До Михайловского не дотягивает. Тема интересная, но язык тяжеловат.
2 Potapych
Хрюкнула свинья, из недостраны, с искусственным языком, самым большим достижением которой - самый большой трезубец из сала. А чем ты можешь похвастаться, ну кроме участия в ВОВ на стороне Гитлера, расстрела евреев в Бабьем Яру и Волыньской резни?.
Прочитал первую книгу и часть второй. Скукота, для меня ничего интересно. 90% текста - разбор интриг, написанных по детски. ГГ практически ничему не учится и непонятно, что хочет, так как вовсе не человек, а высший демон, всё что надо достаёт по "щучьему велению". Я лично вообще не понимаю, зачем высшему демону нужны люди и зачем им открывать свои тайны. Живётся ему лучше в нечеловеческом мире. С этой точки зрения весь сюжет - туповат от
подробнее ...
начала до конца, так как ГГ стремится всеми силами, что бы ему прищемили яйца и посадили в клетку. Глупостей в книге тоже выше крыши, так как писать не о чем. Например ГГ продаёт плохенький меч демонов, но который якобы лучше на порядок мечей людей, так как им можно убить демона и тут же не в первый раз покупает меч людей. Спрашивается на хрена ему нужны железки, не могущие убить демонов? Тут же рассказывается, что поисковики собирают демонический метал, так как из него можно изготовить оружие против демонов. Однако почему то самый сильный поисковый отряд вооружён простым железом, который в поединке с полудеманом не может поцарапать противника. В общем автор пишет полную чушь, лишь бы что ли бо писать, не заботясь о смысле написанного. Сплошная лапша и противоречия уже написанному.
запирает на засов, разговаривая сама с собой, шёпотом в тёмной комнате. Он скорее почуял, чем увидел, как её рука потянулась к выключателю.
Кашлянул.
Она стояла в темноте у двери. Если бы на неё мог упасть лунный свет, она, наверное, покрылась бы рябью, словно пруд в ветреную ночь. Он почувствовал, как на её лице выступают сапфировые капельки и блестят вспотевшие щёки.
— Лавиния! — шепнул он.
Её руки были вздёрнуты в дверном проёме, словно распятые. Он услышал, как размыкаются её губы и воздух наполняется теплом, выдавленным из лёгких. Она прекрасный тускло мерцающий белый мотылёк. Кончиком острой иглы ужаса он приколол её к деревянной двери. Он мог при желании обойти этот экземпляр со всех сторон и пожирать, пожирать взглядом.
— Лавиния, — шептал он.
Он слышал, как трепещет её сердечко. Она не шевелилась.
— Это я, — прошептал он.
— Кто? — пролепетала она еле слышно сквозь слабое биение пульса в горле.
— Не скажу, — шепчет он.
Он стоял в самом центре комнаты. Ах, каким высоченным он себе казался! Рослым, мрачным и неотразимо прекрасным. Его руки были вытянуты так, будто он собирается исполнить на фортепьяно дивную мелодию или вальс. Руки у него были влажные, словно погружённые в мяту и прохладный ментол.
— Если скажу, ты перестанешь бояться, — прошептал он. — Я же хочу, чтобы ты боялась. Ну как, страшно?
Она ничего не ответила. Она вдыхала и выдыхала, вдыхала и выдыхала, словно маленькие меха постоянно раздували её страх, поддерживая и не давая угаснуть.
— Зачем ты пошла сегодня на вечерний спектакль? — прошептал он. — Зачем ты пошла на спектакль?
Ответа не последовало.
Он сделал шаг вперёд и услышал её дыхание, словно меч, свистящий в ножнах.
— Почему ты возвращалась через овраг одна? — прошептал он. — Ведь ты возвращалась одна? Ты думала, что повстречаешь меня на середине моста? Зачем ты пошла сегодня вечером на спектакль? Почему ты возвращалась через овраг одна?
— Я… — вырвалось у неё.
— Ты, — прошептал он.
— Нет… — прорыдала она шёпотом.
— Лавиния, — сказал он и сделал ещё один шаг.
— Умоляю, — сказала она.
— Отвори дверь. Выходи. И беги, — прошептал он.
Она не шелохнулась.
— Лавиния, открой дверь.
Из её горла вырвался жалобный стон.
— Беги, — сказал он.
Сделав шаг, он почувствовал прикосновение к своему колену. Он зацепил в пространстве нечто, споткнулся и упал на столик с корзинкой, и полдюжины клубков шерсти мягко запрыгали в темноте, как котята. На одной из лунных дорожек, пробегавших по полу под окном, словно железный указатель, лежали швейные ножницы. Они обожгли его пальцы ледяным холодом. Вдруг он протянул их ей в стоячем воздухе.
— Вот, — прошептал он.
Он прикоснулся ножницами к её руке. Она отдёрнула руку.
— Ну же, — настаивал он. — Возьми, — проговорил он через какое-то время.
Он разжал её непослушные и окоченевшие пальцы, которые уже были мертвенно холодны на ощупь, и вложил ножницы ей в руку.
— Бери, — сказал он.
Он долго смотрел на лунное небо, и когда взглянул на неё снова, прошло сколько-то времени, прежде чем он смог различить её очертания во мраке.
— Я ждал, — сказал он. — Но так было всегда. Я ждал и других. Но все они рано или поздно сами приходили ко мне. Как всё просто. Пять миловидных женщин за последние пять лет. Я поджидал их в овраге, в поле, у озера, везде, и они приходили, чтобы найти меня, и находили. Как здорово было читать на следующий день газеты. А сегодня вечером на поиски отправилась ты, я знаю, иначе ты не стала бы возвращаться по оврагу одна. Ты напугала себя там и побежала, так? Слышала бы ты, как ты бежала по тропинке! В дверь! Потом заперла её! Думала, что уж в доме-то тебе ничего не угрожает, да?
Она держала ножницы в омертвелой руке и заплакала. Он смог различить едва заметный проблеск, словно от воды на стенах мрачной пещеры. Услышал её всхлипы.
— Ну что ты, — прошептал он. — У тебя же ножницы. Не надо плакать.
Она плакала. Она не шевелилась. Стояла, объятая дрожью, запрокинув голову и сползая по двери на пол.
— Не плачь, — шептал он. — Я не люблю этого. Терпеть не могу рыданий.
Он протянул руки и приближался к ней, пока не коснулся её щеки и ощутил влагу. Её тёплое дыхание ласкало его ладонь, словно летний мотылёк. Затем он лишь промолвил:
— Лавиния, — сказал он нежно. — Лавиния.
Как явственно запомнились ему ночи детства, когда мальчишкой он только и делал, что носился как угорелый, прятался, играя в прятки. Первые тёплые весенние вечера, ночи на исходе лета. Первые пронзительные осенние ночи, когда двери запирались пораньше и на верандах не оставалось ничего, кроме гонимых ветром листьев. Игра в прятки продолжалась, пока светило солнце или взошедшая луна, подёрнутая корочкой инея. Они разбегались вприпрыжку по зелёным лужайкам, словно горстка брошенных бархатных персиков или яблок. Водящий считал нараспев, его голова покоилась в объятиях рук:
— Пять,
Последние комментарии
2 дней 12 часов назад
2 дней 12 часов назад
2 дней 12 часов назад
2 дней 12 часов назад
2 дней 15 часов назад
2 дней 15 часов назад