Что вспомню [Михаил Белецкий] (fb2) читать постранично, страница - 6

С потомками дяди Евстратия и тёти Вари мне много доводилось встречаться. Надеюсь в этих записях рассказать о них подробнее.

Тётю Марусю я никогда не видел, но говорят, что в детстве был внешне на неё похож. Во время войны она как будто бы была связана с партизанами, и её повесили немцы.

Я родился

Я родился 9 апреля 1935 года. Назвали меня в честь дедушки.

Мама рожала в Киеве, потому что там считалось лучшим обслуживание при родах. Кроме того, там жили дедушка и бабушка.

Вскоре после рождения меня крестили. Факт достаточно удивительный, поскольку папа и мама, как люди современные, были совершенно нерелигиозными, а, кроме того, крещение ребёнка в те годы требовало определённой смелости, которой они явно не обладали. Впоследствии мама объясняла это решение таким соображением: а вдруг всё-таки Что-то есть (Бог, то есть). Думаю, на моём крещении настаивала бабушка Маня, сохранившая веру и представления о том, как должно жить, ещё с «мирного времени». (Именно так она называла период до 1914 года. Всё последующее время для неё уже мирным не было). Так или иначе, но всё моё детство прошло под иконами и теплившимися иногда под ними лампадками, которые, невзирая ни на какой режим, поддерживали обе бабушки.

Как я знаю по маминым рассказам, родители заранее продумали ближайшие жизненные планы, исходя из свой установки «Жить для ребёнка». Предполагалось первые годы после моего рождения прожить в провинции – так ребёнку здоровее. А к моменту поступления в школу переехать в Киев – там лучше образование.

Так и жили. Недалеко от Киева – сначала в Бородянке, потом в Белой Церкви. А весной 1941 года переехали в Киев.

Глава 2. При немцах

Вступление немцев

Одно из первых моих воспоминаний – вступление немцев в Киев. (Литература подсказывает, что это произошло 19 сентября 1941 года).

Мне представляется большой коридор, звонок в дверь, появление какого-то человека, который взволнованно рассказывает, что немцы уже в Киеве, мотоциклисты едут по Крещатику. Кто этот человек, не знаю и не припомню, видел ли его впоследствии. Но – странный финт памяти – почему-то уверен, что это хороший папин и мамин знакомый, и мало того – представляю, что у него украинские усы a la Шевченко, благодаря которым он остался в моей памяти таким довоенным украинским интеллигентом, которых к тому времени вроде бы и вообще не осталось.

Здесь небольшое отступление – о моей детской памяти. Какие-то обрывки всплывают в ней и до этого эпизода, частично накладываясь на то, что слышал из рассказов. Но он выделяется из остальных, потому что связан с действительно важным событием. Странно, но бомбёжка Киева и сообщение о начале войны не отложились в моей памяти. Вижу людей, прислушивающихся к уличному репродуктору, но это настолько напоминает тысячи раз повторенные фотографии и кинокадры, что сомневаюсь – может быть, я вспоминаю именно их. А ведь мне уже было шесть лет, я был развитым мальчиком, прочёл кучу книг, и не только детских. Сейчас, глядя на свою шестилетнюю внучку Машеньку, я иногда думаю: вот ведь совсем взрослый ребёнок; неужели и она так же забудет эти годы?

Горит Крещатик

Продолжение воспоминаний – горит Крещатик (24 сентября). Мы выходим на балкон и видим совсем неподалеку, в нескольких кварталах от нас поднимающиеся к небу огонь и дым.

Всё это происходило в доме, где жили дедушка Миша и бабушка Маня, а с ними и недавно перебравшаяся в Киев наша семья. Дом стоял на Пушкинской улице, между улицами Ленина и Свердлова (сейчас Богдана Хмельницкого и Прорезной), на чётной стороне, в двух шагах от офиса, в котором я работаю последний десяток лет. Квартира была на третьем или четвёртом этаже, и с её балкона огонь и дым на Крещатике можно было хорошо разглядеть.

С этим или одним из ближайших дней связан один печальный эпизод, который я знаю только по рассказам. Я был очень напуган и ревел, наша соседка Сара Соломоновна (мы жили в коммунальной квартире) пыталась меня утешать, а я объяснил ей сквозь слёзы: «Это жиды проклятые во всём виноваты». Присутствующая при этом мама готова была провалиться сквозь землю. Так навсегда и осталось непонятным, откуда я мог подхватить эту фразу – уж во всяком случае, не в семье, где употребление самого слова «жид» было немыслимо, да и слова «еврей» я, наверное, ещё не слышал.

Вообще квартира была большой, и все жильцы, кроме нас, были евреями. Ещё одно яркое воспоминание этих нескольких дней: они жгут в печке еврейские книги, мне запомнился яркий огонь и необычные буквы, которых я никогда не видел. Зачем они это делали? По-видимому, в приступе паники, когда начали осознавать ужас положения, в котором оказались. До Бабьего Яра оставалось несколько