В Киеве всё спокойно [Виктор Гавура] (fb2) читать постранично, страница - 3

Книга 467767 устарела и заменена на исправленную


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

чашечках были поданы яйца-кокотт с шампиньонным пюре. В хрустальных розетках на льду поблескивала красиво выложенная матово-темная зернистая икра, с заметной на глаз отличной разбористостью. Каждая икринка была целой и не смятой, свободно отделялась одна от другой, легко раскатываясь в дробь.

Столетний тонкостенный фарфор матово просвечивал, как хрупкая яичная скорлупа. Обращала на себя внимание грациозность форм посуды сервиза, а золоченый узор на белом фоне подчеркивал ее богатство. Круглые, продолговато-овальные и квадратные блюда с закусками были поставлены ближе к центру стола. Перед каждым прибором в два ряда стояли разновеликие рюмки, стопки, бокалы и фужеры в количестве пяти штук. Ближе к тарелке выстроились маленькие рюмки для крепких напитков, рюмки для мадеры или портвейна и фужер для минеральной или фруктовой воды. Во втором ряду, чуть отдаленнее, стояли высокие рюмки старого цветного стекла для белого столового вина и сверкающие бликами граней хрустальные бокалы для шампанского.

Удлиненные зеленые бутылки с коллекционными грузинскими винами и отделанные серебром хрустальные графины с тремя сортами водки и французским кальвадосом живописными группами расположились по средней линии стола. В центре, венчая стол, возвышался редкостной красоты графин многослойного стекла с рубиновым наслоением. Украшением стола была любимая Шеиным сорока трех градусная «Старка» и армянский коньяк. Учитывая их исключительность, они были поданы в собственных бутылках. В заблаговременно откупоренные винные бутылки были вставлены фарфоровые пробки. Они были из другого, не уцелевшего до наших дней сервиза, на триста лет старше первого, но вполне гармонировали ему. Чуть тронутые тонкой паутиной времени пробки были сделаны в виде фигурок гримасничающих обезьян. Среди них были и три знакомые тем, кто кое-что постиг в жизни. Своими крохотными лапками они показывали бестолковым людям, как можно уцелеть в этом безжалостном мире: «не вижу», «не слышу», «никому ничего не скажу». В свете люстры сверкало заново отполированное старинное серебро многочисленных щипцов, ложек и лопаточек для накладывания закусок, разных видов вилок и изысканной формы ножей с выпуклым витым орнаментом на массивных ручках.

Серебро и хрусталь блистали под стать друг другу на белом поле этого праздничного стола. Вся эта роскошь и великолепие с безумно высокой ценой воспринималось легко, как и должно приниматься все прекрасное. В короткой нашей жизни встречаются вещи, красоту которых не оценить в денежных единицах, хотя примитивные особи всегда норовят это сделать. Вселяет надежду то, что это им не всегда удается, ведь до сих пор им не удалось оценить, купить и продать радугу, северное сияние и неземные колера морских закатов.

Если же окинуть взглядом эту парадную комнату в целом, то сразу было видно, что Альбина Станиславовна превосходная хозяйка. Несмотря на обширность и даже избыточную вместительность ее гостиной, она была уютна и со вкусом обставлена. Стены ее были обиты лазурным шелком с цветами жасмина, разбросанными наугад. Старинная мебель из ценных пород тропических деревьев при всей своей роскоши отличалась сдержанным благородством. Она была расставлена так, что каждый предмет мог быть должным образом оценен и рационально использован. Даже мозаичный паркет здесь был антикварным, из уцелевшего дворца известнейшего на всю Россию сибаритствующего царедворца.

В Киеве немало богатых домов, отделкой и интерьером которых занимались опытные дизайнеры, но ни в одном из них не было такого утонченного шика, и вместе с тем, кажущейся простоты. Высокая образованность и тонкий ум хозяйки проявились здесь в таком равновесии, что видимая роскошь, смягчалась требовательной дисциплиной чувства меры и воспринималась, как проявление изысканного вкуса.

Главным украшением гостиной были несколько старинных картин, приобрести которые почел бы за честь любой музей мира. Лишь одна из них была современная, выделенная среди остальных скрытыми от глаз индивидуальными светильниками, что придавало ей некое сияние, подобно драгоценному камню. Ее нахождение здесь представляло собой парадоксальное смешение старого с новым, техник и стилей, и всего остального прочего, но даже несведущему в живописи было видно, что это доподлинный шедевр, который непостижимым образом оттенял и чем-то дополнял полотна прежних мастеров. Эта картина вносила диссонанс в общий фон, подчеркивая совершенство старинных холстов, она была исполнена беззвучным криком, напряженными горячими цветами напоминая о том, что приобрел и безвозвратно утратил современный человек. Крючьями истязателя, имя которому совесть, она делала еще горше горечь неизменно присущую красоте. В основе ее лежала вопиющая к небесам неправда жизни, что красною нитью прошила сюжет. В углу, наискось, снизу вверх, над подписью гения была начертана размашистая надпись: «The World is Your!»[1]