Танья-богатырь. Мансийские сказы. [Маргарита Кузьминична Анисимкова] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

СЕНЬКИН ПАЙ

Не на шутку расхворался старик Коконя: на глаза накатилась темная ночь, по спине будто кто палкой ударил, ноги не шевелятся — словно в капкан пойманы.

Много ночей не спит, лежит старик, думушку думает да сыновей ждет. А сыновей все нет. За теплом послал их старый охотник. Слышал он от отца своего — есть места, где земля теплом дышит.

К вершине реки Нельмы послал он Прокопку, к реке Кедрачей направил Никифора. Только младшего Сеньку, не знает Коконя, с какой стороны ждать. Не знает, в какой бор, в какой урман он ушел.

А Сенька тем временем исходил, измерил шагами берега рек пологих и крутоярых, обошел дремучие леса, ходко, торопно борами ходил. Увидел однажды под горой, в логу, непроглядный дым.

Смотрит: клубы черные к небу тянутся, гарью, копотью затянуло все, а у самой земли пламя великое на ветру дрожит, жаром дышит. То затухнет, в землю спрячется, будто силы там набирается, то опять вырвется — клубы черные гонит по небу.

Никогда глаза Сеньки такого не видели, даже бабушка длинными ночами в сказках своих про то не рассказывала.

Испугался Сенька. За куст спрятался, переждать хотел пожарище, а оно в осенней ночи разгоралось пуще прежнего. И казалось ему, что сама земля под ним движется, содрогается.

Непугливый Сенька был с малых лет. По лесам днем и ночью расхаживал, не однажды в медвежью берлогу с заиндевелой отдушиной ель вталкивал и будил хозяина сердитого. Только этим днем не узнал себя Сенька. Задрожали ноги, заподкашивались, руки плохо ружье держали.

А жара вокруг стояла нестерпимая. Спохватился тут Сенька, догадался, что нашел тепло земное.

Не занимать Сеньке смекалки, сноровистости. Он смолистую сухару{1} за комель схватил, подтащил поближе к пожарищу. А прожора — огонь будто ждал того: облизал сухару языками своими жгучими обвил ярким пламенем, засветил в темноте, обогрел округу теплом.

И понесся Сенька сколько духу есть к родным местам, где отец жил. А сухару, земным огнем зажженную, не выпускает из рук.

Как раз в это время старик Коконя еле вышел из чума с деревянной колотушкой в руках и давай стучать в бубен, сзывать сыновей.

Бил, бил, устал. Ушел в чум, лег на шкуры. „Видно, далеко ушли“, — думает. Набрал силы старый охотник. Снова вышел из чума, колотушкой стал стучать по деревьям. Не услышали сыновья.

Не хотелось умирать Коконе, не повидав сыновей своих. Попросил тогда он птиц и зверей позвать их.

Разлетелись с шумом по тайге птицы, разбежались по округе звери.

А сыновья-то — Прокопка с Никифором улеглись на мхом выстланной боровинке, где речной прибрежный ветер гнус отгонял, где не тревожил их ни комар, ни заблудший шмель.

— Где его найти-то — земное тепло? — лениво открывая глаза, Прокопка спрашивал брата.

— Да нет его совсем! Это отец выдумал! — промычал сквозь зевоту Никифор и на другой бок перевернулся.

И тут послышался громкий птичий крик. Вскочили братья.

А птицы летят, гогочут, крыльями машут — каждая рассказывает, что старик Коконя собрался навсегда оставить землю, домой сыновей зовет. Догадались братья, что отец надумал угодья делить. У отца они немалые. По реке широкой Югану тянутся хмурые урманы с соболями да белками, с горностаями, лисами, да с другою всякой живностью. В тех урманах сам хозяин тайги живет.

В реках, в заливных местах у чистых песков, да в заводях косяки рыб плавают. На болотинах зыбких вкусный душистый ягель-мох растет. Ест его олень — сильный бывает, ветер и тот не догонит его — отстанет.

Округлились у обоих братьев глаза, потерялся голос. Боятся: как бы их отец не обделил.

— Мой пай будет — все урманы с соболями, с кедрачами и грибами, — закричал во всю силу Прокопка.

— Нет, мой пай — все урманы с соболями, с кедрачами и грибами, — перекричал его Никифор.

— Нет, мой пай! — хрипел Прокопка.

— Нет, мой пай! — орал Никифор.

И бежали они так, что травы гнулись, расступалися деревья.

А с другой стороны бежал лесом Сенька, освещая ярким светом дорогу нелегкую, неторную. И не разглядел второпях он корягу смолистую, упал, уронил пламя на землю.

А огонь тут же пошел по кустам, по деревьям шарить: зачернил кусты, поджег травы, охватил пламенем деревья вокруг. Долго хлестал Сенька огонь ветками, тушил пожар. Да видит, не сможет он один справиться. Побежал к реке Югану и давай поклоны ей бить, давай ее просить пособить в беде.

А река сложила волны, приумолкла, почернела и будто не слышит. На колени пал Сенька, пригоршнями черпал воду и шептал ей сквозь слезы. Не хотелось охотнику, чтобы ветер разнес по тайге молву, что упустил он земное тепло.

Вдруг одна волна всплеснулась, окатила Сеньку, смыла грязь и копоть с его лица и толкнула дальше от берега.

Отбежал Сенька, а вода — за ним. Он шаг шагнул — она за ним, второй шагнул — она дальше подгоняет.

А вокруг пожарище бушует, дурит, жжет все вокруг. Торопит река