Пес в колодце [Марчин Вольский] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Проклятых, по легенде, ведущий до самого центра земли, и который, вроде как, выкопал сам дьявол по приказу императора Апостата. В давние времена сермяжной веры казалось вполне возможным, чтобы бес мог призвать из адских пропастей армии чертей против набожных христиан. И горожане на полном серьезе, когда заканчивалось очередное столетие, со дня на день ожидали пришествие Армагеддона. Никто из горожан не помнил, когда этой штольней пользовались в последний раз – вполне возможно, что Колодец стоял, не используемый с тех времен, когда Джованни Леоне сбросил в его бездну неверную супругу – Джиневру Галльскую, согласно преданиям, прекрасную, будто весенний день. Зато развратную, словно ночь шабаша. Бывало, в ходе уроков рисования, когда мой preceptore (наставник – ит.) предлагал мне рисовать архитектурные детали, я садился на прохладной, замшелой колодезной обмуровке, и, несмотря на страх перед головокружением, с любопытством заглядывал в мрачную глубину, пахнущую вовсе даже не преисподней, а какой-то старой сыростью с прибавлением таинственного и трудного для идентификации запаха, и потому ужасно беспокоящего. Быть может, именно этот специфический запах вызвал, что городские стражники, нищие и те, у которых вино отобрало сдержанность речи, называли его "Старой Пиздой". Еще рассказывали о безумном монахе, который во времена охоты на катаров, желая доказать, что он не еретик, положился на Суд Божий и, словно Эмпедокл в кратер Этны, вскочил в эту бездонную дыру, и через неделю вылетел оттуда в виде белой птицы.

Неподалеку от колодца чернело окошко подвала, в котором морили голодом должников-рецидивистов, и ход в камеру пыток с пресловутой Железной Девой и ложем Прокруста… Но вот что придумано сегодня для меня? Ох, много хлопот доставил я в последние дни органам правосудия в Розеттине. Знаю, что в Трибунале много спорили о том, как следует меня казнить, ибо, как человека благородного у меня имелось право на эшафот, зато как еретика меня следовало сжечь. Вообще-то, наша iustitia имела множество возможностей – вырывание плоти клещами за святотатство, каменование за разврат молодежи, сожжение за чары… Суд переложил принятие решения в руки эрцгерцога. Клянусь пупком Венеры! По моей причине этот слабый человек, походящий на миногу мужского полу, должен был наконец принять какое-то решение. Какое? На его месте, я бы приказал насадить себя на кол, хотя то и был азиатский обычай и для многих гуманистов считающийся необычным. Но какое еще наказание должен был он выбрать…

Ведь мое главное и единственное преступление не могло быть никогда раскрыто. То, что я писал книги, вдохновленный древними мужами, что проводил запрещенные исследования, что игрался в алхимика и хирурга, философа или шута – это, возможно, и можно было каким-то образом простить. Под напором ханжей осудить на бичевание, потребовать публичного покаяния, изгнать в конце концов… Только ведь не это представляло суть моего преступления.

Боюсь ли я смерти? А разве существует какое-либо создание, которое бы не боялось неизвестного? Вы же видели, как умирает верный пес, когда глаза его затягиваются бельмом, или как умирает смертельно раненная птица, трепещущая в наших беспомощных руках. Да, боюсь И испытываю громадную печаль. Ведь столько чего мог бы я еще совершить. Прежде всего же, страдает мое любопытство, что не узнаю я, что случится через год, через день, через мгновение. Хотя, а разве некто, испробовавший хоть капельку жизни, не знает о ней уже всего? Как там писал об этом мой отец:

Какова ты, Смерть?

- Громадная тишина, черный матовый мрак; холодая, мягкая безмерность, благословенное беспамятство…

Тогда почему же тебя боятся?

Понятно, молодые - перед ними будущее, радость, счастье, по крайней мере – надежда…

Но старцы? Почему боятся те, которые даже надежды не могут уже иметь?

Они боятся Твоей тишины, хотя сами уже издавна глухи; боятся Твоего мрака, хотя издавна уже слепы; опасаются Твоей безмерности, хотя давно ужк утратили чувство измерения; боятся беспамятства, хотя памяти в них давно уже нет.

И, тем не менее… судорожно держатся, отчаянно, искривленными пальцами, беззубыми челюстями жалких остатков существования.

Они словно вонючие лишаи на прекрасном лице мира.

Забери их, Смерть! Убей!

Дай то, что единственно можешь дать:

тишину, мрак, забытье и переход в ничто, раз уж не в состоянии вернуть молодости.

Благословенная Смерть.








ЧАСТЬ I


1. Родившийся в сорочке


Мой отец, Луиджи Деросси, был пьяницей и поэтом. В те времена подобное частенько шло в паре. Вот только, что ни в одной, ни в другой области значительных успехов он не добился. Впрочем, мне не дано было этого познать, поскольку умер он еще перед моим рождением во время исторической