Книга Айви (ЛП) [Эми Энджел] (fb2) читать онлайн

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления!

Просим Вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Эми Энджел

Книга Айви

Книга Айви — 1

Оригинальное название: Amy Engel «The Book of Ivy» 2014

Эми Энджел «Книга Айви» 2018

Переведено специально для группы:

https://vk.com/bookstrans

Любое копирование без ссылки

на переводчика ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Аннотация

После жестокой ядерной войны, Соединенные Штаты Америки были уничтожены. Небольшая

группа выживших в конечном итоге объединились, но после последовал конфликт между двумя

семьями. Семья Вестфалл проиграла, и власть захватили Латтимеры. Следующие пятьдесят лет,

мир и контроль поддерживался женитьбами дочерей проигравшей стороны на сыновьях

победившей.

В этом году моя очередь.

Меня зовут Айви Вестфалл, и моя миссия проста: убить сына Президента, чтобы вернуть семью

Вестфалл к власти.

Но Бишоп Латтимер либо очень умелый актер, либо он совсем не жестокий и не бессердечный, о

чем предупреждала меня моя семья. Может быть, он - единственный человек в этом мире, кто по-

настоящему понимает меня. Но я не могу спорить с судьбой. Я единственная, кто может

восстановить наследие Вестфаллов.

Поэтому Бишоп должен умереть. И я должна убить его.

Эми Энджел

Книга Айви

Глава 1

Никто больше не носит белые свадебные платья, белую ткань слишком трудно найти, да и

шить столько платьев будет проблематично. Даже в такой день, как сегодня, когда сын нашего

лидера станет одним из женихов. Видимо, и он не достаточно особенный, чтобы жениться на

девушке, одетой в белое.

— Стой, — говорит моя сестра из-за моей спины. Ее холодные пальцы вызывают мурашки

на моей спине, пока она пытается застегнуть молнию на моем светло-голубом платье. Сегодня

день моей свадьбы, а не ее, но она нервничает в сто раз сильнее. — Есть, — она застегивает

молнию. — Развернись.

Я медленно поворачиваюсь, приглаживая руками мягкий материал. Я не привыкла к

платьям. Мне не нравится, что я чувствую себя голой, и то, что я не могу дышать из-за плотного

лифа. Как будто читая мои мысли, глаза Келли перемещаются вниз.

— Твоя грудь больше моей, — говорит она с ухмылкой. — Но сомневаюсь, что он будет

жаловаться.

— Заткнись, — говорю я. Я не думала, что буду так нервничать. Я была готова к дню

свадьбы. Я готовилась к нему на протяжении последних двух лет. Но теперь, когда он настал, я не

могу остановить дрожь в пальцах. Я не знаю, смогу ли я сделать это, но я также знаю, что у меня

нет выбора.

Келли протягивает руку и заправляет выбившуюся прядь волос мне за ухо.

— Все будет хорошо, — говорит она твердо. — Да? Ты знаешь, что делать.

— Да, — говорю я, закатывая глаза.

Она смотрит на меня с поджатыми губами. Она злится, что я поеду на место, которое, по

праву, должно было принадлежать ей.

— Девочки! — кричит отец с первого этажа. — Время!

— Иди, — говорю я Келли. — Я сейчас спущусь.

Мне нужна одна минута тишины, последний шанс осмотреть комнату, которая никогда не

будет моей снова. Келли оставляет дверь приоткрытой, и я слышу нетерпеливый голос отца снизу.

На моей кровати видавший виды чемодан, с обломанными колесами. Я обхожу свою

кровать, понимая, что я больше никогда не посплю на ней, смотрю на зеркало, понимая, что

больше никогда не расчешу волосы перед ним. Я закрываю глаза, когда появились слезы, и делаю

глубокий вдох. Когда я открываю глаза снова — они сухие. Я выхожу из комнаты и не

оглядываюсь.

Свадебные церемонии проводятся во второе воскресенье мая. Иногда в эти дни идет дождь.

Но сегодня день спокойный, на ярко-голубом небе мягкие облака. Идеальный день, чтобы стать

женой. Но когда я иду в здание Мэрии, все на чем я могу сфокусировать внимание, — бешеные

удары моего сердца и капельки пота, стекающими между лопаток.

Мой отец и Келли идут по обе стороны от меня, будто боятся, что я сбегу. Я даже не

пытаюсь их разубедить. Задев своей рукой мою, отец берет сжимает мою ладонь. Он не делал

этого с тех пор, как я была маленькой, и я настолько пугаюсь, что запинаюсь на ровном месте, но

он помогает мне не упасть. Учитывая то, что это так редко случается, я рада его прикосновению.

Однако, он делает это не для того, чтобы успокоить меня. Когда твоя судьба предрешена, думать о

чувствах нет времени. Он

делает это для того, чтобы напомнить мне, что я должна быть сильной, и ему это удается.

Или, может, я просто себя обманываю.

— Мы гордимся тобой, — говорит он, сжав мою ладонь почти до боли. — У тебя все

получится.

— Я знаю, — отвечаю я, глядя впереди себя.

Здание Мэрии находится в конце квартала и я вижу других девушек и их родителей,

поднимающихся по ступеням. Они, наверное, нервничают, желая знать, выйдут ли они сегодня

замуж или вернутся домой. Меня тревожит другое. Я знаю, где я буду сегодня спать, и это точно

будет не моя постель.

Когда мы выходим на тротуар перед зданием Мэрии, люди начинают поворачиваться,

улыбаясь моему отцу и протягивая для пожатия руку. Несколько женщин улыбаются мне и

говорят, как хорошо я выгляжу.

— Улыбайся, — шепчет Келли мне на ухо. — Перестань хмуриться.

— Если это так просто, почему ты сама не попробуешь? — отвечаю я тихо, но все равно

вымученно улыбаюсь.

— Я бы с удовольствием, — говорит она. — Но мне не повезло. Теперь ты должна сделать

это за меня.

Значит, она все-таки завидует и злится, что у нее отобрали то, для чего она была рождена.

Я поворачиваю голову, ожидая увидеть холод в ее глазах, но она смотрит на меня почти с

нежностью, которую я так редко вижу.

Она — практически копия нашего отца, у нее его шоколадного цвета глаза и темно-

каштановые волосы. Мне всегда хотелось быть похожими на них, а не иметь эти белокурые

волосы и серые глаза, которые я унаследовала от нашей давно умершей матери. Но какими бы мы

ни были разными, глядя на Келли, я всегда видела более сильную, более дисциплинированную

версию себя.

Мы следуем за всеми невестами в здание Мэрии. Вокруг меня, все девушки одеты в платья

светлых оттенков, некоторые даже держат в руках небольшие букеты цветов, а большинство из

них, как и я, идут с пустыми руками. Нас собрали в одном из залов с установленной сценой,

закрытой тяжелым занавесом. Я знаю, что по другую сторону этого занавеса сейчас собираются

парни.

Потенциальные невесты сидят в первых рядах, а родственники женихов и невест позади. А

на сцене, как и всегда, сидят Президент Латтимер и его жена. Даже то, что их собственный сын

сейчас находится за занавесом, не меняет их статуса.

Перед тем, как занять свое место, отец последний раз сжимает мою руку, а Келли целует

меня в щеку.

— Удачи, — говорит она. Может, если бы моя мать была бы сейчас жива, она бы обняла

меня и дала бы мне дельный совет, вместо этой банальности.

Я сажусь на свободное место в первом ряду, избегая зрительного контакта с президентом

Латтимером и девушками, сидящими по обе стороны от меня. Я смотрю на занавес, когда девушка

рядом со мной касается моей руки.

— Возьми, — говорит она. — Возьми одну и передай дальше.

Я делаю, как она говорит, отдавая стопку программ девушка слева от меня. Одна и та же

программа, которую раздают каждый год. Только цвет бумаги и имена внутри меняются. В этом

году программа розовая, на обложке слова «Свадебная церемония», а под ними — сценарий этой

церемонии. На первых двух страницах — история нашей «нации». Лично я думаю, что смешно

называть город с населением меньше десяти тысяч человек, нацией, но моего мнения тут никто не

спрашивал.

В истории написано о войне, которая уничтожила мир, последовавшие за этим наводнения,

засухи и болезни, которые практически истребили нас. Но мы встали с колен, измотанные войной,

остались в живых и нашли друг друга в этом обширном, пустынном месте, чтобы начать заново.

Бла, бла, бла. Однако, наша новая жизнь тоже началась с конфликта и даже унесла

несколько жизней, пока две стороны не договорились о том, кто будет править. Победила сторона,

главой которой был отец нынешнего президента Латтимера. Однако, проигравшие, во главе с

моим дедом Сэмюэлом Вестфаллом, были прощены и приняты в ряды жителей.

Я читаю, едва сдерживая рвотный рефлекс. Именно поэтому мы организовываем свадьбы.

Те, кто проиграли, отдают своих шестнадцатилетних дочерей в жены сыновьям победителям. В

ноябре проходит вторая часть свадеб, где под серым зимним небом сыновья проигравших женятся

на дочерях победивших, но эти церемонии обычно более угрюмые, потому что их ненаглядных

дочерей заставляют выходить замуж за парней из низшего класса.

Организованные браки достаточно двояки. С одной стороны, практическая цель: люди не

живут так долго, как раньше, до войны. И наличие здорового потомства гораздо важнее. А с

другой стороны, все прагматично. Отец президента Латтимера был достаточно умен, чтобы

понимать, что мир длится только до тех пор, пока у проигравшей стороны все еще есть, что

терять. Выдавая замуж их дочерей за своих парней, он гарантировал, что проигравшие подумают

десять раз прежде, чем устраивать

восстание. Одно дело истребить врага, но совсем другое, когда у этого врага — ваша

дочерь, или когда человек, которого вы убиваете, является вашим собственным внуком. До сих

пор эта стратегия работаем, мы живем мирно уже два поколения.

В комнате жарко, даже при открытых дверях. Маленькая капелька пота стекает по моей

шее, и я вытираю ее, приподняв волосы. Келли сделала все возможное, чтобы они выглядели

прилично, но у меня густые и

непослушные волосы, и я не думаю, что ей удалось сделать то, что она на самом деле

хотела.

Девушка справа улыбается мне.

— Твоя прическа в порядке, — говорит она. — Очень красивая.

— Спасибо, — отвечаю я. На ее рыжей голове красуется венок из тусклых желтых розочек,

но листья на нем уже начинают вянуть от жары.

— Это мой второй год, — шепчет она. — Мой последний шанс.

Если тебе не подбирают пару на твои шестнадцать лет, тебя вносят в список еще раз на

следующий год. Это также происходит тогда, когда девушек больше, чем парней, или наоборот,

чтобы дать каждому шанс найти своего партнера. Если после двух попыток вам так и не

подобрали пару, вы можете выйти замуж за кого-то по своему выбору. Или, если вы женщина, вы

можете подать заявление на работу медсестрой или учителем. Все мужчины, и женатые и не

женатые, работают. Когда женщины замужем, они должны быть дома и рожать детей.

— Удачи, — говорю я девушке, хотя, по моему, остаться без пары не так уж и страшно.

Одно я знаю точно, мне это не грозит. Мое имя было добавлено в конверт сразу же после того, как

имя Келли оттуда вынули.

У остальных девушек в зале есть хотя бы возможность быть подходящей парой своему

мужу, после всех интервью и тестов на личность, которые они проходили.

— Спасибо, — говорит она. — А я тебя знаю. Мой отец когда-то познакомил меня с твоим.

Я не отвечаю, а перевожу свое внимание обратно на сцену, где занавес начинает

шевелиться. Сделав глубокий вдох носом, я медленно выдыхая через рот.

Со сцены к подиуму подходит мужчина. Он заметно нервничает, переводя свой взгляд от

аудитории к президенту Латтимеру и обратно.

— Дамы и господа, — говорит он. Его голос обрывается на последнем слоге, и по залу

полетели смешки. Мужчина прочищает горло и пытается снова. — Дамы и господа, мы собрались

здесь сегодня, чтобы отпраздновать свадебные церемонии молодых людей из Истглена и милых

дам из Вестсайда. Их союзы представляют собой лучшее, что может предложить наша маленькая

нация, а также символизируют мир, за который мы боролись и которого добились вместе.

Человек, произносящий речь, часто меняется, но речь остается такой же. Она грустная и в

то же самое время нелепая.

Рыжеволосая девушка рядом со мной сжимает руки так крепко, что ее суставы белеют, а

носок ее туфли начинает отстукивать нервный ритм по полу. Человек на подиуме махает кому-то

рукой за кулисами, и занавес медленно начинает двигаться в сторону. По залу раздается

металлический скрежет, от которого у меня сводит зубы. Те парни, которых видно первыми,

заметно нервничают. Они не могут стоять спокойно, качаются вперед-назад, засовывают руки в

карманы брюк и вынимают их оттуда. Низкий темноволосый мальчик, который выглядит больше

на двенадцать, чем на шестнадцать лет, пытается сдержать хихиканье и опускает подбородок на

грудь, но его плечи все еще прыгают от смеха. Я рада, что он не будет моим.

Они поставили того, кто будет моим, прямо в середине. Он выглядит старше остальных,

что имеет смысл, учитывая его возраст. В свои восемнадцать, он на два года старше всех

остальных, но я не уверена, что дело только в возрасте. Я не помню, чтобы он когда-то выглядел,

как мальчишка. Вокруг него всегда присутствует какое-то гравитационное поле. Он не

нервничает. И я не могу представить его, хихикающим над чем-то. Его холодный, безразличный и

слегка изумленный взгляд, направлен вперед. Он даже не смотрит в мою сторону.

Он должен был стоять здесь два года назад. Он был предназначен для Келли, но за день до

их церемонии мы получили уведомление, что он не будет принимать участие в свадебной

церемонии, пока ему не исполнится восемнадцать, и о том, что это замуж за него выйду я.

Наверное, такое поведение приемлемо, когда ты сын президента. В качестве утешительного приза,

они позволили Келли убрать свою кандидатуру из списка невест. Конечно же, она

воспользовалась этой возможностью, от которой я бы сейчас и сама не отказалась.

— О, боже мой, — восклицает рыжая девушка, переводя на меня свой взгляд. — Тебе так

повезло!

Я знаю, что она говорит это искренне, и пытаюсь улыбнуться, но мои губы отказываются

повиноваться. Человек на подиуме передает слово жене президента, миссис Эрин Латтимер. Она

из тех женщин со светло-каштановыми волосами и пышными формами, которые всегда

заставляют мужчин провожать их глазами, куда бы они ни пошли, но ее голос резок и даже

холоден.

— Как вы все знаете, — говорит она. — Я буду называть имя жениха, который будет

выходить вперед, а затем вскрою конверт с именем девушки, его будущей женой, — она

окидывает нас взглядом. — Как только ваше имя будет названо, пожалуйста, поднимайтесь на

сцену. Если по окончании церемонии ваше имя не назовут, это означает, что комитет решил, что

вы не подходите ни одному из молодых людей в этом году, — она одаривает нас мимолетной

улыбкой. — Конечно же, в этом нет ничего позорного.

Однако, все знают, что это не так. Никто никогда не говорит об этом, но все знают, что

если девушке не подбирают партнера, это полностью ее вина. Всегда виноваты девушки.

Первое имя — Люк Аллен. Он блондин, с россыпью веснушек на носу, похожих на

коричневый сахар. На мгновение его глаза широко раскрываются, когда миссис Латтимер

разрывает конверт с его именем и вытаскивает бежевого цвета карточку.

— Эмили Торн, — произносит она.

Я слышу шуршание позади себя и возбужденный шепот, и поворачиваю голову. Крошечная

девушка со светло-каштановымм волосами пробирается через девушек, сидящих в ее ряду. Она

слегка спотыкается, поднимаясь по лестнице на сцену, и Люк торопится вперед, чтобы взять ее за

руку. Некоторые из девушек позади вздыхают, будто это величайший романтический жест,

который они когда-либо видели, в то время

как я сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Люк и Эмили неловко стоят рядом, бросая

друг на друга взгляды, пока их не просят отойти к краю сцены, чтобы можно было объявить

следующую пару.

Спустя несколько часов остается только один конверт, не смотря на то, что в зале все еще

сидит много девушек, в том числе и рядом со мной. Рыжая девушка начинает плакать, когда

миссис Латтимер поднимает последний конверт. Мне хочется сказать ей, чтобы она радовалась,

что идет домой сегодня. И что теперь у нее есть шанс понять, что она на самом деле хочет от

жизни. Но я знаю, что она пропустит мои слова мимо ушей, поэтому я даже не пытаюсь.

Миссис Латтимер смотрит на своего мужа, который подходит к ней на подиум. Он очень

высокий мужчина, сразу видно откуда это у его сына. У него темные волосы с проседью на

висках. Его бледно-голубые глаза просматривают толпу и задерживаются на мне. Я начинаю

дрожать, но смотрю ему в глаза.

— Сегодня особенный день, — говорит он. — Даже более особенный, чем обычно.

Несколько лет назад, после войны, в нашем обществе шли разногласия по поводу того, как мы

должны восстановить нашу жизнь. В конце концов, обе стороны смогли прийти к соглашению.

Интересно, как он превратил войну в разногласие, а навязанное мнение в соглашение. Он

всегда умел мастерски подбирать слова и искажать истории, которые он нам рассказывает.

— Как вы все знаете, мой отец, Александр Латтимер, возглавлял группу, которая, в

конечном итоге, пришла к власти. Вы также знаете Сэмюэла Вестфалла, выступавшего против

него, но который со временем согласился с мнением моего отца.

Это ложь. Мой дедушка никогда не соглашался с Латтимером. Он хотел

демократию, чтобы люди могли голосовать и выражать свое мнение о своей жизни. Он

провел годы, помогая и управляя постоянно растущей группой выживших, пока они не нашли это

место. И затем все это было отобрано Александром Латтимером, который хотел династию для

себя и своих потомков.

Я не могу повернуть голову, чтобы найти моего отца или Келли в толпе. После всех этих

лет, они умеют скрывать свои эмоции, но я ясно увижу ярость в их глазах, и не могу позволить,

чтобы это было заметно и на моем лице.

— И сегодня, впервые в истории, мы организуем свадьбу между Латтимером и

Вестфаллом, — говорит президент с улыбкой. Она почти искренней, может, так и есть, но я также

знаю, что этот брак значит для него. И этому он сейчас рад — еще одна возможность укрепить его

власть. После моего отца больше не будет Вестфаллов. Президенту недостаточно, что на моем

отце закончится династия Вестфаллов, ему нужно сделать его детей Латтимерами. — До

недавнего момента, наши семьи не были особо успешными в рождении девочек, — продолжает

президент Латтимер. В толпе слышится смех, но я не могу заставить себя присоединиться, хотя и

знаю, что должна. Когда смех стихает, президент поднимает вверх конверт, чтобы все его видели.

— Сын президента и дочь основателя, — объявляет он.

Понятное дело, мой отец не основатель, это мой дед основал этот город, который забрал у

него Александр Латтимер и его приспешники. Однако, тогда была заключена договоренность о

том, что все преемники основателя будут носить этот титул, также, как и преемники Александра

Латтимера будут носить титул президента. Титул основателя абсолютно ничего не значит. У

основателя нет права слова, он всего лишь церемониальная фигура, чтобы показать, как хорошо

мы живем в мире и насколько хорошо работает наша система правления. Титул основателя похож

на красиво обернутый подарок, который пуст внутри. Они надеются, что мы будем рады красивой

обертке, и не заметим, что коробка пуста.

— Бишоп Латтимер, — произносит президент звонким голосом. Звук

разрывающейся бумаги конверта кажется таким же громким, как чей-то крик. Я чувствую

на себе сотни глаз и высоко поднимаю голову. Президент Латтимер достает бумагу из конверта и

улыбается мне. Он называет мое имя, Айви Вестфалл, но из-за звона в ушах и стука моего сердца,

я совсем его не слышу.

Я делаю глубокий вдох и поднимаюсь на ноги, пытаясь найти в себе мужество. Мои

каблуки стучат по плиточному полу, когда я направляюсь к лестнице. Позади меня, толпа хлопает

и кричит, в этом хаосе даже слышно несколько свистков. Когда я начинаю подниматься по

лестнице, президент Латтимер тянется вперед и берет меня за локоть.

— Айви, — говорит он. — Мы рады, что ты присоединяешься к нашей семье, — в его

взгляде я вижу теплоту. Но его взгляд должен быть ледяным и безразличным, чтобы

соответствовать его внешности.

— Спасибо, — отвечаю я ровным голосом, который совсем не похож на мой собственный.

— Я тоже рада.

Как только я оказываюсь на сцене, другие пары еще ближе подходят к краю, чтобы я

смогла пробраться к центру, где меня ждет Бишоп Латтимер. Я пристально смотрю на него. Он

выше, чем я думала, но я тоже не маленькая, так что, на этот раз мой рост — это благословение. Я

бы не хотела, чтобы этот парень затмевал меня. Я и так чувствую себя бессильной.

У него темные волосы, как у его отца, хотя вблизи, среди темно-каштановых прядей я вижу

более светлые, будто он проводит много времени на свежем воздухе под солнцем. Вполне

возможно, что так и есть, учитывая то, что я слышала о нем на протяжении многих лет: он больше

предпочитает быть на улице, так что ему отцу приходиться заставлять его присутствовать на

собраниях совета, и что его чаще всего можно встретить на реке.

Глаза Бишопа ясные, светло-зеленого цвета и они изучают меня очень пристально, от чего

мой желудок сводит. Его взгляд не враждебный и не приветствующий, а какой-то оценивающий,

будто я проблема, и он думает, как ее решить. Он не двигается мне навстречу, но, когда я

приближаюсь, чтобы протянуть руку, как меня учили, он берет ее в свою. Его теплые и сильные

пальцы сжимают ее, отчего у меня перехватывает дыхание. Он пытается быть любезным?

Успокоить меня? Я не знаю, потому что, когда я смотрю на него, его взгляд направлен на

министра, ожидающего в стороне.

— Давайте начнем, — говорит президент Латтимер.

Все на сцене занимают правильное положение — встают напротив своего предполагаемого

супруга, а мы с Бишопом остаемся в центре. Бишоп берет мою другую руку в свою и мы стоим

лицом к лицу.

Я хочу закричать, что это неправильно, что я не знаю этого парня. Мы ни разу в жизни не

разговаривали. Он не знает, что мой любимый цвет фиолетовый, или что я все еще скучаю по

матери, которую я не помню, или что сейчас я просто в ужасе. Я кидаю панический взгляд в зал,

но вижу только улыбающиеся лица, смотрящие на меня. Это делает все хуже, потому что я вижу,

что все идут на поводу у этого фарса. Я знаю, что никто не кричит или не пытается помешать

своему ребенку выйти замуж за незнакомца.

Наше послушание — самое сильное оружие президента Латтимера. И, в конце концов, я

такая же, как и все остальные. Я открываю рот, когда все остальные делают это, повторяю слова,

которые я даже не слышу из-за более громких голосов вокруг меня. Я говорю себе, что ничто из

этого не имеет значения. Мне нужно пройти этот путь, и я это сделаю. Я надеваю простое золотое

кольцо моего отца на палец Бишопа, и он делает то же самое со мной. Мне непривычно

чувствовать кольцо на пальце. Когда министр объявляет нас мужем и женой, Бишоп не пытается

меня поцеловать, даже в щеку, и за это я благодарна. Я не думаю, что смогла бы выдержать это.

Это было бы нападением, а не выражением симпатии. Но пары вокруг нас обнимаются и

радуются, большинство из них не испытывают никаких проблем и целуются, будто знают друг

друга гораздо дольше часа. Будут ли эти девушки такими счастливыми через несколько месяцев,

когда их животы вырастут, а они сами поймут, что обязаны спать рядом с этим парнем, которого

они едва знают, до конца жизни.

Для них эта церемония для того, чтобы сохранить мир и уважить традицию, которая

стабилизировала наше общество более двух поколений. Однако, в отличие от них я знаю,

насколько хрупок этот мир, который держится на очень тонких ниточках, которые начинают

рваться уже сейчас.

Я отличаюсь от этих девушек вокруг меня, потому моя миссия не просто выйти замуж за

Бишопа Латтимера. Моя миссия не сделать его счастливым и нарожать ему детей.

Моя миссия — убить его.

Глава 2

После церемонии все направляются в подвал мэрии, где у стен расставлены длинные

столы, с чашами ярко-розового фруктового пунша, выставленные рядом с одним большим

свадебным тортом. Всем невестам и женихам едва достанется по маленькому кусочку, но для

меня одна только мысль о сладком креме, прилипающим к моим зубам, вызывает тошноту.

Родители Бишопа поздравляют нас, как только мы входим в зал. Его отец обнимает меня и

целует в щеку. Я стараюсь не кривиться, но моя улыбка совершенно не естественна. Его мать не

настолько демонстративна, она кладет руку мне на плечо и практически сразу ее убирает.

— Веди себя с ним хорошо, — говорит она мне, не скрывая угрозы в голосе.

— Мам, — говорит Бишоп, кидая ей острый взгляд. Он кладет свою руку мне на поясницу

и уводит подальше от своих родителей. — Где твоя семья? — спрашивает он, наклоняясь ко мне,

чтобы я лучше его слышала.

Это первые слова, которые он сказал мне, за исключением наших обетов, которые на самом

деле не считаются, хотя если бы мы жили в другом мире, они были бы намного важнее всего

остального.

Я указываю в дальний угол комнаты, где стоят мои отец и Келли, которая прислонилась к

стене.

— Пойдем поздороваемся, — говорит Бишоп, и я удивленно смотрю на него. Наши семьи

притворяются, что ладят, мы все время улыбаемся и жмем друг другу руки, но на самом деле не

выносим друг друга. Но сейчас его голос звучит абсолютно нормально, а его глаза полны

искренности. Он хороший актер. Мне нужно быть осторожной с ним.

Когда мы приближаемся, Келли с улыбкой на лице отталкивается от стены и встает рядом с

отцом. Мой отец тоже улыбается, но его улыбка более сдержана и совсем не отражается в его

глазах.

— Папа, — говорю я, — думаю, вы знакомы, — я не могу заставить себя назвать Бишопа

своим мужем. — Это мой отец, Джастин Вастфалл.

Они пожимают друг другу руки.

— Рад видеть вас снова, сэр, — говорит Бишоп. Он смотрит на отце и не моргает. Мой отец

не пугает Бишопа, как остальных людей.

— Взаимно, Бишоп, — отвечает мой отец, хлопая его по плечу. — Это моя старшая дочь,

Келли.

— Папа, я уверена, что он знает, кто я такая, — усмехается Келли. — Он же почти женился

на мне два года назад, — добавляет она, смотря на Бишопа из-под опущенных ресниц.

Я не совсем уверена в том, что она делает: то ли флиртует с ним, то ли просто хочет

напомнить о том, что его обязательство было прежде всего перед ней. В чем я точно уверена, она

хочет быть той, кто лишит его жизни, но она была лишена этого шанса. И это еще одна причина,

по которой она никогда его не простит. Я опускаю взгляд, надеясь, что он не чувствует это

напряжение между нами.

— Я помню, — просто отвечает он ей и улыбается, обнажая прямые белые зубы. Улыбка

будущего президента. — Но приятно, наконец, познакомиться.

Мы делаем круг по комнате, принимая поздравления от незнакомцев. Я смотрю на других

невест, у большинства которых сияют глаза и широкие улыбки на лицах. Они не отходят от своих

новых мужей, гордо хвастаясь ими и радуясь любому вниманию к себе. Беспокоятся ли они о том,

что будет позже? Я не сомневаюсь, что большинство этих девушек никогда не видели своих

мужей до сегодняшнего дня. Как они могут так широко улыбаться? Как они могут быть так

уверены в собственном счастье?

— Ты готова идти? — спрашивает меня Бишоп. — Я не думаю, что выдержу еще одно

рукопожатие.

Я готова. Часть меня желает убить его прямо здесь и сейчас. Просто схватить нож со стола

и, игнорируя все продуманные шаги, пырнуть его в грудь.

— Да, — отвечаю я. — Мне нужно попрощаться со своей семьей.

Бишоп кивает, и я облегченно вздыхаю, когда он не следует за мной. Я хочу побыть

наедине с семьей в последний раз.

— Ну, — говорю я, снова приближаясь к отцу и Келли. — Вот и все.

— Ты сможешь сделать это, — говорит Келли, сжимая мои пальцы до боли в костях. — Он

достаточно симпатичен и даже мил, — ее ухмылка опровергает ее же слова. — Переживи

сегодняшний день, а завтра будет легче. Я обещаю.

Но как она может мне это обещать? Не ей нужно сейчас идти в чужой дом с незнакомым

парнем и позволить ему…

Мой отец смотрит мне в глаза.

— Помни про наш план, — говорит он едва слышно. — И помни, что я тебя люблю.

Я не сомневаюсь в его любви, но разъяренная часть меня все же задает вопросы: с чем

связана эта любовь? С моим послушанием, моей помощью, моим успехом? Будет ли он все еще

меня любить, если я провалю эту миссию?

Я киваю, поджав губы, потому что не уверена, что еще могу сказать.

Бишоп и я — одни из первых пар, направляющихся к выходу, и парни постарше свистят и

кричат несуразицу нам вслед.

— Уходите так рано?

— Не можешь больше ждать, да, Бишоп?

— Кто-то очень хочет посмотреть что там под этим платьем.

Мои щеки горят от этих слов и мне ужасно хочется развернуться, спуститься обратно вниз

и ответить им. И Бишопу тоже, просто за то, что он участвует во всем этом. Я спотыкаюсь на

ступеньке, и Бишоп придерживает меня рукой за локоть.

— Игнорируй их, — говорит он сухо, — они идиоты.

Может, так и есть, но не думаю, что они говорят неправду. Ему уже восемнадцать, и

сегодня ночью должна произойти его брачная ночь. Сомневаюсь, что он ведет меня домой, чтобы

поиграть в шашки. Мое сердце так сильно бьется, будто пытается выскочить из груди. В

миллионный раз я мечтаю о том, чтобы на моем месте сейчас была Келли.

В ряду чемоданов на улице перед зданием Мэрии, я показываю на свой, и Бишоп с

легкостью его поднимает.

— Только один? — спрашивает он.

— Да, — говорю я, — на нашей стороне города не так много всего, — не удержавшись,

добавляю я, хотя Келли предупреждала меня не провоцировать его, но мне сложно сейчас

бороться с моими инстинктами.

— Ты знаешь, что это была инициатива твоего деда — держать две стороны раздельно, да?

— говорит он тихо.

Келли говорила мне, что нет смысла притворяться, что наши семьи хорошо ладят, он это и

сам знает, но мне всё же придется скрывать настоящую глубину нашей ненависти. Это как по

канату ходить без сетки внизу: каждый шаг — огромный риск.

— Сначала, да, — наконец, отвечаю я. — Но это не был далеко идущий план. Он просто

хотел успокоить обе стороны. Он не хотел, чтобы это продолжалось так долго.

Каждый год мой отец встречается с президентом Латтимером и предлагает отказаться от

организованных браков и объединить обе стороны. Его предложения вполне разумны, он не

просит демократического правления, зная, что этого точно не произойдет. И каждый год

президент Латтимер улыбается, кивает и абсолютно ничего не меняет.

— Какая разница? — спрашивает Бишоп. — Это один и тот же город. Вы же не в тюрьме

живете.

Ему легко говорить, он вырос, имея все лучшее, он с самого рождения был избранным. Он

смог спокойно поменять мою сестру на меня, о чем тут говорить?

— Это не всегда кажется одним городом, — говорю я ему, потому что это единственное,

что я могу сказать.

Он прав в том, что между его стороной города и той стороной, на которой выросла я, нет

особых отличий. Вещественные отличия еле видны — немного больше тени, дома немного

больше и стоят немного дальше от тротуаров, улицы на несколько футов шире. Все различия

недостаточно очевидны, чтобы порождать откровенное негодование, но сам факт их

существования — это напоминание нам о нашем законном месте.

Выйдя на тротуар, мы поворачиваем направо, направляясь дальше в его сторону города. Я

раньше ходила мимо мэрии, пересекая ту неформальную линию, отделяющую Вестсайд от

Истглена, но не часто. И я никогда не была в большом доме родителей Бишопа, но я знаю, что мой

отец был.

До войны, Вестфалл жил совсем другой жизнью, это был маленький городок на юге

Озарка, округа Миссури. Этот город был окружным центром, и главная площадь города все еще

оставалась между зданием мэрии и городским Судом. Это была одна из причин, по которой мой

дед выбрал это место, чтобы обосноваться. Он жил в Чикаго, когда началась война, пережил

первую волну бомбардировок ядерными ракетами и ЭМП и направился вглубь страны. По пути он

встретил других выживших, а через три года после войны, в 2025 году, он основал Вестфалл, с

первоначальным населением лишь в восемь тысяч человек. Эта часть страны сильно пострадала от

болезней и голода, но здесь упало всего несколько бомб, оставив достаточно изначальной

инфраструктуры, и они не были вынуждены начинать с нуля.

Солнце бросает тени на наши лица. Было бы неплохо иметь какой-то транспорт, особенно

сегодня, когда я иду на высоких каблуках, но машин больше нет. EMP сделали их бесполезными,

да и к бензину у нас нет больше доступа. И уже прошло пятьдесят лет, улицы настолько

потресканы, что сорняки пробиваются сквозь неровный асфальт, так что автомобили было бы

невозможно использовать. Теперь все ходят пешком или ездят на велосипедах или иногда на

лошадях, хотя их недостаточно, чтобы сделать их практичным видом транспорта.

Ремешок на моих туфлях натирает мне ногу, и я морщусь, пытаясь перенести вес с

больного места. Бишоп смотрит на меня.

— Может снимешь их? — говорит он. — Они выглядят неудобными.

— Так и есть.

Я следую его совету и снимаю туфли, подхватывая их моим указательным пальцем.

Тротуар грубый и теплый под моими босыми ногами. Прежде чем я могу остановить себя, я с

облегчением вздыхаю.

— Лучше? — спрашивает он, приподнимая уголок рта в улыбке.

— Намного, — говорю я.

Когда мы подходим к углу Мэйн и Элм, я поворачиваю налево. Дом президента виден

впереди, его кирпичный фасад частично скрыт за черным кованым забором.

— Ты куда? — спрашивает Бишоп позади меня. Я оглядываюсь на него через плечо. Он

стоит на полпути по тропинке, ведущей к крошечному бунгало.

Я останавливаюсь в смятении.

— В дом твоих родителей.

Он качает головой.

— Мы с ними не будем жить, — он указывает на бунгало. — Мы живем здесь.

— Но я думала… — обрываюсь я. Келли и отец сказали мне, что мы будем жить в доме

президента в отдельном крыле. Они даже не предполагали что-то другое. На прошлой неделе,

контакт Келли с этой стороны города сказал ей, что они вносили новую мебель, меняли шторы и

красили стены.

Паника наполняет меня. Если мой отец ошибся в этой части плана, чего еще он не знает?

Где еще он ввел меня в заблуждение? У меня есть желание бежать куда-то, вернуться в Мэрию,

домой, куда угодно, только бы не быть здесь. Я могу следовать плану только в том случае, если

мне не нужно будет импровизировать. Я не Бишоп. Я не Келли. Я не такой искусный актер.

Бишоп хмурит брови и смотрит на меня, прикованную к месту.

— Ты идешь?

Я киваю.

— Да, — говорю я едва слышно. — Да, — повторяю я громче.

Он держит входную дверь открытой и следует за мной. Щелчок закрывшейся двери очень

хорошо слышно в тишине дома. Бишоп стоит прямо позади меня, и я двигаюсь вперед, чтобы он

мог пройти. Вход ведет прямо в маленькую гостиную, и он ставит мой чемодан рядом с бежевым

диваном. Прямо находится кухня, с круглым столом, стоящим под рядом окон. Справа от

гостиной есть еще один дверной проем, ведущий к спальне, как я полагаю. Я быстро отвожу глаза.

Я понятия не имею, что делать. Давая мне советы, Келли концентрировалась главным

образом на важных моментах, а не на повседневных делах, которые я буду вынуждена делать с

этим парнем. Я бросаюсвои высокие каблуки на пол.

— Итак, — говорю я, скрещивая руки на груди. — Что теперь?

Мой голос звучит громче, чем я предполагала, и я могу представить, как Келли бы

скривилась сейчас от моих слов.

Бишоп поднимает бровь.

— Ты голодная? — спрашивает он. — Ты даже не притронулась к торту.

Он расстегивает манжету своей рубашки и закатывает рукав, обнажая загорелую руку. Она

выглядят мускулистой. Он закатывает другой рукав, ожидая ответа.

Я не думаю, что смогу есть. Что-то жевать сейчас и проглатывать выше моих сил. Но

приготовить что-то поесть означает отсрочку, по крайней мере, несколько минут мне не нужно

будет беспокоиться о том, что будет дальше.

— Может быть, — говорю, наконец, я. — Что у нас есть?

Бишоп пожимает плечами.

— Понятия не имею. Но уверен, моя мама сказала им заполнить ледник.

Я следую за ним на кухню. Здесь теплее и ярче. Бишоп подходит к окнам, открывая одно из

них, и легкий бриз сразу шевелит кружевные занавески. Ледник здесь намного удобнее, по

сравнению с простым деревянным ящиком, который был у нас дома. Этот выглядит как предмет

мебели, на нем даже узоры. Холодильники — это еще одна вещь, которая не пережила войны. Так

что, мы используем деревянные ящики для льда, а ледяные блоки доставляются каждые несколько

дней, собираются зимой и хранятся в ледяном доме круглый год.

Я открываю ледник, просто чтобы что-то сделать с моими руками. Там находятся кусок

сыра, какое-то мясо, обернутое в бумагу, на верхней полке стоят два стеклянных кувшина, один с

молоком, а другой с водой. Под ними также лежат около десятка яиц, салат и морковь в корзине

внизу. Чаша свежих ягод. Мы никогда не голодали в моем доме, но у нас также никогда не было

столько еды. Всегда достаточно и не больше.

— Здесь тоже есть фрукты, — говорит Бишоп у столешницы. — И хлеб, - он поворачивает

ручку конфорки. — Электричества нет, так что придумаем что-то, что нам не нужно готовить.

Электричество было одной из первых вещей, которые мой дедушка и другие выжившие

восстановили. Но оно все еще работает с перебоями, и мы привыкли к отключениям, иногда

коротким, иногда длинным. Только в правительственных зданиях, как в мэрии, оно всегда

гарантировано. Нас просят использовать наши электроприборы экономно — никакого света, пока

это совершенно не необходимо, вентиляторы работают только тогда, когда жара достигает того

момента, что уже нет выбора.

— Бутерброды? — предлагаю я.

— Согласен.

Я достаю мясо, оказывается это индейка, и сыр, и кладу их на прилавок рядом с Бишопом.

Он вручает мне нож, и я нарезаю хлеб, пока он делает то же самое с помидором. У него длинные

пальцы, и он с легкостью работает ножом.

Мы работаем в тишине, делая два бутерброда, один из которых, я знаю, останется

нетронутым.

— Тебе нравится готовить? — спрашивает Бишоп, вытаскивая из шкафа две желтые

стеклянные тарелки. — Тут нет правильного ответа, — говорит он, когда я не отвечаю. Я слышу

смех в его голосе. — Это не тест.

Но он ошибается. Это все испытание для меня. Каждая секунда общения может все для

меня погубить. Я помню, что сказал мне мой отец: быть собой как можно больше. Правда всегда

более эффективна, чем ложь.

— Я ничего не имею против, — говорю я. — А что?

Бишоп смотрит на меня своим оценивающим взглядом.

— Я просто поддерживаю разговор, Айви. Пытаюсь узнать тебя лучше.

Он произносит мое имя впервые, и я, если честно, сомневалась, что он вообще его знает.

Мы едим в тишине. Ну, он ест, а я отщипываю кусочки хлеба, скатывая из них мелкие

шарики. Я пристально смотрю на свою тарелку, но каждый раз, поднимая глаза, я ловлю его

взгляд на себе, от чего у меня сводит желудок. Я жду, что он скажет что-то, потребует что-то от

меня, но он, похоже, доволен тишиной.

Я не знаю, как долго мы сидим там, но по стенам начинают скользить тени, и он, наконец,

встает и ставит наши тарелки в раковину. Через открытое окно я слышу, как кто-то зовет ребенка

в дом, хлопок мусорного бака, и тихие звуки гитары. Все это так обыденно, что напоминает мне о

том, насколько я одинока.

— Хочешь пойти распаковать вещи? — спрашивает Бишоп.

— Окей, — говорю я, разглаживая складку на платье, мечтая о том, чтобы оно было

приклеено к моему телу. Я чувствую, насколько замерзли мои ноги. В голове я слышу голос

Келли, говорящей мне: просто переживи это.

Он заносит мой чемодан, стоящий в коридоре, в спальню. Я следую за ним, проводя

пальцами по стене, в надежде, что, может быть, я могу найти что-то, за что зацепиться, и это

спасет меня. Слева по коридору находится ванная комната, а спальня с правой стороны.

Угасающий дневной свет освещает большую кровать с двумя тумбочками и комодом у

противоположной стены.

— В шкафу есть вешалки, — говорит он мне. — И половина комода пуста.

Я киваю, стоя в дверях. Он стоит у подножия кровати, засунув руки в карманы,

внимательно наблюдая за мной. Я знаю, что сделала бы Келли. Она бы флиртовала, смеялась и

сама бы сделала первый шаг. Она схватила бы бразды правления над ситуацией, даже над которой

бы не имела никакого контроля и подчинила бы ее своей воле, и рада была бы пожертвовать собой

ради благого дела. Но я не такая. Несмотря на то, что мне говорили, я знаю, что если он

попытается прикоснуться ко мне, попытается снять мое платье, я его ударю. Даже если это будет

впустую, я буду отбиваться. Я не знаю, делает ли это меня слабой или сильной.

Однако, он не трогает меня, не подходит ближе. Он открывает один из ящиков комода,

доставая оттуда шорты и футболку и сжимая их в руке.

— Я буду на диване, — говорит он.

Я была настолько напряжена, насколько готова к битве, что поначалу его слова совершенно

не имели никакого смысла.

— Что… ты… ты не… — я даже не знаю, что конкретно я спрашиваю.

Он поднимает брови.

— А ты?

— Нет, — говорю я и сразу же раскаиваюсь в том, как быстро я ответила. Я должна была

бы больше беспокоиться о том, чтобы не оскорбить его, но сейчас явное облегчение затмевает все

то, чему меня учили.

Он кивает.

— Я так и думал.

Мы смотрим друг на друга. Я никогда не слышала о том, чтобы жених в брачную ночь спал

на диване. Может быть, это происходит все время, я просто этого не знаю. Но я сомневаюсь в

этом, вспоминая другие пары своими ненасытными губами и красными щеками на приеме

сегодня. Если он разочарован или раздражен, он не показывает этого.

Я отхожу от дверного проема, давая ему пройти мимо меня. Он останавливается и

наклоняет голову.

— Спокойной ночи, Айви, — говорит он.

— Спокойной ночи.

Выходя, он закрывает за собой дверь. Подойдя к кровати, я сажусь на край и сжимаю

пальцы между колен, чтобы остановить дрожь. Если бы у меня был стул, я бы могла подставить

его под дверную ручку, чтобы убедиться, что он не сможет вернуться. Таким образом, я бы

чувствовала себя лучше. Но в глубине души я не верю, что он вернется. Я не думаю, что он

причинит мне боль, и я не знаю, что с этим делать. Возможно, было бы проще, если бы он все же

сделал это.

Глава 3

Я никогда не спала долго. Если я просыпаюсь, то это происходит внезапно: вот я сплю, а

вот мои глаза открыты и мозг включен. И тут, в этом странном месте и на этой странной и

слишком большой кровати, происходит тоже самое. Я смотрю в белый потолок, задерживаю

дыхание и прислушиваюсь. Мне кажется, я слышу звуки из кухни, но я не уверена.

Трудно поверить, что вчера я проснулась на своей постели у себя дома, а сегодня у меня

новый дом, новая спальня. Новый муж. Он не такой, как я думала. По крайней мере, я знала, как

он выглядит, так что это не стало сюрпризом. Но после того, как я услышала все эти грубые слова

о его отце и его семье, которые он сказал нам всем, я думала Бишоп будет очень жёстким. Его

сдержанность меня удивила. Я даже не ожидала, что он будет таким.

Мне необходимо найти способ, чтобы сообщить Келли, что мы не живём в доме

президента. Хотя, зная Келли, она уже владеет всей информацией и продумывает новый план.

Мне нужно будет сходить на рынок и узнать, есть ли для меня сообщения. Конечно же, в любое

время я могу навестить её, но было решено сократить все контакты между мной и моей семьёй.

Так будет лучше и безопаснее.

— Айви? — я слышу голос Бишопа, а затем тихий стук в дверь.

— Да? — я медленно сажусь.

Он медленно открывает дверь и заглядывает в комнату.

— Я ухожу, — говорит он, внимательно оглядывая мои распущенные волосы, а затем его

взгляд остановился на моём лице. — Я просто хотел, чтобы ты знала.

— Ладно, — говорю я. Я изо всех стараюсь казаться обычной, думая, как бы повела себя

обычная жена, если бы её муж сказал, что он уезжает. Мне нужно вжиться в эту роль.

После того, как он ушёл, я подумала, что должна была спросить его, куда он уходит. Но я

слишком устала. Все казалось проще, когда мы придумывали все.

Я лежу в постели и смотрю на лучи солнца, пробивающиеся через занавеску, до тех пор,

пока мои ноги не начинают потеть. Тогда я встаю и, подняв руки над головой, тянусь, пытаясь

снять напряжение в теле.

Ванная комната маленькая, как и весь дом, и безупречно чистая. Я принимаю душ так

быстро, как только могу, и в этот раз не потому, что нет горячей воды. Я просто не хочу

оставаться голой на долгое время: я не знаю, когда вернется Бишоп.

После того, как я надела футболку и шорты и расчесала волосы, я начинаю распаковывать

вещи. Странно видеть мою небольшую коллекцию одежды, висящей рядом с одеждой Бишопа в

гардеробе; мне показалось, что это делает наш брак реальным.

Я брожу по дому, открываю ящики, ощупывая и оглядывая все. Мне нужно сделать это

место более комфортным. Он никогда не будет разговаривать со мной и доверять мне, если я буду

продолжать вести себя так, будто я жду не дождусь его ухода. Здесь достаточно много места для

того, чтобы отдавать себя ему и прятаться от него, если это потребуется. Я просто должна

научиться жить в этом пространстве.

На стене в гостиной висит большая версия карты нашего города, такая же висит в мэрии. Я

встаю на на диван, чтобы поближе ее рассмотреть. На карте показаны все наши крупные

достопримечательности, как антропогенные, так и природные: мэрия, суд, река, теплицы, где мы

выращиваем большинство наших продуктов питания, солнечные панели, которые обеспечивают

наше электричество, вода и поля хлопка, которые мы используем для изготовления одежды.

Ограда.

По словам моего отца, первоначально ограда была построена, чтобы отделить диких

животных и людей. Не для того, чтобы удерживать нас внутри. Мы можем уйти, да. Но никто не

пытается. Потому что никто не знает, что там, за оградой. Какие ужасы могут скрываться за

горизонтом. У большинства людей здесь, по крайней мере, есть еда на столе, крыша над головой и

место для сна. Память о войне и рассказы наших бабушек и дедушек про голод и радиацию,

заставляют нас сидеть и не рыпаться.

Единственные люди, которые оказываются за оградой, — те, кого выгоняют туда за

преступления, как реальные, так и предполагаемые. Иногда кому-то удается вернуться, через

тоннель под забором или отверстие в нем. Но нет второго шанса. Если вы вернетесь после того,

как вас выгнали, вас ждет смертная казнь, без исключения. Мой отец сказал, что в первые дни

бандиты ломали заборы, пытаясь достать еду или оружие, но мы всегда были в состоянии

сражаться с ними и выгонять их. Но на моей памяти такого не случалось.

Я знаю, я не смогу сидеть в этом доме весь день и пялиться на стены, иначе я сойду с ума.

Можно сходить на рынок, но еще слишком рано для сообщения от Келли. Но даже если и так, я

смогу подышать свежим воздухом и успокоить мысли в голове.

Я никогда не была на рынке в этой части города, но я знаю, где это. Я выбираю долгий

путь, поэтому я иду мимо дома президента. Сегодня теплый, солнечный день, и

немногочисленные люди медленно прогуливаются по тротуару и катаются на велосипедах.

Некоторые из них украдкой поглядывают на меня, заставляя меня нервничать. Я опускаю голову

вниз и использую свои волосы, чтобы скрыть лицо.

Дом президента темный и словно безжизненный. Только один человек работает на

лужайке, толкая тачку мульчи. Я останавливаюсь и хватаюсь за железную решетку. Интересно,

Бишоп сейчас внутри дома и разговаривает со своим отцом, как разговариваю я со своим? Когда

садовник бросает на меня взгляд, я отпускаю забор и отхожу.

Я чувствую запах рынка до того, как вижу его. Запах яблок, перезрелых овощей, свежей

земли плыл по воздуху, и мое горло сжимается от тоски по рынку недалеко от дома моей семьи. Я

скучаю по нему даже больше, чем по мой дому. Я всегда чувствую себя комфортно там, где все

знают меня по имени. Мой отец, хоть и был лидером в нашей части города, всегда была

замкнутым, держа нас с Келли дома. Он верил в домашнее образование, и никогда не поощрял

дружбу с другими детьми. Но на рынке я чувствовала себя частью какого-то большого

сообщества, которое заботилось обо мне.

Но этот рынок, хоть и не отличался от моего, все равно был другим. Палатки больше и

ярче, и все продавцы мне незнакомы. Никто не хамит мне, но я знаю, что они следят за каждым

моим шагом. Женщина в платье протягивает мне булочку, когда я прохожу мимо ее стола.

— О, нет, — говорю я, качая головой. — Я ничего не покупаю.

Она улыбается.

— Без оплаты. Наслаждайся, — говорит она, и я понимаю, что невежливо отказываться. Я

беру выпечку из ее рук.

— Спасибо, — говорю я и улыбаясь.

— Не за что, миссис Латтимер, — говорит она, и улыбка сползает с моего лица. Они

собираются дарить мне подарки? Вот что значит быть женой Бишопа: все будут задабривать меня

только потому, что у меня его фамилия? Вот так живет Бишоп? Берет все, что ему дают без всякий

мыслей и сожалений?

Я отдаю булочку маленькой девочке, которая смотрела на меня восхищенными глазами.

Затем я прохожу через толпу и подхожу к небольшой палатке в конце ряда. Пожилой мужчина

продает разные приправы и варенье в красивых баночках с разноцветными веревочками на

крышках.

— Привет, — говорю я. Я притворяюсь, что изучаю банку горчицы.

— Привет, — говорит он в ответ, глядя на толпу позади меня. — Чем я могу вам помочь?

— одна его рука была забинтована.

— Нет, — я поставила банку с горчицей обратно. — Просто смотрю, — я выразительно

смотрю на него, и он осторожно покачал головой. Нет сообщений от Келли. Я знала, что так

будет, но все равно по моим венам бежит разочарование, и я расстраиваюсь. Но я не могу

позволить себе унывать. Она свяжется со мной, когда придет время. До тех пор, я должна

выяснить, как играть в жену Бишопа так, чтобы он верил.

В шесть часов его нет дома. Я сделала яичницу полчаса назад, и теперь она застыла на

плите. Я даже не могу обидеться или разозлиться, ведь я не спросила у него, куда он ушел и когда

вернется.

Я начинаю накрывать на стол, потому что не знаю, чем еще заняться. Когда входная дверь

открывается, я подхожу к плите и снова включаю конфорку.

— Привет, — кричу я, — Я здесь, — я морщусь, понимая, как глупо это звучит.

Он не отвечает, но я слышу его шаги в гостиной.

— Привет, — говорит он с порога кухни. Вчера я не заметила, какой у него глубокий и

задумчивый голос, пока пыталась успокоить свои нервы.

— Я приготовила ужин, — говорю я, глядя на него. Он облокотился на косяк двери,

скрестив руки на груди. Он одет в темно-серую футболку и потертые джинсы, и он выглядит

более комфортным в повседневной одежде, так же, как и я. Его густые темные волосы в

беспорядке, словно он проводит по ним рукой каждые несколько минут. Я возвращаю свое

внимание к яйцам и пытаюсь отклеить их от дна сковородки.

— Я надеюсь, что ты голодный, — говорю я. — Потому что я очень. Я почти ничего не ела

сегодня, — слишком быстро и слишком нервно говорю я.

Он не отвечает. Я еще раз смотрю на него, и он мне улыбается.

— Что ты делаешь? — спрашивает он, наконец.

— Готовлю, — говорю я, кусая губу. Я пытаюсь, по крайней мере. Почему он не может

просто сделать что-нибудь? Он до сих пор не оправдал мои ожидания. Он молчит, не трогает

меня, даже сочувствует, по-моему. Внезапно я чувствую волну гнева на сестру. Она должна была

сказать мне, как вести себя с парнями.

— Хммм… — это все, что он говорит. Тишина окутывает нас, и я не знаю, как ее прервать.

Я резко кидаю деревянную лопатку в сковороду, и горячие кусочки яиц разлетаются во все

стороны и попадают мне на руку. Кожу обжигает, и на глазах выступают слезы.

Он подходит ко мне сзади и выключает конфорку. Он кладет руку на мое плечо, и я очень

стараюсь не вздрогнуть.

— Давай, — говорит он. — Пойдем, сядем.

Я оборачиваюсь, пытаясь состроить беспокойство на лице.

— А ужин?

— Я думаю, это может подождать.

Я следую за ним в гостиную и сажусь в одно из кресел, пока он устраивается на диване. Я

поджимаю ноги под себя и нервно начинаю щупать маленькие веревочки на диванной подушке.

На улице еще светло, но солнце начинает заходить, а окна нашей гостиной выходят на восток, из-

за чего в комнате полумрак. Он не включает лампу, и я рада. Будет проще и спокойнее.

— Я знаю, что это трудно, — говорит он. Он наклоняется вперед и кладет локти на колени,

глядя на пол. — Мне тоже не легко.

Я не знаю, что сказать, поэтому молчу.

Он разочарованно вздыхает.

— Ты не…ты не должна притворяться кем-то для меня, Айви. Я ничего не жду. Я хочу,

чтобы ты была собой, — он откидывается на спинку дивана. Его голос был усталым. — Я просто

хочу знать, кто ты.

— Ладно, — говорю я, пока мой мозг ищет скрытый смысл в его словах. Потому что это

казалось нереальным, что ему тоже не хотелось этого брака.

— Что ты хочешь знать?

Бишоп снова наклоняется вперед и смотрит на меня.

— Все, — спокойно говорит он, и мой желудок сжимается.

Я знаю, что я должна рассказать ему что-нибудь, но я так же знаю, что я должна быть

осторожной. Но даже если я буду осторожной, я не знаю, что я могу ему рассказать, потому что я

сама не знаю, кто я. Всю свою жизнь я думала, что я запасная дочь. Дублер моей старшей сестры.

А потом, неожиданно, два года назад, я оказалась в центре внимания. Я потратила всю свою

жизнь, становясь девушкой, которой они хотят меня видеть, я закрыла настоящую себя, закопала в

глубокий колодец. А сейчас я должна открыться незнакомому человеку.

Я отрываю от подушки одну ниточку.

— Ммм…я не знаю, — я делаю глубокий вдох. — Я люблю клубнику. Я хотела бы быть на

несколько сантиметров ниже. Я боюсь змей. Я люблю читать. Моя мать умерла, когда я была

ребенком, — я говорю быстро, словно эти слова ничего не значат. Интересно, он знает, что его

отец сделал с моей семьей? Как он забрал мою мать и убил ее, чтобы напомнить всем, в чьих

руках власть. Я просто подумала об этом, и мои щеки покраснели, а сердце забилось так сильно,

что я почувствовала боль в ребрах. Я должна остановиться, но вместо этого, я смотрю прямо в его

глаза. — Мне не нравится то, что делает твой отец, — да, может, Келли и жестока, но и во мне

есть бесшабашность, которую я не могу сдержать. — Это все, что ты хотел знать?

Выражение лица Бишопа не меняется, он сам спокоен.

— Это только начало, — говорит он, в конце концов.

Я знаю, что он ждет вопросов от меня. Вопросов о его жизни. Но меня это не волнует. Я

уже знаю о нем все, что стоит знать. Я знаю, кто его отец и какая у него семья. Все остальное для

меня не имеет значения. Но я слышу голос отца в голове: первый шаг — получить доверие.

Поговорить с ним, заставить его открыться.

— А что насчет тебя? — спрашиваю я с поддельным интересом. — Теперь твоя очередь.

— Ладно, — говорит он. — Я люблю пекан. Я хочу, чтобы у меня был подбородок, как у

моего отца, — его глаза светятся, и я знала, что он дразнит меня. — Я боюсь замкнутых

пространств, — продолжает он. — Мне нравится быть на открытом воздухе. Моя мать сводит

меня с ума, — он делает паузу, смотрит прямо на меня. — Мне нравится, как сверкают твои глаза,

когда ты злишься. Это все, что ты хотела знать?

Что-то трепещет в груди.

— Это только начало, — говорю я.

Глава 4

Следующим утром я просыпаюсь в пустом дом. Бишоп уже ушел, в записке, оставленной

на кухонном столе, он написал, что вернется к пяти. Я чувствую разочарование, когда читаю ее.

Не то чтобы я скучала по нему и хотела, чтобы он остался. Мне просто скучно. Я никогда не

умела просто сидеть на месте с книгой в руках. Я не могла жить без активности, и Келли говорит,

что это может привести меня к неприятностям. Она всегда говорила это с улыбкой, но я никогда

не думала, что она шутит.

Я чувствую себя изолированной в этом доме. Кроме моей сестры, у меня больше не было

друзей. Мой отец обучал нас дома, не доверяя учебной программе Президента Латтимера. Он

также волновался, что мы можем ошибиться и сказать кому-то о наших намерениях, если станем

дружить с другими детьми. Конечно, были люди, которые так же не принимали политику

Президента, но мой отец думал, что лучше держать наш план в секрете. Это был секрет Армии из

трех человек. Он никогда открыто не говорил о революции и предупредил нас не делать этого.

Последние два года я почти не выходила из дома, пока они с Келли заводили нужные

знакомства в нашей стороне города, укрепляли союзы, помогая людям, когда им не хватало еды.

Они также помогли людям из забытой части города, например, тому мужчине с рынка, чья дочь

тяжело болела (сейчас она с радостью выступает в качестве посланника). Мой отец всегда

говорит, что люди будут помнить эти добрые дела и поддержат нас. Но у нашей семьи не было

верных друзей, потому что людям нельзя доверять на сто процентов.

После завтрака овсянкой и малиной, я быстро принимаю душ и выхожу на террасу. Это

большое помещение, с темно-серым деревянным полом. В середине стоят два дивана с желтыми

подушками, а между ними стоит низкий кофейный столик. По стенам растет моя тезка, придавая

террасе более уютный вид. Я вижу все, но плющ не дает увидеть меня.

Задняя дверь соседнего дома открывается и на улицу выходит девушка, неся корзины в

одной руке и резиновыми перчатками в другой. Ее волосы длинные и прямые, они блестят на

солнце и кажутся золотыми, а не светло-русыми. Я всегда завидовала таким волосам. Они кажутся

легкими. А мои волосы тяжелые, густые, а цвет больше похож на кирпичную дорогу, а не на

золото. Я видела эту девушку однажды, но мы так и не познакомились. Возможно, она была на

церемонии бракосочетания, но я была слишком занята, чтобы оглядывать потенциальных невест.

Она спускается с крыльца, но дверь снова открывается, и из дома выходит парень.

— Как же мой завтрак? — спрашивает он, хватая ее за руку.

— Я оставила кашу, — говорит она. Ее голос высокий и словно детский. — И я

приготовила фруктовый салат.

Я вижу, что парень усиливает хватку на ее руке. Она вздрагивает и пытается отстраниться,

но у нее не выходит.

— Это не завтрак, — говорит он сердито. — Я хочу яйца. Или блинчики. Что-то горячее.

— Ладно, — вздыхает девушка. — Просто позволь мне…

— Сейчас, — говорит он.

Я спускаюсь с террасы в сад.

— Привет, — говорю я. Они оба поворачиваются в мою сторону.

Парень щурится, а потом отпускает руку девушки и подходит к низкому забору,

разделяющему наши дворы.

— Привет, — говорит он с улыбкой.

Я улыбаюсь ему в ответ, хотя понимаю, что не стоит делать этого.

— Я Айви… Латтимер, — говорю я. Моя фамилия до сих пор звучит непривычно. — Мы

только что переехали.

— Конечно, — говорит он, — я знаю, кто ты. Я ходил в школу с Бишопом, хотя он был на

несколько лет старше меня, — он протягивает руку. — Я Дилан Кокс, — он указал пальцем на

девушку. — А это моя жена, Мередит. Мы тоже недавно переехали.

— Привет, — говорит Мередит, глядя то на мужа, то на меня.

— Приятно познакомиться, — говорю я. — Ну, я просто хотела представиться.

Дилан снова улыбается мне. Его улыбка такая милая, что я даже забыла о его грубом

отношении к его жене.

— Не пропадай, — говорит он. Я стою у забора и смотрю, как он и Мередит возвращаются

в дом.

К полудню, я заставляю себя выйти из дома. Мне скучно и беспокойно, я не могу перестать

проигрывать эти сцены с Диланом и Мередит в голове. Это именно тот тип отношений, о которых

говорил мой отец, когда выступал против браков по договоренности. Он говорил, что молодых

девушек заставляют выходить замуж за парней, которых они никогда не встречали. Обычно, эти

парни принадлежат к высшему классу. Они невоспитанны, злы и избалованы. Их почти не

воспитывают, и это часто приводит к насилию. И теперь я увидела это своими глазами. Я хочу

помочь Мередит, но я не знаю, как.

Внезапно я обнаруживаю себя в зеленой зоне, которая разделяет жилые земли и

необитаемый лес. Здесь больше, чем двадцать акров травы и холмов, усеянных деревьями, а так

же тут есть пруд. Есть дорожка для велосипедов, и более широкая для прогулок, но сейчас день

понедельника, поэтому тут почти нет людей.

Я игнорирую дорожку и иду к пруду прямо по высокой траве. Я дохожу до низкого

деревянного моста над водой и сажусь на него, позволяя ногам болтаться над водой. Опустив руки

на колени, я смотрю на плавающих в воде уток и думаю о том, что нужно было захватить хлеба.

Я не смотрю вверх, когда я слышу шаги на мосту, но потом пара ног останавливается

рядом со мной, и я слышу знакомый голос Келли.

— Расскажи мне все, — говорит Келли, садясь рядом и толкая меня в плечо.

Я думаю, я должна была удивится, увидев ее здесь, но нет. Всю жизнь она была на шаг

впереди меня, на шаг впереди большинства людей, если уж на то пошло. Она всегда говорит, что у

нее везде есть глаза, и это мудро. Кроме того, я слишком рада видеть ее.

— Келли, — говорю я, улыбаясь. — Я ходила на рынок вчера, но там не было сообщений.

Я рада, что ты здесь.

— Я тоже, — говорит она, глядя мне в глаза. — Ты в порядке?

— Да. Но мы живем не в доме Президента Латтимера. Ты в курсе?

Она кивает.

— Я узнала об этом вчера. Как я поняла, это была идея Бишопа. Он не хочет жить с

родителями, — она пожимает плечами. — В этом есть смысл, если подумать. Но это все

усложняет, — она внимательно смотрит на меня. — Тебе нужно постараться, чтобы получить то,

что нам нужно. Ты выберешься оттуда. Это может занять немного больше времени, вот и все.

— Ладно, — говорю я. Я представляю себе, что я рыскаю в доме Президента Латтимера, и

меня ловят. Это было бы ужасно.

Одна из уток ныряет под воду, разбрызгивая воду.

— Так, — тихо говорит Келли. — Как он? Он тебя не обидел?

Я смотрю на нее. Она смотри вниз на воду, сжав челюсти.

— Нет, — говорю я. — Мы не…знаешь…

Она поворачивает голову в мою сторону.

— Почему нет?

— Я не знаю, правда. Я думаю, он понимает, что мне страшно, — я махаю ногами. —

Может, он просто не хочет.

Келли фыркает.

— У парня самоконтроль. Но я не думаю, что он сможет устоять… — говорит она.

— Прекрати, — говорю я, хмыкая.

— А он умен, — задумчиво говорит Келли говорит. — Он притворяется хорошим парнем.

Как дела? Ты получила его доверие?

— Прошло два дня.

— Я знаю, Айви. Но у нас нет такой роскоши, как время. У нас есть всего три месяца.

Время идет.

Три месяца. Я не знаю, много ли это или мало. Но это время я должна выполнить план

отца, в котором последний пункт — убийство Бишопа. За этим последует смерть Президента

Латтимера, и Келли сказала, что все началось и обратного пути нет. Я не знаю всех подробностей.

Мой отец думает, что будет безопаснее, если я буду знать не все. Но я знаю, что если я

облажаюсь, наш план развалиться, как карточный домик.

— Итак, ты делаешь то, что мы сказали тебе, чтобы заставить его доверять тебе? —

повторяет Келли.

— Я так думаю, — говорю я, наконец. — Я имею в виду, мы разговариваем, — я думаю о

нашем разговоре прошлой ночью. — Я сказала что-то негативное об его отце. Наверное, мне не

следовало этого делать.

— Боже мой, Айви, — говорит Келли, повысив голос. — Ты должна быть осторожной.

Сколько раз мы разговаривали об этом?

— Я не думаю, что он разозлился. Его это не расстроило.

Келли закатывает глаза.

— О, да, я уверена, ему плевать на все, что говорит его новоиспеченная жена, потому что у

него другие планы!

— Это не так, — говорю я, тоже повысив голос. — Я имею в виду, может быть. Но

кажется, что он просто хочет узнать меня.

— Конечно, он тоже притворяется! — говорит Келли так, будто я самый тупой человек в

мире. — Его заботит только его отец и сыновья, которых ты ему родишь. Ему плевать на тебя.

Я отвожу взгляд. Я знаю, что она говорит правду, но не чувствую это, по крайней мере, на

сто процентов.

— Помнишь, о чем мы говорили? Что они попытаются изменить свое мышление?

Поменять черное на белое? Попытаются заставить тебя верить, что он заботится о тебе лучше, чем

мы?

Я киваю. Я знаю, что она права. Я знаю, правда, знаю, что моя семья не приведет меня в

заблуждение и все, что они просят меня делать, — это для нашего блага. Я должна быть

достаточно сильной и не забывать их уроки. Больше всего на свете я хочу, чтобы они гордились

мной.

— Не позволяй ему обмануть тебя, — говорит Келли, и ее голос мягче сейчас. — Не

забывай, на что они способны, — она замолкает. — Помнишь, что они сделали с мамой?

Я закрываю глаза.

— Да, — говорю я, знакомый гнев течет по моим венам. Я не помню своей матери, только

несколько историй, которые рассказала Келли. Как она пела нам перед сном, что ее волосы всегда

пахли лавандой. Я так часто слышала эти рассказы, что они впились в корочку моего мозга. Но

все, что я знала о ней, не меняет того факта, что все было бы по-другому, будь она жива. Мой отец

бы улыбался, и был бы папой, а не учителем. Келли была бы менее отстраненной и более

радостной. В наших сердцах не хватает важной частички. Когда президент Латтимер убил мою

мать, он сделал больше, чем лишил ее жизни. Он лишил жизней и нас.

— Не забывай о нашей цели, Айви, — говорит Келли. — Не позволяй своей вспыльчивости

выдать тебя. Ты должна управлять ситуацией, а не противостоять ей. Так ты быстрее доберешься

до него, — она кладе руку мне на спину. — Помнишь собаку? — спрашивает она. Я киваю,

потому что я знаю, что она все равно расскажет мне историю. — Когда мы ходили на рынок, этот

тупой пес миссис Полсон был все время привязан к ее забору. И каждый раз он хотел набросится

на нас и лаял так, будто сошел с ума. Я сто раз говорила тебе игнорировать его. Я говорила тебе,

что я решу эту проблему. Но он сильно пугал тебя, когда мы проходили мимо, — Келли убирает

руку с моей спины и сжимает мою ладонь. — И в один прекрасный день, тебе надоело и ты пошла

на него, — она смеется, но в глазах ни капли веселья. — И что ты получила взамен? — она

поднимает мою руку вверх, показывая мне мои же белые, почти серебристые шрамы, на пальцах.

— А все потому, что ты поторопилась, — она опускает мою руку. — Кто победил в тот день,

Айви? Ты или собака?

Я опускаю голову.

— Собака.

— Но кто победил в конце? — спрашивает она. В ее глазах злобное торжество.

— Ты, — шепчу я, вспоминая утро следующего дня, когда я увидела пса мертвым. Его шею

обматывала его же цепь, а из приоткрытой пасти торчал черный язык.

— Не злись на него, Айви — говорит она, вставая. — Не порти наш план, — она

отряхивает свои шорты. — Нам не нужно выиграть несколько сражений. Нам нужно выиграть

войну.

Глава 5

Бишоп возвращается домой в пять, точно, как он сказал. Я не стала готовить ужин, потому

что я не была уверена, что он будет верен своему слову. Он нашел меня, развалившуюся на кресле

на веранде.

— Привет, — говорит он. — Как прошел твой день? — у него в небольшой мешок с

продуктами в одной руке. Я вижу прозрачный контейнер клубники.

— Скучно, — говорю я ему. Следует слишком долгая пауза. — Как твой?

Он пожимает плечами, поворачивается, чтобы поставить пакет на стол.

— Хорошо. Спокойно, — он садится на кресло напротив меня. — Ты слишком умна, чтобы

сидеть здесь весь день и смотреть на стены, — говорит он.

— Откуда ты знаешь, что я умна?

Он просто смотрит на меня. В такие моменты можно легко увидеть, что он был рожден,

чтобы стать лидером. У него лицо, которое запугивает. Он очень красивый, это почти страшно. У

него крепкая челюсть, чуть похожая на челюсть его отца, высокие скулы и ясные зеленые глаза

под прямыми черными бровями. Но он не ведет себя так, будто он страдает от своей собственной

красоты. Казалось, что ему вообще плевать на то, как он выглядит.

— Так, так… ага, — бубню я. — Я согласна. Мне нужно что-то делать, — большинство

жен не работают. Это не запрещено, но это не поощряется. Если везет, то сразу рождаются дети.

Некоторые работают учителями или медсестрами. Или торгуют на рынке, если не могут иметь

детей. Но все, что мы должны делать, — создавать уют в семье и продолжать род. Мой отец

всегда рассказывал истории о времени до войны. О женщинах-судьях, женщинах-врачах и даже о

женщинах-президентах. Не каждая женщина работала, некоторые сидели дома и вели хозяйство.

Но это было их решение. Тогда у женщин был выбор — когда и за кого выходить замуж и

выбирать свой путь. Это кажется несбыточной мечтой для меня.

— Ты могла бы работать в больнице, — говорит Бишоп. — Или в одной из школ. Им

всегда нужны учителя, я знаю, — я смотрю на него удивленно. Кажется, ему не наплевать на

меня. Или он просто искусный актер, о чем говорила мне Келли.

Шаг второй — найти вход в здание суда. Но нужно быть осторожной и ждать подходящего

момента. Но не ждать слишком долго. Даже не зная об этом, Бишоп дал мне то, что нужно.

— Как насчет работы в суде? — спрашиваю я. — Мне нравится идея работать с судьями, —

я пожимаю плечами, будто мне все равно. — Мне кажется это интересным.

— Ладно, — говорит Бишоп. — Я поговорю со своим отцом. Я думаю, он сможет дернуть

за ниточки.

Я ненавижу мысль о связи с Президентом Латтимером, но мне нужен доступ в здание суда.

Я улыбаюсь.

— Спасибо.

Мы сидим в тишине в течение минуты, слушаю шорох листьев дуба во дворе. Интересно,

мы когда-нибудь сможем нормально поговорить или хотя бы сделать тишину менее напряженной?

— Пошли, — говорит Бишоп, вставая.

Я тоже встаю.

— Куда мы идем?

— Увидишь.

Я смущаюсь, когда вижу, куда он направляется, мои шаги замедляются и я еле иду. Бишоп

останавливается возле забора дома его родителей. В вечернем свете, я замечаю, что вокруг его

изумрудных глаз более темная оболочка.

— Почему мы здесь? — спрашиваю я. Я засовываю руки в задние карманы. Я пытаюсь

сохранять спокойствие, пока мое сердце колотиться, как бешеное. — Нас не приглашали.

— Их нет дома, — говорит Бишоп. — Но они не будут против, — он толкает калитку, и она

распахивается. У меня нет иного выбора, кроме как следовать за ним.

Бишоп вводит код в кодовый замок на входной двери и впускает нас внутрь. В фойе

прохладно и тихо, наши шаги заглушил толстый ковер, который покрывал почти все широкое

пространство. В центре стоял богато украшенный круглый стол, с огромной композицией из

цветов в центре. Был приторный запах, похожий на запах гниющих растений. В неподвижном

воздухе, освещенном вечерним солнцем, висят маленькие пылинки.

— Что мы делаем? — шепотом спрашиваю я.

Бишоп улыбается.

— Ты можешь не шептать, — говорит он в полный голос.

Я смотрю на две широкие лестницы, ведущие наверх, которые уже купались в тени. Я не

могу представить, как Бишоп бегал по ним в детстве, топая ногами и радостно крича. В его сердце

наверняка пустота. Расти единственным ребенком нелегко.

— Сюда, — говорит Бишоп, указывая вправо от правой лестницы, и ведет меня по

коридору. Пока мы идем, я смотрю влево и замечаю чей-то кабинет. Благодаря приоткрытой

двери, я виду большой деревянный стол, пару стульев и печать президента в рамочке на стене. В

конце коридора, Бишоп толкает толстую дверь и включает в помещении свет.

Это библиотека. Книги заставляли три стены, от пола до потолка, а возле дальней стены

стояла лестница. Недалеко от нее стояли два кресла, а возле них — светильники. Я не хочу быть

впечатленной, я не хочу быть в восторге, но я ничего не могу поделать. У нас есть публичная

библиотека в городе, но там слишком много народу и слишком мало книг.

Часто, когда я брала почитать книгу, то перечитывала ее десятки раз, прежде чем вернуть.

Я очень хотела потеряться в написанной истории.

— Почему они все не в библиотеке? — спрашиваю я, разрываясь между гневом на

президента, который копит эти книги для себя, и благодарностью за то, что возможно я смогу

читать их.

Бишоп проводит рукой по корешкам книг.

— Он отдал много книг в библиотеку. Но он любит свою собственную коллекцию, — он

поворачивается ко мне. — Ты можешь брать любые книги на любое время. И можешь приходить

сюда без меня. Я напишу тебе код для двери. Мой отец не будет против, если ты будешь

приходить.

Я не могу представить себе, что я пришла сюда одна, гуляю по коридорам и провожу время

в этой комнате, зная, что президент Латтимер где-то в доме. Но код пригодится. И я не удивлена,

что Бишоп предложил его мне. Никто не беспокоится о безопасности президента. Большинство

людей счастливы иметь еду на столе, лекарства в больнице и мир за дверью. Никто не будет

ранить президента. Но все же, я не хочу оставаться с ним наедине.

— Тебе не нужно бояться его, — говорит Бишоп, сделав шаг ближе. — Он не монстр.

На языке вертится «ну, конечно», а в голове мигает предупреждение Келли. «Не нападай на

него». Поэтому я глотаю горящие слова и не отвечаю, притворяясь, что увлечена книгами передо

мной.

— Ты сказала, что любишь читать, — сказал Бишоп за моей спиной. Я даже не слышала его

шагов. — Я подумал, что это место может сделать тебя счастливой.

Я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к нему лицом, рукой держась за книжную полку.

Он стоит близко ко мне, достаточно близко, чтобы коснуться, но он держит руки по швам. Его

глаза бродят по моему лицу.

— Спасибо, — отвечаю я. Мои пальцы сжали края полки сильнее. Я пытаюсь вспомнить

слова Келли, «манипулировать, а не противостоять», но на практике это не так просто.

— Почему ты добр ко мне? — спрашиваю я. Я его не понимаю. Книги, клубника, работа,

он меня не трогает… Я запуталась.

Он хмурится.

— А почему бы и нет?

Я думаю о наших новых соседей, Дилане и Мередит, о его руке, сжимающей ее руку, об

угрозе в его голосе. Я думала, что Бишоп будет обращаться со мной так же, но нет, все наоборот.

Я пожимаю плечами, смотрю вниз, пытаясь ответить на его вопрос так, чтобы не

показаться злой.

— Просто… Большинство браков не такие, — я снова смотрю на него.

Он не отвечает, смотрит на меня, будто ждет, что я закончу мысль. Он облокачивается на

книжный шкаф и смотрит мне в глаза. Ему действительно интересно. Я не могу вспомнить

последний раз, когда кто-то действительно слушал меня. Обычно слушаю я.

— Когда парень добиваются девушку, он ведет себя приемлемо, а потом, когда девушка

становиться его, он начинает обращаться с ней, как захочет.

— Но этого нельзя сказать про каждый брак? — спрашивает Бишоп. — Все зависит от

людей и их воспитания не так ли? — он, кажется, искренне заинтересован в разговоре, старается

понять мою точку зрения.

— Ну, да, — говорю я. — У нас здесь… — осторожно начинаю я. — Большинство парней

не считают своих жен за людей, — я не скрываю горечи в голосе. — И все начинают смотреть на

тебя по другому, когда узнают, что ты замужем.

Бишоп смотрит на меня так пристально, что я начинаю краснеть.

— Очевидно, что я не могу говорить за всех, — говорит он, в конце концов. — Но я так не

думаю. Я считаю тебя равной себе.

Я стараюсь дышать. Улыбаюсь и смотрю на него из-под моих ресниц.

— Значит, ты тоже думаешь, что браки по расчету — не очень хороши?

— Я этого не говорил, — он сложил руки на груди. — Но это не наш выбор.

Я смеюсь.

— Говоришь как человек.

Он смотрит на меня снова, и я опускаю взгляд.

— Мне тоже это не по душе, Айви, — говорит он. — Никто не спрашивал меня, хочу ли я

жениться.

— Я знаю, — говорю я оборонительно, думая о том, что даже в обычных браках, парни

ведут себя по-свински. — Тебя это не беспокоит? — спрашиваю я. — Что все решили за нас?

Бишоп пожимает плечами, а я хочу кричать. Я не понимаю, как он может так спокойно

говорить об этом.

— Не вижу смысла злиться на то, чего не изменить.

— Я не думаю, что есть что-то, чего нельзя изменить, если люди хотят этого достаточно

сильно, — говорю я, хотя мой разум шепчет: осторожнее…осторожнее.

— Может быть, — говорит Бишоп. — Но мы уже женаты. Хотим ли мы этого или нет. Мы

должны научиться с этим жить. У нас нет другого выбора.

Я знаю, что есть другой выбор. Его смерть и правление моего отца.

— Ладно, — говорю я. — Я постараюсь, — даже для себя я звучу не так убедительно.

— Ладно, — говорит Бишоп, отталкивая от книжного шкафа. — Теперь, давай найдем тебе

что-нибудь почитать.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на кучу книг. Я не знаю, что я хочу прочитать, я

просто наслаждаюсь запахом и атмосферой.

— Как насчет этого? — спрашивает Бишоп. Он протягивает мне тонкую книгу в черной

кожаной обложке. — Ромео и Джульетта. Соперничающие семьи. До смерти влюбленные

подростки, — его лицо невозмутимо, но его глаза смеются.

— Очень смешно.

— Назови меня сумасшедшим, — говорит он. — Но это звучит очень интригующе.

Я поворачиваюсь спиной к книжному шкафу, прежде чем он сможет увидеть мою ухмылку.

Верный своему слову, Бишоп поговорил с отцом о моей работе в суде. Как я поняла,

сначала президент Латтимер выступил против этой идеи, но, видимо, Бишоп его убедил, потому

что я начну завтра. Я в спальне, пытаюсь выяснить, что надеть в свой первый рабочий день, когда

Бишоп зовет меня.

— Что? — спрашиваю я, проходя в гостиную. Он стоит там с кучей грязной одежды у ног.

— Что это?

— Я забыл про грязную одежду, — говорит Бишоп. — А она копится. И ее больше.

— Оу, — пристыжено говорю я. — Я не успела постирать. Я постираю в эти выходные.

— Я сделаю это, — говорит Бишоп, удивляя меня. Стирка — работа жены. — Просто

покажи мне, как, — он чешет затылок. — Я никогда не делал это раньше.

— Правда? — спрашиваю я, подняв брови. — Никогда? — большинство парней в моей

части города, по крайней мере, знают, как стирать одежду, даже если они редко делаю этого.

— Неа. В доме отца есть служанки.

Конечно, служанки. Он, наверное, никогда не делал то, что мы делаем ежедневно.

Испорченный сын президента. Я хочу разозлиться, но он пытается. И я помню, что сказала мне

Келли в парке: чтобы все получилось, нужно держать рот на замке.

Я смотрю на кучу одежды.

— Возьми стирку и жди меня снаружи.

Во дворе металлическое корыто. Я вытаскиваю из дома шланг и начинаю заполнять корыто

водой. Бишоп положил одежду на землю и взял пакет с мыльной пеной.

— Ладно, — говорю я, — высыпай немного в воду. Нужно вспенить воду, — Бишоп кивает

и высыпает половину пакета в корыто. — Нет! — кричу я. — Я сказала немного! Немного!

— Прости, — говорит Бишоп. — Что мне делать? Вытащить пену?

— Можно попробовать.

Он использует обе руки, чтобы зачерпнуть половину пены из воды и бросить ее на газон.

— Я не думаю, что это работает, — говорит он. — Я явно не предназначен для стирки.

— Хорошо, не волнуйся. Это, наверное, единственный раз, когда ты делаешь это.

Бишоп хмурится.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что я — жена, — медленно говорю я, — а ты — муж.

— Мне все равно, — говорит Бишоп. — Я имею в виду, у тебя теперь есть работа, верно?

Поэтому я должен помогать тебе по дому.

Я сажусь на корточки, пытаясь найти в его словах подвох.

— Ладно, — говорю я, наконец.

Бишоп кивает и снова поворачивается к корыту.

— Теперь я должен убрать отсюда излишки пены.

Неожиданно я хихикаю, и Бишоп смотрит на меня.

— Что? — спрашивает он.

— Ты выглядишь смешно, — говорю я. Его рукава закатаны, и он весь в воде и пене. Еще

один смешок вырывается из меня, и я прикрываю рот тыльной стороной ладони. — Извини,

выдыхаю я.

Он вытирает руки о свои шорты.

— Смейся, смейся, — говорит он, улыбаясь. — Что теперь?

— Теперь опусти туда несколько вещей. Две или три! — говорю я, когда он схватил всю

кучу. — Не все!

— Это будет длиться бесконечно, — бубнит он, бросая в воду две рубашки и пару брюк.

— Теперь бери стиральную доску, — я указываю на деревянную стиральную доску рядом с

корытом. — И стираешь одежду. Вот так, — я беру одну футболку и провожу ею по доске вверх и

вниз. — Потом ополаскиваешь ее чистой водой и вешаешь сушиться.

— Понял, — говорит Бишоп.

Я ополаскиваю футболку и вешаю ее на веревку. Когда я повернулась обратно, Бишоп

драил брюки так, будто хотел протереть в них дыру.

— Ты пытаешься сделать их чистыми, — говорю я ему. — А не порвать их.

Бишоп смотрит на меня. Его темные волосы падают на лоб, и он начинает смеяться, морща

нос. Это делает его моложе, беззаботнее. Мы смотрим друг на друга, и затем он продолжает

стирать штаны, на этот раз аккуратнее.

Я делаю глубокий вдох, игнорируя горящие щеки.

— Так лучше, — говорю я, идя в сторону дома. — Я буду отдыхать на веранде, а тебе

нужна практика.

Он бросает горсть пены в мою сторону, и я уворачиваюсь от нее с воплем. Когда я отошла

на безопасное расстоянии, я поняла, что это первый раз, когда я провела более пяти минут с ним и

не думала о плане. Это именно то, чего хотели мой отец и Келли — я вела себя естественно. Я

должна быть счастлива. Но я помню смех Бишопа, его морщинистый нос, тепло на своих щеках, и

не могу избавиться от ощущения, что я сделала что-то неправильно.

Глава 6

Здание суда стоит прямо напротив здания мэрии. Мои глаза скользят по мэрии, как я

поднимаюсь по ступенькам суда. Я уверена, что они разобрали сцену и поставили все стулья

обратно в хранилище до следующего года. Жизни десятков детей изменились, и доказательства

уже убрали.

Возле дверей в суд стоят двое охранников. Они в форме, и я вижу пистолеты в кобурах на

их бедрах. Редко можно увидеть пистолеты. Даже полицейским нельзя было их носить — у них

были дубинки, и они владели боевыми искусствами. Я напоминаю себе, что не стоит на них

смотреть. Я подхожу к стойке ресепшен, и чувствую, что натерла себе пятки.

Там толстый мужчина в очках, которые кажутся слишком маленькими для его лица. Он

смотрит на меня, когда я подхожу ближе.

— Здравствуйте, — говорю я. — Я должна встретиться с Викторией Джеймсон.

— А вы?.. — он растягивает слова.

— Айви Латтимер.

Я вижу на его лице удивление, а затем — притворную любезность. Почти тоже самое было

с лицом той продавщицы на рынке. Притворство. Я не хочу, чтобы люди боялись меня, потому

что я — Латтимер. Это даже не моя фамилия.

— Миссис Латтимер, — говорит он, вставая. — Я не знал, что вы придетее сюда сегодня.

Если бы я знал…

Я натянуто улыбаюсь.

— Мне нужно найти миссис Джеймсон.

Немного повозившись, он встает и указывает в сторону лестницы, говоря подняться на

третий этаж и повернуть налево.

Дверь в кабинет Виктории Джеймсон открыта, и я слышу голоса, доносящиеся изнутри. Я

останавливаюсь возле дверного проема и жду, чтобы кто-то заметил меня, не решаясь зайти. Там

были мужчина и женщина. Женщина, сидящая за столом, и мужчина, сидевший на стуле лицом к

ней.

— Нет, — говорит женщина, — она вышла из себя в прошлый раз. Но ее родители не

перестают кричать об этом. Президент Латтимер хочет, чтобы об этом позаботились.

— Ладно, — говорит мужчина. — Только одно предупреждение? — он наклоняется вперед.

— Если это не сработает, тогда мы обвиним их в нарушении порядка и… — он осекается, когда

замечает меня в дверях.

— Мы можем помочь вам? — приветливо спрашивает он.

— Айви? — спрашивает женщина. Я киваю. — Нормально, если я буду называть тебя

Айви?

— Конечно, — неужели хоть кто-то не будет называть меня миссис Латтимер.

Она подходит ко мне.

— Я Виктория Джеймсон, — говорит она и протягивает мне руку. — А это Джек Стюарт,

— говорит она, указывая на мужчину.

Когда мы все обмениваемся рукопожатиями, я оглядываю Викторию, у которой буду

учиться. Ей около тридцати, ее кожа цвета кофе с молоком, а ее волосы курчавые и не короткие.

На ее голове сидят очки и в ушах висят большие серьги-кольца. Она кажется дружелюбной.

— Мы можем продолжить этот разговор позже, — говорит Джек Виктории. Он кивает мне

головой и закрывает за собой дверь.

— Так, — говорит Виктория, снова садясь за стол и указывая на стул Джека. — Ты — жена

Бишопа.

— Да.

— И ты хочешь работать.

— Да.

Я жду от нее неодобрительный взгляд, но она улыбается.

— Я думаю, что это здорово! Я никогда не была поклонницей подгузников и соплей.

Особенно, когда тебе только шестнадцать.

— Я тоже, — говорю я, и она смеется. — А что насчет тебя? — спрашиваю я. — Как ты

здесь работаешь?

— Мой отец был судьей, — говорит Виктория. — Я выросла, желая бродить по этим залам.

— У тебя есть дети? — наверное, нет, если она работает здесь.

Виктория чуть хмурится и смотрит в окно.

— У меня никогда не было детей, — говорит она тихо. В ее голосе что-то большее, чем

грусть. Стыд, возможно? — Ладно, — говорит Виктория. — Я отвечаю за графики судей,

календари и документы. У нас с тобой будет много работы.

Я до сих пор не имею хорошего представления о том, что я буду делать, но это не важно. Я

помню охранников в дверях, пистолеты в кобурах, и знаю, что я в нужном месте. Мой отец будет

доволен.

В пятницу моей первой рабочей недели, я просыпаюсь рано и иду в душ, пока Бишоп

завтракает. Виктория попросила, чтобы я пришла в девять, чтобы мы могли попасть в судебный

зал, и я не хочу опоздать. Пока я одевалась, я слышу, что Бишоп вошел в ванную. Я жду, пока он

закончит, чтобы почистить зубы. Когда звук воды стих, я жду несколько минут и вхожу.

— Ой, извини, — говорю я, застывая в дверях. — Я думала, ты закончил.

Бишоп смотрит на меня, нижняя половина его лица покрыта пеной, а в руке у него бритва.

Он обернул пояс полотенцем, и я вижу его накаченные мышцы живота. Его темные волосы

зачесаны назад. Я заметила маленькую, бледно-коричневую родинку прямо под его ребрами. Я не

знаю, куда смотреть.

— Все нормально, — говорит он. — Здесь есть место.

Места на самом деле очень мало, но я прохожу вперед, когда он делает шаг в сторону,

чтобы дать мне место. Было очень тихо. В ванной пахнет мылом и мятой.

Я смотрю на свою зубную щетку и на раковину. Но после того как я вытираю рот и

выпрямляюсь, мой взгляд ловит взгляд Бишопа в зеркале. Мы смотрим друг на друга, и все мое

тело трепещет. Я стараюсь думать, что обычная жена делает в такой ситуации, но у меня не было

идей, учитывая то, что я выросла без матери. Прежде чем я успеваю передумать, я поворачиваюсь

и быстро целую его голое плечо.

— Спасибо, — говорю я ему. Мое сердце пытается выбраться из груди, а губы горят.

Я рискую взглянуть на Бишопа, думая о том, что может произойти дальше. Он мой муж, а

наши тела разделяет несколько полосок ткани. Сейчас может настать тот самый момент. Мое

дыхание учащается, и тут он смеется и вытирает с лица пену.

— Что? — спрашиваю я, чувствуя, что краснею щеки. — Почему ты смеешься?

Он выходит из ванной, и я следую за ним в спальню.

— Честное предупреждение, — говорит он. — Я собираюсь снять полотенце.

Я выхожу в гостиную. Слышу шуршание одежды, а затем выходит Бишоп, одетый в шорты

и футболку.

— Ты не ответил мне, — напоминаю я. — Что смешного?

Он проводит рукой по все еще влажным волосам.

— Не принимай это на свой счет, Айви, — говорит он. — Это не то, чего я хочу. И ты тоже

не должна.

Разочарование поглотило меня.

— Прости, что мы не можем быть, как все остальные, — говорю я. — Прости, что я не

всегда знаю, что нужно сделать или сказать в нужный момент!

Бишоп поднимает брови.

— Я не идеален.

— Ну, для нас, простых смертных, сложно быть правильными, — говорю я. — Я не могу

расстроиться, разозлиться или смутиться. Ты чувствуешь что-нибудь?

Он выдыхает и делает шаг ко мне. Я делаю шаг назад.

— Да, — говорит он тихо. — Я чувствую, — его зеленые глаза горят, а мои легкие

сжимаются от напряжения. — В этом и есть смысл, Айви. Я хочу, чтобы ты тоже чувствовала.

Я открываю и тут же закрываю рот, не зная, как реагировать.

— Забудь, — говорит Бишоп. Последнее, что я слышу, — стук входной двери.

Что вы наденете на ужин со своим врагом? Я стою посреди спальни и смотрю на гору своей

одежды, лежащей на кровати. Единственное платье, которое у меня есть, я надевала в день своей

свадьбы, и я не хочу надевать его снова. Одно скольжение материала по моей коже заставляет

меня поморщиться. Но почему-то я думаю, что миссис Латтимер не оценит, если я приду в шортах

и футболке. Я хочу свернуться калачиком с одной из книг, которые я позаимствовала из

библиотеки Президента Латтимера. Но я должна встретиться с семьей Бишопа — игнорирование

ни к чему хорошему не приведет.

Президент и миссис Латтимер пригласили нас на ужин вчера. Нам сказали быть там в

восемь, и Бишоп сказал, что они всегда ужинают поздно. Есть что-то тревожно-вычурное в этом.

Я, наконец, решилась на черную юбку, короткую, но свободную, черные балетки и светло-

фиолетовую майку. Я оставила волосы распущенными. Надеюсь, я выгляжу неплохо. Но у меня не

желания впечатлить их.

Бишоп ждет меня в гостиной. Он надел джинсы и черную рубашку, закатав рукава.

— Ты выглядишь хорошо, — говорит он мне.

— Спасибо, — отвечаю я. Мои глаза смотрят на его плечи, и я вспоминаю, как он выглядит

без одежды. Внизу живота стягивается узел. Я поднимаю голову и понимаю, что он смотрит на

меня.

— Прости за сегодняшнее утро, — говорит он. — Я не должен быть смеяться.

— И ты меня прости, — говорю я. — Я пытаюсь. Я просто…я не всегда знаю, что я должна

делать.

— Нет надо, Айви, — говорит он. — У меня нет списка вещей, которые ты должна делать.

А у меня есть. Мне кажется, он знает, что я притворяюсь. Или не знает, но мне от этого не

легче. Почему он не может вести себя, как обычный восемнадцатилетний? Как тот, кто примет

поцелуй от девушки? Вместо этого, Бишоп хочет искренности, которую я не могу ему дать.

Солнце начинает уходить за горизонт, когда мы идем по дороге.

— Как прошла твоя первая рабочая неделя? — спрашивает Бишоп.

— Хорошо. Я имею в виду, пока я не делаю ничего особенного. В основном, разбираю

бумаги. Но, зато мне не скучно.

— Я рад, — говорит он. — Я знаю, что дни могут быть длинными, если нечем заняться.

Он говорит о себе? Он уходит из дома каждое утро, но я не имею понятия, куда он ходит. И

почти каждый день он приходит с заходом солнца. Может быть, он ходит к реке, в то время как я в

суде. Он не говорил мне, и я не спрашивала.

По мере приближения к дому его родителей, мое сердце начинает колотиться в два раза

сильнее.

— Хочешь за что-то подержаться? — спрашивает Бишоп. Я не понимаю, о чем он говорит,

пока не смотрю вниз. Его рука — смуглая кожа, длинные пальцы — протянута мне. Мои глаза

смотрят на его лицо, и он улыбается. Мой первый инстинкт — сказать «нет», хотя это намного

естественнее, чем поцелуй в ванной. Но я никогда не держалась за руки с парнем, и поэтому я

нервничаю. Я знаю, что должна принять его руку; Келли хотела бы этого.

Я кладу мою руку на руку Бишопа, и он переплетает наши пальцы. Его теплая ладонь

согревает меня, и, кажется, сердце бьется спокойнее.

Он держит меня за руку всю дорогу до дома его родителей и отпускает, как только мы

ступили в дом. Когда к нам подошел Президент, я стараюсь сдержаться и не убежаь.

— Бишоп, Айви! — говорит Президент Латтимер. Он подходит к нам с вытянутыми

руками и обнимает нас, прежде чем я успеваю это понять. — Мы рады, что вы смогли

присоединиться к нам. Мы хотели, чтобы вы пришли раньше, но ты же знаешь свою мать, —

говорит он с ухмылкой Бишопу. — Она должна убедиться, что все идеально, — звучит, как

оправдание для меня.

Эрин Латтимер появляется за спиной мужа, с вымученной улыбкой на лице. Она одета в

красную юбку и блузку с длинными рукавами, слишком жаркой для сегодняшней погоды. Я

сомневаюсь, что она вообще знает, как потеть. Она напоминает мне кукол Барби, которые

всегда одинаковы — пластиковые и совершенные. Я знаю, что Эрин жила в моей стороне

города. Но она отличается утонченная элегантность, которой не было у женщин с которыми я

росла. Она похожа на царицу.

Она обнимает Бишопа, который целует ее в щеку, и просто кивает мне. Я рада, что она не

изображает любовь. Не то, что ее муж. Неприязнь — эмоция, которую я могу уважать.

Ужин подается в столовой. Стол слишком большой для нас четверых, но он полностью

заставлен. Латтимеры сидят друг напротив друга и предложили нам с Бишопом сделать также.

Но Бишоп берет стул и садится рядом со мной.

— Слишком большой стол, — говорит он своей матери. Я чувствую благодарность за этот

маленький акт неповиновения.

Миссис Латтимер не довольна изменением, но она не делает из этого проблему. Она лишь

кивает.

— Они все еще молодожены, в конце концов, — говорит Президент Латтимер с улыбкой. Я

сомневаюсь, что он знает, что Бишоп спит на диване каждую ночь.

Мы едим салат и теплый хлеб с розмарином и ведем светскую беседу. Я начинаю думать,

что смогу пережить этот вечер без потерь, когда президент Латтимер поворачивается ко мне с

улыбкой.

— Как твоя работа в суде?

— Мне нравится, — говорю я. — Я работаю с Викторией Джеймсон.

Президент Латтимер кивает.

— Я хорошо знаю Викторию и ее отца. Это займет тебя до тех пор, пока не пойдут дети.

Мое сердце замирает.

— Да, — говорю я.

Президент Латтимер разрезает свой кусок курицы.

— Ты изучаешь что-нибудь интересное?

Я делаю глоток ледяной воды.

— В основном, я занимаюсь практической работой, — говорю я осторожно. — Помогаю с

организационными моментами, — делаю паузу. — Виктория сказала, что на следующей неделе

мы сможем работать с заключенными.

Миссис Латтимер охает.

— Я не уверена, что это уместно, Айви. Не для тебя.

— Почему нет? — кто-нибудь, заткните меня.

— Ты всего лишь девочка, — говорит миссис Латтимер. — Некоторые вещи являются

слишком взрослыми для тебя.

Я сосредотачиваюсь на своей тарелке. Закрой рот, говорю я себе. Просто заткнись. Но я не

могу, поэтому до боли прикусывая язык. Если я смогу выполнить план моего отца, это будет чудо.

— Думаю, что если я достаточно взрослая, чтобы выйти замуж против своей воли, то и

достаточно взрослая, чтобы работать там, где хочу, — говорю я, поднимая глаза.

Длинная пауза молчания. Вилка миссис Латтимер падает на тарелку.

— Как ты смеешь, — говорит она, широко раскрыв глаза. — Как смеешь…

— Эрин, — говорит Президент Латтимер спокойным голосом. — Айви имеет право на

собственное мнение. Особенно здесь, за нашим обеденным столом, — я смотрю на него. — Я

призываю к дискуссии, — говорит он мне без всяких ироний.

— Пока это в рамках ваших убеждений, верно? — спрашиваю я. Я опускаю вилку, чтобы

никто не увидел, что мои руки дрожат. — На улицах люди не могут говорить о демократии.

Президент Латтимер поднимает брови.

— Твой дед поддерживал демократию, Айви. И он проиграл. Он проиграл потому, что у

него не было достаточно сторонников.

— Нет, он проиграл, потому что ваш отец первым получил оружие, — мне нужно

замолчать. Я делаю глубокий вдох, приводя себя в порядок. Рука Бишопа лежит на столе рядом со

мной. Его мизинец дотрагивается до моего. Я смотрю на него и не понимаю, что он пытается

сделать: поощрить меня или остановить.

— Что случиться, если давать людям решать, какое правительство они хотят? —

спрашиваю я. — Чего вы боитесь? — это слова моего отца.

— Людям нужна определенность, — говорит Президент Латтимер. — Им нужен мир. У нас

было достаточно войн.

— Люди за забором тоже вызывают волнения? — спрашиваю я.

— Люди за забором делали ужасные вещи. Наказание соответствует преступлению, —

встревает миссис Латтимер.

— Может быть, некоторых из них, — соглашаюсь я. — Но не все из них убийцы.

Некоторые люди просто воруют. Зачем оставлять их умирать? — миссис Латтимер открывает рот,

собираясь заговорить, но я останавливаю ее. — А что заставляет девушек вступать в брак, не

позволяя им самим решать, что делать со своим счастьем?

— Нашим приоритетом является не личное счастье, Айви, — говорит Президент Латтимер.

— Мы все еще пытаемся выжить, увеличивая наше население. Мы пытаемся сделать их жизни

лучше.

Я подавляю смех.

— Так вы знаете, что лучше для каждого человека в Вестфалле?

— Да, — говорит миссис Латтимер. — Он знает, — она сердито смотрит на меня.

— Ты знаешь, — говорить мне Президент Латтимер. — Ты напоминаешь мне свою мать.

Конечно, ты похожа на нее. Она тоже была… слишком страстной.

— Что? — шепотом спрашиваю я, но в моей голове я слышу крики. — Вы знали мою

маму?

— Да, — его улыбка печальна. — Я хорошо ее знал.

У меня так много вопросов, что они образуют комок в горле. Я хочу кричать на него,

царапать еще щеки и спрашивать, как

может он говорить о ней таким нежным голосом, если он сам убил ее? Но я беру себя в

руки. Если он сможет рассказать мне о моей матери, то я готова выслушать.

— Откуда вы ее знали? — спрашиваю я.

Ножки стула скребут по полу, заставляя меня вздрогнуть.

— Хватит с меня этого, — говорит миссис Латтимер, вставая и бросая салфетку на стол. —

Я приняла тот факт, что она вышла замуж за моего сына, но я не потерплю того, что она приходит

к нам в дом и изрыгает бред своего отца, — она указывает на меня. Я не…

— Достаточно, — говорит Бишоп. Он не повышает голоса, но его в нем угроза.

Миссис Латтимер смотрит на сына, ее губы задрожали.

— Две недели? — шипит она. — Столько времени потребовалось, чтобы она настроила

тебя против нас?

— Никто не против тебя, мама, — устало говорит Бишоп. У меня чувство, что он говорит

это не в первый раз. Неужели он провел свое детство, постоянно доказывая преданность

собственной матери?

— Эрин, пожалуйста, — говорит президент Латтимер. — Сядь. Не нужно устраивать сцен.

Но миссис Латтимер не собирается успокаиваться.

— Я не единственная, кто совершил преступление, — она смотрит на меня. Она

поворачивается и выходит из комнаты, ее каблуки стучат по полу.

— Извините, — говорит Президент Латтимер. Он следует за ней, и мы с Бишопом остаемся

одни. Я смотрю на свою тарелку. Свечи в центре стола мерцают и светятся, отбрасывая тени на

мои руки. Единственный звук — это тиканье старинных часов в коридоре.

— Мне жаль, — говорю я. И мне действительно жаль. Жаль, что не смогла сдержать рот на

замке. Жаль, что я не та девушка, в которой нуждаются моя сестра и отец.

— Не нужно извиняться, — говорит Бишоп. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

— Я говорил тебе, что хочу, чтобы ты была самой собой. И это подразумевает твое мнение. Каким

бы оно ни было.

Я киваю.

— Был один человек на нашей стороне города. Он жил за несколько домов от нас, — я

понятия не имею, зачем я говорю ему это. — Пару зим назад его сын заболел. И в больнице ему не

дали лекарство.

— В медицине есть протоколы, — говорит Бишоп. — Они не просто раздают лекарства, —

он говорит, как его отец. Я убираю руку со стола.

— Я знаю это. Но сыну этого человека было очень больно, он умирал. Но они все равно

вписали его имя в конец списка. Так что, мой сосед украл какое-то лекарство, спас жизнь своего

сына. И твой отец выгнал его за забор. Он замерз до смерти, — я пристально смотрю на Бишопа.

— Это — справедливость твоего отца. Такие поступки.

Бишоп смотрит на меня.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал, Айви? — спрашивает он, наконец. — Что я согласен с

тем, что сделал мой отец? Какой ответ ты хочешь?

— Я не жду конкретного ответа, — говорю я. — Я хочу знать, что ты думаешь.

— Я думаю, — говорит Бишоп, — что мы можем любить наши семьи, не доверяя всему,

что они говорят нам, — он произносит эти слова, как ни в чем не бывало. — Я думаю, что иногда

все не так просто, как думают наши отцы.

Глава 7

На моей тумбочке куча новых книг, но ни одна из них не помогает мне отвлечься. Мне не

спится, и я ненавижу себя за это, потому что завтра у меня рабочий день. Наконец, я сдаюсь и

поднимаюсь с кровати. В прихожей и гостиной темно, и я на цыпочках прохожу на кухню и

наливаю стакан воды. Я пробираюсь в спальню, когда Бишоп садится на диване.

— Не спится? — спрашивает он.

— Нет, — говорю я. — И тебе?

В комнате темно, но свет луны помогает мне видеть его. Он кивает.

— Я просто захотела воды, — говорю я.

— Да, — он улыбается. — Я вижу это.

Он запускает руку в волосы. Его белая футболка светится в тусклом свете.

— Хочешь посидеть со мной, пока пьешь?

— Ладно, — говорю я, подходя к стулу, но он сгибает ноги в коленях, освобождая место

для меня на краю дивана. — Спасибо, — говорю я, садясь на диван, поджав ноги.

— Это странно, не так ли? — говорит Бишоп, нарушая тишину.

— Что?

Он обводит рукой комнату.

— Это. Мы. Пару недель назад мы были просто подростками, живущими с родителями, и

теперь мы здесь.

— Да, — говорю я. — Очень странно.

Я чувствую, что он смотрит на меня. Я поворачиваю голову и смотрю на него.

— Помнишь день, когда мы пошли ко мне домой, — говорит он, — и взяли книги из

библиотеки моего отца?

— Да. А что?

— Ты была права, Айви, — говорит он тихо. — Это беспокоит меня. Они не считаются с

нами.

Я боюсь дышать. Он доверяет мне, открылся именно так, как того хотели отец и Келли.

— Почему ты не сказал мне тогда?

Бишоп вздыхает.

— Я не… я не собираюсь быть парнем, которому плевать на все, что происходит. Это не я.

Я смирился, но мне не плевать.

— Ладно, — говорю я.

— Это не значит, что у меня нет чувств, — говорит он.

Я делаю глоток воды.

— Я не должна была говорить, что ты ничего не чувствуешь. Это не справедливо, —

извиняюсь я.

— Я понимаю, почему ты так думаешь, — говорит Бишоп. — Но это не правда, — он

делает паузу. — Я хочу большего. Я не хочу быть только твоим мужем.

— Например? — спрашиваю я.

— Ничего, что сейчас важно, — он отводит взгляд. — Это то, что у нас есть сейчас. Эта

жизнь. Мы. Этот дом, — он опускает руку вниз. — Этот диван.

Мое сердце уходит в пятки. Все это было прелюдией, чтобы затащить меня в постель? Я

начинаю корить себя за то, что села на этот дурацкий диван.

— Расслабься, Айви, — говорит он и улыбается. — Я ни на что не намекаю.

Но когда-нибудь это случится. Наши отношения не всегда будут такими, вряд ли он

захочет спать на диване всю жизнь. Я не уверена, что он будет спрашивать, хочу ли я этого. Но

это ради отца.

— Ну, я пойду спать. Утром на работу, — я встаю и ставлю стакан на журнальный столик.

Голос Бишопа останавливает меня прежде, чем я вышла в коридор.

— Ты сказала мне, что ты пытаешься, помнишь?

Я смотрю на него.

— Да, — говорю я осторожно.

— Я тоже.

— Я знаю, — говорю я, наблюдая за тем, как его глаза блестят в лунном свете. Я

поворачиваюсь и иду обратно в постель.

Я стараюсь не нервничать, когда Виктория ведет меня в подвал здания. Мне страшно. Но я

не отступлю, помня слова миссис Латтимер. Я ей докажу.

— Что мы будет делать? — спрашиваю Викторию, пытаясь догнать ее. Хотя я выше ее, она

ходит быстро.

— Здесь заключенные, которых уже осудили, — говорит она мне. —

Нам нужна окончательная информация от них. О их ближайших родственниках и тому

подобное. Их уже опрашивали, но мы должны дважды проверить, прежде чем…

— Прежде чем мы их выгонят, — говорю я.

— Да, — говорит она, косясь на меня. — Я знаю, что тебе трудно понять это, зная твоего

отца.

Она говорит это без злобы в голосе, но я настораживаюсь.

— Ну, он не любит выгонять людей, — говорю я, подбирая каждое слово с осторожностью.

Не секрет, что мой отец против способов наказания Вестфалла. Вся моя семья против. Но мой

отец осторожен. Он верен нашим убеждениям, но он ведет себя тихо.

Виктория открывает дверь в конце коридора.

— Но у него есть лучшее решение? — спрашивает она, поднимая брови. Она не дает мне

возможности ответить, проходя внутрь.

Мы в небольшом зале. Напротив есть дверь с окошком, а возле нее стоит охранник.

— Привет, Дэвид, — говорит Виктория. — Мы здесь, чтобы взять заключительное

интервью.

— Мы готовы, — говорит Дэвид. Он едва смотрит в мою сторону. — Они сказали мне, что

ты будешь с утра, так что я уже позвал первого. Лэйрд, Марк.

Виктория протягивает мне руку, и я перебираю стопку папок в руках, чтобы найти нужную.

Я привыкла к эффективности Виктории, которая иногда может граничить с хамством.

— Ладно, — говорит она мне. — В этот раз, смотри и учись. Ты будешь делать это сама

совсем скоро.

— Я буду здесь, — говорит Дэвид.

Виктория кивает и открывает дверь. Там маленькая комната, в которой едва хватает места

для трех складных стульев. Один прикручен к полу.

Я не могу сказать, чего я ожидала, но парень, сидящий на этом стуле выглядит ненамного

старше меня. Я бы предположила, что он младше Бишопа, но я смотрю в файл в руках Виктории и

вижу, что ему двадцать два.

Он улыбается нам и машет свободной рукой, другая была в наручниках.

— Привет. Я уж начал думать, что вы забыли обо мне.

У него светлые волосы и большие голубые глаза. Его щеки красные, как спелые яблоки. Он

напоминает мне куклу, с которыми мы с сестрой играли в детстве. Он привлекателен.

Виктория садится на стул напротив него, и я сажусь рядом.

— Марк, — говорит Виктория. — Полагаю, ты знаешь, почему ты здесь.

— Вам нужно все проверить все, прежде чем меня выгонят.

— Да, — Виктория что-то записывает в файле. Она спрашивает у него о его семье и о всем,

что было в папке.

— У меня… У меня будет шанс попрощаться с моей семьей? — спрашивает он.

— Да, — говорит Виктория. — Мы сообщим тебе, когда.

Марк кивает.

— Я хочу поговорить с кем-нибудь, — говорит он. — Хоть с кем-нибудь, я могу

объяснить…

— Вас осудили, мистер Лэрд, — говорит Виктория. — И судья признал вас виновным. Тут

нечего обсуждать.

— Но Вы не можете просто выгнать меня! — говорит он, повышая голос. Все мое тело

напрягается, но Виктория по-прежнему невозмутима. Она, наверное, слышала эти мольбы и

игнорировала их каждый раз, когда входила в эту комнату. Мысль об этом заставляет меня хотеть

блевать.

— Если вы успокоитесь, — говорит она, — я пройду процедуру твоего освобождения с

тобой.

— Освобождения? — его голос срывается и он истерично смеется. — Это не

освобождение. Это смертный приговор.

— Хорошо, — говорит Виктория, закрывая папку. — Если ты не понимаешь, значит, мы

закончили. Попробуем еще раз завтра.

Она идет в сторону двери. Я иду за ней, но Марк наклоняется вперед и хватает мое

запястье.

— Пожалуйста, — говорит он. — Пожалуйста, помогите мне.

Я вырываю руку и смотрю на него. Я знаю, что должна отреагировать на боль в егоголосе,

но что-то плавает в глубине его глаз — расчетливое лукавство, от которого мурашки по коже.

Виктория держит открытой дверь и я выхожу, учащенно дыша.

— Все хорошо? — спрашивает Дэвид.

— Он схватил ее, — говорит Виктория. — Но все в порядке, да?

Я киваю, скрестив руки на груди. Дэвид идет в комнату к Марку, а Виктория начинает идти

вперед.

— Давайте немного отдохнем, — говорит она.

— Он был прав, — говорю я. Она поворачивается и смотрит на меня. — Ты играла в слова

с ним. Это смертный приговор.

Виктория смотрит на меня, облизывает губы и снова подходит ко мне.

— Нет, я не играла, — говорит она. — Он будет жив, когда мы его отпустим. И если он

хотя бы наполовину умен так, как он думает, он сможет выяснить, как остаться в живых.

Я качаю головой.

— Ты знаешь, что это неправда. Он умрет там. Никто не заслуживает…

— Ты знаешь, что он сделал? — спрашивает Виктория. Ее голос тихий, но твердый. — Он

изнасиловал девятилетнюю девочку. Вырезал свое имя на ее животе, чтобы оставить ей

напоминание об этом на всю жизнь.

У меня переворачивается желудок, и к горлу подкатывает желчь. Я отворачиваюсь и

смотрю на свою руку, которую он трогал. Я хочу вымыть кожу горячей водой. Я не позволяю себе

думать о маленькой девочке, которая никогда не сможет сделать то же самое.

Виктория наклоняется ближе.

— Что ты предлагаешь с ним делать, Айви? Мы должны его отпустить? Держать его здесь

вечно, кормить его в течение зимы, когда мы сами едва можем прокормить себя? Давать ему

лекарства, которые могли бы помочь детям? — она пихает папку Марка Лэйрда мне в грудь. Я

беру ее онемевшими пальцами. — Лично я думаю, что он заслуживает еще худшего.

Я иду домой злая и даже не знаю, почему. Мой отец никогда не говорил, что люди за

забором совершили ужасные вещи. И Виктория права — Марк заслуживает худшего. Но я все

равно чувствую себя обманутой отцом. «Мы можем любить наши семьи, не доверяя всему, что

они говорят нам». Слова Бишопа всплывают в моей голове и я понимаю, что он прав.

Бишоп находится в кухне, когда я вхожу в дом, и готовит котлеты из фарша.

— Привет, — говорит он, и я бросаю свою сумку на диван. — Как пленные?

Я стою в дверях кухни, так же, как и на второй день после нашей свадьбы. С тех пор мало

что изменилось. Мы не спим вместе, но делимся секретами. Я больше не так неуверенна в себе.

Потому что теперь, Бишоп — часть моей жизни, и я привыкла к нему. Он интересуется моей

жизнью.

— Ужасно, — говорю я. — Мы встретились с одним, кого выгоняют. Парень, который

обидел маленькую девочку, — я не могу произнести это ужасное слово. — Но он умолял меня

спасти его.

Бишоп фыркает.

— Ну, естественно, он умолял.

— Это все, что ты хочешь сказать? Тебя не волнует, что происходит с людьми?

Бишоп поворачивает кран с водой и намыливает руки.

— С этим парнем? — говорит он. — Не очень. Почему волнуешься ты? — он выключает

воду и берет полотенце.

Я выдыхаю.

— Я не знаю. Я не имею в виду именно его. Но мы не можем выгонять людей каждый раз,

когда они делают что-то неправильно. Это…варварство.

— Посмотри вокруг, Айви. Мир в котором мы живем — варварство. Мы просто должны

научиться жить с этим, — он кидает полотенце на прилавок. — С помощью гамбургеров на гриле

и симпатичными домиками. И какова альтернатива? Было бы лучше убивать их на электрическом

стуле, как раньше?

Я закатываю глаза.

— Теперь ты похож на Викторию.

— У Виктории хорошая точка зрения, — Бишоп делает шаг ко мне. — Прошлой зимой мы

потеряли более двухсот человек, Айви. Двести. Ты бы предпочла сохранить жизнь сегодняшнему

парню?

— Это несправедливый вопрос, и ты это знаешь! Не все, кого выгнали, сделали то же

самое, что и он. Некоторые люди воруют хлеб на рынке или отказываются выходить замуж. Я не

думаю, что кормление этих людей — это пустая трата ресурсов.

— Ладно, — говорит Бишоп. — А как насчет убийц и насильников? Что нам делать с

ними? Ты хочешь оставлять их безнаказанными? — его лицо так же спокойно.

— Что ты такое говоришь? — я хочу, чтобы он повысил голос, чтобы я тоже могла

накричать на него в ответ.

Бишоп остается невозмутимым.

— Нужно применять меры, Айви. Не важно, как жестоки эти меры.

— Легко говорить, сын Президента, — фыркаю я. — Ты когда-нибудь задумывался об этом

до меня, или ты целыми днями плескался в реке, позволяя другим людям беспокоятся о

справедливости, и о том, что правильно?

Его глаза сверкают, но лицо все так же без эмоций.

— Ты не должна беспокоиться о будущем, неважно, что ты думаешь, — он отталкивается

от прилавка. — По крайней мере, мой отец не говорит мне, во что верить.

Я резко разворачиваюсь и иду в спальню, хлопая дверью напоследок. Я направляюсь к

кровати и со всей силы бью подушку.

Глава 8

Я прячусь в туалетной кабинке в подвале здания суда, а на часах шесть. Обычно я ухожу в

пять, но я знаю, что Дэвид дежурит до шести, и хочу выяснить, где они хранят оружие. Третий

этап — выяснить, где держат оружие. Моему отцу необходимо знать это, но он больше

рассчитывает на физическую силу. Он всегда говорил, что он не хочет, чтобы кто-то пострадал.

После вчерашней ссоры с Бишопом, из-за который я не могла уснуть полночи, я

проснулась полная решимости сделать шаг вперед к цели моего отца. Я не позволю Бишопу сбить

меня с толку. Келли всегда говорит, что есть семья и есть все остальные. Мой отец — семья. А

Бишоп — все остальные.

Я слышу, как хлопнула дверь и тяжелые шаги в коридоре. Я встаю с унитаза и

приоткрываю дверь. Дэвид сворачивает за угол конце коридора, и я следую за ним на цыпочках

босиком, держа босоножки в руке.

Я с опаской заглядываю за угол и вижу, что Дэвид набирает цифры на клавиатуре,

установленной в стене. После этого, он открывает дверь рядом с клавиатурой и заходит внутрь, но

он не закрывает дверь. Я слышу его голос и голос другого человека из комнаты.

— Слава Богу, что сегодня пятница, да? — говорит неизвестный человек. Он, кажется,

старше, его голос грубый.

— И не говори, — говорит Дэвид. — Следующая неделя будет долгой.

— Изгнание?

— В среду.

Старший человек цокает языком. Критикует? Я слышу шелест и лязг металла,

сопровождаемый тяжелым стуком. Дэвид снял свою кобуру. Мой пульс учащается, а на лбу

выступают капли пота. В руках у меня папка — моя страховка на случай, если меня поймают.

— Распишись, — говорит неизвестный мужчина.

Я слышу скрип пера на бумаге и понимаю, что должна уходить, но мне нужно больше

информации. Я не понимаю, что это за жужжащий звук. Затаив дыхание, я выглядываю из-за угла

еще сильнее. Они оба стоят ко мне спиной перед открытым встроенным сейфом. Оттуда, где я

стою, я вижу ряды орудий, от пола до потолка. Там пистолеты и большие пушки. На любой вкус.

Ружья, и даже несколько автоматов. В наши дни оружие — это просто теория для большинства

людей, а не реальность, поэтому они мало что о них знают. Но мой отец научил нас определять

основные виды оружия. И хотя я никогда не стреляла из пистолета, но могу с легкостью

представить его в своих руках.

Я разворачиваюсь и иду обратно по коридору. Когда я повернула за угол, я надеваю

босоножки и закрываю глаза, пытаясь запомнить все в мельчайших деталях.

— Эй, миссис Латтимер, — говорит Дэвид, прямо за моим плечом. — Что вы здесь

делаете?

Я попрыгиваю от испуга и оборачиваюсь.

— О, привет, Дэвид, — говорю я, положив руку на грудь и чувствуя бешеное

сердцебиение. — Я должна отнести эту папку в хранилище, но я заблудилась, — улыбаюсь я.

Он кивает головой на папку.

— Какой номер дела? — я говорю ему номер. — Ее нужно отнести в Комнату Записей B,

— говорит он. — Я могу отнести. Технически, только охранники могут войти туда. В следующий

раз просто дайте нам знать, и мы будем рады помочь.

— Спасибо, — говорю я и протягиваю ему папку. — Простите, что не следовала

протоколу. До сих пор учусь.

— Нет проблем, — говорит Дэвид.

— Теперь вы можете указать мне направление к лестнице? В противном случае, я буду

бродить здесь несколько дней.

Дэвид улыбается и кивает вперед.

— Она там.

— Спасибо. Проведи выходные с пользой, — я практически бегу к лестнице и только там

решаюсь отдышаться. Есть одно преимущество в том, что я теперь Латтимер — очень легко

обманывать людей. Они думают, что если я изменила фамилию, значит, я такая же, как и они. Как

будто несколько недель могут изменить мышление.

Я быстро иду к рынку, чтобы успеть до закрытия. Здесь меньше народу, чем в прошлый

раз, но я теперь еще больше на виду. Все смотрят на меня, и это раздражает.

Человек со специями уже начинает собираться, но я хватаю со стола банку какого-то

варенья и показываю ее ему.

— Я хочу купить ее.

Он смотрит на меня.

— Три чека.

У нас больше нет наличных, после войны. Людям платят чеками. Женщинам, которые не

работают, а это подавляющее большинство женщин в западном крае, и детям выдается

ежемесячное пособие.

— Ладно, — я достаю из сумки три чека и кидаю из на прилавок.

— Вам нужен мешок?

— Нет, — я кладу банку в сумку.

— Что-нибудь еще? — спрашивает человек.

Я гляжу вокруг. Никого нет поблизости.

— Скажите ей, что я нашла, где оно хранится, — тихо говорю я и ухожу, не оборачиваясь.

Я чувствую эйфорию, пока иду домой. Я представляю лицо Келли, когда мое сообщение

будет доставлено. Это ничего не значит для продавца специй, но это многое значит для Келли.

Она расскажет моему отцу, и они оба будут довольны, что я смогла.

Но чем ближе я дохожу до дома, тем быстрее эйфория исчезает. Потому что доказывая

себе, своему отцу, что я могу достичь цели, я забыла про Бишопа. Я узнала, где храниться оружие,

а это значит, что отец стал на один шаг ближе к убийству Президента и Бишопа. Я верю в моего

отца. Но я начинаю понимать, что есть разница между позволением кому-то умереть и убить кого-

то своими руками.

Гостиная и кухня пусты, когда я возвращаюсь домой, а на газу стоит кастрюля с куриным

бульоном. Дверь на веранду открыта, и я вижу Бишопа, сидевшего на одном из плетеных диванах.

— Привет, — говорю я. Я кладу свою сумку на пол и сажусь напротив него, скрестив ноги.

Бишоп поднимает на меня взгляд.

— Тяжелый день? — спрашивает он.

— Да.

— Два подряд.

Я киваю. Я балансирую на грани слез, но я не могу сказать причину. У меня вдруг

появилось яростное желание сказать человеку, что я пошутила, чтобы он не передавал сообщение

Келли.

— Мне жаль, что мы поругались, — говорю я. — Прошлой ночью.

Бишоп поднимает брови и слегка улыбается. Так же он улыбнулся Келли в день свадьбы.

Это настоящий Бишоп: меньше совершенства, больше тепла.

— Это не ссора. Мы же не подрались, — он улыбается, но в его глазах грусть. Я

вспоминаю его мать, и думаю, что он рос в холоде. — Но я сожалею о том, что я сказал о твоем

отце.

— Я не полная идиотка, — говорю я. — Я думаю об альтернативах, если все изменится в

западном крае.

Бишоп спускает ноги с дивана и садится лицом ко мне.

— Я никогда, ни на секунду, не считал тебя идиоткой, Айви.

— Ты тоже слушаешь своего отца, не так ли? — спрашиваю я.

Бишоп смотрит вниз на свои сложенные руки, потом опять на меня.

— Иногда. Я думаю, что это из-за того, кто мы… сын президента и дочь основателя… —

он закатывает глаза, заставляя меня улыбаться. — Это вдвойне важно, чтобы мы имели свое

мнение. Мы не наши родители. Мы не должны соглашаться со всем, что они говорят.

— А что, если я согласна с отцом? — спрашиваю я, потому что мне кажется, что я должна

подтвердить веру в своего отца.

— Тогда отлично, — говорит Бишоп. — Но я думаю, что легко попасть в ловушку, думая о

том, чьи мы дети. Мы по-прежнему вольны выбирать, кем мы хотим быть.

— Правда? — спрашиваю я. — Потому что я не смогла ничего выбрать, — всю свою жизнь

мой отец и Келли решали за меня все. Любое несогласие с моей стороны было воспринято как

нелояльность. Отец решил, что я выйду за Бишопа и определил этим всю мою жизнь.

Бишоп принимает мой сарказм как должное.

— Ну, очевидно, множество вещей вне нашего контроля, — он крутит на пальце

обручальное кольцо. — Но никто не может контролировать то, кем мы становимся.

— А кем ты хочешь стать? — с интересом спрашиваю я, но мой голос звучит так, будто я

насмехаюсь. Я чешу ногу, пытаясь скрыть свое смущение.

Бишоп смотрит на меня.

— Кем-то честным. Кем-то, кто поступает правильно. Тем, кто следит за своим сердцем,

даже если он разочаровывает людей, — он делает паузу. — Кем-то храбрым.

Мальчик, который не хочет лгать, женился на девушке, которая не может сказать правду.

Если Бог существует, то у него странное чувство юмора.

— А что насчет тебя? — спрашивает Бишоп. — Кем хочет быть Айви Вестфалл-Латтимер?

Это все ново для меня. Взад и вперед, давать и брать. Я подозреваю, что это ловушка, но

Келли не предупредила меня о его поддельном (или все же искреннем?) интересе. Это страшно и

захватывающе одновременно.

— Я не знаю, — говорю я тихо. У меня болит горло. — У меня никогда не было шанса

подумать об этом.

— Ну, теперь ты можешь, — говорит он просто. Будто это так легко. Может, для него. Он

встает и протягивает мне руку. — Давай поужинаем. И завтра займемся чем-нибудь веселым.

Я кладу свою руку в его и позволяю ему поднять меня на ноги.

Глава 9

— Суббота — это день для сна, — информирую я Бишопа в восемь часов утра, пока он

делает бутерброды на кухне.

— Сон для слабаков, — весело отвечает он.

— Что мы будем делать сегодня? Это включает в себя дневной сон?

Бишоп смеется.

— Нет, — говорит он. — И тебе будет не до сна. Поверь мне.

Он достает из холодильника два кувшина с водой и кладет их в свой рюкзак, вместе с

бутербродами, парой яблок и печеньем с рынка. — Готова? — спрашивает он.

— Как никогда, — говорю я с многострадальным вздохом, что заставляет его улыбнуться.

— Ты надела купальник? — спрашивает он, кивая на мои майку и шорты.

— Да, — я не обращаю внимания на жар в щеках. Смешно стыдиться такого простого

вопроса.

— Хорошо, — он накидывает рюкзак на плечи. — Пойдем.

Я следую за ним через входную дверь и, как только мы оказываемся на улице, дверь

соседей открывается, и выходит Дилан.

— Привет, Дилан, — говорю я. Бишоп смотрит на него.

Дилан пересекает лужайку и подходит к забору, протягивая руку.

— Привет, Бишоп, — фальшиво-приветливо говорит он. — Не знаю, помнишь ли ты меня,

мы ходили в одну школу.

— Освежи мою память, — говорит Бишоп, пожимая его руку.

— Дилан Кокс, — за его спиной открывается дверь, и выходит Мередит. Я резко выдыхаю,

и Бишоп удивленно смотрит на меня. Ее левый глаз почернел, и она сама хромает.

Я подскакиваю к забору.

— Мередит, — говорю я. — С тобой все в порядке? Что случилось? — я уже знаю, что

случилось. Мои ладони сжимаются в кулаки.

Она смотрит на своего мужа, а затем на меня.

— О, — она хрипло смеется. — Я такая неуклюжая. Я упала с подвальной лестницы и

ударилась лицом о перила.

Дилан подходит к ней и обнимает за плечи.

— Она пошла туда ночью без света. Вы можете в это поверить?

— Так глупо, — говорит Мередит. Она не поднимает глаз.

— Вы должны были дать нам знать, — говорит Бишоп. — Мы бы помогли

— Мы справились, — говорит Дилан. Мы все стоим минуту и неловко молчим. Я хочу,

чтобы Мередит дала мне знак, чтобы я вмешалась, но она смотрит вниз.

— Ну, было приятно с вами познакомиться, — говорит Бишоп, ровным голосом.

— Мне тоже, — говорит Дилан, хотя он, кажется, раздражен, потому что Бишоп его не

помнит. Я надеюсь, что Мередит не пострадает из-за этого.

Мы с Бишопом идем в тишине в северную часть города, где Главная дорога становиться

щебнем. Солнце уже высоко в небе, и пот стекает по моей шее. Еще июнь, но так влажно, что у

меня чувство, что я дышу через мокрую тряпку.

Бишоп сходит с гравийной дороги и идет в самую гущу деревьев. Я стараюсь не думать о

клещах, когда мы пробираемся через кусты. Деревья скрыли нас от солнца, и я наконец вдохнула

полной грудью. Я все жду, когда Бишоп начнет говорить о Мередит, но он молчит.

— Он сделал это с ней, — говорю я.

Он не останавливается.

— Я знаю.

Его отсутствие реакции только подогревает мое раздражение.

— Вот это я имела в виду, когда говорила, что не люблю браки по расчету. Он думает, что

он владеет ей.

— Это не зависит от брака. Это зависит от степени дерьмовости парня.

Я кривлю лицо.

— Все-таки, кто-то должен что-то сделать, чтобы помочь ей. Потому что законы твоего

отца связывают ей руки, — у нее легкого пути к разводу. Брак может быть расторгнут только в

случае, если обе стороны подписывают совместное заявление, и Президент Латтимер его одобрит,

но я слышала, что такое редко случается. Даже тогда, когда заинтересованные стороны — личные

друзья Президента Латтимера. — Что-то подсказывает мне, что Дилан не согласится отказаться от

своего брака, — мы начинаем идти вверх и я останавливаюсь, чтобы отдышаться. — Он, наконец,

получил свою собственную боксерскую грушу, которая готовит ему ужин и спит с ним.

Бишоп останавливается прямо передо мной. Он снимает рюкзак с плеч и открывает его.

— Мы можем не делать это прямо сейчас? — спрашивает он. Он протягивает мне кувшин с

водой.

— Не делать что?

— Спорить.

Я делаю глоток воды и немного проливаю на себя.

— Мы не спорим, — говорю я. — Мы просто не молчим.

Бишоп улыбается и качает головой.

— На данный момент, я считаю молчание благословением.

Я передаю кувшин ему. Он подносит его ко рту и делает глоток. Я смотрю на его

загорелую шею и вижу блеск пота. Я резко отвожу глаза.

Он убирает кувшин в рюкзак, и мы продолжаем путь. Я вздыхаю и отгоняю мушек возле

своего лица.

— Сколько еще идти?

— Недолго, — говорит он. Он даже не запыхался.

— Ты ведешь меня в какой-то дурацкий клуб, где ты общаешься с друзьями? Мне придется

выучить супер-секретное рукопожатие, чтобы попасть внутрь?

Он фыркает и усмехается.

— У меня нет друзей. Я сын Президента, помнишь? У меня подхалимы.

— Вау, — говорю я. — Необычные слова.

Он смотрит на меня через плечо, но не замедляет темп.

— Даже не притворяйся, что ты не знаешь, что это значит. Все, кто читает Анну Каренину,

знают о таком.

Ладно, он прав. Интересно, у него правда нет друзей? За время нашего брака, я не видела

ни одного. Может быть, поэтому он не против, что я говорю именно то, что я думаю; может быть,

никто и никогда не разговаривал с ним раньше. Я полагаю, что быть сыном лидера не так уж и

легко. Я знаю это по себе.

Спустя десять минут прогулки, я начинаю слышать звуки воды. Я пытаюсь

визуализировать карту города в моей голове, но я не очень ориентируюсь.

— Мы возле забора, не так ли? — спрашиваю я. Я редко была близко к забору.

— Да, — говорит Бишоп. — Но мы не пойдем туда.

Я расслабляю плечи. Я не знаю, почему сама мысль о заборе заставляет меня беспокоиться.

Это не живое существо, которое может причинить мне вред. Но вся моя жизнь, безопасность была

внутри ограждения, а то, что за ним — неизвестно и непознаваемо.

— Мой папа говорил, что люди пытались пробраться обратно, — говорю я.

— Я тоже это слышал, — говорит Бишоп. — Иногда их пускали назад, иногда нет. Я

думаю, что это зависело от того, насколько слабы они были. Но сейчас все не так.

— А нельзя просто пробить ограду? — с интересом спрашиваю я.

— Да, но сейчас везде патруль, — он смотрит на меня. — Да и люди за забором теперь не

пытаются пробраться обратно. Я думаю, они понимают, что если они вернуться, то их убьют

здесь. Так что они пытаются выжить там.

— Оба варианта звучат довольно ужасно для меня.

Бишоп пожал плечами.

— Я не знаю, иногда я думаю, что мы должны просто снести забор. До войны его не было,

и все было хорошо. Я думаю, что его построили, чтобы защищать нас, а не пугать.

Я молчу, и мы выходим из чащи. Я вижу бушующие воды, которые я не видела раньше.

Над ними склоняются деревья. По всему берегу расположены каменные пещеры, из-за которых

это место кажется уединенным и тайным. Тут спокойно. И я успокаиваюсь тоже, стоя на берегу.

— Красиво, да? — спрашивает Бишоп.

— Это прекрасно, — выдыхаю я.

— Следуй за мной, — он наступает на один из камней, торчащих из воды, и начинает

двигаться к дальнему берегу. Я не сразу нахожу опору, но я не собираюсь сдаваться.

Бишоп бросает рюкзак у подножия скалы и пинает его теннисной туфлей.

— Оставь все здесь, — говорит он. — Кроме купальника, — бросает он с улыбкой и

снимает свою футболку.

Я чувствую себя неловко, снимая шорты и майку. Я складываю одежду и пытаюсь себя

успокоить. Мой черный бикини больше спортивный, чем сексуальный, но я все-таки почти голая.

Бишоп смотрит на меня, а я смотрю на него, пытаясь не смущаться.

— Готова? — спрашивает он.

— К чему?

Бишоп направляется к известняковой скале и начинает подниматься на нее, как будто это

лестница.

— Иди за мной, — говорит он. Он, кажется, совсем не заботиться о моей безопасности,

будто он уверен, что я справлюсь с задачей. Как ни странно, его уверенность во мне стирает

любые вопросы.

Я залезаю на скалу. Мышцы плеч горят, но это приятная боль. Скалы не так высоки, так

что я не умру, если упаду, но я все равно стараюсь не смотреть вниз. Я смотрю на Бишопа и на его

крепкие мышцы спины. Его организм работает с неким ленивым изяществом, что делает каждое

движение непринужденным.

— Почти добрались, — говорит он и залезает на скалу. Потом он подает руку мне, и я

словно оказываюсь на вершине мира.

— Мы будем прыгать? — спрашиваю я, вдыхая свежий воздух. — Лифта нет?

— Нет, — говорит Бишоп с усмешкой.

Я иду к краю обрыва и смотреть вниз. Тут высоко. Примерно три этажа.

Я подхожу к Бишопу.

— Бежим и прыгаем? — спрашиваю я.

Он кивает.

— Не думай об этом…

Я не слышу, что он говорит, потому что я уже бегу и прыгаю с обрыва с криком восторга.

Горячий воздух обволакивает мое тело, а затем я погружаюсь в прозрачные теплые воды и

оказываюсь в абсолютной тишине. Пузырьки щекочут мои закрытые веки, и я позволяю себе

опуститься на самое дно.

Я выныриваю как раз вовремя, чтобы увидеть, как прыгает Бишоп. Он погружается под

воду с тихим всплеском, а потом, когда я начинаю беспокоиться из-за того, что он не выныривает,

он резко хватает меня за лодыжку.

Я визжу и брызгаю водой ему в лицо, когда он выныривает. Он смеется и вытирает воду с

лица.

— Я не могу поверить, что ты так прыгнула, — говорит он. — Что, если бы внизу были

камни?

Я пожимаю плечами.

— Ты бы предупредил меня заранее.

— Еще? — спрашивает Бишоп. Я киваю в знак согласия, и мы плывем к берегу.

Мы прыгаем со скалы до тех пор, пока у меня не начинают болеть руки, а живот не сводит

от голода. Я подплываю к одному из плоских камней и облокачиваюсь на него. Бишоп

присоединяется ко мне и копирует мою позу.

— Весело? — спрашивает он.

— Да, — говорю я с улыбкой. Я наклоняю голову и закрываю глаза. У меня не было

плохого детства, но в нем не было похожей магии. Никто не бил меня, никто не пренебрегал мной,

но у меня было скучное детство. Я только слышала о будущем и о цели отца. Этот день… он

самый беззаботный в моей жизни.

— Когда ты улыбаешься, — говорит Бишоп, — у тебя ямочка. — Я чувствую его нежное

прикосновение к щеке. — Прямо здесь.

Я открываю глаза и смотрю на него. Его волосы мокрые и непослушные, глаза светятся. В

воде он чувствует себя, как дома. Он может быть сыном Президента, но его место не в душном

зале Совета.

Мой живот громко бурчит, и Бишоп смеется.

— Думаю, мне не стоит спрашивать, хочешь ли ты есть.

Мы едим, сидя на плоском камне, позволяя нашим ногам болтаться в воде. Я не могу

вспомнить последний раз, когда простой бутерброд был таким вкусным. Я рада, что он упаковал

еще и яблоки, потому что одного бутерброда мне бы не хватило.

— Где ты научился так готовить? — спрашиваю я.

Бишоп смотрит на остатки нашего обеда.

— Это не совсем кулинария.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Ты готовишь намного чаще, чем я, — парни обычно не

готовят. Это работа жены. Не закон, но негласное правило, как и со стиркой. Но Бишоп не только

готовит, он хорош в этом. Его еда всегда на вкус лучше, чем у меня.

— У нас была горничная, когда я рос. Шарлотта. Она разрешала мне сидеть с ней на кухне,

пока она готовила, я учился. От нее всегда пахло печеньем, — он улыбается при воспоминании. —

Я проводил большую часть своего времени с ней.

В отличие от его мамы, я думаю. Я не могу представить Эрин Латтимер, которая готовит

печенье. Я ложусь на живот и опускаю голову на скрещенные руки. — Я думаю, что мне все-таки

нужен сон, — бормочу я. Тепло солнца, как теплое одеяло согревало меня и словно убаюкивало,

как и журчание воды.

— Поспи, — Бишоп лег на спину рядом со мной.

Я засыпаю почти мгновенно и просыпаюсь, когда чувствую его руки на моей спине.

— Айви, — шепчет он. — Просыпайся.

Я сонно открываю глаза.

— Как долго я была в отключке? — хрипло спрашиваю я.

— Некоторое время. Достаточно долго, чтобы твоя кожа начала краснеть.

Бишоп по-прежнему лежит рядом со мной, но он повернулся на бок. Я понятия не имею,

как долго он наблюдал за мной. Мы достаточно близко, я вижу слабую тень щетины на его щеках

и темные веснушки на его скуле. Мы смотрим друг на друга, не говоря ни слова. Бишоп

перемещает руку с моей спины, его пальцы скользят по моей коже, и я дрожу от мурашек по

своему телу. Дыхание перехватывает. Он поднимает прядь моих влажных волос и накручивает его

на свой палец.

— Спасибо за сегодня, — шепчу я. Движение его руки в моих волосах — это что-то

гипнотическое.

— Не за что, — говорит он низким голосом.

Это именно то, о чем меня предупреждала Келли. Вот оно. Она сказала мне играть в

хорошую жену. Но все сложнее. Может быть, с любым другим парнем, парнем у которого нет

задумчивых зеленых глаз, непоколебимого спокойствия, все было бы легко. Но не с Бишопом. Я

не знаю, как перестать чувствовать тепло от его прикосновений.

Глава 10

Мой отец не любитель сюрпризов, поэтому я замираю, когда вижу его и Келли впереди. Я

не видела его со дня свадьбы, и если кто-то наблюдает, они могут увидеть странную реакцию на

моем лице. Поэтому я натянуто улыбаюсь. Его присутствие — это облегчение, но это и бремя. Я

скучала по нему, но я не знаю, чего ожидать.

— Привет, папа, — говорю я, когда он в нескольких футах. — Что ты здесь делаешь?

— Разве отец не может навестить свою любимую дочь?

Келли улыбается.

— Эй, я тоже здесь.

Мой отец улыбается нам обоим, и я подозреваю, что все это спектакль для любопытных

глаз и ушей. Мне грустно, что мы должны притворяться.

Я позволяю себе обнять папу и поцеловать его в щеку.

— Мы проводим тебя домой, — говорит мой отец.

— Ладно.

Я иду в центре, они по бокам. Как в день моей свадьбы.

— Мы получили твое сообщение, — говорит Келли, когда мы проходим мимо здания суда.

Мой отец кладет руку на мое плечо.

— Хорошая работа, Айви, — он убирает руку. — Где именно?

— В комнате, в подвале здания суда. На двери кодовый замок, а в комнате сейф.

— Сколько?

Я качаю головой.

— Я не смогла рассмотреть. Но я думаю, несколько сотен. Различных видов. Пистолеты,

дробовики, винтовки.

— Нам нужны коды, — говорит Келли. — Знание того, где оружие, не принесет нам

никакой пользы.

— Они не раскидывают коды с бумажками повсюду, — рычу я, раздражаясь без всякой

причины. Я знаю, что мне нужно достать код.

— Я знаю об этом, — говорит Келли. — Поэтому тебе нужно торопиться. Три месяца

пролетят быстро.

— У меня есть код, чтобы попасть в дом Президента Латтимера, — говорю я. — Бишоп дал

его мне, — отец смотрит на меня, и я с гордостью улыбаюсь. — Я могу войти в его дом и поискать

коды.

— Как только у нас будут коды, мы будем близки к завершающей фазе, — сказал отец. Он

остановился, и мы с Келли делаем то же самое.

Улица очень тихая. На расстоянии я слышу детский смех.

— Ты имеешь в виду тот этап, когда мы начнем убивать людей?

Краем глаза я вижу, что Келли приподнимает брови.

— Ты все это время знала об этом, Айви. Не бывает революций без жертв, — говорит она.

Я делаю шаг к ней.

— Спасибо, что снисходишь до меня, Келли. Теперь мне все ясно.

Келли дергает головой так, будто я ударила ее. Но прежде чем она отвечает, отец ставит

палец под мой подбородок и поворачивает мое лицо, чтобы я смотрела в его карие глаза. Такие же

глаза, как и у Келли.

— Да, Айви, тот этап, когда мы начнем убивать людей, — говорит он. — Так же, как они

убили твою мать.

Я начинаю злиться, но стараюсь сдержаться.

— Президент Латтимер сказал мне, что он знал ее, — говорю я. — Это правда?

Отец замолкает и пожимает плечами.

— Наверное. Они выросли на одной стороне города, поэтому я уверена, что их пути

пересекались.

— Но он говорил так, будто…

— Разве это важно? — спрашивает отец. — Это ничего не меняет. Факты остаются

фактами. И ты знаешь, что нужно делать, — его голос был мягким, но твердым. — Не все, кто

погибает в войне, виновны. Иногда они просто не на той стороне, — он поднимает мой

подбородок выше. — Ты понимаешь?

— Да, — говорю я. Да, я понимаю. Они оба правы. Но это легко говорить о том, что

правильно, когда жертвы являются абстрактными… сын Президента, незнакомец… Раньше было

легко. Но теперь я знаю цвет глаз Бишопа на солнце, какие у него волосы после душа, и какие

теплые у него ладони, когда он дотрагивается до меня.

Мой отец улыбается.

— Найди коды, Айви, — говорит он. Это не просьба.

Келли сжимает мою руку.

— Мы рассчитываем на тебя.

Когда я возвращаюсь, то разочаровываюсь, когда понимаю, что Бишопа нет дома. Я так и

не определилась, кто мы друг другу. Конечно, не муж и жена, не смотря на то, что это написано в

документах, но мы и не друзья. Но что бы то ни было, какими бы мы ни были, мне становиться

тяжелее, потому что я привязываюсь к нему и понимаю, что не могу больше притворяться. Я

отличаюсь от Келли. Я не могу строить всю свою жизнь на лжи, даже если это только временно.

Я оставляю свою сумку на краю дивана и иду в спальню. Моя шея и левое плечо болят

после нашей прогулки и я стараюсь растереть их правой рукой. Оказавшись в спальне, я скидываю

свои ботинки, и один летит под кровать. Я наклоняюсь и тянусь за ним, но моя рука натыкается на

что-то твердое. Хмурясь, я встаю на четвереньки и заглядываю под кровать. Я достаю ботинок,

откидываю его в сторону и вижу большой фотоальбом. Его обложка глянцевая и красная, а

корешок оплетен золотой нитью.

Я достаю его, прислоняюсь спиной к кровати, и кладу альбом на ноги. Когда я открываю

его, страницы слегла трещат. Первые страницы посвящены статьям из газет о начале войны. Здесь

вся информация, которую я узнала от своего отца — как кинули бомбы на восточном побережье

США, потом на западе, а потом, как началась бессмысленная война, которая унесла много

невинных жизней. А после окончания войны, не осталось ничего. Но никто не волновался об

ущербе. Все пытались выжить.

После статей в альбом приклеили фотографии, которые подписали черными чернилами. На

фотографиях есть знакомые мне места, такие как гора Рашмор и большой Каньон, а есть те,

которые я никогда не видела своими глазами — пляжи Калифорнии, Северное Сияние, большой

Барьерный Риф. Я провожу по фотографиям пальцами, пытаясь представить себя в этих местах.

— Так, — я слышу голос Бишопа с порога. — Нашла что-то интересное?

Я попрыгиваю, и альбом сползает на пол.

— Боже мой, — выдыхаю я. — Ты напугал меня! — я смотрю на него. — Мне очень жаль,

если я не должна была смотреть этот альбом…

Но он только улыбается, заходит в комнату и опускается на пол рядом со мной.

— Все в порядке. Я не возражаю.

Он тянется к альбому и снова кладет мне на колени.

— Его начал вести мой дед. Он начал вести его после войны, чтобы не забыть, каким был

мир. А я продолжил.

Я открываю следующую страницу, на которой приклеена открытка с потертыми краями. На

ней фото океана. На следующей странице еще одна открытка с океаном. Я смотрю на Бишопа,

который смотрит на альбом.

— Ты хочешь выйти за забор, — говорю я спокойно. — Не так ли?

Он кивает.

— Хочу увидеть океан.

Я вспоминаю наш разговор на диване.

— Это то, чего ты хотел, не так ли? Не женитьбы на мне.

— Эй, — говорит он, — все нормально. Может быть, через несколько лет я смогу убедить

тебя отправиться в очень длительный поход со мной.

— Но… — я осматриваю края береговой линии пальцем. — На побережья скидывали

бомбы. Там разве не опасно?

Бишоп пожимает плечами.

— Может быть, — его лицо напрягается. — Но я не думаю, что мы делаем себе поблажки,

сидя здесь за забором. Кто знает, что там? Мы можем найти других людей. Целые общества, как

наше. И даже если мы этого не сделаем, я хочу, чтобы ты услышала шум волн, — он грустно

улыбается.

Я смотрю на него. Парень, который обожает воду, но не может оказаться у океана. Он мог

бы. До войны. Но не сейчас, когда мы живем на небольшом куске территории и боимся высунуть

нос за забор.

Я слегка пихаю его плечом.

— Мой дед видел океан, до войны. Тихий Океан. Он сказал моему отцу, что он громкий и

холодный и красивый, и вода была настолько соленая, что глаза горели, — я взглянула на альбом.

— Как ты думаешь, мы все испортили?

— Вероятно, — Бишоп вздыхает. — Мы разрушили почти все. Но я хочу знать наверняка.

Я никогда не задумывалась о том, чтобы выйти за забор. Мой мир всегда был ограничен

наставлениями отца. Но, услышав слова Бишопа, я стараюсь представить, какого это: уйти в

неизвестность, оставить все позади. Уйти туда, где весь мир у твоих ног и ты можешь быть кем

хочешь.

— Так что же остановило тебя раньше? — спрашиваю я. — До свадьбы?

Он замолчал на мгновение.

— Мой отец посылал людей туда. Ты знала об этом?

— Нет, — я сомневаюсь, что и мой отец знает. Я никогда не слышала об этом. Это

удивляет меня.

— Не многие люди знают, — говорит Бишоп. — Он послал одну группу из трех

добровольцев, когда мне было десять. А другую группу всего несколько лет назад.

— Они нашли что-нибудь?

— Нет. Только один человек вернулся. Они не прошли и двадцати милях от забора, как на

них напали и украли пищу и оружие. Человек, который вернулся в Вестфалл через несколько

дней, скончался от полученных травм. Вот почему я не пошел, я думаю. Страх.

Я смотрю на его профиль, на резкие линии его челюсти. Я помню его простоту в лесу и в

воде. Я помню его слова о желании следовать зову сердца.

— Я не думаю, что ты был напуган идти, — говорю я. — Я думаю, что ты был напуган

уйти.

— Разве это не одно и то же? — спрашивает он с кривой улыбкой.

— Нет, — я качаю головой. — Ты не боишься того, что там. Но ты не хочешь разочаровать

своего отца.

Бишоп ничего не говорит, но мрачный взгляд в его глазах выдает его.

— Ты когда-нибудь станешь президентом, — говорю я. — И ты сможешь делать все, что

хочешь.

Бишоп усмехнулся.

— Я не собираюсь становиться президентом. Я понял это, когда был ребенком. Но мой

отец этого не понимает или не хочет понимать.

— Я думаю, что ты будешь хорош в этом, — говорю я. И думаю, что он не будет таким

жестоким, как егоотец.

— Нет, я не буду, — говорит он. — Я бы предпочел узнать, что за забором, чем защищать

то, что находится внутри него. Мне плевать на власть.

Полная противоположность своего отца. И моего.

— Именно поэтому ты будешь хорош в этом, — говорю я ему. — Потому что власть не

имеет значения для тебя.

— Может быть.

— Ты бы правил так же, как твой отец? — спрашиваю я, глядя на альбом.

Бишоп замялся.

— Нет, — говорит он, наконец, и мое сердце прыгает. — Я думаю, что мой отец хорошо

постарался, чтобы мы все выжили. Он добрый, в какой-то степени, — Бишоп вздыхает и проводит

рукой по волосам. — Но выбор делает нас людьми. Я думаю, мой отец забыл об этом.

— Видишь? — тихо говорю я. — Ты бы был хорошим президентом.

Бишоп улыбается, качает головой.

— Я бы лучше изучал, чем правил, — он берет альбом с моих коленей и убирает его под

кровать. — Ужин? — спрашивает он.

— Конечно, — я встаю. Я хватаю резинку с комода, чтобы собрать волосы в хвост, но

морщусь от боли, когда поднимая руки.

— Что случилось?

— Просто все тело болит после нашего похода.

Он протягивает руку.

— Позволь мне.

Я поднимаю брови и смотрю на него через зеркало над комодом.

— Ты умеешь делать прически?

Он улыбается.

— Я могу попробовать, — он собирает мои густые волосы обеими руками, и я смеюсь,

когда он пытается просунуть их в резинку. Ему, наконец, удается, хоть и хвост получился слабый.

— Вот, говорит он. Он кладет руки на мои плечи и смотрит в мои глаза в зеркале. Я вижу, что его

пальцы медленно и нежно поднимаются по моей шее.

По моему телу разливается тепло и сгущается где-то внизу живота. Я чувствую его пальцы

на шее.

Я чувствую его везде.

— Получилось? — спрашивает он тихо.

— Да, — хрипло говорю я говорю. Кожа под его пальцами горит.

Его глаза все еще смотрят в мои, будто он чего-то ждет. Какого-то сигнала, но я слишком

напугана, чтобы дать его ему. Бишоп опускает руки и делает шаг назад.

— Я пойду готовить ужин.

Я киваю.

— Хорошо. Я скоро приду.

Как только Бишоп уходит, я иду к кровати на трясущихся ногах и сажусь. Я зажмуриваюсь

и делаю глубокий вдох. Я все еще могу чувствовать руки Бишопа на своих плечах и его пальцы на

своей шее. Я напоминаю себе о том, что сделал его отец. Но прикосновения Бишопа нежные, его

намерения добрые. Неважно, как пристально я смотрю, я не могу найти кровь на его руках.

Глава 11

Это искусство — найти правильное время, чтобы подойти к Виктории. Дело не в том, что

она злая, просто она немного резкая, когда занята.

Мы быстро перекусываем в небольшом кафетерии суда. Я выбираю жареную курицу и

бутерброд с сыром, в то время как Виктория берет себе салат с курицей.

— Ну, — начинаю я. — Дэвид давно здесь работает?

Виктория пожимает плечами.

— Я не знаю точно. По-моему, мы работаем здесь одинаковое время.

Я отковыриваю кусочек курицы, но не ем.

— Ты не думаешь, что это странно, что у него пистолет?

— В смысле? — спрашивает Виктория с поднятыми бровями.

— Я просто имею в виду, что большинство людей опасаются оружия.

Виктория жует салат.

— Он чувствует себя вполне комфортно.

Я пытаюсь смеяться.

— Да, наверное, — я кусаю черствый бутерброд. — Это его пистолет или он берет его

здесь? — я уверена, что она слышит мое сердцебиение.

— Он берет его здесь. Работа опасная, — говорит Виктория. Она достаточно легко отвечает

на мои вопросы, но ее взгляд острый.

— У них, что, здесь запасы? — снова смеюсь я.

— Почему тебе так интересно? — спрашивает Виктория, отложив вилку. — Я не знала, что

ты заинтересована в оружии.

Я качаю головой.

— Это так. Ну, может, немного. Я читала о них в книгах, но я никогда не видела их. Ты

знаешь… запретный плод и все такое.

Мой ответ видимо устроил Викторию, потому что она снова взяла вилку.

— Ты не единственная, кто чувствует себя таким образом. Половина людей, которые здесь

работают, постоянно просят Дэвида показать им склад, — она фыркает. — Я могла бы пошутить,

но я не буду. Но Дэвид осторожен с пистолетом. Как и должен быть. Только некоторым людям

доверяют оружие. А Рэй…я не думаю, что ты встречалась с ним?

Я качаю головой.

— Его работа — держать оружие в безопасности и в хороших руках, — наверное, Рэй —

тот пожилой человек, который был с Дэвидом.

— Надеюсь, они не используют меня в качестве мишени? — спрашиваю я.

Виктория улыбается.

— Не думаю. Поговори об оружии со своим свекром, — она указывает на меня концом

вилки. — Рэй отвечает за оружие, а Президент Латтимер отвечает за Рэя.

— Это хорошая идея, — сказала я, а сердце начинает биться быстрее. — Может быть, я

спрошу его, — нет, я не буду. Я не могу придумать способ, чтобы получить код от комнаты. Но

Виктория, наверное, права. Человек, который, несомненно, имеет информацию, — мой свекр. Я

думаю, стоит обыскать его стол. Я уверена, в нем много тайн.

— Готова? — спрашивает меня Виктория. Она уже стоит и держит в руке пустую миску от

салата.

— Конечно, — я встаю на ноги, бросая свой бутерброд в мусорное ведро.

— Их выгоняют сегодня днем, — Виктория говорит мне, когда мы выходим из кафе. — Мы

должны все подготовить.

Мои шаги медленные. Когда я была маленькой, я всегда шла медленно, когда не хотела

куда-то идти.

— Ты в порядке? — спрашивает Виктория.

Я ускоряюсь.

— Мы будем там, когда их будут выгонять?

— Нет, — говорит Виктория, и я облегченно вздыхаю. Я знаю, что сделал Марк Лэйрд, но я

все равно не хочу смотреть его наказание.

— Сколько их?

— Сегодня трое, — говорит Виктория.

— Это типично? Количество, я имею в виду? — президент Латтимер не дает нам

информации о том, кого будут выгонять.

Мы поднимаемся по лестнице.

— Мы делаем это каждый месяц, и их всегда мало. Одной зимой было пять человек, это

был максимум. Это была плохая зима, — она смотрит на меня. — Как правило, все мужчины, но

не всегда.

— Президент Латтимер приходит?

— Нет.

— Конечно, нет, — бормочу я. — Это же грязная работа.

Виктория останавливается как вкопанная, и я чуть не врезаюсь в ее спину.

— Следи за собой, Айви, — говорит она. Она не злится, а обеспокоена. — Теперь он —

твоя семья.

Я киваю. Я не думаю, что президент Латтимер ранит меня. Я же его невестка, я всегда на

виду. Он причинит боль моим близким — Келли, моему отцу, он — человек, чье наказание будет

еще более болезненным. Он убил мою мать, чтобы достать моего отца.

Виктория заходит в офис, чтобы взять пачку файлов с края ее стола. Затем мы спускаемся в

подвал.

— Мы дадим им что-нибудь? — спрашиваю я, пытаясь догнать Викторию. — Прежде чем

мы их выгоним?

— Типа прощальный подарок? — хмуро хмыкнула Виктория.

— Нет, конечно, нет. Но воду, например? Или карту? — даже когда я задаю вопрос, я знаю

ответ.

— Неа, — Виктория открывает дверь в подвал и придерживает ее для меня, чтобы я

прошла вперед. — Кроме того, у нас нет карты той местности. Мы не знаем, что там, — она

указывает в сторону коридора, где оружейное хранилище.

Мне удается пройти мимо закрытой двери, даже не взглянув на нее, хотя желание сильное.

Мы еще раз поворачиваем направо и, дойдя до конца зала, видим трех человек в кандалах. Дэвид

и еще один охранник прислонились к стене.

Дэвид видит нас и отталкивается от стены.

— Привет, Виктория, — говорит он. — Миссис Латтимер.

— Айви, — говорю я ему. Судя по выражению его лица, я знаю, что скорее он поселится в

аду, чем назовет меня по имени.

— Привет, — говорит Виктория. — Все в порядке? — голос у нее бодрый и деловитый.

Она не смотрит на заключенных.

— Да, — говорит Дэвид. — Просто ждем вас с документами, чтобы мы могли вывести их

отсюда.

— Прости, мы немного опоздали.

— Это нормально, — Дэвид махает рукой. — Они никуда не денутся. Но это долгий путь.

Чем раньше мы начнем, тем лучше.

— Абсолютно, — говорит Виктория. Она открывает папку в руках. Она вручает Дэвиду

ручку и протягивает ему папку, чтобы он подписал бумаги внутри. Я обращаю свое внимание на

заключенных.

Самый старый, вероятно, ему лет пятьдесят, стоит, опустив глаза. У него под мышками

пятна пота и мокрый лоб. Рядом с ним небольшой, жилистый человек, который напоминает мне

грызуна, потому у него вытянутое лицо и большие передние зубы. Он не вспотевший, но он

быстро дышит. Я слышу его тяжелый вздох. Последний человек — Марк Лэйрд. Я смотрю на

него, и он неуверенно и грустно улыбается. Но этот хитрый, расчетливый блеск в его голубых

глазах выдает его с головой. Он уже присматривается к ситуации, чтобы выяснить, что можно

использовать в свою пользу.

Я не хочу смотреть на него. Но я смотрю в его глаза, и по моей коже бегут мурашки. Я

слышу плач маленькой девочки в своей голове. Но если я отвернусь, он поймет, что я его боюсь.

— Все готово, — говорит Дэвид, и второй охранник выпрямляется. Дэвид просто проходит

мимо заключенных и открывает дверь перед ними. Он выходит прямо на улицу, и яркий

солнечный свет заставляет нас щуриться. Я поднимаю ладонь, чтобы прикрыть глаза.

— Давай, — говорит Дэвид первому заключенному в очереди, пожилому человеку, —

двигайся, — Мужчина медлит всего секунду, прежде чем пойти вперед за Дэвидом. Двое других

следуют за ним. Второй охранник идет за ними и захлопывает дверь. Я опускаю руку. В коридоре

слишком тихо.

Виктория подходит ко мне.

— Ну вот, — говорит она. — Давайте вернемся к работе.

— Ладно, — говорю я тихо. Я только что увидела, как троих мужчин отправили на смерть.

Это не так уж сложно, как должно было быть.

Я иду в заброшенной части парка, когда из-за дерева выходит Келли и кладет руку мне на

плечо. Я даже не удивлена, но все же отстраняюсь.

— Что с тобой и папой случилось? — спрашиваю я. — Всегда скрываетесь.

— Успокойся, — говорит Келли, закатывая глаза. — Папа даже не знает, что я здесь.

— Почему ты здесь?

— Ты была немного нервной, когда мы виделись в последний раз, — Келли делает шаг ко

мне. — Я хотела убедиться, что ты в порядке.

Я фыркнула. Келли была учителем, мучителем, наставником для меня, но

воспитательницей она была очень редко.

— Чего ты хочешь?

— Боже, спрячь колючки, — кривится Келли.

Я останавливаюсь и смотрю на нее, сложив руки на груди.

— Ладно, — говорит Келли, копируя мою позу. — Я хочу знать, что происходит между

тобой и Бишопом Латтимером.

— Что ты имеешь в виду? — я игнорирую вспотевшие ладони.

— Ты вела себя странно в тот день, — Келли пожала плечами. — В тебе было какое-то

нежелание.

— Ты имеешь в виду нежелание убивать кого-то? — спрашиваю я. — Прости, что я не

прыгаю от радости, — я повышаю голос, и Келли делает шаг ближе ко мне.

— Повзрослей, Айви. Ты действительно думала, что это будет легко? — она злиться. —

Это того стоит… И это война… Всегда будут жертвы… — она изучает мое лицо в течение

долгого времени.

Она внезапно охает.

— Ты… ты влюбилась в него? — в ее голосе ужас и отвращение, будто я съела пригоршню

червей или спала в собственной блевотине.

Теплый ветерок колышет деревья над нашими головами, и мне в глаза лезет челка.

— Необязательно любить кого-то, чтобы чувствовать себя плохо от убийства.

— Ты знаешь, что его смерть — это наш успех, — говорит Келли. — Если его отец умрет,

Бишоп примет власть. Ничего не изменится. Они оба должны умереть. Ты это знаешь.

— Я не думаю, что он похож на своего отца. Он…

— Меня не волнует, — отрезает Келли. — Меня не волнует, что ему нравится. Ты тоже не

должна волноваться за него, это эгоистично. Не ставь чувства выше цели и своей семьи, — она

хватает меня за запястье. — После всех этих лет, наша семья наконец-то приблизилась к

управлению. Ты не понимаешь?

— Да, я понимаю, — я вырываю свою руку из ее пальцев. — Я видела, как сегодня выгнали

троих мужчин, — говорю я сквозь зубы. — На это тебе тоже все равно? Разве это не то, против

чего мы будем воевать?

— О чем ты говоришь? — Келли поднимает брови.

Я качаю головой, краснею и понимаю, что сильно устала.

— Забудь об этом.

— Что бы ни происходило с тобой, — говорит Келли, — ты должна помнить, кто ты.

Быстро. Это мы против них, — она нежно сжимает мою ладонь. — Мы твоя семья. Мы любим

тебя. Мы те, кто сделает все для тебя. Не забывай об этом.

— Я никогда не забуду, — говорю я. Трудно говорить, когда в горле ком.

— Ты должна сделать это, Айви, или все развалится. Подумай, как будет гордиться отец,

когда все закончится, — она улыбается мне и отпускает мою руку. — Не ставь Бишопа выше

семьи. Он не сделал бы для тебя то же самое.

Я стою на тротуаре долгое время после того, как она ушла.

Глава 12

Я просыпаюсь, когда на улице темно. Я ложусь на спину, протираю мутные глаза и

пытаюсь понять, что меня разбудило. Сначала я не понимаю, а потом слышу пение птиц за окном

и жужжание вентилятора с потолка. Когда я собираюсь снова лечь на бок и уснуть, то слышу

звуки с кухни. Видимо, Бишоп проснулся раньше, но что-то мне подсказывает, что он хочет быть

осторожным.

Я пугаю его, когда появляюсь в дверях кухни, все еще потирая глаза. Запоздало, я

понимаю, что я одета только в майку и трусы, но я думаю, что он уже все видел.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я.

Он одет в футболку и шорты. Его глаза скользят по моим голым ногам, а затем

поднимаются к моему лицу. Мне удается не покраснеть.

— Ничего, — говорит он. Он не пытается скрыть открытый рюкзак на столе, но я могу

сказать, что он не хочет, чтобы я заметила его.

— Еще очень рано. Ты можешь вернуться в постель, если хочешь.

— Ладно, — я разворачиваюсь и иду обратно в спальню, но не залезаю в постель. Вместо

этого я одеваюсь, собираю свои волосы в пучок на макушку и жду стука двери. После этого я

выбегаю в кухню, беру кувшин с водой и тоже выхожу на улицу.

Я не считаю, что слежу за ним, но я хочу знать, что он задумал и скрывает от меня. Это

смешно, учитывая, сколько секретов у меня. Но я хочу узнать, что он делает.

Следить за ним сложно. Он идет по тому же маршруту, по которому мы шли к реке, по

крайней мере сначала, но уже в лесу он поворачивает в другую сторону. Я надеюсь, что меня не

слышно из-за шума деревьев, потому что я почти бегу, чтобы не терять Бишопа из виду.

Я начинаю слышать реку справа и знаю, что водоем рядом, но он поворачивает налево,

прямо в спутанные заросли. Я прислоняюсь к стволу дерева на секунду, чтобы отдышаться,

прежде чем отправиться вслед за ним. Я пытаюсь догнать его, постоянно спотыкаясь о корни

деревьев, торчащих из земли, но падаю, приземлившись на правое плечо.

Минуту я лежала на земле, дыша сквозь зубы. Мне не так больно, но кровь все-таки идет,

видимо, я упала на камень. Это с самого начала была плохая идея, но уже поздно отступать назад.

Я сажусь на колени, а потом встаю на ноги. Я потеряла Бишопа из виду и пытаюсь прислушаться,

чтобы услышать его голос. Ничего, кроме тишины. Надеясь на удачу, я бегу в направлении, куда

направлялся Бишоп, и пытаюсь поймать взглядом его синюю футболку.

Я снова останавливаюсь, прислушиваясь. Я слышу его тихий голос где-то справа. И еще

один. Я медленно иду на звуки, глядя под ноги. Я не знаю точно, где я нахожусь. Я больше не

слышу реку, но впереди, сквозь деревья, я вижу металл, который сверкает на солнце. Забор. Что

Бишоп делает у забора? Может быть, он разговаривает с одним из патрулей? Мое дыхание было

затрудненным и не только от бега. Я подхожу ближе, останавливаюсь прямо на краю линии

деревьев и прячусь за широкий ствол. Забор тянется в обе сторону, а слева, примерно через десять

ярдов, стоят большие ворота. Оттуда выгоняют заключенных?

Прямо передо мной, Бишоп сидит рядом с забором и разговаривает с фигурой, лежащей на

земле на другой стороне. Я прижимаюсь к стволу и вытягиваю шею, чтобы рассмотреть лучше. На

земле лежит девушка, ее грязные длинные волосы спутались. Я вижу ее ноги. Кости, обтянутые

кожей.

— Давай, — говорит Бишоп. — Бери воду. Пожалуйста, — он пихает бутылку с водой в

щель в заборе, и она падает на землю. Девушка ползет к ней. Она выглядит мертвой.

— Эй, я уже говорил тебе, хватит тратить свое время на нее, — говорит мужской голос, и я

оборачиваюсь к нему. За забором в траве сидит человек. Я вижу голубые глаза. Марк Лэйрд. Моя

кровь замерзает в жилах. Никаких следов двух мужчин, которых выгнали с ним. Может быть, они

двинулись дальше, ищут укрытие, еду, воду. Может, он убил их.

Бишоп игнорирует его, даже не повернул голову. Он просовывает в щель хлеб.

— Не давай ей этого! — Марк встает и идет к забору, хромая на правую ногу. — Она

практически мертва! Ты кормишь труп.

— Заткнись, — говорит Биошоп, по-прежнему не глядя на Марка. Я никогда не слышала,

чтобы его голос был таким холодным. Он наклоняет голову, говорит девушке что-то еще. Через

минуту, он встает со вздохом. Я отступила в тень дерева.

Бишоп подходит к Марку и пихает в другую щель воду и хлеб через забор. В отличие от

девушки, Марк не теряет времени и хватает продукты со скоростью света.

— Нужно найти воду, — говорит Бишоп. — Там река, — он кивает головой на восток. — С

едой будет сложнее, но я уверен, что ты что-нибудь придумаешь.

— Безопасно ли пить воду?

— У тебя есть выбор?

Марк пожимает плечами, при этом откусывая огромный кусок хлеба. Он говорит с

набитым ртом.

— Ты вернешься?

— Не рассчитывай на это, — говорит Бишоп. — Оставь ее в покое, — говорит он тихо,

хватая руку Марка своей. Мне приходится напрягаться, чтобы разобрать его слова. — Не забирай

ее еду. Не трогай ее, — он сжимает руку Марка со всей силы.

— Ладно, — он скулит. — Ладно! Отпусти!

Бишоп убирает свою руку и отходит от забора, не отрывая глаз от Марка. Он, наконец,

оборачивается и смотрит на девушку в последний раз, прежде чем отправиться в мою сторону. Я

вжимаюсь в ствол дерева и закрываю глаза, молясь, чтобы он не заметил меня.

Я слышу его приближающиеся шаги, а затем его рука хватает мое запястье, и он тащит

меня от забора в лес. Я задыхаюсь и спотыкаюсь, пока Бишоп молча тянет меня за собой.

— Ты делаешь мне больно, — говорю я тихо.

Бишоп мгновенно отпускает меня, затем поворачивается. Его обычно задумчивые глаза

сверкают, а челюсть сжата.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает он. Я никогда не видела его по-настоящему злым.

Это почти облегчение знать, что он способен на это, что он не всегда в совершенстве владеет

своими эмоциями.

Я массирую мою руку.

— Я следила за тобой.

— Да, я это понял, — говорит он. — Я понял это в квартале от дома.

— Почему ты ничего не сказал? — тихо спрашиваю я и опускаю глаза.

Бишоп делает шаг ближе ко мне.

— Я хотел посмотреть, как далеко ты зайдешь.

— Ну, — говорю я, поднимая голову, чтобы встретить его глаза. Я игнорирую мое

сердцебиение. — Я проделал весь этот путь.

Бишоп медленно выдыхает и, кажется, больше не злиться.

— Здесь опасно, Айви.

— Но ты же здесь. Кроме того, не похоже, что они могут вернуться снова, — я видела

колючую проволоку на заборе.

— Это не то, что я имел в виду, — он проводит рукой по волосам. — Я не имею права

помогать им.

— Тогда почему ты делаешь это? — спрашиваю я. — Тот парень, — я указываю рукой в

сторону забора. — Он изнасиловал маленькую девочку, — Бишоп морщится, но не отводит

взгляд. — Ты сказал, что не сочувствуешь им. Так почему ты помогаешь? Ты знаешь эту

девушку?

Бишоп качает головой.

— Нет, я ее не знаю. Ее выгнали в прошлый раз. Она сдалась, — он пожимает плечами. —

Это не сочувствие. Это элементарная человечность. Я просто… — он чешет щеку. — Я хочу дать

им шанс, я думаю. Тем, кто этого заслуживает, по крайней мере.

— Как ты это понимаешь?

Бишоп печально улыбается.

— Я не понимаю.

Я смотрю на него. Его отец наказывает людей, но у него нет мужества, чтобы самому

выгонять их. И мой отец не лучше, хотя мне больно в этом признаться. Он восстает против

политики президента, но и он ни разу не удосужился приехать сюда и дать воду или еду

заключенным. Из всех людей, которых я знаю, только у Бишопа есть сердце и воля, чтобы сделать

это. Только он достаточно силен, чтобы проявить немного милосердия.

Я знаю, что Келли права. Я не могу любить его, это будет мешать и может все разрушить.

Но я уже это делаю.

— Я помогу тебе, — говорю я. Я делаю шаг ближе, сокращая пространство между нами. Я

протягиваю руку и сжимаю его ладонь. Меня словно бьет током. — Мы можем делать это вместе,

— я даже не буду говорить об этом Келли.

Я ожидаю, что он возразит, но он только кивает, глядя на меня. Он не отпускает мою руку,

когда мы начинаем долгий путь домой.

Глава 13

— Дилан и Мередит пригласили нас на ужин, — говорит Бишоп, раскладывая еду с рынка

на столе, пока я ем тарелку овсянки и наслаждаюсь ленивой субботой.

— Когда? — спросила я без энтузиазма.

— Сегодня вечером. Мы с Диланом встретились по пути с рынка, — Бишоп вздыхает. — Я

не смог сказать нет.

— Потому что он был с ней, — я откладываю ложку.

— Да, — говорит Бишоп и опускается на стул напротив меня. — Они пригласили еще и

другую пару. Я знаю мужа, Джейсона, из школы. Мы одного возраста. Он хороший парень.

— Ну, это должно быть весело, — говорю я фальшиво.

Бишоп подмигивает мне.

— Не говори, что я не помогал тебе хорошо провести время.

Я фыркаю и улыбаюсь, а он наклоняется над столом и хватает из моей каши кусок

клубники. Он выглядит расслабленным, его темные волосы растрепаны, а на щеках следы

щетины.

— Ты счастлива, Айви? — спрашивает он, удивляя меня.

За всю мою жизнь, я не думаю, что мне когда-либо задавали этот вопрос. Я задумываюсь. Я

знаю, что я должна сказать. Я знаю, что не должна чувствовать. А истина лежит где-то

посередине.

— Наверное, — говорю я, наконец.

Бишоп улыбается, и в моей крови разливается тепло.

Я улыбаюсь в ответ и опускаю голову, чтобы скрыть румянец на щеках.

Мередит накрывает стол для пикника на заднем дворе, когда мы проходим через ворота.

Она улыбается нам и спешит взять миску фруктового салата из моей руки.

— Мы очень рады, что вы смогли прийти, — говорит она.

— Спасибо за приглашение, — говорю я.

Она указывает нам на стол и столы на газоне.

— Чувствуйте себя как дома. Я принесу что-нибудь выпить.

Бишоп садится на один из стульев, а я села на скамью. Мередит возвращается с двумя

стаканами лимонада и Диланом, который нес блюдо из мяса.

— Привет, — говорит он с улыбкой. — Вы не против стейка?

— Звучит здорово, — я заставляю себя говорить. Мой голос лживо веселый, как и его, и

Бишоп поднимает брови, глядя на меня.

— Только самое лучшее для сына президента, — говорит Дилан, хлопая Бишопа по плечу

свободной рукой. Бишоп улыбается, но это не по-настоящему.

Мы ведем светскую беседу в течение нескольких минут, а потом пришли Джейкоб и его

жена, Стефани. Они оба маленькие и чернявые, и легко могли сойти за брата и сестру. Джейкоб

дружелюбно улыбается мне, когда мы знакомимся. Стефани беременна, ее живот вздулся так,

будто она съела целый арбуз. Она погружается в шезлонг со вздохом облегчения. Она смотрит на

меня извиняющейся улыбкой.

— Никто не сказал мне, как утомительно это будет.

— Я могу представить, — шучу я, хотя я действительно не могу.

Она гладит живот рукой.

— Осталось несколько недель. Мы очень хотим встретиться с этим маленьким мальчиком.

Или девочкой.

Джейкоб садится рядом с ней и кладет руку на ее плечо.

— Тебе что-нибудь нужно? — спрашивает он.

Она улыбается ему, все ее лицо светится.

— Нет, я в порядке, — она, кажется, довольна, но мне интересно, насколько это реально.

Мередит присоединяется к нам с задумчивым выражением на лице.

— Я не могу дождаться, когда у меня будет ребенок, — говорит она.

Я смотрю вниз на землю и говорю себе молчать. И на этот раз я смогла прислушаться к

своему совету. Я не могу поверить, что она хочет ребенка от Дилана. Видимо, ей очень хорошо

промыли мозги, раз она на самом деле думает, что это улучшит ее положение.

Меня поражает, насколько нелепо все это. Мы — группа детей, которые играю во

взрослых. Жарим шашлыки и говорим о детях. Даже в восемнадцать лет, Джейкоб и Стефани,

кажется, молоды, слишком молоды, чтобы становиться родителями. Отец рассказывал, что до

войны, много людей не женились и не заводили детей до тридцати лет. А теперь люди рожают

уже в шестнадцать.

Но я завидую женщинам, которые жили раньше меня, и те, кто имел возможность вообще

не рожать детей. В настоящее время, дети — это самая ценная валюта. Никто не спрашивает,

хочешь ли ты детей. Я знаю, что нам с Бишопом не суждено растить детей вместе, но я не

удивлюсь, если он завидует Стефани и хочет, чтобы у него был свой ребенок. Я ловлю его взгляд,

и он улыбается. Что-то в его лице говорит мне, что я не единственная, кто признает

смехотворность этой жизни.

— Стейки готовы! — говорит Дилан, и Мередит бросается к нему с голубым подносом.

Мы садимся за стол. Я сижу с краю, Дилан и Мередит напротив меня. Бишоп сидит в

шезлонге, Стефани и Джейкоб слева от него.

Прошло полчаса, когда я замечаю, что Стефани и Джейкоб сидят очень близко и смеются

над какой-то шуткой. Даже Дилан и Мередит пытаются притворится влюбленными. Она кормит

его арбузом и мило улыбается, а он сидит довольный. Я сдерживаю позывы к рвоте и хочу

ударить его в глаз. Но нельзя отрицать, что близость других пар заставляет меня нервничать. Они

могут подумать, что наши отношения не настоящие, а это не пойдет мне на пользу.

Я делаю глубокий вдох, встаю вместе с тарелкой и иду к нему. Когда Бишоп смотрит на

меня, я улыбаюсь.

— Есть ли место для меня? — спрашиваю я. Я не даю ему шанса ответить. Я сажусь на его

колени и надеюсь, что ему не тяжело.

Он изучает меня долгим взглядом.

— Я не сломаюсь, — говорит он наконец. Он кладет руку мне на поясницу, поддерживая

меня.

— Я высокая, — говорю я в качестве извинения.

— Я заметил, — тихо говорит Бишоп. — Мне это нравится.

Тепло в моей груди грозится поглотить меня, а огонь в груди словно сжигает меня заживо.

Краем глаза я вижу, что Стефани и Джейкоб смотрят на нас, но я не могу отвести взгляда от

Бишопа.

— Как… — я прочищаю горло. — Как твой стейк?

— Хорош, — Бишоп смотрит в свою тарелку. — Твой?

— Тоже, — говорю я.

На лоб Бишопа упала прядь волос. Я протягиваю руку и смахиваю ее, чувствуя, какие они

шелковистые и мягкие. Бишоп слегка поворачивает голову, а я касаюсь его щеки. Его рука

остается на моей спине, а его большой палец гладит ее.

— Я думал, ты сделаешь клубничный пирог, — сказал Дилан за моей спиной. — Я же

говорил тебе.

Бишоп перестает гладить мою спину, и я поворачиваю голову, следуя за его взглядом.

Дилан и Мередит стоят возле их задней двери. У нее в руках пирог, а на лице счастливая улыбка.

— Клубника на рынке выглядела не очень свежей, поэтому я купила чернику и…

Рука Дилана движется так быстро, что я даже не заметила этого. Я слышу громкий звук

пощечины, а на глазах Мередит появляются слезы. Стефани испуганно выдыхает. Мередит

поднимает руку к щеке и смотрит на пирог.

— Прости, — шепчет она.

Все тело Бишопа напряглось, и он сжал ткань моей рубашки в кулак.

— С черникой тоже не плохо, — говорит Дилан, словно давая ей официальное прощение.

— Но в следующий раз делай, что я говорю.

— Хорошо, — улыбается Мередит. Она ставит пирог на стол, и Дилан оборачивается к нам,

хлопая в ладоши. — Кто готов к десерту? — спрашивает он. Он не заметил жуткое напряжение во

дворе, или, может быть, ему все равно.

— Я не чувствую себя хорошо, — говорю я громко. — Я хочу домой, — я встаю и ставлю

тарелку на стол для пикника.

— Не хочешь кусочек пирога? — спрашивает Мередит.

— Нет, — я едва могу встретиться с ней глазами. Я знаю, я должна держаться, ради нее, но

я не могу. Если я останусь, я скажу что-нибудь, что сделает все в сто раз хуже. Лучше я уйду

сейчас.

Бишоп идет за мной, извиняясь и прощаясь.

Оказавшись внутри дома, я прислоняюсь к кухонной стойке и понимаю, что мои руки

трясутся от ярости.

— Мы должны сделать что-то, — говорю я, как только Бишоп заходит в дом и закрывает за

собой дверь.

— Я знаю, — говорит он. — Но тебе нужно держаться подальше от него.

Я с досадой вздыхаю.

— Я смогу справиться с ним.

— Я не сомневаюсь, что ты можешь надрать ему задницу, — спокойно говорит Бишоп. —

В честной борьбе. Но парни вроде него никогда не воюют по-честному, — он достает из-под стола

стул и садится на него, положив руки на спинку. — Он непредсказуем, и это делает его опасным.

— Он кажется довольно предсказуемым для меня. Он бьет ее, когда захочет.

— Я серьезно, Айви. Не пытайся бороться с ним самостоятельно.

Я смотрю вниз на пол, все еще слыша шлепок ладони Дилана по щеке Мередит. Я

ненавижу Президента Латтимера из-за его политики и из-за того, что Мередит и большинство

девушек так же страдают.

— Что это было, кстати? — спрашивает Бишоп, и я смотрю на него.

— О чем ты говоришь?

— Ты села ко мне на колени и дотронулась до моих волос.

Я не знаю, как ответить на его вопрос.

— Если ты прикасалась ко мне, я хочу, чтобы это было потому, что ты хочешь, а не

потому, что люди смотрят, — говорит он. — Меня не волнует, что думают другие люди.

Я не знаю, почему я удивлена. Он наблюдал за мной с того момента, как мы

познакомились, изучал меня. Я хочу сказать ему, что я трогала его, потому что я беспокоюсь о

других людях, но это не то, что я думала на самом деле. Все остальные в этом дворе уже

перестали существовать для меня.

Я хочу быть честной с ним. Но я уже сделала много ошибок сегодня. Я не могу позволить

себе сделать еще одну.

Глава 14

Мы возвращаемся к забору через неделю после барбекю, но на этот раз мы идем туда

вместе, но не держимся за руки. Между нами висит неловкое напряжение, и это бесит меня. Я

притворяюсь, что я не скучаю по звуку его голоса и прикосновению его рук.

Путь кажется длиннее, может потому, что я не бегу за ним, как чокнутый маньяк, как в

прошлый раз, а возможно, из-за молчания между нами и духоты. Солнце высоко, облаков не

видно, а воздух слишком душный.

Когда мы достигаем линии деревьев, я с опаской приближаюсь к забору, не желая, чтобы

Марк Лэйрд увидел меня. Для него было бы глупо оставаться здесь, но это не касается девушки,

которая все еще лежит возле забора. Единственный звук — это ветер в траве.

Но ветер приносит еще кое-что. Он приносит запах смерти, сжигая мои ноздри и

перехватывая мое горло так, что я едва могу дышать.

— О Боже, — выдавливаю я из себя, глаза слезятся.

Бишоп уже присел на корточки рядом с девушкой, одной рукой прикрывая нос и рот. Я

делаю осторожный шаг. Ее лицо темно-фиолетовое. Ее задушили. Из ее рта торчит синий язык. Я

отворачиваюсь и прислоняюсь к забору, закрыв глаза. Я знаю, что никогда не смогу смотреть на

синие кровоподтеки на внутренней стороне ее бедер.

— Он убил ее, — говорю я. Я судорожно выдыхаю и глотаю грязный воздух. Я подавляю

рвотный позыв, стиснув зубы.

Я чувствую, что Бишоп подошел ко мне. Он тоже тяжело дышит.

— Что она сделала? — спрашиваю я, хотя я не очень хочу знать.

— Разве это важно? — спрашивает он. Он звучит усталым. — От этого станет лучше, если

она это заслужила?

Я качаю головой.

— Нет. Я просто хочу знать.

— Она не согласилась на брак по расчету, — говорит он. Я изо всех сил зажмуриваюсь еще

крепче. Это она. Та девушка, про которую я слышала в день свадьбы.

Эти жестокие вещи, которые мы делаем друг с другом.

Бишоп сжимает забор руками так сильно, что его костяшки белеют. Я не пытаюсь

прикоснуться к нему.

Он кричит, очень громко, он выходит из-под контроля. Он трясет забор. Его гнев очень

мощный, потому что он неожиданный. Когда его крик замирает, он упирается лбом в металл.

— Иногда, — говорит он тихо. — Я ненавижу это место, — он поворачивает голову и

смотрит на меня.

— Я знаю, — говорю я, почти шепотом. — Я тоже.

Мы идем домой очень медленно. Я чувствую себя опустошенной. Я не знаю, что мне

делать.

Когда мы подходили к дому, к забору подошел Дилан. На его бедрах пояс с

инструментами, и это выглядит так нелепо, что мне хочется смеяться.

— Привет, — говорит он, приветливо махая нам рукой. — Я искал тебя, Бишоп.

— Да? — спрашивает Бишоп. Он проводит рукой по волосам.

— У меня обваливается черепица, — Дилан кивает на крышу. — Подумал, что ты можешь

помочь.

Бишоп смотрит на меня, затем снова на Дилана.

— Конечно. Дай мне минуту, ладно?

— Да, да, нет проблем, — с улыбкой Дилан. Каждый раз, когда он улыбается, это сбивает с

толку. Она не подходит ему тираническому характеру.

Мы заходим внутрь, и я скидываю свои ботинки. Я злюсь, и один со всей силы врезается в

стену. Бишоп смотрит на меня, подняв брови.

— Я не могу поверить, что ты помогаешь ему, — говорю я.

— Это просто черепица.

Я ненавижу, как небрежно он говорит.

— Ну и что? — спрашиваю я. — Мы не должны помогать ему.

Бишоп не отвечает и достает из холодильника бутылку воды. Я смотрю на его спину в

течение секунды, затем топаю в ванную, захлопнув за собой дверь.

Я принимаю долгий, холодный душ. Когда я выхожу из душевой кабинки, в доме тихо, и я

слышу слабый стук с соседнего участка. Может, Вселенная сжалится надо мной, и Дилан вгонит

себе в руку гвоздь.

Я кутаюсь в полотенце и встаю перед зеркалом. Мое лицо загорело, на носу и на скулах

появились веснушки. Я по-прежнему выгляжу так, как обычно, но чувствую себя иначе. Я дочь

моего отца. И сестра Келли. И всегда такой буду. Но я начинаю влюбляться в Бишопа.

Я сползаю по стене ванной и утыкаюсь лбом в колени. Если бы замуж вышла Келли, она

никогда не позволила бы этому случиться. Ее преданность делу была бы непоколебимой. А я

смотрю на лицо Бишопа и представляю лицо мальчика, который помогает умирающим.

Я сижу там до тех пор, пока не замерзаю. Я надеваю чистые шорты и футболку и делаю

пучок из мокрых волос. Я не уверена, но мне кажется, что сегодня моя очередь готовить. Из кухни

я все еще слышу стуки с улицу и голоса Дилана и Бишопа.

Когда я наклоняюсь к холодильнику, чтобы посмотреть, какие продукты у нас есть, я

слышу крик. Пронзительный крик. Я оставляю дверь холодильника открытой и бегу на улицу.

Дилан лежит на земле в своем дворе, а на его ноге камень, похожий на плиту. Он не

движется. Я смотрю на Бишопа, который, стоя на краю крыши, смотрит на Дилана. Позади него

солнце, поэтому я не вижу его лицо, но что-то в его позе говорит мне стоять на месте. Я стою у

забора, не зная, что происходит, и наблюдаю, как Бишоп спускается по лестнице. На лице Дилана

кровь, а нога неестественно выгнута: я вижу дырку на его штанине и кость, торчащую из ноги.

— Тебе нужна помощь, — говорю я Бишопу. Мередит нигде не видно.

— Подожди, — говорит Бишоп, глядя на Дилана, который начинает шевелиться. Бишоп

звучит так же спокойно, как всегда. Даже слишком спокойно.

Дилан поднимает голову и приподнимается, опираясь на окровавленный локоть. Он стонет,

глядя на свою ногу, а когда он видит Бишопа, он испуганно пытается ползти назад. Бишоп

игнорирует его, садится на корточки рядом с его головой, и кладет руку на грудь Дилана, чтобы

держать его на месте. Я не слышу, что говорит Бишоп, лишь низкий гул его голоса, но глаза

Дилана широкораскрыты. Он кивает.

— Я думаю, что Дилану нужна помочь, Айви, — говорит Бишоп, не оборачиваясь. — У

него нога сломана.

— Ладно, — говорю я. Я разворачиваюсь и выбегаю через ворота. Мои босые ноги

шлепают по горячему асфальту, но я не чувствую боль. Я не замедляюсь и не останавливаюсь,

пока не добегаю до больницы. Обратно мы едем на велосипеде фельдшеров.

Когда мы возвращаемся, Мередит сидит рядом с Диланом в траве, его голова на ее коленях.

Его лицо было белым, как кость, торчащая из его ноги, а Мередит беззвучно плакала и что-то

шептала ему. Бишоп сидел на столе для пикника, положив ноги на скамейку.

Я стою рядом с ним, пока ногу Дилана стабилизируют медики. Он кричит, когда его кладут

на носилки, а Мередит порхает над ним.

— Было бы проще, если бы он потерял сознание, — говорит Бишоп.

— Может, он потеряет, — говорю я и чувствую полнейшее безразличие к Дилану.

Медики уносят Дилана на дорогу, и Мередит идет с ними.

— Что случилось? — спрашиваю я, когда они скрылись из виду.

Бишоп спрыгивает со стола и встает рядом со мной.

— Он упал.

Я наклоняю голову и смотрю на него.

— Ты его толкнул?

Бишоп не отвечает так долго, что я думаю, что он и не собирается.

— Мы обсуждали, как он относится к Мередит. Он разволновался, — говорит он, наконец.

— Крыша не место для нервов.

— Это не ответ на мой вопрос, — говорю я тихо.

— Нет, я его не толкал.

— Что ты сказал ему? — интересуюсь я.

Бишоп усмехается.

— Он больше не тронет Мередит. Это все, что имеет значение.

— Но как же…

— Я пойду в дом и приведу себя в порядок, — говорит он, обходя меня. Он отходит от

меня, и я провожаю его взглядом. Он сильный, я знаю это. Я почувствовала это, когда он помог

мне подняться на скалу на реке, и как тряс забор. И теперь я знаю, что он может быть

безжалостным. Интересно, увижу ли я новые стороны Бишопа.

Это должно заставить меня опасаться, но я восхищаюсь им за его безжалостность. Он не

боится действовать, когда действия необходимы. Когда мы впервые встретились, я думала, что он

равнодушный. Но сейчас я понимаю, что он чувствует так же глубоко, как и я.

С самого начала он не специально перевернул все мои простые, заранее сформированные идеи о

том, кто он. Бишоп — головоломка. Мне нравится, что эта головоломка сложная, и что-то мне

подсказывает, что ее разгадка будет уникальной и интересной.

Глава 15

Мы тихо едим ужин, и я не спрашиваю Бишопа, куда он уходит после этого. Я убираю со

стола и из окна кухни я вижу Мередит, которая входит в свой дом, и я стучу по стеклу, чтобы она

заметила меня. Она оборачивается ко мне с опухшими и красными глазами. Я поспешно выхожу

на улицу.

— Эй, Мередит, — говорю я. — Как он?

Она сжимает руками забор. Ее волосы выглядят грязными.

— Его перевели из хирургии. Все прошло хорошо.

Я неловко захожу на ее участок.

— Все будет хорошо, — говорю я.

— Он сказал… — слеза скользит вниз по ее щеке, и она убирает ее с нетерпением. — Он

сказал, что как только сможет, он подпишет петицию, чтобы мы развелись. Он сказал, что

президент Латтимер одобрит это, — ее голос срывается. — Он сказал, что мы не подходим друг

другу. Он даже не спросил меня, чего я хочу.

Значит, вот что сказал Бишоп.

— Разве это не то, чего ты хочешь? — спрашиваю я. — Он бьет тебя, Мередит.

Она смотрит на меня с таким испепеляющим презрением, что я делаю шаг назад.

— Ты думаешь, я не знаю этого? — говорит она. — Наш брак закончился. Я вернусь в

город к родителям, а потом что? Никто не захочет меня.

— У нас в городе полно парней, которые ищут жен.

— Я уже была женой.

— Ты не знаешь этого. Кроме того, ты не должна выходить замуж, — говорю я. — Ты

можешь устроиться на работу и жить для себя, где кто-то не будет бить тебя.

Она смеется с такой горечью, что мое горло сжимаются.

— Я хочу семью, Айви. Я хочу детей. Я не хочу жить с родителями и смотреть, как люди

жалеют меня, потому что я не смогла удержать мужа.

— Этого не произойдет, — говорю я, хотя у меня нет убежденности в том, что это не так.

Но все же, есть много девушек, которые никогда не были замужем и которые живут своей жизнью

в одиночку. — Даже если и произойдет, то лучше так, чем терпеть побои каждый день.

Мередит прикусывает губу, слезы текут по ее щекам.

— Может быть, — говорит она. Она пожимает плечами. — Думаю, теперь я никогда не

узнаю.

— О, Мередит, — говорю я, разрываясь между разочарованием и скорбью.

— Не надо сочувствия. Это мой выбор, — она открывает дверь своего дома. — Я знаю, ты

хотела, как лучше, — она не смотрит на меня. — Но это не тебе решать.

Я возвращаюсь в дом и пытаюсь почитать на веранде, но удушающая жара и мое

собственное беспокойство против этого. Бишопа по-прежнему нет дома, когда я ложусь в кровать

ближе к полуночи, и я надеюсь, что он не наказывает себя за то, что произошло ранее. Может

быть, Мередит права, и это не было решением Бишопа, но я не жалею, что он это сделал. Я не

хочу его жалеть. Мне жаль, что я не подумала об этом первой.

Я не помню, как уснула, но звук из душа будит меня. Я приподнимаюсь на локтях и слышу

тихий плевок — видимо, Бишоп чистит зубы. Дверь в ванную открывается, и его темный силуэт

движется по коридору.

— Ты только что пришел домой? — спрашиваю я.

Он останавливается в дверном проеме. Вокруг его бедер белое полотенце.

— Несколько минут назад. Я тебя разбудил? — спрашивает он тихо.

— Все нормально, — я сажусь. — Где ты был?

Он проводит рукой по волосам и вздыхает.

— На прогулке. Прости, что я ушел без предупреждения. Мне нужно было уединиться на

некоторое время.

— Я видела Мередит. Она сказала, что Дилану сделали операцию, и все прошло хорошо.

Бишоп не отвечает. Я чую свежий запах мыла.

— Он сказал ей, что он подпишет петицию, чтобы прекратить брак.

Бишоп кивает и входит в комнату. Я могу сказать, что он следит за мной, но я не вижу его

глаза.

— Ты поступил правильно, — говорю я. Я смущаюсь, но он заслуживает знать все.

— Разве? — глухо спрашивает он. — Тогда я не так сильно отличаюсь от Дилана, — он

выдыхает.

Я села на колени на краю кровати. Я хочу быть ближе, чтобы я могла прикоснуться к нему,

хотя это ужасная идея.

— Не говори так. Иногда боль — это единственный язык, который понимают некоторые

люди. И ты другой, — мой голос напрягся. — Ты не причиняешь мне боль, Бишоп.

В течение длительного времени, я слышу только тиканье часов на моей тумбочке. Его глаза

смотрят в мои глаза, а в воздухе висит напряжение.

— Ты никогда не называла меня по имени, — говорит он наконец.

— Что? — я так растерялась, что на секунду думаю, что это сон. Я не знаю, что я ожидала

от него услышать, но точно не это.

— Только сейчас. Ты назвала меня Бишопом. Ты никогда не говорила этого раньше, — он

делает паузу. — Мне нравится, как это звучит.

Он прав, и я даже этого не поняла. Я не говорила его имя, как будто подсознательно

сохраняя то небольшое расстояние между нами. Как будто это поможет, я же замужем. Я дура.

— Прости, — говорю я, заставляя себя говорить и не обращать внимания на ком в горле.

— Не извиняйся, — я вижу очертания его улыбки в лунном свете. — Просто скажи это

снова когда-нибудь.

Я киваю. Я не позволю себе плакать.

— Спокойной ночи, Бишоп, — шепчу я.

— Спокойной ночи, Айви, — шепчет он.

Глава 16

Он ушел, а я сижу на коленях до тех пор, пока не немеют ноги. Слезы высохли, а я даже не

поняла, почему они появились.

Президент Латтимер выглядит так, будто он искренне рад меня видеть.

— Айви, — говорит он с улыбкой. — Чему я обязан такому удовольствию? — возможно,

он издевается надо мной, но я так не думаю. Он открывает дверь шире. — Входи, входи, — из

дома пахнет сыростью и, как обычно, цветами.

— Мы можем посидеть здесь? — спрашиваю я, указывая на крыльцо. — Такой чудесный

день, — это не правда. Жарко и душно, и я думаю, что приобрела десяток новых укусов комаров

на прогулке, но я не могу смириться с мыслью, что я буду в его доме с ним наедине.

Президент Латтимер поглядывает на крыльцо. Кованая мебель, расположенная по его

периметру, похоже, была выбрана ради интерьера, а не комфорта. Но он кивает и закрывает дверь.

— Я не помню, когда в последний раз сидел здесь, — говорит он, подтверждая мои

прежние предположения. Но он храбро садится на один из стульев, и я сажусь рядом с ним.

— Как ты, Айви? — спрашивает он.

— Я в порядке, — когда мы с Бишопом обедали здесь, президент Латтимер упомянул, что

знал мою маму, поэтому я хочу поговорить с ним. Особенно после того, как я спросила об этом

отца, и стало ясно, что он что-то скрывает от меня. Но страх держал меня подальше. Я боюсь, что

я разрушу план, скажу что-то в гневе. Я боюсь президента Латтимера и того, что могу узнать. Но

интерес грызет меня изнутри. Я не уверена, с чего начать, поэтому я просто ляпаю:

— Откуда вы знали мою мать?

Президент Латтимер вздыхает и зажимает переносицу.

— У меня было ощущение, что ты не забудешь об этом, — он опускает руку и смотрит на

меня. — Наверное, было бы лучше, если бы я ничего не говорил.

— Но вы сказали.

Он улыбается мне, а затем кивает на свой дом.

— Я вырос в этом доме, Айви. А твоя мама выросла там, — он кивает на дом через дорогу.

Дыхание перехватывает. Конечно, я знала, что моя мать выросла в этой части города, но я

никогда не знала, где. Но я никогда не могла представить ее в качестве живого, дышащего

человека, который вырос через дорогу от отца Бишопа.

Президент Латтимер наклоняется вперед, ставит локти на колени, и смотрит на свои руки.

В этот момент он очень похож на своего сына.

— Что ты знаешь о своей матери? — спрашивает он меня.

— Я знаю, что вы убили ее, — говорю я тихо.

Он прерывисто вздыхает и опускает лоб на сложенные руки.

— Это жестокие слова, — после долгого молчания он поднимает голову, держа глаза на

доме, где выросла моя мама. — Но да, это можно назвать правдой.

Я рада, что он признался в этом, что нам не придется притворяться.

— Расскажите мне о ней? — прошу я, и ожидаю, что он рассмеется мне в лицо. Но он

только кивает.

— Мы любили друг друга, — говорит он просто. — Мы были очень молоды.

Мне стало жутко холодно. Меня затрясло.

— Она была упряма, твоя мама. У нее были такие же глаза, как у тебя, такие же красивые

волосы, — он мягко улыбается. — Она делала то, что хотела без раздумий, а потом вечно

попадала в неприятности, — он поднимает брови и смотрит на меня.

— Что-то знакомое, — улыбаюсь я, и он смеется.

— Но она была полна энергии, жизни и тепла. Она сделала меня счастливым и живым,

даже когда мир был темным и пугающим. Я мог рассказать ей все, — он смотрит на меня. — Мы

были влюблены.

Я всегда знала, что мои родители женились не по любви. Их поженили так же, как нас с

Бишопом. Но я знаю, что отец любил маму. Но мне больно от того, что любовь была

односторонней.

— Что случилось? — спрашиваю я. — Между моей матерью и вами?

— Она думала, что мы поженимся. Родим детей. Она думала, что у нас получится, потому

что я — сын президента, — он смотрит на меня, его голубые глаза полны печали. — И я думаю,

что мог бы. Я хотел. Но это было бы нечестно. Я не мог заставлять всех жениться по расчету, а

самому жениться по любви. Мы живем, благодаря системе. Если мы начнем делать исключения,

вся конструкция развалится, — мне кажется, что он все еще пытается убедить себя, даже после

всего этого времени.

— Итак, вы женились на миссис Латтимер, да? — спрашиваю я.

— Да. Я сдал все личностные тесты, и Эрин подошла мне лучше всего. Так что я женился

на ней. И, несмотря на то, что ты думаешь, все не так плохо. У нас есть удивительный сын. Мы

хорошо работаем вместе, — я даже не знаю, существует ли любовь в этом мире. — Но я разбил

сердце твоей матери в день, когда я женился на Эрин, — говорит Президент Латтимер. Он

откидывается на спинку стула. — А взамен, она разбила мое.

— Когда она вышла замуж за моего отца?

— Нет, — говорит он, качая головой. — Я никогда не винил ее за это. Она делала только

то, что было правильным. Это было ожидаемо. Я был рад, что она прожила жизнь для себя.

Родилась Келли… а потом ты. Я думал, что она наконец-то счастлива. Или, по крайней мере, что

она нашла способ двигаться дальше.

— Тогда как… как она разбила ваше сердце? — я не хочу знать. Я не хочу знать.

Он смотрит на желтые розы, которые растут около крыльца. А потом кивает на большой

дуб в дальнем углу участка.

— Она повесилась прямо там, — я забываю, как дышать. — Прошло более пятнадцати лет,

а я все еще вижу ее там, каждый чертов раз, когда я выхожу на улицу, — я смотрю на дуб, но я не

могу сосредоточиться на нем. Весь мир превратился в размытое пятно. То, что он сказал, не может

быть правдой. Этого не может быть.

— Ты лжешь, — шепчу я.

— Нет, я бы не стал, — говорит он, и я слышу правду в его голосе. — Но хотел бы, — он

смотрит на дуб. Я замечаю на ветке желтую ленту. — Желтый — ее любимый цвет.

Я опускаю голову между коленей и закрываю уши руками. Я борюсь с черными пятнами

перед моими глазами. Мой отец почти никогда не говорил о моей матери. А этот человек,

сидящий рядом со мной, посадил в честь нее цветы. Я хочу свернуться в клубок и умереть. Я хочу

кого-нибудь убить.

Президент Латтимер кладет руку на мою спину.

— Нет! — кричу я. — Не трогайте меня!

— Мне очень жаль, Айви, — говорит он. Похоже, он запутался. — Я думал, ты знала, как

она умерла.

Я встаю и спускаюсь с крыльца, игнорируя то, что он зовет меня. Мне не хватает дыхания,

но я бегу изо всех сил, словно если я остановлюсь, то умру. Люди смотрят, как я бегу мимо них,

некоторые из них называют мое имя, но я не замедляюсь. В небе сверкнула молния. Мои ноги

болят, а легкие кричат, а я приветствую каждый укол боли, как давно потерянного друга.

Мой отец и Келли сидят за кухонным столом, когда я врываюсь в дом. Они смотрят на

меня, мой отец привстал со стула.

— Айви? — говорит он. — С тобой все в порядке? Что случилось?

— Я знаю… — выдыхаю я, мое горло болит, будто я проглотила стекло. — Я знаю, что

случилось с мамой. Ты меня обманул, — я подхожу к отцу и толкаю его в грудь. Он хватает мои

запястья, прежде чем я снова смогу прикоснуться к нему. — Ты меня обманул! — кричу я.

— Келли, — ровным голосом говорит он, глядя на сестру через плечо.

Позади меня, я слышу, что Келли встала, закрыла заднюю дверь на замок. Она задернула

занавески над раковиной. Я смотрю в ее глаза, и вся ярость уходит.

— Ты знала? — спрашиваю я у нее. — Ты знала и не сказала мне?

— Я не хотела ранить тебя, — говорит Келли. — Ты бы не справилась. Посмотри на себя

сейчас.

— Келли, оставь ее, — резко говорит отец. Он отпускает мои руки и обнимает меня за

плечи. — Садись. Нам нужно поговорить.

Я следую за ним в гостиную. Келли остается на кухне.

— Вот, — говорит отец, направляя меня к дивану. Я сажусь, и он садится рядом. Я провела

тысячи часов в этой комнате, знала ее от пола до потолка, но сейчас я чувствовала себя, как в

гостях.

— Президент Латтимер сказал тебе?

Я киваю.

— Вот гад, — бормочет отец.

— Дело не в нем! — я практически кричу. — Ты должен быть честным со мной.

— Ты права, — говорит отец. — Но ты должна услышать мою версию, — он глубоко,

прерывисто вздыхает. — Я не был счастлив в браке. Я не хотел жениться на девушке, которую я

никогда раньше не встречал. Я думал об отказе, но я не понимал, как это сделать и не оказаться за

забором. Мне пришлось подчиниться. А на церемонии ко мне подошла твоя мать… — он качает

головой. — Это своего рода клише, Айви, но для меня, это была любовь с первого взгляда. Но ее

сердце уже принадлежало ему, — отец смотрит в сторону. — Но мы ладили, — он говорит это с

горечью, которая показывает, как ему больно. — И когда родились вы, я думал, что все изменится.

Она очень сильно любила вас, но так и не полюбила меня.

— Не достаточно, чтобы остаться с нами, — говорю я с горечью.

— О, Айви, — отец вздыхает. — Ее сердце было разбито, и, как бы я ни пытался, я не мог

исправить это.

Мое сердце щемит, когда я смотрю на него. Наверное, ему очень больно. Я думаю, Эрни

Латтимер чувствует тоже самое. Но президент Латтимер был прав. Любовь нельзя узаконить.

— Но почему ты солгал мне? — спрашиваю я. — Зачем ты сказал мне, что он убил ее?

Мой отец сжимает мою ладонь в своей.

— Мы должны были сказать тебе правду, ты права. Но основные факты остаются

неизменными. Он убил ее, — он видит недоверие в моих глазах.

— Она покончила с собой, — говорю я категорично. — Она повесилась на дереве, потому

что она хотела быть замужем за ним, а не за тобой.

— Она убила себя, потому что он позволил ей поверить, что они вместе. Но, в конце

концов, он заставил ее выйти замуж за того, кого она не выбрала для себя. Таким же образом он

заставил тебя выйти за Бишопа. Таким же образом он заставил сотни других девушек, — он

смотрит мне в глаза. — И он будет продолжать делать это, пока мы не остановим его.

— Ты действительно заботишься о браках? Или только о заборе? Или ни о чем из этого? —

спрашиваю я. — Или ты просто давишь на меня?

— Конечно, нет, — говорит он, сжимая мои руки.

— Тогда почему? — спрашиваю я. — Ты еще не сказал, почему ты солгал.

— Это не было похоже на ложь, — сказал отец. — Я все еще верю, что он убил ее. Может,

не своими руками, но он дал ей веревку.

— Это не…

— И я соврал, потому что я боялся сказать тебе правду, — прервал он меня. — Ты так

похожа на свою мать. Ты даже поступаешь, как она, — говорит он, а я хочу кричать. — Я не хочу,

чтобы ты подумала…я не хочу, чтобы ты думала, что мы используем твой брак, — он переводит

тему.

Всю свою жизнь я чувствовала пустоту внутри себя, пустое место, которое никогда не

заполнялось независимо от того, как сильно я стараюсь. Моя мама тоже такой была? Он боится,

что я тоже сдамся? Неужели он не верит в свои силы?

— Ты думаешь, что я слабачка, — говорю я уныло.

— Нет, — протестует он. — Я никогда не думал так. Ты могла бы узнать правду и мы

должны были доверять тебе в этом. Мы знаем, что ты сильная. В другом случае, мы бы никогда не

просили тебя делать то, что ты делаешь.

Но, может быть, я слаба, потому что мысль о прекращении жизни Бишопа начинает пугать

меня все больше.

— Папочка, — шепчу я, мой голос срывается. — Я не хочу убивать его.

— Ты этого не сделаешь, — говорит он мягко.

— Он не верит в браки, папа. Он хочет помогать людям, делать вещи лучше. Он хочет,

чтобы у людей тоже был выбор.

Мой отец кивает.

— Это действительно то, чего он хочет, Айви? Или это только то, что он говорит тебе?

Помни, его отец тоже играл в эту игру, — он делает паузу. — Но если ты не можешь сделать это,

то ты и не будешь. Но сколько еще женщин должны закончить, как твоя мать, прежде чем что-то

изменится? Разве свобода стоит того? — он касается моей щеки, убирает прядь моих волос за ухо.

Мое сердце разрывается от его нежности.

— Не принимай решение. Время еще есть, — говорит он. — Просто подумай получше. Мы

— твоя семья. У нас ничего не получится без тебя.

Я медленно начинаю понимать, что все, что он говорит, похоже на правду. А ведь он прав.

У них ничего не выйдет без моей помощи. Они нужны мне.

— Келли, — зовет отец, и она быстро входит в комнату. Она садиться рядом со мной и

целует меня в макушку, как в детстве.

— Прости, что я лгала, — произносит она. — Мне жаль маму. Я хотела рассказать тебе

сотни раз. Но я не хотела причинять тебе боль, — она замолкает. — Я не хочу, чтобы ты

сомневалась в себе.

— Ваша ложь ранила меня, — я немного отодвигаюсь от нее.

— Я знаю, — говорит она. — Я была неправа, — ее голос мягкий, но взгляд жесткий. Я

разочаровала ее. Но мне все равно.

— Мы оба были неправы, — говорит отец. — Мы не будем скрывать ничего больше, — он

смотрит на нас с Келли, и его глаза сверкают.

— Только подумайте обо всех изменениях, которые мы можем сделать. Мы можем сделать

жизнь людей намного лучше. Подумай об этом, Айви. Обещай мне, что подумаешь.

— Я обещаю, — я не должна думать об этом, я не хочу. Но я знаю, что отец никогда никого

не выгонит за незначительное преступление. Он хочет вернуть нам нашу свободную волю. Люди

всегда будут верить в правительство. Но если я убью Бишопа, моя семья будет у власти. Но

Бишоп будет мертв, а кем буду я? Убийцей. Девушкой, которая убила парня, который не сделал

ничего плохого. Парня, который держал меня за руку и разговаривал со мной. На моих ладонях

будет кровь, которую никогда не смыть.

Начинается дождь, когда я выхожу из дома отца. Келли предложила мне зонт, но я

оставила его в холле, потому что я знаю, что мне нужно охладиться. Мои кроссовки промокли,

волосы прилипли к лицу и шее.

Я вижу Бишопа, когда подхожу к крыльцу. Он сидит на нем с полотенцем в руках, а когда

видит меня, взволнованно встает. Я останавливаюсь на секунду, а затем бегу к нему изо всех сил.

Я долетаю до него и обнимаю его за шею. Он сильный и теплый, и после секунды колебания, он

обнимает меня за талию. Я рыдаю, и мои слезы смешиваются с дождем.

Он обнимает меня и позволяет мне плакать. Он не пытается отговорить меня от моей

печали, как мой отец, и не говорит успокоиться, как Келли. Бишоп просто прижимает меня к себе

и одной рукой гладит по голове.

Когда слезы кончаются, а дыхание выравнивается, я отпускаю его шею и делаю шаг назад.

— Я не хотела… я не должна была… — заикаюсь я.

— Тссс, — говорит он. — Все в порядке, Айви. Все в порядке, — он поднимает руку и

вытирает мои щеки полотенцем. — Мой отец рассказал мне, что случилось, — говорит он. — Я

беспокоюсь о тебе, — он сочувственно улыбается. — Я готовился сидеть тут всю ночь.

— Ты… — я вдыхаю. — Ты знал про это?

— Нет. Или, по крайней мере, не все. Я слышал про этот случай много раз, но я не не знал,

что это была твоя мать, — он перекладывает мои волосы на одну сторону и вытирает их

полотенцем. — Твой отец никогда не говорил тебе о ней?

— Не часто, — говорю я. — У меня было чувство, что ему не нравилось говорить о ней.

— Может быть, так и было, — говорит Бишоп.

Но я не готова слышать слова в защиту моего отца.

— Все, что он говорил мне, было ложью, — я предаю отца, когда говорю про это Бишопу,

но мне плевать. — Он сказал мне, что твой отец убил мою мать.

Бишоп не перестает сушить мои волосы.

— И ты поверила ему? — спрашивает он, его голос мягкий.

— Он мой отец! — восклицаю я, чуть не подавившись очередным всхлипом. — Ты веришь

своему отцу?

— Честно? — Бишоп качает головой. — Не совсем. Я не доверяю большинству людей, —

он бросает полотенце на скамейку, стоящую на крыльце. — Кроме тебя.

Я чуть истерически не засмеялась. Келли бы станцевала победный танец, если бы

услышала это, я же чувствую горькое разочарование.

— Почему я? — спрашиваю я.

— Потому что каждый должен верить хоть кому-то, — говорит Бишоп. — Иначе жизнь

слишком одинока. И я буду верить тебе, — он убирает мои волосы назад, гладит мою скулу

большим пальцем. — Если бы я знал о твоей матери, — говорит он спокойно, — я бы сказал тебе.

Я ему верю. Он бы сказал мне. Он бы сказал мне правду.

— Бишоп, — шепчу я. Мы стоим так близко друг к другу, что наши груди прикасаются

друг

к другу. Я кладу руку на его рубашку, которая намокла из-за меня. Он выдыхает, а я

чувствую, что его кожа теплая даже сквозь мокрую ткань.

Мне не привычно касаться кого-то, кроме членов моей семьи. Для меня это ново, но мне

это очень нравится. Я почему-то думаю, что Бишоп рос без ласки. А я получала ласку только от

Келли и очень редко. Мы очень похожи и, возможно, мы были бы счастливы вместе. Но наш

история была определена давным-давно, и у нее далеко не счастливый конец. Бишоп верит не

тому человеку.

Я опускаю руку.

Может быть, мой отец был прав, думая, что я слишком нежная для этого мира. Потому что

я никогда не чувствовала себя такой хрупкой. Я чувствую, будто я кошка, которая поймала мышь,

и хочет ее отпустить, но не может. Я все еще верю в отца, но сейчас, стоя рядом с Бишопом, я уже

не уверена ни в чем, кроме того, как сильно я не хочу, чтобы он умер. Я признаю, что нахожусь на

грани катастрофы. Я хочу удержаться на краю, но еще больше я хочу упасть.

Бишоп наклоняется, и его дыхание шевелит волоски на моей шее. Он пахнет дождевой

водой и мылом.

— Айви, — шепчет он прямо в мое ухо. У меня крутит живот и я немного отстраняюсь. Я

так не могу, хотя хочу больше жизни.

— Прости, — выдыхаю я. — Я не могу…

Я прохожу мимо него и бегу в ванную. Я прижимаюсь к двери спиной и сажусь на пол. Он

стучит, и я считаю свои вдохи и выдохи. Наконец, он уходит, и я погружаюсь в пронзительную

тишину.

Глава 17

— Почему мой ланч всегда выглядит хуже твоего? — спрашиваю я Викторию. Я тыкаю в

кусок курицы, похожую на сморщенного червячка. — Я даже не уверена, что это еда.

Виктория смеется, но ее взгляд скользит по моему лицу с слишком большим интересом.

— Тяжелая ночь? — спрашивает она.

Я тянусь рукой к глазам, которые я знаю, все еще опухшие от слез и недостатка сна.

— Аллергия — говорю я.

— Угу, — я понимаю, что она не верит мне, но она не прессует меня, за что я благодарна.

Это утро было достаточно сложным. Я видела, что Бишоп злится, я хотела снова обнять его, но

вместо этого, я молча позавтракала и ушла на работу.

— Ну, это радует, потому что у нас сегодня относительно легкий день, — говорит

Виктория. — Ты можешь уйти пораньше, если хочешь.

— Нет, — говорю я быстро. — Я в порядке.

Виктория дает мне грустную улыбку.

— Брак может быть тяжелой работой.

Я открываю рот, чтобы возразить, но обман требует больше энергии, что у меня сегодня.

— Да, — говорю я. — Я думаю, что Бишопу было бы лучше с другой девушкой, — я не

знала, что я собиралась это сказать.

— Я не знаю, — пожимает плечами Виктория. — Я думаю, что он очень доволен тем, кто у

него есть.

— Почему ты говоришь это? — спрашиваю я хриплым голосом.

— Я сталкивалась с ним несколько раз после того, как вы поженились. Бишоп не простой

парень, но что-то в его лице, когда он говорит о тебе, — Виктория пожимает плечами. — Я не

знаю, просто впечатление.

Мои щеки горят, и я опускаю голову, чтобы изучить мой салат. Я надеюсь, что Виктория

ошибается. Я не хочу говорить о нас с Бишопом, тем более с Викторией.

— Ты замужем? — спрашиваю я Викторию. На ее пальце нет кольца, но это ничего не

значит: у многих вообще нет обручальных колец. И она никогда не говорила про свою семью,

возможно, ее муж умер, или она не любит его.

— Я была, — говорит она. — Ничего не вышло.

— Что случилось? — это, наверное, невежливо, но Виктория может не отвечать, если не

хочет.

Виктория делает большой глоток воды.

— Он был из твоей части города. Кевин, — говорит она, и у меня чувство, что ей больно

говорить это имя. — Мы были женаты десять лет. Но я никогда не смогу забеременеть, — она

отворачивается, чтобы посмотреть в окно столовой. — В конце концов, я отпустила его.

Я хмурю брови.

— Что ты имеешь в виду?

— Он хотел детей. И я не могла дать ему их. Я сто раз просила его подписать петицию о

разводе, говорила, что мой отец уговорит Президента разрешить, но он не соглашался. Но в сто

первый раз он согласился, — ее глаза наполнились слезами.

— Ты любила его? — спрашиваю я, хотя ответ уже написан на ее лице.

— Не с самого начала. Но мы были хорошими друзьями, когда поженились. А потом это

переросло в любовь.

Про эти браки говорил Бишоп. Эти браки по любви. Виктория и Кевин. Стефани и

Джейкоб. Это браки долгосрочны и крепки. И обычно такие семьи счастливые.

— Он снова женился? — спрашиваю я.

Виктория кивает, глядя на тарелку.

— Он женился на девушке из своей стороны города. Она была его девушкой до меня, —

она замолкает. — У них родились близнецы несколько лет назад.

Близнецы рождаются редко. Если рождается ребенок со всеми пальцами рук и ног, это уже

праздник, но близнецы? Это совсем другой уровень достижений. И я знаю, о ком она говорит. Я

никогда не знала его имя, но я видела его на рынке с женой и коляску. Он был высокий, рыжий, а

на его лице была гордая улыбка.

— Ты когда-нибудь его видела?

— Нет, — Виктория встает и выкидывает с подноса мусор. — Он предлагал, но это было

слишком сложно.

— Мне жаль, — говорю я. — Это несправедливо.

Виктория грустно смеется.

— Нет, все в порядке, — она смотрит мне в глаза. — Я справляюсь. И мы все делаем все,

что можем. Как и Бишоп, как и его отец.

— Ты действительно веришь ему? — спрашиваю я и понижаю голос. — Президенту

Латтимеру?

— Здесь нет легких ответов, Айви. Но все могло бы быть хуже. Мы выжили благодаря

Латтимерам, Айви. У нас есть питание, вода и крыша над головой, и никто не стоит над нами с

автоматами.

— А как насчет браков? — спрашиваю я. — Например, меня заставили выйти замуж.

— Возможно, тебе так кажется, — говорит Виктория. — Но большинство людей на этом

рады произносить клятвы и поддерживать мир. Для них это традиция, а не обязанность.

— Я не думаю, что каждый чувствует себя таким образом, — говорю я тихо. — Они просто

боятся. Никто не хочет раскачивать лодку. За них все-таки делают выбор. Это не свобода.

— Может быть, свобода переоценена, — отвечает Виктория. — У нас была свобода до

войны. И посмотри, до чего она нас довела.

Я замираю, когда вхожу в дом и вижу на диване в гостиной Эрин Латтимер.

Я выдавливаю улыбку на лице.

— Здравствуйте. Что вы здесь делаете? — спрашиваю я, все еще держась за дверную ручку

рукой.

Она встает и разглаживает свою серо-голубую юбку обеими руками.

— У нас есть ключ, — говорит она.

Я закрываю дверь и роняю сумку на пол. Я ненавижу мысль, что она в этом доме без моего

разрешения.

— Ладно, — говорю я. — В следующий раз, может быть, вы могли бы подождать снаружи?

Или дать нам знать, когда вы собираетесь зайти? — я думаю, что звучу весьма разумно, но миссис

Латтимер морщит губы, будто я оскорбила ее.

— Хорошо, — говорит она.

— Вы что-то хотели?

Миссис Латтимер обходит кофейный столик и делает шаг ко мне.

— Скоро день рождения мистера Латтимера.

Я смотрю на нее непонимающе.

— И у нас всегда большие приемы, — она смотрит на меня, подняв бровь. — Я думала, ты

знаешь об этом.

Я пожимаю плечами.

— Я слышала об этом раньше, но нас никогда не приглашали.

— Ну, тебе нужно будет платье, — бодро говорит миссис Латтимер.

— У меня есть платье, — говорю я. — Я надевала его в день, когда я выходила за Бишопа,

— у меня нет желания снова надевать его, но я не хочу ее милосердия.

— Не такое платье, Айви. Что-нибудь поинтереснее, — она делает еще один шаг ближе. —

Что-то более подходящее.

— Мне нравится это платье, — говорю я уперто.

— Нет, нет, — говорит она. — Я видела его на тебе. Оно слишком короткое, — она

подходит к входной двери и открывает ее, жестом приглашая меня выйти. — Теперь ты одна из

Латтимеров, поэтому ты должна выглядеть достойно, — отрезает она. — Большинство девушек

были бы рады иметь возможность купить новое платье.

— Я не большинство девушек, — бормочу я, когда она легонько подталкивает меня к

входной двери.

— Да, — четко говорит она. — Я знаю.

— Куда мы идем? — спрашиваю я, когда мы выходим на дорогу и направляемся в сторону

центра города.

— У меня есть портниха. Она согласилась встретиться с нами сегодня, — каблуки миссис

Латтимер громко стучат по асфальту.

— А мне можно будет выбрать что-нибудь?

— Конечно, — миссис Латтимер смотрит мне сверху вниз. — Только если у тебя хороший

вкус, — я понимаю, что у меня нет выбора.

Когда мы входим в непримечательное здание, я понимаю, что проходила мимо этого места

каждый день.

— Очень эксклюзивное место, — говорю я, подняв бровь.

Миссис Латтимер не отвечает, но кончики ее пальцев чуть сильнее толкают меня в спину.

Возле стен стоят вешалки, на которых висят ленты самой разнообразной ткани. Возле задней

стены стоит большое зеркало, а справа от него — дверной проем, из которого выходит молодая

красивая женщина. Учитывая формальный стиль в одежде миссис Латтимер, я представляла себе

сухонькую старушку с узловатыми пальцами.

Но этой женщине около сорока, у нее короткие черные волосами и дружелюбная улыбка.

Когда она подходит к нам, то я замечаю, что она хромает на одну ногу.

— Так это твоя новая невестка, — говорит она, протягивая обе руки и обнимая меня. Я

замираю, не зная, как реагировать. — Я Сьюзен, — говорит она. — Приятно познакомиться.

— Привет, — говорю я, пытаясь выпутаться из ее объятий.

Сьюзан отпускает меня и обнимает миссис Латтимер, которая тепло улыбается.

— Как я уже говорила, она высокая, — говорит миссис Латтимер, и они обе смотрят на

меня.

— Очень, — говорит Сьюзан. Она наклоняет голову и осматривает меня.

— Мне кажется, ей нужно что-то драматическое, — продолжает миссис Латтимер. — У нее

красивое тело для такого. Может, без бретелек? — она смотрит на Сьюзен для подтверждения.

— С бретельками, — встреваю я. Я буду подтягивать его всю ночь, а это мне не нужно.

Миссис Латтимер поднимает брови.

— Какие-то пожелания, Айви?

— Мне нравится фиолетовый цвет, — говорю я, пожимая плечами.

Миссис Латтимер кивает, как будто мои цветовые предпочтения нуждаются в ее

одобрении, но стоит на своем.

— Может быть лиловый, Сьюзан?

— Да, я думала об этом, — Сьюзан жестом зовет меня за собой и следует к вешалкам с

тканями. — Сними все, кроме нижнего белья, — говорит она как ни в чем не бывало, — И стой

здесь, — она ведет меня к зеркалу.

Я никогда не считала себя особо стеснительным человеком, но я не хочу стоять почти

голой перед матерью Бишопа. Меня это раздражает, и видимо миссис Латтимер это понимает,

потому что закатывает глаза.

— О, ради бога. Что мы там не видели?

Я снимаю ботинки, не говоря ни слова, расстегиваю штаны и снимаю их, а потом стягиваю

футболку. Мое нижнее белье выглядят очень темным на бледной коже. Я смотрю в зеркало и

понимаю, что мои щеки и шея покраснели.

Сьюзан поднимает палец, велев мне подождать, и исчезает в проходе. Я стараюсь не ерзать,

но миссис Латтимер смотрит на меня в зеркало, и ее взгляд заставляет меня нервничать. Я не могу

справится с чувством, что она размышляет, хороша ли я для ее сына. Наконец, возвращается

Сьюзен с длиной бледно-фиолетовой тканью в руках. Она прижимает ткань к моей груди, а

миссис Латтимер собирает мои волосы на затылке. — Я думаю, что это идеальный цвет для нее,

— говорит она.

— Я согласна, — говорит Сьюзан. — Может быть, длинная юбка и… — она сдвигает ткань

на одно плечо, — с одним открытым плечом?

— Откуда вы взяли этот материал? — спрашиваю я. Он богаче и мягче, чем домотканый

материал, который продается на рынке.

— Остался с довоенных времен, — говорит Сюзан. — Разве она не прекрасна? У нас есть

десятки разных тканей. Я ненавижу думать о том дне, когда она закончится.

— Она очень мягкая, — говорю я, потому что они обе смотрят на меня. Как только они

возвращаются к разговору о стиле одежды, я отключаюсь. Теперь я знаю, что я в безопасности от

бретелек, меня не волнует, что они придумают. Так что у меня уходит секунда, чтобы осознать,

что миссис Латтимер говорит со мной.

— Ты действительно красива, — говорит она, глядя на меня в зеркале.

Я? Я никогда не думала об этом. Я имею в виду, я знаю, что я не лишена

привлекательности. Но в моем доме красота не ценится. Никто никогда не делал комплименты

моей внешности, кроме слов Келли про мой рост. А отец в любом случае будет называть свою

дочь милой.

— Спасибо, —говорю я, а Сьюзен исчезает в проходе.

Миссис Латтимер смотрит на мое лицо в зеркале. Она отпускает мои волосы, и они

спадают на спину.

— У тебя волосы твоей матери. Они такие же, как у нее. Цвет свежего меда, — я не

понимаю, злиться ли она или это комплимент.

Я начинаю уставать от того, что меня постоянно сравнивают меня с мамой.

— Вы тоже знали мою мать? — спрашиваю я.

Миссис Латтимер улыбается, но невесело.

— Умная женщина всегда знает своих конкуренток.

Вот и ответ на вопрос. Ее сердце пело в день, когда они нашли мою мать, свисающкю с

дерева, потому что ее соперница, наконец, ушла.

— Вам не нравится, что я замужем за вашим сыном? — спрашиваю я.

Миссис Латтимер вздыхает.

— Мне не нравится то, что я смотрю на тебя, а вижу ее. Но что бы ты не думала, я

понимаю, что это не твоя вина, — она сжимает свое жемчужное ожерелье на шее. — Я хочу,

чтобы мой сын был счастлив. И если ты можешь сделать его счастливым, то все в порядке.

Я заметила, что мое счастье не считается. И я знаю, что если миссис Латтимер хотя бы

догадывалась о моих намерениях, она бы не колебалась ни секунды, чтобы уничтожить меня. Я

думаю, она очень безжалостная.

Сьюзан возвращается с коробкой с бисером, которую показывает миссис Латтимер. Они

немного спорят, что именно сделать с моими волосами.

— Поднять их вверх? — спрашивает Сьюзен, глядя на мою гриву.

— Нет, ей будет тяжело, — говорит миссис Латтимер. — Может, сделать укладку?

Я смотрю на нее в зеркало и думаю, что она немного смягчилась. Она смотрит на меня в

ответ и улыбается уголками губ.

— Держись, Айви, — говорит она. — Мы далеки от завершения.

Глава 18

С середины лета начинается долгий, медленный спуск в осень, моя жизнь приобрела новый

ритм. Я просыпаюсь рано и завтракаю с Бишопом перед работой. Вечером мы занимаемся

рутинными делами, вместе ужинаем, а потом Бишоп начинает чинить что-нибудь по дому. В

выходные дни, я люблю читать или просто наблюдаю за Бишопом.

Нам стало легче общаться друг с другом, чем в начале. Мы говорим о безопасных вещах —

моей работе, предстоящей зиме, о планах на празднование Дня рождения его отца. Мы не трогаем

друг друга. Но отсутствие контакта не дарит мне облегчения, на которое я надеялась.

Я знаю, что дни уходят. Мой отец дал мне время, как и обещал. Но он не может позволить

себе ждать вечно. Три месяца пройдут очень быстро. Всякий раз, когда я представляю Келли в

моей голове, я вижу ее, стоящую со скрещенными руками. «Поторопись, Айви.» словно говорит

она.

Когда я прохожу домой после работы, я чувствую вкусный запах, хочу есть, но не вижу

Бишопа, поэтому зову его.

— Я здесь, — отзывается он с веранды.

Я выхожу к нему и вижу сидящим на диване. Стол накрыт скатертью, а на нем ассортимент

их мясных блюд и сыров, свежих фруктов, нарезанных овощей и кусочками хлеба. А в середине

стоит подсвечник со свечами.

— Что это? — спрашиваю я.

— Решил устроить пикник, — говорит Бишоп. — Полу-крытый пикник, — уточняет он и

смеется.

Я улыбаюсь, снимаю туфли и сажусь напротив него на кресло. — Но сначала нужно

приготовить еду, — говорит он с ухмылкой.

Мы со смехом готовим маленькие сэндвичи с мясом и сыром. Бишоп толкает мне коробку

клубники, а я, хотя сначала отказываюсь, с радостью съедаю всю. Когда мы заканчиваем готовить

сэндвичи, я понимаю, что уже сыта.

— Ой, я объелась, — говорю я, откидываясь на спинку дивана.

— В этом и смысл пикников, — смеется Бишоп.

— Зачем свечи? — спрашиваю я с интересом

— Я подумал, что мы могли бы зажечь их и притвориться, что мы в летнем лагере.

Я не понимаю, шутит он или нет.

— Я никогда не была в летнем лагере.

— Никогда?

Я качаю головой. Мой отец не любил, когда мы с Келли далеко от него. Он боялся, что мы

выйдем из-под его контроля.

— Ну, теперь мы должны зажечь их, — говорит Бишоп. Он опускается на колени рядом со

столом и зажигает свечи: три широкие и маленькие и две высокие и тонкие. Когда они загораются,

он снова садиться напротив меня.

— Что вы обычно делали в лагерях? — я почему-то волнуюсь.

— Глупости, в основном. Ты знаешь… — он внезапно осекается. — А нет, ты не знаешь.

Я закатываю глаза.

— Ночью мы сидели у костра и рассказывали страшные истории. Иногда мы пытались

играть в бутылочку, но вожатым это не нравилось. Они пытались защитить нас от добрачной

связи, — теперь он закатил глаза.

Я не смотрю на него, когда задаю свой вопрос.

— Тебе нравился кто-то в лагере?

— Нет, — говорит Бишоп. — Я играл в бутылочку. Но там никогда не было конкретной

девушки, я просто надеялся на поцелуи, — он хмыкнул. Мы смотрим друг на друга и я знаю, я

должна задать еще один вопрос или сказать что-нибудь, чтобы нарушить молчание, но мое сердце

колотится в моем горле. — Но моя любимая игра «правда или действие», — говорит Бишоп, в

конце концов.

— Что это за игра? — спрашиваю я. Я делаю глоток из своего бокала.

— Ты никогда не играла в правду или действие? — Бишоп удивленно поднимает брови.

— Я никогда не играла в подобные игры, — я пожимаю плечами.

— Это легко, — говорит Бишоп. — Когда подходит твоя очередь, я спрашиваю тебя

«правда или действие?» и ты должна выбрать. Если ты выбираешь правду, то я задаю тебе вопрос,

на который ты должна ответить только честно. Если ты выбираешь действие, то ты должна

сделать то, что я скажу, иначе ты проиграешь, — он ухмыляется. — Хочешь поиграть?

Ой, это плохая идея, но из моего рта вылетает «да».

— Ладно, поехали, — Бишоп смотрит в потолок, словно рассматривает варианты. —

Правда.

Правда. Я могу что-нибудь спросить у него и, в теории, он должен сказать мне правду. Есть

миллион вещей, которые я хочу знать о нем. Мое желание узнать его побеждает все, даже здравый

смысл.

— Сколько девушек ты целовал, когда играл в бутылочку? — спрашиваю я и смеюсь, будто

это шутка. Но это не шутка.

— Не очень много, — улыбается он. — Мы говорим о настоящем поцелуе? Или чмоке?

— Настоящий поцелуй, — говорю я, хотя не знаю, что это такое, потому что я никогда не

целовалась.

Его лицо серьезно, он задумался.

— Я целовал трех девушек в своей жизни. Когда мне было тринадцать, в игре в бутылочку,

потом в четырнадцать, в лагере. С языком, — довольно добавляет он.

Я смеюсь, и на этот раз по-настоящему.

— С твоим или ее?

Бишоп усмехнулся.

— Я промолчу, — на его лице появилась огромная улыбка.

— Что? — хихикаю я.

Он все еще улыбается.

— Ничего.

— Ты не сказал про третий поцелуй, — напоминаю я.

— Это было два года назад. Прямо перед тем, как я должен был жениться на твоей сестре.

Это была девочка из школы. И было больше, чем один поцелуй.

— Было слишком много языка?

— Нет. Было гораздо лучше.

Я тут же понимаю, о чем он говорит, и стараюсь не краснеть.

— Тебе понравилось? — спрашиваю я и сразу хочу себя ударить.

Бишоп замялся лишь на мгновение.

— Не так, как мне нравишься ты, — тихо говорит он. У меня перехватывает дыхание.

— Бишоп…

— Ты должна была задать всего лишь один вопрос, а ты задала сто, — говорит он, меняя

тему. — Твоя очередь. Правда или действие?

— Правда, — ляпаю я.

Я настраиваю себя на вопрос, на который, скорее всего, я отвечу ложью. Я думала, он

спросит меня о моей семье, но внезапно он спрашивает о моем первом поцелуе.

Это легкий вопрос, но мне удивительно трудно заставить себя ответить.

— У меня его не было, — тихо говорю я и надеюсь, что он не видит мои порозовевшие

щеки.

Бишоп не смеяться и не дразнит меня. Он просто кивает.

— Это отсутствие возможности или отсутствие желания? — и что ответить? Что парень,

которого я хочу поцеловать, сидит напротив меня?

Бишоп открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но я его перебиваю.

— Один вопрос, помнишь? — напоминаю я. — Правда или действие?

— Я бы сказал действие, но я боюсь, что ты заставишь меня раздеться догола и бегать

вокруг, кудахтая, как курица или типа того.

Я поперхнулась водой и смеюсь.

— Такое было в твоем лагере?

Бишоп пожимает плечами.

— Довольно много раз. Нам было по тринадцать.

— Итак, значит, правда?

— Это, наверное, безопаснее.

Хах. Безопаснее. Я на секундочку думаю о том, что я хочу узнать. Есть так много вещей. Из

важного — что он действительно думает про браки по расчету, что он чувствует ко мне, что он

мечтает сделать в своей жизни, его любимый цвет, любимое блюдо, почему его волосы такие

мягкие… Глупые, бессмысленные вопросы.

— Каково это было: расти в твоем доме? — спрашиваю я, наконец.

— Одиноко, — говорит он без паузы. Мое сердце сжимается. Не потому, что мне его жаль,

а потому, что я понимаю. У меня есть сестра, но я была одинокой всю свою жизнь.

— Мой отец всегда была занят, а мать… — он проводит рукой по волосам. — Сложная. Я

думаю, она надеется, что я могу исправить то, что отсутствует между ней и моим отцом, но, увы…

— его голос затихает. — Я уверен, что она любит меня, но я никогда не чувствовал этого. Это ад

для ребенка. Постоянно пытаться заслужить любовь, а не просто иметь ее. Чтобы я не делал,

ничего не получалось. В конце концов, я просто перестал пытаться.

— Да, я понимаю, — говорю я. Я хочу, чтобы он научил меня так же. Переставать

пытаться. Потому что я устала добиваться любви отца.

Бишоп смотрит на меня, и что-то происходит между нами. Он закусывает нижнюю губу.

— Правда, — шепчу, потому что пришла моя очередь.

— Ты боялась меня в первую ночь? — спрашивает Бишоп, удивляя меня.

— Да, — нет смысла лгать.

Он едва заметно хмуриться.

— Я бы не… я бы не прикоснулся к тебе, Айви.

— Я знаю, — говорю я. — Теперь.

— Я не был готов, — говорит он. И теперь его очередь выглядеть неловким. — Просто

потому, что я парень, не значит… — он смотрит на пол. — Ты все еще боишься меня?

Я молчу.

— Нет, — говорю я. Это не совсем правда. Я больше не боюсь того, что он прикоснется ко

мне. Я боюсь, потому что я хочу этого.

В его глазах отражаются свечи, и я думаю, что сейчас он наклониться вперед. Воздух

накаливается, но он неподвижен.

— Я думаю, теперь моя очередь, — говорит он. Его голос глубокий. — Правда.

— Опять? — я пытаюсь улыбнуться, но у меня ничего не выйдет.

— Правда интересна, — говорит он. — Я не хочу танцевать танец маленьких утят.

— Почему ты выбрал меня, а не мою сестру? — боже, зачем я спросила это?

Бишоп улыбается.

— Я удивлен, что ты не спросила раньше.

Я скрещиваю руки на груди.

— Ну и?

— Моя мама — пару дней в неделю моя мама работает волонтером в больнице. Она

помогает везде, где может, — я раздражаюсь, он видит это и примирительно поднимает ладонь. —

Брала с собой меня. Это относиться к истории, я обещаю. Я наклоняю голову, и он улыбается.

— Я часто ходил с ней, когда бы младше. Однажды, когда мне было около четырнадцати, я

был там. Двери открылись, и я не мог понять, что происходит, но я слышал шум. Кто-то плакал,

кто-то кричал, звал доктора. Я оглянулся и увидел девушку примерно моего возраста с длинными,

темными волосами, молящую о помощи. И одна из медсестер похлопала меня по плечу и сказала:

«это девушка, на которой ты скоро женишься. Келли Вестфалл.»

Я чувствую боль в груди от его слов. Я ненавижу мысль, что он женится на моей сестре.

Она не хотела быть с ним. Она бы не поняла его. Она бы даже не попыталась.

Бишоп вытягивает одну ногу.

— Я помню, как смотрел на нее, пытаясь представить, мое будущее с ней. А затем она

шагнула в сторону, а за ней я увидел девушку помладше, с волнистыми медовыми волосами и

огромными серыми глазами, — он грустно улыбнулся. — Ее лицо было в потеках слез, а по ее

руке стекала кровь, — он перевел глаза на мой шрам на предплечье.

— Я? — выдыхаю я, но уже знаю ответ.

— Ты, — говорит Бишоп. Я боюсь посмотреть в его глаза. — Я не собираюсь лгать и

говорить, что это была любовь с первого взгляда, — продолжает он. — Но это было увлечение. Ты

была ранена. Ты была напугана. Но ты держалась. Глаза засверкали, когда ты сказала о собаке.

Твое лицо показало именно то, что ты чувствуешь. Как в день нашей свадьбы, когда ты

отшатнулась от меня, — он улыбнулся. — Со сжатыми кулаками, — Бишоп смотрит мне в глаза.

— Если мне было суждено жениться, я хотел, чтобы это было хотя бы по симпатии. Тебя легко

читать, Айви, но ты очень тяжелая книга. Вот почему я захотел тебя, а не твою сестру.

Мой желудок выворачивается наизнанку. Мое сердце разрывается. Я не могу дышать. Если

он сейчас прикоснется ко мне, я рассыплюсь на миллион кусочков. Или улечу к звездам.

— Ты очаровала меня тогда, — говорит Бишоп спокойно. — И ты до сих пор это делаешь.

Всю мою жизнь я ненавидела этот чертов шрам от укуса, он напоминал мне о боли и о

победе одновременно, а так же это напоминало мне о бесполезной борьбе, как сказал мне отец. Но

Бишоп видит в нем нечто совершенно другое. Доказательства моей силы. Источник очарования.

Он не осуждает мое безрассудство или мою неспособность скрывать мои чувства. Мои худшие

черты характера превращаются в мои силы.

— Действие, — шепчу я и не понимаю, как оказываюсь на его коленях. Мое лицо всего в

нескольких дюймах от его.

— Что ты делаешь? — тихо спрашивает он.

— Тише, — шепчу я. — Не отвлекай меня.

Его глаза сверкают от удовольствия.

— Я не сказал тебе, какое действие.

Я делаю глубокий вдох.

— Я сама придумала, — говорю я. А потом я его целую. Его губы мягче, чем я

представляла себе, а щетина над верхней губой более грубая. Сначала он не отвечает на поцелуй,

и я думаю, что я совершила огромную ошибку. Но как только я собираюсь отступить, он

поднимает руку и зарывается ее в мои волосы.

Это не нежный поцелуй, но и не настойчивый, но мне нравится. Мой первый поцелуй

просто идеален. Это словно его объятие, умноженное в тысячи раз. В моем животе бушует пожар.

Он горит, он хочет взорваться. Я даже не смущена.

Он опускает меня на пол и наваливается на меня сверху, а я поднимаю руки вверх и

зарываюсь в его волосы. Я целую его так отчаянно, словно это необходимо для жизни. Я

чувствую.

Он дышит так же тяжело, как и я, когда отстраняется. Я поднимаю руку и провожу по его

брови кончиком пальцев, а затем опускаю ее на его припухшие губы.

— Прости, — бормочет он. — О возможном переусердствовании языком. Видимо, я так и

не научился в лагере.

Я смеюсь и он тоже, опустив голову так, что его нос уткнулся в мою шею. Я глажу его

затылок, пропуская его короткие волосы сквозь пальцы.

— Не переусердствовал, — говорю я. — Я не эксперт, но мне понравилось, — он снова

смеется, вызывая мурашки на моем теле.

— Я хотела… я хотела этого очень долго, — я шепчу. — Поцеловать тебя, — это легче

сказать, когда он не смотрит на меня.

Он поднимает голову.

— Я тоже, — он снова целует меня, на этот раз мягче, нежнее. Одна его рука пробралась

под мою шею. — Я тоже, — шепчет он в мои губы.

Поцелуи словно отравляют мою кровь, вместо того, чтобы воспламенять ее. Но конечный

результат будет тот же. Он близко к моей груди, я обнимаю его ногами, но этого мало. Мыслей

нет. Есть только он.

Глава 19

Виктория не могла бы выбрать лучшего дня, чтобы дать мне отгул. Я была не в состоянии

сконцентрироваться все утро от усталости и мыслей о прошлой ночи на крыльце с Бишопом. Я

оказалась в кровати после полуночи, но уснуть не могла до самого утра: меня разрывало от

счастья.

По дороге домой, я решила заскочить в библиотеку Президента Латтимера, чтобы взять

новые книги. Я знаю, что сейчас в мэрии идет заседание Совета, поэтому я не беспокоюсь.

Я вхожу в привычный темный холл, закрываю за собой дверь и прислушиваюсь. Я ничего

не слышу. Шаг четвертый: найти коды. Я все откладывала этот шаг, но вот — я в пустом доме, в

котором кабинет Президента Латтимера. Мое сердце так быстро бьется, что я чувствую

головокружение. Я делаю шаг вперед и со вздохом двигаюсь по коридору. Я не знаю код, который

открывает офис, но, возможно, он такой же, как для входной двери. Я поднимаю руку, чтобы

попробовать, когда я слышу шарканье стульев изнутри и мужские голоса. Я прислушиваюсь.

Один из голосов похож на голос Бишопа. Я разворачиваюсь и на цыпочках бегу в библиотеку,

закрывая за собой дверь.

Я ничего не вижу, но я слышу, как открывается дверь, а затем незнакомый мужской голос.

— Ну, когда ты сделаешь своего отца дедом?

— Мы и трех месяцев не женаты, — Бишоп цедит сквозь зубы.

Мужчина смеется.

— Если я правильно помню, когда мне было восемнадцать лет, трех месяцев было

достаточно, — я слышу смех Президента. — Верно, Господин Президент?

— Я уверен, что они работают над этим, — говорит президент Латтимер.

Я слышу хлопающий звук, как будто кто-то ударил кого-то по спине. Я надеюсь, что

ударили не Бишопа: он ненавидит это.

Входная дверь закрывается. Они уже уехали? Я двигаюсь вперед, и снова слышу

президента Латтимера.

— Майк прав, — говорит он. Их голоса отходят от меня. — Твоя мама хочет внуков.

Пауза. Они остановились, я думаю.

— Ей всего шестнадцать, — говорит Бишоп. Кажется, он сердится.

— В этом и весь смысл. Чем моложе родители, тем лучше результат. Ты это знаешь. Мне и

твоей маме было по семнадцать, когда родился ты, — я почти слышу его улыбку. — И ты идеален.

Бишоп вздыхает.

— Я не идеален, папа.

Президент Латтимер хмыкает.

— Но я могу на тебя рассчитывать.

Я знаю, что Бишоп страдает под тяжестью ожиданий своего отца, так же как я с моим

отцом. Его отец считает, что он идеален. Мой отец считает, что я плохая. Бишопу постоянно

приходится жить в какой-то невозможном идеале. Мне приходится постоянно доказывать, что я

могу быть больше, чем разочарованием. Он так же устал, как и я?

Президент Латтимер понижает голос, и я должна подойти ближе к двери.

— Вы пытаетесь, не так ли? Все хорошо в этом плане? — он звучит немного смущенно, и я

улыбаюсь, но меня это бесит. Я хочу выйти и сказать ему, что это не его собачье дело.

— Все хорошо, — устало говорит Бишоп. — Но, возможно, мы не готовы к детям, — я

слышу, что входная дверь открылась. — Мы с Айви говорили об этом. Я прислушиваюсь к ней.

— Ну, конечно, — я думаю, что Президент Латтимер закатил глаза.

— Кроме того, — продолжает Бишоп. — Время еще есть.

— Меньше, чем ты думаешь, — Голос президента Латтимера печален. -Всегда меньше

времени, чем ты думаешь, Бишоп. Так что не теряй его.

Дверь закрывается, и шаги двигаются в мою сторону. Я прижимаюсь к стене, но шаги

проходят мимо, и я слышу еще один стук двери.Он вернулся в свой кабинет. Я выскользнула из

библиотеки в холл и бегу ко входной двери, прежде чем кто-нибудь появится.

Я бегу домой, чувствуя в венах адреналин. Я, наверное, смогла бы придумать оправдание,

если бы меня поймали в доме Президента Латтимера, но я все еще боюсь его.

В доме тихо, когда я возвращаюсь домой, и я думаю, что Бишоп ушел по своим делам. Но

слабый плеск воды со двора вытягивает меня на веранду. Бишоп стоит на коленях в траве и

стирает белье. Он снова влил много мыла, и пена переливается через бортики ванной, превращая

газон в заснеженное поле. Я наблюдала за ним несколько мгновений, а затем вышла на заднее

крыльцо. Сегодня прекрасный день, не такой жаркий, как обычно. В такие дни трудно поверить,

что мы почти разрушили мир не так давно.

— Ты много работаешь.

Он поднимает голову, продолжая работать руками. На его лице улыбка, а его щеки немного

покраснели. Я даю ему застенчивую улыбку и не понимаю, почему так нервничаю. Все выглядит

иначе после того, как мы поцеловались. Теперь я знаю, какой он на вкус. Мы больше, чем просто

соседи теперь. Больше, чем просто друзья.

— Ты рано, — говорит он.

— Сегодня был суд, и Виктория отпустила меня пораньше.

Он улыбается мне.

— Ну, давай, проведи свободное время с пользой.

Я снимаю туфли.

— Ты прополоскал белье?

— Да. Нужно просто повесить его, — он держит в руке мой лифчик, и я вырываю его из его

рук, а мои щеки порозовели. — Я пока постираю простыни, — говорит он со смешком.

— Хорошая идея, — я закатываю глаза.

Бишоп выжимает последнюю простынь, когда я подхожу к нему с прищепками. Мы

развешиваем белье, стоя друг напротив друга. Когда я разглаживаю простынь, я поднимаю голову

и смотрю Бишопу в глаза.

— Иди сюда, — говорит он, и напряжение в его голосе удивляет меня. Он смотрит на меня,

затаив дыхание.

Я протягиваю руку, он сжимает ее и тянет меня к себе. Я сразу обнимаю его за шею и

поднимаю за цыпочки. Поворот головы — и его губы на моих.

Мое тело дрожит как струна, когда Бишоп прижимает меня к себе. Он резко переходит к

моей шее, и я выдыхаю. Он ловит мой выдох, снова впиваясь в мои губы. Мне казалось, что

поцелуй днем будет немного менее напряженным, но это не так. Во мне снова пожар, и я думаю,

это потому, что мы постепенно узнаем друг друга.

Когда он отстраняется, я открываю глаза и смотрю в его. Бишоп гладит меня по скуле

большим пальцем и улыбается.

— Как насчет этой юбки? — шепчет он. — И твоего топа? Может быть, мы должны и их

постирать? Пока есть вода, — он опускает руки с моей спины на мои бедра.

Я хихикаю и упираюсь лбом в его грудь. Он дышит в мои волосы, и я понимаю, что я

счастлива, и он, кажется тоже. Так мы и стоим. Мальчик и девочка в объятиях друг друга между

простыней.

Глава 20

Он начал мне сниться. Но это не хорошие сны, где мы целуемся или смеемся. Сны, в

которых я пронзаю его грудь ножом или пускаю в его голову пулю. Все возможные вариации

этого ужаса. Я просыпаюсь с мокрыми щеками и колотящимся сердцем. В такие моменты, я

прислушиваюсь к его дыханию за стеной и понимаю, что не смогу убить его. Я скорее умру сама,

чем убью его. Но я не знаю, как его спасти.

Потребовалось не менее десятка примерок, Эрин Латтимер дышала мне в шею, но мое

платье на день рождения президента, наконец, готово. Я нервничаю из-за вечеринки по целому

ряду причин. Платье — лишь малая часть моего беспокойства. Я знаю, я буду там в роли невестки

президента, все будут смотреть, что я делаю и как я общаюсь с Бишопом. И мой отец с Келли

тоже там будут. Все ждут, чтобы я оступилась. Хотя мы не общались с той ночи, когда я узнала о

самоубийстве матери, им все еще нужен код от оружейного хранилища. До окончания срока

осталось несколько недель. И шумная вечеринка в доме президента — это, наверное, мой лучший

шанс найти ее.

В день вечеринки теплая, но дождливая погода. Я знаю, что вечеринка должна пройти на

задней террасе в доме Президента, но я не представляю, как это будет с такой погодой. Наверное,

ничего не поменяется. Эрин не захочет — она тот тип женщин, которые ожидают, что все

произойдет так, как они хотят, поэтому я не удивилась, когда ушли грозовые тучи и появилось

солнце во второй половине дня. Наверное, она умеет управлять погодой.

Бишоп исчезает из дома после обеда и почти сразу после этого, приходит женщина,

которую я никогда не встречала, чтобы помочь мне одеться и сделать мне прическу. Я бы

поспорила, но не стала. Я хочу выглядеть красиво, но я бы никогда не сказала это вслух.

Женщина, чье имя Лаура, не дает мне смотреть на себя, пока она не закончит. Но она

прислушивается ко мне, когда я говорю, что я не хочу, чтобы все мои волосы были наверху. Или,

по крайней мере, она прислушалась к тому, что сказала ей Эрин. Платье — произведение

искусства, и я не уверена, что подхожу ему. Но когда я надеваю его, Лаура хлопает в ладоши и

улыбается.

— Замечательно, — говорит она.

Она разворачивает меня к зеркалу и делает шаг назад. Я боялась, что не узнаю себя, но все

хорошо. Это я. Просто более элегантный вариант. Мои волосы блестят и волнами спадают мне на

плечи и спину. Но мое внимание захватывает платье. Он облегает мое тело больше, чем я думала,

но оно не обтягивает меня, об бедра и до колена спадает юбка. Мое правое плечо голое, а левое

покрыто сиреневой тканью. Я никогда не была в платье, которое было сделано специально для

меня. Это платье заставляет меня радоваться тому, что я высокая, на этот раз мне не стыдно за

мой рост. Сегодня я вижу красивую девушку в зеркале и надеюсь, что Бишоп тоже ее увидит.

Я даже не заметила, как Лаура покинула комнату, пока я не слышу ее голос из передней

части дома и глубокий голос Бишопа в ответ. Я отворачиваюсь от зеркала, не зная, что делать.

Остаться здесь? Выйти к нему навстречу? Я дышу слишком быстро и у меня вспотели ладони. Я

представляю себя невестой в день своей свадьбы, и от этого нервничаю еще сильнее.

Бишоп избавил меня от необходимости решать, что делать, когда появляется в дверях

спальни. Он останавливается, когда видит меня, и облокачивается на косяк двери одним плечом.

Его глаза осматривают меня сверху вниз. Он одет в черный костюм и белую рубашку, с

расстегнутым воротом. Без галстука. Я помню день, когда мы встретились, как я смотрела на него

и оценивала. Я поняла, что он был красив, но его красота не трогала меня. Теперь, когда я смотрю

на него, я просто вижу Бишопа.

И у него перехватило дыхание.

Он отталкивается от дверного проема и подходит ко мне. Бишоп кладет руки на мои плечи

и улыбается.

— Итак, это платье сшила портниха моей матери?

Я киваю. Он кивает в ответ.

— Напомни мне поблагодарить ее, — говорит он. Он перемещает руку на заднюю часть

моей шеи, наклоняется и целует меня прямо под ухом. — Ты красивая, — шепчет он, — но это

ничего нового.

— Ты тоже неплохо выглядишь, — говорю я и чувствую его улыбку на своей коже. Я

немного оттягиваю его воротник пальцем. — Без галстука?

Он поднимает голову и обнимает меня за талию.

— Ненавижу их, — говорит он с ухмылкой.

— Твоя мать разозлится.

— Она справится, — он притягивает меня к себе. — Или мы можем остаться здесь и

разозлить ее еще сильнее.

Я смеюсь, качая головой.

— Абсолютно нет.

Он вздыхает и поворачивается к двери.

— Ну, стоило попробовать, — вздыхает он, берет меня под руку, и я смеюсь.

Эрин сказала нам прийти пораньше, но мы, в конечном итоге, приходим одними из

последних.

Родители Бишопа приветствуют нас, когда мы оказываемся в доме. Президент обнимает

меня, целует в щеку и говорит, что я выгляжу сияюще. Эрин сдержанна, но я ловлю проблеск

одобрения в ее глазах, как она обнимает меня.

— Очень мило, — говорит она мне и поворачивается к сыну. — Вы опоздали, — говорит

она ему с поджатыми губами.

— Моя вина, — говорю я, прежде чем Бишоп сможет взять на себя вину. — Беда с платьем.

Эрин вежливо мне улыбается.

— Лучше поздно, чем никогда, я полагаю.

Бишоп ведет меня через коридор и выводит на заднюю террасу. На террасе, есть бар, и

Бишоп кивает в его сторону.

— Хочешь выпить?

— Конечно, — говорю я. Было бы неплохо сделать что-то с нервозностью. Я чувствую на

себе взгляды других гостей, все хотят видеть сына президента и дочь основателя. Мне больше

нравится, когда мы находимся в покое, внутри нашего маленького домика, вдали от посторонних

глаз.

— Я сейчас вернусь, — говорит Бишоп. Я смотрю, как он лавирует среди людей и начинаю

чувствовать себя еще неудобней. Люди улыбаются мне, шепчутся, а я пытаюсь найти отца и

сестру, которых я не вижу.

Бишоп стоит в очереди за напитками, и он оглядывается через плечо, его глаза находят

мои. Он дает мне небольшую, интимную улыбку, что греет мою кожу. Я не отворачиваюсь от

него, даже когда кто-то подходит ко мне.

— Вы двое похожи на голубков, — недовольно говорит Келли.

Я отрываю взгляд от Бишопа и смотрю на сестру. Она одета в желтое платье, которое

делает цвет ее лица землистым.

— Он не может оторвать от тебя глаз, — говорит она, оглядывая мое платье.

— Я думала, ты думаешь, что это хорошо, — говорю я с досадой.

— Я бы хотела так думать. Но ты тоже не можешь оторвать глаз от него.

Я отворачиваюсь от нее.

— Где папа?

Келли указывает своим полупустым фужером в дальнем угол лужайки.

— Вон там.

Я вижу отца, стоящего в профиль, среди группы мужчин, собравшихся вокруг высокого

стола, украшенного свечами. Он смеется, запрокинув голову.

— Ему нужен код от сейфа, — тихо говорит Келли.

— Он сказал, что даст мне время, — говорю я, не глядя на нее.

— Он его дал, — твердо говорит она. — Время вышло.

Я прикусываю язык, чтобы не сказать, что я больше не хочу участвовать в этом.

— Я тысячу раз говорила ему, что ты справишься. Но мне кажется, что нам придется

делать все самим, потому что ты не справляешься. Ты слишком мягкая, Айви.

— Заткнись, Келли, — говорю я, сжимая кулаки. — Я сказала, что я получу код, и я получу

его. Так что просто заткнись, — я отхожу от нее, чтобы не заорать на нее или не ударить по лицу.

Я прохожу сквозь толпу и возвращаюсь в дом.

— Эй, куда ты идешь?

Я поворачиваюсь, и вижу Бишопа, стоящего сзади меня с напитками в руках. Он подходит

ко мне.

— Я видел, как ты разговаривала со своей сестрой. Что случилось?

Я натянула улыбку на свое лицо.

— Все в порядке, мы же сестры, — я пожимаю плечами. — Иногда быть единственным

ребенком — это благословение.

Он смотрит на меня и протягивает мне бокал шампанского.

— Ясно, — смеется он, обнимает меня за талию и ведет меня в дом.

— Куда мы идем?

— В мою старую комнату.

Мы проходим на второй этаж и идем по тихому коридору. Бишоп останавливается возле

последней двери и хватается за ручку.

— Твоя мать разозлиться, если она поймет, что мы прячемся здесь, — говорю я ему.

— Дополнительный бонус, — говорит он и открывает дверь.

Его комната большая. Сквозь прозрачные занавески, я вижу мерцание свечей на заднем

дворе. Он не включает верхний свет, лишь небольшую лампу на столе, оставляя большую часть

комнаты в темноте. Напротив стола расположена двуспальная кровать, застланная лоскутным

одеялом синего цвета. В дальнем углу стоят кресло и небольшой книжный шкаф. Комната

безупречна, но мне не кажется, что Бишоп ее обставлял. Мне кажется, здесь все оформила его

мать.

— Ах, гораздо лучше, — говорит он, опускаясь на кровать. Я прислоняюсь к краю стола,

мои пальцы теребили ножку фужера. — Я всегда хотел брата, — говорит Бишоп. — Я хотел кого-

то, кто всегда понимал бы меня. Автоматический лучший друг, — он смотрит в мои глаза. — Но,

видимо, это не всегда так.

— Может быть, для некоторых людей, — я говорю. — Но не для нас с Келли, — он

смотрит на меня молча, и я знаю, что он ждет большего. — Мы просто…разные. Наши личности.

Жизнь была бы легче, если бы я была похожа на нее, — у меня на глаза наворачиваются слезы, и я

судорожно смаргиваю их.

— Эй, — говорит Бишоп осторожно. — Легче для кого? Для нее? — он встает и подходит

ко мне. — Это ее проблемы. Может, она должна быть похожей на тебя. Или, может быть, она

просто должна принять то, кем ты являешься, — он обнимает меня за талию и целует меня. Его

губы теплые и на вкус как шампанское.

— Ты мой лучший друг, — я шепчу, не открывая глаз.

— Айви, — шепчет он. — Открой глаза.

Я открываю глаза и смотрю в его. Я боюсь того, что он может сказать. Я боюсь, что он

скажет слова, которые убьют меня, поэтому я просто тянусь к его губам, сжимая волосы на его

макушке. А он притягивает меня ближе.

Стук и открывание двери происходят в тот же момент, так что у нас нет времени

притвориться, что мы делаем что-то другое. Но Бишоп даже не пытается. Он целует меня в висок

и смотрит на свою мать, стоящую в двери.

Она излучает ледяное неодобрение, смотря на нас.

— Извините, — говорит она. — Это вечеринка в честь твоего отца. А ты спряталась здесь

и… делаешь, Бог знает что. Я жду вас внизу через пять минут, — она разворачивается и уходит,

стуча каблуками по полу.

— Попался, — говорит Бишоп, и я смеюсь, утыкаясь лбом в его плечо.

Мы принимаем угрозу Эрин всерьез и спускаемся вниз через пять минут. В холле уже

никого нет, все на террасе, где стоят длинные столы с едой.

— Голодна? — спрашивает Бишоп.

Я, на самом деле голодна, но кое-что мне нужно сделать в первую очередь. Найти коды. Я

все еще слышу голос Келли в голове, который обвиняет меня в отсутствии воли для выполнения

миссии.

— Почему бы тебе не принести нам еду, — говорю я ему. — А я схожу в ванную.

Я провожаю его взглядом, а потом иду в переднюю часть дома. Я прохожу мимо ванной

комнаты и подхожу к кабинету Президента. Я до сих пор не уверена, что код такой же, как на

входной двери. Я чувствую это.

Как я и предполагала, дверь открывается с тихим щелчком. Я открываю дверь и

проскальзываю внутрь, тихо закрывая за собой дверь. Мое сердце бьется в горле, угрожая

задушить меня, и я говорю себе успокоиться. Дыши, Айви.

В комнате темно, и я знаю, что включать свет опасно. К счастью, тяжелые шторы закрыты,

а окна выходят на дорогу.

Я стараюсь не думать о том, что я делаю и что это значит. Я говорю себе, что я помогаю

своей семье. Но я вижу лицо Бишопа. Что ты делаешь, Айви?

Я приседаю перед столом Президента Латтимера и выдвигаю один глубокий ящик. Он

наполнен файлами, все аккуратно помечены, слава Богу. Я бегло просматриваю их, но ничего про

оружие. Мне надо спешить. Бишоп может вернуться в любую секунду. И у меня нет абсолютно

никаких веских оснований быть в этом помещении. Может быть, мне стоит спалиться? Может

быть, это сделает все проще. Но я отбрасываю эту мысль в сторону и перехожу к следующему

ящику.

Бинго. Файлы в этом ящике — это то, что я ищу. Мои дрожащие пальцы летают по

вкладкам, пока не находят файл с пометкой «оружие». Я тяну файл и открываю его на полу. На

страницах описаны все типы оружия, которые есть в нашем государстве. Мой отец хотел бы

получить этот файл, но слишком рискованно брать его, но я никак не могу запомнить

информацию. Я продолжаю листать страницы, мои глаза на файлах, но уши прислушиваются к

двери. Спеши. Спеши. Больше не будет шанса.

Я забываю обо всем и убираю файл в ящик, когда вижу страницу с кодом от сейфа

оружейного хранилища. Это указание Президента Латтимера. 21-13-6-18-57. Тот же код, как для

наружной двери и кабинета. И внизу пометка. «Последняя цифра увеличивается на 21 за три

месяца до Нового года». Памятка от 1 января этого года. Сейчас начало августа. Так 78. 21-13-6-

18-78. Я закрываю глаза и запоминаю цифры. Меня затошнило. Я прижимаюсь лбом к столу и

закрываю рот ладонью. Это я? Девушка, которая будет делать все для своей семьи? Девушка,

которая принесла себя в жертву невинному парню, чтобы доказать, что она не рохля? Я не знаю. Я

больше ничего не знаю.

Я слышу шум в коридоре, звук шагов. Я засунула файл обратно в ящик и закрываю его. Я

выключаю лампу и крадусь к двери в темноте. Я не слышу ничего, но нет шансов, что там никого

нет.

Я делаю глубокий вдох, открываю дверь и выхожу. И утыкаюсь прямо в грудь человека.

— Айви?

Я смотрю на лицо моего отца и выдыхаю. Он закрывает за мной дверь, затем кладет руки

на мои плечи.

— Я узнала код, папа, — я шепчу.

Его глаза светятся. Он обнимает меня, и я обнимаю его в ответ. В коридор заходит Бишоп и

улыбается, когда видит меня. Я закрываю глаза, в потом открываю их, и смотрю на Бишопа сквозь

пелену слез. Я вспоминаю его глубокий смех и его сильные руки. Парень, который мечтает об

океане и кормит людей за забором. Что делать мне?

21-13-6-18-78. Я поворачиваю голову и шепчу код отцу на ухо, пока Бишоп направляется к

нам. Я шепчу код, но меняю местами две последние цифры. Прости, папа.

Глава 21

Я тихая по дорогедомой. Я держу руку Бишопа и пытаюсь понять, что он говорит мне. В

объятиях отца я стояла перед выбором. И я выбрала Бишопа, а не свою семью.

— Я разговаривал с руководителем Свадебного Комитета, — говорит Бишоп. — Он сказал

мне, что Дилан и Мередит снова внесут свои имена в следующем году.

— Отлично, — бормочу я. — Теперь Дилан превратит жизнь другой девушки в ад.

Бишоп сжимает мою руку.

— Я так не думаю. Я намекнул ему, что ему не стоит искать жену.

Я облегченно вздохнула.

— Я не могу поверить, что Мередит хочет пройти через это снова. Но я думаю, это ее

выбор.

— Это так, — говорит Бишоп. — Может быть, ей повезет.

— Хуже не бывает, — говорю я, и Бишоп улыбается.

Я подворачиваю ногу, и он поддерживает меня, чтобы я не упала.

— Осторожно, — он смотрит вниз на мои ноги. — Почему бы тебе не снять их?

Его слова возвращают меня обратно в тот день, когда мы встретились, когда мы

поженились, он сказал то же самое о моих высоких каблуках. Мы прошли долгий путь с тех пор.

Я держусь за него, пока снимаю свою обувь. На этот раз он забирает их у меня, перекинув лямки

через пальцы.

— Что? — спрашиваю я, когда он улыбается.

— Сейчас ты выглядишь красивее, чем перед вечеринкой. Мне нравятся твои босые ноги.

И твои распущенные волосы.

Даже с хаосом в моей голове, я улыбаюсь ему.

— Я рада, что ты увиделась со своим отцом, — говорит он, когда мы продолжаем путь.

Я смотрю на него, обдумывая, что сказать.

— Было приятно увидеть его. Я не разговаривала с ним с того дня, как я узнала о моей

матери.

— Ты все еще злишься на него?

— Да, — я не думаю, что я когда-нибудь полностью прощу отца за то, что он не сказал мне

правду о смерти моей матери. Потому что эта ложь была катализатором для многих из моих

решений. Я могла бы выбрать другой путь, если бы я знала правду с самого начала.

— Я понимаю, что ты хочешь держаться от него подальше, — говорит Бишоп. — Но я не

хочу быть одной из причин.

— О чем ты говоришь?

Палец Бишопа скользит по моей руке.

— Я знаю, что наши отцы не всегда ладили. Я не хочу, что-то, что ты вышла за меня, вбило

клин между нашими семьями.

— Этого не будет, — это уже случилось.

Я оставляю обувь на крыльце.

— Я хорошо провела время сегодня вечером, — говорю я и заставляю себя улыбнуться. Я

предала свою семью. Я решила, что жизнь Бишопа дороже. У меня больше нет пути назад.

Сказка закончилась, когда платье превращается в мятую кучу в углу спальни. Я забираюсь

на кровать в майке и нижнем белье и слушаю, как Бишоп чистит зубы. Я уже выучила его

распорядок дня.

— Бишоп? — зову его я, когда его тень проходит мимо двери спальни.

— Да?

Он заглядывает в комнату. Я знаю, чего я хочу, но я не знаю точно, как я должна сказать об

этом. Вместо этого я отодвигаюсь, освобождая место на кровати, чувствуя бешеное сердцебиение.

Бишоп смотрит на мое лицо.

— Я не думаю, что я готова…к сексу, — хрипло говорю я. — Но я больше не хочу спать в

этой кровати в одиночку, — говорю я ему.

— Айви, — он нервничает, и это немного успокаивает меня.

— Я хочу, чтобы ты спал рядом со мной, — говорю я.

Ему понадобилось четыре шага, чтобы добраться до кровати. На нем только шорты. Может

быть, я должна была предложить это, когда он был полностью одет. Кого ты обманываешь, Айви?

Мои руки чешутся, я хочу дотронуться до его тела.

— Ты уверена? — спрашивает он меня.

— Да.

Он ложится рядом со мной и зеркалит мою позицию. Он лег на бок, одну руку положил под

подушку, а ноги согнул в коленях. Наши ноги такие длинные, что наши колени ударяются. Он

кладет свободную руку на мою талию, а потом проводит ею до моей выступающей тазовой кости.

Я двигаюсь ближе. Его глаза блестят в темноте, его волосы, взъерошены. Я двигаюсь еще

ближе, пока мое тело не прижимается к его. Я обнимаю его за шею и чувствую возбуждение во

всем теле.

Мы целуемся, пока я не пьянею от этого. Его руки сжимают полы моей майки и тянут ее

вверх. Неважно, что я сказала, что я не готова, я не хочу, чтобы он останавливался.

— Айви, — шепчет Бишоп мне в губы. — Есть тонкая грань между самоконтролем и

мазохизмом, и сейчас мы как раз у этой грани, — он шутит, но его голос хриплый.

Я слегка дергаю его за волосы.

— Нахождение со мной в одной постели — это пытка? — я хихикаю.

— Когда мы оба полуголые — да.

Я глажу его по голой груди.

— Перестань, — стонет он, поймав мою руку, когда она переходит на его живот. — Теперь

ты мучаешь меня.

Я не думала, что прикосновения так сильно влияют на него. Но потом я представляю, что

он трогает мою голую грудь таким же образом, и тепло наполняет мой живот, заставляя мою

голову кружиться.

— Извини, — шепчу я.

— Все нормально, — говорит он, наклоняя голову вниз, чтобы посмотреть на меня.

Я опираюсь на локти и еще раз целую его. Я поворачиваюсь к нему спиной, тяну его руку

на свою талию и сжимаю ее своими ладонями.

— Почему ты не перестал пытаться заслужить мою любовь? — спрашиваю я.

— Что ты имеешь в виду? — его дыхание щекочет волоски на моей шее.

— В тот вечер мы играли в правду или действие. Ты сказал, что ты перестал пытаться

заработать любовь своей матери, — я делаю паузу. — Почему ты не перестал пытаться со мной?

— Ты знаешь почему, — говорит он тихо. Я закрываю глаза. Я знаю, почему, но я не

уверена, что хочу услышать это. — Потому что я люблю тебя, Айви, — шепчет он. — И я не хотел

сдаваться, — он целует меня в макушку.

Я дрожу и стараюсь не заплакать. Я беру его ладонь, целую ее, а затем прижимаю ее к

своей груди, туда, где сердце.

Глава 22

Мы засыпаем именно так. Его губы на моей голове. Мое сердце под его ладонью.

Конец близко.

На следующий день я пошла на рынок. Я пробыла там десять минут, а потом меня позвал

торговец вареньем и приправами.

— Варенье? — говорит он, когда я прохожу мимо. — Мэм, могу я порекомендовать вам

джем? — его голос достаточно громкий, так что я не могу игнорировать его, не привлекая к себе

внимания.

— Нет, спасибо, — говорю я через плечо. — Не сегодня.

— Но мэм, у меня есть малина. По хорошей цене.

У меня нет выбора, кроме как остановиться и повернуться к нему с фальшивой улыбкой на

моем лице.

— Одну банку, — говорю я.

Он протягивают мне банку вместе с листком бумаги, а я отдаю ему мятые талоны.

— Спасибо, — говорит он. — Наслаждайтесь.

Я сую варенье в сумку и сжимаю записку в кулак. Я отхожу дальше и разворачиваю ее.

«Мост в парке. Сейчас». Почерк Келли.

Я должна проигнорировать это, но это только отсрочит неизбежное. Так что, я

поворачиваю налево на углу и иду к мосту.

Келли уже ждет меня там. Она стоит на мосту, слегка наклонившись над туманной водой.

Она ждет, пока я подойду и опущу сумку на мост.

— Пора, — говорит она.

Я ничего не говорю. Она что-то протянула мне, но я отказываюсь, когда вижу маленький

пузырек.

— Ты должна добавить это в его пищу, — говорит она. — И добавь несколько капель себе,

чтобы не вызвать подозрений.

— Что это? — глухо спрашиваю я.

— Это яд, который вызывает вирус.

Это не то, что я ожидала. Что-то более драматичное, что включает в себя нож или пистолет.

— Мы собираемся добавить немного в еду на рынке, — я смотрю на нее, широко раскрыв

глаза. — Не для того, чтобы кого-то убить, а для того, чтобы некоторые люди заболели. Все будут

думать, что это очередная эпидемия. Они происходят достаточно часто.

Я смотрела на нее.

— А тот факт, что умрет только Бишоп? Ни у кого не вызовет подозрений?

— Подозрение — не доказательство, — Келли пожала плечами. — И кроме того, может

умереть еще кто-нибудь, — ее беззаботность убивает меня.

— Почему мы должны его убивать? — спрашиваю я. — Если отец считает, что демократия

была бы лучше, почему он не может убедить людей следовать за ним?

— Потому что люди глупы, — шипит Келли. — Люди делают то, что проще. Они делают

то, что они знают. Посмотри на все семьи, которые выстраиваются в свадебный день с улыбками

на лицах, когда их дети выходят замуж за незнакомцев. Никто не собирается рисковать своей

шеей ради перемен.

Я беру маленький пузырек из ее рук. Жидкость внутри темно-пурпурно-красного цвета.

Цвет крови. Келли хватает меня за запястье. Ее пальцы холодные и сильные.

— Думай о конечном результате, Айви. Как только это закончится, у нас будет власть. И

мы сможем делать то, что хотим. Все будет по-другому.Ты сможешь выйти замуж за того, кого

выберешь.

Я смотрю в ее темные глаза.

— Что если я выбрала его? — спрашиваю я.

Келли закатила глаза.

— Ты еще не знаешь жизни, — говорит она твердо. — Тебе всего шестнадцать, ты можешь

встретить кого-то лучше Бишопа.

Она права. Неважно, что я чувствую к Бишопу, я не была замужем раньше.

— Нет, — говорю я. — Я не буду выходить замуж снова.

— Видишь? Вот о чем я говорю. У нас будет выбор, как только папа станет главным.

— Если папа хочет, чтобы у людей был выбор, зачем ему занимать место президента

Латтимера? Какая же это демократия? Не должны ли мы позволить людям голосовать так, как они

привыкли?

— Почему ты начала сомневаться, когда мы уже на финише? — шипит Келли. — Один

шаг, Айви. Мы в шаге от победы.

Флакон в моей ладони горит. Я не могу убить его. Я не буду.

— Так, каков план? — спрашиваю я. — Что будет с президентом Латтимером?

Келли смотрит на меня в течение долгого времени.

— После того, как Бишоп умрет, мы возьмем оружие под контроль. После этого мы убьем

его. Когда люди увидят, что он не может обеспечить свою безопасность, не может держать под

контролем свое собственное оружие, они примут наши намерения.

— Значит, ему придется страдать из-за смерти его сына, — говорю я медленно.

— Да.

Я киваю.

— Это тоже часть плана отца? Заставить президента потерять того, кого он любит, так же,

как мы потеряли маму?

— Да, — повторяет Келли. — Это справедливо для меня.

Я закрываю глаза. Я до сих пор верю, что мой отец будет лучшим лидером, чем Президент

Латтимер. Но теперь я боюсь, что он будет наслаждаться болью президента от потери сына.

— Как вы собираетесь убить президента? — спрашиваю я. — Вы еще не начали выполнять

план?

— Не совсем, — призналась Келли после паузы. — Это будет после смерти Бишопа.

— Тогда почему вы торопили меня, почему. — начинаю я, но вдруг понимаю. — Вы

проверяли меня?

— Да, — кивает Келли. — Нам надо было убедиться, что ты сможешь. Мы всегда знали,

что это будет тяжело для тебя, Айви. Мы не можем позволить себе ждать вечно. Но ты отлично

справилась, найдя оружие и коды. Теперь осталось только одно.

Я усмехнулась. Если бы она только знала, что код, который я дала отцу — неверный.

— Когда? — спрашиваю я, держа в руках яд.

— Уложись в две недели.

Не так много времени.

— А что насчет миссис Латтимер? — спрашиваю я.

— Она будет неактуальна после их смерти, — говорит Келли. — Мы не будем тратить

энергию на нее.

Между мной и Эрин довольно натянутые отношения, но мое сердце сжимается, когда я

представляю, как больно ей будет, когда она потеряет мужа и сына. Весь ее мир разрушится в

мгновение ока.

— Наша семья ждала годы, чтобы вернуться к власти, — продолжает Келли. — И никто не

отнимет ее у нас снова.

— Власть над чем? Над кучкой испуганных людей, которые пытаются притвориться, что

мир не изменился? Которые боятся даже спросить, что происходит? Над этим маленьким клочком

земли с десятью тысячами людей? За это мы боремся? Стоит ли? — отчаянно спрашиваю я.

— Конечно, стоит! — улыбается Келли. — Это все должно быть нашим. Вестфалл основал

это место и Вестфалл должен быть у власти.

Я убираю флакон в сумку.

— Пока, Келли, — говорю я. Я обнимаю ее, прежде чем она может оттолкнуть меня. После

всего этого, она все равно моя сестра. Я все еще люблю ее. И я всегда буду. Но теперь я понимаю,

что Келли и мой отец никогда не позволяли мне свободно мыслить и действовать, опасаясь, что

это отличаются от их собственных. Они не так сильно отличаются от Президента Латтимера.

А Бишоп помог мне освободиться. Он не спас меня. Он дал мне свободу.

Я думала обо всех возможных вариантах. Я думала о том, чтобы рассказать Бишопу, что

планируют мой отец и Келли. Но я должна их остановить. Но ничего не делать тоже не вариант. Я

могла бы разбить пробирку и продолжать жить своей жизнью, но они все равно найдут способ

убить Бишопа и без моей помощи. Чтобы я не думала, факт остается фактом: они убьют его.

Решение приходит само собой. Если я не могу остановить мою семью сама, я остановлю их с

помощью правительства. Я сдамся.

Глава 23

Я оставляю записку там, где ее найдут. Если не сегодня, то завтра рано утром, когда

приедет Виктория. Она не пропустит ее; она слишком хорошо выполняет свою работу. Потом я

иду домой и оставляю флакон в нижнем ящике в ванной, где все мочалки и шампуни. Я не знаю,

буду ли они проверять отпечатки пальцев, но на всякий случай, вытираю флакон, чтобы на нем

были только мои.

Я улыбаюсь во время ужина и стараюсь не думать, что это моя последняя ночь в этом доме.

Я слушаю смех Бишопа и стараюсь не думать, что слышу его в последний раз, потому что завтра

он будет ненавидеть меня. Но он будет жив, а это справедливо. После ужина я ложусь под одеяло

и не сдерживаю слез. Он это слышит, когда ложиться рядом.

— Айви? — говорит он. Я хочу запомнить звук его голоса. — Почему ты плачешь?

— Я не плачу, — говорю я, вытирая щеки. Я отталкиваю его и поворачиваюсь к нему. Его

глаза выглядят почти прозрачными в лунном свете. — Давай сбежим, — выдыхаю я. — За забор.

Посмотрим, что там. Найдем океан.

Он смотрит на меня и хмурится.

— Что случилось? — говорит он, наконец. — Поговори со мной.

Но я не могу. Я качаю головой.

— Нет, — шепчу я.

Его руки крепко сжимают мои бедра.

— Когда-нибудь, — говорит он. — Мы посмотрим вместе на океан, я обещаю.

Я киваю, потому что я не могу открыть рот, не представляю, что может из него вылететь. Я

просто ложусь на него и целую его. Мягкость его губ, вкус его языка, сила его рук. Я хочу

запомнить это.

Я хочу сказать, что я люблю его. Но это было бы эгоистично. Я — лгунья.

Я просыпаюсь от стука в дверь. Он громкий и настойчивый. Мое сердце бьется так же.

Почему-то я уверена, что это за мной.

— Бишоп, кто-то пришел, — я толкаю его, щурясь от лучей солнца из окна.

— Хммм? — бормочет он. Стук становиться сильнее. Они не будут долго ждать. — Кто,

черт возьми, пришел так рано? — стонет он, поднимаясь.

Как только он покинул комнату, я сажусь, делаю глубокий вдох, и убирая волосы с лица. Я

должна быть сильнее теперь, чем когда-либо прежде, храбрее. Голос, доносящийся из гостиной,

похож на голос… Эрин? Будет хуже, чем я ожидала.

Я надеваю шорты, майку и футболку, а затем собираю волосы в хвост. А затем в дверях

появляется растерянный Бишоп и человек в грязной полицейской форме.

— Айви, — говорит он. — Мои родители здесь. И полиция, — он указывает на человека

рядом. — Они говорят, что они получили анонимную записку о том, … — он замолкает и смотрит

на полицейского. — Это просто смешно. Я не могу поверить в это.

— В записке сказано, что вы планировали отравить его, — говорит полицейский.

— Они хотят сделать обыск, — говорит Бишоп.

— Валяйте, — говорю я, пытаясь не трястись от страха.

Полицейский выходит из комнаты, и через несколько секунд, я слышу звуки открытия

шкафов на кухне, а его голос выкрикивает приказы. Бишоп смотрит на меня, а я стараюсь не

плакать. Я сажусь на край кровати и опускаю взгляд на руки.

— Я не понимаю, что они делают здесь, — говорит Бишоп. Он садится рядом со мной. —

Может, мы все еще спим?

— Это не сон, — говорю я.

— Ну, они должны поторопиться и убраться отсюда, — говорит Бишоп. В его голосе гнев,

страх и сомнение. Мое сердце падает в желудок. Я хочу рассказать ему, но я боюсь причинять ему

боль. Но это выбор между болью или смертью. Смерть — не вариант.

Бишоп берет мою руку в свою, в то время как мы слушаем, как полиция роется в кухне и

гостиной, притворяясь, что не замечаем их. Затем они идут в ванную. Я начинаю трястись от

страха. Как и Бишоп, который нервно дергает ногой.

Мы слышим возглас из ванной, а затем звук быстрых шагов, разговоров. Я не могу

сосредоточиться.

— Мы нашли кое-что, — говорит полицейский, и мы с Бишопом смотрим на него. Он

держит пластиковый пакет с пузырьком внутри.

— Что это? — спрашивает Бишоп.

— Это мы и должны выяснить, — говорит полицейский, глядя на меня. — Но если бы мне

пришлось угадывать, я бы сказал, что это яд.

Бишоп медленно поворачивает голову ко мне.

— Мы должны… — начинает полицейский, но Бишоп даже не смотрит на него.

— Айви, — говорит он. Он не просто смотрит на меня, он смотрит на меня, изучая меня

пристальным взглядом. Он не верит. Он ждет объяснений. Он не верит полицейскому, потому что

он верит в меня.

Одинокая слеза стекает по моей щеке.

— Прости меня, — шепчу я. Я вижу, что полицейский направляется ко мне и встаю,

отпустив его руку. Я не сопротивляюсь, когда он схватил меня за руки. Я не смотрю, когда Бишоп

пытается вмешаться, толкая полицейского, когда он тащит меня в гостиную. Я вижу лицо Эрин и

думаю, что она хочет задушить меня своими руками.

Глава 24

Они посадили меня в камеру в подвале здания суда. Она чистая, по крайней мере.

Полицейский, который нашел флакон, практически пихает меня внутрь.

— Я уверен, что мы разберемся со всем этим в ближайшее время, — говорит он. — Сиди

тихо.

Дверь с грохотом захлопывается. Я опускаюсь на железную кровать и сворачиваюсь в

клубок. Здесь жарко, но я бесконтрольно дрожу.

Я должна быть готовой ко всему, что произойдет дальше. Я не могу отступить сейчас. Я

говорю себе, что кто бы ни придет в мою камеру, я буду готова. Это может быть мой отец,

президент, сам Бишоп. Кто бы это ни был, я буду сильной.

Я не знаю, сколько времени проходит. Стало невыносимо душно.

— Айви?

Я подскочила. В дверях стоит Виктория. Она закрывает дверь камеры за собой и смотрит

на меня печальными глазами.

— Твой отец и сестра здесь, — говорит она. — Они наверху. Затем они встретятся с

Латтимерами. Они говорят, что они понятия не имели, что ты что-то планировала, — они играют

до конца.

— Они не знали, — говорю я. Во рту пересохло.

— Я думаю, что ты не захочешь говорить с полицией без адвоката. Поэтому сегодня, мы

наймем адвоката. Затем ты сможешь…

— Нет, — говорю я слишком громко. — Не надо адвоката, — правовая система изменилась

после войны. Мы не имеем права на адвоката или отказа от разговора с полицией. Но Виктория,

наверное, думает, что она помогает мне. — Я хочу признать себя виновной. Не надо суда.

— Айви, — говорит Виктория, делая шаг ко мне. — Я не знаю, что происходит. Но я знаю,

что произойдет, если ты признаешь себя виновной. Как и ты.

Я киваю.

— Я виновна. Не надо суда.

Виктория смотрит на меня, затем открывает дверь.

— Пойдем со мной, — говорит она.

— Куда мы идем?

— Давай, — говорит она. — Торопись.

Я не хочу покидать относительную безопасность своей камеры, но Виктория никогда не

причинит мне боль. Я следую за ней.

— Мы посмотрим, что можно сделать, чтобы достать тебе какую-нибудь обувь, — говорит

она, косясь на мои голые ноги. — И другую одежду.

Мы выходим из камеры, и Дэвид удивленно смотрит на нас.

— Я веду ее в комнату для допросов, — говорит Виктория.

— Ладно, — Дэвид, кажется, смущен, но он не спорит.

Виктория ведет меня к двери, неотличимой от всех остальных. Комната за дверью

маленькая, в ней только стол и два стула.

— Посиди, — говорит Виктория. — Я вернусь.

На одной стене висит двустороннее зеркало, но я не думаю, что кто-то наблюдает за мной.

Я сижу на металлическом складном стуле и смотрю на стол. Внезапно динамик, установленный на

пололке, гудит, заставляя меня подпрыгнуть.

— Она говорит, что она виновна, — я слышу голос Виктории.

— Бишоп! Ты слушаешь? Ты слышал, что сказала Виктория? — на этот раз голос Эрин.

— Неважно, что она сказала, — Бишоп. Он, похоже, устал. — Она бы не сделала этого. Она

не собиралась убивать меня.

— Тогда почему в вашем доме нашли яд? — спрашивает Эрин.

— Я не знаю, — выдыхает Бишоп. — У меня нет объяснения этому, но я знаю, что она не

виновна.

— Она говорит правду, — говорит Президент Латтимер. Они все должны быть здесь, —

мой отец и Келли тоже там?

И тут же я слышу Келли.

— Я не хотела говорить раньше. Но теперь я думаю, что должна.

— Что? — спрашивает Президент Латтимер.

— Айви всегда была…другой, — говорит Келли. Я сжимаю руки в кулаки.

— Другой? — голос Эрин. — Что ты имеешь в виду?

— Неустойчивая, — говорит мой отец, и я понимаю, что моя судьба действительно

предрешена. Это то, чего я хотела. Это то, что должно было произойти. Но предательство моей

семьи до сих пор режет меня, как острый клинок. — Мы делали все, что могли, для нее, — мой

отец продолжает. — Но ничего не получалось. Мы надеялись, что она перерастет это.

Наступает тишина, а затем я слышу голос Эрин.

— Как и ее мать. Сумасшедшая, как ее мать! — я рада, что мы не в одной комнате, потому

что сейчас мои кулаки готовы пойти в бой.

— Эрин, остановись! — цедит Президент Латтимер.

— Айви не сумасшедшая, как и ее мать, — сказал мой отец. — Но…это в ее характере…

— Она переживала за браки, — говорит Келли. — Что это не правильно.

Наступает тишина.

— Ерунда, — говорит Бишоп. — Это полная туфта.

— Бишоп!

Даже сейчас слова Бишопа заставляют меня улыбнуться. Он верит мне, хотя не должен.

— Я не знаю точно, что происходит, но то, что вы говорите об Айви, — не правда, —

говорит он. — Либо вы не знаете ее вообще, либо вы врете. Я жил с ней. Я спал рядом с ней. И в

ней нет ничего плохого. Она… — его голос срывается, и я закрываю глаза. Я знаю, что Бишоп

тщательно скрывает свои эмоции ото всех. Я ненавижу себя за то, что довела его.

— Мы тоже жили с ней, Бишоп, — говорит отец. — Намного дольше, чем ты. Никто не

знает ее лучше, чем мы.

— Тогда как ты мог позволить ей выйти замуж за нашего сына? — спрашивает Эрин. —

Зная, что она неуравновешенная?

— Это было не наше решение, если вы помните, — говорит отец. — Он должен был

жениться на Келли. Но он выбрал ее, — он такой самодовольный, так уверен в себе, не смотря на

то, что его план разбился на тысячи кусочков. Он не сможет сам убить Бишопа, по крайней мере, в

ближайшем будущем. После моего обвинения, отец не будет рисковать.

— Независимо от этого, вы обязаны…

— Успокойся, — твердо говорит Бишоп. — Просто заткнитесь, вы все, — наступает пауза,

а затем его голос становиться громче. — Я хочу увидеть Айви.

— Нет! — говорю я прежде, чем могу остановить себя. Я встаю со своего места и задираю

голову, но они меня не слышат. — Нет!

— Я хочу увидеть ее, — повторяет Бишоп. — Сейчас.

— Дай мне минутку, — говорит Виктория.

— Спасибо, — говорит Бишоп, и наступает тишина.

Глава 25

Виктория не вернулась ко мне, но пришел Дэвид и отвел меня в мою камеру. Я пыталась

сказать ему, что я не хочу гостей, но он сказал, что это не его дело. Бишоп подходит к решетке

через несколько минут.

— Эй, — говорит Бишоп тихо. — Мы должны вытащить тебя отсюда.

Я смотрю в стену и не хочу разворачиваться к нему. Я не хочу его видеть. Но я уговариваю

себя и поднимаю голову. Его знакомое, красивое лицо смотрит на меня.

— Бишоп… — мой голос охрип, будто я не разговаривала неделями. — Тебе не следовало

приходить.

Он сжимает прутья железной решетки, разделяющей нас.

— Конечно, стоило. Где еще мне быть?

Я подавляю смех.

— Где-нибудь.

— Иди сюда, — говорит он. — Ближе ко мне.

Я качаю головой, сжимая край кровати изо всех сил. Я боялась, что его прикосновение

сделает меня слабой, когда я так отчаянно нуждаюсь в силе.

— Что случилось, Айви? — спрашивает он. — Я знаю, что ты не собиралась травить меня.

Так зачем ты берешь вину на себя? — он делает паузу. — Это твой отец? Это он тебя надоумил на

это?

— Зачем ему делать это? — спрашиваю я, глядя в пол. — Может, ему не нравится политика

твоего отца, но он живет с ней.

Бишоп изучает меня.

— Я видел его несколько минут назад. С твоей сестрой. Он сказал, что ты нестабильна.

Келли сказала, что они не удивлены, что ты могла сделать что-то подобное.

Как я и подозревала, он не знал, что динамик был включен. Маленький подарок от

Виктории. Она, наверное, надеется, что услышав, что моя семья сказала, я решусь на суд. Я молчу.

— Почему они говорят это? Мы оба знаем, что это неправда. Я жил с тобой, разговаривал с

тобой каждый день. Ты самый стабильный человек, которого я знаю.

— Они жили со мной дольше, — повторяю я слова своего отца.

— Мне плевать! — он практически кричит, и я слышу, как тяжело ему держать себя под

контролем. — Я бы понял, — он понижает свой голос. — Я знаю тебя.

Он прав. Он знает меня лучше, чем кто-либо. Но я выбрала трудный путь, и он не должен

быть со мной. Любовь… Ей плевать, легко ли людям любить друг друга. Все, что мы можем, —

это либо подчиниться ей, либо избегать чувства.

— Где ты взяла яд? — спрашивает он. — Если это был твой план, кто дал его тебе?

Я качаю головой.

— Человек, который дал мне его, не знал, что я хотела сделать. Неважно, откуда он взялся.

— О, — говорит Бишоп, — ну, это удобно. Человек, который дал тебе яд, оставил в

кабинете Виктории анонимную записку. Удивительно…

— Перестань пытаться выяснить это, Бишоп, — говорю я. — Просто оставь это.

— Ты серьезно? — спрашивает он. — Я не оставлю это просто так. Это не какой-то глупый

спор о том, чья очередь убирать комнату. Это твоя жизнь, Айви! — его голос становится громче с

каждым словом. — Ты знаешь, что произойдет, не так ли? Если ты признаешь себя виновной?

Я смотрю вниз.

— Черт побери! — взрывается Бишоп. — Посмотри на меня! Мой отец выставит тебя. За

забор. Ты это понимаешь?

— Я знаю, — говорю я, голос тихий.

— Ты знаешь? Ты знаешь?

Я страдальчески улыбаюсь.

— Может быть, я буду в порядке. Может быть, я найду океан.

Он смотрит на меня.

— Может быть, ты будешь в порядке? — повторяет он, наконец. — Может быть, ты… —

его голос затихает, и он упирается лбом в решетку. — Пожалуйста, поговори со мной, — говорит

он. — Скажи мне правду, чтобы мы могли выяснить, что делать. Что, черт возьми, происходит?

Я смотрю на его склоненную голову, вспоминая ощущение его волос, скользящих между

моими пальцами.

— Я не хотела выходить замуж. Я не хотела выходить за тебя. И твой отец не стал слушать.

Ему плевать на всех девушек, которых заставляют рожать детей. У нас нет никакой свободы, — я

делаю глубокий вдох. — Я хотела, чтобы он знал, каково это — потерять что-то. Как мы потеряли

наш выбор.

Он не двигается в течение длительного времени, и я думаю, может быть, я сделала это, я

убедила его, что это моя вина. Он поднимает голову и смотрит на меня.

— Я не верю тебе, — говорит он.

Почему он все усложняет? Почему он не может принять самое худшее обо мне? Почему бы

ему просто не отказаться от меня и уйти, как моя семья сделала?

— Ты пытаешься заставить меня поверить в то, что все это ложь? Ты подделала все между

нами? — он качает головой. — Ты не такая хорошая актриса. Ты не умела скрывать свои чувства,

даже тогда, когда пыталась.

Я кусаю губу, а потом срываюсь. Я рыдаю.

— Посмотри на меня, — говорит он отчаянно. — Посмотри на меня и скажи, что все было

неправдой.

— Не надо, — тихо говорю я. Я не могу смотреть на него.

— Скажи это, — он требует. Когда я смотрю на него через пелену слез, я могу сказать, что

он думает, что он победил. Он знает, что я не могу смотреть ему в глаза и говорить, что я ничего

не чувствовала к нему. И если я не смогу сделать это, он будет знать, что это ложь.

Он не сводит с меня глаз. Я делаю шаг к нему.

— Это все правда, — говорю я сквозь слезы. — Я полюбила тебя.

Я вижу облегчение и боль в его глазах. Он открывает рот, чтобы заговорить, но я

протягиваю руку и сжимаю прутья решетку.

— Но это правда, Бишоп. Это мой яд, — я сжимаю его пальцы. — Я хотела убить тебя.

Хотя мои слова были правдой, я знаю, что они — самый ужасный обман. Я сжала челюсти.

Я не хочу, чтобы он догадался. Он пристально и с мольбой смотрит в мои глаза.

— Помнишь, когда ты рассказал мне, почему я понравилась тебе? Как ты увидел меня

впервые, когда я была напуганной, но гордой? Когда я была легко читаемой снаружи, но сложной

внутри? — он не отвечает, его глаза впились в мои, пытаясь найти в них ложь. — Я по-прежнему

та же девочка, — говорю я ему. — Я люблю тебя. Но я должна была убить тебя.

Нас окутывает тишина, и я ослабляю хватку на его руках. Он пытается поймать мою руку,

но я делаю шаг назад.

— Теперь ты мне веришь? — спрашиваю я холодным тоном.

Он верит.

Глава 26

Я провела следующие три дня в камере. Ко мне приходила Виктория, рассказывала

новости, а потом уходила так быстро, что спотыкалась о свои же ноги. Дэвид приносил мне еду и

с сочувствием улыбается меня. Хотя, было бы лучше, если бы он относился ко мне, как к скоту.

Мой отец не приходил. Келли не приходила. Они подсчитали свои потери и двинулись

дальше. Я даже не удивлена, что они так легко бросили меня, оставили с разбитым сердцем, не

смотря на их громкие речи о семье. Я не думаю, что я остановила их. Они не отступят.

Я не настолько храбрая, чтобы рассказать всю правду. Я знаю, что легче просто указать на

них пальцев и начать играть в жертву. Но я хочу быть лучше, чем они. Я хочу, чтобы моя любовь

была больше, чем ненависть и месть.

Бишоп больше не приходил. И я рада этому. Я боялась снова увидеть его. Боль в его глазах

убивала меня. Пусть он ненавидит меня. Так будет лучше. Я его не заслуживаю. Как и его веры.

Наутро четвертого дня, Виктория сообщает мне, что настал день суда.

— Это будет быстро, Айви, — говорит она.

— Ладно, — так обычно бывает, когда виновного выгоняют.

Она смотрит в потолок, куда угодно, но не на меня.

— Нет, я имею в виду… после того, как твое заявление будет принято, ты будешь

осуждена. Сегодня.

— Я поняла, — не важно, как скоро меня выгонят. Это все равно произойдет. — И когда

меня выгонят?

— Я не думаю, что они будут ждать до запланированного дня. Миссис Латтимер

настаивает, чтобы ты немедленно покинула город. Она говорит, что ты слишком большая угроза.

И они хотят использовать тебя в качестве примера. Чтобы такого рода вещи не повторялись.

Я киваю, хотя моя шея одеревенела от страха.

— Спасибо, что сказала мне.

Виктория, наконец, смотрит на меня.

— Если ты хочешь что-то сказать, то сейчас самое время. Еще не поздно все исправить.

— Поздно, — я качаю головой. — Ты не включила динамик в тот день, не так ли?

— Да. Я надеялась, что это поможет тебе принять правильное решение.

Я не отвечаю, и она расстроено вздыхает.

— У меня будет шанс… — я делаю паузу и очищаю горло. — У меня будет шанс

попрощаться с моей семьей? — даже после всего, я все еще люблю их. Они по-прежнему в моей

крови, и хотя мы разочаровали друг друга, хотелось бы увидеть их в последний раз.

Глаза Виктории вспыхнули, и она отводит взгляд.

— Они не хотят с тобой встречаться, Айви.

— Ох…ладно…

— Но Бишоп спрашивает…

— Нет! — восклицаю я. — Не надо Бишопа, — я понятия не имею, почему он захотел

встретиться. Может, он все еще любит тебя, шепчет голос в моей голове. Искра надежды начинает

гореть, но я тут же тушу ее. — Я не хочу видеть его, — говорю я уже тише. — Но ты можешь

передать ему сообщение от меня?

— Какое?

— Ты можешь сказать ему, что мне жаль? — я делаю паузу, обдумывая, что еще сказать.

Но я должна рискнуть. — И скажи, чтобы был осторожен.

Виктория делает шаг ближе к решетке.

— Почему? — спрашивает она.

Я не думаю, что мой отец попытается снова убить Бишопа. Ему придется найти какой-то

другой путь, чтобы получить то, чего он хочет. Но он все равно в опасности. И это лучшее, что я

могу сделать.

— Скажи ему, чтобы он не доверял людям, — говорю я. — Несмотря ни на что.

После долгой минуты молчания, Виктория кивает.

— Хорошо, — она открывает дверь и выходит. — Удачи, Айви.

Я не думаю, что удача мне поможет, но я даю ей маленькую улыбку. Она всегда была

добра ко мне, даже сейчас.

Как только она ушла, я сворачиваюсь калачиком на раскладушке. Я пытаюсь

прислушаться, но слышу только лязганье решеток.

Я вспоминаю кожу Бишопа под своими пальцами и надеюсь, что когда-нибудь он сможет

простить себя за любовь ко мне. Я надеюсь, что он найдет другую девушку, получше меня. Ту,

которая заслуживает веры. Я надеюсь, что он побывает возле океана и нырнет в соленую воду.

Слезы текут из глаз, попадают в ухо, и я рада, что никто меня здесь не видит.

Бишоп спросил меня как-то, кем я хочу быть, и я думаю, я знаю ответ сейчас. Я хочу быть

сильной и достаточно храброй, чтобы сделать трудный выбор. Но я хочу быть справедливой и

любящей достаточно, чтобы принять правильное решение. Даже после всего, я не сожалею, что

полюбила Бишопа. И не жалею, что выбрала его, даже не смотря на то, что мне пришлось

пожертвовать собой. Это мой выбор и я горжусь им. Если это делает меня мягкой, то это мягкость,

с которой я могу смириться.

Они оставили меня на скамейке в коридоре перед залом суда. Я смотрю перед собой и изо

всех сил стараюсь ни о чем не думать, когда рядом со мной садится отец.

— Папа? — спрашиваю я неуверенно.

— Я ненадолго, — говорит он. — Охранник сказал, что у нас только пять минут, — он

кладет руку на мою щеку.

— Я так рада, что ты пришел, — говорю ему я, пытаясь улыбнуться.

— Ох, Айви, — вздыхает он. — Что ты натворила?

У меня сжимается горло от его слов.

— Что я должна была сделать, папа.

Он качает головой, опуская руки.

— Они выгонят тебя.

— Прости, папа, — я шепчу. — Я люблю тебя.

По его щеке течет слеза. Я никогда не видела моего отца плачущим.

— Я тоже тебя люблю, — говорит он.

— Но не достаточно, чтобы спасти меня, — говорю я, мой голос сильнее, чем я ожидала.

Мой отец встает и смотрит на меня сверху вниз.

— Ты сделала свой выбор, Айви.

— Да, — говорю я, встретив его взгляд. — И ты сделал свой.

Зал суда переполнен людьми, когда меня вводят. Все вытягивают шеи, чтобы взглянуть на

предателя. Несколько человек шипят на меня, как я прохожу мимо, но я смотрю только вперед.

Я подошла к столу защиты и, после того, как я заняла свое место, двое охранников встают

за моей спиной. Коллега Виктории Джек Стюарт уже сидит за столом. Он спустился в камеру

один раз, чтобы сказать мне, что он представляет меня. Виктория, очевидно, проигнорировала

мою просьбу обойтись без адвоката. Хотя это и не имеет большого значения. Он дает мне

мрачную улыбку, прежде чем встать в центре зала. Позади, я слышу гул голосов, но я не могу

сосредоточиться на словах. Я сомневаюсь, что хочу их услышать.

Голоса позади меня становятся громче, и я говорю себе не разворачиваться. Но мое

любопытство сильнее, чем мое опасение, и я поворачиваю голову влево. В зал вошли Президент и

миссис Латтимер, а за ними — мой отец и Келли. Бишоп заходит последним. Он смотрит в мою

сторону. Он не отводит взгляд от меня, когда садиться в первом ряду за прокурорским столом.

Никто не садиться позади меня.

Я все еще чувствую, что Бишоп смотрит на меня, даже после того, как я поворачиваюсь к

передней части зала суда. Я держу глаза на двери, через которую войдет судья и произнесет мой

приговор.

— Всем встать, Почетный Лоуренс Лозаноидет.

Джек кладет руку под мой локоть, но я встаю сама. Я не боюсь того, что произойдет в этом

зале. Я боюсь того, что будет после.

Судье Лозано около пятидесяти, у него короткие, темные волосы с проседью и очки в

проволочной оправе. Я никогда официально не встречалась с ним во время моей работы, но на

расстоянии, он всегда казался достаточно дружелюбным.

— Мистер Стюарт, — говорит он, глядя на Джека поверх очков. — Я понимаю, что ваш

клиент признает себя виновным?

— Это верно, Ваша честь.

Судья Лозано смотрит на меня и манит меня пальцем. Мой желудок делает кувырок, но

мне удается сдержать свои нервы. Я подхожу к стойке обвиняемого и смотрю на публику. Мои

глаза скользят по лицам и, наконец, останавливаются на Бишопе. Он все еще смотрит на меня, его

лицо серьезно. Я понятия не имею, о чем он думает.

— Вы обвиняетесь в покушении на убийство первой степени. Какое ваше заявление? —

спрашивает судья Лозано громко, и я возвращаюсь к реальности.

— Виновна, — говорю я без колебаний.

Все тут же зашептались. Если ты говоришь, что ты виновен, то тебе поверят на слово.

— Учитывая необычный характер этого дела, президент просил меня произнести свой

приговор и немедленно проводить вам за забор, — теперь все шокировано замолчали. На лицах

некоторых написана радость. Бишоп, тоже, кажется, удивлен. Он поворачивается к родителям, а

затем опускает голову.

Я пытаюсь сказать ему глазами, что все в порядке. Последнее, что я хочу, чтобы он

беспокоился обо мне. Я хочу, чтобы он меня забыл и двигался дальше. Ему не нужно

беспокоиться. Я готова к тому, что грядет.

— Айви Вестфалл-Латтимер, вы приговариваетесь к изгнанию за забор. Приговор вступает

в силу немедленно.

Зал наполняется тихими голосами. Я слышу, что Бишоп назвал мое имя, но я знаю, что я не

должна смотреть на него, хотя я не могу уйти, не увидев его в последний раз. Я кидаю на него

взгляд. Он стоит бледный, а на его плече рука Келли, она что-то шепчет ему, но вряд ли он ее

слышит. Ее прикосновения слишком знакомы, ее лицо слишком добро. Она играет роль, чтобы

получить то, чего она хочет.

Что-то оборвалось внутри меня. Я ясно вижу сейчас — ее сердце охладело; ее стремлении к

власти, ее жажда мести стала сильнее, чем у моего отца. Она не собирается останавливаться. Для

нее, Бишоп — не человек, достойный любви или сочувствия. Для нее, он что-то вроде собаки.

Бишоп — это неприятность. Она причинит ему боль.

Я выхожу из-за стойки и иду к ним, но охранники останавливают меня. И правильно

делают — я убью Келли, если подойду к ней.

Я кричу, заунывно вою, а охранники тянут меня к боковой двери зала суда. Я кричу и

кричу, пока перед глазами не начинают летать яркие точки. Я слышу громкий голос Бишопа,

который зовет меня. Я кричу его имя в ответ, а потом меня бьют по голове, и мир становится

черным.

Темно. Моя голова пульсирует в такт с моим биением сердца. Что-то острое прижимается к

моей щеке. Мои веки болят, но мне удалось открыть их. Темнота становиться немного светлее. Я

смотрю вверх. Луна. Я снаружи. Почему я здесь?

Я аккуратно поворачиваю голову на бок, и вижу что-то мерцающее в темноте. Я не могу

понять, что это такое. Мне слишком больно думать. Я протягиваю дрожащую руку. Холодный

металл. Я знаю, что это.

Я за забором. И я одна.

Глава 27

Мысли о мертвой девушке, наконец, заставляют меня двигаться. Я знаю, что никто не

придет. Мой отец и Келли не собираются появляться на другой стороне баррикад с новым планом,

чтобы спасти меня. Бишоп тоже не протянет руку помощи. Я одна.

Когда в безоблачном небе появляется солнце, мой разум вспоминает девушку, которую

убил Марк Лэйрд. Ее тело лежит где-то по периметру этого забора. И я знаю, что если я не

потороплюсь, я буду такой же. Оставленной, забытой. Гноящей. Потому что чем дольше я сижу

здесь, тем легче превратить это в правду.

Я понятия не имею, куда идти. Или как сделать первый шаг. Когда я была в камере, я

сказала себе, что я смогу справиться с этими неожиданностям. Но теперь, здесь, я думаю, я

переоценила свою собственную силу. Несколько слез смешиваются с потом на моем лице, и я

опускаю голову на колени.

Есть только два варианта. Остаться здесь и умереть. Или встать и посмотреть, что

произойдет дальше.

Я не хочу закончить жизнь, как мертвая девушка. Я не хочу сдаваться, как моя мать.

Может, я и ее дочь, но я — не она. Я поднимаю голову и встаю.

Я помню, Бишоп сказал, что на востоке находиться река. Вода. Это мой первый приоритет.

Найти воду, и беспокоиться обо всем остальном потом.

Я иду медленно, а затем поднимаю руку и дотрагиваясь до своего затылка. Я чувствую что-

то мокрое. Кровь. Интересно, сколько раз они ударили меня прежде, чем бросить здесь.

Лицо Бишопа вспыхивает в моей памяти мгновенно. Я стискиваю зубы, выталкивая его из

моего разума. Он не мой больше. Я представляю себе, что он за миллион миль от меня. Я должна

найти способ забыть его, хотя даже мысль об этом лишает меня дыхания. Я не могу позволить

себе терять время, думая о нем.

Земля грубая и неровная, и я спотыкаюсь. Но, слава богу, все в порядке. Я мысленно

благодарю Викторию за то, что она дала мне хорошую одежду: джинсы, закрытую обувь, майку и

свитер. Я сомневаюсь, что я бы выжила в пижамных шортах и босиком.

Идти было бы легче, если бы я отошла от забора, но я не очень хочу отпускать хватку. Моя

левая рука скользит по металлу, и это дает мне какую-то уверенность. В детстве, мысли о заборе

пугали меня. Но теперь он словно моя защита.

Я не имею никакого реального представления о том, как далеко река, но надеюсь, что не

очень.

Я стараюсь очистить голову от мыслей, сконцентрироваться исключительно на воде. Что-

то теплое и мокрое скользит по моей шее, но я говорю себе, что это пот, а не кровь, и не хочу

проверять. Я ничего не смогу поделать, если у меня снова пошла кровь, так что лучше не знать.

Когда я буду на реке, я смогу облить голову водой и смыть кровь.

С другой стороны от забора, я слышу слабый голоса, и сердце выскакивает из груди. Я

сжимаю забор и вижу двоих детей, наверное, в сорока футах от забора, которые играли в какую-то

игру среди деревьев. Я сомневаюсь, что их родители знают, что они прошли так близко к забору.

— Привет, — зову я их слабым голосом, и они поднимаю головы вверх. Я стараюсь снова

прочистить горло и орать громче. На этот раз они оба видят меня, и встают на ноги. Девочка тут

же встает перед мальчиком.

— Вы можете мне помочь? — кричу я. — Пожалуйста!

— Уходи! — кричит девушка. — Убирайся отсюда! — слова сами по себе сильные, но ее

глаза блестят от страха. Ее светлые волосы развеваются на ветру.

Я знаю, что они ничего не могут сделать для меня. Что само мое присутствие пугает их. Но

я не могу заставить себя уйти. Внезапное яростное отчаяние захлестывают меня.

— Пожалуйста, — говорю я, почти шепотом. — Пожалуйста.

Девушка наклоняется и берет что-то с земли. Она вытягивает руку и бросает это в меня.

Камень отскакивает от забора чуть выше моей руки. Она схватила мальчика за руку и уходит в

деревья. Через несколько секунд они исчезли из виду, и я осталась одна.

Я прикладываю лоб к забору. Моя кожа грязная, грязь засохла неровными пятнами. Мои

предплечья окрашены запекшейся кровью. Я уверена, что я была похожа на монстра для этих

детей.

Слезы скользят вниз по моим щекам. Я сдаюсь, позволяю себе плакать. Я ненавижу себя.

Дочь. Жена. Убийца. Предательница. Это все прежние версии меня самой. Теперь же я

стану выжившей.

Я делаю глубокий вдох и отпускаю забор.