Монтана [Николай FrittVilt] (fb2) читать онлайн

FrittVilt МОНТАНА

Мое прошлое шагает вместе со мной. Шагают в ногу минувшие дни, глядя серыми лицами из-за моего плеча.

(У. Голдинг «Свободное падение»).

Дела мои теперь идут не самым лучшим образом (честно признаться, не думаю, что хоть что-нибудь изменится и после того, как я все это сейчас расскажу), но мне уж точно никак нельзя жаловаться на свою жизнь. Как мне теперь кажется, основной причиной столь долгого моего молчания до сих пор являлась жена Вики, но теперь ситуация порядком изменилась, и я думаю, что могу позволить себе взять в руки карандаш и набросать им несколько безобидных строчек.

Сейчас я все же должен внести в этот свой рассказ некоторую ясность. Все дело в том, что я никогда и никому прежде не рассказывал об этом. Думал, что и не расскажу, но тут вдруг мне пришла в голову ясная, как летний день мысль о том, а почему бы, собственно, и не сделать этого? Времени с тех пор утекло уже порядком, обо всем случившемся по воле судьбы теперь знаю лишь только я один. Так чего бы мне, скажите на милость, бояться?

Теперь давайте расскажу вам больше о Вики. Если, конечно, вы мне позволите.

Пока была жива (а прожила миссис Чэдвик не слишком долгую жизнь, умерла в апреле две тысячи восьмого года в возрасте сорока семи лет от осложнений после операции, связанной с удалением левого яичника), она едва ли не каждый день доставала и доставала меня своими исключительно женскими нравоучениями, связанными с различными житейскими ситуациями (можно было подумать, что я тупой и сам не понимаю, как правильно сделать то, да как лучше поступить с этим), и касательно всей этой истории, которую я собираюсь сейчас вам рассказать, часто от нее в те дни можно было услышать примерно следующее:

— Даже если ты кому-нибудь об этом и расскажешь, тебе все равно никто не поверит, дурачок. Тебя попросту сочтут умалишенным, запрячут в лечебницу для душевнобольных невротиков, где будут пичкать уколами до тех пор, пока ты, наконец, не испустишь с Богом дух в какой-нибудь холодной, как морозильная камера, палате с вконец облупившимися стенами. И всему виной тут будет твой извечный талант без конца направо и налево болтать языком. Он у тебя уже давно вышел на международный уровень и теперь воистину достоин Премии мира, тебе так не кажется?

Думаю, тут она все же перегнула палку. Милая и очень добрая по природе своей Вики (а, несмотря ни на что, я всегда ее очень любил, и это сейчас самая настоящая правда) обычно всегда знала цену словам и никогда (надо думать, в отличии от своего недалекого и болтливого мужа) уж точно не разбрасывалась ими по чем зря.

И вот вам тому подтверждение.

— Тебе просто иногда нужно заставлять себя молчать, — посоветовала она мне как-то поздним вечером, как только мы вернулись домой из ежесубботнего собрания членов кружка любителей творчества писателя Максвелла (да-да, когда-то давно в нашей с вами прекрасной стране существовало и такое великое чудо!). Помнится, тогда я вдруг не сдержался и прямо спросил у выступающего перед публикой (а было нас человек тридцать) мощного негра в белом, как снег зимой, смокинге (вроде бы его звали мистером Эко) о том, как он сам относится к творчеству гениального Максвелла, который едва ли не всю свою писательскую жизнь (а это, на минуточку, долгих сорок четыре года, полностью и беззаветно посвященных перу) писал о людях бедных, уж точно не ровня этому самому Белому Смокингу? И не то, чтобы костюм этот у мистера Эко был очень уж дорогим… Думаю, меня попросту взбесили тогда все эти его явно богатенькие замашки, типа слюнявить палец каждый раз, как перелистываешь очередную страницу (согласитесь, так делают многие из нас), его большой живот (тоже, пожалуй, не сильное оправдание моего временного безрассудства), да еще, наверное, насыщенный и стойкий запах его явно дорогих духов, которые Максвелл уж точно никаким образом и никогда не мог описывать в своих трудах.

— Я не имею права на собственное мнение? — спросил я тогда со злобой у Вики, снимая свитер.

Сейчас, по прошествии многих лет, я понял, что, конечно же, в тот момент был несправедлив к мистеру Эко. Что называется, встретил человека по одежке. Но такое случается, знаете ли. Вот только теперь в отношении мистера Белый Смокинг я уж точно ничего не могу изменить — мы с Вики переехали в другой город некоторое время спустя после того эпизода (так уж оно получилось, и ничьей вины в этом нет) и больше не встречались с ним, что называется, нос к носу.

А хотите знать, что в тот вечер ответила мне жена на мой вздор о том, что я тоже имею право на собственное мнение? Готов спорить, вы сейчас посмеетесь. Как сейчас помню ту картину. Она стоит в большой прихожей нашего дома, таращится на меня своими прекрасными зелеными глазками (мистеру Максвеллу они определенно пришлись бы по душе — абсолютно его тип), а потом вдруг произносит:

— Я завтра же съезжу в лавку к старику Лонни и куплю тебе там толстенный блокнот и карандаш. Отныне большинство своих мыслей ты будешь записывать на бумагу, а не произносить вслух. Так сказать, сократишь свою речь до смысла.

Сократить свою речь до смысла.

Выражение вполне в духе Вики.

Впрочем, я немного отвлекся. Не об этом ведь хотел рассказать. Стоп! А действительно ли рассказать? По воле случая (трепещи и выпрыгивай из трусиков от радости, моя хорошая Вики), я пишу все это сейчас в толстом блокноте из лавки того самого Лонни. Я купил его там вчера утром, когда заезжал к старику за куском свежей ветчины. Теперь я точно уверен, что рассказать эту историю (именно рассказать, напрягая мышцы горла, язык и губы, вы меня понимаете?) у меня бы ни за что на свете не получилось. Написать о ней на страницах блокнота (тоже своего рода рассказать, но все же в несколько иной форме), а затем оставить его в одном из номеров какого-нибудь захолустного придорожного мотеля, в котором буду останавливаться, пересекая страну с севера на юг, спеша повидаться со своим старым армейским товарищем Норманом Ричмондом — лично для меня самое то. Это именно тот вариант, который как нельзя лучше подходит сейчас мистеру Чэдвику, ведь вы же наверняка знаете о том, что человек любопытен по природе своей и никогда не упустит возможности заглянуть в чужой дневник, случайно (или же преднамеренно, что еще интересней) позабытый кем-то в номере придорожного мотеля.

Думаю, читателей у меня наберется целая дюжина, если даже не больше. Уверен — если бы каждый, кто когда-нибудь все же прочитает это, лежа на скрипучей, видавшей виды казенной кровати (а в турне по необъятной родине я планирую отправиться на своем стареньком байке «Ямаха» никак не раньше следующей недели — к тому времени вся эта моя история абсолютно точно целиком и полностью выплеснется на страницы толстого блокнота в виде — я очень на это надеюсь — интересного рассказа), оставил бы мне паршивый четвертак, этих денег потом вполне хватило бы для того, чтобы заправить полный бак моей старушки на обратном пути домой. Ребят, я уже просто очень стар для того, чтобы трахать придорожных шлюх.

* * *

Сколько себя помню, я всегда питал некую тайную страсть к цифрам и различного рода вычислениям. Это было (как я понял гораздо позже) моим предназначением в этом мире счета. Мой путь, моя дорога, мое бремя или, может быть, что даже мой крест — называйте, как пожелаете, я не обижусь. Хочу только, чтобы вы сейчас уяснили для себя тот факт, что с самого раннего детства (я буду упоминать об этом и дальше) я был дружен с цифрами.

Думается мне, я бы уж точно свалял дурака (несколько нелепое выражение как для мужчины шестидесяти двух лет отроду, правда ж?), если бы не вспомнил сейчас великолепное произведение Экзюпери «Маленький принц». Помните философию главного героя? Взрослые скучны и неинтересны оттого, что слишком интересуются цифрами, и ничем кроме цифр.

Что ж, исходя из этого (я даже несколько покраснел сейчас), могу вам совершенно искренне признаться в том, что я был точно таким же «скучным и неинтересным» человеком еще, пожалуй, что с самого раннего своего детства. Примерно лет в пять (а я вполне отчетливо помню то время) мне нравилось считать бабочек на лугу. Затем, когда мать давала мне конфеты (не слишком много и не слишком часто, но подобное все же случалось), обязательным ритуалом перед их торжественным поеданием был для меня их пересчет. Как будто бы где-то там, в ящике с игрушками, у меня была запрятана толстая тетрадь, в которой я в строжайшей тайне ото всех вел собственный учет всего мною съеденного или же просто полученного от родителей. Кстати, если брать во внимание как раз именно это самое «просто полученное», то для того, чтобы его зафиксировать, не хватит, пожалуй, никаких пухлых блокнотов на свете (у меня, к великому счастью, была полная семья, и я никогда и ничем не был обделен — спасибо за это матери и отцу и низкий им поклон до земли!).

Итак, вы, наконец, поняли, что в моем случае (если руководствоваться философией Маленького принца), уже с самого раннего детства что-то где-то там пошло не так?

Идем дальше.

Младшая, а затем и старшая школа Гатервей, где ваш покорный слуга в свое время изо всех сил карабкался к вершинам образовательного олимпа. И у него это довольно-таки неплохо получалось, смею заметить. Считал я тогда все подряд. Количество учебников, расставленных на полках в классе (правда, эта привычка после перехода в старшую школу как-то сама собой отпала), число слов, написанных учителем на доске (самым большим таким «писателем» у нас всегда был мистер Льюис, подслеповатый учитель ненавистной мне химии, который за урок умудрялся по два раза от начала и до конца полностью исписать всю доску), и даже — сколько веснушек цветет сегодня на лице у Рози Паркер, застенчивой слегка полноватой девочки, всегда занимавшей место у окна, которая ко взрослой жизни, к большому сожалению всех нас, так никогда и не приспособилась — со временем (очень рано, едва ли не в восемнадцать лет) стала проституткой, пристрастилась к наркотикам и подохла у ворот богатого особняка в холодном ноябре тысяча девятьсот семьдесят четвертого года. Я, кстати, был на ее похоронах… Представьте себе, с Роуз пришло проститься всего лишь двенадцать человек (это включительно со старым, то и дело фальшивящим священником), которые принесли с собой две корзинки искусственных цветов, три захудалых веночка, да четыре бутылки дешевого вина.

Затем был колледж Вассермана, где люди всерьез занимались бухгалтерским учетом (правда, в то далекое время профессия эта еще носила несколько иное название), куда я попал без каких-либо вообще трудностей (еще бы, вступительные экзамены там состояли из тестов по алгебре и трех простеньких задач по физике — плевое для меня дело!), и где так же упорно продолжал все на свете подсчитывать. Подозреваю, что к тому моменту (а на дворе стоял тогда сентябрь 1972 года) мой мозг уже полностью превратился в калькулятор.

И вот вам тому очередное доказательство.

За первые четыре месяца учебы я успел покрутить шуры-муры с тремя девушками. Одной (Эмили) было семнадцать, вторая (Кортни) была на год старше ее, а вот третья (Роберта) имела за плечами (внимание!) аж целых двадцать два года жизни на этой планете. С первой (то бишь, с Эмили, носившей сорок первый размер обуви и обладавшей внушительными сиськами) я пережил сто восемь поцелуев с языком, испытал семнадцать оргазмов, тогда как взамен отдал лишь только три паршивеньких букетика цветов, купленных в убогой цветочной лавке за ближайшим углом по три пятьдесят каждый. Понимаете, о чем разговор? Думаю, уточнять на счет Кортни и Роберты было бы сейчас несколько лишним.

Теперь хочу рассказать вам еще об одном случае той поры. Он будет последним (но от того не менее важным!) перед тем, как мы непосредственно перейдем к самой истории.

Дело было предвесенней зимой семьдесят третьего года. В то время я снимал небольшую комнатку на самом отшибе Либертивилла за восемь баксов в неделю, изо дня в день исправно посещая колледж и все также ведя строжайший учет буквально-таки всему, что попадалось на глаза. Наверное, я даже мог бы сейчас сказать вам о том, сколько именно кусочков хлеба съедал каждый раз за ленчем в столовой колледжа наш физрук мистер Денч. Хотите? Вот вам ответ: четыре. Именно четыре куска хлеба. Мало это или много, судите сами. Я же продолжу.

В тот день (а была суббота) я едва ли не впервые в жизни, решив проехаться в город за покупками, взял на прокат старую «Тойоту» и сам сидел за рулем. Не то, чтобы я совсем не умел водить. Права у меня имелись, был даже некоторый опыт (в этом деле без него никуда, это вам не оргазмы считать!), но, пожалуй, было этого опыта все же маловато.

Так вот, я выехал из гаража Декстера (в то далекое время эта компания просила за свои машины не слишком уж большие деньги — двадцатку в день — и взять на прокат какую-нибудь развалюху у них мог едва ли не каждый второй бедный студент), проехал милю по направлению к Южной части города, там прикупил в киоске свежую газету и чуть дальше на Семьдесят второй улице с грехом пополам все же припарковался. Собственно, мне всегда казалось (да и сейчас кажется), что если уж у тебя и есть недостаток в часах при прохождении курсов вождения, то все это дело почему-то всегда вылазит для тебя боком именно в те моменты, когда надо либо развернуться, либо же припарковаться. Уж не знаю, почему дело обстоит подобным образом, но таков, должно быть, один из незыблемых устоев существования человека.

Супермаркет Барнса (в то время я, бывало, покупал там по акции алкоголь) работал с восьми утра и до полуночи. Я привычно вошел внутрь, осмотрелся по сторонам, подошел к крутящемуся металлическому парапету и пока тянулся рукой к сложенным невдалеке красным квадратным корзинкам для покупок, успел все их пересчитать. Сказать вам их количество? Сорок пять штук, не больше и не меньше.

В мясном отделе я прикупил куриный фарш (в то время — как, впрочем, и сейчас — я почему-то избегал свинины, живот мой то и дело начинало мутить, стоило мне съесть хотя бы небольшой кусочек этого питательного продукта), затем в отделе молочном выбрал литр молока. Проходя мимо винно-водочного отдела, я на мгновение остановился, пробежался глазами по различным бутылкам, но потом все же решил для себя, что в этот вечер совершенно точно лягу спать трезвым. Черт возьми, я тогда даже не стал пересчитывать все те бутылки.

Минуя отдел сладостей и направляясь прямиком к кассе, я невольно услышал, как маленькая девочка слезно просит кого-то купить ей «именно это печенье». Вам когда-нибудь приходилось наблюдать за тем, как отовариваются мамы с маленькими детьми? Если ваш ответ «да», уверен, вы меня сейчас очень хорошо понимаете. Ведь, правда ж?

Я прошел еще несколько шагов вперед (отдел имел форму буквы Т и мне не удалось сразу увидеть всю картинку целиком), а потом, когда уже полностью вошел в царство зефира, вафель и божественно пахнущей халвы (кстати, ее я тоже не ем; кожа моя каждый раз почему-то протестует против этого продукта, покрывается отвратительными маленькими прыщиками и начинает неистово чесаться), собственно, и увидел их.

Это действительно были мать и ее маленькая дочь. Я сделал для себя подобный вывод, исходя из внешней схожести этих двух людей. На вид женщине было где-то лет сорок, одета она была в длинный серый плащ, синие обтягивающие джинсы и теплый белый свитер. На ногах ее красовались уже явно не один сезон ношенные кроссовки (но выглядели они вполне себе пристойно, смею заметить), а длинные каштановые волосы несколько хаотично спадали на плечи. Она увлеченно всматривалась в обернутую подарочной лентой пачку зефира, не обращая совершенно никакого внимания на ноющую рядом девчушку.

— Мама, ты меня не слышишь? — голосила девочка, терзая маленькой ручонкой полу плаща матери. — Купи мне то печенье.

— Монтана, подожди, милая, — несколько грубо как для матери (мне, во всяком случае, так тогда показалось) отмахнулась от нее женщина, не отрываясь от своего занятия.

Я улыбнулся. Как-то вся эта ситуация меня, знаете ли, даже порядком позабавила. Эх, знал бы я в то время, что мне придется пережить позже, наверное, тогда бы попросту прошел мимо.

Девочка Монтана (а одета она была в ярко-красный теплый комбинезон и толстую зеленую шапку с большим балабоном на самой макушке) принялась хныкать. Я дал ей приблизительно лет пять, и подумал, что она уже достаточно взрослая для того, чтобы реветь из-за таких вот пустяков.

— Малышка, ты чего хныкаешь, а? — конечно же, я тогда абсолютно не знал, как именно следует вести диалог с маленькими детьми (не говоря уже о том, чтобы еще и успокаивать их), но все же обратился с вопросом к малютке.

Мать ее тут же обернулась и посмотрела на меня.

— Ой, вы извините нас. Эта несносная девчонка…

«Мамочка, неуж-то о собственном ребенке можно так выражаться? — подумал тогда я, по-прежнему улыбаясь. — Может быть, я чего-то и не понимаю в этой жизни, но вы сейчас уж точно неправы».

— Нервирует? — осторожно подсказал я женщине.

— Ага! — согласилась со мной она, тут же примерив на себя вид Божьей овечки. — Но такое у нас часто случается. Монтана просто одна в семье и никогда в своей жизни не слышала такого коротенького слова, как «Нет». Что ж, боюсь, всему виной тут лишь только я, а потому только себя и могу во всем упрекать.

Женщина красноречиво покосилась на продолжавшую хныкать малютку.

— Ведь это правда, Монтана?

Девочка насупила брови. Стало ясно — рассердилась.

Я подошел поближе к женщине, переложил корзинку для покупок в левую ладонь, а правую протянул ей в виде приветственного жеста.

— Питер. Питер Чэдвик.

Она быстро ответила на рукопожатие.

— Диана Аберфорт. Очень приятно.

Стояла женщина ко мне лицом, и я очень хорошо увидел, что на ее плаще восемь пуговиц. А еще — три кармана. Правда, не скажу, какой они были глубины, но ведь это и неважно сейчас, ведь так? Важно другое. Как только мы обменялись рукопожатиями, Диана Аберфорт как-то разом побледнела. Тогда меня это не насторожило (мало ли какие у человека могут быть проблемы с кожей; я вот, к примеру, в свое время очень сильно страдал от простуды на губах; казалось бы, мелочь, а сколько хлопот эта зараза мне доставила!), но сейчас я совершенно уверен — то был знак. Знак беды.

— Не любите печенье? — попытался пошутить я, вновь взглянув на Монтану.

— Не то, чтобы не любим… — Диана красноречиво похлопала себя ладонями по карманам. — Пришли сюда за зефиром. Направляемся в гости к моей подруге, а у нее дочь — ровесница Монтаны — очень уж его обожает.

— Понятно, — я опять улыбнулся девочке. — Хочешь печенье и не хочешь зефир?

Та лишь растерянно забегала взглядом то по мне, то по матери.

— Вы знаете, — продолжала лопотать сбоку женщина, — иной раз мне кажется, что она и сама не знает, чего ей хочется. Был бы муж, мы бы с ним… Впрочем, не думаю я, что вам все это интересно. Была рада поболтать. Монтана, скажи мистеру «До свидания!». Будь хорошей девочкой и, может быть, в следующий раз ты получишь свое печенье.

Я развернулся к Диане.

— Совершенно незачем ждать второго раза. Второй раз случится прямо здесь и прямо сейчас.

— Что вы имеете в виду? — глаза женщины округлились.

Я потянулся рукой к пачке печенья, стащил ее с полки, а затем показал Монтане.

— Это?

Она молча кивнула в знак согласия.

Я вручил пачку женщине, а затем полез в карман джинсов и выудил оттуда десятку. Протянул ее девочке.

— Возьми. Купишь себе печенье. Негоже красивым девочкам плакать посреди магазина. Вдруг тебя прямо сейчас увидит какая-нибудь добрая фея из твоей любимой сказки и больше не пожелает присниться ночью. Ты же не хочешь этого, малыш?

Тот мой поступок, должно быть, оказал на мать и дочь неизгладимое впечатление. Диана, явно смутившись, попыталась сразу же вернуть печенье обратно на полку, а девочка (разумеется, в силу своего неведения) моментально ухватила протянутую мной купюру и сильно сжала в крохотном кулачке.

— Это совершенно лишнее, Питер, — суетилась возле меня женщина, пытаясь высвободить из рук дочери десятку и вернуть обратно. — Вам абсолютно незачем сейчас поступать таким образом. Вы ведь еще такой юный, вам наверняка и без нас есть куда потратить эти деньги.

Помнится, в тот момент я ничего ей не ответил. Просто лишь еще раз улыбнулся (улыбка в тот день была моим оружием), скорчил Монтане забавную рожицу, и поспешил удалиться. Прошел на кассу, оплатил все свои нехитрые покупки, затем вышел на улицу, сел во взятый напрокат автомобиль и спешно покинул территорию супермаркета. В голову влетела было мысль о том, чтобы вернуться обратно на съемную квартиру, но передо мной тогда лежал еще едва ли не целый выходной день и в следующее мгновение я подавил это желание. Решил, что для начала непременно заеду в какую-нибудь кафешку перекусить (и ничего страшного, если купленное мною мясо несколько подтает пока я покручусь туда-сюда), а затем, быть может, еще и загляну в кинотеатр, если фильм, демонстрируемый в тот момент, покажется мне интересным.

Так я и сделал. И в кафешке посидел (это было заведение под названием «Рокки готовит лучшие стейки», где я откушал сначала, собственно, стейк — телячий, — после чего мне принесли сливовый пудинг и большой стакан вкусного кофе), и кино посмотрел (показывали новый фильм с участием Клинта Иствуда, а я обожаю этого актера).

Ни Диану, ни Монтану в тот день я больше не видел.

* * *

А вот теперь мы с вами, собственно, и подобрались едва ли не вплотную к истории, которую я хотел рассказать. Думаю, она не отнимет у меня слишком много времени и даже всех тех шестидесяти пяти чистых листиков блокнота, купленного в лавке Лонни, для нее будет чересчур. Так не станем же, братцы, тратить время впустую.

Тот день (а на улице стояло знойное лето тысяча девятьсот девяносто пятого года) я запомнил едва ли не в самых мельчайших его подробностях. И на то, как оказалось впоследствии, все же имелись свои причины. Пусть и неведомые и невидимые мне, они с самого раннего утра кружились в бешеном танце над моей головой и, со злобой гримасничая и потирая ладонью о ладонь, вероятно, с недюжинным удовольствием представляли себе мою реакцию на все то, что произойдет несколькими часами позже.

Я проснулся ровно без четверти шесть утра (в то далекое время я обычно всегда просыпался рано, любил, знаете ли, как истинный аристократ, перед работой часок-другой почитать что-нибудь интересное у себя в кабинете), и сразу же прошел на кухню. Вики в это время как раз досматривала десятый сон (она сама выражалась об этом так; всегда говорила примерно следующее: «Миленький, ты бы не мог шаркать по полу своими тапками несколько тише, когда рано утром завариваешь себе кофе? Как раз в шесть утра мне снятся самые яркие сны и не хотелось бы пропускать их десятой серии»), и я уж конечно ни за что на свете не хотел ее разбудить.

Включил чайник, засыпал в чашку две ложки растворимого кофе. Пока ждал кипятка, успел почистить в ванной зубы. Пересчитал все спички, которые только находились на кухне, когда вернулся туда вновь. Получалось, что у нас в доме в тот момент обнаружилось всего лишь четыре коробка, в первом из которых было тридцать восемь спичек, во втором — сорок две, в третьем, — тридцать девять и, наконец, в четвертом — ровно сорок четыре штуки. Кто только упаковывает их в столь произвольном количестве, подумалось мне тогда. Впрочем, все это было не важно. Спички — тоже чья-нибудь работа и ее надо уважать.

С кружкой умопомрачительно пахнущего кофе я прошел в свой кабинет, включил компьютер и принялся не спеша хлебать горячий напиток. Пока загружалась старенькая система, три раза пересчитал книги, которые стояли на полке прямо перед моим рабочим столом. Их там оказалось четырнадцать штук, и это было хорошее число лично для меня. Четырнадцать. Без остатка делится на два, хоть в сумме, если сложить его составные цифры, и дает всего лишь пять.

Когда с книгами на полке было покончено (самой яркой из них оказалось издание Дейла Карнеги в твердом переплете, где под одной обложкой умещались три самых известных его произведения; книга была исполнена в теплых оранжевых тонах и всегда располагала к чтению), я принялся шастать в своей компьютерной библиотеке, выбирая для себя что-нибудь интересное. Остановился на детективе какого-то там Макдональда. Помнится, незадолго до этого я прочитал один из его романов (по-моему, это было произведение «Тайна сломанной спички», о мой Бог, какое чудное совпадение!), и мне показалось, что мужчина этот пишет вполне себе недурно.

Я с головой окунулся в чтение.

В семь — тридцать проснулась Вики.

Это было «ее время» (опять-таки, если исходить из собственных выражений любимой женушки), точно такое же, как для меня — без четверти шесть. Вот только разница между нами всегда заключалась в том, что Вики никогда в своей жизни (по крайней мере, в жизни со мной) не читала до обеда.

— Милый, тебе лучше прямо сейчас пойти на задний двор и решить проблему с Феликсом, — проговорила она, в ночном халате входя ко мне в кабинет.

Я оторвался от монитора.

— Что случилось?

Феликсом звали нашего любимого сиамского кота, которого Вики подарила одна из ее многочисленных подруг по чаепитию три года назад. Животное быстро росло, всегда с удовольствием играло на улице, пугало птиц и с ним до того самого дня уж точно никогда не случалось ничего такого, ради чего можно было бы ни свет ни заря выходить на задний двор.

— Он умер.

Вики всегда, знаете ли, умела преподнести важные вести буднично. Вот и в тот момент не стала изменять собственным привычкам, не закатила истерику и даже не всплакнула — лишь ясно и очень отчетливо произнесла эти два маленьких слова.

Я попросту оторопел.

— Феликс?

— Настолько знаю, у нас в доме лишь только один кот, — фыркнула она, направляясь обратно к двери. — И его зовут Феликсом. Если уж я говорю, что с ним что-то не так, то это значит, что с ним что-то и вправду, мать твою, не так.

Я скорчил гримасу. Вот только не хватало мне этим утром еще и котов хоронить. Знакомство со вторым романом Макдональда, как вы сами понимаете, оказалось омрачено.

Одевшись (под этим словом следует сейчас понимать зеленые широкие шорты и светлую безрукавку, в которой я обычно всегда, если позволяла погода, работал в саду), я все же высунулся на задний двор. Пока спускался по деревянной лестнице, ведущей к задней двери, уловил еле слышный скрип одной из досок. Дал себе слово, что в самом скором времени обязательно заменю ее.

Кот Феликс и вправду был мертв. Он лежал, по-хозяйски раскидав лапы в разные стороны, невдалеке от крытого сарайчика, где я хранил нашу старую газонокосилку, а также вила, лопаты и грабли. И вот что странно — на теле животного совершенно не было видно ни следов от укуса, ни каких бы то ни было ссадин, царапин или прочих увечий. Это был самый обычный лежачий кот. Вот только мертвый.

— Загадка, однако, — произнес я, как следует осмотрев мертвое животное. — Что могло с ним произойти?

Мысль позвонить мистеру Спарксу, нашему ветеринару, созрела в моей голове сразу же (вы знали о том, что животному, по требованию хозяев также могут сделать вскрытие, когда не совсем ясна причина его гибели?), но, честно признаться, не думал я, что идея эта придется по душе Вики. Она (также, как, наверное, и я) конечно любила Феликса, но была эта любовь у нас с ней, что называется «любовью без фанатизма». Есть кот — хорошо, иди и поиграй с ним, нет его — не иди, и не играй, потому как не с кем. Вот если бы у нас с Вики были дети (простите, но я не буду упоминать сейчас об этой стороне наших с женой отношений; не потому, что боюсь гнева покойницы, просто уверен, что все это в данной ситуации совершенно ни к чему), то другое дело. А так… Просто лишь закопаем по-тихому животное в землю, да вечером за ужином поднимем бокал вина за усопшего котика.

Взяв лопату, я оттащил мертвого Феликса подальше от дома. Под старой вишней, уже третий год, как не дававшей абсолютно никакого урожая, вырыл небольшую ямку. Затем аккуратно уложил в нее кота. С минуту постоял, несколько согнувшись, над кошачьей могилой, что-то там себе воображая. А потом вдруг в голову ко мне влетела шальная мысль — надо срочно пересчитать зубы Феликса! Это просто жизненно необходимо, ведь если я не узнаю, все ли с ними у него в порядке, то следующей ночью попросту не усну! Не помогут даже ласки Вики (а ведь они у нее иной раз дай Бог, какими получаются!).

Я несколько секунд обдумывал эту мысль («обсасывал», как почти наверняка выразились бы сейчас острые на язык людишки), а потом все же решил для себя, что обязательно сделаю это.

Выпустил лопату из рук, опустился на левое колено (даже не стал беспокоиться на предмет того, что обязательно испачкаю землей свои широкие зеленые шорты), и потянулся руками к могиле. Мертвое тело Феликса было холодным и податливым, словно пластилин. Помнится, где-то я слышал, что трупное окоченение (если только смерть животного случилась не вследствие какого-нибудь страшного инфекционного заболевания) проходит спустя три — шесть часов. Из этого следовало, что: а) мой кот умер не от чего-то там очень уж страшного (как по мне, несколько черный юморок сейчас в моем исполнении, вы заметили?) и б) с момента его смерти уж точно прошло никак не меньше шести часов. Но разве кто-нибудь может ручаться за все эти их научные цифры и расчеты? Как по мне, не стоит им лишний раз верить.

Раздвинув в стороны верхнюю и нижнюю губы животного, я тут же принялся за дело. Пересчитал все справа налево и обратно тринадцать раз, вы можете себе сейчас такое представить? Лишь только после этого до меня, наконец, дошло, что с зубами у так внезапно отошедшего к ангелам Феликса было все в полном порядке, их у него оказалось три десятка.

После этого я лишь спешно зарыл животное в собственноручно вырытую могилу, а затем еще с минуту постоял на месте, склонив голову. Хотел было даже произнести нехитрую молитву, типа «прими, Господи, любимого кота Феликса, ибо рано ушел от нас», но потом вдруг передумал. Ни к чему все это. Господь в любом случае примет, это ведь его работа, правда ж?

Кстати, а известно ли вам, что в слове «Господь» — семь букв?

* * *

Дальше в тот день события развивались воистину драматически.

Наспех позавтракав (пока я на заднем дворе возился с Феликсом, Вики успела пожарить яичницу с беконом и сделала молочный шейк), я оделся, прихватил с собой рабочий кейс (в то время трудился в офисе мистера Томпсона, где занимались доставками различных грузов, весом не более тридцати килограмм, по всей территории страны; был у них ведущим менеджером, и эта вещь гардероба была мне попросту необходима), запрыгнул в авто (водил я серый седан восемьдесят пятого года выпуска) и что стало сил, помчал на работу. Кстати, забыл упомянуть важную деталь (для меня, по крайней мере) — перед самым своим уходом три раза на прощание поцеловал любимую жену. Один из этих поцелуев был даже с языком.

Как только доехал до поворота на Сорок восьмую улицу (мой офис располагался через восемь кварталов оттуда), вдруг услышал, как стучит правая колодка. Припарковался у обочины и выскочил из авто. Насколько смог, все обследовал. Видимых повреждений не обнаружил, а потому решил двигаться дальше. На часах уже была половина девятого утра, и кое-кому надо было бы поторопиться.

Добравшись в офис, перевел дух и сразу же уселся за компьютер, берясь за расчеты.

А уже спустя полчаса произошел еще один странный эпизод…

Кира Рамирес (до двадцати двух своих лет по собственным утверждениям проживавшая в Мехико, а ныне трудившаяся секретарем мистера Томпсона) прошла к моему рабочему месту и, загадочно так улыбнувшись, доложила, что меня к себе вызывает шеф.

Я осторожно осмотрелся по сторонам и поинтересовался, а ничего ли не путает этим утром милая Кира, потому как меня в кабинет начальства обычно вызывали крайне редко (быть может, причиной этого как раз и был тот самый факт, о котором упоминала Вики, выражаясь на предмет того, что мне следует почаще держать язык за зубами), и всего этого не должно было случится и сегодня. Впрочем, скажите на милость, мне ли знать, что там должно было случится в тот день, а что — нет?

— Красавчик, я никогда и ничего не путаю, ты же знаешь, — Кира подмигнула мне своим накрашенным глазом и очень уж своеобразно облизала языком пухлые губки. — Он тебя ждет. Но предупреждаю сразу — шеф сегодня не в духе.

Я поднялся с крутящегося кресла, убрал с экрана компьютера таблицу расчетов и всмотрелся в глаза Киры. Она явно заигрывала со мной. Мексиканки — очень горячие любовницы, вы знали об этом? Вся их страсть наряду с форменными элементами и прочей чепухой буквально-таки на второй космической скорости несется по венам.

— На то он и шеф, чтобы быть не в духе, — ответил я и побрел к кабинету начальника.

Пока шел, все время думал, а чего это у него сегодня с самого утра скверное настроение? Имей я такую секретаршу (милая моя Вики, прости идиота-мужа!), я бы никогда в своей жизни не знал, что такое «быть не в духе». Думаю, тогда это выражение вполне можно было бы даже заменить на фразу «быть не в тебе» или что-то подобное. Кстати, одиннадцать букв, не совсем хорошее число. Но, как мне кажется, едва ли не все то, что хоть сколько-нибудь касается секса и любви далеко не всегда является хорошим по природе своей, вы так не считаете?

Ладно мне с этим, вновь ухожу от темы.

Я подошел к дубовой двери, за которой располагался кабинет шефа и, прежде, чем постучать в нее, прислушался. Вроде бы тихо. Странно все это.

Сжал правую ладонь в кулак и легонько пристукнул по дереву костяшками пальцев.

— Входи! — в тот же самый миг раздалось из недр кабинета.

Я открыл дверь и осторожно шагнул в эту святая святых.

Ничего необычного, представьте себе, там не увидел. Мистер Томпсон (мужчина крупный, в возрасте, всегда носивший пышные усы и модный костюм-тройку), как и обычно, восседал в своем мягком крутящемся кресле, и…разгадывал кроссворды. Вы представляете?

Я откашлялся.

— Кира сказала, вы хотели меня видеть.

Я нарочно не произнес тогда стандартное и банальное «Вызывали, шеф?», хоть эта фраза, признаюсь, первоначально и крутилась на языке.

Мистер Томпсон окинул меня взглядом и вскрикнул:

— Гонобобель!

Я откашлялся еще раз. Прикрыл, наконец, за собой дверь.

— Что, простите?

Шеф отодвинул подальше журнал с кроссвордами.

— Да это я так… — проговорил он несколько извиняющимся тоном, облизав губы, из-за чего зашевелились его усы. — Тропический фрукт, родич сливы. Десять букв.

Тут он кивком указал на кроссворды.

Разумеется, я знал, что такое гонобобель (это действительно, к вашему сведенью, тропический родич хорошо известной всем сливы), но вот о том, что в этом слове именно десять букв, я, признаться, сразу и не сообразил. Должно быть, все эти новости Киры о том, что меня ждут в кабинете начальства, все же несколько выбили почву у меня из-под ног.

— Да, и вправду десять букв, — абычто бросил я в ответ шефу, переступив с ноги на ногу. Попытался сообразить, а действительно ли он в это утро не в духе. Быть может, недалекая Кира все же что-нибудь, да путает?

— Я и вправду хотел тебя видеть, мой мальчик, — мистеру Томпсону шел уже шестой десяток и он имел тогда полное право называть меня на подобный манер. — Вернее, даже не я, а твоя собственная любимая женушка.

Я вытаращил глаза.

— Что? При чем здесь Вики?

Он вновь облизал губы (усы его при этом опять забавно зашевелились), после чего кивнул на телефонный аппарат, стоявший на столе.

— Она позвонила сюда несколькими минутами ранее, Пит. Сказала, что ей очень нездоровится, и очень просила тебя заехать за лекарством. Сказала, ты знаешь, в чем дело.

Вики в то время часто страдала от мигреней, и я действительно знал, в чем было дело. Мне следовало заехать в аптеку и купить Суматриптан. Лишь только он один в то далекое время понимал все ее головные боли.

Я был удручен. Как это она взяла и позвонила прямиком шефу? Это если во-первых. Во-вторых же, мы ведь виделись с ней никак не позже, чем час назад и она была в совершенно прекрасном расположении духа. Даже несколько раз достаточно болезненно прикусила мою нижнюю губу, когда целовала на прощание.

— Ты, должно быть, просто лишь оставил свой телефон дома, Пит, только и всего. Ничего личного.

Шеф развел руками, красноречиво давая понять, что его в этот самый момент времени абсолютно не интересуют наши семейные дела.

Я мигом пришел в себя. Подумал, что обязательно стоит сейчас же перед ним извиниться.

— Прошу прощения, мистер Томпсон. Я и вправду где-то оставил свой аппарат. Больше такого не повторится. Я могу идти работать?

Он тяжело выдохнул и с укоризной посмотрел на меня. Усы вновь зашевелились на его лице, хоть в этот раз он и не облизывал губ.

— Поезжай к ней, Питер. На все про все времени тебе, — тут он посмотрел на свои наручные часы, — минут сорок. Успеешь?

Я не сразу нашелся с ответом. Очень хорошо понимал: доброта шефа — это неспроста. Он обязательно потом в полной мере отыграется на мне за этот случай. Но также я знал и другое. Вики (если бы боль была не слишком сильной) прямиком к моему начальнику звонить уж точно не стала бы. Просто могла бы прилечь где-нибудь перед телевизором в гостиной или же, на крайний случай, отослать за таблетками соседского Декстера Пайтона, веснушчатого малого, целыми днями слоняющегося по улицам и иногда стригущего то там, то сям газоны. Думаю, он бы уж точно не отказался получить для себя лишний четвертак.

— Итак, Пит, твое решение? — шеф, наконец, вырвал меня из омута размышлений и, надо сказать, очень даже вовремя.

— Пожалуй, я решу эту проблему…дистанционно, — я вновь переступил с ноги на ногу и подумал, что мне совершенно незачем сейчас переться обратно домой. Ведь я мог прямо с работы позвонить к Пайтонам и обо всем рассказать малышу Деку. Мог бы даже пообещать ему в виде вознаграждения целую двадцатку. Или же купить сигареты (разумеется, он был еще слишком юным для подобных взрослых забав, но я-то уж точно знал, что тринадцатилетний мальчишка втайне ото всех покуривает за углом).

— Это твой окончательный ответ? — осведомился мистер Томпсон.

Я кивнул.

— Да. Я могу идти?

Шеф указал рукой на дверь.

— Убирайся. И постарайся в этот день больше не попадаться мне на глаза.

Разумеется, этой его последней жестковатой, как по мне, фразы было недостаточно для того, чтобы в полной мере судить о том, будто мистер Томпсон и вправду в это утро не в духе (бывали времена, когда всем нам — персоналу его офиса — приходилось слышать от шефа и кое-что покрепче), но в душе я все же не стал обижаться на него за это. Быть может, что даже обрадовался, ведь визит ко злу (разумеется, я сейчас забавляюсь, говоря так; мистер Томпсон всегда был очень хорошим руководителем, никогда не бушевал по чем зря и всегда стоял на страже справедливости и честного исполнения профессионального долга) закончился у меня, так, по сути, и не начавшись. Так с чего бы мне было вешать нос, скажите на милость?

Я спешно вернулся за свой стол и уже только тогда принялся усиленно размышлять о том, где же и в самом деле мог оставить злосчастную трубку. Проклятый Феликс, это все из-за него!

Развернувшись лицом к соседу по столу Генри Куперу (забавное выражение сейчас употребил, не правда ли?), я попросил на минутку его аппарат и, выйдя в коридор, набрал номер Вики.

— Почему-то мне кажется, что это сейчас звонишь ты, Пит, — голос супруги был явно усталым, в нем не хватало радости и положительных эмоций и с этим срочно надлежало что-то делать. — Ведь это ж не Генри, правда?

— Ты как в воду глядишь, — попытался подшутить я, но в тот же миг понял, что Вики не придет в восторг от подобного моего юмора. — Как дела?

— Плохо, сладенький, — Вики не врала. — Представляешь, как только за тобой закрылась дверь, меня ужасно стошнило. Еле успела добежать к унитазу. Именно в тот момент, я как раз-таки и глядела в воду, как ты изволил выразиться мгновением раньше.

— Извини, — я подумал, что сейчас же скажу ей на счет малыша Дека, и что это ее успокоит. Нет, не обрадует, но хотя бы не заставит нервничать из-за отсутствия в доме нужных таблеток. — Вики, я не смогу приехать к тебе, зато нам сможет помочь Декстер. Я прямо сейчас же перезвоню ему и попрошу, чтобы он купил тебе все необходимое.

Она простонала.

— Иди ты к черту, Питер Чэдвик. У него жена умирает, а он говорит о каком-то там паршивом мальчугане.

Я знал, что эта фраза жены была своеобразным ее юмором. А потому совершенно никак на нее и не отреагировал. Лишь только подумал о том, что если Вики шутит — значит, у нее все не так уж и скверно.

— Тогда по рукам?

Она мгновение помолчала.

— Пит, наш кот… Он…

Вот тут я напрягся.

— Феликс? Что такое?

Она тяжело вздохнула.

— Скажи, ты хорошенечко его прикопал? Мне как-то неуютно знать, что у нас на заднем дворе зарыт мертвый кот.

Я подкатил глаза.

— Там все в полном порядке, не переживай. Приляг и отдохни. Малыш Дек будет у тебя через несколько минут. Входная дверь ведь не заперта?

Мы еще с минуту поболтали с Вики (поочередно признались в любви друг к другу, после чего я попросил ее отыскать мою трубку и, если найдется, отнести в кабинет), а когда, наконец, распрощались, я сразу же набрал телефонный номер дома Пайтонов. Надеюсь, вы не сомневаетесь сейчас на предмет того, что те несчастные девять цифр, из которых он состоял, я знал наизусть?

Девять. Не совсем хорошее число, непарное. А значит, не делится без остатка на два. Но что поделать, таковым уж на тот момент было положение вещей, и я не смел со всем этим спорить.

* * *

На обед в тот день я отправился в кафешку к старинному другу Вилли, располагавшуюся прямо напротив помещения, где мы арендовали наш офис. Абсолютно все, кто работал тогда у мистера Томпсона (включительно с ним же самим) были вхожи в это заведение, и считались там если не вип-клиентами (наверное, в то время, еще не существовало такого понятия), то уж клиентами постоянными, так точно.

Не буду слишком подробно описывать тот момент (скажу лишь, что пообедал я тогда на сумму в пять баксов и тридцать восемь центов), но доложу, что из кафешки я еще раз перезвонил Вики и справился о том, как идут у нее дела. Она сказала, что все неплохо, что малыш Дек был рад сгонять к мистеру Салливану (старому аптекарю, работавшему на перекрестке нашей улицы и Мэйн-стрит), и что она дала ему в качестве «колесных» (клянусь солнцем, именно так тогда выразилась Вики) целую десятку.

Десять — хорошее число, вы уже смекнули обэтом?

Я еще поинтересовался у нее на счет своей трубки, и она доложила мне, что обнаружила ее на тумбочке для обуви в прихожей. Вероятно, я оставил ее там, когда утром обувался.

Затем я вернулся в офис.

Еще трижды к моему столу подходила Кира (каждый раз ей требовалась от меня подпись на каком-то отдельном клочке бумаги), четыре раза (абсолютно не свойственно для себя) я ошибся в важных расчетах, после чего их приходилось начинать по новой, но если брать в целом, тот рабочий день прошел для меня вполне себе сносно.

Но это был еще не конец.

* * *

На обратном пути домой я вновь услышал назойливый стук из под капота своего автомобиля. Проклятая колодка все никак не желала утихомириться и, должно быть, все же требовала к себе должного внимания. Я решил не испытывать судьбу (мало ли какой фортель она выкинет мне завтра), и направился в автомастерскую к Томми Шлифену, доброму и всегда улыбающемуся толстяку, который, правда, давно и безнадежно был педерастом, но в этом ли все дело?

Как только я приехал туда (а часы мои в тот момент показывали полдевятого пополудни, вечерняя прохлада уже порядком овевала лицо, хоть сумерки к тому моменту в полной своей мере еще и не опустились на город), мне сообщили, что моей машиной займутся лишь спустя час. Должно быть, парни из автомастерской, говоря так, и вправду не валяли дурака, ведь работала их контора круглосуточно (я знал это совершенно точно) и вполне возможно, что они могли бы залезть под мою груду железа и несколько позже указанного времени.

Я хотел было ответить, что заеду завтра с утра, когда заказов у них будет поменьше, но Томми переубедил меня в обратном. Сказал, что с подобным не шутят, и если я не хочу уже сегодня вечером угодить в яму где-нибудь на обочине дороги, когда буду возвращаться домой, то мне следует оставить свое «сокровище» у них.

— Ладно, здоровяк, — я в приветственном жесте прихлопнул его по плечу. — Будь по-твоему. Оставить, так оставить. Вызову себе такси.

Он деликатно усмехнулся, а затем, несколько отведя меня в сторону, произнес:

— Это совершенно необязательно, приятель. У меня на примете имеется чудный мустанг, он-то как раз и станет твоей временной железной лошадкой, пока твой автомобиль в ремонте. Ты ведь не будешь против?

По сути, это тоже была своего рода неожиданность, произошедшая со мной в тот день. Я был хорошо знаком с Томми, но уж точно никак не мог рассчитывать на подобные его щедрые подачки.

— Скорее нет, чем да, — я не врал, действительно был польщен, и Томми это видел. — Для этого потребуется доплата?

Тот засуетился.

— Всего лишь три бакса и мустанг твой. Разумеется, пока парни не разберутся с твоей куколкой. Ну, что скажешь?

— По рукам! — я вновь притронулся к плечу Томми, а уже спустя пять минут сидел в старом, видавшем виды мустанге (интересно, а скольких шлюх оприходовал в свое время на заднем сидении прошлый хозяин этой развалюхи, — думалось мне тогда) и направлялся домой. Правда, вместо обычного своего маршрута (то есть, сначала по Хилл-Роуд до квартала Восемьдесят четыре, а потом под мостом Тобаго свернуть влево и до упора мчать по улице Бэкинсейла), я почему-то решил проехать менее оживленными улочками. Подумал, что сначала прокачусь по Сорок второй улице, потом сверну в частный сектор, называемый в то далекое время не иначе, как «Глухомань» (пожалуй, здесь всякие мои комментарии были бы излишни), а затем через пустырь выскочу на все ту же улицу Бэкинсейла и уже спустя минут пять паду в объятия к любимой Вики.

Но все вышло немного не так, как я себе распланировал.

* * *

Вы когда-нибудь переживали чувство, когда тебе кажется, что все в твоей жизни вроде бы идет хорошо, причин для беспокойства абсолютно никаких нет, но в то же самое время где-то там глубоко внутри тебя какой-то паршивый червяк все же без конца-края шевелит своими скользкими щупальцами, будто бы упрекая таким образом в том, что ты, словно последний болван, не имеешь абсолютно никакого права называться человеком? Признаюсь честно, сидя в мустанге, я как раз-таки впервые и испытал подобное чувство. На тот момент впервые. В последующие годы мне, разумеется, не раз и не два доводилось сталкиваться с ним нос к носу, но такова уж жизнь и с этим абсолютно ничего поделать нельзя. Мне, по крайней мере, так думается.

Причин для подобного скверного чувства в тот момент я не находил абсолютно никаких (не отыскались они и теперь, по прошествии большого количества времени с той поры), но все же я уверен (пусть, может быть, и не до конца), что всему виной тогда был эпизод, случившийся тем вечером несколько позже. Говоря так, я, пожалуй, не грешу против истины. Пусть и кажусь вам немного хамоватым, заносчивым или может быть, что даже наивным циником (готов на этот счет даже забиться), я всегда знал, что подобное никогда не случается просто так и в нем уж точно кто-нибудь да виноват. Думаю, вы пока что не слишком уяснили для себя, о чем именно сейчас идет речь, ведь правда? Что ж, следуйте за мной дальше, и вы все сами поймете. Я очень надеюсь, что, в конце концов, мне удастся разложить все по полочкам, да на свои места. Должен признаться, это большой талант и такое не всем дано (Богом или природой, думайте, как захотите), но я все же попробую.

Попробую. Восемь букв. Видите? Как по мне, чертовски хорошее число. Правильное. А значит, все у меня должно получится. Обязательно.

Итак, идем дальше.

Как только я свернул в «Глухомань», сердце мое забилось часто-часто, а пот крупными каплями выступил по всему телу. Я задался вопросом, а что бы это могло значить? Я вроде бы не болен, медикаментов никаких перед этим не употреблял. Черт возьми, да я ведь даже не курю (скажу по секрету, пробовал однажды, но мне не понравилось)!

— Тебе просто надо как следует отдохнуть, дурачок! — приказал я себе и не стал слишком уж сдерживаться в отношении отборной критики на собственный счет. — Пашешь, как последний идиот. Можно подумать, тебе за все те цифры, которые ты изо дня в день считаешь, платят миллионы.

И все же со мной что-то было не так, я это чувствовал. Переключил очередную передачу, зачем-то всмотрелся в зеркало заднего вида. Так, словно бы за спиной у меня в этот самый момент мог кто-нибудь находиться. Вот уж вздор!

— Сначала Вики, а теперь и я, — обреченно выдохнул, чувствуя собственное сердцебиение в висках. — Что это с нами обеими? Неужели всему виной тут — паршивец Феликс?

Я, честно говоря, абсолютно не верил в то, что животное могло быть здесь хоть в чем-нибудь замешано. И даже та фразочка Вики, брошенная ею во время утреннего телефонного разговора, будто ей «неуютно знать про закопанного на заднем дворе кота» не разубедила меня в обратном.

— Она просто воспринимает смерть Феликса немного иначе, чем это делаешь ты, — в совершенном одиночестве, сидя в кабине старого мустанга, я говорил сам с собой, и мне было плевать на все. — Вот что на самом деле отличает женственность от мужественности, надо полагать.

Все также двигаясь по району «Глухомань», я вдруг заметил, как быстро стало темнеть. Часы мои на запястье не показывали еще и девяти вечера, а на улице уже сгустились едва ли не самые настоящие ночные сумерки. Я включил сначала подфарники, а затем и фары. Пока ехал, все время считал про себя лачуги, расположенные здесь. Насчитал тридцать одну. Разумеется, некоторые из них были на порядок опрятней и явно богаче остальных, но даже они нагоняли на совершенно случайно заезжего сюда жителя «обратной стороны человечества» тоску и унынье.

Справа вдруг мелькнул поворот, а в нем — какая-то тень. Кто это? Человек? О, да, приятель, ты угадал! Ведь здесь тоже (как это ни странно) повсюду живут люди.

Я несколько поубавил скорость, на миг оторвал взгляд от дороги, вглядываясь в поворот и ища глазами заинтересовавшую меня тень, как что-то в тот же самый момент с сильным грохотом ударилось вдруг о передний бампер моего мустанга. Я сразу же вжал в пол педаль тормоза. Сильно приложился виском о рулевое колесо (из раны потом даже начала было сочиться кровь), но мне было плевать на это.

Я сшиб кого-то по дороге домой.

Вот уж хрен!

Мустанг сразу же повело влево, я, что стало сил, уцепился кулачищами в руль, пытаясь не слететь с дороги. Несколько метров автомобиль жалобно проскрежетал резиной по асфальту, а затем все же, к моему огромному облегчению остановился, словно в землю вкопанный.

Я отлепился от рулевого колеса, откинулся на мягкую спинку водительского сидения и прикрыл глаза. Мысль о том, что что-то неведомое (и пока еще невидимое мне) секунду назад грохнулось о бампер мустанга, почему-то отошла для меня в тот момент на задний план.

Думаю, всему виной тут был мой мозг. Вернее, не сам он как таковой, а…стечение факторов. Наверное, это сейчас правильное определение. Я сомневаюсь, что в медицине (тем более современной) принято так выражаться, но, как бы там ни было, странное мое состояние до удара, а затем и стресс после него, когда я чуть не слетел с дороги, все же сыграли со мной тогда в злую шутку. Взяли свое, как наверняка выразился бы мой отец, будь он жив. Старик Макферсон (то-бишь, мой папа) всегда выражался подобным образом, говоря о чьем-нибудь возрасте.

— Дорогой, к нам на обед сегодня заедет Ронни, — бывало, в дни моей далекой юности говаривала ему мама, хлопоча на кухне, — но я боюсь, что тебе, как и в прошлый раз, вновь придется помогать старику подняться по ступенькам в дом.

Отец обычно в такие моменты отрывался от чтения газеты (очень часто это была «Сан», издаваемая в здешних местах с незапамятных времен) и отвечал ей, явно не без легкого налета грусти в голосе:

— Что ж, помогу. Старик Ронни мне как отец и плевать на то, что мерзавцу уже давно перевалило за восемьдесят. Годы берут свое.

Теперь вы поняли?

Думаю, если бы я принялся рассказывать вам сейчас о своих родителях, мне бы пришлось прокатиться к Лонни за очередным пухлым блокнотом. Но я уж точно не стану этого делать. Ни вспоминать лишний раз мать с отцом (хоть иногда так и тянет поразмышлять о них, оживить в памяти все те счастливые моменты жизни, когда они были моими родителями, а я — их ребенком, и это сейчас отнюдь не пустые слова), ни ехать к Лонни за блокнотом. Не дай Бог еще подумает, что старый хрыч Пит Чэдвик собрался написать роман о своей непутевой жизни, и попросит потом себе бесплатно самый первый экземпляр.

Думаю, в тот момент, сидя в чьем-то мустанге, я испытал то, что сегодня называется ступором. Как бы там ни было, совершив пару-тройку натужных вдохов-выдохов (помнится, когда-то давно мой лечащий врач, ныне уже, разумеется, покойный, советовал мне проделывать подобное, чтобы справиться с эмоциями), я открыл глаза и до меня тут же дошло осознание того факта, что отныне я — убийца. Ну, или, если и не совсем убийца в полном смысле этого слова, то уж точно основательно проехался по ком-то автомобилем и этот кто-то в обозримом будущем (это в лучшем случае) уж точно никак не сможет на своих двух уйти домой. Кем бы он ни был, и где бы ни жил. Вот такая вот невеселая получалась песенка, друзья и соседи.

Как выскочил из автомобиля, побежал назад и склонился над мертвым телом (а сомнений на счет того, что оно действительно мертвое у меня совершенно никаких не было), я помню смутно. Единственное, что мне удалось более-менее ясно запомнить тогда — теплый ярко-красный комбинезон и причудливую зеленую шапку с большим балабоном на самой ее макушке.

О, мой бог, то был…ребенок.

Да, именно так. В тот вечер на пустынной дороге я сшиб ребенка и нет мне за это никакого прощения. Ни от людей, ни на небесах.

Вот он, лежит неподвижно, прикрыв глаза и, должно быть, именно в этот самый момент тихо спрашивает у какого-нибудь ангела, как пройти к раю.

Я перегнулся пополам и щедро проблевался на обочину. Не помню, как возвратился обратно к мустангу, но когда уже сидел в кабине, слушая в ушах марафонский забег собственного сердца, почему-то усиленно принялся думать об обеде у Вилли, так бесславно вышедшем из меня на обочине дороги в районе «Глухомань». Да, славным он был, ничего не скажешь… Жаренный телячий стейк (старина Вилли, разумеется, знал о моей нелюбви к свинине), порция салата «Цезарь» (в то время его еще готовили из настоящих ингредиентов) и чашка зеленого жасминового чая на десерт с шоколадным печеньем.

Эх, как бы мне хотелось…

Стоп!

Я напрягся.

Сознание сразу же прояснилось, и я со скоростью молнии выскочил из кабины мустанга. Вернулся к месту, где лежал убитый ребенок. Мною убитый!

Отдышался. Еще раз, настолько смог, осмотрел тело. И…похолодел.

Знаете, не зря я в тот момент вспомнил о печенье.

Помните день, о котором я рассказывал вам несколько ранее, когда повстречал в супермаркете мать и дочь? Я не верил собственным глазам, но передо мной на асфальте лежала…Монтана? Так, кажется, ее звали?

Я вытер ставшие вдруг влажными глаза и воровато осмотрелся по сторонам. Что делать? Как поступить? Вызвать копов или же…

Различные мысли сумасшедшим потоком сновали под моей черепной коробкой, и мне вдруг даже показалось было, что пройдет совсем немного времени, и голова моя разлетится от них на мелкие осколки, как переспевший помидор. Меня никто не видел (по крайней мере, я так для себя решил, ведь тогда было уже достаточно темно, каждый уважающий себя обитатель «Глухомани» в то время либо же смотрел по телевизору последние новости, потягивая пиво, либо же где-нибудь на коврике страстно любил жену), а потому я совершенно по-тихому мог улизнуть. Мне лишние проблемы уж точно ни к чему, да и девочку уже не вернешь. Так почему бы…

И тут вдруг мне вспомнилась та странная тень, которую я заметил ранее в повороте. Кто это был? Мать девочки, Диана? Или все же кто-то другой?

Я еще раз посмотрел на распростертое на асфальте тело девочки. Монтана, точно она, ведь я очень хорошо запомнил тогда в супермаркете ее в лицо! Девочка, любившая печенье, но не любившая зефир. Примерно так, настолько сейчас могу вспомнить, выразилась тогда ее мать.

Ноги мои словно бы приросли к асфальту, но я все же заставил себя сорваться с места и побежать обратно к машине. Плюхнулся на сидение, завел движок и вдавил в пол педаль газа. Будь, что будет, думал я тогда, все набирая и набирая скорость.

Каждый имеет право на собственное безумие, ведь так?

* * *

Думаю, теперь я все же должен сделать в своем рассказе небольшую паузу. Почему-то мне кажется, что она тут необходима. По крайней мере, пока что не стану рассказывать вам о Монтане, ведь это не так-то просто и сделать, уж вы мне сейчас поверьте.

Разумеется, я не умею столь драматично описывать события, как это всегда удавалось Джеймсу Чейзу (одному из самых прекрасных на свете, по моему скромному мнению, романистов) или же нашему с вами любимому Кену Кизи (смекаете, о ком я сейчас?), но, как я для себя уяснил, мне совершенно и не нужно пытаться сейчас возвыситься к ним. Питеру Чэдвику важно лишь рассказать свою историю, а не пытаться кому-то там подражать. Вы согласны со мной? Донести задуманное до слушателя и обрести, таким образом, полную свободу. А писание, как я, в конце концов, обнаружил, как раз таки и дарует человеку эту самую вожделенную свободу.

Так вот, продолжим. Хотите еще один забавный случай из той моей жизни? Хоть я и сказал вам, что сделаю паузу (не совсем удачно подобрал выражение, каюсь), все же, видимо, не судьба. Все-таки не достает мне пока еще писательской мудрости, и я это как нельзя лучше вижу. Вы уж извините меня за подобное ханжество, ладно?

То, о чем сейчас расскажу, будет напрямую связано со всей этой моей историей. Вот только давайте для начала на коротенький миг перенесемся с вами во времени на период в несколько лет до описываемых выше событий.

Тем днем оказался четверг, а я не слишком люблю четверги. Наверное, толком и не смогу вам сейчас объяснить, почему (нет у меня по этому поводу совершенно никаких соображений, и все тут), но абсолютно точно могу заявить, что все самое плохое и скверное в моей жизни, каким бы странным это сейчас не казалось, происходит именно по четвергам. Судите сами: как-то в четверг я вступил в ведро с краской, когда в школе на выпускном балу (боже, как же давно это было!) танцевал с одноклассницей вальс, именно в четверг мне однажды сообщили о смерти некогда лучшего друга Стива Террела (мы с ним одно время собирались открыть собственное дело, и открыли бы, будьте уверены, если бы в один — не назову его, как водится, прекрасным — момент эта овечья задница не надралась до чертиков и не села за руль), а потом и вовсе в четверг я застрял в лифте, спускаясь на улицу с самого последнего двадцать восьмого этажа дома, который до сих пор высится на Луциус Стрит (сейчас уже даже и не помню, как и с чем именно вообще тогда там оказался).

Так вот, тем днем, о котором дальше пойдет речь, был четверг. Касательно года, то на дворе стоял восемьдесят пятый. Уж эту-то деталь я помню совершенно отчетливо, можете мне поверить.

Ровно в полдень моя жена вернулась с улицы и с апломбом заявила, что у ее подружки Бекки появился новый ухажер. Я спросил, почему она думает, что меня подобное заинтересует, на что получил острый, словно бритва, ответ:

— Просто он занимается частным сыском и не ровен час, мне придется прибегнуть к его услугам.

Тогда я не стал устраивать допрос, касательно смысла той ее фразы (быть может, она просто лишь таким вот образом подтрунивала надо мной, кто знает?), но этот самый «новый ухажер Бекки, занимающийся частным сыском» в свое время все же сыграл в жизни нашей маленькой семьи свою роль. Со временем мы с женой познакомились с ним. Он, как впоследствии оказалось, был вполне себе симпатичным малым, имел спортивное телосложение, не курил, бегал по утрам и обладал всеми шансами перейти для красавицы Бекки (с нею я также, разумеется, был знаком) из разряда просто лишь «ухажер» в разряд «любимый человек». Ну или, выражаясь несколько прозаичнее, в разряд «вторая половина», выбирайте то, что больше понравится.

Звали парня Николасом Флечли (я всегда считал эту фамилию чересчур пуританской) и именно он появился в нашем с Вики доме на второй день после того, как я сшиб на ночной дороге малышку Монтану. Мы с супругой решили прибегнуть к его услугам сразу по нескольким причинам. Первая из них заключалась в том, что, как только я рассказал жене о случившемся и мгновенный шок для нас с ней миновал (у меня подобное состояние продлилось несколько дольше, нежели у нее), мы решили воочию выяснить для себя, что мне полагается за подобный проступок. И кандидатура «ухажера Бекки», который к тому моменту уже едва ли не целую уйму лет, как считался ее законным супругом, показалась нам с Вики очень даже подходящей. Во-первых, он не официальная власть, а значит, в случае чего и не упрячет меня за решетку. Во-вторых же, Николас свой в доску парень, и ему уж точно не придется объяснять все по несколько раз. Ухватит, что называется, на лету.

А вот теперь мы с вами подошли к причине номер два.

Собственно, я не совсем понимаю, как лучше сейчас вам ее изложить (не понимал и тогда, все это меня до жути пугало и едва ли попросту не сводило с ума), но деваться некуда, после боя ведь кулаками не машут, и я должен довести рассказ до его логического завершения.

Хотите — верьте, а хотите — нет, но тела девочки не нашли. Ни в тот вечер, ни на следующее утро. Ее, словно и вовсе не было на той вечерней, щедро укутанной сумерками, дороге в районе под названием «Глухомань» и у меня нет всему этому совершенно никаких объяснений. А бывает ли вообще так?

Остаток вечера после трагедии и следующую за ним по пятам ночь мы с Вики провели в нервном ожидании. Все думали, что вот-вот к дому подъедет полицейская машина, мне зачитают обвинительный акт и увезут в участок. Но этого почему-то все не происходило.

Примерно в полпервого утра я не выдержал и пошел в кладовку за спиртным. Не понимаю как, но до того момента вполне справлялся с эмоциями и без выпивки. Не отказалась от скотча и Вики. Время тянулось мучительно долго (если когда-нибудь услышите фразу, что его так много, когда ждешь, и так мало, когда опаздываешь — верьте говорящему ее, как самому себе; человек этот определенно «в тренде», как модно выражаться сейчас), и даже алкоголь не способствовал его продвижению вперед. Наконец, в три утра Вики окончательно выдохлась (говоря так, я имею в виду как ее психическое, так и физическое состояние, ведь переживала супруга не меньше моего, и я это видел) и пошла спать. Сказала, что не уверена, будто сможет заснуть, но, по крайней мере, хотя бы попытается. Я же в свою очередь поплелся в кладовку за очередной бутылкой.

Примерно в пятом часу утра в мою голову (почти не затуманенную алкоголем; говорят, в минуты сильного нервного возбуждения такая практика вполне себе естественна) влетела вдруг мысль о том, что даже если мне и удалось каким-то чудом убраться с места аварии незамеченным, то об этом происшествии уж точно напишет местная «Индепендент». И я стал ждать появления мистера Харриса, лысеющего почтальона, который работал в нашем квартале на тот момент уже едва ли не три десятка гребанных лет.

К моменту, когда закончилась и эта бутылка скотча, солнце уже восходило на горизонте. Я был и рад этому, и одновременно не рад. Думаю, вы понимаете, насколько противоречивые во мне тогда бушевали чувства. Сравнить их можно было разве что только с каким-нибудь портативным обогревателем, который берут и запихивают в морозилку. Так сказать, чтобы посмотреть в результате «кто кого». Неразумно и глупо, но так уж оно иногда в жизни происходит.

Наконец, калитка нашего с Вики двора звонко клацнула (часы к тому моменту показывали уже шесть пятьдесят восемь утра) и стало ясно, что мистер Харрис, наконец, осчастливил нас с супругой своим визитом. Кстати, Вики тогда все же удалось заснуть, представляете? Я уж конечно не знаю, какие сны ей в ту ночь снились (в те полночи, если быть точным), но факт остается фактом.

Выскочив на крыльцо, я спешно сгреб в охапку всю корреспонденцию (отчетливо помню, что вместе с вожделенной «Индепендент» в то утро почтальон принес нам журнал «Кол» с какой-то полуобнаженной красавицей на обложке, счета за электричество и телефон и, наконец, газету «Флора и фауна планеты», которую я даже и не знаю, зачем мы с Вики в то время выписывали), а затем, воровато осмотревшись по сторонам — скорее для того, чтобы удостовериться в отсутствии поблизости полицейского автомобиля, присматривающего за мной, нежели с чем-либо иным — я возвратился обратно в дом.

Ничего, кроме «Индепендента» меня в тот момент не интересовало.

Я просмотрел газету страница за страницей. Не отыскав глазами абсолютно никакой информации о том, что вчера вечером на шоссе в районе города под названием «Глухомань» какой-то мерзавец насмерть сбил маленькую девочку, решил проверить все еще один раз.

А потом еще один.

И еще один…

Это было просто какое-то безумие.

Я все задавался вопросом: как такое возможно, ведь я совершенно отчетливо помнил сам момент столкновения. Сначала загадочная тень в переулке справа, потом гулкий стук о передний бампер старого мустанга, а после, словно вишенка на любимом кремовом пирожном, — труп девочки. Скажите на милость, разве такое может привидеться?

Отбросив газеты и счета в сторону, я нервно плюхнулся на мягкое кресло в гостиной и…просто лишь стал ждать пробуждения Вики. Вы, разумеется, можете сейчас упрекнуть меня в малодушии, неспособности самому решать тяжелые задачи и принимать важные решения, но, смею вас заверить, таков уж был Питер-мать-его-Чэдвик, образца тысяча девятьсот девяносто пятого года.

Все то время, что ждал, я очень нервничал. В какой-то момент даже принялся было считать буквы, которые, собираясь сначала в слова, затем в предложения, и уже потом — в абзацы (большие и маленькие), составляли какую-то не шибко занимательную статью, типа использования хозяйственного мыла не по назначению. Могу себе представить, в каком именно русле потекли сейчас ваши мысли. Как оказалось несколько минут спустя, предложений этих в статье было сто тридцать три (должно быть, авторы ее основательно подготовились, собирая материал и готовя его к печати), тогда как абзацев — всего лишь четыре. Мало это или много, я не знаю, но отнюдь не подобные вопросы занимали меня в тот момент. Вы ведь понимаете?

Вики проснулась немногим позже своего обычного времени, но я ее в этом не винил. В конце концов, каждый из нас совершенно по-разному реагирует на стресс, а значит и совершенно различное количество времени нам необходимо для того, чтобы с ним совладать.

— Ты спал? — спросила она, хоть и заранее знала ответ. Он был буквально написан у меня на лбу.

Я виновато поерзал в кресле, а затем кивком указал Вики на утреннюю почту. После всего этого как раз и озвучил идею касательного того, чтобы прибегнуть к помощи Николаса Флечли.

* * *

Думается мне, сейчас я должен вам еще кое о чем поведать.

Вы уже наверняка задались вопросом, а как произошло так, что девочка Монтана, которой на момент первой встречи со мной было лет пять, оказалась такого же возраста и много лет спустя, когда угодила под колеса моего автомобиля?

Спешу вас заверить, ответа на него у меня нет. Как не было его и у Вики, и до сих пор нет у Николаса Флечли. Мы втроем никогда так и не отыскали его, хоть и очень пытались, уж вы мне сейчас поверьте.

После долгого и напряженного совещания в то самое утро после всего произошедшего (если только весь тот процесс можно было ознаменовать безобидным словом «совещание»), Николас, я и прекрасная Вики, наконец, постановили, что нам обязательно следует еще раз прокатиться в «Глухомань» и все там хорошенечко осмотреть. Подозреваю, вас не слишком удивит сейчас тот факт, что я напрочь отказался от поездки туда, хоть и полностью поддержал выдвинутую присяжными идею. Трения на этот счет не продлились слишком долго (вероятно, на тот момент испуг все еще выводил на моем лице карандашом свои страшные узоры) и уже спустя десять минут Николас и Вики отбыли в автомобиле частного детектива на место происшествия. Помню, я тогда еще подумал, что если воротятся быстро — все это и вправду окажется каким-то бредом, если же задержатся — очень нерадостное будущее будет ожидать нас с Вики в ближайшие лет десять.

К собственному стыду (а человек, который все на свете и всегда считает, просто обязан в такие моменты чувствовать стыд), я не взглянул тогда на часы, а значит и не мог совершенно точно знать, сколько именно по времени двое отсутствовали. Но зато когда Вики и Николас, наконец, возвратились обратно, то, что они мне сообщили, было попросту невероятным.

— Старичок, а не водишь ли ты нас сейчас за нос? — не скажу, что голос Николаса в тот момент звучал очень уж жизнерадостно, но веселые ноты все же то тут, то там проскакивали в нем. Наверное, для частного сыска это вполне себе приемлемая практика.

Я оторопел.

— Что?

Теперь в разговор встряла уже Вики.

— Нет там никакой аварии. Наверное, и не было никогда. По крайней мере, — тут она несколько покосилась в сторону Николаса, прикрыв один глаз, — лет этак пятьдесят.

Я взъерошил ладонью волосы.

— И что это значит?

— Тащи пиво, — теперь Николас уже откровенно хохотал мне в лицо. — Сейчас обо всем тебе расскажу.

И рассказал. Действительно, обо всем.

— Мы приехали туда и совершенно ничего не увидели, представляешь? — мы расположились в гостиной и частный сыщик, потягивая холодное пиво, по-хозяйски развалившись в кресле, важно закинул ногу на ногу. — Прокатились по кварталу взад-вперед несколько раз. Для надежности, понимаешь?

Я лишь молча кивнул головой в знак согласия.

— Извини, если позарились на твой талант, — тут Николас ловко подмигнул мне правым глазом, — но по обе стороны автодороги насчитали более пятидесяти домиков. Лачуг, если выразиться точнее.

— И?

Я чувствовал сухость во рту, но все же не хотел тратить время на поход к холодильнику за выпивкой.

— И автодорога эта, черт бы ее побрал, совершенно пустынна, на ней нет ни единого пятнышка, — Николас сделал большой глоток, а затем, явно довольный собой, облизал пухлые губы. — Ничего, старичок. Абсолютно ничего. Признаюсь, неплохо же ты нас с Вики обул.

Я вылупил глаза и поинтересовался, а не могли ли они поехать куда-нибудь не туда? Или, быть может, что-то где-то там недосмотреть?

— Ты забываешься, Пит, — выражение лица Николаса вдруг стало серьезным. — Мне бы такие оплошности обходились слишком дорого, если бы случались. Так что увы, все точно и ошибок никаких быть не может. Я верю в то, что у тебя что-то там стряслось с колодкой и ты оттащил свое авто в ремонт к педерасту Шлифену, я верю так же и в то, что он одолжил тебе в недолгое пользование свой старый мустанг. Черт возьми, я даже верю, что после всего этого ты поехал домой именно по «Глухомани»! Но, извини, я не верю в то, что ты там кого-нибудь сшиб.

Я облизал губы. Почувствовал, что успокаиваюсь, хоть по-прежнему и не знал, что себе думать.

— А что, если к этому времени там уже все убрали, а тело увезли?

Этот вопрос я адресовал, разумеется, Николасу, но ответила на него Вики.

— Дурачок, там совершенно никакого движения, — сообщила она. — Ни-ка-ко-го, понимаешь? Ни смотанной полицейской ленты, которой обычно ограждают места преступлений, ни репортерских машин, хозяева которых «ненадолго задержались на месте, чтобы еще немного поснимать». Черт возьми, нигде даже нет отпечатков протекторов какой-нибудь случайной машины, которая могла бы съехать с шоссе, пропуская к убитой девочке карету скорой помощи.

Я уронил голову в ладони и заплакал. Наверное, то были мои первые слезы за последние лет пять. Признаюсь, никогда не был плаксой.

Вики подошла ко мне и ласково пригладила ладонью по загривку.

— Дорогой, все ведь хорошо, ты чего разревелся?

Я, помнится, хотел произнести ей что-то в ответ, но слезы, лившиеся из меня в тот момент, спутали все мысли в голове. Я ясно понимал одно: все, о чем говорят сейчас Николас и моя жена — правда. От первого и до последнего слова. И у меня нет абсолютно никаких причин, чтобы не верить им. Все вопросы (кроме одного, но о нем позже) ушли для меня в тот момент на задний план. Черт возьми, я даже перестал считать себя убийцей!

— Вики, оставь его, — Николас допил пиво, после чего поднялся на ноги. — Просто существуют иногда такие слезы, которые во что бы то ни стало обязательно нужно из себя вылить. И плевать на то, есть ли кто-нибудь поблизости или нет. Держу пари, твой благоверный до этого самого момента считал себя убийцей.

Я все не поднимал головы, а потому и не мог увидеть, с каким именно выражением на лице Ник это проговорил, а Вики услышала. Думаю, даже если в тот момент оба они светились от счастья (или хотя бы от огромного облегчения), мне сейчас совершенно не в чем их обвинять.

— Не проводи меня, Ви, — частный сыщик потер ладонью о ладонь (я услышал это совершенно отчетливо), после чего застучал своими мужицкими каблуками по полу нашего с женой дома. — Когда немного успокоится, скажи, что я не в обиде на него. Это большой талант, таким вот образом разыгрывать людей, а потом еще и разреветься, будто бы тебя собираются кастрировать.

С этим он отбыл.

Вики, как того и просил Ник, не стала его провожать. Лишь только стояла возле меня, все так же гладя ладонью по загривку, и вместе со мной слушала, как сначала захлопывается наша входная дверь, затем заводится двигатель бъюика Николаса, а после — как шуршат резиной по нашей подъездной дорожке, вымощенной гравием, его колеса.

— Теперь-то ты доволен? — спросила жена, как только я, несколько придя в себя, поднял голову. — Зачем все это вообще было нужно?

Я не помню, что точно произнес тогда Вики в ответ, но абсолютно уверен на предмет того, что тем разговором вся эта история и закончилась. Но лишь для Вики и Ника.

Не для меня.

* * *

Август я провел, что называется, в трудах и заботах. Дважды (седьмого и восемнадцатого числа) летал по работе в Такому, раза четыре мне приходилось объезжать округ, подыскивая подходящее место для постройки компанией мистера Томпсона большого гаража для трех ее грузовиков, не так давно полученных в бессрочное пользование от соответствующего департамента муниципалитета (пошлите меня к черту, если сейчас скажу, что всем этим должен заниматься именно старший менеджер), а потом, в самом конце последнего месяца лета того года, мне даже дали два дня оплачиваемого отпуска, вы представляете?

Тем проклятым днем вновь оказался четверг.

Вы уже сообразили, что именно я хотел сообщить вам своим предыдущим предложением?

Да-да, сообразили. Я даже слышу сейчас ваши гневные окрики по этому поводу, означающие лишь только то, что я уже порядком надоел вам своими подобными пресными фразочками. Но что поделать, видать, такова уж моя манера изложения истории в письменном виде.

Я продолжу.

В тот четверг (двадцать шестого августа) мистер Томпсон лично подошел к моему столу и доложил, что за отменно проделанную работу (успех в Такоме и приобретение земли под гаражи невдалеке за городом) он не хотел бы видеть меня у себя в офисе (именно так старик тогда и выразился, избежал стандартного и уже даже тогда заезженного до дыр выражения «вам полагается коротенький отпуск на два дня») на завтрашний день (то есть, в пятницу), а затем еще и на следующий после уик-энда (разумеется, понедельник).

— И еще, Пит, — он по-отцовски прихлопнул меня по правому плечу, уже явно намереваясь возвратиться обратно в свой кабинет. — Хорошенечко выспись, ведь для всех нас этот месяц выдался напряженным, а для тебя так и тем более.

Я искренне поблагодарил шефа за заботу и пообещал, что непременно проведу это время с огромной пользой для себя (говоря так, я уже примерно знал, чем именно займусь в этот свой так внезапно подвернувшийся коротенький отпуск) и, конечно же, торжественно пообещал начальству выспаться.

Сон.

Всего лишь три маленькие буквы, а столько в них всего, ведь правда? Надеюсь, среди вас нет таких, кто был бы к нему равнодушным?

Теперь расскажу вам о том, что именно я делал в те выходные для себя пятницу, субботу, воскресенье, а затем еще и понедельник.

По счастливому стечению обстоятельств (говоря так, я, конечно же, утрирую) на тот уик-энд Вики внезапно укатила к сестре Мириам в Луисвилл, невзначай бросив на прощание, что воротится обратно никак не раньше вторника.

— И не скучай тут без меня, сладенький, — огонек в ее взгляде все разгорался и разгорался на протяжении того времени, что она пристально смотрела на меня. — Эти дни пролетят очень быстро. Не успеешь и глазом моргнуть.

Тут она все же не блеснула оригинальностью мысли, но я этого от нее, признаться, и не ожидал. Наверное, и я подберу сейчас не совсем удачное выражение, если скажу, что укатила в гости моя дорогая женушка тогда как нельзя кстати, но так уж оно на самом деле и оказалось. И вы сейчас поймете в чем тут все дело.

Газета «Теперь вы это видели» издавалась в соседнем округе Морроу с двадцатых годов прошлого тысячелетия. Я прикупил один из ее номеров как раз во время своего визита туда, когда по делам компании ездил в Джинстоун. Обошлась она мне всего лишь в несколько паршивых баксов, но я, конечно же, их тогда не считал. В широком смысле этого слова. Понимаете?

Как только за Вики закрылась дверь, я двинулся в кладовку и достал из полки, где также хранил и устаревшие копии всех финансовых отчетов моей компании (да-да, я всегда страховал сам себя; ко мне никогда в жизни нельзя было применить выражение, которое сегодня звучало бы не иначе, как «бухгалтер год работает, а потом три года сидит»), именно тот самый выпуск джинстоунской газеты. Вы можете спросить меня, откуда у них такое странное название — «Теперь вы это видели»? Тут, боюсь, ответ мой вам будет подобным вопросом: а разве ж я знаю?

Как сейчас помню, газета, купленная мною, состояла из тринадцати страниц. Печаталось в ней много всяческой чепухи, но среди нее я все же отыскал для себя нечто такое, что в конечном итоге заставило меня раскошелиться на несколько баксов. Это было самое обычное коротенькое объявление, помещенное на последней странице внизу. Именно в том месте, где в нынешних газетах обычно печатают либо некрологи, либо же какие-то глупые шуточки, типа: «А чего это вы не спрашиваете о том, как у меня дела? — Как у вас дела? — Ой, да и не спрашивайте!».

Текст объявления был примерно следующим:

«Частный детектив произведет независимое расследование и докопается до сути любого из дел. Пусть даже, если и очень запутанного. Мы работаем на совесть! Наш телефон 999-68-22. Звонить каждый день с восьми утра до пяти вечера, спрашивать Спайка».

Частный детектив Спайк.

Как вам такое понравится?

Я решил прибегнуть к помощи этого самого Спайка с двух причин. Первая: Питер Чэдвик той поры до сих пор не верил в то, что однажды вечером никого не сбивал мустангом на безлюдном шоссе в районе под названием «Глухомань». Вторая: раз ему (то есть, разумеется, мне) не поверили Ник и Вики (хоть я очень хорошо и понимал это их отношение ко всему случившемуся, как к какой-нибудь глупой шутке с моей стороны), то пусть во всем этом деле еще раз покопается человек посторонний. Понимаете, к чему я клоню? И это, разумеется, должна быть великая тайна, ведь мне казалось, что если о подобных моих движениях каким-то чудом разузнают Вики и Ник, то попросту сочтут меня сумасшедшим. И я, наверное, мог бы их понять. Случись это с кем-нибудь из них (не приведи Господи, конечно!), я бы и сам отнесся ко всему схожим образом.

Признаюсь, мне не особенно хотелось опять копаться в этом грязном белье памяти, называемом воспоминаниями. Мне просто лишь нужно было, чтобы частный детектив (именно частный, а не официальные власти; кем бы он в результате ни оказался, Спайком или кем-либо еще) добыл как можно больше информации о Диане и ее дочери, повстречавшихся мне однажды в супермаркете. Понимаете меня? За вознаграждением вопрос бы точно не стал, ведь деньги у меня были. В отличии от уверенности в том, что я не сумасшедший, раз все это со мной произошло.

Я не стал попусту тратить время, и сразу же позвонил в контору к Спайку. Ответили мне уже буквально после второго протяжного гудка, и разговор наш тогда продлился всего лишь каких-то пару минут. Вы думаете, это много? Спешу разубедить вас — нет. Двух минут (или около того) в подобных ситуациях почти всегда оказывается более чем достаточно. Подобные звонки (или, я бы даже ознаменовал их звоночками) сродни заказу проститутки по телефону. Вы никогда не осуществляли подобного? Собственно, я почему и привел вам сейчас все это в пример. Вы наверняка слышали выражение «приобрести кота в мешке», ведь правда? Тут была похожая ситуация. Как не знаешь, какую именно барышню тебе предоставят для оказания определенного количества любви (любви за деньги), так никогда не знаешь и о том, каким именно окажется человек, постучавший в твои двери для того, чтобы в чем-то для тебя разобраться. И пусть он гладко выбрит, и сорочка его аккуратно заправлена в брюки, все это никоим образом не выдает в нем идиота, ведь так?

Но да ладно мне с этим. С момента странного происшествия на вечернем шоссе в районе «Глухомань» к тому времени прошло уже немногим больше месяца, и я бы, наверное, не слишком опечалился, если бы и этот самый Спайк (идиот или нет, я тогда еще не знал) ничего путного для меня раздобыть не сумел. Я бы просто в очередной раз уяснил для себя, что странные вещи живут своей жизнью посреди нас и время от времени случаются. По своей ли прихоти, или же по прихоти природы или Бога, мне неизвестно, но так уж оно бывает. Понимаете, о чем речь?

Думаю, что все же понимаете. А раз так, значит мне пора заканчивать историю. Как ни странно, больше в ней никаких непредвиденных и неожиданных поворотов не произошло, никто не заболел, не умер, и никому даже в самом ее финале не пришлось вырывать беспокоящий зуб (но это уж если на самый крайний случай).

Последним, на чем остановлюсь и что расскажу вам, будет визит в мой дом все того же Спайка, который, как говорилось в объявлении «качественно докопается до сути дела». Это произошло спустя час после моего звонка в их таинственную контору (называлась она, как я узнал позже «Летящий Филин»), и, смею признать, все же несколько обнадежило меня.

Спайк этот оказался высоким, подтянутым молодым человеком, одетым в элегантный темный костюм и с миленьким пухлым коричневым чемоданчиком, зажатым в правой руке. Он дежурно улыбнулся мне, а затем без особого разрешения (я просто на тот момент еще не успел озвучить его) прошествовал в гостиную. Уселся в мягкое кресло, опустил чемоданчик на пол рядом и принялся внимательнейшим образом меня слушать. Почему-то не стал даже утруждать себя тем, чтобы вытащить на свет божий блокнот и хоть что-то в него для себя записать. Разумеется, из всего этого можно было сделать заключения, что у частного детектива из компании «Летящий Филин» отменная память, но я не хотел бы сейчас казаться вам столь категоричным. Быть может, назовете меня старомодным, потому как считаю важным рыть вглубь, а не вширь, но все же, позвольте вашему покорному слуге выразить сейчас свое скромное мнение о его едва ли не святой уверенности в том, что даже самый плохой на свете карандаш иногда оказывается лучше отменной памяти. Вы согласны со мной?

Как бы там ни было, я изложил всю суть своей необычной ситуации Спайку, а он меня выслушал. Не перебивал, не задавал никаких наводящих вопросов, и даже не пытался хоть что-нибудь уточнить. Просто лишь сидел и внимательно слушал. Должно быть, так себя не ведут даже отпетые заучки где-нибудь в университете, уровень IQ которых едва ли не соревнуется с подобным у старика Эйнштейна. Это, признаюсь, показалось мне настораживающим.

— У меня все, — я всмотрелся в лицо частного детектива, закончив рассказ на том месте, когда заплакал в присутствии Николаса и Вики. — Что вы скажете в связи с этим?

Он потер ладонью о ладонь (точно также делал и Ник; должно быть это какой-то особый жест у всех частных детективов мира), а затем поднялся на ноги. Что-то хрустнуло вдруг в его правом колене.

— Я вас выслушал, — доложил мне Спайк совершенно бесцветным голосом. — Вам нужно лишь как можно больше информации о Диане Аберфорт и ее маленькой дочери Монтане, правильно?

Я утвердительно кивнул головой.

— Это надо сделать очень быстро?

Я подумал, что подобный вопрос, слетевший с уст человека, пришедшего сюда на мне заработать, мог бы очень дорого ему обойтись.

— Чем скорее, тем лучше. Вы ведь настоящий профессионал.

Спайк улыбнулся.

— Тогда завтра в два пополудни я приду снова. Подобноевремя вас устроит?

Я уж конечно не стал отпираться.

— Более чем, уважаемый. Буду очень ждать.

Он пожал мне руку в прощальном жесте. Когда уже был у двери, обернулся и спросил:

— Зачем вам ворошить прошлое, мистер Чэдвик?

Я облизал губы.

— Хочу сам себе не казаться сумасшедшим идиотом, только и всего.

* * *

На следующий день он постучал в дверь нашего с Вики дома ровно в два пополудни. Идя открывать ему, я еще подумал было, что по этому человеку руководство нашего местного телеканала «ТV-8» вполне могло бы сверять время перед тем, как запускать в эфир очередной выпуск новостей.

— Добрый день, мистер Чэдвик, — от Спайка так и разило весельем. На тот момент я еще не понимал, с чем это могло бы быть связано. — Готовы услышать правду?

Как по мне, прозвучала последняя фраза частного детектива несколько громогласно. Можно было подумать, что за прошедшие сутки ему удалось рассекретить очередной заговор где-нибудь в Белом доме.

— С утра тщательно помыл уши теплой водой с мылом, — я не потрудился улыбнуться. — Говорите.

Он вновь без приглашения прошел в гостиную, сел в кресло и все так же поставил чемоданчик рядом с собой. Расстегнул верхнюю пуговицу сорочки.

— Можно воды, мистер Чэдвик?

Я сходил на кухню, открыл холодильник и принес ему пол литровую флягу газировки. Спайк щедро приложился к ней и за один большой глоток влил в себя едва ли не половину содержимого. Затем утер губы тыльной стороной ладони и несколько бестактно отрыгнул.

Я поморщился.

— Не разубеждайте меня в том, что свои уши с утра я мучил зря.

Он всмотрелся в мое лицо. Затем поставил флягу рядом со своим чемоданчиком и начал говорить.

— Это было не самое сложное из дел, которыми я когда-либо занимался, — Спайк нервно облизал губы. — Но эта его особенность (если тут можно так выразится) уж точно ни в коей мере не помешала ему стать самым необычным для вашего покорного слуги, смею заметить.

— Правда? — я вскинул бровь. — Что вы хотите сейчас этим сказать?

Он скрестил руки на груди. Несколько нахмурился.

— Диана Аберфорт и ее пятилетняя дочь Монтана живут совсем рядом. Улица Трех Тополей, дом двадцать восемь. Все это ни о чем вам не говорит, мистер Чэдвик?

— Я знаю улицу Трех Тополей, — я спохватился и глубоко вздохнул. — Это примерно в пяти кварталах отсюда.

Спайк самодовольно кивнул головой.

— Эту деталь я как раз-таки и хотел донести до вас в самую первую очередь, мистер Чэдвик. И еще. Смею заметить, с ними двумя все абсолютно в порядке.

Он потер ладонью о ладонь (впервые за время, что в тот день находился в моем доме), а затем вновь сложил руки на груди.

— О, как! — я всмотрелся в окно, располагавшееся сразу же за спиной гостя, выходящее на задний двор. Летом мы с Вики едва ли не целые сутки напролет (разумеется, если позволяла погода) держали его открытым и почти, что каждый божий день использовали в виде своего рода отправительного пункта: передавали через его проем на улицу и обратно бутылки с водой, если надо было полить на клумбе цветы, солнечные очки, когда Вики вдруг забывала их в доме, ну или же сквозь него проходил какой-нибудь чепчик, случайно оставленный мной в кабинете. — Полагаю, разговор наш будет долгим и мне прямо сейчас придется сбегать в уборную с тем, чтобы потом дослушать вас до конца?

Не скажу, что в тот момент я открыто насмехался с моего гостя (частного детектива, по имени Спайк), но все же в немалой степени не доверял ему. В какой-то момент даже начал было думать о том, что ту сотню баксов, которую он запросил за свои услуги, отдам без сожаления, лишь бы только мужчина с чемоданчиком в руке поскорее убирался из моего дома и уж конечно забыл сюда обратную дорогу.

— У вас проблемы с водопроводом? — Спайк был ненамного младше меня, но по тону, которым задал тогда этот вопрос, чувствовалось, что он очень внимательно да с пониманием отнесется к моему будущему ответу, каким бы тот, в конце концов, не оказался. Должно быть, лишь только для того, чтобы обезопасить себя лично от подобных проблем в будущем.

Я сгримасничал.

— Как только перевалило за сорок пять — тут тебе и привет простатит! Мочусь буквально на каждом шагу. Быть может, сваляю сейчас дурака, но чувствую себя, как какая-нибудь барышня на позднем сроке беременности. Все время, знаете ли, кажется, что сейчас у тебя случится самый настоящий потоп, а когда отходишь от унитаза, то понимаешь, что из твоего многострадального мочевого пузыря (уж точно видавшего виды) только что вылилась всего лишь ложка жидкости. И вот как тут, скажите на милость, не жаловаться на жизнь?

Спайк несколько мгновений лишь молча обдумывал услышанное, а потом все же вернулся к своему прежнему рассказу. Казалось, что и вовсе забыл о моих словах, касательно проблем возраста. Или просто лишь сделал вид (и это было бы гораздо логичнее в данной ситуации), что забыл об этом.

— Они перебрались туда весной прошлого года. До того жили где-то в Де-Мойне. Матери (то есть, разумеется, Диане Аберфорт) — тридцать восемь, по образованию она — швея, замужем была три раза и все три брака заканчивались разводом. Монтана (как вы понимаете, ее дочь) родилась четвертого сентября двенадцатого года и отцом ее является Клифф Мерфи, уроженец Спрингстина. Это маленький городок на самом севере страны, если вы вдруг не знали.

Я пожал плечами, после чего откровенно признался:

— Нет, не знал. Да и откуда? Северные ветры не лучшим образом сказываются на состоянии моих суставов. Мне не рекомендуется совать туда свой нос.

Спайк утвердительно кивнул.

— Скажите, вы точно хотите услышать сейчас все это до самого конца?

Я удивился.

— Что за вопросы?

Детектив облизал губы и всмотрелся в пол. Теперь он казался мне удрученным и…едва ли не окончательно поникшим. Думаю, вы поймете меня, если я употреблю сейчас это выражение.

— Что ж, тогда представим на секундочку, будто я никогда в своей жизни не слышал той фразы, которую вы произнесли в качестве ответа на мой вопрос вчера, когда я уже стоял у двери.

Я ни черта не понимал из того, о чем говорил в тот момент засранец ищейка, если он и вправду был таковым. Я имею в виду ищейку. На предмет того, что он застранец у меня тогда абсолютно никаких колебаний не возникло. Вот же умели (и умеют до сих пор, смею заметить!) эти бюрократы болтать своими языками без костей! Это просто какое-то безумство!

— Дело в том, мистер Чэдвик, что Диана Аберфорт (новая или старая, решать вам) со своей дочерью Монтаной уже пятьдесят лет, как официально мертвы.

Спайк говорил легко и непринужденно. Должно быть, к тому моменту он уже достаточно длительное количество времени проработал с людьми и знал во всем этом толк. Как бы то ни было, но я далеко не сразу уловил суть всего того, что этот человек вместил в свою последнюю фразу.

— Всякое в жизни бывает…

И вот именно тут меня как будто кто-то обухом топора по затылку огрел.

Что?

Мертвы?

Это что он такое сейчас говорит?

— Их тела летом шестьдесят седьмого нашли на заброшенном сеновале, принадлежавшем в то далекое время фермеру Дьюису из Омахи. Мать была изнасилована, дочь задушена. Я поднял подшивки старых газет, переговорил со старожилами, связался с коллегами из Небраски. Думаю, за телефонные разговоры вам придется все же несколько мне доплатить.

Я буквально пал в состояние ступора.

Это еще что за новости? Что несет сейчас этот мужчина, по-хозяйски развалившийся в кресле в моем доме и требующий дополнительной платы за телефонные расходы? Вот уж воспользовался услугами частного сыщика, ничего не скажешь!

Но Спайк, как оказалось, был далеко не глупым малым. Увидев на моем лице смятение, угрожавшее уже в самом скором времени перерасти в настоящий гнев, он лишь спешно вытащил из кармана пиджака дискету, опустил ее на маленький журнальный столик, стоявший рядом с креслом, после чего сразу же поднялся на ноги.

— Мистер Чэдвик, тут все, что вы просили, — он кивнул в сторону носителя. — Простите, но я не могу говорить об этом вслух. Будет лишь только одна просьба: потом обязательно выпишите мне чек и в самом ближайшем времени завезите его к нам в контору. А я пойду, думаю, мне здесь больше делать нечего. Отныне, смею заметить, вы в моих услугах не нуждаетесь. Всего хорошего. И простите, что заставил вас почувствовать себя сумасшедшим, ведь все это и вправду очень реально. А еще, быть может, страшно. Это то, что действительно может лишить человека рассудка.

Проговорив это, он ухватил свой пухлый чемоданчик, покорно кивнул на прощание и отбыл в неизвестном направлении.

А я остался стоять в гостиной, да непрестанно буравил взглядом лежавшую на столе дискету.

Несколько позже в тот день я все же сунул ее в соответствующий разъем компьютера и то, что увидел мгновение спустя, меня попросту изумило. На лбу сразу же выступил холодный пот, руки начали неимоверно трястись, словно я заболел какой-то тропической лихорадкой, а многострадальное сердце участило свой размеренный до того бег настолько, что пульс мой (если бы его в тот момент кто-нибудь попытался измерить) уж точно имел бы показатели, приближенные к отметке в сто двадцать ударов в минуту.

Думаю, вы мне не поверите, но таковыми уж были факты, и у меня нет всему этому никакого объяснения. Из наработок Спайка (а он трудился крайне быстро, собрал материал всего лишь за сутки, помните?) я узнал, что Диана Аберфорт и ее дочь действительно были убиты безумным фермером на отдаленной ферме в Омахе жарким летом шестьдесят седьмого. Миссис Аберфорт родилась 8 марта 1929 года, и на момент убийства ей исполнилось лишь только тридцать восемь. Ее дочь (та самая мерзкая девчушка, не любившая зефир и обожавшая печенье, которая попала однажды под колеса моего автомобиля, когда я вечером возвращался с работы домой) родилась весной шестьдесят второго. Фермер убийца безо всяких зазрений совести задушил ее, после чего лишь только вытер руки о полы старого халата (так я себе все это представляю) и ушел доить коров.

На дискете Спайка было много различных фотографий, статей из местных газет той поры (разумеется, в виде электронных их копий), и, что самое важное, снимков самих убитых. Именно взглянув на них, я как раз окончательно и сообразил для себя, что все то, что произошло — и вправду способно свести с ума. Абсолютно любого человека, не только лишь Питера Чэдвика, не верящего ни в какую мистику на свете.

Сразу же родился вопрос: как все это возможно? Впервые мать и дочь я повстречал в супермаркете в семьдесят третьем, помните? Если взять во внимание тот факт, что они умерли летом шестьдесят седьмого (как об этом говорил Спайк, и как тому почти поверил я), то получалось, что на тот момент они обе уже должны были гнить в земле едва ли не целых пятнадцать лет.

Занимательная арифметика получается, не правда ли?

В те выходные для себя пятницу и субботу я в полнейшем беспамятстве провалялся в нашей с Вики кровати, рядом с которой непрестанно стояла бутылка виски. Вы должны понимать, что абсолютно невозможно было тогда (для меня, по крайней мере) переварить всю эту информацию на трезвую голову. Вот потому и пил. А в воскресенье вечером все же несколько пришел в себя и решил на собственный страх и риск съездить на улицу Трех Тополей. Уверен, Спайк тоже бывал там, хоть мне об этом ничего и не сказал. Да и зачем? Быть может, то был и правильный поступок с его стороны, кто знает?

Часы в гостиной показывали без четверти пять, когда я поплелся в ванную. Встал по леденящий душ и тщательно смыл с себя все те чувства, с которыми боролся после того, как мой дом покинул частный детектив из агентства «Летящий Филин». Затем наспех вытерся полотенцем, оделся и вышел на улицу. Думаю, любимая Вики уж точно не пришла бы в восторг, завидь она меня тогда в подобном состоянии, но ведь ее рядом не было, и у меня была площадка, на которой можно было как следует разгуляться.

Несколько шатаясь, я вышел из дома, сел в отремонтированный к тому времени седан и выпхался на нем на дорогу. Переключил передачу и не спеша двинулся по указанному адресу. У меня не было особенного плана на тот вечер. Наверное, я просто лишь хотел убедиться в том, что новые (если их можно так назвать) Диана Аберфорт и ее дочь Монтана живут совсем рядом, и с девочкой все в полном порядке.

Выруливая на Сто семнадцатое шоссе, тянущееся параллельно злосчастному району «Глухомань», в котором я, к слову сказать, больше никогда так и не появился, я торжественно дал себе слово, что как только увижу, что с матерью и дочкой все в полном порядке, сразу же развернусь на сто восемьдесят градусов, произведу несколько протяжных гудков клаксоном, после чего уберусь восвояси и больше никогда в своей жизни не вспомню об их существовании. Если, конечно, удастся.

Вы видите, с каким именно сердцем я сейчас обо всем этом вам сообщаю? Быть может, подобная игра слов и кажется вам пресноватой, но вы уж не судите меня слишком строго за это. Смею заметить (могу даже положить руку на сердце, говоря так), все это я пишу сейчас совершенно искренне, а по моему скромному убеждению, искренность — лучшая в мире политика. И для нее уж точно не существует таких понятий, как пресность изложения сюжета или неполное насыщение рассказа событиями. Она меня простит, я в этом не сомневаюсь.

К нужному дому (а был он среднего достатка и я отметил это сразу; оказался чем-то средним между полноценной жилплощадью и каким-нибудь трейлером, которые богатенькие дяди и тети в наше время сплошь и рядом используют для воскресных пикников) я подкатил в десять минут шестого вечера. Лужайка была аккуратно подстрижена (видать, здесь так же имелся свой малыш Дек, который регулярно за очень символическую плату подстригал хозяйские газоны), а несколько сбоку от входной двери, прикрепленная к толстой ветке дуба, болталась из стороны в сторону добротная качеля.

Я выключил зажигание и принялся ждать. Помню, еще подумал в тот момент, что все это — самый настоящий вздор, мне следовало бы сразу послать слащавого детектива Спайка куда подальше, и дело с концом. Как минимум, не пришлось бы в этот вечер находится здесь и, словно бы какому-нибудь прыщавому подростку, караулить в окно автомобиля за матерью и дочкой.

Понимаете, к чему я клоню?

Некоторое время спустя небеса все же сжалились надо мной, и произошло самое интересное, на мой взгляд, событие.

Я потянулся рукой к дверце бардачка с тем, чтобы выудить оттуда носовой платок и вытереть им вволю пропитавшееся потом лицо, когда откуда-то из-за дома, весело подпрыгивая и что-то напевая себе поднос, выбежала девочка лет пяти, облачная в простое ситцевое синее платьице и с большим белым бантом, стягивающим на макушке ее густые каштановые волосы. Уже даже в этом возрасте (а было ей лет пять, не больше) она была красивой женщиной (быть может, все это и несколько кощунственно по отношению к ребенку, но я никак не могу подобрать сейчас иного определения), и в самом скором времени — лет этак через шесть — за ее внимание к себе абсолютно точно будут соревноваться едва ли не все соседские мальчишки.

Я узнал ее. Это определенно была Монтана. Та самая девочка, которую я повстречал когда-то давно в супермаркете, которую угостил печеньем (думаю, мать в тот день все же купила его для своей дочери на ту десятку, что я им оставил), и которая потом, много лет спустя, словно бы в благодарность за все это каким-то поистине фантастическим образом угодила под колеса моего автомобиля.

Наблюдая за девочкой, я тяжело выдохнул. Закрыл на мгновение глаза. Алкоголь, который к тому моменту все еще курсировал по моим венам, молотом стучал где-то в затылке, вызывая дикое желание сделать спасительный глоток холодной воды. Но я не обращал на это внимания. Все думал: как это возможно, чтобы я сначала сшиб девочку на дороге автомобилем, а затем, много лет спустя вновь встретил ее в том же самом возрасте едва ли не у себя под носом прыгающей, скачущей и попросту радующейся жизни? Еще помню, что в тот момент не вспоминал тех Диану и Монтану, которых убил фермер в Омахе. Счел это каким-нибудь нелепым совпадением. Засранец Спайк, проведя свое расследование, откопал что-то такое, что попросту спутало сейчас все мои карты и гореть ему за это в аду.

— Боже мой, я схожу с ума, — я вытер лицо ладонями (в тот вечерний час носовому платку так и не посчастливилось быть извлеченным мною из бардачка автомобиля), после чего вновь принялся наблюдать за играющей невдалеке девочкой.

Вот она подбежала к качели, задорно и ловко запрыгнула на нее и начала не спеша раскачиваться взад-вперед, словно собиралась взлететь на Луну. Где-то залаял пес. Не со зла, а как бы призывая кого-нибудь (быть может, своего, пузатого хозяина, попивающего пиво где-нибудь на веранде) поиграть с ним. Жизнь, в общем-то, шла своим размеренным чередом, но именно в тот момент мимо меня проходила стороной. На короткое мгновение я даже почувствовал, что сейчас как никогда прежде лишний на этой планете. Всем этим людям (даже не беря во внимание странных мать и дочь, огромным пятном, которое никогда и никак нельзя будет отстирать, въевшихся в мой мозг) абсолютно наплевать на какого-то там полупьяного Пита Чэдвика, который в данный момент сидит в своем авто и, словно последний маньяк, в предвечерние часы пристально наблюдает за играющейся на лужайке девочкой.

Ну не глупо ли все это, друзья мои?

Минуты три спустя из дома вышла мать девочки и с улыбкой позвала Монтану ужинать. Теперь на ней были короткие белые шорты и зеленая безрукавка, которые, в общем-то, как нельзя кстати пришлись к ее аппетитной фигурке. И вновь я узнал ее. Конечно, это была Диана. Та самая мать девочки, которая когда-то давно, отказывалась брать из моих рук паршивую десятку с тем, чтобы купить своей дочери вожделенную пачку печенья.

— Заводи свою груду металлолома и катись отсюда ко всем чертям, — я услышал собственный голос и подпрыгнул на мягком водительском кресле. Он порядком напугал меня. Признаюсь честно, еще никогда он не звучал у меня столь обреченно и безрадостно, как это случилось тогда. Даже в моменты всех моих сильнейших простуд и, чего там греха таить, похмелий (а бывало и такое!), он не был столь мертвым.

И я не стал противиться собственному существу. Просто лишь завел двигатель, переключил передачу и осторожно покатил домой. Еще помню как, отъезжая, на ходу выплюнул на асфальт сгусток тягучей слюны, словно бы противостоя таким вот образом (единственным, доступным для себя способом) какой-то зловещей системе, свалившейся вдруг на мои плечи.

Добравшись до центра города, я заехал в лавку под названием «Все и недорого», где купил три бутылки самого дешевого виски и банку кофе. Расплатился наличкой.

Вернувшись домой, загнал старушку в гараж, вошел в дом и запер в нем все на свете двери. Закинул спиртное охлаждаться в холодильник. Пока это с ним происходило (я не верил в то, что виски простоит там слишком долго), отнес кофе на кухню, попутно проверив на столе в гостиной автоответчик. Было сообщение от Вики и я, пока был еще не совсем пьян, решил связаться с ней.

Славным получился тот разговор.

Говоря так, я сейчас лишь широко усмехаюсь, да хлопаю сам себя по макушке. Под определением «славный» я имею в виду «короткий». Жена в тот вечер лишь поинтересовалась на счет того, как идут у меня дела, строго-настрого приказала не забыть в понедельник с утра, как только проснусь, вытащить из морозилки кусок мяса и быть готовым к тому, что во вторник на обед у нас будут умопомрачительно вкусные пельмени.

Отчетливо помню, что после того нашего разговора я вновь сходил в душ, а затем принялся за дело.

Надеюсь, вы поняли, что я сейчас имею в виду?

* * *

Вот и весь мой рассказ.

И не задавайте мне теперь абсолютно никаких вопросов в связи с его содержанием. Не потому, что я не люблю быть интервьюируемым, как модно сейчас выражаться, а лишь с тем, что у меня нет на большинство из них абсолютно никаких ответов. Лишь только пресные и притянутые за уши домыслы. Все то, что сейчас витает в ваших мыслях, точно также витает и в моих. Несколько, правда, притупленное временем (можно подумать, что оно лечит; как бы не так, ха-ха!), но витает, будьте уверены. С тех пор прошла уже целая уйма времени, и я, говоря так, уж точно не изобретаю велосипед.

Я не знаю, как дальше сложилась судьба частного детектива Спайка из агентства «Летящий Филин» (больше никогда в жизни не видел его, но за услуги все же рассчитался — просто лишь оставил выписанный на нужную сумму чек смазливой их секретарше, да с тем и отбыл), как абсолютно ничего мне неизвестно и о судьбах новых (разрешите все же называть теперь их именно так) Дианы Аберфорт и ее дочери Монтаны (иногда я, вопреки данного когда-то самому себе слова, все же прокатывался в район Трех Тополей, но, как ни старался, никогда и нигде их больше не повстречал). Зато мне уж совершенно точно известна судьба любимой жены Вики, которую вы, собственно, тоже уже знаете.

Итак, я остался совершенно один-одинешенек в этом мире, и со всей ответственностью могу заявить, что имею теперь полное право все это вам рассказать. У меня больное сердце, серьезные проблемы с мужским органом (начались они, как вы наверняка помните, еще до момента моего тесного сотрудничества со Спайком, и стартом их как раз и был простатит), но, смею заметить, все это не так уж и напрягает, когда ты один и когда тебе уже седьмой десяток.

Теперь я очень часто задумываюсь о смерти. Эти мысли с течением времени все же заменили для меня рассуждения о матери и дочке, но даже им оказалось не по силам полностью стереть их из памяти старика. Должно быть, этого не случится уже никогда.

Я не знаю, как правильно закончить этот свой рассказ, ведь так до сих пор и не набрался писательской мудрости. Кое-чему в процессе написания все же научился, но, разумеется, это капля в море.

Думаю, напоследок скажу вам, что завтра же с утра (а часы на столике возле меня показывают сейчас полпервого ночи) отправлюсь на Первое кладбище Святых Марка и Иова (как ни странно, в городе их два, в северной его части и в южной), и проведаю Вики. Не знаю, в тему ли буде сейчас, если я скажу о том, что чувствую, будто час мой уже близок и совсем скоро мы с ней вновь воссоединимся воедино, как в старые добрые времена, но эти слова все же ложатся на бумагу.

Помнится, однажды я где-то услышал мысль, будто бы для того, чтобы жили следующие, нужно умереть нынешним. Вы понимаете, о чем я? Честно признаюсь, меня все это ни в коей мере не занимает. Во всяком случае, теперь. Пусть только тот, кто придет когда-нибудь на мое место, проживет свою жизнь не зря и уж точно никогда не повстречает на своем пути какой-нибудь очередной девочки Монтаны, новой или старой — не важно.

Парень, не делай этот мир хуже, ладно?

Январь — февраль 2018.