День гнева. Повести [Анатолий Яковлевич Степанов] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Анатолий Степанов ДЕНЬ ГНЕВА Повести

ПРИВАЛ СТРАННИКОВ

Поезд был скорый, — теперь все скорые, но медленный, грязный и шумный, как все южные поезда. До Москвы дополз кое-как.

Смирнов, увидев сквозь мутное, — узорами, — стекло приближающиеся узкие перроны Курского, взял палку, взял сумку и вышел в тамбур. Открыв дверь, проводница протирала поручни. Смирнов дождался полной остановки и, хромая привычно, спустился в полутемный тоннель.

Смирнов не любил этот новый Курский, не нравился он ему. В раздражении миновав необъятный зал, он выбрался к стоянке такси. Выгода непрестижного поезда: строй машин и кучка таксистов стояли в ожидании пассажиров. Смирнов подошел к головному таксомотору и громко спросил у кучки:

— Кто на очереди?

На мягких кроссовках подошел парень в травленых джинсах, в оранжевой куртке с выведенной умельцами Рижского рынка надписью «Хонда». Совсем молодой паренек.

Паренек подошел, остановился и поизучал Смирнова, вертя на указательном пальце ключи. Привычно-некурортно-загорелое лицо, рубашка, застегнутая на все пуговицы, неопределенный пиджак с затертой орденской планкой, отечественные портки, отечественная обувка. Вроде лох из Мухосранска. Но фирменная кожаная сумка через плечо, но легкая камышовая трость с монограммами… Ничего не поняв, водила полез к баранке. Непроизвольно покряхтывая, Смирнов устроился на заднем сиденьи.

— Куда едем, батя? — игриво осведомился парень.

— Куда укажу, пасынок, — поставил его на место Смирнов и, выдержав паузу, дал начало маршрута. — Развернись на Садовом и через Обуха на бульварное кольцо.

От всесоюзной суеты Садового кольца к московскому уюту кривых улочек и переулков. Дом родной. Он дома. Последний подъем Яузского бульвара, Покровский, Покровские ворота, Чистые пруды. После Трубной Смирнов попросил:

— Сейчас в переулок направо… — Шофер исполнил. — А теперь налево…

Желтое здание стояло на месте. Они развернулись на Каретном и доехали до Пушкинской площади.

— Вниз по Горького, — приказал Смирнов.

Телеграф, «Националь», Университет. У Библиотеки Ленина Смирнов скомандовал еще раз:

— С Лебяжьего на Ленивку и по набережной.

— А с Лебяжьего проезд уже лет пять как закрыт, — с плохо скрытым торжеством объявил водитель.

— Ну тогда с Волхонки.

По крутому переулку вскарабкались к шестиэтажному, громадному здесь дому. Смирнов выбрался кое-как, отстегнул трешку, спросил на прощанье:

— Так и не догадался, кто я, зайчик?

— Не-е… — признался водитель.

— Думай, молодой, думай. Молодым много думать надо.

И захлопнул дверцу.


Лифт, славу Богу, работал. Смирнов поднялся на пятый этаж. Нужная ему дверь была заново обита и на ее темно-бордовой шкуре сиял мягким блеском старинный звонок с вежливой надписью: «Прошу крутить». Просят! Смирнов крутанул. И будто ждали: дверь тотчас открылась.

— Ну, входи, — предложил здоровенный мужик в майке и шортах. — Я тебя с балкона увидел.

— Хорош! — решил про него Смирнов и вошел. Обнялись, как положено, оттолкнувшись друг от друга, чтобы обоюдно рассмотреть получше. Смирнов добавил к первому впечатлению: — Но пузо.

— На себя посмотри, сельский житель! — обиделся хозяин. — Пиджачок и штанцы со своего огородного пугала снял, что ли? Как тебя такого Лидка выпустила в Москву?

— Я пенсионер, Алька, — напомнил Смирнов. — И вид у меня должен быть пенсионерский. Это ты у нас все мальчуганом прыгаешь. — И повторил: — Но пузо.

— Грубо, — решил тот, кого назвали малоподходящим к его летам именем Алик и предложил: — Можешь душ принять с дороги.

— С удовольствием. Только сначала апартаменты покажи. Первый раз я же здесь у тебя.

Походили по квартире, и Алик хвастался тем, как он, в отличных условиях, живет в сердце любимой старой Москвы. Минут пятнадцать хвастался, выводил на балкон, показывал Кремль, кивал на Москву-реку, махал руками.

Потом Смирнов помылся, переоделся в подготовленный женой московский наряд, и они уселись на кухне. Алик оглядел Смирнова в светлых брюках, в летних тряпичных туфлях батумского производства, в рубашечке с карманчиками, погончиками и лейблом и одобрил:

— Другое дело. Чувствуется Лидкина рука. — И разлил по первой.

— Не рано ли? Нынче позволено только с четырех часов.

— В ресторанах с двух.

— Тогда будем считать, что мы в ресторане. — Смирнов поднял рюмку. — За встречу, Алик.

Выпили и загрустили.

— Кисло мне, Алька, — сказал Смирнов. — Третий год, как уехал из Москвы к морю, век свой доживать. Но не доживается, понимаешь, не доживается! Лидке там хорошо, возится по хозяйству, цветы сажает, помолодела, поздоровела, общественной работой увлеклась. Первый там человек, ее все знают. А я на лавочке сижу. Летом курортников разглядываю, зимой — море. И по Москве тоскую. Зимой и летом. И весной, и осенью. Я сейчас к тебе на такси