For your family (СИ) [Лена Полярная] (fb2) читать онлайн

====== Зачем капитану такая большая квартира ======

– Крылья. Они – самое странное, что есть в человеческой анатомии. Люди были единственной крылатой расой, крылья были у всех людей, люди рождались и умирали крылатыми, и когда-то крылья казались даром богов, когда на Земле были огромные леса с деревьями, на которых люди вили огромные шалаши-гнёзда, где любили, рожали и растили детей, умирали и изобретали новые вещи. Они летали в девственных небесах, подставляя перья солнцу, издавали громкие крики и посвящали песни ветру, шумящему в перьях.

Позже леса стали мельчать и вырубаться на бытовые нужды, перья – исчезать с поверхности тела, в небо поднялись самолёты, чтобы летать на той высоте, где всякие крылья отнялись бы от холода и покрылись коркой льда, а ветер переломал бы их, точно засохшие ветки. Но крылья почему-то не исчезли. Так и болтались рудиментами, ненужными ошмётками на медленном, таранящем и безжалостном пути эволюционного процесса, но всё, треклятые, не могли отвалиться.

Человечество спустилось с деревьев, понастроило небоскрёбов и ракет, чуть не уничтожило само себя в трёх мировых войнах, одумалось, вышло в космос, исследовало приличный кусок галактики. Крылья продолжали задевать об дверные проёмы, затекали, мешались, заставляли кроить одежду с двумя замками-молниями на спине, которые ещё и застёгивать неудобно, чесались в самых труднодоступных местах, были уязвимы к сырости и экзопаразитам… ну ты понял, типа клещей, требовали кучи времени на чистку и отражали все эмоции человека, как странный такой датчик, топорщась перьями или раскрываясь в самых неподходящих местах.

Оказавшись на просторах космоса и выяснив, что крылатых в галактике не особо много, люди вдруг поняли, до чего же неудобны крылья. Стало с чем сравнить.

Но древний, густо покрытый перьями закон гласил, что самое страшное для человека – потерять крылья. Откуда этот закон? Почему все ему следуют? Почему Верховный совет не примет уже закон о добровольном избавлении от крыльев – это в наш-то двадцать третий век? Джим, ты меня вообще слушаешь? Для кого я тут, чёрт возьми, распинаюсь?

МакКой нахмурился и отставил стакан. Минуту назад в стакане красовался виски, а теперь там одиноко гремели кубики подтаявшего льда. Джим Кирк, ещё три минуты назад требовавший рассказать ему что-нибудь интересное, сложил голову на скрещенные руки и спал. Спал сладко, посапывая, улыбаясь и сплющивая щёку о грубую ткань серой форменки на рукаве. Его белоснежные крылья мерно подрагивали в такт дыханию.

Где-то под собственным локтем пропищал капитанский падд. МакКой толкнул его на центр стола и открыл входящее. Приказ.

Срочно явиться в адмиралтейство по важному вопросу. А они со Споком капитана сопровождать должны – вроде как чтоб не потерялся маленький.

Вот тебе на. И как раз когда они переправили личные вещи на корабль – полдня возни! – и Джим, страдалец, уснул, да так красиво, что трогать его совершенно не хочется.

– Чёрт знает что, – ругнулся Боунс, топорща перья и плеская себе ещё виски.

До вылета в пятилетку оставалось два дня.

– Они не посмеют, – неистовствовал Джим после того, как их вызывали на ковёр. – Нет. Ни за что. Это первая пятилетняя миссия в космосе, они же не хотят, чтобы мы возились с этой дрянью!

– Джим, мы в кафе, – спокойным голосом напомнил ему Спок.

Джим, кивнув, схватил салфетку и порвал её напополам.

Пару месяцев назад, после годового периода воскрешения и восстановления, его обрадовали новостью – отремонтированной Энтерпрайз доверена первая пятилетняя исследовательская миссия. Соответственно, выделяются ресурсы, должным образом оборудуется корабль – вооружение, лаборатории, всё такое. Спок тоже был доволен, хотя по нему и не понять. Боунс психовал… Но это как раз нормально, красота, Джим сразу же приступил к подготовке, заказал себе новенькие фиксаторы на крылья.

И вот сегодня. С утра. Вызов в адмиралтейство. Его, Спока и Боунса. И эти адмиральские жопы с лысеющими крыльями сообщают, что Хану промыли мозги, ещё раз промыли мозги, убрали жажду к захватам власти и поручают Джиму как эксперимент. Вернее, офицеру МакКою. Пусть, дескать, пока они в космосе (подальше от Земли), доктор его изучит, проверит на функциональность и пригодность к службе во Флоте. А заодно, ну просто попутно, от нечего делать, создаст на основе его крови пару-тройку сотен галлонов воскрешающей сыворотки. Об этом упоминалось вскользь, но кем надо быть, чтобы не понять такой толстый намёк?

Сразу после собрания Спок и Боунс утащили взбешённого Джима в кафе неподалёку от огромного адмиралтейского корпуса, где он и дал волю эмоциям. Да так дал, что к ним до сих пор ни одна официантка не подошла.

– Джим, крылья опусти, – МакКой скривился. – Раз этого отмороженного нам всё равно всучат, я всё-таки хочу выпить кофе, а не слушать твоё нытьё. К тому же, всучают его по большей части мне. Мне! Так что заткнись и не вякай.

– Ну и вали из кафе, потому что в ближайшее время я не заткнусь, – буркнул Джим, отбрасывая клочки салфетки. – И когда сваливать будешь, закажи мне попутно кофе с коньяком.

А он только-только поверил, что жизнь к нему передом повернулась. Энти вернули, миссию дали, Спок в последнее время весь из себя коммуникабельный. Не бывает, чтобы было хорошо и не стало вдруг херово.

Ладно хватит ныть и правда

Джим берёт себя в руки, даже находит силы очаровательно улыбнуться подошедшей-таки официантке и принять меню из её рук. Жизнь продолжается, друзья рядом, они в кафе с милейшими розовокрылыми официантками.

Спок, внимательно изучив меню, заказал зелёный чай, Боунс, покосившись на него одним глазом, сказал принести тоже зелёный. Спок напрягся. Верхние перья на крыльях встопорщились.

– А крылья крашеные, – шепнул МакКой Джиму, прикрывшись ладонью и глядя вслед официантке. Спок встопорщился ещё сильней. Фиксаторы в виде кожаных ремешков предупреждающе заскрипели.

– Генные модификации допускают розовый цвет, доктор.

– А я что, сказал, что не допускают? Бог мой, Спок, я сказал, что конкретно у этой девочки крылья крашеные. – МакКой прищурился. – А почему тебя это так волнует?

– Даже если и крашеные, мне нравится, – Джим, откинувшись на спинку стула, уставился в потолок. Шуршание споковых крыльев, норовящих развернуться в тесном пространстве кафешки, стало совсем уж отчётливым. То есть, это фиксаторы скрипели вполне отчётливо. И чего бесится, спрашивается? – Да и плевать. Всё равно сегодня вечером ещё вечеринка эта, будь она неладна... Кстати, Спок, ты там будешь?

Вечеринка по поводу отлёта в долгосрочную миссию по традиции устраивалась капитанами для своего экипажа, и Джиму пришлось через это пройти. Весь экипаж на неё собрать было нереально, поэтому приглашались главы отделов, те, кто наиболее отличился в предыдущих вылетах, и новички – для того чтобы легче влиться в коллектив и познакомиться со своими будущими командирами.

Итого народу набралось шестьдесят с лишним на капитанскую квартиру, и все они умудрились надраться за два часа. С какой радости, Боунс так и не понял, но лучше уж так, чем мрачнеть на полвечера, как Джим. Или как он сам. Перспектива курировать самого опасного преступника Земли его не радовала от слова «совсем». Поэтому он почти не пил.

Джим тоже не налегал особенно. Спок тут вовсе был для проформы и, как он сам выразился, «Терранцы в состоянии алкогольной интоксикации не способны адекватно оценивать свои поступки. Я обязан проследить за тем, чтобы ваше увеселительное мероприятие оставалось в приемлемых для общества рамках. Доктор». А вот остальные раздухарились кто во что горазд.

Кинсер стучал ложкой в большую тарелку и давал Скотти слушать остаточные вибрации. Сейчас они сидели в уголку с ещё одним психом-инженером и пьяно восхищались вибропроводимостью латуни.

Сулу демонстрировал хихикающей даме из научников приёмы фехтования. Вместо шпаги ему служила бутылка мудрёной формы. Что примечательно – не пустая, поскольку при особенно активных движениях из неё вылетало несколько капель чего-то там красного.

Чехов сидел тут же. На полу. Обставленный бутылками разноцветного пойла. Он смотрел на выкрутасы Сулу, периодически отпивал то из одной, то из другой, жаловался, что это не водка, и занюхивал крошечным солёным огурчиком. МакКою химики по секрету слили информацию, что Чехов мешает спирт с порошком для приготовления детской газировки – такой был популярен в конце двадцатого века.

– Гадость жуткая, – шепнула лейтенант Циммерман, прикрывшись ладонью, как будто кто-то мог их услышать за музыкой,– но забирает на раз-два.

Охранники, возглавляемые мистером Хендорффом (ну да, Джим, Кексиком), вели себя совсем странно. Они сбились в кучку и пытались петь а капелла, встряхивая полураскрытыми крыльями. Им тоненько подтягивала выхлебавшая бутыль забористого пойла Ухура. МакКой не переставал удивляться крепости её желудка. Эта удивительная леди пьянела очень медленно – и слава космосу, потому что во хмелю она начинала травить непристойные анекдоты, и всё-то на разных непонятных языках.

МакКой аккуратно обошёл поющих (из-за их крыльев гостиная казалась в два раза тесней), Кинсера (он разошёлся лупить по тарелке) и присел рядом с задумчивым Джимом на край пушистого ковра. Как раз и музыка стала потише.

– Чего загрустил, капитан?

– То есть предполагается, что я переставал грустить, да? – Джим со вздохом отставляет даже не ополовиненный стакан. – Чёрт. Из-за общения с гоблином начинаю сыпать логичными фразочками.

МакКой поискал глазами вышеупомянутого гоблина. Тот стоял у панорамного окна, разглядывая ночной Сан-Франциско. Можно было увидеть его отражение. И впервые, – впервые на памяти доктора – Спок был без крыльных фиксаторов вне зала для полётов и тренировочного. Наконец-то, маленький, а то аж жалко его.

– Может, оно и к лучшему, – сказал МакКой, размышляя, каково это – всю жизнь носить накрыльники. – Легче будет жить вместе.

– У нас смежные каюты. Не одна.

Джим прослеживает направление его взгляда, останавливается своим на гоблине. Сразу грустнеет. Едва заметно, но МакКой его слишком долго знает.

И склоняется ближе к капитанскому уху.

– Я не в том смысле, Джим. Что, неужели никто из вас двоих ещё не признался?

Джим только отмахивается, понижая голос.

– Боунс, это уже не смешно. Я тебя послушал, полгода к нему подкатывал, и хоть бы один просвет. Не сегодня.

– А-а-а, тебе просвет нужен? Ну, пацан, помочь не могу. Разве что Спок из ревности убьёт меня, и ты наконец прозреешь. Бутерброды в обозримой близости есть?

– Я приносил штук пять, но их уже нету, – Джим разводит руками. – Могу слетать, сам не отказался бы.

– Сиди, прижми перья. От голода не умру, – Боунс притягивает к себе оставленный капитаном коктейль. Судя по едко-зелёному цвету и запаху земляники с мятой, пробивающемуся через густой спиртовый дух, мешал Чехов.

Джим и сидит, изредка поглядывая на Спока в штатском. Ничего из ряда вон выходящего, чёрный свитер, тёмные простые джинсы. А Джим вытягивается в его сторону так, будто Спок невесть какую красоту на себя нацепил.

– А вас со Споком наш… новичок ещё сильней, чем меня, напрягает, – замечает не в тему.

Наступает очередь Боунса мрачнеть.

– Во-первых, он тебя убил. Ну или послужил косвенной причиной твоей смерти, неважно. А во-вторых, Джим, здесь сыграл роль размер крыльев.

Кирк, хмыкнув, улыбается и склоняет голову, побалтывая охристую жидкость в стакане.

– Крылья, надо же, – бормочет себе под нос. – Нормальные мужики хуями меряются.

Боунс вздохнул. Некоторые вещи капитану приходилось объяснять доходчиво и подробно, как дитю малому.

– Раз ты опустил наш разговор в такую плоскость… – МакКой повертел стакан с зелёнкой неизвестного происхождения. Глотнул. Гадость, права была Циммерман, зато гадость с мятой. – Будем исходить из конкретных данных. Представь, что у тебя самый-пресамый здоровый хуй на всём корабле. Причём об этом все знают и никто даже не пытается конкурировать. То есть, это истина в последней инстанции. Представил?

– Господи…

Джим, прыская, закрывает лицо ладонью. Смеётся беззвучно, зато прекрасно видно, как трясутся его плечи.

Кинсер с каким-то больным энтузиазмом застучал по тарелке.

Мимо пролетел чей-то носок.

– Ладно, – капитан выставляет руки вперёд. Всё ещё улыбается. – Убедил. У меня самый-пресамый огромный хуй.

МакКой глотнул ещё зелёнки. Забирало. Мимо пролетел второй носок, Джим поймал его на лету и кинул подбежавшему Сулу. Боунс успел заметить, что в носке что-то набито.

– Спасибо, капитан! – рулевой на бегу изящно поймал носок, дёрнул тёмным крылом и унёсся в сторону большой шумной компании на другой стороне зала.

– Как думаешь, во что играют? – спросил Джим.

– Да кто же их… А что в носке?

Кирк приподнял брови.

– Другие носки. Ну, на ощупь.

– Весьма остроумно. Ну так вот, возвращаясь к разговору…

– О Споке?

– О хуях. Ну и о Споке, конечно же. Итак, ты знаешь, что конкурировать с тобой может только один человек. И он тебе вдобавок сильно насолил в прошлом, – завернул ближе к конкретике МакКой. – Но он далеко, на своём корабле ты царь царей и всё это пустой звук. И тут, в один прекрасный день, этот конкурент вдруг оказывается на борту в качестве члена твоего экипажа… И ты понимаешь, что ошибался. Вы даже не конкуренты, а ты продул ему в длине… этак в полтора раза. И опять же, об этом все вокруг знают.

Джим продолжает улыбаться, но теперь задумчиво. Делает пару глотков из своего стакана.

– Хах, то есть, Спок, как обладатель самых больших крыльев… И тут Хан. Реально на хуи похоже…

Дошло, видать. Ну, в соображалке Джиму не откажешь. Со Споком в размере крыльев никто из землян соперничать не мог, он, вроде бы, даже входил в реестр людей с самым большим размахом крыльев в истории человечества, а других крылатых рас на корабле как-то не было. А вот Хан его обскакал, да не просто обскакал, а сантиметров на тридцать. А может и больше, Боунс точно не помнил.

Он хлебнул зелёной дряни в честь капитанского понимания.

– В общем, жди веселья, друг мой. Спок этого так не оставит.

– Кому веселье, а у кого коммандер – заносчивый и невыносимый сукин сын, – Джим поднимает стакан, смотря на Боунса сквозь просвет. – Как бы мне самому от них сбежать не захотелось.

Опять пролетает носок, после чего слышится оглушительный свист. Насколько МакКой помнил, так на корабле умел свистеть только Чехов.

Взгляд случайно ловит Спока. Стоящего спиной к ним прямо напротив. Смотрящего в окно Спока. Не сдвинувшегося… за последний час… даже на дюйм Спока. Соображается сложно, Боунс, оказывается, выхалкал зелёнку и уже пьян. Но то, что Спок уже час смотрит на город… А Джим час сидит вот тут на краю ковра…

При включённом свете.

– Ты чего? – встревоженный голос Кирка над ухом.

– Щас.

Стакан – на пол, ладонь – на капитанское плечо, самому – подняться. Джим, на которого оперлись, морщится.

– Готовься, – Боунс наклонился над ним, – ловить свой шанс. И не сходи с этого места, слышишь?

Высказавшись, почапал к Споку. Так и есть: свет гостиной мешал нормально рассмотреть что-либо за окном. А вот вся гостиная с гуляющими там отражалась прекрасно. В том числе и сидящий на ковре капитан.

– Любуетесь отражениями, коммандер? – вкрадчиво спросил МакКой, дойдя до Спока. Спок, отдёрнувшись от стекла, ощутимо вздрогнул крыльями. Вся огроменная чёрная масса перьев как будто резко вдохнула и зашелестела, приподнимаясь над его плечами.

– Да-да, коммандер. Или же вас волнует только одно отражение в этом стекле?

Джим наблюдает престранную картину. МакКой подходит к Споку, осматривает стекло вместе с ним, потом бросает пару слов. Крылья Спока вздрагивают, дыбясь перьями, после чего вулканец резко разворачивается и шагает к выходу.

Джим даже не успевает среагировать, только отставляет стакан и привстаёт с места – а МакКой уже тут, будто транспортировался. Тяжело плюхается на своё место, икает и выглядит неприлично довольным.

– Вот щас очень быстро, Джим, – подтягивает к себе стакан, – в окне не видно город, зато видно тебя. Намёк понял. А теперь марш за коммандером.

Ещё бы Джим не понял намёк – полгода таких намёков дожидается. Он кидается следом. Оказавшись на лестничной площадке (она в этих элитных высотках размером с хороший спортзал), Джим пытается догнать Спока – и всё безуспешно, собственной скорости хватает лишь на то, чтобы не позволить увеличиться расстоянию между ними.

– Спок! – кричит он, наконец, когда Спок практически долетает (не раскрывая крыльев) до лифта. Упустишь его – и пиши пропало.

Останавливается. Очень нехотя. И так же нехотя оборачивается. Джим с болью наблюдает, как он на секунду прикрывает глаза и насильно складывает за спиной встопорщенные крылья.

– Капитан?

– Джим.

Теперь можно убавить шаг, поэтому к Споку Джим подходит уже в обычном своём темпе.

– Я просил называть меня по имени в нерабочее время, – напоминает он вулканцу, становясь напротив.

Спок плавно сплетает пальцы опущенных рук. И стоит перед ним – чёрный, болезненно-строгий, безумно красивый… С расстёгнутой молнией на вороте свитера, обнажающей горло.

– Как вам будет удобней… Джим. У вас ко мне какое-то дело?

На него не смотрит. Чуть в сторону и вниз.

– О господи, Спок…

Джим, не осознавая своего движения, делает шаг вперёд. Теперь они стоят почти вплотную, и ноздри Кирка подрагивают в попытках уловить тонкий запах Спока: ментол, древесина и травы.

– Спок, почему ты… такой? – Джим понижает голос почти до шёпота. Он не решается коснуться вулканца – тот и так отшатнулся от него, и это почти невыносимо. – Спок, ты прекрасен, я голову теряю…

– Тому, что я «такой», как вы выразились, есть причина под названием «генотип», – Спок не отстраняется больше, тоже говорит тихо. И почему-то горько – или уже спьяну чудится. – Капит… Джим, я не уверен, что вам следует находиться тут.

– А я уверен. Спок, Сп…

Джим не знает, что делать. Ему хочется коснуться Спока – но это неприемлемо для вулканцев. Ему хочется говорить, и мысли путаются в голове как куски мягкой ваты – всё-таки виски возымел своё действие. И робость, чёртова робость, которая всегда сковывала его при попытках говорить со Споком на личные темы.

– Спок, ты смотрел на меня в отражении, – находится, наконец. И хочется приблизиться, снова ощутить запах вулканца – нельзя. Джим просто смотрит на него во все глаза. – А я все эти полгода… да ты заметил, наверное, Спок, ты же умный. Почему ты упрямишься? Почему отталкиваешь?

– Вы знаете причину. Если это вас успокоит, да, я наблюдал за вашим отражением.

Нереально долгую секунду Спок смотрит прямо на него – тёмные глаза мерцают, целая галактика звёздной глубины, – а затем быстро берёт его за руку, подносит к губам и оставляет на пальцах практически неощутимый поцелуй. Но всё существо несчастного пьяного капитана словно пронзает разрядом электричества. В груди растёт и вытесняет собой воздух огромное, сияющее, ослепительное, ликующее… чёрт знает что, от него хочется кричать, но не получается даже вдохнуть. Он теряет знание о том, как дышать и как существовать, не слышит, как подходит лифт, понятия не имеет, когда Спок успел его вызвать, и только смотрит на свои пальцы в его пальцах, на то, как Спок склоняется к их переплетению ещё раз… и выпускает его руку, отступая в раскрытые двери лифта.

– Спокойной ночи, Джим, – еле слышно говорит побледневший коммандер, и автоматические створки скрывают его за собой. Лифт тихо урчит, унося сквозь этажи вниз весь смысл.

– Не знаю я причины, – выдыхает Джим, когда к нему возвращается способность дышать.

Джим смылся за Споком, и МакКой вновь остался один на один с мрачными мыслями о Хане в переполненной капитанской гостиной.

Собравшиеся тем временем переставали играть и разбивались на более тесные группки. У большой авдазийской пальмы в горшке наигрывали на неком инопланетном струнном инструменте размером с коробку конфет, а сидящие кружком люди тихонько пели; на диване пили и обсуждали новый политический курс Федерации в отношении нейтральных колоний; парнишка из биологов уселся на перила лестницы, ведущей в верхнюю часть квартиры, и смотрел ночные новости на падде.

– Про наш завтрашний отлёт почти все каналы! – крикнул раз с лестницы, чем подал всё ещё бухающим идею для очередного тоста.

Одиноко валялся носок – тот самый, активно летавший по комнате полчаса назад.

Лейтенант Циммерман сидела и сосредоточенно мешала некую адскую алкогольную смесь в высокий пивной бокал. Рядом с ней пристроилась Ухура с таким же бокалом, но, в отличие от подруги, она-то пьяной совершенно не казалась. Задумчивой разве что.

У стены, уткнувшись лицом в грудь растерянного энсина, плакала девушка. Девушку МакКой не опознал, да и сложно по затылку человека опознавать, а энсин был из его – прислали на стажировку. Способный малый. Что у них там случилось…

Группка из четырёх стажёров – из научников и инженерного – под руководством Чепел разучивала вальс. Кристин хорошо танцевала, очень, здорово, что её таланты не пропадают даром.

Сулу, нисколько не пьяный, утащил Чехова от его коктейлей на кухню якобы за «чаем». МакКой, отхлебнув из стакана с минералкой, покачал головой: добром этот роман не закончится явно. Хотя бы потому, что начался он ещё в Академии с дикой влюблённости Пашки в старосту второго курса командного отделения, который был старше кудрявого на шесть лет, уже состоял в браке и имел среди своих кличку «боевая утка». Первое – за то, что был чемпионом Академии по каким-то там единоборствам, а второе – за ярко-сизые, блестящие полоски на тёмных крыльях. Такие бывают у диких селезней. Тогда Сулу на влюблённого Чехова внимания вообще не обращал, как и поначалу службы на корабле, но вот чуть позже… Ну да, во время годовой миссии с кем-то надо было трахаться. И не стыдно, надо же. Боунс досадливо фыркнул, вспомнив, как Чехов сам себя в грустную такую шутку называл «космической женой».

Ближе к бару собрался уютный кружок корабельных бухариков. Во главе – Скотти, он всегда такие мероприятия возглавляет, Кинсер, его правая рука, какой-то желтокрылый инженер. А, де Саль. Крылья чистого цыплячьего оттенка, но ни клочка пуха – в отличие от их бедового капитана. Скотти, начав вещать что-то про шотландский виски, принялся разливать по стопкам… да, точно, его.

МакКой поднялся, чтобы присоединиться. Главный инженер плохую выпивку не жаловал.

Скотти, понятно, его сразу заметил.

– О, МакКой, – он отсалютовал ему бутылкой. Крылья невнятного серо-чёрного цвета чуть встопорщились. – Правильно, к нам… давай. Порадуешь новостями?

МакКой водрузил свою старую задницу на свободный стул. Кивнул:

– Ну что я могу сказать, почки уже появились. Вчера во время заселения кают Пашка вокруг них кругаля выписывал. Ни на что не намекаю, но не нальёшь ли ты за старания великому садоводу?

– За такие-то новости, ха!

Скотти, как фокусник, выудил откуда-то чистую рюмку. Подул в неё, крякнул и налил щедро, до краёв. Чуть не расплескал, пока передавал, но МакКой вовремя подхватил. Нет, сэр, последнее, что у хирурга дрогнет – это рука. А шотландский скотч на родниковой воде – не то пойло, которое можно расплёскивать.

Желтокрылый де Саль тоже оживился. Значит, из посвящённых. А МакКой и не знал, что Скотти своего зама в это впутал.

– Господа, – сказал Боунс, поднимая рюмку повыше, – все мы приложили к этому проекту немало труда, терпения и обводных отчётных бумажек. Поэтому предлагаю выпить за нас и за то, чтобы наши кактусы плодились и размножались.

– И были здоровы, доктор, – вставил де Саль, подняв к потолку палец.

– Что за кактусы?

Нет, рука всё же не дрогнула, а сам МакКой – почти. К ним подошла Ухура, потягивая очередной (сколько она их выпила?) коктейль через трубочку и хитро глядя на компанию. На Скотти.

– Ну… эээ… Кактусы для исследования доктора. Они производят…

– Некоторые их виды, мисс Ухура, содержат нейрокардиогенные вещества, – подхватил МакКой. – Возможно, в будущем они помогут вылечить не одно разбитое – к сожалению, не в метафорическом смысле слова – сердце. Поживём – увидим.

И что ляпнул, – подумал про себя, но, собственно, не полезет же она проверять?

– Я тоже за это выпью.

Деловито втиснувшись между Скотти и де Салем, Ухура протянула свой бокал с многослойной цветастой жидкостью в стайку чинных рюмок хорошего шотландского виски. Скотти смотрел на это радужное чудовище среди своих дивных пташек с непередаваемым выражением лица. Кажется, он страдал.

– За кактусы, – ловко вывернулся из заминки де Саль.

– За кактусы, дорогой, – Ухура почокалась с теми, до кого доставала, и ловко опрокинула в себя полстакана коктейля.

Уходить из их компании она явно не собиралась. Приобняла желтокрылого, чмокнула в щёку и уставилась на Скотта с хитринкой в глазах.

– Ну и… эти ваши кактусы. Они в оранжерее?

Бедолага едва не подавился.

– Н-ны…совсем.

Кинсер беспокойно постучал ложечкой по стакану.

– Это скорее личный проект доктора, – к ним подошёл Чехов. Он был взлохмачен и улыбался, но Боунс с многолетней привычкой «старшего брата» увидел, что глаза у навигатора грустные. – Поэтому пока что у него в каюте. А мы все помогали.

– Дружная компания, – одобрила Ухура. Стала ещё хитрее. – Выбили себе оранжерею в каюте, даже не знала, что так можно. Ну-ка...

Она перегнулась назад и исчезла за крыльями Скотти. «Вернулась» с бутылкой мерцающего ликёра.

– Мы вообще дружные, – Чехов покосился на неё с подозрением и поставил рядом с рюмками бутылку ярко-зелёной бурды, от вида которой МакКою сделалось нехорошо.

– Кто-нибудь будет? – Ухура продемонстрировала всем бутылку.

– Я слишком стар для таких выкрутасов, как запивание горького сладким, – поспешил заверить МакКой. Рядом мялся де Саль.

– А я рискну, – заявил Пашка, протягивая ей кружку из-под чая.

– Запивать... чистейший шотландский виски... этим... – Скотти, бедолага, чуть не поперхнулся. И заработал скептический взгляд Нийоты.

– Скотти, ну при всём моём уважении, что в этом виски хорошего?

Чехов присвистнул, уважительно косясь на Ухуру. Он-то, положим, вообще считал, что с бабулиной брусничной настойкой ничего не сравнится, но сказать такое Скотти...

Спор между этими двумя разгорелся нешуточный. Нийота упирала в то, что выпивка должна приносить удовольствие, а какое удовольствие в виски, вкус которого не меняется столетиями? Скотти же упирал в душу напитка, его природность, качество, подтверждённое поколениями шотландцев. Их было даже интересно слушать.

МакКой и слушал, потягивая в промежутке минералку со льдом и размышляя почти философски, что любой алкогольный спор на корабле, как ни крути, всё равно выигрывает третья сторона: гипо с антипохмелином.

А значит, он сам, царь и бог медотсека.

К празднующим Джим вернулся мрачнее тучи – сразу пошёл в компашку к Боунсу и Павлу, распихал их, уселся.

Заметил, что в их тесной компании появилось новое лицо, которое Ухура.

Заметил, что эта самая Ухура, задрав точёный носик, длинно и забористо объясняет Скотту, чем плох шотландский виски.

Удивился храбрости... и, наверное, небольшому безумию этой женщины.

– Продинамили меня, – объяснил мрачно Боунсу. – Налей.

– Москва не сразу строилась, – влезает Чехов, уже изрядно бухой, и протягивает ему бутылку с зелёной… зелёным…

– Дело пацан говорит, – МакКой хлопает Джима по плечу. Подставляет Чехову стакан, куда тот плескает зелёнку.

– Чехов, ты задолбал, – Джим принюхивается. Мята, вроде. – То у тебя Москва не сразу строилась, то Саратов не сразу сгорел... Что за Саратов такой?

– Мифический город, который...

– Ну и зачем ты это спросил? – Это уже Боунс.

Кирк ухмыляется. Опрокидывает в себя стакан, морщится. Подмигивает МакКою.

– Чтобы отвлечь. Пока расскажет, пока к бухлу своему вернётся… А я его уже выпью, а Пашка?

Кудрявый решительно отбирает у него бутылку.

МакКой только вздыхает и ворчит что-то про «сопьюсь с вами».

– Битва алконавтов! – громко провозглашает Ухура. – Ваш виски против всего, что я найду в этом баре!

– Я сам не до конца знаю, что там можно найти, – бормочет Джим.

– Идёт! – не менее запальчиво отвечает ей Скотти.

Джим краем глаза замечает, как Кинсер, высовывающийся из-под локтя Скотти, неодобрительно качает головой.

Ну, всё равно Кинсера никто никогда не слушает – а зря, толковый малый.

Джим ещё поддаёт зелёной бурды. Чехов разливается про Волгоград... стоп, почему Волгоград?

МакКой смотрит за состязанием Скотти и Нийоты. Она замечательно держится, к слову. И если вспомнить, где именно Джим с ней встретился, как встретился, и сколько выпивки она при этом заказала...

Зелёная бурда оказывает на организм удивительный освежающий эффект. Джим нескоро замечает, что они с МакКоем сидят уже поодаль от толпы, собравшейся вокруг состязающихся, и медленно попивают, Джим – бурду, МакКой – виски. А Чехов ускакал принимать ставки на победу. Пока что большая часть была за Скотти.

Через полчаса толпа взревела. Скотти упал лицом на стойку. А Ухура с победным воплем взобралась на стул и залпом выпила последний стакан чего-то малинового.

– О-бал-деть, – прокомментировал ситуацию Джим. – Скотти продул в алкобитве.

– Космос мой, из чего сделана печень этой малышки? – пробормотал рядом Боунс, тоже явно впечатлённый.

– Не знаю, но мне нужен такой материал для обшивки...

Ухура же, спустившись со стула (и наобнимавшись со всеми желающими), пошатываясь, подходит к ним.

– Джим, – она полупадает на него, полуобнимает, – ты вс-таки... хорош... й. Кпитан.

– У-у-у, дорогая, тебе уже точно достаточно...

Джим похлопывает Ухуру по спине, чуть ниже оснований полураскрытых крыльев. От неё даже алкоголем не пахнет – пионом пахнет, лаванда немного, что-то терпкое ещё. А она доверительно шепчет ему на ухо:

– Джим, это... отойдём. Давай. Над... говорить хчу.

– Ради человека, перепившего моего инженера, что угодно.

Джим отцепляет её от себя – но не полностью. Их корабельной героине явно нужно крепкое плечо для опоры.

– Боунс, мы отойдём.

– Вы, главное, дойдите дотуда, куда отходить собрались, – напутствует доктор не без тревоги.

Где-то на заднем плане воет Павел. Мальчика подвела интуиция – ставил на Монтгомери.

Кирк с Ухурой отходят к стене. Недалеко – оказывается, зелёная бурда Чехова вполне себе бьёт по вестибулярке. Джим приваливается к стене спиной, Ухура, вяло подрагивая крыльями, обнимает его – со стороны должно смотреться странно.

– Пр… Спока, – она, мягко и пьяно улыбаясь, смотрит в его глаза.

– А что про Спока? – Джим напрягается. Слишком хорошо сейчас, не хочется возвращаться мыслями к тому, что… Спок.

– Каптан, он… не изменитс. Он… такой. Фиксаторы, логика. Стена. – Она чуть покачивается. Джим не сразу понимает, что это она не пьяно покачивается, а просто… для души. – Такой есть, таким будет.

Джим вспоминает – да, когда-то Спок и Ухура встречались. Недолго. Их разрыв был таким тихим и незаметным, что никто не знал, когда он вообще произошёл. Просто они перешли из состояния «встречаются» в состояние «не встречаются».

– Но я не хочу менять его, Нийота, – Джим приобнимает её за талию. А она грустнеет.

– Джм. Каптан. Его измент только чудо. А если вы не умеете творить чудса… не надо. Не тратьте силы. Бесплезно.

– Спасибо, Нийота, – Джим ласково гладит покачивающуюся девушку по спине. – Я серьёзно. Спасибо. Но я разберусь.

– Эх… Как хтите.

Она хлопает его по плечу, разрывает объятья. И уходит. По плавной синусоиде обратно к бару.

Гости угомонились – большая часть разошлась, штук двадцать рассредоточились по капитанским хоромам и уснули.

Ночь текла над Сан-Франциско – последняя ночь экипажа «Энтерпрайз» на Земле. В панорамное кухонное окно с блестящими занавесками из бусин преломлялся и бликами проникал свет ночного городского освещения. МакКой иногда ловил себя на том, что залипает на эти блики в гранёных бусинных нитках, пока на небольшой плитке по старинке шипел согревающийся чайник.

Чехов, уложив лохматую головушку на коробку с чаем-ассорти, сонно возил по столу пальцем, выписывая слово «Россия» на русском. Уж что-что, а это слово на экзотическом вымирающем русском языке Боунс выучил. Страна, где все крылья – золотые, а люди умеют изобретать всё на свете, даже вселенную.

Кирк сидел по другую сторону стола, подперев голову рукой, и тоже смотрел на бусинки. Слушал чайник, грустная пуховая капитанина.

– Слышь, – МакКой сказал это и сам удивился, насколько пьян. Без-бож-но. – Это… Ж-жим. Нах тебе такая кухня з…здоровая. И квартира к ней… тож. А?

– Ну типа... – он махнул рукой, чуть не снеся при этом вазу с печеньем, – летать.

– Типа ну… Это, ты ж тут не бываешь почти.

– Эх… – Джим вздыхает ну очень глубокомысленно, подперев ладонью подбородок. – Зато… вот как… придёшь. И лета-аешь…

– Ну и куда это всё? – МакКой морщится. – Ну… вот хоть…кухня. Огромная. Ну огрмная прст. Тут тебе хоть морг размещай… это…прозекторская. Студентов водить. У-у-у…

– Боунс… – сказал Кирк мечтательно-мечтательно, – иди в жопу. Заебал.

МакКой вздохнул. Этот спор, про размер квартиры, они с Кирком заводили не раз и не два. Да почти всё время, пока жили тут после выздоровления капитана.

– Да ладно вам, – тихо говорит Пашка. – Зато все поместились. Вот бы на корабле было куда летать.

– А я говрю… эт. Много. Пространства.

– В сам раз, – Кирк переводит взгляд на стену. – Я с детс… когда мелким был. Мечтал. Будет дом свой, большо-ой. И ни одной… свньи.

– При щщём тут свиньи, ты, пуховой…

– Ну-у-у, началось, – сказал Павел и перелёг на коробку другой щекой.

– А ты за свиньями ухажвал? – Кирк оживился, убрал руку из-под подбородка. Даже выпрямился. И глаза заблестели. – Жирные, вонюч-е, и не выспшься. Нет. У меня… никгда. Ни одной. Не буд-т. Ни одной свиньи.

– Да кто тебе предлагает… свиней? Никто, – МакКой потянулся и отключил засвистевший чайник. Сразу стало очень тихо.

– Эт пральна…

Кирк снова подпёр подбородок рукой. Уставился на то, как МакКой разливает чай.

– Пашк, чё, спишь? – подал голос неожиданно.

– С вами уснёшь, – огрызнулся Пашка низким голосом, и Боунс с лёгкой грустью вспомнил, как на первом курсе в академском общежитии мелкий четырнадцатилетний Чехов сворачивался на его кровати клубочком, укрываясь крылом, и засыпал, если случалось засидеться допоздна.

– Бросай ты своего этого, – Кирк остекленевшим взглядом провожает клубы пара над чайником. А голос почти трезвый. – Плохо тебе.

– Отстань. – Павел упёрся в коробку лбом. – Ой, то есть, простите, капитан. Отстаньте, пожалуйста.

– Па-ашка, ты н’кыроообке лежишь. А там чай, – сказал МакКой, который полностью поддерживал слова Кирка.

– Тебе двадцати нет, – продолжает Джим. – Ну мы ж пережваем. Тебе нужн... чтоб твой был. А не этот.

– Во-во, – МакКой смирился с тем, что чая он не дождётся, и подвинул к этим двоим по столу кружки с горячей водой. – Бросай этого хмыря.

– Но-о, он не хмырь, он мой рулевой, да ещё и лучший во Флоте, – Кирк погрозил пальцем, но Боунс не совсем понял, ему или холодильнику.

– Ок. Бросай его рулевого лучшего во Флоте хмыря, – поправился МакКой. Попытался взять в ладони чашку по привычке, но у Кирка, мать его, дома были только фарфоровые сервизы, и кипяток через тонюсенькие стенки обжигал руки.

– Ничего вы не понимаете, – буркнул Павел.

Плохо мальчику.

Боунс встретился взглядом с Кирком.

– Мы ж тоже были влюблены, – укорил капитан Пашку. – Я вот... щас. А ты ещ-що найдешь, кого… нужно…обя-за-тель-но.

– А если мне его нужно? – тихо и с каким-то надрывом сказал Чехов.

Установилось молчание. Пашка сопел в коробку, подрагивая крыльями, и блики от бусиничной Кирковой занавески светились на перьях и его кудряхах. Тоска, да и только. МакКой и хотел бы помочь чем-то этим двоим – да чем? Нечем. Свои крылья вон болят который день. Космос почуяли.

Он хлебнул горячую воду и обжёг язык. Отставил кружку. Перебрался ближе к Пашке, обнял его за худые плечи. Чуть выше крыльев.

– Ничего, утрясётся как-нибудь. Не обижайся.

Со второго бока к Павлу прилепился Кирк. Засопел солидарно.

– Завтра трудный день, – сказал так… со значением.

– Да уж, – прошелестел Пашка. – Ладно, я не сержусь. Хотя вы всё равно те ещё старые коз… ой, простите-простите, старшие офицеры.

Кирк и МакКой синхронно рассмеялись.

Потом они втроём немного помолчали, сидя вприлипку и уютно мешаясь друг другу крыльями. Каждый думал о предстоящей миссии – пять лет не видеть Землю, пять лет в космической пустоте…

Кажется, даже задремали слегка, или нет, в этих бликах и кухонном полумраке ничего непонятно.

– Слышь… Ж-жим… – МакКой разлепил глаза, внезапно, потому что ему в голову пришла мысль, новый, свеженький аргумент, – а всё-т’ки… нафига тебе такая большая квартира? Ну вот прст логически, взять те же вот эти бусы – хрусталь? Хрусталь. Скольк ты на них угрохал… а была б кухня-а-а меньше, и окно меньше, так и угрохал бы меньше, правильно же?..

====== Зачем вулканцу крылья ======

Хану оставили память. Он помнил, как очнулся от ледяного сна, пластические операции, работу на Маркуса, «Возмездие», драку с вулканцем. Но после долгой терапии, включавшей в себя сеансы гипноза и медикаментозную кому, ему уже не хотелось вернуть себе своих людей и построить с ними новый совершенный мир.

Этим утром его в последний раз прогнали по психотестам, выдали чёрную форму и в сопровождении семи охранников впервые за несколько месяцев вывели из здания тюрьмы. Им предстояло пройти в другой корпус, где был транспортаторный отсек. Оказавшись на свежем воздухе, Хан с наслаждением расправил плечи, с не меньшим наслаждением отметил, как напряглись охранники, привычно просчитал, сколькими способами на данный момент возможно освободиться и сбежать.

Чем его привлекала перспектива службы на Энтерпрайз – так это свободой. Космос, опасные миссии, сражения и вылазки – предвкушение будоражило кровь.

Перья слегка встопорщились, крылья, скованные фиксаторами, неприятно стянуло.

Охранники напряглись ещё сильнее. Один из них даже потянулся к оружию, вызвав у Хана только усмешку и совет для нервного юноши держать свои руки при себе.

– Я, конечно, не хочу тебя убивать, – вкрадчиво подытожил Хан, – но у меня остались мои рефлексы.

Путь до Энтерпрайз оказался приятным. Даже забавным. После материализации охранники с видимым облегчением передали его в руки капитана, старпома и главного медика в зале транспортации. Этих, кстати, сопровождало всего двое охранников – приятно, хотя и неожиданно.

Заметив на себе ненавидящий взгляд вулканца, Хан улыбнулся ему и чуть прищурился.

По перьям снова прошла сладкая волна предвкушения, отчего они слегка встопорщились.

Вулканец выпрямился, пытаясь уничтожить его взглядом.

– Прекратить. Обоим. – Капитан, закончив отсылать документы по приёму, отпустил охранников адмиралтейства. Они быстро исчезли на платформе в золотистых искрах.

– Позвольте обратить ваше внимание, капитан, на то, что я ничего не начинал, – процедил Спок сквозь зубы.

Капитан не обратил на него внимания, убрал падд в поясной футляр и отдал команду следовать за ним. Охранники заняли позиции позади Хана – за его левым и правым крылом.

– Скажите, коммандер, – Хану не хотелось позволять коммандеру успокоиться, – вы всегда носите фиксирующие накрыльники? Насколько я помню, в нашу… последнюю встречу вы были в них… пока ремни не лопнули.

Вулканец (единственный крылатый вулканец в своём роде, не так ли, коммандер?) горделиво вскинул подбородок и сделал вид, что игнорирует его.

Разумная позиция для того, ктоне желает обнаружить свою слабость.

– Как будущий член вашего экипажа, я должен быть заинтересован в функциональности каждого присутствующего на борту, – продолжил Хан, слегка растягивая гласные. Ему до дрожи в лопатках нравилось медленно, плавно закручивать тугую пружину вулканской вспыльчивости, выжидая, когда она развернётся и попытается дать ему по пальцам. – Накрыльники ухудшают кровообращение, пагубно влияют на суставы и рост перьев.

Верхние перья коммандера встопорщились. Ремешки заметно натянулись.

– Оу, коммандер, прошу прощения, – Хан улыбнулся. – Кажется, эта тема вам неприятна. Вы могли бы сказать.

Сзади его чувствительно шлёпнули чуть повыше сложенных крыльев. Таким жестом земляне успокаивали расшалившихся детишек. А через секунду в зоне видимости нарисовался до боли знакомый доктор. Тот самый, который бессовестно выкачивал из него литры крови.

– Коммандер с вами говорить не имеет права по протоколу, как и все остальные, – сказал ласково. – Пока не выяснится, что вы полностью безопасны для экипажа.

– Тем более. Как бесчестно с моей стороны задевать его, пока он не может ответить…

Заметив, как дрогнули пыльцы коммандера, явно движением к поясу, где висел фазер, Хан решил пока приостановиться. Всего понемногу. И удовольствия от игр с вулканцем, едва не размозжившим твою голову о кусок металла, тоже.

Голова у Джима не болела – слава Боунсу и его гипо. Но вот тяжесть неприятная присутствовала, несвежесть какая-то, будто бы даже помятость. Поэтому больше необходимого Джим старался не говорить. И не действовать.

Хана – новенького, как его предпочитал называть сам Джим – под конвоем ввели в медотсек, там подвели к двери с номером «19» (точно, это ж над ней МакКой работал весь позавчерашний день). У двери доктор остановился, ввёл в боковую панель сложный код, приложил ладонь, затем, издав тихий вздох (от которого его крылья встопорщились на верхушках) наклонился, чтобы встроенная система просканировала сетчатку.

Кстати, даже этот вздох был Джиму понятен. Противопохмельные гипо спасали от кучи похмельных бонусов, но вот при наклонах и резких движениях в висках всё равно начинало неприятно ныть.

Джиму даже пришла светлая мысль, что не стоило вчера так пить. Ладно бы просто в миссию отправлялись, но им ещё и Хана-новенького принимать.

Опять же, традиция.

«Доступ разрешён», – голосовое оповещение совпало с открытием дверных створок. МакКой вошёл и сделал приглашающий жест рукой.

– Входите, мистер Харрисон. Нам с вами предстоит провести в этом помещении много времени, так что советую запомнить обстановку снаружи. Для ностальгии.

Хана, издавшего тихий насмешливый звук, похожий на кошачье фырканье, ввели внутрь. Джим пробрался следом – из-за того, что они ведут опаснейшего преступника, угробившего Энти и едва не угробившего его самого, крылья капитана всё утро слегка топорщились. Несильно, но… то об косяк заденут, то ещё обо что-нибудь. Вот и сейчас они слегка застряли в проходе – слава богу, кто-то бережно придержал их ладонями, заставляя сложиться.

Не кто-то. Спок. Спок шёл позади капитана сейчас. Джим не оглянулся на него, хотя очень хотелось, но по перьям прошла лёгкая дрожь от прикосновения. Дыхание… не сбилось, нет.

С усилием взяв себя в руки, Джим прошёл внутрь и встал у стены.

– Капитан, – заговорил МакКой, уже подсоединявший датчики к лежащему на биокровати новичку, – охране здесь обязательно оставаться? Я уточняю на всякий случай, потому что по документам мой подопечный проходит как «пациент», а не как «содержащийся под стражей».

– В самом деле? – Харрисон приподнял голову, останавливая прозрачный взгляд на капитане. Раскаивающимся он не выглядел, даже наоборот. Он как будто забавлялся ситуацией, в которой оказался. – Так я пациент?

Ты наша головная боль

Не обращая внимания на высказывание Хана, Джим занялся отсылкой документов о его приёме в падде. Нечего его вниманием кормить.

– Мне будет спокойней, если первое время охрана будет тебя сопровождать, Боунс, – ответил МакКою, не поднимая глаз. – Пока ты лично не проведёшь пару психотестов на адекватность.

МакКой хмыкнул еле слышно. Он скомандовал Хану сесть и осторожно развернуть крылья так, чтобы они попали в контурные медицинские фиксаторы. Потом, кривя губы, корректировал на пульте состояние фиксаторов, чтобы они подстроились под размер.

Когда Хан раскрыл крылья, у Джима даже перехватило дыхание – он уверен, у остальных присутствующих тоже. Может, кроме доктора, тот особой впечатлительностью не отличался.

В комнате будто раскрылся огромный цветок иссиня-чёрной тьмы, поглощая стены, часть потолка, пола, скрывая за собой медицинское оборудование. Огромные, сильные, блестящие крылья. Джим смотрел на них, не меняя выражения лица, но в душе росло восхищение. Он любил крылья – их красоту, их мощь, а крылья Хана в избытке обладали и тем, и тем.

Измерив их, доктор, глядя на экран, констатировал «восемь и два», как нечто само собой разумеющееся, и слегка надавил на плечо Хана, заставляя его опять лечь.

Джим иногда просто поражался эстетическому пофигизму Боунса. Сам-то он, тихо сглотнув и уняв блеск в глазах, вернулся к документам. Чтоб не пялиться и не отвлекаться.

– Хорошо, Джим, пускай остаются. Просто я забочусь о создании доверительной и сензитивной для социальной адаптации среды. Всё, как нам приказано, – доктор разрушил всеобщее оцепенение, судя по шуршанию со стороны охранников.

Капитан поднял взгляд от документов и напоролся на улыбку Хана. Этот, похоже, вовсю наслаждался эффектом, который произвели его крылья на присутствующих. Улыбка зверя – вкрадчивая, опасная, с мягким прищуром жутковато-прозрачных глаз.

Внутренне собравшись (какие бы крылья ни были у этой заразы, он, в первую очередь, их головная боль), Джим подошёл к доку и протянул ему падд. Нужны были подписи. МакКой подписи подставил, и… резко развернул его к себе спиной, разводя крылья. Осмотрел – недовольно, Кирк спиной почувствовал. Помял основания крыльев, скрытые форменкой, узкий участок спины между ними.

– Джим, – зашипел тихо, – опять, чёрт тебя побери! Чтобы сегодня вечером у меня в каюте в восемь как штык! И со своей чесалкой!

– Ммм, а я-то думал, когда позовёшь, – отвечает капитан на той же громкости. Охранники этого не услышат точно.

Хан услышал. Посмотрел на них понимающим неподвижным взглядом.

А изменился ли он? Джим буквально кожей чувствовал опасность, исходящую от этого жуткого человека. Сверхчеловека.

– Свободен, – тихо говорит МакКой, отпуская капитана.

Джим проходит к двери мимо Спока, не смотря на того. И только оказавшись к нему спиной, вводит код выхода на панели, проводит необходимые процедуры опознания и командует следовать за ним.

Спок прекрасно видел, какими глазами Джим смотрел на крылья Хана.

Этого было достаточно. Пока они шли до лифта, который отвёз бы их на мостик – через пять минут сорок две секунды должен был прозвучать приказ о выходе «Энтерпрайз» из орбитального дока – Споку удалось восстановить эмоциональный контроль полностью. Фиксаторы надёжно удерживали крылья, и выдать его ничего не могло.

В лифте они встали плечом к плечу.

– Мостик, – скомандовал капитан. Двери лифта закрылись. Спок боковым взглядом видел, что его крылья пришли в растрёпанное состояние.

– Капитан, я напоминаю вам, что появление на мостике без крылофиксирующих устройств расценивается как несерьёзное нарушение делового этикета. Сегодня первый день миссии. Для многих людей это знаковая дата.

– Спок, я знаю своих людей. А мои люди знают, что у меня есть эмоции, – отреагировал капитан резко. Потом развернулся к панели и ударил кулаком по кнопке остановки лифта.

Развернулся к Споку. Крылья Джима, и без того слегка растрёпанные, встопорщились перьями.

– Спок, что вчера было?

– Смотря о чём вы говорите, капитан. – Спок сложил руки за спиной под крыльями.

– Ты сбежал. Поцеловал мои пальцы и сбежал. Не говори, что я всё неправильно понял.

Капитан, кажется, зол.

Но Спок смотрит прямо перед собой. Он не хочет видеть взъерошенные белые крылья.

– Я объяснил, что вместе мы быть не можем. Поцелуй был не более чем проявлением моей эмоциональной несдержанности, которую я продемонстрировал перед вами ввиду недостаточности самоконтроля.

– Этот поцелуй – лучшее, что я получил от тебя за все полгода – полгода! – которые добивался твоего внимания. Спок. – Голос капитана вдруг меняется. Становится мягче. – Спок, посмотри на меня. Я не кусаюсь.

– Вы думаете, я как домашнее животное, откликаюсь на частое повторение своего имени? – Спок оборачивается к нему. – Чего бы вы ни добивались от меня, я не сумею дать вам этого, капитан. Советую сосредоточиться на поиске другой, более подходящей вам цели.

– Это не гонка и не охота. Мне нужен ты. Тебе нужен я. В чём твоя проблема?

И делает шаг вперёд, заглядывая Споку в глаза. Прямо и открыто показывая свои чувства.

– Моя проблема за моей спиной, капитан. Вы тут ни при чём. Примите это как факт.

Спок протягивает руку поверх его плеча и возобновляет движение лифта.

– Спок, – капитан почти рычит, перехватывая его запястье поверх своего плеча и дёргает на себя. – Ты нам даже шанса не оставляешь.

Его пальцы горячие. Спок так ярко ощущает их хватку на своём прохладном запястье.

Люди горячей вулканцев.

Вулканцы не бывают крылатыми.

– До выхода из дока три минуты двенадцать секунд. Пять секунд до раскрытия двери, – Спок не пытается высвободиться, глядя в его нереально голубые глаза. Падая в его взгляд. – Нам надо быть на мостике.

– Так мы будем, правда? – его губы чуть дрогнули в улыбке. Он продолжил тише и ласковее, – ну почему ты сопротивляешься, я же…

Он не договорил. При звуке открывающейся двери Спок высвободил своё запястье, а капитан, сжав губы, первым вышел из лифта.

– Паш, может, не надо?

Ужин. Столовая. И Кирк сидит напротив Чехова, задумчиво глядящего на ещё одну рюмку водки перед собой. Сказал, что утром он, видать, переборщил, и имеет смысл найти оптимальную для себя дозу «подобного», чтобы лечить похмелье.

– Вы не понимаете, капитан, – Чехов безупречно придерживался субординации общения, стоило ступить на корабль, – я это в русской классике вычитал, а она – не врёт.

Он решительно опрокинул в себя рюмку, поморщился и быстро-быстро закинул в рот маленький маринованный огурчик.

Джим не сомневался в русской классике. Он сомневался в том, что Чехов протрезвеет нормально в ближайшие три дня с таким подходом к жизни.

– Будешь безостановочно бухать, лейтенант, сдам тебя Боунсу. А уж он-то из тебя все перья вытрясет, не сомневайся, – сообщил доверительно, склонившись над столом. И вернулся к своей запеканке.

Чехов принял обиженный вид.

– Это больная тема, капитан. Я даже не могу сказать в отместку, что сдам наш... проект. – Он поддел на вилку репликаторную имитацию маринованного гриба. Напоминала она больше расплющенную бледную лягушку. Мимо прошла группка энсинов из научного, и Пашка понизил голос: – А ведь им сегодня Ухура интересовалась. Бочком, бочком, всё с вопросами – что за кактусы да для чего мы их растим… Вот кто вчера проговорился, спрашивается? И это не я, потому что я – молчал!

– Да никто в тебе не сомневается, Павлик Морозов.

Джим плохо помнил, кто такой Павлик Морозов. Он помнил, что это имя как-то связано со способностью хранить тайны. Судя по раздувающемуся от возмущения Пашке, что-то капитан понял неправильно.

Казалось, очередная лекция на тему богатства и многообразия русской культуры неминуема, но тут Павел резко открывает рот (как будто весь воздух из себя выпустил) и смотрит остекленевшим взглядом куда-то за плечо Кирка.

Джим резко оборачивается. И вот теперь ему хочется повторить реакцию Павла.

В дверях стоит и оглядывается Скотти. Но не их Скотти-инженер, крылья в мазуте, паяльный лазер в кармане, Кинсер с гаечным ключом где-то за крылом. А Скотти – гордый шотландец, в парадном килте и с букетом цветов. Он оглядывается несколько секунд, не больше, а потом (твою мать, какое счастливое лицо) уверенным шагом идёт к столику, где ужинает с подругами Ухура.

Кинсер семенит за ним следом. Очень неуверенно семенит.

Ох что-то будет…

В их направлении вытянули головы все присутствующие в зале. Даже лейтенант Циммерман, восторженно вещавшая что-то подруге, замерла и уставилась.

Ухура поднимает удивлённый взгляд, как и две других девушки, сидящие с ней за одним столом.

А когда ей протягивают настоящий огроменный букет лилий и роз, такой огромный, что он задевает тарелки, салфетки и голограмму симпатичной вазочки с полевыми цветочками (такая на каждом столе стоит), даже не сразу находится с ответом.

– Чем… чем обязана, мистер Скотт? – спрашивает, вскидывая голову.

Пашка хлопает себя ладонью по лбу и шепчет «так вот что он в стазисном поле тайком на борт поднимал! Цветочки!!! Чтоб не завяли!!!»

– Нийота! – торжественно начинает Скотти… и замолкает. Джим поклясться готов – инженер даже краснеет немного, до чего дошёл!

Ухура терпеливо ждёт продолжения, пока Циммерман начинает тихонько хихикать в кулак.

Скотт решается. Снова набирает воздуха в грудь.

– Нийота! – Так же торжественно, и так же опять замолкает. Начинает зачем-то пихать Кинсера локтем, шипеть ему что-то.

Да что он придумал-то?

Кинсер в подкладе своей форменки находит какую-то бархатную коробочку, протягивает инженеру. Тот открывает её, бухается на одно колено – комму-то Боунс вломит за такое обращение с суставами – и протягивает Ухуре с букетом.

– Нийота! – Скотт, бедолага, начинает слегка дрожать голосом, – я понял, что ты – мой идеал. Выходи за меня. Пожалуйста.

В столовой как-то резко становится очень тихо. Ухура слегка прокашливается и откладывает букет на столик. Букет занимает большую его часть.

– Скотти, это же не шутка? – спрашивает она мягко.

Он решительно мотает головой.

Нийота склоняется к нему и закрывает коробочку с кольцом.

– Нет, Скотти. Не выйду. Выпусти меня из-за стола, будь добр.

Кинсер тянет друга за рукав, почти дёргает под строгим взглядом девушки. Скотти понимается с колена. Джиму не особо видно, но он уверен, что бедолаге сейчас сердце разбили.

– Если ты просишь… конечно, то есть, я…

Ухура поднимается из-за стола, не глядя на него, и – прямая, гордая, уходит.

– Ну Скотти, ну умудрился, и какая его муха тяпнула?! – с жаром шепчет Пашка.

– Простите, мистер Скотт, можно взять цветы? – аккуратно спрашивает Циммерман, сдерживая улыбку. – Жалко, если завянут, такие красивые, а у Стейси завтра день рождения, и нам надо чем-то украсить комнату…

– А, – Скотти убито махает рукой. Вряд ли его интересуют сейчас эти цветочки. Кинсер настойчиво тянет его за рукав прочь. Столовая хранит гробовое молчание.

Джим поэтому едва не подпрыгивает на месте, когда слышит холодный голос Спока – оказывается, вулканец стоял рядом с подносом еды – шёл от раздачи.

– Я не припоминаю правил, регулирующих подобные ситуации. Делать предложение в столовой посреди ужина – не против Устава, капитан?

– Спок… – у Джима слов нет. Смотреть на то, как поникший Скотт идёт к выходу следом за Кинсером, бесконечно грустно. – Тут человеку сердце разбили. Такое уставом не регламентируется.

– На корабле Устав должен регламентировать всё поведение в рамках социальных взаимодействий, – отчеканил Спок и ушёл со своим подносом дальше, искать незанятый столик. Он предпочитал есть в одиночестве.

– Вот жуть! У меня ощущение, что у коммандера вместо сердца кусок фуллерена, – Пашка бросает вилку в тарелку. – Простите, капитан, я за Скотти. Хоть узнаю, как он.... Эээ... можно?

– Не можно, а нужно, лейтенант. Идите. – Джим тоже откладывает столовые приборы. Пашка уносится, только крылья на бегу в рабочих фиксаторах топорщатся перьями во все стороны.

Кирку уже не хочется есть. И из-за увиденного, и, может – немного – из-за того, что слова Чехова по поводу фуллеренового сердца кажутся до больного верными.

Как бы не оказалось, что Ухура насчёт Спока была права. Джим способен на многое, но чудеса не в его компетенции.

МакКой расстилал большой реплицированный кусок клеёнки на полу. Бурча себе под нос ругательства, ставил посреди клеёнчатого безобразия табуретку. Готовил таз с водой и пульверизатор. Готовил мусорный мешок и урну. Привычно командовал системе жизнеобеспечения отключить «имитацию лёгкого весеннего ветра» в комнате.

Всё это делалось по одной простой причине.

У Джима в основании крыльев до сих пор не сошёл пух. Этот самый пух образовывал там милую белоснежную подушку, переходящую на спину, очень мягонькую и приятную на ощупь.

Хотя при нормальном развитии крыльев линька пуха и полная смена его подпуховыми перьями происходит лет в 11-12, речь шла о капитане, а у капитана всё как всегда через жопу. Боунс поделать с пухом ничего не мог, на аэродинамику он тоже не влиял.

Так что это была не проблема. Проблема заключалась в другом.

МакКой ещё в Академии, когда они жили в одной комнате, решил поставить эксперимент и две недели не напоминал Джиму о вычёсывании.

К концу второй по комнате катались перекати-поле из пуха.

Проклятый пух на Кирке рос с потрясающей скоростью, так же активно линял, был в кроватях, в шкафу, в «Большой анатомической энциклопедии» между страниц, забивал слив в душе, лез в нос, попадал в тарелки с едой, забивался в одежду и учебные сумки, а сам Джим, мерзко ухмыляясь, оставлял за собой линяющие клочки везде, куда бы ни шёл.

В общем, не вычёсывать его было себе дороже.

И МакКой взял себе за правило вычёсывать Кирка раз в неделю.

В этот раз слегка запоздал, забегался – и на тебе, у Джима опять линяющая пуховая подушка вместо спины.

Капитан пришёл в восемь – удивительное для него послушание. Окинул взглядом приготовленное место, сунул МакКою свою любимую щётку для вычёсывания и уселся на стул. Молча.

МакКой снял с него форменку, развёл его крылья, уложил их в анатомически удобное положение, сбрызнул пух из пульверизатора и на пробу провёл чесалкой. Мокрый пух радостно потянулся клочьями вслед за острыми частыми зубчиками.

– Что, опять любовная тоска? – спросил поникшего капитана. – Смотри, начнёшь из-за депрессии линять сильнее, обрею твой чёртов пух налысо сразу. Чтоб не мучился.

– Говорят, если пух брить, он сильнее расти начинает, – заметил тот задумчиво. – Оно тебе надо? Эх, Боунс... Скотти наш посреди ужина Ухуре предложение сделал. Бедолага...

– Ох ты! Это нашей-то звезде? – МакКой продолжает аккуратно вычёсывать пух и сам себе напоминает парикмахера, зацепившегося языками с клиентом. Даже формула “я доктор, а не...” не действует, насколько ассоциация сильная. – Она же после Спока всех отшивает на раз-два. И главное, с чего? Я думал, Скотти кроме корабля, другой любви не знает.

– Пашка вызнал уже. Говорит, как Скотти сегодня утром проснулся, как понял, что она его перебухала, так снизошло на него, что эта женщина – божество. И целое утро бегал по кораблю сам не свой. Протащил на корабль настоящий букет, ты представь, кольцом запасся. Готовился предложение делать. Ну это Пашка уже у Кинсера вызнавал, конечно...

Джим как будто взгрустнул от рассказываемого. Солидарно так. Ну да, Скотти за Ухурой, сам Кирк – за Споком. Пашка – за Сулу. Не корабль, а школьный выпускной класс, трагедия на трагедии.

– И что теперь? Скотти будет пытаться “дотянуться до звезды”?

– Пашка говорит, он серьёзно настроен. Ну так... узрел идеал...

– Чёрт бы вас взял с вашими влюблённостями, – ругнулся МакКой, догадываясь, что Пашка ему в чате целую поэму настрочил про случившееся.

– Всё потому что кто-то старый пень, – привычно огрызается Джим, но МакКой же чувствует – грустно пацану. Даже пух с крыльев как будто начал грустней слазить. – Имей понимание и не трави рану. Мы со Споком, кстати... объяснились вчера ночью. И сегодня ещё раз. И проще-то раз от раза не становится, даже понятнее – ни разу. Я думаю, что делать.

– Подожди, пока уляжется, – МакКой слегка гладит его по верхнему суставу крыла, заставляя расслабиться. Знает, что разговоры во время вычёсывания Джиму нужны, чтобы душу излить, а не чтобы ему давали конкретные рабочие советы. – Это же Спок. Пока всеми перьями случившееся перетрясёт, пока сообразит, как логичней реагировать… Не лезь ты на него штурмом, бесполезно. Да и он привыкнет, что теперь не «царь горы», тоже, как ни крути, потрясение. Ну-ка, что тут у нас… Джим, под этим слоем выросло несколько перьев. Надеюсь, это хороший знак.

– Да, да, – он фыркает, – а пока он поймёт, как лучше среагировать, я буду старым дедушкой. Как ты. Нет уж, я разберусь. А ты лучше расскажи мне, что с нашим новеньким? Какие прогнозы?

МакКой про себя матерится. Спасибо, напомнил. Новенький, ага. И ведь на его ответственности. Чёрт бы побрал флот с его показной толерантностью, якобы «мы из любого преступника сделаем добропорядочного гражданина» и «помоги ближнему с социальной адаптацией! У нас гуманное общество!». Боунс крыльями чуял, что эксперимент по перевоспитанию сверхлюдей и внедрению их на корабли в качестве членов экипажей ничем хорошим не обернётся.

– О, Джим, иди ты адмиралов пухом кормить с такими расспросами! Лежит себе, ноет, чешет крылья. Требует кофе в биокровать и круассаны с шоколадом. Уверяет всех, что пострадал за идею. Я под конец уже охрану выгнал в коридорчик, чтобы он их своими россказнями не смущал. Бескультурщина, одним словом. Так что ты лучше расскажи, как там в первую смену на мостике, всё интересней.

Руки Боунса способны творить поистине волшебные вещи, а его сеансы вычёсывания заменяют добротный массаж крыльных оснований. Да и потрындели они знатно – перемыли косточки адмиралтейству, Хану, новичкам-стажёрам, Споку… МакКой спросил, как там в целом Пашка, и Джим рассказал, что Чехов с его сегодняшним похмельем где-то вычитал, что подобное надо лечить подобным, выжрал на завтрак рюмки три водки и половину альфа-смены порывался научить Сулу русским матерным частушкам. Причём его поведение совершенно не сказывалось на качестве работы, вот что значит русский гений. Про стопку за ужином умолчал пока.

Они просидели часа три. Как в старые добрые времена: разговоры, шоколадный коктейль, попрощались практически перед гаммой…

Ноги сами принесли Джима к двери Спока. А руки сами позвонили в интерком, старательно игнорируя голос разума (Боунса) в голове, твердящий, что коммандеру надо оклематься.

Спок открыл сразу. Он был босиком, в тренировочной свободной форме, чёлка, слегка влажная, прилипла ко лбу. Но крылья были опутаны тонкими линиями паутинного фиксатора – дрянной разновидностью крылофиксирующих устройств. Они стягивали суставы крыльев сверхпрочными проволочными тисками, и при любой попытке натяжения легонько били током. Предупреждающе.

– Капитан, – Спок, не дождавшись реакции, отвлёк его от созерцания своих крыльев. Рассматривал как всегда свысока, очень холодно – словно это Джим пришёл к нему растрёпанный, да и вообще – ходит тут, надоедает. Коммандер ещё и бровь приподнял. – Я не успел привести себя в приемлемый вид. Если вы не по срочному вопросу, я попрошу вас отложить разговор на двадцать минут.

– Ты нормально выглядишь, – Джим протиснулся мимо него в каюту. Упоминать, что вид Спока сейчас ему больше нравится, чем не нравится (исключая фиксаторы), он не стал – прошёл на середину комнаты, стремительно развернулся.

– Ты не хочешь быть со мной из-за крыльев? – Джим решил не церемониться.

Спок беззвучно набрал код на дверной панели интеркома, и дверь закрылась. Как показалось Джиму, даже заблокировалась. После чего коммандер обернулся к нему.

– Мои крылья – мой позор среди вулканского народа, капитан, – начал холодно, но так, как звёздный отличник объяснял бы безнадёжному двоечнику пустяковую задачку – нехотя и свысока. – Существующий запрет на их ампутацию лишает меня возможности когда-либо обрести полную расовую идентичность. Если для понимания вам нужны более красочные описания, я скажу следующее: в древности на Терре самая страшная казнь заключалась в отрубании крыльев. Я пошёл бы на это добровольно.

Джим вдохнул воздух, чтобы разразиться тирадой на тему «Ты не на Вулкане, я не вулканец, при чём тут…», но осёкся. Облизнул губы. Это – тирада – было бы бессмысленно. Они со Споком как будто говорили на разных языках, если дело касалось их странных взаимоотношений, построенных на долге, влечении и противоречиях культур. Этот упрямый вулканец, не видящий дальше своего вулканского позора, не слышал его. А сам Джим не желал понимать, как вулканский позор связан с ним, терранцем, и их обоюдной тягой друг к другу.

– Правильно ли я понял, – вместо этого вкрадчиво начал капитан, делая шаг навстречу Споку, – что ты ненавидишь свои крылья? Потому что вулканцу они не полагаются, так?

– Понимайте как хотите. Я сказал всё, что вам нужно было знать.

Джим делает шаг, ещё шаг. Ближе. Уже ощущает тонкий запах ментола от великолепных споковых перьев.

– Не совсем всё, но опустим это. – Джим улыбается ему. Слегка поднимает подбородок. Они близко, безумно близко, на расстоянии вздоха друг от друга. – И я должен отказаться от тебя из-за… того, что ты ненавидишь свои крылья? Найти другую? Другого? Кого-то, кто не ты?

– Это будет полезно, капитан. При вашей импульсивности вам нужна надёжная точка опоры.

– Думаю, мне стоит обдумать эту мысль, – это Джим произносит практически в его губы. Но взгляд не опускает. – Серьёзно обдумать. Спасибо за идею, коммандер. А теперь, – тише и прикасаясь губами к его губам, – прочь с дороги.

– Напоминаю, что вы на моей территории, капитан. И ваше поведение неуместно.

Спок разворачивается и вводит код разблокировки.

– Я осведомлён, мистер Спок. И о том, и о другом.

Джим практически вылетает в открытую дверь, задевает краем встопорщенного крыла косяк, вторым краем, самыми перьями – живот Спока.

Нет, коммандер с ума сошёл, если думает, что Джим сдастся и найдёт кого-нибудь другого.

====== Зачем Хану свинья ======

Порученная «Энтерпрайз» попутная миссия на Новом Вулкане была короткой: доставка грузов с Земли. В основном – гибридных семян садовых культур для разведения плантаций. Далее корабль должен был отправиться в неисследованные зоны галактики.

По случаю такой остановки Споку была предоставлена возможность увидеться со своими родственниками. Если бы можно было отказаться, не вызывая подозрений, Спок бы это сделал. Но подобный исход событий был нереализуем.

Перед спуском на планету он тщательно осмотрел себя в зеркале – тёмная форма без единой складочки, идеально уложенные волосы, начищенные ботинки, чёрные ремни-фиксаторы для крыльев. Сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, успокаивая дыхание.

И отдал фиксатору команду стянуть крылья сильней.

С отцом он не виделся год, восемь месяцев и четырнадцать дней. Но вряд ли за это время что-то изменилось. Однако на стандартный запрос ответ от него пришёл тут же: он встретит Спока в земном посольстве и представит свою семью.

Это стало неожиданностью.

Спок материализовался в зале для транспортаций терранского посольства (мистер Скотт чрезвычайно удивился просьбе транспортировать его не прямиком к дому) ровно в 1710 по корабельному времени. На Новом Вулкане было около семи пополудни, судя по косым лучам солнца, проникавшим в зал через окна. Семейство поджидало его тут же – Сарек, его новая жена, держащая на руках их крохотного годовалого сына – сводного брата Спока, и стоящий чуть поодаль посол Спок из параллельной реальности. Лишённый крыльев. Насколько Спок знал из краткого общения с послом, в их реальности люди крылатыми не были.

– Приветствую тебя, Спок, – заговорил отец, поднимая руку и складывая пальцы в знак та’ал. Взгляд его, ровный и безэмоциональный, скользнул по всему Споку, остановился на стянутых крыльях. Позади посол продублировал его жест и – Спок отдавал себе отчёт в том, что ему могло показаться, – улыбнулся.

– Живите долго и процветайте, – отозвался Спок, сходя с платформы.

Отец по этикету представил ему свою семью, которую Спок видел впервые. Т‘Лиан, красивая и совсем молодая вулканка в тяжёлых песочно-чёрных одеждах, чуть склонила голову в знак приветствия, но заметно было, что Спок ей не интересен. Ребёнка по имени Судек она прижимала к себе, слегка покачивая, и тот, очевидно, спал. Спок остановил своё внимание на крохотных заострённых ушках брата. По-своему они даже вызывали у него чувство, которое можно было охарактеризовать как «тёплое». У этого ребёнка чистой вулканской крови не могло быть крыльев. Его судьба в новом мире будет хорошей.

– Полагаю, отец, вы захотите ограничить наше общение этим залом, – сказал Спок после знакомства, снова обращая взгляд на Сарека. Он не сомневался, что не ошибся. Отец заботился о нём только из-за того, что любил Аманду. С её смертью между ними выросла стена.

То, что сегодня он согласился увидеться с сыном, могло быть продиктовано этическими причинами: Спок многое сделал для Нового Вулкана, в частности, сумел добиться того, чтобы первая годовая миссия «Энтерпрайз» была в том числе посвящена розыску по альфа- и бета-квадрантам и возвращению вулканскому народу реликвий их культуры и редких образцов флоры и фауны. Не поприветствовать после такого собственного сына было бы нелогичным в глазах общественности.

– Уведомляю вас, – продолжил Спок, – что я нахожусь в добром здравии и моя служба не вызывает нареканий командования, а репутация остаётся чистой и не бросает тени на нашу фамилию.

Спок хотел уже вернуться на платформу, но отец неожиданно вышел вперёд и положил руку на сгиб его локтя. При этом его взгляд снова скользнул по крыльям.

– Спок, у тебя есть причины остаться. Я хотел бы поговорить с тобой. Не здесь. К залу примыкает комната для переговоров, где достаточно комфортная обстановка, и мы можем проследовать туда.

Голос отца звучал непривычно мягко.

– Вынужден отказаться. – Спок отвёл взгляд и стал смотреть перед собой, стараясь успокаивать любые эмоции. У него было то же самое ощущение, что возникало в детстве, когда он во время завтрака вычислял вероятность того, что отец не найдёт повода для замечаний. – На «Энтерпрайз» меня, как первого помощника капитана, ждут дела, и мне нельзя отлучаться надолго.

– Разговор необходим, Спок.

– Тогда ближе к делу, отец.

Установилось молчание. Оно не было долгим и нарушалось только шуршанием одежд Т’Лиан, которая, не обращая на них внимания, тихо ходила по комнате, покачивая хныкающего Судека и что-то напевая ему вполголоса.

– Я намерен был приветствовать тебя как равного, но ты сам не захотел этого, – сказал Сарек. – Будь по-твоему, сын, я сообщу тебе суть дела, приведшего меня сегодня сюда. Ты прекрасно знаешь, как мало нас осталось. Генетическое разнообразие нашего вида под угрозой, и в такой ситуации даже полукровка может принести пользу. Возвращайся на Вулкан, Спок, в свою семью. Я нашёл тебе жену.

Спок ощутил, как сильней забилось сердце. И только пристальный взгляд отца, наблюдавшего за его реакцией, позволил ему взять себя в руки. Крылья под ремнями фиксатора натянулись, но стяжение не позволяло им развернуться или пошевелиться. Эта боль его отрезвила.

– Ты помнишь, отец, что я гибрид и не способен к воспроизведению потомства.

– Научный прогресс позволяет обойти этот дефект, Спок. Твои дети будут практически чистокровными, ты сам станешь уважаемым членом общества.

– Контракт с Флотом предполагает беспрерывную службу в течение двадцати лет.

– В чрезвычайных ситуациях возможно расторжение контракта без потерь с обеих сторон, – величественно отозвался Сарек. – Нет сомнений, что Совет Флота примет во внимание тот факт, что ты являешься представителем вымирающей расы. Я лично готов уладить эти вопросы на Терре.

Спок не решался посмотреть на него. Он ощущал, что его загнали в угол. Разве кто-то поверит в то, что он не желает помочь своему народу – после годовой экспедиции? Ни у кого не возникнет в этом сомнений. А если он откажется публично – что о нём будут думать? Спок в силу своих научных талантов и высокой должности был достаточно известной персоной в обеих квадрантах. Вулкану сочувствовали многие.

– Более того, – негромко продолжал отец, – я добьюсь для тебя полного гражданства Нового Вулкана. А значит, ты не будешь попадать под земную юрисдикцию и у тебя… появится возможность для операции.

– Убрать крылья? – Спок не смог удержать эмоции в голосе. Отец едва заметно нахмурился, явно недовольный его несдержанностью, но моментально взял себя в руки.

– Да, сын, убрать крылья. После всех твоих заслуг перед остатками вулканского народа никто и не вспомнит вслух о твоём полутерранском происхождении. Это будет неважно. Думаю, нам стоит прямо сейчас подняться на корабль, чтобы я мог уладить сопутствующие вопросы с твоим капитаном. А завтра ты сможешь познакомиться с твоей будущей женой. Установление первичной ментальной связи не стоит откладывать, учитывая твой возраст.

Спок ничего не мог поделать с участившимся дыханием и сердцебиением. Избавиться от крыльев было его мечтой, как и возможность стать частью своего народа. Ему предоставляли шанс обрести свою идентичность и своё место в этом мире… Это казалось невероятным.

– Спок, твоя реакция слишком… – начал отец, но был прерван заговорившим послом.

Спок успел забыть о нём. Спок Прайм стоял у стены, невозмутимый и спокойный, и в голосе его не слышалось напряжения.

– Я должен был вас прервать, так как это важно. По известным обстоятельствам я могу говорить, что мы со Споком – одна и та же сущность, развитие которой подчиняется определённым законам вне зависимости от реальности. Говоря проще – у нас много общего, – и он улыбнулся Споку, но на этот раз одними глазами.

– Что вы хотите сказать, посол? – негромко спросил Сарек.

– Всего лишь то, на что у Спока в силу молодости и недостаточности опыта не хватает решимости. Он не может заключить брак по вулканским понятиям, так как уже состоит в супружеской ментальной связи. Этот факт неоспорим.

– Я не ослышался? – отец теперь точно нахмурился.

Спок едва не подавился… воздухом. Если бы это случилось, он был бы первым взрослым вулканцем в постсураковскую эпоху, подавившимся таким нелепым образом.

– Если вы говорите о лейтенанте Ухуре, посол, то…

– Не о ней, – произнёс Прайм с какой-то особенной интонацией, глядя Споку в глаза. – Ты знаешь, о чём я, Спок.

Зачем ты лжёшь?

У меня нет связи

Ты пытаешься меня спасти?

Если подумать, это было повторение ситуации после гибели Вулкана. Тогда Прайм сказал ему, что его судьба во Флоте. То, что изменит его так, как он и не ждёт. «Дружба с Джимом».

– Сын, это правда? – требовательно спросил Сарек.

Спок заставил себя обернуться к нему.

Я отказываюсь от нормальной жизни и возможности быть…

Прайм это я

Я не мог

Мысли и эмоции позорно смешались, и он только и мог, что замереть. Споку казалось, от любого движения они вырвутся наружу и разорвут его на части.

–Спок, – настойчиво позвал Прайм. – Не нужно задерживать время. По твоим собственным словам, тебя на корабле ждёт неотложная работа.

– Да… да, отец. Я состою в ментальной связи.

– Кто она? – Сарек смотрел на него с холодным презрением.

– Он имеет право не разглашать имя своего партнёра, – мягко заметил Прайм, подходя ближе. – С вашего позволения, коммандер, я хотел бы выполнить и свою миссию, ради которой я здесь – подняться на корабль и поблагодарить капитана за то, что он и его экипаж сделали для нашей планеты. Вы позволите?

– Нам больше не о чем говорить, – обронил Сарек. Он развернулся к Споку спиной, позвал жену и они вместе вышли из зала.

Моя возможность…

Избавиться от крыльев

– Вы можете подняться со мной, – бесцветно проговорил Спок, ощущая себя опустошённым.

Прайм спокойно ждал, пока он доставал коммуникатор и связывался с кораблём.

– Мистер Скотт, – произнёс Спок, и словно со стороны услышал, как мертвенно звучит собственный голос. – Поднимайте двоих.

В транспортаторной было шумно, как и всегда во время миссий, связанных с доставками на дружественные планеты. Больше всего суеты создавал офицер Скотт, с большой скоростью перемещающийся по помещению и хлопающий при этом крыльями. Он подбежал к Споку и Споку Прайму, поторопил их со спуском с транспортаторной платформы, хотя они и не задерживались, после чего начал торопить следующую группу, готовящуюся к спуску. Спок отметил, что сегодня инженер Скотт ведёт себя ещё более несобранно и суетливо, чем обычно.

Прайм чинно вышел из транспортаторной, следуя за Споком. От него исходила аура спокойной и доброжелательной уверенности в себе.

– Что вы имели в виду под «связью»? – почти что выпалил Спок, когда они оказались в лифте. Сейчас ему было плевать на «человечность» собственного поведения.

– Мне казалось, ты понял мои слова, Спок. – Прайм разворачивается к нему, переплетая пальцы. – Разве ты не осознал, какого рода связь я имел в виду?

– Я не состою в какой бы то ни было связи! – Спок был почти в отчаянии. – Вы… лишили меня единственной возможности избавиться от крыльев. Законы Земли это запрещают.

– Не состоишь разве? – Прайм приподнял бровь, начиная выглядеть удивлённым.

– Вы сами говорили, что наши реальности не дублируют события друг друга, – Спок отвернулся от него и встал лицом к дверям лифта. Створки плавно разошлись, выпуская их на мостик. В этот час тут была бета-смена в неполном – из-за орбитального дрейфа – составе, но капитан должен был находиться в своём кабинете.

– О. В таком случае, я должен попросить прощения за свою поспешность, молодой Спок, – в голосе Прайма, однако же, сожаления не чувствовалось. – Мне не следовало вмешиваться в твои отношения с капитаном и предвосхищать события. Мой поступок не был логичным.

Спок, как раз собиравшийся позвонить в интерком на двери кабинета, замер.

– Капитан?..

– Связь между реальностями может быть намного тоньше, чем простое совпадение событий, Спок, – мягко заметил Прайм. – Я не раз убеждался в этом. Теперь, возможно, ты позвонишь и позволишь мне увидеться с Джимом?

Спок позвонил. Когда динамик голосом Джима сказал «входите», он первым вошёл в прохладный кабинет.

– Капитан, я позволил подняться на борт послу Споку. Он утверждает, что хочет поговорить с вами.

Джим при виде него поднял глаза поверх очков – он читал документы за столом. Отложил падд. Приподнялся, выражая обеспокоенность своим видом.

– Посол? Да, Спок, конечно… и Спок. Ты бледен. Очень бледен, с тобой всё хорошо?

– Я отвык от жаркого климата, капитан. – Спок встретился с ним взглядом и заставил себя не отводить взгляд. – Разрешите идти?

Джим чуть нахмурился, усаживаясь в своё кресло.

– Идите, коммандер. Прямым ходом к Боунсу. И это не совет, это приказ.

– Есть.

Спок развернулся – как в полусне – и покинул кабинет, едва осознавая реальность.

Джим проводил взглядом поверх очков Спока, скрывающегося да дверью его кабинета. Вулканец, который отвык от жаркого климата? Либо патология, либо Споку очень уж не хотелось говорить ему правду.

Спохватившись – всё же он тут был не один, а с гостем – Джим улыбнулся Прайму и поднялся со своего места.

– Спок, – он прошёл к послу и радушно обнял его. – Я так рад тебя видеть.

– Это взаимно, Джим, – его сухие ладони похлопали Кирка по спине. – Я пришёл с официальными благодарностями тебе и твоему кораблю от совета Нового Вулкана.

– Оставь это, садись.

Джим указал на свободное кресло, после чего вернулся на своё место за столом.

– Я не хочу слышать об официальных благодарностях от тебя, Спок. А вот почему мой коммандер выглядит так, будто привидение увидел, я бы послушал.

– Виной тому некоторые разногласия, которые есть у него с семьёй, – Спок чинно уселся на предложенное кресло, не сводя с Джима внимательного взгляда. – Из-за них, капитан,вы едва не лишись вашего коммандера. Ему предлагали остаться на Вулкане.

– С какой стати твоя… ваша… прости, Спок, но так и есть. Ваша ксенофобная семейка возжелала видеть его под боком?

Джим устроился на своём стуле, расправил крылья. Снял очки.

Прайм слегка склонил голову набок. Такая привычка была и у молодого Спока.

– Причина проста, Джим: Спок уходит из флота, ему убирают крылья, и вскоре из официальной памяти стирается необычный служащий звёздного флота с острыми ушами. Зато появляется достойный сын своего отца и продолжатель нашей фамилии.

– Ты не… да, конечно, вулканцы не лгут. – У Джима слегка перехватило дыхание. – Нет. Это похоже на… бред какой-то. Погоди. – Он наклоняется вперёд, опираясь локтями о столешницу. Локтям тут же становится больно, но Джим едва чует эту боль. – Всё же уже в порядке, правда, Спок? Ты сказал, я едва не лишился коммандера. Но я не лишился. Он останется. Да не молчи же, Спок!

– Скажем так… Я повлиял на решение нашего с ним отца. Но для самого Спока это стало ударом. Пойми, Джим, мне в своё время приходилось сложно, но в своём мире я внешне полностью соответствовал вулканскому фенотипу. Не берусь представлять и судить, каково моей крылатой версии. Я лишил его возможности освободиться от крыльев.

– Так…

От сердца слегка отлегло. Закрыв лицо руками, Джим медленно вдохнул, сосредотачиваясь на информации.

Спока хотели забрать с корабля, но Прайм не дал. И… если судить по его словам, Спок хотел уйти. Лишиться крыльев и стать идеальным вулканцем. Одной из этих остроухих задниц, которые всю жизнь ему переломали.

– Спасибо, Спок, – проговорил капитан. Из-за ладоней получилось глуховато. – Я обязан тебе. Теперь ещё и за это.

– Если ты считаешь себя обязанным, просто поддержи его. Ему это нужно. А в конечном счёте где-то в пространстве высокой мерности мы с ним являемся прообразом одного и того же существа. Если однажды мне помогла поддержка твоей версии, должно сработать и здесь, с вами. – Прайм кивнул ему и поднялся. – Не проводишь меня до транспортаторной? Не хочу, чтобы из-за меня задержался вылет.

Поддержишь его

Как его поддержать

Если он к себе ближе чем на километр не подпускает

– Конечно. – Капитан поднялся из-за стола. – Пойдём.

Эти люди родились в мирное время. Они боялись Хана, порождения войны, ныне лишённого своей сути. Война была сутью Хана, война и власть. Его команда – семьёй.

Маркус лишил его семьи, мозгоправы Федерации – всего остального. Теперь сверхлюди, жалкие обломки прошлого, были раскиданы по кораблям в целях… реабилитации? Сами того не понимая, федераты избрали для них худшее наказание – забвение и лишение сути. Медикаментозная кома, гипноз, психологи, нейролингвистическое программирование, в ход шло всё, и Федерация выиграла. Хан – проиграл, как проигрывал раз за разом, оказавшись в этом времени.

Если бы вышло сбежать и воссоединиться со своей командой, Хан улетел бы за пределы Федерации. Но в возможность побега он уже не верил. По крайней мере не сейчас, сейчас нужно было пройти через очередную волну тестов, выйти из этого помещения, называемого палатой (на деле – камерой-лабораторией) и расправить крылья. И – важно – не сойти с ума от скуки до этого момента.

Быть подопытным кроликом того же Маркуса было не в пример интереснее. Тогда Хана проверяли на рефлексы, на интеллект, на силу – ах, сколько замечательных и захватывающих тестов устраивал ему изобретательный адмирал. Сейчас Сингх вспоминал об этом даже с какой-то ностальгией.

Его нынешний куратор был неразговорчив, не поддавался на провокации и питал явную нелюбовь к Хану. Может, потому что Хан убил его друга. Может, из-за того, что от скуки Хан принялся развлекаться, заговаривая с охранниками, исследуя оборудование – то немногое, что рисковали оставлять в комнате, провоцируя и выцарапывая на стенах формулы, которые озаглавливал как «супертопливо». На самом деле, топливом там и не пахло, скорее дрянь, приготовленная по этой формуле, разнесла бы половину корабля, вздумай кто-то её испробовать. Но один из лаборантов посматривал на его каракули вполне себе с интересом. Хан, поймав раз его взгляд, даже подмигнул ему – надо же, взрослый человек, скорее всего, умный, и… как ребёнок, поверил в благотворительность бывшего диктатора. Сингх не уставал поражаться наивности людей, выросших в мирное время.

Доктор же, заметив их переглядки – а потом и предмет переглядок – воткнул в основание шеи Хана какой-то гипо, после которого Хан отрубился на несколько часов. Когда пришёл в себя – его царапки уже были счищены со стены, а доктор, недобро улыбаясь и склоняясь над ним, пообещал, что в следующий раз наказание будет серьёзнее.

– А ещё, – продолжал он спокойно, – я могу совершенно случайно – случайно, Джон – ввести не те данные в оборудование для забора анализов. И посмотрим, как быстро умеет вырабатывать кровь твой организм и перегонит ли он мои аппараты, которые её выкачивают.

Хан выдержал его взгляд, даже не пытаясь строить из себя оскорблённую невинность. Напугать его доктор не смог бы – смерть – не то, чего боятся сверхлюди.

– Сомневаетесь в стойкости своих работников, доктор? – спросил вкрадчиво. – Стоит ли приводить ко мне тех, в ком вы не уверены?

– Ты не так понял. За вандализм на стеночках попадёт мне, порча федеративного имущества. – Он ласково поправил на чёрной форменке Хана бирку с фальшивыми именем и фамилией. – Понятно? А теперь, если ты не возражаешь, пойдём смотреть картинки с котятками.

Хан не возражал. Он не возражал ни против чего, лишь бы это помогло быстрее отсюда выбраться. Ни против психотестов, ни против крови, которую из него выкачивали чуть ли не литрами. Тесты на стрессовые реакции. На реакции агрессии и защиты. На физические показатели. Обед и ужин по расписанию, смена одежды по расписанию, звуковой душ – пять минут перед сном, и визит доброго доктора в 2200, чтобы «подоткнуть одеялко».

Когда Хан сказал, что ему скучно, доктор притащил ему большую резиновую игрушку в виде свиньи. Она была ярко-розового цвета и могла издавать пищащий звук при нажатии. На этом её функциональность заканчивалась.

– Игрушку меньшего размера ты мог бы попробовать запихать кому-нибудь в глотку, – констатировал задумчиво.

С этим сложно было поспорить.

Хан мог.

В первые дни заключения на корабле Хану ничего не давали в руки, кроме безобидной пластиковой посуды. А потом…

Сначала он заметил, что после очередного визита доктора под столом оказалась оставленная им медицинская игла. На следующий день он обнаружил жгут старого образца за одним из приборов, после ужина и смены одежды по расписанию доктор «случайно» оставил ему лишние носки. С помощью этих «находок» Хан мог легко выбраться на свободу – чуть придушить своего куратора, впихнуть кляп в рот, обезвредить охранников иглой и пройти биосканеры, используя полузадушенного доктора. Это была настолько очевидная провокация, что Хан… подыграл. Он послушно собрал всё, что ему оставили, и продолжил разыгрывать снедаемого тоской заключённого.

На следующий день доктор нарушил привычный паттерн поведения. Он спросил, не принести ли чего «Джону».

– Мне нужно что-нибудь, чтобы я не сошёл с ума от скуки, доктор.

Хан улёгся на кровать, сложив голову на руки. Уставился неподвижным взглядом на доктора.

– Федерация так гуманна, она даже перевоспитывает преступников, а не наказывает их. А что делаете вы? Запираете меня в четырёх стенах безо всякого шанса чем-то заняться. Если задуматься, это настоящая пытка. Могу я рассчитывать хотя бы на книгу? Маленький падд без доступа к вашим системам? Игрушку йо-йо? Чем развлекаются в вашем времени?

– Пока что придётся тебе поскучать, – ответил он спокойно, готовя очередную очередь пробирок. Вскоре все они должны были наполниться кровью. Наблюдая за этим процессом, Хан снова подумал о несчастном убитом капитане Кирке. И о том, что флот слишком быстро сдался с воскрешающей сывороткой.

Если сдался. Ведь носитель материала – Хан – здесь, жив и готов делиться кровью. И его изучает человек, который – один из всех – способен сотворить воскрешающее зелье.

– Почему меня решили вернуть в общество вместо того, чтобы выкачать кровь и пустить на сыворотку, доктор? – Хан чуть понизил голос. – Я убийца. Я убил вашего звёздного капитана. Почему я всё ещё не болтаюсь в лабораториях, утыканный трубками для забора крови?

Доктор не спешил ответить. И смотрел исключительно на наполняющуюся пробирку. Это было уже что-то: обычно он за словом в карман не лез.

– Ты низко нас оцениваешь.

– О нет, доктор, – Хан растянул губы в улыбке. – Вас я вовсе не оцениваю. А в том, что касается власть имущих, я просто не могу ошибаться.

Теперь он посмотрел прямо в глаза. Взгляд был какой обычно – лишённый выражения. Выражение доктор прятал для других, вроде капитана.

К вене в сгибе локтя присосалась игла, тщательно упакованная в резиновый футляр. Через небольшой шланг пошли наполняться пробирки. Одна… Доктор сменил насадку на шланге. Вторая…

– А если ты ошибаешься? – спросил негромко. – Мне не было приказа готовить сыворотку. Только курировать тебя во время реабилитации.

Хан снова останавливает взгляд на нём. Нет, доктор наивным не выглядел. Легковерным – тоже. И не было похоже, что он действительно защищает своё командование.

Быть по сему.

– А вам был приказ не готовить её, доктор? Космос полон опасностей, а ваш капитан и друг – безрассудства. Неужели вы ни разу не думали о том, как замечательно иметь под рукой волшебную колбочку… на всякий случай?

– О, это, конечно, соблазнительно. Даже крайне, – он убирает четвёртую наполненную пробирку в контейнер и наконец вынимает иглу. – Но видишь ли, в чём дело: я был так потрясён смертью своего лучшего друга и так оглушён надеждой его спасти с помощью твоей крови, что приготовил сыворотку почти в забытьи. Это было вдохновение, мгновенная вспышка. Я не протоколировал результаты. А теперь попросту не могу вспомнить рецепт. Командование в курсе, они проверяли меня на детекторе.

– И почему же тогда командование отдало меня именно вам, – Хан делает паузу, – доктор?

– Потому что я без преувеличений лучший в своём деле, – МакКой безбоязненно щёлкнул его по лбу. Жест был естественный. – А ты – самый сложный из семидесяти трёх пациентов.

– И если у вас произойдёт ещё один приступ вдохновения, я буду под рукой.

Хан с каким-то странным удовольствием ловил признаки того, что доктор его не боится. Хана боялись охранники, лаборанты, все, кто работал с ним всё это время. Доктор – нет.

– И всё же, доктор, раз вы называете меня пациентом, то превратите вот это, – обвёл рукой помещение, – из тюрьмы в палату. Пока что здесь скучно, а от ношения фиксаторов у меня болят крылья.

Он убирает контейнер на отдельный столик, а его откатывает от кровати вместе с иголками и шлангами. Затем командует фиксатору на левом крыле ослабить пасть. Из поясного футляра появляются трикодер и датчик.

– Вытяни крыло. Только осторожно, товарищ скучающий, а то сшибёшь меня на пол, а я приму это за акт агрессии.

– Вы? – Хан, посмеиваясь выполняет рекомендацию. Ловит через стекло двери взгляд одного из охранников – тот полон ужаса. – Вы не примете, доктор. Вы провели столько психотестов, что должны знать – я не опасен.

Он осторожно расправляет крыло – не полностью, это невозможно в такой небольшой комнате. С наслаждением чувствует, как расправляются затёкшие мышцы, как восстанавливается нормальный кровоток.

Доктор оставляет без внимания комментарий об опасности. Он тщательно исследует крыло: сначала водя над ним датчиком, потом, отложив трикодер, принимается за ощупывание суставов.

– Мне не нравится их состояние, – сказал через минуту. – Но в этом помещении физической нагрузки для крыльев я обеспечить не могу. – Пальцы ещё раз прошлись по суставу, иногда надавливая, иногда замирая. – Единственное, что можно сделать в этих условиях – массаж.

К чести сказать, Хан даже не рассчитывал на такую уступку. Максимум, который он мог предположить – ему разрешат периодически расправлять их, как сейчас. А уж когда доктор повелел (иначе и не скажешь) ему лечь на кушетку лицом вниз, расслабить крылья и не дёргаться, всё стало совсем странным. Беззащитно раскрытые крылья, прикосновения к самой уязвимой части своего тела, открытость и подчинённость уверенным рукам доктора. Массаж он делал отменно, и не будь это массаж оснований крыл, Хан даже воспринял бы его с удовольствием – хоть что-то приятное в его заточении. А пока приходилось насильно расслабляться, успокаиваться и терпеть.

На следующий день Хан стащил фазер у одного из охранников. С этим приобретением шансы на успешный захват корабля повысились практически до абсолютных. Но вот желания так и не появилось. Поэтому, когда доктор зашёл вечером отдать ему сменную одежду, Хан попросил его подождать и выложил на свою кровать и иглу, и жгут, и носки. И фазер – при виде него брови доктора чуть поднялись, так что, видимо, это в его планы не входило.

– Как я и говорил, я безопасен, доктор. Я прошёл проверку?

– Я ожидал, что ты отдашь мне мелочёвку. Но не фазер, – доктор кивнул, снова возвращая себе непроницаемое выражение. Сел на край его кровати, сплетя пальцы рук. Игрушки он не тронул. – Как ты себя чувствуешь?

– Я здоров и полон сил.

Хан сдвигает всё, что выложил, к краю кровати – ближе к доктору – и садится рядом.

– А у вас явные суицидальные наклонности. Не хотите поговорить об этом, доктор?

– Или же я уверен в том, что ты не нападёшь, – он легко игнорирует вопрос. Тянется к тумбочке (она, к слову, привинчена к полу), берёт с неё свинью и ставит себе на колено. – Оставим моменту его лирическую недосказанность.

– Мне просто было интересно, знал ли капитан о вашей небольшой проверке. И я почти уверен, что нет. Не похоже, что он готов так легко рисковать вашей жизнью.

Хан тянет руку к свинье и нажимает на неё. Свинья пищит.

Доктор улыбается. Это сухая, дежурная улыбка. Поглаживает гладко-розовую спинку игрушки и отдаёт её обратно Хану. Поднимается, сгребает с кровати прочие «игрушки», куда более опасные.

– Я вижу, вы подружились. Не буду её забирать.

– Так я прошёл проверку? – Хан спрашивает это уже куда более раздражённо. Столько времени взаперти кого угодно сделают неуравновешенным.

Доктор выпрямляется с фазером в опущенной руке. Скорее всего, фазер просто не влезает в сумку. Рукоять он сжимает неплотно, даже небрежно.

– Скажи мне, Джон, ты сомневаешься в своём состоянии? Оставляешь себе шансы на то, что можешь сейчас вскочить, выбить из моей руки фазер и уже через час захватить этот корабль?

Хан поднимается с кровати, подходит к нему. Теперь фазер практически его – лишь несколько быстрых движений. И Хан улыбается.

– Я ваш пациент, доктор, но я не дурак. Разумеется, я могу хоть сейчас забрать у вас фазер. Я могу захватить ваш корабль. Я могу многое, очень многое, и всё же сейчас стою перед вами, ожидая вердикта. Вот она, – он разводит руки, – правда. Мне это не нужно. Но вы, конечно, можете не поверить мне, продержать меня здесь ещё месяц и посмотреть, как быстро сходят с ума от скуки люди с улучшенным генотипом.

– И ты полагаешь, что для меня твоё состояние не очевидно? – мягко интересуется доктор, приподнимая брови. – Есть регламент, Джон. Я мог выпустить тебя на четвёртый день после первого ряда тестов. Но представь, что в этом случае началось бы. Тот же регламент, однако, приписывает мне не давать тебе никаких предметов. Каждый такой предмет обходится мне в два дополнительных отчёта с полным обоснованием разумности моих действий. Например, твоя свинья.

Он запускает свободную руку в поясной футляр и вынимает оттуда тонкую, потрёпанную книгу. Протягивает ему.

– Это – ещё два отчёта.

Хан смеётся, подходя к нему ближе. Стоит почти вплотную, смотря в зелёные глаза, в которых – потрясающе – ни капли страха.

Он всегда любил смельчаков.

– А во сколько отчётов вам обошёлся фазер, доктор?

– Лучше тебе таких ужасов не знать, спать потом не сможешь. Ну что, берёшь?

– Я беру. – Он мягко вынимает книгу из руки доктора. – И мне уже пора спать, правильно?

С тем, что ему было пора спать, доктор полностью согласился.

На выходе уже сказал:

– Система теперь перенастроена так, чтобы слушаться твоих команд на включение-отключение света. Сам уж решай, когда засыпать.

====== Зачем доктору фантики ======

Комментарий к Зачем доктору фантики свинья, к слову, выглядит примерно вот так: https://pp.userapi.com/c849420/v849420042/d8b0/nIOfkzU009g.jpg

Недавняя модификация дверей лифта позволяла им теперь открываться бесшумно, за что младшие служащие прозвали их «полётом коршуна»; путём восстановления метафорических связей энсин От’ва из отдела культурологии и лингвистики сумела объяснить коммандеру, в чём суть названия.

– Крупная птица, парящая бесшумно, коммандер, – сказала девушка, поверх затемнённых очков глянув на Спока пронзительными ярко-синими, как у всех арагнейцев, глазами. – Пока её тень вас не накроет, вы не будете подозревать об опасности. Так и в случае употребления здесь – пока тень старшего по званию не накроет вас, вы не узнаете, что попали под наказание за нарушение дисциплины.

Ещё немного позже Спок случайно услышал некий странный речевой конструкт лейтенанта Чехова, звучавший как «коммандер в сплаве с этим бесшумным лифтом – а-до-со-че-та-ни-е, надо что-то делать с одним или со вторым» и понял, что в «полёте коршуна» намекалось в первую очередь на него, имеющего привычку ходить бесшумно.

Действительно: если раньше его прибытие на мостик всё равно сопровождалось шипением открывающихся створок лифта, то теперь он мог появляться там абсолютно беззвучно.

Впрочем, в этот раз Спок не думал о проверке выполнения кем-то должностных обязанностей.

Заходя на мостик, он думал только о том, чтобы в работе отвлечься от мыслей и постоянной боли в крыльях, пока не сильной, но всё нарастающей.

На мостике были только Чехов и Сулу. Учитывая то, что корабль дрейфовал над планетой-колонией Авалон-2, смена была укороченной, и сейчас шёл обеденный перерыв, в их поведении не было ничего предосудительного. Его появления они не заметили.

Сегодня я, очевидно, не являюсь коршуном, – подумал Спок, отчего-то замирая у дверей лифта.

Чехов сидел в своём кресле, сложив руки на панель и устроив на их скрещении подбородок, а лейтенант Сулу разминал ему суставы полураскрытых и чуть подрагивающих от удовольствия крыльев. Перед носом Чехова стоял падд и стаканчик с кофе. Горький запах напитка Спок уловил и от лифта.

Зрелище этих двоих наложилось на слова Прайма, о которых он думал в последние дни – о «нерабочих» отношениях его и капитана из его реальности; Спок представил себе, как его версия вот так же разминает затёкшую за время долгой смены спину капитана, когда они вдвоём остались на мостике, а тот довольно бормочет «мистер Спок, чуть левее».

Спок мотнул головой, прогоняя наваждение.

Абсолютно нелогичная мысль. Сказывается недостаток медитации.

Он неслышно прошёл за своё место.

– Паш, у тебя тут перо выпадает, – сказал Сулу.

– Себе возьми.

– Да у меня твоих перьев уже тридцать с лишним штук, – рулевой рассмеялся. – Подушку набить можно.

– Ну набей, – Павел недовольно дёрнул крылом, – вот ты мне о нём сказал, теперь я его чувствую. И это щекотно. Убери давай.

Сулу, посмеиваясь, вынимает одно из золотых перьев Павла и засовывает себе за ухо.

– Теперь я похож на индейца, – говорит, принимаясь снова проминать суставы.

– Это не странно, индейцы были вполне азиатскими на мордочку. Только волосы длиннее… – голос Чехова становится чуть тише и глуше. – Кстати, я откопал в интернете фотки Хана. Ты видел, как он раньше выглядел?

– Судя по предисловию, как азиатский индеец, – сказал Сулу.

Спока начала раздражать их болтовня. Любой вулканец смог бы от неё абстрагироваться. Споку мешала боль.

– Вот, – Павел продемонстрировал ему падд. – И крылья у него раньше были коричневые, ну, если верить этим источникам. Теперь-то о сверхлюдях многое рассекретили.

– Обалдеть, и это поменялось…

Сулу любопытно заглянул в экран падда, почти улёгшись между крыльев Павла.

– А размер? Размер был такой же?

– Ща, погоди, поищу… – Чехов укладывает падд на панель и переходит в окно поиска информации. – А ты не сачкуй. Мни. Скажешь, что устал, я тебе это ночью припомню.

Сулу со вздохом возвращается к массажу.

– Да, размер был такой же. Это, наверное, не меняется. Обалдеть, – добавил Чехов тише, – вот так вот раз – и сменился цвет крыльев. Как у Боунса прям.

– У меня и его пера нет, между прочим, – голос Сулу сделался недовольным. – Не говоря уже о капитанском пере и пере Хана.

Павел смеётся.

– Я тебе могу капитанского пуха притащить! Мно-о-ого, на две подушки хватит!

– Ну и куда его?

– Перемешаешь с моими перьями, и будет у тебя русско-капитанская подушка. Кстати, если уж тебе так припекло – а тебе точно припекло – заполучить Ханово перо, я могу с МакКоем поговорить, мало ли, вдруг по счастливой случайности у Хана выпадет. Так бы его в утилизатор выкинули, а так…

– В утилизатор, – подхватил Сулу с болью в голосе, – такую красоту… это же крылья Хана, таких огромных больше ни у кого нет. Где потом ещё такое перо для коллекции взять?

– А чьих у тебя ещё перьев нет? Из экипажа, а то я…

– Обеденный перерыв закончился, – произнёс Спок отчётливо. Оба вздрогнули.

– Э-э… да, коммандер, – Чехов моментально выпрямился в кресле и сложил крылья. И пробормотал под нос тихое ругательство. Спок его всё равно услышал. – Извините.

– Уже приступаем к работе, сэр, – Сулу быстро оказался за своим пультом.

Спок, утрясая внутри ярость, поднялся со своего места. Никакая работа ему не поможет, бессмысленно.

– Ставьте будильник на падде, если вы не в состоянии следить за временем, лейтенанты, – отчеканил, покидая мостик. Ему необходима была медитация, только вот боль вряд ли позволит её осуществить. В закрывающиеся створки лифта он ещё успел услышать «говорю же, адовщина, вот как он тут оказался?!», произнесённое отчаянным шёпотом Чехова.

МакКой, согласовав последние нюансы «прогулки» с Джимом, пошёл за охраной. На такие мероприятия ему полагался эскорт как минимум из трёх вооружённых безопасников – на меньшее Джим не соглашался.

За Ханом наблюдали круглосуточно, в четыре смены, – видимо, натыканных в палате-лаборатории датчиков капитану казалось мало. Поэтому, поднявшись на вторую палубу, МакКой сразу прошёл в офис старшего по охране, где и базировался оборудованный наблюдательный пункт. Раньше отсюда отслеживали только особо опасных преступников в камерах, и обычно только один дежурный. Хан был исключением – на видеопосте за ним наблюдало по четверо.

МакКой заподозрил что-то неладное, едва открылась дверь – эти четверо охранников гудели почище пчелиного роя.

– Умер, – офицер Хендорфф склонился над одним из экранов с расширившимися от шока глазами. – Как пить дать, вы гляньте на таймер, он так уже два часа лежит.

– Да с чего ему умирать, – неуверенно возражает Ватанен.

– Он не мог умереть, он сверхчеловек, – вторит ему Маттинен.

И их нестройный хор из «умер», «не умер», «не мог умереть», «да пусть помрёт уже» жужжит, сплетается, Хендорфф нервно бьёт по кнопкам, переключая камеры на экране.

– Стоило только за кофе отойти! – досадливо восклицает четвёртый, совсем ещё мелкий. Судя по растрёпанному виду, взъерошенным перьям и слабо виднеющемуся прямиком над воротником форменки засосу, ночной «поход за кофе» был вполне удачным.

На столе стояли стаканчики с ещё дымящимся кофе и валялись брошенные в спешке карты. Раздача на троих.

– Два часа – это за кофе отойти называется, а, Ростовский?

– А вы где в это время были?! – праведно взвыл юноша по фамилии Ростовский. – Почему этого дохлого только я заметил, когда вернулся?

– Да что тут у вас? – МакКой проходит к мониторам.

Безопасники замолкают и расступаются.

– Вот, доктор, – неуверенно говорит Ватанен.

На широком мониторе видно палату с нескольких ракурсов. Горит свет. Хан лежит на спине, что должно быть неудобно, прямо на сложенных крыльях, руки на животе, узкие ладони одна на другой. Неподвижным остекленевшим взглядом пялится в потолок.

Наверное, для обычных людей зрелище и впрямь жуткое, но МакКой сегодня в операционной насмотрелся на внутренности и мутировавших паразитов, так что Хан выглядел вполне себе ничего, даже миленько.

– И так, судя по записям, уже два часа восемнадцать минут, – сказал Кексик.

МакКой под взглядами охранников вытаскивает свой падд, просматривает данные от анализаторов. Пульс в норме для спящего, как и остальные показатели. Демонстрирует экран Хендорффу.

– Подумаешь, прилёг человек с открытыми глазами поспать. Запросили бы данные с моих анализаторов, старший лейтенант, доступ у вас есть.

Хендорфф выглядит виноватым и растерянным.

– Простите, сэр. Но так было похоже, что он умер, наконец, мы даже обрадовались…

Самый мелкий прижух, зато остальные загудели одобрительно. Слежка за Ханом безопасников не радовала – слишком скучно и слишком ответственно для скучного.

– Ладно, пейте свой кофе, да сходим, прогуляемся, – МакКой садится на незанятый крутящийся стул. – Мне нужны трое сопровождающих.

Книга, которую доктор принёс Хану, называлась «Басё: избранное» и включала в себя 163 хокку, дополненных небольшими иллюстрациями. Надо сказать, от информационного голода каждое стихотворение – три коротких строки – воспринималось удивительно полно и ярко. Особенно вкупе с иллюстрациями – стилизация под древнюю японскую живопись.

Возможно, выбор книги доктором был продиктован намерением поиздеваться над нетерпеливостью Хана, его вспыльчивостью и, как он думал, неспособностью созерцательно воспринимать мир. Но Хан любил красоту – во время его правления не хватало времени на то, чтобы просто остановиться и посмотреть вокруг себя. Тем острее и слаще была каждая минута урванного спокойствия. Поэтому сборник пришёлся ему по душе, а неторопливое течение мысли автора помогало переносить скуку.

Хотя всё равно книга была удручающе тонкой – и Сингх сообщил об этом доктору во время утреннего посещения.

Доктор, однако, оставил его замечание без должного внимания. Сказал, что у него много работы, быстро провёл необходимые тесты и ушёл. Что примечательно, в этот раз на его крыльях были рабочие фиксаторы.

На крыльях стального цвета металлические фиксаторы смотрелись удивительно хрупкими, непрочными.

Поймав себя на этой мысли, Хан понял, что японская созерцательность начинает оказывать на него влияние.

Как несвободно

Дышат стальные крылья

В фиксаторах

Следовало сделать перерыв.

Хан отложил сборник, подтянул к себе свинью и поставил перед собой на кровати.

Свинья любопытно глазела на него чёрными глазами-бусинками. Это была свинья розового цвета, вернее, той его разновидности, что называлась «дыня крайола», из неплотной пористой резины и с дырочкой-свистелкой на пузе, там, где у живой свиньи располагался бы пупок. У неё были остренькие ушки, затемнённые внутри, закрученный упругий хвостик, пара коричневых пятен на спине и светлые копытца. Сверху, где голова переходила в шею, были даже сделаны складки. И всё это – как и множество других деталей – Хан мог воспроизвести в голове даже с закрытыми глазами.

У него слишком давно не было других собеседников. Свинья и доктор. И со свиньёй Хан общался намного чаще.

Доктор вернулся поздно вечером, даже ночью – приблизительно в первую половину десятичасовой гамма-смены. Хан как раз прилёг вздремнуть при включенном свете – совершенно случайно не выключил, конечно. И с открытыми глазами спал тоже – случайно. Зато успел поспать, а вот доктор выглядел сильно уставшим.

– Есть настроение прогуляться? – спросил, что называется, «с порога». Дверь за собой тоже не стал блокировать, и Хан подумал, что за ней в коридоре минимум шестеро охранников с фазерами.

Но с кровати подниматься не стал – только приподнял голову.

– Прогуляться? Ох, доктор, я надеюсь, это не эвфемизм вивисекции.

– Я не в том состоянии, чтобы разводить художества. Не хочешь гулять – тем лучше, пойду на боковую. Так что?

На шутника он действительно не походил, хотя Хан всё ещё не верил в такой подарок. А если и верил в подарок, то не верил в его безопасность. Тем не менее, он плавно поднялся с кровати и ступил босыми ногами на пол.

В конце концов, его тело при нём. А мозгоправ уверял, что при угрозе жизни его психика вполне допустит самооборону.

– Я готов.

– Идём.

Доктор вышел, прошуршав полураскрытыми крыльями о стенки дверного проёма.

Охрана снаружи действительно была. Трое ничуть не сонных высоченных охранников, все с фазерами наизготовку. Доктор по сравнению с ними и их крыльями казался совсем невысоким.

– Опустить, – он устало поморщился. – Просто следуйте за нами в двух метрах.

Охранники подчинились, хотя и неохотно. А Хан с одобрением отметил их спокойную собранность. В отличие от дуболомов, которые сопровождали его в адмиралтействе, эти были меньше похожи на горы мышц, но больше уверены в своих силах. Или имели больше желания защищать.

За время их прогулки ни в одном коридоре им не встретилось ни одной живой души. Что ж, хорошая организация работы, мистер доктор, браво.

Они не поехали в лифте, а вместо этого поднимались между палуб по аварийной лестнице – возможно потому, что в лифте у охраны было бы меньше манёвра, вздумай Хан что-нибудь выкинуть, но доктор оборвал его мысли:

– Подумал, что тебе стоит размяться. Будешь хорошо себя вести – сниму с тебя фиксаторы. Ненадолго.

– Не подозревал в вас столько сочувствия ко мне, доктор.

– Не подозревал, что тебе захочется так быстро вернуться в лабораторию.

Разговаривать он явно не был настроен.

Они поднялись вверх на несколько палуб, если память Хану не изменяла – она никогда ему не изменяла – вышли на первой палубе, прошли по короткому коридору. Маркус давал ему на изучение схемы кораблей класса «Конституция», и они сейчас шли прямо к обзорной палубе. Подарок неслыханной щедрости.

Открылись последние дверные створки, разошлись в стороны, и желтоватую полутьму коридора сменил ровный, чистый звёздный свет. Огромное панорамное окно переходило в подобие купола над головой, и если не смотреть за спину, где осталась вторая, металлическая часть этого купола, казалось, что преграды между тобой и звёздами и вовсе нет. Пол под ногами был зеркальным, причём зеркало, судя по лёгкой дрожи, было голограммой, имитирующей недвижимую водную поверхность. Доктор пошёл прямиком к стеклу. Стоило ему вступить в голограмму, как по её поверхности, как на настоящей воде, стали расходиться круги, быстро исчезая за шагами.

Хан направился следом. За ним неотступно следовали три тени.

У самого стекла иллюзия зеркальности достигла апогея – возникало ощущение, что ты стоишь в звёздной пустоте, которая сразу повсюду. Далёкие холодные огни звёзд ярко светили в бархатной космической черноте.

– Ну, сойдёт это за средство от скуки? – спросил доктор.

Хан обернулся к нему, мягко щурясь.

– В данный момент мне действительно не скучно. Было бы идеально, если бы вы позволили мне подраться с охранниками по пути назад.

– Может, тебе ещё и крылья чесать во время засыпания под колыбельную? Так ты только попроси, – доктор бросил быстрый взгляд на космическую пустоту и повернулся к ней спиной. – Иди сюда, разблокирую накрыльники. Только без глупостей.

О каких глупостях, интересно, говорил доктор. Вряд ли он действительно верил, что Хан каким-либо образом решит навредить ему – убить, сбежать. Нет, точно нет.

Хан разворачивается к нему спиной, и умелые руки доктора зарываются в его крылья.

– И во сколько отчётов вам обошлась моя прогулка? – спрашивает Сингх, чтобы отвлечься от ощущений. Ему всё ещё не нравится собственная беззащитность.

– Меньше, чем если бы я вздумал выгулять тебя в оранжерею или спортзал. – Лёгкий щелчок – и хватка ремней на крыльях исчезает. – Ну, можешь посоздавать сквозняк. Только в сторонке.

Хан медленно расправил затёкшие крылья. Он чувствовал – наконец чувствовал – работу каждой мышцы, чувствовал, как в освобождающихся сосудах начинает быстрее бежать кровь. Впервые с того момента, как он падал на Сан-Франциско в разрушающемся «Венегасе», Сингх почувствовал свободу.

Они пробыли на обзорной палубе около получаса. Доктор вяло огрызался на каждую фразу, обращённую к себе, Хан медленно прохаживался по комнате, махал крыльями на месте, действительно создавая “сквозняк”. Изредка застывал у экрана – а за экраном располагалось огромное звёздное пространство.

После недель заточения эта короткая прогулка как будто вдохнула в Хана глоток жизни. Перед тем, как расстаться, он (снова в палате, снова в фиксаторах) поблагодарил доктора.

– Вы, думаю, понимаете, какой подарок сделали мне. – Хан встал напротив него, уже собирающегося уходить. – И я не забуду этого.

– Ты лучше, если с открытыми глазами спишь, не забывай свет выключать. А то наблюдатели нервничают и грызут ногти. А это вредно.

Хан улыбается и слегка склоняет голову.

– Как же мало вам нужно для счастья, доктор. Но если это ваша просьба – я выполню.

Джим долгое время хотел, чтобы Спок начал проявлять к нему внимание в рабочее время. Кажется, небеса услышали его молитвы: услышали, извратили и исполнили. После миссии с заражёнными колонистами, буквально стоило сняться с орбиты, Спок – начал. Он проявлял внимание к каждому недочёту в отвётах Джима, к каждому его действию вне регламента, к человеческому общению во время смены – он называл это фамильярностью, не предусмотренной уставом. Он был рядом каждый раз, как Джим отходил от протокола – а даже если и не был, то всё равно каким-то образом выискивал информацию об этом и отчитывал Джима. Мог отчитать на мостике, в коридоре, где угодно – и всё это в присутствии подчинённых.

– Тяжело вам работать со мной, Спок, – это Джим высказал, когда Спок отчитал его за то, что он в рабочее время переписывался с Боунсом на личные темы. – Работать с компьютерами не в пример легче должно быть.

На это последовало хладнокровное поднятие брови.

– Ваше сравнение некорректно, – сказал он только. И всё.

Кирк скрипнул зубами.

– В любом случае, я не просил ваших советов. Идите на своё рабочее место.

Этот же… вулканец, прямой, как палка, не дрогнув ни мускулом, развернулся и отошёл на рабочее место. Для того, чтобы через полчаса прислать Кирку детальный разбор недочётов, допущенных им во вчерашнем отчёте.

Джим терпел это поведение три дня. Три долбаных дня, а это – целая вечность, когда вокруг тебя крутится вулканец, словивший псих из-за того, что ему не дали остаться на Новом Вулкане. Потому что иных причин для этого шила в заднице Джим не видел.

По прошествии трёх дней Джим вызвал Спока на приватный разговор. Подождал, пока тот пройдёт, сядет, а потом спросил прямо:

– Спок, что с тобой случилось? Ты как с цепи сорвался – и не смей придираться к этой фразе, не понимаешь значения, открой фразеологический словарь.

– Я не вижу никаких существенных либо вызывающих подозрения изменений в своём поведении, капитан.

– Ну… – Кирк решает сыграть на хвалёной вулканской памяти. – Сколько замечаний в день вы делали мне в период с начала миссии до… четырёх дней назад?

– Вы прибегаете к неверной оценке моих возможностей. Я не андроид, капитан, и не могу назвать число того, что не считал специально. Если вам так необходима эта цифра, предоставлю её вечером после перебора воспоминаний за указанный вами срок.

Джиму так и не удаётся ничего от него добиться. Спок стоит на своём – в его поведении нет ничего необычного, каждое замечание было обоснованным. Он логичен, холоден и прям. Куда сильнее, чем до вечеринки и поцелуя пальцев у лифта. Будто в коконе.

Джим отпускает его, так ничего и не прояснив.

– Боунс, он меня замучил, – Кирк зло плюхается в кресло в комнате МакКоя, и только открывает рот, чтобы продолжить, как дверь открывается.

В комнату заходит Кексик – и застывает в дверях.

Джим прокашливается, улыбаясь.

– Боунс, я ему рассказал. Он теперь с нами.

– Добро пожаловать, мистер Хендорфф, – Боунс кивает ему, как-то… очень намекающе. – Кофе?

– Кексик, заходи, не стесняйся, а то до пончика разжалую, – Джим жизнерадостно ржёт, хлопает руками по подлокотникам. Потом качает головой, – ну всё, ещё немного, и я разучусь шутить.

Хендорфф тем временем проходит – большой стеснительный медвежонок – усаживается, соглашается, что да, он будет кофе.

Джим поднимается с кресла.

– Итак, господа, пару дней назад я подумал, что в наших рядах нет никого из охранного, а это вполне себе упущение...

Ему опять не дают закончить. Снова открывается дверь, впуская на этот раз Скотти, Кинсера и де Саля. Скотти мрачнее тучи.

– Итак, – Джим ждёт, пока они усядутся, но тут снова пиликает интерком.

Пробираются в каюту три научницы, ещё один медик (Боунс его сам посоветовал, сказал, толковый малый), Пашка и один из программистов, отвечающих за пищеблок, с коробкой реплицированных шоколадных конфет. Тут же поднимается возня с кофе и чаем, шуршание крыльев, шёпот типа «не толкайся своими перьями» и всё такое прочее. МакКой суёт морщащемуся Пашке под спину подушку.

Вроде как собрались все. На столе как по волшебству образовалась бутылка настойки, Кинсер, сочувственно кивая, налил Скотти крохотную стопочку до краёв, потом разлил остальным.

Джим поднялся со своей, покосившись на дверь. Ну не должны сейчас-то его прервать.

– Итак, господа... и дамы, – он перекрыл начинающееся гудение, – первое собрание братства Кактуса и почки объявляю открытым. Скотти, на чём сегодня?

– Гаутанский орех и немного имбиря, – отзывается тот грустно. – Попробуйте, капитан, напиток богов.

– Охотно верю. – Джим поднимает свою стопку. – По первой!

Они пробуют настойку; каждому достаётся по чуть-чуть, но ведь соль не в количестве. Они здесь не надираться собираются. Эти тридцать миллилитров, один глоток – как некая драгоценность. Богатство вкуса, аромата и качества. Это символ их победы над суровыми реалиями корабельных будней – на борту не могло быть другой выпивки, кроме реплицированной. А они – смогли; открыли своё тайное мини-производство нереплицированного алкоголя.

Чехов шепчет Боунсу, что Сулу за глаза называет его анонимным алкоголиком, после чего все громко наперебой начинают хвалить Скотти.

Скотти сидит, уныло принимает похвалы и даже не отпихивает Кинсера, когда тот лезет обниматься.

Грустно его таким видеть. И не одному Джиму – де Саль сочувственно подливает Скотту то, что осталось в бутылке, лейтенант Чи из научного пододвигает закуску – сухофрукты, Скотт сам заказывал к сегодняшнему напитку.

Все понимают, Скотту плохо. И Джим ласково похлопывает его по плечу, советуя:

– Выговорись, Скотти. Станет легче.

Он только вздыхает, пригубливая настойку. Занюхивает сушёным ананасом.

– Не нужен я ей, – говорит обречённо. – Сегодня пытался на свидание пригласить.

– И?

– Ну не вышло. Сначала заикаться начал, а потом она и вовсе… не дослушала и посоветовала не тратить на неё время. Эх…

В их компании на время повисает грустная и задумчивая тишина. Помочь бы ему, бедолаге, неразделённая любовь может творить с людьми страшные вещи.

– А если подарить ей что-нибудь? – робко интересуется Чи. – Что она любит?

– Не знаю… – Скотти унывает ещё сильнее.

– А может… я узнать попробую? Вместе что-нибудь да придумаем.

Скотти поднимает голову. На его лице мелькает надежда – светлая, безумная, и Джим улыбается просто тому, что бедолага хоть немного посветлел.

– А давай, – соглашается Скотт. – Это хорошо. Подарок – это хорошо. Я же ейкакую угодно настойку заделать могу, что угодно достану!

– А ты её сюда пригласи, – неожиданно вылезает Пашка. – Кактусы её ух как заинтересовали.

– Сюда? – Джим сомневается. – Нет, Паш…

И ловит взгляд Скотти – умоляющий, надеющийся, будто от слова Джима сейчас зависит его жизнь, его счастье и сохранность Энтерпрайз в придачу.

Джим не может отказать.

– Хорошо, Скотти, – улыбается и треплет инженера по крыльям, – приглашай. Но тогда на следующую встречу должно быть что-то сногсшибательное, ок?

– Да, конечно! – Скотт воспрял, – я… я… ух! У меня идеи! Идей столько, капитан, только увольнительная нужна, и лучше где-то… на Бета-Антаресе, а?

Джим, посмеиваясь, обещает, что для счастья Скотти будет им увольнительная хоть на Омега-Антаресе, если такая вдруг объявится. На самом деле, Бета-Антарес достаточно неблизко, устроить увольнительную там в самом начале миссии будет невозможно. Но это мелочи. Не мелочи в том, что у Скотта горят глаза – он оживает на глазах, он полыхает идеями, говорит, предлагает, втягивает в обсуждение членов их маленького клана. Это дорогого стоит.

Под конец собравшиеся, уже под обычный чай, начинают обсуждать животрепещущую тему – возможность расширения лаборатории. Заканчивается всё тем, что некоторые решают выращивать у себя нужные растения. В начале гамма-смены все расходятся. Только Пашка сидит над полупустой коробкой и поедает шоколад, запивая сладким какао.

– Двойной шоколад, – щурится в ответ на выразительный взгляд Боунса.

– Лопнешь, мелкий, – Джим походя цапает у него конфету из коробки, на обиженно-возмущённый взгляд только подмигивает. – Или аллергию заработаешь. Дуй к себе, взрослым дядям надо говорить о взрослых делах.

– Как там натирать ноющую поясницу, типа такого, да? Я однозначно не дорос, – Пашка фыркает, сгребает шоколадки и напоследок дёргает МакКоя за перо. – Пока, старпёры.

Он собирается быстро, даже успевает протарахтеть что-то вроде «Надо Скотту заказать настойку на дождевых червяках, от суставов помогает, вам – самое оно будет», и смывается.

Джим, шумно выдыхая, падает в кресло. Падает на что-то шуршащее. Но после Пашки и так фантики по всей комнате валяются.

– Ну, спрашивай. – МакКой спинывает пластиковые стаканчики в центр ковра. Вряд ли он сам понимает, как выглядит его каюта – необжитое, серое пространство, проходной двор. – А то у тебя вид, будто ты щас треснешь.

– Хан. Меня беспокоит, что на моём корабле опасный сверхчеловек, что ты его курируешь, а знаю я обо всём только то, что написано в твоих отчётах. А там – отписки.

– Хочешь посмотреть? На тебя доступ в лаборатории есть.

– Я хочу поговорить с тобой, Боунс. Мне нужно знать, что ты об этом думаешь, как Хан себя ведёт при тебе, какие вообще перспективы у этого проекта и тому подобное.

Он кивает, что-то обдумывая.

– Ты спрашиваешь как капитан? Не знаю, Джим. Поначалу мне стоило многого сохранять профессиональное отношение к ситуации. Теперь… возможно, легче.

– Как капитан и твой друг.

Джим облокачивается на стол. Там стоят стопки, вазочки из-под сухофруктов. И помада лежит. Вроде, Чи забыла. Не Кексик же – кстати, хорошо вписался мужик.

– Мне не нравится, что он на моём корабле, и не нравится, что ты должен с ним работать. Поэтому я должен знать о нём столько, сколько могу.

– Если бы я мог сказать что-то точное – я сказал бы, – огрызается МакКой. – Пока что я не знаю даже, тот ли это человек, который тебя убил. Они перековеркали его, Джим. Перетрясли психику, что твою перьевую подушку, и кинули нам разгребаться с последствиями. Что ты хочешь от меня услышать? Нет, я его не жалею, хотя и понимаю, что метаморфозу с ним провернули чудовищную. Да, за тебя и твою смерть готов убить. И нет – я этого не сделаю.

– Тогда устрой нам встречу. Послезавтра в районе беты. Гляну сам, что это за фрукт теперь… Кстати, когда мы его транспортировали, его поведение было вполне адекватным. Не считая подколок к Споку.

Хан – чёртов геморрой, а Спок – целое проклятье. Джим уже и не знает, что думать о его поведении, хоть к Боунсу отправляй на осмотр.

– Я же предложил тебе в самом начале, ну, – отзывается Боунс. Берёт со стола один из фантиков и свистит в него. Громко, пронзительно и противно. Джим морщится и закрывает пальцем ухо.

– Боунс, это нечестно.

Он опускает фантик.

– Пойдём. Прямо сейчас, капитан.

– Сейчас… давай, почему нет. Только не свисти больше, умоляю.

МакКой и сам не мог решить, как относиться к их испытуемому. В самом задании командования крылась ловушка: социализация. Внедрение в коллектив. Это значило, ему нельзя остаться в стороне и сохранить к делу чисто профессиональное отношение: предполагалось, что эта самая социализация начнётся у Хана с куратора. С него самого.

Так что Джим своими вопросами попал в точку. Больную такую. МакКой не умел работать вполсилы.

Введя коды доступа в лабораторию, он привычно вошёл первым. За ним вошла охрана с фазерами и только потом – Кирк.

– К тебе гости, Джон, – сказал МакКой сидящему на кровати Хану.

– Капитан, – улыбнулся-оскалился Хан, убирая с колен свинью. На какое-то мгновение он даже стал похож на себя предыдущего, но это стекло с его лица, стоило моргнуть. Просто показалось. – Надо же, какой приятный сюрприз. Чаю?

– Ты пока ещё не в том положении, чтобы играть в гостеприимную хозяюшку, – МакКой подошёл ближе, встал рядом с кроватью. Кивнул Джиму. – Капитан, вы можете подойти. Под мою ответственность.

Охрана напряглась. МакКой понимал, что не перевести наставленные на Хана фазеры в режим аннигиляции им сейчас очень сложно.

Джим не спеша сделал шаг вперёд, ещё шаг под внимательным взглядом Хана. И склонился, подавая руку.

Хан медленно-медленно (понятно, что предосторожность, чтоб не шмальнули) пожал её. Улыбнулся шире.

– Вы либо смельчак, капитан, либо редкостный глупец. Доктор меня не боится, но вы-то боитесь.

– Люди боятся неизвестности, и это нормально.

Джим вынул руку из его хватки. Встал прямо, осматриваясь.

– И как тебе тут?

– Тесно, – Хан снова улёгся на кровать, взял свинью. – Кстати, с Флаффи вы ещё не знакомы.

– Флаффи?

Джим, подняв глаза, рассматривает игрушку. Потом переводит непонимающий взгляд на МакКоя.

– Не моя вина, что из всех игрушек у нас в стандартный список репликатора забита только розовая свинья, – сказал МакКой. Его и самого это удивило, когда искал, что реплицировать Хану.

– Да, но… Флаффи…

Уголки губ Джима дёргаются в намёке на улыбку.

– Я думал назвать её Мировое Господство, но цвет не соответствует.

Хан ловит взгляд МакКоя. И подмигивает ему.

Это Боунсу не нравится. Его подопечный горазд выпендриваться.

– Подарю тебе синюю в пару к этой, назовёшь Крушение Диктаторских Надежд.

МакКой слишком поздно понимает, что ляпнул. Перенервничал.

– Доктор, доктор…

Хан с осуждением качает головой, а потом возвращается вниманием к Джиму.

– Всё-таки, капитан, чем я обязан?

– Ты на моём корабле, – просто отвечает Джим, подходя к стене. Разворачивается. Осматривает комнату.

– И вам это не нравится, – Хан не спрашивает уже, а утверждает. – Вы пытаетесь понять, насколько я опасен, чем грозит моё пребывание на «Энтерпрайз». Вы хотите держать ситуацию под контролем, но не можете, ведь даже кураторство доктора МакКоя зависит не от вас, а от адмиралтейства.

– А ещё от меня зависит, как скоро ты отсюда выйдешь, – напоминает МакКой. Переводит взгляд на Джима, его встопорщенные в естественной защитной реакции крылья. – Капитан, желаете продлить своё посещение?

Он отрицательно качает головой, подходя к Хану. Они застывают так на пару секунд, Джим, смотрящий сверху вниз, и спокойный Хан.

– Проницательность твоя не пострадала, – говорит капитан. – А вот с чувством иерархии проблемы, да? Это плохо, мистер Харрисон, это говорит о проблемах с вашей реабилитацией.

Хан чуть улыбается, щурясь. Вот по нему эмоции вообще не прочтёшь, разве что слегка топорщатся крылья.

– О, это немного похоже на угрозу, капитан.

– Это и есть угроза. Боунс, я наобщался.

МакКой кивает и идёт разблокировать двери. На душе у него кошки скребут.

Когда они с Кирком остаются в коридоре одни, МакКой приваливается спиной к стене. Раскинутые крылья вытягиваются вдоль неё, их, ноющие в суставах, приятно холодит пластик стены.

– Ну что, убедился? Он щас похож на старого волка, у которого зубы сточились и зрение уже ни к чёрту. Огрызается и осознаёт свою беспомощность.

– Здорово бедолагу приложило…

– Это не “приложило”, дорогой мой капитан, это наш хвалёный гуманизм. Убить мы не можем, смертная казнь слишком жестока, ампутировать крылья не даём, но зато психику калечим и позволяем людям умирать в мучениях. Красота.

Джим приваливается к стене напротив. Он слегка хмур, хотя и кривит губы в улыбке.

– Боунс, ты краски-то не сгущай. Начало у встречи было неплохое. И я понял, почему свинья, но – розовая? Это шутка?

– Так. Джим, ещё раз: в репликаторе других не было. Только розовые, к чёрту, свиньи. Размер менять можно, окраску – нет, а я доктор, а не чёртов репликаторный программист.

– Да ладно, ладно… сделаем мы тебе хоть синюю, хоть жёлтую. Назовёшь её Сладенькой и будете с Ханом ими играться.

Он, махнув рукой, отлипает от стены и идёт по коридору по направлению к турболифту.

МакКой возвращается в комнатуху. Хан по-прежнему сидит на кровати. На него, вошедшего, поднимает взгляд.

– Любишь же ты играться. Только теперь это тебе не на пользу, – Боунс останавливается напротив в двух шагах.

Он усмехается криво.

– Доктор, ну подумайте сами. Если я буду совсем уж белым и пушистым, кто мне поверит? Вы – поверите?

– У всего есть границы приличий. Придётся тебе научиться жить с тем фактом, что их теперь надо соблюдать. Например, субординацию.

– А я разве неуважительно к нему отнёсся? – он поднимает брови. – Мне кажется, нет. К тому же, мне всё ещё странно, что я должен подчиняться молодому неопытному капитану, которому ещё не стукнуло тридцати, и даже пух с оснований крыльев не сошёл. Мне всегда казалось, что капитанское звание нужно заслужить. За что он его получил?

– За то, что может пойти и, не задумываясь, спасти наши – экипажа – жизни ценой своей. И это только одна из причин. Джон, я советую тебе смириться. Ты на корабле, под нашей защитой и под нашей ответственностью. Тебе это не нравится, но выбора нет. В том числе и для меня.

– Доктор, мне проще. Я давно понял, что выбора нет. – Он как будто и правда спокоен. – Реального вреда не принесу, а капитан, раз уж его страхи были произнесены, может, научится с ними справляться.

МакКой качает головой.

– Последнее, во что я сейчас поверю – твоё смирение. Ну да поживём – увидим.

Он вытаскивает из карманов брюк конфеты в золотых фантиках с посиделок, всё, что уцелело от загребущих Пашкиных лап, высыпает их на покрывало.

– За это мне не придётся писать отчёты. Так что вреда не будет.

У дверей под пристальным взглядом Хана вытаскивает свой фантик и пронзительно в него свистит, после чего желает нейтрально:

– Спокойной ночи, Джон.

====== Как снять с вулканца фиксатор ======

Впервые на памяти Джима им не дали чёткой миссии. Была одна попутка, на Новый Вулкан, потом колония с заражением, а дальше… лететь и открывать. Находить новые миры, обитаемые или нет, устанавливать контакты. И это было странным – не иметь чёткой конечной цели прибытия.

Энтерпрайз шла на варп-три в произвольном направлении. Можно сказать, они «шли и глазели по сторонам» в поисках чего-то интересного. Пока что интересного и неизученного не встречалось – они только-только вышли за пределы изученной части квадранта. Поэтому надо было ждать. Искать.

В этой ситуации были рады только научники и инженеры – первые анализировали звёздные системы, пролегающие рядом с их курсом «в никуда» в поисках всего, что можно было бы изучить, исследовать. Мини-отчёты по результатам поисков приходили на падд Джима каждые полтора-два часа, а к концу смены соединялись в один общий отчёт. А вторые радовались просто тому, что на пути нет ничего опасного и способного вывести из строя корабельные системы.

МакКой продолжал писать сухие и малоинформативные отчёты по Хану.

Всё было правильно – скучновато, да, но правильно. Но Джима продолжал беспокоить Спок. Он больше не изводил его придирками – дней пять как успокоился. Он вообще сделался молчаливей обычного. То есть… даже на мостике, обычно он и так болтливостью не отличался, а теперь свёл всё до необходимого информационного минимума. Он будто избегал заговаривать с Джимом, и эта новая манера их взаимодействия лишала Джима всякого шанса как-то сблизиться с упрямым вулканцем. Или даже – к чёрту сблизиться, просто понять, что происходит с его коммандером.

Прайм просил оказать его молодой версии поддержку.

Но эта чёртова молодая версия Джима к себе – вообще всех – на километр не подпускала. Как будто Спок выпсиховался и замкнулся в себе ещё сильнее, чем раньше – ходил по кораблю безмолвный, замкнутый, больше похожий на андроида с ограниченным количеством функций. И с жуткими фиксаторами на крыльях, больше похожими на орудие пытки: металлические пластины, проволочные стяжки.

Состояние Спока начало беспокоить Кирка не только в силу личной заинтересованности, но и как капитана. Но он терпел, пока раз не застал его в ванной – Спок стоял на полу на коленях, на кафеле, крылья скорбно горбились над его спиной, а он, сжимая зубы, снимал трясущимися руками заклинивший фиксатор. Видимо, на крылья вулканская обезболивающая магия не распространялась. Как и многое другое.

Спок тогда не сразу его увидел, а увидев, поднялся с пола и ушёл к себе.

А Джим понял, что так дело продолжаться не может. У Спока были проблемы, и их следовало решить хотя бы во благо корабля.

Поэтому следующим же утром он стоял у двери Спока перед сменой, поджидая его.

Спок появился из дверей в 0756, увидел его, сказал «доброе утро капитан» и сделал попытку пройти мимо.

– Стоять. – Джим не мог позволить ему ускользнуть. – Мне нужно поговорить с вами, коммандер.

– Не лучшая идея, капитан, когда до смены три минуты, – сказал он сквозь зубы. На огрызательство похоже не было.

– Уж извините, Спок, но идей лучше у меня сейчас нет. Вы решили проблему с фиксатором?

Джим смотрит на него строго и серьёзно – чёрт его знает, когда этот фиксатор заклинил, Спок в последнее время только в нём и ходит. Послать бы его к Боунсу, но официального повода нет – ни молчаливость, ни единожды заклинивший фиксатор поводами не являются.

– Я в состоянии решать возникающие у меня проблемы без вашего участия, капитан. Благодарю за беспокойство.

Задев Джима плечом, Спок направился к лифту.

– Спок, – это Джим говорит тише, – ты же знаешь, что мне небезразлично твоё состояние.

Бесполезно – он не оборачивается, даже не замедляет шага.

За последующие два дня фиксаторы на его крыльях не поменялись. Поведение – тоже. Спок выполнял свою работу чётко и тщательно, как и всегда, не реагировал на попытки заговорить, не смотрел в глаза при обсуждении рабочих тем.

Джим уже всерьёз начал подумывать о том, чтобы заслать его на медосмотр без веской на то причины. Пусть это было превышением полномочий, здоровье первого помощника волновало его сильнее.

Промаявшись в капитанском кресле всё долгое, практически лишённое работы утро, Джим оставил его за главного. Сказал, что пройдётся по кораблю и посмотрит на работу отделов, что хоть и не было ложью отчасти, на работу он и правда посмотреть хотел, но главной целью капитана была прогулка. Размяться и поразмыслить.

Джим прошёлся по лабораториям научников, побывал у охранников, назвал Кексика Пудингом (должно же быть разнообразие в жизни человека) и зашёл к Скотти в инженерный. Инженер клепал что-то на одной из верхотур, так что визита капитана даже не заметил.

В этот раз альфа-смена тянулась и тянулась, каждая минута обратилась в миниатюрную бесконечность. Миссию они себе по-прежнему не нашли, и единственной проблемой, над которой можно было бы подумать, был Спок. Неизвестность в квадрате, чёрная дыра для любой человечности, упрямая сволочь, коммандер с явными психологическими проблемами.

По окончании смены Джим, полностью обессиленный мыслями, пришёл к себе, покидал одежду на пол и залёг в ванну с кедровой солью. Там же в ванной к нему на падд пришли наработки от экипажа по целям для Энти. И – наконец-то – нашлось подходящее дело. В одной из систем поблизости обнаружилась планета, спектрограмма которой зашкаливала от количества чистой платины. Либо это были поистине неисчерпаемые запасы металла, или это был какой-то заброшенный зведолёт в виде планетоида. Обе версии нуждались в проверке. Капитан отправил координаты планеты на мостик для расчёта курса, закрыл глаза, положил голову на бортик ванны.

Не так он представлял себе начало экспериментальной миссии…

Вернувшись к себе и улёгшись в кровать, Джим ещё некоторое время ворочался с боку на бок, что не так-то просто делать, когда у тебя крылья, пока не задремал среди перекомканного одеяла и разбросанных подушек.

Проснулся, когда ощутил, что кровать прогнулась от опустившегося на неё тела. В темноте не было видно, кто – но кто ещё мог проникнуть сюда, не включая интеркома?

– Спок, я проснулся, – тихо сообщил Джим тёмной фигуре.

– Капитан… – тихий дрожащий голос. – Мне… нужна помощь.

Даже в том состоянии, в котором Спок сейчас был, у него получалось произнести это «нужна помощь» кое-как, через силу и с отвращением в голосе.

– Помощь… сейчас…

Джим с силой трёт глаза. После команды «свет на двадцать процентов» держать их открытыми становится чуть легче, и он видит Спока, сжавшегося на краю его кровати. Страдающий и беззащитный.

– Господи, Спок… неужели с того дня так и… – догадывается Джим, торопливо усаживаясь в кровати. Даёт Споку знак повернуться к себе спиной.

Его перья взъерошены, некоторые поломаны – последствия неудачных попыток снять фиксатор. И Джим с трудом может представить, какую боль сейчас испытывает гордый вулканец – и сколько он её испытывает – что решился прийти к нему.

На возню уходит минут десять. Джим копается в заевших креплениях, бормочет что-то успокаивающее, всё старается осторожнее, аккуратнее – Споку больно сейчас, он от каждого неосторожного движения только выдыхает и сильней сжимается на краю кровати.

Когда Джиму, наконец, с помощью наскоро реплицированных ножниц удаётся разжать стальные когти, вулканец сползает на пол, распластываясь там. Тихий мучительный стон перекрывает шелест медленно разворачивающихся крыльев. Выглядит это не плавно и не красиво. Полкомнаты будто тонет в больном и изломанном антрацитовом море, а Джим остался на белом кроватном острове. Крылья всё разворачиваются и разворачиваются, хотя перья уже повсюду, они упираются в кровать и в стену, шуршат, наползают…

Когда всё замирает, Спок лежит неподвижно и дрожит.

Джим соскальзывает к нему, всматриваясь в следы, оставленные фиксаторами, кладёт ладонь между крыл, на узкий участок спины, покрытый перьями – они через форменку ощущаются.

– Спок… – шепчет тихо. Слов других просто нет, Джиму больно сейчас, больно и страшно за него, какая там, к чёрту, неделя придирок.

Основания крыльев ещё слегка подрагивают. Они горячие – зарываясь пальцами, ощущаешь, насколько кожа там сейчас горячее стандартной для вулканцев температуры.

Споку нужно будет провериться у Боунса – эта мысль мелькает, когда Джим придвигается ближе, начиная осторожно разминать затёкшие основания.

– Компьютер, свет на сорок пять, – командует, проходясь пальцами дальше по крыльному плечу.

Там всё ещё хуже, чем у оснований. Горячо, по коже проскальзывают остовы сломанных перьев, и подушечки иногда (но сердце каждый раз сжимается) чувствуют под собой горячие влажные следы на истерзанной коже.

Спок не прерывает его, лежит неподвижно и просто дышит. Кажется, он боится шевелиться, да оно и к лучшему. Крыльям сейчас нужен покой. Расслабление. Вот только… не очень удобно разминать их оба, пока сидишь сбоку от распластанного тела.

Осмелев, Джим седлает зад Спока и возвращается ладонями к спине. Сжимает напряжённые плечи, шею, мнёт их, растирает. Тихо, плавно, размеренно проминает закаменевшие участки мышц. Чуть покачивается, сидя на Споке, в такт движениям рук.

Переходит к крыльным плечам. Сначала по руке на каждое, потом – обеими. Почти не дышит, касаясь его, мягко и осторожно проглаживает самые пострадавшие участки. Медленно, почти ощущая, как минуты растекаются по его пальцам, исчезая в ворохе чёрных перьев. Как разогревается кожа под пальцами, расслабляются мышцы – очень хочется верить сейчас, что и боль от его массажа становится меньше.

Джим не сразу понимает, что изменилось – Спок расслабился и начал дышать ровней, глубже. И всё так же никаких попыток его сбросить. Ни одного проявления неудобства или недовольства. Споку… нравится то, что Кирк на нём сидит?

Джиму становится жарче от этого осознания, хотя он не накидывал на себя ничего сверх спальной одежды. Трусов, то есть. Он чуть сжимает ноги Спока бёдрами, склоняется, прижимаясь грудью к мягким кроющим перьям. Проводит носом по его расслабленной шее.

– Тебе легче? – спрашивает его тихо, согревая дыханием кожу.

– Да. Спасибо.

Как и прежде – ни попытки встать, ни просто пошевелиться. Джим и воспринимает это как непрямое позволение продолжить свои действия. Он целует шею, разминает крылья, правда, его «массаж» всё меньше напоминает помощь пострадавшему коллеге. Прихватывает губами кромку уха, зарывается пальцами в мягкие перья, перебирает пальцами жёсткие маховые. От этих откровенных ласк очень быстро тяжелеет в трусах, и хочется – так хочется – потереться налившимся членом о ягодицы Спока, всё естество Джима призывает к этому. На самом деле, у него сейчас слишком много неосуществимых желаний – поцеловать Спока, ощутить под пальцами его кожу, прикусить, лизнуть, почувствовать скольжение его языка на своём, ощутить его ответную твёрдость в паху. Столько желаний. И, поддавшись одному из них, Джим медленно расстёгивает молнии на спине Спока.

Одну за другой. Доходит от границы оснований крыльев до низа спины, расцепляет крохотные заклёпки, фиксирующие пояс. Спок замер. Кажется, перестал дышать. Правое крыло дрогнуло.

Джим и сам почти не дышит, раскрывая перед собой его форменку. Как будто разворачивает подарок, желанный, долгожданный, драгоценный, хрупкий до невозможности – одно резкое движение, и потеряешь. Тянет и верхние молнии, которые обычно не расстёгиваются при надевании – форменку все стаскивают через голову, но как сейчас это сделать, когда боишься даже лишний раз пошевелиться?

Поэтому он раскрывает все «молнии», убирает куда-то в сторону среднюю часть ткани – сердце заходится при виде бледной кожи Спока. Это его спина. Джим только в мечтах своих… Эта изящная линия позвоночника, бледная кожа, у оснований крыльев покрытая перьями, эти сильные мышцы…

С тихим вздохом Джим припадает поцелуем к коже между лопаток. Спок не шевелится, понять что-то о его реакции можно только по дыханию – а оно снова становится неровным, шумным. И по обеим сторонам от них шелестящей стеной начинают подниматься крылья. Джим расцеловал бы и их, но оторваться сейчас от тёплой кожи попросту невозможно. Он оглаживает вздымающиеся бока вулканца, с силой ведёт ладонями вверх по ним, потом вниз. Достигая пальцами ремня на форменных брюках, Джим делает глубокий вдох и проскальзывает под него.

И там кожа теплее. С ума сойти, он делает это, ему можно. Он тонет в ощущениях: касания, тепло, запах, неровное дыхание Спока, всё это вливается по различным рецепторным путям, сплетается внутри в один пылающий узел. Проскользив по телу Спока ниже, Джим усаживается на икры, прижимается поцелуем к его пояснице. Тянет в себя его запах. Медленно, задыхаясь от молчаливого позволения, пытается спустить его штаны ниже, чтобы открыть жадным губам больше, больше тёплой кожи.

– Джим, – это его тихий голос, Спок упирается локтями в ковёр, и крылья его снова медленно опускаются на пол, сам он оборачивается через плечо. – Что у тебя ко мне? Честно. Я не хочу вторгаться в твой разум.

Джим приподнимается, чтобы видеть его глаза – какой же он измученный, бледный.

– Я всегда был с тобой честен, Спок, – шепчет почему-то. – Я хочу быть с тобой. Хочу о тебе заботиться. Спать с тобой, проводить вечера с тобой.

– У меня больше никого нет. – Он снова отворачивается. – Вопреки расхожему мнению, вулканцы нуждаются в семье не меньше людей, а я своей лишился. Ещё в день гибели Вулкана, со смертью матери, но не осознавал этого. Недавний визит на планету расставил всё по местам. Точнее, показал мне моё место в глазах сородичей – обычного генетического выродка.

– Не смей так думать, Спок, – Джим замирает, касаясь лбом его затылка. – Это неправда. Ты взял всё самое лучшее от людей и вулканцев.

– Как ты понимаешь, сложно думать подобным образом, когда тебе с детства внушают противоположное. Но и в этой ситуации мне помогла именно вулканская наука. Логика. У меня ушло четыре дня на то, чтобы принять и осознать тот факт, что своим среди вулканцев я никогда не стану. После этого я обратился к словам посла Спока также с целью их принятия. Он сказал, в его реальности между ним и твоей версией было что-то большее, чем… служебные отношения.

Джим прижимается лбом к шее Спока, дышит на неё, не касаясь губами.

– Ну так дай шанс и нам. Мы заслуживаем его, правда?

– Пустишь в ванную? – спрашивает он совсем тихо.

– Пущу. Но не одного. Не спорь.

– Джим, меня тошнит. Не хочу, чтобы ты это видел. Я вернусь.

Тошнит, скорее всего, от боли. Джим ласково трётся лбом о его шею – хочется помочь, но как?

Боунс.

– Сколько времени тебе нужно? Минут пять?

– Пятнадцать. Вода унимает боль.

Сказано это было буднично. Не уймёт. Унимает. То есть, дело обычное.

– Тогда я вызову Боунса к твоему возвращению. И это действительно не обсуждается.

МакКой подбивал отчёты по исследованиям Хана. Все они показывали то, что он знал и без того – Джон Харрисон больше не гроза галактики. На это указывали и результаты психотестов, и заборы крови на гормональный анализ после различных стрессовых ситуаций, которым он подвергался.

Но проклятые электронные бумажки никто не отменял; по проекту реабилитации сверхлюдей МакКой отчитывался не Джиму, а Адмиралтейству. Это был целиком и полностью их проект, а корабли и их экипажи – большими подопытными площадками.

Шёл четвёртый час гамма-смены. Медотсек пустовал, погружённый в тишину. Боунс оставил двери в свой кабинет открытыми, и теперь через них просачивались зеленоватые полосы ночного коридорного освещения. На его столе лежали призрачно-голубые отсветы – от экранов компьютера и падда. Из-за них виски в стакане тоже казался голубоватым. Лёд давно растаял, так что теперь это пойло разве что процентов на сорок виски. Остальное – вода.

МакКой дописал последнюю строчку отчёта и запустил все данные в систему проверки и корректировки текста. Пока шла обработка, он пихал пальцем стакан с виски. Каждый раз золотисто-рыжая жидкость в стакане вздрагивала, её поверхность прочерчивали голубые разрезы экранных бликов. В такт ей почему-то вздрагивали сложенные за спиной крылья.

Джон безопасен для экипажа. Его таланты можно использовать во благо корабля.

А дальше у Боунса был один вопрос и одна тяжёлая задача. Задача состояла в том, чтобы убедить в вышесказанном экипаж, прекрасно помнящий падение подбитой «Энти» с небес и героическую гибель своего капитана. МакКой помнил её лучше всех. Мёртвое тело Джима и своё отчаяние. Он бы заплатил чем угодно в тот день – быть вместо Спока, избивать ненавистную тварь, посмевшую решать за других, жить им или умирать.

Но Хан больше не был этой тварью. Он и Ханом больше не был. МакКою предстояло это доказать – себе и другим.

Что касалась вопроса, он был намного проще: надо ли это самому Хану. Положим, у него, как и у остальных, не было выбора; но МакКой ощущал себя должным этот вопрос задать.

Он потёр лоб, прикрыв воспалённые веки. Третий день. Вернувшаяся бессонница. Такое всегда не предвещало ничего хорошего.

Компьютер завершил обработку, о чём известил тихим писком. Нашёл пятьдесят три ошибки и одну неточность. Неточность заключалась в использовании ненаучного слова.

– Художественная вольность, – пробормотал Боунс и не стал исправлять слово. Вместо этого он кинул взгляд на хронометр (зыбкие красноватые цифры в полутьме напоминали ядовитый дым)– 0437 – и подумал, что спать бессмысленно. Он отсоединил падд от основного компьютера, зажал его подмышкой, залпом допил виски-воду из стакана и направился в лабораторию. По пути он запихивал падд в поясной чехол, падд не запихивался. МакКой понимал, что уже не трезв, хотя и не ощущал этого.

Пленник не спал. Поставив на тумбочку розовую свинью, он сидел на кровати со скрещенными ногами, крылья чинно сложены за спиной, и внимательно смотрел на игрушку.

Боунс занёс с собой в лабораторию стул. Впервые отметил, какие тут пустые стены.

Стул он водрузил рядом с тумбочкой и сел, не сводя глаз с Хана.

– Ну что, завтра ты выйдешь отсюда, Джон, – сказал вместо приветствия.

Хан смотрит на него, слегка щурится. Раздувает ноздри. Улыбается.

– Вы праздновали моё освобождение, доктор?

– Я хоронил свою спокойную жизнь, – фыркнул Боунс, глядя в прозрачные, инопланетные какие-то глаза. – А что насчёт тебя?

А что насчёт него? Хан думал о том, что ждёт его по ту сторону двери: корабль, служба на кого-то зачем-то, Хан никогда не служил никому. Его там ждут люди: испуганные, напряжённые, ненавидящие его, – что будет весело только первое время, а потом начнёт раздражать. Хана ждала новая жизнь, “перерождение”, как пафосно заявил ему седовласый учёный, курировавший раньше. Это всё… не пугало, нет. Но определённый дискомфорт Хан испытывал, хотя и не собирался признаваться в этом доктору.

– О, мне предстоит служба на благо Федерации, – Хан изобразил улыбку. – В сущности, я этим уже занимался, просто теперь никто меня не шантажирует моей командой, застывшей в криосне.

– Хорошо видеть в ситуации плюсы, – кивнул доктор. – Полезно для нервов.

– Я надеюсь, мне оставят Флаффи?

Хан взял на руки свою свинью и приподнял брови. Доктор выглядел чем-то расстроенным. Положим, довольного доктора он обычно и не видел ни разу: хмурым, напряжённым, сосредоточенным... Но никогда – расстроенным.

– Да, – доктор, до этого смотрящий в пол, поднял взгляд, привычно ставя заслон «ничего-не-чувствую». – Можешь оставить свинью. Более того, в качестве сувенира тебе полагаются накрыльники. А в качестве бонуса за хорошее поведение от меня лично можешь забрать подушку. Она крайне удобна, в каютах хуже.

– Удивительно, правда? – Хан начал поглаживать свинью, – я про то, к каким принципам пришло человечество. Всё лучшее – больным, всё худшее – сильным, здоровым и смелым.

Хан ведёт себя иначе, чем обычно при визитах дока. Но и доктор никогда не приходил к нему посреди ночи грустным и выпившим.

– Это превратности гуманизма, – доктор слегка расслабился. Удобней расположился на стуле, и заслон снова слегка приоткрылся, проявляя во взгляде эту его ночную тоску. – Та же причина, по которой с погибающей планеты будут спасать в первую очередь стариков и детей, хотя основной культурный, языковой, рабочий, да элементарно демографический потенциал заключён в промежутке от… приблизительно пятнадцати до сорока. То есть тех, кто мог бы восстановить культуру планеты и восполнить её население в короткие сроки. Но беда в том, что эти самые превратности заложены в человеческую подкорку. Если для меня будет выбор, спасать взрослого в полном расцвете сил или ребёнка, я инстинктивно брошусь к ребёнку.

– Когда-то я пытался искоренить таких, как вы. Создать функциональное общество, полное сильных, выносливых и умных людей. А сострадательные и слабые подчинялись бы нам, выполняли грязную работу и сострадали в трущобах, пока мы правили бы их миром. На чьей стороне вы захотели бы оказаться тогда, доктор?

Хан продолжает поглаживать свинью, иногда даже почёсывая ей за ухом. Полнейшая имитация общения с настоящим животным.

Взгляд доктора сделался не пьяным и на удивление пронзительным. Как будто зеленоватые глаза утратили свой цвет и стали нечеловечески серебристыми, холодными. Конечно, это была всего лишь вина ночного освещения лаборатории.

– У меня не такой большой выбор, учитывая, что я человек. Например, по всем законам жанра, мне полагается тебя ненавидеть.

– Я убил вашего друга, доктор, – кивает Хан спокойно. Воспоминания об убиенном капитане не вызывают у него внутри никакого отклика. – Вы действительно должны ненавидеть меня. И вы – ненавидите?

– А мне есть смысл именно тебя ненавидеть?

– Смотря что считать мной. У меня осталось моё тело, мои воспоминания, мой ум. Единственное, что изменилось – я не попытаюсь сделать этого снова.

Резина пружинит под пальцами – единственное яркое пятно во всей комнате, не считая его и доктора. Удивительное ощущение отрезанности от всего мира.

– Потому что не сможешь, – кивнул доктор. – Вот ты на свой вопрос и ответил. Того, кто убил моего друга, я ненавижу. Разобрал бы на запчасти, не задумываясь. Но это не ты.

Доктор поднялся со стула, но не ушёл. Стоял, держась за его спинку.

– С завтрашнего дня тебе предоставят отдельную каюту, падд, и присвоят идентификационный номер. Пока что будешь значиться как стажёр и останешься под моим наблюдением. И мой тебе совет… получив свободу передвижения по кораблю, не приближайся первое время к Споку. У него своё понимание о том, кто и как заслуживает права на жизнь.

– Тот бешеный вулканец? – Хан едва заметно улыбнулся, останавливая руку меж ушей свиньи. – Я учту, доктор.

Комм МакКоя не отвечает – Джим долго вызывает его. Такого раньше не случалось, Боунс был на связи всегда, днём, ночью, в увольнительной. Хотя в ванну с собой он комм не брал. На медицинские операции – тоже. Может, через интерком…

Джим откладывает комм на тумбочку. Через корабельный интерком вызывать не хочется – это нежелание хоть и иррациональное, но очень сильное. В конце концов, он снял чёртов фиксатор со Спока, промял ему крылья, сейчас Спок промоет раны. Регенерация вулканцев проходит интенсивнее, чем у людей. Всё должно быть хорошо. А Боунса он завтра спросит, почему не ответил.

Он забирается под тонкое одеяло и берёт падд, бездумно открывает почту. Несколько сообщений – от Чехова, от Скотти, от главы ботаников, от геологического.

Открывает от научников.

«Капитан, официальный отчёт будет готов только к следующей смене, но это должно вас заинтересовать. Мы проанализировали спектрограмму объекта, к которому направляемся, и там…»

Читая, что же они обнаружили «и там», Джим понимает, что Флот теперь вцепился в этот космический кусок металла и не отпустит. Там оказалась не просто платина, а платина в плотном сплаве с металлом, открытым недавно и пока что получаемым только в лабораториях. При огромных энергетических затратах. Этот металл обладал чудовищной электропроводимостью, как будто он сам был чистейшей энергией. Что казалось возможным. В чистом виде он был радиоактивен. Опасен.

Спок появляется из ванной как раз на этом моменте, внося с собой отчётливый запах ментола. Его крылья и волосы уже сухие.

– Отчёты? – интересуется негромко.

– Просто убивал время. – Джим тут же отключает падд. Научники – большие умницы, что предупреждают, теперь Джим знает, какой реакции ждать от Флота по этой мисси. Но это не срочно. А Спок – срочно.

Капитан протягивает к нему руку, раскрытую ладонью вверх.

– Иди ко мне, – говорит ласково.

Спок вкладывает свою руку в его ладонь. Она холодная, но доверчиво-расслабленная.

– Свет на пять процентов, – командует системе.

Свет послушно гаснет, и пока глаза Джима привыкают к повисшему сумраку, коммандер забирается к нему на кровать, заставляя расстояние между ними сгинуть. Спок явно решил явиться как ангел ночи, потому что теперь нависает над ним с полураскрытыми крыльями в полумраке – и до Джима впервые доходит, какие же они огромные. Он больше не удивлён, что Спок только при нём ломал несколько фиксаторов, от этого осознания просто перехватывает дух. Большие, сильные, прекрасные, как и их обладатель.

Спок не даёт опомниться – укладывается на него, приникает и трётся щекой о грудь. В этом жесте есть захлёбывающаяся сама в себе ласковость. Он так близко. Открыт и доступен. Он тянется к Джиму, льнёт…

Джим вплетает пальцы в его гладкие чёрные волосы, гладит их, позволяя Споку насытиться этими касаниями. Через некоторое время его вознаграждают – Спок поднимает голову и позволяет поцеловать свои разомкнутые губы. Кирк мягко сминает их своими, проскальзывая языком внутрь – осторожно, почти тактично. Ему хочется быть осторожным – Спок сегодня явился перед ним в своей беззащитности, живой, откровенный, нуждающийся в нём мужчина.

Крылья Спока еле слышно шуршат, задевая о что-то, когда пальцы Джима переплетаются с его пальцами. Возможно даже о стены. Спок нависает над Джимом: тёмный и величественный, а Джим, обняв, прижимает его к себе. Скользит пальцами по спине, по крыльным основаниям. От этой интимной ласки всё внутри заходится сладкой дрожью, перетекая к животу, а потом и ниже. У Джима чуть сбивается дыхание. Он гладит основания крыл, массирует их плавно, с силой проезжаясь пальцами.

– Господи, Спок, – шепчет, уткнувшись лбом в его твёрдое плечо. – Господи, какой же ты…

Ему хочется видеть – великолепие чёрных крыльев, раскинувшихся над ним, Спока – его глаза, его губы, его сильное тело, как перекатываются мышцы под кожей при каждом движении. Пальцы скользят от спины ниже, кружат по пояснице и смыкаются на ягодицах. Гладят их.

Спок тихо вздыхает в ответ и льнёт ближе, и в этой его реакции такая бездна открытости перед Джимом…

Джим, медленно выдыхая, просовывает свои пальцы под пояс споковых брюк, замирает, касаясь линии белья под ними. С силой вдавливает подушечки пальцев в кожу, не проникая под трусы, дрожит всем телом в сплаве нетерпения и предвкушения. Крылья шуршат, прижатые к кровати, они не могут раскрыться, и этот дискомфорт только усиливает чувственность момента.

Жарко, несмотря на то, что Спок как вулканец несколько прохладнее человека. Но самому Джиму кажется, что он сейчас пылает. Кровь приливает к лицу и паху, он хотел Спока, мечтал о Споке столько времени – и вот он, мечта и желание, придавливает его к кровати.

Джим разводит ноги под Споком, позволяя устроиться между ними, промежностью чувствует давление тяжёлого и горячего бугра, притирается к нему плавным и длинным движением.

И ещё раз, стиснув зубы и запрокинув голову. Это приятно, так приятно – упругая твёрдость вжимается, пульсирует, посылает по всему телу импульсы тянущего удовольствия. И хочется ещё, ближе, сильнее – Джим, глубоко дыша, перемещает руки на спокову ширинку и принимается за расстёгивание. Спок приподнимается на руках, освобождая ему больше пространства, чуть отводит плечи назад, и шуршащей тьмой вверх плавным движением поднимаются его крылья.

Собственное возбуждение терпеть всё тяжелее, особенно теперь, когда своими же пальцами Джим чувствует ответное возбуждение вулканца. Как в полусне он освобождает пенис Спока (горячий, твёрдый, с некрупной повлажневшей головкой) из тканевого плена, спускает с бёдер его штаны, трусы следом, обхватывает ствол пальцами. Второй рукой с силой проглаживает себя по трусам. Почти полностью эрегированный член натянул их, ему тесно, головка чувствует каждое скольжение ткани по себе, и это…

Джим оттягивает свои трусы ниже, освобождая и его. Тянется губами к подбородку Спока, целует, ласково прихватывает зубами. Обводит большим пальцем головку его члена, размазывая по ней крупную густую каплю выступившей смазки.

Она должна быть классным лубрикантом. И если, например, растереть её по головке языком, потом погрузить в рот…

Крылья снова предпринимаютпопытку раскрыться.

Едва ощутимо проведя пальцами по животу вулканца, Кирк одной рукой надавливает на плечо Спока, побуждая усесться на свои ноги, садится сам, может, даже поспешно (крылья, освобождённые от плена между ним и кроватью, стремительно разворачиваются за спиной), второй ладонью скользит по головке спокова члена, измазывая, лаская, раздразнивая, а потом увлажнёнными пальцами обхватывает оба их члена.

Собственную руку накрывает его – чуть прохладней, пальцы сильней, но зато дрожат. Спок ёрзает на нём и слышно – задыхается.

– Я никогда не был с кем-то без фиксаторов, – хрипловатый шёпот в полумраке словно пропускает по коже разряд холодящего, ментолового электричества, от такого встают дыбом перья, это запах его крыльев, прохлада его голоса и искрящее напряжение между ними. – Могу напугать… Потом.

– Всё будет хорошо, Спок, всё будет…

Не договорив, Джим тихо стонет, утыкаясь лбом в его плечо. Он с самого воскрешения не был ни с кем, тело обострённо-чувствительное, оно просит разрядки и отзывчиво откликается на каждое касание. Даже собственное, а уж пальцы Спока, невесомо касающиеся головки, и вовсе возводят ощущаемое до потери контроля.

Ещё минута, и Джим начинает сам толкаться в сомкнутую вокруг них ладонь. Ему осталось совсем немного, и Спок, кажется, это чувствует. Он не скупится на ласку, он даёт то, что нужно, а сам легонько бодает его, заставляя поднять голову, одно прикосновение носа к щеке – прохладное – и он смыкает в темноте поцелуй. Медленный, вполовину касаний, словно он пьёт этот поцелуй с пересохших губ, растворяя в нём их обоих, и ментоловый запах заполняет всё, весь мир.

– Мой, – вырывается у вулканца шёпотом.

Это короткое слово взрывается ликованием где-то внутри, но Джим не может сейчас связно отреагировать. Он ловит последний звук с губ Спока своими губами, целует, стараясь хотя бы поцелуем передать то, что не может словами.

Оргазм накатывает на него волной опаляющего жара. Низ живота сжимает сладкой судорогой, Джим страдальчески мычит в губы Спока и в несколько толчков изливается на его живот – слышит, как собственные крылья резко, с хлопком, полностью раскрываются. Пока пытается дышать и вернуть себе хоть какую-то ясность сознания, оргазм настигает и Спока – Джим чувствует, как на его живот попадают горячие капли, как сам Спок беззвучно содрогается всем телом раз за разом.

И вместе с тем через шум в ушах доносится хлопок крыльев – это уже Спока. Первый. Второй пробирается уже громче, взрывает тишину комнаты, за ним третий – и наконец это сливается в оглушающее беспрерывное хлопанье. Спок, до предела вытянувшись, напряжённый, как струна, вцепляется в его плечо, надрывно, почти плачуще стонет сквозь зубы и со всей силы лупит крыльями воздух.

Норма при оргазме – один хлопок. Реже – два. Боунс говорил, некоторые уникумы могут хлопать трижды, но это совсем уж редкость. Просто-напросто невозможно хлопать дольше, оргазм человека не такой длительный. А вот вулканский, он, видимо, куда дольше, и в сплаве с человеческой крылатостью...

Джим чувствует упругие толчки воздуха на своей коже, прикрывает глаза, ловя их, чувствует, как по телу разливается послеоргазменная нега.

Спок затихает только через две минуты. Он падает на Джима, обрушивается беспомощной горячей тяжестью. Измученные крылья опускаются по обе стороны с тихим шелестом.

Джим расслабленно прижимает его к себе. Гладит его волосы. Спину. Так хорошо сейчас, что даже не хочется думать – хотя против воли в голову втекают мысли о том, что надо таки загнать Спока на осмотр к Боунсу. И что вулканский оргазм – это долго. И, может, Джим даже капельку завидует такой интенсивности ощущений.

– Останься до утра, – просит Джим, поглаживая.

– Я не напугал тебя? – спрашивает Спок тихо и почему-то вздрагивает под ладонью.

– Это было прекрасно, Спок, – оставить поцелуй на его виске. – Так останешься?

Он молчит с полминуты. Джим тонет пальцами в его волосах и вниманием – в молчании.

– Останусь, – наконец говорит Спок почти что прежним своим прохладным тоном. – Теперь ты – моя семья, и у меня более нет логических причин тебя избегать. Но помыться нам всё-таки придётся. Ты, думаю, имеешь смутное представление, в каком состоянии сейчас твоя кровать.

====== Как выбрать триббла в подарок сверхчеловеку ======

Джим не спал весь остаток ночи. Ох, как они со Споком…

Они целовались в ванной, ласкали друг друга, тёрлись, вжимались, взрывали пальцами перья… правда, когда крылья Спока начали угрожающе расправляться, быстренько переместились обратно на кровать. Если б Спок начал и там крыльями хлопать, ванну пришлось бы ремонтировать.

Кстати, Спок после первого раза как будто перестал стесняться своего «уродства». Он укутывал Джима своей мягкой и шуршащей чернотой, раскрывался ей внизу и опускался сверху, и... хлопал крыльями при оргазме. Душевно. Сильно. Громко. Под утро у Джима гудела голова от этих хлопков, зато сам Спок будто налился горделивостью. Он благосклонно принимал восхищённые ласки Джима к своим крыльям, не сжимал их под взглядом, только ершился перьями. Даже сам начал уделять внимание крыльям Джима – ох, что он творил своими пальцами у их оснований, зарываясь в мягкий пух…

Звонок будильника прервал их посередине долгого и глубокого поцелуя. Джим вздрогнул от неожиданности, сжал Спока в объятьях сильнее, углубил поцелуй.

А будильник продолжал надрываться. Он не был настроен на автоматическое отключение – капитан имел обыкновение иногда игнорировать короткие звонки.

– Как ты выдержишь смену? – Спок умудрился задать вопрос, практически не прерывая поцелуй. Из-за этого вопрос прозвучал невнятно, но менее актуальным от этого не стал. Смена.

Джим, конечно, появлялся на ней невыспавшийся, зацелованный и натраханный, но это было только раз-два и только в самом начале. И никогда, никогда ему не приходилось отрабатывать смену в одном пространстве со своей воплотившейся обсессией.

А ещё из-за оргазменных хлопков крыльями у него слегка гудела голова.

– Думаю… как-нибудь… – Джим бормочет это в его губы, стараясь одной рукой нашарить заходящийся истеричными трелями будильник.

Будильник затихает от хлопка. Спок вырубил его одним прицельным ударом ладони.

– Я советую тебе взять больничный хотя бы на половину смены, – сказал уже отчётливей, окончательно разрывая поцелуй. – Это логичней, чем заснуть в капитанском кресле.

– Господи, думаешь, я никогда после бессонных ночей на смену не выходил? – Джим, сияя улыбкой, прижимается к потемневшим споковым губам, – а вот не концентрироваться на тебе будет куда сложнее…

Всё равно они опоздали. Когда падд пиликнул, что пора выходить, они только-только оторвались друг от друга и Спок пошёл в свою каюту, чтобы переодеться в немятое. Он же первым и пошёл на смену, Джим успел перехватить пару бутербродов, реплицировать себе кофе, да так с исходящим паром стаканчиком и заявился на мостик.

Команда смотрела на него с молчаливым пониманием. Ну да, коммандер пришёл с опозданием, без фиксаторов, едва заметно взъерошенный, а потом и капитан, лохматый и зацелованный.

– Кэптин он зэ бридж, – опомнился с запозданием Павел, и Кирк кивнул ему, проходя на своё кресло.

– Спасибо, лейтенант. Займитесь перерасчётами курса гамма-смены, мне будет спокойнее, если вы перепроверите.

Павел посверлил его любопытным взглядом около двух секунд.

– Йес, сэр, – отрапортовал, развернувшись к панели и начав работу. Джим краем глаза заметил, что Чехов параллельно умудряется что-то строчить в падде, и… точно. Капитанский падд курлыкнул, приняв входящее.

«вас с коммандером поздравлять или да?»

И нагло ухмыляющийся смайлик.

Джим, еле сдерживая улыбку, начал печатать ответ.

«Субординацию поправь кудряха малолетняя»

«А вы поправьте воротник форменки, кэп, а то счастье больно в глаза бросается»

На этот раз – целая россыпь смайликов, но краем глаза Джим заметил, что падд Чехов отложил.

Оставался вопрос – успел ли мелкий пронырливый кудряш слить информацию Боунсу. Если да, подколов потом не оберёшься.

МакКой появился на мостике в 0830,чтобы не толкаться в пересменок, и понял, что пришёл как раз вовремя. Джим, тараща красные с недосыпу глаза, прижух в своём кресле с кофе. Боунс готов был поручиться, что стаканчик не первый. У него самого в кабинете их на столе обреталось штуки три. Все разной степени недопитости.

– Капитан, на пару слов, – сказал МакКой, останавливаясь рядом с креслом. – По поводу нашего экспериментального образца.

Джим перевёл на него глаза, нахмурился. Посверлив доктора пару секунд взглядом, кивнул и поднялся с кресла.

– Мистер Спок, – сказал, как-то выпрямляясь, – мостик на вас.

Спок, такой же выпрямленный (и без фиксаторов на крыльях) важно кивнул ему.

Команда усиленно делала вид, что всё как обычно.

Джим сделал МакКою знак следовать за ним, и, едва за ними закрылась дверь его кабинета, с наслаждением плюхнулся в кресло, потирая глаза.

– Давай, – отмахнул МакКою, – что у тебя?

– Отпущенное время на тесты закончилось. Я подтверждаю, что Харрисон безопасен. – МакКой положил перед ним свой падд и вывел в голорежим. Теперь перед капитаном лежала «призрачная» стопка документации, включая отчёты, образцы анализов и тестов и распоряжения адмиралтейства. – Так что такие дела, Джим, выбора у нас нет.

Он рухнул в кресло напротив Джима. И заметил, как белые верхушки крыльев за его спиной подрагивают.

– То есть, звание, должность, каюта... в общую я его не пущу, нужно искать отдельную...

Джим зевает, но умудряется и это сделать хмуро.

– Значит, – он машет рукой в воздухе, – ты действительно уверен? Безопасен?

– Как сказать, – МакКой постучал по столу пальцем. – Две недели тестов и верификаций тестов. Он сидит у себя смирно, гладит резиновую свинью и рассуждает о философии. В плане агрессии – да, он безопасен. Убить никого не попытается точно. Но это не значит, что он не будет пугать людей. Кстати, ты умница, Джим, потому что я уже посулил ему отдельную каюту. Подумал, ты вряд ли захочешь запустить волка в овчарню.

– Чёрт возьми, почему ж сегодня, как не вовремя...

Джим резко выдыхает, поднимается и идёт к репликатору.

– Мне нужен кофе, – поясняет, – ну да, не хочу, чтобы он мотал нервы моим людям. И в охранный не хочу его пускать, потому что охране по регламенту необходимо оружие, а когда люди узнают, что на корабле вооружённый Хан, у меня начнётся кризис кадров.

Боунс привычно отмечает: отрывистые, неспокойные движения – Джим взволнован и сердит. Не выспался, крылья взъерошены… Ага, и у Спока нет фиксаторов. Чтобы их «железная леди» появилась на публике без своих кандалов для крыльев…

Нет, тут не просто «потрахались». Тут жёстко проеблись всю ночь. После чего-то серьёзного.

– Поэтому пока что сунем его в научный, – продолжает МакКой на автомате. – Спустится с нами в вылазку…На эту платиновую планету. Из всего опасного дадим в руки трикодер и посмотрим, как будет себя вести. И мне кофе сделай. С сахаром, без молока.

– Это хорошо, потому что в инженерный я его тоже не пущу, они со Скотти в первый же день дуэльный клуб устроят, – ворчит Джим негромко, вводя код на второй кофе, – к тебе – бессмысленно. В командный… Ну уж извините, нет. Да, научники, да... нормально. В общем, я тебя понял. У меня к тебе тоже будет дело.

Он возвращается за стол, суёт МакКою реплицированный кофе. Плюхается сам напротив.

– Излагай, – Боунс баюкает в руках стаканчик с горячим кофе. Нагретый биопластик слегка обжигает ладони. – И о Споке расскажешь потом. Да-да, мне интересно, что сподвигло его наконец-то перестать выпендриваться.

– Я как раз о нём.

Джим делает глоток и морщится. Видать, совсем крепкая бурда.

– Неделю назад у него замкнуло фиксатор на крыле. Ночью сегодня он меня разбудил, скорей всего, совсем припёрло, я его оттуда кое-как снял, крылья ему промял. Но будет лучше, если ты тоже посмотришь.

Джим рассказывает это тоном обеспокоенного капитана, а сам едва заметно доволен.

Прямо лучится, засранец пуховой. Неярконько.

– Посмотрю, если пригонишь ко мне приказом, капитан, потому что сам он не пойдёт, – Боунс принимает игру, слегка приподнимая брови. – Только мне надо знать все обстоятельства дела, понимаешь ли. Глубокий анамнез. Значит, посреди ночи ты снял с него заклинивший накрыльник, который он таскал неделю, после этого сделал массаж крыльев…

– Долгий и такой прям... продуманный массаж, да, – важно кивает капитан. – Так сказать, убедился, что серьёзных повреждений нет. Ну и сам понимаешь, спину тоже надо было размять, затекло же всё, ну и... я снял с него форменную рубаху. Для удобства.

– Да-да, – МакКой важно покивал. – Всё верно. В таких случаях обычно ещё рекомендуется стянуть штаны. И тому, кто оказывает помощь, и тому, кому её оказывают. Для психологического комфорта и лучшего расслабления мышц.

– Ну конечно! Конечно, оказаться в самом естественном природном состоянии, без одежды, да!

Джим слегка взбалтывает кофе в кружке и еле заметно серьёзнеет. Улыбаться продолжил, но МакКой, знакомый с ним чуть меньше, чем вечность, видит – больше не стебётся.

– Я, Боунс, хочу, чтобы ты осмотрел его крылья. Фиксатор, который у него заел, выглядел как средневековая железная дама. А когда я проминал, чувствовал содранную кожу. Плюс, – хмыкает, – при оргазме какая норма? Один-два хлопка?

– Рефлекторно, ну да. Один-два хлопка, но на два редко кого хватает. Кое-кто вообще без хлопков обходится – всё норма. Крылья по-разному реагируют, люди тоже, – успокоил его МакКой и принялся за кофе. – По-моему, я тебе это уже говорил. Он что, хлопнул три раза, и ты понял, что расскажешь об этом своим внукам?

– Он. Хлопал. Минуты. Две. – Джим указывает на него чашкой кофе, чуть не расплескав напиток. – Это, как мне кажется, нихрена не норма. Особенно для того, кто над своими крыльями всю жизнь издевается.

– Погоди, – МакКой отставил стаканчик. – Две минуты хлопал крыльями, не прекращая? Всеми вот этими своими… почти восемью метрами?

– Да, и у меня теперь гудит голова.

Джим отхлёбывает кофе, слегка пустея взглядом. Причмокивает, облизывая губы – сладкий кофе всегда возвращал его, невыспавшегося, к жизни.

– Поэтому я и хочу, чтобы ты его проверил. Особенно после этого чёртова фиксатора.

– Удивляюсь, как он себе суставы не вывихнул, – пробормотал МакКой, думая, какая причудливая штука – генетика. – Гони после смены ко мне, без вопросов. Насчёт твоей головы: пойдёшь со мной, дам таблетку и выпишу полдня отдыха. Отоспишься и пройдёт. Но прежде, дорогой мой капитан, каюта для нашего испытуемого. Чтобы мне уже устроить его и начать кропать первые отчёты.

– А, новичок... – Джим вытаскивает падд и зарывается в бумаги. Выставляет фильтры поиска кают, заполняет ордер. – Ты знаешь, вот всё-таки у нас во Флоте идиоты работают. Такую шумиху с Ханом подняли, везде фото растранслировали. И я щас думаю, насколько было бы проще, если бы люди не знали его лица.

– Раньше и так не знали, а Маркус ещё подстраховался с пластикой. Умный дед был, видать. – Боунс допивает кофе, морщится – осадок скребёт по горлу. Кто-то постарался над реалистичным кодом репликации. – Что, дашь поближе ко мне, хотя бы палубу четвёртую?

– Так вот поближе к тебе и даю, даже не четвёртая… правда, она... хорошая очень, в общем, каюта. Раньше в ней Скотти жил, пока не вытребовал поменьше и поближе к инженерному. – Джим снова зевает, прикрывая рот запястьем. – Чёрт, староват я, чтобы трахаться полночи – это, кстати, я тебя пародирую. Так... ордер высылаю тебе, как выдашь новичку падд и зарегистрируешь, со своей почты перекинешь. Интерком ему сделаю со стандартной системой приватности, вход только хозяину, тебе, мне и Джотто.

– Толпы к себе он вряд ли водить будет, вечеринки устраивать – тоже.

Боунс проверяет на падде документы, кивает и засовывает его в чехол. Поднимается.

– Ну пойдём, старый и натраханный, выписывать тебе выходной. И кстати, пока не забылось: я рад за вас с гоблином. Особенно за тебя. Если заставишь его не носить фиксаторы – будет вообще идеально.

Джим поднимается с задумчивым видом, но почти сразу же его лицо проясняется.

– Мне кажется, я на полпути. Он меня… семьёй назвал, представляешь? И-и-и, да, кстати, ты какого вчера вызов не принял? На комм?

МакКой, уже у двери, вспомнил, что ночью пьяным спокойненько оставил комм на столе у себя в кабинете и ушёл к Хану (что вообще-то нехилое такое нарушение правил). Но не скажешь же этого Джиму.

– Спал я, понимаешь? Я иногда так делаю, представь себе, бывет. С тобой вот не случается?

– Так, чтоб комм не слышать – нет, – он залпом допивает кофе, направляется к утилизатору. – Тебе надо больше отдыхать, Боунс. Загонишь себя.

Хан знакомится со своим новым жильём. Доктор стоит в дверях, наблюдая за ним.

В целом, Хану нравится.

– Да вы никак попросили за меня, мистер доктор, – говорит он, когда заглядывает в ванну. – Это поистине царские покои.

– Мне проще держать тебя ближе к себе, как куратору, – он зевает, прикрываясь паддом. – В коридор, в общем, можешь выходить. Экипаж по общекорабельной связи извещён о тебе, эксперименте и моём экспертном заключении. Субординация никаких агрессивных действий предпринимать не позволит.

– Действительно? Только она? Жестокие же у вас обычаи.

Хан усаживается на кровать. Ему сейчас хочется опробовать выданный падд, выйти в корабельную сеть, например, найти пару книг. Но он продолжает диалог с доктором.

– Я доволен. Репликатором пользоваться умею. Кстати... то, что он не запрограммирован на репликацию только еды, это ваша недоработка, или...

– Никаких недоработок. Это есть в приказе. К тому же, репликаторы есть в комнатах отдыха – все от тебя не спрячешь. А информация о том, что ты реплицируешь в своей комнате, сразу же станет достоянием общекорабельного анализатора. Всё просто.

Доктор оглядел каюту, задержал взгляд на свинье – она ярким розовым пятном выделялась на фоне светлой стены и аккуратной прикроватной тумбочки.

– Ещё вопросы?

– Никаких вопросов. Все материалы по моему назначению вы мне выдали. И… доктор. Я буду рад видеть вас своим гостем. Вы – крайне интересная личность.

Спок зашёл в кабинет доктора настороженно. Он не был в курсе, что успел рассказать Джим, и это было неприятным.

Однако офицер МакКой его даже не ждал. Он склонился над небольшой клеткой, в которой издавал громкое фырканье светло-кремового окраса триббл. Сам он был не более чем три дюйма в диаметре.

– Музыкальная порода, – сказал доктор задумчиво, изучая триббла. – Издают самое мелодичное мурлыканье, как мне сказали. Но он тут уже два часа, и за это время ничего, кроме чёртова фырканья, я от него не слышал.

– Возможно, его необходимо стимулировать для этого, – Спок сложил за спиной, под крыльями, руки. Мягкие перья приятно грели их.

– Да? А я думал, это он меня так не любит и ругается. Вы пока проходите, коммандер, вон та открытая дверь. Я сейчас.

Спок прошёл в открытую дверь. Огромное белоснежное помещение для диагностики состояния крыльев с фиксаторами, мониторами и датчиками. Ему снова сделалось не по себе.

Доктор появился спустя три целых и семь десятых минуты, уже в перчатках, и сказал Споку осторожно вытянуть крыло, стоя лицом к стене.

Когда на крыльях сомкнулись фиксаторы, по перьям прошла лёгкая дрожь.

– Не переживайте, никакой боли не будет.

Говорить, что вулканцы не испытывают эмоций, было бы верхом лицемерия. Крылья его выдавали. К тому же, Спок понимал, что их состояние не укроется от доктора – мятые перья, кое-где их и вовсе не хватало – выпали ночью после хлопанья.

Руки в перчатках бережно промяли сустав у основания. Это было куда ловчей, чем прикосновения Джима, и в три раза менее приятно. МакКой щупал и обводил датчиком его крыло очень долго, сгибал-разгибал его с помощью фиксаторов, потом то же самое проделал со вторым, и, наконец, снял фиксаторы. Когда Спок повернулся и свернул крылья, он уже набирал что-то в падде.

– Никаких накрыльников минимум две недели. – Он ткнул стилусом в угол экрана и поднял голову. – Крылья, Спок, чересчур большие, и своими привычками к постоянным стягиваниям вы нарушаете в них кровообращение. А сам их вес добавляет нагрузки на суставы и кости. Я бы настоятельно посоветовал и вовсе отказаться от тяжёлых фиксаторов, если не хотите после пятидесяти лет жизни начать страдать регулярными крыльными болями. В ближайшие дни точно никаких стягиваний, никаких активных хлопаний, только разминочные взмахи. Потеря перьев несущественная. Взлететь при необходимости сможете, но, опять же, нежелательно. Выпишу массаж – Джим, я так понял, в нём большой специалист. Так что рекомендации я вышлю на оба ваших падда. Всё, свободны.

И, не обращая внимания на реакцию, снова уткнулся в экран, что-то там отмечая.

Спок кивнул. Да, Джим определённо рассказал если не всё, то многое.

– Доктор, позволите замечание?

– Угу.

– Вы собрались завести триббла. Рекомендую золотистую породу. Лейтенант Ухура держала у себя обе породы и положительную оценку дала как раз золотой. Они не настолько капризны, хотя мурлыканье нельзя назвать музыкальным.

– А каким? – МакКой с интересом прищурился.

– Я бы сказал… обычным. Обычное мурлыканье.

– А как насчёт линьки?

– Всё, что касается ухода, намного удобнее. Линяют они реже музыкальных.

Он задумчиво покачал головой, убирая падд в чехол.

– Не пойдёт. Я не для себя, поэтому триббл мне нужен повреднее. Ну, коммандер, будем и дальше стоять тут и обсуждать трибблов, или разойдёмся уже работать?..

МакКой сказал Джиму валить с половины смены, но как-то столько дел было, и Спок перед глазами крутился…

В общем, Джим свалил с последних двух часов. Принял таблетку. Залёг в ванну. Протрахаться-то они протрахались всю ночь, а помыться перед сменой времени не хватило. Да и зеленоухий точно всю смену отработает, а потом ещё и к МакКою, который тоже вряд отпустит его рано. Времени – куча, можно нежиться в горячей воде, смотреть в потолок, думать обо всяких приятных штуках.

Так Джим и задрых. Ему снилось что-то тонко-ментоловое, бликующе-чёрное, сильное, напористое…

Потом ментоловый запах сделался сильнее, к нему прибавилось шуршание. Джим открыл глаза и увидел Спока, втискивающего в ванную встопорщенные крылья.

– Доктор меня осмотрел, – заметил нечитаемо, вытягиваясь в струнку перед ванной. – Но это неважно. Он собирается подарить новичку триббла для домашнего содержания.

– Ммм… – Джим прикрыл глаза, чуть хмурясь.

Подарить Хану триббла – это было что-то новенькое. Опять же, Джим понял, что кроме сухих отчётов о состоянии Сингха, весомого маккоевского «не опасен» и личной минутной встречи мало что знает об этой тёмной личности. Ну а как окажется Хан нежным юношей с тонкой душевной организацией, борцом за идею с пламенным сердцем…

Джим, не удержавшись, прыснул.

Опять же, Боунсу капитан доверял на все сто процентов. Была бы цифра выше – доверял бы на неё. Сказал, что Хан не опасен – так и есть. Дарит Хану триббла – имеет причины.

Спок стоит прямо и недвижимо, даже не шуршит. Джим приоткрывает глаза и окидывает его плавным взглядом.

– А какой триббл?

– Музыкальной породы. Цитируя доктора, «нужен повреднее».

Спок не даёт оценку действиям МакКоя, предоставляя Джиму судить самому. Но он явно обеспокоен таким проявлением дружелюбия к Хану.

То есть: не терапия, не успокоение, не ещё что-то там. Трибблов «повреднее» дарят тем, к кому испытывают расположение.

– Я поговорю с Боунсом.

Джим жалеет – в очередной раз – что ванна тут на двоих не рассчитана. Он потягивается, поднимается, и, отряхивая ноги, переступает на полотенце. Ловит взгляд Спока. Подмигивает ему.

– Эту ситуацию я понял. Расскажи, что с твоими крыльями.

====== Зачем на корабле субординация ======

Визитов Хан не ждал. Он вывел падд в голорежим и сейчас просматривал разрешённые ему данные по кораблю, параллельно разминаясь. Звонок интеркома прервал его на списке лабораторного оборудования, которым ему можно будет пользоваться.

Что ж, чудно. Хан в последний раз вытянулся на носках, и, как был, босой, прошёл к двери. Открыл. Отошёл в сторону, пропуская внутрь доктора с клеткой в руках (Хан успел заметить, что там сидит триббл, и машинально просчитывал, зачем он понадобился доктору).

– Я вас не ждал, мистер доктор. Чаю?

– И почему все пытаются меня сегодня чем-то напоить? Я что, выгляжу как жертва обезвоживания? – отвечает он двумя вопросами на вопрос, проходя вглубь гостиной и плюхая клетку с трибблом на тумбочку. Жертвой обезвоживания он не выглядел, скорее уж жертвой хронической усталости.

– Один из признаков сильного духа – гостеприимство. – Разглагольствуя, Хан усаживается в одно из кресел. От доктора слабо пахнет машинной смазкой – старой, Хан помнит этот запах ещё до своего криосна. – Гостю позволяется многое, если не всё, гость должен быть накормлен, напоен и чувствовать себя в безопасности. Некоторые из моих… давних знакомых и вовсе считали, что гостя, пришедшего с добром, нужно щедро одарить, прежде чем он покинет дом.

– Нам в академии не преподавали азы культурного общения со сверхлюдьми. Гостя не требуется убить за отказ? – доктор стремительно расхаживает по комнате, оглядывая углы и полки. Он чуть прихрамывает на ходу. Крылья, наполовину раскрывшиеся, подрагивающие, демонстрируют его крайнюю увлечённость процессом хождения туда-сюда.

– Я не рассматриваю убийство как проявление дурного тона, доктор. Если вы что-то ищете, должен предупредить, что от предыдущего хозяина здесь осталась масса прелюбопытных вещиц.

Хан с любопытством наблюдает за поведением доктора. Как будто действительно ищет что-то. Или оценивает. Или – это если бы знал доктора чуть меньше – осматривает комнату на предмет опасных штуковин.

Он ходит ещё с минуту, косится хмуро на полку и вдруг, сорвавшись с места, хватает с тумбочки клетку и чуть ли не забрасывает туда.

– Оптимальное освещение. Свет неяркий. Иначе мурлыкать он так и не начнёт.

– Вы дарите мне триббла? – Хан поднимает брови. – Вы уверены, что я не убью его? Не сделаю ядовитым, работая в лаборатории сверхурочно?

Ему сейчас даже интересно, доктор просто забыл о том, что у него болит нога, или попросту не обращает на это внимания?

– Вот что, – он разворачивается – так же резко, как и ходил. Скрещивает на груди руки. – Я могу долго загонять тут тебе про «терапию» и «комфортную адаптацию», но оно ни тебе, ни мне не надо. Так что я подумал, что нечто живое куда интересней резиновой свиньи. А что ты с ним будешь делать – меня волнует только в качестве твоего куратора. Даже так: мне в качестве куратора интересно, как ты себя с ним поведёшь.

– Не обижайте Флаффи, доктор. Она – замечательный собеседник и свинья. Присядьте, – Хан кивает на второе кресло, – я всё же постараюсь побыть радушным хозяином, а вы расскажете мне о правилах ухода. Всё как полагается.

– О, сейчас мне полагается с умным видом ввернуть про «молчащий собеседник – золото».

Доктор садится резко, он обрушивается в кресло, а крылья замысловатым образом всплёскиваются над плечами – холодные, серо-стальные. Они будто бы и не перьями покрыты, и жёсткими стальными пластинами, и тем более удивителен контраст – когда они плавно складываются за спинкой кресла и замирают.

– Зелёный чай без сахара. Крепкий.

Хан направляется к репликатору. Он бы и сам не отказался от чашечки чая, хотя корабельные репликаторы и не могут повторить его любимый напиток – густой чёрный пу-эр.

– Мне немного странно сидеть и запросто чаёвничать с человеком, доктор. Для меня это впервые. Может, расскажете, из-за чего вы не в духе?

И спиной ощущает пристальный взгляд.

– Крылья, разумеется, – резковато отвечает доктор. – Миссия толком не началась, а у нас уже несколько переломов. А перелом крыла – это адская боль, на которою почему-то не действуют никакие обезболивающие. Медицинский феномен от зари веков. Они у меня лежат там рядком, все трое, одна почти девочка. И пролежат ещё неделю, мучаясь от этой чёртовой боли, храни космос инженеров с их экспериментами. Чем дольше работаю, тем сильнее понимаю, что древний закон придумали изверги. Даже от старых, облезлых, доставляющих постоянную боль крыльев нельзя избавляться! Твои тебе тоже, смотрю, изрядно мешают.

– Простите, – Хан резко оборачивается, не веря своим ушам. – Вы пытаетесь мне сказать, что вы вынуждены избавиться от чьих-то крыльев?

– Я вынужден от них не избавляться, – мрачно роняет доктор. – В медицине есть даже целая коалиция, ратующая за разрешение ампутации, да только всё без толку. Крылья – пережиток прошлого, рудимент, не более. То, что в последние сто лет наблюдается рост неизлечимо заболевших – именно проблемы с костями и суставами крыльев – прямое тому доказательство.

Хан снова разворачивается к репликаторной панели. Избавляться от крыльев – какая жестокость, какое варварство! Даже во время войны к этому прибегали немногие, а тут – умный и, вроде как, цивилизованный человек ратует за избавление от крыльев ни в чём не повинных людей.

Он не знает, – понимает Хан. – А значит, не знают и другие. Сколько же ещё было забыто, едва человек вышел за пределы планеты…

– Доктор, – он по-прежнему развёрнут к нему спиной. Репликатор пищит, принимая заказ на чай. – Мне сейчас нужно, чтобы вы отнеслись к моему предложению максимально серьёзно. Вы сможете?

– Разумеется. Если я как-то вторгся в запретные для культуры, из которой ты вышел, темы – говори прямо.

– Если я вам сейчас предложу избавиться от капитана Кирка – опустим на время то, что я на это не способен – как бы вы отнеслись?

Держа в руках две чашки чая – себе он тоже сделал зелёный – Хан возвращается к доктору и протягивает ему его. Наблюдает за эмоциями, краем глаза отмечая и состояние крыльев.

Крылья бурлят. Более подходящего слова для описания не подберётся, как ни ищи – они именно бурлят, приподнимаются и опускаются, ощетиниваясь стальными перьями, они живут отдельной жизнью.

Глаза доктора холодеют. И теперь в этом уже не виновато освещение.

– Какое отношение капитан имеет к крыльям? – спрашивает он подчёркнуто ровно и спокойно.

Хан ставит чай доктора на подлокотник, сам усаживается в кресло.

– Вы были рождены с крыльями, – начинает рассказывать негромко. – Меня после модификации, улучшения генетического кода, всё же оставили с крыльями, как вы видите. Самой жестокой казнью древности считалось отрубание крыльев, вы, скорее всего, не видели, что происходит с людьми при этом, а я видел. Скажите, доктор, вы никогда не задумывались, почему цвет крыльев не зависит ни от одной физической характеристики человека?

Он берёт чашку. Руки не дрожат, движения естественные.

– Больше, чем нужно. Я думаю о крыльях постоянно, бесконечно. Но об этом в приличном обществе говорить не полагается, как когда-то считалось признаком поехавшей крыши говорить об инопланетянах. Заведём запретную беседу?

– У вас стальные крылья, доктор. У капитана – с несошедшим подростковым пухом.

Хан медленно отпивает чай, он почти не чувствует вкуса. Что-то внутри него, частица, оставшаяся от человека, напряжена. Хан почти чувствует, как от напряжения ломит основания крыльев.

– Мои крылья – чёрные и большие, и поверьте, они не были спроектированы именно такими. Наши крылья повторяют нашу суть, самую глубинную, которую мы можем скрывать даже от себя самих. Я недостаточно изучил информацию по вашему времени, чтобы знать – вы верите в существование души?

– Я не зря упомянул инопланетян, – доктор отставил чашку, переплёл пальцы и перевёл на них тяжёлый взгляд. – Ты говоришь о душе человеку, который воскресил к жизни мертвеца. Я действительно не видел описанную тобой казнь, но зато я видел, как умирают от болезней крыльев. Непонятных, страшных и мучительных. Болезни эти не затрагивают остальное тело. Знания подсказывают мне, что можно было бы обойтись трёхчасовой операцией по удалению крыльев. И человек остался бы жить. Без боли.

– Но жизнью это назвать было бы нельзя. В тонкие материи у вас тут, наверное, тоже не верят, доктор?

Хан снова делает глоток, ощущая острую нехватку кальяна. Он идеально дополнил бы беседу. Он задумывается – можно ли реплицировать себе парочку? Вряд ли это покажется кому-то опасным.

Доктор опять закрылся. Взгляд сделался непроницаемым.

– К сути, – попросил коротко, принимаясь за чай.

– Суть в том, что человек, лишённый крыльев, лишается большей части своей души. Он испытывает постоянную тоску. Он мучается, не находит себе покоя, слабеет, ходит по ночам, не испытывает потребности в еде и воде. Может испытывать голод и жажду, но не испытывает желания утолять их. Некоторые из тех, кому отрубали крылья, находили в себе силы покончить с жизнью. Другие попросту угасали. Вы говорили о фракции, ратующей за их удаление, так вот если они действительно борются за это – пусть сначала опробуют на парочке преступников. Из тех, кто, зверствуя, полностью утратил человеческий облик. Им не понравится результат. От себя хочу добавить, что если эта фракция добьётся разрешения на ампутацию крыльев – я сбегу. И то, что сделали со мной, меня не остановит, потому что я буду спасать больше, чем свою жизнь. И вам советую сделать то же самое.

Он закончил говорить и заметил, что доктор сидит абсолютно неподвижно. Крылья больше не шевелились.

– Почему же тогда об этом не написано в учебниках? – спросил равнодушно, глядя прямо перед собой. – Преступники бы боялись совершать преступления, зная, что их ждёт такая казнь. Взрослые не затевали бы мировые войны, дети были бы осторожней… и берегли перья, а умирая от адской боли в больных крыльях, люди не проклинали бы врачей, которые ничего с этой болью поделать не могут.

– Я и сам задаю себе этот вопрос с момента начала разговора, доктор. Почему этого не написано в ваших учебниках? Как вы умудрились забыть это? Ведь не прошло и четырёхсот лет.

Хан делает последний глоток и отставляет чай. Доктор – сильный человек, и он справится с этой информацией. Другое плохо – таких людей, убеждённых, что крылья – рудимент, сейчас, по-видимому, слишком много. Для такой мысли даже двое человек – слишком много.

На стене в клетке начинает негромко мурлыкать триббл. Доктор встряхивается.

– Ты смотри, – указывает на клетку, – а при мне ни в какую не хотел.

– Сейчас он мурлычет и при вас в том числе. Хотите чего-то покрепче?

– Нет, мне ещё работать сегодня. – Он отставляет чашку и поднимается. – Спасибо за чай и легенды – так полагается благодарить в цивилизованном обществе?

Он ёрничает, но в этом ёрничанье слышна надежда на облегчение. С чего бы? Что такого для него крылось в истории с крыльями?

Доктор уходит так же – стремительно, не замечая своей хромоты или же упёрто её игнорируя, у порога успевает напомнить, что триббла надо кормить не чаще одного раза в день.

Когда за ним закрывается дверь, Хан ещё несколько долгих секунд сидит неподвижно в своём кресле.

– Удивительно, Флаффи, – говорит по их истечении и тянется за чаем. – Они как будто целенаправленно постарались забыть об этом. Почитаем, что они напридумывали о бесполезности крыльев?

МакКой рекомендовал Споку не совершать никаких резких хлопков крыльями.

Джим напоминает себе про это третий раз, как поднимает глаза на Спока и встречается с его глубоким тёмным взглядом. Они сидят в каюте Джима – Спок у рабочего стола, Джим лежит на кровати. Работают. Но нет-нет так и тянет взглянуть на своего вулканца – не больше, потому что (Джиму так кажется) позволь они себе хоть поцелуй, самоконтроль снесёт к чертям.

После того, как Джим, засмотревшись, рефлекторно облизывает губы, взгляд Спока становится ещё глубже, а за спиной, подрагивая, поднимаются перья.

Приходится напомнить себе про рекомендации МакКоя в четвёртый раз.

– Думаю, мне нужно прогуляться, – выдавливает из себя Кирк, отводя глаза.

– Разумная мысль, – Спок тоже отводит взгляд. – Это поможет сконцентрироваться.

Маленький вулканский зануда – но сейчас Джиму даже это казалось потрясающе горячим. Он поднялся, подошёл к Споку и навис над ним, заглядывая в глаза. Огромные блестящие глаза, самые прекрасные из всех, что Джим видел. И… всё же позволяет себе вольность – склоняется и целует Спока. Маленькая месть за «поможет сконцентрироваться».

Но Спок его отпихивает.

– Это не похоже на прогулку.

– Зато это помогло мне сконцентрироваться.

Чувствуя лёгкое головокружение, Джим выходит из каюты и несколько секунд стоит, просто дыша. Хорошо, что с заселением Хана в этом коридоре стало ещё более безлюдно, чем было.

Берёт себя в руки.

Одёргивает форменную майку.

И идёт к каюте МакКоя – там, ещё раз одёрнув майку, звонит в интерком.

Доктор открыл не сразу. А когда открыл, Джим понял, что лучше бы он этого не делал. Притворился, что его нет. Лохматый, мятый, отчётливо пахнущий виски и с глазами, в которых терялся всякий цвет. На него накатывало порой – память. Только вот крылья его никогда мятыми не выглядели. Джим по общаге помнил – МакКой мог пьяный на них спать, подвернув одно под себя и вторым укрываясь – но утром они оставались гладкими и чистыми.

– О, капитан, – вымолвило привидение Боунса, – знал бы, что придёшь, привёл бы себя в приличный вид.

Джим отвечать не стал. Прошёл внутрь, едва задевая его плечом, занял своё кресло.

– Утром ты выглядел нормально. Что случилось?

МакКой доходит до кресла и тяжело в него опускается.

– Сезонная депрессия, – изрекает внушительно, пальцем толкая на столе стакан с недопитым пойлом. – К утру пройдёт. Ты-то тут какими судьбами?

Джим только махает рукой. Рядом с состоянием МакКоя собственный недотрах, жалко трепыхающийся внизу живота, кажется настолько несущественным, что и говорить не хочется.

– Будем считать, просто так зашёл. Давай лучше про триббла поговорим. Мне Спок наябедничал.

– Который музыкальный? – МакКой достаёт из-под стола второй стакан и бутыль, плескает, пододвигает к Джиму. – Ну да, подарил своему подопечному. Не угрохает триббла – не угрохает нас, разве не логично?

Не особенно, если учесть, что сам же МакКой подтвердил его безопасность.

Если учесть, что МакКой лично выбирал триббла “повреднее”.

По словам Спока.

Джим, морщась, делает первый глоток, прижимает запястье к носу. Крепость страшенная.

– Как он? – спрашивает, понятно, про новичка, вместо того, чтобы высказывать свои сомнения. Может, МакКою новый Хан по душе – так почему нет? Должен же рядом быть кто-то, кто не вздыхает постоянно о зеленоухих коммандерах.

– Он? – МакКой продолжает толкать стакан. – Сначала фыркал, теперь урчит. Думаю, всё к лучшему.

Джим, которому фантазия живо нарисовала фыркающего и урчащего Хана, едва не прыснул. Подлил себе ещё.

Забавно, что Боунс ушёл от ответа на абсолютно понятный вопрос. Опять про новичка говорить не хочет. Что ж там такое?

– Сам животину завести не хочешь?

– Чтобы она сдохла, пока я ношусь в медблоке, как в жопу укушенный? Нет уж. – МакКой глянул на него уже живей. – Что там, когда планетоид?

– Послезавтра. Спок составил списки высадки, пока на утверждении лежат. У меня. Новичка выгулять не хочешь?

Джим подмигивает ему поверх стакана.

– Тут не при чём моё «хочу», Джим. Надо. По инструкции.

Он вздыхает и окончательно отодвигает от себя стакан. И вдруг хитро щурится.

– Кстати, радость моя пуховая, а ты не думал, что если уложить Спока на спину, он не сможет хлопать крыльями?

Джим пялится на него как идиот, а потом восхищённо вздыхает:

– Боунс, падла, тебе б Камасутры писать...

– Вали давай, оставь меня наедине с последствиями трёх стаканов виски. – МакКой пихает его напоследок. – Это, видишь ли, личное.

Работа в научном отделе была предсказуемо скучной. Инженерная вкупе с лабораторией программирования и лингвистами первыми высадились на корабль-планетоид и сейчасработали над базами данных и системами корабля, пытаясь запустить их – уже поступали первые доклады о восстановленной автоматике некоторых дверей и освещении коридоров, тянущихся порой на несколько километров вглубь судна.

Хана прикрепили к бактериологической лаборатории, которая в штатном режиме десятый день работала над анаэробными бактериями с Корсуса. Главная по лаборатории считала, что они продвигают работы по созданию естественной атмосферы на планетах без оной. Хан считал, что такие исследования надо проводить как раз на этих планетах, а здесь и сейчас заниматься актуальными проблемами. Но со своим мнением особенно не высовывался – не видел смысла.

В самом начале он попробовал высказать своё мнение, когда научники обсуждали данные по “планетоиду” – объект 11 километров в длину и шесть в ширину, был окружён силовым полем, действительно корабль, сенсоры фиксируют внутри неизвестный тип энергетического излучения, по свойствам напоминающего радиоактивное (кроме радиационного фона, создаваемого металлом корабельной обшивки, да, того самого в сплаве с платиной, на который так уповала Федерация), и с тысячами мёртвых, практически разложившихся тел на борту. Хан указал коммандеру Споку, что умирающим нет смысла выставлять на корабле щиты. От чего защищать вымирающий экипаж, от каких угроз извне? На обшивке нет повреждений, так что на них никто не нападал. Разумно предположить, что они защищали не себя, а пространство вне своего корабля... от чего-то изнутри. Чего-то, что не должно было попасть во внешнюю среду. На это указывал и щит, который был взломан – его работа рассчитана была так, чтобы окружать корабль, дрейфующий в космосе, ещё два века. И не логично ли, в таком случае, внять безмолвному предупреждению корабля с тысячами мертвецов на борту? Снова активировать его щит либо уничтожить сам корабль. Достаточно будет и бежать прочь. Но коммандер его слушать не пожелал, в результате чего у них вышел небольшой... спор. Хан оставил бы этот инцидент без внимания, но доктор рассердился на его поведение.

– Правила твоего пребывания здесь предельно просты, – заговорил, когда они покинули лаборатории после совещания. – Не соблюдаешь нормы поведения – снова оказываешься в клетушке с датчиками, а я пишу отчёты, почему и как у тебя не получается влиться в экипаж. Никому не хуже, кроме нас двоих. Это ясно?

– Субординация, доктор… – Хан без особенного интереса выслушал его гневную отповедь. – Абсолютно бесполезная вещь. Кстати, нашего спора не вышло бы, если бы коммандер так явно не горел желанием в него вступить, вы заметили?

– Субординация – залог твоей свободы на этом корабле, и уже хотя бы по этой причине не бессмысленна, – отрезал доктор, резко останавливаясь посреди безлюдного коридора. – Советую тебе второй раз, потому что на третий будет приказ: не лезь к Споку. Может быть, для остальных это и не ясно – не берусь судить, но я насквозь вижу твоё желание его спровоцировать.

В проницательности доктору нельзя было отказать – Хан хотел спровоцировать Спока. Во-первых, это было забавно. А во-вторых, после их стычки на Земле Сингх был не прочь взять реванш. Но и терять свободу – те жалкие её крохи, которые доктор опрометчиво называл свободой – Хан не собирался.

С тех пор прошло три дня. На исходе третьего, проведав Хана после смены, доктор сообщил, что инженерному удалось практически полностью восстановить системы в небольшой части планетоида. Стандартные пояса жизнеобеспечения вполне справляются с защитой от радиации, и завтра они – МакКой, Хан, ещё несколько человек в составе первой научной группы транспортируются туда для первичного сбора образцов.

– Нам надо доказать, что булыжник не опасен. Командование напрягли отчёты о мумифицированных телах, которые там на каждом шагу валяются, – доктор скривился. – Проблема в том, что они засохли в последних стадиях разложения. Оно, разложение, происходило, пока температурные регуляторы корабельных систем ещё не выключились. А теперь вот пожалуйста – установить причину смерти. Да может они массовое самоубийство совершили всем кораблём, чёрт их знает!

Доктор явно был взбудоражен. Отказался от чая, сказал, что ему ещё писать отчёты. Задал несколько стандартных вопросов (он обязан был проводить мини-опросы каждый день) и ушёл, на ходу сердито вздрагивая крыльями.

На следующий день всё предвкушение от предстоящей вылазки в неизвестное пространство, созданное иной цивилизацией, испортил коммандер Спок. Он зачитывал инструкции группе высадки таким ровным и безэмоциональным тоном, будто хотел, чтобы они легли тут спать. Некоторые колыбельные меньше усыпляют.

А перья слегка подёргиваются.

Забавно.

Не отрываясь от прослушивания «при обнаружении прибора неизвестного предназначения…», Хан сосредоточился на созерцании крыльев коммандера.

Да, перья действительно подрагивают. И на крыльях нет фиксаторов. Зато основания, плечи и по отрезку предплечий выглядят так, как будто его за них здорово оттаскали. Или будто фиксаторы были на них очень долгое время.

Хан переводит взгляд на лицо коммандера, обнаруживая, что тот смотрит на него. Не пристально, будто походя – но разве таким бывает взгляд походя?

Хан улыбнулся ему.

– По прибытии на корабль, – коммандер продолжает, отведя от него взгляд, – всем будет необходимо пройти стандартную процедуру…

В следующий раз, поймав взгляд Спока, Хан как будто случайно вздрогнул крыльями.

Вулканец метнулся взглядом к уловленному движению, посмотрел на крылья, на него самого, горделиво приподнял подбородок выше и неспешно отвернулся, продолжив расхаживать перед группой.

Его движения и походка напомнили Хану боевых петухов, боями которых развлекались его подданные низших рангов.

«После прохождения стандартных процедур безопасности…»

А вы действительно зациклены на размере своих крыльев коммандер

После инструктажа им отвели сорок минут свободного времени – так полагалось по регламенту. Хан в числе прочих стажёров и офицеров получил оборудование: форму для вылазки, трикодер, пояс жизнеобеспечения, быстро переоделся. За его переодеванием наблюдала чуть ли не вся группа – как он раздевается, как натягивает чёрную, без индентификаторов, стажёрскую форму, как, завернув крыло вперёд, тянется и застёгивает открыльные “молнии” на майке и куртке. Даже за шнурованием сапог они пронаблюдали внимательно и настороженно. Переодевшись и закрепив пояс, Хан спокойно вышел из раздевалки, прошёл в транспортаторную и там, стоя у стенки, вернулся к чтению – оказалось, в библиоархиве научников есть презанятные труды по химии.

Но попутно думал, сколько ещё продлится это созерцание его во всех возможных состояниях. Люди, конечно, ещё не привыкли. Хан понимал, что экипаж воспринимает его как опасную диковину, так же они реагировали бы на обезвреженную атомную бомбу, которую используют как подпорку для стола. Страшновато, зато интересно.

Минут за пятнадцать до отправки к нему подошёл доктор. На нём уже был чёрный костюм для вылазок – ярко-алые полосы на рукавах, широкая белая полоса от плеча вниз и такой же крест слева на груди как мишень – и пояс жизнеобеспечения. Через плечо закреплён плотный ремень тяжёлой медицинской сумки. Он поздоровался с группой – заинтересованные двенадцать пар глаз, всколыхнувшиеся и зашелестевшие интересом крылья и шёпот.

– Тебя придётся отправить с новичками-стажёрами, ничего не поделаешь, – сообщил тихо, вставая рядом и натягивая плотные чёрные перчатки. – Единственная вылазка, которую я смог согласовать.

На них двоих продолжали бросать взгляды.

– Вы сейчас извиняетесь, доктор? – Хан, оторвавшись от книги, приподнял брови.

– Предупреждаю. Потому что выгуливать стажёров – то ещё занятие.

– Официально я такой же стажёр, мистер доктор. Так что, для меня, я думаю, выгул моих «собратьев» не должен стать «тем ещё занятием». Вы – другое дело. – Хан улыбается. Слегка. – Или неофициально считается, что я должен помочь?

– В противном случае тебе там нечего будет делать, – доктор хмыкнул. – Приглядывай за этой мелочью. Но, конечно, я тебя об этом сейчас не просил.

– Конечно, доктор. Я ведь всего лишь стажёр.

Поймав ироничный взгляд доктора, Хан вернулся к книге.

Изнутри планетоид выглядел почти как корабль, на котором Хан и его соратники отправились бороздить холодные глубины космоса в криосне. Цивилизация, создавшая это чудо сферической мысли, определённо не доросла до технологий, которыми располагает Федерация сейчас.

Группу транспортировавшихся встретила группа работающих тут инженеров во главе со Скоттом. Его Хан помнил, а вот группа девушек-лингвисток стала для него неожиданностью. В круглом зале командного узла они развернули настоящую мини-лабораторию с сетками-голограммами языка. Сейчас они работали над расшифровкой корабельных баз данных касательно того, что случилось с чудо-кораблём.

Группе предоставили карты и схемы освещённых тоннелей. Освещение их осуществлялось слоистыми ярусами – чётких этажей на корабле выделить было нельзя, он походил на структуру пористого хлебного мякиша, где полости разных размеров в беспорядке сменяли друг друга. Коридоры и вовсе походили на трубки-волокна, нельзя было предсказать, как распределяются в них энергосети – к примеру, два соседних ответвления одного коридора, один из которых мог быть освещён, а второй – погружен в непроглядную тьму.

– Мы по ним далеко не ходили, капитан, – отчитался главный инженер хмурому Кирку. – В основном трупы, они повсюду, за любыми дверьми, во всех залах и отсеках. Жуть берёт, если честно.

Жуть Хана не брала, но когда их группа вступила в запутанную сеть коридоров, он почувствовал, как тянет взять в руки фазер вместо пиликающего трикодера. Это был странный планетоид, и тут нужно было быть наготове.

Далее – кости. Обращены в какую-то… пыль, песок, но доктор подтвердил, что это кости высокоорганизованного существа. Стажёры, подобно послушным утятам, сгрудились у костей, собирая пробы.

Хан поймал взгляд доктора. Задержал, показывая, что ему здесь не нравится. Доктор кивнул на широкий освещённый коридор, дальний конец которого поглощала темнота. Он весь был усеян костями. Скелеты один на другом, отдельно лежащие – все они до предела забили пространство длиной около пяти метров.

– За освещённые участки не заходите, – послышался впереди глуховатый голос капитана. Он уже дёрнул за шкирку одного из мелких “стажерят”, когда тот вздумал заползти с трикодером в узкий боковой тоннель. Хан краем уха услышал, что одна из стажёрок жалуется второй «Трикодер барахлит, Энн, ну что делать? Мне показывает, что в образце тридцать процентов... растительных компонентов?»

– Это не трикодер, – сказал доктор, кинув взгляд ей за плечо. – По составу в этих мумиях действительно вещества, сходные с химическим строением растений. Может, особенность их расы. А может, мы чего-то не понимаем.

– Растительные гуманоиды, что ли… – капитан прошагал к одному из инженеров, через подключённый падд работающему с системой жизнеобеспечения. – Можно найти в базе данных какие-то специализированные помещения? Оранжереи, не знаю, залы для медитаций? Что угодно.

– Работаем, капитан, – отозвался инженер глуховато.

Хану версия с растительными людьми понравилась. Хотя бы потому, что оранжерей на корабле они ещё не встречали. Но и высовываться, памятуя о субординации, он не стал.

За последующие полтора часа они побывали в нескольких спальных отсеках корабля. Сумки стажёров ломились от собранных образцов – Хан тащить в сумку всё, на что падал взгляд, не стал. Собирал к себе только пробы рассыпавшихся костей – пробу порошка и одну пористую, будто изъеденную чем-то косточку, в небольшом уголке одной из спален нашёл горшки с растительной трухой в них – собрал в пробирку и её.

Поймал на себе восхищённый взгляд девочки-стажёра, когда осторожно счищал с одного из горшков странный зеленоватый налёт.

Подумал о прелестях естественного отбора, когда мистер доктор отчитывал одного из стажёров, которому захотелось отключить пояс жизнеобеспечения.

Понаблюдал за отношениями капитана и доктора. Сделал вывод, что они очень близки, но лишены всякой романтической подоплёки. На каждое, как ему казалось, рискованное движение капитана доктор угрожающе ерошил крылья. Иногда они о чём-то тихо переговаривались.

– Какие-то мысли есть? – негромко спросил Кирк доктора на исходе вылазки. – Мне эта псевдо-радиация не нравится.

– Она в любом случае появилась позже, иначе они умирали бы долго, мучительно и от облучения, – ответил доктор. – А тут явно быстро и эффективно что-то убило население целого корабля. Иначе трупы бы не валялись везде.

– Ну, у нас ведь задача найти это что-то и обезвредить, так ведь? Справимся, – капитан уверенно хлопнул доктора по плечу.

Хану всё больше тут не нравилось. Ни сам планетоид, ни трупы, ни капитанская уверенность в том, что всё так просто. Последнее – особенно.

====== Как понять мотивы поведения большекрылых ======

Половина недели была посвящена изучению странного планетоида. Системы корабля оказались частично исправными, и группы, отправляющиеся туда, изучали корабль при вполне пригодном освещении.

Спок сам участвовал в двух вылазках из пяти. Но точно знал, что новичок был во всех. Ему не нравилось, что Хан рядом с капитаном, но сам Джим, кажется, не придавал этому значения.

После очередной смены, когда Спок привычно прошёл через смежную ванную в каюту Джима, он застал капитана куда-то собирающимся. Он укладывал в сумку полотенце, чистые вещи и довольно странного вида расчёску.

– Я предположу, что ты всё же не собрался ночевать на инопланетном корабле, – сказал Спок, глядя на неохотные сборы. Эти несколько вещей Джим укладывал уже минуты две.

– Нет. Вот это видишь? – Джим, указав себе за спину, развернул крылья. Основания и часть спины рядом с ними покрывала густая пуховая подушка. – Ещё несколько дней, и пух начнёт отваливаться комками. Ну и по опыту, он будет везде – в коридорах, на моём кресле, в ванной, в кровати. Так что я к Боунсу. Он вычешет.

Джим, закрыв крылья – в сложенном виде пуховая подушка была не видна – принялся складывать в сумку чистую форменную майку.

– Доктор тебя вычёсывает? – Спок удержал начавшие разворачиваться крылья. – И давно?

– С академии. Ему не очень нравилось, когда по нашей комнате пух летал, ну и прижилось.

Джим, усмехаясь, закидывает сумку себе на плечо, тянется к Споку и целует его в щёку.

– Это часа на полтора-два. Может, два с половиной, если мы решим выпить чайку под разговоры.

Спок успевает ухватить его запах – горьковато-древесный одеколон, горячий запах перьев и суховатый – кофе, а Джим уже отстранился и пошёл к двери.

– Я могу тебя вычёсывать, – ровно произнёс Спок.

– Спок, это просто медицинская процедура. Не ревнуй. Просто его умелые пальцы будут перебирать мой пух и гладить основания крыльев. Пока!

Он подмигивает и скрывается за дверью.

Спок застывает посреди комнаты. Опомнившись и напомнив себе о такой категории как «человеческие шутки», он втягивает ускользающий Джимов запах, и, кое-как успокоив крылья, возвращается к себе. Позже в личном дневнике он отметит это как “причиной последующих событий послужила неспособность достигнуть нужного уровня концентрации для погружения в качественную медитацию”.

Зал для тренировок – самое большое помещение на корабле, не считая нижних инженерных палуб, и всегда самое оживлённое. Люди приходят сюда размять уставшие за день крылья. Это территория, где можно обходиться без фиксаторов и даже упражняться в полётах.

Джим, например, очень любил летать. Он проводил бы тут часы, если бы не высокая занятость. Спок, как уроженец Вулкана, не часто поднимался в воздух и по возможности вообще старался реже пользоваться крыльями, следуя наставлениям отца, о чём теперь приходилось жалеть. Он не мог составить Джиму пару в полётах. А Джима так восхищали его крылья – всё, что было связано с его крыльями, и эта мысль была очень тёплой и приятной.

И если когда-нибудь они заключат брак – а эта мысль была крайне нелогичной, но остановить её Спок не смог, – они не смогут выполнить красиво традиционный совместный взлёт и вираж после обручения. Спок за Джимом просто не поспеет – или Кирку придётся лететь медленно.

То есть, его самые большие по величине среди людей крылья практически бесп…

На этом месте Спок зашёл в зал, и его размышления прервала следующая картина.

Хан. То есть, Джон Харрисон, которого Джим упрямо называл новеньким. Он, обладающий самыми большими крыльями здесь, на корабле, упражнялся во владении боевой цепью в воздухе.

Надо сказать, это действительно выглядело завораживающе даже в отсутствие партнёра. Его крылья органически продолжали каждое движение, он управлял ими, всем телом, цепью, потоками воздуха вокруг него – и вниманием присутствующих в зале. Все взгляды были направлены на него, даже Сулу, известный своей увлечённостью во время тренировок, стоял у стены с рапирой и смотрел вверх.

Завидев Спока, Хан будто бы провалился в воздушную яму – несколько девушек ахнуло – но спустя две с половиной секунды стало понятно, что он выполнил сложнейший манёвр уклонения.

Появление коммандера тоже было замечено, и экипаж расступался, чтобы пустить его поближе в центр образовавшейся толпы наблюдателей. При этом Спок поймал на себе несколько оценивающих взглядов. Раньше они были только восхищёнными и уважительными – его крылья вызывали эти чувства у людей без всякой демонстрации их возможностей.

– Новенький не мешает вам заниматься? – спросил Спок у лейтенанта Джейн Виллстэт, тщательно вычистив из голоса все эмоции.

– Что вы, сэр! – девушка воодушевлённо встряхнула светло-бежевыми крыльями. – Такую красоту не каждый день увидишь. Мы просто не смогли продолжать – очень уж захотелось полюбоваться.

– Действительно, – констатировал Спок, ощущая, как за его спиной сами собой встают дыбом перья. Никакого желания смотреть на Харрисона он не испытывал. И уж тем более им любоваться.

Негромкие хлопки, сопровождаемые упругими токами воздуха, дали понять, что новенький опустился на пол. И теперь он шёл к ним.

Спок развернулся к нему лицом.

Хан остановился в положенных по регламенту двух шагах.

– Коммандер, – он кивнул ему, потом – девушке, – мисс Виллстэт.

Девушка тихонько ахнула. Видимо, не ожидала, что новенький запомнил её имя.

– Стажёр Харрисон, – Спок приподнял бровь и сложил на груди руки. – Мы ни в коем случае не хотели вас отвлекать. Можете продолжать своё… выступление.

– Безусловно, сэр, – Хан улыбнулся. В его улыбке было что-то странное, но Спок, выросший среди вулканцев, не мог уловить, что именно. – Но я хотел бы предложить вам присоединиться. Как… равному по возможностям.

В зале установилась полная тишина. Настолько полная, что Спок не сразу понял, что случилось: просто в один миг весь шелест перьев, шёпот и прочие звуки замерли. Люди ждали. Он только сейчас понял, что это ловушка, расставленная новичком: конечно же, Хан видел состояние его крыльев и знал про фиксаторы. О них все знали.

– Да коммандер его сделает! Порвёт как Васька грелку!!! – завопил откуда-то из угла… ну конечно же, Чехов. – Народ, ставлю сто кредитов!

И тут они зашумели. Все разом. Фраза Спока «я давно не летал и думаю, что только испорчу вам успешную тренировку» теперь не имела смысла.

– Пойду, поставлю двести на новенького, – шепнул кто-то рядом, явно стараясь делать это тише, и потолкался через взбудоражено взъерошившуюся крыльями толпу.

– Хорошо, я принимаю ваше предложение, – сказал Спок, глядя Хану в глаза.

Хан ничего не знал о вулканцах из своей прежней жизни. Бегство с Земли произошло задолго до Первого контакта. Но, проснувшись в этом времени, он изучал характеристики всех рас, входящих в Федерацию или являющихся её основными врагами. Чтобы создать идеальный военный корабль, надо знать, на кого он пойдёт.

В их драке после смерти капитана Спок продемонстрировал, что он, хоть и полукровка, унаследовал силу, выносливость, темперамент и потрясающий потенциал своих вулканских предков. И даже не будь Спок настолько… мотивирован, Хан не сказал бы точно, кто победил бы.

Так что же возьмёт верх сейчас? Опыт и здоровые крылья или ненависть и потенциал?

Они остановились на втором уровне высоты. Здесь их никто не мог слышать, поэтому Хан поинтересовался у Спока:

– Ваши крылья, коммандер. Вы уверены, что принять моё предложение было логично?

– Как вы верно заметили, это мои крылья. Предоставьте мне самому оценивать потенциал их возможностей.

Хан чувствовал его ненависть в каждом слове, взгляде, жесте.

С особенным удовольствием отчего-то воспринималась мысль, что Споку после боя светит хороший нагоняй от доктора.

Самому Хану, конечно, тоже.

– Тогда приступим, коммандер. И пусть победит сильнейший.

Сеансы вычёсывания у МакКоя всегда действовали на Джима умиротворяюще. Это ж… часа полтора чистого удовольствия. Так что, вычесавшись, они разговаривали – традиция, в этот раз об особенностях общения телларитов. Джиму казалось, что их манера общения – особенность контролируемая, Боунс, собирающий пух в мусорные мешки, и от этого особенно раздражённый, придерживался иного мнения.

– Джим, ты недооцениваешь влияние воспитания, – он перемежал это тихими ругательствами, стряхивая в очередной мешок прилипший к пальцам пух. – Ты же видел их дипломатов.

– Ну так вот, они нормальные…

– В том-то и дело, что нормальные, пацан. Не больше. Это – максимум того, что для них возможно.

– Так, Боунс, раз уж некоторые представители…

Их отвлёк входящий на комм Джима. Капитан поднял вверх указательный палец, призывая к молчанию, и принял вызов.

Это был Джотто.

– Да, Барри?

– Капитан, – в голосе начальника охраны слышалось несвойственное ему замешательство, – мои парни доложили, что в тренировочном зале коммандер схлестнулся с Х… Харрисоном.

– В смысле серьёзно, не тренировочный бой?

Джим поднялся со стула. Джотто – не паникёр. Если он взволнован, причины есть.

– Боюсь, что нет, сэр. Парни говорят, там пух и перья летят.

– Пусть разнимают. Я скоро буду.

Джим захлопнул коммуниктор.

– Думаю, ты тоже нужен, – бросил МакКою, не оборачиваясь. Этого не нужно. Боунс всё слышал и всё понял.

МакКой злился. Сначала полвечера капитанского пуха, теперь вот эти двое со встопорщенными крыльями.

Когда Боунс и Джим пришли в зал, охрана уже разняла большекрылых, и драку они после этого продолжать не стали. Но на осмотр их всё равно пришлось погнать.

И вот теперь они стояли рядом у стеночки в кабинете для осмотра крыльев, взъерошенные, наадреналиненные, раскрасневшиеся (Хан, Спок раззеленевшийся) и выглядели как подравшиеся за школой старшеклассники.

– Что, боевые петухи, – МакКой подошёл к Споку с трикодером. И тут же был едва не снесён воздушной волной – чёртов коммандер распахнул крылья и несколько раз ударил ими в воздух. Понятно, что он это не контролировал, но хренова ж крылатая жопа!..

Хан сразу стал выглядеть хитрющим. Падла сверхчеловеческая, ну понятно, кто это всё затеял.

– Доктор, в человеческой культуре петух – это обидное наименование, – произнёс Сингх, удивительно похоже копируя интонации Спока.

– А-а, мне вас, мистер Харрисон, надо ещё и ласково называть после того, что вы устроили? – Боунс не стал на него даже смотреть. Приказал Споку вытянуть крыло (он ещё и подбородок гордо задрал), и стал исследовать состояние суставов.

– Наименование «петух» скрывает под собой негативную оценку, стажёр прав, – заявил Спок. – Мы не делали ничего, выходящего за рамки устава – это была простая тренировка в воздухе.

– Спиной ко мне, – скомандовал МакКой и когда Спок повернулся, несколько раз мстительно разогнул-согнул его крыло. Это должно было доставить коммандеру определённые неудобства. Поместив крыло в нужное положение, принялся за обследование. – Спок, я тебя предупреждал, что тебе нельзя хлопать? Предупреждал. Ещё немного, и ты вывихнул бы себе плечевой сустав крыла. Вправлять его очень больно, а восстановление занимает полтора месяца. Хочешь не хлопать крыльями полтора месяца? Я тебе официальный приказ могу выписать. За подписью капитана. Мне не сложно.

Спок притих.

– Я поддерживаю доктора, – Джим, до этого молчавший, подал голос. И МакКою оставалось только догадываться, каких усилий над собой ему стоило это «поддерживаю». От мистера Харрисона мы сейчас ожидаем чего угодно, но вы, коммандер. Я ожидал большей дисциплинированности.

МакКой перешёл к другому крылу. Тут без всяких запугиваний дело было плохо – на завтра крыло будет сильно болеть. Судя по виду, Спок врезался им в потолок.

– Я думаю, произошедшее – это только моя вина, мистер доктор, – сказал Хан. У него повреждений было меньше, да и в целом он выглядел менее потрёпанным. – Вам не стоит быть настолько строгим к коммандеру.

Перья Спока под рукой опять встали дыбом.

– Принять приглашение было моим очевидно взвешенным решением, мистер Харрисон, – отчеканил Спок. – Вам не следует принимать на себя ответственность только из-за желания лишний раз продемонстрировать исключительные душевные качества.

МакКой повернулся к своему подопечному.

– На тот край зала. И молчать. Я не хочу быть снесённым чёртовой крылатой бомбой. А вы, коммандер, успокойтесь и дайте мне закончить осмотр!

– Мне совсем-совсем молчать? – уточнил чёртов Хан. – Я могу просто не касаться этой темы?

– Да твою мать…

Джим, выругавшись, решительно подошёл к Хану и за шкирку утащил его в другой край зала. Хан при этом выглядел почти обиженным, но утащить себя позволил.

– Спасибо, капитан, – бросил МакКой сквозь зубы.

На обследование ушло ещё двадцать минут. После Боунс отпустил Спока с изрядно раздосадованным капитаном.

Крылья Хана были в полном порядке, не считая некоторых неправильно торчащих перьев. С ними МакКой поступил просто – выдрал. Всё равно назад не прирастут.

Первый раз Хан вздрогнул от неожиданности, потом стоял спокойно – хотя крылья на каждое выдирание реагировали, топорщась.

– Доктор, – это где-то на четвёртом пере, – о подобных действиях следует предупреждать. Мои рефлексы остались при мне.

– Учту на будущее, – отрезал МакКой и дёрнул последнее перо. И с удивлением увидел, как на месте выдранного махового второго порядка тут же проклюнулся зачаток нового. Однако. – Возвращайтесь к себе. Не думаю, что вам требуется иная моя помощь.

– Рад был увидеться, доктор.

Хан величественно удалился, поводя крыльями. На нём даже проплешины от выдранных перьев не смотрелись комично.

Хану было интересно – если бы доктор знал, насколько чешутся места отрастающих перьев, он стал бы их выдёргивать?

О, конечно бы стал. Удивительно цельная личность. Крылья никогда не врут.

Хан, потягивая дым из кальяна, расположился на своей кровати. Крылья свободно раскинул – так и удобнее, и отрастающие перья меньше чешутся. В идеале в такой ситуации по обе стороны от него сидели бы прелестные девы и перебирали перья, чтобы облегчить зуд, но чего нет, того нет.

Он медленно затянулся, вдыхая винно-вишнёвые пары. Репликация, что кальян, что наполнитель.

Его размышления, от поведения доктора плавно перетёкшие к поведению коммандера и его отношениям с капитаном (которые определённо есть), прервал звонок интеркома.

За дверьми оказался не доктор, хотя от ещё одной беседы Хан не отказался бы, а светловолосая лейтенант… Циммерман, кажется. Она застенчиво мялась, не зная, с чего начать. Удивительно для девушки, которая всё-таки решилась нанести визит.

Хан, улыбнувшись, отошёл в сторону и сделал приглашающий жест.

– Чем обязан визиту такой очаровательной мисс?

Параллельно мелькнула мысль, что следует реплицировать вина. И, возможно, шоколад.

МакКой писал отчёты. Просматривал видео с дракой, результаты обследования крыльев Спока, сопоставлял повреждения, снова смотрел видео и снова писал отчёты. И снова просматривал видео. Ему надо было доказать, что драка не являлась актом агрессии подопечного. Интересно, знай Хан, в какую головную боль его куратору выльется их десятиминутная драка со Споком – стал бы он её затевать?

Бессмысленный вопрос, конечно стал бы. Удивительно хитроевыебанный пиздюк. Даже после всех психомодификаций.

МакКой не ждал к себе визитёров, поскольку Джим сейчас носится вокруг Спока и пытается придумать, как трахнуть его так, чтобы Споку не пришлось хлопать и не надо было лежать на спине (лежать на крыльях МакКой ему тоже запретил – на двадцать процентов даже из вредности). Поэтому на звонок интеркома он только бросил «открыть» и снова уткнулся в просмотр.

– Доктор, вы ведь не станете меня замораживать… снова? – От дверей донёсся проникновенно-сокрушённый голос Хана.

Он медленно прошёл в комнату, остановился где-то… там.

– Я могу сказать, что мне жаль, – закончил он.

МакКой смерил его взглядом, прищурившись. Конечно, раскаивается он. Два на двадцать раз.

Крылья, сложенные за спиной, спокойны, и тут – он впервые это отметил – даже так красивы. Чёрные, огромные, полные силы. А ещё…

Да, от него едва заметно тянуло женскими духами.

– Тебе не жаль, – сказал Боунс, кладя падд себе на колени. Спина от долгого сидения устала и ныла, крылья как будто налились тяжестью. – Красивости будешь вещать своим дамам. Они в них склонны верить, а меня только раздражают.

– Я рад, что мы пришли к взаимопониманию.

МакКой заметил, что в руках у Хана свёрток. Хан же, видимо, проследив его взгляд, улыбнулся и поднял его выше.

– Я подумал, что будет невежливо не отблагодарить вас за триббла, доктор. Это подарок.

Хан сделал пару шагов к нему, чуть склонился, протягивая свёрток, заметил:

– Иногда можно и отвлечься от работы.

– Иногда работа – единственный способ не сойти с ума.

МакКой развернул свёрток. Какая-то стеклянная колба со шлангом. Ещё из свёртка выпал пухлый бумажный пакетик с сильным ментоловым запахом.

– Это что, какая-то химическая колба? Никогда не видел.

– Думаю, я дарю вам ещё один способ не сойти с ума, доктор.

Неуловимо усмехнувшись, Хан оставил колбу в его руках и прошёл к репликатору.

– Это кальян. – Он продолжил рассказ, набирая что-то на репликаторной панели. – Ближайший аналог, который я встречал в вашем мире – электронные сигареты. Те, в которых вместо дыма вдыхаешь пар. В наше время это считалось замечательным способом расслабиться.

– А эта ментоловая ерунда… – Боунс наклонился (снова дала себя знать боль в спине), подбирая упавший пухлый пакетик, – что-то вроде наполнителя?

– Именно. Мне показалось, что вам подойдёт ментол. А в качестве жидкости можно использовать как воду, так и вино. Вы что предпочтёте?

– Для вина нам с тобой рановато, Джон, – МакКой нарочно назвал его по вымышленному имени, внимательно наблюдая за реакцией. – Предпочту знакомиться с культурой твоего времени – и с тобой – постепенно.

– Как пожелаете, – он не обернулся, но в голосе почувствовалась улыбка. – Сэр.

Наобщавшись с репликатором, Хан вернулся – оказалось, реплицировал обычные стакан воды и спички. Не зажигалку. Спички. И принялся за установку кальяна. Он соединял детали, вливал воду внутрь, клал пахучую смесь, закрывал, зажигал угли. Медленно и спокойно, будто выполняя древний магический ритуал.

– Его лучше курить в полумраке, доктор, – сказал он, не поднимая глаз от работы. В комнате уже пахло ментолом и, немного, жжёным деревом. – На будущее.

МакКой улыбнулся. Подопечный старался, но почему? Действительно хотел загладить (не вину, точно нет) впечатление от сегодняшнего инцидента? Он точно не выслуживался, потому а) не в характере и б) уже понял, что это бессмысленно – в отчётах всё равно будет правда. Но это означало, что его куратор чем-то ему важен либо интересен. А вот это странно. Хан ещё ни к кому на корабле не проявлял особого интереса. При его силе интеллекта они все тут должны казаться ему недоразвитыми, разве что кроме Спока.

– Это можно устроить, – МакКой поднялся с кресла и скинул на пол две подушки. Уселся на одну из них.

Хану было приятно видеть расслабившегося доктора. Они сидели в приятном полумраке, кальян, едва подсвеченный красным, исходил неторопливым ароматным дымом. Доктор, освоившись с мундштуком, неторопливо тянул пар. Расслабившийся, без вечной своей напряжённой хмурости, он был даже красив. По-своему.

А ещё Хана забавляла мысль, что у доктора висит недописанный отчёт. Понятно, что доктор, как придёт время, выгонит Хана и допишет его... но всё равно забавно.

– То, что я вам подарил – репликация от углей до мундштука, – Хан говорил, полулёжа на подушке. – Как вы понимаете, это совершенно не то. Здесь нужен кокосовый уголь, а смесь нужно готовить самому. Травы, масла...

– Возможно, на какой-нибудь планете с похожей культурной особенностью мне удастся взять тебя с собой на рынок. Та же Элизиум-8 – капитан любит устраивать там для экипажа длинные увольнительные. Думаю, там вполне реально найти такие смеси. – Доктор усмехнулся в полутьме. – Если, разумеется, будешь хорошо себя вести.

– У вас есть сомнения в моей благонадёжности? – Хан мурлыкнул, забирая у него мундштук.

В таком кальянном полумраке всегда было что-то интимное. Более интимное, чем серенады при луне, и даже чем то, что произошло между ним и Анной Циммерман пару часов назад.

Сейчас Хану хотелось бы, чтобы доктор согласился на вино вместо воды. Лёгкое и приятное опьянение прекрасно дополнило бы атмосферу.

Доктор слегка прикрыл глаза, как будто вслушиваясь во что-то внутри себя. Ему явно было жарко, и он пальцами оттянул воротник плотной форменки, а после и вовсе расстегнул его.

– Скажи мне, ты ведь нарочно затеял это? Со Споком. Дал ему возможность психологической и физической разрядки.

– Доктор, ну нельзя же так верить в людей...

Хан затянулся. Выдохнул, проследив, как красиво дымный пар заворачивается спиралями.

– Ваш коммандер обладает удивительным потенциалом воина, доктор. Но он губит его и своё тело из-за того, что не соответствует идеалам вулканцев, кстати, не самым однозначным идеалам во вселенной. А теперь у него есть стимул развивать это в себе. Я готов поставить всё своё будущее жалованье у вашего кудрявого букмекера на то, что уже спустя месяц коммандер Спок сможет изрядно меня потрепать.

– Он тебя и потрепал тогда, на той летучей штуке, – доктор покивал. – Но тогда он далеко не соответствовал идеалам вулканцев. А ты, – он поднял взгляд, чуть улыбаясь, – нашёл себе противника по силе.

– Именно, доктор. – Хан удерживает его взгляд и возвращает улыбку. – Судя по информации, которой я располагал при работе на Маркуса, вулканцы всегда были воинственной расой. И остались ей, несмотря на изменившийся облик. Та же суть, но другой противник. Мне это... импонирует. Кажется интересным. А вам?

– Меня волнует, как бы вы не покалечили друг друга, большекрылые.

Доктор явно хотел прибавить что-то ещё, но счёл нужным промолчать и только затянулся влажным ментоловым дымом.

– Я думаю, этого не произойдёт. Сегодняшние последствия были у коммандера только из-за недостатка тренировок. А этого он себе больше не позволит.

Хан также замолчал, наслаждаясь тишиной, полумраком, запахом ментола и дыма.

Было в этом нечто удивительное. Пожалуй, будь МакКой поромантичней, он бы влепил термином «волшебное», но ему было тридцать два и он слишком много дряни видел в своей жизни.

И всё же влажный пар, пахнущий ментолом, мешающийся с запахом древесного дыма, да эта атмосфера полумрака и доверительной беседы творили с ним что-то невероятное. Он впервые с того самого дня расслабился по-настоящему и не хотел ничего. Ни бежать, ни волноваться, ни забить мозги работой, чтобы ни о чём не думать. Мыслей и так не было. Или были – неспешные, как течение могучей реки, они текли мимо с тихим шелестом.

Они с Ханом полулежали друг напротив друга по подушках, тянули по очереди пар, наполняя им лёгкие, и изредка переглядывались – вот и всё. В молчании была удивительная заполненность. МакКой не заметил, как прошла боль в спине. Крылья удобно сложились за ней, расслабленные, наполовину раскрытые – нижнее лежало на полу, верхнее – на нём, чуть сильнее сложенное.

Хан наблюдал за ним расслабленно, как дремлющий в сумерках зверь. Светлые серо-голубые глаза в полумраке казались прозрачными.

МакКою пришло как осознанием – он добьётся того, что его не будут называть навязанным Маркусом именем. Никакого Джона. Они могли играть в эту игру ещё немного, растянуть её, ощущая неправильность происходящего – но это имя отпадёт как сухая шелуха. Останется не более чем строчкой в официальной документации. Офицер флота Джон Харрисон.

Мимо них неспешно текли минуты.

Тонкий запах древесных углей растворил в себе навязчивый сладкий женских духов, который Хан принёс на себе. Вливается в коллектив, не прошло и месяца…

МакКой улыбнулся этой мысли почти лениво. И его тут же накрыло ощущением собственного одиночества. Полного и… пустого. Как космос.

У Джима был Спок. Центр его пухового, полного приключений и побед мира. У Пашки были друзья. Куча друзей по кораблю. А рано или поздно он и пару себе найдёт, МакКой не сомневался.

А у него не было никого – ни на Земле, ни на корабле, ни в одном уголке огромной галактики.

Но это точно не то, о чём стоило знать его подопечному.

МакКой мысленно приказал себе перестать ныть и снова расслабился на полу. Вечер отпускать отчаянно не хотелось.

Хан, слегка прикрыв веки, наблюдает за доктором. Его перья, металлически поблескивая отражённым от кальяна светом, лежат спокойно сейчас. Не топорщатся, не подёргиваются, лишь единожды прошла по ним волна, лёгкая, как ветер колышет траву, и успокоилась.

– Ваши крылья напоминают мне жидкий металл, доктор, – сказал Хан, передавая ему мундштук. – Сейчас – жидкий. Как ртуть.

– Раньше они были просто серыми, – он хмыкнул. – Поэтому меня так зацепил твой рассказ про отрубленные крылья и потерянные души. У крыльев нет причин менять цвет просто так, а наука этого объяснить не может. Но такое случается. Я не верил, пока этого не произошло со мной.

– Мои изменили цвет, когда мне пришлось переступить через себя ради спасения моих людей. А вы удивительный человек, доктор. Если ваши крылья изменили цвет действительно без видимой причины – то вдвойне удивительный.

Доктор выпускает дым изо рта, его лёгкие пары теряются где-то в сумраке у потолка.

Его форма неорганична ему сейчас. Казённый синий. Чёрный, как у самого Сингха, смотрелся бы лучше.

– Без причины ничего не происходит. – Доктор слегка пожал плечом. – Но продолжая наш вечер комплиментов, скажу, что мне редко доводилось видеть такие гармоничные крылья, как твои. Обычно в крыльях что-то да не так, что-то да не вяжется – форма, цвет, толщина перьев, состояние костей и суставов с желанием человека летать, размер крыльев с весом – и так далее. Список бесконечен. Твои же как будто боженька ваял – если таковой у нашей вселенной имеется.

– Возможно, дело в генетических модификациях. Хотя я предпочитаю думать, что генетики попросту улучшили во мне то, чем я обладал.

Хан усмехается, отмечая, как изящно доктор перевёл тему. Напахнуло изяществом манер времён Возрождения.

– В любом случае, мне приятно, – Хан склонил голову. – Мне нечасто делают искренние комплименты.

– А ты часто их заслуживаешь, м? Хотя это не критерий. Я вот работаю как проклятый – и что? Главным предметом восхищений и восхвалений в корабельных сплетнях всё равно остаются капитан и коммандер. А теперь ещё и ты появился – такой загадочный и интересный, так что мне и подавно ничего не светит.

Мягкая, без всякой злобы самоирония доктора выглядела почти доверительным жестом. Пожалуй, так разговаривают… с близкими приятелями.

– Я не думаю, что в вашем окружении нет людей, которые не хотели бы сделать вам комплимент, доктор. Просто вы не выглядите как человек, который его примет. На работе, по крайней мере. Кстати, для вашей загруженности, у вас удивительнаяосведомлённость о корабельных сплетнях.

Хан сел и склонился над углями. Они уже еле тлели – от его осторожного дуновения огненные прожилки, прочерчивающие их, вспыхнули ярче, но, едва оно закончилось, потускнели.

– Приходится, видишь ли. Знать настроение экипажа, разбираться в происходящем. Иногда это необходимо, хотя и утомительно. Я бы с радостью не знал многих вещей, – говоря это, доктор смотрел в сторону. Судя по взгляду, вновь ставшему бесцветным и нечитаемым, он опять «закрылся». Потом он сел и сказал: – ну, я благодарен тебе за посиделки и разговор, но отчёт сам себя не напишет.

Было немного жаль уходить, но Хан и сам чувствовал, что вечер пора заканчивать. Он молча собрался, потушил угли оставшейся водой. Перед самым уходом только обернулся, склонил голову.

– Спасибо за чудный вечер, доктор.

Спок мог назвать пять случаев в своей жизни, когда его эмоции так же плохо поддавались контролю, как в этот вечер.

– Он поддавался мне, – сказал сразу же, едва они с Джимом оказались в его каюте. Капитан всю дорогу был молчалив и хмур, и Спок понимал, что разозлил его, но сейчас его это мало трогало.

– Зачем ты вообще ввязался в эту драку? Ты не мог не понять, что он провоцирует, нет, но ты ввязался.

Джим оборачивается к нему. Складывает руки на груди.

– Зачем, Спок?

Его голос жёсткий и холодный, он и сам на взводе сейчас.

– Отказаться значило уронить авторитет в глазах подчинённых, Джим, – Спок скрещивает на груди руки, чуть прищуривается, разглядывая его. – Это происходило на глазах у всех. Я думал, ты понимаешь.

– Ты... ты понимаешь, какую чушь несёшь сейчас, Спок?!

Джим не выдерживает. Он повышает голос, прижимает пальцы к вискам и отходит дальше, к кровати.

– Какой авторитет ты уронил бы, Спок?! Ты уже победил его раз, да и... не будь этого... ты думаешь, действительно думаешь, что наша... НАША команда, Спок, ожидает от тебя каких-то ратных подвигов? Ты чем думал в этот момент?!

– Я постараюсь объяснить, – перебил Спок холодно, ощущая, как вздыбливаются крылья за спиной. – Это было всего лишь приглашение на совместную тренировку в воздухе. От такого не принято отказываться. Особенно носителям самых мощных крыльев. Особенно при таком скоплении народа. Это бы выставило меня нерешительным, а значит – плохим руководителем.

– Ты знаешь, что на самом деле выставило тебя плохим руководителем? Твоя неспособность отказаться. Ты пошёл на поводу у толпы, так руководители делают? Ни за что не поверю, ни за что, Спок, что ты забыл о состоянии своих крыльев. Господи мать твою!

Джим пнул кровать, смотря на неё с такой ненавистью, будто она была причиной произошедшего инцидента.

– Я вижу, ты многого не понимаешь в крыльях, – заметил Спок, окончательно замыкаясь. Ему удалось сохранить тон максимально отстранённым. – Если это необходимо, я готов понести дисциплинарное наказание.

– Я не как капитан сейчас говорю! А-а-а...

Джим подходит к нему в пару стремительных шагов, хватает за плечи и встряхивает.

– Посмотри на меня, Спок. Не смей закрываться. Ты знаешь, насколько тяжело и больно переносить крыльные болезни?

– Лучше, чем ты думаешь, Джим.

Спок прекрасно помнил, как в подростковом возрасте дважды ломал кости крыльев – один раз слишком сильно стянул их фиксатором, в другой во время драки в школе, когда по фиксатору ударили, и он вывернул крыло. Исключая эйдетическую память, которой Спок был наделён из-за вулканской крови, крайне сложно забыть самую сильную боль в своей жизни.

Взгляд Джима смягчился. Он отпустил одно из плеч Спока и положил ладонь на его щёку. Ласково погладил большим пальцем.

– Ну и что тогда? Я говорю тебе серьёзно, не пострадал бы твой авторитет от отказа.

Спок отрицательно качнул головой и накрыл его руку своей.

– У тебя не было повода испытать подобное, что я считаю положительным моментом. Мой авторитет пострадал бы. Когда речь идёт о крыльях, люди становятся предсказуемыми. Хан тоже это знает, но у меня ещё остались вопросы, почему он предпочёл мне поддаваться во время поединка. Я не верю в искренние намерения, когда речь идёт об этом человеке.

– Я знаю свой экипаж, Спок. И адекватность Хана подтвердил МакКой. Ему я верю.

Джим отнимает их руки от щеки Спока, целует его ладонь, прижимается щекой к ней, трётся. Его тёплые голубые глаза смотрят уже без злости, даже с лёгким пониманием.

– Тебе не нужно доказывать свою состоятельность на моём корабле. Ты мой коммандер. Ты победил Хана и спас мне жизнь. – Джим отпускает его руку, отпускает второе плечо, притягивает к себе за талию.

Спок плавно раскрывает крылья и сводит их за его спиной так, чтобы они оба оказались в коконе.

– Это твоё решение, верить, – говорит тихо, касаясь губ Джима пальцами. – Я верить ему не собираюсь.

– Давай оставим этот разговор, – Джим ловит кончики его пальцев губами, мягкое, тёплое, бесконечно приятное касание. – И никаких поединков пока не разрешит Боунс. Я хочу уже спать с тобой и не думать, как причинить тебе меньше вреда этим.

====== Почему при вычёсывании пуха вы обязаны ставить рядом ведро воды ======

Это была долгая неделя. МакКой – Джим его мысленно такими словами поносил, какие не всегда и выговорить-то захотел – запретил Споку лежать на спине на целую неделю.

Но Джим хотел Спока! Он хотел его в кровати, в ванной, на полу, в коридорах, в турболифте, на мостике, в своём капитанском кресле – он хотел его постоянно, безудержно, иногда выть хотелось от желания и невозможности его реализации.

Нет, они позволяли себе разок или два перед сном. Джим устраивал Спока полусидя и отсасывал ему – это раз, а потом брал его вот так – это два. Спок всё равно пытался хлопать, Джима даже пару раз подбрасывало от его не-хлопков, но если отказаться и от этого…

Джим точно потерял бы голову. Он заклинил бы турболифт, вжал бы Спока в стену где-нибудь в коридоре. Сейчас даже на смене нельзя было отвлечься на работу – они неделю изучали планетоид, туда спускались группы высадки, иногда там же устраивали лагери на ночь, чтобы не скакать туда-сюда. Работа Джима заключалась только в разборе отчётов научников и инженеров по исследованиям.

И вот периодически, отрываясь от очередного отчёта, он поднимал глаза на Спока… и всё, пару минут о работе думать уже невозможно, потому что мозг тут же начинает работать совсем в другом направлении. Картинки всякие кидает, где Спок вылизывает мошонку Джима, сидящего прямо здесь, в кресле. Спок вылизывает, прижимается щекой к его эрекции, а пальцами – о-о-ох – орудует у ануса, слегка надавливая, кружа, дразня.

Или ещё – как они заходят в турболифт, останавливают его, и Джим берёт Спока, вжимая его грудью в стену. Берёт сильно, глубоко, размашисто, целует его шею, сжимает его бёдра, вдыхает запах, стонет, прижимаясь губами к плечу, чтоб было не слишком громко.

А вот ещё…

И ещё…

Мозг Джима был неистощим. Он подкидывал самые разные ситуации, где «можно было бы», и во всех них их ничто не ограничивало. Спок МОГ лежать на спине, МОГ хлопать крыльями, МОГ выгибаться под ним, стонать, целовать, вылизывать, трахать, отдаваться – всё это было можно. После смены, наполненной такими фантазиями, находиться со Споком в одной комнате было затруднительно. Джиму казалось, что его желание разливается по комнате, оно жаркое, пахнущее их разгорячёнными телами…

В результате в их совместные вечера в капитане просыпалась совершенно неуёмная активность. Он просто не мог сидеть на месте – думать начинал – он придумывал себе занятия, да такие, чтоб поактивнее. В один из вечеров он просто сбежал в тренировочный зал, убегался там так, что пришёл и просто свалился спать. Спок потом всё утро был слегка надутый.

А сегодня Джим решил избавиться от фиксаторов Спока. Он пришёл в каюту Спока, вывалил их из шкафа и сейчас просто сидел под внимательным взглядом коммандера и изучал каждый из них.

– Вот этот, – он поднял устрашающего вида металлический фиксатор. В его креплениях застряли частички перьев, – его разве не в тюрьмах используют?

– Для конвоя особо опасных преступников, – ответил Спок, глядя на него нечитаемо. Дескать я тут ни при чём и вообще. Но кончики ушей заметно позеленели.

– И где ты его откопал? Это было законно?

Джим потряс фиксатором. Металлические крепления слегка зазвенели.

– Меня снабдили им на Вулкане. – Спок уткнулся взглядом в падд и отвечал крайне неохотно. – Когда я сдавал вступительные в Вулканскую Академию наук. Я должен был контролировать себя идеально, чтобы мой дефект не бросался в глаза.

– Тьфу, ну и гадость… А ещё гуманисты…

Джим с отвращением отбросил фиксатор. Ему показалось – и он надеялся, что только показалось – что на парочке звеньев он заметил бурые следы. Перешёл к другому: кожаные ремни, упругие вставки. По сравнению с остальными, этот фиксатор был даже комфортным.

– Спок, почему ты не носил вот это? Я его вообще не помню.

Спок позеленел ушами до состояния «намазали зелёнкой».

– Три таких я порвал в подростковом возрасте, когда… не получалось вовремя справиться с эмоциями. Ношение этого фиксатора не имело смысла, но мама всё равно положила мне его в багаж, когда я покидал Вулкан.

– Потому что кое-чьи крылья слишком большие и сильные, ммм? – Джим подмигнул ему, откидывая и этот фиксатор. – Я серьёзно. Кем надо быть, чтобы посчитать эту красоту дефектом? Ты же мог летать!

Спок слегка встряхнул крыльями и поднял голову от падда. Он был очень серьёзен.

– Когда при малейшем шевелении крыльев тебя преследуют взгляды – в школе, на улице, на дополнительных занятиях в храме – очень сложно прощать себе такой недостаток. Сначала я летал по ночам в саду у нашего дома. Мама говорила, надо быть выше этого, но я не мог, и в конце концов она сдалась. Она учила меня летать ночами. Выходил утром на завтрак я всегда в фиксаторах. Отец был строг в этом отношении. А в подростковом возрасте я сам отказался от полётов и стал пользоваться жёсткими фиксаторами. Мама не смогла меня переубедить. – Его голос внезапно чуть изменился, стал глубже, задумчивей и мелодичней, и Джим догадался, что так выражается у Спока скорбь. – Она всегда говорила, что я излишне строг к тому, что она мне подарила. Я называл её слова нелогичными и действительно считал их таковыми. Ненависть к собственной человечности была для меня в порядке вещей. Полагаю, ей было больно смотреть на то, что я делаю со своими крыльями. Именно мама уговорила меня пойти в Звёздный флот тайком от отца. Если бы я мог теперь сказать ей за это спасибо – я сделал бы это, не задумываясь о логичности произнесения подобного вслух при любых свидетелях.

– Спок, я говорил не о тебе, – Джим чуть наклонился к нему, чтобы провести пальцами по его щеке. Глаза Спока сейчас были похожи на два огромных чарующих омута. – Я об остальных. Ты – молодец, что смог с этим бороться. Я тобой горжусь.

Спок лежит на животе, раскинув два расслабленных крыла практически на всю комнату. Это гладкое чёрное великолепие погружает эстетическое чувство Джима в непереходящий экстаз.

– Твои крылья прекрасны, Спок, – Джим продолжает смотреть в его глаза, поглаживать прохладную кожу щеки. – Ты весь прекрасен. – Тихо прыскает, – если б ты знал, что я о тебе думаю во время смен…

– Я догадываюсь.

Спок протянул руку и коснулся Джимовой щеки двумя пальцами в самом целомудренном вулканском поцелуе, какой только свет видывал. Вид у него при этом был слегка растерянный и уж точно не целомудренный.

– Сегодня истекает срок запрета на активные махи крыльями.

Джим почувствовал, что от этой фразы кровь в его теле как по мановению волшебной палочки устремилась от мозга к половым органам. Он подтягивается к Споку, проводит носом по его шее – нутро дрожит в предвкушении.

– Тогда нам нужно принять другое положение, да? – шепчет Кирк, согревая дыханием его кожу. – Избавиться от одежды. О господи…

Боунс как-то раз сказал, что потенциал кирковой ебливости стремится к бесконечности. И сейчас Кирк прямо почувствовал, как этот потенциал подкинул его на кровать к Споку, перевернул того на спину и уселся сверху.

Не то чтобы Спок был против.

– Ты забыл, да? – спросил тихо, притягивая его к себе ближе и зарываясь пальцами в пух у крыльных оснований. Спок любил погружать туда пальцы полностью или греть их в пуху, перебирать пух… короче, взаимодействовать с пухом.

– Забыл.

Джим, дрожа, расправляет крылья, подставляясь под ласковые прикосновения, и завладевает губами Спока. Все мысли – о фиксаторах, о вулканцах – вышибает из головы тут же.

– Посмотрите, – лаборантка, то ли Хильсон, то ли Нильсон, принесла результаты анализа последних образцов. – Химический состав более близок к растениям. Но модели гуманоидов, которые мы воссоздавали…

МакКой и без неё знал. Растениями там не пахло. Но всё же у всех найденных на корабле-планетоиде останков был подобный химсостав.

– Либо это разумные гуманоидные растения, либо всё наше оборудование резко вышло из строя, – пробормотал МакКой, проглядывая страницы результатов. Рядом с видом задумчивого наивняшки пристроился Спок. Но Боунс видел, во-первых, общую встрёпанность крыльев, а во-вторых, коммандер клевал носом. Значит, не медитировал. Не нашёл времени для медитации.

– Коммандер, что вы по этому поводу думаете? Потому что я даже не знаю, с чего начать, – сказал МакКой, кинув взгляд на старшего научника. Спок сам вызвал его сюда для консультации, когда лаборатории зашли в тупик.

Он не поднял головы от падда.

– Я думаю, не мешает посмотреть вам, доктор. В течение двух-трёх дней. Возможно, непосредственно на корабле, – отозвался с некоторым запозданием. – Вы не спускались туда уже две недели – это немалый срок. На месте вас может озарить.

Боунс молчал и продолжал на него смотреть. Только чуял, как за спиной встают дыбом крылья.

– Нам приказано доказать безопасность планетоида для его дальнейшего изучения и использования, а с такими противоречивыми данными мы даже свою безопасность без поясов не можем гарантировать, – сказал Спок с нажимом.

– Веришь в меня, значит, – МакКой возвёл глаза к потолку. Это называется «вызвать для консультации». – Похвально. Думаешь, я один найду ответ на то, на что три лаборатории найти не могут?

– Вы один сумели воскресить капитана.

МакКой с выдохом хлопнул ладонями по столу.

– До конца жизни мне это припоминать будете – ты и Звёздный флот.

– Есть и ещё одна причина. Группа из инженерного сутки назад перешла на новый контрольный узел, соответственно, нам стали доступны новые участки и ярусы. Мы обнаружили закрытый карман, комнату, полностью изолированную от остального корабля и также заполненную трупами. Учитывая то, что комната была запечатана, там либо находились первые умершие, либо у умирающих гуманоидов были иные причины запирать себя в комнате с ограниченным запасом воздуха. Паника или слухи недопустимы, поэтому я хочу, чтобы карман проверили вы с вашими людьми.

Говоря это, Спок встревоженным не выглядел, но в голосе напряжение ощущалось.

– Вот что, гоблин, давай без нагнетания. Надо спуститься на планетоид – я спущусь.

– Доктор…

– И своего подопечного я возьму с собой. Лишние мозги мне под рукой не помешают.

– Доктор М…

– Палатка, одноместная, с силовым полем, потому что спать в поясе я не собираюсь, – закончил МакКой.

Зеленоухий приподнял бровь.

– Всё это я хотел предложить и так.

– Ну, я рад, что мы пришли к взаимопониманию. Жду от вас официальный приказ о спуске.

Фыркнув, МакКой вышел из кабинета. Только ночёвок на чёртовом платиновом булыжнике ему и не хватало для полного счастья.

Джим, прознав, что МакКой собирается свалить на планетоид – экспедиция предполагалась на пару-тройку дней, понял, что пришло время икс.

Предпосылки времени икс он почувствовал недавно. Проснувшись, он видел небольшие опушённые участки простыни, небольшие пушинки летали в воздухе и оседали в сливе ванной после мытья.

А вот Спок ничего не говорил. Ни звука. Ни разу. Он заметил, это точно, потому что… ну, во-первых Спок очень любит его пух. Он трётся щекой о него, запускает туда пальцы, чуть не мурлычет, на самом деле, когда касается джимовой спины. Должен был заметить, что клочки пуха начали отходить.

А во-вторых, это Спок и он – вулканец. Он замечает вообще всё. Сколько у Джима родинок, в какой зависимости находится число и интенсивность его оргазмов по отношению к действиям Спока, как часто он бреется и какова траектория скольжения мочалки по его телу во время мытья. Да, Спок уже изучил и это. Он точно понял, что Джиму пора вычесаться. Просто говорить не стал. Хотелось бы, конечно, проверить эту всю фигню, протянуть, позволить МакКою спуститься, проследить поведение Спока после этого… но, как бы Джим в чудесные вулканские пальцы Спока ни верил, в вычёсывании он предпочитал старого доброго МакКоя. Поэтому вечером перед спуском экспедиции он помылся и принялся за сборку сумки.

Спок насторожился. Он делал вид, что сводит отчёты, но Джим видел – нет-нет да поглядывал на него из-за падда.

Поэтому Джим собирался медленно и со вкусом: собрал клеёнку, достал расчёску с верхней полки – специально встал на носки и вытянулся под настороженным взглядом, перешёл к поиску чистой одежды…

– Ты собираешься к доктору? – спросил Спок минут через пять, отложив падд. – Очень вовремя. Я тоже хотел напомнить тебе об этом.

А говорят, вулканцы не врут.

– Он в экспедицию завтра, а я не хочу облепить всё пухом, родной. – Джим достал чистые штаны, перекинул их через плечо и перешёл к поискам футболки. – Ты же не сердишься, что я не приглашаю тебя с собой?

Джим внутренне замер после последней фразы. Вряд ли Спок вообще думал о такой возможности.

– Нет, – ответил он через паузу, – вам с доктором необходимо пространство для дружеского общения.

Охренеть неожиданно.

Джим всё собрал, уложил, застегнул сумку. Походя чмокнул Спока в его очаровательный лоб – как же было сложно, чёрт возьми, не перейти к губам и не забить на всё вычёсывание к чёрту.

Спок перешёл к настоящему поцелую сам. Он привстал на стуле, протянулся через стол и поцеловал так, будто им грозило неделю не видеться.

Господи всемогущий, у Джима от его поцелуя чуть земля из-под ног не ушла, его в жар бросило, даже сумка упала – разжались пальцы – Джим обвил шею Спока руками, зарылся пальцами в волосы, целовал, целовал, и хотел уже оседлать его колени…

Спок разорвал поцелуй.

– Ты пропустишь вычёсывание, – он ласково провёл ладонью по его волосам. – Иди.

– Ты сделал это специально, да? Специально, чтоб я поцеловал тебя и передумал уходить.

– Разумеется, нет, – Спок проник рукой под его форменку и зарылся пальцами в основания крыльев, поглаживая участок спины между ними. – Только если ты сам захочешь. А ты хочешь получить профессиональное вычёсывание, так что я, зная об этом, и не подумал бы препятствовать твоему желанию.

– Маленький. Вулканский. Говнюк.

Джим кусает его за нижнюю губу. Он безумно хочет остаться – действительно, чем плохо? Спок его вычешет. Вычешет так ласково и тщательно, что на середине вычёсывания они оба не выдержат, начнут целоваться. Спок обнимет его сзади, Джим выгнется в его чутких руках, притрётся задом к его паху, где…

От одних мыслей жарко. Так что Кирк резко выпрямляется – взгляд всё равно прикипает к потемневшему месту укуса на споковых губах, прочищает горло.

– Я тебе такую трёпку задам, когда вернусь, родной, – ласково желает Споку.

– Удачного вычёсывания, – желает Спок нейтрально, и если бы не горящий взгляд, выдающий его с потрохами, и не скажешь, что он тут планы по совращению капитана устраивал. – Передай доктору, что для него найдётся одноместная палатка.

МакКой смотрел, как Джим заваливается к нему, приваливается к стенке с совершенно ошарашенным видом и невидящим взглядом вперяется в потолок.

Ну ясно всё.

Боунс берёт ведро воды – каждый раз подготавливает, чтобы обмывать чесалки от пуха, и окатывает капитанского пиздюка от души, сверху вниз, тепловатой водичкой.

– Спасибо, – он сопит, с силой проводя ладонью по лицу. Потом по волосам. – Меня щас совращали. Жёстко. Морально поимели, так сказать.

МакКой понимает, что это бесполезно. Всё бесполезно, пока они влюблены активно. Полгода, что ли… примерно. Он забыл, как это бывает.

– Стягивай мокрые шмотки и садись, – он махнул в сторону табуретки, одиноким архипелагом стоящей посреди расстеленной клеёнки.

– Да погоди, мне бы вздрочнуть.

Джим шлёпает в ванную, оставляя после себя мокрые следы.

Джим душевно передёрнул, представляя, как Спок отдаётся ему прямо на приборной панели. Его глаза были тёмными и глубокими, рот – жадным, задница – узкой и горячей, и весь он был таким… сексуальным, таким…

Джим с трудом взял себя в руки, чтобы не кончить МакКою на мочалку. МакКою вообще не нравилось, когда кончают на его вещи – Джим помнил, как в общежитии раз отправился в душ с его полотенцем, а потом Боунс обнаружил там его сперму. Весело было.

Заодно ополоснулся ещё раз.

К МакКою вышел посвежевшим и адекватным.

Боунс смерил его взглядом, поднялся с кровати, по пути прихватив что-то со стола, и кинул на табурет полотенце.

– Это чтобы ты задничкой своей розовенькой не прилип к табуреточке, чудила, – сообщил недовольно. – Садись уже.

– Меня Спок к тебе ревнует, – довольно поведал Джим, усаживаясь. – Ну не совсем к тебе. К твоим рукам. И знаешь, если он так горячо будет меня отговаривать от вычёсываний у тебя, я даже не против.

– А уж как я не против! – ожидаемо послышалось сзади вместе с прысканьем пульверизатора. Боунс смачивал его пух. – Пусть вычёсывает. Я счастлив буду. Но одно я знаю точно: таких рук у него не будет. Это дар божий, Джим, и мне он достался. А вам всем – нет.

– Ох, ну надо же всё свести к убогой утилитарности… Я говорю, чтобы он меня отговаривал, а не вычёсывал.

От МакКоя слегка пахнет алкоголем – поддал, видать. Виски, скорее всего, его любимое вечернее «блюдо». Знакомые поглаживания пуха – МакКой трамбовал его ладонью, чтобы лучше смочить – расслабляют, Джим опирается о сиденье стула ладонями.

– Нет, если я начну расхваливать твои руки, он меня вообще отпускать перестанет.

– О-о, друг мой, – пшиканья сменяются приятным тянущим чувством в основании – МакКой принялся за вычёсывание. – Хотелось бы сказать, что на правду не обижаются, но с влюблённым не тот случай.

– Ммм… да. – Джим чуть щурится от удовольствия. Улыбается. Руки Боунса не зря называют волшебными, каждое их прикосновение отзывается симфонией приятных ощущений по всему телу. Ох как он должен быть хорош в постели, очешуеть можно. – Да ладно, все знают, что твои руки лучшие в Федерации. Спок тоже знает. Просто теоретически. Ну и… да, практически ему лучше об этом не думать. Он мне даже не сказал, что пора вычёсываться, когда пришло время. Ждал, пока ты свалишь, видимо.

– Ну-у, это же очевидно. Он заполучил тебя и жаждет прибрать к рукам всего – вместе с твоим пухом.

Они медленно переговаривались. МакКой прочёсывал его пух, параллельно ощупывая спину и диагностируя состояние оснований, и это было так приятно, так расслябляюще…

Джим сам не заметил, как задремал. Вот прямо сидя на табурете.

Сначала это звезднота ксеноебливая уснула. Ну и ладно, главное со стула не падала. МакКой хлебнул ещё на два пальца виски и продолжил вычёсывание, негромко напевая себе под нос. Распустил собственные крылья – они расслабленно повисли по сторонам. Он вычёсывал качественно, весь уходя в это занятие и периодически отвлекаясь, чтобы собрать пух влажной губкой и сбросить в пакет для утилизатора.

Он был рад за Джима. И, пожалуй, счастлив, что в огромном пустом космосе Джим нашёл того, в кого можно влюбиться без памяти. Может быть, дружеских посиделок под пиво и пиццу с просмотром очередного притащенного Кирком фильма им теперь не видать. С другой стороны, это всё мелочи. Вон он какой счастливый. После всей случившейся дряни, после воскрешения.

Мысли текли сами собой, неторопливо и плавно, комья влажного пуха слезали с оснований Джимовых крыльев, увлекаемые частыми зубьями чесалки.

Но когда ровное дыхание Джима сменилось бормотанием, насторожился.

– Шп… пок… – капитанский пуховой засранец даже во сне умудрялся видеть свою зеленоухую любовь. – Шпок… Да, сюда…

МакКой задумался, дать ему шлепка по шее холодной мокрой тряпкой щас или повременить. Решил повременить и вместо это ещё пощекотал крылья чесалкой.

Джим вздрогнул, заёрзал…

– Ох, чёр… шпо… брлбрл… шпок…

Ну, это как минимум неприлично.

МакКой убрал руки от его крыльев и тихонько попятился к ведру с водой.

– Ну не занудствуй, ну… А-а-а!!!

От ведра воды, вылитого прямо на голову, Джим заорал, замахал руками и свалился со стула.

– Либо ты ведёшь себя нормально, либо я вручаю тебе чесалку – и вали к своему коммандеру вычёсываться.

– Я спал!!!

Джим с видом оскорблённой невинности принялся вытираться и отплёвываться. Пофыркав, снова взгромоздился на стул, но продолжал глядеть на МакКоя волком.

– Ты просто глумливая сволочь, – высказал, тряхнув крыльями. Несколько капелек попали в том числе и на самого Боунса.

– Ну знаешь, – МакКой дерябнул его чесалкой по пуху, не вредно, но чувствительно, – мне это межвидовое аудио-порно он-лайн бесплатно без регистрации даром не сдалось.

– Не сдалось тебе… – Джим чуть ли не фыркает как недовольный кот, – чёрт возьми, такой сон спугнул...

МакКой дернул его за плечо, возвращая в нужное положение.

– Сон ему, значит, спугнули. Ничего, переживёшь. Ну-ка давай живо, расскажи мне последние новости по изучению планетоида.

Работа в лабораториях по-прежнему была не особенно интересной, но сейчас Хан хотя бы нашёл относительно увлекательный материал для своих исследований. Это мало относилось к тем областям, которыми занимались научники на Энтерпрайз – судя по данным, которые получил инженерный отдел с планетоида, у этой расы были крайне занимательное бактериологическое оружие. Хан даже нашёл себе напарницу по исследованию – терранку-альбиноса, интересующуюся бактериями и не интересующуюся самим Ханом.

Последнее было особенно отрадно. Дамы – и некоторые джентльмены – осознав, что Хан теперь действительно не представляет опасности, начали проявлять к нему интерес. Одна из граней интереса заключалась в том, что ему стали наносить вечерние визиты, благо, свобода сексуального самовыражения в Федерации приветствовалась. Хан не был недоволен этим. Ему нравился секс. Нравились женщины. К мужчинам он тоже относился благосклонно. Организм сверхчеловека сбоев не давал. И всё же некоторые вечера хотелось бы оставить для себя – почитать – его напарница, Ада Йоргенсен, скинула ему преинтереснейшие книги. Покурить. Нанести визит доктору – сам доктор заходил к нему на несколько минут каждый вечер, но не ради общения, а исключительно по работе. Задержаться в тренажёрном зале на пару-тройку часов. В конце концов, лечь в ванну и предаться размышлениям – Хану, живущему в комнате для старшего офицерского состава, была доступна ванна.

– Что ж, Флаффи, я бесспорно хорош.

Свинья слегка удивлённо взирала на него с кресла. Хан после душа (мисс Циммерман покинула его пятнадцать минут назад) причёсывался у зеркала.

– Но лучше бы меня побаивались. Возможно, стоит завести отношения?

Он обернулся к Флаффи. Она всё ещё выглядела удивлённой.

– Безусловно, Флаффи, безусловно. Мисс Циммерман – прелестная девушка, но сближаться с ней у меня нет ни малейшего желания. И завтракать тоже, несмотря на её намёки.

Хан вернулся к расчёсыванию. Триббл, накормленный, расчёсанный, музыкально урчал в своей клетке. Возможно, его присутствие в комнате также влияло на энтузиазм посетителей. Как упомянул доктор, заставить этого триббла “петь” затруднительно даже при тщательном уходе.

Следующим утром вместо того, чтобы прямой дорогой отправиться в столовую, Хан завернул к каюте доктора. Ему всё ещё не хотелось делить завтрак с мисс Циммерман, а сама мисс была близка к тому, чтобы навязать ему своё общество.

– Доктор, – поприветствовал Хан открывшего ему доктора. И с удовольствием заметил самую первую, самую искреннюю его реакцию – удивление.

– Что-то случилось? – он отошёл от двери, давая понять, что готов выслушать.

– Случилось время завтрака, доктор. – Хан прошёл, но недалеко. Оставаться тут надолго он не собирался. – И я хочу составить вам компанию.

Этому доктор не удивился, только кивнул, отойдя к зеркалу, и взял в руки фен. Видимо, появление Хана отвлекло его от сушки волос.

– Подожди минуту. И пойдём.

– Вы не удивлены?

Хан сел в кресло, которое в его комнате занимала Флаффи. Эта резиновая свинья так гармонично вписалась в его жизнь, диву даться можно.

Тихонько зашуршал фен, поток воздуха волной пробежался по влажным волосам доктора, на миг взметнув вверх его чёлку.

– Я удивлён только тому факту, что ты предпочёл завтракать не в одиночестве у себя в каюте – при твоей-то нынешней популярности, – сам доктор чуть повысил голос, чтобы перекрыть шум, и принялся расчёской укладывать непослушные пряди.

– Мне же нужно социализироваться.

Хан усмехнулся, понимая, насколько это “социализироваться” выглядит смешно в свете той же внезапной его популярности.

– К тому же, я не против восторженных почитателей. Просто не каждый день.

Через минуту доктор окончательно принял свой привычный вид, влез в ботинки, чуть одёрнул форменку, прицепил к поясу чехол с паддом и сказал:

– Да, к числу твоих восторженных почитателей я явно не отношусь.

– Хм…

Хан, поднявшись на ноги, окинул доктора оценивающим взглядом.

– Пожалуй, от такого почитателя, как вы, я бы не отказался. Даже интересно, в чём выражалось бы ваше почитание. Выходим?

Уже в коридоре на пути к лифту доктор вдруг фыркнул.

– Готов поспорить, многие теперь мечтают занять моё место. Следить за тобой и твоей адаптацией к корабельному быту, диагностировать, составлять отчёты… мять твои крылья, – он едва заметно улыбнулся. – Проникнуть в тайну личности, так сказать. А ещё две недели назад на нас с тобой таращились бы как на зачумлённых, вздумай мы совместно появиться на завтраке. Лютый доктор МакКой, воскрешающий мёртвых, и его дьявольский подопечный, почти уронивший «Энтерпрайз».

– Даже жаль, что нам не пришла такая идея.

Хану тоже смешно. Он подходит к лифту, жмёт кнопку вызова – в пересменок его всегда приходится дольше ждать.

– И всё же, доктор, никто вас не заменит. – Когда открывается дверь, он делает жест, приглашающий доктора зайти первым. – У вас волшебные руки.

– Продолжаем вечер комплиментов? – доктор хмыкнул, входя в лифт. – Но, боюсь, это всего лишь профессиональное. Мне просто нельзя иметь грубые или нечувствительные руки.

– Я знал докторов, назвать которых костоломами было бы злостным преуменьшением, так что профессия не показатель. К тому же, вы сами сказали, что комплиментами вас не балуют. Так почему бы мне это не исправить? По крайней мере, я точно буду искренен.

Лифт доставляет их к нужному коридору, раскрывает дверцы, выпуская в оживлённый коридор. После того, из которого они вышли – небо и земля. Занимательный контраст.

Они дошли до столовой молча. Люди смотрели на них, некоторые – оборачивались. В словах доктора об их «зачумлённости», перешедшей в ханову популярность, явно была очень точно подмеченная истина. И Хан не удивился бы, если бы они стали предметом самых популярных сплетен на пару дней. Или больше.

Даже жаль, что никто не видел, как они вместе выходили из каюты.

Хан любил сплетни. Они помогали очень точно определить, кто и что волнует людей.

В молчании же они взяли подносы, собрали себе завтраки и уселись за небольшой стол у стены. Завтрак доктора, как и ожидалось, был здоровым и сбалансированным: овсяная каша из цельных зёрен на воде с мелко нарезанными распаренными сухофруктами и мёдом, чашка зелёного чая, в который он бросил два кубика дынного подсластителя.

Хану же учёный, некогда усовершенствовавший его тело, рассказал, что сверхчеловеческий организм в состоянии самостоятельно разобраться, что и в каких количествах ему нужно. Так что Хан завтракал бифштексом с кровью (гарнир из брокколи, крепкий чёрный чай).

Если вспомнить, доктор при нём не ел до этого. И даже не перекусывал. В его кабинете на его столе стояла небольшая вазочка с сухофруктами. А ещё – регулярный спортзал и бассейн.

– Доктор, вы склонны к полноте? – ненавязчиво поинтересовался Сингх.

– Недоработка моих генов. Тебе-то, конечно, подобное незнакомо, – кивнул он спокойно, беря в обе руки чашку с чаем. И с полминуты умиротворённо держал её в обхвате ладоней, словно укачивал, прежде чем отпить. Действие походило на привычное.

– Отчего же. До генетического улучшения я страдал от аллергии. – Хан начинает разрезать бифштекс. – Не нужно идеализировать меня, доктор. Ничто человеческое мне не чуждо… было, по крайней мере.

====== Почему отдельная палатка не гарантирует возможность выспаться ======

Их отправили на планетоид ближе к обеду – перед этим был ещё один инструктаж, в этот раз высадочную группу снабжали подробными картами, инструкциями к приборам планетоида, встраивали в переводчики на паддах язык погибшей расы. Хан в очередной раз оценил то, что Федерация была ориентирована на изучение, а не на завоевание. На Ботани-Бей работа, которую лингвисты и инженеры корабля выполнили за двое суток, заняла бы недели. С современными технологиями – дней пять. После инструктажа их разбили на пары, каждой паре выдали двуспальную палатку с силовым полем, запас еды и воды, небольшую аптечку (гель-регенератор, слабое обезболивающее и тому подобное).

В пару Хану достался томный темноглазый научник. Лучше бы доктор, потому что очень уж Хану не нравился энтузиазм, с которым научник воспринял их «воссоединение».

После инструктажа темноглазый научник вырос перед Ханом, не успел тот подняться со своего места.

– Меня зовут Том, – поведал проникновенно.

– Джон Харрисон. – Хан пожал его руку. До смешного фальшивое «знакомство». – Ты дашь мне пройти?

– Я просто хотел сказать, что я очень-очень…

– Безразличен мне? Надеюсь, это взаимно.

Хан доверительно наклонился к его уху – кстати, пахло от научника вполне приятно. Можжевельник?

– Том, нам предстоит одна ночь в двуспальной палатке. Я планирую её спать. Не надейся на что-то большее.

– Очень было надо.

Том, фыркнув, удалился куда-то в сторону дверей, а Хан поймал внимательный взгляд доктора – изучаете, дорогой сэр? – и подмигнул в ответ.

Доктор, к слову, был один. В смысле, у него была одноместная палатка и двое ассистентов со своей палаткой. Его одноместную внесли отдельно, и коммандер Спок передал её доктору со словами «всё, как вы просили».

Хотя Хан сомневался, что для обладания одноместной палаткой следовало просто попросить. Возможно, для этого нужно было быть доктором.

Огромное пространство переходов, галерей, комнат и залов, объединённых мостами и арками – планетоид был поистине огромен и поистине, без навигационных систем, встроенных в падды, и коммуникаторов заблудившего здесь ждала бы одна участь – медленная смерть.

Каждую группу высаживали на неисследованном участке планетоида и уже на нём каждая отдельная подгруппа из двух-трёх человек выбирала себе дорогу. При этом они постоянно поддерживали связь с другими группами и с инженерным отрядом, работающим на командном узле.

В этот раз их всей группой из двадцати человек транспортировали в огромную залу с неровным низким потолком. От него отходило восемнадцать тоннелей и один мост.

Несколько минут синхронизации – группа по паддам строила маршруты, Хан выбрал для себя и напарника маршрут, пролегающий к лабораториям. Во-первых, он там уже бывал, во-вторых, ему было интересно, что ещё, кроме интересных бактерий, можно там найти. В-третьих, мнение второго ему было неинтересно – хочет покладистого спутника, пусть обращается к доктору как к старшему по званию.

Но напарник не обратился. Он, попыхтев, подтвердил выбранный Ханом маршрут, и, синхронизировав маршруты, группа разошлась по парам.

Доктор поймал его практически на выходе из залы.

Перехватил руку за запястье и защелкнул на ней браслет.

– Датчик. Биометрика, – пояснил в полголоса. – Мне так будет спокойней.

– Трогательная забота, доктор, – Хан улыбнулся ему. – Я благодарен. Так теперь я могу идти?

– Пообещай не облизывать стены и в целом не пробовать на вкус всё интересное, – буркнул он ворчливо и удалился вслед за своими ассистентами.

Доктор… пошутил?

Хан дал знак напарнику идти следом и вышел из зала.

МакКой сразу же повёл свою группу в указанный Споком сектор. Его беспокоило не то, что Спок доверил ему такое задание, а то, что при этом коммандер сам явно был не в своей тарелке.

До этого они встречали множество скелетов почивших здесь гуманоидов – от стариков до младенцев, поэтому сначала он не понял, что именно взбудоражило его подопечных.

– Это потребует более тщательного анализа, – сказала одна из них, наклоняясь над скелетом с трикодером, – потому что может быть неточным. Но, кажется, у этих нет в составе элементов, указывающих на растительное происхождение.

МакКой сам настроил трикодер, присел у ближайшего скелето-трупа. Обтянутое сухой кожей тело казалось жутковатым в слабом фонарном освещении. И да, трикодер показывал нормальный состав сохранившихся тканей. Никаких структур, соответствующих растениям.

Боунс ещё раз оглядел зал. Небольшой. Лишённый других выходов и с отсутствующим репликатором – примитивные аналоги их были найдены в других помещениях планетоида.

И примерно двести скелетов – некоторые в достаточно противоестественных позах. Как будто они пытались…куда-то сбежать?

Из этого следовали совсем невесёлые выводы. Они провозились тут большую часть дня, и настроение, надо признать, было удручённым. Вероятность, что эти кости принадлежали существам другого типа, стремилась к нулю. А это значит... что? Растительное заражение?

– Сворачиваемся, – скомандовал МакКой через пять часов работы, понимая, что Спок таки был прав в своих догадках относительно «найдёте подтверждение». – На сегодня закончим. Заночуем и вернёмся завтра для подробного сбора образцов.

Обе девушки кивнули почти синхронно. Им явно было жутко тут находиться.

Хан начал ощущать определённый вкус к исследованиям. Особенно после того, как им с напарником удалось отыскать среди разблокированных помещений оранжерею. Когда брал пробы почвы, даже обнаружил ещё один труп, кости, конечно, оплетённый растениями так плотно, что обнаружить его при поверхностных пробах было невозможно. Там и осталось-то – несколько частей костей, фрагмент черепа. Всё остальное было изъедено, рассыпалось, смешалось с землёй. Растительная часть грунтовых проб даже рядом с костями составляла более 80 процентов.

– Кажется, мы нашли что-то интересное, – мурлыкнул Хан, убирая контейнер с очередной пробой в свою сумку.

– Да? – тут же подал голос напарник. По мнению Хана, он подавал голос как-то слишком часто.

Сингх обернулся к нему.

– Возможно, мама не учила тебя разговаривать с бывшими диктаторами, Том. Может, невнятно объяснили, когда меня доставили на корабль. Говорить со мной надо мало. Редко. По делу. И если я захочу что-то тебе сказать, я скажу сам. Понятно?

Том замер, пялясь на него огромными чёрными глазищами. Из пробирки, куда он набирал остатки растений, медленно высыпалась труха.

– Здесь труп, почти полностью поглощённый растительными образованиями, – смилостивился Хан. – Заканчивай с пробами, нам нужно возвращаться в лагерь. У тебя четыре минуты.

Этот темноглазик, в сущности, напарником был неплохим. Он беспрекословно слушался, был исполнительным, даже понятливым. Поэтому в лагерь Хан вернулся даже в каком-то подобии приподнятого настроения. Разобрал палатку, пока Том чесал языком сосвоей компанией, залез туда, включил падд, принялся за вбивание данных.

Напарник залез внутрь, когда командой к системе жизнеобеспечения в зале погасили свет. Нутро палатки освещалось только паддом Хана, и Том, прошуршав рядом в темноте, утроился и затих.

– Мы… хорошо поработали, – выдал через минуту.

– Я хорошо поработал. Твоя работа меня не интересует.

– Ну а ты… нелюдимый, да?

Это Хан уже проигнорировал как унылую попытку завязать неинформативную беседу. Том пытался зайти то с одной стороны, то с другой, пока не решился заговорить откровенно:

– Ты спал с парнями?

– Да, спал, и нет, я не собираюсь спать с тобой.

– Почему? Ты же на корабле…

Медленно выдохнув, Хан отключил светящийся дисплей падда. Отложил его. В полной темноте – едва-едва её разгоняли фосфорецирующие основания палатки – навис над Томом, за грудки вжимая его в пол.

– Ты неинтересен мне. Ты – слабый человек, которого я не убил только из-за того, что сделали с моими мозгами психологи Федерации. Радуйся этому факту и прекрати испытывать моё терпение, потому что оно на исходе.

Своим бедром, прижимающимся к паху парня, Хан почувствовал отвердевание определённой его части.

Вот же не повезло.

На сабмиссива напоролся.

Хан отпрянул, подтягивая к себе свой падд. С этими бороться бессмысленно – они торчат от агрессии в свой адрес. Как бы малыш Том не начал дрочить ночами на то, что Сингх прижимал его к земле.

Бесшумно – расстегнуть вход палатки, выскользнуть, благодаря провидение, что не стал снимать пояс жизнеобеспечения. И по памяти – к палатке доктора. Если прогонит, то спать малышу Тому на холодной земле. Полу. Металлическом.

МакКой нервно спал. В сумрачном пространстве между сном и явью то и дело вспыхивали самые безумные догадки по поводу обнаруженных скелетов, мозг, взбудораженный ими, не мог угомониться и перестать перебирать варианты.

Сквозь эту дрёму же он услышал шуршание, но не проснулся.

Нечто же, прошуршав, проникло в палатку и улеглось рядом. Тихо. Как будто так и надо.

Первая полусонная мысль была – пришёл Джим, он всегда залезал везде как будто так и надо, а потом его ударило осознанием, резко вырывая из дрёмы: Джима тут нет. Они на планетоиде.

– Ну и кто ты? – хрипло спросил МакКой палаточную тьму. Он лежал спиной к центру, поэтому получилось невнятно.

– О, я прошу прощения, доктор, – раздался прохладный голос Хана, – но мой напарник меня домогается, а у меня совершенно нет настроения спать именно с ним. Так что в этот раз я действительно пришёл в поисках укрытия.

От сердца немного отлегло. Хоть не с плохими новостями залезли.

– В одноместную палатку ты полез укрываться? Весьма…изобретательно.

МакКой дотянулся до оставленной в углу бутылки с водой. В горле успело пересохнуть, а сон – какой бы долгий ни был, отдыха не принёс.

– Вы думаете, в любой из двуместных мой визит восприняли бы как надо? – Теперь в голосе Хана ирония. – Доктор, либо я сплю у вас, либо юный Томас спит где ему заблагорассудится, но не в нашей палатке.

Он пошуршал, устраиваясь – МакКоя задел его локоть.

– Запишу в отчёт «проявление излишней авторитарности», – пробормотал потревоженный доктор. – Ладно, спи. Очень надеюсь, что сверх-люди не храпят.

– Возможно, мы сверх-храпим. Я не знаю.

Хан, посмеявшись, затих.

– Не хотелось бы, – МакКой натянул на себя термоплед. Вот и смысл в отдельных палатках, называется. – Спокойной ночи.

– Спите спокойно, доктор.

Минут десять стояла тишина. Крыльям, прижатым вторым телом в палатке, не рассчитанной на двоих, становилось неудобно. В частности, левое, которое было снизу, начало затекать. МакКой попытался повернуться на живот, чтобы оно оказалось сверху, и в который раз ругнул человеческую эволюцию, до сих пор не могущую сделать так, чтобы крылья уже отвалились нахрен.

– Вам не спится? – Снова Хан. А МакКой было думал, что тот спит уже, от него ни звука, ни шороха.

– Ну, ты конечно не супер-храпишь, но занимаешь супер-много пространства даже для крылатого гуманоида, – отозвался МакКой, пытаясь устроить оба крыла так, чтобы не оттеснить Хана к стенке окончательно. Спина начинала противно ныть – уже привычно.

– У меня есть идея комфортного расположения нас обоих, если вы позволите, – он слегка зашуршал чем-то там.

– Да уж, великий стратег, – МакКой подмял под себя плед. – Если у тебя ещё и чай в термосе найдётся, я решу, что ты бог.

– Ну что вы, я всего лишь скромный сверхчеловек. – Снова шуршит и будто придвигается. – Так позволите?

– Как я могу отказать, что ты.

– Тогда расслабьтесь.

Хан приподнимает его, разворачивает к себе, просовывая под него… одно из своих крыльев. Притягивает доктора ближе, обнимая. Накрывает сверху вторым. Теперь он практически лежит спиной к стене палатки, и для крыльев МакКоя вполне достаточно пространства. А сам МакКой в крыльном коконе.

– Думаю, так вам будет вполне комфортно, – голос Хана звучит совсем близко.

– А тебе не кажется, что это несколько странно? – интересуется МакКой почти без иронии. Почти. От чёрной стажёрской форменки Хана пахнет чем-то хвойно-кофейным. Странное сочетание.

– А зачем бы я иначе стал просить разрешения, доктор? – В голосе Хана удивительно тёплая укоризна. Дескать, что ж ты, глупый, не разберёшься никак. – И теперь вы сможете заснуть, не так ли?

– Я впускаю тебя в свою палатку, ты обеспечиваешь мне удобный ночлег… Будем считать, услуга за услугу. – МакКой закрывает глаза. И вдруг понимает, что может высказаться. Хан не тот, кого может напугать их находка. – В километре отсюда по тоннелю комната. В ней примерно двести скелетов. И в них нет растительных останков, даже их химических следов.

– Хм…

Кажется, его заинтересовало. Даже более чем. Но – не удивило?

– Думаю, моя новость вас тоже заинтересует, доктор, – начинает он задумчиво. – Я исследовал оранжерею. Нашёл останки, несколько обломков костей, изъеденных будто кислотой, а грунт рядом с ними почти полностью состоит из тех самых растительных волокон. Труп был погребён в переплетении стеблей и листьев. Интересная параллель, не правда ли?

МакКой пошевелился.

– Крайне, – произнёс тихо. – До сих пор мы считали, что наличие растительных... ингредиентов в телах – норма для умерших гуманоидов.

– Возможно, ключевое слово «умерших». – Он усмехается куда-то ему в макушку. – Что-то растительное сожрало целую расу, и сделало это быстро.

Неприятный холодок пробежал по спине, в аккурат под кроющими перьями в основании крыльев.

– Завтра покажешь свою находку, – сказал МакКой тихо и мысленно приказал себе не думать об этом раньше времени. – Посмотрим, что там кого сожрало.

Спок чувствовал себя странно, стоя перед стеклом обзорки. За стеклом раскинулись чужие звёзды, всегда одинаковые и разные, рядом стоял Джим и держал его за руку, не боясь, что кто-то нарушит их уединение в гамма-смену.

– Ты меня зачем-то позвал сюда, – напомнил Спок осторожно.

– Мы на свидании, Спок. Влюблённые ходят на свидания, – ответил Джим спокойно. Сжал его руку в своей, ласково проскользил пальцами в ладони. – Хотя, по идее, полагается сначала ходить на них, и только потом ложиться в постель…

– Свидания созданы для разговоров? – уточнил Спок. Он мало знал об этом феномене человеческого поведения.

– Скорее для того, чтобы влюблённые уделили время друг другу и своему чувству. Может… прониклись им. Осознали. Если для этого нужно говорить, значит нужно говорить.

Джим тянет его на себя, выпускает руку Спока, обвивает своей его поясницу. Чуть покачивается, касаясь своим носом его шеи.

– Или, может, тебе интересно, зачем именно я тебя на свидание позвал?

– Возможно, – Спок позволил себе обдумать этот аспект вопроса. – Но раз мы одни, думаю, мы действительно можем поговорить.

– Можем говорить. Молчать. Смотреть на звёзды. Смотреть друг на друга. – Джим продолжает обнимать его и покачиваться. – Можем рассказывать истории из своей жизни. Смотри…

Джим своей рукой направляет руку Спока, указывая ей в звёздное пространство.

– Вон там где-то далеко-далеко Земля. Крохотный шарик в холодном безвоздушном пространстве. Когда я был ребёнком, космос казался мне далёким и чужим, но бесконечно привлекательным. Я мог лежать на траве, смотреть на звёзды – мог смотреть на них часами – и мечтать, что когда-нибудь полечу туда. Узнаю, как умер отец. Превзойду его. Правда, чаще всего я мечтал быть космическим пиратом.

– Я не смотрел на звёзды, – сказал Спок, которому сложно было понять, как можно мечтать полететь к звёздам. Звезда – гигантский раскалённый шар, зачем о ней мечтать? С целью изучения? Он обнял Джима крепче и осторожно завернул в свои крылья. Так казалось правильней. – Джим, доктор собирается сделать запрос на виодеосвязь для своего подопечного. Хочет, чтобы он поговорил со своими, о возможности чего спрашивал меня. Препятствий нет, но я всё же хотел обсудить это с тобой.

– Единственное, что меня в этом беспокоит, это то, что Боунс сам мне это не сказал. – Джим не выказывает недовольства от нахождения в крыльном коконе. Более того, он, похоже, удовлетворён своим пребыванием в нём, потому что сжимает свои крылья для удобства и прикрывает глаза. – Кажется, что Хан-Джон освоился на корабле, нареканий к нему нет, результаты тестов тоже хорошие. Связь можно устроить. Но сначала я хочу пообщаться с ним сам.

– Думаю, у доктора просто не было времени на разговор с тобой об этом. Отчёты по программе адаптации слишком подробные.

Спок нашёл, что стоять так, ощущая близость Джима, в общем коконе из крыльев, вполне приятно.

– Спок, у нас с Боунсом было время поговорить, когда он меня вычёсывал. Но о видеосвязи он ни словом не обмолвился… хм… – Голос Джима стал задумчивым,– если подумать, он вообще о нём со мной не говорит. А это важно.

– Мы вместе с новичком тренируемся в зале для полётов. Регулярно, – Спок посмотрел на Джима, точнее, на макушку Джима – капитан стоял, прижавшись лбом к его плечу. – Я не вижу в его поведении ничего примечательного.

– А ты хотел бы? – Кажется, Джим улыбнулся, если судить по голосу.

– Возможно, – не стал отрицать Спок. – Иначе моё отношение к Хану придётся пересмотреть.

– Ну… Боунс определённо пересмотрел.

Джим поднимает голову и касается губами подбородка Спока.

Но Споку резко становится не до «романтики».

– Как думаешь, может ли офицер МакКой относиться к своему подопечному не объективно?

– Сложно судить. Он мне о нём не рассказывает, в отчётах всё ровно. У тебя есть причины сомневаться?

– Хан – лидер, обладающей незаурядной харизмой и изобретательностью. Он умел находить себе сторонников. Что если он умело пользуется сострадательностью доктора? Ни его сила, ни реакции не пострадали, о чём я сужу из наших с ним поединков.

– Я не стану сомневаться в Боунсе, пока у меня не будет веских причин, Спок.

Голос Джима звучит спокойно и уверенно. Почти как на смене, когда он сидит в капитанском кресле, но эффект смазывается тем, что после своих слов Джим снова целует Спока в подбородок.

– Но я доволен тем, что ты поделился своими опасениями.

– Джим… – Спок касается ладонью его взлохмаченных волос. – Я не уверен, что «свидание» получится, если ты не перестанешь меня провоцировать.

– Спок, на свидании не принято обсуждать рабочие вопросы. Оно уже провалилось.

– Вернёмся? – на всякий случай поинтересовался Спок, кинув взгляд на звёзды, о которых можно «мечтать». И, дождавшись кивка Джима, подхватил его на руки, одновременно с этим плавно разворачивая за спиной крылья. – Будем считать его «экспериментальным», если ты не против.

Просыпаться, обнимая кого-то в коконе из собственных крыльев, было непривычно. Но не сказать чтоб неприятно. Правда, доктор, разбудивший Хана тем, что ворочаться начал, был хмур. Поворочался, выбрался из его объятий, принялся искать в своём походном наборе зубную щётку.

– Доктор, я спрошу, пока мы ещё не полностью вернулись к ролям пациента и врача, – Хан наблюдает за его утренними сборами. – Почему вас никто не называет по имени?

Доктор кинул на него ещё один хмурый «утренний» взгляд, но мимоходом.

– Потому что я сам себя не называю по имени. Со временем это отпало.

– Леонард… – Хан задумчиво покатал его имя на языке. – По мне так звучит замечательно.

– Угу. Не опаздывай на инъекцию.

Следом доктор пробурчал что-то совсем уж невнятное и с небольшим пакетом вылез из палатки.

Хан не стал особенно тратить время на приведение себя в порядок. Прополоскал рот очищающей жидкостью, протёр лицо, пригладил волосы пальцами и притянул к себе падд. Следовало разобраться с информацией, которую вчера успел вбить, и отправить доктору самое «интересное».

В итоге он вылез из одноместной палатки старшего офицера медицины, когда очередь на питательные инъекции уже подошла к концу. Улыбнулся округлившей на него глаза мисс Циммерман (а ведь действительно, он поутру вылезает из палатки доктора), вложил падд в поясную сумку. Было очень интересно, как быстро разлетятся по кораблю сплетни, рождающиеся в этот волнительный для экипажа момент.

Хану впервые подумалось, что неплохо бы завести друга-осведомителя, потому как ему-то эти сплетни точно никто не расскажет.

Пока он думал, доктор подошёл к нему и всадил в предплечье гипошприц. Это было неожиданно больно, хотя гипошприцы разрабатывались так, чтобы не ощущать боли при инъекциях. Но доктор умел, когда хотел.

– Жду вашу подгруппу здесь в полдень, – отчеканил крайне холодно. – Проведём сверку результатов исследований.

Кивнув Хану, он развернулся, подтолкнул одну из своих замешкавшихся лаборанток и направился с ними во вчерашний тоннель.

Хан, потирая болящее предплечье, отошёл подальше от его пути. Не хотелось схлопотать ещё один гипо – что-то ему подсказывало, что это вполне возможная перспектива.

До полудня они с Томом успели вернуться в оранжереи, исследовать трикодерами весь грунт. Нашли ещё один «потерявшийся» в растительности труп, тщательно запротоколировали его – и первого трупа – состояния. На взгляд, которым напарник смотрел на Сингха, Хан старался не обращать внимания. Не хотелось раздражаться сейчас, когда они только-только нашли стоящую зацепку.

По всему выходило, что у трупов, обнаруженных в оранжереях, самое высокое содержание растительных волокон в останках. То самое нечто, погубившее цивилизацию планетоида, пришло отсюда. Но как оно проникло в остальные помещения? Растения-паразиты можно было изолировать – система, управляющая кораблём, вполне позволяла отрезать «захваченные» отсеки и спасти всех остальных обитателей.

В полдень они вернулись в залу, где был разбит «лагерь». Ассистентка доктора уже была на месте, но почему-то только одна.

– Меня послали проводить вас, – обратилась она к Хану, хотя номинально он тут был стажёром и за их группку отвечал его приставучий спутник. – Доктор не хочет прерывать исследования.

Она провела их, видимо, к тем самым трупам, в составе которых растительных волокон найдено не было. Мистер доктор успел организовать там целую мини-лабораторию – использовал столы, уже находившиеся в помещении, на них располагались контейнеры с реагентами и соединённые друг с другом трикодеры, к которым лаборантка подносила один за другим образцы, прежде чем упаковать их в вакуумные пакеты или бросить в ту или иную пробирку.

– Доктор, А-13 дал реакцию, – сообщила, аккуратно отнеся пинцет от пробирки. – Повреждений костной ткани не было.

– Проверим на восьми для уточнения, – отозвался сам доктор с другой стороны. – Как раз срезаю уже с шестого.

Оказалось, он был занят крайне увлекательным делом – в защитных перчатках копался в трупах и срезал с них образцы тканей.

Но их появление он заметил.

– Никаких повреждений. Эти умерли сами по себе, в закрытом помещении.

– Герметичные двери? – Хан остановился в дверном проёме. Створки автоматических дверей были не до конца раздвинуты. На них было изоляционное покрытие. Сзади на него налетела, охнув, их проводница, задержавшаяся в коридоре. Извинилась и протиснулась мимо.

– В том-то и дело. – Доктор поднялся от трупа. В одной руке у него был замысловатый ножичек, которым он соскабливал пробы, в другой пинцет и три прозрачных пакетика с образцами. – Они не были больны. Они прятались.

– Позвольте, я объясню, сэр, – подала голос одна из лаборанток, нервно вздрагивая крыльями. Хан вдруг отметил, как они со второй похожи, возможно, сёстры. – В инженерном нам сказали, что системы подачи кислорода в зал были специально приведены в неисправность. Они не вышли их починить, не попытались добраться до узла управления. Или некоторые из них пытались, – девушка указала на несколько скелетов ближе к дверям, лежащих в странных, вытянутых позах. – Этих просто застрелили. То, что снаружи, казалось им страшней медленной смерти от нехватки кислорода. Мы считаем, они так и умерли. Задохнулись. Всё это произошло за восемь-десять часов.

Хан присел у одного из трупов, неестественно скорчившегося в позе эмбриона, осторожно развернул ссохшуюся руку. Этот был не один – он сжался вокруг другого крошечного тельца. Мать? Отец? Обрекли ребёнка на жуткую смерть от нехватки кислорода? Это куда показательней того, что взрослые люди решили умереть самостоятельно.

– Доктор, мы нашли второй труп в оранжереях. Состояние то же. Пробы сняли и провели первичный анализ, так что это может быть вам интересно.

Сзади тихонько прокашлялся Том – а Сингх уже успел забыть о его существовании.

– Мы со стажёром Харрисоном обнаружили тела, ткани которых почти полностью состояли из растительных волокон, – а у вас тут…

– А у нас тут… – доктор сложил на стол свой инвентарь и принялся стягивать перчатки. – Полностью отсутствуют растительные волокна. В двадцати восьми проверенных образцах. И полная палитра костей по всему кораблю с содержанием растительных волокон от восьми до семидесяти процентов. Как думаете, господа, для коммандера Спока такие показатели окажутся достаточными, чтобы признать опасность этого корабля?

– Нет, – осторожно сказали у него за спиной.

– Правильно, Марта, нет. – Доктор фыркнул.

Хан поднялся от трупа, скрывающего ребёнка. Ему всё больше не нравился это планетоид. И всё больше казалось, что в нём опасности больше, чем предполагаемой пользы.

– Значит, наша задача – убедить его в этом. Или убедить капитана напрямую, да, доктор?

Перчатки были засунуты доктором в мешок для биомусора. Он выдохнул сквозь зубы, явно о чём-то думая.

– Корни. У растений, сожравших трупы в оранжерее, были корни?

– Очень тонкие корни, доктор. Я думаю, вам стоит взглянуть самому.

– Как они распространились по всему кораблю, вот что мне интересно. Ездили на гуманоидах и пришпоривали их пятками? Ладно, пойдёмте, глянем на ваш зал.

Тонкие корни, действительно похожие на нервные волокна по своему составу, тянулись от оранжереи к оранжерее, связывая их в единую систему. Такие же волокна тянулись от некоторых близлежащих трупов, и, Хан был уверен, их можно было бы обнаружить и в скоплениях трупов – от тела к телу. Сколько же таких «нервов» пронизывало корабль до того, как была разрушена система жизнеобеспечения?

Доктор бесстрашно копался в грунте, ворошил клубки застывших стеблей и листьев, первым заходил в помещения. Героизм – этим страдал и капитан Энтерпрайз. При их с доктором человеческой хрупкости, при их важности для корабля такое поведение граничило с безрассудством.

Их исследовательская группа обнаружила ещё несколько трупов в оранжереях. На одном из трупов была неповреждённая именная бирка – ценная находка для восстановления картины. Но ни в одной из оранжерей они не обнаружили чего-то, что напоминало бы нервный центр этой растительной фантасмагории. Не хватило времени, чтобы сформироваться? Или просто он был не здесь?

Перед тем, как группе направиться к залу общего сбора, Хан вывел голографическую модель планетоида со своего падда и продемонстрировал присутствующим.

– Оранжереи, – скомандовал он карте, и нужные объекты подсветились ярче. – Они разбросаны по всему планетоиду. Мы побывали, – касается пальцем нужных точек, отмечая их крестами, – здесь, здесь и здесь. Картина везде одинакова. Но я уверен, что у растительного монстра должен быть центр. И почти уверен, что он где-то… – отметил ещё три оранжереи, – здесь.

– Откуда такая уверенность? – Это та самая Марта. Вторая девчушка помалкивала.

Хан улыбается.

– Чутьё, если хотите. Или их расположение.

– Займёмся этим завтра, – сказал доктор, оборачиваясь зачем-то на раскрытые двери, через которые они сюда зашли. – Кроме того, это оранжереи только одного яруса. На планетоиде их может быть до сотни. А у растений мог быть не один центр. Возвращаемся, до утра информацию не разглашать.

Вряд ли кто-то из присутствующих вообще захотел бы это кому-то рассказывать. Доктор, умница, собрал вокруг себя самый цвет адекватности из всей высадочной группы. Все они чинно и благородно вернулись в зал, стойко перенесли процедуру питательных инъекций.

– Доктор, могу я переночевать у вас и сегодня? – тихо поинтересовался Хан, когда подошла его очередь.

– Да ты издеваешься? – прошипел он в ответ, «перезаряжая» гипошприц – вынимал старую пустую ампулу и вставлял новую. – Заберёмся под одеяло и будем рассказывать лагерные страшилки при свете фонарика?

Хан ещё слегка понизил голос и наклонился к нему.

– Разве мы этим занимались, доктор?

– Нет, Джон, – доктор прижал гипо к его предплечью. Кажется, это было даже больней, чем утром. – Я заказывал одноместную палатку не за тем, чтобы её с кем-то делить. Всё, свободен.

Что ж, грустно, но терпимо. Хан, потирая предплечье, пошёл решать проблему другим способом – залез в свою палатку и посоветовал Томасу собрать вещи и пойти искать себе другой ночлег прямо сейчас, не дожидаясь, пока его выкинут посреди ночи.

– Это твой способ решать проблемы? – от доктора, влезшего в палатку, несло просто-таки арктическим холодом. – Если да, то ты выбрал не лучший способ. По крайне мере, если хочешь сохранять со мной нормальные отношения.

– Вторым способом было связывание, а верёвки у меня нет. Очень жаль.

Хан отложил падд и сел. Доктор оторвал его от книги по бактериям. Той самой. Очень занимательной.

– В итоге меня разбудили, нажаловались на твоё поведение, и всё это грозит ещё горой отчётов. Чего ты добиваешься?

– Вы серьёзно? – Хан усмехается. – Если хотите, я подам ответную жалобу на… не знаю его фамилии. Но это не поможет мне провести сегодняшнюю ночь в покое и неприкосновенности.

– Не говори мне, что не можешь приструнить обычного приставалу, не поверю, – доктор поморщился. – Но в итоге ты обеспечил мне ещё одну головную боль. Благодарю. Собирайся, ты ночуешь у меня.

И вылез.

Вот это положение вещей нравилось Хану куда больше. Хотя, возможно, оно и грозило ему болезненными гипо до конца его дней.

Кстати, раньше гипо доктора были абсолютно безболезненными. Даже в их первую встречу, когда Хан был преступником, а капитан Кирк собирался отдать его адмиралтейству для совершения правосудия. Выходит, дело не в неприязни.

В чём же?

Хан решил провести небольшое исследование среди экипажа – возможно, кому-то ещё выпала подобная радость. Это дало бы базу для выводов.

Размышляя об этом, Хан по недовольному жесту доктора первым протиснулся в неудобный вход одноместной палатки, явно не рассчитанный на обладателей больших крыльев.

Пахло здесь чем-то мятным и антисептическим. Наверное, доктор распылил что-то в воздухе перед сном.

– Укладывайся, только быстро, – поторопили его сзади. – Я ещё хочу выспаться.

Хан послушно улёгся, расстилая по полу одно из своих крыльев. В прошлый раз ему понравилось тут спать.

– Располагайтесь, – кивнул рядом.

– Я действительно не пойму, чего ты добиваешься, – доктор устроился на его крыле и натянул на себя тонкий плед. – Так нравится моё общество? Хочешь, чтобы про нас ходили по кораблю слухи? Уж прости, я всего лишь человек с обычными человеческими мозгами, и разгадать твои психологические игры вряд ли смогу.

– Мне, безусловно, нравится ваше общество, доктор. Слухи – это не более чем забавное дополнение к ситуации. – Хан укрыл его вторым крылом. – Но в данной ситуации я действительно не хотел терпеть приставания. В потёмках человеческих душ бывает скрыто множество демонов. Демон Томаса – страсть к авторитарным личностям. Крайне… сильная страсть. Усугублённая любовью к грубости и унижениям.

Доктор молча устроился в коконе из его крыльев, и Хан вдруг – снова – остро ощутил, насколько доктор по-человечески хрупкий. Особенно хрупкий, если учитывать его поведение в вылазках и на работе в целом.

– Вы сердитесь на меня, доктор? – тихо поинтересовался Хан.

– Нет, я в уме собираю цветочки на зелёной лужайке, – отозвался он недовольно. – Разумеется. Ты повёл себя достаточно… невзросло. К тому же необходимость строчить отчёты по каждой твоей странности в поведении радости мне не прибавляет, можешь поверить. А в последнюю неделю с меня требуют доскональные отчёты чуть ли не о каждом твоём вдохе.

– Тогда я прошу прощения. – Сингх обнимает его, прижимая к себе чуть крепче. – Я не хотел доставлять вам лишних проблем.

– Тогда прекрати пытаться сломать мне рёбра, – ещё недовольней отозвался доктор. – Если мёрзнешь, можем повысить температуру. Меня беспокоит эта ерунда. Растения могли отхватить небольшой участок корабля, но весь? Понимаешь, о чём я? Тут что-то не вяжется. На корабле не один узел контроля инженерными системами. Сам корабль огромен. Они могли отсечь заражённые растениями зоны, спасти хоть кого-то. А тут эти гуманоиды как будто намеренно таскали эти растения на себе и заражали ими другие отсеки и ярусы.

– А вдруг? Вы же видели эти корни, вдруг они могли каким-то образом контролировать нервную систему людей? Мы не знаем, как протекало заражение, на какой фазе становилось заметным. Предположим, если до некоторого времени человек мог не знать, что заразился, выполнять свои обычные функции, передвигаться по кораблю, а потом – раз, – Хан сжал доктора чуть сильнее, демонстрируя «раз», и тут же ослабил хватку, – резко «вылуплялось», к примеру, посреди коридора, и заражало тех, кто там был.

Доктор повозился, пристраивая крылья. Ему явно что-то мешало. Жёсткие перья упирались в стенку палатки.

– Слишком много вариантов.

– Когда планируете рассказать команде о нашем открытии?

– Утром. – Он ещё повозился, выругался на тему «проклятых тяжёлых перьев». – Я скажу одну вещь. Можешь не верить, но эта ерунда меня не раз спасала. Я чую, что с этого булыжника нужно уходить. А лучше распылить его предварительно фазерным огнём. Просто знаю, что это нужно сделать, но ни Спок, ни командование меня не послушают.

– У меня сходное чувство, доктор. – Хан почувствовал желание провести пальцами по щеке доктора. Возможно, обстановка слишком уж располагала. – Скажите, а капитан вас послушает? Вы ни разу его не упомянули.

– Капитан… – доктор замолчал на минуту. О чём он думал, понять было невозможно. – Я поставлю его в затруднительное положение. Он мне доверяет. Но на него самого давят сверху – Федерации на кой-то ляд сдалась эта платина. На микросхемы они её пустят, что ли?

– Правильно ли я понял, что вы с капитаном – очень близкие друзья?

– Правильно.

– И ваша интуиция вас тоже редко подводит, – это Хан уже не спросил, а сказал утвердительно. – Доктор, я не в том положении, чтобы советовать что-то вам. Но как бы близок капитан вам ни был, принимать решение всё равно придётся ему. Это его корабль, его ответственность. Рассказав ему о своих опасениях, вы, возможно, убережёте его от ошибок в его принятии. Подстрахуете, так сказать.

– Я не договорил, – перебил его доктор. – Ровно такое же «стреляй на поражение и беги» у меня по отношению ко всему проекту реабилитации. Было с самого начала, и сколько бы тестов я ни проводил с тобой, данные меня ни в чём не убеждают. Мистика, да и только.

– Тогда вы в очень удобном положении, доктор. Я почти всегда нахожусь в поле вашего зрения. Просто не забывайте носить фазер.

– Было бы забавно… хотя нет, глупости, – он тихо и насмешливо фыркнул. – Одно предсказание точно сбылось. Мы лежим под одеялом и рассказываем страшилки.

– Мы расслабляемся после насыщенного дня, доктор. Какая разница, как именно, – Хан улыбнулся в ответ. Желание провести пальцами по щеке доктора стало почти что навязчивым. – И раз уж речь зашла обо мне и страшилках – вы не знаете, случайно, что такого случилось, что с вас теперь требуют отчёты по каждому моему шагу?

– Кроме требований, мне ничего не сообщают. Либо эксперимент выходит в решающую стадию, когда важны все данные…

– Либо вы оказались правы в своих опасениях, да, доктор? И я опасен. – Хан улыбается шире. – И вы лежите сейчас, укрытый крыльями бомбы замедленного действия. Вам не страшно?

– За свою жизнь мне уже давно не страшно.

– Удивительное совпадение. Из всего экипажа мне меньше всего хотелось бы навредить именно вам.

Хан всё же касается его – но не щеки, а волос. Просто проводит по ним пальцами. Волосы доктора жёсткие и непослушные – то-то он столько времени тратит на их укладку по утрам.

– Мне уже можно выскакивать отсюда с воплями «насилуют»? – осведомился доктор вполголоса.

– Да, если вам требовалось моё разрешение. К тому же, я могу и прекратить. Только скажите.

Хан слегка кривит душой, потому как у него совершенно не было намерения совращать доктора. Но и отторжения эти мысли не вызывают.

– Испытываешь границы дозволенного? Ну-ну. Будем считать, что попытку я оценил.

– Вы такой строгий и собранный, доктор. – Хан кладёт ладонь на его щёку. Щека колется. – Вы первым заходите в опасные помещения. Не боитесь ничего и никого, в том числе и меня. И всё это – со стандартным поясом жизнеобеспечения, защита которого крайне слаба. Позвольте мне его улучшить. Это недолго.

– У всех поясов стандартные настройки. Тогда уж вылезай и иди программировать всем.

Поверх руки Хана ложится его рука, доктор аккуратно берёт её за запястье и убирает со своей щеки.

– Демонстрируете мне границы дозволенного?

– Исследую. Это моя задача в рамках проекта.

– То есть, с вашей точки зрения, я испытываю границы дозволенного с вами, а вы в свою очередь изучаете то, как я их испытываю? Не находите, что это смешно?

Сам Хан – находит. Это действительно выглядело бы смешно, если бы было реальным положением вещей. Но он ничего не испытывает. Просто доктор – привлекательный человек. Возможно, самый привлекательный для Хана на этом корабле.

– Я просто оказался объектом твоего интереса, – негромко заметил доктор. – Так же, как другие в своё время. Какие цели ты преследуешь – мне неведомо, а ты вряд ли скажешь. Остаётся изучать.

Хан понял. Доктор не просто не считает себя привлекательным. Он не считает себя важным, достойным заботы или защиты. И пока он не верит в искренность интереса Хана, нет смысла углублять их контакт.

– Давайте спать, доктор, – Хан снова обнимает его. – Завтра будет тяжёлый день.

– Спасибо, – он снова шуршит, пытаясь уложить крылья. Перья царапают о стену палатки. – Что не дал натворить глупостей.

– Всему своё время, доктор. Доброй ночи.

Доктор ещё долго ворочался, шуршал перьями о стенки палатки и тихо проклинал тяжеленные крылья.

– Это последний исследовательский день, – МакКой начал собрание с этих слов после ввода питательной смеси. – Вчера были найдены доказательства того, что растительные волокна в структуре уцелевших тканей наших мертвяков – следы заражения растением-паразитом. Но механизм заражения пока неясен. Напоминаю всем, что снимать пояса или отключать силовое поле нельзя ни в коем случае. Мы не знаем, сохранилась ли опасность заражения. Всем вам отправлены материалы вчерашних исследований, можете ознакомиться. Ваши падды синхронизированы с корабельным отсчётом времени. За два часа до гамма-смены вы все должны вернуться сюда, после чего все находящиеся на корабле будут с него транспортированы. Вопрос о продолжении исследований будет решать капитан.

МакКой повременил, пока люди тыкались в падды. Пока некоторые охреневали, другие перечитывали результаты.

– Задача на сегодня – поиск «карманов» с трупами, не подвергшимися паразитарному заражению. Если мы найдём несколько таких, это поможет понять, как и отчего именно прятались уцелевшие.

Они разошлись по тоннелям, сменив направления. На этот раз разбивались в группы по трое-четверо. МакКой сказал, что один вернётся во вчерашний карман и внимательней осмотрит комнату.

Кроме прочего, хотелось подумать в одиночестве.

Но его планам не суждено было осуществиться. Хан последовал за ним. Спокойно. Молча. Будто получил такое указание – такое, а не исследовать с остальными планетоид.

– Не слушаешься приказов старшего по званию? – спросил МакКой, когда они отошли на достаточное расстояние от центрального зала.

– Я решил, что спорить с вами по поводу решения прогуляться в одиночку будет хуже. Особенно на виду у всех. Этот планетоид опасен, доктор, не вы один чувствуете это.

Хан спокоен и уверен в своём решении. По нему видно.

– И ты сомневаешься в адекватности оценки мной степени опасности. Учту.

– Вы родились в мирное время, доктор. Вы привыкли недооценивать опасность.

Он подходит ближе и останавливается в полутора шагах. В слабом освещении коридора его фигура, которая на самом деле не сильно выше МакКоя, кажется почти исполинской – или это иллюзия из-за его крыльев.

МакКой кивает.

– Мне расценивать это как угрозу, предупреждение или предложение помощи?

Хан слегка улыбается.

– Второе и третье. Я – не угроза для вас. Я – ваша безопасность.

Крылья, основания их, ноют невыносимо. И спина вместе с ними. МакКой подозревает у себя несколько крыльных болезней, но не особо рвётся искать им подтверждений. Спина болит часто и давно. Кроме неудобства, это ничего особо не доставляет. С Ханом серьёзнее.

– Но отказаться от конвоя я не могу, так?

– Мне бы этого не хотелось.

Хан делает приглашающий жест вперёд.

– Идёмте. Я буду тише воды, ниже травы.

– Хорошо. – МакКой поправляет ремень застёгнутой сумки и идёт дальше. Кроме спины, начинает ныть и плечо с сумкой. Он ругается про себя, что не захватил лёгкое обезболивающее. Хан не отстаёт ни на шаг. – Только объясни, почему ты считаешь себя обязанным обеспечивать мою безопасность. Тебя назначили не в охранный. Эксперимент этого также не предполагает. И я едва ли выгляжу более хрупким и беззащитным, чем та же мисс Циммерман, поедающая тебя взглядом третий день.

– Я могу обращаться к вам не по регламенту, доктор? – В голосе Хана ирония.

– Разве тебе нужно моё разрешение?

Они свернули в разветвляющийся коридор, и МакКой остановился, чтобы свериться с картой на падде. До «кармана» оставалось ещё с километр тоннелей.

– Потому что я наблюдал за вами, Леонард, – Хан остановился вместе с ним. – Вы не думаете о своей безопасности. Не цените свою жизнь. Это одна из потрясающих черт вашей личности, то, что наряду с остальным делает вас вами. Но для меня ваша жизнь ценна. И я хочу иметь возможность защитить её, когда вы, в очередной раз не подумав о себе, сунете голову в пекло.

– Ну, такой должности, как «личный охранник старшего офицера медицины», на корабле точно нет.

– На моём была. – Он усмехается, – но вы правы в чём-то. В Федерации это не настолько актуально.

Они снова пошли по бесчисленным запутанным коридорам. Освещение кое-где не сумели восстановить, и куски коридоров были погружены во тьму. МакКой был уверен, что Хан и без карты способен найти дорогу.

– То есть, ты будешь ходить за мной и следить, чтобы я не порезался?

– Леонард, – полный иронии голос, – вы действительно не оставляете надежду меня переубедить, или вам просто нравится разговаривать со мной?

– Скорее первое. В этом случае количество отчётов сократится вдвое.

– Оставьте эту затею. Подождите…

Они прошли мимо какого-то неосвещённого коридора, но Хан, остановившись, вернулся к нему.

– Можете подсветить паддом? – обратился к МакКою. – Кажется, там есть что-то.

МакКой отстегнул от пояса и передал ему фонарик.

– Не хочу думать, что было бы здесь с человеком без карты, – пробормотал попутно.

Хан загородил крыльями весь проём.

– Он бы умер, – ответил зачем-то. И затих, осторожно проходя вперёд и подсвечивая себе экраном падда. Сделав несколько осторожных шагов, окликнул доктора. – Вам это может быть интересно. Посмотрите.

Встал боком, чтобы открыть обзор. Перед ним лежало скрючившееся в предсмертной муке тело в разорванной одежде. Из его кожи прорастали тонкие побеги – видимо, фаза прорастания для этого существа наступила одновременно с отключением системы жизнеобеспечения. Побеги так и застыли – наполовину пробившиеся через кожу.

– Начинаю понимать, почему та группа предпочла умереть от недостатка кислорода, – МакКой присел у тела, доставая трикодер и разглядывая застывшие в холоде побеги. – Через сколько эта дрянь проклёвывалась? У неё был инкубационный период?

– Думаю, был. Но это, конечно, гипотеза.

Хан склоняется над телом, рассматривая. Трогает кожу в месте прорастания, отламывает застывший побег, шарится в сумке с контейнерами для образцов.

– Сон разума порождает чудовищ, – вспоминает зачем-то древнюю крылатую фразу. – Интересно, чей разум породил эти чудовища.

– Не знаю и знать не хочу. – МакКой поднялся. – Но до «кармана» отсюда метров триста. Что-то мне подсказывает, что этого в «карман» не допустили. Или выгнали оттуда.

====== В каких богов не верят сверхлюди ======

Оказавшись на корабле и после всех проверок и процедур очистки – у себя в каюте, МакКой заблокировал дверь и сразу запросил связь с командованием через личный код доступа. Так он связывался в конце каждой недели, отчитываясь о состоянии подопечного.

Он стоял перед монитором, уперев ладони в крышку стола, и ждал, пока буёк подпространственной связи где-то на середине расстояния перенаправит сигнал до Земли.

По экрану пошли помехи, слегка исказив милую мордашку Ичи Осавы, адмирала, курирующую весь проект.

– Офицер МакКой? – спросила она приятным низким голосом, изобразив вежливое недоумение.

С момента последней связи прошло три дня. И его явно не ждали.

Опустив приветствия и прочие расшаркивания, МакКой сразу перешёл к делу.

– С проектом что-то не так, адмирал. Мне не нужно даже проводить новые тесты, я и без того уверен в их результате. Это не Джон Харрисон, у нас по кораблю расхаживает Хан. И я должен знать, ваша ли это недоработка или... некая особенность проекта, о которой вы сочли нужным умолчать до времени.

Она помолчала, слегка прищурившись.

– Коммандер, проект является нашим экспериментом, разумеется, и в рамках его мы можем вводить любые условия. Однако вы прекрасно знаете, что сломать чью-либо личность, полностью перестроить её мы не можем. Это от вас не скрывалось, поскольку прописано в законодательстве Федерации наряду с запретом на клонирование. Ничего, выходящего за его рамки, мы со сверхлюдьми не делали. Скажите, вы внимательно читали условия эксперимента?

Мягкий тон, которым это было сказано, взбесил МакКоя окончательно. Он наклонился ближе к монитору, ощущая, как сжимаются упирающиеся в столешницу пальцы.

– Я доктор, а не юрист, адмирал. Если вы намеренно сокрыли в формулировках документации то, что у нас по кораблю ходит временно «оглушённый» гипнозом сверхчеловек – любой, слышите, – любой акт агрессии с его стороны будет на вашей совести. Насколько я знаю из общения с другими кураторами, мы до сих пор понимали ситуацию одинаково.

Адмирал перестала улыбаться.

– Вы выдвигаете обвинение?

МакКой с силой втянул носомвоздух. Это помогло взять себя в руки.

– Я прошу о честности. Не так много, учитывая мою подпись в документах о неразглашении информации и согласии на любые условия эксперимента.

– Послушайте…

– Нет, это вы послушайте. Вы поставили нас, кураторов, в положение, когда мы являемся единственной прослойкой безопасности между экипажем и сверхлюдьми. Но мы сами – люди!

– Послушайте меня, офицер МакКой. Если бы мы не были уверены в безопасности проекта, мы не пустили бы подопытных на корабли. Для вашего беспокойства причины нет. Вы знаете, что в любой момент можете обезвредить своего подопечного, не так ли? Он уже проявлял признаки агрессии?

– Как таковых – нет.

Адмирал сделала паузу, давая ему, видимо, возможность прочувствовать себя бестолочью и паникёром в полной мере. Не подействовало. От мыслей о том, что по кораблю свободно ходит убийца Джима, МакКоя начинало потряхивать.

– На этом и строится эксперимент, – снова заговорила Осава. На этот раз в её голосе никакой показной теплоты не было – облезла, как старая краска с ровной металлической поверхности. – С помощью мягкого внушения мы убедили Джона и его людей в том, что они лишились своих амбиций и свирепости. Чтобы эксперимент был полным, в это же должны были верить и вы, кураторы. И вести себя соответствующим образом. Самовнушение – серьёзная сила, доктор МакКой, вам ли не знать.

– Но он вот-вот осознает себя, – сказал МакКой, устало опускаясь на кресло. Крылья ломили за спиной. Ощущение, будто его предали, использовали, как тряпку, которой затыкают наскоро течь. Их всех. И сверхлюди, и их кураторы были просто подопытными кроликами в эксперименте командования.

– Это чудовищно, адмирал, – дать надежду на нормальную жизнь… надежду, не имеющую под собой твёрдых оснований.

– Мы говорим с вами об этике, доктор? – Осава приподняла брови. – Сверхлюди нужны Федерации. Их интеллект, их возможности, их… кровь. На случай, если вы вдруг вспомните то, что забыли. Успешность эксперимента оценивается нашими аналитиками как крайне высокая. А вы получили приказ. Есть ещё вопросы?

– Нет, адмирал.

МакКой отключил связь. Некоторое время сидел неподвижно, вспоминая Хана в лаборатории и Хана здесь, на корабле, среди экипажа. Кажется, внушение действовало ровно до того момента, пока Хан оставался один на один с датчиками и резиновой свиньёй, лишённый социальных контактов.

Я при нём не куратор, а надсмотрщик. Если вдруг некий Джон Харрисон откажется играть по правилам, я обязан устранить его. Знаешь, на что похоже? На попытку пристроить ненужный валяющийся в кладовке хлам. Если эту рейку нельзя использовать как подпорку для персикового дерева, которое повредил ураган, её следует выкинуть. Но попробовать всё же стоит.

Но что делать ему самому, МакКой ни малейшего понятия не имел. Он видел Хана на планетоиде – готового, пусть и в достаточно авторитарной манере – защищать, а не разрушать и убивать.

Проблема – и разговор это выявил, состояла не в том, что Хан мог быть опасен как объект эксперимента. Он был опасен потому, что МакКой сам, исподволь, начал ему доверять. И может быть, где-то внутри себя хотел сделать его…

Частью своей семьи?

Он склонился над столом и упёрся лбом в его поверхность, ощущая нарастающую боль в крыльях.

Спок определённо начал лучше контролировать хлопки своих крыльев – хорошо, потому что Джим начал опасаться, что придётся заниматься сексом в… каске какой-нибудь. Или одолжить ушанку у Чехова. Неэротично, зато безопасно.

Но нет, теперь Спок ограничивался пятью-шестью хлопками. И Джим любил видеть это – как вулканец прикрывает глаза, как напрягается его тело, предчувствуя оргазм, как сильно и глубоко он вбивается в тело Джима, выгибается, смотрит жадно из-под прикрытых век, и… заходится в наслаждении, хлопая крыльями. Потрясающе горячее зрелище.

Спок, переводя дыхание, улёгся рядом, пока Джим доводил себя рукой. Понадобилась медленная и вдумчивая дрочка, потому что за ночь это был уже третий раз. Организм как бы говорил Джиму: «Хватит трахаться, я же не железный», – а Джим отвечал: «Потерпишь, влюблённость не больше трёх лет длится». И дрочил на образ кончающего Спока.

Сам Спок лежал рядом и, подперев голову ладонью, полусонно наблюдал за ним, как сытый кот за пробегающей мимо мышью. Вроде инстинкт говорит схватить, но в то же время никакой нужды в этом нет.

Джиму даже эта его привычка казалась горячей.

Оргазм подступал неспешно. Сначала спазмом стянуло живот. По телу прошлась горячая волна, Джима выгнуло, резануло наслаждением внизу живота, поджались пальцы на ногах…

Падд коротко пикнул – сообщение из штаба.

… и выплеснулось. На живот, на руку, толчками вылились тёплые капли. Джим быстро облизал пересохшие губы, расслабляясь. После оргазма и дышать-то было лень, не то что проверять сообщение.

Спок уже тянулся за влажными салфетками, чтобы обтереть его. Так мило.

– Я надеюсь, они отменят приказ об исследовании планетоида, – сказал попутно.

И тем не менее, командование вполне могло уцепиться за этот кусок металла в космосе, пока он ничейный. МакКой, находящийся в экспедиции, ещё вчера накатал Джиму несколько сообщений на тему планетоида – и по ним выходило, что эта штука опасна. Джим знал, когда Боунсу что-то не нравится, а планетоид ему не нравился сильно. И вряд ли это было необоснованно.

Опять же, Споку об этом было необязательно знать. Человеческие эмоции – и всё.

Падд снова пищит входящим.

– Мне тоже надоело здесь болтаться… – Джим прикрывает глаза, чувствуя влажные касания на своём животе. – М-м-м, Спок, ты такой милый…

«Милый» мягко поцеловал его и продолжил работу.

– Просмотри сообщения.

– Зануда, чтоб тебя…

Джим на ощупь тянется к падду – докатился, лень открывать глаза, по памяти снимает блокировку экрана, тыкает, принимая последнее входящее. Глаза приходится открыть.

– Очередной эксперимент, – поясняет Споку. Влажные касания на животе уже сменились лёгкими поглаживаниями – какого чёрта вулканцы настолько выносливые? – Так, ага, обосновать позицию… вот чёрт…

Будь это после первого, да даже после второго оргазма, Джима, скорее всего, подбросило бы на кровати после такой новости. А так он просто съехал по подушке ниже под испытующим тёмным взглядом.

– Антикрыльники, – Джим пояснил ему, – продвигают свою петицию о всеобщем удалении крыльев. Пока что у экипажей звездолётов, ввиду ненужности крыльев на оных. Серьёзно взялись. Всему экипажу предлагается написать эссе-обоснование своей позиции – за, против.

– Эссе? Джим, это не твоя поэтическая интерпретация?

– Родной, ну вот смысл мне? Нет, реально. Эссе свободной формы.

– Нерационально, – Спок явно «завёлся». – Кто будет всё это читать? Проекты законов о свободе от крыльев выдвигаются давно, почему именно сейчас?

– Не знаю, кто это будет читать, но у нас месяц. Потом приём эссе закончится, ну и… будут дебаты всякие, обсуждения…

Джим принимает сидячее положение. Люди часто жаловались на крылья – да тот же Боунс, послушать его, так крылья – это наказание какое-то всему человеческому роду. А вот Джим свои крылья любил. А уж как он любил крылья Спока, так и вовсе не передать словами. Параллельно просматривает второе сообщение – просто отчёт из транспортаторной о возврате группы с планетоида. Вернулись только что, здоровы, биофильтры прошли успешно. Вот уж точно ничего срочного.

– Спок, я надеюсь, ты-то от своих избавляться больше не хочешь? – спросил капитан подозрительно.

– Необходимо всё взвесить, – изрекает Спок, садясь на кровати. Чёрная громада его крыльев мягко складывается за спиной.

Джим встаёт на колени, склоняется над ним. Проводит пальцами по кромке уха.

– Ну так у меня целый месяц, чтобы активно влиять на твоё мнение, м?

Спок повторяет его действие – его прохладная ладонь касается капитанского уха гладящим движением, пальцы зарываются в его волосы.

– Ты уверен, что готов переубеждать меня прямо сейчас?

– На самом деле, я еле держусь на ногах, – Джим, улыбаясь, целует кончик его носа. – Но с завтра точно начну, обещаю.

…– паразиты, конечно, главная причина. Точнее то, что механизм заражения мы установить не можем. Если они распространялись с помощью семян, то каким образом эти семена оказывались внутри гуманоидов? Если с помощью спор – мы не знаем, почему этих спор не оказалось в пробах воздуха. Загадка и то, каким образом они заразили весь корабль. Опасность может до сих пор скрываться на корабле.

– Это всё, доктор? – спросил Спок.

МакКой кивнул и опустился на место.

Здесь присутствовал он сам и вся группа, высаживающаяся на корабль, включая стажёра-новичка.

– Результаты изучения образцов тканей уже на ваших паддах. Отчёты будут чуть поздней.

– Итак, на основании этих данных вы просите свернуть экспедицию…

– Уничтожить этот планетоид. Лучше сжечь. Если обитаемая звёздная система его притянет, под угрозой может оказаться существование какой-нибудь расы.

– Но при этом ни вы, ни ваша группа не нашли доказательств опасности.

– Как и подтверждений её отсутствия.

– Коммандер Спок, позвольте высказаться, – новичок поднял руку.

Все остальные посмотрели на него без удивления, и Спок заключил, что выступление было спланировано. Дают возможность доклада новичку?

Доктор, на удивление плохо выглядящий, встал и провёл рукой над поверхностью доски для голопроекций, которую включил в самом начале собрания. Несколько движений, и он вывел на экран со своего подключенного падда защищённую папку с архивами визуальных файлов. Разблокировал.

– Коммандер, разрешите мистеру Харрисону продемонстрировать вам некоторые материалы, собранные нами на корабле, а также рассказать о наших догадках.

– Посмотрим, – Спок кивнул Хану. – Прошу вас.

– Благодарю, коммандер. – Новичок с достоинством поднялся и вывел на экран фото замороженного трупа планетоидного туземца. Из его кожи прорастали тоненькие побеги. – Мы с доктором МакКоем обнаружили это тело в одном из ответвлений коридора. Оно лежало, – вывел рядом с фото карту одного из блоков планетоида, – тут, – ткнул пальцем. – Чуть дальше по коридору, здесь, – ткнул пальцем в ещё одно место, – располагался так называемый «карман». В нём мы обнаружили трупы без содержаний растительных элементов. Все они умерли от удушения после того, как в запечатанном помещении закончился кислород. Инженерная служба подтвердила, что карман был абсолютно герметичен, а системы подачи воздуха в него – специально выведены из строя. Корневая система растений была очень тонкой, но и находилась только у оранжерей. Далеко. Гипотетически в этом кармане они были в безопасности, блокировать его не было необходимости. Здесь, – Хан вывел ещё несколько голографий, – снимки этого кармана изнутри. Вот, – указывает на одну из них, – застреленный человек, который тянется к открывающему дверь рычагу. Здесь, – ещё одна, – туземец обнимает крошечного малыша. Все эти картины указывают на то, что у них была мотивация выжить, однако они предпочли задохнуться, нежели впустить в своё безопасное пространство хотя бы глоток воздуха. Я вижу единственный логичный вывод – опасность была и в воздухе. Я помню, что наши исследователи брали пробы воздуха и не нашли там ничего опасного. Это очень плохо, коммандер, и означает лишь то, что опасность невидима даже для наших приборов.

Спок кивнул. Ему самому не нравился этот корабль, несущий на своём борту несколько тысяч мертвецов.

– Представляется возможным как-либо выявить причину заражения? Какие-то версии, догадки, которые можно апробировать? – уточнил Спок, глядя на голографию застывших растительных отростков.

– Нужны дополнительные исследования, коммандер. – Хан выводит дополнительно несколько таблиц. – Как видите, мы составили предположения по составу растений-паразитов. У них нет соцветий, листьев, только длинные и тонкие стебли и такие же корни. Они не могли размножаться почкованием, опылением, спорами. Пока что мы можем предположить только наличие особых активных частиц, которые передавались от контакта с растением или по воздуху, и которые не имеют аналогов в известных нам растительных системах. К сожалению, все тела, обнаруженные нами, носят характер либо давнего заражения, либо, как те, которые найдены в «кармане», отсутствия заражения. Ни одного тела с недавним заражением найдено не было.

– А как же это? – Спок указал на снимок. – Насколько я понимаю, растения имеют краткий жизненный цикл, иначе их экспансия была бы... обратимой. Здесь побеги только проклюнулись.

– Это не недавнее заражение, растение уже успело сформироваться в заражённом организме. То, что вы видите, может быть только плодовыми телами. Как грибы на грибнице.

– Спасибо, можете садиться. – Спок слегка обернулся в кресле к МакКою. – Доктор, как от старшего группы, я требую от вас конкретного заключения по вопросу.

– Планетоид опасен. Наши методы исследования не могут установить причину гибели гуманоидов. Возможно, это угроза уровня, который мы не сумеем даже осознать. Я рекомендую свернуть исследования и уничтожить корабль.

– Ваше мнение понятно. – Спок впервые с начала собрания посмотрел в сторону Джима. – Капитан, от себя могу добавить, что исследование до сих пор не дало никаких результатов. Мой отдел в течение месяца высаживался на планетоид. Проводились всевозможные замеры и пробы, но ничего конкретного сказать до сих пор нельзя. Я поддерживаю мнение офицера МакКоя: мы имеем дело с чем-то, чего не можем понять.

– Действительно…

Джим опёрся на стол, устало помассировал переносицу.

– Ну что, господа, ваше выступление было убедительным, – капитан убрал руку и посмотрел на доктора. Доктор ответил ему хмурым взглядом. – Все отчёты мне на падд, коммандер, распорядитесь, чтобы планетоид снова окружили силовым полем, доктор МакКой – ко мне в кабинет, остальные свободны. Своё окончательное решение по поводу планетоида я сообщу после согласования с командованием.

Все зашуршали, поднимаясь. Спок остался сидеть. Он поймал взгляд Джима и получил подтверждение на свой незаданный вопрос: да, капитан будет говорить с доктором наедине.

– Насмотрелся ужасов, да? – Джим, когда они только оказались в кабинете, сразу пошёл к шкафчику, где стоял виски. Нереплицированный. МакКою, как человеку нервному, сейчас было нужно – да и самому Джиму не помешало бы.

– Скажем так: я увидел достаточно, чтобы заработать бессонницу. – МакКой опустился в кресло и как-то очень медленно свернул за спиной крылья. С большой осторожностью. – Так что надеюсь, ты будешь умничкой, мой капитан, и шмальнёшь по этому булыжнику чем покрепче.

– Я – хоть сейчас. Транспортировать туда взрывчатку, окружить силовым полем и взорвать – идеально. Но, сам понимаешь, завтра я отправлю рапорт во флот, а там уже решать будет командование. Хотя…

Джим вытащил виски, поболтал бутылкой. Она была почти пустая. Они с Боунсом предпочитали пить в каютах, никак не здесь.

– Хотя есть вариант, конечно… на крайний случай, ну, сам понимаешь, мы устроим по кораблю сбой связи и, не дождавшись письма в какое-нибудь установленное время, взорвём планетоид. Хм, – усмехнулся, – огребу я сполна, зато и опасность устранена.

– Мне это не даёт покоя, Джим. – МакКой неосознанным движением потёр плечо и поморщился. – Всё живое размножается.

Джим прыснул. Ситуация тупая, но что поделаешь – смешно. МакКоя беспокоит, что всё живое размножается.

– На вот, – посмеиваясь, он поставил стакан и бутыль перед Боунсом, уселся в капитанское кресло, – что, опять крылья? Болят?

– Я про эти растения. – Боунс хмуро на него зыркнул и подтянул к себе стакан. – Они должны как-то размножаться, но у них нет никаких органов для этого. Как будто чёртов святой дух.

– Разъебём планетоид, и делу конец. – Джим разлил виски, чокнулся своим стаканом об его. – Выпей. Я хочу побыстрее закончить с этой жуткой штукой.

– Угу. – МакКой вертел стакан, глядя на блики в его стеклянных гранях. – Ты о чём-то поговорить хотел, радость моя пуховая? Выглядишь, кстати, плохо. Зайди потом ко мне, проверю.

– Ну, если не считать того, что хотел обсудить планетоид неофициально…

Джим задумчиво болтает виски в стакане. Красивый, блин, цвет, чистый янтарь. На просвет и вовсе как драгоценный камень сияет.

– Крылья. Эта, антикрыльная коалиция, вернее. Они на полпути к победе. Падд с собой? – и, получив ответный кивок, – щас, перешлю. Смотри почту.

Джим пересылает ему положение из адмиралтейства. И обеспокоенно смотрит, как МакКой открывает его, как читает.

Боунс всегда жаловался на крылья. Если у остальных это было больше фоновое нытьё, то доктор реально считал их помехой в своей жизни. К тому же, они болели. Джим знал, живя с ним в общаге – ночами МакКой частенько вставал за обезболивающим. Как и всё, что связано с крыльями, боль эта была загадочного не диагностируемого происхождения, таблетки на неё не действовали, но Боунс говорил – психологический эффект. Когда и он не помогал, в ход шёл виски.

Прочитав, МакКой отложил падд. И поднял свой стакан.

– За здравый смысл, – сказал негромко. – В кои-то веки этим олухам пришла хорошая мысль. А ты чуешь, как умно они поступили с этим эссе? Дали возможность подумать и осознать.

– Я нихрена не чую, потому что избавляться от крыльев – это дичь несусветная, – Джим такую реакцию и ждал. Даже не расстроился. – Культурные табу просто так не появляются, друг мой. Особенно – табу врачебные, тебе ли не знать.

МакКой хлопает залпом налитое – там на два пальца было, и морщится, шумно втягивая воздух.

– Ст… старею. – Он шмыгает носом и отставляет стакан. – Скоро пиво буду хлебать как ядрёный самогон. А вот на тему табу и прочего тебе бы с моим подопечным поговорить. Утверждает, что потеряв крылья, человек теряет душу. Красивые сказки рассказывает – заслушаться можно.

– Это первый раз, когда ты со мной сам о нём заговорил, – Джим хмыкает и снова отпивает. Хороший вискарь, зря МакКой на него гонит. – В смысле как о человеке. Что, адаптируется помаленьку?

– Ну, как сказать…

МакКой скрыл от Джима и разговор с адмиралом, и свои опасения, и факт «приставаний» подопечного к нему в палатке. Более того, он понимал, что ни в одном отчёте этого не напишет. Да и эксперимент надо было продолжать, с кураторства его никто не снимал. Поэтому он спокойно обговорил с Джимом видеосвязь для Харрисона с кем-то из своих, когда внутри всё переворачивалось от мыслей о Хане, сверхчеловеке, преступнике, диктаторе. Джим покивал, сказал, что относительно рядом ЮСС «Саратога», у которой на борту один из проекта реабилитации, и с ними вполне реально связаться – вот только с планетоидом решат вопрос.

На том и порешили.

С остальными проблемами ещё предстояло разобраться. Как и всем, кто был на планетоиде, МакКою полагалось полутора суток отдыха, поэтому он подумывал плюнуть на всё, оставить на потом все отчёты, принять нормальную ванну, – возможно, горячая вода уймёт эту чёртову крыльную боль, съесть что-нибудь и завалиться спать. С этими мыслями он вышел из лифта на третьей палубе. И наткнулся взглядом на Хана.

Сверх-людь, встопорщив крылья, стоял со скрещенными на груди руками и ждал.

У МакКоя не было особо много вариантов, кого именно. Крылья, кажется, заломило ещё сильней.

– Есть разговор? Только давай быстро, я хочу отдохнуть.

– Коммандер Спок рассказал мне о проекте по удалению крыльев. Хотел узнать, что об этом думаете вы.

– Думаю, что в кои-то веки командованию пришла в голову здравая мысль.

– Вы искалечите себя, – Хан стал выглядеть более грозно, хотя, казалось бы, ничего для этого не сделал.

– Ох, конечно, древние сказки. Прости, но я атеист. – МакКой, ощущая, что ещё немного – и он позорно сползёт на пол и будет тихо подвывать от боли, направился к двери своей каюты.

Хан – ну кто бы сомневался – последовал за ним.

– Это для вас древние сказки, а я видел это своими глазами. Доктор!

МакКоя резко дёргает к стене – Хан прижимает его, смотря в глаза.

– Леонард, – он говорит это тихо, взгляд светлый до прозрачности, – я не допущу, чтобы вы сделали это с собой. Я обещал защищать вас.

– Ты понимаешь, что нас фиксируют камеры? – спросил МакКой вполголоса, внезапно поймав себя на том, что смотрит ему в глаза. Смотрит и… где-то в глубине себя… да, боится. Неконтролируемости. Силы. Открывшейся правды. Этого «Леонард», произносимого так, будто Хан имеет право на озвучивание вслух его имени.

– Вы этого боитесь? – Хан лишь улыбается слегка. – Боитесь этого, когда вас пытаются лишить крыльев? Я не опасен для вас, максимум, что может произойти – меня вышвырнут с корабля, я сам уйду, если понадобится. Если, – его палец касается подбородка МакКоя, – нас обяжут удалять крылья, я сбегу, Леонард. Я уже говорил. И, надеюсь, вы будете достаточно благоразумны, чтобы сбежать со мной.

– Древние верили, что влечение к своему полу карается богом, – МакКой неожиданно смеётся. – А я… должен поверить, что крылья – это моя душа?! Вот эта… – он дёрнул себя за перо, и боль как будто взорвалась хором из тысячи несовпадающих голосов, – эта вечно болящая груда перьев? Эта дрянь, из-за которой я спать нормально не могу? Ну, дорогой мой, для всего есть предел. Даже для сказок.

– У вас болят крылья? – Хан моргает, и его взгляд становится не таким прозрачным. Не таким… нечеловеческим. – Я… могу зайти к вам на чай?

– Тебе мало было палатки? Казалось, мы всё выяснили. А теперь пусти меня, я хочу заснуть хотя бы на два часа.

– А если я вам скажу, что болезни крыльев лечатся? – Он не отпускает. – Я вас не обманывал. Ни разу.

И на смену проблеску страха пришла злость. Горячая, живая и душащая.

– Тогда скажи правду, не-обманщик. Какого ты порываешься меня защищать? Что я такого выдающего сделал в твоей жизни? Я уже задавал тебе этот вопрос, но ничего внятного не услыш…

Звук открывающихся дверей турболифта заставил их отпрянуть друг от друга, словно целующихся в полутёмном школьном классе подростков. Здесь не успели модифицировать до беззвучных, мелькает мысль, иначе они бы пропали.

– Зайдите ко мне вечером, если у вас есть какое-то дело, – официальным тоном говорит МакКой, провожая взглядом прошедшего мимо них Спока и надеясь, что голос не дрожит. Вулканец обладал музыкальным слухом.

И уходит, не дожидаясь ответных реплик Хана. Крылья ломит так, что впору накачаться целой бутылкой виски.

Спок скрывается в каюте… капитана, конечно, и Хан сразу идёт до двери доктора. Звонит по интеркому, не зная, запустят ли его. И он простоит у двери сколько угодно, раз за разом запуская вызов, чтобы добиться ответа. Внутри всё буквально пылает яростной мыслью – Леонард не должен отказываться от крыльев. Это самоубийство.

Звонок сбросился после стандартных десяти секунд без ответа.

Хан набрал снова. И снова. Снова и снова, потеряв счёт прерванным звонкам. Он почти чувствовал, как дыбятся перья на крыльях – не хотелось бы взламывать панель – после такого ему прямая дорога в тюрьму или на новый виток реабилитации. Но если понадобится…

На пятнадцатом звонке доктор открывает. Уже без верхней части форменки, в руке – початая бутылка. Взгляд ничего не выражает – тот самый, с которым он разговаривал со своим подопечным в первые дни.

– Вы меня не слушаете, – резко бросает Хан, заходя в комнату. – Но вы выслушаете. Вам придётся.

Как тяжело себя сдерживать сейчас – хочется прижать Леонарда к стене, вытребовать у него обещание, буйствовать, но так он лишь уверит доктора в своей неадекватности.

Доктор не верит ему. Не без оснований. Но это не имеет значения. Он стал частью ханова мира, стал обязательным элементом его душевного спокойствия, и теперь Хан сделает что угодно, чтобы уберечь его.

– Я знаю, что вы мне не верите, – Хан мерит комнату широкими шагами, – ваше право. Но вы доверяли мне свою жизнь. Ваши крылья. – Он резко оборачивается. – Они болят? Это можно исправить.

Доктор кивает.

– Ответь только на мой вопрос.

Он садится на стул у стены. Медленно складывает крылья. В дверной проём видна разобранная кровать, скинутое комком на пол покрывало. У кровати – ещё одна бутылка.

– Почему я так борюсь за вас, этот вопрос вы имеете в виду? – Хан чувствует, как по перьям прошла волна дрожи.

– Простой и ясный вопрос, – доктор смотрит на него в упор. Тяжёлым, свинцовым взглядом, лишённым цвета. – Учитывая, что я тебе никто. Давай, ответь, что задумываешь и как планируешь меня использовать. Я жду.

– Доктор, будем откровенны. Я мог бы вас использовать. Но стал бы я в таком случае рисковать вашим расположением?

Он практически подлетает к доктору, нависает над ним, сжимая его плечо. Смотрит в его глаза странного цвета – зелёный или карий?

– Я не собираюсь вас использовать. Ни сейчас, ни потом, никогда, Леонард. Вы запали мне в душу. Вы – удивительный человек. Сильный. Цельный. Вы – единственный – не испытывали страха предо мной, когда я только появился здесь. Что… – Рука Хана разжимается, хватка перетекает в плавное скольжение пальцев по шее. – Что ещё вы хотите от меня услышать? Проклянут ли меня мои боги за то, что вы того же пола?

– Проклянут ли они меня за то, что я так хочу тебе верить, – тихо сказал доктор. Губы его странно кривились – не то в усмешке, не то от боли. За последнюю версию были неловко сложенные за спиной крылья. – Капитан для меня слишком дорог, чтобы рисковать его жизнью.

– Богами моего поколения были мы, сверхлюди. И я не прокляну вас.

Хан присаживается на корточки перед ним, раскинув крылья. Теперь его глаза ниже глаз Леонарда, но пальцы не убирает – гладит ими шею, щеку, которая всё ещё небрита.

О, он желает этого человека. В его смелости, ярости, хрупкой человечности. Всего – полюбить, овладеть, свернуться вокруг него, защищая от мира. Стоило разглядеть в Леонарде мужчину, как Хан захотел этого мужчину.

– Почему вы так боитесь, что я принесу вред капитану? Вы не боялись этого раньше. Что изменилось? Результаты моих тестов?

– Даже если бы ты был прав – разве имел бы я право сказать об этом? – Он глотнул из бутыли, поморщился. Резко, терпко напахнуло спиртом и лимонной кожурой. – Зато я договорился насчёт видеосвязи для тебя с кем-то из твоих. На «Саратоге». Вот только разберёмся с проклятым булыжником.

Свои?

Эта новость влилась в сознание живительным глотком кислорода. Хану были недоступны материалы по его подчинённым, их не показали ему даже по пробуждении. Отлучили от семьи без права знать о ней хоть что-то.

Хан хочет знать, что с ними.

И Леонард помогает ему в этом.

– Спасибо, Леонард. – Хан убирает с его лба прядки влажных волос. – Но вы должны пообещать мне, что не будете поспешны в своём решении по поводу крыльев. Вы знаете, что я не склонен верить сказкам. Это как раз тот случай. Думайте о моих словах, пока не решите оставить крылья.

– Для начала я хочу выспаться. И тебе советую отдохнуть, и… – он морщится недовольно, – эта мерзость. С планетоида. Будто пропитала какая-то дрянь. Меньше чем часом ванной, не обойдётся. А ещё, очень тебя прошу, не надо трогать меня так, будто мы в нежных отношениях лет пятнадцать.

– Я уйду, если вы просите об этом. – Хан опускает голову, перебарывая желание остаться. Он думал, что Леонарда нужно защищать от опасности на планетоиде, от перспективы лишиться крыльев. А его нужно защищать от самого себя. От своего страха желать чего-то для себя. От неумения себя ценить. Эта задача намного сложнее.

Хан поднимается на ноги, удерживая взглядом взгляд доктора.

– Доброй ночи.

====== Зачем строить горки из учебников для хомяка ======

Спок пришёл со смены и сразу попросил падд Джима. Он хотел показать находку раньше, но лаборатории сейчас сводили отчёты по планетоиду, и у него не нашлось свободного времени на это.

– Я только загружу один файл, который тебе необходимо увидеть, – сказал в ответ на вопросительный взгляд капитана.

– Почему просто не скинул ссылку в беседу? Это что-то настолько серьёзное? – Джим тут же посерьёзнел, сел – до этого лежал в кровати с паддом.

– Да. – Спок едва удержался, чтобы не наклониться и не поцеловать его. В данной ситуации это было бы верхом нелогичности. Поэтому он просто сел рядом, постаравшись, чтобы крылья не сбили с тумбочки оставленную Джимом кружку. – Это может оказаться серьёзным. Я изъял запись сегодня у охранного пункта контроля за системами наблюдения. Хорошо, что с этим пришли именно ко мне. Копий не осталось.

– Ты беспокоишь меня.

Джим открывает видеофайл, на котором Хан стоит, скрестив руки на груди, напротив двери турболифта. Потом оттуда выходит доктор МакКой, между ними завязывается разговор. Хан определённо взбудоражен, даже, может напуган. Здесь всё выглядит почти… нормально, пока сверхчеловек не прижимает доктора к стене.

Джим ставит видео на паузу. Хмурится и кусает губы.

– Джим, я думаю, мои подозрения правдивы. Харрисон им манипулирует, – вполголоса поясняет Спок. И внутри разгорается старое – ненависть, граничащая с животной яростью – порвать, уничтожить. Он слишком мало медитирует в последнее время.

– Спок, я знаю МакКоя очень давно. Им невозможно манипулировать. Но вот это, – Джим указывает на запись, потом выключает её, берёт падд в руку, – нужно прекратить, что бы это ни было. Мне нужно к Боунсу.

– Всё же я советую тебе просмотреть запись до конца, – Спок притягивает его к себе. Это инстинктивный жест: Джима хочется защищать. Крылья за спиной с тихим шелестом вздыбливаются, жалобно звякает чайная ложка в той самой кружке – кажется, её задевает перьями. – Прослушать, что они говорят. Ситуация как минимум означает, что у доктора к нему личное отношение. Недопустимое для куратора.

– Родной, если Боунс позволяет ему себя так вести, это уже говорит о личном отношении.

Джим ласково придерживает его за подбородок, целует в губы. Коротко. Потом отстраняется и смотрит в глаза.

– Это видео сказало мне достаточно. Или есть что-то совсем особенное?

Спок помедлил. Он не считал себя специалистом в оттенках эмоциональных переживаний – для того, кто всю сознательную жизнь пытался игнорировать собственные эмоциональные проявления. Но всё же окончание видео показалось ему странным.

– Возможно, присутствует не только манипуляция, – добавил, тщательно подбирая слова. – Мне крайне сложно говорить определённо о том, что касается эмоциональной стороны жизни людей.

– Поэтому я и хочу узнать обо всём от него. Не из видео, понимаешь? От самого Боунса.

Джим с сожалением останавливает взгляд на губах Спока, но отводит его и освобождается из объятий. Кладёт падд в поясную сумку.

– Я верю, что ты разберёшься в ситуации, – добавляет Спок, понимая, что от него ждут реакции. – Доктор для тебя крайне важен. Но всё же постарайся не задерживаться сверх необходимого.

Джим улыбается – он удивительно открыт в выражении и восприятии стороны взаимоотношений, именуемой людьми «эротической». У Спока так не выходит.

– Не задержусь. Жди.

Джим, пока идёт до каюты МакКоя, пытается понять единственное – почему он узнал обо всём из видео? От Спока? Такого никогда не было, Боунс рассказывал ему обо всех проблемах сам. О любых: проблемы в отделе, ошибся с лечением, назойливая практикантка, плохие сны и боли в крыльях. Джим даже не столько зол на него за сокрытие, сколько обеспокоен. Слишком не похоже на его старого доброго друга.

Ну или зол.

Джим звонит в интерком – ровное механическое пиканье настолько не вяжется с его нетерпением. Сейчас бы колокольчик старинного образца, чтобы трезвонить что есть силы. Или звонок с кнопкой, какой был лет триста назад.

Но МакКой открывает сразу. Он в домашнем, волосы встопорщены, от него пахнет чем-то алкогольно-лимонным.

– О, а я отчёты свожу. И из всей выпивки только чай остался, разве что реплицировать.

– Я по делу.

Джим заходит, осматриваясь. Всё как обычно, беспорядок, серость, привычный скомканный не-уют. Как-то… слишком обычно, может. Для человека, которого домогается сверхчеловек, да ещё скрывать это от капитана приходится.

– Боунс, что у тебя с Ханом? – Джим начинает с места в карьер.

Боунс запихивает ногой под кровать пустые бутылки. Их штуки три. Вот этого лимонного терпкого пойла.

– Ты что, с утра обеими крыльями об дверной косяк приложился?

– Нет, видео с камер посмотрел. А вот твоё отрицание меня напрягает.

Плюнув на всё, Джим усаживается в кресло. Плюхается, скорее. Упирается локтями в колени, переплетает пальцы.

– Выкладывай. Он тебя домогается? Манипулирует? Что происходит и почему ты не сказал сразу?

МакКой запихнул бутылки – под кроватью они стеклянно стукнулись боками, и со вздохом приземлил на прикроватный коврик свою задницу.

– Это наше с ним дело. Но если тебя успокоит – пара прикосновений вряд ли может считаться за домогательство. После того, как я его одёрнул, руки он тут же убрал.

– А теперь ты защищаешь его.

Джим шумно вздыхает и прячет лицо в ладонях. У него это всё в голове не укладывается, и особенно – фраза про «наше с ним дело».

– Боунс, – голос звучит глухо из-за ладоней, – вот… как на духу. Честно. Ты считаешь, что можешь быть его куратором?

Он задумчиво уложил подбородок на угол кровати.

– Я считаю, что если командование не двинулось по фазе окончательно, проект скоро закроют, Джим, – сказал тихо, и Кирк наконец-то узнал старого Боунса, который даже пьяный в ноль умудрялся заметить, что с ним что-то не так. – И видит бог, если эта падла вообще существует – у меня так болят крылья, что я готов сложить с себя все обязанности вообще.

– Хочешь сказать… перерождения не получилось? – уточнил Джим, открывая лицо. Слишком плохие новости.

– Хочу сказать, оно было только в умах разожратых идиотов из Земного института нейропрограммирования. Ты же в курсе, сколько им платят за такие безумные идеи? Флот, другие госорганизации? Самый обычный врач на той же Земле делает в тысячи раз больше полезного, но, поверь, условия его жизни куда ниже чем у этих… пиарщиков недоделанных. В эти проекты вбрасываются тысячи. И вот результат. Они решили, что гипноз и уверенность кураторов – а значит и экипажа, который эти кураторы убедить должны – в том, что преступник изменился, может реально изменить его. Джон Харрисон никогда не переставал быть Ханом. Сверхлюди не переставали быть таковыми. Его в этом уверили, запугали, а вместе с ним и меня. Но, Джим, тут заканчивается поэзия и начинается реальность, в которую ты верить не захочешь.

– Реальность в том, что на моём корабле сейчас находится сверхчеловек, который в любой момент может попробовать захватить Энтерпрайз?

Джим прижал пальцы к вискам. Нет, он верил. Командование могло, у него и поинтереснее идеи бывали – удалять людям крылья, пускать на корабли сверхлюдей с жаждой власти, почему нет? Чем дальше корабль от Земли, тем более безумные идеи можно на нём опробовать.

– Так, ладно, – Джим выставляет руки ладонями вперёд. – Это я понял. Но ты мне так и не ответил, что между вами происходит.

– Ты неправильно понял, Джим. Он не может захватить Энтерпрайз. Ему это не надо. Вот эту правду ты не захочешь признать. Я долго думал... это с ума сводит, но... Хану не нужен корабль. И власть над Федерацией.

Боунс пошевелился, подтолкнул под подбородок складку простыни. Сейчас он выглядел так, как обычно о себе говорил: старый и уставший от жизни.

– В смысле – не надо?! И что ему надо тогда?

Сидеть уже невозможно. Джим соскакивает с места, начинает мерить шагами комнату.

– Хватит рассуждений, Боунс! Мне нужен чёткий ответ… два чётких ответа! Первое – Хан опасен или нет? Второе – что я видел на видео? Всё, давай, просто и конкретно, на первый вопрос.

– Я не могу однозначно сказать, опасен он или нет. Пока. Последним тестом станет видеосвязь. Поэтому я тебе ничего не говорил, пока ты не ворвался сюда и не начал требовать. Второе: на видео ты видел, как древние сказки могут влиять на психику человека. Пускай и сверх. Хан верит, что лишившись крыльев, ты лишаешься души. И пытался меня от этого удержать. По-своему.

– И это всё? Ничего, что не должно быть между куратором и курируемым, между вами нет?

Джим дышит, как после часовой пробежки. Даже взмок слегка.

– С моей стороны – да. А значит, я не допущу подобного и с его стороны. – Боунс пошарил под кроватью, глядя в сторону, не на Джима. С глухим стеклянным стуком заворочались потревоженные бутылки. Голос доктора дрогнул на следующей фразе. Почти незаметно. – Ты знаешь… что я не могу. Ни со сверх, ни с обычным человеком. Так что твои тревоги бессмысленны.

– В жизни бы не подумал, что меня это когда-то обрадует…

Капитан снова опускается в кресло, тяжело и устало. Этот разговор его почти вымотал. В последние дни его вообще очень быстро выматывает… что угодно.

– Ты знаешь, – Джим усмехается, – а я думал об этом. Что… ну, что у тебя никого нет. Думал, как было бы классно, найди ты себе хоть кого-то. Ты же не старый вовсе, классный такой мужик… со своими тараканами, конечно, но у кого их нет. А тут это. Чёрт возьми… – Приглаживает волосы пятернями. – Значит, всё нормально? Ты нравишься Хану, но… как бы… в общем, всё под контролем?

– У тебя будет повод бояться в двух случаях: если я сдохну, и он останется без присмотра, либо если я вдруг перестану собой быть.

– А корабль? Почему ему не нужно захватывать корабль? Опять это твоё чутьё?

– Можно и так сказать, пуховой мой.

Боунс зашуршал, выругался, кое-как поднялся на ноги. Но тут же плюхнулся на кровать и уставился в пол.

– Останься. Я тебя вычешу. Пожалуйста.

Спок просил не оставаться сверх необходимого.

Но Боунсу сейчас это нужно. Чтобы Джим остался.

Хотя и вычёсывался он недавно.

Джим улыбается МакКою.

– Что, опять лезет, да? А я с собой нихрена… короче, жди. Я тогда хоть сполоснусь, чтоб по комнате не летало.

– Ну, не делай вид, что всё нормально, малой. Можешь ныть, что старый доктор совсем ополоумел – раз в полнедели вычёсываться заставляет. А потом, – в его голосе прорезаются привычные ворчливые интонации, и Боунс тыкает в сторону капитана пальцем, – я тебе осмотр проведу. Мне твоё состояние не нравится, на ходу спишь. Это с твоей-то вечной батарейкой в заднице.

– На себя посмотри, развалина. Еле ходишь.

Джим, бурча, лезет в маккоевский шкаф за полотенцем. Ополоснуться всё равно надо.

МакКой был с ним непривычно ласков. Не тянул пух, не ругался, не ворчал по поводу того, что Джим опять замусорит ему всю комнату. Джим почти не ощущал его рук в своём пуху, а обычно чувствительные зубья чесалки сейчас только ласково почёсывали основания крыльев и спину. Хоть засыпай. О пухе напоминал только периодически шлёпающийся на клеёнку мокрый счёсанный комок, который Боунс стряхивал с расчёски.

– Надо выучить Спока тебя вычёсывать, – сказал задумчиво где-то минут через десять молчания. – Пора уже. Совсем взрослый.

– Два дня, – повторил МакКой, собирая по полу пух губкой. Джим взвыл. Натурально взвыл.

– Да ты обалдел, старая ты развалина! Два дня! Может, мне не есть ещё два дня, а?!

– Ты мне тут жопу с пальцем-то не сравнивай. Есть ты будешь. Хорошо, сбалансировано питаться. Сладко спать. И – не – трахаться.

Пух облепил мокрую губку. Проще было её выкинуть, чем отмывать, что МакКой и сделал. Скинул в пакет для мусора, затянул на нём завязки.

– Не трахаться! Со Споком! Ну как можно!

Джим выл, покачиваясь на табуреточке. Покачивался с такой интенсивностью, что ножки стучали по полу. Равновесие в сию шаткую конструкцию привносили развёрнутые капитанские крылья.

– Он тебе, кстати, тоже спасибо не скажет, хмырь! Он меня отпускал с таким… намёком, чтоб я быстрее возвращался. А я теперь что? Приду и жопу покажу?

– Покажи жопу, – согласился Боунс, почти смеясь и накидывая на развороченную кровать одеяла. Спать ему прошлой ночью пришлось часа два от силы – крылья ломили и не давали. Вот всю кровать и переворочал своей вознёй. – Это всегда можно – Споку жопу показать. Только вот делать с ней ничего не давай.

– Будешь иметь дело с расстроенным Споком, ты, – Джим тоже смеётся… ну так,слабенько. Выглядит так, как будто не спал двое суток. – У меня, значит, только счастье в личной жизни проклюнулось…

– И истощение организма от перетраха на горизонте нарисовалось, ага. А с учётом твоей рабочей нагрузки и того, что ты продолжаешь тренировки, это всё равно что целенаправленно себя убивать.

МакКой проходит к репликатору, забивает заветный код. Джим и сам может сделать, но так с Академии ещё повелось: они с Чеховым обычно сидели и ждали, пока он не отдаст им по большому картонному стакану какао, закрытому и с трубочкой. Вот и сейчас Джим получает в лапы шоколадно-молочный коктейль и расцветает, как кактус в весенней пустыне.

– Всё, сердце твоё утешилось? Вот и дуй отсюда, дай мне отчёты спокойно дописать.

– Сам не ебёшься, так и другие не должны?

Джим захватывает трубочку ртом, поднимается, продолжая невнятно возмущаться. У самой двери, прежде чем выйти, подмигивает только.

И скрывается за дверью.

– Пизделка пуховая, – привычно ругается Боунс, заваливаясь на кровать с раскрытыми крыльями и подтягивая к себе падд. В такие минуты он особенно благодарен провидению за то, что в его жизни есть Джим Кирк.

Джим, посасывая коктейль (ещё продолжает посмеиваться немного), открывает дверь в свою каюту.

Спок, явно только после душа, с влажными ещё волосами и поблёскивающими влагой перьями, лежит на кровати в одном полотенчике и что-то читает. Голографическая страница, наклонно мерцающая в воздухе, совершенно точно не на стандарте: коммандер свободно читает на восьми языках и четырёх вулканских диалектах, а иногда, после какой-нибудь бетазойской научной статьи или орионского стихотворного трактата, обращается к Джиму разными неземными словечками. Один раз Кирк полчаса ржал с андоррианского «я тебя люблю», пока Спок не сунул ему переводчик с этой фразой и Джим не узнал перевод. После чего резво заткнулся. Это было первое признание коммандера.

Господи Спок

Быть таким противозаконно

Джим осторожно заходит в комнату, тянет коктейль через трубочку. А когда Спок поднимает глаза, у Кирка почти перехватывает дыхание.

Вот так у них обычно всё и начинается. С вот такого… тёмного жаждущего взгляда.

– Доктор запретил, – выдыхает Джим, выпуская трубочку изо рта. Он действительно чувствует себя уставшим… но как же хочется. И голосок внутри – такой тоненький, противный, говорит: «Ну разочек-то, ну что с разочка-то будет».

Взгляд Спока тут же меняется.

– Ты болен?

– Нет, просто истощение организма. Пере… старался.

Джим отставляет стакан на одну из тумбочек, садится рядом со Споком и целует его. Целоваться им точно можно – хотя Боунс и это мог запретить, из вредности-то.

Спок целует его только слегка и отстраняется.

– Тогда нам следует ограничить количество контактов. Почему ты не сказал мне, что чувствуешь себя плохо?

– Потому что я не думал об этом.

Джим как будто пьян от этого «нельзя». Он проводит пальцами по щеке Спока, сглатывает – и валится на кровать на спину. Не видишь Спока – меньше хочешь трахаться.

– По поводу видео мы поговорили. Он сказал, что Хан к нему неравнодушен, но всё под контролем.

– Хорошо. – Спок убирает все голографии – Джим краем глаза видит, как гаснет мерцание голубоватых голографических страниц. Потом ложится рядом, устраивая нижнее чуть раскрытое крыло под собой, перьями слегка задевает капитана, Джиму приходится завернуть одно своё на себя, как одеяло. Спок мягко обнимает его, гладит по перьям. От влажных волос коммандера пахнет мятно-травянистым, как в солнечный, но прохладный летний день. Их перья шуршат друг о друга.

– Я всё же прошу тебя просмотреть видео до конца, Джим, – говорит тихо. – Мне важна твоя безопасность.

– Не очень приятно видеть, как твоего друга домогается сверхчеловек, знаешь ли…

Джим вытаскивает падд – злополучное видео всё ещё стоит на паузе – и воспроизводит его заново.

Хан прижимает палец к подбородку МакКоя.

МакКой говорит о сказках и… влечении к своему полу?

Они отлетают друг от друга, когда открываются двери турболифта.

А потом Хан и вовсе скрывается в каюте доктора.

Джим молчит, когда видео заканчивается. Ему сейчас даже сказать нечего. МакКой не мог ему врать – не мог же? – но как тогда объяснить это всё?

Спок его не тревожит. Он просто лежит рядом, на боку, слегка обнимая и прижимая к себе и утыкаясь носом в его волосы. Споку не нравится запах Джима, вообще запахи людей, но он сам признаётся, что иногда запах именно Кирка действует на него умиротворяюще.

– Я всё же выберу верить ему, – Джим ставит падд на сон и откладывает. – Я должен. Ты поддержишь меня?

– Я нахожу доверие вопреки фактам нелогичным, Джим. – Легкая щекотка в волосах, шорох, и виска касаются суховатые губы Спока. – Но принимаю твоё решение верить в рамках общей нелогичности твоей расы.

– Ты смотри, какой логичный.

Джим берёт его руку. Прижимается губами к его изящным сильным пальцам. Возможно, Споку было бы лучше знать о том, что эксперимент с изменением сверхлюдей провалился. Но это даст ему ещё больше поводов нервничать из-за Хана и не доверять Боунсу. Пусть лучше так.

Альфа-смена началась для Хана… нехарактерно. Одна из научниц, упорно отводя глаза, передала ему записку. Попросила передать доктору МакКою. Но ни от кого записка, ни что в ней написано, не сказала. Хан бы отказался, не будь ему нужен повод зайти к доктору лишний раз. Как будто за прошедшую ночь доктор мог самостоятельно лишить себя крыльев – глупость, конечно, но как хотелось зайти и увидеть собственными глазами, что они на месте, прекрасные, жёсткие, отливающие сталью.

К тому же, Хану просто хотелось его увидеть. Ему нравилось наблюдать за доктором.

Записку Хан по пути развернул. Он хотел знать, что какой-то неизвестный пишет Леонарду. Но там была только странная химическая формула Vo+LiK(Sol2)+ArKak=ZBS. ArKak было жирно подчёркнуто одной линией, ZBS – двумя, а снизу написана дата – через неделю от сегодняшнего дня. Положим, Li – это литий, K – калий (их соединение вообще возможно?), Ar – аргон. А остальное-то что? Если это шифр, то это самый странный шифр на свете. И было бы время на расшифровку, но его не было.

Что ж, хорошо.

Хан уверенным шагом зашёл в медотсек, не обращая внимания на взгляды – доктор как раз отчитывал за что-то кудрявого лейтенанта Павла Чехова.

– Пашка, ты хоть понимаешь, как сейчас больно будет? – возмущался доктор, надевая перчатки. Желтоватая тонкая резина плотно облегала его руки. Чехов сидел на кушетке, понуро склонив кудрявую голову. – Понимаешь, потому что это уже в третий раз. И не делай мне тут жалобные глаза, сам знаешь, что обезболивающее бесполезно! А перья где повыдирал? До крови, чтоб тебя!

– Я думал, что прокатит, – бормочет бледный лейтенант с сильным акцентом, косясь на его руки в перчатках. – Серьёзно, думал, залезу на эту duru…

Хан прислоняется к стене, наблюдая за этой картиной. А ведь и правда – он же думал, что ему нужен осведомитель по делам на корабле. Лейтенант Чехов – идеальная кандидатура. Судя по чатам, он всегда в курсе слухов, и при этом крайне умён.

Доктор в это время легонько ощупывал неестественный выступ на его крыле, на месте сустава, что соединял кости крыльного предплечья и кисти.

– Так, dur своих будешь при Сулу поминать. Готов?

Чехов сжал губы и кивнул.

Под громогласное «BLYAT’» доктор правой рукой дёрнул золотистое крыло лейтенанта на себя, левой “вдавливая” выступающую кость на место. Должен был быть ещё и хруст, но его из-за вопля никто и не услышал бы. А сам лейтенант сейчас сидел и тихонько подвывал от боли.

Доктор, придерживая крыло, второй рукой ласково прижал его лохматую голову к себе.

– Ну, нормально всё, Пашка. Всё хорошо уже. Щас охлаждающий фиксатор наложим, потом вправим вывих плеча.

Хан почувствовал лёгкий укол ревности. Он прекрасно понимал в этот момент, что доктор обнимает Павла, чтобы утешить, и что это скорее отеческие объятия, но…

Он поймал взгляд доктора. Улыбнулся и склонил голову в приветственном жесте.

– Мистер доктор.

– Только не говори, что и ты крыло вывихнул, на вправление этой махины троих сгонять надо, – доктор посмотрел на него крайне недовольно. – Подожди пять минут.

– Этого не нужно. Я всего лишь пришёл передать вам записку.

Кажется ли ему, или Леонард ведёт себя слишком профессионально? Будто бы Хан не прижимал его к стене вчера, будто не касался его, не говорил с ним. Неужели решил делать вид, что ничего не было?

Делать вид, что ничего не было, есть смысл, когда ничего больше и не будет. А это определённо не про их случай.

Я прав, доктор?

Хан протянул ему измятый клочок бумаги.

Доктор, уже выпустивший Павла, но успевший взять в руки какую-то белую упаковку, кивнул на стол:

– Туда.

Но если Хан положит записку туда, у него не будет шанса увидеть, как доктор её читает.

– Я подожду, – он, улыбнувшись ещё раз, убирает протянутую руку.

Чехов, шмыгая, вытирает нос рукавом.

– Лейтенант, – Хан обращается к нему, – вы упали откуда-то в инженерном?

– Да оттуда, – он смотрит на него косо. Потом, косо, на записку, – там, знаете… бандура есть, короче, ну и Скотти сказал, там полетел усилитель. Ну я и подумал…

Но тут доктор, закрепив на его крыле небольшой приборчик (кажется, он охлаждал сустав и всё же как-то ослаблял боль), начал складывать само крыло, чтобы потом зафиксировать, и Чехов страдальчески зажмурился. Когда тихо щёлкнул накрыльник, он с явным облегчением выдохнул, но тут доктор взялся за его руку. Вправление обычного сустава Чехов вытерпел стоически, как и фиксацию плеча, а после выдёргивание держащихся на честном слове и поломанных перьев и замазывание мелких синяков-царапин регенератором.

– Четыре дня крылом не шевелить, – начитывал доктор в процессе работы. – Разминать осторожно, только чесалкой-массажёром. Фиксатор не трогать. Если сустав воспалится – идёшь сразу, не ждёшь, пока от боли выть будет хотеться, как в прошлый раз. Понял?

Скулу лейтенанта украсила последняя полоска биопластыря. Он кивнул. Доктор подобрал что-то с пола и протянул ему.

Золотистое перо, единственное из выпавших целое.

– На, отдашь Сулу в коллекцию.

– У него есть мои, – он слез со стула, неловко улыбнувшись, но Хану пришла идея.

– Лейтенант, а у вашего друга… коллекция?

– Да, перья, – Павел чуть светлеет лицом. – Везде их собирает, знаете. Даже после вашей драки хотел, только там на сувениры всё растащили, и теперь он даже не знает…

– Подождите. – Хан завернул крыло вперёд и выдернул у себя перо. Одно из маховых второго порядка, крепкое, чёрное, мягко блестящее. – Можете ему подарить.

– О, спасибо, сэр… – Павел чуть тушуется, вспомнив, видимо, что официально Хан ему никакой не «сэр», – в смысле, мистер стажёр, ага… я пойду тогда, доктор?

– Дуй давай. – Доктор провожает его недовольным взглядом. Вертит в пальцах золотистое перо. Оно совсем небольшое, скорее всего, из оперения крыльного плеча, со светло-солнечным отливом, но в обтянутой латексом руке доктора смотрится как строгий лабораторный образец.

– Ваша записка. – Хан передаёт её доктору. – Кстати, мне её передала юная лаборантка, но она отказалась говорить, от кого это.

Он кивает, забирает клочок реплицированной бумаги, бросает на него короткий взгляд и выдаёт с хмыканьем:

– А! Вовремя. Ещё несколько дней – и перезрели бы. – Поднимает голову, сминая бумажку в комочек. И её кидает в урну, а золотое перо – неожиданно – кладёт себе в чехол к падду. Принимается стягивать вымазанные регенератором перчатки. – Спасибо, что передал.

– Перезрели?

Хан понимает, что уже ничего не понимает. А не понимать он не любит.

– Доктор, там... формула. Я, – решил признаться, – ничего не понимаю.

– И это значит, что шифр хорош. – Доктор со вздохом опускается за стол, к компьютеру. Начинает заполнять некую выведенную в голографию документационную форму. – Уж извини, сказать я тебе не могу. Это не только моя – и в первую очередь не моя тайна.

– Я понимаю, – Хан кивнул. – Надеюсь, когда-нибудь я об этом узнаю. Доброго дня.

Джим старался, действительно старался составить свой отчёт по планетоиду таким образом, чтобы руководство поверило – делать там нечего. И остальные, чьи отчёты входили в пакет – Джим был уверен – сделали то же самое.

К сожалению, этого оказалось недостаточно. Миссию переадресовали экипажу ЮСС «Саратога», которая – вот же невезение – оказалась настолько рядом, что у Джима даже не было возможности претворить в жизнь свой план со сбоем связи. Приказ пришёл им буквально за сутки перед сближением с Саратогой. И за эти сутки им полагалось передать все собранные данные по планетоиду, встретиться старшими офицерскими составами для обсуждения миссии, а после ещё неделю оставаться на нынешнем месте, чтобы помогать исследованиям второго корабля.

Это была откровенно хреновая идея. Джим в самые безумные свои годы не мог бы выдать идею более хреновую. Но адмиралтейство не желало ничего слушать – сам Комак, вызванный по видеосвязи, уж на что умный мужик, но не слышал доводов Джима в упор.

– Капитан, в документах, которые вы нам выслали, нет достаточных оснований, чтобы прекратить исследование планетоида. – Эту фразу в той или иной формулировке он повторял уже раз в четвёртый. Или в пятый. Джим постепенно начинал терять терпение, которого у него и так немного осталось.

– Адмирал, вы внимательно читали гипотезы научного отдела?

– Мы ознакомились со всеми документами, которые вы нам выслали. Капитан, гипотезы ваших людей остаются всего лишь гипотезами.

– Но они, скорее всего, близки к истине.

– Что не делает их истиной.

Комак скорчил важную физиономию и в пятый (или шестой) раз завёл песню о недостаточности данных. Не может же он не понимать, что достаточные данные можно собрать только подвергнув корабль риску заражения?

– Адмирал, это неоправданный риск. После инцидента с Нарадой, а после – Ханом, Федерация может позволить себе рисковать целым кораблём?

– Капитан, мы вполне способны решить, какой риск…

Джим уже не слушает. И так понятно, что дело – дрянь. Сдался им этот планетоид. Да будь он хоть полностью сделан из дилития – он не стоит того.

Встреча закончилась полным провалом. Джиму оставалось надеяться, что капитан Саратоги окажется достаточно адекватен, чтобы услышать его опасения по поводу этой миссии. Возможно, вместе они смогли бы провернуть что-то для уничтожения этого проклятого куска металла.

Хан навёл справки по Чехову по базам флота – оказалось, быть частью флота очень удобно, когда ищешь кого-то. Всё как на ладони: биография, звания, научные работы, заслуги перед Федерацией. И у Павла в его достаточно юном возрасте уже набрался впечатляющий список. К примеру, Хан и не знал, что лейтенант способен заменить главного инженера на борту – а он заменял как раз во время противостояния Хана и Энтерпрайз. И в предыдущем бою, первом для корабля, тоже проявил себя наилучшим образом. Гений. Смельчак. Преданный и стойкий человек, список статей которого уже давно перевалил за сотню – в основном, математика и физика. Совершенно не вязалось с тем кудрявым мальчишкой, которого Хан увидел на приёме Леонарда. С его поведением в чате тоже – один ник чего стоит. Дедушка Ленин.

Павел оказался интересен даже в отрыве от желания знать сплетни и приблизиться к доктору.

Хан подкараулил мальчика после альфа-смены в столовой. Сел вместе с ним и заговорщически наклонился вперёд.

– Павел, если я не ошибаюсь?

– Ага, мистер стажёр… сэр…простите, – он улыбнулся, но в глазах промелькнула настороженность. Однако больше её ничего не выдало. – Как к вам обращаться?

– Можете по имени. Здесь меня называют Джон.

Хан протянул ему руку, Павел пожал. Тоже так… осторожно.

– Павел, по кораблю ходят слухи, что вы хорошо разбираетесь в энергетических системах. Это так?

– Скажем… Да, неплохо. Слегка, – мальчишка явно скромничал, но тут же, оживившись, перескочил на другую тему: – А вам спасибо за перо, Джон, потому что… ну, Сулу давно их коллекционирует, у него есть четыреста восемьдесят перьев, но ещё не было ни одного сверх-пера – понимаете…

– А что, ему очень хотелось его заполучить?

Хан с улыбкой принялся разделывать запечённую рыбину. Сегодня ему захотелось чего-то простого – запечённая речная рыба.

– Очень! – Чехов весомо тыкает вилкой в отварную картофелину. – Это же страсть. Как у меня – программировать, например. Он даже говорит, что в коллекции есть пара адмиральских перьев, но я ему не верю. Небось на базе на Центавре у кого-то из крыльев повыпадали – там всегда жуткая толкучка.

– А перо коммандера у него есть?

Хан наблюдает за Чеховым краем глаза. У него после этого вопроса становится такое забавное лицо – как будто у него спросили, есть ли у него перо… скажем, того же дедушки Ленина.

– Не-ет, что вы! Это как… Спок за своими крыльями всегда следит, как не знаю за чем. Это же местная притча. – Он забывает про еду, склоняясь над столом и начиная говорить почти что шёпотом. – До того как капитан с коммандером… ещё не в отношениях, Спока монахом звали. Потому что, ну… понимаете, да, если крыльями хлопать, перья ровно лежать не будут. А у него всегда в фиксаторах, идеально гладкие, пахнут шампунем… Ходила легенда, что он их ароматическим воском смазывает. Специальным, косметическим. И поэтому ни с кем – ни-ни. Чтобы крылья не повредить вдруг. И одна девушка из научного – она сейчас не на «Энти» служит, если что – была в коммандера по уши влюблена. И попыталась раз стащить перо. Мать святая Москва, тут такое было…

– Можете не продолжать, я догадался. – Хан улыбается ему. Всё же удивительный контраст – Павел Чехов в документах и в жизни. – А если я помогу вам достать перо коммандера для вашего друга Сулу? Я действительно могу, поскольку мы с коммандером часто тренируемся вместе.

Мальчишка тут же подобрался и прищурился. Выглядело забавно.

– В обмен на что? – уточнил серьёзным тоном.

– Деловой подход, Павел. Мне нравится. – Хан улыбается шире и возвращается к рыбе. – Ну, во-первых, вы мне нравитесь. А во-вторых, мне пришла идея занимательной модификации фазерного ядра, – он поднимает глаза, видит округлившийся взгляд Павла. Ну да, бывший диктатор говорит об оружии. – Успокойтесь, Павел, я не собираюсь экспериментировать с настоящим фазером. Мне же его никто не даст. Мне пришла идея, и я бьюсь над ней уже три дня. Ощущение, что упускаю какую-то деталь, и из-за этого страдает весь чертёж. Ваша помощь не помешала бы.

– Если чертёж – это часа четыре… Ну почему бы и нет. Сегодня вечером приходите – моя каюта В-418, четвёртая палуба. Можно даже потом модель запрограммировать. Посмотрим, как модификация будет в реальных условиях выглядеть. Только вы извините, но… – Чехов замялся. – Я об этом офицеру МакКою расскажу. Нас инструктировали так.

– Мне доктор говорит, что я безопасен. Посмотрим, что он скажет вам. Приятного аппетита, Павел.

Доктор не был против их с Павлом посиделок. Это было хорошо, потому что иначе Хану пришлось бы сближаться с лейтенантом постепенно, обстоятельно, а, судя по их последнему с доктором разговору, времени у Хана было не так много. Поэтому вечером путь Сингха лежал в каюту В-418 на четвёртой палубе.

Каюта была… занимательной. Первое, что бросалось в глаза, едва стоило зайти внутрь – огромный алый флаг на одной из стен с аккуратными серпом-молотом в уголке. Да, Хан был наслышан о нежной любви Чехова ко всему, что несло русский отпечаток. На флаге были прикреплены в хаотичном порядке антикварные значки, маленькая сувенирная бутылочка с крупной надписью «ВОДКА», фотографии на лощёной бумаге. И если фото берёз, пельменей и страшной старухи с крючковатым носом Хана не заинтересовали, то заинтересовали другие – Павел, капитан и Леонард в красной кадетской форме, строгие и серьёзные; Павел, хохочущий и цепляющийся за Леонарда; капитан, сонный и вымазанный в зубной пасте… Определённо эти трое были больше чем друзьями.

Вторая половина комнаты, судя по стене, увешанной перьями в рамочках (Хан узнал своё) и фехтовальной рапире, принадлежала Хикару Сулу. И он Хана совершенно не интересовал.

– Удивительный беспорядок, – заметил Сингх, по жесту Павла устраиваясь за столом и раскладывая на нём лист бумаги. – Вам не помешает, что мы будем работать карандашами на бумаге? Я так привык.

– А... пожалуйста. Я тогда сейчас... со стола всё... Будете чай? У меня с репликацией настоящего варенья.

Павел засуетился, освобождая поверхность стола для бумажного листа. Потом метнулся к репликатору, делая чай – Хан посчитал, что для установления диалога это действительно лишним не будет. Заодно появилось время внимательнее рассмотреть, что налеплено на флаг – и, оказалось, там висела записка. Смятый лист бумаги со странной формулой, похожей на химическую. Сестрёнка записки, которую Хан относил Леонарду.

Сделав чай и поставив на стол варенье, Павел продолжил суетиться. Стирал со стола жирные пятна, хотя уж сохранность листа Хана беспокоила в последнюю очередь, искал в шкафчиках чайные ложки…

– Павел, вы не на приёме у вулканского посла. Успокойтесь, – посоветовал ему Хан, когда понял, что суетливой энергии у лейтенанта больше, чем у дегу.

Только после этого у Чехова вышло сесть, успокоиться, выпить чаю и приняться за работу.

Как и ожидалось, Павел, стоило им начать работать, очень быстро расслабился и начал разговаривать свободно. И много. Хану требовалось лишь иногда задавать наводящие вопросы и подталкивать его к нужным темам. Так от темы с его недавним вывихом они быстро перешли к доктору МакКою, а от этого – к прошлому доктора.

– Ну, в Академии он вычёсывал нам с капитаном пух из крыльев. То есть, тогда капитан ещё был просто студентом Кирком. А доктор… он всегда был доктором. Это для него как дышать. Так вот наш пух – мне же было всего четырнадцать, понимаете, то есть… Пух лез, и другие были старше меня, им это смешным казалось. А он просто увидел раз в коридоре и сказал – приходи. Сегодня. Помогу вычесать. Вот – Кирка знаешь? Так я и его вычёсываю, мне не трудно. Ну я его знал, его все знали, потому что взрослый с пухом – это… Но над ним-то как раз не смеялись. Попробуй над Кирком вообще посмеяться – он дерётся как зверь…

– Сложно смеяться над человеком, который хорошо дерётся, – Хан покивал, добавляя к чертежу пару деталей. – Хотя ваш доктор смеётся даже надо мной. Так что он, доктор, так тебя и вычёсывал?

– До самых семнадцати, пока линять не перестал, – Павел так разошёлся, что даже принялся набрасывать сбоку дополнительные варианты цепей. Карандаш мелькал в его тонких пальцах. – Я так с ними и подружился. В Академии это целый праздник был. Раз в неделю, в субботу обычно, мы собирались в комнате МакКоя и Кирка, ну и док нас вычёсывал. Можно было болтать, спорить – мы с капитаном учились на одном курсе и в одном – командном – отделении. Иногда мы там же домашку делали или проекты, или что-то в репликаторе мутили, или просто начинали ерунду какую-нибудь – яблоками там жонглировать, делать горки для моего хомяка…

Фотография хомяка, видимо, того самого, висела на флаге среди прочих.

– … из учебников, обсуждать двигатель, который превзойдёт все варп-технологии… Мне теперь кажется, доктору просто нравилось смотреть, что мы творим. Он ворчал, но и смеялся, мы для него как дети были. Вроде младших братишек – я вот всегда мечтал о младшем братишке, понимаете? Скучно расти в семье одному. Вот мы так и были – его младшие братья. Как одна семья. Ну и обычно пока вычёсывал, доктор нам давал какао. По здоровеееенной такой кружище с соломинкой. Он сам варил – с корицей и ванилью. У капитана была аллергия на корицу – поэтому ему без корицы. Специально покупал днём в городе – всё нереплицированное, он вообще любил готовить – это из-за его дочки, он до развода с женой всегда дома готовил в выходные – у врача, правда, выходных совсем мало. Вот так – лучше?

Это он уже о схеме. Переход был неожиданным. Хану пришлось оторваться от мыслей о характере Леонарда – о тех сторонах, которые доктор никогда ему не показывал. Любовь к детям. Заботливость – хотя это он видел, бескомпромиссная ворчливая заботливость, любовь к приготовлению пищи. Отцовство.

– Действительно лучше. Только нужно фокусировку перенастроить. – Хан чертит рядом. Это занимательно, почти как игра на одном музыкальном инструменте в четыре руки. – Я общаюсь с доктором не так давно, но заметно, – действительно, почему Хан раньше этого не понял? – что он относится к капитану как к брату. Младшему. А вот что у него есть дочь и жена, я не знал.

– Теперь только жена, да и та бывшая. – Павел насупился. Карандаш замер над недочерченными расчётами. – Ну, это совсем тяжёлое… Но вам, наверное, лучше знать, раз вы с доктором общаетесь. Сам он не расскажет точно. Это на нашем втором курсе дело было. Ему посреди общей пары сообщение пришло на падд. Из дома. Мне потом капитан… то есть, ну, Кирк рассказывал, потому что тогда меня никто за ними не пустил. МакКой из аудитории выбежал без разрешения. Просто поднялся – и… И Кирк за ним. Я еле пару досидел. А когда потом к ним, их уже и след простыл. По договору с деканатом собрались и уехали. Кирк его не оставил, иначе бы, наверно, док с ума бы там сошёл. В общем… ей шесть лет было, дочке. Глупенькая ещё, крылья в пуху. Может, ей родители не рассказывали, почему разошлись, и она сама выдумала. А может уже мать какой чуши наплела – ну, знаете, из-за обиды… Люди всякое делают… Короче, как она ему рассказала, дочка считала, что это из-за неё папа из семьи ушёл. Пыталась стать лучше. Много читала, хотела стать врачом… послушной была очень. Я её видел раз, когда МакКой с ней в городе гулял на увольнительной, мать привела. Очень милая, тихая девочка. Думала, что когда она станет совсем хорошей, папа к ним вернётся. Решила ещё и научиться летать. Ну… я так понял, день был ветреный, крыша сарая… и дерево рядом. От крыльев живого места не осталось. Их об ветки переломало, это сколько, пока она падала… Может, не будь крыльев, её бы и спасли, а так… Вот бывшая жена во всем обвинила доктора, дескать, это из-за того что он ушёл. И всё.

Хан видел фото, где совсем молодой доктор, смеясь, треплет ещё более молодого капитана по волосам. Совсем другой человек. Серые крылья. Грустное «и всё» Павла дало понять, когда умер этот весёлый серокрылый человек.

– Два месяца он с ума сходил, учился кое-как, по выходным пил, а потом как отрезало. Опять нас вычёсывал по субботам, варил какао, но улыбаться почти перестал. Знаете так, вычёсывает, вдруг замрёт и просто – в одну точку. Пока не позовёшь. Сказал нам… по имени себя не называть. Ужас. К третьему курсу его отпустило немного, вроде, но до конца – нет. С тех пор он ни с кем отношения не заводит, а на первом курсе в Академии у него девушка была, он с ней встречался. Порвал после смерти дочки сразу. И до сих пор один. А, ну ещё у него крылья цвет поменяли…

– Стали стальными с тех пор… – Хан ждал, что Павел продолжит говорить, но тот – замолчал. Сидел понурый, даже не чертил ничего. Просто чёрточки в углу листа.

Значит, доктор из-за этого стал таким. Никого не подпускает к себе, кроме тех, кто уже был рядом. Не привязывается. Не любит своё имя. Не ценит свою жизнь и личность – из-за смерти дочери?

Хан видел, как мужчины реагируют на смерть дочерей. Эта участь не обошла и его собратьев – они влюблялись, брали себе жён, рождали детей. И, как и люди, привязывались и к тем, и к другим. Может, даже сильнее, чем люди. И человек, способный на любовь и скорбь, меняющую цвет крыльев… удивителен.

Павел выглядел сейчас слишком грустным. Возможно, его следовало отвлечь от грустных мыслей в уплату за информацию.

Хан принялся за схему предохранителей в цепях.

– Скажите, Павел, что вы знаете о крыльях? – продолжил разговор.

Он покачал головой.

– Крылья… Они же с рождения, как руки и ноги. Из-за этого я не знаю, что в эссе флотском писать. Ну вот вроде как – что напишешь о ноге? Нога это нога, крыло – крыло.

– Доктор говорит, что мои рассказы больше похожи на сказки. Но вас я прошу учитывать, что для меня это – знание, в котором я родился и жил большую часть жизни, Павел.

Хан, чертя, рассказывает это Павлу действительно как сказку – медленно, почти напевно.

– Для нас крылья были больше, чем руки или ноги, больше, чем любой орган. В наших руках была наша сила, в наших головах – ум, в сердце – чувства. А крылья служили вместилищем души. Душа человека определяла, каким будет их цвет, их размер. И их здоровье. Существовали знахари, специализирующиеся на лечении крыльев, но они никогда не лечили сами крылья. Их задачей было исцеление души, потому что только здоровая душа могла исцелить крылья.

– Хм… Получается, если моё крыло вывихнуто…

– Поэтому вы и испытываете такую сильную, не заглушаемую лекарствами боль, Павел. – Хан останавливает на нём спокойный взгляд. – Ваша душа ранена. К счастью, волшебные руки доктора исправили это, но помните об этом в следующий раз, когда соберётесь залезть на «бандуру». И именно поэтому крылья доктора изменили цвет. Потому что изменился он сам.

– Но как душу можно исправить через крыло? И как падение с… – он помялся, – откуда бы то ни было могло повредить мою душу?

– Вы, наверное, считаете, что душа эфемерна и не имеет физического воплощения, Павел, – Хан улыбается. Откладывает карандаш. – Но для меня это всё равно, что заявить, что зрение эфемерно и не имеет физического воплощения. Ваш глаз страдает, когда в него попадает соринка – но вот соринка вынута, и через пару минут ваш глаз восстанавливается, верно?

Кажется, Чехов окончательно запутался. Он только беспомощно нарисовал на краю листа утку и большой гриб.

– А можно я лучше буду просто думать, что крыло – это крыло?

– Вы вольны думать так, как вам угодно, Павел. И верить в то, что кажется вам возможным. Вы даже можете считать, что я рассказал вам интересную сказку из древних времён. Для меня это – правда, иногда даже чересчур суровая. Но вы – люди другого времени.

Хан подтягивает к себе их чертёж, сворачивает его в трубку. Нужно заканчивать их встречу на сегодня, время позднее. Это даже хорошо, что Чехов столько разговаривает. Чем интересней для обоих будут такие беседы, тем дольше они будут взаимодействовать. И тем лучше узнают друг друга.

====== Как устроить оранжерею в шкафу и не дать капитану списать эссе ======

– Пойдём, – МакКой кивнул Хану, за которым пришёл в научный. Оторвал его от работы, но так даже лучше – Хан этого не ожидал. – Корабль подошёл. Вам решили устроить очную встречу.

– Вы всё ещё не говорите мне, с кем именно я встречаюсь.

Хан осторожно закрыл пробирки, убрал в держатель, держатель понёс к холодильной камере. Видеть его в маске, очках и защитных перчатках было непривычно.

– Сам понимаешь, меры предосторожности. Вдруг вы учините мировой заговор, не выходя из транспортаторной.

– Вы не верите в это.

Разоблачившись, Хан подошёл к МакКою, окидывая его пронзительным взглядом своих нечеловеческих глаз. В такие моменты казалось, что он смотрит, стараясь запомнить тебя на всю оставшуюся жизнь.

– Вам нравится смотреть на меня? – прервал Хан их молчание.

– Мне не нравится долго ждать, – МакКой кинул взгляд на стену с хронометром. – Готов?

– Конечно, – он улыбается. – Ведите, доктор.

Пока они идут в коридоре, МакКой старается не допускать соприкосновения. Даже случайного. С него хватило подозрений Джима и заснятой сцены в коридоре.

Поэтому он идёт чуть впереди.

– К слову, – тихо, – не лез бы к Чехову. Он – ребёнок впечатлительный.

– Я рассказал ребёнку сказку, не…

– Не волнует. Я тебя предупредил.

МакКой остановился у двери в транспортаторную. Она мягко открылась. По бокам уже стояла вооружённая охрана, напротив ждала О’Мэйли – старший офицер медицины с корабля «Саратога», с которой МакКой разговаривал не более чем час назад. Именно они вдвоём продумали детали встречи своих курируемых и сейчас просто кивнули друг другу в знак приветствия.

Её подопечный стоял чуть впереди, вскинув подбородок и сцепив пальцы опущенных рук. Светловолосый и голубоглазый, высокий, широкоплечий, будто пришедший из норвежского эпоса. Хан на его фоне выглядел даже изящным.

МакКой остался стоять у дверей.

– Иди, – сказал Хану. – У вас пятнадцать минут.

Хан, кивнув – всё это время он смотрел на второго – прошёл вперёд. Второй также сделал несколько шагов ему навстречу.

– Вольг, – Хан сцепил руки за спиной.

– Господин, – Вольг упал на одно колено, склонив голову. – Я счастлив видеть вас.

– И находишься в добром здравии, как я понимаю. Это отрадно.

– Я здоров, господин. – Вольг поднимает голову, смотря на него. Долгий взгляд, какой МакКой не раз наблюдал и у самого Хана. – Вольг пришёл, чтобы служить вам.

Он порывается сделать какой-то жест – вроде бы, приложить правую руку кулаком к левому плечу, но Хан не даёт ему это сделать. Хан берёт Вольга за плечи и заставляет подняться.

– Тебе пора понять, что мир изменился, Вольг. – Хан держит его крепко, несмотря на разницу в росте. – Сильный человек не боится перемен. Особенно, если они необходимы.

– Господин, мы всегда сами были источниками перемен.

– И мы проиграли. Нужно быть мудрее. – Хан улыбается, делает шаг вперёд и стискивает Вольга в объятьях. – Я действительно рад видеть тебя, мой добрый друг и соратник.

МакКой мучительно пытается понять, играет Хан или нет. Понял он уже, что никто не калечил его психику? И если да, зачем это представление?

Он обменивается взглядом с О’Мэйли – на видеоконференции кураторов они предположили, что у сверх-группировки есть какой-то секретный язык – жестовый ли, иносказательный. Для его определения каждому предоставлялись видео таких встреч сверхлюдей друг с другом, но пока что безрезультатно. Как вообще понять, что из сказанного может быть тайным шифром? Разве вот что принять за тайный шифр взволнованное подрагивание Хановых крыльев. Женщина отрицательно качает головой и снова переводит взгляд на обнимающуюся парочку.

И МакКой вдруг понимает, что помимо простого неверия, не хочет, чтобы Хан был заговорщиком. Чтобы осознавал свою «сверхсущность» снова.

Хан тем временем разговаривает с Вольгом. Вольг полон возмущения.

– Я не сразу узнал вас, господин. Что они с вами сделали?

– Мне тоже не нравится эта внешность. – Хан фыркает, поводя плечами. То, как его крылья почти что сделали попытку развернуться, говорит об искренности его недовольства. – Первое время я смотрел в зеркало и не видел там себя. Сейчас уже принял новое лицо. Ты привыкнешь.

– Оно не похоже на вас.

– Ты так горюешь о моём лице, будто видел во мне лишь его. – Хан грозно выпрямился. Перья на его крыльях встопорщились. – Вольг, не гневи меня. Ты за лицом шёл? Отвечай.

– Нет, – он опускает голову, – господин. Простите.

– Ты не нажил ума.

Хан качает головой. А потом обнимает Вольга.

– Ты несдержан. Работай над этим. Будь достоин имени сверхчеловека.

Они разговаривают ещё некоторое время; о былых временах и небе, полёт в которое в их эпоху казался сказкой.

– Время, – напоминает МакКой через пятнадцать минут. Напоминает резко.

– Конечно, доктор, – Хан кивает ему. Снова берёт Вольга за плечи. – Последние мои слова, Вольг. Запомни их и передай тем, кого ещё встретишь. Мы покинули своё время и не вернёмся в него больше. Мы должны научиться жить здесь. Сейчас. Федерация дала нам дом, и мы будем ценить это. Ты услышал?

– Я услышал.

– Ступай.

Хан отпускает его и с пару секунд смотрит, как тот возвращается к своему куратору. Потом и сам разворачивается и идёт к МакКою, непривычно задумчивый.

– Пойдём, – собственная ладонь против воли ложится ему на спину, между крыльев – так успокаивают детей или друзей. Личный жест. И МакКой убирает руку. Впрочем, Хан не противится: они покидают транспортаторную и выходят в полутёмный коридор в молчании.

– Мы не смогли бы оставить вас наедине по протоколам. Но надеюсь, такой день придёт.

– Вы не мешали нам, доктор, – отзывается он спокойно. – По крайней мере, не мешали мне. А Вольг… он всегда был недалёким. Но сейчас, когда он один, это опасно в первую очередь для него.

МакКой останавливается посреди пустынного коридора и оборачивается к нему.

– Скажи мне, ты веришь в проект реабилитации? Действительно считаешь, что вы сможете принять Федерацию и её законы?

– Нет, доктор. – Хан чуть улыбается ему. Глазами. И МакКой понимает, что он знает, и вопрос теперь, когда догадался. Две недели назад? Полтора месяца, когда только вышел из лаборатории? – Ваши законы всегда будут для нас чужими. Но это не значит, что мы не сможем жить с вами в мире. Главное – найти, ради чего стоит оставаться и стараться. Или ради кого.

– Я тебя понял.

МакКой доводит его до самой каюты. На душе кошки скребут из-за новостей и ещё – ноют крылья. Но ему сегодня много работать: вместе с научниками передавать «Саратоге» данные по планетоиду.

В дверях Хан останавливается и оборачивается к нему. Берёт его руку в свои, склоняется и целует костяшки.

– Я рад, что там со мной были вы.

МакКой освобождает руку из его хватки.

– Я просил тебя меня не трогать. Особенно перед камерами.

Все вопросы «зачем» бессмысленны, не ответит. Ещё один беспринципный тип на его голову.

– Вы просили не трогать вас так, как будто мы с вами в отношениях, – Хан больше не делает попыток его коснуться. – Но я не вижу причин скрывать мои чувства к вам. К тому же, это ещё и затруднительно.

– Ты напоминаешь старшеклассника, который пристаёт к училке. Хватит, ещё раз прошу. Не приказываю, заметь, хотя и вправе.

– Вы пытаетесь свести ситуацию к абсурду, чтобы было проще воспринимать её? – Хан чуть наклоняется к нему, удерживая взгляд. – Я не старшеклассник, доктор. Вы не училка. И я добиваюсь вашего внимания не потому, что попал под власть нестабильных гормонов.

МакКоя начинало это бесить. В целом вся ситуация, действительно вышедшая за границы разумного: пока они всей кураторской братией трясутся в ожидании заговоров по свержению Федерации, к нему подкатывает собственный подопечный.

– Почему же, ответь, я отчитываю тебя как школьника, а ты игнорируешь мою прямую просьбу и уходишь в софизмы?

– Потому что я не хочу выполнять вашу просьбу, доктор. Если я не буду проявлять свои чувства, вам будет проще сделать вид, что их нет. – Он как будто слегка грустнеет. – Скажите, вам действительно так важно сохранить место моего куратора?

– Мы оба знаем ответ. На любого другого тебе будет чихать. Ты не станешь ему подчиняться – ты даже мне не подчиняешься, просто пока не переходишь рамок.

– Я полностью в вашей власти, доктор. Просто вы этого ещё не поняли. И я выполню вашу просьбу.

МакКой достал падд и посмотрел на время. Он опаздывал в конференц-зал на девять минут. Спок бы даже секунды приплёл… Потом снова посмотрел на Хана. Он стоял в дверном проёме, крылья величественно сложены за спиной, взгляд спокойный. А от него, судового доктора, зависело, верить ли ему, допустить ли в жизнь корабля – понемногу, потихоньку… Дать ли возможность занять своё место на «Энтерпрайз» и в этом мире, либо поддержать слухи о закрытии проекта.

– Я рад это слышать, – сказал МакКой наконец, убирая падд обратно в чехол. – В благодарность… могу рассказать, что за записку с формулой ты передавал мне. После смены. Сейчас я опаздываю на встречу с научниками «Саратоги».

– Я буду вас ждать.

МакКой на заседание опоздал. Это для него характерно не было – да и мрачный зашёл сверх меры, но Джим решил на этом внимание не заострять. Он кивнул вошедшему доктору, встал, оглядывая сидящих за овальным столом представителей двух кораблей.

– Компьютер, начать запись заседания по передаче данных планетоида X-ps142.

– Запись начата, капитан, – отозвался компьютер.

– Со стороны ЮСС «Энтерпрайз» на заседании присутствуют капитан Джеймс Кирк, коммандер и старший офицер по науке Спок, старший офицер медицины Леонард МакКой. Со стороны ЮСС «Саратога» на заседании присутствуют, – Джим включил список на падде, – капитан Кеннет Бенуа, заместитель по науке Старф Трог-Ги, заместитель поинженерной части Арселия… просто имя, без фамилии, верно? – Шикарная блондинка улыбнулась ему с левой половины стола, – и старший лаборант Барлас Дарбеев.

Закончив с представлением, Джим сел и сцепил пальцы перед собой. Он о капитане Бенуа знал только понаслышке. Знал, что у него замечательные результаты по миссиям, что он, вроде, адекватный тип, потому и надеялся на хороший исход встречи. Но вот сейчас что-то Кирку в выражении лица этого Бенуа не нравилось.

В молчании на несколько секунд Джим собирался с мыслями.

– Мы обнаружили этот объект чуть более месяца назад. Данные спектрограммы показали, что в его составе присутствует огромный процент сплава платины и дорсалия. Зная, что на данный момент нет ни одного способа получать дорсалий из естественных месторождений, а тем более его сплавы, мы приняли решение изучить этот объект.

Джим облизывает губы. Смотрит на Спока, потом на капитана Бенуа. Капитан Бенуа слушает внимательно… как бы даже не слишком.

– Объект оказался космическим объектом типа планетоида, модифицированным под космический корабль. Мы собрали все данные, которые смогли получить из его повреждённых носителей, и узнали, что раса, которая жила на нём, истощила свою планету и построила этот корабль в надежде найти новый дом. На их родной планете дорсалий действительно был одним из распространённых полезных ископаемых. Они путешествовали в космосе несколько лет, их оранжереи истощились, расе грозила голодная смерть. По косвенным данным мы поняли, что их учёные работали над созданием гиперпродуктивного растения, которое дало бы расе ещё несколько лет. Это всё, что мы смогли узнать из сохранившихся банков памяти. О результатах наших исследований я прошу рассказать коммандера Спока.

Спок поднялся и слегка одёрнул узкую форменку (ещё одно нововведение флота – чёртовы узкие, задирающиеся при каждом удобном случае даже на вулканцах форменки). Падд он не брал, просто сложил руки за спиной.

– За означенное время на планетоиде работали восемнадцать исследовательских групп, исследования которых затрагивали…

Спок говорил долго. О смертях, о найденных «карманах», показывал голографии с мест, приводил данные анализа образцов – тут предоставил слово МакКою, который расписал возможные причины смерти. Завершили они почти что дуэтом: понятно, что планетоид захватили растения. Но ни механизм их внедрения в тела, ни способы их размножения установлены не были.

– Ни один из известных нам способов размножения растительных организмов – вегетативный либо генеративный – не подтвердился в данном случае, – Спок снова кивнул на экран, где теперь была объёмная картинка воссозданных лабораторией моделирования растений. Сплошные щупальца и тонкие нитяные отростки. – У некоторых особей, как вы видите, есть корни. Подобные экземпляры были обнаружены в оранжереях планетоида. У тех, которые осуществляли процесс роста внутри живых организмов гуманоидного типа, их нет. Растения сумели перейти к паразитарной вегетации за рекордно короткие сроки, но каким образом происходило заражение – мы установить не сумели. В этом кроется главная проблема в связи с освоением планетоида: опасность заражения может до сих пор присутствовать на нём. – На этот моменте Спок слегка приподнял бровь и добавил: – Исключая высокий уровень радиации, опасный для здоровья, разумеется. С дополнительными материалами и выкладками исследований вы можете ознакомиться в любой момент.

– Спасибо, коммандер. – Спок, кивнув Джиму, сел. А Джим не смог не задержать взгляд на том, как эти восхитительные форменные штаны обтянули его зад, когда он садился. Но почти сразу же перевёл глаза на капитана Бенуа. – Мы считаем, что планетоид необходимо уничтожить, капитан Бенуа. Ни один металл на свете не окупит возможность заражения этими растениями.

– Спасибо, капитан Кирк.

Джим, едва только увидел вот эту улыбку Бенуа, сразу понял – объяснения пропали впустую. Улыбка типа «я вас услышал, милейший, но идите вы со своим мнением».

– Скажите, кто-нибудь из вашего экипажа заразился? – спросил у Кирка.

– Нет. – Джим покачал головой.

Бенуа нащупал слабое место в их аргументации. Не заразился никто. Ни один. Сложно поверить в чудовищную опасность заражения после этого.

– То есть, стандартные протоколы безопасности в этом случае действительны. Капитан Кирк, – Кеннет оперся о стол, сверкая на него глазами, – представьте, какую пользу Федерации может принести этот планетоид. Выделив дорсалий из сплава, мы улучшим электропроводимость сотен тысяч электрических цепей. Время перезарядки фазерных орудий сократится до тысячных долей секунды.

– Мы считаем, что риск неоправдан.

– Но я не вижу здесь того риска, о котором вы говорите. Ваши люди вернулись с планетоида живыми, здоровыми, все как один. Кто брал пробы, кто исследовал оборудование – все живы. Так чем мы рискуем?

– Капитан Бенуа, – начал Джим резко. Заметил, как нахмурился МакКой. – Я не первый год в космосе, и вы тоже. Космос непознаваем, опасности, которые в нём таятся, бесчисленны, но мы не пасуем перед ними. Но здесь, вот это, – Джим указывает на голографическую проекцию планетоида, повисшую между ними, – это не просто опасность. Это бомба замедленного действия, хуже атомной или ядерной для двадцатого века, и если она рванёт, то пострадают все, кого взрывная волна достигнет. Лучшее, что мы можем сделать – это окружить планетоид силовыми полями и дать ему направление к ближайшей звезде.

– Так вам, капитан, – Бенуа наклонился к нему, – с такой позицией нужно не исследовать космос, а сидеть в одном из земных штабов.

Наступила секундная тишина. У Боунса вздыбились все перья. Но это ерунда по сравнению с тем, что произошло со Споком. Его крылья, казалось, сейчас раскроются во всей своей красе и сшибут парочку ближайших стульев. Но нет – дрогнув раз, они остались сложенными, только встопорщились перьями.

– Однако земные штабы не дают нам непосредственных приказов в данной ситуации, что говорит об их неуверенности, а на замену одному исследовательскому кораблю посылают другой… с наиболее радикально настроенным экипажем, – заметил Спок ровным спокойным голосом. – Капитан, в данном случае логично будет вспомнить, что само использование дорсалия даже при его малой радиоактивности всё ещё не считается безопасным. А речь идёт о двойной угрозе: радиация и неизвестный растительный паразит.

– Мы держим все взятые с планетоида образцы под силовыми полями, – вступил МакКой, недобро прищурившись. – Учитывая ваш оптимизм, я так думаю, вы не откажетесь провести небольшой эксперимент: исследовать образцы вне силовых полей. На своём корабле, конечно же, потому что мы… менее радикально настроены, как выразился коммандер.

– Я думаю, всё произойдёт следующим образом, – Бенуа выпрямился, – мы исследуем планетоид, найдём заразу, и окажется, что она погибла лет так сто назад. Может, из-за низких температур. Может, просто от времени. И тогда мы отгоним планетоид к ближайшей научной базе, где его разберут по кусочкам. А ваш корабль будет брать одну миссию по доставке провизии на колонии за другой, что, конечно, тоже полезно, но ещё и безопасно.

– Я, капитан, – Джим улыбается Кеннету, – очень надеюсь, что так и будет. Потому что я не пожелал бы обнаружить эту заразу у себя на корабле даже клингонам, не то что вам. Но если всё пойдёт несколько иначе, и на вашем корабле кто-то – ну вдруг – обрастёт зелёными стеблями, мой вам совет – не зовите “Энтерпрайз” на помощь. Потому что если мы прилетим, мы уничтожим вас вместе с планетоидом.

Бенуа ещё помолчал, сверля Кирка взглядом – Джим глаз не отводил. Перья обоих дыбились, как перед боем. Но потом капитан Саратоги выпрямился в кресле, одёрнул форменку и принял максимально независимый вид.

– Я думаю, встреча окончена.

– Конечно, капитан, – Джим выпрямился в ответ. – Мы вышлем вам все результаты исследований.

– О, я надеюсь на это, – он кивнул своим, давая знак подниматься.

– Перья, – весомо сказал МакКой Джиму на выходе. – Надо было видеть ваши перья со стороны. А мне – мои… Но ты смотри, моё предложение по снятию силовых полей они просто проигнорировали. Только научник их заинтересовался, вроде, но этот петух ему и слова вставить не дал.

– Они же не совсем идиоты, – рыкнул Джим. – Или совсем. Чёрт возьми, я и правда надеюсь, что мы перестраховались, но… вряд ли.

МакКой хлопнул его по плечу.

– Успокойся, всё ты сделал правильно. Рисковать ради спасения жизней – это я ещё понимаю, а вот ради того, чтобы появилась новая возможность эти жизни угробить… К чёрту, Джим. Ты лучше подумай: кактусы созрели!

– Да ты… – Джим заозирался, – нет ли поблизости его чуткого на уши коммандера. А потом расплылся в улыбке, – ну хоть что-то хорошее, а. И когда Скотти создаст свою волшебную микстуру?

– Если всё пойдёт как надо, то ещё три дня на сам выгон. Плюс настояться, плюс фильтрация… Эта партия где-то через месяц. Сегодня пойду их срезать. – МакКою стало не по себе. То, что он собирался делать, было равносильно предательству и не являлось им только потому, что он сейчас говорил обо всём Джиму. – Понимаешь, такое дело, посвящённые научники втянули в это моего младшеклашку.

Наименование выскочило само, да ещё и в первый раз, но Джим нахмурился. Понял сразу.

– Заставили его передать записку от Скотти мне, в итоге он заинтересовался. В общем, хочу показать ему нашу с Чеховым оранжерею, но без твоего согласия, понятно…

– Научники-научники, а с головой не дружат, – выругался Джим, – кто вообще додумался передать записку через него? Химики? Чи? Значит, его в оранжерею…

Джим чуть задумался. Потом пожал плечами.

– Споку он нас не сдаст, начальству тоже. Может, даже и к лучшему… – Поймав взгляд МакКоя, капитан объяснил, – мы же решили дать ему второй шанс. Ну так и надо давать, а не ограничиваться полумерами.

– А ты смелей, чем я. Намного. – МакКой даже сумел улыбнуться. – Хотя самый смелый тут тот саратогский петух, так что сравнивать не будем.

– И это говорит человек, курирующий психически неуравновешенного бывшего диктатора, – Джим похлопал его по плечу. – Ладно тебе. Он такой паинька… вроде бы, что он сделает в оранжерее? Сворует артезианский кактус и попытается захватить корабль с его помощью?

МакКой попытался представить, как Хан захватывает кактусом корабль – ну то есть, убивает всех, заталкивая им по очереди этот кактус в горло. Учитывая крепость его колючек, картинка рисовалась вполне реалистичная.

Тьфу ты

– Котлету тебе на язык за такие предположения, пуховая подушка. А вообще, пойдём-ка поедим, пока время есть. Так и так сегодня всю гамму работать…

Доктор пришёл в конце гаммы, когда экипаж альфа-смены только должен был подниматься с кроватей и, лениво почёсываясь, идти в ванну. Хан встал пару часов назад, но он не в счёт – сверхчеловеку требуется меньше времени на сон.

– Вы выглядите ужасно, – искренне сказал Сингх, пропуская доктора внутрь. В клетке деловито шуршал кормящийся триббл, с кресла на них пытливо взирала Флаффи, и серовато-измученный доктор в этом плюшевом царстве уюта смотрелся почти неорганично. – Позвольте сделать вам кофе.

– Потом кофе, – он отмахнулся, скользнул невидящим взглядом по трибблу и не среагировал, когда тот негромко замурлыкал. – Вообще всё потом, они перезреют. Мы вот сейчас кое-как разобрались, где чья территория в документации. Бред какой-то, святый боже, с этим авторством исследований. Каждый комок плесени скоро надо будет подписывать и патентовать. Идти готов?

– Конечно.

Хан с готовностью поднялся.

Он не привык загадывать наперёд, но всё же удивился: доктор повёл его в свою каюту. Там он был раньше всего несколько раз, и всегда только в гостиной. Теперь же его провели в дальнюю часть за спальню, где у ванной находилась крохотная комнатка, отделённая герметичной дверью. В офицерских каютах, как Хан знал из планировки, там располагался самый обычный, негерметичный одёжный шкаф.

У его дверей доктор остановился, поднял с пола небольшой контейнер – такие использовались в лабораториях для временного хранения препаратов – срезов тканей, пересаживаемых органов и т.д.

– Кактусов не боишься? – с этими словами доктор потянулся к панели и набрал код. Двери открылись. В комнату напахнуло влажно-травянистым запахом. Когда они вошли, доктор тут же отдал приказ компьютеру заблокировать двери.

– А то влагой в комнату натянет, – пояснил вскользь, ставя контейнер на небольшой свободный участок стола.

Внутри обычного стенного шкафа два на два с половиной метра была устроена крохотная лаборатория по выращиванию растений. Небольшие кадки-горшки громоздились на столах и многоярусных полках, над некоторыми были укреплены дополнительные светильники или поливалки. Чего здесь только не было: плодоносящие мини-яблони, цветущее лимонное деревце, карликовый мандариновый кустик, жёлто-розоватые цветы, источающие очень сладкий, густой и съедобный ореховый аромат, пряные травы в ящичках, в том числе «шоколадная амброзия» – трава с Цитиса с ярким запахом шоколада, из которой получали натуральный безвредный ароматизатор, диковинные, чёрные как уголь грибы, растущие в закрытом парничке, иноземные мхи и кактусы.

В стенку оказалась встроена панель с экраном, очень сходная с экранами в медотсеке: на экране выводились какие-то данные.

– Наш с Чеховым проект, – сказал доктор, надевая перчатки и беря со стола небольшой явно серебряный нож. – Мини-растительная лаборатория. От каждого растения на панель выводятся данные о состоянии почвы, так определяется оптимальное время полива. Некоторые надо освещать интенсивней, всё это забито в программу. Чехов хотел довести до экосистемы, но это явный перебор для моего чёртового одёжного шкафа, хватит и так. А записка твоя касалась красного кактуса. Он созрел.

Хан склоняется, трогая одно из растений – обычную земную розу. Так странно видеть её здесь, среди великолепия инопланетной флоры.

– Вы не перестаёте удивлять меня, доктор, – сказал, ощутив пальцами бархатистую нежность лепестка. – Это восхитительно.

– Смотри не разочаруйся во мне, когда узнаешь, для чего эта клумба выращивается, – хмыкнул доктор. В этом крохотном садике, где им двоим было практически не повернуться, а крылья тесно и неудобно жались к спинам, он определённо посвежел. – Скотти у себя в инженерном держит самогонный аппарат нового поколения, как он его сам зовёт. Уж не знаю, нового он поколения или не нового, но пойло получается отменное. Чистейшее. Вообще-то, на борту сухой закон, и это всё – подсудное дело, поэтому посвящены в суть единицы из экипажа. А я, так сказать… поставляю ароматические отдушки.

И он принялся за обрезание «созревшего» кактуса: аккуратно и быстро срезал ножом плотные, мясистые почки ярко-красного цвета, укладывал их в открытый контейнер, вполголоса приговаривая «вот и всё, хороший мой, они бы тебе всё равно жить не давали, цветки эти, все соки бы вытянули, уж ты мне поверь».

Хан наблюдает за его умелыми движениями – доктор явно льстил себе, когда говорил, что сможет разочаровать Хана этой информацией.

И вдруг захотелось пошутить.

– Как вам будет угодно, доктор. – Хан присаживается перед розой. – Всё равно ничего лучше старого доброго вина создать невозможно.

– Ну уж нет, ни уса чёртова винограда в моём огородике не будет, – фыркнул доктор, чем-то смазывая места отрезанных почек из небольшого тюбика. – Чертовски капризная штука, хуже капитанского пуха. А ты посмотри сюда…

Он присел рядом, зажал контейнер между коленями и животом. Указал на кактус:

– Одну почку я оставляю. Видишь, какая огромная? Это царь-цветок. Он единственный из всех не пахнет, зато очень красивый. Остальные почки появляются раз в год, только вовремя урожай снимай, а эта зреет в течение трёх лет. На Адрагере, откуда кактус родом, туземцы тоже настаивают на почках алкоголь, но царь-почка, по легенде, принадлежит богу спиртного, и её не трогают. Человеческому обонянию запах не учуять, но этот самый бог ходит по пустыне и собирает раскрывшиеся царь-почки для своей божественной настойки.

– Как думаете, а сверхчеловеческому обонянию она раскроется? – Хан лукаво смотрит на него. Приятно видеть, как доктор ожил. Видимо, это место действует на него особенным образом, что бы он ни говорил о цели его создания.

– Если ты ещё и богом окажешься – я от тебя под кроватью прятаться буду. И хрен меня оттуда вытащит весь адмиральский совет, сами пусть курируют.

Доктор сказал это почти весёлым тоном, но тут же почему-то помрачнел и поднялся. Сразу стало заметно, что он не спал целую ночь.

– Ладно, пойдём и отнесём эту радость Скотти, пока почки свежесть не потеряли. А потом можно и за кофе.

– Может быть, вам лучше отнести их одному? Вряд ли Скотт обрадуется, увидев меня, вас и почки вместе. – Хан поднимается. – Я предпочёл бы сделать вам хороший кофе.

Доктор разрешил Хану с собой не ходить, но завтрак с кофе сказал перенести в каюту Сингха. Возможно, это и к лучшему. Стандартное репликаторное меню не понравилось Хану с первых же дней, так что его репликатор тут же претерпел некоторые улучшения. Полностью согласованные с командованием, конечно же.

К приходу доктора Хан успел реплицировать завтрак – себе сделал кроличье рагу, доктору его обычную овсянку. Негоже игнорировать чужие предпочтения в еде, даже если они обусловлены заботой о весе. И кофе. Себе с корицей, доктору простой чёрный.

На самом деле, Леонарду сейчас нужен был не кофе, а сон. Долгий и спокойный. Но это было решать не Хану.

Доктор вернулся в молчании. В молчании же сел, пробормотал благодарность и притянул кофе, по своей привычке побаюкав с минуту чашку в ладонях.

– Вы не выглядите радостным. – Хан понимает, что осталось только одно свободное кресло, и оно занято Флаффи. Приходится пересадить свинью на полку – и Хан не фанат одушевления неодушевленного, но выражение у неё становится обиженным. Зато теперь можно сесть и самому. – Кстати, поесть вам тоже нужно. Время ещё есть.

– Тошнит от одной мысли про еду. Кофе хватит.

– И что вы сейчас сказали бы себе как доктор?

Хан приподнимает брови, принимаясь за рагу. Рагу отвратительное. Этот рецепт тоже нуждается в доработке.

– Что надо спать, – было в ответ совсем уж тихое. Следующие несколько минут доктор клевал носом, иногда всё же отхлёбывая из чашки. Наверное, когда вспоминал о её существовании. Он так и уснул – сидя, склонив голову над чашкой.

Хан тихонько сфотографировал его на падд и переслал фото капитану. Пояснил: «Капитан, доктор пришёл меня проведать перед сменой и уснул. Ему не помог даже кофе. Вы не могли бы выписать ему отгул?»

Сработало замечательно. Ответ пришёл почти сразу: «Отгул будет, пусть спит».

Потрясающая неофициальность. Тихо-тихо, чтобы не потревожить сон Леонарда, Хан укрыл его ноги пледом, положил на колени Флаффи и ушёл на смену.

Когда он вышел из комнаты, от капитана пришло ещё одно сообщение вдогонку к первому: «Кактусы он отнёс»?

Надо же, какая важная тема.

Хан на ходу ответил: «Отнёс. Будьте спокойны, сэр».

День перелёта был тусклый, и словно в насмешку в отделе дизайна и программирования систем запустили тип освещения «пасмурная погода». Это ребята в рамках программы по снижению «одурения» экипажа от одинаковости стен, панелей и коридоров – то «солнечное», то «пасмурное», даже закаты и рассветы сделали. И Боунс их понимал.

Миссия была передана «Саратоге», но неприятный осадок остался. Не из-за грызни, а из-за незаконченного дела.

Когда МакКой на пятом часу альфа-смены проснулся у Хана в каюте, это чувство было первым, посетившим его (кроме удивления из-за свиньи и затёкших к чертям крыльев).

Потом понял, что именно произошло. Он в каюте своего подопечного, чужом пространстве, укрыт пледом и… с резиновой свиньёй на коленях. За все шесть лет, что он во флоте, это был первый раз, когда о нём кто-то заботился целенаправленно.

Его чашка с недопитым кофе стояла на краю стола.

Глядя на отражение потолка в ней, с прилепившимся полумесяцем тени от бортика, МакКой ощутил себя во сне. Плед съехал с его колен из-за тяжести, но свинью он успел подхватить и аккуратно поставил на стол. Рядом с чашкой.

Крылья заломило – в суставах, затем боль распространилась и в кости. Правильно, пять часов спать сидя и непонятно как. Морщась, МакКой поднялся с кресла, ощущая себя совершенно разбитым.

Прежде чем уйти, он в отместку свернул на кресле «гнездо» из пледа и усадил в него свинью. И только через минуту понял, что такие пледовые гнёзда Джо любила делать для своих игрушек. Говорила ещё, что подрастёт и построит им настоящее гнездо из веток на дереве – и себе шалаш.

Не случилось.

Сообщение Хана не давало Джиму покоя всё утро. Саратога – а, чёрт с ней, может, Джим и правда перестраховался. Осознавать эту возможность было неприятно, а отрицать – глупо. Да, мог перестраховаться. Может, стал осторожнее с опытом, может слишком впечатлился материалами с планетоида.

Мысли об этом приходилось выкидывать из головы силой – он отдал дело другому кораблю, всё, надо забыть о нём и идти дальше. И когда получалось, он начинал думать о МакКое и Хане. Сообщение это с утра. Фото.

Каждое событие, связанное с этими двумя, могло произойти между куратором и его подопечным. Но произойти по отдельности. Упрямое молчание МакКоя о реабилитации бывшего диктатора, триббл в подарок, горячее выступление Сингха с материалами по планетоиду, сопровождаемое молчаливым одобрением друга, сообщение это с утра. Да даже происшествие в коридоре, то, на видео. Но всё вместе это закручивалось в единую и… вполне определённую спираль.

Джим думал об этом в своём кабинете, крутя в руках очередную безделушку со стола – ребристый стеклянный шар. У него было ощущение, что для полноты картины не хватает детали, какой-то очень важной…

Из мыслей его выдернул звук открывающейся двери. Джим вздрогнул.

– Спок, – он, улыбнувшись, отложил безделушку. – Ну как командование? Есть новое дело?

Коммандер уселся в кресло, чинно сложив за спиной крылья.

– В системе Бета-12 надо проведать колонию, обитатели перестали выходить на связь. Я уже отдал приказ лечь на нужный курс. Капитан, позвольте поинтересоваться, как обстоит дело с вашим сочинением?

Джим покивал – Бета-12 была недалеко, ознакомиться с документами по колонии нужно было в течение четырёх-пяти часов. А вот про сочинение он успел забыть.

– Пока что никак…

Джим снова взял безделушку, поднял её на уровень глаз.

– Я думаю про Боунса. Про то, что ты говорил мне о нём и Хане.

Спок чуть склонил голову набок. Параллельно этому за его спиной слегка приоткрылись крылья.

– Джим, происходящее между ними очевидно для всех, кто стал свидетелем ключевых событий. Кроме самого доктора.

– Ты хочешь сказать, было ещё что-то? Кроме коридора?

Джим хмурится, кусая губы. Он не рассказывал Споку о фото спящего Боунса, так что речь явно не об этом.

– Я несколько раз становился свидетелем их разговоров в лаборатории, где большую часть дня работает Харрисон, – Споку эта липовая фамилия далась без труда, в то время как сам Джим всё время держался, чтобы случайно не вылепить «Хан». – Они носили достаточно личный характер, несмотря на то, что доктор всего лишь наблюдал по протоколу за работой подопечного. А сегодня стажёр Харрисон явился на смену с опозданием на 28,3 минуты, хотя обычно не имеет привычки опаздывать. Доктор на смену вообще не пришёл. Я знаю, что приказ отдал ты, Джим, и отдал его с опозданием в 26 минут с начала смены, потому что не знал, что доктор не явился на неё, хотя о таком он бы тебя точно предупредил заранее. Следовательно, тебя проинформировал кто-то другой. Например тот, кто опоздал на смену.

– А ты страшный человек, Спок… – Джим криво улыбается, хотя ему сейчас вовсе не смешно. – В условиях корабельного быта тебя невозможно обмануть, да? Ладно. – Он откладывает фигурку. Отодвигает её подальше, чтобы не было искушения взять снова, складывает пальцы перед собой и смотрит на вулканца. – Мы дали Хану второй шанс, и пока что у нас не было причин сомневаться в нём. Хотя я и не могу не беспокоиться, что сближение с МакКоем – часть его плана. Какого-нибудь. Но кураторство в таких условиях невозможно.

– Именно, – подтвердил Спок. – Доктор МакКой не может объективно осуществлять кураторство.

Он не стал продолжать, но это «я же говорил» читалось в серьёзном выражении лица.

Джим вздыхает.

Это тяжело.

– Я поговорю с ним сегодня, – капитан накрыл своей рукой руку Спока, склонился к нему, глядя глаза в глаза. – И спасибо, что не стал давить на меня с этим.

– Я тебя разочарую, Джим. – Спок слегка погладил его пальцы. – Потому что в течение этого дня ещё несколько раз напомню про сочинение. К слову, моё составляет уже двенадцать стандартных страниц.

– М-м-м… предлагаешь помериться длиной?

Спок приподнял бровь.

– Если посчитаешь, что соревнование положительным образом скажется на качестве текста.

Джим ласково похлопал его по щеке и поднялся из-за стола. Дряные шутки со Споком никогда не прокатывали – да и с чего бы?

В своей каюте МакКой первым делом проверил падд.

Там болталось сообщение от Кирка «Боунс, сегодня ты отдыхаешь. Это приказ» пятичасовой давности. К нему прилагалась фотка самого МакКоя в пледе. Кирк был тут? Или, что совсем бред, Хан сфотографировал его и послал фотографию Джиму? Но зачем?

Распоряжение от Джима он воспринял как чёртов знак судьбы: смена будет потеряна. Эта такая чуйка выработалась за первую пару лет во флоте. Бывают средние дни с нормальной рабочей нагрузкой, адские дни, когда и носа из медотсека высунуть некогда, валят и валят, а бывают дни другие – когда ничего не происходит. «Энти» плывёт себе в космосе, всё спокойно, всё хорошо... а на душе хмарь. Вот такой день сейчас и предстоял.

После альфы к нему забежал Пашка. Принёс кучу шоколадок, но есть их не стал. Сидел на ковре в гостиной и пялился на выключенную лампу. МакКой сделал им чаю, отдал кружку Пашке и устроился на диване. Чехов раскрыл крылья и привалился к нему спиной.

– Я у тебя побуду? – спросил тихонько. – Часа два ещё.

– Да будь, конечно. – МакКой потрепал его по кудрям. – Чай пей, остынет.

– Угу. – Чехов ткнулся лбом в коленки. – Сулу своим видеописьмо записывает. Ну я и... Не охота никуда идти, а в каюте как-то не по себе. А то я опять буду “сосед по комнате мой”. Я лучше у тебя посижу.

– Сиди.

Они молча выпили чай, потом Пашка забрался на диван, стянул со спинки плед, нахохлился в нём перьевым комком и вскоре уснул. Им вдвоём было на диване узко. МакКой в который раз подивился, как Чехов вымахал за последние несколько лет, вот уж точно, большой, как лучше, не укажешь. Поправил на нём плед, удобно уложил завернувшееся крыло и оставил Пашку спать. Сам пошёл бродить по кораблю. Завернул к себе в отдел, проверил, как там дела, спустился в оранжерею, побродил между кустов, карликовых экзодеревьев и многоярусных клумб, сам себе напомнил блуждающее привидение, поднялся на палубы отдыха... Вскоре ему надоело здороваться со всеми подряд, и он вернулся на третью палубу. Раз ему встретился Спок, смеривший его нечитаемым тёмным взглядом и скрывшийся в каюте капитана. Через некоторое время оттуда вышел Джим и выглядел он не по-пуховому решительным и мрачным. Такое бывало в последнее время всё чаще.

Завидел Боунса, помрачнел ещё сильнее и махнул рукой.

– Ко мне зайди.

– О-о, нет уж, – отозвался МакКой в тон ему мрачно. – Давай поговорим у меня. Не при гоблине, прости меня великий остроухий бог.

– Да он бы вышел. Хотя…

Пожав плечами, Джим направляется к каюте МакКоя быстрым и уверенным шагом.

Внутри было темно и почему-то холодно. МакКой не помнил, чтобы ставил освещение на «сумерки». Пашка наронял на ковёр сухих листьев, когда уносил их вместе с мусором. От него же на столике осталась пустая кружка и надкусанная шоколадка в ярко-золотой фольге.

– Свет на двадцать процентов, – скомандовал Боунс, опускаясь на диван. – Садитесь, дорогой капитан.

Дорогой капитан уселся, огляделся, подтянул шоколадку к себе. Отломил дольку. Ну да, это же Джим Кирк, всё, что видишь, надо в рот тащить.

– То, что куратором ты быть уже не можешь, ты, наверное, и сам понял, – он закидывает дольку в рот.

МакКой кивнул. А что тут скажешь?

– Он обо мне заботится. Как о части своей семьи. Я не ожидал такого, да никто, пожалуй, не ожидал.

– А я за тебя опасаюсь. Я помню, да, ты сказал, он безопасен… – Джим поднимает глаза, – но это Хан. Он сильный, умный, и он избрал тебя своей целью. Почему? Чего он добивается?

Крылья напомнили о себе тянущей ломотой в костях. Такая бывает при гриппе.

– Я этот вопрос ему задавал раз за разом, потому что не мог поверить, но… Да к чёрту! Если ты просыпаешься в чужой каюте накрытый пледом и узнаёшь, что за тебя уже попросили отгул – что ты подумаешь? Я вот не знаю, что думать. Пускай назначают нового куратора и он уже разбирается, что к чему. И Джим, космос тебя кометой выеби, прекрати жрать шоколадку! Её Пашка притащил, она может быть с апельсиновым наполнителем! Или корицей – не знаю, что, к чёрту, хуже.

– Естественно, Пашка, твоя была бы с коньяком как минимум, – он отламывает ещё одну дольку. – А вот назначат нового куратора – и ты-то что планируешь дальше делать? Оборвать общение? Продолжить?

– Жрать прекрати, – сказал Боунс без особой надежды. – Не знаю. Если допустить на минуту, что ему действительно по какой-то причине нужен я… не по той, чтобы захватить корабль и всех убить, то что будет, если я вдруг самоустранюсь из его жизни?

– Да забудь ты про него, а. Я сейчас о тебе говорю.

Жрёт. Ловит его хмурый взгляд, отламывает дольку и протягивает.

– На, проверь и успокойся. Просто шоколад с кусочками сушёной клубники.

– Верю, себе оставь. Ты же до сих пор не опух.

МакКой проигнорировал это «ты», стянул с подлокотника подушку и смял её у себя на коленях, уперев в мягкую поверхность локти. Крылья продолжали ныть. А он – что? Что говорить? Хочет ли он броситься в объятия к сверхчеловеку, который обещает ему на полном серьёзе заботу, защиту и безопасность? А даже если и да – готов ли рискнуть безопасностью своей семьи? Ответ однозначный…

– Ничерта подобного, – пробормотал вслух.

– И почему всё обязательно должно быть сложно, да? – Джим усмехается, катая шарик из фольги в своих ладонях. – Ты не против, чтобы я сам с ним поговорил на эту тему? Может, что новое проскользнёт.

– На какую ещё тему?

– Боунс, не дури. На твою тему, конечно.

– Я против. Но тебя это разве остановит? – МакКой кивнул на шарик фольги в его руке – всё, что осталось от почти целой шоколадки.

– Да почему. Пока это остаётся вашим личным делом – разбирайтесь, как хотите. Я просто за тебя переживаю.

Джим кладёт шарик на стол, бьёт по нему кулаком, и от шарика остаётся выпуклый в обе стороны диск.

– В том-то и дело. Когда личное перестаёт быть личным, и когда можно вмешаться, чтобы не навредить, – МакКой подумал про Чехова с его «любовью» и ощутил себя бесконечно уставшим. Эта та усталость, от которой сон не поможет, разве что сон под хорошей такой дозой виски с колой. – Ладно, Джим. Два дня мне на все отчёты, потом отсылаю их командованию, потом они назначат нового куратора. Может быть, Хана вообще уберут с твоего корабля.

– Сам-то в это веришь? Убрать Хана – это почти благодеяние, а кто нам его окажет после провала с планетоидом?

Джим со вздохом поднимается. Сейчас по нему и не скажешь, что пух ещё не вылинял, тени под глазами как… ну не как у самого МакКоя, ладно. Просто как у взрослого.

– Дай мне знать, когда отошлёшь всё. И это… – мнётся чуть, – ты в эссе про крылья что напишешь? Решил уже?

МакКой возвёл глаза к потолку. Этого ещё не хватало. Крыльные эссе. Но своё он давать Кирку на «глянуть» совершенно точно не собирался.

– Пашка, умник, в конференции полчаса распинался, что написал нечто в духе «крылья нужны, потому что иначе на увольнительных со многих деревьев не достанешь фрукты, а Кинсер не делится стремянкой». Врёт, точно говорю.

– Да чтоб тебя, Боунс, сколько можно переводить на других, когда я про тебя спрашиваю, – кажется, он слегка разозлился. Но только слегка, потому что сразу скис. – Я без понятия, что писать. «Крылья нужны потому что они классные» – дурь же, я и сам чувствую.

– Дурь, – МакКой ухмыльнулся. – Напиши, что не готов отказываться от крыльного массажа своим первым помощником, что это лучшим образом влияет на повышение работоспособности, ну вы понимаете…

– Возьму и напишу, – он хмуро берёт подушку с кресла и швыряет её в МакКоя. Но так. Без энтузиазма. – Хоть какая-то причина.

====== Кому лучше отдавать сыворотку накануне своей возможной смерти ======

Сверхлюди не особенно любили тайное общение, считая, что первое их оружие – сила, второе – ум, и только третье место отводили хитрости. Но свой особенный язык всё же разработали. Тайный язык жестов, практически незаметный постороннему глазу – движения пальцев, губ, даже моргания были в его арсенале.

При помощи этого тайного языка Вольг дал Хану понять, что его люди по-прежнему ему преданы, ему – и их старым идеалам. Восемнадцать из семидесяти двух нашли способ связаться друг с другом и ждали только его команды, чтобы начать захват кораблей.

Они всё ещё жили в старые времена – во времена великих сражений, завоеваний, воинской славы и преклонения людей перед ними. И всё ещё считали, что их улучшенный генотип обеспечит им быструю и лёгкую победу в любом сражении с менее совершенными людьми.

Раздумывая над этим, Хан понимал, насколько несовершенны были они, дети генетики и войны. Их наделили потрясающими способностями и потрясающим же самомнением, граничащим со слепотой. И не было заслуги самого Сингха в том, что он смог прозреть – в этом была заслуга Маркуса, пробудившего его раньше всех и познакомившего с нынешними возможностями людей. Этот урок был жестоким, зато полезным. Но некому было преподать его сверхлюдям, пробуждённым недавно… а Хан не хотел их смерти в бессмысленных попытках захватить Флот. Это были его люди. Его семья.

Он посвятил переосмыслению ситуации почти всю альфа-смену – работал, общался с напарницей, фиксировал интенсивность размножения бактерий, а параллельно со всем этим думал, думал…

Изначально здесь было множество выходов. Ничего не делать и посмотреть, что у них получится. Это – выход для слабых. Поддержать Вольга и остальных бунтовщиков, захватить Энтерпрайз и столько кораблей, сколько выйдет, а потом – либо покинуть Федерацию, либо умереть как воины, захватывая её. Это было привлекательно. Снова ощутить эфемерную сеть власти, захватывать, убивать, гордо идти по трупам. Только теперь Хан понимал, что всё это было не более, чем пшиком для Федерации. Он и его команда уже были на плохом счету, это было понятно по общению с доктором – их попросту уничтожат издалека. И их, и тех, кто к бунту причастен не был. К тому же, предать Леонарда… Хан не мог этого сделать. Всё в нём противилось идее причинить Леонарду боль – особенно сейчас, когда его допустили ближе к себе. К своей семье, своей оранжерее, в конце концов. Хан не мог предать его доверие.

Варианты написать анонимный донос или попытаться играть на два фронта Сингх даже не рассматривал. Он никогда не был трусом. Именно поэтому он выбрал то, что выбрал – рассказать о намечающемся бунте. Время пришло. Это было единственным шансом спасти его людей. Если не всех, то большую их часть.

Закончив работу в научном отделении где-то в середине бета-смены, Хан отправился к каюте доктора. И застал капитана выходящим из неё. Взгляд, которым капитан смерил его, слабо поддавался трактовке, но всё же Хан улыбнулся в ответ… почти дружелюбно.

– Капитан, – он склонил голову в приветствии.

– Джон, – капитан застыл у дверей Леонарда. – Доктор МакКой планирует снять с себя кураторство. Вы знаете, почему?

– Я догадываюсь. И не собираюсь обсуждать это с вами, – Хан собрался пройти к двери, но капитан преградил ему путь. Вот теперь в его глазах явственно читалась злость.

– Слушай, ты, – прошипел он, подходя опасно (для себя) близко, – Боунс – мой близкий друг. И что бы ты ни задумал…

– Это не ваше дело, – холодно прервал его Хан. – И я очень советую вам, капитан, сейчас идти в свою каюту и ждать нашего с Леонардом визита. Нам будет что вам рассказать.

– Что ты имеешь в виду? – Капитан Кирк сделал ещё один шаг вперёд и оказался почти вжат в Сингха. – Будь хоть сто раз сверхчеловек, ты на моём корабле. Ты член моего экипажа.

– У вас замечательная память, капитан. Когда я читал устав, я это тоже заметил. – Хан не глядя включает интерком на двери Леонарда.

Доктор открыл не дистанционной командой – сам. Выглянул, оглядел их двоих – в особенности разъярённого капитана Кирка.

– Так, – сказал мрачно, – если это сватовство, то где Чехова с балалайками и водкой потеряли?

– Не смешно, – сказал Кирк.

– Я не смеюсь, чёрт вас побери! – доктор встопорщил перья. – Просто уже не знаю, чего ждать!

– Боюсь, мне тоже не до шуток, доктор, – Хан разворачивается к нему, игнорируя капитана, топорщащегося крыльями. – У меня разговор к вам. Капитана он тоже касается, но сначала я поговорю с вами наедине.

– Джим, подожди. А ты – не будешь говорить при нём, если я попрошу?

Хан теплеет взглядом.

– Если вы попросите, я сделаю что угодно. Но и я прошу вас – выслушайте меня наедине, Леонард.

И видит краем глаза, как перья капитана встопорщились резко сильнее, а потом так же резко опустились.

– Чего? – спрашивает он тихо куда-то в пустоту.

– Детский сад, вот что. Ладно: у вас минута. У тебя – рассказать, а тебе – подождать. – Доктор нетерпеливым жестом махнул внутрь каюты. – Быстро.

Когда за крыльями Хана закрывается дверь каюты доктора, он медленно проходит на середину комнаты, сцепляет пальцы позади себя.

– Это касается моих людей, доктор. – Сингх не смотрит в его сторону. Он понимает, что сейчас, спасая жизнь своим, предаёт их. – И моей встречи с Вольгом. Вы уже догадываетесь, о чём пойдёт речь?

– Да неужели… Мы полночи анализировали видео с вашим разговором, – сказал доктор. Он остался стоять у двери. – И ничего.

– Что это за шифр, который можно разгадать? – Хан горделиво вскидывает подбородок. И смягчается. – Вы бы и не смогли, конечно. Вольг передал мне, что восемнадцать наших людей нашли способ связи и сейчас ожидают моей команды, чтобы начать захват. Но я не хочу их смертей, доктор. А они будут.

Хан сжимает пальцы, сцепленные за спиной. Ему больно сейчас.

– Это мои люди. Моя семья. Они глупы и не понимают законов вашего времени, сил, которыми вы обладаете сейчас. Они пойдут на риск и погибнут, захватив с собой и остальных – все они попадут под опалу, все семьдесят два. Я не могу допустить этого. Поэтому я сейчас стою перед вами, а после буду стоять перед капитаном и рассказывать это.

– Семьдесят три, – медленно и тихо произнёс доктор. – Да, ты прав. Вы под дулами фазеров ходите почти в буквальном смысле. Я благодарен тебе за рассказ. Эта информация поможет избежать жертв. Один вопрос только... Ты понимаешь, что этим отрезаешь себя от них навсегда? У нас не будет времени выдумывать обходную версию для командования.

Чуть склонив голову набок, Хан смотрит на него неподвижным взглядом. Он знает, что тот поймёт.

– А есть ли что-то, чего вы не сделали бы ради своей семьи, Леонард?

– Ладно, – он кивает и поворачивается к панели. – Время терять не будем.

Джим выслушал предельно лаконичный доклад Хана безо всякого удивления. Слегка только удивился, что Хан сдаёт своих, прикинул, может ли это быть каким-то обманным ходом.

– Я полагаю, мои люди сейчас ожидают от меня команды к действию, которой не дождался Вольг при встрече, – закончил Хан свой рассказ. – У нас ещё есть время. Но не более нескольких суток. Они нетерпеливы.

– Так, и… – капитан посмотрел на Боунса, хмурясь.

– Это правда, – сказал МакКой раздельно. – Да и сам подумай, какая ему выгода сдавать своих, кроме спасения их жизней. Ты знакомился с протоколами безопасности проекта, знаешь, что сделают с нашими подопытными в случае лишнего трепыхания.

– Это не повод ему доверять. Для меня.

Джим щиплет переносицу, слишком много новостей на сегодня. Сначала Хан Боунса Леонардом зовёт, потом оказывается, что сверхлюдивосстание готовят. Что дальше? Орионцы всем скопом уйдут в монастырь?

– Так, ладно, господа, – он поднимает голову, убирая руку от лица. Я вас понял. Теперь оба за мной, запишем видеообращение для адмиралтейства.

Стремительно развернувшись, он выходит из каюты и направляется в ближайшую переговорную.

Они записали видеосообщение командованию в середине бета-смены в присутствии охраны. Джим выглядел сосредоточенным и холодным, капитанская маска «проглотила» его с потрохами – в такие моменты Боунс не очень-то понимал, откуда у него на крыльях до сих пор пух.

– Прошу обратить внимание на то, что мой подопечный сделал признание добровольно и по собственной инициативе, – сказал МакКой в самом конце своего короткого резюмирующего доклада, стоя рядом с неподвижным Ханом. Понять его состояние было нельзя – подбородок высоко поднят, выражение лица спокойное, крылья ровно сложены за спиной.

Одна характеристика, впрочем, подбиралась: траур.

МакКой смотрел, как гоблин занимался отправкой сообщения. Он сам кодировал некоторые безопасные каналы, и теперь сидел за главным компьютером в зале. Длинные пальцы бегали по голографической клавиатуре.

– С учётом повреждения на станции Ипсилон-5 подпространственного трансивера из-за электромагнитных возмущений сообщение дойдёт до Земли за три часа и сорок минут, – сообщил Спок, и у МакКоя на миг перехватило дыхание. Три часа, почти четыре. Время есть, и он найдёт способ... должен.

– Прямую связь обеспечить невозможно? – резко спросил Джим.

– Неполадки на станции, служащей промежуточным звеном в передаче сигнала. От нас это не зависит, капитан.

– Я вас понял, мистер Спок. Работайте.

Кирк по-прежнему был хмур.

МакКой оставил безмолвного Хана и подошёл к нему.

– Сам понимаешь, что я должен. – Джим не смотрит ни на него, ни на Хана. Смотрит на экран, на котором работает Спок. – Теперь нужно протоколировать каждое своё действие. Но ты можешь сопровождать его под конвоем.

– Могу и должен, пока меня не отстранили. – МакКой не мог отвязаться от мысли, что поступок Хана по степени прямоты и отчаянности очень напоминает ему одного пухового звездюка, залезшего в реактор. Не мог же Хан не понимать, что на этот раз Федерация сверхлюдей без лишних расшаркиваний пустит на опыты. Не убьёт, нет. Слишком дорого обошлись.

– Джим, – это совсем тихо, – скоро так и так всё закончится. Если его сообщение подтвердится, проект закроют. Будем, как прежде, растить кактусы, попадать в космические переделки и вычёсывать тебе пух раз в неделю без всяких сверхлюдей на борту. А если нет… если это его уловка, если что-то пойдёт не так, будь уверен, до вас я его не допущу.

Джим резко поднимает на него пронзительные голубые глаза. Прищуривается.

– Ты что задумал? – говорит тихо.

МакКой вздыхает, подавляя назойливую потребность взъерошить и без того лохматые светлые волосы.

– Ты когда протоколы читать научишься? Каждому из них вшит наноимплантат с функцией шокера. Они об этом не подозревают. Один мой щелчок пальцев – и у нас готовый полутруп в полукоме.

Взгляд Джима становится совсем странным. Будто задумчивым слегка.

– Полутруп, говоришь. Ну хорошо. Иди, – кивает головой в сторону охранников, – с собой возьми Джотто и Кексика и сопроводи его в каюту. Я пока сменю у неё режимы доступа, чтоб он сам выйти не мог.

– Вышли мне их. Я должен иметь доступ до конца, пока проект не заморозили.

Хан знал, что игра в «реабилитацию» никого не обманула. Заставила на какое-то время притвориться, что Хан – часть их общества, но поверить…

Сейчас на него смотрели не как на человека, а как на опасность с человеческим лицом. Они были откровенны и свободны в своих реакциях, а вот Сингх наоборот – он должен был до последнего держать лицо, чтобы не навредить себе и своим людям ещё сильнее. Он с каменным лицом смотрел, как Леонард тихо переговаривается с капитаном, потом подходит к нему в сопровождении двух охранников, выдерживает прямой взгляд, кивает на дверь.

– Мы проводим тебя в твою каюту.

Хан поднимается, выходит из переговорной. Двое охранников молчаливыми тенями следуют за ним, доктор идёт рядом. Их шаги проглатывает звукоизоляционное покрытие коридора, а проходящая группка научников смотрит на конвой со смесью ужаса и любопытства. Но не удивления. Им бы бежать отсюда сейчас, два охранника и судовой врач – это не конвой для сверхчеловека, это неудачная шутка, но они даже не ускоряют шага. Люди, родившиеся в мирное время.

Хан чуть кривится от отвращения и толики жалости.

Охранники, доведя их до хановой каюты, останавливаются позади, доктор заходит вперёд, чтобы набрать код на панели.

Интерком пищит, открывая дверь, и Леонард отходит, пропуская его внутрь.

А где-то в подпространстве летит видеосообщение, которое заставит его людей навсегда возненавидеть своего вождя. Хан может думать только об этом. И о том, как доктор смотрит на него, когда закрывается дверь.

Таким же взглядом он иногда смотрел на капитана – когда тот не видел. Беспокойство? Может быть. И ещё что-то, трудноуловимое.

Этот взгляд не приносит облегчения, он только с новой силой взрывает всё внутри.

Легче не становится, даже когда дверь закрывается, отрезая его от остального мира. Хан проходит к креслу, где сидит Флаффи, улавливает тревожное попискивание триббла.

Здесь всё выглядит так, будто ничего не произошло.

Будто Хан не предал свою семью.

Будто не он стоял перед видеоэкраном, рассказывая о своей встрече с Вольгом.

Взревев, как раненое животное, Хан подхватывает кресло и швыряет в стену.

МакКой мог отслеживать состояние подопечного через падд, в том числе через систему жизнеобеспечения, о чём ему «тактично» напомнил Спок, но посчитал это просто отвратительным. Даже если Хан начнёт буйствовать, запертый в своей клетке, это его право. У него осталось не так уж и много прав в целом.

– Это кажется мне любопытным, – сказал Спок, устраиваясь на диване (они вдвоём ждали Джима в комнате отдыха старшего офицерского состава). – То, что побудило Хана предать своих.

– Он попытался их спасти – как мог, – сказал МакКой, ощущая ноющую боль в крыльях. – Не притворяйся, что не понял.

– Я не притворяюсь, доктор МакКой, – Спок уместил, наконец, за диванной спинкой свои крылища и теперь смотрел на него, сидящего напротив в кресле. – Хотел ещё раз подчеркнуть парадоксальность возникшей ситуации.

– Ну подчеркнул, чёрт тебя возьми, спасибо. Дальше можешь не подчёркивать.

Чертыхнувшись, МакКой стал смотреть на растение в большом горшке.

– Я просто хочу вам сказать…

– Обо…

– Послушайте, прошу вас. Находясь в окружении вашей эмоционально-ориентированной расы, я понял одно – решения, принятые в так называемом состоянии «на эмоциях», не бывают верными.

– Ты сейчас…

– О вас, доктор. Вы поверили преступнику. Возможно, его положение сейчас действительно вызывает в вас сочувствие, но напомню – он действует так, потому что понимает, что сила не на его стороне.

МакКой смерил гоблина взглядом. Он злился, или не злился, или вообще уже ничего не понимал, но устал точно. До ненависти ко всему сущему устал.

Впрочем, ничего нового. Попутно вспомнилось, что Спок о провале проекта не знает. Ненависть, значит?

– Почему ты так решил, Спок? Сверхлюдям ведь промыли мозги.

– Не уверен, что правильно понимаю вашу идиому, но рискну предположить, что это не имеет значения. План бунта доказывает, что проект провалился. Хан верно оценил тактическую расстановку. Его люди, пробывшие в этом времени куда меньше него, не представляют себе истинного положения вещей. Он сделал единственный в такой ситуации возможный ход.

МакКой не успел ответить – в комнату зашёл Джим. Едва заметно взъерошенный, он прошёл к ближайшему креслу, тяжело в него плюхнулся и запустил пальцы в волосы.

– Так и будем сидеть, как на похоронах? – МакКой в сердцах запихал в чехол свой падд, который беззвучно надрывался сигналами входящих. Чехов, конечно же. Значит, по кораблю уже слухи. – Джим, я не предавал тебя, чёрт, ты знаешь!

Джим поднимает голову и смотрит на него недоумённо.

– Какая муха тебя укусила? – Он чуть морщится, выпрямляясь. – Я связался с Саратогой, хотел объяснить ситуацию капитану Бенуа. Но мне никто не ответил. Связь есть, ответа нет. Попытки связаться мы продолжаем.

– Так сразу надо было говорить! – выпалил МакКой. – Пришёл и уселся тут!

– Я сделаю чаю, – сказал Спок очень ровно, поднимаясь с дивана.

– Мне зелёный.

– Да, мне с сахаром сделай. – Джим снова опускает голову, прикладывает пальцы к вискам. – В общем, мне это не нравится. И сильно. Я выжду пару часов, а потом направлю Энти к ним.

– Джим, что значит «с сахаром»? – поинтересовался Спок от репликатора.

– Это значит, гоблин, реплицируй любой чай любого цвета, но с тремя кубиками сахара, – огрызнулся МакКой.

– Крайне информативно, если убрать оскорбления, доктор.

– Это не оскорбление, а констатация факта.

– Вы целый день грызться будете? – Джим закатывает глаза. – Спок, я просто люблю сладкое.

– Джим, у нас миссия по посещению колонии, она регламентирована по срокам. – Спок принёс и поставил перед ним чашку чая. Вторую отдал МакКою и чинно уселся на диван. – Мы не можем развернуть корабль просто потому, что на наш вызов не ответили.

– Мы можем, Спок. И мы сделаем это. – По голосу Джима ясно, что менять своё решение он не собирается.

– Чай кошмарный, – сказал МакКой, потому что чай был кошмарный. Думать о том, что капитан «Саратоги» таки нашёл растительных приключений на задницы своего экипажа, не хотелось. – Может, просто перебои связи? Это космос, мало ли.

– Боунс, чёрт возьми, ты что, впервые в жизни поверил в безопасность космоса?!

Джим всплёскивает руками, видимо, забыв, что держит чашку чая, и проливает чай себе на колени. Принимается, чертыхаясь, вытирать мокрое пятно – это должно быть горячо.

– Нет, зато я поверил, что тебе нельзя давать чайные чашки.

– Реплицировать полотенце? – поинтересовался Спок. Он всем своим видом не одобрял решение действовать без приказа.

– Забудь. Я пойду на мостик и узнаю у Ухуры, как дела.

Джим забирает чашку и выходит из комнаты.

Спок практически вылетает следом. МакКой, чертыхаясь – за ними, но чай с собой прихватывает.

Космос – такая штука… никогда не знаешь, когда в следующий раз удастся выпить чашку.

МакКой ждал этого с самого начала вылета, но приказ всё равно стал громом посреди ясного неба. Приказ пришёл не ему, а на капитанский код доступа, так что Боунс узнал о нём от Кирка. Они тогда находились на мостике и ждали ответа от «Саратоги», которая, казалась, канула в небытие, Ухура вызывала корабль раз за разом, всё бестолку, и в конце концов Джим сказал ложиться на обратный курс до планетоида, и вот тут-то это и произошло – подпространственный от Флота.

Джим только махнул МакКою рукой и сказал «в мой кабинет», позвал ещё и Спока, оставив мостик на Сулу, и Боунсу опять показалось, что в следующий сеанс вычёсывания (дай космос дожить) под пуховым слоем у Джима обнаружатся настоящие перья.

Они прослушали сообщение, сидя за столом Кирка – он вывел запись на экран. Сложно было поверить, что это было записано на Земле чуть больше трёх часов назад.

“Флот благодарит вас за передачу информации, – голос Комака можно было бы описать как “без выражения”, не будь он таким напряжённым. – Совет решил ликвидировать опасность, которую представляют сверхлюди. Всем кураторам приказано получить максимум крови от сверхлюдей, а их самих поместить в стазис для последующей передачи на ближайшую базу с необходимыми криокамерами. Официальные распоряжения будут разосланы на падды кураторов в течение суток, но приступать к выполнению необходимо сразу по получении распоряжения. Адмирал Комак, конец связи”.

– Они не приказали разрабатывать сыворотку, – тут же подал голос Спок.

МакКой молчал. Он не сомневался, что это будет в официальном распоряжении. Для него лично.

– Боунс, – тихо произнёс Джим. – Тебе надо идти.

– Знаю, – МакКой кивнул капитану. – Ты не переписывал больше коды доступа?

– Нет, всё как было. Тебе охранников больше нужно?

– Нет, он не подозревает, – МакКой со вздохом поднялся на ноги. – Просто активирую имплантат. Через двадцать минут всё будет. Я так понимаю, нужен будет кто-то, кто проконтролирует выполнение приказа. Коммандер, не окажете честь?

– Конечно, – Спок в кои-то веки не стал даже препираться. – Джим, на мостике меня может заменить Чехов.

Джим, кивнув, смерил МакКоя внимательным и, кажется, сочувствующим взглядом.

Доктор сказал, что ему потребуется некоторое оборудование в лаборатории, поэтому они сразу же прошли в медотсек, в его личный кабинет.

Спок не стал садиться в предложенное кресло, полагая, что МакКой быстро покончит с приготовлениями. Коммандер успокаивал эмоции относительно известия о том, что проект сворачивают. Это означало, что Хана на корабле больше не будет, и угроза Джиму с этой стороны будет нивелирована. От этой мысли сами собой улеглись вздыбленные перья на крыльях.

Доктор принёс сумку, контейнер под пробирки, оборудование для забора крови (мотивировал тем, что хочет покончить с этим сразу). Всё это он собирал долго и тщательно, ставил на свой стол, за каждым предметом ходил отдельно в примыкающую к кабинету мини-лабораторию. Спок отметил, что МакКой принёс ещё один контейнер синего цвета. Небольшой по объёму, он, однако, был снабжён модулем контроля температуры и запитывающей его автономной батареей. Такие использовались для хранения нестабильных химических веществ, требующих содержания при строго определённой температуре, и некоторых лекарственных препаратов с такими же свойствами.

– Доверие – страшная сила, Спок. – Доктор оглядел предметы на столе и начал аккуратно складывать их в сумку. – Хан мне доверяет, а я своими руками почти что убью его. А ещё месяц назад я думал, что мне в руки попал мой лютый враг, и мне будет тяжело его не убить, оставшись наедине в запертой лаборатории.

Спок молчал. Эмоциональной натуре доктора сейчас требовалось, видимо, словесное выражение переживаемого. Не было бы слушателя – оно реализовалось бы в виде автокоммуникации.

– Это всё же не дело – верить преступнику. Но это моя ошибка. А что делать с его доверием ко мне? Вот в чём... – доктор затолкал в сумку шланг, с некоторым трудом, и принялся что-то искать в ней же, – проблема. Но тебе с твоим контролем эмоций этого, конечно, не понять. Одно из самых страшных преступлений против своей семьи, Спок, это предательство. Предать доверие близких, тех, кто нуждается в тебе как в опоре и поддержке. Для кого ты чуть больше чем “вон тот человек напротив”.

Он что-то, видимо, нашёл в своей сумке, кивнул удовлетворённо и подхватил её со стола, повесив на плечо. Его крылья были неспокойны. Спок подумал, насколько сильна возникшая эмоциональная привязка доктора к своему подопытному.

– Идём, коммандер. Я готов.

Спок развернулся к двери. Но у самого выхода остановился.

– Доктор, вы забыли контейнер.

– Да? Какой?

– Терморегуляторный. – Спок обернулся, краем глаза заметив, что МакКой держит руку в сумке, будто боится, что без придерживания в ней что-то опрокинется. – Полагаю, он вам нужен для...

Он успел увидеть движение, но не блокировать. Доктор был прав: доверие – страшная сила. Спок не ожидал такого от лучшего друга Джима. И когда в его шею с шипением вжался гипошприц, даже не сделал попытку оттолкнуть доктора. А когда перехватил его руку, было уже поздно. В глазах потемнело, стены покачнулись, расплываясь. Спок упал бы на пол, но его подхватили и опустили туда плавно. Тошнота подкатила к горлу, тело не слушалось, он не мог пошевелить даже пальцем. Крылья бессильной тяжестью тянули к полу. Звуки сделались гулкими и далёкими. Как через пелену, он увидел, что доктор навис над ним. Привал его к стене спиной, аккуратно сложил поочерёдно оба крыла так, чтобы они лежали в удобном положении.

– Через полтора часа с тобой всё будет в порядке, эффект пройдёт. Так, Спок, ты сейчас этого не слышал, но прости меня. Я негласно пообещал Хану защиту, и не смогу нарушить своё слово. Вот...

Спок ощутил, что в его руки втолкнули что-то прохладное и гладкое прямоугольной формы. Синий контейнер.

– Это восемь доз воскрешающей сыворотки. Улучшенная формула. Разработаны мной за последний месяц. Из всего корабля – этого ты тоже не слышал, гоблин, – только ты сможешь распорядиться ей как следует, и если со мной что-то случится... я верю, ты найдёшь ей правильное применение. Ну...

Доктор выпрямился. Спок теперь видел вместо него только смазанное пятно, хотя и силился сфокусировать взгляд. Большая часть ресурсов его организма сейчас была направлена на нейтрализацию введённого препарата. Поэтому он почти не услышал, как с шорохом закрылись за МакКоем двери кабинета.

МакКой ставит сумку с оборудованием на пол, блокирует за собой дверь и вводит в панель три кода. Один активирует систему защиты комнаты. Второй снимает предыдущий Джимов. Третий Боунс вводит наугад, закрыв глаза, чтобы самому не видеть комбинацию цифр. Всё – они заперты здесь «до дальнейшей деактивации кода», как сообщает электронный голос компьютера. Взломать его могут несколько человек на корабле, и на это потребуется время – вполне достаточно. Им, по крайней мере, хватит.

После он оборачивается к Хану. Тот сидит на полу посреди разгромленной комнаты, наблюдая за ним из-под свешивающихся прядей волос. Между его скрещенных по-турецки ног негромко вибрирует крохотный музыкальный триббл. Освещение процентов на семь, не больше, и механически поглаживающая триббла рука кажется бледным призраком на чёрном фоне.

– Мне поступил приказ тебя убить. – МакКой подхватывает сумку и идёт прямо к нему. Из расстёгнутого нутра сумки петлёй высовывается прозрачный шланг для перекачки крови. Под подошвами ботинок что-то глухо хрустит. – Напрямую этого никто не сказал, но приказ «выкачать кровь для дальнейших исследований» звучит вполне прозрачно.

– Какое унижение, – тихо и шипяще произносит Хан, не сдвинувшись. Только рука в шерсти триббла замерла, перестав гладить. – Умереть как кровяной мешок.

Он пересаживает триббла на пол и, когда МакКой подходит ближе, стремительно оказывается на ногах. Делает шаг вперёд, и вот уже они вжаты друг в друга, а пальцы Хана удерживают его за бёдра.

– Вы же не думаете, что я собираюсь покориться этому приговору, доктор?

– Я пришёл предоставить тебе выбор. – МакКой без страха ощущает себя игрушкой – стоит Хану пожелать, он швырнёт его через всю комнату так же, как мог бы швырнуть триббла. Это ощущение странно лёгкое, почти умиротворённое. – Либо ты убиваешь меня, проводишь разблокировку панели, вырываешься и умираешь… сражаясь, либо не убиваешь, но в этом случае я попытаюсь выполнить приказ. Возможны и другие варианты, но суть одна – я человек. И ничего не смогу тебе сделать. А код деактивации я не знаю – вводил наугад. Не убегу.

Пальцы Хана чуть сжимаются на его бёдрах, и вот кажется – да, сейчас швырнёт, но…

Хватка исчезает почти тут же. Пальцы проходятся по щеке МакКоя, а нечеловеческий взгляд делается почти страдающим.

– А они знали, кого присылать, – он выплёвывает это в бессильной ярости, отталкивает МакКоя, выпрямляясь. – Я не причиню вам вреда, доктор, сколько раз я должен повторить это?! – Он рявкает, отходя на шаг назад. – Нет! И скажите мне после этого, что ваша Федерация гуманна! Я не причиню вам вреда, но и крови моей вы не получите! Проклятые! Федераты! – С этим воплем он пинает к стене опрокинутый стол, и тот, пролетев, ударяется в неё и жалобно скрипит.

– Какая бы ни была, Федерация даёт людям дом и защиту. Иногда – второй шанс. Даже если он выглядит как издевательство.

МакКой присел на перевёрнутую тумбочку. Она валялась на боку. Сплёл между собой пальцы. Сумка, обмякнув, валялась у его ноги. Мягкое нутро расползлось, приоткрыв другие кольца прозрачного шланга.

– В тебя вшито наноустройство, по сигналу вызывающее временный паралич. Я не стану его использовать. Так что надеюсь, ты всё же позволишь мне подсоединить этот шланг – иначе придётся меня убить или оглушить.

В глазах Хана полыхнул огонёк ярости, он подлетел к МакКою, и… встал на колени у его ног, положив ладони на его щёки. Заставив смотреть в свои глаза.

– Вы, люди, – голос низкий, рычащий. – Вы не понимаете. Вы, доктор, не понимаете. Вы думаете, что сверхлюди – это машины для убийств. Что в нас нет чувств, кроме… ярости. Агрессии. Это не так. Доктор. Леонард. Вы предлагаете мне смерть от своей руки, и я принял бы её. Вонзите нож в меня, – он касается своей шеи. – Сюда. Быстро или долго. Легко или мучительно. Выстрелите из фазера. Но не это. Это!

Он хватает сумку с шлангом, встряхивает её и отшвыривает. Вскидывает подбородок.

– Я – Хан! Хан Нуньен Сингх! Я не ошмёток мяса!

МакКой берёт его за руку, распрямляет длинные пальцы. По одному.

– Я не предоставил бы ошмётку мяса выбор, ценой которому моя жизнь. В том или ином смысле. Заберёшь её ты или тюрьма за то, что я нарушил прямой приказ командования.

– Тюрьма? – переспрашивает он, застывая снова.

МакКой прикрыл глаза. Какой чертовски длинный день. После такого хорошо прийти домой и вытянуть ноги на диване, деградируя под стакан виски и какую-нибудь музыку по случаю. Только хрен ему, а не спокойная деградация.

– А как ты думаешь? Я деблокировал капитанский код, заперся тут наедине с тобой и не стремлюсь тебя убивать, хотя для этого имеются все возможности.

Хан молчит, усаживаясь на свои пятки. Берёт его руку в свои, подносит к лицу и медленно-медленно прижимается губами к костяшкам. Потом отпускает, не меняя позы.

– Я готов.

МакКою почти нехорошо. Было бы, не будь он половину жизни вынужденным абстрагироваться от своих же эмоций. Он идёт за отброшенной Ханом сумкой, возвращается с ней. Извлекает оттуда шланг, упаковку со стерильной иглой-насадкой и шесть пробирок. Столько, на сколько стандартно брал крови во время первых двух тестовых недель. Больше в сумке ничего нет.

Со всем этим добром он присаживается возле Хана и жестом просит его руку.

Хан подаёт, не меняя позы, только взгляд – почти жадный – впивается в него. МакКой просит его сжать-разжать кулак. Стерильной антисептической салфеткой очищает место прокола. Игла входит в его вену мягко и почти нежно, он умеет ставить не больно. Подсоединённый к шприцу шланг стремительно темнеет от крови. Первая пробирка начинает наполняться, когда срабатывает дверной интерком.

– Нас нет дома. Правда?

– Так и есть. – Хан смотрит, почти не моргая.

Интерком надрывается ещё какое-то время. МакКой успевает сменить пробирку.

На третьей входящий затыкается. Но с самим интеркомом они что-то сделали, и динамик передавал шаги, приказы, шуршание по ту сторону двери. МакКой слышал голос Джима.

– Пойдут взламывать панель.

Свободная рука Хана поднимается и щемяще ласково проходится пальцами по волосам МакКоя.

– Не станут же они вас прерывать, когда взломают.

МакКой кивает. Внешне – абсолютно спокойно.

Вот именно что внешне.

– Я доктор, а не программист, но всё же предположу, что управимся мы быстрее, чем эти гении взломают панель. Её программировало несколько человек разом.

– Я не хочу умирать на глазах у них. – Пальцы продолжают гладить. – Чем быстрее, тем лучше.

МакКой меняет четвёртую пробирку, затем пятую. Тишина. Он начинает говорить только на шестой.

– Когда я получил начальный пакет приказов и протоколов по проекту реабилитации, в них указывался ряд обязательных комплексных тестов на испытание подопечного. Я их честно выполнил. Но последний пункт предполагал… этакое креативное стимулирование мозгов подчинённых. Последний тест куратор обязан был придумать сам.

Пробирка наполовину наполнилась тёмной кровью. Рядом лежали в небольшом контейнере запечатанные пять. Драгоценный груз для того, кто умеет пользоваться.

– Проблема заключалась в том, что я уже не был для тебя просто куратором. А потом и вовсе возникла необходимость снять с меня эту обязанность. Но мы не успели, а последний приказ оставил мне как куратору совсем немного времени. Пришлось импровизировать на ходу, но я должен был убедиться, что ты безопасен для меня… а значит – для моей семьи.

МакКой аккуратно вынул иглу из его вены, подождал, пока остатки крови по шлангу перетекут в пробирку и закупорил её, положив к остальным. Поднял голову, встречаясь взглядом со своим подопечным.

– Ты безопасен для нас, и я намерен это доказывать командованию – или пойти под трибунал за свои убеждения. От этого они, впрочем, не поменяются. Формально приказ по сбору крови… – пальцы защелкнули крышку контейнера, – я выполнил. На одну дозу воскрешения тут хватит с лихвой.

Хан – он должен сейчас чувствовать головокружение – смаргивает, вроде как ещё недоверчиво. Потом медленно улыбается.

– Доктор, вы же понимаете, что тест сработал не потому что я безопасен.

– А я тебе не Федерация, – Боунс убирает весь инструментарий в сумку, сматывает шланг. – Если даю второй шанс, то наёбывать не собираюсь, аэроплан ты мой нелетучий. Мне другое интересно, расписывая в техзадании «социализация может проявляться самыми неожиданными и порой не сразу распознаваемыми образами», кто-то из этих учёнишек подразумевал то, что произошло с тобой?

– Ни один из этих учёнишек понятия не имеет о сильных чувствах.

Хан поднимается на ноги – движение чуть резче, чем обычно, но в целом он выглядит почти пришедшим в норму. Бледнее разве что. И притягивает МакКоя к себе, ничуть не заботясь о его поклаже.

– Так я не ослышался, Леонард? – Его рука ложится на затылок, и от этого вдоль позвоночника, особенно между крыльев, пробирает странным ознобом… типа слабого электрического импульса. Не сказать, что неприятно, и МакКой не говорит. – Ты даёшь мне шанс?

– Для кого я тут распинался, по-твоему? Только учти, я не забыл, что ты стал причиной смерти моего лучшего друга.

– Прости.

Хан шепчет это на выдохе, уже касаясь губами, и целует МакКоя – медленно. Глубоко. Совершенно не обращая внимания на людей, скребущихся с той стороны двери.

====== Почему все важные разговоры происходят в турболифтах ======

Они достучались до Саратоги. Но ответил не капитан. Главный экран мостика высветил бледного Вольга, под кожей которого, как тонкие вулканские артерии, прорисовывались зелёные нити стеблей. Видимо, организм сверхчеловека всё ещё сопротивлялся заразе.

Бедная Ухура прижала к губам тонкие пальцы.

Сулу негромко чертыхнулся и протянул Пашке руку инстинктивным жестом – Чехов тут же за неё ухватился. Он не мог заставить себя смотреть на экран.

Джим сжал подлокотники капитанского кресла.

– Саратога, что у вас?

Вольг посмотрел на него с вымученной ненавистью.

– Я буду говорить только с Ханом, – выплюнул он, страдальчески оскалившись.

– Сейчас это невозможно, говори…

– Только с Ханом!

Сверхчеловек, выходя из себя, ударил по подлокотнику. То, что он, не имея права, сидел в капитанском кресле, Джиму здорово царапало восприятие.

Джим быстро облизнул губы. Явно не стоило говорить ему сейчас, что из Хана выкачивают кровь, готовя его к заморозке. Со сверхчеловека в такой ситуации могло статься пойти на них тараном, запустить несколько торпед – да что угодно. Отчаянное время – отчаянные меры. Джим даже понимал его в чём-то.

Хотя…

Боунса и Спока нет уже какое-то время. А регенерация у сверхлюдей сумасшедшая. Может, не поздно…

– Я приведу Хана, – согласился Кирк. На лице Вольга расползлась полубезумная улыбка. – Ухура, вызови коммандера.

– И поторопись, капитан, – прошипел он, – у тебя не так много времени. А-а-а!!!

Последнее, что успело выхватить изображение перед отключением, как он пытается разодрать кожу на щеке, там, где прорастал толстый и извилистый стебелёк.

Чешутся, – проскользнула отстранённая мысль у Джима.

Он соскочил с кресла – Ухура, умница, упорно вызывала Спока. Пять секунд, десять… Такого не случалось раньше, Спок всегда мог ответить в течение восьми секунд – он сам рассказывал.

– Ухура, брось, – Джим встал за её креслом. Его почти касались её дымчатые, пахнущие пионом перья. – Вызывай Боунса.

– Да, капитан, – глухо отозвалась она, переключая каналы. Здесь вызов, пикнув, прервался, а Нийота, ошарашенная, повернулась к Джиму. – Его коммуникатор отключен. Сэр.

– У Спока не отключен, отследи его. – Против воли получается слишком резко, но Ухура, кивнув, разворачивается к панели.

Несколько секунд, которые она тратит на поиск, тянутся слишком долго – Джиму надо бежать, действовать, искать самому, но он стоит.

– Кабинет… – она снова разворачивается, – доктора МакКоя. Он там.

– Уверена?

– Да, сэр, – кивает, тряхнув волосами. – Коммандер Спок там.

А где же интересно МакКой

Оставивший Спока в кабинете

Неспособного ответить на вызов

Выключивший свой комм

Где он

Сволочь

– Сулу, мостик, – Джим разворачивается и стремительно идёт к лифту. Попутно раздаёт распоряжения. – Джотто, Кексика и ещё шесть лучших из охранного к каюте Хана. Скотти пусть вытащит Спока из кабинета МакКоя, а медики приведут в себя. Как только Спок сможет, пусть со мной свяжется.

Последнее Джим командует уже из лифта.

– Саратоге не отвечать без меня.

Он взламывает дверь Хана самостоятельно – вызывать инженеров, ждать, опять ждать, пока они справятся, да Джим бы с ума сошёл. Нет, он справляется сам. Даже не удивляется, когда дверь раскрывается и открывает ему этих двоих, замерших посреди разгромленной комнаты. На полу у ботинок невредимого Боунса валяется шланг для перекачки крови.

– Офицер МакКой, – зло произносит Кирк, проходя внутрь. Охранники следуют за спиной, ожидая приказа.

– Я выполнил приказ. Кровь в количестве, необходимом для получения сыворотки, находится в моей сумке в герметичном контейнере, – МакКой указал на сумку. – У Спока – кстати, он в себя пришёл? – восемь готовых образцов. Хан не опасен для нашего экипажа и готов служить Федерации.

– Сейчас проверим. – Джим кивает охранникам. – Кексик и Дорнен, проводить офицера МакКоя в его каюту под стражу. Хан, – их взгляды встречаются. – Идёшь со мной, послужишь Федерации.

– Леонард, – Хан, не опуская взгляда, негромко обращается к Боунсу. Кирку хочется взвыть – да какого ж хрена МакКой продолжает делать вид, что у него всё под контролем, когда такое происходит?

– Я сделал тебя частью моей семьи. И знаю, что ты достоин этого доверия, – отвечает ему Боунс, прежде чем безропотно передать себя в руки охраны.

Его уводят. Это первый раз, когда Джиму пришлось так поступить со своим другом. Остаётся только он, Хан и безопасники.

– Так значит, Боунс теперь доверяет тебе? – Кирк адресует это Хану.

– Доверяет, – тот спокоен.

– А я могу доверять ему, а?

– Можете, капитан. – Он чуть щурится. – Но, кажется, у вас ко мне было какое-то дело?

Хан шёл за ними спокойно, только иногда слегка раскрывая крылья на поворотах коридора, из-за чего перья задевали о стенки. В лифте он и вовсе, казалось, занял всё пространство – при том, что скромно стоял у стенки.

Джим ударил по кнопке остановки лифта – он только надеялся, что получилось более спокойно, нежели он себя ощущал.

– Мы достучались до Саратоги. Вызов принял один из твоих. На корабле заражение, и он тоже заражён, так что спасти его мы не сможем. Твоя задача – узнать, остались ли те, кто не заразился, и где они, потому что с нами он разговаривать отказывается. И нам нужно будет организовать для них инструкцию к переправке на Энтерпрайз.

Хан как будто не отреагировал на сообщение о неминуемой смерти одного из своих, только крылья за спиной вздрогнули и взъерошились.

– Я понял, капитан, – ответил он прохладно.

На мостике капитан сразу подошёл к Ухуре – она оставила вызов в режиме ожидания.

– Вызывал шесть минут назад, капитан, – доложила она тихонько. – Сейчас на линии.

– Выводи на экран.

Хан, не дожидаясь разрешения, прошёл к экрану и встал напротив него. Сложил руки за спиной. Чуть размял плечи.

Появившийся на экране сверхчеловек выглядел ещё хуже, чем при предыдущем контакте. Сквозь его кожу уже начали проклёвываться ростки – некоторые прорастали через кровящие расчёсы, он хрипел при дыхании, был бледен и горбился. При взгляде на Хана всё же принял попытку выпрямиться – и она далась ему с огромным трудом.

– Господин, – он сипел, – я заражён. Весь корабль заражён. Но вы должны знать, я остался верен вам, как и остальные. Господин, отдайте приказ, я свяжусь с ними с этого корабля, они…

– Вольг, – Хан прервал его. – Я разберусь, что делать. На корабле есть уцелевшие?

Вольг замер.

– Господин… – неверяще выдохнул он, – что вам до них.

– Я задал вопрос, Вольг,– Хан был несгибаем. – Не твоё дело, чем я руководствуюсь. Мне нужен ответ.

Удивительно, но того как будто успокоил ответ Хана. Может, поняв, что Хан ведёт себя по-прежнему, он подумал, что и цели Хана не могли поменяться. Кто знает.

– Насколько я знаю… – Он перевёл глаза вниз и вбок, что-то набирая на панели. Видимо, выводил данные. – В медотсеке должны быть. Я слышал, как доктор говорила с кем-то, что на корабле началась ветрянка, и нужны изолированные палаты. Пара групп, одна рядом с инженерным, вторая у пищеблока, сбились в кучи.

– Сейчас тебе нужно передать по всему кораблю сообщение капитана Кирка.

Джим встаёт рядом с Ханом – на него Вольг смотрит почти брезгливо.

– Экипажу Саратоги, – начинает говорить Кирк. – говорит капитан Кирк, звездолёт «Энтерпрайз». От заражения защищают пояса жизнеобеспечения. Те из вас, кто ещё здоров, должны надеть их и ждать нашего прибытия. Мы долетим до вас в течение восьми часов. Вам же будет нужно погрузиться в шаттлы, мы примем вас на борт. Всем пострадавшим будет оказана необходимая помощь. Повторяю, через восемь часов «Энтерпрайз» будет готов принять вас на борт. Продержитесь до этого времени.

Вольг в течение его сообщения смотрел за экран, на панель, водя там рукой. И Джим очень надеялся, что Хана тот не ослушается даже из нелюбви к людям.

Закончив говорить, Кирк смотрит на Хана. Тот кивает на экран, поясняя, что ещё не закончил со своим.

Его право попрощаться.

Кирк отходит к месту Ухуры.

– Теперь посмотри на меня, – говорит Хан, но Вольг не поднимает глаз, и тот повторяет громче. – Посмотри на меня, Вольг!

Медленно, будто нехотя, Вольг поднимает глаза на своего вождя.

Кирк смотрит на него, измученного болезнью, и видит человека. Не сверх, не железное чудовище, просто человек, которому больно и страшно. А ещё – ему на вид не больше двадцати пяти.

– Вольг, – Хан говорит уже спокойнее и мягче, – я знаю, что происходит с тобой. И это страшная смерть. Но даже её ты должен принять как воин. Ты силён, Вольг. Ты был мне славным товарищем. Ты воевал в моих рядах, со мной же принял поражение и бегство. Я же буду рядом, пока ты умираешь.

– Господин…

Вольг снова горбится, стиснув зубы. Волосы завешивают его лицо, и не видно, голос сипит сильнее. Тихо-тихо себе под нос ругается Чехов, Ухура вздыхает на своём месте.

– Господин, мне страшно, – шепчет он неразборчиво. – Я хотел быть с вами во время вашего триумфа. Но я умру и не увижу его.

– Но ты многое сделал для его наступления. – Крылья Хана чуть дрожат, а взгляд прикован к умирающему сверхчеловеку. – Ты можешь умереть спокойно, мой друг. Ты не будешь забыт.

МакКой сидел на диване, хлебал остывающий чай и читал последние отчёты из лабораторий. Но слова – термины, описания, версии – сознанием не усваивались, как слишком жирная и тяжёлая пища организмом долго голодавшего. Краем сознания Боунсу было интересно, что сделает Спок с восемью дозами воскрешающей сыворотки.

Но большую часть его мыслей занимали крылья. Они не болели. Болели, когда он пришёл к Хану и начал выкачивать кровь…

Но стоило сказать «я тебе доверяю», и боль унялась – как по чёртову волшебству. Почему? Что вообще не так с этими крыльями?

Джим прервал его на середине этой мысли, зашёл без звонка… Ах да, МакКой же под стражей. Кирк использует свой код доступа к каюте.

– Чай будешь? – спросил Боунс, отставляя свою чашку. – Взъерошенно выглядишь, друг мой.

Кирк смотрит на него хмуро, но кивает, усаживаясь. Он действительно как-то взъерошен.

– Через восемь часов будем у Саратоги, примем выживших, – сразу переходит к делу, пока Боунс занимается чаем. – Ты же не знаешь. Они заразились. И ты мне будешь нужен не под стражей, а в медотсеке.

МакКой делает ему чашку его любимого фиолетового чая, сладкую. Обязательно сладкую. По привычке реплицирует чашку с толстыми стенками и отдаёт капитану в ладони.

– Предсказуемо было, правда? – садится на пол рядом с Джимом, скрещивая ноги. – Сколько выживших?

– Не имею понятия. Больше тридцати вряд ли.

Джим сжимает чашку в ладонях, чуть постукивая по ней пальцами.

– Ты рисковал своей жизнью, – решается. – Жизнью, безопасностью корабля, и всё ради… кого? Хана.

– Надо было бы рискнуть ради других – было бы ровно так же, – МакКой пожимает плечами. Крылья с тихим шорохом чуть шире раскрываются за спиной. – Он такой же человек, а после того, что с ним сделали… заслужил попробовать ещё раз.

– И я ведь, чёрт возьми, даже понимаю, почему ты мне ничего не сказал…

Джим, чертыхаясь ещё раз, отставляет кружку на подлокотник. Опирается на колени.

– Я оставил его на мостике. Из охраны – двое безопасников. И Спок, конечно, но это неофициально. Я тоже должен его проверить на безопасность.

– Он пройдёт. Хотя… – промелькнувшая мысль кажется слишком весёлой для такой ситуации, но МакКой всё равно её озвучивает, – а ты уверен, что оставлять Хана со Споком в одном относительно небольшом пространстве – хорошая идея?

– Не уверен, – он криво улыбается. Странно вяжется с мрачным взглядом. – Так что будем считать, что для Спока это тоже проверка. Пашка донесёт, если что-то пойдёт не так.

– О, уж он-то донесёт, не сомневайся.

МакКой замолкает, давая Джиму возможность допить чай и собраться с мыслями. Заговаривает только когда капитан отставляет чашку.

– Надо уничтожить все образцы с планетоида. Под силовыми полями. Не хватало ещё, чтобы какой-нибудь сбой энергосистем защиту отключил неожиданно.

Джим морщится, трёт переносицу.

Вздыхает. И начинает говорить негромко и сухо.

– В общем, МакКой, ты понимаешь, зачем я пришёл. Я не дам этому делу ход и буду защищать тебя хоть перед трибуналом. Но ты – ты напал на первого помощника и вывел его из строя ради спасения осуждённого. Это если очень коротко. Если шире – я теперь вынужден буду лишний раз подумать, прежде чем доверять тебе задания, спорные в этическом плане. Расширять дальше времени нет. Ты меня понимаешь?

Джим поднял на него глаза.

– Я уже говорил – готов понести наказание.

– Может, мне ещё и без сладкого тебя на месяц оставить? – Джим выпалил это зло, подскакивая и начиная ходить по каюте. – Мне сейчас надо быть уверенным, что такого больше не повторится! Хочешь спасти Хана – говоришь со мной наедине, я не командование, я пойму!

– Понял, Джим. Надеюсь, и ситуаций таких больше не будет. – МакКой поднимается с коврика – нечего нагревать место, когда работы впереди уйма. – Хана мне забрать разрешишь? Поможет с образцами.

– Идите в задницу оба, – Джим прекращает ходить, трёт переносицу. – Да, и прогонишь потом по тестам на специализацию, мне кажется, научный – не его.

Он собирается идти к двери, когда пищит падд – пришло сообщение. Джим, не глядя, достаёт его, читает.

– О, – ворчит сквозь зубы, – мы вовремя.

Показывает МакКою экран, где красуется сообщение от Пашки.

«Щас перья полетят».

Ну, перьяна мостике, положим не летели, но напряжение, исходившее от этих двоих, можно было резать ножом.

Когда Джим и МакКой вышли из турболифта, Спок и Хан разговаривали. Даже не переходя рамки служебного общения, они умудрялись демонстрировать неприкрытую неприязнь друг к другу.

– Не уверен, что правильно понял вас, – плавно рассуждал Хан (Джим задумался, что по нему не скажешь, что он только проводил на тот свет своего соратника). – Вы утверждаете, что безопасно принимать на борт людей из заражённого корабля, когда мы не знаем, как передаётся заражение?

Перья на его крыльях… не встопорщились, нет. Но были неспокойны.

Спок свои крылья слегка приподнял – полураскрытые, они напоминали гигантское чёрное сердце. Он стоял, опираясь ладонями на спинку капитанского кресла.

– Мы не можем бросить людей умирать посреди космоса на корабле, лишившемся управления, стажёр Харрисон, – отчеканил безупречно прохладным тоном. – К тому же, будь возможность для передачи заражения через наши фильтры очистки, мы принесли бы заразу на корабль ещё после первого посещения планетоида.

– О, так вы на удачу полагаетесь? – Хан вскинул брови в притворном удивлении. – Что ж, пожалуйста. Принимать их на борт от этого не станет безопаснее. Где же логика, коммандер? Вы рискуете целым собственным кораблём, чтобы помочь горстке людей?

– И вы рискнёте вместе с нами, Харрисон, – наконец, подал голос Джим, проходя к креслу.

Кивнул Споку по пути. Надо отдать ему должное – он держался спокойно. Относительно.

– Потому что у меня нет выбора, – Хана его появление не смутило. Он даже со своего места не отошёл – хотя Спок и посторонился, чтобы пропустить Джима в кресло. Хан как стоял напротив экрана, так и стоял. – Будь у меня выбор, я улетел бы отсюда и больше никогда не прилетал.

– А если бы на этом корабле были ваши люди?

Джим уселся в кресло, смотря на него снизу вверх. Это был удар ниже пояса, и он знал это.

Но Хан слегка улыбнулся.

– Будь там мои люди и в… несколько других обстоятельствах, они захватили бы корабль и не дали ему приблизиться к планетоиду. Сэр.

– Прекрасно-прекрасно, – зашедший сзади МакКой хлопнул его между крыльев. – Вижу, вы уже не страдаете головокружением после потери крови. Значит, сможете помочь мне в лаборатории.

Хан, выпрямившись, обернулся к нему и окинул непередаваемым взглядом. Слегка удивлённым. Слегка довольным. Слегка… намекающим.

– Леонард? – Он почти мурлыкнул его имя, – так я уже восстановлен в должности?

– В условиях экстраординарной ситуации. У нас тут почти жёлтая тревога и угроза смертельного заражения – думаете, есть время разбираться с должностями? – МакКой повернулся к Джиму. – Капитан, прошу позволения забрать своего подопечного с мостика. Кажется, его прыти хватит на троих.

Джиму на секунду показалось, что в следующий раз, когда он этих двоих увидит, они будут уже помолвлены. Как-то у них всё слишком резво развивается, и всё – незаметно для него. И, может быть, МакКоя.

Он махнул им рукой.

– Идите уже с глаз моих. Сдадите готовность медотсека лично мне через шесть часов.

– Будет, капитан, будет, – и Боунс под взглядами всего мостика (Пашка так вообще чуть ли на месте не подпрыгивал) увёл Хана в лифт.

В турболифте Леонард, как ни в чём не бывало, встал лицом к выходу и сцепил руки за спиной. Качнулся с носка на пятку – Хан давно заметил за ним эту привычку.

И всё.

Никакой реакции на то, что Хан называет его по имени перед экипажем мостика.

Как будто так и надо.

Хану нравится.

– О чём вы с капитаном говорили? – мягко спрашивает он доктора. – Обо мне, надеюсь?

– Мы говорили о Саратоге, – он оглянулся на секунду. – И да, о тебе. Капитан сказал провести тебе тесты на профориентацию. Немного поспешно, учитывая наше положение.

– Ну не сказал же он провести их до приёма выживших.

Хан коснулся его крыла своим. Легонько.

– Леонард, какие у меня шансы на твоё расположение? Если бы я не знал тебя, то подумал бы, что ты играешь со мной.

Доктор с выдохом развернулся и резко хлопнул по кнопке остановки лифта – за секунды до того, как двери должны были открыться. Его крылья слегка приподнялись за спиной, образовав над головой стальной купол.

– Я не играю, всё верно. Но и никак не могу взять в толк, чего именно ты от меня ждёшь.

– Правда?

Хан сделал шаг, слегка прижимая его к стене. Он чувствовал запах Леонарда, его тепло, так близко. Но в каюте они тоже оказались близко. И доктор оттолкнул его.

Крылья, среагировав на близость, слегка раскрылись за спиной.

– Мне нужен ты. Я не требую от тебя ответной любви, Леонард, – Хан взял его руку в свои. – Но мне нужно, чтобы ты был рядом. И позволил мне быть рядом с тобой. Осознанно.

– Боюсь утонуть в семантике, – доктор не стал высвобождаться, только слегка прищурился. Крылья, прижатые к стенке лифта, ощетинились ещё сильней. – Что значит «быть рядом»? Разговаривая, мы что, не рядом? Хотя бы сейчас?

Хан придвигается ещё ближе, почти прижимаясь к нему. И касается губами костяшек его руки, продолжая удерживать взгляд.

– Я хочу тебя, Леонард. Хочу защищать тебя по праву партнёра. Хочу проводить с тобой вечера и ночи. Хочу, чтобы ты был моим, хочу сам принадлежать тебе. И если это понятнее, то скажи, когда я смогу услышать, согласен ли ты на это?

Казалось, он задумался. Крылья медленно успокоились, но из-за тесного контакта со стенкой сложиться не смогли.

– С ночами загнул, конечно… Чтоб ты… правильно понял. Твоё общество мне интересно и вполне приятно. Можно даже сказать, что в определённом плане ты меня привлекаешь. А уж наши философские беседы и вовсе прекрасный отдых. Но что дальше? Переселишься в мою каюту и возьмёшь обет безбрачия? Будем вечерами вязать на спицах и смотреть сериалы?

Крылья Хана практически объяли их обоих в тёмный крыльный кокон.

– Я был бы не против переселиться в твою каюту. – Он проводит пальцем по шее доктора вверх, задерживается на подбородке. – Я давно понял, что ты не умеешь думать о своих желаниях. Но сейчас мне нужно, чтобы ты подумал именно о себе. Ты хочешь быть со мной?

Стальные перья разом ощетинились все, крылья вздыбились, вжимая в него доктора. Так слышно было (и почти ощутимо), как бешено бьётся его сердце.

– Я не могу ни с кем быть, – это сквозь зубы, с шипением втягивая воздух. – Психологическое, после смерти близкого человека. Чего я хочу – так это не привязывать к себе здорового человека, имеющего все шансы на полноценную жизнь. А ещё – опрокинуть стакан чего-нибудь крепче сорока градусов. Знал бы ты, как болят эти чёртовы крылья...

– Но ты хочешь быть со мной, – Хан не спрашивает. Он утверждает. И мягко поглаживает подбородок доктора, удерживая себя от поцелуя. – Поэтому мы попробуем. Как разберёмся с Саратогой.

– Ладно, а теперь будь добр просто нажать на чёртову кнопку и дать мне хоть немного чёртова пространства, пока я не сдох на месте от этой грёбаной боли!

Это всё он выпалил единым махом, а когда Хан отстранился, завернул крыло вперёд и с судорожным выдохом ухватился за его вершину, чуть ли не выворачивая суставы на себя.

Что творится с душой Леонарда, из-за чего крылья так мучают его?

Хан, всматриваясь в мучения доктора, нажимает кнопку запуска лифта.

Боль в крыльях имела тысячи вариаций, полутонов и особенностей. За множество бессонных ночей МакКой научился отличать их, как сортировщики дорогих сигар – оттенки табачных листьев. Иногда крылья ныли, иногда – ломили, иногда возникало ощущение, что в них ковыряются ножом. Иногда их дёргало. Порой – сводило судорогой. В худшем же случае боль была спазматической, сильной, непрекращающейся и выворачивающей суставы.

Вот такая как раз была сейчас. Она живо вышибла из головы все лишние мысли – и про Хана, и про заражение на Саратоге. Кое-как, закусывая губу и наверняка бледнея от боли (судя по провожающим взглядам), он вымученно кивал на приветствия своих в медотсеке, кое-как заставил себя пройти ровным шагом. Мир белел и покрывался сверкающей пылью, мечущейся и скрывающей под собой картинку.

В кабинете, куда Хан проскользнул за ним следом, МакКой трясущимися руками вытянул из-под стола бутыль и, не размениваясь на стаканы, хлебнул из горла. Спиртовый пылающий ком рухнул в желудок, возвращая связь с реальностью. Он чуть не задохнулся, закашлялся и рухнул в кресло, жадно вдыхая прохладный кондиционированный воздух. Боль в крыльях чуть утихла. По крайней мере, соображать сделалось возможным.

– Пропасть, – выругался вслух, глядя в крышку стола. Потом заставил себя поднять голову. Не хватало ещё отдавать приказы невнятно. – Значит, слушай: нам надо уничтожить все образцы с планетоида так, чтобы возможная зараза из них не попала куда не надо. Самое лучшее – упаковать в контейнер с силовым полем и запустить его куда-то на ближайшую звезду. Изолятором для живунчиков с Саратоги я займусь сам, а вот лаборантов придётся инструктировать тебе. Ранее мы с такой заразой дела не имели, а тебе я действительно доверяю – глупостей не наделаешь. Вышлю ребяткам распоряжение, чтобы они тебя слушались. Как закончите упаковку, отчитаешься мне – в любой форме. А там уже будем согласовывать, куда кинуть этот ящик смерти. Вопросы.

– Я понял, – Хан подошёл и забрал из его руки бутылку. Принюхался, поднеся горлышко к носу. Поморщился. – Жуткая гадость. И от боли в крыльях она тебе не поможет.

– Она помогает мне не грохнуться в отключку от боли – уже немало. Иногда, если везёт, после неё можно заснуть. – МакКой взял падд, еле заставляя себя сосредоточиться на реальности, и принялся набирать приказ-инструкцию для лабораторий. – А твоих комментариев я не просил.

– Да, я заметил. Я промну их тебе. – Он понюхал бутылку ещё раз, теперь сморщился сильнее. Отставил. – Меня учили делать массаж крыльев.

МакКой несколько раз не смог попасть по кнопке «отправить». Кое-как попал и отложил падд к бутылке. Посмотрел на Хана. Спокоен, даже крылья мирненько за спиной уложил. А вздумай он тут раскрылатиться – папки с полок посшибал бы.

– Послушай, красота моя ненаглядная. Мы на работе. Изыски прибережём для вечерних посиделок с вязанием, а сейчас – приказ ты получил. Марш выполнять.

Он поднимает на него взгляд – светлый до прозрачности.

– Есть, сэр, – говорит таким голосом, которым обычно “есть, сэр” не говорится. Разворачивается, прошуршав перьями по стулу, и скрывается за дверью.

МакКой берёт со стола бутылку и щедро хлебает адскую жижу ещё раз.

– Повторять процедуру до наступления желаемого уровня работоспособности… – сипит в рукав, радуясь, что ни Джим, ни чёртов чернокрылый этого не видят.

МакКой, сдававший Джиму медотсек, выглядел ужасно. Он был серым, двигался резко и отрывисто. Пах алкоголем. На вопрос о самочувствии огрызнулся, что у него всё в пределах нормы. На вопрос, сколько он не спал, отвечать вообще не стал. И не будь он так остро необходим здесь, Джим его приказом отправил бы отдыхать… но он был необходим и сам это прекрасно понимал.

В медотсеке при этом никаких недочётов не обнаружилось: шесть изолированных двухместных палат переоборудовали в трёхместные, настроили системы очистки. При необходимости можно было притащить ещё коек, места хватало, просто не раскрылатишься.

К назначенному сроку Кирк, Боунс и Скотти засели в небольшой кабинет, откуда можно было следить за очисткой шаттлов в предангарном помещении. Его – помещение – Скотти сдал ещё раньше МакКоя. Всё должно было пройти гладко.

В 1900 по корабельному времени от Саратоги отделились два стандартных шаттла и медленно поплыли по направлению к Энтерпрайз.

– Ну, поехали, – проговорил Кирк себе под нос. – Надо будет коек всё-таки в палаты натащить. Как думаешь, сколько там? – это к Боунсу.

МакКой вскинул голову – до этого сидел, что-то чертя пальцем на столе.

– А они что, перед отлётом не сообщили?

– Мы больше не связывались. Да и я думаю, не до того им было.

По плавной дуге шаттлы подплывают к нужному шлюзу. Первый шаттл опускается на белый пол предангарного помещения. Закрывается люк.

– Ну, с богом, пошла декомпрессия, – бормочет Скотт, вручную начиная очистку. Можно бы и автоматически, но Джим больше верит рукам Скотти.

Сначала он включает силовое поле, потом стабилизирует радиационный фон. Судя по датчикам – Джим заглянул через плечо инженера – радиация была, хоть и слабая. Радиация неизвестного происхождения, как и на планетоиде.

– Скотти, зарегистрируй параметры радиации, вышли Споку, – просит Джим.

– А, подождите, капитан! – Скотти запускает второй этап очистки. Потом выполняет просьбу Джима.

Падд МакКоя пищит входящим.

– Ой, моя красотуля большекрылая из лабораторий, – саркастически бормочет доктор, встряхивая крыльями. По диагонали просматривает сообщение. – Джим, все образцы запечатаны в двойное силовое поле и герметичный вакуумный контейнер… тоже с силовым полем. Поле программировалось отдельно. Готов к сбросу хоть сейчас, осталось найти звезду.

– При Споке его так не назови…

Джим продолжает следить за очисткой. После заполнения комнаты кислородом Скотти нормализует дыхательную среду и давление и даёт команду открыть двери шаттла.

– У них там хоть на поясах нормальные настройки? – натянуто интересуется МакКой. – А то не хватало ещё дополнительно возиться с декомпрессией.

– Уж извини, но об этом они должны были сами позаботиться.

Очистка проходит нормально, хотя Скотт и сидит как на иголках. Первый шаттл поднимается и переправляется в ангар, где его уже должна ждать отборная команда медиков в поясах жизнеобеспечения. После закрытия дверей его место занимает второй.

– Боунс, – Джим не оборачивается к нему, – иди к своим. Пояс надел?

– Ты бы ещё спросил, не забыл ли я дышать, – он поднялся, взлохматил волосы Джима – слегка, – и ушёл, тихонько ругая работу, жизнь и космос.

После очистки второго шаттла оказалось, что спаслось только 20 членов экипажа со всей Саратоги. 18 (из них 13 больны ветрянкой) людей, андоррианец и дельтанин. Джим мысленно посочувствовал ему – дельтанину, как представителю очень чувствительной расы, было не в пример сложнее выносить весь обрушившийся на него ужас. Их оперативно осмотрели на месте, развели по палатам (Джим и Боунс сопровождали, Скотти остался регистрировать данные с очистки шаттлов) и разнесли по палатам по паре трибблов. Финальная стадия проверки – соседство с живыми существами. Одна из девушек – как раз у палаты, за которой наблюдал сам Джим, просто подняла его с пола, прижала к себе и расплакалась. На ней была свежая форма энсина.

МакКой как будто посерел ещё сильнее.

– Снять пояса, – скомандовала Кристин по интеркому, когда трибблы были разнесены, двери закрыты и силовое поле активировано. Джим смотрел, как плачущая девушка перекладывает триббла себе на колени и пытается непослушными пальцами деактивировать пояс. Она бы и не смогла, если бы мужчина-научник, справившись со своим, не помог ей.

– И сколько контрольный срок? – Джим ловит через стекло палаты заплаканный взгляд девчонки. Девчонка, действительно. Совсем молоденькая, лет двадцать.

– По беглому опросу я так понял, что от заражения до смерти проходит от получаса до… – МакКой замялся, – нескольких секунд. Мы ставим контрольное время два часа.

– Два часа я тут не выстою…

Девчонка, прижимающая триббла, подходит к стеклу, смотря на него. Джим тоже делает шаг вперёд, а она, эта малышка, кривит старательную улыбку и показывает ему большой палец.

– Боунс, мать твою…

У Джима голос срывается. Он улыбается ей в ответ и показывает знак «ок», а у самого ком к горлу подкатывает.

– Ну так иди, раз не выстоишь, – МакКой кивает Кристине, которая указывает на какой-то датчик, и она уходит. Сам доктор тыкает что-то на голопанели у себя за столом, потом включает встроенный интерком. – Внимания всем, ребята. С вами говорит старший офицер медицины корабля «Энтерпрайз» Леонард МакКой. Я и мои коллеги на восемьдесят процентов уверены, что вы не заражены, но убедиться всё же не помешает. Считайте это простой перестраховкой. Сейчас вам надо отдохнуть и постараться не думать о плохом. Гладьте трибблов, пейте побольше воды. Особенно это касается народа с ветрянкой – это не рекомендация, а приказ. Не волнуйтесь, всё плохое позади. Через два часа вас ждёт осмотр. Конец связи.

Он вырубает интерком и откидывается в кресле.

– Чёрт знает что, Джим.

– Через пару часов дай мне знать, как они.

Джим подмигивает девчушке, которая снова плачет – видимо, теперь от того, что сказал МакКой. От облегчения. И уходит.

Хан лично стабилизировал поле в хранилище проб с планетоида. Остальных лаборантов он отпустил по своим делам – нечего штаны просиживать. Убедившись в стабильности поля, задал ему срок действия «до отмены» и пошёл в медотсек. По корабельным часам (2413) выходило, что Леонард в лучшем случае не спит уже 16 часов. А судя по его состоянию, не спит он куда дольше, при этом работая на износ.

Доктор обнаружился в медотсеке. Это было ожидаемо.

Он до сих пор был в поясе жизнеобеспечения (что радовало). Выходил из двери, ведущей в коридор с палатами-изоляторами, и попутно наговаривал ассистенту, невысокой блондинке с перекинутой через плечо косой и светло-сизыми крыльями. Как понял Хан, она оставалась за старшую на гамма-смену.

– Мать вашу, не хватало нам ещё ветрянки на корабле, – ворчал доктор, – где они её взяли, спрашивается? Они бы ещё в наш век потливую горячку откуда-нибудь припёрли. В общем, на ночь их закроешь на всякий случай, а тех, которые не конопатые, не запирай, но подержи до утра. Как-нибудь мягко наври, почему мы их до сих пор не выпускаем – и раздай снотворное. Пусть отдохнут, и так натерпелись. Дозы все рассчитаны, в их личных делах. Вопросы?

– Нет, сэр, – отозвалась девушка. – Вы тоже отдохните.

Доктор что-то буркнул, хлопнул её по плечу, и женщина, качая головой, скрылась за дверью изолятора.

– Я так понимаю, ты отказался? – подал голос Хан, подходя к нему ближе. Сказать, что Леонард плохо выглядит – ничего не сказать, Хан видывал и трупы посвежее.

Доктор поднял на него взгляд, потирая висок указательным пальцем.

– Я так понимаю, у тебя есть идеи, как мне заснуть с этой болью, кроме лошадиной дозы седативных или пол-литра спирта.

– Есть. – Хан мягко приобнял его, но тут же отпустил. Вряд ли доктору поднимет настроение его настойчивость. – Тебе нужен отдых. Психологически, физически и даже профессионально. И… Леонард, – он сделал голос тише, – если ты будешь спорить, я прибегну к нечестным методам убеждения.

– Прибегай, – он тяжело вздохнул и сунул падд в поясной чехол. – Хотя я предпочёл бы добрую фею, которая бы позволила без душа стать чистым и мгновенно перенесла в кровать с грелкой и стаканом виски на тумбочке.

– Пойдём. – Хан берёт его за руку и тянет за собой. Доктор, слава богам, не сопротивляется. – Грелку я тебе организую.

В каюте Леонард сразу, скинув поясную сумку на кресло, идёт в душ. Хан реплицирует ему грелку и горячий чай. Виски у доктора точно есть и без того.

В каюте душно, пахнет алкоголем и, при отсутствии мусора, есть жуткое ощущение неуютности. Сингх, задавая параметры на проветривание, думает, что в следующий раз нужно пригласить доктора к себе. Когда обустроится после погрома.

– Ты всё ещё не веришь в мой рассказ о крыльях? – этой фразой Хан встречает доктора, вышедшего из ванной.

Он бросает мокрое полотенце на стул и с выдохом падает на кровать, прямо поверх скомканного покрывала.

– Я похож на того, у кого есть время верить?.. – бормочет невнятно.

– Ты похож на того, кто не оставляет себе времени жить и дышать.

Хан усаживается на кровать, укладывает грелку у него в ногах и протягивает ему чай.

– Пей. Тебе нужно расслабиться. Я знаю, при твоей боли это сложно. Но нужно.

Доктор поворачивается на бок, потом садится – с закрытыми глазами. Принимает чашку. Баюкает её в ладонях, бормоча:

– Они принимают решение по планетоиду. Очень надеюсь, что после четырёхсот с лишним жертв приказ будет один – отправить чёртову каменюку в ад. Я сегодня нагляделся, в каком состоянии выжившие…

– Я думаю, так и будет. Особенно если будет риск огласки.

Хан встаёт, чтобы не мешать крыльям, и разворачивает его полубоком от себя. Садится, кладёт ладонь между крыльев.

Они, несчастные, подрагивают от прикосновения. Хан может только догадываться, какую боль испытывает доктор, если это настолько на нём отражается.

– Теперь мне действительно нужно, чтобы ты успокоился и расслабился. Это не значит, что ты должен замолчать.

– О да, заткнуть меня, может, не так сложно, как Чехова, но всё же проблематично…

Доктор хрипловато смеётся каким-то своим мыслям, потом умолкает и принимается за чай.

– Не думаю, что это проблема, – Хан улыбается, начиная поглаживать его между крыльев. – Нужно, чтобы ты был в спокойном состоянии. И чтобы ты вспомнил момент, когда крылья не болели. Какой-нибудь из последних, если они были.

Кожа под его пальцами ещё не высохла, перья влажно блестят в освещении. Хан зарывается пальцами в перьевую опушь у правого крыла. Сейчас главное – расслабить Леонарда, массаж – потом.

– Совсем не болели… это до… – он обрывает сам себя. – Это сложно. Шамань как-нибудь попроще. Или просто оставь меня спать.

– Нет, не совсем не болели, – Хан продолжает гладить. – Просто момент, когда ты не ощущал боли от них. Не могут же они болеть последние несколько лет без перерывов.

Доктор ничего не говорит, и Сингх, надеясь, что тот всё же начал вспоминать, добавляет вторую руку – зарывается ей в опушь левого крыла.

– Вспомни это состояние, – говорит негромко, бархатно, медленно, – вспомни, как чувствовал себя во время него. Что происходило. Где ты находился. Предметы. Мебель, или, может быть, даже посуду. Людей. Вспоминай, что ты делал. Что делали люди вокруг тебя. Что предшествовало этому состоянию.

Хан начинает разминать основания крыльев – человек, который учил его, рассказывал, что душа, живущая в крыльях, связана с телом подобием кровеносных сосудов. Разминая крылья, улучшаешь «кровоток» души. Но разминает осторожно, чтобы не отвлекать Леонарда ощущениями.

– Вспоминай, – начинает говорить ещё тише. – Тебе нужно погрузиться в это состояние как можно глубже. Тебе нужно почувствовать того себя.

Он бормочет что-то вроде «не кормить трибблов, надо было сказать» и чуть громче добавляет:

– Во время работы крылья не болят.

– Тогда вспоминай работу. – Становится понятно, почему он так отчаянно не желает уходить со смен. – Свой медотсек. Персонал. Можно даже освещение – оно у вас там совершенно особенное, мистер доктор…

Леонард больше не отвечает ему. Крылья лишь подрагивают иногда, несильно. А Хан, продолжая говорить, разминает их основания, их плечи – ему хочется поцеловать шею доктора, но этого делать нельзя, поэтому он просто делает массаж. Наслаждается его близостью. Его открытостью. И говорит с ним – ровно до того момента, когда из пальцев дока не выпадает пустая кружка.

Уснул.

Сингх, поднырнув под крылья, сползает с кровати, складывает их, стальные, расслабленные, и… аккуратно, чтоб не дай бог не разбудить, укладывает измученного доктора на бок. И сидит ещё какое-то время, рассматривая, как постепенно смягчаются его черты – морщина меж бровей так и не разглаживается. Она с ним всегда.

Спать Хан укладывается здесь же – не на кровати, крылья Леонарда, наконец, расслабленные, занимают больше её половины. Просто стягивает одеяло, вытягивает из кресла подушку-сиденье и вполне себе с комфортом устраивается на полу.

Им не удаётся проспать и пяти часов, по ощущениям. Красная тревога подбрасывает их до будильников – голос Адлер, главной по мостику в гамма-смену, объявляет заражение на борту.

– Четвёртая палуба, лаборатории 4-8 блокированы силовым полем, – вещает её голос из динамиков. Хан уже возвращается из ванной с поясом жизнеобеспечения, останавливает доктора, который натягивает штаны, и застёгивает пояс на нём. Активирует.

– Всей команде надеть пояса жизнеобеспечения, режим «открытый космос»…

Хан целует доктора в щёку.

– Будь осторожен, Леонард. Прошу тебя.

====== Как пройти через кактусы к звёздам ======

Комментарий к Как пройти через кактусы к звёздам глава-филлер, родилась спонтанно и добавлена сюда по той простой причине, что авторы любят милоту и этот пейринг.

не является сюжетно обязательным отрывком.

Ухуре этой ночью отчего-то не спалось. Ей было странно, тревожно – возможно, из-за судьбы Саратоги. Поэтому она с паддом сидела на обзорной палубе и читала книгу по синтаксису телларитского языка.

В ещё одном кресле, ближе к тёмно-звёздному провалу стекла, устроилась Чи из научного с вязанием. Раньше они не общались, Ухура вообще не помнила о существовании на корабле этой скромной девушки-химика, но в последние недели Циммерман словно бы помешалась на Хане, и ничего другого от неё услышать нельзя было: Хан то, Хан это, а правда ли, что у него отношения с доктором, а не могла бы Ухура, раз уж она в альфа-смене, это как-нибудь незаметно выяснить?.. Нийота так устала от этого “ханообвала”, что отсела от подруги в столовой за пустой столик, чем тут же привлекла внимание своих не дремлющих поклонников; после её расставания со Споком годом ранее они то активизировались, то затихали, но полностью в покое не оставляли никогда, а увидев её в одиночестве, будто бы обезумели. Тут тебе и подкаты в столовой, на тренировках в спортзале и в оранжерее, и букеты у дверей, и бесконечные открытки-послания на почту, и приглашения к проведению совместного досуга, и даже одна чувственная двухчасовая серенада после бета-смены у дверей каюты в исполнении Риша из охранного, представителя кошачьих гуманоидов, больше напоминающая громкое скрипение друг о друга листов железа.

Вот в те дни Чи подошла к ней, сама заговорила, угостила фруктовыми конфетами – не репликация, с Земли, составила компанию за обедом, что заставило навязчивых ухажёров слегка стушеваться. Она была вполне милой, по крайней мере, не болтала много, а ещё помогла разобраться в фонетике некоторых умирающих китайских диалектов. Может быть, ей тоже не хватало адекватной компаньонки?

Ещё чуть поодаль, возле панорамного стекла, прогуливались другие страдающие бессонницей. У дальней стены за небольшим голографическом столиком, напоминающим японский котацу, сидела группа играющих в карты: Дерел из гамма-смены с мостика – конечно же, отпросился у Адлер «выпить кофе» и не удержался от партии-другой; охрана со второй палубы из группы «следящих» за Ханом (снова Хан – повсюду он, как наваждение), Скотт и забежавший буквально минуту назад Хейли из отдела пищевой репликации. Он везде ходил с шоколадками и всем их раздаривал, или просто попадался Ухуре на глаза в таком виде, но совпадение-то более чем странное: сейчас он опять высыпал на стол играющих охапку реплицированных шоколадных батончиков, и игра пошла уже на них.

Их сегодня было много. Обычно на обзорке в гамма-смену не больше пяти таких бессонно-блуждающих – многие, если уж не спится, предпочитают спортзал или игровые симуляторы.

Ухура снова обратила взгляд к книге, но за её плечом кто-то деликатно кашлянул.

Она вздрогнула. Атмосфера тревожности не шла на пользу нервам. Но это оказался всего лишь Скотти, который, робея, смотрел не на неё, а чуть в сторону.

– Разрешите сесть рядом? – поинтересовался натянуто. Рядом с ним обретался бессменный Кинсер. А за столом играющих она его не заметила.

Ухура повела плечом. Ей льстило внимание Скотта, потому что он был… милым. Надёжным, ненавязчивым, хорошим человеком. Другом. К тому же, ему должно быть не по себе после того инцидента...

– Садитесь, Скотти, конечно, – разрешила она. – Вам тоже не спится сегодня?

Он устроился рядом – шумно, с полминуты шуршал крыльями в попытке пристроить их на голографическом диване, как будто напрочь забыл, что можно сказать компьютеру изменить конфигурацию спинки.

– Да… не спится, – ответил неловко. Одно его крыло, полураскрытое, лежало теперь поверх спинки, и Скотт очень старался, чтобы оно не задело её крылья. Чи подняла глаза от вязания, слегка улыбнулась и опять уткнулась в работу. – И вам… тоже? Хотя, в смысле… вы же сказали, что да… Как та примета, правда?

– Примета?

Он замялся.

– Это вроде предчувствия, как говорят у меня в отделе. И не только у меня. Примета такая – не спится начальнику отдела – быть беде в гамма-смену, ну а мы с вами старшие офицеры… а уж если капитан не спит без повода – то вообще ничего хорошего, н-да... Но на самом деле – ерунда это всё, вот что я скажу. Ерунда сущая.

И Скотт слегка нервно улыбнулся. Ухура бы не сказала по этой улыбке, что всё «ерунда».

Кинсер рядом со Скотти как-то странно то ли свистнул, то ли щёлкнул. Ухура улыбнулась и ему.

– Я надеюсь, что это всего лишь примета, Скотти. Но мне, если говорить откровенно, неспокойно. Всю ночь.

Она чуть собрала крылья, чтобы не смущать инженера.

– А… гкх… – Скотти совсем замялся, – может… выпить не хотите?

Снова щёлкнул Кинсер.

– Ну в смысле, не сейчас, конечно же, но… – он, бедолага, не знал, куда девать руки, порывался взять за руку её, но Кинсер щёлкнул ещё раз, громче, и Скотти уложил руки на коленях, как примерный школьник. На пальцах чередовались следы от ожогов и биопластыри. – Помните… кактусы?

– Те самые кактусы? – Ухура с любопытством подалась вперёд. Забывшись, чуть не уронила падд – отложила его на столик рядом, не глядя. – Те самые, которыми доктор МакКой собирался лечить разбитые сердца?

– Это тайна, – сказал Скотт уже чуть уверенней. – Пообещайте, что не выдадите меня.

Со стороны Чи сделалось совсем тихо, даже спицы перестали позвякивать, зато Скотти будто бы стал увереннее. Его пальцы беспокойно теребили край форменной рубахи, но взгляд стал прямее.

– Да, вы помните, конечно, помните, – он чуть зарделся, – кактусы, речь шла… красный адрагерский кактус, если вы слышали…

– Слышала ли я?!

Ухура опасливо оглянулась по сторонам – в порыве эмоций она опасно повысила голос. Слышала ли она об этом кактусе! Да эта колючка на чёрном рынке могла стоить, как годовое жалование старшего флотского офицера! При условии, что вообще удастся её найти. Адрагера располагалась в нейтральной зоне, ближе к Ромуланским границам, и слыла закрытой для посещения иными расами.

– Конечно! – Её голос опустился до взволнованного шёпота. Она наклонилась к Скотти. – Это же легенда, Скотти! Неужели вы…

– Мы, – поправил он её, так же склонившись и понизив голос. – Нас… много.

Тревожно и тихо застрекотал Кинсер. Он стоял рядом со Скотти и осторожно дёргал его за рукав, но Скотти не обращал на него внимания. Его глаза горели.

– Мы выращиваем… не только его, там много всякого, и я мог бы… могу. – Голос стал увереннее, – могу показать вам.

Теперь Чи показала ему из-под недовязанного шарфа большой палец, но тут же спрятала руку. Ухура обернулась к ней, и научница скорчила недовольную гримасску, поняв, что её засекли.

– Я тоже в курсе, – прошептала воодушевлённо, прикрывшись ладонью и слегка наклоняясь вперёд. – Капитан сначала был против, но мистер Скотт решительно сказал, что в нашем маленьком обществе тебя очень не хватает. И… он вынужден был согласиться, – она развела ладони «цветочком» и мило улыбнулась.

– Я… – Скотти приложил ладонь к груди, – я-а решительно, то есть…

Кинсер сокрушённо покачал головой и отошёл.

– Только скажите, и я договорюсь насчёт экскурсии, – закруглился смутившийся инженер.

Это всё было удивительно и очаровательно. Скотти в своём стремлении понравиться ей был таким простым, таким искренним…

Ухура улыбнулась, на этот раз – от души.

– Конечно, Скотти. Я буду счастлива. И как вы умудрялись прятать это всё столько времени?!

– Мы…

Скотти склонился к ней ближе и только открыл рот, чтобы заговорить – включилась красная тревога.

– Внимание всему кораблю, – донеслось из динамика интеркома, – говорит коммандер Адлер. На корабле заражение, и я активирую протокол изоляции палуб. Всем, находящимся ниже второй палубы, приказываю спуститься на уровень 17-19 до дальнейших распоряжений. Повторяю…

====== Зачем нужны обзорные палубы ======

Спок остался сверхурочно в лабораториях, где разрабатывались гипотезы заражения. Известие о гибели экипажа Саратоги возбудило в людях рабочий энтузиазм, который можно было охарактеризовать как «болезненный», это отодвинуло на задний план даже новости и слухи о Хане. Работали три лаборатории из восьми, научники сменяли друг друга, но работу не прекращали. Люди яростно стремились найти источник болезни, чтобы «отомстить» – искоренить её возбудителя. Такое поведение наблюдалось Споком и раньше: вид, к которому и он принадлежал наполовину, обладал ярким чувством расовой идентичности – и готов был мстить даже за своих бывших врагов-людей, если они погибли от чего-то экзопланетного, чего-то «извне».

Покинуть рабочее место коммандеру удалось только в 0412. Перед тем, как уйти с пятой палубы, Спок сходил проверить упакованные Ханом образцы, а также запросил данные по выжившим из медотсека. Последние прислали в течение двух минут. На контейнер с образцами Спок смотрел минуту – тихое гудение окружавшего его силового поля казалось самой надёжной гарантией их безопасности. Следовало признать, что новичок подошёл к делу ответственно; кто знает, опасны ли эти образцы. Интересно, сколько научников думают так же: что с упаковкой опасных образцов они лишились единственной надежды их изучить. И что думает Хан? Он предлагал не трогать планетоид ещё во время снятия с него силовых полей...

Мысли, которые Спок запрещал себе во время работы, теперь ничего не сдерживало. Он устал, не медитировал двадцать девять часов – на три больше стандартных корабельных суток; действие транквилизатора хоть и было “безвредным”, сказалось на способности концентрироваться. И теперь Спока захлестнула злость. Он лично проверил каждый замок и шифры на блокировочных полях, но всё было идеально. Однако последнее, что он стал бы делать – доверять Хану. К сожалению, в эту категорию теперь попадал и доктор.

Коммандер вернулся в каюту Джима. Хотел не будить и уйти к себе медитировать, но задержался, глядя на спящего капитана. Вся его расслабленная поза и звук, называемый “сопением”, говорили о том, что произошедшее днём не доставило ему беспокойства.

Спок с величайшей осторожностью положил на прикроватный столик принесённый из лабораторий контейнер с сывороткой (был ли доктор заодно с Ханом, если тот предатель? И не был ли жест с дарением сыворотки отвлекающим манёвром?) и свой чехол с паддом.

– Джим, проснись. Нам необходимо поговорить.

Капитан издал странный звук, похожий на низкое ворчание некрупного животного, и ушёл с головой под подушку.

– Джим, я настаиваю. Ты должен проснуться.

– Спок… – он снял с себя подушку и, сильно морщась в слабом комнатном освещении, открыл один глаз. – Что-то случилось?..

– Ничего из того, о чём ты не знал бы, как капитан. – Спок сел на край кровати, устроив полураскрытые крылья поверх одеяла. Он ощущал, как гнев заставляет перья вставать дыбом, отчего крылья начинали казаться в полтора раза больше. – Я хочу поговорить с тобой.

Джим сел, приподняв взъерошенные крылья. Ещё более взъерошенным выглядел он сам, особенно после того как, давя зевок, рассеянно взлохматил пальцами волосы.

– Это обязательно для обсуждения в… – взгляд на хронометр, – четыре часа и двадцать три минуты? Спок… ты помнишь, что людям для сна нужно намного больше времени, чем вам?

– Позволь напомнить, что вулканцы обладают эйдетической памятью. Я детально изучил физиологические особенности твоего вида, Джим, в том числе и на твоём примере. Но я считаю важным вопрос…

Джим тихо выругался, но Спок продолжил:

–… который должен обговорить с тобой. В отличие от тебя, я действительно считаю его важным. Дело касается поступка офицера МакКоя.

– Да что ты говоришь. А я думал, обсудим космическую погоду на завтра.

Спок слегка прищурился в полумраке.

– Его поведение недопустимо, Джим. Он пренебрёг несколькими пунктами корабельного устава, нарушил прямой приказ Звёздного Флота, а также осуществил нападение на старшего по званию. Для любого другого члена экипажа это означало бы понижение в звании, отстранение от выполнения обязанностей и иные наказания. Ты проигнорировал это.

– Спок… чёрт. – Джим потёр лоб основанием ладони и довольно быстро выбрался из-под одеяла (люди бы употребили здесь слово «резво», подумал коммандер). Крылья за его спиной замысловато изогнулись, мешаясь друг другу. – Спок. Ты понимаешь, что настучать сейчас командованию на МакКоя – это лишиться главного медика на корабле? Посреди миссии и всей жопы, что тут творится?

– Я заметил, что для тебя характерно поступаться инструкциями по личным причинам, – Спок чуть дрогнул перьями. – Но как ты верно заметил, мы находимся в миссии. Тебе, как капитану, необходимо поддерживать дисциплину на корабле.

– Спок!

– Офицер МакКой не просто нарушил устав, – Спок повысил голос, – он нарушил приказ командования по устранению опасного преступника. Хана нельзя оставлять на свободе. Он знал о планах своих людей. То, что он их выдал...

– Спок, – Джим перебрался ближе, наклонился к нему, обхватив лицо ладонями. Крылья, зашуршав, образовали над ними купол, и Спок ощутил запах его перьев и шампуня. – Спок, Боунс доверяет Хану. А я доверяю Боунсу. И он достоин моего доверия. Да, Хан изрядно мне насолил в прошлом… ладно, он меня убил, ладно, но благодаря ему была предотвращена массовая операция сверхлюдей по захватыванию кораблей Федерации. Мы избежали кучи трупов, это я ещё молчу о бюрократической возне после – где, как и кто проглядел коварные замыслы.

– Я не считаю это поводом доверять ему. Хан – великолепный стратег. Он мог использовать доктора, и я считаю, что он опасен. По уставу…

– Если бы я всегда поступал по уставу, нас бы тут сейчас не было. – Джим слегка погладил его по щеке. – Безопасность Хана ещё будет проверяться. Боунс всё равно предстанет перед командованием с речью в его защиту, а значит, и я буду давать показания, поскольку несу ответственность за всё, происходящее на корабле. Но сейчас, Спок, сейчас – не время и не место, понимаешь? – Джим большим пальцем ласково погладил его по уху. – Сейчас нам нужно разобраться с планетоидом и Саратогой, – на имени корабля его голос слегка дрогнул, – не пустить заразу дальше, и чутьё Хана может нам пригодиться. Как и опыт Боунса.

– Ты пытаешься отвлечь меня от темы разговора, – Спок убрал его руку от своего уха. Холодную ярость в голосе скрыть на этот раз не получилось.

– О, да конечно, – он сердито фыркнул, но больше не делал попыток гладить. – Сразу признай, что дело в размере крыльев. Опять.

Последовала пауза. Спок был ошарашен.

– Что ты сказал? – сумел он выговорить спустя восемь секунд.

– А вот что, – в голосе Джима слышалось злое веселье, – если Хана заморозят, ты опять останешься самым большекрылым. Спок, я бы посмеялся, да мне уже не смешно. Не смешно, к чёрту! Сначала драки, потом...

– Я имел в виду совсем не это, – сказал коммандер холодно. – Очевидно, ты воспринимаешь мои слова на уровне примитивных представлений вашей расы. Я учту на будущее.

Они смотрели друг на друга в полутьме комнаты.

Джим слез с кровати.

Теперь он стоял перед Споком, скрестив на груди руки и полураскрыв крылья.

– Оставим это, – произнёс тихо и отчётливо. – А теперь послушай меня, Спок. Ты думаешь, я не оценил риски, позволяя сверхчеловеку свободно разгуливать по своему кораблю? Или что моё доверие к МакКою появилось на пустом месте? Если он говорит, что Хан безопасен для нас, у него есть основания.

– Я не считаю, что твоё доверие к офицеру МакКою появилось, как ты говоришь, на пустом месте. Но теперь ты не можешь ему доверять. Как капитан – не имеешь права.

Джим, не дослушав, встряхнул крыльями, как показалось Споку, со злостью, и ушёл к репликатору. Теперь Споку был виден пух в основании его подрагивающих крыльев. Левое крыло приподнялось выше, на секунду ощетинившисьвсеми перьями.

– Я доверяю Боунсу, потому что он – моя семья. А он верит Хану. Чёрт тебя возьми, Спок, ты же сказал, что я – твоя семья! Так докажи это делом, в семьях верят друг другу. И ты мне поверь. Или ты про семью тогда сказал, потому что звучало поэтично?

Репликатор тихо запищал, и Джим обернулся к Споку с кружкой в руке. Смотрелось это, с учётом полного отсутствия на нём одежды, достаточно странно, но Спок слишком поддался злости, чтобы оценивать.

Обоняния коснулся суховатый и яркий запах кофе, заглушая запах капитана.

– Ну, что скажешь?

– Твоя апелляция к эмоциональной стороне...

Джим громко и разочарованно фыркнул, и Спок умолк, чтобы сохранить остатки самообладания. Он помнил реактор слишком ярко. Если бы сам Джим мог помнить его так, возможно, он понял бы.

– Хан нам нужен здесь и сейчас, а не обескровленный и в коме, – продолжил Кирк сухо. – О приказе командования, Спок, знаем только мы трое… Четверо, считая Хана. Ты помнишь это. Мы заслушали его непосредственно у меня в кабинете. А теперь, раз уж ты так печёшься об экипаже, просто подумай. Для остальных ситуация выглядит так: с Ханом произошёл какой-то инцидент. Он был в рамках экспериментов доктора. Остальное – домыслы, в том числе и то, что тебя накачали транквилизатором. И не думай, что я простил это МакКою. Признаю, что в той ситуации другого выбора у него не было, но, Спок, не оставлю так. Я здорово зол, и он это знает.

Джим отхлебнул кофе.

Спок поднялся, выпрямляясь и складывая руки за спиной. Поднял подбородок. Он старался не думать о реакторе.

– Я не стану заострять внимание на том, чем закончилась твоя предыдущая попытка использовать Хана в своих целях. Я лишь напомню тебе, что как первый офицер, имею право оспаривать твои решения.

Джим подошёл к нему ближе, кивнул на чашку в своей руке.

– Кофе будешь? – спросил, улыбаясь.

Спок едва не отпрянул. Ему хотелось хорошенько встряхнуть Джима и заставить услышать доводы хоть так.

– Мой разум находится в оптимальном состоянии и не нуждается в дополнительной стимуляции, – проговорил он сквозь зубы.

– Очевидно, он нуждается в том, чтобы выносить мне мозг в пятом часу утра. Спок, – Джим свободной рукой взял его за подбородок и заставил чуть опустить голову, чтобы их взгляды встретились. Его взгляд был жёстким и прямым. – Ты понимаешь, что снова предъявляешь мне претензии на пустом месте? Возвращаемся на год назад? Хорошо, ты оспорил моё решение, я тебя услышал. Но пока на этом корабле капитан я, а не ты. И моё решение окончательное: Хан останется здесь, под защитой доктора, а значит – и под моей. И я намерен его использовать.

Спок с выдохом перехватил руку Джима и сжал, должно быть, больно, но почти не ощутил этого.

– Ты не осознаёшь, что я испытал, узнав о твоей смерти. Что я ощущал, пока ты умирал за стеклом реактора. Что вело меня, когда я гнался за Ханом. Мне невыносима мысль о том, что твой убийца находится на корабле в том же состоянии разума, что и раньше. Я намерен добиться того, чтобы его здесь не было, и я этого добьюсь.

Сейчас Спок осознал, что стоит, раскрыв крылья, будто желает заключить Джима в их кокон.

– Боунс ухлопает его быстрей, если что-то такое наклюнется. – Взгляд Джима на секунду стал задумчивым, а потом он с явным сожалением оглядел Спока с ног до головы. Усмехнулся, будто не ощущая боли, и Спок разжал хватку на его запястье. – Мы на взводе, рядом разобранная кроватка, я всё равно уже не хочу спать… но мне надо отправить тебя медитировать. Тоска, верно?

– Я отправлю командованию подробный отчёт о…

Спок умолк. В каюте раздался звук красной тревоги.

Ему вторил громкий вой из коридора.

– Вот чёрт, – выдохнул Джим, стремительно оказываясь у тумбочки. В две и пять десятых секунды он успел сделать три вещи: поставить кружку, надеть верхнюю часть форменки (не застёгивая замков) и схватить с тумбочки коммуникатор. – Спок, быстро на мостик!

И тут же включился интерком.

Сулу лежал без сна. Впритык к нему, укрытый собственным крылом, спал Пашка и тихо бормотал во сне что-то на математическом. Мозг юного гения работал даже так, в спящем “режиме”. Спит, дураха. Сулу не давала спать интуиция. Не будешь лучшим рулевым флота без неё.

Пашка пробормотал что-то про “дисперсию газа” и затих, только в плечо ткнулся носом. Сулу снова подумал о семье, которую он оставил на Терре. Если бы там были разрешены полигамные браки... и при условии, что его муж согласился бы на подобное... Выбирать между ними не хотелось. Семья, которую он видел всё реже и реже, на Земле воплощала собой дом. Пашка был всем остальным и даже чуть больше – тем, кто рядом в самые тяжёлые и опасные моменты. И одновременно – самые радостные. То есть – в космосе. Сулу не мог пренебречь какой-то из половин своей жизни, но и собрать их вместе не получалось.

Он беспокойно задремал под возню и бормотание Пашки во сне, но Чехов разбудил его, кажется, через минуту.

– Сулу, – позвал сонно, и Хикару ощутил его горячую ладонь на своей шее, – я опять перегрелся. Давай поговорим.

“Перегрелся” у него называлось состояние, которое обычно люди называли “мозги кипят”. Что примечательно, сам он тоже становился горячим, как будто на этой своей русской печке нагретым. Сулу был не очень в курсе, как работают мозги гениев, но Пашке, что-то обдумывающему и решающему даже во сне, часто требовалось... перезагрузка. Отвлечься на постороннюю ерунду.

– Хорошо, поговорим. – Сулу устроил ладонь между его крыльев, стараясь контролировать тревогу. – О чём?

– Я подумал... на самом деле о модификациях плазмопроводов... но сейчас нет. А что, наверное... Ну в мире же может существовать гигантская зефирина?

– Как силиконовая форма жизни?

– Нет, просто зефирина. Самая обычная зефирина. Скажем... ммм... ванильная?

– Ну, наверное, всё-таки нет.

– Это потому что ты зануда?

– Конечно не потому, что жизни на основе пастилы и ванили не существует.

– А если в теории? Какая ей нужна атмосфера?

– Спроси у кого-нибудь из научников, – Сулу легонько подул ему на разгорячённый лоб. В слабом ночном освещении каюты было видно, что его отросшие кудряхи опять где-то поймали в себя перо. Пашка поморщился и попытался уйти с головой под одеяло, щекоча кудряхами шею и грудь.

– И спрошу! То есть, я уже спросил. У Боунса.

– Поиздевался над старым человеком?

– А, Боунс не старый, только ворчит постоянно, – пробормотал Пашка невнятно из-под одеяла.

– Сам он явно так не считает.

– Не старый. Старые люди себе Ханов всяких не заводят...

Сулу в поддержание беседы хотел сказать, что Хана доктор не заводил, сверхчеловек сам завёлся, как тараканы в земных колониях, но не успел. Вой красной тревоги, взревевшей в коридоре и секунду спустя взорвавшийся в интеркоме, наконец-то дал выход противному ощущению внутри.

Уже одеваясь и кидая через кровать вещи замешкавшемуся Павлу, Сулу был даже рад, что тревога случилась так быстро. Интуиция его никогда не поводила, но вот мучить предчувствиями могла бы ещё несколько часов. С неё станется.

И когда Адлер по общекорабельной связи объявила о заражении, эвакуации и блокировке палуб, в частности, их четвёртой предлагалось спуститься в инженерный, он только мимолётно переглянулся с Чеховым.

– Мостик? – спросил Пашка.

– Мостик, – кивнул Сулу под сообщение, что силовая блокировка палуб начнётся через четыре минуты. – Но сначала пояса.

Пояса жизнеобеспечения хранились на каждом этаже в аварийном помещении – как раз на случай таких ситуаций. Спок замешкался перед выходом, Джим решил было, что проигнорировал его приказ идти на мостик, но остроухий схватил с тумбочки контейнер, пристегнул его к своему поясу, как и чехол с паддом, и только после этого вылетел за дверь.

Джим оделся, ощущая, как утекают секунды – неизвестно, как проходит заражение и не успела ли дрянь распространиться по всему кораблю, и выбежал в коридор. И первое, на что наткнулся, оказались крылья МакКоя.

– Вернись, птеродактиль недоделанный, я тебе все перья повыщипаю! – орал МакКой в тёмный коридор. – Если ты, к чёрту, решил доказать, что сверхлюди тоже умирают, так я это и без тебя знаю!!!

Джим с облегчением отметил, что на Боунсе пояс был.

– Боунс! – рявкнул, привлекая к себе внимание, – на мостик!

Рука уже машинальным движением расщёлкнула коммуникатор, набрала идентификационный номер Адлер, а ноги зашагали быстрым шагом к помещению, где хранились пояса.

МакКой набирает кого-то вместе с ним. Скорее всего, мисс Энггерс, дежурную в гамма-смену по медотсеку.

– Блокировала двери силовым полем, – отвечает она быстрей, чем МакКой успевает задать вопрос. – У нас тут дополнительный генератор систем жизнеобеспечения…

– Всё понял, умница, не вздумай снимать блок – вы там сейчас в безопасности. Слушай мой код доступа к системам…

– Адлер, ситуация, – бросает Джим, едва его сигнал получает ответ.

– Заражение, капитан, – рапортует она чётко. – Из лабораторий. Безопасники просматривают видео со всех камер по научному, отслеживают и блокируют очаги заражения.

– Заблокируй все подходы на первые три палубы.

– Есть, – отзывается она. Добавляет, промедлив: – Но сэр, нижние палубы до седьмой уже блокированы и продолжается блокировка седьмой палубы. Если вы останетесь там…

– Мы успеем, – отрезал Джим. – Заражение далеко от нас?

– Заканчивается эвакуация четвёртой палубы. У вас три минуты, сэр.

– Блокируй через одну...

– Джим, я понимаю, это прекрасный способ избавиться от Хана, но одна минута... – Боунс рядом чертыхается.

– Адлер, две. Дай нам две минуты и блокируй по истечении. Конец связи.

Он захлопнул крышку коммуникатора, зачем-то останавливаясь и смотря на МакКоя. Принёсшийся Спок почти что рухнул на колени возле Джима, застёгивая на нём пояс. Отдал в руку фазер и только после этого поднялся.

– На палубе остались только мы. Лифты сейчас заняты, поэтому предлагаю подняться на мостик по аварийной лестнице, – сообщил максимально нейтрально. – Доктор, вы вернули своего подопечного?

МакКой выругался в сторону. Но – и Джим не может этого не отметить – Спок всё же поинтересовался насчёт Хана. Какими бы ни были мотивы.

– За две минуты твой цыплёнок успеет? – спросил у доктора Джим. И успел увидеть, как он закатывает глаза. – Отлично, тогда к лестнице.

На мостике был состав гамма-смены в пять человек и кое-кто из альфы – к примеру, Сулу и Чехов; оба, взъерошенные, уже сидели за своими пультами. Ещё тут были Чи, Ухура, завернувшая вперёд крыло и торопливо приглаживающая перья, лохматый Скотти, группа охраны во главе с Кексиком, дежурившие на случай, если надо будет утихомирить Хана – они пришли со второй палубы, получается.

Спок, окинув состав быстрым взглядом, сразу же прошёл за свою консоль.

Адлер, едва они вошли на мостик, стремительно поднялась с капитанского кресла – освободила для Джима. Он кивнул ей и направился к своему месту. Попутно раздавал приказы – отчасти даже потому, что людям сейчас было необходимо их слышать.

– Ухура, занимай место связного, посылай командованию сигнал бедствия. Чем раньше пошлём, тем лучше. Объясни ситуацию, скажи, что нам надо эвакуировать весь корабль. После этого отправь сигнал о помощи на всех открытых частотах. Посмотрим, кто в этом секторе нас услышит. Скотти, за панель диагностики, мне нужно состояние систем, щитов и силовых полей. Мисс Адлер, протокол всех ваших действий на мой падд. Готовьтесь заблокировать нас на мостике. Мистер Спок, данные по биосигналам. Надо знать, скольких мы потеряли.

Разрозненные «есть», и Джим падает в кресло.

МакКой становится рядом.

Он явно на взводе, коммуникатор держит открытым.

– Не берёт, падла, – шипит сквозь зубы, пока вокруг них снуют люди.

– Палуба блокируется через полторы минуты, так что если дозвонишься, передавай, чтоб поторопился.

– Если он ещё жив, – Боунс яростно тыкает в несчастный комм, перенабирая вызов. И ещё раз. На третий из динамика слышится голос Хана, слегка растягивающий гласные.

– Ты, засранец большекрылый, надеюсь, уже в поясе. Потому что если нет – я тебя сам урою ещё раньше нашей заразы! – рявкнул МакКой в динамик. – У тебя минута, чтобы притащить на мостик свою задницу.

– Доктор, как некультурно, – проурчал Хан, но Боунс просто захлопнул коммуникатор и направился прямым ходом к Пашке, который сжался за своим местом у панели.

Понятно, теперь пока всех «цыплят» не соберёт вокруг себя, не успокоится. Сам Кирк, Пашка, Спок… И Хан. Чёрный такой цыплёнок с восьмиметровыми крыльями.

Прошла минута.

Ухура как раз доложила, что отправила сигнал помощи и сообщение Флоту, когда это произошло. Открылись двери турболифта, МакКой, разговаривавший с Чеховым, выпрямился и открыл рот, готовясь отчитать блудного «цыплёнка», когда на мостик ввалилось… ввалился…

Интуиция сработала вперёд осознания, Джим вскочил с кресла, схватившись за фазер, но вперёд него живо метнулись Кексик и Спок, загораживая капитана собой.

– Откуда он?

– С пятой палубы, сэр, лифт был вызван оттуда, – отозвался торопливый голос Адлер. – Щиты активируются только через двадцать пять секунд...

Из-за крыльев Спока Джиму почти ничего не было видно, и он не сразу понял, что это свой, потому что этот свой остановился в раскрытых дверях турболифта и заорал. Изломанная фигура в гротескно разорванной форменке, через которую проступали зелёные стебли… и в поясе жизнеобеспечения.

– Капитан, отойдите, – Спок ощетинился всеми своими крыльями.

– Всем пояса на режим неприкосновенности! Спок, Хендорфф, назад!

Джим оттолкнул крыло замешкавшегося Спока. Параллельно менял режим и на своём поясе – этот создавал вокруг носителя плотный энергобарьер, не допускающий никаких соприкосновений со средой вне поля.

Он подошёл к заражённому ближе. Джонсон из командного, начальк бета-смены – его лицо исказилось в муке, но… если он мог кричать, значит, сохранял сознание.

Джим выставил фазер перед собой (просто поза, он не станет тратить несколько зарядов, чтоб пробить силовое поле), вторую руку протянул раскрытой ладонью – вперёд.

– Джонсон, – максимально жёстким и командным голосом, – ты слышишь? Понимаешь?

Вместо ответа он снова заорал, качнулся вперёд, выпал из лифта на пол, и двери закрылись. Приблизиться к нему никто не решался.

Мимо сгрудившихся людей и их крыльев протолкался МакКой.

– Что, чёрт возьми…

– Капитан, – чуть дрожащий голос Адлер позади, – блокировка палубы через десять секунд.

– Его пояс на режиме неприкосновенности, – сказал вдруг Спок. – Он запер сам себя, очевидно, когда понял, что заражён.

– Ничего нельзя сделать? – прошелестел где-то рядом Пашка.

– Ничего. – МакКой дёрнул его за плечо ближе к себе. – Блестящий, пригляди за кудрёнком, пока не полез геройствовать.

Сулу кивнул, подтянув Пашку к себе ближе, даже на «блестящего» не среагировал.

МакКой присел у заражённого. Поле режима неприкосновенности плотно блокировало его внутри себя.

Джим тоже подошёл, опуская фазер.

Это выглядело иначе, чем с Вольгом. Мелкие ростки не прорывались сквозь кожу как вены, они прорастали как из земли. Джонсон был их питательным субстратом – не более, живой человек был просто субстратом для этой жуткой дряни.

Джонсон издал ещё один ужасающий вопль, вздёрнул руки к груди, будто пытаясь разорвать форменку на ней – энергополе очень медленно пускало его пальцы к застёжке. Забился в конвульсиях, едва не пиная сидящего рядом МакКоя.

Ещё один нечеловеческий вопль, и позади Джонсона раскрылись двери турболифта. Все инстинктивно подняли глаза к ним, боясь увидеть ещё одного заражённого (Джим тоже боялся, чёрт возьми, он не камень, видеть, что творится сейчас с членами его экипажа…) – но это был Хан. Он стремительно вылетел из кабины, перешагнув умирающего и хлопнув крыльями.

Встал рядом.

– Я гнался за ним, чтобы уронить и не допустить на мостик, и очевидно не успел. Режим пояса не позволит ему встать. До времени он безопасен.

– Сам в поясе? – спросил МакКой, не отрывая взгляда от заражённого. Он переставал дёргаться, но уже тише. Крики сменило невнятное бульканье. Видать, стебли прорастали горлом.

– В двух поясах, Леонард.

– Полная блокровка палуб с четвёртой по вторую, – сообщила Адлер. – Мы изолированы на мостике.

Хан, ничуть не стесняясь толпы, сел рядом с МакКоем и застегнул на нём второй пояс, сказав, что этот программировал лично, и он надёжнее. В этот же момент Джонсон, страшно захрипев, выгнулся… и пророс. Весь. Из него вырвались клубки толстых стеблей, спутанные, стремящиеся вырваться наружу. В считанные мгновения он превратился в длинный клубок зелени, удерживаемый силовым полем.

Джим подавил тошноту.

Хан совершенно не поменялся в лице – его больше интересовал Боунс.

– Предлагаю реплицировать что-нибудь, чтобы его накрыть. Нам тут неизвестно сколько сидеть до прихода помощи, – Боунс, прищурившись, склонился ниже над зелёной массой. Она приняла форму силового поля и шевелилась там, внутри, под невидимым слоем энергетического барьера.

Джим был согласен. Нужно.

– Адлер.

– Есть, – она понятливо отошла к репликатору.

– Его нужно испепелить. Если щупальца сломают его пояс, блокада вырубится, а мы получим клубок вдвое большего размера. И вряд ли он будет спокойно лежать на месте. Те, что в лабораториях, не лежали, – сказал Хан негромко. Услышал его только МакКой, продолжающий вглядываться в клубок щупалец.

Он отрезал любые мысли про то, какие мучения испытал умерший человек. Теперь это не имело значения. А вот понять механизм заражения всё ещё было надо. За спиной было слышно, как Джим приказывает Ухуре открыть связь по кораблю и произносит речь – что они послали сигнал о помощи, что надо сохранять спокойствие и не снимать пояса, что обо всех изменениях тут же будет сообщено.

Подошедшая Адлер накрыла реплицированным серым покрывалом то, что осталось от заражённого, и МакКой поднялся. Оглянулся на стоящего рядом Хана.

– Такой смерти точно никто не заслужил.

Хан остался неподвижен.

– Вы уже посылали запрос командованию на помощь? – спросил зачем-то.

– Посылали, конечно, – Боунс прислонился к дверям бездействующего лифта. – А что, надо умереть тут в гордом молчании?

Хан пристально оглядел его с головы до ног, проигнорировав вопрос.

– На мостике мы не нужны. Предлагаю поискать место для отдыха в доступной зоне палубы.

– А теперь мне нужно знать, откуда произошла утечка. – Джим по очереди оглядел их всех, собравшихся в его кабинете. Боунс, Скотти, Чехов (нечего светлые мозги игнорировать; в смысле, сам пролез, и Джим решил – почему бы и нет) и Хан со Споком. Отчёт от Адлер он уже выслушал, лаборатории, заражение, моментальная блокировка. Но вот Джонсон оказался вне лабораторий и тоже был заражён.

– Контейнер с планетоидными образцами платины, дорсалия и растительно-гуманоидных останков упакован идеально, – спокойно ответил Хан.

– Подтверждаю, – Спок вскинул голову. – Я лично проверил состояние силовых полей на запечатанных стажёром образцах.

Джим только про себя вздохнул. Спокова паранойя грозила перерасти во что-то по-настоящему серьёзное.

– Люди с Саратоги чисты, – резко заявил Боунс. – Да и если бы это были они, заражение началось бы с ангарных палуб. С шаттлов.

– Четыре проверки, капитан! – это уже Скотти. – Шаттлы чуть ли не блестят, мои ребята даже провели техобслуживание, на случай, если они нам понадобятся вместе с нашими. Всё в стандартных поясах, ни одного заболевшего. Ангарная палуба чиста как стёклышко.

– Отлично. – Джим сел на угол стола, скрестил на груди руки и по очереди оглядел своё маленькое собрание. – Что никто не виноват, я уже понял. Предложения, господа, любые предположения. Даже самые безумные, сейчас сгодится всё.

Они молчали. Мялся Пашка, вздрагивая крыльями.

– Единственное общее между Саратогой и планетоидом – радиация. Сейчас сенсоры фиксируют её повышающийся уровень на Саратоге. Установить природу этого излучения не удалось, – сказал Спок. – Я предполагал, что естественное излучение изотопов дорсалия имеет к этому отношение, однако данная версия не подтвердилась.

– Изотопы платины? – предположил Скотти, морщась.

Хан едва заметно приподнял брови.

– Наши сканеры зафиксировали бы их распад, – Спок невольно повторил жест Джима – сложил на груди руки. – Платина, покрывающая планетоид изнутри, не радиоактивна.

– А зачем они вообще строили корабль из радиоактивных металлов? – влез Пашка. – У них был иммунитет?

– Похоже на то, лейтенант. Или же платиновое покрытие защищало их от излучения, а дорсалий служил самой прочной “обшивкой”. Если эти металлы находились на их планете в избытке, нет ничего удивительного...

– При чём тут радиация, если люди заживо прорастают стеблями? – перебил Спока Боунс.

– Вы и ответьте, – не выдержал Джим. – Пока что это единственная зацепка. Ещё. Любые наблюдения.

Однако никаких больше наблюдений не было. Пришлось скомандовать всем назначить подсмены – поскольку на мостике в целом находилось семнадцать человек, и подменить их было просто некому.

Джим стоял у пульта Ухуры, глядя, как её пальцы бегают по сенсорным клавишам.

– Я отправила официальный запрос помощи командованию, и ответа ждать пока рано… но, кажется, я нащупала корабль в нескольких парсеках от нас. Пытаюсь связаться.

– Не отвечают?

– Сигнал слабый… подождите…

Она, чуть привстав на своём месте от нетерпения, заговорила в микрофон-гарнитуру.

– Вас вызывает звездолёт Энтерпрайз, ответьте. Вас вызывает звезд…

Не договорив, она замолкла, обратившись в слух.

Несколько движений изящных тонких пальцев – и динамики ожили низким с хрипотцой голосом.

– Энтерпрайз, слышим вас. Говорит капитан торгового звездолёта «Аляска», Карл Майерс. Что у вас случилось?

Ухура собиралась ответить, но Джим прервал её жестом и попросил гарнитуру. Получив, заговорил сам.

– Здравствуйте, мистер Майерс. Говорит капитан Энтерпрайза, Джеймс Ти Кирк. На нашем корабле разыгралась болезнь, нам нужна помощь. Хотя бы транспортировать некоторых выживших членов экипажа.

По итогам переговоров капитан Майерс согласился подлететь ближе к ним для оказания помощи. Он даже согласился предоставить свой медотсек – семнадцать мест, один изолятор – и несколько кают для выживших, но…

Всё упиралось в это “но”. Джиму нужно было предоставить ему доказательства, что его экипаж не несёт заразы. В идеале – официальное подтверждение Флота, но и неофициальное тоже сгодилось бы. В противном случае «Аляска» покружит рядом сутки-полторы и улетит дальше по своим делам.

Какое, к чёрту, подтверждение от Флота? Они после планетоида и двух заражённых кораблей скорее первую директиву отменят, чем будут давать какие-то подтверждения. А сколько придётся комиссий пройти…

Джим окончил переговоры с огромным камнем на сердце. Да, Аляска подлетит и покружит. Но подтверждения не будет, значит, и пользы от неё – тоже.

И всё же – хоть какая-то надежда.

Отдав гарнитуру обратно Нийоте, он сказал дать ему знать, когда Аляска подлетит, и продолжать попытки разыскать какой-либо корабль поблизости. Кроме всего остального, места, которое готов был предоставить им мистер Майерс, было недостаточно для всех выживших. Распорядившись так, Джим прошёл к своему капитанскому креслу и уселся в него, в задумчивости, прижав сгиб указательного пальца к губам.

– Медотсек в полном составе можно эвакуировать на корабль, – сказал МакКой. Он подошёл в сопровождении Хана – тот следовал за Боунсом молчаливой крылатой тенью, – и оперся ладонью на спинку капитанского кресла. – Я вышлю их судовому врачу доказательства того, что находящиеся в медблоке не представляют угрозы заражения. Контрольный срок был превышен в три раза, эти люди не носители.

С другой стороны оказался Спок и тоже положил ладонь на спинку кресла. Вулканец уже успел построить весь мостик: кого загрузил работой – люди сканировали Энтерпрайз и дрейфующую впереди Саратогу на предмет всего, что могло бы показаться необычным и хоть в теории дать разгадку болезни, других отправил в примыкающую к мостику транспортаторную – чтобы отдыхали и не толпились в основном помещении. И теперь вот заметил, что Хан приблизился к Джиму на расстояние метра.

– Да, Боунс, ты-то так и поступил бы на их месте, а эти…

Джим поймал на себе беспокойный взгляд Чехова и слегка прикусил фалангу, не договаривая. Он собирался сделать всё, чтобы Аляска приняла его людей. Но первое впечатление о людях не обманывало его никогда, и мистер Майерс показался ему не самым отважным человеком.

– Нам нужны свои, – Спок качнул головой, словно соглашаясь с какими-то своими мыслями. – Исследовательский корабль. Мы связались с Ипсилоном-5, но там сейчас нет ни одного корабля, чтобы выслать нам на помощь.

– Зато насчёт Саратоги, бьюсь об заклад, командование молчит и втихую рвёт себе на жопе волосы, – зло вклинился Боунс. – Махом потерять четыреста тридцать человек и целый корабль.

– Четыреста семьдесят восемь, доктор, – поправил Спок. – Считая погибших из нашего экипажа.

Боунс длинно и грязно выругался, хлопнув по спинке кресла раскрытой ладонью.

До прибытия «Аляски» оставалось два часа.

До ответа командования – намного больше.

Спок следил за Ханом. В основном сверхчеловек находился подле доктора, но иногда ходил по мостику и останавливался у какой-нибудь консоли, чаще научных, и изучал данные по сканируемой Саратоге. Два раза он проходил мимо офицера Скотта, контролировавшего состояние блокировочных силовых полей и систем корабля. Оба раза Хан задерживал взгляд на экранах дольше, чем нужно. Один раз заговорил с инженером. Сейчас данные по состоянию корабля не были актуальными – куда важнее было попробовать понять причину заражения. Для чего Хану могли понадобиться данные с корабельных систем? Это Споку не нравилось.

– Вы можете высказаться, стажёр, – негромко сказал Спок, останавливаясь справа-сбоку от него. Хан в очередной раз замер у научного блока, просматривал данные по радиационно-химическому анализу планетоида и Саратоги, которые проводила энсин Чи. Возле неё сидел Чехов с кофе и пакетом зефира, и они в четыре руки проводили сверку данных.

– Если вас напрягает мой интерес, коммандер, я могу отойти, – Хан мягко сложил за спиной крылья. Спок, опомнившись, уложил свои, взъерошенные.

– Я считаю, что вам есть что сказать касательно ситуации.

Хан смерил его долгим нечитаемым взглядом.

– Если вы пожелаете слушать, сэр. Как показало совещание перед посещением планетоида, вам это не свойственно.

Чехов “навострил уши” и перестал глотать кофе.

Спок указал на выход с мостика.

– Мы можем поговорить в коридоре или на обзорной палубе, стажёр. Я готов вас выслушать со всем моим вниманием.

Едва они оказались на обзорной палубе, Спок толкнул Хана к переборке, прижал к ней и приставил к его груди фазер. Крылья преступника распластались по стене, кое-где их перья мялись от соприкосновения с металлом.

Он не стал вырываться или сопротивляться, только встретил взгляд и улыбнулся.

– Я не причиню вам вреда, коммандер. Вы должны были уже понять. Не верите? Тогда вспомните о том, что хорошее поведение – мой последний тающий шанс остаться на свободе.

– Зачем вам данные по состоянию систем корабля и блокам? Я слышал, как вы расспрашивали Скотта о блокировочных полях. А после интересовались у Чехова картами близлежащих звёздных систем.

Хан молчал. Спок видел, что в уголках его губ по-прежнему пряталась улыбка. Его поведение казалось сверхчеловеку смешным.

Спок отошёл на два шага, продолжая держать фазер в режиме готовности.

– Один раз мы поверили тебе, позволив капитану отправиться на “Возмездие”. Второй раз ты смог обвести вокруг пальца доктора, но не меня. А теперь советую отвечать правду: зачем тебе данные по системам корабля?

Хан молчал. Он не смотрел на направленный ему в грудь фазер, а вообще отвернулся к стеклу обзорки, как будто его созерцательно заинтересовала густая россыпь голубоватых звёзд на бархатной космической черноте.

– Ты собираешься сбежать, не так ли? Твоё внимание привлекли слова Скотта об очищенных шаттлах с Саратоги.

Хан сложил за спиной помятые крылья. Некоторые перья были сломаны.

– Боюсь, коммандер, вы совершаете ту же ошибку, что и на собрании. Вы не желаете меня слушать.

– Вы ничего не сказали по существу дела.

– А вы дали мне возможность? – Хан отвернулся от звёзд и посмотрел на него. – В текущих обстоятельствах я думаю о побеге как о единственном способе спастись, но не только для себя.

– Я упомяну это в отчёте командованию, когда на Ипсилоне восстановят связь.

Спок свободной от фазера рукой вытащил из кармана небольшой диктофон – такие использовались в лабораториях для протокольных записей, продемонстрировал Хану и спрятал обратно.

– О, тогда вот вам ещё для протокола: я хочу сбежать не потому, что нахожусь под властью Федерации. С этим бы я примирился.

– Тогда зачем?

Хан сделал два шага и оказался вплотную к нему, вжимаясь в дуло фазера. Звёздный свет, наполняющий обзорку, отражался в его прозрачных глазах, отчего его сходство с человеком в воображении постепенно утрачивалось. Спок ощутил, как собственные крылья угрожающе раскрываются за спиной.

– Хотите правду? Вот она: ваш корабль обречён, и дело не в заразе. Отправив сигнал о помощи командованию на Землю, вы подписали себе отсроченный смертный приговор и даже не поняли этого.

Он нетерпеливо дёрнул крыльями и наклонился ближе к Споку.

– Как и год назад, вы слишком недальновидны и наивны для первого офицера. Да, они вышлют корабль или два. Из тех, что разрабатывались мной для Маркуса и после были модифицированы. Боевой крейсер, способный, в отличие от корабля класса “Конституция”, уничтожить одним-единственным залпом целую планету. Достаточно, чтобы стереть в атомную пыль опасный планетоид, “Саратогу” с мертвецами на борту и нас. Интересы большинства против наших, коммандер.

Крылья раскрылись почти полностью, реагируя на страх, и Спок ничего не мог с ними поделать. Боялся он не за себя. За Джима.

– Зачем командованию уничтожать нас?

– Зачем командованию оставлять в живых потенциальную угрозу всему живому в галактике?

Хан насмешливо прищурился.

– Есть второй вариант: вам пришлют красивое обоснование того, что вы должны стать жертвами во имя всеобщей безопасности. Например, запустить режим самоуничтожения на корабле. Не сомневаюсь, что после этого в залах посмертной славы Звёздного флота прибавится имён героев.

Спок ощутил, что Хан его коснулся, и с запозданием вскинул фазер на уровень его лица. Хан вытащил из его кармана диктофон. Отключил запись.

– Скоро вы не захотите, чтобы эти слова остались на записи. Два шаттла, системы которых не соединены с бортовым компьютером корабля. Я готовлю путь отступления для себя, Леонарда и тех, кто ему дорог. Для его семьи. Вы к ней относитесь, насколько я понял.

– Я тебе не верю.

– Я помню, коммандер, – Хан подержал палец на кнопке включения диктофона и поднёс его ко рту. Его глаза неподвижно смотрели в глаза Спока. – Но прошу вас, простая проверка: когда командование с вами свяжется, обратите внимание на то, спросят ли они обо мне. О том, выполнил ли доктор приказ флота по моей ликвидации. Если нет, знайте, они уже мысленно похоронили меня вместе с вашим кораблём. Решайте. – Он небрежным жестом выключил диктофон снова и кинул его Споку. – Выбор за вами, потому что капитан пока что не знает о возможности спастись.

====== Как втянуть вулканца в заговор ======

Обстановка на мостике потихоньку усугублялась, особенно после того, как Хан по приказу Джима рассказал об увиденном внизу. Рассказывал он спокойно, казалось, ему даже скучно.

– Вы видели основное своими глазами, – Хан указал на закрытое серой простынёй тело. – В лабораториях то же самое, но их много и они без поясов. Когда происходит последняя фаза прорастания, человек умирает. Через какое-то время растения завладевают его нервной системой, и он ползает, возможно, пытаясь разнести заразу. Это может прекратиться, когда тела закостенеют, но у меня не было времени пронаблюдать за ними столько. Не видят. Не слышат. Только щупают. Думаю, растениям сложно приспособиться к особенностям человеческой перцепции…

Этот рассказ негромким, неторопливым и спокойным голосом Хана произвёл на людей неизгладимое впечатление. Знать, что подобное бродит всего-то в двух палубах от них, было жутко. Ещё хуже понимать, что зараза может проникнуть и сюда.

Хоть проблему с едой и водой решили – устроили наскоро какую-то полевую модификацию репликатора, из-за чего создавать там еду стало безопасно. Люди нервничали, хотя и старались это скрыть; накрытое серой тканью тело у дверей лифта, казалось, притягивало взгляды. Нет-нет, да кто-нибудь оборачивался на «саван». Немудрено, учитывая, что там неизвестное нечто, способное разорвать человека на кусочки щупальцами и выжрать как питательный субстрат, и сейчас оно отделено от них всего лишь ненадёжным блоком силового поля.

МакКой и сам нервничал, но у него была работа: успокаивать людей. Говорить с теми, кто тяжелей переносил стресс (он наскоро запросил на падд и проглядел карты психологических показателей всех присутствующих), в частности, с тем же Пашкой; Чехов вертелся на месте и глушил кофе – верный признак, что юный гений не в порядке.

– Мы же выберемся, да, – сказал тихо и без вопросительной интонации, когда МакКой потрепал его по крыльям. На мостике был аварийный полумрак – экономили энергию для силовых блоков. В нем ярко светились рабочие панели, и цветные отсветы причудливо отражались в глазах Чехова.

– Пашка, ты офицер или как? Выберемся. Из чёрной дыры выбрались – и отсюда выберемся. – Боунс потрепал его по верхушкам крыльев, а когда Пашка отвлёкся на это, вытащил из его рук стакан с трубочкой. – Кофе прекращай дуть, зараза малолетняя, потом будешь в туалет бегать без конца, а он тут один на всю палубу.

Пашка покосился по сторонам, заметил, что на них никто не смотрит, и по-старому, по-детски показал МакКою язык.

– Налёта нет, цвет здоровый. Если надо чем-то перебиваться – есть чай и фруктовые батончики.

Несильно хлопнув по плечу оживившегося Пашку, МакКой с конфискованным стаканищем двинулся дальше.

Разговаривал с Ухурой – она волновалась, и чтобы успокоиться, в пятиминутки отдыха чистила перья, по очереди заворачивая крылья перед собой. С «отдыхающими» – Спок, конечно, исходит из того, что сам-то контролировать эмоции может. А вот люди так не умеют. Вынужденные сидеть без дела, они начинали потихоньку паниковать.

Чуть позже МакКой поймал себя на том, что ходит по мостику туда-сюда, как маятник, и уселся в пустующее кресло за одной из запасных консолей управления.

Как раз тогда, когда он прижал свой зад, на мостик зашёл Спок. За ним шёл… ну конечно. Вот куда эта чёрная падла подевалась. Хан, в отличие от вулканца, выглядел слегка помятым и тут же собрал на себя взгляды всего мостика. Местные, мать их, звёзды – Хан и труп у лифта, лидеры по количеству просмотров.

В полураскрытых крыльях сверхчеловека некоторые перья торчали под неестественными углами. Значит, они тут и так на взводе, а он драки с вулканцем устраивает?! Хан огляделся, заметил его, буквально сорванного силой возмущения с кресла, и направился прямиком, осторожно «отодвигая» с дороги замешкавшихся людей.

– Пойдём, поговорим, – МакКой, ощущая, что это уже нервное – злость, всё равно ухватил подошедшего Хана за рукав и потащил к двери капитанского кабинета. Там хотя бы никто не толокся.

Взгляды устремились к ним, даже капитан удивился – но МакКою было не до того. Хан же не сопротивлялся, шёл сам. А освободившись от хватки МакКоя, и вовсе начал приглаживать взъерошенные перья, будто ни в чём не бывало.

– Я и сам хотел поговорить с тобой, – заметил чуть отстранённо.

– Задом повернись. Живо, я выдерну перья, которые не прирастут обратно.

– Леонард, ты такой авторитарный…

Тем не менее – послушно повернулся, полураскрыв восемь метров своей гордости.

МакКой принялся ощупывать перья, мысленно сортируя на «ещё могут прирасти» и «надо дёргать», но быстро плюнул на это дело и попросту принялся дёргать все поломанные и сильно помятые. Некоторые могли бы восстановиться, но пусть, зараза такая, пострадает во благо воспитательного эффекта. МакКой дёргал быстро и бережно, но менее больно от этого вряд ли было. Машинально отмечал, как быстро проклёвываются на месте выдранных зачатки новых, и мстительно думал, что кожа возле новых перьев, скорей всего, безумно чешется.

– Ну что, – заговорил попутно, собирая левой в «букет» вырванные перья, – будем винить мою недальновидность. Я никак не ждал, что ты посреди всей ситуации от нечего делать устроишь драку с чёртовым Споком. И не говори мне даже, что это он тебя спровоцировал. У тебя на лице написано, кто сожрал сметану, – некстати на язык подвернулась одна из присказок Чехова. – Крыло приподними. Нет, левое. В общем, я был о тебе более высокого мнения.

– Приятно слышать, что ты обо мне высокого мнения, Леонард, – бархатисто усмехнулся Хан. – И мы не дрались, если тебя это порадует. Коммандер был несколько несдержан, а я не успел сложить крылья… Леонард, я знаю, что ты можешь дёргать перья нежнее. Будь добр.

Крыло при этом недовольно дёрнулось.

– Да ну?! Нежнее, значит? Не могу, – МакКой взялся за следующее и быстро «подсёк» его максимально эффективным рывком, удаляя из лунки. – И почему, скажи на милость, я должен верить в то, что не ты устроил драку?

– Потому что я никогда не лгу тебе.

МакКой осёкся на вдохе для нового огрызательства. Сунул пучок перьев под мышку, чтобы потом затолкать в утилизатор, и двумя руками осторожно надавил на полураскрытые крылья Хана, заставляя их сложиться.

– Хорошо, ты мне не врёшь. Тогда какие причины у Спока ломать тебе перья?

– Он просто был несдержан. Ты же знаешь, что я ему не нравлюсь.

Хан развернулся передом, слегка встряхивая крыльями. Ах, да, зуд. Развернулся и встал – оглядывая МакКоя с ног до головы странным плавным взглядом.

– Ну тогда не разговаривай с ним наедине, чёрт тебя возьми! – рявкнул МакКой. Негромко. На них и так пялились все, кому не лень. – Я всё ещё твой куратор и отвечаю за твои социальные взаимодействия.

Всё ещё не сводя с МакКоя взгляда, Хан положил ладонь на его грудь, побуждая сделать шаг назад и упереться раскрытыми крыльями в стену. С тихим шуршанием за спиной Сингха раскрылись его крылья, сооружая вокруг них подобие ширмы от чужих глаз.

Прежде чем соскользнуть вниз, ладонь Хана ласково погладила подбородок МакКоя.

– Я хочу поговорить, Леонард.

Крылья слегка заныли, но МакКой от этой боли отмахнулся.

– Ты хочешь прижать меня к стене, судя по всему.

– Ты не представляешь, насколько, – его голос понизился, – но я стараюсь об этом не думать. Скажи мне, что ты думаешь о реакции Флота на нашу ситуацию?

Хан был так близко, что плечом упёрся в пучок собственных торчащих перьев. Боунс чертыхнулся.

– А что я должен думать? Мы отправили сигнал помощи, рано или поздно на него ответят. Всё.

– А дальше?

Хан взял его руку в свои, поглаживая пальцы.

– Пришлют помощь, – МакКой освободил руку, про себя проклиная крыльную боль. Игнорировать её сделалось сложнее, а никакой выпивки на мостике не было. – Сворачивай свой аэроплан, на нас весь мостик смотрит.

– Мы не договорили. – Он спокоен. – А ты не думал, что для Флота мы сейчас не прославленный экипаж прославленного корабля, а опасность? Тебе напомнить, как Флот поступает с опасностью? Например, со сверхлюдьми в состоянии кратковременного внушения?

– Иди к чёрту, – прошипел МакКой устало. Он очень хотел завернуть хотя бы одно крыло вперёд и потянуть за сустав,чтобы отвлечься от боли. Обиженность Хана на флот была объяснима, но не оправдывала его паранойю. – Флот не будет уничтожать наш экипаж после потери «Саратоги». Это бред.

– Это здравый смысл. – Хан берёт его за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. Он как будто слегка улыбается. – Ты такой идеалист, Леонард. Флот не любит риск. Я уверен, что даже нас они пустили на корабли, снабдив устройством нейтрализации. А теперь посмотри на ситуацию их глазами. Заражённый планетоид. Заражённая Саратога. Заражённые мы – после подъёма на борт их людей. Неважно, явились они источником заразы или нет. Важно это «после». Сам источник по-прежнему неизвестен. Нас не будут спасать. Даже до СМИ информация о нашей смерти дойдёт в максимально ретушированном виде, чтобы люди не волновались. «Заражение на борту, и капитан принимает героическое решение…»

Он с насмешливым видом втянул воздух.

– Федерация ценит свой душевный покой, – проговорил медленно.

Аврора, – промелькнуло в памяти МакКоя далёкое с лекций. Невольно он вспомнил: колония «Аврора». Три корабля, ответившие на сигнал помощи из большой земной колонии в Альфа-3, где разразилась неведомая эпидемия. Тогда поясов ещё не было в помине. Через двое суток зараза принялась косить и сердобольные экипажи, начиная, разумеется, с медиков. Когда ситуация стала критической, капитаны дружно врубили на кораблях режим самоуничтожения. Был ли это приказ флота, или они пришли к такому решению сами – история умалчивала; планету объявили вечной карантинной зоной, а произошедшее попало в учебники для кадетов под графой «этически сложные случаи». По этой и другим подобным историям даже круглый стол проводили – для старшекурсников командного отделения.

Хан смотрел на него, спокойно ожидая ответа. МакКой против воли облизнул пересохшие губы. Крылья болели, их тянуло в суставах и у оснований, вот-вот – и грянет песня боли, целая симфония. Но показывать слабость перед Ханом он больше не собирался, поэтому выпрямился и постарался, чтобы голос не хрипел.

– Устройств нейтрализации нет. Я вживил тебе нанопаралитическое устройство после того случая… когда ты начертил формулу якобы супертоплива на стене. Подумал, что ты можешь быть опасен. На Земле тебе ничего не вживляли, или же мне и моим сканерам об этом неизвестно, а я, поверь, изучил твоё тело вдоль и поперёк за первые две недели. Это раз. Два: если ты ещё раз полезешь к Споку – не важно, ты его пригласил на уединённое рандеву или он тебя – я вживлённой в тебя игрушкой воспользуюсь. Будешь лежать спокойно и мирно до самой эвакуации. И три: я тебя услышал и принял твою версию к сведению. А теперь – отпусти, будь добр. Мне надо выкинуть веник из твоих перьев.

– Так хочешь сбежать от меня? – пальцы покидают подбородок и скользят по щеке. – За что ты сердишься? Мы с коммандером не дрались, просто поговорили, даю слово. Я даже… доволен результатами.

Прикосновение отдалось странным, почти электрическим ощущением во всём теле – и тут же дало залпом боли в крыльях. Пришлось закусить губу, чтобы удержать вздох. На глаза навернулись слёзы, но вытереть их не было возможности.

– Ты манипулируешь Споком, – фраза из-за этого вышла злей и резче, – пользуясь тем, что он тебя ненавидит. И что-то мне подсказывает, что ты задумал сбежать отсюда.

МакКой поморщился, опустил голову. Машинально потёр плечо в попытке отвлечься от ломоты в крыльях.

– Знаешь… – это вышло сквозь зубы, – можешь бежать, Джон. Я не стану останавливать или докладываться Джиму. Вдруг ты прав, и жить нам осталось не так долго.

Губы Хана трогает едва заметная улыбка – прикосновение застывает на середине, и теперь он касается пальцами щеки. Просто касается.

– Ты удивительный, – Хан почти шепчет это с восхищением в голосе. – Ты прав, я собираюсь бежать. Как только пойму, что других шансов у нас не осталось. И я собираюсь взять с собой тебя и твою семью.

На миг представилось, что скажет Джим, осознавший, что надо оставить корабль. Его корабль.

МакКой медленно покачал головой. Он почти ничего не видел перед собой от боли. Собрался с силами и попытался отпихнуть от себя Хана.

– Я… не покину корабль. Они – тоже. Так что можешь об этом не беспокоиться. Уходи… один.

– Только с тобой. – Прикосновение на щеке исчезает, а Хан как будто отстраняется. Дышать точно становится легче. – У тебя болят крылья?

– Да отойди ты уже!.. – рявкнул МакКой сдавленно, успев ещё подумать: последнее, что он сделает – сползёт здесь по стенке. Ей-богу, последнее.

Становится светлее – скорей всего, Хан сложил крылья и отступил на шаг. Всё молча.

МакКой отлепляется от стены и идёт к выходу с мостика. Сейчас ему нужна вода и никаких людей вокруг. В идеале – как можно дольше.

Мир тонул в боли. В коротком коридоре, ведущим до служебных помещений – раздевалки, траспортаторной и туалета – он шёл, шатаясь и теряя зажатые перья Хана. И не сразу увидел, что там образовалась небольшая очередь перебравших кофе. А когда заметил… ему повезло: из двери как раз вышли, и он попросту распихал всех остальных со своего пути. Удивлённые, встревоженные голоса, сухой шелест шевелящихся крыльев.

Белый кафель тускло блестел в свете дневных ламп. Всё это рассыпалось на сверкающую белую пелену, застилающую глаза. Резко, почти ядовито пахло дезинфицирующими, даже сквозь силовой барьер пояса.

Он упёрся обеими ладонями в борта раковины (остатки чёрных перьев упали на пол) и невидяще уставился в зеркало. Чтобы открыть кран, надо было поменять положение, оторвать хотя бы одну руку от холодной поверхности, но на это не было сил. Боль достигала апогея, она была как застывший в раскалённой добела пустыне каменный монолит, в безветренной, пустой, безмолвной пустыне; он сам был этим монолитом, одной сплошной болью, и в её ослепительном зените знал одно: нельзя шевелиться. Иначе монолит треснет, взорвётся, разлетится нахрен, и он этого не перенесёт.

Сзади потемнела стена.

– Если тебе нужно, я достану виски, – раздался прохладный голос Хана.

– Ты же понял, почему они болят, да? – собственный голос звучал глухо и еле слышно. Но громче бы просто не вышло. – Никаких физиологических... причин... нет. Они... здоровы.

– Конечно.

– Если ты прав, и крылья – душа… – пальцы впились в ледяные края раковины, холод впивался в кожу, – боль – чувство вины, а то, что она возникает… получается… я очень… хочу избавиться от этой дряни. Хочу жить, так… – выдох, – что ли…

Тень накрыла его, а между болящих крыльев опустилась тяжёлая и горячая ладонь.

– Ты не позволяешь себе жить, душа моя, – голос Хана плавный и спокойный. – Из-за вины или другого чувства, не считаешь себя достойным дышать и быть. Хочешь быть со мной, и одно это желание заставляет тебя себя ненавидеть. Наказываешь болью сам себя... Но желание жить – неотъемлемая часть любого человека. Когда ты позволишь себе сделать вдох осознанно – жить ради себя – должно стать легче.

Пальцы Хана чуть сжались, гладя его по спине.

Казалось, крылья вот-вот разорвёт на части. Одно из двух: либо он вырубится от боли, либо…

Переломает её.

– Л-ладно…

От попытки просто оторвать руки от раковины окружающее пространство сверкающе побелело, но МакКой заставил себя повернутся к Хану и вслепую обхватил его руками за шею, склоняя к себе.

– Была не была, к чёрту… – выхрипел, насильно разжимая стиснутые зубы.

Хан успел обхватить его, шатнувшегося назад, прижать к себе. Леонард был горячим. Горячечным. Он почти рванулся, преодолевая боль, вжался пересохшими губами в губы Хана.

Хан машинально прижал его плотнее, раскрывая над ними крыльный купол. О, он желал Леонарда даже сейчас – особенно сейчас, из-за близкой опасности инстинкты обострились. И этот поцелуй – жадный, отчаянный, напомнил Сингху, как пламенно может гореть желание сверхчеловека.

Рыкнув, он смял губы Леонарда своими.

Доктор не отстранился. Целовал в ответ слепо, смазанно, но отчаянно: так задыхающийся пытается хватать воздух.

Из-за проклятых поясов Хан едва ощущает его запах – а ему хочется ощущать его. Запах, тепло, пить его дыхание, касаться его горячей кожи…

Через несколько секунд – семь, не больше – Леонард шатается и начинает оседать в его руках.

– Держи, – хрипит нечеловеческим голосом, вцепляется в ткань форменки на плечах и тянет вниз, утыкается горячим лбом в основание шеи. – Если я щас упаду… сдохну… к чёртовой матери.

– Я держу.

Голос Хана чуть сел и охрип. Но он держит его в своих руках, наслаждаясь обладанием. Держит, не давая осесть, прижимая к себе. Стальные крылья Леонарда дрожат от боли.

Они стоят так какое-то время. Леонард опирается на Хана и глубоко дышит. Хан обнимает его, давая опору. И когда двери туалета открываются, первым рефлексом Хан сворачивает крылья вокруг них заслоном, желая защитить их от любого вмешательства извне.

– Твою мать… – тихо выдыхает голос капитана извне кокона. – Так, голуби мои, Аляска подлетела. Боунс, ты мне нужен.

– Иду, Джим, – почти не дрожащий голос доктора. – Минуту дай.

Капитан как будто хотел что-то сказать… но, промолчав, просто закрыл дверь.

А Хану так не хочется отпускать Леонарда. И всё же…

Он осторожно ослабляет свои объятия, понимая, что доктор уже может стоять на ногах. Потрясающий человек. Хан и не сомневался в нём.

– Вот мы и выяснили, что я – не прекрасная принцесса, и одним поцелуем меня не расколдуешь, – с этими словами он открывает кран и принимается умываться, шумно отфыркиваясь.

Сингх, поморщившись, выходит из радиуса попадания брызг.

– Как минимум, прекрасный принц, Леонард. Как ты себя чувствуешь?

Он закрывает кран и приглаживает пальцами мокрую чёлку. Кидает взгляд на своё отражение в зеркале.

– Так же, как выгляжу – отвратительно. Ладно… идём на мостик.

МакКой вдрызг, топорща во все стороны стальные перья, переругался со штатным бортовым медиком «Аляски». Они зацепились на вежливо-терминологическом, и перейти на матерно-терминологический им пока что мешало только то, что оба вели беседу при представителях своих экипажей.

Боунс был бледен. Волосы топорщились мокрыми колючками. Он стоял, опираясь на консоль притихшей Ухуры и чуть ли не носом въезжая в экран видеосвязи, настаивал на том, что при скорости распространения растительная зараза давно бы уже проявила себя, и люди, проведшие в изоляторе день и ночь, не опасны.

А позади него стоял Хан со сложенными на груди руками. Неподвижный, как ожившая статуя, только крылья будто дышали вместе с ним – полусложенные, они слегка приподнимались и опускались. И смотрелся на своём посту… привычно, органично, с полным осознанием правомерности своей роли. Прошло чуть больше месяца, как он на борту, и МакКой уже запирается с ним в туалете, позволяет заключать себя в крыльный кокон, и мало ли что ещё. Теперь Джим понимал, как этот человек умудрялся собирать вокруг себя армии генетически улучшенных людей: собирать, удерживать, властвовать. Харизма неслыханной силы. И если Хан останется на корабле после случившегося…

А будет ли после случившегося вообще существовать корабль под названием «Энтерпрайз»?

– Я не даю шансов на то, что «Аляска» согласится принять на борт хоть кого-то из наших, – ровно сказал Спок. Он стоял рядом, и уже давно, но Джим задумался и потому всё равно вздрогнул.

– Если они примут хоть кого-нибудь, это уже будет хорошо, Спок, – ответил ему вполголоса. – Мы должны сделать всё для этого.

К тому же, переговоры с Аляской – хоть какое-то действие. Джим не хотел, чтобы его экипаж повис в неизвестности и информационной тишине сейчас.

Спок промолчал, а затем сделал то, чего не делал никогда. Он наклонился и коснулся лежащей на подлокотнике руки Джима двумя пальцами – на мостике, при людях, – и отошёл к сгрудившейся вокруг доктора толпе.

Накал дискуссии нарастал. МакКой опёрся о стоящий рядом стул, топорщась перьями, и только Хан стоял позади него, являя собой образчик спокойствия и терпения.

Снова всплыло в памяти – чёрный крыльный кокон в туалете, скрывающий Хана и Боунса.

Джим хлопнул рукой по подлокотнику. Получилось неожиданно громко, и все взгляды устремились к нему. Кроме МакКоя и Хана.

– Нийота, завершай сеанс, – приказал негромко.

– Есть, – отозвалась она по-военному чётко, и руки запорхали над консолью. МакКой собирался ещё что-то сказать, но экран погас. Тогда он от души выругался прямо при всех и развернулся к Джиму – взбешённый и побледневший. Пряди волос прилипли ко лбу, полураскрытые крылья подрагивали, но он быстро взял себя в руки и провёл ладонью по щеке. Потом отошёл от консоли к нему, Джиму.

Остальные вернулись к своим занятиям, упорно делая вид, что всё в порядке.

– Это бессмысленно, – сказал ему Кирк. Он понял это сейчас так чётко и ясно, что сомнений не осталось. Капитан Аляски тянул время и не собирался им помогать. Спок был прав.

МакКой ухватился ладонью за спинку его кресла.

– Знаю. Теперь понял. Хотя на их месте я бы, может, пересрался не меньше, а то и…

Боунс потянул вверх воротник форменки и вытер мокрый лоб тканью.

– Ты бы не пересрался, друг мой. Ты бы первый носился и орал на меня, чтобы я тебя отпустил к ним на борт «посмотреть ситуацию», потому что «люди умирают, пока мы тут сидим и ничерта не делаем».

– А ты меня высоко ценишь, – он усмехнулся.

– Хреново выглядишь, – совсем тихо сказал ему Джим, чтобы больше никто не услышал. Застывший рядом Спок не в счёт, он так и так услышит. И Хан. – Возьми паузу, а я попробую ещё раз переговорить с их капитаном.

МакКой кивнул.

– Да это всё чёртов второй пояс к полу тянет. Он, кстати, не снимается, потому что кое-кто поставил персональный код… Ладно, и вправду пойду, посижу в уголке.

Люди подменяли друг друга на постах, чтобы отдохнуть, но Джим оставался на месте. Связывался периодически с нижними палубами, подбадривал экипаж, говорил, что помощи флота осталось ждать недолго. Забытый стакан чая, который он попросил полчаса назад, остыл. Крылья лежали на спинке кресла, полураскрытые, и иногда устало шевелились; им тяжело было находиться в одном положении. По ним хотелось провести рукой, промять суставы, ощутить ладонью мягкие перья ближе к основаниям, а потом и пух.

Спок отследил время на главной консоли. Выходило, что прошло уже больше стандартной смены.

Он в последний раз сверил данные, проконсультировал «вступившую смену» и подошёл к капитану.

– Тебе необходимо отдохнуть, – заметил, склонившись над его креслом. На мостике был полумрак, Джим работал на падде, и из-за голубоватого света его кожа казалась совсем бледной. Но на его слова поднял взгляд. – Я могу отработать ещё две стандартных смены. Пока сигнал не дошёл до Земли, ждать нам нечего.

Джим, пожевав губами, опустил взгляд к падду.

– Я не смогу расслабиться, Спок. Сейчас моё место здесь, в капитанском кресле.

– Я в состоянии контролировать ситуацию. А если ты не отдохнёшь, в действительно экстренном случае не сможешь принимать адекватные решения. Прошу тебя.

Он замер, видимо, обдумывая его слова, а потом с тихим вздохом поставил падд в ждущий режим.

– Я попробую.

Спок кивнул и выпрямился, ожидая, пока Джим покинет кресло. Они не могли уйти отдыхать вместе – на мостике желательно было находиться кому-то из старшего командного состава. Кирк поднялся нехотя, что-то ещё набрал на падде, прежде чем отойти.

– Спокойной ночи, капитан, – сказал Спок, поймав на секунду его взгляд.

Джим, удерживая взгляд, подходит ближе и склоняется к его уху.

– Спокойной ночи, Спок, – говорит тихо, согревая дыханием ушную раковину.

В этот момент сказать ему хочется многое – но у них всего секунда, и Спок только успевает втянуть его запах – слабый из-за силовых полей пояса.

– Если Хан будет тебе мешать, пришли его на мостик. Я найду для него занятие.

Джим отчего-то тушуется и бормочет себе под нос, что вряд ли Хан будет мешать, а потом и вовсе направляется к двери, ведущей в коридор.

Джим помнит, что подумал о помолвке Боунса и Хана скорей в шутку. Просто образ нашёлся. А теперь он не уверен, даже не знает, чего ждать, когда заходит на обзорную палубу.

Там собрались все отдыхающие. И Ухура со Скотти сидят у самого окна на небольшом диванчике – их присутствие на мостике желательно, но они оба очень устали. Нийота спит, уложив голову на колени инженера и укрывшись своим же крылом.

Джим чуть улыбается, увидев эту картину. Кажется, Скотту всё же можно рассчитывать на благосклонность королевы Энтерпрайз. Кто бы мог подумать…

Играют в шахматы Кексик и Чи.

Спит Адлер у стены на голографической раскладушке – Джим сам её полчаса назад отправил отдыхать чуть ли не силой.

Не обнаружив взглядом Боунса с Ханом (Пашки тоже не было), Джим направился к высокой голографической ширме, расписанной в старом восточном стиле. Ему не хочется думать, что вот он зайдёт за неё, а там эти снова укрыты крыльями. Он и старается не думать, держится…

Внутри всё резко и с облегчением расслабляется, когда из-за ширмы он слышит тихое ворчание Пашки.

– Ой, убери ты крылья свои, убери, сэр стажёр, я из-за них на диван не помещаюсь, чтоб тебя…

– Тебя сюда никто и не звал, – спокойный голос Хана, но не сказать, что недовольный.

– Я сам позвался, – не остался в долгу Чехов. – И только попробуй выгнать, тебя Боунс по шее мокрой тряпкой огреет. Ты спрашиваешь, где он её возьмёт? Я принесу. Ради такого случая схожу реплицировать.

– Так, я слишком стар для вашей возни и тут слишком много крыльев, – ругается МакКой вполголоса. – Чаю мне принесите.

– И мне! – тут же оживляется Пашка.

– Я принесу, Паш, не толкайся, – это ровный голос Сулу. Ширма чуть отодвигается, и из-за неё показывается рулевой с подносом. Растерялся он разве что на секунду. И под вопли Пашки «мне синий, без сахара!», интересуется: – Капитан, вам тоже чаю?

– Сладкого, спасибо.

Джим «отмирает», пропускает Сулу и заходит за ширму сам.

Там… вполне уютно. Ковёр, посредине – большая стеклянная лампа с резными узорами на боках, с ореолом тёплого света вокруг, длинный угловой диван, на углу – Павел сидит, поджав под себя разутые ноги. Рядом с ним Хан, завернувший в одно крыло МакКоя. Боунс свои крылья тоже завернул вперёд и теперь сидел в них и хановом крыле, как в двойном пледе. Выглядел спокойно, но всё ещё бледным и измученным, как будто только-только начал оправляться от тяжёлой болезни. Второе крыло Хана Пашка спихивал со спинки дивана своим; они устроили толкотню крыльями за угловой участок дивана, на который можно было удобно положить раскрытое крыло.

Пока что навигатор отчаянно проигрывал, но не сдавался – вот же несгибаемая воля к победе.

– Боюсь, вам придётся подвинуться, стажёр. – С этими словами Джим плюхнулся на свободный участок дивана рядом с завёрнутым в крылья МакКоем.

Хан невозмутимо подгрёб Боунса ещё ближе к себе и хитро блеснул глазами.

– Конечно, капитан. Как ситуация на мостике?

– Стабильная.

Докладываться Хану Джим не собирался – да и не хотел он сейчас с кем угодно говорить об этом. Стабильность в их случае обозначала отсутствие информации и перспектив.

– А нам тут сэр стажёр вон какой уголок сделал, – начал ворковать Павел, любовно поглаживая крыло, свободное от борьбы за угол. – Сказал, что в стрессовой ситуации комфорт особенно необходим, хотя как я считаю…

– Ты считаешь, что надо было сразу матрас на весь пол голографировать, – заметил Боунс. – Пол-кровать.

– Но тогда мы потеряли бы возможность уединения, – это уже Хан. Он выглядел так, как будто сидеть, укрывая Боунса своим крылом – самое естественное для него положение вещей. Даже Пашку уже ничего не смущало – ни эта парочка, ни болезненный вид МакКоя…

Джим прочистил горло.

– Боунс, можешь отойти со мной на пару слов?

Он тут же подобрался – и Хан недовольно пошевелил крылом. Но МакКой не обратил на это внимания.

– Случилось что-то?

– Нет, но поговорить нужно.

– Неужели это так срочно, капитан? – Хан не дал ему ответить. – Нам всем нужен отдых. Леонарду в том числе.

– От «поговорить» я не развалюсь, – Боунс отвёл в сторону его крыло и выбрался с дивана. – Пойдём, Джим, найдём тихий угол. И мой чай не пить! – это уже Пашке.

Они отошли к углу – к ближайшему, благо он был и самым отдалённым от людей. Сейчас, лишившись одеяния из ханового крыла, Боунс начал зябнуть – подобрал плечи, руки засунул в карманы.

Джим заложил руки за спину, подбирая слова. Как назло, вокруг них было слишком тихо – люди предпочитали либо спать, либо отдыхать, не производя лишнего шума. Чуть постукивали шахматы Чи и Кексика, прошуршал мимо ширмы Сулу с подносом, Павел, посмеиваясь, ворчал на величину кружек с чаем.

– Ну теперь-то ты не будешь вешать мне лапшу на уши? – Джим обратился к МакКою. – Что между вами?

– Он, Джим, мой единственный шанс спастись.

Боунс поднял голову к потолку и негромко скомандовал:

– Компьютер, имитация закрытой комнаты, протокол 17-408.

Вокруг них замерцала проекция стен, и в скором времени они оказались в уютной комнатке, словно бы внутри бревенчатого домика: заснеженное оконце, печка с потрескивающими в ней дровами, небольшой диван, накрытый клетчатым пледом, несколько подушек. Ничего лишнего.

– Садись, тогда уж и поговорим. Это Пашкина разработка, узнает, что я тиснул от неё код – неделю будет ходить взъерошенный.

Джим усаживается, машинально отмечая присутствие Чехова в куче деталей: рисунок на пледе (конечно, русские мотивы), чашка недопитого какао на столике, раскрытая книга рядом. Любил Павел создавать не просто комнаты, а жилые комнаты.

– Не переломится. – Он опирается локтями о колени, принимая удобное устойчивое положение. – Давай. От чего спастись? Это связано с тем, что ты выглядишь как после тяжёлой болезни?

– Примерно.

МакКой плюхнулся на диван. Эта голография была с имитацией тепловых эффектов, и он поёжился, опять завернувшись в свои крылья. Уставился на печную дверцу. В тонкую щель между ней и самой печкой пробивались оранжевые отсветы огня.

– Не знаю, поймёшь ли. Я тут впервые за шесть лет выяснил, что хочу жить.

– А? – Джим, нахмурившись, дёрнул головой. И где-то внутри него что-то очень интуитивное приготовилось к сильному шоку. – Ты… жить? В… в смысле?

МакКой кивнул, не пойми чему, он сидел, сгорбившись, сцепив пальцы и завернув вокруг себя крылья, и на Джима впервые накатило озарение: МакКой будет говорить с ним не как с младшим братишкой, а как… с равным. Может быть, он и настоящего Боунса видел давным-давно – в последний раз на похоронах его дочери в Атланте.

– В чём-то Хан оказался прав со своими крыльными сказками. Конечно, с душой он загнул, но благодаря ему я понял, что природа моей крыльной боли – психосоматическая. Это… чувство вины. За то, что я всё ещё живу и дышу, когда Джо… – он втянул воздух сквозь зубы, – ты понял, в общем. Вину не так-то просто заглушить, сколько бы ты себе рациональных доводов ни приводил, потому что… Я просыпаюсь ночами и думаю, вспоминаю, сколько бы ей теперь было. Пытаюсь представить, как бы она сейчас выглядела. И это… Это ад, Джим. Не приведи космос тебе когда-нибудь пережить смерть собственного ребёнка. А Хан… наверное, впервые за шесть лет хоть кто-то смог пробиться в эту топь и попытался вытянуть меня наружу. И я… ухватился. Пытаюсь выбраться из этой дряни. Это не то чтобы легко.

МакКой криво улыбнулся. Он любил дочь. Даже Джим умудрился привязаться к этой малышке за недолгое время знакомства.

Как же сложно сейчас найти верные слова для друга, впервые заговорившего с тобой о смерти любимой дочери. Поэтому Джим недолго молчит, прежде чем открывает рот.

– То есть… только сейчас? Все эти годы ты… хотя чего это я, это же на моих глазах происходило. Какой же я идиот… – трёт переносицу, – я знал, почему ты замкнулся в себе, но… ни разу же не подумал, что тебе нужна помощь.

– Прекращай давай, этого только мне не хватало. Вы и так помогали, ты и Пашка. Заменили мне семью, – МакКой, усмехнувшись, хлопнул его по плечу. – А в туалете ты застал не любовную сцену… ну или почти. Если бы не он, я бы просто от боли свалился на пол. И что-то мне подсказывает, что от сверхлюдя, положившего на тебя глаз, так просто не отделаешься.

– Вот не надо, Боунс. Хотел бы – придумал бы, как. И я готов за вас порадоваться, если Хан действительно безопасен и всё такое.

Он пожал плечами. Левое крыло дёрнулось, будто недовольное собственным движением хозяина.

– Поживём – увидим. Для начала надо выжить в этой заварухе, потом уже об остальном подумаем. Ты мне лучше скажи, сдвиги с Аляской есть?

Джим поднял на него взгляд, который, по идее, должен был сказать обо всём красноречивее любых слов.

– Нет их, Боунс. И не будет. Я всё ещё не плюнул на эту затею только затем, чтобы у людей было хоть какое-то действие перед глазами. Не будет Аляски – будем ждать сообщения флота, стуча палкой в небо и слушая отзвуки.

Он кивнул, будто другого ответа и не ждал. Поднялся с дивана, принялся расхаживать перед печкой.

– Ты про «Аврору» не вспоминал, случаем?

Заметно было, что говорить этого Боунс не хотел.

– М? – Джим вскинул брови. – Я помню про Аврору, конечно… но она-то тут при чём? Мы же не собираемся самоуничтожаться.

– Тут суть важна. Мы самоуничтожимся, либо… нас уничтожат. Как на той планете в системе Сигма-9. Помнишь, у них там была эпидемия, и половина незаболевшего населения начала сгонять заболевших в пустые дома и сжигать вместе с ними…

– Боунс, мы не больны, и ты это прекрасно знаешь.

Джим сам поднимается на ноги, разминает ладони.

– Слушай, старик, я понимаю, что ситуация у нас сложная. Оптимистом ты никогда не был, космос – дерьмо, я всё это помню. Но мы – здоровы. Это очевидно. Так что не паникуй, прошу тебя, и не разноси мысли такого содержания среди экипажа, хорошо?

Он посмотрел на Джима, как на вконец… пухового.

– Ты мне хоть один случай напомни, когда я сеял панику среди экипажа. Хотя бы один, чёрт тебя дери, Кирк! Ты меня за практиканта зелёного держишь или как? – и, задрав голову к потолку: – компьютер, отмена протокола.

Стены вокруг них замерцали и медленно растворились. Джиму показалось, что откуда-то из недр палубы донёсся вздох облегчения процессора – пока что материальные голографии занимали недюжинный кусок оперативной памяти корабельного компьютера.

– Пойдём пить чай. А тебе и поспать бы не мешало, дорогой мой, – ворчливо заметил Боунс. Он по-прежнему был бледный и похожий на человека, чудом выкарабкавшегося из смертельной лихорадки. Собрался развернуться, но почему-то замер, глядя Джиму под ноги.

– Я как давно тебя вычёсывал?

– Дня... четыре назад? – Джим тоже посмотрел себе под ноги. Там лежали клочки пуха, и довольно много. Очень много для четырёх дней.

– Повернись-ка.

Джим разворачивается, позволяя ему запустить пальцы в пух. Размышляет вслух:

– Это странно, он пока не должен, вроде… Да не молчи, что у меня там?

Бонус роется в его пуху. Это почти неощутимо, так, лёгкая щекотка.

– У тебя там перья, – произносит, наконец, очень странным тоном. – Довольно... дохрена новых перьев.

Пальцы исчезают из пуха.

– Спок расстроится…

Джим, чуть поёжившись, разворачивается к нему и замирает, увидев на лице Боунса неслабое удивление.

– Ну ты чего? Это должно было произойти рано или поздно.

– Но не сейчас же! Погоди... Что произошло в последние несколько минут? Когда ты садился на диван, пух не линял! Да я... уверен, что эти перья выросли только что! У тебя крылья не чесались?

– Пока мы с тобой говорили, чесались немного… Но не до того было, сам понимаешь.

Джим снова ёжится. Теперь, когда МакКой напомнил, зуд ощущается сильнее. Да и удивление его…

– Хан был прав, – заявляет он неожиданно. Вид всё ещё ошарашенный, но он уже встряхивается, принимает обычное угрюмое выражение. – Что я сделал? Не стал скрывать от тебя свои проблемы. Впервые за шесть последних лет. И ты... облинял. А!.. – он махнул рукой и развернулся по направлению к ширме. – К чёрту! Мне нужен чай!

– Эм, погоди… – Джим говорит это не особенно громко, но Боунс всё равно останавливается, – пока мы тут от всех скрыты… почеши, а? Мне не дотянуться, да и… несолидно.

Голографическая лампа казалась крохотным островком света посреди залитой звёздным сиянием обзорки. Пашка голосовал за то, чтобы лампу оставить, и теперь на голографированном матрасе лежал возле неё, читая голографические же книжки, имитации настоящих бумажных. Рядом с ним спал Сулу – экономично завернувшись в крылья и подложив под голову одну из чеховских книг в мягкой обложке. Неподалёку дрых Хейли, умудряясь делать это сидя, свесив вниз лохматую голову и чуть ли не клюя носом собственные колени; Скотти создал для Ухуры и Чи два плотных голографических пледа довольно уютной красно-чёрной клетчатой расцветки, хотя МакКой подозревал, что это просто типичный рисунок с типичного шотландского килта. Сам уснул рядом, без пледа.

Среди симфонии сонного дыхания МакКой слышал по-старому пуховое сопение Джима. Спал он беспокойно, давно уже сбросив плед и сбившись в комок под собственным крылом. Перья подрагивали. Во сне он пару раз протягивал руку по матрасу и вроде как пытался кого-то нащупать. Спока, скорей всего.

МакКой видел это с дивана. Его оттуда на матрас не отпустил Хан. Теперь сверхлюдь обнимал его со спины, тесно прижимая к себе и до груди укрывая своим полусвёрнутым крылом. МакКою не спалось, и от нечего делать он сравнивал сны Джима и Хана. Джиму было беспокойно. Он во сне думал о корабле или о чём-то тоже таком, тревожащем; Хан даже спать умудрялся величественно. МакКой спиной и основаниями крыльев ощущал, как мерно вздымается-опускается в такт дыханию его грудная клетка. Само дыхание было глубоким и размеренным. Крыло ровно и мягко накрывало сверху, у перьев был сухой, здоровый запах.

Джим мёрз и дёргал во сне верхним крылом, пока Пашка, вздыхая и бурча под нос, что он тут не нанимался, не дополз до него и не укрыл заново пледом.

От Хана ощущалось ровное тепло. Он умудрялся не мёрзнуть сам и греть МакКоя – перед сном он настоял на том, чтобы объединить поля поясов.

От Джима пахло, скорей всего, кофе, абрикосовыми пончиками и перьями. От Хана тянуло чем-то хвойным, как тогда, на планетоиде.

Пашка притушил лампу. Островок света тревожно замерцал, тая, и превратился в неверное золотистое пятно. МакКой прикрыл веки. Сон – зыбкий, тревожный, как этот свет, замерцал перед ним, почему-то серебристо-чёрный, с редкими жёлтыми проблесками – свет фонаря сквозь воду; и сквозь эту же воду МакКой услышал тихое шуршание чьих-то крыльев. Он открыл глаза – в них как будто песка насыпали, а веки сухо горели, – и увидел тёмную громаду крыльев Спока. Остальные уже спали. Дыхание Хана на миг сбилось, потом стало уже другим; не как у спящего. Он стиснул МакКоя чуть сильней, вжимая в себя.

– Спок, – тихо позвал МакКой, чтобы никого не разбудить.

– Доктор, я не хотел вас тревожить.

– Что-то случилось?

Спок подумал, прошелестел крыльями и опустился на корточки у дивана.

Его глаза – нечеловечески красивые (верно отмечал порой Джим), мерцали в полумраке, как у кошки.

– Нам удалось связаться с Ипсилоном-5. Причиной поломки трансиверов на станции была ионная буря, но сейчас всё в порядке. Флот принял наш сигнал о помощи. В ответ они прислали краткое видеосообщение с заверением, что помощь уже в пути.

Спок умолк на пару секунд, и МакКой осознал, что смотрит вулканец ему за плечо. На Хана.

– О вас, стажёр, не было ни слова. Я пока что не отправлял подтверждение того, что мы получили сигнал. Фронт той самой ионной бури сместился, и благодаря этому у нас есть ещё около часа, чтобы создаваемые ей помехи скрывали факт принятия нами сообщения. Я сомневался в ваших словах, но более – нет.

– Стоп, – МакКой сказал это шёпотом, но получилось всё равно громко. – Какие ещё слова? Кто кому поверил?

– Мои слова, Леонард, – прямо у уха тихий и холодный голос Хана. – Наш разговор с коммандером, за который ты ругал меня. Я убедил его, что флот не станет нам помогать. Он нас уничтожит.

– Сообщение не походило на записанное в спешке. У них не было причин не задать логичный вопрос о состоянии самого опасного преступника в галактике, – добавил Спок. – У нас есть час, чтобы придумать, как обезопасить собственный корабль.

Вот оно, свербевшее предчувствие какой-то жопы. МакКой, пока плохо осознавая, что именно происходит, уже знал: ничего хорошего. Точно. Он приподнялся на локте, глядя на коммандера.

– Да что, чёрт возьми…

По крыльям Спока словно волна прошла – перья встали дыбом и улеглись.

– Потому что нас не оставят в живых, доктор. Устранят, как потенциальных разносчиков болезни.

Рука Хана, прижимающая МакКоя, чуть расслабилась и начала успокаивающе поглаживать его.

– Я думаю, мы что-нибудь придумаем. Многое зависит от реакции капитана на эту новость… но он уже знает. Да, капитан?

Джим, чьё беспокойное ворочанье минуту назад сменилось спокойным и мерным вздыманием крыльев, пошевелился и медленно сел.

– О побеге нечего думать. Мы будем спасать весь корабль, – Спок, оглянувшись на него, проговорил это быстро, словно боясь, что ещё секунда – и договорить не дадут. – Можно увести корабль с текущего положения и проложить курс вдоль фронта ионной бури – её отголоски рассеют наш варп-след и затруднят преследование. Это позволит выиграть время.

МакКой просто всей спиной ощущал одобрение Хана и неожиданно – мелькнуло вспышкой озарения – выдал:

– Мы не можем уйти с места, гоблин. Нам Саратога нужна, потому что лично я не рискну снять щиты и сунуться на нижние палубы для исследования. На Саратогу можно транспортироваться отсюда. А нам нужны заражённые и нужна лаборатория, потому что единственный чёртов шанс доказать, что у нас носы не зелёные – это узнать причину заражения.

Джим смотрел на них – в этом освещении – да ещё и из-за космоса за стеклом – его глаза казались яркими, как две звезды. Но выражение лица сложно было разглядеть в полумраке.

Наконец, он поднялся.

– Вы, трое. В мой кабинет.

– А я? – подал голос Павел, и МакКой понял, что на время их разговора кудрёнок тоже притих. Слушал.

– А ты – нет, – отрезал Джим. – Остаёшься тут и смотришь за порядком.

– Есть, – отозвался Пашка довольно-таки уныло.

====== Зачем коммандеру нарушать приказы ======

Комментарий к Зачем коммандеру нарушать приказы Эту главу почти полтора месяца преследовала невезуха – то сваливались болеть оба автора, то возникали неприятности, требующие срочного решения, в результате чего написание откладывалось; ещё раз извиненьица за такую ситуацию, и триббл, пожалуй, больше не будет обещать выкладывать главы быстро. Мало ли

стучит по дереву

По дороге до кабинета Джим успел прослушать сообщение Флота о высланной помощи. Спок перехватил это самое сообщение в момент, когда его приём был зафиксирован корабельным компьютером, и не дал ему прийти на капитанский падд сразу. Для этого надо было заранее изменить параметры приёма и распределения приоритетов сообщений на уровне доступа первого офицера. То есть, его остроух не только ослушался, но и воспользовался служебным положением. Сквозь закипающую ярость пришлось напомнить себе, что пока аргументы коммандера не услышаны, судить рано, но Джим сильно сомневался, что ЭТО можно как-то оправдать – кроме варианта с сумасшествием. Сумасшедшим Спок не выглядел. Взвинченным, разве что.

Само сообщение содержало стандартный в таких случаях ответ – сигнал приняли, ситуацию поняли, направлено в поддержку два корабля, но из-за ионной бури, разразившейся в этом квадранте, и возможных помех при обнаруживающем сканировании, “Энтерпрайз” лучше оставаться на месте либо лечь в дрейф вокруг ближайшей подходящей планеты.

Джим помедлил, думая, не поставить ли на сообщение приоритет общедоступности, чтобы подбодрить застрявший на нижних палубах экипаж, но что-то его остановило.

Сначала надо понять, где Спок усмотрел заговор и как именно из всего этого торчат уши Хана

А они точно торчат

Основания крыльев снова напомнили о себе лёгким зудом. Джим понадеялся, что не оставляет за собой на полу клочки пуха.

В кабинете он сел за свой стол, с силой сжал виски (голова пухла).

– Так, я не буду делать поспешных выводов. Не буду. Я вас выслушаю. Мистер… Спок, вам слово.

Рядом об стол что-то негромко стукнуло. Диктофон, какие использовали научники и медики для записи протоколов.

– Там одна запись, Джим, – Спок обращался к нему не по уставу, и голос его был вовсе не бесстрастным. Скорей бесцветным и по-человечески уставшим. – На её основании, а также на основании полученного сообщения от Флота я считаю, что стажёр прав, и нам грозит уничтожение.

– И что на записи? – Джим убрал ладони от головы и выпрямился.

– Наш со стажёром… разговор. Я направил на него фазер и потребовал объяснений его странного поведения. Получил достаточно аргументированный ответ, в том числе и о том, зачем... – коммандер поднял на него умоляющий взгляд, – флот мог выслать сразу два корабля.

– Вот в аргументированности ни капли не сомневаюсь, – пробормотал Боунс, потирая висок.

– Если ему есть что сказать, пусть говорит сейчас. – Джим отложил диктофон. – Однако я не понимаю, с чего должен верить хотя бы одному его…

– Потому что я не лгу.

Ровный голос Хана прервал Джима, заставив посмотреть на него. Сверхчеловек стоял за спиной бледного МакКоя, и принял взгляд капитана, не дрогнув ни единым мускулом на лице. Сощурился разве что.

– Да что ты. А мне кажется, нечто подобное я слышал перед “Возмездием”, – сказал Джим, продолжая в упор на него смотреть.

Хан плавно качнул головой и чуть прикрыл глаза. Словно вынужденный объяснять непроходимому идиоту очевидные вещи.

– На этом корабле, к несчастью для его экипажа, вы – сосредоточие командной силы. От вечной комы меня отделяет один только ваш приказ доктору или одно его подозрение, что я опасен, поскольку я не льщу себе надеждой, что он поставит мою жизнь выше вашей. Таким образом, у меня действительно нет резонов лгать.

Джим помедлил. Крылья чесались. Спок замер рядом бледным истуканом (впервые промелькнула мысль, что он, может быть, нездоров), а МакКой не спешил возражать своему подопечному, да и смотрел вовсе не на него, а на самого Джима.

– Говори, – разрешил Кирк Хану.

– Вы поверили сообщению о помощи, капитан, поскольку преданы идеалам Федерации больше, чем сама Федерация. О моей работе на Маркуса знала почти половина адмиралов – это только те, чьи подписи я видел в бумагах, а сколько я не видел? Нельзя так доверять людям, особенно людям, в чьих руках реальная власть. Они думают не о вас, а о своих кошельках и о том, насколько красиво будут смотреться на фото в новостях.

– Я тебя не просил давать оценку Флоту, стажёр, – Джим поднялся с кресла, но Хан продолжил говорить, выступив перед МакКоем. Джим был готов поклясться, что в этот момент его крылья слегка раскрылись, будто в попытке защитить доктора.

– И очень зря, капитан, потому что я знаю Федерацию. А вы – нет. И я говорю вам, что корабли, посланные сюда… два корабля, хотя для эвакуации хватило бы и одного, и это было очевидно, к примеру, для коммандера...

(МакКой ощутимо вздрогнул на этих словах, а Спок, чуть расширив глаза, обернулся на Хана)

– ...о, вы думаете, они полны сочувствующих медиков? Это будут корабли, разработанные мной. И они не спасать летят сюда, их задача – не дать вырваться отсюда ни единому факту о том, насколько сильно ошиблись адмиралы в погоне за дармовыми металлами.

Джим глубоко дышал, стиснув кулаки, и не опускал глаз под тяжёлым, давящим взглядом Хана. В сравнении с этой яростью недавняя злость на Спока проигрывала по всем параметрам.

Джим не верил Хану. Но верил Федерации. Федерация воплощала собой всё, что было свято для людей на этом корабле: гуманизм, миротворчество, надежду, и Хан не имел права говорить так о ней. Он не знал её. Он только прошёлся по низам и вымарал ботинки.

– Федерацияотвечает на все призывы о помощи, – прорычал он в ответ Хану. – Мы помогаем отдалённым колониям, устанавливаем контакты с другими цивилизациями. Ни один сигнал бедствия, услышанный кораблём Федерации, не остаётся без ответа. Что вы знаете о Федерации, Джон? Больше, чем я, чем мы, жившие в ней всю жизнь, учившиеся, служившие? Нет, замолчите, и дайте мне договорить!

Он рявкнул это, не давая открывшему рот Хану вставить слово. Набрал воздуха в грудь.

– Я скажу вам, что вы знаете. Вы ничего не знаете, вы смотрите на нас глазами сверхчеловека и бывшего короля, вы видите только грязь, и ничего больше! Вы не признаёте наших законов, даже наших правил поведения, и будете говорить, что знаете Федерацию?!

– Я буду так говорить, потому что всё, что вы сказали, относится не к Федерации, а конкретно к вашему кораблю, капитан Кирк.

Хан сделал ещё шаг вперёд. Джим почти видел своё отражение на дне его жутких глаз.

– Капитан, – продолжил почти миролюбиво, – я могу доказать свою позицию, но ведь вы не станете слушать. Мне, в свою очередь, абсолютно наплевать, верите вы мне или нет. Поэтому я предлагаю вам компромисс – вы даёте нам с Леонардом спуститься на Саратогу и изучить заражённых, а сами остаётесь здесь и ждёте помощи.

Джим выдержал его взгляд примерно секунд пять. Потом сморгнул. Тряхнул головой. Сел обратно в кресло.

Что больше всего бесило Джима в Хане – тот постоянно предлагал дельные вещи. Возможно, частично дельные, потому что МакКой, при всей его компетентности, не учёный. А сейчас...

– Прекрасная мысль, стажёр, с учётом того, что МакКой на ногах еле держится, – резко сказал Джим, сцепляя перед собой пальцы.

Соображалось тяжело. Отчасти из-за того, что хотелось отдать приказ засунуть Хана в один из заражённых шаттлов, сломать там пульт управления и запулить в космос считать звёздочки до скончания века.

– Я в норме и могу пойти в вылазку, – напряжённо отозвался доктор.

– Притащи виски, – попросил капитан. Ему нужен был перерыв. Спорить с Боунсом – всё равно что идти против асфальтоукладчика с голыми руками, и для такого захода ему надо было хотя бы минуту собраться с мыслями.

Доктор тяжело вздохнул, но к репликатору прошёл. Его крылья слегка подрагивали, как от холодного сквозняка.

Получив желаемое, Джим сразу сделал большой глоток. Лёд стукался о зубы, виски обжигал горло, но легче действительно стало. Поэтому, отставив стакан, Джим откинулся на спинку стула и заговорил.

– Ладно, подведём итоги. Ты веришь в то, что рассказал стажёр, Спок?

Коммандер вскинул голову.

– Как ни сложно это признать – да, верю.

– Боунс?

Доктор сел со своим стаканом, устало развесив крылья по сторонам кресельной спинки.

– Я должен отвечать как офицер или как твой друг, Джим? – спросил, надавив ладонью сверху на стакан. В голосе было сочувствие. Почти незаметно, но... Сколько раз Боунс так говорил с ним? – пришла вдруг мысль, и по спине, по крыльям прошёл неприятный холодок. МакКой всё это время щадил его чувства, его неопытность, хотя не имел на это никакого чёртова права? Нет... серьёзно?

Джиму стало слегка нехорошо. Хан за спиной МакКоя едва заметно улыбался.

– Ты должен чётко сказать, веришь ты Хану или мне, – отчеканил Кирк.

Захотелось закрыть глаза и провести рукой по лицу.

МакКой смотрел на него внимательно и нечитаемо. У него иногда делался такой взгляд – хрен что разберёшь, как у вулканца. Нетронутый стакан поставил на стол. А когда заговорил, никакого сочувствия в голосе больше не было.

– Я знаю про Аврору и два десятка историй о заражённых колониях, пусть и не федеративных, население которых бросали умирать. И так уж сложилось, что в моей профессии опасно принимать что-либо на веру. Если говорить о чутье – дело пахнет плохо, Джим. Я не могу, как ты, на основе одной только веры в Федерацию отказаться от предположения, что нас уничтожат, но и не могу с уверенностью сказать, что это произойдёт. Мой тебе совет: не верь Хану, это твоё право, но к неблагоприятному исходу надо быть готовыми.

Джим остановил взгляд на стакане с виски – там осталось на дне. Двинул его по столу чуть вправо, потом чуть влево. Не показалось, он действительно один против их убеждений. Но это не отменяло его ответственности за их жизни и безопасность.

– Тебя, Боунс, я понял, – заговорил после паузы. – А о тебе, Спок, я был лучшего мнения как об офицере Федерации. Так или иначе, в ваших словах есть здравый смысл – просто сидеть и ждать, пока нас спасут, нельзя. Мы не сказочные принцессы. А это значит – да, мы спустимся на Саратогу, чтобы найти способ нейтрализовать заражение. И когда я говорю «мы», я подразумеваю себя, Спока и ещё трое-четверо человек из экипажа. Ты, Боунс, остаёшься здесь. Хан мне там не помешал бы, кстати…

– Я останусь с Леонардом, – ровный голос Хана.

– Но он тебя тут одного не оставит, – закончил мысль Джим. Поднял глаза на троицу. – Вопросы есть?

Выйдя из кабинета Джима, Спок направился прямиком на обзорную.

Теория возникла у него ночью, когда большая часть людей отдыхала, включая Джима. Коммандер сидел на мостике за научной консолью и просматривал данные анализа, проведённого Чеховым и Чи. Они составили график интенсивности странного радиоактивного излучения по Саратоге – такого же, что на планетоиде. Выходило, что уровень радиации рос экспоненциально, при том, что на планетоиде оставался неизменным. До этого Чи выдвинула предположение, что эта радиация ослабляла организм и делала его более восприимчивым к растительному заражению. Но теперь, глядя на данные, Спок подумал, что неизвестная радиация просто не могла взяться на корабле сама собой. Было ощущение, что нечто, являющееся источником этого излучения…

Это нечто…

Оно…

Размножается.

Иных причин роста плотности излучения просто не оставалось.

Когда Спок дошёл до этой мысли, он оперся спиной о спинку кресла и позволил вздыбленным крыльям – они уже болели от напряжения – расслабиться. Опустил их по обе стороны от спинки.

Версия противоречила здравому смыслу. Доктор упоминал про размножение заражённых растений, точнее, про то, что у них нет никаких органов для этого.

Но на Саратоге сейчас могло размножаться только одно – растительные паразиты. Даже допустив безумную мысль, что ионизированные частицы, наводняющие сейчас Саратогу и планетоид (и пятую палубу «Энтерпрайз», – добавил строгий внутренний голос) действительно имели своим источником растения, то почему… почему именно растения?

Спок готов был клясться кровавыми словами Древних, что ключевое слово в загадке именно «растения», но не понимал, почему. Самым очевидным был вывод, что радиация вызывала ускоренную в тысячи раз геномную мутацию растительных клеток, заставляя следующие их поколения бесконтрольно расти и размножаться. Но во-первых, такое было уделом фантастических фильмов, а не реальности, а во-вторых, почему, опять же, только растения? Почему люди, подвергшиеся воздействию этой же радиации, не начинали мутировать (лаборатории провели анализ взятых образцов тканей, из которых можно было, хоть и с трудом, выделить генетический материал, и он оказался неповреждённым), а попросту прорастали? Он постарался погрузиться в медитацию, чтобы поймать ускользающий смысл именно этого мыслительного фрейма, когда пришло сообщение от Флота.

Дальше думать было некогда: ему пришлось осознать правдивость слов Хана, написать программу для курса на случай погони и пойти на обзорную палубу, чтобы разбудить Джима. «С тяжёлым сердцем», как говорят земляне, поскольку знал, что Джим ни ему, ни стажёру не поверит.

И теперь у него осталось не так много времени.

Смена отдыхала. Спок прошёл мимо спящих и Чехова, который единственный не спал и проводил его внимательным взглядом. Спок присел рядом с лейтенантом Ухурой и осторожно тронул её за плечо. Она открыла глаза тут же, хотя ещё секунду назад ритм её дыхания был как у спящего человека.

– Спок… простите, коммандер? – обратилась она, садясь на матрасе и придерживая плед. Сонливость исчезала из её взгляда быстро, словно опадала невидимая пелена.

– Ваш отдел занимался расшифровкой языка и классификацией баз данных с планетоида.

– Да, но переведённые на стандарт классификации мы передали научному отделу.

– Они меня не интересуют. Мне нужно, чтобы вы расшифровали и структурировали все данные, касающиеся… генетических экспериментов с растениями на борту планетоида. Как они их проводили, какие методы использовали. Эти данные не были в приоритете, и они до сих пор не переведены. Запрашивайте любую помощь, какая вам потребуется.

Ухура оглянулась на Скотта и Чи. Они просыпались, как и другие люди, отдыхающие рядом.

– Я приступлю прямо сейчас. Это поможет найти причину заражения?

Спок встретился с ней взглядом и понял, что когда-то привлекло его в этой девушке. Профессионализм и чёткое мышление, способность отбросить всё лишнее, сосредотачиваясь на работе. Но это были не те качества, которые он мог полюбить в своём избраннике. Он качнул головой, отгоняя лишние мысли, и позволил себе в высшей степени нелогичное высказывание:

– Я надеюсь на это, лейтенант.

Вопросы явно были у МакКоя. Он подождал, пока выйдет Спок, сказал выйти Хану. Потом хлебнул из стакана, поморщился и посмотрел на Джима.

– И почему, позволь спросить, я остаюсь тут, когда ты идёшь рисковать своей задницей на чужой заражённый корабль?

Джим посмотрел на него, как на умалишённого.

– Боунс, – спросил тихо, – ты в зеркало давно смотрелся?

– Ох, да только этим и занимаюсь последние сутки! Бегаю поправлять макияж каждые две минуты! – он стукнул донышком стакана об стол и рухнул в кресло. Крылья дёрнулись в ответ на резкое движение, после чего снова повисли.

– Ну, значит, видел, что похож на… – Джим чуть не сказал «оживший труп», но вспомнил про проросшего на мостике Джонсона. Стало тошно, так что Кирк взял свой стакан и сделал глоток. Закончил неловко: – Отвратно выглядишь, в общем. Поэтому останешься на корабле, отдыхать.

– Ты отправляешься на корабль, где подохла большая часть экипажа. Я должен сидеть тут и ждать. Ты вообще понимаешь, что сказал?

МакКой взъерошился, выпрямился в кресле. Перья возмущённо подрагивали, пальцы вцепились в подлокотники.

Джим почувствовал, как зудят, приподнимаясь, собственные перья.

– Я именно это и сказал, Боунс, – он повысил голос. – Повторить? Ты остаёшься здесь. На Энтерпрайз.

– Да что ты говоришь. И что, сами будете вскрывать трупы? Ты, или ушастый, или, может, эта девочка-химик?

Перья стали зудеть ещё сильнее.

– А ты никак решил, что ты один у нас этим можешь заниматься? – Джим как будто со стороны услышал, как похолодел его голос. – Боунс, напоминаю тебе, мы идём не причину смерти устанавливать. Мы будем драться, брать пробы с тел и изучать их. И если ты можешь за пять минут выспаться, отдохнуть и поесть – вперёд, у тебя есть пять минут, а если не можешь, то остаёшься.

– Мне не еда нужна, а оторвать эти чёртовы крылья! – рявкнул МакКой, приподнимаясь в кресле. – Я вполне в порядке для того, кто готов рискнуть собой! Пойми, мы не выберемся отсюда живыми, если не найдём способ убрать растительную дрянь, а без меня сделать это вам будет существенно сложней, заруби на своём хорошеньком курносом носу!

Он хлопнулся обратно, рывком по столу подтянул к себе стакан. Часть содержимого от рывка расплескалось по столу.

– Ммм… – Джим протянул это вроде как в раздумье. Он не хотел прибегать к последнему средству (потому что не хотел иметь дело с Ханом вообще), но выбора МакКой ему не оставлял. На него было страшно смотреть. Казалось, допьёт свой виски и отрубится. Прямо тут. И в таком состоянии этот невозможный человек собирался участвовать в боевой операции.

А мысль пришла буквально вот, только что. Хан – палка о двух концах. Самого Джима он не послушает... если не знать, о чём просить.

Решившись, Кирк спросил почти что спокойно:

– А подопечный твой что об этом думает?

МакКой отставил пустой стакан, вытер губы тыльной стороной ладони.

– Да плевать мне, что он думает, – прохрипел злобно.

– Чушь собачья, – Джим, отрезав, поднялся из-за стола. – Хан хотел, чтобы вы вместе спустились на Саратогу, потому что со своей сверхчеловечностью явно не понимает, насколько хрупкие люди и как их работоспособность зависит от усталости. Но я-то вижу, что ты с ног валишься, и мне точно не надо, чтобы ты свалился посреди этой заразы. Так что либо ты остаёшься тут по доброй воле, либо я шепну твоему крылатику пару ласковых, так сказать, подскажу, что ты устал, измотан, можешь погибнуть, если пустить тебя на Саратогу... и он сам тебя не пустит. Решай.

Боунс смотрел на него как на предателя, будто Кирк сейчас обманул всю его и без того слабенькую веру в человечество.

– Ты так не сделаешь.

– Сделаю, – подтвердил Джим. – Речь о твоей жизни.

– Я могу его вырубить, – сказал МакКой устало.

– Не можешь, дружище. Не ради своей прихоти.

МакКой промолчал. Сидел, сцепив пальцы и склонив голову.

Весь запал из него исчез, перья поникли, и теперь стало видно – его выплеск был продиктован не борьбой за место в группе. Это больше походило на жест отчаяния. Так боялся отправить их без себя? Нет, тогда он вёл бы себя иначе. Чего он боится? Не Хана же. Он из этого жуткого типа верёвки крутит. Тогда что?

Джим подошёл к его креслу.

– Идти готов? Для обследования десанта перед вылазкой ты нам всё равно понадобишься.

Он кивнул и поднялся.

– Только не приказывай Хану за мной приглядывать, не надо, Джим.

– Ты переоцениваешь моё влияние на Хана, раз считаешь, что я могу ему что-то приказать, – вздохнул Джим. Похлопал его по плечу. – Идём. Меньше суток осталось, скоро всё закончится.

Они вышли из кабинета. Хан сразу же метнулся взглядом к МакКою, потом посмотрел на Кирка. Джим улыбнулся ему. Пусть не думает, что сумел запугать или, более того, что прав.

Прежде чем идти к Споку, Джим прислонился к стене рядом с турболифтом, вскрывая почту.

Теперь ему было спокойнее. Если нервозность Спока и Боунса – следствие игр Хана, то не о чем переживать. Можно рассказать экипажу о том, что помощь идёт.

Тремя касаниями пальцев капитан послал сообщение адмиралтейства в общую рассылку по кораблю.

Хан ловил на себе взгляды экипажа: пытливые, любопытные, испуганные, удивлённые. Все они – о, ну конечно же – видели, как он вышел из кабинета, оставив Леонарда и капитана наедине.

И для каждого, кто умел пользоваться головой, было очевидно – Хана попросту выгнали, дабы не нарушать приватность беседы, как выгнали и коммандера. Леонард по своему обыкновению собирался сунуть крылья в пекло, не задумываясь о себе, своей усталости, истощении, боли, недостатке сна. И Хан не верил, что капитан способен выдержать натиск Леонарда в этой ситуации и отказать ему в посещении Саратоги в составе боевой группы.

Хан был зол и встревожен. Посещение Саратоги не вписывалось в его планы, а для Леонарда оно и вовсе могло оказаться смертельным. Хан мерил шагами пространство у двери, не обращая внимания на взгляды экипажа, топорщил перья и терял терпение в ожидании.

Когда двери раскрылись, он резко обернулся к ним, складывая крылья за спиной. Капитан, вышедший из кабинета, выглядел как обычно. Леонард – хмуро. Хан понял, что к высадке его не допустили, и напряжение слегка отпустило.

– Мы остаёмся, – подтвердил доктор, не глядя ему в глаза. – Модифицируешь группе десанта пояса так же, как наколдовал с моим.

Капитан, поймав взгляд Сингха, чуть улыбнулся и кивнул ему, как бы говоря: «Для тебя всё сложилось хорошо, и я способствовал этому», и прошёл мимо, к ожидавшему у кресла коммандеру.

– Идём, – сказал Леонард негромко.

Хан занял привычное место – за спиной – и последовал за ним.

– Надо было раньше сообразить, – доктор вышел с мостика и отправился в сторону обзорки. Говорил на ходу, слабо вздрагивая крыльями. – Эта комната может быть экранирована полностью... Как только десант отчалит, займёмся делом.

– Каким? – Хан бросил на него заинтересованный взгляд.

Леонард остановился у дверей раздевалки для высадочных групп, обернулся на Хана.

– Эта комната может быть полностью экранирована, как медотсек и некоторые лаборатории. Перетаскиваем сюда труп, лежащий у лифта, ставим блок. У нас шанс изучить свежее заражение, у остальных гарантия никак не пострадать от наших действий. Проблема в том, что он в силовом коконе. И вот тут мне нужны твои инженерные мозги.

Хан остановил на нём неподвижный взгляд. Тихонько завибрировал принятым сообщением падд в чехле, но он не обратил внимания. Решимость Леонарда, его жажда действия прорывались через внешнюю усталость, как потоки лавы через тёмную затвердевшую корку. И Хан улыбнулся ему – мрачному, решительному.

– Я выполню твою просьбу.

Когда Спок описал ситуацию разбуженным и наскоро собранным на мостике людям, спуститься на Саратогу захотела большая часть из них. К этому времени из кабинета показался Джим в сопровождении доктора. Хан держался чуть позади, и Спок понял, что он пытается не привлекать внимания. Разумно, учитывая то, что могла всплыть информация о возможном уничтожении «Энтерпраз», и экипаж посчитал бы, что именно Харрисон стал причиной паранойи старшего офицерского состава.

– Капитан, вам придётся приказать кому-то остаться на мостике, – сообщил Спок подошедшему Джиму. Он кивнул, словно бы другого и не ожидал.

Поверх голов и крыльев собравшихся Спок мог видеть Ухуру, которая, не обращая ни на что внимание, работала за своей консолью. Это давало надежду. Нужна была зацепка.

Люди на мостике были радостно взбудоражены вестями о скорой эвакуации, каждый из них просто рвался в опасную вылазку, и тем растерянней и несчастней на их фоне казался поверивший Хану Спок. Но сейчас Джим для него ничего сделать не мог.

По итогам короткого собрания он отобрал десант. Кроме них двоих на заражённый корабль должны были спуститься два охранника и Чи в качестве научного консультанта. Тут же влез Пашка, округливший глаза от возмущения, и Кирк точно знал – потому что берут какую-то девчонку, а не его. Джим уже хотел осадить навигатора, но Чи его опередила.

– Чехов, – сказала, глядя на него в упор и мило улыбаясь, – я на семь лет тебя старше, на четыре года дольше служу во Флоте и имею три научных степени в разных областях химии против твоей одной в астрофизике. Померимся, кто тут более крутой научник и кто больше пригодится на Саратоге?

Пашка сник, пробормотав что-то невнятное, в чём Джим смутно разобрал “я вам ещё покажу, полезность мою недооценивать”. Понятно, что шутил, но до Джима, улыбнувшегося гордой Юи Чи, впервые дошло, насколько же они все в его присутствии верят в беспроигрышные сценарии.

Леонард с головой погрузился в обследование десантной группы. Хан пока что был не нужен – свободные несколько минут перед тем, чтобы заняться программированием поясов. Поэтому он отошёл к стене, чтобы не мешать доктору работать, и вытащил падд.

Тот мягко мерцал принятым сообщением. Квадрат, имитирующий запечатанный бумажный конверт – как давно этот знак потерял свой основной смысл?

Хан ощутил странное касание ностальгии и «открыл» конверт.

Сообщение оказалось от капитана.

«Боунс сейчас не в лучшем состоянии, а мне нужно в высадку. Я доверяю его тебе».

О, конечно. Ведь Хан так слеп, что не заметил состояние Леонарда.

Он чуть улыбнулся, набирая ответ.

«Доверить его мне не в вашей власти, капитан. Но я ценю ваш порыв и даю совет. Не хотите ли обратить ваш взгляд ближе и присмотреться к состоянию коммандера? Он далеко не в лучшей форме».

Когда их небольшой десант переодевался в экранированной комнате, примыкающей к транспортаторной, в форму для вылазок, Хан по приказу доктора дополнительно программировал режимы безопасности на поясах всей высадочной группы. Спок ждал своей очереди, подавляя желание подойти к стажёру самому. Доктор осмотрел его, сказал, что Спок в непривычно взвинченном состоянии, и ему не нравятся основные показатели.

– Я не медитировал должным образом несколько дней, – ответил Спок, не глядя в его сторону. – Это не существенно сейчас, доктор.

– Это будет существенно, если тебя подведут реакции или твоя выносливость. И это может стоить жизни кому-то ещё.

Спок слегка оттолкнул его руку с трикодером.

– Я не подвергну Джима опасности, в этом вы можете быть уверены.

Подошедший Хан явно услышал обрывок их разговора, потому что пристально и насмешливо посмотрел на коммандера.

– Вам что-то кажется забавным, стажёр? – холодно спросил его Спок, когда доктор отошёл.

– Я принёс вам ваш пояс, коммандер. Ничего более.

Спок не подал виду, однако сердце забилось чуть чаще. Он хотел принять пояс из рук Хана, но тот настоял на том, чтобы застегнуть и активировать его самостоятельно. Присел перед ним на одно колено, плотно зафиксировал пояс и занялся настройками.

– Вы предлагали план побега, но теперь он невозможен, – заговорил коммандер быстро, на грани слышимости, зная, что слух сверхчеловека не хуже, чем вулканский, – Однако вы всё ещё можете спасти этот корабль. Я разработал и внёс в компьютер программу курса, который позволит увести Энтерпрайз от погони и спрятать его на границе ионного шторма. Если вы активируете программу, не важно, каким способом, я...

– Вы всерьёз думаете, что сумеете уйти от кораблей флота... Моих кораблей?

– Программируемая модель показала, что мои расчёты курса с учётом технических характеристик “Возмездия” были верны.

– Модели, графики, правила, – проговорил он насмешливо. – О, коммандер, будь у меня свой корабль, я бы взял вас первым офицером.

Хан закончил настройку пояса и поднялся. Он стоял близко, и нечеловеческий взгляд снова захватил Спока целиком, даже вопреки мысли, для чего стажёру потребовалось говорить ему такие вещи.

– У вас бы не хватило ума создать мне проблемы, но наблюдение за предпринимаемыми попытками... было бы увлекательным.

Спок хотел ответить, что раз уже победил Хана, но промолчал. Победил, заставил поверить в смерть его экипажа. А после Джиму пришлось жертвовать собой, чтобы спасти их собственный корабль.

Хан, казалось, читает его мысли.

– Удачной вылазки, мистер Спок. Удачного возвращения желать не буду. Не думаю, что вам будет, куда возвращаться.

Спок заставил себя не смотреть ему вслед. Хан отверг его план? Или дал понять, что единственный способ спасти Джима – Саратога? Он насмехался над намерением защитить капитана...

Спок машинально коснулся пояса, проверил настройки. Такой комбинации защитных программ он не знал. Он поднял голову и посмотрел на Джима. Джим верил в Федерацию и спасение. Хан знал, что эта вера – лишь попытка людей, лишённых подлинной рациональности, цепляться за призрачную надежду и не предпринимать ничего самим. Но он не верил в способность Спока что-либо сделать... И собрался бежать сам?

Очевидно. Спок ему больше нужен не был, и корабль Хан тоже спасать не собирается.

Коммандер улучил несколько секунд перед выходом группы в траспортаторную, чтобы оказаться возле капитана.

– Я сделаю всё, чтобы ты выжил, – сказал тихо, склоняясь над Джимом и ощущая, как собственные крылья против воли смыкаются вокруг них защитным куполом. Голова слегка кружилась, в груди щемило – то ли от их близости, то ли того, что им предстояло смертельно опасное дело. Споку хотелось коснуться его пальцев и взять его за руку, хотелось оказаться ближе и ощутить его тепло без барьеров силовых полей и одежды. Джим застегнул куртку и посмотрел на него прямо. Спок в который раз внутренне замер, контролируя желание коснуться его.

– Ты моя семья, Джим, – сказал вместо этого. – Неважно, кто из нас ошибается и в какую линию развития событий верит, твоя жизнь для меня будет являться высшей и приоритетной ценностью.

Капитан моргнул. Потом улыбнулся и взял его за руку сам, крепко пожав в человеческом подбадривающем жесте.

– Ну, Спок, – произнёс тихо, – я знаю это. Но всё будет хорошо, ок? В это нужно верить.

– Конечно.

Спок опустил взгляд в пол, освободив свою руку из его хватки.

Когда они только транспортировались на мостик с Саратоги (15 минут назад, вечность), драться пришлось сразу – никакого тебе анализа или время на оценить обстановку. Посреди мостика извивался гигантский тёмный клубок, и из него, как из настоящего клубка змей, к ним тут же потянулись щупальца. Чтобы его испепелить, потребовался прицельный огонь из трёх фазеров в самый центр, но это уже после того, как они догадались стрелять туда. До этого были жуткие двадцать секунд дезориентации и бесполезной пальбы в отдельные щупальца.

Потом была работа с корабельными системами, Спок и Чи сканировали палубы и настраивали трикодеры на основные источники радиации, Спок что-то яростно и быстро наговаривал о связи радиации и растений, о том, что растения надо принимать за источник радиации, Джим, Кексик и Цай проверяли карты, выбирая оптимальный маршрут к лабораториям. Попутно Джим обдумывал слова Хана. Он не стал отвечать на его сообщение, пропитанное сарказмом, но, чёрт возьми, Хан слишком часто оказывался прав. И его намёк на нездоровье Спока не мог быть просто шуткой или обманным манёвром. Или Джим попросту не видел, как именно этот чернокрылый гад смог бы использовать замешательство Джима по отношению к Споку.

Позже у Кирка едва получалось не думать об этом каждый раз, как в сражениях с растениями наступал перерыв, а взгляд падал на Спока. Тот действительно выглядел менее бесстрастным, чем обычно. Даже принимая во внимание то, что они в бою.

Модификации программ поясов предполагали блок, более мощный и устойчивый к ионизирующим излучениям, а также к некоторым механическим воздействиям. Падение смягчит, от мощной радиации защитит. Но это была не неприкосновенность – с ней невозможно было бы сражаться. “Если допустите проникновение щупалец через ваш блок – вы отсроченные на полчаса мертвецы, запомните это, капитан”.

Опять его голос

Просто не вступать в ближний бой. Стрелять издали, не допускать до себя.

Тогда, на пустом мостике Саратоги, им казалось, что они готовы.

…Это без преувеличений был кошмар. Отбиваясь от бесчисленных щупалец, стреляя в тёмные растительные клубки, прикрывая своих, Джим перестал считать минуты и уже вовсе не был уверен, что им удастся пробиться к лаборатории. Основные системы освещения на шести верхних палубах вырубились, и беспорядочные фазерные вспышки высвечивали фрагменты полукруглых стен-тоннелей, тёмные фигуры охранников, расчищающих дорогу, и раскрытые на полкоридора крылья обезумевшего Спока. Он бросался, казалось, на всё, что могло угрожать капитану хотя бы гипотетически, и один раз – Джим мог поклясться даже в этой темноте – выстрелил в свешивающийся с потолка провод, до каркаса проплавив панельную обшивку коридора.

А по поводу заражённых трупов Хан ошибся. Тела-подкормки, может, и костенели, но клубки щупалец двигаться от этого не переставали. Выжирали их целиком, а после начинали кататься, как перекати-поле, и в этой форме развивали в коридорах чудовищную скорость. Чи где-то в этой безумной гонке умудрилась понять, что они реагируют на тепло.

Запоздало у Джима промелькнула мысль поднять температуру на первых пяти палубах, он представил, что в прохладных коридорах они, разгорячённые, для растений как будто мишени с огромными транспарантами «сожри нас», но разделяться или возвращаться на мостик было опасно.

– Чисто! – крикнул Кексик, первым исчезая за углом, но буквально секунду спустя коридор прорезала фазерная вспышка. Что-то рявкнул Спок, кажется, приказал отойти. Одна вспышка сменилась беспрерывным мерцанием, потом оно чуть подугасло, значит, у кого-то перегрелся фазер.

– Позади чисто, капитан, – доложил Цай. Он прикрывал “арьергард” их крохотного отряда на случай, если из боковых коридоров появится клубок-другой отставших растительных монстров.

Джим сказал Чи держаться строго за собой, дождался её нервного кивка и нырнул за очередной угол, вскидывая фазер.

Так был пройдён восемнадцатый по счёту отрезок коридора.

Чи отслеживала скопления радиации на падде – она подключила его к своему трикодеру. Скопления растительных монстров неизбежно сопровождались ровным и сильным излучением, как и говорил Спок, но почему? Времени думать не было. Он стрелял, прятался, перекрикивался с Кексиком, с Цаем, со Споком – тот будто вошёл в режим берсерка. Спок-берсерк, возможно ли было представить это раньше? И что имел в виду Хан, будь он неладен? Это?

Во втором коридоре клубков было меньше. Цай прикрывал Чи, Джим и Кексик прятались от щупалец за перевернутым столом – вытащили из открытой лаборатории звёздной картографии. Из-за него было очень удобно вести огонь. Спок ожесточённо палил в клубок. Его фазер опасно мигал индикатором нагрева.

– Спок, сюда! – Джим проорал это, перекрывая звуки выстрелов и свист щупалец. – Спок, быстро!

– Капитан! – пронзительный голос Чи сзади под странный нарастающий свист. – На нас движется растительный… кластер! Максископление… Мегаструкрура… О боже, – выдохнула она спустя секунду, осознав, что говорит. Мозг научницы даже в такой ситуации искал правильный термин. Джим обернулся и успел увидеть в полутьме её бледное лицо, подсвеченное паддом, который она крепко сжимала обеими руками. – Мы недалеко от лабораторий, от их центра, как предсказывал доктор… Там раньше был силовой блок, который не показала система, теперь его что-то взломало, и…

До Джима дошло.

– Все назад! Спок! Назад, это приказ!

Чи увлёк за собой Цай, прикрывая крыльями. Она оглядывалась через плечо. Дёрнулся из-за стола Кексик, продолжая палить в темноту коридора, низко пригнувшись – чтобы не задеть крылья Спока. Вулканец будто обезумел, поливая тьму фазерным огнём. Жёлтый отсвет диода-индикатора перегрузки постепенно наливался красным.

Хан

Джим толкнул Кексика локтем и указал глазами на Спока.

– Прикрой меня.

Кексик стрельнул глазами в его сторону, кивнул и отступил ещё на несколько шагов.

– Коммандер хочет взорвать коридор! – крикнула Чи, и судя по вырвавшемуся у Цая ругательству, выстрелила куда-то наобум.

С потолка посыпались искры, у Джима промелькнула мысль, что такого обращения с Энтерпрайз он бы своим не простил, крошечная, занявшая меньше секунды мысль. Он хотел силой, если понадобится, выдрать фазер их споковых пальцев, но не успел.

Спок распахнул крылья, левым отталкивая Джима обратно к столу, второй рукой дёрнул бегунок режимов на крайний. Под растущий свист, извещающий о перегрузке энергосистемы фазера, кинулся вперёд, размахнулся, швыряя фазер...

Джима что-то сшибло с ног, наваливаясь сверху, он успел увидеть, как падает впереди Спок, накрываясь крыльями. В краткие мгновения между тем, как его придавили к полу, вспыхнувшей в рёбрах болью и взрывом он успел увидеть и то, о чём предупредила Чи. Огромная масса щупалец вползала в коридор из-за следующего поворота, огромная масса чёртовых щупалец, даже одно из которых, коснувшись человека, заражало его необратимо.

В ушах звенело. Коридор был полон дыма, но от него силовые поля поясов защищали. А вот от запаха горелых овощей и пластика – нет. Как будто кто-то сжёг дрянную сковородку с брокколи на сильном огне. Джим еле мог дышать из-за навалившегося сверху тела. У него гудела голова и почему-то здорово чесался нос.

Когда в голове прояснилось, он понял, что к полу его прижимает раскрылатившийся Кексик.

От первой попытки говорить Джим закашляшся. А потом всё-таки смог:

– Кек… сик. Слезь с меня.

Тот приподнялся на руках, рассматривая капитана встревожено и слегка смущённо.

– Кэп, вы… в порядке? – спросил тихо.

– В полном, вставай уже.

– Да, да. Простите.

Безопасник уселся рядом, а Джим перевалился набок. Ему хотелось оглядеть коридор, оценить состояние группы, и глаза сами собой нашли Спока.

Сначала его ботинки, потому что вулканец, в отличие от остальных, уже поднялся на ноги, потом штаны, куртку…

Боковым взглядом заметил, насколько распушены его крылья. От взрыва?

А потом Джим увидел его взгляд. Сумасшедшие сгустки темноты, вот что. Спок пригвождал его взглядом – к полу или к себе. По его виску текла зелёная кровь, но он будто не замечал этого. Смотрел на Джима с такой яростью, что на ум снова пришли слова Хана. Теперь Джим полностью убедился в том, что сверхчеловек не шутил.

– Спок, – выдавил Кирк хрипло, садясь, – как себя чувствуешь?

Он сощурился, качнул головой… остановился. Отвёл взгляд от Джима.

– Лейтенант Цай, – его хриплый голос, – запасной фазер.

====== Как правильно установить причину перелома крыла ======

Комментарий к Как правильно установить причину перелома крыла Спасибо всем, кто комментировал предыдущую главу и терпеливо ждал следующую:)

Так как прошло достаточно времени, отвечать на комментарии к предыдущей главе я уже не буду, но не сомневайтесь, мне было приятно их получить. Оба автора очень-очень ценят читательский интерес к этому фику!

Ваш Триббл.

Последними в дверном проёме сквозь силовой блок исчезли крылья Джима – он слегка застрял ими, встопорщенными, в дверях. МакКой понял, что остался наедине с Ханом в закрытой комнате и вышел следом за Кирком, подавляя желание оглянуться. Его молчаливая тень следовала за ним, да он затылком этот тяжёлый взгляд чувствовал. И крылья наливались горячим свинцом.

В транспортаторную не пошёл. Проследил, как Спок придержал крылья Джима, когда они грозили застрять во второй подряд двери. Чертыхнулся.

Ещё одно прижимание к стене, ещё одно хватание за запястье, поцелуй, оставленный на пальцах в исполнении Хана – и МакКоя можно будет выносить вперёд ногами. А большекрылый точно попытается что-то такое сделать, когда они останутся без присмотра (и без дела) вдвоём.

– Кирк! – окрикнул Боунс капитана. Спок обернулся с ним синхронно.

– Что вам, доктор? – резко спросил вулканец.

– Я не к тебе обращаюсь! Джим, может, ты всё-таки передумал, и я вам на «Саратоге» понадоблюсь?

Хан сзади подошёл вплотную к его крыльям. А судя по взгляду Спока, метнувшемуся вверх, они теперь смотрели друг другу в глаза. Джим кое-как уложил свои крылья. На полу остались клочки пуха.

А ещё он смотрел на МакКоя – серьёзно так, испытующе. Потом, нахмурившись сильнее, перевел взгляд на Хана, и снова на МакКоя.

– Нет, дружище. Разве что у тебя появились новые… причины.

МакКой кивнул. Почти затравленно.

– Не высовывайтесь там. Если что-то пойдёт не так – сразу назад.

Джим кивнул ему в ответ, и они со Споком исчезли за двойными дверями. МакКой остался наедине со своим страхом перед болью.

Позади тихо прошуршали крылья Хана.

– Ты хотел изучить заражение, – спокойный, почти деловой тон. – Приступим?

МакКой обернулся к нему. Нет, Хан не стоял к нему вплотную, между ними было шага полтора. Выглядел он почти умиротворённым.

– Я переговорю с Адлер и Скотти. Сможешь перетащить кокон, не привлекая внимания?

Ухура, как и все, очень устала. Ожидание изматывало, сказывался и недостаток сна. Но она продолжала вглядываться в ровные ряды чужих символов. Тренированное сознание привычно разбивает их на группы, и символы обретают смысловое наполнение на разных языковых уровнях. Смысл складывается, как пазл; и смысл конкретно этого блока документов – описание ряда экспериментов на борту планетоида (они называли его “Оа-неа-ни”, “Вечность-среди-звёзд”, и что же, планетоид стал их вечностью – посмертно).

– Коммандер, – это Сулу обратился к Адлер, – сенсоры дальнего действия засекли корабль. Приближается к нам на варп-семь, но из-за отголосков шторма показания сбоят.

– Класс можно определить?

Пауза.

– Нет. Только время прибытия – через полтора-два часа.

– Возможно, кто-то из получивших наш сигнал о помощи, – в голосе Адлер тоже слышалась усталость, хотя коммандер и пыталась это скрыть. Каково ей вообще служить под началом Кирка? Свой корабль ей не дали, хотя она была одной из первых среди претендентов в капитаны. Перед пятилеткой это чуть не вылилось в целый скандал.

Ухура качнула головой, отбрасывая эти мысли. Ещё один корабль не спасёт «Энтерпрайз» от заразы. Ни один, ни два десятка.

Она вздрогнула, когда крыла коснулась чья-то ладонь. Сонный Чехов предложил ей кофе.

– Спасибо, – Ухура коротко ему улыбнулась, принимая стаканчик, исходящий горячим паром.

– Ещё один корабль, – проворчал Павел, давая ей к кофе зефирку в шуршащей обёртке. – Как будто от них есть какой-то прок.

Он дёрнул крылом и ушёл. А Ухура, ощущая беспокойство, словно налипшее на крылья, вернулась к базе. Еду нельзя было ставить на консоль – за пределы защитного поля пояса, поэтому она быстро расправилась с зефиром и принялась глотать кофе, почти обжигающий, но Нийота впервые за всё время заточения на мостике поняла, насколько голодна. Чеховская идея с кофе пришлась очень кстати.

На экране высветился ещё один обработанный переводчиком кусок.

Судя по бортовому журналу научной лаборатории, голод на планетоиде начался быстро, и ученые начали пользоваться методами ускоренной селекции, пытаясь добиться максимальной урожайности от имеющихся в оранжереях растений. Это было и в предыдущих переводах, отданных научникам. Но Спок только теперь сказал, что в растениях скрыт ключ.

Случайно было установлено, что при облучении изотопами дорсалия...

Дорсалий?

Ухура снова оторвалась от экрана и едва не расплескала кофе. Дорсалий – дорогостоящий материал, из которого в сплаве с платиной состоит внешнее покрытие планетоида, тысячи и тысячи кубических метров сплава, покрывающие «обшивку» корабля.

Документ сообщал, что в соседстве с дорсалием растения начинали расти с ужасающей скоростью, происходила редукция корней и других органов, в том числе и органов размножения, но рост быстро прекращался, потому что в клетках растения происходило накопление атомов дорсалия...

…что было невозможным с точки зрения процессов жизнедеятельности... растение умирало, иссыхало за считанные часы, при этом наблюдался выброс частиц... распад ядер атомов всё того же дорсалия. Но почему, никто не мог ответить. Записи довольно быстро обрывались, несложно понять, что вскоре после этого началось заражение всего планетоида. Но почему мутировавшие растения паразитировали на гуманоидах? И откуда...

Но она оборвала эту мысль. Сначала доложить об этой информации, потом строить гипотезы.

Ухура набрала на панели код коммуникатора Спока. Она ощущала дрожь в крыльях.

Комм коммандера не отвечал. Нет, не Спок на той стороне не отвечал на вызов. Коммуникатора вообще как будто не существовало. Она вызывала пустоту. Ухура попробовала с коммуникаторами остальной группы, ощущая нарастающий страх – с тем же результатом. Она помнила, что Спок лично проверил всю технику перед вылазкой. Она могла бы сказать много нелицеприятного о своём бывшем, но в одном Спок был просто совершенен: всё, что касалось работы, он выполнял идеально. Он не мог дать группе неисправные коммуникаторы. Ионный шторм мог помешать связи, но не сделать «невидимым» для сенсоров мини-трансивер, каким являлся коммуникатор – тем более на расстоянии в три сотни километров. Ухура резко крутанулась в кресле, чтобы доложить Адлер и Скотти о пропаже группы из зоны пеленгации, но не успела.

– Коммандер, – снова заговорил Сулу, – тут на сенсорах наконец показался наш таинственный корабль. Это «Орфей». Кажется, нам идут на помощь.

– Капитан Ортега, – отозвалась Адлер, садясь в капитанское кресло, и неожиданно улыбнулась. Кивнула в сторону Ухуры, встряхнув крыльями. – Лейтенант, попробуйте с ними связаться. Этот корабль точно примет на борт наших людей.

Йоахим сидел в капитанском кресле, задавая курс «Орфею» через мини-панель управления на подлокотнике. Лата работала за инженерной консолью – ей нужно было подготовить орудия и щиты к встрече с Энтерпрайз. И руководила здесь она – Йоахим лишь исполнял приказы.

И как же не хватало Хана. Лата была умным, смелым и уверенным руководителем. Но она не была Ханом.

– Засекла, – её ровный голос, – недалеко.

– Снизить скорость? – Йоахим в капитанском кресле чувствовал себя неуверенно. Это место Хана. Место Йоахима – подле него.

– Увеличь до варп-восемь, – она, не вставая, перекатила своё кресло к консоли связиста, запустила диагностику связи. – Пройдём вдоль фронта шторма, так они дольше не смогут с нами связаться. Сканеры показывают, что у них что-то с энергосистемами... пока не могу понять, но большая часть энергии корабля направлена на силовые щиты внутри корпуса. Снаружи лишь стандартный дефлекторный щит, защищает обшивку от излучения и мусора.

– Заражение, – сказал он тихо. Они знали о судьбе «Энтерпрайз» только то, что было в базе данных «Орфея» из последних принятых сообщений: корабль поразила неизвестная болезнь, и они отправили просьбу о помощи. Но ни слова об их господине. – Как думаешь, Хан…

– Нет! – горячо возразила Лата, на секунду обернувшись в кресле и полоснув его огненным чёрным взглядом, как ножом. – Он жив. Не смей думать иначе.

У Йоахима сжалось сердце. И вторя этому мгновенному страху, холод прошёл и по крыльям.

– Конечно, Хан жив, – сказал он вслух. – Я боюсь только, что его держат в плену.

Остаток пути прошёл в молчании. Лата вглядывалась в экран навигации. Насколько знал Йоахим, в её голове сейчас рождаются стратегии боя, она просчитывает характеристики Энтерпрайз, указанные в базе кораблей Федерации, и излюбленные тактические приёмы капитана Кирка. Лата была бойцом ума. Йоахим предпочитал работать руками.

Несколькими уровнями ниже – в инженерном отсеке – работало ещё пять человек. Просто люди, которым было обещано место рядом с Ханом и улучшение генотипа.

Остальной экипаж плыл в холодной пустоте космоса где-то в пятидесяти световых годах от них. Плыл их куратор, доктор Снейка, с перерезанным горлом, плыл капитан Ортега. Двадцать две загубленные жизни за семьдесят братьев и сестёр, которых ни Йоахим, ни Лата, ни Хан больше никогда не увидят.

Сколько ещё погибнет в этой войне, протянувшей за ними ледяную лапу сквозь столетия в криосне?

– Они всё же пытаются нас вызвать, – сказал он Лате, увидев, как замигал сигнал входящего на панели связиста.

– Отправь стандартное приветствие, мы почти рядом. Пусть думают, что спешим на помощь.

Их команда втроём управилась меньше чем за полчаса. Хан притащил в раздевалку труп, они с Пашкой модифицировали фазер, чтобы он мог пробить блок «неприкосновенности» вокруг растительного клубка. Далее на полу были расставлены мини-генераторы силовых полей; когда блок на трупе был пробит, одно из щупалец клубка было отрезано тем же фазерным лучом, а Хан подцепил его длинными щипцами, сразу же поместив в ещё одно силовое поле, после чего МакКой с мини-пульта активировал генераторы. И теперь растительный клубок бесновался внутри расширенного поля неприкосновенности посреди раздевалки. Щупальца разметали по полу пояс, остатки одежды и кости, наполовину словно растворённые в кислоте – всё, что осталось от тела человека. Пашка утверждал, что видел в переплетении растительных лиан ботинок.

– Да ты посмотри, – МакКой склонился над образцом настолько, насколько позволяло силовое поле. Кусочек щупальца, отрезанный от большого клубка, вяло шевелился на картонной коробке. Положенный рядом трикодер фиксировал большой процент накопленного в растительных тканях дорсалия. То, что это дорсалий, трикодер понял с большим трудом – поскольку перед ними, несомненно, был неизвестный земной науке изотоп.

– Растение как будто отравлено этой ерундой. Имей оно подобие нервной системы, я бы сказал, что поведение этих клубков вызвано её разрушением под воздействием излучения…

МакКой потрогал щупальце длинными реплицированными щипцами. Теми самыми, которыми Хан вытаскивал растительный образец. На прикосновение оно не среагировало, даже не трепыхнулось. И вообще, после того как Хан отрезал это щупальце от основного «клубка», оно больше не подавало особых признаков жизни. В это же время основной клубок продолжал бросаться на стенки расширенного щита.

По уху прощекотали кудряхи Пашки.

Они стояли рядом друг с другом на четвереньках. Пашкино крыло в наглую улеглось на его спину, но МакКою было уже не до этого.

– А дорсалия-то всё больше, – тихонько сказал Чехов. – И при этом нестабильного дорсалия. Откуда, Боунс, если оно в закрытом силовом поле? Тут щас распад тканей начнётся.

– Уже начался, – МакКой едва не ткнулся носом в силовой барьер, сильно щурясь. Глаза болели от недосыпа, всё остальное ныло от усталости. – Вообще-то при таком быстром распаде должна выделяться энергия…

– Должна, – согласной совой ухнул Пашка. – А она как будто – бух! – и в никуда. Чертовщина.

– А ну не выражайся, по крайней мере, при старших, – поддел его МакКой, вглядываясь в данные на дисплее. Это была их любимая с Кирком подколка в отношении мелкого.

– Ой смотрите-ка, кто-то тут щас песком весь иссыплется, – Чехов несильно пихнул его локтем.

И они стали наблюдать дальше. МакКой даже забыл до времени о Хане, расхаживающем позади них.

Так прошло ещё полчаса; у Боунса затекли ладони и колени, которыми он упирался в пол. Пашка подсогнул второе крыло, мелкий гадёныш, и тоже уложил его на старую докторскую спину. Да ещё и шевелил им, потому что с перьев соскальзывало.

Ткани растительного организма распадались из-за накопления в них дорсалия. Дорсалий распадался сам по себе – потому что был нестабилен. Период полураспада исчислялся минутами. Энергии вовне почти не выделялось.

– В чистом виде, – пробормотал себе под нос Пашка. – Как вам такое, адмиральские задницы, чистейший, только слегка, чуточку совсем нестабильный дорсалий… можем даже в коробочку упаковать.

Ещё через полчаса от растительного щупальца остался только сероватый прах-пепел и немного дорсалиевой пыли. Такая же смесь, что покрывала коридоры планетоида и застывшую землю в оранжереях.

– Зато понятно, откуда взялась наша радиация, – сказал Пашка, с выдохом плюхаясь на задницу. – Этот дорсалий как будто жрёт растительные ткани, и потом, знаешь, погибает сам.

МакКой тоже уселся на пол. Колени ныли.

– Намекаешь, что вроде как триббл на планете, где для него нет сокращающей популяцию угрозы?

– Ну ага. Дорсалий – наш триббл, – Чехов почесал кудряхи и уставился на него светлым до кристальности взглядом. – Запускаем его в растение – и он начинает жрать растение и размножаться. Растение заканчивается, популяция трибблов – атомов дорсалия – начинает умирать с голоду. В нашем случае – распадаться.

– Вы кое о чём забыли, – мурлыкнуло прямо у уха. МакКой чуть не подскочил от неожиданности – оказывается, Хан, склонившись, стоял прямо за ними. – Никто его в растение не запускал.

– Но у нас целый планетоид дорсалия, – Пашка аж руками всплеснул. – А заражение началось с планетоидных оранжерей.

– А как при этом ткани человека превращаются в ткани растения? Тоже, хочешь сказать, из-за дорсалия? – недовольно спросил МакКой, пытаясь игнорировать тянущее ощущение между крыльев – куда усевшийся рядом Хан положил ладонь. – Пашка, а тебе не кажется, что это очередной твой «живой зефир»?

– Да почему?! – взвился мелкий. – Он и есть живой… В смысле, дорсалий, а не зефир. Все признаки: питается, размножается, умирает.

– Я думаю, нам не хватает наглядности.

Ладонь между крыльев слегка погладила спину и исчезла – Хан поднялся, вытащил свой падд.

– Леонард, передай на падд данные с трикодера.

МакКой поспешно натянул защитные перчатки и погрузил руки в силовое поле, беря с картонной коробки трикодер.

– Сейчас… Вот, держи. Все параметрические характеристики… Среда внутри поля и данные по распаду изотопа дорсалия.

Хану требуется пара минут работы, после чего он выводит в голоокне две схемы, расположенные рядом. То, что они знают о дорсалии, и то, что они знают о растениях. Что-то вроде таблицы для мозгового штурма со свободными графами для новых идей.

– Павел, ваши гипотезы, пожалуйста.

Чехов только открыл рот, как сработал интерком. МакКой поднялся первым, дошёл до стены и ударил по кнопке входящего.

– МакКой слушает. Что там у вас стряслось?

– Доктор, это Ухура. Мне срочно нужно с вами переговорить. Силовые поля можно снять?

– Подходи сюда, – МакКой отметил, какой взволнованный у неё голос. Такой не будет, если что-то не случилось. В крыльях потянуло предчувствием боли, и он машинально обернулся к Хану, перехватив его взгляд. – Заодно модифицируем тебе настройки пояса.

Пока Хан занимался поясом Ухуры, она, взволнованно подрагивая крыльями, показывала МакКою наработки. Им с Пашкой пришлось стоять вплотную к ней и объединить поля своих поясов, чтобы она оказалась в защите. Теперь они стояли так близко друг к другу, что невольно толкались крыльями.

– Заражение началось с оранжерей. Из-за столкновения планетоида с космическим мусором часть отсеков планетоида оказалась повреждена, в том числе повредились узлы автоматического управления, и многие двери заклинило, – Ухура взволнованно водила пальцем по строчкам и говорила чуть быстрей, чем обычно. – Когда доступ восстановили, выяснилось, что в одной из оранжерей было повреждено внутреннее стенное покрытие. Сплав дорсалия, платины и других материалов обшивки обнажился… И растения в оранжерее начали странно мутировать. Очень быстро расти. Сначала они не видоизменялись – об этом следующий блок данных, доктор…

– И они начали эксперименты по влиянию излучения дорсалия на растения, – МакКой, жестом попросив у неё падд, пролистал переведённые блоки данных.

– Это было продиктовано голодом и отчаянием. Однако вскоре растения начали принимать тот вид, который мы видели у погибших, и начались первые заражения.

МакКой кивнул. Пашка засопел с другой стороны.

– Не сам дорсалий, конечно, – забормотал он тихонько. – Если только его элементы… Заряженные частицы…

– Ты доложила о находке Споку? – спросил МакКой умолкнувшую Ниойту.

Она качнула головой и сжала губы. Смотрела на него с сожалением.

– Мне приказано было не говорить вам, доктор, пока вы работаете, но…

– Никаких «но». У меня звание не ниже, чем у Адлер, – МакКой вернул ей падд. Ледяное ощущение в основаниях крыльев будто сковало их. – Докладывай.

– Мы не смогли связаться с группой на Саратоге. Они как будто исчезли, – и тут же, словно оправдываясь: – это из-за силовых блоков поясов, мы не сможем отследить также их биосигналы. Скотт хотел разблокировать силовые поля и собрать небольшую группу, чтобы пробраться в ангар и вылететь в шаттле на Саратогу, потому что оттуда биосигналы точно возможно будет засечь, но Адлер запретила рисковать. Простите, доктор.

– Извиняться не за что, – машинально произнёс МакКой. Внутри всё оборвалось. Он стоял и ощущал, что вокруг них из комнаты словно откачивают воздух. Такое же чувство было у него в день, когда Джим умер в реакторе. Не когда увидел мёртвое тело – нет, раньше; когда только доложили.

– Прошу, мисс Ухура, поднимите руки.

Это Хан – он подошёл к ним и опустился на колени перед Нийотой. Обхватил поясом её тонкую талию и занялся закреплением.

– Я лишь недавно на вашем корабле, – заговорил в процессе. – Но могу отметить, что капитан обладает удивительной способностью к выживанию. К тому же, с ним на редкость… удачная команда.

– Я тоже думаю, что с ними всё в порядке, – поспешно добавила Ухура и положила ладонь на плечо МакКоя. – Доктор, в этой зоне слишком много помех для связи. Всякое могло случиться.

– Всё с ними в норме, – добавил Пашка, который, судя по виду, и сам не особо в это верил, но хорохорился и пушился крыльями изо всех сил. – Тут ведь просто исчез сигнал. Хуже было бы, если бы сигнал проходил, но вызов не принимали, так ведь?

Ухура кивнула.

– Ладно, ладно, успокаивайте старого параноика, – проворчал МакКой. Но ледяные железные когти на сердце и крыльях слегка разжались. – Нийота, переведи эти данные на падд Джона, – он вытащил падд Хана из чехла на его поясе. Чехов проводил это движение хитрым взглядом. – Мы как раз пробуем разобраться, что тут к чему с растениями. И спасибо за работу.

– Это коммандер понял, что ключ надо искать в информации о растениях, – она что-то набрала на своём падде, и падд в руках МакКоя отозвался приятной вибрирующей мелодией входящего. Чехов удивленно скинул голову.

– Мурчание музыкального триббла? – мягко спросила Нийота, собираясь уходить. – Необычный выбор сигнала для входящих писем.

– У меня был подаренный доктором музыкальный триббл, мисс, – Хан улыбнулся. – Это его мурлыканье. Намного приятнее стандартных звуков, по моему мнению.

– Приятные ассоциации, – кивнула она.

– Я щас тресну, – прошептал, зажмурившись, Пашка, когда Ухура ушла, и двери в раздевалку снова были заблокированы. – Молчите оба, потому что я щас точно тресну!

– Я тебя сам тресну, если не успокоишься, – МакКой дал ему крылом лёгкий подзатыльник, чего не делал с самой Академии. На Хана он старался не смотреть.

– Если вы готовы треснуть сейчас, Павел, то что же дальше будет? – Хан, конечно, не мог смолчать.

– А что будет дальше? – невинно округлил глаза Пашка.

– Заткнитесь оба, – МакКой ушёл к оставленной коробке с образцом. Но своего они добились – теперь у него получалось отвлекаться от дурных мыслей злостью. Экипаж, оказывается, сосватал его с Ханом. Просто прекрасно.

– Я думаю, вы слишком юны для таких вопросов, – донеслось высокомерное сзади. – Давайте вернёмся к работе, Павел. Сейчас это лучшее, что мы можем сделать.

– Спок, – выдавил Кирк хрипло, садясь, – как себя чувствуешь?

Спок не среагировал на вопрос, он вообще проигнорировал Кирка. Попросил фазер у Цая, молча взял его и проверил настройки.

– Здесь мы не пойдём, это может быть слишком опасно. Не считая разогревшегося металла.

– Но пояса защитят от температуры, коммандер, – неуверенно возразила Чи, выглядывая из-за крыла Цая. – Это самый короткий путь до лабораторий.

– Каждый раз взрывать фазеры не получится, – на этот раз в голосе Спока послышалось отдалённая угроза. – Этот путь опасен. Капитан, я советую вам держаться в середине, как и прежде.

И, не дожидаясь ответа, вскинул фазер к плечу и нырнул в боковой коридор, откуда не тянуло дымом. Освещения там не было даже аварийного, и темнота сожрала вулканца вместе с его крыльями в одну секунду.

Джим, наконец, опомнился.

К черту агрессию, сейчас Спок попросту нарушал протоколы взаимодействия с вышестоящим по званию. Кирк пропустил мимо себя Чи, потом Цая, а Кексика остановил, схватив за предплечье.

Хендорфф понятливо остановился.

– Капитан?

– Как быстро ты можешь переключить фазер на оглушение? – прямо спросил Джим. Кексик ответил сразу:

– Меньше секунды, сэр.

– Будь готов это сделать в любой момент по моему приказу.

И Джим нырнул в проход, прижимая свой фазер к плечу. Он был уверен, что Хендорфф его понял.

Но что вообще стряслось со Споком?

Коридор впереди был пуст. Джим прикинул карту. Идти придётся в два раза дольше – через один из малых залов зоны отдыха, потом снова по коридорам.

Голубое пятно от падда Чи было чуть ли не единственным источником света, не считая далёкого красноватого свечения аварийки впереди.

– Никаких растительных скоплений поблизости, – глухо оповестила девушка через полкоридора. – До зала путь чист.

Джим крылом ощущал присутствие рядом Кексика, прикрывавшего его со спины, Спок шёл первым, позади него – Чи и Цай. Фазер неприятно оттягивал уставшие руки.

– Небольшое растительное скопление после первой зоны отдыха, – подала голос Чи на подходе к залу. – В первом же коридоре. В диаметре не больше метра, совсем свежее, выброс радиации…

Она замолчала на пару секунд, постучала по падду пальцами. В темноте коридора мелькнули огоньки работающего трикодера.

– Вижу биосигнал, – голос Чи стал собранным и деловитым. – Человек. Мешает поле, скорей всего, пояса… Он в зале, скопление… движется в его сторону!

– Быстрее, – скомандовал Джим, по привычке мотнув головой в сторону коридора. Преодолели его бегом, Чи раз охнула – едва не выронила падд, соединённый с трикодером. Спок вырвался вперёд, и что-то Джиму подсказало, что приказа остановиться он не послушается.

– Капитан? – Кексик обернулся на Джима после очередного поворота коридора.

– Всё нормально.

– Биосигнал не двигается, – Чи на бегу распушила крылья; чем ближе они были к залу, тем пушистей они становились, научница явно волновалась. – Он не знает, что рядом растение.

– Фазеры наизго…

Джим не успел договорить – Спок уже добежал до зала. Теперь оттуда доносились всполохи его выстрелов. С расстояния они напоминали кислотное лазерное шоу – короткие вспышки света освещали зал, потом – полсекунды темноты, и снова.

Добежав до Спока, Джим присоединился к огню. Сейчас клубок был очень маленьким, поэтому его щупальца доставляли не столько проблем. Кирк отстреливал их атаки, пока Спок почти непрерывно палил в центральную часть.

Почти сразу к их атаке присоединился Кексик. Под тройным огнём растение съёжилось и рассыпалось пеплом через шесть-семь секунд.

Чи уже сканировала трикодером окружающее пространство в поисках биосигнала – кажется, носитель где-то спрятался. Ей помогал Цай, держал падд с выведенной в голограмму картой (сама научница уже должна была здорово устать постоянно держать его на весу).

Без фазерных выстрелов зона отдыха снова погрузилась во тьму, разбавляемую лишь голубым свечением падда. Они все сгрудились в центре, между двух длинных диванов. Справа стоял пустой горшок из-под пальмы – растения заразу тоже не пережили.

Джим не видел, но помнил, что в таких залах отдыха обычно есть лестницы, ведущие на что-то вроде лоджии с балюстрадой – перила окаймляли зал контуром на уровне четырёх метров.

– Он наверху, кажется, – неуверенно сказал Цай, вторя мыслям Кирка.

– Эй! – крикнула Чи в темноту. – Мы с корабля «Энтерпрайз», мы не заражены и можем переправить вас на наш корабль! Выходите!

Темнота наверху так и осталась безмолвной и неподвижной. Спок сделал шаг по направлению к лестнице, Джим, чертыхнувшись, сунул фазер в кобуру.

– Говорит капитан Джеймс Кирк, звездолёт Энтерпрайз, – заговорил максимально громко и спокойно. Человек наверху, скорее всего, в панике. – Мы знаем, что вы здесь. Выходите, опасности нет. Чи, – это тише, – ты уверена, что наверху?

– Д… да, сэр, – она сверяла карту на падде с залом. Пыталась определить, в какой стороне человек.

Джим снова чертыхнулся, обошел Спока и начал медленно, нащупывая ногами ступени, подниматься наверх.

Спок схватил его за крылья. Джим едва не сорвался ногой со ступеньки, но Спок поймал его и притянул к себе одной рукой.

– Опасно, – сказал вполголоса, направляя на темноту фазер.

Вверху, в темноте, возникла слабая вспышка света.

Чи замахала в ответ паддом.

– Спок, отпусти меня, – прорычал Джим и дернулся из железных объятий вулканца.

– Мы здесь! Спускайся! – Чи даже на цыпочки привстала.

Джим боковым зрением заметил напряжённую позу Кексика, стоящего в нескольких шагах. Снова ждёт команды.

– Вы… – раздался неуверенный голос сверху. Свет стал ярче, и в нём можно было различить фигуру человека, навалившегося животом на перила. – Вы не галлюцинация…

– Спускайтесь, – повторил Джим.

Спок наклонил голову, Кирк ощутил его горячее дыхание на своём ухе и покалывающее ощущение от перекрестья полей поясов.

– Он может быть заражён.

– Я не заражён! – панически взвыл найдёныш и затараторил дрожащим голосом: – Я… я Айвил Мэрси, младший научный сотрудник отдела астрофизического прогнозирования, я не смог добраться до ангара при эвакуации, растения были повсюду… Они кидаются на людей, как будто мы для них.. магниты! Стоило выйти отсюда, и мне была бы крышка! Я не заражён, в поясе, но боялся выйти, не дошёл бы до нижних палуб без оружия!

Спок ещё крепче прижал Джима к себе, вжал основаниями полураскрытых крыльев в грудь.

Стало вдруг очень-очень тихо. И в этой тишине…

Мягкое и шлёпающее шуршание, с которым растительные щупальца ударяются о пол и стены.

– Вот опять! – крикнул Айвил. – Это потому что нас тут много, они учуяли!

Дрожащий свет от его падда мигнул, Чи шумно втянула в себя воздух…

– Слева на одиннадцать часов, коридор!

Засверкали выстрелы в указанном направлении – Кексик и Цай среагировали мгновенно.

В панике закричал Айвил, отбрасывая свой падд (он, посверкивая, упал на нижний ярус, ударился о пол и, ломаясь, будто рассыпался голубоватыми искрами).

Джим, подпрыгнув, с силой оттолкнулся ногами от перил и повалился на пол вместе со Споком.

– О-ох, чёрт, ещё один клубок! Справа вверху подобрался с выхода по лоджии! Айвил, уходи! – закричала Чи, выше поднимая свой падд, чтобы он хотя бы слегка высвечивал научника. Тот, закрывшись руками, сжался у перил. Из темноты на него надвигалось бесформенное шевелящееся нечто.

Цай прицелился и выстрелом зацепил растение. Теперь он удерживал луч фазера на его центре. Кексик пытался палить по щупальцам.

– Отпусти меня, чёртов вулканец! – Джим заорал, с силой дёрнулся, вырываясь из объятий Спока, вскочил и кинулся вверх по лестнице.

– Беги! Да беги же ты! – отчаянно крикнула Чи непонятно кому, Спок снова попытался схватить Джима, не смог, споткнувшись на ступеньке. А через секунду стало понятно, почему кричала научница. Айвил замер на верхнем ярусе прямо перед клубком растения – его фигуру и щупальца было смутно видно в полумраке, одно из них скользнуло в его сторону, и весь клубок вдруг, разматываясь с чудовищной скоростью, потянулся к барьеру щита. Выстрел Цая сбил ближайшее щупальце, научник отмер и кинулся вниз по ступенькам.

Спок натурально зарычал, схватил Джима в охапку, сминая крылья, и потащил от лестницы в темноту.

– Отпусти, это приказ! – рявкнул Джим, переставая видеть что-либо – обзор закрыли крылья Спока, которые он сомкнул перед капитаном щитом.

– Он заражён, – прорычал вулканец ему на ухо. – Я видел, как щупальца его достали!

– Они не успели коснуться барьера, Спок, чёрт бы тебя побрал!

Джим, давя его взъерошенные перья, попытался примять их, чтобы хотя бы увидеть, что происходит снаружи, но Спок дёрнулся влево и вместе с ним упал на пол. Там, где они стояли, мелькнула вспышка оглушающего луча.

– Не стрелять ни во что, кроме растения! – прохрипел Джим.

– Растение уничтожено, капитан, – в голосе Кексика было напряжение. – Коммандер…

Спок хрипло дышал в ухо Джима, прижимая собой к полу, но на этих словах приподнялся на руках и выпустил помятого капитана. Кирк, ощущая себя неудачной версией куклы-неваляшки, кое-как встал.

– С Саратоги надо уходить, до лабораторий мы не доберёмся, – прозвучало за его спиной раскатом далёкого грома. Слова перекатывались в горле Спока, как эхо далёкого горного обвала.

Кексик не стрелял, но фазер не опустил, по-прежнему держал коммандера на прицеле.

– Капитан, вам лучше…

– Всё уже хорошо, – Чи внезапно «отмерла», сунула трикодер Цаю и протянула свободную от падда руку к Айвилу. Он стоял на последней ступеньке лестницы и почему-то не двигался. – Растения больше нет, идём, отсюда надо уходить…

В слабом свете было заметно, что научник неуверенно улыбнулся.

– Да, всё… Мне… я…

Он дёрнулся.

Глаза расширились в ужасе.

И завыл. У Джима волосы на голове встали дыбом. Спок оказался прав… Щупальца успели.

Кирк второй раз видел заражение, и второй раз было почему-то ещё хуже. Он видел, как по живому человеку прошла крупная дрожь, как он стремительно сел на пол, сжавшись в комок и не прекращая выть, и понимал, что в этот самый момент его внутренности медленно превращаются в растительное нечто.

Но всё равно Джим боковым зрением заметил, как Спок вскидывает фазер, и успел буквально за микросекунду. Перехватил руку вулканца, наваливаясь – Спок был сильней его раза в четыре, и красный аннигилирующий луч ушёл в пол.

– Стрелять! – выкрикнул Спок. – Пока не началась фаза прорастания!

– Не стрелять! – Кирк схватил Спока за руку и дёрнул на себя. Заглянул в полубезумные чёрные глаза. Мысль промелькнула мгновенно – каюта Хана, охрана уводит МакКоя, и тот говорит… «Я отдал восемь образцов Споку». Почему он тогда не воспринял его слова должным образом? И позже, Спок разбудил его среди ночи, чтобы напомнить о противоправных действия доктора, и на тумбочке… там стоял контейнер. Синий лабораторный контейнер для хранения препаратов. Спок схватил его, убегая на мостик по красной тревоге.

– Спок, сыворотка, – зашептал Джим, зная, что вулканец слышит его через вой. – Воскрешающая сыворотка, она у тебя есть. Боунс сказал, что отдал тебе восемь доз улучшенной сыворотки. Этого человека можно спасти.

Коммандер молчал. Страшно молчал, впиваясь в него взглядом. Вой умирающего человека взрывал мозги.

– Да сделайте что-нибудь! – крикнула Чи со слезами в голосе. – Хотя бы оглушите, он же мучается!

– Спок! – Джим схватил его за форменку, впиваясь взглядом. – Я приказываю…

И к его ужасу, Спок медленно поднял руку и ласково провёл по его щеке двумя пальцами. Тяжело сглотнул.

– Это для тебя… Я не уверен, что ты выживешь без сыворотки во время побега. Я не уверен…

– Ч… что?..

– Капитан, – напряжённый голос Цая, – нам стрелять?

Джим, ощущая странную невесомость в животе, открыл рот, чтобы приказать оглушить Спока, но в эту же секунду поперёк тела сомкнулась стальная хватка вулканца. Спок выстрелил из-за его плеча жёлтый не аннигиляция жёлтый, короткий вскрик – кто-то упал, Спок закинул капитана, подавившегося приказом, на плечо и понёсся к выходу из зала. Туда, откуда они пришли. Джим от неожиданности разжал пальцы на фазере, и он тут же выпал.

– Я выведу тебя с Саратоги… Хан задумал бежать с доктором, ему плевать на корабль! – прорычал Спок, его слова почти терялись за криками умирающего. – Энтерпрайз обречена... Я не допущу… твоей… гибели…

Мимо пролетела вспышка жёлтого – и сзади послышалось хлопанье крыльев. Ещё одна вспышка.

Спок был уже у выхода из зала, когда на бегу словно налетел на невидимую стену, Кирка мотнуло назад, и коммандер рухнул на пол, придавив Джима собой. До того, как упасть, Кирк изо всей дури треснулся головой о нераскрывшиеся двери. Под него неудобно подогнулось крыло, выворачиваясь в суставе. Что-то хрустнуло, и на секунду резкая боль заставила картинку мира проясниться. Джим попытался спихнуть коммандера с себя. Спок был невыносимо горячим, будто его держали в ванне с кипятком, и под одеждой весь мокрый.

– Капитан! – подбежавший Кексик присел рядом и принялся стаскивать с него оглушённого вулканца. – Вы в порядке?

– Спок в кого-то попал? – резко спросил Джим и с трудом перевалился на бок. Промелькнула мысль, что если он сегодня ещё пару раз упадёт на задницу, она превратится в отбивную. Боль в крыле не проходила, как раз наоборот. В голове звенело.

– В Цая, но оглушением. Юи приведёт его в себя, у неё аптечка, – Кексик, оттащив Спока чуть в сторону, помог ему подняться.

– Погоди со мной… Хендорфф, – Джим сморщился от боли. – Обыщи Спока. На нём… должен быть контейнер. Синего цвета. Найди… и дай мне.

– Хорошо, капитан.

Кексик усадил его обратно на пол и метнулся к неподвижно лежащему Споку.

Джим взял коммуникатор. Что бы там ни было, нельзя оставаться на Саратоге, им всем нужна помощь, Спок вообще свихнулся. Боль в крыле нарастала. Он не верил, что МакКой создал сыворотку, тот сам не раз говорил, что не помнит рецептуры, так что попытка спасти Айвила содержимым контейнера была продиктована скорей отчаянной надеждой. Но что если это правда, и кровь Хана можно использовать как лекарство от растительного вируса?

Он не глядя откинул крышку комма, набрал частоту вызова корабля.

– Кирк – Энтерпрайз, как слышно?

Но ещё до того, как закончить фразу, он понял, что что-то не то. В динамике не было привычного звука фоновых помех. Он вообще остался глух. С тем же успехом Кирк мог держать в руке деревяшку. Он медленно перевёл взгляд на комм и выругался. Индикатор связи не горел. Устройство выключено или обесточено.

– Чи! – позвал он громко на свет падда. Вопли заражённого уже сменялись бульканьем, и Кирк не был уверен, что его удастся спасти. Зал постепенно погружался в жуткую глухую тишину. – Чи… пожалуйста, свяжись с кораблём, мой коммуникатор…

– Да, капитан, сейчас…

Подбежавший Кексик сунул в его руки синий контейнер и не очень умело ткнул в плечо гипошприц.

– Обезболивающее. Юи сказала, должно сразу подействовать.

Но вместо того, чтобы утихнуть, боль вгрызалась в крыло, пробираясь выше по суставу к основанию, и Кирка затошнило от ужаса при мысли, что это всё-таки перелом. Он выронил бесполезный комм.

– Капитан… простите… – дрожащий голосок Чи, что-то стукнулось о пол. – Мой комм, он…

– Капитан, мой тоже неактивен.

– Вероятно… – Чи, судя по всему, была на грани слёз, – взрыв перегруженного фазера сопровождал мощный энерговыброс, который повредил систему коммуникатаров даже сквозь наши щиты. Мы… без связи…

Джиму удалось непослушными пальцами разблокировать контейнер. На него пахнуло холодом, из контейнера вырвалось небольшое облачко холодного воздуха. Кирк торопливо вытащил одну из восьми колб. Она была ледяной и как будто обжигала руку. На колбах стоял диодный маркер – светящаяся ярко-алая полоса (сверхопасно, ограниченный доступ), также на каждой была тщательно нанесенная гравировка с условиями хранения вещества. Боунс… чёртов… всегда делает свою работу аккуратно. Должен же он был предусмотреть…

Джим приложил палец к гладкой поверхности крышки. Сработало; лёгкий щелчок оповестил, что его отпечаток разблокировал ампулу, алая полоса погасла. Кирк нажал на крышку-клапан… и да, она отскочила, и стало понятно, что колба представляет собой шприц-ручку.

– Держи… – Джим втолкнул его в руку Кексика. – Отдай заражённому, катни по полу, но ни в коем случае не касайся его сам. Убеди его вколоть себе это вещество. Быстро.

Мазнув пальцами по его руке, Кексик перехватил шприц и убежал к булькающему и хрипящему научнику. Джим услышал, как шприц простучал по полу.

Было слишком больно, чтобы сосредоточиться. Он закрыл контейнер. Помотав головой, попытался встать, но задел локтем пострадавшее крыло и чуть не взвыл от боли.

Перед глазами потемнело.

На заднем плане было слышно, как Кексик приказывает Айвилу вогнать в себя сыворотку.

Подбежала Чи, шмыгающая носом, принялась водить у джимова крыла трикодером. Огоньки-индикаторы мигают, от них ещё сильнее тошнит и кружится голова.

– Кажется… – она шепчет, – трещина… или смещение… я не могу понять, трикодер не медицинский! Цай, падд мне.

Теперь к миганию добавилось голубое свечение, и Джима затошнило еще сильнее. Его бы вывернуло прямо здесь, если бы было чем. Из-за Чи, свечения и бормотания он не видел, что происходит с найдёнышем, а ведь это важно, очень важно, но гудит голова, крыло, если не двигаться, болит тупо и ровно…

– Надо возвращаться на мостик, – глухо сказал Цай, светя паддом. – Коммандера мы дотащим. Капитан, вы сможете идти?

– Он сейчас отключится! – шикнула на него Чи. – Капитан, слушайте мой голос. Не закрывайте глаза, пожалуйста, мы не сможем дотащить и вас, и коммандера!

– Всё правильно, всё правильно… вот так! – голос Кексика на заднем плане. Кирк зачем-то сосредоточился на нём. – Капитан, он ввёл себе это… этот…

– Что оно такое? – почти что шепнула Чи, склонившись над ним. – Зачем вы приказали…

– Помоги мне подняться, – прохрипел Джим Цаю. Он кивнул, обхватил его (как недавно Спок; у вулканца были чудовищно горячие ладони) и помог встать. Джим покачнулся, но выпрямился. Чи поддерживала его больное крыло. Ледяная тошнота усилилась. Джим уже не питал никаких надежд – крыло сломано. Он заковылял со своим эскортом к Кексику – его могучая (даже сидя на полу) фигура с распушёнными крыльями служила маяком в расплывающемся мире.

– Капитан… – как-то растерянно сказал Хендорфф.

Кирк кивнул. Не пойми кому. Чи чуть переместила пальцы на его крыле, и новая вспышка боли едва не отключила сознание. Но нет, он обязан видеть…

Боунс точно сказал, что не помнит формулу сыворотки. Командование тянуло из него жилы, пытаясь понять, правда ли это. МакКой не распространялся, что именно с ним делали, но рецепт они у доктора получить не смогли. И до сих пор, даже после его слов, Джим не верил, что он снова сумел её создать. МакКой, которого он знал и к которому привык, не врал своему лучшему другу.

Но сейчас перед ним лежало тело заражённого человека, который не умирал. Сначала распластался по полу на животе, потом затих. Всхлипы и бульканье прекратились. По нему пару раз прошла волна тяжёлой дрожи, он приподнялся на руках, и его вырвало тёмно-серой вязкой массой, после чего он рухнул щекой в лужу своей же рвоты и затих. Секунды шли. Стебли не начинали прорастать. Вообще ничего не происходило.

Но зачем… Скольких потерь можно было бы избежать, если бы МакКой сказал раньше, что помнит формулу!

Почему он молчал

К чёрту

– Он не… – начала Чи.

– Он не умрёт, – с обречённой уверенностью сказал Джим. – Но я не знаю, насколько он безопасен сам по себе. Возможно, у него просто теперь иммунитет к заразе… которая внутри силового поля… Так что придётся его разбудить и заставить идти с нами.

Кексик подобрал с пола подушку и кинул её через барьер в Айвила, бессильно распластавшего полураскрытые крылья (буро-пятнистые, как у совы). Подействовало – научник пошевелился, попытался поднять голову. Чи судорожно вздохнула.

– Капитан, – сказала тихо-тихо, – теперь… куда?

– Возвращаемся на мостик. Нам надо на «Энтерпрайз».

Ухура повернулась в кресле, чтобы доложить Адлер и Скотти о входящем вызове с приближающегося корабля «Орфей».

– Нас вызы... – начала она привычную формулировку, когда взгляд метнулся на данные датчиков, но её перебил резкий голос Сулу:

– Коммандер, «Орфей» подходит на расстояние выстрела. Они готовятся к атаке.

– Щиты усилить! – Адлер как будто телепортировалась – ещё секунду назад была у лифта и вот оказалась у панелей, но Сулу только качнул головой:

– Вся энергия на силовых блоках. Мы не успеем перенаправить её в дополнительные щиты и не сможем атаковать в ответ.

– Я делаю всё возможное, – отрапортовал Скотти от своей панели, – но Сулу прав. Альтернатива у нас не то чтобы большая – взорваться на месте либо оставить без защиты людей на нижних палубах.

– Пять секунд до выстрела, – глухо доложил Сулу.

Данные, полученные от Ухуры, Чехов внёс в схему.

– Тут уже точно – живые, – заговорил, напряжённо хмурясь, – просто не те формы жизни, к которым мы привыкли. Это мельчайшие частицы с зарядом, и обитают они в дорсалии. Превращают его в изотопы, которые в наших лабораториях не получишь даже во сне. Тут дорсалий-375, дорсалий-393 и ещё чёрт знает какие дорсалии. Зависит от того, сколько этих заряженных частичек живёт «в домике»… я понятно говорю?

– Но почему именно дорсалий?

Леонард потёр лоб. Его крылья даже не топорщились перьями – они были устало опущены.

– А почему нам для дыхания нужна азотно-кислородная атмосфера? – не унимался Павел. – Ну оказался дорсалий комфортной средой…

– А растительная форма – комфортной пищей, хотите сказать? – Хан внес «комфортную среду» в группу гипотез по взаимодействию растений и дорсалия.

– Почти, – Павел живо к нему обернулся и стал загибать пальцы. – Смотрите, если эти частички находятся вне дорсалия в состоянии сна, то авария на планетоиде, повредившая дорсалиевую обшивку, каким-то образом заставила их проснуться. И начать процесс распада ядер дорсалия. Потревоженным частицам нужен был новый дом. Они осели на всём, что было в оранжерее – растения, почва, стены, пол, и каким-то образом сумели проникнуть именно в растения. И начали внедряться в атомы других веществ. Не просто внедрялись в них, но и достраивали энергоуровни атомов до количества, необходимого атому дорсалия. Они стоили себе дома, то есть, пытались превратить растения в подходящую себе дорсаливую среду! Отсюда накопление в клетках растения дорсалия и разрушение структуры растительного образца, которое мы видели!

Торопливую речь Павла было сложно понять из-за акцента, поэтому о некоторых словах приходилось догадываться по контексту.

Доктор устало пошевелился и с трудом выпрямился – Хану показалось даже, что он задремал, но нет: взгляд усталый и ясный. Думает о капитане.

– Пашка, притормози на секунду и скажи мне, почему после того, как волшебные живые частички сделали все растения на своём пути дорсалием, они не успокоились? Почему тут же происходит распад ядер, и частицы возвращаются в свободное состояние?

– Потому что в системе их жизнедеятельности не хватает какого-то ещё фактора, – Чехов и глазом не моргнул. – Как если бы нас держали на планете, где есть подходящая атмосфера, но остальные параметры подкачали. Давление, температура, гравитация… Мало ли. Растения для этих частиц – как для нас такая «не совсем подходящая» планета. Использовать можно… жить – нельзя.

– Значит, этот недостающий фактор есть у живых организмов, – резюмировал Хан.

Он хотел добавить, что такой вывод даёт слишком большой разброс вариантов, но тут корабль тряхануло.

Силовое поле, окружавшее подопытный образец, не было рассчитано на физическое сдерживание предмета. Трикодер выскочил из него вместе с коробкой, на которой лежал прах заражённого растения, Чехов, хлопнув крыльями, подскочил над полом – и трикодер пролетел как раз под ним. МакКоя толчок швырнул на пол, Хан устоял, раскинув на всю раздевалку свои огромные крылища и уперевшись ими в стены, а клубок щупалец в непроницаемом поле не среагировал никак.

– И что это? – прохрипел МакКой, приподнимаясь на руках. Он безбожно хотел спать, его мутило от усталости, и от резкого рывка в голове как будто всё перемешалось. Трясти перестало. – Скотти там совсем с дуба рухнул – корабль так дёргать?

– Да это не Скотти, мне кажется, – Пашка, как собака-ищейка, повернул голову в сторону мостика. – Зачем бы ему…

Хан сложил крылья, сделав шаг к панели интеркома, но она уже включилась сама. На экране было хмурое лицо инженера Скотта.

– Боунс… – начал он, но заметил, что перед интеркомом стоит Хан. Нахмурился сильнее. – А, это ты. Позови…

– Я тут, Скотти, – МакКой отпихнул Ханово крыло, становясь перед экраном. – Что у вас там за прыжки на месте?

Инженер сморщился, как будто съел дольку лимона.

– Тебе лучше самому прийти и посмотреть. В смысле, сюда давай. Только без этого, – он кивнул в сторону Сингха.

– Я понял, – МакКой отключил интерком и развернулся к Хану. – Ты слышал. Приказывать не стану, но прошу остаться. Скотти тебя недолюбливает.

Хан отступил на шаг и остановил взгляд на нём, как будто раздумывая. Потом кивнул.

– Хорошо. Но пожалуйста, Леонард, вернись как можно быстрее. Или хотя бы свяжись со мной.

Лата теперь руководила боевыми действиями корабля, оставив переговоры на Йохима. Они дали одиночный выстрел, повредив основной узел контроля оружейными системами «Энтерпрайз», и запросили видеосвязь.

Когда на экране видеосвязи появилась строгая женщина лет тридцати в жёлтой командной форме, коммандер Адлер (опять же, если верить базе Федерации), Йоахим испытал смутное разочарование. Он всё ещё надеялся, что Хан давным-давно захватил этот корабль и теперь сам занимает кресло капитана.

– Говорит исполняющий обязанности капитана Энтерпрайз, Маргарита Адлер, – представилась женщина с экрана. – Кто вы, как здесь оказались на корабле Федерации и зачем атакуете наш корабль?

– Я буду говорить только с Ханом, – Йоахим облокотился на подлокотник кресла. Он видел, за Адлер стояли ещё люди, но Хана на мостике не было. Нет, конечно, его не могли… убить, нет. Но где он тогда?

Стало жутко. Он бросил быстрый взгляд на Лату – та, как ни вчём не бывало, водила пальцем по голографическому экрану. Ни эмоции, ни ответного взгляда.

Это не успокаивало.

Маргарита Адлер сжала губы.

– Что произойдёт, если мы не выдадим преступника?

– Мы разнесём ваши щитовые системы и системы жизнеобеспечения, а ещё кое-где пробьём обшивку. Хан не погибнет, коммандер. Мы сумеем его забрать. А срок ваших жизней сократится до считанных минут.

Женщина ещё секунду впивалась в него взглядом, затем махнула кому-то рядом, тихо сказав «вызови МакКоя». На экране мелькнуло грязно-серое оперение.

– Будет вам Хан, – ответила Адлер с праведной ненавистью, возвращаясь взглядом к экрану. – А пока мы его ждём, может быть, скажете, что вы сотворили с капитаном Ортегой и его экипажем?

Йоахим молчал. Он не собирался больше тратить на неё время.

На мостик вбежали ещё двое. Тот, что старше, был растрёпан и выглядел так, словно тяжело болен.

– Что случилось? – спросил он резко, останавливаясь возле коммандера. Второй, совсем молодой, с золотыми, как у самого Йоахима, крыльями, остановился за его спиной и попытался оттуда выглянуть.

– Выстрелили по нам, – сказала Адлер, – а теперь связались и требуют предоставить им Хана.

– Это сверхлюди, – очень ровным голосом сказал больной, и вид у него стал спокойно-обречённым. – Я поговорю, если ты не против.

– Будь добр, Леонард. – Женщина кивнула и отошла.

Он поднял на экран тяжёлый бесцветный взгляд. Йоахим лишь раз взглянул на стальные крылья – интересный цвет – и облокотился о подлокотник удобнее. Они подписывают себе смертный приговор, тяня время.

– Я доктор МакКой, старший медик «Энтерпрайз» и куратор того, кого вы называете Ханом, – произнёс обладатель стальных крыльев. – Зачем вы стреляли в наш корабль?

– Я уже сказал коммандеру, что буду говорить только с Ханом, – Йоахим подавил в себе злость. Он ещё спрашивает, зачем они стреляли. После того, что Федерация с ними сделала.

– Хан, значит, – доктор оперся ладонями на консоль. – И зачем вам мой подопечный?

– Какой он вам, к чёрту, подопечный! Я объясню, если не совсем понятно. Мы выжили. Нам нужен Хан. И где бы вы его ни держали, у вас есть три минуты, чтобы привести на мостик. Или мы будем бомбить по вам, пока не разнесём вашу посудину в щетки. Нам терять больше нечего.

Лата обернулась, ловя его взгляд, и кивнула. Она была готова дать ещё один залп. Сначала слабые внешние щиты, потом система жизнеобеспечения, а уж без неё им никто не помешал бы найти Хана и принести на корабль. Регенерация не дала бы ему умереть.

Однако реакция доктора была неожиданной.

– Хан отдал приказ не начинать боевых действий! – рявкнул он, впиваясь взглядом в экран. Помолчал и продолжил тише и спокойней, но голос его звучал уверенно. – Это было при мне. Он отдал умирающему Вольгу приказ свернуть вашу операцию по захвату кораблей, поскольку отказался от идеи сопротивления. Он сделал это, чтобы вас спасти! И вы, ослушавшись, смеете являться сюда на захваченном корабле? Однако я завидую вашей смелости. Я успел заметить – Хан не любит, когда его приказы нарушают.

Йоахим машинально приподнялся на своём месте, смотря на Лату. Её взгляд был так же ошарашен.

Они получили сообщение Вольга. И там как раз говорилось о начале восстания. И Вольг не мог ослушаться Хана – это немыслимо для любого из них, значит…

Лата моргнула и указала взглядом на экран. Кажется, она подумала о том же. Этот человек врал.

Йоахим принял прежнее положение в кресле.

– Это не ваше дело. Хан. Или ещё один залп, а потом продолжим разговор.

– Хорошо, – произнёс стальнокрылый по-прежнему без капли страха. – Но я вас предупредил.

Он повернулся к экрану крыльями и ушёл с мостика.

Первым делом Хан проанализировал внешний вид доктора. Взвинчен, сердит.

– Явились твои, – он прищурился, и между бровей тень прочертила резкую складку. – На захваченном федеративном корабле. Подбили нас, вывели из строя почти все оружейные системы и требуют лицезрения тебя во всей красе. Переговоры вёл почти мальчишка, Чехов и то старше! Сидел в капитанском кресле, а у самого пух ещё на крыльях, точно говорю! Но он с кем-то переглядывался, так что явно не один. Я сказал, что ты отдал приказ свернуть операцию по захвату. Как будто в первый раз услышал. Сколько этой златокрылой мелочи лет, скажи ты мне?!

Хан мягко перехватил руку доктора за запястье, прерывая его жестикуляцию, удержал взгляд.

– Если это тот, о ком я думаю, ему пятнадцать, Леонард. Без учета криосна. И его не должно быть в капитанском кресле. Здесь что-то не то.

Хан взял его руку и быстро повёл за собой. Его люди не могли ослушаться приказа. Должна была быть ещё какая-то причина.

Это был Хан, Йоахим видел его – впервые в этом обличье, но видел. Да даже если бы он раньше не нашёл его фото в базе, всё равно узнал бы. По походке, по осанке, по выражению лица. Даже в такое мрачное для них, сверхлюдей, время Йоахим был счастлив видеть его.

Правда, Хан вёл за руку этого больного и хмурого человека. Властно и спокойно. Как свою пару.

Сглотнув, Йоахим поднялся с кресла. И когда Хан остановился напротив экрана, опустился на одно колено в приветствии.

– Господин.

Со своего места ему вторила Лата. Она не могла поприветствовать его, как подобает – держала руку на консоли, да и на видеосвязи её видно не было. Но всё же она склонила голову.

– Йоахим, – медленно произнёс Хан, глядя ему в глаза. – Я запретил вам развязывать войну с Федерацией.

Доктор на этих его словах высвободил свою руку из его хватки, не отводя взгляда от экрана.

– Войну с Федерацией!

Йоахим выкрикнул это в отчаянии, вскочил на ноги и поднял голову. Хан не знал, иначе не реагировал бы так спокойно.

– Господин, Вольг дал нам сигнал к наступлению. Всем нам. И после этого…

Хан смотрел на него хмуро и неподвижно, и этот взгляд давал сил.

С Латой они об этом не говорили – не могли произнести вслух. Не могли признать.

– Остались только мы двое, господин. Остальные мертвы.

– Ты врёшь мне… – поражённо прошептал Хан.

Хан выступил на шаг вперёд, его резко распахнувшиеся крылья почти закрыли МакКою вид на экран. Они дрожали.

– Скажи мне, что ты врёшь, Йоахим! – заорал он.

МакКой на автомате обхватил его сзади, под крыльями, но это конечно было всё равно, что держать выпущенную торпеду. Хан однако не дёрнулся, он только схватил его ладонь и больно сжал пальцами.

– Да какого чёрта?! – громко заговорил МакКой, чтобы его было хотя бы слышно из-за Хана. – Кураторам отдали приказ заморозить подопечных до прибытия за базы! Не убивать!

– Я не вру, господин. – Голос мальчика дрожал. – Нас приказали убить. Лата перехватила отчеты об исполнении. Теперь остались мы. Только мы.

Хан дёрнулся вперёд, он был напряжён, как тетива.

– Трое… Из семидесяти трёх.

– Что здесь происходит? – резким тоном спросила Адлер.

– Не сейчас! – МакКой выпустил Хана, чертыхнулся, оббежал раскрытое крыло. Ему сейчас было плевать, что на них смотрит весь мостик – скорей всего, притихший в ожидании, что Хан начнёт буйствовать. Оказавшись перед своим подопечным, МакКой зажал его руку (рука дрожала) между своих ладоней.

Попытался заглянуть в глаза.

Но Хан на него не смотрел – его полубезумный взгляд был устремлён на экран.

На мостике повисло молчание. Грудная клетка Хана сильно вздымалась, будто у человека после бега. Наконец, он перевёл взгляд на МакКоя. Такого Хана до этого Боунс не видел. Видел в трауре – когда тот сдал своих людей. Видел в бешенстве. В тоске. Сейчас было хуже.

Сейчас он окончательно потерял тех, кого считал семьёй.

– Я должен поговорить со своими людьми, – это еле слышно и прикрыв глаза. – Лата зашифрует канал.

МакКой кивнул, но прежде чем выйти из-за Ханова крыла, сказал:

– Я клянусь, мне пришёл приказ тебя заморозить. Не больше. Я ничего не знал о других.

Хан положил руку на его щёку, и МакКой в ответ накрыл его пальцы своей ладонью. Кожу кололо из-за наложения силовых блоков.

– Да, – сказал Хан медленно. – Думаю, так и было. Иди.

На мостике все, у кого были фазеры, держали их наизготовку и направленными в Хана. МакКой встал так, чтобы стоять на линии их огня, полностью раскрыл свои крылья.

– Объяснитесь, коммандер, – потребовала Адлер.

– Нужно перевести сигнал на мой падд. Я обещаю, что нас не атакуют больше, и постараюсь разобраться в случившемся.

– Они прилетели на захваченном корабле. Мы не знаем, где экипаж. Ты говоришь о каких-то приказах и восстании, при этом пытаешься убедить меня, что остальной наш экипаж вне опасности?

МакКой про себя чертыхнулся.

– О приказе знали Кирк, Спок и я. Пожалуйста, Маргарита. В нас не будут стрелять. Ты не веришь Хану, твоё право, но поверь мне.

– Почему…

– Мне напомнить, что я для тебя сделал?! – заорал МакКой. Нервы сдавали, он крыльями ощущал дрожь крыльев Хана и всё ещё подспудно надеялся, что вот-вот проснётся.

Адлер несколько секунд всматривалась в него, будто глазам своим не веря, но затем махнула рукой. Скотти, Сулу и Алекс Морган опустили фазеры.

– Если вы уверены, Леонард, – ответила она, глядя МакКою в глаза с ненавистью, – доктор. Не похоже, будто у нас, беспомощных, есть выбор.

– О выборе будем говорить потом. Скотти, – позвал Боунс инженера, и тот, словно очнувшись, вздрогнул, – я в этом ничерта не понимаю, но узнай у нижних палуб, можно ли… хоть что-то сделать для срочного ремонта. Целый корабль нам, кажется, ещё понадобится.

– Вот чёрт, – выругался он неуверенно. – Это что, не последние неприятности, как я понимаю?

МакКой, ощущая тошноту, кивнул.

– Да. Не последние. Потом соберём совещание в капитанском кабинете. Мы скоро будем.

Он кинул последний взгляд на погасший экран – Ухура по приказу Адлер уже переводила сигнал.

– Идём, – тихо позвал Хана, подавая ему руку.

Мысли о неправильности затеянного эксперимента грозили свести с ума. После разговора с Осавой МакКой думал об этом почти постоянно, ожидал чего-то подобного, но не того, что командование отдаст приказ убить всех сверхлюдей из-за провала проекта. Самая страшная догадка подтвердилась: сверхлюдей за людей, собственно, не считали. Подопытный расходный материал. Интересная игрушка для социального эксперимента.

И это было настолько чудовищное и антигуманное преступление, что МакКой не мог подобрать слов для его описания. Он до сих пор не мог до конца принять тот факт, что жестокость двадцатого века просочилась сюда, в их двадцать третий. Военные лагеря с их подпольными научными разработками, расовая дискриминация, «крысиные» психологические опыты на людях – нет, чёрт возьми, это точно сон, и да, это очень хреновые мысли. Он настолько устал, что не может мыслить и принимать факты объективно.

МакКой только хотел бы посмотреть в глаза тому, кто отдал приказ об убийстве сверхлюдей…

…всех, кроме Хана.

Зачем? Действительно. Разве это не их «золотая жила» с волшебной воскрешающей кровью?

– Почему Вольг тебя ослушался? – спросил Боунс в коридоре на пути к обзорке.

– Я не знаю, – прорычал Хан. – И не собираюсь сейчас об этом говорить.

МакКой резко остановился. Ему было настолько тошно, что хотелось отключиться на месте.

– Стой. Стой, Хан.

Он дрогнул крыльями, но остановился. Медленно обернулся.

– Что ты хочешь сказать мне?

– Только то, что понимаю тебя. Если считаешь, что сможешь бежать, чтобы спасти этих детей и себя – я помогу.

Несколько секунд – натиск нечеловеческого взгляда, полного горя и свежей боли утраты, но он всё-таки ответил.

– Ты готов помочь или бежать со мной?

– Я не могу оставить своих. Но тебе не откажу ни в какой помощи.

Хан покачал головой – то ли сокрушаясь, то ли ещё с каким выражением.

– Удивительная стойкость. Но нет, Леонард, бежать не выйдет. С самого начала не вышло бы.

Хан до последнего не верил, что Федерация, или кто там ещё стоял за этим, пойдёт на подобное. Каким бы дутым ни был показной гуманизм, они пытались придерживаться хотя бы видимости его. Хану казалось, что его люди в безопасности, что он выиграл время…

Как же он ошибался. Никто не был в безопасности с того момента, как Хан очнулся от криосна.

Они вдвоём вошли на обзорную. Людей, отдыхающих там, отослал Леонард, он же создал посреди комнаты широкий экран-голографию и перевёл сигнал со своего падда.

Крылья тянуло мучительной и тугой болью.

Его люди мертвы. Братья и сестры, прошедшие с ним войну, правление и изгнание.

Голографический экран загорелся перед ними, высвечивая бледного Йоахима.

– Канал зашифрован? – уточнил Хан.

Тот кивнул.

– Да, господин. Лата зашифровала его.

– Хорошо. – Хан помолчал. – Новости, которые принесли вы… ужасны. Ещё хуже, что сейчас… мы даже не можем вспомнить павших братьев и сестер как полагается…

Было слишком тяжело говорить об этом. Как же хотелось сейчас схватить Леонарда, транспортироваться с ним на «Орфей» и улететь куда-нибудь подальше от этого места. Но Хан давил эти желания. Побег в их ситуации – это действительно непрочная и недолгая защита, что бы там сейчас ни думал попавшийся на его уловку коммандер Спок.

Йоахим молчал, ожидая его слов.

– Я должен разобраться в ситуации, – снова заговорил Хан. – Расскажи мне по порядку, как все произошло.

Йоахим начал рассказ – иногда со своего места его поправляла более внимательная к деталям Лата.

Они служили на одном корабле. Доктор Снейка, куратор, был человеком недалёким и очень послушным командованию, до назначения во флот служил на Земле. Поэтому как медик и психолог, он был неплох, но не смог полностью перекрыть им контакты со своими.

Лата и Йоахим получили знак к началу восстания от Вольга. В сообщении говорилось, что приказ отдан самим Ханом и подлежит к исполнению незамедлительно.

Йоахим рассказывал об этом, и глаза его были несчастными. Он не любил убивать, никогда не одобрял войн.

Они начали готовить захват, стараясь не привлекать к себе внимания. В системе корабля уже жил вирус, запущенный Латой, а Йоахим, как самый смирный, имел доступ к некоторым консолям, к тому же, ему доверяли. Оставалось дождаться альфа-смены, перехватить управление кораблем и пустить его по курсу к Энтерпрайз.

Они не успели. За час до смены в их каюту пришёл доктор с небольшой толпой безопасников. Все фазеры были настроены на испепеление, а доктор держал пальцы на нейропарализаторах – к этому времени Лата уже испробовала на себе его действие. Йоахим первым кинулся на доктора, чтобы отвлечь его и охранников. Пользуясь этим, Лата справилась с безопасниками, а дальше они сумели вырваться и пробиться на мостик.

– Потом мы захватили корабль, – продолжила Лата. – Некоторые согласились нам помогать, они в инженерном. Некоторых, кто будет полезен нам в качестве заложников, поместили в камеры. Когда мостик оказался в нашем распоряжении, я взломала доступ к системам. Нашла приказ об уничтожении сверхлюдей на кораблях. Он был общим для всех сорока семи кораблей, на которых были наши люди, поскольку в шапке приказа шёл список. Там не было одного корабля – сорок восьмого. «Энтерпрайз». Очевидно, для вас, господин, приказ был отдельным.

– Других приказов касательно проекта в базе не было? – спросил Хан.

– Только об уничтожении.

– Значит, вас было приказано убить. Меня – заморозить. Видимо, я им нужен сильнее, чем думал…

– Смеёшься? – резко бросил Леонард. – Ты со своей кровью – их чёртова курица с платиновыми яйцами.

– Верно. Правда ты таким образом получаешься моим петухом со стальными крыльями, – Хан криво улыбнулся. – Как с вами обращались, Йоахим?

Но ответила Лата.

– Если я могу применить сравнение – как в цирке. Кнут – парализация на пару часов, пряник – добавление некоторых привилегий.

– Не думаю, что все кураторы были такими, – снова заговорил Леонард. – Многих я знаю лично. Кирси, Оёен, Джеферсон, МакЛаен – я уверен, они сопротивлялись приказу об убийстве до последнего. Я уверен в этом, чёрт побери, я их знаю! Вам известно что-то об остальных экипажах? Кто-то из вас ещё полностью захватывал корабли?

Повисло молчание.

Хан открыл глаза.

– Лата, Йоахим, этого человека зовут Леонард МакКой. Он – старший офицер медицинской службы на этом корабле и моя пара. Вы будете обращаться к нему с почтением и слушаться его приказов.

– Отвечать на мои вопросы желательно, – резко сказал доктор, глядя в экран. – Это вам не праздное словотрёпство. И я повторяю – среди кураторов были те, кто не согласился бы с приказом. А это значит, есть вероятность, что кто-то ещё из ваших людей выжил. Итак, вам известно что-то о других экипажах?

– Мы пытались связаться с теми из нас, кто участвовал в бунте, по своим каналам, – ровно заговорила Лата, – из них никто нам не ответил. Поймите верно, доктор Леонард МакКой, мы очень мало знали друг о друге и о кораблях, на которых находятся наши братья и сестры. За время нашего пути я успела лишь перехватить те отчеты, что были направлены в адмиралтейство Звездного флота и отфильтровать из них те, что были про уничтожение сверхлюдей. Среди них был один, подтверждённый куратором по фамилии Джефферсон. Я не знаю, ваш ли это друг. Всего отчетов, которые я смогла перехватить, тридцать два.

Доктор порывисто повернулся к Хану – его крылья слова приподнялись, ощетинившись перьями.

– Свяжемся с ними, как только это станет возможным. Я достучусь до каждого чёртова корабля, возможно, кого-то ещё можно спасти.

Хан хотел ему ответить, что это хорошая идея, но не успел. У доктора включился коммуникатор, поэтому Сингх закрыл рот и хмуро посмотрел на прибор. Либо это о новостях с Саратоги, либо…

Леонард резким движением открыл крышку коммуникатора.

– МакКой слушает.

– Доктор, – тихий и какой-то упавший голос Ухуры, – вернитесь на мостик. Это очень важно.

Хан поймал обеспокоенный взгляд Леонарда. Кивнул ему.

Началось.

– Я пойду с тобой.

– Сейчас буду, – ответил доктор и сбросил вызов.

Хан обратился к экрану, на котором по-прежнему был один Йоахим.

– Я свяжусь с вами, как только смогу. Будьте готовы к бою, сканируйте пространство. Сейчас спрячьте «Орфей» рядом с дрейфующей Саратогой за планетоидом. Буря собьёт показания сенсоров, с Саратогой вас примут за один пустой корабль.

– Мы ждём гостей, господин? – осведомилась невидимая Лата.

– Боюсь, что так. И никаких действий без моего прямого приказа.

Между крыльев тянуло прямо-таки электрическим холодом, кроющие мягкие перья вставали дыбом. Вспыхивающие за стеклом обзорки неяркие огоньки – результат соприкосновения ионизированных частиц с дефлекторным щитом вокруг корабля – вызывали противную тошноту, и МакКой старался туда не смотреть. По мере приближения бури вспышки эти становились всё ярче и беспорядочней.

– Каких ещё гостей ты имел в виду? – спросил Боунс, отключив экран.

Хан не смотрел на него. Он смотрел за стекло.

– Ты ведь и сам уже догадываешься, Леонард.

====== Как быстро и эффективно захватить Энтерпрайз ======

На мостике Адлер и Скотти стояли друг напротив друга, щетинясь перьями. Скотти тараторил, Адлер чеканила слова. Коммандер держалась за спинку капитанского кресла, будто не в силах её отпустить.

– И я ещё раз повторяю…

– Мы падали на город, и даже тогда никто…

– должны выполнить приказ…

– …не думал о смерти! Капитан пожертвовал…

– мы несём угрозу…

– жизнью. Чтобы нас спасти!

– Федерации!

– Лейтенант Ухура, – перекрывая их голоса, позвал МакКой. – Доложите обстановку.

– Видеообращение от высланных к нам кораблей, сэр. Могу вывести на экран.

– У вас был другой приказ, – перебила её Адлер. Обошла кресло и села в него, распушив сизые крылья.

– Объяснит мне кто-нибудь, в чём здесь дело? – рявкнул МакКой, глядя на ощетинившегося крыльями Скотти. Стоящий за инженером Кинсер дёрнул его, открывшего рот, за перо.

– Коммандер решила, что наши смерти послужат благу Федерации, – ответил он, явно проглотив парочку забористых ругательств, и вернулся к своей консоли. Адлер устало потёрла лоб. На неё смотрел весь мостик.

– Я никогда не осуждала манеру руководства капитана Кирка, но сейчас вынуждена признать, что она излишне либеральна. Экипаж в критических ситуациях не подчиняется прямым приказам. Доктор, – она подняла взгляд на МакКоя, – нам пришёл приказ командования готовиться к уничтожению корабля, так как мы представляем угрозу для обитаемой зоны Федерации. Совет счёл нашу эвакуацию слишком рискованным мероприятием. Впрочем, вы можете увидеть… Лейтенант, – она махнула Ухуре. Та чуть дрожащими пальцами набрала что-то на своей панели.

На плече сжалась стальная Ханова хватка. МакКой подумал о его словах – про гостей – и дёрнул плечом. Вместе с ним дёрнулось и отозвалось болью крыло. До полусонного мозга дошло вдруг, что Хан просто рассчитал примерное время прибытия этих двух судов… с учётом отправленного сигнала о помощи и того, когда и как он дошёл до Земли… и знал, чего ждать.

Мигнуло и развернулась на весь экран входящее видеосообщение. В капитанском кресле звездолёта, интерьер которого до тошноты напоминал «Возмездие», сидел малознакомый адмирал; МакКой только пару раз видел его на судебных заседаниях, в том числе на том, которое состоялось над Ханом после падения «Возмездия» на Сан-Франциско. Он удивился – ожидал почему-то увидеть Осаву.

При чём тут проект реабилитации вообще

– «Энтерпрайз» и капитан Кирк, с вами говорит адмирал Йорган Райс, командующий звездолётами «Ирида» и «Корунд». С прискорбием вынужден сообщить, что мои корабли высланы вам навстречу с крайне неприятной миссией. Совет Флота, проанализировав полученные вами данные, пришёл к выводу, что попытка вашей эвакуации и возвращения в обитаемые зоны галактики слишком рискованна для осуществления. Научное оснащение вашего корабля по-прежнему остаётся лучшим во Флоте, как и ваш экипаж. Если вы оказались не в состоянии справиться с неизвестной болезнью, рисковать и допускать её в обитаемые секторы квадранта нельзя ни в коем случае. Болезнь может быть угрозой всему живому и послужить началом межсистемной пандемии, кочуя с планеты не планету. По этой причине планетоид, погибшая Саратога и ваш корабль подлежат уничтожению. На борту наших кораблей есть оружие новейшего типа, способное обеспечить максимально чистое уничтожение заражённых объектов. Мы не позволим заразе разойтись дальше этого участка космоса.

Адмирал сделал паузу.

– Мы, – горько и тихо сказал рядом Пашка. – Это мы виноваты в том, что не справились с болезнью. Ну конечно, это ж не они приказывали продолжать исследовать планетоид.

– Это сообщение опередит наш прилёт всего на полтора часа из-за ионного шторма, – продолжил записанный Райс на экране, – но бежать всё равно нет смысла. Напоминанием, что оснащение нашего корабля позволит выследить вас даже в гуще штормового фронта, но в этом случае вы умрёте не как герои, а как беглецы, попытавшиеся пренебречь своим долгом перед Федерацией. Вступать с нами в противостояние также не имеет смысла. Капитан Кирк, вы известны своим непослушанием приказам командования, однако в этом случае я обращаюсь к вашему долгу, к принесённой вами присяге старшего офицера, и прошу не предпринимать неординарных попыток спасти корабль. Это может поставить под угрозу жизни людей в двух квадрантах разом. Советую вам оставаться в дрейфе на том месте, где вы сейчас, рассказать обо всём экипажу и предоставить возможность, если они хотят, записать обращения для своих родных и близких. Все они будут сохранены в нашей базе данных и найдут своих адресатов, где бы те ни находились. Ваши имена посмертно будут внесены в списки героев Флота. Конечно, это послужит слабым утешением, но я сожалею о вашей участи, «Энтерпрайз».

Видеоэкран погас. Воцарилась тишина, нарушаемая только шуршанием перьев. Люди-то это второй раз слушали.

– Да они просто боятся Кирка, чёрт возьми! – сказал Скотти громко. – После того, что он сделал над Сан-Франциско!

– Капитан Кирк, возможно, мёртв, – резко возразила Адлер. – У нас нет причин ослушиваться приказа командования.

– Они боятся, что об этом станет известно! – выкрикнул Пашка звонко. – Даже наши обращения они примут на свой компьютер – ха, да как пить дать, чтобы отфильтровать данные по планетоиду и болезни, если кто-то что-то вякнет лишнее! Это всё шито белыми нитками!

Его, однако, никто не поддержал. Остальные сидели молча, кто-то вообще смотрел в пол. Только Ухура переводила взволнованный взгляд со Скотти на Адлер и стоящего за спинкой её кресла безопасника и выглядела так, будто вот-вот сорвётся с места. Даже крылья приподнялись.

– Вы слышали мой приказ, – повторила Адлер. – Связь по кораблю. Экипаж должен знать.

Ухура, не отводя от неё взгляда, медленно покачала головой.

– Ни за что.

МакКой попытался собраться с мыслями.

– Стойте…

– Лейтенант Ухура, я арестовываю вас за неподчинение приказу вышестоящего по званию. Морган.

Безопасник направился к Ухуре.

Следующее произошло примерно в три секунды. Ухура начала приподниматься со своего кресла. Распушились пашкины крылья, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что произошло с крыльями Скотти. Он как будто стал в два раза больше, взъерошился, раскрыл свои грязно-серые крылья, заслоняя ими Ухуру. Рядом с ним оказался Сулу, направив фазер на Моргана. Тот вытащил свой. Сбоку подскочил Пашка с модифицированным «лабораторным» фазером. В него прицелился Дерек из гамма-смены.

– Только попробуйте её тронуть, – выпалил Чехов на одном дыхании.

– Я и сама могу справиться, – с достоинством сказала Ухура.

– Да вы бунт поднимаете, понимаете вы это?!

Маргарита резко поднялась со своего места.

Пашка перевел свой фазер на неё.

– Я… я оглушу вас! Вы пытаетесь нас убить! – его голос подрагивал, но был решительным. И рука твердо держала фазер. – Капитан Кирк никогда бы так не….

Дерек выстрелил, и Пашка рухнул, как подкошенный. Сулу выстрелил в него в ответ и сшиб оглушением в начавшемся прыжке. Морган замешкался, но выскочил вперёд, прикрывая Адлер. Теперь Сулу и безопасник держали друг друга на прицеле.

– Стреляй, – Сулу, недобро прищурившись, кивнул на его фазер. – Ляжешь рядом.

Безопасник дёрнул крылом, но не сдвинулся ни на миллиметр.

– Мне вмешаться, Леонард? – тихо спросил Хан позади.

У МакКоя чуть мозги не вскипели. Он был не в силах переварить весь этот объём информации, и просто замер на месте, пытаясь не вырубиться.

Эксперимент. Планетоид. Мёртвая Саратога. Бессмысленная гибель сверхлюдей. Пропавшие Джим и Спок.

Хану нельзя было вмешиваться в любые дела корабля, всё это могло повредить ему на будущем суде, но состоится ли сам суд, учитывая, что их должны уничтожить…

И почему в этом случае ему велено заморозить Хана?

Заморозить перед уничтожением. И они не спросили о Хане в прошлом сообщении.

Они не спросили… два корабля… приказ о заморозке…

Они убили всех, кроме Хана. Бессмысленный приказ, учитывая, что флот расписался в провале дорогостоящего проекта реабилитации, о котором было растрезвонено во всех СМИ… то есть, буквально командование выставило себя на посмешище…

Потому что никакого настоящего проекта не существовало.

– Святой космос… – прошептал МакКой, ощущая, как внутри всё словно покрывается льдом.

– Доктор… МакКой. Я обращаюсь к тебе как к старшему офицеру. Ты знаешь, что такое эта болезнь, – заговорила Адлер из-за спины Моргана.

Кажется, она была в отчаянии, но МакКой её почти не слышал. Его тошнило от ужаса и безумного, невыносимого, раздирающего чувства собственной вины.

Их никто не эвакуирует. Четыреста человек будут уничтожены одним выстрелом.

Джим отправился на Саратогу и, возможно, уже мёртв.

У Хана погибла вся его семья.

На кораблях были жертвы – вряд ли все сверхлюди сдались без боя.

Хановы птенчики, защищаясь, точно наполовину перебили экипаж «Орфея»…

И во всех этих смертях так или иначе виноват он, Леонард Горацио Боунс МакКой.

Хан позади тихо назвал его по имени.

Крылья немедленно отозвались выворачивающей болью.

– Мы все видели, что болезнь сделала с живым человеком за пятнадцать секунд, – продолжала Адлер. – Допускать её до обитаемого сектора нельзя! Если мы должны пожертвовать нашими жизнями, как те корабли над колонией Аврора, чтобы эта зараза не достигла ближайших колоний, Земли, родных и друзей, в конечном счёте – мы должны выполнить приказ! Леонард…

МакКой опомнился. Сглотнул пересохшим горлом.

Адлер нельзя оставлять в кресле капитана, даже если Джим мёртв.

МакКой присел у оглушённого Пашки, распушил ноющие крылья, чтобы безопасник его не видел, и мягко вытащил фазер из пальцев Чехова. Так вцепился, что даже в бессознанке умудрился удержать рукоять. МакКой погладил его по золотому крылу, не чувствуя собственных пальцев, и поднялся, разворачиваясь. Секунду казалось, что говорить не сможет – язык казался онемевшим и холодным. Но нет, стоило раскрыть рот, голос вернулся.

– Скотти, – МакКой вытащил свой фазер и отдал инженеру. – Как старший по званию, приказываю тебе взять мостик под свой контроль и принять командование. Коммандер Адлер, вы отстраняетесь от службы по решению старшего офицера медицинской службы. Морган, – обратился к растерявшемуся безопаснику, направляя модифицированный фазер в его сторону, – не советую сопротивляться. Нас больше.

– Леонард… – потрясённо проговорила Адлер. – Ты не можешь… Без подтверждения…

– Я не считаю, что ты здорова, – он подошёл к ней, по-прежнему держа фазер. Морган неохотно отступил. – Видишь ли, я не расцениваю готовность угробить целый экипаж по одному невнятному приказу как адекватное поведение. А так как осмотр провести я сейчас не могу, ты отстраняешься от службы до выяснения всех обстоятельств.

Она рухнула в кресло, как подкошенная. Крылья бессильно дрожали.

– Ты… тебе это так с рук не… я… тебя… уничтожу.

– Морган, – МакКой опустил фазер. – Проводите мисс Адлер с мостика, пусть отдохнёт. Оружие и коммуникатор не давать. Скотти, кресло твоё. Нам надо собрать экстренное совещание. Так, тут, на мостике, есть кто-то, кто сдал экзамен по экстренной помощи выше чем на «удовлетворительно»?

Сулу кивнул, и МакКой отдал ему аптечку. Указал на Чехова.

– Приведи его в себя. Пускай всеми правдами и неправдами пытается доискаться до способа победить дорсаливую заразу – он знает, о чём это. Приведи в себя и Дерека, пусть помогает ему. Хоть держит трикодер, мне плевать. Ухура, пытайтесь связаться с этим чёртовым адмиралом. Я хочу с ним поговорить лично. Если я по какой-то причине не смогу этого сделать – доверяю переговоры вам. Уверен, лейтенант, вам будет, что сказать.

Ухура, неотрывно и с тревогой глядя на него, кивнула.

Оставив их, кого-то ошарашенного, кого-то сразу принявшегося за работу (Сулу вот уже склонялся над Чеховым), МакКой подошёл к Хану. Тот улыбнулся. Спокойно и одобрительно.

МакКой встретил его взгляд, и по крыльям сквозь боль невольно прошла тёплая дрожь.

От этого стало ещё хуже.

– Когда ты понял, что они идут за нами? – спросил Бонус тихо-тихо, глядя в спокойные нечеловеческие глаза. – Сколько ты уже молчишь?

Хан не ответил.

– У тебя есть план? Скажи мне, во имя всего святого, ты знаешь, как нас вытащить?

На этот раз сверхчеловек едва заметно кивнул.

На консоли связи сработал сигнал входящего сообщения.

– Это… с Саратоги! – послышался посреди молчания дрогнувший от радости голос Ухуры. – Запрос связи, они живы!

Хан перевёл на неё взгляд.

– Давно пора.

– Чёртовы… помехи… – Кирк, ругаясь сквозь зубы, мучает панель связиста Саратоги. Пытается раз за разом вызвать своих.

Чи вкатила ему вторую дозу обезболивающего, только на крыльную боль оно почти не действовало. После того, как они спасли корабельного найдёныша, она все больше молчала.

Кексик сидел на полу, положив рядом с собой оглушённого Спока и направив на него фазер. На обратном пути Спок приходил в себя и тут же кинулся на Джима. Кексик попытался закрыть Кирка собой и при этом не задеть его больное крыло, в итоге, пока Цай прицелился в темноте, Спок нехило приложил бедолагу к стенке затылком. Вулканец реально словно озверел, и Джим теперь боялся приближаться к нему, даже оглушённому.

Ко всему прочему, на них ещё пару раз нападали клубки. Совсем мелкие и какие-то вялые, но страшно всё равно было.

Цай и Чи работали с панелями, перекрывая доступы на мостик. Айвил пытался помогать со своего падда, но видно было, что не слишком-то пришёл в себя.

Кирк перенабрал вызов и чертыхнулся, проклиная все ионные штормы, вместе взятые.

Ни еды, ни медикаментов, ни путей отступления, ни одной идеи, как победить растительную заразу. Они были в полной заднице.

Ещё один перенабор вызова.

Чёртова боль. И страх: он ещё никогда не оставался в таких ситуациях без Спока. Коммандер был рядом, он всегда знал, что делать, ну или просто мог подать идею, начав приводить занудные пункты устава. И теперь, когда Спок двинулся по фазе, Джим ощущал себя преданным и каким-то... брошенным. Спок не мог сломаться, не в такой момент. Так по-идиотски свихнуться от страха. Джим уверен, что тут не обошлось без влияния Хана. Он видел, как эти двое разговаривали.

Если Хан вывел из строя Спока, значит Хан не на их стороне. И к тому же соблазнил МакКоя... И они сейчас на корабле. Без охраны.

Ещё один оборвавшийся вызов.

Боунс с его сывороткой. Что ему мешало рассказать обо всём? Что?! Они столько раз могли поговорить, да обмолвись он о сыворотке, Джим все дела отложил бы, даже годовое совещание! Но вместо этого чёртов доктор стоял и смотрел, как погибает вывалившийся из лифта Джонсон внутри силового поля – и молчал... Они оба со Споком молчали, зная, что у них контейнер. Почему?! Ладно, МакКой мог защищать Хана... Джим бы, узнав о сыворотке, приказал наделать больше ради спасения своих людей, а это опять же куча крови нужна, и быстро...

...ещё один сорвавшийся вызов; место перелома взорвалось болью, пришлось ухватиться за край консоли и дышать, пока темень перед глазами не рассеялась.

... приказал бы. Боунс мог это понимать, а уж коль скоро он влип в Хана по уши, он бы не позволил так его использовать, но Спок! Знавший о сыворотке Спок молчал, глядя, как умирает человек! А потом пытался вытащить Джима с корабля, как будто не давал присягу старшего офицера: защищать свой экипаж любой ценой. Семнадцатая директива, да просто вулканская мораль, о ценности любой жизни, и всё же Спок....

Предатели. Они. Оба.

Панель наконец мигнула жёлтым значком приёма.

– Ухура, – Кирк старался говорить ровно и не выдать своего состояния, хотя от боли его уже начало трясти, – у нас повредились коммы. Можете нас поднять?

– Нет… нет, сэр, – она заговорила, пытаясь скрыть волнение в голосе, – фронт шторма сместился и приближается к нам. Скотти ещё полчаса назад сказал, что транспортация будет слишком опасной.

– У нас большие проблемы, Джим, – связь донесла резкий и усталый голос МакКоя. – Прости, что вот так вываливаю, но Хан оказался прав. Нас собираются уничтожить два корабля Федерации – вместе с планетоидом и Саратогой.

На миг волны боли, накатывающие от крыла, стали обжигающе холодными и едва выносимыми, и пришлось прикусить язык, чтобы не взвыть в голос.

– Боунс… – выхрипел Кирк кое-как, цепляясь побелевшими пальцами за край панели, – кабинет. Мне надо… с тобой. Наедине.

МакКой залетел в джимов полутёмный кабинет – только аварийное освещение – грохнул падд на стол и вывел голографию видеоокна. Упёрся ладонями по обе стороны от падда. Его тут же затрясло.

Окно связи всё никак не активировалось – наверное, у Ухуры возникли проблемы с переводом сигнала. Боунс проклинал бурю, командование, космос, осознание собственной вины скручивало суставы крыльев, боль нарастала с каждой секундой, и когда сзади подошёл Хан, МакКой чуть не заехал ему локтем в живот.

– Мы можем перекинуть меня на Саратогу? Мне нужен ко...

Экран включился. Сплошные помехи.

– Боунс? Докладывай.

Кирк говорил кое-как.

Но спрашивать, что случилось, не было времени.

Две секунды тишины. МакКой сделал глубокий вдох.

– Джим, позови Спока.

– Он в отключке.

– Так приведи в себя!

– Не могу. Нельзя.

– Джим, мать твою, это не грёбаная шутка! – взревел МакКой, – вопрос о тысячах жизней в этой сраной галактике! Мне нужен Спок!

– Да он свихнулся! – голос Джима возвысился и сорвался, – нельзя, говорю тебе! Он тебя и слушать не станет, он схватит меня и свалит отсюда!

– Твою... – МакКой склонился над столом. Боль вышибла из головы почти все мысли. – Джим... надо что-то сделать. Я постараюсь объяснить всё... по порядку. Нас летят уничтожить под предлогом спасения галактики от растительной заразы. Я не сразу понял, что происходит, но дело в том, что весь проект реабилитации сверхлюдей – один большой спектакль. Час назад прилетел захваченный людьми Хана корабль. Их осталось двое. Двое выживших из семидесяти двух. Остальных убили по срочному приказу Флота. Якобы после того, как Хан раскрыл план захвата, их признали слишком опасными. Мне же отдали приказ не убить, а заморозить Хана. Это не имело смысла, если бы проект провалился. Почему заморозить? Даже выкачать не всю кровь, чтобы он остался жив. Я не понимал. Но... – дальше говорить было ещё тяжелей. – Потом связал дважды два. На Земле после твоего воскрешения меня пытали. Пытались развязать язык и вытянуть формулу сыворотки. Мы со Споком предусмотрели это, как и примерные последствия... если бы формула оказалась в чьи-то руках. Война на полгалактики, и это по самым скромным перспективам. И Спок заблокировал мне память о формуле своими ментальными примочками, так что... пытки ничего не дали. Им пришлось засекретить всё, связанное с твоим воскрешением, и отпустить меня в пятилетку. Я думал, на этом всё кончено... и это моя ошибка. Не твоя и не чья-то ещё. Я не знаю, кто конкретно стоит за этим, но они организовали проект реабилитации, чтобы иметь возможность подсунуть мне Хана. Корабль, пятилетка, свободный доступ к волшебной крови, постоянная опасность для дорогих мне людей – идеальные условия, чтобы я вспомнил чёртову формулу... в конечном итоге так и произошло. Да даже если бы нет – растительная зараза оказалась прекрасным предлогом... Они летят уничтожить наш корабль и забрать нас с Ханом. Вся эта возня, все жертвы, весь липовый проект был ради нас двоих. Чтобы стереть наши имена из баз данных Флота, объявить мёртвыми и издеваться до тех пор, пока я не начну говорить. Учитывая современные методы пыток, я не даю себе больше двух дней.

МакКой прикрыл глаза. Тишина давила на уши. Ощутил, как спины между крыльев касается горячая ладонь Хана. Боль как будто стала тише от этого простого жеста. По крайней мере, стало возможным продолжать.

– Я осознаю свою вину, Джим. Наш экипаж, люди Хана, вина за все эти потерянные жизни лежит на мне. Я полностью принимаю ответственность за случившееся. Если бы я понял ещё на Земле, чем это обернётся, я бы не оставил себя в живых. Но если... Если я убью себя сейчас... Хан... ему плевать на вас. На всех, кроме меня и своих людей. Если я сейчас умру, корабли Флота всё равно уничтожат Энтерпрайз, как лишних свидетелей, и попытаются забрать Хана. Он просто уйдёт и бросит вас умирать. Поэтому мне нужен Спок.

– Ну блять, ты... – из динамиков донёсся глухой удар. Джим ударил по консоли. – У нас нет Спока! А знаешь, почему?! Потому что твой расчудесный Хан наплёл ему неизвестно чего, и Спок рехнулся! Он напал на меня, на охранников, сломал мне крыло и попытался утащить к шаттлам! Сейчас он валяется под оглушением, и я не прикажу привести его в себя! И... да, сыворотка, конечно. Я уже знаю. Только узнал я это не от тебя, ая должен был узнать! От! Тебя! Что бы ты обо мне ни думал, я твой капитан, чёрт возьми! Если дружбы тебе недостаточно!

Голос Джима хрипит и срывается, но тише не становится.

– Джим, я пытался тебя защитить, – еле слышно сказал МакКой, боясь открыть глаза. На фоне своих воплей Кирк его вряд ли услышал.

– Да ври больше, – как-то обессиленно выплюнул Джим. – Ты боялся. Считал, что я не готов и не дорос. Боялся брать на себя ответственность... боялся признаться мне, что людей можно спасать кровью этого чёртова мутанта! Тебе жаль его, но не жаль наших людей?! Да ты даже сейчас не собираешься работать над ситуацией со мной, тебе нужен только Спок!

Хан вовремя среагировал, увидев, как Леонарда повело в сторону. Подхватил его, не давая упасть на пол, и осторожно уложил на диванчик у стены. Это должно было случиться давно, учитывая вымотанность доктора и количество стрессов, но тот всё же держался. Это вызывало у Хана уважение – Леонард держался в сознании исключительно потому, что знал, насколько нужен людям. В этом был весь он.

Осторожно уложив мягкие стальные крылья, чтобы не нарушился их кровоток, сверхчеловек вернулся на своё место напротив экрана.

Капитан сорванно дышал там, по ту сторону. Видимо, боль мешала выплеснуть накопившееся недовольство, как ему и хотелось.

– Ну и что? – зло поинтересовался Кирк, когда Хан, заложив руки за спину, встал у экрана. – Игнорировать меня будешь теперь?

– К сожалению, доктор потерял сознание, и я уложил его на ваш диван, – спокойно ответил Хан. – Теперь вы будете говорить со мной. И, думаю, мы найдём общий язык, потому что я согласен с вашими словами. Доктор щадил вас, а это давно стоило перестать делать.

Кажется, капитан растерялся. По крайней мере, молчал несколько долгих секунд.

– Не думай, будто я не понял, чего ты добиваешься. Сначала Спок, теперь МакКой. И нас со Споком... ждал, куда бы нас отправить с корабля?

– Вы правильно поняли, капитан, сейчас на корабле вы бы только мешали. То, о чём говорил доктор – да, я понял это намного раньше него. И мне нужно было, чтобы Спок задержал вашу группу на Саратоге и остался там сам, поэтому я припугнул его, надавив на естественное желание ограждать вас от опасности. Но, разумеется, не собирался сводить с ума, это целиком и полностью его... достижение.

Кирк попытался его перебить, и Хан чуть повысил голос.

– Что ж, капитан Кирк, вместо коммандера, на которого я рассчитывал, остались вы. И у вас есть выбор: продолжать бессмысленный разбор моих действий или наконец взять себя в руки и начать думать соответственно должности. Вашему кораблю грозит уничтожение. И вы остались один на один со своей ответственностью перед экипажем. Так что будете делать?

Хан замолкает, ожидая ответа. Сейчас ему даже интересно, как отреагирует на его слова Джеймс Кирк, наконец осознавший, как долго доктор и коммандер держали его под тёплым крылышком.

На этот раз он молчит дольше.

– Я тебя ненавижу, чёртов манипулятор.

– Неверная попытка, капитан. Попробуете ещё?

– Что ты задумал?

– Вы теряете драгоценное время, капитан, – Хан слегка улыбнулся. Ему нравилось клещами вытаскивать из Кирка остатки его затянувшегося детства.

– Хорошо, – хрипит Кирк в бессильной злости, – я готов тебя выслушать.

– Намного лучше. Итак, начнём с того, что сейчас мне нужны все ресурсы, которые есть. Ваш корабль, ваш экипаж и вы. Как ваше крыло?

– А ты как думаешь, ублюдок?!

Хан пропустил оскорбление мимо ушей. Ответ он получил.

– У вас осталась сыворотка?

– Ну и?

– Её нужно ввести в место перелома. Зафиксировать кость в нужном положении, прижать и ввести. Это будет очень больно, поэтому вам потребуется трое человек: один держит вас, второй держит крыло, третий вводит сыворотку. Думаю, ваша кость срастется минут за десять. Все это время она должна быть зафиксирована, а вы – сохранять неподвижность.

Капитан ответил ему не сразу. Несколько секунд он молчал и загнанно дышал и только потом заговорил:

– Мои люди. Они узнают о сыворотке. Не боишься?

– Это вы бойтесь за них, капитан. Вам нужно очень убедительно попросить их держать язык за зубами, потому что я ценю свою жизнь и свою кровь.

– Слушай, ты... не смей...

Попытка рычать скатилась в хрип, но Хану не было жаль его. Мальчишке давно пора вырасти.

– Я посмею, капитан, неужели вы уже не поняли? Я сделаю всё, чтобы защитить себя и своих людей. Итак, время идёт.

– Оставь сигнал в режиме ожидания. Разберусь с крылом... и свяжусь.

– Я буду ждать, капитан.

Хан поставил сигнал в режим ожидания. Ему предстояли десять минут бездействия – десять минут наедине с собой, которых он предпочёл бы избежать. Сейчас он провёл рукой по поверхности деревянного стола капитана, прошёл к диванчику и сел на пол у свисающей руки Леонарда. Коснулся его расслабленных прохладных пальцев. Леонард давно не ел и тратил много энергии, что отразилось на кровообращении. Слабый человек...

Осторожным движением, чтобы не потревожить вдруг, Хан взял его руки в свои.

МакКой пришёл в себя под ноющую симфонию крыльной боли. Слабо удивился, что ещё жив. В какой-то момент боль просто отключила его к чертям. Теперь крылья ныли, а мышцы в них были будто осколками набиты после судорог – и было похоже, что крылья жалуются остаточной болью на пережитое.

Ничем не могу помочь

Он открыл глаза и едва не соскочил с дивана. Над ним тёмной громадой нависал Хан. Тяжёлая рука надавила на грудь, лишая всякой возможности сопротивляться. Да и сил уже не было.

– Не пытайся встать, Леонард, – зазвучал его спокойный негромкий голос. – Я тебе не позволю. Лежи...

Ладонь, погладив его по груди, соскользнула к руке и переплела их пальцы. Хан продолжил говорить:

– Я поговорил с капитаном. Сейчас он срастит крыло и мы начнём подготовку к встрече кораблей. Ты можешь отдыхать. Мы справимся.

– Поговорил, да... – захотелось уснуть. МакКой ощущал тягомотную усталость, какая бывала в детстве, если надо было где-то сидеть и чего-то ждать: бессмысленного, ненужного... окончания уроков, например, или когда деда вызывали к директору за его плохое поведение. Он сидел на жёстком стуле у закрытой двери приёмной и ждал, ждал...

Зная Джима, он теперь его видеть не захочет. Да и к чёрту. Старый никчёмный доктор достаточно попортил ему жизнь.

– Почему командование так поступило? – спросил, чтобы отвлечься от тягостных мыслей. – Ну оставили бы меня себе после воскрешения Джима, разморозили бы только тебя – две жертвы, всё тихо-мирно. Мало ли как можно было объяснить мою пропажу – допился до чёртиков и сдох от интоксикации, например... свалился в залив с моста, да мало ли. Твою пропажу и вовсе объяснять не надо, заморозили после суда и спрятали. Зачем это всё... куча жертв, провальный проект, изначально какой-то тупой до невозможности, поиски поводов уничтожить Энтерпрайз... бред. Мне всё ещё кажется, что я сплю.

– Такой прямолинейный... – Хан касается его щеки. – Всё куда изощрённей, Леонард. Во-первых, твоё исчезновение не прошло бы незамеченным для многих, один из которых – бедовый, сумасбродный и не признающий правил капитан Энтерпрайз. А во-вторых – проект реабилитации изначально был обречён на провал. Мы, сверхлюди, взбунтовались бы рано или поздно, и авторитет Флота с его показными идеалами “гуманизма” рухнул бы в одночасье. Звёздный Флот как организация обладает мощной внешнеполитической силой. Маркус уже нанёс по её репутации удар. Провалившийся проект был бы вторым ударом. Следовательно, люди начали бы ставить под сомнение адекватность и Федеративного совета. Именно это сейчас происходит или начинает происходить на Земле, журналисты наверняка штурмуют штаб Флота в Сан-Франциско, и это только первый этап. Понимаешь меня?

МакКой медленно перевёл на него взгляд. Попытался нахмуриться – и тут оказалось, что болят не только крылья, но и голова.

– Кому был выгоден ваш бунт, срыв проекта и подрыв репутации командования... Да кому угодно, у Федерации и Флота куча врагов. Но ведь этот кто-то убедил командование принять провальный проект, а это не... о... святой космос! – МакКой в ужасе уставился на Хана. – Перебежчик? Из высшего командования? Но к кому?

Взгляд Хана становится жёстче, хотя и не теряет своей прозрачности. На грудь МакКоя, приподнявшегося в попытке сесть, снова ложится тёплая и до одури тяжёлая рука.

– Этого я не знаю. И тебе нужно спать. Это не обсуждается.

– Ты придумал, как помешать им забрать нас с корабля?

– Это невозможно, – голос Хана становится мягче. – Они нас заберут.

МакКой хотел кивнуть, но вспомнил, что лежит на подушке. Вместо этого опять закрыл глаза. Эмоциональная вспышка вытянула последние силы, и теперь чертовски хотелось спать.

– Хорошо. Я тебе доверяю.

Его руку, сцепленную с хановой, погладили тёплые пальцы.

– Я сделаю всё возможное, чтобы невинные не пострадали, Леонард. А теперь спи. Тебе предстоит тяжёлое испытание.

МакКой пожал его руку и пробормотал, проваливаясь в дрёму:

– Возблагодарю же великий милосердный космос, что ты каким-то лядом втрескался в меня и теперь готов спасать весь этот корабль.

Леонард заснул, и Хан предполагал, что крепко. Он вымотал себя новыми переживаниями.

Когда видеосвязь снимается с режима ожидания, Хан видит, что помех на экране стало ещё больше. Ионный шторм приближается. Теперь стало ещё сложнее угадать контуры собеседника.

– Капитан, – вежливо поприветствовал его Хан, становясь перед экраном. – Говорите негромко, Леонард приходил в себя и теперь спит.

– А он... К чёрту, – сумрачно ругнулся капитан. Говорить ему явно было тяжело, как бывает человеку после пережитой сильной боли. – Сколько у нас времени?

– Около часа. И теперь вам нужно передать мне Энтерпрайз. Мне нужно, чтобы ваши люди меня слушались. Я буду руководить подготовкой здесь, а ваша группа – на Саратоге.

Из динамика падда донёсся глухой удар и сопение. Скорей всего, капитан ударил ладонью по панели.

– Я тебя со свету сживу, большекрылый ублюдок. Это мой корабль! Если у тебя хотя бы мысль... – глубокий вдох. – Ладно. Кто остался за старшего на мостике, Адлер?

– Ваша заместитель мисс Адлер собиралась привести приказ командования в исполнение и позволить им уничтожить корабль. Леонард отстранил её от обязанностей. Сейчас главный на мостике инженер Скотт, и именно его послушание интересует меня больше всего.

Такой капитан нравится Хану больше – более собранный, осознающий свою ответственность и готовый слушать.

– Скажи Ухуре перевести связь с падда обратно на экран, я не стану перенабирать вызов. Сигнал может пропасть.

– Сначала я хочу рассказать вам свой план.

– Нет, расскажешь при всех. Или ты хочешь, чтобы мой экипаж вслепую выполнял твои приказы?

– Я привык к этому, – спокойно отвечает Хан.

– Ну так придётся отвыкнуть, – зло сказал Кирк. – На этом корабле твои принципы не работают.

====== Как синхронизировать часы в условиях ионного шторма ======

После сорока минут подготовки «Орфей» и «Саратога» связались с «Энтерпрайз». Ухура с интервалом в несколько секунд доложила о двух входящих вызовах.

– Только голосовые, лейтенант. Побережём энергию.

Хан устроился в капитанском кресле, игнорируя возмущённые взгляды инженера Скотта.

– Кирк на связи, – надтреснуто заговорили динамики. – У нас всё готово, контейнер на Орфей передали. Ждём начала действий.

– Говорит Лата, господин. Контейнер приняли, герметичность проверили. Готовы загружать торпеды в установки.

– Хорошо.

Хан побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. В воздухе пахло приближающейся бурей, и экипаж тоже это чуял. Беспокойно подрагивали золотые крылья только что забежавшего на мостик Павла. Чуть сильнее, чем обычно, сжимались губы лейтенанта Ухуры при работе. Даже инженер Скотт оставил свою обычную пустую суетливость и внимательно вслушивался в трескотню помех.

Самого Хана предчувствие бури освежало.

– Синхронизируем часы, – скомандовал Сингх.

– 2306, – тут же среагировала Лата.

– Тут часы отстают, – сообщил Кирк. – Синхронизирую по входящему сигналу. 2306 и пятнадцать секунд.

– Время установлено, 2306.17– отозвался от своей панели Скотт. Сейчас он был собран и сосредоточен на работе, ни следа возмущения, и так даже вызывал уважение.

Хан кивнул ему и снова обернулся к пустующему экрану, прикрыв глаза. Конечно, хотелось видеть их всех сейчас, но это было необязательно. В былые времена он командовал огромными армиями на расстоянии… Картинка – всего лишь картинка.

Единственная брешь в его плане – Спок. Конечно, Хан предпочёл бы сейчас видеть командующим Саратоги вулканца. Идеальная логика и интуиция – да, он на них рассчитывал; с Кирком успех операции понижался на десять-двенадцать процентов.

– Итак, – заговорил Хан. – Это последний сеанс связи, но если каждый будет действовать согласно плану, больше никто не погибнет. Леонарда и меня вскоре транспортируют, и тогда у Павла будет около двух часов на исследование заражения. Павел?

Хан открыл глаза и нашёл взглядом лейтенанта Чехова. Странно было видеть златокрылого Павла без его обычной шальной весёлости – встретив взгляд Хана, он торопливо кивнул.

– Сделаю всё возможное.

– Конечно.

Хан поднялся с кресла. Крылья, больше ничем не стеснённые, дрогнули, расправляясь.

– Мы сражаемся не против Федерации, – заговорил он, обращаясь к экипажам всех трёх кораблей. – Мы сражаемся, чтобы сохранить её репутацию и её целостность. Но в первую очередь мы сражаемся за свои жизни и жизни тех, кто нам дорог. Начиная с этого момента и до капитуляции врага мы – одно целое. Не будет споров, ссор и жалоб, мы будем работать как слаженный механизм и победим. Капитан Кирк, Лата?

– Всё так и будет, господин, – отозвалась Лата.

– Нет вопросов, – чуть с запозданием ответил капитан.

– Заканчивайте подготовку. Старт через восемь минут.

– Дайте мне поговорить с Чи, – взмолился Чехов. – Это может быть очень важно.

Хан прервался и уставился на него этими своими жуткими инопланетными глазищами.

– У вас пять минут.

– Хорошо! – Чехов кинулся к экрану. Ухура поднялась, уступая ему место, и Пашка с размаху плюхнулся в её кресло. – Чи, слышишь меня?

– Да, да, – из-за помех её взволнованный голос.

– Юи, солнышко, у нас такое дело…

Он быстро рассказал ей всё, что они успели узнать о растительной заразе и дорсалии. Притихшие на мостике люди тоже слушали внимательно.

– То есть, им чего-то не хватает, чтобы существовать, вот в чём дело. Это что-то есть у живых организмов. Для этого живые частицы преобразовывают всё в растительную форму, и мне надо понять, чего не хватает, может, это поможет их нейтрализовать!

Пашка умолк. Юи тоже молчала.

– Две минуты, – напомнил позади Хан.

– Растения? – это чужой голос. – В смысле, вам надо, на что они реагируют?

– Чехов, это наш спасённый с Саратоги, Айвил, – с напряжением в голосе сказала Юи.

– Растения находят людей, хотя и не должны, – продолжил этот самый Айвил. – Мы в поясах с силовыми барьерами, но мы не теплоизолированы. Так клубки нас и находили, по теплу.

– Ох… Да, Чехов, да, точно! Я же это поняла, они реагируют на тепло! Может, оно – главный компонент их жизнедеятельности? Но почему растения, что с растениями?

– Минута, – это Хан.

Пашка подёргал крылом. Само получалось: он нервничал.

– Если эти частицы в родной среде обитали в чём-то подобном – неплотной структуры, вырабатывающей тепло, содержащей дорсалий? – предложила Юи.

– Ага, – Чехов подался вперёд, – и там они могли находиться в состоянии покоя, это могли быть и не растения. Просто у растений оказались сходные характеристики – плотность тканей и тепло. Но не такое количество тепла, которое им нужно. Ресурс невозобновляемый. На их планете не так.

–Геотермальные источники? – предположил Айвил. – Вулканическая активность, а если есть атмосфера – парниковый эффект. Или близкое расположение планеты к своему солнцу. Это поможет?

– М-м-м, я постараюсь, чтоб помогло, – страдальчески протянул Чехов. – Постараюсь.

– Время вышло, – негромко объявил Хан позади.

Пашка чертыхнулся.

– Ладно, додумаю. Спасибо вам обоим.

– Удачи, – пожелали эти двое. Их голоса едва донеслись через треск помех.

Подготовка к приёму кораблей вступала в решающую стадию. Готовились торпеды на Саратоге и Орфее, просчитывались и прокладывались зеркальные курсы, в спешном порядке приводились в дееспособное состояние боевые установки. Как бы ни хотелось Хану дать Леонарду ещё пару минут на отдых, он не мог.

Он покинул мостик, оставив командование на лейтенанта Ухуру. Инженер Скотт занимался подготовкой ящика, и Хан не собирался его отвлекать.

Прошёл в кабинет капитана, где, бессильно обмякнув на диване, спал его Леонард. Измученный, осунувшийся. Прекрасные стальные крылья, полураскрытые, лежали на спинке дивана и частично на полу.

Хан ласково скользнул пальцами по оперённому суставу. Его Леонард, его сумасбродный и чистосердечный доктор. Готовый защищать свою семью какой угодно ценой. Как и сам Хан.

Крылья не среагировали на прикосновение. Сон был крепок.

Сингх сжал плечо доктора и потряс его.

– Просыпайся, душа моя, – позвал доктора. – Ты нужен на мостике.

– Зачем... Джим опять... – он повозился, сонно бормоча, но глаза не открыл. – Пусть идёт сюда. Я сейчас...

– Ты сейчас проснёшься, или я отнесу тебя на мостик на руках, – спокойно продолжил Хан. – Леонард, Джим на Саратоге. Ты нужен Энтерпрайз.

– А-а... Понял. Опять снилось... – Он сел, щуря воспалённые веки. Крылья приподнялись, левое, зажатое диванной спинкой, встопорщилось. – Что случилось? Прилетели?

– Скоро прилетят.

Хан присел на корточки. Теперь его лицо было ниже лица Леонарда, и от этого глаза доктора казались ещё более запавшими.

– У нас есть немного времени, – сказал Хан, беря его руку в свои. – Я рассказал капитану и экипажу про свой план, теперь расскажу тебе.

Доктор выслушал его, не задавая вопросов и не шевелясь. Только на моменте, где Хан сказал про пытки, поднял голову.

– Остальные знают об этом? Что меня пытать будут.

– Нет. Для остальных – тебя транспортируют как последнего оставшегося в живых старшего офицера и моего куратора. Правду знает только Кирк.

– Сказал ему, значит…

– Он твой капитан и должен знать. Тебе отведена самая трудная роль, душа моя, – Хан поцеловал его расслабленную ладонь, закончив рассказ. – И запомни, нужно продержаться два с половиной часа, ни минуты меньше. Стоит формуле попасть к врагам, и они уничтожат этот корабль, а после сорвутся с места на той скорости, которая другим кораблям флота не доступна. Их нельзя будет догнать. Поэтому ты должен молчать до последнего.

Доктор отвёл взгляд.

– Вечно спросонья хочу протирать всё спиртом, – проворчал тихо. – Два с половиной часа пыток. Я понял.

– Ты должен чётко осознавать, что если ты продержишься меньше или выдашь ключ – мы обречены. Энтерпрайз, Саратогу и Орфей уничтожат, тебя убьют, а я стану мешком крови до скончания своих дней. Меня найдут даже на краю галактики, а мне этого очень не хочется, милый.

Хан снова поцеловал его ладонь. Ладонь пахла чем-то стерильным.

– Ты готов? – спросил мягко.

Леонард кивнул.

– Один вопрос. Если меня будут шантажировать уничтожением корабля – что мне делать?

Хан чуть улыбнулся ему.

– Не поддаваться. Твой секрет – залог сохранности не одного корабля, а всей Федерации. Множества людей, которые живут своей жизнью и знать не знают о заговорах и секретах сверхчеловеческой крови. Не забывай об этом.

Он ещё раз кивнул и, не глядя на Хана, поднялся.

– Принеси воды. Мне капитана из себя разыгрывать, а в горле филиал Вулканской пустыни.

Хан понял, что сейчас Леонарду очень хочется остаться одному. Или хотя бы не ощущать на себе его взгляд. Поэтому послушно поднялся и направился к репликатору.

Около инженерной панели стоял небольшой тёмный ящик, и Скотти видел, как взгляды присутствующих нет-нет да обращались к нему. Быстрые и опасливые. Ему и самому было не по себе находиться рядом с этим оружием массового уничтожения.

С виду – ящик и ящик. Корпус из того же самого металла, которым обиты стенки жилых помещений, на это Хан упирал особенно сильно. Что он там сказал-то…

«Его будут искать, инженер. Сканеры на моих кораблях очень мощные, они способны обнаружить любой инородный объект на борту. В наших интересах, чтобы он ничем не отличался от обстановки».

Ну вот… корпус из тёмного металла, внутри – кусочки того, во что превратился погибший Джонсон; плюс последняя доработка, автономный температурный мини-генератор, какие стоят на контейнерах для химических веществ – это чтобы поддерживать внутри тепло, и радиоактивный дорсалий раньше времени не начал распад; силовое поле и часовой механизм, его отключающий. Готовили эту штуку восемь человек, включая Чехова, Хана и самого Скотти. Биологическое оружие замедленного действия. Таймер заканчивает отсчёт, генератор отрубается, силовое поле снимается, контейнер открывается... и вперёд. От того, насколько простым в исполнении и чудовищным по своей сути оно было, Скотти коробило.

Судя по взглядам экипажа, не его одного.

Вот открылась дверь капитанского кабинета, и оттуда вышел Лен и этот, чернокрылый. Скотти было поднял руку в приветственном жесте, но осёкся.

Доктор выглядел как живой мертвец.

А Хан – как некромант, поднявший его.

Ох не надо было увлекаться сетевыми играми в детстве…

Хан был жутким. Он выглядел жутко, то, как в его присутствии осунулся Боунс, выглядело жутко. А самым жутким был этот ящик с заразой. Капитан Кирк не додумался бы до такого, и Скотти любил его за это.

Боунс остановился, не пройдя и пары шагов от двери. Обернулся к Хану.

– Мне нужна минута, – сказал тихо, Скотти скорее прочёл по губам, чем услышал. Хан, отпуская, кивнул.

МакКой попросил минуту, чтобы хоть как-то собраться с мыслями. Крылья приучили его к постоянной боли, но не научили её не бояться. И снова, как сутки назад, он смотрел на себя в зеркале в стерильном освещении туалета, разница состояла только в том, что выглядел он не на сутки, а лет на десять постаревшим. Вглядывался в собственные запавшие, обведённые чернотой глаза и пытался собрать воедино со своим «я» эту картинку. Выходило не очень. Часть сознания выла, требуя бежать и прятаться.

Не помогало ни это «боль – всего лишь показатель нарушения функций живого организма» и «раз выдержал – выдержишь ещё». Парадоксальным образом оказалось, что умирать он не боится, но вот боли – запросто.

Хан сказал, им нужен результат быстро. И то, что предатели, по мнению всё того же Хана, будут использовать целый Энтерпрайз как предлог для шантажа одного вредного доктора, давало им всем время.

Задача МакКоя – это время протянуть. Два с половиной часа, пока идёт подготовка, он должен держать внимание заговорщиков на себе. Хан предполагал, что перед беззащитной дрейфующей «Энтерпрайз», не зная о ещё двух боеспособных кораблях, они будут ощущать себя в безопасности, и намеревался на этом сыграть.

«Управление мостиком – один, максимум два человека, как на «Возмездии». Помнишь? Они бы не допустили туда ещё кого-то. Они же будут заниматься допросом, поскольку тебя они тоже никому бы не перепоручили. Твоя задача – чтобы у них и мысли не было возвратиться на мостик».

– Каких-то два часа, ну. Соберись давай, – сказал Боунс хрипло своему отражению. Всё тот же полубезумный взгляд в ответ. Привет, начало деперсонализации.

– Да иди ты к чёрту.

МакКой открыл кран и принялся умываться. Как можно тщательнее, будто собрался отмыть от себя это затравленное выражение лица. Вода, проходя сквозь силовой барьер пояса, отзывалась искристо-щекотным ощущением на коже, примерно как газировка на языке.

Ожидаемо за спиной открылась дверь и зашуршали крылья, которые Хан протискивал в проём.

Следом за этим последовал щелчок заблокированной двери.

– Я не буду спрашивать, как ты себя чувствуешь, – сдержанно проговорил Сингх, становясь за его спиной.

МакКой фыркнул.

– Да уж спасибо. Я сам у себя не хочу этого спрашивать.

Хан опустил ладони на его плечи и мягко, но неуклонно, развернул к себе. Смахнул капли, собравшиеся на подбородке, и МакКой больше услышал, чем увидел, что за его спиной смыкается крыльный заслон.

– Я пришёл поддержать тебя.

– Нормально всё, то есть… не нормально, конечно, но этого вот не требуется, – МакКой отвёл его пальцы от своего лица. – Надо сделать, значит, сделаю. Вопросов нет.

Хан снова коснулся его подбородка, а в следующую секунду МакКой услышал характерное шипение гипошприца. И ощутил жжение в основании своей шеи.

– Ты не совсем понимаешь, что значит поддержка в моем понимании, – заметил Сингх.

МакКой отпихнул его руку со шприцом, машинально потёр место инъекции.

– Да? И что же ты мне… А, ну конечно. Ты же понимаешь, что отдыха это не заменит? Плюс кровь неочищенная. Всё равно что вколоть мне концентрированный борщ и надеяться, что «витаминки» из него попадут куда надо.

– Это поможет тебе продержаться.

Сверхчеловек невозмутимо спрятал гипо в чехол падда и ласково, почти неощутимо коснулся пальцами мокрой щеки МакКоя.

– Мне страшно отправлять тебя туда, душа моя. У меня осталось не так много, а ты устал и измучен.

МакКой проигнорировал прикосновение на этот раз. Сбросишь – начнёт трогать снова. Удивительно цельная личность. Вместо этого сам затронул пальцем его щёку. Медленно повёл по ней ниже, надавил на уголок губы.

Насколько бы сверхчеловечен Хан ни был, но теперь тоже явно нуждался в помывке и расчёсывании. Не говоря уже о том чтобы побриться, почистить перья и найти чистую одежду.

МакКой чертыхнулся. Насколько проще было бы залезть в реактор, как Джим. Пять минут – и всё закончилось. Он хотел бы, чтобы для него всё закончилось.

Хан смотрел на него нечитаемо.

– Я ведь верно понял, что если погибну, ты всё бросишь и сбежишь с птенцами? – сказал Боунс, держа подушечку пальца на уголке его губ. – А мне надо, чтобы ты спас корабль. Выжить, без вариантов?

– Ты верно понимаешь ситуацию.

Хан взял его лицо в ладони и всмотрелся – внимательно, пристально. Завеса самоконтроля на миг приподнялась, и за ней был гнев.

– Ты, – заговорил он зло, – душа моя, драгоценность моя, ты окажешься в лапах грязных шакалов. А я буду вынужден ждать и бездействовать, пока они будут глумиться над тобой. Я поставил всё на карту – тебя, себя, Лату и Йоахима, и я ненавижу тех, кто вынудил меня на это.

Чуть склонившись к МакКою, Хан коснулся губами его лба. И сказал негромко:

– Пойдём на мостик. Время на исходе.

Пока Хан и Боунс отсутствовали, Скотти ещё раз перепроверил всё: торпедные установки, готовность наскоро подлатанных оружейных систем, транспортаторный блок, щиты – стояли на минимуме.

Они сняли силовые поля по всему кораблю. Чехов протараторил что-то там про частицы, сказал, что теперь заражены все отсеки, и в щитах просто смысла не осталось. Оставили только поля на лабораториях пятой палубы, в оранжерее и медотсеке – Скотти почти слышал вздох облегчения красавицы Энтерпрайз, с которой сняли необходимость тратить столько энергии.

Теперь корабль висел на границе надвигающегося шторма – обездвиженный, совершенно беззащитный с виду.

Всё было в порядке. Нийота, подрагивая перьями, сканировала окружающее их пространство на предмет приближения кораблей.

По возвращении Хан занял капитанское кресло. От самоуверенности, с которой он это сделал, Скотти потянуло поморщиться. Его всё ещё коробило от мысли, что они вынуждены доверить безопасность экипажа и Энтерпрайз ему – холодному, агрессивному, не умеющему беречь… Да одна его идея с использованием останков Джонсона чего стоит!

– Приближаются, – нетвёрдым голосом объявила Ухура.

– Прекрасно, – Хан пошевелил крыльями, устраиваясь удобнее. Его перьевому величеству размеры кресла явно не соответствовали. – Когда ждать?

– Минуту, сэр. Возможно, полторы.

– Скотт, состояние щитов.

– На десяти процентах, – с готовностью откликнулся инженер. – Я свёл энергопотребление на палубах до минимума, зато усилил на защищаемых зонах. Плюс небольшой камуфляж на нашу готовность стрелять.

Хан одобрительно кивнул.

– Похвальная инициатива.

Не без удивления Скотти осознал, что похвала ему приятна. Но обдумать это не успел – Нийота объявила входящий вызов. Хан покинул кресло, отошёл к тем, кто собрался за его спинкой, и встал среди них. Приказал принять вызов.

На экране появилось изображение того самого адмирала, из видеопослания. И помех было намного меньше, чем при связи с Саратогой и Орфеем.

– Где капитан Кирк? – спросил Райс, на вкус Скотти резковато для траура.

– Погиб, – ответил Боунс, выходя вперёд. – От растительной заразы.

– Офицер МакКой. – Адмирал теперь смотрел только на него. – Кто остался за старшего на корабле?

– Из дееспособных старших офицеров, – Лен взялся за спинку капитанского кресла, но садиться в него не стал, – выше всего звание у меня. Я временно принял командование. И мне есть что сказать вам, прежде чем вы расщепите нас на атомы.

Адмирал помолчал, сложив перед собой пальцы. Опух он, что ли? Начинал бы уже! Скотти устал держать пальцы на спусковых кнопках мини-блока для транспортации.

– Вы не заморозили преступника Джона Харрисона, как вам было приказано.

– В рамках своего кураторства у меня было достаточно поводов убедиться, что это не является необходимой мерой.

– Любопытно… учитывая присланный вами запрос об отмене кураторства.

Райс склонился вперёд в своём кресле и дёрнул крылом. Скотти чуть не дёрнулся вместе с ним, но Кинсер – вот спасибо! – удержал его руку.

– Это был депрессивный эпизод, – сказал Лен. – Мне казалось, я не справляюсь с обязанностями.

– Оставим это пока что, – продолжил адмирал. – За время пути мы пересмотрели позицию в отношении вашего уничтожения.

По мостику зашелестели удивлённые голоса. Сейчас здесь было больше народу, чем два часа назад – некоторые во время выполнения хановых поручений поднялись с нижних палуб, и удивление вышло более чем натуральное. Не предупреди их Хан, что так будет…

– Однако я хотел бы уточнить детали, для чего собираюсь переговорить с вами лично. А для этого вам будет лучше подняться на борт нашего корабля.

– Я могу быть опасен даже в поясе жизнеобеспечения, – напомнил МакКой.

– Мы подготовим изолированный бокс и транспортируем вас сразу внутрь него. Но мы вынуждены будем поднять и изолировать также вашего курируемого. Напоминаю, Федерация признала его преступником, подлежащим заморозке. – Райс прищурился, ещё сильнее наклонившись в кресле. Скотти мысленно пожелал ему оттуда вывалиться.

Боунс кивнул.

– Обещайте, что не станете предпринимать в его отношении никаких действий без суда.

Райс приподнял брови в намёке на удивление.

– Я пока что не могу обещать, что мы оставим в живых ваш экипаж, а вы говорите о суде над Харрисоном?

– Я всего лишь исхожу из конституционных прав, естественно присущих каждому разумному существу на территории Федерации, адмирал. Будь оно в прошлом преступником, изгнанником или даже командующим Звёздного флота. Кажется, отдавая приказ о срочной заморозке сверхлюдей, вы об этом забыли.

Райс еле заметно улыбнулся. Нехорошая это была улыбка, но из-за прислонённых к губам пальцев её мало кто разглядел.

– Рано беспокоиться об этом, доктор. Обсудим ситуацию, взвесим риски. Возможно, никто больше не пострадает.

МакКой снова кивнул. Позвал Хана, чтобы встал рядом. Так они оба оказались перед экраном, высоченный чернокрылый аугмент и уставший, измученный, больной человек, которому предстояло чёрт пойми что. Скотти ещё ни разу не видел, чтобы у кого-то так обвисали крылья. Ему очень хотелось пожелать доктору удачи, да и остальным, думается, тоже – вон как смотрят на эту парочку.

И тишина. Только перья шуршат.

– Удачи, доктор, – сказала Ухура, поднявшись со своего места. – Мы на вас рассчитываем. Вернитесь с хорошими новостями.

МакКой обернулся неё. Бледный, жуть.

Следом за Нийотой, сейчас казавшейся Скотти самым прекрасным созданием в галактике, выступили Сулу и Чехов, потом, чуть с запозданием, остальные. Нестройное «удачи» слилось в один хор.

Лен кивнул им. Даже попытался улыбнулся.

Скотти не мог пожелать ему удачи – он вообще не должен был отсвечивать.

– Спасибо вам всем, – негромко сказал МакКой, после чего выпрямился перед экраном. – Мы готовы к транспортации, адмирал.

– Какая преданность экипажа, доктор, – Райс пошевелил серыми крыльями. И выпрямился в кресле. – Учитывая недавнюю гибель их капитана. Я хотел оставить это между нами, надеясь на ваше благоразумие, но… как вижу, вы возвели себя в культ героя. А это неверно, доктор, это искажение фактов. Время развенчать ваш прекрасный ореол. Что бы эти люди сказали, узнав, как легко вы отдали их жизни в мои руки? Если бы они знали, что вы могли спасти всех тех, кто погиб от растительной заразы? Мисс Ухура, – Нийота вздрогнула, – я знаю, кто вы. И знаю, что именно вы помогли коммандеру Споку раздобыть кровь Хана для спасения капитана Кирка. Капитан остался жив благодаря вам в том числе – и это после смертельной дозы радиации.

Теперь почему-то дёрнулся Чехов. Заозирался, что-то шепча себе под нос, но Скотти было не до него. Если бы не проклятая необходимость молчать и сидеть на месте!

– Переносите нас, – повторил доктор.

– Вы видите в моём лице карателя, – Райс, не обращая на него внимание, чуть повысил голос, обращаясь ко всем собравшимся, – но я лишь выполняю свой долг, защищаю жителей Федерации. Сейчас у меня нет другого выхода, кроме как уничтожить ваши заражённые корабли. Но в руках у доктора…

Люди смотрели на него как завороженные. А крылья Хана дрожали, силясь развернуться. Этого он не предполагал, и экипаж не знал, как реагировать. Даже Скотти начал сомневаться в том, что это блеф. Кирк ведь выжил, а он сам видел, как тот умирает в «тамбуре» реактора, как с него пластами слезает кожа и по ней расползаются язвы. А потом Спок отправился ловить Хана. Приволок обратно на борт.

И Кирка вылечили.

– …кровь этого аугмента, – продолжал Райс, указав на Хана, – которой доктор когда-то спас Кирка. Применённая вовремя, она могла бы вылечить тех, кто погиб, и нивелировать необходимость уничтожения вашего корабля. В его руках – кровь признанного преступника, лекарство, которое могло спасти вас всех! Но доктор предпочёл об этом умолчать и нарушил приказ о заморозке. Любопытно, офицер МакКой, как быстро и легко вы поставили жизнь Хана Нуньена Сингха выше жизней четырёхсот человек вашего экипажа.

Тишина стала как на кладбище. Даже перья не шуршат.

Хан медленно взял доктора за руку. А на Лена смотреть было страшно – сгорбился, голову опустил…

Скотти почти разжал пальцы на кнопках, но Кинсер шлёпнул его по руке. Больно, чёртова ракушка, и Скотти чуть не выругался вслух, зато опомнился.

– Экипаж «Энтерпрайз», я сделаю всё возможное, чтобы убедить доктора воспользоваться кровью Хана, а от этого преступника – получить достаточно крови для вашего спасения. В этом случае уничтожать ваш корабль не придётся.

На экране Райс опустил взгляд, что-то нажимая на подлокотнике. Хан рассказывал, на его кораблях система управления спроектирована таким образом, чтобы капитан, сидя в своём кресле, мог делать буквально всё: ставить щиты, задавать курс, транспортировать...

Датчики показали, что «Корунд» опустил щиты.

МакКоя с Ханом окутало золотое сияние. Перед тем, как исчезнуть в облаке искр, Хан задержал взгляд на Скотти.

Скотти заколебался, но кивнул ему. Он успел – нажал кнопку, едва завидел первые искры, и теперь мог наконец-то отпустить мини-транспортер.

Это был вопрос чёртовой веры, но теперь он не знал, что думать. Если Лен правда знал, как их спасти, и молчал всё это время? Во имя чего, чёрт возьми – вот этой чернокрылой дряни?

К нему подошла Ухура, сама не своя, молча протянула руку.

– Получилось? – спросила тихо.

– Да, конечно, посылочка наша где надо.

Скотти замешкался, прежде чем взять её протянутую руку, и сурово посмотрел на Кинсера. Он ответил укоряющим взглядом, но со своего места соскользнул.

– Сядешь? – Скотти кивнул на освободившееся кресло.

Ухура отрицательно качнула головой.

– Я боюсь, – сказала ещё тише. – Что этот Райс прав. У нас, в конце концов, только слово Хана против его слова.

– Да уж, не густо, – согласился Скотти, беря её руку в обе своих, – но знаешь, что? Капитан поверил Хану. А Лен сказал бы в этой своей манере: «чё-орт вас побери-и-и, все жизни важны, это не обсуждается!», – он так похоже изобразил южный докторский акцент, что Нийота против воли улыбнулась, – и вот, получается, действительно важны, даже этого чернокрылого гада, даже если его кровь реально могла нас спасти. Такой уж Лен есть, жертвовать чьей-то жизнью ради других не станет. И я лучше буду верить нашему доктору, чем какой-то заднице, которая сначала грозится нас на атомную пыль разнести, а потом, видите ли, толкает речи о спасении.

Ухура кивнула, затем обернулась.

– Но им этого не объяснишь.

Скотти тоже огляделся. На мостике всё ещё толпились люди, многие из них переговаривались явно взволнованно, то и дело оглядываясь на погасший экран.

Среди них была и Адлер, которой доктор запретил тут появляться.

Пашка метался по обзорке, чувствуя, как стремительно «перегревается». Сулу давно уже оставил попытки понять, что там в его голове происходит, сидел на диване, разложив по спинке крылья, и пил чай. Эта умиротворяющая картинка иногда цепляла зрение – и тогда Пашке становилось будто легче дышать.

То, что сказал этот Айвил – про планету с «тёплыми» условиями, и то, что частички нуждаются в тепле… Они могли быть с демонической планеты класса Z или Y, они нуждались в тепле как в основном условии жизни. Возможно, использовали тепловую энергию как свою «базу данных», память своей расы. Накапливали знания о мире. Малейшие нарушения теплового баланса могли быть их способом «кодирования» информации. Ведь как-то же они знали, как перестраивать ткани человеческого организма в эти странные растения! Этим же можно было объяснить отсутствие энерговыброса при молекулярной перестройке. Частичкам самим было мало тепла. Без него они впадали в подобие «спячки».

Вот и планетоид дрейфовал сколько десятилетий при минусовой температуре – и хоть бы что, заразе ничего не сделалось.

Но это значило, Энтерпрайз заморозкой не спасёшь, ничего это не даст.

– Сулу, я тупой, – в отчаянии выдохнул Паша.

– Смелое заявление, – Хикару многозначительно на него посмотрел поверх чайной чашки. Чехов был благодарен ему за спокойствие в этот миг – сам он, того и гляди, взорвётся. – А кто тогда умный?

– Не знаю, Хан, наверное… А-а-а-а, дрянь!

Чехов метнулся на другой край обзорки и опять заходил туда-сюда среди нагромождения голографической мебели, задевая её крыльями. Вот когда пожалеешь, что фиксаторы не надел!

Холод как средство борьбы с живыми частичками не годится. Так.

Зато когда этот Райс упомянул про погибшего от радиации капитана – ну да, что-то зацепило сознание, будто иголкой холодной по спине кто царапнул, но…

– Радиация, – выговорил он наконец, останавливаясь посреди палубы и поражаясь, как можно было быть такими тупыми. – Радиация, Сулу!

– Да, ты говорил. Мелкие заряженные частички ионизируют молекулы дорсалия.

– Да не в том дело! Шаттлы! С Саратоги! Они же чисты – потому что… там всё в радиации, на Саратоге радиационный фон шкалит! А Скотти тогда ещё, в самом началесказал – шаттлы чисты…

– Потому что им провели очистку?

– Ну конечно, Сулу, ну конечно! – Чехов подскочил к нему и попытался встряхнуть за плечи. – Обычная радиационная очистка в ангарах! Живые частички или нет – это просто радиация – не вирус, не неизвестная бактерия или что там ещё бывает… Мы можем вычистить весь корабль от этой дряни обычным нейтрализатором! Правда, у нас вся эта… заражённая часть на корабле, она будет в дорсалиевой пыли, она осядет повсюду, ох… И с планетоидом всё равно что-то надо делать. Он слишком здоровый.

Сулу взял его за руки, поймал взгляд.

– Подожди с планетоидом, давай по порядку. Сначала по нашему кораблю. Проверить гипотезу можно?

– Наглядно – только в заражённых лабораториях. Включить нейтрализаторы на полную и через пятнадцать минут измерить уровень радиации. Но там же эти, – Пашка понизил голос до шёпота, потому что на обзорку кто-то зашёл, – клубки чёртовы! На Саратоге наши с ними не справились.

– Но выхода-то у нас особо нет, да? – Сулу отставил чашку. – Пойдём к Скотти.

– Это ещё зачем?

Сулу терпеливо вздохнул.

– А как ты собрался сам снимать силовые блоки с пятой палубы? Там все лаборатории до сих пор наглухо запечатаны.

Комментарий к Как синхронизировать часы в условиях ионного шторма Все три финальных главы есть в черновиках. Выкидывать буду в течение ближайших дней по мере обработки. Ваш триббл:3

З.Ы.: триббла немного лихорадит, триббл перестраховщик в общем, я не решаюсь кидать следующую главу, хотя она уже в черновиках отредактированная. Если до завтра здесь наберётся 25 ждунов, я её опубликую.

====== Как не надо разговаривать с докторами в состоянии стресса ======

Комментарий к Как не надо разговаривать с докторами в состоянии стресса привет всем ждунам:3

получайте главу))

МакКоя пошатнуло при материализации, но его поймали. Не Хан. Руки тут же заломили назад, за крылья, заставляя перья неудобно сжаться, выворачивая крыльные кости из суставов в лопаточной области.

Рядом что-то тяжело рухнуло на пол.

– Выражаю благодарность за ваши подробнейшие отчёты по проекту реабилитации, доктор МакКой. Благодаря им нам известны частотные коды активации парализатора, вживлённого вами в тело Джона Харрисона.

Под шум систем очистки Боунс открыл глаза. Перед ним стоял Райс в защитном костюме и поясе. На плечи был небрежно накинут адмиральский китель, в котором он был во время видеосвязи, и стало понятно, что чёрная куртка просто прикрывала заранее надетую защиту.

В руке адмирал держал небольшой пульт. Команда безопасников из пяти человек с фазерами окружила Хана, растянувшегося на полу. Глаза его были полуоткрыты, губы плотно сжаты, а крылья неудобно подмялись под спину во время падения. Одно беспомощно полуразвернулось, и веер чернющих перьев теперь упирался в стену.

Это было противоестественное зрелище, до тошноты, и МакКой отвернулся.

Ещё двое безопасников держали его самого и в ответ на движение головой резко дёрнули за заломленные крылья. Чтоб не дрыгался.

– Я вижу, адмирал, вы основательно подготовились к встрече, такая прочувствованная речь, – Боунс оглядел комнату. Её ограждала стеклянная стена. С этой стороны ничего не было видно, но с другой стекло точно прозрачное. Сама комната была до предела забита пультами и экранами. По конфигурации некоторых МакКой понял, что техника была для медицинских целей: анализ диагностических данных и настройки диагностических приборов. Не было только самих датчиков.

– Мы действительно подготовились, – Райс махнул рукой безопасникам, и те молча потащили МакКоя прочь из стеклянной комнаты, дверь из которой только что разблокировалась. Он для приличия сопротивлялся, получил пару болезненных тычков кулаками, после чего и вовсе повис на мощных руках. Пускай тащат, он тут старый больной доктор и не нанимался ходить по чужим кораблям на своих двух.

– Однако именно вы вынудили нас пойти на крайние меры, – продолжил Райс мягко. – Видите ли, доктор, я совершенно точно уверен, что формулу вы помните.

– Всегда поражался причудливым вывертам сознания пассивных агрессоров. Вы – просто более изощрённый случай, – покивал МакКой. Но ему было страшно. Райс не только обвинил его перед всем экипажем; он повернул ситуацию так, что МакКой стал предателем, преследующим свои цели, а сам Райс – этаким спасителем-паладином. А теперь «агрессора» тащат пытать – «во имя спасения жизней».

А Хан недооценил противника – Райс заронил в экипаж Энтерпрайза сомнение, а значит, лишил возможности спонтанных действий в ответ на угрозу уничтожения. И если Скотти не выдвинет вовремя ультиматум, им крышка.

В соседней комнате освещение было приглушённое и создавалось несколькими лампами голубоватого света. Ещё тут было окно; из него можно было полюбоваться на космос.

МакКоя почти что бросили спиной на обычную с виду биокровать, только не застеленную. Несколько пар рук – ох не две – занялись его крыльями, рывком вытащив их из-под его спины, насильно развернув и теперь поместив в контурные фиксаторы, ещё три пары защёлкивали поперёк тела широкие ремни. Один ремень надавил на горло, из-за чего стало больно глотать.

Всё это было знакомо по прошлому разу. Пытки тогда окрестили «новый тип стимуляции памяти, доктор; подвергая определённые зоны мозга дозированным стрессовым воздействиям, мы надеемся пробудить вашу память».

На практике это означало, что его будут раз за разом погружать в виртуальную симуляцию настоящих пыток, а волновые излучатели, прикреплённые к черепушке в виде обычных датчиков, будут воздействовать на зоны мозга, отвечающие за контроль болевых рецепторов. И каждый раз задействованы будут разные группы нервных кластеров, чтобы реакция на болевой раздражитель оставалась максимально высокой. Всё тело как один воспалённый, оголённый нерв. Никаких внешних следов.

В прошлый раз Спок наскоро учил его мудрёным техникам контроля боли, пусть и действовали они минимально.

МакКой закусил губу, чтобы как-то унять начинающуюся дрожь.

Оба пояса защиты на нём разблокировали звуковыми отмычками; таких он ещё не видел и мог только догадываться о принципе действия. Целых десять секунд МакКой надеялся, что без поясов у него начнётся заражение. Не началось. Он был чист.

Его закрепили, кажется, достаточно, и безопасники улетучились из поля зрения. Вместо них нарисовалась женщина в белом халате с бесстрастным лицом, отрегулировала его кровать так, что она оказалась практически в вертикальном положении, и занялась теми самыми датчиками. На удивление, два из них действительно оказались биометрическими. Ещё она взяла у него образец крови на моментальный анализ и через подключённый к датчикам падд начала просматривать данные.

– Он экспериментировал с кровью аугмента. Вводил себе, – сообщила негромко, игнорируя существование МакКоя, как будто он тут был распятой вертикально куклой. – Но никаких последствий для эксперимента это не вызовет. Следов анальгетиков нет. Ах, да… в него вшито какое-то устройство. Техническое назначение установить не могу, оно выключено.

– Откуда тебе знать? Ты, вертихвостка сизокрылая, ещё молода, – мрачно ответил Боунс. – Это стимулятор. Когда засыпаешь над отчётом, а доделать надо кровь из носу, сжимаешь ладонь – и щёлк! – слабый импульс возвращает тебя в мерзотную реальность. Кстати, ты была у меня на парах в академии. Полгода назад... Я тебя помню. Лучшая теоретическая подготовка по курсу и неправильно сформированный прикус. Ты из-за этого слегка шепелявишь.

Она вздрогнула и поспешно уткнулась взглядом в падд.

– Спасибо, Марта, – мягонько сказал Райс.

Женщина ушла. Почти сбежала. МакКою не хотелось знать, куда, но спустя десять секунд он её увидел – она вернулась в застеклённую комнату к пультам, где остался Хан. А хорошенькое дело! Она ведь из-за волшебного стекла не будет видеть, что происходит в комнате. Просто жать на кнопочки и следить за показателями, чтобы он тут не вырубился от боли.

– Итак, вернёмся к нашей беседе. В прошлый раз вы были предельно неразговорчивы, доктор. Печально, учитывая, как много ваши знания значат для Федерации.

Райс прошёлся перед ним и устроился в одном из двух кресел. Кресла эти стояли за столом чуть на возвышении. Во втором тоже кто-то сидел, но его скрывал полумрак комнаты.

– Значит, мне нечего сказать, – ответил МакКой, стараясь не коситься на стеклянную стену. Два с половиной часа. Всего два с половиной.

– Думаю, мы всего лишь недостаточно старались спрашивать.

– Вы себя недооцениваете. Осторожно, адмирал, ведёт к гиперкомпенсации.

– Да что вы.

Райс облокотился на стол и подался вперёд. Второй, невидимый, нажал что-то на столешнице. Боунсу показалось, что он видит чёртову улыбку.

И тут же его скрутило первой вспышкой боли. Она пробежалась по кончикам пальцев, как огонёк по веточке, и вспыхнула – сразу и везде. Кажется, он заорал. Кажется, попытался дёрнуть крыльями – но фиксаторы держали крепко, а ремни ещё крепче…

Потом это прекратилось. Вспышка угасла, как и появилась.

– Я, кажется, ясно обрисовал вам перспективы, – мягонько сказал Райс. – Вы вступили в сговор с преступником. Защищаете его. Подвергли риску уничтожения экипаж корабля, за который несёте ответственность. Самое меньшее, что вы сейчас можете сделать для смягчения своей вины – открыть формулу изобретённой панацеи. Хан у нас, его кровь нам доступна. Было много смертей, но для выживших есть возможность спастись.

– Может, хватит уже прикрываться «благом Федерации»? – МакКой поморщился. – Слушать тошно.

Второй, до этого неподвижный, остановил открывшего рот Райса.

– Доктор, мне действительно не хотелось бы причинять вам вред, – заговорил негромко, без скользких интонаций. Голос был простой, располагающий и знакомый. – Вы прекрасный специалист в своей области, преданный офицер, хороший учёный. Даже если Нуньен Сингх сбил вас с пути, это ещё не преступление. Многие пали жертвами его изощрённого ума. А такими людьми, как вы, не разбрасываются. Поэтому я хочу предложить сотрудничество.

На этот раз МакКой ухмыльнулся.

– Давайте сотрудничество. Вы так и так будете меня пытать, потому что формулу я не помню. Зато между сеансами будете за терпение рассказывать мне сказочки. Кто и за сколько заставил вас предать Федерацию. На кого вы работаете. Какие такие цели… – голос сорвался, и дальше МакКой почти хрипел, когда хотелось орать, – какие цели оправдывают в ваших глазах смерти почти тысячи живых разумных существ!

Невидимка только вздохнул. Как мог бы усталый человек после честного трудового дня.

– Вы называете меня предателем, доктор. Но почему, позвольте спросить? Какие мои действия или поступки дали вам основание считать, что я предаю Федерацию?

Он умолк, предоставив пленнику пространство для интерпретаций. В конечном счёте – для сомнений в своей правоте.

Вместо этого МакКой судорожно старался вспомнить чёртовы вулканские техники. Вот где пригодилось бы стрессовое стимулирование памяти, да только не работало оно, и всё тут.

– Отдавая Хана под вашу непосредственную ответственность, мы надеялись, что уж вы-то сможете противостоять его гипнотический харизме. Очевидно, мы ошиблись. Печально это видеть, доктор МакКой. Что он вам рассказывал? Как мы над ним издевались? Попирали его непомерную гордыню? Выдёргивали перья, строя коварные замыслы по свержению Федеративного совета с его помощью?

Как вы одним приказом убили семьдесят человек из его экипажа

Но этого говорить было нельзя. Нельзя, чтобы они догадались, что хановы птенцы рядом.

– Вы зря тратите время, адмирал хрен-вас-знает-кто, сэр. Давите на чувство вины кому-то другому.

Молчание.

– Действительно, – заметил Райс.

МакКой смотрел в сторону, но всё равно заметил, как он ткнул что-то на столе.

А дальше было плохо.

Десять минут боль и её затишье чередовались непредсказуемыми интервалами. Сердце в груди билось как обезумевшее, в ушах шумело. От боли подскочило давление, и теперь его ещё и тошнило. Намокшие от пота волосы противно липли ко лбу и лезли в глаза, и МакКой, чуть отдышавшись, поклялся себе подстричься коротко. Так коротко, что даже налысо. Короче не бывает.

Он дышал и старался не смотреть вниз. Пол внизу был прозрачным, с видом на космос прямо под ногами, и смотреть на него аэрофобу со стажем означало впасть в панику.

Десять выигранных минут – не так плохо.

Ещё десять раз по столько же, это в худшем случае. Не страшно.

Не страшно же?

– Вы готовы продолжить наш диалог?

– Ваш монолог вы можете продолжать, сколько… – МакКой выплюнул кусочек кожи от губы, который случайно отгрыз во время болевой стимуляции. – Угодно.

– Появилось желание что-то рассказать?

– О да. Да. В школе я один раз подложил опоссума в стол своей училке по астрономии, забавная такая зверюга, знаете ли…

На сей раз ему показалось, что ломают пальцы. Иллюзия была настолько реальной, что сквозь свои вопли чудился жуткий хруст костей.

– Формула, которую Флот так настойчиво пытается у вас получить, доктор, – неспешно вернулся к разговору невидимка, когда чёрная пелена у МакКоя перед глазами рассеялась, – способна излечить массу болезней…

– А ещё… варить кофе… и делать за вас отчёты, – проговорил МакКой, прикрывая глаза. В ушах всё ещё шумело.

Через секунду, впрочем, это стало неважным.

Его допрашивал Райс. Долго, может, минут сорок. Давил на его совесть как главного медика. Расписывал, что будет с «Энтерпрайз», если МакКой промолчит. Его вопросы почему-то становились всё отрывистей, а продолжительность болевых стимуляций – всё дольше.

Потом он исчез. МакКой не мог даже обвиснуть в своих ремнях, чтобы дать отдых напряжённым мышцам, не мог пошевелить крыльями, не мог вдохнуть глубже – грудь опоясывало сразу два ремня, и вплотную. Он ничего не мог. Его тошнило, ему было страшно, и хотелось сдохнуть. И где-то в сознании настойчиво зрела мысль просто открыть рот…

И назвать комбинацию-ключ, «открывающую» все перспективы использования крови Хана. Стоит только открыть его. Чёртов. Рот.

– Формула, которую Флот пытается у вас получить, способна лечить болезни, сейчас считающиеся смертельным приговором, – снова послышался в темноте негромкий голос. – Сколько раз вам приходилось объявлять пациентам смертельные диагнозы, проклиная собственное бессилие? А сколько выдающихся людей в расцвете научной, гуманитарной, дипломатической карьеры умирали, не доведя уникальные начинания до конца? Увы, мы знаем, что последователи зачастую не способны продолжить их дело. Но это, конечно, далёкие примеры, а, как я знаю, ваша дочь…

МакКой, почти впавший в прострацию, дёрнулся в креплениях. Он не хотел это слушать. Не хотел. Только не от этого лживого ублюдка. Но слова против воли просачивались в уши – негромкие, неспешные. Размеренные.

–… насколько я помню из материалов по вашему досье, ей переломало крылья при падении с большой высоты. Я прав? И не только крылья. Множественные переломы, массовое внутреннее кровотечение... обломки костей разрывали внутренности, и лёгкая фаза шока за несколько минут перешла в тяжёлую, но умерла она только через полчаса… её успели найти ещё живой.

Он старался не слушать. Не слышать. Не думать. Бесполезно.

– А теперь представьте, что было бы, если бы у семьи каждого флотского служащего по специальному приказу командования в доме хранился образец изобретённой вами сыворотки. Судьба вашей дочери сложилась бы иначе. Одна инъекция… Ах, ну конечно. Простите, доктор. Я забыл, что бедная девочка погибла ещё до изобретения вами сыворотки. Но другие дети, офицер МакКой. По статистике, из-за тяжёлых переломов крыльев каждый день в мире погибает около десятка детей. Таких же, как ваша дочь. Эти случайно сломанные пуховые крылья, оборвавшиеся из-за несчастных случаев жизни... горе родителей. Вы уверены, что ваше молчание стоит дороже?

– Зат…кнись.

МакКой еле пропихнул это слово сквозь сжатые зубы. Крылья выворачивало такой болью, какая их пыточному аппарату снилась только в сладких грёзах. Будто кто-то медленно выкручивал разом все кости из суставных сумок, и связывающие их мышцы и связки рвались и лопались, как перетянутая до предела проволока.

– Зы-ы…т…кнись!.. – это почти бульканьем, едва чуя, как ремень впился напряжённое горло.

– Нет, я не замолчу, доктор МакКой. Я не замолчу. Потому что это правда. Это настоящая цена вашего молчания, а не абстрактные цели и высокопарные слова.

Воцарилась тишина. Горло перехватывало, и дышать получалось только рывками.

Ещё час

Или полтора

Или два

Джим сколько тебе нужно

– Я дам вам подумать. Одну минуту. И если вы согласитесь помогать, вас тут же вытащат из этих ремней. И больше никто, никогда и пальцем вас не тронет.

Время капало.

– Марта, увеличь до десяти, – мягкий голос Райса.

МакКой закрыл глаза.

Из-за ионного шторма сбоили сканеры, и пользоваться ими для навигации было нельзя. Сейчас Саратога напоминала Джиму слепца, бредущего по скоростному шоссе, вытянув руки. Курс был просчитан заранее и, по словам Хана, учитывал всё, что только можно, но… корабль всё равно был слеп, эта жуткая подвешенность в пустоте с ума сводила.

Они медленно продвигались по направлению к кораблям Федерации, километр за километром, используя шторм как укрытие.

Где-то по ту сторону от врага зеркальным курсом шёл Орфей.

За каких-то несколько суток всё перевернулось с ног на голову, Хан оказался единственным средством спасения, как тогда, с Возмездием и Маркусом, но теперь между сверхчеловеком и Джимом стоял МакКой. И его слово, которому ещё хрен знает, можно ли верить после сыворотки.

Джим выбрал верить, как выбирал десятки раз до этого. Но ещё никогда он так не боялся ошибиться.

Сращенное сывороткой крыло ныло на месте перелома, и тем сильней, чем чаще он думал о Хане, МакКое и Споке. Джиму начинало казаться, что срастаться оно не хотело.

Напряжение, повисшее на мостике, можно было резать ножом – никто даже не пытался делать вид, что всё в порядке. Чи сосредоточенно вела корабль по курсу, Джим ассистировал ей за панелью навигатора, почти бесполезной сейчас. Айвил чинил инженерную консоль, Цай держал приборы Юи, а Кексик дежурил рядом со Споком.

Далеко позади них зависла в воздухе малышка Энтерпрайз. Ей нельзя было двигаться, и именно она была на мушке боевых кораблей. Скорее всего, там люди ощущали себя как в клетке. Запертые, беспомощные, под угрозой уничтожения. Да, да, они тоже готовились...

А на каком-то из двух гигантов, спроектированных гением Хана, держали МакКоя. И сейчас весь успех операции зависел от того, сколько Боунс продержится под пытками.

Джима передёрнуло от этих мыслей. Он поймал напряжённый взгляд Юи и улыбнулся ей, ощущая, что сердце колотится где-то в горле. Сказал одними губами: «Норма».

– Да, капитан. – Она тоже сделала попытку улыбнуться побледневшими губами.

Не норма. Нихрена собачьего не норма. Джима колбасило внутри от мыслей, что МакКоя там сейчас разбирают на косточки. И становилось насрать на то, что Боунс не рассказал ему о сыворотке, что предал, что считал малявкой неразумной. А вот на Хана было не плевать, ой как не плевать. Говорит, что МакКой ему дорог, чуть ли не облизывает, зажимает в туалете, а потом отправляет на пытки. “Иначе план сорвётся, капитан...”

Значит хуёвый у тебя план

Рожа твоя аугментская

Кто, блять, отправляет дорогого человека на пытки?!

Айвил что-то сделал с проводами – из консоли посыпались искры. Вздрогнула Чи. Ругнулся Кексик, решивший, что свет искр сейчас приведёт в сознание их ополоумевшего коммандера. Кирк резко дёрнул крылом, приказал не поднимать панику из-за искр и послал Цая помогать Айвилу.

Попытался сосредоточиться на текущей задаче, но в голову лезло вот это – про пытки и страх, и про то, что он сам одобрил план Хана.

К чёрту всё. Сначала он спасёт Энтерпрайз и МакКоя, это самое важное. Жизнь – вот что важно, разборки потом. Главное – не сбиться с курса.

– Адмирал, сообщение от наших информаторов. Они требовали передать, что смогут удерживать шторм не более двух…

– Достаточно, я понял, – негромко, но настойчиво прерывает главный и захлопывает коммуникатор. МакКой пытается дышать, но сквозь рваные вдохи-выдохи слышит, как адмирал поднимается со своего кресла и уходит. Быстро. Очень быстро.

И вдруг вспоминает.

Алекс Романенко, правая рука адмирала Маркуса. МакКой лично видел его несколько раз на собраниях старших офицерских составов. А после заварушки с «Возмездием» в командовании, вроде, начались перетасовки, и места замкомандующего флота Романенко лишился. А вместе с ним полетела вся «Секция 31»… Кого-то судили, кого-то разослали на дальние форпосты... Мстит, значит...

Мысли путаются.

Мстят... но за кого? За своего предводителя? За себя? За свои тёплые места?

Какая разница

Дальше думать не получается.

Леонард кричит.

А Хан из-за парализатора даже не может глубже дышать. Только сердце стучит в ушах всё громче, громче…

– Сэр, у сверхчеловека поднимается давление, – заговорила женщина, которую Райс звал Мартой. Ей Хан мог бы сломать позвоночник и нос и оставить лежать на спине, пока она не захлебнётся собственной кровью.

– Давление? – голос адмирала из-за стекла звучал глухо.

– Да, сэр. Давление. Нормализовать?

– Марта, у него переломы за часы срастаются, ты думаешь, от какой-то гипертонии он сдохнет?! Не лезь ко мне со своими идиотскими идеями!

Хан с удовлетворением отметил, что адмирал уже не говорил спокойно и ласково, как вначале. Что-то тревожило его. Что-то торопило. Видимо, те, кто желал купить Хана, не были терпеливыми заказчиками. То, что второй адмирал вышел по вызову “информаторов” и ещё не вернулся, догадку только подтверждало. А вот что насчёт “удерживания шторма”? В секции 31 он краем уха слышал о том, что какая-то враждебная раса научилась управлять магнитными полями звёзд и вызывать направленные ионные бури. Но это были слухи. Выходит, правда? Если он вспомнит, что это была за раса...

Додумать эту мысль не вышло – Леонард снова закричал.

Бессилие. Отвратительное жалкое бессилие.

– Формула, доктор.

– Леонард… Горацио… МакКой… ЮСС «Энтерпрайз»… офицер… Звёздного… флота… личный… номер…

Так звезднофлотовские выучены отвечать, когда их пытают враги. Имя, корабль и личный номер. Имя, корабль и личный номер. Ничего более.

Потом он снова воет, и следом несколько минут тишины.

– Александр Романенко, – хрипит Леонард, когда главный возвращается. Видимо, узнал второго палача. – Милитарист. Радикал. Сторонник идей… Маркуса. И за сколько… нынче… продаётся верность… Федерации?

– Я рад, что теперь мне не надо представляться, доктор.

Через секунду – громкий, выворачивающий вопль.

Хан старается успокоить сознание и ощутить каждую мышцу своего тела. Он учился медитациям, и… если так можно взять под контроль что угодно…

Крик Леонарда срывается в хриплый вой.

Затихает так же резко, как и начинался – теперь Хан слышит только тихий скулёж.

Он ненавидит тех, кто заставил его гордого Леонарда скулить и всхлипывать от боли.

– Маркус был лучше вас, – хрипит доктор, отдышавшись. – Он хоть… своих не предавал. Пытался…. дочь защитить… хоть и... псих.

Звук удара. Леонарда ударили. И ещё раз. Адмиралы совсем обезумели от страха, если дошли до такого.

А значит, дело очень плохо: они начнут палить по кораблю.

Вся пятая палуба вымерла. Скотти, едва Чехов в Сулу спустились на эту палубу, снова заблокировал подходы к ней силовыми блоками.

Наглухо были закрыты двери заблокированного силовым полем медотсека, в пустых коридорах не было ни души. В коридоре, ведущем к ближайшей лаборатории, на полу валялось знакомое чёрное перо. Пашка поёжился.

По кораблю попали, когда он и Сулу были у лабораторных дверей. Ухватиться было не за что, их швырнуло на стенную перегородку, Чехов отчаянно замахал крылом в попытках удержать равновесие, но Энти, подрожав, замерла. Дымом не пахло, сигнал тревоги по разгерметизации не включался.

Второго удара не последовало.

– Как думаешь, что это было? – спросил Чехов, поднимаясь по стеночке. Собственный голос в пустоте палубы прозвучал жутко.

Сулу головой покачал. Чёрт знает, правда, что там происходит.

– Это не в тарелку попали, судя по тряске. Гондолы, – сказал только и принялся набирать на лабораторной двери код, держа во второй руке готовый к выстрелу фазер.

Дверь разблокировалась, и лаборатории предстали им в полной тишине, как и коридоры. Клубков растений нигде видно не было. В первом помещении царила полная разруха. Уроненная мебель, перевёрнутое оборудование, кое-где на полу осколки стекла и лужи разлитых реактивов. Но свет горел ровно, никаких «ужастиковых» мигающих лампочек.

– Хоть свет есть, – сказал Сулу, подумавший, кажется, о том же самом. Они любили вместе смотреть после смены фильмы, в том числе и ужастики.

– Дай мне коммуникатор, универсальную отвёртку и пару минут – и я сделаю так, что замигают, – прошептал Пашка. Ему здесь не нравилось настолько, что перья дыбом вставали.

– Недостаточно ещё от страха распушился?– поддел его Сулу, обернувшись через плечо.

– Фу, злая Утка… – Пашка попытался присобрать взъерошенные перья. Мало ли обо что заденут.

Они шли по коридору между лабораторных помещений, наступая на осколки стекла. Кое-где были выбиты двери и перегородки. И ни одного клубка или щупальца, даже полудохлого. Хан говорил, здесь погибло человек сорок без малого, не могли же растительные клубки так быстро распасться… А если бы и распались, остался бы серый пепел-прах, как на Саратоге.

Сулу шёл впереди, держа руки на фазере. Перья настороженно подрагивали. Как антеннки. Чехов отстал от него, заметив краем глаза какое-то шевеление.

Одна из лабораторий зияла разбитым окном-перегородкой. Пашка подошёл к нему, держа свой фазер, заглянул в ощетинившуюся осколками дыру.

Замер как вкопанный.

Огромный, до потолка клубок щупалец занял собой угол немаленького лабораторного помещения. Был он по меньшей мере семьдесят кубических метров, простираясь до самого потолка, из него торчали осколки стекла и сломанные части мебели, и все эти щупальца вяло шевелились, как будто… как будто…

Пытались заползти друг под друга в поисках так недостающего им тепла.

Спрятаться.

В одну ослепительную секунду в мозгу словно что-то вспыхнуло, и Чехов осознал масштаб происходящего – они встретили новую форму жизни. Не углерод. Не кремний. Жизнь на границе материи и энергии, обитающая на своей родной планете в невозможной для человеческого представления форме, которая получалась из видоизменённых молекул дорсалия, разогретых до высоких температур. Скорее всего, это было иное, пятое состояние вещества.

Кто знает, что произошло? В планету этих частичек врезался астероид? Она столкнулась с другой планетой? Но отколовшийся гигантский кусок дорсалия в смеси с платиной попал в открытый космос, потерял тепло, затвердел, внутри него образовалось множество полостей-пещер, переходов, галерей... Платина образовала внутри и снаружи дорсалиевого слоя защитную плёнку. Планетоид.

Живые частицы внутри уснули, почти что умерли, впали в глубокую спячку. Видимо, дрейфующий планетоид притянула гравитация обитаемой планеты. И гуманоиды с погибающей планеты освоили кусок дорсалия, не имея понятия, что кроется в сверхпрочном металле. Они сделали внутри планетоида свой корабль, увезли вместе с остатками своей вымирающей расы и частички – за тысячи световых лет от их родного дома.

Долгое время катастрофы удавалось избежать. А потом авария повредила тонкий слой платины, отделяющий дорсалий от тепла... И частички проснулись по одной им ведомой причине.

Чехов тихо выдохнул, не отрывая взгляда от клубка.

Вот эти растительные уродцы-щупальца, жалкое подобие среды обитания, попытка живых частичек приспособиться и спастись вне условий родной планеты. Эта форма жизни никогда, никогда не пойдёт с ними на контакт, потому что контакт в принципе невозможен из-за разницы сознаний. Более того, единственный способ взаимодействия человечества и этих частиц – уничтожение. Либо частицы уничтожают человечество в попытках спастись, либо человечество эти частицы – с той же целью.

И он, Чехов, сам придумал способ их уничтожения.

А ведь до сих пор, с самого поступления в академию в 14 лет, Пашка был уверен, что в контакт можно вступить с любой расой, было бы желание и настойчивость.

Так какая атмосфера нужна для существования живого зефира?

– Сулу, – позвал Чехов слабым голосом, не в силах пошевелиться и глядя, как медленно клубок начинает разматываться в его сторону. – Кажется, я очень сильно перегрелся.

– Вы были правы, к благу Федерации я больше не имею отношения. И это намного, намного хуже для вас, доктор. Посмотрите туда.

Мягкий голос Романенко. Плавное жужжание какого-то механизма. Хан дорого бы отдал сейчас если не за возможность шевелиться, то за возможность видеть каждую минуту этой пытки.

Чтобы у него была причина ненавидеть этих людей сильнее, чем сейчас.

Хан думает, что поймает главного, отрежет ему язык и уши, выдавит глаза и переломает руки.

– Это ваш корабль, доктор. За который вы приняли ответственность, как капитан. А ещё это – четыреста жизней.

Обе комнаты, разделённые перегородкой, имели одно и то же панорамное окно с видом на космос. На миг обе они осветились ярким золотым светом. Хан знал его. Фазерная вспышка.

Несколько безумных секунд тишины. Сработавший интерком.

– Слушаю.

– Адмирал, прямое попадание. Левая гондола выведена из строя.

– Ждите новых указаний, – ровно сказал Романенко и отключил комм. – Пока что мы лишь подбили левую гондолу. Следом нанесём удар по корпусу в районе нежилых палуб. Скажем, технических. Несильный удар, доктор, но он пробьёт ваш слабый щит. Следующий вызовет разгерметизацию. Сам корабль ещё можно будет восстановить. Но покойный капитан Кирк… – голос главного стал доверительно-тихим, – насколько я помню из вашего запроса о помощи, после заражения приказал большей части ваших людей эвакуироваться именно на эти палубы. Сейчас, доктор, я отдам приказ нанести удар…

– Вы не сможете. Нет… – голос Леонарда прерывается, дрожит.

– Говорите. Бессмысленных смертей можно избежать.

Тишина.

– Коммандер Леонард Горацио МакКой, ЮСС «Энтерпрайз», личный номер CS-1794-N-42…

Закрой глаза, моё сокровище. Не смотри.

Хан надеется, что Леонард так и сделает. Сам он из-под полуприкрытых век видит, как помещение озаряет вторая золотая вспышка.

Этот корабль ещё никогда не переставал его слушаться. Энтерпрайз, его хорошая, умная девочка, всегда правильно понимала, чего от неё хотят. А если «болела» – ломалась, Скотти мог поднять на уши весь свой отдел, не спать хоть трое суток, но найти, в чём дело, и всё исправить.

Сейчас, на блокированном мостике, стремительно теряя управление, после двух ударов, сотрясших корабль, он ощущал себя, как у постели близкого родственника в коме, которому одну за другой отключают системы жизнеобеспечения. Он даже не мог запросить данные по состоянию пострадавших палуб – он ничего не мог, и это был кошмар.

Скотти не успевал переключать системы на мостик, не успевал переводить их – системы обесточивались одна за другой, управление переходило на запасную консоль.

Всё произошло за какой-то час. Сначала Адлер собирала вокруг себя людей и что-то им вещала, потом исчезла с мостика, потом Скотти отвлёкся на Чехова и Сулу, которые попросили разблокировать пятую палубу для какого-то эксперимента, а ещё через несколько минут Скотти с Ухурой уже перекрывали доступ на мостик, потому что их шли линчевать, как предателей. Кирка на борту не было, Спока и МакКоя тоже, командование Лен никому передать не успел, когда Райс их с Ханом транспортировал, а Джонсон, командующий бета-смены, погиб. Адлер осталась последним живым и присутствующим на борту командующим старшим офицером. И командование она на себя приняла, объявив Хана, Кирка и МакКоя предателями.

Внизу, на шестой палубе, с панелью управления турболифтом работало несколько человек. Пытались разблокировать доступ на мостик. Кинсер пытался им помешать – сломать систему управления лифтом до того, как её разблокируют снизу. Судя по запаху палёной проводки, получалось.

– У инженерного охрана, – это Нийота, – где я смогла подключиться к видеонаблюдению. Они меня блокируют, может, их больше... Ох, чёрт!

Скотти вылез из-под инженерной консоли, поднялся с пола. И понял, что вызвало возмущение Ухуры. На экране было видно, как Адлер, стоя в пятом инженерном отсеке на двадцатой палубе, вещает перед толпой в три десятка человек. Крылья так и топорщились. Скотти чуть от возмущения не задохнулся – это были его люди, его команда! Ухура включила звук.

–... и предал честь офицера, честь капитана, следом за старшим медиком поддавшись Хану! В каком уставе прописано, что наша верность должна быть продана этому узурпатору из прошлого, считающему, что люди – второсортный мусор?! Если адмирал Райс сумеет вытянуть у доктора формулу лекарства из крови Хана, мы сможем вернуться домой с гордо поднятыми головами. А если нет – нам останется умереть, не допустив заразу до обитаемых планет! При любом исходе наша задача – вернуть управление кораблём, чтобы...

– Она ненормальная! В нас выстрелили дважды, и она до сих пор считает, что это Хан виноват?! – воскликнула Ухура, вырубая аудиоканал.

– Она ненормальная, согласен, но действует быстро. Я успел вернуть на нас и заблокировал для них только навигацию, но что это, нам, чёрт возьми, даёт, – Скотти рукавом форменки вытер со лба пот. – Разве что проложить красивый курс на столкновение с Корундом. Ну и выстрелить мы по-прежнему можем – они никак не нащупают генеральный протокол.

– А связь? – Ухура обернулась с надеждой в подрагивающих крыльях. – Контроль возможно вернуть?

– Ох, да я бы сразу сказал! Адлер не дура, нам тут даже интеркомы повырубали. Если на её сторону перейдёт отдел программирования, крышка вообще всему, они просто отрубят здесь жизнеобеспечение! Если бы можно было добраться до запасной панели управления…

– До ультиматума десять минут, Скотти. Если мы не свяжемся с Райсом, всё пропало.

Ухура отвернулась от него, в сердцах хлопнула кулачком по панели и с ненавистью уставилась на экран, где вещала Адлер.

– Будь у меня возможность, сама бы выкинула за борт эту суку! Но прежде повыдирала бы ей все перья, одно за другим!

Она вскинула голову.

– Ладно, что нам нужно? Только отправить сообщение. Не важно, это можем сделать и не мы, главное – передать ультиматум.

– Как же… Стой.

Скотти полез в поясной футляр, про себя молясь, чтобы вместе с инструментами и отсутствием падда там оказался…

– Коммуникатор. – Он вытащил комм из сумки. – Можно кого-то отправить отослать сообщение с запасной панели.

– Но кому внизу мы можем доверять?

– Кому, кому… Ох, да Чехов же! Чехов с Сулу в лабораториях!

– Давай, – Ухура протянула руку за коммом. – У нас девять минут.

====== Что происходит при небрежном обращении с адмиралами ======

– Стабилизирую... – Чехов корректировал мощность излучателя, то и дело сверяясь с параметрами радиации. Они всё-таки смогли. Добрались до лаборатории, перенастроили нейтрализаторы... Приборы показывали убывание радиационного фона. Его план работал. Огромный растительный клубок распадался на мелкую дорсалиевую безвредную пыль.

– Молодец, Паш, – сказал Сулу, откладывая трикодер.

– Наоборот, ступил и протормозил, – Пашка поморщился.

– Молодец, что не стал зацикливаться на живом зефире, – пояснил Сулу. – Тот случай, когда либо зефир, либо мы.

Чехов шмыгнул носом. Сулу его насквозь видел, как всегда. Он-то до конца ещё не примирился с мыслью, что сейчас уничтожает нечто живое. А после слов Утки вдруг накатила и гордость, и расслабиться даже получилось: смог справиться с задачей. Корабль получится спасти, больше никто не умрёт.

– Если воспринимать их, как болезнетворные бактерии, проблем вообще нет.

– Вот по поводу этого. Было бы неплохо трибблов туда пустить – проверить вычищенные помеще...

Сулу прервал сигнал коммуникатора.

– Вовремя! – выпалил Чехов неизвестно кому, едва откинув крышку. Сейчас просто хотелось поделиться новостями, впервые за трое суток хорошими. – Мой план работает, заразу можно нейтрализовать!

– О… правда? – в коммуникаторе взволнованный голос Ухуры. – Ох, милый, это… это очень здорово… теперь бросайте, что бы вы там ни делали, нужно добраться до инженерного.

– За...

– Павел, Адлер подняла на корабле бунт, – Ухура явно старалась говорить быстро. – Нас отрезали от управления, а теперь ещё и свет погас. До ультиматума восемь минут. Вам надо добраться до запасного блока управления и сделать это самим.

Пашка выругался.

– Лезть придётся по вентиляции, – добила Ухура. – Давайте, я вас вызову через пять минут.

Она отключилась. Чехов оглянулся.

Взгляд Сулу был сочувственно-ироничным.

– Ну yo-mojo, правда? – сказал он участливо.

– Да скорее уж tvoju mat’, – мрачно поправил Пашка.

Левый глаз больше не открывался. Вся эта сторона лица постепенно наливалась болью и опухала. Из разбитого носа кровь текла по губам, с разбитой губы по подбородку, кровь попадала при рваных вдохах в открытый рот, капала на грудь, где ей уже точно пропиталась форменка.

Райс сорвался, когда МакКой отказался говорить и после второго выстрела по Энтерпрайз; избивал, орал что-то о том, что они его кишки растянут между гондолами корабля. Боунс хотел сказать, что длины не хватит, но не смог. Романенко Райса остановил, удержал за руку, но нервный адмиралишка успел изрядно разукрасить докторскую физиономию. И теперь оно – разукрашенное – болело, ныло и жгло.

Вкупе с постоянной болью в крыльях и болью от иллюзорных пыток это стало предпоследней каплей.

Боунс практически сдался. Он не знал, сколько там до конца, и был уверен, что операция сорвалась. В короткие передышки между пытками почти видел перед собой пуховые крылья Джима. Белые, чистенькие, слегка шевелящиеся. Они вдвоём с Кирком снова сидели на его кухне в Сан-Франциско, Боунс рассказывал Джиму про ненужность крыльев, а тот спал, уложив на стол голову.

Это помогало держаться.

Нет, не могла капитанская пуховина погибнуть.

Иначе зачем всё?

Если бы операция сорвалась, Джим был бы мёртв.

Или он и есть…

Третий удар по Энтерпрайз он видел одним правым глазом, золотая вспышка разорвала обшивку корабля, сотрясла его весь, повредив куда больше, чем две палубы. МакКой не знал точно, были ли на этих палубах люди. Скорей всего, были. Скорей всего, они умирали в эти секунды.

Он закрыл глаз и досчитал до пятнадцати.

В вентиляции было жутко тесно, но Пашка полз. Упорно. Один – Сулу попросту не смог сюда пролезть, ему мешали крылья. И теперь этот сизокрылый селезень сидел в лабораториях и продолжал проводить эксперименты по нейтрализации радиации. А может, уже и очистку всего помещения начал…

Павел полз. Метр за метром отвоёвывал пространство у скользкого металла, у каждого поворота сверял направление по вентиляционной карте на падде. Пропусти он поворот – придётся возвращаться вперёд задницей.

Он почти потерял чувство времени. И это было страшно – ползти вот так неизвестно сколько, не зная, что происходит снаружи. А вдруг бунт разросся? Вдруг бунтовщики уже захватили инженерный или вообще весь корабль? Чехов ведь не боец, как Сулу, вовсе нет. А вдруг второй выстрел – был, когда они только добрались до нужной лаборатории, – что-то повредил? Что-то серьёзное?

Где-то на пятой минуте пути корабль тряхнуло в третий раз. Очень сильно. Чехова приложило затылком, потом – больно – вжало крылом в правую стенку. Он едва успел сжаться в комочек, закрывая голову руками, и прижать крылья к телу.

class="book">Сердце колотилось как обезумевшее.

Пашка боялся и за корабль, и за Кирка с МакКоем. Эти два старпёра запросто могли вляпаться. Если по Энти стреляют, уже вляпались, скорей всего...

Едва тряска прекратилась, он снова встал на четвереньки. Шмыгнул носом и пополз дальше.

Минуты через три завибрировал коммуникатор. Это было так неожиданно, что Чехов чуть не подпрыгнул и попытался распушиться. Закончилось печально – снова дался затылком о верхнюю стенку и помял перья. Поспешно вытащил пищалку, лёг на дно шахты, открыл комм и положил на пол перед собой.

– Д-да?

– Павел, – голос Нийоты, – можешь возвращаться.

– Чего? – тупо переспросил он.

– В нас стреляли. Попали как раз по инженерному, разгерметизация нескольких отсеков на двух палубах, ну и… в общем, управление снова переключилось на нас.

Её голос был грустным. И сейчас Чехов смог отчётливо услышать сдавленную ругань Скотти.

Конечно. Из-за разгерметизации все, кто был в повреждённых секциях, вылетели в космос. А управление – как бывает при поломке вторичной консоли, автоматически переключилось на мостик. Вот к чему привел этот выстрел...

– С... сколько?

– Минимум тридцать, включая Адлер.

Чехов прикрыл динамик рукой и выругался на русском. Убрал руку.

– Ясно, – ответил Нийоте, кое-как справившись с собственным дыханием. – Скотти как?

– Держится. Он молодец.

– От наших хоть что-то?

Пауза секунды две, во время которых Чехову даже дышать сделалось больно от страха.

– Пока никто не связывался. До ультиматума ещё три минуты.

Пашка выдохнул и закрыл глаза. Ладно, в их ситуации отсутствие новостей – уже хорошая новость.

– Если капитан или Боунс свяжутся, пожалуйста, дай мне знать.

– Конечно, Паша. Возвращайся в лаборатории.

Она отключилась, а Чехов замер с открытым коммом перед носом.

Бедный инженер. Его любимый кораблик получал удар за ударом, а теперь, если почти половину инженерного состава вынесло в космос… сколько друзей он потерял?

Ещё раз выматерившись от души, Чехов снова поднялся на четвереньки, сунул комм обратно в чехол и пополз назад. Задницей вперёд.

МакКоя оставили в покое на несколько минут. Давали пережить случившееся.

Реальность плыла. Боль почти не прекращалась, и дерзить сил не было; держаться и напоминать себе, ради чего всё это – тоже.

– Они не смогут так долго поддерживать ионный шторм, – зашипел Райс. МакКой снова разлепил правый глаз, но адмирала так и не увидел. – Тебе это не нравится, знаю, но нам придётся!

Молчание всё тянулось и тянулось. МакКой старался дышать.

– Ломай, – произнёс Романенко с явной неохотой.

Чего ломать-то? Кости?

Остались одни кости… Верно. Смешно.

Если Джим мёртв…

Если Энтерпрайз разбомбили…

А, ради мира во всём мире, конечно. Ради него терпеть.

Ничего не происходило. Тишина стояла одуряющая.

Потом адмирал заговорил.

– Это крайняя мера. Но если мы не прибудем в точку назначения через два часа с вашей формулой, доктор, всё будет кончено. У меня нет выхода.

У вас его никогда не бывает

Выхода

Чем ближе Саратога подлетала к точке, рассчитанной Ханом, тем тише становилось на мостике.

Юи, сидящая рядом, напряжённо вглядывалась в показания приборов. Курс был проложен, но цель для выстрела нужно будет рассчитать им самим. Она пыталась понять по прыгающим показаниям, где именно сейчас находится один из вражеских кораблей. Кирк знал это, потому что он делал то же самое.

Айвил затих у своей консоли. Как и Кексик. И Цай.

Они медленно приближались к точке, в которой надо будет стрелять и сматываться.

– Тридцать секунд, капитан, – шепнула Юи, горбясь над своей консолью.

Кирк застыл над своей. Ломаное крыло ныло.

Ближе к точке они увеличили скорость.

– Десять. Девять. – Чи начала обратный отсчёт. – Восемь…

Кирк принялся за финальную корректировку координат выстрела.

– Семь. Шесть. Пять. Четыре.

Палец завис над кнопкой выстрела.

– Три. Два. Один...

На «Ноль» Джим дал фазерный залп по кораблю. Самый мощный трёхсекундный залп из обоих фазеров. И, резко рванув вперёд-вверх, Саратога скрылась в ионном шторме.

Скотти отбросил все лишние эмоции. Горевать потом, ругаться и проклинать судьбу – всё потом. Он стоял за крыльями Ухуры, возле её панели, положив руку ей на плечо. Нийота даже не шелохнулась ни разу. Казалось, она не дышала. Сейчас на экране они следили за двумя точками кораблей. Они появились секунды назад из гущи шторма, по широкой дуге приближаясь к Корунду и Ириде, каждый из которых был больше их раз в восемь. На Ириде, кажется, что-то заметили, сенсорные данные показали усиление щитов...

Но было поздно. Саратога, крошечная светящаяся муха, и её зеркальная близняшка, Орфей, нырнули вниз, под “брюха” Ириды и Корунда, резко скакнули показатели энергии – фазерные выстрелы...

– Они смогли, – тихо сказала Ухура. – Получилось. – и, громче: – Получилось!

Её крылья радостно всплеснули над плечами.

Скотти, боясь пока верить, прищурился на показания сенсоров. Повреждения энергоблоков. Уровень энергии на щитах Ириды и Корунда понижался с критической скоростью. Щиты падали.

Это были поистине филигранные выстрелы, и ладно сверхлюди, но капитан!

Крошечные золотые точки Орфея и Саратоги уже удалялись обратно в шторм, Ирида сделала попытку выстрелить вслед Саратоге, но куда там! Ещё секунда, и оба кораблика пропали с сенсоров.

– Связывайся, – выдохнул Скотти, неловко похлопав Нийоту по плечу словно бы онемевшей рукой. – Сразу с обоими.

МакКой прислушивался к тишине и старался дышать ровнее. Что-то тихо зашуршало, совсем рядом. Крылья слегка сдавило в суставах. Потом чуть сильнее, и через пять секунд, когда боль начала с хрустом вгрызаться в сдавливаемые фиксатором кости, он понял, что происходит, да только было поздно.

Ему ломали крылья.

И... нет, это была даже не боль. Намного хуже. Секунду назад казалось, сил нет ни на что. Но фиксатор выворачивал, сдавливал кости до хруста, всё увеличивая давление, а вместе с ними сдавливало что-то внутри... ощущение себя, реальности, мира, и вместе с болью пришёл раздирающий страх. И он заорал. Орал без передышки, переставая только для захвата воздуха, рвался в ремнях. Содрал себе горло воплем, вслух умолял не пойми что – космос, провидение, что угодно, чтобы умереть или хотя бы отключиться, и по идее у мозга давно должны были повылетать предохранители и отправить его в небытие – но нет, боль просто длилась, длилась и длилась, без конца, без выхода, ясная, чёткая, раскалённая боль, высвечивающая все предметы до ужаса, невыносимо ярко…

И когда его толкнуло в сторону, всё взорвалось.

Мир накренился, побагровел и замер в глухой мерцающей неподвижности.

Невыносимое чувство начало стихать. Воздух вокруг всё ещё казался ослепительно-алым и раскалённым, а вместо остаточного крика получился только жалкий, хрипящий и беспомощный стон. Крылья превратились в одну сплошную боль.

Так вот что она ощущала, умирая

Моя бедная девочка

Как же жаль что у тебя были эти полчаса с переломанными крыльями

Что ты не умерла сразу

Мысль была неожиданной, но чёткой и ясной.

Вторая мысль, тоже чёткая: он скажет что угодно, лишь бы это не повторилось. Расскажет им ключ доступа к крови Хана, скажет, как обойти замок клонирования на его генетическом коде, защищённом создателями аугментов, и попросит смерти, здесь и сейчас, от выстрела фазером.

Зрение постепенно прояснялось, боль не проходила, а всё вокруг почему-то продолжало быть красным и мигающим.

Через несколько секунд дошло: мигает автоматическая красная тревога.

Красное… Боевая тревога или серьёзные повреждения корабля.

Повреждения… корабля.

Выстрел.

Саратога. Джим. Живой.

– Нападавшие не идентифицированы, но они точно знали, куда стрелять. Повреждён основной генератор щитов, – голос помех, – за счёт аварийной системы удерживаем дефлекторы на трёх процентах. Мощность падает.

– Держите, не знаю как, хоть задницами затыкайте! – рявкнул Райс, кажется, вне себя. Хлопнула крышка комма. – Я на мостик, попробую оценить степень повреждений…

МакКой начал смеяться. Больше булькать и хрипеть, конечно – кровь всё ещё текла, а от боли мозги взрывало. Но его внезапно заполнило такое полное и огромное ощущение счастья, что Бонус даже забоялся краем сознания, а не вырубится ли от него. Джим жив. Пашка был на мостике, когда Корунд стрелял по Энтерпрайз.

Его семья цела.

– Вам... конец, – просипел он сорванным горлом. Мерное беззвучное мигание красного света, наполнявшее комнату, сейчас казалось ему ангельским знамением. – Подойдите… оба. Не вру.

МакКой не стал дожидаться, пока они подойдут. Боялся отключиться.

– Одновременно со мной... с «Энтерпрайз»... был перенесён... контейнер... запрограммирован... на открытие в строго... определённое время. Два часа... сорок пять минут. Отсчёт... с транспортации. Внутри... останки... заражённого растительной болезнью. Через пятнадцать минут крышка откроется... и весь ваш корабль… всё живое на нём, не защищённое силовыми блоками…

– Он врёт, – сказал Райс. – Наши сенсоры засекли бы энерговспышку траспортации.

– Если бы она... точно... совпала... с моментом... когда переносили меня и Хана? Да ещё и... помехи... буря. Уравнение... трансварпового перемещения... его создатель... у нас на борту. Вы... проиграли.

Ему не ответили.

Перед глазами что-то замаячило. Крылья ныли и отвлекали, но, кажется, один из этих двух ушлёпков подошёл совсем близко. МакКой, изо всех сил стараясь не вырубиться, пошевелил левой рукой. Той самой, в которой Марта нашла «непонятное устройство». С трудом согнул пальцы. Нажал средним и указательным на основание ладони, в которое был зашит крошечный активатор. И принялся, изо всех сил удерживая сознание на плаву, нажимать код разблокировки. К ящику с заражёнными останками это не имело никакого отношения…

– Это... правда, – МакКой уже еле мог шептать. Воздуха отчаянно не хватало. – Через... четырнадцать минут... зараза... окажется здесь. Если... ящик... не найти и не убрать. И вы... не найдёте. Ещё раньше... через минуту-другую... с вами свяжется «Энтерпрайз». Выслушайте их… и соглашайтесь... на условия... сдачи.

– Я задержу их, – быстро сказал Райс. – Выбей из него всё. Снова крылья – и он расколется.

Контр-адмирал Осава мало что понимала в происходящем. Её звание было ниже, чем у Романенко, и формально она присутствовала тут только как глава проекта реабилитации. Она ощущала ответственность за провал проекта и должна была хоть как-то способствовать стабилизации ситуации на Земле, где люди словно сошли с ума после известия о бунте сверхлюдей. Для этого ей требовался Хан. Ей предстояло принять на борт сверхчеловека, доставить его на суд на Землю, где решится его дальнейшая судьба. Кроме того, для Ириды требовался командующий, чтобы руководить переводом выжившего экипажа “Энтерпрайз” в рамках миссии Совета по эвакуации. Она настояла на своей кандидатуре, хотя многие безосновательно были против. Вице-адмирал Райс настаивал на том, что сам сможет вести “Ириду”, но ей нужно было сделать хоть что-то с Ханом, и это решило дело. Осава отстояла своё право на время спасательной миссии занять капитанское кресло “Ириды”.

Романенко приказал ей не предпринимать никаких действий самостоятельно и ждать распоряжений. Связано это было с тем, что они имели дело с Кирком, а тот был слишком непредсказуем. “Он может решить, что мы посланы уничтожить его экипаж, – сказал ей Романенко перед вылетом, – и начать... действовать, навредив и своему экипажу, и нам. Надо быть аккуратнее”.

Но теперь происходящее не вписывалось вообще ни в какую логику. Сначала Корунд, как и было оговорено, перенёс к себе на борт кого-то из старшего офицерского состава Энтепрайз, чтобы оценить степень опасности эвакуации остального экипажа. Сенсоры засекли энерговспышку транспортации. Через два часа Корунд открыл по “Энтерпрайз” огонь. Осава связалась с адмиралом Райсом, но тот сказал, что всё под контролем, и повторил приказ Романенко – ждать его прямых распоряжений.

По Энтерпрайз с неравными интервалами было нанесено три удара. Последний вызвал серьёзные повреждения корпуса. “Корунд” перестал выходить на связь. Ещё через три минуты, когда Осава уже собиралась нарушить приказ и сама связаться с Энтерпрайз, либо же транспортироваться на “Корунд”, из гущи шторма вырвались два корабля, нанесли быстрые и точные фазерные удары в генераторы щитов и снова скрылись.

Осава снова попыталась вызвать Райса, но сигнал перебил входящий с “Энтерпрайз”. Одновременно с этим отозвался и Корунд – два окна появились на видеоэкране, разделив его пополам. На правом был взбешённый Райс, на левом незнакомый Осаве офицер в звании коммандера. И он начал говорить первым, перебив адмирала.

– Говорит коммандер Монтгомери Скотт, ЮСС “Энтерпрайз”. – Скоти стоял перед экраном прямо, но это дорого ему стоило. Он всё-таки не был Кирком, чтобы так легко и изящно хамить адмиралам. А воспоминания о ссылке на Дельта-Вегу были ещё ох как свежи и буквально в перьях зудели. – Нашими силами по вашим кораблям минуту и пятнадцать секунд назад были произведены выстрелы, которые привели к полному выводу из строя основных генераторов щитов. Если вы не сдадитесь, мы произведём повторные выстрелы...

– Вы повредили щиты, но серьёзно навредить нашим кораблям не сможете, – резко влез Райс. – Мы разнесём вас быстрей, чем успеете выстрелить.

Скотти упёрся ладонями в пустующую консоль связи – Ухура отошла в сторону, и Скотти крыльями ощущал её взгляд. Это здорово придавало решимости. Он склонился ближе к экрану.

– Пусть так, адмирал Райс. Но напоминаю, что на борту Саратоги и Энтерпрайз произошло растительное заражение. Даже если вы успеете разнести Энтерпрайз, уже через сорок секунд ещё два корабля выпустят в вашу сторону самонаводящиеся торпеды. В них в том числе заражённые останки погибших. Мы не нанесём вам серьёзных повреждений, адмиралы. Мы просто заразим ваши корабли неизвестной дрянью, убивающей человека за минуту.

– Что?! – в изумлении и гневе переспросила Осава. Ей казалось, что она успела попасть в параллельную вселенную, где всё с ног на голову. Однажды на посту капитана ей пришлось пережить такое. – Офицер Скотт, с какой стати вы собрались по нам стрелять? Мы пришли на помощь!

Слух Хана был соизмерим со слухом вулканцев. Он слышал всё. Крики и вой Леонарда, бессильное рявканье предателей, которых он ненавидел. Эта ненависть помогала держать разум в ясности. Он сосредоточился весь в этой ненависти и жажде мщения.

О если бы только его ненависть могла победить паралич!

Хан слышал крик, которым сопровождалась ломка крыльев. Этот нечеловеческий вопль, полный боли и безумия. Хан кричал вместе с ним, хоть и не мог открыть рта.

А потом – удар. По “Корунду” выстрелили. И красная тревога. Следом тихий хрип Леонарда, подаривший облегчение, граничащее со счастьем – если он говорит о коробке, значит, крылья могут зажить. Душа цела. Разум не повредился.

Почти сразу же после того, как Леонард договорил, адмирала Райса вызвали для сеанса связи с Энтерпрайз.

Хан не знал, насколько серьёзные повреждения получили стальные крылья Леонарда. Но он понимал, что сейчас, в отчаянии, второй адмирал сделает всё, чтобы выбить нужные ему сведения. На памяти Хана пытки с крыльями всегда работали безотказно. Потому что не существовало боли, соизмеримой с этой болью, и знать, что в нескольких шагах от него Леонард подвергается ей снова…

Охваченный яростью, ненавистью, жаждой мести и убийства, Хан не сразу понял, что смог шевельнуть рукой. Пальцы медленно, преодолевая сопротивление скованных парализацией мышц, сжались в кулак.

А в это время там, за стеной, раздался голос второго адмирала.

– Доктор, я не хочу калечить вас, уверяю…

Я не убью тебя

– … но я сделаю это, если будет нужно. Я даю вам последний шанс…

Я сделаю хуже

– Начните говорить. Иначе...

Двигательная активность возвращалась не сразу. Сначала рука, потом вторая, сейчас Хан чувствовал, как к нему медленно возвращается контроль над ногами. Но продолжал лежать, чтобы Марта, стоящая к нему спиной, не услышала его и не потянулась к тревожной кнопке.

– Мы оба... знаем... что после второго раза... Я всё расскажу. Но и вы... скажите… на кого вы работаете, – прохрипел доктор. – Я… так и так… не жилец, но это не значит… что мне… не интересно. Скажите... и я отдам вам формулу.

Тишина.

– Пожалуйста, – попросил Леонард. – Хочу знать... за что... умру.

– Я работаю на тех, кто оценил мои реальные заслуги, – резко выплюнул адмирал. – В отличие от Совета, который только и может, что без разбору карать всех, на кого упала тень Маркуса. Чтобы ни в коем случае не очернить свою белоснежную репутацию, дав второй шанс тому... кому не повезло. Вы думали об этом? Об этой лживой чистоте Федерации? Мы сторонимся всех, и действительно виновных, и тех, кто просто оказался не в то время и не в том месте, лишь бы не запачкать белые перья, и нам плевать, сколько чужих судеб рухнет после этого.

– Вы были... сторонниками... Мар...

– Я не участвовал в военном заговоре Маркуса! – рявкнул адмирал. – Но попал под раздачу после его провала, потому что они думали так же!

Романенко замолчал, видимо, успокаивался.

– Это правда, доктор МакКой, – продолжил тише, – и проект реабилитации сверхлюдей, который я, Райс и наши сообщники подпихнули Совету, был нашей местью. Обычно в случае ошибок и провалов Федерации всё проходит тихо и мирно, не так ли? Люди смещаются с должностей, их рассылают на дальние колонии, отбирая должности, права, политическое влияние, стирают из истории. Федерация спит спокойно. Однако со сверхлюдьми так бы не вышло. Мы позаботились, чтобы красивая сказка об адаптации этих генетически выведенных зверей прогремела на всю Федерацию и эхом разнеслась за её пределами. Её предрешённый провал вовсе не был ножом в спину Совета. Он лишь смёл красивую золотую пыль с гнили. А следом, доктор, следом... Пока люди не доверяют Флоту и Совету, пока Совет не знает, кого карать, а кого миловать, а Земля полнится слухами о начале новой евгенической войны, те, кто нам помог это организовать, нанесут первый удар. И это станет началом конца для Федерации.

– А в обмен... в уплату... – это снова Леонард, – вы пообещали им... Хана... и его волшебную... кровь. И панацею... формула от которой... у меня в голове.

Хан ощущал, как возвращается подвижность к крыльям.

Медленно, дрожа от еле сдерживаемого возбуждения, подтянул к себе ноги. С тихим шорохом свернул полураскрытое крыло.

Марта не услышала – она держала руки на кнопках пульта.

– Так кому... вы нас продаёте? – совсем тихо спросил Леонард.

– Ох, доктор, – адмирал вздохнул. Он явно опомнился. – Разве это действительно важно для вас? Не пытайтесь протянуть время. Если вы не соврали насчёт ящика с заразой, у нас с вами есть ещё десять минут. И либо вы делитесь формулой и умираете быстро, либо я продолжу начатое с вашими крыльями. Десять минут ада на этом свете. Выбирайте.

Хан поднялся. Стремительно шагнул к Марте, схватил её, пискнувшую, сзади за шею и приложил виском к выступу на консоли. Разжал руку. Женщина сползла вниз по консоли на пол. Хан склонился над ней.

Всё его естество ликовало, почуяв забытую жажду боя.

– Хорошо, – обессиленный голос Леонарда. – Хорошо, не надо крылья… я всё расскажу… всё. Но сначала…

Хан забрал у Марты фазер и выпрямился с ним.

– …сначала… небольшой подарок… От меня.

Сингх фазерным выстрелом вышиб тонкую дверь между отсеками и ворвался в комнату. Через крыло оборачивающегося адмирала увидел, что Леонард улыбается ему залитыми кровью губами. Собственные крылья в ярости расправились, заслоняя собой мигающий свет тревоги.

– Сюрприз, – прошептал доктор еле слышно. – Блок управления от парализатора... в теле Хана... всё время проекта был… зашит… в мою… ладонь.

В глазах адмирала промелькнул ужас – что-то дикое и первобытное поднялось в душе Хана, откликаясь на этот страх.

Боишься

Этот человек был слаб, напуган и медлителен. А кровь Хана кипела, переполненная ненавистью. Крики Леонарда всё ещё стояли в его ушах, и им вторило эхо предсмертных криков его семьи.

Рука адмирала едва успела дёрнуться к кобуре.

Хан рванулся к нему, схватил, заломил руки за спину, сминая крылья. Он не думал о своих действиях, не анализировал их, всё его существо было охвачено жаждой мести. Его долг перед семьюдесятью аугментами взывал к этому со всей страстью сверхчеловеческого сердца. Человек в руках Хана был хрупким и мягким, и Хан мог убить его, он уже хотел свернуть ему его жалкую шею, но…

Было бы это достаточной платой за семьдесят жизней и боль Леонарда? О нет, быстрая и лёгкая смерть не принесла бы удовлетворения. Слишком просто. Слишком безболезненно для этого жалкого пса. И Хан остановил на полпути свою руку и рывком поставил адмирала перед избитым доктором.

При виде синяков и потёков крови на его лице то самое, дикое и первобытное, взревело внутри.

А крылья адмирала дрожали от страха. Эти жалкие трепыхания дарили удовлетворение – адмирал боялся. И он должен был бояться.

– Смотри, – прорычал Сингх, с силой надавливая на спину адмирала. – Смотри на него, душа моя! Видишь?!

Выражение странной, больной эйфории на лице доктора сменилось на недоумение, а затем – ужас.

– Не убивай его, – прохрипел кое-как, пытаясь собрать в осколках самообладания подобие прежней твёрдости. – Не смей, Хан.

Хан сжал шею хрипящего адмирала в своей руке. Он не мог видеть его лица, но знал, сейчас оно искажено от страха.

– Ты не верил в крылья, душа моя. А теперь смотри…

Он отпустил шею адмирала и схватился за основание его крыла. Пуховое, тёплое, приятно ласкающее пальцы…

Адмирал заорал, перекрывая воплем хруст сустава.

Горячая кровь, пульсируя, орошала пальцы Хана – он чуял её запах. Медный и солёный запах – он вдыхал его с наслаждением, с наслаждением чувствовал, как хрустят под пальцами кости…

Как заходится воплем это ничтожество, посмевшее ради своей жалкой мести коснуться семьи Хана. Посмевшее причинить боль Леонарду. Уничтожившее почти всех сверхлюдей, и решившее, что он, Хан Нуньен Сингх, пригоден на роль кровомешка.

Сейчас ничтожество кричало и заходилось в агонии, а Хан наслаждался этим. Он мстил. За свою семью, за прекрасные стальные крылья Леонарда, за его разбитые губы и за его боль.

Доктор смотрел на него в упор. Его перекосило – левая сторона лица опухала под коркой засыхающей крови. Потом он произнёс «прекрати». Хан не мог слышать этого – прочитал по движению губ.

Хан сжал руку сильнее – и прекратил.

Оторванное крыло, обмякшее в его руке, отбросил в сторону. Адмирал, потерявший сознание, сам повалился к его ногам – он теперь был безопасен и неинтересен.

Хан тяжело дышал. Длинные пряди волос прилипли к вспотевшему лбу. И он был… удовлетворён. Как бы ужасно ни было то, что он совершил – он был удовлетворён. Жажда мести сыто урчала в груди, а вид оторванного крыла, мёртвого, груды бесполезных окровавленных перьев, рождал внутри дикую смесь из мрачного удовольствия, омерзения и отторжения.

Он сделал глубокий вдох, успокаивая себя. Переступил через адмирала, чуть склонился над Леонардом и осторожно провёл окровавленными пальцами по его влажным волосам.

– Ты прекрасно держался, душа моя. Всё позади.

– Отвяжи меня.... и дай… свою форменку... мне надо остановить кровотечение. Он умрёт.

Даже в таком состоянии Леонард думал не о себе.

С глубокой нежностью Хан провёл пальцами по разбитым губам доктора.

– Дорогой, я оторвал ему крыло. Когда он придёт в себя, будет умолять о смерти. Не думай об этом. Лучше постарайся заснуть.

– Дай. Мне. Сделать. Мою. Работу!

На секунду у него даже прорезался голос – полный горячей ярости. Будь у него отвязаны руки – попытался бы ударить.

– Сначала ты должен увидеть, душа моя.

Шорох. Лишённые крыльев быстро приходят в себя.

– Смотри, – сказал Хан и отошёл, открывая Леонарду обзор.

За свою не очень долгую, но насыщенную врачебную жизнь МакКой насмотрелся всяких крыльев. Переломанных, искалеченных, с мятыми перьями, с раздробленными костями и суставами, с вывихами, разорванными-растянутыми связками, с воспалёнными суставами, с патологиями врастающих перьев, обожжённых или просто линяющих. Но ещё никогда не видел, что происходит с живым человеком, полностью лишившимся крыла.

По всем законам физиологии такого с адмиралом точно не могло происходить. Он должен был свалиться в шок от потери крови или вырубиться от боли, но никак не ползать по полу с отсутствующим видом, что-то там шаря. МакКою очень нужно было потереть слезящийся глаз, чтобы нормально видеть происходящее, но грёбаный Хан не удосужился отвязать ему руки. И что-то внутри всё настойчивей подсказывало, что просить бесполезно. Но он попытался.

– Хан. Отвяжи...

Надорванное воплями горло подвело, и конец фразы МакКой вообще не смог выговорить.

– Он потерял только половину души, – негромкий голос Хана был плавным и почти равнодушным. – Смотри на него внимательно. Сейчас он испытывает ни с чем не сравнимое чувство утраты. Оставшаяся половина души тоскует и ищет, но никогда не найдёт. Если бы я оторвал ему оба крыла, это было бы куда гуманней, потому что тогда он не смог бы тосковать с такой силой и вскоре умер.

МакКой сморгнул влагу с ресниц и наконец увидел чётко – и размазанную кровь на прозрачном полу, и адмирала, который ползал и эту кровь размазывал, пальцами оставляя разводы, и оторванное неподвижное крыло, валяющееся чуть в стороне.

По спине пробежал холод. Обосновался в основании собственных размочаленных крыльев. МакКой вздрогнул всем телом, и это отозвалось вспышкой боли, казалось, в каждом пере.

Адмирал, или что от него осталось, дополз до крыла. Ощупал его, медленно, дрожащими пальцами, притянул к себе и тихонько завыл.

МакКой отвёл взгляд, стараясь дышать глубже. Смотреть было невыносимо. Его бы вырвало, прямо так, без возможности наклонить голову, если бы было чем. И дело не в крови.

Само зрелище было чудовищно противоестественным. Он не мог бы описать его иначе, даже если бы очень постарался. Происходило что-то, противное самой природе реальности. Подобное чувство возникало при сильных гравитационных и электромагнитных искажениях, когда корабль проходил через подпространственные аномалии измерений... нет, намного хуже. В самой реальности что-то разрывалось и оставалось искалеченным навсегда. И от этого ощущения нутро выворачивало. Хотелось одного – прекратить это. Как угодно.

– Отвяжи... меня.

– Этим чревата потеря крыльев, – Хан снова не отреагировал на просьбу. Зато щека МакКоя почувствовала на себе его ласковое прикосновение. – В своё время я в границах своего государства запретил подобные казни даже за самые страшные преступления. Это преступление не против человека, но против самой природы... Смерть намного гуманней. От этого я хотел уберечь тебя, душа моя.

Ох и дорого бы МакКой сейчас отдал, чтобы заорать... Наорать в его невозмутимую рожу. Но он мог только хрипеть.

– Отвяжи... меня вырвет.

– Не ври мне. Ты обезвожен и давно ничего не ел.

Снова напомнили о себе собственные покалеченные крылья. Пока что слабой болью, но она принялась нарастать.

– Отвяжи!

Ласковое касание на губах. Вымазанных в крови пальцев.

– Он был... чудовищем, – прохрипел МакКой со всем доступным отвращением. – Ты ещё хуже. Я просил тебя... остановиться.

– Этот человек выбрал свою участь. Он пошёл против меня, он уничтожил почти всю мою семью и попытался сделать меня своей… вещью. – Последнее слово Хан практически выплюнул. – И да. Да, я буду чудовищем. Буду монстром, зверем, я буду преследовать и мстить, но не позволю никому так поступать со мной и с моей семьёй. А ты смотри и запоминай, на какую участь ты хотел обречь себя с удалением крыльев.

Он умолк. МакКой тоже молчал, удерживая себя от окончательного падения в серую муть безразличия и усталости. Он был разбит, выпотрошен морально, всё тело болело, болели крылья. Он ведь начал доверять Хану... А теперь... да к чёрту всё. У сознания не осталось сил на эмоции, ни на что, кроме глухого отвращения. Смутно ему показалось, что из этой трясины уже не выбраться, но и эта мысль едва тронула.

– Иди за коробкой, – просипел он Хану. – Или хочешь... ещё один корабль принести в жертву?

– Я не оставлю тебя здесь одного. – Хан отвёл с его лба прилипшие пряди и коснулся губами. – Спи. Ты очень устал. Доверь остальное мне.

– Не прикасайся ко мне, – раздельно произнёс МакКой на остатках сил, закрывая здоровый глаз. Последнее, что он сейчас хотел – видеть это чернокрылое чудовище перед собой.

Комментарий к Что происходит при небрежном обращении с адмиралами последняя глава задержится. сорре ¯\_(ツ)_/¯

вот пока ссыль на альбом со всеми пикчами по крыльному фику триббло-авторства https://vk.com/album-169693534_260776857

====== Для чего нужна семья ======

Джим сидел в чужой полутёмной каюте на застеленной кровати и не шевелился. Наверное, уже час. Крылья, лишённые движения, ныли, но он предпочитал сохранять неподвижность.

Последние несколько часов слились в один нескончаемый поток событий, и теперь он боялся добавить к ним ещё хотя бы одно, самое незначительное – казалось, от любого движения привычный мир вокруг просто расколется на части.

Когда сработал прикроватный интерком, рука потянулась к нему сама, на автомате.

– Кирк слушает.

– Вы просили сообщить, когда эвакуация закончится, – голос адмирала Осавы был практически лишён интонаций. Она тоже устала. – Сообщаю, что все ваши люди на борту наших кораблей. Радиационная очистка по инструкции Павла Чехова проведена. Пострадавшим оказывается помощь, так что заверяю вас – всё в порядке. Сейчас идёт перепись, чтобы составить точный список погибших.

Джим прикрыл воспалённые веки. Казалось, с момента заражения Энти пошло не трое суток, а несколько лет, и всё это время он практически не спал.

– Сколько? – спросил он вслепую. – По предварительным…

– Около сотни, – вот теперь в голосе Осавы слышалось что-то вроде сочувствия. – Отдыхайте, капитан. Это приказ.

Интерком отключился. Джим ещё полминуты тупо смотрел на панель, потом со вздохом потёр лицо ладонями. Ему надо было как-то переосмыслить, уложить в голове всё случившееся, и это…

Слишком много.

Заражение, план Хана, безумный рейд на вымершей Саратоге и выстрел по сверхмощным кораблям…

Джим почти не запомнил, как снова повёл Саратогу в гущу ионного шторма и направил курсом к планетоиду. У него оставалось одно ощущение – что они опоздали. И когда он понял, что время ультиматума прошло, а Энтерпрайз по-прежнему цела…

Его затопил другой, тщательно сдерживаемый до этого страх. За Спока.

Он послал вызов на оба корабля разом, и когда увидел перед собой незнакомую женщину-адмирала, просто поднялся, упираясь ладонью в консоль, и начал говорить – спокойно и чётко, хотя внутри всё сжималось от ужаса.

– Я дам все объяснения, но пожалуйста, прошу вас, сейчас просто транспортируйте к себе на борт моего коммандера. Ему нужна медицинская помощь. Потом действуйте, как посчитаете нужным.

Со второго корабля вызов принял Хан.

К счастью, адмирал разбираться в случившемся прямо в тот момент не стала, и Спока действительно перенесли уже через минуту. А потом было…. сложно.

Они подключили к видеоконференции ещё Скотти с «Энтерпрайз» и «Орфей», где вызов приняла строгая черноволосая женщина, одна из уцелевшей команды Хана. Полчаса ушло на то, чтобы разобраться в случившемся. Джим готов был проклинать всё на свете – он до сих пор не знал, что с МакКоем, и отчаянно нуждался в том, чтобы выспросить у Скотти о степени повреждений Энтерпрайз, но ему не давали. Осаву занимал только Хан.

Потом Хан перенёс Джима и его мини-команду к себе на борт, сообщив, что весь экипаж предателей им “задержан”, и красиво, на глазах у всех, уступил Кирку капитанское кресло Корунда.

Джим, садясь в него, ещё никогда не ощущал себя настолько не-капитаном. Он устал, был измучен страхом за людей и свой корабль, и всё, чего хотел в тот момент – спать.

И тут-то Хан устроил им всем настоящий сюрприз. Он выпрямился перед экраном, вскинув подбородок – Джим уже начал ненавидеть эту его привычку.

– Прежде чем я отправлюсь в карцер, прошу ещё минуту. Выслушайте, от этого зависит целостность Федерации. Первое: когда офицера МакКоя пытали, один из адмиралов случайно проговорился, что план имел несколько целей. Сейчас или в ближайшем времени враг должен нанести удар по Земле, пользуясь неразберихой. Полагаю, этот акт агрессии будет замаскирован под первую атаку взбунтовавшихся сверхлюдей. Адмирал Романенко окрестил его “началом конца” Федерации. Второе: офицер МакКой подвергся пыткам со стороны предателей и получил несколько переломов крыльных костей. Я отнёс его в медотсек, ввёл дозу своей очищенной крови, что ускорит естественную регенерацию, но ему нужна профессиональная медицинская помощь, и как можно скорей. Я всё сказал. Теперь... – он посмотрел на Кирка, внимательно, пристально, с каким-то особым выражением, – можете перенести моих людей ко мне, капитан Кирк. И поступать с нами согласно вашим протоколам. Мы не окажем сопротивления.

Джим в ту секунду растерялся. Он был слишком измотан, мозг буксовал при попытках быстрого анализа ситуации. Хан смотрел на него прямо и чуть насмешливо, явно ожидая реакции, а он действительно не знал, что делать в этот момент. Чернокрылая сволочь поиздевалась на славу. К счастью, Осава сказала, что в условиях кризиса принимает командование на себя и транспортируется на борт Корунда с частью своей команды через несколько минут.

Хан покорно дождался, стоя у стены и сложив за спиной крылья. Осава появилась в окружении безопасников и медиков, потом на борт перенесли и сверхлюдей с Орфея.

– Нет, – сказал неподвижный Хан, едва искры транспортации погасли. Черноволосая женщина, Лата, на секунду замешкавшись, всё же убрала руку с фазера и позволила охране себя обезоружить, но её взглядом и без того можно было убивать.

Потом на Джима, как на временного старпома Осавы, разом обрушилась прорва дел. Организация отправки сообщения о предателях на Землю – а для этого в срочном порядке пришлось осваивать систему управления Корунда, которая значительно отличалась от кораблей класса “Конституция”, потом взламывать базы данных, для чего опять же понадобился Хан, потом организация эвакуации людей с Орфея и Энтерпрайз, потом свести Осаву с Пашкой, который, оказывается, времени даром не терял и нашёл способ нейтрализации растительной угрозы…

Безумная мешанина дел, приказов и попыток во всём этом хаосе не отрубиться на ходу.

Через три часа Кирк обнаружил себя в капитанском кабинете при мостике. Свет был приглушён, на главном месте за столом, удобно уложив крылья на спинку кресла, сидела Осава. Она держала в руках крохотную чашечку с чаем. Это так напомнило Джиму МакКоя, что в груди что-то с силой сдавило, почти до тошноты.

– Капитан Кирк, – сказала адмирал, – эвакуация в наших условиях – дело не быстрое. А вам надо отдохнуть.

– Вы сами займётесь…

Она кивнула.

– И не только этим. С Земли пришло подтверждение. Флот принял наше предупреждение и усиливает меры защиты. На границу отправлены дополнительные патрули, на Земле обновляют планетарные протоколы безопасности, а большая часть кораблей, способных вести боевые действия, отозвана из миссий и возвращается в Солнечную систему.

– Удалось установить, с кем контактировали предатели?

– Да, базы данных Хан успешно взломал. Вы были заняты, и я не стала отвлекать вас от работы этой информацией. Ромуланцы.

Джим выдохнул, прикрывая глаза.

– Я должен был догадаться. Слишком сложно для клингонов и слишком дерзко для остальных наших врагов... А я даже сам факт заговора не усмотрел.

– Вам не хватает опыта, Кирк. Это не преступление, с учётом того, что заговор не разглядел Совет в полном составе.

Джим нашёл в себе силы – поднял взгляд и посмотрел на неё через стол.

– Не считаю это своим оправданием, уж извините.

Она кивнула. Джиму показалось, что с пониманием.

– Медики говорят, Райс через полчаса придёт в себя. Хан устроил ему сильное сотрясение мозга, но ничего смертельного. Однако я проведу его допрос даже в случае, если он будет при смерти. Может быть, удастся получить новую информацию по готовящемуся нападению.

Джим с силой сцепил пальцы.

– Мой экипаж…

Она покачала головой.

– Какие тут могут быть обвинения? В суде ваши люди будут выступать исключительно как свидетели. Однако грядущее судебное разбирательство… вы должны знать. Пятилетнюю миссию, скорее всего, свернут. Сверхлюди во всех отношениях дорого нам обошлись.

Джим кивнул, кажется. Или вообще никак не среагировал. Что-что, а пятилетка сейчас казалась вообще неважной.

– Я отдохну. Но сначала навещу коммандера и доктора МакКоя. Коммандера Спока перевели...

– Да, он на этом корабле.

– Спасибо.

Осава помолчала, водя тонким пальцем по кромке чайной чашки. Потом резко подняла голову.

– Остался последний вопрос.

Джим, почти задремавший, чуть не застонал про себя. Ну конечно.

– Хан, – договорил он за Осаву.

Адмирал отставила свою нетронутую чашку. У Джима сложилось впечатление, что она просто не может сосредоточиться на распивании чая. Голова, скорей всего, трещит. Он стал как-то забывать, что адмиралы в штабе – тоже люди.

– После случившегося... – Осава посмотрела на чашку со странным выражением, – я не могу так просто держать его под арестом.

– Мы устроили геноцид вымирающего биологического вида, – у Джима чуть челюсть не свело, когда он это произносил. – Мы – это Федерация... Так это теперь выглядит.

– Вот именно. К тому же всё, что он сделал сам – это, по вашим словам, помог спасти Энтерпрайз, раскрыл заговор против Федерации, который все мы проглядели… и покалечил одного адмирала-предателя, но здесь слишком легко доказать, что сделано это было в целях самозащиты. Преступления, как такового, нет.

Джим кивнул. Крылья почему-то зачесались.

– А вот его люди захватили «Орфей» и перебили почти весь экипаж, – продолжила Осава.

– … в целях самозащиты.

Они встретились взглядами. Невысказанное “и мести” явственно повисло в воздухе.

Осава недовольно дёрнула крыльями.

– Мне нужен ваш совет, Кирк, потому что Хан был членом вашего экипажа. Насколько мы можем ему доверять?

Джим уставился на картину, которая висела на стене кабинета как раз за спинкой кресла. Море в шторм. Странный выбор – капитаны обычно любили картины с кораблями, которым ничего не угрожает. Корабли, паруса которых наполнены попутным ветром, а не ломаются под натиском стихии.

А у Боунса переломаны крылья. И Хан утверждает, что при всей своей гениальности не мог придумать план, в котором доктору не пришлось бы выдерживать пытки.

– Я не курировал Хана, – ответил Джим медленно, не сводя глаз с беснующегося моря на картине. – Лучше подождать, пока офицер МакКой сможет дать полный отчёт…

– Времени ждать нет, – перебила Осава. – Через два часа мне надо будет послать первый рапорт Совету, и если там не будет моего положительного комментария к поступкам Хана, на Земле его никогда не оправдают. Вам придётся сделать вывод самому.

Джим выдохнул и зажмурился. Крылья слабо зудели в основаниях. Он попробовал собраться с мыслями.

– Сверхлюди бы взбунтовались всё равно, раз это в их природе. Но Хан их выдал… чтобы попытаться спасти. Он никогда не верил в Федерацию или флот, но верил в свою семью. В их безоговорочную ему преданность. Я мало знал о проекте из-за протоколов безопасности, офицер МакКой практически ничего мне не рассказывал. Но он поверилХану. И Хан не мог его одурманить, потому что МакКой его ненавидел.

– Из-за вас?

Джим отогнал ноющую в крыльях мысль о молчании доктора. Сейчас не это имело значение.

– Из-за... меня, да. Но не только. МакКой верит в право на неприкосновенность жизни, а Хан, он... вы видели. До сих пор считает, что может распоряжаться жизнями людей по своему усмотрению. МакКой переступил через себя, чтобы курировать Хана как профессионал, не поддаваясь эмоциям. А после нашёл причины ему поверить. Я хочу сказать, он всегда был объективен, насколько это было возможно, и… да. Я считаю, что Хану можно верить, в том плане, что он не навредит ни этому кораблю, ни его экипажу. А это значит, он будет держать своих людей в подчинении. Без его приказа они не сделают ничего. Если бы Хан хотел захватить этот корабль, он бы это уже сделал.

– Сейчас Хан и его люди в одной из кают на третьей палубе и они предупреждены, что выходить нежелательно. Предлагаете оставить такой... домашний арест?

– Да. Только не выключайте видеонаблюдение. Пригодится для отчёта на суде. Это мой совет, адмирал.

– Я учту, Кирк. А теперь идите, хватит с вас.

Джим встал, ощущая себя тенью. От усталости тело не ощущалось своим. Просто грузом, который почему-то надо тащить.

– Сыворотка, – догнал его голос Осавы. – Доктор её всё же создал, не так ли?

Джим несколько раз вдохнул и выдохнул, прежде чем начать говорить.

– Я позабочусь, чтобы эти слухи остались слухами, адмирал.

– Создал, значит, – Осава больше не спрашивала.

Джим промолчал. Он намерен был уничтожить контейнер с оставшимися ампулами. В одном МакКой оказался прав точно – эта штука способна вогнать полгалактики в войну одним махом.

Джим ожидал других вопросов от Осавы, требований рассказать всю информацию о сыворотке, но…

– Покажитесь медикам, капитан, – жёстко сказала адмирал. – И прямо сейчас. Вы очень сильно линяете.

Кирк даже остановился. Его бы разобрал смех, если бы он не был так измотан.

С тех пор прошёл час. И всё это время Джим сидел в чужой каюте, не зажигая свет, и не мог заставить себя закрыть глаза и уснуть. Он не пошёл спрашивать, что там с МакКоем, не пошёл даже узнать текущее состояние Спока, хотя страх за него зудел в перьях.

Когда в интерком позвонили, он сразу приказал компьютеру открыть.

Спустя минуту в комнату знакомо и шумно ввалился Чехов. От него пахло шампунем, булочками и кофе.

– Только сейчас закончили радиационную очистку экипажа, – выпалил он, плюхаясь на пол в полосу света, падающую сюда из гостиной. – Всё, все чисты. Устал как собака, ещё и поесть толком… Скотти носится, как ужаленный. Мне кажется, ему транквилизатор придётся колоть, чтобы он немедля не транспортировался обратно на Энти с отвёрткой наголо. Вот отдохнём и начнём разрабатывать схему силового поля, которое нейтрализует заразу на планетоиде… потом уже и за ремонт нашего кораблика, но это через двое суток, не меньше, есть слух, что нас на буксире в варп-поле потащат до Земли, ну или до марсианских доков на ре...

Тут, видимо, Чехов наконец увидел самого Джима, потому что речевой поток прервался.

– Ты чего, даже не мылся ещё?

– Ты у МакКоя был?

Пашка завернул вперёд крыло, как будто попытался им отгородиться от Кирка.

– Да, забежал.

– И?

Даже в полутьме было видно, что Чехов сник.

– Хреново, товарищ капитан. Два перелома крыльных костей, есть трещины и в целом крылья выглядят так, будто по ним бульдозер проехался.

– А Хан? Ох, блин... в смысле, Хан упоминал, что вводил МакКою свою кровь.

– Наверное, мало. – Пашка грустно пожал плечами. – У него же времени не было, да? Ну там в любом случае Боунса держат под дозой сильного обезболивающего, чтобы в себя не приходил, потому что это пиздец, и… в общем, всё правда плохо. Очень. Кристина сама не своя, мне сказали, она чуть не расплакалась, когда его увидела… А потом эти его переломанные крылья ещё разворачивали, чтобы переломы зафиксировать! Разворачивали! Переломанные!.. Даже думать не хочу! Взять бы этого уёбка Райса самого и повыдирать ему все перья! А потом уронить на него пару стенок, чтобы прочуял, каково это!

Пашка принялся ругаться на смеси русского, английского и стандарта. Выплёскивал так эмоции. А Джим сидел, и в тяжёлой голове ворочались мысли.

Хан вводил МакКою свою кровь. Он нарочно упомянул об этом при Осаве, теперь Джим был уверен. А в контейнере, который он собирался уничтожить, было ещё шесть ампул.

Одна вернула к жизни смертельно заражённого Айвила с Саратоги. Вторая срастила Джиму крыльный перелом, вон, крыло не то что не болит, даже не ноет в этом месте, а ведь боль была адская.

Так неужели…

Это означало прямо противоположное тому, что он пообещал Осаве. Слухи не просто укрепятся, они превратятся после такого в уверенность. Про его, Джимов, перелом никто особо не знал. Айвилу можно легко заткнуть рот, если он вообще понял, что с ним случилось на Саратоге после укола. Кексик, Цай и Юи будут молчать, в них Джим уверен. А тут – МакКоя видела половина экипажа и все медики, в том числе те, которые прилетели с Осавой на «Ириде».

Если у Боунса внезапно как по волшебству срастутся все переломы, только дурак не сложит дважды два.

И у них будут гигантские проблемы. А в первую очередь у него, Джима, потому что ответ по поводу сыворотки придётся держать уже не перед лояльной Осавой, а перед далеко не лояльным командованием.

А это имеет значение? Серьёзно, ты думаешь, это имеет значение, когда Боунс знал про пытки и просто… пошёл на них ради нас? И когда он там теперь загибается с несколькими переломами?

Джим встряхнул головой.

– Пашка, – позвал, прерывая поток цветистой русско-английской ругани, – мне надо поговорить с Ханом. Не знаешь, куда точно Осава его определила?

– Знаю, – Чехов угрюмо нахохлился, – я же планы размещения получал. Все сверхлюди в каюте 9-С на третьей палубе.

– Незаметно с ним можно поговорить?

– Незаметно – в смысле…

– Да, мелкий, незаметно – это чтобы вообще никто не заметил, – нетерпеливо сказал Джим, – в идеале даже ты.

– Так, – Пашка сердито распушился, – ваше большущее капитанское величество, либо отдавайте уже нормальный приказ, либо рассказывайте, что происходит!

Джим вдохнул поглубже.

– Это приказ, Чехов. Я собираюсь спасти Боунса от нескольких месяцев лежания в фиксаторах. А там умный, сам сообразишь.

Чехов на секунду нахмурился, пристально глядя на него, затем просиял.

– Ну и задачки у вас, капитан, для младших лейтенантов. Компьютер с доступом в наблюдательную сеть здесь есть?

Хан не ждал, что разговор со своими будет лёгким. Когда охрана ушла, и они остались наедине, он первым делом ушёл в ванную, чтобы привести себя и мысли в порядок.

В крови всё ещё горело желание мести. Ей мало было оторванного крыла, боя и нескольких оглушённых противников. При одной мысли о смерти своих и переломанных крыльях доктора ему хотелось разнести всё вокруг, разорвать предателей голыми руками на части. Но Хану пришлось стать сильнее желания мстить. Он с самого начала знал, что каждое из принятых решений было верным. Его план работал; вопрос только в том, через сколько этот... с позволения сказать, капитан, догадается прийти.

А пока ему предстояло вразумить своих. Йоахим, мирный и покорный Хану, сможет услышать и поверить ему. Пусть даже и нехотя. Но Лата, горячая и страстная Лата… она не поверит и не примет. Не сразу. Она будет спорить, доказывать, требовать, пока Хан не напомнит ей её место. Да, ему придётся.

Он вымылся, расчесался, отряхнул крылья от капель влаги, реплицировал чистую одежду – запасной комплект чёрной стажёрской формы (на будущее) и простой белый халат. Облачившись в него, ещё некоторое время стоял у зеркала, вглядываясь в своё отражение. Трое суток никак на нём не сказались, не считая...

Он пригляделся внимательней, приподняв левое крыло.

Не показалось. Несколько поседевших перьев.

Но Леонард заплатил куда дороже.

Бросив последний взгляд на зеркало, Хан вышел к своим.

Йоахим дожидался его, сидя на кровати и читая. Он поприветствовал Хана, отложив падд и склонив голову.

Лата, прямая и гневная, стояла, сложив на груди руки. Хан знал, что так она простояла всё то время, что он был в ванной. Она желала говорить, и она имела на это право. Поэтому Хан не стал обращать внимание на дерзость её поведения.

– Говори. Я выслушаю.

Она вскинула голову.

– Господин, мы могли бы захватить этот корабль. И можем прямо сейчас. Отдайте приказ.

Йоахим на этих словах отвёл глаза и завернулся в крылья. Он пережил один захват корабля, и увиденные смерти ему точно не понравились.

Хан встряхнул крыльями, складывая их, прошёлся по комнате. Лата всё поняла, иначе говорила бы по-другому.

– Ты знаешь, что приказа не будет.

Она промолчала.

– Ты ждёшь объяснений, – Хан оказался у небольшого иллюминатора. За ним мерцала бархатная космическая чернота. – Мир изменился. Меня вернули к жизни несколько лет назад, и тогда я не понимал этого. Я думал, мои способности помогут мне вызволить вас, и, как и раньше, после нескольких лет теневой работы мы сможем выйти на свет и установить контроль над значительной частью Земли. Моя самонадеянность чуть не стоила мне всех вас. Я проигрывал раз за разом – адмиралу Маркусу, коммандеру Споку и снова коммандеру Споку. Только перед повторной заморозкой я понял, что недооценивать людей теперь нельзя.

– Недооценивать? – неверяще переспросила Лата. – Они ничуть не изменились, господин! Алчные, ничтожные…

– Они стали умнее, – Хан повысил голос, поворачиваясь к ней. – Борьба за выживание на других планетах научила их адаптироваться и принимать верные решения перед лицом превосходящей опасности. Способности, данные нам нашими генами, они сейчас компенсируют технологиями и своим количеством. Они учатся у инопланетных рас, на фоне которых мы уже не выглядим богами. Подними мы бунт сейчас – и нас уничтожат. Поэтому я не желал, чтобы вы шли против Федерации. Это означало бы только нашу погибель.

– Но мы всё ещё лучше, господин, – Лата подошла к нему ближе, глядя в упор. Она до сих пор не верила услышанному. – Мы освоили технологии управления их кораблём за считанные часы. У людей уходят на это годы. И если нам захватить этот корабль и улететь отсюда…

– И куда же? – перебил её Хан. – Где в этой вселенной место для нас?

– Так у тебя нет никакого плана, господин, – произнесла Лата с глубочайшим потрясением в голосе. – Мы шли к тебе, как к нашему отцу, а ты предал нас и наших братьев, отдавших жизни за свободу!

Йоахим подошёл и коснулся её руки, но Лата дёрнула плечом, сбрасывая прикосновение.

– Так вот что ты предлагаешь нам за верность? Смириться?! – Она раскрыла взъерошенные крылья и сделала ещё шаг навстречу. – Жить среди них? Служить им? Стать теми, кем они хотят нас видеть – послушными рабами? О нет, мой господин не предал бы наше доверие. Мой господин предпочёл бы погибнуть в бою, но не продать нашу гордость!

Хан ждал, глядя в её тёмные гневные глаза и чувствуя нарастающую ярость. Его крылья напряжённо подрагивали. Нет, он больше не думал, что все люди ничтожны. Он не понимал, как этого можно не видеть.

Лата остановилась в двух шагах – напряжённая, словно натянутая струна, дрожащая и яростная, готовая сражаться до конца.

– Или же виной тот слабый человек, которого ты назвал своим? Неужто желание обладать им в противоестественной связи лишило тебя и разума, и гордости?

– Мой разум при мне, Лата, – предупредил Хан, чувствуя, как голос дрожит от ярости. Лата была умна, она была его преданной союзницей, но даже она не смела говорить о его чувствах к Леонарду в таком тоне. – Как и моя гордость. А тебе следует придержать язык.

– Нет же, во имя вечного неба, я не стану молчать, – Лата говорила всё тише и яростней, почти шипела. – Ты предлагаешь нам покориться людям и тому ничтожеству, которое ты в слепоте своей возжелал…

Не давая ей продолжить тираду, Хан схватил её за шею и быстрым мощным ударом швырнул о стену.

– Ты глупа и не видишь дальше своего носа! – рявкнул он, подходя к ней ближе. Внутри всё клокотало от ярости. Лата уже поднималась, сверля его ненавидящим взглядом. – Ты не…

Он схватил её за ворот форменки, поднял над полом и снова швырнул о стену. На этот раз другую.

– … слышишь моих слов! Ты ропщешь…

Хан не давал ей подняться и ответить. Бил крыльями, чтобы оглушить, а когда она попыталась атаковать сама, снова швырнул к стене. На этот раз она упала на груду мебели в углу, ударившись об угол комода, и оттуда сползла на пол.

– Ты посмела сомневаться во мне...

Лата поднималась на четвереньки, потом на ноги. По лицу текла кровь, она горбилась, как тот, у кого сильно болят рёбра. Потребовалось ещё несколько раз швырнуть её, чтобы при попытке подняться её локти подломились и она упала на пол. Хан не дал ей второй попытки выпрямиться, снова ухватил за ворот, вздёрнул на ноги и с силой прижал к стене, заставляя её запрокинуть голову.

Он знал, что всё это останется на записи камер, а может быть в эту самую минуту та адмиральша смотрит на них, как на зверьков в клетке; но он чуял, что она слишком умна, чтобы вмешиваться.

А значит, отряда вооруженной охраны и медиков с транквилизаторами можно не ждать.

Осава даст им разобраться самим.

– Ты не пытаешься думать, – он встряхнул Лату, не обращая внимания на её попытки ударить крылом, и через несколько секунд они прекратились. – Неужели ты, мой военный советник, та, кому я доверял, как себе, больше не способна раскрыть глаза и посмотреть в лицо правде? Нам не выжить вне Федерации! Нам не выжить, сражаясь против людей!

– Убей, – прошептала Лата, ни капли не смягчив ярость. – Я не смогу прислуживать им и твоему… человеку, – это слово она словно выплюнула сквозь зубы. – Даже по твоему приказу.

Она больше не вырывалась. Кровь из рассечённой раны на лбу стекала по лицу, крылья слабо подрагивали. Но Хан не обманывался: разожми он хватку, и она будет драться – пока не умрёт. Потому что могла только выполнить приказ того, прежнего Хана, или умереть, другого не дано. Потому что они все были такими.

И с этим надо было что-то делать.

– Я не предлагаю тебе встать наравне с людьми, с которыми мы никогда не будем равными, – Хан не дал ей возможности отвести взгляд, только ощутил, как за спиной раскрываются, поднимаясь, крылья. – Я не предлагаю тебе стать частью Федерации. Я приказываю тебе – и ты подчинишься. Потому что так говорит тебе Хан Нуньен Сингх, твой господин и повелитель! Сейчас я должен сохранить то, что осталось от нашей семьи. И я буду делать это любой ценой, исключая цену нашей жизни. Ты поняла меня?

Лата смотрела в его глаза, не моргая. Её взгляд по-прежнему горел, но сил спорить уже не было. Она кивнула. И тогда Хан отпустил её, сразу повалившуюся на пол.

Хан обернулся к Йоахиму, с печалью наблюдавшему эту картину.

– Йоахим?

Он встрепенулся – воробьёныш в ворохе золотых перьев.

– Дело не в нашем отношении к людям, господин. Они стали лучше, пусть и не все, я это заметил. Но я не уверен, что они примут нас. На Земле, в научном центре, а потом и на корабле, многие называли нас чудовищами, монстрами или выродками. Это только то, что слышал я. Может быть, Лата права, и нам лучше было бы покинуть Федерацию, пока не поздно?

Хан подошёл к нему и погладил по щеке.

– Всегда будет кто-то, кому твоё существование будет не по душе. Ожидать, пока тебя примут все и безоговорочно, можно до самой смерти.

– Господин… – Йоахим опустил взгляд, но ничего более не сказал. Хан больше не касался его, только смотрел на склонённую голову.

И впервые подумал, каково же им сейчас, обломкам прошлого, которые видят перед собой своего предводителя с чужим лицом и изменившими цвет крыльями. Предводителя, допустившего смерти почти всех их братьев и сестёр. Предводителя, говорящего, что им придётся смириться и жить рядом с людьми по их законам.

– Космос велик, Йоахим. Я не смог уберечь вас в нём единожды, и это может повториться. Помоги Лате подняться и обработать раны. Я хочу услышать, как вы жили на “Орфее”.

Пашка пообещал десять минут, когда на камерах наблюдения в нужном коридоре будет зацикленная картинка, собственно, с пустым коридором. Ещё он сказал Джиму выключить коммуникатор.

– Или хочешь радостно засветиться на датчиках бортового компьютера? – спросил вышедшего из ванной мытого капитана, с хрустом надкусив вафельный батончик. Таких батончиков кудрях нареплицировал штук десять и жевал во время взлома корабельных сенсорных систем. – Здесь система сканирования как в живом организме, кстати. То есть датчики буквально везде, как рецепторы. Но это мы обошли… Значится, так: я тебя видеть буду, но больше никто. А потом, когда ты звякнешь в интерком, я устрою в нём небольшое… красивенькое… замыканьице. Данные о последнем вызове не успеют нигде отразиться. Едем?

И теперь Джим стремительно шёл по коридору. Очень сложно поверить в свою «невидимость» для корабельных систем, когда сам по себе ты живой, вполне видимый и даже шаги свои слышишь.

До каюты Хана – ну и других сверхлюдей, получается – Джим добрался быстро. Минуты за две. Открыл Хан. Высокомерный, как обычно, но почему-то взъерошенный. Окинул Джима своим прозрачным взглядом.

– Капитан, – поприветствовал холодно. – Долго же вы. Заходите, живо.

– Не начинай, – бросил Джим, проходя за ним в комнату. Он и так был взвинчен до предела, чтобы ещё терпеть выходки этого чернокрылого.

В каюте была одна одноместная кровать, тумбочка рядом с ней, в углу комод, стол и пара стульев. На кровати лежала Лата. Сейчас она была не в тёмной куртке стажёра, а в одной только форменной майке и штанах, и было видно, что она изрядно потрёпана. С её щеки мокрым полотенцем стирал кровь второй сверхчеловек, совсем молодой и с золотыми крыльями.

Хан, не обращая внимания на эту картину, указал Джиму на один из стульев. Сам садиться не стал.

– Значит, вы наконец додумались до моей подсказки. Что с Леонардом?

Джим наклонился вперёд, опираясь локтями о колени. Ему не очень хотелось озвучивать просьбу при свидетелях, но время тикало.

– Если коротко – раньше, чем через год, он не поправится. Я так понял, говоря о вводе крови, ты имел в виду... Ладно, мне просто надо знать, – Джим теперь говорил совсем тихо, – ввод сыворотки можно замаскировать под то, что ты уже вводил ему свою кровь?

Хан раздражённо тряхнул крыльями. Наклонился, упёрся ладонями в столешницу, нависнув над Джимом и слегка раскрыв крылья.

– А я уже начал надеяться, что вы не безнадёжны. Капитан, во Флоте всё же не работают одни недоумки, и любой профессиональный медик при анализе крови распознает обман. Рискнуть? О, это можно, и я боюсь представить, что было бы, решись вы действовать без этого разговора со мной. Это стоило бы свободы не только мне, но и Леонарду. Навсегда.

– А зачем тогда...

– Капитан, – он теперь смотрел прямо в глаза, и это было жутко, – я не собираюсь скрываться. Моя очищенная кровь вполне справится с крыльными переломами, пусть и медленней. Но сделаю я это только с разрешения адмирала. Ваша задача заключается всего лишь в том, чтобы отвести меня к ней. И поскорей. От вашего промедления боль Леонарда не становится меньше.

До Джима, наконец, дошло. Хан собрался устроить полностью легальный открытый спектакль с перекачиванием Боунсу своей волшебной крови – при Осаве и всём медотсеке. Ещё монета в копилку добрых дел, а заодно и отведёт внимание от возможно созданной доктором сыворотки.

– Что, день прошёл зря, если ты никого не опустил? – огрызнулся Кирк на автомате, уже поднимаясь из-за стола. – Идём.

– Сначала я оденусь.

Хан решительно прошагал в ванную и скрылся там, только чёрные перья мелькнули.

В его отсутствие Джим огляделся и заметил, что паренёк с золотистыми крыльями смотрит на него в упор. Настороженно, но вроде как без враждебности.

Джим поднял руку.

– Капитан Кирк, звездолёт... раздолбанный предателями звездолёт “Энтерпрайз”, – завершил неожиданно даже для себя. – У нас даже не было времени представиться, когда мы вылетали в шторм. А вы, получается, сверхлюди.

Настороженности в выражении лица золотистого поубавилось. Было ему не больше пятнадцати, и он явно был любопытен. Как Пашка. Он встряхнул крыльями, поднял руку в ответ и открыл было рот, но избитая женщина дёрнула его за рукав.

– Не разговаривай с ним, Йоахим. Он человек, а они все хотят одного: чтобы нас в этой вселенной не осталось. Не так ли, капитан Кирк?

Джима пробрало от ненависти в её голосе.

– Не так, – ответил он быстрее, чем успел подумать, тоже не сумев сдержать в голосе злость. – Возможно, вы не заметили, но мы вместе спасались от смерти и работали сообща.

Она не ответила. Златокрылый зыркнул на него ещё разок и отвернулся.

Вернулся Хан, одетый в чёрную форму стажёра. Сейчас он был так похож на Хана, с которым Джим захватывал «Возмездие», что по подкрылкам пробежал холодок. Сверхчеловек одёрнул форменную рубаху, смерил капитана холодным прозрачным взглядом.

– Я готов. Вы идёте первым.

Хан не удивил её своей просьбой. Для удивления Осава слишком устала. К тому же, она и сама хотела с ним поговорить; контроль за текущими делами мог подождать час или полтора.

Но Хан отказался говорить перед переливанием.

– По ряду причин этот человек мне дорог, и я не хочу подвергать его лишней боли без крайней необходимости, – сказал очень спокойно. Вообще Хан казался расслабленным, но только на первый взгляд. Он излучал опасность сам по себе.

А вот среди медиков желание Хана произвело настоящий фурор, и Осаве пришлось приказом назначать тех, кто будет следить за переливанием. В противном случае сюда набился бы весь персонал.

Хан спокойно отдал себя в их руки.

Сейчас он лежал на соседней от доктора МакКоя биокровати с иглой в вене, от которой шёл тончайший прозрачный шланг. Через него кровь перекачивалась в аппарат, проводивший очистку, и уже потом – лежащему без сознания доктору. Ему очищенная кровь вводилась по капле, очень медленно, как сильнодействующее лекарство.

Осава велела очистить палату. Разрешила остаться только капитану Кирку. Медики неохотно покинули помещение.

Хан пошевелился, но положение не сменил: он лежал на боку, лицом к доктору, полуразвернув крыло так, что оно накрывало обе кровати.

– Что именно вы хотите знать, адмирал? – спросил негромко.

– Всё, что известно вам о заговоре.

– О вашей ошибке, – продолжил за неё Хан.

– И о твоей тоже, – напомнил Кирк. Он не сидел – ходил по просторной палате от стены до стены.

Хан дёрнул крылом.

– Я расскажу и о ней, если потребуется.

– Мне хотелось поговорить с вами лично, – сказала Осава, возвращаясь на свой стул.

– Поговорить? Это не допрос?

– Как видите. За вашу безопасность для экипажа Кирк поручился лично.

– Самонадеянно с его стороны. Но если так... Спрашивайте.

– Видите ли, мистер Харрисон…

– Хан. – Он вернулся взглядом к доктору. – Меня зовут Хан. Адмирал, называться чужим именем для меня унизительно. Прошу понять это.

– Хорошо, Хан. Я обязана разобраться в случившемся до того, как мы вернёмся на Землю. Ситуация там сейчас крайне нестабильна, и если я не встану на вашу защиту, исход суда над вами и вашими людьми будет заранее предрешён.

– О да, – произнёс он медленно, – этого следовало ожидать.

На датчике, отражающем жизненные показатели доктора, что-то запищало. МакКой пошевелился в своём забытьи и негромко застонал, но не проснулся. Писк утих.

– Моё желание, Хан, не допустить ошибки ещё большей, чем уже совершена. Если вы виновны, вы понесёте наказание. Если нет – я буду вас защищать перед Советом.

Они несколько секунд смотрели друг другу в глаза. У сверхчеловека был лишённый цвета и очень тяжёлый взгляд. То, что он лежал и смотрел на неё снизу верх, роли не играло.

– Спрашивайте, – сказал Хан, прикрывая веки. Словно давал ей передышку в заведомо проигрышной битве взглядов.

– В данной ситуации мне неясно, почему вы сдались. Спокойно позволили запереть себя и своих людей в каюте. Проект реабилитации был лишь фикцией, и вы остались прежним. То есть, не потерпели бы над собой никакой власти, Хан. Так почему?

– Причина проста, адмирал. Мне нужен был диалог с кем-то из представителей вашей власти. Диалог на равных, а не как преступника с обличителем. Ведь так поначалу со мной разговаривали. – Он снова остановил свой тяжёлый взгляд на Осаве. – Я – зверь. Я – страшная машина для убийства, лишённая человеческих чувств, генетический выродок. Я – то, чего следует бояться. Со мной нельзя просто говорить.

– Мы говорим с вами сейчас. На равных.

– Потому что я сделал это возможным.

– Вы использовали для этого ситуацию с заговором.

Он едва заметно усмехнулся.

– Так вы догадались. Зачем же тогда эта игра в интервью?

– Считайте, что для протокола.

– Тогда расскажите, адмирал, как именно вы поняли. Для протокола.

Осава села в кресле удобней. Ей давно не приходилось сталкиваться с тем, кто настолько был равнодушен к её авторитету, и скрывать свою неуверенность стоило труда.

– Слишком гладко вышло, – сказала она неспешно. – Вам невозможно предъявить обвинение, вы скорей пострадавшая сторона, и я ни на миг не поверю, что это не было результатом тщательно продуманного плана.

Хан пошевелил крылом, удобней пристраивая его на докторе. Эта потребность касаться и защищать противоречила чувству исходившей от него опасности.

– Всё верно, я распознал заговор намного раньше начала основных событий. И я использовал это знание.

Осава молчала. Ждала, когда он начнёт рассказывать сам. И Хан начал.

– Это было единственным способом спасти мою семью. В условиях, в которые мы были поставлены, я понимал, что любой бунт будет проигрышным. Любая попытка идти против Федерации обошлась бы мне слишком дорого. Люди изменились за прошедшие три века.

– Действительно… – Осава помедлила, тщательно выбирая вопрос. – Тогда начните с начала, Хан. Расскажите, как узнали о самом факте заговора.

– Не узнал, адмирал. Догадался. Во-первых, при очевидном прогнозе бунта сверхлюдей и провала проекта меня удивили его масштабы и растиражированность в СМИ, а также количество инвестиций в него. Слишком много шума на старте ненадёжного эксперимента. Вопрос, который у меня возник сразу же – какой в этом смысл и кому этот шум выгоден. Под каким прикрытием это подали совету?

Осава взвесила риски. Но нет, вряд ли она сумеет дать Хану ту информацию, о которой он бы не догадывался.

– После Неро, гибели Вулкана, тысячи выпускников Академии и «Возмездия», упавшего на Сан-Франциско, репутация флота очень сильно пострадала. Как защитникам Земли, нам больше не верят. Такой проект, как реабилитация ужаса родом из прошлого, мог вернуть доверие людей… и не только людей – так, по крайней мере, утверждал Романенко и те, кто был на его стороне. Тогда это выглядело убедительно.

Улыбка Хана сделалась зловещей.

– Но даже для такого проекта и для вашей отчаянной ситуации шум, поднятый в медиа, был чрезмерным. И чем же всё обернулось?

– Нас пытаются сожрать со всех сторон, – честно ответила Осава. Это скрывать было бессмысленно. – Репортёры, представители инопланетных посольств, соцсети. Многие не верят, что вас нейтрализовали, и боятся начала новой войны аугментов. Другие уверены, что люди собирают армию, во главе которой будете вы.

– Иными словами, раскол, адмирал. Недоверие. Паника. И мы уже выяснили, кому это выгодно.

– В том числе и вам.

– В том числе и мне, – не стал отрицать Хан. – Что касается мотивов предателей. Чем выше взлёт, тем больнее падать, и это очевидно. И Райс, и Романеко были приближёнными Маркуса, и это вам известно. После того, как я убил Маркуса и всплыла правда о секции 31, у вас начались перестановки. Всех, кто был приближен к Маркусу, но чью причастность к милитаристскому заговору не смогли доказать, понизили в должности, я прав? Человеческая природа по сути своей невероятна проста. Федерация предала их – они предали в ответ.

Итак, что я знал: очевидно провальный проект реабилитации, который командование принимает под внутренним давлением части Совета. Далее. С началом проекта меня переправляют на Энтерпрайз. Где оказывается, что командование подсунуло меня для кураторства доктору МакКою. Меня, убийцу его лучшего друга. Где логика, если проект реабилитации был бы реален? Разве не логично отдать меня другому куратору, тому, у кого нет ко мне настолько явных личных счётов? Причина могла быть только в одном – сыворотка. Слишком очевидно. Правда, во время заключения в закрытой лаборатории под наблюдением доктора, я начал сомневаться в том, что за проектом реабилитации стоит заговор. В конце концов, ваша Федерация склонна поступать глупо и неоднозначно. Но через две недели меня выпустили.

Я обживался на корабле, играя свою роль морально выздоравливающего преступника и осматриваясь. Гипноз действовал недолго, что, скорей всего, тоже было грамотным расчётом людей, работавших на предателей. Ко мне возвращалась моя личность, неизменённая, способная к критическому анализу ситуации. И тогда я понял, что мои люди в большой опасности. Благодаря Маркусу и тому, что он со мной сделал, я получил важный урок: в этом веке моя сверхчеловечность больше не гарантия победы над людьми. Урок был жестокий, но правильный. Но моя семья, только недавно очнувшаяся от криосна, лишившаяся предводителя, разбитая на осколки по вашим кораблям, не знала этого. Мои люди преданы мне, адмирал, и после того, как они вышли бы из-под влияния гипноза, они стали бы добиваться воссоединения со мной – каждый своими методами. Я знал это, понимал, что надо действовать, и начал разрабатывать план. В это же время я получил последнее подтверждение заговора. А именно – настоятельный приказ для Энтерпрайз продолжать исследовать планетоид. При всех доказательствах его опасности…

Он умолк, и Осава словно очнулась. Оказалось, негромкий, глубокий голос Хана погрузил её практически в транс.

– Я поняла вашу логику, Хан, но это… Как исследование планетоида могло служить подтверждением заговора?

– Как? – переспросил Хан, снова дрогнув крылом. – Ох, адмирал, я удивляюсь, как ваша Федерация ещё существует. Дорсалий, конечно, дорогостоящий и ценный металл, но не настолько, чтобы кто-то вдруг начал ради него кроить кривыми ножницами идеологию Федерации. Даже ваши флотские директивы ставят жизнь и безопасность разумных существ превыше всего остального. Опасность планетоида мы доказали. Так в чём смысл? Его нет, кроме чьей-то острой необходимости удерживать Энтерпрайз вдали от обитаемых секторов космоса, на одном месте.

– Капитан имеет право отказаться от миссии, если доказана её абсолютная опасность для экипажа, – напомнила Осава. – Так что приказ в данном случае был крайне ненадёжной гарантией того, что корабль до конца не сдвинется с места.

– Именно. Планетоид был опасен. Мы отправили отчёт Флоту с голографиями скелетов, усеивающих планетоид, с результатами изучения этих несчастных останков. Мы ждали приказ о прекращении исследований. Наше намерение отказаться от этой миссии больше нельзя было игнорировать. И тут весь план заговорщиков мог рухнуть, однако Флот прислал другой корабль. С ещё более безрассудным, самоуверенным и наглым капитаном, не видящим дальше своего носа. Гонясь за славой, он гарантированно погубил бы свой экипаж, а капитан Кирк с его манией героя, узнав об этом, кинулся бы на помощь. Обратно в нужный участок космоса. Не так ли, капитан?

– Продолжай, – бросил Кирк резко. Осава обернулась и увидела, как дрожат его крылья.

– О да, я продолжу. Прибывшая Саратога стала для меня ещё одной вехой: я впервые увиделся с одним из своих. Вольг, преданный, смелый, но недальновидный мой соратник. Он дал мне понять, что мои люди нашли способ связаться друг с другом и готовят бунт. Узнав это, я ощутил настоящий страх. Я отдал ему приказ свернуть операцию. Этого было бы мало, поэтому я сдал своих людей, открыто рассказав о факте готовящегося бунта. В ответ флот прислал приказ об убийстве…

– Это не был приказ об убийстве, – Осава перебила Хана. – Я подписывала приказ о заморозке сверхлюдей и закрытии проекта. Сообщение было перехвачено, дешифровано и изменено.

– Вы не отдавали приказ об убийстве, но он пришёл, и вы не можете этого отрицать, – возразил Хан. – Но тогда я об этом не знал. Кирк вернул Энтерпрайз к планетоиду, на подготовленную предателями сцену, и мы обнаружили там мёртвую Саратогу. Я понял, что финальный акт драмы вот-вот начнётся. Мы спасли с Саратоги выживших людей, и медики приняли решение держать их в карантине какое-то время, чтобы убедиться в безопасности. Все образцы с планетоида, и без того хранимые нашими научниками под силовыми полями, мне было приказано изолировать. Я это сделал. Лаборанты сдали мне каждую пробирку под роспись. Их количество было строго сверено. Я предпринял все меры, чтобы смертельный груз не представлял опасности. Лично программировал вакуумный ящик и силовые поля, лично запечатал образцы, не допустив к этому лаборантов. Никто на корабле не мог взломать этот ящик. Я принял все возможные меры, чтобы не дать противнику ни единой карты в руки. Назавтра, когда карантин должен был закончиться, мы бы уничтожили планетоид и Саратогу и улетели бы из этого сектора. А это в свою очередь значило, что следующий шаг заговорщиков будет поспешным и… не таким аккуратным, как предыдущие. Они не смогли бы сдаться, подойдя к цели так близко.

Той же ночью произошло заражение “Энтерпрайз”, и случайным оно быть не могло. Как вы помните, все факторы риска были исключены. Очевидно, на борту был сообщник предателей и он начал действовать. Он должен был распылить пробирку с образцами с «Саратоги», чтобы заразить корабль и этим удержать нас на месте. Этот человек должен был спрятать образец от меня, подменив его на пробирку с иным веществом, а после распылить содержимое пробирки в лабораториях. Поэтому, как только объявили тревогу по заражению корабля, я сразу же спустился в лаборатории в надежде захватить предателя. Он уже должен был быть в поясе жизнеобеспечения, ведь он намеревался выжить после распыления. И такого человека я сразу нашёл. Некий Джонсон из командного, бета-смена.

Кирк резко остановился посреди палаты.

– Ты… ты его обвиняешь?

– Я не обвиняю, капитан. Я излагаю факты.

– Продолжайте, – приказала Осава, жестом давая понять Кирку, что сейчас лучше успокоиться. Он с усилием сложил взъерошенные крылья и отошёл в другой конец палаты.

– Джонсону не хватило ума сделать свою работу чисто, – продолжил Хан, – и к моменту, когда я нагнал его в коридоре у лабораторий, он уже был заражён. В панике, убегая от меня, он случайно выставил на защитном поясе режим неприкосновенности, и прежде чем я успел его поймать, шагнул в турболифт, ведущий на мостик. Растительная зараза разорвала его в клочья внутри силового поля. По наивности своей капитан и остальные решили, что он герой, мученик, а я не посчитал нужным их разубеждать.

Хан сделал паузу и, прежде чем заговорить снова, поднял голову и внимательно изучил показатели на экране. После этого его голос зазвучал отстранённо.

– Команда послала Флоту сигнал о помощи. Мы зависли на периферии начавшейся ионной бури. Как мы теперь знаем, это была специально созданная ширма. Всё, что могло бы произойти в штормовом фронте, навсегда осталось бы там благодаря помехам. Кульминация началась...

Он замолчал, вперив взгляд куда-то в стену.

– В чём же состоял ваш план? – Осава прервала ушедшего в свои мысли Хана.

– Для начала требовалось убедить нужных мне людей из экипажа, что они в опасности большей, чем думают. Осторожно, поскольку их вера в Федерацию была нерушима. Я заронил сомнение в капитана Кирка и коммандера Спока и заставил их отбыть на Саратогу. Коммандер мне нужен был там как надёжный, умный и точный помощник. Я заставил его там оказаться добровольно, путём несложной психологической манипуляции. Предложил кандидатуры – себя и доктора – на спуск для изучения заражённого корабля. Капитан решил, что я не учёл усталости доктора, и конечно же, сразу вызвался сам. Он увидел мою ошибку, расслабился, и стал менее критично относиться к происходящему. За некоторое время до этого я успел внушить коммандеру Споку, что собираюсь бежать с корабля на шаттлах, на которых прибыли люди с заражённой Саратоги. В это должен был верить и доктор – до поры. Дальнейшее вы уже знаете от капитана Кирка. Оказавшись на Саратоге, Спок, испуганный возможностью гибели капитана…

– Вы говорите о страхе, – перебила Осава. – Разве вулканцы испытывают эмоции?

– Можете быть уверены. Когда речь касается чего-то действительно важного для них, они ещё более человечны, чем мы. Мы, адмирал, со своей эмоциональностью научились жить, а порой и игнорировать её ради выгоды. Вулканцы вокруг своей выстроили настолько мощную плотину, что при прорыве становятся управляемыми и беспомощными. Именно страх за жизнь капитана заставил Спока искать обходные пути. И выход у него был только один: воспользоваться теми шаттлами, которые остались на Саратоге. Значит, он должен был напасть на капитана, оглушить его и попытаться вывезти с корабля. Учитывая охрану Кирка, у коммандера это вряд ли бы получилось. Цель достигнута – Спок задержал бы его там и задержался на Саратоге сам. Но я не учёл, что страх коммандера сведёт его с ума. Это было моим просчётом. И поэтому пришлось задействовать капитана Кирка, хотя это подвергало значительному риску всю операцию.

– Подождите… – Осава нахмурилась, пытаясь понять, – вы говорите, что коммандер Спок насколько сильно переживал за жизнь своего капитана, что был готов похитить его? Что страх свёл его с ума? Вулканец, высококвалифицированный служащий?

– В этом нет ничего странного, адмирал, – голос Хана был спокоен. – Капитан и коммандер – близкие друзья, и в своё время коммандеру пришлось увидеть смерть капитана Кирка. Давайте не будем отвлекаться от основной темы разговора.

Кирк что-то пробормотал. Скорее всего, ругательство. Осаве было не до него.

– Я косвенно спровоцировал доктора и Павла Чехова на продолжение изучения заражения на останках Джонсона. Понять природу заражения значило полностью обезопасить себя, а в гении Павла я был уверен. На этом этапе, однако, случилось то, чего я не мог предугадать. На захваченном Орфее прибыли мои люди… И принесли известие о том, что они – последние выжившие. К тому времени я не сомневался ни в факте предательства, ни в том, что целью предателей являемся мы двое – я и доктор. Но с приходом Орфея я узнал, что моя семья уничтожена практически полностью, а я не смог это предугадать и предотвратить. Это стало ударом. Но дело надо было довести до конца, пусть теперь я сражался лишь за двоих из моей семьи. С приходом «Орфея» я получил в распоряжение ещё один боевой корабль, в квалификации и преданности которого мог быть полностью уверен. Лате я доверял как себе, и знал, что она и коммандер Спок обеспечат успех задуманной мной операции. Что касается боевого манёвра, адмирал, – тут всё элементарно. Райс блефовал, говоря о том, что найдёт беглый корабль даже в центре ионной бури. Я проектировал эти корабли и знаю их возможности. «Саратога» и «Орфей» ещё до прибытия «помощи» должны были следовать зеркальным курсом широкой дуги, чтобы незаметно для сканеров оказаться позади ваших кораблей. А потом в строго синхронизированное время вылететь из гущи шторма и одновременно нанести удар по основным щитовым генераторам, после чего снова скрыться в шторме. Если не знать, куда бить, эти корабли неуязвимы, но я точно назвал Кирку и Лате место удара. Также я подстраховался, и на борт этого корабля был перенесён ящик с останками заражённого Джонсона. Если бы операция провалилась, этот ящик открылся бы и заразил ваш корабль. Это была бы наша посмертная месть. Таким образом оба ваших корабля оказались без щитов и возможности их быстрого восстановления, зато с абсолютной гарантией заражения. А дальше Энтерпрайз должна была связаться с вами и предупредить, что при любой, малейшей попытке агрессии мы выстрелим по вам заражёнными торпедами. И мы бы стали стрелять, адмирал, не сомневайтесь.

– Я не сомневаюсь, – сказала Осава в наступившей тишине.

Хан снова перевёл взгляд с неё на МакКоя.

– Цель была достигнута. Я раскрыл заговор, спасЭнтерпрайз, получил возможность рассказать всё это вам и заручился для себя и своих людей вашей поддержкой на грядущем суде. Но в конечном счёте без него, – Хан указал на доктора, – ничего бы не было. Это доктор первый отнёсся ко мне по-человечески, а не как к генетическому уроду. Это он поверил в план и согласился на пытки, не раздумывая, зная, что это спасёт нас всех. Его пытали два с половиной часа, пока мои корабли подбирались к вашим для удара. Он не сломался под пытками, даже после того, как ему переломали крылья, и не открыл формулу, что означало бы полный провал моего плана. Он готов был пожертвовать собой без сомнений и страха.

– Вряд ли этот факт будет упущен из виду на суде, – спокойно сказала Осава, отключая диктофон. – Последний вопрос, не для протокола. Капитан Кирк упомянул о вашей ошибке.

Крыло Хана снова дрогнуло.

– Весь мой план по использованию заговора был ради одного: спасения моих людей. Я не думал, что предатели отдадут приказ об убийстве. Нейтрализация, заморозка, криосон… не убийство. Всё время проекта я считал, что это будет слишком даже для лживой гуманистической идеологии Федерации, которой они прикрывались.

– Федерация…

– Следует лживой гуманистической идеологии. Теперь вы и сами увидели, как она может стать косвенной причиной катастрофы. Это всё, что от меня требуется, адмирал? Я хотел бы отдохнуть. – И Хан снова поднял голову, чтобы посмотреть на экран с показателями. Разговор его не волновал, зато состояние доктора – точно.

Осава молчала. Обдумывала ситуацию. То, что они смогли по кусочкам собрать лишь сейчас, Хан понял, находясь на изолированном на корабле, без доступа к базам сообщений. Просто анализируя известные ему факты.

– Имея в распоряжении два корабля, один из которых был неисправен, а второй через год пойдёт на списание, не обладая законным правом командовать, находясь большую часть времени под действием парализатора, вы умудрились поставить врагу беспроигрышный ультиматум. Вы понимаете, что это не вызывает доверия? Это пугает, Хан. Ваш разум…

– Мой разум – совершенное оружие. И он может быть использован на благо Федерации, адмирал.

Говоря это, он стремительно сел на кровати и теперь упирался кулаком свободной от иглы руки в матрас. Взгляд у бывшего диктатора был жуткий, нечеловеческий.

– В обмен на это вы устроите так, что Федерация прекратит преследование остатков моей семьи. Мы останемся служить на «Энтерпрайз», разумеется. Не перебивайте, – это он едва ли не прорычал, – дайте договорить. Я, Хан, иду на самую унизительную сделку в своей жизни. Я предоставляю в ваше распоряжение свой ум, опыт, своё знание войны, проницательность, которая вас так пугает. Всё это станет послушным орудием в ваших руках.

Осава смотрела в его глаза. Нет, Хан не играл. Он злился, или даже был в бешенстве от того, что она медлит, от того, что он вынужден идти ей на уступки, но он не врёт.

– Вас и так не стали бы преследовать после всего случившегося, – Осава не отводила взгляда. Это противостояние она не собиралась проигрывать – речь шла о безопасности миллионов. – Поэтому я обязана спросить, во имя чего приносится ваша жертва.

– Я отвечу, – вскинулся он яростно, но вместе с тем горько. – Я приношу себя в жертву, чтобы у моей семьи была не только гарантированная неприкосновенность, но и право на свободное будущее, пусть и подчинённое вашим бессмысленным законам. Чтобы он, – Хан указал на доктора, – мог быть в безопасности. Чтобы продолжал верить в свои идеалы, спасать тысячи чужих жизней – не задавая вопросов, не думая о цене, которую платит сам. Через несколько дней на суде он и другие старшие медики-офицеры, участвовавшие в проекте, будут говорить об этом – о ценности каждой жизни, о том, что я и мои люди – вымирающий вид, о бесчеловечности эксперимента, который развернули предатели, а вы, остальные, позволили им это сделать, купившись на сказки о гарантированной народной популярности. И вы, адмирал, будете смиренно кивать, и более того – заставите кивать остальных. Это – цена моей сделки.

У Кирка сработал коммуникатор, и Осава всё же вздрогнула.

– Идите, – разрешила она Кирку.

Капитан вытащил комм из кармана, уже направляясь к двери.

Хан проводил Кирка немигающим взглядом, пока он не скрылся за дверью. После чего снова стал смотреть на Осаву.

Она видела, как сжимаются его пальцы, как гневно подрагивают, щетинясь перьями, огромные крылья. Казалось, ещё секунда – и он вырвет из руки иглу со шлангом и начнёт метаться по палате, как зверь в клетке. Но Хан не отводил от неё взгляда и не позволял себе шелохнуться.

Она смотрела на сверхчеловека, замершего в ожидании её ответа. Хан был пугающ, но вместе с тем великолепен – безусловно; он не только расписал, почему сотрудничество с ним выгодно – он действительно готов был продать свои умения, как оружие, и сейчас провёл демонстрацию. Осава не к месту подумала вдруг, какой бы корабль он мог построить, если дать ему возможность строить в открытую и использовать все необходимые ресурсы… И если поставить ему одно условие. Сделать этот корабль в первую очередь для мирных целей.

А ещё она подумала о своей вине – ведь она до последнего защищала проект. Защищала тогда, когда МакКой первым из старших медиков заговорил о бесчеловечности и жестокости эксперимента, и позже, когда ещё некоторые заявили о том же. В других словах, пусть; смысл одинаков.

Хан, в силу своих великолепных манипуляторских способностей, в полной мере заставил её ощутить эту вину.

– Нет ничего, чего бы вы не сделали для этих людей, верно? – спросила она негромко, поднимаясь со своего стула.

Сверхчеловек, видимо, получил нужный ему ответ, потому что слегка расслабился и кивнул.

– Для моей семьи. Вам следует это помнить.

– Я это учту, Хан, – сказала Осава. – И пожалуй, вам следует знать, что некоторые из ваших людей выжили.

Хан дрогнул крыльями, приподнимаясь на кровати, но Осава больше на него не смотрела.

– Можете отдыхать. Я пришлю медиков следить за состоянием офицера МакКоя.

Джим пришёл по вызову Кристины. Он не видел Спока с того момента, как вулканца транспортировали с Саратоги, и теперь, даже уставший, ощутил, как волна страха подкатывает к горлу и сжимает желудок. Его коммандер лежал, вытянувшись, на биокровати, под капельницей, вливавшей в него стремительно теряемую организмом влагу. Спока накрыли тонкой простынёй. Ткань пропиталась потом и прилипала к его телу. Волосы тоже намокли и липли прядями ко лбу, а взгляд из-под полуприкрытых век был бессмысленно устремлён в пространство. Крылья свисали по сторонам кровати, и сейчас казались растёкшимися чёрными кляксами.

При виде этого собственные крылья отозвались глухой болью, а в месте перелома она вспыхнула почти обжигающе.

– Посторонитесь, капитан, – тихонько попросила Чепел, коснувшись его плеча, и когда Джим, вздрогнув, подвинулся, ещё двое медиков накрыли Спока тяжеленным термоодеялом. От изолирующего материала веяло холодом.

– Мы пытаемся сбить температуру, – продолжила Кристина дрогнувшим голосом, наблюдая за работой младших медиков. – И пока порадовать нечем. Я позвонила вам… чтобы вы знали. Мы пытаемся найти причину. Правда.

– Я знаю.

Джим скользнул рукой под тяжёлый охлаждающий мешок и нашёл руку коммандера. Сжал пылающие пальцы.

– Спок, – позвал зачем-то. – Спок, ты меня слышишь?

– Он накачан транквилизатором, так что это бессмысленно.

– Знаю, – повторил Джим и ощутил глубоко внутри слабую вспышку раздражения. Могла бы и не напоминать, в самом-то деле. Он выпустил руку Спока. Собственная ладонь была мокрой от соприкосновения с горячей кожей вулканца. – Кристин, пожалуйста, о любых изменениях мне докладывать сразу. Лучше, хуже, что угодно.

И он вышел, прежде чем она хоть что-то успела ответить.

Смотреть на такого Спока было выше его человеческих сил.

МакКой выгнал Хана из палаты, едва пришёл в себя и перестал рваться от боли из ремней. Ремнями его привязали медики, когда начали срастаться крыльные кости, из-за чего Боунс пережил ещё полтора часа ада. Потом его, бледного, осунувшегося, с запавшими глазами, долго обследовали, и во время этого всего Джим просто сидел на стуле в углу палаты и даже головы поднять не мог.

– Я в чёртовом порядке! – рявкнул МакКой на медиков, которые чуть ли танцы вокруг него с трикодерами не отплясывали. – Или думаете, я не в состоянии прочитать своё состояние по экрану диагностического датчика?!

Он разогнал всех через две минуты.

Фиксаторы с его крыльев всё-таки успели снять, и теперь мрачный Боунс сидел на кровати, осторожно шевелил ими и растирал запястья, сильней всего пострадавшие из-за ремней. Джим смотрел на него словно из далёкого далёка: он больше не мог ни удивляться, ни воспринимать, даже на злость еле оставалось место. Всё занимал ужас.

– Если этот чернокрылый ещё раз зайдёт сюда, – бормотал МакКой, – клянусь, я его парализую. Вводить мне свою кровь и устроить из этого шоу! Твою мать…

– Да, – сказал Джим обессиленно, практически его не слыша. Потом поднял на него глаза. – Боунс, Спок умирает. Мне сказали там, – он махнул рукой в направлении двери, – наши.

МакКой прекратил тереть запястье с красной полосой на нём и уставился на Джима. А Кирк чувствовал, как перехватывает горло. Боунс тоже полудохлый, сейчас он своё прозвище оправдывает на все сто. Джим ясно видел, что он сидит-то едва-едва, и то на силе злости на Хана, кажется. Кровь сверхчеловека срастила ему крылья, но панацеей, как сыворотка, она не была, и выглядела последняя надежда Джима очень хреново.

– Боунс, я понимаю, ты сейчас не в том состоянии, но ты мне нужен как друг и как врач, – Джим смотрел на него в упор. Болезненный ком в горле мешал говорить. – Пожалуйста.

МакКой выдохнул и обессиленно привалился спиной к подушкам, осторожно полураскрыв крылья.

– Как врач я вижу, что ты без пяти минут в панической атаке. Про себя вообще молчу, через минуту-другую просто вырублюсь. Джим, какое «нужен»? Я щас один конец гипо от другого не отличу.

Джим продолжал смотреть на него. Сейчас он понимал, что поступает жестоко, но страх за Спока был сильнее.

– Пожалуйста, Боунс. Ты меня вернул с того света. Ты же чудотворец. Споку всё хуже. И никто не может понять, что с ним случилось. Я говорил с Кристин, они там сделали все анализы, какие могли, а загруженность медиков сейчас такая, что... никто не будет тратить кучу времени на одного Спока. Ты моя последняя надежда. Пожалуйста.

МакКой молчал, машинально потирая костяшкой пальца переносицу. Сил встречаться взглядом с Кирком не было. Крылья всё ещё ныли, да и в целом он ощущал себя древней развалиной на забытой богом и колонистами планете.

– А ты… вводил ему… ампулу?

Кирк мотнул головой отрицательно.

– Он же вулканец. Вдруг бы…

– Ну хоть это сумел вложить в твою бедовую голову. Всё правильно, она на людей рассчитана, без всяких гоблинских примесей.

МакКой понял, что рассиживаться ему не дадут. Джим из последнего пуха лез от страха за ушастого. Боунс сел на кровати, запахнулся в халат, поморщился, спустив ноги на пол. Пол был тёплым, но ощущение всё равно отозвалось холодком в крыльях. Крылья... Оторванное крыло на полу. Боунс помотал головой. Голова ожидаемо закружилась.

МакКой поспешно влез в тапки.

– Позови мне кого-нибудь адекватного. Пусть принесут рабочую форму и дадут падд с доступом, посмотрю, что с твоим гоблином. И... Джим… если мы на корабле флота, тут медики из бюро. Вряд ли я знаю и могу больше, чем они. Понимаешь?

Джим не ответил. Поднялся, сделал шаг по направлению к двери, но оглянулся.

– Да, и... Хан, кажется, очень хотел с тобой поговорить. Просто напоминаю.

– Зачем? – резко отозвался МакКой, титаническим усилием соскребая себя с кровати. Голова всё ещё кружилась, да ещё, видимо для пущей красоты картины, начало подташнивать.

Джим пожал плечами.

– Если Хан чего-то хочет, он добьётся. Лучше сразу с ним разберись, иначе… не отстанет.

И ушёл, только крылья мелькнули.

МакКоя подорвало. Он, оскальзываясь больничными тапками на непривычно гладком полу, выбежал следом в коридор, схватив Джима за маховые перья. В своё время в академии он здорово приноровился хватать беспокойную капитанину за крылья, удерживая от влипания в неприятности. Но теперь, сжав пальцы, снова вспомнил кровавые разводы на прозрачном полу и, передёрнувшись, выпустил крыло. На миг даже перед глазами потемнело.

– Можешь передать этому больному ублюдку один раз, потому что повторять я не буду. Первое и последнее, что я для него сделаю – выступлю в его защиту в суде. Это всё.

– Не всё, Леонард, – послышалось негромкое и как будто даже грустное за спиной. – Поговори со мной. Я прошу.

Хан стоял у стены, дожидаясь, пока капитан выйдет из палаты. Он не собирался отказываться от намерения поговорить с Леонардом и хотел добиться разговора через взаимодействие с капитаном.

Судьба, однако, благоволила ему, и Леонард вышел сам.

Сейчас он стоял перед Ханом, кое-как держась прямо, и на его измождённом лице читалась упрямая злость. Он был худ, сер и устал, и ему сейчас следовало отдыхать и лечиться… А Хану хотелось бы оберегать его покой во время этого.

Склонив голову, он сделал шаг от стены по направлению к Леонарду.

– Не приближайся, – сказал доктор, сощурившись. – Я выразился предельно ясно насчёт твоего присутствия в моей жизни.

– Но я не исчезну из неё, душа моя, – мягко напомнил Хан. – Ты так и останешься доктором, который сумел найти со мной общий язык. И мне не назначат другого куратора.

– Вот сейчас время для этого, да? – зло вступил в беседу капитан. Он был взъерошен и несчастен. – Хан, мать твою, ты вообще в курсе, что происходит?

Хан выпрямился и сложил руки за спиной.

– Силовое поле для очистки планетоида в стадии разработки. Вы ждёте официальных распоряжений от командования на предмет дальнейших действий. В том числе и на предмет того, что делать со мной и моими людьми. Но также я знаю, что вас сейчас интересует не это, а судьба вашего коммандера. Что из ситуации мне не должно быть понятно?

Капитан шагнул к нему, встряхнув крылья.

– А то, чернокрылый ты засранец, что сейчас не до твоих сердечных проблем!

– Вам бы отдохнуть, капитан, – Хан равнодушно окинул его взглядом и обернулся к Леонарду в ожидании ответа.

– Заткнись и исчезни с глаз моих, – тихо и угрожающе произнёс доктор, глядя на него в упор. Крылья, бессильно опущенные, еле встопорщились отдельными перьями. – Иначе клянусь, я снова воспользуюсь парализатором, и никакая грёбаная медицинская этика меня не остановит.

– Уверен, так и будет. Однако, Леонард, я никуда не исчезну. Я так и буду рядом. И я всё ещё нужен тебе. Я могу быть полезен даже сейчас.

Но доктор уже повернулся к нему спиной, положил руку между крыльев капитана, подталкивая его в спину, и что-то негромко заговорил о рабочем падде, которого, чёрт возьми, лишился, и это было «хреново», и нужно срочно достать новый. Судя по всему, он принял решение с этого момента игнорировать Хана. Что ж…

Хан нагнал их, чтобы идти вровень. Крылья чуть подрагивали от недовольства – он не любил, когда его игнорировали.

– Я знаю, как помочь коммандеру, – заметил спокойным голосом.

Первым, конечно, среагировал капитан – попытался броситься на него, но в итоге только вжал доктора в Ханово плечо.

– Угомонись! – рявкнул Леонард, тут же закашлявшись. Скорее всего, регенерация не до конца восстановила его сорванные связки.

– Что такое, капитан? – Хан в упор посмотрел на Кирка. – То, что я достаточно умён, для вас новость? Предлагаю сделку – разговор, который мне нужен, в обмен на помощь.

Теперь они оба смотрели на него, и на лице Леонарда расцветала ненависть. А Хан всё ещё чувствовал к нему тепло и приязнь.

– Хорошо, – он жестом остановил Кирка. – Говори, что со Споком. Капитан передаст эту информацию медикам и без меня. Я останусь. Поговорим.

– Я не говорил, что знаю, что с ним, Леонард, ты невнимательно слушал. Я сказал, что знаю, как ему помочь.

Измученные крылья доктора подрагивали, и как же хотелось объять их своими, успокоить. Капитан же наоборот, застыл и весь обратился во внимание. Только на последней фразе Хана снова дёрнулся, будто желая ударить его.

Хан не дал ему времени на новый бессмысленный рывок.

– Вы ищете болезнь вулканца среди людей. Удивительно, что ещё никто не додумался связаться с его сородичами и спросить у них.

Сначала ему показалось, что капитан всё же бросится на него. Но нет – прошипел: «Я убью тебя, сволочь», – и умчался прочь. Только белоснежные крылья мелькнули.

Теперь Хан остался наедине с Леонардом. Как и хотел.

Доктор тяжело навалился на стену. В этом коридоре они стались одни, и, кажется, он наконец-то перестал скрывать свою усталость.

– Чего ты хочешь? Чего ты хочешь от меня, Хан?

– Чтобы ты не оставлял выбор только за собой. – Хан приблизился к нему, перехватил руку, которой доктор то ли оттолкнуть, то ли ударить его хотел, и прямо встретил его взгляд. Тёмные круги под глазами и болезненная серость кожи делали его старше.

Они были рядом и наедине впервые с тех минут в туалете, в полутёмном коридоре, и Хан слышал, как с тревожной гулкостью бьётся сердце в человеке напротив. Будто в усилии жить.

– Выбор? – Леонард не стал вырываться. Он заговорил тихо, медленно, кажется, едва ворочая слова. – Ну что же, давай поговорим про выбор. Когда ты только попал сюда, я мечтал уничтожить тебя. Сделать так, чтобы ты ответил за то, что пережил Джим, когда радиация заживо его разъедала. Я грезил этим каждую ночь. Поверь, у врача с моим опытом достаточно вариантов убить – заметно или не очень, быстро или... не совсем. Никто не сказал бы ни слова. Экипаж молча бы одобрил мой поступок и защитил от любых подозрений. Думаешь, у меня дрогнула бы рука? Ошибаешься. Думаешь, меня остановила бы мораль и прочая собачья чушь? И снова промах. Джим – самое дорогое мне существо в этой вселенной, и ты чуть не отнял его навсегда. Поэтому у меня, Хан, тоже был выбор: оставить тебя в живых или убить, пока ты был беспомощным, в тесной лаборатории наедине с резиновой свиньёй, в моей полной власти. Я переступил через себя не потому, что это мой долг, не потому, что я давал медицинскую клятву. А потому что ни у кого, ни у одного существа в этой вселенной нет права решать за другого, жить тому или умирать. Оправданных убийств не бывает. Когда ты отрывал крыло, у тебя тоже был выбор. Но ты предпочёл дать себе право. Я доходчиво объяснил?

– Конечно. – Хан чуть погладил его костяшки. – Леонард, ты удивительно сильный и цельный человек. Ты сияешь перед моими глазами подобно солнцу. Моя душа, моё крыло, ты стал близок мне, ты стал частью моей семьи. Я не могу просить у тебя прощения, потому что сейчас ты не готов меня простить, и я не стану извиняться, так как вины не чувствую. Я лишь прошу – не отвергай меня, не гони. Я нужен тебе, Леонард.

Доктор высвободил свою руку.

– Лучшее, что ты можешь сейчас сделать – перестать отнимать моё время. Мне надо работать.

Он протиснулся мимо Хана и ушёл. А Хан не стал его останавливать, лишь стоял, прикрыв глаза, и вдыхал едва уловимый медицинский запах – Леонард оставил его здесь после себя. Им успела пропитаться ткань больничного халата, и слегка – его крылья. Этот запах сейчас был больше наносным, оставшимся от лечения, но… Хан помнил, что и раньше доктор пах похожим образом: лекарствами, медицинским спиртом, своим медотсеком. Запах медотсека как будто сроднился с Леонардом и пропитывал всё, чего тот касался. Например, этого воздуха.

Леонард больше не доверял Хану Нуньену Сингху. А Хан всё сильнее влюблялся в этого удивительного и непокорного человека. Терял расположение Латы, помогал людям, которые не имели никакого значения, даже испытывал щемящую и горячую боль за рёбрами, как сейчас. Готов был преподнести своё сердце и свой ум в служение. Даже несмотря на то, что ничего из этого Леонард не принимал.

Весть о том, что Спок болен, и скорей всего, неизлечимо, быстро разнеслась по “Корунду” среди спасённого экипажа.

Отголоски бури всё ещё мешали связи, и Джим, пропав на два часа, вернулся, нашёл МакКоя и сообщил, что связаться с Новым Вулканом сейчас невозможно.

– Только отсроченное. Дойдёт до туда через восемь часов, столько же ждать ответ. А вывести корабли из хвоста шторма Осава отказывается… протоколы. Безопасности. По заражению. Да что я, ты их лучше меня знаешь… А это всё равно что сразу подписать Споку приговор.

Всё это он сказал, бледный как смерть и еле шевеля губами, и МакКой, которого уже под завязку накачали всякими поддерживающими-восстанавливающими-стимуляторными снадобьями, всерьёз забеспокоился, что Джим сейчас прямо тут и рухнет. Он отвёл Кирка в палату к Споку, ввёл «сухпаёк» и заставил выпить питательную смесь.

Нет, сам МакКой к этому времени не разобрался, что со Споком. Он понятия не имел, как и остальные медики.

Джим весь остаток корабельного дня и всю ночь просидел у постели Спока. Коммандера держали на лошадиной дозе транквилизаторов – и они едва действовали. Спок лежал неподвижный, без кровинки в лице, обложенный ледяными термоодеялами, пристёгнутый к кровати ремнями, и пусто смотрел перед собой из-под полуоткрытых век. А ещё он горел. Температура была на семь градусов выше, чем составляло норму для вулканца.

Джим держал его за руку, наплевав, что кто-то может увидеть. Пашка сидел рядом с ним, всё время тормоша и подсовывая то чай, то яблоки, то любимые капитанские сандвичи.

Приходили и другие. Скотти, сейчас работавший с командой уцелевших инженеров над нейтрализующим силовым полем, забежал между сменами. Ухура и Чи приходили два раза, пытались разговаривать с Джимом и отвлекать его от непрерывного пяляния на монитор с показателями состояния Спока. Пришёл и Хендорфф-Кексик, потоптался в дверях, потом сел на свободный стул рядом с Джимом и начал рассказывать, как это грустно, когда кто-то близкий умирает, потом перешёл на то, как умерла его бабушка, пока Чи не зашикала на него и не выпихнула из палаты вместе с засунувшимся Цаем. Пришёл даже какой-то Айвил – Чи шёпотом пояснила в очередной раз заглянувшему Боунсу, что это их спасённый с Саратоги. Боунс прочитал по её взгляду как «чудесно спасённый». Он пришёл за руку с молодой девчонкой, которая была в первой партии саратогских эвакуированных – оказалось, они брат и сестра. Сулу просидел три часа, но этот, конечно, больше обнимал да успокаивал Чехова. Пришёл весь их алкогольный клуб, включая Хейли, опять раздававшего всем шоколадные батончики и поронявшего половину из них на пол.

И это только те, кого МакКой застал за свои недолгие визиты в палату – когда проверял состояние Спока и вводил новые дозы транквилизаторов и жаропонижающих. Так что посетителей, скорей всего, было больше.

МакКой понял, что как от медика, от него сейчас ничего не зависит, и ушёл биться за видеосвязь с Новым Вулканом вместо Джима. Он ругался со всеми и каждым, кто мог обеспечить трансляцию, был послан на чистейшем шотландском осерчавшим Скотти, дошёл до самой Осавы, вломился к ней на мостик и потребовал поставить задачу налаживания связи приоритетной для инженеров.

– Дело в том, что чинить нечего, коммандер МакКой. На такое расстояние и с учётом бури в ближайшие шесть часов мы просто не сможем установить прямую видеосвязь, – ответила уставшая женщина в капитанском кресле на его вопли. – А протоколы безопасности вы знаете. Мы не можем сдвинуть корабль с места, пока не очистим планетоид.

Боунс чуть не задохнулся от возмущения, но тут заметил кружку с остывшим кофе, пристроенный на ручке кресла падд с кучей голографий документации и отчётов, и слегка утих. Понял вдруг, что от Осавы-то, сейчас чертовски уставшей, действительно ничего не зависит.

– Но я могу вам сообщить и хорошую новость, – продолжила она, – мы сумели отправить на Землю сообщение обо всём случившемся. Вашему подопечному будет назначен суд. Учитывая обстоятельства, я бы сказала, что суд этот будет выигран в его пользу.

МакКой устало плюхнулся в кресло у инженерной консоли. Последние несколько часов он держался на стимуляторах и обезболивающих – и эффект, видать, начал выходить. А вместе с этим снова начинали болеть крылья. Он старался не думать, что это из-за Хана.

– Он больше не мой подопечный.

– Вы собираетесь сказать так же в суде?

– Нет, до суда я...

– Тогда советую вам не бросаться такими словами.

МакКой потёр лоб. Подумал – это было тысячи лет назад – как спал на голографическом диване, завёрнутый в Хановы крылья. У этих крыльев был неповторимый, очень красивый, здоровый и сухой запах. А потом снова вспомнил запах крови от пальцев Хана и ползающего в кровавых разводах человека. Тошноты картинка больше не вызывала – только усталость. Чего Хану стоило не отрывать адмиралу его чёртово крыло? Не было бы сейчас никаких дилемм.

– Мы тут все бросаемся словами, а как до дела доходит – ничерта не можем сделать, – сказал, обращаясь скорей к себе, чем к Осаве. Думал он в этот момент про Спока. – И спасти тех, кто нам доверился, не можем.

– Ваша команда с Ханом спасла триста с лишним человек. И Землю. Этого мало?

– Уж простите, адмирал, мою докторскую бестактность, но сразу видно, что в адмиральство вы попали не из медицинских рядов. Медикам тяжелей мириться с принципом «меньшего зла».

– Каждая жизнь ценна? – спросила Осава, почему-то слегка улыбнувшись.

– Всё верно, адмирал. Каждая.

Она помолчала, подперев рукой подбородок.

– Пятеро сверхлюдей выжили и будут в ближайшее время доставлены на Землю.

– Хан знает?

– Да. Скрывать было бы жестоко. К слову... капитан Кирк сказал спрашивать по поводу Хана вас. Можно ли ему доверять.

– Вы с ним говорили?

Она кивнула.

– С Ханом? Да, разумеется. Мне интересно ваше мнение.

МакКой молча уставился на панорамное окно, на котором было видно чужие, колючие звёзды и впереди – тёмное пятно дрейфующего планетоида. Для себя он давно всё решил, и защищать Хана надо было до конца; но теперь не мог открыть рот и сказать ни “нет”, ни “да”.

– Да, Хану можно доверять, – выдавил из себя наконец. – Просто держите под присмотром и не давайте... поводов для мести.

Осава кивнула, беря в руки падд.

– Как только возможность для связи появится, я вам сообщу.

МакКой вышел с мостика в чужой тёмный турболифт Корунда, скомандовал пятую палубу.

Крылья бессильно ныли за спиной. Он не мог, не мог, просто не мог ненавидеть чёртова Хана. Потому что понимал его боль – утраты, невыносимого горя и вот этого вот, когда тебе будто кусок собственной души вырвали. Без всякого удаления крыльев.

Где-то в глубине сознания, вопреки всем принципам о ценности жизни, он понимал и то, почему Хан оторвал крыло адмиралу-предателю. Не принимал – да; но понимал.

А ещё эта складная сказочка-теория объясняла, почему часто после потери родных люди начиняли терять и перья с крыльев. С каждым дорогим умершим уходит кусок собственной души. И…

МакКой панически стукнул по кнопке остановки лифта.

Навалился плечом на стенку, потому что собственные крылья снова заболели. Жутко, выворачивающе.

Стало вдруг предельно ясно, почему так страшно умерла Джо. Они с Джослин разорвали её душу пополам, разойдясь в разные стороны. Каждый умудрился наговорить многое… Они оба были виноваты. Не знали, не пытались понять, не думали… То, что малышка упала с крыши и умерла от переломов крыльев, было лишь следствием. Её крылья были сломаны ими в тот миг, когда каждый поставил свой эгоизм выше чувств дочери и потребовал, чтобы она сделала выбор – кого любить больше. Падение с крыши лишь следствие. Не будь его – она попала бы в аварию, погибла во время первого полёта, да что угодно. Это бы всё равно случилось. Так оно работало. В мире крылатых людей, где причинно-следственные связи часто оказывались вывернуты наизнанку.

А теперь он себя наказывал. Лелеял эту крыльную боль, винил то себя, то бывшую жену, то случай, утопал в жалости к себе, бездумно ненавидел мир, в котором дети погибают так рано и по глупой случайности. Вместо того чтобы открыть глаза, принять ответственность за случившееся… и жить дальше, всеми силами стараясь не допустить чего-то подобного.

Беречь свою теперешнюю семью. И их крылья.

МакКой сполз вниз, задыхаясь от сухих рыданий. Горло сдавило, и пришлось закусить костяшку, чтобы не завыть в голос.

И то, что крылья – душа, теперь не казалось ни страшным, ни странным. Как будто он знал это всю жизнь, а Хан только напомнил.

Он просидел минут десять на полу лифта, дрожа, давясь всхлипами и сжавшись в комок от боли в крыльях. Впервые за шесть лет просто оплакивал дочь и собственную чудовищную слепоту.

Потом боль в крыльных суставах начала стихать и позволила пошевелиться.

– Ладно, хватит соплей, в самом-то деле, – сообщил Боунс гнусаво стенке лифта, упираясь в неё мокрой от слёз ладонью.

Когда он спустя ещё минут семь зашёл в палату к Споку, там оставались только Пашка и Джим.

– Сделал что мог, – МакКой развёл руками на немой вопрос в глазах обернувшегося Кирка. – Буря, будь она неладна. Мешает связи. А бросить всё и лететь к Земле мы сейчас не можем, пока сохраняется опасность заражения.

Джим отвернулся, снова взяв Спока за руку.

Пашка грустно подпёр кулаком щёку, сплющив её, и сонно спросил МакКоя, сделать ли ему чего в репликаторе.

– Кофе, малой. Сливки и сахару побольше, чёрт с ней, с моей диетой.

Пашка кивнул и вышел из палаты. МакКой подсел к Джиму. Крылья болели. Внутри, в груди, болело сильней.

– Ты меня прости, Джим. За то, что скрывал про сыворотку... и за… за всю эту дребедень с Ханом.

– Не надо... так, – попросил его Джим, обессиленно склоняясь и потирая бровь. – Так обычно говорят, когда прощаются. И разговаривать при Споке так, как будто его тут, – невысказанное “уже” повисло в воздухе, – нет я тоже не хочу. Потом, Боунс, всё потом.

– Ну тогда давай хоть вычешу тебя, – в голосе прорезалась ворчливость, и МакКой с деланным недовольством оглядел участок форменки Кирка между повисшими крыльями. – Всё опушил к чертям, сколько можно? Помяни моё слово, через пару часов твоего пуха только что у коммандера в заднице не будет, потому что он в трусах.

– Ну да, так-то лучше, – Джим нашёл в себе силы усмехнуться и выпрямиться. Сейчас МакКой был как никогда благодарен ему за это.

Он сходил за медицинскими щётками для пуха, захватил ведёрко, принёс тряпку и губку. Сходил набрать воды. В медотсеке почти никого не было. Пострадавшие на Энти находились под наблюдением дежурной неполной гамма-смены, остальные давно больничное крыло покинули. По дороге МакКой остановился у репликатора и заказал на четверть стакана виски. Крылья снова начали ныть, и всё сильней.

Выпил тут же, залпом, занюхал (за неимением альтернативы) свежей губкой. Подождал, пока перестанет перехватывать дыхание и уйдёт мерзкий привкус из носоглотки. Где-то внизу, в инженерном, знакомо и мягко заурчали корабельные двигатели. МакКой уставился в пустоту полутёмного коридора. В соседней общей палате негромко стучали каблучки дежурной медсестры. Кто-то закашлял. Боунс мимолётно подумал, как там шепелявая Марта в карцере – крылья от совести не чешутся? И ведь такой ум у девчонки, но нет, надо было пойти с предателями. Теперь вся карьера коту под хвост. Подумал мельком про Романенко – куда его, без одного крыла, денут, и что происходит с людьми, лишившимися половины души, в целом. Про то, что за время инцидента с планетоидом и адмиралами на Энти погибло восемьдесят три человека. Подумал, уже дольше и внимательней, что Спок не протянет до стабильной связи. А значит, надо быть в это время с Джимом. До конца.

Крылья ныли и ныли.

– Чёртова жизнь, – ругнулся МакКой вполголоса в пустоту коридора. Без особой злобы. Ему просто хотелось сейчас уткнуться в чьё-то плечо лбом и уснуть. Да хоть бы и стоя.

Возвращаясь обратно в палату, в дверях столкнулся с Пашкой – кудрёнок нёс целый поднос, уставленный кофе и сладостями.

– О, вы вычёсываться собрались? – он даже оживился. – Значит, шоколадные коктейли я в тему сделал. И ватрушки. Если мне попутно пару перьев выдернешь, старпёрина, буду благодарен, чешутся невыносимо. Кстати, от тебя вискарём за километр разит. А что у тебя с Ханом?

Всё это он выдал одним потоком, глядя ясными своими глазищами, и МакКой, почти что под гипнозом, едва не ляпнул «что-то».

– У меня с Ханом неудачное кураторство. Давай, – МакКой подпихнул Пашку в крыло ведёрком с водой, – не загораживай проход старым больным докторам.

Джим почти задремал, пока Боунс привычно, успокаивающе водил губкой по основаниям его крыльев. Это было такое простое и привычное ощущение, что лежащий перед ним Спок начинал казаться страшным сном.

От внезапно запищавшего коммуникатора он едва не вздрогнул. Выронил губку МакКой, выматерившись, и, кажется, толкнув ведро (тоже, видать, ушёл в свои мысли), забулькал стаканом с кирковским коктейлем Павел.

Джим, ругнувшись, достал комм и принял вызов. Это была Осава.

– Капитан Кирк, – устало сообщила она, – Я вывела корабль из зоны шторма. Новый Вулкан дал связь. Вы можете назвать, с кем конкретно хотели бы связаться?

– Д… да!

Джим открыл рот, чтобы назвать Сарека, но осёкся. Этот вулканский гад хотел удалить крылья Споку и забрать с Энтерпрайз. Вряд ли он сейчас горит желанием помогать ему... как бы вообще от сына не отказался.

– Я жду, капитан Кирк, – чуть недовольно напомнил о себе голос Осавы.

Джим всё смотрел на лежащего в термоодеялах, бледного, как... очень бледный вулканец, Спока.

– Да. Да, свяжитесь с послом Споком.

– Хорошо, я запрошу его. Жду вас у себя в течение пяти минут.

Она отключилась. Сзади засуетился МакКой, собирая свои приспособы, Павел отставил кружку с коктейлем.

Джим поднялся на ноги, ощущая странную ломоту в крыльях.

– Мы с тобой, – заявил Пашка, распушившись. В стерильном свете он с недосыпу напомнил Джиму золотой шар. – Однозначно.

– Чего стоишь, беги! – МакКой дал Джиму несильный, но отрезвляющий подзатыльник. – Я следом, только дежурную сестру предупрежу.

Джим был у Осавы уже через две минуты вместо отписанных пяти.

– Посол на Новом Вулкане, так что вам повезло. Садитесь. – Она поболтала на дне кружки остатки кофе. – Сказал, что будет оставаться на линии, пока вы не придёте. Приятно общаться с таким... дружелюбным вулканцем, конечно. Готовы?

Джим подумал о спешащих сюда МакКое и Пашке.

О Споке, лежащем под толстым слоем термоодеял.

– Да, – кивнул он, – готов. Давайте. Адмирал, ко мне присоединятся доктор и Павел Чехов.

Она кинула на него странный взгляд. Потом кивнула.

– Если это необходимо, не возражаю. Разворачивайтесь к экрану.

В кабинет занёсся Пашка. Увидел Осаву, резко затормозил и вытянулся по струнке, но она отмахнула «вольно». Зашедший МакКой очень искренне сказал «спасибо».

– Быстрее, – напомнила Осава строго. – За нарушение протокола нас по голове не погладят.

Джим, развернувшийся к экрану, ощутил на своих плечах горячие ладони. Это Боунс встал за его спиной.

– Ну, где там эта старая всезнающая пройдоха?

– Полагаю, это относилось ко мне, доктор.

Напротив них загорелся экран, высветив морщинистое и спокойное лицо посла. И при взгляде на него Джим испытал неописуемое облегчение – общаться с Праймом было куда как лучше чем с любым другим представителем остроухих.

– Здравствуйте, посол, – поприветствовал его Кирк. – Адмирал Осава сказала вам о причине вызова?

Спок-старший отрицательно качнул головой.

– Боюсь, что нет, Джим. Она лишь сказала, что это очень важно и связано с моей молодой версией.

– Да, верно. Я не врач, так что... Боунс.

МакКой кратко и чётко описал все симптомы, присовокупив данные о текущем состоянии Спока.

– Это какой-то дисбаланс, вызванный гипервыработкой целого коктейля гормонов, причина наверняка в мозге, но в ментальных болезнях мы не разбираемся, так что вся надежда на вас, – подытожил МакКой, шурша крыльями. Джиму показалось, что он говорит слегка сквозь зубы.

Да и Спок почему-то выглядел немного смущённым.

– Вы очень верно и точно всё описали, благодарю вас, доктор. Да, я знаю, что это за болезнь. Но она относится к очень личной сфере для каждого вулканца, поэтому я хотел бы обсудить её наедине с капитаном.

– Боунс останется, – быстро сказал Джим, не дав МакКою разразиться гневной тирадой в стиле «я тут доктор». Павел и... адмирал, могу я...

– Можете, – отозвалась Осава, зато Пашка разразился целым каскадом русских ругательств.

– Да почему?! Думаете, меня судьба коммандера не волнует?!

Осава, нахмурившись, взяла его за крыло, и Чехов мгновенно умолк.

– Простите, адмирал, – пробормотал, потупившись.

– На выход, лейтенант. Это приказ, – сказала Осава и указала ему на дверь.

Пашка пошёл, но обиженно сопел до самого выхода.

Когда дверь за ними двумя закрылась, Спок Прайм, помедлив, начал говорить.

– То, что случилось со Споком, мы называем пон-фарром. Это брачный цикл, знаменующий своим приходом вступление вулканца в зрелую жизнь, и после повторяющийся каждые семь лет.

– Брачный? – недоумённо переспросил Джим, и Спок кивнул ему.

– Да, капитан. Сейчас Споку необходимо соединиться с ментально связанным партнёром, чтобы погасить лихорадку крови. Иначе он умрёт.

– С партнёром? – снова тупо переспросил Джим. Ему казалось сейчас, будто его мозг медленно ворочается, не в силах воспринять очень простую мысль. – А, ну да... со мной. Хорошо, я согласен.

– Не торопись, Джим, – и теперь показалось, что Спок смотрит на него сочувственно. – Я должен предупредить тебя, что соединение партнёров в пон-фарр означает заключение брака по вулканским традициям и установление ментальной связи. Её разрыв крайне нежелателен позже, и решение должно быть обдуманным. Обычно оно принимается задолго до наступления пон-фарра, но я вижу, Спок тебя не предупредил...

– Насчёт соединиться, – перебил МакКой нехорошим тоном, – это же ментально? То есть этот ваш... мелдинг, так?

У Спока сделался странный взгляд.

– Не только. Пон-фарр предполагает ментальное и физическое слияние. Это лихорадка.

МакКой принялся ругаться.

– Погоди, – всё ещё заторможенно попросил Джим. – То есть... на всю жизнь – это как? Он будет читать мои мысли?

– Скорее – состояния, и в минуту опасности. Остальное – только произвольно и по обоюдному желанию, – пояснил Прайм мягко.

– Нет.

Джим сказал это так решительно, что свой голос будто со стороны услышал.

МакКой резко прекратил перебирать ругательства.

– Я не... не хочу, чтобы в мою голову лезли, я не... – Джим сглотнул. – Должен быть другой способ унять эту лихорадку.

– Иногда её снимает медитация или поединок, – начал Прайм, но его перебил МакКой:

– Спок почти мёртв, чёрт возьми. Жизненные функции начинают угасать. Вы уверены, что ему в таком состоянии будет до медитаций или драк?

– Выбор у вас крайне ограничен. Либо слияние, либо медитация, либо поединок. Боюсь, иные способы мне не известны, доктор.

– Но они должны быть, – Джим встал с кресла. Его подташнивало. – Должны, потому что... я не готов к браку. К ментальному – точно, особенно... если даже развестись нельзя, – договорил он совсем уж неуклюже.

– Их нет, – снова мягкий голос Прайма.

– Так, а если... просто, ну, соединение, без брака?

– Тоже нет, Джим. Связь будет установлена.

– Чёрт.

Он снова сел. Мозг упорно отказывался признавать безвыходность ситуации.

– Прости, мне нужно идти, – Прайм взглянул за пределы видимого на экране пространства. – Твой звонок застал меня как раз перед отлётом. Что бы ты ни выбрал, Джим, пожалуйста, дай мне знать при возможности.

Прайм отключился, оставив их в тишине. МакКой смотрел на Джима со знакомым выражением «почему-ты-опять-влип-чёртова-пуховая-капитанина».

– Он же невменяем. Если это спаривание в таком состоянии, Спок тебя разорвёт.

– Да это меня как раз не пугает. Порвёт – ты залатаешь, я в тебя верю...

– Вот спасибо!

– Боунс, ментальный брак. Яне... да не подписывался я на такое!

Джим в отчаянии уставился на Боунса, надеясь, что тот что-нибудь придумает. Всегда же придумывал.

– То есть, – медленно начал МакКой, бессильно наваливаясь на спинку кресла, – ты когда за Споком ухлёстывал... ты это как рассматривал, временная интрижка?

– Ну уж точно я не собирался за него раз и навсегда и во веки веков! Я вообще тогда о браке не думал! Чёрт возьми, Боунс, да кто думает о браке, когда заводит роман?! Ну то есть, я не против, если мы с ним провстречаемся лет пять, отлетаем эту пятилетку, вернёмся домой и уже тогда решим, что вот да, готовы. Сейчас – нет, точно нет, рано!

Джим спрятал лицо в ладонях, потом медленно провёл ими по лицу и посмотрел на МакКоя. Сейчас, как шок отошёл, ему стало по-настоящему страшно. На одной чаше весов жизнь Спока, на другой – привычная жизнь.

– Джим, мать твою... – Боунс совсем навалился на кресло и стал выглядеть уставшим и будто съежившимся. Джим впервые видел его настолько беспомощным, с обвисшими, подрагивающими бессильно крыльями. И ему стало ещё страшней.

– Я устал, я чертовски, блять, устал, – бесцветно сказал МакКой. – Меня пытали, ломали крылья, выводили из себя, добивали новостями – одна лучше другой, грёбаный Хан при мне оторвал крыло человеку, потом срастил мои, потом ты со своим гоблином… и всё это в один день, и ты вот хочешь – серьёзно, чтобы я ещё и за тебя принял решение – понфарриться тебе там или нет? Нет уж, сам выбирай, что тебе важней, твоя холостяцкая свобода или живой гоблин.

Жизнь – что может быть важнее? Ничего не может, так их учили, да Джим и сам знал это. Не может холостяцкая свобода, целая задница, нетронутый разум быть важнее чьей-то жизни. Как бы ни было страшно.

Джим поднялся на нетвёрдых ногах. Когда он проговаривал это про себя, звучало логично и просто. А на деле страх ничуть не уменьшился.

Страх тоже не важнее жизни. Не должен быть важнее.

– Ладно, пойдём. Подготовишь меня. Время уже...

МакКой кивнул.

В палате был приглушённый свет. Джима такая обстановка нервировала с детства, она пахла безнадёжностью и болезнью, несмотря на высокую стерильность. Белая ширма, которой пока что была отгорожена кровать со Споком, тоже радости не доставляла. Стоять посреди этого пространства без штанов и ждать своей участи – то ещё удовольствие.

– Значит, ты введёшь это гоблину, – МакКой появился из-за ширмы, серый, как несвежий мартовский снег, и продемонстрировал Джиму небольшой гипошприц, после чего отложил его на тумбочку. – Это снимет действие транквилизатора. Приборы от зеленоухого я аккуратно отсоединил, никто не прибежит. Ну и… будем надеяться, что сейчас я растяну твою бедовую задницу достаточно.

Джим тоскливо посмотрел на него, но этого МакКой уже не видел. Он натягивал белые резиновые перчатки и оглядывал натюрморт на тумбочке – бутыльки регенератора, медицинской смазки, портативный очиститель, гипо с анальгетиками и ещё две пары чистых перчаток.

– Боунс, ты же понимаешь, что это хренов сюрреализм? – безнадёжно сказал Джим, ощущая, что левое крыло бьёт панический тремор.

Он кивнул.

– Ещё бы не понимать, пуховая подушка. Ложись. Чем быстрей с этим покончим…

– Вот уж точно.

Джим послушно улёгся на расстеленную чистую простынку задницей кверху и уткнулся носом в подушку. Крылья всё ещё подрагивали.

МакКой куда-то отошёл. Джим сопел в подушку и слышал, как зашумел репликатор. И был не против задержки. Что угодно, чтобы отсрочить момент, когда ему в голову залезут и образуют там какую-то непонятную связь.

МакКой вернулся и велел ему поднять голову. Оказалось, протягивал стакан. Там было на три пальца выпивки.

– Виски? – Джим потянулся за стаканом, взболтнул его на свет. Красивый цвет, насыщенного красного дерева.

Боунс отрицательно мотнул головой.

– Самогон на кедровых орехах. Чеховский код репликации, для особых случаев.

– А, особых…

– Ну… – МакКой заглянул в свой стакан. – Раз ваш брак с гоблином…

– Боунс.

МакКой посмотрел на него вопросительно. Или сочувствующе. А Джим отрицательно мотнул головой – к чёрту, да, он решился на это, но пить за это точно не собирается.

– Тогда просто за сохранность твоей задницы, – смилостивился МакКой, протягивая к нему стакан.

Джим протянул к нему свой, стараясь, чтобы рука не дрожала.

– До дна.

Приготовления были закончены. МакКой похлопал его между крыльев и вышел, а Джим остался наедине со светящимися экранами, стерильно-белой кроватью и… Споком.

Не медля, чтобы не давать сомнениям воли, Джим ввёл вулканцу содержимое гипошприца.

Оставалось ждать.

Джим не просто не хотел этого брака, у него всё внутри сопротивлялось происходящему. Его мутило, крылья дрожали, руки не дрожали разве что, но это было бы уже совсем трусостью.

Сначала взгляду Спока вернулась осмысленность. Его глаза открылись, ноздри расширились (учуял Джима?), голова попыталась повернуться в сторону Кирка. Одеял уже не было – МакКой убрал их, когда отключал датчики, и поэтому Джим увидел, как шевельнулись пальцы на руках Спока.

Он накрыл их своими, вдыхая поглубже, как перед прыжком, и сказал:

– Я здесь, Спок. Я с тобой.

Коммуникатор прожигал карман. Джим обещал вызвать сразу, как всё закончится.

МакКой, еле соображая от усталости, вышел из медотсека в тёмный коридор и побрёл куда-то – бесцельно, наугад, напрочь забыв, что он на чужом корабле. Но через десяток шагов на него налетел встревоженный Пашка.

– Ну?!

Сил придумывать, сопротивляться, скрывать правду (да и зачем?) у Боунса не было.

– У коммандера вулканский сезон спаривания. Крышу сносит от гормонов, не трахнется – умрёт. Джим остался с ним.

МакКой увернулся от попытки Чехова взять его под руку и направился в сторону репликатора. Хотелось простого человеческого чаю.

Пашка не стал приставать. Наоборот, помрачнел. Догнал, поравнялся, затронул за верхушку ноющего крыла.

– А чего ты тогда такой мрачный? Ты не ври мне, старпёрина, я эту твою мрачность за версту чую.

МакКой дошёл до репликатора, вывел меню. Всё незнакомое, а кассету из медотсека он забыл.

– Пашка, опять твои русизмы? Что такое эта «верста»?

– Единица измерения длины. Зелёного чая в этих меню нету, а ромашковый есть, вот тут, – Чехов сам принялся тыкать строчки. – Так что там не так?

– Вулканцы, оказывается, во время этих своих циклов навсегда связываются с партнёром ментально. А Джим этого сильно не хочет.

– Ментально… Это вроде постоянного телепатического канала?

– Угу.

Чехов отдал ему чай. МакКой принял чашку в две руки, понял, что начал её баюкать в ладонях, по привычке, и остановил сам себя. Ни к чему. У него теперь сил едва осталось на страх за Джима.

– И что делать-то теперь? – спросил Пашка. В полутёмном ночном коридоре он выглядел встревоженным, каким-то серым, даже золотые крылья. Переживает, а сам устал. Они же сейчас над полем работают. МакКой потрепал его по плечу.

– Спать иди, что тут сделаешь.

Пашка должен был по всем прикидкам начать возмущаться, МакКой почти уже рот открыл, готовясь отбивать, но наткнулся на внимательный и серьёзный взгляд Чехова.

– Точно? Остаться могу. С тобой побыть.

– Нет, – Боунс мотнул головой. – Тебя там поди уже Сулу потерял. Да и устал ты за день – носиться по всему кораблю.

Он помолчал.

– Ну… Ладно. Ты приходи, как разберёшься. Кают на всех не хватило, эти корабли ж под большой экипаж не приспособлены, но Сулу нам с ним выбил одну крохотную, охранную. Это сразу за рекреацией отдыха, на палубе 9. Там кровати нету, мы ночуем в спальных мешках, Сулу лишние спальные мешки припас, на всякий случай, чай зелёный тебе тоже организуем. Приходи, ворчалище, обязательно.

– Ладно, – кивнул МакКой. – Может быть.

Пашка помялся, потом обнял его – стиснул так, что Боунс едва чай не пролил, и ушёл.

МакКой остался один в пустом коридоре.

В отличие от Энти, здесь в отсеках никаких уголков отдыха не было, и он просто вместе с чашкой чая сел на пол, как раз у стены с репликатором. Ниже на двадцать палуб урчали корабельные двигатели, удерживающие «Корунд» в дрейфе на краю затихающей бури. Пол почти не вибрировал от них, как на Энтерпрайз.

Крылья нудно и тяжело болели. Боунс сидел у стены, старался не спать, перебирал в голове, что бешеный вулканец мог сделать с Джимом и какие экстренные медицинские меры, возможно, понадобятся, перебрал все варианты, даже самые фантастические, и когда спустя минут сорок пискнул комм, едва не подпрыгнул на заднице. Торопливо вытащил, раскрыл… и сердце ухнуло от облегчения. Джим говорил хрипло, но вполне себе спокойно.

– Не надо идти, Боунс, всё нормально. Спок в себя приходит.

– Точно? – спросил он тупо.

– Да… точно. Я лучше побуду с ним до утра.

– Всё в порядке?

Тишина. Секунды три.

– В норме. Ничего не болит даже, воду мы пить будем, много. Я помню про обезвоживание. Отдыхай.

Джим отключился.

Боунс вернул комм в карман, покусал губы.

Нихрена не в порядке. Но это не его, МакКоя, дело, и вот что это сейчас было, как не намёк Кирка на «пиздуй спать, я сам разберусь»? У них теперь свои проблемы, его никаким боком не касающиеся. А ему и впрямь пора спать.

Он закинул пустую чайную чашку в корзину для утилизатора, с трудом поднялся на ноги…

И понял вдруг, что идти ему некуда.

Под ногами урчали двигатели чужого корабля. Медотсек был не его, и кабинет главврача тоже занимал не он. Своей каюты у некоего доктора МакКоя, внештатного медика «Корунда», не было и быть не могло. Идти к Пашке и Сулу? Но они там сейчас устроились и спят уже, скорей всего, а он не знает, где брать спальный мешок. Не будить же их, в самом деле.

Он закрыл глаза и привалился к стенке, ощущая чудовищную усталость и одиночество. Впервые за шесть лет оно было не притуплено горем утраты и казалось настолько всепоглощающим, что ему стало страшно. Заражение, смерти, пытки, предатели, всё это нахлынуло на него, откатилось и оставило ни с чем.

Или…

МакКой оторвался от стены и пошёл. По коридору до лифта, а там на две палубы вверх, к основным каютам. Шёл, шатаясь от усталости, выворачивающей боли в крыльях, пережитого, выпитого алкоголя, просто от того, что надо было продолжать жить, дышать, тащить свою неподъёмную жизнь.

У знакомой двери остановился, позвонил в интерком. И, едва с той стороны ответили, попросил:

– Выйди в коридор. Надо поговорить.

Хан появился через минуту – в белом шёлковом халате, со спокойными крыльями, пахнущий каким-то благовонным дымом, как всегда идеальный и ни капли не уставший. Окинул МакКоя своим рентгеновским взглядом.

– Ты выглядишь ужасно, Леонард. Что ты хотел сказать?

К чёрту

МакКой преодолел последние отделяющие их шаги и с облегчением навалился на Хана, уткнувшись лбом в его твёрдое плечо.

Хан не шелохнулся.

– Леонард?

МакКой тоже не шевелился.

Хан положил руку на его спину, между крыльев, потом просто обнял и снова негромко назвал по имени. Уже без вопросительной интонации.

Боль в крыльях чуть утихла, а вместе с ней разжало когти и страшное чувство пустоты.

Нет, он не один. Да и не был в последние дни, если подумать.

– Отдыхай, – сказал Хан негромко.

МакКой хотел огрызнуться, чтоб Хан ему не указывал, но не стал.

Успеется.

Теперь он, наконец, засыпал.

Комментарий к Для чего нужна семья этот фик закончен; через некоторое время к нему будет добавлен эпилог с филлерами, рассказывающими про дальнейшее житьё-бытьё главных героев. спасибо всем, кто читал, отдельно тем, кто комментил, спасибо с плюсиком – тем, кто наградил этот фик:3 мы всех вас любим (и стар трек, конечно же), и верим, что даже у Хана может быть шанс на новую жизнь в новом мире.

живите долго и процветайте v(_)

Ваши Авторы.

====== Постистория 1. Почему доктор не любит звёзды ======

Комментарий к Постистория 1. Почему доктор не любит звёзды Данный текст открывает серию необязательных внесюжетных зарисовок по макхану.

Будут филлеры и о спирке, а пока начало положено.

Триббл.

За стеклом лежало мерцающее звёздное полотно. Если смотреть долго, начинало казаться, что никакого пространства нет, чернота, усеянная точками звёзд, на самом деле плоскость, в которой кто-то проделал миллионы дырочек разного диаметра. А позади плоскости размещён источник освещения, подсвечивающий эти дырочки.

Боунс смотрел достаточно долго, чтобы так начало казаться. Крохотный отгороженный отсек за инженерным блоком пустовал; сюда едва бы могли втиснуться четыре человека. Он напоминал МакКою забытый балкончик, прилепленный в старом особняке к такому же забытому чердаку.

Наличие такого места на «Корунде», корабле, построенном по проектным чертежам Хана, казалось вообще невозможным. МакКой привык считать, что ничего нефункционального Хан в принципе не делает. А тут – странный закуток без назначения. Хан его версию подтвердил – сказал, что это «просто пространство».

Сейчас «балкончик», впрочем, был кстати. Давал возможность поговорить без лишних глаз и ушей.

Они сидели прямо на полу, МакКой подобрал крылья. Хан укрывал его своим, полураскрытым.

– То есть, у этого закутка правда нет назначения, – уточнил МакКой, оттягивая начало разговора.

Он не смотрел в сторону Хана, но слышал беспокойное шуршание перьев.

– Людям в длительных перелетах требуется пространство, где они смогут почувствовать себя не на работе. Или хотя бы знание о его существовании на борту.

Хан мог перейти сразу к делу, но не стал. Хотел, чтобы МакКой начал сам, когда будет готов? Ну, оттягивать дальше и правда смысла не имело.

Боунс кинул последний взгляд на дырочки-звёзды.

– Я должен поговорить с тобой об оторванном крыле. Точнее... о том, что этого не должно повториться. Никогда, ни при каких условиях.

– И если я соглашусь, то...?

– Я с тобой тут не торгуюсь, – отрезал МакКой, разворачиваясь к нему. – То, что ты сделал, уже усложнило процесс твоей судебной защиты. Ещё пара таких выходок – и тебе не поможет ничьё заступничество. От заморозки, Хан, вас всех – и тебя, и семерых твоих птенцов, отделяет только твоё благоразумие.

Хан смотрит на него. Смотрел всё это время. И жуткий взгляд прозрачных глаз спокоен, разве что при упоминании птенцов в нём проскользнуло какое-то неуловимое выражение.

– Неверная тактика, – он качнул головой. – Ты хочешь, чтобы я пообещал это именно тебе. Не суду. Не флоту. Тебе.

– Почему ты думаешь, что я требую от тебя личного обещания?

– Потому что ты видел. Ты почувствовал, что это такое, когда человек лишается крыла. Ужасное, неправильное, чудовищное событие, правда?

Хан описывает это глубоким и вкрадчивым голосом, хотя выражение глаз не меняется. Оно будто застыло.

– И ты, а не твоё призрачное “всеобщее благо”, именно ты сам не хочешь, чтобы я сделал это вновь, ведь тогда перед тобой снова встанет выбор, твоя чудовищная моральная дилемма – прощать меня или нет. Так скажи это. Хочешь моё обещание, Леонард?

– Ты опять...

– Назови свою цену.

Хан смотрел на него и ждал, чуть сощурив светлые глаза.

– Хорошо, хочешь по-плохому – будет, – МакКой выдерживает его взгляд. – В суде при даче показаний я не стану оценивать твой поступок. Скажу, что от боли был не в себе, и твои действия, просмотрев записи с камер, сочтут самозащитой. А если не пообещаешь… если не дашь гарантии мне, здесь и сейчас, я предотвращу повторение такой ситуации. Скажу суду, что ты сделал это намеренно, для чего ты это сделал, тоже не скрою. И больше ничьё крыло ты не оторвёшь. В криосне это проблематично.

Хан чуть приподнимает брови.

– Хорошо. Это всё, что ты хотел мне сказать?

– Твой ответ, – негромко сказал МакКой, продолжая на него смотреть.

– Вот он, куратор МакКой. Вы имеете право говорить в суде всё, что посчитаете нужным и этически правильным. Как и я.

– И как долго ты намерен кормить меня софизмами?

Взгляд Хана становится насмешливым. Он чуть склоняется к МакКою и говорит негромко:

– Как угодно долго. Просто перестань разыгрывать карту куратора, Леонард, и мы поговорим. Я не с куратором пришёл на встречу.

МакКой кривит губы и отворачивается от него, вновь вперяясь взглядом в плоскую вселенную за стеклом. Правда, взгляд стопорится на собственном отражении в этом стекле. Оно кажется призраком. МакКой смотрит в глаза себе-призраку и практически ощущает себя им – нематериальным оптическим эффектом, сквозь который просвечивают звёзды.

Разве что оптическому эффекту вряд может так хотеться выпивки.

– Наверное, виной твоему поведению – триста лет сна. У человечества было время осознать ошибочность следования доктрине мести. У тебя и твоих птенцов такого времени не было… Хорошо. Я прошу тебя о благоразумии. Не как куратор. Не усложняй мне задачу в суде.

Хан берёт его руку в свои. Начинает медленно перебирать пальцы, мягкими, почти массирующими движениями. Выдерживает небольшую паузу, прежде чем заговорить вновь.

– Ты – человек жизни, Леонард. – Он говорит размеренно, ровно, будто рассказывая какое-нибудь древнее предание. – Для тебя сохранить жизнь и здоровье человека… любого разумного существа – первостепенная задача. Это одна из черт, за которые я начал тебя уважать, а впоследствии полюбил. Не думай, что я не понимаю, как для тебя выглядел мой поступок. Но сейчас перед тобой не стоит выбор оправдать меня или не оправдать в суде. Поспособствуй ты карательному приговору – история может повториться. К тому же, вряд ли тебе хочется, чтобы мои птенцы пострадали, ведь в твоих глазах на них нет вины. Дело не в прощении – ты готов простить меня, ты уже ищешь мне оправдания. Это вопрос куда более личный – пустить или не пустить в своё пространство существо, способное на такое зверство. Ведь если ты пустишь, а я совершу это вновь, ты будешь чувствовать свою причастность.

Он снова умолкает. Возможно, собирается с мыслями. Или даёт МакКою передышку. Но это длится недолго.

– Я собираюсь стать гражданином Федерации, Леонард, – снова начинает он. – И служащим Звёздного Флота. Я должен буду следовать вашим законам… хотя бы номинально. Учитывать ваши моральные нормы. Учиться жить с вами. Мне придётся меняться, и моим птенцам тоже. Я понимаю это, и будь уверен, заставлю понять и их.

Снова пауза. МакКой только собирается заговорить, но Хан прерывает его:

– Подожди. Нам нужна ясность. То, что случилось на корабле… я мог бы сказать, что потерял контроль над собой и сделал это в состоянии аффекта, но это не будет полностью правдой. Как и полностью неправдой. Я мог этого не делать. И в будущем в аналогичной ситуации я выберу не делать, обещаю. Это я обещаю тебе, Леонард Горацио МакКой, мой куратор и будущий партнёр. Тебя устроит?

– Да, Хан, – МакКой сжимает его пальцы в ответ. – Устроит.

Хан ласково прижимает костяшки его руки к губам и прикрывает глаза. Он выглядит почти умиротворённым. И крыло, обнимающее МакКоя, еле слышно шуршит перьями.

– Сейчас ты выглядишь лучше, чем при нашей последней встрече, – Хан тихо говорит это и прижимает руку МакКоя к своей щеке. Слегка приоткрывает глаза. – Тебе нашли каюту? Какая она?

МакКой внутренне расслабляется. Он боялся, что Хан заговорит о сыворотке и вытрясет из него правду. И крылья не болят. Нечему болеть после принятого решения.

– Ну, каюты тут для всех не предусмотрены, умник, – МакКой смотрит на переплетение их пальцев, чтобы не встречаться с Ханом взглядом. – Поэтому квартирую в капитанской. Там тебе хватило соображалки наколдовать в чертежах ванну, за что, конечно, спасибо. Правда, зная тебя, это не соображалка, а банальное сибаритство.

– Тебе тоже не мешало бы его оценить, – Хан чуть улыбается. – Но неужели капитан предпочёл твою компанию коммандеру?

Его пальцы слегка, едва ощутимо гладят пальцы МакКоя. МакКой отворачивается к звёздам.

– Они с коммандером, скажем так… в размолвке. После случившегося.

– Как глупо с их стороны. Сейчас не время, чтобы ссориться и оставлять друг друга.

– А для чего время – забиваться в углы и смотреть на звёзды?

– Иногда это полезно. Смотреть на звёзды и думать о перспективах. Если бы не ты, душа моя…

Хан указывает на одну из далёких, едва мерцающих звёзд. Вторая его рука ложится МакКою на плечо.

– Я просматривал звёздные карты. Там есть звёздная система Цети-Альфа, а в ней пара пригодных для жизни планет. Одна из них была бы прекрасным домом для меня и моих людей. Правда, сейчас мои амбиции выросли, и править планетой я уже не хочу.

МакКой щурится в звёздную даль. Может, было бы неплохо – на далёкую планету… Только намекни, что называется, и Хан угонит корабль. Цети-Альфа, Квадра-Прима, Церера-6. Только это бредни. Найдут, с того света откопают и информацию вытрясут. Нечего и надеяться.

Хотя насчёт “того света”, он, конечно, погорячился... Уж доктор с его стажем прекрасно знает, что с того света возвращаются редко. Особенно те, кто этого крайне не хочет.

Боунс усмехается и расслабляет напрягшиеся крылья. Надежда – чувство безмерно нелогичное, прав был гоблин.

– Только бета-квадрант не трогай, я тебя прошу, куча хороших баров и забегаловок пострадает, – фыркает, поглаживая хановы пальцы на своём плече. – Дельту бери. Вроде как Совет при Маркусе всё оттуда угрозу ждал.

– Если ты попросишь, я сделаю что угодно.

МакКой чувствует мягкое прикосновение к виску – это губы Хана. Потом прикосновение твёрже – это уже его лоб.

– Леонард, – говорит сверхчеловек тихо, – я хотел бы увезти тебя далеко отсюда. Куда-то, где мне не придётся делить тебя с капитаном и Павлом. Но ведь ты не согласишься. Ты нужен им. А значит, и я буду тут, с тобой. Так близко, как только ты подпустишь.

Многозначительно. Чёртов птеродактиль.

– Подпущу, подпущу, не сомневайся.

МакКой скидывает его руку с плеча, разворачивается. Тесно, и крылья бороздят маховыми перьями по стеклу. Хан едва заметно щурится в звёздном полумраке. Боунс кладёт ладонь на его плечо. Тянется к уху. Хан горячий даже через форменку, от его шеи пахнет чем-то хвойным, как тогда, на обзорке. Впрочем, он и сам по себе, без шампуня, не пахнет, как человек. Иные механизмы и скорости обменных процессов.

– Ты не рискнёшь безопасностью птенцов теперь, – МакКой говорит это тихо, на грани слышимости. – Тебе придётся пройти через суд, а это полгода минимум. Каждый из нас защищает свою семью, Хан. И ты не помешаешь мне защитить мою.

Его щеки касаются горячие пальцы Хана.

– Разве я уже не доказал, что готов защищать её вместе с тобой? Что я могу и готов её защитить?

– Ты полгода будешь сидеть в камере с видом на Золотые ворота, – МакКой убирает его руку. – Никаких посещений, передач, присутствие на суде – голопроекция. Помощничек.

– Ты так очаровательно недооцениваешь меня.

Хан берёт его за подбородок, но уже не ласково. Твёрдо. Разворачивает лицом к себе и смотрит в глаза.

– Очень хорошо обдумай ситуацию, душа моя, – это он говорит, уже не заигрывая. Спокойно. Почти угрожающе. – Ты видел, на что я способен. И от тебя зависит, на какую цель я брошу свои способности в ближайшие полгода.

МакКой вместо ответа прикладывает два пальца к его шее, под челюстью. Хан чуть поводит головой – явно не зная, как на это реагировать, но замирает. Боунс смотрит в его глаза и считает. У сверхлюдей пульс и так быстрее человеческого. Но сейчас Хан, каким бы спокойным ни казался, волнуется. Если такая простая эмоция применима к этому сверхразуму.

МакКой улыбается. Это же мило, в конце концов. Звездец как мило.

– Тебе и правда важен мой ответ. Пульс выдаёт. Ты не знаешь, что я отвечу, и беспокоишься.

Хан приподнимает брови.

– Твоё недоверие оскорбительно.

МакКой убирает пальцы от его шеи.

– Верификация.

Он тянется и целует Хана, мягко запуская пальцы в его волосы. Ероша укладку. Мелкая месть – назад сверхлюдь пойдёт по кораблю с частично восстановившейся естественной кудрявостью.

Губы Леонарда пахнут кофе и слабо-слабо овощным сандвичем. Конечно, он не станет насиловать свой организм тяжёлой едой и выпивкой сейчас. Сейчас ему не нужно заглушать голос совести.

Хан сжимает его волосы в ответ, немного наклоняет голову и скользит языком меж его горячих губ. Запах Леонарда окутывает его, вплетается в его собственный, ласкает кожу теплом, близостью его тела. И тело Хана, разум, сама суть его не может не откликнуться – Хан целует его медленным, глубоким поцелуем, прижимает к себе. Хан любит его. Отчаявшегося человека, посчитавшего себя проблемой и угрозой для своей семьи. И со свойственной только ему безжалостностью к себе желающего эту проблему решить.

Его решение читается в его действиях, в том, как он отзывается на поцелуй – приникая, вжимаясь, всем собой, жадно; словно Хан для него источник влаги в раскалённой пустыне… И Леонард пил его, зная итог. Пил, захлёбываясь, перед неминуемой смертью. Тело реагирует соответственно, хоть Хан и старается контролировать свои реакции. Глубоко и размеренно дышит, а сердце колотится сильнее, и раскалённый шар желания, покоившийся до этого в груди, медленно распространяет жар на живот и ниже.

Хан скользит рукой на шею Леонарда, чуть сжимая загривок, второй притягивает его ближе. Он желает ощутить его на своих коленях. Желает запустить пальцы в перья у основания крыльев, ощутить их жар и дрожь. Волны запаха и тепла от Леонарда захлёстывают его, мешают мысли и подталкивают к горячему, алому и такому желанному забытью…

Но это не должно произойти так.

Сама мысль о том, чтобы разорвать поцелуй, кажется кощунственной. Хану приходится призвать на помощь весь свой самоконтроль, и даже так он не отстраняется. Лишь размыкает поцелуй и прижимается губами к шее Леонарда, близко к пульсу.

– Нет. Нам нужно остановиться.

– Не время и не место, – соглашается он хрипловатым шёпотом и усмехается сквозь сбитое дыхание. Чуть трётся щекой. Его пальцы ласково перебирают волосы на затылке Хана, но отстраняться доктор не пытается. – В последнее время я думаю, что лучше бы ты не просыпался в нашем времени. Чтобы я никогда не знал про твою кровь… И заодно про тебя самого. Многовато приключений на задницу старого задолбавшегося доктора.

– Как же ты себя недооцениваешь… – Хан снова прижимается губами к его коже. Он дышит его запахом, он пьян им. – Но я готов слушать твои жалобы на жизнь вечность. Лишь бы ты провёл её со мной.

– Нету у нас вечности, привыкай, – Леонард прижимает его к себе, кладёт руку между крыльев, поглаживая. – Даже у тебя, большекрылый мой.

– Я отвоюю у времени самый большой кусок, который смогу. Я вырву его, сделаю нашим и проведу с тобой. Я войду в твою жизнь так прочно, что ты и сам не будешь представлять её без меня. Я проникну под твою кожу, в твои вены, в твои мысли и разум. Я стану твоим воздухом, и в этом я клянусь тебе.

Хан трётся щекой о его шею в приступе безрассудного отчаяния. Он снова вступает в игру, ставка в которой – жизнь Леонарда, но играть, вдобавок к списку врагов, придётся и против самого доктора, на незнакомом и ненадёжном поле.

– Я не потеряю тебя, любовь моя, – шепчет тихо. – Ты мой.

Леонард не отвечает. Монотонно поглаживает между крыльев. Скорей всего, смотрит на звёзды, которых так боится. Хан в ярости на него за его решение, но разве возможно переубедить сейчас? Леонард упрям. Он будет сидеть с Ханом, целовать его, перебирать перья, и попутно совершенно спокойно обдумывать быстрый и безотказный способ лишить себя жизни. Жажда самоуничтожения слишком громко говорит в нём, она сплелась со страхом за семью и не позволит даже рассмотреть варианты, попытаться бороться.

В коридоре за дверным проёмом кто-то куда-то стремительно прошёл, шурша перьями. Чуткий нос Хана уловил запах гари и жжёной проводки – инженер в запале работы. Но это было уже неважно. Их хрупкое уединение было нарушено. Леонард отстранился, а Хан не стал его удерживать.

– Нам лучше до суда наедине не видеться, – сказал спокойно. – Мало ли.

Хан чуть приподнимает брови.

– Как пожелаешь. Скажешь что-нибудь на прощание?

Доктор поднялся, прошуршав крыльями о стекло. Кивнул.

– Спасибо. За то, что дал ощутить себя живым впервые чёрт знает за сколько.

– У меня сложилось ощущение, что ты позволяешь себе ощутить жизнь только когда собираешься на смерть, – Хан встаёт на ноги. Слегка встряхивает крыльями. – Но пожалуйста. Сейчас ты пойдёшь к себе или работать?

– К себе и работать, – Леонард, уже в проёме, фыркает и отмахивается. – Сбиваю данные по тебе за всё время кураторства, пишу отчёты на последние события… Составляю подробную характеристику для суда. – Он слегка хмурится. – Здесь в репликаторе нет зелёного чая, а у Пашки нет времени. Если закодируешь чай, можешь лично принести мне кассету перед альфа-сменой.

Он уходит, напоследок слегка застряв взъерошенными крыльями в проёме.

Хан провожает его взглядом. Да, если не знать его, можно подумать, что он в порядке. И ведь это не актёрская игра. Леонард так ощущает себя – как будто всё правильно. Как будто так и нужно.

Хан чуть щурится, чувствуя, как от ярости начинают раскрываться крылья. Шуршат перья, задевая о стены.

Что ж, это право Леонарда – определить свой выбор. Право Хана – не дать ему осуществиться.