Рассказы. Часть 3 [Гарри Гаррисон] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

видом, будто это была использованная салфетка, которую нужно было немедленно выбросить.

— Что вам здесь нужно? — спросила она ледяным тоном, который совершенно не вязался с бархатной теплотой ее голоса.

В любое другое время Хароуэй проявил бы к этой восхитительной представительнице женского пола гораздо больше интереса, но сейчас, насколько невероятно это ни было, он рассматривал ее лишь как нежелательное препятствие на своем пути. Иссиня-черные локоны, падавшие на покрытые нежным загаром плечи, были всего-навсего волосами. Полная грудь, видневшаяся в квадратном вырезе платья, служила еще одним барьером, преграждавшим ему дорогу, а с пухлых очаровательных губок срывались резкие слова, запрещавшие ему встречу с Беллини.

— Это вас не касается, — грубо отрезал он. — Все, что мне нужно сказать, я сообщу Маэстро.

— Маэстро больной человек и ни с кем не встречается, — ответила девушка; голос ее прозвучал так же властно, как и его последняя фраза. — Мы никому не позволим тревожить его. — Она взмахнула запиской с таким омерзением, словно это была дохлая мышь. — Что значат эти слова: «Незаконченное дело в Ле-Мане[1] в 1910 году»?

— Это не ваше дело, мисс?..

— Я синьорина Беллини.

— Мисс Синьорина…

— Синьорина — это то же самое, что и мисс, но по-итальянски.

— Прошу прощения. Мисс Беллини, то, что я должен сказать, предназначено только для ушей самого Маэстро. — Он крепче стиснул ручку портфеля. — Ну а теперь… Вы передадите ему мою записку?

— Нет!

— Che? — неожиданно прогремел глубокий голос откуда-то с потолка. Девушка побелела и прижала записку к груди.

— Он слышал!.. — выдохнула она.

Божественный, судя по всему, голос снова что-то проворчал, девушка в ответ рассыпала звонкое стаккато итальянских слов. При этом она обращалась, похоже, к небесам или, по крайней мере, к потолку. Похлопав глазами некоторое время, Хароуэй смог все же разглядеть громкоговоритель, встроенный в декоративную (по крайней мере, с виду) бойницу, украшенную лепной рамкой. Там же, похоже, находился и микрофон. И тут разговор прекратился. Последняя фраза невидимого собеседника, судя по тону, была приказом. Девушка опустила голову.

— Это было… был… он… его? — срывающимся шепотом спросил Хароуэй. Она только кивнула и отвернулась к окну, собираясь с силами, чтобы заговорить снова.

— Он хочет видеть вас, а ведь доктор строго-настрого запретил допускать к нему посетителей. — Она резко повернулась и посмотрела ему прямо в лицо; в ее округлившихся, подернутых пеленой слез глазах читалось настолько сильное чувство, что стремление Хароуэя во что бы то ни стало сохранять безразличие немедленно получило тяжкий удар. — Может быть, вы уйдете… Прошу вас… Ему нельзя волноваться.

— Я хотел бы пойти вам навстречу, но… я просто не могу этого сделать. Слишком долго я ждал этого шанса. Но обещаю вам, что не буду волновать его, сделаю для этого все возможное, честное слово.

Она испустила прерывистый вздох и, снова опустив голову, отвернулась.

— Пойдемте, — сказала она и, не взглянув на непрошеного гостя, направилась к двери.

Хароуэй, не ощущая боли в поврежденной ноге — по правде говоря, он вообще не ощущал почти ничего, — хромал за ней, как сквозь вату. Его чувства почти бездействовали, будто все его существо никак не могло поверить в то, что мечта всей его жизни начала наконец воплощаться в реальность. Распахнулась еще одна, последняя, дверь, и он увидел в инвалидном кресле фигуру крупного мужчины, закутанного в одеяла, — случайный луч солнечного света, проникший в окно, отразился от пышной гривы седых волос, образовав нимб; Хароуэй нисколько не удивился бы, даже если бы нимб оказался настоящим. Он неподвижно застыл на месте, а девушка молча подошла и вручила Маэстро его записку.

— Что это значит? — спросил старик, требовательно взмахнув листом бумаги. — В Ле-Мане в том году осталось незаконченным только одно дело, ну а сейчас уже слишком поздно начинать судебный процесс или что-нибудь еще вроде него. Что вы хотите? — Он, нахмурившись, поглядел на Хароуэя; от усилия его лицо цвета красного дерева покрылось густой сетью глубоких морщин.

— Н-нет, н-нет, н-ничего по-подобного. — Хароуэй поймал себя на том, что заикается, глубоко вздохнул и взял себя в руки. — Конечно, я там не был, я даже еще не родился… — Он подавил в себе желание истерически захихикать. Но мой отец много раз рассказывал мне об этом дне, так что я почти верю в то, что видел гонку своими собственными глазами. Какая ужасная катастрофа могла получиться, когда тот одиннадцатилитровый «Фиат» подрезал ваш «тип тринадцать» с мотором в тысячу триста двадцать семь кубических сантиметров и опрокинул его! Но ваш водитель, Феттуччини, выпал из машины очень удачно, и только пробка горловины радиатора отлетела в толпу…

— Пробка… Я так и знал! — сказал Маэстро, хлопнув ладонью по подлокотнику своего кресла на колесах. — Конечно, без