Ласка сумрака [Лорел Кей Гамильтон] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Лорел Гамильтон Ласка сумрака
Книга посвящается Дж. Он терпеливо приносил мне чай и впервые наблюдал весь процесс с начала и до конца. После этого он все еще меня любит – и вы, связанные браком с нами, творческими натурами, поймете, как много это говорит о нас обоих.Глава 1
Лунный свет посеребрил комнату, раскрасив кровать тысячами оттенков серого, белого и черного. Двое мужчин в кровати спали глубоким сном. Настолько глубоким, что, когда я выкарабкивалась из их объятий, они даже не пошевелились. Под лаской лунного света моя кожа сияла белизной, а кроваво-красные волосы казались черными. Я натянула шелковый халат – было прохладно. Что бы ни говорили о солнечной Калифорнии, но глубокой ночью, когда рассвет кажется далекой мечтой, здесь совсем не жарко. Ночь, нежным блаженством вливавшаяся в мое окно, была декабрьской ночью. Дома, в Иллинойсе, я ощущала бы запах снега, такой морозный, что тает на языке. Такой холодный, что обжигает легкие, такой холодный, будто вдыхаешь ледяной огонь. Каким и должен быть воздух в начале декабря. Ветерок, пробивавшийся сквозь оконные занавеси за моей спиной, доносил сухой и резкий аромат эвкалиптов и легкий запах моря. Соль, влага и что-то еще – это неопределимое ощущение близости океана, не озера: не умыться и воды не выпить. На океанском берегу можно умереть от жажды. Три года стояла я на берегу вот этого океана и каждый день понемногу умирала. Не буквально – выжить-то я выжила, – но веселой жизнью такое существование не назовешь. Я – урожденная принцесса Мередит Ник-Эссус, из аристократии фейри. Самая настоящая принцесса эльфов – единственная, рожденная на американской почве. Когда я исчезла из виду три года назад, пресса просто взбесилась. Слухов, что меня где-то видели, ходило не меньше слухов об Элвисе. Меня замечали то там, то здесь по всему миру. На самом деле все это время я прожила в Лос-Анджелесе. Я спряталась за маской, стала просто Мередит Джентри, для друзей – Мерри. Обыкновенный человек, только с каплей крови фейри, простой детектив в агентстве Грея, чья специализация – "Сверхъестественные Проблемы – Волшебные Решения". Легенды гласят, что фейри, изгнанный из волшебной страны, будет чахнуть и слабеть, пока не погибнет. Это и правда, и неправда. В моих жилах хватает человеческой крови, чтобы соседство металла и техники меня не беспокоило. Некоторые из низших фейри могут на самом деле зачахнуть и умереть в городе, построенном людьми. Но большинство сможет существовать и в городе: это вряд ли доставит им удовольствие, но они выживут. Вот только что-то, какая-то часть их существа будет таять, та часть, что знает, что не все бабочки, которых видишь, – это действительно бабочки; та часть, что помнит ночное небо и ураганный ветер от взмахов кожистых или чешуйчатых крыльев – ночных крыльев, порождающих среди людей слухи о драконах и демонах; та часть, что помнит сидхе, гарцующих на конях, созданных из звездного света и снов. Эта часть начинает отмирать. Меня не изгнали, я сбежала сама, потому что рано или поздно очередная попытка меня убить оказалась бы удачной. Мне просто не хватало магии или политического влияния, чтобы себя защитить. Свою жизнь я спасла, но кое-что потеряла. Потеряла ощущение связи с волшебной страной. Потеряла дом. Сейчас, стоя у подоконника и вдыхая воздух, несущий запах Тихого океана, я смотрела на двух спящих мужчин и чувствовала, что я дома. Оба они были аристократами Неблагого Двора сидхе – мрачного сборища, королевой которого я когда-нибудь стану, если убийцы не доберутся до меня раньше. Рис лежал на животе, одна рука свесилась с кровати, другая пряталась под подушкой. На той руке, что была мне видна, даже в такой спокойной позе рельефно вырисовывались мускулы. Сияющий водопад белых кудрей ласкал обнаженные плечи, спадал вдоль крепкой спины. Правая сторона лица была прижата к подушке, и шрамов на месте отсутствующего глаза не было видно. Уголки рта, изогнутого как лук Купидона, загибались кверху: Рис слегка улыбался во сне. Он красив по-мальчишески и останется таким навсегда. Никка лежал, свернувшись калачиком, на своей стороне кровати. У него было милое, почти хорошенькое лицо, а когда он спал, оно становилось лицом ангельски чистого ребенка. Он выглядел невинным, хрупким. И очертания его тела были мягче, не такие рельефно-мускулистые. Руки у него огрубели от постоянных упражнений с мечом, да и мускулов под бархатистой гладью кожи было достаточно, но по сравнению с остальными стражами он был мягче – скорее придворный, чем солдат. Лицо одновременно соответствовало и не соответствовало телу. Ростом он был более шести футов[1] в основном за счет длинных-длинных ног; стройная талия и длинные, изящные руки уравновешивали эту длину. Цветами Никки были оттенки коричневого: кожа цвета светлого молочного шоколада и волосы до колен насыщенного темно-каштанового оттенка. Не переходящего в черный, а именно цвета опавших листьев, что долгое время оставались под пологом леса, пока не сопрели, приобретя густой, влажный коричневый цвет, цвет пружинящей лесной подстилки, в которую можно погрузить руки и вынуть их влажными, пахнущими зарождающейся жизнью. В слабом лунном свете трудно было разглядеть его спину и даже верхнюю часть плеч. Почти все его тело было скрыто одеялом, иначе на спине можно было бы увидеть совершенно неожиданную вещь. Дело в том, что отцом Никки был фейри, имевший крылья бабочки, – не сидхе, конечно, но все же фейри. И гены оставили на Никке свой отпечаток: рисунок крыльев на спине, как гигантскую татуировку, но только более яркую и живую, чем можно получить с помощью чернил или красок. От предплечий вниз через всю спину, продолжаясь на ягодицах и бедрах и кончаясь лишь около колен, шло многоцветье крыльев: буйволино-коричневый, желто-телесный и на их фоне черно-розово-голубые круги – как "глаза" на крыльях ночного мотылька. В полутьме, крадущей оттенки, он и Рис были как две тени, затаившиеся на кровати, – одна бледная, другая темная. Впрочем, я знала существа темнее Никки, гораздо темнее. Дверь спальни беззвучно открылась, и, словно моя мысль призвала его, в комнату просочился Дойл и закрыл за собой дверь так же беззвучно, как и открыл ее. Я никогда не понимала, как ему это удается. Когда я открываю дверь, без звука обойтись не получается. Но Дойл, когда хочет, двигается будто наползающий мрак – беззвучно, невесомо, неощутимо – пока не заметишь вдруг, что свет исчез и ты в темноте, один на один с чем-то невидимым. Его называли Мраком Королевы или просто Мраком. Королева могла сказать: "Где мой Мрак? Позовите моего Мрака", и это означало, что вскоре кто-то лишится крови или жизни. Но теперь, как ни странно, он мой Мрак. У Никки кожа коричневая, а вот Дойл действительно черный. Не чернотой человеческой кожи, но полнейшим мраком полуночного неба. Он не терялся в затемненной комнате, поскольку был еще темнее, чем тени от лунного света, и как тень он плавно двигался ко мне. Черные джинсы и тенниска облегали его тело словно вторая кожа. Я никогда не видела на нем другого цвета, за исключением драгоценностей и клинков. Даже наплечная кобура и пистолету него были черными. Я отстранилась от окна и выпрямилась, когда он плавно двинулся ко мне. Остановился он у изножья громадной кровати, так как здесь едва хватало места, чтобы протиснуться между кроватью и дверью шкафа. Просто видеть, как Дойл скользнул вдоль стены, не коснувшись кровати, – уже производило впечатление. Он выше меня больше чем на фут[2] и тяжелее, наверное, на сотню фунтов[3], в основном мускулов. Но я стукнулась об эту кровать уже с полдюжины раз, если не больше. Он же просочился сквозь узкое место так, как будто это каждый может. Кровать занимала большую часть спальни, так что, когда Дойл до меня добрался, нам пришлось стоять почти вплотную. Он умудрился сохранить небольшое расстояние между мной и собой, так что не соприкасалась даже наша одежда. Это была искусственно поддерживаемая дистанция. Было бы намного проще коснуться друг друга, и сам факт, что он прилагал столько усилий, чтобы не дотронуться до меня, усиливал неловкость ситуации. Мне это было неприятно, но я перестала спорить с Дойлом на эту тему. На мои вопросы он отвечал лишь: "Мне хочется с тобой особых отношений. Не хочу быть одним из многих". Сперва это казалось мне возвышенным, потом стало раздражать. Здесь, около окна, свет был ярче, и видны были изящные очертания его лепных скул, чуть слишком заостренный подбородок, изогнутые острия ушей и серебристые отблески серег, обрамлявших всю линию ушной раковины, вплоть до маленьких колечек, вдетых в верхушку уха на самом заостренном кончике. Лишь эти уши выдавали, что он был такой же смешанной крови, как я или Никка. Дойл вполне мог скрывать уши под длинными волосами, но почти никогда не делал этого. Его волосы цвета воронова крыла были, как обычно, стянуты в тугую косу, что при взгляде спереди создавало впечатление короткой стрижки, но конец косы доходил до лодыжек. Он прошептал: – Я что-то слышал. Его голос был, как всегда, низок и тягуч – густой медвяный ликер, только для уха, а не для языка. Я внимательно посмотрела на него. – Что-то – или ты слышал, как я встала? Его губы пришли в движение, почти перешедшее в улыбку: – Как ты встала. Я покачала головой, скрестив руки на груди. – Два стража со мной в постели – и этого недостаточно для защиты? – прошептала я в ответ. – Они умелые ребята, но все же не я. Я нахмурилась: – Ты хочешь сказать, что не можешь доверить мою безопасность никому, кроме себя самого? Наши тихие голоса звучали приглушенно, почти мирно, как голоса родителей, шепчущихся над спящим ребенком. Было приятно знать, что Дойл так бдителен. Он был одним из величайших воинов среди сидхе. Хорошо было иметь его на своей стороне. – Ну... разве что Холоду, – ответил он. Я еще раз покачала головой, ощутив прикосновение отросших волос к плечам. – Королевские Вороны – это лучшие воины, которых могут выставить фейри, и ты заявляешь, что никто из них не может сравниться с тобой? Ты, самоуверенный наг... Он даже не шагнул ко мне – мы стояли чересчур близко для этого, – он просто пошевелился, но полы моего халата задели его ноги. Лунный свет блеснул на коротком ожерелье, которое он всегда носил, – маленький паук из драгоценных камней на тонкой серебряной цепочке. Он наклонил голову, и его дыхание защекотало мне лицо. – Я мог бы убить тебя, и ни один из них не успел бы сообразить, что случилось. От этой угрозы у меня чаще забился пульс. Я знала, что Дойл не причинит мне вреда, но... но... Мне доводилось видеть, как он убивал голыми руками, не применяя оружия, – только физической силой и магией. Стоя в интимной полутьме, прижавшись к нему, я была более чем уверена, что, пожелай он моей смерти, ни я, ни двое спящих позади меня стражей не остановили бы его. Я не смогла бы победить в драке, но есть и другие приемы, которые действуют, когда стоишь, прижавшись к противнику в темноте; приемы, которые могут отвлечь или обезоружить не хуже, а то и лучше, чем клинок. Я чуть повернулась, и мое лицо оказалось прижатым к его шее, и губы скользили по его коже, когда я заговорила. Я чувствовала щекой, как ускоряется его пульс. – Ты же не хочешь сделать мне ничего плохого, Дойл. Его нижняя губа коснулась изгиба моего уха – почти, но все же не совсем поцелуй. – Я мог бы убить вас всех троих. В наступившей тишине отчетливый механический звук, звук взводимого оружия раздался за нами достаточно громко, чтобы я вздрогнула. – Не думаю, что тебе удастся прикончить всех троих, – прозвучал голос Риса. Голос был чистым и ровным, без малейшего следа сонливости. Будто и не спал, он направил пистолет в спину Дойла – во всяком случае, я полагаю, что он сделал именно это. Мне не видно было за глыбой тела Дойла; но и у Дойла, насколько я знала, не имелось глаз на затылке, так что ему тоже оставалось лишь догадываться о том, что делает Рис. – Самовзводный пистолет не обязательно взводить для стрельбы, Рис, – заметил Дойл спокойным, слегка ироничным голосом. Увы, я не видела, совпадает ли выражение лица с этим тоном, мы оба замерли в нашем почти-объятии. – Ну да, – сказал Рис. – Несколько театрально, но знаешь поговорку: "Один пугающий звук стоит тысячи угроз". Мои губы по-прежнему касались теплой шеи Дойла, когда я возразила: – Нет такой поговорки. Дойл не двигался, и я так же опасалась пошевелиться, опасалась, как бы не началось такое, чего я не смогу остановить. Не надо нам несчастных случаев. – Стоило бы ее придумать, – хмыкнул Рис. Кровать позади нас скрипнула. – Твоя голова у меня под прицелом, Дойл. – Это был голос Никки. Отнюдь не спокойный, нет, – явное беспокойство ощущалось за его словами. В голосе Риса не было и следа страха; в голосе Никки его хватало на двоих. Впрочем, мне не обязательно было видеть Никку, чтобы знать, что его оружие готово и направлено куда надо, палец уже на спусковом крючке. В конце концов, сам Дойл его и тренировал. Я ощутила, как напряжение покинуло тело Дойла, и он поднял голову – ровно настолько, чтобы не говорить, дыша прямо в меня. – Возможно, я и не смогу прикончить вас всех, но я могу убить принцессу раньше, чем вы убьете меня, и после этого ваша жизнь не будет стоить ни гроша. За смерть своей наследницы королева наказала бы вас куда страшнее, чем я смог бы придумать. Сейчас его лицо было мне видно. Даже в лунном свете он выглядел спокойным; глаза устремлены вдаль, уже не на меня. Он был слишком сосредоточен на уроке, который давал своим людям, чтобы беспокоиться о моих действиях. Я прислонилась спиной к стене, но он не обратил внимания на это изменение позы. Оставалось лишь положить руку ему на грудь и толкнуть. Это заставило его выпрямиться, но свободного пространства не хватало, чтобы движение привело его куда-либо дальше кровати. – Прекратите, все вы, – сказала я достаточно громко, чтобы мой голос заполнил комнату. Потом взглянула на Дойла: – Отойди от меня. Он слегка поклонился мне – склонив только голову, поскольку для положенного поклона просто не было места, и попятился, повернув руки так, чтобы показать другим стражам, что он безоружен. Он остановился между стеной и кроватью, не оставив себе места для маневра. Рис полулежал на спине, держа пистолет одной рукой и поворачиваясь вслед за перемещением Дойла. Никка стоял у дальнего края кровати, держа оружие обеими руками в стандартной позе стрелка. Оба они продолжали вести себя так, будто Дойл представляет собой угрозу, и мне это начало надоедать. – Я устала от этих игр, Дойл. Или ты веришь, что твои же люди способны обеспечить мою безопасность, или нет. Если нет, то или найди других людей, или сделай все, чтобы ты или Холод всегда были со мной. Но прекрати это. – Если бы на моем месте был враг, твоя охрана проспала бы твою смерть. – Я проснулся, – возразил Рис, – просто я думал, что ты наконец-то образумился и собрался прижать Мерри у стенки. Дойл явно был задет: – Ты только такое и можешь думать. – Если ты желаешь ее, Дойл, просто скажи об этом. Завтрашняя ночь может стать твоей. Думаю, все мы согласимся сдвинуть нашу очередь на день, если ты наконец прервешь свой... пост. Лунный свет смягчал вид шрамов Риса, казался белой просвечивающей латкой на месте, где полагалось быть правому глазу. – Уберите оружие, – сказала я. Они посмотрели на Дойла, молча спрашивая подтверждения. Я прикрикнула на них: – Уберите оружие! Я здесь принцесса и наследница трона, а он только капитан моей стражи, и когда я вам что-то приказываю, вы обязаны повиноваться, клянусь Богиней! Они продолжали смотреть на Дойла, пока не дождались его легкого кивка. – Вон отсюда, – прошипела я. – Вон отсюда, все вы. Дойл отрицательно качнул головой: – Не думаю, что это разумно, принцесса. Обычно я пыталась убедить их всех звать меня Мередит, но, только что напомнив о своем статусе, я не могла отказаться от него следующей же фразой. – Так мои прямые приказы ничего не значат? Выражение лица Дойла было нейтральным, тщательно выверенным. Рис и Никка опустили оружие, но ни один из них не осмеливался встретиться со мной взглядом. – Принцесса, хотя бы один из нас должен все время оставаться с тобой. Наши враги... отличаются упорством. – Принц Кел будет казнен, если его люди попытаются меня убить, пока он отбывает наказание за последнее покушение на меня. У нас есть полгода передышки. Дойл покачал головой. Я посмотрела на трех мужчин – красивых, даже прекрасных, каждый в своем роде, – и мне вдруг захотелось остаться одной. Одной, чтобы подумать, чтобы точно определить, чьи приказы они выполняют – мои или королевы Андаис. Я считала, что мои, но теперь у меня появились сомнения. Я посмотрела на каждого по очереди. Рис выдержал мой пристальный взгляд, а вот Никка – нет. – Вы отказываетесь исполнять мои повеления? – Наша первоочередная задача – твоя безопасность, принцесса, и лишь во вторую очередь мы должны заботиться о том, чтобы ты была довольна, – заявил Дойл. – Что еще тебе нужно от меня, Дойл? Я предложила тебе мою постель, и ты отказался. Он открыл рот, пытаясь возразить, но я подняла руку. – Нет, я не хочу больше слышать твоих оправданий. Я поверила, что ты хочешь быть последним моим мужчиной, а не первым, но вот только если один из других сумеет сделать мне ребенка, он, согласно традициям сидхе, станет моим мужем. А я стану моногамной, и ты упустишь единственный шанс прервать тысячи лет своего насильственного воздержания. Ты не дал мне ни одного аргумента, достаточно хорошего, чтобы оправдать такой риск. – Я скрестила руки на животе, приподнимая груди. – Скажи мне правду, Дойл, или держись за пределами моей спальни. Ему почти удалось сохранить спокойствие, но только почти. – Ладно, если тебе нужна правда, так посмотри на свое окно. Я нахмурилась, но бросила взгляд в окно с тонкими просвечивающими занавесями, колышущимися под легким ветерком. Я пожала плечами, не меняя положения рук: – И что? – Ты принцесса сидхе. Посмотри не только глазами! Сделав глубокий вдох, я медленно выдохнула, пытаясь не обращать внимания на резкий тон. Сердиться на Дойла – это никогда ни к чему не приводило. Я принцесса, но это мне никогда не давало большого преимущества. И сейчас тоже. Я не столько вызвала магию, сколько сбросила щиты, поставленные мной, чтобы мистические образы не лезли в повседневную жизнь. Медиумы-люди и даже ведьмы обычно должны предпринимать что-то, чтобы видеть магию, другие реальности, иные сущности. Но я была фейри, а значит, мне приходилось тратить немало сил, чтобы не видеть магию, не замечать движения иных существ, не проникать взглядом в другие реальности, имеющие слишком мало общего с нашим миром и не нужные для моих целей. Магия отзывается на другую магию, и без поставленных щитов я могла бы захлебнуться в постоянной толкотне сверхъестественного, каждодневно творящейся над землей. Сбросив щиты, я перешла на взгляд, использующий ту часть мозга, которая заведует галлюцинациями и снами. Как ни странно, восприятие не слишком изменилось, но темнота тут же просветлела, и стало видно сияние силы, создающей защиту на окне и на стенах. И сквозь это сияние я что-то разглядела за белыми занавесями. Что-то небольшое, прижатое к стеклу. Но когда я раздвинула занавеси, за окном ничего не было, только защита переливалась неяркими красками. Я отвела взгляд в сторону, попытавшись осмотреть окно периферийным зрением. Ага, маленький отпечаток руки, меньше моей ладони, впечатался в защиту окна. Я попробовала посмотреть на него пристальней – и он исчез из виду. Пришлось вернуться к периферийному зрению, но поближе. Когтистый отпечаток был гуманоидным, но явно нечеловеческим. Я отпустила занавеску и, не поворачиваясь, сказала: – Кто-то пытался проникнуть сквозь защиту, пока мы спали. – Да, – подтвердил Дойл. – Я не почувствовал ничего, – сказал Рис. – Я тоже, – добавил Никка. Рис вздохнул: – Мы провинились перед тобой, принцесса. Дойл прав. Тебя действительно могли убить. Я обернулась и посмотрела на них на всех, потом повернулась к Дойлу: – Когда ты ощутил прикосновение к защите? – Я пришел проверить, что с тобой. Я покачала головой. – Нет, я спросила не о том. Когда ты ощутил, что кто-то прикасается к защите? Он посмотрел на меня самоуверенно: – Я говорил тебе, принцесса, только я могу обеспечить тебе безопасность. Я снова покачала головой. – Нехорошо, Дойл. Сидхе никогда не лгут впрямую, а ты уже дважды ушел от ответа на мой вопрос. Отвечай же! В третий раз спрашиваю: когда ты ощутил, что кто-то трогает защиту? Он посмотрел полусердито-полусмущенно. – Когда шептал тебе на ухо. – Ты увидел это сквозь занавески, – сказала я. – Да. – Одно рубленое, сердитое слово. Рис ухмыльнулся: – Ты не знал, что кто-то пробует прорваться сюда. Ты зашел, просто услышав, что Мерри встала. Дойл не ответил, да это и не требовалось. Молчание было достаточным ответом. – Эта зашита создана мной, Дойл. Я поставила ее, когда поселилась в этой квартире, и периодически ее обновляла. Это моя магия, моя сила удержала эту тварь снаружи. Моя сила, опалившая ее так, что мы располагаем теперь ее... отпечатками пальцев, – возмутилась я. – Твоя защита выдержала, поскольку сила противостоящего ей была слишком мала, – ответил Дойл. – Кто-нибудь более сильный сможет пробиться сквозь любую защиту, которую ты сумеешь поставить. – Может быть, но суть в том, что ты не знаешь ничего такого, чего не знали бы мы. Ты так же бродишь в темноте, как и все. – Ты не непогрешим, – сказал Рис. – Приятно знать. – Приятно? – переспросил Дойл. – Ты уверен? Тогда подумай вот над чем: этой ночью никто из нас не знал, что кто-то из волшебных существ забрался на окно и попробовал прорваться сквозь защиту. Ни один из нас не ощутил его. Да, его сила была невелика, но ему здорово помогли скрыть ее полностью. Я уставилась на него: – Ты думаешь, что кто-то из прихвостней Кела рисковал его жизнью, пытаясь достать меня сегодня? – Принцесса, неужели ты до сих пор не понимаешь Неблагой Двор? Кел веками был любимчиком королевы, ее единственным наследником. Когда она сделала тебя его сонаследницей, он впал в немилость. Тот из вас, кто первым произведет на свет дитя, будет править, но что случится, если оба вы умрете? Что случится, если люди Кела тебя убьют, и королева будет вынуждена казнить принца за его вероломство? Она внезапно окажется без наследника. – Королева бессмертна, – сказал Рис. – Она согласилась уступить трон лишь Мерри или Келу. – А если кто-то замыслил умертвить и принца Кела, и принцессу Мередит, неужели ты думаешь, что он остановится перед убийством королевы? Мы все уставились на него. Тихий голос Никки прозвучал первым: – Никто не отважится – в страхе перед гневом королевы. – Кто-то может рискнуть, если сочтет, что его не смогут уличить, – возразил Дойл. – Кто может быть настолько самонадеян? – удивился Рис. Дойл расхохотался неожиданно для всех нас. – Кто может быть так самонадеян? Рис, ты же аристократ двора сидхе. Правильный вопрос: кто может быть недостаточно самонадеян? – Что бы ты ни говорил, Дойл, – ответил Никка, – но большинство придворных боятся королевы, боятся сильно, боятся намного больше, чем они же боятся Кела. Ты слишком долго был ее первым рыцарем. Ты просто не знаешь, каково это – быть целиком в ее власти. – Я знаю, – сказала я. Все головы повернулись ко мне. – Я согласна с Никкой. Я не знаю никого, кроме Кела, кто мог бы рискнуть нарваться на гнев его матери. – Мы бессмертны, принцесса. Нам доступна роскошь ожидания нужного времени. Кто знает, какая коварная змея столетиями ждала момента, когда королева будет слаба. А если она будет вынуждена убить своего единственного сына, она ослабнет. – Я не бессмертна, Дойл, так что не готова говорить о таком терпении или таком коварстве. Все, в чем мы точно уверены, это что кто-то пытался проникнуть сквозь защиту сегодня ночью – и теперь у этого кого-то на руке, лапе или как там еще можно назвать конечность, есть отметина. Мы сможем сравнить ее с отпечатком на защите, как сравнивают отпечатки пальцев. – Я видел защиты, настроенные так, чтобы повредить тем, кто попытается их взломать, или даже пометить вторгшегося шрамом или ожогом, но никто на моей памяти не додумался сохранить отпечаток, – сказал Рис. – Умно, – отметил Дойл. Услышать это от него было большим комплиментом. – Спасибо. – Я нахмурилась. – Если ты никогда не видел способную на такое защиту, то как ты понял, что именно ты видишь сквозь занавеси? – Это Рис заявил, что никогда не видел ничего подобного. Я этого не говорил. – А где ты такое видел? – Я убийца и охотник, принцесса. Всегда хорошо иметь следы жертвы. – Ожог на руке поможет опознать нашего гостя, но следов при движении не оставляет. Дойл чуть пожал плечами: – А жаль. Это было бы полезно. – Ты можешь сделать так, чтобы волшебные существа оставляли магические следы? – Да. – Но ведь они могут заметить эти следы с помощью своей магии и уничтожить твои чары. Он снова пожал плечами: – Мир никогда не был настолько велик, чтобы жертва, на которую я охочусь, сумела бы скрыться. – Ты всегда так... безупречен. Он бросил взгляд на окно поверх моего плеча. – Нет, моя принцесса, боюсь, я не безупречен, и наши враги, кем бы они ни были, теперь это знают. Легкий ветерок усилился, взметнул белые занавеси, и я снова увидела маленький когтистый отпечаток, вмороженный в сверкание защиты. Ближайший оплот фейри находился за полконтинента от меня. Предполагалось, что Лос-Анджелес достаточно далек, чтобы мы были в безопасности, но теперь я поняла: если кто-то по-настоящему желает твоей смерти, он воспользуется самолетом или пошлет кого-нибудь крылатого. После многих лет добровольного изгнания я наконец-то прихватила с собой частичку родного дома. Дома, который никогда, по существу, не меняется, всегда оставаясь восхитительным, эротичным и крайне, крайне опасным.Глава 2
Из окон моего офиса было видно почти безоблачное небо – как будто кто-то взял лепесток василька и растянул его на весь небосвод. Не слишком часто можно увидеть над Лос-Анджелесом такое чистое небо. Здания городского центра сверкали на солнце. Выдался один из тех редких дней, из-за которых люди убеждены, что в Лос-Анджелесе вечное лето, солнце сияет всегда, вода – непременно теплая и голубая, а люди – все! – красивы и постоянно улыбаются. Ха, как же! Далеко не каждый здесь красив, а многие постоянно не в духе (Лос-Анджелес уверенно держит одно из первых мест в стране по уровню самоубийств, что показывает не самое лучшее настроение здешнего народа, если вдуматься). Цвет океана здесь обычно ближе к серому, чем голубому, и вода вечно холодная. Купаться в декабре без гидрокостюма в южной Калифорнии рискуют только туристы. Еще у нас временами идет дождь, а смог – хуже всяких туч. На самом деле сегодняшний день был самым солнечным и приятным за все три года, что я здесь прожила. Слишком редкая радость для того, чтобы этот миф продолжал существовать, но, может быть, людям просто нужно верить в существование какого-то волшебного и чарующего уголка, вот они и считают таким южную Калифорнию. Сюда легче добраться, чем в страну фейри, да и не так опасно. Мне не слишком-то улыбалось провести такой день в помещении. В смысле – я ведь принцесса, и разве это не означает, что мне можно и не работать? А вот фиг. Да я ведь еще и принцесса фейри; разве это не означает, что мне достаточно просто пожелать золота, чтобы оно волшебным образом появилось передо мной? Ага, как же. Мой титул, как и многие другие титулы членов королевских семей, слишком мало связан с деньгами, землей или властью. Стань я королевой, это другое дело, но до тех пор я должна обходиться своими силами. Ну... ладно, не только своими. Дойл устроился в кресле у окна, почти прямо у меня за спиной. Одет он был так же, как и прошедшей ночью, добавились лишь черный кожаный пиджак поверх футболки и пара больших солнечных очков. Яркое солнце играло на его серебряных серьгах, маленькие солнечные зайчики от бриллиантов в ушных мочках танцевали на моем столе. Нормальные телохранители больше заботились бы об опасности, исходящей от двери, не от окна. Двадцать третий этаж все-таки. Но те, от кого охранял меня Дойл, могли летать с тем же успехом, что и ходить. Существо, оставившее след лапы на моем окне, либо взобралось к нему как паук, либо прилетело. Я сидела за своим столом, солнце грело мне спину; солнечные зайчики от бриллиантов в серьгах Дойла прыгали по моим сплетенным рукам, сверкая на зеленом лаке ногтей. Лак был в тон моего жакета и короткой юбки, сейчас не видной под столом. Солнечный свет и изумрудно-зеленая одежда придавали моим волосам яркость настоящих рубинов. Все это дополнялось зеленью и золотом моих трехцветных глаз, и тени для глаз только подчеркивали зелень и золото. Помада – ярко-красная, и вся я лучилась красками и радостью. Одно из преимуществ моего нынешнего положения, когда отпала необходимость выдавать себя за человека: мне не надо скрывать волосы, глаза и сияющую кожу. У меня от недосыпания глаза жгло – и при этом мы по-прежнему не имели понятия, что или кто наведалось к нам сегодня ночью. Так что я оделась по-деловому, но сделала более тщательный и яркий макияж, добавив себе немного живости. Если меня сегодня ждет смерть, я хотя бы погибну красивой. Еще я добавила к костюму маленький нож с четырехдюймовым лезвием. Его я привязала к верхней части бедра, и металлическая рукоятка касалась обнаженной кожи. Простое прикосновение стали или железа могло затруднить любому фейри магические действия против меня. После сегодняшней ночи Дойл счел такую предосторожность разумной, и я не стала возражать. Я держала ноги скромно скрещенными, не столько из-за клиента, сидящего напротив, сколько из-за человека, устроившегося под моим столом, скрывшегося в образованной столом пещере. Ну, в общем-то не человека – гоблина. Кожа у него белела как лунный свет, такая же бледная, как у меня, или у Риса или Холода, кстати. Коротко остриженные, густые и мягкие вьющиеся волосы были так же абсолютно черны, как у Дойла. Ростом всего лишь четыре фута[4], он был похож на изумительно сделанную куклу-мальчика, если не считать полоски радужно переливающихся чешуек вдоль спины да еще громадных миндалевидных глаз, синих, как сегодняшнее небо, но с узкими эллиптическими зрачками, как у змеи. За идеальными губами, изогнутыми луком Амура, прятались втягивающиеся клыки и длинный раздвоенный язык, от которых речь его становилась шепелявой, если он за собой не следил. Китто не слишком-то хорошо чувствовал себя в большом городе. Но ему становилось лучше, если он мог касаться меня, лежать, свернувшись у моих ног, сидеть у меня на коленях, прижиматься ко мне, когда я сплю. Сегодня ночью его из моей постели выставили, поскольку Рис был не согласен с его присутствием. Несколько тысяч лет назад именно гоблины лишили Риса глаза, и он до сих пор не простил им этого. За пределами спальни Рис как-то еще терпел Китто, но и только. Сам Рис расположился там, где ему приказал Дойл, – в дальнем от меня углу около двери. Его костюм был почти полностью скрыт под дорогим белым плащом, как две капли воды похожим на те, что носил Хэмфри Богарт, вот только сшитым из шелка, – есть на что посмотреть, но вряд ли защитит от плохой погоды. Рис был в восторге от того, что мы были частными детективами, и обычно надевал на работу либо плащ, либо какую-нибудь широкополую шляпу из своей постоянно пополняемой коллекции. Картину завершала повязка на глазу. Сегодняшняя была белой, в тон его волосам и одежде, и покрыта узором, вышитым мельчайшими жемчужинками. Рука Китто скользнула по моей затянутой в чулок лодыжке. Он не навязывался, ему просто было нужно касаться меня, чтобы чувствовать себя спокойней. Мой первый сегодняшний клиент сидел напротив меня, то есть напротив нас. Джеффри Мейсон – чуть меньше шести футов ростом, широкоплечий, стройный, в костюме от хорошего портного, с грубоватыми, но тщательно ухоженными руками и отлично уложенными каштановыми волосами. Его улыбка сияла той яркой и идеальной белизной, которая создается лишь тщательной работой дорогого дантиста. Он был симпатичен, но вполне зауряден. Если он и прибегал к услугам пластической хирургии, то выбросил деньги на ветер, поскольку получил лицо того типа, что каждый признает привлекательным, но при этом не запоминает. Расставшись с ним, вы через две минуты вряд ли сможете припомнить хотя бы одну из черт его лица. Не будь он так шикарно одет, я бы предположила, что он из тех, кто мечтает стать артистом, но из этих мечтателей мало кто может позволить себе великолепно сшитые костюмы с ярлычком известного кутюрье. Его улыбка оставалась безупречной, но глаза стреляли мне за спину, и в них улыбки не было. Он то и дело останавливал взгляд на Дойле, и ему явно стоило усилий не обернуться посмотреть на Риса за спиной. Джеффри Мейсон был не слишком обрадован присутствием в комнате двух охранников. Впрочем, это не было чувством, которое обычно испытывают мужчины в присутствии моих телохранителей, – ощущением, что если дело дойдет до драки, то им ловить нечего. Нет, мистер Мейсон был обеспокоен излишне широкой аудиторией – дескать, я же "частный" детектив, а не "публичный". Он был так обеспокоен, что меня подмывало предложить Китто выскочить из-под стола с жутким воплем и показать ему "козу". Я так не поступила – это было бы непрофессионально. Впрочем, я получила удовольствие, обмозговывая эту идею, пока пыталась убедить Джеффри Мейсона прекратить нудить по поводу стражей и начать говорить по делу. Лишь когда Дойл своим глубоким, рокочущим голосом заявил, что мистер Мейсон будет говорить либо со всеми нами, либо ни с кем, Мейсон замолчал. Причем напрочь. Он сидел, улыбался и ничего не рассказывал. Нет, конечно, он не молчал. – Никогда не видел натурального "Сидхе Скарлет". Ваши волосы как будто сотканы из рубинов. Улыбнувшись и кивнув, я попыталась вернуться к делу: – Благодарю вас, мистер Мейсон, но все же что привело вас в детективное агентство Грея? Открыв великолепно очерченный рот, он предпринял последнюю попытку: – Мне дали инструкцию, миз Ник-Эссус, говорить с вами без свидетелей. – Предпочитаю миз Джентри. Ник-Эссус означает дочь Эссуса. Это скорее титул, чем фамилия. Улыбка у него была живая, в глазах – добродушное извинение: дескать, мелочь, конечно, но уж простите, мэм! Чувствовалось, что это выражение лица он долго отрабатывал перед зеркалом. – Прошу прощения, я не привык разговаривать с волшебными принцессами. – Он сверкнул улыбкой во весь рот, улыбкой того сорта, когда глаза светятся настоящим, чистым весельем, но в глубине его глаз скрывалось что-то еще: предложение, которое я могла бы заметить или оставить без внимания – на мой выбор. Одного этого взгляда мне хватило. Я поняла, как Джеффри удается оплачивать свои шикарные костюмы. – В наши дни принцессы попадаются нечасто, – улыбнулась я, пытаясь быть обходительной. Этой ночью я почти не спала и чертовски устала. Если бы нам удалось сейчас вытурить Джеффри вон, то можно было бы устроить перерыв на чашечку кофе. – Ваш зеленый жакет изумительно соответствует зелени с золотом в ваших глазах. Я впервые вижу трехцветные радужки. – После этого комплимента его улыбка стала еще теплее. Рис в своем углу засмеялся, не потрудившись притвориться, что закашлялся. В вопросах выживания при дворе он разбирался не хуже меня. – У меня тоже трехцветные глаза, но мою красоту вы не отметили. Рис был прав: настало время отбросить вежливость. – Я не знал, что это нужно. Он выглядел сконфуженно, и это было первое увиденное мной искреннее, не отработанное выражение его лица. Я подалась вперед, распрямив ноги и оперевшись руками о стол. Рука Китто скользнула вверх по моей икре, остановившись на колене. Ранее мы договорились с ним, где граница того, что ему позволено, когда он спрятан под столом, и границей были мои колени. Чуть выше – и он отправится домой. – Мистер Мейсон, чтобы принять вас, мы продлили свой рабочий день и перенесли несколько встреч. Мы старались быть вежливыми и деловыми. Сидеть и говорить мне комплименты – такое поведение ни вежливым, ни деловым не назовешь. Он выглядел растерянным, зато глаза у него стали искренними – впервые, наверное, с того момента, как он вошел в дверь. – Я думал, что восхищаться внешностью фейри считается вежливым. Мне было сказано, что игнорировать красоту фейри, когда они явно пытаются быть привлекательными, – смертельное оскорбление. Я посмотрела на него пристально. Наконец-то он сказал кое-что интересное. – Люди редко так хорошо разбираются в поведении фейри, мистер Мейсон. Откуда у вас такие сведения? – Моя нанимательница хотела быть уверена в том, что я не нанесу вам оскорбления. Я должен был восхититься также и мужчинами? Она не говорила мне, что это нужно. Она. Теперь стало известно, что его нанимателем была женщина. И это вся информация, которую я получила от него за время нашей беседы. – И кто же она? Он посмотрел на Риса, перевел глаза на Дойла и вновь на меня. – Я имею недвусмысленные указания сообщить это лишь вам, миз Джентри. Я... я не знаю, что делать. М-да, это по крайней мере было честно. Мне даже стало его слегка жаль: Джеффри явно был не слишком приспособлен к самостоятельному мышлению. Мягко выражаясь. – Почему бы не позвонить вашей нанимательнице? – подсказал Дойл. Джеффри вздрогнул от звука этого мощного, глубокого голоса. Я тоже вздрогнула, но совсем по-другому. Голос Дойла был вибрирующе низким, настолько, что отдавался у меня внутри. Я медленно выдохнула, а Дойл добавил: – Опишите ей ситуацию, и, возможно, она подскажет вам решение. Рис снова засмеялся. Дойл сердито на него глянул, и Рис подавил смех, хотя для этого ему пришлось прикрыть лицо рукой и закашляться. Я не стала отвлекаться. У меня было ощущение, что, если мы начнем прикалываться над Джеффри, этот чертов разговор затянется на весь день. Я повернула к нему настольный телефон, набрала код для выхода на внешнюю линию и протянула ему трубку. – Звони своему боссу, Джеффри. Мы же не хотим торчать здесь целый день? – Я намеренно обратилась к нему по имени. Некоторые люди отзываются на уважительное обращение или использование титула, на других лучше действует дозированное хамство. Например, фамильярное обращение. Взяв трубку, он набрал номер. – Привет, Мари. Да, мне нужно говорить с ней. – После нескольких секунд ожидания он уселся несколько ровнее и произнес: – Сейчас я сижу прямо напротив нее. Здесь присутствуют два телохранителя, и она отказывается их удалить. Должен я говорить при них или же просто уйти? В последующем разговоре его реплики сводились к мычанию и нескольким "да" и "нет". Потом он повесил трубку, откинулся в кресле со слегка озабоченным видом, положил руки на колени и объявил: – Моя нанимательница разрешила мне изложить ее просьбу, но не называть ее имя, во всяком случае, пока. – Излагайте, – подбодрила его я, приподняв бровь и изобразив внимание. Еще раз бросив нервный взгляд на Дойла и глубоко вздохнув, он произнес: – Моя нанимательница находится в крайне деликатной ситуации и хотела бы обговорить некоторые вопросы лично с вами, но понимает, что ваши... – Он запнулся, явно подыскивая подходящее слово. Поскольку поиски затянулись, я решила ему помочь: – Мои стражи. Он облегченно улыбнулся: – Да, да... ваши стражи раньше или позже все равно узнали бы, так что вариант "раньше" приемлем. – Он выглядел чрезвычайно довольным собой, осилив эту простенькую сентенцию. Да уж, мозги явно не были сильной стороной Джеффри. – Почему бы ей просто не приехать к нам? Радостная улыбка исчезла, и он снова выглядел растерянным. Сбив Джеффри с толку, я притормозила его переход к делу, чего уж точно не хотела. Но беда была в том, что его слишком легко было сбить с толку, и мне никак не удавалось этого избежать. – Моя нанимательница обеспокоена окружающей вас... известностью, миз Джентри. Мне не надо было уточнять, что он имеет в виду. Толпа репортеров из газет и телекомпаний разбила лагерь перед зданием нашего офиса. Дома мы плотно задергивали шторы из страха перед телеобъективами. Ну как могли репортеры пропустить возвращение домой блудной дочери королевской крови, которую уже устали ждать и считали мертвой? Одного этого было бы достаточно, чтобы обратить на меня их пристальное внимание, но добавьте лошадиную дозу романтики, и репортерам будет мало любых новостей обо мне или, точнее, о нас. История, скормленная Неблагим Двором публике, заключалась в том, что я перестала скрываться и вернулась, чтобы найти себе мужа из числа придворных. Обычный путь обретения супруга для сидхе, принадлежащей к высшему обществу, – это сделать его любовником. Тогда, если женщина забеременеет, они идут под венец, если нет – значит нет. У фейри не бывает много детей, у сидхе их еще меньше, так что пара, даже созданная по любви, но не способная обзавестись детьми, не сможет вступить в брак. Без размножения – нет благословения. Андаис правит Неблагим Двором больше тысячи лет. Мой отец однажды заметил, что для нее главное – быть королевой, все остальное – второстепенно. И теперь она готова отречься от трона, если Кел или я всего лишь сумеем обзавестись наследником. Как я уже сказала, сидхе колоссальное значение придают детям. Такова была сказка для публики, скрывавшая многое, например, то, что Кел пытался убить меня и сейчас как раз отбывал наказание за это. Репортеры не знали многого, и королева желала, чтобы так оно и осталось. Так что мы держали язык за зубами. Моя тетка заявила мне, что она желает наследника своей собственной крови, даже если эта кровь подпорчена, как у меня. Как-то, когда я была ребенком, она попыталась утопить меня, поскольку у меня было недостаточно магических способностей и, следовательно, я не была сидхе с ее точки зрения, хоть не была и человеком тоже. Лучше, когда моя тетушка довольна. Когда она довольна, меньше смертей. – Я догадываюсь, что вашей нанимательнице не хочется попасть на глаза этой своре репортеров под нашей дверью. И снова сияющая фирменная улыбка Джеффри. Правда, на сей раз в его глазах читался не двусмысленный намек, а облегчение. – Значит, вы согласитесь побеседовать с ней в более уединенном месте? – Принцесса не станет встречаться с вашейнанимательницей наедине где бы то ни было, – объяснил Дойл. Джеффри покачал головой: – Нет, конечно, теперь я это понимаю. Моя нанимательница просто желает избежать репортеров. – За исключением использования чар против прессы, что незаконно, – заметила я, – я не вижу, как мы можем полностью избежать их внимания. Настроение Джеффри снова упало. Я вздохнула. Сейчас мне просто хотелось, чтобы он исчез навсегда. Следующий клиент, милостью Богини, наверняка будет менее склонен впадать в замешательство, а мой босс Джереми Грей уже получил безвозвратный задаток. Сейчас у нас было больше дел, чем мы могли справиться. Может быть, просто сказать Джеффри Мейсону, что с меня хватит? – Мне запрещено произносить вслух имя моей нанимательницы. Она сказала, что это, возможно, будет кое-что значить для вас. Я пожала плечами: – Прошу прощения, мистер Мейсон, но это мне ни о чем не говорит. Он еще сильнее нахмурил брови. – Она была почти уверена, что этого хватит. Я покачала головой: – Извините, мистер Мейсон. Я встала. Рука Китто скользнула по моей ноге вниз – чтобы не высовываться из пещерки, образованной моим столом. Он не плавился в солнечном свете, что бы ни говорилось в сказках, но страдал агорафобией. – Пожалуйста, – промямлил Джеффри, – подождите. Наверное, я просто не смог правильно выразиться. Я скрестила руки на груди, не пытаясь снова сесть. – Мистер Мейсон, мы потратили целое утро, и теперь поздно начинать игру в двадцать вопросов. Или расскажите нам что-нибудь более конкретное о проблеме вашей нанимательницы, или ищите других частных детективов. Он протянул руки вперед, почти коснувшись ими стола, потом снова уронил их себе на колени. – Моя нанимательница хотела бы встретиться с кем-нибудь из ее собственного рода. Он глядел на меня, будто просил наконец-то понять. – Что вы имеете в виду, говоря об ее собственном роде? – нахмурилась я. Он также нахмурился, явно потеряв почву под ногами, но упрямо продолжал свои попытки объяснить мне: – Моя нанимательница – не человек, и она... отлично осознает, на что способны фейри высшего двора. Он говорил почти шепотом и будто с мольбой, будто давая понять, что это – наибольшая подсказка, которую ему разрешено дать мне, и он надеется, что я соображу. К счастью или к несчастью, я сообразила. В Лос-Анджелесе довольно много фейри, но, за исключением меня и моих стражей, лишь у одной было достаточно королевской крови – у Мэви Рид, золотой богини Голливуда. Она была золотой богиней Голливуда уже пятьдесят лет и, поскольку была бессмертной и вечно молодой, могла оставаться ею еще лет сто. Некогда она была богиней Конхенн, пока Таранис, Король Света и Иллюзий, не только отправил ее в изгнание от Благого Двора, но и изгнал из волшебной страны вообще и всем фейри запретил общаться с ней. Она стала отверженной, все равно что мертвой. Король Таранис – мой двоюродный дед, так что формально я пятая в череде наследников его трона. На самом-то деле я не в фаворе у сияющего двора. Еще в детстве мне определенно дали понять, что моя родословная недостаточно хороша для них и что никакого количества благой королевской крови в моих жилах недостаточно, чтобы избыть тот факт, что я – наполовину неблагая. Что ж, так тому и быть. У меня теперь был двор, который я могла назвать родным, и Благой Двор мне больше не нужен. В юности было время, когда он значил для меня многое, но эту боль я пережила. Моя мать принадлежала к Благому Двору, и она оставила меня неблагим ради своих политических амбиций. У меня не было матери. Поймите меня правильно: королева Андаис меня тоже недолюбливает. Я до сих пор не совсем понимаю, почему она сделала меня сонаследницей. Разве что из-за недостатка кровных родственников. Такое случается, если достаточное количество родственников уйдет в мир иной. Я открыла рот, чтобы произнести имя Мэви Рид, но остановилась. Моя тетка – Королева Воздуха и Тьмы, и все, сказанное в темноте, рано или поздно становится ей известным. Не думаю, что король Таранис обладает сходным даром, но стопроцентной уверенности у меня нет. Королеве наплевать на Мэви Рид, но не наплевать на что-либо, что может быть использовано против короля Тараниса или послужить предметом для торговли с ним. Никто не знает причины изгнания Мэви, но Тараниса это дело очень волновало. Возможно, ему будет важно знать, что Мэви сделала нечто запретное – вошла в контакт с одним из членов двора. По негласному правилу, если один из дворов изгонял кого-либо из волшебной страны, другой двор соглашался с наказанием. Надо было отправить Джеффри Мейсона обратно к Мэви Рид. Надо было сказать "нет". Но я этого не сделала. Когда-то давно, почти ребенком, я спросила одного из придворных о судьбе Конхенн, и это услышал Таранис. Он избил меня почти до смерти, избил как собаку, попавшуюся под ноги; а весь этот прекрасный сияющийдвор стоял и смотрел, как он это делает, и никто, даже моя мать, не попытался мне помочь. Я дала согласие встретиться с Мэви Рид сегодня же после обеда, поскольку впервые у меня оказалось достаточно силы и влияния, чтобы не посчитаться с Таранисом. Тронь он меня сейчас – и это может привести к войне между дворами. Таранис, может, и эгоманьяк, но даже его спесь не стоит полномасштабной войны. Впрочем, если учесть нрав моей тетки, войны может и не быть – поначалу. Я под защитой королевы, а это означает, что любой, кто меня тронет, будет держать ответ лично перед ней. Даже война может стать для Тараниса предпочтительнее, чем личная месть королевы. В конце концов, он был бы воюющим королем, а королям редко доводится видеть действия на передовой. Но если Таранис достаточно разозлит королеву Андаис, ему придется в гордом одиночестве ощущать себя всей линией фронта. Мне хочется остаться в живых... А значит, не стоит пренебрегать старой мудростью: знание – сила.Глава 3
Когда дверь за Джеффри Мейсоном закрылась, я ждала взрыва возмущения со стороны двух моих стражей. Я оказалась права наполовину. – Не хотел бы подвергать сомнению действия принцессы, – хмыкнул Рис, – но вряд ли королю понравится, что ты нарушила его запрет на общение с Мэви Рид. Я вздрогнула, когда это имя прозвучало вслух. – Король способен расслышать все, что говорится днем, как королева слышит все, произносимое после заката? Рис взглянул на меня озадаченно. – Я... не знаю. – Так не помогай ему обнаружить наши действия, называя ее имя вслух. – Я никогда не слышал, чтобы Таранис обладал такой способностью, – заметил Дойл. Я повернулась на стуле и наградила его сердитым взглядом. – Что ж, будем надеяться, что нет, раз уж ты только что произнес вслух его имя. – Я участвовал в заговорах против Короля Света и Иллюзий на протяжении тысяч лет, принцесса, и почти все они устраивались при ярком дневном свете. Многие из наших смертных союзников напрочь отказывались встречаться с неблагими по ночам. Им казалось, что согласие встречаться с ними днем было знаком доверия с нашей стороны и что поэтому они могут доверять нам. Таранису наша деятельность, дневная или ночная, никогда вроде бы не становилась известна, – сказал Дойл, склоняя голову набок и бриллиантиками в ушах рассыпая по всей комнате цветные зайчики. – Полагаю, он не обладает даром нашей королевы. Андаис может расслышать все, что говорится во тьме, но король, мне кажется, так же глух, как любой смертный. Любого другого я спросила бы, уверен ли он, но Дойл никогда не говорил того, в чем не был уверен. Если он чего-то не знал, он так и заявлял. Он не страдал ложной гордостью. – Значит, король не сможет расслышать нашу болтовню за тысячи миль от него, – заключил Рис. – Прекрасно, но будь так добр, объясни Мерри, насколько бредовую идею она вбила себе в голову. – Какую бредовую идею? – переспросил Дойл. – Помогать Мэви... – Рис глянул на меня, запнулся и договорил: – Этой актрисе. Дойл нахмурился. – Я не помню ни одного изгнанника любого из дворов, кто носил бы это имя. Я развернулась на стуле и вгляделась в него. Его лицо, освещенное ярким солнечным светом, было темным и непроницаемым. Солнечные очки скрадывали многое из мимики, но глаза под ними смотрели озадаченно – за это я могла поручиться, хоть и не видела их. Шелковый плащ Риса тихо зашелестел – страж подошел к нам. Я перевела взгляд на него. Он в ответ поднял бровь. Мы оба уставились на Дойла. – Ты не знаешь, кто она? – спросила я. – Имя, которое вы называли, Мэви как-то-там... я должен его знать? – Она уже больше пятидесяти лет королева Голливуда, – благоговейно сообщил Рис. Дойл смотрел на нас с прежним удивлением: – Люди из Голливуда подметки стоптали, пытаясь найти подходы к нашей королеве – чтобы снимать фильмы у нас или о нас. – Ты когда-нибудь вообще кино смотрел? – поинтересовалась я. – Смотрел кое-что у тебя дома. Я взглянула на Риса. – Нам нужно бы вывести всех в кино при случае. Рис присел на край письменного стола: – Можно устроить общий выходной вечер. Китто потянул за подол моей короткой юбки, и я подвинулась вместе со стулом, чтобы на него посмотреть. Солнечный луч упал на его лицо. На миг свет залил миндалевидные глаза, сделав темно-сапфировые радужки светлее, точно как озера, и я вглядывалась глубже и глубже в сверкающие синие воды до того места, где танцуют белые огоньки... Потом он закрыл глаза, сощурившись от слишком яркого света. Он зарылся лицом мне в бедро, обхватив голень маленькой рукой. Заговорил, не глядя вверх: – Я не хочу с-с-смотреть кино. Он сильно шепелявил на "с", и это означало, что он выведен из равновесия. Китто очень старался говорить правильно. С раздвоенным языком это не так-то легко. Я коснулась его головы; черные кудри были мягкими, такими же мягкими, как волосы сидхе, не грубыми и жесткими, как у гоблинов. – В кинотеатре темно, – ласково сказала я, ероша его волосы. – Ты сможешь свернуться на полу возле меня и даже не смотреть на экран. Он потерся головой о мое бедро, как огромный кот. – Правда? – спросил он. – Правда, – подтвердила я. – Тебе это понравится, – хмыкнул Рис. – Там темно, а пол временами такой грязный, что ноги прилипают. – Моя одежда измажетс-с-ся, – огорчился Китто. – Вот не думал, что гоблин станет волноваться насчет чистоты. Холмы гоблинов завалены костями и гниющим мясом. – Он лишь наполовину гоблин, Рис, – напомнила я. – Ага, его папочка изнасиловал одну из наших женщин. – Он пристально глядел на Китто, хотя видеть он мог разве только бледную руку. – Его мать была из Благого Двора, а не из нашего. – Какая разница? Его отец посягнул на женщину-сидхе! – В его голосе было столько гнева, что он почти обжигал. – А сколько воинов-сидхе во время войн взяли свое у женщин – и женщин-гоблинов тоже, – не спрашивая их согласия? – спросил Дойл. Я взглянула на него и ничего не смогла разглядеть под темными очками. Бросила быстрый взгляд на Риса и отметила слабый румянец, появившийся на его щеках. Он злобно глядел на Дойла: – Я в жизни не тронул женщину, которая не хотела моего внимания! – Ну конечно, нет. Ты – страж королевы, один из ее Воронов, а Ворона, который коснется любой женщины, кроме самой королевы, ждет смерть под пытками. Но как насчет сидхе, которые не входят в ее личную гвардию? Рис отвел взгляд, румянец его стал ярким, темно-красным. – Вот-вот, отвернись. Как отворачивались мы все столетие за столетием, – сказал Дойл. Шея Риса медленно повернулась, так медленно, будто каждый мускул внезапно напрягся от гнева. Прошлой ночью в его руках был пистолет, но ничего пугающего в Рисе не было. Сейчас, просто сидя вот так на краешке моего стола, он ужасал. Он ничего не сделал; даже руки спокойно лежали на коленях, только это жуткое напряжение в спине, в плечах, то, как он сдерживался, будто он был на волосок от какого-то физического действия – от чего-то, что разнесет вдребезги эту комнату и разрисует сверкающие окна кровью и мозгами... Рис ничего не сделал, ничего абсолютно, и все же насилие заполнило воздух, будто поцелуй, пришедшийся над самой поверхностью кожи – что-то, что заставляет дрожать от предвкушения, хотя ничего еще не произошло. Нет, еще нет... Мне ужасно хотелось оглянуться на Дойла, ноя не могла отвернуться от Риса. Как будто только мой взгляд удерживал его на этой грани. Я знала, что это не так, но мне казалось, что, если я отведу взгляд даже на миг, случится что-то очень, очень нехорошее. Китто прижался к моим ногам так сильно, что я чувствовала мелкую дрожь, сотрясавшую все его тело. Моя рука все еще лежала на его кудрях, но не думаю, что ее прикосновение могло успокаивать, потому что в руке, в ладони теперь было напряжение. Лицо Риса побелело как молоко, будто что-то белое и сияющее проплыло под его кожей – как мягкие, светящиеся облака, – проплыло не по лицу, не по поверхности, а глубже. Яркое васильково-синее кольцо вокруг его зрачка вспыхнуло неоном; небесно-голубой, обрамлявший его, точно соответствовал оттенку ясного неба за окном; и последнее кольцо цвета зимнего неба блистало голубым огнем. Сиял только глаз, и цвета не переливались, хотя я знала, что такое бывает. Волосы оставались просто белыми, сияние не распространилось на них. Мне приходилось видеть Риса в полном проявлении его мощи, и сейчас до этого еще не дошло, но было близко... Слишком близко для чистенького офиса и сидящего за мной стража. Я одновременно хотела и не хотела повернуться и увидеть выражение лица Дойла. Мне абсолютно не была нужна настоящая дуэль здесь и сейчас, особенно по такому глупому поводу. – Рис! – тихо позвала я. Он не взглянул на меня. Этот единственный сияющий глаз не отрывался от сидящего позади меня, будто больше ничего в мире не существовало. – Рис! – позвала я вновь, более настойчиво. Он моргнул и посмотрел на меня. Вся тяжесть его гнева упала на меня. Я невольно попятилась вместе со стулом. Тут же я поняла, что делать этого не надо было, но что сделано, то сделано, и оставалось только притвориться, что это было намеренно. Я встала, и это оказалось моей самой большой ошибкой: Китто, цеплявшийся за мои ноги, высунулся из-под стола. Как только маленький гоблин оказался на виду, яростный взгляд Риса упал на эту бледную фигурку. Упал и застыл. Видимо, Китто ощутил этот взгляд, потому что обхватил меня за ноги так отчаянно, что я едва не упала. Мне пришлось схватиться рукой за крышку стола, чтобы восстановить равновесие, а Рис нырнул через стол, светящимися руками пытаясь поймать Китто. Я чувствовала, что Дойл уже за моей спиной, но времени не было. Я видела, как Рис убивает прикосновением. Схватив его двумя руками за плащ спереди и сзади, я воспользовалась его инерцией, чтобы сдернуть его со стола и швырнуть в стенку мимо ног Дойла. Стена дрогнула от удара, и я на миг подумала, что случилось бы, швырни я его в окно, а не в стену... Краем глаза я видела, что Дойл вытащил пистолет, но меня еще влекла инерция. Я выхватила закрепленный на бедре нож, и когда Рис поднялся на четвереньки, тряся головой, приставила острие к его горлу. Стоило бы уколоть его или как-то сделать так, чтобы он не смог просто повернуться и сбить меня с ног, но я не успевала. Я знала, как быстро восстанавливают силы стражи, – у меня были считанные секунды. Рис замер с опущенной головой, прерывисто дыша. Кожей ног я чувствовала, как он весь напрягся. Я стояла слишком близко, ох как близко, но клинок у его горла был тверд. Кожа его поддалась под лезвием, и я поняла, что пустила ему кровь. Я этого не хотела; просто слишком спешила. Но он не знал, что это вышло случайно, а ничто так не убеждает людей в серьезности ваших намерений, как несколько капель их собственной крови. – Я надеялась, что ты станешь более терпим к Китто с течением времени, но, похоже, становится только хуже. – Я говорила тихо, чуть не шепотом, каждое слово выговаривалось очень тщательно, как будто я не доверяла самой себе, боясь сорваться на крик. На самом деле я едва могла говорить – так колотился пульс у меня в горле. Рис приподнял голову, но я удержала нож на месте, и лезвие чуть сильнее пропороло кожу. Если Рис думал, что я отступлю, то ошибся. Он замер. – Уясни это, Рис. Китто – мой, вы все мои. Свои предрассудки изволь держать при себе. Его голос прозвучал сдавленно, как будто до него наконец дошло, что я могу употребить лезвие по назначению. – Ты убила бы меня из-за гоблина? – Я убила бы тебя за нападение на того, кто находится под моей защитой. Напав на него, ты проявил неуважение ко мне. Сегодня ночью неуважение ко мне проявил Дойл. Если я чему и научилась у отца и тетки, так это тому, что лидер, которого не уважают его собственные люди, – всего лишь марионетка. Я не буду куклой, которую можно трахать или тетешкать. Я буду для вас королевой или не буду никем. Мой голос упал еще ниже, так что последние слова я произносила рычащим шепотом. И я знала в этот момент, что говорю чистую правду, что если пролить кровь Риса – значит получить власть, которая мне нужна, то я его убью. Я знаю Риса всю мою жизнь. Он – мой любовник и в какой-то степени мой друг. И все же я убила бы его. Мне недоставало бы его, и я сожалела о необходимости сделать это, но я теперь знала точно, что должна заставить стражей уважать себя. Я вожделела к стражам, мне нравились те из них, с кем я сплю; я даже почти любила одного или двух, но очень, очень немногих я хотела бы видеть на троне. Абсолютная власть, настоящая власть над жизнью и смертью – кому можно доверить такую власть? Кто из стражей неподвластен соблазнам? Ответ – ни один. У каждого из них есть уязвимые места, слепые зоны, где они настолько уверены в себе, что видят только собственную правоту. Я верила себе, хотя бывали дни, когда я и в себе сомневалась. Я надеялась, что сомнение удержит меня в рамках чести. Может быть, я дурачила сама себя. Может быть, никто не может получить такую власть и остаться честным и справедливым. Может быть, права старая поговорка – власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. Я бы сделала все возможное, чтобы этого избежать, но одно я знала совершенно точно: если я не справлюсь с ситуацией сейчас, стражи возьмут надо мной верх. Пусть я тогда даже получу трон, это будет бессмысленно. Мне ведь не трон сам по себе нужен был; но я хотела править, править и постараться изменить к лучшему положение вещей. Конечно, само это желание могло быть моим слепым пятном, могло быть началом разложения. Думать, что я знаю, что может быть хорошо для всех неблагих... Какое ужасное высокомерие. Меня пробил смех, смех такой неудержимый, что пришлось сесть на пол. Я держала окровавленный нож и смотрела на двух стражей, обеспокоенно глядящих на меня. Рис больше не светился. Китто тронул меня за руку – осторожно, словно опасался моей реакции. Я обняла его, притянула к себе, и слезы, до той поры удерживаемые смехом, потекли по моему лицу, и я просто заплакала. Я сжимала Китто и окровавленный нож и плакала. Я оказалась не лучше прочих. Власть развращает – без сомнения, развращает. Для того она и существует. Я скорчилась на полу, Китто меня укачивал, и я не сопротивлялась, когда Дойл бережно, очень бережно вынул нож из моей руки.Глава 4
Я сидела, ссутулясь, в кресле для клиентов у себя в кабинете, в руке у меня была кружка горячего чая с мятой, а передо мной стоял мой босс Джереми Грей. Не знаю, что именно его встревожило, но он влетел в дверь маленькой, аккуратненькой грозой. Он велел всем выйти вон, и Дойл, конечно, принялся объяснять, что Джереми не может гарантировать мою безопасность. Джереми парировал: "Как и никто из вас". Тишина в комнате стала абсолютной, и Дойл вышел, не сказав больше ни слова. Рис ушел за ним следом, прижимая носовой платок к шее и стараясь не насажать еще больше кровавых пятен на белый плащ. Китто остался, потому что поначалу я буквально приклеилась к нему, но теперь я уже успокаивалась. Он просто сидел у моих ног, положив одну руку мне на колени и водя другой вверх-вниз по моей ноге. Это признак нервозности – когда фейри касается кого-то слишком интимно и слишком часто, но я безостановочным движением ерошила волосы Китто свободной рукой, так что все было в порядке. Мы были на равных. Джереми прислонился к столу, глядя на меня. Он был одет как обычно, в костюм, идеально сшитый на заказ по его фигуре в четыре фута одиннадцать дюймов. Он на дюйм ниже меня, сильный и стройный, с типично мужским разворотом плеч. Костюм – угольно-серый, оттенков на пять темнее, чем его собственная кожа. Короткие безупречно подстриженные волосы Джереми чуть посветлее кожи, но тоже серые. Даже глаза у него серые. Только улыбка – белоснежная, лучшая, какую можно купить за деньги, такая же белоснежная, как и сорочка, которую он надел в этот день. Единственное, что действительно портило его такой современный вид, – это нос. Он потратил гору денег на зубы, но оставил длинный крючковатый нос без изменений. Я никогда не спрашивала, почему он так поступил, зато Тереза спросила. Она была только человеком и не понимала, что среди фейри личные вопросы считаются худшим оскорблением. Спокойно намекать, что что-то в твоей внешности непривлекательно... ну, так просто не делается. Джереми объяснил, что среди трау большой нос расценивается так же, как большие ноги у людей[5]. Тереза покраснела и вопросов больше не задавала. Я пошла дальше – смерила его нос пальцами и сказала: «Ого!» Это заставило его рассмеяться. Он скрестил руки на груди, сверкнув золотым "Ролексом", и посмотрел на меня. У фейри считается невежливым спрашивать, почему кто-то впал в истерику. Проклятие, порой считается невежливым даже заметить, что кто-то впал в истерику. Впрочем, это обычно относится к правящим особам. Все должны притворяться, что король или королева не могут быть подгнившим яблочком. Нельзя признавать, будто века инбридинга могли нанести какой-то вред. Он набрал воздуха, медленно его выпустил, а потом вздохнул. – Как твоему боссу мне нужно знать, сможешь ли ты выполнить оставшиеся на нынешний день задания. Это был очень милый окольный путь узнать, в чем дело, не задавая вопросов. Я кивнула и подняла чашку к лицу – не для того, чтобы пить, просто чтобы вдохнуть сладкий аромат смеси перечной и душистой мяты. – Со мной все будет в порядке, Джереми. Он поднял брови – я знала, кстати, что он их выщипывает, придавая форму. Обычно у трау брови этакие кустистые и сливающиеся, через весь лоб. Неандертальские надбровные дуги мало подходят к костюмам от Армани и туфлям от Гуччи. Я могла бы на этом и остановиться, и, в соответствии с нашими обычаями, ему пришлось бы удовлетвориться моими словами. Но Джереми был моим боссом и другом несколько лет, задолго до того, как он узнал, что я – какая-то там принцесса. Он дал мне работу из-за моих личных достоинств, а не потому, что иметь в штате настоящую живую принцессу фейри было бы полезно для бизнеса. На самом деле сейчас из-за слишком обширной прессы я стала бесполезной для работы под прикрытием, если только не использовала значительную долю личного гламора, чтобы изменять внешний вид. А это было рискованно. Большинство репортеров, специализирующихся на фейри, имеют кое-какие магические способности. Стоит им обнаружить гламор, и он исчезает. Иногда – только для репортера, но временами, если у человека хватает одаренности, гламор перестает обманывать всех окружающих. Это очень, очень мешает работе, где требуется маскировка. По человеческой этике я обязана была дать Джереми объяснения, и я достаточно времени провела среди людей, чтобы с этой этикой считаться. – Я не знаю точно, что случилось, Джереми. Рис понес расистскую чушь насчет гоблинов, потом попытался схватить Китто, и я швырнула его в стену. Джереми не скрыл удивления, что не было ни лестным, ни даже вежливым. Я нахмурилась. – Может, я и не в той весовой категории, что ты, Джереми, но я могу пробить кулаком дверцу машины и не сломать ни косточки. – Твои телохранители могли бы машину поднять и уронить на кого-нибудь, если б захотели. Я отхлебнула чаю. – Ага, они посильнее, чем выглядят. Он издал короткий смешок. – Ты, моя прелесть, не выглядишь и близко такой крутой, как ты есть. – Возвращаю комплимент, – сказала я, салютуя ему кружкой. Он улыбнулся, сверкнув своими дорогостоящими зубами. – Да, в свое время я сильно удивил одного-другого смертного. Улыбка померкла. – Если бы ты велела мне не лезть не в свое дело, я бы так и поступил, но ты сама предлагаешь информацию, так что я задам несколько вопросов. Просто скажи мне, если не захочешь отвечать. Я кивнула. – Я это начала, Джереми. Вперед. – Кровь на плаще Риса появилась не от того, что ты швырнула его в стену. – Это не вопрос, – отметила я. Он пожал плечами: – Отчего у него пошла кровь? – Нож. – Дойл? Я покачала головой. – Риса ранила я. – Потому что он бросился бить Китто? Я кивнула, но встретила прямой взгляд Джереми, не отводя глаз. – Сегодня ночью они не подчинились моим приказам. Если я не приобрету их уважения, Джереми, я могу получить трон, но стану королевой лишь по имени. Я не хочу рисковать своей жизнью и жизнью тех, о ком я забочусь, только для того, чтобы стать бесполезной декорацией. – Значит, ты ранила Риса, чтобы поставить его на место? – Частично. А частично я просто среагировала, не раздумывая. Он бросился на Китто из-за каких-то дурацких дел, которые случились много веков назад. Китто никогда не давал Рису оснований так его ненавидеть. – Наш светловолосый страж ненавидит гоблинов, Мерри. – Китто – гоблин, Джереми. Он не в силах этого изменить. Джереми кивнул: – Да, не в силах. Мы снова переглянулись. – И что мне делать? – Ты имеешь в виду – не только с Рисом? Мы еще раз переглянулись, и мне пришлось опустить глаза, но это означало встретиться с испытующим синеоким взглядом Китто. Куда бы я ни посмотрела, от меня кто-то чего-то ждет. Китто хочет, чтобы я о нем заботилась. Джереми... этот, пожалуй, хочет только, чтобы мне было хорошо. – Я думала, что мне удалось завоевать их уважение в Иллинойсе, но что-то как будто переменилось за последние три месяца. – Что? – спросил он. Я покачала головой: – Не знаю. Китто поднял голову, и моя рука соскользнула на теплый изгиб его шеи. – Дойл, – сказал он тихо. Я посмотрела на него: – Что – Дойл? Он чуть опустил взгляд, будто боялся посмотреть мне в глаза. Он не был стеснительным, это был просто привычный жест, жест низшего, подчиненного. – Дойл говорит, что ты хорошо начала, но ты не используешь свой договор с гоблинами. – Он немного поднял глаза. – Гоблины будут твоими союзниками еще только три месяца, Мерри. Еще три месяца, если неблагие начнут битву, то королева должна будет просить помощи гоблинов у тебя, а не у царя Курага. Дойл боится, что ты просто намерена трахаться со всеми подряд и ничего не предпримешь против своих врагов. – А чего он от меня хочет? Чтобы я кому-нибудь объявила войну? Китто спрятал голову мне в колени. – Не знаю, госпожа. Я только знаю, что остальные идут за Дойлом. Это его ты должна завоевать, не их. Джереми оттолкнулся от моего стола, подойдя к нам поближе. – Мне кажется немного странным, что воины-сидхе говорят при тебе так свободно. Ничего личного, Китто, но ты – гоблин. С чего бы им доверять тебе? – Они не... не то чтобы мне доверяют, как вы сказали. Но иногда они говорят при мне так, будто меня нет. Как и вы только что. Джереми нахмурился: – Я говорю с тобой, а не при тебе, Китто. Китто поднял взгляд на нас обоих. – Но перед этим вы говорили, как будто я не понимаю, о чем речь, словно я собака или стул. Все вы так делаете. Я моргнула, глядя в невинное лицо гоблина. Я уже хотела сказать, что это не так, но придержала язык и подумала над его словами. Может, он прав? Диалог, который только что вели мы с Джереми, велся, по сути, между нами двумя, а Китто просто при нем присутствовал. Мне не требовалось его мнение или его помощь. Честно говоря, я вообще не ожидала от него какой-либо помощи. Он был для меня предметом заботы, долга, но не другом, и – если до конца честно – не совсем личностью. Я вздохнула и опустила руку, так что теперь он касался меня, но я до него не дотрагивалась. Его глаза в панике расширились, и он схватил мою руку, положил ее обратно себе на голову. – Пожалуйста, не сердись на меня, пожалуйста! – Я не сержусь, Китто, но я думаю, что ты прав. Я обращалась с тобой как с домашним животным, не как с человеком. Я бы никогда не стала вот так сидеть и ласкать кого-нибудь из других мужчин. Я вела себя бесцеремонно. Прости. Он поднялся на колени. – Нет-нет, я не это имел в виду. Мне нравится, что ты прикасаешься ко мне. Так я чувствую себя в безопасности. Только так я и могу чувствовать себя в безопасности в этом... ну, здесь, в городе... И глаза у него были очень несчастные, потерянные. Я протянула кружку с чаем Джереми, и он поставил ее на край стола. Тогда я взяла лицо Китто в ладони, подняла к себе и посмотрела прямо в глаза. – Ты сказал, что я обращаюсь с тобой как с собачкой или как со стулом. Я попыталась обращаться с тобой как с человеком – и тебе это тоже не нравится. Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, Китто. Он положил свои теплые ладони поверх моих, плотно прижимая мои руки к своему лицу. Ладони у него такие маленькие... из всех мужчин, кого я в жизни видела, только у него руки меньше моих. – Я хочу, чтобы ты все время прикасалась ко мне, Мерри. Пожалуйста, не переставай. Это ничего, что при мне разговаривают так, будто меня нет. Я так больше слышу, больше знаю. – Китто, – тихо сказала я. Он забрался мне на колени, как ребенок, заставив меня обнять его, предохраняя от падения. Правой рукой я скользнула по твердым чешуйкам на его спине, левой обняла гладкий, лишенный волос изгиб бедра. У сидхе волос на теле немного, у змеегоблинов нет вовсе. Смешанная наследственность сделала Китто гладким и совершенным, будто отполированным от шеи до пяток. Еще один штрих к кукольной внешности, из-за которой он казался вечным ребенком. Он был порождением последней войны между сидхе и гоблинами, а значит, ему было чуть больше двух тысяч лет. Я знаю нашу историю, знаю даты – но, сжимая его в объятиях, будто куклу-переростка, я с трудом могла в это поверить. Почти невозможно представить, что мужчина, свернувшийся калачиком на моих коленях, родился задолго до смерти Христа. Дойл был еще старше, как и Холод. Рис – под другим именем, которое он никогда мне не называл, – когда-то почитался как божество смерти. Никке было несколько сотен лет, юноша по сравнению с ними. Гален был всего на семьдесят лет старше меня, при дворах мы считались практически ровесниками. Я выросла, видя их неизменными. Они были бессмертны, я – нет. Я старела несколько медленнее, чем обычные люди, но не намного. Я выглядела всего лет на десять – двадцать младше своего возраста. Два лишних десятка лет – это здорово, но с вечностью их не сравнить. Я посмотрела на Джереми, ища подсказки, что делать с гоблином. Он развел руками. – Меня не спрашивай. Мои работники никогда не забирались мне на колени и не просили их погладить. – Он просит не совсем об этом, – поправила я. – Он хочет, чтобы его утешили. – Ну, если ты все знаешь, Мерри, так почему ты это не сделаешь? – поинтересовался Джереми. – Может, мне нужна более интимная обстановка, – ответила я. В тот же миг, как я произнесла эту фразу, я почувствовала, как напряжение начинает оставлять тело Китто. Его рука скользнула мне под пиджак, обняв меня за талию. Колени разогнулись так, что он смог просунуть ноги мне под локоть, и моя ладонь в результате проехала по его бедру до самого края шорт. Китто никогда не показывался клиентам, а потому не был вынужден носить деловой костюм. Джереми поправил галстук, разгладил полы пиджака. Нервная жестикуляция. – Я оставлю вас наедине, хотя думаю, что Дойл тут же примчится, как только узнает, что с тобой нет никого, кроме Китто. – Нам нужно не так уж много времени, – сказала я. – Примите мои соболезнования, – хмыкнул Джереми. Он открыл было рот, словно намеревался добавить еще что-то, потом качнул головой, одернул рукава пиджака и направился к двери очень твердым шагом. Дверь захлопнулась за ним, и я взглянула на гоблина. Мы вовсе не планировали заняться тем, что заподозрил Джереми. Я никогда не занималась с Китто любовью и не собиралась начинать это сейчас. Мне пришлось разделить плоть с одним из гоблинов, чтобы скрепить договор между мной и ими, но "разделить плоть" – для гоблинов выражение многозначное. На самом деле я однажды позволила Китто оставить на моем плече хороший отпечаток его зубов – вот и все. Но шрам вначале побледнел, а потом попросту исчез с моей кожи. Я показала отметину царю Курагу, когда она была свежей, но ни Китто, ни я не сообщили ему, что она сошла. А без шрама не оставалось доказательств, что я принадлежу Китто... Боль, причиненная укусом Китто, растворилась тогда в сексе с другим, потерялась, когда все мое тело летело туда, где смешиваются боль и наслаждение. Если сейчас придется обойтись без отвлекающих факторов, без сексуальной игры – будет просто больно. Китто был вправе, согласно традициям гоблинов, ожидать утешения в виде разделенной плоти, что бы это для нас ни значило. Мне с моим маленьким гоблином здорово повезло, он подчинялся мне во всем, и ему это нравилось. Мой отец постарался дать мне сведения о культуре всех народов Неблагого Двора, и я знала, что будет, а что нет считаться утешением по стандартам мира Китто. Я должна была играть с ним честно, без обмана. Кураг вышел бы из себя, узнав, что на моем теле нет метки гоблина; и дополнительным оскорблением было бы выяснить, что Китто не совершил соития со мной. Так что я очень старалась соблюдать все прочие культурные традиции и запреты. Мне нужно было успокоить Китто и вернуться к делам. До визита к Мэви Рид мне предстояли встречи с еще двумя клиентами. Миз Рид через посредничество Джеффри Мейсона очень настаивала на том, чтобы мы посетили ее еще до сумерек. Если же нам это не удастся, то визит лучше будет перенести на следующее утро. Китто прильнул ко мне, его ручки гладили мне спину и талию. Мягкое напоминание, что он все еще ждет. Открылась дверь. Рис застыл в дверном проеме, не решаясь войти. Меня захлестнула вспышка гнева. – Давай, Рис, иди к нам. Я сама услышала, как злобно и холодно прозвучал мой голос. Он качнул головой: – Я позову Дойла. – Нет, – сказала я. Он остановился и наконец посмотрел на меня, взглянул мне в глаза. – Ты знаешь, что я не стану делить тебя с... – Он успел затормозить прежде, чем сказал "гоблином", и закончил неловко: – С ним. – А если я прикажу тебе это сделать? – Я пришел извиниться, Мерри. Если бы я ранил Китто, я бы поставил под угрозу твой договор с гоблинами. Я прошу прощения, что потерял контроль над собой. – Если бы это случилось впервые, я приняла бы извинения. Но это был не первый случай. И даже не пятнадцатый. Словами уже не обойтись. – Чего ты от меня хочешь, Мерри? – Он снова стал зол и угрюм. – Чтобы ты отвлекал меня, пока я утешаю Китто. Он тряхнул головой так резко, что его белые локоны разлетелись в стороны. Нахмурился и потянулся рукой к горлу. На шее у него была повязка, и, видимо, рана все еще болела. Но долго она не сохранится, пара часов – и все пройдет. – Я поклялся, что плоть гоблина больше никогда не коснется моей плоти, Мерри. Тебе это известно. – Он будет прикасаться ко мне, а не к тебе, Рис. – Нет, Мерри. – Тогда складывай вещички и отправляйся. Его глаза расширились. – Что ты имеешь в виду? – То, что ты можешь снова наброситься на Китто и разрушить мой союз с гоблинами. Такого риска я не могу себе позволить. – Я сказал, что раскаиваюсь в этом! – Не настолько раскаиваешься, чтобы отнестись к Кит-то по-дружески. Не настолько, чтобы вести себя как положено телохранителю, а не капризному сопляку-расисту! Он стоял в приоткрытой двери, глядя на меня во все глаза. – Не можешь же ты вышвырнуть меня ради этого... гоблина. Я качнула головой. – Мои враги будут врагами гоблинов еще три месяца. Это дает мне большую гарантию безопасности, чем может обеспечить любой из вас. Никто не захочет рисковать противостоянием со всем полчищем гоблинов. Если ты из-за своих предрассудков не можешь оценить, насколько это важно, – значит ты не годен в стражи. – Я провела ладонью по руке Китто, сильнее прижала его голову к своему плечу, заставив Риса посмотреть на него. Ярость на лице стража стала обжигающей. – Они, – он указал пальцем на Китто, – они сделали меня негодным! – Он сорвал повязку с глаза и влетел в комнату. – Они сделали это со мной! – Он так и держал палец наставленным на Китто, пока шел к нам. – Он это сделал! Китто чуть приподнял голову, чтобы сказать: – Я никогда тебя не трогал. Рис сжал кулаки. Он возвышался над нами, грозный, дрожащий от ярости, от желания стукнуть что-то... кого-то. – Довольно, Рис, – сказала я тихим, спокойным голосом. Я боялась, что, если я подниму голос, он сорвется. Я не хотела терять Риса, но я не хотела также, чтобы пострадал Китто. Я услышала какой-то звук позади Риса, но дверь за его спиной не была мне видна. Низкий голос Дойла прозвучал спокойно: – Какие-то проблемы? – Раз уж из-за Риса я должна теперь обновить свои обязательства перед Китто, я велела ему отвлекать меня во время процесса. – Я был бы счастлив выполнить это за него, принцесса, – сказал Дойл. – О да, конечно, ты просто мастер предварительной игры, пока за ней не следует чего-то существенного, и хочу тебе сказать, это уже начинает действовать мне на нервы, – заметила я. – Холод вот-вот вернется со своего задания. Он предложил этой старлетке поискать кого-нибудь другого для защиты ее от воображаемых поклонников. Мы все еще переговаривались через голову Риса. – Я думала, волынка с телохранительством Холода затянется минимум до конца недели. – Я решил, что после вчерашнего покушения нам стоит иметь его поблизости. Но я уже послал его на предварительную разведку к дому миз Рид. – Разведку? – переспросила я. – Она ведь чистокровная сидхе Благого Двора и когда-то была богиней, но теперь не принадлежит ни к одному двору. Она может считать, что наши законы на нее не распространяются. Я был бы плохим телохранителем, если бы позволил тебе войти в ее дом, не приняв мер предосторожности. – Так что ты попросту отозвал Холода с его работы на агентство и дал ему задание, не спросив ни Джереми, ни меня. Молчание. – Расцениваю как утвердительный ответ. – Я сердито глянула на Риса. – Подвинься в сторону, Рис. Демонстрация угрозы несколько затянулась. Рис казался немного удивленным, как будто ожидал, что у меня начнут трястись поджилки. Конечно, шоу могло быть рассчитано не на меня. Китто был бледен и очень испуган. – Ну! – прикрикнула я. – Делай что велит принцесса, – сказал Дойл. Только теперь Рис нехотя подвинулся в сторону. Я уставилась мимо него на Дойла, который как раз переступил порог. – Или Рис поможет мне отвлечься, пока я буду утешать Китто, или он соберет свои вещи и отправится обратно в Иллинойс. Дойл был ошеломлен. Нечасто удается наблюдать у Мрака Королевы такую реакцию. Это доставило мне некоторое удовольствие. – Я думал, тебе нравятся услуги Риса. – Мне очень нравится, когда Рис в моей постели, но это не в счет. Если он не сможет сдерживать свой нрав в присутствии Китто, рано или поздно он сорвется и набросится на него всерьез. Тебе известно, что Кураг не горел желанием заключать договор со мной, Дойл. Он пытался уклониться от него с самого начала. Я вынудила его к сотрудничеству, но если Китто будет ранен или, того хуже, убит, Кураг воспользуется этим предлогом, чтобы разорвать союз. Я чуть шлепнула Китто по щеке, отрывая его от напряженного созерцания Риса. – И неужели ты всерьез допускаешь, что другой гоблин, если Курагу придется нам его послать, окажется таким же милым, как Китто? Помни, что это я предлагаю им кровь и плоть, не Рис и не ты. – Это достаточно верно, принцесса, – ответил Дойл. – Но если ты отошлешь Риса домой, наша королева тоже пришлет нового стража ему на замену, а у нее в распоряжении очень много стражей гораздо менее приятных, чем Рис. – Не важно. Или Рис это делает, или убирается. Я устала от истерик. Дойл вздохнул так глубоко, что я через всю комнату видела, как поднялась и опустилась его грудь. – В таком случае я останусь и прослежу за общей безопасностью. Рис повернулся к нему. – Ты же не хочешь сказать, что я обязан это сделать? – Принцесса Мередит Ник-Эссус, обладательница руки плоти, дала тебе прямой приказ. Если ты не повинуешься ему, твоей карой будет та, что она назвала. Рис пошел к Дойлу, его злость исчезала на глазах. – И ты отошлешь меня прочь? Я один из лучших твоих стражей! – Я очень не хочу терять тебя из-за этой ссоры, – сказал Дойл, – но я не могу преступить желания принцессы. – Ночью ты не так говорил, – буркнул Рис. – Она права, Рис. Ты подвергаешь опасности наш союз с гоблинами. Если ты не можешь контролировать свою неприязнь к Китто, то ты представляешь угрозу для всех нас. Она права, заставляя тебя встретиться с твоим страхом лицом к лицу. – Я не боюсь его! – фыркнул Рис, снова тыкая пальцем в Китто. Китто весь съежился от ярости Риса. – Любая бессмысленная ненависть проистекает из страха, – заявил Дойл. – Гоблины когда-то давно причинили тебе боль, и ты боишься снова оказаться у них в руках. Ты можешь ненавидеть их, если хочешь, и бояться их, если вынужден, но они – наши союзники, и ты должен обращаться с ними как с союзниками. – Я не вынесу, если эта... тварь запустит клыки в принцессу сидхе! – Если бы ты умел себя вести, – вмешалась я, – мне не пришлось бы сталкиваться с этим вновь так скоро. Вот-вот из-за тебя я буду терпеть боль, Рис, и раз уж я намерена ее вынести, то ты как минимум можешь постараться сделать ее менее неприятной. Рис прошел к окну и уставился наружу. Потом заговорил, не оборачиваясь: – Я не знаю, смогу ли. – Просто постарайся, – предложила я, – но по-настоящему постарайся. Я не дам тебе попробовать воду ногой, заявить, что она слишком холодная, и сбежать домой. Тебе придется с этим смириться. Если ты действительно не сможешь это вынести, мы обсудим, как быть, но сперва – попытайся. Он прислонился лбом к оконному стеклу. Наконец он поднял голову, расправил плечи и повернулся к нам лицом. – Я сделаю все, что смогу. Только не позволяй ему ко мне притрагиваться. Я взглянула на бледное лицо и испуганные глаза маленького гоблина. – Рис, мне жаль так тебя разочаровывать, но недумаю, что Китто больше хочет прикасаться к тебе, чем ты к нему. Рис слегка кивнул. – Прекрасно, так давайте сделаем это. Там клиенты ждут. – Он сумел выдавить улыбку. – Нераскрытые тайны, непойманные преступники. Я улыбнулась ему: – Вот это по-нашему! Дойл закрыл за собой дверь и прислонился к ней. – Я не буду вмешиваться, если не возникнет опасности. В первый раз Дойл защищал меня не от некой внешней силы, а от одного из моих собственных телохранителей. Я смотрела на Риса, пока он шел ко мне и к Китто. Повязка у него на шее была шириной почти в мою ладонь. Может быть, Дойл остался не только для того, чтобы защищать меня и Китто от Риса; может быть – только может быть, – он остался, чтобы защищать Риса от меня.Глава 5
Рис бросил свой шелковый плащ на мой письменный стол и встал перед нами. Китто свернулся у меня на коленях в тугой мячик, глядя вверх на Риса примерно с тем выражением, с каким маленькие длиннохвостые зверьки глядят на кошку. Будто кошка их не заметит, надо только сидеть тихо-тихо. Наплечную кобуру Рис подобрал белую, в тон рубашке с потайной застежкой. Рукоятка пистолета казалась черным пятном на всем этом сливочно-белом великолепии. – Отдай свой пистолет Дойлу, Рис. Пожалуйста. Он бросил взгляд на Дойла, снова занявшего кресло у окна. – Мне кажется, ты заставляешь малыша нервничать, Рис. – Надо же, какая жалость, – отозвался он с явной злобой. Я посмотрела на него с такой же злобой, тут же почувствовала, как начинает шевелиться во мне сила, и не стала сопротивляться ни гневу, ни магии. Они хлынули мне в глаза, и я знала, как мерцают сейчас у меня радужки светом и цветами, которых нет больше в этой комнате – только в моих глазах. – Осторожнее, Рис. Или ты уйдешь сейчас же, не получив второго шанса. Снова я заговорила тихим и низким голосом, тщательно выговаривая слова, сдерживая магию – как сдерживают дыхание, боясь сорваться в крик. Наверное, по моему виду было ясно, что это не только слова, потому что Рис молча развернулся и направился к Дойлу. Он протянул черному стражу пистолет рукояткой вперед и застыл перед ним на несколько секунд, расправив плечи, сжав в кулаки вытянутые по бокам руки. Словно без оружия он почувствовал себя беззащитным. Если бы он действительно стоял перед угрозой смерти, я бы это поняла, но Китто такой угрозой Рису не был. Стражу не нужен был пистолет. Он повернулся к нам с судорожным вздохом, ясно слышным за несколько футов. Злость почти исчезла, а то, что осталось, оказалось едва прикрытым страхом. Дойл был прав: Рис боялся Китто, точнее, гоблинов. Это было чем-то вроде фобии. Фобии, имевшей реальные корни – такие фобии почти не поддаются лечению. Он остановился прямо перед нами, глядя на меня. На лице отражалось недоверие, но под недоверием была такая ранимость, такая незащищенность, что мне захотелось сказать: не надо, ты не должен этого делать... Но я бы солгала, Он был должен это сделать. Если ничего не делать, Рис станет выходить из себя все чаще, и кончится тем, что Китто будет ранен или еще хуже. Мы не могли рисковать договором. И я отвечала за Китто. Я не вполне представляла, в чем состоял бы мой долг, если бы Рис убил его в приступе паники. Мне не хотелось оказаться перед необходимостью отдать приказ о казни друга, которого я знала всю мою жизнь. Я хотела успокоить Риса, сказать ему, что все хорошо, но опасалась показаться слабой. Так что я просто сидела, держа на коленях съежившегося Китто, и молчала. – Я всегда уходил из спальни, когда ты была с... этим, с ним, – заявил Рис. – Что мне делать теперь? С меня хватило. Жалость к Рису исчезла сразу же. Я посмотрела на Китто: – Я предлагаю тебе малую плоть или слабую кровь. "Малая плоть" была гоблинским эвфемизмом для предварительной сексуальной игры. "Слабая кровь" означала слегка прокушенную кожу или даже едва набухший рубец. Существовала реальная возможность, что Китто выберет что-нибудь, для чего мне не понадобится специальная помощь, чтобы отвлечься. Я понемногу обучала гоблина новым определениям для петтинга и предварительных ласк, терминам гораздо менее травмирующим для всех заинтересованных лиц. Он опустил взгляд, избегая встретиться с кем-нибудь глазами, и прошептал: – Малую плоть. – Решено, – сказала я. Рис нахмурился: – Что это было? Я перевела взгляд на него. – Перед сексом с гоблинами всегда обговаривают условия. Если этого не сделать, дело кончается травмами. Он нахмурился еще больше: – Я был пленником на ночь. У меня не было возможности ставить условия. Я вздохнула и покачала головой. Почти все сидхе, благие или неблагие, очень мало знают о любой культуре, кроме своей собственной. Есть такой живучий предрассудок, утверждающий, будто все, что не имеет отношения к сидхе, не стоит изучения. – На самом деле, по законам гоблинов, была. Если бы они тебя пытали – да, тогда тебе оставалось бы только терпеть все, что с тобой делают, хотя, если совсем честно, кое-какая возможность торговли есть и в случае пытки. А в случае с сексом обговорить условия можно всегда. Такой у них обычай. Складка между бровями Риса стала еще глубже. Единственный его глаз глядел с такой растерянностью, с таким страданием... Я спустила Китто с колен и встала лицом к лицу со стражем, поместив маленького гоблина почти между нами. Впервые Рис, кажется, не замечал, насколько близко к нему находится гоблин. – Гоблины тебя все равно изнасилуют, защититься от этого нельзя, но ты можешь диктовать условия – что можно и что нельзя делать. Его рука медленно поднялась к шрамам на лице, но остановилась, не завершив движения, и повисла в воздухе. – Ты хочешь сказать... – Он не договорил. – Что ты мог запретить им наносить тебе увечья, остающиеся навсегда. Да. Очень, очень мягок был мой голос, произносящий эти слова. Я и хотела сказать это Рису, и боялась – уже несколько месяцев, с тех пор как узнала, как он потерял свой глаз. Он повернулся ко мне с выражением такого ужаса... Поднявшись на цыпочки, я взяла его лицо в ладони и заставила наклонить голову. Нежно – едва ощутимым касанием – я поцеловала его в губы, прильнула к нему всем телом, вытягиваясь как можно выше, руками наклоняя его голову к себе. И так же нежно я поцеловала его шрам. Он отдернулся назад, и я пошатнулась. Только рука Китто у меня на талии не дала мне упасть. – Нет, – выговорил Рис, – нет. Я протянула к нему руку: – Иди ко мне, Рис. Но он все пятился назад. Дойл скользнул ему за спину – ни я, ни Рис не заметили когда. Рис остановился, натолкнувшись на своего капитана. – Если ты не сделаешь так, как она сказала, Рис, тебе придется вернуться ко двору. Он взглянул на Дойла, потом снова на меня. – Нет, я сделаю, я просто... Я не знал! – Большинство сидхе ничего не знают о культуре гоблинов, – сказала я. – Одна из причин, почему воины гоблинов внушают такой страх, – это что никто их не понимает. Мы выиграли бы ту войну с гоблинами на столетия раньше, если бы кто-нибудь взял на себя труд изучить их. Я не о допросах под пыткой – чужую культуру пытками не изучишь. Дойл взял Риса за плечи и начал подталкивать его к нам. Рис уже выглядел не испуганным, скорее потрясенным, как будто его мир развалился на части и сам он повис в воздухе, цепляясь за обломки. Дойл подвел Риса к нам, и я нежно дотронулась до его лица. Он удивленно моргнул, словно успел забыть о моем существовании. – Ты не изуродован, Рис. Ты прекрасен. Я наклоняла его голову к себе, но шесть дюймов разницы в росте мешали моим намерениям. До губ я еще могла дотянуться губами, а до глаза – нет, и тогда я снова встала на цыпочки, невольно прижавшись при этом к Рису. Рука Китто все еще обвивала мою талию, и в результате моего движения оказалась зажата между нашими телами. Рис не вскрикнул, не возразил, и я не стала акцентировать на этом внимание – предпочла закончить то, что начала. Медленно покрывая поцелуями его лицо, я добралась до края шрама. Рис дернулся, и, думаю, только руки Дойла на его плечах удержали его от бегства. Он плотно зажмурил глаз, как приговоренный к казни, не желающий видеть полет смертельной пули, а я целовала его шрамы, медленно передвигаясь, пока не почувствовала под губами гладкие бугры, и тогда нежно поцеловала пустую глазницу, где должен был сиять второй прекрасный глаз. Он напрягся всем телом, почти до дрожи, и я крепче поцеловала утолщенную кожу. Рис издал едва слышный звук. Я лизнула шрам – очень нежно. Снова стон вырвался из его горла, и это не был стон боли. Я лизала гладкую кожу, медленно, осторожно. Его дыхание перешло в короткие, отрывистые вздохи. Кулаки, все еще прижатые к бокам, дрожали – но не от гнева. Я водила губами и языком по шраму, пока у Риса не подогнулись колени. Это Китто поймал его за талию, не я. Маленький гоблин держал его так, будто Рис ничего не весил. Я поцелована Риса в губы, и он впился в меня в ответ, как будто тонул и только я могла подарить ему вдох. Мы опустились на пол, на колени, Дойл возвышался над нами, а Китто все еще обхватывал Риса за талию. Рис схватил меня руками за спину и прижал к себе достаточно крепко, чтобы я, несмотря на оставшуюся между нами руку Китто, ощутила, что он тверд и готов. Какая-то пряжка или ремень, должно быть, впились Китто в кожу, потому что он тихо простонал. Этот едва слышный звук будто подбросил Риса в воздух: он судорожно огляделся по сторонам и, когда заметил руки маленького гоблина у себя на талии, чуть ли не завизжал и поспешил освободиться от нас обоих. Я почти уже открыла рот и сказала, что Рис сделал достаточно, чтобы удовлетворить меня, но Китто заговорил раньше. – Я объявляю себя удовлетворенным. Я уставилась на него: – Но ты еще ничего для себя не получил. Он покачал головой, моргая завораживающе синими глазами. – Я удовлетворен. – Казалось, он хотел добавить что-то еще, но, видимо, передумал и просто еще раз покачал головой. Возразил Рис: – Ты же еще не получил свой кусок плоти. – Нет, – ответил гоблин. – Но я имею право забыть об этом. – С какой стати? Рис так и остался сидеть на полу, и на лице его читались страх и растерянность. – Мерри нужны все ее стражи, чтобы оставаться живой, – ответил гоблин. – Я не хочу, чтобы она из-за меня потеряла одного из них. Рис смотрел на него, пораженный: – Ты откажешься от своего куска плоти и крови ради того, чтобы я остался? Китто моргнул и потупился. – Да. Рис нахмурился. – Ты что, меня жалеешь? – В его голос закрался слабый отзвук злости. Китто взглянул на него, откровенно удивленный. – Жалею тебя? За что? Ты красив, ты обладаешь телом Мерри, делишь с ней постель. Ты можешь стать королем, если повезет. Шрамы, которые ты считаешь уродливыми, – это признак большой красоты у гоблинов и знак большой доблести, они показывают, что ты перенес сильную боль. – Он качнул головой. – Ты воин сидхе. Никто не смеет поднять на тебя руку, кроме самой королевы. Посмотри на меня, воин, посмотри на меня. – Он протянул к Рису маленькие ладони. – У меня нет когтей, а клыки слишком малы. Я – как человек среди гоблинов. В голосе Китто впервые чувствовалась горечь. Горечь унижения. В культуре, где главные ценности – агрессия и физическая сила, он две тысячи лет прожил презираемым слабаком. Среди гоблинов он был прирожденной жертвой. Он протягивал Рису эти маленькие ладошки, и на маленьком, нежном лице был гнев. Гнев и бессилие, рожденные знанием правды: Китто очень хорошо осознавал, кто он такой и кем ему не стать. Среди гоблинов он был игрушкой первого встречного. Неудивительно, что он предпочитал оставаться со мной даже в большом гадком городе.Глава 6
Спросите любого человека, особенно туриста, где живут в южной Калифорнии богатые и знаменитые, и вам ответят: в Беверли-Хиллз. Но Холмби-Хиллз тоже лопается от денег и славы, а земля здесь щетинится высокими заборами, которые не дают простым смертным, проезжающим мимо, бросить любопытствующий взгляд на богатых и знаменитых. Холмби-Хиллз – уже не то модное местечко, каким оно когда-то было, юные восходящие звездочки не стремятся построить дом именно здесь, но одно осталось прежним: для этих стен и заборов нужно иметь деньги, много денег. Если задуматься, возможно, как раз поэтому свежеиспеченные знаменитости не слишком часто переезжают в Холмби-Хиллз – просто не могут себе позволить. Мэви Рид могла себе это позволить. Она была звездой первой величины, но, к счастью для нас, не входила в верхние два процента. Была бы она, скажем, Джулией Роберте – и нам пришлось бы обманывать ее ищеек из масс-медиа в придачу к моим. А одного набора настырных репортеров более чем достаточно. Против журналистов существовали и средства, не требующие магии, – например, белый фургончик в пятнах ржавчины, который большую часть времени стоял без дела в нашем гараже. Детективное агентство Грея использовало его для слежки, когда машине приходилось слишком долго стоять на виду. Если окружающие дома были приличными, мы использовали приличный фургон. Если местечко было не из лучших – мы брали этот. За красивым фургоном всегда стаей бросались репортеры, надеясь, что внутри прячется принцесса со свитой, так что пришлось взять старый, хоть он торчал на Холмби-Хиллз как бельмо на глазу. Одно из задних стекол фургона заменяла картонка, приклеенная скотчем. Пятна ржавчины зияли на белой краске открытыми ранами. И в картоне, и в пятнах ржавчины были прорези для скрытых камер и прочей аппаратуры. Дырки можно было даже использовать как бойницы для стрельбы – в случае необходимости. Машину вел Рис, все остальные спрятались в кузове. Страж сгреб все свои белые волосы под фуражку; качественно сделанная фальшивая борода и усы полностью скрыли его мальчишескую миловидность. Фуражка и растительность на лице даже прикрыли большую часть шрамов. Стражи уже стали почти так же узнаваемы на телеэкране, как и я, так что это было неплохим камуфляжем. И еще – Рису нравилось играть в детектива. Он переодевался с таким удовольствием, словно сегодня был самый обычный день; все эмоциональные дрязги развеялись, как сон. Китто буквально спрятался на полу у меня под ногами. Дойл сидел на дальней от меня стороне сиденья, Холод – в середине. Сидя бок о бок, эти двое были почти точно одного роста. Стоя, Холод был выше на пару дюймов. У него были плечи чуть шире, тело – чуть массивнее. Различие небольшое и не из тех, которые легко заметить, когда они одеты, но все же оно существовало. Королева Андаис говорила о них так, словно они были двумя сторонами одной монеты. Ее Мрак и ее Убийственный Холод. У Дойла было имя, помимо прозвища, данного королевой, у Холода – нет. Он был просто Холод или Убийственный Холод – и все. На Холоде были темно-серые брюки, достаточно длинные, чтобы закрывать верх серых мокасин. Обувь начищена до зеркального блеска. Рубашка – белая, с рубчатым передом и узким воротничком, прилегавшим к гладкой твердой поверхности шеи. Светло-серый пиджак скрывал наплечную кобуру и сияющий никелированный пистолет сорок четвертого калибра – таких размеров, что я вряд ли смогла бы держать его одной рукой, не то что стрелять из него. Серебристые, как рождественская мишура, волосы Холода были связаны сзади в тугой хвост, так что лицо казалось строгим и сильным и даже как-то слишком красивым на вид. Хвост серебряных волос разметался по спинке сиденья и по плечу Холода. Несколько прядей легли мне на плечо и на руку, пока он докладывал Дойлу. Я коснулась этих сияющих прядей, ощутила их паутинную мягкость. Волосы у него блестят, как металл, и невольно ждешь металлической жесткости, когда прикасаешься, а они оказываются мягче пуха. Не раз все это шелковистое великолепие проливалось на мое нагое тело. Где-то у меня внутри жило убеждение, что волосы у мужчины должны быть по меньшей мере до колен длиной. Сидхе высшего света очень гордятся своими волосами – в числе прочего. Бедро Холода прижималось к моему – такого трудно избежать на ограниченном пространстве сиденья. Но он прижался ногой к моей ноге по всей длине – а этого он избежать мог. Я подняла серебристый локон на уровень глаз, пропуская его между пальцами и глядя на мир сквозь кружево волос, и тут Дойл сказал: – Принцесса Мередит слушала то, что мы сейчас говорили? Я вздрогнула и выпустила локон. – Да, я слушаю. По выражению его лица было совершенно ясно, что он мне не поверил. – Тогда не могла бы принцесса повторить, о чем шла речь? Я могла бы сказать ему, что я как принцесса не обязана ничего повторять, но это было бы ребячеством, а кроме того, я действительно слушала, ну... хотя бы частью. – Холод видел за стенами людей из агентства "Кейн и Харт". Это означает, что они работают на нее: то ли как телохранители, то ли как экстрасенсы. Агентство "Кейн и Харт" было единственным реальным конкурентом агентства Грея в Лос-Анджелесе. Кейн был медиумом и экспертом по боевым искусствам, а братья Харт – самыми могущественными магами-людьми, каких я когда-либо видела. Их агентство чаше занималось личной охраной, чем мы, во всяком случае, до того, как объявились мои стражи. Дойл по-прежнему смотрел на меня. – И?.. – И что? – спросила я. Холод хохотнул: чисто мужской смешок, гораздо лучше, чем слова, выразивший его удовлетворение. Я знала, чем он был так доволен, спрашивать не было нужды. Он был рад, что само его присутствие рядом настолько меня отвлекало. Я находила Холода самым... отвлекающим из всех стражей, с которыми я спала. Он повернулся ко мне лицом, смех еще светился в его облачно-серых глазах. Смех смягчил совершенство его лица, сделал его более человеческим. Я едва ощутимо притронулась кончиками пальцев к его щеке. Смех медленно исчез с лица стража, оставив глаза серьезными и полными нежной тяжести несказанных слов, несовершенных дел. Я вглядывалась в его глаза. Они были только серыми, не трехцветными, как мои или Риса, но, конечно, они не были просто серыми. Они были цвета облаков в дождливый день, и как в облаках, цвета в них менялись и переливались – не от ветра, а от настроения. Когда он наклонил голову, чтобы поцеловать меня, глаза его были нежно-серыми, как грудка голубя. У меня сердце подпрыгнуло к горлу, перехватило дыхание. Его губы скользнули по моим, остановились в нежном поцелуе, дрожью отдавшемся во всем моем теле. После этого единственного жеста нежности Холод сразу выпрямился. Мы смотрели друг другу в глаза с расстояния в несколько дюймов и в этот миг озарения понимали друг друга. Мы делили постель три месяца. Он охранял меня, я знакомила его с двадцать первым веком. Я видела, как бесстрастный Холод заново учится улыбаться и смеяться. У нас были общими сотни интимных мелочей, дюжины шуток, тысячи маленьких открытий о мире в целом, но никто из нас не терял головы. И вдруг единственный взгляд его глаз и нежный поцелуй – и мои чувства к нему будто достигли критической массы, будто только и оставалось дождаться вот этого одного последнего прикосновения, одного последнего долгого взгляда, чтобы это случилось. Я поняла, что люблю Холода, и по потерянному, даже испуганному выражению его лица, когда он на меня смотрел, я догадалась, что и он чувствовал то же самое. Голос Дойла прорезал тишину, заставив нас обоих вздрогнуть: – Ты не расслышала, Мередит, что земля Мэви Рид защищена чарами. Защищена так сильно, как только могла это сделать богиня, живущая на одном месте больше сорока лет. Я моргнула в лицо Холоду, стараясь переключить шестеренки у себя в голове, чтобы прислушаться к Дойлу и понять, о чем он говорит. Я его услышала, но не была уверена, что мне есть дело до его слов... Пока еще нет. Если бы мы были наедине с Холодом, мы говорили бы о нас с ним, но мы не были одни, и, в сущности, взаимная любовь не слишком много меняет. Я хочу сказать, она меняет все... и ничего. Любовь к кому-то меняет тебя, но в королевских семьях редко женятся по любви. Брак заключают, чтобы скрепить договор, остановить или предотвратить войну, приобрести новых союзников. В случае сидхе есть кое-какие особенности: мы женимся, чтобы размножаться. Я спала с Рисом, Никкой и Холодом больше трех месяцев и еще не была беременна. Если ни один из них не подарит мне ребенка, мне не будет позволено выйти за кого-нибудь из них. Прошло всего три месяца, а для сидхе обычно нужно не менее года, чтобы зачать, Я не беспокоилась по этому поводу вплоть до последнего момента. И сейчас я тоже не беспокоилась о том, что я еще не беременна; я беспокоилась, что я не беременна – и это может значить, что я потеряю Холода. Как только я сформулировала эту мысль, я поняла, что не смогу уже думать об этом иначе. Я была обязана отдать свое тело мужчине, чье семя заставит меня зачать. Мое сердце было вольно делать что ему хочется, но речь шла о теле. Если Кел станет королем, у него будет право распоряжаться жизнью и смертью всех придворных. Он убьет меня и любого, кого сочтет угрозой своей власти. Холод и Дойл не выживут наверняка. Насчет Риса и Никки я не была уверена. Кел вроде бы не боится их силы, может, он оставит их в живых. А может, и нет. Я отодвинулась от Холода, тряся головой. – В чем дело, Мерри? – спросил он. Он схватил меня за руку и держал ее в своих ладонях, сжимая почти до боли, будто прочитал что-то из этих мыслей по моему лицу. Если в присутствии других я не могла говорить о любви, я тем более не могла говорить перед ними о цене, которую приходится платить за титул принцессы. Я обязана забеременеть. Я должна стать следующей королевой Неблагого Двора, или мы все умрем. – Принцесса! – осторожно окликнул меня Дойл. Я взглянула поверх плеча Холода в темные глаза Дойла, и что-то в их выражении сказало мне, что хотя бы он за моими мыслями проследил. Из чего следовало, что он также догадался о моих чувствах к Холоду. Мне не слишком понравилось, что они были так очевидны для остальных. Любовь, как и боль, должна быть личным делом, пока ты сам не захочешь с кем-то поделиться. – Да, Дойл? – отозвалась я сдавленным голосом; похоже, мне нужно было откашляться. – Защита такой силы не позволит ни одному фейри распознать какую бы то ни было магию внутри охраняемого участка. Холод применил все свои способности для разведки, но с такой защитой мы не узнаем, какие таинственные сюрпризы могут ждать нас в стенах поместья миз Рид. – Он говорил о деле, но почти с теми же осторожными интонациями. Будь это не Дойл, я назвала бы их сочувственными. – Ты хочешь сказать, что нам не следует заходить внутрь? – спросила я и высвободила руку из хватки Холода. – Нет, не хочу. Я согласен с тем, что ее желание встретиться с тобой, со всеми нами, интригует. Автобус въехал на стоянку у высоких ворот. Рис развернулся на сиденье настолько, насколько позволял ремень безопасности. – Я за то, чтобы поехать домой. Если король Таранис обнаружит, что мы с ней говорили, он просто взбесится. Что мы можем узнать такого, что оправдает этот риск? – Ее исчезновение в свое время было большой загадкой, – заметил Дойл. – Да, – согласился Холод. Он отодвинулся назад на сиденье, в глазах застыло отстраненное выражение, словно он пытался закрыться от меня. Я прервала контакт наших рук, и Холод не слишком хорошо это воспринял. – По слухам, она должна была стать следующей королевой благих, а вместо этого внезапно последовало изгнание. Он отодвинул ногу, установив между нами физическую дистанцию. Я видела, как его лицо на глазах становится холодным, жестким и высокомерным – старая маска, которую он носил при дворе все эти годы, – и чувствовала, что не могу этого вынести. Я взяла его руку в ладони. Он нахмурился, явно удивленный. Я подняла его ладонь к губам и поцеловала сгибы пальцев, один за другим, пока его дыхание не стало неровным. Второй раз за сегодня в моих глазах стояли слезы. Я раскрыла глаза как можно шире и сумела не заплакать. Холод снова улыбался с видимым облегчением. Я была рада, что он счастлив. Всегда хочешь, чтобы люди, которых ты любишь, были счастливы. Рис спокойно смотрел на нас. Его очередь была вчера ночью, сегодня будет очередь Холода, и Рис не видел в этом проблемы. Дойл поймал мой взгляд – и вот Дойл-то спокойным не был, на лице читалась тревога. Китто смотрел на нас с пола, и в его лице не было ничего, что я могла бы расшифровать. При всем его внешнем сходстве с сидхе он от нас отличался, и временами я и представить не могла, о чем он думает или что чувствует. Холод держал мою руку и был счастлив от этого. Счастлив, что я не отвернулась от него. Из них всех, похоже, только Дойл понимал, что со мной происходит. – Какая разница, из-за чего ее изгнали? – пожал плечами Рис. – Может быть, никакой, – ответил Дойл, – а может быть, очень большая. Мы не узнаем, пока не спросим. Я моргнула. – Спросим? То есть зададим прямой вопрос без разрешения спрашивать что-то настолько личное? Он кивнул. – Ты – сидхе, но частично ты человек. Ты можешь спросить, когда нам это непозволительно. – У меня не настолько плохие манеры, чтобы задавать личные вопросы прямо с порога, – оскорбилась я. – Мы знаем, что ты хорошо воспитана, Мередит, но Мэви Рид этого не знает. Я уставилась на него. Пальцы Холода поглаживали костяшки моих пальцев снова и снова. – Ты говоришь, что мне нужно притвориться невоспитанной? – Я говорю, что мы должны использовать все оружие, которое есть в нашем арсенале. Твоя смешанная наследственность сегодня определенно может быть преимуществом. – Это почти то же самое, что ложь, Дойл, – сказала я. – Почти, – согласился он, и характерная ухмылочка искривила его губы. – Сидхе никогда не лгут, Мередит, но затемнять правду – наша давняя и почитаемая забава. – Мне это хорошо известно, – заметила я. Сарказма в моем голосе хватило, чтобы заполнить машину до краев. Его улыбка сверкнула внезапной белизной на темном лице. – Как и всем нам, принцесса, как всем нам. – Я не думаю, что риск оправдан, – настаивал Рис. Я качнула головой: – Мы уже обсуждали это, Рис. Я считаю, что рискнуть стоит. – Я взглянула на Холода. – А ты как думаешь? Он повернулся к Дойлу: – Как считаешь ты? Я не стал бы рисковать безопасностью Мередит ни по какому поводу, но нам крайне нужны союзники, а сидхе, изгнанная из страны фейри столетие назад, может отважиться на многое, лишь бы вернуться. – Ты полагаешь, что Мэви захочет помочь Мередит стать королевой. – Дойл произнес это с полувопросительной-полуутвердительной интонацией. – Если Мередит станет королевой, она может предложить Мэви возвращение в волшебную страну. Я не думаю, что Таранис рискнет начать всеобщую войну из-за одной вернувшейся изгнанницы. – Ты действительно считаешь, что аристократка из Благого Двора захочет перейти к Неблагому Двору? – спросила я. Холод посмотрел на меня. – Какие бы предубеждения ни питала когда-то Мэви Рид к неблагим, она уже сотню лет живет без прикосновений фейри. – Он поднял мою ладонь к губам и поцеловал кончики пальцев, согрев каждый из них своим дыханием перед тем, как поцеловать. У меня по телу забегали мурашки. Он заговорил, почти касаясь губами моей кожи: – Я знаю, что это такое, когда ты жаждешь прикосновений другого сидхе, а тебе отказано в этом. Но у меня по крайней мере был двор и вся волшебная страна в утешение. Я не в состоянии вообразить ее одиночество на протяжении всех этих лет. Последние слова он прошептал. Его глаза потемнели до оттенка дождевых туч. Мне пришлось сделать усилие, но я смогла перенести внимание с Холода на Дойла. – Ты думаешь, он прав? Она ищет способ вернуться к фейри? Дойл пожал плечами, кожаный пиджак на нем скрипнул. – Кто может знать наверняка? Но знаю, что после вековой изоляции я бы точно искал такой способ. Я кивнула. – Значит, мы все согласны. Входим. – Мы не все согласны, – заявил Рис. – Я – против. – Прекрасно, ты – против, но ты в меньшинстве. – Если с нами там стрясется что-нибудь ужасное, я скажу, что я вас предупреждал. Я кивнула: – Если мы проживем достаточно долго, чтобы ты успел это сказать. – Клянусь Богиней, если мы умрем так быстро, мой призрак станет тебя преследовать. – Если там есть что-то, что может убить тебя, Рис, то я умру много раньше, чем ты. Он нахмурился: я это видела даже через фальшивую растительность на его лице. – Такие соображения не успокаивают, Мерри. Ну совсем не успокаивают. Но он повернулся лицом к большим воротам и высунулся в открытое окошко, чтобы нажать кнопку интеркома и сообщить о нашем прибытии. Хотя я могла поклясться, что она уже знала об этом. У нее было сорок лет, чтобы пронизать чарами эту местность. Конхенн, богиня красоты и очарования, знала, что мы здесь.Глава 7
Этан Кейн не был так высок, каким казался на вид. На самом деле он был одного роста с Рисом, но казался выше, словно занимал больше места, и с физическими размерами это никак не было связано. У него была короткая стрижка, волосы темные, почти черные – и все же не совсем черные. Очки без оправы были на его лице почти незаметны. Этан вполне мог быть красивым – широкоплечий, спортивный, мужественно-резкие черты лица, ямочка на подбородке, светло-карие глаза за очками окаймлены длинными ресницами. Одежду он шил на заказ, так что вполне соответствовал по имиджу звездам, с которыми обычно общался. Все ему было к лицу – кроме него самого. У него всегда был такой вид, будто он чего-то сильно не одобряет, и это кислое выражение убивало всю его привлекательность. Он стоял, положив одну руку на запястье другой, широко расставив ноги и чуть раскачиваясь, перед большими двустворчатыми дверями дома Мэви Рид. А мы стояли у подножия мраморной лестницы, которая вела к этим дверям. Люди Этана выстроились вдоль изящной дуги белых колонн, поддерживавших крышу узкого портика. Портика, потому как вряд ли эту архитектурную деталь можно было назвать верандой: он был большим и внушительным, но в нем не хватило бы места, чтобы поставить садовые стулья и пить чай со льдом в жаркие летние вечера. Портик служил для украшения, не для жизни. Четверо мужчин, явно наемные бойцы, встали между нами и Этаном – и дверью, конечно. Одного я узнала. Максу Корбину было под пятьдесят. Большую часть своей сознательной жизни он работал телохранителем в Голливуде. Он был на дюйм ниже шести футов[6] и сложен на манер шкафа: сплошные прямые углы, включая огромные костистые руки. Довольно длинные седые волосы выглядели подстриженными стильно, на пике моды, но Макс не менял свою прическу лет сорок. Нос ему ломали достаточно часто, чтобы свернуть его на сторону и слегка расплющить. Макс, конечно, мог бы загнать свой костюм от кутюр и оплатить пластическую операцию, но считал, что такой нос придает ему вид крутого парня. И не ошибался. – Привет, Макс, – поздоровалась я. Он кивнул мне: – Здравствуйте, миз Джентри. Или я должен сказать: "Принцесса Мередит"? – "Миз Джентри" – вполне мой размер. Он улыбнулся, блеснув глазами, но тут голос Этана прервал наш обмен репликами, и к Максу вернулся обычный ничего не выражающий взгляд телохранителя. Взгляд, который говорит: мы ничего не видим и ничего не помним, но замечаем все и отреагируем в мгновение ока. Ваши секреты с нами в полной безопасности, как и ваши тела. Телохранитель, склонный поболтать с прессой или с кем бы то ни было, в Голливуде не задержится. – Что ты здесь делаешь, Мередит? Мы с Этаном не были достаточно коротко знакомы для такого обращения, но это ничего, я ему отвечу тем же. – Мы здесь по приглашению миз Рид, Этан. А ты? Он моргнул, и легкое движение плеч дало мне понять, что его что-то беспокоит, а может, что наплечная кобура плоховато подогнана. – Мы – охрана миз Рид. Я кивнула, мило улыбнувшись. – Об этом я догадалась. Должно быть, вы недавно на этой работе. – Почему ты так решила? Я просто расплылась в улыбке: – У тебя здесь чуть ли не все твои бойцы. Если бы "Кейн и Харт" давно были так плотно заняты, мы получали бы больше заказов. Складка между его бровями стала глубже. – У меня гораздо больше четырех сотрудников, Мередит, и тебе это известно. – Он произнес мое имя так, словно оно было бранным словом. Я кивнула. Я это и впрямь знала. – Существует причина, по которой ты держишь нас у дверей, Этан? Миз Рид очень настаивала, что мы должны увидеться сегодня днем, не ночью, а днем. – Я выразительно посмотрела на солнце, коснувшееся верхушек группы эвкалиптов у дальнего изгиба стены. – Дело к вечеру, Этан. Если ты продержишь нас здесь подольше, будет ночь. – Это было преувеличением, у нас оставалось еще несколько часов дневного света, но я устала от этих проволочек. – Изложи ваше дело, и, возможно, мы вас пропустим, – сказал Этан. Я вздохнула. Это было грубостью даже по человеческим стандартам; это было за пределами грубости по меркам фейри – но мне было как-то все равно. Мне хотелось уйти куда-нибудь в тихое местечко и спокойно поразмыслить. Холод стоял немного позади и сбоку от меня, Дойл находился на таком же расстоянии с другой стороны, и их стойка почему-то ясно давала понять, что они противостоят двоим телохранителям на ступеньках. Рис стоял ближе, перед Максом, улыбаясь ему во все тридцать два зуба. Макс был почти таким же фанатом Хэмфри Богарта, как и Рис. Они провели как-то вместе долгий день, связанные нудной телохранительской работой – на разных клиентов, – обсуждая классику "фильм нуар". С тех пор они стали друзьями. Китто не составлял оппозиции последнему охраннику. Он стоял за моей спиной, чуть ли не прячась, и выглядел странно неуместным в своих шортах, короткой футболке и кроссовках детского размера. На нем были широкие черные очки, но если не обращать на них внимания, он вполне мог сойти за чьего-нибудь племянника – в том смысле этого слова, который на деле означает вовсе не племянника, а мальчика для развлечений. Китто всегда умудрялся выдавать своим видом, что он – подчиненный, чья-то игрушка или жертва. Представить себе не могу, как он выжил среди гоблинов. Я посмотрела на это всеобщее противостояние с Этаном в центре, возвышающимся на ступеньках, как слегка увеличенная версия Наполеона, и покачала головой. – Этан, тебе интересно, почему миз Рид вызвала нас, когда она уже наняла вас. Ты задумался, не собирается ли она вас заменить. Он начал возражать, но я его прервала: – Этан, прибереги свои протесты для того, кому есть до них дело. Я тебя избавлю от всей этой игры мускулами. Миз Рид не объяснила нам точно, почему она хочет нас видеть, но она хочет поговорить со мной, не с моими стражами, так что можем оставить опасения, будто мы ей нужны как телохранители. Если бы морщина между его бровями стала еще хоть немного глубже, она могла бы превратиться в порез. – Мы не только охранники, Мередит. Мы еще и детективы. Зачем ей нужны вы? Несказанное "когда у нее есть мы" повисло в воздухе. Я пожала плечами: – Не знаю, Этан. Действительно не знаю. Но если ты нас впустишь, мы можем вместе все выяснить. Морщина медленно разгладилась, и его лицо стало более молодым и более озадаченным. – Это почти... любезно с вашей стороны, Мередит. – Но выражение тут же сменилось на подозрительное, как будто он высчитывал, что я замышляю. – Я бываю очень любезной, если мне дают такую возможность, Этан. Макс тихонько сказал, так что Этан не мог его расслышать: – И насколько любезной вы можете быть? Рис ответил так же тихо: – Очень, очень любезной. Эти двое рассмеялись вместе одним из тех мужских смешков, к которым женщины никогда не могут присоединиться, но всегда служат их предметом. – Что-то смешное? – поинтересовался Этан. Кислая гримаса вернулась на место, голос звучал резко. Макс только качнул головой, словно был не в состоянии заговорить вслух. Ответил Рис: – Просто пошутили, мистер Кейн. – Нам платят не за шуточки, нам платят за обеспечение безопасности наших клиентов. – Он окинул нас взглядом, каким-то образом охватившим всех одновременно. – Мы были бы из рук вон плохими охранниками, если бы пустили вас в дом, особенно вооруженными. Я качнула головой. – Ты знаешь, что Дойл никуда не отпустит меня без телохранителей, и точно так же знаешь, что они не сдадут оружие. – Значит, вы не войдете. – Он неприятно осклабился. Я стояла на твердой подъездной дорожке на трехдюймовых каблуках, под солнцем, от которого у меня начала уже выступать испарина, и мне просто хотелось кончить эту тягомотину. Я сделала, может быть, самую непрофессиональную вещь в моей жизни – гаркнула во весь голос: – Мэви Рид! Мэви Рид! Выходи играть! Это принцесса Мередит со свитой! – И еще несколько раз крикнула: – Мэви Рид, Мэви Рид, поиграй с нами[7]! Этан несколько раз попытался меня перекричать, но у меня хватало практики – несколько лет публичных выступлений, – я была громче. Ни один из людей Этана не знал, что делать. Я никого не трогала, я просто кричала. Пять минут общей растерянности – и какая-то молодая женщина открыла дверь. Это была Мари, личный секретарь миз Рид. Не хотели бы мы пройти внутрь? Да, мы хотели бы. Еще десять минут нам потребовалось на то, чтобы преодолеть двери, потому что Этан желал изъять наше оружие. Мари пришлось намекнуть, что миз Рид уволит их всех, прежде чем он отступился. Макс и Рис так хохотали, что нам пришлось оставить их снаружи, повисшими друг на друге, будто парочка пьяных. Ну, хотя бы кто-то получил удовольствие.Глава 8
Гостиная Мэви Рид была больше всей моей квартиры. Белый ковер сливочным морем разливался по ступенькам к утопленному полу гостиной и камину, в котором можно было свободно зажарить некрупного слона. Одна каминная доска занимала чуть не всю стену. Стены были белые, оштукатуренные; красные и бежевые кирпичи камина подчеркивали грубую поверхность стены. Белый секционный диван, на котором в ряд могли бы усесться человек двадцать, полукругом изогнулся перед камином. Повсюду лежали в продуманном беспорядке набросанные белые, золотистые и бежевые подушки. В стороне стоял небольшой светлого дерева стол, окруженный белыми креслами. Между двумя креслами красовалась шахматная доска с огромными фигурами, а причудливо выгнутый торшер стиля арт-нуво создавал в монохромной комнате красочное пятно. Картина, висящая сбоку от камина, повторяла цвета торшера, а еще одна группа подушек и кресел на приподнятом подиуме напротив входа уравновешивала общую композицию. В полукруге кресел возвышалась белая рождественская елка, увешанная белыми же фонариками и серебряно-золотыми игрушками, которые призваны были оживлять комнату, но с задачей не справлялись – елка смотрелась такой же безжизненной декорацией, как и прочие предметы обстановки. Чтобы освободить для нее место, один из столов сдвинули к стене. Стол был накрыт, что-то похожее на лимонад и холодный чай в высоких кувшинах. На стенах там и тут висело еще несколько картин, большей частью все в тех же торшеровских цветах. Комната просто вопила об усилиях, затраченных дорогим декоратором, и, похоже, ничего не говорила о Мэви Рид, кроме того, что денег у нее хватает и она готова позволить другим обустраивать свой дом. Если у человека в комнате нет ни одной выбивающейся из стиля вещи, вплоть до последней лампочки на рождественской елке, – то все это не настоящее. Это только шоу. Высокая и тоненькая Мари была затянута в блестящий серовато-белый брючный костюм, не подходящий к ее оливковому личику и коротким черным волосам. В сапожках на высоких каблуках она была чуть выше шести футов: высокая, улыбчивая, двадцать с хвостиком. – Миз Рид сейчас будет. Не хочет ли кто-нибудь прохладительных напитков? – Она указала на стол с чаем и лимонадом. Если честно, они пришлись бы кстати, но есть правило: не принимать от собрата-фейри никакую еду или питье, пока не убедишься, что он ничего плохого не задумал. Волноваться надо не о ядах, а о чарах, их так просто примешать к лимонам. – Благодарю вас... Мари, да? Нам ничего не нужно, – ответила я. Она улыбнулась и кивнула. – Тогда присаживайтесь. Располагайтесь, как вам удобно, а я сообщу миз Рид о вашем прибытии. – Она грациозно пробежала по ступенькам и дальше, к проему белого коридора, который вел куда-то в глубину дома. Я бросила взгляд на Этана с его двумя охранниками. Еще одного он оставил снаружи, с Максом и Рисом. Им Мари напитков не предложила – насколько я поняла, с наемными работниками обращаются не так, как с гостями. Отсюда следовал вопрос: если нас нанимать на работу не собираются, то для чего мы нужны? Неужели Мэви Рид и впрямь всего лишь хотела повидаться с другими высокородными сидхе? Станет ли она нарушать вековой запрет только ради светской беседы? Я так не думала, но мне случалось видеть, как знать обоих дворов делала и большие глупости по меньшим поводам. Я спустилась по ступенькам к дивану. Китто хвостиком плелся за мной. Я обернулась к остальным: – Ну, мальчики, давайте усядемся и сделаем вид, что нравимся друг другу. – Я прошла футов семь от края дивана, пригладила юбку и села, обложившись бежевенькими и золотистыми подушками. Китто свернулся калачиком у моих ног, хотя, видит Богиня, места на диване хватило бы всем. Я ничего ему не сказала, потому что даже сквозь темные очки видела, как он нервничает. Огромная белая гостиная, похоже, пробудила его агорафобию. Он прижался к моим ногам, обвив их рукой будто любимого плюшевого мишку. Мужчины все торчали в проеме арки, меряя друг друга взглядами. – Присядем, господа, – повторила я приглашение. – Хороший телохранитель на работе не расслабляется, – заявил Этан. – Вам известно, что мы не представляем опасности для миз Рид, Этан. Не знаю, от кого вы ее охраняете, но не от нас. – Они могут прикидываться овечками для репортеров, но я знаю, кто они такие, Мередит! – И кто же? – Низкий голос Дойла раскатился по комнате и эхом отдался в арке. Этан буквально подпрыгнул. Мне пришлось отвернуться, чтобы спрятать улыбку. – Неблагие! – выплюнул Этан. Я снова повернулась к ним. Дойл стоял лицом к Этану и спиной ко мне. Не знаю, что он чувствовал, и наверное, не догадалась бы, даже глядя ему в лицо. Дойл умел хранить непроницаемость лучше всех, кого я знала. Холод, стоявший ближе к незнакомому мне охраннику, имел обычный для двора надменный вид. Даже этот новый охранник оставался внешне спокойным, хотя уголок глаза у него нервно подергивался. Но Этан... У Этана руки тряслись от ярости. Он смотрел на Дойла с откровенной ненавистью. – Да ты ревнуешь, Этан. Тебе не по вкусу, что большинство настоящих звезд предпочитают тебе воинов-сидхе. – Вы их околдовали! – Лично я? – Я удивленно подняла бровь. Он со злостью кивнул в сторону двух воинов. Наверное, он быи рукой махнул, если б не опасался реакции Дойла. – Они! – Этан, Этан... – прозвучал с упреком мужской голос с другой стороны гостиной. – Я же говорил тебе, что все это неправда. С первого взгляда я определила только, что это один из братьев Харт. Он успел спуститься по ступенькам, пока я вычислила, что это Джулиан. Джулиан и Джордон – идентичные близнецы, двойняшки, шатены с волосами, очень коротко постриженными по бокам и только чуточку длинней на макушке, где они уложены гелем в иголочки. Очень круто, очень модерново. Оба брата были шести футов ростом и достаточно хороши, чтобы работать моделями. Моделями они и были лет в двадцать, недолго, пока не поднакопили деньжат, чтобы открыть детективное агентство. Джулиан был одет в бордовый атласный пиджак и пару менее эпатажных, но отлично сшитых бордово-коричневых брюк в тончайшую полоску. Сияющие черные мокасины он носил на босу ногу, так что временами мелькали загорелые щиколотки, пока он грациозно скользил ко мне через комнату. Глаза он прятал за очками с тонированными желтыми стеклами, которые на любом другом дисгармонировали бы с одеждой, но на Джулиане смотрелись вполне к месту. Я поднялась было ему навстречу, но он поспешно сказал: – Нет-нет, моя милая Мерри, сиди, я сейчас подойду. Он обогнул диван, стрельнув глазами на четырех мужчин, застывших под аркой. – Этан, дорогой мой, я тебе говорил и опять повторяю, что воины сидхе не делают ничегошеньки, чтобы перехватить наш бизнес. Просто они экзотичней и красивей любого нашего сотрудника. Он подхватил мою руку, запечатлел на ней небрежный поцелуй и грациозно шлепнулся рядом со мной, приобняв меня за плечи, будто подружку. – Ты же знаешь, что такое Голливуд, Этан, – бросил он через плечо. – Любой звездочке, которую охраняют сидхе, гарантировано внимание прессы. Кое-кто нарочно на себя покушения устраивает, лишь бы иметь повод обзавестись такой охраной. – Могу подтвердить на собственном опыте, – заметил Холод. Стоявший рядом с ним охранник дернулся. Что же понарассказывал им о неблагих Этан? – Ох, кто же откажется от вашей компании, Холод? – промурлыкал Джулиан. Холод ответил ему тяжелым взглядом серых глаз. Джулиан рассмеялся и обнял меня покрепче. – Ты счастливейшая из девушек, Мерри. Поделиться точно не хочешь? – А как поживает Адам? Джулиан хихикнул. – Адам – пр-росто чудесно. – И рассмеялся снова. Адам Кейн приходился старшим братом Этану и любовником – Джулиану. Они были парой уже лет пять. В своей компании, где не приходилось опасаться враждебной реакции окружающих, они до сих пор вели себя как новобрачные. Джулиан помахал рукой в воздухе. – Идите к нам, господа, присядем. Я оглянулась через плечо. Никто не двинулся с места. – Дойл и Холод не сядут, пока этого не сделают Этан и его напарник. Джулиан повернулся ко всей компании. – Фрэнк, – сказал он. – Это наш самый молодой сотрудник. Парень был долговязый, неуклюжий и совсем зеленый – молоко на губах не обсохло. Имя ему не шло. Его должны бы звать Коди или, может, Джош. – Приятно познакомиться, Фрэнк, – улыбнулась я. Фрэнк переводил взгляд с меня на хмурого Этана; наконец он отважился на короткий кивок. Похоже, он сомневался, что дружелюбие к нам повысит его шансы удержаться на работе. – Этан, – произнес Джулиан, – все старшие партнеры в курсе твоих взглядов на воинов-сидхе. Ты в меньшинстве. – Игривость из его голоса исчезла, он говорил серьезно и весомо, и чувствовалось еще что-то, весьма похожее на угрозу. Мне стало интересно, чем же он мог угрожать Этану. Этан Кейн был одним из учредителей фирмы. Можно ли уволить совладельца фирмы? – Сядь, Этан. Такого командного тона я раньше от Джулиана не слышала. Я даже задумалась на секунду, не перепутала ли я близнецов. Джордон чаще упирал на силу, в то время как Джулиан был склонен к шутливой дипломатии. Я посмотрела на него внимательней. Нет, ямочка в углу рта чуть глубже, щеки чуть менее впалые. Джулиан. Что же произошло за кулисами в агентстве Кейна и Харта, что в голосе Джулиана появилась такая твердость? Ну, что бы там ни случилось, это было достаточно важно, потому что Этан пошел к ступенькам, и Фрэнк потянулся за ним. Дойл и Холод пару секунд смотрели им в спины, а потом пошли следом. Этан сел на противоположный от меня угол дивана. Фрэнк примостился неподалеку от него с таким видом, будто сомневался, что это ему разрешено. Дойл сел рядом со мной, по другую сторону от Джулиана. При этом он весьма выразительно оттер Холода, пробормотав: "Мередит нужно сосредоточиться". Я вдруг сообразила, что он уже какое-то время называет меня по имени. Обычно я была для него "принцесса" или "принцесса Мередит", хотя в нашу первую встречу в Лос-Анджелесе он звал меня по имени. Установив между нами дистанцию, он придерживался ее и в манере разговора. Холод таким распределением мест остался явно недоволен, хотя не думаю, что кто-то, кроме нас, это заметил. Его едва уловимое напряжение в плечах говорило многое только тому, кто знал, какую книгу читает. Я потратила немало времени, учась читать эту книгу. Дойл улавливал настроение своих людей, как всякий хороший лидер. Китто мог ничего не понять, но никто не знал, что на самом деле замечает маленький гоблин. Джулиан по-прежнему сидел вплотную ко мне, поближе, чем Дойл, хотя и подвинул руку, чтобы дать место стражу. Рука при этом легла на спинку дивана, касаясь спины Дойла. Я точно знала, что Джулиан любит Адама, но понимала, что он не вполне шутил, когда предлагал мне поделиться моими мужчинами. Может, у них с Адамом было соглашение на этот счет, а может, перед сидхе просто никто не может устоять. Не знаю. Поза Джулиана стала менее вольной, он напрягся, словно стараясь не слишком двигать рукой. Прикосновение Дойл терпел, но вряд ли его терпения хватило бы на большее. Дойл реагировал на заигрывания мужчин так же холодно, как и на заигрывания женщин. Тысяча лет вынужденного целибата заставила Дойла, как и многих других стражей, выработать необычное для фейри отношение к рутинным прикосновениям. Если нельзя пойти до конца, флирт превращается едва ли не в пытку. У Риса, как и у Галена, правила были другие – они оба предпочитали хоть что-то ничему. Этан на глазах мрачнел, глядя на стражей. Потом его взгляд упал на Китто, и он не смог скрыть отвращения. – В чем дело, Этан? – спросила я. Он моргнул и взглянул на меня. – Просто не люблю монстров, даже красивых на вид. Джулиан снял руку со спинки дивана и наклонился вперед, к Этану. – Мне что, отослать тебя домой? – Ты мне не отец... и не брат. Последнее слово прозвучало очень эмоционально. Этану не нравятся отношения между его братом и их партнером? Джулиан сел чуть прямее и склонил голову набок, будто рассматривая что-то новое и неопознанное. – Не стоит предавать гласности наши внутренние дела даже при самых очаровательных слушателях. Но если тебе трудно выполнять нынешнее задание, я позвоню Адаму, и вы можете сменить друг друга. Он с Мередит общается без проблем. – Он много с кем общается без проблем, – бросил Этан. Теперь его ненависть к Джулиану была очевидна. – Я звоню Адаму и говорю, что ты едешь к нему. – Джулиан достал из внутреннего кармана пиджака маленький сотовый телефон. – На этом задании я главный, Джулиан. Ты здесь только на случай нужды в магической поддержке. Джулиан вздохнул, пристально глядя на мобильник в ладони. – Если ты главный, Этан, так веди себя как положено начальнику. Потому что ты только что поставил себя в неловкое положение перед этими добрыми людьми. – Людьми?! – взвился Этан. Наверное, стоя он чувствовал хоть какое-то преимущество. – Это – не люди, это – нелюди! Мелодичный голос прозвенел за спиной Этана: – Ну, если таковы ваши чувства, мистер Кейн, я, видимо, напрасно обратилась в ваше агентство. В коридоре, на краю сливочного моря, стояла Мэви Рид. И вид у нее был весьма недовольный.Глава 9
Мэви Рид использовала магию, чтобы казаться человеком. Высокая и тонкая настолько, что изгиб бедер едва нарушал прямые линии широких бежевых брюк. Бледно-золотистая блуза с длинными рукавами расстегнута чуть не до пупа, дразня видом загорелого тела и краешков тугих маленьких грудей. Если б я попыталась надеть что-то подобное, я бы все вывалила наружу. Мэви была сложена как топ-модель, только ей для поддержания формы не приходилось голодать или мучить себя гимнастикой. Она просто такой была. Тонкая коричневая лента скрепляла ее длинные светлые волосы. Прямые и гладкие, они спадали до пояса. Кожа сияла великолепным золотистым загаром – бессмертным не приходится опасаться рака кожи. Макияж был таким искусным и легким, что сперва я его даже не заметила. Прелестные скулы были тонко вылеплены, а глаза завораживали синевой. Она была прекрасна, но прекрасна по-человечески. Она от нас пряталась. Может, просто по привычке, а может, намеренно. Джулиан вскочил и подбежал к ней, что-то бормоча, – наверное, извинялся за Этана и его неудачную реплику о "нелюдях". Она качнула головой, сверкнули крохотные золотые сережки. – Если он действительно так относится к фейри, ему было бы удобнее работать в другом месте. Этан тоже обежал диван. – К вам я отношусь совсем иначе, миз Рид! Вы – из Благого Двора, Воплощения Красоты и Мечты. – Тут он указал на нас с несколько излишним, как мне представилось, драматизмом. – Этим же порождениям ночных кошмаров не место в вашем доме. Они опасны для вас и для всех вокруг! – Какую ж долю бизнеса мы у вас перехватили? – вслух подумала я, и моя реплика пришлась на внезапную паузу. Этан повернулся в мою сторону, явно с намерением сказать что-то еще более неудачное. Джулиан схватил его за руку, и схватил крепко – мне это было видно. Этан дернулся, как от удара, и пару секунд я ждала, что начнется драка. – Лучше уйди, Этан, – тихо сказал Джулиан. Этан вырвал руку и сухо поклонился миз Рид. – Я уйду. Я только хотел, чтобы вы знали: мне понятно отличие между благими и неблагими. – Я уже столетие не ступала на земли Благого Двора, мистер Кейн. Мне никогда больше не будет там места. Этан нахмурился: наверное, он ожидал, что миз Рид его поддержит. Он всегда был мрачным и неприятным типом, но не до такой степени. Похоже, мы нанесли их бизнесу очень серьезную рану. Этан пробормотал еще какие-то извинения и протопал на выход. – Часто с ним такое? – поинтересовалась я, когда дверь за ним закрылась. Джулиан пожал плечами. – Этан слишком многих людей слишком сильно не любит. – Знаете, Джулиан, – заговорила Мэви, – я так несчастна... вот и Этан меня покинул, и вообще... Я с недоумением посмотрела в ее искусно красивое, беспомощно улыбающееся лицо. Она казалась настолько искренней, что голубые глаза буквально искрились силой чувств. Только она слегка переигрывала в стремлении очаровывать, оставаясь человеком. Ей было бы не в пример легче, сбрось она гламор, который тратила на то, чтобы казаться по-человечески – ни в коем случае никак иначе! – красивой. Джулиан коротко глянул на меня и тут же обратил к Мэви свою улыбающуюся ипостась. Он, собственно, тоже "включил" обаяние на полную катушку. В некотором шоке я осознала, что он обладает личным гламором. Может, он использовал эту магию сознательно, но мне так не казалось. В большинстве случаев личный гламор, усиливающий харизму, применяется людьми неосознанно. Да, в большинстве случаев. Глядя во все глаза, как они стараются обаять друг друга, я вдруг поняла, что спектакль был рассчитан не на нас. Я обернулась к Фрэнку. Он таращился на Мэви так, будто впервые в жизни видел женщину, ну или по крайней мере такую женщину. Мэви Рид старалась быть нечеловечески обаятельной, но человечески красивой не для нас, а для собственных телохранителей. Если бы шоу планировалось в нашу честь, она использовала бы спецэффекты покруче. – Миз Рид, – выпевал Джулиан, беря ее под локоток и потихоньку уводя от нас подальше, – мы никогда, никогда вас не покинем. Вы для нас не просто клиент, вы – одна из величайших драгоценностей, которые нам доводилось охранять. Мы с готовностью пожертвуем за вас жизнью. Разве могут мужчины сделать больше для женщины, которую боготворят? Я подумала, что с лестью он явно переборщил, но я видела Мэви впервые в жизни. Может, ей нравятся преувеличенные комплименты. Она сумела мило порозоветь, в чем ей точно помогла магия. Я ощутила чары. Иногда очень простые физические изменения требуют наибольших количеств магии. Она скользнула рукой ему под локоть и понизила голос так, чтобы мы не слышали ее слов. Ох, конечно, мы могли бы подслушать, но это было бы невежливо, а она, наверное, почувствовала бы заклинание. Вызывать гнев богини нам не хотелось. Пока, во всяком случае. Они снова повернулись к нам, одинаково сияя улыбками, она держала его за руку очень крепко. Джулиан вроде бы пытался что-то просигналить мне глазами, но его желтые очки здорово мешали распознать намек. – Миз Рид настоятельно просит меня оставаться рядом с ней на протяжении вашего визита. – Говоря это, Джулиан иронически приподнял бровь. И я наконец поняла, что он пытался мне сказать. Миз Рид наняла Кейна и Харта, чтобы защищаться от нас. Она боялась неблагих настолько, что не хотела оставаться с нами наедине без поддержки – и магической, и физической. Ее магия пронизывала здесь все – дом, землю, стены, а она нас боялась. Редко ожидаешь, что фейри могут быть настолько предубеждены, особенно к другим фейри, но так бывает часто. Мой отец говорил, что корни этого – в невежестве, в том, что никто не знает ничего об обычаях других фейри; все мы знаем только обычаи собственного рода. Невежество порождает страх. Здесь, в поместье Мэви, магии было столько, что чуть ли не с момента, как мы въехали в ворота, я постаралась ее "не слышать". Такой навык быстро приобретаешь, если слишком много времени проводишь в окружении или по соседству с "большой" магией. Ее восприятие приходится приглушать, или за этим постоянным фоном не сможешь различить новые чары, более непосредственную угрозу. Это все равно что принимать сотню радиостанций разом. Попытаешься слушать их все – и не услышишь ничего. Я посмотрела в улыбающееся, непроницаемое лицо Мэви Рид и покачала головой. Повернулась к Дойлу. Я попыталась спросить его глазами, насколько невежливой, насколько человеком могу я быть с Мэви. Он понял, похоже, потому что едва заметно кивнул. Я сочла это за позволение быть настолько грубой, насколько мне того захочется. Надеюсь, я поняла его правильно, потому что я собиралась не отходя от кассы нанести золотой богине Голливуда пару-тройку смертельных оскорблений.Глава 10
Я обошла диван, чтобы приветствовать богиню. Китто пошел за мной как привязанный, и мне пришлось велеть ему остаться позади. Предоставленный сам себе, он жался к моему боку, как не в меру преданный щенок. Я улыбнулась Мэви и Джулиану. – Такая честь встретиться с вами, миз Рид. – Я протянула ей ладонь, и она отклеилась от руки Джулиана на время, достаточное для рукопожатия. Она подала мне только самые кончики пальцев, это было не столько рукопожатие, сколько касание. Я встречала многих женщин, которые не умели пожимать руку, но Мэви даже не попыталась это сделать. Может, она ожидала, что я преклоню колени и запечатлею почтительный поцелуй? Ну, в таком случае ей пришлось бы ждать долгонько. У меня была одна, и только одна королева. Пусть Мэви Рид – королева Голливуда, это не одно и то же. Я знала, что выгляжу озадаченной, но я никак не могла понять, что же таится за прекрасной маской ее лица. Нам нужно было это выяснить. – Вы на самом деле пригласили Кейна и Харта для защиты от нас? Мэви обратила ко мне изумительно сделанный взгляд: милый, удивленный, недоверчивый. Глаза широко открыты, превосходно накрашенные губы сложились в кружок. Ее вид был рассчитан на камеру, на экран, который увеличит ее лицо до двадцати футов. Лицо, предназначенное для того, чтобы покорять публику и студийщиков. Лицо было великолепно, но... недостаточно великолепно. – Простого "да" или "нет" мне хватит, миз Рид. – Прошу прощения? – переспросила она: голос извиняющийся, выражение лица мягкое, глаза чуть растерянные. Вот только за руку Джулиана она цеплялась немного слишком сильно, от этого ее растерянность казалась фальшивой. – Вы пригласили Кейна и Харта, чтобы защититься от нас? Она рассмеялась смехом, который журнал "Пипл" как-то назвал смехом на пять миллионов долларов: глаза прищурены, лицо сияет, губы чуть приоткрыты. – Что за странная мысль! Уверяю вас, миз Джентри, я вас не боюсь. Она уклонилась от точного ответа. Меня она не боялась – эта часть должна быть правдой, поскольку прямая ложь для нас под запретом. Если бы Дойл по дороге не предложил мне временно обнаглеть, я бы так все и оставила, потому что настаивать дальше было не просто невежливо, это можно было счесть оскорблением, а дуэли случались и по меньшему поводу. Но знания правил можно ожидать только от высокородных сидхе. Мы рассчитывали на то, что Мэви сочтет меня воспитанной варварами – неблагими и людьми. – Так, значит, вы боитесь моих стражей? – спросила я. Ее лицо все так же светилось от смеха и глаза сияли, когда она смотрела на меня в ответ: – Кто подсказал вам такую абсурдную идею? – Вы. Она покачала головой, разметав вокруг тела длинное золотистое покрывало волос. Отблеск смеха все еще светился в лице, а глаза стали едва заметно синее. И вдруг я поняла, что вовсе не смех освещает ее лицо – смех исчез, – это был слабый гламор. Она намеренно придавала себе сияние, очень нежное. А это значило, что она использовала магию, чтобы заставить меня поверить ей. Я нахмурилась, потому что я не смогла различить используемую против меня магию. В норме всегда чувствуешь, если другой сидхе пытается колдовать. Я бросила взгляд за спину, на стражей. Дойл и Холод стояли неподвижно, и лица у обоих были непроницаемые, даже застывшие. Китто так и остался у дивана, где я его поставила. Одна ручка намертво вцепилась в белую спинку, как будто держаться хоть за что-нибудь было лучше, чем стоять без всякой поддержки. Я подумала, не чувствует ли он то, что мне недоступно. Я лишь частично принадлежала к фейри и всегда держалась мнения, что я что-то потеряла из-за смешанной наследственности. Кое-что я приобрела, конечно – способность творить волшебство в окружении металла, например, – но где находишь, там и теряешь. – Миз Рид, я спрошу еще раз: вы наняли Кейна и Харта для защиты от моих стражей? – Я сказала Джулиану и его людям, что у меня есть слишком фанатичные поклонники. Я даже не взглянула на Джулиана ради подтверждения. – Полностью верю, что вы сказали это Джулиану, миз Рид. Но по какой же причине вы его наняли в действительности? Она уставилась на меня с показным ужасом, а может, ужас был неподдельным. Переведя взгляд на Дойла и Холода, она поинтересовалась: – Разве ее не учили, как следует себя вести? – Она ведет себя так, как ей следует себя вести, – ответил Дойл. В глазах Мэви что-то мелькнуло – страх, возможно. Она снова взглянула на меня, и отблеск страха остался, глубоко запрятанный в мягко светящихся синих глазах. Она боялась. Очень сильно боялась. Но чего? – Вы действительно наняли Джулиана и его людей из-за слишком назойливых поклонников? – Прекратите, – прошептала она. – Вы на самом деле думаете, что мы причиним вам вред? – Я была неумолима. – Нет, – ответила она слишком быстро, будто на радостях, что наконец может дать прямой ответ. – Тогда почему вы нас боитесь? – Почему ты так со мной поступаешь? – спросила она, и в ее голосе была вся мука, которую вкладывают в этот вечный вопрос уходящему возлюбленному брошенные девушки. Слушать ее было мучением. Джулиана это совсем выбило из колеи. – По-моему, ты задала достаточно вопросов, Мередит. Я покачала головой: – Нет еще. – Я посмотрела прямо в наполненные болью синие глаза и сказала: – Миз Рид, вам нет нужды таиться от нас. – Не понимаю, что ты имеешь в виду. – Вот это уже слишком близко ко лжи, – тихо проговорила я. Ее глаза вдруг засияли хрустальным блеском, и я поняла, что смотрю в их синеву через готовые пролиться слезы. Потом капли медленно потекли по золотистой коже щек, и одновременно с этим синева затуманилась, замерцала – и глаза переменились, оставшись синими, но уже трехцветными, как мои собственные. По внешнему краю радужки шло широкое кольцо насыщенного синего цвета, как яркий сапфир, затем гораздо более тонкое кольцо расплавленной меди и в центре – почти такое же тонкое кольцо жидкого золота, окружавшее темную точку зрачка. Но что выделяло ее глаза даже среди глаз сидхе – это штрихи меди и золота, рассыпанные по всей радужке, будто цветные прожилки в ляпис-лазури, так что даже безупречно синее внешнее кольцо сияло металлическими отблесками. Ее глаза походили на грозовое синее небо, прошитое цветными молниями. За сорок лет ее карьеры кинозвезды ни одна камера не запечатлела этих глаз. Ее настоящих глаз. Уверена, что какой-нибудь агент или продюсер много лет назад убедил ее скрыть наименее человеческие черты. Мне пришлось скрывать свою натуру и свою внешность всего три года, и это что-то убило во мне. Мэви Рид делала это десятилетиями. Она отворачивалась от Джулиана, словно не хотела, чтобы он увидел ее глаза. Я сняла ее руку с локтя Джулиана. Она попыталась воспротивиться, и я не стала упорствовать. Просто удерживала пальцы на ее запястье, пока она не подняла руку по собственной воле. Тогда я обхватила ее ладонь, нежно сжимая. Я опустилась перед ней на колени и поднесла ее руку к губам. Чуть коснувшись губами золотистой кожи, я сказала: – Я не видела глаз прекраснее твоих, Мэви Рид. Она отняла у Джулиана вторую руку и застыла, глядя на меня. Слезы хрустальными капельками катились по ее щекам. Очень медленно она убрала еще остававшийся гламор. Загар бледнел, менялся, пока не стал из медово-коричневого мягко-золотистым. Волосы посветлели до почти белых. Понятия не имею, почему ей захотелось изменить цвет волос на более обычный желтоватый: ее природный цвет тоже соответствовал людским нормам. Я обеими руками держала ее ладони, пока она освобождалась от столетней лжи, и вот она предстала мне во всем своем сияющем великолепии. Комната вдруг наполнилась красками, ароматами благоуханных цветов, растущих за тысячи миль от этих пустынных мест. Она вцепилась в мои руки, словно я была ее единственным якорем, словно отпусти я ее – и она могла бы раствориться в этом свете и благоухании. Она запрокинула голову, закрыв глаза, и ее золотое сияние залило комнату, будто взошло маленькое солнышко. Она светилась, и плакала, и сжимала мои руки до боли. В какой-то момент я поняла, что тоже плачу, и ее сияние воззвало к моему, так что моя кожа засияла, словно наполненная лунным светом. Она упала на колени возле меня, ошарашенно глядя на наши ладони: соприкасающееся сияние... И залилась смехом, чуточку истеричным. В ее смехе я с трудом различила слова: – А я-то думала, что... опасными... будут мужчины. Она внезапно наклонилась ко мне, прижавшись губами к моим губам. Я настолько поразилась этому поцелую, что просто застыла на секунду. Не знаю, что бы я сделала, если бы она дала мне время на размышление, но она отпрянула от меня и выбежала в ту же дверь, из которой появилась.Глава 11
Джулиан помчался следом за Мэви. Юный Фрэнк остался стоять у выхода с потрясенным видом, и глаза на побледневшем, растерянном лице казались больше, чем нужно. Вряд ли Фрэнку случалось видеть сидхе в полной силе. Я все еще стояла на коленях, но сияние моей кожи уже начало слабеть, когда Дойл подошел ко мне. – Не нужна ли принцессе моя помощь? Я посмотрела на него и поняла, что у меня тоже, должно быть, потрясенный вид. Губы горели там, где коснулись ее губ, – как будто я глотнула весеннего солнца. – Принцесса? – Я в порядке, – кивнула я, но голос вышел сдавленным, и мне пришлось прочистить горло, прежде чем сказать: – Я просто никогда... – Облечь это в слова было сложно. – Она на вкус – как солнце. Солнечный свет. До этой минуты я не представляла себе, что солнечный свет может иметь вкус. Дойл опустился на колени рядом со мной и проговорил сочувственно: – Всегда нелегко, когда к тебе прикасается тот, кто наделен подобной силой, силой стихий. Я нахмурилась. – Она сказала, что считала, будто ей следует опасаться не меня, а мужчин. Что она имела в виду? – Припомни, как ты себя чувствовала всего после нескольких лет, проведенных здесь в одиночестве... и умножь это на сто человеческих лет. У меня помимо воли широко раскрылись глаза. – Ты хочешь сказать, что ее потянуло ко мне... – Я качнула головой и сама возразила прежде, чем он успел ответить: – Нет, ее просто потянуло к первому же сидхе, которого она коснулась за сотню лет. – Тебе не стоит себя недооценивать, Мередит. Впрочем, я никогда не слышал, чтобы Конхенн считали любительницей женщин, так что – да, она жаждала прикосновения плоти сидхе. – Я ее понимаю, – вздохнула я. И тут мне в голову пришла другая мысль. – Ты не думаешь, что она позвала нас сюда спросить, не поделюсь ли я с ней одним из вас? Темные брови Дойла взметнулись выше края его солнечных очков. – И предположить не мог ничего подобного... – Он за думался, потом ответил: – Наверное, это возможно. – Между темными бровями появилась складка. – Но просить о таком – верх неприличия. Мы не просто твои любовники, любой из нас – потенциальный муж. Это не обычная краткая связь. – Ты сам сказал, Дойл, она была одна целый век. Сотня лет может истощить чью угодно приверженность приличиям. За нашими спинами послышался звук шагов; мы повернулись и увидели, что Холод уже стоит лицом ко входу. К нам шел Рис. – Чем это вы здесь заняты, ребята? – О чем ты? – спросила я. Он обвел рукой меня и Дойла, коленопреклоненных на полу. Моя кожа еще сохраняла слабое свечение, как воспоминание о лунном свете. Я позволила Дойлу помочь мне подняться: почему-то ноги не очень меня держали. Мэви застала меня врасплох, это верно, но я ведь касалась других сидхе далеко не однажды и никогда не испытывала такого потрясения. – Мэви Рид сбросила гламор, – сообщила я. Глаза Риса расширились. – Я почувствовал это на крыльце. И ты говоришь, что она всего лишь сбросила гламор? Я кивнула. Он присвистнул: – Светлая Богиня... – Вот-вот, – заметил Дойл. Рис перевел взгляд на него: – О чем ты? – Нам всем поклонялись в прошлом, но большинству из нас – в далеком прошлом. А вот для Конхенн промежуток был не так велик, лет триста. Ее еще почитали в Европе, когда нам предложили... переселиться. – Так ты говоришь, что из-за почитания у нее прибавилось силы? – уточнил Рис. – Не силы, – задумчиво проговорил Дойл, – но... – Драйва, – предложила я. – Мне не знакомо это слово, – сказал он. – Завода, напора, натиска. – Я развела руками. – Не знаю, как объяснить. Рис поймет, что я имею в виду. Он сделал пару шагов к гостиной. – Да, я понимаю. Ее магия получила дополнительный заряд. Дойл наконец кивнул. – Соглашусь. Холод подошел к нам. Дойл посмотрел на него из-под своих черных очков, и Холод замялся, нахмурившись. – У меня есть небольшое дополнение к сказанному, мой капитан. Они посмотрели друг на друга оценивающими взглядами, и эти гляделки затянулись. Я вмешалась: – Что с вами двумя стряслось? Если Холоду есть что добавить, так пусть говорит. Холод по-прежнему смотрел на Дойла, будто ожидая его реакции. Наконец Дойл коротко кивнул. Холод слегка поклонился. – Я смотрел у Мередит фильмы по телевизору. И видел, как люди реагируют на кинозвезд. Это обожание актеров – разновидность поклонения. Мы все уставились на него. Первым прозвучал шепот Риса: – Богиня и Консорт! Если кто-то докажет, что ей до сих пор поклоняются... – Его голос замер. Дойл закончил мысль за него: – То появится предлог изгнать нас всех из этой страны. Единственное, что нам запрещено, – это основывать культы поклонения нам как богам. Я покачала головой. – Она не основывала своего культа как божества. Она просто пыталась заработать на жизнь. Мужчины задумались на пару секунд, затем Дойл кивнул: – Принцесса права с точки зрения закона. – Не думаю, что Мэви Рид намеренно пыталась обойти закон, – заметила я. Дойл качнул головой. – Я и не утверждал обратного, но какими бы ни были ее намерения, она явно получала дополнительные выгоды от людского обожания в течение последних сорока лет. Звезда-человек не может воспользоваться преимуществами от такого рода обмена энергией, но Мэви – сидхе, и она точно знает, как эту силу использовать. – А как насчет моделей и актеров, у которых в жилах есть примесь крови сидхе? – спросила я. – Или даже европейских монархических семейств? Сидхе пришлось заключить браки чуть ли не со всеми королевскими домами Европы, чтобы скрепить последний крупный договор. Они что, все получают такую исключительную пользу от своих обожателей? – Это не та тема, на которую я могу говорить, – сказал Дойл. – А я позволю себе догадку, – заявил Рис. Дойл взглянул на него угрюмо, что было заметно даже сквозь темные очки. – Нам платят не за догадки. Рис ухмыльнулся под своей фальшивой бородой. – Считай, что мой наниматель получает это как бонус. Дойл сдвинул очки достаточно, чтобы Рис увидел его глаза. – О-о, – оценил Рис. Потом рассмеялся и сказал: – Могу поспорить, что любой, в чьих жилах достаточно крови сидхе, набирает силу от людского поклонения. Носитель крови сидхе может сам об этом не знать, но как еще объяснить, например, успешное царствование королевских семей с наиболее высокой примесью крови сидхе? Все они еще существуют и правят, тогда как дома, которые приняли нас лишь однажды, сочли чем-то вроде болезни и бросили это дело, – выродились и исчезли. В комнату вернулся Джулиан. – Миз Рид предлагает продолжить беседу у бассейна, если у вас не возникнет возражений. – Почему бы и нет – в такой чудесный день, – ответила я. – Согласен, – поддержал Дойл. Остальные тоже согласились, все – кроме Китто. Он остался сидеть, скорчившись у дивана. Мне пришлось в конце концов подойти к нему и взять за руку. – Там слишком открытое место и слишком светло, – прошептал он. Китто провел века в темных узких туннелях в холмах гоблинов. Меня всегда занимало, почему в старых сказках гоблины непременно дерутся под темным небом, будто они выносят тьму с собой из-под земли. Если они все плохо переносили открытое пространство и свет, как Китто, может, они просто не могли сражаться без любимой ими темноты. А может, это было индивидуальной особенностью Китто. Нельзя делать такие широкие обобщения, основываясь всего на одном примере. Я потянула его за собой за руку, как ребенка. – Ты будешь рядом со мной. А если станет невмоготу, Холод отведет тебя обратно в фургончик. – Какие-то проблемы? – спросил Джулиан. – У него агорафобия. – Ох, бедняга! – Если он хочет остаться в Лос-Анджелесе, ему придется с этим справиться, – сказала я. Джулиан кивнул головой, почти поклонился. – Как скажешь. Он твой... сотрудник. Китто был одним из немногих моих спутников, не работавших на агентство. Он просто не подходил для такой работы. Я не слишком представляла себе, для какой работы он подходил, но точно не для работы телохранителя и не для работы детектива. Но я не стала просвещать Джулиана насчет статуса Китто. – Так вы уверены? – уточнил Джулиан. Я сжала руку Китто потверже. – Уверена. – Тогда прошу за мной, принцесса, и вы, джентльмены. – Он направился к коридору, по которому убежала Мэви, и мы последовали за ним. Дойл настоял на том, чтобы идти первым, а Холода поставил замыкающим. Я оказалась в середине с Рисом по одну сторону и Китто по другую. Рис взял меня за свободную руку и попытался заставить идти вприпрыжку, пока он мурлыкал себе под нос: "Мы к Волшебнику идем..."[8]Глава 12
Джулиан провел нас чередой шикарно обставленных комнат и вывел к бассейну. Голубая вода мерцала бликами света, как разбитое зеркало. Мэви сидела в тени большого зонтика, плотно завернувшись в белый шелковый халат. Бело-золотой купальный костюм мелькнул под халатом, когда она укуталась в него еще тщательнее, оставив на виду только ступни с идеальным педикюром. Она курила, яростно затягиваясь и бросая сигарету, едва докурив до половины. Джулиану досталась малоприятная задача зажигать для нее сигареты золотой зажигалкой с маленького подноса, на котором помимо зажигалки лежала еще пачка сигарет. Собственно, подносить зажигалку не было неприятной частью работы – сложным было пытаться успокоить Мэви. Она вновь надела гламор, как хорошо сидящее платье. Она была почти так же красива, но выглядела уже как Мэви Рид – кинозвезда, хотя и очень взвинченная ее версия. Тревога расходилась от нее волнами. Прочие телохранители, включая юного Фрэнка и Макса, заняли позиции вокруг бассейна и выглядели свирепо. Часть этой свирепости явно была направлена на нас, но мы не приняли это близко к сердцу, по крайней мере я не приняла. Я не была на сто процентов уверена насчет своих парней. Ну, что бы они ни чувствовали, они держали это при себе. Мэви настояла, чтобы мы все уселись на самых освещенных местах. В общем, я догадывалась почему, хотя ручаться не стала бы. Старый предрассудок гласит, что неблагие не могут противостоять солнечному свету. На самом деле некоторые действительно его не выносят, но ни один из моих спутников таких проблем не имел. Разве что у Китто была некоторая светобоязнь, но черные очки вполне устраняли это неудобство. Я решила не действовать Мэви на нервы. Она еще не отошла от потрясения, то и дело проверяла, все ли ее чудесное тело надежно укрыто шелковым халатом, и перешла от курения к алкоголю, пока мы рассаживались по стульям. Ну и ладно. Алкоголь хотя бы не попадает мне в желудок без моего согласия. Так что лично я сочла это удачной переменой. Может, я изменю свое мнение, если Мэви напьется. Джулиан сидел на низеньком стуле рядом с ее шезлонгом. Она велела ему расположиться так близко, что плечом он касался спинки шезлонга. Остальные телохранители стояли за ее спиной, словно три этакие мускулистые, вооруженные до зубов фрейлины. Мэви настояла на том, чтобы я заняла второй шезлонг. Для шезлонга я была коротковата, как и моя юбка, но я согласилась без возражений. Мне просто пришлось проследить за тем, чтобы не слишком открывать ноги и не сверкать трусиками. Если бы вокруг были только фейри, я бы вообще не беспокоилась, но среди людей мы старались вести себя как у них принято. Кроме того, я уже давно обнаружила, что, если я позволяю незнакомым мужчинам-людям увидеть мое белье, у них появляются неверные представления... Мужчины-фейри в таких случаях попросту наслаждаются зрелищем и ничего больше. Дойл и Холод стояли за моей спиной, как и положено хорошим телохранителям. Рис ушел с секретарем, Мари, снимать свою маскировку. Мэви была очарована тем, что он воспользовался для защиты от внимания прессы людской маскировкой вместо гламора. Либо она владела гламором лучше, чем мы, либо репортеры просто не представляли себе ее иначе, чем Мэви Рид, кинозвезду. Слово "гламурный" пришло именно из представлений о нашем гламоре – так, может, журналисты и не стремились разглядеть правду за глянцевым обликом киноактрисы. Китто сидел рядом со мной на специально для него поставленном стульчике, но изо всех сил старался хоть одной рукой дотягиваться до моего шезлонга. Джулиан тщательно сохранял дистанцию между собой и Мэви, Китто же приложил все усилия, чтобы постоянно касаться какой-нибудь части моего тела. Женщина-человек, лет шестидесяти, вышла из домика по соседству с бассейном. На ней была форма горничной, с кокетливым передничком, хотя юбка была длинной, в соответствии ее возрасту, и туфли разумного фасона. Она предложила нам напитки, мы отказались. Только Мэви продолжала пить неразбавленный скотч. Начинала она с виски со льдом, но когда лед растаял, она не попросила его заменить. На наших глазах она расправилась уже с пятой порцией скотча, но на ней это никак не отразилось. Ну, она – фейри, а мы можем выпить довольно много и оставаться трезвыми как стеклышко, но пятый скотч – это пятый скотч... Я понадеялась, что она выпила уже достаточно, чтобы успокоить свои нервы, и на этом остановится. Она не остановилась. – Я хочу рома с колой. Кто-нибудь присоединится? – Нет, спасибо, – отказалась я. – Я понимаю, что мужчины на работе, и твои, и мои, так что пить они не могут. Замедляет реакцию. – В ее голосе появился намек на прежние мурлыкающие интонации Мэви Рид – бледное подобие присущей ее речи двусмысленности. Похоже, я не совсем ее убила. – Но мы с тобой можем это себе позволить. – Я не хочу, но спасибо за предложение. Маленькая складочка появилась между ее совершенных бровей. – Терпеть не могу пить одна. – Я не особенно люблю ни скотч, ни ром. – У нас огромный винный погреб. Уверена, там найдется что-нибудь на твой вкус. – Она улыбнулась, не той ослепительной улыбкой, как в начале нашего визита, но все же улыбнулась. Это был обнадеживающий признак, но я отрицательно качнула головой. – Прости, Мэви, но я действительно не пью так рано. – Рано... – повторила она, подняв изумительно выщипанные брови. – Лапушка, сейчас вовсе не рано по стандартам Лос-Анджелеса. Если время ленча миновало, для выпивки рано быть не может. Я улыбнулась, слегка пожав плечами. – Еще раз спасибо, но мне на самом деле не хочется. Она нахмурилась, но кивнула горничной – и та направилась в дом. За выпивкой для Мэви, наверное. – Терпеть не могу пить одна, – снова сказала Мэви. – Но ведь твой муж должен быть где-то поблизости? – С Гордоном вы потом познакомитесь, когда закончим с делом. – Теперь она была серьезна, никакого поддразнивания. – Так что за дело? – спросила я. – Дело конфиденциальное. Я покачала головой: – Мы это уже проходили с твоим гонцом у меня в офисе. Где я, там и мои стражи. – Я взглянула на ее собственную живую стенку. – Уверена, что ты меня в этом понимаешь. Она нетерпеливо кивнула. – Да-да, понимаю, но не могут ли они отсесть слегка подальше, чтобы мы могли немножко поболтать... о своем, о девичьем? Я подняла брови при этих словах, но воздержалась от комментариев. Посмотрела на Дойла и Холода. – Как полагаете, мальчики? – Думаю, мы можем посидеть у столика в тени, пока вы с миз Рид будете беседовать... о своем, о девичьем. – Дойлу удалось вложить бездну недоверия в последнее словосочетание. Я спрятала улыбку, отвернувшись к Китто. Гоблин не собирался покидать меня даже ради тени от зонтика, я и спрашивать не потрудилась. – Дойл и Холод уйдут к столику, но Китто останется со мной. – Это неприемлемо, – покачала головой Мэви. Я пожала плечами. – Это максимум, на что ты можешь рассчитывать, если настаиваешь на пребывании на открытом пространстве. Она склонила голову набок. – Это ужасно невежливо для принцессы сидхе. Ты вообще невероятно невежлива, если не сказать груба, для принцессы крови. Я поборола желание оглянуться на Дойла. – Я могла бы напомнить, что меня воспитывали люди. – Могла бы, но я не поверю, будто причина в этом. – Ее голос был очень тихим и почти злым. – Будь ты настолько человеком, Богиня и Консорт не одарили бы тебя своей милостью так сильно, как я почувствовала всего несколько минут назад. – Она вздрогнула и плотнее натянула халат на плечи. Было около 80 градусов[9] – мягкая теплая погода. Если она и мерзла, то не от того холода, с которым мог справиться халат. Мой поклон был лучшим из тех, что можно отвесить, сидя в шезлонге. – Благодарю. Она тряхнула головой, так что волна длинных золотистых волос скользнула по ее телу. – Не благодари. Я вовсе не испытываю благодарности за то, что ты сотворила со мной. Я хотела уже сказать, что это все было неожиданным для меня, но вовремя остановилась. До меня дошло. Мэви использовала магию намеренно – чтобы склонить меня на свою сторону. Это было смертельным оскорблением между благородными сидхе. Мы никогда не пользовались подобными трюками по отношению друг к другу. Ее поведение ясно доказывало, что она считала меня низшей и полагала, будто правила знати сидхе ко мне не относятся. Она смотрела на меня выжидательно, и я поняла, что молчу слишком долго. Я сумела выдавить улыбку. – Сидхе столетиями пытались отгадать, почему ты нас покинула. – Я не покинула двор, Мередит. Меня изгнали. О, наконец что-то интересное для меня. – Твое изгнание было страшилкой для всей молодежи Благого Двора. "Не угодишь королю – кончишь, как Конхенн". – Значит, так они думают? Что меня изгнали за то, что я не угодила королю? – Если на то пошло, именно так сказал король. Что ты ему не угодила. Она рассмеялась, и в ее смехе было столько издевки, что он причинял почти физическую боль. – О, это можно и так описать, но неужели никто не задумался, что ссылка настолько строгая была несколько чрезмерным наказанием за такой проступок? Я кивнула. – Мне говорили, что кое-кто задавал такой вопрос. У тебя было немало друзей при дворе. – Союзников. Настоящими друзьями придворные не бывают. Я ей поверила на слово. – Как скажешь. У тебя хватало союзников, и мне говорили, что они спрашивали о твоей судьбе. – И?.. – В этом коротком слове было чуть многовато нетерпения. Кажется, ей действительно хотелось это знать. Я подумала, не сказать ли: "Ответь на мой вопрос, и я отвечу на твой", но это было бы грубовато. Нет, здесь стоило действовать потоньше. Тонкость никогда не была присуща моей природе, но я научилась. В конце концов. – Меня избили за то, что я о тебе спросила, – сообщила я. Она удивленно моргнула. – Что? – Еще ребенком я поинтересовалась, почему тебя изгнали, и король собственноручно избил меня всего лишь за один вопрос. Она выглядела озадаченной. – И никто не задавал этот вопрос раньше? – Задавали, – ответила я. Выражения ее лица было достаточно, чтобы побудить меня продолжить, но я удержалась – и не закончила мысль. Я боялась дать ей увести разговор в сторону, я хотела знать причину ее изгнания. Она хранила молчание сотню лет, и я не ожидала, что она с легкостью нарушит его теперь. – Ко времени моего появления при дворе спрашивать уже перестали. – Что случилось с моими союзниками? Это был прямой вопрос. Я больше не могла притворяться, что не понимаю. – Король убил Эмриса. После этогоспрашивать о тебе боялись. Не могла бы сказать наверняка, но кажется, она побледнела под своим золотистым загаром. Мэви быстро отвела взгляд, но я успела заметить, как широко раскрылись у нее глаза. Она поднесла ко рту стакан, но он оказался пуст. – Нэнси! – крикнула она. Горничная появилась почти как по волшебству. В руках у нее был поднос с парой солнечных очков в белой оправе и ромом в высоком стакане темного стекла. Через руку были перекинуты три купальных костюма. Очень дорогих, красивых и... крошечных. Едва ли не любой комплект моего белья прикрывал больше, чем эти купальники, а белья у меня было много и разного. Выглядели они вполне обычно, хотя и элегантно, но внешнему виду в таких случаях доверять нельзя. На одежду можно наложить чары, которые подействуют, только когда ее наденут. Среди таких заклинаний есть и весьма неприятные. Я впервые задумалась не о том, хочет ли Мэви быть принятой к нашему двору, а о том, нет ли среди благих таких, кто хочет моей смерти? Может ли моя смерть заслужить ей прошение? Только если моей смерти хочет сам король. Но, насколько я знаю, Таранис меня не любит, но и не боится – так что моя смерть ему безразлична. Мэви молчала. Ее взгляд был устремлен на бассейн, но не думаю, что она видела хоть что-нибудь. Она молчала так долго, что мне пришлось разбить паузу. – К чему эти купальники, миз Рид? – Я просила называть меня Мэви. – Но она так и не повернулась ко мне, и фраза прозвучала механически, будто она говорила не думая. Я улыбнулась. – Прекрасно. Так зачем нужны купальники, Мэви? – Это на случай, если тебе захотелось бы устроиться с большим комфортом, только и всего. – Ее голос все еще звучал совершенно невыразительно, как в заранее выученном диалоге, смысл которого уже забылся. – Спасибо, но мне и так хорошо. – Думаю, для джентльменов костюмы тоже найдутся. – Она наконец взглянула на меня, но голос был по-прежнему лишен интонаций. – Спасибо, не нужно. – Я сделала достаточно выразительное ударение на слове "спасибо", так что она должна была уловить намек. Мэви поставила пустой стакан на поднос, надела очки и только потом взяла принесенный напиток. Она выпила чуть не четверть стакана одним длинным глотком и посмотрела на меня. Большие очки в круглой широкой оправе были ко всему прочему еще и зеркальными, так что я видела лишь собственное искаженное отражение. Ее глаза и немалая часть лица были теперь полностью скрыты. В гламоре она уже не нуждалась, у нее было новое средство защиты. Она стянула ворот халата поплотнее и отхлебнула рома. – Даже Таранис не решился бы казнить Эмриса. – Ее голос был тихим, но ясным. Видимо, она старалась не поверить мне. Своей заготовкой с купальниками она выгадала достаточно времени, чтобы подумать над моими словами. Они ей не понравились, так что она пыталась их опровергнуть. – Он не был казнен, – подтвердила я и снова не стала продолжать, ожидая ее следующего вопроса. Часто чем меньше говоришь, тем больше узнаешь. Она посмотрела на меня, оторвавшись от своего стакана, стекла очков блеснули на солнце. – Но ты сказала, что Таранис велел его убить. – Нет. Я сказала, что он убил Эмриса. За очками было не понять, но мне показалось, она нахмурилась. – Ты играешь словами, Мередит. Эмрис был одним из тех немногих при дворе, которых я действительно могла бы назвать друзьями. Если его не казнили, что тогда? Ты намекаешь на преднамеренное убийство? Я покачала головой. – Не совсем. Король вызвал его на личный поединок. Она дернулась, словно я ее ударила, ром выплеснулся на белоснежный халат. Горничная протянула ей льняную салфетку. Мэви отдала ей стакан и принялась вытирать руки, но мысли ее явно были далеко от этого занятия. – Король никогда не принимает личных вызовов. Он представляет слишком большую ценность для двора, чтобы подвергать его жизнь риску на дуэли. Я пожала плечами, наблюдая, как мое отражение в ее очках делает то же самое. – Я только сообщаю факты, а не объясняю их. Она бросила салфетку на поднос, но не попросила стакан обратно. Потом она наклонилась вперед, все так же комкая халат у горла и на бедрах. – Поклянись мне, торжественно поклянись, что король сразил Эмриса на дуэли. – Я клянусь тебе, что это правда. Она вдруг откинулась назад, будто вся энергия вытекла из нее. Руки еще слабо цеплялись за халат, но казалось, что она на грани обморока. Горничная спросила: – Вам нехорошо, миз Рид? Принести вам что-нибудь? Мэви слабо махнула рукой. – Нет, ничего. Все нормально. Она ответила на вопросы в обратном порядке: небольшая увертка, потому как с ней, очевидно, не все было нормально. – Значит, я была права, – проговорила она очень тихо. – Права в чем? – спросила я так же тихо, подвинувшись поближе – чтобы она точно меня услышала. Она улыбнулась, но слабо и совсем нерадостно. – Нет, мой секрет так легко тебе не достанется. Я нахмурилась, и вполне искренне: – Не понимаю, о чем ты. Она заговорила более уверенно и твердо: – Почему ты приехала сюда, Мередит? Я слегка подвинулась назад. – Потому что ты просила об этом. Она испустила громкий и долгий вздох, на этот раз не для показухи, но думаю, просто потому, что ей это было нужно. – Ты рискнула вызвать гнев Тараниса только ради визита к другой сидхе? Вряд ли. – Я наследница Неблагого трона. Ты действительно думаешь, что Таранис осмелится поднять на меня руку? – Он вызвал Эмриса на дуэль всего лишь за вопрос о причине моего изгнания. Тебя саму в детстве избили за интерес к моей судьбе. И все же ты сидишь здесь и разговариваешь со мной. Он никогда не поверит, что я не сказала тебе, почему он меня изгнал. – Но ты не сказала, – ответила я, пытаясь не выдать своего нетерпения в языке тела, но безуспешно, по-видимому. Она еще раз чуть улыбнулась. – Он никогда не поверит, что я не поделилась с тобой своим секретом. – Пусть думает, что ему угодно. Поднять на меня руку – означает войну между дворами. Не думаю, что твой секрет, каким бы он ни был, того стоит. Она снова издевательски расхохоталась. – О, полагаю, король за него рискнет войной между дворами. – Ну, возможно, и рискнет – если сам сможет спокойно сидеть далеко от линии фронта, – но королева Андаис имеет право вызвать его на единоборство. Я не поверю, что Таранис отважится на такое. – Ты – наследница темного трона, Мередит. Ты не представляешь, какая сила заключена в свете. – Я бывала при Благом Дворе, Мэви, и понимаю, что если однажды свет поверг тебя наземь, ты станешь его бояться, но все боятся тьмы, Мэви, все абсолютно. – Не хочешь ли ты сказать, что верховный король Благого Двора боится неблагих? – В ее голосе звучало гневное недоверие. – Я знаю, что все благие боятся Воинства. Мэви откинулась на спинку шезлонга. – Их боятся все, Мередит, при обоих дворах. Она была права. Если Неблагой Двор сам по себе был тьмой и страхом, то слуа были еще хуже. Им привычно было такое, чего даже неблагие страшились. Слуа были воплощением таких кошмаров, что даже вообразить невозможно. – А кто управляет Воинством? – спросила я. Она смешалась, но сказала все же: – Королева. – Она может послать Воинство для наказания преступника без суда или предупреждения – за определенные преступления. Одним из таких преступлений является убийство ее кровного родственника. – Такое делают не часто. – Но разве она не припомнит этот маленький параграф закона, если Таранис убьет ее наследницу? – Даже Андаис не осмелится наслать слуа на короля. – Повторюсь – даже король не осмелится убить наследницу Андаис. – Думаю, ты ошибаешься, Мередит. За эту тайну он может решиться. – Как и Андаис решится натравить на него слуа за это преступление. Даже Король Света и Иллюзий не найдет иного выхода, как бежать от них. Она взяла стакан с подноса, который горничная все еще держала наготове, и сделала большой глоток, прежде чем сказать: – Боюсь, что король не осознает этого так ясно. Я... Я не хотела бы стать причиной войны между дворами. – Она еще раз отпила из бокала. – Я всей душой желаю, чтобы Таранис годами терпел наказание за свое высокомерие, но не от Воинства. Такого я не пожелаю никому, даже Таранису. Меня однажды преследовали слуа, так что я могла согласиться, что они ужасны. Но не настолько все же. По крайней мере они убивают быстро – ну, могут, конечно, съесть заживо, но это все равно не так уж долго. Они не пытают. Не растягивают смерть. Бывает смерть и похуже, чем попасться Воинству. И еще я знала то, чего Мэви знать не могла. Царь слуа Шолто, Властелин Всего, Что Проходит Между, которого именовали Отродьем Тени, но никогда – в лицо, не был слишком предан Андаис – да и вообще никому другому, кстати. Он выполнял свои обязательства, но политика Андаис скатывалась в последние годы все ниже и ниже, и сейчас королева зависела, слишком сильно зависела от слуа в качестве средства устрашения. А они должны были быть действительно последней угрозой. В беседах с Дойлом и Холодом я выяснила, что Воинство стали использовать слишком часто. Они для этого не предназначались, и такое частое обращение к их помощи демонстрировало слабость позиции Андаис. Но Мэви этого не знала. Никто при Благом Дворе этого не знал, разве что у них были хорошие шпионы... а шпионы должны были быть, если подумать. Но Мэви не знала точно. – Ты считаешь, что королю станет известно о нашем разговоре? – спросила я. – Не уверена, но он – бог или был им раньше. Я боюсь, что он нас обнаружит. – Что ж, я хочу знать причину твоего изгнания – но и ты хочешь чего-то от меня. Хочешь так сильно, что рискнула ради этого своей жизнью. Так что это, Мэви? Что может быть настолько важным для тебя? Она наклонилась вперед, все так же запахивая халат. Наклонилась так, что меня обдало ароматом масла какао от ее кожи и резким запахом рома изо рта. И она прошептала прямо мне в ухо: – Я хочу ребенка.Глава 13
Я так и застыла в наклоне, почти касаясь плечами Мэви, – не хотела, чтобы она видела выражение моего лица. Ребенка? Она хочет ребенка? А с какой стати говорить об этом мне? Мэви могла хотеть от меня чего угодно, я перебрала кучу возможностей, но ребенок в этот список не попал. Наконец я взглянула ей в глаза: – А что тебе нужно от меня, Мэви? Она откинулась назад на спинку кресла, слегка повертелась в нем, устраиваясь поудобней, – мне это напомнило ее прежнее заигрывание. – Я уже сказала, Мередит. Я наморщила лоб: – Я слышала, что ты сказала, Мэви, но я не понимаю... – Я осеклась и начала сначала: – Я не знаю, чем я могу тебе помочь. Я сделала небольшое ударение на слове "я", потому что кое-что из нужного ей у меня было. У меня были мужчины. Она оглянулась на мужчин, на всех мужчин, включая ее собственных телохранителей. – Теперь ты понимаешь, почему я хотела поговорить об этом наедине? – В голосе слышались просительные нотки. Я вздохнула. Я так хотела быть политикански-расчетливой. Хотела быть осторожной и недоверчивой. Но я и правда понимала, почему она не могла говорить при всех. Есть то, что выше политики, выше деления на наших и чужих, и одна из таких вещей – это просьба женщины к женщине. Мэви умоляла меня, пусть не словами. Да поможет мне Мать, я не могла разыгрывать непонимание. – Ладно, – сказала я. Мэви склонила голову набок: – Что – ладно? – Поговорим наедине. Я почувствовала, как Дойл и Холод дернулись за моей спиной. Они не сдвинулись с места, не сделали ни шага, но напряглись так ощутимо, что едва не подпрыгнули. – Принцесса... – начал Дойл. – Все в порядке, Дойл. Ты, Холод и Рис посидите под зонтиком, пока мы будем вести наши дамские разговорчики. Мэви нахмурилась, мило надув накрашенные бледно-розовой помадой губки. Она точно пришла в себя. А может, просто столько лет чувствовала себя Мэви Рид, секс-идолом, что забыла, как вести себя иначе. – Я думала, что "наедине" – это чуть больше, чем в нескольких ярдах[10] от публики. Я улыбнулась ей, без обиды и без намека. – Ты продемонстрировала, что готова воздействовать на меня магией. С моей стороны было бы глупо доверять тебе безоговорочно. Надутые губки превратились в тонкие, почти злые. – А ты доказала, что можешь превзойти меня в магии, Мередит. Я не настолько глупа, чтобы испытывать судьбу вторично. Повторюсь: я была вполне уверена, что не превосхожу Мэви в магии. Скорее всего меня выручили природные свойства, пробудившиеся, когда она швырнула свое волшебство в мое метафизическое "лицо". У меня это вышло невольно, и я не была уверена на сто процентов, что мне удастся повторить это, если придется. Но Мэви думала, что я могу это сделать по желанию, и я не собиралась ее разубеждать. Пусть думает, что я изумительно сильна и при этом параноик. Потому что я не намеревалась уходить из поля зрения моих людей. Быть сильными и подозревать всех – вот правило для королей. – Мои стражи посидят в тени, пока мы будем разговаривать здесь. Это максимум уединения, на которое ты можешь рассчитывать, даже для "дамской" беседы. – Ты мне не доверяешь, – вздохнула она. – А с какой стати? Она улыбнулась. – Ни с какой. Ты права, ты вовсе не обязана мне доверять. – Она тряхнула головой и отпила рома, а потом взглянула на меня поверх бокала. – Ты отказалась от всех напитков. Ты боишься яда или магии. Я кивнула. Она рассмеялась: взрыв радостных звуков. Мне не раз доводилось слышать этот смех с экрана. – Я даю тебе самую торжественную клятву, что здесь ничто не причинит тебе вреда по моему умыслу. Последние слова были довольно двусмысленны. Подразумевалось, что если мне что-то и причинит вред, то не по ее вине, – и все же что-то могло мне повредить. Я невольно улыбнулась. Такие двусмысленные обещания – вполне в духе двора, где ты должен защищать свое слово чести даже ценою собственной жизни. – Я хочу, чтобы ты дала мне слово, что ни предмет, ни человек, ни животное, ни любое другое существо не причинит мне вреда, пока я здесь. Она снова надула губы: – Ну, Мередит... Такая клятва?.. Я дам тебе слово защищать твою безопасность всеми способами, какие только есть в моей власти. Я покачала головой. – Слово, что ни предмет, ни человек, ни животное, ни любое другое существо не причинит мне вреда. – Пока ты здесь, – добавила она. – Пока я здесь, – утвердительно кивнула я. – Если бы ты опустила это добавление, я несла бы за тебя ответственность всегда и везде, где бы ты ни была. – Она вздрогнула, и не думаю, что притворно. – Ты уедешь к Неблагому Двору, а это не то место, где я хотела бы отвечать за твою сохранность. – И никто бы не захотел, Мэви, так что не переживай. Она нахмурилась, и я снова решила, что она не играет. – Я не переживаю, Мередит. Не в моих силах охранять твою безопасность в этих темных мрачных коридорах. Я пожала плечами. – При темном дворе есть свет и смех, как есть тьма и горе при дворе сияющем. – Не думаю, что в Неблагом Дворе можно найти чудеса радости и веселья, которые ждут каждого при Благом Дворе. Я оглянулась через плечо на Дойла и Холода, обведя их нарочито долгим взглядом. Потом медленно повернулась обратно к Мэви, позволив их красоте отразиться в моих глазах. – Не знаю, не знаю, Мэви... И при темном дворе есть свои радости. – Мне доводилось слышать о разврате, царящем при дворе королевы Андаис. Это заставило меня расхохотаться. – Ты слишком долго прожила среди людей. Такое отвращение в голосе! Радости плоти – это благословение, которое следует разделять, а не проклятие, от которого нужно защищаться. – Ну, твой блудный страж и моя милая Мари в этом уверены, должно быть. – Она с улыбкой смотрела мне за спину. К нам направлялись Рис и Мари. Белые локоны Риса снова спадали до талии, мальчишески-привлекательное лицо лишилось фальшивой растительности. Расшитая жемчугом повязка опять закрыла поврежденный глаз. Он улыбался, чуть ли не хихикал, словно узнал какую-то новую шутку. Мари тащилась за ним следом. Ее прическа была чуть менее безупречной, чем прежде, и белая рубашка выбилась из пояса юбки. Но она веселой не казалась. Если намек Мэви был правдив, Мари должна была улыбаться. У Риса хватает недостатков, но неумение вызвать улыбку на девичьем личике к ним не относится. Может, его и не стоит воспринимать так серьезно, как кое-кого из других стражей – в постели или вне нее, – но в постели с ним всегда бывало очень весело. Я заметила, что снова хмурюсь. Если он проделал что-то сексуальное с Мари, как мне следует к этому отнестись? В конце концов, он был моим. И только моим, по воле королевы. Я попыталась почувствовать боль, ревность или хоть обиду из-за того, что он обжимался с Мари, – и не смогла. Может, потому, что я сама спала не только с ним. Может, чтобы ревновать по-настоящему, нужно соблюдать что-то вроде моногамии? Не знаю, если честно, но почему-то меня это просто не взволновало. Вот если бы он переспал с ней, меня бы это задело, потому что забеременеть должна была я, а не какая-то секретарша какой-то кинозвезды! На остальное мне было плевать. Рис упал передо мной на одно колено, слегка потеснив Китто; но сам факт, что он по собственной воле прикоснулся к маленькому гоблину, был очень хорошим знаком. Он поднял мою руку к губам, ухмыляясь. – Милая Мари предложила мне свои услуги. Я подняла брови: – И?.. – Было бы невежливо остаться безучастным к такому предложению. По стандартам фейри, он был совершенно прав. – Она человек, не фейри, – заметила я. – Ревнуешь? – спросил он. – Нет. – Улыбаясь, я отрицательно качнула головой. Он поднялся на ноги одним плавным движением, по пути чмокнув меня в щеку. – Я всегда знал, что ты больше фейри, чем человек. Мари присела возле Мэви. Лица девушки нам не было видно, но она качала головой, и Мэви повернулась к нам откровенно возмущенная. – Мари сказала, что ты отверг ее, страж. – Я дал понять со всей очевидностью, что восхищаюсь ее красотой, – ответил Рис. – Но не воспользовался предоставленной возможностью. – Я – возлюбленный принцессы Мередит. К чему мне искать кого-то еще? Я оказал твоему секретарю все внимание, какого она заслуживала, ни больше ни меньше. – Веселье исчезло с его лица, он казался почти рассерженным. Мэви потрепала женщину по руке и отослала ее в дом. Мари старательно избегала взгляда Риса. Думаю, она была смущена. Может, она не привыкла к тому, чтобы ее отвергали, а может, Мэви убедила ее, что дело верное... Я встала. – Хватит игр, Мэви. Она потянулась ко мне, но я была за пределами досягаемости. – Мередит, пожалуйста, не обижайся. Я не хотела тебя оскорбить. – Ты подослала свою секретаршу соблазнить моего возлюбленного. Ты пыталась соблазнить меня, и не из чистого желания, а из желания управлять мной. Она порывисто встала. – Твое последнее утверждение – неправда. – Но ты не отрицаешь, что велела своей прислужнице соблазнить моего любовника. Она сняла солнечные очки, так что я смогла увидеть ее растерянность и смущение. Я могла поспорить, что она играла на публику. – Вы – из Неблагого Двора, и все виды соблазна вам доступны. Настала моя очередь для растерянности. – При чем тут мой двор? Ты оскорбила меня и моих людей. – Вы – неблагие, – повторила она. Я потрясла головой в недоумении: – И что из этого следует? – Вы не стали надевать купальные костюмы... – тихо сказала она, пряча глаза. – Что?! – снова не поняла я. – Если бы Мари увидела его обнаженным, она могла бы убедиться, что его тело чисто, за исключением шрамов. Я нахмурилась сильнее. – О чем ты лепечешь, во имя Госпожи и Консорта? – Вы все – из Неблагого Двора, Мередит. Я должна была убедиться, что вы не... не нечисты. – Ты имеешь в виду, не уроды, – перевела я и даже не пыталась смягчить злость в своем голосе. Она едва заметно кивнула. – С какой стати тебя вообще интересуют наши тела, как бы они ни выглядели? – Я сказала тебе, чего я хочу, Мередит. Я кивнула и была достаточно мила, чтобы не обнародовать перед всеми ее секрет, хотя, видят боги, она не заслужила такой любезности. – Если кто-то из тех, кто поможет мне в моем стремлении, нечист, то... – Она чуть кивнула мне, побуждая закончить предложение самостоятельно. Я наклонилась к ней и скорее прошипела, чем прошептала: – Ребенок родится уродом. Никакой гламор не мог уже скрыть запахи какао, алкоголя и табачного дыма, исходившие от ее кожи и волос. Меня охватил внезапный приступ тошноты. Я попятилась от нее и упала бы, если б Рис не поймал и не поддержал меня. – Что случилось? – прошептал он. Я покачала головой. – Я устала от этой женщины. – Тогда мы уходим, – сказал Дойл. Я снова качнула головой: – Еще нет. – Я стиснула локоть Риса и повернулась к Мэви. – Ты скажешь мне, почему ты была изгнана. Ты скажешь мне всю правду здесь и сейчас, или мы уйдем и не вернемся. – Если он узнает, что я кому-то проговорилась, он убьет меня. – Если он обнаружит, что я была здесь и говорила с тобой, неужто ты думаешь, он станет выяснять, проговорилась ты или нет? Теперь она испугалась, похоже. Но мне не было дела до ее испуга. – Скажи мне, Мэви, скажи – или мы уйдем, и ты не найдешь никого другого за пределами дворов, кто сможет тебе помочь. – Мередит, пожалуйста... – Нет, – процедила я. – Великий, чистый Благой Двор – как свысока вы смотрите на нас! Если ребенок рождается уродом – его убивают – или убивали, пока у вас не перестали появляться дети. Тогда даже монстры приобрели ценность. Знаешь ли ты, что случалось с младенцами после этого, Мэви? Знаешь ли ты, что случалось в последние четыре сотни лет или около того с уродами, рождавшимися у благих? Потому что, не сомневайся, инбридинг влияет на всех, даже на бессмертных! – Я... не знаю. – Знаешь. Весь этот блестящий, сияющий двор знает. Моей собственной двоюродной сестре позволили остаться при дворе, потому что она – частично брауни. Вы не выкинули ее, потому что брауни – благие, не благие сидхе, но все же создания света. Но когда сами сидхе производят на свет монстров – чистые, сияющие благие сидхе производят уродов, чудовищ, – что тогда происходит, куда они деваются? Она плакала, тихими, серебристыми слезами. – Я не знаю. – Знаешь! Младенцев отдают Неблагому Двору. Мы принимаем монстров, этих чистокровных благих монстров. Мы принимаем их, потому что мы рады всем. Никого, никого не отвергает Неблагой Двор, и уж конечно – не крошечного новорожденного младенца, чье единственное преступление в том, что он появился на свет у родителей, которые не потрудились изучить свою родословную достаточно, чтобы не заключить брак с собственными гребаными родственниками! У меня тоже потекли слезы, но не от сожаления, от злости. – Я клянусь, что я, и Рис, и Холод чисты телом. Теперь тебе легче? Это тебе помогло?! Если ты просто хотела переспать с кем-то из мужчин, ты бы не пожелала увидеть меня в купальнике, – но ты хотела этого. Ты хочешь провести ритуал плодородия, Мэви. Тебе нужна я и как минимум один из мужчин. Я была слишком зла, чтоб думать о том, слышит ли мои слова кто-то, кроме Мэви, и понимает ли то, что слышит. Мне было просто без разницы. Я оттолкнулась от Риса, мой гнев бросил меня вперед – выплевывать слова прямо ей в лицо. – Скажи мне, почему тебя изгнали, Мэви. Скажи мне сейчас, или мы бросим тебя, как и нашли. Одну. Она кивнула, слезы все еще лились у нее из глаз. – Хорошо, хорошо, да охранит меня Госпожа, но пусть так. Я скажу тебе то, что ты хочешь знать, если ты поклянешься, что поможешь мне завести ребенка. – Поклянись первой, – сказала я. – Клянусь, что скажу тебе правду о том, почему я была изгнана из Благого Двора. – А я клянусь, что после того, как ты расскажешь мне о причине своего изгнания из Благого Двора, я со своими людьми сделаю все, что в моих силах, чтобы ты родила ребенка. Она потерла глаза тыльными сторонами ладоней. Детский жест. Видно было, как глубоко она потрясена, и я задумалась: не принадлежал ли один из этих бедных, обойденных судьбой младенцев Конхенн, богине красоты и весны? И не преследовала ли ее мысль, что она бросила единственного ребенка, которого могла родить? Я понадеялась, что так и было.Глава 14
– Сто лет назад верховный король эльфов Таранис решился отослать свою жену, Конэн из Куалы. Они были супругами уже столетие, а детей не имели. – Ее тон автоматически перетек в распев сказителя. – И потому он отсылал ее. Я обожала хорошие истории, рассказанные в доброй старой манере, но мне хотелось убраться с солнцепека, а не торчать здесь целую вечность. Так что я ее прервала. – Он ее и отослал. Мэви улыбнулась, но не слишком радостно. – Он предложил мне занять ее место в качестве его невесты. Я отказалась. – Теперь она говорила обычным тоном, распевность исчезла. Может, оно и не так приятно на слух, зато быстрее. – Это еще не основание для ссылки, Мэви. Как минимум еще одна отвергла предложение Тараниса до тебя, а она до сих пор принадлежит к сияющему двору. – Я потягивала лимонад и наблюдала за ней. – Но Эдэйн любила другого. Причина моего отказа была иной. Она не смотрела ни на меня, ни на Китто, вообще ни на кого, полагаю. Она уставилась в пространство: наверное, погрузилась в воспоминания. – И какой же? – Конэн была второй женой короля. Сотню лет он провел с новой женой, а ребенка так и не было. – И?.. – Я сделала еще один долгий глоток. Она отпила рома и взглянула мне в глаза. – Я ответила Таранису отказом, потому что я уверена: он бесплоден. Не женщины, а король виновен в том, что у него нет наследника. Я поперхнулась и обрызгала лимонадом всю себя и Кит-то в придачу. Гоблин застыл, не замечая лимонад, стекающий по его руке и солнечным очкам. Откуда-то возникла горничная с салфетками. Я схватила стопку и махнула, отсылая ее прочь. Наш разговор был из тех, которые никому слышать не стоит. Когда мы с Китто стали относительно сухими, а ко мне вернулся дар речи, я поинтересовалась: – Ты сказала это Таранису прямо в лицо? – Да, – был ответ. – Ты храбрее, чем кажешься. – Или глупее, добавила я про себя. – Он потребовал объяснить, почему я не хочу его в мужья. Я сказала, что хочу иметь ребенка и не верю, что он сможет мне его подарить. Я молча смотрела на нее, пытаясь сообразить последствия того, о чем она сообщила. – Если твое предположение – правда, то двор может потребовать от короля последней жертвы. Он может потребовать, чтобы он позволил убить себя во время одного из великих празднеств. – Да, – кивнула Мэви. – Он велел мне уехать той же ночью. – Из страха, что ты кому-нибудь проговоришься. – Разумеется, не я одна подозревала такое, – сказала она. – Адария имела двух детей от двух других мужчин, но с королем оставалась порожней столетиями. Теперь я понимала, почему вопрос о Мэви закончился побоями. Сама жизнь моего дядюшки висела на волоске. – Он мог бы просто отречься от трона. Мэви приподняла очки и бросила на меня убийственный взгляд. – Не будь наивной, Мередит. Это тебе не идет. Я кивнула. – Прости, ты права, конечно. Таранис тебе не поверил и не поверит. Нужно заставить его признать свое бесплодие, и единственный способ сделать это – обвинить его перед двором, при всех. А значит, тебе нужно еще до того убедить в своей правоте достаточно многих. Она покачала головой. – Не может быть, чтобы подозревала правду я одна. Его смерть вернет плодородие нашему народу. Вся наша сила происходит от короля или королевы. Я уверена, что неспособность Тараниса к отцовству обрекла на бездетность всех прочих. – При дворе еще рождаются дети, – возразила я. – И сколько из них – чистой крови благих сидхе? Я подумала пару секунд. – Не знаю точно. Большинство из них родились задолго до меня. – Я знаю, – сказала она, подавшись вперед. Все ее жесты внезапно стали совершенно серьезными, без заигрывания, без шуток. – Ни одного. Все дети, родившиеся у нас в последние шесть столетий, – смешанной крови. Либо появившиеся в результате насилия во время войн с неблагими, либо продукты скрещивания, подобные тебе самой. Смешанная кровь – более сильная, Мередит. Наш король обрек наш народ на вымирание, потому что он слишком спесив, чтобы отречься от трона. – Если он отречется по причине своего бесплодия, другие все равно могут потребовать его смерти, чтобы наверняка обеспечить успех. – Они так и сделают, – подтвердила Мэви. – Если обнаружат, что я сообщила ему о его маленькой проблеме сто лет назад. Она была права. Если бы Таранис ничего не подозревал, они могли бы простить и позволить ему просто покинуть трон. Но целый век знать и ничего не сделать... За такое они по капле распылят его кровь над полями. Журчание голосов заставило меня обернуться. Пришедший мужчина обменивался любезностями с теми, кто сидел под зонтиком. Он повернулся к нам с улыбкой, сверкнув белоснежными зубами. Во всем остальном он был так явно нездоров, что искусственное совершенство улыбки лишь подчеркнуло серость кожи и ввалившиеся глаза. Болезнь настолько его изъела, что я узнала Гордона Рида лишь через несколько секунд. Он был режиссером, который вывел Мэви из массовки в звезды. Мне вдруг представилось его разложившееся тело в могиле и эти зубы, единственно не тронутые тлением. В тот же миг я поняла, что этот жуткий образ – истинное предвидение. Он умирает. Знал ли он об этом? Мэви протянула ему руку. Он взял ее гладкую золотистую ладонь в свою морщинистую, коснулся поцелуем совершенной кожи. Как он должен был себя чувствовать, видя свою уходящую молодость, наблюдая постепенное умирание своего тела, – когда она оставалась неизменной? Он повернулся ко мне, не выпуская ее руки. – Принцесса Мередит, как любезно с вашей стороны нас сегодня навестить. Фраза была такой светской, такой обыденной, словно это был самый обычный вечер у бассейна. Мэви похлопала его по руке. – Присядь, Гордон. Она уступила ему шезлонг, пересела на бортик бассейна, очень напомнив Китто несколькими минутами ранее. Гордон тяжело опустился в кресло, и лишь дрогнувшие веки выдали, что движение причинило ему боль. Мэви сняла очки, продолжая смотреть на него. Она смотрела на то, что осталось от высокого, красивого мужчины, за которого она вышла замуж. Она смотрела на него так, словно каждая косточка под этой посеревшей кожей была драгоценной. Одного этого взгляда было достаточно. Она любила его. Она действительно любила его, и они оба знали, что он умирает. Она положила голову на его морщинистую руку и взглянула на меня широко открытыми синими глазами, которые чуть-чуть слишком ярко блестели под солнечным светом. Блестели не из-за гламора. Из-за непролитых слез. Она заговорила тихо, но голос был чистым. – Мы с Гордоном хотим ребенка, Мередит. – Сколько... – Я осеклась. Я не могла спросить вслух, не при них двоих. – Сколько осталось Гордону? – задала мой вопрос Мэви. Я кивнула. – Шесть... – Голос Мэви сорвался. Она попыталась справиться с собой, но ответить пришлось все же Гордону. – Шесть недель, может быть, три месяца на ногах. – Его голос был спокойным, смирившимся. Он потрепал Мэви по шелковистым волосам. Мэви повернула голову вверх и пристально поглядела на меня. Ее взгляд не был ни спокойным, ни смирившимся. Он был неистовым, почти безумным. Теперь я понимала, почему сотню лет спустя Мэви рискнула вызвать гнев Тараниса, обратившись за помощью к другому сидхе. У Конхенн, бессмертной богини весны и красоты, не осталось времени.Глава 15
Уже стемнело, когда мы добрались до моей квартиры. Я могла бы сказать "домой", но это было бы неверно. Она никогда не была домом. Это была всего лишь квартира на одну спальню, первоначально рассчитанная на одного человека. Мне и в голову не приходило, что со мной может поселиться кто-то еще. А теперь я пыталась разместить здесь еще пятерых. Сказать, что мы были несколько стеснены в пространстве, – прозвучало бы жутким преуменьшением. Удивительно, но мы почти не разговаривали ни по дороге к офису, где сменили фургончик на мою машину, ни на пути к квартире. Не знаю, что беспокоило остальных, но меня зрелище умирающего чуть ли не у меня на глазах Гордона Рида лишило всякого энтузиазма. Если совсем честно, то еще больше подействовало то, как на него смотрела Мэви. Бессмертная, по-настоящему полюбившая смертного. Такое всегда кончается плохо. Я прокладывала путь сквозь транспортный поток почти автоматически, поездка оживлялась только тихими вздохами Дойла. Он не слишком хорошо переносил роль пассажира, но раз уж у него не было водительских прав, выбирать ему не приходилось. Обычно я наслаждалась этими маленькими приступами паники – почему-то приятно было видеть, что даже у Дойла есть нервы. Это странным образом успокаивало. Но сегодня, когда мы ступили в окруженное бледно-розовыми стенами пространство моей гостиной, я думала, что меня ничто не сможет успокоить. И, как обычно в последнее время, ошиблась. Во-первых, нас встретил густой аромат тушеного мяса и свежевыпеченного хлеба. Жаркое было из тех, что могут томиться на огне весь день и только лучше становятся. А плохого домашнего хлеба вообще не бывает. Во-вторых, из-за единственного угла в гостиной вышел Гален, направлявшийся из крошечной кухни в еще более крошечный уголок, выгороженный для столовой. Обычно я первым делом замечала улыбку Галена – она великолепна, – иногда – светло-зеленые кудри, обрезанные чуть ниже ушей. Сегодня мне в глаза бросилось то, как он был одет. На нем не было рубашки. Только белый кружевной передничек, достаточно прозрачный, чтобы я различила темные кружочки его сосков, завитки зеленых волос, украшавших грудь, и тонкую дорожку волосков, спускавшуюся по животу и исчезавшую в джинсах. Он повернулся к нам спиной, заканчивая сервировку стола: его кожа была безупречна, жемчужно-белая с тончайшим оттенком зеленого. Прозрачные лямки фартука никак не скрывали сильную спину, широкие плечи, совершенство рук. Оставленная длинной прядь волос, заплетенная в спадавшую ниже талии косичку, змеилась по коже нежной лаской. Я не сообразила, что замерла на месте, едва переступив порог, пока Рис не сказал: – Если ты сделаешь еще пару шагов в комнату, мы тоже сможем войти. Я залилась румянцем, но сдвинулась в сторону и позволила остальным пройти мимо меня. Гален продолжал метаться между кухней и гостиной, будто не заметил моей реакции, а может, и впрямь не заметил. Иногда по Галену это было трудно сказать. Казалось, он никогда не осознавал, насколько он красив. Если подумать, то, возможно, это тоже было частью его очарования. Скромность – крайне редкая добродетель среди знати сидхе. – Мясо готово, но хлеб должен еще немного остыть, чтоб его можно было нарезать, – сообщил Гален и вернулся в кухню, так толком на нас и не взглянув. В прежние времена я бы поцеловала его в знак приветствия и получила ответный поцелуй. Но сейчас у нас была маленькая проблема... Гален получил травму, когда его подвергли наказанию при дворе, как раз перед Самайном, или Хэллоуином, как его называют люди. Сцена все еще стояла у меня перед глазами: Гален, прикованный цепями к скале, тело почти теряется из виду под медленно плещущими крылышками фей-крошек. Феи выглядели точь-в-точь как бабочки на краю лужи, ротики сосут жидкость, крылья медленно движутся в ритме кормежки. Но вот пили они совсем не воду – они пили его кровь. Они откусывали кусочки его плоти, и по причинам, известным только самому принцу Келу, он велел феям обратить особое внимание на пах Галена. Кел сделал все возможное, чтобы Гален не смог оказаться в моей постели, пока не исцелится. Но Гален был сидхе, а сидхе исцеляются на глазах, тело будто поглощает раны – как наблюдать распускающийся цветок, если пленку пустить в обратную сторону. Все крошечные укусы исчезли, растворились в совершенстве его кожи, кроме раны в паху. Он был в буквальном смысле лишен мужества. Мы обращались ко всем лекарям, каких могли найти, – и занимающимся традиционной медициной, и практикующим магию. Врачи только развели руками; ведьмы смогли лишь сказать, что причина в волшебстве. Ведьмы двадцать первого века неохотно употребляли слово "проклятие". Никто никого не проклинает: проклятия слишком плохо отражаются на карме. Проклятие всегда возвращается к наславшему его. Нельзя заниматься действительно злой магией, магией того сорта, что не имеет другой цели, кроме причинения вреда, не платя свою цену. Это одна из причин, почему настоящие проклятия так редко встречаются. Я смотрела, как Гален курсирует между кухней и гостиной в этом соблазнительном передничке, тщательно стараясь не смотреть на меня, и у меня щемило сердце. Я подошла к нему, обвила руками талию, прижалась телом к его теплой спине. Он замер под моим прикосновением, потом его руки медленно поднялись, скользя по моим предплечьям. Он плотнее прижал мои руки к своему телу. Я потерлась щекой о гладкую теплую спину. Это было самое близкое к объятию, что случалось у нас за последние недели. Любое взаимодействие причиняло ему боль – во многих смыслах. Он попытался отстраниться, и я усилила нажим. Он мог оторвать меня от себя, но не стал этого делать. Он просто опустил руки. – Мерри, прошу тебя. – Его голос был так тих... – Нет, – сказала я, прижимая его к себе плотно-плотно. – Давай я свяжусь с королевой Нисевин. Он покачал головой, косичка метнулась по моему лицу. От его волос исходил чистый и сладкий аромат. Я помнила его с волосами, спадавшими до колен, как у большинства сидхе высшего света. Мне было жаль, когда он остриг их. – Я не позволю тебе поставить себя в зависимость от этого создания, – сказал он, и в голосе была столь нехарактерная для него серьезность. – Пожалуйста, Гален, пожалуйста! – Нет, Мерри. – Он вновь попытался освободиться, но я не позволила. – А что, если другого средства не существует? Он положил ладони на мои предплечья, на этот раз не лаская, а разводя мои руки, чтобы суметь уйти. Гален был воином-сидхе, он мог кулаком пробить дыру в стене дома. Я не могла удержать его, если он этого не хотел. Он шагнул к двери в кухню, уйдя из пределов моей досягаемости, и даже не взглянул на меня своими светло-зелеными глазами. Вместо этого он уставился на картину на стене столовой: бабочки на лугу. Напомнили ли они ему фей-крошек, или он просто смотрел и ничего не видел? А может, ему было лучше смотреть куда угодно, лишь бы не на меня? Я уже просила у Галена разрешения обратиться к королеве Нисевин и выяснить, что она с ним сделала. Он запретил. Он не хотел, чтобы я стала ее должником только ради того, чтобы помочь ему. Я пробовала умолять, плакать – я думала, такое должно было подействовать на кого угодно, – но он держался твердо. Он не хотел, чтобы из-за него я оказалась в долгу у Нисевин и ее фей-крошек. Я стояла, глядя на него – на это прекрасное тело, которое я любила еще ребенком. Гален был моей первой любовью. Если бы он исцелился, мы смогли бы остудить жар, копившийся между нами с тех пор, как я достигла половой зрелости. Я вдруг поняла, что все делаю неправильно. По словам Китто, Дойл считает, будто я просто намерена трахаться со всеми, с кем могу, и не пользуюсь властью, которую приобрела. Это относилось не только к союзу с гоблинами. Я кто – будущая королева неблагих или нет? Если королева, то с чего мне спрашивать чьего-то разрешения на что угодно? Кому и что я задолжаю – не Галенова забота на самом-то деле. Я отвернулась от Галена. Все смотрели на нас. Были бы они людьми, они бы отвернулись, уткнулись в журналы или что-нибудь в этом роде, но они были фейри. Если вы делаете что-то при фейри, они на это смотрят. Если вам нужна секретность, не делайте это там, где вас могут увидеть. Так у нас принято. Не хватало только Китто, и я знала, где он: в своем большом, полностью закрытом домике для собак. Сооружение напоминало маленькую уютную палатку. Его установили в дальнем углу гостиной так, чтобы он мог смотреть телевизор – одно из немногих чудес техники, которые Китто оценил по достоинству. – Дойл! – позвала я. – Да, принцесса? – Голос был невыразителен. – Вызови королеву Нисевин, я хочу с ней говорить. Он просто поклонился и пошел в спальню – самое большое зеркало было там. Дойл решил сперва попробовать связаться с феями-крошками через зеркало, как с другими сидхе. Это могло получиться, а могло и нет. Феи-крошки не слишком много времени проводят в волшебных холмах. Они предпочитают открытые пространства. Если рядом с ними не будет отражающей поверхности, заклинание не сработает. В таком случае придется попробовать другие заклинания, но начать проще с зеркала. Может, нам повезет, и мы застанем маленькую королеву порхающей у какого-нибудь тихого пруда. – Нет, – сказал Гален. Он сделал два быстрых шага, но не ко мне, а к Дойлу. Схватил второго стража за руку. – Я не позволю ей это сделать. Дойл с секунду смотрел прямо в глаза Галену, и тот не дрогнул. Мне случалось видеть, как под взглядом Дойла бледнели боги. Или Гален был храбрее, чем я считала, или глупее. Я бы поставила на последнее. Гален просто не разбирался в политике, касалось это личных отношений или чего-то более крупного. Он схватил Дойла за руку, не давая ему выйти из комнаты, хотя это могло кончиться дуэлью. Я видела, как дерется Дойл, и видела, как дерется Гален. Я точно знала, кто из них победит, но Гален об этом не думал. Он просто реагировал – и в этом, конечно, была его самая большая слабость. Именно поэтому мой отец отдал меня другому. Гален не выжил бы в дворцовых интригах, у него просто не было на это способностей. Но Дойл не посчитал это оскорблением. Его взгляд скользнул с Галена на меня. Он изогнул бровь, словно спрашивая, как поступить. – Ты ведешь себя так, будто уже стал королем, Гален, – сказала я, и даже на мой слух это прозвучало ядовито, потому что я знача, что такая мысль не приходила ему в голову. Но мне нужно было управиться с ним до вмешательства Дойла: главным здесь должен быть не Дойл, а я. Изумление обернувшегося ко мне Галена было таким искренним, таким галеновским... Практически любой другой из королевских Воронов куда лучше владел лицом, а у Галена эмоции всегда были на лице просто написаны. – Не понимаю, о чем ты говоришь. Наверное, действительно не понимал. Я вздохнула. – Я отдала приказ одному из моих стражей, а ты не даешь ему этот приказ выполнить. Кто, кроме короля, может отменить приказ принцессы? По его лицу разлилась растерянность, и он медленно отвел руку от Дойла. – Я не подумал... – Его голос казался юным и неуверенным. Он был на семьдесят лет старше меня, но в политике все еще оставался ребенком, и это уженавсегда. Существенной частью очарования Галена была его невинность. Она же была и одним из наиболее опасных его изъянов. – Делай что сказано, Дойл. Дойл отвесил самый низкий и почтительный поклон, какой мне когда-либо случалось у него видеть. И направился в спальню, к зеркалу. Гален проводил его взглядом, после повернулся ко мне. – Мерри, пожалуйста, не отдавайся на милость этой твари из-за меня. Я качнула головой. – Гален, я тебя люблю, но мало кто настолько не способен к политике, как ты. – Что ты имеешь в виду? – нахмурился он. – Я имею в виду, мой хороший, что я буду торговаться с Нисевин. Если она запросит слишком высокую цену, я не стану платить. Но позволь мне самой судить об этом. Я не наделаю глупостей, Гален, поверь. Он покачал головой. – Мне это не нравится. Ты себе не представляешь, как изменилась Нисевин с тех пор, как ослабла власть Андаис над двором. – Если Андаис позволяет своей власти утекать меж пальцев, другие должны поторопиться ее ухватить. Я все знаю, Гален. – Откуда? Откуда ты можешь это знать, если тебя не было, когда все это началось? Я снова вздохнула. – Если власть Андаис ослабла настолько, что ее собственный сын Кел строит заговоры против нее, если ее власть настолько уменьшилась, что Воинство используется в качестве полиции, а не последнего средства устрашения, каким оно должно быть, то все, кто может, должны пытаться отхватить кусочек власти. И будут делать все, что могут, чтобы отхваченный кусочек удержать. Гален недоверчиво смотрел на меня. – Именно это и происходило в последние три года, но тебя при дворе не было. Как ты... – Снова изумление, а потом: – У тебя был шпион. – Нет, Гален, у меня не было шпионов. Мне не нужно присутствовать при событиях, чтобы знать, что происходит с двором, когда королева слаба. Природа не терпит пустоты, Гален. Он нахмурился. У него не было стремления к власти, не было политических амбиций. Эта часть души у него просто отсутствовала, и потому он не понимал таких стремлений в остальных. Я всегда знала за ним эту черту, но до сих пор не представляла, насколько всеобъемлющим было это непонимание. Он не мог поверить, будто я знаю, что изображено на картинке, если я не видела всех ее кусочков. Поскольку сам он на такое не был способен, он не понимал, как это может быть доступно кому-то другому. Я невесело улыбнулась. Подошла к нему, дотронулась до лица кончиками пальцев. Мне нужно было дотронуться до него, чтобы убедиться, что он – настоящий. Сейчас, когда я окончательно поняла, насколько глубоки его проблемы, мне показалось, что я на самом деле никогда его не знала. Его щека была такой же теплой и настоящей, как всегда. – Гален, я буду торговаться с Нисевин. Я сделаю это, потому что такое ненормальное состояние одного из моих стражей – это оскорбление мне и нам всем. Феям-крошкам нельзя позволять лишать мужества воина-сидхе. Он вздрогнул при этих словах, его взгляд скользнул в сторону. Я взялась за его подбородок, заставляя снова взглянуть на меня. – И еще я хочу тебя, Гален. Хочу как женщина хочет мужчину. Я не поставлю на кон свое королевство ради твоего исцеления, но я сделаю все, что могу, чтобы его добиться. Легкий румянец появился на его лице, окрашивая зеленоватую кожу в оранжевый, а не в красный цвет, как у других. – Мерри, я не... Я положила палец поперек его губ. – Нет, Гален. Я сделаю это, и ты меня не остановишь, потому что я – принцесса. Я – наследница трона, не ты. Ты – мой страж, а не наоборот. Кажется, я об этом забыла на какое-то время, но больше я не забуду. Такая тревога читалась в его глазах... Он отнял мою руку от своих губ и повернул ее ладонью вверх, поцеловал ладонь медленно и нежно, и от этого единственного прикосновения по мне пробежала дрожь. Он был настолько безнадежен в политическом плане, что стать королем для него почти равнялось смертному приговору. Гален на троне стал бы катастрофой не только для себя самого, но и для двора, и для меня. Нет, я не могла сделать Галена моим королем, но я могла сделать его моим – на то короткое время, пока я не найду моего настоящего короля, я могла иметь Галена у себя в постели. Я могла притушить пламя, горевшее меж нами, погасить его влагой наших тел. Выражение его глаз, когда он отнимал мою руку от губ, на миг вызвало у меня желание рискнуть королевством. Я бы на это не пошла; но я пошла бы на очень многое, лишь бы эти глаза так же смотрели на меня, когда я буду лежать под ним. Я коснулась его пальцев быстрым поцелуем, потому что на большее не отважилась. – Давай заканчивай накрывать на стол. Думаю, хлеб уже достаточно остыл. Он вдруг улыбнулся, сверкнув обычной своей усмешкой. – Ну, не знаю... Здесь у нас жарковато. Я тряхнула головой и толкнула его в сторону кухни, почти хихикающего. Может, мне удастся держать Галена при себе в качестве королевской метрессы или как там называется ее мужской эквивалент? Дворы сидхе существуют несколько тысячелетий, и в такой долгой истории наверняка найдется подходящий прецедент...Глава 16
За обедом мы обсуждали, что делать, когда Нисевин отзовется. Дойл оставил сообщение, которое даст ей понять, кто ею интересуется. Он был уверен, что она будет достаточно заинтригована, чтобы ответить на "звонок", а еще был уверен, что ей известно, чего мы от нее хотим. – Нисевин ожидала этого вызова. У нее есть план. Не знаю, какой именно, но наверняка есть. Дойл сидел справа от меня, так что его тело прикрывало меня со стороны окна. Он заставил меня задернуть шторы, но разрешил оставить окно открытым – для доступа свежего воздуха. Стоял калифорнийский декабрь, и ветер из окна был приятно прохладным, как в Иллинойсе поздней весной или в начале лета. Никакое воображение не позволило бы счесть его холодным или хотя бы зимним. – Она – животное, – бросил Гален, отодвигая стул. Он пошел к раковине со своей пустой тарелкой и подставил ее под воду, повернувшись к нам спиной. – Не стоит недооценивать фей-крошек из-за того, что они с тобой сделали, Гален. Они пользуются зубами потому, что это им нравится, а не потому, что у них нет мечей, – заметил Дойл. – Мечи размером с портновскую иголку – не слишком страшное оружие, – отмахнулся Рис. – Дайте мне клинок размером с булавку, и я смогу убить человека. – Густой голос Дойла был негромок. – Ну, ты! Ты – Мрак Королевы, – возразил Рис. – Ты изучил все оружие, известное людям или бессмертным. Вряд ли ребята Нисевин отличаются такой же тщательностью. Дойл пристально посмотрел через стол на беловолосого стража. – А если бы это было твое единственное оружие, Рис, разве ты не изучил бы все возможности его применения против твоих врагов? – Сидхе – не враги феям-крошкам. – Фей-крошек, как и гоблинов, терпят при дворах, но не более. К тому же у них в отличие от гоблинов нет репутации свирепых воинов, которая защитила бы их от ударов злой судьбы. Почему-то при упоминании о гоблинах так и потянуло взглянуть на Китто. Он не сидел за столом, но присел было рядом с нами на полу. Съев свою порцию мяса, маленький гоблин забрался обратно в собачий домик. Кажется, вечер у бассейна Мэви Рид выбил его из колеи. Слишком много солнца и свежего воздуха для гоблина. – Фей-крошек никто не тронет, – возразил Холод. – Они – шпионы королевы. Бабочки, пчелы, маленькие птички – любая из них может быть феей-крошкой. Их гламор почти так же трудно распознать, как у лучших из нас. Дойл покивал с полным ртом. Отпил немного красного вина и дополнил: – Все, что ты говоришь, верно, но когда-то феи-крошки пользовались при дворах гораздо большим уважением. Они были не только "глазами и ушами", они были настоящими союзниками. – Такие малявки? – удивился Рис. – Почему? – Если феи-крошки покинут Неблагой Двор, стране фейри грозит гибель, – ответила я. – Бабушкины сказочки, – махнул рукой Рис. – Вроде поверья, что Британия падет, если вороны покинут лондонский Тауэр. Британская империя пала, а они все еще подрезают крылья у бедных птиц и закармливают их до ожирения. Эти чертовы твари уже размером с индейку. – Говорят, что, если феи-крошки снимаются с места, волшебная страна идет следом, – произнес Дойл. – И что это значит? – спросил Рис. – Мой отец говорил, что феи-крошки ближе всего к тому, что составляет суть волшебной страны, к тому, что отличает нас от людей. Феи-крошки едины со своей магией больше, чем все другие из нас. Их нельзя изгнать из волшебной страны, потому что магия следует за ними, куда бы они ни направлялись. Гален прислонился к стойке у выхода из кухни, скрестив руки на голой груди. Он снял фартук – думаю, чтобы меня не смущать. Не знаю, почему его голая грудь не так задерживала взгляд, как просвечивающая сквозь прозрачную одежку, но я просто не могла спокойно есть, пока он сидел за столом напротив меня в этом переднике. Когда я во второй раз пронесла вилку мимо рта, Дойл попросил его снять фартук. – Для большинства малых фейри все обстоит по-другому. Как правило, чем ты меньше, тем больше зависишь от волшебной страны и тем вероятней, что вдали от нее умрешь. Мой отец – пикси. Так что я знаю, о чем говорю, – сказал Гален. – Большой пикси? – поинтересовался Рис. – Достаточно большой, – весело улыбнулся Гален. – Пикси бывают очень разными. – Холод то ли не заметил шутки, то ли сделал вид, что не заметил. Я люблю Холода, но чувство юмора не относится к его достоинствам. Ну, девушке не так уж нужно постоянно смеяться. – Никогда не слышал о другом пикси, который не принадлежал бы к Благому Двору, – заметил Рис. – Ты не в курсе, что натворил твой папаша, что Таранис и его банда от него избавились? – Только ты способен назвать сияющий двор бандой Тараниса, – бросил Дойл. Рис пожал плечами, ухмыльнулся и повторил вопрос: – Так что натворил твой папочка? Улыбка Галена вначале поблекла, но затем появилась вновь. – Дядья сказали мне, что отец соблазнил любовницу короля. Улыбка исчезла окончательно. Гален никогда не видел своего отца – Андаис казнила его, узнав, что он посмел соблазнить одну из ее фрейлин. Она не сделала бы этого, если бы знала, что результатом этой связи будет ребенок. На самом деле пикси получил бы дворянство и вступил в брак с той фрейлиной. Бывали и более странные связи. Но темперамент Андаис заставил ее чуточку поторопиться со смертным приговором – и Гален так и не увидел своего отца. Будь среди нас люди, они извинились бы за то, что подняли столь болезненную тему, но людей здесь не было, а мы не совались с извинениями. Если бы это доставляло Галену боль, он сказал бы, и мы приняли бы его чувства во внимание. Но он не просил – и мы не лезли ему в душу. – Обращайся с Нисевин как с королевой, как с равной. Это ей польстит и заставит потерять осторожность, – посоветовал Дойл. – Она – фея-крошка. Ей никогда не сравняться с принцессой сидхе. – Это произнес Холод, отделенный от Дойла пустым стулом Галена. Его красивое лицо было таким надменным, каким я никогда его не видела. – Моя прабабушка – брауни, Холод, – напомнила я. Мягко, чтобы он не решил, что я упрекаю его. Он плохо реагировал на упреки. На первый взгляд, Холода мало что трогало – но я уже знала, что на самом деле он был чуть ли не самым ранимым из стражей. – Брауни – полезные члены сообщества фейри. У них долгая и почтенная история. Феи-крошки – паразиты. Я согласен с Галеном: они – животные. Я подумала: а как дальше Холод мог бы развить эту мысль? Каких еще представителей фейри он отбросит как ненужных? – Не бывает ненужных фейри, – возразил Дойл. – У всего есть своя цель и свое место. – А какой цели служат феи-крошки? – задал вопрос Холод. – Я верю, что в них заключена сущность волшебной страны. Если они уйдут, Неблагой Двор начнет разрушаться еще быстрее, чем это происходит сейчас. Я кивнула, вставая, чтобы отнести к раковине свою тарелку. – Мой отец считал так же, а я нечасто видела, чтобы он ошибался. – Эссус был очень мудр, – произнес Дойл. – Да, – сказала я. – Был. Гален забрал тарелку у меня из рук. – Я помою. – Ты готовил ужин. Ты не обязан еще и мыть посуду. – Я не слишком гожусь пока на что-то другое. – При этих словах он улыбнулся, но улыбка не коснулась его глаз. Я выпустила тарелку, чтобы освободить руки и притронуться к его лицу. – Я сделаю все, что смогу, Гален. – Этого я и боюсь, – тихо ответил он. – Я не хочу, чтобы ты была обязанной чем-то Нисевин, во всяком случае, из-за меня. Не стоит это того, чтобы что-то задолжать этой твари. Я нахмурилась и повернулась к остальным. – К чему называть ее тварью? До того, как я покинула двор, репутация фей-крошек такой скверной не была. – Придворные Нисевин перестали быть только гонцами королевы или Кела. Нельзя сохранить уважение к себе, превратившись лишь в угрозу. – Не понимаю. Почему – угрозу? Вы же сказали, что феи-крошки не могут нам угрожать. – Я этого не говорил, – заметил Дойл. – Но в любом случае то, что феи-крошки сделали с Галеном, случилось не впервые, хотя на этот раз все было более... жестоко. Раны более серьезны, чем бывало раньше. Гален при этих словах отвернулся и занялся чем-то в раковине, споласкивал тарелки, ставил их в посудомоечную машину. Он производил больше шума, чем это было необходимо, словно не хотел слушать этот разговор. – Ты знаешь, что пошедший против желания королевы может оказаться в Зале Смертности, в умелых руках Иезекииля и его красных колпаков. – Да. – Сейчас она временами угрожает отдать провинившегося феям-крошкам. В сущности, двор Нисевин, когда-то уважаемый двор фейри со всеми присущими двору обычаями, превратился просто в очередное пугало, вынырнувшее из тьмы, чтобы терзать других. – Слуа – не просто пугало, – возразила я, – и двор у них тоже имеет свои обычаи. Но они тысячу лет были одной из страшнейших угроз в арсенале неблагих. – Значительно дольше, – поправил Дойл. – Но они сохранили свое влияние, свои обычаи, свою власть. – Слуа – это то, что осталось от исходного Неблагого Двора. Они были неблагими еще до того, как появилось это слово. Не они примкнули к нам, а мы – к ним. Хотя среди нас очень немного тех, кто это помнит или хочет помнить. – Я согласен с теми, кто считает слуа сутью Неблагого Двора и утверждает, что мы погибнем, если они уйдут, – произнес Холод. – Это они, а не феи-крошки, хранят нашу первичную силу. – Никто не знает наверняка, – сказал Дойл. – Не думаю, что королева станет рисковать, чтобы это выяснить, – заметил Рис. – Не станет, – кивнул Дойл. – А это значит, что феи-крошки занимают положение, сходное с Воинством, – подытожила я. Дойл взглянул на меня: – Поясни. Внезапная тяжесть его темного взгляда чуть не заставила меня поежиться, но я удержалась. Я уже не была ребенком, пугавшимся высокого черного человека рядом с моей тетей. – Королева сделает едва ли не все, чтобы сохранить поддержку Воинства и обеспечить себе их услуги, но разве нельзя сказать то же самое и о феях-крошках? Если она действительно опасается, что их уход вынудит неблагих деградировать еще быстрее, чем сейчас, разве она не пойдет почти на все, чтобы удержать их при дворе? Дойл смотрел на меня очень долго, как мне показалось, а потом медленно моргнул. – Возможно. – Он наклонился ко мне, сцепив перед собой руки на почти пустом столе. – Гален и Холод правы в одном. Реакции Нисевин отличаются от реакций сидхе. Она привыкла следовать приказам другой королевы – в сущности, пожертвовала своим королевским достоинством в пользу другого монарха. Мы должны заставить ее воспринимать тебя так же, как Андаис. – Что ты имеешь в виду? – спросила я. – Нам нужно всеми способами напоминать ей, что ты – наследница Андаис. – До меня все еще не доходит. – Когда Кел обращается к феям-крошкам, он делает это как сын своей матери. Его приказы обычно столь же кровавы, как приказы его матери, если не более. Но ты просишь об исцелении, о помощи. Это автоматически ставит нас в позицию слабых, поскольку мы просим содействия Нисевин и не слишком многое можем предложить ей взамен. – Хорошо, я поняла, но что я могу с этим поделать? – Расположись в постели со своими мужчинами. Окружи себя нами напоказ, как это делает королева. Это способ показаться сильной, потому что Нисевин завидует толпе мужчин вокруг королевы. – А разве Нисевин не подбирает себе такую же свиту из фей-крошек? – Нет, у нее трое детей от одного партнера, и он – ее король. Она не может освободиться от него. – Я не знал, что у Нисевин есть король, – удивился Рис. – Это знают немногие. Он – король лишь по имени. Мысль заслуживала рассмотрения. Спать со всеми моими стражами было славно, но быть обязанной выйти за одного из них замуж только потому, что он стал отцом моего ребенка... Что, если отцом станет тот, кого я не уважаю? Мысль о том, что я могу оказаться навеки привязанной к нежному Никке, была пугающей. На него было приятно смотреть, но он не был достаточно силен или властен, чтобы обеспечить мне поддержку в качестве короля. Он скорее оказался бы жертвой, чем помощником. Что напомнило мне... – Никка еще занят на работе телохранителя? – Да, – ответил Дойл. – Вместо Холода. – Клиент не возражал против такой замены лошадей на переправе? Дойл взглянул на Холода, и тот пожал плечами. – Ей на самом деле ничего не грозит. Она просто хотела иметь рядом воина-сидхе, чтобы показать, какая она большая звезда. Для этой цели один сидхе ничем не хуже другого. – Насколько пышное шоу мы должны устроить для Нисевин? – спросила я. – Насколько ты сможешь вынести, – сказал Дойл. Я удивленно подняла брови и попыталась подумать. – Меня не включайте, – бросил Гален. – Я видеть не хочу ни одну из этих тварей, даже на расстоянии. – Он загрузил посудомоечную машину и включил ее, так что тихое бурчание механизма сопровождало его на пути к стулу. Видимо, он собирался помочь нам в планировании, раз уж участвовать в действе не намеревался. – Это создает сложности. Ты и Рис – как раз те двое, кто действительно не стесняется публичного флирта. И Холод, и Дойл на публике предпочитают вести себя прилично. – Сегодня я изменю своим правилам, – сказал Дойл. Холод посмотрел на него. – Ты станешь развратничать перед этой мелкотой? Дойл пожал плечами. – Думаю, это необходимо. – Я буду в постели, как уже бывал, когда мы общались с королевой, но развратничать не стану, не для Нисевин. – Это твой выбор. Но если ты не намерен изображать любовника Мередит, которым являешься на самом деле, то не порти зрелище, которое будут представлять остальные. Может, тебе стоит подождать в гостиной, пока мы будем разговаривать с "мелкотой". Серые глаза Холода сузились. – Ты отодвинул меня в сторону сегодня, когда я должен был услужить Мередит. Ты дважды отодвигал меня в сторону. Теперь ты предлагаешь мне отсутствовать в ее постели, когда ты разыгрываешь ее любовника. Что дальше, Мрак? Ты наконец прервешь свое воздержание и отберешь мою ночь в ее постели на самом деле, а не только ради притворства? – Я вправе это сделать. Тут я вытаращилась на Дойла. Его лицо ничего не выражало. Он и вправду только что сказал, что сегодня разделит со мной постель, или просто возражал Холоду? Холод вскочил и навис над столом. Дойл остался сидеть, спокойно глядя на него снизу вверх. – Думаю, мы должны позволить Мередит самой решить, кто разделит с ней постель этой ночью. – Мы здесь не для того, чтобы Мередит сделала выбор. Наша задача – обеспечить ей ребенка. Вы трое провели с ней три месяца, а она все еще не беременна. Ты действительно откажешь ей в шансе завести ребенка и стать королевой, зная, что, если Кел преуспеет, а Мередит проиграет, он убьет ее? Эмоции сменялись на лице Холода слишком быстро, чтобы я успела за ними проследить. Наконец он опустил голову. – Я никогда не пожелаю зла Мередит. Я сделала шаг вперед и коснулась его руки. Прикосновение заставило его взглянуть на меня. Его глаза были полны такого страдания, что я поняла – Холод меня ревнует. Как бы я к нему ни относилась, он еще не имел права так ревновать меня. Пока нет. Хотя я осознала с изумлением, что мысль о том, чтобы больше никогда не держать его в своих объятиях, была очень болезненной. Я могла справиться с тянущим чувством потери не больше, чем он – с ревностью. – Холод... – начала я, и не знаю, что бы я сказала, потому что из спальни послышался резкий звон. Как будто кто-то взял нежный звук серебряных колокольчиков и превратил его в сигнал тревоги. От этого звука мой пульс ускорился, и нехорошо ускорился. Я выпустила руку Холода. Мы стояли, глядя друг на друга, пока Дойл и Рис двинулись в спальню. – Мне нужно идти, Холод. – Я начала было извиняться, но передумала. Он не заслужил извинений, а я их не задолжала. – Я с тобой, – сказал он. Я расширила глаза. – Я сделаю для моей королевы то, чего не сделал бы ни для кого другого. И я в этот момент знала, что он не имел в виду Андаис.Глава 17
Когда мы с Холодом вошли в комнату, Дойл стоял коленями на винного цвета простынях, разговаривая с зеркалом. – Я открою вид на комнату, как только войдет принцесса, королева Нисевин. В зеркале клубился туман. Я проползла по постели, так что Дойл оказался за моей спиной и чуть сбоку. Рис сидел позади нас обоих, у изголовья, зарывшись в подушки винного, пурпурного, ярко– и бледно-розового и черного цветов. Не знаю наверняка, но он казался обнаженным под парочкой продуманно размещенных подушек. Понятия не имею, как он сумел так быстро раздеться. Холод полуприсел-полуулегся на постели сбоку и сзади меня, так что я оказалась между ним и Дойлом. Дойл повел рукой, и туман рассеялся. Нисевин сидела в изящном деревянном кресле, вырезанном так, что ее крылья свободно проходили сквозь прорези в спинке. Почти треугольное личико было белокожим, но не той белизны, как у меня, Холода или Риса, – в ней улавливался серый оттенок. Светло-пепельные локоны завивались аккуратными кольцами, как у старинных кукол. Крошечная корона удерживала кудри над лицом, сияя ледяным огнем, как могут сиять только бриллианты. Платье – белое и струящееся. Свободная одежда могла бы скрывать очертания ее тела, вот только была совершенно прозрачной – так что видны были маленькие остренькие груди, почти болезненная хрупкость ребер, изящные скрещенные ножки. На ногах были домашние туфельки, на вид – сделанные из розовых лепестков. У ножки кресла сидела белая мышь, казавшаяся рядом с Нисевин размером с немецкую овчарку. Королева гладила ее шерстку между ушей. Троица фрейлин стояла позади кресла, каждая в платье под цвет крыльев: алое, как роза; желтое, как нарциссы; и лиловое, как ирисы. Волосы у них были черные, золотистые и каштановые соответственно. Нисевин явно дольше и тщательней выстраивала свой антураж, чем мы. Я почувствовала себя серенькой мышью в моем деловом костюмчике. Но не слишком распереживалась. В конце концов, это был деловой звонок. – Королева Нисевин, как любезно с твоей стороны ответить на наш зов. – По совести, принцесса Мередит, три месяца уж минуло, как ожидаю я твоего зова. Твое пристрастие к зеленому рыцарю при дворе хорошо известно. Я в высшей мере удивлена, что тебе понадобилось времени столь много, дабы воззвать ко мне. Она очень строго соблюдала формальности. Я осознала, что формальной была не только манера речи. Она была в короне – на мне короны не было, пока не было. Она сидела на своем троне, а я – посреди едва разобранной постели. За ней, будто молчаливый хор в греческом театре, стояли фрейлины. И мышь, не забудьте мышь! У меня были только Дойл и Холод по обе стороны и Рис, закопавшийся в подушки позади. Нисевин пыталась поставить меня в невыгодное положение. Ну-ну. – Честно говоря, мы искали помощи целителей из мира смертных. Лишь недавно нам пришлось признать, что обращения к тебе не избежать. – Это чистое упрямство с твоей стороны, принцесса. – Возможно, но теперь тебе известно, зачем я к тебе взываю и чего желаю. – Я не из богинь, что свершают желания, Мередит. – Она опустила мой титул – преднамеренное оскорбление. Прелестно. Мы обе можем не стесняться. – Как тебе угодно, Нисевин. В таком случае ты знаешь, чего я хочу. – Ты хочешь лекарства для своего зеленого рыцаря, – протянула она, ведя рукой по розовому краю мышиного уха. – Да. – Принц Кел очень настаивал на том, чтобы Гален оставался нездоровым. – Ты как-то сказала мне, что принц Кел еще не правит Неблагим Двором. – Это верно, но совсем еще не ясно, проживешь ли ты так долго, чтобы стать королевой, Мередит. – Она снова не употребила титул. Дойл подвинулся от меня к Рису, подставив ему спину. Он рассчитал движение так, чтобы по-прежнему находиться на краю кровати – на пределе моего периферийного зрения, но вполне в поле зрения королевы. Будто сговорившись с ним заранее, Рис поднялся из подушек на колени, предъявив всем свою наготу. Он перебрал руками длинную косу Дойла до ее кончика и принялся развязывать скреплявшую ее ленту. Глаза Нисевин стрельнули мне за спину, затем вновь вернулись к моему лицу. – Чем они заняты? – Готовятся в постель, – ответила я, хотя и не была на сто процентов в этом уверена. Изящные пепельные бровки насупились. – Сейчас... сколько?.. девять часов там, где вы находитесь. Слишком ранний вечер, чтобы тратить его на сон. – Я не сказала, что мы собрались спать. – Мой голос оставался спокойным. Она вздохнула так глубоко, что я заметила, как поднялась и опала ее худенькая грудь. Она попыталась удержать внимание на мне, но ее взгляд то и дело перебегал на мужчин. Рис расплетал толстую косу Дойла. До сих пор я лишь однажды видела волосы Дойла распущенными. Только однажды они живым темным плащом укрывали его тело. Нисевин исподтишка глазела на них, обращая на меня очень немного внимания. Не знаю точно, что ее занимало больше – волосы Дойла или нагота Риса. Сомневаюсь, что нагота, потому что это не такое уж необычное зрелище при дворе. Впрочем, она могла оценивать рельефные мускулы на животе Риса или то, что находилось прямо под ними. Холод сел, снял пиджак и начал стаскивать наплечную кобуру. Ее глаза метнулись к нему. – Нисевин, – тихо позвала я. И повторила ее имя дважды, прежде чем она все же взглянула на меня. – Как мне излечить Галена? – Нет уверенности, что ты станешь королевой, а если королем станет принц Кел, он затаит зло на меня за помощь тебе. – А если я стану королевой, я затаю зло за то, что ты мне не помогла. Она улыбнулась. – Значит, я оказалась меж двух огней. Что ж, я помогу тебе ныне, поскольку я помогла Келу ранее. Это уравняет весы. Я вспомнила крик Галена и боль в его глазах во все последние месяцы и подумала, что весы это все равно не уравняет. Если она исправит то, что она сама и разрушила, это и близко не возместит ущерб. Но мы занимались политикой фейри, а не психоанализом, так что я ничего не сказала. Молчание – не ложь. Грех умолчания, но не ложь. По нашим правилам, утаивать можно столько, сколько тебе удастся. – Как можно вылечить Галена? – спросила я. Она покачала головой, так что локоны запрыгали, и световые блики заиграли, отражаясь от короны. – О нет, сперва обсудим плату. Что дашь ты мне за исцеление зеленого рыцаря? Холод и Дойл почти одновременно выросли за моей спиной. – Ты приобретешь расположение королевы неблагих, и этого довольно, – сказал Холод голосом холодным, как его имя. – Она еще не королева, Убийственный Холод. – Тон Нисевин был полон ледяной ярости. В нем чувствовался отголосок старой вражды. Личной вражды с Холодом? Я заметила, как Дойл потянулся было к Холоду, – и остановила его взглядом. Между ними сегодня было достаточно напряжения. Внутренние разногласия не заставят нас выглядеть сильнее. Дойл остался на месте, только взгляд не отвел от Холода. Не слишком дружелюбный взгляд. Я коснулась локтя Холода, чуть сжав его. Он напрягся от неожиданности, взглянул сначала на Дойла и лишь потом понял, что это моя рука. Он думал, что это Дойл. Он медленно расслабился. Глубоко и тихо вздохнул и едва заметно сдвинулся назад. Я вновь повернулась к зеркалу – к проницательному, выжидающему лицу Нисевин. Я почти ждала, что она что-нибудь скажет, но она промолчала. Просто сидела и ждала, пока я сама себя скомпрометирую. – Чего хочет королева фей-крошек Нисевин от принцессы Неблагого Двора Мередит в возмещение за исцеление ее рыцаря? – Я намеренно упомянула оба наших титула, подчеркивая: я осознаю, что она – королева, а я – нет. Я надеялась загладить впечатление от вспышки Холода. Она смотрела на меня несколько секунд, затем слегка кивнула. – Что нам предложит принцесса Мередит из Неблагого Двора? – Ты сказала однажды, что многое отдала бы за возможность испить моей крови. Ей с трудом удалось вернуть выражение лица к обычной придворной непроницаемости, так она была поражена. Когда она наконец смогла владеть собой, то произнесла: – Кровь есть кровь, принцесса. С чего мне желать именно твоей? Ну, это она просто вредничала. – Ты говорила, что у моей крови вкус высокой магии и секса. Или ты забыла меня столь скоро, королева Нисевин? – Я повесила голову, опустила взгляд. – Неужели это значит для тебя так мало? Я повела плечами, и мои свежеотросшие до плеч волосы упали мне на лицо. Я заговорила из-за занавеса волос, сверкавших будто ограненные рубины. – Если кровь наследницы трона ничего для тебя не значит, мне нечего предложить. – Я снова обратила к ней взгляд, отлично представляя эффект, производимый моими трехцветными золотисто-зелеными глазами в раме из кроваво-красных волос, в сочетании с блеском кожи, подобной полированному алебастру. Я выросла среди женщин и мужчин, использовавших свою красоту как оружие. Мне и в голову не пришло бы проделать такое по отношению к другому сидхе, потому что все они были красивее меня, но с Нисевин, с ее голодным взором, прикованным к моим мужчинам, – с ней я могла использовать собственную иномирность, как она пыталась использовать свою. Она шлепнула маленькими ладошками по подлокотникам кресла так сильно, что белая мышь подпрыгнула. – Во имя Флоры, ты – кровь и плоть твоей тети! Принц Кел никогда не умел так пользоваться своей красотой, как Андаис или ты. Я слегка поклонилась – кланяться сидя всегда бывает неловко. – Очаровательный комплимент от прекрасной королевы. Она самодовольно улыбнулась, поглаживая мышь, откинулась назад в кресле так, чтобы прозрачное платье открыло еще больше. Тело ее перешло за грань тонкого в сторону скелетообразного, так что казалось, будто она постоянно недоедает. Но она считала свое тело прекрасным, и я никак не могла показать, что думаю иначе. Холод чуть позади меня оставался неподвижным. Он снял поясной ремень, наплечную кобуру и пиджак – но ничего больше. Даже ботинки не снял. Он не собирался раздеваться в присутствии Нисевин. Дойл, по другую руку от меня, освободился от кобуры, снял брючный ремень и рубашку. Серебряное колечко в его левом соске блестело так, что Нисевин было видно, хоть он и был повернут к ней боком. Рис продолжал возиться с водопадом густых черных волос, словно разглаживал шлейф у платья. Мужчины в согласии двигались вокруг меня, словно фрейлины, готовящиеся ко сну. Они оставили мне самой разбираться с Нисевин. Что означало, что я справляюсь. Приятно осознавать. Я продемонстрировала ей изгиб губ, красных, как алая-алая роза, без всякой помады. – Моя кровь за лечение моего рыцаря. Ты согласна? – Ты очень легко предлагаешь свои соки, принцесса. – Она была настороже. – Я предлагаю лишь то, чем владею. – Принц думает, будто владеет всем двором. – Я знаю, что владею лишь телом, в котором обитаю. Все большее – гордыня. Королева рассмеялась. – Ты вернешься домой ради моей трапезы? – Ты согласна, что твоя трапеза – достаточная плата за лечение моего рыцаря? – Согласна, – кивнула она. – Тогда чего будет стоить такая трапеза каждую неделю? Я почувствовала, как напряглись мужчины за моей спиной. Воздух в комнате вдруг сгустился. Я поборола желание оглянуться. Я – принцесса, и мне не нужно спрашивать разрешения у моих стражей. Либо я правлю, либо нет. Глаза Нисевин сузились в язычки бледного пламени. – Что ты имеешь в виду, говоря "трапеза каждую неделю"? – Именно то, что сказала. – Отчего ты предлагаешь мне свою кровь еженедельно? – Ради союза между нами. Холод подался ко мне по постели: – Мередит, нет... Он вот-вот сказал бы что-то неуместное и все разрушил. Я уловила хвостик мысли, и она показалась мне неплохой. – Нет, Холод, – сказала я. – Ты не говоришь мне "нет". Я говорю тебе «нет» или «да». Не забывай. – Я одарила его взглядом, надеюсь, вполне понятным. Заткнись, черт побери, и не порти дело. Он сжал губы в тонкую черточку, очевидно, задетый, но сел, надувшись. Ну, хотя бы промолчал. Я услышала, как перевел дыхание Дойл, и бросила на него взгляд. Единственного взгляда было достаточно. Он едва заметно кивнул и отдался на волю Риса, расчесывавшего его длинные волосы. Их черные пряди были волнистыми, наверное, из-за того, что были только что заплетены в косу: мне помнилось, что волосы у Дойла прямые. Я отвлеклась на миг, глядя на Риса, сплошь – бледное совершенство на фоне этой черноты. Покашливание Дойла заставило меня вздрогнуть и вновь повернуться к зеркалу. Нисевин смеялась колокольчиком, но колокольчики ее смеха звучали чуть-чуть не в тон, словно тень уродства легла на что-то прекрасное. – Прошу прощения за мою невнимательность, королева Нисевин. – Ну, если бы меня ожидал такой приз, я постаралась бы завершить беседу поскорее. – А как насчет приза в виде моей крови, ожидающего тебя? Ее личико посерьезнело. – Ты настойчива. Очень не похоже на фейри. – Я частью брауни, а мы – более упорный народ, чем сидхе. – Ты еще и отчасти человек. Я улыбнулась. – Люди в этом похожи на сидхе: есть более упорные, есть менее. Она не улыбнулась в ответ. – Я вылечу твоего зеленого рыцаря в обмен на твою кровь, но на том все. Одна трапеза, одно исцеление – и мы квиты. – За глоток моей крови царь гоблинов Кураг стал моим союзником на шесть месяцев. Тонкие бровки приподнялись. – Это дела гоблинов и сидхе, но не наши. Мы – феи-крошки. Никого не заботит союз с нами. Мы не сражаемся в битвах. Мы не вызываем на дуэли. Мы занимаемся своими делами, и пусть все прочие думают о своих. – Так ты отвергаешь союз? – Думаю, осторожность будет здесь лучшей доблестью, принцесса, насколько бы ты ни была вкусна. В торговле всегда лучше вначале попробовать любезность, но если она не помогает, есть и другие возможности. – Никто не принимает вас во внимание, королева Нисевин, поскольку считают слишком маленькими, чтобы брать в расчет. – Принц Кел счел нас достаточно большими, чтобы разрушить твои планы на зеленого рыцаря. – В ее голосе появился первый намек на гнев. – Да, но что предложил он вам за эти труды? – Вкус плоти сидхе, крови сидхе, крови рыцаря. Мы пировали той ночью, принцесса. – Он платил вам чужой кровью, тогда как его тело полно крови, всего на шаг уступающей крови самой королевы. Ты пробовала королеву хоть однажды? Лицо у Нисевин стало встревоженное, почти испуганное. – Королева делится лишь со своими любовниками или своими пленниками. – Как это должно тебя мучить: видеть, как пропадает впустую столь драгоценный дар. Нисевин поджала крошечные серебристые губки. – Если бы только она пожелала взять в свою постель кого-нибудь из моего народа... Но мы слишком... – Маленькие, – закончила я за нее. – Да, – прошипела она, – да, всегда слишком маленькие. Слишком малая сила, чтобы заключать с нами союз. Слишком малая сила, чтобы нас использовать для чего-то, кроме подлого вынюхивания. Маленькие бледные ладошки сжались в кулачки. Белая мышь попятилась от нее, словно знала, что последует дальше. Даже троица фрейлин за спинкой трона задрожала, будто под дыханием ледяного ветра. – И вот ты делаешь грязную работу для ее сына, – подытожила я. Мой голос был намеренно спокойным, почти ласковым. – По крайней мере он хотел, чтобы мы делали его работу. – Злоба в этом маленьком, нежном теле была пугающей. От ярости королева будто увеличивалась, будто становилась больше, чем позволяли законы физики. Она была по-настоящему царственна в своем гневе. – Я предлагаю тебе то, что не предлагает королева. То, что не предлагает ее сын. – И что же? – Королевскую кровь. Кровь самого трона Неблагого Двора. Войди в союз со мной, королева Нисевин, и ты эту кровь получишь. Не один только раз, а много больше. Ее глаза вновь превратились в узкие щелочки, сверкая огнем еще более холодным, чем бриллианты в ее короне. – Что каждая из нас приобретет от такого альянса? – Ты получишь внимание и помощь моих союзников. – Мы имеем мало дел с гоблинами. – А сидхе? – А что сидхе? – Как союзники одного из наследников вы получите определенный статус. Никто не сможет больше пренебрегать вами – из опасения, что вы затаите злобу и нашепчете мне что-нибудь. Она продолжала сверлить меня светящимися глазами. – А что от союза приобретешь ты? – Вы могли бы шпионить для меня, как и для королевы. – А для Кела? – Вы откажетесь от шпионажа для него. – Ему это не понравится. – Это его проблемы. Если вы станете моими союзниками, то тронуть вас – значит оскорбить меня. Королева объявила, что я нахожусь под ее защитой. Поднять на меня руку – это сейчас означает смертный приговор. – Значит, если он оскорбит меня, ты за меня вступишься. И что потом? – Угрожай перенести весь свой двор ко мне, в Лос-Анджелес. Она поежилась. – Я не желаю уводить моих людей в человеческий город. – Она произнесла это так, словно существовал только один человеческий город – Город с большой буквы. – Вы сможете поселиться в Ботаническом саду, это акры открытого пространства. Здесь найдется место для вас, Ни-севин, я клянусь. – Но я не хочу покидать двор. – Куда бы ни шли феи-крошки, волшебная страна идет вслед. – Почти никто из сидхе об этом не помнит. – Мой отец хорошо обучал меня истории фейри. Феи-крошки больше всех близки к первооснове волшебной страны, к тому главному, что отличает нас от людей. Вы – не лепреконы или пикси, что страдают и умирают, оторванные от наших холмов. Вы и есть волшебная страна. Разве не говорят, что, когда исчезнет последняя из фей-крошек, не будет больше волшебства на земле? – Предрассудок, – бросила она. – Может быть, но если вы покинете Неблагой Двор, а благие сохранят своих фей-крошек, то неблагие будут ослаблены. Кел может не помнить эту часть наших преданий, но королева – помнит. Если Кел оскорбит вас настолько, что вы начнете паковать веши, королева вмешается. – Она прикажет нам остаться. – Она не имеет права приказывать другому монарху. Таков наш закон. Нисевин занервничала. Она боялась Андаис. Все ее боялись. – Я не хочу вызывать гнев королевы. – Как и я. – Ты на самом деле веришь, что королева накажет собственного сына, если он вынудит нас уйти, вместо того, чтобы сорвать гнев на нас? – Она снова скрестила ноги, сложила руки на груди, в страхе забыв и о заигрывании, и о монаршем статусе. – А где Кел сейчас? – напомнила я. Нисевин хихикнула – очень неприятным смешком. – Терпит шестимесячное наказание. Делаются ставки, что его рассудок не выдержит шести месяцев заключения и пытки. Я пожала плечами. – Об этом ему стоило подумать до того, как стать таким плохим мальчиком. – Ты шутишь, но если Кел выйдет безумным, он прокричит твое имя. Твое лицо он захочет сокрушить. – Дойдем до реки, а там уж станем думать о переправе. – Что? – Это человеческая поговорка. Означает, что заниматься проблемой стоит тогда, когда она возникнет. Она глубоко задумалась, а потом сказала: – Как ты сможешь давать мне свою кровь? Не думаю, что кому-либо из нас понравятся еженедельные путешествия между двором и Западным морем. – Я могу пролить ее на хлеб и сущность ее переслать тебе посредством магии. Она покачала головой, разметав призрачно-серые локоны вокруг узеньких плеч. – Сущность – не то же самое. – Что ты предлагаешь? – Если я пошлю тебе кого-нибудь из своих подданных, он сможет действовать как мой заместитель. Я подумала об этом секунду, ощущая напряжение Холода, слушая низкий, почти рвущий звук, с которым Рис вел щетку сквозь волосы Дойла. – Согласна. Скажи мне, как вылечить моего рыцаря, и присылай своего заместителя. Она засмеялась, зазвенели не в тон колокольчики. – Нет, принцесса, ты получишь лекарство из уст моего заместителя. Если я дам его тебе сейчас, до того, как получу плату, ты можешь и передумать. – Я дала тебе слово. Я не могу взять его назад. – Я слишком давно имею дело с великими из фейри, чтобы верить, будто все держат свое слово. – Это один из строжайших наших законов, – удивилась я. – Нарушить слово – означает изгнание. – Если только у тебя нет очень высоких друзей, которые не допустят, чтобы об этом узнали. – О чем ты говоришь, королева Нисевин? – Я говорю лишь, что королева очень любит своего сына и нарушила не одно табу ради его безопасности. Мы глядели в глаза друг другу, и я понимала без слов, что Кел раздавал обещания и не выполнял их. Одно это обрекло бы его на ссылку и, безусловно, закрыло бы дорогу к трону. Я знала, что Андаис избаловала Кела непозволительно, но и не подозревала насколько. – Когда нам ждать твоего посланца? – спросила я. Она поразмыслила над вопросом, лениво протянув руку к приникшей к полу мыши. Та подобралась поближе, длинные усы подергивались, уши стояли торчком – будто она не была уверена в благосклонном приеме. Королева нежно потрепала ее. – В ближайшие дни, – произнесла она. – Мы не все время сидим дома в ожидании посетителей. Недостойно было бы встретить твоего посланца недостаточно гостеприимно. – Оставь горшок с цветами у двери, и его это поддержит. – Его? – Полагаю, он понравится тебе больше, чем она, не так ли? Я слегка кивнула, потому что не была уверена, что мне есть до этого дело. Мне предстояло разделять кровь, а не постель, так что разницы для меня не было, или, во всяком случае, я так думала. – Уверена, что выбор королевы мудр. – Любезные слова, принцесса. Остается убедиться, что за ними последуют столь же любезные дела. Ее взгляд снова метнулся к мужчинам, остановившись на Дойле и Рисе. – Приятных снов, принцесса. – И тебе, королева Нисевин. Что-то резкое мелькнуло на ее лице, сделав его еще тоньше и острее, так что оно показалосьмаской. Если б она потянулась и сняла свое лицо – не думаю, что я смогла бы сохранить деловое выражение. Но она этого не сделала. Она просто проговорила голосом, похожим на шелест чешуи о камень: – Мои сны – лишь моя забота, принцесса, и я сама буду думать об их содержании. Я еще раз полупоклонилась. – Я не хотела тебя обидеть. – Я не обижена, принцесса. Просто на миг высунулась мерзкая физиономия зависти, – сказала она, и зеркало стало пустым и гладким. Я осталась сидеть, уставясь на собственное отражение. Движение позади привлекло мой взгляд, и я увидела Дойла и Риса, все так же коленопреклоненных. Рис расчесывал волосы Дойла, и мускулы у него ходили под кожей. Холод не двигался. Он просто смотрел на меня в зеркало так напряженно, что это заставило меня повернуться к нему. Холод встретил мой взгляд. Двое других будто ничего не замечали. – Нисевин здесь уже нет. Вы можете прекратить представление, – сказала я. – Я еще не закончил все это расчесывать, – отозвался Рис. – Вот почему я решил не отращивать волосы до пят. Почти невозможно ухаживать за ними самостоятельно. – Он отделил прядь волос, взвесил ее на руке и начал расчесывать. Дойл молчал, позволяя Рису возиться с его волосами. На лице Риса было сосредоточенно-серьезное выражение, как у ребенка. Совершенно ничего ребяческого в нем больше не было – в том, как он стоял обнаженный в море черных волос и разноцветных подушек. Его тело, как всегда, было мускулистым, бледным, сияющим. На него приятно было смотреть, но возбужден он не был. Нагота для сидхе не связана с сексом – не всегда по крайней мере. Холод чуть изменил позу, и я повернулась к нему. Глаза у него были темно-серыми, будто небо перед грозой. Он был зол; это отражалось в каждой черточке его лица, в напряжении плеч, в том, как он сидел, осторожно и неподвижно, при этом излучая энергию. – Прости, если расстроила тебя, но я знала, что делаю, когда говорила с Нисевин. – Ты абсолютно ясно показала, что ты здесь правишь, а я только подчиняюсь. – Голос звучал резко от гнева. Я вздохнула. Было еще не поздно, но денек выдался н из легких. Я слишком устала от оскорбленных чувств Холода. Особенно с тех пор, как он повел себя неверно. – Холод, сейчас я не могу позволить себе показаться слабой кому бы то ни было. Даже Дойл держит свое мнение при себе, когда мы на публике, не важно, насколько оно будет нелицеприятным, когда мы окажемся наедине. – Я одобряю все твои сегодняшние действия, – заметил Дойл. – Счастлива слышать, – хмыкнула я. Он одарил меня нарочито бесстрастным взглядом. Впечатление лишь самую чуточку нарушалось натянувшимися под щеткой волосами. Трудновато выглядеть угрожающе, когда тебя кто-то обихаживает. Он смотрел на меня так долго, что большинство людей смутились бы, моргнули или отвели глаза. Я встретила его взгляд собственным – пустым. Я устала от игр. То, что я в них играю, и играю неплохо, не значит, что я получаю от этого удовольствие. – С меня на сегодня хватит политических игр, Дойл. Мне не нужна лишняя порция, особенно с моими собственными стражами. Он моргнул этими темными-темными глазами. – Прекращай, Рис. Мне нужно поговорить с Мередит. Рис послушно остановился, сел назад в подушки, но щетку держал наготове. – Наедине, – добавил Дойл. Холод дернулся, будто его ударили. Его реакция – скорее, чем слова Дойла, – заставила меня предположить, что имеется в виду не просто беседа с глазу на глаз. – Сегодня моя ночь с Мередит, – сказал Холод. Казалось, его злость испарилась под ветром возможностей, которых он не предвидел. – Если бы об этом просил Рис, ему пришлось бы подождать своей очереди, но я в очередь не включен, так что вправе попросить этот вечер. Холод вскочил, едва не споткнувшись от поспешности и нехватки свободного места у кровати. – Сначала ты не позволял мне помогать ей, теперь ты отнимаешь мою ночь в ее постели. Я бы обвинил тебя в ревности, если б знал тебя хуже. – Можешь обвинять меня в чем пожелаешь, Холод, но ты знаешь, что я не ревнив. – Может, да, а может, нет, но что-то ты затаил, и это что-то касается нашей Мерри. Дойл вздохнул – глубокий, почти болезненный вздох. – Допустим, я думал, будто, заставив принцессу ожидать моего внимания, я интригую ее. Сегодня я увидел, что существуют разные способы потерять расположение женщины. – Говори яснее, Мрак. Дойл так и стоял на коленях в облаке своих волос, полуобнаженный, руки расслабленно сложены на бедрах. Он бы должен был выглядеть беспомощным или женственным – что-то в этом роде, – но не выглядел. Он казался будто вырезанным из первичной тьмы, словно одна из первых дышащих тварей, что явились еще до создания света. Свет блистал на серебряном кольце в его соске в такт дыханию. Волосы закрыли сережки в ушах, так что этот серебряный отблеск был единственным цветным пятном на его теле. От серебряного сияния трудно было отвести взгляд. – Я не слепой, Холод, – заявил Дойл. – Я видел, как она смотрела на тебя в машине, и ты видел это тоже. – Ты ревнуешь! – Нет, – качнул головой Дойл. – Но у вас было три месяца, а ребенка нет. Она принцесса и будет королевой. Она не должна отдать сердце тому, за кого не выйдет замуж. – Так что ты вмешаешься и завоюешь ее сердце вместо меня? – В голосе Холода было больше страсти, чем я когда-либо слышала, кроме как в постели. – Нет, но я хочу быть уверен, что у нее есть выбор. Если бы я был более наблюдателен, я бы вмешался раньше. – Ну да, и в твоих объятиях она позабудет обо мне, так? – Я не настолько самоуверен, Холод. Я говорил, что сегодня я понял: есть много способов потерять сердце женщины, и слишком долгое ожидание – один из них. Если и существует шанс, что Мерри не влюбится в тебя или в Галена, то предпринимать что-то надо сейчас. Или станет поздно. – А Гален тут при чем? – удивился Холод. – Ну, если ты об этом спрашиваешь, то вовсе не я здесь слеп, – ответил Дойл. На лице Холода отразилась растерянность. Наконец он нахмурился и покачал головой. – Мне это не нравится. – Твоего одобрения никто не ждет, – выдал Дойл. Какой бы занимательной ни была эта беседа, с меня хватило. – Вы говорите так, словно меня здесь нет или у меня нет права голоса. Дойл повернулся ко мне с ужасно серьезной миной. – Ты запрещаешь мне разделить с тобой постель этой ночью? – Он задал этот вопрос тем же безразличным тоном, каким заказывал ужин в ресторане или разговаривал с клиентами, словно мой ответ не значил ничего существенного. Но я знала, что временами за этим нейтральным тоном скрывались чувства, которые можно определить как угодно, только не как безразличие. Этим способом он защищался от эмоций: относись ко всему так, словно оно ничего не значит, и, может, так оно и будет. Я посмотрела на него, на размах плеч, на выпуклость груди с этим мерцающим проблеском серебра, на плоский живот, на линию, где джинсы пересекали его тело. Я никогда не видела Дойла обнаженным, ни разу. Он не разделял привычку двора к наготе, как и Холод. Я перевела взгляд на Холода. Его серебристые волосы все так же были связаны в хвост, так что лицо было открытым и неприукрашенным, если что-то настолько прекрасное можно так назвать. Через руку свешивались пиджак и наплечная кобура с пистолетом. На лице снова была высокомерная маска, за которой он так часто прятался при дворе. То, что он почувствовал необходимость в маске здесь и сейчас, передо мной, ранило меня прямо в сердце. Я хотела подойти к нему, обвить руками, прижаться к груди щекой и сказать: "Не уходи". Я хотела чувствовать его тело своим. Я хотела погрузиться в облако его серебряных волос. И я пошла к нему. Но не так, как мне хотелось. Я подошла близко, но не решилась к нему притронуться. Я боялась, что, если я это сделаю, я его не отпущу. – У меня есть шанс удовлетворить сегодня давнее любопытство – мое и многих других придворных дам. Холод. Он отвернулся в попытке не видеть моего лица. – Желаю тебе насладиться этим, – сказал он, но вряд ли от чистого сердца. – А я хочу тебя, Холод. Он повернулся ко мне, пораженный. – Даже когда Дойл сидит в моей постели, вот в таком виде и весь наготове, я все же тебя хочу. Мое тело начинает болеть, если тебя нет рядом. До нынешнего дня я не понимала, что это значит. – Я не могла скрыть боль в моих глазах и наконец бросила и пытаться. Он вгляделся в меня, поднял руку, намереваясь коснуться моего лица, но остановился, не закончив жест. – Если это правда, то Дойл не ошибся. Ты будешь королевой. И в некоторых отношениях... тебе нельзя вести себя, как другим. Ты должна быть королевой прежде всего остального. Я склонилась лицом к его раскрытой ладони и вздрогнула от одного прикосновения. Он отдернул руку и потер ею о брюки, словно что-то прилипло к коже. – Завтра, принцесса. Я кивнула. – Завтра, моя... – И я умолкла в страхе перед словом, которым чуть не завершила фразу. Он повернулся, не сказав больше ничего, и покинул комнату, плотно закрыв дверь за собой. Тихий звук заставил меня повернуться. Рис соскользнул на другую сторону кровати и собирал свою одежду, лежавшую торопливо сброшенной кучкой на полу. – Первая ночь не должна быть коллективной. – В голову не приходило устраивать тройничок, – произнес Дойл. Рис рассмеялся: – Так я и думал. – Он обогнул кровать, прижимая к себе стопку одежды с лежащей наверху массажной щеткой и держа все это выше уровня талии, так что моему взору ничего не препятствовало. Зрелище было приятное. – Помоги мне открыть дверь, пожалуйста. По тому, как он это сказал, я поняла, что он чувствует себя заброшенным. Он растрачивал свое обаяние, а я пренебрегала им. Смертельное оскорбление среди фейри. Я подошла открыть ему дверь, будто он не мог перебросить одежду на плечо, чтобы сделать это самостоятельно. Но у двери я остановилась и поднялась на цыпочки для поцелуя. Одной рукой я взялась за затылок Риса, зарывшись в завитки волос, а другой провела по телу, лаская, от груди до изгиба бедра. Я позволила ему увидеть в моих глазах, насколько красивым он мне кажется. Это заставило его улыбнуться, и он одарил меня застенчивым взглядом своего единственного изумительно красивого глаза. Застенчивость была ложной, а вот удовольствие – нет. Я осталась стоять на носочках и прижалась лбом к его лбу. Пальцы играли с завитками волос на шее, и Рис начал дрожать под моими руками. Я опустилась на всю стопу и отступила в сторону, открывая ему проход. Рис покачал головой. – Вот так она представляет поцелуй на прощание, Дойл. – Он взглянул на черного стража, все так же стоящего на коленях в постели. – Развлекайтесь, детишки. – Но серьезное выражение лица не соответствовало шутливым словам. Рис отдал мне щетку, и я позволила ему выйти. Я закрыла дверь за ним и внезапно осознала, что теперь я наедине с Дойлом. С Дойлом, которого я никогда не видела обнаженным. С Дойлом, который приводил меня в ужас, когда я была ребенком. С Дойлом, правой рукой королевы на протяжении тысячи лет. Он охранял меня, защищал мое тело и мою жизнь, но в чем-то не был моим по-настоящему. Он не мог быть моим до конца, пока я не коснусь этого темного тела, не увижу его нагим передо мной. Я не понимала, почему это имеет для меня такое значение, но так было. Отказываясь от меня, он как будто оставлял себе запасной выход. Как будто считал, что, если он будет со мной хоть однажды, он закроет себе дорогу к отступлению. Это было неправдой. С моим прежним женихом, Гриффином, я провела семь лет, и к концу он подыскал себе множество вариантов, и ни один из них не имел ко мне отношения. Секс со мной не стал для него поворотным моментом в жизни. С какой стати для Дойла должно быть по-другому? – Мередит... Он произнес лишь мое имя, но сейчас его голос не был безразличен. Это единственное слово содержало неуверенность, и вопрос, и надежду. Он повторил мое имя еще раз, и мне пришлось повернуться к постели и к тому, что ждало меня среди винного цвета простыней.Глава 18
Он сидел на краю постели – ближнем к зеркалу, ближнем ко мне – и едва был виден сквозь черное великолепие волос. Волосы, кожа и глаза едва ли не всех прочих сидхе, кого я знала, отличались по цвету хоть немного, но Дойл весь был словно из одного куска. Распущенные волосы ниспадали вокруг него черным облаком, почти скрывая кожу цвета черного дерева. Длинный-длинный локон упал на лицо, и глаза, черные на черном, потерялись в этой тьме. Казалось, будто ожил кусок ночи. Он отбросил волосы назад рукой и попытался заправить их за заостренное ухо. Серьги блеснули звездами на его черноте. Я двинулась к кровати и остановилась, когда стукнулась о нее коленками. Ноги мои прижимались к постели, но ощущала я только густоту этих волос, зажатых между моим телом и кроватью. Он повернул голову, и я почувствовала, как волосы натянулись под моими ногами. Я придвинулась плотнее, удерживая их. Он обратил ко мне эти темные глаза, и в них сияли краски, которых больше нигде в комнате не было, будто рой сверкающих мошек – синие, белые, желтые, зеленые, красные, пурпурные и еще тех цветов, названия которым я не знала. Точки мерцали и кружились, и на миг я почти ощутила, как они летают вокруг меня – легчайшее дуновение их полета, словно стоишь в облаке бабочек, – а потом я упала, и Дойл подхватил меня. Я пришла в себя в его объятиях, у него на коленях, куда он меня усадил. Когда я смогла заговорить, я спросила: – Зачем? – Я – сила, с которой нужно считаться, Мередит, и я хочу, чтобы ты этого не забывала. Король должен быть больше, чем просто донором семени. Я провела ладонями по его коже, обхватила руками его шею. – Ты меня испытываешь? Он улыбнулся. – Как и все, Мередит. Как и ты – меня. Кто-то может позволить себе забыться в горячке страсти, в жаре тела, но не ты. Ты выбираешь отца своим детям, короля – двору, и того, с кем ты будешь связана навечно. Я спрятала лицо в изгибе его шеи, в теплой коже. Жилка билась под моей щекой. И запах его тоже был теплым, таким теплым... – Я об этом думала, – выдохнула я в его кожу. Он потерся шеей о мое лицо. – И какой вывод тебе пришлось сделать? Я отстранилась так, чтобы видеть его лицо. – Что Никка будет жертвой и неудачником на троне. Что Рис прекрасен в постели, но я не хочу видеть его королем. Что мой отец был прав, и Гален на троне – просто катастрофа. Что при дворе есть множество рыцарей, которых я скорее убью, чем соглашусь быть связанной с ними на всю жизнь. Он прижался губами к моей шее, но еще не целуя. Заговорил, не отводя губ, так что слова касались меня легкими поцелуями: – Есть еще Холод и... я. Ощущение его губ бросило меня в дрожь, я изогнулась в его объятиях. Дойл резко выдохнул, его руки обхватили мою талию, мои бедра. Он прошептал: – Мерри... Он дышал горячо и неистово прямо мне в кожу, пальцы вонзались в бедро, в талию. В его руках было столько силы, столько нажима, будто при малейшем усилии он мог проткнуть мне кожу, обнажить мясо и кровь, разорвать меня на части, словно спелый сочный плод. Что-то в нем будто ждало, когда же его руки вскроют меня, поднимут, разметают горячим наслаждением по ладоням, по всему его телу. Он полуподнял меня, полубросил на кровать. Я ждала, что он накроет меня сверху своим телом, но этого не произошло. Он встал на четвереньки, возвышаясь надо мной, как кобылица над жеребенком, вот только в его устремленном на меня взгляде не было ничего материнского. Волосы он перебросил за плечо, и свет падал на обнаженный торс. Кожа блистала полированным черным деревом. Он дышал быстро и глубоко, и кольцо в его соске сверкало и мерцало надо мной. Я подняла руку и потрогала кольцо, провела пальцами по этому кусочку серебра, и Дойл издал рычащий звук откуда-то из глубины, словно в его стройном мускулистом теле эхом отдавалось рычание огромного зверя. Он навис надо мной, губы раздвинулись, обнажив белые зубы, и рык вырывался из его губ, из-за его зубов, словно предупреждение. От этого звука у меня чаще забился пульс, но я не испугалась. Еще нет. Он склонился к моему лицу и прорычал: – Беги! Я только беспомощно моргала, сердце колотилось где-то в горле. Он запрокинул голову и завыл, звук снова и снова отражался эхом в маленькой комнате. Волоски у меня на теле встали дыбом, и я на миг перестала дышать, потому что этот звук был мне знаком. Этот долгий, звонкий вой-лай гончих Гавриила, черных псов дикой охоты. Он опустил голову почти к самому моему лицу и снова прорычал: – Беги! Я выкарабкалась из-под него, и он следил за мной темными глазами, оставаясь неподвижным, но напряженным настолько, что его тело едва не светилось предвестием насилия, насилия сдержанного, скованного, ограниченного, но тем не менее... Я сползла не к тому краю и оказалась в ловушке между окном и кроватью. Дверь была с другой стороны кровати, позади Дойла. Мне приходилось уже играть в догонялки. Очень многие неблагие предпочитали вначале погоняться и поймать, но это всегда была игра, притворство... Глаза Дойла горели голодом, но один род голода бывает очень похож на другой, и ошибку понимаешь слишком поздно. Его голос прорвался сквозь стиснутые зубы: – Ты... не... бежишь! С последним словом он рванулся ко мне смазанным от скорости черным пятном. Я бросилась через кровать, перекувыркнулась, упала на пол перед дверью и уже была на ногах, хватаясь за ручку двери, когда он врезался в меня всем телом. Дверь содрогнулась, а на мне наверняка остались синяки. Дойл оторвал мою руку от дверной ручки, и я не смогла воспротивиться. Я заорала. Он оторвал меня от двери, бросил на кровать. Я попыталась соскользнуть с другой стороны, но он уже был здесь, прижался ко мне бедрами, пригвоздив меня к постели. Я чувствовала его твердость сквозь его джинсы, сквозь мое белье. Дверь за нашими спинами открылась, и в нее заглянул Рис. Дойл зарычал на него. Рис спросил: – Ты кричала? Его лицо было очень серьезным. В руке он держал пистолет – стволом вниз, но наготове. Дойл рыкнул: – Убирайся! – Я подчиняюсь приказам принцессы, а не твоим, милостивый государь. – Рис пожал плечами: – Прошу прощения. Ты развлекаешься, Мерри, или?.. Он неопределенно взмахнул пистолетом. – Я... Я пока не знаю, – дрожащим голосом выговорила я. Чувствовать Дойла, плотно прижавшегося и твердого, было восхитительно, даже намек на насилие был восхитителен, но только если это намек, игра. Его руки дрожали на моих бедрах, все тело содрогалось в усилии не закончить то, что он начал. Я ласково коснулась его лица. Он отпрянул, словно я причинила ему боль, потом повернулся, глядя на меня. Взгляд с трудом можно было назвать человеческим. Скорее – будто глядишь в глаза тигра: красивые, отстраненные, голодные. – Мы развлекаемся, Дойл, или ты намерен меня съесть? – Мой голос стал немного спокойнее, тверже. – На первом свидании я не стану касаться ртом таких нежных местечек – могу не удержаться. Мне понадобилась секунда, чтобы уразуметь, что он не понял вопроса. – Я не имела в виду съесть в переносном смысле, Дойл. Я спрашиваю, я для тебя – еда? Теперь мой голос звучал совершенно спокойно, обычно. Прижатая к постели его телом, под этим таким животным, таким диким взглядом, я говорила так, словно сидела в офисе и вела деловую беседу. Он моргнул, и я увидела растерянность в его глазах. Я поняла, что требую от него слишком большого умственного усилия. Он отдал себя во власть той части своего существа, которую редко выпускал на волю. Эта часть не мыслила по-человечески. Он как-то сдвинул ноги и прижался ко мне еще теснее. Я вскрикнула, но не от боли. – Ты этого хочешь? – Его голос был почти нормальным, чуть срывающимся, но нормальным. Я вгляделась в его лицо, пытаясь найти в нем что-нибудь успокаивающее. И уловила отблеск его личности в глазах, серебряный блеск Дойла где-то внутри. Я глубоко вздохнула и сказала: – Да. – Ты ее слышал. Убирайся. – Его голос снова начал скатываться к рычанию, каждое следующее слово ниже и ниже. – Ты уверена, Мерри? – переспросил Рис. Я чуть не забыла, что он еще стоит здесь. Я кивнула. – Уверена. – Мы можем просто закрыть дверь и не обращать внимания на шум, веря, что с тобой все будет в порядке? Я пристально всмотрелась в лицо Дойла и не нашла ничего, кроме потребности, потребности, равной которой я еще не видела в глазах мужчины. Она вышла за пределы желания и стала настоящей нуждой, как потребность в пище или в воде. Для него – сегодня – это было необходимостью. Если я отвергну его сейчас, может быть, мы и станем любовниками после, но он никогда больше не позволит себе зайти так далеко. Он может навсегда закрыть эту частичку себя, и это станет маленькой смертью. Я терпела такую вот маленькую смерть годами, дюйм за дюймом умирая на краю человеческого моря. Дойл нашел меня и привел обратно к фейри. Он собрал воедино все мои частички, которые мне пришлось отбросить, чтобы сойти за человека, сойти за низшего фейри. Если я отвергну его сейчас, обретет ли он когда-нибудь снова эту часть самого себя? – Все будет в порядке, Рис, – сказала я, но глядела я не на него, я глядела на Дойла. – Уверена? Дойл повернулся и прорычал голосом настолько низким, звериным, что трудно было разобрать слова: – Ты слышал ее. Теперь уходи. Рис слегка поклонился и закрыл дверь за собой. Дойл снова обратил взгляд ко мне и скорее прорычал, чем проговорил: – Ты этого хочешь? Он давал мне последний шанс сказать "нет". Но тело его покоилось на моем, пальцы вонзались в мои бедра, когда он это говорил. Его мозг и язык пытались дать мне выход, хотя тело этому противилось. Я вздрогнула под весом его тела и закрыла глаза. Он зарычал мне в лицо, и звук прошел сквозь его тело, вибрацией отдался во мне с головы до ног, как будто звук нащупывал те местечки, которых его тело еще не касалось. И даже сейчас, когда его тело прижимало меня, исторгая слабые звуки из моего горла, он рычал: – Ты этого хочешь? – Хочу. Его рука скользнула с моего бедра к трусикам. Шелк разорвался с влажным звуком, похожим на звук расступающейся под ножом кожи. Я дернулась всем телом, когда он содрал шелковую помеху и вжался грубой материей джинсов в мою наготу. Он вдавливался в меня, пока я не вскрикнула, наполовину от удовольствия, наполовину от боли. Он подвинул меня по постели ровно настолько, чтобы вцепиться в свои штаны. Пряжка расстегнулась, пуговица, молния, все соскользнуло вниз – и я впервые увидела его обнаженным. Он был длинным и мощным, совершенным. А потом мы любили друг друга. Моя кожа начала светиться, словно я проглотила луну, и его темная кожа заблистала в ответ, наполняясь всеми красками, которые я видела недавно в его глазах. Как будто он был темным стоячим прудом, отражавшим луну, а луной была я. Яркие танцующие блики плыли под его кожей, и комната освещалась все ярче и ярче, словно мы оба горели в цветном пламени. Мы отбрасывали тени на стены, на потолок, словно лежали в центре огромного источника света, огромного пламени, и мы стали этим светом, этим пламенем, этим жаром. Наша кожа будто сплавлялась воедино, и я чувствовала, как эти танцующие огни текут по мне. Я просачивалась в его темное сияние, и мой белый свет поглощал его, и где-то посреди всего этого он бросил меня в оргазм, вопящую, кричащую, тонущую в наслаждении настолько остром, что оно походило на боль. Я слышала, как он закричал, слышала этот лающий вой, но в этот момент мне было все равно. Он мог вырвать мне глотку, и я умерла бы с улыбкой. Я пришла в себя под рухнувшим на меня Дойлом. Он дышал с трудом, спина его была покрыта потом пополам с кровью. Я подняла руки: они были окровавлены, кровь светилась неоном на меркнущем белом сиянии. В последний миг забытья я расцарапала ему спину. Я ощутила первый укол боли и обнаружила след его зубов у себя на плече, сочащийся кровью, слегка побаливающий, но еще не слишком. Ничто не могло слишком болеть, пока тело Дойла еще лежало на моем, пока он еще был внутри меня, пока мы оба старались припомнить, как можно дышать, как существовать снова в наших собственных телах. Его первыми осмысленными словами были: – Я не сделал тебе больно? Я притронулась окровавленными пальцами к укусу на плече, смешав два неоновых сияния, как смешивают краски, и поднесла пальцы к его лицу. – Думаю, мне надо задать тебе тот же вопрос. Он потянулся рукой к своей окровавленной спине, словно не чувствовал ее до этой минуты. Приподнялся на локте и уставился на кровь на ладони. Потом запрокинул голову и захохотал. Он смеялся, пока не свалился опять на меня, а когда смех стих – он плакал.Глава 19
Мы лежали, сплетенные, на ложе из волос Дойла. Ощущение было – как тереться о мех всем телом. Головой я устроилась в изгибе его плеча. Он весь был словно теплый мускулистый шелк. Я вела пальцами по его талии, по изгибу бедра – ленивый жест, не совсем сексуальный. Скорее – чтобы увериться, что я могу к нему прикасаться. Несколько минут мы так и лежали, легонько касаясь друг друга. Одна его рука была зажата подо мной, обвивала мою спину, прижимая меня к нему, но не слишком тесно – Дойл оставил место, чтобы вести рукой по моему телу, и хотел дать мне возможность ласкать его. Он хотел чувствовать касание рук, как будто не столько изголодался по сексу, сколько по прикосновениям. Я знала, что люди могут страдать без ласки. Дети могут умереть от недостатка прикосновений, даже если все остальные потребности удовлетворены. Но я не подозревала такого в сидхе, особенно в одной непробиваемой личности, известной как Мрак Королевы. Но он лежал рядом со мной, улыбаясь, его пальцы скользили по моему животу и рисовали круги вокруг пупка. Я случайно глянула на зеркальный комод за его головой. Моя блузка висела поперек зеркала, будто ею туда запустили. Дойл перехватил мой взгляд. Он поднес руку к моему лицу, провел ею вдоль щеки. – Что ты увидела? Я улыбнулась: – Интересно, как это мы умудрились забросить мою блузку на зеркало. Он повернул голову, насколько это позволяли волосы, прижатые нашими телами. На его лице, когда он повернулся назад, играла очень широкая улыбка. – А лифчик свой ты отыскать не пыталась? Я будто в удивлении расширила глаза и начала приподниматься, чтобы разглядеть поверх его плеча комод целиком. Он удержал меня, мягко прикоснувшись к плечу. – Сзади. Я откинулась на спину, оставаясь в кольце его рук. Мой кружевной зеленый лифчик, подходивший и к блузке, и к трусикам, одиноко свисал с филодендрона, стоявшего в углу на черном лаковом комоде, и здорово напоминал безвкусное рождественское украшение. Я качнула головой, почти смеясь. – Не помню, чтобы я так торопилась. Дойл обнял меня свободной рукой за талию и бедра, подтягиваясь ближе ко мне и прижимая меня плотнее. – Это я торопился. Я хотел видеть твою наготу. Я хотел ощутить, как ты касаешься моей обнаженной кожи. И упомянутой кожей он прижался ко мне вдоль всего моего тела. Одна только сила его рук бросила меня в дрожь, но чувствовать, как он увеличивается в размерах так близко от меня, было почти невыносимо. Я провела руками по гладкой упругости его ягодиц и притянула его поближе. Он запустил ладони под меня, обнимая меня за ягодицы, и приник ко мне так тесно, что я подумала, не больно ли ему так вжиматься в твердые участки моего тела. Он все рос, прижимаясь всей длиной к моему животу, и был сейчас мягче, податливее. Дойл провел этим, растущим, по моему телу, и я вскрикнула. Я почувствовала колючий порыв магии секундой раньше, чем комнату заполнил голос: – Ну разве не прелестная картинка? Мы оба развернулись и увидели Королеву Воздуха и Тьмы Андаис, мою тетю, повелительницу Дойла, сидящую в изножье ее собственной постели и глядящую на нас.Глава 20
На королеве было изысканное черное бальное платье, мерцавшее атласным блеском в свете свечей; черные ленты удерживали воланы и оборки, черные атласные перчатки скрывали ее белоснежные руки, черные бретельки пересекали бледные плечи. Локоны – черные, как вороново крыло, – заколотые на темени, изящно обрамляли лицо и тонкую шею. Губы – краснее свежей крови; и огромные на узком лице глаза трех оттенков серого казались еще больше от искусно положенных теней. В том, что она была разодета как на вечеринку, ничего необычного не было. Андаис была без ума от приемов и устраивала их по любому поводу. Необычным было то, что постель за ее спиной оказалась пуста. Королева никогда не спала в одиночестве. Мы так и застыли, вперившись в ее глаза. Дойл сжал мне руку, и я произнесла почти машинально: – Как мило со стороны вашего величества нас навестить, хотя бы и неожиданно. Мой голос был спокоен или по крайней мере настолько спокоен, насколько мне это удалось. Вообще-то, по нормам вежливости, перед тем, как врываться вот так, следовало подать какой-то знак. Мало ли чем могут заниматься люди... – Это упрек, племянница? – Ее голос был холодным, едва ли не злым. Я не помнила за собой ничего, что могло бы разозлить ее. Я передвинулась чуть поудобнее, опершись на Дойла. Я мечтала о халате, но понимала, что прикрыться, когда королева не вышла из рамок вежливости, подразумевало бы, что я либо недолюбливаю ее, либо ей не доверяю. И то, и другое было правдой, но это моя забота, а не ее. – Я не имела в виду ничего подобного. Просто отметила факт. Мы не ожидали нынешней ночью визита королевы. – Сейчас не ночь, племянница, уже утро, хоть еще и не рассвело. Как вижу, ты спала не больше, чем я. – У меня, как и у тебя, тетя, есть занятия получше, чем сон. Она шевельнула длинную юбку бального наряда. – Ах, это. Всего лишь очередная вечеринка. Особенно довольной она не выглядела. Я хотела спросить, не прошел ли бал не так, как она хотела, но не осмелилась. Вопрос был не из тех, которые задают королям, а Андаис весьма чувствительна к оскорблениям. Она глубоко вздохнула, и ткань платья колыхнулась у нее на груди, как будто была не очень туго натянута – лиф без достойного наполнения. Если вы не слишком щедро одарены природой в этом отношении, можно носить такие вот платья, будто струящиеся вдоль вашего тела. Надень такое я – и стоит ждать малоприятных казусов. Обнажить тело нарочно – совсем не то что выпасть из платья. Она вновь обратила к нам выразительный взор. Недовольство в ее глазах будто заострилось, сменившись эмоцией, слишком хорошо мне знакомой. Злобой. – У тебя кровь идет, мой Мрак. Я бросила взгляд на Дойла, осознавая, что он все еще лежит на боку ко мне лицом, так что королеве была видна его спина со следами ногтей на темной коже. – Да, моя королева, – сказал он совершенно спокойным, изумительно рассчитанным голосом. – Кто осмелился причинить вред моему Мраку? – Я не считаю это вредом, моя королева, – заметил Дойл. Она смерила его взглядом и снова обратила взор на меня. – Ты не теряешь времени, Мередит. Я отстранилась от Дойла и приняла более или менее вертикальное положение. – Я полагала, что именно этого ты от меня и хочешь, тетя Андаис. – Не помню, видела ли я прежде твои груди, Мередит. Великоваты для сидхе, но очень миленькие. – В ее глазах не было ни вожделения, ни доброты, только опасный огонек. Ее слова никак нельзя было счесть вежливыми. Она никогда не видела моих обнаженных грудей, так что должна была их оценить – но только в случае, если я обнажила их нарочно, чего не было. Я просто оказалась неодета. Ни разу в жизни я не чувствовала ничего похожего на желание в отношении моей тети, и не только потому, что я гетеросексуальна. Совсем не только потому. – Что до тебя, мой Мрак, утекло столько столетий с тех пор, как я видела тебя обнаженным, что мне и не упомнить. Отчего же ты повернулся ко мне спиной? Есть ли причина, по которой ты скрываешь себя от моего взора? Быть может, некое... отклонение, которое я запамятовала, портит всю эту темноту? Она была вправе сделать ему комплимент, но спрашивать, нет ли у него уродств, требовать, чтобы он подвергся осмотру, – это было бестактно. Был бы на ее месте кто угодно другой, я бы велела ему проваливать ко всем чертям. – Никаких отклонений нет, тетя Андаис, – проговорила я, зная, что мой тон недостаточно ровен. Я утратила умение контролировать голос за годы, проведенные вдали от двора. Мне было необходимо обрести его снова, и быстро. Она одарила меня очень холодным взглядом. – Я говорю не с тобой, принцесса Мередит. Я говорю с моим Мраком. Она употребила мой титул – не "племянница", не просто мое имя, а титул. Плохой признак. Дойл снова сжал мне руку, на этот раз сильнее, явно советуя мне последить за собой. Он ответил Андаис, но не словами: повернулся на спину, согнув колени так, что они скрывали от ее взгляда главное, а потом медленно распрямил ближайшую к ней ногу – будто опустил занавес. Вот теперь в ее глазах и впрямь появился огонь, настоящий огонь, настоящее желание. – О-о, Мрак, да ты скрывал сокровища. Он повернулся и прямо взглянул на нее. – Ничего, что ты не могла бы обнаружить в любой момент из последнего тысячелетия. Теперь его голос был недостаточно спокоен. Изменение тона было едва заметно, слабый намек на укоризну, но я ни разу не видела, чтобы он терял самоконтроль в присутствии Андаис даже в столь малой степени. Настала моя очередь предостерегающим жестом положить руку ему на живот – одно лишь касание, чтобы напомнить ему, с кем мы беседуем. Не думаю, что на моем лице отразился страх, промчавшийся вдоль позвоночника. Может, король Таранис и побоялся бы – из-за Андаис – поднять на меня руку, но сама Андаис прихлопнула бы меня, и глазом не моргнув. Может, она пожалела бы после, но мертвеца уже не поднять. Взгляда, которым она одарила Дойла, было достаточно, чтобы моя рука сжалась на его коже, слегка царапнув ногтями. Его тело среагировало, и я понадеялась, что этого напоминания хватит, чтобы он вел себя потише. – Поберегись, Мрак, или я отвлекусь и забуду о цели моего визита. – Мы – все внимание, королева Андаис, – сказала я. Тут она посмотрела на меня. Часть гнева ушла из ее глаз, сменившись недоумением и – под этим всем – усталостью. Обычно читать настроения Андаис было не так легко. А может, ей уже просто не было нужды беспокоиться на чей-то счет. – Безымянное освободилось. Дойл сбросил ноги с кровати и сел. Его нагота вдруг перестала что-либо значить, до нее никому не было дела. Безымянное заключало в себе худшее от обоих дворов – Благого и Неблагого. Последнее великое волшебство, ради которого объединились оба двора. Сидхе освободились от всего слишком жуткого, слишком хищного, чтобы мы смогли жить в новой для нас стране. Никто этого от нас не требовал, но мы не хотели быть изгнанными из последней страны, согласившейся нас приютить, так что мы пожертвовали многим из того, чем были, чтобы стать более... более людьми. Кое-кто говорил, что Безымянное стало причиной нашего упадка, но это было неверно. Упадок сидхе длился веками. Безымянное было всего лишь необходимым злом. Чтобы мы не превратили Америку в очередное поле битвы. – Его освободила моя королева? – осторожно поинтересовался Дойл. – Конечно, нет, – оскорбилась она. – Тогда кто? – спросил он. – Я могла бы долго разглагольствовать на эту тему, но, в сущности, ответ прост: я не знаю. Ей явно не хотелось этого говорить, и так же явно было то, что она говорит правду. Она резким жестом стащила одну из перчаток и принялась нервно трепать ее в руках. – Очень немногие из фейри могли бы сделать подобное, – заметил Дойл. – Думаешь, я этого не знаю? – взорвалась она. – Чего хочет от нас в связи с этим моя королева? – Не знаю, но последнее, что нам о нем известно, – оно направлялось на запад. – Ты полагаешь, оно придет сюда? – спросил он. – Вряд ли, – сказала она, хлопая перчаткой по руке. – Но Безымянное практически неудержимо. Оно – это все, от чего мы отказались, а это была чертова уйма магии силы. Если его послали за Мередит, вам нужно все время для приготовлений, какое удастся выгадать. – Ты действительно считаешь, что его выпустили охотиться на принцессу? – Если бы его просто выпустили, оно разоряло бы земли в окрестностях. А оно этого не делает. Она встала, продемонстрировав почти обнаженную спину в вырезе платья. Потом с резким жестом повернулась к нам: – Оно исчезло, ушло от наблюдения, и очень быстро. Мы не смогли проследить за ним, а это значит, что твари помогли... помог кто-то, сидящий очень высоко. – Но Безымянное – это часть дворов, бывшая часть вас самих. Его след так же трудно упустить, как потерять собственную тень. – Как только я выговорила последнее слово, я поняла, что мне стоило бы помолчать. Какая злость отразилась на ее лице, в ее позе, в руках, вцепившихся в ее собственные локти! Она тряслась от ярости. С секунду я думала, что она не в состоянии слово вымолвить от злости. Дойл встал, заслонив меня собой от ее взгляда. – Королева известила Благой Двор? – Тебе не нужно ее прятать, Мрак. Я слишком много сил потратила на ее защиту, чтобы убивать ее собственноручно. И – да, благие знают о случившемся. – Дворы выйдут вместе на охоту за Безымянным? – спросил он. Он не сдвинулся со своей позиции прямо передо мной, так что мне пришлось выглядывать из-за него, будто ребенку. Не слишком выгодная позиция, если пытаешься играть сильную личность. Я подвинулась, чтобы видеть зеркало, но они оба меня в упор не замечали. – Нет. – Но это, бесспорно, было бы к общей выгоде. – Таранис уперся. Он ведет себя так, словно Безымянное создано только из силы неблагих. Делает вид, что на его нимбе нет ни одного порочащего пятнышка. – Лицо ее скривилось, словно она раскусила лимон. – Он отрицает, что приложил руку к созданию Безымянного, так что он не станет нам помогать: ведь помочь – значит признать свою роль в его сотворении. – Это глупо. Она кивнула. – Он всегда был больше заинтересован в иллюзии чистоты, чем в самой чистоте. – Что может выстоять против Безымянного? – тихо спросил Дойл, словно размышляя вслух. – Никто не знает, потому что мы связали его, не испытав. Но оно переполнено магией – старой магией, такой, которой мы не терпим больше даже среди неблагих. – Она шлепнулась на край постели. – Если тот, кто его выпустил, сумев скрыть от нас... Если он сможет управлять Безымянным, оно станет очень сильным оружием. – Чем я могу служить моей королеве? Она взглянула на него при этих словах, и взгляд не был враждебным. – Что, если я велю вернуться домой, вернуться – и охранять меня? Что, если я скажу, что не чувствую себя в безопасности без тебя и Холода? Он упал на одно колено. Волна волос скрыла лицо. – Я по-прежнему капитан Воронов королевы. – Ты вернешься? – тихо спросила она. – Если королева прикажет. Я села на кровати и постаралась сохранить видимость спокойствия. Прижала колени к груди и попыталась выглядеть совершенно никак. Если я смогу ни о чем не думать, мое лицо ничего и не выразит. – Ты говоришь, что ты все еще капитан моих Воронов, но ты ведь все еще мой Мрак, или ныне ты принадлежишь другой? Он не поднял голову и не ответил. Я по-прежнему пыталась ни о чем не думать. Она окинула меня очень неприятным взглядом. – Ты украла у меня моего Мрака, Мередит. – Какого ответа ты от меня ждешь, тетя Андаис? – Мудро с твоей стороны напомнить мне о нашей обшей крови. Впрочем, вид его исцарапанной спины подарил мне надежду, что в тебе больше моего, чем я думала. Ни о чем, ни о чем, я ни о чем не думаю... Я вообразила пустоту – словно смотришь в окошко на другое окно, и следующее, и следующее... Пустота, ничто. – Безымянное выпустили намеренно, Мрак. Пока я не узнаю, с какой целью это сделано, я буду защищать все мои активы. Прекрасная Мередит – один из таких активов. Я все еще надеюсь получить от нее ребенка. Она посмотрела на меня далеко не дружелюбно. – Он так великолепен, как выглядит? Я приложила усилия, чтобы сделать голос таким же невыразительным, как лицо. – Да. Королева вздохнула. – Жаль. С другой стороны, мне все-таки не хотелось рожать щенят. – Щенят? – не поняла я. – Он тебе не говорил? Две тетушки Дойла большую часть времени бегают в собачьих шкурах. Его бабка была гончей дикой охоты. Адские гончие, как зовут их теперь люди, хотя нам-то известно, что ничего общего с Адом они не имеют. Совершенно другая религиозная система. Я помнила звонкий лай и голод в глазах Дойла. – Я знала, что Дойл – не чистокровный сидхе. – Его дед был пука, и настолько злобный, что соединился в собачьей форме с гончей дикой охоты и дожил до того, чтобы рассказать об этом. – Она улыбнулась мило... и злорадно. – Так, значит, Дойл – такой же продукт смеси генов, как и я. – Голос остался спокойным, ага. Молодец я! – Но знала ли ты, что он частично пес, когда брала его в свою постель? Дойл так и стоял на коленях все это время, и волосы скрывали его лицо. – До того, как он проник в меня, я уже знала, что частью своей крови он обязан дикой охоте. – В самом деле? Она постаралась выразить этой фразой свое недоверие. – Я слышала лай гончих из его горла. – Я отвела волосы, чтобы она увидела след укуса на моем плече, очень близко от шеи. – Я знала, что он грезит о моей плоти более чем в одном смысле – до того, как я позволила ему утолить и тот голод, и другой. Ее глаза снова стали жесткими. – Ты удивляешь меня, Мередит. Не думала, что у тебя хватит духу на секс с насилием. – Я не получаю удовольствия, причиняя боль. Насилие в спальне по общему согласию – дело другое. – Никогда не видела разницы. – Знаю, – согласилась я. – Как ты это делаешь? – спросила она. – Делаю что, моя королева? – Как тебе удается этак спокойненько, с милой улыбкой и нейтральными словами сказать "Иди ты к черту"? – Это не было намеренно, тетя Андаис, поверь. – Хорошо хоть не стала отрицать. – Мы не лжем друг другу, – сказала я, и на этот раз мой голос прозвучал устало. – Встань, Мрак, и покажи своей королеве твою несчастную спину. Он молча встал, повернулся спиной к зеркалу и отвел волосы вбок. Андаис приблизилась к зеркалу, вытянув руку в перчатке вперед, так что на секунду мне померещилось, что ее рука так и выйдет из стекла, словно трехмерная проекция. – Я считала тебя доминантным, Дойл, а мне не нравится подчиняться. – Ты никогда не спрашивала о моих пристрастиях, моя королева. – Он так и стоял к ней спиной. – А еще я даже не предполагала, как щедро ты одарен внизу... – Она проговорила это обиженно, словно ребенок, не получивший на день рождения желанного подарка. – Я хочу сказать, ты же происходишь от собак и пуки, а они не могут этим похвастать. – Многие пуки имеют больше одной животной формы, моя королева. – Собака и лошадь, да,иногда еще орел – знаю, знаю. А какое это имеет отношение... – Она остановилась на полуслове, и на ее накрашенных губах зазмеилась улыбка. – Ты хочешь сказать, что твой дед мог превращаться не только в пса, но и в жеребца? – Да, моя королева, – тихо сказал он. – И снасть, как у жеребца, – рассмеялась она. Он не ответил, лишь пожал широкими плечами. А я была слишком испугана ее смехом, чтобы смеяться вместе с ней. Насмешить королеву – не всегда безопасно. – Мой Мрак, это все чудесно, но все же ты не конь. – Пуки – оборотни, моя королева. Смех стал потише, а потом она сказала все еще смеющимся голосом: – Ты намекаешь, что способен менять его размер? – Разве я могу намекать на что-то подобное? – спросил он своим обычным невыразительным тоном. Я видела, как по ее лицу – слишком быстро, чтобы уловить их все, – проплыли эмоции: недоверие, любопытство и наконец – острое желание. Она пожирала его глазами, словно нищий, глядящий на золотой слиток: ревниво, завистливо, алчно. – Когда все это кончится, Мрак, если ты не станешь отцом ребенка принцессы, тебе придется делом доказать свою похвальбу. Думаю, здесь мне наконец изменило спокойствие, но я честно старалась. – Я не хвалюсь, моя королева, – почти прошептал Дойл. – Я уже не знаю, чего хочу больше, мой Мрак. Если у вас с Мередит будет ребенок, я никогда не познаю удовольствия от тебя. Но то, что я о тебе думаю, то, что на самом деле удерживало меня от близости с тобой, никуда не исчезло. – Смею ли я спросить, что это такое? – Ты можешь спросить. Может быть, я даже отвечу. Пауза длилась секунду или две, потом Дойл спросил: – Что же удерживало тебя от близости со мной все эти годы? – Он повернул голову так, чтобы видеть ее лицо. – Что ты стал бы королем воистину, не только номинально. А я не делюсь властью. – Она взглянула на меня поверх его головы. – А ты, Мередит? Как тебе понравится иметь настоящего короля, того, кто потребует свою долю власти – и не только в постели? Мне пришло на ум несколько ответов, но я их все отвергла и попыталась очень осторожно сказать правду. – Я больше склонна делиться, чем ты, тетя Андаис. Она пристально вгляделась в меня, с выражением, которое я не могла расшифровать. Я встретила ее взгляд, и в моих глазах отразилась искренность моих слов. – Ты больше склонна делиться, чем я... Что может это значить, если я не делюсь ни с кем и никогда? – Это только правда, тетя Андаис. Это значит именно то, что я сказала, ни больше ни меньше. Еще один долгий взгляд. – Таранис тоже не делится властью. – Я знаю, – сказала я. – Нельзя быть абсолютным монархом без абсолютной власти. – Я усвоила, что королева должна править теми, кто ее окружает, на самом деле ими управлять, но не думаю, что королева непременно должна указывать всем, что им делать. Я обнаружила, что к советам моих стражей, которых ты так мудро мне дала, стоит прислушаться. – У меня есть советники, – сказала она, едва ли не оправдываясь. – Как и у Тараниса, – заметила я. Андаис присела на столбик кровати. Она будто обмякла вся; рука – та, что без перчатки, – перебирала ленты на платье. – Но ни он, ни я их не слушаем. А король-то голый... Последняя реплика застала меня врасплох. Наверное, это отразилось на моем лице, потому что она сказала: – Ты удивлена, племянница? – Не ожидала, что королеве знакома эта сказка. – Был у меня не так давно любовник из людей, он любил детские сказки. Он читал мне их, когда меня мучила бессонница. – В ее голосе появилась мечтательная задумчивость, нотка настоящей печали. Потом она заговорила более привычным тоном: – Безымянное на свободе. Видели, что оно направляется на запад. Не думаю, что оно доберется до Западного побережья, но тебе все равно следовало это знать. С этими словами она махнула рукой, и зеркало опустело. В стекле отражались мои округлившиеся глаза. – Ты можешь настроить зеркало так, чтобы никто не мог им воспользоваться без предупреждения? – Да, – ответил Дойл. – Так сделай это. – Королева может плохо к этому отнестись. Я кивнула, глядя на свое испуганное отражение, потому что теперь, когда не перед кем было притворяться, я могла выглядеть такой испуганной, как себя чувствовала. – Сделай, Дойл, и не спорь. С меня хватит сюрпризов на сегодня. Он подошел к зеркалу и провел руками по его краям. Я чувствовала, забираясь обратно в постель, как побежали по коже мурашки от его чар. Дойл отвернулся от зеркала и в нерешительности остановился у кровати. – Тебе еще нужна компания? Я протянула ему руку. – Полезай сюда и обнимай меня, пока я буду спать. Он улыбнулся, скользнул под простыню и прижался ко мне всем телом – руки, грудь, живот, пах, бедра. Он охватывал меня, и я словно натягивала на себя его шелковистую твердость. Я уже соскальзывала в сон, когда он тихо спросил: – Для тебя действительно не имеет значения, что моя бабка была гончей дикой охоты, а дед – пукой? – Не имеет, – сказала я низким от подбирающегося сна голосом. Потом спросила: – А что, я правда могу родить щенков? – Вряд ли. – О'кей. Я почти спала уже, когда почувствовала, как он прижимает меня плотнее, укутывается в меня так, будто я защищаю его от враждебного мира, а не он меня.Глава 21
"Детективное агентство Грея", как правило, не вызывают на место преступления для расследования убийства. Мы помогаем порой полиции, когда в трагедиях замешано что-то сверхъестественное, но обычно как консультанты или приманка. Я пересчитала бы случаи, когда я видела место убийства, по пальцам рук, и парочка пальцев осталась бы в запасе. Сегодня мне пришлось бы загнуть еще один палец. Тело женщины уже лежало на каталке. Светлые волосы упали ей на лицо, потемнев там, где их касались океанские волны. Очень короткое вечернее платье, в которое она была одета, посинело от воды, но по краям подсохло и снова стало светло-голубым. Широкая лента, похоже, белая, проходила прямо под грудью, стягивая платье так, чтобы показать вырез. Длинные ноги – босые и загорелые. Ногти на ногах накрашены необычным синим лаком, как и ногти на руках. Губы тоже были странного синеватого цвета, но лишь из-за оттенка губной помады, это не было свидетельством смерти. – Этот цвет помады называется "Удушение". Я повернулась на голос и увидела высокую женщину. У меня за спиной стояла детектив Люсинда Тейт, засунув руки в карманы брюк. Она попыталась улыбнуться, как обычно, но не сумела. Глаза так и остались тревожными, и улыбка исчезла еще до того, как толком появилась. Обычно у нее глаза были циничными под маской иронии, но сегодня цинизм выплеснулся на поверхность и скрыл иронию. – Прости, Люси, что ты сказала о помаде? – Она называется "Удушение". Предполагается, что она имитирует цвет губ покойника, умершего от удушья, – пояснила она. – Ирония очень к месту. Я снова посмотрела на тело. Глаза, нос, края губ были обведены синеватой бледностью. Мне почему-то хотелось стереть помаду и убедиться, что губы покойницы действительно того же цвета. Я этого не сделала, но руки чесались. – Итак, она задохнулась, – сказала я. – Ага, – кивнула Люси. Я нахмурилась: – Не утонула? – Не думаю. И никто из остальных тоже. Я уставилась на нее. – Из остальных? – Джереми пришлось увезти Терезу в больницу. – Что случилось? – спросила я. – Тереза коснулась помады, которой одна из женщин собиралась краситься как раз перед смертью. У нее началась гипервентиляция, а потом произошла остановка дыхания. Если б не ребята со "скорой", могло бы плохо кончиться. Я не сообразила, что не стоит тащить на такое одну из лучших ясновидящих в стране. Она взглянула на Холода, стоявшего чуть в стороне в типичной позе телохранителя – одна рука на запястье другой. Впечатление слегка ослабляли серебристые волосы, развевавшиеся под ветром, который словно стремился высвободить их из хвоста. Бледно-розовая рубашка совпадала по цвету с носовым платочком, торчавшим из кармана белого пиджака, отлично подходившего к таким же белым слаксам. Тонкий серебряный пояс вторил цвету волос. Сияющие мокасины – кремово-бежевые. Он был похож скорее на картинку из модного журнала, чем на телохранителя, хотя ветер временами позволял углядеть под всем этим розово-белым глянцем черную наплечную кобуру. – Джереми сказан, что ты сегодня припозднишься, – заметила детектив Люси. – Много спишь последнее время, Мерри? – Не сказала бы. – Я не потрудилась объяснять, что прошлой ночью вовсе не Холод не дал мне спать. Сейчас мы просто дружески болтали, вели пустой, бессмысленный разговор, лишь бы заполнить продуваемую ветром тишину, пока мы стоим над телом мертвой женщины. Я посмотрела в лицо женщины, красивое даже после смерти. Она была довольно худощавая, но не слишком, – как будто сидела на диете, худея под новые брюки. Если бы она знала, что умрет этой ночью, бросила бы она свою диету днем раньше? – Сколько ей лет? – По документам – двадцать три. – Она выглядит старше, – сказала я. – Диета и слишком много солнца. – Всякий налет юмора исчез. Люси угрюмо взглянула на утес, возвышавшийся над нами. – Ты готова увидеть остальное? – Конечно, только я не понимаю, почему ты решила вызвать сюда Джереми и всех нас. Это грустно, но ее просто убили, задушили там или что. Удушение – это ужасно, конечно, но при чем здесь мы? – Твоих телохранителей я не звала. На ее лице впервые отразилась настоящая неприязнь. Она показала пальцем на Риса. Может, Холоду здесь и было неуютно, но Рис явно наслаждался. Он осматривал все вокруг жадным взором, ухмыляясь, мурлыкая себе под нос мотивчик из "Гавайи, пять-ноль"[11]. По крайней мере именно его он мурлыкал, когда удалялся от нас по пляжу посмотреть на копов, возившихся на полосе прибоя. Рис уже перешел к мелодии из «Детектива Магнума»[12], когда Холод его окликнул. Рис предпочитал «фильм нуар» и в душе всегда был поклонником Богарта, но Богги уже не снимался в кино. Недавно Рис открыл для себя цветные римейки и наслаждался. Он повернулся к нам и с улыбкой помахал рукой. Белый плащ крыльями бился вокруг него, когда он брел обратно по берегу. Кремовую широкополую шляпу ему пришлось придерживать рукой, чтобы ее не снесло в море. – Рис на месте преступления – кошмар какой-то, – проворчала Люси. – Он каждый раз так счастлив, словно радуется чужой смерти. Я не знала, как объяснить ей, что Риса когда-то почитали как божество смерти, так что смерть его не слишком удручала. Такими вещами вряд ли стоило делиться с полицией. Я сказала: – Ты же знаешь, он без ума от старых фильмов. – Это не кино, – отрезала она. – Что тебя так выбило из равновесия, Люси? Я видала убийства и пострашнее, чем это. Почему ты так... встревожена? – Погоди. Посмотришь – не станешь спрашивать. – Может, ты мне просто скажешь, Люси? Рис подошел к нам, сияя, как мальчишка июльским утром. – Здрасте, детектив Тейт. В глазах девушки нет лопнувших сосудов и гематом нет, насколько я видел. Кто-нибудь знает, как она задохнулась? – Вы осмотрели тело? – Голос Люси был холоден. Он кивнул, все еще улыбаясь. – Я думал, нас для того и позвали. Она указала на Риса пальцем. – Вас не приглашали на это шоу. Мерри приглашали, и Джереми, и Терезу, но вас... – она ткнула пальцем ему в грудь, – нет. Улыбка померкла и оставила в его трехцветно-синем глазу только холод. – Мерри должны везде сопровождать два телохранителя. Вам это известно. – Да, мне это известно. – Она снова надавила пальцем, достаточно настойчиво, чтобы он слегка подался назад. – Но мне не нравится, что вы здесь болтаетесь. – Я знаю, как себя вести, детектив. Я не трогал никаких следов. Я не путался под ногами ни у кого, начиная от ребят со "скорой" и заканчивая оператором видеосъемки. Ветер усилился, стал задувать темные волосы Люси на лицо, так что ей пришлось вытащить руку из кармана, чтобы их пригладить. – Ну так не путайтесь под ногами у меня, Рис. – Что я такого сделал? – Вам это нравится. – Она почти выплюнула последнее слово ему в лицо. – А это, черт побери, не то, что должно нравиться. И она удалилась в сторону лестницы, ведущей к шоссе, к парковке и клубу, стоящему на небольшом мысу. – Кто это погладил ее против шерсти? – спросил Рис. – Ее здорово потрясло то, что там, наверху, что бы это ни было, и ей нужно было на ком-то сорваться. Подвернулся ты. – А почему я-то? Холод вступил в беседу. – Потому что она – человек, а люди скорбят о мертвых. Они не получают удовольствия, тыкаясь в них носом, как ты. – Это неправда, – возразил Рис. – Все эти детективы ловят кайф от своей работы, а патологоанатом – так точно. – Но они не бродят по месту преступления, напевая песенки, – пояснила я. – Иногда бывает, – резонно заметил Рис. Я нахмурилась, пытаясь сообразить, как бы это объяснить ему попонятней. – Люди напевают, или насвистывают, или рискованно шутят у трупов, чтобы преодолеть страх. Ты напеваешь потому, что доволен. Все это тебя не волнует. Он взглянул на тело женщины. – Ее тоже ничего не волнует. Она мертва. Мы могли бы поставить над ней оперу Вагнера, и ей не было бы дела. Я коснулась его руки. – Рис, ты не о чувствах мертвых должен заботиться, а о чувствах живых. Он нахмурился, не понимая. Холод подытожил: – Не будь таким радостным на людях, когда ты смотришь на их мертвецов. – Ладно, но я не понимаю, почему я должен притворяться. – Представь, что детектив Тейт – это королева Андаис, и ей не нравится, что ты глумишься над мертвыми. Я заметила, как по его лицу пробежала какая-то мысль, потом он пожал плечами. – Я могу умерить свою радость в присутствии детектива, но все же не понимаю зачем. Я вздохнула и посмотрела на Холода. – А ты понимаешь? – Если бы на этой каталке лежал кто-то из моих родичей, у меня возникли бы определенные чувства в связи с его смертью. Я повернулась к Рису: – Ну вот. Он опять пожал плечами. – В присутствии детектива Тейт я буду скорбеть. – Хватит просто серьезности, Рис. – Я вдруг представила, как он валится на следующий труп с воплями и причитаниями. – Не переиграй. Он ухмыльнулся, и я поняла, что он обдумывал как раз то, что я вообразила. – Я серьезно, Рис. Если ты будешь выпендриваться, детектив Тейт может запретить тебе присутствовать на осмотрах места преступления. Он вдруг посерьезнел; этот довод на него подействовал. – О'кей, о'кей, я не буду. Ш-ш-ш. Детектив Тейт окликнула нас, и ее голос пронесся по ветру, похожий на чаячий крик над головой. Она уже была на середине лестницы, и то, что ее голос донесся так ясно, произвело странное впечатление. – Побыстрее. Не можем мы на это целый день тратить. – Вообще-то можем, – заметил Рис. Я уже брела по мягкому песку, направляясь к лестнице, и очень жалела, что надела сегодня туфли на каблуках. Так что я была не против, когда Холод предложил мне руку. – Что можем? – спросила я. – Тратить на эту работу целый день. Да хоть целую вечность. Мертвые никуда не спешат. Я взглянула на него. Он смотрел на высокую полицейскую с отстраненным, чуть ли не мечтательным выражением. – Знаешь что, Рис? Он перевел взгляд на меня, приподняв бровь. – Люси права. Ты на месте убийства просто кошмарен. Он снова ухмыльнулся. – И близко не так кошмарен, как мог бы быть. – Что бы это значило? Рис не ответил. Просто обогнал нас. Он-то высоких каблуков не носил. Я удивленно посмотрела на Холода. – Что он хотел сказать? – Риса когда-то именовали Повелителем Праха. – А это что значит? – спросила я и споткнулась на своих каблуках, крепче вцепившись в локоть Холода. – Прах – устаревшее поэтическое название тел. Трупов. Я потянула его за руку, останавливая, и уставилась на него. Попыталась заглянуть в глаза сквозь преграду его серебристых волос и моих – красных, вьющихся у лица. – Если сидхе называют повелителем чего-либо, это значит, что они обладают властью над этим чем-то. Так что это значит? Что Рис может причинить смерть? Это и так понятно. – Нет, Мередит, я хочу сказать, что когда-то он мог поднять мертвецов, давно упокоившихся и остывших, и заставить их сражаться на нашей стороне. Я продолжала на него глядеть. – Я не знала, что Рис обладал такой властью. – Теперь он ею не обладает. Когда было сотворено Безымянное, Рис потерял способность поднимать армию мертвых. Нам нет нужды больше в армиях для междоусобных битв, а сражаться такими средствами со смертными означало бы наше изгнание из этой страны. – Холод колебался мгновение, потом сказал: – Многие из нас потеряли свои наиболее сверхъестественные способности, когда было заклято Безымянное. Но я не знаю никого, кто потерял бы так много, как Рис. Я посмотрела вслед удалявшемуся Рису: белые локоны развевались по ветру, сливаясь с белизной плаща. Он из бога, способного поднимать армии одной силой воли, стал... просто Рисом. – Из-за этого он не говорит мне свое настоящее имя? То, под которым его почитали? – Он принял имя Рис, когда потерял свою власть, и сказал, что он прежний умер вместе с его магией. Все, включая королеву, уважают его решение. На его месте мог быть любой из нас, отдавших большую часть себя тому заклинанию. Я покачивалась на одной ноге, снимая туфли. Лучше я в чулках по этому песку побреду. – Как вы заставили всех согласиться создать Безымянное? – Те, что были у власти, пригрозили смертью всем противящимся. Сама могла догадаться. Я переложила туфли в одну руку и снова ухватилась за локоть Холода. – Я имею в виду, как Андаис удалось заставить согласиться Тараниса? – Эта тайна известна только королеве и Таранису. – Он коснулся моих волос, отвел их от моего лица. – В отличие от Риса я не люблю так долго быть вблизи смерти и скорби. Я уже жду вечера. Я поцеловала его ладонь. – Я тоже. – Мерри! – крикнула Люси Тейт с вершины лестницы. Рис уже почти поравнялся с ней. Люси скрылась из виду, Рис преследовал ее чуть ли не по пятам. Если можно назвать преследованием обычную походку. Я сжала локоть Холода. – Нам лучше поторопиться. – Да, – согласился Холод. – Не доверяю чувству юмора Риса наедине с детективом. Мы обменялись взглядами на этом продуваемом ветром берегу и заторопились к лестнице. Наверное, мы оба надеялись успеть прежде, чем Рис отмочит что-нибудь остроумное и совершенно неуместное. Но я не верила, что мы успеем.Глава 22
Некоторые тела были в мешках для трупов: пластиковые коконы, из которых никогда не выйдет бабочка. Но мешков не хватило, и пришлось оставлять тела неприкрытыми. Я не могла оценить на взгляд, сколько их было всего. Больше пятидесяти. Может, сто, может, больше. Я не могла заставить себя считать, начать расценивать их как просто ряд предметов, так что прекратила попытки прикинуть. Я пыталась прекратить думать вообще. Я попробовала вообразить, что вернулась ко двору и все это – одно из "представлений" королевы. На ее "маленьких представлениях" нельзя было обнаруживать неприязнь, отвращение, ужас и – самое худшее – страх. Того, кто не мог их скрыть, она нередко заставляла присоединиться к забаве. Но ее "представления" склонялись скорее к сексу и пыткам, чем к настоящим смертям, да и удушение не числилось среди пристрастий Андаис, так что это "неприятное происшествие" ей бы не понравилось. Наверное, она расценила бы его как напрасную трату материала. Столько людей, которые могли бы восхищаться ею, столько людей, которых она могла бы запугать... Я представила, что моя жизнь зависит от того, сумею ли я сохранить непроницаемое лицо и ничего не чувствовать. Это единственное, что я смогла придумать, чтобы пройти между этими телами и не впасть в истерику. Если я хочу жить, то нельзя впадать в истерику. Я повторяла это в уме, как мантру: хочешь жить – не впадай в истерику; не впадай в истерику... И я смогла пройти вдоль страшных рядов тел, смогла смотреть на весь этот ужас и не закричать. У тел, что остались без мешков, губы были почти того же синеватого оттенка, как у девушки на пляже, вот только явно не из-за помады. Они все задохнулись, но не мгновенно. Они не упали на месте по воле милосердной магии. На некоторых телах были заметны следы ногтей – там, где они раздирали себе горло, грудь, будто пытались впустить воздух в отказавшиеся работать легкие. Девять тел чем-то отличались от других. Я не могла понять чем, но упорно бродила возле них, рассеянных между другими телами. Холод поначалу следовал за мной, но потом отошел к краю, стараясь не маячить на пути копов, детективов в штатском, санитаров с носилками и всех прочих, кто обычно собирается на месте убийства. Помню, как я удивилась в первый раз, когда увидела, сколько кишит народу на осмотре места преступления. За спиной Холода находилось что-то, прикрытое скатертью, но не труп. Только через несколько секунд я сообразила, что это рождественская елка. Кто-то прикрыл искусственную зелень, прикрыл всю рождественскую мишуру. Будто не хотел, чтобы дерево видело трупы: так закрывают ребенку глаза ладонью, чтобы они не осквернились мерзкой сценой. Это могло бы показаться смешным, но не казалось. Почему-то казалось правильным скрыть украшения. Спрятать их, чтобы не загрязнить, не опорочить.Холод вроде бы не замечал накрытой скатертью елки, да и остального, казалось, тоже. Рис, напротив, выглядел так, словно замечал каждую мелочь.
Он стоял справа от меня, не мурлыкал уже и даже не улыбался. Он притих, как только мы вошли на эту бойню. Хотя "бойня" казалось неподходящим словом. Бойня – подразумевает кровь и клочья плоти. Здесь же все было до странности чистым, почти обезличенным. Нет, не обезличенным – холодным. Я встречала людей, которые наслаждались резней, они буквально наслаждались процессом разрезания кого-то, ощущением лезвия, пронзающего плоть. В этой же сцене не было дикой радости. Это просто была смерть, холодная смерть, как будто сам Мрачный Жнец прошел здесь, равнодушно взмахивая косой.
– Что такого особенного в этих девяти? – Я не поняла, что говорю вслух, пока Рис не ответил мне.
– Они умерли спокойно: ни следов ногтей, ни признаков агонии. Эти, и только эти девять, просто... упали на том же месте, где танцевали.
– Что, во имя Богини, здесь стряслось, Рис?
– Какого хрена вы здесь делаете, принцесса Мередит?
Мы оба повернулись к дальнему концу зала. Человек, пробиравшийся к нам через ряды тел, был среднего сложения, лысоват, вполне очевидно мускулист и еще более очевидно взбешен.
– Лейтенант Петерсон, если я не ошибаюсь? – спросила я. В первый и в последний раз, когда я видела Петерсона, я старалась убедить полицию расследовать возможность попадания эльфийского афродизиака в руки людей. Мне объяснили, что афродизиаки ни на кого не действуют, как и любовные заклятия. Я доказала, что действуют, при этом едва не устроив полный хаос в полицейском департаменте Лос-Анджелеса. Лейтенант был одним из тех, кто испытал на себе силу моего доказательства. Его пришлось заковать в наручники, чтобы оттащить от меня.
– Не нужно любезностей, принцесса. Я спросил: какого хрена вы здесь делаете?
Я улыбнулась:
– Мне тоже приятно вас видеть, лейтенант.
Он не улыбнулся.
– Убирайтесь немедленно, пока я не приказал вас вышвырнуть.
Рис придвинулся ко мне ближе на какой-нибудь дюйм. Глаза Петерсона метнулись к нему и вновь вернулись ко мне.
– Я вижу ваших двух горилл. Если они хоть пальцем шевельнут, то при всем своем дипломатическом иммунитете тут же окажутся за решеткой.
Я оглянулась только для того, чтобы увидеть, как Холод подтягивается ближе. Я качнула головой, и он остановился. Он нахмурился, явно недовольный; но от него не требовалось быть довольным. Требовалось только, чтобы он не мешал мне действовать.
– Вы когда-нибудь видели столько мертвецов одновременно? – спросила я. Тихим голосом.
– Что? – переспросил Петерсон.
Я повторила вопрос.
Он покачал головой.
– А какое это имеет отношение к делу?
– Это ужасно, – сказала я.
– Да, это ужасно, но какое, черт возьми, это имеет отношение к делу?
– Вы были бы приветливее, если бы здесь не было так ужасно.
Он издал звук, похожий на смешок, но слишком резкий для смеха.
– Ох, принцесса, я очень приветлив. Ровно настолько, насколько я могу быть приветливым к убийцам вроде вас, что прячутся за дипломатическим иммунитетом. – Он улыбнулся, но улыбка скорее напоминала оскал.
Однажды меня подозревали в убийстве человека, который пытался меня изнасиловать. Я его не убивала, но, не будь у меня дипломатической неприкосновенности, я все равно могла бы попасть в тюрьму. Во всяком случае, под суд попала бы. Я не стала пытаться снова уверять его в своей невиновности. Сейчас Петерсон поверил бы мне не больше, чем тогда.
– Почему только эти девять погибли спокойно? – спросила я вместо этого.
Он нахмурился:
– Что?
– Почему только на этих девяти телах нет следов агонии?
– Это полицейское расследование, и я здесь старший. Это мое расследование, и мне плевать, что вы – наш гражданский консультант по всякой метафизической чуши. Мне даже нет дела, что вы помогали полиции пару раз в прошлом. Мне вы ни на грош не помогли, и мне не нужна помощь ни от каких чертовых фейри. Так что повторяю в последний раз: катитесь отсюда.
Я пыталась быть милой. Я пыталась быть деловой. Ну, когда по-хорошему не получается, всегда можно попробовать по-плохому. Я потянулась к нему рукой словно с намерением коснуться его лица. Он сделал как раз то, чего я ожидала. Он попятился.
– В чем дело, лейтенант? – Я изобразила удивление.
– Не прикасайтесь ко мне. – Его голос стал тише. И, осознала я, гораздо более зловещим, чем прежний крик.
– Не мое прикосновение свело вас с ума в тот раз, лейтенант. Виноваты были Слезы Бранвэйн.
Его голос стал еще тише.
– Никогда... больше... ко мне... не притрагивайтесь.
В его глазах было что-то пугающее. Он боялся меня, по-настоящему боялся и потому ненавидел.
Рис шагнул чуть вперед, встав не совсем между мной и лейтенантом, но почти между. Я не противилась. Всегда неприятно, когда на тебя смотрят с такой ненавистью.
– Мы встречались только однажды, лейтенант. Почему вы меня ненавидите? – Вопрос был таким прямым, что даже человек вряд ли бы его задал. Но я не понимала, в чем дело, не могла понять – так что должна была спросить.
Он отвел взгляд, пряча глаза, словно не ожидал, что я сумею так глубоко заглянуть в его душу. Он сказал очень тихо:
– Вы забыли, я видел, что вы оставили на той кровати – просто груду мяса, порезанного на ленточки. Без зубной карты мы бы его даже не опознали. И вам неясно, почему я не хочу, чтобы вы ко мне прикасались? – Он покачал головой и взглянул на меня пустыми, непроницаемыми глазами копа. – Уходите, принцесса. Берите ваших громил и уходите. Я здесь старший, и я не хочу вас здесь видеть.
Теперь его голос был спокойным, очень спокойным, слишком спокойным для этой страшной обстановки.
– Лейтенант, это я вызвала "Детективное агентство Грея". – Люси Тейт сошла вниз с палубы.
– А кто вам разрешил? – поинтересовался Петерсон.
– Мне никогда не требовалось специального разрешения, чтобы привлечь их. – Она прокладывала путь сквозь ряды тел, и когда подошла поближе, оказалось, что она выше лейтенанта больше чем на голову.
– Ясновидица – это я понимаю. Даже мистер Грей, потому что он известный маг. Но она?! – Он ткнул пальцем в мою сторону.
– Магические познания сидхе всем известны, лейтенант. Я думала, чем больше здесь будет голов, тем лучше.
– Вы думали, вы думали... Не надо думать, детектив, надо выполнять инструкцию. А по инструкции вы должны были согласовать их приглашение с главой группы расследования, а это – я. И я говорю, что ее присутствие нежелательно.
– Лейтенант, я...
– Детектив Тейт, если вы хотите оставаться в этой группе, вам придется следовать моим инструкциям, моим распоряжениям и не спорить со мной. Это понятно?
Я видела, как Люси буквально борется с желанием сказать резкость. Наконец она произнесла:
– Да, сэр. Это понятно.
– Хорошо, – сказал он. – Потому что мне плевать, что там наверху думают, потому что это я отвечаю за все своей задницей, потому что меня будут рвать на части репортеры; и я заявляю, что это был ядовитый газ или еще какая отрава. Когда токсикологи закончат с телами, они скажут, что это было, и нашим делом будет найти того, кто это устроил. Сперва – кого, а не что. Людей, а не каких-то там... За раскрытием этого убийства в страну волшебных сказок лезть нечего. Очередной психованный сукин сын, такой же смертный, как все присутствующие.
Он неловко склонил голову к плечу, потом посмотрел на меня, на Риса и на Холода позади нас.
– Прошу прощения, ошибся. Смертный, как все присутствующие здесь люди. Теперь тащите ваши бессмертные задницы отсюда подальше. И если я узнаю, что кто-нибудь из моих подчиненных с вами разговаривает, он будет подвергнут дисциплинарному взысканию. Всем ясно?
– Да, сэр, – отчеканила Люси.
Я очаровательно улыбнулась.
– Огромное спасибо, лейтенант. Мне осточертело находиться среди всех этих трупов. Это – одна из худших вещей, которые я видела в жизни, так что благодарю за разрешение уйти, когда от меня требовалось все мое самообладание, чтобы отсюда не сбежать.
Я продолжала улыбаться, стягивая с рук резиновые перчатки. Я их надела, потому что не хотела касаться никого... ничего... – как назвать погибших, кто или что? – не хотела чувствовать прикосновение их мертвой плоти.
Рис тоже освободился от перчаток: он-то к телам прикасался. Мы пробрались к пакету, предназначенному для использованных перчаток, и я не смогла удержаться, чтобы не обернуться уже от самой двери:
– Еще раз спасибо, лейтенант. Я с вами согласна. Я не знаю, какого черта я здесь делала.
С этими словами я и вышла. Рис и Холод шли за мной вслед, словно бледные тени.
Последние комментарии
1 минута 39 секунд назад
3 часов 32 минут назад
21 часов 25 минут назад
22 часов 54 минут назад
23 часов 50 минут назад
1 день 22 часов назад