встало над замком Синих Яблок, большая часть первой книги, рассказа о жизни Марии Магдалины от первого лица, была переведена. Питер трудился как одержимый над этим Евангелием от Магдалины, склонившись над страницами. Синклер велел принести ему чай, но Питер остановился, только чтобы сделать несколько быстрых глотков. Он выглядел ужасно бледным, и Морин забеспокоилась.

— Пит, ты должен сделать перерыв. Тебе надо поспать несколько часов.

— Нет, — твердо отказался он. — Я не могу остановиться сейчас. Ты не понимаешь, потому что ты еще не видела то, что вижу я. Надо продолжать. Я должен узнать, что будет дальше.

Они все решили подождать, пока перевод не устроит Питера, прежде чем он прочитает им хоть какую-то часть. Они все уважали способности Питера и ту огромную ответственность, которая, как они понимали, лежит на его плечах, но все же им было трудно ждать. На этот момент только Питер знал содержание свитков.

— Я не могу их оставить, — продолжал он, глаза его горели таким лихорадочным огнем, какого Морин никогда не видела раньше.

— Всего на несколько минут. Давай выйдем минут на пять и прогуляемся по свежему утреннему воздуху. Для тебя это будет хорошо. Потом ты сможешь вернуться, и мы попросим принести тебе завтрак сюда.

— Нет, никакой еды. Придется попоститься, пока перевод не будет закончен. Я не могу сейчас остановиться.

Синклер подумал, что понимает чувства Питера, но он также видел, насколько физически истощенным тот выглядит. Он попытался применить другую тактику.

— Отец Хили, работа, которую вы проделали, достойна похвалы, но точность перевода пострадает, если вы будете перегружены. Я попрошу Ролана прийти и охранять свитки, пока вы сделаете перерыв.

Синклер позвонил в колокольчик, чтобы вызвать Ролана. Питер посмотрел вверх на встревоженное лицо Морин.

— Ладно, — сдался он. — Пять минут, только чтобы подышать воздухом.

Синклер отпер ворота, ведущие в сады Троицы, и Морин вошла в них вместе с Питером. Голуби летали над рядами розовых кустов, а фонтан Марии Магдалины журчал под утренним солнцем.

Питер заговорил первым, его голос был тихим и полным благоговения:

— Что происходит, Морин? Как мы сюда попали, как стали частью всего этого? Это как сон, как… чудо. Ты чувствуешь, что это действительно происходит с тобой?

Морин кивнула.

— Да. Я не знаю, как это объяснить, но я ощущаю такое спокойствие по поводу всего этого в целом. Как будто все это произошло в соответствии с неким планом. И ты такая же часть этого, как и я, Пит. Ты не случайно приехал сюда вместе со мной, не случайно выучил древние языки и можешь переводить с греческого. Это все было… организовано. Предопределено.

— Я чувствую, что играю роль в общем плане. Я только еще не уверен, какая это роль и почему именно я.

Морин остановилась, чтобы понюхать одну из великолепных, полностью распустившихся темно-красных роз. Потом она снова повернулась к Питеру.

— Как долго все это продолжается? Было ли это спланировано до нашего рождения? Еще раньше? Было ли суждено твоему дедушке работать над библиотекой Наг-Хаммади, чтобы подготовить тебя? Или же это было спланировано две тысячи лет назад, когда Мария впервые спрятала свое Евангелие?

Питер помолчал минуту, прежде чем ответить.

— Ты знаешь, до прошлой ночи у меня был бы совершенно другой ответ, чем тот, который у меня есть сейчас.

— Почему?

— Из-за нее и того, что она говорит в своих свитках. Магдалина говорит в точности то, что ты сказала. Удивительно. Она говорит, что некоторые вещи запечатлены в Божьем плане, и определенным людям просто суждено сыграть намеченную роль. Морин, это поразительно. Я читаю рассказ из первых уст об Иисусе и апостолах, написанный тем, кто говорит о них такими человеческими словами. Нет ничего подобного этому… — только на миг он заколебался, какое слово употребить — …Евангелию ни в одной церковной литературе. Я просто не достоин этого.

— Нет, ты достоин, — горячо заверила его Морин. — Ты избран для этого. Посмотри, какое божественное вмешательство понадобилось, чтобы привести нас всех сюда, в это место и время, чтобы мы могли рассказать эту историю.

— Но какую историю мы расскажем? — у Питера был измученный вид, и Морин впервые увидела, что он борется с какими-то очень сильными внутренними демонами. — Какую историю я расскажу? Если эти Евангелия подлинные…

Морин остановилась как вкопанная и недоверчиво посмотрела на него.

— Как ты можешь сомневаться? После всего того, что случилось? — Морин потрогала свой затылок, где заживала глубокая рана.

— Сейчас для меня это вопрос веры, Морин. Свитки прекрасно сохранились, на них нет ни одного повреждения, ни одно слово не пропало. Даже кувшины не грязные. Как это возможно? Одно из двух — либо это современная подделка, либо акт воли Божьей.

— Что ты на самом деле думаешь?

— Я провел последние двадцать часов, переводя самый удивительный в мире документ. И многое из того, что я прочитал… в сущности, ересь, но оно также дает представление об Иисусе, которое прекрасно своим необыкновенным и человечным подходом. Но не имеет значения, что я думаю. Свитки еще должны быть проверены на подлинность самым тщательным образом, чтобы весь мир смог принять их.

Он сделал паузу, давая себе время найти подходящие слова для всего того, что крутилось в его голове.

— Если будет доказано, что они подлинные, это изменит мировоззрение, которого придерживалась большая часть человеческой расы в последние две тысячи лет. Изменится все, чему меня учили, все, во что я верил.

Морин долгим взглядом посмотрела на него, своего кузена и лучшего друга. Он всегда казался ей прочным, как скала, столпом силы и честности. Он был также человеком истинной веры и верности своей Церкви.

Она просто спросила:

— Что ты будешь делать?

— У меня не было времени заглядывать так далеко. Мне нужно узнать, что говорит оставшаяся часть этих свитков, увидеть, насколько они опровергают или, надеюсь, подтверждают евангельские рассказы, которые нам известны. Я еще не дошел до того места, где Мария описывает распятие — или воскресение.

Морин вдруг поняла, почему Питер так не хотел покидать свитки, прежде чем закончит перевод. Подлинный рассказ Марии Магдалины о событиях, последовавших за распятием, мог стать решающим для религиозных убеждений одной трети населения земли. Христианство было основано на представлении, что Иисус воскрес из мертвых на третий день. И так как Мария Магдалина была первым свидетелем его воскресения, согласно евангельским рассказам, то ее версия, как очевидца этих событий, жизненно важна.

Во время своего исследования Морин узнала, что теоретики, которые писали о Марии Магдалине как о жене Иисуса, в подавляющем числе стояли на позиции, что Иисус не был сыном Божьим и не восстал из мертвых. Существовали различные теории, считающие, что Иисус выжил во время распятия; еще одна популярная теория состояла в том, что его последователи просто перенесли его физическое тело. Никто никогда не выдвигал теорию, что Иисус имел жену и был сыном Божьим. По какой-то причине, эти два обстоятельства всегда считались взаимоисключающими. Возможно, именно поэтому существование Марии как первого апостола было столь угрожающим для Церкви на протяжении всей истории.

Не сомнений, что все эти вещи вертелись в голове у Питера в течение последних нескольких часов, проведенных в напряжении. Он ответил на вопрос Морин:

— Это будет зависеть от того, какую официальную позицию займет Церковь.

— А если она будут отрицать их? Что тогда? Ты предпочтешь официальные институты Церкви или выберешь то, что в глубине души, считаешь правдой?

— Я надеюсь, что подобные вещи не являются взаимоисключающими, — сказал Питер с кривой улыбкой. — Возможно, это звучит излишне оптимистично. Но, если так случится, тогда придет время.

— Время для чего?

— Eligere magistrum. Выбрать господина.

Когда они закончили свою прогулку и вернулись в замок, Морин убедила Питера принять душ, чтобы освежиться, прежде чем возвращаться к работе. Она вернулась в свою собственную комнату, чтобы умыть лицо и собраться с мыслями. Усталость подкрадывалась к ней, но нельзя было ей уступить. Пока не узнает, что в этих свитках.

Когда Морин вытирала лицо пушистым красным полотенцем, в дверь постучали.

Тамми ворвалась к ней в комнату.

— Доброе утро. Я что-нибудь пропустила?

— Нет еще. Питер собирается прочитать нам первую книгу, как только почувствует, что перевод готов. Он говорит, она ошеломляющая. Но это все, что я знаю.

— Где он сейчас?

— В своей комнате, у него небольшой перерыв. Не хотел оставлять свитки, но мы настояли. Он переживает трудное время, даже несмотря на то, что никогда не признается в этом публично. На нем лежит огромная ответственность. Может быть, даже огромный долг.

Тамми примостилась на краешке кровати Морин.

— Знаешь, чего я не понимаю? Почему людей так волнует идея, что Иисус был женат и имел детей? Как это может принизить Его и Его послание? Почему христиане должны этого бояться?

Тамми продолжала говорить об этом со страстью; она явно серьезно размышляла над этим.

— Как насчет знаменитого отрывка из Евангелия от Марка, того, который они читают во время брачной церемонии? «В начале же создания Бог мужчину и женщину сотворил их. Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью; так что они уже не двое, но одна плоть».

Морин с удивлением наблюдала за ней.

— Я не ожидала, что ты можешь так точно цитировать Евангелия.

Тамми подмигнула ей.

— Евангелие от Марка, глава 10, стихи с шестого по восьмой. Люди постоянно используют Евангелие против нас, стараясь преуменьшить значение Марии, так что я решила посвятить себя поиску стихов, которые поддерживают наши убеждения. А именно это Иисус проповедует прямо в Евангелии. Найди себе жену и оставайся с ней. Так почему тогда он проповедует то, что не подходит для него лично?

Морин выслушала Тамми и внимательно обдумала ее вопрос.

— Хороший вопрос. Что касается меня, то идея о том, что Иисус был женат, делает его более доступным для понимания.

Тамми еще не закончила:

— И если Бог выступает перед нами как отец, то почему бы Христу, сыну Божьему, созданному по его образу и подобию, не иметь детей? Как это влияет на его божественную сущность? Я просто не понимаю.

Морин покачала головой, не находя ответа на такой сложный вопрос.

— Я предполагаю, что это, в конце концов, вопрос для Церкви и для отдельных людей, в зависимости от их веры.

С наступлением вечера Питер объявил, что закончил предварительный перевод первой книги.

Синклер встал из-за стола.

— Вы готовы перевести ее для нас, отец? Если так, то я бы хотел позвать Ролана и Тамару. Они принимают в этом очень большое участие.

Питер кивнул Синклеру.

— Да, позовите их. — Потом он посмотрел прямо на Морин, в его глазах странным образом сочетались тень и свет. — Потому что пришло время.

Тамми и Ролан поспешили спуститься вниз, присоединившись к остальным, собравшимся в кабинете Синклера. Когда все окружили Питера, он объяснил, что есть еще ряд шероховатостей в переводе, которые потребуют времени, и понадобится мнение других экспертов. Но в целом у него есть серьезный перевод и понимание того, кем, на самом деле, была Мария и какова была ее роль в жизни Иисус Христа.

— Она называет это Книгой Великого Времени.

Взяв кипу желтых страниц из блокнота, отец Хили начал медленно читать, обращаясь к своей аудитории:

— «Я — Мария, прозванная Магдалиной, царевна из колена Вениамина и дочь назареев. Я — законная жена Иисуса, Мессии Пути, который был царским сыном из дома Давидова и происходил из рода священников, потомков Аарона.

Многое написано о нас и еще больше будет написано в будущем. Многие, кто пишет о нас, не знают истины и не были свидетелями Великого Времени. Слова, которые я доверю этим страницам, — есть правда перед Богом. Это — то, что случилось в моей жизни в течение Великого Времени, Мрачного Времени и все, что произошло потом.

Я оставляю эти слова детям будущего, чтобы, когда время придет, они могли найти их и узнать правду о тех, кто проложил Путь»

История жизни Марии Магдалины развернулась перед ними во всех неожиданных, ошеломляющих деталях.

Глава 17

Галилея

26 год н. э.

Грязь под ногами Марии была мягкой и прохладной. Она взглянула вниз на свои ступни и увидела, что ноги совершенно испачканы. Ее это не волновало ни капельки. Более того, сегодня это была всего лишь еще одна неприглядная деталь ее внешнего вида. Блестящие золотисто-каштановые волосы, доходившие до пояса, свисали спутанными прядями; свободная рубашка была не подпоясана.

До этого, когда она попыталась незаметно выскользнуть из дома, ее обнаружила недовольная Марфа.

— И куда это ты собираешься пойти в таком виде?

Мария хихикнула, нисколько не беспокоясь, что ее застигли во время побега.

— Я просто собиралась выйти в сад. А он огорожен стеной. Никто меня не увидит.

Не похоже было, чтобы ее слова убедили Марфу:

— Не подобает женщине твоего ранга и положения носиться по грязи, как какой-то босоногой служанке.

Неодобрение Марфы не выглядело искренним. Она привыкла к вольнодумству своей юной золовки. Мария, без сомнения, совершенное создание Божье, и Марфа души в ней не чаяла. Кроме того, у девочки было довольно мало возможностей дать волю своим желаниям. Жизнь ее была омрачена тенью ответственности, и большую часть времени она несла ее на своих плечах с грацией и мужеством. В тот редкий день, когда у Марии находилась свободная минута, чтобы побродить по саду, не стоило отказывать ей в этом маленьком удовольствии.

— Твой брат вернется перед заходом солнца, — подчеркнуто напомнила Марфа Марии.

— Я знаю. Не беспокойся, он меня не увидит. Я вернусь вовремя и помогу тебе с ужином.

Мария поцеловала жену брата в щеку и убежала, чтобы насладиться одиночеством в саду. Марфа с грустной улыбкой наблюдала за тем, как она уходит. Мария такая маленькая и хрупкая, легко относиться к ней, как к ребенку. Но она уже не ребенок, напомнила себе Марфа. Она уже молодая женщина, достигшая брачного возраста, женщина с глубоким и серьезным пониманием своей судьбы.

Мария совсем не думала о своей судьбе. Завтра для этого будет достаточно времени. Она подняла голову, и терпкий аромат октября, смешанный с легким ветерком с Галилейского моря, наполнил ее ноздри. На северо-западе стояла гора Арбель, гордая и уверенная, освещенная дневным солнцем. Она всегда думала о ней как о своей собственной горе, скалистой громаде среди плодородной красной почвы, которая возвышалась рядом с местом ее рождения. И она так сильно скучала по ней. Недавно семья стала проводить больше времени в другом своем доме в Вифании, так как близость к Иерусалиму была важна для работы ее брата. Но Мария любила дикую красоту Галилеи и обрадовалась, когда ее брат объявил, что они проведут осень здесь.

Мария любила эти минуты уединения среди полевых цветов и оливковых деревьев. Мгновения одиночества становились все более редкими, и она смаковала каждую секунду, когда ей удавалось украдкой воспользоваться таким случаем. Здесь она могла в мире и покое полностью насладиться красотой Божьей, не связанная строгими правилами в одежде и традициях, которые были неотъемлемой частью ее жизни.

Брат однажды застал ее здесь и спросил, что она делала все эти часы, когда ее считали «пропавшей».

— Ничего! Абсолютно ничего!

Лазарь сурово посмотрел на младшую сестру, но потом смягчился. Он был в ярости, когда она не появилась на их послеполуденной трапезе, но его злость породил страх. Он очень заботился о своей прекрасной, умной сестренке, но был также ее стражем. Ее здоровье и благополучие стояли для него на первом месте. Забота о них являлась священным долгом перед семьей, перед народом, перед Богом.

Когда он наткнулся на нее, лежащую в траве с закрытыми глазами совершенно неподвижно, на миг его охватил дикий ужас. Но Мария зашевелилась, как будто почувствовав его панику. Прикрыв от солнца свои заспанные глаза, она взглянула вверх в сердитое лицо своего брата. Вид у него был поистине зверский.

Гнев Лазаря стих, когда она заговорила с ним. Он впервые начал понимать, как отчаянно она нуждается в этих редких минутах уединения. Будущее единственной дочери из колена Вениамина было предначертано с рождения. Ее судьба отмечена принадлежностью к царскому роду и пророчеством. Его младшую сестру ждал династический брак, тот, который предсказывали великие пророки Израиля — брак, являющийся, как многие верили, отражением абсолютной воли Божьей.

«Слишком маленькие плечи для такого тяжелого груза», — думал Лазарь, слушая ее. Мария говорила так, как обычно не позволяла себе, открыто и эмоционально. Это заставило ее брата с внезапным чувством вины осознать, какой страх она по-настоящему испытывает перед предназначенной ей ролью в истории. Это было странно, но он редко позволял себе думать о ней как о человеческом существе. Сестра — драгоценностью, требующая охраны и заботы. Он относился ко всем этим задачам с необыкновенным усердием и идеально исполнял их. Но он также любил ее — хотя, пока он не встретил свою жену, Марфу, он не позволял себе полностью осознать это чувство, как и любое другое.

Лазарь был очень молодым, когда умер его отец. Может быть, слишком молодым, чтобы взять на себя огромную династическую ответственность своей семьи вдобавок к своим обязанностям землевладельца. Но юноша поклялся своему отцу в его последние дни жизни, что он не подведет дом Вениамина. Он не подведет свой народ и не подведет Бога Израиля.

Со всей решимостью Лазарь приступил к своим многочисленным обязанностям, в том числе и к опеке Марии. Жизнь его была жизнью человека долга и ответственности. Лазарь позаботился об образовании и воспитании сестры, которое бы соответствовало ее благородному происхождению. Чувства были роскошью и даже опасной роскошью.

Но потом Господь, в благословении своем, дал ему Марфу.

Она была старшей из трех сестер из Вифании, которые происходили из одной из благородных семей Израиля. Это учитывалось при устройстве брака, хотя Лазарь имел возможность выбрать из трех девушек. Он выбрал Марфу сначала по чисто практическим причинам — как самую старшую, рассудительную и ответственную, с большим опытом ведения домашнего хозяйства. Младшие девушки были слишком легкомысленными и слегка избалованными; он боялся, что в этом смысле они могут оказать негативное влияние на его сестру. Красота всех девушки привлекала, но у Марфы была более безмятежной. Она действовала на него необычайно успокаивающе.

Брак по расчету обернулся большой любовью, и Марфа нашла путь к сердцу Лазаря. Когда его мать внезапно умерла, оставив маленькую Марию без материнской заботы, Марфа безо всяких усилий взяла на себя эту роль.

Мария думала о Марфе, когда остановилась отдохнуть в тени своего любимого дерева. Завтра придет первосвященник Ионафан Анна, и начнутся приготовления к бракосочетанию. Больше не удастся ускользнуть без сопровождения на такое долгое время, поэтому Мария решила по максимуму использовать представившуюся возможность. Действительно, придет время, а они все знали, что оно скоро наступит, когда ей придется покинуть свой любимый дом и отправиться на юг со своим будущим мужем. Ее мужем!

Иса.

Сама мысль о человеке, с которым она была помолвлена, наполняла Марию теплотой. Любая женщина позавидовала бы ее положению будущей царицы при династическом царе. Но нечто гораздо большее, чем его положение, наполняло Марию радостью — он сам. Люди называли его Иешуа, этого старшего сына и наследника дома Давидова. Но Мария звала его детским прозвищем — Иса, к большой досаде ее брата и Марфы.

— Не подобает называть нашего будущего царя и избранного вождя народа детским прозвищем, Мария, — отчитал ее Лазарь во время последнего посещения Исы.

— Это для нее, — ответил глубокий, мягкий голос, который без усилий привлекал к себе внимание.

Лазарь осекся. Он оглянулся и увидел, что там стоит сам Сын Льва, Иешуа.

— Мария знает меня с раннего детства, и она всегда называла меня «Иса». Я бы не променял это ни на что другое.

Брат Марии выглядел оскорбленным, пока Иса не разрядил обстановку своей улыбкой. Что-то волшебное заключалось в одном выражении его лица, какая-то все преображающая теплота. Остаток вечера был чудесным, когда люди, которых Мария любила больше всего, собрались вокруг Исы и внимали его мудрости.

Лежа под самым большим из двух оливковых деревьев, Мария погружалась в сон под послеполуденным солнцем, а в голове у нее проплывал образ ее будущего мужа.

Когда Мария впервые почувствовала, что тень упала на ее лицо, она запаниковала, думая, что проспала. Уже темнеет! Лазарь будет в ярости.

Но когда она тряхнула головой, чтобы прояснить ее, то поняла, что еще полдень, солнце ярко сияло над горой Арбель. Мария резко взглянула вверх, чтобы увидеть, какой предмет бросил тень на ее спящее лицо. Она задохнулась, замерев от удивления, прежде чем со всей страстью юной влюбленной девушки броситься к фигуре, стоящей перед ней.

— Иса! — радостно крикнула она.

Он раскрыл объятия и на миг прижал ее к себе, прежде чем отступить назад, чтобы взглянуть сверху вниз на ее нежное лицо.

— Моя маленькая голубка, — сказал он, используя прозвище, которое дал ей в детстве. — Как это возможно, что ты становишься все прекраснее с каждым днем?

— Иса! Я не знала, что ты придешь. Никто мне не сказал…

— Они не знали. Для них это будет сюрприз. Но я не мог позволить, чтобы приготовления к моей свадьбе прошли без меня. — Он снова обрушил на нее всю силу своей улыбки. Минуту Мария изучала его черты, глубокие темные глаза, подчеркнутые острыми скулами. Иса — самый прекрасный мужчина, которого она когда-либо видела, самый прекрасный в мире.

— Но мой брат говорит, что тебе небезопасно появляться здесь сейчас.

— Твой брат — великий человек, который слишком много беспокоится, — убеждал ее Иса. — Бог поможет и защитит.

Пока Иса говорил с ней, Мария посмотрела на себя и с ужасом осознала, какая она растрепанная. В длинных распущенных волосах запутались трава и листья, подходящая оправа для ее обнаженных, покрытых грязью рук и ног. В этот момент она даже отдаленно не напоминала будущую царицу. Она начала, заикаясь, бормотать извинения за свой внешний вид, но Иса прервал ее звонким, раскатистым смехом.

— Не беспокойся, моя голубка. Я пришел увидеть тебя, а не твою одежду и не твой титул. — Он протянул руку, чтобы игриво вытащить листок у нее из волос.

Она улыбнулась ему, поправляя свою рубашку и отряхиваясь от пыли.

— Мой брат смотрит на это иначе, — сказала Мария с притворной озабоченностью.

Лазарь очень строго относился к вопросам протокола и чести; он был бы вне себя, если бы узнал, что она сейчас стоит в их саду, без сопровождения и в неподобающей одежде — и в присутствии будущего царя из рода Давидова.

— Я справлюсь с Лазарем, — заверил ее Иса. — Но просто спокойствия ради почему бы тебе не побежать домой и не сделать вид, что ты меня не видела. Я уйду через заднюю дверь и вернусь вечером, после того, как меня должным образом представят. Таким образом, ни твой брат, ни Марфа не застанут нас врасплох.

— Тогда увидимся вечером, — неожиданно робко ответила Мария. Она задержалась на один краткий миг, прежде чем повернуться в сторону дома.

— Разыграй удивление, — со смехом крикнул ей вслед Иса, наблюдая, как удаляющаяся фигурка его будущей жены бежит через сад по направлению к дому своего брата.

Этот день и последовавшая за ним ночь отпечатались в памяти Марии на всю оставшуюся жизнь. Это был последний раз, когда она чувствовала себя беззаботной, влюбленной и счастливой.

Ионафан Анна действительно пришел на следующий день, но онприбыл с новым планом. Политический и духовный климат в Иерусалиме проявлял растущую нестабильность, и чтобы избежать возрастающей угрозы со стороны римлян планы пришлось изменить. На тайном совете священники избрали нового вождя, на совете, который посчитал Иешуа не подходящим для того, чтобы взять на себя обязанности помазанника. Члены совета пришли вместе с Анной, чтобы представить свои соображения.

Марию вместе с Марфой выслали из комнаты перед их приходом, но она отказалась прятаться, пока самые авторитетные люди обсуждают ее будущее. Иса улыбнулся, но его глаза напугали ее. В них была неуверенность. Она никогда раньше не видела его неуверенным. Вопреки желанию Марфы, Мария спряталась за дверью в коридоре и стала слушать.

Разговор шел на повышенных тонах, некоторые кричали, люди перебивали друг друга. Часто было трудно разобрать, что они обсуждают. Резкий голос, громкий и скрипучий, принадлежал Ионафану Анне.

— Ты сам навлек это на себя, связавшись с зилотами. Римляне никогда не позволят нам вступить хоть в какой-нибудь союз с тобой, потому что среди твоих сторонников есть убийцы и мятежники. Мы бы привели на бойню свой собственный народ.

Спокойный, мелодичный голос, который ему ответил, принадлежал Исе.

— Я принимаю любого человека, который предпочитает следовать за мной и искать Царствие Божие. Зилоты знают о моем происхождении от Давида. Я — их законный вождь. И ваш.

— Ты не понимаешь, с чем мы столкнулись, — отрубил Анна. — Новый прокуратор, Понтий Пилат, — это варвар. Он прольет столько крови, сколько ему покажется необходимым, чтобы не дать нам высказать даже самые основные требования. Он выставляет напоказ свои языческие знамена на наших улицах, чеканит богохульные символы на наших монетах и постоянно напоминает нам, что мы бессильны против него. Он, не колеблясь, уничтожил бы любого из нас, если бы почувствовал, что мы в Храме поддерживаем восстание против Рима.

— Тетрарх поддержит нас, — сказал Иса. — Возможно, он воспротивится новому прокуратору.

Анна сплюнул.

— Ирод Антипа не поддерживает ничего, кроме своей собственной похоти и удовольствий. Рим его прикармливает. Он считает себя иудеем только тогда, когда это соответствует его амбициям.

— Его жена — назареянка, — многозначительно сказал Иса.

Этот комментарий встретили молчанием. Иса проповедовал либеральные учения назареев, главой которых была его мать. Назареи не соблюдали закон так строго, как иудеи в Храме. Они включали женщин в свои обряды и даже признавали, что женщина может быть пророком. Они также позволяли язычникам прислушиваться к их учениям и участвовать в службах.

Когда Анна подчеркнул фактор зилотов как основную причину, почему совет лишает Ису своей поддержки, все в комнате знали, что это лишь дымовая завеса, скрывающая правду. Учения Исы были слишком революционными, слишком подверженными влиянию назареев. Храмовые священники просто не могли контролировать его.

Подняв вопрос о жене Ирода как о назареянке, Иса бросил вызов храмовым священникам. Он как будто выступил в своей пророческой роли царя из рода Давидова и мессии без их участия и сделал это, как назарей. Такой выбор был исключительно рискованным. Хотя он мог уменьшить власть храмовых священников, он мог также сработать против Исы, если народ лишит его своей широкой поддержки в пользу традиционных лидеров.

Но Анна еще не закончил свою атаку. Его голос прозвенел в напряженной атмосфере комнаты.

— «Имеющий невесту есть жених».

Снова в комнате воцарилось молчание, и Мария похолодела, стоя за дверью. Язык пересох у нее во рту. Это была ссылка на Песнь Песней, поэму, написанную царем Соломоном, чтобы отпраздновать династический союз домов Израиля. Анна неприкрыто намекал на обручение Марии с Исой. Чтобы царь мог править народом, согласно традиции, ему следовало избрать невесту равного ему царского происхождения. Мария, как потомок царя Саула из колена Вениамина, была по крови царевной высочайшего ранга в Израиле и с младенчества обручена с Иешуа, сыном Льва Иуды. Колена Иуды и Вениамина сочетались с древнейших времен, когда дочь Саула, Мелхола, вышла замуж за Давида.

Чтобы стать династическим царем по закону, нужно иметь династическую царицу. Анна прямо угрожал расторгнуть обручение.

Именно брат Марии заговорил первым. Лазарь был человеком, который всегда полностью контролировал свои эмоции, и только самые близкие ему люди почувствовали бы напряжение в его голосе, когда он обратился к первосвященнику:

— Ионафан Анна, моя сестра обручена с Иешуа по закону. Пророки предсказали, что он будет мессией для нашего народа. Я не вижу, как мы можем сбиться с пути, который Бог избрал для нас.

— Ты осмеливаешься говорить мне, что избрал Бог? — рявкнул Анна.

Стоя за дверью, Мария сжалась от страха. Лазарь был благочестивым человеком, и оскорбления первосвященника его задели.

— Мы верим, что Бог избрал другого человека. Праведного защитника закона, человека, который будет защищать все, что священно для нашего народа, не создавая политической угрозы римлянам.

Вот оно что. Правда была высказана, и все могли услышать ее. Праведный защитник закона. Таким способом Анна показал Исе, что они не будут терпеть его назарейские реформы, несмотря на его безупречное происхождение.

— И кто это? — спокойно спросил Иса.

— Иоанн.

— Креститель? — недоверчиво спросил Лазарь.

— Он — родственник Льва, — присоединился еще один резкий голос, который Мария не узнала. Возможно, это тот более молодой священник, Каиафа, зять Анны.

— Он не из рода Давидова, — голос Исы оставался спокойным.

— Нет. — Это был Анна. — Но его мать из рода священников, потомков Аарона, а отец из саддукеев. Люди думают, что он преемник пророка Илии. Этого будет достаточно, чтобы склонить людей последовать за ним, если он женится на подходящей невесте.

Они вернулись в исходную точку. Анна стремился обеспечить обручение Марии с избранным ими кандидатом на роль мессии. Она была предметом, который требовался всем им, чтобы узаконить любое царствование.

Следующий голос говорил зло и возмущенно. Мария никогда не встречала Иакова, младшего брата Исы, но догадалась, что это был он, когда услышала его крик. Голос звучал, как голос Исы, но без спокойного самоконтроля, который всегда отличал его старшего брата.

— Вы не можете просто взять и выбрать мессию, как товар на базаре. Мы все знаем, что Иешуа избран, чтобы вывести наш народ из рабства. Как вы осмеливаетесь найти замену только потому, что боитесь за свое собственное высокое положение!

Поднялся шум, мужчинам приходилось кричать друг другу. Мария попыталась разобрать голоса и слова, но она была слишком потрясена. Все могло измениться, предчувствие пронизывало ее до мозга ее тонких костей.

Дребезжащий командный голос Анны перекрыл остальные голоса:

— Лазарь, как опекун этой девушки, только ты можешь принять решение разорвать помолвку и обручить дочь Вениамина с кандидатом, которого мы выбрали. Сейчас все в твоих руках. Но могу напомнить тебе, что твой отец был фарисеем и верным слугой Храма. Я хорошо знал его. Он ждал бы от тебя правильного решения.

Через всю комнату Мария могла почувствовать тяжесть, которая легла на плечи Лазаря. Это правда, их отец посвятил себя Храму и служил закону до самой своей смерти. Ее мать была назареянка, но для этих мужчин это не имело значения. Лазарь поклялся отцу на его смертном одре, что будет защищать закон и сохранять положение колена Вениамина любой ценой. Перед ним стоял ужасный выбор.

— Вы хотите, чтобы моя сестра вышла замуж за Крестителя? — осторожно спросил Лазарь.

— Он праведный человек и пророк. И как только Иоанн будет помазан как мессия, твоя сестра приобретет такой же статус, как его жена, какой она имела бы с этим человеком, — ответил Анна.

— Иоанн — отшельник, аскет, — вмешался Иса. — У него нет ни желания, ни необходимости иметь жену. Он выбрал жизнь в уединении, потому что это больше приближает его к тому, чтобы слышать глас Божий. Вы хотите разрушить его одиночество и положить конец его добрым делам, заставив его вступить в брак со всеми обязанностями, которые налагает на него закон?

— Нет, — ответил Анна, — мы ни к чему не будем принуждать Иоанна. Он женится на девушке, чтобы подтвердить перед людьми свой статус мессии. После этого она будет жить в доме его родственника, и Иоанн сможет вернуться к своим проповедям. Она будет выполнять свои династические обязанности, как это необходимо по закону, и он тоже.

Мария слушала, молясь, как бы справиться с подкатывающейся тошнотой и не обнаружить себя. Она знала, что «династические обязанности по закону» означают рождение детей — от аскета Иоанна. Уже и так плохо, что эти люди пытаются лишить ее величайшего счастья, о котором она когда-либо мечтала, каким был ее брак с Исой. Но при всем этом они пытаются лишить Ису его места будущего царя.

И потом был еще сам Иоанн Креститель. Мария никогда не видела этого человека, который проповедовал на берегах реки Иордан, но в народе о нем ходили легенды. Он был старшим троюродным братом Исы, но они очень отличались по темпераменту. Иса почитал Иоанна, часто говорил о нем как о великом слуге Божьем, как о праведном и благочестивом человеке. Но Иса также видел ограниченность Иоанна. Он объяснил это Марии, когда она однажды спросила его о яростном проповеднике, который крестил водой. Иоанн отвергал женщин, язычников, увечных и все, что считал нечистым, а Иса верил, что слово Божие принадлежит всем людям, которые хотят слышать его. Это не послание для избранных, а благая весть для каждого. Эти различия и были причиной споров между Исой и Иоанном.

После смерти своих родителей Иоанн проводил большую часть времени на бесплодных берегах Мертвого моря. Там он сроднился с кумранскими ессеями, суровой сектой аскетов, у которых перенял многие из своих строгих обрядов. Кумранская секта жила в суровых условиях и презирала тех, кого они называли «толкователями скользкого». Они говорили об Учителе Праведности, который принесет покаяние и строжайшее соблюдение закона.

Иса тоже провел время среди ессеев и объяснял их взгляды Марии. Он уважал их преданность Богу и закону, хвалил за добрые дела и благотворительность. Иса считал многих ессеев своими близкими друзьями на всю жизнь и удалялся в полное уединение в Кумран для медитации. Но там, где Иоанн впитал в себя суровые ограничения ессеев, там Иса окончательно отвергал многие из их взглядов как суровые и нетерпимые.

Иса рассказал Марии о других подробностях жизни Иоанна, о странной диете, которую он перенял в Кумране, об акридах с медом, о его необычной одежде, сделанной из звериных шкур и грубой верблюжьей шерсти, которая вызывала зуд и колола кожу. Он объяснил, что его троюродный брат Креститель предпочел жизнь в пустыне, под открытым небом, где он чувствовал себя ближе к Богу. Это нельзя было назвать достойным существованием для женщины благородного происхождения или для ребенка. И явно не к этому Марию Магдалину готовили всю ее недолгую жизнь.

Неимоверная тяжесть свалилась на Лазаря. Пока мужчины снова спорили в соседней комнате, слезы катились по лицу Марии. Она больше не могла отличить один голос от другого. Какой из них принадлежит Лазарю и что он говорит? Ее брат любил и уважал Ису как человека и как потомка Давида, хотя он никогда не был увлечен реформами назарейского Пути. Лазарь был очень привержен традициям, его отец был фарисеем и оказывал сильную финансовую поддержку Храму в Иерусалиме.

Ионафан Анна вынуждал его сделать мучительный выбор: поддержи он Ису законного династического царя и исполнителя всех пророчеств, и Лазарь будет отвергнут Храмом. Намек на это содержался в словах первосвященника. Тогда у Лазаря не останется никакого реального выхода, кроме как присоединиться к назареям, разделив их реформистские убеждения, в которые он не верил.

Более умеренные люди, включая Лазаря, были довольны, пока Ису принимали и назареи, и священники Храма. Но тут начинался ужасный раскол, полное разделение двух партий, которое создало бы вражду между великими династическими семьями Израиля и породило жестокое соперничество. Простой народ встал бы перед мучительным выбором.

Но в этот момент Марию заботил только один-единственный выбор, который следовало сделать.

Решение Лазаря поддержать власть храмовых священников имело более далеко идущие последствия, чем просто разрушить девичьи мечты Марии и заставить ее вступить в нежеланный брак. Этот выбор мог навсегда изменить ход истории на последующие тысячелетия.

Той ночью Иса пришел к соглашению с Лазарем: он обязан принести эти новости Марии. Лазарь согласился, вероятно с большим облегчением, и Марию привели в отдельную комнату для встречи с человеком, считавшимся ее будущим мужем.

Когда Иса увидел ее дрожащее тело и заплаканное лицо, ему стало ясно, что она слышала большую часть разговора. И когда Мария увидела печаль в глазах Исы, она поняла, что ее судьба решена. Она бросилась в его объятия и плакала, пока у нее не осталось больше слез.

— Но почему? — спросила она его. — Почему ты согласился на это? Почему ты позволил им забрать у тебя царство, которое принадлежит тебе?

Иса погладил ее по голове, чтобы успокоить, и улыбнулся своей мягкой улыбкой.

— Возможно, мое царство не на этой земле, моя голубка.

Мария покачала головой; она не поняла. Иса увидел это и продолжил объяснять:

— Мария, моя работа — учить Пути, показывать людям, что Царство Божие не за горами, что у нас есть сила здесь и сейчас освободиться от всякого угнетения. Чтобы делать это, мне не нужна земная корона или царство. Мне нужно только охватить столько людей, сколько смогу, чтобы разделить с ними слово Пути Божьего.

Я всегда думал, что унаследую престол Давида, а ты будешь сидеть рядом со мной, но если этому не суждено случиться на земле, мы подчинимся этому как воле Божьей.

Мария думала над его словами, с трудом пытаясь быть смелой и принять их. Ее воспитывали как царевну; вот почему она получила имя Мария, титул, предназначенный для дочерей благородных семей в назарейской традиции. Ее также учили назарейские женщины во главе с матерью Исы. Великая Мария взяла на себя обучение маленькой Марии с самого раннего возраста, не только чтобы подготовить ее к жизни с Сыном Давида, но и чтобы преподать ей уроки их особого реформистского мировоззрения. Выйдя замуж за Ису, Мария надела бы такое же красное покрывало назарейских священниц, какое носит Великая Мария.

Но теперь этого не будет.

Мария не могла вынести потерю и снова начала плакать. Тут ее поразила еще одна ужасная мысль, и всхлипывания оборвались.

— Иса? — прошептала она, страшась задать вопрос.

— Да?

— На ком ты теперь женишься?

Иса посмотрел на нее с такой удивительной нежностью, что Мария подумала, что ее сердце разорвется. Он взял ее за руки и заговорил с ней спокойно, но твердо:

— Ты помнишь, что сказала моя мать, когда ты последний раз заходила в наш дом?

Мария кивнула, улыбаясь сквозь слезы.

— Я никогда не забуду это. Она сказала: «Бог создал тебя совершенной супругой для моего сына. Вы будете не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает».

Иса кивнул.

— Моя мать — мудрейшая из женщин и великая пророчица. Она увидела, что ты создана для меня Богом. Если Бог решил в замысле своем, что я не буду иметь тебя, то я не буду иметь никого другого.

Волна облегчения затопила ее. Среди всего прочего, мысль о другой женщине рядом с Исой была самой невыносимой. Потом суровая действительность еще раз поразила ее с ошеломляющей силой.

— Но… если я буду женой Иоанна… он никогда не позволит мне стать назарейской священницей.

Лицо Исы стало очень серьезным, когда он ответил:

— Да, Мария. Иоанн будет настаивать, чтобы ты строжайшим образом соблюдала закон. Он презирает реформы для нашего народа, и он может быть очень твердым с тобой и принуждать к покаянию. Но помни, что я говорил тебе и чему тебя также учила моя мать. Царство Божие — в сердце твоем, и ни один угнетатель — ни римляне, ни Иоанн — не могут забрать его у тебя.

Он взял Марию за подбородок и, глядя прямо в ее огромные зеленовато-карие глаза, сказал:

— Слушай внимательно, моя голубка. Мы должны идти по этой тропе с милосердием и делать то, что будет правильно для детей Израиля. Это означает, что я не могу сейчас выступить против Ионафана Анны и Храма. Я подчинюсь их решению, чтобы учение Пути могло продолжаться в мире и распространяться по земле, и соглашусь сделать две вещи. Я буду присутствовать на вашей свадьбе с Иоанном вместе со своей матерью и позволю Иоанну крестить меня. Так я покажу, что признаю его духовный авторитет.

Мария торжественно кивнула. Она пойдет по тропе, которая сейчас лежала перед ней; это была ее обязанность. Слова Исы, полные любви и силы, помогут ей пройти через это.

— Ты очень сильная для такой малышки, — сказал он мягко. — Я всегда видел в тебе эту силу. Однажды ты станешь великой царицей, вождем нашего народа.

Он остановился в дверях, чтобы еще один, последний раз взглянуть на нее, и, прежде чем уйти, высказал последнюю мысль. Он приложил руку к своему сердцу.

— Я всегда буду с тобой.

Иоанном Крестителем было не так легко манипулировать, как ожидали Ионафан Анна и его совет.

Когда они пришли к нему со своим предложением, Иоанн обвинил их в отсутствии справедливости и назвал их порождениями ехидниными. Он напомнил им, что уже есть мессия в лице его троюродного брата, пророк, избранный Богом, и он, Иоанн, не достоин занять это место. Священники возразили, ответив, что люди называют Иоанна великим пророком, преемником Илии.

Но Иоанн ответил:

— Я не один из них.

— Тогда скажи нам, кто ты такой, чтобы мы могли сказать народу Израиля, который последовал бы за тобой, как за пророком и царем.

Иоанн ответил в своей загадочной манере:

— Я глас вопиющего в пустыне.

Он прогнал фарисеев, но проницательный молодой священник Каиафа уловил смысл странного заявления Иоанна, «Я глас вопиющего в пустыне», как ссылку на пророка Исаию. Действительно ли при помощи такой запутанной фразы из писания Иоанн называет себя пророком? Проверяет ли он священников таким образом?

Посланцы священников вернулись на следующий день, и на этот раз они обратились к Иоанну с просьбой о крещении. Он настаивал на их покаянии во всех грехах, прежде чем обдумает это. Это раздражало священников, но они знали, что должны играть по правилам Иоанна или рискуют потерять его как ключевой элемент их стратегии. Если они примут крещение из рук Иоанна, это усилит их позиции среди масс населения, которые объявляли Иоанна пророком, что в точности соответствовало моменту.

Когда священники подтвердили свое покаяние, Иоанн погрузил их в Иордан, но напомнил им:

— Я крещу вас водою, но идет Сильнейший меня в глазах Господа.

В этот день священники оставались вместе с Иоанном и говорили ему о своем плане, пока толпа на речном берегу постепенно уменьшалась. Иоанн не хотел ничего из того, что ему предлагали. Среди прочих спорных вопросов, он наотрез отказывался брать жену и, уж конечно, не женщину, обрученную с его троюродным братом. Но совет приготовился к возражениям Иоанна и успел их подробно обсудить, благодаря его горячности в предыдущий день. Они говорили о Лазаре, праведном и благороднейшем человеке из дома Вениамина, и как этот добрый человек боится, что его благочестивая сестра, выйдя замуж, подпадет под влияние назареев.

Подобная откровенность заставила Иоанна дрогнуть. Это было его слабое место. Хотя он полагался на пророчества, говорившие, что Иешуа — избранный, у него росла озабоченность по поводу пути, по которому шел его троюродный брат вместе с назареями и их вопиющего неуважения к закону. Иоанн отпустил их и назвал обсуждение законченным.

Священники ушли, оставив решение Иоанна неизменным.

Позднее в этот же день Иса пришел на восточный берег реки Иордан, чтобы выполнить обещание, данное Анне. Большое количество сторонников сопровождало Ису, и эта встреча двух столь известных людей привлекла множество народа со всей реки. Иоанн жестом руки остановил Ису.

— Ты пришел ко мне за крещением? — спросил он. — Возможно, мне скорее надо креститься от тебя, ибо ты — избранный Богом.

Иса улыбнулся в ответ:

— Брат, оставь теперь. Ибо так надлежит нам исполнить всякую правду.

Иоанн кивнул, не показывая удивления или какого-то другого чувства в ответ на очевидное выражение признания со стороны Исы. Это был первый раз, когда они сошлись вместе после махинаций Ионафана Анны, и впервые им представилась возможность оценить друг друга. Креститель отвел Ису в сторону, подальше от ушей толпы, и заговорил с ним, осторожно подбирая слова, пытаясь выяснить планы на будущее своего троюродного брата.

— «Имеющий невесту есть жених».

Иса не проявил никакой реакции на слова Иоанна. Он просто кивком выразил свое согласие с этим соглашением.

Иоанн продолжал:

— А друг жениха, стоящий и внимающий ему, радостью радуется, слыша голос жениха. Сия-то радость моя исполнилась, в твоем бескорыстном даре праведности, если это правда, что даешь его свободно.

Иса снова кивком выразил свое согласие:

— Я выполню свой долг — буду другом жениха. Тебе должно расти, а мне умаляться, и быть по сему.

Это была своего рода словесная игра, обмен выпадами между двумя великими пророками, когда каждый из них выяснял, какую позицию занимает другой. Удовлетворенный тем, что его троюродный брат согласен мирно уступить свое положение, как и свою невесту, Иоанн повернулся к толпе, собравшейся на берегах Иордана. Он заявил людям, прежде чем призвать Ису выйти вперед:

— За мною идет Муж, Который стал впереди меня, потому что Он был прежде меня.

Как только прозвучали слова Иоанна, Иса погрузился в реку. Слова указывали на то, что если Иоанн готов занять место мессии, то Иса будет наследником его престола. «Он был прежде меня» — было ясным указанием, что Иоанн все же признает пророчества о рождении Исы. Эта фраза должна была защитить Иоанна в глазах умеренных людей, которые поддерживали Иоанна и боялись назарейских реформ, но все же почитали Ису как дитя пророчеств. Его первые слова, «За мною идет Муж», указывали на то, что Иоанн принимает на себя роль помазанника. Иоанна, проповедника из пустыни, в его одежде из шкур и с его крайне нетерпимым стилем, легко можно было недооценить. Но его действия и слова на берегах реки Иордан в тот день, показали, что он гораздо более умелый политик, чем многие себе представляли.

Когда Иса вышел из воды, толпа одобрительными возгласами приветствовала этих двух великих людей, родственных друг другу пророков, которых коснулся Господь. Но молчание воцарилось в долине, когда с небес появился одинокий белый голубь и грациозно пролетел над головой Исы, Льва Давидова. Это был момент, который останется в памяти людей в долине Иордана и за ее пределами до тех пор, пока стоит земля.

Каиафа вернулся к реке Иордан на следующий день вместе со своей свитой фарисеев. Он спланировал свою стратегию, внимательно наблюдая за Иоанном. Вчерашнее крещение Исы не послужило той цели, которую они с Анной задумали. Они верили, что, подчиняясь крещению, Иса публично признает власть Иоанна. Однако это событие послужило людям напоминанием о том, что беспокойный назарей был избранным по пророчеству. Сейчас фарисеям требовалось ослабить влияние идеи о том, что Иса — это Мессия. Единственным способом сделать это было как можно быстрее передать титул мессии кому-то другому, и единственным подходящим кандидатом являлся Иоанн.

Но Иоанна взволновал знак в виде голубя. Разве то, что эта птица появилась с небес сразу после крещения, не доказывает, что Иса — избранник Божий? Иоанн колебался, не вернуться ли, в конце концов, к поддержке позиции своего троюродного брата. Каиафа, который был великим учеником своего тестя, Анны, был готов к подобному варианту и нанес ответный удар.

— Твой троюродный брат — назарей — сегодня побывал у прокаженных, — сообщил он Иоанну.

Иоанн был ошеломлен. Трудно найти кого-то более нечистого, чем эти несчастные, отвергнутые Богом. И посещение его троюродным братом этих созданий после своего крещения не укладывалось в голове Крестителя.

— Вы уверены, что это правда? — спросил он.

Каиафа серьезно кивнул.

— Мне жаль сообщать, но он действительно был в таком нечистом месте этим утром. Мне сказали, что он проповедовал им грядущее Царствие Божие. Он даже позволил им прикасаться к нему.

Иоанн был удивлен, что Иса пал так низко и так скоро. Он хорошо знал, что назарей сильно повлияли на его троюродного брата. Разве его матерью не была Мария, глава этой группы? Но она — женщина, и следовательно, имеет мало значения кроме того, что оказала большое влияние на своего сына. Однако, если Иса окунулся в мир нечистот, когда еще и дня не прошло после его крещения, возможно, Бог отвернулся от него.

И еще надо подумать о девушке, об этой дочери Вениамина. Иоанн глубоко встревожился, что ее зовут Мария — назарейское имя, указывающее на воспитание в их непристойных традициях.

Но к пророчеству, относящемуся к самой девушке, следовало подходить со всей серьезностью ради спасения народа. Ее называли Дщерью Сиона, как сказано в книге пророка Михея. В этом отрывке упоминалась Мигдаль-Эдер, Башня Стада, пастушка, которая поведет людей: «А ты, башня стада, холм дщери Сиона! К тебе придет и возвратится прежнее владычество, царство — к дщерям Иерусалима».

Если Мария действительно та женщина, о которой говорит пророчество, то Иоанн обязан убедиться, что она стоит на прямом пути праведности. Каиафа заверил его, что девушка достаточно молода и, несомненно, достаточно набожна, чтобы получить воспитание, которое Иоанн считал подходящим с точки зрения самого традиционного подхода к закону. В самом деле, ее брат умолял их сделать это, пока не стало слишком поздно. Помолвка этой царевны из колена Вениамина с Исой была расстроена из-за его симпатии к назареям. Абсолютно допустимо с точки зрения закона. Разве первосвященник Ионафан Анна собственноручно не написал бумаги о расторжении помолвки?

Что более важно, Иса и его назарейские сторонники не протестовали против этого решения и обещали поддержать Иоанна в его положении помазанника. Иса даже согласился присутствовать на свадьбе. В этом предложении вовсе не было ничего ужасного. Если Иоанн женится на царевне из колена Вениамина и станет помазанником, число крещений, которые он проводит, увеличится десятикратно. Он сможет призвать гораздо больше грешников и показать им путь к покаянию. Он станет Учителем Праведности из пророчеств их предков.

Перед лицом возможности обратить гораздо большее число грешников и научить детей Израиля, как найти Божий путь к покаянию, Иоанн согласился жениться на девушке из колена Вениамина и занять свое место в истории своего народа.

Свадьба Марии из дома Вениамина и Иоанна Крестителя, потомка первосвященников из рода Аарона и Садока, состоялась на холме Кана в Галилее. На ней присутствовали знатные люди, назарей и фарисеи. Как и было обещано, пришел Иса со своей матерью, братьями и группой учеников.

Благочестивая мать Иоанна, Елисавета, была двоюродной сестрой Марии, матери Исы. Но и Елисавета, и ее муж, Захария, умерли за несколько лет до свадьбы их сына. Не было близких родственников, чтобы сделать необходимые приготовления к празднику, а сам Иоанн недостаточно разбирался в этом, да его и не волновали подобные вопросы. Когда Великая Мария заметила, что гости не обеспечены всем необходимым, она взяла на себя обязанности по подготовке к свадьбе как старшая по возрасту женщина из семьи Иоанна. Она пришла туда, где сидел ее собственный сын с несколькими своими сторонниками и сказала:

— У них не хватает вина для свадьбы.

Иса внимательно выслушал свою мать:

— Какое отношение это имеет ко мне? — спросил он ее. — Это не моя свадьба. Не годится мне вмешиваться.

Старшая Мария не согласилась с ним и сказала об этом своему сыну. Во-первых, она чувствовала себя обязанной убедиться, что свадьба будет достойной памяти Елисаветы. Но помимо этого, Мария была мудрой женщиной, которая знала людей и знала пророчества. Это будет подходящее время, чтобы напомнить собравшимся знатным людям и священникам об уникальном положении ее сына в их общине. Иса согласился с некоторой неохотой.

Призвав слуг, Мария приказала им:

— Что он ни попросит, сделайте без разговоров.

Слуги ожидали указаний Исы. После минутных раздумий он потребовал, чтобы они принесли шесть больших сосудов, каждый до краев наполненный водой. Слуги сделали это, поставив глиняные сосуды для воды перед ним. Он закрыл глаза и произнес молитву, проводя руками над каждым из сосудов. Когда он закончил, он приказал слугам зачерпнуть жидкость. Первая служанка так и сделала и налила жидкость в свою чашу. В глиняных сосудах больше не было воды. Каждый из них был наполнен дорогим сладким красным вином.

Иса приказал служанке отнести чашу вина Каиафе — распорядителю церемонии. Каиафа поднял чашу в приветствие Иоанну, жениху, и похвалил его за качество вина.

— Большинство людей сперва подают хорошее вино и приберегают плохое на конец, когда все напьются, — пошутил Каиафа. — А ты лучшее вино приберег напоследок.

Иоанн посмотрел на Каиафу с некоторым смущением. Ни он, ни священник не знали о том, что произошло. Единственным признаком, что случилось что-то необычное, было тихое шушуканье нескольких слуг в задней части дома и некоторых учеников-назареев. Но прошло совсем немного времени, и все в Галилее точно знали о произошедшем на свадьбе в Кане.

После свадьбы Иоанна и Марии никто не говорил о женихе и невесте. Действительно, династический брак затмило нечто более из ряда вон выходящее. Предметом обсуждения среди простого народа было чудесное превращение воды в вино. По этому поводу в этой северной области Галилеи имя Исы не сходило с уст. Он был их единственным мессией, несмотря на все уловки Храма.

Власть и популярность Иоанна распространялись к югу, с берегов Иордана около Иерихона, через Иерусалим и далее в пустынную местность вокруг Мертвого моря. Подогреваемое священниками из Храма, число сторонников Иоанна росло до тех пор, пока берега реки не переполнились людьми, умоляющими о крещении. Требование Иоанна, чтобы эти люди строжайшим образом соблюдали закон, увеличивало число жертвоприношений — и, следовательно, пополняло казну Храма. Все были довольны последствиями их соглашения.

Все, кроме Марии Магдалины, которая теперь была замужем за Крестителем.

К счастью, этого союза не желали ни жених, ни невеста. Иоанн хотел только остаться в пустыне и делать дело Божье. Он готов был следовать закону, который требовал от людей плодиться и размножаться и посещать свою жену в надлежащее время с целью произведения потомства. Но кроме этих периодов, особо продиктованных законом и традицией, он совсем не желал общества хоть какой-нибудь женщины.

Найти место, куда поселить Марию, оказалось первой заботой для только что женившегося Иоанна. Он не делал тайны из того, что не хочет ее видеть рядом с местом своего служения. Действительно, кумранские ессеи вообще не разрешали женщинам жить вместе с ними, но изгоняли их в отдельные постройки, потому что считали их по природе своей нечистыми. И мать Иоанна умерла, что представляло собой проблему. Если бы Елисавета была жива, Мария жила бы в доме своей свекрови.

Этот вопрос обсуждался Иоанном и Лазарем перед свадьбой, и Мария подсказала своему брату, чего бы ей хотелось. Лазарь настоял, чтобы его сестре было позволено продолжать жить с ним и Марфой в их семейных поместьях в Магдале и Вифании. Мария могла бы постоянно общаться с родными, а эти благочестивые люди присматривали бы за ней. И Вифания находилась достаточно близко от Иерихона, на тот редкий случай, когда Иоанну требовалось посетить свою жену.

Это было подходящее решение и довольно удобное для Иоанна, которого мало интересовала жизнь Марии вообще, кроме подтверждения, что она всегда ведет себя как благочестивая и готовая к покаянию женщина. Если эта девушка должна стать матерью его сына, она должна быть безупречной. Мария заверила Иоанна, что в его отсутствие она будет подчиняться своему брату, как делала это всегда. Она постаралась не показать свою радость, когда он разрешил ей остаться с Лазарем и Марфой.

Но радость Марии оказалась недолгой, когда Иоанн изложил остальные свои требования. Он не позволит Марии общаться с теми, кто исповедует учение назареев. Ей не разрешается посещать дом Великой Марии, наиболее уважаемой ею учительницы и подруги. И она никогда не появится в публичном месте, где говорит Иса. Иоанна раздражал тот факт, что некоторые из его собственных учеников покинули берега Иордана, чтобы последовать за его троюродным братом. Креститель бранил их за то, что они стали назареями и называл их отвратительным прозвищем «толкователи скользкого». Соперничество между совершенно разными служениями назарея-Исы и аскета-Крестителя постоянно нарастало. Иоанн не хотел, чтобы его опозорила собственная жена; ей никогда не будет позволено находиться среди назареев. Иоанн заставил Лазаря торжественно поклясться в этом.

Молодая, наивная и никогда не встречавшая ничего, кроме любви и одобрения, Мария хотела переубедить Иоанна, но впервые в жизни получила от своего мужа пощечину, когда попыталась возразить. Левая рука Иоанна отпечаталась на щеке Марии на весь оставшийся день как прочное подтверждение того, что она не должна спорить с ним по вопросам послушания. В тот же день Креститель покинул новобрачную в ее доме в Магдале, даже не попрощавшись.

Мария страшилась посещений Иоанна и радовалась, что они случались редко и через большие промежутки времени. Иоанн приходил в Вифанию, только когда находился поблизости по своим собственным делам, чаще всего при путешествии из святилища на берегу в Иерусалим. Формально он спрашивал о здоровье Марии и, когда это соответствовало закону, исполнял свои супружеские обязанности. Во время этих посещений Иоанн учил Марию закону и требовал от нее раскаяния, одновременно объявляя, что приблизилось Царство Божие.

Как царевна из дома Вениамина, Мария знала, что не подобает сравнивать своего мужа с кем-то другим, но она не могла удержаться от этого. Все дни и ночи ее были наполнены мыслями об Исе и его учении. Ее поражало, что и Иса, и Иоанн проповедовали во многом одно и то же — грядущее Царство Божие — потому что значение этого события сильно отличалось у этих двух пророков. По Иоанну, это было грозное послание, страшное предостережение об ужасе, ожидающем неправедных. По Исе, это была прекрасная возможность для всех людей, кто открыл свое сердце Господу.

Когда однажды Мария узнала, что Иса должен придти в Вифанию вместе со своей матерью и группой сторонников-назареев, она почувствовала, как радость возвращается в ее сердце впервые за много-много дней.

— Они сюда не придут. И ты не можешь пойти к ним, Мария. Твой муж запрещает это, — Лазарь сделал каменное лицо в ответ на просьбы своей сестры.

— Как ты можешь так поступать со мной? — причитала Мария. — Они — мои старые друзья, а некоторые из них — и твои старые друзья тоже. Рыбаки Петр и Андрей, которые играли вместе с нами на ступеньках Капернаума и на берегу Галилейского моря. Как ты можешь отказать им в гостеприимстве?

Душевная борьба отразилась на лице брата Марии. Решение отвернуться от друзей детства, от Исы и Великой Марии, уважаемых детей Давида, мучило его. Но у Лазаря был приказ от первосвященника не принимать назареев, когда они будут проходить мимо на своем пути из Иерусалима. Более того, муж его сестры дал четкие указания, что она не должна присутствовать там, где проповедуют учение назареев. Лазарь поклялся, что будет беречь благочестие Марии в границах, очерченных ее мужем.

— Я делаю это для твоего же блага, сестра.

— И выдал меня замуж за Крестителя ты тоже для моего же блага? — Мария не стала дожидаться его ответа. Она выскочила из дома и убежала в сад, где могла позволить себе поплакать.

— Он действительно хочет для тебя самого лучшего.

Мария не слышала, как Марфа подошла к ней; она была слишком погружена в свое горе, чтобы обратить на нее внимание. И как бы сильно она ни любила Марфу, ей не хотелось слышать больше поучений о послушании. Мария начала говорить, но Марфа прервала ее:

— Я здесь не для того, чтобы ругать тебя. Я здесь, чтобы помочь тебе.

Мария внимательно посмотрела на Марфу. Жена брата никогда не шла наперекор его желаниям или хоть как-нибудь противилась ему. Однако в Марфе была спокойная сила, и в этот момент Мария видела на лице своей невестки отражение этой силы.

— Мария, ты мне как сестра, в некотором смысле — как родная дочь. Я не могу видеть, как ты страдаешь весь этот год. И я горжусь тобой, как и твой брат. Я знаю, он не говорил тебе, но мне он говорит об этом постоянно. Ты выполнила свой долг, как благородная дочь Израиля, и все это с высоко поднятой головой.

Мария вытерла слезы, а Марфа продолжала:

— Лазарь уезжает в Иерусалим по делам. Он не вернется до завтрашнего вечера. Назареи будут здесь в Вифании, они встречаются в доме Симона.

Мария широко раскрыла глаза. Неужели это действительно та самая послушная, набожная Марфа предлагает такой ловкий план?

— У Симона? Ты имеешь в виду вон тот дом?

Мария показала на дом, который был хорошо заметен из их собственной усадьбы. Марфа кивнула.

— Если ты будешь вести себя очень осторожно и совершенно незаметно, я посмотрю в другую сторону, когда ты захочешь навестить своих старых друзей.

Мария стиснула Марфу в объятиях и воскликнула:

— Я люблю тебя!

— Шшш! — Марфа вырвалась из объятий Марии, оглядываясь вокруг, чтобы убедиться, что за ними никто не следит. — Если Лазарь придет повидать тебя перед отъездом в Иерусалим, ты должна злиться на него. Он не должен ничего заподозрить, иначе нас обеих ждут большие неприятности.

Мария серьезно кивнула Марфе, с трудом пытаясь удержаться от улыбки. Марфа поспешила вернуться в дом, чтобы проводить Лазаря, оставив Марию танцевать под оливковыми деревьями.

Мария подошла к дому Симона с бокового входа, по дороге прикрыв свои приметные медно-рыжие волосы одним из самых плотных своих покрывал. Она попросила разрешения войти, и ее немедленно впустили внутрь, где Мария с радостью увидела много знакомых лиц. Она быстро оглядела комнату, но не увидела самых важных и любимых людей — значит, Иса со своей матерью еще не пришел.

Мария повернулась и встретила ослепительную улыбку Саломеи, дочери Иродиады и падчерицы Ирода, тетрарха Галилеи. Мария радостно вскрикнула, узнав ее, потому что они вместе учились у Великой Марии. Они радостно и тепло обнялись.

— Что ты делаешь здесь, так далеко от дома? — спросила ее Мария.

— Мать дала мне разрешение последовать за Исой и продолжить свое обучение, чтобы я могла получить семь покрывал. — Семь покрывал могли носить только женщины, которые прошли посвящение как первосвященницы. — Ирод Антипа дает моей матери все, что она пожелает, и он симпатизирует назареям. Он только не выносит Крестителя.

Саломея тут же закрыла рот, как только у нее вырвались эти слова. Она выглядела ужасно смущенной.

— Прости. Я забыла.

Мария печально улыбнулась ей.

— Нет, Саломея, не извиняйся. Иногда я сама забываю.

Саломея посмотрела на нее с глубоким сочувствием:

— Это так ужасно для тебя?

Мария покачала головой. Она любила Саломею, как сестру, и они действительно так называли друг друга, что было традиционно для назарейских священниц. Но Мария все-таки была царевной, и ее учили вести себя соответствующим образом. Она бы не стала плохо говорить о своем муже, неважно перед кем.

— Нет, это не так ужасно. Я редко вижу Иоанна.

Саломея поспешила ухватиться за ее слова, как будто чувствовала необходимость загладить свой промах:

— Надеюсь, я тебя не оскорбила, сестра. Это просто потому, что Креститель говорит ужасные вещи о моей матери. Он называет ее блудницей и прелюбодейкой.

Мария кивнула. Она слышала обо всем этом. Мать Саломеи, Иродиада, была внучкой Ирода Великого и унаследовала некоторые отрицательные черты печально известного царя. Она оставила своего первого мужа, чтобы выйти замуж за Ирода Антипу, который правил Галилеей, и тетрарх предпринял такие же действия, разведясь со своей арабской женой, чтобы жениться на Иродиаде. Иоанн возмущался, что иудейский монарх показывает такое вопиющее неуважение к закону, и открыто объявлял, что брак Ирода Антипы с Иродиадой — это прелюбодеяние. До сих пор Ирод, хотя и был явно раздражен, не предпринимал реальных действий против Иоанна в ответ на его обвинения. Как тетрарху Галилеи, ему хватало постоянного лавирования между капризами Цезаря и требованиями, которые налагало это трудное место; ему не нужна была еще одна головная боль в лице этого несносного аскетичного пророка.

Тот факт, что Иродиада была назареянка, не улучшал мнение Иоанна о культуре назареев. Это еще больше доказывало ему, что женщин никогда нельзя допускать к власти или даже к общественным свободам; ясно, что это превращает их в распутниц. Иоанн часто использовал Ирода и Иродиаду в качестве примера испорченности назареев.

Но если Иоанн нажил себе врага в лице тетрарха, Иса заслужил восхищение жены Ирода. Когда единственная дочь Иродиады достигла совершеннолетия, Иродиада послала ее учиться Пути. За время, проведенное вместе в Галилее, Саломея и Мария очень сблизились, еще больше связанные своей духовной любовью к Великой Марии и ее сыну.

— Наша сестра Вероника здесь, — сказала Саломея, желая переменить тему. Племянница Симона, Вероника, была очаровательной и глубоко духовной молодой женщиной, которая училась вместе с ними в доме матери Исы. Мария любила Веронику и огляделась вокруг в поисках своей дорогой подруги.

— Вот она! — Саломея схватила Марию за руку и подтолкнула ее в другую часть комнаты навстречу улыбающейся Веронике. Три женщины, сестры по назарейской вере, тепло обнялись. Но у них было мало времени для разговора, потому что в комнату вошел Иса.

За ним следовала его мать и два младших брата, Иаков и Иуда. А также братья-рыбаки из Галилеи и сурового вида мужчина, которого, как знала Мария, звали Филипп. Иса приветствовал всех, кто находился в комнате, но остановился перед Марией.Он тепло обнял ее, но с должной пристойностью и уважением к благородной женщине, которая является женой другой мужчины. Он одарил ее долгим взглядом, показывая свое удивление тем, что она ослушалась своего брата, но ничего не сказал.

Мария улыбнулась ему и приложила руку к своему сердцу.

— Царство Божие — в сердце моем, и никакой угнетатель не заберет его у меня.

Иса улыбнулся ей в ответ с выражением величайшей доброты, потом вышел в середину комнаты и начал учить.

Это была прекрасная ночь, пронизанная любовью друзей и словом Пути. Мария уже почти забыла, каким важным было для нее Слово и каким вдохновенным учителем был Иса. Но сидеть у его ног и слушать проповедь значило чувствовать Царство Божие здесь, на земле. Она не могла себе представить, как можно осуждать такие прекрасные слова или сознательно отрицать эти учения любви, сострадания и милосердия.

Когда Иса встал, чтобы уйти, он подошел к Марии и нежно прикоснулся к ее животу.

— Ты беременна, маленькая голубка.

Мария раскрыла рот от удивления. Иоанн оставался на ночь для исполнения своих обязанностей в прошлом месяце, но она и представления не имела, что понесла.

— Ты уверен?

Иса кивнул.

— Мальчик растет в чреве твоем. Будь спокойна, маленькая голубка. Ибо я вижу, что ты благополучно разрешишься от бремени.

На миг тень пробежала по его лицу.

— Скажи своему брату, что твои роды должны произойти в Галилее. Попроси его, чтобы он позволил тебе уехать утром, с первыми лучами солнца.

Мария была озадачена этим. Вифания была расположена близко от Иерусалима, и лучшие повивальные бабки и врачи находились под рукой, если возникнут осложнения. Для нее имело смысл остаться здесь, и Лазаря еще целый день не будет дома. Но Иса видел что-то в тот краткий миг, когда тень пробежала по его лицу. Это заставило его настаивать, чтобы она покинула Вифанию и немедленно отправилась в Галилею.

Мария не знала: в тот пророческий миг Иса увидел, что ей нужно как можно дальше держаться от Иоанна.

— Шлюха! — кричал Иоанн Марии, пока снова и снова наносил ей удары. — Я знал, что уже слишком поздно для тебя и твоих распутных назарейских учений. Как ты осмелилась ослушаться мужа и брата!

Марфа и Лазарь находились в дальней части дома в Вифании, но они могли слышать, как он ее бьет. Марфа тихо плакала, сидя на кровати, когда слышала, как удары обрушиваются на крошечное тело Марии. Это была ее вина. Она подговорила Марию ослушаться четких приказов ее мужа и брата. Марфа чувствовала, что это именно она заслуживает побоев.

Лазарь сидел неподвижно, застыв от страха и чувства собственной беспомощности. Он был зол на Марфу и Марию, но гораздо больше его волновали побои, которые получала его сестра от рук своего мужа. Он был бессилен что-то сделать по этому поводу. Вмешаться означало нанести еще большее оскорбление Иоанну, этого он не осмеливался сделать. Кроме того, это обычное дело, когда муж бьет свою ослушавшуюся жену. В более традиционных семьях так часто происходило. Действия Иоанна соответствовали его пониманию закона.

Они еще не знали, как Иоанн обнаружил, что Мария присутствовала на собрании назареев. Находился ли прошлой ночью среди них доносчик? Или же дар пророчества, которым владел Иоанн, был настолько сильным, что он видел Марию в своих собственных видениях?

Какой бы ни была причина, Иоанн пришел в Вифанию на следующий день и в припадке необузданной ярости решил наказать каждого, кто участвовал в обмане. Он узнал, что его молодая жена преданно сидела у ног его троюродного брата прошлой ночью. Хуже того, она сидела вместе с распущенным отродьем блудницы Иродиады. То, что Мария выставляла напоказ свои симпатии к назареям и дружбу с Саломеей, было источником позора и смущения для Иоанна. Это могло разрушить его репутацию.

Проклятая женщина! Разве она не понимает, что любое пятно на имени может повлиять на его работу и преуменьшить послание Божие? Это доказывает, что у женщин нет разума, нет способности видеть последствия своих поступков. Женщины — греховные создания по своей природе, дочери Евы и Иезавели. Иоанн начал приходить к выводу, что, возможно, все они неисправимы.

Иоанн выкрикивал все это и многое другое, продолжая наносить удары. Мария съежилась в углу, закрывая руками голову в тщетной надежде защитить свое лицо. Было слишком поздно; багровый кровоподтек расплывался вокруг ее глаза, а нижняя губа распухла и кровоточила в том месте, где его кулак наткнулся на ее зубы. Ей удалось выкрикнуть:

— Остановись, ты навредишь ребенку.

Иоанн остановил свою руку, занесенную для следующего удара:

— Что ты сказала?

Мария глубоко вздохнула, стараясь успокоиться:

— Я беременна.

Иоанн холодно посмотрел на нее:

— Ты — назарейская шлюха, которая провела ночь в доме другого мужчины без сопровождения. Я даже не могу быть уверен, что этот ребенок — мой.

Мария медленно заговорила, пытаясь встать:

— Я не такая, как ты называешь меня. Я пришла к тебе девственницей, и я никогда не была с другим мужчиной, кроме тебя, моего законного мужа. — Она подчеркнула эти последние три слова. — Ты зол, потому что я ослушалась тебя, и я заслуживаю твоего гнева.

Теперь она твердо стояла на ногах. На целую голову ниже его, она выпрямилась и посмотрела ему в лицо:

— Но твой ребенок не заслуживает, чтобы в нем сомневались. Однажды он станет царем нашего народа.

Иоанн издал горлом какой-то звук и повернулся, чтобы уйти.

— Я изложу Лазарю точные условия твоих родов. — Он открыл дверь и широким шагом вышел в коридор. Не оглядываясь назад, он нанес последний словесный удар:

— Если этот ребенок — девочка, я охотно отрекусь от вас обеих.

Было далеко за полдень следующего дня, когда Мария отважилась выйти в сад подышать воздухом. Сад был частный, окружен стенами, так что никто не увидел бы следы унижения, которые покрывали ее лицо. Или, по крайней мере, так она думала.

Мария услышала шорох в кустах, который заставил ее сердце остановиться. Что это было? Кто это был?

— Эй! — позвала она, запинаясь.

— Мария? — прошептал женский голос, после чего снова послышался шорох. Внезапно из-за кустов около стены сада выступила женская фигура.

— Саломея! Что ты здесь делаешь? — Мария бросилась обнимать свою подругу, царевну из рода Ирода, которая прокралась сюда, как обычный вор.

Саломея сразу не смогла ответить. Она замерла, уставившись на разбитое лицо Марии.

Мария отвернулась.

— Что, так плохо? — спросила она шепотом.

Саломея сплюнула.

— Моя мать права. Креститель — это животное. Как он осмелился так обращаться с тобой! Ты — женщина благородного рода.

Мария начала защищать Иоанна, но поняла, что у нее нет сил. Она внезапно почувствовала себя усталой, измученной событиями последних дней и той растущей данью, которую беременность начинала брать с ее маленького тела. Она села на каменную скамью и прижалась к своей подруге.

— Я принесла тебе это. — Саломея вручила Марии шелковый мешочек. — Здесь в баночке целебная мазь. Она залечит твои ушибы.

— Как ты узнала? — спросила Мария. Ей внезапно пришло в голову, что Саломея знает то, чему свидетелями были только Марфа и Лазарь.

Саломея пожала плечами.

— Он это видел. — «Он» мог быть только один. — Он не рассказал мне, что случилось. Он только сказал: «Отнеси самую лучшую целебную мазь своей сестре Марии. Она понадобится ей немедленно». А потом он предупредил меня, что меня здесь никто не должен видеть.

Узнав о видении Исы, Мария попыталась улыбнуться, но вместо этого разбитая губа заставила ее поморщиться. Очаровательное лицо Саломеи потемнело от гнева, когда она увидела, какую боль испытывает ее подруга.

— Почему он это сделал? — потребовала ответа Саломея.

— Я ослушалась его.

— Как?

— Я присутствовала на встрече назареев.

К Саломее пришло понимание.

— А, так значит, мы теперь враги, вот что беспокоит Крестителя. Интересно, когда он начнет публично обличать Ису? Наверняка это будет его следующий шаг.

Мария раскрыла глаза.

— Они — родственники, и Иоанн публично представил Ису во время его крещения. Он так не поступит.

— Нет? Я в этом не так уверена, сестра, — размышляла Саломея. — Моя мать говорит, что Иоанн — коварный, как змея. Подумай об этом. Он женился на тебе, чтобы узаконить свое царствование, а сейчас ты беременна его наследником. Он обличает мою мать как прелюбодейку, использует тот факт, что она — назареянка, как оружие против нее и против остальных из нас. Какой будет следующий шаг? Публично лишить Ису своей поддержки, опираясь на то, что, по мнению Иоанна, мы, назареи, не уважаем закон. Он не успокоится, пока не уничтожит Путь.

— Я не думаю, что Иоанн пойдет на это, Саломея.

— Ты не думаешь? — Саломея рассмеялась, ее смех прозвучал слишком грубо для такой молодой девушки. — Ты не провела столько времени около Ирода, сколько я. Удивительно, на что только не пойдут мужчины, чтобы упрочить свое положение.

Мария вздохнула и покачала головой:

— Я знаю, тебе трудно поверить, но Иоанн — хороший человек и истинный пророк. Я бы никогда не вышла за него замуж, если бы не верила, что он такой, и мой брат никогда не согласился бы на это. Иоанн отличается от Исы, он — резкий и грубый, но он верит в Царство Божие. Он живет только ради того, чтобы помочь людям обрести Бога через покаяние и закон.

— Да, он верит, что помогает мужчинам. Что же касается женщин, то Иоанн скорее утопит нас всех в своей драгоценной реке, чем предложит нам спасение. — Саломея скорчила гримасу, чтобы показать свое презрение. — И он стал марионеткой в руках фарисеев именно потому, что у него самого нет никаких общественных или политических способностей. Он идет туда, куда они его направляют. И я гарантирую, что под этим руководством он зайдет так далеко, что поставит под сомнение законность рождения Исы, если его не остановить.

Мария посмотрела на свою подругу. Кое-что из того, что сказала Саломея, заставляло ее нервничать, и все же это был страх, смешанный с уважением. Ее подруга детства научилась хорошо разбираться в политике во время своего пребывания во дворце Ирода.

— Что ты предлагаешь?

Когда Мария подняла голову вверх, солнечный луч осветил ее лицо, подчеркнув багрово-черные кровоподтеки на ее лице. Царевна из рода Ирода передернулась при виде прекрасного, тонкого лица Марии, отмеченного такими знаками. Когда Саломея заговорила, это прозвучало с мягкой решимостью:

— Я заставлю Иоанна Крестителя заплатить за свои деяния — против тебя, против Исы, против моей матери. Так или иначе.

Дрожь прошла по телу Марии при этих словах. Несмотря на полуденное солнце, она внезапно почувствовала, что ей очень-очень холодно.

Стремительность, с которой произошел арест Иоанна, была ошеломляющей. Много позже Мария узнала, что Саломея поспешила в зимний дворец Ирода около Мертвого моря, где полным ходом шло празднование по случаю дня рождения Ирода Антипы. Ирод потребовал, чтобы Саломея станцевала для него и его гостей — о грации и красоте девушки ходили легенды, и к тому же гости приехали издалека, чтобы отдать дань уважения Ироду. Тетрарх чувствовал, что это был бы жест доброй воли — выставить напоказ свою падчерицу.

Саломея вошла в комнату, когда праздник в римском духе был в полном разгаре. Она была одета в сверкающие шелка, на ней блестели золотые цепочки, подаренные ей отчимом, который в ней души не чаял. Когда она появилась в комнате, среди гостей поднялась суматоха, они вытягивали шеи, чтобы лучше видеть великолепную царевну.

— Ты самая лучшая драгоценность в моем царстве, Саломея, — объявил ее отчим. — Давай, станцуй для нас. Увидеть твою грацию будет захватывающим зрелищем для этих гостей.

Саломея приблизилась к трону Ирода, с которого он правил пиром. Вид у нее был довольно дерзкий.

— Не знаю, смогу ли я танцевать, отчим. На сердце у меня так тяжело после путешествия, что я вряд ли смогу танцевать.

Иродиада, сидящая на подушках рядом с Иродом, выпрямилась.

— Что так подействовало на тебя, дитя?

Саломея рассказала им душераздирающую историю об ужасном человеке, которого зовут Креститель, и о том, как его слова ранили ее и, казалось, преследовали, куда бы она ни направлялась.

— Кто он, этот Креститель? — задал вопрос гость, знатный римлянин.

Ирод отмахнулся.

— Никто. Один из нескольких так называемых мессий, которые появились в этом году. Он, конечно, причиняет беспокойство, но не слишком сильное.

На это Саломея разразилась слезами и бросилась к ногам своей матери. Она кричала об ужасных прозвищах, которыми этот человек, Креститель, называет Иродиаду. Она была испугана, потому что этот пророк призывал к свержению Ирода и предсказывал, будто дворец падет вместе со всеми ними. Он внушил людям ненависть к Ироду, такую сильную, что Саломея не могла больше в безопасности путешествовать вместе с назареями, если не была хорошо замаскирована.

— Он говорит скорее как мятежник, чем как пророк, — заметил знатный римлянин. — Будет лучше что-то быстро предпринять по этому поводу.

У Ирода не было настроения заниматься политикой, но он не мог позволить себе проявить слабость перед посланцем из Рима. Он позвал свою стражу и приказал:

— Арестуйте этого человека, Крестителя, и доставьте его сюда. Я посмотрю, хватит ли у него мужества сказать все эти вещи мне в лицо.

Собравшиеся гости приветствовали это решение и последовали примеру римлянина, подняв чаши в честь своего хозяина. Саломея вытерла слезы с глаз и нежно улыбнулась Ироду Антипе:

— Какой танец вы бы хотели увидеть сегодня вечером, отчим?

Иоанн Креститель был беспокойным узником. Ирод Антипа не ожидал, какую силу примет движение последователей Иоанна, которое выросло до необычайных размеров. Просители каждый день наводняли дворец, требуя освободить их пророка. Они взывали к Ироду как к иудею, умоляя смягчиться по отношению к одному из них. Так как зимний дворец находился поблизости от Кумрана, община ессеев ежедневно отправляла посланцев, чтобы просить о свободе для этого праведного узника. Это был не просто местный пророк, которого можно было легко наказать и заставить замолчать.

Ирод взял на себя задачу допросить Иоанна и приказал, чтобы аскетичного пророка привели и поставили перед ним. Он лично допрашивал Иоанна, ожидая лицемерных ответов и бредовых измышлений, которые часто исходили от этих пустынных проповедников и самозванных мессий. Для Ирода это было своего рода развлечение, и он особенно предвкушал, как попадется на приманку человек, который так беспокоил его жену и падчерицу. После того как у него будет возможность какое-то время поиграть с узником, он решит, каким будет окончательный приговор.

Допрос прошел не так, как планировал тетрарх. Хотя этот человек, Иоанн, был странно одет и имел нецивилизованный вид, его слова ничем не напоминали дикий бред пустынного отшельника. Ирод нашел в нем удивительно умного человека, возможно даже мудрого. Иоанн сурово говорил о грешниках и о необходимости покаяния и, не колеблясь, смотрел в глаза Ирода, когда предостерегал, что тетрарху с его грехами будет отказано в Царстве Божьем. Но еще есть время для искупления, если Ирод отошлет прочь свою прелюбодейку-жену и покается в своих многочисленных прегрешениях.

К концу допроса Ирода стало сильно беспокоить то, что Иоанн находится в темнице. Он бы охотно освободил Иоанна, но не мог это сделать, не проявив слабость и некомпетентность в глазах Рима. Разве римский посланец не присутствовал, когда он отдал приказ об аресте Иоанна? Освободить сейчас этого человека означало бы показать свою непоследовательность и, возможно, даже неспособность справиться с иудейскими мятежниками. Нет, он не осмелится освободить Иоанна, по крайней мере, пока. Вместо этого он смягчил условия заключения Иоанна и разрешил ему принимать посетителей из числа его последователей и местных ессеев.

Услышав об этом, Мария из Магдалы отправила во дворец посыльного, спрашивая, не хочет ли ее муж видеть ее или узнать о ребенке. Иоанн полностью проигнорировал это послание. Единственные слова, которые Мария услышала от Иоанна за время его заключения, были словами осуждения. Она слышала от его ближайших последователей, что Иоанн продолжает сомневаться в отцовстве ее ребенка и называет ее самыми уничижительными прозвищами. Он обвинял свою молодую жену в своем аресте, и самые фанатичные из его последователей даже посылали угрозы ее семье. В конце концов, Мария убедила своего брата и Марфу отвезти ее обратно в Галилею, как можно дальше от Иоанна и его последователей. Она не понимала, как всего одна ночь невинного ослушания подорвала ее репутацию и превратила в блудницу, но такова была реальность. Мария предпочитала встретить ее лицом к лицу в своем доме у подножия горы Арбель, поближе к назареям и их сторонникам.

Иоанн продолжал свое служение из темницы, при этом легенды о нем и его влияние в южных областях росли. Но служение его троюродного брата, харизматичного назарея, расцветало пышным цветом к северу от Иордана и в Галилее. Последователи Иоанна приносили к нему в темницу рассказы о великих деяниях Исы и о чудесных исцелениях, которые ему приписывались. Но они также рассказывали о продолжающейся терпимости назареев по отношению к язычникам и нечистым. Он даже не дал казнить прелюбодейку, которую должны были справедливо побить камнями! Ясно, что троюродный брат Иоанна утратил всякое понимание закона. Пришло время Иоанну настоять на своем.

По указанию Иоанна, последователи Крестителя вознамерились посетить большое собрание назареев. Когда Иса встал перед множеством собравшегося народа, чтобы начать свою проповедь, двое из посланцев-аскетов вышли вперед. Первый заговорил, обращаясь к Исе и остальной толпе:

— Мы пришли из темницы Иоанна Крестителя. Он просит, чтобы мы донесли это послание до вас всех. Он говорит тебе, Иешуа Назарей, что он сомневается в тебе. Хотя он некогда верил, что ты — мессия, посланный Богом, он не может поверить, что твое приятие нечистого находится в рамках закона. Поэтому он спрашивает тебя, ты ли тот, которому должно прийти? Или этим добрым людям следует ожидать другого?

При этих словах толпа заволновалась: крещение Исы Иоанном было определяющим моментом для некоторых новообращенных учеников-назареев. Волшебный день на берегах Иордана, когда Иоанн объявил своего троюродного брата избранным и Бог явил свою милость в виде голубя, многих превратили в последователей Пути. Сейчас Иоанн Креститель, в сущности, лишал своего троюродного брата своей поддержки, публично сомневаясь в нем.

Иешуа Назарей остался стоять неподвижно и не показал, что оскорбление его задело. Он заставил толпу замолчать и сказал им:

— Из рожденных женами нет ни одного пророка большего Иоанна Крестителя.

Для людей, которые бросили ему вызов, он добавил:

— Пожалуйста, передайте моему брату лучшие пожелания. Пойдите и скажите Иоанну, что слышите и видите.

А рассказать можно было многое. Вождь назареев вышел потом к толпе и стал исцелять больных. В тот день, как сказано, он вернул зрение многим слепым. Он лечил болезни у старцев; он изгонял бесов и дурное расположение духа из больных. И все это время он проповедовал слово Пути и говорил людям о свете Божьем. Он рассказал историю, притчу о женщине, которой простились ее грехи, потому что у нее было сердце, полное веры и любви. Это было его последнее послание в тот день.

— Грехи прощаются тем, кто много любит. Но если самый праведный человек имеет в сердце своем мало любви, то мало ему прощается.

Это был день, который установил служение Иешуа Назарея как исцеляющий Путь любви и прощения, как путь к спасению, доступный всем людям, которые выбрали для себя дорогу к свету.

Ирод Антипа находился в затруднительном положении. Посланец Рима, который был свидетелем приказа арестовать Иоанна Крестителя несколько месяцев назад, вернулся. Когда римлянин спросил прислужников Ирода, почему так много иудеев окружило дворец, ему сказали, что плененный пророк продолжает привлекать к себе сторонников. Посланец был удивлен, что Ирод не считает нужным принять решение по поводу мятежного Крестителя.

Вечером, за обедом, знатный римлянин строго заговорил об этом с Иродом.

— Вы не можете выглядеть нерешительным в отношении этих подстрекателей. Вы здесь, потому что Цезарь доверяет вам представлять Рим и чувствует, что у вас, как у иудея, есть преимущество в глазах народа. Но было бы ужасной ошибкой проявлять к ним слишком большую мягкость. Этот человек каждый день оскорбляет Рим даже из тюрьмы, и вы терпите.

Тетрарх стал защищать свою позицию:

— Эта пустынная земля кишит сектами ессеев и другими, которые называют этого человека пророком. Казнить его — значит спровоцировать мятеж.

— Вы, римский гражданин и царь, позволяете этим обитателям пустыни держать вас в заложниках? — В вопросе прозвучал упрек.

Ирод знал, что загнан в угол. Этот посланец на следующий день возвращается в Рим и может сообщить Цезарю о его явной слабости. У Ирода есть множество врагов, которые бы с удовольствием увидели его окончательный крах; это не должно случиться. Недаром в жилах Антипы текла кровь царей. Разве его дед не казнил своих собственных сыновей, когда почувствовал угрозу своему трону? Семья Ирода знала, как бороться за то, что принадлежит ей по праву.

Ирод Антипа дважды хлопнул в ладоши, чтобы позвать слуг, и приказал центуриону выйти вперед.

— Привести в исполнение приговор узнику, Иоанну Крестителю, немедленно. Он должен быть казнен быстро, мечом.

Римский посланец кивком выразил свое горячее одобрение, и Ирод Антипа занял свое место в истории — в первый, но не в последний раз.

Перед казнью Иоанн попросил только об одном — отправить послание своей жене в Галилею. Ему разрешили послать одного из своих сторонников в качестве гонца. Ему Иоанн доверил свои последние слова указаний и призывов к покаянию, прежде чем на него обрушился меч центуриона. Голова была отсечена от тела первым ударом, и Иоанн Креститель, пророк с реки Иордан, отправился в Царствие Божие.

Ирод велел насадить голову Иоанну на пику и выставить высоко на центральных воротах своего дворца, чтобы показать римскому посланцу, как быстро и сурово он будет расправляться с государственной изменой. Голова оставалась там до тех пор, пока хищные птицы не очистили ее добела, но однажды ночью таинственным образом исчезла. Тело же Иоанна было отдано его сторонникам-ессеям для погребения.

Мария из Магдалы находилась на последних месяцах беременности, когда до нее дошла весть о казни Иоанна. Посланец передал ей последние слова Иоанна лично.

«Покайся, женщина. Кайся каждый день в грехах, которые довели нас до этого. Делай это в память обо мне и ради спасения ребенка, которого носишь. Если есть хоть какая-нибудь надежда для ребенка быть принятым в Царствие Божие, ты должна каяться и крестить ребенка, когда он родится».

Верил ли Иоанн, умирая, что Мария носит его ребенка, она так никогда и не узнала. То, что он в качестве своей последней просьбы отправил ей послание, давало ей некоторую надежду на это. Мария приняла его слова близко к сердцу и каждый день своей долгой жизни молилась о прощении Иоанна. Он не был к ней добр, но она не держала на него зла. Иса и Великая Мария учили, что прощение — божественный дар, и она всем сердцем приняла эту идею.

Иоанн с самого начала являлся для нее загадкой. Он был грубым человеком, который никогда не собирался брать себе жену. Она старалась вести себя так, как Иоанн считал правильным, но что бы она ни делала, он никогда не оставался доволен. К сожалению, Мария вышла замуж за единственного человека в Израиле, для которого она ничего не стоила. Она была красива, добродетельна, из богатой семьи, и в ее жилах текла царская кровь. Ни одно из этих качеств не интересовало Иоанна Крестителя.

Брак стал своего рода наказанием для каждого из них. Благо, что они находились врозь большую часть времени, встречаясь только тогда, когда фарисеи заклинали Иоанна завести наследника. В конце концов, брак стал для Иоанна еще более отвратительным, чем для Марии. Сейчас они освободились от него, но Мария бы все отдала, чтобы изменить те обстоятельства, при которых она получила свободу.

Как Марию обвиняли в аресте Иоанна, точно так же его самые верные последователи обвиняли ее в его казни. Единственной женщиной на земле, которая в тот момент подвергалась большим нападкам, чем она, была Саломея. Царевну из рода Ирода обвиняли в ужасных поступках, включая кровосмесительную связь с ее собственным отчимом. Распространялись отвратительные слухи о сексуальной распущенности Саломеи и о том, как она использовала свои чары, чтобы потребовать голову Иоанна Крестителя на серебряном блюде. Все это было неправдой. Саломея использовала свою ребяческую уловку, чтобы добиться заключения Иоанна, но позднее она со слезами признавалась Марии, что никак не ожидала, что его казнят. Она все лишь хотела на время остановить Иоанна, уменьшить его растущее влияние на народ, чтобы он не мог повредить Исе или Марии. Саломея была слишком молода и неопытна в вопросах политики и религии и не понимала, что арест Иоанна приведет к еще большей его популярности среди простого народа. Что еще хуже, она не предвидела, в каком затруднительном положении окажется Ирод и каким будет его единственный выход.

Несколько недель спустя, из лагеря Иоанна пришел анонимный посланец и принес его молодой вдове последнее и неожиданное напоминание о покаянии. Не говоря ни слова, аскет вручил ей сплетенную из тростника корзину и быстро покинул дом. К ней не было приложено никакого послания, и гонец не смотрел ей в глаза, когда отдавал посылку. Заинтересованная, Мария подняла крышку, чтобы увидеть содержимое.

Внутри корзины, на шелковой подушке лежал выбеленный солнцем череп Иоанна Крестителя.

Мария родила преждевременно. Нет худа без добра, потому что ее крохотное тело не смогло бы доносить этого ребенка до положенного срока. Это был крупный ребенок, хотя и родился раньше времени. Он появился на свет с ревом, полным глубокого презрения, и уже был точной копией Иоанна. И каждый, кто слышал настойчивый крик младенца, признал бы в нем законного сына Крестителя.

Мария из Магдалы отправила Великой Марии и Исе весть, что ее ребенок благополучно появился на свет, вместе с благодарностью за их добрые молитвы.

Она назвала ребенка Иоанн-Иосиф, в честь его отца.

После казни Иоанна на Ису стало оказываться огромное давление с целью заставить его занять положенное ему место среди своих последователей. Он оправился в пустынное место и встретился с ессеями и учениками Иоанна, проповедуя Царство Божие на свой лад. Некоторые из ессеев приняли Ису как своего нового мессию и последовали за ним, потому что он был из рода Давидова. Однако многие другие сопротивлялись его назарейским реформам, потому что Иоанн в конце жизни резко отзывался о подобных вещах. Для большинства обитателей пустыни, Иоанн оставался единственным Учителем Праведности, и любой, кто попытался бы занять его место, был самозванцем.

В те ранние дни глубокая пропасть пролегла между теми, кто следовал за Иоанном, и теми, кто останется верен Исе. Назарейский образ мышления возник как дух любви и прощения и был доступен каждому, кто решил принять его. Философия Иоанна была совсем другой, опираясь на суровое наказание и строгие правила закона. Иса и назареи приветливо встречали и почитали женщин, а последователи Иоанна их поносили. Иоанн всегда презрительно относился к женщинам, и его изображение Марии и Саломеи как блудниц вавилонских укрепило представление о женщинах как о низших существах.

Неточные и несправедливы портреты превратили Марию в кающуюся грешницу, а Саломею — в порочную шлюху. Последователи Иоанна раздували эти искры несправедливости, разжигая пламя, которое будет пылать на протяжении нескольких тысячелетий.

Иса Назарей, царевич из дома Давидова, собирался изменить общественное отношение к оклеветанной и недавно овдовевшей царевне. Он, более чем кто-либо другой, знал, что эта добрая и добродетельная женщина пострадала от ужасной несправедливости. Она и сейчас была дочерью Вениамина. В ее жилах все еще текла царская кровь, ее сердце все еще было чистым, и он все еще любил ее.

Лазарь был ошеломлен, когда Сын Льва появился в дверях, совершенно один, без своих спутников.

— Я пришел повидать Марию и ребенка, — сказал он просто.

Запинаясь, Лазарь позвал Марфу и пригласил Ису войти. Марфа вошла в комнату и даже не попыталась скрыть ни своего удивления, ни своей радости. Она давно симпатизировала назареям, несмотря на свое более консервативное семейное окружение, всегда любила и уважала Ису.

— Я приведу Марию с ребенком, — сказала Марфа и поспешила выйти из комнаты.

Когда они остались одни, Лазарь снова попытался заговорить:

— Иешуа, мне за многое нужно попросить прощения…

Иса поднял руку.

— Мир, Лазарь. Я всегда знал, что ты не сделаешь ничего, что в сердце своем не считаешь правильным и справедливым. Ты вереи себе и верен своему Господу. Поэтому тебе нет нужды извиняться передо мной или перед кем-нибудь еще.

Лазарь почувствовал огромное облегчение. Он давно сокрушался о разрыве помолвки между Исой и своей сестрой, что обернулось таким несчастьем для Марии. Но он не успел сказать это, потому что маленький Иоанн-Иосиф громким ревом объявил о своем появлении в комнате.

Иса повернулся, чтобы улыбнуться Марии и ее младенцу. Он протянул руку к ребенку, лицо которого покраснело от крика.

— Он такой же красивый, как его мать, и такой же упрямый, как его отец, — засмеялся Иса, беря ребенка на руки. При первом прикосновении руки Исы Иоанн-Иосиф прекратил плакать. Малыш успокоился, с большим интересом смотря на новую фигуру. Маленький Иоанн счастливо заагукал, когда Иса нежно покачал его на руках.

— Ты ему нравишься, — сказала Мария, внезапно оробевшая в присутствии этого человека, который становился легендой среди народа.

Иса серьезно посмотрел на Марию.

— Я надеюсь на это. — Он посмотрел на Лазаря. — Лазарь, дорогой брат. Мне надо поговорить с Марией наедине по очень важному вопросу. Она — вдова, и мне можно поговорить прямо с ней.

— Конечно, — пробормотал Лазарь и поторопился выйти из комнаты.

Иса, все еще держа на руках маленького Иоанна, жестом пригласил Марию сесть. Короткую, счастливую минуту они сидели вместе, молча, а малыш продолжал агукать Исе и хватать его за волосы, длинные по назарейскому обычаю.

— Мария, мне надо кое-что у тебя спросить.

Она спокойно кивнула, не зная точно, что происходит, но ощущая полное блаженство оттого, что снова находится рядом с ним. Присутствие Исы было бальзамом для ее опустошенной души.

— Тебе многое пришлось вынести, потому что ты верила в меня и в Путь. Я хочу исправить несправедливость в отношении тебя и этого ребенка. Мария, я хотел бы, чтобы ты стала моей женой и разрешила мне вырастить сына Иоанна как своего собственного.

Мария окаменела. Правильно ли она его расслышала? Конечно, этого не может быть.

— Иса, я не знаю, что сказать. — Она минуту помолчала, собираясь с мыслями, которые проносились в ее ошарашенной голове. — Я всю жизнь мечтала, что выйду за тебя замуж. И когда этого не произошло… Я даже не позволяла себе снова мечтать об этом. Но я не могу разрешить тебе так поступить. Я бы запятнала тебя и твою миссию. Есть слишком много людей, которые обвиняют меня в смерти Иоанна, людей, которые ненавидят меня и называют меня грешницей.

— Для меня это не имеет значения. Все, кто следуют за мной, знают правду, и мы будем учить правде тех, кто еще не знает ее. И последователи закона не могут сопротивляться этому. В самом деле, мне положено взять тебя в жены. Ты — вдова Иоанна, а я — его родственник. Я — ближайший родственник Иоанна мужского пола и, как таковой, должен вырастить его ребенка. И я буду растить его как будущего царя нашего народа, как моего законного наследника и сына пророка. Это — достойный союз и для закона, и для народа Израиля. Я — все еще сын дома Давидова, а ты — все еще дочь дома Вениамина.

Мария была потрясена. Она никак не ожидала, что может случиться что-то подобное. В лучшем случае, она надеялась, что Иса будет крестить этого ребенка, как того требовал Иоанн. Но принять маленького Иоанна как свое собственное дитя и взять ее себе в жены? Это было больше, чем она могла вынести. Мария закрыла лицо руками и заплакала.

— Почему ты плачешь, маленькая голубка? Мы не меньше подходим друг другу в глазах Господа, чем когда он впервые избрал нас, чтобы соединить друг с другом.

Мария вытерла слезы с глаз и взглянула в лицо назарея, ее Исы, которого Господь вернул ей.

— Я никогда не верила, что снова буду счастлива, — прошептала она.

В отличие от пышного праздника в Кане, Иса и Мария поженились во время скромной частной церемонии, в присутствии Великой Марии и в окружении самых верных назареев. Это событие произошло на берегу Галилейского моря, в деревне Табга.

Весть о свадьбе распространилась быстро, на следующий день толпы людей начали стекаться в Табгу. Одни из них были последователями Исы, другим просто было любопытно посмотреть на то, как воплотилось в жизнь пророчество Соломона о женихе и невесте. Третьим не нравилось то, что их обожаемый галилейский пророк соединился с женщиной с запятнанной репутацией. Но Иса был рад присутствию всех. Он снова и снова говорил Марии, что каждый день несет новую возможность показать Путь тем, кто не видел его раньше, возможность вернуть зрение слепым.

Известие об их свадьбе за два дня привлекло сюда тысячи людей.

В конце второго дня Великая Мария пришла к Исе. Она напомнила ему о первом чуде на свадьбе в Кане, где для гостей не хватило вина. Сейчас берег Галилейского моря был переполнен путешественниками, которые не ели несколько дней, а у них осталось очень мало еды. Мать попросила его подумать, как устроить свадебный праздник в этот день.

Иса призвал к себе своих ближайших сторонников. Он спросил их о том, сколько всего собралось гостей, на что Филипп ответил:

— Их около пяти тысяч, им и на двести динариев не довольно будет хлеба.

Андрей, брат Петра, посоветовал:

— Здесь есть у одного мальчика пять хлебов ячменных и две рыбки; но что это для такого множества?

Иса сказал им:

— Велите им возлечь на траву. Принесите мне хлебы и рыбу.

Андрей положил хлебы и рыбу в короб у ног своего учителя. Иса взял хлебы и воздал благодарение, потом отдал короб обратно Андрею со словами:

— Возьми этот короб и раздай пищу гостям. Собери оставшиеся куски, чтобы ничего не пропало. Потом наполни этими кусками новые коробы и снова раздай.

Андрей последовал его указаниям с помощью Петра и остальных учеников. Они дивились, потому что коробы, в которых лежало всего несколько крошек, ломились от хлеба. Вскоре двенадцать больших коробов были полны едой. Они ходили среди народа, пока все не насытились.

Все, кто праздновал в тот день в Табге, убедились, вне всякого сомнения, что Иса Назарей — истинный мессия, о котором говорило пророчество. Его слава как великого чудотворца и целителя продолжала расти, как и росло число его сторонников среди простого народа. И в то время многие склонялись к тому, чтобы принять Марию Магдалину. Если такой великий пророк избрал эту женщину, значит, она достойна того.

С положением и ролью Марии была связана одна проблема: ее имя. В то время, когда женщин называли по имени их родственников по мужской линии, ее положение было запутанным и сложным с политической точки зрения. Не годилось упоминать о ней как о вдове Иоанна, но и не вполне приемлемо было называть ее просто женой Исы. В то время она стала известна под своим собственным именем как женщина-вождь. Ее всегда будут называть в честь ее царства, как Дщерь Сиона, Башня Стада — Мигдаль-Эдер. Ее имя будет единственным и неповторимым, как имя царицы. Люди назвали ее просто:

Мария Магдалина.

Этот период служения, последовавший за чудесным насыщением множества народа в Табге, Мария Магдалина назвала Великим Временем. Вскоре после свадьбы назарей, теперь вместе с Марией, отправились в Сирию. Во время их путешествия Иса исцелил великое множество людей. Он учил в синагогах и нес слово Пути новым людям. Но после нескольких месяцев похода они вернулись в Галилею. Мария Магдалина была беременна, и Иса хотел, чтобы их ребенок родился там, где Марии будет удобней всего — у нее дома.

По их возвращении в Галилею у Марии и Исы родилась прекрасная маленькая девочка. Они дали ей двойное имя — Сара-Фамарь. Имя Сара напоминало о благородной иудейской женщине из писаний, жене Авраама. Фамарь было галилейским именем; оно означало финиковую пальму, которая в изобилии растет в этой местности, и поколениями использовалось царскими домами как уменьшительное имя для своих дочерей.

Благородная семья росла, росло и их служение, и дети Израиля получили надежду на будущее. Это было действительно Великое Время.

Глава 18

Замок Синих Яблок

29 июня 2005 года

Никто не проронил ни слова, когда Питер закончил читать свой перевод первой книги. Минуту они все сидели в молчании, каждый по-своему переваривая информацию. Все они время от времени плакали — мужчины более сдержанно, женщины более открыто — над отдельными деталями истории Марии.

Наконец Синклер прервал молчание:

— С чего начнем?

Морин покачала головой.

— Я даже не знаю, с чего начать. — Она посмотрела на Питера, чтобы понять, как он справляется со всем этим. Он выглядел удивительно спокойным, даже улыбнулся ей, когда их глаза встретились. — Ты в порядке? — спросила она.

Он кивнул.

— Лучше не бывает. Это очень странно, но я не чувствую ни потрясения, ни беспокойства, ни тревоги, а просто… удовлетворение. Я не могу объяснить…

— Ты выглядишь усталым, — заметила Тамми. — Но ты проделал замечательную работу.

Синклер и Ролан единодушно согласились с ней, каждый из них поблагодарил Питера за его неустанный труд переводчика.

— Почему бы тебе не отдохнуть немного, а завтра ты приступишь к остальным книгам, — мягко предложила Морин. — Серьезно, Пит, тебе надо поспать.

Питер непреклонно покачал головой.

— Ни за что. Остались еще две книги — Книга Учеников и та, которую она называет Книгой Мрачного Времени. Я думаю, мы можем предположить, что это рассказ очевидца о распятии, и я никуда не уйду, пока не выясню это.

Когда они поняли, что Питер не сдвинется с места, Синклер принес для него поднос с чаем. Священник все еще отказывался от еды, считая, что ему нужно поститься, пока он переводит. Тогда они оставили его одного, и Синклер, Морин и Тамми перешли в столовую, чтобы слегка перекусить. Ролан получил приглашение присоединиться к ним, но он вежливо отказался, заявив, что у него слишком много дел. Он переглянулся с Тамми и ушел.

Обед был легким, потому что никого из них особенно не интересовала еда. Им все еще было трудно выразить в словах свое впечатление от первой книги. Наконец, Тамми заговорила о том, что касается Иоанна:

— После дня, проведенного с Дереком, все это приобретает гораздо больший смысл. Теперь я понимаю, почему последователи Иоанна из Гильдии так сильно ненавидят Марию и Саломею, но все равно это так несправедливо.

Морин пришла в замешательство. Она еще не была посвящена в открытия Тамми.

— Что ты имеешь в виду? Это те люди, которые напали на меня?

Тамми рассказала все, что она узнала от Дерека во время того ужасного посещения Каркассонна. Морин выслушала ее в гробовом молчании.

— Но вы уже знали, что у Марии был сын от Иоанна Крестителя? — Она задала этот вопрос им обоим. — Я просто шокирована.

Синклер кивнул.

— Это будет шоком для большинства людей. Мы знаем об этом из предания, но мало кто из людей, вне нашей — с гордостью могу сказать — еретической секты отдает себе в этом отчет. Чтобы вычеркнуть этот факт из истории, были предприняты согласованные усилия — с обеих сторон. Предположительно, последователи Иисуса не хотели, чтобы хоть какая-нибудь информация об Иоанне бросила тень на историю Иисуса, так осторожно и продуманно рассказанную авторами Евангелий.

Тамми прервала его:

— Последователи Иоанна не говорят об этом, потому что они презирают Марию Магдалину. Я начала читать документы их Гильдии, эту так называемую «Истинную Книгу Священного Грааля». Они называют ее так, потому что верят, будто единственная святая кровь происходит от Иоанна и его ребенка и это делает их династию истинным Священным Граалем, истинным сосудом святой крови. Они будут вычеркивать любое упоминание о Марии Магдалине не только из писания, но и из истории. У них в Гильдии есть закон, что ее никогда нельзя упоминать, не присоединив к имени прозвища шлюхи.

— Это не имеет смысла, — сказала Морин. — Она была матерью ребенка Иоанна, и они признают его законным. Почему же они так ненавидят Марию Магдалину?

— Потому что считают, будто она и Саломея замыслили смерть Иоанна, чтобы Мария могла выйти замуж за Иисуса — Ису — и таким образом он смог занять положение помазанника. И так он смог узурпировать положение отца ребенка Иоанна и воспитать его в назарейских традициях. Действительно, как часть своего обряда, они отрицают Христа, плюя на крест и называя его Узурпатором.

Морин посмотрела на них обоих.

— Я сомневаюсь, стоит ли поднимать этот вопрос, но мне трудно поверить, что Жан-Клод — один из них.

— Ты имеешь в виду Жана-Батиста, — презрительно бросила Тамми.

— Когда мы были в Монсегюре… он так много знал о катарах. Не только это, он отзывался о них с таким почтением, с таким уважением. Неужели все это был спектакль?

Синклер вздохнул и потер руками лицо.

— Да, и это была только малая часть очень большого спектакля, насколько я понимаю. Ролан обнаружил, что Жан-Клода с детства готовили к проникновению в нашу организацию. Его семья богата, и при помощи Гильдии он смог создать себе легенду. Известно, что он добавил деталь о родстве с Паскалями позднее, что должно было вызвать у меня подозрение, но не было причин не верить ему. И факт остается фактом, он — признанный ученый-историк, эксперт в нашей истории. Но в его случае это обращено не к благородным целям, а скорее в духе «Знай своего врага».

— Как давно это продолжается? Это противостояние?

— Две тысячи лет, — ответил Синклер. — Но только с одной стороны. Наши люди недержат никакого зла на Иоанна и всегда приветствовали потомков Крестителя как наших братьев и сестер. Помимо всего, мы все дети Марии Магдалины, правильно? Вот как мы смотрим на это и всегда смотрели.

— Это они — паршивые овцы в семье, — пошутила Тамми.

Синклер прервал ее:

— Но не все последователи Крестителя — экстремисты, что важно помнить. Эти фанатики из Гильдии представляют меньшинство. Давайте выйдем, я бы хотел показать вам кое-что.

Они все трое встали из-за стола, но Тамми извинилась. Она попросила Морин прийти к ней позже в комнату с кинотеатром.

— Теперь, когда мы продвинулись дальше, я хочу показать тебе кое-что еще, что обнаружила во время своего исследования.

Морин согласилась встретиться с Тамми через час и вышла вместе с Синклером. Вечернее солнце еще ярко светило, когда они, прогуливаясь, подошли к входным воротам в Сады Троицы.

— Помните третий сад? Тот, который вам не удалось увидеть в прошлый раз? Позвольте мне показать вам его сейчас.

Синклер взял Морин под руку и повел ее вокруг фонтана Магдалины и через первую арку налево. Вымощенная мрамором дорожка привела их в роскошный сад, напоминающий окрестности итальянской виллы.

— Это очень напоминает романский стиль, — заметила Морин.

— Да. Мы очень мало знаем об этом молодом человеке, Иоанне-Иосифе. Насколько я знаю, о нем ничего не написано — или, по крайней мере, не было написано до сих пор. У нас есть только обрывки местных преданий и легенд, которые передавались из поколения в поколение.

— И что вы знаете?

— Только то, что этот ребенок не был сыном Иисуса — но сыном Иоанна. Мы знали его настоящее имя, Иоанн-Иосиф, хотя некоторые легенды называют его Иоанн-Иешуа и даже Иоанн-Марк. Легенда говорит, что он в какой-то момент отправился в Рим и оставил свою мать, брата и сестру здесь, во Франции. Было ли это его собственным решением или частью общего плана — остается только предполагать. И какова его дальнейшая судьба, мы не знаем. Есть две версии.

Синклер подвел ее к мраморной статуе молодого человека в стиле эпохи Возрождения. Он стоял перед большим крестом и в одной руке держал череп.

— Он был воспитан Иисусом, так что, возможно, стал членом растущей христианской общины в Риме. Если он это сделал, то, вероятно, встретил свой безвременный конец, когда многие вожди ранней церкви были уничтожены Нероном. Римский историк Тацит сказал, что Нерон «предал изощреннейшим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами», и мы знаем, что это правда, из рассказов о смерти Петра.

— Так вы думаете, что его замучили?

— Вполне вероятно, возможно, даже распяли вместе с Петром. Трудно себе представить, что кто-то его породы мог стать кем-то, кроме вождя. А все вожди были казнены. Но есть и другая точка зрения.

Синклер показал на череп в мраморной руке Иоанна-Иосифа.

— Вот другая возможность. Одна легенда говорит, что наиболее фанатичные последователи Иоанна отыскали в Риме его наследника и убедили его, что христиане узурпировали его законное место. Что Иоанн был единственным истинным мессией, а Иоанн-Иосиф, как его единственный сын, является наследником престола помазанника. Некоторые говорят, что Иоанн-Иосиф отвернулся от своей матери и своей семьи, чтобы принять учение последователей своего отца. Мы не знаем, где он встретил свой конец, но мы точно знаем, что в Иране и Ираке есть крупная секта почитателей Иоанна, называемых мандеями. Мирные люди, но очень строгие в соблюдении своих законов и в своем убеждении, что Иоанн был единственным истинным мессией. Возможно, они являются прямыми потомками Иоанна, что Иоанн-Иосиф или его наследники закончили свои дни далеко на востоке, отколовшись от первых христиан. И, конечно, теперь вы знаете о Гильдии Праведных, которые претендуют на роль истинных потомков Иоанна, здесь на Западе.

Слушая объяснение Синклера, Морин пристально рассматривала череп. Внезапно ее осенило, и она воскликнула:

— Это Иоанн! Череп — он всегда присутствует в иконографии Марии Магдалины, на всех картинах. Она всегда изображается с черепом, и никто раньше не мог дать мне разумное объяснение этому. Всегда туманное напоминание о покаянии. Череп олицетворяет покаяние. Но почему? Теперь я понимаю почему. Марию рисовали с черепом, потому что она кается в своих грехах перед Иоанном — буквально с черепом Иоанна.

Синклер кивнул.

— Да. И книга. Она всегда изображается с книгой.

— Но это просто могло быть писание, — заметила Морин.

— Могло быть, но это не оно. Мария изображается с книгой, потому что это ее собственная книга, ее послание, которое она оставила нам. И я надеюсь, что оно даст нам возможность проникнуть в тайну ее старшего сына и узнать о его судьбе, потому что мы не знаем о ней. Я надеюсь, что Магдалина сама раскроет нам эту тайну.

Минуту они шли по саду в молчании, греясь в лучах вечернего солнца. Наконец Морин заговорила:

— Вы сказали, что есть другие последователи Иоанна, которые не являются фанатиками.

— Конечно. Их миллионы. Мы называем их христианами.

Морин бросила на него удивленный взгляд, а он продолжал:

— Я серьезно. Взгляните на вашу собственную страну. Сколько церквей называют себя баптистскими? Это христиане, которые впитали в себя представление об Иоанне как об истинном пророке. Некоторые называют его Предтечей и видят в нем того, кто возвестил пришествие Иисуса. В Европе было несколько семей из Династии, в которых кровь Крестителя смешалась с кровью Назарея. Самой знаменитой из них была династия Медичи. Они объединились, причастившись и к Иоанну, и к Иисусу. И наш приятель Сандро Боттичелли тоже был одним из них.

Морин удивилась:

— Боттичелли происходил от обеих династий?

Синклер кивнул.

— Когда мы вернемся домой, посмотрите еще раз на «Весну» Сандро. Слева вы увидите фигуру Гермеса, алхимика, который поднимает свой символ — кадуцей. Его рука сложена в жесте «Помни Иоанна», о котором вам говорила Тамми. В этой аллегории, изображающей Марию Магдалину и силу возрождения, Сандро говорит нам, что мы должны также помнить Иоанна. Эта алхимия — образ объединения, а объединение не оставляет места для фанатизма и нетерпимости.

Морин внимательно наблюдала за ним, все больше искренне восхищаясь этим человеком, который поначалу был для нее такой загадкой. Он был мистиком и настоящим поэтом, искателем духовных истин. Мало того, он был просто хорошим человеком — сердечным, заботливым и, несомненно, очень верным. Она недооценила его, что стало еще более очевидно после сказанных им последних слов:

— По моему мнению, отношение к прощению и терпимости — это краеугольный камень истинной веры. За последние сорок восемь часов я начал верить в это глубже, чем когда-либо раньше.

Морин улыбнулась и взяла его под руку, и они пошли назад через сад. Вместе.

Ватикан, Рим

29 июня 2005 года

Кардинал Де Каро закачивал свой разговор по телефону, когда дверь в его кабинет распахнулась. Поразительно, что церковный деятель такого высокого ранга, как епископ О’Коннор, все еще не понял, какое незначительное положение он занимает здесь, в Риме, но этот человек вел себя крайне невежливо. Де Каро все еще не был уверен, было ли причиной подобного поведения чистое тщеславие или же полная утрата чувства реальности со стороны О’Коннора. Возможно, и то и другое.

Кардинал с притворным терпением и насмешливым удивлением слушал, как этот человек бормочет об открытии во Франции. Но потом О’Коннор сказал нечто, что заставило Де Каро застыть. Это была внутренняя информация. Никто на этом уровне еще не должен был знать о свитках — и, уж конечно, не об их содержании.

— Кто ваш информатор? — спросил кардинал, деланно безразличным тоном.

О’Коннор заерзал. Он пока не был готов раскрыть свой источник.

— Он очень надежный. Очень.

— Боюсь, я не могу принять это всерьез, если вы не желаете или не можете предоставить мне дополнительные подробности, Магнус. Вы должны понимать, как много дезинформации приходит сюда. Мы не можем проверять все.

Епископ Магнус О’Коннор почувствовал себя неловко. Он не осмеливался раскрыть свой источник, пока нет — это был его единственный оставшийся козырь. Если он сдаст им осведомителя, они, без сомнения, обратятся прямо к нему, оставив О’Коннора без всякого влияния и участия в этой важнейшей исторической ситуации. Кроме того, есть и другие, перед которыми он должен держать ответ, кроме Де Каро и Ватиканского Совета.

— Я свяжусь с информатором и узнаю, могу ли раскрыть его вам, — предложил О’Коннор.

Кардинал Де Каро пожал плечами, к большой досаде О’Коннора. Он совсем не ожидал и не рассчитывал на такое безразличное отношение к своим поразительным новостям.

— Очень хорошо. Спасибо вам за информацию, — сказал старший церковник, жестом отпуская его. — Вы можете приступить к вашим обязанностям.

— Но, Ваше Высокопреосвященство, разве вы не хотите точно узнать, что они нашли?

Кардинал Де Каро взглянул на ирландского священника сквозь свои очки для чтения.

— Непроверенные источники нас не интересуют. Доброй ночи, сэр. Да благословит и хранит вас Господь.

Кардинал отвернулся и взял кипу бумаг, перебирая их, как будто епископ рассказал ему что-то настолько же банальное, как «солнце встает утром и садится вечером». Где шок? Беспокойство? Благодарность?

Кипя от негодования, епископ О’Коннор пробормотал ответ и, ковыляя, вышел за дверь. На данное время с Римом покончено. Он отправится во Францию. Тогда он им покажет.

Замок Синих Яблок

29 июня 2005 года

Как и обещала, Морин встретилась с Тамми в комнате с кинотеатром после своей прогулки по саду с Синклером. Сначала она сунула голову в кабинет, чтобы проверить, как там Питер, который был погружен в перевод второй книги. Ее кузен остекленевшими от работы глазами взглянул на нее и что-то неразборчиво пробормотал. Она знала, что сейчас не стоит прерывать его, и отправилась на поиски Тамми.

За стенами кабинета в замке царило оживление, взволнованное жужжание, связанное с происходящими историческими событиями. Морин спрашивала себя, как много знают слуги, но предполагала, что все они в высшей степени доверенные люди. Ролан и Синклер собрались, чтобы обсудить, какие нужны меры безопасности, пока не будет переведена оставшаяся часть Евангелия Марин. Морин было очень интересно, что и когда собирается предпринять Синклер.

— Входи, входи, — поманила рукой Тамми, увидев Морин в дверях.

Морин опустилась на диван рядом с Тамми, со стоном откинув голову назад.

— Эй, что-то не так?

Морин улыбнулась ей.

— Да, все и ничего. Я просто спрашиваю себя, будет ли когда-нибудь моя жизнь похожа на прежнюю?

Тамми отозвалась своим раскатистым смехом.

— Нет. Так что лучше начинай привыкать сейчас. — Она сжала руку Морин. На этот раз, она заговорила более сочувственно: — Послушай, я знаю, большая часть этого — новость для тебя, и ты должна многое переварить за короткое время. Я просто хочу, чтобы ты знала, что я восхищаюсь тобой, хорошо? И Питером, кстати.

— Спасибо, — вздохнула Морин. — Но ты действительно думаешь, что мир готов ко всей этой перестройке своей священной системы религиозных убеждений? Потому что я так не думаю.

— Я не согласна, — сказала Тамми со своей обычной убежденностью. — Я думаю, лучшего времени не найти. Сейчас двадцать первый век. Людей больше не сжигают на костре, как еретиков.

— Нет, им просто проламывают череп, — Морин потерла затылок в качестве доказательства.

— Ты попала в точку. Прости.

— Я просто драматизирую. Со мной все в порядке, в самом деле, — Морин жестом показала на широкоэкранный телевизор. — Над чем ты работаешь сейчас?

— Мы отвлеклись прошлой ночью, и я не успела показать тебе все остальное. Сейчас, я думаю, тебе это покажется очень интересным.

Тамми взяла в руку пульт. Показывая на телевизионный экран, она продолжала:

— Мы рассматривали изображения членов Династии, помнишь? — Она отпустила кнопку паузы, и портреты заполнили экран. — Король Фердинанд Испанский. Твоя подружка Лукреция Борджиа. Мария, королева Шотландская. Красавчик Принц Чарли. Императрица Мария-Терезия Австрийская и ее более знаменитая дочь, Мария-Антуанетта. Сэр Исаак Ньютон. — Она задержалась на изображении нескольких американских президентов. — А вот здесь мы приступаем к американцам, начиная с Томаса Джефферсона. Потом мы постепенно переходим к современности.

Современная фотография большой американской семьи заполнила экран.

— Кто это?

— Большая семья Стюартов из Черри-Хилл, Нью-Джерси. Я сделала эту фотографию в прошлом году. И эту тоже. Казалось бы, обычные люди в обычном месте, но все они члены династии.

Морин поразила одна мысль.

— Ты когда-нибудь была в Маклине, в Виргинии?

Тамми выглядела озадаченной.

— Нет. Почему?

Морин рассказала о своем необычном приключении в Маклине и об очаровательной владелице книжного магазина, которую она встретила:

— Ее звали Рейчел Мартел и…

Тамми прервала ее:

— Мартел? Ты сказала — Мартел?

Морин кивнула, на что Тамми расхохоталась.

— Да уж, ничего удивительного, что у нее бывают видения, — сказала Тамми. — Мартел — одна из самых старых династических фамилий. Карл Мартел, потомок Карла Великого. Если ты покопаешься в этой части Виргинии, найдешь огромное скопление династических семей. Возможно, они приехали туда в поисках убежища во время Царства Террора — вот как большинство знатных французских семей оказались в Штатах. В Пенсильвании их полно.

Морин засмеялась.

— Так вот почему там так много видений. Я должна позвонить Рейчел, когда вернусь в Штаты и рассказать ей.

Они снова обратили свое внимание на экран, где появилась еще одна семейная фотография, и Тамми объяснила:

— Это семья Сент-Клер в Батон-Руж прошлым летом. В Луизиане самая высокая концентрация династических семей, потому что там больше всего французов. Теперь ты знаешь это на личном опыте. Видишь этого парня?

Тамми нажала кнопку на пульте и остановилась на фотографии молодого длинноволосого уличного музыканта, играющего на саксофоне во Французском квартале. Она отпустила кнопку паузы и позволила захватывающе прекрасной музыке саксофона заполнить комнату.

— Его зовут Джеймс Сент-Клер. Бездомный. Уличный бродяга в Новом Орлеане, но играет на саксофоне так, что заставляет тебя плакать. Я сидела на углу улицы и разговаривала с ним три часа. Замечательный, прекрасный человек.

— Все эти люди знают, что принадлежат к Династии?

— Конечно, нет. В этом-то и прелесть, и это финальная точка моего фильма. После двух тысяч лет истории и эволюции, возможно, почти миллион людей на земле несет в своих венах кровь Иисуса Христа. А может быть, и больше. В этом нет ничего элитарного или секретного. Это может быть парень в бакалейной лавке или банковский служащий. Или бездомный, который разбивает ваше сердце каждый раз, как берет в руки саксофон.

Замок Синих Яблок

2 июля 2005 года

Питер работал без устали, но его стремление к совершенству возобладало, и прошло еще два дня, прежде чем он был готов представить свой перевод более поздних свитков, Книги Мрачного Времени.

На второй день, после полудня, Морин спала на диване, довольствуясь тем, что находится поблизости от Евангелия Марии, пока его переводят.

Ее разбудил звук рыданий отца Хили.

Она подняла глаза вверх и увидела Питера, закрывшего лицо руками под властью усталости и охватившего его чувства. Но Морин не могла сразу определить, что это за чувство. Была ли это печаль или радость? Восторг или опустошенность? Морин посмотрела на Синклера, который сидел за столом напротив Питера. Он беспомощно покачал головой ей в ответ. Он тоже не понимал, что вызвало у Питера такую бурную реакцию.

Морин подошла к Питеру и нежно положила руку ему на плечо.

— Пит? Что такое?

Питер вытер слезы с лица и взглянул на свою кузину.

— Пусть лучше она расскажет тебе, — прошептал он, показывая на лежащий перед ним перевод. — Не позвать ли нам остальных?

Тамми и Ролан поспешили в кабинет Синклера. Их было легко найти, потому что они теперь открыто держались вместе. И потому что они никогда не уходили далеко, так как не хотели слишком удаляться от свитков из страха упустить что-нибудь. Они оба заметили лихорадочный блеск в глазах Питера, когда вошли в кабинет.

Ролан приказал горничной принести для всех чай. Как только она вышла, и дверь за ней закрылась, Питер начал с того места, где он остановился.

— Она называет это Книгой Мрачного Времени, — сказал Питер. — Она касается последней недели жизни Христа.

Синклер хотел задать вопрос, но Питер прервал его:

— Она расскажет это лучше, чем я.

И он начал читать.

…Важно знать, кто был Иуда Искариот, чтобы постичь его отношение ко мне, к Исе и к учениям Пути. Подобно Симону, он был зилотом и страстно желал изгнать римлян с наших берегов. Он убивал ради этой веры и мог сделать это снова. Пока Симон не привел его к Исе.

Иуда принял Путь, но его обращение не было ни быстрым, ни легким. Иуда происходил из семьи фарисеев и придерживался строгих взглядов на закон. Еще молодым человеком он последовал за Иоанном и с подозрением относился ко всему, что слышал обо мне. Со временем мы стали друзьями, братом и сестрой в Пути — благодаря Исе, который был великим объединителем. И все же бывали времена, когда Иуда и его прежние привычки давали себя знать, и это порождало напряжение среди последователей Исы. Он был вождем по натуре и мог бы занять высокое положение. Иса восхищался этим, в отличие от некоторых других последователей. Но я понимала Иуду. Как и моя судьба, его судьба — остаться непонятым.

Иуда верил, что мы должны пользоваться любой возможностью для распространения нашего учения, и это нужно делать, жертвуя деньги бедным. Иса назначил Иуду казначеем, и его обязанностью стало собирать деньги, чтобы раздавать их нуждающимся. Он был человеком чести и совести, когда приступил к этой задаче, но он был также человеком бескомпромиссным.

Величайшее доказательство этому пришло той ночью, когда я помазала Ису в Вифании, в доме Симона. Я взяла запечатанный алебастровый сосуд, который прислали нам из Александрии. Он был наполнен смесью дорогого ароматного нарда с миром. Я сломала печать и помазала голову и ноги Исы бальзамом, провозгласив его нашим мессией в согласии с традициями нашего народа и с Песней Песней, дарованной нам Соломоном. Это был миг духа для всех нас, символический миг, наполненный надеждой.

Но Иуда не одобрил меня. Он был в ярости и ругал меня перед всеми, говоря: «Это был ценный бальзам. Запечатанным его следовало продать за высокую цену, деньги мы могли бы раздать пищим».

Мне не пришлось оправдывать свои поступки, ибо Иса сделал это за меня. Он упрекнул Иуду, говоря: «Нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда. Истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет, в память ее, и о том, что она сделала».

Этот случай показал, что Иуда не вполне постиг священные обряды Пути, и огорчил некоторых из избранных — тех, кто никогда после этого не будет полностью доверять Иуде.

Как я сказала, я не держу на него зла за этот или какой-либо другой поступок. Иуда не смог преодолеть того, кем он был в сердце своем, и всегда был верен себе.

Я все еще оплакиваю его.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 19

Иерусалим

33 год н. э.

В этот день случилось много событий. Когда Иса вступил в Иерусалим, он получил народную поддержку, как и ожидалось. На самом деле, его прием превзошел все ожидания. Когда последователи Исы были призваны, чтобы узнать Молитву Пути — Иса сейчас называл ее «Отче наш» — пещера на Масличной горе показалась слишком маленькой. Люди, которые посещали проповеди Исы, рассеялись по холму, ожидая своей очереди приблизиться к их помазаннику, их мессии, чтобы он мог научить их молиться.

Иса оставался там до тех пор, пока каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок не убедились, что знают и понимают эту молитву и приняли ее всем сердцем.

Когда назареи спустились с горы и направлялись в город, их остановили два римских центуриона. Эти римляне охраняли восточные ворота города, ближайшие к резиденции Пилата в Крепости Антония. Легионеры обратились к группе на ломаном арамейском, спрашивая, куда они идэут. Иса вышел вперед и удивил их, заговорив на безупречном греческом языке. Он показал на одного из центурионов, заметив, что кисть руки у мужчины небрежно перевязана.

— Что с тобой случилось? — просто спросил он.

Центурион не ожидал такого вопроса, но ответил откровенно:

— Я упал со скалы во время ночной стражи.

— Слишком много вина, — пошутил его товарищ, неприятного вида тип с глубоким шрамом, рассекавшим левую сторону его лица.

Раненый центурион взглядом заставил его замолчать и добавил:

— Не слушайте Лонгина. Я потерял равновесие.

Иса просто констатировал факт:

— Тебе больно.

Центурион кивнул:

— Думаю, рука сломана, но мне некогда было сходить к лекарю. Нас слишком мало по сравнению с толпами, собравшимися на Пасху.

— Могу я взглянуть на нее? — спросил Иса.

Мужчина поднял забинтованную кисть, которая висела под неестественным углом от запястья. Иса осторожно положил одну свою руку под нее, а другую сверху. Закрыв глаза, он про себя произнес молитву, осторожно, но крепко сжимая руками руку центуриона. Глаза раненого римлянина расширились. Даже центурион со шрамом на лице, казалось, на миг окаменел.

Иса открыл глаза и посмотрел в глаза римлянину.

— Сейчас тебе будет лучше. — И он освободил руку, которая теперь, как мог видеть каждый, была прямой и сильной. Римлянин начал заикаться, не в силах говорить, Вместо этого он развязал бинты и сжал пальцы. Его небесно-голубые глаза затуманились от слез, когда он посмотрел на Ису. Воин не осмелился заговорить, из страха потерять свое положение среди товарищей-солдат. Иса знал это и спас его от смущения.

— Царство Божие с тобой. Неси другим благую весть, — сказал Иса и продолжил свой путь вдоль городских стен, в сопровождении Марии, детей и избранных.

Мария устала, но никогда не стала бы жаловаться. Тяжесть ребенка в чреве заставляла ее замедлять шаг, но она находила в Этом такую радость, что отказывалась роптать. Они поселились в доме дяди Исы, Иосифа, богатого и влиятельного человека, земли которого простирались сразу за городом. Слава Богу, что маленькие Иоанн и Фамарь уже спят. День так же утомил их, как и остальных.

У Марии было время поразмышлять над даром исцеления, присущим Исе, когда она в одиночестве сидела в прохладной тени сада Иосифа. Иса вместе со своим дядей и несколькими последователями-мужчинами обсуждали свое посещение Храма, которое должно было состояться на следующий день. Мария предпочла покинуть их, чтобы взглянуть на детей и выкроить несколько минут для отдыха и молитвы. Женщины собрались вместе для вечерней молитвы, но Мария захотела остаться одна. Уединение становилось для нее все более редким явлением, и она наслаждалась им.

Но когда Мария Магдалина вспомнила события этого утра, сопровождавшие исцеление римского солдата, она почувствовала тревогу и замешательство. Она не могла определить, с чем связано это чувство, и не понимала, почему происшествие заставляет ее нервничать. Сам центурион вел себя довольно скромно для римского солдата и выглядел почти приятным человеком. Она, как и Иса, почувствовала его мучительное смущение, когда он едва мог сдержать слезы после чуда исцеления. Второй солдат — это совсем другая история. Он был суровым и грубым, что они все могли ожидать от наемника, который пролил так много иудейской крови. Этот человек со шрамом на лице, по имени Лонгин, был ошеломлен случившимся исцелением, но на него это могло подействовать совсем не положительным образом.

Но голубоглазый солдат не только исцелился, но и изменился. Мария видела в его глазах, как это произошло. При воспоминании об этом по ее телу прошел электрический разряд, странное чувство, которое всегда предупреждало, что она стоит на грани пророчества и может заглянуть в будущее. Мария закрыла глаза и попыталась поймать ускользающий образ, но встретила лишь пустоту. Она слишком устала или, возможно, просто не была готова увидеть это.

«Что это могло бы быть?» — спрашивала она себя. За последние три года слава Исы как великого целителя росла по всему Израилю. Он стал знаменитым и почитаемым среди людей. И, казалось, это происходило без всяких усилий с его стороны. Исцеляющая сила Господа текла сквозь Ису с легкостью, которую было радостно наблюдать.

Разве Иса не исцелил ее собственного брата, когда лекари из Вифании объявили его мертвым? В прошлом году Мария и Иса поспешили из Галилеи, получив от Марфы известие, что Лазарь тяжело заболел. Но дорога заняла больше времени, чем они рассчитывали, и к тому времени, когда они прибыли, Лазаря уже коснулось тление. Было слишком поздно, как они все и боялись. Хотя способность Исы к исцелению была удивительной, он никогда раньше не воскрешал мертвых. Это было слишком даже для мессии.

Но Иса вошел в дом Марфы вместе с Марией и сказал обеим женщинам крепко держаться своей веры и молиться вместе с ним. Потом вошел в покои Лазаря один и начал молиться над мертвым телом.

Иса вышел из комнаты и посмотрел на бледные лица Марии и Марфы. Он ободряюще улыбнулся им, а затем повернулся в сторону комнаты.

— Лазарь, дорогой брат, встань со своего ложа и поприветствуй свою жену и сестру, которые с такой любовью молились за то, чтобы ты вернулся к нам.

Марфа и Мария с изумлением наблюдали, как Лазарь медленно появляется в дверях. Он был бледным и слабым, но очень даже живым.

Той ночью по всей Вифании был праздник, когда распространилась весть о воскрешении Лазаря из мертвых. Ряды назареев росли, легенды о добрых делах Исы ходили по всей земле. Он продолжал свой путь исцеления, остановившись на реке Иордан около Иерихона, чтобы крестить новых последователей так, как учил Иоанн. Толпа, которая собралась для крещения, была огромной, что заставило назареев дольше, чем ожидалось, задержаться на берегах Иордана.

Слух о том, что Иса принял на себя дело Иоанна, стал очень популярным среди многих умеренных, которые молились о том, что он — их истинный мессия. Сам Ирод Антипа, тетрарх Галилеи, объявил, что в Исе он видит воскресший дух Крестителя. Но не все радовались подобному развитию событий. Одобрение, которое Ирод выразил Исе, было плохо воспринято самыми преданными последователями Иоанна и наиболее фанатичными аскетами-ессеями. Они тайно проклинали Ису за то, что он занял место Иоанна. Но их самая смертельная ненависть была направлена не на назарея; она устремилась к назареянке.

На второй день у реки Мария Магдалина упала на траву, схватившись за живот. Ей становилось все хуже и хуже, и ее спутники собрались вокруг нее. Иса прибежал к ней, как только услышал, что его жена упала.

В то время Великая Мария находилась вместе с ними, и она тоже заботилась о Марии Магдалине. Она внимательно наблюдала за своей невесткой, оценивая ее симптомы и нежно ухаживая за ней. Она повернулась к своему сыну.

— Я видела это раньше, — сказала она мрачно. — Это не болезнь.

Иса понимающе кивнул.

— Яд.

Великая Мария подтвердила мнение своего сына и добавила:

— Не просто яд. Видишь, как парализованы ее ноги? Она совсем не может двигать нижней частью тела, и ее внутренности выворачивает. Это восточный яд, прозванный ядом семи бесов. Его так называют из-за семи смертельных ингредиентов, которые в нем содержатся. Он убивает и делает это медленно и болезненно. Для него нет противоядия. Ты должен обратиться к Богу, чтобы спасти свою жену, сын мой.

Великая Мария очистила место, обеспечивая Исе покой и уединение, чтобы он мог исцелить свою жену. Иса держал ее за руки и молился, молился, пока не почувствовал, как яд покидает ее тело и здоровье возвращается к ней. Пока Иса совершал дело Божье, его ученики принялись искать, кто отравил Марию Магдалину.

Преступника так никогда и не нашли. Они предположили, что фанатичный последователь Иоанна прибыл на берег Иордана под видом новообращенного и подсыпал смертельный яд доверчивой Марии. С того дня Мария Магдалина стала очень осторожной, не ела и не пила публично, если только не знала точно, откуда появилась еда. Она провела остаток своей полной событиями жизни под угрозой нападения тех, кто презирал и ненавидел ее.

Исцеление Исой Марии Магдалины от яда семи бесов стало одной из величайших легенд назарейского служения. Как и многие другие подробности истории Марии Магдалины, это событие тоже будет неправильно истолковано и использовано против нее.

Воспоминания Марии прервал крик во дворе. Это был Иуда, и он отчаянно искал Ису. Мария бросилась к нему.

— Что случилось?

— Моя племянница, дочь Иаира. — У Иуды перехватило дыхание. Он бежал всю дорогу от восточных стен города, чтобы найти Ису. — Может быть слишком поздно, но он мне нужен. Где он?

Мария отвела его туда, где в доме Иосифа собрались мужчины. Иса увидел волнение на лице Иуды и сразу же встал и поздоровался с ним. Иуда, задыхаясь, объяснил, что его племянницу поразила лихорадка, от которой страдали дети в Иерусалиме и его окрестностях. Многие умирали. К тому времени, когда Иуда услышал об этом и пришел к Иаиру, лекари сказали, что уже слишком поздно. Благодаря своему положению в Храме и близости к Понтию Пилату, Иаир мог позвать лучших лекарей. Иуда знал, что раз эти лекари признали свое поражение, значит, девочка к этому времени уже может умереть. И все же он должен был попытаться.

Сердце у Иуды было мягче, чем он хотел показать другим. И как человек, который отказался от семейной жизни ради пути революционера, он обожал своих племянников и племянниц. Двенадцатилетняя Смедия, та девочка, которая заболела, была его любимицей.

Иса увидел в глазах Иуды боль и страх потерять этого ребенка и вопросительно посмотрел на Марию Магдалину.

— Ты в состоянии отправиться в путь сегодня вечером?

Она кивнула. Конечно, она пойдет. В том доме есть убитая горем мать, и Мария должна быть там, чтобы поддержать женщину всеми возможными способами.

— Мы пойдем прямо сейчас, — просто сказал Иса. Он никогда не колебался и, как знала Мария, не будет колебаться и сейчас. Неважно, который час, неважно, насколько Иса мог устать. Он никогда не откажет тому, кто действительно в нем нуждается.

Иуда последовал за ними, наградив Марию долгим благодарным взглядом, когда они уходили. От этого ей стало тепло на душе. «Возможно, этой ночью Иуда примет Путь ближе к сердцу своему», — подумала она с великой надеждой в душе.

Положение Иаира в общине было уникальным. Он был фарисеем и одним из начальников в Храме, но он был также особым представителем при прокураторе. В этом качестве он каждую неделю встречался с Понтием Пилатом, чтобы обсудить римские дела, насколько они касались спокойных и мирных отношений с Храмом и иудеями в Иерусалиме.

Иаир подружился с Пилатом, и они порой могли часами спорить по поводу политики. Рахиль, жена Иаира, сопровождала его во время посещений Крепости Антония и проводила эти часы вместе с женой Пилата, Клавдией Прокулой. Дружба между Рахилью и Клавдией крепла, несмотря на врожденные различия между ними. Клавдия — римлянка, занимавшая высокое положение, внучка одного Цезаря и любимая приемная дочь другого. Напротив, Рахиль была иудейкой из одной из самых знатных семей в Израиле. Но эти женщины разного происхождения нашли общие точки соприкосновения — как жены могущественных людей и, самое главное, как матери.

Дочь Рахили, Смедия, часто приходила в Крепость Антония вместе со своей матерью. Смедия любила играть в роскошных комнатах, и по мере того, как девочка становилась старше, Клавдия стала разрешать ей пользоваться своими притираниями и косметикой. В двенадцать лет она обещала превратиться в прекрасную молодую женщину.

Клавдия испытывала к Смедии особенно теплое чувство, потому что девочка была доброй подружкой по играм ее собственного ребенка. Семилетний сын Понтия Пилата и Клавдии Прокулы, Пило оставался загадкой для большинства жителей Иерусалима. Мало кто вообще знал, что у Пилата есть сын. Искривленная левая нога Пило ограничивала его активность, и он не выходил за пределы крепости. Пилат не показывал своего сына всему миру, зная, что из этого мальчика никогда не вырастет солдат; он никогда не пойдет по стопам своего отца, став римским прокуратором. Ребенок, появившийся на свет при таком явном нерасположении богов, был плохим предзнаменованием.

Но Клавдия видела ту сторону Пилата, которую не видели другие. Она знала, как он плакал из-за мальчика в часы глубочайшего уныния, когда думал, что никто его не видит и не слышит. Пилат потратил половину своего состояния на дорогих лекарей из Греции, костоправов из Индии и всевозможных целителей. Каждая из этих попыток заканчивалась для Пило слезами боли и разочарования. Клавдия держала мальчика на руках, пока он не засыпал в слезах; отец долгими часами бушевал за пределами крепости и старался держаться подальше от них каждый раз, когда это происходило.

Юная Смедия была бесконечно терпелива с мальчиком, она могла сидеть с ним часами, рассказывая ему истории и напевая песенки. Клавдия улыбалась про себя, когда краем глаза следила за ними, вышивая вместе с Рахиль. Что сказал бы Пилат, если бы услышал, как его сын поет на еврейском языке? Но Пилат редко бывал в ее покоях, и не стоило беспокоиться об этом.

Во время одного из таких посещений Клавдия Прокула впервые услышала об Исе. Рахиль очень высоко отзывалась об этом человеке и его деяниях. Она развлекала Клавдию рассказами о случаях исцеления и чудесах, которые совершал Иса. Муж Рахиль, Иаир, не разрешил бы ей расхваливать этого назарея — он считался врагом Ионафана Анны и Каиафы. Эти люди считали Ису отступником, который не уважает власть Храма. Иаиру нельзя было иметь дело с этим человеком.

Однако двоюродный брат Иаира, Иуда, сейчас был одним из избранных последователей Исы. Иногда это ставило Иаира в затруднительное положение, но до сих пор ему удавалось балансировать между двумя сторонами. И Рахиль радовалась, когда слышала рассказы о чудесах назарея из уст очевидца.

— Ты должна отвести Пило к этому Исе, — однажды сказала Рахиль.

Глаза Клавдии затуманились от огорчения.

— Как я могу? Муж никогда не допустит, чтобы нас увидели в компании странствующего назарейского проповедника. Это выглядело бы несообразно.

Рахиль больше не упоминала об этом из сочувствия к своей подруге. Но Клавдия не переставала думать об этом. Потом Смедия заболела ужасной изнуряющей лихорадкой, и всего несколько дней спустя эта же болезнь поразила Пило.

Скорбящие люди уже толпились вокруг городского дома Иаира. Семьи, связанные с Храмом, и многие жители Иерусалима, которых тронуло горе Иаира и Рахиль, пришли, чтобы оказать им поддержку. Смедия, их обожаемая дочь, умерла.

Иуда протиснулся сквозь толпу, настойчиво пробираясь к дому своего двоюродного брата. Иса и Мария следовали сразу за ним, при этом Иса крепко держал ее за руку, чтобы не потерять в толпе свою миниатюрную жену. Андрей и Петр следовали за ними в качестве дополнительной защиты. Пришедшие назареи поняли, что ребенок умер от лихорадки, но их это не отпугнуло. Они поспешили войти в дом Иаира.

В Крепости Антония Понтий Пилат и Клавдия Прокула выслушали смертельный приговор их единственному сыну. Лекари признали свое поражение. Они больше ничего не могли сделать для ребенка; кроме того, разве он не был слишком слаб, чтобы что-то предпринимать? Понтий Пилат покинул комнату, не сказав ни слова и заперся на весь остаток ночи со своими философами-стоиками. Он должен был смириться с потерей своим собственным, римским способом.

Клавдия осталась одна со слабеющим Пило. Она сидела у его постели и тихо плакала. Именно в таком положении нашел свою хозяйку раб-грек, когда вошел в комнату.

— Мой бедный мальчик покидает нас, — тихо сказала Клавдия. — Что мы будем делать? Что я буду делать без него?

Раб бросился к своей хозяйке.

— Моя госпожа, я принес новости из дома Рахиль и Иаира. Эти новости связаны с большой печалью, но, может быть, с еще большей надеждой. Милая Смедия умерла.

— Нет! — воскликнула Клавдия. Это было уже слишком, чтобы можно было вынести. Где справедливость, когда такая прекрасная девочка, как дочь Рахиль, покидает этот мир, может быть, в ту же самую ночь, что и ее обожаемый сын?

— Но подождите, госпожа, это еще не все. Рахиль просила меня сказать вам, что назарейский целитель Иса придет к ним домой сегодня вечером. Даже если это уже слишком поздно для Смедии, может быть, еще не поздно для Пило.

У Клавдии было мало времени на раздумья. Пило явно находился на грани смерти.

— Заверни его в одеяло. Давай отнесем его в колесницу. Быстрее, пожалуйста, быстрее.

Грек, который был также воспитателем мальчика и очень любил его, осторожно укутал ребенка и отнес в колесницу, а Клавдия бежала за ними. Она не остановилась, чтобы оставить записку Пилату, и не думала, что он заметит ее уход. Помимо всего, она вполне способна принять такое важное решение самостоятельно. Разве она не внучка Цезаря?

Пило держался, он еще дышал, когда грек и мать несли его. Клавдия плотно закуталась в покрывало, не желая с имперской помпой появляться в доме иудейской семьи, охваченной горем. Грек управлял колесницей, пока она могла проехать сквозь толпу, потом бросил ее, чтобы помочь своей хозяйке и ребенку пробиться через множество народа. Это было трудно. Помимо нашествия скорбящих, распространилась весть о том, что пришел мессия-чудотворец из Галилеи, и улицы заполонили как его приверженцы, так и просто любопытные. Но небольшая группа из Крепости Антония была настроена решительно и проталкивалась вперед, пока не достигла входной двери.

— Мы пришли увидеть Рахиль, жену Иаира, — объявил раб-грек. — Пожалуйста, скажите Рахиль, что здесь ее дорогая подруга, Клавдия.

Дверь открылась, но не для того, чтобы их охотно пропустить. У внутренней двери на страже стоял Иуда. Он сказал наружной охране, чтобы не пускали в комнату зрителей, пока Иса не выйдет. Иуде не нужны были свидетели, и это ради защиты Исы. Иаир был фарисеем, и вокруг дома столпились другие люди из Храма, в ожидании увидеть, что произойдет — те, кто не был дружелюбно настроен по отношению к назарейскому служению. Если Иса не сможет воскресить Смедию, они объявят его шарлатаном. Если попытка увенчается успехом, они объявят это колдовством или каким-то обманом — обвинение, которое может повредить не только Исе, но и Иаиру — и свидетельство очевидца об участии фарисея в таком преступлении могло привести к смертной казни. Безопаснее всего было держать свидетелей подальше от комнаты, за исключением ближайших членов семьи.

Клавдия Прокула услышала только короткий приказ Иуды: «Пока никаких посетителей». Но, когда дверь открылась, ей удалось мельком увидеть, что происходит в комнате. Она видела Смедию на ее смертном ложе, побелевшую и бездыханную, окутанную дымом ладана. Рахиль сидела рядом с ней, держа безжизненную руку своего ребенка, голова ее склонилась под бременем глубокого горя. Женщина в красном покрывале назарейской священницы стояла рядом с Рахиль, воплощение силы и сострадания в этой трагической обстановке. Иаир, которого Клавдия знала, как гордого и сильного человека, распростерся на полу у ног Исы Назарея. Он умолял назарея исцелить его дочь.

Позднее, когда волнения той ночи улеглись, Клавдия рассказала о своем первом впечатлении от Исы.

— Я никогда раньше не чувствовала ничего подобного, — говорила она. — Один взгляд на него наполнил меня ощущением спокойствия, как будто я находилась в присутствии самой любви и света. Даже в этот краткий миг я поняла, кто он — что он больше, чем человек, что все мы вечно благословенны, ибо находились рядом с ним эти несколько секунд.

Дверь не закрылась, как ожидала Клавдия. Иуда склонился к убитому горем Иаиру, а стражник у наружной двери был слишком зачарован происходящим, чтобы выполнять свои обязанности. В полном оцепенении Клавдия наблюдала, как Иса подошел к кровати. Он посмотрел на женщину в красном, которая, как позже узнает Клавдия, была его женой, Марией Магдалиной, потом положил руки на плечи Рахиль. Назарей что-то прошептал ей на ухо, и впервые Рахиль подняла голову. Потом Иса склонился над девочкой и поцеловал ее в голову. Он взял руку Смедии в свои руки и, закрыв глаза, стал молиться. После долгой минуты молчания, когда все в комнате затаили дыхание, Иса повернулся к Смедии и сказал:

— Встань, дитя.

Клавдия не могла вспомнить, что произошло потом. Это было похоже на странный сон, который нельзя потом вспомнить в точности. Девочка сначала медленно пошевелилась, потом села и позвала свою мать. Рахиль и Иаир с криком бросились обнимать свою дочь. В этот же момент Клавдия упала на колени, а толпа хлынула вперед. Вокруг дома возник хаос. Последователи назареев и друзья семьи одобрительными возгласами встретили чудо воскрешения Смедии. Но слышались и язвительные замечания, и свистки со стороны фарисеев и противников назареев, которые обвиняли Ису в богохульстве и называли его черным магом.

Клавдия была в панике. Ее с греком вытолкнули из дверного проема, и нахлынувшая толпа вынесла их наружу. Пило был безнадежно болен, и она знала, что он может умереть прямо здесь, на ступенях дома Иаира. Было рискованно, даже жестоко приносить Пило сюда, когда он мог испустить свой последний вздох спокойно, в своей собственной постели. А сейчас все оказалось напрасным. Назарея обступили его последователи, и Клавдия не могла дотянуться до него.

Но когда Клавдию покинула всякая надежда, она увидела стоящую в толпе Марию Магдалину. Какая-то пить протянулась тогда между ними обеими, мистическая связь между матерями, переживающими трудные времена. Долгую минуту они смотрели друг другу в глаза, потом взгляд Марии Магдалины переместился на ребенка, лежащего на руках у грека. Молча, Мария положила руку на плечо Исе. Он остановился, обернулся, чтобы увидеть, о чем просит его Мария. На миг глаза Исы встретились с глазами Клавдии, потом он улыбнулся ей улыбкой, полной надежды и света.Впоследствии Клавдия так и не могла сказать, как долго это продолжалось, пока ее не отвлек голос сына, который кричал ей:

— Мама! Мама! — Пило выгибался в руках грека. — Опустите меня вниз!

Клавдия могла видеть, как краска возвращается на лицо Пило. Он выглядел снова здоровым и сильным. За какое-то мгновение умирающий сын Пилата и Клавдии полностью поправился. И более того. Когда ноги мальчика коснулись земли, и Клавдии, и греку стало ясно, что нога Пило больше не искривлена. Он шагнул к ней, прямой и сильный.

— Посмотри, мама! Я могу ходить!

Клавдия крепко обняла своего прекрасного мальчика, наблюдая, как удаляющиеся фигуры назарейского целителя и его миниатюрной жены смешиваются с шумной иерусалимской толпой.

— Спасибо, — прошептала она им вслед. И странно, хотя они были уже слишком далеко, чтобы их видеть, она знала, что они услышали ее.

Исцеление Пило вызвало у Понтия Пилата двойственное чувство. Он был рад, что его сын поправился и полностью исцелился. Он был совершенно здоров, чего ни он, ни Клавдия даже не могли себе представить. Теперь ребенок был подходящим наследником для римлянина, мальчик, который мог стать мужчиной и солдатом. Но метод его исцеления беспокоил Пилата. Хуже того, теперь и Клавдия, и Пило постоянно говорили об этом назарее, который был бельмом на глазу как у римских властей, так и у священников Храма.

Утром Пилат встречался с Каиафой и Анной, по их просьбе, чтобы обсудить массовую сцену у восточных ворот. Иудей прибыл на молодом осле, точно так, как предсказывал один из их иудейских пророков, обеспокоив священников, которые почувствовали в этом проявление мессианских амбиций. Хотя религиозные разногласия среди иудеев не были для Пилата первоочередной проблемой, этот назарей, по слухам, провозглашал себя царем Иудейским, что было государственной изменой по отношению к Цезарю. Пилат чувствовал, что будет вынужден предпринять какие-то действия против этого Исы, если тот совершит еще какой-нибудь спорный поступок в Иерусалиме в свете приближающейся Пасхи.

Дело усложнялось тем, что Ирод, тетрарх Галилеи, лично выступил против Исы в послании к Пилату: «У меня есть сведения о том, что этот человек хочет провозгласить себя царем над всеми иудеями. Он становится опасным для меня, для вас и для Рима».

Таковы были логические проблемы, стоявшие перед Пилатом. Его философские взгляды представляли собой совсем другое дело.

Какая сила управляла эти назареем или шла через него, что позволяло ему совершать такие вещи, как воскрешать ребенка из мертвых? Если бы это не произошло с Пило, то Пилат мог бы подумать, что чудеса Исы были чистым обманом, и согласиться со словами фарисеев, обвиняющих Ису в богохульстве. Но Пилат, лучше чем кто-либо другой, знал, что болезнь Пило и его увечье реальны. Или, по крайней мере, были такими. Потому что сейчас они просто исчезли.

Здесь было что-то, требующее объяснения. Разум римлянина требовал ответа, понимания того, что произошло. Понтий Пилат расстроился, потому что не мог найти ответ.

Но его жена не нуждалась в подобных доказательствах. Она была свидетельницей двух великих чудес, ее согрело присутствие и слава назарея и его Бога; Клавдия Прокула сразу же обратилась в новую веру. Она рассердилась, когда муж отказался разрешить ей посетить одну из проповедей Исы в Иерусалиме. Она хотела взять с собой Пило, чтобы дать своему сыну возможность встретиться с назареем, который был больше чем человек. Пилат запретил это наотрез.

Римский прокуратор был сложным человеком, полным сомнений, страха и честолюбия. Трагедия Понтия Пилата произошла тогда, когда все эти чувства перевесили то, что некогда наполняло его душу любовью, силой или благодарностью.

Было уже очень поздно к тому времени, когда назарей прибыли в дом Иосифа. Иса был вполне бодрым и готовым к еще одной встрече со своими ближайшими сторонниками, прежде чем удалиться. Они взвешивали свои возможные действия в Иерусалиме на следующий день. Мария осталась, чтобы послушать обсуждение и понять, что должен принести завтрашний день. Происшествие в доме Иаира ясно показало, что народ Иерусалима разделился по отношению к Исе как мессии. У Исы было больше сторонников, чем противников, но они все подозревали, что среди противников были могущественные люди, связанные с Храмом.

Иуда заговорил с собравшимися людьми. Он выглядел усталым и измученным, но радостное событие, свидетелем которому он стал у смертного ложа Смедии, заставляло его держаться.

— Иаир отвел меня в сторону, когда мы уходили, — рассказал он им. — Он гораздо более склонен поддержать нас теперь, когда он увидел, что Иса — это истинный мессия. Иаир предупредил, что советы фарисеев и саддукеев обеспокоены толпами сторонников назареев, которые вошли в город. Нас оказалось больше, чем они могли вообразить. Они боятся нас и, вероятно, предпримут какие-то действия, если почувствуют, что мы представляем угрозу для них или для покоя Храма на время Пасхи.

Петр с отвращением плюнул на пол.

— Мы все знаем почему. Пасха — самое прибыльное время в году для Храма. Тогда происходит самое большое число жертвоприношений и обменивается больше всего монет.

— Это урожайное время для торговцев и менял, — добавил его брат Андрей.

— И главные спекулянты среди них — Ионафан Анна и его зять, — согласился Иуда. — Неудивительно, что эти двое стоят во главе тех, кто хочет нас дискредитировать. Мы должны вести себя здесь очень осторожно, или они заставят Пилата отдать приказ об аресте Исы.

Когда мужчины начали говорить, в возбуждении перебивая друг друга, Иса поднял руку.

— Мир, братья мои, — сказал он. — Мы пойдем в Храм завтра и покажем братьям нашим Анне и Каиафе, что намерением нашим не является бросить им вызов. Мы можем мирно существовать вместе, и нет нужды устранять друг друга. Мы пойдем праздновать святую неделю вместе с нашими братьями-назареями. Они не могут запретить нам, и, может быть, мы заключим с ними перемирие.

Иуда сомневался.

— Не думаю, что мы найдем какой-то компромисс с Анной. Он презирает нас и все, чему мы учим. Последнее, чего хотели бы Анна и Каиафа, — это вера людей в то, что им не нужен Храм для обретения Бога.

Мария поднялась со своего места на полу и тепло улыбнулась Исе с другого конца комнаты. Он поймал ее взгляд и улыбнулся ей в ответ, когда его жена тихо повернулась, чтобы покинуть комнату через заднюю дверь. Она слишком устала, чтобы разрабатывать стратегию. Кроме того, если Иса был решительно настроен устроить представление в Храме на следующий день, у нее было сильное ощущение, что им всем надо немного отдохнуть.

Мария делила комнату с детьми, как она всегда делала, когда они путешествовали. Она верила, что это дает им чувство безопасности, необходимый элемент для детей, которые часто вели бродячую жизнь. Они спали, как ангелы: Иоанн-Иосиф, с длинными темными ресницами, бросавшими тень на оливковые щеки, и Сара-Фамарь, укрывшаяся облаком блестящих, золотисто-каштановых волос.

Их мать удержалась от порыва поцеловать их. Фамарь спала особенно чутко, и она не хотела никого будить. Детям надо отдохнуть, если они хотят сопровождать ее завтра по Иерусалиму — город казался им таким захватывающим и красочным. Пока это будет для них безопасно, она будет разрешать им гулять по Иерусалиму. Но если обстановка для Исы станет угрожающей, ей нужно будет увезти детей прочь из города. Если должно случиться худшее, даже имение Иосифа не будет безопасным местом. Ей придется переправить их в Вифанию, в безопасное убежище — дом Марфы и Лазаря.

Наконец Мария устроилась в своей постели и, закрыв глаза, попыталась отвлечься от этого богатого событиями дня. Но сон не приходил, хотя она желала его и сильно в нем нуждалась. Слишком много мыслей и образов теснилось в ее голове. Мысленно она видела женщину в плотном покрывале, ту, которая вынесла ребенка из дома Иаира. Увидев лицо той женщины, Мария сразу поняла две вещи. Во-первых, она — не иудейка и не простолюдинка. Что-то в поведении выделяло ее из толпы простого народа. И Мария очень хорошо ее понимала, когда женщина пыталась замаскироваться; разве она сама не делала так много раз, когда этого требовала ситуация?

Второй вещью, которую заметила Мария, было полное отчаяние женщины. Отчаяние изливалось из нее; как будто сама печаль взывала к помощи Исы. Взглянув в лицо женщине, Мария увидела то же самое ощущение утраты, которое чувствует каждая мать, когда она бессильна спасти своего ребенка. Это боль, которая не знает различия между расами, вероисповеданиями или классами, горе, которое могут разделить только страдающие родители. За последние три года их служения Мария множество раз видела такие лица. Но множество раз она также наблюдала, как выражение на этом лице меняется от отчаяния к радости.

Иса спас множество детей Израиля. И сейчас, казалось, он смог спасти одного из детей Рима.

Иса и его последователи, как и планировали, пришли в Храм на следующий день. Мария взяла детей с собой в Иерусалим, останавливаясь, чтобы стать свидетелем деятельности и споров, кипевших за священными стенами. Иса находился в центре большой и все растущей толпы, проповедуя Царствие Божие. Люди из толпы бросали ему вызов и задавали вопросы, на которые он отвечал со своим обычным спокойствием. Ответы Исы были исчерпывающими и опиравшимися на учения писания. Прошло немного времени, прежде чем стало очевидно, что его знание закона неоспоримо.

Позднее, благодаря сведениям, полученным от Иаира, они обнаружили, что Анна и Каиафа заслали в толпу своих собственных людей. Им было поручено задавать умышленно вызывающие вопросы. Если бы ответы Исы можно было истолковать как богохульство, особенно в такой тесной близости к Храму и при таком множестве свидетелей, первосвященники получили бы еще одно доказательство, которое могли использовать против него.

Один человек вышел вперед, чтобы задать вопрос по поводу брака. Иуда видел этого человека и узнал его; он прошептал на ухо Исе, что это фарисей, который отослал свою старую жену, чтобы жениться на молодой.

— Скажи мне, равви, — спросил этот человек, — позволительно ли разводиться мужу с женою? Я слышал, ты говоришь, что нет, а однако закон Моисея говорит другое. Моисей позволил писать разводное письмо.

Иса заговорил так, что его голос громко и отчетливо прозвучал над толпой. Ответ его был резким, потому что он знал о личном грехе этого человека:

— Моисей написал вам сию заповедь по жестокосердию вашему.

Толпа состояла, прежде всего, из людей Иерусалима, которые знали этого фарисея. Среди них поднялся ропот, когда они услышали этот явный намек. Но Иса еще не закончил. Он устал от продажных фарисеев, которые жили, как праздные цари, на подношения от бедных и набожных иудеев. Он считал это нынешнее поколение священников, людей, которые должны были поддерживать строжайшее соблюдение закона, лицемерами. Они проповедовали святую жизнь, но сами, без сомнения, не вели такую жизнь. За последние годы своего служения Иса пришел к пониманию того, что народ Иерусалима запуган ими; они боялись власти фарисеев так же сильно, как боялись власти Рима. Во многих случаях эти люди из Храма были так же опасны для простых иудеев, как и римляне, потому что у них была такая же возможность воздействовать на повседневную жизнь простого человека.

— Разве вы не читали писание? — вопрос Исы являлся еще одним обвинением человеку, который, как он знал, был священником. Потом он обернулся, чтобы обратиться к толпе в целом. — В начале же создания Бог сотворил мужчину и женщину и сказал: «Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут два одной плотью. Что Бог сочетал, того человек да не разлучает». А я говорю вам: кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние, тот сам прелюбодействует.

— Если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться, — пошутил человек в толпе.

Иса не засмеялся. Священное таинство брака и важность семейной жизни были краеугольными камнями назарейского пути. Он высказался против этой идеи.

— Есть скопцы, которые из чрева матернего родились так, и есть скопцы, которые оскоплены от людей. Лишь для этих людей брак неприемлем. Кто может вместить — да вместит. Пусть всякий, кто может получить святое таинство брака, получит его, ибо такова воля Господа, Отца нашего. И пусть он прилепится к жене своей, пока смерть не разлучит их.

Задетый фарисей не сдавался:

— А как насчет тебя? Закон Моисея гласит, что каждый помазанник должен брать за себя девицу, и никогда блудницу или даже вдову. — Это была открытая атака на Марию Магдалину, которая стояла позади, в толпе, вместе со своим детьми. Она предпочла одеться просто, чтобы смешаться с толпой, и не надела красное покрывало, свидетельствующее о ее положении. Она радовалась этому, ожидая ответа Исы.

Его ответом был еще один вопрос фарисею:

— Из рода ли я Давидова?

Человек кивнул.

— В том нет сомнения.

— И был ли Давид великим царем и помазанником нашего народа?

Фарисей ответил утвердительно, сознавая, что его загоняют в ловушку, но не зная, как избежать ее.

— Разве ты не будешь просить, чтобы я подражал Давиду, раз я его наследник? Кто здесь не считает прекрасным и почетным пойти по стопам Давида? — Вопрос Исы прозвенел над толпой, которая кивками и жестами подтвердила, что действительно прекрасно было взять себе за образец Великого Льва Иуды. — Ибо именно это я и сделал. Как Давид взял себе в жены вдову Авигею, прекрасную и благородную дочь Израиля, так и я женился на вдове с благородной кровью.

Фарисей понял, что попался в свою собственную ловушку, и скрылся в толпе. Но люди из властной структуры Храма так легко не сдались. Когда Ису начали обстреливать вопросами, его ответы стали подобны остро отточенным стрелам, летящим обратно в фарисеев. Еще один человек, на этот раз открыто облаченный в одеяние священника, обратился к Исе с открытой агрессией:

— Я слышал, что ты и твои ученики преступают предания старцев. Почему они неумытыми руками едят хлеб?

На эти последние слова толпа зашевелилась. Мнения разошлись, и Иса знал, что должен настоять на своем. Эти люди в Иерусалиме отличались от людей в Галилее и дальних областях. Здесь в городе люди требовали действий. Они могли последовать за царем, который выведет их из рабства, но он должен сперва доказать свою силу и достоинство.

Раздался звучный голос Исы, не столько в защиту назареев, сколько в осуждение священникам.

— Почему вы отменяете заповедь Божию, чтобы соблюсти свое предание, вы, лицемеры? — Открытое обвинение прозвучало среди каменных стен Храма. — Мой брат Иоанн называл вас порождениями ехидниными, и он прав. — Ссылка на Крестителя была умным ходом, чтобы получить поддержку более консервативно настроенных людей из толпы. — Иоанн был известен как воплощенный Исаия, а Исаия сказал: «Люди сии чтут Меня устами, сердце же их далеко отстоит от Меня». Ныне я вижу, что вы, фарисеи, очищаете себя снаружи, но внутри полны хищения и неправды. Не Господь ли, сотворивший внешнее, сотворил и внутреннее?

Иса возвысил свой голос, чтобы поставить последнюю точку.

— И в этом разница между моими назареями и этими священниками, — сказал он. — Мы заботимся о чистоте наших душ, так мы можем обрести Царство Божие на земле, как на небе.

— Это богохульство в Храме! — крикнул кто-то в толпе. Поднялся большой крик — одни соглашались, другие возражали.

Шум и волнение в толпе нарастали. Наблюдая за этим с площадки над стенами Храма, Мария сначала подумала, что это была исключительно реакция на смелые слова Исы. Действительно, смятение среди людей Иерусалима вызвало именно это. Но несколько учеников-назареев проталкивались через толпу к Исе, ведя за собой группу жавшихся друг к другу мужчин и женщин, которые слышали о чудесных исцелениях Исы. Среди них было много несчастных, которых не считали за людей из-за их слепоты или хромоты.

Менялы и торговцы принялись возражать, когда калеки двинулись мимо храма. Это была сама прибыльная для них неделя, а эта толпа посягала на выгоду Храма. Когда слепой наткнулся на стол торговца, рассыпав его товары, страсти накалились. Торговец накинулся на слепого с палкой, выкрикивая оскорбления в адрес несчастного калеки и назареев. Иса пришел на помощь слепому, осторожно помог ему подняться и что-то прошептал на ухо. Помахав ученикам, чтобы они отвели больных людей в сторону, Иса опрокинул другие столы жестокого торговца, который напал на слепого. Он крикнул, чтобы его услышали в нарастающем шуме:

— Написано, что Храм Господа домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников.

Другие торговцы стали презрительно кричать на Ису. Возник хаос, граничащий с мятежом, пока Иса не поднял вверх руки и не попросил своих учеников следовать за ним на площадку перед Храмом. Здесь несчастных с их немощами, болезнями и увечьями вывели вперед. Начав со слепого, Иса исцелил каждого из них.

Толпа вокруг Храма выросла до огромных размеров. Несмотря на смелые слова Исы, или, возможно, как раз из-за них, мужчины и женщины в Иерусалиме очень заинтересовались этим назареем, человеком, который за секунды исцелил болезни, длившиеся десятки лет. Мария больше не могла видеть его со своего удобного места. Кроме того, Фамарь и Иоанн не могли угомониться, с их энергией маленьких детей, оказавшихся в такой захватывающей обстановке. Мария двинулась прочь от зрелища, чтобы отвести детей на рыночную площадь.

Когда они шли по булыжной мостовой, Мария увидела впереди двух фарисеев в черных одеяниях. Она была уверена, что расслышала, как они упоминали имя Исы. Закутавшись в свое простое покрывало так, чтобы оно закрывало большую часть лица, Мария поравнялась с ними, подталкивая детей вперед. Эти люди говорили открыто, но на греческом языке — вероятно, будучи уверенными, что простой народ вокруг них не понимает этот язык. Но Мария, образованная женщина знатного рода, бегло говорила по-гречески.

Она хорошо поняла, когда одни из мужчин повернулся к своему спутнику и сказал:

— Пока этот назарей жив, нам не будет покоя. Чем скорее мы избавимся от него, тем лучше для всех нас.

Мария нашла Варфоломея на рыночной площади; его послали купить провизию для остальных учеников. Мария попросила его вернуться к Исе и рассказать ему и его сторонникам, что им не следует оставаться у Иосифа этой ночью. Им надо покинуть Иерусалим ради безопасности Исы. Мария считала, что дом, который она некогда делила с Лазарем и Марфой в Вифании — это наилучший выбор. Он находится на безопасном расстоянии от Иерусалима, однако не слишком далеко. Можно было вернуться в город — или быстро выбраться из него.

Поздно вечером Иса встретился с Марией и детьми в Вифании. Некоторые ученики остановились вместе с ними в доме Лазаря, другие отправились по соседству в дом Симона, их верного друга. Именно в доме Симона Мария ослушалась Лазаря и Иоанна, что привело к таким разрушительным последствиям несколько лет назад. Ученики собрались этой ночью, чтобы обсудить события этого дня и подумать о будущем.

Мария была встревожена. Она чувствовала, что мнения в Иерусалиме разделились — половина поддерживала замечательного назарея, чудотворца и защитника бедных, а половину раздражал этот выскочка, так непримиримо бросавший вызов Храму и традициям. Она пересказала разговор священников, который подслушала на рыночной площади. Пока она говорил, из дома Иаира пришел Иуда и принес еще новости.

— Она права. Иерусалим становится все более опасным для тебя, — сказал он Исе. — Иаир говорит, что Каиафа и Анна призывают казнить тебя, как богохульника.

Петр сказал с отвращением:

— Вздор, — сплюнул он. — Иса никогда не говорил богохульных слов и не мог бы, даже если захотел. Это они богохульники, эти порождения ехиднины.

Иса не выглядел озабоченным.

— Это не имеет значения, Петр. У священников нет власти приговорить человека к смерти, — сказал он им, показывая свое всестороннее знание закона. — Только Рим может это делать, а римляне не признают законов иудеев, осуждающих богохульство.

Они проговорили всю ночь, обсуждая, как лучше действовать завтра. Мария хотела, чтобы Иса на день покинул Иерусалим, пока город немного не успокоится. Но он и слышать не хотел об этом. Еще большие толпы народа ожидали следующего дня, когда по Иерусалиму распространилась весть о смелых учениях Исы и его необычайных исцелениях. Он не мог разочаровать тех, кто пришел в Иерусалим, чтобы увидеть его. И он не мог склониться под давлением священников. Сейчас, больше чем когда-либо, ему нужно было быть вождем.

На следующий день Мария предпочла остаться в Вифании вместе с детьми и Марфой. Беременность давала о себе знать, и долгий путь обратно в Вифанию в такой спешке утомил ее. Она занималась детьми и хозяйством, все время пытаясь не думать о возможной опасности, с которой мог столкнуться Иса в городе.

Мария сидела в саду перед домом, наблюдая, как Фамарь играет в траве, когда увидела, что к дому приближается женщина, плотно закутанная в черное покрывало. Ее лицо и волосы были закрыты, и было невозможно понять, знакома ей гостья или нет. Может быть, это подруга Марфы или новая соседка, о которой Мария не знала?

Женщина подошла ближе, и Мария услышала сдавленный смех:

— В чем дело, сестра? Ты не узнаешь меня после всех этих лет?

Покрывало откинулось, и женщина оказалась Саломеей, царевной из рода Ирода. Ее лицо утратило детскую округлость; она вступила в полный расцвет своей красоты. Мария бросилась обнимать ее, и они минуту держали друг друга в объятиях. После смерти Иоанна для Саломеи стало слишком опасно находиться среди назареев. Если ее сторонники надеялись одолеть последователей Иоанна, то им нельзя было появляться в обществе женщины, которая явилась причиной его ареста или даже смерти.

Вынужденная разлука была тяжела для обеих женщин. Саломея сокрушалась, что ей не позволено завершить свое обучение как священнице, жалела о разлуке с людьми, которых она полюбила больше, чем собственную семью. Что же касается Марии, то это было еще горькое последствие несправедливого приговора, вынесенного им обеим после казни Иоанна.

Саломея воскликнула, когда увидела в траве маленькую Фамарь:

— Посмотри-ка на нее! Она же вылитая ты!

Мария кивнула, улыбаясь.

— Внешне. Но внутренне она становится похожей на своего отца. — Мария рассказала несколько историй о маленькой Фамари и о том, как она по-особому проявила себя с того времени, как начала ходить. Она исцелила ягненка, который упал в канаву в Магдале, одним прикосновением своей детской ручки. Сейчас ей исполнилось всего три года, но речь ее была феноменальной — Фамарь легко говорила на греческом и арамейском.

— Она действительно счастливый ребенок, потому что имеет таких родителей, — сказала Саломея, ее лицо помрачнело. — И нам надо сохранить обоих этих родителей в безопасности, вот почему я здесь. Мария, я принесла весть из дворца. Иса — в серьезной опасности.

— Давай зайдем в дом, где не будет лишних ушей, а эти маленькие ушки, — она показала на Фамарь, — займутся чем-нибудь другим.

Мария наклонилась, чтобы поднять Фамарь, но из-за большого живота ей было трудно нагнуться. Саломея удержала ее.

— Иди-ка к своей сестре Саломее, — сказала она. Фамарь помедлила, сначала посмотрев на незнакомую женщину, а потом взглядом спросив подтверждения у матери. Очаровательная улыбка разлилась по личику Фамари, когда она прыгнула на руки царевне из рода Ирода.

Когда они вошли в дом, Мария подала знак Марфе забрать Фамарь.

Марфа взяла маленькую девочку у Саломеи.

— Пойдем, маленькая царевна, поищем твоего брата.

Иоанн гулял по имению вместе с Лазарем. Марфа показала, что заберет свою племянницу и даст возможность Саломее и Марии поговорить наедине. Когда Марфа с ребенком скрылись за дверью, Саломея повернулась к Марии и схватила ее за руку.

— Послушай меня; это очень важно. Мой отчим был сегодня в Иерусалиме дома у Понтия Пилата вместе со мной. Через два дня он уезжает в Рим на встречу с императором, и ему нужен был полный доклад от прокуратора. Я воспользовалась предлогом, что хочу повидать Клавдию Прокулу, жену Пилата, чтобы получить разрешение пойти с ним. Клавдия — внучка Цезаря Августа, и я знала, что мой отчим не может сказать «нет». Но, конечно, я хотела прийти не поэтому. Я узнала, что вы с Исой и остальные здесь. Где Великая Мария?

— Она здесь, — ответила Мария. — Сегодня вечером она осталась в доме Иосифа вместе с некоторыми другими женщинами, но я отведу тебя к ней завтра, если хочешь.

Саломея кивнула и продолжила свой рассказ:

— Я воспользовалась предлогом, что хочу повидать Клавдию, чтобы узнать, что слышно в Иерусалиме о назареях. Я даже предположить не могла, что мне расскажет Клавдия! Мария, разве это не удивительно?

Мария не понимала, на что ссылается Саломея.

— Что?

Яркие темные глаза Саломеи расширились.

— Ты не знаешь? Ой, Мария, это уже слишком. Той ночью, когда Иса воскресил дочь Иаира, помнишь женщину в толпе, когда вы уходили? Она была с греком, который нес больного ребенка, маленького мальчика.

Воспоминания об этой сцене снова нахлынули на Марию. Лицо той женщины стояло перед ней последние две ночи, когда она собиралась лечь спать.

— Да, — ответила она. — Я сказала Исе, и он обернулся к ней, чтобы исцелить ребенка. Я ничего о ней не знаю, кроме того, что она не выглядела ни как простолюдинка, ни как иудейка.

Саломея рассмеялась, на этот раз открыто:

— Мария, той женщиной была Клавдия Прокула. Иса исцелил единственного сына Понтия Пилата!

Мария была удивлена. Сейчас все это приобрело смысл — чувство предвидения, знание, что в тот момент происходит что-то еще, кроме самого исцеления.

— Кто знает об этом, Саломея?

— Никто, кроме Клавдии, Пилата и их раба-грека. Пилат запретил своей жене рассказывать об этом и говорил каждому, кто спрашивал о чудесном выздоровлении мальчика, что такова была воля римских богов. — Саломея состроила гримасу, чтобы показать свое отвращение. — Бедная Клавдия разрывалась от желания кому-то рассказать, и она знала, что я когда-то была назареянкой.

— Ты все еще назареянка, — сердечно сказала Мария, когда встала, чтобы ребенок, растущий у нее в животе, мог устроиться поудобнее. Ей нужно было обдумать это важное сообщение. Оно звучало ободряюще, но пока она не осмеливалась слишком полагаться на него. Наверняка такой случай был проявлением замысла Господа в отношении Исы. Разве не он дал Клавдии больного ребенка, чтобы Иса мог исцелить его и доказать Пилату свою божественную сущность? И если Исе суждено попасть в руки Понтия Пилата, конечно, он не сможет вынести приговор тому самому человеку, который исцелил его собственное дитя.

— Но есть еще кое-что, сестра, — Саломея снова помрачнела. — Когда я была там, пришли противные Ионафан Анна и его зять, чтобы встретиться с Пилатом и моим отчимом. Они выдвигают обвинения против Исы. — Она хитро улыбнулась Марии. — Я слышала, как объявили об их приходе, и упросила Клавдию подсказать мне лучшее местечко, где я могла бы спрятаться и подслушать их.

Мария улыбнулась Саломее, которая была стремительной, как всегда.

— Пилат попытался отмахнуться от их слов, как от чего-то незначительного, чтобы можно было продолжить свою встречу с Иродом. Пилата волнует только то, чтобы в Рим попал хороший доклад, где хвалят его способности правителя. Он хочет получить пост в Египте.

Мария слушала ее терпеливо, с бьющимся сердцем, а Саломея продолжала:

— Но мой отчим Ирод со всем своим высокомерием встал на сторону этих идиотов-священников. Они подыграли ему, рассказали, что Иса объявляет себя царем Иудейским и собирается лишить род Ирода престола.

Мария покачала головой. Конечно, это чушь. Иса не желал сидеть ни на одном земном престоле. Он был царем в сердцах людей, тем, кто принесет им Царствие Божие. Для этого ему не нужен был ни дворец, ни трон. Но подозрительный Ирод чувствовал угрозу из-за ухищрений Анны и Каиафы.

— Я слышала, как вскоре после этого Пилат пришел к Клавдии — он не мог видеть, где я прячусь — и сказал ей: «Дорогая моя, боюсь, богини судьбы против твоего Исы Назарея. Священники требуют его голову, и они хотят, чтобы его арестовали прежде, чем наступит их Пасха». На что я услышала, как Клавдия сказала: «Но ты, конечно, пощадишь его». Пилат ничего не сказал, и я слышала, как Клавдия снова спросила: «Разве нет?» — и потом я больше ничего не слышала, пока Пилат не вышел из комнаты. Я вышла и нашла Клавдию в ужасном состоянии. Она сказала, что муж даже не посмотрел на нее, когда уходил. Ой, Мария, она очень беспокоится о том, что может случиться с Исой. И я тоже. Ты должна убедить его покинуть Иерусалим.

— Что твой отчим думает по поводу того, где ты сейчас?

Она пожала плечами.

— Я сказала ему, что проведу день, покупая шелка. Он слишком занят своей предстоящей поездкой в Рим, чтобы заботиться о том, где я проведу ночь. У него свои развлечения в Иерусалиме.

Мария попыталась выработать стратегию дальнейших действий. Она должна дождаться, когда Иса сегодня вернется домой, и тогда она, конечно, расскажет ему все. Она знала, что ей удастся уговорить Саломею остаться и рассказать подробности.

Саломея осталась и была очень рада, когда вечером к ним пришла Великая Мария. Уважаемая мать Исы привела с собой двух других старших Марий — свою сестру, Марию Иаковлеву, и их двоюродную сестру Марию Саломию, которая была матерью двух самых верных последователей Исы. Для Саломеи была честь находиться в обществе таких мудрых женщин, сильных, пусть часто и молчаливых, хранительниц назарейской традиции. Но ее радость была недолгой, как и радость Марии Магдалины.

— Я вижу великую тьму на горизонте, дочери мои, — сказала им Великая Мария. — Я пришла, чтобы встретиться со своим сыном. Мы должны быть готовы к испытанию силы и веры, которое принесет нам эта Пасха.

Новости из Иерусалима были явно тревожными. Еще большие, чем раньше, толпы народа, которые приветствовали Ису и назареев при входе в город тем утром, вызвали беспокойство среди римских стражников. Назареи устроились за пределами Храма, где Иса проповедовал и отвечал на вопросы и загадки, которыми его забрасывали. Точно так же, как и в предыдущий день, представители первосвященника и Храма подослали своих людей в толпу. Беспорядки усилились, когда торговцы и менялы, наказанные накануне, выступили против присутствия назареев. В конце концов, чтобы сохранить мир и предотвратить возможное кровопролитие, Иса распрощался и ушел вместе со своими самыми верными последователями-назареями.

Поздно ночью в Вифании наблюдения Саломеи в сочетании со сведениями, полученными от Иаира, и пророчеством Великой Марии породили атмосферу страха и тревоги. Казалось, только Ису не затронули все более зловещие предзнаменования, когда он составлял план на следующий день.

У Симона и Иуды, которые провели весь день, встречаясь с собратьями-зилотами, имелся свой собственный план.

— Нас достаточно, чтобы дать бой любому, кто придет за тобой, — сказал Симон. — Завтра в Храме соберется огромная толпа. Если ты скажешь людям, что Царство Божие, о котором мы знаем, освободит иудеев от власти Рима, толпа пойдет за тобой до конца.

— До какого конца? — спокойно спросил Иса. — В результате такого действия прольется кровь многих невинных иудеев. Это не Путь. Нет, Симон. Я не буду подстрекать к восстанию, которое приведет к смерти наших людей накануне святого дня. Как я покажу, что Царствие Божие — в каждом мужчине и в каждой женщине, если попрошу их пролить свою кровь и умереть ради него? Вы упускаете смысл Пути, братья мои.

— Но нет Пути без тебя, — выкрикнул Петр. Напряжение последних дней отразилось на Петре больше, чем на ком-либо другом из учеников. Он всем пожертвовал ради своей веры в Ису и в Путь. Представить себе любое неблагоприятное развитие событие событий — для него это было уже слишком.

— Ты не прав, брат мой, — сказал Иса. В его тоне не было упрека, когда он повернулся к Петру и продолжил с теплотой в голосе: — Петр, я говорил это тебе с тех пор, как мы были детьми. Ты — камень, на котором расцветет наше служение. Наследие твое будет жить столь же долго, сколь и мое.

Петру было не по себе, как и остальным ученикам. Иса увидел это и воздел руки вверх.

— Братья и сестры, послушайте меля. Помните, что я дал вам. Это есть понимание того, что Царствие Божие живет в каждом из вас и ни один угнетатель не никогда не сможет отнять его у вас. Если вы храните эту истину в вашем сердце, вы никогда не узнаете дня боли или страха.

Потом он протянул свои руки к ученикам и повел их на молитву «Отче наш».

Той ночью Иса оставил своих сторонников, чтобы лично посоветоваться с Великой Марией. Когда они закончили, он пожелал своей матери спокойной ночи и отправился искать свою жену.

— Ты не должна бояться того, что случится, маленькая голубка, — сказал он нежно.

Мария внимательно изучала его лицо. Иса часто скрывал свои видения от своих последователей, но редко от нее. Она была единственным человеком, с которым он делился почти всем. Но сегодня ночью она чувствовала, что он что-то скрывает.

— Что ты видишь, Иса? — спросила она тихо.

— Я вижу, что Отец мой небесный составил великий план, и мы должны следовать ему.

— Чтобы исполнить пророчества?

— Если на то Его воля.

Мария минуту помолчала. Пророчества имели особый смысл — они утверждали, что мессия будет предан смерти своим собственным народом.

— А как насчет Понтия Пилата? — с некоторой надеждой спросила Мария. — Наверняка ты был ниспослан исцелить его ребенка, чтобы он сам увидел, кто ты есть. Ты не думаешь, что это часть замысла Господня?

— Мария, послушай внимательно, что я скажу тебе, ибо это великое понимание назарейского Пути. Бог создает свой план, и он ставит каждого мужчину и каждую женщину на свое место. Но он не заставляет их действовать. Как любой хороший отец, Господь направляет своих детей, но потом дает им возможность сделать свой собственный выбор.

Мария внимательно слушала, пытаясь приложить философию Исы к нынешней ситуации.

— Ты веришь, что Понтий Пилат поставлен на это место Господом?

Иса кивнул.

— Да. Пилат, его добрая жена, их ребенок.

— И предпочтет или нет Пилат помочь нам… разве это не решение Бога?

Иса покачал головой.

— Господь не диктует нам, Мария. Он направляет нас. Каждому предстоит избрать себе господина, и это приводит к выбору между божественным предназначением и земными желаниями. Ты не можешь служить Богу и одновременно служить этим земным нуждам. Царство Небесное приходит к тем, кто выбирает Бога. Я не могу сказать, какому господину предпочтет служить Понтий Пилат, когда придет его время.

Мария внимательно слушала. Хотя она была сведуща в назарейских представлениях, пример Исы с Понтием Пилатом сделал эту догму ясной и убедительной. С внезапной вспышкой предвидения, она почувствовала необходимость впитать в себя слова мужа, запомнить их в точности так, как он их сказал. Придет время, когда она будет учить других точно так же, как он учил ее.

— Первосвященник и его сторонники решительно настроены схватить меня — теперь мы знаем, что этого нельзя избежать, — продолжал Иса. — Но мы будем просить, чтобы они отослали меня к Пилату, и я буду отвечать на обвинения перед ним.

Тогда от его веры и его совести будет зависеть, какое принять решение. Мы должны быть готовы к любому выбору. Неважно, как он поступит, мы должны показать своими действиями, что знаем истину. Когда мы позволяем Царству Божьему жить внутри нас, ничто на земле не может этого изменить, ни одна империя, ни один угнетатель, ни боль. Ни даже смерть.

Они проговорили всю ночь, и Иса обсудил с ней свои планы на следующий день. Только раз Мария задала вопрос, который камнем висел у нее на сердце.

— Разве мы не можем просто покинуть Иерусалим сегодня ночью? Вернуться к нашим проповедям в галилейских холмах, пока Анна и Каиафа не найдут себе какую-нибудь другую добычу?

— Ты же знаешь ответ лучше всех, моя Мария, — мягко пожурил он ее. — Сейчас люди внимательно следят за нами. Я должен показать им пример.

Они кивком выразила понимание, и он продолжал, рассказав ей о разговоре с Великой Марией. Они решили, что появиться завтра в иерусалимском Храме слишком опасно. Слишком много невинных могло бы пострадать, если начнется мятеж. Первой заботой Исы была защита его учеников. Первосвященнику нужен именно он, а не остальные. Именно это они услышали от Иаира. Нет необходимости подвергать опасности других. Вместо этого, самые близкие из последователей встретятся вечером в тесном кругу, в имении Иосифа, за пасхальной трапезой. Там Иса даст указания каждому, какую роль он должен играть в служении, если Исе предстоит долгий период заключения, как Иоанну, — или если должно случиться самое худшее. Они проведут ночь в поместье Иосифа в Гефсимании, под священными звездами Иерусалима.

И там Иса позволит себя арестовать.

— Ты собираешься сдаться властям Храма? — недоверчиво спросила Мария.

— Нет, нет. Я не могу этого сделать. В таком случае люди потеряют всякую веру в Путь. Но я должен знать, что мой арест произойдет за пределами города, и таким образом не будет никакой крови и никакого восстания. Один из наших собственных людей «предаст меня» и пойдет к властям, чтобы открыть, где я нахожусь. Стражники придут в Гефсиманию, где не будет никаких толп и, следовательно, никакого восстания.

Голова у Марии шла кругом. Все это происходило слишком быстро. Ее поразила ужасная мысль.

— Ой, Иса. Но кто? У кого из наших хватит сил совершить такое? Конечно, ты не думаешь, что Петр или Андрей способны на это. Без сомнения, ни Филипп, ни Варфоломей. Твой брат Иаков сначала прольет свою собственную кровь, а Симон, скорее — чужую.

Ответ пришел к ней сразу, и они сказали в унисон:

— Иуда.

Лицо Исы стало печальным.

— И вот куда я должен пойти сейчас, моя голубка. Я должен поговорить с Иудой и сказать ему, что он избран для этой цели из-за своей силы.

Он поцеловал жену в щеку и встал, чтобы уйти. Она смотрела ему вслед с нарастающим чувством ужаса перед тем, что должен принести завтрашний день.

Они собрались следующим вечером, как и планировалось, за трапезой: Иса, двенадцать его избранных учеников и все Марии. Дети остались в Вифании с Марфой и Лазарем.

Иса начал вечерю с обряда помазания. Это была его собственная версия, они как бы поменялись местами, когда он умыл ноги каждого человека в комнате. Он объяснил это, как признание, что каждый из них — дитя Божье, у которого есть своя особая миссия проповедовать грядущее царство.

— Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что я сделал вам. Так вы признаете других равными вам перед Богом. И заповедь новую даю вам этой ночью — да любите друг друга; как я возлюбил вас. Ибо когда вы выйдете в мир, люди признают, что вы — назареи, если будете иметь любовь между собою.

Когда Иса омыл ноги каждому в комнате, он подвел их к столу с пасхальным ужином. Преломив кусок пресного хлеба, он сперва благословил его, потом сказал:

— Примите, ешьте, ибо это есть тело мое. — И взяв чашу вина, благодарив, подал им и сказал, прежде чем пустить ее вокруг стола: — Это есть кровь моя, за многих изливаемая.

Мария спокойно наблюдала вместе с остальными. Только она и другие Марии знали все подробности предстоящих событий. Когда Иуда получит сигнал от Исы, он покинет ужин и отправится к Иаиру. Иаир приведет его к Анне и Каиафе, представив Иуду как предателя. Иуда попросит тридцать сребренников; это сделает его предательство более достоверным. В обмен на деньги он приведет первосвященников к личному убежищу Исы, где, вдали от непредсказуемой городской толпы, его будет легко арестовать.

Напряжение на лице Иуды было видно всякому, у кого были глаза. Другим ученикам не было сказано об этом плане, потому что Иса не хотел рисковать. Он не хотел, чтобы с ним спорили, и уж, конечно, не хотел, чтобы люди ему воспротивились. Позднее Мария будет оплакивать Иуду и несправедливость всего происходящего. Она будет защищать его перед другими учениками, которые будут видеть в нем только предателя. Но тогда будет уже слишком поздно для Иуды Искариота. Бог приготовил место для него, и он предпочел принять его.

Теперь Иса повернулся к Иуде. Он обмакнул кусок хлеба и вручил ему, подавая условный знак:

— Что делаешь, делай скорее.

Когда Мария смотрела, как Иуда выходит из комнаты, у нее сердце оборвалось. Теперь нет пути назад. Потом она подняла глаза вверх, чтобы поймать взгляд Великой Марии, которая также наблюдала, как Иуда выходит за дверь, держа в своих руках судьбу Исы. В тот миг обе женщины встретились глазами, и каждая молча молилась о том, чтобы Бог защитил их возлюбленного Ису.

Стража пришла вооруженной и в таком количестве, какого Мария не ожидала. Была уже глубокая ночь, когда на холме показался Иуда вместе с солдатами первосвященника. Возник хаос и поднялась суматоха, когда большой и тяжеловооруженный отряд выступил на сцену, разбудив учеников-мужчин. Женщины бодрствовали в отдалении у костра. Все, кроме Марии Магдалины, которая ждала вместе с Исой.

Петр вскочил с пола, выхватив меч у одного из зазевавшихся молодых солдат.

— Господи, мы будем сражаться за тебя! — воскликнул он и бросился на человека, которого он узнал, Малха, раба первосвященника. Он мечом отсек у него ухо, и кровь хлынула из раны.

Иса встал и спокойно подошел к группе.

— Довольно, братья, — сказал он Петру и остальным. А когорте первосвященника он сказал: — Спрячьте ваше оружие. Никто здесь не повредит вам. Даю слово.

Он подошел к Малху, который упал на колени, и прижал свою одежду к уху, чтобы остановить кровь. Иса положил свою ладонь ему на ухо и сказал:

— Ты достаточно пострадал за это. — Когда он отнял руку, ухо зажило и кровь перестала течь.

Иса помог Малху встать на ноги и обратился к нему:

— Каиафа послал на меня людей с мечами и кольями, как будто на разбойника или убийцу. Почему? Когда я каждый день приходил в Храм, он не делал попыток арестовать меня и не показывал, что я опасен. Поистине это час тьмы для нашего народа.

Один из солдат, человек с эмблемой командира, шагнул вперед и гортанно спросил на арамейском:

— Ты — Иса Назарей?

— Я, — ответил он просто на греческом.

Несколько последователей стали выкрикивать обвинения и вопросы в сторону Иуды. Иса посоветовал ему не говорить о том, чтопроисходит, и Иуда оставался послушен ему. Вместо ответа он нежно поцеловал Ису в щеку, надеясь, что по этому знаку некоторые из учеников поймут, что ему было поручено так сделать.

Солдат с эмблемой своего ранга прочитал предписание на арест, и Ису повели навстречу его судьбе, отдав в руки первосвященников.

Мария Магдалина бодрствовала всю ночь вместе с другими Мариями. Они не могли подойти слишком близко к мужчинам — это было слишком рискованно. Слишком велик был накал страстен, и женщины не могли показать, как много они знают о ночных событиях.

Марии поддерживали друг друга в молитве и тихо утешали одна другую. Была глубокая ночь, когда они увидели свет факела, приближающийся к их убежищу со стороны долины Кедрон. Это был маленькая группа: двое мужчин и, по-видимому, небольшого роста женщина. Мария встала со своего места, когда узнала царевну из рода Ирода. Она подбежала к Саломее и обняла ее. Только тогда она поняла, что человек, держащий факел — это римский центурион в гражданской одежде, тот голубоглазый мужчина, чью сломанную руку исцелил Иса.

— Сестра, у нас мало времени, — Саломея тяжело дышала. Они явно спешили, чтобы добраться сюда. — Я пришла из Крепости Антония. Клавдия Прокула послала меня к тебе, чтобы выразить свое величайшее уважение и самые глубокие сожаления по поводу несправедливого ареста твоего мужа.

Мария кивнула, подбадривая Саломею, чтобы она продолжала, и пытаясь сдержать страх, выворачивающий ей внутренности. Если жена римского прокуратора посылает таких царственных гонцов посреди ночи, значит, случилось что-то ужасное.

— Иса предстанет на суде перед Пилатом утром, — продолжала Саломея. — Но на Пилата ужасно давят, чтобы он приговорил его к смерти. Ой, Мария, он не хочет этого делать. Клавдия говорит, что Пилат знает об исцелении их ребенка, или по крайней мере, он желает своей римской душой попытаться принять это. Но мой омерзительный отчим призывает как можно скорее казнить Ису. Ирод отправляется в Рим в субботу. Он сказал Пилату, что хочет, чтобы эта «назарейская проблема» была решена прежде, чем он уедет. Мария, ты должна понять, насколько все это серьезно. Они могут казнить Ису. Завтра.

Все это происходило слишком быстро. Никто из них не ожидал ничего подобного. Они ожидали, что последует тюремное заключение и у Исы будет время опровергнуть обвинения перед Римом и перед Иродом. Всегда существовала возможность, что случится самое худшее, но не так быстро.

Саломея продолжала, задыхаясь:

— Клавдия Прокула послала нас за тобой. Эти двое — ее верные слуги. — Мария подняла глаза и увидела, как факел осветил лицо молчаливого человека, стоявшего позади. Теперь она узнала его. Это был грек, который держал на руках больного мальчика около дома Иаира. — Они отведут тебя туда, где держат Ису. Клавдия позаботится о страже до рассвета. Это может быть твой последний шанс увидеть его. Но мы должны идти, и быстро.

Мария попросила у них одну минуту и пошла к Великой Марии. Она знала, что пожилая женщина не смогла бы идти так быстро, как это требовалось, чтобы попасть к Исе вовремя, но из уважения к ней предложила матери Исы занять ее место.

Великая Мария поцеловала свою невестку в щеку.

— Передай это моему сыну. Скажи ему, что я буду там завтра. Ступай с Богом, дочь моя.

Мария и Саломея торопливо шли следом за молчавшими мужчинами, быстро направлявшимися к восточному краю города. Мария улучила минутку, чтобы сменить красное покрывало, которое выдавало в ней назарейскую священницу, на простое черное, такое же, как носила Саломея. Царевна из рода Ирода рассказывала Марии, пока они шли:

— Я отправила посланца к Марфе. Иса хочет видеть детей; именно это он сказал слуге Клавдии. — Она показала на грека-раба. — Иса знал, что у тебя не будет времени добраться до Вифании и привезти их сюда, если ты придешь, чтобы повидать его.

Мысли Марии метались. Она не хотела, чтобы Фамарь и Иоанн стали свидетелями того ужасного, что может случиться завтра, однако, если должно произойти худшее, Исе нужно увидеть своих детей последний раз. Маленький Иоанн — такое же его дитя, как и Фамарь; Иса любил их обоих безоговорочно. Надо будет обеспечить им всем защиту и безопасность, когда взойдет солнце. На миг Мария молча взмолилась об этом, но было слишком мало времени, чтобы сейчас размышлять над этими вопросами. Они подошли к месту заключения Исы. До сих пор тьма скрывала их, и они не привлекали внимания, но им предстоял долгий спуск по наружной лестнице, которая была хорошо освещена факелами.

Центурион шепотом дал им указания, и они подождали, пока грек быстро осмотрит все кругом. Раб сбежал вниз по ступенькам и подал им сигнал спускаться. Саломея осталась сторожить на верху лестницы, грек выполнял эту роль внизу. Мария и центурион торопливо спустились вниз по ступенькам и попали в коридоры тюрьмы. Он шел с факелом впереди, чтобы освещать путь в подземелье. Мария быстро следовала за ним, пытаясь не слышать человеческих криков боли и отчаяния, которые эхом отдавались от каменных стен вокруг нее. Она знала, что ни один из звуков не принадлежал Исе — неважно, какую боль ему причинили, он бы никогда не стал кричать; это было не в его натуре. Но она чувствовала глубокое сострадание к бедным душам, которые ожидали своей участи в римской темнице.

Центурион вытащил ключ из складок своей туники и отпер замок, дав Марии возможность войти в камеру к своему мужу. Много лет спустя Мария узнала, как Клавдии и Саломее удалось выполнить этот трюк с ключом и подменой стражи — потребовалась большая взятка, на которую ушла немалая часть личных денег царевны из рода Ирода. Всю свою оставшуюся жизнь Мария будет благодарна римлянке Клавдии Прокуле и своей подруге, оставшейся непонятой, Саломее — не только за события этой ночи, но и за те, что произойдут завтра.

Марии пришлось собрать все свои силы, чтобы не закричать от отчаяния, когда она увидела Ису. Он был избит — ужасно. На его прекрасном лице были синяки, и он морщился от боли, когда встал, чтобы обнять ее. Она прошептала свой вопрос, когда смотрела на его избитое лицо:

— Кто сделал это с тобой? Люди Каиафы и Анны?

— Шшш. Послушай меня, моя Мария, потому что времени мало, а так много надо сказать. Здесь нет места упрекам, ибо они ведут только к мести. Когда мы прощаем, мы ближе всего к Богу. Вот почему мы здесь, чтобы учить детей Израиля и всех остальных на земле. Возьми это с собой и учи этому каждого, кто будет слушать, в память обо мне.

Пришла очередь Марии поморщиться. Ей было невыносимо слышать, как Иса говорит о себе таким образом, как будто его смерть предопределена. Чувствуя ее отчаяние, он нежно заговорил с ней:

— Прошлой ночью в Гефсимании я пошел молиться Господу, Отцу нашему. Я просил Его пронести эту чашу мимо меня. Но Он не сделал этого. Он не сделал этого, потому что на то Его воля. Нет другого пути, разве ты не видишь? Люди не способны понять Царство Божие без величайшего примера жертвы. Я буду этим примером. Я покажу им, что могу умереть за них и сделать это без боли или страха. Господь наш показал мне чашу, и я испил из нее и сделал это с такой радостью. Да будет так.

Мария не могла остановить поток слез, но она с трудом пыталась удержаться от рыданий. Любой шум мог выдать их. Иса попытался успокоить ее:

— Ты должна быть сильной сейчас, моя голубка, потому что ты унесешь с собой истинный назарейский Путь и будешь учить ему мир. Остальные тоже будут делать все, что в их силах, и я дал каждому из них указания после ужина. Но только ты знаешь все, что хранится в моем сердце и моей голове, потому что ты должна стать следующим вождем нашего народа, и наши дети после тебя.

Мария старалась мыслить ясно. Ей нужно было сосредоточиться на последних просьбах Исы, а не на своем собственном горе. Позднее у нее будет время, чтобы оплакивать его. Сейчас она должна быть достойна его доверия, как вождь назареев.

— Иса, не все любят меня, как ты знаешь. Некоторые из них не последуют за мной. Хотя ты учил их обращаться с женщинами как с равными, я боюсь, что, когда тебя не будет, такое отношение исчезнет. Как мне сказать им, что ты избрал меня вести назареев?

— Я думал об этом сегодня ночью, — ответил он. — Во-первых, у тебя одной есть Книга Любви.

Мария кивнула. Большую часть своего служения Иса провел, записывая учения назареев и свое собственное представление о нем в книгу, которую они называли Книгой Любви. Другие ученики знали о ней, но Иса никогда не доверял ее никому, кроме Марии. Она заботливо хранилась под замком в ее доме в Галилее.

— Я всегда говорил, что Книга Любви никогда не увидит свет, пока я живу на земле, ибо пока я здесь, она не завершена, — продолжал Иса. — Каждую минуту каждого прожитого мною дня Бог давал мне новое понимание. Каждый человек, которого я когда-либо встречал, учил меня природе Божьей. Я написал об этом в Книге Любви. Когда меня не станет, ты должна взять ее и сделать краеугольным камнем всех последующих учений.

Мария кивком выразила свое понимание. Книга Любви действительно была прекрасным и убедительным памятником всему, чему Иса учил в своей жизни. Его ученики должны испытывать гордость и благоговение, что будут учиться по ней.

— Есть кое-что еще, Мария. Я подам людям знак, и он ясно укажет им, что ты — мной избранный преемник. Не бойся, маленькая голубка, ибо я дам миру знать, что ты — мой самый любимый ученик.

Иса положил руки на выпуклый живот Марии. Еще так много надо было сказать.

— Этот ребенок, которого ты носишь, наш сын, несет в себе кровь пророков и царей, как и наша дочь. Их потомки займут свое место в мире, проповедуя Царство Божие и слова, которые содержатся в Книге Любви, так, чтобы по всему миру люди познали мир и справедливость. — Ребенок толкнулся в животе в ответ на пророчество, которое произнес его отец. — Этому ребенку предстоит особая судьба на западных островах, куда распространится слово Пути. Я дал своему дяде, Иосифу, указания по поводу воспитания. Ты должна доверять Иосифу и позволить ребенку идти туда, куда Господь поведет его.

Мария приняла это. Иосиф был великим человеком, мудрым, сильным и опытным. Как торговец оловом, он много путешествовал по своим делам. Еще молодым человеком Иса сопровождал Иосифа на туманные зеленые острова к западу от Галлии. Когда-то он рассказывал Марии, что, когда он был там, у него было предчувствие, что назарейский Путь будет распространяться среди свирепых голубоглазых людей, которые населяют эти острова.

— И ты должна назвать его Иешуа-Давид, в память обо мне и об основателе нашего царского рода. От него произойдет величайший царь из тех, кто будет править на земле.

Мария согласилась с просьбой Исы, спросив потом:

— Что ты скажешь мне о нашей Саре?

Иса улыбнулся при упоминании о своей драгоценной дочери:

— Она должна оставаться с тобой, пока не станет взрослой женщиной, и тогда сделает свой собственный выбор. У нее есть твоя сила. Но Израиль не безопасен для тебя и детей, я вижу это. Иосиф отвезет тебя в Египет, вместе со многими другими, кто предпочтет уехать. Александрия — великий центр знания и безопасное место для нашего народа. Ты можешь остаться там или отправиться дальше, в западные страны. Я оставляю это решение за тобой, Мария. Ты должна решить, что лучше для распространения по миру учения назареев. Следуй своему сердцу и положись на Бога, чтобы он направил тебя.

— А маленький Иоанн? — спросила Мария. Иса всегда обращался с этим ребенком как со своим собственным сыном, но его кровь и судьба всегда были иными; они оба знали это.

Знание грядущего омрачило взгляд Исы.

— Даже в этом возрасте Иоанн обладает сильной волей и неустойчивым характером. Ты — его мать, и ты будешь направлять его, но Иоанн будет нуждаться в мужском влиянии, чтобы обуздать его беспокойный нрав. Петр и Андрей очень любят его. Когда Иоанн станет старше, его вполне можно отдать на воспитание Петру или Андрею.

Исе не надо было объяснять; Мария знала, что он имеет в виду. Петр и Андрей когда-то были последователями Крестителя, и они все хорошо знали друг друга с тех пор, как детьми жили в Галилее, посещая храм в Капернауме. Петр и Андрей почитали маленького Иоанна как сына великого пророка и приемного сына Исы.

— У меня есть слова благодарности и утешения еще для одного человека, — сказал Иса. — По поводу римлянки Клавдии Прокулы я должен сказать тебе, что оставляю этот мир, будучи у нее в долгу. Она многим пожертвовала, чтобы привести тебя сюда ко мне, и я благодарен ей. Скажи ей, что она не должна судить своего мужа слишком строго. Понтий Пилат должен выбрать своего господина, и я вижу, что он сделает неудачный выбор. Но в конце концов, его выбор исполнит замысел Божий для всех нас.

Иса дал дальнейшие указания своей жене, одни — духовного характера, а другие — практические, прежде чем сказать ей последние слова утешения:

— Будь сильной, неважно, что случится завтра. Не бойся за меня, как и я не чувствую страха за себя. Я доволен, что принял чашу Отца нашего и присоединюсь к нему на небесах. Мария, будь вождем для народа и не бойся. Всегда помни, кто ты. Ты — царица, ты — назареянка, и ты — моя жена.

С разбитой душой Мария, пошатываясь, брела по улицам Иерусалима вслед за Саломеей, а небо уже начинало светлеть. У царевны есть дом, который будет для них безопасным местом, и именно туда она поручила своему посланцу отвести Марфу и детей. Как только Мария была надежно устроена в доме в ожидании, когда прибудет ее невестка с Иоанном и Фамарь, Саломея позаботилась найти еще одного посланца, чтобы отправить его к Великой Марии и остальным в Гефсиманию.

Где-то в другом месте в Иерусалиме еще одна женщина благородного происхождения, госпожа Клавдия Прокула, чувствовала, какое огромное бремя должно было лечь на плечи ее семьи в предстоящий день. Она погрузилась в лихорадочный сон, когда поздно ночью усталость, наконец, взяла над ней верх. Только когда пришел грек и сказал, что их поручение к жене Назарея оказалось успешным, она позволила себе смежить веки.

Клавдия проснулась в холодном поту. Навязчивый сон не выпускал ее из своих щупалец. Она чувствовала, как он клубится вокруг нее в комнате. Она закрыла глаза, но образы остались, как и песнопение, которое звучало у нее в голове. Хор из сотен, а может быть, и тысяч голосов повторял одну фразу: «Распят при Понтии Пилате, распят при Понтии Пилате». В песне, послушно повторяемой голосами в ее сне, было что-то еще, но она не слышала ничего, только эти четыре слова.

Какими бы тревожными ни были звуки в ночном кошмаре, зрительные образы были еще хуже. Видение началось как прекрасный сон, с детьми, танцующими на покрытом травой холме, под весенним солнцем. Иса стоял в середине круга, в окружении детей, которые были все одеты в белое. Среди танцующих и смеющихся детей были Пило и Смедия. Теперь холм заполнился людьми всех возрастов, одетыми в белое, улыбающимися и поющими.

Во сне Клавдия узнала в одном из появившихся людей Претора, центуриона, сломанную руку которого исцелил Иса. Этот человек доверился ей и рассказал о своем собственном исцелении, когда услышал передаваемые шепотом слухи о чуде с Пило. Но когда она поняла, что все улыбающиеся люди в ее сне, души взрослых и детей, были исцелены Исой, пейзаж изменился. Танцующие остановились, небо потемнело, а звук хора становился все громче и громче: «Распят при Понтии Пилате, распят при Понтии Пилате».

Во сне Клавдия наблюдала, как ее обожаемый Пило упал на землю. Последний образ, который она видела перед пробуждением, — это Иса, наклонившийся, чтобы поднять его. Он понес Пило прочь, не оглядываясь на остальных, которые падали на траву вокруг них. Потом она увидела своего мужа, в тщетной агонии кричавшего вслед удаляющейся фигуре Исы Назарея, который уходил, неся на руках безжизненной тело Пило. Молния прорезала небо, когда звук хора сопровождал их вниз по холму.

«Распят при Понтии Пилате».

— Распни его! — Это был новый звук. Не зловещее пение из ночного кошмара, а реальный звук, полный ненависти, идущий из-за стен. — Распни его!

Клавдия встала, чтобы одеться, когда в комнату ворвался раб-грек.

— Моя госпожа, вы должны идти, пока не стало слишком поздно. Хозяин сидит на суде, а священники жаждут крови.

— Что это за крик снаружи?

— Скопище народа. Еще слишком рано, чтобы собралось так много людей. Должно быть, люди из Храма работали всю ночь, чтобы согнать такую большую толпу. Приговор будет вынесен прежде, чем у остальной части Иерусалима будет возможность объединиться ради спасения вашего назарея.

Клавдия оделась быстро и без своей обычной тщательности. Сегодня ее не интересовало, как она выглядит; она просто должна была быть пристойно одета, чтобы появиться перед мужчинами, присутствующими в суде. Когда она взглянула в зеркало, ее поразила внезапная мысль.

— Где Пило? Он еще не проснулся?

— Нет, моя госпожа. Он еще в постели.

— Хорошо. Будь рядом с ним и проследи, чтобы оставался там. Если он проснется, держи его подальше от стен, насколько можно. Я не хочу, чтобы он услышал или увидел что-нибудь из того, что происходит в городе.

— Конечно, моя госпожа, — ответил раб-грек, и Клавдия выбежала из комнаты, чтобы выполнить самую главную миссию в своей жизни.

Клавдия Прокула сделала все возможное, чтобы скрыть свое отчаяние и отвращение, когда вступила во внутренний двор, ставший временной судебной палатой. Пилат сделал эту уступку первосвященникам, которые не могли войти в официальные римские помещения, не рискуя оскверниться на Пасху. Это место было закрытым и частным, недоступным толпе, собравшейся за стенами. Пилат велел принести свое кресло и сел на возвышении на место римского судьи. Позади него стояли двое верных стражников, голубоглазый Претор и грубый человек, который не нравился Клавдии, по имени Лонгин. На помосте по одну сторону от Пилата стояли Анна и Каиафа, по другую — представитель Ирода. Подозрительным выглядело отсутствие представителя Храма, Иаира.

На полу перед ними, связанный и истекающий кровью, стоял Иса Назарей.

Клавдия посмотрела на Ису из-за занавеси. Казалось, он почувствовал ее присутствие прежде, чем увидел ее. На миг, который показался вечностью, их глаза встретились, и Клавдию охватило то же самое ощущение чистой любви и света, которое она почувствовала той ночью, когда был исцелен Пило. Она не желала отвести взгляд или лишиться теплоты, которую излучал это человек, стоявший перед ними. Как могли другие не ощущать этого? Как могли они находиться в этом закрытом пространстве и не видеть яркого солнечного света, который исходил от этого святого существа?

Она кашлянула, чтобы предупредить мужа о своем присутствии. Пилат взглянул вверх из своего кресла и узнал Клавдию.

— Господа, прошу меня извинить, — сказал прокуратор, вставая со своего места судьи, чтобы подойти к жене. Клавдия отвела его подальше от чужих ушей и почувствовала, как ее охватывает паника, когда она взглянула на мертвенно-бледное лицо своего мужа. Капли пота выступили у него на лбу и на висках, хотя это было довольно прохладное утро.

— Я не вижу здесь легкого выхода, Клавдия, — сказал он тихо.

— Понтий, ты не можешь позволить им убить этого человека. Ты знаешь, кто он.

Пилат покачал головой.

— Нет, я не знаю, кто он, и поэтому мне трудно вынести приговор.

— Но ты знаешь, что он праведный человек и везде творил добрые дела. Ты знаешь, что он не совершил никакого преступления, которое заслуживало бы сурового наказания.

— Они называют его бунтовщиком. Если он представляет собой угрозу Риму, я не могу оставить его в живых.

— Но ты же знаешь, что это неправда!

Пилат на минуту отвернулся от нее. Он глубоко вздохнул, прежде чем взглянуть в лицо своей жене:

— Клавдия, меня терзают муки. Этот человек бросает вызов всему римскому разуму и логике. Вся философия, которую я когда-либо изучал, не может найти решения. Мое сердце и вся моя природа говорит мне, что он невиновен, и я не могу осудить невинного человека.

— Так не делай этого! Почему это так трудно? У тебя есть власть спасти его, Понтий. Спаси человека, который вернул нам нашего сына.

Пилат провел руками по лицу, вытирая пот.

— Это трудно, потому что Ирод призывает к его казни и говорит об этом с утра.

— Ирод — шакал.

— Верно, но он — шакал, который этим вечером уезжает в Рим, и у него есть власть уничтожить меня перед Цезарем, если я вызову его недовольство. Этот человек может свалить нас, Клавдия. Разве это того стоит? Разве жизнь еще одного иудейского бунтовщика стоит того, чтобы отказаться от нашего будущего?

— Он не бунтовщик! — воскликнула Клавдия.

Их прервал представитель Ирода, который призвал Пилата вернуться обратно на место судьи. Когда он повернулся, чтобы уйти, Клавдия схватила его за руку.

— Понтий, этой ночью я видела ужасный сон. Пожалуйста, я боюсь за тебя и за Пило, если ты не спасешь этого человека. Гнев Бога падет на нас всех.

— Возможно. Но какого Бога? Я что, должен верить, что Бог иудеев властвует над Римом? — вопрошал он. И так как остальные призывали его вернуться на место судьи, Пилат пристально посмотрел на свою жену. — Это дилемма, Клавдия. Самый тяжелый выбор, с которым я когда-либо сталкивался. Не думай, что я ощущаю это бремя меньше, чем ты.

Он вернулся на возвышение, чтобы допросить узника, а Клавдия наблюдала из-за занавеси.

— Главные священники твоего народа привели тебя ко мне, прося твоей смерти, — сказал Пилат своему узнику-назарею. — Что ты сделал? Ты Царь Иудейский?

Иса ответил со своим обычным спокойствием. Незнакомый с ним человек никогда бы не догадался, что его жизнь зависит от ответа:

— От себя ли ты говоришь это или другие сказали тебе обо мне?

— Отвечай на вопрос. Ты царь? Если ты скажешь «нет», я отдам тебя обратно священникам, чтобы судили тебя по вашим собственным законам.

Ионафан Анна подпрыгнул, услышав это.

— У нас нет законов предать человека смерти, прокуратор. Вот почему мы пришли к тебе. Если бы он не был опасным злодеем, мы бы никогда не потревожили ваше превосходительство этим вопросом.

— Узник ответит на вопрос, — сказал Пилат, не обратив внимания на Анну.

Иса сделал то же самое, смотря только на Пилата. Когда Клавдия наблюдала за их разговором, у нее возникло сильное чувство, что эти двое не видят и не слышат больше никого. Какая игра происходила между ними двумя, какое-то сплетение судьбы и веры, которое изменит мир. Клавдия чувствовала это, как дрожь, пробежавшую по телу.

— Я пришел в мир, чтобы показать людям Путь Божий и свидетельствовать об истине.

На эти слова в Пилате проснулся римский философ.

— Истина, — задумался он. — Скажи мне, Назарей, что есть истина?

Они долго смотрели друг на друга, связанные общей судьбой. Пилат отвел взгляд и повернулся к священникам.

— Я скажу вам, что есть истина. Истина в том, что я не нахожу никакой вины в этом человеке.

Пилата прервало объявление о прибытии еще одного человека. Суд приостановился, когда в комнату вошел Иаир и поприветствовал остальных священников. Он попросил прощения у Пилата за свой поздний приход, ссылаясь на неотложные приготовления к Пасхе.

— Добрый Иаир, — Пилат испытал облегчение, когда увидел представителя Храма, который стал его другом. У них была общая тайна, и каждый из них знал о тайне другого. — Я сообщил твоим братьям здесь, что не нахожу никакой вины в этом человеке и не могу вынести ему приговор.

Иаир глубокомысленно кивнул:

— Понимаю.

Каиафа бросил взгляд на Иаира и сказал:

— Ты знаешь, как опасен этот человек.

Иаир посмотрел на своего собрата-священника и снова на Пилата, изо всех сил стараясь не глядеть на узника:

— Но сегодня Пасха, братья мои. Время справедливости и мира среди нашего народа. — Пилату он сказал: — Ты знаешь о нашем обычае в это время года?

Пилат уловил намек, который пытался ему подать Иаир, и ухватился за эту возможность:

— Да, конечно. Каждый год в это время я позволяю вашим людям выбрать одного узника, чтобы проявить милосердие, и отпускаю его. Выведем этого узника к людям и спросим, чего они хотят?

— Прекрасно! — сказал Иаир. Он знал, что Каиафа и Анна загнаны в угол и не могут отказаться от этого великодушного предложения Рима. Он также знал, что толпа собрана из сторонников первосвященников — и многим из них хорошо заплатили, чтобы они выступили против назарея, если в этом будет необходимость. Иаир мог только надеяться, что назареи и их сторонники уже успели прийти и привести с собой множество своих последователей.

Пилат подал знак центурионам вывести узника на крепостную стену. Каиафа и Анна извинились, указав, что они не могут этим утром появиться в обществе римлян, но они вернутся, как только будет принято решение отпустить узника. Пилат подозревал, что первосвященники бросятся укреплять свои позиции среди своих сторонников в толпе, но не мог ничего с этим поделать. Он встретился глазами с Иаиром, когда тот тоже извинился, что должен уйти. Они обменялись многозначительными взглядами, прежде чем каждый вернулся к своим обязанностям.

Пилат сделал пасхальное заявление перед колышущейся толпой:

— У нас есть обычай, — его голос прозвенел в утреннем воздухе Иерусалима, — что я отпускаю вам одного из узников в честь вашей Пасхи. — Ису грубо втащили на стену и поставили рядом с Пилатом. Наместник сверкнул глазами на Лонгина за его ненужную жестокость. — Хватит, — прошипел он сквозь зубы, прежде чем снова повернуться к толпе. — Отпущу вам этого человека, Царя Иудейского?

В толпе поднялось бурное волнение, когда разные голоса пытались перекричать друг друга. Один голос отчетливо выкрикнул:

— Нет у нас царя, кроме Цезаря!

Другой призвал:

— Отпустить Варавву Зилота. — Это предложение было встречено одобрительными криками толпы.

Смелые голоса прокричали:

— Отпустить Назарея, — но безуспешно. Сторонники Храма были хорошо подготовлены, и хор голосов, призывающих отпустить Варавву, взревел:

— Варавву! Варавву! Варавву!

У Пилата не было другого выхода, кроме как отпустить узника, которого назвала толпа. Зилот Варавва был освобожден в честь праздника Пасхи, а Иса Назарей был приговорен к бичеванию.

Клавдия Прокула перехватила своего мужа, когда он спускался со стены.

— Ты будешь бичевать его?

— Тихо, женщина! — рявкнул Пилат, грубо отталкивая ее в сторону. — Я буду бичевать его публично и прикажу Лонгину и Претору сделать из этого спектакль. Это наш последний шанс спасти его жизнь. Может быть, это удовлетворит их жажду крови, и они перестанут требовать его распятия. — Он тяжело вздохнул, ослабив хватку, с которой сжимал свою жену. — Это все, что мне остается, Клавдия.

— А если этого будет недостаточно?

— Не задавай вопрос, если не хочешь слышать ответ.

Клавдия кивнула. Она так и предполагала.

— Понтий, я бы хотела просить тебя только об одном. Семья этого человека — его жена и дети — у задних ворот крепости. Я бы хотела, чтобы ты отложил бичевание, пока он не увидит их. Может быть, это его последняя возможность поговорить с близкими людьми. Пожалуйста.

Пилат резко кивнул.

— Я удержу их, но ненадолго. Я прикажу Претору привести узника. В том, что касается твоего назарея, ему можно доверять. Я пошлю Лонгина подготовить публичное зрелище.

Понтий Пилат сдержал свое слово и позволил привести Ису в казарму в задней части крепости для встречи с Марией и детьми. Иса обнял маленького Иоанна и Фамарь, сказав им, что они должны быть очень храбрыми и заботиться о матери. Он поцеловал обоих и сказал:

— Помните, дети мои, что бы ни случилось, я всегда буду с вами.

Когда их время почти истекло, он последний раз обнял Марию Магдалину.

— Послушай меня, моя голубка. Это очень важно. Когда я покину свою бренную плоть, ты не должна держаться за меня. Ты должна позволить мне уйти, понимая, что в душе я всегда буду с тобой. Закроешь глаза, и я здесь.

Она попыталась улыбнуться сквозь слезы, с таким трудом стараясь быть храброй. Сердце ее было разбито, и она оцепенела от боли и ужаса, но не хотела показать ему это. Ее сила была последним даром, который она могла получить от него.

Потом в комнату вошел Претор, чтобы увести Ису. Голубые глаза центуриона покраснели. Иса увидел это и утешил его:

— Делай, что должен.

— Ты будешь сожалеть, что исцелил эту руку, — сказал центурион сдавленным голосом, как будто слова душили его.

Иса покачал головой.

— Нет, я бы предпочел знать, что человек по другую сторону — это друг. Знай же сейчас, что я прощаю тебя. Но, пожалуйста, не дашь ли мне еще одну минутку?

Претор кивнул и вышел, чтобы подождать снаружи.

Иса повернулся к детям и приложил руку к сердцу:

— Помните, я здесь. Всегда. — Они оба торжественно кивнули, темные глаза Иоанна были большими и печальными, а глаза маленькой Фамари полны слез, как будто она понимала весь ужас происходящего.

Потом он повернулся к Марии и прошептал:

— Обещай мне, что ты не дашь им увидеть ничего из того, что произойдет сегодня. И я бы не хотел, чтобы ты была свидетельницей того, что случится дальше. Но в конце…

Она не дала ему закончить. Она обхватила его и на минуту крепко прижалась к нему, желая запечатлеть в своем разуме и теле ощущение его живой плоти. Пока жива, она будет хранить это последнее воспоминание.

— Я буду с тобой, — прошептала она. — Несмотря ни на что.

— Спасибо тебе, моя Мария, — сказал он, нежно отстраняя ее. Он произнес последние слова, обращенные к ней, с улыбкой, как будто собирался вернуться к обеду в конце дня.

— Ты не потеряешь меня, потому что я не уйду. Будет лучше, чем сейчас, потому что после этого мы никогда не расстанемся.

Грек-раб Клавдии Прокулы вывел Марию и детей. Мария спросила, может ли она встретиться с Клавдией и поблагодарить ее лично, но раб покачал головой и заговорил с ней на своем родном языке.

— Моя хозяйка очень расстроена событиями этого дня. Она сказала мне, что не может посмотреть вам в лицо. Она пыталась сделать все, что могла, чтобы спасти его.

— Скажи ей, что я знаю это. И Иса знает. И скажи ей: я надеюсь, что мы однажды встретимся и я смогу взглянуть ей в лицо и передать мою благодарность, и его тоже.

Грек смиренно кивнул и отправился к своей хозяйке.

Мария и дети окунулись в хаос, который творился в Иерусалиме в эту священную пятницу. Ей нужно было увести отсюда детей, нужно было уйти как можно дальше, прежде чем звуки бичевания достигнут их ушей. Безопасный дом, который ей предложила Саломея, находился поблизости. Мария решила отправиться туда, чтобы найти Марфу и попросить ее отвезти детей обратно в Вифанию.

Великая Мария и две старшие Марии находились в доме, но Марфы там не было. Она отправилась искать Магдалину и детей, не зная, что они вернулись домой. Марии Магдалине выпала трудная задача передать утренние события матери Исы. Великая Мария кивнула, слезы наполнили ее постаревшие глаза, которые хранили в себе столько мудрости и сострадания:

— Он видел это много лет назад. Мы оба видели, — сказала она наконец.

Женщины приняли решение выйти в толпу в Иерусалиме. Они найдут Марфу и убедятся, что Иоанн и Фамарь находятся в безопасности — а потом они найдут Ису. Если его должны приговорить и распять сегодня, они не оставят его. Мария обещала. Он просил о том, чтобы только она и его мать были с ним в эти последние часы.

Когда они были готовы покинуть дом, Великая Мария подошла к своей невестке, держа в руках ярко-красное покрывало их ранга. Она вручила его Марии Магдалине.

— Надень это, дочь моя. Ты — назареянка и царица, сейчас более чем когда-либо.

Медленно кивнув, Мария Магдалина взяла длинное красное покрывало и обернула его вокруг своего тела, полностью осознавая, что ее жизнь на земле больше никогда не будет прежней.

«Распни его! Распни его!» Крик толпы нарастал. Пилат наблюдал за этим со смешанным чувством беспомощности и отвращения. Ужасное избиение назарея их не удовлетворило. На самом деле, это только привело толпу в еще большее неистовство, с которым они призывали к смерти узника. Один человек вышел вперед, неся корону, сплетенную из веток терна. Он швырнул ее Исе, который еще был распростерт на столбе для бичевания, спина его была открыта лучам утреннего солнца.

— Вот твой венец, если ты царь, — выкрикнул этот человек под насмешки толпы.

Претор развязал Ису и пытался отвести его от столба, когда Лонгин поднял терновый венец и безжалостно нахлобучил на голову Исы. Шипы вонзились в его голову и лоб, кровь, смешанная с потом, заливала глаза, а враждебно настроенная толпа криками выражала свое одобрение.

— Хватит, Лонгин! — прорычал Претор своему напарнику.

Лонгин засмеялся, грубо и злобно:

— Ты становишься слишком мягким. — Он плюнул под ноги Претору. — Ты не проявил никакого усердия в бичевании этого Царя Иудейского.

Когда Претор ответил, его голос прозвучал так убийственно, что дрожь пробежала по спине закаленного Лонгина:

— Только тронь его еще раз, — сказал Претор, — и я украшу тебя шрамом на другой щеке.

Пилат шагнул между ними, ощущая реальную опасность столкновения между его собственными людьми. Он не мог этого допустить, только не сегодня. Что эти двое собираются сделать друг с другом позднее, вдали от взглядов толпы — это одно, но он должен взять ситуацию под контроль сейчас, пока не стало еще хуже. Прокуратор поднял вверх руки, обращаясь к толпе:

— Се человек, — сказал Пилат. — Человек, я говорю. Но я не думаю, что он царь. Я никакой вины не нахожу в нем, и он был наказан бичеванием по римскому закону. Нам больше нечего здесь делать.

— Распни его! Распни его! — монотонно повторяла толпа, снова и снова, как будто декламируя этот призыв по чьей-то указке. Пилат был в ярости от этой манипуляции толпой и от положения, в котором он оказался из-за этого.

Положив руку на плечо Исе, он склонился над ним, чтобы сказать:

— Послушай меня, Назарей, — сказал он тихо. — Это твой последний шанс спасти себя. Я спрашиваю тебя: ты Царь Иудейский? Если ты скажешь «нет», у меня нет оснований распять тебя по римскому закону. У меня есть власть отпустить тебя. — Последняя фраза была произнесена с крайней настойчивостью.

Иса минуту смотрел на Пилата.

«Скажи это, будь ты проклят! Скажи это!»

Как будто Иса прочитал мысли Понтия Пилата. Он ответил шепотом:

— Я не могу облегчить для тебя эту ношу. Наши судьбы предопределены, но сейчас ты должен выбрать себе господина.

Напряжение в толпе росло по мере того, как другие крики прозвенели в мозгу Понтия Пилата. Это были крики в пользу Назарея, их было много. Но их заглушали кровожадные вопли наемников, которым щедро заплатили, чтобы они сегодня выполнили свою задачу. Нервы Пилата были натянуты, как тетива, и перед ним на одной чаше весов лежали его обязанности, его честолюбивые помыслы, его философия и его семья, а на другой — этот измученный Назарей. Окрик слева заставил его вздрогнуть, он поднял глаза вверх и увидел представителя Ирода, тетрарха Галилеи.

— Что такое? — рявкнул на него Пилат.

Этот человек вручил Пилату свиток с печатью Ирода. Прокуратор сломал печать и прочитал свиток.

«Реши дело с этим назареем немедленно, ибо я должен рано утром уехать в Рим, зная, что могу предоставить Цезарю подробный доклад о том, как ты справляешься с угрозами Его Императорскому Величеству».

Для Понтия Пилата это был последний удар. Он перечитал свиток и увидел, что тот испачкан кровью — кровью назарея, которая покрывала руки Пилата. Он подозвал раба, и ему принесли серебряный таз с водой. Пилат погрузил руки в воду и потер их, стараясь, чтобы никто не заметил, что вода покраснела от крови узника, стоявшего перед ним.

— Я умываю свои руки от крови этого человека! — крикнул он толпе. — Распну вашего царя, если на то ваша воля. — Он отвернулся, ни разу не взглянув на Ису, и стремительно удалился в Крепость Антония.

Но для Пилата это было еще не все. Несколько минут спустя к нему пришел Каиафа в сопровождении нескольких людей из Храма.

— Разве я недостаточно сделал для вас сегодня? — накинулся на священника Пилат.

— Почти, ваше превосходительство, — самодовольно улыбнулся Каиафа.

— Что еще вы хотите от меня?

— Есть традиция вешать на кресте знак, надпись, чтобы показать всему свету, какое преступление совершил человек. Мы бы хотели, чтобы вы написали, что он — богохульник.

Пилат приказал принести все необходимое, чтобы сделать надпись на кресте.

— Я напишу, за что я приговорил его, а не то, что вы меня просите. Раз такова традиция.

И он написал аббревиатуру INRI и под ней ее значение — Иса Назарей, Царь Иудейский.

Пилат посмотрел на своего раба:

— Проследи, чтобы это прибили над головой узника на кресте. И пусть писец напишет то же самое на еврейском и арамейском.

Каиафа был ошеломлен.

— Этого нельзя говорить. Если надо, напишите: «Он провозгласил себя Царем Иудейским», так люди будут знать, что мы не почитаем его таковым.

Пилат был сыт по горло этим человеком и его ухищрениями, отныне и навсегда. Он выплеснул злобу в своем ответе:

— Что я написал, то написал.

И он повернулся спиной к Каиафе и остальным, удалившись в тишину своих покоев, где заперся на весь оставшийся день.

Толпа колыхалась и двигалась, как живое существо, вобрав в себя Марию и детей. Она крепко держала за руки Иоанна и Фамарь, стараясь пробиться сквозь толпу в поисках Марфы. Из разговоров в толпе Мария смогла понять, что Ису приговорили, и сейчас он находится на пути к месту казни, к холму Голгофа. Приноровившись к движению толпы, она представляла себе, где сейчас проходит процессия с Исой, которая движется по улице. В ней нарастало отчаяние. Она должна была найти Марфу, убедиться, что дети в безопасности, и провести это последнее время с Исой.

И тогда она услышала это. Голос Исы в ее голове, прозвучавший так же ясно, как будто он стоял рядом с ней:

— Просите, и дано будет вам. Это так просто. Мы должны просить Отца нашего Небесного о том, что мы хотим, и Он даст это любимым детям своим.

Мария сжала руки своих детей и закрыла глаза.

— Пожалуйста, Господи, пожалуйста, помоги мне найти Марфу, чтобы я могла оставить детей моих в безопасности и быть с моим любимым мужем в час его страданий.

— Мария! Мария! Я здесь! — голос Марфы прорезал толпу и достиг ее золовки через секунды после молитвы. Мария открыла глаза и увидела, как Марфа проталкивается к ней сквозь толпу. Они обнялись в едином порыве чувств. — Ты надела свое красное покрывало. Вот как я нашла тебя, — сказала Марфа.

Мария боролась со слезами. Времени не было, но присутствие Марфы было для нее таким утешением.

— Пойдем, моя маленькая царевна, — сказала Марфа своей племяннице, подхватывая Фамарь. — И ты тоже, мой маленький мужчина, — сказала она, беря за руку Иоанна.

Мария на миг крепко прижала к себе каждого из детей, уверяя их, что встретится с ними в Вифании так скоро, как только сможет.

— Ступай с Богом, сестра, — прошептала Марии Марфа. — Мы позаботимся о детях, пока ты не вернешься домой, к нам. Береги себя. — Она поцеловала свою молодую золовку, сейчас уже настоящую женщину и царицу, и снова двинулась сквозь толпу, ведя за собой детей.

Мария Магдалина с трудом прокладывала себе путь. Она могла двигаться параллельно с волнующейся толпой, но не могла приблизиться к Исе. Она видела красные покрывала Великой Марии и других Марий и следовала за ними по извилистой тропе на Голгофу, пытаясь добраться до них, но нахлынувшая масса, преследующая свою добычу, оттесняла ее все дальше и дальше назад.

Когда центурионы достигли вершины холма, известного как Место Черепа, она увидела, что процессия находится в сотне метров впереди нее. Там виднелась сгорбленная фигура Исы и красные покрывала его матери и других Марий. Люди все еще толпились на тропе, закрывая дорогу Марии. Ее больше это не волновало; она думала только о том, как добраться до Исы. Она обошла толпу, сошла с тропинки и начала взбираться по скалистому склону холма. Он был усыпан острыми камнями и покрыт крапивой, но это не заботило Марию Магдалину. Ее тело ничего не чувствовало, пока она с абсолютной решимостью карабкалась по холму.

Мария была так поглощена своей целью, что сначала не заметила, как небо стало темнеть. Она заскользила вниз, обрывая подол своего покрывала и поранив ногу о терновый куст. Падая, она услышала звук, отвратительный, разрывающий сердце звон, который будет преследовать ее каждую ночь всю оставшуюся жизнь — звонкий удар металла по металлу, звук молотка, забивающего гвозди. Раздался страдальческий крик, Мария снова устремилась вниз и только потом поняла, что этот вопль исходит из ее собственных уст.

Сейчас она была так близко, она не могла позволить, чтобы что-нибудь остановило ее. Когда Мария снова встала, она с ошеломлением поняла, что камни скользкие от воды. Небо потемнело, и дождь, подобно слезам Господа, хлынул на выжженную, обреченную на смерть землю, где Сын Божий только что был прибит гвоздями к деревянному кресту.

Несколько минут спустя Мария Магдалина достигла вершины холма, присоединившись к своей свекрови и другим Мариям, бодрствовавшим у подножия креста. На холме Голгофы сегодня страдали еще два человека, висевшие на крестах по обеим сторонам Исы. Мария не смотрела на них; она не видела ничего, кроме Исы. Она твердо решила не смотреть на его раны. Вместо этого, она сосредоточилась на его лице, которое казалось ясным и спокойным, глаза были закрыты. Женщины стояли вместе, поддерживая друг друга, моля Господа освободить Ису от страданий. Мария посмотрела вокруг и поняла, что не знает никого в толпе, стоявшей позади них, — и в течение этого дня она не видела никого из учеников-мужчин.

Римляне держали толпу подальше от места казни. Посмотрев на центурионов, она увидела, что во главе их стоит Претор. Она молча принесла ему свою благодарность — без сомнения, именно он разрешил семье присутствовать у подножия креста.

Они похолодели, когда услышали, что Иса пытается что-то сказать со своего места. Это было тяжело, потому что вес тела давил на диафрагму, из-за чего почти невозможно дышать и одновременно говорить.

— Мать, — прошептал он, — се сын твой.

Женщины подошли ближе к кресту, чтобы расслышать его слова. Кровь лилась из его истерзанного тела, смешиваясь с каплями дождя, который падал на лица женщин.

— Любимая моя, — сказал он Магдалине, — се Матерь твоя.

Иса закрыл глаза и сказал тихо, но внятно:

— Свершилось.

Склонив голову, он затих.

Наступиломолчание, полная тишина, когда никто не шевелился. Потом небеса стали совершенно черными, не как в дождливую погоду, а полностью лишенными света.

Толпа на холме начала паниковать; растерянные крики наполнили воздух. Но мрак продлился только одну минуту, небо просветлело до пасмурного серого цвета, когда два солдата приблизились к Претору.

— У нас есть приказ ускорить смерть этих узников так, чтобы их тела можно было снять до иудейской субботы.

Претор взглянул вверх на тело Исы.

— Нет нужды перебивать ноги этому человеку. Он уже умер.

— Ты уверен? — спросил один из солдат. — Обычно при распятии люди умирают от удушья много часов; иногда это занимает несколько дней.

— Этот человек мертв, — рявкнул Претор. — Вы не коснетесь его.

Оба солдата были достаточно сообразительны, чтобы расслышать угрозу в голосе своего командира. Они взяли свои дубинки и приступили к неприятному заданию, перебивая ноги двум другим распятым, тем самым ускоряя процесс удушья.

Претор был слишком занят, отдавая приказы, и не видел, как Лонгин подошел с другой стороны креста. К тому времени, когда он обратил взгляд своих голубых глаз туда, где висел Иса, было уже слишком поздно. Лонгин, сжав в руке копье, вонзил его в бок узника-назарея. Мария Магдалина протестующе вскрикнула.

В ответ прозвучал грубый и издевательский смех Лонгина:

— Просто проверка. Но ты прав. Он мертв. — Он повернулся к Претору, который побелел от гнева. — Что ты теперь сделаешь?

Претор начал было говорить, но потом сам себя остановил. То, что он сказал, прозвучало с величайшим спокойствием:

— Ничего. Мне не нужно ничего делать. Ты сам наложил на себя проклятье тем, что сделал.

— Снимите этого человека! — приказал Претор.

Из крепости Пилата прибежал гонец с посланием снять тело назарея и отдать его семье для погребения до захода солнца. Это было в высшей степени неожиданно, потому что обычно жертвы распятия оставляли гнить на крестах как предостережение народу. Но в случае с Исой Назареем все было по-другому.

Богатый дядя Исы, Иосиф, торговец оловом, пришел в Крепость Антония вместе с Иаиром и встретился с Клавдией Прокулой. Именно она получила для них разрешение немедленно снять тело для погребения. Когда Иосиф подошел к кресту, он принялся утешать Великую Марию, пока ее сына снимали с орудия его казни. Когда солдаты несли тело, мать Исы протянула руки:

— Я хочу один последний раз подержать моего сына, — сказала она.

Претор взял тело Исы и осторожно положил его на колени Великой Марии. Она прижала его к себе, дав себе волю открыто плакать над потерей своего прекрасного сына. Мария Магдалина подошла и встала на колени рядом с ней, и Великая Мария тогда обняла их обоих, одной рукой обвив плечи невестки, а другой баюкая голову Исы.

Они долго оставались в таком положении, вместе оплакивая его.

Иосиф купил гробницу для своей семьи в саду недалеко от Голгофы. Именно сюда назареи принесли тело Исы. Мирру и алоэ принес к могиле Никодим, молодой назарей, работавший у Иосифа. Марии начали готовить тело к погребению, разложив саван, но когда пришло время помазать Ису миррой, Великая Мария отдала кувшин Марии Магдалине.

— Эта честь принадлежит тебе одной, — сказала она.

Магдалина исполнила обязанности вдовы в погребальном обряде. Она поцеловала Ису в лоб и попрощалась с ним, и ее слезы смешались с благовонным маслом. Пока она делал это, она была уверена, что слышит рядом с собой в гробнице его голос, слабый, но различимый:

— Я всегда с тобой.

Вместе назарейские женщины сказали свое последнее прощание и покинули гробницу. Чтобы запечатать вход в гробницу и защитить останки Исы, была выбрана огромная каменная плита. Потребовались усилия многих людей, чтобы при помощи блока, сделанного из веревки и досок, поставить плиту у входа в гробницу. Как только эта последняя работа была завершена, скорбящие удалились под кров дома Иосифа. Придя туда, Мария Магдалина свалилась от изнеможения и проспала до следующего дня.

В субботу вечером несколько апостолов-мужчин собрались в доме Иосифа, чтобы встретиться с Марией Магдалиной и старшими Мариями. Они поделились своими рассказами о событиях предыдущего дня, вместе оплакивая Ису и утешая друг друга. Наступило время отчаяния, и все же время оно объединило их, еще ближе связав их друг с другом. Было слишком рано размышлять о будущем их движения, но этот дух единения был бальзамом для их израненных душ.

Но Мария Магдалина волновалась. С тех пор как арестовали Ису, никто не видел и не слышал об Иуде Искариоте. Иаир пришел в дом Иосифа, чтобы узнать о нем, объяснив, что Иуда был в ужасном состоянии после ареста. Поздно ночью он кричал Иаиру, вопрошая: «Почему он выбрал меня для этого деяния? Почему именно я избран совершить это преступление против моего народа?»

Хотя Мария объяснила внутреннему кругу учеников, что Иса направил Иуду предать его в руки властей, люди за пределами этого круга не знали — и не могли знать — правду. Поэтому имя Иуды стало синонимом слова «предатель» по всему Иерусалиму, и весть об этом быстро распространилась. Репутация Иуды стала еще одном звеном в долгой цепи несправедливостей, которые творились на этом пути, предопределенном судьбой и пророчеством. Мария молилась, чтобы однажды она смогла восстановить доброе имя Иуды. Но она еще не знала, как это сделать.

Иуда так никогда и не узнал, смогла ли Мария вернуть честь его имени. Позже ученики обнаружили, что уже слишком поздно: в тот черный вечер произошла еще одна трагедия. Неспособный смириться с тем, что его имя навсегда будет связано со смертью его господина и учителя, Иуда Искариот покончил с собой в День Мрака. Его нашли повесившимся на дереве за городской стеной Иерусалима.

Мария Магдалина беспокойно спала той ночью. Слишком много образов теснилось в ее голове, слишком много звуков и воспоминаний. И было что-то еще. Это возникло как чувство тревоги, смутное ощущение, что что-то не так. Мария встала с кровати и тихо прошла по дому Иосифа. Небо еще было темным; оставался, по меньшей мере, целый час до рассвета. Никто не проснулся, и в доме все было спокойно.

Тогда она поняла. Мария ощутила ту внезапную вспышку пророческого дара, когда знание соединятся с пониманием. Иса. Она должна добраться до могилы. Что-то происходит там, где похоронен Иса. Мария на миг заколебалась. Следует ли ей разбудить Иосифа или взять с собой кого-нибудь другого? Может быть, Петра?

Нет! Это только для тебя одной.

Она услышала ответ в своей голове, и все вокруг отозвалось эхом. Охваченная верой и закутанная в свое траурное покрывало, Мария Магдалина тихо подкралась к двери. Едва очутившись вне дома, она быстро побежала к гробнице.

Было еще темно, когда Мария добралась до сада, где находился склеп. Небо было скорее фиолетовым, чем черным; скоро должен был наступить рассвет. Было уже достаточно светло, и Мария увидела, что огромный камень отодвинут от гробницы.

Мария бросилась к открытому входу, ее сердце колотилось от страха. Она пригнулась, чтобы войти в гробницу и, когда сделала это, увидела, что Иса исчез. Странно, но в склепе было светло, удивительное сияние освещало погребальную камеру. Мария ясно видела льняные погребальные пелены, лежащие на каменной плите. На саване можно было разглядеть очертания тела Исы, но это было единственное свидетельство того, что он когда-то находился там.

Как это произошло? Неужели священники так сильно ненавидели Ису, что украли его тело? Наверняка дело не в этом. Кто мог совершить такое?

Задыхаясь и спотыкаясь, Мария выбралась из гробницы. Очутившись в саду, она в изнеможении опустилась на землю, оплакивая еще одно оскорбление, которому подвергся Иса. Пока Мария плакала, первые лучи солнца начали свой путь, освещая небо. Первые лучи яркого утреннего солнца пробежали по ее лицу, когда она услышала позади себя мужской голос.

— Женщина, почему ты плачешь? Кого ищешь?

Мария не сразу подняла глаза вверх. Она подумала, что, может быть, это садовник пришел рано утром, чтобы ухаживать за травой и цветами вокруг могил. Потом задала себе вопрос, не видел ли он что-нибудь и не может ли ей помочь. Подняв голову, она заговорила сквозь слезы:

— Кто-то унес тело господина моего, и не знаю, куда положили его. Если ты знаешь, где он, я прошу тебя, скажи мне.

— Мария, — услышала она позади себя ответ, произнесенный голосом, которого нельзя было не узнать. Она похолодела, на миг боясь повернуться, не зная, что может увидеть позади себя. — Мария, я здесь, — сказал он снова.

Мария Магдалина обернулась, и первые лучи утреннего солнца осветили прекрасную фигуру, стоящую перед ней. Там стоял Иса, одетый в чистое белоснежное одеяние и совершенно исцеленный от своих ран. Он улыбнулся ей, своей прекрасной улыбкой, полной теплоты и нежности.

Когда она двинулась к нему, он поднял руку:

— Не держись за меня, Мария, — сказал он мягко. — Мое время на земле истекло, хотя я еще не вознесся к Отцу моему. Я должен был тебе первой подать этот знак. Иди к братьям нашим и скажи им, что я скоро восхожу к Отцу моему, который есть также твой Отец и их, на небеса.

Мария кивнула, в благоговении стоя перед ним и чувствуя, как чистый и теплый свет его благости изливается на все вокруг.

— Мое время здесь прошло. Теперь твое время.

Глава 20

Замок Синих Яблок

2 июля 2005 года

Морин сидела в саду вместе с Питером. Позади них нежно журчал фонтан Марии Магдалины. Она должна была вывести его на воздух и подальше от всех остальных. Лицо ее кузена было бледным и изможденным от бессонницы и стресса. Казалось, эти прошедшие дни состарили его лет на десять. Морин даже заметила седые пряди у него на висках, чего не было раньше.

— Ты знаешь, что во всем этом самое тяжелое? — голос Питера звучал почти как шепот.

Морин покачала головой. Для нее это была самая вдохновляющая развязка из всех возможных. Но она знала: многое из того, во что Питер верил и даже ради чего он жил, было поставлено под сомнение Евангелием Марии. И все же ее слова подтвердили самую священную предпосылку христианства — воскресение.

— Нет, а что? Скажи мне, — ответила Морин.

Питер посмотрел на нее, его глаза покраснели и налились кровью, когда он попытался заставить ее понять, о чем он думает.

— Что, если… Если две тысячи лет мы отрицаем Его последнюю волю, волю Иисуса Христа? Если именно это пыталось сказать нам Евангелие от Иоанна — что она и есть избранный Им преемник? Какая ирония судьбы! Если во имя Его мы отрицали ее значение как вождя апостолов?

Он на минуту остановился, пытаясь разобраться в проблемах, которые стояли не только перед его разумом, но и перед его душой.

— «Не держись за Меня». Вот что Он сказал ей. Ты знаешь, насколько это важно?

Морин покачала головой и подождала объяснения.

— Традиционно это переводят так: «Не прикасайся ко Мне». Вероятно, греческое слово в оригиналах могло скорее означать «держаться», чем «прикасаться», но никто никогда не рассматривал это таким образом. Ты видишь разницу? — Вся эта идея была откровением для Питера как для ученого и лингвиста. — Ты видишь, как перевод даже одного слова может изменить все? Но в этих Евангелиях это определенно слово «держаться», и она использует его дважды, когда цитирует Иисуса.

Морин пыталась следовать за бурной реакцией Питера на одно-единственное слово.

— Определенно есть разница между «Не прикасайся ко мне» и «Не держись за меня».

— Да, — настойчиво подчеркнул Питер. — Этот перевод «Не прикасайся ко мне» использовался против Марии Магдалины, чтобы показать, что Христос отталкивает ее. А здесь мы видим, что Он говорит ей не держаться за Него, когда Он уходит, потому что Он хочет, чтобы она полагалась только на себя. — Он тяжело и устало вздохнул. — Это имеет огромное значение, Морин. Огромное.

Морин только начала осознавать, к каким последствиям ведет история Марии.

— Я думаю, что изображение женщин как лидеров движения — это один из наиболее важных элементов ее истории, — сказала она. — Пит, мне бы не хотелось еще больше запутывать тебя прямо сейчас, но как насчет этого взгляда на Деву? Она называет ее «Великая Мария» и ясно упоминает о ней как о вожде их народа. Мария — это, очевидно, титул, который дается женщине-вождю. И потом это красное покрывало…

Питер резко потряс головой, как будто это могло прояснить ее.

— Знаешь, — ответил он. — Я однажды слышал такое мнение, будто Ватикан объявил, что Деву следует изображать только в белом и голубом, чтобы преуменьшить ее власть, скрыть ее первоначальное значение как одного из вождей назареев — которые, как мы видели, носили красное. Честно говоря, я всегда думал, что это ерунда. Мне казалось очевидным, почему Дева изображается в голубом и белом — чтобы показать ее чистоту. Но сейчас, — сказал Питер, устало вставая, — мне уже больше ничто не кажется очевидным.

Кейп-Код, Массачусетс

2 июля 2005 года

За Атлантикой, на полуострове Кейп-Код, владелец империи по торговле недвижимостью Илай Уэйнрайт сидел и смотрел, уставившись в окно, на лужайку своего обширного поместья. Он почти неделю не получал вестей от Дерека, что его глубоко беспокоило. Американский контингент во Франции собирался на праздник Иоанна Крестителя, и лидер этой группы позвонил по телефону Илаю, когда Дерек не присоединился к ним в Париже.

Илай ломал себе голову, пытаясь представить, что думает Дерек. Его сын всегда был немного индивидуалистом, но мальчик знал, насколько важно порученное ему дело. Все, что он должен был делать, — это твердо следовать плану, держаться поближе к этому Учителю Праведности и узнать как можно больше о его действиях и побуждениях. После того как они получат полный отчет разведки, американцы смогут начать планировать свой переворот с целью вытеснить властные структуры Гильдии с европейского континента.

Во время их последней встречи здесь, в Штатах, Дереку не понравилось, какое продолжительное время отвел Илай на достижение их целей. Илай был стратегом, но его сын не унаследовал таких качеств, как терпение и тщательное планирование, которые сделали Уэйнрайтов миллиардерами. Возможно ли, что Дерек совершил какой-то опрометчивый поступок или глупость?

Своего рода ответ пришел к Илаю Уэйнрайту тем вечером, когда пронзительный крик его жены прорезал спокойный морской воздух Кейп-Кода. Илай спрыгнул со стула и вбежал в холл, где на полу дрожащим комком скорчилась его жена.

— Сьюзен, ради Бога. Что случилось?

Сьюзен не могла ему ответить. Она истерически рыдала и, пытаясь что-то невнятно сказать, показывала на посылку международной почтовой службы «Федерал Экспресс», которая стояла на полу около нее.

Готовый ко всему, Илай вытащил из коробки маленькую деревянную шкатулку. Он откинул крышку и обнаружил кольцо, полученное Дереком при выпуске из университета.

К кольцу было приложено то, что осталось от указательного пальца, отрезанного от правой руки Дерека.

Замок Синих Яблок

3 июля 2005 года

Даже при нормальных обстоятельствах Морин спала очень чутко. Когда так много вопросов, касающихся свитков, крутилось у нее в голове, ей было трудно уснуть, несмотря на глубокую усталость. Она услышала шаги в коридоре, рядом с ее комнатой, и села в кровати. Шаги были очень легкими, как будто кто-то очень старался, чтобы его не услышали. Морин внимательно прислушалась, но не двинулась с места. В огромном доме множество комнат и слуг, о которых она, вероятно, даже не знает. Видимо, это кто-то из них.

Она легла и попыталась снова уснуть, но тут ее потревожил звук двигателя машины снаружи замка. Часы показывали около 3:00 ночи. Кто бы это мог быть? Морин встала с кровати и подошла к окну, которое выходило на фасад замка. Морин протерла глаза, чтобы лучше видеть.

Машину, проехавшую мимо окна и выехавшую через парадные ворота замка, она взяла напрокат, — а за рулем сидел кто-то, очень похожий на кузена Питера.

Морин бросилась к двери и помчалась по коридору к комнате аббата. Щелчок выключателя подтвердил отсутствие вещей Питера. Исчезла его черная сумка, также как и очки, Библия и четки, все предметы, которые он держал около кровати.

Морин лихорадочно огляделась, чтобы понять, не оставил ли он для нее какую-нибудь информацию. Записку? Хоть что-нибудь? Но ее поиски ни к чему не привели.

Отец Питер Хили исчез.

Морин попыталась разобраться в событиях последних двадцати четырех часов. Их последний разговор состоялся у фонтана, когда Питер объяснял значение слов «Не держись за меня». Он выглядел измученным, но Морин приписывала это его эмоциональности и неделе, проведенной без сна. Что заставило его умчаться среди ночи и куда он поехал? Это было совершенно не в характере Питера. Он никогда не бросал ее и никогда не подводил ее, никогда. Морин чувствовала, как ее охватывает паника. Если она потеряет Питера, у нее никого не останется. Он был ее единственной семьей, единственным человеком на земле, которому она безоговорочно доверяла.

— Рини?

Морин подпрыгнула от голоса, раздавшегося позади нее. В дверях стояла Тамми, протирая свои сонные глаза:

— Прости. Я услышала машину, а потом какое-то движение здесь. Думаю, мы все немножко нервничаем сейчас. Где падре?

— Не знаю. — Морин старалась, чтобы в ее голосе не прозвучала паника. — Машина — это Питер, который уехал из замка. Я не знаю, зачем и куда. Проклятье! Что это значит?

— Почему бы тебе не позвонить ему на мобильник и не послушать, что он ответит?

— У Питера нет мобильного телефона.

Тамми озадаченно посмотрела на Морин:

— Конечно, он у него есть. Я видела его с ним.

Пришла очередь Морин выглядеть смущенной.

— Питер ненавидит их. У него нет времени для технических новинок, и он считает мобильные телефоны особенно неприятными вещами. Он не стал его носить, даже когда я просила его сделать это на случай крайней необходимости.

— Морин, я дважды видела его с мобильным телефоном в руках. Подумай об этом сейчас, оба раза он сидел в машине. Мне не хотелось бы говорить это, но я думаю, что «неладно что-то в королевстве Аркском».

Морин почувствовала, что ее вот-вот стошнит. По выражению лица Тамми она поняла, что им обеим одновременно в голову пришла одна и та же мысль.

— Идем, — сказала Морин и, повернувшись, выбежала в коридор замка и помчалась вниз по лестнице в кабинет Синклера Тамми следовала за ней на полшага позади.

Они остановились у двери. Она была приоткрыта. Всегда с тех пор, как свитки оказались в кабинете, дверь была закрыта и заперта на ключ, даже если кто-то из них находился в комнате. Войдя в темную комнату, Морин нервно сглотнула и собралась с духом. Позади нее Тамми нащупала выключатель, кабинет осветился — и письменный стол оказался пустым. Поверхность из красного дерева засверкала при свете. На ней ничего не было.

— Они исчезли, — прошептала Морин.

Они с Тамми обыскали комнату, но от свитков Марии Магдалины ничего не осталось. Желтые странички из блокнота тоже исчезли. Не осталось ни клочка бумаги, ни даже ручки. Единственным доказательством, что свитки существовали, были глиняные кувшины, которые продолжали стоять в углу, где они не мешали проходу. Но кувшины были пусты. Настоящее сокровище исчезло.

И вероятно, что отец Питер Хили, самый доверенный человек в жизни Морин, забрал их.

Морин на дрожащих ногах подошла к бархатному дивану, чтобы сесть. Она не могла говорить, она не знала, что сказать и что подумать. Она просто сидела на диване, глядя прямо перед собой.

— Морин, мне нужно найти Ролана. Ты побудешь здесь? Мы сейчас вернемся.

Морин кивнула, она была слишком ошеломлена, чтобы ответить. Она сидела в том же самом положении, когда вернулась Тамми с Роланом, а за ними Синклер.

— Мадемуазель Паскаль, — мягко сказал Ролан, опустившись на колени около дивана. — Я сочувствую той боли, которую причинила вам эта ночь.

Морин посмотрела на могучего окситанца, который заботливо склонился над ней. Позднее, когда у нее будет возможность подробно вспомнить это время, она подумает о том, каким замечательным человеком он оказался. Самое драгоценное сокровище его народа украдено, а его прежде всего волнует ее боль. Ролан преподал ей великий урок истинной духовности. Тогда она поняла, почему этих людей называют «les bonnes homes». Добрые люди.

— А, я вижу, отец Хили выбрал себе господина, — спокойно сказал Синклер. — Я подозревал, что он так и сделает. Мне жаль, Морин.

Морин смутилась.

— Вы ждали, что это случится?

Синклер кивнул.

— Да, моя дорогая. Я полагаю, сейчас все должно выйти наружу. Мы знали, что ваш кузен на кого-то работает. Мы только не были полностью уверены, на кого именно.

Морин недоверчиво посмотрела на него:

— Что вы говорите? Что Питер меня предал? Что он все время планировал предать меня?

— Я не знаю, какими мотивами руководствуется отец Хили. Но я знаю, что такие мотивы у него есть. Я подозреваю, что до конца завтрашнего дня мы узнаем правду.

— Может быть, кто-нибудь будет любезен сказать мне, что происходит? — Это была Тамми, которая, как сейчас поняла Морин, тоже была не в курсе дела. Ролан спокойно сел рядом с ней, когда она обвиняюще взглянула на него. — Есть многое, что вы держали в секрете от меня, как я вижу, — резко сказала она гиганту.

Ролан пожал своими огромными плечами.

— Это для твоей же собственной безопасности, Тамара. У нас у всех есть свои секреты, как ты знаешь. Они необходимы. Но сейчас, я думаю, для нас пришло время открыть их друг другу. Я верю, что мадемуазель Паскаль будет только легче, когда она узнает все. Она доказала, что более чем заслуживает этого.

Морин готова была закричать от потрясения и смущения. Должно быть, смятение отразилось на ее лице, потому что Ролан потянулся вперед и взял ее за руку.

— Пойдемте, мадемуазель. У меня есть что вам показать. — Потом он повернулся к Синклеру и Тамми и сделал то, что она никогда не видела раньше — он стал отдавать им приказы. — Беранже, прикажи слугам принести кофе, а потом присоединяйся к нам в комнате Великого Магистра. Тамара, пойдем с нами.

Они прошли по лабиринту коридоров и вошли в то крыло замка, где Морин никогда не была.

— Я должен попросить у вас немного терпения, мадемуазель Паскаль, — бросил Ролан через плечо. — Я должен кое-что объяснить прежде, чем смогу ответить на самые важные для вас вопросы.

— Хорошо, — сказала Морин, чувствуя себя не в своей тарелке, пока следовала за Роланом и Тамми, и не зная, в действительности, что еще сказать. Она подумала о том дне в южной Калифорнии, когда она встретилась с Тамми у пристани. Тогда она была такой наивной; казалось, с тех пор прошел целый век. Тамми сравнила ее с Алисой в Стране Чудес. Каким верным казалось сейчас это сравнение! Морин казалось, будто она шагнула сквозь зеркало. Все, что она думала о своей жизни, резко перевернулось.

Перед ними оказалась огромная двустворчатая дверь, которую Ролан отпер ключом, который носил на шее. Когда они шагнули в комнату, раздался пронзительный звонок, и Ролан набрал код, чтобы отключить сигнализацию. Включился свет, и перед ними открылся огромный, богато украшенный зал, великолепный зал для собраний, достойный французских монархов. В своей изысканности он напоминал тронные залы Версаля и Фонтенбло. Два украшенных резьбой и позолотой кресла стояли на возвышении в центре зала, на каждом были скульптурные украшения в виде синих яблок.

— Это сердце нашей организации, — объяснил Ролан. — Общество Синих Яблок. Каждый, кто является его членом, происходит из царской династии, особенно прослеживаемой от Сары-Фамарь. Мы — потомки катаров, и мы стараемся сохранить их традиции живыми и настолько чистыми, насколько это возможно.

Он привел их туда, где над креслами, подобными тронам, висел портрет Марии Магдалины. Он был похож на картину работы Жоржа де ла Тура, которую Морин видела в Лос-Анджелесе, с одним очень важным отличием.

— Вы помните ту ночь, когда Беранже сказал вам, что одна из самых значительных картин де ла Тура исчезла и недоступна широкой публике? Это потому что она здесь, — сказал он. — Де ла Тур был членом нашего общества, и он оставил эту картину нам. Она называется «Кающаяся Магдалина с распятием».

Морин посмотрела на портрет с благоговением и восхищением. Как и все работы французского художника, это был шедевр игры света и тени. Но на этой картине Мария Магдалина сидела в другой позе, чем на всех остальных, которые видела Морин. Эта версия изображала Марию, положившую левую руку на череп Иоанна Крестителя, а в правой руке она держала распятие и устремила свой взгляд на лицо Христа.

— Эту картину слишком опасно выставлять на всеобщее обозрение. Каждый, у кого есть глаза, разглядит намек: Мария кается по поводу Иоанна, первого мужа, и с любовью смотрит на Иисуса, второго мужа.

Он подвел обеих женщин к огромной картине на другой стене. Она изображала двух святых старцев, сидящих на фоне горного пейзажа и, очевидно, погруженных в обсуждение духовных вопросов или какие-то дебаты.

— Тамара может рассказать вам историю этой картины, — сказал Ролан, улыбаясь стоящей рядом с ним Тамми. Морин посмотрела на нее в поисках объяснений.

— Это работа фламандского художника Давида Тенирса-младшего, — сказала Тамми. — Она называется «Святой Антоний Отшельник и Святой Павел в пустыне». Это не тот самый святой Павел, который писал в Новом Завете, а еще один местный святой, который тоже был отшельником. Беранже Соньер, пресловутый священник из Ренн-ле-Шато, купил эту картину для общества. Да, он был одним из нас.

Морин внимательно посмотрела на картину и разглядела теперь уже очень знакомые детали. Она показала на них.

— Я вижу распятие и череп.

— Правильно, — ответила Тамми. — Это Антоний. Он носит на своем рукаве символ, который выглядит как буква «Т», но, на самом деле, это греческий вариант креста, называемый «тау». Святой Франциск Ассизский распространил его среди нашего народа. Антоний поднял глаза от своей книги, которая является олицетворением Книги Любви, и смотрит на распятие. А теперь посмотри на Павла. Он рукой делает жест «Помни Иоанна» и спорит со своим другом, кто является первым мессией, Иоанн или Иисус. Книги и свитки, рассыпанные около их ног, должны показать, как много материала надо рассмотреть в этой дискуссии. Это очень важная картина. Деревня на холме символизирует Ренн-ле-Шато, а на фоне пейзажа — посмотри, кто там?

Морин улыбнулась.

— Пастушка и ее овцы.

— Конечно, Антоний и Павел спорят, но позади них, вдали, виднеется пастушка, чтобы напомнить, что однажды Долгожданная найдет спрятанные Евангелия Марии Магдалины и положит конец всем спорам, открыв правду.

Беранже Синклер тихо вошел в комнату, когда Ролан говорил:

— Я хотел показать вам эти вещи, мадемуазель Паскаль, чтобы вы знали, что мой народ не желает зла последователям Иоанна и никогда не желал. Мы все — братья и сестры, дети Марии Магдалины, и мы хотим, чтобы все могли жить в мире.

Синклер присоединился к обсуждению:

— К несчастью, некоторые из последователей Иоанна — фанатики и всегда такими были. Их меньшинство, но они опасны. Это как везде в мире, где группа фанатиков бросает тень на мирных людей, верящих в те же самые идеалы. Но угроза, которую несут с собой эти люди, остается очень реальной, как Ролан может вам рассказать.

При этих словах выражение лица Ролана омрачилось:

— Это правда. Я всегда старался жить в согласии с верой нашего народа. Любить, прощать, испытывать сострадание ко всем живым существам. Мой отец тоже в это верил, и они убили его.

Морин почувствовала глубокую печаль окситанца по поводу потери отца, но также и по поводу того, какому сильному испытанию подверглись его религиозные убеждения из-за этого убийства.

— Но почему? — спросила Морин. — Почему они убили вашего отца?

— Моя семья пользуется большим влиянием в этой местности, мадемуазель Паскаль, — сказал Ролан. — Вы слышали, что здесь меня называют только по имени Ролан. Но моя фамилия — Жели.

— Жели? — Морин поняла, что эта фамилия ей знакома. Она посмотрела на Синклера: — Письмо моего отца было адресовано месье Жели, — сказала она, припоминая.

Ролан кивнул.

— Да, оно было адресовано моему деду, когда он был Великим Магистром Общества.

Все начинало складываться вместе. Морин посмотрела на Ролана, а потом снова на Синклера. Шотландец ответил на ее невысказанный вопрос:

— Да, моя дорогая. Ролан Жели — наш Великий Магистр, хотя он слишком скромен, чтобы самому сказать вам об этом. Он — официальный лидер нашего народа, какими были до него его отец и дед. Ни он не служит мне, ни я не служу ему — мы оба служим, как братья, вот в чем закон Пути. Семьи Синклер и Жели преданно служат Магдалине с тех пор, как нам известно об их существовании.

Тамми подскочила.

— Морин, помнишь, когда мы были в Tour Magdala у Ренн-ле-Шато, и я рассказала тебе о старом священнике, которого убили в конце девятнадцатого века? Его звали Антуан Жели — и он был двоюродным прадедушкой Ролана.

Морин вопросительно посмотрела на Ролана:

— Почему происходит все это насилие против вашей семьи?

— Потому что мы слишком много знаем. Мой прадедушка был хранителем документа, называемого «Книга Долгожданной», в которой содержались откровения о каждой Пастушке, записанные Обществом более чем за тысячу лет. Это был наш самый ценный инструмент в попытках найти сокровище нашей Магдалины. Гильдия Праведных убила его за это. По тем же причинам они убили моего отца. Тогда я не знал этого, но Жан-Клод был их информатором. Они прислали мне в корзине голову моего отца и его правый палец.

Морин содрогнулась, услышав эти отвратительные подробности.

— Прекратится ли теперь это кровопролитие? Свитки найдены. Что, как вы думаете, они будут делать?

— Трудно сказать, — ответил Ролан. — У них новый лидер, который отличается крайними взглядами. Это он убил моего отца.

Синклер добавил:

— Я сегодня утром говорил с местными властями, с теми, кто, надо сказать, симпатизирует нашим убеждениям. Морин, мы еще не все вам сказали, но вы помните встречу с Дереком Уэйнрайтом, американцем?

— Тем, кто был одет, как Томас Джефферсон, — пояснила Тамми. — Мой старый друг. — Она печально покачала головой, вспомнив, как все эти годы Дерек обманывал ее — и его судьбу.

Морин кивнула и подождала, пока Синклер продолжит:

— Дерек исчез при довольно зловещих обстоятельствах. Его комната в отеле была… — Он посмотрел на Морин, которая все больше бледнела, и решил избавить ее от подробностей. — Просто скажем, что все явно указывало на совершенное преступление.

Синклер продолжал:

— Власти чувствуют, что, учитывая все неприятные обстоятельства, сопровождавшие исчезновение американца — и, почти наверняка, его убийство — Гильдия Праведных должна на какое-то время залечь на дно. Жан-Клод прячется где-то в Париже, а их лидер, англичанин, как мы подозреваем, вернулся в Англию. Я не думаю, что они побеспокоят нас в ближайшем будущем. По крайней мере, я на это надеюсь.

Морин внезапно взглянула на Тамми:

— Твоя очередь, — сказала она. — Ты мне тоже не все рассказала. Мне пришлось достаточно долго разгадывать загадки, но теперь я хочу узнать то, что осталось. И мне бы также хотелось знать, что происходит между вами двумя, — сказала она, показывая на Тамми и Ролана, стоявшими очень близко друг к другу.

Тамми рассмеялась своим раскатистым смехом:

— Хорошо, ты знаешь, как мы здесь любим прятать что-нибудь на открытом месте, — сказала она. — Как меня зовут?

Морин нахмурилась. Что она упустила?

— Тамми. — А потом ее настигла мысль: — Тамара. Фамарь. Боже мой, я — идиотка.

— Нет, вовсе нет, — сказала Тамми, продолжая смеяться. — Но меня назвали в честь дочери Магдалины. И у меня есть сестра, которую зовут Сара.

— Но ты говорила мне, что родилась в Голливуде! Или это тоже была ложь?

— Нет, не ложь. И «ложь» — такое грубое слово. Я родилась и выросла в Калифорнии. Мои предки по материнской линии были окситанцами и принимали большое участие в делах Общества. Но моя мать, которая родилась здесь, в Лангедоке, переехала в Лос-Анджелес, чтобы работать художником по костюмам после того, как попала в кино благодаря своей дружбе с французским художником и режиссером Жаном Кокто — еще одним членом Общества. Она встретила моего отца — американца, и осталась там. Ее мать приехала, чтобы жить с нами, когда я была ребенком. Нет нужды говорить, что я находилась под очень большим влиянием моей бабушки.

Ролан повернулся, чтобы показать на два кресла, стоящие бок о бок:

— В нашей традиции мужчины и женщины совершенно равны, точно так, как учил Иисус на своем примере с Марией Магдалиной. Обществом управляет не только Великий Магистр, но и Великая Мария. Я выбрал Тамми, чтобы она была моей Великой Марией и сидела здесь рядом со мной. Сейчас я должен постараться уговорить ее переехать во Францию и стать еще большей частью моей жизни.

Ролан обнял Тамми, которая прижалась к нему.

— Я думаю об этом, — сказала она с напускной скромностью.

Их прервали двое слуг, которые внесли в комнату серебряные подносы с кофе. В дальнем конце стоял стол для переговоров, и Ролан подал знак следовать за ним. Они вчетвером сели, а Тамми налила каждому крепкого черного кофе. Ролан посмотрел через стол на Синклера и кивнул ему, приглашая начать разговор:

— Морин, мы собираемся рассказать вам все об отце Хили и Евангелиях Магдалины, но мы чувствовали, что вам было необходимо знать всю подоплеку происходящих событий, чтобы понять сложившуюся ситуацию.

Морин глотнула кофе, с благодарностью ощущая его тепло и крепость. Она внимательно слушала объяснения Синклера.

— Дело в том, что мы позволили вашему кузену забрать свитки.

Морин чуть не уронила свою чашку.

— Позволили?

— Да. Ролан намеренно оставил кабинет незапертым. У нас были подозрения, что отец Хили может попытаться передать свитки тому, на кого он работает.

— Подождите минутку. Работает? Что вы говорите? Питер — шпион на службе Церкви?

— Не совсем так, — ответил Синклер. Морин заметила, что Тамми тоже напряженно слушает — она тоже не располагала всей этой информацией.

— Мы не знаем наверняка, для кого он шпионит, вот почему мы позволили ему забрать свитки — и вот почему мы не очень обеспокоены этим. Пока. В вашей взятой напрокат машине есть следящее устройство. Мы точно знаем, где он и куда направляется.

— И куда? — спросила Тамми. — В Рим?

— Мы думаем — в Париж, — ответил Ролан.

— Морин, — Синклер слегка коснулся рукой ее плеча, — мне жаль говорить вам это, но ваш кузен сообщал официальным лицам Церкви обо всех ваших действиях с того дня, как вы прибыли во Францию и, вероятно, задолго до того.

Морин заметно пошатнулась; она чувствовала себя так, будто получила пощечину.

— Это невозможно. Питер не поступил бы так со мной.

— Всю прошлую неделю, пока мы наблюдали за тем, как он работает, и имели возможность ближе узнать его, нам становилось все труднее и труднее совместить это представление о шпионе с вашим обаятельным и образованным кузеном. Первоначально мы полагали, что он просто стремится защитить вас от нас. Но он был слишком прочно связан с людьми, которые его послали, и не сумел освободиться от них даже после того, как прочитал правду в свитках.

— Вы не ответили на мой вопрос. Вы считаете, что он работает на Ватикан? На иезуитов? На кого?

Синклер откинулся на спинку стула.

— Я пока не знаю, но могу сказать вам вот что. У нас есть в Риме свои люди, которые следят за этим. Вас может удивить, как далеко простирается наше влияние. Я уверен, что мы получим ответы на все наши вопросы завтра к вечеру, самое позднее — через день. Сейчас нам надо просто набраться терпения.

Морин еще раз глотнула кофе, глядя прямо перед собой на портрет кающейся Марии Магдалины. Пройдет почти двадцать четыре часа, прежде чем она получит ответы на все свои вопросы.

Париж

3 июля 2005 года

Отец Питер Хили ко времени своего прибытия в Париж находился на грани полного изнеможения. Поездка была довольно тяжелой. Даже не считая передвижения по городу в утренние часы, чтобы добраться из Лангедока, потребовалось добрых восемь часов. Он также остановился, чтобы упаковать свою посылку для Морин, что заняло больше времени, чем ожидалось. Но эмоциональное напряжение, которое потребовалось, чтобы сделать этот выбор, было огромным, и он чувствовал себя, как будто из него высосали все силы.

Питер осторожно вез свой драгоценный груз в черной кожаной дорожной сумке. Он пересек реку на своем пути к Собору Парижской Богоматери, где у бокового входа встретился с отцом Марселем. Француз проводил Питера внутрь и вместе с ним прошел в заднюю часть собора, где они вошли в потайную дверь, скрытую за богато украшенной ширмой клироса.

Питер вошел в комнату, ожидая увидеть своего руководителя, епископа Магнуса О’Коннора. Вместо этого его встретил другой деятель Церкви, импозантный итальянец в красной мантии кардинала.

— Ваше Высокопреосвященство, — запинаясь, сказал Питер, — простите. Я этого не ожидал.

— Да, я понимаю, что вы ожидали увидеть епископа Магнуса. Он не придет. Я думаю, он уже достаточно сделал. — Итальянский церковник с безразличным выражением лица протянул руки к сумке. — Свитки здесь, я полагаю?

Питер кивнул.

— Хорошо. А сейчас, сын мой, — сказал кардинал, забирая сумку у Питера. — Давайте поговорим о событиях прошедших недель. Или, может быть, нам следует поговорить о событиях прошлых лет? Я разрешаю вам самому решать, с чего начать.

Замок Синих Яблок

3 июля 2005 года

Весь день в замке кипела бурная деятельность. Синклер и Ролан сновали повсюду, болтая на французском и окситанском друг с другом, со слугами и с множеством людей по телефону. Два раза Морин показалось, что она слышала, как Ролан говорит на итальянском, но она не была уверена и не хотела спрашивать.

Некоторое время спустя она присоединилась к Тамми, просматривающей материал, отснятый для документального фильма о Династии. Они поговорили о том, как свитки Марии Магдалины изменят мировоззрение Тамми как кинорежиссера. Морин прониклась к своей подруге еще большим уважением, поняв, насколько Тамми талантливая и творческая личность.

В свою очередь, Морин чувствовала себя абсолютно бесполезной. Она не могла ни на чем сосредоточиться, не могла сконцентрироваться. Она чувствовала, что ей следовало бы яростно царапать бумагу, пытаясь выудить из памяти как можно больше материала о Магдалине. Но Морин просто не могла сделать это. Ее сломило предательство Питера. Каковы бы ни были его мотивы, он уехал, не сказав ни слова, и взял то, что ему не принадлежало. Морин думала, что пройдет очень много времени, прежде чем она оправится от этого.

Обед тем вечером прошел тихо, их присутствовало только трое — Морин, Тамми и Синклер. Ролана не было, но он вскоре должен был вернуться, по словам Синклера и Тамми. Он встречает гостя в частном аэропорту в Каркасоне, как объяснила Тамми. Как только этот тайный гость прибудет, у них будет больше информации. Морин кивком выразила свое понимание. Она давно поняла, что настойчивость ни к чему не приведет. Они раскроют свои секреты в свое время; это было частью их культуры здесь, в Арке. Но она не заметила, чтобы Синклер выглядел более напряженным, чем обычно.

Вскоре после того, как они перешли в кабинет, чтобы выпить кофе, вошел слуга и заговорил с Синклером по-французски.

— Хорошо. Наш гость прибыл, — перевел он для Тамми и Морин.

В двери появился Ролан вместе с человеком, производящим такое же сильное впечатление. Он был одет в темную одежду, неброскую, но элегантную и от лучших итальянских фабрик. Этот человек имел аристократический вид и явно привык пользоваться своей властью и влиянием. Он принес в комнату особую энергию.

Ролан шагнул вперед.

— Мадемуазель Паскаль, мадемуазель Уиздом, с удовольствием представляю вам нашего уважаемого друга, кардинала Де Каро.

Де Каро сперва протянул руку Морин, потом Тамми. Он тепло улыбнулся обеим женщинам.

— Очень приятно. — Он жестом показал на Морин и спросил Ролана: — Это наша Долгожданная?

Ролан кивнул.

— Простите, вы сказали «кардинал»? — спросила Морин.

— Не позволяйте простой одежде ввести вас в заблуждение, — сказал Синклер позади нее. — Кардинал Де Каро обладает огромным влиянием в Ватикане. Возможно, вам поможет его полное имя. Это Томас Франческо Борджиа Де Каро.

— Борджиа? — воскликнула Тамми.

Кардинал кивком дал простой ответ на невысказанный вопрос Тамми. Ролан подмигнул ей с другого конца комнаты.

— Его превосходительство хотел бы провести некоторое время с мадемуазель Паскаль наедине, так что мы сейчас оставим их вдвоем, — сказал Ролан. — Пожалуйста, позвоните, если вам что-то потребуется.

Ролан придержал дверь для Синклера и Тамми, а кардинал Де Каро жестом предложил Морин сесть за стол из красного дерева. Он занял место напротив нее.

— Синьорина Паскуале, прежде всего я бы хотел сказать вам, что встречался с вашим кузеном.

Морин была захвачена врасплох. Она не знала, чего она ожидала, но явно не этого.

— Где Питер?

— На пути в Рим. Сегодня утром я видел его в Париже. Он — в порядке, и документы, которые вы нашли, в безопасности.

— В безопасности где? И у кого? Что…

— Терпение, я расскажу вам все. Но есть кое-что, что я хотел бы показать вам в первую очередь.

Кардинал сунул руку в свой «дипломат», который он принес собой в комнату, и вытащил несколько красных папок. На каждой из них была наклейка: «ЭДУАРД ПОЛЬ ПАСКАЛЬ».

У Морин перехватило дыхание, когда она увидела наклейки.

— Это имя моего отца.

— Да. И в этих папках вы увидите фотографии вашего отца. Но я должен подготовить вас. То, что вы увидите, вас расстроит, но это очень важно для вашего понимания.

Морин открыла верхнюю папку и уронила ее нас стол, потому что руки у нее задрожали. Кардинал Де Каро рассказывал, пока она медленно просматривала черно-белые снимки ран своего отца.

— Он был стигматиком. Вы знаете, что это такое? На его теле проявлялись раны Христа. Вот его запястья, его ступни и пятая рана здесь, под ребрами, где центурион Лонгин пронзил копьем Господа Нашего.

Морин смотрела на фотографии, потрясенная. Двадцать пять лет размышлений о так называемой «болезни» ее отца извратили ее мнение о нем. Сейчас все встало на свои места — страх ее матери и еевраждебность, ее злость по отношению к Церкви. И это объясняло письмо от ее отца к семье Жели, которое хранилось здесь, в архивах замка. Он писал Жели из-за своих стигматов — и потому что хотел защитить своего ребенка от такой же ужасной судьбы. Морин сквозь слезы посмотрела на кардинала:

— Я… Мне всегда говорили, будто он покончил собой из-за душевной болезни. Моя мать сказала, что он был безумен, когда умер. Я не представляла, никто никогда не говорил мне ничего подобного…

Церковник серьезно кивнул:

— Ваш отец остался непонятым для великого множества людей, — сказал он. — Боюсь, даже для тех, кому следовало помочь ему, для его собственной Церкви. Той самой, в которую вступил ваш кузен.

Морин подняла глаза, слушая со всем вниманием. Она почувствовала, как мороз пробежал у нее по спине и по всему телу, пока кардинал продолжал:

— Ваш кузен — хороший человек, синьорина. Я думаю, вы не будете осуждать его за то, что случилось, когда я вам все расскажу. Но, понимаете, мы должны начать с того времени, когда вы были ребенком. Когда у вашего отца начали появляться стигматы, он обратился за помощью к местному священнику, который входил в одну одиозную организацию внутри Церкви. Мы — как и все люди, и ничто человеческое нам не чуждо. И хотя большинство из нас внутри Церкви посвятили себя дороге добра, есть те, кто готов защищать свои убеждения любой ценой. В случае с вашим отцом следовало обратиться прямо в Рим, но этого не произошло. Мы бы помогли ему, мы бы работали с ним, чтобы найти источник или понять священное значение его ран. Но люди, которые оказались на его пути, сделали свой собственный вывод, что он опасен. Как я сказал, они обособлены внутри Церкви, действуют по своему собственному плану, но у них есть влияние, которое простирается до высших кругов, что я только недавно обнаружил.

Кардинал продолжал объяснять про обширную сеть, которая берет начало из Ватикана, про десятки тысяч людей, действующих по всему миру, стремясь сохранить веру. При таком огромном количестве людей, рассыпанных по всей земле, невозможно проследить личные мотивы отдельных людей или даже групп. После Второго Ватиканского Собора возникла теневая экстремистская организация, состоящая из священников, которые яростно сопротивлялись реформам Церкви. Молодой ирландский священник, по имени Магнус О’Коннор был принят в члены этой организации, как и несколько других молодых ирландцев. О’Коннор стал служить в приходе в окрестностях Нового Орлеана, когда Эдуард Паскаль обратился за помощью к Церкви.

О’Коннор был испуган стигматами Паскаля, но еще больше его обеспокоили видения Иисуса рядом с женщиной и Иисуса со своими детьми. Ирландский священник оценил этот случай в рамках скорее своей собственной тайной организации, чем согласно официальным церковным каналам. После того как Эдуард Паскаль покончил с собой от отчаяния и смятения перед своими стигматами, эта теневая организация внутри Церкви продолжала следить за его женой и дочерью. У маленькой Морин Паскаль бывали видения, подобные видениям ее отца, с того времени, как она начала ходить. О’Коннор убедил ее мать, Бернадетту, отдалить ребенка от семьи Паскаль. Именно тогда мать Морин переехала обратно в Ирландию и вернула себе девичью фамилию Хили. Она попыталась изменить и фамилию своей дочери, но почти восьмилетняя Морин уже тогда обладала сильной волей. Девочка отказалась, настаивая, что Паскаль — это ее фамилия, и она ни за что ее не изменит.

Для Магнуса О’Коннора, теперь уже поднявшегося до ранга епископа, оказалось очень кстати, что у девочки был близкий родственник, обладающий призванием к Церкви. Когда Питер Хили поступил в семинарию, О’Коннор использовал те же ирландские уловки, чтобы добраться до Питера так же, как они воздействовали на Бернадетту. Питера проинформировали об истории с Эдуардом Паскалем и попросили внимательно приглядывать за его кузиной и регулярно сообщать о том, как она развивается.

Морин остановила кардинала.

— Вы говорите мне, что мой кузен следил за мной и сообщал о моих действиях с тех пор, как я была ребенком?

— Да, синьорина, это правда. Однако отец Хили делал это только из любви к вам. Эти люди манипулировали им, заставили его думать, что все это в интересах вашей защиты. Он так и не узнал, что они отказались помочь вашему отцу и именно на них лежит вина за его печальный конец. — Кардинал с сочувствием посмотрел на нее. — Я верю, что мотивы, которыми руководствовался ваш кузен и которые вас больше всего тревожат, были самыми чистыми и похвальными, так же, как я верю, что он предпочел передать свитки Церкви из благих побуждений.

— Но как же это может быть? Он знает, что в них. Как он может хотеть скрыть это?

— Легко неверно судить о нем, опираясь на ограниченную информацию, которой вы обладаете. Но я не верю, что отец Питер Хили хотел что-либо скрыть. У нас есть причины подозревать, что епископ О’Коннор и его организация оказывают на него давление, угрожая вашей безопасности. Пожалуйста, поймите, что это совершенно не связано с официальной Церковью и не санкционировано Римом. Но ваш кузен взял свитки для О’Коннора в обмен на вашу безопасность.

Морин позволила себе поверить всему этому, но не знала, как это следует воспринимать. Она почувствовала облегчение, узнав, что Питер, ее единственный настоящий и верный союзник в жизни, не предал ее в подлинном смысле этого слова. Но надо было переварить так много новой информации.

— И как вы обнаружили все это? — хотела знать Морин.

— Амбиции О’Коннора взяли над ним верх. Он надеялся использовать открытие Евангелия Марии для своего собственного продвижения в общепринятой иерархии Церкви. В свою очередь, он бы получил больше власти и доступ к информации высокого уровня для своей теневой организации, что было бы полезно для планов этих фанатиков. — В улыбке кардинала Де Каро лишь чуть-чуть мелькнуло самодовольство. — Но не беспокойтесь. Мы позаботимся о том, чтобы найти другое место для О’Коннора и его сторонников теперь, когда мы вычислили их всех. У нас непревзойденная разведывательная сеть.

Это не удивило Морин, которая всегда думала о католической Церкви как о всемогущей организации, которая протянула свои щупальца по всему миру. Она знала, что это — богатейшая организация на планете, обладающая всеми лучшими ресурсами, которые только можно купить за деньги.

— Что будет со свитками Марии? — спросила она его, готовая услышать неприятный ответ.

— Если быть с вами честным, то трудно сказать. Я уверен, вы понимаете, что эта находка — самое важное открытие нашего времени, если не самое важное в истории Церкви. Это вопрос, который будет необходимо обсудить на самом высоком уровне. Как только будет доказана их подлинность.

— Питер сказал вам, что в них?

Кардинал сделал утвердительный жест.

— Да, я прочитал некоторые из его записей. Синьорина Паскуале, это может вас удивить, но мы в Ватикане не сидим на серебряных тронах и не планируем заговоры весь день.

Морин минуту посмеялась вместе с ним, а потом очень серьезно спросила:

— Попытается ли Церковь остановить меня, если я напишу о том, что испытала здесь — и, что более важно, если я расскажу о содержании свитков?

— Вы свободны делать то, что хотите, и идти туда, куда ведет вас ваше сердце и совесть. Если Бог действует через вас, чтобы раскрыть всем слова Марии, то никто не вправе препятствовать вам в исполнении этого священного долга. Церковь не стремится скрыть информацию, как думают многие. Это могло быть правдой в Средние века, но не сегодня. Церковь заинтересована в сохранении и распространении веры — и лично я считаю, что открытие Евангелия Марии Магдалины может дать нам новую возможность привлечь в нашу паству еще больше молодежи. Но, — он поднял руку, говоря это, — я — это только один человек. Я не могу говорить ни за других, ни за самого Святого Отца. Время скажет.

— А пока это не произойдет, что будет?

— А пока Аркское Евангелие Марии Магдалины будет храниться в библиотеке Ватикана, под наблюдением некоего отца Питера Хили.

— Питер собирается остаться в Риме?

— Да, синьорина Паскуале. Он будет присматривать за командой официальных переводчиков. Это большая честь, но мы чувствуем, что он ее заслуживает. И не думайте, что мы забыли о вашем вкладе, — сказал он, вручая ей визитную карточку, которую достал из своего «дипломата». — Вот мой личный телефон в Ватикане. Когда вы будете готовы, мы бы хотели пригласить вас быть нашей гостьей. Я бы хотел из ваших собственных уст услышать рассказ о том пути, который привел вас сюда, в это место. Да, и вы можете связаться по этому номеру с вашим кузеном, пока ему не установили собственный. Он будет работать непосредственно на меня.

Морин посмотрела на имя на визитной карточке.

— Томас Франческо Борджиа Де Каро, — прочитала она вслух. — Если вы простите мне нескромный вопрос…

Теперь кардинал рассмеялся, искренняя улыбка осветила его лицо.

— Да, синьорина, я сын Династии, как и вы — ее дочь. Вы будете удивлены, как нас много — и вы найдете нас, если будете знать, куда смотреть.

— Сейчас полнолуние, и ночь стоит прекрасная. Не окажете ли вы мне честь прогуляться со мной по саду перед сном? — спросил у Морин Беранже Синклер после того, как кардинал ушел.

Морин согласилась. Сейчас ей было с ним очень легко, спокойно, как бывает по отношению к людям, с которыми вместе пережили исключительные обстоятельства. И трудно найти что-то более прекрасное, чем летняя ночь на юго-западе Франции. Когда прожектора освещали величественный замок и лунный свет отражался от мраморных плит, Сады Троицы превращались в совершенно волшебное место.

Морин рассказала ему все, что она обсуждала с кардиналом, и Синклер слушал ее с искренним вниманием и интересом. Когда она закончила, он спросил:

— И что вы будете делать сейчас? Не думаете ли вы написать книгу обо всем пережитом? Как вы собираетесь открыть миру Евангелие Марии?

Морин обошла вокруг фонтана Магдалины, проводя пальцем по прохладному, гладкому мрамору и обдумывая свой ответ.

— Я еще не решила, в какой форме это сделать. — Она посмотрела вверх на статую. — Я надеюсь, что она даст мне какое-то указание. Что бы это ни было, я только надеюсь, что смогу отдать ей справедливость.

Синклер улыбнулся ей:

— Так и будет. Конечно, вы сможете. Она выбрала вас не просто так.

Морин ответила ему так же тепло:

— Она выбрала и вас тоже.

— Я думаю, все мы, так или иначе, избраны, чтобы сыграть свою роль. Вы, я, без сомнения, Ролан и Тамми. И, конечно, отец Хили.

— Так вы не презираете Питера за то, что он сделал?

Синклер быстро ответил:

— Нет. Вовсе нет. Даже если Питер сделал что-то не то, он сделал это из благих побуждений. Кроме того, каким бы лицемером я был, если бы чувствовал ненависть к Божьему человеку после открытия этого сокровища? Послание нашей Магдалины — это послание сострадания и прощения. Если бы все люди на земле смогли воспользоваться этими двумя качествами, мы бы жили на более прекрасной планете, вы не согласны?

Морин взглянула на него с восхищением и с расцветающим чувством, которое было для нее новым. Впервые в своей полной событиями жизни она чувствовала себя в безопасности.

— Не знаю, как и благодарить вас, лорд Синклер.

Раскатистое шотландское «р» прозвучало еще заметнее, когда он произнес ее имя:

— Поблагодарить меня за что, Морин?

— За это, — она широким жестом обвела буйную растительность, раскинувшуюся вокруг. — За то, что впустили меня в мир, о котором большинство людей даже не мечтает. За то, что показали мне мое место во всем этом. За то, что заставили меня чувствовать, что я не одинока.

— Вы никогда больше не будете одинокой. — Синклер взял Морин за руку и подвел ее ближе к источающим аромат роз зарослям. — Но вы должны перестать называть меня «лорд Синклер».

Тогда Морин улыбнулась и впервые назвала его «Берри», как раз перед тем, как он поцеловал ее.

На следующее утро в замок прибыл пакет для Морин. Его отослали из Парижа за день до этого. На нем не было обратного адреса, но он ей и не требовался, чтобы узнать, кто был отправителем. Почерк Питера она узнала бы везде.

Морин вскрыла пакет, с волнением желая узнать, что послал Питер. Хотя она не испытывала злости по отношению к нему за все, что он сделал, он мог этого еще не знать. Им требовалось некоторое время для извинений и серьезного обсуждения их общего прошлого, но Морин не сомневалась, что, пройдя через это, они будут близки, как никогда.

Морин вскрикнула от удивления и радости, когда увидела содержимое посылки. Внутри лежали фотокопии каждой страницы из записей Питера обо всех трех книгах Евангелий Марии Магдалины. Все его заметки были здесь, от первых копий текста до последних переводов. На первой странице, вырванной из одного из его желтых блокнотов с отрывными листочками, Питер написал:

«Моя дорогая Морин!

Пока я не могу все объяснить тебе лично, я доверяю их тебе. В конце концов, ты их законный хранитель, гораздо больше, чем те люди, которым я был вынужден отдать оригиналы.

Пожалуйста, передай мои извинения, а также мою благодарность остальным. Я надеюсь сделать это лично так быстро, как только смогу.

Я очень скоро свяжусь с тобой.

Питер».

…Прошло много лет, прежде чем у меня появилась возможность лично поблагодарить Клавдию Прокулу за тот риск, которому она подвергалась ради Исы. Трагедия Понтия Пилата и его решение выбрать Рим как своего господина не спасли его карьеру и, в конце концов, не пошли на пользу его амбициям. Ирод действительно отправился в Рим на следующий день после страстей Исы, но он не стал хорошо отзываться о Пилате перед императором. Как настоящий Ирод до мозга костей, он лелеял другой план, у него был двоюродный брат, которого он желал видеть на посту прокуратора. Он вливал яд в уши Тиберия, и Пилат был отозван в Рим, чтобы предстать перед судом за свои преступления, которые он совершил, пока был правителем Иудеи.

На этом суде против Пилата были использованы его собственные слова. Он послал письмо Тиберию, рассказывая ему о чудесах, которые творил Иса и о событиях Дня Мрака. Римляне использовали эти слова против него, не только чтобы лишить его титула и положения, но и чтобы изгнать его и конфисковать его земли. Если бы Пилат помиловал Ису и выступил против Ирода и священников, его бы ждала такая же судьба.

Клавдия Прокула оставалась верной своему мужу даже в самые мрачные времена. Она рассказала мне, что их маленький мальчик, Пило, умер несколько недель спустя после казни Исы. Этому не было никакого объяснения; он просто таял у них на глазах. Клавдия сказала, что сперва ей было очень сложно не обвинять мужа в смерти их сына, но она знала, что Иса не хотел бы этого. Ей стоило только закрыть глаза, и она видела лицо Исы в ту ночь, когда он исцелил ее сына — вот как Клавдия Прокула обрела Царствие Божие. Эта римлянка с императорской кровью обладала необычайным пониманием назарейского Пути. Она жила им безо всяких усилий.

Клавдия и Пилат перебрались в Галлию, где она жила в детстве. Она сказала, что Пилат провел остаток своих дней, пытаясь понять Ису — кто он был, чего он хотел, чему учил. За много лет она часто говорила ему, что Путь Исы — не то, к чему он может применить свою римскую логику. Надо было стать подобным детям малым, чтобы понять истину. Дети — чисты, открыты и честны. Они способны принять добро и веру, не задавая вопросов. Хотя Пилат не думал, что может принять Путь так, как это сделала Клавдия, она чувствовала, что он по-своему был обращен.

Клавдия поведала мне необыкновенную историю о том дне, перед тем как они с прокуратором навсегда покинули Иудею. Понтий Пилат отправился в Храм в поисках Ионафана Анны и Каиафы, требуя, чтобы они встретились с ним. Он просил у них обоих посмотреть ему прямо в глаза на самой священной земле их народа и сказать ему: распяли мы Сына Божьего или нет?

Я не знаю, что более необычно — желание Пилата задать этот вопрос или признание обоих священников в совершенной ужасной ошибке.

После вознесения Исы к Отцу Небесному некоторые люди стали говорить, что наши сторонники куда-то перенесли его тело. Этим людям заплатили в Храме, потому что теперь там боялись ужасного возмущения, если люди узнают правду. Анна и Каиафа признались в этом. Пилат сказал своей жене, что верит в искреннее раскаяние этих людей, что они будут страдать каждый день всю оставшуюся им земную жизнь, ибо живут с сознанием своих ужасных деяний.

Если бы только они пришли ко мне и рассказали мне об этом. Я бы передала им учения Пути и уверила их в прощении Исы. В тот день, когда Царствие Божие пробудилось в сердце вашем, вам больше нет нужды снова страдать.

Аркское Евангелие от Марии Магдалины,

Книга Учеников

Глава 21

Новый Орлеан

1 августа 2005 года

Морин вела взятую напрокат машину сквозь светлые сумерки южного лета. Когда она втиснулась на автостоянку у пригородного кладбища, угасающий свет осветил маленькую церковь за кладбищенскими воротами.

На это раз она не обошла ворота. Дочь Эдуарда Паскаля прошла через них с высоко поднятой головой. Никто из тех, чьи близкие похоронены здесь, посещая место их последнего упокоения, не окажется на неухоженном и заросшем кладбище. Ворота были перенесены, чтобы включить прежде заброшенные участки в территорию кладбища, благодаря влиянию и дотации некоего итальянского кардинала.

Белый мрамор новой надгробной плиты на могиле ее отца, казалось, сиял изнутри, когда Морин приблизилась к нему. У мраморного надгробия лежал великолепный венок из роз и лилий, сразу под высеченной на плите большой позолоченной лилией и надписью, которая гласила:

ЭДУАРД ПОЛЬ ПАСКАЛЬ

ЛЮБИМЫЙ ОТЕЦ МОРИН

Она опустилась на колени перед могилой и приступила к давно отложенному разговору с отцом.

Чувство внутреннего умиротворения, которое испытала Морин, было для нее совершенно новым и очень приятным. Она нервничала при мысли о том, что должно случиться завтра, но в целом она чувствовала скорее волнение, чем страх. Завтра в Новом Орлеане, за ланчем, она встретится с членами клана Паскалей — тетями и кузенами, которых никогда не знала. После этого она совершит перелет в аэропорт Шэннон в Ирландии, поедет на запад в маленький городок Голуэй и остановится на семейной ферме Хили. Там ее встретит Питер. Это будет их первая встреча с тех пор, как ее кузен покинул замок Синих Яблок. Они несколько раз разговаривали по телефону, но не виделись друг с другом. Питер попросил, чтобы они встретились в Ирландии, вдали от толпы и любопытных глаз. Там они смогут вдоволь поговорить, и у него будет время и возможность рассказать ей об официальном статусе Аркского Евангелия.

Морин думала обо всем этом, прогуливаясь по Французскому кварталу, который уже начинал просыпаться к жизни в чудесный вечер пятницы. Когда она гуляла, южный ветерок принес отдаленный звук музыки, которую играл саксофон. Привлеченная музыкой, Морин завернула за угол и впервые увидела музыканта. У него были длинные темные волосы, которые подчеркивали его отрешенный и одухотворенный вид. Когда она подошла к нему ближе, он посмотрел на нее, и на миг их глаза встретились.

Джеймс Сент-Клер, уличный музыкант из Нового Орлеана, подмигнул Морин. Она улыбнулась ему, проходя мимо, и мелодия гимна «Изумительное благоволение» поплыла вслед за ней по воздуху Французского квартала.

Глава 22

Графство Голуэй, Ирландия

октябрь 2005 года

Есть особое спокойствие, которое существует в сердце ирландской провинции, тишина, которая охватывает землю с заходом солнца. Как будто сама ночь требует молчания, беспристрастно поглощая любого нарушителя спокойствия.

Для Морин этот покой был необходимой передышкой после хаоса предыдущих месяцев. Здесь она чувствовала себя в безопасности в своем уединении — в одиночестве, которого требовали ее сердце и разум. Она не позволяла себе рассматривать недавние события с личной точки зрения; это произойдет позже. Или, возможно, не произойдет вовсе. Это слишком ошеломляло, влекло за собой слишком серьезные последствия… и было слишком абсурдным. Она исполнила свою роль Долгожданной, для которой ее избрала причудливая игра судьбы или рока или даже божественное провидение.

Ее работа была окончена. Долгожданная была призрачным созданием, связанным со временем и пространством в дебрях Лангедока — и, к счастью, осталась позади во Франции. Но Морин Паскаль была женщиной из плоти и крови, и при этом очень усталой женщиной. Вдыхая сладостный неподвижный воздух обители своего детства, Морин удалилась в свою спальню, чтобы, наконец, отдохнуть.

Ее сон не останется без сновидений.

Она и прежде была свидетельницей подобной сцены — фигура в тени склонилась над древним столом, стило скрипело, когда слова выходили из-под пера автора. Когда Морин наблюдала из-за плеча писателя, ей казалось, что от страниц исходило голубое сияние. Сосредоточившись на свечении, которое излучало сочинение, Морин сперва не заметила, что автор пошевелился. Когда фигура повернулась и шагнула вперед на свет лампы, Морин затаила дыхание.

Она уже видела это лицо в прежних снах, во время мимолетных встреч, которые тут же заканчивались. Сейчас он сосредоточил все свое внимание на Морин. Замерев в своем сне, она смотрела на человека, стоявшего перед ней. Самый прекрасный человек, которого она когда-либо видела.

Иса.

Потом Он улыбнулся ей с таким божественным выражением и теплотой, что Морин наполнилась этим светом, как будто само солнце засияло в этой простой улыбке. Она оставалась неподвижной, не в состоянии делать что-нибудь, кроме как взирать на Его красоту и благодать, исходившую от Него.

— Ты — дочь моя, в которой мое благоволение.

Его голос звучал, как мелодия, как песня единения и любви, которая эхом раздавалась вокруг нее. Бесконечный миг она плыла по волнам этой музыки, прежде чем рухнуть вниз при звуке его следующих слов:

— Но труд твой еще не окончен.

Снова улыбнувшись, Иса Назарей, Сын Человеческий, вернулся обратно к столу, где лежало его сочинение. Свет от страниц стал ярче, буквы мерцали светом цвета индиго, сине-фиолетовыми пятнами на плотной, похожей на лен, бумаге.

Морин попыталась что-то сказать, но слова не приходили к ней. Она не могла вести себя как человек. Она могла только наблюдать за божественным существом перед ней, когда Он жестом показал на страницы. Иса снова обернулся к Морин и, на показавшийся бесконечным, миг задержал свой взгляд на ней.

Без усилий преодолев пространство, которое разделяло их, Иса встал прямо перед Морин. Он больше ничего не сказал. Вместо этого он наклонился вперед и запечатлел единственный, отеческий поцелуй у нее на лбу.

Морин проснулась, вся в поту. Голова у нее горела, как будто на ней было выжжено клеймо, и она чувствовала головокружение и потерю ориентации.

Взглянув на прикроватные часы, она тряхнула головой, чтобы прояснить ее. Первые лучи утреннего солнца пробивались сквозь тяжелые портьеры, но было еще слишком рано, чтобы звонить во Францию. Она позволит Берри поспать еще несколько часов.

Потом она позвонит ему — и потребует подробно рассказать ей каждую деталь, касающуюся последнего известного местонахождения Книги Любви, единственного истинного Евангелия Иисуса Христа.

Послесловие

Что есть Истина?

Понтий Пилат, Ин. 18:38

Мое путешествие по Линии Магдалины в поисках ответа на вопрос Понтия Пилата началось с Марии-Антуанетты, Лукреции Борджиа и кельтской королевы-воительницы, известной в истории как Боадицея. Именно ей принадлежит страстный боевой клич «Y gwir erbon у bid», что переводится с валлийского как «Правда против всего мира». Я повторяла эти слова как свое личное заклинание во время поисков, которые захватили всю мою сознательную жизнь и вывели меня на извилистую тропу, идущую сквозь две тысячи лет истории.

Меня давно тянуло раскопать не рассказанные прежде истории, которые замалчивались и часто намеренно были погребены под грудой академических докладов. Моя главная героиня, Морин, напоминает нам: «История — это не то, что случилось. История — это то, что написано». В большинстве случаев то, что мы знаем и принимаем за историю, было написано автором с определенными политическими целями. Осознание этого превратило меня в фольклориста уже в самом раннем возрасте. Я получаю огромное удовлетворение, изучая различные культуры на личном опыте, разыскивая местных историков или сказочников, чтобы обнаружить подлинные хроники человеческой жизни, которые нельзя найти в библиотеках или учебниках. Мое ирландское происхождение позволяет мне высоко ценить силу устных рассказов и живых традиций.

Моя ирландская кровь также побудила меня стать писателем и общественным деятелем, и в таком качестве я участвовала в бурной политической жизни Северной Ирландии в 1980-е годы. Именно в то время у меня стал развиваться все более скептический взгляд на записанную и поэтому общепринятую историю. Как очевидец исторических событий, я понимала, что официальная версия редко совпадает с реальностью. Во многих случаях эти события, как они были представлены в газетах и на телевидении, а позднее в так называемых «исторических» книгах, казались мне почти неузнаваемыми. Все эти документальные версии были написаны под влиянием политических, общественных и личных предубеждений. Истина была утрачена навсегда — исключая, возможно, тех, кто наблюдал эти события собственными глазами. Чаще всего Эти свидетели были людьми из рабочего класса, которые хотели только жить своей собственной жизнью; они не стали бы слать одно за другим безответные письма в национальные газеты или разыскивать издателя, который опубликовал бы их собственную версию для потомков. Они бы похоронили своих мертвых, помолились за мир и сделали все возможное, чтобы продолжать жить дальше. Но они бы сохранили свой опыт свидетелей истории на личном уровне, пересказав его семье и общине.

Мой опыт в Ирландии укрепил мою веру в значение устных преданий и культурных традиций. Те события на улицах Белфаста стали моим микрокосмом. Если основные газеты и телекомпании посчитали их достаточно важными, чтобы воспроизвести их в искаженном виде, то что тогда могло произойти, когда дело касалось макрокосма мировой истории? Разве это стремление манипулировать правдой не покажется еще более сильным и абсолютным, если мы заглянем в далекое прошлое, в те времена, когда только очень богатые, высокообразованные и политически успешные люди имели возможность записывать происходившие события?

Я решила, что обязана подвергнуть историю сомнению. Как женщина, я хотела перенести эту идею еще на один шаг дальше. Начиная с появления письменности, абсолютное большинство материалов, которые ученые считают приемлемыми с академической точки зрения, были созданы людьми определенного общественного и политического уровня. Мы верим, обычно не задавая вопросов, в правдивость документов, просто потому, что они могли быть «подлинными» для определенного периода времени. Редко мы принимаем во внимание, что они были написаны в те мрачные дни, когда женщины обладали статусом ниже, чем у домашнего скота, и считалось, что у них вообще нет души! Как много замечательных историй утрачены для нас, потому что женщины, которые играли в них главную роль, не считались достаточно значительными, даже вообще человеческими, существами, чтобы заслуживать упоминания? Как много женщин было полностью вычеркнуто из истории? И разве это не самым решительным образом относится к женщинам первого века?

Потом, есть женщины, которые были настолько могущественными и играли такую важную роль в управлении миром, что их нельзя было игнорировать. Многие из тех, кто нашел свое место в исторических книгах, остались в памяти как печально известные преступницы — прелюбодейки, интриганки, обманщицы, даже убийцы. Были ли эти характеристики справедливыми или же это была политическая пропаганда, предназначенная для того, чтобы дискредитировать женщин, которые осмелились проявить свой ум и энергию? Вооружившись этими вопросами и своим собственным растущим чувством недоверия к тому, что в академической науке считалось историческим свидетельством, я приступила к исследованию и написала книгу о печально известных женщинах, которые были оклеветаны и неправильно поняты. Я начала свое исследование с вышеупомянутых дам, пользующихся дурной славой, — Марии-Антуанетты, Лукреции Борджиа и Боадицеи.

Первоначально Мария Магдалина была всего лишь одним из многих объектов моего исследования. Я надеялась узнать побольше об этой женщине с точки зрения ее значения как последовательницы Христа. Я знала, что в христианском обществе превалировало представление о Магдалине как о проститутке, а Ватикан предпринял некоторые усилия, чтобы исправить эту несправедливость. Это стало для меня отправной точкой. Я намеревалась включить в книгу историю о Марии Магдалине как одну из многих.

Но у Марии Магдалины был для меня другой план.

Меня стали преследовать навязчивые, часто повторяющиеся видения, в центре которых были события и характеры, связанные со Страстями Христовыми. Необъяснимые происшествия, наподобие тех, с которыми столкнулась Морин, привели меня к исследованию различных легенд о Марии Магдалине из таких разных мест, как Маклин, штат Виргиния, и пустыня Сахара. Я путешествовала от горы Масада до средневековых улиц Ассизи, от готических соборов Франции до холмов южной Англии и по скалистым шотландским островам.

Мне оказалось трудно найти равновесие между все более сюрреалистичными элементами моей жизни, балансируя на зыбкой, как на картинах Дали, грани между ролью провинциальной матери семейства и Индианой Джонсом. Я пришла к пониманию, что большая часть моей жизни прошла в подготовке к этому путешествию, полному открытий. На первый взгляд случайные, события личной и профессиональной жизни начали складываться в сложный узор, приведя меня к раскрытию ряда семейных тайн, которые прежде я не могла себе даже представить. Я была просто потрясена, когда оказалось, что многое из того, что я с детства знала о некоторых членах моей семьи, совершенно не соответствует действительности. Через двадцать лет после их смерти я обнаружила, что мои консервативные и в высшей степени традиционные предки по отцовской линии — моя милая бабушка, типичная «южная красавица», и ее преданный муж, настоящий баптист-южанин — имели прямое отношение к франкмасонству и активно участвовали в деятельности тайного общества. Я узнала, что моя бабушка была связана узами крови с некоторыми из старейших семей Франции, факт, который изменил не только ход моего исследования, но и всю мою жизнь. Последнее потрясение пришло с открытием, что моя собственная дата рождения является предметом пророчества, относящегося к Марии Магдалине и ее потомкам — Пророчества Орваля, которое произносит Беранже Синклер. Эти личные «совпадения» стали отмычками, открывающими двери, которые были закрыты для исследователей, предшествовавших мне.

Мой интерес к фольклору, связанному с Марией, превратился в одержимость, когда я почувствовала, что очарована древними культурными традициями, которые с любовью и пылкой страстью сохраняются по всей западной Европе. Я была приглашена в святая святых тайных обществ и встречалась с хранителями столь священной информации, что меня до сих пор удивляет, как это они и информация, которую они охраняют, все еще существуют — и делают это на протяжении 2000 лет.

Я совершенно не собиралась исследовать вопросы, которые ставят под сомнение религиозные убеждения миллиарда людей. В мои намерения никогда не входило написать книгу, которая затрагивает такой тяжелый предмет, как природа Иисуса Христа или его отношения с самыми близкими людьми. Однако, как и моя главная героиня, я обнаружила, что иногда не мы сами выбираем себе путь. Как только я обнаружила «Величайшую историю из когда-либо рассказанных» с точки зрения Марии Магдалины, я поняла, что нет пути назад. Она завладела мной тогда и владеет мной сейчас. Я уверена, что так будет всегда.

Два тысячелетия споров сделали Марию Магдалину самым загадочным персонажем Нового Завета. В моем стремлении найти реальную женщину, скрытую в глубине легенды, я поняла, что у меня нет никакого желания пересказывать все традиционные источники. Я завернулась в теплый плащ фольклориста и отправилась на поиски более глубокой тайны. Я обнаружила, что обширный фольклор и мифология, окружающие Марию Магдалину в западной Европе, настолько же богатые, насколько и древние. «Долгожданная» и последующие книги этой серии исследуют теории, связанные с личностью этой противоречивой Марии, которые порождены субкультурами юга Франции и всей Европы.

Фольклор и традиции Европы также предлагают новый взгляд на некоторые тайны Марии, которые, что было очень заманчиво для меня, никогда не находили объяснения в традиционной науке. Отрывок из Евангелия от Марка (16:9) столетиями использовался против Марии: «Воскреснув рано в первый день недели, Иисус явился сперва Марии Магдалине, из которой изгнал семь бесов». Эта единственная строчка привела к резким заявлениям о психическом состоянии Марии, включая появление книг, посвященных идее, что она либо была одержима демонами, либо была душевнобольной. Так было до тех пор, пока я не познакомилась с аркской точкой зрения, как она представлена здесь — что Иисус исцелил Марию после того, как она была отравлена смертельным отваром, известным как яд семи бесов — так строчка из Евангелия от Марка приобрела для меня реальный смысл.

В то время когда женщин описывали в соответствии с их родственными связями, Мария Магдалина не называется в Новом Завете чьей-то женой, и уж тем более супругой Иисуса. Один этот факт заставляет ученых решительно утверждать о невероятности идеи брака между Иисусом и Марией. Но это же создает еще одну загадку, потому что она — единственная женщина в четырех Евангелиях, которая называется как личность сама по себе. Она — отдельный персонаж, что указывает на то, что ее имя должно было быть легко узнаваемым для людей в ее время и сразу после него. Я считаю, что запутанные родственные связи Марии как женщины благородного происхождения, вдовы и невесты представляли собой проблему. Было бы трудно и даже политически неправильно пытаться определить личность Марии с точки зрения ее отношений с мужчинами. В результате она стала известна под своим именем и титулом — Мария Магдалина.

Далее, иконография Магдалины всегда приводила меня в недоумение. Несмотря на загадочную природу ее легенды, она превратилась в один из самых популярных сюжетов для великих художников Средневековья, Возрождения и эпохи барокко. Существуют сотни портретов Марии Магдалины, начиная с произведений итальянских мастеров, таких как Караваджо и Боттичелли, и заканчивая современными европейскими художниками, такими как Сальвадор Дали и Жан Кокто. Одна общая нить проходит через совершенно разные портреты Магдалины; она все и снова изображается с одними и теми же атрибутами: черепом, олицетворяющим покаяние, книгой, символизирующей Евангелия, и алебастровым кувшином, который она использовала, чтобы помазать Иисуса. Всегда она носит красное — традиция, уходящая корнями далеко в историю и, как принято считать, говорит о ней как о блуднице.

Но сейчас я верю, что иконография связана с тайной версией этой истории, которая подпольно сохранялась в Европе. Череп для меня — это явное изображение Иоанна, за которого она должна всегда нести покаяние. Книга — это либо напоминание о ее собственном Евангелии, либо о труде Исы, Книге Любви. А красное одеяние или покрывало символизирует ее царский статус в назарейской традиции. Я всем сердцем верю, что многие великие художники и писатели Европы разделяли «ересь» Марии Магдалины — и то богатое наследие, которое она оставила на континенте.

На этом пути нерассказанные истории других героев и антигероев Нового Завета раскрываются в ошеломляющих деталях. На этих страницах читатель найдет очень отличающуюся от общепринятой — и я надеюсь, очень человечную — интерпретацию роли печально известной Саломеи. Иоанн Креститель выступает как совершенно другой человек, когда на него смотришь глазами Марии Магдалины и тех, кто почитал ее 2000 лет. Я горячо надеюсь, что читателю не покажется, что я была слишком резка в подобном изображении Иоанна. И Мария, и Иса повторяют снова и снова, что Иоанн Креститель был великим пророком. Я также верю, что он был человеком своего времени и своего места, человеком, бескомпромиссно преданным своему закону и непоколебимым в своем сопротивлении реформам. Хотя я определенно не первый — и не последний — писатель, который предполагает существование соперничества между последователями Иоанна и Иисуса, я сознаю, что идея о том, что Иоанн был первым мужем Марии, многим покажется шокирующей. У меня ушли годы, чтобы проработать это откровение, прежде чем я была готова писать об этом. Наследие Иоанна через его сына от Марии Магдалины еще проявит себя в моих будущих книгах.

Во время работы над книгой я буквально влюбилась в апостолов Филиппа и Варфоломея. Если смотреть глазами Марии, они были необыкновенными героями. Петр начал обретать для меня образ, который был далек от «человека, который отрекся от Иисуса», и еще я разработала новый взгляд на Иуду и его вечно трагическую роль в Страстях Христовых.

Возможно, больше всего меня взволновала выплывшая на свет информация, касающаяся Понтия Пилата и его героической, разрывающей душу в своей скорби жены, римской принцессы, известной как Клавдия Прокула. Существуют каталогизированные документы в архивах Ватикана и замечательные предания французского королевского дома, которые подкрепляют необыкновенную историю о связи Иисуса с жизнью семьи Пилата, рассказ, который подтверждает его чудеса и объясняет довольно загадочные действия Пилата в Евангелии от Иоанна. Я верю, что материал, касающийся Пилата, имеет решающее значение для нового понимания событий, сопровождающих Страсти Христовы, и меня поразило открытие, что в православной традиции Клавдия является святой, как и Понтий Пилат для эфиопской церкви.

Я пыталась найти подтверждение новому материалу о Магдалине из множества различных источников, используя относящуюся к первому веку переписку Клавдии Прокулы, многочисленные версии апокрифов Нового Завета, ранние сочинения Отцов Церкви, ряд бесценных гностических источников и даже Свитки Мертвого моря. Я понимаю, что эта версия событий может показаться удивительной, даже ошеломляющей, и искренне надеюсь, что она вдохновит читателей на поиски собственной разгадки этих тайн. Существует настоящий кладезь информации в документах, по большей части написанных со второго по четвертый век, которая не входит в традиционный канон Церкви. Можно обнаружить тысячи страниц материала — альтернативные Евангелия, дополнительные Деяния Апостолов и другие произведения, раскрывающие подробности и дающие представление о жизни и времени Иисуса, которые окажутся совершенно новыми для читателей, прежде никогда не заглядывавших дальше четырех евангелистов. Я верю, что изучение всего этого материала с открытым разумом и сердцем может построить мост из света и понимания между многими ветвями христианства и вне него.

За годы моего исследования я обсуждала, сомневалась, доказывала и даже соглашалась во многих вопросах со священниками и верующими различных конфессий. Мне повезло обрести друзей и сторонников в различных духовных областях, включая католических священников, лютеранских проповедников, гностиков и языческих жрецов. В Израиле я встречалась с иудейскими учеными и мистиками и с православными хранителями священных мест христианства. Мой отец — баптист, мой муж — набожный католик. Все эти личности стали частью мозаики моего религиозного мировоззрения и, в конце концов, частью этой истории. Несмотря на множество различий в их философии, каждый из этих людей наградил меня одинаковым даром — способностью обмениваться идеями и вступать в диалог свободно и без злобы.

В этой истории есть элементы, которые я не могла подкрепить каким-нибудь «приемлемым» академическим источником. Они существуют как устные предания и столетиями сохранялись в обстановке строжайшей секретности теми, кто боялся последствий. При создании этой книги я собирала материалы для моей теории при помощи накопившихся за 2000 лет косвенных доказательств. Хотя я не смогла найти явных улик, у меня есть много интересных свидетельств и потрясающий набор вещественных доказательств, многие из которых были созданы великими мастерами эпохи Возрождения и барокко. Я привожу свои доводы в контексте подобных доказательств и предоставляю читателям право вынести свой собственный вердикт.

Мне приходится быть осторожной в отношении первичного источника новой информации, представленной здесь, из соображений безопасности, но я скажу следующее: содержание Евангелия от Марии Магдалины, как я его здесь интерпретирую, взято из прежде неизвестного источника. До этого оно никогда не было представлено публике. В своей интерпретации я воспользовалась правом художника на поэтическую вольность, чтобы сделать его более доступным аудитории двадцать первого века, но я верю, что история, которую оно рассказывает — подлинная и целиком принадлежит Марии Магдалине.

В своей необходимости защитить священную природу этой информации и тех, кто ей обладает, у меня не было другого выбора, кроме как написать эту и последующие книги в этой серии в виде художественного произведения. Однако многие из приключений моей главной героини и все ее сверхъестественные встречи основаны на моем собственном, личном опыте. Во многих случаях Морин получает информацию точно так же, как это делала я во время своего исследования — и Тамми тоже. Хотя мои современные персонажи целиком вымышленные, я сделала все возможное, чтобы рассказать читателю о подлинных впечатлениях. Есть места, где я допустила литературную вольность, что, без сомнения, заметят читатели, которые лично исследовали эти загадки. Аркское надгробие, как оно изображено Пуссеном, больше не существует — оно было разрушено при помощи динамита местнымземлевладельцем, который устал от постоянного проникновения на свою территорию людей, которых привлекало надгробие. Есть и другие допущения, за которые я должна попросить прощения у читателя. Конечно, перевод Питером Аркского Евангелия происходит в рекордное время. В реальности перевод подобного документа занял бы месяцы, даже годы.

Создавалась эта книга почти два десятилетия, и на этой, часто ненадежной, тропе я получала бесценную помощь от многих смелых духом людей. Я так благодарна за знание, которое разделили со мной и доверили мне самые выдающиеся личности; некоторые из них ужасно рисковали, помогая мне. Много, много раз я сомневалась, достойна ли я того, чтобы рассказать эту историю. Не думаю, что я хоть раз проспала всю ночь за более чем десять лет, потому что мучительно размышляла над деталями этой книги и ее возможными последствиями.

Пока мы готовили эту книгу к печати, публике впервые было представлено вызывающее споры Евангелие от Иуды. Я сразу же начала получать письма от читателей, что в этом захватывающем новом открытии есть элементы, которые подтверждают мое собственное заявление о том, что Иуда не предавал Иисуса, а выполнял трудные и мучительные приказы своего друга и учителя. Несправедливость, допущенная по отношению к Иуде и его репутации, даже больше, чем та, которую терпела Мария Магдалина на протяжении двадцати веков. Я убеждена, что уже давно пора вернуть близких к Иисусу людей на их законное место в истории. Как спрашивает отец Хили: «Что, если две тысячи лет мы отрицаем последнюю волю Иисуса?» Я предлагаю свой собственный портрет Иуды как верного друга, даже как героя; Марии Магдалины как супруги, матери, единомышленницы и спутницы на всю жизнь; Петра как того, кто отрекся от своего друга и учителя только потому, что ему приказали так поступить. Я также надеюсь, что прошлые и будущие археологические открытия докажут точность и справедливость этих портретов.

Я могу только надеяться, что конечный продукт достоин тех хранителей истины о Марии Магдалине, которые доверили мне рассказать ее историю. Больше всего я надеюсь, что эта книга передает послание Марии о любви, терпимости, прощении и личной ответственности таким образом, что оно будет вдохновлять читателя. Это — послание единства и призыв не судить никого для людей всех вероисповеданий. Во время всего этого процесса я оставалась преданной учениям Христа о мире и его вере, что можем создать небеса на земле. Моя вера в Него — и в нее — поддерживает меня в самые мрачные ночи, когда слабеет дух.

Я понимаю, что попаду под огонь ученых и академиков, и многие из них назовут меня безответственной за то, что я представляю версию, которой нельзя найти подтверждения в их общепринятых источниках. Но я не буду извиняться за тот факт, что я выступаю против принятой учеными практике, рассказывая эту историю. Мой подход основан на моем личном и, возможно, радикальном убеждении, что, на самом деле, безответственно принимать все, что написано. Я буду носить алую метку «неакадемичности» с не меньшей гордостью и возьму себе на вооружение боевой клич Боадицеи. Читатели примут свое собственное решение относительно версии истории Марии — то, которое отвечает их духу.

Однако тем писателям и искателям, кто теоретизировал, выдвигал предположения, спорил, размышлял и бесстрашно продвигался вперед, разматывая клубок 2000 лет и обходя ложные следы, на пути к пониманию природы Марии Магдалины и ее детей, я протягиваю свою руку дружбы. Духовные разногласия в вопросе о роли нашей Магдалины — и многих писателей и художников, которые изображали ее — возможно, составляют саму суть поиска истины. Я надеюсь, что они смогут назвать меня своей сестрой, когда все будет сказано и сделано.

Прошло две тысячи лет, и все еще правда против всего мира.

Кэтлин Макгоуэн

22 марта 2006 года

Город Ангелов

Благодарности

Лично поблагодарить каждого, кто помогал мне на протяжении двух десятилетий — это задача, заслуживающая отдельной книги, и к несчастью, это невозможно сделать на столь ограниченном пространстве. Я сделаю все, что могу, чтобы включить сюда как можно больше тех, кто был мне очень полезен, помогая в создании этой книги.

Моему агенту и другу Ларри Киршбауму, который стал моим ангелом-хранителем, я выражаю свое безграничное восхищение и признательность. Его страстное увлечение историей Марии и его решимость помочь мне донести ее до мира были направляющей силой, благодаря которой все произошло.

У меня нет слов, чтобы поблагодарить за надежную поддержку, профессиональное руководство и сестринский совет моего редактора Триш Тодд. Моя признательность ей и необыкновенной команде профессионалов из «Саймон и Шустер» — безгранична.

Моя семья пошла на огромные жертвы, чтобы поддерживать меня все эти годы исследований. В процессе этого мой муж Питер Макгоуэн показал, что значит вера и преданность. Он поддерживал меня физически и эмоционально, защищая нашу семейную крепость и сохраняя единство семьи, пока я путешествовала. Он никогда не сомневался в моем опыте и не терял веру в мои открытия, насколько бы дикими они ни казались поначалу, — гораздо больше, чем я могу сказать о себе. Моим замечательным мальчикам, Патрику, Конору и Шейну, пришлось расти с матерью, которая временами отсутствовала и пропустила слишком много игр «Малой лиги». И все же мой муж и мои дети были свидетелями такого множества чудес, которые происходили со мной на этом пути открытий, что мы все чувствовали: у нас нет иного выбора, кроме как следовать по этому пути до конца, несмотря на часто значительный риск. Я надеюсь, что эта книга доказывает обоснованность этих жертв.

Эта книга была действительно семейным делом и, как часть всего, что я делаю, принадлежит моим родителям, Донне и Джо. Их любовь и поддержка являются краеугольным камнем моей жизни, и им пришлось пережить очень трудные времена из-за цыганской тяги к странствиям у их дочери. Я благодарю их за все, но особенно — за безграничную любовь, которую они проявляют к своим внукам.

Я разделяю эту и мою будущую работу с моими братьями, Келли и Кевином, и их семьями. Я надеюсь, что открытия, сделанные в этой книге, однажды вдохновят моих необыкновенных племянников и племянниц, Шона, Кристен, Логана и Рианнон на то, чтобы они исполнили свое собственное уникальное предназначение. В тот день, когда я завершила окончательный вариант этой рукописи, мы приветствовали приход в этот мир моей новой племянницы, Бриджит Эрин. Она родилась 22 марта 2006 года. Я буду с любовью и интересом наблюдать, как будут расти ее крошечные ножки, чтобы пойти по стопам Долгожданных, которые приходили в мир прежде нее.

Вся наша семья обязана своим счастьем персоналу отделения интенсивной терапии новорожденных Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе за спасение маленького Шейна. На самом деле, они действительно спасли всех нас. Я предлагаю тому, кто сомневается в чудесах, провести несколько дней в этом отделении. Там можно увидеть, что ангелы на земле действительно существуют. Они носят медицинскую форму и маскируются под врачей, медсестер и респиратологов. Чудо, случившееся с Шейном, стало для меня катализатором к тому, чтобы закончить эту книгу.

В этом путешествии я преодолела бесчисленное количество миль вместе со Стейси К., которая является для меня сестрой, товарищем по исследованию и дорогой подругой. Она заслуживает особого упоминания за то, что без возражений относилась к самым причудливым заданиям — например, следовать по Лувру за бесплотными голосами, зовущими «Сандро», и преследовать странного маленького человечка по Храму Гроба Господня. Я не могла бы завершить эту работу без ее веры и преданности.

Я выражаю бесконечную признательность и нахожусь в неоплатном долгу перед «тетушкой Дон» за ее сверхчеловеческое великодушие и за то, что она служит поразительным примером дружбы и верности.

Буквально вечная благодарность Оливии Пейтон, моей духовной сестре и учителю. Я преклоняюсь перед ее талантом и отдаю дань уважения ее блестящему роману «Bijoux», который хранит ключ ко многим тайнам.

Особая благодарность Марте Колльер за ее вклад и веру в музыку Финна Маккула, также как и за ее прочную поддержку клана Макгоуэн в горе и в радости.

Самая искренняя признательность моему большому другу и всегда мужественному рыцарю Грааля Теду Грау. Не думаю, что он понимает, насколько важен его вклад. А я понимаю.

Благодарность Стивену Гохану за его глубокие — хотя и резкие — комментарии самых ранних черновиков этой истории. Его непреклонная честность заставила меня внести значительные изменения.

Go raibh mile math agat Майклу Куирку, волшебнику в резьбе по дереву из графства Слайго, которому также выпало стать величайшим рассказчиком на земле. С того дня, как, заблудившись летом 1983 года, я «случайно» зашла в его магазин, я живу в Зазеркалье. Как ни один человек и ни одно событие в жизни, Майкл заставил меня понять, что история — это не то, что написано на бумаге, а то, что запечатлелось в сердцах и душах людей — и оставило след на земле, где они живут со своей величайшей радостью и глубочайшей печалью. Тысячу раз спасибо за то, что дал мне глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать.

Дополнительная благодарность:

Патрику Руффино, который научил меня, что значит дружба, и не дал мне сбиться с пути;

Линде Г., которая с такой грацией жонглирует прототипами Марфы и Вивьен;

Вердене за воплощение духа Магдалины и за то, что многому научила меня в отношении веры, чудес и потрясающего мужества;

Р. К. Уэлчу за его труд переводчика в музее Моро и за важный разговор о жизни и писательском ремесле на церковной скамье в Сен-Сюльпис;

Бранимиру Зоряну за то, что принес свою дружбу, свет и исцеление в наш дом;

Джиму Макдоноу, самому очаровательному медиамагнату на планете и большому нашему другу;

Кэролин и Дэвиду, которые только начинают видеть свою роль во всем этом;

Джойс и Дейву, моим самым новым старым друзьям;

Джоэлю Готлеру за то, что борется за справедливое дело и работает над тем, чтобы представить историю Марии более широкой аудитории;

Ларри Вайнбергу, моему адвокату и другу, за его веру в меня и в мою книгу;

Дону Шнайдеру за то, что заставляет меня смеяться;

Дев Шатийон за ее высочайший профессионализм;

Гленну Собелу за его безграничное терпение и поддержку в прошлом;

Кори и Энни, которые купили самый первый экземпляр.

Я также отдаю должное прославленному первопроходцу, Линде Гудман, покойному астрологу и писательнице, которая впервые прошептала эту тайну мне в ухо задолго до того, как я была готова понять ее. Она изменила течение моей жизни этим обрывком информации и тем, что оставила мне свои переводы Изумрудных Скрижалей (которые докажут свою важность в последующих книгах). Моя судьба странным образом переплелась с судьбой Линды, факт, который принес с собой как удивительную боль, так и великую радость. Я бы желала, чтобы она оставалась с нами достаточно долго, чтобы увидеть доказательство ее собственной связи с Династией, которое я обнаружила.

Я также благодарна, что тропа, проходящая сквозь жизнь Линды, привела меня к еще одной великой писательнице и астрологу, Кэролин Рейнольдс. Кэролин была мне опорой в самые мрачные дни, со своим боевым девизом «Никто не может похитить твою судьбу». Я благодарна ей всем сердцем.

Особая благодарность просвещенным дамам из Форума Изумрудных Скрижалей за их поддержку и любовь на протяжении многих лет.

Иногда требуется половина жизни, чтобы понять, почему некоторые события определяют твою судьбу. Джексон Брауни повлиял на мою впечатлительную юную душу в мой семнадцатый день рождения за кулисами театра «Пэнтейджиз», и я действительно верю, что если бы он этого не сделал, эта книга не существовала бы. Как деятельная девушка, я близко к сердцу приняла его страстную речь о том, что один человек в силах изменить мир — и его похвалу моей юношеской потребности сомневаться в справедливости существующего положения вещей. Он схватил меня за плечи и подчеркнул: «Никогда не переставай делать то, что ты делаешь. Никогда». Я благодарна ему за этот толчок (хотя мои родители, вероятно, нет) и за жизнь, наполненную музыкой, но особенно за «Мятежного Иисуса». Я верю, что Иса одобрил бы это.

Искренняя благодарность Теду Нили и самые теплые воспоминания о покойном Карле Андерсоне; они оба тронули меня и бесчисленное множество других людей своими божественно вдохновенными изображениями Исы и Иуды. (Разве совпадение, что Эндрю Ллойд Уэббер родился 22 марта?) Каждый, кому повезло провести незабываемое время в обществе Теда, знает, как он во многом воплотил красоту назарейского духа.

Талантливые члены «Убежища киносценаристов» проводили групповую терапию и оказывали мне огромную поддержку последние несколько лет. А также Синди, Роберт, Джеймс, Мел, Кэти, Фитчи, Тедди, Крис и Венона — примите, ребята, мое восхищение и самую искреннюю благодарность. Как здорово сидеть в окопах с такими верными друзьями.

Мое сердце живет в Ирландии, и моя признательность особо относится к графству Каван, где мои свекор и свекровь, Джон и Мэри, всегда принимали меня как родную. Моя любовь и благодарность всей моей обширной ирландской семье: Брайану, Брайди и Пэт, Сьюзен, Филомене, Пэм и Полу, Джеральдине и Юджину, Питеру и Лоре, Ноэлин, Дэвиду и Дэниелу.

Спасибо всей компании в Дрохеде за то, что показали мне сущность города, который пережил Кромвеля. Это совершенно особые люди и чудесные друзья. И местная достопримечательность не зря называется башней Магдалины, не правда ли?

На протяжении этого исследования Лос-Анджелес был моим домом, Ирландия — моим убежищем, а Франция — моим вдохновением. Я благодарна персоналу отеля «Плас ду Лувр», которые всегда заставляли меня чувствовать себя в Париже как дома и познакомили меня с историей «Погребка мушкетеров». Так много людей во Франции уделили мне местечко в своем сердце и своей душе, и не проходит дня, чтобы я не вздыхала о красоте Лангедока, Камарга, Юга и Прованса — и о необыкновенных людях, которые населяют эти волшебные края.

Суть Магдалины — это сострадание и прощение, и я готова протянуть эту книгу как оливковую ветвь тем, кого я могу ненароком задеть — особенно моему дяде Рональду Паскалю, потому что я не способна была принять его страстное увлечение нашим французским наследием в то время, когда он пытался показать мне его.

Я также предлагаю ее Мишель-Малане. Наша дружба не выдержала бурного пути, который предназначила нам судьба, но я никогда не забуду ее благородства и вдохновения. Если она читает это — а ее любовь к нашей Магдалине указывает на то, что это возможно — я надеюсь, что она найдет меня.

Я должна выразить признательность чудесным людям из «Иссана пресс» за публикацию переводов писем Клавдии Прокулы. Я очень рекомендую их брошюру «Реликвии покаяния» — она очень маленькая, но, без сомнения, очень сильная. Я благодарна им за подтверждение, что сына Пилата действительно звали Пило — и за то, что бросили вызов моему разуму признанием, что у Пила.0та могли быть и другие дети.

Я думаю, писателю необходимо почтить память тех первопроходцев, которые открыли дверь для всех нас. Поэтому я должна выразить признательность часто вызывающим споры авторам Майклу Бейдженту, Генри Линкольну и Ричарду Ли, которые в 1980-х годах подарили миру «Святую Кровь, Священный Грааль». Эта книга стала потрясением, которое пробудило в публике внимание к идее, что на юго-западной окраине Франции происходит что-то важное. Я, в свою очередь, пришла к другому заключению и нашла другую цель для своего собственного исследования. И все же я преклоняюсь перед мужеством, стойкостью и новаторским духом этих трех благородных джентльменов и тем, чего они смогли достичь — и за то, что познакомили эзотерическое общество с загадочным и скрытным любимцем муз Беранже Соньером.

Наконец, я выражаю свою благодарность всем блистательным художникам, которые так и ждали, что эта информация будет обнаружена еще при их жизни, за то, что они дают нам карты и ключи, которые необходимы, чтобы найти ее. Особенно Алессандро Филипепи, который действительно был баловнем судьбы и продолжает очаровывать меня сквозь время и пространство.

Скоро я встречусь с вами в Шартрском соборе у входа в лабиринт, где мы начнем наши поиски Книги Любви. У вас уже есть карта. Но, возможно, вы захотите взять с собой свой самый зачитанный экземпляр собрания сочинений Александра Дюма и шагнуть в гобелен с единорогом…

Lux et veritas

КДМ

Et in Arcadia ego

Из альбома «Музыка Долгожданной» Финна Маккула, слова и музыка Питера Макгоуэна и Кэтлин Макгоуэн. Посетите www.theexpectedone.com, чтобы услышать аудиозапись.

Мария Магдалина…

Ученица и спутница Иисуса?

Раскаявшаяся блудница?

Автор непризнанного, веками запрещенного официальной церковью Евангелия?

Или?..

Перед вами — история настоящей Марии из Магдалы. История ее любви и замужеств, связавших эту обычную в общем-то женщину с двумя величайшими мужчинами Иудеи — мужчинами, каждый из которых мечтал и надеялся переделать мир…

Смелая, оригинальная книга, написанная с большим знанием истории. Особенно удачны живые, яркие портреты библейских персонажей.

«BookPage»

Роман, который вдыхает новую жизнь в библейскую легенду.

«Publishers Weekly»

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2 Утренняя прохлада

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Послесловие

Благодарности