В двух шагах от мечты (СИ) [Меня зовут Лис] (fb2) читать онлайн
Возрастное ограничение: 18+
ВНИМАНИЕ!
Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
========== ЧАСТЬ 1. На шаг ближе. Глава 1. Пит ==========
Я смотрю на зарождающийся рассвет сквозь маленькое окно нашей пекарни. В такую рань на улице почти ни души, за исключением разве что нас с Раем, да шахтёров, медленно бредущих на смену. Мы всегда работаем вместе, а мой старший брат Уилл обычно помогает отцу. В четыре руки мы трудимся, чтобы подготовить первую утреннюю партию хлеба. Солнце медленно встает, заливая светом пыльные улицы. Этому дистрикту никогда не отмыть угольную копоть с его дорог и зданий, настолько она въелась во все вокруг.
– Ненавижу утренние смены, – бурчит брат, широко зевая.
– Нечего пол ночи с девчонками шляться, и утром вставать будет легче, – поддразниваю я его.
– Заметь не с девчонками, а со своей девушкой, – уточняет он, гремя на всю кухню металлическими листами, переставляя их на стойки возле печи. – Хватит уже пялиться на улицу, Пит. Подойди и помоги лучше!
В очередной раз смотрю на дорогу, ищу глазами ту, что долгое время не даёт мне покоя. Скоро я услышу её лёгкую поступь возле нашего крыльца, она как обычно принесёт отцу белок, но сегодня все изменится. Я наконец заговорю с ней.
Мне почти 18, как и девушке из моих грез, и уже несколько лет я мечтаю сказать ей хоть пару слов, но словно по закону подлости, как только её глаза встречаются с моими, все слова в моей голове тут же пускаются галопом, отказываясь выстраиваться хоть в какое-то подобие предложений. Рай подходит сзади и с громким звоном бросает передо мной лист с формами для хлеба. Он выглядывает в окно, проверяет время на часах и победно улыбается.
– Пять минут, и она будет тут, – нараспев тянет брат. – Выдохни хоть, а то на тебя смотреть жалко!
– Отстань, идиот, – бросаю в его сторону горсть муки, – знаешь же, как давно она мне нравится.
– Да не дрейфь, она же обычная девушка, не лучше других, – по его тону ясно, что он пытается меня подбодрить. – Ты же прекрасно общаешься с другими девчонками, не пойму, в чем твоя проблема?
Я бы и сам был рад понять: в чем моя проблема, и почему при приближении к Китнисс Эвердин мои руки начинают дрожать, а голос срываться? А еще больше был бы рад от этого наконец избавиться. Клин ведь клином вышибают, так, кажется, говорят? Значит, избавиться от наваждения по имени Китнисс, я смогу только поддавшись ему. Если она, конечно, не пристрелит меня за мои намерения раньше, чем я успею что-то предпринять. Но попытаться стоит.
Тихий стук в заднюю дверь пекарни выдергивает меня из моих мыслей. Я вытираю руки о длинный белый передник, беру со стола заранее приготовленный бумажный сверток и, досчитав мысленно до десяти, делаю глубокий вдох. Хватаюсь за ручку двери и резко открываю ее. Стараюсь вести себя прохладно, чтобы не выглядеть нервным. Или, что еще хуже, взволнованным.
Она стоит на пороге, зажав в одной руке старую охотничью сумку, в другой связку рыжих белок. На секунду мне кажется, что в глазах девушки смятение, Китнисс прячет кольцо с добычей за спину. Ведь она ждала моего отца. А видит меня.
Я знаю, что она не застенчивая. По тому, как она двигается, как говорит, и как держится всегда отдельно ото всех, сразу было понятно, что Китнисс другая, дерзкая и уверенная в себя, поэтому я слегка смущен ее внезапным молчанием.
Вместо того, чтобы хоть что-то сказать, я думаю совсем не о том, о чем мне следует думать сейчас.
Ее грудь. Линия бедер, так красиво обтянутая темными плотными штанами.
Вот черт. Я жалок.
Но ее облик отвлекает меня. Гадаю, неужели нельзя надеть что-то менее закрытое. Что-то, что не оставляет абсолютно все для воображения.
– Привет, – прерываю я тишину, пытаясь скрыть неловкость. – Ты, наверное, к отцу?
– Да, мистер Мелларк дома? – спрашивает она, перекидывая сумку через плечо.
– Сегодня я за него. Он приболел ещё вчера, так что у него выходной. Я, кстати, Пит, – зачем-то добавляю я, ведь мы учились в одной школе, хоть и в разных классах.
– Да, я помню, мы пару раз пересекались на занятиях. Держи, – она протягивает мне добычу и добавляет, явно довольная собой. – Сегодня пришлось за ними побегать, туман в лесу такой густой, что дальше десяти метров в ветках ничего не разберёшь.
– Как обычно: все прямо в глаз, – улыбаюсь я и вручаю ей бумажный пакет с хлебом в качестве оплаты. – Отец будет рад!
Она заглядывает внутрь и удивлённо поднимает на меня свои серые глаза. В них читается непонимание.
– Но ведь здесь больше, чем обычно. Ты наверное что-то перепутал? – она недоверчиво выгибает бровь.
Я делаю шаг к ней ближе, прислоняясь к дверному косяку.
– Я решил добавить пару сырных булочек, ведь насколько я помню ты их любишь, и рулет с корицей для твоей сестры, – надеюсь мои слова не звучат будто я ненормальный какой-то.
– Откуда ты это знаешь? – я замечаю, как она хмурит лоб и этот жест кажется мне необычайно милым.
– Не подумай ничего плохого, – быстро добавляю я, – просто я часто работаю за прилавком, невольно запоминаю кто, что любит, город-то у нас совсем небольшой.
– Но ведь мы их никогда не покупали! – не успокаивается девушка и ощетинивается ещё больше.
– Это не значит, что я не видел, что вы хотели купить их, – я пытаюсь отбиться, уже ругая себя мысленно за эту глупую идею с булочками.
– Мне твоя жалость не нужна! Мы не нуждаемся в благотворительности! – Китнисс резко возвращает мне сверток, видно, что теперь она совсем разозлилась.
– Хорошо, хорошо, постой, – я хватаю ее за запястье, вынуждая остановиться. – Давай тогда договоримся так: ты забираешь пакет, а за это принесешь мне в среду вечером каких-нибудь ягод для пирога. Как раз будет моя смена. В лесу ведь растут ягоды? Грибы? Не важно что. Будет честный обмен.
Охотница уже было открывает рот, чтобы возразить, но замолкает, когда ее глаза цвета пасмурного неба встречаются с моими. Вижу, что она задумалась, должно быть аромат корицы из раскрытого свертка сыграл мне на руку в данный момент. Я молю, чтоб это было так.
– Твоя сестра будет рада, ну хоть ради неё… пожалуйста, – тихо добавляю я. – Как её зовут, кстати?
– Прим, её зовут Прим. Как цветок… примула, - она медленно притягивает булочки к себе, и я отпускаю её руку. – Только не нужно думать, что мы настолько бедны, что не можем себе позволить…
– Ладно, Китнисс, – перебиваю я. – Я в курсе, что ты более, чем в состоянии позаботиться о себе. Никакой жалости, никакой помощи, только бизнес!
Кажется, я даже замечаю намек на улыбку на ее лице.
– Договорились, Пит, – разворачивается она и быстрым шагом уходит прочь. – Передавай отцу: пусть поправляется.
– До среды, – добавляю я и закрываю дверь, прислоняясь к ней спиной.
Как я и предполагал, брат стоит, опираясь бедром на столешницу и пытается сделать вид, что читает книгу с отцовскими рецептами. По-дурацки улыбаясь, я подхожу к столу напротив и выдыхаю:
– Обожаю утренние смены!
========== Глава 2. Китнисс ==========
Мы пробираемся с Гейлом через заросли дикой ежевики, цепляясь рукавами и штанами за колючие кусты. Солнце только встаёт, но лес уже полон звуков и жизни. Еще немного и он отдаст свои владения в мягкие руки незаметно подступающей осени. Если на минуту остановиться и перестать шуршать ботинками по еще зеленому покрывалу из листвы, то можно услышать, как воздух наполняют тысячи звуков. Это утренний «концерт» из птичьих голосов, суетливого шуршания насекомых и прочих маленьких обитателей, дуновения теплого ветра, играющего с листьями в верхушках деревьев. Совсем скоро лес погрузится в осеннюю дремоту, но пока он еще цветет и дышит всеми красками уходящего лета.
Это единственное место, где можно оставаться собой, не притворяться, не сдерживать себя ни в словах, ни в действиях, тем более, когда друг рядом. Гейл один из немногих, кто знает меня настоящую. Мы напарники уже больше пяти лет, наши отцы всегда охотились вместе, и после их внезапной смерти от взрыва в шахте, мы продолжили их ремесло.
– Слушай, Гейл, – решаю, что совет друга не будет лишним, – если бы я могла принести тебе что-то из леса… в подарок… что бы ты хотел получить?
– С чего это ты вдруг интересуешься? Решила сделать мне сюрприз? – хитро улыбается напарник, повернувшись вполоборота ко мне. Легко бью его кулаком в плечо и демонстративно закатываю глаза.
– Не дождёшься! – смеюсь я. – Ну а серьёзно, что?
– Наверное, новый лук со стрелами, на моем трещина появилась пару дней назад, – он хмурится и проводит рукой по деревянной рукоятки своего оружия.
– Нет, это слишком сложно, да и не годится для него.
– Для кого, Кискисс? – резко спрашивает напарник. Я замечаю беспокойство в его взгляде, но он тут же отводит глаза.
– Не важно, одному знакомому долг отдать надо, – бормочу я себе под нос и, вытаскивая стрелу, накладываю её на титеву.
После вчерашней утренней встречи в пекарне я все не могу перестать думать об этом парне. Почему он так себя повёл? Решил, что раз мы из Шлака, то нас можно пожалеть. Или он задумал втереться в моё доверие, чтобы попользоваться, ведь ни для кого не секрет, что в Двенадцатом девушки продают себя, чтобы кормить семью. Не на такую нарвался.
А может, он просто добрый? И не было в его действиях никаких скрытых мотивов, а я сама все напридумывала?
Я прислушиваюсь к тихому шуршанию над головой и переглядываюсь с напарником. Гейл кивком указывает мне на ветки широко раскинувшегося дерева справа от него. Пара белок прямо на сосне. Я знаю, что моя - справа, за годы совместной охоты каждый из нас отлично знает, куда стрелять именно ему. Взгляд, взаимный кивок, резкий свист тетивы, и два мохнатых комочка падают в куст дикой жимолости.
– Ты не теряешь навыков, прямо в глаз! – напарник вытаскивает добычу из кустов и прицепляет за кольцо на поясе.
– Зато тебе бы не мешало больше практиковаться, – подначиваю я его, – опять шкурку бедному зверю подпортил.
В ответ он лишь ухмыляется.
“Грибы, зайцы, белки – это слишком просто – нужно что-то особенное”, - размышляю я, и вдруг вспоминаю, что неделю назад, проверяя силки, заметила кое-что интересное. Кажется, я наконец придумала, что принести сыну пекаря.
– Гейл, не хочешь завтра помочь мне выкурить пчел с того улья, что я нашла в прошлый понедельник, помнишь я рассказывала? Думаю, за мед можно выручить неплохие деньги, – я довольно улыбаюсь своей идее.
Так и сделаю. Отдам долг и больше его не увижу.
*
Я захожу в дом и ставлю на стол две баночки с сотами, истекающими мёдом. Еще две забрал Гейл, и, не удивлюсь, если уже продал их на рынке. Бросаю сумку с добычей под стул, кидаю сапоги в угол возле двери.
Наш дом совсем маленький, но благодаря маме и Прим в нем есть хоть какой-то намёк на уют. На подоконнике красуются цветы в вазе. Их нарвала, конечно же, сестра. Я не понимаю её любовь к срезанным растениям, возможно потому что в лесу вижу их каждый день, а она даже из листьев может составить необычный букет. Видимо, та часть генов, которая отвечает за эстетический вкус, полностью перепала ей. Зато мне достался меткий глаз отца и его бесшумная походка. Ведь не будь всего этого, мы бы так и померли с голода после его смерти.
– Китнисс, ты вернулась! – мой Утенок бежит ко мне, раскрывая объятья. И я не могу не улыбнуться ей в ответ.
Примроуз уже пятнадцать. Она все еще по-детски наивна и мила. И когда она так радуется моему приходу, я мысленно благодарна маме, что у меня есть сестра.
Внешне Прим больше похожа на маму, чем на отца. У них золотистые светлые волосы – прямые или вьющиеся в зависимости от погоды. Ее глаза глубокого небесного оттенка, и гораздо ярче, чем мои, а может быть, у нее просто более светлая кожа, поэтому взгляд и кажется выразительнее. Для своих лет она маловата ростом, но в остальном развита не по годам.
Я же смуглая и темноволосая. Копия моего отца: мы похожи не только внешне, но и характером, даже смеемся мы одинаково. Смеялись. Раньше.
Прим совсем другая. Ее оптимизм воистину поражает, особенно учитывая обстоятельства, в которых мы оказались после смерти нашего папы.
– Ты принесла мед! – восклицает она. – Представляю сколько усилий потребовалось, чтобы его собрать, – как я и думала, сестра в восторге.
– Утёнок, я думаю, нам придётся его продать, – ненавижу так делать: отказывать единственному человеку, которого я люблю, но жизнь заставляет быть твёрдой. Когда тебе нечего есть, нет места чувствам и жалости. – У нас кончилось мыло, да и зубная паста на исходе, ты же знаешь: они стоят не дёшево. А вторую банку я должна отдать в уплату долга одному… торговцу, – если я скажу парню, она точно не отстанет от меня с расспросами.
– Всё нормально, Китнисс. Я понимаю. Я уже не маленькая. Упакую банку в пакет, чтобы тебе было удобно нести.
И сестренка выходит из комнаты, держа в каждой руке по баночке с мёдом.
Вечером я иду в сторону городской площади. В ее центре находится семейная пекарня Мелларк. Лето заканчивается, и вечерами становится прохладно, поэтому я шагаю быстрее, сжимая в руках бумажный свёрток, который вручила мне Прим перед уходом.
Я всего в нескольких метрах от булочной и вижу младшего пекаря за прилавком. Пит провожает покупателя, улыбаясь ему своей широкой фирменной улыбкой. Я не особо замечала его в школе, разве мне было до этого? Тем более он городской, а они с такими как мы не разговаривают даже. Да и у меня всегда был Гейл. После школы мы вместе бежали в лес, куда нам было до детских забав городских детей.
Сейчас Пит уже не тот мальчишка, который когда-то бросал на меня взгляды в коридорах школы. Его волосы стали чуть темнее, линия подбородка – резче, а плечи – шире. Годы таскания мешков с мукой не проходят даром.
Я гляжу на него через витрину пекарни, не решаясь зайти, парень смотрит на меня в ответ. Я могу четко различить голубизну его искрящихся глаз. Он смущенно, мило улыбается и кивает головой, приглашая меня войти.
Колокольчик звенит, я заскакиваю внутрь и протягиваю ему свёрток.
– Вот, держи. Это тебе, и мы в расчёте! – быстро выкладываю я, собираясь поскорее уйти.
– Ого, а ты по пустякам вижу не распаляешься. И тебе здравствуй! – он разворачивает пакет и достаёт баночку, перевязанную розовой лентой, ещё из старых маминых запасов. Уголки его губ ползут вверх. Он поднимает на меня глаза и хитро улыбается.
“Прим! Ну и задам я тебе дома”, – … думаю я. Надо было проверить перед тем, как отдавать Питу.
– Миленько, а по тебе так сразу и не скажешь, что где-то внутри, под слоем каменной брони, скрывается романтик.
– Нет, – резко одергиваю я его. – Это моя сестра. Я бы никогда, что ты…
И зачем я оправдываюсь?
Он обходит прилавок и направляется в сторону кухни.
– Рабочий день закончился, подожди меня, я только куртку накину и провожу тебя, – и парень тут же скрывается за дверью.
– Не стоит, я сама прекрасно смогу дойти, не в первый и не в последний раз, – кричу я, чтобы он смог услышать в другой комнате.
– Я уже понял, что ты со всем всегда справляешься сама, так что сделай это для меня. Моё мужское самолюбие просто не сможет отпустить тебя одну, поэтому придётся перетерпеть.
От происходящего мне настолько не по себе, что я не могу даже возразить, в то время как он проходит мимо меня, закидывая куртку на плечи, выключает свет и берет меня за руку, уводя из тёплой пекарни. Его ладонь теплая и крепкая, а близость настолько сбивает с толку, что я резко выдергиваю руку назад.
– Китнисс, – мягко говорит пекарь, – ты не против по дороге зайти в одно место? Отец попросил кое-что занести.
– Послушай Пит, я не понимаю, зачем ты это делаешь; мы не друзья и даже не хорошие знакомые, может возьмёшь кого-то из города за компанию?
– Твоя компания мне приятней, – парень опять заглядывает мне прямо в душу своими голубыми глазами, а я смущаюсь. Чёртов Мелларк! Не люблю, когда на меня так пристально смотрят.
– Ладно, только быстро, – и я, оглядываясь вокруг, чтоб нас никто не увидел вместе, плетусь следом за ним.
Мы проходим мимо ворот Деревни победителей, сейчас в ней занят только один дом. Его хозяин, Хеймитч Эбернети, единственный живой победитель Голодных Игр, даже не удосуживается открыть нам дверь. Пит просто оставляет небольшой свёрток на пороге.
Замечая моё удивление, он поясняет:
– Он, видимо, опять пьян настолько, что не слышит. Победитель расплачивается с отцом лично, когда протрезвеет.
Спрыгивая со ступеней, Пит идет быстрым шагом вверх по улице, к дому, находящемуся на самой окраине Деревни, лихо перемахивает через небольшую ограду и протягивает мне руку.
А я стою и думаю о том, что вообще-то он даже не поинтересовался, согласна ли я пойти с ним, а я и не давала своего согласия.
Не зря с самого начала эта затея показалась мне плохой, теперь я рядом с самым странным парнем в дистрикте, на самой его окраине, пытаюсь влезть в чужой, пусть и пустой дом. Великолепно, Китнисс. Мало тебе проблем с миротворцами, незаконной охотой и торговлей, теперь добавим к этому вторжение в чужие дома.
– Идём, кое-что покажу тебе, – шепчет Пит. – Не бойся, этот дом давно пустует. Когда-то здесь жил первый победитель игр, мистер Мур, он умер лет 8 назад. Помню, как я мальчишкой носил ему заказы из пекарни; он всегда ко мне хорошо относился, угощал всякими вкусностями, подарил первый набор кистей с красками. Моя семья такого не могла себе позволить. Будь он жив, он был бы не против, что мы пришли к нему домой.
Мы проходим сквозь калитку на задний двор, и я удивлённо хватаю ртом воздух. С двух сторон лужайку окружают высокие деревья, словно огромные зелёные стены, поднимающиеся к самому небу, а слева открывается вид на широкое поле, ограненное по краям мягкими невысокими сопками.
– Теперь ты наверное понимаешь, почему он выбрал этот дом? – Пит проходит мимо меня и присаживается на небольшую дворовую качель. – Я часто прихожу сюда посмотреть на закат, порисовать, просто подумать в тишине.
– Ты рисуешь? – вот уж не думала.
– Сколько себя помню, – он подтягивает одну ногу к себе, опираясь на нее локтем. – Могу как-нибудь тебя нарисовать, если ты не против, конечно. Ты видела торты на витрине в пекарне? Я на них с 11 лет руку набиваю.
Я помню эти пирожные и торты, но раньше никогда не задумывалась о том, что их кто-то делал, это все казалось таким незначительным, когда у тебя на хлеб-то денег едва хватает, тут уж не до пирожных.
Он легко похлопывает по скамье рядом с собой, приглашая меня присесть.
– Можешь приходить сюда теперь. Раньше это было только моё место, но я не против поделиться. Я не жадный. Да, и это не благотворительность! – смеется он.
– Спасибо, – тихо говорю в ответ, присаживаясь рядом.
Такой странный день. Ещё с утра я даже помыслить не могла, что буду сидеть рядом с парнем и любоваться, как солнце окрашивает небо во все оттенки оранжевого. В моей жизни никогда не было места пустому времяпрепровождению. Все, что я ни делала, я делала для выживания. Себя и своей семьи.
– Нам пора, скоро станет темно, – Пит встаёт, подавая мне руку, и на этот раз я не отказываю.
Мы молча пересекаем деревню победителей, молча идем по городу, проходим через Шлак в полном молчании. Подходя к моему дому, понимаю, что пора прощаться. И вдруг осознаю, что не хочу говорить “Пока”. Да что со мной!
– Спасибо, что сдержала слово и пришла. И спасибо за компанию, – ласково благодарит Мелларк.
– Спасибо что проводил, Пит, – тихо отвечаю я.
Открываю дверь и смотрю на удаляющуюся фигуру парня. Пит оборачивается на середине пути и дарит мне лучезарную улыбку, и я не могу не улыбнуться в ответ.
– Улыбайся чаще! Тебе идёт, когда ты не такая серьёзная, – выкрикивает он и, разворачиваясь в сторону города, скрывается за домами.
А я так и стою, глупо улыбаясь.
========== Глава 3. Пит ==========
– Парни, поторапливайтесь! – кричит отец. – Мы должны успеть до шести отгрузить заказ.
– Пит, ты закончил? – его голова высовывается из-за двери на кухню.
– Почти, дай мне еще пять минут, – я наношу последние штрихи на круглые пирожные, стоящие передо мной стройными рядами.
– Уилл, куда ты несешь эти коробки? – кричит он, и скрывается обратно в торговом зале.
– Держи, Пит, – Рай толкает в мою сторону чашку с кремом, она скользит по столу, и я хватаю ее свободной рукой.
– Сколько времени прошло? – спрашивает брат, продолжая наш прерванный криком отца разговор.
– Почти неделя, – отвечаю я, выводя витьеватые узоры на гладкой поверхности пирожного.
– Почему на свидание до сих пор не позвал?
– Потому что она не придет, – спокойно отвечаю я брату.
– С чего ты это взял?
– Рай, поверь мне, все, что работает с обычными девушками, с Китнисс Эвердин не пройдет. Тут нужна другая тактика. Я работаю над этим.
– Пит! – снова шумит отец.
– Да закончил я, – кричу ему в ответ, снимаю фартук и бросаю его на стул.
Как назло, день еле движется, словно кто-то тянет время назад, насильственно замедляя его ход. Когда, по моим ощущениям, прошло не меньше сорока минут, стрелка сдвинулась лишь на десять. Наконец, часы пробивают семь, что значит, что моя смена окончена. Я хватаю блокнот для рисования, набор карандашей и скрываюсь за дверью, бодро шагая вверх по улице.
На Деревню Победителей медленно опускается вечер, я сижу на крыше дома, куда привел Китнисс неделю назад. Я всегда прихожу сюда, когда хочу подумать или спокойно порисовать. Живя с двумя братьями в одной комнате, понимаешь, что насладиться тишиной и покоем - задача невыполнимая. Да и мать вечно недовольна, что вместо того, чтобы заняться чем-то полезным, я опять бумагу перевожу.
А если совсем честно, то я посещаю это место уже седьмой день подряд, в надежде, что девушка все-таки возвратится. Если я хорошо изучил Китнисс Эвердин, то могу предположить, что она не сможет не нарушить ещё один запрет и не прийти, ведь вид отсюда воистину прекрасный.
Спустя примерно полчаса, я замечаю стройный силуэт у обочины дороги. Ее руки прижаты к бокам. Она шагает очень целенаправленно. Размышляя об этой девушке, я пришел к выводу, что у всего, что она делает, есть своя цель. Китнисс не тратит времени попусту, просто не привыкла. Годы охоты развили в ней навык смотреть только на то, что имеет значение. Поэтому надеюсь, что и сюда она пришла не просто так.
Я наблюдаю, как она совершенно бесшумно перелезает через ограду и подходит к скамейке, на которой мы сидели вместе неделю назад.
– Я знал, что ты придёшь когда-нибудь, – она оборачивается, пытаясь понять, откуда услышала голос.
Китнисс поднимает взгляд, замечая меня на крыше, и, как мне кажется, улыбается.
– Поднимешься? – предлагаю я, указывая на дверь, зажатым в руке карандашом.
– Меня начинают смущать твои увлечения, Мелларк. Ладно задний двор, но дом! Разве это не проникновение на частную территорию?
– Этот дом уже не принадлежит никому, а у меня есть ключ, – отвечаю я. – Когда победитель был ещё жив, я подрабатывал у него, а он сделал мне дубликат. Пока старик уезжал в Капитолий по делам, связанным с играми, я присматривал за домом. Замки так и не сменили после его смерти.
Пока я договариваю, Китнисс скрывается в доме, и через минуту я слышу её шаги в комнате. Подаю ей руку, помогая выбраться из окна на крышу. Видимо, я хватаю ее слишком сильно, так, что от моего рывка она поскальзывается на гладкой черепице, цепляясь за меня двумя руками, и я притягиваю её к себе, стараясь удержать равновесие. Она поднимает на меня взгляд. Китнисс не выдавливает улыбку, и не говорит спасибо. Она просто… молча смотрит на меня. А я теряюсь в её глазах цвета грозового неба.
– Рисуешь? – интересуется она, заглядывая мне через плечо, указав на лежащий на черепице блокнот.
– Рисую, – я возвращаюсь на место, на котором сидел до её прихода, а Китнисс осторожно пристраивается рядом.
– Итак, значит ты не только пекарь, но ещё и художник?
Я киваю.
– Надеюсь им стать. Когда-нибудь. Я никогда не занимался этим профессионально, ты же понимаешь, поэтому даже не знаю, имею ли право называть себя так.
– И что ты чаще всего рисуешь? – она встает и начинает прогуливаться по кровле, как кошка, бесшумно и грациозно. Заглядывает на крыши соседних домов, бросает взгляд на лужайку, заросшую сорняками.
В голове крутится единственный честный ответ: «Тебя», – но я вовремя прикусываю язык.
– Разное. Вообще я хочу попробовать все виды рисунка, но в нашем дистрикте толком ничего для рисования не достать, а те материалы, что есть, слишком дороги. Но моя страсть – определенно портреты.
Она присаживается рядом, заглядывая в мой блокнот.
– А что насчет тебя, Китнисс? Какая у тебя страсть в жизни?
Она бросает на меня хмурый взгляд.
– Лес. Охота. Стрельба из лука, – коротко отвечает девушка.
– Я вижу, что ты не особо любишь поговорить. Если хочешь, я могу помолчать, – улыбаюсь я, наклоняясь к ней чуть ближе.
Я наблюдаю за эмоциями на ее лице и понимаю, что раскусил ее. Чем больше я ее смущаю, хотя я уверен ей это нравится, тем более закрытой она становится. Тем больше суровых взглядов бросает Китнисс в мою сторону. Уязвимость заставляет ее чувствовать себя слабой, потому она притворяется более жесткой, чем есть на самом деле.
– Знаешь, Пит, – раздраженно говорит Китнисс. – Я ценю то, каким ты был милым со мной с тех пор, как мы познакомились, но я не понимаю, зачем ты делаешь это.
Я собирался продолжить рисовать, но моя рука замирает до того, как карандаш достигает листка.
– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я, озадаченный резкой сменой направления нашего разговора.
Она подтягивает ногу и, обхватив ее руками, снова поворачивается ко мне лицом.
– Ты и в самом деле не понимаешь или просто притворяешься?
Я не совсем уверен, что именно она имеет в виду, поэтому слегка качаю головой.
– Ты меня сейчас поставила в тупик.
Китнисс опять встает, идет по крыше, срывает с ветки растущего рядом с домом дерева большой лист и пристально смотрит на него, словно разговаривает с ним, а не со мной.
– Пит… Мы слишком разные. Ты из другого мира, где не нужно каждый день бороться за жизнь. Не знаю, как мы можем быть друзьями, да и разделение между Шлаком и Городом пока никто не отменял. Какой смысл в этом всем?
Я опускаю глаза и шумно выдыхаю.
– Хочешь узнать, что я подумал, когда впервые увидел тебя?
Китнисс склоняет голову, показывая, что готова слушать.
– Помню как-то раз на уроке музыки, учительница спросила: “Кто знает «Песнь долины»?” – и ты сразу подняла руку. Учительница поставила тебя на стульчик и попросила спеть. И я готов поклясться, что все птицы за окном умолкли, пока ты пела.
– Да ладно, перестань, – смущается она, отворачиваясь.
– Нет, это так. И когда ты закончила, я уже знал, что буду любить тебя до конца жизни… А следующие двенадцать лет я собирался с духом, чтобы заговорить с тобой.
В этот момент мир словно замирает в тишине. Кажется, что ветер больше не треплет листву, и ни одна птица не поет. Наверное, эти мгновения в ожидании ее ответа самые длинные в моей жизни. Настолько длинные, что десять секунд оказываются достаточным количеством времени, чтобы захотеть забрать свои слова обратно… Достаточным количеством времени для того, чтобы я пожалел о том, что не удержал свой язык за зубами, а выложил все начистоту.
Она срывается, будто резко вспомнив о важном деле, и убегает обратно в дом.
Черт, она убегает!
Я бросаюсь вслед за ней, стараясь удержать равновесие и не свалиться с крыши, ведь мне не дана природная грация кошки.
Я не могу позволить ей уйти!
– Китнисс, подожди, – кричу я вслед убегающей девушке. – Прости меня, я не должен был, – догоняю её у выхода и хватаю за руку.
Только я успеваю глубоко вдохнуть, чтобы продолжить свою речь, как она резко разворачивается и заряжает мне неслабую пощёчину. Несмотря на свою хрупкость, силе этой девушке можно позавидовать. Щека горит огнем, а ее глаза – яростью.
– Ты считаешь: это смешно? Что за дурацкие шутки, Мелларк? – кричит она, но я могу поклясться: в ее глазах стоят слезы.
Китнисс смотрит на меня так, словно я только что совершил ужаснейшее преступление против нее, и я начинаю задумываться, не заклеить ли мне на будущее рот.
– Прости, – прошу я, выставляя руки перед собой. – Я не хотел тебя обидеть. Не думал, что ты так отреагируешь.
– А о чем ты думал? – резко бросает она и смотрит на меня с укором.
– Думал тебе будет приятно… ведь это правда, – тихо добавляю я. – Это правда.
Ее тело мгновенно застывает. Вместо того чтобы сразу же отпрянуть назад и продолжить свой побег, она не двигается, а я сначала смотрю ей прямо в глаза, а потом сосредотачиваюсь на ее губах.
Я хочу поцеловать её. Я так сильно хочу поцеловать её. Губы Китнисс кажутся такими мягкими и манящими, и я пытаюсь игнорировать узел в своём животе, но каждый раз, когда я смотрю на её рот, все попытки сдерживать себя, кажется, больше меня не сдержат.
– Позволь мне просто быть рядом, – мягко говорю я, боясь напугать её ещё больше.
– Я, наверное, не создана для всего этого, – шепчет она. – Я не знаю как, Пит.
– Зато я знаю, – легко провожу рукой по тёмным волосам, заправляю прядь за ухо, и прижимаюсь к губам, желая запомнить этот поцелуй больше, чем любой другой, который у меня был когда-либо.
Она двумя руками осторожно цепляется за мои плечи. Я аккуратно отстраняюсь, Китнисс открывает глаза и смотрит на меня. Теперь мы оба неловко улыбаемся, и я смею надеяться, что эта девушка нашла в своем сердце место для меня. А она нашла: я вижу это по свету, который загорелся в эту секунду в ее глазах.
========== Глава 4. Китнисс ==========
Ветер кружит первую осеннюю листву, разбрасывая ее по черным от пыли дорогам, подхватывая вновь вместе с крупинками пыли и запутывая в наших с Питом волосах. Мы идем к пекарне, подгоняемые прохладным потоком. С неба начинает сыпаться мелкий дождь, парень хватает меня за руку, и мы со всех ног бежим через торговую площадь.
– Быстрее! – торопит меня он, открывая входную двери пекарни.
Спотыкаясь и смеясь, мы влетаем внутрь, стряхивая капли с одежды. Я снимаю куртку, трясу ее и вдруг чувствую, как рука Пита легко скользит по моей щеке, убирая прилипшую прядь волос. Ладонь холодная, но, как только его пальцы касаются моей кожи, щеки начинают гореть!
Мы впервые заходим в булочную вместе. До этого я много раз видела родных Пита, но тогда я ещё не была в статусе его девушки.
Рай, его брат, с интересом смотрит на нас, отходит от прилавка и пожимает мою руку. Они так похожи с Питом, что я не могу перестать глазеть на парня. У него такой же волевой подбородок и линия губ, такие же светлые волосы, но Рай немного выше.
– Ну, привет, загадочная девушка моего младшего братца, – ухмыляется он, подмигивая Питу.
– Давай мне сюда заказ для Андерси, и мы пойдём, – отвечает вместо меня Пит. – Если ты забыл, то у меня сегодня выходной, так что скажешь спасибо потом, что я снова прикрыл твой зад, раз сам отнести не успеваешь.
Рай смеется и, кажется, что так братья становятся похожи еще больше.
Со стороны кухни вдруг раздаётся звук разбившийся посуды и громкий крик, я вздрагиваю от неожиданности. Я знаю, что так громко кричать в этом месте может только один лишь человек.
– Она что тут? – тихо спрашивает Пит, наклоняясь к брату.
И как будто в ответ на его вопрос, приоткрыв дверь, к нам навстречу медленно выходит миссис Мелларк. Она внимательно разглядывает меня с ног до головы с неким подозрением, будто я собираюсь стащить что-то с прилавка и кинуться наутек. Рай подходит ближе и указывает на меня, приобнимая мать за плечи.
– Ты уже знакома с девушкой Пита, мам?
Выражение ее лица настолько стремительно меняется, что за секунды на нем проскальзывает с десяток эмоций. Не положительных, к сожалению…
– Мам, это Китнисс, – говорит парень, крепче сжимая мою руку.
– Очень приятно с Вами познакомиться, – отвечаю я, опасаясь, не кинет ли она в меня чем-нибудь.
В отличие от Пита и Рая, у их матери очень недоброжелательная энергетика. Я замечаю, как она бросает секундный взгляд на мою одежду, обувь, и мне становится интересно, что она думает о поступке сына, осмелившегося привести домой кого-то вроде меня. Но потом я вспоминаю недавние слова Пита о том, как он счастлив, что такая девушка как я, выбрала его. Поэтому вместо того, чтобы поддаться первоначальному порыву опустить глаза, я вытягиваюсь, смотрю прямо на неё и чувствую прилив уверенности в себе.
– Заказ для Андерси на кухне. Пошли, Пит, заберешь его, – бросает резко хозяйка пекарни и уходит, не удостоив меня ни жестом, ни словом.
Я не могу понять её намерений. Хоть женщина и не показывает насколько зла, но я вижу, что просто так она не сдастся.
– Сейчас вернусь, – говорит Пит и уходит следом.
Я остаюсь наедине с его братом. Засовываю руки в карманы, не совсем уверенная, чем занять себя, пока буду ждать Пита.
Рай кивает в сторону кухни.
– Приготовься, сейчас будет громко, – пожалуй, что эта ситуация его даже забавляет.
– Ты так просто об этом говоришь? – отвечаю я. – Мне показалось, что я ей совсем не понравилась.
– Да ей никто не нравится, – улыбается он, махая рукой. – Так что не обращай внимание. Мы к её выходкам просто привыкли.
В течение нескольких минут из кухни доносятся крики, но слова невозможно разобрать. Настолько неловко я, наверное, не чувствовала себя никогда. Дверь распахивается, и в комнату врывается сердитый Пит.
– Ты что, идиот? – кричит он, кидая на прилавок картонную коробку. Дверь, позади него громко хлопает. – Мать на меня не меньше пяти минут орала. Мог бы промолчать в этот раз, я бы хоть заранее её морально подготовил!
– Да ладно тебе, Пит, – брат хитро улыбаясь, отмахивается от него рукой. – Я ставил на то, что ее реакция будет гораздо хуже, что она, по меньшей мере, выставит вас обоих на улицу. Кажется, я проиграл Уиллу двадцатку.
Пит бросает на него злобный взгляд, будто обещая разобраться с ним позже.
– В следующий раз не дождёшься от меня помощи, – он хватает свободной рукой мое запястье и тащит прочь из пекарни.
«Очень необычная семья», – только и успеваю подумать я.
Дождь закончился и, как назло, как будто все население Дистрикта-12 вылилось шумным потоком на центральную площадь.
– Прости за эту сцену, – извиняется парень, продолжая идти, держа меня за руку. – Ты не должна была этого слышать.
Но я слышала. И теперь мне кажется, что все вокруг смотрят только на нас. Я вижу, как жена мясника из соседней лавки бросает косой взгляд в нашу сторону и что-то тихо говорит мужу. Замечаю на другой стороне улицы девчонок из школы; они пристально смотрят на наши соединенные руки. Их недовольные лица говорят громче любых слов. Представляю их мысли:
«Оборванка решила выбраться из своей дыры с помощью выгодного брака».
«Захомутала парня, чтобы получше устроиться».
Меня сразу же начинает раздражать наш тактильный контакт, даже несмотря на то, что он всего лишь держит меня за руку. Стараясь сделать это как можно естественней, я освобождаю свою ладонь из его крепкой хватки, и, как будто что-то увидев, отворачиваюсь в другую сторону.
– Что-то не так? – спрашивает Пит.
– Нет, ничего.
Мы идем дальше по направлению к дому мэра Андерси, до конца улицы, туда, где вдоль линии дороги растут жиденькие кустики шиповника.
– А ты всё упрямишься, — говорит парень, глядя на то, как я прячу руки в карманы. – Китнисс, от этого теряется весь смысл отношений.
– О чем ты? – пытаюсь сделать вид, что не понимаю, о чем он говорит.
– Ты меня стыдишься что ли?
– Не говори ерунды, – я начинаю нервно кусать губы.
– Да как только мы вышли на улицу, ты вся сжалась в один момент. Ты думаешь, я не заметил, как ты сразу на пару шагов отдалилась от меня, только мы в торговом квартале оказались, – Пит раздраженно вскидывает свободной рукой.
– Просто все оказалось несколько сложнее, чем я могла себе представить, – резко отвечаю я.
– Я не понимаю что сложного в том, чтобы просто держать парня за руку? Ты реагируешь так, будто я с поцелуями на тебя накинулся посреди улицы.
– Ты не знаешь меня, поэтому не поймёшь, – знаю, что это не лучшее объяснение моих действий, но оно единственное, на которое я сейчас способна.
— Я хочу провести каждый день жизни, узнавая тебя, Китнисс, и вряд ли мне это когда-нибудь надоест. Но ты не позволяешь мне.
В этом весь он. Обронит фразочку мимоходом – словно кинжал в живот всадит!
Кажется, что он романтик до мозга костей, и его слова всегда несут в себе столько скрытого смысла. А я не такая. Какая-то часть внутри меня хочет, чтобы Пит доказал, что всё это не ложь. Каждый раз, когда я смотрю на него, то чувствую странную и совершенно непонятную мне тягу к этому парню. И каждый раз, когда это происходит, я хочу прервать эту связь и бежать как можно дальше в лес.
– Дай мне немного времени, Пит. Я совсем запуталась в себе, мне нужно разобраться… одной, – добавляю я.
Пит ждёт, что я скажу что-то еще, ждет объяснений, а у меня их нет.
– Ну, когда разберешься, дай знать. – Его голос пронизан болью.
Он уходит вперед по дороге, не ожидая, что я пойду следом. А его прощальный взгляд… такого я прежде не видела. Он был полон… безысходности.
*
Пит стоит, прислонившись к широкому стволу, ноги скрещены, руки засунуты в карманы куртки. Это дерево посадил еще отец, когда я была совсем маленькой. “Почему так происходит в жизни? – думаю я, смотря на это дерево. – Отца больше нет, а это бесполезное растение растёт все выше и выше, разве это справедливо? Разве жизнь вообще справедлива?”
Опираясь на дверную раму, я смотрю на парня. По моему телу проходит дрожь, но я оправдываю это тем фактом, что на мне лишь майка на тонких бретельках и домашние штаны, а на улице уже осень.
Мы молчим.
Он отталкивается от дерева и, подойдя ближе ко мне, протягивает бумажный сверток.
– Это тебе. Отец передал. За белок.
Парень делает еще шаг, слегка наклоняется, чтобы наши глаза находились на одном уровне. Мы и прежде так стояли, в доме в Деревне победителей, вот только в этот раз он не смотрит на меня так, будто хочет поцеловать. Он смотрит так, словно пытается по моему лицу что-то понять.
– Китнисс, – начинает Пит хриплым голосом. Затем закусывает нижнюю губу, собираясь с мыслью. Он вздыхает и закрывает глаза, — я устал от неопределенности. Мы делаем шаг вперёд, потом – два назад. Моя голова уже раскалывается от мыслей, потому что каждый раз я думаю о том, что ты выкинешь завтра, и как мне на это правильно отреагировать, чтобы ты не выкинула что-то еще? Если все это для тебя так сложно, то давай спокойно разойдемся, как будто ничего и не было?
– Хорошо, – спокойным тоном отвечаю я.
От быстроты моего ответа его голубые глаза резко распахиваются. Мое сердце словно сжимается — столько всего он пытается скрыть за маской безразличия в этот момент: шок, боль, непонимание.
Пит отходит, резко ударяет кулаком по стволу дерева, а затем отворачивается от меня.
А я, закрываясь от холода, захожу внутрь дома, пока у меня еще остались силы уйти. Приходится напомнить себе, почему я это делаю. Мы — неудачная пара. Наши семьи никогда не примут друг друга, по крайней мере, его семья. Мы всегда будем слишком разными.
Хлопок двери, и всё. Его нет…
Часть меня злится, что он не стал даже прилагать особых усилий, чтобы отговорить меня. Другая же часть чувствует облегчение, что с этим наконец покончено.
Действительно, покончено.
Мне бы стоило радоваться, ведь всё идёт так, как я хотела, но я почему-то начинаю плакать.
Прим заходит в комнату, садится рядом и тихонько обнимает меня.
– Ты подслушивала, как я понимаю?
– Ну… случайно мимо проходила и кое-что услышала.
– Я не злюсь, Прим. Уже не важно, – вытираю нос рукавом и поворачиваюсь к ней, пытаясь улыбнуться. Не хочу, чтоб она думала, что я не в порядке.
– Он тебе нравится? – Прим смахивает большим пальцем слезу с моей щеки и заправляет волосы мне за ухо.
– Какое это теперь имеет значение? Хотя он мне нравится, это правда. С ним легко найтиобщий язык. Но я не думала, что все будет настолько сложно, Утенок. Как я могу встречаться с человеком, чья семья меня презирает? Видела бы ты, как его мать на меня сегодня отреагировала. Знаешь, когда мы вместе шли по городу, городские люди так на нас смотрели. Как будто нищенка из Шлака решила оторвать себе кусок от их шикарной жизни.
Злость так и разбирает меня, как только я начинаю вспоминать об этом.
– Китнисс, не обижайся на меня, – вдруг строго говорит Прим, – но я скажу как есть. Наша мама отказалась от всего, променяла свой дом в городе на Шлак, только лишь бы быть рядом с отцом. Ты можешь представить, какое количество оскорблений вылилось на её голову, что даже родители от неё отказались? Но она отдала все, и они были счастливы, ты же помнишь!
Я киваю головой, помню…
– Ведь он делает то же самое сейчас. А ты не можешь перешагнуть всего лишь через свою гордость и мнение кучки ничего не значащих для тебя людей? – теперь ее тон становится угрожающим. – Если ты не пойдёшь и не вернёшь его, то ты точно не самый смелый человек, которого я знаю!
И она выходит из комнаты, а я остаюсь, ошеломленная тем, что мой Утёнок, кажется, повзрослела быстрее, чем я.
========== Глава 5. Пит ==========
В нашем доме, сколько я себя помню, всегда было шумно. Здесь скрипят половицы, громко хлопают двери, а ещё тут кричат. Кричат часто. Мать всегда говорила, что три сына ей достались в наказание за то, что она выбрала нашего отца.
К тому же мальчишки везде лазают, всё рвут, ломают и не помогают по хозяйству… ну прям, как собаки.
Может, в этом и есть доля правды. Не знаю. Мне не с чем сравнивать. Другого дома у меня не было.
– Мелани, вы уже определились с датой свадьбы? – приторно любезным тоном спрашивает мать. Её попытки казаться милой выглядят жутко неестественно, но, кажется, никто, кроме меня, этого не замечает.
Я слушаю разговор через слово, иногда киваю, и тактично улыбаюсь.
«Интересно, чувствует ли она сейчас то же что и я? Занимают ли мысли обо мне весь её день? Или я один с ума схожу?»
Мой брат Уилл женится этой весной. Мать от девушки в восторге: она симпатичная, добрая и милая, но, самое главное, достойная партия её старшему сыну!
Свадьба пройдёт на заднем дворе бакалейной лавки родителей невесты, поэтому вся ее семья здесь, и мы тоже обязаны присутствовать.
– Пит, куда подевался твой брат? – скрывая раздражение, спрашивает мать, разливая по чашкам терпкий чёрный чай.
– Он ушёл встречать Марго, – безразлично отвечаю я, ковыряя обивку старого отцовского кресла.
– Это его девушка, – поясняет мама для гостей. – Её семья владеет швейной мастерской недалеко от дома правосудия, вы, конечно же, знаете. А какая красавица! Попробуйте пирог: там настоящие капитолийские персики, – советует она, пододвигая к гостям блюдо, щедро украшенное горками взбитых сливок.
– А где твоя девушка, Пит? – интересуется отец невесты, накладывая себе кусок нахваливаемого пирога.
– У Пита нет девушки! – резко отвечает мать и брезгливо прикладывает к губам салфетку.
– Ох, да неужели? – стараюсь пропустить эту колкость мимо ушей и натягиваю фальшивую улыбку.
Хотя, взяв во внимание произошедшее вчера, может, она и права. Зря я сболтнул лишнего. Не сдержался, а теперь не представляю, как всё вернуть обратно. Я ведь совсем не хотел отказываться от неё.
Я столько всего за эту неделю говорил или делал, пытаясь понравится Китнисс, что, сказав о расставании, никак не рассчитывал на то, что она так легко согласится. Расчёт оказался неправильным.
Открываю рот, чтобы что-нибудь съязвить, но мой порыв прерывает хлопок двери. Рай входит в комнату, приобнимая Маргарет за плечи.
Они обмениваются приветствиями с гостями. Мать рассыпается комплиментами о том, какие у неё прекрасные воспитанные невестки, каждый раз бросая в мою сторону укоряющие взгляды.
Провожу руками по лицу, желая поскорее убраться отсюда. Хочу, чтобы этот день, наконец, закончился.
– Тебе письмо, Пит, – загадочно улыбается брат и вытаскивает из кармана конвертик из серой бумаги. – Под дверью только что нашёл!
Внутри меня загорается огонёк надежды; да куда уж огонёк - маяк!
Протягиваю руку, но мать перехватывает конверт и припечатывает его своей ладонью к столу.
– Закончим обед и прочитаешь. Успокойся и сиди! – шипит она, пряча письмо в карман длинного кардигана.
Ничто так не раздражает меня сильнее в данный момент, как предложение успокоиться. Я начинаю отбивать нервный ритм ногой, поглядывая на старые часы на стене.
Мужчины обсуждают финансовую часть организации свадебного торжества, а я ловлю глазами взгляд Рая и киваю в сторону письма, лежащего в кармане матери.
«Смотри и учись»,– говорит выражение его лица.
Он убирает руку с талии Марго и плавно скользит вдоль стола, приземляясь на свободный стул возле хозяйки дома.
– Мамуль, ты не представляешь, кого я сейчас увидел в городе, – «напевает» он. – Сам мэр просил тебе передать, что наши угощения так понравились комиссии из Капитолия, что он лично благодарит нас за оказанную помощь, – одной рукой брат обнимает её за плечи, заглядывая прямо в глаза.
– О, Боже, это чудесная новость, Рай. Не зря я заставила вас тогда работать до полуночи! Имя и престиж нужно заслужить тяжёлым трудом, – пока она распинается на тему того, как много дармоедов населяет наш дистрикт, брат свободной рукой бережно вытягивает письмо и прячет под стол.
– Прошу прощения, мне нужно выйти, – подскакиваю я, и, чуть не споткнувшись на пороге, выбегаю из гостиной. Приземляюсь на ступеньки лестницы и начинаю ждать.
Проходит пять, десять, пятнадцать минут прежде, чем брат появляется, зажав в руках желанную добычу.
– Что так долго? – поднимаюсь я, нетерпеливо потирая руки.
– Да Уилл опять затянул шарманку - кто где будет жить после свадьбы, так что я не мог смыться сразу, – отвечает он, опираясь локтем на перила лестницы.
Я тянусь к конверту, но брат резко поднимает руку вверх, и я хватаю воздух.
– Воскресная смена вместо меня, и оно твоё, – торопливо объясняет парень.
– Какого хрена, Рай, ты же мой родственник?
– Ну… тогда считай, что это простая братская взаимовыручка: я пообещал Марго, что проведу день с ней.
– Это шантаж, а не взаимовыручка, – ощетиниваюсь я.
– Разве мой актёрский талант не заслуживает небольшого вознаграждения? – ехидничает он.
– Ну, ты и говнюк! Давай уже сюда, по рукам, – ставлю я точку в нашем споре.
Резко выхватываю письмо из его пальцев и бью брата кулаком по плечу. Рай смеется и со стоном драматично закатывает глаза.
– За любовь приходится платить, Пит. Уж тебе ли не знать.
Судорожно разрываю бумагу и начинаю читать. Крупный почерк пляшет неровными рядами.
Если бы я мог нарисовать все мои эмоции в течение этой недели по шкале от “хуже некуда” до “самый счастливый человек на свете”, то однозначно вышел бы зигзаг.
– Отмажь меня как-нибудь, ладно? – кричу я брату, припуская в сторону двери. Хватаю куртку с вешалки и завязываю шнурки на ботинках.
– Да вали уже, – смеётся он.
Я выскакиваю в темноту осеннего вечера и улыбаюсь самой широкой улыбкой, на которую только способен.
“Пит,
Вот уже час, как я пытаюсь написать это письмо. Ты всегда так красиво говоришь, а я вот, словно страдаю косноязычием.
Я не могу перестать думать о том вечере, когда ты меня поцеловал и рассказал о своих чувствах. Мне никогда прежде не доводилось целоваться. Я даже глаза закрыла, потому что мне было слишком страшно. После того, как вернулась домой, я целый час пялилась в стену. Я всё ещё чувствовала ощущение от твоих губ на моих.
Прости, что игнорировала все твои попытки быть рядом. Я должна была всё обдумать в одиночестве. А твой поцелуй и то, что произошло после… мне необходимо было время!
Папа всегда говорил мне: «Не раскрывай все свои карты другим людям, Китнисс». Я так и жила. Пока не появился ты.
Когда ты ушел, меня преследовали всякие глупые мысли по отношению ко всем другим девушкам в этом чёртовом дистрикте. Понимаю, это ненормально, но я не хочу, чтобы ты когда–нибудь целовал кого–либо ещё. Не хочу, чтобы ты смотрел хоть на одну девушку так же, как тогда на меня.
Не знаю, замечал ли ты раньше, но я всегда попадаю белкам точно в глаз. Поэтому, если ты посмотришь на другую девушку…
Ну, ты понял…
Китнисс”
Я подбегаю к дорожке возле ее дома, усыпанной гравием. Зачерпываю с земли горстку мелких камушков и аккуратно бросаю их по одному в стекло.
Задерживаю дыхание, как только очертание стройного силуэта показывается сквозь тонкую ткань занавесок, и совсем перестаю дышать, когда она распахивает окно. Ветер треплет тюль позади ее спины, и Китнисс прижимает руки к груди, закрываясь от прохладного сквозняка.
Резким жестом достаю из кармана заветный конверт и поднимаю вверх, указывая на него взглядом.
– Я даю тебе ровно 5 секунд, чтобы выйти ко мне и помириться, как следует, – она ласково улыбается, а я начинаю считать, загибая пальцы.
========== Глава 6. Китнисс ==========
– Теперь поверни голову ко мне. Чуть-чуть. Китнисс, подбородок выше.
Мы сидим на моей кровати. За окном незатейливо кружатся снежинки, собираясь пушистыми шапками на ветки растущего возле дома дерева и раскрашивая грязные дорожки в цвет чистоты и невинности. У зимы нет другой кисти, кроме белой, но под ее легкими касаниями серый мир преображается и становится уже не таким унылым. Вот уже и не видать ни покосившегося забора с недоделанными воротами: в тот год отец так и не успел его закончить, ни мусорных куч вдоль окраин Шлака, и даже соседские, давно высохшие деревья, больше похожие на причудливые коряги, уже выглядят не так пугающе.
Пит старательно водит карандашом по листку бумаги в блокноте, а я стараюсь не зажиматься, как он меня учил. Удивительно, до чего быстро за эти несколько месяцев я привыкла к его присутствию в моей жизни. Он так легко вошел в нее, словно был со мной всегда.
Мама и Прим не возражают против нашего общения. Да что говорить: они обожают Пита, каждый раз пытаются усадить его поужинать с нами, а он неизменно под разными «срочными» предлогами убегает.
Когда я спрашиваю его об этом, он отвечает, что поел дома. Но я знаю: Пит просто не хочет брать у тех, у кого и без того еды мало. Зато всякий раз мой тайный благодетель что-то подбрасывает либо через маму, либо через Прим, потому что понимает – я не возьму. В первый раз мы так долго спорили по этому поводу, что успокоить меня он смог только, насильно закрыв рот поцелуем. Видимо, поэтому и решил, что действовать подпольно – более верная тактика.
– Не опускай голову, – растягивая слова, напоминает художник.
Мне нравится смотреть, как он рисует. Его привычная безмятежность куда-то исчезает, и на лице появляется особое выражение – серьезное, отстраненное, будто окружающий мир перестал для него существовать.
Он тщательно прорисовывает каждую черточку моего лица, то пристально рассматривая мои глаза, то вновь опуская взгляд на рисунок. Сейчас его взор сосредоточился на губах, а у меня возникло желание подняться, схватить его за футболку и притянуть к себе. Я подползаю к нему по кровати и обхватываю его голову руками, пытаясь заглянуть в блокнот. Со страниц на меня смотрит девушка, слишком красивая, чтобы быть мной.
– Пит, тебе не кажется, что это… чересчур хорошо, – мне кажется, что он специально делает меня красивее, чем я есть на самом деле.
– Ты сомневаешься в моих способностях художника? – смеется он.
– Нет, конечно же, нет, – оправдываюсь я. – А что ты будешь с рисунком делать потом? – невинно интересуюсь, запуская руки в его волосы и приводя их в беспорядок.
Он пожимает плечами, поворачивая взор на меня.
– Повешу в спальне напротив кровати, чтобы любоваться каждое утро, – с довольной улыбкой говорит парень, растирая пальцем тень возле губ на бумаге. – Знаешь, ко мне вчера Гейл заходил, – он берет небольшой нож и начинает затачивать карандаш, рассыпая вокруг тонкие стружки. – Ты говорила, что он для тебя как брат. Теперь я увидел воочию, что охотник действительно беспокоится о тебе. Признаюсь, я не ожидал от него такого рвения.
– Что он тебе наговорил? – закатываю глаза, ведь в этом весь Хоторн: опять пытается меня защитить, хотя в этом нет никакой надобности.
– Он сказал, что если я намерен воспользоваться тобой, как “все избалованные городские подонки”, которые относятся к девушкам из Шлака только как к тем, с кем можно поразвлечься, то он выстрелит мне между… ну… неважно куда, – и он заливается звонким смехом. – Кажется, я смог убедить его в серьёзности своих намерений. Во всяком случае тряс он меня за воротник уже практически незлобно.
– Смотри мне, Мелларк, ведь если что, я и сама могу – мне даже Гейла просить не придётся, – я, улыбаясь, хватаю его за ворот футболки, а он отбрасывает блокнот в сторону и вытягивает руки в капитулирующем жесте.
Парень медленно притягивает меня к себе, сажает на колени и аккуратно берет за подбородок, нежно дотрагиваясь пальцами до моих губ.
– Вот черт! – неожиданно ругается он и убирает руку. — Испачкал тебя. Я пальцами растираю карандаш! Теперь у тебя серые пятна на лице, – он поднимает ладони вверх, показывая руки.
– Замолчи уже, Мелларк, и поцелуй меня, наконец! С пятнами разберёмся позже.
Его губы захватывают мои, и я растворяюсь в ощущениях, сжимаемая в кольце его крепких рук. Он прижимает меня своим телом к кровати, вновь и вновь покрывая мое лицо, губы, шею своими поцелуями. Сейчас уже совершенно ясно, что его тело не хочет останавливаться на поцелуях. В глубине моего живота что-то сжимается. Сосущее и сильное желание, как будто голод, толкает меня быть ближе к нему. Я выгибаю спину, глубоко зарываясь руками в его светлых волосах, но он, хрипло выдохнув, отстраняется:
— Я лучше пойду…
Хочу попросить его остаться еще немного, но как обычно молчу.
Пока он собирается, я незаметно вырываю лист со своим портретом из его блокнота и, складывая, прячу в карман.
*
Пит говорит, что весна – его любимое время года. Снова, оживая после зимней спячки, улицы дистрикта окрашиваются в краски. Первые зеленые листья, как символ рождения чего-то нового. Первые яркие брызги – весенние одуванчики, так стойко прокладывающие себе дорогу через слой пыли на дорогах и окрашивающие черные пустоши своими жёлтыми шапками. Жаль, что их жизнь заканчивается слишком быстро, в той же пыли, в которой они родились под тяжелыми сапогами шахтеров.
Весна также ознаменовывает начало поры свадеб в дистрикте, так что, как утверждает мой парень, работы станет вдвое больше. А еще весна приносит за собой Жатву. Эту часть столь прекрасного времени года я бы мечтала не знать, но разве жизнь спрашивает, чего я хочу? Через неделю наша последняя Жатва. Осталось пережить ещё один раз, и для меня, Пита и Гейла настанет пусть и условная, но свобода.
Я стараюсь выкинуть из головы мрачные мысли, не давая им место, ведь сегодня женится Уилл. Я пересекалась с ним несколько раз, забегая к Питу на работу. Еще в нашу первую встречу я отметила, что это удивительно, какие мальчишки Мелларк всё-таки разные.
Уилл, вероятно, потому что старший – самый серьезный, собранный и … немногословный. Это главная его черта, отличающая его от младших братьев.
Рай – взбалмошный, сумасбродный, обладает потрясающим чувством юмора и умеет так здорово рассказывать истории, что невозможно удержаться от смеха.
И Пит, мой Пит. Он как будто взял по чуть-чуть от каждого из них. Он словно мост между двумя крайностями характеров братьев.
Уж не знаю, как они пришли к тому, что его мать согласилась на мое присутствие, но парень сказал, что я приглашена, обязана прийти, и это не обсуждается.
Я никогда раньше не была на свадьбе. В Шлаке не принято отмечать такие события – пары просто по-тихому расписываются в доме правосудия, а потом поджаривают хлеб у домашнего очага, как символ, скрепляющий отношения. Как оказалось, торговцы недалеко от нас ушли. Они тоже не могут позволить себе роскошного торжества, лишь небольшой вечер в кругу самых близких людей.
Я иду не спеша, наслаждаясь теплым весенним солнышком, легко гладящим лучами по моим плечам и дарящим уютное тепло. Тёплый ветерок развивает подол моего платья, закручивая его у ног. Этот наряд мама достала из своих запасов, она надевала его когда-то на свой выпускной в школе. Простое, но довольно милое платье из тонкой сиреневой материи.
Мы с Питом договорились встретиться в доме невесты, родители Мелани попросили братьев помочь с подготовкой сада к торжеству. Когда я подхожу к крыльцу, их дом уже наполнен людьми, снующими туда-сюда, постоянно что-то занося и крича друг на друга. Пит выходит ко мне навстречу, целует в щеку и тянет за собой.
Они украсили задний двор, расставив по периметру вазоны с цветами и столы, укрытые белыми скатертями. На столах совсем немного еды, но выглядит всё очень нарядно, а середину композиции украшает огромный торт. Я сразу понимаю, чьих рук это творение. Вся его поверхность расписана изображением белых лилий.
Когда молодожены выходят из двери, держась за руки, все собравшиеся начинают аплодировать. Робкая голубоглазая блондинка, которая вполне могла бы сойти за дочь семьи Мелларк, сжимает руку своего теперь уже мужа и радостно улыбается всем вокруг.
Гости начинают подходить, чтобы поздравить молодую пару. Когда доходит очередь до нас, Мелани настолько крепко сжимает меня в объятьях, что весь воздух выходит из лёгких.
– Китнисс, я так рада, что ты пришла, – щебечет невеста звонким голосом. – Он все-таки тебя перед ней отстоял, – добавляет она шепотом мне на ухо и, отстраняясь, подмигивает.
Когда молодожены выходят в центр, чтобы станцевать свой первый танец в качестве мужа и жены, ко мне подходит та, кого я меньше всего хотела бы видеть на этом торжестве. Она складывает руки на груди и встает рядом.
– Итак, – сдержанно начинает мать жениха, – думаю, что настало время нам поговорить.
Я молча киваю, не совсем пока понимая о чем пойдет речь, как-никак от нее можно ждать любых фокусов.
– Я вижу, что мой сын настроен серьёзно в отношении тебя, – она делает долгую паузу. – Он даже поставил мне ультиматум, что если ты не будешь приглашена, то и его ноги не будет на этой свадьбе, и если уж Пит что-то решил, то переубедить его невозможно. Поэтому прежде, чем он окончательно потеряет голову, я хочу знать твои намерения.
Я догадывалась, что такой разговор когда-то должен состояться, поэтому делаю глубокий вдох и даю самый откровенный ответ, на который только способна:
– Миссис Мелларк, хоть я не идеальная, с Вашей точки зрения, невестка, но поверьте, я не только не собираюсь обманывать его, но и никому не позволю причинить Питу боль.
Она ухмыляется, и я не могу понять хорошая это реакция на мои слова или плохая.
– Знаешь ли ты, что из всех моих сыновей только Пит умеет рисовать. Я не представляю, откуда это у него, но отрицать такой талант глупо. Сейчас он один тянет заказы, которые идут на экспорт в другие дистрикты. Примерно треть дохода приносит нам именно его работа, и как ты понимаешь, терять сына я не хочу. Поэтому… – женщина вновь делает паузу, – я беспокоюсь, чтобы он в порыве страсти не наделал глупостей и не кинулся из-за тебя куда-нибудь в шахты.
«До чего же неприятная женщина», - проносится у меня в голове, внутри начинает просыпаться гнев, который так и просится вылиться наружу, поэтому я с трудом сдерживаю себя, чтобы не наговорить гадостей.
– Простите, но Вы говорите так, словно Вас волнует только доход Вашего предприятия. Я и сама никогда бы не позволила ему спуститься в шахту, - практически выплевываю я.
– Похвально, что ты его защищаешь. Удивлена, что у тебя хватает смелости говорить мне такое, – она так и стоит, смотря прямо перед собой на танцующую пару, даже голову в мою сторону не поворачивая.
– Не думала, что скажу это, но в какой-то мере, я даже рада, что он привёл именно тебя. Ты похожа на меня в молодости, ты поможешь ему стать жёстче. Пит слишком… слабовольный. Ему нужна рядом девушка с твердой рукой.
Меня аж передергивает от ее сравнения. Вот уж на кого я бы точно не хотела быть похожей, так это на нее.
– Уилл совсем скоро уйдет из семейного дела, чтобы управлять бакалеей. У Мелани нет братьев, так что на смену старику нужна будет сильная мужская рука. Рай великолепен во всем, что касается хлеба, а Питу – нет равных в кондитерском деле. Вместе они смогли бы вывести пекарню на более высокий уровень. Поэтому я надеюсь, что ты не будешь сбивать мальчика с пути.
– Думаю, что Вы недооцениваете своего сына и переоцениваете мое влияние на него, – сухо отвечаю я, мечтая, чтобы этот разговор поскорее закончился.
– Поверь мне, я знаю своего сына куда глубже, чем ты, и желаю ему только лучшего.
– Как и я, – добавляю уверенно.
– Рада, что мы пришли к взаимному понимаю, Китнисс. – Кажется, она впервые назвала меня по имени.
Как только музыка заканчивается, я вижу Пита, который направляется прямо к нам, и его мать сразу неспешно уходит, закутывая плечи в тонкую шаль и делая вид, что этого разговора не было.
– Вот ты где, – окликает меня парень. – Идем, познакомлю тебя с Марго.
Мы идем сторону небольшого шатра, где в уголке притаился стол с расставленными на нем напитками, и я вижу, как Рай прижимает к себе девушку с рассыпающимися по плечам медными волосами. Она словно маленький огонёк пламени, извивающийся в его руках, смеется и уворачивается от его лица, пока он что-то шепчет ей на ухо, то и дело пытаясь поцеловать.
– Хотя, как вижу, мы им только помешаем, – тут же добавляют Пит. – О чем говорили с матерью? – он берет со стола бокал и протягивает мне.
– О тебе, конечно, – отвечаю я, принимая из его рук прохладный напиток.
– Катастрофы не произошло? – вопросительно поднимает он бровь.
– Нет, жива и вполне здорова, – улыбаюсь я, и Пит притягивает меня, оставляя на губах быстрый поцелуй.
Я смотрю на пару, принимающую поздравления и рассыпающую счастливые улыбки.
– А где они будут жить? – спрашиваю я, указывая на его брата со своей невестой.
– У Мел нет братьев и сестёр, и дом гораздо больше нашего, так что она хотела, чтобы брат переехал к ним. Признаться честно, мы все этого хотели, – посмеиваясь, добавляет парень.
– Но он упёрся как баран: «Мужчина не должен уходить к своей невесте», - низким твердым басом пародирует он брата. – Так что… теперь они будут жить у нас.
– Это также означает, что в доме больше нет гостиной, – добавляет Рай, неожиданно подкравшись к нам со спины.
Он просовывает свою голову между нами и тихо говорит Питу:
– Как думаешь, сколько времени пройдёт, прежде, чем мать окончательно её доконает, и Мел убедит его съехать к её предкам?
– Даю две недели, – отвечает Пит, и братья одновременно заливаются смехом.
Мы стоим на дорожке возле моего дома и обнимаем друг друга. Никто из нас не желает отпускать первым. Я прижимаюсь к Питу, вдыхаю аромат его кожи и целую в шею. Мягкое касание и ничего больше.
– Ты помнишь, какой завтра день? – Пит приподнимает мою голову и, склонившись ближе, скользит взглядом по моему лицу.
– Разве я могу забыть, – завтра будет девять месяцев, как мы начали встречаться.
– Давай проведём этот день вдвоем. Только ты и я, в «нашем» доме.
– Разве мы и так не проводим этот день всегда вместе? – спрашиваю я удивленно.
– Я имел ввиду… останься со мной… ночью… если хочешь… – он заглядывает мне в глаза, и его губы прижимаются к моим в нежном мягком поцелуе. Он как будто говорит поцелуем: “До завтра”. Нежно поглаживает пальцем щеку и отпускает меня.
========== Глава 7. Китнисс ==========
Я медленно поднимаюсь с закрытыми глазами по лестнице “нашего дома”, именно так мы прозвали его между собой. Пит аккуратно ведёт меня за руку.
– Во что я ввязываюсь? – бурчу я, споткнувшись об очередную ступеньку.
– В то, из чего уже не выпутаешься, – отвечает он.
Дверь за нами закрывается, лишая комнату естественного освещения. Было бы неплохо, если бы присутствовал внутренний свет, но его нет. Зажигать лампы мы не рискуем, чтобы миротворцы не заметили, что в доме кто-то есть.
Пит осторожно отпускает руку и шепчет: «Открывай».
Я поняла, что мы в спальне, еще до того, как распахнула глаза. Половицы на входе тут скрипят совсем по-особенному, он, конечно, об этом не догадывается, но я - то все слышу.
Часть мебели так и не вывезли, просто накрыли широкими белыми простынями. Двери закрыты, шторы задернуты, кровать убрана белоснежным бельем, по периметру комната украшена букетами полевых цветов, на столике горит пара свечек, подчеркивая детали и отбрасывая длинные тени на все вокруг.
На этот раз над нами висит какое-то ожидание, которое должно быть исполнено до того, как мы выйдем из спальни утром.
Подхожу к Питу, и он протягивает ко мне руку. Кладёт её мне на затылок и запутывается пальцами в волосах.
– Я хотел сказать, что в такой день как сегодня…
– Давай ты больше не будешь говорить, – шепотом перебиваю я.
Он улыбается, наклоняется ко мне и легко целует в губы, а я поднимаю лицо ему навстречу. Он нежно ласкает меня, прежде чем приоткрыть рот языком. Его рука крепко сжимает мои волосы – коленки подгибаются, в лёгких заканчивается воздух, а глаза накрывает пелена.
Доверяю ли я ему настолько? «Доверяю», - говорит мое сердце.
Я скольжу ладонями по его груди и чувствую биение сердца через футболку. Оно стучит так же быстро, как и моё.
Наши взгляды пересекаются.
– Разрешаешь? – шепотом спрашивает он.
Я молча киваю, а потом его губы вновь захватывают мои. У меня кружится голова, чувствую, что тело больше мне не принадлежит. Пит опускает меня на кровать, осторожно берет мои руки в свои широкие ладони, переплетает наши пальцы и подняв их к голове, прижимает к матрасу. Его язык с таким чувством скользит по моему, с каким, Пит обычно смотрит мне в глаза. Прожигая насквозь.
Давление в ладони исчезает, потому что парень проводит пальцами по всей длине руки до самой талии. Его губы перемещаются на шею и вновь возвращаются назад. Он целует меня и одновременно медленно скользит рукой под кофту. Я резко выдыхаю.
– Если ты захочешь, я остановлюсь в любой момент, – предупреждает он.
Я ничего не отвечаю, а просто притягиваю его, вновь плавясь под напором ласковых рук.
Пит снимает через голову сначала свою, потом мою кофту и откидывает их за спину. Его затуманенный взгляд падает мне на грудь, скрытую за черным гладким бельем. Он улыбается, обводя пальцами его ровные контуры. Накрывает ладонью и большим пальцем поглаживает ткань. Но проходит всего секунда, и я вздрагиваю, потому что следующее его прикосновение чувствую уже кожей. Все тело тут же напрягается: я не хочу, чтобы он все увидел. Никто еще не видел все.
– Любимая, – говорит он, скользя губами по моему телу. – Не бойся, хорошо?
Меня всегда раздражали ласковые обращения, но, из уст Пита они воспринимаются иначе.
Запустив пальцы в волосы, я изгибаюсь в его руках, провожу ладонями по шее и дальше по спине. С громким стоном выдыхаю, когда он тянет вниз лямки моего бюстгальтера. Его губы прямо там, двигаются по моим изгибам и пальцы оттягивают белье ниже… ниже… ниже…
Кожей чувствую прохладный воздух, но мои глаза плотно закрыты, поэтому я не вижу выражение его лица. Я чувствую, как он без остановки целует мою грудь, скользя по ней языком, посасывая, покусывая и наслаждаясь этим.
Его рука движется вниз, поглаживая мои бедра, стягивая брюки, останавливается на самом краю трусиков… и я перестаю дышать.
Его руки, его пальцы… они медленно проскальзывают под тонкую ткань, и я слышу свой стон. Пит притягивает меня ближе, едва прикасаясь к моим губам, чтобы ловить мои вздохи, и вновь скользит рукой под белье. Его рука двигается плавно и медленно, находя заветные точки и зажигая внутри меня сотни маленьких костров. Я полностью теряю счет времени, извиваясь на белых простынях. Через мое тело проходит дрожь, и я рассыпаюсь на миллион мелких кусочков.
Мои глаза по-прежнему закрыты, но я слышу, как его брюки падают вниз, когда пряжка ремня звонко ударяется о деревянный пол. Чувствую его руки на своих бедрах, как он цепляет пальцами трусики и тянет их вниз.
– Китнисс, пожалуйста, открой глаза.
Я медленно опускаю взгляд и смотрю на него.
– Я люблю тебя, – шепчет Пит, и как только эти слова достигают моего сердца, накрывает меня в глубоком поцелуе.
В следующий миг все тело напрягается от резкой боли, которая рвет на части, когда Пит входит в меня, но спустя несколько мгновений боль превращается всего лишь в неудобство. А еще через минуту – в наслаждение.
Вздохи превращаются в стоны, разбивающиеся о стены темной спальни, плавные движения – в резкие столкновения, заставляющие старую кровать недовольно скрипеть. Как будто наши души переплелись, и часть его оказалась во мне, а моя – в нем. Понимаю, что это единственное и самое глубокое чувство, которым я когда-либо делилась с другим человеком.
Мы лежим рядом, руки Пита нежно обнимают меня, прижимая мою спину к его груди.
– О чем ты думаешь? – спрашиваю я, разворачиваясь и заглядывая в любимые небесные глаза.
– Наверно, жду пока проснусь. – Он улыбается и притягивает меня крепче. – Я ведь сплю, да?
Его губы прикасаются к моему виску. Он оставляет нежный поцелуй на моей коже. Настолько мягкий, что кажется – это гораздо больше, чем просто поцелуй. Это словно обещание, и я бы все отдала, чтобы продлить этот момент навечно.
========== Глава 8. Пит ==========
Мы вместе идем к центральной площади перед домом Правосудия. Крепко обнимаю любимую, обещая найти ее сразу после того, как всё это закончится. Она отпускает мою руку, и мы расходимся в разные стороны, каждый к той группе, в которой он должен сегодня стоять.
Я подхожу к месту сбора самых старших. Сегодня моя последняя Жатва. Толпа на площади все прибывает. Становится жарко, и уже к полудню нечем дышать. Все напряжены, как и обычно. Большинство из собравшихся здесь сегодня вздохнет спокойно на год вперёд, и только две семьи не смогут уснуть, пытаясь пережить несколько следующих недель.
Оглядываюсь по сторонам. Вижу Гейла, стоящего на пару рядов позади меня. Китнисс – в центре старшей группы девушек, Прим – впереди с ребятами её возраста.
Некоторые люди говорят, что глубоко внутри у них появляется предчувствие, когда должно произойти что-то плохое. Видимо, не в случае с Жатвой. Любой, стоящий здесь, наверняка ощущает это всепоглощающее чувство безысходности. Я чувствую его всем телом. От волосков на руках через кожу оно проникает прямо в кости. И с каждой секундой, приближающей стрелку к отметке в два часа, становится тяжелее.
Как только пробивают часы, мэр начинает свою обычную речь. За шесть лет, что участвую в Жатве, я выучил её наизусть. Мысли крутятся в голове, так что я не слышу ни фильм, ни гимн, ни ежегодный бесполезный трёп сопровождающей нашего дистрикта Эффи Тринкет. Замираю, задерживая дыхание, только когда она выходит к микрофону с бумажкой в руках.
«Пожалуйста…
Только не она…», - шепчу я про себя.
Но в следующий миг все внутри сжимается. Ведь это действительно не она. Это Прим.
Сердце больно бьётся, пытаясь вырваться из запершего его внутрь тела, ведь я знаю, что будет дальше. Она не позволит! Не отпустит её!
– Я доброволец, я хочу участвовать в играх! – кричит Китнисс, как будто боясь, что её могут не услышать.
Ее голос разрывает тишину, густой пеленой висящую над площадью. Слышно лишь тихий плач Прим и легкий шепот в толпе. Китнисс не показывает ни грамма эмоций, шагая по дорожке, ведущей на сцену. Высоко держа голову, она поднимается, чтобы занять свое место.
Эффи Тринкет начинает что-то очень восторженно тараторить о том, столько лет в нашем дистрикте не было ни одного добровольца, но дальше я не могу разобрать ни одного слова. Я смотрю на неё, она смотрит на меня, и весь мир вокруг не двигается.
– А теперь мальчики, – щебечет Эффи и ныряет рукой в шар с листками.
Стоило мне подумать, что хуже уже ничего быть не может, как толпа вокруг расступается, и сотни глаз смотрят прямо на меня, потому что имя, которое она назвала, принадлежит мне.
Я даже не удивлён. «Какая ирония», - думаю я. Всегда боялся быть выбранным, но именно в этот миг я готов, действительно, готов встать рядом с ней.
Не успеваю сделать и двух шагов к сцене, как позади раздаётся уверенное: “Есть доброволец!”
Останавливаюсь, озираясь в поисках того, кто решил занять моё место. Сквозь толпу стоящих парней уверенным шагом к выходу пробирается Гейл.
«Какого чёрта, Хоторн! Что ты творишь?» – проносится в моей голове.
– Я возражаю! – выкрикиваю я как можно громче, и выхожу на дорожку, ведущую к сцене. – Жребий пал на меня, и я хочу сам участвовать в играх!
На сцене заметно замешательство. Никогда прежде стены дворца Правосудия не видели трех добровольцев одновременно. Гейл тоже застыл на месте, не понимая, подниматься ему или нет.
– Молодой человек, ваше желание участвовать в играх очень похвально, – мелодичным голосом тянет Тринкет, – но по правилам, если вызывается доброволец, то Ваша кандидатура автоматически снимается.
– Но я против! – резко выкрикиваю я.
– А Вы знаете, сколько желающих защищать честь родного дома, например, во Втором? Там ребята заранее в мэрии записываются в списки добровольцев, ведь это огромный почет представлять свой дистрикт! Но… – добавляет она, делая паузу и улыбаясь так, как будто хочет сообщить мне самую прекрасную новость в моей жизни, – Вы можете попытать удачу в следующем году!
- Да плевать мне на это дурацкое правило! – раздражаюсь я еще больше.
Боковым зрением замечаю, как два миротворца выдвинулись в мою сторону. Вскидываю руки вверх, показывая, что сдаюсь и отступаю.
– Все, я успокоился! - резко бросаю я: не хватало еще и за решетку попасть.
Внутри все бушует, разрывается и в тот же миг сгорает. Я не могу отпустить ее!
– Поднимайтесь, поднимайтесь, юноша, – машет Эффи рукой Гейлу и рассыпается в овациях.
Гейл взбирается на сцену, уверенно глядя перед собой. Я слышу, как мэр просит поприветствовать двух смелых добровольцев из Дистрикта-12! Эффи пищит от восторга, всё время повторяя что по уровню накала страстей мы, наконец, не уступаем лучшим дистриктам Панема.
Мэр зачитывает процедуры, касающиеся Жатвы, а я неотрывно смотрю на мою девочку. В её глазах плещется страх, она пытается скрыть его за маской уверенности, но я вижу, что на самом деле творится в её душе.
Как только формальности соблюдены, на сцену поднимается сразу несколько миротворцев и уводят под руки новоизбранных трибутов. Китнисс отбивается, крича, что не попрощалась, и я слышу, как один из миротворцев выкрикивает, что по новому приказу не положено!
Ловлю на себе взгляд Гейла: он указывает в сторону их матерей, которые стоят сбоку от толпы и, обнявшись, тихо плачут. Киваю ему, обещая, что позабочусь о них. Это меньшее, что я могу теперь сделать.
Домой мы идём в полном молчании. Даже мать, которая обычно не может удержаться от комментариев о выбранных трибутах, сегодня не произносит ни слова.
Захожу в пекарню, беру две булки хлеба и быстрым шагом иду в сторону Шлака.
«Не думать. Не думать. Не думать», - без умолку стучит в голове.
*
С тех пор, как начались эти чертовы игры, я практически не сплю. Не ем, не могу спокойно работать: моя жизнь превратилась в кошмар. Хотя нам не показывают всего, но, даже мельком увидев ее на экране, я спокойно выдыхаю: она жива. Телевизор в нашей гостиной работает, не выключаясь ни на минуту.
Впервые за много лет в дистрикте заговорили о том, что в этом году мы можем победить, даже моя мать пару дней назад сказала: “Твоя девчонка - прирожденная убийца и, возможно, вернется домой, окруженная славой и деньгами”. Не знаю, радоваться ее словам или огорчаться.
Со всех ног я бегу домой, подгоняемый утренней прохладой, чтобы увидеть, что с ней все в порядке. Я только от Хейзел Хоторн. Гейл был единственным добытчиком в этой семье, поэтому, когда он уехал, эту задачу пришлось взять на себя мне. По крайней мере, Хейзел - не гордая, она не отвергает никакую помощь, принимая все с благодарностью, что признаться, значительно облегчает мою задачу.
“О чем ты думал, Гейл, - так и хочется мне спросить у охотника, - оставляя мать одну справляться с тремя детьми, практически без средств к существованию.”
Резким движением руки распахиваю двери и влетаю внутрь. Скидываю ботинки и забегаю в комнату, по пути чуть не сбивая напольный горшок с цветами. Братья, увидев меня, соскакивают со своих мест, и нервно переглядываются.
По их взгляду я сразу замечаю, что-то не так. Внутри моментально поднимается паника.
- Пит, послушай, - начинает Уилл.
- Что случилось? С ней что-то произошло? – выкрикиваю я, цепляясь за последние остатки самообладания.
Он опускает глаза и мешкает с ответом.
- Да что, вашу мать, случилось!– ору я.
- Она исчезла, Пит…
========== Глава 9. Китнисс ==========
Я медленно иду за Эффи Тринкет, которая явилась, чтобы сопроводить меня на ужин. Мы шагаем по узкому качающемуся коридору в шикарный вагон-ресторан, отделанный деревянными полированными панелями.
Гейл уже ждет нас за столом. Он сидит, облокотившись о спинку мягкого кресла, разглядывая проносящиеся мимо окон поезда размытые образы.
– Хеймитч, наверное, уже в баре, – бормочет Эффи, – я приведу его. А вы пока располагайтесь.
Она семенит в своих туфлях на тонком высоком каблуке обратно, так что её платье подскакивает от каждого шага. Дверь отъезжает в сторону и вслед за ней закрывается.
– Должно быть, ты доволен собой? – плюхаюсь в кресло напротив напарника и беру в руки стоящий на столе стакан с соком.
– Более чем, – отвечает он безразлично и складывает руки на груди. Хоторн всегда так делает, когда не хочет ни с кем разговаривать.
– Зачем Гейл? А как же твоя семья? Кто о них позаботится? – начинаю повышать голос, потому что злюсь. На него, на игры, на случай, на эту жизнь за то, что так несправедливо поступает со всеми нами.
– Будем надеяться, что слово твоего парня чего-то стоит: он пообещал мне помогать им. К тому же с Мелларком у тебя не было бы шансов.
– Ты не можешь знать наверняка, – резко одергиваю его я.
– Ты бы смогла пережить его смерть? – Гейл вопросительно заглядывает мне прямо в глаза. – Да и боец из него никудышный, если начистоту. А мы с тобой сильнее всех этих выскочек из богатых дистриктов, ты же знаешь это. Вместе мы сможем победить.
– Не мы, Гейл, а только один из нас, забыл? – перебиваю я его.
– И это будешь ты, – говорит он спокойно. – Вернёшься к нему и будешь жить, за нас двоих. Главное, не забудь про уговор – мою семью не оставляйте.
В купе, пошатываясь, вваливается поддатый Хеймитч.
– Я не пропустил ужин? – интересуется он заплетающимся языком.
Ментор щёлкает пальцами и вокруг нас начинают сновать туда-сюда слуги-капитолийцы, накрывающие на стол. Передо мной возникает большой поднос с едой. Я никогда не видела столько вкусных блюд одновременно в одном месте.
– Первостатейное было шоу, кстати, – делая глоток из серебряной фляжки, бормочет ментор, заваливаясь в мягкое кресло. – Кто-нибудь объяснит мне: с чего бы это младший пекарь так в добровольцы рвался?
– Он её парень, – сквозь зубы цедит Гейл.
– А ты тогда кто? – удивлённо спрашивает Эбернети, тыкая вилкой в его сторону.
– Друг… – кручу в руках стакан с апельсиновым соком. Думаю, что он апельсиновый.
– Обалдеть можно, как сложно все у вас закручено, – Хеймитч давится от смеха, – впервые вижу сразу троих, так отчаянно стремящихся умереть. Должно быть, в вашем треугольнике все совсем захирело!
Меня переполняет жуткая ненависть к этому человеку. Неудивительно, что ребята из нашего дистрикта никогда не побеждают. Интересно, с каким звуком этот стакан разобьется об его голову?
– А вы, значит, будете советы нам давать? – бросаю я ему презрительно.
– Какая ты догадливая,солнышко, – он запихивает в рот большой кусок и, пережевывая, осматривает нас с напарником. – Парень-то у нас красавчик, высокий, суровый – спрос на него хороший будет. А вот ты, детка… стилисты, конечно, над тобой поработают, но ты уж смени это выражение на лице, а то оно у тебя все время такое, будто ты тухлую белку съела.
Мне так и хочется проткнуть чем-нибудь этого старого пьяницу, чтоб он, наконец, закрыл рот, но я молчу и злобно тыкаю вилкой в лосося на моей тарелке, представляя вместо него ментора.
– Не списывайте нас слишком рано со счетов, мистер Эбернети, – твердо заявляет Гейл, – мы вдвоём, наверное, самые лучшие охотники во всем дистрикте.
– Единственные, – бурчу я вдогонку, ковыряясь в своей тарелке.
Кажется, что его взгляд на мгновение проясняется и трезвеет.
– Вы серьёзно? Не могу поверить, неужто мне, наконец, попалась пара бойцов? – он радостно вскидывает руки, задевая стакан с соком и разливая его на стол и свои брюки. – Твою ж мать, – ругается Хеймитч, оглядываясь по сторонам, – куда все безгласые подевались, когда они нужны? Мне необходимо переодеться.
Ментор поднимается и, шатаясь, выходит из купе, при этом умудрившись едва не растянуться, зацепившись ногой за ковер.
Я тяжело вздыхаю. Слишком много событий для одного дня.
– Как же все сложно… – я откидываюсь на спинку кресла и, запрокинув голову, закрываю глаза.
– А по-моему все просто, Кискисс, поэтому я сейчас здесь с тобой, – Хоторн делает паузу. – Надеялся, что ты, в конце концов, поймёшь…
– Пойму что, Гейл? – но напарник уже ничего не отвечает, а просто встаёт и покидает вагон.
*
Нетвердо стою, держась за борта шикарно украшенной колесницы, запряженной статными чёрными лошадьми. Я облачена в самый поразительный, а может статься, самый убийственный наряд за всю историю Игр.
Из дверей лифта, выходит напарник, одетый в точно такой же костюм. Заметно, что стилисты поработали над ним. Его прежде неровно торчащие волосы идеально подстрижены и приведены в дерзкий беспорядок, широкие черные брови уложены, а его костюм, похожий на мерцающий уголь сияет и переливается в вечернем свете. Гейл уже выглядит как победитель, он своим взглядом как будто говорит, что превыше всех присутствующих здесь. До самого Капитолия мы с ним толком не разговаривали. После нашей беседы в поезде, он закрылся в своем купе и почти не выходил до прибытия.
– Значит, горим? – спрашивает напарник.
– По всей видимости, да, ну, хоть голыми не выпустили, – отвечаю я.
Гейл взбирается на колесницу и становится рядом со мной, он берет мою руку в свою большую ладонь, и это ощущается так естественно. Словно нет этой многотысячной вопящей толпы, будто мы снова в лесу, плечом к плечу, друг для друга.
При нашем появлении зрительный зал ахает, потом восхищенно ревет и скандирует: «Двенадцатый, двенадцатый!» Все взгляды обращены в нашу сторону, остальные колесницы забыты. Я вижу нас на огромном экране. Мы выглядим потрясающе: в вечерних сумерках лица сияют отблесками огня, а горящие накидки оставляют за собой шлейф искр. Единственная пара которая выглядит настолько сильно, гармонично, и угрожающе одновременно, что ни у кого больше не останется сомнений, что самый слабый дистрикт наконец составит достойную конкуренцию прославленным лидерам.
На тренировки мы ходим вместе, хотя и там практически не разговариваем. Обстоятельства, в которые мы сами себя заключили, как будто воздвигли между нами невидимую стену, которую не желаем пробить ни я, ни он. Неизбежность, нависшая тяжелым бременем над нашими головами, отдаляет нас дальше и дальше друг от друга.
Я стараюсь не думать об играх. Не могу представить, как я посмотрю Хейзел в глаза, если вернусь одна, я просто не смогу смириться с потерей своего напарника, не выдержу. После смерти отца только он всегда был рядом, стал той опорой, которая помогала мне не упасть в самые темные времена нашей жизни. Теперь все это отобрали.
Я смотрю как он, быстро перебирая пальцами, плетет сеть в секции вязания узлов и мое сердце ноет. Я так хорошо знаю эти руки, так ловко устанавливающие силки и так крепко держащие рукоять лука… Но через секунду я вспоминаю Пита и Прим и понимаю, что не могу позволить себе умереть. Чем дольше я об этом думаю, тем в большую ловушку загоняю собственный разум.
Профи из первого и второго посматривают на нас с опасением, другие же стараются и вовсе держаться подальше. Мы оба не из тех, кто легко заводит друзей, тем более в таком месте, как это.
Когда приходит время индивидуальных показов перед распорядителями игр, мы вдвоем зарабатываем по одиннадцать баллов, заполучив при этом врагов в лице всех остальных трибутов. Но мне плевать. В любом случае они собирались нас убить, так пусть хоть расклад будет в нашу сторону.
Я иду по коридору последнего этажа в тренировочном центре. Скоро должен начаться ужин, но гостиная ещё пуста, лишь Хеймитч дремлет в кресле, уже успев где-то надраться. В последнее время он чрезвычайно счастлив: впервые за двадцать четыре года его работы в качестве ментора, Дистрикт-12 возглавляет первые строчки всех турнирных таблиц.
Навстречу ко мне выходит Гейл. Он неожиданно резко хватает меня за руку и тянет в сторону своей комнаты. Напарник заталкивает меня внутрь и захлопывает дверь.
– Надо поговорить, – начинают он.
– Неужели, ты наконец снизошел до разговора со мной, – язвлю я, пытаюсь задеть его посильнее. Не знаю, почему злюсь на него, ведь он загнан в тот же угол, что и я сама.
В ответ он лишь сгребает меня в охапку, как маленького ребёнка, и тащит в ванную.
– Отпусти, – пытаюсь оттолкнуться от парня, но тщетно. Он слишком тяжёлый и сильный.
Гейл заталкивает меня в узкую душевую, заходит сам и включает воду. Нас окатывает мощным потоком – вся моя одежда и волосы тут же намокают.
– Ты совсем спятил, Гейл? – я начинаю отбиваться от него и кричать. Пытаюсь ударить в живот, но он грубо хватает мои руки и припечатывает к стене, чтобы я не могла достать его.
– Успокойся уже: не собираюсь я с тобой ничего делать, – шепчет он прямо мне на ухо. – Только здесь можно поговорить. Это единственное место в комнате, где нет прослушивающих устройств.
– О чем ты?
– Выслушай меня, хорошо, – он наконец отпускает меня. – Я разговаривал сегодня с ментором из третьего дистрикта, его зовут Бити Литье, он вчера вечером приходил к Хеймитчу. Он видел наше выступление и хочет нам помочь. Это началось, Китнисс, наконец-то началось, – его глаза загораются каким-то отчаянно диким огнем.
– Что началось? – не понимаю я.
– Люди поднимаются, Кискисс. Им нужны такие, как мы. У них нет никого из Двенадцатого, кроме Эбернети, но от него толку мало. Шансы небольшие, но всё же есть: мы сможем сбежать с игр.
========== Глава 10. Пит ==========
После того, что произошло, я весь день не нахожу себе места. Китнисс и Гейл, как будто растворились в воздухе: они пропали с арены, со всех сводок информации по трибутам, с рейтингов. Словно Дистрикт–12 никогда и не участвовал в играх.
Я продумываю сотни вариантов развития событий. “Они не могли умереть, – убеждаю я себя раз за разом, – Капитолий бы обязательно сделал из этого шоу”. В душе надеюсь, что им удалось сбежать, но каким образом я даже не могу предположить. Как далеко смогут они уйти в случае побега?
Внутри борются два противоположных чувства, раздирая когтями и без того ноющую душу. Я рад, что она не одна, что рядом с ней есть кто-то. Ладно, не кто-то, глупо не признавать, что Гейл действительно лучший из возможных вариантов для выживания на смертельной Арене. Но в мою голову постоянно лезут мысли о том, что они пропали вдвоем. Хоторн всегда был заметным парнем – многие девчонки по нему тайно вздыхали в школьных коридорах.
Я мечусь по комнате, как зверь, запертый в клетке. Родители перестали трогать меня, братья сохраняют нейтралитет, лишь изредка проверяя, что со мной все в порядке. Впрочем, я давно уже не в порядке.
Я наматываю сотый круг перед экраном, ожидая услышать хоть что-то, когда в комнату быстрым шагом входит брат. Он бросает ключи на стол и смотрит прямо на меня.
– Кажется, ты был прав, Пит, – торопливо говорит Рай, закрывая за собой плотно дверь, – я не знаю, что натворила твоя девчонка с тем парнем, но, судя по всему, их дела плохи.
Я смотрю на него, взглядом умоляя продолжать.
– Помнишь Грега? Новенький из миротворцев, который гуляет со старшей сестрой Марго, – брат размахивает передо мной руками, видимо думая, что это как-то поможет мне понять, о ком он говорит, но я не знаю этого парня. – Маргарет слышала, как тот рассказывал ей, что миссис Эвердин была вчера в Управлении Миротворцев, пыталась выяснить, что произошло с ее дочерью, и почему о ней нет никакой информации. Я сначала не придал ее словам особого значения, но сегодня утром в пекарне торговцы обсуждали, что она внезапно скончалась. Сердечный приступ, кажется. Говорят, ей резко стало плохо в доме мэра – ее тело отвезли в госпиталь.
Он замолкает и от возникшего в комнате напряжения внезапно становится тошно. Я медленно оседаю на стоящий позади меня диван, закрывая руками лицо.
– И ты в это веришь? В сердечный приступ? – уточняю я, поднимая уставшие глаза на брата.
– Конечно нет, и дураку понятно, что это полный бред, – Рай начинает расхаживать по комнате, разбивая тишину своими громкими шагами.
– А Прим знает? – сначала погиб отец, потом пропала сестра, теперь и мать внезапно скончалась, разве все это возможно вынести?
– Вряд ли. Насколько я правильно понял: все случилось утром, а сейчас она должна быть в школе, но это еще не самые плохие новости, – он берет стул и, перевернув его спинкой вперед, садится напротив.
– Боже, что еще? – в тайне надеюсь, что хуже уже вряд ли что-то может случиться.
– Мне кажется, они захотят убрать всю ее семью, – как будто боясь собственных слов, произносит брат.
– С чего ты это взял, Рай? – практически выкрикиваю я. Не знаю, почему я начинаю злиться, будто отчаянно хочу убедить его в обратном. Или себя… – Какая им угроза от маленькой девочки?
– Пораскинь мозгами, Пит. Вспомни, как отец рассказывал про Эбернати? Он уехал на игры, не представляю, что он там натворил, но его дом сожгли вместе со всей семьей еще до его возвращения. Даже девушка его погибла там же.
– Это еще ни о чем не говорит: все произошло больше двадцати лет назад? – ощетиниваюсь я.
– Возможно… но я обычно задницей неприятности чувствую, - он снова наклоняется ближе ко мне и добавляет, – совпадение ли, но Грег вчера жаловался, что двоих из его отряда сегодня вызвали в ночной внеплановый рейд в Шлак, болтал, что теперь ночные смены никто им не оплатит, так как они не установлены в графике… Пит, это не может не навести на плохие мысли, ну, пораскинь же мозгами!
– Черт, черт, черт! – ругаюсь я, подскакивая с места. – И что ты предлагаешь? Я не смогу ее здесь спрятать, Двенадцатый небольшой – нас тут каждая собака знает.
– Я не знаю, Пит, правда… не знаю… - он пожимает плечами, с сожалением глядя мне в глаза.
– Рай, я не могу не помочь ей. Я должен что–то сделать, – неуверенная мысль крутится у меня в голове, словно проверяя свою жизнеспособность. – А если ее увезти? Сбежать из дистрикта?
– Куда, в лес? Да ты там и сутки не выдержишь? – отмахивается он от меня.
– А какие есть варианты?
– Другой дистрикт? – его тихий голос становится похож на шепот.
– Разве это возможно? – тайно надеюсь, что он согласно кивнет.
– Всё возможно при наличии денег, – еще тише проговаривает он, как будто нас могут услышать. – Всегда были люди, которым нужно скрыться, и те, кто попал в немилость властей. Мне рассказывали парни, что в конце торгового квартала есть один человек, он торгует поддельными и ворованными документами, может подшаманить некоторые бумаги, видимо, он делится частью заработка с Тредом, раз тот его прикрывает.
Решение приходит моментально. Я поднимаюсь, бегу в спальню, открываю шкаф и, выкидывая ненужный хлам, достаю небольшую картонную коробку. Рай заходит следом и закрывает дверь.
– Здесь все, что я успел накопить, – высыпаю я содержимое на пол. – Знаю, что не так уж и много, думал сделать ей предложение после Жатвы.
– Этого не хватит, Пит – перебирая банкноты и прикидывая в уме сумму, отвечает брат. Видно, как внутри он будто борется сам с собой, потом лезет рукой под кровать и достаёт тетрадь со сложенными внутри купюрами. Заметив моё замешательство довольно внушительной суммой денег, он добавляет, – не ты один копил на свадьбу.
С минуту мы просто молчим, сидя на полу нашей общей потрепанной спальни. Сколько всего повидали ее стены: первые разбитые носы и кулаки, взбучки от матери по поводу и без, наши бесконечные перебранки и драки, разговоры о девушках шепотом по ночам. Теперь, когда Уилл переехал, остались только мы с братом.
– Рай, ты же знаешь, что я, скорее всего, никогда не смогу вернуть их, - мне ужасно неловко брать у него все, что он так долго собирал.
– Ой, да умолкни уже: и так тошно, – брат пересчитывает деньги и, свернув их в стопку, складывает в карман.
– Как быстро он все сделает? – я встаю и заталкиваю вещи одной большой кучей обратно в шкаф.
– Я даже не знаю, но времени у вас немного.
– Тогда я заберу Прим, а ты постарайся найти этого человека. Встретимся в доме Китнисс, – мы киваем друг другу и вылетаем на улицу, удаляясь в противоположные стороны.
Первым делом я бегу к школе, но Прим там не вижу. Тревога медленно начинает растекаться по венам, но я убеждаю себя, что ее отсутствие еще ничего не означает, возможно, она просто раньше ушла домой.
Разворачиваюсь обратно и со всех ног несусь в Шлак, поднимая за собой клубы серой пыли. По пути заглядываю к Хейзел. Прошу ее не высовываться, ничего ни у кого не спрашивать, и по возможности вообще меньше попадаться властям на глаза. Если Гейл жив, то сам даст о себе знать в нужное время. Надеюсь на благоразумие этой женщины, ведь я больше ничем помочь им не смогу.
В голове упорно мелькает мысль, что именно поступок миссис Эвердин и её отчаянное желание добиться хоть каких-то сведений о дочери привели к такому печальному для неё исходу. Ведь прошёл всего день, и, судя по отсутствию информации на экранах, миротворцы либо сами не в курсе того, что произошло, либо пытаются все тщательно скрыть. Но что они скрывают?
Последние метры до дома Китнисс я преодолеваю, убеждая себя в благоразумности идеи побега. Я пытаюсь отыскать другие варианты, но безуспешно. К крыльцу я подбегаю весь запыхавшийся и потный. Стучу кулаком в дверь и с облегчением выдыхаю, когда ее сестра, наконец, открывает мне.
– Прим, – заталкиваю ее обратно в дом, запирая старенькую дверь на засов. – Сейчас нет времени все объяснять. Я бы хотел все сказать по-другому, но не могу иначе, – она смотрит на меня с непониманием. – Ты молча выслушаешь меня и без возражений будешь делать так, как я тебе скажу, хорошо? – девочка испуганно кивает.
– Что случилось, Пит. Ты что-то узнал про Китнисс? Мама вчера была у миротворцев, но они выставили ее. Она должна была пойти к мэру сегодня, я как раз ждала ее, но она почему-то еще не вернулась.
Я закрываю глаза, глубоко вдохнув, не зная, как сообщить Примроуз новость о том, что ее мать уже никогда не придет домой.
– Прим, тебя хотят убить, – на выдохе выкладываю я, нет времени больше тянуть, – поэтому сегодня ночью мы убежим.
– Мы втроём?
– Вдвоем…
– А как же мама, Пит? – и тут она затихает, накрываемая волной понимания произошедшего, ее лицо застывает, губы дрожат, слезы начинает скапливаться в уголках глаз.
– Прости… – только и могу вымолвить я. – Но они добрались до неё раньше, чем я узнал.
Она хватается рукой за столешницу и медленно оседает на стоящий рядом шатающийся стул.
– Прим, смотри на меня, – сажусь перед ней на корточки и крепко сжимаю её плечи. – У нас нет времени плакать сейчас, ты понимаешь?
Резкий стук в дверь заставляет нас обоих вздрогнуть. Я оборачиваюсь и медленно подхожу к окну. Приоткрыв занавеску, выглядываю наружу и облегченно выдыхаю, когда вижу, что на дорожке, переминаясь с ноги на ногу, стоит брат. Отпираю засов, и он входит в комнату.
– Кажется, вам сегодня везет… получилось даже лучше, чем я мог предположить, – Рай ныряет в карман куртки и протягивает мне чей-то бумажник.
Достаю оттуда две личные карточки.
«Тодд и Жаклин Янг»
– Понятия не имею, от кого они бежали, видимо, их поймали раньше. Но зато я знаю куда, – он достает свернутый клочок бумаги и протягивает мне. – Это было во внутреннем кармане портмоне, не думаю, что старый барыга знал, продавая мне их документы.
«Дистрикт 7. Линден лэйн, 138», – читаю я.
– Это может быть что угодно, Рай, – плюхаюсь на стул рядом с Прим, отбрасывая никчемную бумажку в сторону.
– Не торопись с выводами, в листок с адресом был завернут ключ, – он подбирает бумажку и засовывает обратно. – По крайней мере, попытаться стоит, или у тебя есть другие предложения?
Предложений у меня нет, это и так ясно. Смотрю на карточку у меня в руках, с маленькой фотографии на меня смотрит молодой парень с ясными широко распахнутыми светлыми глазами, если сильно не вдаваться в детали, то вполне можно принять меня за него… только…
– Прим, у твоей мамы в запасах найдется что-то, чем можно покрасить волосы, какие-нибудь порошки или травы? – спрашиваю я, разглядывая густую темную шевелюру парня на фотографии.
– Думаю, да. Сейчас посмотрю.
Она убегает и через пару минут возвращается с полными руками каких-то мелких пакетиков и баночек.
– Рай, идем, – кричу я брату, скрываясь в крошечной ванной. – Покрасишь меня.
Мы сидим напротив друг друга на старых качающихся табуретках, на моих волосах ужасно странно пахнущий состав, каплями стекающий на лицо. Рай в это время пытается подстричь Прим густую челку, как у блондинки на фото. Она покорно делает все, что мы ей говорим, наверное, закрывшись от обстоятельств внутри себя, ей легче переносить происходящее. И, должен признаться, я ее хорошо понимаю.
Спустя пару часов бросаю беглый взгляд на потемневшее зеркало в гостиной, покрытое слоем мелкой угольной пыли. Провожу по нему ладонью, и сквозь дорожку на стекле, оставленную моим пальцами, на меня смотрит незнакомый голубоглазый брюнет. Сверяюсь с удостоверением. Не так уж и плохо вышло. В этот момент я понимаю, что Пит Мелларк и Примроуз Эвердин исчезли навсегда. Все, что было нами раньше, сгорит сегодня вместе с этим старым домом, оставляя наше прошлое лежать горсткой пепла на обугленных развалинах.
– Давай, Прим, бегом в комнату и дверь закрой, – кричу я, затаскивая внутрь канистру с керосином.
Как только на дистрикт опускается ночь, мы, накинув капюшоны, выскакиваем с братом на улицу, хорошо, что идти совсем близко. Что говорить: голод в нашем дистрикте – не шутка, особенно в Шлаке, где всегда можно увидеть истощенных людей, прислонившихся к стенам дома отдохнуть, но так и не проснувшихся.
Миротворцы периодически собирают трупы и закапывают в безымянных могилах недалеко от города. Знаю, то, что мы делаем – безумие, но в обгоревшем доме должны найти какие-то останки, поэтому мы продолжаем идти вдоль полуразвалившихся землянок, надеясь, что нам удастся найти пару безвременно сгинувших. Иначе от перспективы раскапывать могилы мне не отвертеться, а она кажется еще более ужасающей.
К полуночи мы заканчиваем приготовления дома, Прим я запер на кухне, взяв с нее обещание не выходить. Оставляем в спальне двоих, найденных на улице погибших от голода и обливаем весь дом изнутри керосином, чтобы лучше горело. Я кидаю свои старые документы на стол, не рассчитывая, что они уцелеют, ведь в любом случае моя семья с утра заявит, что я ночевал в доме Эвердин.
Не могу даже думать о том, как отреагируют на все произошедшее родители, ведь мы договорились, что знать все будет только Рай. Надеюсь, они не будут скорбеть долго.
– Я договорился на вокзале – машинист поезда будет ждать вас без пятнадцати два. Под грузовым вагоном есть тайник, там и поедете. Выйдите на сортировочной станции, она за тридцать минут до конечной Седьмого дистрикта. Не забывай считать остановки, Пит, окон в отсеке не будет, если вылезете не там, никто вам уже не поможет. На месте уже сами разберетесь, – быстро проговаривает брат и протягивает мне руку.
– Спасибо, Рай, – хватаю его и резко притягиваю к себе. – Без тебя я бы не справился. И прости, что сорвал твои планы на свадьбу. Обещаю, если мы еще встретимся, то я все верну.
– Беру с тебя слово! – он обнимает меня, похлопывая по спине рукой.
– Рай, еще одна просьба. Последняя, – знаю, что это меньшее, что я могу для них сделать, но другого выбора у меня не остается. – Возьмите на мое место в пекарне Рори Хоторна, научи его всему, чему когда-то учил меня. Знаю, что мать будет против, но постарайся убедить ее как-нибудь, ладно?
– Не обещаю, что получится, но постараюсь, – он отпускает мою руку, застегивает куртку до подбородка и, прислушиваясь, поворачивается в сторону Шлака.
– Прощай, брат, – понимаю, что за все эти годы обратился так к нему впервые.
– Береги себя, – бросает он напоследок.
Слышно, как вдали раздается шипение раций миротворцев, прочесывающих уснувшие улицы бедного квартала. Мы наблюдаем издалека, как один из домов внезапно вспыхивает подобно свечке. «Кажется, твой зад и в этот раз тебя не подвел, Рай», - думаю я, накидывая на голову капюшон.
Я хватаю Прим за холодную маленькую ладошку, и мы скрываемся в темноте.
========== Глава 11. Китнисс ==========
Семьдесят четвертые Голодные игры объявляются открытыми!
Громкий голос неизменного комментатора Клавдия Темплсмита разрывает тишину поля, на котором выстроились двадцать четыре игрока.
Стук моего сердца вторит мерному бою цифр, сменяющих друг друга на большом экране и отсчитывающих последние секунды до того, как участники сорвутся со своих мест. Я замечаю Гейла через трех трибутов справа от себя. Мы переглядываемся, безмолвно решая, как безопаснее раздобыть оружие. Хеймитч категорически запретил нам бежать к Рогу изобилия, но он не в курсе наших планов, а уходить безоружными – самоубийство.
Как только раздаётся гонг, я срываюсь с постамента и бегу, что есть силы к вещам, разложенным у основания стального Рога. Хватаю тонкий металлический лук и колчан со стрелами, озираюсь в поисках ещё одного, но другого не вижу. На ходу подхватываю набор ножей для Гейла и большой серый рюкзак, набитый чем-то тяжелым.
Я вижу, как напарник схватился с крупным трибутом из Второго, и резко выпускаю стрелу в их сторону. Парень падает на землю, хватаясь за раненое плечо. Из его горла вырывается яростный крик, в котором так и слышится боль – ее можно буквально почувствовать каждой клеточкой кожи.
Это все из-за меня. Стрелять в живых людей оказалось совсем не то же самое…
Гейл уже в пяти шагах – я кидаю ему рюкзак, и мы вместе скрываемся в густых зарослях. Перед нами лес, кольцом сомкнувшийся вокруг центра арены. На вид он почти такой же как дома, только ощущение безопасности и защиты - ложь, ведь в Голодных Играх нет безопасных мест. За каждой веткой может таиться что угодно: от ядовитых растений до ужасающих мерзких переродков, созданных Капитолием в их секретных лабораториях.
Утро быстро сменяется полуднем, а мы бежим и бежим — без разговоров, без привалов, только вперёд и вперёд. Ветки смыкаются над нашими головами, закрывая от палящих солнечных лучей и даря желанную прохладу. Неужели солнце может печь настолько сильно? Бьюсь об заклад, и оно здесь искусственное.
Согласно плану наш путь лежит в сторону гор. Именно здесь, как объяснил Бити, находится одно из нескольких мест на арене, где мы сможем пройти через электромагнитное поле и скрыться от возможного преследования в дикой местности за ее пределами.
Сопротивление, так они себя называют, пока придерживается тактики «тихого мятежа». Зачем жертвовать тысячами людей и поднимать восстание в каждой из частей страны, если проще подговорить дистрикты и в нужный момент свергнуть власть. В этом есть свой смысл. Когда хочешь завоевать город, глупо атаковать его с главных ворот, гораздо мудрее пробраться с чёрного хода.
Завтрашней ночью, сразу после того как Темплсмит объявит имена павших трибутов, не без помощи Бити будет произведена кибератака на электростанцию недалеко от Капитолия. Весь город, центр игр, арена и камеры будут обесточены на некоторое время. Все ради того, чтобы повстанцы смогли незаметно войти в город и освободить из плена значимых для них членов восстания.
Если я правильно поняла, то менторы Третьего, Четвертого и Седьмого несколько месяцев назад перешли на сторону сопротивления. Бити посчитал, что мы тоже сможем оказаться полезными и решил дать нам шанс выбраться. Шанс, конечно, призрачный, но ведь это лучше, чем ничего.
По расчетам гения, пока генераторы не перезапустят, у нас будет примерно час, чтобы успеть добежать до назначенного места незамеченными, и мы обязаны его использовать. Всего шестьдесят минут, во время которых не будут работать ни камеры, ни электромагнитное поле, накрывающее арену.
Оглядываюсь по сторонам: дорога резко уходит из-под ног вниз и влево, а потом петляет вдоль густых зарослей неизвестных мне кустарников.
– Нужно сделать передышку, – останавливаюсь я и, присев на корточки, пытаюсь восстановить сбитое от долгого бега дыхание. – Необходимо найти воду. Да и поохотиться бы не мешало: еще неизвестно, есть ли здесь какая-то живность, которую можно подстрелить.
– Думаешь, сейчас это безопасно? – спрашивает Гейл, прислоняясь спиной к широкому дереву. Видно, что он тоже запыхался и устал.
– Надеюсь, что на сегодня им хватило смертей у Рога Изобилия, – отвечаю я. – Давай проверим, что в рюкзаке, и двигаемся дальше.
Я открываю молнию и раскладываю предметы на коре поваленного дерева: спички, веревка, сухие галеты, немного сухофруктов, йод, большая пластиковая бутылка, спальный мешок. Не густо, но все же лучше, чем ничего.
Спустя пару часов мы подстреливаем пару крупных птиц, и пока не стемнело поджариваем мясо на слабом огне. Я не знаю их названия, но по вкусу они напоминают дикую индюшку. Остатки мяса складываем в рюкзак и, стараясь не шуметь, пробираемся все дальше и дальше вглубь арены.
Когда на лес окончательно опускается ночь, мы, спустившись в небольшую расщелину в камнях, решаем остановиться на ночлег. По крайней мере, тут хоть со спины никто не зайдет.
Я лежу на разложенном спальном мешке и жду, когда наступит полночь, чтобы увидеть первые сводки. Вспоминаю Пита, думаю о том, что он делает сейчас и как отреагирует на нашу пропажу. Пытаюсь отыскать способ, как сообщить ему, что мы сбежали, но здравые идеи пока отсутствуют. Успокаиваю себя тем, что попав в лагерь сопротивления, я с этим разберусь. Сейчас главное – выжить.
В небе загораются огни, и я слышу гимн, предшествующий показу погибших. Сквозь ветви мне виден парящий высоко в небе герб Капитолия. Первой на экране появляется девушка из Дистрикта-3. Это означает, что профи из Первого и Второго живы, а подопечная Бити не смогла даже пережить бойню у Рога изобилия. Я долго размышляла над тем, почему гений решил помочь нам с Гейлом, ведь у него есть и свои трибуты. Теперь понимаю, что его ребята не только не смогут в столь короткие сроки преодолеть расстояние до края арены, но даже вряд ли доживут до конца завтрашнего дня. Я плохо запомнила участников Четвертого и Седьмого, но возможно они тоже попробуют бежать завтрашней ночью. Я стараюсь не думать о том, что в нашем плане слишком много «если», каждое из которых может закончиться неминуемой смертью или чем-то похуже, если нас поймают.
С напарником обсуждать наш побег мы не можем, так что, пока он дежурит, я приваливаюсь к стене, подложив рюкзак под голову, и проваливаюсь в короткий тревожный сон. Последняя мысль, которая мелькает у меня в голове: «Хорошо, что Гейл рядом!»
Сменив друг друга ночью и проспав лишь пару часов, мы снова полубежим, полуидем по сонному лесу, не оставляя следов и не создавая шума, словно две тени, забытые вчерашним солнцем.
Утро постепенно сходит на нет, и лес тут же наполняется птичьим гомоном. Я растираю замерзшие ладони, выдыхая на них облачко белого пара. Похоже, распорядители химичат с температурой на арене: не может так резко холодать по ночам в начале лета!
Вдруг я слышу какой-то шорох, как будто хрустнула ветка, но это не Гейл.
– Тшш… – шиплю я в сторону напарника и рукой приказываю ему остановиться.
Делаю несколько шагов в сторону звука, одновременно вскидывая лук, накладывая стрелу и осторожно выглядывая из-за дерева. Маленькая девочка, кажется, ее зовут Рута, собирает красные ягоды с куста, складывая их в небольшой кожаный мешочек. На вид ей не больше двенадцати, такая хрупкая и беззащитная. Похоже, с земляком они не вместе. Что ж, на играх личные привязанности – не в счет.
Внезапно за ее спиной начинает вырастать тень: из-за деревьев медленно движется один из профи, замахиваясь в ее сторону копьем. Он готовится метнуть его в Руту, но моя стрела летит быстрее. Малышка подпрыгивает от неожиданности и, увидев сначала парня со стрелой в груди, потом меня, а затем и выходящего из-за кустов Гейла, начинает пятиться назад. Она спотыкается и падает, рассыпая ягоды по ковру из листьев под ногами.
– Не бойся, мы не причиним тебя вреда, – я подхожу к ней ближе, протягивая руки, и помогаю встать.
– Спасибо, – все еще недоверчиво шепчет она, глядя снизу вверх из-под длинных черных ресниц. – Этот парень из Первого… я даже не слышала, как он подошел, – ее голос все еще дрожит.
– Уже не важно, – говорит Гейл, засовывая нож обратно за пояс. – Идём, Кискисс.
– А можно мне с вами? – спрашивает Рута смущенно, переводя взгляд с меня на Хоторна и обратно. Она говорит очень тихо, а лицо у нее такое открытое, полное надежды, что я начинаю чувствовать острый укол совести.
Заглядываю напарнику в глаза в поисках поддержки. Я так хочу помочь ей, сказать, что мы возьмем ее с нами и защитим.
– Прости, малышка, но мы не можем взять тебя с собой, – отвечает вместо меня Гейл. Он обводит взглядом лес — вроде бы непринужденно, только я-то знаю, он проверяет, нет ли кого ещё поблизости. Потом разворачивается и скрывается за густыми ветвями белого дуба.
Я сажусь возле Руты на корточки и тихо говорю, обнимая за плечи: «Я верю в тебя, ты сможешь победить! Просто держись подальше от других трибутов. И не забудь забрать сумку погибшего парня: там может быть что-нибудь полезное внутри». Ей она понадобится больше, чем нам, ведь, возможно, через несколько часов нас тут уже не будет, а Рута останется, и неизвестно, как долго продлятся игры. Уходя, я надеюсь, что чёртовы профи друг друга перебьют и малышка каким-то образом сможет выжить.
Верхушки скал освещаются ярким солнцем, указывая нам ориентир в пути, но мы идем совсем в другом направлении. Если наш план удастся, то чем дальше мы будем от места побега в момент отключения камер, тем больше возможных путей оставим для преследователей.
После моего первого убийства прошла уже пара часов, и все это время совершенное так и не дает мне покоя. Пытаюсь стереть из памяти, какое у погибшего парня было лицо в тот миг, когда я убила его. Стараюсь не вспоминать тот ужас, который я увидела в глазах Руты, как она боялась меня и пятилась, будто я могла ее обидеть. И еще я мечтаю забыть о том, какое удивление внезапно возникло на лице погибшего трибута, когда хрустнула под стрелой его плоть, и как на землю брызнула темная кровь, и он умер…
Распорядители все-таки сделали это со мной, превратили меня в убийцу! Парень лишь пытался выжить и победить. Во всем виноват Капитолий! Я вспоминаю гневные речи Гейла против властей, так часто произносимые им в лесу, и во мне бурлит ярость!
Мы продолжаем идти. День сменяется ранним вечером, а лес и холмы вокруг все не хотят заканчиваться. Мы останавливаемся лишь, чтобы перекусить и набрать воды. Темнота начинает медленно опускаться на ветви деревьев. Мы бредем плечо к плечу, подгоняемые лишь призрачной надеждой на спасение.
Внезапно мирную тишину, нарушаемую лишь шорохом наших ботинок, разрывают леденящий душу вой, чей-то пронзительный крик и грохот пушки! Звуки нарастают, приближаясь все ближе к нам, и я чувствую, что кровь в жилах останавливается.
– Быстро на дерево! – командует Гейл и подталкивает меня под ноги, забираясь следом.
Я лезу выше и выше, стараясь оказаться как можно дальше от того, кто разгуливает где-то рядом в данную минуту. Боюсь даже думать о том, кто это может быть.
Гейлу приходится сложнее: он слишком тяжелый – не каждая ветка способна вынести его вес. Когда я добираюсь почти до самого верха, он замирает примерно посередине, понимая, что дерево дальше просто не выдержит.
Я опускаю глаза на землю, и волоски на моих руках становятся дыбом. Через просветы в листве я вижу, как большая черная тварь, похожая на волка медленно проходит там, где мы стояли всего пару минут назад, осматриваясь вокруг и принюхиваясь.
Ее пасть в пятнах крови погибшего трибута, шерсть висит клоками, а из горла раздается мерзкий рык. Но страшнее всего его глаза, осматривающие охраняемую территорию в поисках жертв. Вот почему Хеймитч просил нас не лезть далеко от центра арены, видимо, эти создания охраняют места, близкие к краю поля, вынуждая нас бежать обратно к Рогу.
Гейл замирает – складывается впечатление, что он даже не дышит. Переродок поднимается на задние лапы, и я вижу его длинные когти, заострённые и загнутые, как у кошки, готовой разорвать жертву на тонкие лоскутки. Я молюсь, чтобы тварь не учуяла наш запах, и сильнее прижимаюсь к шершавой коре дерева, будто надеясь напитаться от него храбростью.
Зверь начинает озираться по сторонам и останавливает взгляд прямо на напарнике!
“Гейл забрался достаточно высоко, – думаю я, – вряд ли это существо умеет лазить по деревьям”, – но в следующую минуту все мое тело парализует холодный липкий страх, потому что переродок выпрямляется и, цепляясь острыми когтями за ветку, начинает карабкаться наверх.
Хоторн вытаскивает длинный нож, а я заставляю себя отодрать конечности от ствола и лезть вниз, иначе ему помочь не получится: подо мной слишком густая крона.
Превозмогая ужас, я спускаюсь ветка за веткой.
” Скорее…” – поторапливаю я себя.
Переродок почти добрался до напарника, а Гейл уже занес нож для удара, одной рукой пытаясь удержаться за ствол.
Еще чуть-чуть, чуть ниже.
Резкий рык и лапа переродка попадает напарнику по ноге, разрывая ткань на брюках в клочья. Он пытается пнуть зверя, сбить его с дерева, но когти слишком цепкие. Создание злобно рычит и пытается достать добычу, замахиваясь острыми когтями снова.
“Я не успею”, - паника начинает накатывать волнами.
Еще одна ветка и, наконец, обзор чист.
Хватаю стрелу и резко выпускаю ее в голову твари. Потом еще и еще одну, пока колчан не пустеет! Зверь жутко воет и, в конце концов, с грохотом падает на землю.
Кажется, что я забыла как дышать. Мои пальцы побелели, впиваясь в рукоять лука.
– Ты в порядке? – хриплю я Гейлу, срывающимся голосом.
– Эта тварь мне ногу поцарапала, но жить буду, – отвечает напарник, слезая вниз, – давай убираться отсюда, кто знает, вдруг здесь где-то бродят его сородичи.
Он спрыгивает, кривясь от удара ногой об темную землю, и начинает вытаскивать стрелы из убитой туши переродка.
Раздаются звуки гимна, и наши взгляды устремляются в небо. Мы с Хоторном переглядываемся, ведь каждый из нас отлично знает, что нужно делать дальше. Последнее имя убитого трибута высвечивается в небе, и экран резко гаснет. Вот он сигнал. Надеюсь, что план Бити сработал, и камеры отключились.
– Давай, Гейл, – шепчу я, протягивая ему свою руку, и закрываю глаза. Он присаживается на корточки рядом со мной и проводит острым лезвием по моему предплечью, осторожно извлекая датчик. Я морщусь от боли и отворачиваюсь, чтобы не видеть этой картины.
– Сам справишься? – спрашиваю я, отрезая кусок от футболки и перевязывая место, где был датчик.
– Конечно, – лезвие ножа уже скользит по его плоти.
Я благодарна ему, что он избавляется от следящего устройства самостоятельно, потому что вряд ли я бы смогла ему помочь. Вид крови приводит меня в жуткий ужас.
Закончив, Гейл забрасывает стопку окровавленных стрел обратно в мой колчан, и мы срываемся по направлению к нужному месту так быстро, как только можем. Спустя полчаса в боку начинает колоть, и дыхание сбивается, но мы продолжаем отчаянно бежать, потому что каждая минута промедления будет стоить нам этой попытки. А она у нас только одна!
– Давай, Гейл, быстрее, – подгоняю я его, глядя на то, как он слегка прихрамывая старается не отставать, и сама не замечаю огромный корень, торчащий из земли. Зацеплюсь за него ногой и кубарем лечу вперёд, пропахивая землю руками и лицом. Гейл подхватывает меня под руки и тянет вверх, ставя на ноги. Мы не тратим дыхание на бесполезные разговоры. Я просто киваю, подтверждая, что в порядке, и мы вновь несемся дальше, в глубь зелёных зарослей.
Как только мы выбегаем к месту, где должен проходить силовой щит, я отмечаю, что там, где располагалась каменная стена – теперь пустота.
– Надо поторопиться: неизвестно сколько времени у нас осталось, – запыхавшись, шипит напарник.
Мы подходим ближе к границе арены, перед нами высокий обрыв, а внизу протекает бурная широкая река. Вот почему поле проходило здесь – они не смогли замаскировать это место иначе.
– Что думаешь? – спрашивает Гейл, поворачиваясь ко мне.
– Нечего тут думать! – я разбегаюсь и, со всей силы отталкиваясь от уступа, лечу вниз, прямо в бурлящую воду.
========== ЧАСТЬ 2. Начиная заново. Глава 1. Тодд ==========
Я не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как мы покинули пределы Двенадцатого. Час за часом колёса поезда отстукивают монотонную мелодию, иногда резко скрипя на стрелках, что вносит некоторое разнообразие в мерный ритм. Были бы тут окна, за ними бы мелькали густые леса, поляны, болота, реки и горы, проносились бы незнакомые станции, но внутри темно. В отсеке настолько тесно, что приходится ехать скрючившись и вплотную прижавшись друг к другу. Я постепенно проваливаюсь в дремоту: жар и духота высасывают из меня все силы; чтобы отвлечься считаю про себя остановки. Прим тоже ничего не говорит. В ситуации, когда любая другая девушка плакала бы, жаловалась или кричала, она хранит гордое молчание.
Я хочу как-нибудь утешить её, ведь еще даже суток не прошло со смерти миссис Эвердин, но нахожусь в таком состоянии шока и неверия в происходящее, что, кажется, дай я слабину, и рассыплюсь сам. Я никогда не был в роли старшего брата, а теперь на мои плечи свалилась ответственность за Прим.
Когда мы выбираемся в положенном месте, разминая затекшие конечности, первое, что бросается в глаза – это лес. Он повсюду, возносится на десятки метров ввысь зелеными стенами по обе стороны от железной дороги.
Сияет солнце, и в воздухе, подобно топленому молоку, разливается полуденное марево. Размашистые сосны смыкаются над нашими головами, накрывая нас от июньского зноя будто шатром. Мы тихо идем по кромке ельника под сизо-зелеными хвойными лапами, стараясь держаться недалеко от железнодорожных путей, чтобы не потерять направление, но и не светиться. Хорошо, что хоть идти легко, ведь взяли мы лишь самое необходимое.
Вскоре вдалеке начинают появляться первые постройки. Я уже четко могу различить здание вокзала, на крыше которого красуется металлическая цифра семь.
Седьмой оказался не просто большим, он огромный по сравнению с родным домом. Как только мы оказываемся на вокзале, я с удивлением замечаю, что по городу ходит общественный транспорт. Разобраться оказывается совсем не сложно: всегда найдутся люди, готовые подсказать направление.
Когда мы добираемся до места, жаркий полдень переходит в вечер. Дорога ведёт нас к началу долины на южной окраине Седьмого, и вот он – широко раскинувшийся район из сотен домиков. Тропинка вьется между садами и огородами, проскальзывает рядом с пустыми незаселенными участками земли, недостроенными хибарками и большими старыми особняками.
Вдоль дороги, по которой мы сейчас идём, стоят торговые лавки и магазинчики, перемежаемые зелеными деревьями. Лиственный лес здесь пришёл на смену хвойному, и терпкий запах смолы теперь сменил шелест листьев над головой. Почти все магазины уже закрыты, кое-где торговцы ещё сворачивают прилавки.
Дома тянутся от переулков к лесу слева и справа. Большинство зданий, очень старые, то и дело можно увидетьстену с пустыми окошками вывалившихся кирпичей, либо покосившиеся деревянные постройки времен наших прадедов.
Нужная улица прячется практически на самой окраине. Дальше только лес из деревьев высоких и острых, словно стрелы. Хотя лес тут и так почти везде. В голове мелькает мысль, что Китнисс здесь бы понравилось.
Я сжимаю в руке листок, пока мы движемся вдоль петляющей дороги, читая номера, выведенные белой краской на домах: 132, 134, 136, 138. Вот и он!
Перед нами небольшой одноэтажный домик, с заросшей дорожкой и крохотным двориком, который можно было бы назвать уютным, не будь он настолько запущен. Природа не знает остановки в своем движении и казнит всякую бездеятельность. Сорняки почти с меня ростом уныло заглядывают в пыльные окна дома, постукивая своими пушистыми шапками по стеклу.
Здание было построено много лет назад, отмечаю я, лишь бегло взглянув на слегка покосившуюся крышу и серую, давным-давно выгоревшую древесину. Мы переглядываемся и подходим к двери. Я достаю из кармана ключ, воровато оглядываясь по сторонам.
– Может стоит сначала постучать? – подсказывает Прим, и это первые слова, которые я слышу из ее уст за последние сутки.
На стук никто не отвечает, я вставляю ключ и облегченно выдыхаю, когда он с щелчком поворачивается, отпирая замок. Мы заходим внутрь. Я пытаюсь найти следы присутствия хозяев, но ничего не замечаю. Ни фотографий, ни картин, ни личных вещей, ничего, что рассказывало бы о жильцах. На всей мебели толстый слой пыли.
– Кажется, здесь давно никто не живёт, – провожу пальцем по серой поверхности стола, рисуя пальцем тонкую дорожку.
– А если настоящие хозяева все же появятся? – спрашивает Прим бесцветным тоном.
Я не знаю что на это ответить, ведь других вариантов у нас пока нет, поэтому пожимаю плечами. Первым делом включаю стандартный проектор, установленный во всех домах Панема, в надежде услышать какие-то новости о Китнисс. Комната наполняется жужжанием телевизора.
Прим садится на диван, подтягивая ноги к себе, и начинает переключать каналы в поисках новостей.
Я тем временем решаю осмотреться – медленно прохожу на кухню, которая одновременно служит и столовой, потому что столовой как таковой тут нет. С улицы сразу попадаешь в холл, который переходит в гостиную. На полу валяется старенький потрепанный ковер, а в остальных комнатах – просто деревянный сбитый пол. Спальня размером с обувную коробку сразу за ней. Обои местами отходят от стен, по потолку плетется узор из паутины. Комната выглядит так, как будто раньше здесь жил какой-то старик. Да и пахнет тут так же, зато кровать нормальная, и на том спасибо.
– Пит, скорей сюда, – зовет Прим. – Двенадцатый показывают!
Я возвращаюсь в комнату, где бодрый голос ведущего бегло вещает:
– За грубые нарушения правил участия в Голодных играх трибутами от Дистрикта–12, на жителей провинившегося дистрикта накладываются следующие штрафные санкции:
– увеличение налогов на 5% на весь следующий год;
– увеличение стоимости тессеров вдвое;
– запрет на ввоз продукции из других дистриктов.
– запрет на внешнюю торговлю…
– Что они сделали? – возбужденно спрашиваю я, переводя взгляд с Прим на экран и обратно.
– Я не знаю, когда переключила, программа уже шла, – взволнованно отвечает она, крепко прижимая пульт к груди.
Трибуты, нарушившие правила, и совершившие побег, – продолжает ведущий, – были найдены сегодня на границе с Дистриктом–1 и расстреляны миротворцами на месте.
Нет. Это не может быть правдой. Капитолий врет.
Нет. Нет. Нет.
Прим издает странный звук, что-то между всхлипом и писком, и закрывает лицо руками, а я бреду в спальню и падаю на стоящую в центре комнаты кровать. Закрываю глаза. Всё происходит будто не со мной. Меня пугает моя реакция на произошедшее. Как будто кто-то внутри выключил все эмоции, или просто их было слишком много в последнее время, да лимит и закончился. А может просто болит меньше, когда тебе безразлично?
Я не знаю, сколько так лежу, но за окном уже стемнело. Прим заходит в комнату и замирает на пороге. Вот дурень, ведь я улегся на единственную кровать в доме. Медленно встаю, освобождая для неё место, но она останавливает меня.
– Не уходи, Пит, пожалуйста? Мне не по себе оставаться тут одной, – девушка подходит ко мне и ложится рядом, спустя пару минут добавляя, - или нужно теперь называть тебя Тоддом?
– Чем быстрее мы привыкнем, тем будет легче, – отвечаю я ей, но убеждаю, скорее, себя. Теперь они – это мы. Тодд и Жаклин Янг.
– Тогда можешь звать меня Джеки, – шепчет Прим, уткнувшись взглядом в потолок.
– Договорились, – тихо отвечаю я. – Ты как, держишься? – я удивлён, что до сих пор девушка ни разу не пожаловалась, не заплакала. Она будто закрылась внутри своей раковины, пытаясь самостоятельно справиться с навалившимися потрясениями.
– Нормально, – отвечает она, поворачиваясь ко мне лицом. – Помню, как мама читала мне в детстве книгу о девочке, которая во всех, даже самых сложных ситуациях училась видеть положительные стороны. Это помогало ей справиться со всеми трудностями, насколько ужасными они бы не были. Я стараюсь делать также. И знаешь, даже в нашей ситуации можно найти что-то хорошее.
– Например? – не уверен, что этот способ действительно работает, но если ей становится легче, то почему бы нет.
– Например… – она делает паузу и тихо продолжает, – больше не нужно ходить в школу, всё-таки по новым документам мне уже восемнадцать.
Я пытаюсь грустно улыбнуться, потому что это и правда неплохой повод хоть чему-то порадоваться, но получается с трудом.
Прим прижимает свою голову к моей груди и крепко обнимает меня, а я начинаю гладить ее волосы долгими, медленными движениями.
Мы лежим в тишине, и я думаю, не уснула ли она. Но спустя пару минут ее хватка становится отчаянной. Прим утыкается в мою футболку, ее плечи начинают дрожать, она плачет. Нет, рыдает, отчаянно задыхаясь в собственных слезах.
Я хочу как-то помочь ей, разделить эту боль, пока она скорбит по своей матери, своей сестре, своему дому, но моё сердце тоже разрывается…
Одно из ужаснейших на свете состояний – когда наступает понимание, что ничего уже сделать нельзя. Стены этой маленькой комнатки сжимаются вокруг нас плотным кольцом, каждый раз содрогаясь от очередного приступа истерики. Больно, жутко больно от одной только мысли, что это тупик. Я не понимаю, почему это называют разбитым сердцем. Такое чувство, что и все кости сломаны тоже.
Пытаюсь заглушить в себе эмоции и понять: что нам делать дальше? Можно ли оставаться здесь, где взять деньги? Мысли так и крутятся в голове бесконечным потоком. Я решаю, что подумаю об этом завтра, иначе моя голова просто взорвется. Сейчас мне нужен крепкий сон, чтобы утром быть достаточно бодрым для решения всех своих проблем.
Когда девушка, наконец, затихает и проваливается в тревожное забвение, я тихонько встаю, выбираясь из ее крепкой хватки. Деревяшки старого дома скрипят под моими ногами, поднимая клубы пыли от каждого шага. Я захожу в крохотную ванную комнату, включаю душ и стараюсь смыть весь этот чёртов день.
«Хорошо, что тут хоть водопровод есть», – кажется, так учила Прим: пытаться видеть хорошее.
Подобно дождю, капли падают мне на голову, пока я медленно дышу, пытаясь совладать с эмоциями. Приказываю себе собраться, ведь теперь нам придется начать жить с самого начала. Я медленно выдыхаю…
«Меня зовут Тодд Янг. Мне двадцать один год. Я из Дистрикта-7…»
Опираюсь лбом о стену, позволяя теплым ручейкам стекать по спине, и со всей силы бью кулаком в старые доски, которые начинают трещать, сдаваясь под моими ударами. Струйки крови скатываются вниз, смешиваясь с водой. Но даже эта боль не способна затмить ту, что внутри меня. Я падаю на пол и начинаю рыдать, зажимая вырывающийся из горла вой окровавленными руками.
========== Глава 2. Китнисс ==========
Вода окружает меня со всех сторон, снова и снова закручивая в мощном потоке. Тянет вниз, кружит и вновь подбрасывает. Она живёт, она борется и превозносится надо мной, каждый раз доказывая, что со стихией тягаться бесполезно. Только я тоже умею драться!
Стоит мне вынырнуть, чтоб глотнуть воздуха, как река опять показывает свои зубы и нападает с утроенной силой. Я пытаюсь поймать баланс в этом несущем нас вдаль потоке, когда чувствую, что сильные руки схватили меня, помогая выплыть. Очевидно, напарник справился с течением лучше, чем я.
Когда мы, отплевываясь и тяжело дыша, с трудом выбираемся на берег, то падаем, как подкошенные. Несколько минут мы лежим, не вставая. Я поворачиваю голову туда, где совсем недавно был выход с арены, и вижу, что сектор затянулся, слегка поблескивая в лунном свете.
Если ты сбежал, назад пути нет.
Выжимая наспех одежду, мы поднимаемся и несемся прочь в густые заросли. Лес здесь не такой, как дома, он темный и глубокий. Шапки деревьев склоняются над нашими головами, скрывая от тусклого лунного света. Под холодным и пронизывающим ночным ветром они точно прижимаются друг к другу, сплетаясь локтями и запутываясь в своей же листве. Чаща звенит, все больше и больше наполняясь переливающимися голосами её обитателей. Сегодня мы нарушаем их покой. Забыв все правила охотников, продираемся сквозь заросли, оставляя за собой сломанные ветки и помятые кусты.
Не знаю, сколько часов прошло: мои ноги гудят, ткань мокрым холодным комом тянет вниз, а тело дрожит без возможности согреться. Легкие горят огнем, но останавливаться нельзя, и мы продолжаем бег.
Как скоро распорядители хватятся нас и в какую сторону отправятся искать? Хотя мы и старались отойти максимально далеко от места, где прошли через электромагнитное поле, но Капитолий все равно раскусит нашу хитрость, рано или поздно. Это лишь вопрос времени.
Я уповаю лишь на то, что миротворцы в лес не сунутся, а будут прочищать местность сверху. Смогут ли их планолеты разглядеть нас в таких густых дебрях? Лишь надежда на спасение придает сил двигаться дальше.
Если поймают, то самое безобидное наказание, которое нас ждет – расстрел на месте. А что будет в худшем случае, я даже предположить не решаюсь. Лучше об этом не думать. По крайней мере сейчас.
Поворачивая, аккуратно спускаемся по небольшому склону. Прямо перед нами раскинулась гладкая река, куда спокойней, чем та, в которую мы упали пару часов назад. Мы молча припадаем к скалистому берегу и пытаемся восстановить дыхание.
Гейл наполняет бутылку водой и бросает мне, а сам садится на берегу и, закатав штанину, осторожно капает йод на рану.
– Хорошо, что эта тварь подрала меня лишь слегка, - закрывая пузырек, говорит он, возвращая ткань на место. – Отличные штаны шьют в Капитолии – крепкие.
Я лишь киваю и, убирая бутылку обратно в рюкзак, пристраиваюсь на большой камень рядом.
– Надеюсь, мы не зря это сделали, – секунду я молчу и, поднимая взгляд на напарника, добавляю. – Бити что-нибудь говорил про то, где нас заберут?
Я оглядываюсь на лес за нашими спинами.
– Не совсем определенно, – отвечает он, тоже обернувшись. – Только заверил, что найдёт нас по датчику, который дал; главное – не попасться до этого времени, – он расстёгивает карман на брюках и достаёт оттуда крошечное устройство не больше арбузного семечка.
– Как тебе удалось пронести его?
– Во рту, – отвечает мой союзник, – признаться честно, пока нас везли на арену, я чуть его не проглотил.
Я запихиваю бутылку обратно в рюкзак, поправляю колчан за спиной и, наконец, решаюсь заговорить о том, что мучает меня уже несколько дней.
– Гейл, – начинаю я, сглатывая ком в горле, – я боюсь, что из-за нашего поступка они могут пострадать.
Хоторн поворачивается ко мне и, приобняв за плечи, тихо отвечает:
– Все обойдется, – напарнику не нужно объяснять, кто такие «они». Он и так все прекрасно понимает. – Мы доберёмся до мятежников и заберём родных из двенадцатого.
– И как скоро это случится? Сколько нам ещё придётся скрываться в лесу? Гений случайно не упомянул, где находится их штаб, подполье или как там это называется?
– Сказал, что как только его трибуты выйдут из игры, он сразу уедет («Если его не раскроют раньше», – мысленно добавляю я). Поэтому либо нас заберут вместе с ним, либо на машинах, на которых повезут пленников. А может каким-то другим способом. Все будет зависеть от того, смогут ли мятежники добраться до нас, если мы окажемся глубоко в лесу. Нам желательно быть поближе к дорогам.
– Отличный план, Гейл. Только где эти дороги? Ты видел хоть одну чёртову дорогу за то время, что мы продираемся сквозь деревья? – выплевываю я, скидывая его руку. Чувствую, как от моего напряжения даже воздух вокруг дрожит.
Хоторн не отвечает, только засовывает замерзшие ладони глубже в карманы куртки и поднимает плечи.
– Уж больно мы надеемся на помощь мятежников, тебе не кажется?
– Они должны помочь, Кискисс. Должны. Другого выхода я не вижу.
– Тебе ли не знать, Гейл, что в этом мире никто никому ничего не должен, – выдыхаю я раздраженно. Друг вновь протягивает ко мне руку, пытаясь успокоить.
– Кискисс, не горячись! Мы уже сделали намного больше, чем могли на арене. Мы живы. Оба. С родными все будет в порядке, я не сомневаюсь, поэтому хватит паниковать.
Только меня его слова не успокаивают. Мы совсем одни. Сами по себе. Я, он и только ночной мрак в товарищах. Что-то подсказывает мне, что никто не поможет нам добраться до лагеря ополчения, если он вообще существует.
Поднимаю глаза в небо, стараясь не думать о том, что возможно мы застряли здесь надолго. Луна бесцветная и беспристрастная сегодня – всего лишь точка на разлившихся в небе чернилах, окружённая мириадами рассыпанных созвездий. Ведь когда-то отец учил меня идти по звездам, и тёплое воспоминание прорастает внутри словно росток надежды. Я до сих пор помню его потёртую кожаную куртку, которая пахла так по особенному, его низкий голос, шершавые ладони, испещрённые чёрными трещинками от работы в забое, но так искусно способные превратить кусок дерева в настоящее оружие. Я смотрю на Гейла и замечаю: чем старше он становится, тем больше напоминает мне отца, особенно в такие моменты как сейчас, когда он находится в своей стихии.
«Когда ты в лесу, то становишься его частью. Весь, без остатка», – любил повторять папа.
Я перевожу взгляд с небесной черноты на серые глаза друга и кивком головы указываю ему идти за мной.
– Ты помнишь, как мы впервые вчетвером ушли на охоту на два дня? – Я уверена: Гейл не должен был забыть. – Мы заблудились, и твой отец начал паниковать, потому что уже был поздний вечер, а мы так и не вышли к месту ночевки.
– Мистер Эвердин сказал тогда: «Смотри на звезды, Джаспер! Только вперёд на лес и вверх на звезды. Они никогда не подведут, так что доверься им». Вряд ли я когда-нибудь забуду… - почти шепчет он.
– Значит вперёд на лес? – повторяю я слова отца, улыбаясь.
– И вверх на звезды, – вторит Гейл и, кажется, впервые за несколько дней широко улыбается мне в ответ.
Рассвет уже давно наступил, а мы все не останавливаемся. Еще немного, и я свалюсь от усталости и недосыпа.
– Гейл, стой, – шепчу я сухими обветренными губами, ныряя под ветки и цепляясь за них капюшоном куртки. – Надо сделать передышку.
Уговаривать его не приходится. Мы бросаем вещи к стволу дерева и оба падаем на мох под нашими ногами, точно на мягчайшую перину. Нет сил даже осмотреться, не подстерегает ли где опасность, а это ведь первая заповедь охотника.
– О, мои ноги! – стаскиваю с себя ботинки и разминаю гудящие ступни. – Хорошо, что в Капитолии обувь удобная, не трёт.
С противоположной стороны доносится измученный стон Гейла. Он также как и я запыхался, устал и замёрз.
Мы разворачиваем припасы и доедаем остатки пищи, не пострадавшей от купания в реке.
– Будем идти, как можно дольше. Знаю, мы давно не спали, но надо бежать, пока хватает сил, – говорю я, толком даже не жуя от голода.
Гейл молчит с минуту, а потом выдавливает:
– Как скажешь, Кискисс.
Когда убегаешь, нельзя думать об отдыхе, особенно сейчас, когда он превратился для нас в самую большую роскошь. Поэтому даю себе обещание, ещё немного, ещё пять минут, и мы вновь продолжим путь.
Внезапно над головой раздаётся гулкий свист. Верхушки деревьев начинают гнуться от мощных потоков воздуха; не нужно даже гадать, что явилось причиной.
– Планолет! – с воплем врезаюсь я в Гейла, и мы оба валимся на землю, скрываясь в широких кустах. Мне больно, ветки царапают лицо и руки, но я хотя бы приземляюсь на напарника, а не наоборот, так что могло быть и хуже. Пару минут мы боимся даже пошевелиться, будто приросли к земле и друг к другу. Как только шум стихает, мы, наконец, выползаем из укрытия. Остатки еды приканчиваем в тишине.
У нас с Гейлом много общего – нам всегда есть о чем помолчать. Может, поэтому мы стали друзьями. У меня никогда не было много подруг: с тех пор как умер отец, я общалась только с Мадж, да и то несколько вынужденно. Я легко убедила себя в том, что слишком занята, чтобы иметь лучшую подругу, но, похоже, дело не только в этом. Наверное, я просто не умею слушать. Да и рассказывать о том, что у меня на душе, тоже. А Гейл… он и не просит, он просто рядом, за это я его и ценю.
Мы идем бок о бок, как можно дальше и как можно дольше. Мимо медленно плывут тёмные серые облака, с каждой минутой становясь все тяжелее и тяжелее, будто наливаясь изнутри свинцом. Почему, как только тебе кажется, что все не так уж и плохо, жизнь непременно доказывает обратное?
Дождь.
Он всегда находит самое неподходящее время, чтобы начаться. Прямо как сейчас, когда наша одежда, наконец, обсохла после вынужденного купания.
Льёт так, будто где-то на небе прорвало водяную заслонку, опрокидывая тонны воды на наши и без того гнущиеся к земле спины. Вокруг стоит жуткий грохот: миллионы капель бьют по миллионам листьев, под ногами хлюпает грязь, заставляя ботинки скользить и проваливаться в липкую жижу.
Только к вечеру нам встречается первый признак приближающегося города – заброшенный домик лесничего. Крыша частично разрушилась от ветра и старости ещё черт знает сколько лет назад, но стены стоят крепко. Трех пинков хватает, чтобы выбить входную дверь. Внутри почти ничего нет, только горы разломанных досок да древесная труха.
Мы так давно шагаем, что, ни словом не перекидываясь, заходим внутрь и падаем на пол. Я, смущаясь и краснея, прошу Гейла отвернуться и стягиваю мокрую одежду, развешивая ее на пыльных деревяшках. На мне остаётся лишь белье. Поглядываю тайком на напарника, который спиной ко мне выжимает свою форму, быстро накидываю на себя спальный мешок и заворачиваюсь в него как в кокон.
– Нам надо поспать, – говорит он, так и не поворачиваясь.
– Знаю, – как бы не хотелось, но наступит момент, когда организм потребует своего, – Ты ведь услышишь… если они придут?
– Конечно услышу, – отвечает друг. – Так что ты первая.
– Всего час, – говорю я, забираясь в спальный мешок и подкладывая рюкзак под голову как подушку. – Разбуди меня, хорошо?
Я просыпаюсь под треск огня, уютный и успокаивающий. Мне тепло – и это не смертельная иллюзия в лесу, а настоящее тепло от очага.
Чувствую мягкость спальника подо мной и тепло Гейла, лежащего прямо у меня под боком. От моего резкого подъёма он начинает ворочаться и открывает заспанные глаза. Сколько я проспала, уже утро? И откуда огонь?
– Тут валялись сухие доски, их хватило, – будто прочитав мои мысли, сонно бормочет напарник, потирая красные от усталости веки.
Оглядываясь, я вижу простые беленые стены, потемневшие от грязи и пыли, маленький костёр в центре комнаты, светящийся оранжевым от жара. Наша форма трибутов развешена неподалёку и сушится.
Под его курткой и моим одеялом мы лежим рядом, одетые только в нижнее белье. Я заливаюсь краской, но вокруг еще довольно темно, и я рада, что мой румянец скрыт от глаз Гейла. Я вновь прошу Хоторна отвернуться и надеваю подсохшую одежду. Сворачиваю спальник пополам и устраиваюсь сверху, по-турецки сложив ноги.
Нащупываю сквозь ткань брюк сложенный вчетверо рисунок, который с самой Жатвы ношу в кармане. Руки Пита превратили этот кусочек бумаги в оживший фрагмент воспоминания. Изображение смазалось, промокнув однажды насквозь, но мне все равно. Пока он со мной, я верю в то, что наши чувства победят время, расстояние между нами и бесконечный страх, словно соединяя наши сердца и души в неразрывное целое.
Смотрю сквозь оконный проем на деревья. Дождь бродит по крыше, убаюкивая своим мерным боем. Уже светает, но месяц ещё проглядывает сквозь облака, такой тонкий, будто в небе сделали надрез.
– Думаешь о нем? – спрашивает Гейл, разворачиваясь ко мне и вглядываясь сквозь темноту комнаты.
– Почему ты так решил? – блики пламени бросают на его лицо причудливые тени, словно танцуют одним лишь им известный танец.
– По выражению на твоём лице. У тебя оно сразу становится такое… ну… – он с грустью опускает глаза.
– Какое? – любопытно спрашиваю я.
Вижу друг пытается подобрать верное слово.
– Ясно, ты как и я не блещешь красноречием, – улыбаюсь я и закидываю горсть деревянной трухи в огонь. Пламя вскидывается на секунду, увлекаясь новой добычей, но быстро опадает и успокаивается.
– Ну я же не твой городской мальчик: таким, как я, некогда было книжки читать, да в речах практиковаться, – он смотрит на меня с упреком, складывая руки на груди.
Снова за старое. Кажется, как только тема разговора касается Пита, плотину сарказма напарника тут же прорывает.
– Почему ты всегда говоришь о нём с таким пренебрежением, – спрашиваю я, удивленно. Ведь между ними никогда не было поводов для ссор или неприязни.
– Просто я считаю, что он тебе не подходит, вот и все.
Я нарочито громко смеюсь.
– А кто подходит, Гейл, ты что ли? – уже раздражаясь, спрашиваю я. – Ты считаешь, мне не следует встречаться с Питом, потому что он, по-твоему, слишком хорош для меня? – наклонив голову, я прищуриваюсь. – Тебе не кажется, что это звучит немного лицемерно?
Рассматривая меня еще несколько мгновений, он легко вздыхает, потом отводит взгляд и качает головой.
– Мне Мелларк не нравится. А когда я вижу, как он… – напарник пытается изобразить что-то руками в воздухе, – как он лапает тебя…
– Ты меня осуждаешь? – возмущённо перебиваю я. – Знаешь, я более чем наслышана о твоих любовных подвигах от девчонок в школе. А сейчас ты обвиняешь меня в том, что у меня был один, Гейл, всего один парень?
– Если бы вместо меня на игры поехал “твой парень”, вы бы уже давно были мертвы.
В ответ я закатываю глаза.
– Так что могла бы хоть спасибо сказать, а не выливать мне на голову кучу претензий, – он складывает руки на груди. – Ты всю жизнь дальше своего носа ничего не замечала, а теперь, конечно, зачем встречаться с кем-то равным, когда подвернулась партия повыгоднее.
– Гейл, что за ерунду ты несёшь? Ты же знаешь, что для меня это все не имеет никакого значения. Ты ведешь себя странно. Ты такой… – я умолкаю, подыскивая нужное слово.
– Какой? – пристально глядя на меня, спрашивает он.
– Ты хороший друг. И ты меня немного пугаешь, когда ведёшь себя так, как сейчас. Есть еще одна вещь, – добавляю я. – Просто не хочу, чтобы ты неправильно понял.
– Какая вещь? – он произносит слова так, словно точно знает, о чем идет речь, но хочет заставить меня сказать вслух.
Я со вздохом прижимаюсь спиной к деревянной стене.
– Ты знаешь.
Поднимаю на него глаза и встречаюсь с его пристальным взглядом.
– Нет, не знаю. Ты все ходишь вокруг да около этой темы, будто боишься. Скажи наконец.
– Послушай, я не хочу тебя обидеть, – он продолжает прожигать меня взглядом, – ты мне дорог, очень дорог, Гейл, но мы друзья. А он мой парень, понимаешь?
Поигрывая желваками и скрестив руки на груди, Гейл пристально смотрит на меня. У него настолько строгие и холодные глаза, что я начинаю замечать прежде неведомые мне грани его души. Он страдает, и это не усталость от долгого бега, и не боль в раненой ноге – это ревность.
Делаю глубокий вдох, чтобы продолжить, но тут напарник шикает на меня. Его глаза сверкают в темноте, и он переводит взгляд в сторону двери. Теперь мы замираем оба.
Сквозь звуки леса я четко слышу шум колес.
Комментарий к Глава 2. Китнисс
А еще у работы появилась чудесная обложка, сделанная талантливой friendzoneking. Ксения, ты чудо!
https://funkyimg.com/i/2UwwW.png
========== Глава 3. Тодд ==========
С того самого дня, когда по телевизору объявили о ее смерти, прошла уже неделя. Я больше не позволял себе быть слабым. Ни разу.
Какая от меня была бы польза для Жаклин, если бы я расклеился? Разве у меня есть право жалеть себя, когда её мать была убита меньше десяти дней назад? Когда родная сестра погибла, пытаясь спастись из такого места, выбраться из которого невозможно?
Принял ли я ее смерть? Нет. Часть меня отказывается верить, и я все еще надеюсь, что это ложь Капитолия. Стало ли от этого легче? Тоже нет. Я никогда так не нуждался в том, чтобы обнять ее сильнее, чем сейчас, и я бы все отдал, чтобы она была здесь, со мной. Чтобы просто иметь возможность прижаться лицом к темным волосам, легко прикоснуться губами к уголку ее рта и провести кончиками пальцев по родной щеке. Но это невозможно.
Солнце спускается все ниже, разливаясь по воздуху мягким светом. Улицы дистрикта в столь поздний час еще живут и дышат, отовсюду раздается детский смех. Лето. От этого слова так и веет счастьем и жаждой жизни, разве можно ему не радоваться? Запах разогретой травы смешивается с теплым дыханием и жужжанием пчел, разбрызганных мохнатыми золотыми каплями по стеблям растений. Кто несчастлив в этом маленьком мире – виноват сам.
Но я стараюсь. Господь – свидетель, я стараюсь. Каждый день я просыпаюсь и говорю себе, что сегодня будет лучше. Сегодня настанет тот день, когда я избавлюсь от чувства боли, давящей на мою грудную клетку. Но потом приходят воспоминания и ощущение «без нее» вновь сжимает горло. Я не знаю, что делать с этой безысходностью. Я не умею жить без Китнисс.
Медленно переставляя ноги, я бреду по дороге, поднимая охристые облачка пыли. Каждый следующий шаг дается тяжелее предыдущего: ужасно болит спина, плечи, да и все тело.
Первое место, о котором я подумал, отправляясь на поиски работы неделю назад, конечно, была пекарня. С помощью прохожих я быстро нашел местную булочную, стоящую прямо в центре небольшого райончика недавно отстроенных домов. Объемы у них гораздо больше, чем были у родителей, ведь и население в дистрикте выше, но пекари в Седьмом оказались не нужны. Пожилой хозяин добродушно согласился нанять меня грузчиком, чему, признаться, я был бесконечно рад. Каждый мой день теперь начинается в 6 утра с разгрузки машины с мукой, сахаром, и прочими продуктами. На те деньги, что готовы платить в булочной, разумеется, не проживешь, так что, когда пару дней спустя ребята из города подсказали, что на лесозаготовке нужны рабочие руки, я, не раздумывая, согласился. Так и оказался в бригаде по валке леса.
Я никогда не боялся тяжёлой работы: родители с детства приучили нас с братьями к физическому труду. Но теперь я точно знаю: есть то, что я ненавижу больше всего в жизни. Топор. Да простят меня все лесорубы планеты, но более монотонного, скучного и бестолкового занятия невозможно представить.
Тяжело вздыхая, захожу в гостиную и, не снимая обувь, заваливаюсь на диван лицом вниз. Закрываю глаза и пытаюсь хоть немного расслабить ноющее тело. Кажется, у меня болят даже те мышцы, о существовании которых я не догадывался до этого момента.
– Тодд, это ты? – окликает меня Жаклин, выходя из кухни с большим пластиковым тазом в руках.
С тех пор, как мы оказались в Седьмом, она с головой погрузилась в уборку: чистит, моет, вытирает, пытаясь заполнить образовавшуюся в жизни пустоту хоть каким-то полезным делом. Она напоминает грустную тучу, готовую в любой момент пролиться слезами: ее губы больше не улыбаются, а глаза наполнены такой тоской, будто свет в них навсегда погас.
Я переворачиваюсь на спину и окидываю взглядом гостиную. За прошедшую неделю жилище заметно преобразилось. Рисунки из паутины больше не украшают потолок, сквозь стекла оконных рам наконец льется солнечный свет. Этот дом уже не навевает беспросветную тоску.
– Сейчас встану, еще минуту, – стиснув зубы, бормочу я. – Да уж, махать целый день топором не так просто, как казалось.
Девушка застывает в нерешительности, не зная то ли подойти ко мне, то ли не трогать.
– Нужна помощь? – несмело спрашивает она, оставляя таз на деревянной столешнице.
– Вряд ли…, – отвечаю я, – разве что, если сможешь силой мысли свалить пару десятков деревьев, избавив меня от следующей смены.
– Вот этого не обещаю, но кое-что все-таки мне по силам. Ложись на живот! – вдруг командует она, растирая холодные руки, и мне ничего не остаётся, как подчиниться.
– Думаешь, это сработает? – спрашиваю я, переворачиваясь.
– Разумеется. Мама научила меня делать массаж, когда мне было лет десять – двенадцать. Тем более, Китнисс частенько то руку в лесу растянет, то… – она резко замолкает, будто споткнувшись о собственные слова. – В общем, я знаю, что надо делать, – девчонка забирается на меня сверху, зажимая ногами поясницу и абсолютно не стесняясь, стаскивает футболку. Сложно не отметить, что, когда дело заходит о помощи другим, в ней нет ни грамма смущения. Если бы понадобилось, Джеки бы и штаны с меня стянула, даже не покраснев.
Ее ладони ловко скользят по моей спине, рукам и плечам, растирая и сжимая, даря блаженное расслабление натруженным мышцам.
– Ох, Прим, то есть Жаклин, что бы я без тебя делал? – мой голос больше похож на стон.
– Думаю, жил бы спокойно со своей семьей в родном дистрикте, и тебе бы не пришлось тяжело работать, чтобы не умереть с голоду. И уж точно не лежал бы тут, несчастный и разбитый, – кажется, только осознание собственной нужности и долга может вытянуть ее из состояния оцепенения.
– Бывало и похуже, – подтягиваю к себе подушку, упираясь в нее щекой. – Но, честного говоря, я довольно давно так себя не чувствовал. Наверное, лет с десяти.
– И что же было причиной в тот раз? – спрашивает она, продолжая разминать мои плечи.
– Как обычно, мой глупый язык, – вспоминаю я с улыбкой. – Я тогда учился в школе и повздорил с одним мальчишкой из другого класса. На самом деле я сам был виноват. После занятий он поймал меня на заднем дворе, повалил на землю, и завязалась драка.
– Значит, тебя в тот раз хорошенько отделали? – сдаётся мне, у этой девушки отличное чувство юмора, просто в тех обстоятельствах, в которые мы попали, совсем не до смеха.
– Постой, это еще не конец истории, – оправдываюсь я, пытаясь восстановить подмоченную репутацию. – Когда я увидел, что мой брат Уилл идет мимо нас, я так обрадовался, думая, что он вступится за меня и надерёт обидчику задницу. Ведь я считал, это именно то, что должны делать старшие братья – защищать младших.
Но он просто посмотрел на меня, лежащего в пыли, и прошёл мимо. Когда я вернулся домой с разбитой физиономией, то был безумно зол. Помню, как я высказал ему все, что о нем думаю. Да он был просто обязан преподать моему обидчику урок!
Уилл рассмеялся тогда и спросил: «Если я побью этого парня, чему это тебя научит, Пит? – я не знал, что ответить, а он продолжил. – Если я вмешаюсь, какой урок ты усвоишь? Что можно безнаказанно болтать что вздумается и не отвечать за свои слова? Или что всегда можно надеяться на кого-то, а не на себя?».
На следующий же день брат привёл меня и Рая в секцию борьбы. Я выглядел, как жертва несчастного случая с фиолетовыми синяками вокруг глаз и разбитым носом. После первой тренировки тело болело так, что невозможно было пошевелиться, но я был действительно счастлив в тот день.
– Ты скучаешь по ним? – тихо спрашивает Жаклин, слезая с моей спины и возвращаясь к ставшей привычной для нее уборке.
– Скучаю, – отвечаю я, натягивая футболку обратно. – По ней, по братьям, по родителям, по нашей пекарне, – каждый раз, когда я чувствую боль в груди, начинаю вспоминать моменты, по которым тоскую сильнее всего.
Как она пахла дождем и горькими травами, ведь ее красота не такая, как описано в приторных романах. Она словно разрушительная стихия. Все в ней пленяет, как последствия бури. Люди не должны наслаждаться разрушениями, на которые способна природа, но мы все равно не можем отвести взгляда. Так и она… Нe милaя, нe нeжнaя, но бесконечно любимая. Моя девочка. Но я об этом никогда больше не расскажу. Никому.
– Наверное, вот такие они, настоящие братья и сестры, все делают ради нашего блага, – печально говорит Джеки, вырывая меня из размышлений. – Помню, как Китнисс разрешила мне оставить кота, хотя собиралась утопить его – лишний рот нам был не нужен. Для сестры всегда не было ничего важнее моего счастья, – глаза у девушки опять становятся мокрыми, подбородок дрожит – едва заметный трепет в свете заходящего солнца. Она замечает, что я на нее смотрю, и отворачивается в сторону.
– Знаешь, единственное, что помогает мне чувствовать себя лучше – это рисование. Может тебе тоже попробовать? – предлагаю я, хотя у меня тут даже карандашей нет, и вряд ли мы сможем позволить себе краски в ближайшие несколько месяцев.
– Идем, – я опускаю ноги на пол, стараясь не обращать внимания на ноющую боль в теле, – у меня есть идея.
Со скрипом распахиваю дверцу сарая, навесы которой перекосило от времени; среди дров и поленьев откапываю пару кусков угля. Интересно, это наш «родной» уголь, привезенный из Двенадцатого? Скорее всего, да, ведь зимы в Седьмом снежные, значит, одной древесиной не согреешься. Обхожу дом по кругу и выбираю деревянную стену, смотрящую в сторону леса. Что ж, чем не холст?
Бросаю один кусок прямо в руки девушки, марая их черными пятнами.
– Жаль, что мы не рисуем прямо глазами: едва ли у меня получится передать то, что я чувствую, – неуверенно произносит она, крутя уголек в руках.
– К черту правила – рисуй то, что тебе хочется, и так, как можешь! Я подправлю!
Жаклин медленно делает два шага вперед, протягивая ладонь с камнем к стене. Резкий взмах руки, и на холсте появляется первая линия, потом еще и еще одна, будто она пытается закрасить всю свою жизнь черным цветом.
Я наблюдаю со стороны, мысленно добавляя нужные детали, представляя, чем могут стать эти хаотичные темные мазки. Беру второй кусок угля и начинаю превращать фрагменты ее боли в образы надежды: ломаные линии становятся древесными стволами, листьями и тонкими стебельками. Я дорисовываю сверху пушистые шапки и летящие семена, превращая черный хаос в поле одуванчиков. Поле надежды и новой жизни!
Она отходит на пару шагов и замирает. С ее ресниц снова начинают капать слезы, и я надеюсь, что в этот раз от облегчения.
Будто сопереживая ее чувствам, в небе собираются тучи. Мы возвращаемся в дом, и девушка молча скрывается за дверью спальни, вытирая щеки тыльной стороной ладони. За окном начинается дождь. Легкие капли лениво спускаются с небес и, разбиваясь о жестокую действительность керамической крыши, разлетаются на мелкие осколки.
Как и мы сами разбились, столкнувшись с реальностью жизни.
Мне почему-то кажется, что дождь теплый, а, может, и соленый, как слезы Жаклин, тихо скатывающиеся по щекам и умирающие в мягкой ткани воротника ее платья.
Я расстилаю диван, укладываюсь сверху и закрываю глаза, но еще целую вечность не могу уснуть, пересчитывая боками впивающиеся пружины. Ненавижу эти тихие темные ночи, где мне то и дело слышится ее голос, по которому я так скучаю, а воображение не перестает рисовать ее образ.
Едва ли мне удается поспать пару часов, когда я просыпаюсь от странного звука. Будто кто-то со всей силы колотит в дверь кулаком. Я пытаюсь открыть глаза, стряхивая с себя остатки сна. Может, померещилось? Или приснилось? Тру ладонями лицо и сажусь, спуская ноги с продавленной софы.
Вновь раздаётся гулкий шум ударов, и я понимаю, что мне не показалось.
– Тодд, открывай! У меня миротворцы на хвосте!
========== Глава 4. Тодд ==========
Не зажигая свет и стараясь поменьше шуметь, медленно иду навстречу неизбежному. На ходу прикидываю возможные варианты развития событий. По крайней мере, я точно знаю, что за стеной не миротворцы.
Только я откидываю цепочку и рывком открываю дверь, как в комнату врывается парень, захлопывая ее за собой. Он шумно выдыхает и проводит ладонью по лбу, стирая капли пота.
– Что так долго? Я еле от них ушёл, – незнакомец разворачивается, пытаясь отдышаться, переводит взгляд на моё лицо и застывает на мгновение.
Парень делает два шага назад, с глухим стуком ударяясь о стену.
– Ох, чтоб меня, – выругивается он, – прости, брат, я, наверное, ошибся домом.
Видно, как он растерялся, но опасность быть пойманным сейчас затмевает все прочие мысли в его голове, поэтому вместо того, чтобы просто уйти, он выглядывает в маленькое окно у входа. Убедившись, что ничто больше не угрожает, парень резко задергивает занавески и делает пару шагов к выходу.
– Мне нужен был 138-й дом на этой улице. Видимо, в темноте не разобрал.
– Это он, – спокойно отвечаю я. Какой смысл скрывать, если, только выглянув наружу, он увидит номер, выведенный белой краской на стене?
– Постой… – колеблется внезапный гость, – А ты тогда кто такой? И где Тодд?
На ходу решаю, что безопаснее всего будет притвориться, а дальше разберусь по ситуации.
– Я его кузен, – вру, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно увереннее. Уповаю лишь на то, что этот парень не знаком с Тоддом настолько, что знает всех членов его семьи лично. Для убедительности протягиваю незнакомцу руку. – А где брат, я не знаю. Он ещё не возвращался.
– До сих пор? – прикусываю верхнюю губу и отрицательно мотаю головой, и на его лице отражается явное огорчение от услышанного. – Значит что–то пошло не по плану.
– Я думал кто–то «из ваших» наконец расскажет мне, где он? – как можно убедительнее интересуюсь я, изображая тревожное беспокойство о судьбе родственника.
– Ты же знаешь, персональные задания не разглашаются, – незнакомец складывает руки на груди и печально качает головой. – Это он попросил тебя дом в порядок привести к его возвращению?
– Да, именно так, – просто отлично, этот парень сам подкидывает мне сценарий, – работы тут, как видишь, невпроворот.
Краем глаза вижу Жаклин, выглядывающую из приоткрытой двери спальни. Парень тоже замечает девушку и переводит взгляд на ее тонкие ноги, выглядывающие из под широкой мужской футболки, в которой ей приходится спать. Убегая, мы практически ничего с собой не взяли, так что пришлось поделиться.
– Недавно женился, вот решили пожить отдельно да и домик в порядок привести заодно, – произношу я как можно небрежнее, но мое сердце так и колотится. – Ты прости, брат, – пытаюсь копировать его манеру разговора, чтобы звучать убедительнее, но ты нас немного отвлек.
– Ох, черт… ещё раз извините, – незнакомец снимает кепку и делает что–то вроде неуклюжего поклона в сторону девушки, – встретимся как-нибудь в штабе. Ты входишь в восьмой или в двенадцатый отряд? – спрашивает он так, будто это абсолютно очевидные вещи, хотя для меня больше похоже на тарабарщину. – За последние полгода нас стало вдвое больше – сейчас не разобрать, кого куда приписали, – он чертыхается, но я замечаю, что при упоминании мятежников в его глазах загорается дикий огонек.
– Я ещё не успел вступить… примкнуть…, – запинаясь, как бы оправдываюсь я, – Тодд обещал, что приведёт меня, как только вернётся.
Незнакомец вновь тяжело вздыхает, сжимая губы.
– Да, брат, видно их раскрыли… сожалею твоей потере. Но может, они затаились где? Да и вернутся, как горизонт расчистится, – кажется он действительно переживает.
Печально киваю ему в ответ, хотя прекрасно знаю, что семья Янг уже точно не вернется.
– Держи, – он достает ручку из кармана брюк и на куске бумаги кривым почерком набрасывает адрес. – Скажешь, что от Тодда, тебя примут. Я поручусь, если что. Нам сейчас, как никогда нужны добровольцы: только недавно при подрыве дороги в Капитолии четверо «наших» погибло.
«Террористы значит», – про себя думаю я.
– Ладно, я побегу: надо ещё сегодня до штаба добраться. Спасибо, что помог переждать, – отсалютовав, парень скрывается за дверью и исчезает в ночи.
Я остаюсь на пороге, и в моей голове проносится мысль, настолько быстрая, что я немогу ее удержать: «Никогда не присоединюсь к движению ради войны. Позовите меня, когда появится движение за мир».
Закрываю дверь и бросаю бумажку с адресом в огонь, но запоминаю адрес. На всякий случай.
Помню, что никогда не любил субботу. В преддверии выходного дня работы в пекарне становилось вдвое больше, так что приходилось пахать с раннего утра до поздней ночи. Теперь же, когда это день стал моим единственным выходным, я понимаю, что зря возмущался, дурень неблагодарный.
Утром я просыпаюсь от крика соседского петуха, мысленно желая пернатому гаденышу закончить жизнь в супе. Больше заснуть не выходит, поэтому я просто лежу на диване посреди гостиной, уставившись на стены. Если бы у нас были лишние деньги, их можно было бы перекрасить. Хотя к чему эти размышления сейчас?
Окончательно убедившись, что заснуть больше не выйдет, сонно бреду на кухню, где Жаклин уже что-то готовит, перемещаясь на паре квадратных метров со скоростью ветра.
В гостиной включается проектор, порция ежедневного бреда, обязательного к просмотру в каждом уголке Панема. Наше маленькое жилище наполняется голосом Клавдия Темплсмита. Краем уха улавливаю, что Голодные игры подходят к концу, и в живых осталось лишь трое трибутов: маленькая девочка из Дистрикта-11, девчонка из Пятого, похожая на лису, и здоровенный бугай из Второго.
Плюхаюсь на стоящий рядом с буфетом стул и, потягиваясь, широко зеваю.
– Значит жена, да? – заявляет девушка, раскладывая еду по тарелкам.
– Забудь, – разминая затекшую шею, отвечаю я, – вряд ли мы его ещё когда–нибудь увидим, поэтому сделаем вид, что я ничего не говорил.
Она кивает и принимается раскладывать столовые приборы и выстиранные выцветшие салфетки на столе, сбитом прежними хозяевами из плотной темной древесины.
– А как же то, что этот парень говорил про Восстание и мятежников?
– Мало ли что он говорил, все это нас не касается, – я тянусь к тарелке и, прихватив оттуда кусок хлеба, начиная его медленно жевать.
Будто собираясь с мыслями, Джеки садится напротив и, сложив локти на стол, заглядывает мне в глаза.
– Просто… им наверняка нужны врачи, и я подумала, что и ты тоже мог бы…
– Даже не думай об этом, – сурово прерываю я ее речь. – Я не для того тащил тебя через полстраны, чтобы ты, присоединившись к повстанцам, была подстрелена и убита где-нибудь под Капитолием.
Тявкать из-под лавки все смелые – еще неизвестно выльются ли действия этих сопротивленцев во что-то действительно значащее.
– Ты меня удивляешь, Тодд. Как можно оставаться в стороне, когда люди гибнут, пытаясь завоевать свободу для всех нас? – ее вопрос повисает в воздухе, и становится тихо. Из гостиной слышны восторги капитолийских зрителей от недавней битвы у Рога изобилия. Ну, и мерзость.
Собираюсь с мыслями и пытаясь придать словам вес, я хочу довести до неё свою точку зрения.
– Ты правильно сказала: гибнут. Жаклин, как ты не понимаешь, для них люди – это расходный материал. Вспомни хотя бы тех, чьи имена мы носим, ну, и где они сейчас?
– Это война, Тодд. Она не обходится без потерь. Что, так и будем умирать с голоду в дистриктах и отправлять детей на Голодные игры из года в год? – и будто в подтверждение произнесенных слов, Темплсмит в гостиной разрывается овациями, комментируя обстоятельства гибели вчерашних трибутов.
Она бросает на меня гневный взгляд, вскакивает со стула и начинает расхаживать по кухне.
– Прим, – перехожу я на её настоящее имя, – где ты и где война? – кажется, я говорю это вполне ласково. – Тебе только шестнадцать недавно исполнилось. Скажи мне, пожалуйста, что ты собралась там делать?
– Спасать жизни! – она яростно фыркает, словно нет ничего более очевидного, а я непроходимый тупица.
– Ты забыла, что одно восстание на этом свете уже было. Война, которая должна была положить конец всем войнам. И что мы получили в итоге?
– Значит, пора исправить последствия!
– Но это не в наших силах, как ты не понимаешь?! – раздражаюсь я все сильнее.
– Знаешь, если в моих силах спасти жизнь хотя бы паре солдат, я это сделаю! – перебивает она меня громко и с жаром, но потом добавляет тихо, наклоняясь ко мне. – Вот моя война, Тодд. Вот с чем я борюсь… со смертью.
Похоже, чаша моего терпения начинает переполняться, разбрызгивая яд во все стороны.
– Хватит, Прим! Хватит с нас этого политического дерьма. Я даже обсуждать это с тобой не собираюсь, ты никуда не пойдешь и точка!
– Хорошо, можешь оставаться при своем мнении, но меня это не остановит, – решительно заявляет девушка, практически бросая на стол тарелку с собственным завтраком.
Я хватаю её за запястье и дёргаю назад, заставляя посмотреть мне в глаза.
–Только попробуй без моего согласия хоть движение сделать в сторону мятежников, я все равно узнаю, и тогда тебе мало не покажется. Закрою дома и ключи отберу. Ты поняла? – шиплю я, сильнее сжимая ее руку.
Она стоит, натянутая, как струна и, насупившись, молчит.
– Я сказал: ты меня поняла? – мой голос и хватка становится тверже.
– С каких пор ты считаешь, что вправе решать за меня? – взрывается она, вырываясь.
– С тех самых, как взял на себя ответственность, еще той чертовой ночью, когда мы сбежали. Я оставил все, что имел, свою семью, свой дом, вся моя жизнь пошла наперекосяк, а теперь ты просто хочешь наплевать на это? – не замечаю, как и сам начинаю повышать голос.
– Но я не просила тебя сбегать! – кричит она, готовая расплакаться. Ты решил все сам, моего мнения даже не спрашивал. А теперь ты винишь во всем меня?
Джеки удивленно смотрит огромными испуганными глазами и пятится к выходу, а затем срывается с места и убегает в спальню, громко хлопнув дверью.
Идиот. Я ведь совсем не то имел в виду.
Теперь я чувствую себя просто ужасно. Определенно, не так старшие братья должны обращаться с сестрами.
Проходит уже второй час, но Жаклин так и не выходит из своей добровольной камеры заключения. Зная, что она бы никогда так со мной не поступила, подхожу к спальне и тихонько стучусь.
– Уходи, я не хочу с тобой разговаривать, – доносится ее голос с противоположной стороны двери, но я все равно вхожу, мысленно благодаря прежних хозяев, что в комнате нет замков.
Она лежит, уткнувшись лицом в подушку, и я присаживаюсь на краешек кровати.
– Прости меня, – неуверенно начинаю я. – Я не хотел тебя обидеть. Я просто разозлился. Слишком долго копил все в себе.
– Зачем извиняться, Тодд. Ведь ты прав. Ты мог бы построить свою жизнь так, как хотел, а из–за меня тебе пришлось оставить свою семью и уехать.
– Не из-за тебя. Ты ни в чем не виновата, – не могу поверить, что сам зародил в ней чувство вины за произошедшее. – Теперь ты моя семья, – тихо добавляю я и глажу ее рукой по спине.
Она начинает всхлипывать сильнее.
– Я могу надеяться, что булочки с корицей помогут хоть немного загладить мою вину?
Вижу, как уголки ее губ ползут вверх, и она вновь утыкается лицом в подушку, стирая слезы.
– Если только их будет много. Очень много, – хлюпая носом, бормочет девушка. – И ещё тебе придется поунижаться немного подольше.
– Уж в этом я мастер, – улыбаюсь я, соглашаясь на ее условия.
В то время как Джеки умывается и приводит себя в порядок, я возвращаюсь на кухню и ставлю тесто на рулеты с корицей – ее любимым лакомством. Пока я занят булочками, она тихо возвращается и заново расставляет на столе не тронутую с утра еду.
– Садись Тодд, мы же так и не позавтракали, – говорит она и я, слегка улыбаясь, приземляюсь на свое место.
– Это предложение заключить перемирие, или еда отравлена? – уточняю я, пытаясь ее хоть немного развеселить.
– А ты попробуй и узнаешь, – отвечает она, подталкивая ко мне тарелку с яичницей.
Следующие несколько недель пролетают незаметно: работы и домашних обязанностей становится все больше, а одиночество ощущается всё сильнее. Мы больше не разговариваем на тему участия в восстании.
А ночами мне все также снится она. Я больше не могу называть ее по имени… Больно.
Солнце садится прямо на крышу «нашего дома», кажется, руку протяни и поймаешь оранжевый шар в свою ладонь. Оно так ярко светит за ее спиной, что лица не видно. Китнисс разворачивается ко мне, смеётся, но когда я пытаюсь до нее дотянуться, пальцы покрываются кровью… её кровью.
– Китнисс! – кричу я и резко сажусь на диване, тяжело дыша в темноту.
Тру ладонями лицо и медленно бреду к окну: мне нужен глоток свежего воздуха. Пытаюсь распахнуть створки, но рама не поддаётся. Тогда я открываю дверь и выхожу на крыльцо.
Неспеша опускаюсь на деревянные ступеньки и смотрю, как на небе яркими точками рассыпались звезды. Окидываю взглядом долину, ставшую моим убежищем.
– Не спится? – произносит сонно Джеки и пристраивается рядом, тоже поднимая взгляд наверх.
– Прости, что разбудил, – складываю руки на груди и прислоняюсь головой к старой деревянной двери, – кошмар приснился. С тех пор как мы сбежали, я почти каждую ночь вижу ее во сне. И всякий раз она умирает.
– Надо просто перетерпеть, Тодд, – тихо говорит Жаклин. – А что еще остается? Только жить и терпеть.
Я ничего не могу сделать. Пока я даже не знаю точно, что с ней. Жива ли она?
«Жить и терпеть», – думаю я.
А где-то там она…
И я шепчу, шепчу ей, где бы она сейчас ни была: «Только живи, прошу тебя. Только живи».
Комментарий к Глава 4. Тодд
Дорогие мои, у меня недавно спросили в личке: когда будет новая глава. К сожалению, я сама иногда не могу ответить точно, но чтобы не пропустить обновление, просто зайдите в мой профиль и нажмите кнопку “Добавить автора в избранное”!
И да, плюсик или просто пара слов в комментариях очень порадуют автора.
Ваша VH
========== Глава 5. Китнисс ==========
Резко распахиваю глаза, внезапно дернувшись из-за разбудившего меня вопля. Подпираю ладонью голову и пытаюсь сфокусировать взгляд на очередном докладчике. Кажется, я опять задремала.
– Госпожа Президент, надеюсь Вы помните, что именно мои парни взорвали мост на границе с Капитолием, – вскакивая со стула, кричит Джоанна Мейсон, Победительница и ментор из Дистрикта-7. – А на прошлой неделе мы потеряли двадцать человек во Втором. Двадцать! Кто-то оповестил миротворцев, и отряд расстреляли быстрее, чем они смогли даже в город войти.
Судя по тому, как эта эффектная брюнетка прямо глядит в глаза главе Тринадцатого, становится ясно: у неё есть стержень, а её мужеству можно только позавидовать.
– Пока Четвёртый и Шестой сидят, поджав хвосты, мы вновь разгребаем всё дерьмо, за которое никто другой не хочет браться. А сейчас Вы просите послать моих ребят в Двенадцатый? Вы случайно не забыли, что в прошлый раз все шестеро оттуда не вернулись?! У Вас же теперь есть эти двое, – она гневно разворачивается, указывая рукой на меня и Гейла, – пусть отправляются туда и начинают, наконец, приносить пользу.
– Мисс Мейсон, – голос президента Альмы Койн звучит так мягко и в тоже время уверенно, – мы ценим участие Вас и Ваших подопечных в деле революции, но Двенадцатый еще не готов, тем более Ваши отряды имеют самый большой опыт, ведь Седьмой был первым из дистриктов, примкнувших к Восстанию.
Они продолжают перепираться, а я пытаюсь собрать воедино всю информацию, свалившуюся мне на голову так внезапно. Только утром нас с напарником нашли на границе со Вторым и привезли в эти темные катакомбы. Я предполагаю, что уже наступил вечер, а, может, и ночь, окон-то тут нет.
Сегодняшний день кажется таким длинным, будто не закончится и спустя вечность. Я пытаюсь поменьше зевать, хотя усталость даёт о себе знать ломотой в теле и лёгким головокружением. Нервно отбиваю ритм ногой, я жду, когда же, наконец, это собрание закончится, и мы сможем вернуться в любезно предоставленные нам для жилья железные коробки, больше похожие на тюремные камеры.
Все семьдесят пять лет, прошедших с Темных Времен, когда мы умирали на играх, трудились в поте лица, получая копейки, мучились от голода и сходили с ума от безысходности, Тринадцатый жил, развивался и наращивал боевую мощь.
Забытый всеми, но не Капитолием, он разрастался глубже и глубже под землю, как корневая система многовекового дерева. Даже, если захочешь срубить, с трудом в этом преуспеешь.
Как только нас доставили в подземный город, стало ясно: мы попали в огромный армейский механизм, где люди лишь мелкие винтики, по отдельности ничего не значащие. Практически с порога нам выдали по паре серых комбинезонов, грубые ботинки, а также рубашку и брюки такого же мышиного цвета. Не выделяться –вот главный принцип. Вряд ли такой жизни можно позавидовать, но эти люди не просто сумели выжить, но и бросили вызов Капитолию, поэтому их есть за что уважать.
За последний час бесконечной болтовни я уловила, что мы с Гейлом включены в особый отряд Победителей. И хотя мы не одержали победу в Играх, но, за неимением альтернативы, нам позволили числиться наравне с другими. Хеймитч уже слишком стар и по большей части пьян, чтобы от него был хоть какой-то толк. Да и где он сейчас, я даже не представляю.
Нас вывезли из окрестностей Капитолия вместе с Бити, как мятежники и обещали, и с тех пор, как мы прибыли, гения я больше не видела. Слышала лишь, что он должен постоянно находиться в штабе, отвечая за кибербезопасность Тринадцатого.
Собрание подходит к концу, и солдаты, наконец, расходятся. Боггс, командующий армией Дистрикта-13, просит нас с Гейлом остаться, а сам разворачивается на каблуках и ровным шагом покидает кабинет.
Я поднимаюсь со стула, разминая затекшие от долгого сидения конечности, и встаю в нескольких шагах позади Хоторна, готовясь к очередной промывке мозгов агитационной тарабарщиной.
– Не слишком-то они торопились себя проявить, – ворчу я, раскладывая в голове полученную информацию.
– Не все так просто. Ты же слышала рассказ их президента. Нужно было создать базу повстанцев в Капитолии, развернуть подполье во всех дистриктах, – говорит напарник, потягиваясь за столом. Кажется, ему по душе здешние ценности.
– Гейл, повстанцы просто сидели в сторонке и наблюдали все эти годы.
– Наблюдать и ничего не делать – это у народа Панема получается лучше всего, верно? – он собирается что-то еще добавить, но его слова прерываются звуком распахнувшейся двери.
Я застываю на месте и судорожно хватаю ртом воздух, будто вынырнула из–под воды в тот момент, когда легкие уже разрываются болью от недостатка кислорода.
Шаркающей походкой в зал входит Хеймитч, а следом за ним появляется и Хейзел с детьми. Внутри меня развязывается узел, так долго сдавливающий грудную клетку и мешающий дышать. Гейл вскакивает на ноги и кидается в объятья семьи, его мама плачет, уткнувшись лицом в серую робу. Последним в комнату входит Рори и закрывает за собой дверь.
Почему он её закрыл? Внутри начинает подниматься паника. Где они? Где мама и Прим?
Мой взгляд судорожно мечется по комнате в ожидании, что еще одна дверь сейчас распахнется, впуская мою семью внутрь. И только потом я замечаю потупленный взгляд Хеймитча и медленно опускаюсь вниз, закрывая лицо руками.
***
– Я сразу заподозрил неладное, когда вы начали так отчаянно нестись все дальше от центра арены. Девчонка Джоанны тоже не отставала, поэтому я был не удивлён, когда распорядители послали за вами переродка. Седьмая была без оружия – это её пушку вы слышали перед тем, как тварь добралась до вас.
Хеймитч кружит вокруг стола, размахивая пустой фляжкой и время от времени нервно заламывая пальцы. Его шаги отражаются эхом от каменных стен подземелья.
– Чем ты, дурень, думал? – кричит ментор на Гейла. – Так и хочется вмазать тебе да посильнее. Ладно, солнышко, но ты! Надо же было обсудить со мной прежде, чем давать деру!
От Эбернети больше не пахнет так, будто он искупался во всем винном ассортименте Капитолия. Кажется его ломает, и, бьюсь об заклад, он не отказался бы сейчас от очередной дозы белого ликера.
– Меня вызвали на допрос, проверяли на детекторе лжи, пару раз пересчитали ребра, – продолжает он. – Признаться честно, я был бы рад уже положить конец своему дерьмовому существованию, да, видимо, Капитолий решил, что ментор Двенадцатому ещё понадобится, и убедившись, что я ничего не знаю, отпустили. А потом Финник и Бити всё мне рассказали.
Он тянет к себе металлический стул, и по залу раздаётся противный скрип.
– Как только меня освободили, я сразу же связался со своим приятелем из Двенадцатого. Около полуночи он уже был в Шлаке. Забрал Хоторнов и спрятал в своём подвале, а через пару часов два дома поочередно вспыхнули, и я понял, что методы Капитолия не меняются. Когда-то и мой дом сгорел также.
Он поворачивается ко мне. И клянусь, я никогда не видела в его глазах столько боли.
– Прости, солнышко, он сказал, что стучал сколько мог, но дверь так и не открыли.
– Возможно, они где-то спрятались, например, у Пита? – хотя разумом я понимаю, что моей семьи у парня быть не может. Нет ни единого шанса, что его мать приняла бы беженцев из Шлака.
– Мы до последнего думали, что в твоём доме пусто. Когда в обгоревшем доме Хоторнов не нашли останков, их негласно объявили в розыск. Поэтому нам пришлось затаиться. А позже я связался с Коин, и они прислали проводника, чтобы мы смогли уйти через лес. Благо наши дистрикты рядом. А твой дом… – его голос становится тише. – … Я до сих пор не могу себе простить, что там нашли два тела.
Все замолкают. Кажется, даже перестают дышать, и эта оглушительная тишина раздирает меня на части, словно самая жуткая пытка. Хочется вжаться в нее, исчезнуть, раствориться в пустоте.
Мама. Прим.
Я срываюсь с места и бегу прочь. Не верю, что все происходит на самом деле. Разве так можно, просто взять и уничтожить жизни других людей? Нет, этого не может быть.
Я должна узнать наверняка. Мне нужно отыскать Бити.
Плутая по коридорам и трижды заблудившись, я все–таки нахожу путь к штабу. Спустя ещё пятнадцать минут мне удаётся поймать гения.
– Держи, – протягивает он листок с самой ценной для меня в этот момент информацией.
Хватаю бумажку и, наспех поблагодарив Победителя, несусь прочь по коридору, сбивая по пути людей и даже не извиняясь за это. Я прекрасно осведомлена, что в сектор штаба мне нельзя, но листок с тремя написанными на ней именами прожигает дыру в моей руке. Я не смогу дальше жить, если не узнаю точно, что произошло.
Ещё по дороге в Тринадцатый Бити пообещал достать нам информацию о том, где находятся наши родные, по списку имён, который каждый из нас ему передал. Даже о такой небольшой услуге пришлось просить тайно. В условиях военной дисциплины лишнего знать не положено.
Я еще дважды теряюсь, пытаясь отыскать отсек, в который меня поселили утром, в конце концов, оказываюсь в нужном коридоре и выдыхаю.
Гейл уже ждёт меня перед дверью комнаты, рассматривая носы своих армейских ботинок. Я проношусь мимо него, с грохотом хлопая дверью, разворачиваю лист и пробегаю глазами по родным именам.
Местоположение: Дистрикт-12.
Элизабет Эвердин – мертва. Причина смерти: сердечный приступ. Дата смерти: 1 июня 2124
Примроуз Эвердин – мертва. Причина смерти: пожар. Дата смерти: 2 июня 2124.
Пит Мелларк – мертв. Причина смерти: пожар. Дата смерти: 2 июня 2124.
Значит, в доме с Прим была не мама, это был Пит… Мой Пит…
Бумага падает из рук на каменный пол отсека. Убиты на следующий день после побега. Ничего не вижу перед собой… я умираю… Это я виновата в их смерти.
Я провалилась во всём, а теперь заперта здесь. Беспомощная и бесполезная. Всё, за что я так отчаянно боролась, исчезло. Даже жертва ради Прим на играх ничего не стоила. Прим…
– Прим! – крик рождается где-то глубоко внутри, поднимается все выше и выше и наконец застревает у меня в горле. Будто безгласая, я молча задыхаюсь от боли, пытаясь сделать хоть глоток воздуха.
Резко поднявшись на ноги, я срываю серое покрывало с постели и швыряю его через комнату. Следом летит подушка и одеяло.
Хватаю стакан с комода и со всей силы бросаю его в стену. Удар приходится в зеркало, и оно разлетается на сотни мелких осколков.
Ухватившись за края комода, захлебываясь в рыданиях, выдергиваю ящики и разбрасываю по комнате их содержимое.
– Ненавижу! – кричу я. – Ненавижу, ненавижу, ненавижу!
И продолжаю швырять все, что попадается под руку, ощущая на губах соленые слезы, струящиеся по щекам.
Меня обхватывают крепкие руки Гейла и пригвождают к месту. Я продолжаю дергаться, лягаться и вопить.
– Перестань, – тихо говорит он мне в ухо, не собираясь отпускать.
Я делаю вид, что не слышу. Или мне теперь уже просто наплевать. Я пытаюсь вырваться, но он лишь сильней сжимает меня в кольце своих рук.
– Отпусти меня! – царапая его, во все горло ору я.
В этот момент я ненавижу его за то, что он такой высокий. За то, что такой сильный, ненавижу за то, что я не могу избавиться от его объятий.
Я просто ненавижу! Его. Себя. Всё вокруг.
Всхлипы не утихают, истерика не прекращается, и я слабею, превращаясь в водопад из слез, которые никак не перестанут литься.
Гейл отпускает меня и кладет руки на плечи. Я не в силах даже посмотреть ему в глаза. В изнеможении припадаю к его груди и, не переставая рыдать, прижимаюсь щекой к серому комбинезону.
– Прости, это моя вина, – шепчет он. – Не надо было нам уходить.
Всё вокруг кружится, а потом я начинаю задыхаться и проваливаюсь во тьму…
========== Глава 6. Китнисс ==========
Белый холодный свет слепит глаза. Я зажмуриваюсь, пытаясь понять, где нахожусь. В висках пульсирует тупая ноющая боль, а тело будто наполнено расплавленным свинцом.
– Как себя чувствуешь? – медленно поворачиваю голову и вижу на кровати у противоположной стены молодую девушку. Стараюсь встать, но голова всё еще продолжает кружиться, и я падаю обратно на подушку.
– Лежи, врач сказал, что обморок произошёл из-за сильного переутомления. Ты вчера потеряла создание, и твой друг тебя принёс, – её голос переливается подобно легкому звону колокольчиков в летний день.
Полуприкрыв глаза, рассматриваю свою соседку. Ее рыжие, словно пламя волосы спускаются на плечи – длинные и тонкие, как медные нити. Молочно–белая кожа буквально просвечивается, но зеленые и глубокие, как океан, глаза компенсируют всю эту бледность. В одной руке она держит книгу, а другой теребит браслет, собранный из морских ракушек.
– Он приходил, пока ты спала, – добавляет незнакомка, улыбаясь лишь уголками губ, прикрывая рот книгой.
– Кто приходил? – с трудом шепчу я, пытаясь восстановить в голове последние воспоминания.
– Парень, высокий такой, брюнет. Сидел рядом, пока ты не очнулась, держал за руку.
И тут меня накрывает волной осознания вчерашнего. Я со стоном выдыхаю, когда любимые имена вновь вспыхивают в разуме. Потерянные навсегда… Как бы я хотела, чтобы кто-то подошел ко мне сейчас и сказал, что все произошедшее – сон. Но это реальность…
Голова снова раскалывается, стены палаты начинают медленно уплывать, словно вальсируя вокруг моего стонущего разума.
– Мисс Эвердин? – молодая медсестра уверенным шагом входит в комнату, отодвигая занавеску около моей кровати. – Рада, что Вы очнулись. Как самочувствие?
Она подходит на пару шагов ближе, сжимает запястье и засекает пульс.
– Я позову доктора, он проверит Ваше состояние, – девушка нажимает на кнопку возле изголовья, и огонек загорается красным. – Энни, пойдем. Время твоего сеанса у доктора Аврелия.
Значит, мою соседку зовут Энни. Точно, Энни Креста, вспоминаю я, Победительница из Четвертого, вот почему её лицо мне показалось таким знакомым.
– Прошу прощения, Китнисс, – говорит она, улыбаясь. – Я должна идти, но скоро вернусь.
Медицинская сестра уводит ее из комнаты, дверь позади них закрывается, а я с трудом переворачиваюсь на бок и сжимаюсь, задерживая дыхание, чтобы не дать крикам вырваться из глотки.
Я корчусь на казенной кровати, стараясь найти такую позу, чтобы замереть и какое-то время не чувствовать боли от того, что не знаю, как мне жить. Ее так много, что она не помещается во мне, да и с этой напастью к врачу не пойдешь: разве я смогу объяснить, почему меня изнутри словно разрывает на части.
Провожу пальцами по белым снежинкам, разбросанным нитками по темно–серому полю стеганого одеяла, и постепенно они начинают расплываться от слез, застилающих мой взор.
Я со всей силы зажмуриваю глаза и зарываюсь с головой в постель, судорожно хватаясь за одеяло. Мои плечи сотрясаются от рыданий, которые я безуспешно пыталась сдержать. И я снова проваливаюсь в бездну отчаянья.
***
Моя жизнь в Тринадцатом превратилась в бесконечную череду людей, интересующихся, лучше ли мне. Прошло два дня, а я все еще здесь, сижу на больничной койке. Так что, нет, мне определенно не лучше.
Хорошая новость лишь в том, что мы с Энни отлично поладили. Я не рассказываю соседке о семье и о Пите, да ей и не нужно об этом знать: она и без того всё время выглядит грустной. Креста в свою очередь ничего не говорит мне о своем прошлом, и так даже проще. Могу сказать наверняка: раз оно связано с Играми, оно хуже, чем мое.
Я слышала, как медсестры в коридорах сплетничают о ней: у девушки нет семьи: мать с отцом погибли давным-давно, и ее воспитывала бабушка, но и она умерла несколько лет назад, оставив внучку в этом мире совсем одну. Но в основном они сплетничают о парне, который её навещает. В такие моменты глаза девчонок в белых халатах загораются каким-то восторженным огоньком и все, что я могу разобрать в череде их томных вздохов лишь бесконечные эпитеты, восхваляющие еще одного Победителя из Четвертого. Финник Одейр, невыносимо привлекательный и манерный молодой человек, по всей видимости, очень часто навещал Энни до моего появления тут, раз настолько запомнился персоналу госпиталя. Ну как персоналу… Девушкам.
Я смотрю, как она грустно скользит взглядом по его фотографии и прячет обратно под книжный переплет.
– Прости, – выпаливаю я, наблюдая за ее действиями.
– За что?
– За твоего парня. Он… он перестал приходить с момента моего поступления, и если это из-за меня, если я вам мешаю, прости.
Она садится рядом, нежно гладит мою руку и улыбается:
– Все хорошо. Не выдумывай. Он просто занят, вот и все. Финник в Капитолии, единственный из приближенных Сноу, кто остался у нас во дворце. Поэтому сейчас он редко приезжает.
– Мне жаль, заметно, как ты по нему скучаешь, – тихо говорю я, – наверное, не следует говорить о грустном, иначе я опять расклеюсь.
– Тогда нам лучше почитать, – улыбается Энни и начинает читать вслух лежащий у нее на коленях роман о морских приключениях.
Кажется, она просто счастлива, что рядом с ней кто–то есть. Возможно, из–за этого мы и ладим. Два одиночества, нашедшие друг друга в огромном море жизни, как корабли на обложке ее книги. Для меня эта девушка до сих пор остается загадкой. Пока она читает, я изучаю ее лицо с тонкими аккуратными чертами, её длинные пальцы, и пытаюсь понять: почему она здесь. Все в Тринадцатом знают Энни, но никто не говорит, что у нее за болезнь. Она не ранена, не чихает и не кашляет, на ней нет бинтов, швов или других повреждений. За исключением того факта, что она слишком бледная и худая, на вид она абсолютно здорова. Видимо, ее раны, как и мои, спрятаны глубоко внутри, поэтому их не видно.
Я практически начинаю засыпать под монотонное бормотание моей соседки, когда дверь в палату распахивается и на пороге появляется Джоанна Мейсон собственной персоной. И зачем только ее сюда принесло?
– О, доктор, как Вы? Что нового в городе чокнутых? – кричит она в коридор, высунув голову из палаты наружу. Её голос отражается от стен звонким эхом.
– На самом деле ничего особенного, мисс Мейсон, – слышно, как отвечает ей врач, делающий обход. – Все неприятности, происходящие здесь, неожиданно и загадочно прекратились, как только Вас выписали после ранения.
– Ах, ну, что я могу сказать? Видимо, совпадение.
– Вы пришли навестить мисс Кресту?
– Ага, – говорит она и, громко хлопая, закрывает позади себя дверь.
– Ты пришла, Джоанна, – щебечет морская красавица и оплетает тонкие руки вокруг ее шеи, словно ветви ивы.
– Разве я могла оставить тебя одну в этом удручающем крае белых стен и запаха хлорки, – стискивая ее в объятиях, отвечает Мейсон. – Но теперь у тебя хоть компания появилась. Скучно больше не будет.
Она разворачивается ко мне, и я отмечаю ее взгляд – в нем есть какая-то сила и серьезность, словно Победительница Дистрикта-7 на десятилетия старше, чем на самом деле.
– Что ж ты, птичка, еще даже не успела начать, а уже в больничке прохлаждаешься, – издевательским тоном говорит она, обращаясь на этот раз ко мне.
– Кажется, это не твое дело, – сурово отвечаю я.
– Ого, у птички прорезались зубки! – снова ухмыляется Джоанна, накручивая на палец прядь тёмных, как смоль, волос.
– По-моему, я сказала тебе оставить меня в покое, – произношу я как можно более невозмутимым тоном, стараясь не реагировать на её колкость.
– Да ладно тебе, не злись, – нараспев тянет она. – Я всегда такая – не принимай на свой счет. Мы еще подружимся, вот увидишь.
Очень сомневаюсь, что я когда-то смогу спокойно общаться с этой ненормальной без угрозы вновь поцапаться.
– Ты раздражаешь, – сквозь зубы цежу я.
– Что ж, это, дорогая моя, не новость! – Мейсон нагло приземляется на край моей кровати и неожиданно хватает меня за руку. – Нас всех тут уничтожили, – она заглядывает мне прямо в глаза, наклоняясь ближе, и я вижу всю глубину отчаяния, скрытую за броней сарказма и издевок, – так что, чем быстрее ты перестанешь себя жалеть, тем легче будет выбраться из этого ада. Я видела, что ты боец, поэтому хватит сопли на кулак наматывать! Ты считаешь меня чокнутой, повернутой на Восстании? Поверь мне, не все войны ведутся из-за власти, месть – тоже неплохой повод!
– Не надо, Джо, не приставай к Китнисс, – защищает меня соседка, – Ты принесла то, что я просила?
Она тут же разворачивает корпус в сторону Энни, словно не было пары минут откровения между нами, и вновь, будто издеваясь над происходящим, широко растягивает улыбку.
– Ты имеешь в виду ту вещь, которой я угрожала яйцам медбрата в прошлый раз? – саркастически интересуется Победительница из Седьмого. – Конечно, принесла. Эти изверги-врачи не позволяют держать тут никаких острых предметов, так что спрячь хорошенько, рыжая попка, для самообороны пригодится.
Она ныряет рукой в карман куртки и, подмигивая, достает оттуда небольшие металлические ножницы.
– Мне не нужна оборона, Джо, –улыбаясь говорит Энни. – Мне нужно лишь подстричь челку, ты мне поможешь? – спрашивает у нее Креста, пропуская гладкие пряди, падающие на глаза, между пальцев.
Мейсон делает наигранно грустные глаза и, припечатывая инструмент ладонью к столу, делает пару шагов в сторону выхода.
– Прости, но это не по моей части, дорогуша. Мое оружие – топор, с более мелкими предметами я справляюсь с трудом. Могу и покалечить ненароком. Попроси свою новую соседку. Надо же ей хоть как-то настроение поднять.
Она протягивает руку к двери, как вдруг полотно резко распахивается, чуть не ударив Победительницу по лицу, но Джоанна вовремя отскакивает назад. Нужно признаться, я впечатлена быстротой ее реакции. В дверях появляется Гейл.
– Ты чуть меня не убил, олух несчастный, – она добавляет ещё пару “крепких” слов и резко бьет его кулаком по плечу.
– Прошу прощения, – извиняясь, Хоторн отходит с дороги, освобождая ей путь. Мейсон оборачивается и, бросив оценивающий взгляд на напарника, подмигивая, выдает самую неожиданную фразу.
– Классная задница!
Всегда считала, что Гейла невозможно смутить, но, кажется, ей это удалось. Я что действительно сейчас улыбаюсь?
– Но с твоим красавчиком, разумеется, не сравнится, – переводя взгляд на Энни, снисходительно добавляет она.
Виляя бедрами и бормоча себе под нос что-то о том, что все симпатичные парни вечно достаются безмозглым, она скрывается за дверью, и нам слышно только, как еще один врач становится жертвой ее острого языка.
– Не буду вам мешать, – быстро проговаривает Энни и, спрыгивая на пол, босиком убегает из палаты.
– Постой, – кричу я, – обувь хоть надень… – но ее уже и след простыл.
Гейл долго мнется на пороге, не решаясь подойти. Его руки по обычаю засунуты в карманы, а взгляд пытается отыскать изъяны в стыках кафельной плитки под подошвами грубых ботинок.
Мы разговариваем без слов. Когда он, наконец, поднимает взгляд, в его глазах сожаление и стыд. За то, что все случилось именно так… а у меня – боль и гнев, по тем же причинам. Если бы я могла залезть в какую-нибудь дыру и просидеть там до конца своих дней, так бы и сделала. Но имею ли право?
– Не смотри на меня так, – нарушая повисшую тишину, тихо говорит напарник. – Я даже не мог предположить… – он запинается, но мне не нужно больше слов, потому что я знаю – это правда. Гейл может быть жестким или прямым, но он всегда был честен со мной.
Прямо сейчас я хочу наорать на него, ударить, просто развернуться и сбежать, но понимаю, что это нечестно. Ведь он не виноват в моих потерях. Не виноват и в том, что его семья спаслась, когда моя рассыпалась пеплом. Так сложилось… Просто удача вновь оказалась не на моей стороне.
Я чересчур привыкла рассчитывать на его плечо, доверять ему как себе, поэтому я не могу позволить жизни отобрать у меня еще и Гейла. Теперь мы вместе обязаны нести это бремя. Поэтому единственные верные слова, которые я могу прошептать: «Я на тебя не сержусь».
========== Глава 7. Тодд ==========
Опять пустой!
С резким металлическим скрипом я захлопываю крышку почтового ящика. Уже практически без надежды. Год закончился, так и не выполнив ни одного из своих обещаний. Просто перелистнул страницу, оторвал лист и пустил по ветру, оставив меня разбираться с проблемами самостоятельно.
В тот день, когда подошвы наших ботинок в последний раз касались черных дорог Двенадцатого, брат пообещал, что сообщит, если вдруг Китнисс вернётся, или он узнает что-то о ней с Гейлом. Уже десять месяцев я каждый день начинаю и заканчиваю день, проверяя почту, но ящик неизменно пуст. Убежать из Капитолия задача почти невыполнимая, и то, что ни от одного из них нет совершенно никаких вестей только подкрепляет мои дурные мысли.
Каждый Божий день, опуская крышку этой бесполезной металлической коробки, я заставляю себя жить дальше. Нельзя продолжать посыпать голову пеплом, оставшимся от собственных чувств в надежде вернуть прежние времена. Нужно
быть сильнее, не позволять воспоминаниям тянуть тебя на дно отчаяния. Ведь всё налаживается.
Пару месяцев назад умер хозяин пекарни, оставив дело на жену и дочь. Место освободилось, так что я вновь оказался в родной стихии печей и запаха свежей сдобы. То был самый счастливый день моей новой жизни, когда вернувшись домой со смены, я с размаху закинул топор в сарай, понимая, что больше брать его в руки мне не придется.
Джеки три дня в неделю помогает в бакалейной лавке. Её работа приносит пусть небольшой, но все же доход, так что жить стало легче. Иногда ей тоже бывает сложно, слишком рано пришлось повзрослеть. В такие дни я просто вызываю её на разговор и молча слушаю до тех пор, пока Жаклин не выговорится. А потом прижимаю к себе, приговаривая: «Всё будет хорошо. Я с тобой». И она, как правило, возвращается к жизни, обнимая меня в ответ.
Я аккуратно ступаю на постриженный газон, проверяю растущую возле дома вишню. Ветер срывает белые лепестки с еще совсем молодого дерева и подбрасывает их словно конфетти, осыпая меня с головы до ног.
Я посадил ее год назад маленьким тонким черенком, а теперь она высокая, раскидистая и одуряюще пахнет. Пока лишь пустоцвет, но еще несколько лет, и этот кустик станет взрослым деревом, способным приносить плоды.
Из подворотни ко мне навстречу несется пушистый рыжий кот, трется о ноги, выпрашивая что-нибудь вкусное, но не получив ничего взамен подаренной ласке, скрывается в кустах возле дома. Жаклин подобрала это мохнатое создание пару месяцев назад беспомощным котенком. Я не стал противиться. Она символично назвала его Лютик Второй. И хотя имя и звучит по-королевски, на самом деле он тот ещё оборванец.
– Ты видел, соседи наконец-то продали дом, – говорит Джеки, раскладывая сочное жаркое по тарелкам. – Скоро недалеко от нас появятся новички, и я уже знаю кто. Они переедут сегодня.
– И откуда же? – её способность так быстро узнавать происходящее вокруг не перестает меня поражать.
– Сын новых хозяев заходил сегодня в лавку. Мы очень любезно побеседовали. Его зовут Септимус. И он милый, – на последнем слове она так восхищенно улыбается, поднимая плечи, что я невольно застываю, не донося ложку до рта.
На лице девушки застывает так не свойственное ей мечтательно-дурацкое выражение, и она, полуприкрыв глаза, замирает, уставившись в одну точку. Щелкаю пальцами перед её носом, заставляя вернуться с небес на землю и отодвигая стул, взглядом приглашаю присоединиться к трапезе.
– Ну и дурацкое имя, – думаю я, со злостью пережевывая кусок мяса. – Похоже на венерическую болезнь.
Следующие пару часов она порхает по кухне, натирая и без того чистые шкафчики, то и дело бросая взгляд на часы и выглядывая в окно.
Наглый тип, представлявшийся по описанию Жаклин “милым парнем”, явился после ужина, потоптался по моей лужайке и, подперев боком забор, застрял у дома на целый час.
Я кручусь на кухне, ставя тесто для хлеба на завтра, хотя на самом деле поглядываю за Джеки. За время моего вынужденного наблюдения я понял, что этот парень мне не нравится. А вот ей, кажется, очень даже.
Отец говорил, что отношение мужчины видно по тому, как он смотрит на девушку в тот момент, когда она на него не смотрит. Жаль, что Жаклин не видит того, что вижу я.
Нет, он, безусловно, привлекательный. Высокий блондин с зелеными глазами, но судя по его речам, ужасно самовлюбленный и высокомерный тип, а коротко одним словом – «говнюк». Меня охватывает всеобъемлющее желание защитить ее – только я понятия не имею, как это сделать, не вызывая подозрений.
Я стряхиваю с рук муку и выхожу во двор прямиком к молодой паре. Останавливаюсь напротив незваного гостя и протягиваю руку.
– Тодд Янг, – приветствую я его кратко.
Парень поднимает подбородок и поправляет воротник рубашки так, будто она его душит.
– Приятно познакомиться, – он протягивает руку, – Септимус Ромили.
Я смотрю на него, пытаясь оставаться спокойным снаружи, но мысленно уже выталкиваю его за дверь сарая и с грохотом ее захлопываю, повесив сверху амбарный замок.
– Очень необычное имя, – лишь могу добавить я.
– Оно означает «Седьмой», что довольно престижно в рамках данного дистрикта, не находите. Ведь имя, как ничто другое, влияет на качества, присущие его хозяину. А тут, как негде в Панеме, в почёте всегда была твёрдость характера, мужество и отвага.
Мне требуется несколько секунд, чтобы переварить сказанное этим олухом, и даже тогда, все, что я могу выдавить, лишь:
– Ясно… – хотя в голове так и звучит вопрос: «Интересно, как ты с утра оторвал голову от подушки с таким-то размером эго?»
Оглядываюсь на Джеки. Она умоляет меня глазами не делать ничего глупого, и я чудом выдавливаю улыбку.
– Как тебе на новом месте? – стараюсь говорить как можно любезнее.
– Неплохо, вообще-то мы с Севера: там более продвинутый район в плане инфраструктуры, но отца перевели но другую службу, и добираться слишком далеко, жаль тут мало хороших домов – выбрать почти не из чего. Заметно, что на юге очень простые и милые люди. Я лишь первый день здесь, а уже успел познакомиться с мисс Янг, – он посылает ей отвратительно широкую улыбку, вероятно, самую обольстительную на какую только способен.
Пора с ним заканчивать.
– Миссис Янг, – язвительно поправлю я и, обвив рукой её талию, притягиваю Жаклин к себе. Не знаю, действую ли я так, потому что собственник или из желания защитить. В любом случае, мне не нравится мысль, что этот тип еще хоть раз появится перед моим домом.
Хотел бы я закупорить его выражение лица в данный момент в бутылку и открывать ее каждый раз, когда захочу хорошенько посмеяться.
Парень явно растерян, не этого он ожидал, приходя сегодня сюда, поэтому быстро распрощавшись, «Седьмой» ретируется вниз по улице, а Жаклин, резко развернувшись, гневно шагает обратно в дом. Я следую за ней, уже представляя последствия своей выходки. На всякий случай хватаю с забора сохнущий таз и прикрываюсь им как щитом.
– Ты теперь намерен каждый удобный раз этот номер с замужеством проворачивать?! – практически выплевывает она мне в лицо, лишь дверь закрывается за моей спиной.
Девушка разворачивается, и в её глазах загорается немой вопрос: «Ты действительно такой придурок или прикидываешься?». Мы переглядываемся пару секунд, оценивая реакцию друг друга. Она злится, а мне смешно, но я держусь изо всех сил, пытаясь сохранить виноватое выражение на лице.
– Прости, не смог сдержаться, – оправдываюсь я, следуя за ней в гостиную. – Кстати, ты знала, что имя Тодд означает «Лис»? Так что, как сказал твой «милый знакомый», я тут ни при чём. Это все новая личность негативно влияет на мое поведение.
– Да? А я думала оно означает «Негодяй»! – Жаклин передёргивает мои слова, хмуро сдвинув брови. Сложив руки на груди она падает на стоящий в центре комнаты диван.
– Это значение используется реже, – улыбаюсь я, отбивая рукой летящую в мою сторону подушку. – Да брось, Джекс, поверь моему опыту, это не вариант для тебя. Ты совсем не разбираешься в парнях.
– Зато ты, как я вижу, отлично в них разбираешься, – сердито ворчит она.
– Ну, все-таки я мужчина. Да у него же на лице написано все, что ему от девушки нужно. Такая как ты должна встретить кого-то более достойного. Того, кто будет смотреть на тебя как на самое дорогое сокровище, – и я начинаю перечислять всё то, что, по моему мнению, делает мужчину непригодным для свиданий с ней, а она лишь закатывает глаза.
– Уверена, если сложить все те качества, о которых ты говоришь, в мире не останется ни одного парня, с кем бы я могла встречаться, – сокрушается она.
– Не драматизируй. Тебе всего семнадцать. Успеешь ещё на свидания набегаться. Да и сосед – это не лучший вариант, – говорю я, поглядывая на часы, и скрываюсь за дверью небольшого шкафа, стаскивая футболку.
– А что тебя в соседских парнях не устраивает? – вопрошает она, следуя за мной из гостиной, – теперь дискриминация всех особей мужского пола будет еще и по месту жительства?
– Я переодеваюсь! – кричу ей из комнаты, и она застывает на пороге, не сдвигаясь больше ни на шаг. – А против соседей я лишь по одной причине. Мы тут на не совсем легальных правах, так что, мало ли как может случиться, не стоит вызывать дополнительных подозрений.
Я выхожу из спальни, достаю свою единственную пару кед и, завязывая шнурки двойным узлом, выхожу на улицу. Между ног в дом сразу же проскальзывает Лютик, задевая меня своим пушистым хвостом.
– Опять ночная смена? – спрашивает Жаклин, подавая мне легкую куртку через порог.
– Ага, – бурчу я, – ты же знаешь, у нас в пекарне половина работников – девушки, не им же по ночам работать. Да и платят чуть побольше.
– У меня с утра работа в магазине, так что, как вернешься, не теряй, – она разворачивается и уходит обратно в гостиную все ещё обиженная на мою подлую выходку. «Ничего, – твержу я себе, – это ей только на пользу».
– Хорошо, тогда до завтра, – кричу я вслед её спине и, не получив ответа, сворачиваю в сторону торгового квартала.
Седьмой поделен на несколько округов. Мы живем в южном, здесь же и работаем, а чтобы добраться до центра или севера придется воспользоваться автобусом. Общественный транспорт ходит редко и стоит недешево, так что ноги остаются единственным доступным большинству жителей вариантом. Хотя мы в Двенадцатом привыкли к долгим прогулкам, поэтому я не жалуюсь.
Я шагаю вдоль главной улицы, разглядывая постройки, перемежаемые то и дело вклинившимися между ними деревьями, будто пытающимися просочиться в город и отвоевать себе дополнительную территорию. Тёплый вечерний воздух приятно щекочет лицо, а солнечный диск размазывает остатки света по раскрашенному яркими красками небу. Ещё пара всполохов, пара мгновений жизни, вырванных у ночи, и огненный шар полностью скроется за кромкой леса, погружая долину во тьму.
Я крепче сжимаю в ладони плотную Капитолийскую бумажку – мой пропуск на улицу после захода солнца. Комендантский час – не шутка, и если попадёшься, то светит десяток ударов плетью, а так как работа в пекарне идёт круглосуточно, мне выписали специальное разрешение.
Я прохожу через самый центр округа, по которому всего пару часов назад туда-сюда сновали люди. Теперь же здесь тихо. Ставни закрыты, занавески задернуты. Город медленно погружается во тьму.
Еще несколько метров, и я на крыльце пекарни. Подхожу ближе и вновь сворачиваю направо. Моя смена лишь через два часа.
Дорога устремляется к самой дальней постройке на улице: ко входу ведет лестница, а над крышей на шпиле развевается небольшой флаг. Панема, разумеется. Я останавливаюсь и оглядываюсь по сторонам.
Здание из потемневшего серого дерева словно затаилось в конце небольшого проулка. Днем тут торгуют одеждой, в основном рабочей. Швейный цех находится сзади в небольшой пристройке. Сейчас магазин закрыт, стекло завешено длинной материей, чтобы нельзя было заглянуть внутрь. Обычная лавка, коих сотни в этом промышленном городе. Может, я не прав, но мне кажется, что главный оплот Восстания Панема мог бы выбрать себе штаб-квартиру пороскошнее.
Проверив нет ли кого-то рядом, быстро обхожу здание и исчезаю в густых кустах, закрывающих черный вход от случайных глаз. Поблизости хрустит гравий, и я отодвигаюсь в тень.
Черные рабочие штаны, как у каждого второго в этом месте, толстовка, коротко подстриженные темные волосы, парень оглядывается назад, проверяя, нет ли кого поблизости.
Я выхожу из укрытия.
– Обычно мне говорят, что я слишком громко топаю, но ты, Хорст, похоже, меня и в этом обошел.
Он ухмыляется и набирает несколько цифр на небольшом дисплее, установленном на двери. Парень называет пароль, и мы вместе входим внутрь.
Обычно я хорошо разбираюсь в намереньях людей, но Хорста с его темными глазами и суровым выражением лица невозможно прочитать. Всегда приходится гадать, что у него на уме. Он редко рассказывает о себе, как каждый из нас, впрочем, но мы сумели, если не подружиться, то хотя бы стать неплохими напарниками.
Окидываю взглядом помещение, я здесь впервые: повсюду расставлены рабочие столы, стулья, доски с таблицами и картами, списки зданий и объектов военного назначения. В центре комнаты небольшой монитор.
Собрание уже в полном сборе, никто не обращает внимания, когда мы с напарником входим внутрь. Взгляды народа устремлены на голографическую проекцию на свободной бетонной стене. На экране президент Тринадцатого, Альма Коин, дает краткие указания, рассказывая новичкам о принципах борьбы с политическим строем Капитолия.
Хорст и прочие преданы ей всей душой, но я, каждый раз слушая заученные речи, считаю, что слишком рано ей безоговорочно доверять. Наши руками она пытается проложить себе путь наверх, но мне плевать, я здесь не за этим. Мятежники же свято верят, что она сделает все то, о чем так пламенно вещает с экранов.
Прислоняюсь к двери плечом и присоединяюсь к просмотру агитационного материала. Трансляция заканчивается, и все испускают радостный клич. Почему в этот момент я всегда чувствую себя настолько мерзко?
Окидываю взглядом толпу. Многим нет даже семнадцати. Тринадцатый знает не понаслышке, что легче всего завладеть умами людей в те времена, когда сознанием каждого владеет растерянность и тревога. Засеяв эту благодатную молодую почву зёрнами страха и жаждой мести, можно собрать очень токсичный урожай и использовать его как оружие, поражающее любого противника.
– Что-то ты не очень рад, – толкая меня плечом, отмечает напарник. – Все еще не доверяешь нам, Янг, почему?
– Я никому не доверяю, – не лукавя, отвечаю я.
– Это понятно, в наше время сложно научиться верить людям, но ведь ты все еще здесь. Сколько уже месяцев я вынужден тебя терпеть? – несколько своеобразно шутит он, хотя доля правды в его словах имеется. Ведь именно Хорсту пришлось обучать меня владению оружием, стрельбе и прочей военной подготовке.
– Шесть. Уже шесть месяцев, – сухо констатирую я. – Сотни людей в разных дистриктах по всей стране вас поддерживают, поэтому мне остается лишь верить, что дорвавшись до власти, вы не сделаете поворот кругом.
– Поверь Янг, Тринадцатый изо всех сил постарается сдержать свои обещания. У них демократия, народ решает, скоро и у нас в дистриктах будет также.
– Время покажет, – тихо добавляю я. – Почему мы сегодня здесь? Обычно же нас собирали у лесопилки?
– Полковник приказал нам двоим явиться. Видимо, наконец, и для нас с тобой нашлось дело, – «полковником» мятежники называют руководителя сопротивления в Седьмом. На самом деле у него даже воинского звания нет, но имя прижилось, да так и оставили.
Не знаю, что именно понадобилось от меня, но, принимая решение присоединиться к Сопротивлению, я знал, что когда-то его лидеры потребуют отдать себя взамен. Раз за разом, собирая по крупицам до безумия тяжело достающуюся информацию, я хватаюсь за факты. Так уж у меня голова устроена. Что-то не сходится в исчезновении Китнисс и Гейла, и пока я не узнаю, что именно произошло, не смогу успокоиться. Поэтому я здесь.
Правда, моя подпольная деятельность не обходится без жертв, ведь больше всего на свете, я ненавижу лгать Жаклин. Каждый раз, покидая дом, я вынужден сочинять новый повод. Однако встречи проходят не так часто, поэтому девушка не догадывается, а мои гневные речи в адрес мятежников только подкрепляют её веру в мои неуклонные принципы. Ей здесь не место, а узнай она правду, сразу кинулась бы в самое пекло, поэтому изо дня в день я убеждаю себя, что моя ложь ей во благо.
Толпа вновь вскидывается в радостном кличе, и на её шум из-за двери закрытой комнаты выглядывает пожилой усатый командир со строгим лицом. Окидывая взглядом происходящее, он разворачивается к нам.
— Янг, Хорст?
— Так точно, — отвечаем мы хором, словно сговорившись.
— Следуйте за мной, — чеканит он сухо и резкими шагами удаляется вглубь по длинному коридору. – Двенадцать месяцев назад был сформирован этот объединенный штаб сопротивления, – начинает он рассказ, подкуривая сигарету, – который ставил цели перед более мелкими соединениями и по мере сил помогал Восстанию чем мог. Сейчас же основные задачи, которые возложены на нас – это разведка и подрывные работы.
Мы полубежим, полуидем следом за ним, стараясь не отставать.
– Как у вас с физикой и химией дела обстояли в школе? – задаёт он вопрос, выдыхая клубы дыма.
– Да вроде нормально, – переглядываемся мы.
– Отлично, потому что те знания вам понадобятся. Сегодня вам двоим назначат место и время занятий с инструктором. Уж поверьте, он вывернет вас на изнанку и заставит вспомнить даже то, чему вас и не учили. Вопросы есть?
Знал бы он сколько у меня вопросов, и вряд ли этот человек в состоянии на все из них ответить. С руководителями такого уровня я ещё не сталкивался, поэтому решаю попытать удачу, задавая самый главный из них.
– Сэр, мы сейчас смотрели обращение президента Коин, и мне давно не дает покоя одна мысль, – начинаю я, стараясь не слишком показывать свою заинтересованность. – Можно ли как-то попасть в Тринадцатый?
– Никак. Да и зачем тебе это? – сухо отвечает полковник. – Они же живут под землей, будто в погребе. Поверь мне, Янг, там нечего делать.
– Мне нужно найти одного человека, – торопливо добавляю я, будто лимит моего времени сейчас закончится, – узнать, по крайней мере. Только никто из местных не может помочь.
– Единственный человек в Седьмом, имеющий разрешение на пребывание в Тринадцатом – это наш лидер – Джоанна Мейсон. Но она больше не посещает дистрикт, ибо ее портрет на каждом столбе. Слишком большой риск оказаться схваченной.
– А с ней как-то можно связаться?
– Тебя не учили, что есть такое слово, как субординация, Янг? Для начала сделай что-то полезное для общего дела сам, а потом уже поговорим.
– Да, я понял, – тараторю я. – Если от меня будет польза, я могу рассчитывать на Вашу помощь?
– Знаешь, мы тут предпочитаем говорить не «если», а «когда», – отрезает он.
Независимо от того нравится мне это или нет, полковник явно дает понять, что разговор окончен.
Встречаюсь взглядом с Хорстом и пожимаю плечами. Что ж, кажется, моя фронтовая служба в качестве диверсанта началась…
Комментарий к Глава 7. Тодд
Надеюсь, мои читатели не закидают меня тапками за то, что в прошлой главе я открыла не все намеренья Тодда относительно участия в Восстании. Но, как я и говорила, мыслей в его голове много, я просто пишу не все.
Фразу про бутылку я невероятно люблю, поэтому позаимствовала её и про токсичный урожай у Т. Фишер. Надеюсь, что она не будет против, очень уж хорошо они встали в текст.
========== Глава 8. Китнисс ==========
Противный вой будильника разносится по подземным этажам, заставляя даже мёртвых подняться. Открываю глаза и, потягиваясь, просовываю руку в специальный отсек. Расписание появляется на запястье, синими чернилами разлиновывая мой день на уже привычные дела. Сгребаю с полки ставший практически второй кожей комбинезон и медленно иду в уборную, чтобы привести себя в порядок.
В коридоре пока тихо, солдаты медленно подтягиваются в строй, покидая свои стальные берлоги и медленно вливаясь в человеческий поток. Так и я: двигаюсь вместе с просыпающимся дистриктом по узким выходам в сторону столовой.
Каждый день происходит одно и то же. Серые стены, серый пол, серая униформа, серые лица, не видящие белого света годами. Безличие бетона угнетает не хуже запертой клетки, но поездки в дистрикты строго запрещены, даже выход на поверхность нам не полагается. Мой крохотный старый домик в Шлаке теперь кажется роскошным дворцом, ведь стоило вырваться за забор, как преграды переставали существовать. За ограждением начиналась жизнь. И свобода. Здесь же мы с Гейлом словно опутаны той самой колючей проволокой, охранявшей когда-то границу дистрикта, куда не ступи — выхода нет.
Выбираться из Тринадцатого могут только избранные и то по роду своей деятельности. Мы же здесь обычные солдаты — слова не имеем, в решениях не участвуем, поэтому продолжаем просто жить и тренироваться изо дня в день. Привилегий, таких как у настоящих победителей, как Финик Одейр или Джоанна Мейсон, у нас нет. Не заслужили. Бити правда тоже не повезло, но в отличие от нас, его не отпускают по причине его исключительной ценности. Гений старается сильно не афишировать нашу дружбу потому, что именно благодаря его стараниям мы появились здесь. Не все считают честным то, что мы входим в звёздный отряд, даже не сразившись в играх. Да и плевать.
Военная подготовка, стрельба из огнестрельного оружия, физические нагрузки, тактические навыки — каждый день одно и тоже. День за днём. Неделя за неделей.
Я прохожу сквозь широкие ворота в огромный зал. В столовой уже кипит жизнь, люди снуют туда-сюда, держа в руках металлические подносы. Жизнь бьёт ключом. Хоть у кого-то.
Молча встаю в очередь и беру разнос. Смотрю на кашу-размазню на своей тарелке и кусок серого клеклого батона. Вспоминаю запах настоящего хлеба и к горлу моментально подступает тошнота, это его запах. Был.
Сражаясь с подступающей паникой, стараясь глубоко дышать, я бреду к своему месту. Гейл и Энни уже сидят за столом. Они видят, что со мной опять творится что-то неладное, обмениваются взглядами, но виду не подают. И я благодарна им за это. Совсем не нужно, чтобы они меня жалели. Мне в самом деле иногда бывает плохо, и от этого начинает нестерпимо раскалываться голова. И, пожалуй, сердце. Если от него ещё что-то осталось.
— Спрячь свою боль и держи голову прямо, — шепчет Джоанна прямо в моё ухо, незаметно подкравшись сзади.
Я так и делаю.
Мейсон бросает свой поднос на стол и стягивая с головы повязку, встряхивает своими новыми ярко-красными волосами, окрашенными в стиле амбре.
— Ну, как тебе? — спрашивает Победительница, уперев руки в бока. Она говорит настолько громко, что люди за соседними столами оборачивается.
— По-моему, красиво, — отвечаю я тихо. Энни молча кивает, а Гейл за ее спиной шевелит губами: «Как атомный взрыв».
— Это все ради вас, морские котики, — объясняет она, тыча пальцем в Кресту, — как видишь, готовлюсь к вашей свадьбе словно к собственной. Хотя вряд ли до своей я доживу, — ухмыляясь, добавляет она.
— А почему под глазом фингал? — вмешивается Гейл, заталкивая в рот свою порцию каши.
— А… это я на тренировке с Бити неудачно подралась.
— С кем? — практически одновременно спрашивают все, сидящие за столом.
— С кем, с кем! С тем самым: очки, усы, уже забыли что-ли?! — ухмыляется Мейсон. — Кому рассказать… Боггс силой вытащил его на тренировку, аргументируя тем, что гениям тоже нужно поддерживать форму. Но, похоже, это была неудачная идея. У умника вид ещё хуже, чем у меня! — смеётся она, размахивая ложкой и разбрызгивая повсюду кусочки овсянки.
Гейл пинает меня под столом, и только тогда я понимаю, что кто-то обращается ко мне.
— Китнисс, ты мне поможешь? — повторяет Энни очень тихо, обычно только так она и разговаривает.
— Что? Да, конечно. Сейчас у меня по расписанию тренировка, а потом я приду, — хотя у меня урок газовой защиты, я все равно собиралась прогулять, теперь вот и повод слинять появился.
Энни довольно улыбается, а я продолжаю размазывать завтрак со вкусом стерильной ваты по своей тарелке.
Лифт поднимает меня на двадцатый этаж, со скрипом раскрывая двери.
— Китнисс, я так рада, что ты пришла! — Креста уже ждёт меня в коридоре и тянет в свою комнатку, как только металлические решетки закрываются. Она не выглядит как девушка, которая сегодня вечером идёт к алтарю, скорей как потерянный ребенок в розовом, видимо, привезённом из дома, халатике.
Прежде, чем я могу выдавить хоть слово, она заключает меня в объятья.
— Все хорошо, дорогая? — бормочет морская красавица мне на ухо.
— Порядок, — тут же улыбаюсь я и, выбираясь из ее объятий, беру под локоть и веду внутрь.
— Вот и здорово, — говорит она и радостно хлопает в ладоши. — Тогда идем. Мы должны кое-что сделать, чтобы выглядеть красиво сегодня!
В её комнате царит лёгкий беспорядок, и я отмечаю, что у неё гораздо больше вещей, чем у всех нас вместе взятых. На дверце шкафа висят два платья в длинных белых чехлах.
— Одно твое, — обхватывая себя руками, шепчет она. — Хочешь я заплету тебе волосы, как принято у нас в дистрикте? — предлагает она, и я молча соглашаюсь. — Просто не двигайся и закрой глаза. Обещаю, что тебе понравится.
Её ловкие тонкие пальцы перебирают тёмные пряди, словно плетут искусную сеть. Она прихватывает с комода небольшие морские ракушки и звезды, закреплённые на тонких шпильках, и вплетает их в широкую косу.
— Можешь открывать, — шепчет Энни и убирает руку с моих глаз.
В старом казённом зеркале отражается малознакомая мне девушка с глазами цвета бури, а ее украшенные морскими ракушками черные волосы словно бушующее море, тёмное и яростное. Но все равно что-то не так. Она выглядит уставшей и будто постаревшей на пару лет.
— В чем дело? Не нравится? — Энни обходит меня сзади и обнимает за плечи. В зеркале она практически излучает лучистую, хрупкую красоту, а я… я будто засохшее растение: теперь лишь воспоминание о былой жизни.
— Нет, это просто прекрасная работа, просто невероятная, — тихо проговариваю я, стараясь незаметно стереть катящуюся слезинку с щеки.
— Если тебе не нравится, не надо лгать, Китнисс. Мы просто разберём причёску и вернём все на свои места, — её руки уже тянутся к шпилькам, но я успеваю перехватить её ладони и крепко сжать.
— Нет, мне нравится! Дело не в этом, это… другое. Это произошло прежде, чем я приехала сюда.
— А-а. — Она присаживается у меня в ногах и заглядывает в глаза. — Это был парень? — наконец спрашивает она. — Значит моя свадьба так действует на тебя?
— Нет… Свадьба тут не причём… Сестра, она всегда меня заплетала, и сейчас я словно оказалась дома, понимаешь, — грустно выдыхаю я. — Хотя и парень тоже был, — добавляю я. — Все сложно. Но я не буду больше грустить. Обещаю. Сегодня мы обязаны радоваться.
И ее улыбка сияет ярче солнца, которое я не видела уже год.
Спустя пару часов я облачаюсь в простое темно-синее платье, мягко скользящие по фигуре до колен. Энни привезла его из Четвертого и любезно одолжила мне. Сама же невеста ослепительно прекрасна. Ее наряд цвета морской волны выглядит невероятно на фоне молочно-белой кожи.
— Я не глупо выгляжу? — она нервно на меня посматривает. — У меня нет белого свадебного платья, да ведь это же не так важно, правда?
— Ты выглядишь идеально. Просто идеально.
Энни расслабляется и медленно выдыхает.
— Спасибо, Китнисс, — голос у нее дрожит. — Я такая… счастливая.
— Не плачь! — вскрикиваю я. — Сегодня мы обещали не плакать!
И мы вместе, обхватывая друг друга руками, выходим из комнаты.
Для проведения церемонии власти Тринадцатого выделили крошечный зал, украшенный небольшими деревцами в горшках. Гостей немного, лишь самые близкие новобрачных. Помещение увешано гирляндами и белыми бумажными фонарями, созданным руками самой невесты. Других украшений нет, но выглядит все равно очаровательно. Все стулья расставлены по периметру, а посередине постелена дорожка, по которой пройдет невеста.
Когда начинает играть свадебная музыка, мы с Джо переглядываемся и, словно понимая друг друга без слов, улыбаемся. Финник становится на место, и мы вместе смотрим на дверь, откуда навстречу жениху идет Энни.
Она восхитительна. Мне не приходится притворяться, что я счастлива за них. Одейр и Креста — странная пара, и их свадьба тоже странная: ни белого платья, ни шафера, ни пышной церемонии с тортом и застольем, но… это лучшая история любви, которую я встречала, потому что свет, исходящий от них, затмевает всю эту ненужную мишуру. Если бы у меня когда-нибудь была свадьба, то она была бы такой. Тихой, без пафоса и торжественности. А ещё лучше и без гостей.
Я вижу Гейла на противоположном конце зала. Ему, в отличие от меня, праздничного костюма не досталось, поэтому на парне стандартная форма Тринадцатого, но он выглядит прекрасно и без того.
Я стою в стороне, притопывая в такт музыке, как вдруг чья–то тощая рука хватает меня за локоть.
— Иди к нему, — подталкивает меня Джоанна, улыбаясь. — Сколько можно уже друг от друга бегать.
— Отстань, Джо, — отмахиваюсь я, пытаясь скинуть с себя её руки. — Опять ты за свое.
Она уже не первый раз пытается свести нас с Гейлом. Как-то вечером, когда все разошлись, кто спать, кто на ночную смену, Хоторн зашел ко мне. Джо вопросительно подняла брови, но я лишь посмеялась: все не так, как ей видится, потому что мы просто друзья. Только она уселась между нами, словно на сеансе психотерапии для пар, думая, видимо, что это способствует сближению, а на самом деле Гейл рядом с ней только цепенел и на все вопросы отвечал односложно, поэтому её план в очередной раз провалился.
— Жизнь слишком коротка, чтобы не танцевать с красивыми парнями! — подталкивая меня в центр паркета, шипит она.
Не могу не ухмыльнуться, вспоминая как мы поначалу препирались каждый божий день, а потом вдруг подружились, но не потому, что оба были одиночками. Мы подружились потому, что не боялись друг друга обидеть.
Я медленно обхожу зал по кругу. Хоторн стоит, засунув руки в карманы брюк на другой стороне. Наши взгляды встречаются, и мои щеки заливаются румянцем. Да что со мной? Это же всего лишь Гейл.
Холодные стальные глаза смотрят так властно и живо, что я невольно вспоминаю сколько в глазах голубых было ласки и нежности.
Трясу головой, прогоняя воспоминания.
Хватит!
— Музыка в жизни меняется, но надо продолжать танцевать, — повторяю я слова, сказанные Мейсон накануне. Боже, Джо, ну и бред же это!
Подхожу к напарнику и протягиваю ладонь, приглашая его на танец. Мы выходим в центр зала и начинаем кружиться под звуки скрипки, плачущей под умелыми руками его младшего брата Рори. Гейл притягивает меня одной рукой за талию, глядя сверху вниз и ухмыляясь, говорит:
— Мы никогда не танцевали под такую музыку, — и это правда. В Двенадцатом на общих праздниках исполняют лишь быстрые танцы, а это песня, под которую покачиваются вместе, словно на волнах, да смотрят в глаза друг другу. Очень символично для влюблённых из Четвертого.
Молодожёны кружатся в паре метров от нас. Я ловлю на себе счастливый взгляд Энни и улыбаюсь в ответ, пока внезапно Гейл не наступает мне на ногу, заставляя тихо вскрикнуть.
— Хоторн, ты вообще когда-нибудь в школе на танцы ходил? — шиплю я не него, растирая рукой ноющую конечность.
— Прости, Кискисс, — оправдывается он, виновато протягивая ко мне руки. — Конечно, ходил, только не танцевать!
— А что делать?
— Нормальные парни на танцы драться ходят.
— Серьёзно? — удивлённо спрашиваю я, смотря на него снизу вверх.
— Я шучу, — он улыбается так широко, и мне кажется, что я того и гляди загорюсь от огоньков, пляшущих в его глазах, как сухая еловая ветка, поднесенная к костру. Его взгляд скользит по моему лицу, и серые, словно сталь, глаза останавливаются на моих искусанных губах.
— Не смотри на меня так, — едва слышно прошу я и стыдливо опускаю глаза в пол.
— Почему?
— Меня это нервирует, ты же знаешь, — бросаю я в ответ.
— А ему ты позволяла так на тебя смотреть, — с укором указывает Гейл, раздражённо отводя глаза в сторону.
Да как он смеет? Я резко разворачиваюсь и, делая два шага назад, собираюсь сбежать, но он хватает меня и с силой притягивает обратно, зажимая в кольце своих рук.
— Пусти, как ты вообще смеешь такое говорить, — шиплю я, стараясь не привлекать к себе внимание. Всё-таки это самый счастливый день в жизни Энни, и я не могу его испортить.
— Как я смею? Может хватит уже себя изводить, Кискисс. Год прошёл, — шепчет он мне на ухо. — Я отпущу тебя, только если пообещаешь, что снова не сбежишь и не запрешься в той кладовке.
Он притягивает меня ещё ближе и сжимает в своих объятьях. Сначала я пытаюсь вырваться, а потом просто смиряюсь.
— Я обещаю, — бурчу я, мысленно пообещав себе разобраться с другом позже. Здесь не место для выяснения отношений.
Мы слишком похожи. Всегда были. И в этом заключается трагедия. Возможно, будь между нами хоть парочка черт различия, ещё тогда, пока мы вместе бегали по лесу, всё сложилось бы по-другому. Но мы совсем не из тех, у кого всё просто. Усложнить все, что только можно, наш на пару с Хоторном девиз.
Мы по-прежнему стоим в центре танцевального зала, он обнимает меня так крепко, что я перестаю дышать. Голова кружится, то ли от танца, то ли от недостатка кислорода. Чувствую его сильные руки, родной запах теперь уже не сосны и кожи, а местного мыла. Я слышу, как бьется его сердце. Он смотрит на меня, и мои глаза моментально опускаются вниз: я боюсь встретиться с ним взглядом. Он подается чуть вперёд. Но музыка заканчивается и раздаются радостные аплодисменты в честь молодой пары. Кажется, момент упущен.
Ночью, после того как гости ушли, стулья сложены, а гирлянды убраны, я поднимаюсь в свою комнату. На кровати лежит бумажный сверток. Я открываю сложенный пополам лист и обнаруживаю внутри еловую ветку с парой шишек на ней и ниже почерк Гейла:
«Конечно не лес, но надеюсь тебе понравится».
***
Мы с напарником буквально ползем после сегодняшней тренировки. Боггс опять заставил нас бегать многокилометровый кросс, и это ещё не считая стандартных физических упражнений.
— Я слышал Коин готовит нашу отправку в Двенадцатый, — осторожно говорит Гейл, оценивая мою реакцию. — Руководство считает: время пришло. Нужно мобилизовать людей, потихоньку переводить их на нашу сторону, чтобы когда восстание начнётся, шахтеры были готовы.
Значит, ли это, что нас двоих пошлют на родину? Я думаю о том, что увижу там, а самое главное, смогу ли взглянуть на свой сожжённый дом? Осмелюсь ли зайти в пекарню к родителям Пита, зная, что это я убила его, как смогу посмотреть в глаза его семье?
Я ворочаюсь в постели, не находя себе места. Каждый час я вновь просыпаюсь от кошмаров, в которых Прим и Пит сгорают у меня на глазах. Смотрю в безжизненные глаза матери, пытаясь заставить её подняться, но она все также осуждающе глядит на меня, не проронив ни слова. Я чувствую, как бешено колотится сердце. Оно бьется так сильно, что я слышу его стук, отражающийся от бетонных стен. Я задыхаюсь, покрываясь испариной.
Хватит! Больше не могу находиться в этой комнате, полной смерти. Резко встаю и покидаю отсек. Я знаю куда лежит мой путь, я думала об этом не один день. Подхожу к двери и тихонько стучусь…
========== Глава 9. Тодд ==========
— Поднимем наши бокалы, — произносит Гектор, — за новых диверсантов Свободного Панема.
Комната оживает звоном стекла и восторженным ревом десятка голосов. Мужчины наклоняют свои чаши и бутыли и, в унисон улюлюкая, опустошают их. Пьют яблочный сидр. Алкоголь не положено.
Полковник произносит чувственную речь, отмечая, что несмотря на то, что угробил несколько месяцев своей жизни, он хоть чему-то научил «нас, идиотов», и выражает уверенность, что к концу года мы поднатореем ещё больше. Если доживём.
Оптимистично.
Сдать экзамен в «комнате» было несложно, сможет любой. Это симулятор, где любое неверное движение ведёт к неминуемой смерти. Разве что, все не по-настоящему.
Тут все просто: при зачистке города в помещение заходят двое — сначала граната, потом ты сам; при тайной диверсии наоборот — действуешь тихо и неуловимо. Дальше по плану. Установка устройства, незаметный уход.
Правила поведения внутри тоже несложны: ящики не открывать, электронику не включать, ничего не трогать. Вплоть до того, что нельзя открывать холодильник, даже если очень хочется есть, и поднимать крышку унитаза. Не трогать трупы, столы и другие предметы: все может быть заминировано.
А если вдруг услышишь мяуканье, например, из-за двери шкафа, то как бы не было жаль, но придётся смириться: животное обречено. Скорее всего, его там заперли вместе с гранатой. Открывать нельзя. На этом испытании многие обломались. Ведь в таких ситуациях хочется оставаться человеком, но…
Вряд ли такая подготовка нам пригодится в реальной жизни, ну разве что Капитолий захочет устроить заминированную полосу препятствий прямо в городе, что, в целом, маловероятно.
Сдать “огневую” сложнее — мне удалось лишь со второго раза. Тем, у кого от рождения меткий глаз, легче. Остальных спасают лишь регулярные тренировки.
— Готов? — спрашиваю я Хорста, подпрыгивая на месте. Первое, чему нас научили, перед выходом проверять, что на одежде ничего не лязгает и не бренчит.
— Давно. А ты?
— Да, погнали, — киваю я, и мы вместе идём к месту сбора.
За эти несколько месяцев я научился многому. Например, кто медленно бегает — быстро умирает. Или тому, что остановившись, никогда нельзя продолжать стоять. Нужно встать на колено или лечь. Постоянные приседания и подскакивания вверх-вниз очень выматывают, но это вопрос выживания всего отряда. Если кто-то забудет сесть — его заставят, да так, что в другой раз захочешь — не забудешь. Пописать можно только стоя на коленях, не превращаясь в стоячую ростовую мишень. Даже такая вещь, как туалет, в военных условиях — это серьёзно.
Я подхожу к столам с вооружением, смотрю, какое оружие берут опытные бойцы, и делаю также. Командир наблюдает, знаю, что мысленно ставит галочки.
Если уж представилась возможность выбирать, то нужно брать такой же калибр, как у большинства. На себе много патронов не унесешь, а кончаются они быстро, так что, если с тобой смогут поделиться — это большой плюс. К тому же, если твоего товарища убили, можно за его счет восполнить свой боекомплект — вот она, суровая военная правда.
Я уже знаю, что несу на себе 360 патронов: 12 магазинов и вторая половина в пачках в рюкзаке. Проверяю обоймы, расположенные на груди — дополнительная бронезащита. Да и вообще, наслушавшись историй опытных вояк, начинаешь понимать, что бронежилет — это лучший подарок на день рождения, Рождество и Новый год вместе взятые. Достать любой — невероятная роскошь. Даже самый старый и потрепанный. В прошлом месяце из Второго вернулось только три человека. Из пятнадцати. Соответственно и бронежилетов вернулось лишь три.
Надеюсь лишь, что мои усилия не напрасны. В любом случае, назад дороги уже нет. Если решишь уйти, убить тебя захотят не только враги. За дезертирство расстреливают на месте, неофициально. На бумагах для Тринадцатого самоволки не существует.
Сегодня у нас с Хорстом первое реальное задание — мост на границе со Вторым. Именно в Сопротивлении я узнал, что Седьмой находится в непосредственной близости с оплотом миротворцев и Капитолием. Удивительно, но в школе этого не преподают. Раньше я мог лишь схематично догадываться, где находятся соседние области, и даже не знал их настоящий размер.
Идти приходится через лес. Но плюс в том, что за шестнадцать часов мы должны успеть вернуться. А это значит, не придётся придумывать особых поводов для Жаклин.
Наш сегодняшний проводник сам когда-то работал на этом участке: валил деревья, обрубал сучья, ворочал тяжелые стволы. Теперь он ведёт нас по знакомым тропинкам к границе дистрикта. Громады хвойных лесов сменяются болотами, покрытыми пушистым мхом. Местами эти зелёные пустыни прорезают ручейки, тянувшиеся иногда на несколько километров, словно лазурные тонкие нити.
— Всё чисто. Выдвигаемся! — командует Гектор, и мы занимаем выученные позиции.
— Хорст, Янг устанавливают. Брегг, Сорен — прикрывают. Пошли.
Мы работаем быстро и слаженно. Движения рук отточены десятками тренировок. Миг, и все вокруг превращается в облако дыма и пыли. Тяжелый удар разрывает тишину. Камни валятся в реку. Железные опоры сталкиваются, опрокидываются и падают в кусты. Вся группа не может оторваться от зрелища. И только Гектор будничным голосом, едва слышным сквозь скрежет и лязг металла, отрезает:
— Вот и все. Уходим. У вас максимум двадцать минут, пока сюда не нагрянут миротворцы.
Конечно, он волнуется за нас, но считает ниже своего достоинства показывать это.
Мы скрываемся также тихо, как и пришли, передвигаясь между деревьями словно тени. Оглядываюсь по сторонам, проверяя не подоспела ли охрана со стороны Второго.
— Хорст, твою мать, сколько тебе говорить не иди перед стволом напарника. Ты перекрываешь ему возможность стрелять, — шепотом ругается командир и пинком ботинка толкает товарища в сторону.
Мы бежим, пригнувшись к земле и оглядываясь по сторонам. Задание не считается оконченным, пока не удалось также незаметно скрыться.
Так сдают экзамен новички. Правда, одна вылазка не дает большого опыта. Молодых подрывников снова и снова заставляют оттачивать мастерство на симуляторах, приучая каждого к быстроте и точности движений. Но важно то, что и на одном взрыве собственными глазами можно увидеть разрушительную силу своего нового оружия и понять степень возложенной на тебя ответственности.
Все операции обсуждаются после выполнения, как в настоящей школе разбираются математические задачи. Отмечаются и ошибки, и удачные действия — на этом тоже учатся.
— Что-то все прошло слишком просто, — отмечаю я, сдавая обратно свой боекомплект и вооружение.
— Расслабься, Янг. Это же учебное задание. Этот мост давно не функционирует, — смеётся Гектор, убирая прядь светлых волос с потного лба. — Неужели ты думал, что вас, придурков необученных, кто-то до полноценной боевой задачи сразу допустит.
Я лишь ухмыляюсь.
Теперь я часть огромной силы, которая разрушает. Мосты падают в воду, скручиваются стальные рельсы, черное золото дымом улетает в воздух. А ведь Седьмой и Второй — соседи и бывшие напарники, были предназначены, чтобы созидать. Дерево и камень. Эти дома, склады, эти мосты были возведёны нашими общими усилиями. Все прекрасно понимают, что пройдёт время и придется восстанавливать разрушенное заново, но сейчас принципы важнее, поэтому, стискивая зубы, мы подносим спичку к кончику бикфордова шнура и жмем на кнопку детонатора. Каждый взрыв отдается где-то глубоко в сердце, разделяя бывших друзей по разные стороны баррикад.
Днем я создаю, а ночами — разрушаю. Удивительно, но когда такая двойная жизнь входит в строгий распорядок, дни так и начинают проноситься за днями. Я постепенно привожу в порядок дом и сад, Жаклин поддерживает чистоту и уют внутри. Шаг за шагом, восстанавливая наше скромное пристанище, мы возрождаемся сами, по крупицам вытаскивая из себя сожаление. Об играх мы не говорим. Прошедшие недавно юбилейные, в которых участвовали только парни, я даже не смотрел. Некогда, да и не хочется. Знаю лишь, что к следующей Жатве готовится что-то масштабное, но что именно, мне пока не известно.
Бывает, мы ссоримся, когда плотину моего или ее терпения прорывает, но быстро успокаиваемся и вновь находим покой в обществе друг друга.
Когда наступает чёрная полоса, и у меня уже не остается сил убеждать себя в том, что все будет хорошо, она приходит на помощь, становясь опорой вместо меня, пока я не поднимаюсь снова.
Тут в Седьмом часто говорят, что есть люди, которых встречаешь, и тебе предстоит их узнать, и есть люди, которых ты уже как будто знаешь. С Жаклин я чувствую второе. Наши личности настолько совместимы,словно мы прожили бок о бок всю жизнь. Я и представить себе не мог, как мне будет нужен такой человек, как она. Тот, кто сможет заполнить дыры, образовавшиеся в моей душе.
— Я дома, — кричу я, спуская тяжёлый холщовый мешок с плеч.
— Сегодня ты рано, — слышу лишь, как она чем-то гремит на кухне.
— Почту еще не приносили? — спрашиваю я.
— По субботам почтальон приходит не раньше двенадцати, — говорит Джеки, выглядывая в коридор и слизывая мед с ложки. — Почему ты уже здесь?
— Потому что у меня для тебя сюрприз, — я уже представляю визг восторга, когда она увидит.
Жаклин заинтересовано разглядывает мешок у моих ног. Уголки её губ ползут вверх, а глаза светятся предвкушением.
— Ты когда-нибудь думала об учёбе в университете? — начинаю я, растягивая слова как можно медленнее, мне нравится её мучить ожиданием.
Она пожимает плечами.
— А какой в этом смысл, если университеты только в Капитолии?
— Не только там. В Третьем дистрикте есть специальная программа, по которой можно получить разрешение на выезд. Они набирают и обучают молодых врачей. Отбор серьёзный, но ты ведь Эвердин, великий лекарь всего Двенадцатого, медицина у тебя в крови… так что, — я высыпаю на пол огромную кучу книг, — я принёс тебе такую гору учебников, что теперь ты просто обязана поступить. Начнёшь заниматься сейчас и следующим летом уже будешь студенткой на факультете лечебного дела.
— Боже, Тодд, откуда? Где ты их взял?
— Одолжил у одной из постоянных покупательниц, — я прохожу на кухню, по пути прихватывая кусочек огурца и закидывая его себе в рот, почти сутки ничего не ел. — Помнишь миссис Лансон. Она врач и это её книги. И ещё. С понедельника ты будешь работать у нее: она слишком стара, и ей нужен помощник. Об оплате пока мы не говорили, но в любом случае это ведь огромный опыт и лучше, чем твоя нынешняя работа.
Я деликатно умалчиваю, что на самом деле платить она не сможет, но я могу взять дополнительные смены, ведь опыт лечащего врача, готового обучать стажера, важнее, верно?
Она бросается прямиком ко мне, обнимая. Мне до сих пор это кажется несколько странным. Я снимаю её руки со своей шеи и разворачиваю в сторону кухни.
— Слезь с меня и беги накрывай на стол, я жутко голодный.
***
Метель в сентябре — это ли не волшебство? В саду, который видно из окна нашей гостиной, деревья ещё не успели сбросить листья, и снег их все запорошил, подобно тому, как Джеки обычно посыпает сахарной пудрой свои любимые рулеты с корицей.
На столе разложены шахматы, которые я нашёл на прошлой неделе, разбирая вещи на чердаке. Правда, один ферзь затерялся, поэтому пришлось заменить его перечницей. Я второй вечер напролёт учу Жаклин правилам, и мы пытаемся играть.
— Да что ж ты делаешь? — смеюсь я, когда она в очередной раз переставляет ладьютак, как ей одной только хочется, — так нельзя ходить, Джекс.
— Прости, но твои шахматы слишком скучные. Я думаю, не помешало бы добавить в правила немного новизны.
Таким образом она уже дважды меня обыграла и все «наивно» спрашивает, не поддаюсь ли я.
— Хватит, Тодд. Мне надоело, — потягиваясь после долго сидения на одном месте, говорит Жаклин и выглядывает в окно. — Ты погляди, сколько снега навалило!
— Да, я видел. Он ненадолго, пара дней, и осень вернётся опять.
— Собирайся, в таком случае мы лучше пойдём на улицу, чем будем снова играть в эту скучную игру! — безоговорочным тоном командует она. Что мне остаётся, я улыбаюсь и иду одеваться.
Жаклин уже ожидает меня в коридоре. Ее волосы, собранные лентой, смешно взъерошены, и мне кажется это очень милым. Я подхожу ближе и натягиваю на нее шапку до самого кончика носа. Она смеется и поправляет головной убор, дунув вбок, чтобы убрать с лица выбившуюся прядь.
Земля укрыта толстым слоем белого снега, густого, как овечья шерсть. На улице так спокойно и умиротворенно, что сердце щемит от удовольствия. Я поворачиваюсь и смотрю на Джеки. Она раскидывает руки в стороны и, подняв лицо к небу, кружится, ловя лёгкие снежинки. Белые песчинки, вращаясь неспешным танцем, падают ей на лицо и исчезают, оставляя капли влаги.
А я просто стою столбом и любуюсь её детской непосредственностью.
— Ты ведешь себя как старичок, Тодд! — кричит она мне.
Затем берет с земли горсть снега и начинает лепить из него снежок.
— Не стоит этого делать, — предупреждаю я, а сам наклоняюсь и, зачерпывая побольше, отхожу на пару шагов назад.
Первый снаряд уже летит в мою сторону, и я еле успеваю увернуться.
— Старичок, говоришь? Я тебе покажу! — бросаюсь я снегом в ответ.
Джеки уворачивается и несется от меня прочь, спотыкаясь и поскальзываясь на ледяном ковре.
— Не смей, Тодд Янг! — визжит она и заливается смехом.
Но стоит мне остановится, как она уже лепит новый ком и бросается на меня. Так начинается наша снежная битва. Мы гоняемся друг за другом по лужайке, вскоре к нам присоединяется Лютик, и мы, объявив войну коту, вместе обстреливаем его снегом, пока он не скрывается среди деревьев с подбитым самолюбием и замерзшим хвостом.
Жаклин гонится за мной, смеясь. Я резко разворачиваюсь и обхватываю ее вокруг талии, поднимая над землей. Она заносит руку, как будто собирается засунуть снежок мне за шиворот, но в последний момент решает обрушить его на голову.
Мы секунду смотрим друг на друга, она обнимает меня за плечи. У нее на ресницах блестят снежинки. Любуюсь ее раскрасневшимися щеками, голубыми озерами ее глаз, в которых словно в морской глади отражаются огоньки. Она сейчас так непосредственна и хороша собой, и я непроизвольно улыбаюсь, пораженный юной красотой.
Внезапно внутри словно загорается красная лампочка, сигнализирующая опасность, и я обрываю волшебство момента. Резко ставлю ее на землю и, отряхивая волосы, делаю два шага назад.
— Ты вся заледенела. Давай домой, — отрезаю я, разворачиваюсь и скрываюсь за дверью, не говоря больше ни слова.
Когда я утром выхожу на работу, ночь схлынула, и по улицам вместе с людским потоком потекли холодные ручейки. Солнце ярко светит, и почти весь снег уже растаял. Такое ощущение, будто вчерашний вечер мне приснился.
Лучше, если бы так и было.
========== Глава 10. Китнисс ==========
В душе надеюсь, что он не откроет, но дверь медленно отъезжает в сторону, и я вижу сонные глаза Гейла. Прохожу в его отсек и молча ложусь на кровать. Хоторн укладывается рядом, притягивая меня к себе в объятья. Рори шумно сопит за пластиковой перегородкой, разделяющей комнату на две части.
Несколько минут ни один из нас не говорит ни слова. Мы лежим лицом к лицу, моя рука у него на груди, наши ноги слегка соприкасаются. Это какая-то другая степень близости, не существовавшая между нами раньше.
— Мне больше незачем жить, Гейл, — шепчу я. — Я не знаю что делать дальше. Я чувствую вину за их смерть каждый день, — только Гейл сейчас способен понять, ведь я знаю, он чувствует то же самое.
— Если не ради себя, живи ради меня, пожалуйста, — отвечает он тихо.
Наши глаза встречаются. Серые, как грозовые тучи. Его следующие слова не громче шепота:
— Мне не нужна ни эта война, ни этот мир, если в нем не будет тебя.
Я дотрагиваюсь до напарника, мои пальцы гладят его волосы, широкие брови, повторяют линию его подбородка, проходят по кромке короткой щетины, чтобы найти уголок рта. Его губы раскрываются, и дыхание перехватывает.
— Гейл, — практически беззвучно произношу я. — Спасибо, что ты со мной.
Он наклоняет лицо к моему так близко, что мы соприкасаемся лбами.
Я разрушаю последнюю стену между нами — я его целую. Сама. Он не сдерживается, жадно впиваясь губами в ответ. Мы сплетаемся, хватаясь за ту скудную серую одежду, которая на нас надета.
Я не знаю, что чувствую к Гейлу. Он очень дорог для меня, и я люблю его, также как любила маму, отца, Прим. Но с Питом все было как-то иначе. Я скучаю по нему.
— Знаешь, какая мысль помогает мне, когда кажется, будто все напрасно? — произносит он, отрываясь от меня, и проводит большим пальцем по моему подбородку.
Я молча качаю головой.
— Я думаю о тебе.
Я отодвигаюсь немного, заглядывая ему в глаза: не ожидала.
— Вспоминаю, как ты вела себя первый раз самостоятельно отправившись в лес, на жатве, на параде трибутов, а потом и на арене, — тихо продолжает он, давая нам обоим возможность все вспомнить. — Ты самый храбрый, самый сильный человек, какого я видел в жизни, Кискисс. Каждый раз, когда мне кажется, что я не справлюсь, что выхода нет, я думаю о тебе. Нет другой, похожей на тебя. Такой отважной, такой чертовски упрямой.
Он наклоняется, и вновь прижимаясь к моему рту, начинает расстёгивать пуговицы на комбинезоне. Его поцелуи переходят на шею и плечи, он сжимает меня в своих руках так крепко, будто боится, что я внезапно упорхну. Раньше я никогда не думала, что мое исхудавшее тело выглядит красивым, а теперь вижу, как глаза Гейла темнеют при одном взгляде на меня, и он опускается, чтобы поцеловать мой рот еще более страстно и жадно, чем до этого.
— Кискисс, — он тяжело дышит мне в плечо.
— Гейл, — я начинаю паниковать и перехватываю его руки. — Давай не будем торопиться… Я пока не могу… Побудь со мной просто так.
— Конечно, — он продолжает осыпать поцелуями мои плечи, также излучая спокойную уверенность.
Я же просто позволяю себе прижаться к нему, не двигаясь. Я даже не уверена, что мое сердце все еще бьется. Знаю лишь, что мои легкие застыли, потому что кажется, будто я еще не сделала ни одного вздоха с той минуты, как сама поцеловала друга.
— Кискисс, помнишь я обещал всегда быть честным с тобой, а для меня неопределенность — то же вранье. — Он тянет мои руки к себе и отклоняется.
— Я не совсем понимаю о чем ты сейчас, — отвечаю я.
— Хочу, чтобы между нами наконец все стало ясно. Я люблю тебя, — шепчет он. — Я всегда тебя любил.
— Я… я тоже тебя люблю, — говорю я еле слышно, и это правда, даже если я не уверена, люблю ли я его одного или их обоих. И как именно люблю.
Он сильнее сжимает меня в объятьях и шепчет:
— На самом деле я всегда знал, но так хотел услышать это от тебя.
— Что значит знал? — спрашиваю я смущенно.
— По крайней мере, догадывался. Я просто ждал, когда ты сама себе в этом признаешься, — улыбается он и заботливо укрывает меня одеялом.
Гейл лежит рядом со мной, обнимая. Его широкие руки обнимают моё тело так же, как прутья клетки охраняют маленькую птичку, словно он пытается защитить меня от этого мира.
Испытывая чувство вины из-за поцелуя, я вспоминаю Пита. Если бы я могла почувствовать к Гейлу хоть часть того, что Пит заставлял меня ощущать в ту ночь, вероятно, тогда я смогла бы решиться на более серьёзный шаг и перевести наши отношения на следующий уровень. Но я буду стараться полюбить его, полюбить так, как он заслуживает этого. Я закрываю глаза и, в конце концов, спокойно засыпаю.
— Кискисс! — кто-то гладит меня по плечу, убирая прилипшие ко лбу волосы от лица.
Я медленно просыпаюсь, лениво открывая глаза. Свет в комнате светит уже ярко, и я понимаю, что комната чужая. Вспоминаю вчерашнюю ночь и, заливаясь краской до самых ушей, заворачиваюсь в одеяло.
— Кискисс, вставай!
Хоторн стягивает с меня одеяло. Я со стоном хватаюсь за край и не отпускаю. Пытаюсь еще раз спрятать голову, чтобы избавиться от постыдных воспоминаний, но чувствую, что мочевой пузырь уже протестует против моей лежачей забастовки.
— И куда делась та девушка, которая каждый день в пять утра уже скрывалась в лесу, наводя ужас на его обитателей, — замечает он.
— Умерла, там же среди сосен, — бурчу я. — Туалет… где у тебя туалет?
— Где и у всех, мисс, — Гейл показывает рукой в сторону ванной. — Если ты не заметила, наши комнаты идентичны.
Я выскакиваю из кровати и надеюсь, что успею добежать. Заскочив в туалет, тут же плюхаюсь на унитаз и чуть было не проваливаюсь — стульчак поднят.
— Мальчики… — бормочу я, опуская сиденье.
Выйдя из уборной, я обнаруживаю Хоторна у двери. Он улыбается и кивает в сторону коридора, указывая следовать за ним.
— Сколько сейчас времени? — спрашиваю я, выходя за напарником в узкий коридор.
— Половина девятого.
— А почему будильника не было?
— Он был, просто ты так крепко спала, что не слышала. Завтрак уже вовсю начался.
— Тогда нам лучше поторопиться, иначе останемся голодными.
Он протягивает ко мне руку, и я застываю в замешательстве. Не знаю, что мне делать. Боюсь, что поторопилась вчера, но слова забрать назад невозможно. Я позволяю ему переплести наши пальцы и, смущаясь, улыбаюсь в ответ. Так мы и заходим в столовую.
За общим столом друзей уже нет: мы опоздали, поэтому большинство населения дистрикта уже разошлось. Гейл, не отпуская мою ладонь, ведёт меня к столу своей семьи, и по моей спине скатывается капелька пота.
— Я захвачу твой поднос, — говорит Хоторн и, отпуская мои пальцы, уходит к линии раздачи завтрака.
— Вы вместе?! — Пози вскакивает из-за стола и, радостно вскрикивая, обнимает меня, утыкаясь щекой в мой живот. Видимо Рори уже успел обмолвиться о моем сегодняшнем визите в их отсек. — Это так мило! Он очень тобою очарован, Китнисс. Очень, очень!
— Очарован мною? — повторяю я, улыбаясь детской непосредственности.
— Очарован, очарован, — напевает Пози, прыгая вокруг меня и повторяя это слово, как попугай, — мне становится ужасно неловко, отчего я прижимаю палец к губам и безмолвно прошу её вести себя потише.
Люди за соседними столами начинают оглядываться, пытаясь вычислить источник возникшего шума.
— Пози, прекрати! Веди себя прилично, — одергивает её Хейзел. — Не смущай Китнисс.
Вик тихо посмеивается и запихивает кусок хлеба в открытый от изумления рот сестры.
— Ведь в этом слове нет ничего плохого, это значит, она ему нравится, — с набитыми щеками говорит девочка.
— О, она ему определенно нравится, — соглашается Вик, шумно втягивая в себя чай из стеклянного стакана. — Он… он постоянно на тебя смотрит, Китнисс. Когда ты не обращаешь внимания. Он смотрит на тебя, чтобы узнать, весело ли тебе или грустно, смотрит, когда ты тренируешься или читаешь. Только ему этого не говори, иначе Гейл меня убьёт.
— Правда? — в груди появляется приятное ощущение тепла, а на губах расцветает улыбка, однако щеки сдают меня с потрохами. Скорее всего, пунцовее стать уже невозможно.
— Прости, Китнисс. Не обращай внимания, они ещё дети, — ласково говорит миссис Хоторн. — Ребята просто рады видеть брата счастливым. Гейл привык беспокоиться обо всем и обо всех. С самого детства на нем висело так много обязанностей, что увидеть его улыбающимся и довольным дорогого стоит.
Хейзел протягивает руку и слегка сжимает мое плечо.
— Видеть, что ты рядом, и у вас вновь все хорошо… это для меня самое большое счастье. Когда я наблюдаю за вами, будто гляжу на себя с Джаспером. Гейл очень сильно похож на него.
Чувствую, как к моему горлу подступает ком. Кто знал, что на меня возлагаются такие ожидания. Я вытираю потные руки о ткань брюк и вновь натягиваю фальшивую улыбку.
За столом наконец образуется тишина, нарушаемая лишь прихлебыванием или жеванием, и я рада, что семья Хоторнов решила оставить тему наших с Гейлом отношений.
— А ты возьмёшь нашу фамилию? — видимо, Пози выяснила ещё не все, что планировала. — Мне всегда так хотелось иметь сестру, а то братья — это отстой!
Я делаю глоток воды и закашливаюсь. Вик ставит свои локти на стол и закрывает лицо руками.
— Пози Хоторн! Выбирай слова! — вскидывается Хейзел, — Ты поела, отнеси тарелки и быстро на занятия!
Сестрёнка Гейла послушно встаёт и убегает из столовой. Я поступаю также, пока меня тут ненароком замуж не выдали.
В коридорах загораются проекторы и я останавливаюсь, чтобы услышать последние новости. С экрана смотрит президент Тринадцатого Альма Коин.
На протяжении многих лет правительство Панема делало вид, что Тринадцатого больше не существует, поскольку официальная точка зрения гласила, что дистрикт был уничтожен во время бомбардировок, вместе со всем населением. Для Сноу признать существование подземного города — все равно, что расписаться в собственной неудаче.
Но после нашей успешной агитационной работы среди населения дистриктов, продолжать кормить людей люжью стало невозможно. Сопротивление сделалось слишком серьезным и заметным. Сноу не может больше ни игнорировать мятежи, ни притворяться, будто Тринадцатого не существует, — поэтому они попытаются уничтожить нас. А значит мы нанесем удар первыми.
Вчера в Дистриктах Восемь и Девять начались открытые столкновения с миротворцами. И я призываю всех к участию в становлении нового Свободного Панема!
***
Я просыпаюсь от кошмара. Мне кажется, что если я вновь закрою глаза, то увижу перед собой Пита и Прим.
Чувствую, как бешено колотится сердце. Оно бьется настолько сильно, что я слышу его. Я задыхаюсь и вся покрылась испариной.
Я откидываю одеяло, тянусь и включаю лампу. Комната освещается, и я вскрикиваю, заметив, что в моей постели кто-то есть. От крика парень просыпается и резко садится. Я громко шепчу:
— Какого черта ты здесь делаешь?
Гейл смотрит на часы, потом трет глаза ладонями. Очухавшись от сна, он кладет руку мне на колено.
— Я не мог оставить тебя одну. Хотел убедиться, что с тобой все в порядке, — он прикасается к моей шее и проводит пальцем по щеке. — Кошмар приснился?
Я не могу злиться, видя его в своей постели, такого заботливого… Хотя так и убила бы. Но не имею права, все-таки я сама дала ему ключ. Правда, я не ожидала, что Хоторн решит им воспользоваться в первый же день. С тех пор, как Энни переехала к Финнику, у меня так и не появилась соседка.
— Китнисс? — я вздрагиваю, сообразив, что давно уже молчу, просто уставившись на друга.
— Прости, что ты сказал? А то я задумалась.
Он прижимается лбом к моему и гладит меня по плечам. Наши взгляды встречаются.
— Я пришёл к тебе вечером, хотел поговорить, но ты уже уснула, поэтому решил остаться, — он запускает руку в волосы и широко зевает.
— О чем ты хотел поговорить? Это срочно?
— Бити приходил. Сказал, что скоро мои новые документы будут готовы, и я уезжаю в Двенадцатый.
— В Двенадцатый? — словно испорченный магнитофон повторяю я. — Надолго?
— Минимум на месяц. А там дальше как получится.
— Что ты там будешь делать?
— Надо подготовить шахтёров к смене власти, — невесело улыбаясь, говорит он. — События повторяются, какая ирония, верно? Я уж думал, что навсегда забуду, как выглядит угольный штрек, а теперь меня вновь записывают в проходчики.
— Ты будешь работать в шахте? А если тебя узнают? — кажется, эта затея нравится мне все меньше.
— Видимо, да, — отвечает он, — если узнают, то только свои, ребята из бригады, да соседи. Но они не выдадут.
— А миротворцы?
— Боггс уверяет, что весь состав миротворцев сменили месяц назад, Треда тоже перевели в другой дистрикт. Так что главное, чтобы местные жители не сдали.
Он мешкает с минуту, а потом берет мою руку в свои тёплые ладони.
— Я знаю, для тебя это сложно, но я не могу не спросить. Ты поедешь со мной? Тебе не обязательно оставаться там на все время, но, по-моему, тебе нужно, попрощаться что ли, отпустить… Ты сможешь вернуться вместе с проводником обратно через пару дней, — он искренне желает мне помочь, да я и сама понимаю, что пока не попрощаюсь со своей семьей, не смогу продолжить нормально жить — каждую ночь так и буду просыпаться от кошмаров. — Но если ты решишь остаться… остаться со мной в Двенадцатом, я буду очень счастлив.
— Хорошо, — шепчу я. — Я должна… наконец закрыть эту главу своей жизни.
Гейл осторожно касается моей щеки и медленно склоняется ко мне, одновременно притягивая мои плечи навстречу. Закрыв глаза, я ощущаю его дыхание… все ближе и ближе. Он медленно целует сначала нижнюю губу, потом верхнюю. Я прижимаюсь к нему, чтобы ответить на поцелуй, но он легонько отстраняет меня. Удивленно открыв глаза, я вижу, что он улыбается.
— Спасибо, — шепчет он, нависая надо мной, и снова накрывает мои губы. Уже более грубо и властно.
Его поцелуи, как огонь. Его голос звучит иначе. Сдавленно и настойчиво. Прямо сейчас его взгляд говорит о том, что он сделает все, о чем бы я его не попросила, и это такое странное и сильное чувство.
Почувствовав его явно ощутимую эрекцию, я смущаюсь — стыд достигает моего лица, окрашивая его свекольно-красным. Снова закрыв глаза, я глубоко дышу, пытаясь успокоиться и подавить в себе нестерпимое желание сбежать. Я почему-то боюсь близости с Гейлом. На секунду представляю, что целую Пита и ненавижу себя за это. Вздрагиваю, ощущая горячие губы на своей шее, оставляющие на коже словно следы пламени. Пит делал по-другому.
Как мне перестать сравнивать их?
Почему огонь Гейла не может разжечь тот голод, который пробуждал Пит?
Осторожно отодвигаясь от Хоторна, я снова возвожу между нами стену, аккуратно целую его в лоб.
— Давай спать? — спрашиваю я. — Ты ведь не против?
Он показывает мне большой палец. Я подставляю ему ладонь, и он хлопает по ней.
— Если честно, я даже рад, что ты меня остановила, — шепчет Хоторн, притягивая к себе и укладывая мою голову на свое плечо. — Это нормально в первый раз волноваться. Нам не следует торопиться. Мы ведь и так столько ждали, правда?
Я молча киваю.
— Если бы моя мама узнала, она бы убила меня. Ты же знаешь, она достаточно старомодна в своих принципах. Только после свадьбы, и все такое, — добавляет он, ухмыляясь.
— Не помню, чтобы тебя это останавливало, когда ты крутил романы с девчонками в школе.
— Это все было не серьёзно, Кискисс. Ты всегда была для меня особенной, — он притягивает меня к себе и целует в висок.
Я удивлённо поднимаю взгляд вверх, к его глазам.
— Правда, — подтверждает он. — Самая чистая, самая невинная из всех девушек, которых я знаю.
Невинная? Я краснею до кончиков ушей, отворачиваюсь от него и, вспоминая ночь, разделенную на двоих с Питом, закрываю глаза.
Мне стыдно за то, что мне ни капельки не стыдно!
========== Глава 11. Тодд ==========
Знаете, как происходит принятие неизбежного? Сначала перестают светиться глаза, будто внутри кто–то выключил свет, а, может, просто лампа перегорела, или перерезаны провода, и ты понимаешь, что в тебе что–то умерло. Что–то очень важное.
А потом наступает новое рождение. С чем его сравнить? С тем, что твоя душа сгорает до пепла, и остаётся лишь оболочка человека, который продолжает жить, работать, даже шутить и улыбаться иногда… но внутри пусто. Но проходят дни, и этот гулкий и одинокий сосуд постепенно наполняется вновь, а тебе остается лишь подчиниться времени и смириться под его рукой.
Время – вообще странная штука. Говорят, что оно лечит. Нет, это не так. А если и так, то мне явно попался паршивый доктор. Оно не заштопывает дыры в сердце, не склеивает треснувший разум. Время, скорее, художник, чем лекарь. Оно словно наносит слой новой краски на растрескавшийся старый холст, закрывая прошлую печальную картину. Мазками новых знакомств, каплями впечатлений, штрихами эмоций.
Но если хорошо встряхнуть, ударить посильнее молотком воспоминаний, то старые трещины вновь проступят, иногда принося боль, а иногда лишь её отголоски. Но в конце концов ты все же опускаешь руки, перестаешь с ним бороться, позволяя старому художнику рисовать твою новую жизнь.
Я искал её везде, где мог. Я собирал по крупицам каждый факт об очагах Восстания, их лидерах, о диверсионных группах в разных дистриктах, я пытался связаться с Тринадцатым, но не нашёл ничего. И это меня убивает.
Аккуратно перемещаясь по крошечной ванной, я вытираю полотенцем голову. На серой выстиранной материи остаётся кровавый след. Наклоняюсь поближе к зеркалу и провожу большим пальцем по брови — будет шрам. Хорошо, что у меня есть Джеки. Она справилась с рассечённой бровью на ура, правда пришлось солгать, что это я в стойку с листами в пекарне не вписался. Также хорошо, что у меня есть Хорст, который пусть и заехал по моему лицу прикладом, но благодаря ему я спокоен, ощущая, что оказался в этой передряге не один. Ухмыляюсь, вспоминая наше знакомство и случайно возникшую дружбу.
Попасть в тайный оплот сопротивления можно лишь двумя способами: либо ты их найдёшь, либо они тебя. Чаще всего новички приходят «по знакомству», когда тебя рекомендуют уже состоящие в сопротивлении люди.
Свой входной билет я, не задумываясь, сжёг в тот же день, когда узнал о существовании мятежников. Я размышлял почти ночь и пришёл к выводу, что идти туда же, где «служил» хозяин моего имени — слишком рискованно, причём не только для Джеки и Тодда, которых могут разоблачить бывшие знакомые, но и для Прим, которую необходимо держать как можно дальше от опасности.
Но во мне теплилась призрачная невесомая надежда. С каждым днем, отдалявшим меня все дальше от Китнисс, я укреплялся в своём решении.
Ушло несколько месяцев на то, чтобы мой бригадир по имени Август, наконец, меня заметил и «нашёл», и так как адрес на сожженой бумажке не совпадал с названным им, я решил попробовать.
Через неделю мне назначили очную ставку. Первое собеседование в ангаре заброшенной лесопилки. Август оказался вовсе не Августом: не все здесь хотят называть свои реальные имена или фамилии, и именно поэтому я стал Янгом. Просто Янгом.
Их было трое, я был один. Я назвал свое имя и начался допрос: как я пришел к идее стать частью сопротивления, что мне известно о лидерах, и прочий пропагандистский бред. Легенду я придумывал на ходу, ориентируясь на реакцию на мои ответы: рассказал, что работаю на лесопилке, что хочу держать в руках оружие, отстаивая свободу. Поведал о том, как мечтаю присоединиться к Свободному Панему, чтобы найти единомышленников, потому что среди моего окружения нет людей, с которыми я мог бы обсудить запретные темы. Почти всё, кроме лесопилки, было ложью.
Так я попал в Третий отряд. Диверсионный. Самый малочисленный из всех, зато самый, мать его, «весёлый». Каждый командир тут отличается своеобразным чувством юмора. «Оружейник», например, любит забавы ради разыгрывать новеньких, подбрасывая внезапно гранату с криком «Ложись!». Проверяет боевую готовность, юморист.
В мой первый день он объяснял новичкам, среди которых был и я, строение той самой фальшивой гранаты, выдаваемой за боевую, и «случайно» уронил её в толпу ребят, желая себе настроение поднять. Все, как положено, разбежались в разные стороны, попадали на пол, но вдруг на одного из парней сошло озарение: решил, видимо, сломать систему. Он подбежал к гранате, лег на неё и громко крикнул: «Бабаааах!»
Тишину в комнате разорвал мой громкий смех. Почему-то эта выходка показалась мне единственным глотком правды в этом военном театре абсурда.
Командир шутку не оценил, как и реакцию на неё, поэтому спустя десять минут мы с Хорстом, который оказался тем самым парнем, «оттачивали чувство юмора», на пару оттирая штабной сортир.
Ухмыляюсь, вспоминая этот случай, наклеиваю на бровь небольшой пластырь и выхожу из ванной. Наш кот, Лютик Второй или вылезай-из-за-холодильника-идиот, мягко крадется ко мне и трется о ноги, вдруг чего вкусного перепадет. Джеки же сидит напротив маленького зеркала и пытается что–то заплести из своих светлых локонов.
— Не надевай свою футболку: она уже грязная – кидай её сюда, я постираю, — бормочет она, зажимая в зубах пару шпилек, и кивком головы указывает на гору раскиданных по кровати вещей.
Я сгребаю футболку, перекинутую через плечо и бросаю в кучу. Она на секунду оборачивается и застывает, потому что в её глазах ужас.
— О Боже, Тодд. Что это у тебя? Ты что раньше не замечал? — её взгляд испуганно замирает, переходя на мой живот.
Я, перепугавшись, осматриваю свой торс. На валке леса заработать грыжу, как нечего делать, а если прибавить к этому мою работу в пекарне и постоянные нагрузки из-за тренировок, то от этой мысли мне становится совсем плохо.
— Что там? Что ты увидела? — тревожно спрашиваю, поднимая на неё глаза.
— Этого не может быть… — качая головой добавляет она.
— Да говори же уже, не тяни!
— Да у тебя же пресс, Тодд! — начинает смеяться она и отворачивается обратно к зеркалу. — Видел бы ты свое лицо!
Вот же маленькая засранка! Я запускаю полотенцем ей в голову, но она успевает вовремя увернуться.
Показав мне язык, Джеки вновь заглядывает в отражение, пытаясь сбоку увидеть результат своих трудов и сердито выдыхает.
— У меня не выходит, — произносит она, пытаясь пальцами выровнять прическу. — Раньше меня заплетала мама. Я, конечно, и сама могу сделать несложные плетения из кос, но все равно получается не так, потому что я не вижу себя сзади.
— Давай я попробую, если хочешь, — предлагаю я. — Вряд ли это сложнее, чем заплести халу из теста. Шедевров твоей мамы мне не повторить, но можно для начала что-то простое попробовать.
Я отодвигаю вещи, приготовленные для стирки, и сажусь позади её спины. Она спускается вниз и пристраивается на полу, скрестив ноги.
— Давай начнём с основ, — девушка убегает в другую комнату и приносит гору разноцветных лоскутков ткани. Она схематично показывает на стопку связанных лент, как плести французскую косичку, и у меня складывается впечатление, что это совсем не сложно.
— Теперь ты попробуй, — говорит она и, усаживаясь, перебрасывает волосы за спину.
Я провожу широкой расческой по её распущенным светлым локонам; длинные пряди струятся в моих руках мягким потоком. Похоже на жидкое золото.
— Как же много у тебя волос, — высунув язык, я пытаюсь собрать непослушные локоны и не растерять те, что держу в другой руке. Они все время ускользают, то и дело, путаясь и разваливаясь в ладонях.
Джеки, видимо, почувствовав мои напряжённые потуги, старается как можно меньше шевелиться, но процесс все равно идёт ужасно медленно.
— Если французская косичка не получается, я научу тебя чему-нибудь попроще, — говорит она, не скрывая снисхождения в голосе.
— Нет, я справлюсь, — получается кривовато, но я не из тех кто легко сдаётся, так что пара тренировок и, думаю, выйдет удобоваримо. — Дай попробовать ещё раз. Если уж я освоил французские поцелуи, то и с французской косичкой справлюсь, — вижу, как ее щеки становятся пунцовыми, и мысленно ругаю себя за эти слова.
«Зачем Бог наделил меня языком, если я несу им всякую чушь?» — думаю я.
Вечером мы сидим в гостиной перед камином. Жаклин разложила книги на полу, сортируя их. Она подчеркивает то, что важно изучить, убирая на полку учебники, которые пока слишком сложны для неё, и что-то пишет в своей огромной тетради.
Мне приятно, что Джеки делает успехи. Пожилой доктор, каждый раз заходя в пекарню, не перестаёт говорить о том, как быстро она схватывает новые знания. Думаю, что к лету она должна поступить в университет, и я со спокойной совестью смогу её отпустить, зная, что сделал все, чтобы жизнь этой девочки сложилась наилучшим из возможных вариантов.
Черный грифель в моих руках бегло летает по бумаге, окрашивая её оттенками бури. Я просто отпускаю мысли и позволяю рисунку самому решить, чем стать в конце. Удивительно, с какой легкостью мне удаётся создавать красоту на бумаге с карандашом в руке, жаль, что создавать ее в своей жизни — не очень.
— Знаешь, Тодд, я тут подумала, что, если бы ты был игрой, то это был бы Скрэббл, — начинает разговор Жаклин.
Она улыбается, ставит на полку ещё одну книгу и продолжает.
— Ну знаешь, такая настольная игра для пенсионеров, чтобы вечер скоротать. Скучная и жутко умная.
— Вот, значит, как, — смеюсь я. — В таком случае, если бы ты была игрой, то это была бы «Мафия», — я вырываю лист из блокнота и, скомкав его в шар, кидаю в неё.
Она уворачивается, улыбаясь, и достает следующий учебник.
— Двенадцать вопросов — играем? — Джеки открывает книгу, бегло просматривая о чем она. — Какой твой любимый цвет?
— Оранжевый, — не поднимая взгляда, отвечаю я. — Разве я раньше об этом не говорил? Тебе еще не надоело выяснять насколько скучна моя жизнь?
— Думаю, мне никогда не надоест, — отвечает она, помещая карандаш за ухо.
Китнисс всегда была закрытой, наверное, поэтому мне так нравилось узнавать её, словно роман читаешь — страница за страницей. Однако с её сестрой совсем другая история. Жаклин такая же любопытная, как её кот Лютик. Интересуется всем вокруг: мной, жизнью вокруг и вообще всеми людьми. Ей хочется знать абсолютно все, поэтому с ней очень легко делиться своими мыслями.
— Это скучные вопросы. Давай посложнее.
Она запрокидывает голову назад и смотрит в потолок, обдумывая следующий вопрос.
— Ладно, кто был твоей первой девушкой? — спрашивает она.
— Делли Картрайт. Мне едва исполнилось тринадцать, но все было несерьёзно. Она мечтала впечатлить соседского мальчишку, а я ей был как брат, так что пришлось подыграть.
— Мне казалось, ты говорил, ее звали Хлои.
— У меня сегодня что допрос с пристрастием?
— Возможно, — нараспев говорит она, подскакивая с пола. Её волосы, собранные лентой, задорно подпрыгивают вслед за ней.
— А у тебя хорошая память, — прикусываю я кончик карандаша. — Хлои стала первой девушкой, которую я поцеловал, но получается фактически не первой моей девушкой. Мне было пятнадцать тогда.
— Почему вы расстались? — продолжает допытываться она.
— Нам исполнилось шестнадцать.
Жаклин демонстративно закатывает глаза.
— Ты говоришь это так, будто это уважительная причина.
— Это то, что делают все, когда встречаются в шестнадцать. Ссорятся, мирятся, расстаются, встречаются с кем-то еще.
— Если только не живут в одном доме с фиктивным родственником, охраняющим тебя не хуже цербера.
— Ох, да неужели? — восклицаю я, делая вид, что не понимаю о чем она.
— По документам мне между прочим девятнадцать уже, — замечает девушка. — И тот парень, из дома на соседней улице все время мне глазки строит.
Я смотрю на неё так строго, как только могу.
— У тебя есть поразительная способность прочитать целую лекцию с помощью одного единственного взгляда, — говорит Жаклин, нарочито громко роняя стопку учебников на стол.
— Вот и не нарывайся! — ухмыляюсь я и вновь утыкаюсь взглядом в свой блокнот.
— Со сколькими девушками ты спал? — не унимается она.
— Жаклин! Я не буду отвечать на этот вопрос. Я не обсуждаю подробности своей личной жизни с… с маленькими девочками.
— Я любопытная от природы! Ты это знаешь. И ты всегда отвечал на мои вопросы.
— То было раньше. Сейчас все по–другому.
Я открываю рот, чтобы продолжить воспитательную беседу, но Джеки добавляет:
— Знаешь, просто ученые любят подсчитывать статистику, и я недавно читала в одной из своих книг, что парни-подростки думают о сексе каждые пятьдесят секунд. Неужели это правда?
— Нет. И заметь, пожалуйста, что это ты говоришь о сексе. Похоже, девочки-подростки гораздо одержимее мальчиков.
— Может быть, — соглашается она, и мои глаза расширяются от изумления.
— То есть мне, разумеется, любопытно… с медицинской точки зрения, — поспешно вставляет она. — Есть о чем поразмышлять.
— Ладно, понял. Умоляю, давай уже сменим тему, — прошу я.
Этот разговор принял какой-то странный оборот, и меня это начинает нервировать.
— Хорошо, — соглашается она. — Это очень трудно — рисовать картины? — спрашивает девушка, переводя разговор в другое русло и возвращаясь к игре в вопросы.
— Картины не рисуют, их пишут. Это раз, — отвечаю я. — И обычно это либо легко, либо невозможно. Это два.
Она опять смеётся.
— Хорошо. Скажи мне тогда, зануда-художник-Тодд, — тянет она нараспев, — какая черта во мне самая красивая?
Я закрываю глаза, мысленно прорисовывая линии её лица и не задумываясь выпаливаю.
— Твои губы. Я уверен многие девушки смотрят на них и завидуют, потому что, если бы у них были губы такого же цвета, им бы не пришлось пользоваться помадой. А парни наверняка мечтают узнать: каковы они на вкус, потому что они такие маленькие, что хочется… — я резко одергиваю себя.
О нет, я что сказал это вслух?
Какого черта, Тодд? Что, черт возьми, натолкнуло тебя на эти мысли?
Мой пульс ускоряется, и я понимаю, что мне нужно просто встать и уйти.
— Я… проверю почту, — выскакиваю из дома на свежий воздух. Пару раз глубоко вдыхаю, пытаясь привести мысли в порядок. Вдох. Выдох. Снова вдох.
Поднимаю руку с зажатым в ней блокнотом и смотрю на свой рисунок.
Нет. Не может такого быть.
Ведь я рисовал её образ сотни раз, кажется, что я смогу создать её портрет даже с закрытыми глазами. Но вместо привычного волевого профиля с вздернутым носиком и косичкой, спускающейся на одно плечо, на меня смотрит девушка с распущенными волосами, подвязанными лентой.
На меня с листа смотрит Жаклин.
========== Глава 12. Китнисс ==========
За все время в пути я не произношу ни слова. Гейл же от природы наделён бесценным даром молчания, что делает его отличным напарником.
Проводник ведёт нас лесными, лишь ему одному знакомыми тропами, и несмотря на то, что половину дороги из Тринадцатого мы преодолели на машине, усталость даёт о себе знать болью в коленях и ломотой в теле. У меня пересохло во рту, и все мышцы ноют. Впервые я чувствую себя в лесу не в своей тарелке.
Дикие травы, нетронутые человеком, грустно гнут свои пушистые макушки к земле и шуршат под подошвами ботинок, готовясь уснуть под теплым снежным одеялом. Сброшенные в холодную землю семена с приходом весны вновь прорастут мягким зеленым ковром разнотравья. А сейчас природа засыпает, грустно глядя на нас, сквозь опустевшие ветви.
Когда мы добираемся до знакомых троп, уже светает. Увидев привычные очертания, даже шагать становится легче, но лишь к обеду мы попадаем в родной дистрикт, где Гейлу нашли временный домик на окраине Шлака.
Мы прощаемся с проводником, Хоторн дает мне ключ и берет наши рюкзаки. Я вставляю его в замок и вхожу в небольшое пыльное помещение. Спальня и кухня. Больше ничего. Замечаю, что в комнате только одна кровать.
Через несколько минут парень заходит внутрь с сумками.
— Мне надо в душ, — я роюсь в рюкзаке и достаю чистый комплект одежды. Взяв туалетные принадлежности, иду в ванную и, увидев знакомую картину, улыбаюсь.
— Душ… — ухмыляюсь я.
Мы же в Шлаке. Медный таз и бочка с водой. Вот и все удобства.
Кое-как отмывшись от пыли и сосновой смолы, я пытаюсь распутать мокрые волосы, но чувствую себя настолько уставшей, что бросаю все попытки и заплетаю их в привычную косу.
Я выхожу из ванной и вижу, как Гейл распаковывает наши сумки, вешая одежду в крошечный деревянный шкаф. Он бросает беглый взгляд и, заметив на мне лишь футболку, прикрывающую бедра, невольно оглядывается еще раз, но лишь на секунду, после чего смущенно отворачивается.
Понимая, что значит для меня сегодняшний день, Гейл деликатничает. Как же осточертело то, что даже Хоторн продолжает меня жалеть. Я не хочу, чтобы он чувствовал себя виноватым. В любой другой день он бы воспользовался тем, что мы одни и, как минимум, попытался бы поцеловать. Но парень лишь вновь поворачивается спиной и продолжает вынимать из своей сумки вещи.
— Я тоже в душ, — сообщает он, выходя из комнаты.
— Не строй насчёт него больших надежд, — кричу я ему вдогонку и улыбаюсь, представляя, как такая махина будет размещаться в крохотном тазу.
— Главное, что там есть вода, — отвечает напарник, возвращаясь. — Мы многие годы так жили, и ничего, — Гейл берет чистую одежду и, стараясь не смотреть на мои голые ноги, направляется прямиком в ванную.
Когда парень проходит мимо, я хватаю его за руку. Он останавливается и поворачивается, внимательно глядя в мои глаза.
— Можешь сделать мне одолжение?
— Конечно, — с готовностью отвечает он.
— Знаю, ты беспокоишься за меня из-за того, что мы здесь, в Двенадцатом. Но если из-за моих переживаний ты даже не можешь смотреть на меня полуодетую, то мне вообще крышка. Пожалуйста, не нужно жалости, не изменяй своего отношения.
Он понимающе смотрит сверху вниз и легко касается моей щеки ладонью. Потом опускает взгляд на губы, и в уголках его рта появляется еле заметная усмешка.
— То есть ты даешь мне «добро» и разрешаешь желать тебя?
Он с улыбкой притягивает меня за талию и, придерживая мою голову, прижимается губами. Его поцелуй — именно то, что мне так необходимо в эту минуту.
— Мне всё ещё нужно в душ, — напоминает Хоторн, отрываясь от меня. — Но теперь, когда я получил «добро»… — он хватает меня за ягодицы и притягивает ближе. — Смотри не засни, пока я привожу себя в порядок, а потом я постараюсь показать, как сильно люблю тебя.
— Хорошо, — шепчу я, смущаясь.
Отпустив меня, парень уходит, а я ложусь на кровать. Перевожу взгляд на полки с книгами, подвешенные на стене, и гадаю, успели ли прежние хозяева прочитать хоть одну из них. Встаю и вытягиваю наугад сборник сказок в темной обложке, открываю первую страницу, но так и не могу сосредоточиться.
С последней ночёвки в лесу прошло уже восемнадцать часов, над Луговиной ярко светит солнце, а мы еще не ложились. Отложив книгу, я задергиваю плотные тёмные шторы, лишая комнату света, и, нырнув в постель, зарываюсь лицом в мягкую подушку. Кажется, что прошло всего несколько минут, когда я просыпаюсь, почувствовав, как прогибается матрас под крепким мужским телом. Гейл притягивает меня к себе и целует в шею.
— Все-таки ты заснула, — шепчет он, проводя губами вниз по моему плечу, — Спи. Мы сегодня не должны…
— Мы должны, — тихо отвечаю я сквозь сонную дрему. Мне так надоело убегать, и я решаю: пусть сегодня начнётся новая жизнь.
Я поворачиваюсь и выгибаю свое тело в его объятиях. Приглашение, которое ни с чем другим не спутает ни один мужчина. Наши губы раскрываются и притягивают нас еще ближе друг к другу.
Гейл зарывается лицом в изгиб моей шеи. Мои пальцы впиваются в его плечи, и я прикусываю нижнюю губу. Мои руки скользят по его спине, изгибу бедер, изучая твердость мышц. Он выдыхает:
— Кискисс, я не смогу остановиться.
И не нужно. Вместо того, чтобы ответить словами, я двигаюсь к нему навстречу. Он стонет, проводит зубами по моему горлу, а его руки забираются под футболку, кончиками пальцев касаясь обнаженной поясницы.
Между нами в этот миг рождается что-то новое, не существовавшее ранее, будто огонь, так долго сдерживаемый внутри, вырвался на свободу, сжигая всё на своём пути. Мне жарко, моё тело горит, плавясь под крепкими мужскими руками. Руками, которым можно довериться.
Гейл нависает надо мной, жадно проникая в мой рот языком, кусает мочку уха, отчего я выгибаюсь под ним и хватаю воздух. Он гладит меня по спине, касается кромки белья, а я понимаю, что прежний страх и отчаяние отступили.
Его рука движется от бедра и скользит вниз по ноге. Мне так хорошо, что я зарываюсь пальцами в его волосы и тяну к себе,требуя новых поцелуев.
Огонь везде. Он внутри меня, подчиняет тело все больше и больше, требуя приношения новых жертв.
Гейл поднимает мою ногу, и я обхватываю его за талию. Он прижимает меня к своему телу, и стон срывается с моих губ прямо в его рот.
Внезапно поцелуй прерывается.
Меня захлестывает стыд.
Потому что стон, сорвавшийся с губ, был именем.
Пит.
Гейл роняет мою ногу, и его ладонь ударяет стену рядом с моей головой.
Я пытаюсь заглянуть в его глаза, но они закрыты. Он замирает, словно получил пощёчину, и резко встаёт.
Парень садится на самый край постели, избегая моего взгляда, поворачиваясь спиной, и молча смотрит в стену.
— Прости… — шепчу я хрипло. Я обидела его снова. Запоздалый стыд накатывает горячими волнами, и я хочу провалиться сквозь землю.
Хоторн не отвечает и не оборачивается, кажется, даже не дышит. Я встаю на колени и касаюсь ладонью его широкой спины. Он натянут как струна.
— Гейл, пожалуйста… — прошу я его обернуться, проводя пальцами по твёрдым мускулам, но он, стиснув зубы, продолжает молчать. — Прости меня, — ещё раз прошу я и тихонько сползаю с кровати.
Мне лучше уйти. И я сбегаю. Как обычно. Ну и пусть. Я встаю, надеваю брюки и подхожу к двери.
— Куда ты собралась? — наконец прерывает он молчание.
Парень наблюдает, как я завязываю шнурки на ботинках, и ждёт объяснений. А их у меня нет. Мне просто хочется бежать.
— Хочу прогуляться… — вижу, как Гейл недовольно хмурится, хотя сам тянется к брюкам, но я останавливаю его, — одна. Мне нужно побыть одной.
Он не спорит. И я ему благодарна.
Я накидываю широкий чёрный капюшон и быстрым шагом бегу вдоль окраин Шлака. Ветер подталкивает меня своей рукой, как бы уговаривая двигаться быстрее. Он срывает сухие пожелтевшие листья с костлявых веток и, закрутив их, швыряет мне в спину, будто говоря: «Вот что ты заслужила».
Я сворачиваю на знакомую тропу, подхожу ближе и, застыв, смотрю на дом, в котором жила столько лет. Вернее на то, что от него осталось.
Я пытаюсь представить себе, как вхожу в дверь и попадаю в гостиную, вижу, как Прим несётся ко мне, раскрывая объятья. Мама выглядывает из кухни, натирая полотенцем тарелку…
Желая прогнать воспоминания, судорожно вдыхаю несколько раз и зажмуриваю глаза. Каким-то образом мне удалось запереть эти картины в тайнике души, но, когда я оказалась здесь, они вышли наружу. Эти образы опутывают меня, словно паутиной — из них никак не вырваться. По щеке скатывается теплая слеза.
Я смотрю на старое дерево, которое совсем не пострадало от пожара и вспоминаю, как Пит стоял, прислонившись к нему плечом, засунув руки в карманы. На сознание потоком ледяной воды обрушивается его голос, его улыбка, его теплый взгляд, то, как он нервничал рядом со мной, то, как он слушал и как много говорил, то, как он любил меня…
Все моё существо хочет бежать, бежать без остановки к его дому, чтобы среди множества окон найти то единственное, то родное его окно, залитое тусклым светом ночника. Где-то там, возможно, сидит он, с усталым взглядом и красными глазами, опять рисует, рисует меня. Но некуда бежать, потому что его там больше нет. И я иду искать любимого совсем по другому адресу.
Слезы рвутся на свободу, наступая с каждой секундой всё сильнее. Я стараюсь не впасть в истерику, ведь единственное, о чем я могу сейчас думать — это он.
Поднимается неуемный ветер, подгоняя меня, пока я иду по чёрной пыльной тропинке, а под ногами хрустят холмики опавших листьев.
Городское кладбище совсем небольшое. Я петляю вдоль неровных рядов с деревянными табличками, мимо покосившихся крестов и безымянных могил, забытых и рассохшихся от времени.
Кладбищам идет осень. Не весеннее молодое разнотравье или летнее буйство красок, кажущееся чем-то неуместным в этом вечном месте скорби, а увядание. Сон. Забвение.
Небо затягивают темно-серые гневные тучи, скоро начнётся дождь, но я не ощущаю свежести, напротив, дышать становится все тяжелее — что-то скорбящее ноет внутри и не дает вздохнуть полной грудью…
Наконец, я нахожу его.
Пит Мелларк
Дорогой сын и брат.
Наша жизнь не заканчивается смертью…
И чуть ниже второе имя.
Примроуз Эвердин
Их похоронили в одной могиле. Как так могло случиться, что два человека, которые были для меня дороже всех, оказались по ту сторону завесы вместе?
Я медленно опускаюсь на колени перед скромным деревянным надгробьем и глажу землю. Кто-то посадил рядом сирень. За полтора года она успела окрепнуть, а сейчас готовится уснуть крепким сном, чтобы весной ожить снова. Только я вот больше не оживу.
Горячая слезинка капает на моё колено.
— Утёнок… — могу лишь прохрипеть я: на большее не хватает сил.
Мы могли находиться в самом эпицентре бури: голодать, умирать, болеть, но стоило ей заглянуть мне в глаза с улыбкой на лице, и она избавляла меня от всех страхов и тревог. Ради неё я могла свернуть горы.
То, что я ощущаю нельзя сравнить с физической болью, это нечто иное. Боль испепеляет изнутри. Она тихонько ждала своего часа, чтобы набраться сил и снова вылезти наружу сквозь кровоточащие рубцы на душе.
К горлу подступает ком, и я кричу… кричу безмолвно, сама себе… кричу в никуда, раз за разом проводя рукой по вырезанным именам.
Достаю из кармана рисунок Пита, тот самый, который я когда-то вырвала из его блокнота и кладу на могилу, прикрепляя камнем.
— Это твоё… прости, что не сказала, пока не стало поздно. Я люблю тебя, Пит.
— Китнисс? — наверное, мой рассудок совсем сошёл с ума, потому что я слышу его голос. Я поворачиваюсь и вскрикиваю, встречаясь с парой небесно-голубых глаз. Таких родных.
— Это ты? — переспрашивает парень и, подняв с земли, сгребает в охапку и с силой прижимает к себе.
— Рай, — хриплю я, заливаюсь слезами, уткнувшись в его куртку. Он пахнет хлебом и домом, почти как Пит. — Прости меня, Рай, — повторяю я, размазывая слезы и сопли по плечу среднего Мелларка, но тот лишь смеётся. Громко смеётся!
— Они живы, Китнисс. Оба живы, Пит увёз твою сестру, они в Седьмом! — трясёт он меня, пытаясь вывести из состояния истерики. Мои мысли, наконец, выходят из столбняка и начинают шевелиться, а сердце так подскакивает в груди, кажется, что ещё немного — оно взлетит и потащит меня за собой.
— Рай… — я рыдаю и смеюсь одновременно, чувствуя, как с громким звоном падают тиски, сжимавшие мою грудь.
Теперь все ощущается по-другому, по-новому. Как будто воздух звенит, напоминая, как мне повезло, что я здесь и могу дышать.
Обнимаю Мелларка, зарываясь лицом между его головой и плечом. Я не хочу его отпускать.
— Спасибо тебе, — шепчу я, вытирая слезы. — Но… почему ты здесь? Если их тут нет?
Он выпускает меня из объятий и поворачивает голову в сторону от таблички Пита и Прим.
Анна Роуз Мелларк
Я замираю. Как я её не заметила?
— Сердце, — отвечает на мой безмолвный вопрос Рай. — После того, как Пит сбежал, она сильно сдала. Виду не показывала, но я замечал, что с матерью стало что-то не так. Мы ведь никому не сказали, что брат жив. Знал только я.
Кто бы мог подумать, что эта сильная женщина, способная свести любого со свету, покинет его первой. Вряд ли мы бы смогли подружиться, но я уважала её.
Это моя вина, если бы не я, она была бы жива. Все они были бы живы…
— Рай, а моя мама? — практически не дыша, спрашиваю я.
— Прости, Китнисс, — он опускает взгляд, как бы извиняясь, и я понимаю, что потеряла её снова. На секунду я вновь поверила, что мама рядом, но суровая правда опять пригвоздила меня к твёрдой земле.
— Ты знаешь где их искать? — спрашиваю я охрипшим от рыданий голосом.
— Конечно, у меня есть его адрес — я напишу Питу, как только вернусь домой, — вижу, что Рай начинает суетиться.
— Нет, — резко обрываю я его, — не нужно подвергать вашу семью опасности. Почту проверяют. Я поеду в Седьмой сама и найду их.
Обнимаю Мелларка на прощание и бегу. Нет. Лечу обратно. Посреди дороги я замираю. Как мне теперь возвратиться к Гейлу? Мысленно ругаю себя, что чуть было не совершила самую огромную ошибку в жизни.
На Шлак опускаются сумерки, я подхожу к дому и останавливаюсь на растрескавшейся дорожке. Я смотрю на улицу, когда Хоторн подходит ко мне сзади. Я не слышу его приближения, он, как и я, передвигается почти бесшумно, но могу почувствовать. Он встаёт рядом. От него пахнет кожей и сосновыми шишками.
— На что смотришь? — спрашивает напарник.
Я оборачиваюсь и сосредотачиваюсь на его глазах. Такой удивительный взгляд. Раньше у девчонок в школе от него подгибались коленки, а у меня так ничего и не шевельнулось в душе. Теперь я ясно осознаю: все, что связывает нас, словно невидимыми нитями, лишь дружба, привязанность, но больше — ничего. Я откашливаюсь и отворачиваюсь, ведь Гейл не сможет понять, что изменилось, и можно ли сделать так, чтобы все было как раньше.
— Знаю, ты не хочешь этого слышать, но просто дай мне высказаться, ладно? — раздаётся его голос позади.
Я киваю.
— Меня бесит, что ты до сих пор страдаешь по Мелларку. Ужасно бесит. И знаешь почему? — он опускает голову, а затем резко поднимает на меня взгляд и говорит. — Помнишь, пару лет назад, мы возвращались домой с охоты. Лето закончилось, и утро было по-осеннему прохладным. Ты ещё забыла куртку, и я отдал тебе свою. Помню, как твои щёки раскраснелись, и ты так искренне радовалась.
Он останавливается, и следующие слова даются ему с большим трудом.
— Были только я и ты, — шепчет он.
Я помню тот день, потому что мы, впервые за несколько месяцев, подстрелили оленя, и, мне кажется, что я до сих пор чувствую в карманах вес монет, которые мы за него смогли выручить.
— Я чуть не поцеловал тебя тогда… возле Котла. Я думал об этом. У меня был какой-то странный порыв.
Мое сердце пропускает удар.
— Но не поцеловал…
— Словно из ниоткуда выскочила дочка мэра и испортила момент. В тот день я так и не решился, а через неделю узнал, что ты встречаешься с пекарем.
Я выдыхаю.
— Я невероятно злился, потому что всегда должны были быть только мы вдвоем. Вместе.
— Нет, не должны были, — поднимая плечи, говорю я. — Возможно, все должно было произойти именно так… может быть, это была судьба?
В этот момент я понимаю, что я права. Это действительно судьба. И я не люблю Гейла, и никогда не любила его так, как должна была любить. Ведь вот он прямо здесь передо мной и в любой момент может стать моим. Моим навсегда. Все зависит только от одного решения.
Но я не хочу его.
Я хочу кое-кого другого.
Теперь я понимаю это, как никогда, чётко и ясно.
Гейл делает шаг ко мне, и мы оказываемся плечом к плечу, глядя на засыпающую пустую улицу.
Я знаю, что причиняю ему боль. Мне отчаянно тяжело отпускать наше прошлое. Так хочется, как в детстве протянуть руку, взять его широкую ладонь, а потом смеясь броситься наперегонки в сторону забора. «Вот что такое свобода, — прокричала бы я, раскидывая руки в сторону, стараясь обнять лес вокруг нас. — Всё здесь принадлежит нам!». А напарник бы хитро подмигнул мне и, натягивая тетиву, сказал: «Ну что, кто больше? На спор?»
Но прежние времена не вернуть. Зато я могу, наконец, вернуть свою настоящую жизнь. Свою семью. И своего любимого. От этого слова тепло расползается по всему телу, словно защищая от холодного ветра.
— Прости, Гейл, — шепчу я еле слышно, — но я возвращаюсь обратно в Тринадцатый.
***
На шахтёрский дистрикт опустилась ночь, закрывая ставни окон и задергивая занавески в крохотных жилищах. Моё сердце тревожно бьется, и я ускоряю шаг. Я до сих пор не уверена, что поступаю правильно. Бросаю взгляды по сторонам, опасаясь, быть замеченной, и тихо ступаю на порог дома с красной черепичной крышей.
«Андерси», — гласит деревянная табличка, прикрепленная на двери, сразу над металлическим почтовым ящиком. Я опускаю запечатанный конверт с надписью «Для Мадж» внутрь и тихо шепчу: «Когда-нибудь ты скажешь мне спасибо, Гейл».
Комментарий к Глава 12. Китнисс
Дорогие мои, я также хочу с вами поделиться своей второй историей, и буду очень рада, если вам она понравится:
https://ficbook.net/readfic/8399895
========== Глава 13. Тодд ==========
Моя самая большая на сегодняшний день проблема состоит всего из шести букв.
Жаклин.
Наши отношения, если то, что происходит между нами, можно так назвать, отличаются от всего, что я встречал ранее. Главным образом, потому что мы вынуждены физически находится рядом. Жить в одном доме.
Всё происходит как бы естественно, она случайно касается моей руки, задевает плечом или бедром или усаживается рядом на диване, опуская голову мне на колени. И, может, я чего-то не понимаю, но это как раз то, что парень делает со своей девушкой, и то, что девушка делает со своим парнем в нормальной жизни. Но мы же не влюбленная пара.
Пару недель назад, когда мы готовили вместе обед, все закончилось для меня холодным душем, из-за того что она слишком сильно наклонилась, чтобы достать противень из духовки. Ведь эта девчонка все время ходит в чёртовых коротких платьях!
Я, безусловно, бесконечно благодарен судьбе, что мне повезло оказаться вдали от дома именно с ней. Мне нравится ее чувство юмора и та жизнь, которую мы смогли построить вокруг себя вместе. Мне легко в её компании, но возникающая между нами неопределённость заставляет меня все чаще напрягаться.
Сегодня повсюду шумно. Огромная толпа разлилась по улицам города, встречая День Дистрикта. В отличие от Двенадцатого, в котором этот праздник отмечается осенью, в Седьмом он — в середине весны. В каждом окружном центре на площади устроена небольшая сцена и площадка для танцев. Площадь ломится от скопления людей, толкающихся и снующих туда-сюда.
Я гляжу на Жаклин, танцующую среди веселящейся толпы. Ветер играет с ее волосами, она убирает их за ухо и улыбается мне. Она кружится, и её белое платье из плотного кружева подскакивает вслед за движениями бёдер. Тёплый весенний ветер бросает волнистую прядь ей в лицо, и она, усмехаясь, убирает ее тонкими пальцами.
Позже, я нарисую этот момент. Обязательно.
— Пригласи девушку на танец, — подсказывает пожилой мужчина, улыбаясь и пихая меня локтем. — Видно же, что она хочет с тобой потанцевать.
Я смущенно пожимаю плечами. Хотя про себя усмехаюсь. Джеки — вот уж истинное воплощение женщины, которая только и ждет, чтобы её пригласили на танец.
— А я уже стар, и теперь могу только смотреть! — добавляет мой новый знакомый. — Так что не теряй времени зря, малыш, жизнь проносится словно миг.
Джеки ловит меня глазами и, подняв ладонь, машет мне, приглашая присоединиться к общему веселью.
Я изображаю сомнение, но затем все-таки иду к ней. Мы делаем шаг друг к другу, и она обвивает руки вокруг моей шеи, а я обнимаю ее за талию. Она невысокая, едва ли метр шестьдесят, поэтому мы смотримся довольно гармонично. С другого конца площади мне хитро улыбается Хорст. Он стоит, разговаривая с парнем из другого отряда, качая головой в такт музыке. Я подмигиваю и делаю вид, что не знаком с ним.
Сегодняшний весенний вечер настолько тёплый, будто наступило лето. С небольшой сцены продолжает играть громкая музыка, к которой периодически примешиваются взрывы хохота, пьяная ругань лесорубов и призывы опрокинуть ещё по бокальчику.
Я отхожу, чтобы перевести дух и выпить воды, когда замечаю, что какой-то парень тянет Жаклин за руку. Она пытается забрать её обратно, что-то объясняет ему, но он лишь смеётся, пытаясь приобнять за плечи.
Она ищет меня взглядом среди толпы, и я быстрым шагом возвращаюсь назад.
— Оставь девушку в покое, — говорю я, вырывая её руку из цепкой хватки парня и закрываю Джеки своей спиной. — Ты же видишь она не хочет танцевать с тобой.
Его дыхание отдает пивом, а пот — чем-то покрепче.
Он прикрывает рот, пытаясь скрыть свой пьяный смех, а Джеки, потеряв дар речи, выглядывает из-за моего плеча.
— Пошли отсюда, — я беру её за руку и начинаю уводить прочь, когда незнакомец выкрикивает нам в спину:
— Не такая уж она и красивая.
Я пытаюсь переварить его оскорбление, когда вижу, как мимо меня проносится Хорст. Раньше, чем мои глаза успевают заметить, его кулак взлетает вверх.
— Твою ж мать, — ругаюсь я, отодвигая Джеки подальше и кидаюсь разнимать этих двоих. Словно из воздуха появляются друзья пьяного парня.
Незнакомец замахивается, но я успеваю увернуться и бью его по ребрам, отчего он сгибается пополам.
— Черт, — ругается он, обхватив свой бок.
— Давай, красавчик, — подначивает обидчика мой напарник. — Это все, что ты можешь?
Его ребята выпрямляются и идут прямо на нас. Мы кружим вокруг друг друга. Незнакомец подаётся в сторону, в последнюю секунду поменяв направление удара и заставая меня врасплох. Он ударяет мне в лицо так, что моя челюсть трещит, и я отшатываюсь, сплевывая кровь на землю.
Его улыбка становится шире.
— Сукин сын, — говорю я, чувствуя как по горлу стекает горячая жидкость с привкусом железа.
Я не жду, пока он успеет отдышаться, и наношу удары один за другим, пока меня не оттаскивают назад.
Находящиеся рядом мужчины разнимают потасовку прежде, чем кто-то из нас успевает сильно пострадать. Пьяный незнакомец изо всех сил пытается освободиться от одного из подоспевших на подмогу лесорубов и все время матерится.
— Какого хрена? — орет он и прежде, чем я успеваю отодвинуться, тянется через Хорста, и хватает меня за воротник рубашки.
— Быстро убирайтесь отсюда, пока миротворцы не заявились! — кричит кто-то в толпе.
Миротворцы — это последняя из вещей, которую я хотел бы видеть сейчас.
— Подождите, — просит Жаклин, поднимая палец вверх. Она снимает с себя обувь и, сердито глядя на своего обидчика, замахивается туфлями и попадает ему прямо между ног.
Сказать, что я в шоке, значит, не сказать ничего. Ну и девчонка!
— Вы с ним… кто, не знаю. Кто вы? Пара? — орёт парень, обращаясь к девушке.
В полной растерянности я мотаю головой. Я не знаю, что на это ответить, потому что, если честно, сам не понимаю, кто мы с ней друг другу. Поэтому, пока сюда не нагрянул отряд в белых костюмах, хватаю девушку за руку и тащу прочь с площади. Джеки бросает мне извиняющийся взгляд. Я не говорю ей, что она поступила неправильно, потому что и сам хорош.
Мы проходим два квартала, а она до сих пор не отпускает мою ладонь. Может, ей нравится держаться за меня, а, может, она все ещё напугана. До самого дома мы так и молчим.
Я сижу на тумбе в ванной комнате, пока Жаклин мокрым полотенцем стирает с моего лица кровь. Я зол настолько, что даже попытка расслабиться, дается с трудом. Особенно, когда девушка, расположившись между моих ног, прижимается ко мне, касаясь кончиками пальцев моего лица.
— Хочешь поговорить об этом? — она убирает вату и закрывает медицинский спирт.
— Нет, — Джеки приклеивает пластырь к моей щеке и осторожно его разглаживает.
— Не стоило лезть в драку, Тодд, я за тебя беспокоилась, — выбросив обёртку в мусорное ведро, она убирает аптечку в шкафчик.
Глядя в зеркало, я провожу пальцем вокруг глаза. Будет синяк.
— Тебе никогда не нужно беспокоиться из-за меня.
— Спасибо, что заступился, — виновато шепчет она. — Но ты же не сможешь держать меня вечно на расстоянии ото всех, — она наклоняется к моему лицу и дует на рассеченную бровь.
Глупо было ввязываться в драку, но в тот момент, когда этот подонок прикоснулся к ней, я почувствовал дикую злость.
Нежные девичьи пальцы скользят вдоль моей скулы, разглаживая пластырь, и я замечаю, что она внимательно рассматривает моё лицо.
— Бывают дни, когда я скучаю по ним так сильно, что начинает болеть вот здесь, — она сжимает руку в кулак и прижимает к груди. — Такое чувство, что кто-то со всей силы схватил мое сердце изнутри.
Я киваю, понимая, что она имеет в виду, потому что тоже это чувствую.
Жаклин касается своими ладонями моего лица и смотрит прямо в глаза. Сейчас она более, чем серьезна.
— Я видела, как ты смотрел на неё раньше, Тодд. Я помню, как ты улыбался ей. И сегодня ты смотрел так на меня, ты улыбался мне так же, как когда-то ей.
Я закрываю глаза. Часть меня знала, что рано или поздно это случится. Та часть, которая несколько месяцев умоляла не игнорировать все знаки, что я замечал.
— Джекс, ты не можешь… Мы не можем сделать этого, — пытаюсь объяснить я.
— Но разве ты не чувствуешь то же самое? — она заглядывает мне прямо в душу своими небесным омутами. И я иду ко дну.
— Неважно, что я чувствую. Речь не обо мне, — я беру её руки, убираю их с моего лица и опускаю вниз.
Она делает шаг вперёд и нежно проводит кончиками пальцев по моему подбородку, заставляя смотреть на неё. Внезапно я ощущаю себя пьянее всей толпы с площади. Хватаюсь за раковину, ибо ее пальцы… моя кожа.
Нельзя! Твердит разум, но моя душа, моё тело, истосковавшееся по женской ласке, кажется его не слушают.
Я наклоняюсь к ее шее и вдыхаю. Если бы ее запах имел цвет, то он был бы персиковым. Сладким и невинным, как тонкий аромат первых летних цветов.
Сердце бьётся где-то в горле, рука опускается вниз и сжимает тонкую женскую талию. По телу разносится дрожь возбуждения. Она выдыхает, опаляя мои губы тёплым будоражащим воздухом.
— Поцелуй меня, Тодд, — шепчет она.
Я рывком преодолеваю расстояние между нами и впиваюсь в её рот. Я стараюсь целовать Джеки так нежно, как только могу, но сам чувствую нестерпимый голод. Голод, который длился не меньше тысячи лет. Она не сопротивляется, но и не углубляет поцелуй, она просто принимает его, осторожно вдыхая.
Этот поцелуй, как знакомство, он не должен испугать или надавить, он не кричит своим напором: «Я хочу тебя».
Жаклин смелеет и сама целует уголок моего рта, кусает за нижнюю губу и втягивает её в себя. Я издаю звук, что-то между подавленным стоном и шумным вдохом. Она такая забавная и неопытная, пытливо и настойчиво ищет нечто, что можно поцеловать и куда положить свои ладони.
— Нам нельзя быть вместе. — выдавливаю я из себя, понимая, что безжалостно ударяю словами по открытой, обнаженной душе девушки, но она качает головой и вновь обвивает свои руки вокруг моей шеи.
Я вцепляюсь пальцами в столешницу, чтобы не позволить себе прикасаться к ней, хотя сам не могу оторвать глаз от вздымающейся от глубоких вздохов груди, от порозовевших девичьих щёк и припухших губ. Она манит, тянет как гравитация, и я хочу искусать её губы, ласкать её тело. Желание становится таким невыносимым, что буквально причиняет физическую боль.
«Прикоснись к ней», — шепчет моя плоть.
И я провожу ладонью по плавному изгибу бедра, задирая подол её платья. Дыхание Джеки становится прерывистым.
Нет, нельзя! Я знаю, как действует страсть. Страсть хочет, чтобы я завладел ей. Здравый смысл же кричит, что я должен уйти.
Плевать!
Я притягиваю её к себе, проникая в рот языком, прижимаюсь губами к каждому кусочку кожи, до которого могу дотянуться, прокладываю дорожку из поцелуев от плеча к уху и обратно. Её кожа тут же покрывается мурашками. Она стонет, и моё самообладание рушится, как карточный домик.
Нельзя, нельзя. Я не должен увлекаться ей. Только не ей…
А сам расстёгиваю сарафан пуговицу за пуговицей, покрывая гладкую кожу сотнями поцелуев. Она не боится. Она тянется ко мне, неумело лаская в ответ. Тянет за ремень и расстегивает пуговицы на рубашке.
Я не хочу влюбляться в тебя, Жаклин. Я не хочу больше влюбляться вообще…
Ткань платья под моими ладонями послушно падает вниз, открывая взору стройное тело. Скольжу руками по спине, и когда они останавливаются на заднице, я сжимаю её и поднимаю, сажая сверху. Она прижимается ко мне и нервно дышит.
Черт возьми. Эта грудь. Не смотри на неё, идиот!
Я оборачиваю ноги девушки вокруг своей талии и, не переставая целовать, уношу из ванной. Как только мы оказываемся в спальне, я закрываю дверь и прижимаю Джеки к ней. Я удерживаю ее между дверью и своим телом и скидываю рубашку на пол.
Голос рассудка снова пытается сломать преграду в голове, выстроенную моей страстью. Он хочет выйти на волю, но я усердно работаю, вновь воздвигая вокруг него стену.
Ее язык оказывается в моем рту быстрее, чем я успеваю проскользнуть рукой под лифчик. Девочка, как же ты быстро учишься!
Понимая, что мы не в самой удобной позе, я осторожно опускаю её на кровать. Такая тонкая и хрупкая, такая красивая. Моя.
Это конец, — шепчет мой побежденный разум.
Заткнись, — обрываю я его.
Я дразню её губы кончиком языка, скользя им то по верхней губе, то по нижней. Ее вздохи становятся все более частыми, и я крепче прижимаю девушку к постели, чувствуя, что просто не в состоянии больше терпеть. По жесткости позы, я могу сказать, что она нервничает, поэтому начинаю свой путь чуть ниже пупка, оставляя медленные поцелуи всю дорогу, пока не встречаюсь с ее трусиками. Засовываю пальцы за пояс и тяну их вниз по бедрам, стягиваю и отбрасываю в сторону.
Мой язык скользит по ней, а пальцы находят заветную точку. Она поднимается на несколько сантиметров над кроватью и вскрикивает. Я хватаю ее за бедра и возвращаю обратно на смятые простыни, продолжая начатое. Теперь она прижимается ко мне сама, прося, чтобы моя рука двигалась быстрее. Я удерживаю свои пальцы внутри неё, целую внутреннюю поверхность бедра, когда она стонет мое имя.
Кажется, ещё немного и мой член разорвётся от боли. Я могу облегчить эту боль только одним способом — войти в нее, и это именно то, что я делаю. Она сжимается, впиваясь пальцами в моё плечо, а я накрываю девичий рот своим, заглушая ее стоны своими собственными.
— Ччч, — шепчу я, покрывая ее лицо поцелуями. — Больше больно не будет. Я обещаю.
Я медленно двигаюсь внутри неё, крепко прижимая её всем телом, шепчу ей, как она прекрасна. И потом все взрывается, накрывая меня волной тёплого освобождения.
Мне так хорошо. И только голос разума, где-то на задворках тихо шепчет: «Кажется, ты проиграл…»
Она устраивается на моей груди и улыбаясь, закрывает глаза. А я думаю о том, что, наконец, за эти два долгих долбанных года я счастлив. И плевать на всё.
Все, что я чувствую к Жаклин не должно быть правильным, но Китнисс больше нет, хотя любовь, которая живёт во мне так и не исчезла. Просто пора закрыть на ключ ту часть сердца и открыть новую.
Ее лицо освещается лунным светом, струящимся из окна, а губы образовывают нежную улыбку.
Что я чувствую к ней? Я люблю эту девочку за то, что она никогда не осуждала меня. Я люблю то, что она понимает меня. Я люблю Джеки за то, что несмотря на все, через что я заставил ее пройти, она поддерживала мои решения, и не важно, как бы сильно они не огорчали ее. Я люблю ее смех. Я люблю ее доброту.
— Кажется, я люблю тебя, Тодд — тихо произносит она.
— И я тебя, малыш…
Комментарий к Глава 13. Тодд
После всего прочитанного, маты в комментариях не возбраняются =)
========== Глава 14. Китнисс ==========
Его прикосновения я узнаю из тысяч других. Найду любимого среди прочих, ведь он сотни раз приходил ко мне поздней ночью во сне и шептал нежные слова прямо в губы. Мой мальчик, чьи руки пахнут сахаром и ванилью, моя половинка, которую я раз за разом воскрешала в душе. И наконец обрела снова. Почти. Ещё чуть-чуть и я увижу его.
Иногда мне кажется, что всю мою жизнь можно проследить по тому, из-за чего я не могу заснуть в два часа ночи. Ведь боль со временем уходит, но мысли-то остаются. Они крутятся у меня в голове, не давая изможденному сознанию ни капли отдыха. Отец, не вернувшийся однажды. Мама, замкнувшаяся внутри себя. Голод, рычащий диким зверем и не дающий сомкнуть глаз. Игры и тессеры, топором висящие над головой в течение многих лет. Трибуты и арена, липким страхом парализующие мозг. И теперь Пит и Прим. Найду ли я их? Все ли с ними в порядке?
В Тринадцатый мы возвращаемся поздно ночью. Кое-как заставив себя уснуть, я дожидаюсь звука будильника. Отчитавшись в штабе о поездке на Родину и, в конце концов, закончив все дела, я буквально несусь к отсеку Джоанны Мейсон: мне нужно поговорить с ней и как можно быстрее. На полпути в коридоре я натыкаюсь на неё и останавливаюсь, прижавшись к стене.
Подруга разговаривает с подтянутым мужчиной в сером комбинезоне, который стоит спиной, и я узнаю в нем Боггса. Рядом с высоким, статным командиром Джо смотрится как маленькая хрупкая птичка. Они не видят меня, но мне их прекрасно слышно.
— Джоанна, я против твоей затеи. Я знаю, что Бити согласился, и Коин поддержала, но придуманное тобой — чистой воды самоубийство, да ты и сама знаешь об этом, — говорит Боггс. — Давай мы обойдёмся без твоего участия.
Глаза Мейсон остаются почти безразличными — огонь ярости вспыхивает в них лишь на секунду, а затем она быстро гасит его, делая голос ровным и целенаправленно приятным.
— Я это знаю. Спасибо за беспокойство, командир.
Джо замечает меня поверх плеча военного. Улыбается ему совсем неискренней улыбкой и похлопывает по руке.
— Мне нужно идти. Меня ждет друг, — она прощается и открывает дверь, приглашая меня рукой войти внутрь.
— Когда ты летишь домой? — с порога выпаливаю я и практически заталкиваю её в отсек. Я приземляюсь на свободную кровать в комнате Мейсон и впиваюсь взглядом в подругу, ожидая ответ.
— Не раньше весны, перед Играми, — не понимая причины внезапно возникшего интереса, спокойно отвечает она. Разочарование, словно жидкое олово, медленно растекается по моим венам, а надежда покидает меня так же быстро, как и появилась. — А с чего ты вдруг интересуешься?
— Почему так долго? — издаю я протяжный стон и падаю на кровать, хватаясь руками за волосы.
— Дорогая моя, ты карту видела? Ты хоть знаешь, где находится Седьмой, а где Тринадцатый? — постукивая пальцами по голове, бурчит Мейсон. — Они на противоположных концах страны. Туда можно лишь на планолете добраться. Думаешь это просто в нынешнее время?
Я прислоняюсь лбом к холодной металлической стене за её постелью и закрываю глаза, ощущая знакомое жжение в носу. Я не хочу расплакаться. Не сейчас. Не перед Джоанной.
— Надеюсь, ты не продолжишь в том же духе? — ворчит она. — Потому что если хочешь порыдать, то иди в другое место и ищи другого идиота, который будет готов тебя пожалеть.
— Таких идиотов, как мы с тобой, во всем Тринадцатом больше нет, — огрызаюсь я.
Она застывает, и я напрягаюсь, понимая, что, скорее всего, перешла черту, но на лице Джо вдруг загорается озорная улыбка.
— Теперь, когда ты выплеснула немного дерьма, может, расскажешь, наконец, что случилось, и чего тебя так несёт на другой конец континента? — присаживаясь напротив, воодушевленно говорит она. — Если, конечно, ты не хочешь заняться чем-то другим — например, узлы повязать для успокоения нервов?
— С тобою рядом мне никакие верёвки и узлы не помогут, Джо.
Она смеётся и, почесав затылок, спрашивает.
— Это типа комплимент?
— Нет.
— Я точно знаю, что это был комплимент, Эвердин, — улыбнувшись говорит она, и тихо добавляет. — Очень часто реальность идет в разрез с планами. Помни об этом.
И отсчёт начинается. Неделя за неделей. Мне остаётся только ждать. Я считаю дни, вычеркивая цифры в календаре. Джоанне удается доказать необходимость моей поездки в Седьмой перед Койн, и я ступаю на борт планолета.
— Успокойся, сердце. Пожалуйста, успокойся, — я не могу поверить в то, что этот день наконец-то настал.
— Двенадцатая, шевелись, мы должны прибыть на место ровно в полдень, — Джоанна подгоняет меня, и мы садимся в машину, которая везёт нас окольными путями в оплот Восстания дистрикта номер Семь. Дороги здесь по большей части разбиты, поэтому мы медленно движемся мимо крохотных дворов с нестриженой травой и домов с облупленной краской.
Джоанна, не переставая, согласовывает что-то с руководителями мятежников родного дистрикта. Мне ничего об этом не говорит, да я и не спрашиваю. Это загадка, которую у меня сейчас нет желания разгадывать. Я просто прячу информацию поглубже в свой мозг до того момента, пока не найду своих любимых.
Получив подробные указания, карту южного округа и сверившись с адресом в моей руке, я жду, пока начнёт садиться солнце. Когда горизонт расцветает, то и дело причудливо изменяя оттенки, я накидываю капюшон и отправляюсь в путь по незнакомым петляющим улочкам.
Я иду больше часа, крепко сжимая пальцами заветный листок с адресом. Наконец, я его нахожу. Тот самый дом. Он крошечный, но видно, что над ним долго трудились. На окне стоит букет цветов. «Прим», — вспыхивает у меня в голове огонёк воспоминания. Она всегда ставила букет на окно. Я уже представляю, как сожму свою маленькую сестренку в объятьях.
Я прячусь за большой сосной, оглядываюсь по сторонам, а потом замираю, потому что вижу его.
Даже с расстояния я замечаю, как Пит изменился. Волосы стали чуть короче, и теперь челка не прикрывает глаза. Но почему его волосы тёмные?
Он возмужал. Лицо потеряло мальчишескую мягкость, скулы стали четче, а подбородок — острее. Я не вижу его глаз, но они, наверняка, все такие же небесно-голубые.
У меня кружится голова. Что я ему скажу? Да какая разница, что скажу? Пит всё равно будет счастлив. Всё равно покроет меня поцелуями. Я улыбаюсь так сильно, что щёки сводит от боли.
Я делаю шаг вперёд и останавливаюсь, будто передо мной выросла невидимая стена.
Светловолосая девушка в летящем сарафане выходит из дома навстречу парню. Она опирается на небольшой заборчик у дома, а в руках держит книгу.
Утёнок… моё сердце бьется так, будто выскочит сейчас из груди. Как же она выросла за прошедшие два года. Какой стала красавицей!
— Вот, Тодд, послушай, — она раскрывает книгу и начинает читать вслух. — В этом мире нет ни счастья, ни несчастья, то и другое постигается лишь в сравнении. Только тот, кто был беспредельно несчастлив, способен испытать беспредельное блаженство.
Почему она зовёт его Тодд?
— Здорово правда? — говорит Прим и откладывая книжку, тянется к Питу. — Я на ужин тушёные овощи приготовила.
Даже отсюда я отчетливо слышу их разговор. Что-то липкое и противное поднимается внутри меня, но я так и продолжаю стоять, не в состоянии сдвинуться с места.
Он притягивает Прим за талию и целует. Его рука скользит вниз по её бедру, притягивая ближе к себе. Он поднимает её на руки, и она смеясь обхватывает его торс своими ногами. Не прерывая поцелуя, Пит заносит мою сестру в дом.
Он выглядит счастливым.
Они оба выглядят счастливыми.
А я умираю.
Моя первая мысль — развернуться и убежать. Бежать, бежать и никогда не останавливаться. Но я стою, не в силах отвести взгляд от влюбленной пары. На моих глазах все происходит за секунды, но такое чувство, что время замедляется, как будто я двигаюсь под водой.
Я иду на дно. И перестаю дышать.
Голова кружится, перед глазами всё расплывается, и я чувствую, что весь мой мир переворачивается с ног на голову. Хватаюсь за ствол, когда увиденное складывается, как кусочки разноцветной мозаики. Я хочу уйти, но едва держусь на ногах, поэтому подхожу к стене соседского дома и опираюсь на неё, чтобы не упасть.
Первая волна болезненного осознания отступает, и я чувствую, как меня затопляет ревность. Возрастающая, яростная, безумная ревность. Я вынуждена встать с места и броситься бежать от понимания того, что эта новость в считанные секунды полностью уничтожила меня.
К такому невозможно подготовиться. Такое чувство, будто моё сердце кровоточит в груди, заполняя лёгкие и не позволяя вдохнуть.
Я не помню, как ушла оттуда, не помню, как пересекала улицу, не помню, как добиралась до штаба… Я прихожу в себя только за полночь, когда стою перед комнатой Джоанны и барабаню со всей силы в её дверь.
Она, сонно потирая глаза, появляется на пороге и по моему лицу видит, что сейчас не время задавать вопросы. Мейсон обнимает меня за плечи, затаскивая внутрь, а затем запирает дверь.
— Китнисс, что произошло? — обеспокоенно спрашивает она, поддерживая меня за руки.
Я не могу ответить. Не могу думать. Ноги подкашиваются, и я начинаю рыдать. Джоанна опускается на бетонный пол вместе со мной, прижимает мою голову к груди, гладит по волосам, позволяет выплакаться, а потом все-таки шепчет:
— Расскажешь, что случилось?
Мне не хочется говорить. Если я произнесу это вслух, значит, это правда. Это действительно правда.
Снаружи дует ветер, шумя листвой деревьев и с пугающим воем врезаясь в дверь. Неужели природа страдает вместе со мной? Меня душит такая невыносимая тоска, что от боли в груди хочется лезть на стену, нечеловечески крича.
Чувства, которые я так долго хранила, взорвались внутри грудной клетки, издав глухой хлопок и затопляя лёгкие густой горячей кровью. Я бьюсь в агонии, мечтая разорвать свое сердце к чертям. Зачем оно мне теперь?
Весь мой мир окрашивается в чёрный, и я, добавляя в этот токсичный коктейль алый цвет, медленно тону в своём безумии.
Его память — единственное место, в котором для меня осталось место.
Прошлое.
И я бы все сейчас отдала, чтобы быть в его настоящем. Но не могу. Не имею права.
И вдруг я понимаю…
Я не хочу, чтобы он был здесь со мной.
Я не хочу, чтобы он смотрел на меня так же, как я смотрела на него.
Я не хочу, чтобы он скучал по мне так же, как я буду скучать по нему.
Я не хочу, чтобы он был влюблен в меня так же, как я в него.
Я хочу, чтобы он был сейчас с Прим.
Я хочу чтобы она была счастлива с ним.
Я хочу, чтобы он был счастлив с ней.
И поэтому я шепчу:
— Джо, ты спишь?
— Нет, птичка, — тихо отвечает она. — Разве с тобой тут уснёшь.
— Возьми меня с собой на ту операцию, которую вы готовили эти несколько месяцев.
— Китнисс, — тяжело выдыхает она, — это плохая идея. Я, скорее всего, оттуда не вернусь. Я сама придумала этот безумный план, и есть всего процентов десять вероятности, что он удастся, а в остальных девяноста меня просто убьют. Не лучшая альтернатива, правда?
— Мне подходит, — шепчу я и, повернувшись на бок, наконец засыпаю.
========== ЧАСТЬ 3. Исправляя ошибки. Глава 1. Тодд/Китнисс ==========
Подходя к кровати, я невольно останавливаюсь, рассматривая спящую девушку. Тонкое одеяло съехало на пол, открывая худенькие ноги и черное нижнее белье, а моя футболка, надетая на ней, задралась под грудь.
Аккуратно целую её в плечо, чтобы не разбудить, опускаю на свою подушку белый конверт и покидаю дом.
Не знаю, сможет ли Джекс меня простить, но другого выбора у меня не остаётся. Я написал всю правду. Впервые за прошедшие два года. Если вернусь живым, то разберёмся как-нибудь.
Знаю, то, что произошло между нами, Пит бы не одобрил, но Пита больше нет. Он будто остался в другой жизни. Теперь есть тот другой, Тодд, и все чаще я не могу определиться, где проходит грань между старым и новым мной, что в моей жизни правда, а что ложь?
Действительно ли жизнь черно-белая? Хватит ли простых правильно и неправильно, чтобы описать мою ситуацию?
Возможно ли ответить на чувства Жаклин, и в тоже же время быть преданным Китнисс? Ведь я ещё не готов отпустить ее. Но это несправедливо по отношению к Джеки не отпускать другую девушку.
Я запутался.
Я не горжусь тем, что она теперь занимает место в моем сердце. Я боролся с этим. Я боролся так сильно, как мог, потому что не хотел, чтобы это случилось. Теперь, когда борьба подошла к концу, я до сих пор не уверен выиграл я или проиграл.
Лютик лениво выходит следом за мной на улицу и принимается облизывать лапу. Я чешу его за ухом и, вдыхая полной грудью утренний воздух, мысленно прощаюсь.
На юг из Седьмого нас выступает около пяти дюжин диверсантов, по большей части помалкивающих и слепо исполняющих приказы. Для какого задания? Надолго ли? Никто не говорит. Никто не спрашивает. Кажется, это интересует только меня одного.
Гектор и еще несколько членов восьмого разведывательного уже ждут нас возле границы Капитолия. Чтобы преодолеть это расстояние, нам потребуется почти двое суток. Радует, что хоть часть пути мы проедем намашинах.
Облокачиваюсь на приятно холодящую спину металлическую стенку грузовика и копаюсь в рюкзаке в поисках своего альбома. Нахожу его на дне вместе с коробкой патронов и запасным магазином. Кто бы мог подумать, что такое соседство противоположных по духу вещей когда-либо будет иметь место в моей жизни.
Зажимаю во рту карандаш и поудобнее устраиваюсь, закидывая сумку за спину. Сложно угадать, как долго мы пробудем в дороге. С недавних пор я могу за две секунды переключиться с поедания бутерброда на стрельбу. Казалось бы, рисование — последнее дело, на которое следует тратить время в данной ситуации, но творчество помогает мне абстрагироваться от реальности. Это что-то нормальное, поэтому я открываю чистый лист и начинаю делать наброски.
***
Уже третий день я нахожусь в штабе Дистрикта-7. Я стараюсь держаться в стороне от людей, но Джоанна все время дергает меня, иначе нелюдимая, непонятно откуда взявшаяся девушка обратит на себя ещё больше внимания.
— И старайся держаться подальше от местных парней, ты же теперь девчонка свободная, — она многозначительно смотрит на меня, подмигивая, — у них тут всех одно на уме.
— А, ну да, секс, — понимающе киваю я.
— Нет, — хохочет подруга, и её смех отражается от бетонных стен. — Это было бы здорово, но нет, — добавив голосу серьёзности, она уточняет, — революция!
Я смеюсь. Пусть несколько натянуто, но все же смеюсь.
Достаю свой рюкзак из-под кровати и размышляю, что именно мне может понадобиться, пока мы будем добираться до Третьего.
— Может, расскажешь, что все-таки произошло с красавчиком? — Джо уже не впервые поднимает эту тему. Она выдерживает паузу, улыбчиво присматриваясь ко мне. — Вы же были вместе, или я чего-то не понимаю, — приподнимает она брови.
— У нас с Гейлом ничего такого, — отвечаю я, не в силах объяснить, что на самом деле «у нас с Гейлом».
Наша связь была слишком сильна, мы прошли через события, которые навеки соединили нас, через то, что просто так не забывается.
Взгляд у Мейсон красноречивее слов: она словно застыла в ожидании сочных подробностей, но я не в силах заставить себя говорить об этом. Рассказать ей о том, что случилось в Двенадцатом — значит рассказать всю историю, а такого я не вынесу.
— Ты давно в сопротивлении? — перевожу я тему, убирая внутрь сумки свою скудную одежду.
— Три года.
— А твои близкие? Они остались здесь или в Тринадцатом? — задаю я новый вопрос, хотя и не могу припомнить, чтобы видела подругу хоть раз с кем-то из родных.
— У меня никого нет, — она отворачивается и тянется к деревянному шкафчику на стене, стягивая оттуда свою сумку.
Освобождая комнату, Мейсон снимает с кровати постельное белье и бросает на мою кровать. Потом проходит по матрасу большими кожаными ботинками и спрыгивает на пол, принимаясь освобождать от белья мою постель.
— Да мне особо нечего рассказывать, птичка. Мама умерла, когда мне было девять. Вернулась я в один прекрасный день из школы, а мои вещи уже упакованы. Стоят на пороге в мешке из-под опилок. Сосед проводил меня до казенной старой машины, и все — я попала в приют.
Я пытаюсь помочь ей с простыней, но она отмахивается и продолжает рассказ. Видимо, ей легче делиться чем-то личным, когда руки заняты.
— А отец?
— Этот подонок ушёл от нас несколькими годами ранее. Дал нам денег на неделю и на том привет. А дальше был детский дом, казенная жизнь с казенными друзьями и казенными тумаками. С четырнадцати лет мы уже работали за гроши на лесозаготовке… А потом были Игры.
Слушая ее с широко раскрытыми глазами, я осознаю, как же мне повезло: у меня была семья, любящий отец, мать и сестра, и даже пусть я их потеряла, они были в моей жизни, и я за это им благодарна.
— Ладно, птичка, не будем о грустном, — она хватает сумку и выходит на улицу. Я послушно следую за ней.
Я любуюсь, как оранжевое солнце целует горизонт, разливая по небу яркую краску. Мы садимся в машину, которая везет нас в Дистрикт-3.
***
Дорога, по которой движутся несколько автомашин соединяется с другой, поменьше, и бежит параллельно границе Первого дистрикта к западной части Капитолия. Нас высаживают посреди небольшого лесного массива.
Металл автомобилей накалился под высоким полуденным солнцем, и внутри разлилось такое марево, что оказаться на свежем воздухе сродни раю. Дальше путь пешком.
Мы идём, рассредоточившись через лес, пока не наступает вечер.
Вокруг лишь густой ельник, на многие мили вокруг ни души. Мы разводим костры в неглубоком овраге, защищающем огонь от ветра и разделяем скромную трапезу, прихваченную каждым из дома.
Я привязываю веревку к дереву и натягиваю тонкую ткань брезента. Наши палатки такие старые, что постоянно рвутся. Но даже те, что есть, лучше, чем ничего. Всё какая-то крыша над головой.
Просыпаюсь посреди ночи, потому что мне приснился кошмар. Теперь я вижу их двоих. Сестер Эвердин. И они обе ненавидят меня.
Я сажусь и твержу про себя словно мантру: «Китнисс больше не вернётся. Прошлое мертво, ты сам выбрал жить дальше», — но она не помогает. Мне по-прежнему мерещится, как тонкая ладонь девушки, выскальзывает из моей руки и отвешивает хлесткую пощечину.
В палатке тесно. Мятежники спят, практически прижавшись друг к другу из-за отсутствия места. Кто-то храпит.
Мне никак не удается снова заснуть. Кажется, что бессонница — это издевательство ночи над человеком.
Воздуха не хватает. Я встаю, стараясь ни на кого не наступить, и выкарабкиваюсь из-под полога палатки в темноту. Позади Гектор ворочается во сне и бормочет что-то нечленораздельное.
Несмотря на весну ночью ещё прохладно, и я обхватываю себя руками, защищаясь от ледяного ветра. Над моей головой в небесах происходит смертельная схватка между сворой тяжелых облаков и луной. Низкие тучи стараются разорвать сияющий круг на части, а он, сопротивляясь, попеременно вспыхивает и снова тает.
Я стою, наслаждаясь тишиной и спокойствием, и смотрю на низко опущенные ветви стройных деревьев с молодыми сочными листьями. Где-то вдалеке разносится волчий вой и ухает сова.
Вновь поднимаю глаза на небо. Луне, наконец, удается освободиться, и она, окончательно избавившись от цепляющихся облаков, сияет во всем величии, оставляя светящиеся дорожки на макушках деревьев.
Я двигаюсь к огню, чтобы хоть немного согреться. В воздухе еле уловимо пахнет дымом и сосновыми шишками.
Возле костра сидит Хорст и время от времени вяло тыкает в него палкой.
— На посту? — спрашиваю я, подойдя ближе.
— Нет. Из нашего отряда дежурить ночью никого не ставят, — отвечает он, переворачивая деревяшки, отчего вверх взмывает небольшой столп искр, — говорят мы должны быть собранными и отдохнувшими для выполнения задания.
— Беспокоишься насчет завтрашнего?
— Не особенно.
Хорст сует огню очередную лучину и смотрит, как та мгновенно вспыхивает.
— Мне на самом деле на всё плевать, — тихо объясняет он.
— В каком смысле? — я присматриваюсь к нему поближе и впервые отмечаю его глаза уникального карего оттенка — цвета костра, теплые, светлые и в эту минуту совсем пустые.
Напарник пожимает плечами и устремляет взгляд на угли.
— Да в том, что меня все равно некому ждать.
Я молча присаживаюсь рядом и протягиваю руки к огню. Знаю, что если захочет поделиться, расскажет сам, ведь ночью мысли часто срываются с поводка, отправляясь гулять на свободу.
— Когда-то и у меня была семья, — голос у него сиплый, видно, слова даются с трудом, — жена и, возможно, дочь, а, может, сын. Мы так и не узнали.
Он засовывает руки в карманы, молчит немного и затем продолжает:
— Мы ждали ребёнка, и внезапно ночью у нее началось кровотечение. Я не представлял, что делать, ведь жили мы далеко от деревенского врача, а больница нам была не по карману. Я кинулся за помощью, совершенно забыв о том, что на дворе ночь, забыв о комендантском часе. Не услышал и приближение миротворцев.
Он застёгивает куртку до самого подбородка, поднимая плечи и спасаясь от ночного холода.
— Меня бросили в тюрьму — я бился, кричал, пытался объяснить, но никто из них не захотел даже выслушать, а в это время моя жена и мой ребёнок умирали. Совершенно одни.
Хорст рассказывает об этом так просто, без эмоций, что у меня внутри всё сжимается. Я слышу, как напарник тяжело сглатывает, прежде чем продолжить.
— С тех пор я поклялся, что отомщу, поэтому я здесь. И даже если погибну, плевать. Не зря.
— Мне жаль, — только и могу вымолвить я.
Дым костра режет глаза. Мы молчим. Да и разве слова сейчас необходимы?
— Ник, — говорит он внезапно. — Меня зовут Ник Хорст.
Я протягивая ему руку для рукопожатия. Откровенность за откровенность.
— Пит. Пит Мелларк, — вижу, как напарник поднимает на меня удивлённый взгляд, ведь все знают меня под иной фамилией. Поэтому я тихо добавляю:
— Долгая история. Останемся живы — обязательно расскажу.
Не знаю, почему я решил открыть ему правду. Может, устал, и мне надоело притворяться, но сейчас каждый из нас ощущает себя настоящим, а не тем, кем мы стали под натиском обстоятельств.
Мы так и сидим, плечо к плечу, наблюдая за дикими плясками горячих угольков, а когда знаешь, что ты не один смотришь в наступающую темноту, становится немного легче.
— Завтра утром мы будем жалеть, что не спали, — говорит Ник и встает, отряхивая джинсы.
— Сейчас, я тоже пойду, — отвечаю я.
— Бывай, Пит. И… спасибо.
***
Я просыпаюсь от кошмара, уже привычного. За мной гнались. Я все время убегаю от переродков, от других трибутов — несусь, перепрыгивая через стены и поваленные стволы, но всегда недостаточно быстро, вроде бы и бегу, бегу, но уйти не могу.
Ужасно выматывает. Но с недавних пор меня посещают и новые образы со старыми героями. Единственная разница между недавно появившимся кошмаром и всеми предыдущими заключается в том, что теперь моя сестра и парень, бывший парень, являясь ко мне во снах, больше не сгорают. Теперь они вместе. И они счастливы. Поэтому мучительно сгораю я. От боли, которую раз за разом испытываю, вновь и вновь глядя на эту картину.
Холодный искусственный свет струится из коридора в небольшое окошко на двери. Мы в Третьем. Команда Бити, расположившаяся в подвале одного из заводов, совершает последние приготовления перед масштабным выступлением.
Пару дней назад прошла Жатва, и мятежники готовятся сорвать парад трибутов, впервые открыто заявив о себе по всем экранам Панема.
Я поднимаю голову и обнаруживаю, что Джоанны на верхней койке уже нет. Наверное, ушла в штаб. Гляжу на часы и глазам своим не верю: почти десять.
Выхожу в длинный узкий коридор, пахнущий сыростью и плесенью, и отправляюсь на поиски соседки. Мейсон сидит за крошечным кухонным столом и дымит. Я знаю, что Джо курит, только когда по-настоящему нервничает.
— О, привет, птичка, — она тушит сигарету и толкает ко мне через стол тарелку с бутербродом.
— О чем задумалась? — спрашиваю я. — Ты что-то замыслила — по лицу вижу. Давай, выкладывай. Я, как твоя боевая подруга, обязана знать.
— Нет, ничего, — немного помолчав, говорит она, — просто завтра всё изменится, поэтому я немного нервничаю. Не бери в голову. И да, прости, что так часто звала тебя безмозглой. Ты же знаешь, что я любя, — ухмыляется она, бьёт легонько меня кулаком по плечу, поднимается и быстрым шагом уходит прочь.
Дрожь пробегает по всему моему телу. Я настораживаюсь. Что-то тут не так. Она будто прощается.
Словно хищная птица я весь день слежу за Мейсон. Возможно, у меня поехала крыша, и от недостатка деятельности я сама начала придумывать себе проблемы, но я замечаю, что Джо куда-то собирается и мне об этом не говорит. Она уходит. И уходит одна.
Я выглядываю из-за стены бывшей фабрики, в которой мы расположились, и вижу, как девушка, ссутулившись, перекидывает рюкзак через плечо и быстро идет через двор к гаражу. Я следую за ней.
Двигатель заводится, она садится на заднее сидение, и автомобиль начинает движение.
Пора действовать. Я выбегаю навстречу, резко распахиваю дверь и падаю на соседнее сидение.
— Какого черта, Эвердин? — кричит Победительница. Водитель резко жмёт на тормоз и поворачивается, удивлённо переводя взгляд с неё на меня.
— Если ты собралась уйти одна, то я тебе не позволю, — хватаю ремень и пристегиваю себя к твёрдому сиденью.
— Убирайся, говорю тебе, оставайся здесь. Когда всё закончится, ты вернёшься в Тринадцатый или домой, — она, колотя по моим плечам руками, пытается вытолкать меня из машины, но я сопротивляюсь и не сдвигаюсь ни на сантиметр. — Да как ты не понимаешь, это мой план. А мои планы всегда настолько дикие, что только мне по силам. И помощники здесь не нужны. Тем более желающие сдохнуть.
— Раз тебе не нужны помощники, значит, нужны друзья. И мне плевать на то, что ты говоришь. Вместе — значит вместе.
Она с шумным выдохом откидывается на сидение и велит рукой водителю ехать.
— Ну и дура же ты, Эвердин, — хватаясь за голову, бормочет Джо, толкая по сидению ко мне пистолет.
Я нащупываю ее руку и легко сжимаю. Она слабо сжимает мою руку в ответ.
Вместе.
***
Мы вплотную подошли ко входу в город. Бесшумные, словно тени. Размещаясь в подвале завода на окраине Капитолия, понимаю насколько огромная работа была проделана мятежниками за эти годы. Везде свои люди. Проводники, разведчики, местные жители.
Составление планов завтрашней атаки продолжается до самого вечера. Полковник, несколько начальников других отрядов, Гектор и незнакомые мне люди обсуждают последние детали. У двери в их комнату стоит охрана. Вход только по приглашению.
Я знаю, что надвигается нечто серьезное — нечто масштабное, но никто не говорит нам, что именно. Каждому известно только его задание. Наша с Хорстом роль заключается в том, чтобы заложить снаряды в указанные здания. В какие — неизвестно.
Вечером мы выдвигаемся в Капитолий. Я разворачиваю переданный мне командиром свёрток, и в моих руках оказывается чёрный рабочий комбинезон. На нашивке красуется надпись «Обслуживание и ремонт электросетей».
— По крайней мере, у тебя не оранжевый! — поворачиваю голову и сталкиваюсь с Хорстом, который горит как рождественская лампочка в своей ярко-рыжей униформе. «Строительные работы» гласит нашивка на его спине.
— Мы не должны привлекать внимание в городе, а в нашей провинциальной одежде сразу будем бросаться в глаза, — поясняет он. — На площади перед дворцом готовят трибуны для парада, там будет много рабочих, так что сможем затеряться.
Я надеваю спецовку, складываю рюкзак, и мы отправляемся в путь.
***
Мы отправляемся в путь, оставляя огни Третьего дистрикта позади. Я, убаюканная долгой дорогой, дремлю, опустив голову на подголовник.
Ровная дорога постепенно сменяется ухабистой, под колесами что-то шуршит. Судя по всему, мы съехали на грунтовое покрытие.
Водитель резко поворачивает, и меня швыряет сначала в одну, потом в другую сторону.
И вдруг мы останавливаемся. Не успеваю я опомниться, как воздух наполняется криками водителя и Джо.
Миротворцы.
Вокруг слышится шум колес. Хлопок дверцы. Еще одной. Они идут к нам.
Джоанна щёлкает предохранителем и прячет пистолет за спину.
— Стреляем по команде, — шепчет она, — а потом сразу беги. На восток.
Шаги поблизости. Мужские голоса. Шипение раций.
— Предъявите ваши документы, — раздаётся командный голос, и фигура в белой униформе вырастает перед машиной.
— Давай! — кричит Джо.
Одновременно раздаются выстрелы, и двое миротворцев падают на землю.
Водитель открывает дверь и, пропуская нас вперёд, остаётся возле машины, прикрывая наши спины.
Мы бежим, не оборачиваясь. Сзади свистят пули. Вдруг он уже мёртв? Но мы не останавливаемся.
Должно быть, мы где-то на окраине Капитолия, потому что лес начинает сменяться ангарами и складскими вагончиками. Промышленный район.
— Сюда, — выкрикивает Мейсон и бросается в сторону огромных насыпей строительного мусора.
Мы несемся, петляя узкими проходами между складами. Проверяем по очереди двери, но они все заперты. Наконец одно полотно поддаётся, и мы ныряем внутрь, закрываясь на засов.
Мне холодно, мне страшно, адреналин бьется в венах, заставляя сердце колотиться. Джо пытается отдышаться, прислонившись к стене. Всё, что мы можем — это сидеть тихо.
— Проверь западный склад, — командует мужской голос прямо возле нашей двери.
Раздаётся шипение раций: «Северный склад чист — их здесь нет»
Мы переглядываемся. Я хватаю Джоанну за плечи и, наклоняясь к её уху, шепчу:
— Я быстро бегаю, а ты отлично стреляешь. Либо сейчас, либо никогда. Когда-нибудь они доберутся сюда, а мы тут заперты, как в клетке.
Я жду, пока шаги стихнут, открываю дверь и бросаюсь вперёд.
— Вот она, — не успеваю я преодолеть и пару десятков метров, как громом позади раздаётся мужской голос.
Луч фонаря мечется, пытаясь отыскать меня — я уклоняюсь, и сама использую этот свет, который помогает мне разглядеть дорогу впереди. Я петляю, ныряю и слышу, как настигает погоня. Догоняют двое — теперь два луча мечутся неистово на бегу.
Меня либо поймают, либо подстрелят. Я несусь на дрожащих, плохо сгибающихся ногах вперёд и, внезапно зацепляясь за железную трубу, лечу вперёд, раздирая руки в кровь о твёрдую землю.
«Все пропало, Эвердин, все пропало», — бьется мысль в моем мозгу. — Но зато Джо сможет уйти».
Совсем близко слышны шаги, и я, развернувшись из скрюченного положения, подскакиваю, готовая драться, но не успеваю даже замахнуться, потому что два миротворца падают ниц, получив по выстрелу в спину.
— Сильные, но безмозглые, — констатирует Мейсон, пожимая плечами. Она так и стоит с вытянутым в руке пистолетом. — Пошли скорее, пока остальные не вернулись.
Мы забираем табельное оружие убитых солдат и скрываемся в рассветной дымке. Мы бежим час, два, вечность, когда, наконец, начинаем различать окраины города. Сворачиваем за ряд магазинов, с трудом втискиваясь в проулок с помойными контейнерами и, присев за железный бак, останавливаемся. Я продолжаю крепко сжимать пистолет, и мои пальцы, онемевшие от утреннего холода, покрываются потом.
Я пытаюсь перевести дух, а Джоанна разворачивает небольшую карту Капитолия, стараясь найти другой маршрут.
— Ну что ж, как я и говорила, план пошёл в задницу — придётся импровизировать.
— Куда мы должны попасть? — спрашиваю я, откашливаясь от едкого запаха из мусорных баков.
Она лишь ударяет пальцем в центр тонкой бумажки, где крупными буквами красуется надпись «Президентский дворец».
— Ты серьезно? — недоуменно спрашиваю я.
— Более чем, птичка. Только вот мы слишком далеко. Пешком не добраться. Машина должна была привезти нас к «своему» человеку, он бы помог нам с гримом, и мы бы свободно добрались до центра города. А теперь… даже не знаю, как поступить…
— Общественный транспорт? — предлагаю я. — А что нам терять? Сейчас безопасного места для нас нигде нет.
— Знаешь, а это, пожалуй, самая умная твоя мысль за последнее время. Похоже, моя проницательность отчасти передалась тебе, — улыбается она, ударяя ладонью по коленке. — Сегодня все автобусы будут двигаться лишь в одном направлении, доставляя зевак поглядеть на парад.
Не теряя напрасно времени, мы натягиваем капюшоны пониже и выскакиваем на улицу. Ещё совсем рано, по моим подсчётам около семи утра, поэтому людей вокруг почти нет. Мы перебегаем двор и крадемся мимо домов, то и дело останавливаясь и прислушиваясь.
Конечная станция автобусов прямо перед нами. На лобовом стекле красуется надпись «Поздравляем с началом семьдесят шестых Голодных игр!» и ниже «Конечная остановка — Дворцовая площадь».
***
Мы с Хорстом, словно двое обыкновенных рабочих, идём к центру города, где в данный момент устанавливаются трибуны для зрителей. Всего нас, должно быть, около пяти десятков монтажников, строителей, электриков, рассыпавшихся среди каменных городских строений. Только пятнадцать минут назад мы узнали, что именно мы должны заминировать.
Я ненавижу себя за то, что ввязался в это. Повторяю как оправдание, что ради свободы иногда приходится чем-то жертвовать. Войны без потерь не выиграть. Но от этого не менее противно. Каждый шаг причиняет боль, однако звучит приказ, и выбора не остаётся — приходится подчиниться.
Вчера вечером небольшая разведывательная группа проникла в центр, чтобы закончить последние приготовления к сегодняшней полномасштабной атаке. Они попрятали необходимые для организации взрыва материалы внутри служебных помещений, под трибунами.
А перед ними в город вошли люди из Третьего дистрикта. Они перебрались через леса на западном краю Капитолия, неподалеку от границы с их городом, и внедрились в систему видеотрансляций.
Вижу, как Гектор, идущий в десяти шагах от меня, нервничает из-за предстоящей операции. Возможно, после взрыва нам не удастся исчезнуть так легко, как мы думаем. Ну что ж, посмотрим.
Мы неуклонно приближаемся к тому участку, где повсюду снуют настоящие строители, электрики и монтажники, занятые подготовкой парада. Работа не останавливается ни на минуту. Нам, ничем не защищённым, даже оружия не выдали, если что-то пойдёт не по плану, то придётся отбиваться в рукопашную.
Прожектора освещают огромные, широко раскинувшиеся трибуны, установленные по обе стороны от центральной площади.
За направленными потоками света я различаю черные силуэты жилых высоток, здания из стекла и металла, магазины и офисы. Я понимаю, что мы неподалеку от самого центра, но когда поворачиваю голову вправо, застываю, потому что перед нами Президентский дворец. Огромный и величественный, даже дух захватывает.
Сверяюсь с часами. Адреналин начинает свою работу, и я киваю Хорсту. Пора начинать.
Мы спускаемся вниз, под трибуну, открываем дверь с надписью «Служебное помещение. Вход запрещен» и ищем спрятанные разведчиками материалы. Мы работаем слаженно и бесшумно, устанавливая заряды с удалёнными детонаторами.
Я подаю напарнику знак: «Продолжаем двигаться», и мы, незаметно выскользнув, идём к следующей трибуне. Каждый из нас бездумно выполняет свою работу. Просто опутывает опорные колоны. Закладывает заряды. Тянет провода.
Снаружи постоянно раздаётся стук и сверление. Рабочие в разноцветных комбинезонах носятся туда сюда, их бригадиры кричат и подгоняют своих подчинённых крепкими словами. Все должно быть готово к открытию Игр.
Мы вручаем детонаторы Гектору, отчитываясь о выполнении задания. Но уходить пока нельзя. Нужно дождаться взрыва.
Солнце медленно ползет по небу. Десять часов утра.
Люди начинают заполнять площадь. Их привозят на огромных автобусах, тысячи, десятки тысяч разноцветных капитолийцев.
И мы ждем.
***
Мы занимаем два места в самом последнем ряду автобуса. Кроме нас двоих в салоне никого нет. Красная железная махина движется все ближе к площади. Салон постепенно заполняется людьми, и я отмечаю, что чем дальше от центра Капитолия, тем наряды скромнее, парики ниже, а краски на лицах меньше.
Вдруг экран в передней части салона загорается, и вспыхивает объявление: лица Джоанны, Финника, Хеймитча и Бити Литье попеременно сменяют друг друга. Перед моими глазами мелькают фотографии, сделанные на Голодных играх. На таком фоне снимают всех трибутов, чтобы использовать потом в трансляциях. А под фото надпись: «Разыскиваются за государственную измену! Обнаружив преступника, позвоните по номеру, и Вы получите щедрую награду».
Сердце ухает, и я с силой толкаю Мейсон, привлекая её внимание.
— Кажется, нас тут не ждут, — тихо шепчу я Джо.
— Зато о тебе и Хоторне ни слова. Смотри внимательно.
Она права. Картинки мелькают, сменяя друг друга по очереди, но наших лиц нет. Видимо, Сноу решил, что мы сгинули где-то в лесу, неподалеку от Капитолия.
Вдруг женщина в грязно-синем парике, сидящая перед нами, оборачивается и пристально начинает глядеть прямо на нас. Я поднимаю голову и замечаю, что и другие пассажиры следом за ней тоже поворачивают головы.
— Все нормально? — не поднимая глаз, из-под капюшона бурчит Джо.
— Ничего не нормально, половина автобуса обернулась и таращится, — шиплю я.
Кое-кто уже начал нажимать на кнопки мобильных телефонов. Автобус резко прижимается к обочине и останавливается.
***
Солнце палит безжалостно, изливая на нас всю свою обжигающую любовь. Оно просто душит каждого из нас в жарких объятьях. Мы сидим, потеем, оттягиваем воротники плотной рабочей спецовки, чтобы впустить внутрь хоть немного свежего воздуха.
Хорста уже дважды дёргал что-то починить капитолийский прораб. Напарник сжимает зубы, тихо ругается, но вида не показывает. Надо сохранять конспирацию.
Людей становится так много, что кажется, будто все население Капитолия бурным разноцветным потоком вылилось на площадь, подобно рассыпавшимся конфетти.
Над трибунами полощутся флаги: Панема, двенадцати дистриктов и эмблема Голодных игр. По периметру пути, по которому предстоит проехать колесницам, установлены огромные экраны. Сейчас они показывают исторический фильм о Тёмных временах.
Прикрывая рукой глаза, я осматриваюсь и удивляюсь тому месту, куда попал. Будто калейдоскоп ярких цветов и разноцветных лиц крутится у меня перед лицом.
Столько людей… тысячи.
Я начинаю задыхаться от понимания последствий своего поступка. И тут я вижу колонну автобусов, останавливающуюся прямо возле «моих трибун», тех самых под которыми заложены десятки килограммов тротила, заложены моими руками. Из автобусов высыпаются дети. Школьники. Сотни детей.
Меня словно окатывает холодной водой.
Почему ни одна сволочь даже словом не обмолвилась, чем именно мы будем занимаемся? Живые люди… Это не взрывающиеся склады, не мосты и не электростанции.
Меня переполняет слепой, яростной гнев, что мы профессионалы хреновы — отлично сделали свою работу. И я, наконец, понимаю, что не хочу быть пешкой в ничьих руках.
Хорст стоит рядом, стыдливо опустив глаза. Наверное, чувствует то же самое.
— Прости, Ник, но я так не могу, — гляжу на часы и понимаю, что у меня максимум двадцать минут. — Я должен исправить то, что натворил.
Под грохот торжественной музыки и звуки приближающегося парада я бросаюсь назад. Всегда знал, что из меня получится никудышный солдат!
— Стой, — кричит мне напарник вслед, — они тебя пристрелят за измену.
Я оборачиваюсь и пожимаю плечами. Мол, «плевать уже», и снова бегу, чтобы исправить свои постыдные действия.
«Только бы хватило времени», — как заведенный повторяю я.
Я не вижу ничего, кроме своей цели, и все звуки кажутся отдаленными. Разрозненные образы вспыхивают в моем сознании, словно стоп-кадры, нарезанные из моей жизни. Я столько наломал дров. Моя жизнь — серия сплошных ошибок.
Я влетаю внутрь и кидаюсь к небольшому устройству. Время словно растягивается. Мои руки движутся будто в замедленной съемке. Я заканчиваю отключение бомбы, когда вдруг кто-то хватает меня за запястье.
Белая форма. Реакция срабатывает мгновенно.
Я резко разворачиваюсь, вырывая руку. Обхватываю шею врага и резко дёргаю, ударяя миротворца головой об одну из металлических опор. Он отшатывается, но шлем на его голове делает свое дело, и рука с пистолетом взмывает в мою сторону.
Вот и все. Конец.
Раздаётся выстрел.
Миротворец хрипит, его рука слабеет, и он падает на пол.
За его спиной стоит Хорст.
— Знал, что не зря эту крошку припрятал, — говорит он, убирая оружие за пояс штанов.
— Какого черта ты тут делаешь?! — спрашиваю я.
—Похоже, у тебя повредилась память, Янг. Забыл, что напарники обязаны прикрывать друг друга, — отвечает он и, вырывая из мёртвой хватки миротворца табельное оружие, перебрасывает мне.
— Тебе не следовало идти за мной: нас живыми не отпустят, — отрезаю я, но все-таки добавляю, — спасибо.
Мы бежим под палящим солнцем от трибуны к трибуне, Хорст прикрывает меня, а я делаю свою работу. Время нещадно истекает. Когда остаётся лишь одна бомба, экраны загораются, и начинает играть гимн Панема.
***
Автобус резко останавливается, прижимаясь к обочине. Начинает играть гимн, разносясь по заполненным толпой улицам. Экраны, установленные по всему центру Капитолия загораются.
Джоанна вскакивает с места и, не обращая внимания на поднявшийся гомон, расталкивая людей, несётся по проходу к выходу из автобуса. Я кидаюсь за ней.
Кажется, что в центре города, где народ так и кишит, никто не замечает двух испуганно бегущих преступниц. У всех на уме лишь предстоящие Игры.
Джо останавливается на перекрестке между салоном красоты с одной стороны и рестораном с другой. Повсюду столько экранов и неоновой рекламы, что у меня рябит в глазах.
— Пора, — говорит она, достает из рюкзака небольшую камеру, протягивает мне и встаёт на мраморный парапет возле фонтана. — Просто снимай меня.
И тихо добавляет:
— Дело за тобой, гений. Ну давай же… не подведи…
Я ничего не понимаю, поэтому стою, застыв на месте.
— Ну же, птичка. Доверься мне, — говорит она.
Я нажимаю на красную кнопку устройства, и огонёк загорается. Пару минут ничего не происходит, а потом десятки экранов вокруг гаснут, и вместо яркой рекламы я вижу Джоанну. Пять, десять, сто Джоанн, смотрящих на меня с каждого здания.
— Добрый день, — ее голос гремит из динамиков, стоящих по углам улицы, — это Джоанна Мейсон, победительница семьдесят первых Голодных Игр из Дистрикта-7.
Сейчас я обращаюсь ко всему народу Панема. Мы едины, и мы не позволим больше Капитолию и президенту Сноу убивать нас, сжигать наши дистрикты, издеваться над нами.
Мы готовы встать и бороться. И мы не отступим.
В толпе поднимается ропот, шум на улицах становится громче. Мое сердце оглушительно грохочет. И тут я замечаю, как картинка на экранах меняется, разделяя изображение на равные квадраты, и толпы людей на видео выходят на центральные площади…
Я вижу Четвертый и Финника Одэйра, который что-то кричит со сцены на площади. Вокруг него сотни людей, и толпа прибывает.
Вижу, как горят заставы миротворцев. Опрокидываются зерно хранилища и горят склады.
Тысячи людей в разных дистриктах с оружием в руках и просто с кулаками обрушивают свою мощь и свой копившийся долгих семьдесят пять лет гнев на армию в белом.
В самом нижнем квадрате я вижу Двенадцатый. И Гейла. Он идёт впереди с оружием на перевес прямо к дому правосудия. Рядом с ним ребята из его бригады. А за их спинами огромная толпа. Шахтеры. Они смогли. Гейл смог!
Слёзы начинают блестеть у меня в глазах, как вдруг раздается взрыв. Я поворачиваю голову в сторону Дворца и замечаю огонь. Самая первая трибуна взлетает на воздух.
Я поворачиваюсь к Джо, но не успеваю сказать и слова, потому что отовсюду прибывают миротворцы.
В ту самую секунду, когда я хочу спросить, что именно согласно плану мы должны делать дальше, раздается выстрел, и Мейсон, хватаясь за горло, падает в траву рядом со мной…
***
Восстания. Восстания будто по мановению чьей-то невидимой руки появляются на всех экранах.
Зрители, приготовившиеся к просмотру парада, не понимают, что происходит. Они жаждут увидеть трибутов, но колесницы стоят на месте, так и не начав движение.
И тут раздается первый взрыв. А потом второй, третий…
Одна за другой трибуны начинают взлетать на воздух, словно падающие костяшки домино. И только наши с Хорстом ряды стоят, словно каменные глыбы в этом безумном адском пламени. Взрывы не смолкают. Капитолийцы бегут, но спрятаться им негде. Опоры колонн, высотки по периметру площади падают, падают и падают, как подкошенные.
А потом начинается хаос. Люди пронзительно кричат, разрываясь от боли. Мощеная брусчаткой земля покрывается лужами крови, обломками дерева и серым пеплом.
Я вижу стену огня и десятки скорчившихся на земле тел. Меня мутит. Внутренности превращаются в жидкость. Дыхание застревает в горле. Я моргаю, кашляю, прикрывая глаза ладонью. Я пытаюсь сориентироваться куда бежать, но повсюду сплошная неразбериха.
Люди отчаянно пытаются выбраться с площади, раздавливая друг друга и наступая ближним на горло.
Безумие. Полнейшей безумие.
Пронзительные крики людей. Запах гари, дыма и опаленной человеческой плоти.
Кто-то сильно толкает меня в спину, валит на землю, а люди со всех сторон хватают за руки, за ноги, одежду и волосы. Я хочу перевернуться, но внезапно на меня обрушивается тяжесть человеческих тел, вышибая воздух из легких.
***
Взрывы на площади раздаются один за другим. Миротворцы приближаются всё ближе. Нужно убираться отсюда. Я делаю шаг. И еще один. А потом — бегу.
Первая пуля отскакивает от ограды справа от меня. Вторая вонзается в тротуар. Стреляют ли в меня? Или мне уже просто кажется?
«Быстрее!» — кричу я сама себе. В ту же секунду мимо пролетает третья, так близко, что я ощущаю её огненное касание на своей коже.
Желудок подпрыгивает к горлу, одна особенно громкая мысль взмывает над всеми остальными, подобно запущенной стреле: «Это конец!».
Словно из-под земли в конце улицы вырастают два патрульных автомобиля, блокируя мне дорогу.
— Стоять, или мы открываем огонь!
***
Тысячи мужчин, женщин, детей, тысячи рук, ног и орущих ртов — кипят словно в огненном котле. Со всех сторон вопят голоса, искажённые треском искореженного металла, усиленные рупорами миротворцев, которых становится всё больше и больше.
Вот чьё-то лицо, обезображенное диким воплем. Окровавленная женщина орёт: «Мой ребёнок! Где мой ребёнок?»
И тут среди этого раскалённого солнцем и огнём хаоса на меня нисходит покой. Мне вдруг становится ясно: мы все умрём сегодня. Либо от пули: своей — за срыв операции или вражеской — за её осуществление. А быть может нас просто затопчет насмерть обезумевшая толпа. Невероятно, но мысль о смерти даже не пугает меня. Я почти готов умереть.
Однако Хорст, очевидно, умирать не собирается. Он, расталкивая толпу, протягивает мне руку, поднимая с земли. Нос и губы у него разбиты в кровь — ему досталось не меньше, чем мне, и не смотря на то, что напарник тяжело припадает на одну ногу, он бросается бежать от места взрыва, и я, перепрыгивая через завалы вокруг, несусь следом за ним. Мы ныряем в узкий проулок, удаляясь от дворца всё дальше и дальше. Пересекаем одну улицу, вторую, третью. Вдруг Ник резко тормозит возле брошенного кем-то в панике автомобиля.
— Садись, — кричит он мне, и я практически влетаю в открытую дверь, приземляясь на сиденье.
— Надеюсь, ты хоть водить умеешь, — тяжело дыша, хриплю я.
— На лесном складе у нас были автомобили. Это несложно.
Машина срывается с места и несётся по улице, сбивая вазоны с цветами и царапая бока о заборы.
Неожиданно впереди я замечаю два патрульных автомобиля, а перед ними, подняв руки вверх, стоит девушка. Она вскидывает голову, глаза распахнуты, грудь тяжело вздымается…
И мир разлетается на тысячу кусочков.
Моё сердце останавливается…
Дыхание тоже…
Китнисс.
***
Я медленно поднимаю руки, двери патрульных автомобилей открываются и оттуда выходят несколько солдат.
Вот и конец. Я фокусирую взгляд на миротворцах и, пытаясь сморгнуть пыль и пепел, засыпавшие глаза, расправляю плечи, собираясь встретить смерть достойно. Внезапно неизвестно откуда выскочившая машина, протаранивает автомобили миротворцев, снося военных с ног и раздавливая о твердый металлический кузов.
Я готова кинуться бежать, воспользовавшись заминкой, но, мысленно благодаря, оглядываюсь назад и застываю. Два темноволосых парня выбираются из кабины дымящегося автомобиля, несколько секунд назад спасшего меня.
Я замираю и от неожиданности прикусываю щеку — чувствую во рту вкус крови.
Чёрный рабочий комбинезон, копна непослушных темных локонов, ясные голубые глаза, словно в них плещется целое море, губы, когда-то шептавшие мне нежные слова.
Это он.
Пит, — беззвучно шепчу я.
***
Мое сердце останавливается. Мир вокруг замирает.
Не могу дышать, не могу дышать, не могу…
— Пит, — орет мне напарник. Он не понимает, почему я стою, словно статуя.
Наши с ней взгляды пересекаются.
— Это ты, — шепчет она одними губами.
Я хочу бежать, бежать прямо к ней.
Она здесь.
Я нашёл её.
Но Китнисс не двигается с места.
Вдруг она падает.
Десятки миротворцев окружают нас в кольцо.
Меня ослепляет резкая боль. Перед глазами всё плывёт, темнота переполняет меня, накрывает, будто одеялом, словно вода, захлестывающая с головой. И я отключаюсь…
========== Глава 2. Тодд/Китнисс ==========
Я с трудом разлепляю глаза. Моя голова болит так, будто раскололась на тысячу обломков. Перед глазами скачут неясные блики света, расплывающиеся, кружащиеся, словно пламя свечи, дрожащее на ветру. Я моргаю несколько раз — постепенно огоньки обретают черты, и я вижу горящую жёлтую лампочку. Она, раскачиваясь, свисает с бетонного потолка. С трех сторон от меня — серые стены, а спереди — решетка. Камера. Я в камере.
Пытаюсь понять, который сейчас час или хотя бы день, но сделать это невозможно, потому что здесь напрочь отсутствуют окна. Лампочка, подталкиваемая бродящим по коридору сквозняком, снова делает круг в мою сторону, и я вижу девушку. На матрасе в противоположном углу темницы.
На рукаве её кофты алеет пятно крови, она сидит, сложив по-турецки ноги, оттирая засохшую грязь и кровь с ладоней.
— Я уже начала думать, что ты никогда не очнешься, — резко бросает она, даже не поворачиваясь в мою сторону, и всё также продолжает смотреть на металлические прутья решетки.
Я никак не ожидал такой реакции. Я так долго мечтал прижать Китнисс к себе и поцеловать её, что просто не могу поверить в то, что вот она, сидит прямо передо мной.
Я делаю несколько неуверенных шагов вперёд, пока не оказываюсь за спиной девушки. Осторожно касаюсь её локтя, желая развернуть, но она отталкивает мою руку и, вскакивая с места, отходит в сторону.
— Китнисс…— шепчу я, протягивая к ней руки, — ох, Господи, Китнисс, я так боялся, что ты умерла…
Но она не даёт мне договорить и, резко развернувшись, со всей силы влепляет хлесткую пощёчину.
Потом ещё и ещё одну.
— Что ты делаешь? — выкрикиваю я, хватая её руку на полпути к моему лицу. — Я искал тебя. Я ждал тебя каждый Божий день, с ума сходил!
— В самом деле? — гневно интересуется она. — В таком случае ты довольно быстро пришел в себя, — шипит она, и я едва успеваю сжать её пальцы, пока они вновь не приземлились на мою щёку.
И тут я понимаю: Китнисс всё знает. Липкий ужас поднимается снизу вверх по моему телу. В горле образуется ком, а душа уходит в пятки.
— Я была в Седьмом, Пит. И я видела вас с ней. Вместе.
Китнисс делает глубокий вдох и выдыхает, прежде чем поднять на меня глаза. Когда я встречаюсь с ней взглядом, становится ясно, как много было уничтожено в ней. Уничтожено мной. Вина проникает внутрь меня, будто лезвие между рёбер.
Первая моя реакция — желание всё исправить, сказать ей, что в тот момент, когда я впервые поцеловал её сестру, это был не я. Может, и я, но какой-то другой я.
— Китнисс, вот черт, — запинаюсь я, — послушай. Я не хотел, чтобы так вышло.
Эти слова невольно срываются с моих губ, будто они могут как-то успокоить её, но я тут же хочу забрать их обратно. Идиот! Это не то, что я должен говорить.
Я знаю эту девушку. Для неё сейчас совершенно не имеет значения, что она пусть и невольно оставила огромную дыру в моем сердце, и я не виноват, что кому-то удалось залатать ее. Для нее совершенно неважно насколько Прим была разбита после всего, что произошло на тех играх.
— Что мы должны были думать, Китнисс? Мы двагода ждали тебя. Искали, надеялись.
Я встречаюсь с ней взглядом, чтобы она увидела, что я не намерен брать всю вину на себя. Я бы никогда не начал отношения с кем-либо, особенно с её сестрой, если бы знал, что девушка, которую я любил с детства, жива.
— Значит, «мы», да? — от слов Китнисс у меня всё сжимается в груди, но я продолжаю:
— Ты понятия не имеешь, в каком я был состоянии всё это время. Как меня поддерживала Прим, когда тебя не было рядом. Как я поддерживал её после потери всех, кого она любила.
Она пытается уйти, но я не пускаю её.
— Китнисс, дай мне объяснить.
— Объяснить что? — тихо спрашивает она. — Ты хочешь, чтобы я стояла здесь и выслушивала твои оправдания о том, как ты не собирался влюбляться в сестру своей умершей девушки? Думаешь, я буду с наслаждением слушать, что ты не хотел, и все само так случилось?
— Ты не можешь взять и закончить всё между нами, возненавидев меня, — говорю я и беру её лицо в свои руки. — Только не после всего, что у нас было…
— Я не ненавижу тебя, Пит, — произносит она. Её голос срывается, а по щекам скатываются слёзы.
Как я умудрился так испоганить свою жизнь?
Она пытается обойти меня, но я не позволяю, блокируя ей проход. Я притягиваю Китнисс к себе и прижимаю к своему плечу. Целую её макушку, пытаясь не думать о том, сколько раз я мечтал просто обнять её. Китнисс хватается за мой комбинезон, и я слышу, как она опять начинает плакать.
Когда уже поздно.
Слишком поздно.
Я смотрю сквозь неё, слишком пристыженный, чтобы посмотреть ей в глаза. За все свои двадцать лет я никогда не испытывал такой жестокой ненависти. Такой, которая разламывает на части. Заполняет собой до самого края. Заставляет желать смерти. Я никогда не думал, что такое возможно. Я никогда не ненавидел никого так сильно, как прямо сейчас ненавижу себя.
— Как такое могло случиться с нами? — этот вопрос едва успевает сорваться с моих губ, а я уже понимаю что до ужаса несправедлив к Прим, потому что я никогда не буду чувствовать к ней того, что испытываю к её сестре. Я хотел начать сначала, но в итоге подвёл их обеих.
— Ты её любишь? — спрашивает Китнисс, но тут же замолкает и качает головой, словно жалеет о своих словах. — Нет, умоляю, не отвечай, — она отходит назад, пока не упирается в бетонную стену. Я подхожу ближе.
Китнисс вновь пытается вырваться, но я снова крепко хватаю её.
— Подожди, Китнисс, — прошу я. — Пожалуйста, ответь только на один вопрос.
Она перестаёт сопротивляться и замирает в моих объятиях.
— Ты приезжала в Седьмой только из-за сестры? Или из-за меня тоже?
Как только я задаю его, чувствую, как она выдыхает. Мое сердце колотится в груди.
— Китнисс, — шепчу я. — Пожалуйста, Китнисс, ответь. — Я приподнимаю её подбородок, заставляя посмотреть мне в глаза. — Ты всё ещё любишь меня?
Её зрачки расширяются от страха, будто она не знает, что ответить. Или, может, сам вопрос пугает её, ведь она понимает, что чувствует ко мне, но не хочет этого чувствовать.
Я снова повторяю свой вопрос. В этот раз я умоляю её:
— Пожалуйста, я должен знать, чтобы принять верное решение.
Китнисс многозначительно смотрит мне в глаза и непреклонно качает головой.
— Я не собираюсь соперничать с ней, Пит. Я не хочу быть той, кто заберёт тебя у неё, когда девочка такое пережила. Я знаю, что такое терять, поэтому никогда не поступлю так. Поэтому не волнуйся, тебе не нужно принимать решение. Я уже сделала это за тебя.
Она пытается вырваться, но я обхватывая ладонями её лицо и снова умоляю.
— Пожалуйста, — шепчу я. — Только не снова. Я не прощу себе, если ты вновь уйдёшь.
Китнисс с досадой смотрит на меня.
— Ты не оставил мне выбора, Пит. Ты влюблён в другую. Ты делишь постель с другой. Твои руки прикасаются к кому-то, кроме меня. Твои губы шепчут обещания не мне. И неважно уже, чья в этом вина, может, и моя, ведь я сбежала, спасаясь с Игр. Правда в том, что ничего уже не изменит ситуации.
Она выскальзывает из моих рук и вновь садится на свой старый потрёпанный матрас, глядя на меня сквозь влажные ресницы. — Прим повезло, что у нее есть ты, — тихо добавляет она. И моё сердце разбивается вдребезги.
Я стою окаменевший, не в состоянии убедить её.
Не в состоянии просить.
Не в состоянии молить.
Потому что знаю, что ничего не могу сделать для того, чтобы изменить ситуацию.
Я также, как и она возвращаюсь и падаю на свою лежанку. В камере жарко и воздух спертый. Меня подташнивает.
Я хочу сказать ей тысячу слов.
«Пожалуйста, пойми. Пожалуйста, прости меня.
Я каждый день просил небеса, чтобы ты была жива, пока не стало слишком больно надеяться.
Не надо меня ненавидеть.
Я по-прежнему люблю тебя.»
Но вместо этого я говорю:
— Ты думаешь, они собираются нас убить?
— Нет, — отвечает она, — если бы хотели убить, уже давно бы убили. Прямо на площади.
Лучше бы меня пристрелили прямо там.
— Если миротворцы держат нас здесь, это означает, что они планируют что-то похуже смерти, — добавляет она.
— Публичную казнь? Пытки?
Китнисс лишь пожимает плечами.
Мы сидим, не глядя друг на друга и не разговаривая. Минуты перетекают в часы, но я не могу сказать точно, сколько прошло времени. Вдруг я слышу голоса в коридоре и звук тяжелых шагов. Это не один охранник — к камере приближаются несколько человек.
Мы одновременно подскакиваем, словно сговорившись, и дверь внезапно распахивается.
— Джоанна? — удивлённо восклицает Китнисс. И тут уже настаёт моя очередь удивляться, потому что за её спиной возвышается Хорст.
***
— Только не спрашивай меня, где у меня была спрятана отмычка, — с порога предупреждает она и растягивается в самой широкой улыбке. — Неужели ты думала, птичка, что мы так просто заявимся в самый центр Капитолия и попадёмся, словно безмозглые. Это самый быстрый способ пробраться во дворец, разве нет?
Она подходит к канализационному отверстию в полу коридора и, подцепив люк тонкими пальчиками, поднимает металлическую решетку.
— Мне повезло: со мной в одну камеру запихнули этого красавчика, а он ещё и земляк оказался, — она залазит внутрь рукой и нашаривает пистолет. — Его, кстати, зовут Ник, знакомьтесь, — добавляет она.— Ну вот, Финник постарался, пока был во дворце, — рассматривает она оружие. — Правда тут только один ствол.
Мейсон встаёт, засовывая пистолет за пояс и оглядывает Пита с головы до ног.
— А это кто?
— Мы из одного отряда, напарники, — отвечает вместо Мелларка парень за спиной у Джо.
— Ну что ж, тогда идём, — командует она.
Где-то рядом раздается глухой стук. Мы все замираем. Джо дает знак Питу и Нику, указывая на левую сторону каменного коридора. Они занимают свои позиции, а я встаю рядом с подругой.
Шаги приближаются. Я закрываю глаза и прислушиваюсь. Одна пара шагов. Еще одна. И еще. И, наконец, четвертая. Человек впереди группы приближается, и я улавливаю слабый звук дребезжащего металла. Пистолет. Пит впивается в меня обеспокоенным взглядом, и я с силой вжимаюсь в стену.
Охранники идут томительно медленно. Мои руки начинают потеть, дыхание замирает. У нас лишь один пистолет, а их четверо, и они вооружены.
Первым в темницу входит стрелок.
Пит хватает его за запястье, приподнимает и бьет коленом по ребрам. Пистолет с грохотом падает на пол. Он разворачивает миротворца и бросает его в решётку камеры. Железо вибрирует от удара, а Джо кидается на следующего человека, собиравшегося войти внутрь. Судя по телосложению это или женщина, или некрупный парень, одетый в белую боевую амуницию: брюки с наколенниками, сапоги на шнурках и куртку с резиновыми накладками на плечах и локтях.
Успеваю заметить только как Мейсон бьёт рукояткой пистолета охранника по шее, потому что Ник берет на себя третьего. А я — четвертого.
Я коленом ударяю мужчину в пах, мысленно благодаря Боггса за многочасовые тренировки, затем резко бью ему по шее. Он падает на пол, но не успеваю я выдохнуть, как пятый миротворец сбивает меня с ног. Значит, я ошиблась, их было больше.
Вокруг царит хаос, раздается несколько выстрелов. Я не вижу, кто стреляет, так как падаю, больно ударяясь спиной о каменный пол. Не успеваю я прийти в себя, как охранник хватает меня за ногу и тащит в сторону. Я пытаюсь за что-нибудь схватиться, но безуспешно: бетонный гладкий пол не даёт возможности зацепиться. Протащив пару метров, он швыряет меня к стене.
Я пытаюсь подняться, но миротворец резко бьет ногой в мой живот. Воздух вылетает из легких, и я сгибаясь пополам, прислоняюсь щекой к холодному полу подо мной. От боли перед глазами всё плывёт. Я напрягаюсь, вновь ожидая удара, но раздается выстрел.
В груди мужчины появляется рана, и он падает. В нескольких шагах от меня Пит опускает пистолет, видимо, отобранный у одного из охранников. Я смотрю позади него и вижу, что Ник и Джо смогли обезвредить остальных. Они без сознания лежат на полу темницы.
— Спасибо, — хриплю я. Слышно, как дверь в глубине коридора за моей спиной вновь распахивается.
— Надо уходить! — кричит Мейсон, жестом показывая на лестницу в конце тюремного пути с другой стороны.
Новая партия миротворцев врывается внутрь. У меня нет ни пистолета, ни лука — вообще никакого оружия, а в ближнем бою я не настолько сильна.
— Китнисс! — кричит Пит, бросая мне свой пистолет, и солдат устремляется прямо к нему. Мелларк ударяет его ботинком по голени, и я слышу, как противно хрустит кость. Он с криком падает на колено. Пит бьёт его по затылку, и тот падает лицом вниз. Сказать, что я впечатлена, это все равно, что ничего не сказать. Где он этому научился?
Я с легкостью подхватываю пистолет и стреляю. Другой миротворец падает с пулей в шее. Откуда их столько взялось? Ник с Джо отстреливаются и отбиваются на другом конце комнаты.
— Ник! — кричит Мелларк, но он лишь отвечает: — Пустой! — и я вижу, что ему тоже приходится драться в рукопашную.
— Джо! — воплю я, и она, не задавая вопросов, кидает мне новый пистолет. Я успеваю пристрелить миротворца, с которым дерётся Пит, но его лицо уже порядком разбито.
Я вижу, как Ник поднимает с пола пистолет и направляет его прямо на меня, и только через секунду кто-то хватает меня сзади за шею и дергает назад. Звучит выстрел, и миротворец падает, а я опускаюсь на пол, держась за пульсирующую шею.
— Убираемся отсюда, пока их ещё больше не привалило, — шипит Мейсон, запихивая за пояс отобранное у мёртвого стража порядка оружие. Ник держится за предплечье: его ранили. Пит, вытирая рукавом кровь с лица, рассматривает одежду мертвых мужчин и женщин, ища оружие и обоймы.
— Миротворцы пришлют другую команду, как только узнают об этом, — говорит Хорст и они с Джоанной быстрым шагом идут к лестнице.
— Стойте, — окликает их Пит, — давайте возьмем их костюмы? — предлагает он, указывая на мёртвых солдат.
— Неплохая идея, — отвечает Джо. — По крайней мере, так мы хоть какое-то время сможем оставаться незамеченными.
Пит подходит ко мне.
— Держи, — тихо говорит он, вручая мне белую куртку. Со всех сторон нас окружает тишина, нарушаемая лишь копошением товарищей, снимающих форму с солдат.
Мы перебираем вещи, собирая комплекты из неповреждённых пулями и неокрашенных кровью частей. Мёртвых миротворцев и тех, кто просто лежит без сознания, парни затаскивают внутрь одной из камер и запирают.
Я переодеваюсь в белую форму, думая о том, что все эти люди сегодня утром даже предположить не могли, что умрут в сыром подвале.
Я оглядываюсь и смотрю на невысокого, совсем молодого парня, чью куртку я надела. Интересно, знал ли он, во что ввязался, записываясь в отряд миротворцев. Наверное, знал, но это не значит, что мне от его убийства менее тошно.
Перед тем, как сбежать с арены, я убила парня из Дистрикта-1, защищая маленькую девочку. Убить его в тот момент оказалось легко. Мучения пришли потом. Почти каждую ночь я видела перед собой его лицо. Как долго я теперь буду помнить глаза этого военного, который не по своей воле отдал мне свою куртку и шлем? Возможно, всегда.
— Что теперь? — спрашивает Пит, прерывая мои размышления. — У вас есть план?
Ник поднимает с пола еще один пистолет и проверяет патроны.
— Да, слушайте внимательно, — тихо говорит Джо, — у нас две задачи. Первая — открыть чёрные выходы для группы мятежников, которая должна войти внутрь дворца. Вторая — схватить президента до того, как он успеет сбежать. Раз нас неожиданно стало вдвое больше, то лучше разделиться. Мы с Ником идём расчищать путь нашим, а вы с брюнетом — за Сноу.
Мы покидаем казематы, и Джо закрывает за нами дверь, задвигая тяжелый засов. Перезарядив обоймы и рассредоточившись по стенам, мы двигаемся из подземелья по лестнице вверх.
— Китнисс, — Джоанна хватает меня за запястье, — президента нужно взять живым. Будут суд и публичная казнь, поэтому аккуратнее. Его кабинет на третьем этаже. Большие резные двери. А спальня сразу над ним.
— Хорошо, — киваю я ей в ответ, и мы расходимся в разные стороны.
Тихо ступая по коврам, расстеленным на лестнице, мы поднимаемся выше на несколько пролётов до тех пор, пока не останавливаемся на отметке третьего этажа. Я выхожу и выглядываю в длинный коридор слева от себя. Пит проверяет такой же справа.
— Миротворцы… много, — шёпотом говорю я, поворачиваясь к нему, — видимо, кабинет президента в самом конце, потому что охранники далеко.
— И там тоже, — отвечает Мелларк, указывая на часть дворца за своей спиной.
— Что будем делать?
— Сюда, — зовёт он и уверенной походкой направляется по коридору, резко открывая первую попавшуюся дверь и заходя внутрь. В прошлой жизни он был мальчиком, в которого я влюбилась без памяти. Но кто мы друг другу теперь? Я не могу найти ответа на этот вопрос, но безоговорочно следую за ним.
— У меня есть идея, — говорит Пит, указывая на окно.
Не задавая вопросов, я открываю створки и высовываюсь наружу. Внутрь врывается ветер, отчего роскошные бархатные шторы надуваются, подобно парусам.
Я осторожно встаю на выступ здания и хватаюсь руками за декоративную лепнину. Опускаю глаза вниз и понимаю, что лучше бы этого не делала. Высота третьего этажа дворца с его узорными потолками больше двадцати метров.
Пит вылазит следом за мной и осторожно прикрывает створки, но вдруг гарнитуры в наших шлемах оживают.
— Первый отряд, проверка, — произносит командный голос.
— Первый принял: мы на месте, — отзывается низкий тембр.
— Второй, проверка.
— Второй принял: мы возле президентских дверей, все чисто, — отвечает хрипло их командир.
— Третий, проверка.
Молчание.
— Третий, проверка.
Возможно, это тот самый отряд, который сейчас заперт в нашей камере?
Пит отвечает в крошечный микрофон устройства.
— Третий принял: мы на месте, тут всё тихо.
Возможно, это даст нам ещё немного форы. У меня неровно дрожат колени, и я вжимаюсь в стену здания, цепляясь и переставляя ноги по тонкому карнизу.
Ещё как минимум пять балконов, и мы будем у комнаты президента. Теплый майский воздух приятно проникает сквозь тонкую куртку. Я гляжу на Пита. Он по-прежнему выглядит как парень, с которым я делилась самым сокровенным два года назад. Но сейчас что-то в нём изменилось.
— Всем отрядам проверить своих напарников, — вновь раздается шипение в рациях. — Предполагается, что пленники выдают себя за миротворцев, и что они в форме. Повторяю, проверить своих напарников.
Это голос Хорста. Губы Пита складываются в ухмылку.
— Пока они будут заняты проверкой друг друга, у нас будет несколько лишних пару минут, — говорит парень.
Невозможно сказать, сколько у нас ещё времени, прежде чем нас настигнет президентская охрана. Ручаюсь, что не так уж и много.
Мы добираемся до самого широкого балкона, и Пит помогает мне влезть внутрь и следом забирается сам.
Внутри кабинета тихо. Толстые ковры и тяжелые гобелены на стенах поглощают звуки. И вдруг я чувствую аромат роз. Я ныряю за толстую бархатную штору и осторожно осматриваюсь.
Вдоль стены слева от меня стоят книжные шкафы из темного дерева. Напротив — рабочий стол, за которым сидит он. Президент Сноу.
Перед ним несколько экранов, на которых без звука идут видео трансляции из разных дистриктов. Пожары, столкновения, взрывы. Это конец. И он знает об этом.
Я поворачиваюсь к Питу, показывая ему пальцем на дверь. Потом на себя и на Сноу. И мы выходим из тени.
Щёлкает предохранитель, и я возвожу курок. Пит же запирает широкие разные двери изнутри. И остаётся возле них на страже.
Сноу скрещивает руки на груди, явно застигнутый врасплох нашим появлением.
— Мисс Эвердин, — тихо проговаривает он моё имя, будто пробуя его на вкус. — Какая честь видеть Вас живой и здоровой.
— Удивлена, что вы запомнили моё имя, — резко бросаю я, не отводя руку с оружием.
— Ну, что Вы. Нет, мисс Эвердин. Мне гораздо лучше знакома ваша фамилия.
— Что? — непонимающе переспрашиваю я. По спине начинают бежать мурашки.
— Я всегда говорил, что от заразы надо избавляться полностью, вырубая на корню, не оставляя ни одного побега. И вот Вы, прямо передо мной, живое подтверждение правоты моих слов.
— Не понимаю о чем Вы говорите, — я целюсь ему прямо в грудь, сохраняя совершенно непроницаемое лицо, пока президент пристально меня рассматривает.
— В тот год я смягчился под просьбой Крея, — ухмыляясь своими отвратительно пухлыми губами, говорит он. — Внучка родилась — сами понимаете. Пожалел бедную вдову с двумя детьми, — он делает паузу и, смотря мне прямо в глаза, добавляет, — зря. Кровь не вода. И дурная наследственность вылезет, как не старайся её скрыть.
Его слова, словно кусочки пазла, закручиваются у меня перед глазами, собираясь в цельную картину. Отец, поющий «Дерево висельника», бригадиры, собирающиеся у нас раз в несколько недель обсудить дела «по работе», мама, умоляющая его не ходить куда-то ночью, его отсутствия по нескольку дней в лесу с Джаспером Хоторном. И взрыв. Внезапный, не прогнозируемый инженерами шахты и унесший жизни обоих.
Все эти годы я сдерживала гнев и боль, запертые где-то внутри так глубоко, куда после смерти отца мне не хотелось заглядывать, но в этот момент они словно вырываются наружу, и я не могу их контролировать. Не теперь.
Подняв пистолет обеими руками, я дважды нажимаю на спусковой крючок, и на груди президента расцветает алое пятно. Я не жалею. Я опускаю пистолет.
Дыхание с хрипом вырывается из горла президента. Оно звучит как-то неправильно, неестественно. И больше ничего. Тишина. Его глаза пусты и неподвижны.
А потом я слышу шум шагов, звуки драки, кто-то пытается выломать двери. Крик Джоанны. Это повстанцы. Они все-таки захватили дворец.
Внезапно кто-то сбивает меня с ног, выхватывая из рук оружие, и я падаю, ударяясь спиной о стену кабинета.
Пит, отбрасывая меня в сторону, встаёт на моё место. Мы неразрывно смотрим друг на друга, еще в течение нескольких мгновений, как будто он пытается сохранить этот момент в памяти.
— Зачем? — одними лишь губами шепчу я.
С грохотом распахиваются двери, и Пит выпускает всю обойму до конца в уже мёртвое тело президента.
***
Опуская пистолет, я в последний раз бросаю взгляд на Китнисс.
— Какого черта?! — слышу я возмущённый крик Мейсон. — Я же говорила взять президента живым, — комнату заполняет отряд мятежников.
Кто-то заламывает мне руки за спину и припечатывает лицом в пол. Я сплёвываю кровь на роскошный ковер, проводя языком по разбитой губе, и улыбаюсь. Наконец я сделал все правильно.
========== Глава 3. Пит ==========
— Мелларк, на выход! — кто бы мог подумать, что снова слышать свое настоящее имя — это счастье. Как бы близок за эти два года я не стал с Тоддом, Пит все-таки вернул своё.
И вот я здесь. Колония общего режима, Дистрикт-2. Срок семь лет. Но ни одна тюрьма в мире не накажет меня больше, чем тюрьма моего собственного раскаяния. Моя голова — моя вторая клетка.
Я медленно иду со сцепленными руками по узкому длинному коридору. Шаги гулким эхом отскакивают от стен, проскальзывая сквозь металлические решётки. Их ничего не сдерживает. Не то, что меня.
Безмолвный подсудимый, отказавшийся от защиты. А был ли смысл защищаться? В день суда вскрылись и мои поддельные документы, и побег из родного дистрикта. Так я вернул себе имя. И хотя оно печатными буквами выбито пока лишь на тюремном личном деле, это уже неплохое начало, верно? С чего-то ведь нужно начинать?
Эвердин на суд не пришла. Ни одна из них, если быть точным. Ждал ли я? Скорее нет, чем да. После всего беспорядка, который я принёс в жизни обеих, я не рассчитываю на сочувствие.
Я слышал, что Китнисс пыталась доказать, что сама стреляла в президента, но показания десятка свидетелей, собственными глазами видевших как пуля, выпущенная мной, прошла сквозь тело Сноу, сделали своё дело. Девушке приписали психологическую травму на фоне участия в революции и отправили домой.
Железная дверь перед моим носом медленно открывается с протяжным дребезжанием, и я оказываюсь в небольшом помещении для встреч, разделённом перегородкой. Я сажусь за широкий стол перед стеклянной стеной, больше напоминающей целый бастион, сооруженный, очевидно, для защиты от внезапных незапланированных выходок заключённого. Дверь напротив распахивается, впуская посетителя.
— Выглядишь паршиво, — с порога бросает Хорст, растягивая губы в улыбке. — Но этот рыжий комбинезон тебе идёт.
Я лишь ухмыляюсь. Когда-то оранжевый был моим любимым цветом. Теперь я могу любоваться на него ежедневно.
— Скажи мне, Пит Мелларк, что может быть хуже дурака, а? — присаживаясь напротив, задаёт он вопрос.
— Дурак с инициативой? — предлагаю я, вымученно улыбаясь. Смотрю на свои запястья и стягиваю наручники вниз, чтобы холодный металл не натирал кожу.
— Дурак с чувством вины, — поправляет напарник. — Объясни мне: какого чёрта ты натворил?
— А Китнисс что-то говорила по этому поводу? — я укладываю руки на стол, и цепочка противно звенит, ударяясь о металлическую поверхность.
— Нет, судя по словам Джоанны, она закрылась ото всех дома и не хочет никого видеть.
— Ну в таком случае я тоже вряд ли смогу тебе чем-то помочь, — я начинаю перебирать тонкие звенья, перекатывая их между пальцами. — Тем более мне здесь даже нравится. Тут неплохая компания, ты знал? Тюрьма для политических заключённых, — выговариваю я по словам, — практически в высший свет попал. Только окон нет, вот что паршиво.
Ник пристально смотрит на меня, пытаясь понять то ли я безумен, то ли издеваюсь над ним.
— Скоро будут выборы. Джоанна обещала посодействовать по твоему делу. Она в хороших отношениях с Койн, может, удастся смягчить приговор, — он расправляет зажатую в руках кепку и встаёт. — Я тоже постараюсь сделать всё возможное, — напоследок бросает напарник.
— Не нужно, — отказываюсь я. — Правда, Ник. Не стоит.
— Без тебя разберусь, — отрезает он и уходит, напоследок добавляя, — да, и не вставай: к тебе тут ещё посетитель.
Его фигура скрывается за дверью, и спустя пару минут в комнату входит Жаклин. Она мягко улыбается, будто не понимая, как правильно вести себя в данной ситуации, подходит ближе к разделяющей нас перегородке, присаживается, и кладёт на стекло ладонь. Я повторяю её жест с другой стороны.
Девушка вздыхает, и ее плечи опускаются. Она выглядит настолько хрупко, словно белый одуванчик. Жаклин поднимает на меня глаза, неописуемо глубокие, как речная вода.
— Привет, Джекс, — устало говорю я.
— Теперь снова Прим, хотя Джеки мне тоже нравится. Пожалуй, я буду иногда использовать и это имя, — мягко отвечает она, пододвигая стул ближе, отчего по помещению разносится резкий скрип.
— Как ты? — осторожно говорю я. — Прости, что оставил тебя в Седьмом, толком ничего не объяснив.
— Всё нормально, я помогала доктору Лансон, когда начались беспорядки. Почти двое суток провела в её доме. А потом твой друг Ник приехал и рассказал мне о случившемся.
В комнате наступает неловкая тишина, а затем она продолжает:
— Китнисс так и не вернулась, хотя я ждала её. Я думаю, она знает, Пит.
Джеки качает головой, не поднимая на меня глаза.
— Послушай, тебе не за что себя винить, — говорю я, протягивая к ней руку, но стекло, разделяющее нас, не даёт возможности прикоснуться. — Случилось, как случилось. Уже ничего не изменить.
Она наконец поднимает глаза и принимается теребить ремешок на своей сумке.
— Как там погода? — меняю я тему и улыбаюсь уголками губ.
— Жарко.
— А небо? — спрашиваю я. — Каким бы цветом ты его нарисовала?
— Лазурным, — отвечает она. — Этаким оттенком голубого, который почти можно попробовать на вкус.
— Иногда я представляю, каково это — вновь ощущать солнце.
— Когда-нибудь ты снова его почувствуешь.
— Нескоро.
— Я принесла твои вещи, — указывая на картонную коробку, оставленную возле входа, говорит девушка. — Там некоторые твои альбомы, карандаши.
— Спасибо, — я киваю. Как удивительно, что вся история моей жизни уместилась в пыльной коробке.
Видно, что Жаклин нервничает, вцепляясь в бортики стула на котором сидит.
— Да, кстати, я поступила, Тодд… Пит, — она поднимает на меня радостный взгляд. — Следующие восемь лет я проведу в Дистрикте-3, обучаясь на врача. Правда, специализацию пока не выбрала.
— Я никогда не сомневался в тебе, — говорю я, уже широко улыбаясь. — Но все равно до сих пор поверить не могу, что ты теперь учишься в медицинской академии. Наверное, ты первая студентка из Двенадцатого за все семьдесят пять лет!
Она довольно улыбается мне в ответ.
— Это только благодаря тому, что ты вмешался.
— Просто часто мы не знаем, как сделать то, о чем действительно мечтаем. Иногда мы ждем кого-то, кто сделает это для нас.
— И ты стал таким человеком, — добавляет она, прикусывая губу.
— Теперь ты точно сможешь заняться тем, чем должны заниматься ребята в твоём возрасте. Ты же помнишь: «Ссорятся, мирятся, расстаются, встречаются с кем–то еще. Это то, что все делают…»
— «… когда им шестнадцать…» — договаривает она мои слова, сказанные ей когда-то.
— Я думаю, что и в семнадцать начать не поздно, — добавляю я. — И прости. Я не должен был допускать того, что случилось. Это полностью моя вина.
Она пристально смотрит мне в глаза — долго-долго прежде, чем снова начать говорить.
— Знаешь, последние пару недель, после того как ты уехал, я много думала о том, что произошло. О нас с тобой, — Жаклин опускает взгляд на свои ладони, нервно скручивая пальцы. — Я понимаю, это звучит бредово, потому что ты видишь ситуацию иначе. Ты осуждаешь себя, я права? В этом весь ты. Ты верный. Ты ответственный. Ты хочешь позаботиться обо всех вокруг, — она складывает руки на стол и снова поднимает взгляд на меня. — Тодд, все, что произошло после Игр заставило тебя стать моим героем. Я не говорю, что ты не любишь меня, потому что знаю, что по-своему любишь. Я просто думаю, что ты любишь меня по неправильным причинам.
— Неправильным причинам? — удивлённо переспрашиваю я.
Она встаёт и, начав расхаживать по комнате, продолжает:
— Именно. Ты так сильно оберегал меня, что я словно находилась в изолированном пузыре, а это очень давит.
— Давит? — перебиваю я её. — Я не пытался давить на тебя. Я просто хотел защитить тебя. Разве это плохо?
— Нет, Тодд, это не плохо. Ты провел два года своей жизни, заботясь обо мне так, как никто другой не смог бы. Я не хочу, чтобы ты чувствовал, будто я принимала твою помощь, как должное. Всё, что ты сделал для меня, намного больше, чем я могла предполагать. Мне важно, чтобы ты знал, как это много значит для меня, но из-за сложившихся обстоятельств, ты стал для меня единственным мужчиной в этом мире: отцом, братом, другом, парнем, и это было неправильно. И теперь я понимаю, что наша преданность друг другу будет удерживать нас от того, чтобы по-настоящему жить. Жить так, как хочется.
Выражение её лица становится извиняющимся.
— С самого первого дня, может, потому что я младше, не знаю, но ты старался стать моим хранителем, только мне он не нужен. Мне нужен кто-то, кто захочет вместе со мной бросить вызов океану, а потом не позволит утонуть. Но ты даже близко не разрешишь подойти к нему.
Я стараюсь не двигаться и даже не дышать слишком громко. Жаклин поднимает подбородок вверх, будто сдерживая слёзы.
— А теперь, когда и Китнисс вернулась, — продолжает она, и я выдыхаю, потому что её имя отбивается рикошетом боли в моей груди, — я чувствую, что не смогу прожить жизнь так, как хочу из-за страха причинить кому-то из нас боль, а ты не можешь прожить жизнь, которую хочешь из-за того, что твое сердце слишком преданное, чтобы уйти и, наконец, сделать что-то для себя.
Я прижимаюсь лбом к стеклу, стараясь не смотреть на слёзы, которые текут по щекам Джеки, оставляя тонкие солёные дорожки.
— Несмотря на то, что это очень сильно ранит меня, — продолжает она, садясь обратно на стул напротив, — я никогда не прощу себе, если не позволю тебе следовать своим мечтам, как ты когда-то заставил меня следовать моим.
Жаклин пристально смотрит в мои глаза, и я, в конце концов, выдавливаю:
— Если ты решила так.
— Я знаю, что произошло во дворце: Ник мне рассказал. И понимаю, почему ты поступил именно таким образом, — тихо добавляет она.
Я молчу, потому что впервые не могу подобрать нужных слов. В комнату заглядывает охранник, бесстрастным тоном чеканя: «Время!», — и девушка встаёт.
— Я ещё как-нибудь приеду, — тихо говорит она и делает пару шагов к выходу.
— Не нужно. На меня не оглядывайся, хорошо? Я понял, что ты хотела мне сказать, правда. — У меня только одна просьба.
— Конечно, — перекидывая сумку через плечо, говорит она.
— Знаю, что не имею права об этом просить, но если ты сможешь, перед началом занятий загляни в Двенадцатый. У вас двоих никого не осталось, кроме друг друга. Ты ей нужна сейчас больше, чем кто бы ни был. А она нужна тебе.
Прим, склонив голову, лишь послушно кивает.
— И прости, — добавляю я.
— Не надо извиняться, Пит. Так случилось, и я не жалею. Всё могло было произойти по множеству сценариев. Но сложилось именно таким образом. Мы ступили на эту тропу. Это наша история. Была. Теперь я понимаю, что не хочу любить или быть любимой наполовину. Я хочу всё.
А потом она тихо добавляет:
— Первые отношения — не обязательно последние, но они всегда будут первыми, а поэтому особенными, — девушка улыбается и, останавливаясь у двери, бросает последний взгляд через плечо. И я отпускаю её, а она отпускает меня.
Мои чувства к Жаклин нельзя отнести к тому, что я планировал. На каком-то садистском уровне я даже гордился собой, что боролся с этими чувствами. Мне удается оставаться спокойным и собранным даже тогда, когда мы говорим друг другу последнее «прощай», но моё сердце ноет. Она заняла в нём свою часть, и я действительно люблю её особым образом.
Дверь открывается, и меня снова выводят в освященный холодным белым светом коридор. Как только наручники снимаются, и дверь с лязгом закрывается за мной, я сажусь на кровать. Открываю переданную мне коробку, разглядывая содержимое. Альбомы, карандаши, сангина, уголь.
С самого раннего детства моим излюбленным способом отвлечься или сбежать от проблем было рисование. К пяти-шести годам я привык отражать свое отношение к миру при помощи карандаша и бумаги. Это стало своеобразной формой выражения себя, которую предприимчивая мать вскоре превратила в дело, вместо листа бумаги подсовывая мне торт. И мне нравилось.
В старшей школе я принялся рисовать главным образом растения и деревья, что было понятно, ведь именно эти изображения чаще всего наносят на праздничную выпечку, но я почти не изображал людей. Мне не хотелось. До тех пор, пока я не встретил её на общем уроке математики. Китнисс сидела, гладя себя по лицу хвостиком косички, и мне захотелось запечатлеть этот момент на бумаге. Тогда я впервые её нарисовал.
Именно появление Китнисс в моей жизни разделило жизненную ось на «до» и «после». И когда я поверил, что счастье близко, вдруг всё то, что я так долго строил: планы и ожидания внезапно рухнули, став лишь мечтой, которая вроде в двух шагах, но до которой уже не дотянуться. И новая реальность, моё «сейчас», возникшее на месте жизненного разлома, принесла только боль утраты и угрызения совести.
Я собираю содержимое обратно в коробку и отдаю охраннику, не позволяя соблазну взять надо мной верх. Чтобы я не мог рисовать её. Чтобы я не мог написать ей.
Я ложусь на кровать лицом к стене, кладу руку под подушку и сворачиваюсь клубком, стараясь думать как можно меньше. Смотрю, как тусклая круглая лампочка — единственный источник света, который имеется в моей бетонной конуре, бросает искаженные тени на стены и потолок. Металлические решётки светильника так окислились, что остается только догадываться, как он должен был выглядеть когда-то.
Я мысленно прощаюсь и отпускаю их обеих.
Комментарий к Глава 3. Пит
Фраза про океан придумана не мной, она достаточно известна, но так удачно вписалась, что я решила её использовать.
========== Глава 4. Прим ==========
Я подхватываю с пола вагона кота, кладу руку на поручень и шагаю на родную, потемневшую от угольной пыли землю. Двенадцатый встречает меня пасмурным небом и ветром, пропахшим полынной горечью. Я дома. Впервые за два года. Но от этого на душе становиться лишь тяжелее.
Странно возвращаться в одиночку, когда убегали мы с Питом вместе. Ещё более странно понимать, что рано или поздно все люди уходят из нашей жизни. На какое-то время они — весь наш мир, а потом вдруг раз — и нет. Год назад я даже представить не могла, что Пит Мелларк больше не будет её неотъемлемой частью, а сейчас нам пришлось попрощаться.
Я хватаю свою сумку, снимая её со ступенек, но мои руки трясутся так сильно, что я выпускаю её, и она с глухим стуком падает вниз к моим ногам. Лютик принимается вырываться и вопить, словно сирена, и я прижимаю его ближе, чтобы он не сбежал. Делаю несколько быстрых вздохов, пытаясь совладать с чувствами.
«Ты сможешь сделать это! Раз решила вернуться, то у тебя получится», — говорю я сама себе.
Я вновь нагибаюсь, чтобы поднять багаж, но, Лютик опять начинает протестовать, вцепляясь в меня когтями.
— Позвольте, я помогу Вам, — произносит незнакомый голос. Я поднимаю голову и вижу высокого брюнета с серыми, словно олово глазами, улыбающегося мне.
— Рори? — неуверенно спрашиваю я. — Это ты?
— Прим? Вот это да! Я думал… Думал ты погибла! — он поднимает мои вещи и, не прекращая улыбаться, неловко пытается меня обнять, не придавив при этом кота, но смущается и, потирая подбородок, снова делает шаг назад.
— Как видишь жива, но ты… тебя невозможно узнать, — мямлю я, — ты стал… выше.
Он стал не просто выше, кажется, он по росту догнал самого Гейла. Теперь, когда у меня есть время хорошенько его разглядеть, я замечаю больше. С его тёмными, как смоль волосами, оливковой кожей и размахом плеч он похож на статного военного, а не на того, изможденного мальчишку, которого я помню. Однако он все такой же худой, так что, скорее на такого военного, который сбегает в каморку для швабр, чтобы почитать. От этой мысли на моем лице появляется широкая улыбка, а Хоторн смотрит с любопытством, вероятно гадая, что же так рассмешило меня.
— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, пока мы медленно шагаем с вокзала в сторону города.
— Передавал кое-какие вещи на почте и встретил тебя. Нам, кстати, по пути, — добавляет он, засовывая руки в карманы. Похоже, штаны ему стали коротковаты, отмечаю я. — Гейлу за участие в Революции выделили дом в Деревне победителей, мы теперь живём напротив Хеймитча. Китнисс поселили там же, недалеко.
Я поворачиваюсь к нему, и мне приходится задрать голову вверх, чтобы увидеть его лицо. Парень смущенно улыбается. И я не могу не улыбнуться в ответ, потому что действительно рада видеть его снова.
Несколько минут дороги проходят в молчании. Сначала я лихорадочно пытаюсь придумать о чём бы поговорить, но на ум ничего не приходит. В школе у нас с Рори Хоторном было два «романтичных» эпизода. Первый — это проспоренный поцелуй три года назад на окраине Шлака, который, честно говоря, был нисколько не романтичный. Самый ужасный поцелуй в моей жизни. Хорошо, что мама не узнала, а то бы она меня убила.
А второй — когда нас двоих в пятом классе случайно заперли в школьной библиотеке, выключив свет, ведь кому вообще может понадобиться ходить в библиотеку в Двенадцатом? Мы тогда проболтали несколько часов подряд, пока нас не выпустили. Хотя вряд ли Рори помнит.
Из воспоминаний меня выдергивает доносящийся со стороны вокзала гудок поезда и я подскакиваю.
— Ты как-будто нервничаешь? — произносит Рори. — У тебя такое лицо, словно ты собираешься прыгнуть с обрыва или что-то вроде того.
По сути так и есть. Мы останавливаемся возле высокого двухэтажного коттеджа, и он, попрощавшись и помахав рукой, уходит дальше вниз по улице.
Я замечаю, что в доме нигде не горит свет. Наконец, собравшись с духом, поднимаю руку к двери и стучу. Время будто не движется — я повторяю стук. Спустя несколько болезненно долгих секунд сестра открывает дверь.
Ее волосы растрепаны, словно она не расчесывала их неделю или постоянно лежала. Увидев меня, Китнисс не выглядит удивлённой, но от боли в её глазах мне хочется сжаться в комок. Никогда прежде она не смотрела на меня так.
— Привет, — тихо говорю я, но сестра качает головой и отступает.
— Не нужно было приезжать, — произносит она, и её голос срывается. — Ты моя сестра. Человек, которому я доверяла больше всех на свете…
— Китнисс, подожди… — но она разворачивается и сбегает. Я слышу её быстрые шаги на лестнице. Слышу, как захлопывается дверь её спальни. Крупные слезы собираются в уголках моих глаз, и первая слезинка плюхается на сбитый деревянный порог, словно капля дождя.
Не думала, что наша встреча будет такой. Я приказываю себе не плакать, вытираю слезы ладонью и, закрывая за собой входную дверь, прохожу внутрь, осматривая гостиную. Этот дом совсем новый, но с мебели до сих пор не сняли белые простыни — внутри темно и неуютно.
Оставив кота внизу, я поднимаюсь в ванную комнату и остужаю холодной водой свое лицо. Как бы мне хотелось, чтобы мама была здесь. Она уж точно помогла бы мне успокоиться. Глубоко вздыхаю и бросаю сумку с вещами в коридоре. Дверь в спальню Китнисс заперта. Я несколько мгновений стою около нее и, постучав, тихо спрашиваю:
— Можно войти?
Но ответа нет.
— Пожалуйста, Китнисс. Просто позволь мне всё объяснить…
По-прежнему ничего.
— Пожалуйста, поговори со мной.
В этот момент я хочу, чтобы она сказала, что ненавидит меня. Лучше уж пусть кричит и обзывает самыми ужасными словами, потому что прямо сейчас мое сердце разрывается, и я не знаю что сделать для того, чтобы Китнисс снова заговорила со мной. Я сажусь возле двери и начинаю плакать. Моя старшая сестра знает, как причинить мне самую сильную боль. Жгучую и нестерпимую. Она молчит и отвергает меня, обрекая тем самым на самое страшное наказание, которое могла бы придумать.
***
Сколько я себя помню, мы с Китнисс редко ссорились. Она всегда была папиной дочерью. Рано утром они вместе уходили в лес, отец учил её охотиться, ставить силки, разводить костёр. Я же всё время проводила с мамой. Мы часами могли готовить лечебные отвары и мази, сажать и собирать растения. Каждый из нас занимался тем, что любил, и мы были счастливы.
После смерти папы нам всем пришлось перестроить себя. Теперь у каждой из нас появились новые обязанности. Мы обе понимали, что должны заботиться о маме, которая закрылась ото всех, и стали ещё ближе, чем раньше. Только вот сейчас я не знаю, как вновь восстановить ту самую связь, что так тесно связывала нас многие годы. Прошло три дня, но ничего не поменялось. Китнисс смотрит сквозь меня, говорит со мной только тогда, когда необходимо. Ест в одиночестве, если вообще ест.
Каждый вечер приходит Джоанна, запирается в еёспальне, и они о чем-то долго разговаривают, но Китнисс по-прежнему не выходит из своего добровольного заточения. Теперь между нами стена, и я чувствую, как она отдаляется от меня всё дальше и дальше. Помню, мама говорила, что сестры всегда найдут путь обратно друг к другу, однако меня пугает, что, возможно, мы уже никогда его не найдём.
Я встаю рано. Спускаюсь на кухню, открываю холодильник, чтобы приготовить очередной завтрак, который Китнисс не станет есть, но железный шкаф оказывается предательски пуст. На полке сиротливо стоит десяток яиц да засохший кусок хлеба.
Из-за двери доносится мяуканье Лютика, который требует, чтобы его впустили в дом. Вместе с котом внутрь проникает утренний прохладный ветер, и я спешу закрыть дверь. Перед тем как прошествовать на кухню, кот пару секунд трется о мои ноги, видимо благодаря.
Выпивая на ходу кружку горячего чая, я собираюсь и иду в город. Как только я оказываюсь под лучами утреннего солнца, тёплый воздух окутывает меня успокаивающим потоком. Рынок располагается более чем в сорока минутах ходьбы, но есть третий день яичницу уже действительно не хочется.
Я медленно брожу между прилавками, набирая продукты на неделю, как вдруг моё внимание привлекает необычная пара. Высокий парень с тёмными волосами одной рукой обнимает хрупкую блондинку, а второй — держит сумку с покупками. Гейл?
— Гейл, — радостно кричу я ему и машу рукой.
Они одновременно поворачиваются, и я с удивлением обнаруживаю, что рядом с ним стоит Мадж.
— Примроуз? — она подходит ко мне и обнимает настолько крепко, что воздух выходит из лёгких, Гейла же останавливает по дороге какой-то незнакомый мужчина, и он, кивком ответив на мою приветственную улыбку, останавливается для разговора с ним. — Ты жива! О, я не могу поверить! Я так рада видеть тебя снова. Когда ты вернулась? Где была всё это время?
— Я вернулась пару дней назад, — отвечаю я, прислонясь боком к деревянному прилавку. — Два года жила в Седьмом. Это очень долгая и запутанная история, Мадж. А вы с Хоторном вместе?
Она смущенно улыбается и, будто сама ещё не может поверить в случившееся, кивает.
— После того, как они с Китнисс расстались, мы с ним постепенно сблизились, — тихо говорит она, опуская смущенный взгляд.
— Расстались с Китнисс? — Я переспрашиваю, стараясь придать голосу обычное звучание. Мадж отводит глаза, словно пытается найти способ сказать что-то не очень для неё приятное.
— Я не знаю точной причины, Прим. Тебе лучше спросить у Китнисс. Гейл мне много не рассказывал, но он был сильно разбит, когда твоя сестра уехала, оставив его здесь одного. Они были вместе примерно месяцев восемь, — я не могу в это поверить, кажется, что даже дышать перестаю. Чтобы справиться с головокружением и эмоциями, я на секунду опускаю веки. Перед глазами у меня все красно от ярости, которая бурлит во мне. Я подхватываю сумки и, одарив девушку благодарным взглядом, думаю про себя: «Спасибо, что проболталась, Мадж».
— Мне нужно бежать — передавай привет Гейлу, хорошо? — протараторив, я разворачиваюсь и несусь домой. Предательски слезы вновь начинают жечь глаза, но я держусь.
Шагая обратно к дому, я трясусь от злости и разочарования. Но теперь к моим чувствам добавилось еще кое-что: решимость, потому что я собираюсь сказать сестре то, что уже не взять обратно. Высказать абсолютно всё, так как настолько зла, что слова бесконтрольно просятся с языка и искрятся перед глазами.
Я кидаю сумку с продуктами под стол и на этот раз без стука врываюсь в комнату Китнисс, которая сидит на подоконнике, печально глядя в окно. Она удивленно поднимает взгляд на меня.
Утирая глаза, злюсь, что не могу не плакать, и буквально кричу на нее:
— Я изводила себя, испепеляя чувством вины, пыталась достучаться до тебя с самого приезда, сотни раз прося прощения, а ты обвиняла меня в том, что я попыталась построить свою жизнь заново, когда сама в это время встречалась с Гейлом?!
Натянутым, как струны, голосом, она шипит:
— Я с ним не спала, в отличие от тебя, — холодно отрезает она, словно разговаривает с посторонним, — правда ведь, Прим?
— Только то, что у тебя не было секса с Гейлом, ситуации не меняет. Ты точно также пыталась начать сначала. Но ты обвиняешь лишь нас, упиваясь своим горем, и не замечая того, что мы с Питом оказались в точно такой же ситуации, как и вы.
Я разворачиваюсь кругом, чтобы закрыться в своей комнате, но Китнисс следует за мной по пятам.
— Вернись! — кричит она.
— Отстань! — Я пытаюсь закрыть дверь перед её носом, но она успевает вклиниться ногой. — Ты лицемерная эгоистка! — выплевываю я ей в лицо. Я таких слов не то что не говорила никогда — даже думать себе не разрешала.
Я отталкиваю её и убегаю в глубь комнаты. Она идёт за мной следом.
— Как это произошло? — требует рассказать она.
Я падаю на кровать, Китнисс встаёт напротив. Рыдание вырывается из моего горла.
— Я всегда хорошо к нему относилась. Просто в один день мне показалось, что он для меня больше, чем просто друг. А ему тоже было тяжело! — выкрикиваю я.
— Ты хочешь, чтобы я вас пожалела что ли? — лицо Китнисс искажается в усмешке.
— Я лишь пытаюсь объяснить. Мы не знали, что ты жива. Мы оба ждали тебя, сходили с ума, — рыдаю я.
— Просто прекрати. Я не хочу слышать оправданий, Прим.
— Нет, ты послушай, потому что я оставила его, ведь ясно вижу, что Пит всё еще любит тебя, — добавляю я. — Не меня.
— Как я могу верить в то, что ты говоришь?
— Ты должна, потому что это правда, — дрожа я продолжаю, — ты понятия не имеешь, сколько значит для меня твое мнение. Как сильно я на тебя ровняюсь, и как ты… — в последнюю секунду голос мне изменяет, и больше я не могу выдавить из себя ни слова, даже фразу закончить не в состоянии.
Китнисс поджимает губы, её подбородок дрожит, и она едва сдерживает слезы.
— Знаешь, о чём папа всегда меня просил? — говорит она и поднимает выше голову. — Заботься о сестре. Что я и делала. Я всегда старалась ставить тебя на первое место. Знаешь, как мне больно сейчас? Ты хоть представляешь, как было тяжело находиться в Тринадцатом? Я с ума сходила от одиночества и мечтала только об одном — вернуться домой, но я не могла, потому что моего дома больше не существовало.
— Но ведь я тоже скучала, Китнисс. Сильно. И Пит скучал по тебе. Скучал как сумасшедший. Он больше года ходил словно тень, мне кажется, что несмотря на то, что по телевизору объявили о вашей с Гейлом смерти, он ждал тебя.
Она закрывает лицо руками и начинает рыдать.
— Прости, — плачу я. — Мне очень жаль, что все получилось так. Но ты мне нужна, Китнисс.
Я делаю шаг к ней на встречу, и она отвечает тем же. Заливаясь слезами, мы падаем на пол в объятия друг друга. Облегчение, которое я испытываю, невозможно описать словами. Мы сестры, и нет ничего, что она или я могли бы сказать или сделать, чтобы изменить это.
Китнисс просит меня рассказать, как мы жили эти два года в Седьмом, и я рассказываю. Она вытирает глаза рукавом и тихо слушает. Я опускаю моменты, касающиеся наших отношений с Питом, а в остальном описываю все: побег, новые имена, его бесконечную работу, мою учёбу и стажировку у местного доктора, наконец, участие Пита в Восстании, то, что он сам рассказал мне в письме. Сестра садится и серьёзно говорит:
— Только не притворяйся, что тебе безразличен Пит, только для чтобы пощадить мои чувства, — она сглатывает, поморщившись, будто у нее болит горло. — Если в глубине души ты его всё ещё любишь… если он любит тебя, то я никогда…
Я открываю рот, пытаясь объяснить, что наши отношения уже в прошлом, но она жестом приказывает мне замолчать.
–… пусть мне будет тяжело, но я не хочу стоять у вас на пути, понимаешь? Я серьезно, Прим. Ты можешь сказать мне.
— О, Боже, Китнисс, нет! Я была у него в тюрьме, и мы все выяснили. Он не подходит мне, как парень. Совершенно. И я ему тоже, как девушка, не подхожу. Просто… думаю, просто мы оба очень по тебе тосковали, — нащупываю ее руку и сцепляю наши пальцы. — Даю слово сестры!
Я рассказываю всё, что чувствовала и держала глубоко внутри, не имея возможности поделиться. Рассказываю, как плакала по ночам в подушку, стараясь не разбудить Пита, которому приходилось вставать чуть свет на работу. Два года я держала эту бесконечную горечь в себе, и теперь она знает обо всём, что случилось с момента Жатвы, и я снова чувствую, что обрела родного человека.
Мы лежим на одной кровати как в старые добрые времена — я поворачиваюсь на бок и, оказавшись лицом к лицу с сестрой, спрашиваю:
— Ты все ещё любишь его? Пита?
Китнисс начинает опять всхлипывать:
— Я не знаю, все так запуталось, — она закрывает руками лицо.
— Ты его не простишь?
— Я не могу простить, Утенок, — качает она головой.
Я больше ничего не говорю, но моё сердце болит, потому что сейчас в нём такая мешанина чувств, что только время сможет расставить всё по своим местам.
Я иду на кухню и завариваю Китнисс чашку чая с листьями смородины, которые с утра сорвала на заднем дворе соседского дома. Мама часто поила нас таким перед сном. Секунду размышляю: не добавить ли туда немного алкоголя, я подсмотрела это в каком-то фильме. Чтобы успокоить нервы, роскошная богатая капитолийка разбавляла чай ликером. Но в самый последний момент передумываю.
Сегодня я засыпаю в комнате сестры, забравшись к ней под одеяло и свернувшись калачиком рядом.
— Когда приеду в университет, буду встречаться с кучей парней. Когда еще представится такая возможность?
— Только попробуй, — строго угрожает она, поворачиваясь ко мне лицом. — Зачем тебе куча? Одного, но хорошего вполне хватит.
— Ну я же гипотетически, не в прямом смысле говорю, — улыбаюсь я, подкладывая под щеку ладонь. — Знаешь, что меня больше всего расстраивает? Что мы с Питом никогда уже не будем дружить как раньше. Не после такого. Его уже не вернешь, а он был моим лучшим другом в течение двух лет.
— У нас с Гейлом тоже всё начиналось так просто, так легко, а теперь мы с ним просто знакомые. Я лишилась друга, которого знала лучше кого-либо, и напарника, который на самом деле понимал меня.
Сердце начинает покалывать. Когда она произносит эти слова вслух, я осознаю, насколько все действительно печально.
— Вы ещё можете стать друзьями. Через несколько лет. Время лечит, это я тебе как будущий доктор говорю.
— Всё равно будет не так, как раньше.
— Да, — соглашаюсь я, — всё будет уже не так. И мы обе это знаем. Все изменилось.
***
Я ставлю сумку у порога, и мы вместе идем сидеть на крыльце с черничным чаем. Тёплый плед, накинутый на мои плечи, обнимает, точно пушистый лис. За лето мы собрали простыни с мебели, помыли окна, повесили занавески. Я даже постаралась привести в порядок сад. Этот дом больше не навевает беспросветную тоску.
На улице сегодня сыро и зябко. Прошёл дождь, и от травы под ногами носки сразу становятся важными. Китнисс присаживается рядом на угол скамейки, где, лежа на одеяле, спит Лютик, сгребает его в охапку и скидывает на землю. Забравшись под одеяло, она подбирает кота, устраивая его у себя на коленях.
— Ты же не будешь против, если я оставлю его у тебя? — спрашиваю я, почесав кота за ухом и она молча кивает. — В общежитии не разрешают держать животных.
Я смотрю на разлившиеся краски остывающего сада в моей кружке. Можно целую вечность сидеть, глядя на лес, слишком рано в этом году окрасившийся в охру и кармин, жаль, что до моего поезда осталось совсем немного времени.
Мы пообещали писать друг другу так часто, как сможем. Пообещали звонить. Хоть мы и будем редко видеться, в моем сердце разливается тепло, когда я думаю о ней. У меня есть родная спина, за которую я всегда могу спрятаться, а у сестры есть я.
Мы прощаемся у вагона, Китнисс хлопает ладонью по лбу, вытаскивая из кармана номер телефона, чуть не забыв отдать, и я, улыбаясь, обнимаю ее. Она в ответ смеется теплым смехом. Настоящим смехом.
Я не теряю свою сестру. Просто каждая из нас идет своей дорогой. Мы разлетаемся на разных ветрах, но воссоединимся вновь. Мы как и раньше вместе, просто двигаемся по компасу в разных направлениях.
Я машу ей рукой, бросая последний взгляд из вагона на длинный перрон, и поезд трогается. Я вспоминаю всё, о чем мы говорили эти несколько недель. Вспоминаю Пита. Анализирую всё, что произошло между ними… и между нами и понимаю, что любовь пугает. Она меняется. Может уйти. Любовь — это риск. Но я не буду её бояться. Я хочу быть смелой! Поэтому прощаясь с пропахшим яблоками августом и с домом, я улыбаюсь, когда внезапно дверь купе распахивается, и в проёме показывается темная макушка.
— Рори? — удивлённо спрашиваю я. — А ты что здесь делаешь?
Он откашливается, прочищая горло, расправляет плечи и поднимает на меня смущенный взгляд.
— Я в соседнем вагоне. Заметил вас на перроне, но подходить не стал. Еду к Вику в Третий. Он поступил там в колледж — это типа нашей школы только для старшеклассников, на факультет робототехники, ему Бити Литье помог. А, прости, ты, наверное, не знаешь кто это, — добавляет он, потирая рукой шею. — А я хочу посмотреть мир, раз теперь появилась такая возможность. Бросить вызов океану, или, как там говорят… ну не знаю, типа того.
Я широко улыбаюсь и отвечаю:
— Звучит заманчиво! Ну, давай же! — смеюсь я. — Что же ты застыл? Заходи, чаю попьём.
========== Глава 5. Китнисс ==========
В доме прохладно, потому что за окном весь день льёт дождь, окутывая Деревню Победителей лёгкой дымкой. Шторы задернуты, в спальне горит одна-единственная лампочка у кровати. В открытом ящике тумбочки лежат несколько писем. На самом верхнем так и нераспечатанном конверте аккуратным почерком стройно выведены слова: «Дистрикт 2, Колония 458».
Первое письмо пришло спустя год. Потом ещё по одному каждый месяц, но я так и не решилась прочесть ни одно из них. Каждый раз, получая по почте очередной блеклый конверт, я даю себе обещание: «Завтра. Я сделаю это завтра!», но когда «завтра» превращается в «сегодня», я вновь нарушаю собственную клятву.
Я сижу на диване и наблюдаю, как секундная стрелка настенных часов медленно перемалывает время, сменяя второе сентября третьим. Годовщина нашего знакомства. Четыре года назад.
Прим уехала учиться в Третий, а я осталась. Снова. И продолжаю жить так, как если бы Пита Мелларка никогда не существовало в моей жизни. Иногда получается, иногда нет. Большую часть времени нет. Я пытаюсь притвориться, что наших отношений никогда не существовало, обмануть свой разум, но он упорно отказывается стирать воспоминания.
Раньше, когда я думала о своей жизни, то мысленно разделяла всё на «события до смерти отца» и «события после». Теперь же, когда в ней случились Игры, Пит, Тринадцатый и гибель мамы, я уже не уверена какой из моментов считать точкой невозврата.
Прошло полтора года с тех пор, как наши с Питом пути окончательно разошлись в день свержения власти, но я по-прежнему продолжаю думать о нём. Неделю назад я слышала, что новое правительство решило освободить часть политических заключённых. Джоанна не признается, но я знаю, что она не один раз ездила в Капитолий, и мне кажется, что это как-то связано с Мелларком.
Я помню как его терзала сложившаяся ситуация, когда мы окончательно расстались в тюремной камере Капитолия. А теперь меня мучает ещё и чувство вины из-за того, что произошло в кабинете у Сноу.
Нужно просто уйти спать. Может быть, каким–то чудом я просплю большую часть завтрашнего дня, и ещё один день, бывший когда-то нашей годовщиной, сотрётся из моей жизни.
Я укрываю себя лёгким одеялом, заворачиваясь в него, словно гусеница в кокон, тянусь и выключаю лампу.
Завтра. Я сделаю это завтра.
***
Тёплые лучи мягкого осеннего солнца пробиваются сквозь окно моей спальни, а я обдумываю, как лучше провести сегодняшний день. Отодвинув лёгкую занавеску, я выглядываю в окно. Солнце в вышине затуманено белой дымкой, какая часто бывает в октябре по утрам, я раскрываю створки, и внутрь тут же врывается утренняя колющая прохлада.
Несмотря на то, что в Двенадцатый вновь вернулось лето, внезапно начавшись в первых числах октября, по утрам уже пронизывающе холодно. Я поеживаюсь, растирая голые плечи теплыми пальцами, и предвкушаю сегодняшний день. В последние пару недель лес словно взорвался сочнейшими красками и, пока погода позволяет, я знаю, что снова отправлюсь на охоту. Иногда я встречаю в лесу Гейла. Раньше мы, просто кивнув друг другу, расходились в разные стороны, но на прошлой неделе случайно встретившись, вместе подкараулили стаю диких уток возле озера, а затем вернулись домой как в старые добрые времена, тихо ступая бок о бок под вечерним солнцем и вдыхая густой запах тёплой земли и опавшей листвы. Не знаю, можно ли это считать шагом на пути к возвращению нашей дружбы, но удивительное чувство покоя и умиротворения наполнило моё сердце в тот день.
Я умываюсь, натягиваю любимые удобные брюки и свитер, заплетаю привычную косу, и бодрым шагом спускаюсь вниз, но, дойдя до середины лестницы, чувствую, что моим планам не суждено исполнится, потому что на диване посреди гостиной сидит Джоанна.
Я мысленно перебираю все поводы, по которым подруга могла явиться ко мне в такую рань, но, если судить по тому, что в руках она вертит чьё-то фото, это может означать только одно. Последние полгода Мейсон постоянно предлагает мне всё новые и новые варианты заполнения пустоты в графе «возлюбленный», убеждая, что со временем станет легче; что я встречу кого-нибудь, кто сможет отвлечь меня от угнетающих мыслей. Но до сих пор еще никто не заинтересовал меня настолько, чтобы ради него я захотела хотя бы выйти из дома. Джоанна переехала из родного дистрикта сюда вместе с Ником, надеясь, что под её чутким присмотром у меня что-нибудь да выйдет. А может, им просто легче начинать жизнь с начала на новом месте.
— Даже не пытайся сбежать в лес или что ещё хуже, остаться дома и хандрить, когда все собираются праздновать, — подчеркивая каждое слово, произносит она, услышав скрип лестницы под моими охотничьими сапогами.
— Я не хандрю, — спокойно отвечаю я, обхожу ее и присаживаясь рядом с Мейсон на диван в гостиной. — Но вообще-то ты права: я собиралась провести весь день в лесу.
— Ты хоть знаешь, какая сегодня дата?
—Десятое, а что?
— Эвердин, даже я в курсе, что сегодня День Дистрикта-12, а это, между прочим, даже не моя родина. Так что давай, поднимай свой прекрасный зад, потому что ты просто обязана сегодня пойти с нами. И знаешь что? — улыбаясь, она обнимает меня, придвигаясь поближе. — Из Тринадцатого приедет мой друг — он будто создан специально для тебя! Его зовут Марк. Рассказать?
— Конечно, расскажи, — обреченно соглашаюсь я, давно уяснив, что отказываться бесполезно.
Джоанна тратит возмутительное количество времени, выбирая мне одежду, заставляя заплести волосы, и сама наносит на лицо макияж, а я не могу поверить, что позволила ей сотворить это со мной. Последний раз проверяю свое отражение в зеркале и выхожу из комнаты, но как только Мейсон замечает меня, сразу начинает качать головой. Раздражаясь, она вскидывает руки в воздух.
— Ну что теперь? — вздыхаю я, окидывая себя взглядом снизу вверх. — Я опять неподходяще оделась? Ты и так заставила меня заплести волосы, но ещё и раскрасила словно для парада трибутов.
— Ты великолепно выглядишь, однако я хочу, чтобы ты надела то голубое платье, которое я привезла из Капитолия.
— Я сожгла его, припоминаешь? — говорю я, складывая руки на груди.
— Черта с два, ты это сделала, — бросает она, подталкивая меня обратно к спальне. — Иди и надень его, чтобы мы могли, наконец, уйти. Ник уже дважды заглядывал.
Заставив себя напялить это ужасное короткое платье, я спускаюсь вниз, где в гостиной уже ждут Джо и Ник. Рядом с ними, спиной ко мне, стоит высокий светловолосый парень. Видимо, тот самый Марк. Я тихо подхожу, чтобы поздороваться, но он поворачивается прежде, чем я успеваю протянуть руку. Инстинктивно я делаю шаг назад.
— Привет! — говорю я.
— Привет, — он долго меня рассматривает. — Неужели это ты?
— Это я.
Вглядываюсь в знакомые черты и вспоминаю, что когда-то мы учились в одном классе. Самое яркое моё воспоминание об этом парне ограничивается тем, как он съел слизняка на спор. В младшей школе такой поступок считался достижением.
— Что ж, не важно. Ты стал… выше.
Что за глупости я несу?! Естественно, он стал выше, ведь прошло больше двенадцати лет. С его светлыми прямыми волосами, мраморной кожей, словно не видящей солнца годами, и розовыми щеками он похож сына капитолийского аристократа. С таким-то именем особенно!
Кивая, он произносит:
— А ты… совсем не изменилась.
«Интересно, это хорошо или плохо?» — думаю я, пожимая плечами.
— По-моему, с третьего класса я выросла как минимум в полтора раза.
— Нет, я не это имел ввиду, — поправляет он сам себя, — ты… ты именно такая, какой я тебя запомнил.
Марк тянется ко мне, и я отодвигаюсь, считая, что он хочет обнять мои плечи, однако парень просто поправляет прядь моих волос, возвращая её обратно в причёску, и то, как я реагирую на этот невинный жест, приводит меня в ужас. Но он, кажется, не замечает.
Джоанна с надеждой смотрит в мои глаза, ожидая реакции на её друга. На секунду мне становится совестно перед подругой, ведь она так старается меня подбодрить. Хочется доставить ей радость, поэтому я улыбаюсь Марку и выхожу с ним под руку на улицу.
Солнце светит настолько ярко, что поначалу я совсем слепну, и несколько мгновений стою и моргаю, пока глаза не привыкают к свету. В застоявшемся осеннем воздухе чувствуется запах опавших листьев и дыма. К центру дистрикта змейками тянутся ручейки из людей. Мы идём плечо к плечу с моим новым знакомым, и лишь одна я сохраняю молчание.
— Мои родители много лет назад перешли на сторону сопротивления. Я учился в пятом классе, когда мы тайно сбежали в Тринадцатый, — увлечённо рассказывает парень, и я натягиваю лёгкую улыбку, пытаясь изобразить нечто среднее между интересом и восхищением. — Там я закончил школу и стал пилотом планолета. Спасибо, кстати, что пригласили, — кивая Нику с Джо, улыбается он. — Я ещё не решил в каком дистрикте остановиться, чтобы осесть.
— Спасибо, что приехал, — говорит Джо и, довольно улыбаясь, переплётает свои пальцы с Хорстом. Я замечаю этот невинный жест и не могу не порадоваться за нее.
— А ты по-прежнему заплетаешь роскошные косы, — продолжает Марк.
Я трогаю заплетенные на виске волосы. Странно, что из всего произошедшего в школе, он помнит только мою прическу. В те времена косы мне заплетала мама.
— Думаешь, они роскошны?
— Да, как будто… дорогой хлеб.
— Хлеб? — несколько нервно смеюсь я. Вот уж про что я сейчас не хочу вспоминать, так это про хлеб. И про всех тех, кто с ним мог быть связан, поэтому выдавливаю сухое «Спасибо» и отворачиваюсь в сторону.
После свадьбы Финника и Энни в Тринадцатом я не была ни на одном празднике. Власти дистрикта в этом году постарались на славу: по всему периметру площади расставили столики, соорудили подобие бара, построили высокую сцену, позвали музыкантов. Мэр уже заканчивает свою речь, дети носятся вокруг сцены, и я первые за долгое время понимаю, как всё изменилось. Голодных игр больше нет. Теперь они могут жить, не боясь в один прекрасный день стать выбранным. Только я не могу стереть из памяти то, чего мне стоила эта свобода.
— Там Хеймитч у бара, — говорю я и, обрадовавшись поводу сбежать, шагаю прямиком к ментору. Начинает играть громкая музыка, и люди подтягиваются к самому центру площади, где уже начались танцы.
— О, солнышко, — радостно приветствует он меня, зажимая между пальцами бокал с белой, слегка мутной жидкостью, — хочешь выпить со мной за компанию или соскучилась по душевным беседам?
— Вряд ли. Хотя зависит от того, за что мы будем пить: чтобы отпраздновать или чтобы забыть?
— Скорее, забыть, — делая большой глоток, отвечает он, улыбаясь короткой, беглой ухмылкой. На мгновение мы оба застываем в неловком молчании, словно каждый из нас вспоминает что-то о чем все равно не осмелится сказать вслух. Затем он неожиданно суёт мне в руку квадратный стакан:
— Белого ликёра?
— Пожалуй, нет. — Отпихиваюсь от стакана. — Сам пей.
Он качает головой, все-таки пододвигая бокал ко мне ближе.
— Я бы хотел предложить тебе что-то получше, но у них здесь ничего больше нет.
Я с минуту кручу его в руках. Обычно я не пью, но на этот раз хочу сделать всё возможное, чтобы этот день пролетел как можно быстрее, поэтому делаю большой глоток. Мне не нравится ни чуть сладкий, противный вкус во рту, ни то, как по горлу медленно растекается холодный напиток, неожиданно обжигая крохотными язычками пламени, но я все равно допиваю до конца и возвращаю пустой стакан ментору.
Проходит полчаса, и алкоголь определенно делает своё дело. Я чувствую себя легко и непринуждённо. И хотя я совершенно не пьяна, даже не возражаю, что Марк опускает руку мне на плечи.
Джо и Ник ушли пару минут назад покорять танцпол. Мейсон выделывает какие-то жуткие танцевальные па, но, несмотря на это, её парень смотрит с нескрываемым обожанием, хотя, кажется, и побаивается, что она и его заставит присоединиться. А Марк рассказывает мне о… вот черт. Я понятия не имею, о чем он говорил всё это время. Похоже, о чём-то, связанном с планолетами. Не думаю, что я вообще его слушала.
Один раз ему удаётся даже уговорить меня потанцевать, и, возможно, мне кажется, но я словно вижу пару голубых глаз, наблюдающих за мной. Я моргаю, стараясь отогнать галлюцинацию, вызванную алкоголем. Светлые волосы острижены слишком коротко, но этот взгляд… нет, мне определённо показалось. Не стоило пить даже рюмку того неизвестного пойла с Хеймитчем.
Мне тут же хочется скинуть с себя руку моего нового «парня» и броситься бежать. Извиняясь, я удираю в сторону сцены, в туалет. Засовываю руки под струю воды и замечаю, как сильно они дрожат. Делаю несколько успокаивающих вдохов, глядя на своё отражение.
Может ли это действительно быть Пит? Или просто игры моего воспаленного воображения?
Я едва успеваю открыть дверь, как чья-то рука сжимает моё запястье и тянет за сцену подальше от толпы. Я успеваю рассмотреть лишь светлый коротко стриженный затылок прежде, чем парень затаскивает меня внутрь тёмной подсобки, служащей складом или коморкой для швабр, и закрывает дверь, щелкнув замком.
Теперь я чувствую, как тяжело дышу на самом деле. Прямо задыхаюсь, потому что не ошиблась… Я знаю, что Пит стоит передо мной, хотя и не вижу его. Воздух вокруг словно застывает. Даже музыка, все ещё отдаленно звучащая со сцены, куда-то пропадает, и все, что я слышу — это гулкие, приглушённые удары своего сердца.
— Насколько серьезно у тебя с этим поедателем слизней? — серьёзным голосом спрашивает он. Тело Мелларка настолько близко, что я могу почувствовать его тепло.
Мои губы сами собой растягиваются в улыбке. Ну почему этот парень всё равно заставляет меня улыбаться? Почему он тоже помнит тот случай с Марком? Однако я тут же стираю улыбку с лица и совсем не приветливо шиплю в ответ:
— Тебя это не касается.
— Почему ты так и не пришла? — продолжает допытываться он.
— Уйди, мне нужно вернуться назад, у меня свидание, — я стараюсь проскользнуть мимо Мелларка, но он хватает мою руку и плотнее прижимает к стене. Его лоб упирается в мою голову. Пит выдыхает, и его дыхание касается волос, заставляя меня зажмуриться изо всех сил.
— Китнисс, прошу, не веди себя так, — шепчет он мне в ухо.
Я не могу видеть его из-за темноты этой крохотной душной комнатки, но чувствую его, ощущаю каждой клеточкой своей кожи, и что-то в моей груди начинает ныть.
— Идём со мной, — просит он. — Я очень хочу с тобой поговорить.
Я прилагаю все свои усилия, чтобы покачать головой.
— Нет, — на выдохе говорю я.
— Почему ты не отвечала на мои письма?
— Я их даже не открывала, — отворачиваясь, произношу я, и не давая ему продолжить, заявляю, — надеюсь, ты не думаешь, что я кинусь в твои объятия, просто потому что ты появился сегодня здесь.
Мелларк пробегается пальцами по моей скуле:
— Я не жду этого, Китнисс. Но я молюсь на это. Каждую ночь, много месяцев подряд.
Складывается ощущение, что его слова проникают в мою грудную клетку, выталкивая весь воздух из лёгких.
Внезапно я осознаю, что вокруг тишина. Музыканты перестают играть, и со стороны площади доносится лишь белый шум: смесь детского смеха, пьяной ругани шахтёров и мерного гула сотен голосов. А затем теплые волны музыки начинают снова опутывать все вокруг, словно тонкие нити паутины. Эта песня совсем не похожа на те весёлые и быстрые, что звучали до неё — она словно горячая карамель, медленно растекающаяся в вечернем воздухе.
— Я так скучал по тебе, — Пит скользит руками за спину и притягивает меня ближе к себе. Он произносит это тихим, ровным голосом, и я ему почему-то верю. А сердце так подскакивает в груди, словно готово разбиться о стены тела, заперевшего его внутри.
Стена поддерживает меня сзади, а Пит спереди, нам нужно столько всего обсудить, но близость его тела в этой крохотной тёмной комнатке стирает абсолютно все мысли. Я месяц за месяцем пыталась избавиться от воспоминаний о нём внутри своей головы, но сейчас, разрывая все преграды, наружу вырывается единственная правда: я тоже скучала. По тому, как он смотрит на меня, как прикасается ко мне, по его улыбке и смеху. Я скучала по Питу Мелларку!
— Пит, — шепчу я, собираясь попросить его выпустить меня, но он, услышав мой голос, расценивает его иначе, зарываясь лицом в мою шею, и выдыхает, а я забываю обо всём чему хотела возразить.
Он касается моей щеки ладонью, и я ощущаю его дыхание на своих губах совсем близко.
— Я пытался забыть тебя, правда пытался, Китнисс — произносит он, запуская свободную руку в мои заплетенные волосы, — только не смог.
Я открываю рот, чтобы повторить свой протест, но встречаю тепло и мягкие потягивающие губы. Пит прижимается ко мне, проталкивая свою ногу между моих. Он целует меня так страстно…
Знаю, что должна остановить его. Я должна оттолкнуть, но я совсем этого не хочу. Я хватаюсь за рукав его рубашки одной рукой, а другой вцепляюсь в широкие плечи. Я делаю глубокий вдох прежде, чем Пит возвращается голоднее, чем прежде. И его руки. Его пальцы медленно поднимаются вверх по моим бёдрам.
— Как же я сильно скучал по тебе, — шепчет он. — Я не переставал любить тебя ни на секунду все эти четыре года. Я думал, что смогу начать жить заново, но я не могу без тебя, Китнисс. Это выше моих сил — отпустить тебя.
Не знаю, почему его признание так действует на меня… Мы словно на секунду превратились в тех самых Китнисс и Пита, что были вместе до Жатвы, до Игр, до революции.
От прикосновения его губ к моим подкашиваются колени. Я жадно целую его в ответ, хотя понимаю, что этот поцелуй всё только усложнит. Но я также знаю, что возможно это последний раз, когда я чувствую его губы и не хочу отказывать себе в этом.
Он прижимает меня ближе, скользит рукой по моей шее, зарываясь пальцами в заплетенные волосы. Кажется, будто он пытается запомнить этот момент, запечатать в сердце эмоции от поцелуев, потому что знает: после того, как мы остановимся, единственным, что у него останется, будет память о событиях в тёмной коморке.
Его прикосновения кажутся мягкими, словно бархат на моих губах. Пит медленно поворачивает голову, пока его рот не оказывается прямо у моего уха:
— Китнисс…
— Да? — Выдыхаю я.
— Давай уйдём отсюда. Я хочу поговорить с тобой, но не здесь.
Его лоб прижимается к моему. Я не знаю, что делать. Я не имею права позволить ему так просто вернуться в мою жизнь. Собрать все части вместе будет очень тяжело, ведь невозможно выкинуть из памяти то, что произошло. Мне нужно время. Я не способна принять такое решение прямо сейчас.
— Не могу, Пит, прости — бросаю я, отталкиваясь от стены и на ощупь находя ручку, открываю дверь.
Как только я выскальзываю наружу, яркий свет бьёт в глаза, и я, прищурившись возвращаюсь обратно к нашему столику. Ник и Джоанна уже ждут меня там, беседуя о чём-то с Марком.
— Всё в порядке? — интересуется он, и я молча киваю.
Я присаживаюсь рядом с парнем, делаю глоток воды из стоящего на столе стакана и отворачиваюсь, заливаясь краской и стараясь не смотреть на лицо Марка, чтобы он продолжал считать, что я увлечённо его слушаю, а сама принимаюсь нервно ковырять ногтем трещину в древесине столешницы.
Когда Джоанна отпустит меня домой? Если я постараюсь незаметно улизнуть, как быстро она хватится?
Вдруг кто-то спотыкается возле нашего стола и, задев стакан рукой, разливает содержимое на пол, рассыпаясь в извинениях:
— Простите, я всегда такой неуклюжий.
Я поднимаю взгляд и встречаюсь со знакомыми лазурными глазами с тёмными осколками, скрытыми в их глубине. На лице Пита расползается медленная улыбка, и он возвращает взгляд Марку.
— Разрешите мне Вас угостить. В качестве компенсации, — дружелюбно предлагает он. — Я только переехал в этот дистрикт после Восстания — совершенно никого тут не знаю, да и столики все заняты.
— Конечно, я и сам в Двенадцатом недавно, — соглашается Марк и тянется через стол, чтобы пожать Питу руку. — Я Марк, а это Китнисс, — представляет он меня.
Я в ужасе смотрю на то, как Пит берет стул и пристраивается рядом. Он садится и складывает руки перед собой.
— Ник, — протягивает руку Хорст, и теперь я уже совсем ничего не понимаю.
Мейсон также сидит в полном замешательстве, но я успеваю заметить, как её парень что-то шепчет подруге на ухо.
— Приятно познакомиться, Китнисс, — тихо говорит Мелларк, обхватив мою ладонь. — Я Пит, — он быстро проводит пальцем по запястью, и его прикосновение словно опаляет кожу. — Итак, — указывает он пальцем поочерёдно то на меня, то на летчика из Тринадцатого, — вы встречаетесь?
Марк фыркает:
— Я думаю, это тебя не должно касаться, парень, — ухмыльнувшись, мой сегодняшний «возлюбленный» зачем-то кладёт руку на мои плечи. Отчего я вся съеживаюсь.
— Ты прав, меня, это не касается, — разочарованно разводит руками Пит. — Чем ты занимаешься Марк?
— Я пилот. Собирался во Второй, хочу перевестись в их военный гарнизон, но по дороге заскочил сюда, — он переводит взгляд на меня и мягко улыбается, — вот познакомился с Китнисс.
Пит бросает на меня быстрый взгляд и тут же отводит его в сторону.
— А ты приехал в Двенадцатый один, с семьёй, с девушкой? — облокачиваясь на спинку сиденья, спрашивает Марк.
— Один, — коротко бросает Мелларк. — На самом деле девушка бросила меня, и я не могу сказать, что незаслуженно. Я прождал её больше полутора лет, но она так и не пришла на встречу со мной.
— Слушай, парень. Ты конечно меня прости, но какая девушка стоит того, чтобы ждать её восемнадцать месяцев? — хмыкая, отвечает пилот и сжимает мои плечи сильнее.
Пит откидывается на спинку сиденья, а я наблюдаю за каждым его движением.
— Только одна, — говорит он тихо, чтобы никто не услышал. Но я понимаю, что его слова были предназначены для меня.
Это слишком. Я больше не могу участвовать в этом.
Джоанна переводит удивлённый взгляд с меня на Пита, Хорст подмигивает парню, и я понимаю, что они сговорились. Не просто так Мелларк появился здесь сегодня. Марк, единственный непосвященный в этот спектакль, не обращает внимания, и придвигает свой стул ко мне поближе.
— Значит, Пит, верно… — Джоанна обращается к «новому знакомому». — Ну раз мы все с тобой только что познакомились и абсолютно ничего о тебе не знаем, поскольку никогда раньше не встречались, почему бы тебе не рассказать нам о себе? Чем занимаешься?
Я прожигаю Джо взглядом, Пит лишь ухмыляется:
— Что сказать, — начинает он, облокачиваясь на стол, — Я сменил много профессий за последние несколько лет. Но в душе я художник. Хотя, последние полтора года у меня был тяжелейший творческий кризис. Не сделал ни единого мазка, даже карандаш в руки не брал. Но как ни странно, несколько минут назад на меня снизошло самое настоящее вдохновение.
— Представляю себе, — язвит Джоанна, закатывая глаза и метнув взгляд в мою сторону. — Знаешь, Пит. Только потому, что к тебе пришла муза несколько минут назад, ещё не значит, что она останется навсегда.
Он делает вид, что комментарий Джо заставляет его на минутку задуматься, хотя я вижу, что он пытается сдержать улыбку:
— Я надеюсь, что эта муза останется со мной. Один человек давным-давно сказал мне, что вдохновение нужно черпать в том, что тебя пугает, а тот источник, что я, наконец, нашёл, страшит меня просто до жути.
Ник смеется, а Марк наклоняется вперёд, чтобы привлечь внимание Мелларка.
— Мой дедушка когда-то рисовал картины на продажу, но дела у него шли неважно и…
— Марк, — прерывает его Пит. — Прости, что перебиваю, это действительно интересная история, да и ты кажешься отличным парнем.
— Спасибо конечно, но я не понимаю…
— Дай мне закончить, — продолжает Мелларк, поднимая палец в знак предупреждения. — Потому что сейчас ты возненавидишь меня. — Ты меня не помнишь, верно? Это с моим братом ты поспорил в младшей школе. Рай у нас всегда отличался дико креативным чувством юмора. Если тебя это утешит, то мать ему задала в тот раз жуткую взбучку. Впрочем, неважно… — он прочитает горло и продолжает, указывая на Ника. — Этот парень сказал мне куда прийти сегодня вечером, чтобы я смог найти девушку, с которой собираюсь провести остаток жизни. И прости, но так получилось, что эта та девушка, с которой у тебя сегодня свидание. Я люблю ее. И люблю по-настоящему. Поверь, у меня было время поразмыслить над своими чувствами, поэтому, пожалуйста, прими мои искренние извинения, потому что я очень надеюсь на то, что она вернётся сегодня домой со мной, а не с тобой. — Пит посылает мне умоляющий взгляд. — Пожалуйста? — он протягивает мне руку, но я застываю на месте так же, как и бедный Марк.
Ник прикрывает рот, пытаясь скрыть смех, а Джоанна в этот раз на самом деле теряет дар речи.
Марк вскакивает, и я думаю, что он хочет ударить «соперника», но Пит с Хорстом тоже встают, и пилот, оценив, что расклад сил не в его пользу, просто разворачивается и уходит, а мне ничего не остаётся, как пойти за ним. Все остальные тоже срываются следом.
Джоанна бьет Ника по плечу.
— Зачем ты рассказал ему, где мы будем сегодня? — шипит она.
Парень потирает место удара и пожимает плечами.
— Прости, птичка, но это мужская солидарность.
Случайные зрители этого спектакля оказываются явно разочарованными, не дождавшись шумных разборок. Несколько человек оборачиваются в надежде на продолжение: может, мы напоследок поругаемся или подеремся?
Как только мы отходим подальше от центра площади, я сразу подхожу к Марку, который с обозлённым видом меряет шагами землю. Он останавливается, когда видит, что я стою перед ним, и указывает в направлении Пита.
— Чувствую себя идиотом! Это все правда? — спрашивает он. В полной растерянности я мотаю головой. Я не знаю, что на это ответить, потому что, если честно, сама ничего не понимаю. Но я уверена на сто процентов, что ничего не чувствую к Марку и вряд ли смогу почувствовать, поэтому решаю разобраться хотя бы с ним.
— Прости, — извиняюсь я. — Клянусь, до сегодняшнего вечера я не видела этого парня больше полутора лет. Но это и не важно. Думаю, у нас с тобой всё равно ничего бы не вышло.
— Ладно, я понимаю, — говорит парень и, пожимая руку только Нику, не прощаясь уходит.
— Как ты? — Спрашивает Пит, подходя ко мне ближе. — Китнисс, позволь мне хотя бы проводить тебя до дома.
Я отрицательно качаю головой.
Джоанна стонет, а затем касается моего плеча.
— Да прости ты его уже, — просит она. — Нику он действительно нравится, и если ты не простишь парня, то разобьешь Хорсту сердце, а я вроде, как теперь переживаю за его внутренние органы, — шутя добавляет она.
— Пожалуйста, — добавляет Пит.
Я смотрю в ответ на его густые ресницы, обрамляющие ярко-голубые глаза, и нехотя киваю головой:
— Ладно, идём.
Комментарий к Глава 5. Китнисс
Глава навеяна творчеством К.Гувер, ситуации и слова были изменены мной, но идея “про вдохновение” всецело принадлежит ей.
========== Глава 6. Пит ==========
Китнисс отворачивается от меня, подставляя лицо солнцу. Ее губы влажные, плечирасправлены, а волосы, собранные в косу, по диагонали оплетающую голову, слегка переливаются в закатных лучах. Она тянет короткое платье вниз, словно чувствует себя неуютно в нем, как будто ей станет теплее и комфортное, если она отпустит бархатистую голубую материю ещё на сантиметр ниже, а я не могу заставить себя перестать любоваться ею. Как же я скучал! Как сильно мечтал увидеть её снова!
Китнисс не произносит ни слова, и я тоже молчу. В конце концов она, утомленная нашей безмолвной игрой, просто разворачивается и шагает в сторону Деревни победителей. В вечернем свете её профиль вырисовывается так чётко, словно вытесан из гранита, и я решаюсь заговорить:
— Я хочу, чтобы ты выслушала меня не перебивая, ладно? Потому что я могу сказать то, что ты не захочешь услышать, но мне нужно, чтобы ты дослушала до конца.
Китнисс складывает руки на груди, закрываясь от прохладного вечернего ветра. Я тоже потираю ладонями плечи — волоски на руках встают дыбом. Надо было надеть что-нибудь потеплее лёгкой льняной рубашки, так бы я мог предложить ей хоть что-то, чтобы согреться.
— Четыре года назад я действительно отдал тебе свои сердце и душу. Даже не смогу описать, насколько ужасны были те месяцы после того, как ты уехала на Игры и исчезла, — зная, что следующие слова снова принесут ей боль, сглатываю комок в горле, но продолжаю. — Когда между нами всё стало развиваться, сомневаюсь, что кто-то из нас планировал такое. Но это случилось, и на тот момент я не мог предполагать, что однажды пожалею о случившемся.
Китнисс выпрямляется — медленно, словно даже такое простое движение причиняет ей боль, и отодвигается от меня. Я ничего не могу с этим поделать: как и раньше, она открытая книга — всё написано на её лице.
Она поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза. Я собираю остатки своего самообладания и спокойным ровным голосом продолжаю:
— Я хочу извиниться перед тобой за сегодняшнее представление. Клянусь, я его не планировал, но когда увидел тебя с этим парнем, меня было не остановить, — и это чистая правда. — Я хочу, чтобы ты знала, я бы никогда не позволил такому произойти, если бы знал, что ты вернёшься. Но что случилось, то случилось. Мне жаль, что я не могу совершить чуда и всё отмотать назад, — продолжаю я, — хотя в своей голове я делал это тысячи раз. Жаль, что я не в силах снять камень с твоего сердца. К сожалению, так не бывает. Я не добавил к этой истории ничего нового, но я хотел, чтобы ты услышала её от меня.
Китнисс хмурится и качает головой, и я не знаю: сердится ли она на меня за то, что случилось сегодня, или всё ещё злится из-за Прим. А может, и то и другое.
— Пит, не извиняйся. Это мне нужно попросить прощения за то, что ты спас меня там, в кабинете Сноу. Не думай, что я не винила себя в произошедшем — винила сотни раз, — тихо говорит она, опуская взгляд на свои ботинки и крепче обхватывая себя руками. Ей на голову шлепается листок и сразу же уныло соскальзывает.
— Но это был мой выбор: я сам решил и нёс ответственность за его последствия.
— Нет, — качает головой она, — это было неправильно, и ты не должен был этого делать, как ты не понимаешь?!
— Китнисс, уже не важно, — я подхожу к ней ближе и хочу взять за руку, но она делает шаг назад.
Девушка выдерживает паузу, её голос становится таким тихим и мрачным, что я не могу не вздрогнуть. Она снова одергивает платье и смотрит на меня своими пронизывающими серыми глазами.
— За последние полтора года не проходило ни дня, чтобы я не чувствовала боли из-за всей этой ситуации.
— Знаю.
— Нет. Ты не знаешь, — она начинает расхаживать взад и вперёд. Её голос становится громче. — Думаешь, я должна была счастливо жить, понимая, что ты в это время гниёшь в тюрьме? — Она закрывает глаза, поднимая подбородок выше. — Иногда мне кажется, будто взяв на себя всю вину, ты просто сбежал. Сбежал от возникшей ситуации.
От её слов моя броня на мгновение дает трещину, являя на свет затаенную в глубине души обиду. Она просачивается сквозь меня, так что я уже не в состоянии удержать её.
— Ты действительно так думаешь? — выдавливаю я из себя. Китнисс молчит, опустив взгляд. — Ну раз ты так считаешь… теперь я понимаю, почему за всё это время не удостоился ни звонка, ни письма, ни даже одного жалкого сообщения вроде: «Не переживай, я не сбросилась в лесу с обрыва», потому что все, что я о тебе узнавал были лишь обрывки новостей, которые передавали мне братья или Ник.
— Ты неправильно понял. Всё не так!
— А как?
— Это сложно объяснить.
— А ты попробуй!
— Прошу хватит, Пит! Внутри меня такая смесь из эмоций, что я… я больше ничего не хочу.
Что-то у меня внутри надламывается. Всего два предложения, но они могут сбить с ног. Буквально.
В голосе девушки звучит уверенность, ведь у неё было столько же времени всё обдумать, как и у меня. Я был заперт в камере, каждый день прокручивая ситуацию снова и снова — я рисовал десятки сценариев своего возвращения, но в реальности всё оказалось иначе. Больнее. Но даже зная, что она может меня оттолкнуть, я не мог не попытаться. Я должен был услышать это сам. Убедиться окончательно.
Я вижу, как дрожат ее плечи. Я знаком с Китнисс достаточно долго, чтобы знать: дрожь — верный признак того, что она на грани срыва. Слишком много боли я уже принёс в жизнь их семьи. Больше я не хочу быть её причиной. Поэтому я понимаю, что самое правильное решение, которое я могу принять — это уйти.
— Признаюсь, я вёл себя сегодня как эгоист, испортив тебе свидание, — мой голос почти сходит на шёпот, но не лишается твёрдости. — Ты достойна лучшего, правда. Поэтому я обещаю, что уеду из Двенадцатого, чтобы больше тебе не мешать.
Я застываю у порога её нового дома в Деревне победителей, а Китнисс поднимается по ступенькам и открывает дверь ключом.
— Хорошо, раз ты так решил, — на пороге она оборачивается, чтобы закрыть двери и добавляет, — удачи тебе на новом месте, Пит.
Она поднимает глаза вверх, оглядывая засыпающую улицу, будто бы прощаясь с ней до завтра, и уходит как ни в чем не бывало, а я остаюсь, растворяясь на потемневшей от холода лужайке, уставленной пустыми горшками из-под цветов, щедро засыпанными листьями.
***
— Всем стоять!
Перестав прыгать на кровати в родительской спальне и на секунду замерев, на меня пристально смотрят двое маленьких голубоглазых мальчишек.
На полу валяются подушки. Одеяло жалобно повисло на прикроватном столике, покрывало же сиротливо забилось под кровать, и лишь его треугольный кончик выглядывает наружу. В общем, всё это лежит где угодно только не на кровати. Почему дети решили рассмотреть её в качестве батута, понятия не имею. У них, что игрушек нет? Только две минуты назад я чуть не растянулся на лестнице, наступив на маленькую деревянную машинку. Она такая старая, что древесина, из которой сделан корпус, уже почти рассохлась от времени.
— Быстро вниз обедать, — кричу я, приказывая себе оставаться спокойным, невзирая на этот бедлам.
Едва слова слетают с языка, как двое мелких сорванцов срываются с места и ракетами несутся вниз по лестнице нашего старого крошечного дома прямиком на кухню.
— Сегодня на обед у нас бутерброды, — хлопая в ладоши выкрикивает Рай, стараясь перекричать детский гомон. — И потом всем спать!
Я гляжу на часы. Осталось как-то уложить малышню и можно будет на два часа свободно выдохнуть.
— Но если это обед, то где тогда овощи? — засовывая половину куска хлеба в рот сразу, спрашивает Рик. А может, это и Рен. До сих пор не могу понять: каким образом члены моей семьи их отличают.
— Мама говорит, что мы должны есть овощи каждый день.
— Тогда и готовить вам должна ваша мама, — отвечает брат, потрепав одного из мальчишек по волосам. — Ешьте что дают!
— Надолго они у нас? — шёпотом спрашиваю я Рая, пока тот, отвернувшись от детей, собирает раскиданные по полу куски хлеба. Видимо, на завтрак тоже были бутерброды.
— Уилл с Мелани решили покрасить спальню, — он хватает тряпку и начинает оттирать ярко-красное пятно на деревянной столешнице, — но, похоже, им так понравилось «это дело» в отсутствии детей, что вчера этот говнюк сказал, что они решили ещё и детскую побелить. Поэтому продолжаем втроём отдуваться, — он поднимает взгляд от шлифованной поверхности стола и улыбаясь добавляет, — они вчера вымазали любимое платье Марго в патоке из пекарни. Кажется, она ещё несколько лет точно не согласится завести ребёнка.
— Где дед? — поднимая на меня огромные голубые глаза, спрашивает один из мальчишек. — Дед, дед, дед, — начинают они скандировать уже вдвоём.
— Скоро вернётся, — отвечаю я и, присоединяюсь к брату, пытающемуся создать на кухне хотя бы видимость порядка, — ваш дедушка с тётей Марго ушёл на рынок.
Я закидываю останки того, что когда-то было моей деревянной пирамидкой в коробку, хотя я был уже и так её третьим владельцем, и в ужасе смотрю, как Рен показывает на Рика. А возможно, и наоборот.
— Рай, — тормошу за плечо я брата, — смотри, что он сделал!
— Вот черт! Он что скатал шарик из хлеба и засунул себе в нос?
— Скорее всего, — поморщившись, сдавленно отвечаю я. — Ты, как уже опытная няня, случайно не знаешь, как можно достать из ноздри хлебный шарик? — я подбегаю к ковыряющемуся в носу малышу и забираю из его руки вилку, пока он ещё и в глаз себе не ткнул. — Ты сейчас засунешь его ещё дальше!
— Это тебе повезло, что ты нянчишься с ними сейчас, а вот когда они были совсем мелкими и орали в две глотки, тут даже Мелани за голову хваталась, а её спокойствию бы даже удав позавидовал.
— Итак, Рай, кто это? — я беру на руки пострадавшего племянника.
— Рик, — закатив глаза, отвечает он, будто это самый глупый из всех вопросов, — видно же, у него родинка на мочке уха, — я приглядываюсь, и правда родинка, точно такая, как была у мамы. Я сажаю его на стол. — Нужно, чтобы ты высморкался, хорошо? — говорю я и зажимаю его левую ноздрю. Рик кивает и широко улыбается. Видимо, он решил, что это такая игра. Оно и к лучшему. Господи, хоть бы не пришлось идти в больницу, иначе Уилл нас убьёт! — Давай. На счет три, — склонившись над племянником, я начинаю отсчет, и на счет три он с силой сморкается.
Шарик выскакивает прямо мне в глаз. — Мать вашу! — вскрикиваю я, прижав ладонь к пострадавшему органу. — Ай!
— Плохие слова! Плохие слова! — довольно выкрикивает Рен, в то время Рик спрыгивает со стола и начинает скакать вокруг меня повторяя. — Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!
— Что тут происходит? — с порога заявляет Марго и ставит небольшую коробку на стол, следом за ней в кухню входит отец, и мальчишки кидаются к нему в объятья.
— Дед, дед, дед! — вопят они, облепив обе его ноги и повиснув на широких отцовских брюках.
Признаться я и сам к этому моменту уже готов бежать к отцу, благодаря его за то, что вернулся пораньше, и что могу, наконец, выдохнуть, переложив бремя воспитания этих малолетних разрушителей на его опытные плечи. Как родители справлялись с нами тремя? Сейчас я начинаю лучше понимать мать, которая всегда считала нас главными пачкателями, ломателями и вредителями в доме.
— Быстро мыть руки и в кровать, — командует Марго, и дети наперегонки уносятся в сторону ванной.
— Привет, пап, — говорю я, обнимая отца и отмечаю, что он стал ниже, а может, это я немного вырос. Его заправленная в широкие свободные штаны рубашка, насквозь пропахшая дрожжами и укропом, напоминает мне детство, но я быстро прячу эти воспоминания в глубь сознания. — Как там в городе?
— Мы заходили к Уиллу, они с Мел всё ещё не закончили, — он улыбается, хоть и издаёт тяжёлый вздох, — по дороге с рынка заглянули к Карлмайклам. Дэйв совсем сдал, зато Делли, твоя подруга со школы, выходит замуж в декабре, — папа выкладывает на стол купленные продукты и начинает тихо бормотать себе под нос. — Кто играет свадьбу зимой? Где собрать такое количество народа в доме?
— Пап, ты пойдёшь с нами? — перебивает его Рай, он задвигает два детских стула в угол тёмной кухни и, подхватывая с верхней полки небольшую книжку, хватает со спинки стула куртку и натягивает ботинки. — Мы хотели навестить маму.
Отец устало присаживается на старый деревянный табурет и качает головой:
— Идите вдвоём, — отвечает он, проводя рукой по совсем уже седым волосам. — Я останусь, помогу Марго. Да и смена в пекарне завтра. Если повезёт, прикорну на полчасика, пока дети спят.
Я киваю, так же как и брат накидываю тонкую куртку и запираю дверь. Мы с Раем выходим на улицу, и меня окутывает знакомый запах листьев и мокрого старого дерева, из которого ещё прадедом была сбита часть фасада пекарни. День солнечный, но с востока дует холодный осенний ветер.
Под подошвами ботинок хрустят холмики опавших листьев, от каждого шага поднимая вверх серые облачка угольной пыли. Небо к вечеру становится совсем бледным, почти бесцветным… Это не совсем серый и не белый. По-осеннему низкое солнце перед тем как уйти на покой опрокидывает на чистый воздушный холст ковш ярко-рыжих всполохов, и они растекаются по светлому небу словно акварельные краски.
Весь путь занимает меньше тридцати минут, и когда мы достигаем кладбища, дорога превращается в крутой спуск, по бокам поросший колючими кустарниками. Рай идёт первым, и когда земля снова становится ровной, то ведет меня к большому камню, который служит ориентиром.
Должен признаться, стоять возле собственной могилы — очень странно. Может, стоит снять таблички? В любом случае не сегодня. Я перевожу взгляд на соседний памятник и тяжело сглатываю.
— Почему ты мне не сообщил, когда она умерла? — спрашиваю я брата.
— А что бы это изменило? Вернуться ты бы всё равно не смог.
Кто-то посадил возле памятника сирень. Рай подвязывает тонкий ствол дерева, вколов рядом небольшую палку, и присаживается рядом на корточки.
— Всегда считал, что меня она любила меньше всех. И придираться начала прямо с того момента, как я появился на свет, — я засовываю руки глубже в карманы.
— Просто вы были похожи с ней сильнее, чем с кем-либо из нас. Она хотела тебя защитить, — брат достает из сумки небольшой альбом в кожаном переплёте, больше похожий на блокнот, и отдаёт мне, — я нашёл его, когда разбирал мамины вещи. Думаю, тебе интересно будет взглянуть.
Я засовываю блокнот под куртку, хочу внимательно прочитать его в одиночестве. Брат не настаивает, он поправляет слегка покосившуюся табличку на памятнике и, медленно вставая, спрашивает:
— Как всё прошло с Китнисс?
Я только пожимаю плечами. План с самого начала был обречен на провал, но я всё-таки влез в эту авантюру и остановиться уже не мог.
— Да не будет она вечно злиться! — махнув рукой, отвечает он.
— Ты бы её видел, — качаю я головой. — В груди этой девушки по-прежнему бушует гнев.
— О, — с минуту он молчит, — она всё ещё злится на тебя. Это хороший знак.
— Что? — Я бросаю на него раздраженный взгляд. — Назови хоть одну причину почему, мать твою, это хороший знак?
— Без проблем, — Рай медленно начинает идти обратно, вверх по тропинке, и поворачивает в сторону дома. — Это означает, что она до сих пор не поставила на тебе крест. Ты по-прежнему важен для неё, потому-то ей и больно. Улавливаешь? — Остановившись, он здоровается с кем-то из Шлака и продолжает, — А вот если бы она не сердилась, тогда бы это означало, что она выкинула тебя из головы и из своей жизни окончательно. Согласен?
Я молча смотрю на брата. Может быть, он прав? Мне нравится ход его мыслей, потому что он дарит надежду, но не облегчает ужасную боль в моей груди. Каждый раз, когда в тюрьме говорили, что у меня посетитель, совсем маленькая частица меня надеялась, что это Китнисс. Я не ждал, что она придёт, но все-таки где-то глубоко-глубоко в душе надеялся увидеть её в комнате для свиданий.
— Забудь, я с ней попрощался, завтра утром уезжаю, — говорю я, отворачиваясь. Как только мы все выяснили, я сразу же купил билет на ближайший поезд. Несмотря на то, что вся моя сущность стремится к тому, чтобы быть рядом с ней, я готов смириться с окончательным расставанием. — Она сделала свой выбор, и я должен уважать ее решение. Так будет лучше для неё.
— Так ты уже и вещи что-ли собрал?
— Да нечего особо и собирать.
— Может, останешься, твоя кровать пока свободна, — предлагает брат, но я качаю головой.
— Я не хочу вас стеснять, Рай. Да и ей будет проще начать сначала, если я не буду путаться под ногами.
Знаю: отец всегда примет меня несмотря на то, что с появлением Маргарет, я буду в доме лишним. Я в любой момент могу вернуться домой, если захочу. Но я не хочу. И не могу.
— Как скажешь.
— К ужину меня не ждите: мне нужно ещё кое-куда зайти, — говорю я, и мы расходимся в разные стороны. Мне просто необходимы свежий воздух и тишина, а их, как и прежде, абсолютно невозможно добиться в нашем доме. Тяжело вздохнув, сжав в кармане куртки ключ, я иду туда, где всё начиналось.
Шагая мимо сонных домов Шлака, я вновь вспоминаю вчерашний день. Я не могу выкинуть из головы то, как она быстро дышала и нервно сглатывала, цепляясь за мою рубашку тонкими пальцами. Ее сумрачно-серые глаза в практически полной тьме рабочей подсобки и мягкие губы, шепчущие моё имя. В тот самый миг когда я прижал её к себе, кругом всё исчезло. Я не слышал ни музыки, ни криков и ни смеха, доносящегося с площади. Я ощущал только её древесный аромат и биение собственного сердца, которое с умноженной силой гоняло по телу кровь. Я с силой трясу головой, пытаясь отогнать воспоминания, и крепче сжимаю в кармане ключ, так что он практически впивается в кожу на моей ладони.
Я вхожу и захлопываю за собой дверь, как будто запечатываю собственные воспоминания внутри. Но несмотря на это они продолжают упорно и глухо стучаться в мой череп, напоминая о тех днях, которые мы провели здесь вместе. Внутри старого дома ничего не изменилось. Я медленно открываю дверь в спальню, где я любил её тогда, бросаю беглый взгляд на накрытую простынями мебель и выбираюсь из окна на улицу. Присев на красный черепичный карниз, я осматриваю крохотные улочки и уже опустевшие поля Двенадцатого. Восемнадцать лет я считал его своим домом. Я до сих пор пытаюсь найти путь назад, но мне никак не удаётся вернуться в свою оболочку и по-старому расположиться в самом себе. Внутри такой беспорядок: мебель переставлена, лампочка перегорела, прошлое разорвано на клочки.
Я всегда думал, что дом — это знать, что ты не один. Смотреть, как заходит солнце над бескрайней засыпающей долиной, и иметь любимого человека рядом, которого ты можешь прижать покрепче к себе, чтобы разделить с ним это мгновение. Меня зовут Пит Мелларк, я из Дистрикта-12, и я потерял свой дом.
Можно ли назвать мою жизнь историей любви, если любовью она не заканчивается? Правильнее будет назвать произошедшее трагедией.
Иногда я мечтаю забыть то, что было между нами. Но потом понимаю, что нет, я ни за что никому не отдам свои пять, десять, пятнадцать лет, которые я любил её. Первый раз, когда я услышал, как она поёт, первый взгляд, которым мы случайно обменялись на общем уроке математики, первый поцелуй, последовавший после первой пощечины, и единственную ночь, проведённую с ней вместе в тёмной спальне этого дома. Я не хочу забывать.
Я делаю медленный вдох, бросая последний взгляд на место, в котором я вырос. Застегиваю повыше воротник куртки, прячась от холодного ветра, и возвращаюсь через окно обратно. Я протягивая руку, чтобы закрыть оконную раму, но, услышав шум на лестнице, разворачиваюсь и застываю.
Запыхавшаяся Китнисс врывается в спальню и, увидев меня, резко останавливается.
Она — воплощение огня и ярости. Ее волосы, в этот раз не собранные в косу, развиваются от вечернего ветра, ворвавшегося в комнату сквозь тонкие пыльные занавески. Она здесь совсем рядом. Только руку протяни. И как раньше дико злится на меня.
— Что ты здесь делаешь? — осторожно спрашиваю я, но вместо ответа она бросается ко мне, крепко обвивая руками за талию, и прячет лицо, утыкаясь в моё плечо.
— Я так боялась, что не успела… что ты уехал. Я искала тебя в пекарне, но твой отец сказал, что ты ушёл на кладбище, но я не нашла тебя там, — она начинает всхлипывать, — и вдруг подумала, что ты не мог не попрощаться с этим местом.
Она еще крепче обнимает меня, выдавливая из моих легких весь воздух.
Я чувствую, как теплая ладонь накрывает мою холодную.
— Останься…
Она произносит лишь одно простое короткое слово, но в нём в эту секунду заключается вся моя жизнь. И становится неважно, насколько долгой и сложной она была до неё и на пути к ней. И поэтому я отвечаю, переплетая наши пальцы:
— Всегда.
Я обвиваю её руками и зарываюсь лицом ей в волосы, прижимая к себе сильнее. Закрываю глаза. В целом мире есть только она и я. Я нежно целую любимую девушку в губы, и, кажется, что мое сердце буквально вырывается из груди, когда она целует меня в ответ.
Говорят, что до мечты всего два шага. Больше нет. Моя мечта сбылась.
========== Эпилог ==========
На улице завывает ветер, бросая мне в лицо снежинки размером с теннисный мяч. Я натягиваю на голову капюшон и спускаюсь по протоптанной серой тропе. Декабрьский ветер пробирает до самых костей, и я поднимаю воротник куртки выше. Несмотря на слабый солнечный свет, заледеневшая угольная грязь под моими ботинками всё равно превращается в жижу, и я, обходя особенно большие лужи, ступаю на городское кладбище.
Я петляю вдоль каменных плит и простых деревянных табличек, пока не дохожу до гранитного камня с именем Анна Роуз Мелларк. Растущая рядом сирень уже давно сбросила свои листья, и сейчас только её ветки дрожат на холодном воздухе. Сняв капюшон, я присаживаюсь на корточки рядом с могилой матери.
— Привет, — очищаю рукой имя, выбитое на сером камне, — я многое должен тебе рассказать, мама, и думаю, это будет наш последний разговор в уходящем году, — я опускаю взгляд на небольшой кожаный альбом со стёртыми уголками, который верчу в руках. Мне показалось важным взять его на этот раз с собой. — Сегодня утром я привёз Китнисс и нашего сына домой. Ты бы гордилась им, мама. Сильный и крепкий мальчишка. Весит три с половиной килограмма. Китнисс говорит, что он очень похож на меня, и знаешь, когда я взял его в руки первый раз, то…
Я прочищаю горло.
— Ты ведь помнишь, каково это, да? Нет ничего в этом мире, что сможет заставить почувствовать такое. Это чудесно, но и одновременно страшно до смерти. Ты хочешь защитить своего малыша от всей боли, которая может возникнуть на его пути, и молишься, чтобы не облажаться, и воспитать его достойно.
Я останавливаюсь и провожу взглядом по широкому полю кладбища.
— Знаешь, мам, я провёл всю свою юность, боясь разочаровать тебя, но после твоего ухода я много об этом думал и, наконец, кое-что понял.
Я провожу указательным пальцем левой руки по твёрдому переплёту и начинаю листать слегка пожелтевшие страницы, рассматривая уже в тысячный раз свои первые рисунки, которые она втайне собирала все эти годы. На обратной стороне написано моё имя и возраст. Пять, шесть, двенадцать лет, а в самом низу аккуратно подшиты её собственные работы. Она никому из нас так и не рассказала, что рисует.
— Ты не просто так была слишком строга со мной, верно? Потому что мы с тобой похожи. Глубоко внутри ты боялась и переживала за меня.
Я снова смотрю на могилу, и мой голос смягчается:
— И знаешь что, мама? Ты была права. У нас у обоих внутри есть какое-то особенное свойство. Та часть души, что заставляет нас любить всем своим сердцем. Как ты всю жизнь любила папу, несмотря ни на что, так же и я люблю Китнисс. Ты всегда её тщательно скрывала. Но, знаешь, мам, тебе не стоило этого стыдиться.
Я накидываю обратно капюшон и, потирая замерзшие пальцы, встаю.
— Мы назвали малыша Флетчер. Я должен многому его научить, мам. Всему тому, чему ты и отец учили нас с братьями, но есть ещё одна вещь, которой я должен поделиться с ним, и о которой ты не успела рассказать мне, а может, просто не знала, как сделать это. Я хочу, чтобы он всегда знал, что я люблю его, несмотря ни на что, и принимаю его таким, каков он есть. Возможно, это самый важный урок, мам. Понять и принять собственное я. Найти правильный путь. Я так долго учился этому, что чуть не потерял себя и единственную девушку, которую когда-либо смог бы любить. Знаю, за все то, что я натворил, ты дала бы мне смачный подзатыльник, — улыбаюсь. — С тех пор я держусь за неё так, что готов пойти и в огонь, и в воду. Я никогда в жизни не испытывал столько счастья, мам, и, думаю, что ты тоже была бы рада за меня. А теперь я собираюсь вернуться домой, к своей семье.
Я разворачиваюсь и снова смотрю на могилу, переводя взгляд на соседний памятник. Мы с Раем несколько лет назад заменили старую надпись на надгробии, сделав табличку для семьи Янг.
— Да, и ещё кое-что. Если вдруг увидишь Тодда и Жаклин, поблагодари их за меня и скажи, что я прошу прощения за то, что таким образом увековечил его имя в новых учебниках. Я правда не специально, даже историки иногда ошибаются.
***
В окне отражается комната за моей спиной — укрытый белой скатертью стол, камин, украшенный живыми еловыми ветками, в котором пляшут ярко-оранжевые языки пламени. Повсюду развешена мишура, ветки омелы и сосновые лапы, а у стены стоит настоящая ёлка, за которой нам пришлось идти вместе с Джо и Ником, так как Китнисс уже не могла выбираться в лес. Джоанна лично срубила её, не дав нам с другом даже прикоснуться к топору.
Я перевожу взгляд на круглые настенные часы и поправляю воротник рубашки. Как только отворяется дверь, в комнату врывается вихрь из снежинок, а следом за ним и Рик с Реном.
— Скоро Рождество! Совсем скоро! — кричат они, на ходу скидывая ботинки, и чуть не сносят меня с ног.
Следом входят Уилл с женой, отец и Рай, обнимающий за плечи Маргарет.
— Привет, салага, — треплет он меня по волосам.
Закатив глаза, я закрываю входную дверь.
— Мне тридцать вообще-то, Рай. Когда ты прекратишь?
— Никогда, — похлопав меня по плечу, он сворачивает в коридор, а я качаю головой, в этот раз ни капли не рассердившись.
— Ну и где они? — Спрашивает Марго, осматривая комнату в поисках молодой мамы.
— Наверху. Китнисс укладывает его спать, — отвечаю я, развешивая их вещи на крючки в нашей прихожей. — А вы оставили Алису бабушке с дедушкой?
— Ага, — отвечает вместо неё брат и, схватив со стола одну из закусок, запихивает её в рот, — должен же у нас, у родителей, хоть когда-то быть выходной.
— А вот и мы, ваши любимые соседи, — громко заявляет о своём приходе Джоанна. Поцеловав меня в щеку и поставив пакеты на пол, она идет прямиком наверх поглядеть на малыша.
Я пожимаю руку входящем следом Нику и запираю дверь. Подпирая плечом стену, я прислушиваюсь к шумному гомону любимых мне людей и детскому смеху, вдыхая запах праздника. И счастья.
Спустя пару часов все разваливаются на двух диванах в гостиной, приходя в себя после грандиозного праздничного ужина. Уилл с Раем допивают бутылку вина, о чем-то громко споря, отец уже спит, откинув голову на подголовник кресла, а близнецы играют с Лютиком, который забился под ёлку, не желая показывать оттуда хвост. Кажется, они пытаются выманить его оттуда куском колбасы, но этот кот так легко не сдастся.
— Почему Прим не приехала? — спрашивает Марго, устраиваясь на кресле, подвернув под себя ноги.
— Они с Рори собирались кататься на лыжах во Втором, — отвечает любимая, уютно устраиваясь у меня под боком, — она планировала приехать после Нового года к рождению Флетчера, но малыш решил появиться чуть раньше.
— Они же вроде расстались?
— Моя сестра и младший Хоторн четыре раза расходились и столько же сходились вновь, — смеется Китнисс, — их настолько сильно тянет друг к другу, что больше двух недель расставания ни один из них пока выдержать не смог.
— И что стало причиной на этот раз? — продолжает допытываться Маргарет.
— Он сделал ей предложение.
— Что? И она ему отказала?
— Нет, она согласилась, но с условием, что он разрешит ей работать. «Я не для того училась восемь лет, чтобы ты запер меня дома, Рори Хоторн!» — улыбаясь пародирует Китнисс голос Прим. — Ему не нравится её график дежурства в больнице и частые ночные смены. Он потребовал, чтоб она ушла, но Прим так легко не сломить. Вот они и бодаются.
Китнисс прижимается ко мне ближе и переплётает наши пальцы. Ник, глядя на нас, тоже закидывает руку на плечи Джоанны и, притягивая к себе, целует в щёку.
— Ты чего такая грустная сегодня, а, малыш?
— Правда, Джо, — подначивает Рай, — заболела что ли? Может, хоть вина с нами выпьешь? Ты же всегда была «своим парнем», не то, что эти молодые мамочки, — указывая на девушек, улыбается он.
Выражение лица Мейсон меняется, и я ей искренне сочувствую. Брат как обычно глупо пошутил, но видно, её это задело. Ник ещё пару лет назад рассказывал, как обеспокоен тем, что Джо никак не может забеременеть.
— Иди в задницу, Рай. Я не буду с вами пить вино.
— Может, тогда чего покрепче? Виски? Когда ты поддатая, мои шутки тебе явно больше нравятся, — хохочет он, но Джоанна не реагирует.
— И виски не буду, — бросает она и тихо добавляет, — мне вообще нельзя пить.
Рай продолжает увлечённо болтать с Уиллом, не замечая перемены, а Хорст замолкает.
Мое сердце пропускает удар.
Он поворачивается и берет её за плечи, заставляя посмотреть на себя.
— Джоанна?
Она просто кивает, и я даже не знаю, кто первый из них пускается в слезы: Ник, Джо или оба одновременно.
— Беременна? — одними лишь губами спрашивает он.
Мейсон продолжает кивать, и слезы продолжают падать из её глаз.
Это неописуемый момент. Он сажает её на колени и крепко прижимает к себе. Я перевожу взгляд на Китнисс и вижу, как она закусывает губу и часто моргает, пытаясь сдержать свои эмоции. Чувствую, что даже мои глаза становятся важными, поэтому мне приходится отвернуться.
Я не знаю, отчего пытаюсь спрятать ото всех свою реакцию. Мы так часто скрываем всё, что на самом деле чувствуем от тех, кто, возможно, больше всех нуждается в том, чтобы знать наши истинные чувства, и это не правильно. Поэтому я встаю и крепко обнимаю друга, тихо поздравляя, потому что точно знаю, как много для него значит этот момент, и как долго и тяжело они шли к нему.
Из-под рождественской ёлки раздается недовольное фырканье, Лютик выскакивает и бросается прочь, а следом за ним и мальчишки. Мы громко смеёмся.
Закрыв за братьями двери и собрав раскиданные племянниками подушки, я поднимаюсь наверх. В коридоре стоит кромешная тьма, и лишь мерцающие огоньки на окне в спальне освещают комнату. Я осторожно крадусь и останавливаюсь у двери. Китнисс сидит на кровати, закрутив вокруг ног одеяло. Она поднимает на меня взгляд и улыбается. Я расстегиваю верхние пуговицы рубашки и закатываю рукава. С кухни доносится смех и приглушенные голоса, о чем-то увлечённо спорящие.
— Тебе удалось выкроить пару минут, чтобы побыть с нами наедине? — спрашивает Китнисс.
— Братья уже ушли, а Джо вызвалась разложить остатки еды в холодильник, — она поднимает на меня удивлённый взгляд, мол «это точно та самая Мейсон, которую мы знаем», и я, пожимая плечами, улыбаюсь, подтверждая, что сам удивлён не меньше. — Они с Ником закроют двери, как закончат.
— Твой сын проголодался и сделал так, чтобы все в округе об этом узнали, — жена опускает взгляд на ребёнка, который прильнув к её груди, задремал во время трапезы.
Я касаюсь одним пальцем его щеки. Он слегка хмурит свои крошечные бровки и снова приступает к еде. Мы с Китнисс переглядываемся и улыбаемся друг другу. Я снимаю рубашку и бросаю её на стул. Любимая осторожно перекладывает малыша в колыбель рядом с кроватью и устраивается рядом.
Она лежит на своей стороне, повернувшись ко мне, её рука подогнута под голову, а волосы, обычно собранные в косу, сейчас раскиданы по подушке, рассыпаясь вокруг шеи на плечи. Она смотрит на свои пальцы, которые выписывают круги по моей ладони.
— Устала? День был длинным.
— Нет, — она обнимает меня за талию и притягивает к себе ближе. — Просто не могу поверить.
Любимая смотрит на меня, смеется и прячет глаза, утыкаясь в мою грудь. Я наклоняюсь над ней и целую в макушку головы. — Что такого смешного?
— Она поднимает лицо, продолжая широко улыбаться, — Мы, — говорит она. — Нас стало больше, Пит. Это так невероятно.
Это и правда самая удивительная вещь в мире. Я обнимаю её и легко целую в губы. Ее халат слегка приоткрывается, и плавные изгибы под ним тут же захватывают мое воображение. Я тяну за пояс, пока он не развязывается под моими пальцами, проникаю рукой под мягкую ткань и дотрагиваюсь до её живота пальцами. Она ерзает под моей рукой и смеется.
— Пит, ты можешь быть серьезней? Не прошло и недели, — я поглаживаю рукой теперь уже плоский живот.
— Я просто до сих пор не могу поверить, что он больше не здесь, — поцеловав ее, я возвращаюсь обратно на подушку.
— Теперь он здесь, — прислонив руку к сердцу, отвечает она и, устраиваясь поудобнее у меня на плече, прижимается ближе.
Сколько может вместить сердце? Бесконечно много. Всех тех, кого мы любили когда-то, любим сейчас и будем любить.
Мы смогли построить свой маленький мир, окружив себя дорогими нам людьми, и этот мир навсегда останется в наших сердцах. Но в данное мгновение наша вселенная сузилась до размеров одной маленькой комнатки, где есть лишь я, наш сладко-посапывающий сын и Китнисс. И, когда её мерцающие серые глаза улыбаются мне, я понимаю где моё место. Я чувствую себя дома.
Комментарий к Эпилог
Мне правда не верится, что поставлена точка. Спасибо вам, мои читатели. Если бы не вы, я бы не написала эту историю. Я не перестану благодарить Бога за то, какие меня окружают прекрасные люди.
Я хочу сказать спасибо всем тем, кто комментировал, писал в личку и ставил плюсы, вы все такие разные, но все мне очень дороги.
Я не прощаюсь, и жду всех в “Расскажи…”
https://ficbook.net/readfic/8399895
С наилучшими пожеланиями, ваши лисицы, Вика и Тодд.
========== Бонус-глава. Письмо с последствиями ==========
Комментарий к Бонус-глава. Письмо с последствиями
Как и обещала… =)
https://funkyimg.com/i/2YXoq.jpg
Предупреждение: осторожно - жестокий флафф!
P.S. Логика этой главы заключается в двух словах - “автору захотелось”, так что не ищите здесь того, чего там нет =))
Все чаще за последние пару лет Мадж Андерси жалела, что в сутках всего двадцать четыре часа, потому что разобрать накопившуюся кучу дел за это время совершенно не представлялось возможным. Если ты не просто дочь мэра дистрикта, но и его личный помощник, пусть и неофициальный (в конце концов разве отец виноват, что у него родилась дочь, а не сын), то нужно всегда быть в курсе происходящего, проверить отчетность перед отправкой в Капитолий, ведь там, где отец мог пропустить или не заметить строчку, Мадж всегда соблюдала почти хирургическую точность. Дебет должен ровняться кредиту, а выделенные на год средства подкрепляться кипой бумаг.
Ей было приятно осознавать, что без её помощи эта бюрократическая машина рухнет, хотя это и не было правдой, но почему не потешить себя столь приятной мыслью.
Но была и обратная сторона её жизни — девичья, расписание в которой заполняли уроки игры на фортепьяно, чтение, и, наверное, дружеские прогулки, но так как близкими подругами она не обзавелась, то просто прогулки. Любимыми приятелями девушки уже много лет оставались книги, которые отец привозил ей из Капитолия, в результате чего целая полка в её комнате была заставлена столь недоступными простым людям романами.
Проводив очередной однообразный день, Мадж накинула тонкий шелковый халат («интересно, а были ли такие у кого-то ещё в Двенадцатом») и, обув ноги в пушистые тапочки, вышла из разогретой ванной.
Единственным источником света в её просторной комнате была лампа с круглым тканевым абажуром, отбрасывающая причудливые витиеватые тени на светлые стены. Вытерев мокрые светлые волосы полотенцем, она присела на мягкий матрас, снова бросив взгляд на лежащий на тумбочке конверт.
Пару дней назад она случайно увидела его в городе. Это точно был он, Мадж не могла ошибиться. Темную макушку и серые пронзительные глаза Гейла Хоторна она бы узнала и среди многотысячной толпы. Он вернулся. Как и обещал в своём послании!
Пять месяцев.
Ровно столько времени назад это письмо поселилось на полке её комода, а, слова, выведенные аккуратным почерком, как будто впечатались в сердце девушки. Она в очередной раз подняла с полированной поверхности столика уже порядком затертый конверт и, твердо решив, что в понедельник наберётся решимости заговорить с влюблённым в нее парнем, улыбнувшись, принялась читать:
Дорогая Мадж.
Знаю, что я точно не тот, от кого ты ожидала получить подобное письмо, но жизнь иногда удивляет…
***
Гейл потер шершавыми от работы в забое ладонями лицо и опустил босые ноги на холодный пол, который бодрил не хуже ведра воды на голову. Она бы точно именно так и его и разбудила. Очень в стиле Китнисс.
«К черту эти мысли. Хватит её вспоминать», — приказал он сам себе, засунув обиду подальше в глотку. Конечно, он смог пережить, впрочем, не без помощи пары бутылок белого ликёра, что его бывшая напарница всё-таки сбежала к своему Мелларку, но воспоминания периодически так или иначе пытались вылезти на поверхность, разбередив порез на сердце пыльной шахтерской киркой. Сам того не желая, Гейл время от времени возвращался к событиям пятимесячной давности, хотя давно отпустил её.
Размяв затекшую от неудобного лежания шею и пытаясь собрать мысли в кучу, он потянулся к тумбочке, на ощупь отыскав старый будильник с расколотым циферблатом.
Шесть вечера.
До ночной смены в шахте осталось всего пару часов, и хотя Гейл пришёл домой лишь под утро, вечером было назначено собрание, которое он не смог бы пропустить, даже если бы мир окончательно рухнул. До Восстания оставалось лишь два месяца, и Хоторн обязан был удостовериться, что в нужный день с ним плечом к плечу выступит не одна сотня шахтеров.
Прогресс определенно был. Всё больше рабочих вставало на его сторону, бригадиры и соседи прикрывали от внезапных миротворческих рейдов, и даже пару раз на ночь пытались приютить соседские девчонки, расточая приторные улыбки. Но он отказывался.
Проводить время в компании молодых девушек для него не было в порядке вещей, и хотя до тех самых Игр он и успел закрутить несколько интрижек, репутация этакого сердцееда была приписана ему явно зря. Но если ярлык приклеится, особенно в такой глуши как Двенадцатый, где все друг друга знают — с кожей не отдерёшь.
Гейл давно хотел свой собственный дом и семью, где его всегда будет встречать любимая жена и дети, но та, с кем он мечтал разделить жизнь, предпочла его другому, а представить кого-то ещё рядом он пока не мог.
Наспех поужинав куском черного хлеба, который в этот раз он купил, а не выменял как раньше у пекаря и, запив стаканом молока, Гейл завернул остатки в серую бумагу и только потянулся за сумкой, в которой лежала грязная рабочая роба, как в дверь громко постучали.
«Миротворцы», — пронеслась в темноволосой голове пульсирующая мысль. Каждый раз, услышав о внеплановой проверке Шлака, Гейл вздрагивал, ожидая, что сегодня уж точно пришли по его душу. Он судорожно вытащил свои фальшивые документы, пару раз выдохнул и, высоко подняв голову, открыл дверь.
На удивление на уровне глаз не оказалось ни белого шлема, ни дубинки, и парню пришлось опустить взгляд минимум сантиметров на тридцать вниз. На пороге стояла скромная одноклассница его бывшей напарницы, дочка мэра, которая обычно краснела и смущалась в его присутствии.
Надо же! Он был искренне поражен тем, что делает эта тонкая, словно тростинка девушка, одетая в белое («нет, ну она серьезно?») как только выпавший снег, платье, на которое было накинуто тонкое драповое пальто. Здесь, в Шлаке, ещё и вечером! Да откуда она вообще узнала, где он живёт?
— Как ты меня нашла? — наверное, это самое странное приветствие, которое срывалось с его губ когда-либо в жизни.
— Отец в курсе, для чего ты приехал, — нашлась девушка, хотя вопрос, определённо, застал её врасплох. Именно к любимому папе в первую очередь она и побежала пару дней назад, увидев статный силуэт охотника в толпе на рынке. Отец долго «не кололся», но под натиском объятий любимой дочери, всё же поделился тайной о причине возвращения Хоторна в Двенадцатый.
«Точно! Когда работаешь по три смены подряд, чтобы убедить как можно больше народа, мозг перестает сопоставлять столь очевидные вещи», —подумал парень.
— Не предусмотрительно с твоей стороны появляться здесь да ещё и перед закатом, — с раздражением, которое последние пять месяцев стало его постоянным спутником, отчитал её Хоторн. — Зачем ты пришла? Что-то от отца срочное? Могли бы и посыльного прислать, ей богу!
Мадж слегка прикусила губу, словно собираясь с мыслями, и достала из кармана пальто небольшой конверт. «Из Тринадцатого?» — мелькнуло в его голове.
— Чтобы ты знал, я никогда не считала себя лучше тебя, — тихим и спокойным голосом произнесла девушка, глядя снизу вверх из-под полуопущенных ресниц. — Поэтому ты можешь не беспокоиться насчёт моего отношения и нашего неравенства.
«О чём она?»
Гейл уставился на дочку мэра с открытым ртом.
— Я никогда не говорил такого, — судорожно перебирая в голове всё, что он мог когда-то случайно брякнуть этой девушке, практически выкашлял из себя парень.
— Ты мог просто подойти, хотя письмо — это правда очень романтично, — на её лице расцвела лёгкая улыбка.
— О чём ты говоришь? Не писал я тебе никаких писем! Давай возвращайся домой, пока не стемнело, нечего такой как ты по Шлаку слоняться! — огромные голубые глаза распахнулись и словно льдинки вонзились в парня. Кажется, девушка была разочарована.
Ещё сегодня утром Мадж представляла, как она, потеряв счёт времени, будет бродить с Гейлом за руку, крепко сжимая его ладонь и слушая невероятные истории из жизни. А у него их определенно должно быть много… И вот как вышло — её вышвырнули, не пустив даже на порог, меньше даже через три минуты после встречи!
От прежней эйфории не осталось и следа. На мгновение она подумала, а не запустить ли письмом обидчику прямо в лицо, но, вспомнив уроки этикета, гордо подняла подбородок, развернулась и собралась уже зашагать к дому, как её чуть не сбил мальчишка в грязной, как снег Шлака, куртке и таких же штанах.
— Миротворцы, Гейл, они проверяют улицу! — ребенок натянул кепку пониже на глаза и побежал дальше по дороге, ни разу не оглянувшись.
Вот черт! Пусть состав миротворцев и поменялся с тех пор, как он сбежал с Двенадцатого, но вдруг кто-то выдал?
— Тебе лучше шевелить ногами, пока самой не досталось, — но уже в начале улицы виднелись белые светящиеся шлемы трех блюстителей порядка. Мадж попыталась сделать шаг, но не смогла и с места сдвинуться, так как чья-то рука, схватив за локоть, дёрнула её обратно. — Назад! — затянул Гейл хрупкую девушку в дом и захлопнул дверь. — Отсидись тут, пока они не уйдут.
«А вдруг решат комнаты проверить?» — бегло взглянув на светящееся, словно огромный белый фонарь, чистое платье девушки, Гейл сглотнул слюну. Сильнее не походить на типичную жительницу Шлака было просто невозможно. Все прекрасно знали, что одеваться так могут лишь несколько человек в городе, и появление в доме Хоторна дочки главы Дистрикта-12 бросало слишком большую тень на его личность.
Переступив порог крошечного дома Мадж испытала жуткую неловкость. Мало того, что Гейл явно не желал её видеть, так ещё и едва ли можно было представить жилище более непохожее не её собственный особняк с высокими потолками и арочными окнами в пол, заливавшими светом просторные комнаты. В этом доме оказалась совершенно иная атмосфера: мебель стояла настолько старая, что удивительно, как до сих пор не развалилась, но в доме царил порядок. Кровать, выглядывающая из спальни была аккуратно заправлена, и вещи, вопреки представлениям девушки о холостяцких жилищах, лежали на местах.
Столько лет она мечтала о том, как окажется рядом с высоким охотником наедине, и вот он, заветный день настал, но только отчего-то хотелось разрыдаться.
— Я тут подумал, может, тебе переодеться? — выпалил Гейл на одном дыхании, надеясь, что девушка не заметила, как чуть было не сорвался его низкий голос. «Надеюсь, это не прозвучало двусмысленно». — Вдруг дом станут проверять, а ты тут в таком наряде. Хоторн прошагал мимо неё в спальню и, открыв небольшой комод, вытащил оттуда просто огромного размера сорочку, серые потертые брюки и протянул девушке.
— Ты это сейчас серьезно? — Мадж развернула рубашку, в которую могла поместиться дважды, и подняла бровь. — Я утону в этом, — произнесла неуверенно она, но всё же удалилась в спальню, чтобы сменить свой чистенький наряд. — Отвернись, пожалуйста, — попросила девушка, прячась за дверкой шкафа. Дверь в спальню отсутствовала, так что надеяться приходилось лишь на собственную расторопность да на порядочность Хоторна.
«И зачем я вообще всё это затеяла?», — подумала девушка.
— Ох, да, конечно, — Гейл сделал резкий поворот на месте, очень удачно встав прямо напротив висящего на стене коридора зеркала, в котором отражался вход в комнату. Мадж нагнулась, стянув пальто и бросив его на кровать, а затем скрылась за дверцей шкафа. От созерцания её стройной фигурки, Гейлу почему-то захотелось расстегнуть пару пуговиц рубашки, которая внезапно сдавила горло.
Спустя пару минут девушка вышла из комнаты, закатывая длинные рукава рубашки так, что они сложились вчетверо. Брюки она завязала на талии широкой веревкой, но штанины пришлось также подкатать. Ее худенькое тело выглядело ещё более хрупким и беззащитным в его огромной рубашке, и мозг Гейла лихорадочно пытался отрицать, что выглядела она весьма соблазнительно.
«Смотрится очень даже ничего», — облизнув губы, подумал парень, но тут же отвернувшись одернул сам себя. Зачем вгонять девушку в краску?
— Тебе идет… серый цвет.
«Ну ты и идиот»
Мадж потребовались все силы, чтобы не покраснеть, как переспелый помидор, созревший под пристальным взглядом невероятных глаз цвета бури. «Интересно, а при тусклом свете они похожи на грозовое небо».
Их одновременный поток мыслей был прерван внезапно раздавшимся стуком в дверь, отчего девушка подпрыгнула и, запутавшись в широких штанах, чуть было не растянулась на сбитом деревянном полу, но сильные руки парня подхватили её за секунду до позорного конфуза.
— Я сама открою, — собравшись с силами и преодолев собственный страх, произнесла она, уверенной походкой направляясь в двери, — не стоит тебе лишний раз светиться. — По дороге девушка прихватила со стула длинный мужской шарф и, повязав его вокруг головы, спрятала свои светлые волосы.
Гейл, которого такое рвение застало врасплох, даже рот раскрыть не успел, потому что дверь его скромного жилища распахнулась первой.
— Я могу вам чем-то помочь? — совершенно свободно произнесла Мадж, будто и не стояла сейчас на пороге чужого дома в чужой одежде, одарив миротворцев широкой улыбкой.
— Всего лишь плановая проверка! — отчеканил низкий голос со стороны улицы. — Никаких происшествий не замечали? Нам поступила информация, что на соседней улице кто-то специально поджёг дом.
— Нет, ничего не слышала, — ответила она, и тут же добавила, — но уверена, что с такими стражами порядка, мы можем быть совершенно спокойны!
Девушка покачала головой и, перекинувшись с мужчинами в белых комбинезонах ещё парой фраз, закрыла дверь, прислонившись к ней спиной и медленно сползая вниз.
Она стянула с головы шарф и не смело улыбнулась. Ей определенно удалось поразить Хоторна своей напускной уверенностью, сменившийся в этот момент лёгким румянцем.
— Впечатляет, — произнес парень, смущенно потирая шею. Впервые в его доме оказалась девушка, да ещё и прикрывающая его, да ещё и не какая-нибудь, а сама Мадж Андерси. — Может, ты чего-то хочешь? — окинув взглядом скромную обитель попытался он быть гостеприимным хозяином. — Воды или…воды? — оказалось, что предложить-то девушке и нечего.
— Пожалуй нет. Я переоденусь в свои вещи, если ты не против, — впившись в пояс штанов из-за страха, что при первом же неверном движении те слетят, она подскочила, снова скрываясь в хозяйской спальне.
Чем дольше он про неё думал, тем ярче расцветала совершенно глупая улыбка на его лице. Только резкий звонок будильника на тумбочке смог вернуть парня с небес на землю.
— Мне пора на работу, так что идём, — произнес он, хотя мысли его кружили совсем в другом направлении. Извиваясь и обходя пустые углы темного жилища, они неслись в крохотную, словно коробка от обуви, спальню, где в данный момент переодевалась эта странная блондинка.
— Куда идем? — спросила она неуверенно.
— Я тебя провожу, а потом как раз успею вернуться обратно в Шлак. Заодно договорим по дороге.
***
— Сейчас налево.
— Если пройти эту улицу прямо, можно потом через дворы срезать, — усмехнулся Хоторн, указывая рукой прямо перед собой. — Я прекрасно знаю короткий путь к твоему дворцу, принцесса. Мы же много лет подряд носили тебе землянику, забыла?
Мадж бросила на Гейла недовольный взгляд из-под длинных тонких ресниц. Ей явно не понравилось такое обращение, и она, задрав свой нос, прошествовала мимо в сторону, куда указывал парень. Гейл искренне пытался побороть разливающееся внутри тепло, но слишком уже она забавно выглядела в своем белоснежном платье на серой улице Шлака. А когда злилась, нравилась ему ещё больше.
— Так что там с письмом-то, — произнес, улыбаясь, Гейл. Ситуация уже казалась ему забавной, даже интригующей.
— С письмом? — наигранно рассмеялась Мадж, надеясь, что парень не заметит, как покраснела её шея. — Да ничего, забудь. Я просто… с подружкой поспорила, что смогу вот так запросто постучать в любой дом, — затараторила она. — Прости, шутка вышла неудачная.
Теперь Андерси ясно осознавала, что все те пять месяцев, которые она проводила раз за разом перечитывая злосчастные строчки, на самом деле оказались как раз последствиями чьей-то глупой шутки, на которую она повелась. «Вот же наивная дура», — ругала она сама себя.
— Ну, значит ты выиграла, — пожимая плечами произнес парень.
«Ага, в лотерею. Трижды. Два баяна и козу»
— На что был спор?
— На желание, — сочинила она на ходу. Знал бы он, что ей и поспорить то не с кем.
— Тогда можешь загадывать, — он пнул небольшой камушек, валявшийся на дороге, и тот скрылся в кустах.
Правду люди говорят: «Бойся своих желаний». Долгие месяцы она мечтала только о том, что окажется с ним рядом, но сейчас ей хотелось, чтобы Гейл никогда не догадался об истинной причине её визита в его дом. Такой позор! Ведь во всех книжках, что она читала с самого детства, мужчина всегда проявлял интерес первым, поэтому, чтобы поскорее закрыть тему с письмом, она решила завести обычную «дружескую» беседу.
— Ты как и раньше ходишь на охоту? — произнесла она даже чересчур воодушевленно.
— Очень редко, — с некоторой грустью в глазах ответил парень. — Работы много, в шахте почти нет выходных.
Мадж сверлила взглядом носки своих начищенных ботинок, словно они были смертельными врагами, подлежащими немедленному уничтожению, но поднять взгляд не решалась.
— Я знаю, почему ты вернулся, Гейл. Отец мне рассказал, — Хоторн обернулся и посмотрел на неё, ожидая того, что девушка скажет дальше. — Не бойся, я не выдам твою тайну никому. Я считаю, что ты очень смелый.
«Последняя фраза явно была лишней!»
Мадж стояла придерживая рукой тонкий шарф, который беспощадно трепал ветер. Оказывается, на носу у дочки мэра были веснушки, которых парень раньше не замечал, а ресницы, прежде светлые как солнечные лучи, за последние пару лет потемнели. Хоторн тут же отвернулся и, заметив впереди белый особняк, зашагал быстрее.
— Пришли, — произнес Гейл, впервые за многие месяцы, натягивая одну из лучших своих улыбок. С чего бы это ему так захотелось лыбиться? На прощание он легко коснулся локтя девушки кончиками пальцев, и ему показалось, что Андерси вздрогнула.
— Спасибо, что проводил, — она как молодой оленёнок проскакала по ступенькам наверх, доставая из кармана связку ключей, но тут же выронила её и, пытаясь поднять, задела горшок с цветами бедром, отчего тот неловко качнулся, но девушка, схватившись за глиняную вазу, словно за круг для утопающего, невозмутимо помахала рукой.
Улыбнувшись, парень развернулся и зашагал в сторону Шлака. Мадж посмотрела с тоской ему вслед, закрыла дверь и, облокотившись на толстое полотно, прикрыла глаза.
«Вот и все, вроде выкрутилась».
Но, опустив руку в карман, замерла. Внутренности скрутило, а сердце забилось с такой силой, что его стук можно было услышать с другой стороны двери. Письмо осталось на его кровати…
***
Неделя у Мадж не задалась с самого начала, начавшись постыдным инцидентом с Гейлом и продолжая цепочку недоразумений прямо сейчас, когда она, присев на корточки, пыталась собрать в сумку раскатившиеся по земле яблоки, рассыпавшиеся прямо посреди городской площади.
«Не такой уж и большой позор», — повторяла она сама себе, чтобы хоть как-то успокоить руки, которые тут же начинали трястись от одной только мысли о том, как Хоторн, вернувшись с работы, читает любовное послание и смеется надо глупой девчонкой, заявившейся к нему под вечер в надежде на взаимность.
— Но все-таки как же стыдно, — шумно выдохнув и закрывая глаза, девушка потрясла головой, стараясь избавиться от досаждающих картинок её публичного унижения и закинула последнее яблоко в бумажный пакет.
«Буду стараться избегать его. Не так уж и часто мы пересекаемся», — успокаивала она себя, вот только неприятное ощущение, словно желудок свернулся в клубок, долго не заставило себя ждать. Стоило ей только подняться, как она столкнулась с пристальным взглядом серых глаз.
Гейл стоял прямо напротив, скрестив на груди руки. На нём были уже знакомые военные ботинки, серые штаны и графитовая куртка, оттенявшая волосы так, что они казались совершенно чёрными. Он спокойно глядел на девушку, не обращая внимания на шум толпящихся на рынке людей. Мадж сглотнула застывший в горле комок, потому что в руке парня был зажат конверт.
— Привет, — буквально простонала она, надеясь, что Хоторн просто пойдёт куда шел, или она провалится на месте.
— Здравствуй, принцесса, — Мадж застыла, раскрыв от изумления рот, казалось, что она готова сорваться и в любую секунду унестись прочь со скоростью света.
Гейлу даже стало стало немного жаль девушку, но убедиться в правильности своих предположений хотелось сильнее. Учитывая то, как в последний год он часто ошибался, принимая желаемое за действительное, Хоторн решил, что стоит сразу идти ва-банк.
— Я даже предположить не мог, что умею так красиво слова в предложения складывать.
От его слов девушка подпрыгнула, и чтобы она не решила сбежать, Гейл подхватил блондинку под локоть, жестом приглашая прогуляться вдоль площади. Он отметил про себя, что смущение делает её невероятно милой.
— Так, значит, вот зачем ты приходила, — растянувшись в широкой улыбке, озвучил он свои догадки, но Мадж ещё до того, как первые слова сорвались с языка, начала уверенно трясти головой.
— Нет! — сказала, как отрезала она. — Абсолютно нет!
Мадж приходилось делать над собой усилие, чтобы не смотреть как двигаются его губы. Они по прежнему были такими же соблазнительными, как она запомнила, частенько любуясь им в школьном коридоре. Сколько раз она мечтала, что он вот так, придя рано по утру с чертовой земляникой, возьмет и внезапно её поцелует. «Меньше читать надо, мечтательница»
Гейла начала забавлять их игра, и он, продолжая расплываться в довольной ухмылке, осторожно приобнял её за плечи.
— То есть я тебе не нравлюсь?
— Нет!
— И никогда не нравился? — уточнил он.
— Никогда, даже гипотетически, — упорно продолжала отрицать Андерси, но руку парня со своих плеч не убрала.
Гейл не был уверен, что знает значение слова «гипотетически», но потому, как дрожал её голос в эту секунду, и раздувались щеки, понял, что зажигается подобно спичке, поднесенной к огню. Давно он не ощущал такого желания очаровать девушку.
Сосредоточившись на том, чтобы не упасть в обморок и не растерять остатки гордости, Мадж и не заметила, как Гейл притянул ее ближе, так, что их бедра соприкоснулись. Сделав глубокий вдох, она постаралась унять безумно рвущееся наружу сердце.
— Жаль, — пожав плечами, разочарованно произнес Хоторн, — ну раз так, то ничего не остаётся, как поверить тебе на слово… — Мадж облегченно выдохнула. «Меня не раскрыли», — успокоившись подумала она, и тут парень добавил, — …но вот только взгляд твой упорно говорит обратное!
— Что? Это не так! — закрутила она головой, а Гейл рассмеялся в голос. Это была по-прежнему та самая Мадж, которую он помнил с детства, но какая-то другая. Она вся сияла, её щёки заливало краской, и ему на ум пришло выражение «словно солнце», а потом он подумал: поцелуй её, возьми лицо в ладони и поцелуй.
Что уж скрывать, после их внезапной встречи в Шлаке и найденного на следующий день на кровати письма, эта девчонка занимала все его мысли. Только взглянув на ровные стройные строчки букв, он откинул конверт и в голос рассмеялся. Китнисс. Это были её проделки.
Изрядно потрепавшийся листочек, исписанный крупным почерком с двух сторон. Осторожно развернув послание, он выловил взглядом случайную строчку и скривил рот. В этом письме его голос звучал, как у слегка подвыпившего школьника, начитавшегося романтических сонетов, а не мужчины-охотника, который с тринадцати лет в одиночку отправлялся в лес, чтобы прокормить семью. И откуда Эвердин слов таких понабралась?
Зачем она это сделала? Неужели догадывалась, что все его гневные тирады в адрес дочки мэра были неспроста? А сейчас, оказавшись лицом к лицу с девушкой, не покидающей его голову последние пару дней, он почти физически ощутил, как падает в омут ее синих, как море, глаз.
— Тогда я задолжал тебе письмо, — протянул он девушке серый конверт.
— Не нужно. Оно не моё, и я понятия не имею кому оно принадлежит, — отпихивая от себя его руку, ответила Мадж.
— Знаю, — ухмыльнулся Гейл. — Зато вот это теперь точно мое.
Девушка от неожиданности открывала и закрывала рот не в состоянии выдавить из себя ни слова, пока наконец не заметила, что почерк на конверте был совершенно иной, мелкий и острый, в отличие от мягкого и округлого, коим было написано предыдущее послание.
— Но как ты… — закончить фразу ей не позволили горячие губы парня, легко касающиеся её обветренных и обкусанных и втягивающие в такой сладкий, словно тающая карамель, поцелуй. Кажется, Мадж попыталась пропищать что-то про приличия, но под напором сильных рук, прижимающих ближе, быстро капитулировала. В этот момент ей стало совершенно без разницы, кто именно сделал первый шаг, потому что если теперь он будет целовать её так всегда, то к черту все книги и их глупые правила. Реальная жизнь подкинула сюжет гораздо больше интригующий, чем те, которыми она зачитывалась в детстве.
— А говорила, что никогда не нравился, — пробормотал он, лишь на секунду оторвавшись от её губ и вкрадчивым прикосновением языка заставил девушку раскрыть рот.
Гейл целовал всё настойчивее, и Мадж приходилось ему отвечать. В голове у неё все поплыло. Парень взял её тонкие руки и положил их к себе на шею. И наконец она сделала то, о чём столько раз мечтала: запустила пальцы в его волосы, взъерошивая и без того всклоченную густую шевелюру.
Два сердца выбивали один ритм, и, если Мадж бы спросили, то она не смогла бы придумать этому дуэту имя иное, чем «полет».
— Идём, провожу тебя домой, — оставляя совсем лёгкое касание на губах, произнёс парень.
Уголок его рта приподнялся в фирменной полуулыбке. Гейл медленно выпустил из объятий её хрупкую фигуру и, поцеловав в кончик носа, взял за руку и повел вниз по улице. Она попыталась объяснить почему солгала, но разум сообщил, что на сегодня запас оправданий исчерпан.
Если бы Мадж спросили каким образом, они так быстро успели дойти до её дома, она бы и раньше не смогла промямлить ничего вразумительного, а теперь, еще ощущая отпечаток его губ на своих, и вовсе потерялась. Опять чуть не сбив напольный горшок с цветами («надо их все ликвидировать»), она выхватила новое, столь желанное письмо из ладони парня и, в два шага преодолев ступеньки на крыльце, приоткрыла дверь.
— Может, это и не такая плохая идея — писать письма? — улыбнувшись произнес Гейл, пряча руки в карманы куртки.
— Возможно, — озорно кивнула она и, послав парню на прощание воздушный поцелуй, улыбнулась в ответ и закрыла дверь.
Последние комментарии
5 часов 6 минут назад
5 часов 20 минут назад
6 часов 28 минут назад
17 часов 46 минут назад
18 часов 3 минут назад
18 часов 28 минут назад