Волчата [Тоне Светина] (fb2) читать онлайн

Волчата

ВОЛЧАТА

1

Гребень горы, окутанный сиреневой дымкой, издалека напоминал выгнутую спину громадного животного. У подножия горы, возвышавшейся над равниной, где в туманном мареве неторопливо катила свои воды река, вдоль лесов простирались луга и нивы, а среди них тут и там виднелись села и хутора.

Друг за другом забирались они все выше в горы, пока последние хуторки не отступили перед густым, почти непроходимым лесом, что рос до самых горных вершин.

Заметенные снегом селения были едва заметны среди высоких деревьев, чьи могучие стволы терялись во мраке.

Местность казалась вымершей, и лишь струйки дыма над крышами домов да тусклый свет в окнах свидетельствовали о том, что жизнь здесь не угасла, она только затаилась и дремлет, ожидая, когда же кончится зимний сон.

Ночь, царившую над этим горным краем, внезапно встревожили странные звуки — то были редкие и печальные крики ночных птиц, одинокий выстрел из охотничьего ружья и лай собак.

С высоты, где в серой мгле лиственные деревья мешались с хвойными, где начинался склон горы, спускавшийся к селам, донесся заунывный волчий вой, нарушая тишину звездной ночи.

Вожак стаи, крупный и сильный самец, так крепко уперся передними лапами в край ледяного наста, что он затрещал под его острыми когтями. Подняв морду, зверь уставился на сияющий в небе серп лупы. Голодные глаза волка отливали холодным металлическим блеском. Он громко и протяжно завыл, сначала низко, а потом все выше и выше. Эта тоскливая рулада поднялась над заснеженной землей и затерялась где-то в вышине, в прозрачной синеве неба.

Между деревьями замелькали серые тени. Волки окружили своего вожака. Позади стаи беспокойно топтались волчата.

На костлявых боках отощавших от голода и скитаний животных вздыбилась шерсть. Волки задрали головы кверху и, вторя вожаку, затянули унылую песню о своей голодной жизни. Их заунывный вой нагонял тоску и вселял страх не только в обитателей леса, но и в живущих в деревне людей и их собак. Время от времени волки замолкали и, навострив уши, прислушивались к звукам, доносившимся из глубин таинственного леса. Горы отвечали им — голодный вой других стай раздавался то справа, то слева, то тише, то громче до тех пор, пока не замер в тишине.

Внизу, в селах, громко залаяли собаки, сторожившие стада, — сначала неуверенно, потом все смелее и смелее. Напряжение нарастало, вселяя тревогу во все живое на горных склонах.

На краю села, что расположилось ближе всех к лесу, стоял дом, в окнах которого мигал слабый свет.

Дверь скрипнула. Во двор вышел высокий плечистый старик в овчинном кожухе и меховой шапке. За ним шли два мальчика, один нес фонарь, другой — топорик. Следом, боязливо оглядываясь в темноте, семенила девочка, закутанная в шерстяной платок.

Старик вышел посмотреть, не вернулась ли та лисица, которая вчера пробралась в курятник и задушила нескольких кур. Беспокоил его и вой волков. «Как бы до овец не добрались», — думал дед Джуро.

Почуяв хозяина, овчарка Руно, сторожившая двор, порывисто залаяла. Старик подошел к собаке, и она, виляя хвостом, положила передние лапы ему на плечи и лизнула в лицо.

Он не спеша проверил, не сломан ли забор, заперты ли ворота, и зашел в хлев. Овцы все еще жались друг к другу, дрожа от страха.

— Деда, а почему волки так воют? — спросил его внук Душко.

— Голодные они, — ответил старый Джуро, — вот и воют на луну.

— А почему они на луну-то воют? — снова спросил Душко.

— Чем-то она их беспокоит. А как перестанут выть — пойдут охотиться.

— Охотиться? А к нам они не придут?

— Не бойтесь, ребятки! К нам они не придут. Вот только не к добру это, когда волки так странно завывают. Что-то худое приключилось.

— С кем, дедушка? — взволнованно спросил Душко.

— Не знаю, — ответил старик. — Может, с волками, а может, с людьми… Дурной это знак. Дурной для всего живого.

— Мы волков не боимся, — хвастливо заявил соседский Лазо, хотя сам дрожал от страха. — Ведь у нас ружье есть и топор.

— Так что же может случиться, дедушка? — испуганно спросила сестра Душко Вука. — Что такое дурной знак?

— Дурной знак предвещает голод, болезни, войну, а может, и землетрясение. В народе говорят, что волчий вой, большие стаи ворон и падение хвостатой звезды — все это не к добру. Много чего плохого случалось после таких знаков.

Дети замолчали. Им еще не довелось испытать ничего такого, о чем говорил дед, но по его голосу они чувствовали: он чего-то боится.

Долгими зимними вечерами, когда все вокруг было занесено глубоким снегом и они сидели дома у теплой печки, дед часто рассказывал им о войне и народных восстаниях. Разные это были истории — чаще всего грустные. Деда Джуро ребята считали героем, ведь у него еще с прошлой войны хранились серебряная медаль за храбрость, винтовка и штык…

Возвращаясь в дом, они успели заметить в углу сада лисицу, которая тенью метнулась прочь.

— Смотрите, волк! — закричал Лазо, всегда и всего боявшийся, за что в школе его считали трусишкой.

— Какой волк! Это же та лиса, вчерашняя! — успокоил его Душко.

Старик вскинул ружье и прицелился. Тишину разорвал резкий звук выстрела, эхом откликнувшийся в лесу. Лиса высоко подпрыгнула и стрелой понеслась дальше. К большому разочарованию детей, она скрылась из виду.

— Пуля, видать, застряла в ребрах, — предположил старик. — Завтра поищем в лесу. Найдем лису — сделаем тебе, Вука, воротник!

— Может, ее лучше продать? — спросила Вука.

— Ничего мы не найдем! — разочарованно проговорил Душко.

Выстрел растревожил соседских собак, и они еще пуще залились лаем.

Внезапно волчий вой прекратился.

Душко засмотрелся на луну, окруженную прозрачно-зеленым ореолом. Он никак не мог понять, какая связь существует между луной, волчьим завыванием, тенями, падающими на снег от деревьев, и смутными предчувствиями деда Джуро.

— Деда, а ты видишь свет вокруг луны?

— Нет, Душко, не вижу. Тебе показалось, ничего такого там нет, — пробормотал старик.

Только они собрались вернуться в дом, как заскрипел под чьими-то ногами снег. На дорожке они увидели человека, который медленно приближался к ним, сгибаясь под тяжестью большого мешка.

— Здравствуй, Джуро! — послышался его голос.

— Это ты, Михайло? — спросил старик.

Дети узнали Михайло и обрадовались. Бывший лесник и охотник Михайло Чирич жил в одиночестве высоко в горах, далеко от людей, собирал лекарственные травы и жег древесный уголь. Он всегда проходил мимо их дома, когда возвращался к себе в горы из долины, и часто останавливался на ночлег. С Джуро их связывала старая дружба.

— Место на теплой печке для тебя всегда найдется, оставайся, — сказал дед Джуро своему другу. — Завтра Миле поедет за дровами и подвезет твою поклажу.

— Вот спасибо! А то ноги уже не те, нет в них прежней силы, — сказал Михайло. — Зато дом у вас теперь отличный. Не зря старались, — заметил он, когда все вошли в избу.

— Сами не нарадуемся! Спасибо тебе, это ты нам помог. И помни, двери для тебя всегда открыты, когда бы ты ни появился.

Старый Джуро был доволен. Новый дом целых два года строили всей семьей. Отец Душко, Миле Гаич, потратил на него все сбережения; помогли деньгами и родственники, да и соседи кое-чем подсобили.

Когда строили дом, ребята бегали за взрослыми и каждому предлагали свою помощь…

Наконец дом был построен, но вышло так, что вместе с радостью он принес им и несчастье. Когда на строительство не хватило леса, Миле решил срубить несколько сосен в соседнем лесу. Но тогда рубить лес строго запрещалось. Однако ничего не оставалось делать, и Миле нарушил закон.

Нашелся завистник, который донес о самовольной рубке деревьев. Пришел лесник с жандармами, сделали обыск, составили протокол. Отца увезли в город, где суд приговорил его к тюремному заключению.

Так вместо радости в новом доме поселилось горе.

Поп Клесан утешал их по-своему.

— Ничего, Анна, — говорил он жене Миле Гаича, — молись, бог простит. А люди за такой грех не осудят. Мало кто не пользовался этим лесом.

Душко очень хорошо запомнил то время, когда строили дом. Каждый день происходило что-нибудь новое и интересное. Когда возили деревья, они с дедом навестили Михайло, жившего в хижине, что затерялась далеко в лесу. Дороги туда не знал никто, кроме самых близких друзей бывшего лесника. Михайло показал мальчику свое охотничье снаряжение. Больше всего Душко понравились ружье и капкан, который, если стукнешь по нему палкой, сразу же захлопывался. На прощание Михайло подарил Душко нож, с ним мальчик и теперь не расставался.

Душко был готов часами слушать рассказы старого Михайло, который знал много страшных историй про турок и гайдуков^[1], про народные восстания и сражения на Козаре.

Однажды осенью, за несколько дней до возвращения Миле из тюрьмы, ветер пригнал из-за горных хребтов стаи черных туч. Загремел гром. Сильные порывы ветра срывали даже крыши с домов, ломали деревья. Ураган настиг Душко уже рядом с домом, когда мальчик гнал скот с пастбища. Вихрь закружил его, как пушинку поднял с земли и швырнул об забор. На крик прибежали мать и старший брат Илия. Втроем они с трудом добрались до дому.

Ураган стих так же внезапно, как и начался. Через несколько дней домой вернулся отец. Теперь вся семья была в сборе. Отец ничего не стал рассказывать о тюрьме, а, сняв с плеча мешок, выложил на стол две буханки белого хлеба, который по тем временам был большой редкостью в крестьянском доме. Дети жадно смотрели на поджаристую корочку. В носу защекотало от запаха свежего хлеба.

Мать взяла нож, разрезала буханку на три части, а потом каждому отрезала по большому куску. Первый раз в жизни дети ели белый хлеб.

Все были очень благодарны отцу, зная, что за этот хлеб он наверняка отдал последние гроши. Миле вместе с ребятами с аппетитом ел. Разве можно было сравнить этот хлеб с жидкой фасолевой похлебкой, которой кормили в тюрьме?

Мать принесла сыр и молоко, и ребята поверили, что с возвращением отца для них начнется новая, прекрасная жизнь.

Тяжело было пережить те зимы, когда из-за плохих урожаев и кризиса в стране у людей не было ни работы, ни хлеба. Крестьянам приходилось терпеть голод и нищету. Ведь здесь, в горах, мало пахотной земли, не то что там, в долинах. А тут еще стали поговаривать, что в мире опять неспокойно, что вот-вот может начаться война…

Так уже было заведено тогда, что каждый новый дом благословлял поп.

Поп Клесан, в парадном облачении, преисполненный достоинства, совершил положенный обряд. По старинному обычаю, чтобы все в доме было хорошо и чтобы хозяин никогда не испытывал нужды, перед воротами рассыпали пригоршню мелких монет. Дети с визгом бросились, их поднимать. Не отставал от других и Душко, отыскивая в пыли блестящие монетки.

На новоселье приходили и незваные гости, нищие и бродяги, которых хозяева тоже гостеприимно встречали и угощали. Откуда-то среди гостей появился и жалкий тщедушный мужичок, по имени Пислин. Узколицый и бледный, с маленькой бородкой, в клетчатом пиджаке и черной шляпе, он казался смешным всем, а особенно детям. Говорил он писклявым голосом и при этом постоянно гримасничал. Мужики принялись подшучивать над ним. Но Пислин оказался вспыльчивым, острым на язык и никому не давал спуску.

Чтобы досадить ему, кто-то из взрослых подозвал Душко, дал ему булавку и подговорил подкрасться к Пислину и кольнуть его сзади. Мальчишке так понравилась эта шутка, что он тут же оказался за спиной Пислина и ткнул его булавкой.

Мужичок, привыкший ко всяким оскорблениям, унижениям и даже побоям, такого не ожидал. Он взвыл от обиды и боли, кровь ударила ему в голову. Выпятив грудь, распетушившись, он принялся ругать и хозяев и гостей и ругался так гнусно, что всем испортил настроение. А затем, послав проклятие этому дому, выскочил на улицу и исчез.

Миле видел, как Душко шмыгнул в дверь и побежал к хлеву, чтобы спрятаться. Он догнал его. На всю жизнь врезался Душко в память крик отца:

— Глупый мальчишка! Что ты наделал? Для того мы столько надрывались, столько работали, чтобы нас прокляли?!

Отец замахнулся было, чтобы ударить сына. Но мальчик стоял перед ним такой маленький и беззащитный, такой несчастный, что тяжелая отцовская рука замерла на полпути. Миле только пробормотал сквозь зубы:

— Хватит с нас и одного греха, — повернулся и ушел в дом.

Гости постепенно расходились. Ничто уже не могло изгладить неприятного впечатления от проклятия Пислина.

Зарывшись в сено, Душко долго плакал, пока мать не нашла его и не привела в дом.

Анна, высокая, красивая, статная женщина, любила младшего сына больше других и порой тайком баловала. Он был шестым ребенком, последним. Двое умерли совсем маленькими, но и с оставшимися четырьмя хватало забот.

Душко безутешно плакал, дрожа всем телом, потрясенный страшным проклятием, гневом отца и материнской жалостью.

Мать прижала его к себе, стараясь утешить:

— Не плачь, Душко! Конечно, ты виноват. Но знаешь, поп сразу разжег кадило и снял с нас проклятие. Все будет хорошо, вот увидишь. Иди спать. Завтра наступит новый день, тебе надо будет идти в школу.

Мальчик вытер глаза и успокоился. Душко был очень благодарен матери за ласку. Он всегда искал у нее защиты, ему казалось, что мать понимает его лучше всех. Он знал, что она очень добра, и ему чаще других удавалось уговорить ее на что-нибудь. Душко, самому маленькому в семье, зачастую перепадали лучшие кусочки.

Во время великого поста семья питалась очень скромно. На стол, правда, клали хлеб и сыр, но есть их не разрешали, и у детей от одного вида такой пищи текли слюнки.

— Потерпите, дети, сейчас есть нельзя, а то бог накажет, обидится, что мы не выполняем его заповедей! — ласково говорила мать.

Дети отправлялись во двор голодными, а Душко оставался в кухне.

— Мам, — выпрашивал он, дергая мать за фартук, — дай мне немножко хлеба с сыром. Бог меня простит, я же еще маленький.

С жалостью глядя на него, мать уступала:

— И правда, ты такой маленький, худенький. Тебе надо расти. — И отрезала ему по кусочку хлеба и сыра.

Душко залезал в погреб и прятался между бочками. Потихоньку отщипывая хлеб и сыр, он чувствовал вину перед братьями и сестрой. Что бы они сказали, если бы увидели его?..

Войдя в горницу, старик Михайло поздоровался с Миле Гаичем, положил мешок в сторонке и присел на лавку. За ужином Миле спросил:

— Ты из долины, Михайло? Что нового там слышно?

Михайло, который всегда был в курсе всех новостей и охотно делился ими с живущими в горах крестьянами, на этот раз был немногословен.

— Ничего хорошего, Миле, — ответил он со вздохом.

Дети испуганно посмотрели на старика и отложили ложки.

— О чем это ты, Михайло? — удивился Миле.

— По всему видать, весной начнется война.

Дед Джуро кивнул:

— Боюсь, так оно и будет. Все приметы о том говорят.

— Надо же, именно теперь, когда мы новый дом поставили! Хоть бы было спокойно, пока дети не подрастут! — всплеснула руками хозяйка.

— Деда, а какая она будет, война? — вмешался в разговор Душко, глядя на старика испуганными глазами. — Наш дом пушками не разрушат?

Миле попытался улыбнуться, чтобы отвлечь мальчика от страшных мыслей.

— Не бойтесь, ребята! Даже если война и начнется, граница от нас далеко. Наша армия задержит врагов, а пушки будут стрелять далеко отсюда.

Вторя сыну, старик Джуро тоже принялся успокаивать ребят, как мог.

Потом взрослые говорили о чем-то еще, но Душко уже ничего не слышал, мысли его были далеко. Спать он отправился с каким-то странным чувством. Долго смотрел в окно на заснеженное пространство. Ему казалось, что ночь кишит привидениями. Небо словно исчезло, звезды померкли. В ушах стоял тоскливый вой волков. Вот откуда-то с высоты упала звезда, оставив за собой светящийся след, но этого Душко уже не видел — он спал.

2

Через несколько дней старик Михайло пришел за поросенком. Лет двадцать назад он договорился с Джуро, чтобы Гаичи каждый год откармливали для него одного поросенка. Зимой поросенка резали, и старому Михайло хватало мяса до самой весны.

Раньше Душко не боялся, когда резали поросенка, хотя и должен был держать его за хвост. Но теперь мальчик стал бояться всего, напуганный разговорами о войне.

Дед удивленно посмотрел на него, когда внук спросил:

— Деда, а война — это когда люди убивают не только поросят, но и друг друга тоже?

— Да, что-то вроде этого… — ответил дед, вспомнив, как внимательно слушал мальчик его рассказы о войне, в которой он сам когда-то участвовал.

Миле, его сыновья Боро и Илия — старшие братья Душко — и сосед пошли в хлев за поросенком. Испуганное животное поднялось на ноги и захрюкало совсем не так, как всегда, когда Анна приносила ему пойло и чесала загривок.

Поросенка крепко схватили за уши и поволокли по обледеневшему двору. Он отчаянно верещал, и, слыша его пронзительный визг, Душко почувствовал страх. Он понял, что над поросенком никто не сжалится, как бы жалобно тот ни кричал. Душко знал, что все крестьяне любят поросят, целый год их кормят и чешут им загривок, следят, чтобы они побыстрее набирали вес, — и все это только для того, чтобы зимой выпустить из них кровь, содрать шкуру, съесть мясо.

Душко любил и жалел животных. Он не понимал, как может мать, такая добрая и ласковая, спокойно зарезать курицу. Он сердился на брата, когда тот ударом кулака оглушал кролика. Но больше всего ему было жалко теленка, когда его закалывали…

Мужчины водрузили поросенка на стол. Резал его сосед, высокий мрачный человек с закрученными кверху усами. Он подвязался белым фартуком, закатал до локтя рукава и взял в правую руку длинный острый нож.

Пока остальные мужчины крутились вокруг поросенка, который отчаянно дрыгал ногами и громко визжал, сосед поточил нож о брусок и попробовал лезвие ногтем.

— Сейчас я его! Ну-ка держи его за хвост! — крикнул он Душко.

Мальчик, однако, не пошевелился.

— Нет! Не буду я больше резать поросят! — упрямо воскликнул он и спрятался за спину матери, которая спокойно ждала, чтобы вовремя подставить посудину под струю крови.

— Мы с тобой, Душко, будем просто смотреть, да? — миролюбиво заметил Михайло.

Душко оцепенел. Он прекрасно знал, что сейчас произойдет, он видел такое и прежде, но никогда не боялся раньше так, как теперь.

Сосед склонился над столом. Рука с засученным рукавом приблизилась к горлу поросенка, другая рука нащупала вену. Поросячий визг взметнулся, казалось, до самого неба. Даже собака залаяла и стала рваться с цепи.

Зрачки у Душко расширились, губы пересохли…

Рука соседа нанесла удар, блестящее стальное лезвие полоснуло по горлу. Фонтаном брызнула кровь, и горячая струя потекла на снег. Мать подставила под нее посудину и принялась помешивать в ней деревянной ложкой, чтобы кровь не свернулась.

Поросенок так сильно дернул ногами, что державшие его люди покачнулись. Животное было готово бороться и дальше, однако силы покидали его…

Душко пришел в себя, но ощущение, заставившее его отказаться держать поросенка, осталось.

— Деда, а это тоже война? — спросил он, глядя, как сосед разделывает поросенка.

— Что с тобой, Душко?!

— Ничего. Михайло много раз говорил, что война — это когда льется кровь.

— Тебе этого не понять. Ты еще мал и, даст бог, не испытаешь того, что испытали мы.

Но мальчик никак не мог успокоиться:

— А что же вы тогда все говорите о войне? Зачем же мы убиваем животных, если любим их? И почему мы их едим?

— Глупости ты говоришь! А ведь уже во второй класс ходишь! Природа так задумала.

— Но люди же друг друга не едят.

— Если и не едят, то мучают, невелика разница.

— Как это?

— Вырастешь, поймешь. Вот пойдешь искать себе работу и все поймешь. Господа всегда мучают бедняков. Ты думаешь, почему мы говорим о войне?! Потому что война — это то же самое: кто сильнее, тот и обижает других.

Выслушав ответ деда, мальчик замолчал. Больше вопросов он не задавал.

Поросенка отнесли в сени и положили на колоду. Душко видел, как с него быстро содрали шкуру, разрезали на куски мясо и уложили в мешки, которые Михайло принес с собой.

Потом все ели жареную печенку, взрослые пили домашнюю водку и яблочное вино, оживленно разговаривали. Когда в деревне резали поросенка, это всегда было праздником. Веселились хозяева, веселился и старик Михайло, который теперь запасся едой на всю зиму.

На следующее утро Миле и Душко помогли старому Михайло отвезти домой и поросенка, и провизию, которую он купил в селе. Отец хотел было посадить Душко на телегу, но тот запросился идти пешком, чтобы послушать, о чем будут разговаривать взрослые.

Путь лежал через лес, вверх по горам, в глухие, отдаленные места.

Волшебный лес окружал мальчика. Прямые как свечи сосны тянулись к небу, и Душко казалось, что макушки их переплетаются где-то вверху. Сквозь ветви виднелись островки голубого неба, далеко в вышине светило солнце. Чем дальше они шли по лесу, тем глубже становился нетронутый снег, на котором пересекались только ниточки звериных следов.

Мальчика так и подмывало спросить Михайло, почему тот живет так далеко в лесу, а не в селе, как все остальные… Но он не решался.

Седой старик с морщинистым лицом, на котором не по-стариковски ярко светились добрые карие глаза, вызывал у него уважение и восхищение. Душко любил Михайло, как любил отца или деда. И хотя старик часто бывал в их доме и рассказывал о себе множество историй, он по-прежнему оставался для мальчугана загадочным, как и горы, в которых жил.

Хижина Михайло Чирича, лесника и охотника, стояла в чаще леса, скрытая от посторонних глаз. К ней вела едва заметная тропка, по которой и лошадь-то пробиралась с большим трудом. До середины окон хижина была заметена снегом, и только хорошенько приглядевшись, можно было заметить, что здесь живет человек.

Когда они подошли ближе, раздался собачий лай.

— Серый, молодец, Серый! — успокаивал старик собаку, которая лизала его в лицо, положив передние лапы ему на грудь.

Много раз Душко слышал от крестьян, что в доме у Михайло живет не собака, а настоящий волк. Серый и правда походил на волка, а из-за лохматой шерсти он казался еще больше. Повадки у пса были какие-то дикие. Он был необыкновенно смел, и с ним можно было ходить и на волков.

Михайло загнал Серого в конуру, чтобы гости могли спокойно войти в дом. В очаге лежали хворост и сухие поленья; Михайло поднес спичку, и огонь ярко запылал, в хижине сразу стало теплее.

Пока взрослые разгружали поклажу, мальчик с любопытством рассматривал жилище старого Михайло. Рядом с широкой лежанкой, покрытой звериными шкурами, стоял стол с двумя стульями, у другой стены — скамья, шкаф и полки. Мальчик засмотрелся на ружье, снегоступы, капканы, что лежали под скамьей, на развешанные по стенам лисьи шкуры.

Михайло приготовил горячий сладкий чай, показавшийся им необыкновенно вкусным после долгого пути.

— Дядя Михайло, откуда у вас такая хорошая собака? Настоящий волк!

— Что, нравится?

— Очень! Собак я люблю.

— Угадал, в Сером есть что-то волчье. Наверняка он с волками в родстве. Кто его знает, откуда он, я его в лесу нашел. Небось потерял какой-нибудь крестьянин, когда вез дрова. Он тогда еще щенком был. Так отощал, что кости да кожа остались, еле на ногах держался.

Серый во дворе тихонько заскулил, точно почувствовал, что разговор идет о нем.

Михайло привел его в дом. Виляя хвостом, пес обнюхал Душко и Миле.

— Не бойтесь! С моими друзьями он тихий и ласковый.

Душко бросил собаке две хлебные корки. Пес их быстро проглотил, благодарно лизнул мальчика и в надежде получить еще какой-нибудь кусочек уселся рядом.

— Я его на руках отнес домой, выкормил, — продолжал Михайло. — Он словно понял, что я спас ему жизнь, и сильно ко мне привязался. Вместе ходим в лес. Но далеко он не отходит — охраняет меня от волков и плохих людей. А подними кто на меня руку — наверняка разорвет!

— Дай лапу, Серый, дай мне твою лапу!..

Душко протянул руку, и Серый положил на нее свою широкую лапу. Мальчик обрадовался, что так быстро подружился с собакой. Он любил старика, и ему очень хотелось хоть немножко пожить у него. Михайло, правда, и сам обещал, что следующим летом возьмет Душко и себе, откроет ему тайны леса, познакомит с его обитателями.

Отдохнув, отец и сын собрались в обратный путь. Душко мог слушать рассказы старика бесконечно, но их ждала долгая дорога домой. Настала пора прощаться.

Михайло вместе с собакой пошел с ними. Там, где начинался горный склон, он помог им нагрузить на телегу буковых дров. Зима в том году ожидалась суровая, и нужно было хорошо топить новый дом, который еще не просох как следует.

Когда Михайло скрылся за деревьями, отец посадил Душко на телегу и хлестнул лошадь. Теперь дорога отлого спускалась вниз по склону.

— Пап, а почему дядя Михайло живет так далеко в лесу?

— Привык. Он всю жизнь провел в лесу, в лесу и остался — так уж ему по душе.

— А у него лучше, чем у нас в селе, — сказал Душко.

— У нас тоже неплохо. А в лесу летом хорошо, зимой же жить там тяжело и опасно.

— А он правда возьмет меня летом к себе? Или просто пошутил?

— Нет, не пошутил. Будешь хорошо себя вести и хорошо учиться, так и быть, отпустим тебя. Поможешь ему воду носить, дрова рубить, за собакой ухаживать. По лесу походите. Он тебе покажет такое, чего никто не знает.

Душко был счастлив, думая о том времени, когда он останется вдвоем с Михайло.

3

Зима и на самом деле выдалась долгая и морозная, намело много снегу. Путь из Верхнего села в Нижнее, которым Душко, Лазо и Вука обычно целый час добирались в школу, был не из легких. Особенно тяжело было в ненастную погоду идти через глухой лес. Но, несмотря на снегопад и холодный ветер, дети каждый день ходили в школу.

Зимой родители охотно посылали детей учиться — дома от них не требовалось особенной помощи. А весной, с началом полевых работ, учеников за партами становилось заметно меньше. Крестьяне обрабатывали скудную землю, выращивали овец и коров, с трудом обеспечивая семью самым необходимым. В соседнем селе была большая лесопильня, но лишь немногим удавалось найти там работу.

Душко ходил в школу с удовольствием. Учительнице нравился этот худенький мальчик, сидевший за первой партой и всегда внимательно слушавший урок.

Он часто удивлял учительницу своими вопросами о самых разных вещах и неожиданными для его возраста ответами. В первом классе Душко скучал на уроках, но на следующий год учительница стала давать ему задания потрудней, чтобы занять его живой ум и привлечь к активной работе в классе.

Особенно хорошо Душко рисовал. Никто лучше его не умел рисовать кошек, сов, поросят, дома и детей. И из дерева вырезывал он тоже лучше всех. В роду матери были скульптор и резчик, от них-то он и унаследовал свое умение. Мать знала о способностях сына и всячески их поощряла. Михайло приносил ему угольки, и мальчик изрисовал все заборы и стены.

Соседом Душко по парте был мальчик Остоя из Нижнего села. Они подружились в первый же год учебы. Остоя был на полголовы выше Душко и крупнее. С учебой у него не все шло гладко, зато ему не было равных на уроках физкультуры и труда. Он был сильнее всех своих сверстников.

Однажды мальчишки из Нижнего села, пристав к Душко, сбили у него с головы новую шапку. Не помня себя, Душко бросился на главного обидчика, но на него тут же накинулись остальные мальчишки и повалили на землю. Здорово бы ему досталось, если бы на помощь не прибежал Остоя. Вот кто умел драться! Он быстро расшвырял всех в стороны и помог Душко подняться. Вдвоем они обратили нападавших в бегство, хотя те и кидались камнями.

С тех пор больше никто не трогал Душко. Все поняли, что не стоит задирать этого горячего, неустрашимого парня и его сильного, надежного друга Остою.

Вторым близким другом Душко был Лазо, коротко стриженный темноволосый мальчик с большими черными глазами, добрый, но очень пугливый и робкий. Душко, Лазо и Вука каждый день проделывали долгий путь до школы. Часто дорогу им перебегал какой-нибудь лесной зверь, и тогда лисица казалась трусливому Лазо волком, а дикая свинья — медведем.

За одной партой с Лазо сидел Ненад. Он был из того же села, что и Душко. Учился мальчик хорошо, но был очень замкнут. В его сумке всегда было больше груш, чем тетрадок. В саду у его родителей росли грушевые деревья, и Ненад щедро угощал сладкими плодами всех своих приятелей.

Сестра Душко Вука сидела за одной партой с Босой, дочкой учительницы, красивой темноглазой девочкой, которая лучше всех читала стихи.

Последнюю парту заняли непоседливые ребята — Митко и Рале. Они не столько смотрели в тетрадки, сколько возились под партой с рогатками и всякими другими штуками, не имевшими никакого отношения к учебе, чем часто выводили учительницу из терпения. В конце концов ей надоело бранить их, и она перестала обращать на них внимание.

Однажды весенним апрельским днем дети, как обычно, шли в школу, неся тяжелые сумки. Вот и знакомое здание неподалеку от церкви.

И вдруг их внимание привлек шум моторов. Задрав головы, они увидели в синем небе несколько самолетов, которые пролетели над селом и скрылись за горой. Таких странных самолетов они еще никогда не видели.

— Немцы! — закричал Рале, который слышал разговоры старших и видел немецкие самолеты на фотографиях в газете.

Дети вошли в класс, болтая и споря, как всегда, но прежняя оживленность исчезла — неизвестные самолеты их испугали.

Урок должен был уже начаться, а учительницы все не было. Взволнованные дети громко шумели.

— Где твоя мама? — спрашивали они Босу, но девочка не знала, что ответить.

Душко задумчиво смотрел в окно на вершину высокой горы, за которой скрылись самолеты с черными крестами. Их появление он невольно связал с волчьим воем и другими дурными знаками, о которых говорил дед.

Вдруг в церкви зазвонили в колокола, как бывало при пожаре и других больших несчастьях. Только на этот раз колокола звонили как-то особенно громко и отрывисто. Дети затихли и, сгрудившись на подоконниках, стали смотреть, как люди бегут к церкви.

В класс вошла учительница, бледная, испуганная. Дети сразу же прекратили шуметь и застыли не шевелясь, с ожиданием глядя на нее.

— Дети, сегодня уроков не будет, — сказала учительница взволнованно. — Скорей идите по домам. Началась война. На нашу страну напали немцы и итальянцы.

Они продолжали стоять молча, словно статуи. Учительница села и, закрыв лицо ладонями, тяжело вздохнула.

Обычно, когда кончались уроки, ученики с радостными криками выбегали из школы. Теперь же они молча отправились по домам.

В семье Душко уже знали, что началась война.

Мать плакала в углу, отец сидел за столом, задумчиво листая старую газету, Илия вернулся с работы в лесу, Боро собирался идти в долину. Войдя в дом, Душко и Вука бросили школьные сумки в угол, словно они им уже никогда не понадобятся.

— Ну вот, Душко, теперь ты увидишь, что такое война, про которую ты все время спрашивал… Вот мы ее и дождались, — с горечью проговорил дед.

Вся семья была обеспокоена тем, где достать продукты. На постройку дома ушли все деньги, а потом еще Миле посадили в тюрьму… Не на что было купить ни сахара, ни соли, ни керосина.

От сознания, что началась война, Душко горел как в лихорадке. Вечером, когда он лег спать, мать принесла ему чаю, перекрестила, присела к нему на кровать и сказала:

— Давай молиться, Душко! Попросим бога, чтобы война поскорее кончилась и до нас не добралась. Чтобы отцу и братьям не пришлось идти воевать. Чтобы мы не голодали…

Душко повторял за матерью слова молитвы, надеясь, что бог сжалится над ними. Когда мать замолчала и прикрутила фитиль лампы, он набрался храбрости и спросил:

— Что же теперь будет, раз началась война?

— Не знаю, Душко, не знаю…

— А чего же мы тогда боимся, мама?

— Ты еще ничего не понимаешь.

Мальчик помолчал, о чем-то думая, а потом попробовал утешить мать:

— Но мы же никому ничего плохого не сделали! Значит, и нам никто ничего плохого не сделает.

— Может, ты и прав. Может, мы зря боимся. — Она погладила его по голове и сказала: — Спи, Душко, и ни о чем не думай. Что будет, то и будет…

Люди, что жили в долине, приносили самые разные вести. Душко мало что понимал, но чувствовал, как растет всеобщее беспокойство. Ходили слухи, что королевская армия развалилась, власти больше нет, жандармы разбежались, а люди грабят магазины и склады.

Далекие взрывы и красное от пожаров небо над долиной, где у реки стоял город, говорили о том, что там происходит что-то необычное. Над горными вершинами нависли грозовые облака, слышались глухие раскаты грома, упали первые капли дождя, предвещавшие перемену погоды.

Последующие дни, к сожалению, не оправдали предсказаний деда, который говорил: «У нас сильная армия, она остановит фашистов еще на границе». В селах появились дезертиры, говорившие, что власти капитулировали, офицеры предали их, а в городах усташи отбирают оружие у всех, кто хочет сражаться против них и немцев.

Гаичи с нетерпением ждали возвращения Михайло, который отправился в долину узнать, что происходит там. Через несколько дней он вернулся, и по его лицу Душко понял, что вести плохие.

Собралась вся семья. Михайло рассказал, что в Загребе провозглашено новое государство — Независимая Хорватия, созданное под покровительством немцев и итальянцев, что возглавил его Анте Павелич — фашист и лютый враг сербов.

— Теперь плохо нам придется, — сказал старик. — А особенно сербам. Дотянутся до нас лапы Павелича.

Душко не понимал, что это за новая власть и почему сербам придется плохо.

— Пока никто не знает, что будет, — сказал Михайло. — Может статься, настоящая война начнется как раз тогда, когда многие будут считать, что она кончилась.

4

Лето стояло жаркое, солнечное. Налились золотые колосья пшеницы. Буйно шла в рост трава. Стоял упоительный аромат цветущих лип. Жужжание пчел мешалось с птичьим щебетом и криками косуль. Горные склоны с цветущими деревьями казались покрытыми желто-зеленым ковром. Ожили родники, в лощинах журчали ручьи.

Природа будто хотела возместить ущерб, нанесенный несчастным, напуганным войной людям, — земля подарила им неслыханно богатый урожай.

Крестьяне трудились в поте лица — косили траву, сушили и копнили сено. Каждый прикидывал, сколько сможет запасти корма для скота на зиму. Это было очень важно, ведь кормить теперь надо было не только себя и свои семьи, но и партизан, которых на Козаре становилось все больше.

Чтобы не думать о грозящей опасности, о неизвестности, люди целиком отдавались работе. Отправляясь вечером домой, они старались не говорить о том, что с ними может случиться завтра.

Душко больше не спрашивал, что такое война. Вместе с другими он был занят делом. Уроков в школе больше не было. Усташи посадили учительницу в тюрьму, а учитель ушел в лес к партизанам. Война нарушила спокойное течение жизни людей. Усташские власти распространили угрожающие требования беспрекословно подчиниться «новому порядку». Особо отмечалось, что необходимо сдать все оружие и сообщать обо всех, кто скрывается или недоволен этим «новым порядком».

Страшные вести о том, как жестоко усташи расправляются с непокорными, не давали крестьянам спокойно работать. Они узнали, что попа Клесана посадили в тюрьму. Ходили слухи, что всех православных сербов собираются обратить в католическую веру, а те, кто не подчинится, потеряют и землю, и собственную голову.

— Что же с нами будет, если все это правда? — причитала в страхе Анна. Единственное спасение она видела в молитве.

Душко тоже молился, хоть ему совсем и не хотелось делать это. Повторяя все время одни и те же слова, он думал совсем о другом и никак не мог сосредоточиться. Ему казалось, что идет он по полю вдоль реки или по лесу. Просить о чем-то небо казалось ему бесполезным делом. Сколько раз, помнится, они молились и раньше, чтобы не было дождя, а он, как назло, все лил да лил.

Однажды вечером он услышал, как разговаривали дед Джуро и Михайло. Они говорили о том, что усташи убивают в селах крестьян, что в одном селении собрали всех жителей в церковь и под страхом смерти заставили принять католическую веру, а потом в церковь ворвались солдаты, перебили и перерезали всех крестьян.

— Вот такие дела, Джуро. Толкают нас в пропасть. Надо сопротивляться… Без боя мы им не сдадимся. Рано или поздно, но и Павеличу, и Гитлеру придет конец! Теперь, когда они напали на русских, они сами себе подписали смертный приговор. Вот увидишь, русские разобьют их и погонят назад до самого ихнего Берлина!..

Потом Михайло совсем тихо, почти шепотом, рассказал деду, что коммунисты собирают в козарских лесах повстанческую армию, он установил с ними связь. Они уже несколько раз нападали на позиции усташей и разбивали их.

Услышанное вселило в Душко надежду, что война не будет такой страшной, как о ней говорят старики, предсказывающие конец света в наказание за грехи человеческие. А еще старики говорили, что это будет самая страшная война, какой еще не бывало.

Когда Михайло ушел, Душко спросил деда:

— Правда, что будет так страшно, или нас пугают? Как думает Михайло?

— Михайло знает, что говорит. Он прав — кто сумеет за себя постоять, тот уцелеет, а кто не будет защищаться — пропадет. Всех не перестреляют. Если станет совсем плохо, уйдем в леса, как наши деды и прадеды в трудный час.

Оказалось, Михайло сказал деду, что он еще выше залез в горы, нашел себе убежище в дремучем лесу, где все лето сооружал укрытие.

Джуро Гаич последовал примеру старого друга. Пока вся семья работала в поле, он устроил неподалеку от дома, в терновнике, подземное убежище и отнес туда запас провизии. Затем он принялся оборудовать тайники в самом доме, на случай если им придется скрываться от фашистов. Две недели он трудился без отдыха. А потом ему пришло в голову прорыть от дома до кустарника в саду подземный ход, который служил бы одновременно и для отступления, и для проветривания. Выход он замаскировал буковыми поленьями, будто бы запасенными для отопления.

Миле поначалу пытался угомонить отца, уговаривая его не надрываться: мол, крестьяне у нас смирные, политикой не интересуются, усташи их трогать не станут.

Но старик уговорам не поддался, сообщив сыну, что соорудить убежища по всей Козаре приказали партизаны, которые собираются сейчас в лесах.

Какое-то время в селе не появлялись ни усташи, ни немцы, ни партизаны, и все уже стали думать, что дед поторопился и что предостережения Михайло оказались напрасными.

А потом пришла ночь, которую Душко запомнил на всю жизнь…

После тяжелой работы в поле все жители села мирно спали. Никто не слышал, как усташская сотня окружила село. Собаки почуяли фашистов только тогда, когда те оказались уже совсем близко.

Дед Джуро вскочил. Проснулся и Душко, остановился у окна, вглядываясь в темноту:

— Деда, на улице какие-то солдаты!

— Да что ты! — воскликнул дед и посмотрел в окно.

Усташи начали стрелять в деревенских собак. Послышался жалобный вой раненых животных.

— Миле, усташи! — крикнул старик сыну. — Илия, Боро! Скорей в убежище! Кто знает, чего им надо? Видать, хотят нас всех перебить!..

— С какой стати?! Партизан у нас нет, оружия тоже в доме не найдут. Не за что им нас убивать. Наверное, они кого-нибудь ищут… Если мы спрячемся, могут подумать, что мы ушли в лес, и подожгут дом! — пытался успокоить всех Миле, не веривший тому, что может произойти что-то страшное.

Отовсюду доносились глухие удары — это усташи колотили прикладами в двери.

— Открывайте, влахи^[2], или выломаем двери!..

Грубые окрики перемежались громким собачьим лаем, мычанием коров, плачем женщин и криками детей. Солдаты врывались в коровники и уводили животных. Входили в дома, и люди сдавались на милость непрошеных гостей.

Дед потащил за собой Душко и Боро, которому недавно исполнилось восемнадцать лет. Они бросились в подпол, оттуда в убежище, задвинули засов и сели на солому, прислушиваясь к шуму около дома.

Миле и Анна, их дочь Вука и сын Илия остались в доме. Когда дверь задрожала под ударами прикладов, мать отодвинула засов.

В грудь ей сразу же уперлось несколько винтовочных дул, и один из усташей грубо приказал:

— Всем выйти во двор! Будем делать обыск! Ищем оружие и партизан!

Полуодетые, перепуганные до смерти, люди вышли во двор. Сюда же усташи пригнали еще и соседей.

Из темноты вынырнул усташский офицер на коне — это был сотник Кудела.

— Все вышли?! — грубо спросил он. — Теперь отвечайте, где прячете оружие и партизан?

Крестьяне начали было говорить, что оружия у них нет, а партизан они и в глаза не видели, но сотник даже не слушал их.

Вскоре из домов вышли солдаты с набитыми доверху мешками. Унтер доложил, что в домах никого не обнаружили.

Сотник проскакал мимо согнанных крестьян, показывая хлыстом на всех мужчин средних лет и молодых парней:

— Вы все — шаг вперед! Пойдете с нами!

— Куда?

— Не ваше дело!

— Можно нам взять что-нибудь с собой? — робко спросил сосед.

— Нет! Идти недалеко, и вам ничего не понадобится.

Услыхав эти слова, прозвучавшие как глухие удары молотка о крышку гроба, женщины заголосили, предчувствуя беду. Заплакали и дети. Все пошли за мужчинами, которых солдаты сгоняли на главную улицу села. Там они увидели большую группу мужчин, окруженную солдатами. Вокруг стояли женщины с детьми.

Вновь раздался голос сотника Куделы:

— Построить их в колонну по двое! — Когда приказ был выполнен, Кудела прокричал: — Слушайте меня, люди! Советую не делать глупостей! Кто попробует бежать, будет расстрелян на месте! Мой долг объяснить вам, что, если мы не уведем вас отсюда, вы попадетесь в лапы партизанам. О вас позаботится наше государство, вы будете работать под нашей защитой, пока не минует опасность. А потом вернетесь домой. Женщины и дети! Расходитесь по домам и не волнуйтесь!

С этими словами он натянул повод, конь встал на дыбы и заржал. Колонна усташей постепенно скрылась в темном лесу…

Джуро, Душко и Боро вылезли из убежища. Мать прибежала с криком, что угнали мужа и сына.

Они собрались на кухне.

— Вот так всегда бывает, когда стариков не слушают! Ведьговорил Михайло, что усташи натворили в других селах! Там устроили настоящую резню! Кто знает, что теперь будет! — сокрушался дед.

Заснуть никто не мог. Все сидели молча, глядя, как за окнами занимается рассвет. Дед решил с самого утра отправиться на поиски старого Михайло.

Душко затрясло от страха. Материнская скорбь передалась и ему, и он безутешно заплакал.

Небо на востоке постепенно посветлело. Тишину летнего утра разорвали одинокие выстрелы и длинные пулеметные очереди.

Дед застонал, словно пули попали в него, и прижал к себе Душко:

— Убивают их свиньи усташские! За что?! Правду люди говорят… Изничтожить нас хотят… изничтожить всех нас, православных…

Зловещая стрельба продолжалась несколько минут, а потом еще долго раздавались одиночные выстрелы… Пришли заплаканные, полные отчаяния соседки.

— Пойдемте посмотрим, что сталось с нашими мужьями и сыновьями! Пусть и нас убьют вместе с детьми! — восклицала соседка, у которой увели четверых мужчин.

Дед еле уговорил их остаться дома и не искушать судьбу. Когда наступит день и солдаты уйдут, первым делом надо будет разузнать, что там случилось.

Но еще до рассвета вернулись Миле и двое парней. Им, раненным, удалось бежать с места расправы.

Когда отец открыл дверь, у всех от ужаса перехватило дыхание. По лицу и рукам Миле текла кровь, окровавленная рубашка прилипла к груди.

— Миле! — вскрикнула Анна. — А где Илия?!

— Всех убили… Сто сорок человек… Расстреливали и резали нас, как баранов… Почти никто не спасся…

У Душко потемнело в глазах. Он помертвел от ужаса, внутри у него все сжалось. Ему казалось, что он видит окровавленного отца не наяву, а в каком-то кошмарном сне.

— Ой, Миле, Миле, сыночек мой! Что же вы не спрятались?.. Ведь знали же, что усташи убивают людей без всякой причины, — простонал дед.

— От страха люди обычно теряют рассудок… хватаются за любую соломинку… Мы думали, нас не тронут, ведь говорили, что ведут работать, — с трудом выговаривая слова, произнес Миле. — Только когда меня ранило, я решил бежать…

Анна промыла ему рану, разорвала на бинты полотняную простыню, перевязала его, уложила в постель и сидела возле него, пока он не заснул.

Солнце уже поднялось над остроконечными вершинами гор, когда из соседнего села пришла какая-то женщина и сообщила, что усташи ушли в долину, а все убитые из окрестных сел лежат на берегу речки Ябланицы.

Дед тотчас запряг лошадь и отправился искать Илию. Душко рванулся за ним. Напрасно мать кричала, чтобы старик не брал с собой ребенка, мальчика невозможно было остановить.

На месте расправы собралось много крестьян с повозками, запряженными волами и лошадьми. Старики, женщины и дети все подходили и подходили, со стонами воздевая руки к небу. Перед ними лежали их родные — мертвые, окровавленные, застывшие…

Душко не плакал. Чувствуя, как страх сменяется гневом, он молча смотрел на луг, залитый кровью, на быструю студеную речку, на берегу которой лежали трупы тех, кто, видно, пытался добраться до воды и спастись вплавь.

Под лучами утреннего солнца над вытоптанной травой разносились причитания:

— О, где вы, сыночки мои?!

— О, Радован, цвет мой яблоневый… рана моя страшная, неисцелимая…

— Дети мои, глаза мои выколотые…

— Навеки будьте вы прокляты, убийцы! Чтоб весь ваш род зачах! Покарай их, господи! Да сгинут они с лица земли!..

Душко с дедом исходили весь берег вдоль и поперек, но Илии нигде не было. Наконец они нашли его тело.

Илия лежал в густом кустарнике на берегу речки, вцепившись руками в корни вербы, нависшей над водой. Раненный, он дополз до кустов и хотел спрятаться, но его нашли и закололи штыком.

— Илия, Илия! — застонал старик. — Что они с тобой сделали?! Как нам отомстить за тебя? Как же я покажу тебя матери?..

Душко заплакал. Встав на колени, он гладил брата по лицу. Дед тем временем подвез телегу и позвал соседей, чтобы те помогли поднять убитого, потом накрыл его простыней. Им хотелось скорей уйти прочь с этого проклятого места. Но долго еще до них доносились отдаленные причитания.

В селе их остановила Дара, с которой осенью Илия собирался обвенчаться…

— Где Илия? — спросила она не своим голосом.

— Здесь, — тихо проговорил дед, показав на телегу.

Откинув простыню, девушка упала на грудь юноши, потом резко выпрямилась, закрыла лицо руками и, качаясь, словно подстреленная, побрела к лесу. Напрасно дед звал ее. Она скрылась за деревьями.

5

Жить в селе становилось все опаснее. Усташи зверствовали безнаказанно. Они жгли села, убивали крестьян.

Лето сменилось осенью. Полили холодные дожди, пожелтели листья на деревьях. К счастью, урожай в тот год уродился хороший.

Усташи несколько раз направлялись и в горные селения, но партизаны, которые к тому времени уже набрали силу, преграждали им путь.

Когда внизу под горой раздавались автоматные очереди, взрывы мин и орудийная стрельба, дед Джуро поднимал голову, прислушивался.

— Там идет бой, — говорил он внукам. — Наши, видать, стойко защищаются, и усташи больше не будут резать нас, как баранов. Вот увидишь, соберется вся Козара, все наши герои. Никогда мы не сдавались и теперь не сдадимся.

— А кто это наши? — спрашивал Душко, от всего сердца радуясь, что есть кто-то храбрый и сильный, кто защищает их там, в долине.

— Народная армия, партизаны!

Однажды дед запряг лошадь, погрузил на телегу овес и повез на мельницу.

Не один час шли они с Душко по разбитой дороге через лес, потом спустились в долину, где текла речка и неподалеку от плотины стояла одинокая мельница. Вертелись ее колеса, мерно стучали жернова.

Для Душко приезд на мельницу каждый раз становился ярким событием. Пока дед с мельником толковали за рюмкой сливовицы о том о сем, он бежал к протоке, где по камням, обросшим мхом, стремительно неслась вода. Здесь можно было прямо руками ловить форель. Любил Душко разглядывать мельницу и изнутри — смотрел, как вертятся жернова, окунал палец в муку, мял ее и пробовал на вкус…

— Здравствуй, Муйо! — закричал дед мельнику, когда тот показался на пороге, весь белый от мучной пыли.

Мельник улыбнулся, закрутил длинные усы:

— Здорово, Джуро!

Мельник, которого звали Муйо Бегич, был мусульманином. Однако, оставаясь ревностным почитателем аллаха, он водил дружбу и с православными, и с католиками. За двадцать лет работы на мельнице плечи его согнулись от тяжести мешков, но он оставался по-прежнему бодрым и крепким. На его решительном лице добродушным лукавством светились глаза.

Душко любил его. Муйо, дед Джуро и Михайло вместе воевали в первую мировую войну. У мельника в доме даже висела фотография, на которой были изображены солдаты в красных фесках, с кинжалами и гранатами за поясом. Они сидели на бруствере окопа, а за ними круто поднимались вверх скалистые горы. Среди этих солдат находился и Муйо.

Теперь он жил с женой и двумя дочерьми в этой глухой лощине, вдалеке от сел. Ему доверяли и считали его порядочным человеком все — и католики, и православные, и мусульмане.

Пока дед и Муйо носили мешки с зерном на мельницу, Душко играл возле плотины. Вдруг залаяла собака, и мальчик увидел людей, колонной спускающихся по тропинке к мельнице.

— Это наши, партизаны, — успокоил мальчика мельник.

Он начал рассказывать, что с тех пор, как началась эта война, на мельнице не стало покоя. Сюда уже приходили и усташи, и гитлеровцы. Спасло его только то, что он показал немецкому офицеру свою серебряную медаль за храбрость, полученную на фронте, и то, что он немного говорил по-немецки. Немцы признали его своим, а усташи разрешили и дальше молоть зерно, но с условием, что он не будет снабжать им партизан. Заходили к нему и партизаны. Вот и теперь они пришли.

— Смерть фашизму! — приветствовали мельника партизаны.

— Свобода народу! — ответил им мельник.

Душко не сводил глаз с партизан, крепких молодых парней, таких же, каким был Илия, вооруженных винтовками и пулеметами. Партизаны поздоровались и с Джуро. Двух из них старик узнал. Они разговорились. Трое партизан с пулеметом на всякий случай остались на дороге, чтобы охранять подходы к мельнице.

Партизан по имени Соша сказал, что отныне они не дадут усташам покоя, не позволят больше грабить и убивать мирных жителей. Он сказал деду, что в селе надо организовать дозор, чтобы враг не застал крестьян врасплох, и подготовить как можно больше убежищ около дома и в лесу, куда все жители должны уходить, как только враг появится у села. А еще он добавил, что партизаны зовут в отряд всех молодых парней, которые хотят бороться против фашистов.

Дед обещал все выполнить, пригласил партизан приходить в село, если им что понадобится, дал мешок муки.

Дома Джуро собрал всю семью и рассказал о своей встрече с партизанами. Все внимательно слушали старика. Миле с мрачным видом сидел за столом. Он считал, что немцы — слишком большая сила, чтобы ей можно было противостоять. Миле еще не пришел в себя после ночной резни, учиненной усташами.

— Я очень рад, что у нас есть своя армия! — закончил дед. — Будь я помоложе, завтра же взял бы винтовку и ушел в лес сражаться. Ничего другого нам не остается! Вот увидите, фашисты не дадут нам покоя, они еще не один раз придут сюда!

Выслушав деда, Боро обратился к Миле:

— Разреши, отец, мне уйти к партизанам. Если бы мы с дедом тогда не спрятались, не было бы меня сейчас в живых… Что же мне теперь — сидеть дома и ждать?

У деда от радости засветились глаза, а мать и Вука заплакали. Душко был горд за старшего брата. Но отец посмотрел на него как-то робко — он боялся потерять и второго сына.

— Ты еще совсем молод, Боро! Не рано ли тебе воевать? — проговорила мать.

— Совсем не рано! — повысил голос дед, гордый от сознания, что боевой дух Гаичей передался его внуку. — Правильно ты решил, Боро! Другие тоже идут в лес. Кто-то из нашей семьи должен отомстить за Илию, за безвинно убитых односельчан! Кто-то должен нас защищать!

Подумав немного, отец кивнул, соглашаясь с сыном.

Через несколько дней в село пришли Михайло и двое партизан. Боро сразу же начал собираться в дорогу. Домашние принесли все, что было в доме, чтобы снарядить его. Дали ботинки, оставшиеся от Илии, отцовскую суконную накидку, дедов ранец, сохранившийся еще с прошлой войны, и флягу. Мать сшила ему пилотку с красной звездой.

После ужина собралась вся семья. Дед протянул внуку свою знаменитую винтовку:

— Боро, передаю тебе свое оружие. Я хранил эту винтовку как самое дорогое воспоминание. Не раз спасала она мне жизнь. Здесь тридцать патронов, пусть каждый принесет смерть усташу или гитлеровцу. На первое время тебе хватит, а потом сам добудешь патроны в бою.

Вспыхнув от радости, Боро взял в руки винтовку, поцеловал:

— Дед, клянусь честью нашей семьи, что не посрамлю род Гаичей!

Все по очереди обняли и поцеловали его — сначала дед, потом отец с матерью, затем Душко и Вука.

Теперь Боро стал их надеждой. Они пожелали ему удачи в бою, твердо веря, что он вернется с войны живой и невредимый. Родные долго смотрели вслед партизанам, уходившим в темный лес, в направлении высившейся на горизонте горы. Над ее вершинами уже нависли темные грозовые облака, похожие на обломки скал. Осенний ветер срывал листья с деревьев, гнал их над пожелтевшей травой. Откуда-то с вышины доносились крики улетающих птиц и еле слышный шелест их крыльев.

6

Теперь, когда один из Гаичей ушел в партизаны, остальные гораздо легче переносили суровую действительность и не так боялись таинственной неизвестности. Крестьяне на Козаре стали понимать, что их спасение только в борьбе. И восстание ширилось, как лесной пожар, захватывая всех живущих на этой израненной земле людей. Чтобы враг не застал их врасплох, крестьяне организовали в селе дозор. Мужчины днем работали в поле, а ночью, вооружившись вилами, топорами или старыми винтовками, сохранившимися еще с прошлой войны, выходили на защиту родных сел.

Стрельба раздавалась все чаще, то там, то здесь днем и ночью вспыхивали бои. Война гремела вдоль всего подножия гор.

Дети тоже получили задание от партизан. Они должны были следить, не появятся ли в округе незнакомцы, поскольку усташи, чтобы обмануть местное население, часто переодевались в крестьянскую одежду.

Стояла осень. Лес полыхал всеми цветами радуги. Скот добирал на пастбищах последнюю траву. Ненад, Душко, Остоя, Митко, Рале и Лазо развели костер и прыгали через огонь, спорили, кто дальше бросит камень. Не играли они только в войну: никто не хотел быть немцем или усташом, все хотели быть партизанами.

Однажды они сидели вокруг костра, когда к ним, опираясь на палку, подошел незнакомец — высокий мужчина в плаще, с острым носом и хитрыми глазами.

— Здравствуйте, ребятки. Вы не против, если я посижу с вами, отдохну немного? Хожу вот, скупаю у крестьян шерсть и уголь.

— Садитесь, если хотите, — ответил Остоя.

Ребята вытаскивали из костра горячую картошку и ели. Ее аппетитный запах соблазнил и пришельца.

— Не угостите и меня?

Митко поддел заостренной палкой большую картофелину и протянул ее незнакомцу. Тот поблагодарил, взял картошку и, разломив ее длинными пальцами, принялся дуть на нее.

Наблюдая за ним исподтишка, Душко думал: «Ловко это у него получается… Может, он цыган, вор или шпион… Чужой он, нельзя ему доверять…» Мальчику не понравилось лицо этого человека, да и поведение незнакомца как-то сразу вызвало подозрение.

— Куда путь держите? — вежливо спросил он.

— Сперва в ваше село, потом дальше. Я уже бывал тут как-то, торговал.

Остоя протянул незнакомцу еще одну картофелину. Тот широко улыбнулся, показав желтые зубы заядлого курильщика, и заговорил о торговле, а потом как бы невзначай спросил про лесника Михайло и партизан.

Этого было достаточно, чтобы Душко все понял. Он подошел к Остое, самому сильному и смелому из ребят.

— Это шпион! Задержите его, а я пока сбегаю за дедом, — шепнул он и со всех ног бросился в село.

Торговец неожиданно поднялся, собираясь уйти. Чувствовалось, что его насторожило столь быстрое исчезновение мальчика.

— Посидите еще. Подождите, может, придет кто-нибудь из тех, кого вы ищете, — уговаривали незнакомца ребята.

Однако тот зло посмотрел на них, скривил губы:

— Вы что, сопляки, указывать мне еще будете?! Вот я вам сейчас! — Он поднял палку, но ребята, прежде чем он успел что-либо сделать, окружили его тесным кольцом. У каждого в руке был камень.

Торговец сузил свои маленькие злые глазки, потом обвел всех взглядом, как бы прикидывая, что они могут ему сделать, если он кого-нибудь ударит.

— Убирайтесь! — заорал он на них и замахнулся палкой.

Кое-кто из ребят отскочил в сторону. Но Остоя, оказавшийся у него за спиной, размахнулся и с силой бросил в незнакомца камень. Покачнувшись, человек упал.

— Ладно, ваша взяла, — прохрипел он.

Вскоре вернулся Душко. Он пришел с дедом, который прихватил с собой охотничье ружье.

— Кто ты и чего тебе у нас надо? — строго спросил Джуро у незнакомца.

— Я же им объяснял! Я торгую шерстью и углем!

— Я тебе покажу шерсть! — Джуро сразу догадался, что перед ним тот самый человек, о котором ему как-то говорил Михайло. Многие считали, что он — усташский шпион.

— Если он шпион, так мы его камнями закидаем! — крикнул Остоя.

— Нет, не имеем права. Отправим его в штаб отряда на Козару! — распорядился дед.

Ребята связали торговца, привели в село и заперли в конюшне. Джуро не хотел, чтобы над шпионом жители села учинили самосуд. Женщины, потерявшие мужей и сыновей, разорвали бы его.

Мужчины, которых привели ребята, попытались чего-то добиться от торговца, прижать его к стенке, но выяснили только, что его зовут Стипе Баканяц. Некоторые и раньше слышали о нем: много лет он действительно ходил по округе, торгуя шерстью и углем и посредничая при продаже лошадей.

Два дня Баканяц просидел в конюшне, пока не пришел Михайло с партизанским патрулем. Лесник его сразу же узнал:

— Ну вот, Стипе, мы и свиделись! Теперь тебе больше не удастся за нами шпионить!

— Пощади, Михайло! Ни за кем я не шпионю, торгую и честно людям помогаю!

— Это мы посмотрим! Ребята тебя отведут в штаб отряда, и там ты расскажешь, чего тебе здесь понадобилось и на кого ты теперь работаешь.

Вечером Душко никак не мог заснуть, его мучил страшный сон — будто бы шпион разорвал веревки и бросился на деда с топором. Мальчик закричал от страха и проснулся. Рядом с ним на кровати сидел дед, набивая трубку.

— Ты что, Душко?

— Мне приснился страшный сон! — Душко потер глаза и спросил: — Дедушка, а что теперь будет с тем торговцем?

— Голову ему отрубят, — пошутил дед.

— Правда? А вдруг он не шпион?

— Но и не наш он человек. Михайло это точно знает. Хорошо, что ты прибежал за мной. Одному богу известно, скольких наших людей мы уберегли, если он — тот самый… Запомни, Душко, мы только защищаемся, мы ни на кого не нападаем. И этот получит по заслугам. Кто его звал к нам на Козару?

Спустя какое-то время после этого случая домой заглянул Боро, перебросился с родными несколькими словами и убежал догонять свой отряд. Партизаны снова шли в бой.

Погода испортилась. Ветер гнул деревья, вместе с каплями дождя на землю упали первые снежинки. Из долины, где была лесопильня, на которой когда-то работал Илия, донеслась сильная винтовочная стрельба. К вечеру она стихла, а в небо взметнулся громадный столб дыма. Говорили, что партизаны разрушили укрепления усташей и подожгли лесопильню. Темное небо стало багровым от пожара. Принявшись к деду, Душко смотрел на огонь и дрожал от холода.

— Партизаны правильно сделали, что подожгли лесопильню, — говорил дед. — Теперь рабочие пойдут в партизаны — это лучше, чем работать на гитлеровцев…

Отсветы пламени все ярче окрашивали облака, сплошь затянувшие серое небо. Послышалось несколько глухих взрывов. Казалось, весь свет рушится и завтрашний день уже не принесет ничего хорошего.

Крестьяне разошлись по домам, а лесопильня долго еще продолжала гореть.

7

Зима 1942 года выдалась суровой. Народная борьба ширилась, как пожар на ветру, достигнув к весне огромного размаха. Бои вспыхивали в разных местах и продолжались днем и ночью.

Партизаны и усташи поочередно нападали друг на друга. Когда усташи не могли справиться с партизанами сами, им на помощь приходили немцы.

Боро частенько во время патрулирования забегал домой. Он отличился при нападении партизан на лесопильню — захватил пулемет противника и взорвал дот. Сначала Боро был назначен пулеметчиком, а после гибели командира отделения заменил его. Тогда же Боро приняли в коммунистическую партию.

Когда партизаны приходили в село, начинался праздник — ведь из каждой семьи кто-нибудь да был в партизанах.

Дед и Душко очень гордились Боро и все время просили его что-нибудь рассказать им. И Боро рассказывал, что их отряд вырос на несколько тысяч человек, что скоро партизанская армия освободит всю Козару, а пока что враг укрепился вдоль реки, железной дороги и в некоторых городах, хотя из многих населенных пунктов партизанам удалось выбить усташей. Боро рассказывал, что многие домобраны^[3] сдаются, иногда даже целые их подразделения переходят на сторону партизан. Только гитлеровцы и усташи дерутся насмерть.

Дед Джуро внимательно слушал внука. Однажды он озабоченно сказал:

— Все это хорошо. Мы очень рады каждой вашей победе. Только вот есть у меня такой вопрос. Сейчас вы нас защищаете, а что будет потом? Ведь гитлеровцы уже под Ленинградом и Москвой и рвутся на Кавказ. Думаете, они нас здесь оставят в покое? Думаете, мы сможем их задержать, если они бросят сюда большие силы?

— Я, дед, только командир отделения и решаю те задачи, которые мне ставят. Но скажу тебе твердо: если начнется их наступление, мы будет защищать Козару, не бросим вас.

Результаты партизанской борьбы, продолжавшейся уже в течение года, заметно сказывались во всем. В селах создавались народно-освободительные комитеты, народ брал власть в свои руки. Однако многие крестьяне на Козаре еще не совсем понимали, что принесет им победа. Джуро как-то спросил внука:

— Вот ты, Боро, член партии, а мы простые крестьяне. Скажи, и у нас после войны будет так же, как в Советской России? И у нас тоже отберут землю? Там ведь сперва ее дали крестьянам, а потом забрали, а их всех объединили в колхозы?!

Внук рассмеялся, показав белые зубы:

— Ты что, дед, боишься общего котла? Клюешь на буржуазную пропаганду?

— За меня можешь не беспокоиться. Просто мне интересно, какие у вас планы.

— В наших планах нет ничего такого, что было бы во вред рабочим и крестьянам. Все только для их пользы. Сначала мы освободим страну, потом создадим народное государство. Народ сам и будет решать, что и как надо изменить.

Но дед не сдавался:

— Ну утешил! Так ведь коммунизма не может быть без того, чтобы у тех, кто много имеет, не взять и тем, у кого мало, не отдать.

— Правильно, дед. А что можно взять у козарского крестьянина? Ему можно только дать.

Дед обрадовался:

— Вот видишь! Раз так, тогда можно и меня записать в вашу коммунистическую партию! — Он довольно усмехнулся и раскурил трубку.

Миле с тревогой спросил сына:

— А как же наступление? Что нам делать, если опять придет усташский сотник Кудела и начнет нас убивать?!

— Это решит командование. Я так думаю: не сидите сложа руки дома, устройте в лесу побольше подземных убежищ.

Своими ответами Боро всех успокоил.

Наступили теплые весенние дни, и крестьяне вышли в поле, чтобы обработать землю. Семья Гаича тоже работала в поле, когда в небе неожиданно появились фашистские самолеты. Уже несколько дней они кружили над горными селениями, но на этот раз спустились так низко, что на их крыльях стало хорошо видно черные кресты.

Душко всего один раз видел так близко вражеские самолеты — в тот день, когда они узнали о начале войны.

— Ложись! — крикнул дед во весь голос, как когда-то кричал на фронте.

Рев моторов прокатился над самой головой. Душко и Вука обхватили головы руками, а дед, распластавшись на земле, смотрел на самолеты и очень жалел, что нет у него под рукой ружья, чтобы подстрелить хотя бы одного из этих стервятников.

Самолеты сбросили какие-то листовки. Тысячи белых листков, кружась на ветру, как осенние листья, медленно спускались на землю.

— Ну-ка, ребята, поймайте мне эту писанину, — велел дед.

Душко и Вука погнались через поле за листочками, которые уносил ветер. У сестры не хватило сил добежать, а Душко все-таки схватил на лету несколько листовок и принес деду.

В листовках германское командование оповещало население о том, что в самом скором времени предпримет большое наступление, чтобы очистить Козару от партизан. Оно предупреждало крестьян, чтобы они не сотрудничали с партизанами и не покидали своих жилищ, а также предлагало всем коммунистам, рабочим и крестьянам, ушедшим в партизаны, вернуться домой, обещая им помилование.

— Принесет их нелегкая еще раньше, чем я думал, — недовольно буркнул дед.

Листовки привели людей в смятение. Подавленные, они собирались кучками, обсуждая, что же им теперь делать. Тяжело крестьянину бросить землю, скотину, хозяйство — все, с помощью чего он надеялся пережить войну. Кое-кто сам себя обманывал — мол, наступления не будет, у гитлеровцев и усташей не хватит сил, чтобы напасть на Козару.

Люди жили в постоянном страхе. Мужчины помоложе ушли в лес, с ними отправились и девушки, не желавшие попасть в руки врагу.

Дед с нетерпением ожидал, когда придет Боро, чтобы по душам поговорить с ним. Старый Михайло принес недобрую весть о том, что арестованный торговец, убив конвойного, который вел его на допрос, сбежал от партизан. Никто не знал, каким образом он сумел освободиться от веревок. Теперь он наверняка будет мстить, и в первую очередь тем, кто его разоблачил и схватил.

К счастью, через несколько дней через село проходила большая группа партизан, среди которых оказался и Боро. Дед зазвал партизан к себе на чарочку.

Когда разговорились, старый Джуро упрекнул командира и комиссара отряда в том, что те упустили усташского шпиона.

— Не бойтесь, — успокоил его командир, — на Козаре он больше не появится. Он уже тогда в штаны наложил от страху!

— Это вам он ничего не может сделать, а нам, беззащитным… И как вы такое допустили? — ворчал дед.

— Все бывает. И наши убегают из плена, а случается, и фашистам удается от нас сбежать. Конвойный, который за ним не уследил, за ротозейство заплатил жизнью.

— Что уж теперь говорить!.. Вот листовки. Ребята подобрали. Только поглядите, что они нам готовят! — И, раскрыв пастушескую сумку, дед Джуро протянул командиру листовки.

— На что они нам — их по всей Козаре полно, разве что для туалета. Сожгите их!

Черноволосый комиссар поднес горящую спичку к пачке бумажек. Но дед на этом не успокоился.

— Вы лучше нас все знаете, так посоветуйте, как нам-то быть? В долине немецкая дивизия находится, десятки тысяч усташей окружают Козару… Что делать нам, крестьянам, если опять начнется резня? Спускаться, кто может, в долину или оставаться тут?

Командир переглянулся с комиссаром, и комиссар поинтересовался:

— Ты от чьего имени спрашиваешь, дед?

— От своего и тех, кого немцы станут резать, когда вы уйдете.

— Кто сказал, что мы уйдем?! Мы будем защищать Козару, каждое село! — резко сказал комиссар.

— И вы уверены, что сможете ее защитить?

— А ты что, дед, разве не веришь?

— Да, не верю. Я четыре года воевал, много чего видел и испытал…

— Знаешь, дед, мы в отряде расстреливаем каждого паникера. А ты что-то сильно смахиваешь на такого…

Старый Джуро обиделся, даже усы у него обвисли, однако он не сдавался:

— По-вашему, думать да рассуждать — это уже паникерство? Весь ваш опыт — один год войны. Выходит, вы меня расстреляете за то, что я думаю и спрашиваю? Большое вам спасибо за такую свободу!..

Понимая, что старик прав, командир укоризненно бросил своему товарищу:

— Оставь его в покое, комиссар! Может, человек чего-то испугался. Он имеет полное право задавать вопросы. Они тоже по-своему сражаются с врагом, и им достанется еще больше, чем нам, если враг сюда придет, ведь у них даже оружия нет.

— Твоя правда, — примирительно сказал комиссар и повернулся к деду: — Ты ведь понимаешь, дедушка, что в армии нужны твердость и решительность! А теперь скажи, что бы в таком положении сделал ты, раз сам когда-то четыре года воевал.

— Не знаю, потому и спрашиваю! Я боюсь за женщин, детей и стариков.

— Мы же вам объяснили…

— Значит, нам с детьми и со всем скарбом уходить вслед за вами?

— Конечно, если нам придется отходить!

Дед сокрушенно покачал головой:

— Понимаете, что это значит?! Вам не приходило в голову, что вам навязывают бой в окружении? Значит, усташи запросто перебьют всех сербов на Козаре! Армия-то из окружения пробьется, а вот мы — останемся!

— Легко тебе, дед, тут рассуждать, а у нас нет выбора! Постарайся нас понять! Если мы отойдем прежде, чем нас вынудят это сделать, вас всех перебьют, а по всей Козаре — да и не только Козаре — народ будет говорить: «Хороши партизаны! Как пришел враг, так они сбежали, шкуры свои спасли, а людьми пожертвовали!» Ну, скажи честно, стали бы так говорить или нет?

— Ей-ей! Стали бы!

— Что же нам остается? Защищать Козару! И вы все будете нам помогать. Если потребуется, сражаться будут и дети, и женщины, и старики. Ясно, что фашисты любой ценой хотят опустошить Козару. Мы для них что нож в спине, а они хотят приставить нам его к горлу…

Наступило гнетущее молчание. Всех охватили недобрые предчувствия. Партизаны выпили по стаканчику, и старик, словно разговаривая сам с собой, вдруг вымолвил:

— Боже мой, чувствую я, ждет нас что-то страшное… Не о себе говорю, я-то пожил на свете… Жалко только больных, да беззащитных детишек, да женщин… Вообразить трудно, что станет с ними, когда им нечем будет защищаться! Хорошо тем, кто сможет держать в руках винтовку или хотя бы топор…

Ночью оперативная группа отправилась на задание. Душко, со страхом слушавший разговор партизан, проводил брата до того места, где дорога начинала спускаться в долину. Он долго стоял, глядя, как партизаны, освещенные лунным светом, один за другим пропадали из виду, постепенно исчезая в темноте. Они казались привидениями, двигающимися среди высокой травы и редкого кустарника. На сердце у Душко было тяжело.

Он посмотрел на ясное небо, усеянное множеством звезд. Над горной вершиной висела луна. В густой траве стрекотали кузнечики. Казалось, жизнь на земле только начинается.

Мальчик вернулся домой. С тяжелым сердцем лег он спать, и стоило ему закрыть глаза, как навалились страшные сны. Торговец Стипе Баканяц гнался за ним по большому лесу, пока Душко не начал задыхаться. Вот Стипе догнал его, повалил на землю и наступил ногой на живот: «Я тебя задавлю, гаденыш!» Душко почувствовал на своей шее его костлявые пальцы. Дыхание перехватило, мальчик судорожно вскрикнул и проснулся. В испуге бросился он в соседнюю комнату, где спали родители.

— Что случилось? — спросил отец.

— Ему что-то страшное приснилось. Да и чего удивляться, когда ребенок каждый день слушает всякие страсти. Сам не свой стал, — ответила за Душко мать и зажгла керосиновую лампу, чтобы свет рассеял страх, мучивший и ее.

Душко трясло. Обеими руками он обхватил мать. Только рядом с ней он почувствовал себя в безопасности, постепенно успокоился и вскоре уснул, не слыша пулеметных очередей, далеких взрывов, собачьего лая и криков ночных птиц.

8

В июне началось давно планируемое наступление гитлеровцев. Операцией руководил немецкий генерал Фриц Шталь. Более пятидесяти тысяч солдат — немцев, домобранов и усташей окружили партизан на территории, зажатой в междуречье Савы, Уны и Саны, в районе Приедора.

Немецкая военная машина заработала вовсю: дороги были забиты механизированными колоннами, окутанными тучами пыли. Воздух сотрясался от лязга танковых гусениц. За танками двигалась артиллерия, моторизованная пехота.

Враг зажал партизан в клещи, имея определенную цель: загнать их в леса Козары и там окончательно разгромить.

Козара оказалась в самом центре огненного кольца. Снаряды обрушились на села, превращая крестьянские дома в развалины. Горные склоны окутались огнем и дымом. Наступавшие фашисты, словно саранча, наводнили леса, сады и нивы.

На подступах к Козаре наступление фашистов сдерживали партизанские батальоны. Уже в самом начале наступления у немцев и усташей оказалось много убитых. Скоро гитлеровцы поняли, что прорваться на Козару не так просто, как им казалось сначала. На ее защиту поднялись все, кто мог держать в руках оружие.

Командир отряда вызвал к себе Михайло Чирича:

— Ты, Михайло, уже не молод, однако стоишь десятка молодых, лучше других знаешь местность. Видишь, мы окружены. Вот тебе группа минеров, веди их в тыл врага. Минируйте дороги, мосты. Сбейте врага с толку, отвлеките внимание.

Три дня и три ночи ходил Михайло с минерами по вражескому тылу. Им удалось заминировать два небольших моста, поджечь два склада боеприпасов. Бойцы смертельно устали, почти не смыкали глаз. Им все время приходилось прятаться в густом кустарнике. В ушах гудело от взрывов, глаза слепил огонь — повсюду горели дома, коровники, поля; мычание домашнего скота сливалось с плачем людей. Все это сопровождало их, пока они вновь не проскользнули через линию окружения и не пробрались в Верхнее село. Минеры направились в штаб отряда, чтобы доложить командиру о выполнении задания, а Михайло пошел разыскивать своего друга Джуро. То, что он услышал от беженцев и увидел собственными глазами, потрясло его до глубины души. Теперь старый Михайло чувствовал себя обязанным помогать сельчанам. Очень тревожил его и побег Стипе Баканяца, который наверняка захочет отомстить за все, что случилось с ним.

Закадычные друзья обнялись. Джуро собирался пойти в штаб батальона за новым заданием, а пока они уселись за стол под деревом, и Анна принесла им яблочного вина. Подошли и соседи, которые засыпали лесника вопросами:

— Скажи, Михайло, что нам теперь делать?..

— Михайло, ждать нам немцев и усташей или уходить?

— Если придется бежать, что взять с собой?

— А с больными что делать? Наша старуха уперлась и не хочет никуда идти, говорит, пусть ее лучше в постели и убьют…

— Как быть с грудными детьми?

— У меня невестка вот-вот родит! Не может она идти…

— Сколько брать с собой харчей?

— Что делать со скотиной?

Вопросам не было конца…

Ветер доносил из долины запах пороха и гари с пепелищ. Со всех сторон слышалась стрельба. В небе постоянно кружили вражеские бомбардировщики. Нестерпимо пекло солнце, от сильной жары тускнела листва деревьев.

Михайло встал:

— Слушайте, люди! Я не командир и не знаю, как лучше поступить в таком случае. Сами решайте, вместе вам держаться или поврозь. Скажу только, что усташи жгут дома и убивают всех. Крестьяне со всем скарбом идут за партизанами, чтобы в лесу переждать до лучших времен. Я думаю, надо уходить немедленно.

Люди начали взволнованно совещаться, а потом Миле Гаич объявил:

— Не стоит нам ждать гитлеровцев и усташей. Предлагаю взять все, что можно унести с собой, и идти на Козару!

— Правильно! На Козару! — закричали люди.

Михайло видел, что никто и ничто не остановит этих охваченных страхом людей, решивших идти в горы, чтобы там дождаться лучших дней. Он понимал их. С незапамятных времен повелось, что население Козары всегда уходило от захватчиков, будь то турки или австрийцы, в глухие леса.

Дед Джуро, который всегда во всем сомневался и все основательно взвешивал в уме, сказал:

— Боюсь, как бы нас и наверху не достали.

— Вряд ли, — покачал головой лесник. — В селе-то наверняка, а в лесу разве что случайно. Я знаю места, где можно спрятаться. Там есть глубокие пещеры, и, кроме того, мы еще выкопали несколько подземных укрытий.

Дед согласился с другом. Они договорились, что вдвоем пойдут вперед и подготовят надежные убежища.

Люди решили подождать до утра, потому что в долине еще продолжался бой — партизаны сражались с фашистами.

На всю жизнь запомнил Душко ту тревожную ночь перед уходом в лес. Своим детским умом он понимал, что надо бежать. Брат Боро куда-то пропал вместе с другими партизанами. Где они воюют, куда делись?! Вот и дед ушел с Михайло. Они остались одни, без оружия. Мальчик решил держаться поближе к отцу.

Петушиное пение, беспокойное мычание скотины и собачий лай возвестили новую зарю. Крестьяне в то утро поднялись рано, а кое-кто совсем не ложился, готовясь всю ночь, чтобы с рассветом тронуться в путь.

Не ложились и Гаичи. Веря, что наступит время, когда жизнь вернется в свою колею, они спрятали в подвале много всякой провизии: муку, мясо, масло, сушеные фрукты. Кое-что дед еще раньше отнес и в землянку, которую вырыл неподалеку от села. Вход в нее был тщательно замаскирован. Если дом сожгут враги, решил дед, то жить можно будет в землянке.

Душко и Вука старательно помогали старшим складывать еду и одежду на подводу. Когда все было сделано, мальчик решил прихватить и свои учебники.

— Душко, в лесу же нет школы! — воскликнула сестра.

— Знаю. Но книги я не оставлю, сожгут ведь!

Тогда Вука побежала за своими куклами, в которые уже давно не играла, прихватила по дороге и клетку с кроликами. Мать принесла настенные часы и еще несколько вещиц, с которыми не хотела расстаться.

И другие подводы были нагружены доверху. Люди брали с собой и собак, и скотину. Коров привязывали к подводам, собаки носились вокруг них.

Душко забрался на подводу. Мимо их дома как раз проходила колонна беженцев из соседнего села. Чего только не было на их подводах! Лари с зерном и мукой, банки с маслом, мешки с мясом, соломенные тюфяки, подушки. Сверху на них сидели старики, дети, держа на коленях кур, кошек, кроликов, крынки с творогом и молоком, часы, весы…

Страх перед палачами и фашистскими пулеметами гнал их прочь от родного дома.

Гаичи пристроились к колонне беженцев. Когда дорога пошла в гору, Душко и Вука слезли с подводы и пошли босиком, как и остальные дети. Земля на мокрой проселочной дороге была холодная, ногам, хотя и привыкшим к такой ходьбе, больно было ступать по неровной почве.

Часа через два добрались до первой открытой террасы на склоне горы. Внизу гремел бой.

— Самолеты! — крикнул кто-то.

Миле Гаич приказал всем бросать подводы и прятаться в лесу.

В небе показались ревущие машины. Услышав вой моторов, люди бросились врассыпную, точно цыплята при виде ястреба. Душко ослепила огненная вспышка, а затем взрывная волна ударила его, отбросила на несколько метров.

Взрывы сотрясали воздух, крики людей мешались с диким мычанием скотины. На опушке у дороги появились воронки от бомб, дорогу перегородили поваленные деревья… Наконец самолеты улетели. Вдоль дороги осталось лежать много убитых беженцев…

Миле Гаич подозвал мужчин, и они, взявшись за топоры и пилы, принялись расчищать дорогу от деревьев. Работали быстро, будто за ними гнались. Далеко внизу строчили пулеметы, потом очереди послышались где-то сбоку, подозрительно близко. Люди испугались, решив, что враг преградил им путь в горы.

Многие плакали или молились. Накануне Михайло говорил, что в путь нужно трогаться ночью, и теперь все горько жалели, что не послушали лесника и отправились утром.

Стоя рядом с отцом у поваленных деревьев, Душко первым заметил мелькнувшие между стволами немецкие каски.

— Папа, немцы!

— Где?

— Вон! — показал Душко.

Миле Гаич так и застыл с топором в руке.

— Эй, слева немцы! Назад, к подводам! — наконец крикнул он и, схватив сына за руку, побежал. Из леса вслед им загремели выстрелы. В считанные минуты гитлеровцы и усташи окружили колонну беженцев.

Отец и Душко подошли к подводе, на которой сидели мать и Вука. Все с ужасом ждали, что же теперь будет.

Усташской сотней, которая преградила им путь, командовал сотник Кудела — палач, которого боялись жители всех окрестных сел. Это он приказал расстрелять крестьян на берегу речки, это он согнал жителей одного из сел в церковь, где их затем сожгли живьем.

Миле Гаич замер, прижав к себе сына. Молодой немецкий лейтенант с голубыми глазами и хитрой усмешкой на резко очерченных губах в сопровождении сотника и длинноногого переводчика-усташа неторопливо прохаживался вдоль колонны беженцев.

— Папа, — со страхом проговорил Душко, — смотри, рядом с офицерами торговец Стипе!

Ошибки быть не могло — это лицо с грубыми чертами, словно вырубленное топором, мальчик запомнил на всю жизнь.

Стипе шарил взглядом по лицам беженцев, выискивая знакомых. Заметив Миле Гаича, Душко, Лазо и еще нескольких крестьян, он зловеще ухмыльнулся:

— Господин сотник! Это как раз те, которые нам нужны! Это они тогда меня схватили и выдали партизанам!.. В их село я и хотел привести солдат, чтобы они от нас не удрали. Все они помогают партизанам. Из каждого дома кто-нибудь да ушел в лес… Надеюсь, вы с ними рассчитаетесь, как положено!

— Рассчитаемся, Стипе Баканяц! Но запомните, мы в последний раз мстим за ваш позор и неосмотрительность! Подойдите к колонне и покажите, с кем из мужиков надо разделаться.

Первым Стипе вытолкнул вперед Миле Гаича и, схватив его за руку, громко закричал:

— Где твой старик? Сперва я бы с него шкуру содрал! А ну говори, где Джуро?

— Нет его.

— Как это нет?! Может, он уже на Козаре?

— Я не знаю, где он. У него своя голова на плечах.

— Все равно я и до него доберусь! Я поклялся, что всех вас уничтожу! Всех!..

Он толкнул Гаича через дорогу к деревьям, вернулся и стал снова ходить взад-вперед, отыскивая в колонне знакомые лица.

Душко спрятался за мать, но торговец заметил его.

— Вот этот паршивец меня выдал, — сказал он сотнику. — Его дед схватил меня и отправил в отряд. Если позволите, первым делом я расправлюсь с ним! — И, повернувшись к мальчику, он закричал: — Ты меня узнал? Говори, где тот парень, что бросил в меня камень? Я ему руку отрублю…

Душко заплакал.

— Не знаю, — с трудом выдавил он из себя.

— Не хочешь его выдавать, тогда мы с тебя и начнем.

— Не трогайте ребенка! Он ни в чем не виноват! — Анна попыталась встать между усташом и мальчиком.

— Заткнись, сука, а то и тебе достанется! — рявкнул торговец и наотмашь ударил Душко по лицу с такой силой, что у мальчика изо рта потекла кровь.

Подойдя к подводе, Стипе нашел топор, крепко схватил мальчика за руку и уже замахнулся, но в него вцепилась Анна.

— Что он хочет делать? — спросил сотника немецкий офицер.

— Руку отрубить, чтобы мальчишка никогда не смог взять винтовку.

— Хальт! — выкрикнул немец. — Отпустите ребенка! Не трогайте его! У нас и без того достаточно здесь дел.

Стипе с сожалением отпустил Душко и с недовольной миной подошел к сотнику. Гитлеровский офицер через переводчика объявил беженцам:

— Сейчас вы повернете свои подводы и пойдете не к партизанам, а спуститесь в долину, где будете жить под защитой германского государства, пока мы не уничтожим всех партизан! А за то, что вы сотрудничали с бандитами, поддерживали их и хотели к ним убежать, вы будете наказаны — мы расстреляем всех мужчин, которые помогали бандитам!

Душко испуганно прижался к матери. «Отец погибнет вместо меня, потому что я сообщил тогда о торговце…» — подумал он с ужасом.

Стипе что-то шепнул усташскому сотнику, а тот — немецкому офицеру, который кивнул в ответ. Тогда торговец подошел к подводе и, подняв топор, сказал Душко:

— Слушай, ты, поганец! Раз ты меня выдал, то я убью твоего отца, чтобы ты меня запомнил… Давай, влах, крестись! Ты первым окажешься на небесах! — бросил Стипе, повернувшись к Миле Гаичу. Тот взглядом простился с родными и односельчанами и, подняв глаза к небу, увидел сквозь зеленые трепещущие ветки его бесконечную голубизну. Лучи восходящего солнца пронизывали лес теплом и светом.

Долговязый торговец, размахнувшись, ударил Миле по голове. Миле сначала рухнул на колени, а затем повалился на землю.

— Так его, как скотину!.. — произнес Баканяц, самодовольно оглядывая крестьян и солдат.

У Душко потемнело в глазах. Почувствовав в себе небывалую силу, он вырвался из рук матери, стрелой подскочил к долговязому и набросился на него. От неожиданности Баканяц упал вместе с мальчиком. Прежде чем торговец успел обернуться, он почувствовал, как острые зубы впились ему в шею.Взвыв от боли, он отшвырнул от себя мальчугана.

— Я тебя зарублю! — заревел он, схватил топор, но немецкий офицер остановил его:

— Идиот! Вы что, не поняли моего приказа? Я сказал, детей не трогать! Расстреливайте мужиков!..

У побирушки Пислина сдали нервы. Как и тогда, на празднике в новом доме Гаичей, когда Душко уколол его булавкой, он завопил, обезумев:

— Именем господа бога проклинаю всех вас! Чтоб вас извела чума и чахотка! Свиньи немецкие и усташские, выродки на земле и на небесах! Чертово отродье! Все вы попадете в ад! Будьте вы навеки прокляты!.. Самую страшную смерть призываю я на вас!..

Он вопил пронзительным голосом, словно одержимый. Гитлеровскому офицеру это показалось забавным, и он спросил:

— Что он кричит?

Переводчик перевел.

— Пусть еще покричит немного! По крайней мере мы будем знать, что о нас думает этот сумасшедший народ!

Пислин еще долго выкрикивал свои проклятия и ругательства, припомнив все, что знал. А переводчик продолжал переводить немцу. Когда Пислин замолчал, офицер приказал:

— Мужиков расстрелять, а этого — повесить!

— Но этого мало, господин лейтенант! — воскликнул Кудела. — Позвольте, мы отрежем ему язык за такие оскорбления.

Усташи схватили Пислина, заломили ему руки за спину и потащили несчастного на опушку леса. Он продолжал ругаться, пытался их укусить. Торговец повалил беднягу на траву и охотничьим ножом вырезал ему язык, потом на шею Пислину накинули петлю и повесили его на ближайшем дереве.

Мать закрыла Душко глаза, чтобы он не видел страшной картины, но мальчик слышал крик несчастного побирушки, захлебывавшегося собственной кровью. Внезапно крик оборвался.

Открыв глаза, Душко увидел, что тощее тело бедняги качается на ветке, как маятник. Мальчик не мог себе простить, что тогда так зло подшутил над ним…

Усташи выстроили мужчин в шеренгу. Раздались выстрелы. Женщины и дети отчаянно заголосили, увидев тела мужей и отцов, лежащие на лесной опушке. Эти крики слышало солнце, которое медленно вставало из-за горных хребтов…

9

Листья на деревьях изнывали от полуденного зноя. Огненный диск солнца пылал в зените, трава на лугах поникла, словно вытоптанная.

На главную дорогу, которая вела в долину, стекались с горных склонов большие и малые колонны беженцев, подгоняемые штыками, кнутами и дубинками конных конвоиров. То и дело раздавались команды, слышались резкие окрики. Немногие из этих обессилевших людей попытались, войдя в лес, спастись бегством, но их сразу же настигли пули.

Душко, мать и Вука безучастно смотрели куда-то вдаль. У них больше не было слез, горло словно сжалось от плача и криков. Они шли вперед, равнодушные ко всему. Гибель отца сломила их и лишила надежды, а вместе с ней и страха.

На плато, зажатом горами, колонна остановилась. Мимо людей по дороге двигались самоходные орудия и танки. На машинах сидели эсэсовцы в касках, с закатанными по локти рукавами. Они отрывисто горланили какую-то песню, равнодушно скользя глазами по толпе обессиленных людей, которые провожали их полными страха и ненависти взглядами. Танкисты в черной форме смотрели из люков на восток, где гремел бой.

Анна бросила взгляд в сторону горного хребта, где среди деревьев когда-то стояли белые дома их родного села. Теперь там поднимались столбы дыма, сквозь который прорывались красные языки пламени. На глазах людей в огне пожара исчезал труд многих поколений.

— Боже мой, дети, смотрите, наш дом горит! Все село горит! За какие грехи бог нас наказывает? — запричитала Анна.

Колонна немецких орудий прогромыхала мимо. Беженцы задыхались от жары и пыли. Сосед Гаичей, старый Мика, не выдержал. В лесу убили одного из его сыновей, больная жена не смогла идти с ним и осталась дома.

— Послушайте, люди, там в доме моя несчастная жена горит заживо! Псы проклятые, что мы им сделали? Не пойду я дальше. Я должен вернуться к ней.

Он соскочил с телеги и, пробравшись между людьми и скотиной, хотел броситься наперерез, через поле и лес, в село.

Конвоир попытался остановить его окриком:

— Назад, старый дурак, застрелю!

Старик замахнулся на солдата палкой и с такой силой ударил, что сбил с ног, и бросился бежать.

Когда старик добрался до опушки леса, последовал приказ стрелять.

Затрещали выстрелы. Старик взмахнул руками, как птица, которая не может взлететь, и, не издав ни звука, упал навзничь. А его жена тем временем горела в избе, как свеча на могиле. И не только она — горели все, кто был не в силах отправиться в путь.

— Бедный Мика! Если в потустороннем мире есть рай, они с женой уже там… Может, оно и к лучшему. Что-то теперь с нами будет?.. Они-то отмучились… — говорила Анна, прижимая к себе детей.

Село медленно догорало.

Колонна двинулась дальше, свернула на широкую дорогу. В облаках пыли скрипели колеса, мычали коровы, плакали дети. Люди шли с небольшими остановками до наступления ночи. Когда стемнело, подул ветер, стало прохладно. Душко увидел, что колонна направляется к большой поляне, где уже скопилось множество людей с повозками, таких же несчастных и перепуганных, как в они.

Ночью усташи разожгли костры, грелись у огня и следили за тем, чтобы никто из беженцев не сбежал. Повсюду были расставлены пулеметы.

Анна расстелила на подводе покрывало, положила подушки, отрезала детям по большому ломтю хлеба, дала мяса и сыра.

— Ешьте, дети, кто знает, что будет утром. Люди говорят, все у нас отберут.

Будто чувствуя, что уже завтра начнется голод, дети стали есть, хотя и без особого желания. Потом они улеглись на подводе и прижались к матери. Обняв их, Анна не могла уснуть. Она представляла себе, что будет, если их разлучат. О том, как фашисты обращаются с пленными, всем уже было хорошо известно.

Душко словно прочитал ее мысли.

— Мама, бежим! Бежим все втроем! — предложил он.

— Куда бежать, сынок?

— Все равно куда! Бросим все и бежим…

Вука тоже уговаривала:

— Мама, бежим назад, на Козару!

— Куда на Козару? Вы же видели, сколько их туда пошло! Нас сразу поймают!

Они смотрели на восток, где чернела горная громада. Козара казалась притихшим раненым животным, дремлющим под звездным небом. Оттуда доносились глухие взрывы. Значит, бои продолжались и ночью.

Анна не могла решиться бежать с двумя детьми. Где-то в глубине ее души теплилась маленькая надежда, что все будет не так ужасно, как им говорили. Важно, чтобы они остались живы. Она не хотела верить, что гитлеровцы и усташи могут расправиться с этими несчастными людьми…

Измученные и уставшие дети, крепко обнявшись, заснули, не слыша шума вокруг.

Рано утром их разбудили грубые окрики конвойных:

— Подъем, скоты! Идем дальше!..

Колонна двинулась вперед. Медленно текло время. Солнце сильно припекало. Мычали, страдая от жажды, коровы. Вскоре дорога привела беженцев на берег широкой, неторопливой реки. Несколько коров, сорвавшись с привязи, бросились к воде. Колонна остановилась и ждала, пока вернутся животные.

Примерно через час подошли к понтонному мосту, по которому непрерывным потоком двигались беженцы. Перед мостом — новый приказ: оставить все повозки и скот на этой стороне, с собой можно взять только сумки и узелки. Измученные люди безропотно подчинились, равнодушно расставшись со своим скарбом… Избы их сгорели, и люди уже поняли, что у них ничего не осталось.

Анна завязала еду в два узелка, кое-что взяли дети. Колонна подхватила их и понесла вперед, через мост, под которым текла зеленая от водорослей вода.

Душко тянуло прыгнуть вниз, но он боялся глубины. Эта мысль пришла в голову не только ему. Кто-то из беженцев бросился с моста, за ним еще двое. Конвойные вскинули винтовки, ожидая, когда беглецы вынырнут из воды.

Град пуль обрушился на них, взметнулись фонтанчики брызг. Вода окрасилась кровью, и река лениво потащила за собой три трупа. Больше с моста уже никто не рискнул прыгнуть…

Колонна двинулась дальше. На другом берегу реки виднелся город.

Когда беженцев вели по улицам, на тротуарах толпились горожане. Кое-кто смотрел на идущих с удивлением и даже с сочувствием, но были и такие, кто презрительно плевал в сторону несчастных матерей, детей и стариков с Козары.

— Боже мой, боже мой, они не ведают, что творят, — бормотал себе под нос старик беженец.

Душко и Вука шли в самой середине колонны, крепко держась за мать.

Сразу за городом их в очередной раз остановили. Усташи начали разводить мужчин и женщин с детьми в разные стороны. Послышались крики и плач. Люди понимали, что расстаются навсегда. Усташи отогнали мужчин к реке, подталкивая их прикладами. То и дело щелкали выстрелы. Мужчины спускались по невысокому склону к реке, и оттуда доносились их крики. Похоже было, что людей убивают дубинками и топорами и сталкивают в реку.

Колонна женщин с детьми потащилась дальше, вверх по течению реки. Ночевали под открытым небом, на голой земле.

Никакой еды им не дали, ели то, что взяли с собой. Дети перетирали камнями кукурузные зерна, жевали сушеные фрукты. Жестянками черпали воду из реки, по которой плыли трупы.

Земля была влажной и холодной, а утром выпала роса, и люди дрожали от холода. Дети простудились, у многих от грязной речной воды началось кишечное расстройство. Самые маленькие и слабые умерли. После каждого привала позади колонны оставалось все больше крошечных могилок.

Анна утешала детей: скоро они наконец куда-нибудь да придут, не могут же эти мучения продолжаться вечно.

По колонне пополз слух, встревоживший беженцев: на следующей стоянке у женщин отнимут детей.

— Боже милосердный, что же нам делать?! — шептала Анна. — Заберут вас у меня. И почему мы не попытались бежать, когда еще были силы?! Уж лучше бы нас всех троих убили…

— Не заберут, мама! Мы пойдем с тобой, пусть нас хоть убьют! — воскликнул Душко.

— Нет, сынок! Надо покориться, чтобы остаться в живых. Говорят, детей отдадут в школу, а женщин отправят работать в лагерь. — Немного помолчав, она заговорила снова: — Душко и Вука, дети мои, если подвернется случай — бегите! Дед и Боро — на Козаре. Постройте новый дом, отомстите за отца и за меня, если со мной что случится…

Снова опустилась ночь. Беженцы опять остановились и улеглись под деревьями у реки, Высоко в небе мерцали звезды. Всю ночь Анна не сомкнула глаз, слушая стопы детей.

На следующий день колонна подошла к сборному пункту, расположенному неподалеку от железной дороги. Протяжно свистел паровоз. На путях стоял длинный эшелон. Большинство женщин не хотели верить, что их разлучат с детьми. Анна тоже гнала от себя эту ужасную мысль.

Но самое страшное произошло…

10

Усташский офицер взобрался на сколоченный из досок помост и в рупор объявил:

— Женщины, по приказу германского командования вы отправляетесь в трудовые лагеря. Детей отдайте солдатам. Ваши дети будут ходить в школу, а самые маленькие — в дошкольные учреждения. Всем детям привяжите на шею листок бумаги, на нем напишите имя, фамилию, имена родителей, место рождения, домашний адрес. Мы гарантируем, что о детях позаботится наше государство. Советуем не создавать сложностей. Это все! За сопротивление — смерть!

Его угрожающий голос подействовал на толпу женщин и детей, которые стояли в пыли и, словно окаменев, ждали, что будет. Дети постарше схватились за юбки матерей, малышей матери держали на руках.

Душко и Вука тоже уцепились за подол матери. Послышался плач и визг детей.

Подошли солдаты, начали отрывать детей от матерей, выхватывать из рук женщин малышей. Если какая-нибудь женщина пыталась сопротивляться, на нее обрушивались удары прикладами.

Анна собрала все силы, чтобы подавить душившие ее слезы. Она понимала: если расплачется и ее собьют с ног, тогда всему конец.

Она опустилась на колени, обняла детей:

— Держитесь. Не плачьте, вы должны выжить. Слышите? Сделайте все, чтобы остаться в живых… Будьте добрыми, никому не делайте зла. Бог воздаст за все — и за добро, и за зло! Обещаете мне, что будете молодцами?..

— Обещаем, мама, все тебе обещаем! — всхлипывали Душко и Вука, прижимаясь к ней.

— Если судьба будет к нам милостива, скоро мы все вернемся домой. Построим новый дом… Всегда надейтесь на хорошее. Вспоминайте свою мать… Я буду думать о вас, дети мои, об отце и деде… — Она крепко прижала их к себе и расцеловала.

Вспомнив мужа, Анна чуть не разрыдалась. «Встретимся на небе, высоко за звездами, если раньше не удастся», — подумала она, охваченная горестным предчувствием, что больше уже никогда не увидит своих детей. В лагере, куда ее сейчас погонят, всех их ждут муки и смерть. О черных палачах уже давно ходила в народе страшная молва…

Душко крепко стиснул зубы, сдерживая слезы. Болела губа, разбитая кулаком торговца, во рту еще чувствовался соленый привкус крови. Не расплакалась а сестра, дрожа хрупким тельцем, как маленькая птичка.

Когда к ним подошли солдаты, они тихо отошли в сторону, чтобы не пострадала мать…

Душко почувствовал, как грубая солдатская рука сжала его запястье. Захотелось рвануться изо всех сил, вцепиться кому-нибудь в горло и бежать… Другой рукой солдат так же крепко держал сестру, чтобы она не убежала.

Они смешались с толпой детей, плачущих, вырывающихся.

Идя к вагону, Душко и Вука все время оглядывались, чтобы еще раз посмотреть на мать, запомнить ее лицо.

Анна стояла неподвижно. Гордо выпрямившись, она молилась, глядя на небо, и казалось, что она далека от всего, что происходит вокруг.

Солдат подвел детей к вагону, куда, как скотину, уже загоняли и остальных. Прежде чем солдат впихнул Душко в вагон, глаза их встретились. Взгляд мальчика пронзил его насквозь. Солдат передернулся, толкнул в вагон Вуку, а мальчика задержал и сказал усташу, стоявшему рядом:

— Посмотри-ка на него. Настоящий волчонок! Надо было его сразу прикончить. Никто еще не смотрел на меня с такой ненавистью.

Вспомнив материнский наказ, Душко быстро опустил глаза и покорно склонил голову. Усташ схватил его за шею и с силой сдавил:

— Так бы и задушил его!..

— Пусти его. Все равно им не выжить. Не марай рук.

— Да, пожалуй, ты прав.

Разжав руки, усташ пинком толкнул Душко в вагон, так что мальчик упал на пол и не мог сразу подняться. Вука пробралась к нему и платочком вытерла брату слезы.

Вагон набили до отказа. К Душко и Вуке подполз Лазо. Теперь хоть с ними был их друг.

Двери вагона с грохотом задвинулись, загремел тяжелый засов.

В темноте стало еще страшнее. Снаружи раздавались крики усташей и паровозные гудки. Дети тихонько всхлипывали.

Послышался пронзительный свисток, и поезд тронулся. Стальной перестук колес заглушил детские крики и плач. Они ехали все дальше и все быстрее, навстречу своей жестокой судьбе.

11

Анна все стояла и смотрела вслед уходящему поезду, понимая, что больше никогда не увидит своих детей. Глухая, беспредельная тоска охватила ее. Еще секунда, и поезд окончательно скрылся из виду…

Тысячам женщин, пережившим, как и она, самое страшное в жизни — потерю детей, все происшедшее казалось кошмарным сном. От потрясения некоторые женщины лишались рассудка. Они ходили взад-вперед, разговаривая сами с собой, плакали, кричали.

Высокая темноволосая учительница, набравшись смелости, подошла к офицеру:

— Скажите нам, что вы сделали с нашими мужьями и что собираетесь делать с нами? Мы имеем право знать это.

— Заткнись, сука! Ты что, на собрании коммунистов находишься? Но раз уж ты так хочешь знать это, я тебе скажу. Мы вас всех перебьем!

Женщина замолчала, не понимая, то ли пьяный офицер так жестоко шутит над ними, то ли говорит серьезно.

Анна слышала, что сказал офицер. Всякая надежда на спасение исчезла, испарилась, как утренняя роса. Но теперь Анна уже не боялась. Раньше ей было страшно за детей. Может быть, их-то пощадят. Ей захотелось поскорее умереть — после всех унижений и оскорблений жизнь потеряла для нее всякий смысл. Особенно угнетало Анну то, что топтали и убивали их не гитлеровцы — тут их уничтожали свои же соплеменники, служившие фашистам.

«Люди, ох, люди, что с вами будет? Какое наказание падет на ваши головы? Понимаете ли вы, что делаете? Бог вас осудит, жизнь вам отомстит… А что будет с вашими детьми?.. Человек предполагает, а бог располагает… Рано или поздно вы получите по заслугам…»

Размышления Анны прервал резкий голос:

— Построиться в колонну, шагом марш!..

Колонна тронулась в путь. Женщины устало плелись по пыльной дороге, а когда кто-нибудь из них падал, окончательно выбившись из сил, конвойные оттаскивали несчастную к кустам на обочине и забивали до смерти прикладами.

Анна машинально двигалась вперед, безучастная ко всему, что происходило кругом.

— Убейте нас здесь, зачем вы нас гоните дальше?! — воскликнула какая-то пожилая женщина.

— Ты свою пулю мигом схлопочешь, когда не сможешь идти… Все вы свое получите, как придет время, — грубо отрезал конвойный.

Мыслями Анна невольно возвращалась к прошлому. Время, казалось, остановилось, остались одни воспоминания… Словно вчера все это было…

Вот маленькая Анка, седьмой ребенок в крестьянской семье, бегает с братьями и сестрами по полю, ловит бабочек. У нее есть мать, отец, дедушка и бабушка… Ее детство на Козаре было хотя и не беззаботным, но прекрасным и счастливым. Совсем молоденькой она вышла замуж за Миле Гаича, с которым познакомилась на танцах. Они были бесконечно счастливы, любили друг друга. Один за другим рождались дети. Дружная семья трудилась в поле или в лесу, и все надеялись на лучшую, спокойную, безбедную жизнь.

Но жизнь пролетела как мгновение, утекла словно вода сквозь пальцы, осыпалась как увядший цветок.

«Бога нет, — вдруг решила Анна. — Если бы он был, то не допустил бы гибели тысяч бедняков, у которых нет ничего, кроме рук и надежды… Только бы мои дети остались живы! Боро, Душко и Вука…» Она вспомнила: Душко родился до срока, роды были тяжелыми, она потеряла много крови. Не подоспей вовремя повитуха, Анна, наверное, умерла бы. Не потому ли мальчик такой нервный и впечатлительный? К ней он всегда был привязан больше, чем к другим. И откуда взялось у него столько храбрости — броситься с кулаками на убийцу отца? Только бы он больше не терял головы — растопчут, как муравья…

Кто рассчитается с убийцами за их страшные преступления? Дети все видят, они не забудут… Что с ними сделают? Их еще можно гнуть, как ивовые прутья. Может, над ними сжалятся?

А Вука, что будет с Вукой?! Женщинам всегда и везде труднее приходится… Девочка такая старательная! Дома она всегда была послушной, всем помогала, все делала по первому слову…

Анна вспомнила Боро и деда. Они сейчас на Козаре, там, где идут тяжелые бои… Да не дрогнет их рука, чтобы бить этих нелюдей в человеческом обличье!..

Вскоре колонна остановилась на большой поляне. Конвойные приказали всем сойти с дороги и устраиваться на ночлег. Попадав на землю, измученные женщины тотчас же уснули.

Весь следующий день их терзали голод и жажда. Стояла жара, а дороге не было видно конца.

— Воды! Воды! Воды!.. — просили женщины.

Дорога опять подошла к реке, вода в которой была мутной и грязной, но это все-таки была вода, и при виде ее у них возникло неудержимое желание напиться, смыть с себя пот и грязь.

Старший конвойный запретил женщинам приближаться к реке: скоро, мол, они придут в лагерь, там будет вдоволь воды и всего остального. Большинство женщин не решились ослушаться приказа.

Только учительница с черными, разметавшимися по плечам волосами, та самая, что спрашивала офицера про мужей, решительно направилась к реке, не обращая внимания на окрики конвойных. Тогда один из них поднял винтовку, собираясь выстрелить ей в спину, но старший конвойный, на коне, остановил его:

— Не стрелять! Я сам научу эту суку послушанию, чтоб другим неповадно было!

Он быстро обогнал ее, но женщина, не обращая на него внимания, торопливо шла к реке. Усташ соскочил с коня, схватил женщину за волосы, толкнул, отчего она упала на колени, а затем ударил в грудь ножом. Она вскрикнула и попыталась вырваться. Тогда он еще раз вонзил в нее нож.

— Она хотела жить! Теперь ей воды предостаточно. Если еще кто хочет, пусть попробует! — зло бросил конвойный и снова сел на коня.

Анне хотелось побежать к воде, чтобы всему пришел конец, чтобы поскорее избавиться от издевательств и мучений. Наверное, не у нее одной возникли такие мысли, но больше никто не решился покинуть колонну. С трудом передвигая ноги, женщины, словно тени, побрели по пыльной дороге дальше.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда они наконец увидели какие-то вышки, бараки и забор из колючей проволоки. Это был лагерь. Ворота лагеря были распахнуты настежь, по обе стороны стояли надзиратели, с любопытством разглядывая женщин.

В лагере пахло гнилью, пеплом, кровью. Анна почувствовала, как к горлу подступает тошнота.

За забором стояла огромная толпа людей, с которой теперь предстояло слиться и им.

12

В лесных убежищах, отрытых на склоне горы, Джуро и Михайло напрасно ждали прихода односельчан. Так и не дождавшись, они вернулись в домик лесника, но и там не оказалось никого, кто мог бы поведать им о случившемся. Когда гитлеровцы и усташи начали операцию, Михайло перебрался из своей хижины в убежище. Взрывы раздавались совсем близко, бои шли со всех сторон, кольцо окружения, судя по всему, сжималось.

Они сидели на скамейке перед хижиной, как вдруг зарычала собака старого Михайло. Схватив винтовки, друзья спрятались в укрытии и сразу же увидели, что по их следу бежит немецкая овчарка. Солдат поблизости не было видно. Джуро хотел выстрелить, но лесник остановил его:

— С ней мой Серый сам разберется!

Он спустил собаку, и Серый, не раз вступавший в схватку с волками, сразу набросился на ищейку и впился ей в загривок. Ищейка взвыла от боли и рванулась назад. Серый опрокинул ее на спину, вонзил зубы ей в горло и держал собаку до тех пор, пока та не затихла.

Михайло и Джуро поняли, что надо уходить подальше в лес. И действительно, вскоре послышались голоса гитлеровских солдат. На полянку вышли трое немцев и остановились, с удивлением глядя на лежащую на земле овчарку. И в тот же миг грохнули два выстрела. Двое немцев упали замертво, а третий бросился бежать.

Лесник спустил собаку, и Серый погнался за ним. В просветах между деревьями они видели, как собака догнала гитлеровца, вскочила ему на спину и, свалив на землю, вцепилась в горло. Немец пытался отбиваться, но тщетно… Михайло и Джуро быстро подобрали трофейное оружие — две винтовки, пулемет, несколько гранат. Невдалеке послышались резкие окрики, выстрелы. Надо было торопиться, и друзья поспешили скрыться в чаще.

Прошло не меньше часа, когда они с горы увидели внизу столб дыма. Это горела хижина Михайло.

Старики собирались идти в штаб отряда, но теперь решили сначала посмотреть, что же делается в селе. Спрятав оружие в укрытии, они узкими неприметными тропами стали спускаться вниз.

В село пришли ночью. То, что они увидели, потрясло их. Развалины домов, пепелища, обгоревшие деревья, вытоптанная трава и обуглившиеся тела односельчан.

— Будьте вы прокляты, фашисты!.. — застонал Джуро. Он опустился на камень, не сводя взгляда с развалин родного дома. На этой земле родились его отец, дед и прадед. В незапамятные времена Гаичи пришли в эти края с востока, спасаясь от турок, и уже не одно столетие корчевали здесь лес и возделывали землю. На долю каждого поколения выпадало много испытаний.

Были Гаичи и гайдуками, боролись с турками, сражались против австрийцев…

Что ж, пришла беда — отворяй ворота. Нет больше родного дома. Зато осталась земля… Какое счастье, что не найдется такого захватчика, который мог бы уничтожить землю! Она останется на века и щедро одарит того, кто ее любит. Как женщина…

Но где же его семья? Почему они не ушли сразу, ночью?! И зачем он, старый дурень, позволил им остаться? Схватили их, наверняка схватили…

На следующий день они повстречали в лесу раненого крестьянина из соседнего села. Он-то и рассказал им, что произошло с беженцами.

Искать убитых было напрасным делом. Над тем местом, где усташи расстреливали беженцев, кружила большая стая воронов. Когда старики подошли ближе, то увидели на дереве тело повешенного Пислина, на голове которого сидел ворон и выклевывал ему глаза.

От неожиданности Джуро замер.

— Боже мой, смотри, даже беднягу Пислина и того повесили! — воскликнул он.

Лесник взмахнул рукой, чтобы согнать птицу, потом перерезал веревку, и тело несчастного упало в траву. Казалось, Пислин дремлет, отдыхая после долгой дороги.

В кустах неподалеку старики обнаружили Миле.

Перед глазами Джуро все поплыло, небо покачнулось, земля ушла из-под ног.

Миле лежал на спине с открытыми застывшими глазами, устремленными ввысь, на лице запеклась тонкая струйка крови.

Старый Джуро опустился перед сыном на колени, открыл фляжку и, намочив платок водой, стал обтирать ему лицо.

— Лучше бы убили меня, старика. Такого человека погубили, гады фашистские…

Джуро и Михайло молча похоронили Миле. Раненого крестьянина отвели в свою землянку. По дороге он рассказал, что расправу над беженцами устроили торговец Стипе и усташский сотник Кудела, что Стипе собственноручно убил Миле и хотел отрубить руку Душко, да его остановил немецкий офицер.

После полудня бой в горах разгорелся с новой силой. В небе беспрерывно кружили самолеты. Гремели взрывы, не умолкая ни на минуту.

— Вот как бывает, Михайло, когда человек не делает того, что ему подсказывают ум и совесть. Надо было того усташского прихвостня самим судить в селе и расстрелять. А теперь он будет всем нам мстить. Знаю я таких людей. Не успокоится, пока земля его носит.

— Твоя правда, ошиблись мы, а ведь тогда еще сомневались, стоит ли марать об него руки! Ну, теперь-то уж мы позаботимся и о нем, и о Куделе.

Ночью друзья добрались до мельницы, но подойти к ней сразу не смогли из-за того, что по дороге потоком шла боевая техника, которую фашисты вводили в бой.

На условный стук Муйо открыл дверь.

— Это вы? Откуда? Ведь кругом полным-полно усташей и немцев!

— С Козары, Муйо.

— Такой грохот стоит, я уж думал, никого в живых не осталось.

— Как видишь, мы еще живы, — сказал Михайло.

Мельник пригласил их войти в помещение и сразу отвел в надежное убежище, в которое из мельницы вел подземный ход.

Они легли на охапки соломы. Мельник зажег свечу и стал рассказывать обо всем, что приключилось за эти дни. Усташи и гитлеровцы прогнали мимо мельницы не одну колонну беженцев. По этой же дороге они подвозят боеприпасы и эвакуируют раненых.

— Как думаете, конец нам пришел? — испуганно спросил мельник.

— Не бойся, Муйо! Это еще не конец! Наступление вражье вот-вот кончится, а партизаны останутся.

— Сколько народу гибнет, ай-ай-ай… Страшно. Кто только сюда не приходит! Дочерей моих чуть не изнасиловали, пришлось их отправить к родственникам в долину… Остались мы с женой одни.

— Не бойся! Они же не знают, что ты — наш. Считают тебя своим, и хорошо! Носи феску, всегда держи наготове свою австрийскую медаль. Не мне тебя учить. Ты же мельник — должен быть хитрым, как все турки. Береги свою голову да и нам помогай. Ты нам нужен, а мы тебе нужны, — успокаивал его Михайло.

— Вот что я тебе должен сообщить, — начал мельник. — Был здесь сотник Кудела, все уговаривал меня работать на усташей и немцев. Я все делал так, как ты велел: сначала отказывался, потом вроде бы согласился. Угостил их мясом и водкой. Ушли они довольные. Все, что я должен теперь делать, — это сообщать им, когда появятся партизаны.

— Хорошо! Сообщать будешь только то, что прикажет штаб отряда. Я тебя оповещу об этом. Дальше… Ты уже, наверное, знаешь, что случилось у Джуро. Стипе Баканяц убил его сына. Ты поможешь нам поймать этого гада. Он и для тебя опасен. Тебе же он наверняка доверяет.

У мельника сверкнули глаза.

— Об этом я уже и сам догадался. Знаете, как он на меня смотрел? Все проклинал нас на чем свет стоит и клялся, что отомстит.

После ужина мельник ушел к себе, а старики легли спать. Весь следующий день они пробыли в убежище. Мимо прошло несколько усташских колонн. Когда стемнело, Джуро и Михайло попрощались с мельником.

Добравшись до своего лесного укрытия, друзья взяли противотанковую мину. Там, где дорога круто поднималась вверх, они закопали мину на повороте. Шнур от взрывателя протянули в густой кустарник над дорогой, а сами спрятались.

Вскоре в утреннем полумраке послышалось гудение моторов. Длинная колонна машин с солдатами медленно поднималась в гору. Колонна была слишком большой, и старики пропустили ее.

Быстро светало. То в одну, то в другую сторону мчались мотоциклы связных. И вот за поворотом показался грузовик, в кузове тускло блеснули каски. За машиной ехал автобус.

Как только передние колеса машины оказались над миной, Михайло дернул за шнур, а Джуро дал автоматную очередь по водителю автобуса. Раздался взрыв. Вцепившись в руль, водитель из последних сил пытался удержать машину, но ее занесло, и она свалилась в глубокий овраг. Слышно было, как трещат стволы деревьев. Крики раненых сливались с лязгом металла. Подбитая машина загорелась, сначала дым был светлым, затем стал черным.

Джуро выпустил еще несколько очередей по автобусу. Им овладело лихорадочное желание уничтожить всех, кто еще остался жив на дороге и в овраге. Михайло одернул его:

— Тебе что, жить надоело?

— Ну уж нет! Сейчас мы им покажем…

— Надо скорей уходить. Зачем так рисковать?

Они услышали приближающийся шум моторов, вскочили и побежали через лес. Остановились старики только тогда, когда молодая поросль сменилась высокими деревьями. Там они передохнули и отхлебнули немного водки из фляжки. На пересохших губах ощущался горький привкус, в висках сильно стучало. Потом они часа два тайными тропами шли, не останавливаясь, туда, где в густом терновнике, излюбленном месте диких кабанов, Михайло устроил новое убежище.

— Ну вот, здесь можно и отдохнуть…

13

В начале июля противник еще сильнее сжал огненное кольцо вокруг козарского партизанского отряда, который насчитывал чуть больше двух тысяч бойцов. Вместе с ними в окружение попало шестьдесят тысяч беженцев: мужчин, женщин, стариков и детей.

Во время наступления многие из бойцов отряда были убиты или ранены. Трагедия неравного боя, когда на одного партизана приходилось по двадцать вражеских солдат, близилась к концу. Шли ожесточенные бои. Гитлеровские и усташские части, поддерживаемые артиллерией, авиацией и танками, постепенно оттесняли партизан из обжитых краев Козары к лесистым горным хребтам, намереваясь уничтожить их там, когда у них кончатся запасы еды и боеприпасы.

Лесник Михайло решил, что ему надо вернуться к оказавшимся в окружении людям, которым предстояло вести решающий бой. Сорок лет он провел в козарском лесу и знал все его тайны. Этого леса враг боялся не меньше, чем самих партизан.

— Слушай меня, Джуро, — сказал Михайло, когда они вернулись в лес, — предлагаю на время расстаться. Мне надо пробраться к партизанам и разыскать командира штаба. У него есть для меня особое задание. А ты тем временем укройся где-нибудь недалеко от дома и жди. Убежища у тебя надежные, фашисты там уже все прочесали, больше в те места они не придут.

— Нет, я пойду с тобой! Хочу найти Боро и Дару. Да и тебе, если что, помогу. Разве я тебе в тягость?

Хорошо зная Джуро, одного из самых решительных и упрямых стариков на Козаре, Михайло не стал ему перечить.

— Ну, раз так, давай вместе попытаем счастья!

Под вечер они подошли к линии окружения, где в условном месте, глубоко в лесу, Михайло оставлял свою собаку.

В подземном укрытии прятались двое раненых партизан. Не успел Михайло открыть потайную дверь, как пес уже учуял хозяина и тихонько заскулил, виляя хвостом. От раненых, которые уже почти пали духом от одиночества, старики узнали, что вчера колонна эсэсовцев проследовала в направлении Западной Боснии, откуда доносился шум боя. Мины и гранаты рвались одна за другой, стрельба не смолкала даже ночью. Было ясно, что противник собирается нанести удар по окруженным, расчленить их на разрозненные группы и уничтожить.

Старого Михайло удивляло, почему штаб отряда не предпринимает прорыва сейчас, когда кольцо вокруг партизан еще не сомкнулось полностью.

В убежище зажгли свечу, лесник развязал мешок и принялся готовить ужин.

Раненые тоже недоумевали, почему партизаны тянут с прорывом, тем более что гитлеровцы и усташи понесли в лесу большие потери и остановились, чтобы подготовиться к обороне.

— Дядя Михайло, а нас вы тут опять оставите? — спросил один из раненых.

— Не бойтесь, фашисты здесь уже все прочесали.

— Больно умирать не хочется, — сказал партизан с простреленной рукой.

Михайло зажег трубку и усмехнулся:

— Да вот и нас, хоть мы уже и старики, не очень-то тянет на тот свет… Всем хочется еще пожить на этом. Потому-то и сражаемся не жалея сил.

Небо затянули черные тучи. Ветер гнул деревья и срывал листья, скрипели верхушки сосен, воздух был тяжелым и влажным.

Михайло почувствовал боль в ногах и понял: погода резко меняется. И действительно, на землю упали первые редкие тяжелые капли, предвещавшие ливень.

Джуро вслед за другом вылез из убежища. Раненые остались лежать на соломе. Оба молчали, каждый думал о своем.

Джуро сел на рюкзак, подставив руки и лицо дождю, капли которого потекли по его щекам, словно слезы. Он еще не успел оплакать сына и внука, всех мертвых — знакомых и незнакомых.

В небе засверкали молнии, но грома не было. Слепящие линии прочерчивали небо до самого горизонта, до зубчатого гребня гор, и исчезали за ним. Небо потемнело, и первый раскат грома, раздавшийся где-то на юге, принес с собой дождь, стеной обрушившийся на лес. Канонада постепенно затихла.

Они вернулись в укрытие.

— Вот самая подходящая ночь для прорыва. Ни гитлеровцы, ни усташи не знают леса так, как мы, а тут еще дождь!.. Пусть-ка их намочит хорошенько, — заметил Михайло.

— Точно, — согласился Джуро. — Мы им навяжем бой тогда, когда они меньше всего ожидают.

— Нравится мне этот дождь, — продолжал Михайло. — Как по заказу. Если дождь и ночью не перестанет лить, мы завтра легко проберемся к партизанам. Фашистам после такого ливня не до нас будет, впору им думать о том, где бы обсохнуть.

На рассвете они простились с ранеными, взяли с собой Серого и, набросив пастушеские накидки, двинулись в путь. Дождь не переставал, однако не утихала и стрельба. Немецкая артиллерия наугад обстреливала лесистые склоны.

Они шли по старому лесу. Дождь заглушал шум шагов, треск веток под ногами. Выжженные села остались далеко внизу, впереди темнел только густой лес.

Несколько раз они были вынуждены отходить в сторону — вражеские позиции оказывались слишком близко.

О противнике их всегда предупреждал Серый. Михайло на всякий случай вел собаку на поводке. Почуяв людей, она ощетинивалась и замирала. При этом собака никогда не лаяла. Так ее обучил Михайло.

После двух часов пути они пришли туда, где еще несколько дней назад шли бои. В лесу валялись пустые пулеметные ленты, кора деревьев была ободрана осколками гранат.

Пес, вытянув морду, беспокойно нюхал воздух. Оба старика тоже почувствовали неладное. Их тянуло вперед, но в то же время что-то сдерживало. Только любопытство, присущее всем живым существам, не дало им обойти стороной то место. Перебегая от дерева к дереву, они подошли к ложбине и замерли при виде жуткой картины.

На земле лежали тела двух молодых партизан. На дне оврага, в который, очевидно, набилось много беженцев — мужчин, женщин и детей, — тоже лежали трупы. Некоторые из погибших в предсмертных муках вцепились руками в землю. Никого из них старики не узнали. Эта страшная картина так подействовала на них, что они поспешно ушли подальше от этого жуткого места.

В другом овраге, сразу же за окопами, оставленными партизанами при отступлении, они увидели несколько мертвых гитлеровцев и усташей. У некоторых были связаны руки.

Михайло догадался:

— Здесь, видно, нашим пришлось отойти, и они отдали задержанных бандитов на расправу крестьянам, у которых те сожгли села и убили родных. Страшная вещь — месть! В ней никто не знает жалости… Каждый идет до конца…

— Да, черт возьми, такой жуткой войны даже мы, старики, не видели! Не будет никакой пощады врагам! Кровь за кровь! Смерть за смерть!..

Следы прошедшего боя все еще попадались на их пути, но пережитое потрясение было так велико, что старики не останавливались, шли дальше. Дождь стихал, позиции гитлеровцев находились где-то совсем рядом. Однако, прекрасно зная этот лес, друзья успешно миновали все вражеские засады.

Остановил их партизанский патруль. Пришлось объяснять, кто они такие. Их отвели на командный пункт батальона. Там стариков сразу же узнали и выделили связного проводить их до штаба.

14

Дождь вскоре кончился. Ветер рассеял облака, стало видно синее небо. С веток капала вода.

Связной вел стариков по партизанским позициям. Бойцы сражались уже целый месяц. Спать приходилось под открытым небом, прямо в окопах. Все выглядели измученными и обессиленными. Несмотря на близость противника, в лесу, сразу за окопами, партизаны жгли костры, чтобы высушиться и обогреться.

Но и врагам приходилось не лучше. Все труднее становилось подвозить продовольствие и боеприпасы…

Партизаны сушились у костра. Соша, один из партизан, сообщил командирам, где и когда надо начать прорыв, чтобы спасти беженцев. Он очень обрадовался, увидев лесника и Джуро, и сразу же приказал бойцам пойти с Михайло, который должен был показать им укрытия для тяжелораненых и для тех, кто по каким-либо причинам не сможет пробиться из окружения.

Силы людей были напряжены до предела. Все должно было решиться в ближайшие дни. Самое главное — не допустить, чтобы вражеское кольцо сомкнулось.

Чутье подсказывало старому Михайло, что каждый день и даже час нынче на вес золота, что наступил решающий момент и ждать больше нельзя.

Он простился с Джуро, договорившись, что встретятся они в его, Михайло, лесном укрытии, если не удастся прорваться из окружения, а в случае удачи — в укрытии Джуро.

Проводив друга, Джуро отправился на поиски внука Боро, который командовал взводом.

В грязном окопе, отрытом среди мелколесья, неподалеку от гитлеровских позиций, Джуро нашел его. Дед и внук обнялись.

— Пришел вам помочь. Смотри, сколько у меня гранат и патронов. Да еще немецкий автомат, видишь, сам в бою захватил!

— Молодец! Таких, как ты, дед, и пуля не берет.

Во взводе у Боро осталось человек двадцать, все крестьянские парни, привычные к тяжелому труду. С ними была и медсестра Дара, долго просившая, чтобы и ее взяли во взвод. Рядом с братом погибшего жениха она чувствовала себя увереннее.

Дед и Дара встретились у полевой кухни, где девушка стирала бинты. Помогал ей Остоя, отец которого был в роте кашеваром.

Дед обнял Дару:

— Жива, красавица моя! Только бы тебе счастье не изменило!

У девушки на глазах показались слезы. Увидев деда, она сразу вспомнила то страшное утро, когда домой привезли мертвого Илию.

Дед открыл фляжку, в которой для таких вот случаев хранил водку:

— Возьмите, ребята, отведите душу. Погреемся чуток…

Пока фляжка переходила из рук в руки, они с Боро присели к костру.

— Боро, — глухо сказал старик, — отца твоего убили, дом сожгли, мать, Душко и Вуку угнали в лагерь… — На глаза старика навернулись слезы.

Стиснув зубы, Боро выслушал рассказ деда.

— Многих поубивали, дед. У нас в батальоне каждый из бойцов кого-нибудь да потерял…

У отца Остои тоже выступили слезы на глазах: во время бомбежки погибли его жена и двое дочерей. К счастью, в живых остался Остоя и старший сын, командир роты, которая уже вырвалась из вражеского кольца.

Глядя на внука, Джуро чувствовал, как у него прибавляется сил. Очень дед надеялся на Боро. Теперь, когда не стало ни Миле, ни Илии, он будет хозяином в доме и продолжит род Гаичей.

— Ты, дед, поспел как раз вовремя. Мы уже целых пять дней готовимся к прорыву. Фашистам ничего не удастся с нами сделать. Война на Козаре разгорается, так ведь?

— Так!

— Конечно, было бы лучше, если бы ты остался с Михайло помогать раненым и беженцам. Не давал бы им падать духом, когда придется особенно жарко…

— Э нет! Джуро пойдет с вами, впереди.

Внук ласково улыбнулся, глядя на него с восхищением:

— Вот, дед, возьми, две недели для тебя берегу! — Он сунул руку в рюкзак и вытащил оттуда серебряную табакерку и резную трубку. — Вот тебе трофей! У немецкого офицера отобрал. Словно чувствовал, что ты придешь. Мы к этому табаку даже не притронулись.

— Спасибо, что вспомнил обо мне. Я тоже о тебе думал — принес тебе немецкий бинокль, слыхал, что у тебя нет. Знаешь Михайлову овчарку? Так вот она загрызла одного гитлеровца, а у того бинокль этот и был. — Дед протянул внуку бинокль, а сам не спеша набил трубку.

Закурили. Гитлеровцы словно почувствовали, что партизаны курят их табак: откуда-то сверху раздалась пулеметная очередь, а над головами у них просвистела мина и разорвалась где-то в лесу.

На следующий вечер двум ротам был отдан приказ наступать в направлении горного хребта, где находились вражеские окопы и было меньше пулеметных гнезд.

Вместе с ротой пошел и старый Джуро. Ночь выдалась как по заказу — темная, на небе ни звездочки. Партизанский взвод под командой Боро бесшумно пополз по мокрой траве. Немцы заметили их только тогда, когда бойцы уже были от них на расстоянии броска гранаты.

Небо озарили ракеты, кругом загрохотало. Началось наступление. Ворвавшись во вражеские окопы, партизаны бросились в рукопашную схватку и, если бы гитлеровцы не остановили соседнюю роту, прорвали бы всю первую линию обороны. Однако немцы быстро подтянули танки и артиллерию.

Поняв, что кольцо окружения на этом участке не прорвать, командир партизан приказал отступить. Роты вернулись на исходные позиции. Джуро прилег совсем обессиленный. Дара и Остоя перевязали раненых.

Весь следующий день они провели в окопах. Немецкая пехота атаковала со всех сторон, пытаясь овладеть высотой. Взвод, которым командовал Боро, отражал одну атаку противника за другой. Бой продолжался до самой темноты.

Наконец пришел приказ: ночью прорвать кольцо окружения. Комиссары подбадривали бойцов, говоря, что настал решающий момент; командиры проверяли оружие и раздавали боеприпасы. Откуда-то появилось многоящиков трофейных ручных гранат.

Джуро, Остоя и Дара тоже взяли по нескольку гранат. Боро и его товарищи точили ножи, зная, что в ночном сражении и в рукопашной нож может пригодиться не меньше винтовки.

Партизаны собрались вокруг старика Джуро. Его воспоминания о боевом прошлом придавали им храбрости, легче становилось на сердце в ожидании решающей минуты. О смерти никто не думал, хотя все понимали, что многим суждено погибнуть.

Все ждали одного приказа — вперед!

По разгоряченным лицам партизан струились ручейки пота. Партизаны горели нетерпением.

После жаркого дня наступила душная ночь.

Боро был рад, что в этот трудный час дед находится рядом с ним. На грани между жизнью и смертью каждый человек чувствует себя одиноким, и родная душа для него — это уже опора. Но в то же время Боро очень боялся за деда: как бы тот не погиб в бою. Ведь он уже старый, ему очень тяжело переносить все тяготы солдатской жизни.

Наконец пришел приказ перейти на новые позиции. Построившись в колонну, партизаны неслышно исчезли в гуще леса. Через полчаса они соединились с другими ротами, которые тоже готовились к прорыву. О направлении удара они догадались сами — между двумя горными вершинами обозначилась чуть изогнутая светлая линия, небо над которой освещали немецкие ракеты.

Вскоре справа, на расстоянии километра, началась стрельба. Ночное небо осветили вспышки ракет, загремели взрывы, послышались крики. Казалось, небо пронзила молния, предвещающая страшную бурю.

— Это обманный маневр, — объяснил деду Боро. — Мы хотим, чтобы противник сосредоточил свои силы именно там, а мы ударим слева.

— Понятно, — ответил дед, — скорей бы уж…

Командир роты приказал двигаться вперед. Мимо них уже прошло подразделение гранатометчиков — молодых парней, бесшумно ступавших босыми ногами по земле. Их задачей было подползти вплотную к немецким окопам и вступить в бой, когда пулеметы откроют огонь по первой линии атакующих.

Они осторожно приближались к месту будущего боя. Вскоре справа от них завязался бой. Теперь казалось, что главный удар будет нанесен именно там, но и это впечатление было обманчивым. Они залегли в траве. Джуро слышал, как нервно переговаривались в окопах гитлеровцы. Где-то далеко уже гремел бой, а здесь было тихо, и потому создавалось впечатление, что никого нет. На самом деле позади батальона, в лесу, собралось очень много крестьян, вооруженных топорами и вилами. Крестьяне, переполненные ненавистью к врагу, должны были ударить в брешь, пробитую партизанами, расширить ее, вызвать замешательство на флангах противника и обеспечить тем самым проход силам партизан.

Дед переглянулся с внуком. Оба молчали. В мерцающем свете гаснущих ракет старик прочел в глазах внука: «Видишь, дедушка, все идет по плану…»

Подразделения гранатометчиков, составленные из лучших бойцов, тем временем приблизились к вражеским окопам. В свете ракет они видели пулеметные гнезда, первую линию окопов, ощетинившуюся дулами винтовок, а за ней вторую и третью… Гитлеровцы не ожидали их появления и только теперь заметили, что партизаны совсем рядом.

Высокий молодой партизан скомандовал:

— Огонь!

И в тот же миг тишина ночи раскололась грохотом взрывов. Затем последовал приказ командира батальона:

— Батальон, в атаку! Вперед!

А за ним послышались приказы командиров рот и взводов:

— Рота, вперед! Приготовить гранаты!

— Взвод, вперед! Приготовить гранаты!

Застрочили немецкие пулеметы. Над самой головой Джуро свистели пули. Он было хотел спрятаться в укрытие, но все бросились вперед. В ту же минуту гранатометчики забросали гранатами немецкие окопы, которые окупались дымом. Вражеский огонь сразу же стих… Партизаны, ворвавшись на позицию противника, орудовали ножами, прикладами, лопатами, топорами, выбивая фашистов. Натиск был настолько неожиданным и мощным, что противник дрогнул. В его рядах началась паника. А тут еще на головы фашистов обрушились крестьяне, вооруженные кто топором, кто вилами, а кто косой.

Джуро вместе со всеми спрыгнул в окоп, где засели гитлеровцы. Одного он ударил прикладом, другого пронзил штыком. И тут старик, увидел, что к нему приближается рослый фриц. Он выбил у Джуро нож из руки, и они сцепились. Немец был моложе и сильнее. Повалив старика на землю, он схватил его за горло и начал душить. У Джуро нее хватало сил, чтобы сопротивляться. Он только видел, как из-под каски на него смотрят серые холодные глаза.

— Боро, где ты?! — прохрипел дед.

Но внука рядом не оказалось.

Джуро попытался разжать руки, клещами сдавившие его горло. Перед глазами все плыло, к горлу подступила тошнота. «Конец мне пришел», — подумал старик. При вспышке ракеты он, как в тумане, увидел рядом фигуру человека в пастушеской накидке, Человек стоял, широко расставив длинные ноги, и казался огромным, до небес. Вот он замахнулся большим топором…

«Во сне это или наяву?» Топор, сверкнув спасительной звездой, вонзился в спину гитлеровца. Джуро услышал, как хрустнули кости врага, точно под колесами поезда…

Немец судорожно скривил рот, закатил глаза. Пальцы его разлились, и он всей тяжестью рухнул на Джуро.

Собрав последние силы, старик сбросил с себя мертвое тело. Подняться он уже не мог, земля под ногами и небо над головой все еще качались. Человек в накидке спрыгнул в окоп и протянул ему руку. Стоя на ногах, Джуро все еще жадно ловил ртом воздух, стараясь отдышаться.

— Джуро, да это ты? — услышал он зычный голос своего спасителя. Это был кузнец Миливе, у которого Джуро всегда покупал топоры, пилы и другой инструмент.

— Спасибо тебе, Миливе! Только у тебя может быть такой удар… Как я тебя сразу-то не узнал? — обрадованно произнес старик.

А мимо них бежали партизаны. Все рвались только вперед. Стремительная волна атакующих увлекла за собой Джуро и кузнеца. Какое-то время старик еще видел, как Миливе, размахивая топором направо и налево, крушил гитлеровцев, но вскоре потерял кузнеца из виду. Вокруг не было никого из знакомых, ни одного человека из взвода Боро.

— Боро, Боро, где ты?

Голос старика потонул в громком плаче и криках, полных гнева, ненависти и горя.

— Кольцо окружения прорвано! Раненые, женщины и дети, вперед! — раздался чей-то голос.

Батальон успешно теснил фашистов на обоих флангах. На помощь гитлеровцам поспешили было две роты усташей, но было уже поздно.

— Победа! Победа! — кричал Джуро. Вдруг среди грохота взрывов он услышал тоненький детский голосок.

— Джуро, дедушка Джуро! Где ты? — звал его кто-то.

Джуро огляделся. Рядом с немецким пулеметом он увидел мальчика, сидящего на корточках. На земле возле него лежал убитый боец.

— Остоя, это ты? Что случилось?

— Папку убили…

Испуганное лицо мальчика было все в слезах. С самого начала наступления Остоя не отходил от отца. Когда тот решил вступить в отряд, сын пошел за ним. Отца определили ротным кашеваром, а Остоя стал его помощником.

Мальчик никак не мог поверить, что его отец мертв. Он сидел перед ним, словно все еще надеясь, что отец вдруг оживет, поднимется и вместе со всеми вновь пойдет в атаку.

— Пойдем, отцу твоему уже не поможешь, — сказал старик. — Бери его винтовку, патроны и пошли!

Они неуверенно двинулись вперед по окопам, окутанным клубами дыма. И старик все время кричал:

— Боро, Боро, где ты?!

Никто не обращал на них внимания, никто им не отвечал. Бой продолжался с прежней силой…

Последний раз Боро видел деда, когда партизаны бросились в окопы и завязалась рукопашная. Пулеметной очередью Боро уложил нескольких немцев, после чего его взводу удалось подойти к бревенчатому дзоту. Здесь к нему подполз командир и, протянув толовую шашку, приказал подорвать дзот. Боро подобрался к дзоту поближе и поджег шнур. Но шнур оказался очень коротким, и юноша, торопясь поскорее укрыться, спрыгнул в ближайший окоп.

Сильный взрыв разнес дзот. В воздух полетели куски металла, обломки бревен. Боро плотно прижался к стенке окопа. На него посыпалась земля, повалились куски бревен. Одно бревно ударило его по голове, и он потерял сознание.

Сколько Боро пролежал так, он не знал. А когда очнулся, ему показалось, что вокруг стоит какой-то шум. «Что это шумит? Ветер? Вода? Лесной пожар?..»

Кровь снова ударила ему в голову. Боро несколько раз глубоко вдохнул воздух и открыл глаза. Сначала ему показалось, что он лежит в могиле. На голову посылалась земля, прилипая к щекам, забиваясь в глаза, в рот. Он ощутил ее неприятный привкус и сплюнул. Боро поднял руку, и его пронзила такая боль, что все тело сразу же покрылось холодным потом. Он попытался было встать, но не смог. Его придавило бревном. Попробовал позвать на помощь, но язык, как чужой, еле ворочался во рту.

«Глупая смерть, — подумал он. — Ничего героического… Я-то думал, что погибну от вражеской пули или штыка, а тут…»

Придет ли кому-нибудь в голову, что в этих окопах лежат свои раненые? Где-то сейчас Дара? Все время была рядом, а теперь, когда она так ему нужна, ее нет… А дед? Что с ним? И где бойцы?

Мимо него на четвереньках прополз какой-то гитлеровец. Все лицо его было залито кровью. Он заметил лежащего человека и подполз к нему. Только сейчас Боро увидел, что в руке у гитлеровца штык.

Он, видимо, принял Боро за своего, сказал что-то по-немецки и, не получив ответа, подполз ближе. Оказавшись лицом к лицу с Боро, он понял, что перед ним партизан. Немец с трудом поднял штык, хотел замахнуться, но упал лицом вниз и больше уже не шевелился.

Вдруг Боро услышал, как кто-то зовет его. Голос раздавался то сверху, то слева, то, казалось, откуда-то из-под земли. «Это дед меня ищет. Это его голос. А тонкий детский голосок — это наверняка Остоя. Да, да, конечно. Это дед ходит по окопам и зовет меня…» «Собравшись с силами, он выкрикнул:

— Джуро, Джуро, я здесь!..

Но голос его оказался слишком слабым, и никто его не услышал…

Джуро вместе с Остоей обошли уже много окопов. Сначала дед освещал лица мертвых спичками, потом они нашли у убитого немца фонарик. Полузасыпанные, залитые кровью окопы окутывал едкий пороховой дым. Раненые, к которым они подходили, стонали и просили их пристрелить. Жизнь медленно покидала их…

Дед, как всегда, надеялся на свое чутье, подсказывавшее ему, что внук его жив, что еще не все потеряно. И он не переставал искать.

Близ взорванного дзота Остоя услышал чей-то слабый голос:

— Джуро, Джуро!

Услыхал и старик:

— Это кто-то из наших!

Они спустились в траншею, и при свете карманного фонарика увидели лицо Боро, опаленное огнем, окровавленное.

— Боро, мальчик мой, это я, твой дед… Разве я мог один идти дальше и бросить тебя, — торопливо приговаривал старик, пока они с Остоей осторожно высвобождали Боро из-под бревна. Сверху послышался женский голос, отчаянно звавший:

— Боро! Боро!

— Остоя, отзовись, это Дара! — крикнул дед. — Медсестра!..

Дара вместе со взводом уже пробилась из окружения и теперь с двумя бойцами помогала выносить раненых. В окопах находились не только раненые партизаны, но и немцы, которые все еще не хотели сдаваться. Когда Дара подползла к окопу, выкликая раненых, раздался выстрел, затем второй. Боль обожгла ей руку. Только сейчас при свете ракеты Дара среди мертвых заметила наблюдавшего за ней фашистского солдата. Стрелял он. Дара оцепенела от страха, увидев, как снова поднимается его рука… Дуло пистолета смотрело ей в грудь.

Гитлеровец нажал на курок, но выстрела не последовало: кончились патроны. Солдат потянулся за новой обоймой, но Дара опередила его. Прогремели два выстрела, и фашист упал.

Дара встала и, шатаясь, подошла к нему. Словно не веря, что тот уже мертв, она еще раз выстрелила. Пуля пробила стальную каску.

Девушка нагнулась, подобрала пистолет, кое-как перевязала себе руку. К счастью, пуля не задела кость.

Когда она вылезла из окопа и стала звать Боро, то в ответ услышала голос Остои.

Вот и взорванный дзот. Старый Джуро и Остоя уже вытащили раненого из-под бревна. Дара заплакала, наверное, от счастья, а может быть, от пережитого ею страха, тоски…

Они шли по скользкой траве через луг, в лес, куда со всех сторон медленно стекались раненые. Над их головами свистели пули и осколки снарядов, но никто не обращал на них внимания. В лесу, где партизаны были уже в полной безопасности, Дара и Остоя перевязали раненого.

Наступил новый день. Поняв, что значительной части партизан удалось вырваться из окружения, гитлеровцы подтянули все свои резервы. В окружении еще оставались десятки тысяч беженцев, два партизанских батальона и несколько сот раненых бойцов. Немцы открыли огонь из всех орудий, стреляя в основном туда, где находилась большая группа раненых, которых партизаны не успели эвакуировать в глубь леса. Лесная чаща окуталась сизым дымом. Повсюду слышались стоны раненых.

Джуро и Остоя вместе с Боро и Дарой укрылись в окопе. Силы противника, понесшего большие потери, постепенно ослабли. Контратака захлебнулась. Гитлеровцы отошли. От большой потери крови у Боро кружилась голова, ноги подкашивались.

— Мы должны уходить, — сказал старик, видя, как страдает от раны внук. — У нас нет больше сил, мы не выдержим. Вы оба ранены, я стар и слаб, а Остоя еще совсем ребенок.

— Если мы уйдем с позиции, нас посчитают дезертирами. Это позор, — еле слышно проговорил Боро.

— Какой позор?! — рассердился дед. — Был бы позор, если бы мы тебя не спасли. Неужели ты этого не понимаешь?..

— Дед, вечером начнется новое наступление. Может, и мы попробуем? А если мы в лесу укроемся, то фрицы могут прорваться сюда и всех перебьют.

— Послушай, Боро, нам тебя не донести, а сам ты идти не сможешь. Кто тебя понесет?

— Будь по-твоему. Я и правда совсем ослаб. Решай ты!..

— Ну так вот. Надо поскорее укрыться в пещере, мне Михайло ее показал. Там нас сам черт не найдет. Только бы не опоздать.

Они плелись долго, отдыхая через каждые сто шагов. Стояла поздняя весна, и в лесу было прохладно. До пещеры они добрались еще до наступления темноты.

Спрятавшись за куст, Джуро заухал по-совиному. Очень скоро они услышали в ответ такой же звук, затем в кустах тихонько заскулила собака, ветки зашевелились, и перед ними появился Михайло.

— Ну что, Джуро, нашел-таки внука?!

— Вот он, смотри…

— Здравствуй, Боро. Ты ранен? И ты здесь, Дара! — воскликнул Михайло, увидев девушку-санитарку.

— Плохи наши дела, дядя Михайло, да уж как-нибудь выдюжим, — сказал Боро. — Вот если бы не ранение, был бы я сейчас в строю, а так…

— Ну ничего, выздоровеешь — и снова в бой. А ты как, Остоя?

— Никого у меня больше нет, один брат остался, и тот с батальоном уже далеко вперед ушел…

Ночи они дожидались перед входом в укрытие, стараясь определить по звукам выстрелов, где идет бой. В лесу стемнело, во мраке вспыхивали отблески далеких и близких взрывов. Вскоре Михайло привел группу раненых. Среди них Остоя узнал рабочего с лесопильни, мужа их школьной учительницы. Его вела под руку дочка Боса, которая училась вместе с ребятами в одном классе. Она была бледна, глаза ее смотрели испуганно и печально. Девочка с участием взглянула на Остою, сразу поняв, что у него что-то случилось, раз он оказался один среди взрослых. Мальчик поделился с ней своим горем, а она рассказала ему о том, что потеряла мать и сестру.

Михайло велел устраиваться на ночлег прямо здесь, в лесу, а в пещеры забираться, только если гитлеровцы прорвут оборону и станут прочесывать лес. Никто его ни о чем не спрашивал, но и не возражал.

Дети молча жались друг к другу, дрожа от холода, раненые тихо стонали. Старики, усевшись в кружок, гадали, что произойдет нынешней ночью и как им быть дальше.

Лесник принес из укрытия скромный ужин: каждому по три вареных картофелины. Их сразу же с аппетитом съели.

Ночью действительно началось новое наступление. Снаряды рвались со всех сторон. Старики решили, что, видно, часть отряда, пробившаяся из окружения, вернулась обратно и теперь пытается помочь оставшимся. Стрельба то усиливалась, то затихала, пока первый рассветный луч не рассеял тьму над горными вершинами. Постепенно все стихло.

— Наши пробились! Я уверен! — с облегчением сказал лесник и, помолчав немного, добавил: — Кончился бой за Козару! Мы победили! Не удалось фашистам уничтожить наш отряд, не удастся погасить и нашу борьбу на Козаре. Уж мы-то здесь как-нибудь перебьемся, главное, что армия наша спасена!..

— Конечно, так и вышло, как я говорил: партизаны ушли, а мы остались, — проворчал Джуро. — Завтра гитлеровцы прочешут лес — и конец нам всем. Что ж, остается только надеяться на судьбу.

На следующий день Михайло решил, что вся его группа должна укрыться в пещере. Миновав узкую расщелину между скалами, раненые спустились по тропинке вниз и очутились перед входом в пещеру. Путь в нее освещали карманными фонариками. Шли долго, но, к счастью, теперь можно было не спешить. Оставалась одна надежда, что здесь, в этом подземелье, раненых не найдут, а если и найдут, то не так-то просто будет с ними расправиться. Живыми они не сдадутся. Пещера эта была не просто укрытием — в ней хранились гранаты, оружие и запасы продовольствия.

Михайло отправился посмотреть, как устроились раненые, и велел Джуро раздать людям сухари, сыр и воду. Дед разделил еду на десять равных частей, а Боса и Остоя раздали ее раненым. Люди грызли сухари, пили воду из фляжек и ели сыр, чувствуя, как постепенно к ним возвращаются силы. Есть старались помедленнее, чтобы растянуть удовольствие и чем-то занять себя.

В пещере было холодно и сыро. Одежда становилась волглой, липла к телу. С потолка монотонно падали капли. На одном из ящиков горела маленькая свечка, и на стенах пещеры плясали причудливые тени.

— Вот мы и превратились в кротов, — попробовал пошутить дед.

Но раненые молчали. Всем было не по себе: даже дети, еще не научившиеся чувствовать опасность, и те примолкли. Дед тоже нахохлился, утратив прежнюю уверенность. Только Боро стойко ждал, что же будет дальше. Они с Дарой держались за руки, и он чувствовал, как ему передается ее тепло. Они разговаривали без слов, легкими пожатиями пальцев.

Михайло решил пойти наверх и разведать, где сейчас находятся гитлеровцы. Старому Джуро он велел на всякий случай убрать лестницу.

Идя по лесу, лесник думал о тех десятках тысяч беженцев, которые остались в лесу. «Сколько их попряталось в землянках да укрытиях по всему лесу… Разыщут их немцы и всех перестреляют. Будь проклята эта война…»

Когда кончилась первая мировая война, Михайло надеялся, что никогда больше ему не придется стрелять в людей. Он старался забыть кровь и окопы, забыть, как снаряды разрывают людей на части, забыть атаки, в которых гибли тысячи солдат, посланных офицерами прямо под пули вражеских пулеметов. В его памяти навсегда остались кресты на заросших травой могилах. Теперь к тем крестам прибавятся новые…

Он прислушивался к стрельбе и крикам, раздававшимся по всему лесу, который так хорошо знал.

Солнечные лучи проникали сквозь кроны деревьев, но лесник, казалось, не замечал этого. Время шло медленно. Шум в лесу то приближался, то отдалялся. Наконец солнце зашло, и охота на людей прекратилась…

В первый день гитлеровцы вблизи пещеры не показывались. Ночью к леснику приползли Остоя с Дарой, чтобы подышать свежим воздухом и посмотреть на звезды. Они долго не спали, все переговаривались и наконец уснули. Не спал только пес Серый, который, навострив уши, нюхал воздух, боясь подпустить чужого.

С рассветом гитлеровцы возобновили прочесывание леса. Перед самым восходом солнца лес огласился криками и стрельбой, которые слышались все ближе и ближе.

К Михайло подбежали трое — партизан и два крестьянина. Увидев у дерева собаку и человека с винтовкой, они насмерть перепугались, но, к счастью, один из крестьян узнал Михайло, и раненые приблизились к нему. Раны их были наспех перевязаны платками и тряпками. Они рассказали, как эсэсовцы обнаружили их убежище, скрытое в овраге, и начали расстреливать безоружных людей из пулеметов. Большинству удалось бежать, но несколько человек все же погибли.

Михайло проводил раненых в пещеру. Он боялся, как бы немецкие овчарки не пошли по их следам, хотя раненые и уверяли, что у немцев собак нет.

Появление новых раненых вызвало среди обитателей пещеры тревогу, внушило мысль, что враг где-то рядом.

Отец Босы горел в лихорадке. И ему, и многим другим раненым был необходим врач, но не было ни врача, ни медикаментов. Девочка все время сидела рядом с отцом, вытирала платком его пот, поила водой. От страха ей хотелось плакать. Отец стонал, задыхался. Джуро просил его лежать тихо, чтобы не погубить всех.

За Боро ухаживала Дара. У девушки тоже сдавали нервы. За эти месяцы она видела столько ран и смертей, что оставалось только удивляться, как она еще держится на ногах. К тому же она была ранена.

Вдруг Боро закричу в забытьи:

— В атаку! В атаку! В атаку!.. Вперед!..

Фашисты неторопливо шли вперед на расстоянии нескольких метров друг от друга. Одни шли со стальными прутьями, вонзали их в землю, ища подземные укрытия, другие держали наготове оружие. Среди листвы поблескивали их каски.

Боро, уже было успокоившись, снова погрузился в тяжелый сон и вскрикнул. Дед подполз к нему.

— Тихо, Боро, если тебе жизнь дорога, — прошептал старик. — Снаружи фашисты… Надо соблюдать полную тишину, слышишь? Немцы близко!

Через минуту послышались отрывистые немецкие команды, несколько выстрелов, потом крики. Понимая всю серьезность положения, обитатели пещеры теперь замерли в ожидании. Напряжение росло, страх леденил кровь в жилах. Боро притих, Дара держала его за руку. Боса прижалась к отцу.

Все понимали, что в эти минуты решается их участь. Если их обнаружат, они примут неравный бой, вступят в схватку с судьбой, и только случайно кто-нибудь из них сможет остаться в живых…

Где-то совсем рядом гитлеровский офицер несколько раз громко выкрикнул:

— Бандиты, выходите!..

В пещере воцарилась тишина. Время, казалось, остановилось. Затем прогремел взрыв. Стены пещеры задрожали, с потолка что-то посыпалось, свеча погасла. Настала кромешная тьма.

ВДАЛИ ОТ РОДНОГО ДОМА

1

Паровоз гудел, клубился дым, в котором исчезали пляшущие искры. Колеса отстукивали монотонную песню, неумолимо унося детей все дальше и дальше.

Душко и Вука, как и остальные дети, потеряли чувство времени. Кто лежал, кто сидел на грязной соломе в битком набитых вагонах. Некоторые тихо плакали.

Они все еще переживали кошмар тех минут, когда их силой вырывали из рук матерей. Как свежие раны, их жгли воспоминания о горящих селах, об убитых родных, обо всех ужасах, увиденных ими во время наступления гитлеровцев.

Широко раскрытыми, перепуганными глазами они вглядывались в темноту, держась за руки и теснее прижимаясь друг к другу.

Вука сидела, прислонившись спиной к стенке вагона. Рядом, положив голову ей на колени, лежал Душко. Неподалеку тяжело вздыхал Лазо.

Вука и Душко не переставали думать о матери. Она была совсем другая, когда прощалась с ними: казалась какой-то отрешенной и далекой. Дома они никогда не видели ее такой. Что с ней случилось за те несколько дней?

— Их убьют?

— Ты о ком, Душко?

— О наших мамах, — заплакал мальчик.

Вука постаралась его утешить:

— Нет, Душко, не убьют!

— Усташ сказал, что их всех перебьют!

— Это он нас просто пугал, чтобы мы его слушались! Наши мамы ни в чем не виноваты, их не за что убивать.

— А почему же тогда Стипе убил отца? А за что застрелили нашу собаку, кур, овец, а дома все сожгли?..

— Спи, Душко, не думай об этом.

Одной рукой она обняла его, другую положила брату на лоб. Душко прижался к ней. Он и не знал, что сестра такая смелая и спокойная. Дома она часто плакала, и домашние считали ее плаксой.

Душко уснул, за ним Лазо. Заснула и Вука.

Поезд мчался в ночи. Искры сыпались в высокую траву и гасли, словно в бешеном танце гибли сотни светлячков.

Вука проснулась среди ночи и посмотрела в щель. Ночь светлела, на горизонте показались неясные силуэты гор.

Душко дрожал во сне всем телом, махал руками и кричал:

— Пустите маму! Пустите мою маму! Бежим, Вука!

Ему снилось, что они втроем выбрались из колонны беженцев и по огромному лугу бегут к лесу. Трава, достававшая им до подбородка, волнами колышется на ветру. За ними, точно волки, гонятся усташи. Они все ближе, ближе… Нечем дышать, легкие, кажется, вот-вот разорвутся. Ребята падают, поднимаются и бегут дальше. В нос Душко ударяет запах пропитанных потом фашистских мундиров. Сейчас его вывернет наизнанку…

Вука разбудила брата, и он посмотрел на нее испуганными глазами.

— Они меня не тронут? — спросил он.

— Конечно нет. Это тебе все приснилось.

Дед обычно говорил ему: «Душко, никогда не давай себя догнать. Ты бегаешь лучше всех».

Он и правда любил вихрем носиться по лугам и полям, пока не падал от усталости на землю…

Они долго ехали без остановок, не получая ни еды, ни питья. Плакать ребята уже перестали и, обессиленные, молча лежали вповалку. От жары у многих потрескались губы, от голода судорогой сводило желудки, сердца сжимались от страха.

Наконец поезд остановился. Наступила пугающая тишина. Дети снова заплакали, столпившись у дверей, откуда повеяло свежим воздухом. Двери вагонов с треском распахнулись. Душко ослепил яркий свет, и он закрыл лицо руками, потом немного развел пальцы и увидел солдат и людей в железнодорожных фуражках. Вскоре к двери вагона поднесли корзину с едой. В носу защекотало от запаха кукурузного хлеба и вареных яиц.

Никто им не раздал еду и не сказал, как ее разделить. Просто сунули, как поросятам. Измученные, голодные дети бросились к корзине. Те, кто были посильнее и постарше, пробились вперед, оттолкнув малышей, которые с плачем попадали на пол. Душко понял, что еды на всех не хватит. Он рванулся вперед и, как кошка, стал пробираться к корзине. Сунув три яйца за пазуху и держа в каждой руке по куску кукурузного хлеба, он так же быстро и ловко пробрался обратно к сестре.

— Молодец! — похвалила его Вука, когда он протянул ей кусок хлеба. Они ели, наблюдая за все еще продолжающейся борьбой у корзины.

Оставшиеся ни с чем малыши плакали, но никому до них не было дела. Даже Лазо вернулся с пустыми руками. Те, кому досталось хоть немного еды, утешали остальных, что солдаты скоро принесут еще хлеба и тогда хватит на всех.

Тем временем пустые корзины забрали и к каждому вагону принесли по ведру воды, за которую тоже разгорелся бой. Оставшиеся без воды дети чувствовали, что гибнут от жажды. Потом воды, принесли еще, так что хватило на всех, но хлеба больше не дали.

Рядом с Вукой сидела трехлетняя девочка, которой ничего не досталось. Заливаясь слезами, она просила хлеба. Брат с сестрой дали ей по кусочку. Душко принес девочке воды — она совсем выбилась из сил. Другие детишки тянули к ним крохотные ручонки, прося хлеба.

Теперь стало немного полегче. Но вскоре настроение снова упало, потому что самые маленькие, не вынеся трудностей этого путешествия, стали умирать.

— Неда умерла!.. — вскрикнул мальчик, сидевший в углу.

— Ерка умерла… Алян умер, — раздавались возгласы старших братьев и сестер то с одной, то с другой стороны.

Напуганные смертью малышей, одни начали плакать и кричать, другие, словно птенцы со сломанными крыльями, молчали, прижавшись к стенке вагона.

— Вука, почему маленькие умерли? — спросил Душко.

— Не знаю, — тихо ответила сестра.

— Может, потому, что мы все съели и им ничего не досталось?

— Может быть, и потому… А можно умереть и от страха…

У Душко защемило сердце.

— Это мы виноваты, что они умерли.

— Нет, не мы! Солдаты сказали, что принесут еще еды! Они должны были сами разделить все, мы же еще не умеем… мы еще маленькие…

— Да, маленькие, а уже злые! Каждый думает только о себе…

От этой мысли Душко стало так стыдно, что он готов был провалиться сквозь землю. Так тоскливо сделалось на душе, что даже на сестру он не захотел смотреть. Он вдруг пожалел, что не умер вместе с отцом. Лучше бы тот проклятый торговец убил его…

Они ехали еще долго и наконец остановились в таком большом городе, какого Душко и Вука никогда в жизни не видели.

Снова открылись двери вагонов, и состав окружили солдаты. Среди них были женщины с повязкой Красного Креста на рукаве. Все смотрели на детей с любопытством, но не враждебно.

Солнце уже опустилось, было тепло, из здания вокзала доносился аппетитный запах съестного. Там, где заправлялись паровозы, брызгами разлеталась вода.

— Вы откуда, ребята? — спросил их один железнодорожник.

— Мы с Козары, — ответила Вука.

Душко почувствовал, что сестра гордится этим. То же чувство испытывал и он. Ему захотелось во весь голос закричать, что они из восставшей Козары, но он не решился.

Вскоре их разбили на пары, как в школе, и отвели в большой зал ожидания. Посередине стояли столы, на которых было много свежего душистою хлеба и кувшинов с водой. Возле столов стояли те же женщины с повязками на рукавах.

Неужели все это приготовили для них? Значит, на самом деле здесь не будет так страшно, как их пугали солдаты.

— Дети, это вам. Ешьте и пейте, сколько хотите! — объявила женщина средних лет, судя по всему, самая главная. Их подвели к столам, и каждый мог взять столько хлеба, сколько хотел, и напиться вдоволь воды.

У Душко, не успел он подойти к столу, потекли слюнки. Дома белый хлеб ели редко… а этот так вкусно пах и был мягким как пух…

Прижавшись к краю стола, Душко несколько раз протягивал руку за хлебом и ел, ел, пока живот не раздулся как барабан. Несколько кусков он спрятал в карманы.

Через полчаса они отправились дальше. Едва поезд тронулся, Душко почувствовал резкую боль в животе. И другие ребята, первыми добравшиеся до столов с едой, извивались и стонали от боли.

У Вуки ничего не болело, и у Лазо тоже. Вука обняла Душко за шею, утешая его:

— Потерпи немного, сейчас отпустит… все пройдет! Просто ты слишком много съел…

— Мы умрем? Может, нас отравили этим душистым хлебом? — спрашивал Душко сестру, глядя на нее испуганными глазами.

— Не умрете! Девочки же тоже ели, и ни у одной ничего не болит!

— Только бы нас не отравили, — хныкал Душко, пока боль не утихла и ему не полегчало.

Вскоре поезд опять остановился. Заскрежетали засовы, снаружи послышались резкие команды… и надежда на обещанную школу стала таять. Двери с треском распахнулись, и усатый усташ грубо крикнул:

— Выходите и стройтесь парами, партизанские выродки!

2

Местечко, где остановился поезд, называлось Яска. Дети со страхом смотрели на солдат, стоявших рядом с монахинями. Это были сестры из местного монастыря святого Винценция Павлинского — женщины с каменными лицами, ледяными глазами и холодными белыми руками, в каких-то странных одеждах и головных уборах, походивших на вывернутые крылья незнакомых птиц.

Душко крепко прижался к сестре, чтобы не потеряться в толпе. Хотя монахини молчали, он сразу почувствовал к ним ненависть, догадавшись, что отныне судьба всех детей будет зависеть от этих бледных, безжизненных существ.

Ограда из колючей проволоки и часовые похоронили всякую надежду на учебу в школе. Над входом висела табличка с надписью: «Сборный пункт для детей-беженцев».

Дети с любопытством оглядывались по сторонам. Это была конечная точка их пути.

Напрасно Душко озирался вокруг, присматриваясь, как бы сбежать, — за ними следило слишком много народу.

Их привели в унылое просторное помещение и первым делом всех наголо остригли. Потом заставили раздеться и вымыться противно пахнувшим мылом. Вместо старой одежды выдали полосатые робы, как у арестантов. Кому-то они оказались велики, кому-то — малы. Некоторые из ребят успели поменяться, остальным пришлось надеть то, что досталось.

Спали дети в больших комнатах с грязными окнами. Вдоль стен прямо на полу были устроены лежаки, покрытые соломой. Ребята лежали, тесно прижавшись друг к другу, накрывшись потрепанными солдатскими одеялами. Страх и долгий нелегкий путь так измучили детей, что они заснули как убитые.

Рано утром прозвенел звонок — это был сигнал, по которому надо было быстро встать, умыться, застлать постель и построиться на перекличку.

Детей познакомили с настоятельницей Клементиной. Их испугал ее бездушный, жесткий голос и холодный взгляд, который требовал безоговорочного повиновения.

Когда ребят построили, настоятельница Клементина вышла вперед и сказала:

— Дети! Мы спасли вас от красной заразы, освободили от этой скверны вашу душу и тело. За избавление от коммунистического ада вы должны быть благодарны нашему начальнику Павеличу и нам, благочестивым сестрам божьим. Мы будем заботиться о вас, изгоним из вас злого духа, освободим от грехов родителей и вернем в объятия господа бога, сделав из вас верных служителей Христа. Запомните раз и навсегда — здесь должно царить безусловное послушание! Только так вы сможете снискать милость божью и получить отпущение всех своих грехов. За неповиновение каждого из вас ждет наказание плетью, голодом или карцером.

Запомните: здесь приказываю я, и никто другой! Да поможет мне бог! Вот мой первый приказ: забудьте Козару и все, что там было. Все это осталось в прошлом. Никаких разговоров об этом, никаких вопросов и никаких писем.

Второе: здесь мы будем служить господу богу — работать, следить за порядком, чистотой души и тела и готовиться к вечной жизни! Кто нам будет в этом помогать, заслужит поощрение, кто попробует сопротивляться — тем хуже для него.

Когда ребята остались одни, Душко сказал Вуке:

— Мы с тобой никогда не забудем, что мы с Козары! И покорности пускай они от нас не ждут! Будем делать только то, что необходимо. Ненавижу их бога, который отдал нас им в руки! Никогда не буду ему молиться! И вообще, нам дед Джуро и Михайло говорили, что никакого бога нет! Видать, и правда его нет, а то бы он не позволил, чтобы мы так страдали!..

— Погоди, Душко! Наша мама верила в бога и просила его за нас. Может, бог и есть. Вот возьмет и покарает их, а нас спасет!

— Ну, не знаю, спасет он нас или нет. Лучше бы нам самим спастись… Надо бежать, как только случай представится!

Через несколько дней появились усташские офицеры, чтобы распределить несколько тысяч детей, привезенных с Козары и из других мест. Они отделили мальчиков от девочек, мальчиков разделили на две группы, в одну из которых вошли дети от десяти до четырнадцати лет, а в другую — младше десяти.

Высокий офицер сказал им:

— Дети, если вы будете себя вести хорошо, мы забудем, что вы с Козары, что ваши родители с оружием боролись против нас. Мы будем вас кормить, воспитывать и учить. Сделаем из вас хорватских янычар. Вы знаете, кто такие турецкие янычары? Это были наши дети, которых турки увезли к себе и из которых сделали солдат. Получилась самая боевая турецкая армия. И платили им, конечно, больше других. Вот и вы, если будете прилежны и послушны, получите возможность хорошо жить.

Множество горящих глаз были устремлены на него, но уловить их выражение было невозможно, и говоривший чувствовал это. Скорее всего, он сам не верил тому, что говорил, потому что достаточно хорошо знал людей с Козары и понимал, что их, бунтовщиков от рождения, никогда не перевоспитать. Но усташскому правительству все-таки вздумалось создать новых «янычар», и именно на этих детях было решено провести опыт.

Когда офицер замолчал, старшим мальчикам раздали усташскую форму с буквой «У» на фуражках. Почти всем фуражки оказались велики, у некоторых они сползали на нос, отчего мальчишки выглядели смешными и нелепыми.

Душко съежился, чтобы казаться еще меньше. Из-за своего маленького роста он попал в младшую группу.

Дни тянулись медленно. Дети оказались в руках злобных монахинь и безжалостных солдат, которые не проявляли к ним никакого сочувствия, но требовали полного повиновения. Кормили ребят плохо, а спрашивали с них много. Жили они в антисанитарных условиях и потому часто болели инфекционными болезнями. В лазарете не было лекарств, и болезнь чаще всего заканчивалась смертью. Когда ребенок попадал туда, он, как правило, уже не возвращался…

Группу, в которой оказался Душко, переселили из главного лагеря в другой, расположенный в бывшем барском поместье, окруженном фруктовым садом. В этом же лагере находилась и группа девочек, в которую попала Вука. Детей использовали для работ в поместье или заставляли работать на территории лагеря…

Лето было в самом разгаре. Солнце жгло потрескавшуюся землю, все колодцы высохли.

Дети просыпались с пересохшими губами и горлом, очень страдали от отсутствия воды.

Однажды днем остриженный наголо Лазо получил солнечный удар: голова у мальчика закружилась, он едва удержался на ногах.

Лагерное начальство всеми способами старалось вытянуть из детей сведения о родителях. Тех ребят, которые признались, что их отец, брат или сестра находятся в партизанах, ждала смерть. Душко и Вука счастливо избегали подобных ловушек.

Брат и сестра с трудом переносили подневольную жизнь, и только вера в то, что партизаны спасут их из этого ада, помогала им жить. А маленький Лазо совсем пал духом. Все его родные погибли на Козаре, и, вспоминая их, он плакал ночи напролет и вздрагивал всем телом, когда его окликала монахиня.

Однажды вечером Лазо и Душко попали в группу, которая должна была хоронить детей, умерших от инфекционных заболеваний. Кладбище с несколькими рядами простых деревянных крестов находилось сразу за садовым забором. Земля там была мягкая, ветки фруктовых деревьев осеняли последнее прибежище детей.

Получив лопаты, Душко и другие ребята копали могилки. Лазо еле сдерживал слезы, а Душко копал молча, стиснув зубы. Работой руководил могильщик — средних лет мужчина, который не был с ребятами ни суров, ни приветлив. Зато два усташа угрожали ребятам, запугивали, говоря, что их тоже убьют и закопают вместе с мертвецами, если они будут непослушными. Мальчики выкопали четыре могилы.

Вскоре принесли трупы, завернутые в мешковину. Дети умирали каждый день по самым разным причинам. Когда число умерших возросло, трупы стали засыпать перемешанной с землей негашеной известью.

Маленький мальчик, хоронивший своего приятеля, сорвал несколько цветов и бросил их в яму. Его подозвал усташ и приказал встать по стойке «смирно». Широченной ладонью он ударил мальчугана по губам с такой силой, что тот упал на землю, а из разбитых губ потекла кровь. Однако мальчик не заплакал, а только крепко стиснул зубы.

— Хочешь, чтобы и тебя тут же прикончили?! Вам что было приказано? Кто тебе разрешил бросать в могилу цветы?

Подошла настоятельница Клементина. Следом за ней двое солдат несли четыре креста, сколоченных из досок. Ямы наспех засыпали, настоятельница сложила руки и произнесла короткую молитву.

С кладбища мальчики возвращались обессиленные, измученные…

Постепенно Душко стал разбираться, что можно и чего нельзя делать в лагере. Он быстро нашел кое-какие «лазейки» в лагерном распорядке дня и многочисленных предписаниях, понял, как можно провести благочестивых сестер и даже охранников. Он понимал, что самое главное — это не перечить начальству, не слишком выкладываться на работе и по возможности добывать себе что-нибудь поесть.

Разжиться едой было заманчивое, но рискованное дело. Когда Душко посылали работать на кухню, он всегда очень старался, чтобы получить добавку. Проще было нарвать фруктов по дороге на работу. Созревшие сливы, груши и яблоки так и манили к себе. Рвать фрукты строго запрещалось, но вместе с ребятами он все-таки несколько раз отважился на это, по-братски разделив затем трофеи с Вукой и Лазо.

Душко очень гордился своими подвигами, и Лазо решил последовать его примеру, хотя Душко и Вука уговаривали друга не рисковать. Лазо не послушал их, слишком уж хотелось есть. После того как несколько раз ему удалось незаметно нарвать слив, он забыл об осторожности. В конце концов его поймал сторож и, крепко держа за ухо, привел к настоятельнице Клементине.

Монахиня объявила общий сбор. Лазо привели под стражей, и настоятельница приказала ему влезть на ящик, чтобы всем было видно его.

— Посмотрите на этого маленького вора, — сказала она. — Наконец-то мы поймали одного из тех, кто рвет недозревшие фрукты. А ведь мы строго-настрого запретили вам делать это. — С этими словами она вывернула карманы у мальчугана и выложила сливы на ящик.

Лазо стоял, низко опустив голову. Ребят он не стыдился, в душе он даже гордился собой, но наказания очень боялся. Каждый раз, когда кто-то из ребят совершал какой-нибудь проступок, наказывали по-разному, но всегда строго.

— Фрукты у него мы нашли, мы видели, как он ворует — тут нечего много говорить, осталось только решить, как его наказать, — сказала настоятельница.

Но тут один из охранников подсказал ей:

— Пусть он лучше скажет, кто еще этим делом занимается! Тогда наказание будет мягче!

А другой подошел к Лазо, схватил мальчика здоровенной ручищей за горло и заорал:

— Говори!..

Лазо молчал. Лицо его сначала посинело, потом начало бледнеть. Усташ чуть ослабил хватку, чтобы Лазо мог вздохнуть, и снова заорал на него:

— Говори, чтоб тебе пусто было, не то задушу!

— Я никого не знаю, — испуганно прошептал Лазо.

Охранник еще сильнее сжал его горло:

— Мы тебя научим говорить, козарский щенок! Знаю я вас, упрямцев! Будешь говорить или нет?!

Он изо всех сил сдавил ему горло, но, не услышав ответа, отпустил и подошел к настоятельнице. Шепнув ей что-то на ухо, он повернулся к детям:

— Ну что ж, попробуем по-другому! Ну-ка, вор, вытяни руки перед собой!

Когда мальчик сделал это, охранник приказал:

— Поверни руки и покажи ладони!

Лазо послушался. Взяв палку, которую ей протянул охранник, настоятельница стала перед мальчиком и ледяным голосом произнесла:

— В средние века ворам обычно отрубали руку, чтобы они больше не могли красть! Я в последний раз спрашиваю тебя, кто еще воровал фрукты? Если не знаешь имени, укажи лично!

— Я не знаю, — со страхом проговорил мальчик.

Лицо женщины словно окаменело, глаза зло загорелись. Она замахнулась палкой и больно ударила мальчика по рукам. Она ударила несколько раз, но мальчик не плакал, а только удивленно смотрел на нее.

— Паршивый воришка! Ты будешь говорить или нет?! Поверни-ка руки! — крикнула она. Когда ладони мальчика посинели, она стала бить по тыльной стороне рук.

Большие печальные глаза Лазо наполнилисьслезами. Он стоял с бледным, словно высеченным из камня лицом, на котором застыло выражение, какое можно увидеть только у великомучеников на иконах. Слезы покатились по его щекам.

— Ну, хорошо, теперь скажи, почему ты воровал?

— Мне хотелось есть и пить. Нам всем хочется! — ответил Лазо.

— Вы слышите, что он говорит? Это здесь-то тебе не хватает еды и питья? Всем не хватает еды и питья? Ложь! Наглая ложь! Такой наглости мы тебе не простим. Мы тебя высечем и накажем еще строже, если ты не скажешь, кто еще с тобой воровал!..

Мальчик еще больше побледнел. Его детская душа восставала против этого. На Козаре никогда никого не предавали. И он не предаст!

— Я знаю, но никогда не скажу. Даже если вы меня убьете! — выкрикнул он.

— Ах ты, партизанское отродье! — рявкнул охранник и, обернувшись к надзирательнице, сказал: — Знаю я их! Эти будут молчать, хоть ты на куски их режь!.. Зря стараемся. Только время теряем!

Вместе с другими детьми на эту расправу смотрели Душко и Вука. У Душко кровь прилила к голове. Вука крепко сжимала его руку. В таком же состоянии он кинулся на Стипе, когда тот убивал их отца.

Если бы сестра не держала его так крепко, он кинулся бы и на настоятельницу.

— Стой спокойно, если ты натворишь глупостей, нас обоих убьют!

Настоятельница и двое охранников совещались, отойдя в сторону.

Опустив избитые руки, Лазо стоял и ждал, что же будет дальше.

Солнце пекло. Дети щурились от яркого света и тоже ждали, что будет дальше, перебирая в уме самые страшные истории, передававшиеся от одного к другому. Все пытались угадать, какая смерть ждет провинившегося, и содрогались от страха.

Настоятельница приказала принести веревку.

— В наказание мы привяжем тебя к дереву, с которого ты воровал фрукты! Когда одумаешься и все расскажешь, тебя отвяжут! — сказала она.

Двое усташей подвели мальчика к дереву и обмотали веревкой от щиколоток до шеи. Лазо не сопротивлялся, глядя в небо, раскаленное от жгучего солнца. По щекам его градом текли слезы.

Настоятельница величественно выпрямилась, стараясь не встречаться глазами с взглядом мальчика. Теперь ей нужно было довести до конца обряд подчинения, с помощью которого она должна покорить этих детей. Повернувшись к ним, она театральным жестом развела руки:

— Когда-то Адам и Ева вкусили запретный плод, поддавшись змею-искусителю! Бог наказал их, изгнав из рая. До сих пор все мы страдаем за их первородный грех. Пусть наказание очистит от скверны эту молодую душу и вернет ее господу богу! Запомните, дети: так будут наказаны все, кто станет красть фрукты! Да поможет вам бог не делать этого! Аминь! А теперь всем быстро вернуться на свои рабочие места!

Дети, глубоко потрясенные, разбились по группам.

— Смотри, его чуть не убили из-за нескольких слив! — сказал Душко Вуке. — А сами украли на Козаре все, что у нас было! Скотину, еду! А сожгли сколько… Где же справедливость?.. Еще на бога ссылаются…

— Надо терпеть, Душко, ждать, когда нас спасут…

— Кто?

— Партизаны.

Огромный раскаленный шар солнца медленно опускался вниз, светя мальчику прямо в глаза. В солнечном сиянии поля превращались в разноцветное марево, а горы — в далекие зеленые острова. Лазо казалось, что весь мир, дымясь, как бы иссыхает. К жгучей боли от ударов палки, ранившей не столько его руки, сколько душу, добавилась слабость. Веревка врезалась в онемевшие худенькие ноги, руки, бедра.

Голова мальчика бессильно свесилась на грудь. Даже с закрытыми веками глазам было больно от яркого света. По лицу Лазо катились горькие слезы. Ему хотелось поскорее умереть, чтобы не было больше этих мучений…

Горячие солнечные лучи жгли остриженную голову, со всех сторон слеталась мошкара, больно впивавшаяся в каждый кусочек незащищенной кожи.

Он и раньше терпеть не мог противного жужжания этих крошечных насекомых, всегда отгонял их веткой от пасшихся на лугу коров, а теперь мошкара принялась за него самого. Наверное, насекомые мстят ему за то, что он их раньше отгонял… Но ведь он никогда не издевался над ними так, как люди над ним!.. К оводам присоединились комары и мухи, которые лезли в глаза, уши…

Солнце садилось. Лазо ждал, когда тень от веток упадет на него. Вокруг висели сочные плоды, стоило только протянуть руку и… Губы у него пересохли и потрескались, во рту было горько, кожа распухла от укусов. Глаза застилал разноцветный туман, в который он медленно погружался, переставая различать окружающие предметы. Все чаще и чаще он впадал в забытье.

Потом он надолго потерял сознание и пришел в себя, когда стемнело. В траве стрекотали цикады, подавали голоса ночные птицы. Где-то далеко строчили пулеметы. На востоке из-за гор поднималась бледная луна, заливая все вокруг прозрачным светом. И снова мальчуган погрузился в забытье, полное кошмаров.

«Как хочется к своим — к маме, отцу, братьям, сестрам… Я хочу умереть… умереть… уснуть навсегда…»

Он поднял глаза к небу. Среди трепещущей листвы виднелись звезды. С востока наплывали темные облака, временами закрывая луну. Подул сильный ветер, пригибая траву к земле.

Лазо закрыл глаза. Раньше все считали его трусишкой, фантазером, вечно чего-то боящимся и всегда готовым заплакать. И еще — добрым мальчиком.

Теперь Лазо был далеко — по ту сторону страха и желаний. Ему хотелось только спать, заснуть и не просыпаться. Раствориться в ветре, криках птиц, стрекоте цикад, ночной темноте… Потихоньку уйти и не возвращаться…

Порывами налетал ветер, затягивая небо тучами. Загремел гром, серое небо озарилось молниями, и на землю полились сильные прозрачные струи дождя.

Мальчик спал. Даже гром не разбудил его. Он не раскрыл губ, чтобы напиться дождевой воды. Голова его свесилась на грудь, по худенькому телу текли ручейки…

Он был далеко, в горах Козары. Он был вместе со своими родными…

Ветер бился в окна барака, где вповалку спали дети. Когда загремел гром и за грязными стеклами блеснула молния, Душко вскрикнул и проснулся. Он понял, что Лазо умер. Вне себя от страха он закричал:

— Он умер! Лазо умер!

Ему приснился Лазо. Он будто бы пришел к Душко и сказал, что убежал, при этом он широко улыбался, как раньше, когда заходил за другом, чтобы идти в школу или пасти коров. А потом он куда-то исчез, растворился в тусклом свете.

— Он умер! Лазо! Лазо!.. — кричал Душко, вырываясь из рук сестры.

Дети переполошились, закричали. Зажегся свет, и в дверях показалась настоятельница.

— Что здесь произошло? Кто умер? — спросила она, окинув детей ледяным взглядом.

— Лазо! Лазо!.. — кричали дети.

— Тихо! От такого наказания еще никто не умирал! И он не умрет.

Свет погас, и дети, немного успокоившись, снова легли. Они надеялись, что Лазо сейчас приведут к ним. За окном по-прежнему гремел гром, но дождь начал стихать.

Душко попробовал как-то успокоиться. Его мучила совесть. Поймали того, кто был виноват меньше всех. И теперь он за всех расплачивается. Ну почему они не попробовали убежать? Еще тогда, на Козаре… или позже, когда их вели и везли сюда.

Возвращения Лазо они так и не дождались…

Когда мальчика развязали, он был уже мертв. Его отнесли в покойницкую и положили на доски, где уже лежало несколько измученных маленьких тел, по которым бегали крысы с длинными хвостами.

3

Бедного Лазо похоронили, а через несколько дней ночью случилось то, о чем дети мечтали с первого дня пребывания в лагере.

Под утро, когда петухи уже возвестили приход нового дня, в поместье беспокойно залаяли собаки. Сначала раздались выстрелы, затем длинные пулеметные очереди и взрывы гранат.

Душко мгновенно проснулся и во весь голос закричал:

— Партизаны!

Это заветное слово в один миг разбудило всех детей, заставив их вскочить с постелей. Дети почувствовали, что в эти минуты решается их судьба. Стрельба приближалась, где-то совсем рядом послышались крики.

В комнате поднялся шум и гам. Дети прыгали от радости. Партизаны спасут их и вернут домой! Конец мучениям, унижению и страшным наказаниям… В окнах отражались отблески взрывов, бой шел уже у входа в лагерь.

Вошла перепуганная монахиня и зажгла свет:

— Тихо, тихо, дети. Ложитесь…

В ее голосе уже не было тех повелительных интонаций, с которыми к детям обращались раньше, требуя беспрекословного повиновения. Голос ее дрожал от страха.

— Партизаны! Партизаны! Партизаны! — кричали дети так громко, что заглушили ее слова. Монахиня замерла, остановившись на полуслове, зажала уши руками и выбежала из комнаты.

Снаружи еще некоторое время доносилась стрельба, потом дверь распахнулась. Дети увидели высокого партизана с пулеметом в руках.

— Дети Козары! Мы — партизаны, пришли освободить вас!

Плача от радости, дети бросились к дверям, к незнакомому партизану. Душко тоже хотелось обнять его, как он обнял бы брата Боро, деда или Михайло.

Дети высыпали во двор, где партизаны обнимали их, расспрашивали о своих родных и знакомых. Кое-кто из детей сразу побежал в сад за сливами, за которые несчастный Лазо заплатил жизнью. Для них первым знаком свободы была возможность вволю наесться фруктов, как когда-то у себя дома.

Душко и Вука тоже пригибали ветки к земле, срывая сливы и яблоки. Белые зубы впивались в сочную мякоть, по щекам тек сладкий сок. Дети угощали фруктами своих спасителей, чтобы хоть как-то отблагодарить их…

Вокруг сторожевых будок валялись тела убитых усташей. Уцелевших партизаны взяли под стражу. Вместе с усташами увели и монашенок, наиболее жестоко обращавшихся с детьми. Дети узнали, что поселок и окрестные лагеря атаковала 4-я Кордунская бригада, которая захватила врасплох местный гарнизон и разбила его в коротком бою.

Среди спасенных были дети с Козары, из Лики, Бании, Кордуна. Некоторые партизаны нашли здесь своих детей или детей друзей и знакомых. Другие партизаны напрасно искали своих.

Душко увидел, как привели настоятельницу Клементину, бледную, со связанными руками.

— Где мои дети? — закричал пожилой партизан.

— Где моя Сека?! — подхватил другой.

— Куда вы дели моего сына?!

Эти вопросы звучали со всех сторон, как обвинительный приговор настоятельнице.

Они находились как раз рядом с детским кладбищем, где земля на могилах была еще совсем свежей.

— Те, кого здесь нет, умерли. Бог сжалился над ними и взял их к себе, — как могла изворачивалась настоятельница.

— Это вы их убили! Убили невинных детей! Что они вам сделали? Вы убили наших детей. Теперь вы за все ответите…

— Простите меня!.. — взмолилась Клементина. — Я делала то, что мне приказывали. Все так делали, не только я. Мы служим господу богу, и нам поручили опекать детей, чтобы им было лучше…

— Неправда, неправда! — закричали в один голос дети. — Она нас била и мучила! Запирала в подвал! Привязывала к деревьям…

Тут к настоятельнице подошел тот самый пулеметчик, который первым ворвался к детям. Он громко выкрикнул:

— Мы — народный суд! За то, что ты убивала наших детей, мы приговариваем тебя к расстрелу!..

Дети замерли, услышав это, но быстро пришли в себя.

«В конце концов все получают по заслугам», — подумал Душко, словно умудренный жизнью старик.

— Пойдем отсюда, — сказал он Вуке. — Я не хочу смотреть на это. Я хочу домой.

Детей разбили на группы. Командир сказал, чтобы те, кому больше десяти лет и кто себя хорошо чувствует, построились парами. Всех их ждал долгий путь. Тем же, кто были младше и слабее, он сказал остаться и ждать, когда приедут люди на подводах, чтобы забрать всех их и увезти отсюда.

Идти домой хотели все — даже те, кто был очень ослаблен и болен. Душко, который по возрасту оказался в этой многочисленной группе младших, умолял взять его с собой.

— Ты останешься с маленькими, — сказал ему командир. — Ты слишком слаб, не выдержишь! Подожди, за вами скоро приедут.

С востока доносилась сильная канонада. Противник понял, что происходит в Яске, и пытался перерезать путь отхода партизанам.

Когда суета несколько улеглась, дети помладше вернулись в комнаты и стали ждать, когда же за ними приедут подводы. Никто из них не представлял себе, что с ними будет дальше.

— Как ты думаешь, Вука, за нами и правда приедут?

— Откуда же я знаю?

— А вдруг нас обманули?

— Партизаны никогда не врут!

— Пусть не обманули, но ты только подумай, сколько нас еще осталось! Где им взять столько подвод? И как проехать? Нам надо бежать.

— Куда, Душко?

— На Козару.

— Это слишком далеко, Душко, нас поймают. Я боюсь. Не добраться нам туда одним. И ты не уйдешь далеко. Только посмотри на себя — одна кожа да кости. У тебя не хватит сил…

— Вука, я все равно уйду. Каждый раз, когда мы откладывали, случалась беда. И отец сейчас был бы жив, и мы не торчали бы здесь, если бы отправились на Козару вечером, а не ждали утра. Маму не угнали бы, если бы мы ночью бежали из колонны. Лазо не умер бы, если бы мы раньше убежали…

— Может, ты и прав…

— Конечно прав. Я боюсь усташей и этих монахинь. Если партизаны не вернутся, то усташи нам отомстят.

Набрав в саду слив и яблок, ребятишки все-таки отправились в путь…

4

Душко и Вука шли, как им казалось, в направлении Козары. Они не представляли, когда отправлялись в путь, сколько рек им придется перейти, со сколькими незнакомыми людьми повстречаться.

Они прошли по высокой луговой траве, пересекли напрямик поле и лес, стараясь избегать людей, зная, что беглецы всегда должны быть осторожны. Но хватит ли у них сил выполнить то, что они задумали? Уставшие, они добрели до лесной опушки и в густом кустарнике устроились на ночлег. Нарвав веток и сделав из них подстилку, уснули как убитые.

Разбудил их дятел, сидевший на ближайшем дереве. Уже стемнело, воздух был напоен чудесным ароматом, в траве звенели цикады, где-то подавала голос косуля, далеко в лесу ухали совы.

— Все в порядке, — сказал Душко. — Раз слышны голоса зверей и птиц, то людей поблизости нет.

Они прислушались к лесным звукам, таким знакомым с детства. Им совсем не было страшно одним в лесу, и они были благодарны ему за предоставленное убежище. Полюбовавшись на мерцающие звезды, дети снова уснули.

Проснувшись на рассвете, снова тронулись в путь. Безопаснее всего они чувствовали себя в лесу и потому шли через поля, лишь когда это было необходимо. Первым шел Душко, за ним — сестра. Дед и отец с малых лет познакомили их со многими тайнами леса, и мальчик был уверен, что первым заметит того, кто попадется на их пути. Душко знал, что им надо брать пример с лесных зверей, единственное спасение которых — в быстрых ногах…

Через несколько часов они вышли на дорогу и остановились, испугавшись шума машин. Спрятались в кустах и стали ждать. Туда, откуда они пришли, проехала колонна усташей и гитлеровцев.

— Вот тебе, Вука, и подвода, которая бы нас оттуда увезла!

Сестра пожала плечами:

— Ты прав, только я не знаю, далеко ли мы так уйдем, ведь мы камнями поранили себе все ноги.

Душко и Вука перешли дорогу и до вечера шли лесом. Хотя летнее солнце и припекало на открытых местах, в лесу было уже прохладно. Свет едва пробивался сквозь густые ветки, под ногами расстилался зеленый мох, испещренный следами диких зверей. Питались брат и сестра ягодами, сладкими корешками — этому Душко тоже научил дед — и пили родниковую воду. Но голод все же давал себя знать.

— Рано или поздно, придется нам воровать или попрошайничать, — сказал Душко.

— Воровать мы не будем, а лучше попросим у людей. Найдутся же такие, которые нас пожалеют, — сказала Вука.

Но голод вскоре все-таки заставил их пойти и на воровство. Подойдя к одинокому хутору, они спрятались и стали ждать, когда хозяева уйдут в поле. К их счастью, за хозяевами ушла и собака.

Душко пошел к дому по высокой густой траве, достававшей ему до груди. Когда он наклонял голову, его совсем не было видно. Так он добрался до хлева, нашел курятник и сунул за пазуху несколько свежих яиц. В хлеву на донышке ведра он нашел вареный картофель, приготовленный для поросят.

Вука еле дождалась брата, умирая от страха. Увидев среди листвы его раскрасневшееся лицо, она поняла, что все сошло удачно, и с облегчением вздохнула. Они выпили сырые яйца, съели по картофелине, напились воды из ручья и отправились дальше.

Так они шли несколько дней. Душко подбирал в хлевах остатки корма, когда хозяев не было дома. Иногда ему приходилось спасаться бегством от собак.

Зарядили дожди. Дети стали мерзнуть. Спать они укладывались под деревьями и, хотя Душко стянул у кого-то простыню, в которую они заворачивались, ложась спать, все равно промокали до нитки. Вука простудилась, и Душко боялся, как бы сестра не умерла. Надо было рискнуть и попросить помощи у людей.

Однажды они увидели большой дом на самом краю села и, дождавшись темноты, подошли и постучались в дверь.

— Что вам нужно в такой поздний час? — спросил хозяин, когда ребята вошли.

— Пустите нас, пожалуйста, переночевать и дайте хоть чего-нибудь поесть, — попросила Вука.

Вся семья сидела за столом: хозяин, хозяйка и их дети — трое уже взрослых и двое ровесников Душко и Вуки.

— Садитесь к столу, — приветливо пригласила хозяйка. — Кое-что осталось от ужина, как раз вам хватит.

Она принесла тарелку мясного супа и по большому куску хлеба. Вся семья смотрела, как ребята жадно набросились на еду, быстро проглотив все до последней крошки. Хозяйка сразу заметила, что девочка простужена, заварила ей чай и дала какие-то таблетки.

— Откуда вы, дети, и куда путь держите? — спросил их хозяин.

Душко и Вука заранее договорились, что отвечать, и девочка поведала бесхитростную историю, вполне правдоподобную, способную вызвать сочувствие сердобольных людей: мать у них умерла, отец работает в Германии, а сами они идут к тете.

Хозяева их больше ни о чем не спрашивали, и дети успокоились, решив, что им поверили. Когда они попросили разрешения переночевать в хлеву, хозяин великодушно воскликнул:

— Вот еще что придумали! Спите в комнате!

Хозяйка дала им воды вымыть ноги и отвела в комнату с двумя кроватями, застеленными чистыми душистыми простынями. Дети улеглись на мягкие постели, полные благодарности добрым людям, которые, может быть, помогут им добраться до родной Козары.

Вука помолилась за этих добрых людей, как ее учила мать. Душко тоже повторял за ней слова молитвы, хотя чрезмерная любезность хозяев не внушала ему особого доверия. Он прошел дедову школу, а дед слишком хорошо знал жизнь, чтобы доверять незнакомым людям.

Занятые молитвой, дети не слышали, как хозяйка босиком подкралась к двери и подслушала их, а потом вернулась к мужу на кухню.

— Ну что? — спросил он. — Видать, это сербы с Козары. Из лагеря небось сбежали…

— Нет, это, похоже, сироты. Молились о родителях и за нас помолились, что мы приютили их.

— Глупая баба! Ничего-то ты так и не узнала, — нахмурился муж.

Он сердито бросил тапочки и босиком направился к двери.

— Ты рехнулась, старая, какие это сироты? — прошипел он вернувшись. — Партизанские ублюдки, вот они кто. Нам с тобой не поздоровится, если эта мразь победит. Все у нас отберут да еще и прикончат за то, что наши сыновья служат у усташей. Надо заявить о них в жандармерию. Пускай их отправят назад, откуда пришли!

— Пожалей их. Пусть переночуют и идут куда хотят! Они же дети. Подумай, муж, о своих…

— Нет! Я не собираюсь из-за них рисковать. Наш сын — усташский офицер, только что вернулся с Козары, а отец будет укрывать беженцев?!

Он дождался, пока дети уснули, и, не обращая внимания на жену, подошел к комнате, дважды повернул ключ в замке и сунул его в карман. Позвав в кухню старшего сына, он велел ему взять велосипед, съездить в жандармерию и рассказать там, что у них дома заперты двое беглецов.

Жена еще раз попробовала отговорить его:

— Не навлекай божью кару на наш дом!

Рассвирепев, он ударил жену, и бедная женщина смирилась.

Сын вернулся поздно ночью и сообщил, что за беглецами придут утром.

Проснувшись среди ночи, Душко услыхал голоса на кухне и шум в сенях и сразу же почуял неладное: почему уставшие за день крестьяне не спят ночью?

Он разбудил сестру, она открыла глаза и взяла его за руку. Он попробовал ее лоб:

— Ты еще плохо себя чувствуешь?

— Очень плохо. Меня знобит. А что?

— Ты не могла бы встать? Нам надо уйти отсюда, когда все стихнет и хозяева лягут спать.

— Ночью? Но мы даже не знаем, где находимся…

— Мне кажется, я знаю. Это плохие люди. Они что-то замышляют. Я чувствую, что они нас выдадут.

— Вряд ли, ведь они нас так хорошо приняли.

— Слишком хорошо. И непонятно почему.

Ребята подождали, пока в доме все стихло, и тогда Душко встал, подкрался к двери и осторожно повернул ручку. Дверь не поддалась.

— Вука, они нас заперли, слышишь?

— Заперли? Зачем?

— Чтобы мы не убежали. Мы у усташей! Так глупо попались в ловушку. Как мыши…

Он еще несколько раз толкнул дверь, но безуспешно. Тогда он подошел к окну, но на нем оказалась железная решетка. Душко метался по комнате, как пойманный зверек. Ничего путного в голову ему не приходило. Сестра плакала. Мысль о том, что их вернут туда, откуда они бежали, приводила его в ярость. Он подошел к двери и стал так сильно барабанить по ней кулаками, что звуки ударов разнеслись по всему дому.

— Откройте! Откройте же!.. — кричал он.

Вся семья сбежалась в сени, хозяин рявкнул:

— Ты что, хочешь дверь сломать, сопляк?!

— Откройте, мы хотим уйти! Зачем вы нас заперли?!

Послышался голос хозяйки:

— Отпусти их! Не слушать же их стука всю ночь! Скажем, что они убежали!

— Ни за что! — отрезал хозяин и пригрозил детям: — Слушайте, вы, сопляки, завтра за вами придут жандармы и отправят вас туда, откуда вы удрали!

— Откройте! Выпустите нас! — твердил свое Душко, продолжая стучать.

Наконец дверь открылась. На пороге стоял хозяин с ремнем в руке. Из сеней в комнату упал луч света, ослепив Душко. Схватив мальчика за волосы, хозяин принялся безжалостно бить его ремнем по спине, по ногам — куда придется. Устав, он отшвырнул мальчика в угол и, задыхаясь, рявкнул:

— Не заткнешься — получишь еще!

Дверь захлопнулась. Тихо плача, Душко забрался в кровать. Все тело болело и жгло, как огнем, первый раз в жизни его высекли.

Вука, как могла, утешала брата. Оба проплакали до самого рассвета. Наступил день. За окном, озаренное лучами летнего солнца, расстилалось широкое поле, по которому они уже не могли бежать дальше…

5

К вечеру следующего дня на старом автомобиле двое жандармов привезли маленьких беглецов назад, в лагерь, который по-прежнему назывался сборным пунктом для детей-беженцев. Всю дорогу ребята молчали. Душко весь был исполосован ремнем. Израненное тело распухло и болело, но еще больше он страдал, глядя на горевшую в лихорадке сестру.

В лагере их встретили руганью и угрозами. Жандармы передали детей новой настоятельнице, которая смерила их суровым взглядом с головы до ног и спросила:

— Зачем вы сбежали?

— Мы не сбегали, — ответил Душко. — Мы пошли вместе со всеми, но сестра заболела в пути, и нам пришлось отстать и идти своей дорогой.

— Куда?

— Как куда? Мы хотели попасть к себе домой…

— Ты складно врешь. А зачем ты, детка, крутился вокруг хутора? Зачем барабанил в дверь?..

Душко молчал, опустив глаза. Вспомнив наказы матери, он притворился униженным и подавленным.

— Сестра говорила, что надо вернуться в лагерь, а мне больше хотелось домой. Посмотрите, какая она больная, — жалобно проговорил он.

Настоятельница и жандармы о чем-то посовещались, после чего женщина приказала:

— Отведите девочку в лазарет, пусть ею там займутся. А этого мы за бегство накажем, чтобы другим неповадно было.

Незадолго до ужина всех детей построили, а Душко заставили подняться на ящик, чтобы всем его было видно. Так же стоял и бедный Лазо, когда его наказали. На виду у всех детей с Душко сняли рубашку, чтобы все видели следы от побоев.

Дети смотрели на Душко с любопытством и восхищением, как на героя, который стоит у позорного столба, но не сдается.

Детей мучил страх. Вернувшись в лагерь, усташи свирепствовали несколько дней. Больных малышей они выбрасывали в окна, нескольких засекли до смерти; пайки были сильно урезаны. Условия жизни ребят с каждым днем ухудшались…

— Смотрите, дети, — проговорила настоятельница, — перед вами Душко Гаич, который сбежал от нас. Он обкрадывал крестьян и бесстыдно вел себя. Он нарушил наши правила поведения и был за это наказан; посмотрите, как его высекли! В наказание за побег он пять дней просидит один на чердаке на хлебе и воде.

Душко уже слышал об этом чердаке. Туда запирали малышей, которых хотели запугать чертями и привидениями. Самые слабые и впечатлительные дети сходили с ума, побывав там.

После ужина, состоявшего из тоненького ломтика хлеба и чашки соленой воды, двое стражников отвели Душко на чердак конюшни. Зазвенела цепь, скрипнул ключ в замке. Весь чердак был покрыт толстым слоем пыли, паутина висела по углам. Повсюду валялся какой-то хлам. Сквозь маленькие окошечки на чердак проникал слабый свет.

С замиранием сердца Душко принялся ощупывать стены мрачного чердака. Вдруг на перекладине он увидел тела повешенных. «Неужели каждого, кого здесь запирают, потом вешают?» — в испуге подумал мальчик.

Подойти поближе Душко не решился. Ему было очень страшно. Сильно колотилось сердечко, готовое выскочить из груди. Но потом он вспомнил рассказы тех малышей, которые побывали на этом чердаке: им слепили глаза ярким светом, завывали ужасными голосами. «Может, эти висельники — просто чучела?» — подумал он.

Набравшись храбрости, Душко коснулся «повешенного» рукой. Тот оказался легким-легким и закачался взад-вперед. Это было чучело вроде тех, что мастерили они с дедом, — в какую-нибудь старую, изношенную одежду напихивали сухих кукурузных листьев.

Сначала он хотел снять чучела с веревки, но потом решил не делать этого. Пусть все останется как было. Пусть все они думают, что он страшно испугался. Осмотрев весь чердак, он нашел ящик с костями домашних животных, а затем еще один, в котором лежали маски чертей со страшными глазами и козлиными рогами.

Больше тут ничего не было. Мальчик вернулся на облюбованное им место успокоенный. На чердаке было душно, пот катился с него градом, дышалось с трудом. Подложив под голову какие-то тряпки, он попытался заснуть. От побоев болело тело, но усталость взяла свое, и Душко скоро уснул.

Проснулся он оттого, что кто-то до него дотронулся. «Наверное, крысы», — подумал он. И действительно, вокруг бегали эти мерзкие твари, таращились на него из темноты маленькими глазками, вытягивая остренькие морды.

Больше в эту ночь он не сомкнул глаз, отгоняя крыс. Днем они попрятались по углам, оставив его в покое.

В полдень стражник принес котелок с водой и крохотный кусочек хлеба.

— Ну как ты тут, маленький беглец? Тебе еще повезло, что тебя не повесили или не забили до смерти, пока везли сюда.

Душко смотрел на него с удивлением и недоверием, не понимая, чего усташ хочет от него. А тот, пока мальчик жадно ел хлеб, запивая его водой, не сводил с него глаз.

— Я ничем не могу тебе помочь, да и не смею. Партизаны меня чуть было не убили, а когда вернулись наши, тоже едва не отправили на тот свет, думали, что я предатель, — сказал он, забирая посуду.

Ночью Душко продолжал бороться с крысами. Ему страшно хотелось спать. Веки отяжелели, словно налились свинцом. До рассвета мальчик убил несколько крыс и после этого так крепко заснул, что стражнику, который принес ему утром еду, пришлось как следует потрясти его, чтобы разбудить.

— Знаешь, я их тоже ненавижу. Слов не хватает, как они мне отвратительны!

Душко не понял, кого усташ так ненавидит: то ли крыс, то ли того, кому служит, то ли тех и других сразу.

Рядом со скудным завтраком стражник положил мальчику кусок хлеба с салом и три яблока:

— Ешь, парнишка, набирайся сил. Мы тут побились об заклад, что за пять дней ты или с ума сойдешь, или помрешь. Такого наказания еще никто не выдерживал… Ты даже не представляешь, как я их ненавижу. Только ты выживи! Видишь, все это я ворую для тебя с кухни. Если меня поймают, то обязательно посадят в тюрьму. Только я им не дамся!..

Наконец срок заточения истек, и Душко выпустили с чердака.

— Ну, ты герой! — похвалил его добрый стражник, прощаясь с мальчуганом. — Попади к тебе в руки враг — ему не поздоровится. Вот только подрасти тебе надо…

6

Не по годам мудрый, Душко понял, что человек может оказаться в таком положении, когда привлекать к себе внимание очень опасно. Особенно, если рядом кто-то сильнее тебя, от кого зависит твоя участь.

С чердака он вернулся подавленным, ходил пошатываясь и делал вид, что совсем ослаб и жить ему осталось недолго. Как ребята ни приставали к нему, они так и не узнали ничего, кроме того, что ему там было худо и страшно.

За день до освобождения брата Вука, поправившись, вернулась из лазарета. Только ей он все рассказал без утайки. Пока их не было, в лагере распространилась дизентерия. Многие дети умерли еще до того, как их осмотрел врач. Всех, кто утром не поднялся по сигналу, завернули в простыни и унесли в покойницкую.

С каждым днем жизнь в лагере становилась все невыносимее. Пока их нормально кормили, надеясь вырастить из них новых янычар, было еще более или менее терпимо. Теперь же они больше не были нужны усташам, которые поняли, что их опыт сделать из детей хорватских янычар не удался. Самым страшным для детей было решение наполовину сократить пайки, из которых и без того за счет маленьких страдальцев питались снабженцы, кладовщики, кухонный персонал, стражники, которые все безнаказанно тащили себе и спокойно смотрели, как дети бродят точно привидения по лагерю, словно тени с большими, печальными, голодными глазами…

— Если и дальше так будет, мы скоро все умрем, — сказала брату Вука.

Лето кончалось, близилась осень, но, к счастью, дни стояли теплые, иначе дети совсем бы замерзли в своей ветхой, изношенной одежде.

На лицах детей лежал отпечаток голода. Еда стала главной заботой каждого, кто хотел выжить. Утром им выдавали по тарелке жидкой похлебки и ломтик хлеба — такой тоненький, будто прозрачный. Обед был ничуть не лучше — суп с крошечными кусочками капусты, морковки и картошки и немного фасоли; мяса и масла не было и в помине.

Душко, который привык дома много есть, очень страдал от голода и болей в животе. Стоило ему закрыть глаза, как перед ним возникали деревья сада, покрытые сочными вкусными плодами. По ночам ему снилась домашняя пища — лепешки, испеченные добрыми мамиными руками, вареная курица, парное молоко.

Над лагерем витала тень смерти. Дети страдали от кишечных заболеваний, едва переставляли слабые ноги, но вынуждены были рыться в помойках.

Вука ночи напролет плакала от жалости к малышам, которые совсем ослабели. У нее сжималось сердце, когда она видела, как по утрам приезжает большая подвода, груженная досками для гробов. Лошадьми правил старик в черном, больше похожий на смерть, чем на бывшего батрака из усадьбы. С каждым днем все меньше детей поднималось с постели. Возница в черном собирал мертвых и осторожно укладывал их рядком на подводу, прямо на доски для гробов.

Душко и Вука заботились, как могли, о маленькой Мии. Она была дочерью тети Стои, сестры их матери. Ее отца и брата усташи убили по дороге в лагерь и бросили в реку, сестра Мии умерла через несколько дней после того, как их привезли сюда. Мия осталась в живых благодаря Вуке, утешавшей ее и ободрявшей.

Мии было семь лет, у нее были каштановые волосы, миндалевидные глаза и нежная кожа. Крохотная и впечатлительная, девочка была запугана до смерти и по ночам часто просыпалась с криком. Она быстро привязалась к Душко и Вуке, но других детей не знала и боялась всех, не решаясь назвать им свое имя.

Вскоре Мия заболела. Лазарет был переполнен, и девочку некуда было положить, хотя у нее была высокая температура. Мия бредила. Вука склонилась над ней, чувствуя себя бессильной чем-либо помочь. Когда утром прикатила очередная подвода за мертвыми, девочке стало жутко. Услышав в дверях голос дежурной монахини, кричавшей «Встать!», Вука поставила полуживую Мию на ноги и вытащила из барака.

Вечером Мии опять стало плохо. Около полуночи она попросила пить. Вука принесла стакан воды и смочила ей пересохшие губы.

— Вука, я умру, — сказала девочка спокойно, без страха и с такой уверенностью, что Вука залилась слезами. — Так хочется увидеть маму…

— Ты ее обязательно увидишь, Мия… — сказала Вука.

Обеими ручками Мия стиснула ее руки. Маленькая и трогательная, как птенчик, она словно становилась все меньше, как угасающая свечка. Вот она закрыла глаза… Губы ее вздрогнули, и руки бессильно упали. Вука положила голову Мии себе на колени и так и держала ее до последней минуты, когда замерли слабые удары сердца и похолодели руки. Казалось, девочка просто уснула… За окном занялся новый день, и вдалеке послышался стул колес подводы. Монахиня прокричала привычное «Встать!».

Одни за другим дети вскочили на ноги, только Мия осталась лежать. Ее бледное личико было похоже на сорванный цветок.

В дверях показался возница в черном, и Вука заплакала.

7

Говорят, всему на свете бывает конец. Пришел конец и смертям в детском лагере. Вскоре во всех лагерях «Независимого государства Хорватия» оказалось столько детей, что власти уже не знали, что с ними делать. Их начали отпускать и отдавать на воспитание. Мир, в котором еще шла война, содрогнулся, узнав о том, что делают с детьми варвары-усташи в центре Европы.

В лагерь, где были Вука и Душко, пришла бумага о том, что родители и близкие, находящиеся на территории, непосредственно не охваченной военными действиями, могут забрать своих детей домой.

Душко и Вука смотрели, как приходили чьи-нибудь родственники. Чуть живые, но счастливые детишки уходили со своими родными. А у Душко и Вуки не было возможности покинуть этот лагерь. Дед Джуро не решился бы отправиться за ними, не было у них и родственников, которые могли бы это сделать. Отчаяние и безысходность все больше овладевали детьми.

Силы совсем оставили их. Душко еле переставлял ноги и часто, прислонившись к чему-нибудь, молча смотрел вдаль, туда, где, как ему казалось, находилась Козара. Сестра чувствовала, как вместе с силами и здоровьем брата покидает воля к жизни, как его охватывает отчаяние. В таком состоянии человек часто сам желает себе смерти.

Однажды вечером, когда солнце уже село, они увидели во дворе тетю Стою. Обливаясь слезами, женщина возвращалась с детского кладбища, где были похоронены обе ее дочери.

Брат с сестрой бросились навстречу тете Стое, и скоро уже плакали все трое. Душко и Вука рассказали ей про Мию и попросили взять их с собой.

Перед тем как Стоя отправилась с Козары, к ней пришел дед Джуро. «Если вызволишь своих, прихвати заодно и моих», — попросил он и дал ей на дорогу немного денег…

На следующий день Стоя получила в лагерной управе разрешение забрать Душко и Вуку. Так как обе ее дочери умерли, ей разрешили взять детей сестры. Она подписала обещание, что будет их содержать и воспитывать, но не на Козаре.

Когда они отошли от лагеря, тетя их переодела. В лагерной одежде страшно было появляться в тех краях, где на каждом шагу встречались усташи. Силы Душко были на исходе. Стриженая голова, хрупкие плечики, голодные глаза, выпирающие кости, обтянутые потемневшей от солнца кожей, — вот что осталось от прежнего Душко. Его сестра выглядела ничуть не лучше. Их глаза были полны страха, и дети казались жалкими и несчастными.

Стое и детям удалось сесть на поезд. Сначала в купе никого не было, кроме них, потом его заполнили солдаты, возвращавшиеся из отпуска. Они раскрыли свои мешки и принялись за еду. Запахло свежеиспеченным хлебом, салом и яблоками. Душко и Вука глотали слюнки, не в силах оторвать голодных глаз от такого богатства.

Молодой домобран, деревенский парень с приветливым лицом, обратился к Стое:

— Мамаша, ваши дети небось голодные?

— Как видишь, сынок…

— Может, возьмете что-нибудь? — спросил он, сочувственно глядя на них.

— Если вы так добры, я взяла бы что-нибудь для этих бедняжек. Сами видите, еле живые они от голода. Бог вознаградит вас за это, добрый человек.

Солдат раскрыл мешок:

— Я вам все отдам, что мне дома дали. Переложите себе в сумку, пригодится в пути.

Благодарная Стоя предложила солдату денег, но тот наотрез отказался:

— Ничего мне не надо. Кто знает, что будет с моими детьми, пока не кончится эта бойня! Мне всех детей жалко, как и своих…

Стоя поблагодарила солдата и отрезала Душко и Вуке по кусочку хлеба и сала. Солдаты сочувственно смотрели, как едят голодные дети. Не успели ребята доесть, как дверь купе распахнул пьяный усташ.

Он плюхнулся на свободное место напротив женщины с детьми и сначала посмотрел красными опухшими глазами на Стою, а потом на детей. Подняв голову, он окинул всех домобранов презрительным взглядом:

— Ну, как дела, домоседы?!

Не получив ответа, он перевел взгляд на Душко. У мальчика все внутри закипело. Он забыл материнский наказ и, почувствовав в себе бунтарскую кровь деда, не отвел глаз, а спокойно выдержал взгляд усташа.

Стоя заметила, как ощетинился усташ. Колючий взгляд мальчика разозлил его. Чуть слышно она велела Душко опустить глаза, но было уже поздно. Пьяный усташ грубо спросил:

— Слушай, женщина, куда ты везешь этих козарских сербов, партизанских деток? Небось они из лагеря, а?!

Стоя не растерялась и отрицательно покачала головой, надеясь, что домобраны, которые были к ним так добры, поддержат ее.

Но усташ заорал и на солдат:

— Чего вы на меня так уставились, идиоты?! — Он обнажил грудь и продолжил: — Видите след партизанской пули? Если вам этого мало, посмотрите еще здесь, — задрал он рукав рубашки. — И здесь! — Все увидели недавно затянувшийся след от пули на руке. — Смотрите, смотрите на эти раны, тыловые крысы! Все это — дело рук партизан. Вы, домобраны, в это время небось бежали сдаваться! А мы за вас кровь проливаем!

— Это ваше дело! — возразил молодой домобран.

— Не только мое, но и ваше тоже!

Все замолчали. Усташ снова уставился на мальчика, потом вдруг схватил его и поднял вверх.

— Сейчас я этого сербского ублюдка вышвырну в окно!

Душко беспомощно повис в воздухе. Усташ держал его так крепко, что мальчуган не мог даже пошевелиться. Он только слышал стук колес и видел, как за окном вьется паровозный дымок, мелькают деревья и дома. Ему казалось, что он замер на месте, а все вокруг него несется с бешеной скоростью. Мальчик даже не пытался вырваться.

Тетя Стоя быстро загородила усташу проход к окну. Вука пронзительно закричала, и все повернулись к ним. Молодой домобран, который отдал ребятам свою провизию, преградил дорогу усташу.

— Отпустите ребенка! — решительно потребовал он.

Поднялись еще несколько домобранов, они вырвали мальчика из рук усташа и вернули женщине. Тетя Стоя крепко прижала Душко к себе, чтобы никто не смог отнять у нее мальчика.

Вагон был заполнен солдатами-домобранами, и только недалеко от двери сидели двое усташей, но они не захотели вмешиваться. Раздосадованный тем, что ему не удалось выполнить задуманное, усташ сыпал бранью:

— Гляди-ка! Они не дают уничтожить сербскую шваль! Сколько я таких уже отправил на тот свет: и по приказу, и по своей воле… Вы за это еще поплатитесь, трусы! Я донесу на вас командованию. Вы еще меня узнаете…

Раскачиваясь, он направился в другой конец вагона, к усташам, однако уговорить их помочь ему не удалось. К счастью, на первой большой станции все трое вышли, а в вагон набилось множество крестьян, возвращавшихся из города с базара.

Случай в поезде научил Стою осторожности. Они сошли с поезда на какой-то станции за несколько остановок до города. Стоя опасалась, что усташский патруль на мосту перед городом задержит их и детей отправят обратно, в лагерь.

На станции было очень много солдат, но на женщину с детьми никто не обратил внимания. Стоя с ребятами быстро пошла прочь от станции. Миновав деревню, они свернули в сторону реки. Шли сначала полем, потом редколесьем и остановились лишь тогда, когда оказались совершенно одни на возвышенности между железной дорогой и рекой. Отсюда начинался лес. Небо прояснилось, показалось солнце, и все вокруг вспыхнуло многоцветьем осенних красок. Перед ними в сиреневой дали возвышалась Козара. Живописные пожелтевшие горные склоны, покрытые темными пятнами леса, спускались в долину.

Все трое упали на землю, мгновенно позабыв обо всех переживаниях и бедах, о той неизвестности, которая ждала их впереди. Они плакали от радости. Родная земля раскрывала им, как мать, свои объятия. Но впереди еще был нелегкий путь, где на каждом шагу их поджидали опасности.

Они шли ночью, а днем спали в стогах свежего сена. Душко долго не мог оправиться от страха.

— Тетя Стоя, почему нас преследуют на каждом шагу?! Почему мы не можем идти домой по дороге?

— Потому что мы сербы.

— Неужели только поэтому? Разве мы чем-нибудь отличаемся от других?

— Ничем не отличаемся, Душко, и говорим на том же языке. Только мы за партизан.

Больше Душко уже ни о чем не спрашивал.

Выло еще темно, когда их разбудила косуля, подавшая голос недалеко от места их ночевки. Они быстро поели — у них еще оставались продукты, которые в поезде им дал домобран, — и отправились дальше. При свете первых солнечных лучей перед ними блеснули зеленые воды широкой реки, через которую надо было переправиться на лодке.

Над берегом реки кружили стаи воронов. У излучины реки птицы терзали чьи-то трупы. Большую стаю они спугнули и в заводи, куда пришли в поисках лодки. Черные крылья птиц со свистом рассекали воздух, когда вороны с карканьем кружились у них над головой. Вука испуганно прижалась к тете, Душко тоже стало не по себе при виде птиц, которые их совсем не боялись. Раздвинув кусты, Стоя и дети увидели на речном песке изъеденный до костей труп. В воде плавал еще один, уже вздувшийся, с веревкой вокруг шеи. Руки его были протянуты к берегу, словно он искал защиты. Течение принесло его неведомо откуда. У третьего в спине зияла огромная рана.

Женщина упала на колени.

— Это наши. Помолимся за них! — сказала она.

С тяжелым сердцем опустились на колени и дети. Им казалось, что их самих несут куда-то воды зеленой реки. Холод от мокрого песка поднимался по их ослабевшим ногам до самого сердца и леденил голову.

Они пробормотали несколько молитв за этих несчастных.

— Боже,смилуйся над нашими душами, — закончила Стоя.

Они постарались побыстрее уйти с этого жуткого места. Душко больше не хотелось ни искупаться в реке, ни напиться воды. Он хотел только одного — поскорее оказаться высоко в горах.

В следующей маленькой заводи они, к своему счастью, увидели привязанную к дереву рыбацкую лодку с веслами. Поискав хозяина, чтобы попросить его перевезти их, и так никого и не найдя, тетя подошла к лодке и сказала:

— Придется самим переправляться через реку!

Жители гор, они не умели плавать и потому боязливо ступили в лодку. Сначала им пришлось ковшом вычерпывать воду. Потом они отвязали лодку, и тетя оттолкнулась веслом. Она гребла, а дети по очереди вычерпывали поступавшую в лодку воду. Берег отдалялся, течение становилось все быстрее и сносило их вниз, но тетя продолжала грести изо всех сил.

Когда они добрались до середины реки, на берегу появился какой-то человек, который громко кричал:

— Вернитесь, вы украли мою лодку!.. Вернитесь!..

Не обращая на него внимания, Стоя налегала на весла.

Человек продолжал кричать, пока не увидел, как лодка ткнулась в противоположный берег и беглецы привязали ее. Только тогда он наконец успокоился.

Местность по эту сторону реки оказалась уже знакомой. Стоя знала эти пологие холмы, поднимавшиеся к Козаре. Перед войной жители Козары приходили сюда продавать излишки продуктов, а в городе покупали для себя все необходимое. В здешних селах у Стои были даже знакомые. Но и здесь женщине и детям все время приходилось быть настороже, чтобы случайно не угодить в руки усташей, часто наведывавшихся в эти края.

Чем ближе становился родной дом, тем легче было идти, тем больше их охватывало нетерпение и волнение. Стоя не разрешала детям идти быстро: слишком уж они были истощены. Шли потихоньку, останавливались у добрых людей, чтобы подкрепиться, поговорить или переночевать.

Через три дня под вечер они пришли в село, где жила Стоя. Об их появлении людей оповестил веселый лай собак.

Дне старшие дочери Стои обрадовались возвращению матери, но, не увидев возле нее своих младших сестренок, сразу же поняли, какое горе их постигло. Пришлось утешаться тем, что в живых остались Душко и Вука, их двоюродные брат и сестра.

В селе сразу стало известно, что Стоя вернулась с двумя детьми. К ее дому потянулись люди. Пришли соседки и двоюродная сестра отца.

— Боже милостивый, да неужели это они?! Что же с вами такое там делали? Вас ведь не узнать! Неужто это Душко?! Худющий, как смерть! До тебя и дотронуться-то страшно!..

Вопросам не было конца. Женщины спрашивали про своих детей и мужей, потерявшихся во время наступления. Каждый еще на что-то надеялся…

Стоя накормила детей и уложила спать. Зная, как они измучены и напуганы, она понимала, что было бы лучше всего, если бы они забыли обо всем пережитом, пока не оправятся окончательно.

В горнице, где Стоя постелила детям, Душко увидел себя в большом зеркале. Неужели это он? Перед ним стоял незнакомый мальчик, с большой стриженой головой, синяками под воспаленными глазами, с торчащими ушами, с костлявыми руками и тоненькими ногами.

Вука выглядела ничуть не лучше. Худенькая, наголо остриженная, она больше походила на мальчика.

— И что только дедушка скажет, когда нас увидит? — вздохнул Душко.

— Он нам всяким обрадуется!

С мыслью о доме и о деде Джуро измученные, но счастливые дети крепко заснули.

В ЛЕСАХ КОЗАРЫ

1

Прошла неделя, прежде чем Джуро Гаич узнал о том, что вернулась Стоя и привела из лагеря Душко и Вуку. После того как он вместе с Михайло выбрался из пещеры, друзья получили задание заняться ранеными партизанами и разбежавшимися по всему лесу детьми. Нужно было перенести раненых в новые укрытия, поближе к долине, и позаботиться о сиротах.

Джуро попросил мельника Муйо Бегича помочь детям с продуктами.

— Я вам буду помогать, чем только смогу, — ответил Муйо. — Жалко, Михайло ранили. Только он смог бы нас защитить от этого Стипе. Сейчас Стипе служит у сотника Куделы. Знаешь, Джуро, с каким удовольствием я бы отсюда ушел! Обеих дочерей мы с женой уже отправили в долину — там намного безопасней, а сами решили остаться здесь, чтобы помогать вам.

— Отлично! Так и будем помогать друг другу! Жизнь наша сейчас в опасности.

— А моя особенно! Ты же знаешь, я теперь нахожусь как бы меж двух огней. Любой неверный шаг может стоить мне головы!

— Ты это о чем? Мы ведь разрешили тебе работать на Куделу.

— Так-то оно так, да разрешение — это одно, а жизнь — совсем другое. Знал бы ты, как они за меня взялись, как трясли.

— Кто это?

— Кто же еще, как не торговец Стипе! От кого-то он узнал, что мы с тобой близкие друзья и что с Михайло я тоже дружбу вожу. Пришли они как-то сюда, а Стипе и говорит: «Посмотрите на него! Это же Муйо Бегич, самый настоящий вор и обманщик! Он работает на партизан, он за них!» Напрасно я клялся аллахом, что не вру, что не работаю на партизан. Они не поверили мне. Все, что нашли на мельнице, они взяли с собой, а меня схватили и привязали вон к тому дереву… — показал он рукой на яблоню. — А потом Стипе и говорит: «Слушай, ты, турок! Я знаю, что вы с лесником Михайло Чиричем приятели — он частый гость на твоей мельнице. Дружишь ты и с Джуро Гаичем, и с другими подозрительными людьми. Это лесник притащил меня в штаб отряда на Козаре, а поймал меня Джуро. Сейчас ты на собственной шкуре испытаешь, что мне пришлось тогда пережить. Я поклялся, что за все отомщу! Тебя, турок, Гаича и Чирича я привяжу к мельничному колесу. Будете на нем вертеться, пока дух не испустите! А сначала я вас слегка прижгу и кровь пущу!» Я ему сказал, пусть он делает что хочет, но напомнил про приказ сотника. Тогда он немного остыл.

Усташи нашли у меня табак, немецкие консервы, на что я сказал, что мне их дал один немецкий офицер, когда останавливался на мельнице. «Вот оно что, — говорит Стипе, — ты теперь и к немцам подмазываешься! Но это тебе не поможет!»

Когда сотник Кудела прискакал со своими, чтобы остановиться на мельнице, он обнаружил меня привязанным к дереву. Разозлившись, Кудела закричал: «Кто привязал этого человека к дереву?!» Стипе со своими головорезами в это время стоял у окна. «Это мы его связали и допросили. Он помогает партизанам!» — ответил Стипе. «Вы что, с ума сошли?! Как вы посмели без моего приказа, самовольно допрашивать и бить нашего человека? Сию минуту развязать и извиниться перед ним!»

К своему большому неудовольствию, Стипе вынужден был освободить меня. Когда этот гад развязывал мне руки, он прошипел: «На этот раз ты ускользнул от меня, турецкая лиса! Но ты еще попадешься мне, и уж тогда тебе не поздоровится. Нутром чую, что ты все врешь! Все мельники мошенники, а турки и подавно!»

Потом мы с сотником отправились ко мне — он хотел поговорить со мной с глазу на глаз. Жена принесла нам закуски и ушла.

«Прости нас, дорогой Муйо Бегич! — сказал сотник Кудела. — К сожалению, и среди наших есть самодуры. Этот Стипе слышал, как допрашивали недавно крестьян и пленных партизан. Кто-то из них сказал, что получил муку на мельнице, а Стипе этих слов оказалось достаточно, чтобы ты сразу стал для него партизанским агентом. Он ведь ничего не знает о нашем договоре. И впредь пусть не знает. Я ему пообещаю, что сниму голову с плеч, если он тронет тебя хоть пальцем. Он ненавидит турок, потому что они посадили какого-то его предка на кол. У него каждый мусульманин — турок. А мы решили, что не будем трогать мусульман, вы — наши союзники в этих краях. У нас общие интересы, не так ли, дорогой Муйо? Ты будешь на меня работать, а я позабочусь о твоей безопасности».

И тут он доверительно, но с угрозой в голосе сообщил, что мне они не будут поручать таких заданий, которые могли бы вызвать подозрения у партизан. Они, мол, хотят, чтобы их человек остался жив-здоров. Они мне пришлют почтовых голубей, чтобы с их помощью я сообщал о появлении в этих местах больших партизанских частей. А больше, мол, они от меня ничего требовать не будут.

— Да, Муйо, если бы они узнали, что ты на самом деле помогаешь партизанам, не сносить тебе головы.

Они подошли к протоке и загляделись на мельничное колесо, которое быстро вертелось.

— Плохо бы тебе пришлось, Муйо, если бы Стипе и вправду привязал тебя к этому колесу! А уж что бы он со мной сделал, после того как я его приковал цепью, да с Михайло, который ему кости пересчитал за то, что много врал… Это была бы страшная смерть…

— Будем надеяться, что мы не попадем к нему в лапы. Надо его поскорее прикончить, а то он будет теперь шнырять около мельницы. Слишком много тропинок сходится здесь. Пока он жив, нам постоянно грозит опасность. Справиться с ним может только Михайло. Ступай на Козару и скажи ему! Надеюсь, он скоро поправится. Не сильно его ранило?

— Нет, не сильно. На нем все заживает, как на собаке. Он умеет лечить раны, а уж себя-то тем более вылечит! Я пойду к нему и все расскажу, а потом сообщу тебе, что решили в штабе…

Их разговор прервал старик, привезший на телеге, запряженной волом, немного зерна для помола. Увидев Джуро с винтовкой и гранатами, он радостно сообщил ему, что Стоя с Душко и Вукой уже дома.

Дед Джуро, обрадованный, сразу же пустился в путь…

Дети и хозяева ужинали, когда открылась дверь и старый Джуро показался на пороге. Душко от удивления выронил ложку, а Вука расплакалась. Целую неделю они с нетерпением ждали деда и уже начали волноваться, не случилось ли с ним чего-нибудь.

— Выполнила я твою просьбу, привела Анкиных детей. А мои остались там…

— Тысячу раз тебе спасибо, Стоя, за то, что ты сделала для нашей семьи! Все мы, оставшиеся в живых, никогда этого не забудем!..

Дед поставил винтовку я угол, и внук и внучка бросились ему на шею. У старика на глаза навернулись слезы.

— Никогда еще Козара не проливала столько слез и крови, никогда не была она так растоптана, но и так сильна, — проговорил старик. — Не зря в народной песне поется: «Ой, Козара, Козара, рубаха кровавая…» Дети наши должны жить. Это наше будущее. Тогда у нас ничего не отнять. Враг сжег наши дома, а они построят новые…

Душко всхлипывал и обнимал деда с такой же любовью, как в детстве, когда сидел у него на коленях, дергая за ус, а дед качал его и пел удалые песни.

О матери, отце и родных, погибших во время наступления усташей и гитлеровцев, они не говорили. Не говорили и о том, что пережили дети с тех пор, как их разлучили. Дед считал, что они должны постараться все поскорее забыть. Придут в себя, поправятся, а там уж все и сами расскажут.

— Главное — дети живы. Теперь их надо подкормить. Такие тощие они, ни на что не годятся. Война на Козаре еще не кончилась, и тот, кто хочет остаться жить в этих горах, должен быть сильным!

— Но у меня запасы кончаются! — сказала Стоя.

— Я позабочусь об этом. Тебя прошу только об одном — выходить их, поставить на ноги, чтобы они могли бегать. Потом я их заберу к себе, и они больше не будут вам обузой. Я ведь понимаю, как вам и самим трудно.

Осень пестрыми красками раскрасила землю. Теплая погода стояла до октября, временами бывало совсем по-летнему жарко, и тогда все, кто остались в живых, грелись на солнышке у развалин. Люди заготавливали на зиму дрова, убирали с полей урожай, собирали в лесу грибы и каштаны, которых в тот год уродилось очень много.

Боевые действия продолжались теперь в других краях. Окровавленная земля понемногу приходила в себя.

Однажды днем Душко и Вука отправились с тетей Стоей и ее дочками в лес за каштанами и хворостом. Возвращаясь с вязанками обратно, они услыхали в лесу крики, поросячий визг и громкие голоса детей.

Вскоре они увидели, как несколько мальчиков и девочка палками гнали по кустам свинью с целым выводком поросят. Им удалось отбить одного поросенка, а свинья с остальным потомством убежала, с трудом пробираясь по лесу. Хрюкая и сопя, она с поросятами скрылась в зарослях.

Когда группа ребят приблизилась, Душко увидел, что впереди с большим ножом за поясом шел его школьный приятель Остоя. Рале нес поросенка, ему помогал Ненад. За ними шла Боса, дочь учительницы. Когда-то они все вместе учились в одном классе. Ребята были в изношенной одежде, босые, загорелые и исхудавшие.

— Эй, Душко, привет! — радостно закричал Остоя.

Они уже знали, что Душко с Вукой вернулись из лагеря, но до сих пор еще не видели их.

— Чем это вы тут занимаетесь? — спросил Душко.

— Ловим поросят! Есть-то надо. Почти ничего не осталось уже… Только картошка и фрукты. Вот и приходится добывать…

— А где вы живете? Неужели дома?

— Нет. Дома наши сгорели. Мы устроились в одном уцелевшем доме на склоне горы, как раз над вашим селом. Вчера мы ходили в Нижнее село, искали тайники с едой по погребам. Идем куда глаза глядят, спим где понравится, никого нигде нет, разве что иногда наткнешься на стариков или голодных детей, которые тоже бродят по развалинам в поисках пищи.

Душко и Вука знали, что во время наступления Остоя, Рале и Боса были на Козаре, что отец у Босы умер, а мать и сестру убили, и девочка осталась круглой сиротой. Не знали они еще только того, что негодяй Стипе отрубил Ненаду руку. С болью смотрели Душко и Вука на едва заживший обрубок, торчащий из рукава мальчика.

Прощаясь, ребята пригласили брата с сестрой вечером к себе в гости. Они собирались зажарить на углях поросенка с картошкой.

— Тетя Стоя, ты нас отпустишь?

— Конечно. Случись что со мной или с дедом — и вам придется точно так же скитаться по горам да искать еду, как этим детям.

Они пошли дальше, и тетя Стоя продолжала говорить:

— Знаете, не только эти ребята так живут. Дед вам много чего расскажет, он как раз сейчас занимается тем, что помогает детям, оставшимся без родителей. Одному богу известно, сколько их еще бродит по сожженным селам. Иногда партизаны помогают им. Помогают и старики, которые здесь остались. Да только какая это помощь, когда у самих-то у них ничего нет! А когда приходят усташи, они устраивают на бедных стариков и детей облавы и без жалости убивают их. Мы уже не раз от них спасались, и еще наверняка придется… Поэтому вы, Душко и Вука, должны поскорее набраться сил…

— Нужно раздобыть оружие, чтобы защищаться, — сказал мальчик.

— Его и партизанам-то не хватает… Нам остается только бегать да прятаться. Запомни это, Душко.

Она ободряюще посмотрела на него, любуясь мальчиком, в котором чувствовался характер деда — горячий, гордый и дерзкий. Она от всего сердца желала ему счастья и удачи. Только бы дети пережили эту бойню!

Когда стемнело, брат с сестрой отправились в гости к друзьям. Ночь стояла ясная, от деревьев тянулись длинные тени, в чистом небе сияла луна. Душко гордо пристегнул к ремню охотничий нож. Этот нож дед Джуро подарил мальчику в первый вечер после возвращения ребят из лагеря.

— Это мой охотничий нож, — сказал дед Джуро. — Я с ним не расставался почти полвека. Пусть теперь тебе он послужит так же долго! Пусть защитит тебя от любой опасности!..

У Остои тоже был такой нож. О ноже мечтал каждый мальчишка, как каждый мужчина мечтал о ружье. На Козаре считалось, что настоящий мужчина должен иметь нож и ружье. Такой человек считался сильным и смелым, а эти качества очень ценились на Козаре…

Когда Душко и Вука забрались в тайник, где жили ребята, все мальчишки уставились на нож мальчика и сразу поняли, кто к ним пришел, ведь это его дед собрал всех ребят вместе и помогал им. Брат с сестрой сели рядом с остальными. В уцелевшей печке из-под углей вырывались язычки пламени, медленно угасая. На столе, сколоченном из обожженных досок, лежал разрезанный поросенок и горка картофелин. Теперь, когда все были в сборе, ребята закопали картошку в угли, а сверху положили куски мяса: пусть пекутся.

Ребята разговорились. Остоя сказал, что сейчас им не на что жаловаться, но зимы они боятся.

— Ваш дед собрал нас и рассказал, как себя вести, если мы хотим уцелеть, что можно делать, а чего нельзя. Мы хотели пойти вместе с бригадой, да взрослые нас не взяли. Говорят, в отряде уже и так много детей, которые больше мешают, чем помогают. Из наших взяли только одного Митко. А мы оказались слишком маленькими!

— Маленькими! Нас с Вукой тоже не взяли, когда уводили из лагеря старших ребят.

— Это мы знаем. Они теперь у партизан — или связными в штабе, или на кухне помогают, — сказал Остоя.

— Повезло им, что их взяли! Нам тогда сказали, что возьмут тех, кому не меньше десяти и у кого много сил…

— Погоди, Душко. Если война будет продолжаться, и нас, придет время, возьмут. Еще просить будут. Знал бы ты, сколько на Козаре народу погибло. Если и дальше так будет, скоро и до нас дойдет очередь взяться за оружие.

Вскоре вкусно запахло жареным мясом. Остоя подошел к огню и перевернул куски. Все с жадностью вдыхали аппетитный аромат. Под ногами, виляя хвостом, крутился белый щенок, тощий и забавный. Он ждал, когда ему бросят кость, но Остоя распорядился:

— Рале, возьми собаку и выведи ее. Пусть сторожит и лает, если к нам кто полезет. Нельзя, чтобы нас захватили врасплох.

— Пошли, Каро! — позвал Рале. Он привязал веревку к ошейнику щенка и повел Каро на опушку, от которой к дому вела тропинка. — Сторожи! Кости мы тебе сюда принесем!

Пес послушно улегся, навострил уши и стал прислушиваться к ночным звукам.

— Единственное наше оружие, Душко, — это наши ноги. Потому мы и держим щенка. С едой здесь плохо, а он маленький и ест мало, но лает громче большого, потому что боится больше. Всем хорош… Только бы не сглазить… Ну так вот, ноги — это все, что у нас есть. Правда, еще мы припрятали три гранаты и старый пистолет.

Остоя вынул из печки мясо, выкопал из-под углей картошку. Боса раздала каждому по три картофелины и по куску мяса. На ящике из-под снарядов стояла кастрюля с ковшиком — в ней была свежая вода, рядом — корзина, полная яблок и груш.

— А вы неплохо живете, Остоя! В лагере я узнал, что такое настоящий голод!

— Не думай, что так бывает у нас каждый день. Поросенка редко удается поймать. Чаще всего мы перебиваемся картошкой, каштанами и фруктами.

Душко заметил, что за этот год ребята очень изменились. Разговаривали они теперь по-взрослому, лица их уже не были по-детски веселыми, на них читались твердость, упорство и решительность.

Ребята вволю наелись, и их щенку Каро досталась целая груда костей. Не в силах съесть все сразу, он закопал остатки под кустом.

Душко и Вука переночевали у ребят, а наутро Остоя проводил их к тете Стое. Перед расставанием он спросил:

— Придете с Вукой к нам еще?

— Обязательно. Мы ведь не сможем все время жить у тети Стои, а в нашем селе нам прятаться очень тяжело. Лучше уж будем держаться все вместе.

2

Через несколько дней дед Джуро вернулся с гор. Устав с дороги, он переночевал у Стои, а рано утром, оставив Вуку, вместе с Душко отправился в путь.

— Куда ты меня ведешь, дедушка? — спросил мальчик.

— На Козару. Сначала зайдем в наше село, а потом навестим в горах Боро и дядю Михайло. Оба залечивают раны в одной избушке. Я должен показать тебе, где ты и Вука будете жить до конца войны, если со мной что случится.

Каждое слово деда было для внука законом. Старый Джуро был сдержан и немногословен, хотя здешний народ отличался словоохотливостью и приветливостью. Неразговорчивый старик никогда ничего не говорил просто так, без особых на то причин.

Вскоре взошло солнце. Дед и внук медленно шли вверх по проезжим дорогам, пробираясь через заросли красных буков, золотисто-желтых кленов, дубов и других деревьев, расцвеченных красками осени.

Дед шел, опираясь на палку, и иногда останавливался, чтобы отдышаться и полюбоваться лесом и небом, просвечивающим сквозь ветки. Он ничего не говорил при этом внуку, но мальчик и сам понимал, что дед любуется родным козарским краем… возможно, с тоской и грустью в сердце, потому что он уже стар и недолго ему осталось ходить по этой земле, а возможно, и с радостью, что он еще жив, когда погибло столько молодых…

В пути Душко забыл о человеческой злобе и жестокости, очарованный гармонией красок, песней ветра, небесным простором. Он вспомнил, что мать часто говорила ему: «Как прекрасна жизнь, но она лишь однажды подарена человеку».

Они поднялись к своему селу, раскинувшемуся на ровной местности и со всех сторон окруженному полями и лугами, за которыми начинался лес. Село было разрушено, но казалось, оно спит в ожидании людей, которые вернут его к жизни.

Все дома в селе были сожжены дотла. Ранние осенние дожди смыли сажу, обнажив трещины в стенах, местами уже начавших разваливаться.

Они шли мимо разрушенных домов, и в памяти старика всплывали образы живших здесь людей.

«Странно, — думал старый Джуро, — даже когда человек умирает, он не может исчезнуть совсем, как будто его никогда не было».

Они свернули к своему двору и сели на скамейку под большим ореховым деревом рядом с сараем. Со странным чувством смотрели дед и внук на развалины своего дома. Только каменный фундамент уцелел…

— Никогда, Душко, не забывай о том горе, что причинили нам фашисты и усташи! Два десятка лет после той войны весь наш род гнул спину, а эти дьяволы в один момент превратили все в пыль и пепел… Никогда и ни за что не забывай, что ты Гаич! Наш род должен быть для тебя святыней. Если я погибну на войне, хозяином станет Боро, пусть он поможет тебе выучиться. Если же и с ним что случится, ты будешь старший Гаич. Мы не позволим стереть нас с лица земли! Здесь мы выросли, здесь и останемся!..

Мальчик впитывал каждое слово деда. Когда старику показалось, что внук устал, он принес из укрытия в подполе сало, сыр и бутылку молодого вина, а из заплечного мешка достал хлеб — он всегда носил его с собой.

— Сейчас мы с тобой поедим того, что уродилось на нашем поле. Земля нам подарила хороший урожай и подарит еще, если мы отплатим ей благодарностью, ведь она этого заслуживает…

После трапезы дед сказал:

— Теперь я покажу тебе все наши тайники. Увидишь, что твой дед не сидел сложа руки. О многом пришлось позаботиться, чтобы можно было выжить! Все это ты должен знать, если вы с Вукой останетесь одни: где найти еду, где — воду, где можно укрыться летом, а где зимой.

Сначала он показал укрытие в самом доме: два потайных хода и подпол, приспособленный для зимовки. Дед смастерил широкие нары от стены до стены и постелил на них солому, а сверху положил все одеяла, какие нашлись в доме. В углу стоял котел, прежде служивший для кормления свиней, а теперь соединенный трубой с дымоходом, который уцелел и торчал высоко над развалинами. Столом и стульями служили ящики.

Запасы продовольствия были почти нетронуты. А самое главное — из дома в укрытие была проведена вода.

Дед подробно объяснил, как нужно использовать это укрытие, чтобы со стороны развалины казались заброшенными. Усташи, время от времени появлявшиеся на Козаре, первым делом обыскивали те избы, у которых был жилой вид. Их снова поджигали, а в погреба, где могли укрываться люди, бросали гранаты.

Из села Джуро повел внука в козарские леса. Дед намеренно обошел стороной кладбище, хотя сам часто ходил навещать могилы своего сына Миле и внука Илии и носил туда цветы. Он привел Душко в балку, где в густых зарослях из земли бил источник, вода метров сто текла по поверхности, а потом вдруг исчезала. Здесь находилось самое надежное укрытие деда, сооруженное из бревен, наполовину уходивших в землю. Увидеть его можно было только подойдя вплотную.

— Вот, Душко, здесь тебе не страшен никто. Чтобы выследить тебя, им нужно идти вверх по течению.

В укрытии Душко увидел очаг, лежанку и несколько одеял. Все здесь было приготовлено для длительного пребывания.

Они остановились в укрытии, развели огонь и перекусили.

— Теперь, Душко, ты сможешь спать совсем спокойно. Сюда ни одна живая душа не доберется.

Попасть в укрытие можно было через замаскированный мхом маленький люк. Сейчас он был открыт. Сквозь ветви деревьев виднелся кусочек звездного неба. Ночь стояла тихая, ни один лист не шелохнулся, пели ночные птицы. Душко показалось, что он слышит волчий вой.

Уставший, он лежал на соломе, и старик видел по его глазам, как постепенно мальчика покидает страх и неуверенность. Дед закурил трубку, несколько раз затянулся.

— Надеюсь, тебя в этом проклятом лагере не слишком запугали. Я тебя еле узнал, так сильно ты изменился.

— Они меня пугали, но не запугали! Только я уже не такой, как тогда, когда ты ночью вез меня по лесу, а я нисколечко не боялся…

— Ты стал бояться леса, ночи, зверей, человека?! Скажи мне прямо, не стыдись…

— Я не боюсь леса, ночи… Я боюсь людей, дедушка…

— Твоя правда. От плохих людей всего можно ожидать.

— И я их вижу в лесу, в темноте, в тени — там, где раньше никогда не видел.

— Все это мерещится от страха, Душко. Ты должен чувствовать, что в лесу тебе может грозить опасностью, а что нет. Людей тоже не всех надо бояться. Но будь осторожен, тем, кого не знаешь, не доверяйся. Я научу тебя распознавать негодяев.

Душко рассказал деду о крестьянине, который их с Вукой хорошо накормил, оставил ночевать, а потом выдал усташам; о добром стражнике, приносившем ему хлеб и сало; о настоятельнице Клементине и пьяном усташе, который хотел выкинуть его из окна вагона.

Дед, подкладывая дров в огонь, внимательно слушал.

— Знаешь, Душко, мы, старики, еще многому должны научить вас, особенно сирот. Мы можем передать вам свой опыт, ну а потом вы сами должны будете заботиться о себе…

Они хорошо выспались и только около полудня отправились дальше. По дороге на Козару они не встретили никого. Дед вел внука звериными тропами, которые знали только он и Михайло. Шли долго. Лес становился все гуще. Вскоре среди лиственных деревьев стали попадаться сосны и ели. Сквозь густые ветки иногда проникали слабые солнечные лучи.

В одном из оврагов они наткнулись на трупы. Всюду валялись немецкие каски, оружие, стреляные гильзы.

— Это немецкие горные стрелки. Наши напали на них и уничтожили. Видишь, мужчины били их топорами, а женщины дубинками — за то, что они сожгли и разграбили наши села и угнали вас в неволю. Теперь они мертвы и уже никому не сделают зла.

Мальчик перешагивал через трупы, стараясь держать себя в руках.

— Смотри на них, Душко. Когда-то ты меня спросил, что такое война. Это — тоже война. В святом писании сказано: «Кто с мечом придет, тот от меча погибнет». С этими так и случилось, с другими еще случится. Не мы начали эту войну. Никто их сюда не звал. Как пришли, так и уйдут отсюда, ты должен в это твердо верить.

— Я верю, дедушка. С тех пор как убили Илию и отца и увели маму, я желаю врагам только смерти.

— И вот еще что. Ты должен побороть в себе страх. Немцы и усташи не всесильны. Козара кишела ими, как муравейник, и собак они с собой привели, а разве нас нашли? Как бы не так! Большинство из нас уцелели, выжили. Пещер, которые разыскал Михайло, враг ни одной не обнаружил. Посмотри на этих гитлеровцев… Покажу тебе и усташей… Ты их боишься?

— Не боюсь, дедушка. Они же мертвые. Мертвых я совсем не боюсь.

— А живых боишься?

— Я же говорил — боюсь.

— Живых ты тоже не должен бояться! Так же, как и тебя, немца может свалить меткий выстрел, и усташа тоже. Любого может. Все мы боимся смерти!

— А что такое смерть, дедушка? — спросил Душко, заглядывая в мудрые глаза деда. — А куда делись души тех, кто здесь лежит? И всех остальных, которые умерли?

— Спроси о чем-нибудь другом. В ад я не верю, но и в рай — тоже. И в духов не верю. До сих пор оттуда еще никто не возвращался, чтобы рассказать нам об этом.

— А почему люди убивают друг друга? Разве так должно быть?

— Трудные вопросы ты мне задаешь, внучек. И этого я точно не знаю. Божья заповедь гласит: «Не убий!» Но никто из тех, кто готовит войны, ее не выполняет. На свете есть безумцы, потому мы и убиваем друг друга. Были бы поумнее, наверняка не стали бы этого делать. Думаешь, кто-нибудь из этих немцев пришел бы сюда, на Козару, умирать, если бы заранее знал, что найдет свой конец в каком-то неизвестном лесу, где его настигнет даже не пуля, а топор?!

Пока они стояли и разговаривали, в лесу стемнело, пошел дождь. Когда первые капли зашелестели по опавшей листве, старик нагнулся и показал на мундир немца с Железным крестом на груди.

— Смотри, внучек, этот фриц заслужил Железный крест, а умер так, что ему и березового не поставили…

Белая пелена дождя окутала листья, дул легкий ветерок. Старик и мальчик прижались к стволу раскидистой сосны, завернувшись в пастушеские накидки, и ждали, когда прекратится дождь. Время от времени капли пробивались сквозь ветки и падали на лица деда и внука, стекая по щекам, как крупные слезы. Джуро и Душко спокойно ждали, когда небо прояснится, дождь поутихнет и можно будет идти дальше. Они больше не разговаривали, слушая монотонный шум дождя и думая каждый о своем.

Но вот дождь кончился, и в лесу запахло свежестью, стволы деревьев, потемневшие от воды, словно ожили, с листьев и веток еще падали капли. Дед и внук отряхнулись, и мальчик спросил:

— Почему никто не хоронит этих людей?

— Кто-нибудь похоронит. Этих никто не нашел, а обычно наши закапывают своих, немцы — своих. После каждого боя что-то достается лисицам и воронам.

Они отправились дальше по затерянным тропкам, где не ступала нога человека. Иногда они молча отдыхали. Впечатлений было слишком много даже для деда, не говоря о мальчике. Им чуть не пришлось заночевать в лесу, потому что дед с большим трудом нашел в темноте нужную тропинку. Они искали одно из укрытий лесника, которое тот сделал год назад, когда едва ли кто-нибудь думал, что скоро начнется война.

Наступила ночь, когда они нашли-таки укрытие, сооруженное из сосновых бревен.

Мальчик без сил повалился на лежанку, а дед развел огонь и пошел с котелком за водой. Вернувшись, старик поставил котелок на очаг:

— Надо поесть немного, Душко.

Мальчик кивнул. Дед набил трубку. Он задумчиво смотрел на пламя, попыхивал трубкой, молчал. Через некоторое время он обернулся к задремавшему мальчику и сказал:

— Ослаб ты, Душко.

— Я не виноват, дедушка.

— Конечно. Но когда-то ты был выносливее. Я диву давался, не понимая, откуда у тебя, такого маленького, столько сил. Мы с тобой, бывало, целыми днями ходили, и ты совсем не уставал.

Мальчик промолчал задумавшись, и дед, точно читая его мысли, сказал:

— Ты должен быть сильным.

— Я сам этого хочу.

— А теперь ты должен хотеть этого в тысячу раз сильней.

— Почему, дедушка?

— Потому что все, кто не будут сильными, пропадут ни за грош. Что только нас ждет!

— Как пропадут? От пули? От ножа?

— Нет. Можно и по-другому пропасть: от страха, от голода, от мороза, от неуверенности в себе. От любой напасти, слабости. Это ты запомни, Душко! Только сильные и умные уцелеют. И еще — если им повезет… Война еще продлится, придут холодные зимы, такие холодные, что будут гибнуть звери, привыкшие к морозу, не то что люди…

Вода в котелке тем временем закипела. Дед высыпал в нее из полотняного мешочка несколько горстей кукурузной муки, которую дал ему Муйо, размешал и положил сало. Они поели.

Улегшись на лежанку, оба долго смотрели, как светились в темноте, словно кошачьи глаза, угольки в очаге и гасли. Джуро уже задремал, когда мальчик спросил его:

— Дедушка, а как стать сильным?

— Я тебя этому научу. Не спеши! Нельзя узнать все сразу. Сначала надо стать сильным духом… а для этого нужно побороть страх. Страх не будет тебя мучить, если ты перестанешь о нем думать. Знаешь, человек больше всего боится того, чего не знает. Я разгоню все твои страхи! А теперь давай спать. Утро вечера мудренее.

Весь следующий день они шли по нескончаемому лесу. Временами на их пути попадались окопы и пулеметные гнезда. Было видно, что гитлеровцы и здесь снарядов не жалели.

Там, где недавно прошли бои, деревья были иссечены осколками и пулями, сломаны и расщеплены снарядами, земля разрыта. В местах, где враг настиг беженцев, в лесу валялись сломанные подводы, черепа коров и лошадей, лохмотья одежды. Над останками животных кружило воронье. Шорох крыльев сопровождался заунывным карканьем. Птицы кружили то выше, то ниже, точно досадовали на незваных гостей, нарушивших их покой.

— Ты посмотри на них… Как расплодились за войну! А сколько теперь будет волков…

Дед часто останавливался, чтобы перевести дух и рассказать, как партизаны сражались в окружении.

«Пусть мальчик знает… Если останется жив, он никогда этого не забудет, — думал дед. — Кто ведает, кого из тех, кто здесь воевал, унесет смерть и кто останется в живых… Мертвых забудут, и все то, о чем не расскажут молодым, уйдет, сотрется из памяти, будто и не было…»

От этой мысли деду стало грустно. Незадолго до войны его вдруг потянуло в те места, где он воевал еще в первую мировую. Захотелось увидеть голубую, как небо, и зеленую, как горные луга, реку Сочу, посмотреть на старые солдатские могилы. Вернулся он расстроенный. Кладбище заросло травой, имена на крестах стерлись так, что их с трудом удалось прочитать, могилы затерялись среди кустов и деревьев, оградки проржавели, и все показалось ему бессмысленным, как и сама гибель многих людей на той войне. Теперь, столько лет спустя, это напоминало мучительный сон…

Джуро надеялся, что на Козаре все будет по-другому. Пусть Душко узнает о сражениях партизан, о героях, о жертвах; пусть изучит козарские леса, чтобы уметь укрыться, когда снова загрохочет бой. Пусть помнит деда, которому, быть может, жить осталось считанные дни…

«Ведь как оно бывает… сто раз увернешься, а на сто первый тебя застигнут врасплох, как Михайло… Слава богу, он вылечился…»

Дед подвел Душко к тому окопу, в котором пережил самые страшные минуты в своей жизни, когда его чуть не задушил гитлеровец. Потом он показал внуку места, где погиб отец Остои и где контузило Боро.

Вокруг не было ни души, только птицы кружились над головой. Кровь впиталась в землю, дождь смыл следы огня, ржавчина покрыла мятые каски.

Спустившись к пещерам, они добрались до укрытия Михайло. Дед зажег фонарик, при тусклом свете которого они увидели несколько ящиков со снарядами и минами. Душко молча слушал рассказ деда о том, какой ужас они испытали, когда пещера задрожала от близких взрывов и на них посыпалась земля. Тогда они решили, что им пришел конец, хотя Михайло и успокаивал, говоря, что гранаты разорвались в другой пещере, неподалеку от них.

Дед рассказал, что тогда, в темной пещере, они чувствовали себя как в могиле. Некоторые шепотом молились. Взрывы продолжали греметь, а их все не засыпало. Нервы были на пределе. Они слышали немецкую речь. Много дней гитлеровцы шарили поблизости, но их пещеру так и не нашли.

Перед тем как вылезти из пещеры, Душко попросил:

— Дедушка, можно, я возьму одну гранату? С оружием мне будет спокойней, чем с пустыми руками.

— Возьми, Душко, но смотри, как бы не случилось беды… Я тебя научу, как с ней обращаться.

Мальчику казалось, что его преследует страшный сон и что он никогда не узнает, сон то был или явь. Но рядом был дед, в верхушках деревьев гудел ветер, в небе среди белых облаков парили орлы — и все это напоминало о том, что он жив, свободен, что вокруг кипит жизнь, о которой он мечтал в лагере каждый день. Мальчуган чувствовал, как он становится сильнее, как отступают кошмары. Он гордился дедом и всеми теми, кто прорвал кольцо окружения и сражался с гитлеровцами. Он хотел быть похожим на них.

3

Лесник Михайло Чирич лежал в лесном госпитале. Лечился он, можно сказать, сам, так как немногие врачи, оставшиеся в горах, занимались более тяжелыми ранеными. Лесник уже не один десяток лет слыл среди крестьян и лесорубов прекрасным лекарем и большим знатоком лекарственных растений.

Ночью, лежа без сна, он часами смотрел в открытое окно, за которым высоко в небе мерцали звезды, и воскрешал в памяти наиболее важные события, происходившие на его долгом жизненном пути…

Дни, проведенные в пещере, когда гитлеровцы окружили ее, словно гончие барсучью нору, были для него, пожалуй, самыми тяжелыми в жизни. Спустя несколько дней после того, как гитлеровцы ушли, он выбрался из пещеры. В лесу царил непривычный покой. Стояла мертвая тишина, даже птицы не пели, не было слышно карканья воронов, звери притаились — жизнь словно замерла.

В пещере раненые зашумели от радости, когда лесник сообщил им, что гитлеровцы ушли. Они без умолку болтали, как дети, смеялись и плакали от радости. Его удивило, что пережитый страх меньше всего отразился на детях. На взрослых неподвижность обычно наводит оцепенение, лишая их способности защищаться, оставляя глубокий след в душе. Дети же близость смертельной опасности переносят с легкостью, потому что не ощущают ее.

Все, кто не были ранены или больны, отправились спасать тех, кого еще можно было спасти. Дед Джуро с тремя партизанами из соседнего укрытия пошел в долину за провиантом.

Большинство подземных укрытий гитлеровцы не обнаружили и не смогли добраться до спрятавшихся глубоко под землей людей. Михайло спустился на веревке в одну из пещер. Здесь все было так же, как в их пещере. В тяжелом, спертом воздухе его факел сразу же погас. К счастью, у Михайло был с собой фонарик. На его оклик откуда-то из глубины пещеры донесся крик о помощи.

Среди мертвых, которых взрывом разметало по сторонам, было несколько человек живых, раненых или одурманенных газами. Насмерть перепуганные люди медленно умирали на мокром дне пещеры, не имея сил выбраться наружу.

Одного за другим Михайло и его помощники вытаскивали уцелевших беженцев наверх. Дара перевязывала их и поила водой.

Многие из беженцев прятались в оврагах, заросших густым кустарником. Теперь там тоже находили и мертвых и раненых.

Остоя, Джуро, Михайло и Дара с помощью крестьян переправили раненых в лесной госпиталь. Врач и две сестры оказали всем носильную помощь. Не хватало лекарств и инструментов, даже бинты кончились. Ноги и руки ампутировали обыкновенной пилой, вместо хлороформа использовали водку…

Как глупо он попался! Когда спасли в лесу всех, кого можно было спасти, Михайло получил приказ выяснить, что произошло с людьми, оставшимися в убежищах, расположенных неподалеку от сел.

Пепелища напоминали о недавних злодеяниях врага. Села были пусты. Оставшиеся в живых не доверяли больше тишине и продолжали прятаться. Фашисты ушли, но страх в людях остался.

Михайло, переодевшись пастухом и спрятав под накидкой автомат, направился к мельнице. Он не знал, что по окрестным селам рыщет сотник Кудела со своими усташами, переодетыми партизанами. Многих крестьян им удалось обмануть. Тех, кто подходил к ним, приняв их за партизан, они тут же хватали и убивали.

Попался на такую удочку и Михайло. Будь рядом с ним его верный пес Серый, этого, разумеется, не случилось бы. А так он чуть-чуть не угодил в лапы усташей.

Произошло это недалеко от мельницы. Усташи словно ждали, что рано или поздно лесник появится здесь. Однако Михайло не растерялся. Держа палец на спусковом крючке, он поднял автомат и нажал на курок. Те, кто стояли ближе, упали. Кто-то успел отскочить в сторону, но один ударил лесника ножом. В тот же миг Михайло короткой очередью сразил его…

От неожиданности фашисты растерялись, и Михайло быстро исчез в кустах.

К счастью, рана его оказалась неглубокой. Он сам перевязал ее и благополучно добрался до укрытия, что находилось поблизости от мельницы.

На следующий день от мельника он узнал, что это были усташи из сотни Куделы, а вместе с ними Стипе, который поклялся поймать старика Гаича и Михайло и содрать с них шкуру.

Михайло понимал, что столкновения с бандитами не избежать. Когда есть особые счеты, средств обычно не выбирают. Он считал, что Куделу и Стипе надо убрать, иначе никому не будет покоя, а главное — нарушится связь с мельницей, на которой партизаны время от времени запасаются продовольствием. Но как их убрать? Об этом надо позаботиться ему и Джуро. А если сделать это самим не удастся, придется воспользоваться помощью партизан…

Когда пришли Джуро и Душко, Михайло очень обрадовался. Друзьям было о чем поговорить. Душко крепко обнял лесника Михайло, а потом нашел Боро и Дару, которые лежали в том же госпитале.

— Я тебя ждал, Душко, а то бы мы с Дарой уже давно ушли за бригадой… И хорошо, что так все вышло. Сегодня связной сообщил мне, что партизаны возвращаются на Козару и скоро совершат нападение на противника. Мы же их тут и дождемся.

Они поставили чайник на плиту и перекусили хлебом с сыром.

Душко начал упрашивать:

— Боро, возьми меня с собой в бригаду. Я буду у вас связным, буду картошку чистить, дрова носить… все, что захотите…

— Нельзя, ты еще маленький и многого натерпелся в лагере. Нам с детьми самим трудно! Да и зима скоро!..

Дед тоже был против того, чтобы Душко пошел в партизанский отряд.

Переночевав в госпитале, Джуро и Душко на следующее утро простились с ранеными. Боро пообещал, что они с Дарой всегда будут забегать к ним, если окажутся поблизости. Михайло наказал деду обойти окрестные села и собрать всех оставшихся сиротами детей.

За несколько дней дед и внук обошли все разрушенные села и узнали, что Кудела со своей сотней устраивает на людей облавы, как на зайцев. Они неслышно окружают село, оставляя засаду на околице. Потом дымовыми шашками выкуривают детей и стариков из подвалов, а когда те пытаются спастись и бегут к лесу, стреляют в них.

Во многих селах побывали усташи, и всюду они жестоко расправлялись с местными жителями. Члены народных комитетов организовали оборону и через своих связных просили партизан о помощи.

Случаи уничтожения говорили о том, что усташи задумали истребить здешнее население. Почти каждый день фашистские самолеты кружили над Козарой, сбрасывая листовки, в которых сообщалось, что партизаны разгромлены, и приказывалось оставшимся в живых сдаться немецким властям, которые даруют им жизнь и обеспечат работой в германском рейхе.

Душко с дедом однажды видели, как немецкий самолет кружил совсем низко над селом, в котором курился дымок над единственной уцелевшей избой. Фашисты сначала открыли по ней пулеметный огонь, а потом сбросили бомбу.

Старик Джуро и его помощники отправились в это село и нашли в разбомбленном доме бабушку Иову. Осколок попал ей прямо в грудь. Они похоронили старушку, муж которой был убит усташами, сыновья сражались в партизанском отряде, дочери пропали без вести во время наступления. Хоронили старушку несколько человек. Ее козу взяли дети, а щенок улегся на могиле и протяжно скулил, не двигаясь с места.

— Запомни, Душко, —сказал дед внуку, — враги нас хотят стереть с лица земли, уничтожить. На единственный во всем селе дом и то бомбу сбрасывают… Как заслышишь гул самолета, немедленно прячься: им не стыдно стрелять и по одному человеку…

Оставив внука у Стои, Джуро снова отправился на Козару — искать Михайло. Прощаясь с дедом, люди просили передать партизанам, что ждут от них помощи.

4

Через несколько дней в село действительно пришла группа партизан, решившая покончить с разбоем усташей. Радости Душко не было предела — еще бы, в доме у тети Стои разместились партизаны! Еду они готовили в закопченном котелке, разводя огонь у развалин соседского дома. Они привели с собой телку и закололи ее, так что мяса хватило всем, достали в деревне немного картошки. Остоя с ребятами сразу окружили усатого кашевара и стали помогать ему чистить картошку, а он рассказывал им захватывающие истории про былые бои. Дети радовались: теперь, когда партизаны рядом, с ними ничего не случится.

В обеденный час перед котлом выстроились бойцы с котелками, а за ними дети и старики, которых командир пригласил разделить партизанскую трапезу. После ужина часть партизан отправилась в дозор, другие прилегли отдохнуть. У Душко гостил его школьный приятель Рале, бойкий, непоседливый мальчик.

Среди партизан, разместившихся в доме, оказалась молодая красивая медсестра Деса, черноглазая, с длинными черными косами. Она жалела не только раненых, которых старательно перевязывала, но и детей. Увидев, что Душко и Рале поранили себе ноги камнями и колючками, она промыла ребятам ранки и ссадины, перевязала их. Разговаривая с детьми, она гладила их по растрепанным волосам. Оказалось, у нее было двое братьев такого же возраста, оба погибли в лагере.

Рале и Душко не сводили глаз с ее ремня, на котором висела маленькая кобура. Ребята все приставали, чтобы девушка показала им свой пистолет.

Однажды Рале спросил друга:

— Ну что, нравится?

— Медсестра? Да, красивая и ласковая.

— Да не медсестра, а пистолет! — воскликнул Рале, который давно горел желанием добыть себе какое-нибудь оружие.

— Отличный пистолет. Все бы за него отдал…

— Тогда, знаешь что, давай украдем его, когда она уснет… Партизаны уйдут, а пистолет у нас останется.

— Нет, Рале, я боюсь.

Душко вспомнил, как в лагере наказали Лазо за то, что рвал без разрешения сливы. Это стоило Лазо жизни. А Рале все не отставал:

— Зачем ей пистолет? Смотри, сколько у них пулеметов и винтовок! Медсестре новый выдадут. Если ты боишься, я сам украду.

Ночью, когда дежурный ушел сменить караульных, партизаны крепко заснули на полу в комнате. Среди них была и медсестра Деса. Рале подкрался к спящим. При тусклом свете керосиновой лампы он отыскал глазами спокойно спящую девушку. Ремень она сняла, под голову положила сумку с красным крестом. Рядом лежала кобура. Неслышно подойдя к девушке, Рале опустился на колени, расстегнул кобуру, и в мгновение ока пистолет скользнул из его руки в карман…

Ему повезло — никто не заметил, как он шмыгнул из комнаты. В кухне он растолкал Душко, спавшего на лавке, и шепнул ему на ухо:

— Он уже у меня!

— Кто у тебя? — сонно пробормотал Душко, ничего не понимая.

— Пистолет. Смотри!

Душко стало стыдно.

— Положи обратно. Что теперь о нас партизаны скажут?!

— Нет! В нашей группе должен быть хоть один пистолет!

— Если не хочешь отдавать, надо уйти спать в хлев, чтобы нас утром не поймали!

Едва рассвело, партизаны встали. Проснулась и Деса. Она взяла ремень и сразу увидела, что кобура пуста. Пистолет исчез! Девушка побледнела. Этот пистолет, подаренный командиром батальона, которого она проводила в госпиталь, был очень дорог девушке. Подойдя к комиссару, она сказала, что ночью ее обокрали.

Не успели Душко и Рале выбраться с сеновала и удрать с пистолетом в лес, как патрульные нашли их и привели к комиссару. Ребят обыскали, но, конечно, ничего не нашли. Кто-то припомнил, что в комнате, где спали партизаны, ночью их, кажется, не было.

Однако комиссар Дуле, сам родом с Козары, хорошо знал натуру здешних жителей. Он понимал, что мальчишки скорее дали бы разорвать себя на куски, чем признались, что взяли пистолет. Ему, как никому другому, было известно, что значит для козарцев оружие, и не только для взрослых, но и для детей.

Комиссар отошел с ребятами в сторонку и рассказал, какая горькая судьба привела девушку к партизанам. Дом, где жила ее семья, сожгли усташи, оба брата пропали без вести…

Видя, как мучается Душко, слушая его рассказ, комиссар подумал, что пистолет взял именно он.

— Ты ведь скажешь, сынок, куда ты его дел? Смотри, мы воюем с теми, кто убил твоего отца, брата… Как же мы за них отомстим, если у нас не будет оружия?! Вместо того чтобы украсть оружие у врага, вы крадете его у нас, у медсестры, у которой ничего нет, кроме этого пистолета. А если рядом с ней окажется враг?..

Душко чуть не заплакал. Что бы сказал дед, если бы узнал, что его внука подозревают в воровстве, да еще каком!

— Это не я. Честное слово, не я.

— Если так, тогда ты верни его нам, — обратился комиссар к Рале.

Но Рале был замешан из другого теста. В школе он частенько, натворив что-нибудь, не признавался, хотя все знали, что виноват именно он. Он ни разу ни в чем не сознался, даже тогда, когда его били палкой по рукам.

Вот и сейчас напрасно уговаривал его молодой комиссар. Рале стоял на своем; больше ему ничего не оставалось делать — он боялся позора и наказания.

— Это не мы! Мы же спали на сеновале! Зачем нам пистолет? На что он нам?..

Тогда комиссар Дуле снова обратился к Душко:

— Смотри, мы защищаем вас от усташей, а уходим из села, обворованные своими же… Это грустно и стыдно!

Душко жгло чувство вины, но и друга выдавать он не хотел. Однако слова комиссара запали так глубоко в его сердце, что он понял: только чистосердечное признание спасет его от этой грязи.

Повернувшись к другу, Душко твердо сказал:

— Отдай пистолет, Рале, комиссар никому не скажет.

Рале не поверил своим ушам. Он никак не ожидал, что Душко поступит так.

Комиссар, нисколько не сердясь, повернулся к Рале:

— Скажи, мальчик, зачем ты взял пистолет?

Рале выпалил:

— Сотник Кудела повесил моего отца. Я взял пистолет, чтобы убить его!

Мальчик проговорил это так решительно, сверкая глазами, что комиссар понял его. Он понимал, сколько горя накопилось в этих детских душах.

— Как же ты убьешь его, если даже мы не можем этого сделать?

— Мне легче, чем вам! Если я доберусь до него, он умрет! Мне этот пистолет нужнее, чем вашей медсестре. У вас и так есть винтовки и пулеметы, а ей вы добудете новый!

— Мне все ясно, Рале! Я тебя хорошо понимаю и во многом согласен с тобой. Но пистолет медсестре верни. Он ей дорог как память. А тебе мы при случае достанем другой.

Рале подвел комиссара к тайнику, в котором были спрятаны пистолет, завернутый в промасленную тряпку, и коробка с патронами для немецкого автомата, которую ребята нашли в лесу.

— Эти патроны я тоже отдаю в отряд, — сказал Рале.

— Добро. Теперь все в порядке.

Комиссар подозвал Десу и вернул ей пистолет. Девушка поцеловала оружие и вложила его в кобуру. Глаза ее засветились от радости.

Когда стемнело, отряд ушел. Рале, Вука и Душко молча смотрели, как партизаны углубляются в лес. Последней шла длиннокосая красавица Деса…

Рале повернулся к Вуке и сказал:

— Ты знаешь, Душко сказал комиссару, что я украл пистолет. Ты думаешь, он прав? Разве можно выдавать друзей?

Однако Вука посмотрела на Рале с осуждением:

— Я презираю предательство, но еще больше — воровство! Это не дело, чтобы мы воровали оружие у своих, которые идут в бой. Как тебе не стыдно? Никогда больше так не делай.

На следующее утро в лощине, неподалеку от мельницы, разгорелся бой. Весь день оттуда доносилась стрельба. Все, кто остался в селе, прислушивались и гадали, чем закончится этот бой. Местные жители знали, что партизаны сражаются с фашистами, преграждая им путь в село, где усташи и гитлеровцы собирались учинить расправу над беззащитными людьми.

Рале в глубине души злился на Душко, уверенный, что, промолчи Душко еще несколько минут, пистолет так и остался бы у ребят.

Когда стемнело, отряд вернулся. Партизаны принесли с собой раненых. В селе они немного отдохнули. Троих погибших товарищей, завернутых в простыни, положили в соседней избе. Погибли двое восемнадцатилетних парней и медсестра Деса. Партизаны рассказала, что пуля сразила ее, когда она перевязывала раненого пулеметчика.

Взошла полная луна, заливая призрачным светом развалины домов и сожженные деревья. Она осветила прекрасное лицо девушки с широко раскрытыми глазами и длинными ресницами, ее скрещенные руки. Словно живая, смотрела Деса в далекий простор темного неба…

Бойцы подходили к погибшим и клали на их скрещенные руки ветки с красными ягодами. Пришли Вука, Душко, Рале и другие ребята. Душко и его сестра не могли сдержать слез, а Рале, потрясенный, смотрел на бледное лицо Десы, словно высеченное из камня. Его мучила совесть.

«Я обокрал ее перед смертью… — думал он. — Если бы она не получила пистолет назад, я всю жизнь казнил бы себя, думая, что она погибла из-за того, что ей нечем было защищаться…»

Из темноты появился комиссар Дуле в темной плащ-палатке. Ребята едва узнали его. Он поманил мальчиков рукой, и оба послушно пошли за ним. Под деревьями он остановился и, не говоря ни слова, медленно расстегнул свою сумку. В руках у него тускло блеснула сталь пистолета. Протянув оружие Рале, он сухо сказал:

— Когда наша Деса умирала, она наказала отдать пистолет вам… На, бери! Теперь он ваш!

Рале замер, потом у него вырвался придушенный вскрик:

— Я не могу его взять!

Комиссар повернулся к Душко:

— А ты возьмешь?

Душко молчал. Вина навалилась на него всей тяжестью, и казалось, он никогда не сможет избавиться от этого. Он только покачал головой.

Рука комиссара Дуле с пистолетом опустилась. Лицо его было печальным и задумчивым. Пистолет поблескивал в лунном свете, притягивая взгляды ребят.

— Мы его не заслужили, — с трудом выдавил Рале.

— Товарищ комиссар, пусть он лучше останется у вас, — проговорил Душко.

— Он ваш, ребята. Разве вы не знаете, что такое последняя воля умирающего бойца? Я не могу ее нарушить, я очень любил эту девушку… Вы должны взять пистолет…

— Ну, если так, мы возьмем, — согласился Рале.

Взяв пистолет, он подержал его, полюбовался им и вдруг отдал его обратно комиссару:

— Это вам, мы дарим его вам…

Комиссар поцеловал пистолет и положил в карман. Молча обняв обоих мальчиков за плечи, он повернулся и пошел прочь. В темноте они видели, как развевается его плащ. Сердцем они почувствовали печаль этого человека, глубокую, непонятную и давящую.

Когда опустилась ночь, на сельском кладбище партизаны похоронили погибших товарищей, тихо простились с ними…

Тетя Стоя, услышавшая от Вуки историю с пистолетом, не стала упрекать ребят ни в чем. Она отдала последнюю свечу, которую хранила бог знает с каких пор для себя, и сказала Душко:

— Поставьте ее на могиле девушки…

Когда партизаны ушли, мальчики, словно тени, появились на кладбище. На могиле Десы загорелся крохотный трепетный огонек.

5

После того как в лощине у реки партизаны напали на колонну усташей и разгромили их, стало спокойнее. Жители сожженных сел вернулись домой. Они еще успели собрать поздние фрукты в садах, выкопать картошку и убрать с полей оставшийся урожай.

После нескольких холодных дождливых дней наконец выглянуло солнце. Вершины Козары окутала прозрачная сиреневая дымка, и горы, окрашенные этим изумительным цветом, казались на удивление близкими. Ветры и ливни почти совсем оголили деревья, земля покрылась опавшей листвой. Дни стали короче, ночи длиннее. Старики предсказывали долгую и холодную зиму. Теперь главная забота людей заключалась в том, чтобы запастись продовольствием, которого хватило бы до весны.

Душко и Вука присоединились к ватаге ребят, которыми верховодил Остоя. Тут были Рале, Боса и Ненад. Они решили попытаться добыть себе все необходимые продукты, чтобы вместе пережить зиму.

В подвале одной из сожженных изб ребята соорудили нары, постелили на них солому. Была у них и кухня, и маленькая кладовка, а неподалеку в лесу — убежище, на случай если придется прятаться от усташей.

Пока было тепло, ребята не появлялись в селе, предпочитая оставаться в лесу, чтобы враг не захватил их врасплох. Так проходило время…

Однажды Рале подговорил ребят пойти осмотреть то место, где партизаны напали на колонну усташей. Он надеялся, что там удастся найти какое-нибудь оружие.

Добравшись туда, ребята увидели у обочины дороги перевернутые вверх колесами грузовики, которые походили на раздавленных майских жуков.

Рале предложил внимательно осмотреть местность и предупредил друзей, чтобы они ни в коем случае не трогали неразорвавшихся снарядов и мин.

Душко и Остоя перешли на противоположный берег реки, а Рале и Ненад остались у дороги. Однако оружия ребята нигде не обнаружили и сразу приуныли. Напрасно, выходит, проделали они такой долгий путь, а теперь придется возвращаться домой ни с чем.

На обратном пути, когда ребята шли лесом, Рале наткнулся на солдатский ранец, рядом валялись котелок и консервные банки. По траве были разбросаны патроны. Были тут и плащ-палатки, которые усташи побросали при отступлении. Теперь они очень пригодились бы ребятам в дождливую погоду.

Из кустов торчали чьи-то ноги, обутые в сапоги. Ребята раздвинули ветки: перед ними лежал усташский унтер-офицер. Ребята, однако, не испугались. Остоя, считавшийся самым храбрым из них, наклонился над мертвецом и вытащил из кобуры, что висела у усташа на ремне, пистолет. Затем снял с руки часы и отдал Душко. Рале, которому не в чем было ходить, достались совсем новенькие сапоги. А ранец получил Ненад.

— Может, похоронить его? — осторожно предложил Душко.

— Усташа? Еще чего не хватало!

— Он ведь тоже человек.

— А усташи наших разве хоронят?! Что-то я не слыхал такого, — возразил другу Рале.

— Мы не они. Партизанская армия — это совсем другое. Это тебе не усташи или гитлеровцы, — согласился с Душко Остоя.

Они забросали тело убитого ветками и обложили камнями.

Вернувшись, ребята принялись на все лады расписывать девочкам свои приключения, показывали трофеи. Остоя достал пистолет и, вынув на всякий случай обойму с патронами, дал девочкам потрогать оружие.

Поужинали картошкой в мундире и консервами, которые подобрали в лесу. За ужином Рале предложил организовать из ребят группу и, чтобы все было как у партизан, назначить командира и комиссара.

Душко возразил, сказав, что они маленькие, что их совсем немного, а потому и решать все они могут и так, сообща, а все то, что они раздобудут, они поровну поделят между собой.

Все согласились с ним и решили, что сейчас самое важное — до первого снега оборудовать убежище и заготовить побольше продовольствия.

На следующий день они отправились в ноле копать картошку. Приходили сюда и погорельцы из окрестных и из отдаленных сел. Картошки было много, она лежала даже прямо на земле. Это по ночам на поле приходили кабаны, чтобы полакомиться картошкой. Они-то и разрывали землю, вытаскивали картошку.

Когда люди работали в поле, в небе появились вражеские самолеты. Неподалеку был аэродром, и усташи время от времени совершали тренировочные полеты перед тем, как отправиться на Восточный фронт.

Первым самолеты заметил Остоя и закричал, чтобы все поскорее бежали в лес. Ребята бросились бежать. Только Рале остался один посреди огромного картофельного поля. Он даже не шелохнулся, наверное, не хотел показать девочкам, что испугался.

Самолеты с пронзительным свистом пронеслись над его головой. Они летели так низко, что в кабинах их можно было хорошо разглядеть лица пилотов. Рале погрозил самолетам кулаком и как ни в чем не бывало продолжал собирать картошку. Он не заметил, как самолеты развернулись и с ревом устремились к нему. Застрочил пулемет. Фонтанчики пыли взметнулись возле ног Рале. Комья земли ударили ему в лицо, и он упал на грядки.

Ему надо было бы полежать немного, но он приподнялся, чтобы посмотреть на небо, затем вскочил и опрометью побежал в лес. Один из самолетов тем временем сделал новый круг и вновь оказался над Рале. Мальчик бежал что было сил, петляя между грядками, как заяц. Но прежде чем он достиг леса, пулеметная очередь сразила его. Земля завертелась у Рале под ногами. Он упал и остался лежать неподвижно.

Когда самолеты улетели, ребята выскочили из укрытия и подбежали к лежащему на земле Рале.

— Ты ранен? — спросили они и тут же увидели его окровавленные руки, прижатые к животу. Остоя разорвал на себе рубаху, чтобы перевязать друга, но тут над ними снова появился самолет. Он летел низко над землей.

И вдруг случилось чудо. Охотившийся за беззащитными ребятами усташский пилот не учел высоты, и его самолет, задев за верхушки деревьев, потерял скорость и врезался в землю. В лесу раздался сильный взрыв, к небу взметнулся столб пламени и дыма.

Ребята осторожно перенесли раненого друга в лес, боясь, что самолеты прилетят снова. И действительно, через некоторое время они появились опять и долго кружили над тем местом, где горел лес.

Остоя срубил две толстые палки и привязал к ним плащ-палатку. Получилось нечто вроде носилок, на которые ребята положили стонущего Рале.

Решили идти в ближайшее село, где жила бабушка Коса, которую во всей округе считали знахаркой. К счастью, старушка оказалась дома.

— Конечно, ребятки, я вам помогу. Давайте-ка раненого сюда, — захлопотала она.

Ребята положили Рале на скамью. Старушка тем временем, бормоча что-то себе под нос, разожгла печь и поставила кипятить воду. Ребята внимательно наблюдали за тем, что она делает. Старушка что-то бормотала, и было непонятно, то ли она просит бога о помощи, то ли проклинает этот мир, такой жестокий по отношению к детям и старикам…

Рале испуганно смотрел на ее высохшие руки с длинными пальцами, на ее худое морщинистое лицо.

— Ты, сынок, сожми зубы покрепче. Оно и не так больно будет. Да ты не бойся, — ласково говорила старушка, поднимая окровавленную рубашку.

Пуля попала мальчику в спину, прошла всего в нескольких сантиметрах от позвоночника и вышла наружу.

Старушка осторожно промыла рану, смазала мазью, которую сама приготовила, а затем перевязала рану куском полотна.

— Бабушка, а я не умру? — прошептал Рале.

— Все будет в порядке, — успокоила его добрая старушка. — Только вот есть тебе сейчас нельзя, потому что рана тяжелая…

Ребята оставили Рале на попечении бабушки Косы. Они перенесли его в подвал, чтобы он не попался на глаза усташам, которые могли прийти в село в любой момент.

Сгорая от любопытства, ребята отправились в лес к тому месту, где упал самолет, и вскоре нашли его обгоревшие обломки.

«Вот бы так развалилось все вражеское войско», — подумал Душко.

Неожиданно в лесу заухали совы. Вероятно, кто-то приближался к сгоревшему самолету. Может быть, усташи или какой-нибудь любопытный крестьянин? Ребята решили побыстрее уходить из леса. Проходя мимо села, заглянули к бабушке Косе, чтобы проведать раненого Рале и рассказать ему о том, что видели в лесу. Старушка стояла на пороге дома, и ребята, подойдя ближе, увидели, что она плачет.

— Умер он, — тихо промолвила бабушка Коса. — Кровью истек. Уснул, сердечный, да так и не проснулся.

Ребята заплакали.

— Чей он? Может, у него кто из родных остался? — спросила старушка.

Но у Рале никого не было. Всех его родных убили усташи.

Ребята завернули тело друга в полотно, которое дала им старушка, взяли у нее лопату и отправились на опушку леса, где решили похоронить Рале. Его могилу они засыпали листьями, чтобы никто не заметил ее.

«А что будет, если нас всех убьют? Ведь тогда никто не узнает, где могила Рале», — с горечью подумал Душко.

И вдруг они заметили, как из соседних сел к лесу бегут крестьяне. «Значит, опять пришли каратели», — решили ребята и поспешили на гребень горы, откуда была видна колонна усташей, направлявшихся в лес, к сбитому самолету. Во главе колонны на коне ехал офицер. Они узнали его. Это был сотник Кудела, прозванный в народе Черным сотником.

— Вот если бы сейчас здесь оказался Михайло! Легко можно было бы подстрелить гадину! — проговорил Остоя.

6

Сотник Кудела, глядя на сгоревшие обломки самолета, размышлял: «Да, в жизни всегда так. Один взлетит, а другой упадет. А может, этим летчикам еще повезло, что здесь остались, а не отправились погибать на Восточный фронт».

Шли усташи через села, что жались друг к другу на склоне горы. По пути они сжигали все, что еще уцелело: дома, сараи, хлева. Сожгли и дом тети Стои. Везде, где прошли усташи, к небу поднимался черный дым.

Кудела был взбешен. Усташи были уверены, что где-то здесь скрываются партизаны, но не встретили ни одной живой души. Все крестьяне куда-то попрятались, и это страшно бесило усташей. «Проклятые людишки, научились прятаться… О чем же мне теперь начальству докладывать?» — думал сотник.

Возле мельницы усташи остановились. Прежде чем войти в дом мельника, Кудела постоял у плотины, глядя на вращающееся колесо, и почему-то вспомнилась ему надпись, оставленная кем-то из пленных партизан на стене тюремной камеры: «Сегодня — я, а завтра — вы!» «Пока что колесо моего счастья вертится, — подумал сотник, но тут же отбросил эту мысль: — Чего нам бояться?! Немцы уже у Москвы, на Кавказе, подбираются к Сталинграду. Скоро и мы очистим Козару от проклятых сербов».

— Эй, Муйо, где ты? — закричал он, входя в дом.

Стоявший рядом Стипе шепнул ему:

— Не очень-то доверяйте этому турку. Надо еще узнать, кому он зерно мелет. Я бы его на первом же суку вздернул!

Сотник исподлобья посмотрел на Стипе и сказал:

— Твое мнение меня нисколько не интересует. Мельнику я доверяю. Нечего давать советы, когда тебя не спрашивают! Запомни, что и ты можешь очутиться на суку, если не будешь чист как слеза. Я же не спрашиваю тебя, каким образом тебе удалось убежать от партизан. Может, они тебя сами выпустили?..

Стипе замолчал, затаив обиду на сотника. «Ну, подожди, турок. Попадешься ты мне», — подумал он про мельника.

Тут появился Муйо Бегич, не разобравший из-за шума жерновов, кто к нему пришел.

— Здравствуй, Муйо, — начал сотник. — Ну, что новенького в твоем хозяйстве? — Решив немного припугнуть мельника, сотник спросил: — Что-то ты замолчал, не шлешь нам донесений. А может, Стипе прав, говоря, что ты партизанам продался, а? Отвечай!

— Аллах мне свидетель. Делаю все, что в моих силах.

— А чьи это мешки, уж не партизанские ли? — спросил Кудела, показав взглядом на стоявшие в углу мешки с мукой. — Вот Стипе сомневается в тебе… Что скажешь на это?

— Что же я могу сказать? Это мешки крестьян из окрестных сел. Для них мука, а не для партизан, вы же сами знаете.

Кудела попросил Стипе оставить их одних.

— Ты, Муйо, не бойся. Я тебе верю. Ты мой человек, — сказал сотник, когда Стипе вышел во двор. — Но смотри, как бы партизаны тебя не вздернули. Нам от тебя ничего не нужно, кроме правдивых донесений. Сколько, например, здесь сосредоточено партизан, кто проходит через мост и в каком направлении. Но имей в виду: если не будешь сообщать, пощады не жди. Голубей получил?

— Получил, господин сотник. Вот хотел как раз пойти посмотреть на них. Почтарей этих я среди своих укрыл, чтобы никто не узнал, для чего они мне понадобились…

— Надеюсь, партизаны не додумаются, каким образом к нам попадают твои донесения? Смотри, Муйо, веди себя так, чтобы они тебе полностью доверяли. А будут просить муку, так ты дай, ни в чем не отказывай им. Место, где расположена твоя мельница, и особенно этот мост имеют для нас важное значение. Вот что еще, Муйо. Нам стало известно, что лесник Михайло и его друг Джуро подговаривают местных крестьян действовать против нас. Никак мы их поймать не можем. Стипе мне говорил, что ты с ними дружбу водишь.

— Какую еще дружбу? — недовольно буркнул мельник, не ожидавший такого вопроса. — В этих краях каждый друг друга знает. Просто с теми, о ком вы говорите, я воевал на фронте еще в ту войну. Но с тех пор сколько воды утекло…

— Надеюсь, ты сделаешь так, чтобы лесник поскорее попался нам в руки. Уж он-то все рассказал бы, мы бы его заставили. Стипе это очень хорошо делать умеет…

— Так где его найдешь, лесника-то? Может, погиб где, кто знает, — пожал плечами мельник.

А Джуро и Михайло тем временем как раз находились на мельнице. Они сидели в подвале, в котором укрылись, едва завидев усташей.

Когда те ушли, Муйо подал друзьям знак и они поднялись из погреба. Было заметно, что разговор с Куделой сильно взволновал мельника. Подойдя к столу, он налил рюмку сливовицы и залпом выпил.

— Знаешь, Михайло, не гожусь я для этого дела. Это выше моих сил. Лучше брошу все и уйду жить к своим дочкам. Ей-богу, не выдержу!..

— Зря ты так, Муйо. Ведь не один же ты на свете. С людьми живешь. Вот уйдешь с мельницы, так все вокруг голодными останутся. А кто будет им муку молоть? Зима на носу. Кто партизан будет об обстановке информировать? Ведь тебе же усташи доверяют.

Они отправились на голубятню, где Муйо оборудовал небольшой тайник. Отодвинув камень, мельник просунул в углубление руку и вынул оттуда алюминиевую трубочку, листочек папиросной бумаги и маленький карандашик. Партизаны задумали план, как с помощью ложных донесений обмануть усташей и гитлеровцев и заманить туда, где их можно было бы уничтожить. Составить такое донесение было поручено Михайло. Пока он размышлял, как получше выполнить этот приказ, мельник сказал:

— Сотника я не боюсь, а вот этого Стипе сильно опасаюсь. Он пригрозил мне, что привяжет к мельничному колесу, и так при этом смотрел на меня, что кровь в жилах стыла.

— Один Стипе тебе ничего не сделает. Вон у тебя какие покровители, сотник да еще тот немецкий майор, что табаком тебя угощал, помнишь? Так что действуй смелее, — успокаивал мельника Михайло. — Пойми, ты наш агент, которого мы, партизаны, внедрили к усташам. Но учти, малейшая ошибка может стоить тебе жизни… Мы вот с Джуро специально пришли сюда, чтобы обговорить план, как уничтожить сотника Куделу. Но сначала, если представится возможность, покончим со Стипе. Он опаснее всех других…

— Теперь ты и сам в этом убедился! — воскликнул мельник.

— Я и раньше это знал. Надо только, чтобы ты сперва послал усташам ложное донесение, после чего Кудела и попадется в нашу засаду.

— Я все понял, хорошо, — сказал мельник и, достав трубку, закурил.

— Да, вот еще что, чуть было не забыл, — сказал Михайло. — Хочу предупредить тебя. Усташи могут пойти на хитрость, чтобы проверить тебя. Возьмут да и пошлют мимо мельницы своих людей, одетых в партизанскую форму. Если ты им не сообщишь, что видел партизан, они сразу же сделают определенный вывод. Так что помни об этом.

Джуро, не проронивший пока ни слова, удивлялся находчивости старого друга. А лесник, который в партизанском отряде был главным разведчиком, продолжал развивать свою мысль дальше.

— Ты, Муйо, некоторое время сообщай усташам о каждом партизанском отряде, что будет переправляться по мосту или проходить мимо мельницы. Этим ты отведешь от себя их подозрения. Пусть усташи думают, что партизаны скрываются именно здесь, а наш отряд тем временем переберется на другое место. Если усташи будут спрашивать, куда мы делись, отвечай, что, мол, не знаешь, все время тут были, а куда ушли, неизвестно. Мол, как выяснишь, потом сообщишь.

Все трое громко рассмеялись.

— Скоро наши враги узнают, что партизаны не трусливые зайцы, а сила! — гордо произнес Джуро. — Еще ни один завоеватель, вступавший когда-либо на Балканы, не мог перехитрить гайдуков. Такому в военных училищах не учат.

Муйо рассказал старикам о том, как погиб маленький Рале, как усташи сожгли село, неподалеку от которого разбился их самолет.

У Джуро больно сжалось сердце.

— Что нам с ребятами-то делать, зима ведь скоро? — озабоченно проговорил он.

— Ничего, Джуро, они выдюжат, — сказал лесник. — Ребята теперь окрепли. На волчат стали походить. У них, что называется, зубы прорезались. В лапы усташам просто так не дадутся.

Когда стемнело, лесник и Джуро простились с мельником и отправились каждый по своим делам: Михайло — в отряд, что расположился на восточном склоне горы, а Джуро — на розыски своих внуков.

7

Над развалинами дома, стоящего на окраине села, вился легкий дымок. Джуро, решив проверить бдительность ребят, подкрался неслышно. Но остаться незамеченным ему не удалось. Он еще и из лесу не вышел, как послышался громкий собачий лай. Дед сложил ладони, поднес их ко рту и заухал по-совиному. Сначала подряд три раза, а после короткого перерыва — еще один раз. Это был условный сигнал для Душко. Из развалин послышалось ответное уханье совы, только было оно тоненькое, детское…

«Молодец Душко, — подумал старик. — Вот умница. Все помнит!»

Ребята, довольные, что вовремя заметили деда, поджидали его у развалин.

Они разожгли огонь. В отблесках пламени сияли их радостные лица. Они угостили старика холодной свининой и грушевым взваром.

— Я-то думал, что вы тут бедствуете, а вы, оказывается, мясом лакомитесь, — довольно заметил Джуро, вытирая губы.

— Пока не жалуемся, дедушка. Мы тут на зиму кое-какие запасы сделали, как ты советовал. — И ребята показали деду несколько мешков картошки, репы, разных кореньев, каштанов, яблок и груш.

— А поросят, что из деревни по лесу разбежались, мы чуть ли не каждый день ловим. Собака нам помогает…

Они рассказали старику, как погиб Рале, и он, слышавший уже эту историю от мельника, сердито проговорил:

— Я же предупреждал вас! Нечего проявлять геройство там, где не надо. Ухо надо держать востро и глядеть в оба. Чужакам не доверяйте. Что, если опять сюда усташи нагрянут? Бдительность и еще раз бдительность!

Все яснее чувствовалось приближение зимы. По утрам трава покрывалась инеем. Часто налетал порывистый ветер, поблекло небо. Джуро боялся зимы, как боялись ее и партизаны. Зимой в горах всегда голодно, трудно…

— Ребята, я пришел помочь вам подготовиться к зиме, — немного помолчав, сказал Джуро. — Старики сказывают, много снега наметет в этих местах. Здесь будет небезопасно. Зимой вам надо перебраться отсюда поглубже в лес. Там у меня оборудовано убежище. И печка есть, так что не замерзнете. Вот только топить ее надо, когда стемнеет, а то дым за версту видно.

Ребята, понимая, что предстоит тяжелая зима, внимательно слушали старика.

На следующий день принялись за дело. Забрав полные мешки с провизией, Джуро с ребятами отправился в лес, где было его убежище. Там они пробыли до поздней ночи.

Когда спустились в землянку, старик сбросил со спины мешок, развязал и неторопливо принялся вытаскивать из него продукты, которые дал ему мельник. Здесь была и кукурузная мука, и крупа, и фасоль. Ребята, со всех сторон окружившие Джуро, больше всего обрадовались мешочку с солью, которая в то трудное время считалась самой большой ценностью.

Затем дед сказал ребятам, что Михайло хочет во всех селах организовать наблюдательные посты, поэтому теперь партизаны ставят им, ребятам, задачу следить за перемещениями усташей по Козаре и докладывать об этом леснику. А всех оставшихся в живых крестьян надо предупредить, чтобы они были предельно бдительны и не пропустили появления врага. На случай если партизан не будет поблизости, крестьяне должны сами себя защищать, а для этого им надо создать особый отряд.

Вечером, когда ребята сели у очага, Джуро продолжил разговор.

— Это, — говорил он, — дело каждого, и отказываться никто не имеет права. Только когда мы все вместе, мы сила. Все должны помогать друг другу. Так мы защитим нашу родину.

В землянке было тепло и уютно. Буковые дрова быстро разгорались и не давали много дыма.

Дед заметил, что ребята за осень заметно повзрослели. Теперь он уже не боялся оставить их одних. Беспокоил старика только Ненад. Среди ночи он вдруг просыпался, вскакивал с лежанки и плакал.

— Не отрубайте мне руку, не отрубайте!.. — кричал мальчик. — Лучше убейте меня сразу!

Услышав это в первый раз, старик испугался и подумал: а что, если Ненад вот так закричит, когда фашисты придут прочесывать лес? Он вспомнил, как во время такого прочесывания у одной женщины, скрывавшейся в подвале, начались роды. Ее крик услышали каратели и не пощадили ни мать, ни ребенка.

Джуро обнял перепуганного мальчика, приласкал:

— Мы здесь, Ненад. Не бойся. Я же рядом…

Но Ненад долго не мог успокоиться и, дрожа всем телом, повторял:

— Это усташи! Они идут на нас с топорами. Хотят мне руку отрубить!..

Слишком сильным было потрясение для мальчика. То, что он пережил, не каждый взрослый мог выдержать. Дом, где жил Ненад, окружили пьяные усташи. Мать упала на колени и взмолилась пощадить детей. Но огромный детина в черной форме на глазах Ненада со всего размаха ударил ее по голове топором. Затем усташи набросились на отца Ненада, его старших братьев и сестру. Ненад, на которого усташи в те минуты не обратили внимания, упал на пол и пополз, по очереди обнимая тела родных. Он думал, что настал конец.

Пьяные усташи тем временем отправились к соседнему дому, и вскоре оттуда донеслись душераздирающие крики. Выходить из дому Ненад побоялся. Он так и остался лежать на полу. Вдруг кто-то открыл дверь и бросил на пол пучок горящей соломы. Огонь быстро разгорелся. Дым застилал мальчику глаза, стало тяжело дышать. Ненад с трудом поднялся с пола и, шатаясь, прошел через пламя и дым к окну и выскочил во двор.

Возле дома по-прежнему галдели усташи, но, к счастью, они не заметили мальчика. Ненад уже был уверен, что спасся, как вдруг его остановил вышедший из-за соседского хлева высокий и костлявый усташ. В руке он держал окровавленный топор. Ненад сразу узнал этого человека. Это был тот самый незнакомец, который однажды подсел к их костру и назвался торговцем.

Пьяными, мутными глазами он посмотрел на мальчика:

— Что, попался, сопляк? Это ты в меня тогда камнем бросил?

— Нет, ей-богу, не я! Клянусь, я вас никогда не видел, — испуганно забормотал Ненад.

— Врешь, гнида! Вы здесь, на Козаре, все одинаковые. Тот ты или нет, все равно тебе крышка. Винтовку в руке ты держать уже никогда не будешь!..

Он схватил мальчика и потащил к деревянной колоде, что стояла у хлева. Придавив его руку к колоде, усташ поднял топор и одним махом отсек Ненаду кисть правой руки.

— Теперь мне никто не помешает отрубить тебе голову! — заорал он, но тут послышалась какая-то команда, и усташ побежал к своим. — Мы еще встретимся, тогда берегись! — крикнул он.

Ненад лежал во дворе в пыли до тех пор, пока каратели не ушли из села. Затем он поднялся, стащил с себя рубаху и перевязал культю. Он бы истек тогда кровью, если бы не подобравшая его бабушка Коса…

И вот теперь мальчик, дрожа всем телом, испуганно прижимался к деду Джуро.

— Вот тот страшный человек, которого мы тогда с ребятами поймали, и гнался за мной с топором сейчас, во сне, — сильно заикаясь, рассказал мальчик.

— Мы с лесником поклялись уничтожить этого мерзавца, — успокаивал мальчика старик. — Ты только не волнуйся, научишься писать левой рукой и стрелять левой тоже научишься. Благодари бога, что жив остался. Школьные друзья тебе во всем помогут.

Ненад еще крепче прижался к старику.

Душко и девочки украдкой вытерли слезы. Только Остоя не плакал. Крепко стиснув зубы, он думал о том, как отомстить за товарища…

Свеча в землянке догорела. В углу раздавалось шумное посапывание — ребята крепко спали. Но старому Джуро почему-то не спалось. Он поднялся и вышел наружу подышать свежим воздухом. Вокруг стояла кромешная тьма. Туман, словно саван, окутал весь лес.

«Как же низко может пасть человек, — думал Джуро. — Как назвать того, кто вот так запросто отрубил руку ни в чем не повинному ребенку? Разве у такого негодяя есть право на жизнь?.. Нет у него такого права! А кто излечит искалеченные войной души ребят? Никакой бог, никакой пророк этого не сделает…»

Засыпал старик с мыслью о том, как он вместе со своим другом уничтожит и сотника Анте Куделу, и его подручного Стипе Баканяца.

ПОЕДИНОК

1

Поняв, что война так или иначе проиграна, Анте Кудела решил продолжать двойную жизнь. На службе он был необычайно усердным и буквально из кожи вон лез, чтобы выслужиться перед начальством, но больше всего Анте обожал другую жизнь, не имевшую ничего общего с военной службой. Отчасти это объяснялось тем, что его заслуги в усташском движении так и остались незамеченными. Отсюда и появилось у Куделы стремление побольше урвать для себя. Выслуживаясь перед начальством и подсовывая ему донесения самого благоприятного содержания, Кудела создавал видимость кипучей деятельности. На самом же деле он мечтал только о том, как бы побольше поживиться.

Однажды поехав в город, он встретил там Клару, темноволосую красавицу, и сразу же потерял покой. Эту женщину никак нельзя было сравнить со всеми предыдущими его возлюбленными. А таких было немало.

«Вот это и есть дама моего сердца, которую я искал по всему свету, а нашел совсем рядом», — подумал Кудела, познакомившись с Кларой. Он хотел забыть о войне, о скудном солдатском пайке, о запахах казармы. Было это как раз в те дни, когда сотник, получив последние донесения от мельника, участвовал в подготовке крупной карательной операции на Козаре, куда было решено направить отряд усташей, переодетых в партизанскую форму.

В роскошно обставленном кабинете, который мало походил на военную канцелярию, навстречу Куделе, слегка улыбаясь, поднялся полковник. Предложив сесть, он угостил сотника сигарой и рюмкой водки. Потом любезно, как показалось Куделе, спросил:

— Вы не догадываетесь, зачем вас вызвали?

— У меня нет привычки угадывать. Я солдат и готов выполнить любой приказ.

— Руководство уполномочило меня поговорить с вами. Немецкое командование вами недовольно. Но речь сейчас не об этом. Немцы не всегда одобряют наши действия. Однако им неизвестно, что вы выполняете наше секретное задание. Пока мы вдвоем, хочу выразить вам и вашему подразделению благодарность за успешную операцию. Вам присвоено очередное звание, помимо этого вы награждены медалью. Теперь о другом…

Полковник на мгновение умолк. Кудела, выругавшись про себя, решил все же спросить:

— Так какие же против меня выдвигают обвинения?

— Стало быть, вы уже задумывались над этим? Значит, не все у вас обстоит благополучно? Разве вы не понимаете, что у нас всюду есть свои люди и вы как на ладони?

— Вы имеете в виду ту женщину?

— Нет. О ней я не говорю. Женщины есть не только у вас. Нас информировали, что в последнее время вы стали игнорировать секретные приказы, переданные вам устно самим наместником. — Тут полковник понизил голос и продолжил: — Вы со своим отрядом получили приказ без шума ликвидировать этих козарских выродков, а уж потом приниматься за партизан. Не так ли?

— Сколько смогли, мы уничтожили, господин полковник…

Полковник прервал Куделу:

— Это вы так считаете! Однако мы располагаем сведениями, что по Козаре до сих пор свободно разгуливают сотни подростков. Нам не нужно, чтобы вы убивали стариков. Ими, если они до того времени сами не помрут, займемся мы. А теперь слушайте меня особенно внимательно. — Полковник показал на стол: — Здесь находится ваше досье. Вы уже десять лет участвуете в усташском движении. Вам известны наши цели, как явные, так и тайные. Народы Европы сражаются сейчас за жизненное пространство. Мы стремимся расширить границы нашего государства и заселить его исключительно хорватами. Сербам в этом государстве не место!..

— Простите, что перебиваю вас, господин полковник, но гоняться за этими гаденышами — дело не простое. Вы даже себе не представляете, какими они стали осторожными. Чутье у них лучше, чем у волков или лисиц, так что ждать от нас чудес не приходится. Вы бы видели, какими силами мы их окружили, и все равно многие из них улизнули. Наверное, в партизаны подались. А их все больше и больше становится.

— Понимаю ваши трудности. Но начальство требует беспрекословного выполнения своих приказов. Козарских выродков надо истребить всех до единого. Особенно детей тех, кто примкнул к партизанам, и тех, кто сейчас сидит в Ясеноваце!

— Слушаюсь, господин полковник! Сделаем все, что в наших силах.

— У вас же руки свободны, сотник. Никто не мешает вам действовать как вы хотите.

— Господин полковник, я все время думаю об этом. Приказ начальства — для меня закон. Но и вы поймите меня. Гоняясь за какими-то ублюдками, я теряю лучших своих людей…

— И тем не менее вы должны быть более активным. Это раз. Во-вторых, побольше беспощадности. Но делайте это с умом. Не надо о подобных операциях звонить во все колокола. Вы можете поставить наших людей в очень неудобное положение…

В целом Кудела остался доволен своей поездкой. Но мысли о том, как бы побольше награбить, не покидали его. Счета награбленного у своих жертв он не вел. Скрывая все это дома, он походил на мышь, которой удалось раздобыть большой кусок сыра, спрятать его в нору для того, чтобы съесть в голодный день.

Вернувшись в штаб, сотник первым делом пересмотрел накопившиеся в его отсутствие оперативные сводки, а затем прочел донесение одного агента, который сообщал, что в районе мельницы снова появились партизаны. Сейчас они раздают населению продовольствие.

«Опять придется лезть в горы, — подумал Кудела. — А там не сегодня завтра выпадет снег».

2

Лесник Михайло с удовольствием потирал руки, когда Муйо Бегич составлял донесение усташскому сотнику. Такие донесения мельник посылал с почтовым голубем. Михайло осторожно взял птицу, погладил по головке и выпустил. Вместе с мельником они долго следили за тем, как голубь набрал высоту, а затем, превратившись в точку, скрылся из глаз.

Леснику всегда нравилось следить за полетом голубей. Раньше ему и в голову не могло прийти, какую помощь в борьбе с врагом могут оказать простые голуби, особенно в горах, в дремучих лесах, где партизанам трудно поддерживать постоянную связь со своими связными.

Михайло и его разведчики до тонкостей изучили повадки фашистов. Они могли неожиданно появиться под носом у врага и так же незаметно исчезнуть. Поэтому партизанский штаб решил поручить леснику иего товарищам важное задание — уничтожить сотника Куделу, заочно приговоренного партизанами к смертной казни. В штабе отряда леснику Михайло выдали трофейную снайперскую винтовку — такими были вооружены гитлеровские горные стрелки. Но Кудела в горах не появлялся и на донесения мельника не отвечал. Тогда у Михайло и родилась идея обмануть сотника и завлечь его в горы. Для этого он и решил послать ему донесение об «ограблении» мельницы партизанами.

В тот же вечер, когда голубь с донесением улетел, Михайло отправился в путь. Вместе с ним пошли его старый друг Джуро и мальчики Душко и Остоя.

Они правильно рассчитали, что колонна усташей, переправившись через реку, сразу же двинется на плоскогорье. Во главе колонны находился сам Кудела. Он был верхом на коне. Михайло, уже давно наблюдавшему за колонной, ничего не оставалось, как ждать более удобного случая, чтобы привести приговор партизан в исполнение.

К ночи Михайло и Джуро добрались до Козьей горы, откуда как на ладони была видна дорога, петлявшая между горами.

Остоя с любопытством наблюдал, как старик неторопливо выложил на краю обрыва камни, сделав нечто вроде бруствера. Мальчик помог ему замаскировать бруствер мхом и ветками. Михайло положил на камни свой рюкзак, пристроил на него винтовку, затем снял накидку и постелил ее на землю. Ребятам он поручил внимательно наблюдать за дорогой.

Наступило утро, и все вокруг залило солнечным светом. Михайло лег на землю так, чтобы солнечные лучи не слепили ему глаза и не мешали наблюдать за дорогой, и распластался, как охотник, подстерегающий добычу.

Пристроившийся рядышком Остоя дрожал от утренней прохлады. Ущелье, за которым он наблюдал, было ему незнакомо, и мальчик боялся пропустить колонну. В долине было тихо-тихо, звери и птицы и те все куда-то попрятались.

В нескольких десятках метров от них залег Джуро с внуком. Они должны были следить за тем, чтобы какой-нибудь случайно появившийся вражеский дозор не отрезал бы леснику и Остое путь отхода.

У Душко зуб на зуб не попадал. Он лег возле деда и, заикаясь от холода и волнения, спросил:

— А ты бы в этого усташа попал, дедушка?

Он еще теснее прижался к старику, кутаясь в шерстяную накидку.

— Не знаю, — ответил Джуро. — Но надо бы попасть.

— А дядя Михайло как, сможет?

— Так он же охотник. На всякого зверя ходил. Не промахнется. Вот только далековато будет до цели…

— А вдруг они вообще не придут?

— Типун тебе на язык, — сказал старик, и оба замолчали, продолжая терпеливо ждать.

3

Настроение Куделы, когда он отправлялся на Козару, всегда портилось. Подчиненные, когда готовились к операции, старались не попадаться сотнику на глаза. И на этот раз он словно с левой ноги встал.

Накануне операции он провел ночь с Кларой. Женщина эта вела себя не так, как все остальные. Она дразнила его, то подпуская к себе, то прогоняя, разжигая в нем страсть, а потом выжимала его, словно прачка мокрое белье. Вконец обессилевшего сотника привел в ярость ее вызывающий смех.

— Хватит! — сказал он и грубо оттолкнул Клару. — Ты вот валяешься в постели целыми днями, а мне завтра чуть свет в бой идти.

Клара с удивлением посмотрела на него, и в глазах ее словно загорелись огоньки.

— Прости, но я не забыла об этом. Ты сам хвалился, что идешь убивать детей… Но разве это такое уж опасное задание?

В голосе женщины прозвучала острая ирония, и это задело сотника за живое. В его жизни бывали такие минуты, что и он сам начинал себя презирать, но слышать упреки от других — это было выше его сил.

— Что ты сказала?! — вскипел он.

— То, что ты слышал. Ничего особенного. Сам же хвалился…

— Считаешь, что это недостойно солдата?

— Другие будут судить об этом, не ты и не я…

— А может, тебя партизаны подослали? Припоминаю, как ты несколько раз у меня спрашивала, куда я собираюсь идти.

Кудела с размаху ударил женщину по лицу. Из носа ее потекла кровь. Сотник в ярости впился ей взглядом в глаза, смотревшие на него жалобно и в то же время враждебно. Он ударил ее еще и еще раз. Клара как подкошенная упала на кровать, но почти в ту же минуту, напружинившись, вскочила. Запахнув разметавшиеся полы халатика, подошла к умывальнику, смыла кровь с лица.

— Никогда не думала, что ты такая скотина. Не зря меня предупреждали.

— Кто предупреждал? О чем? — растерянно пробурчал сотник.

— Если хочешь знать, то те, кто стоит гораздо выше тебя. Они живо научат тебя хорошим манерам…

Пока Клара одевалась, он сидел на постели и разглядывал ее. А когда она надела плащ и подхватила сумочку, Кудела загородил ей дорогу:

— Никуда ты не уйдешь. Здесь останешься… Поговорить надо.

— Отойди!

— Ты с ума сошла! Сейчас же комендантский час, не выдумывай.

— Меня это не касается. Ты забыл, где я работаю и с кем? — Она презрительно посмотрела на него. — Отойди от двери! Ты первый и последний, кто ударил меня, и даром тебе это не пройдет.

Твердый голос Клары отрезвляюще подействовал на Куделу. Ведь эта девушка служит тем, кого он так боится. А Клара, словно угадав его мысли, сказала:

— О том, какой ты, все знают.

Кудела медленно отошел от двери.

«Кто же подсунул мне эту бабу? — подумал он. — Для чего? Не связана ли она с немецкой контрразведкой? Не хватало из-за нее влипнуть в какую-нибудь скверную историю».

Он сразу же переменил тон:

— Клара, прости меня. Ты тронула самое больное место, вот я и потерял рассудок. Прости, спокойной ночи.

Девушка гордо вскинула голову, толкнула дверь и вышла, не ответив ему.

Кудела был страшно недоволен тем, что произошло. Его охватило беспокойство. Он вспомнил о своих недругах, которых ненавидел ничуть не меньше, чем коммунистов. Ему уже виделся полевой суд и отправка на Восточный фронт.

…Колонна медленно поднималась в гору. Лошадь под сотником ступала осторожно, обходя крупные камни. Небо поблекло, было безветренно. С деревьев облетали последние желтые листья.

Пусто было на душе у сотника. Неожиданно он остановился и оглядел колонну.

«Ничего себе спутничков я выбрал, — подумал он, всматриваясь в каждое лицо и как бы ища того, кто мог его предать. — Так кто же та свинья, которая наклепала на своего командира? Ну я ему покажу, пусть только попадется. В первом же бою собственной рукой пристрелю. Другого он и не заслуживает…»

Но все идущие преданно смотрели на него, как смотрит собака на своего хозяина. Никто не опустил глаз под тяжелым взглядом сотника.

Впереди показалось село. Опасаясь засады, усташи выслали вперед дозорных, чтобы те разведали обстановку.

Лес стал редеть. Сотник снова перешел в голову колонны, и перед ним открылась изумительная по красоте горная вершина, освещенная лучами неяркого осеннего солнца.

Объявили привал. Усташи уселись у края дороги. Оружие они, однако, держали при себе. Некоторые закурили. Сотник в бинокль принялся осматривать село, на окраине которого передовой отряд уже занял позицию. Потом взгляд Куделы переместился к острому гребню горы, блестевшему на солнце, словно пила лесника.

События минувшей ночи вновь ожили в его памяти. Как он ругал себя за то, что ударил Клару! Чем это все кончится? Он оторвался от бинокля, закурил, потянулся.

И тут неожиданно грянул выстрел. Сотник дернулся, подпрыгнул в стременах, закачался и вдруг почувствовал себя легким, как пушинка, гонимая ветром. Все мысли разом сплелись в какой-то клубок. Вместе с табачным дымом изо рта Куделы хлынула пенящаяся кровь… Все вокруг потемнело.

Лошадь сотника с испугу взвилась на дыбы, заржала и, наклонив голову, рванулась вниз, в овраг, сбросив седока. В наступившей тишине было слышно, как на дно оврага скатываются камни.

Опомнившись, поручик Батурина что было сил закричал:

— Ложись! Приготовиться к бою!..

Усташи попрятались за деревьями, застрочили автоматы. Далеко в горах раскатилось эхо от беспорядочной стрельбы. Разгорелся не совсем обычный бой — бой с невидимым противником, который почему-то не отвечал на их огонь.

4

После выстрела Михайло приказал Остое быстро уходить.

— Дядя, ты попал в него, попал! — радостно закричал мальчик во весь голос, не в силах сдержать себя, не обращая внимания на пули, которые, словно пчелиный рой, жужжали над его головой и впивались в землю…

Михайло засунул вещи в мешок и стал быстро спускаться по склону, пробираясь через густые заросли. Паренек едва поспевал за ним. Здесь их уже поджидали Джуро и Душко. Вдруг откуда-то сбоку забил пулемет. Кто-то стрелял вслепую, наугад. Оставаться здесь дальше было опасно, усташи могли перерезать дорогу. Джуро заметил, что усташи уже двигались им навстречу. Он чуть приотстал и начал стрелять. Усташи, не ожидавшие выстрелов с этой стороны, попрятались кто куда. Воспользовавшись замешательством врага, все четверо стали отходить.

— А ты молодцом, — обращаясь к другу, сказал Джуро. — Хорошее дело мы сделали, черт возьми! Теперь другим неповадно будет соваться на Козару.

— Нам нужно побыстрее уходить в лес. Здесь оставаться мы больше не можем. Усташи живо нас накроют, — беспокоился Михайло.

— Мы в твоей власти: ты знаешь лес лучше нас всех.

Чтобы не напороться на засаду, Михайло решил не идти напрямик, а сделать крюк влево и пробраться по склону, заросшему густым лесом. Вскоре лес поредел, перед ними открылась Козара. Теперь предстояло самое опасное — перейти дорогу. Михайло дал знак, и четверка залегла в кустах. Ждали они не очень долго. Послышались чьи-то шаги, и на дороге появилась колонна гитлеровцев и усташей. Вероятно, они торопились в горы, на помощь своим. Михайло подмигнул другу. Хорошо, что они вовремя ушли оттуда.

Как только вражеская колонна прошла, партизаны быстро перебежали через дорогу. Где-то на вершине горы раздался взрыв, затем другой… Они остановились, прислушались. Видимо, гитлеровцы, думая, что партизаны все еще там, лупили из пушки по пустому месту.

Через час, пройдя лесом, который Михайло знал как свои пять пальцев, друзья благополучно добрались до оврага. Отсюда до убежища лесника было рукой подать. Добравшись до места, они без сил повалились на землю. Каким же опасным был их путь! Теперь можно было и отдохнуть. Но одна мысль не покидала Михайло — о мельнике Муйо Бегиче. Очень беспокоился Михайло за него. Ведь усташи могли догадаться, что присланное мельником донесение фальшивое.

Душко и Остоя набрали валежника и развели костер. В лесу уже стемнело, и дым от костра не мог никто заметить. Вокруг все было тихо. К вечеру заметно похолодало, и костер был очень кстати. Друзья немного обогрелись, вскипятили чай, перекусили.

5

Когда стало совсем темно, отряд усташей, которым теперь командовал поручик Батурина, вышел из леса и направился прямо к мельнице.

Батурина, увидев, что сотник ранен, решил побыстрее уйти с этого проклятого места. Раненого Куделу перевязали и уложили на наспех сколоченные носилки. Но Кудела, которому пуля пробила легкое, приказал во что бы то ни стало идти туда, где, как он полагал, скрываются партизаны, о которых сообщил ему мельник. Не обманул ли его Муйо?

Партизаны же в соответствии с ложным донесением специально подослали небольшой отряд на холм, где находилось сожженное село. Когда усташи нагрянули туда, партизаны не стали оказывать им сопротивления и после короткой перестрелки отошли. Усташи ворвались в село, где партизаны оставили множество следов, которые заставили бы врага поверить, что они в «панике» отступили. Даже котелок с варившейся картошкой все еще висел над незатушенным костром.

— Проклятые трусы! — выругался Стипе. — Из-за них мы чуть было не потеряли сотника…

В бессильной злобе он дал по котелку очередь, и вода брызнула из пробоин на костер.

И тут прогремел взрыв. Кто-то из усташей задел за аккуратно замаскированную проволочку от мины. Три солдата получили ранение.

Обо всем этом поручик Батурина вспомнил, когда отряд подошел к мельнице. Муйо с женой сидели на кухне и ужинали. Неожиданно дверь распахнулась. На пороге появился офицер в черном мундире. Подойдя к мельнику, он подозрительно уставился на него. За его спиной, злобно ухмыляясь, стоял Стипе.

Мельник, не подавая виду, что знает что-то о случившемся, вежливо поздоровался с пришедшими. Он сразу заметил, что среди вошедших нет Куделы.

— Слушай, Бегич, сотник Кудела тяжело ранен! — резко бросил Батурина и выжидающе уставился на мельника.

— О аллах! Не может быть! Какое несчастье! — воскликнул мельник с таким чувством, будто ранен был его ближайший родственник. — Сегодня в полдень я слышал выстрелы. Значит, это случилось в горах?

— Нет. Его ранили, когда мы спустились в долину.

Мельник, который хорошо знал, зачем Михайло вчера отправился в горы, изобразил на лице скорбь. Ничего не знавшая Ханка, его жена, вдруг запричитала.

Подозрения Батурины в отношении мельника стали рассеиваться. Муйо великолепно сыграл свою роль.

Батурина бесцеремонно уселся за стол и решил отвести душу за рюмкой сливовицы. Какой страшный был день! К удивлению Стипе, поручик приказал ему отправиться к реке и там оставаться в засаде.

Утолив жажду, поручик сказал:

— Послушай, Муйо, я думаю, будет справедливо, если мы возьмем тебя с собой. А уж там или немцы или наши переломают тебе кости. Ведь сотника ранило во время операции, которую по твоей милости организовали…

Мельнику оставалось только оправдываться, но он и здесь проявил выдержку.

— О аллах! — воскликнул он. — Все это навет на меня! Откуда мне знать о ваших намерениях? А что, если завтра сюда придут партизаны и скажут: «Это ты, Муйо, сообщил усташам, где мы находимся?» Как мне тогда быть? Лучше забирайте меня с собой. Так, конечно, спокойнее. Я с женой не могу здесь больше оставаться. Человек я маленький. Придут партизаны, и конец мне…

— Да ты не трусь, — продолжал поручик. — Допрашивать тебя мы не станем. Мы тебе доверяем. Твое донесение было правильным. А все остальное — наше дело. Оставайся здесь со своими голубями и впредь точно исполняй приказы сотника.

— Я готов, господин поручик, — как можно угодливее сказал Муйо. — Аллах мне поможет. Мы, мусульмане, никогда не были заодно с коммунистами, да и сейчас не будем. Скажу вам откровенно, будь моя воля, я никогда не стал бы вмешиваться ни в политику, ни в войну. Единственное, о чем я вас прошу, — не сомневайтесь во мне, вас я не подведу.

Поручик нехотя встал и решил осмотреть голубятню. Она была рядом. Батурина посветил внутрь фонариком, пересчитал птиц.

— А голубей-то поубавилось, — заметил он. — Ну ничего, до зимы пришлем тебе еще.

— Сделайте такую милость, господин поручик. А господину сотнику передайте, чтобы скорее поправлялся.

— Я тоже хочу этого, но все мы смертны. Рана очень тяжелая. Не знаю, выживет ли. Пуля прямо всю грудь ему разорвала. Может, ты знаешь, кто так метко стреляет?

— Откуда же? Здесь, на Козаре, всегда были хорошие стрелки, и из молодых, и из старых.

— В таком случае приказываю тебе выяснить это у людей, что приезжают на мельницу. Кто-то ведь может похвастаться тем, что ранил сотника.

И только когда колонна усташей ночью отправилась обратно, у мельника отлегло от сердца. Теперь он был уверен в успехе дела, которому служил.

6

Душко вместе с друзьями переселился на Совиную гору, в село, от которого осталось одно пепелище. Теперь сюда никто не заглядывал — ни партизаны, ни усташи. Уж слишком далеко было отсюда до ближайшей дороги.

Боса и Вука решили хоть немного подправить свое жилище, заготовить на зиму дров. Неделю назад к ним заглянул Джуро. В последнее время он редко появлялся здесь. Сейчас партизаны поручили ему организовать снабжение госпиталя продуктами. Дед Джуро по-прежнему заботился о сиротах, которых немало осталось на Козаре. На зиму многих перевезли в долину, где еще сохранились села, не тронутые оккупантами. Добрые люди приютили сирот…

Вот уже неделя прошла, а ни от деда, ни от Михайло не было никаких вестей. Посыльный от партизан тоже почему-то не приходил.

Остоя предложил разыскать деда. Может, на Козаре кто-нибудь знает, где сейчас Джуро и его старый друг Михайло?

Близилась зима. Изредка порошил колючий снег. В горах все словно вымерло. Было пусто и тихо. Душко и Остоя вместе с неразлучными подругами Вукой и Босой, прихватив на дорогу немного еды, отправились в долину, чтобы разыскать Михайло. Ненад накануне простудился, и поэтому его оставили дома.

Друзья добрались до села, которое во время очередной карательной операции было сожжено фашистами. Здесь и жила тетя Стоя. Но она ничего не знала ни о Джуро, ни о Михайло.

— Останьтесь у меня, поешьте, — уговаривала она ребят.

Но им на месте не сиделось. Они тотчас же отправились на мельницу, и там Муйо рассказал им, что к нему приходили усташи. О Джуро и Михайло и он ничего не слышал. Мельник посоветовал ребятам побыстрее уходить, боясь, как бы кто из усташей, постоянно болтающихся поблизости, не заметил их.

От мельника ребята узнали, что Кудела ранен и что усташи подозревают, что это дело рук лесника Михайло и деда Джуро. Надо было поскорее уходить. На дорогу мельник дал ребятам кукурузной муки, кое-что из провианта.

Когда ребята возвращались, совсем стемнело. Снег неожиданно перешел в сильный дождь.

— Если нас кто-то случайно встретит на дороге, — тихо сказал Душко, — говорите, что мы друг друга не знаем, только сейчас познакомились. Так будет лучше.

Остоя на всякий случай достал трофейный пистолет и спрятал его под плащ-палатку. Благополучно пройдя по дороге и никого не встретив, ребята свернули на тропинку, ведущую в лес. Вдруг за поворотом как из-под земли перед ними выросли двое в военной форме. В темноте нельзя было различить, что за форма на них. Тот, у которого на плече висел автомат, крикнул:

— Стой, руки вверх!

Но в тот же момент раздался выстрел. Это выстрелил Остоя. Один из незнакомцев упал.

Ребята опрометью бросились в кусты. Вслед им ударила автоматная очередь, а затем послышался крик:

— Ребята, стойте! Мы же партизаны!..

Но ребята не остановились. Они бежали до тех пор, пока не убедились, что их никто не преследует. Только тогда они наконец смогли перевести дух. Остоя вдруг заволновался:

— А что, если я действительно убил партизана? Может, вернемся, поглядим?

— Нет! — категорически возразил Душко. — Партизаны бы нас так не встретили. Мельник ведь нас предупреждал, что около мельницы рыскают усташи.

— Твоя правда. Это, конечно, не партизаны…

Немного отдохнув, ребята двинулись дальше по лесу. Здесь было гораздо безопаснее.

Наступила ночь. Дождь хлестал как из ведра. Ребята промокли до нитки, продрогли. И еще их мучил голод. Пришлось опять остановиться, чтобы хоть немного поесть. Но в их мешке были только сушеные грибы.

Им хотелось поскорее выбраться из леса, которому, казалось, не будет конца, такой он был могучий и густой. А дождь все усиливался и вскоре снова перешел в снег. К тому же подул пронизывающий до костей ветер.

Девочки совсем выбились из сил. Все чаще они просили ребят остановиться, чтобы немного отдохнуть и разжечь костер, хотя и понимали, что это опасно. Усташи могли заметить костер. Пришлось идти дальше. Вот наконец и долгожданная опушка. Лес кончился. Пройдя еще немного, ребята вышли на равнину.

Муйо, услыхав стрельбу, сразу подумал, что с ребятами что-то стряслось. Насмерть перепуганная Ханка сбежала по лестнице вниз.

— Неужели это в ребят стреляли?! — воскликнула она. — Почему ты не спрятал их у нас? Джуро никогда бы так не поступил. А может, теперь и внука его, и внучку убили…

— Трудно это, Ханка… Где их здесь спрячешь? Усташи нагрянут, мигом найдут. А теперь уже не поможешь…

Мельник распахнул дверь и увидел, что к его дому опять приближаются солдаты в черных мундирах. Это были усташи.

— Муйо! — заорал еще с порога Стипе. — Живо давай огня да горячей воды! И водки тащи! Унтер-офицера ранили!

Жена мельника принесла керосиновую лампу и осветила бледное лицо раненого. Это был совсем еще мальчик, с чуть пробивающимися усиками.

— Что уставилась? Скорее перевязывай, а то кровью изойдет! — заорал на нее торговец.

Когда с пострадавшего сняли мундир, все увидели огромное кровавое пятно на рубахе. Пуля попала прямо в сердце.

— Но ведь он мертв, — пробормотал мельник.

— Заткнись! Тебя кто спрашивает? Понимал бы что…

Мельник замолчал.

Один из усташей сказал:

— Пуля попала в сердце. Тут уж ничего не попишешь.

— Что я теперь скажу сотнику? Такого человека потеряли! — Стипе смачно выругался.

Убитого завернули в плащ-палатку. Ханка принесла свечу и поставила покойнику в изголовье. Муйо принес сливовицу, и бутылка тут же пошла по рукам.

— Садись и ты, Муйо. Пришла пора поговорить по душам, — зловеще произнес торговец. — Может, ты скажешь нам, какая сволочь подстрелила нашего командира?

— Откуда мне знать? Не знаю я ничего.

— Не знаешь, ворюга ты мусульманская! — прорычал торговец. — Забыл, что ли, мои слова? Никуда ты от нас не денешься.

Мельник вдруг сделался серьезным и без страха сказал:

— Я в руках аллаха, а не в ваших. И поступаю я только так, как мне приказывает господин сотник. Так и быть, расскажу вам, кто приходил ко мне. Судите сами. Приходили двое парней и две девушки. Прежде я никогда их не видел. Старший из них достал пистолет и, направив его на меня, сказал, что они голодны, и потребовал дать им муки. Что мне оставалось делать? Я и дал немного. Сотник мне всегда говорил: «Придут партизаны, давай им все, чего они пожелают. А сами заберут, так не сопротивляйся». Если вы имеете что-нибудь против, так и скажите сотнику.

Разговор прервался. Усташи допили сливовицу, и Стипе потребовал еще. Бегич молча поставил на стол вторую бутылку. Торговец, зверея, цедил сквозь зубы:

— Ах ты, лиса турецкая! Давно я за тобой слежу! Меня не так-то легко провести. Вот потому-то ты и боишься меня. Других ты можешь водить за нос, но не меня. Со мной этот номер не пройдет. Я пятнадцать лет торгую по селам, всего навидался и людей всяких встречал — и обманщиков, и воров, и порядочных… Я быстро распознаю, где друг, а где — враг.

— Дело твое, Стипе Баканяц. Все люди грешны, все могут ошибаться. Я на тебя за это не в обиде. Не знаю только, как ты отчитаешься перед сотником.

— За меня не бойся. Если я узнаю, что ты партизанский прихвостень, висеть тебе на мельничном колесе. Вода быстренько с тебя всю ложь смоет. Думаешь, мы железные — лазить из-за твоих голубей по оврагам?

— Это сливовица в тебе заговорила, а не ты сам, Стипе. Я все расскажу сотнику, как ты тут себя вел…

У Стипе от гнева побелели глаза. Если бы мог, он убил бы Муйо на месте, не раздумывая. «Будь прокляты эти голуби, будь проклят этот двурушник, — думал Баканяц. — Кто знает, сколько награбил этот чванливый идиот сотник! У него нюх на золото, деньги…»

— Ладно, турок, хватит об этом при покойнике-то, — проговорил он, затаив на мельника лютую злобу.

С неба лило как из ведра. Усташи, оставив одного солдата у входа, завалились спать прямо на мешки с мукой. Не спалось одному Муйо. Он боялся, как бы среди ночи на мельницу вдруг не пришли партизаны или Джуро с Михайло не забрели на огонек.

Он встал и принялся бродить по комнате. Из головы мельника не выходили угрозы торговца. «Эта свинья, наверное, догадывается, что я против них», — думал Муйо.

Бегич обошел мельницу. Усташи спали как убитые. Доносившийся сюда шум дождя убаюкал даже караульного. Вдруг взгляд Муйо остановился на топоре, который стоял у стены. «А что, если прикончить всех их разом, а главное — торговца?» Потом он вспомнил о пистолете, который прятал во дворе, и решил взять его. Но едва он шагнул к дверям, как торговец зашевелился, приоткрыл глаза и сквозь сон пробормотал:

— Ты что слоняешься?

— Мне показалось, кто-то бродит около мельницы, — настороженна ответил Муйо и подумал: «Это дьявол какой-то, а не человек. Спит, а сам одним ухом все слышит. Наверное, боится, как бы не убили».

И тут в дверь несколько раз сильно постучали. Усташи сразу же вскочили и с автоматами в руках кинулись к дверям.

— Кто там? — спросил мельник.

— Крестьянин я, заблудился, — ответил голос за дверью.

Муйо помертвел — это был Джуро.

— Откройте!

— Мы ночью никого не впускаем! — нарочито грубо ответил Муйо.

Но Стипе жестом приказал ему открыть дверь.

— Подожди немного, так и быть, сейчас отопру, — дрогнувшим голосом ответил мельник. Как только он распахнул дверь, Стипе и караульный выскочили наружу. В темноте раздался взрыв гранаты. Оба усташа, как ошпаренные, кинулись обратно в дом. Другие же, быстро опомнившись, выбежали во двор и открыли беспорядочную стрельбу. Но ответных выстрелов не последовало.

Под утро дождь утих. Над рекой поднялся молочный туман.

Затаившись, усташи всю ночь не сомкнули глаз, боялись, что нагрянут партизаны. Они даже заставили мельника обойти вокруг мельницы. Но он никого не обнаружил.

7

Ночью ребята благополучно добрались до своего временного жилища на Совиной горе. Вымокшие до костей и продрогшие, они тем не менее были в радостном настроении. После всего пережитого они наконец-то у себя дома! Немного обсушившись, они стали делиться впечатлениями, а их было хоть отбавляй. Остою больше всего мучила мысль о том, кого он на самом деле подстрелил. Кто это был? Усташ? А может, не дай бог, свой, партизан?

— Ты правильно поступил, — успокаивал Душко друга. — Это наверняка были усташи. Партизаны бы так себя не вели.

Душко очень пожалел, что у него не было такого пистолета, как у Остои. Он бы показал проклятым фашистам! Сколько раз просил он деда раздобыть ему пистолет! Правда, Душко всегда носил в кармане гранату, но разве ее можно сравнить с пистолетом?!

Ребята очень гордились, что Остоя убил усташа. Но больше всех радовалась Вука.

— Вот какой ты смелый! — щебетала она.

Проснулся Ненад.

— Ну что, нашли дедушку? — спросил он.

— Нет. Когда дождь перестанет, снова пойдем на Козару, поищем его.

Ребята разожгли печку. Мокрую одежду развесили около огня, а сами завернулись в одеяла и понемногу стали согреваться. К этому времени закипела вода в котелке. Теперь можно было сварить взвар из сушеных груш. Другой еды у них в эту ночь не было.

— Знаешь, Ненад, Остоя убил усташа около мельницы, — гордо сказала Вука, и все наперебой принялись рассказывать, как это было.

Остоя чувствовал себя героем. В ту ночь они все как-то неуловимо изменились, повзрослели, наверное. «Нужно во что бы то ни стало достать оружие», — думал каждый.

Печка раскалилась докрасна, и в землянке стало совсем жарко.

Ненад очень переживал, что не пошел в тот раз с друзьями.

— Так какого же усташа вы убили? — все допытывался он.

— А вдруг это был тот самый, что над тобой тогда измывался? — спросил Остоя.

— Если бы так! — горестно вздохнул Ненад. — В другой раз я обязательно пойду с вами.

— Конечно пойдешь. Добудем и для тебя пистолет, а может, и винтовку. Научишься стрелять левой рукой, — успокаивал друга Остоя.

Постепенно сон сморил всех. Ребята улеглись на своих лежанках. Боса, которая была старше всех, поправила на каждом одеяло. Сама она спать не ложилась, решила сварить к утру кукурузной каши.

На Совиной горе гулял ветер, хлестал дождь. Догоравшая в углу землянки свеча отбрасывала на стены длинные причудливые тени. Боса присела и задумалась. Она вспомнила, как совсем недавно они вместе ходили в школу, вместе играли, резвились на школьном дворе. И вдруг война! Все сразу изменилось, другими стали ребята…

Она встала и обошла спящих. Остое снилось, наверное, что-то очень приятное, он улыбался во сне. Вука уткнулась головой в подушку, словно хотела от кого-то спрятаться. Ненад во сне размахивал рукой, будто защищался. Душко скрипел зубами, и мелкие капельки пота выступили у него на лбу. Боса вспомнила, что в школе Душко лучше всех рисовал. Да и вообще он был очень впечатлительным, тонким.

Однажды на детском празднике он и Боса по очереди читали стихи. Поначалу все шло нормально, но, когда очередь дошла до нее, она вдруг запнулась и замолчала. Чуть не плача от обиды, девочка хотела уже убежать со сцены, но тут Душко взял ее за руку, она успокоилась, и как ни в чем не бывало они дочитали стихотворение до конца…

Мысли Босы неожиданно прервал чей-то крик. Это кричал Душко. Во сне он размахивал руками и что-то бормотал. Босе показалось, что он зовет маму, угнанную в фашистский концлагерь.

Боса обняла Душко и постаралась успокоить. Этот мальчик был для нее как брат. Ведь ее отец и брат погибли в бою… Душко затих и перестал метаться во сне. Ей вдруг стало страшно, и она заплакала во весь голос. Если бы она не была так привязана к ребятам, то сбежала бы в лес, туда, где растут высокие деревья, где земля соприкасается с небом. Она бежала бы куда глаза глядят, пока хватило бы сил.

Услышав ее плач, Душко открыл глаза. В землянке было темно, и только угли затухающего очага давали неяркий отблеск.

— Мама? — вскрикнул Душко, еще не проснувшийся окончательно.

— Нет, это я, Боса.

Он прижался к ней.

— Знаешь, какой мне страшный сон приснился? — пробормотал он и тут же добавил: — Так мы этого усташа убили или нам все приснилось?

— Конечно убили, — успокоила его Боса.

— А дедушка вернулся?

— Еще нет.

— Значит, завтра придет.

— Не волнуйся, обязательно придет. Давай-ка лучше спать.

И они крепко уснули.

8

Дождь наконец перестал, и над рекой поднялся туман, который медленно вползал в долину, окутывая горные вершины. Подул ветер.

Ребята несколько раз выходили посмотреть, какой будет погода. Но стоял такой густой туман, что в нескольких шагах ничего не было видно, а значит, на приход дедушки Джуро нечего было и надеяться…

Наскоро поев кукурузной каши, ребята расселись вокруг печки. Они не знали, что им делать. Вдруг Каро, словно почуяв что-то, стал подпрыгивать и вилять хвостом, но голоса не подавал. Лесник Михайло специально обучил его не лаять при приближении кого-либо, а только тихонько повизгивать.

— Это, наверное, дедушка пришел! — воскликнула Боса.

Остоя и Ненад подбежали к двери и, распахнув ее, выпустили собаку наружу. Каро быстро исчез в тумане. Выбежав вслед за собакой, мальчики разглядели в тумане сгорбленную фигуру. Это был дед Джуро.

Как же он обрадовался встрече с ребятами! Они вошли в теплое жилище. Дед взял собаку на руки, погладил:

— Берегите Каро, очень уж понятливая собака.

— Мы его очень бережем, дедушка, — сказал за всех Остоя.

— Придет зима, надо Каро отдать на мельницу подкормиться. А потом возьмете обратно, — посоветовал Джуро.

Деда напоили грушевым взваром. Завязался разговор. Дед сказал, что напрасно они беспокоились, просто он не мог прийти: приболел немного и лечился в партизанском госпитале.

— А пока я сюда к вам добирался, меня чуть было не подстрелили. Несколько раз с усташами пришлось повстречаться. — Дед раскурил трубку, затянулся и продолжал: — Метко ты стреляешь, Остоя. Ведь вы даже и не подозреваете, что убили усташского унтер-офицера. Он у них в отряде был главным по разведке. В ту дождливую ночь я находился недалеко от мельницы. Видел, как усташи поутру, только туман рассеялся, несли убитого. Как только они ушли, я — к мельнице. Там-то и узнал, что Стипе измывался над мельником. Пожалел я тогда, что не прикончил мерзавца. — Рассказывая, дед Джуро сильно кашлял. — Дождь меня до костей промочил. Да и вас, наверное, тоже. Вы-то молодые, не заболеете. А моим старым косточкам тепло ох как нужно!

Боса и Вука постелили деду возле самой печки, набросали на лежанку свежей соломы.

— Мы тебя обязательно вылечим, — пообещали ребята. — Завтра же пойдем за лекарством к бабушке Косе или на Козару, к дяде Михайло.

— Сейчас пока не надо. Я вам вот что хочу сказать. В январе фашисты опять намереваются провести карательную операцию на Козаре, поэтому надо сохранять бдительность, копить силы.

— Дедушка, зимы мы очень боимся, ведь обувка и одежонка у нас совсем истрепалась. Что, если мороз ударит?

— Не бойтесь! Ведь снег и врагу помеха, — успокаивал дед.

Ребятам очень хотелось, чтобы Джуро остался с ними. Несколько дней подряд стоял непроглядный туман: в двух шагах ничего не было видно. Неожиданно он рассеялся, и тогда все увидели, что склоны покрылись снежным покрывалом, а дороги в горах замело.

9

В госпитале, где лежал Анте Кудела, время текло медленно. Сотнику казалось, что пробил его последний час. Жизнь почему-то вдруг потеряла для него всякий смысл.

Ко всему, что его окружало, Кудела всегда относился довольно равнодушно. Смерть других он считал вынужденной необходимостью, а о своей смерти и думать не хотел: боялся.

Как офицера, его поместили в отдельную палату, хотя госпиталь и был переполнен. Анте Кудела от природы был недоверчив, подозрителен, теперь же, в связи с ранением, эти качества усугубились. Ему казалось, что с ним хотят разделаться. «Вероятно, кто-то очень хочет моей смерти, и поэтому меня поместили в отдельную палату. Неужели Клара кому-то проговорилась? Будь они все прокляты! Им всегда чего-то не хватает. Всегда хотят свою вину свалить на других. Им ничего не стоит выжать человека, как лимон, а потом выбросить на свалку», — думал Кудела, лежа на госпитальной койке.

Все вокруг было белое: потолок, дверь, занавески на окнах, снег за окном. Кудела лежал без движения и пытался сосредоточиться. Мысли его после ранения вдруг как-то сами собой разлетелись в разные стороны, так что сразу и не соберешь.

Сколько раз в жизни ему приходилось рисковать! Мать хотела, чтобы сын стал инженером, но он, несмотря на протесты родителей, решил изучать право. Для этого он уехал в Италию и там примкнул к движению за создание так называемого «Независимого государства Хорватия». Сколько же пришлось ему скитаться по Италии, Германии, Франции!

Кудела тогда отвечал за безопасность самого Павелича, готовил диверсионные усташские группы, которые после оккупации Югославии перебрались на территорию «Независимого государства Хорватия». Пока другие продвигались по служебной лестнице, Кудела оставался как бы в стороне. Почему? Этот вопрос давно не давал ему покоя. Может, потому, что Куделу просто побаивались? Ведь он всегда говорил правду в глаза тем, кого ненавидел. Мог он и просто выстрелить в спину сопернику. Это было в стиле тогдашних вождей усташского движения, постоянно боровшихся за власть.

Удивительно, как до сих пор все терпели его выходки, смотрели на них сквозь пальцы. «Вот если умру, — думал сейчас Кудела, — кое-кто очень обрадуется, а все мои заслуги припишут себе. А если проиграют, то всю вину на меня свалят. Люди наловчились хорошо делать это… Какое тяжкое бремя я на себя взвалил…» Ему казалось, что пришло время серьезно поразмыслить, ради чего все это затеяно. Ради славы, чьих-то интересов, не в ущерб ли самому себе? Кудела до ранения был убежден, что смерть ему не страшна, но теперь все вдруг изменилось.

Сотник открыл глаза и увидел лицо склонившегося над ним доктора. Через толстые очки на него смотрели внимательные глаза. Доктор рассматривал сотника как нечто диковинное.

Кудела не любил таких взглядов. «Что это он меня так разглядывает? Или я для него не сотник Анте Кудела, заставлявший дрожать всех жителей Козары?» — подумал он и тихо спросил:

— Доктор, ну и как мои дела?

— Вы пока еще очень слабы, господин сотник.

— Я могу умереть?

— Состояние довольно тяжелое, а следовательно, и такая возможность не исключается.

Кудела больше ни о чем не стал спрашивать. На лице его не отразилось ничего. Подняв глаза, он посмотрел куда-то в сторону, словно врача рядом и не было. «Проклятый очкарик! Только и ждешь, когда я сдохну, — промелькнуло в голове сотника. — А дай тебе денег, ты за них что угодно сделаешь. Эти интеллигентики любят поболтать о гуманизме, о какой-то там морали. Все они красные, одним миром мазаны, сволочи! Всех наша диктатура устраивает, а их, видите ли, нет. Пора их к рукам прибрать!»

Доктор спокойно продолжал смотреть на сотника.

— Не волнуйтесь, мы сделаем все, что в наших силах, чтобы спасти вашу жизнь. Операция прошла успешно. Вам крупно повезло, несколько сантиметров левее — и вы уже были бы на том свете.

— А если бы я еще немного в сторону подался, то, может, из покойника превратился бы в полковника? Так? — попытался сострить Кудела.

Доктор с помощью молоденькой медсестры перевязал сотника и сделал ему укол морфия. Кудела почувствовал, что ему стало лучше. Мысли о смерти постепенно покидали его. Он попросил медсестру принести бумажник. Когда медсестра, выполнив его просьбу, вышла, Кудела раскрыл бумажник и достал из него золотую монету, одну из тех, что постоянно носил при себе.

Молча он протянул монету доктору, но тот отступил на шаг:

— Я не могу принять такой подарок. Лечить раненых — это моя обязанность.

— Возьмите. Вы меня этим очень обяжете. Наверное, вы думаете, что раньше эта монета принадлежала какой-нибудь из моих жертв? Нет, ошибаетесь. Когда я уходил на фронт, мой отец подарил мне на счастье две золотые монеты…

— Вы же еще не поправились. А я смогу принять награду только тогда, когда свою работу выполню до конца.

— Не стоит из этого делать проблему. Если я умру, мне уже ничего не понадобится. А если останусь жив, вам эта монета будет как память.

Доктор взял монету и осторожно опустил в карман халата, и Кудела тут же решил, что ему удалось таким образом купить себе друга, который так был ему сейчас нужен.

Уходя из палаты, доктор оставил дверь полуоткрытой. Кудела проводил его взглядом. На лице сотника, только недавно улыбавшемся, вдруг застыло каменное выражение.

«Нет, пожалуй, более наивного существа, чем человек, — размышлял он, оставшись один. — Обмануть его ничего не стоит». От этой золотой монеты Кудела давно хотел избавиться. Когда он нашел эту монету в кожаном мешочке, что висел на шее у одной умирающей женщины, несчастная вдруг открыла глаза и посмотрела на убийцу с таким презрением, что ее взгляд Кудела запомнил на всю жизнь. Еще тогда он подумал, что этот взгляд — к несчастью.

Теперь, избавившись от монеты, он спокойно погрузился в свои мысли. О чем он думал в этот момент — о возможности смерти, о несчастье, обрушившемся на него столь неожиданно? В первые дни войны Кудела жил на каком-то невероятном подъеме. Он словно рассудка лишился. Кровь ударила ему в голову. С необычным рвением он выполнял приказы начальства, гонялся за каждым, кого считал коммунистом или партизаном.

Не заблуждался ли он, постоянно рискуя? Где же истинная правда, а где сплошная ложь? Как их различить?

Мог ли он раньше вот так просто убить человека? Может, он стал убивать только для того, чтобы насладиться чужим страхом, насладиться языками пламени, превращавшего целые села в пепелища, насладиться насилием, разбоем? Война, считал он, это когда более сильные гонят на бойню более слабых, чтобы потом что-то захватывать, кого-то грабить. Часто случается так, что в шайке бандитов главенствует тот, кто незаметно от других присваивает себе все награбленное.

Размышляя так, Кудела старался оправдать свои поступки. Ранение многому его научило, и он стал бояться за себя. Здесь, в госпитале, он думал не о богатстве. Все, что Кудела хотел получить от войны, он уже получил. Теперь пришла пора подумать и о будущем. А вдруг он умрет? Что тогда станет с награбленными вещами, которые он припрятал у себя дома и на мельнице у Муйо Бегича? Ведь там золото, а это поценнее политики или женщин. Выходит, за жизнь надо сражаться…

Он уже почти поправился, когда навестить его пришла Клара. Палата вдруг сразу как-то озарилась, когда она вошла. Подойдя к кровати, Клара поцеловала сотника. Кудела обеими руками стиснул ее руку и прошептал:

— Клара, если бы тебя не было, я, наверное, не выдержал бы. Только о тебе и думаю. Тогда, помнишь, я вел себя скверно. Каюсь…

— Не надо об этом. Что было, то было. Изменить теперь уже ничего нельзя.

— Ты что же, бросила меня? — испуганно спросил Кудела.

— Знаешь, давай не будем говорить о чувствах, не будем бередить старые раны. Я тебя ни в чем не виню…

— О чем ты говоришь, Клара? Ты появилась так неожиданно, зачем же радость портить печалью? Или это и есть та цена, которую я должен заплатить за убитых козарских подростков? Если солдату и суждено умереть, то уж лучше умереть в честном бою от партизанской пули, чем от сифилиса или чахотки.

Клара горько усмехнулась:

— Вряд ли тебе этот рецепт подходит… Тебе не кажется, что мы еще слишком молоды для смерти?

— Разумеется, но смерть ведь не выбирает. Мы гибнем на войне, за нами гоняются, как за лисами, наслаждаются охотой.

Клара прикрыла ему рот ладонью:

— Хватит о политике. Госпиталь не для этого. Пусть к тебе приходят только хорошие мысли. Так ты быстрее поднимешься с постели.

— Пусть это будет не так скоро. Меня ничуть не тянет снова на фронт, где снег, мороз, партизаны, стрельба. Я слышал, что скоро снова придется выступить… Клара, любимая, я каждый день думал о тебе. Ты научила меня мечтать. И когда мне казалось, что я погибаю, я произносил про себя твое имя. Ты была рядом, со мной. А сейчас, когда ты рядом, у меня вдруг появилось такое ощущение, что тебя не стало. Ты для меня — единственное светлое воспоминание в этой кровавой бойне…

— Я тоже тебя не забуду, хотя ты и был порой груб со мной. Я этого не заслужила. Мне следовало бы проучить тебя…

— Не шути так. Такого никогда бы не случилось. Ты же знаешь, что солдаты не переносят никакой критики, кроме критики начальства.

Сотник разгорячился, лицо его покрылось испариной. И в это самое время в палату вошел доктор.

— Вы очень переутомились, — сказал он, подойдя к Куделе, и, взяв его за руку, сосчитал пульс. — Вам надо успокоиться.

Когда Клара выходила из палаты, Куделе показалось, что она как-то по-особому посмотрела на доктора. Сотника вдруг охватила ревность. «Вот я и остался один. А доктор этот тоже хорош. Как он поглядел на Клару! Наверняка попытается с ней шашни завести».

Чтобы хоть как-то отвлечься от дурных мыслей, сотник взял с тумбочки журнал и, углубившись в чтение, забыл обо всем — рассказы о ходе военных действий увлекли его.

В конце января Куделу привело в смятение сообщение о поражении немцев под Сталинградом. Немецкая 6-я армия во главе с фельдмаршалом Паулюсом сдалась в плен. Разгром под Сталинградом буквально ошеломил Куделу. Он понял, что война проиграна, а «Независимое государство Хорватия» развалится, как карточныйдомик, похоронив под развалинами своих «творцов».

«Сейчас, — вдруг подумал Кудела, — я бы с удовольствием напился».

Во сне он однажды видел, как за ним, вязнущим в глубоких сугробах, гонятся крестьяне, вооруженные дубинками, косами, вилами, топорами. Вот они настигают его, совершенно обессиленного. Он не может оторвать ног от земли. Спасения нет. Они уже совсем рядом, он видит их лица, костлявые руки, холодные злые глаза. Они с криком бросаются на него и бьют как бешеного пса. В спину его летят камни. Вот кто-то замахивается топором… Он опускается на снег, сквозь который проглядывает прошлогодняя жухлая трава, и в его спину вонзаются вилы крестьян. Он падает навзничь, и взгляд его упирается в холодное, стылое небо. Из груди вырывается звериный крик, эхом разносящийся по всей округе. Лицо его леденеет. Он видит себя лежащим на снегу, мертвым, с широко раскрытыми глазами. С неба на него смотрит луна, отражающаяся в его застывших глазах. Это — смерть…

Кудела в ужасе проснулся. В палате было темно. И вдруг зажегся свет. Вошли врач и медсестра с ангельским лицом. Кудела лежал на полу. Наверное, он кричал, метался и упал с кровати. Врач и медсестра подняли Куделу с пола и положили на кровать.

— Что случилось, дорогой мой? — спросил врач ласково, как всегда обращался к раненым.

— Ничего.

— Но вас нашли лежащим на полу, вы громко кричали… Давайте проверим давление, послушаем сердце… К счастью, ничего серьезного, — сказал он, осмотрев Куделу. — Давление, правда, немного поднялось, и сердце бьется учащенно. Вы, вероятно, очень разволновались.

— Если бы вам приснился сон, что вы умерли, вы, наверное, тоже разволновались бы…

— Да, такое случается, особенно у впечатлительных людей. Вероятно, вы чего-то боитесь? Наверное, что-то серьезное произошло в вашей жизни, а теперь выразилось во сне. Ваше здоровье уже вне опасности, но вы должны избегать нервных срывов…

— Спасибо, утешили.

— Ну а что же вам приснилось? — полюбопытствовал доктор.

Кудела пересказал ему свой сон и закончил:

— Если бы я знал, что подобное случится наяву, я бы лучше пустил себе пулю в лоб.

— Ну, это уж слишком. Не принимайте близко к сердцу, — успокаивал его доктор. — Вы склонны к эмоциям. Это пройдет.

Доктор хорошо знал, что представлял собой этот человек. «Если все произойдет так, как вам приснилось, дорогой сотник, — думал он, — то висеть нам придется вместе. Только ваша ветка будет повыше, а моя — чуть пониже. На этой гигантской виселице мы будем не одни. Нас будет окружать большое общество. А пока не опережайте события даже во сне». Отведя взгляд, врач неожиданно увидел стоящую рядом с кроватью недопитую бутылку водки.

— Так вот в чем дело! — воскликнул он. — Теперь мне понятно, почему вам приснилась такая страшная картина. Я же предупредил Клару, чтобы она не приносила вам спиртного. Давайте-ка лучше я сделаю вам укол, и вы успокоитесь, заснете и увидите совсем другой сон. Вам приснится, что вы сидите где-нибудь в саду среди благоухающих цветов, за вами ухаживает хорошенькая девушка…

— Да, вы, наверное, правы, доктор. Так будет лучше. Надо бросать пить и курить…

Сотнику сделали укол. Морфий подействовал быстро. По лицу Куделы, больше походившему на маску, вдруг растеклось блаженство, и сотник быстро уснул.

ГОРЫ В СНЕГУ

1

И вот наконец пришла зима. Снежные заносы и сугробы отрезали от внешнего мира развалины, в которых скрывались ребята. Теперь волей-неволей им приходилось бороться с морозом, голодом и одиночеством.

Когда выпал первый снег, ребята с радостью вылезли из убежища и принялись наперегонки бегать друг за другом, как это было до войны, когда они с таким нетерпением ждали первого снегопада.

Вокруг все сразу изменилось. Будто бы мир, очищенный от зла и крови, умытый частыми осенними дождями, рождался вновь. Склоны гор укутались белым покрывалом.

Зимовать в горах было тяжело и в мирное время, но гораздо хуже было теперь, когда вокруг бушевала война. И это понимали все.

Снег замел ступеньки, и ребята очень боялись, как бы кто-нибудь не заметил их следов.

Старик Джуро совсем расхворался. Он чувствовал, как силы медленно покидают его. Когда-то он был твердым как камень, прочным как дерево. А сейчас… Ненад тоже до сих пор не поправился. Вместе с дедом Джуро лежали они в землянке и смотрели на огонь. Когда бушевала метель и давление резко падало, Ненад начинал жаловаться, что у него болит правая кисть. Ребята недоумевали: ведь ее-то у Ненада не было. Дед объяснил им, что так бывает: еще на прошлой войне один инвалид рассказывал ему, как у него болит ампутированная рука.

В горах стояла тишина. Ни зверь не пробегал, ни птица не пролетала. Стрельбы тоже не было слышно. Не появлялись над лесом и вражеские самолеты. Казалось, что война вдруг закончилась, но это чувство было обманчивым. Вот вдалеке раздался взрыв, затем застрочил пулемет. А потом опять все стихло.

— Ребята, будьте осторожными, — предупредил дед Джуро. — Пока снег еще свежий, вы поменьше выходите во двор, чтобы следов не оставлять. А то с самолета нас сразу заметят. Нагрянут фашисты и перебьют нас здесь, как ягнят.

Чтобы ребят не застали врасплох, они устроили возле своего укрытия наблюдательный пункт, чтобы никто чужой не мог пройти мимо незамеченным. Ребятам было очень скучно сидеть на одном месте, в мрачной землянке. Дед же, наоборот, привык к одиночеству.

Чтобы ребята совсем не раскисли, Джуро придумал им занятие. Теперь мальчики постоянно несли караульную службу на наблюдательном пункте, а девочки в это время занимались по хозяйству, ухаживали за больными, варили обед, стирали белье, шили, прибирали в землянке. Одежда их пообносилась, поэтому Боса сшила на зиму накидки из трофейных мундиров, скроила ребятам штаны и блузы. К счастью, у запасливого деда сохранились нитки и иголки.

Душко увлекся рисованием. В землянке нашлись тетради, сохранившиеся еще от школы. Душко рисовал углем причудливые картины. Мальчик грустил, поэтому и рисунки получались печальными. Лучше всего ему удавались портреты.

— Быть тебе художником, — сказал как-то дед Джуро. В их семье все любили работать с деревом. Дедушка рассказал, что его брат вырезал из дерева светильники и ангелов для церковных алтарей и сам раскрашивал их. Пытался даже писать иконы, реставрировал их. Да и сам Джуро был неплохим мастером по дереву и умел вырезать разные фигурки.

Пока Душко рисовал, Остоя, наверное, уже в десятый раз разбирал, чистил и собирал свой пистолет. А потом принялся за дедово ружье.

— Вот это настоящий солдат! Он так бережно относится к своему оружию, как гайдуки, что в свое время боролись против турков за свободу Козары, — похвалил Остою дед.

Остоя умел уже собирать пистолет с завязанными глазами и учил этому своих друзей. Потом и девочки научились обращаться с оружием.

Дед Джуро мало-помалу стал выздоравливать, выходить во двор подышать свежим морозным воздухом. Очень хотелось ему побывать на Козаре, повидать своего друга Михайло, но он боялся оставить на снегу следы.

Однажды ночью дед услышал чей-то шепот:

— Дедушка, слышишь, волки воют…

Это шептал Душко. Все вскочили.

— А они нас не сожрут? — испуганно спросил Ненад.

— Как бы не так, — бодро ответил дед. — Не бойтесь, мы ведь не стадо овец, сумеем постоять за себя, надо только быть очень осторожными.

— Дедушка, мы тебя на Козару к Михайло не пустим. Волки могут на тебя напасть, — забеспокоился Остоя.

— На меня не нападут. У меня ведь и ружье есть, и пистолет, и граната.

Вой волков, становившийся все сильнее, как бы заворожил ребят. Они потеплее оделись и вышли во двор. Эти звуки доносились из соседнего леса. Раньше, еще до войны, дед говорил, что волки воют не к добру: могут наступить тяжелые времена. Сейчас, когда шла война, так уже никто не думал. Времена и без того были тяжелыми.

Ребята какое-то время прислушивались к вою. Потом, когда он стал приближаться, дед велел всем идти в хижину и покрепче затворить дверь.

2

Медленно тянулась зима. Днем сильные метели наметали сугробы вокруг убогого жилища. Стоял трескучий мороз. Но однажды вдруг резко потеплело и пошел дождь. Снежный покров сковало ледяной коркой, такой прочной, что она выдерживала даже человека.

Старый Джуро ждал именно этого момента, чтобы наконец отправиться в долину навестить Стою и мельника Муйо, а заодно и разузнать, как зимуют другие ребята, оставшиеся без родителей. Но деду не повезло. Отойдя от дома всего на несколько километров, дед Джуро напоролся на вражескую засаду. Пришлось бежать через реку по пояс в ледяной воде. Весь продрогший, он насилу добрался до укрытия. К вечеру у него поднялась температура. Дед серьезно заболел, но не хотел волновать ребят и говорил им, что просто немного простудился. Ребята поверили ему, поскольку представить себе не могли, что мог заболеть дед, который был всегда таким здоровым и крепким.

Ребята напоили деда горячим чаем, Вука сидела рядом и вытирала ему пот со лба. Больше всего их беспокоило, что дед отказывался от еды и все время просил пить. Когда дед заболел, у ребят словно руки опустились. Без его помощи им приходилось трудно.

Старика душил кашель, в груди что-то хрипело. Видно, он застудил легкие. А от этой хвори на Козаре нередко умирали и старые, и молодые.

Никаких лекарств у ребят, разумеется, не было. Единственное, что они могли сделать, — это пойти к леснику Михайло.

— Дедушка, родной, мы сбегаем к Михайло. Только он может поставить тебя на ноги. Мы быстро обернемся, — пообещал деду внук.

— Душко, подожди немного. Это очень опасно. Разве не слышишь, как волки воют? Сейчас в лесу им нечем подивиться, вот они и принюхиваются к человеку.

Ребята вышли наружу на разведку. В свете луны от деревьев ложились на снег уродливые тени. Вой голодных волков то приближался, то отдалялся от укрытия. Остоя зарядил ружье и выстрелил в ту сторону, откуда доносился вой волков. Но он не прекратился. Мальчики постояли немного, прислушиваясь и стараясь понять, где же находится стая. Ребята промерзли до костей, но с места так и не тронулись, решили остаться дома.

Ночь напролет они просидели у постели больного деда, прислушиваясь к его отрывистой речи. Дед бредил:

— Душко, слышишь… Звони на всю деревню. Беги, хватай пистолет! Убей его, ну того, кто скрывается под кроватью. Это он изувечил Ненада. Вяжи его!.. Смотри, как они ко мне крадутся, останови их. Гляди, один уже совсем рядом…

Ребята очень перепугались, девочки даже плакали. Деду становилось все хуже. Он лежал, невидящими глазами глядя в потолок, жадно ловил ртом воздух. Его душил кашель, и он никак не мог откашляться. Лицо его побледнело, осунулось, а морщины стали глубокими и резкими.

К полуночи, когда деду немного полегчало, он вдруг поднялся на ноги и, шатаясь, поплелся в угол хижины, где стояло ружье. Схватил его и направился к двери.

— Кто-то стучится. Неужели вы не слышите? — пробормотал он.

— Ты что, дедушка? — спросила Вука.

— На дворе никого нет, тебе просто показалось, — сказал Душко.

— Они там, там… — бормотал старик.

Ребята уложили деда в кровать, успокоили, как могли, и под утро он уснул.

— Дедушка может умереть, если мы ему не поможем, — с отчаянием в голосе проговорил Душко и предложил днем все же отправиться к Михайло. — Конечно, сделать это будет нелегко, но фашисты сюда пока и носа не кажут. Правда, в лесу полно волков, но средь бела дня они на людей не нападают. На всякий случай я возьму пистолет дедушки.

— Да, идти надо, — сказал Остоя.

— Я тоже пойду с вами, — вдруг заявила Боса.

— Нет, — запротестовали ребята, — девчонок мы не возьмем. Ты с Вукой останешься возле больного деда. Мы пойдем одни. Так будет лучше.

— Ненад тоже останется с вами, — распорядился Душко, хотя и понимал, как переживает их друг из-за того, что они не берут его с собой.

Но Остоя, заметив, как огорчился Ненад, неожиданно предложил:

— Пусть и он пойдет с нами.

Пока дед не проснулся, трое подростков отправились в глухой козарский лес. Спустившись в овражек, они сразу же оказались в таком густом лесу, где не было видно ничьих следов. Вскоре они вышли на дорогу, которая круто поднималась вверх.

В лесу было тихо, все вокруг словно вымерло. Начинало светать. Когда поднялось солнце, ребята определили направление своего пути.

Они шли уже больше часа, когда наконец добрались до того места, где крестьяне обычно жгли древесный уголь из поваленных деревьев.

Неожиданно Остоя, у которого был хороший слух, услышал подозрительный шорох. Среди деревьев замелькали серые тени. «Волки! — мелькнуло в голове у Остои. Он выхватил пистолет. — Только бы их немного было».

Душко и Ненад тоже заметили волчью стаю.

Волки были уже совсем близко. Казалось, что они сбежались сюда со всей Козары. Остоя нажал на спусковой крючок, однако пистолет дал осечку. Но рядом прогрохотал выстрел, за ним — другой. Это стрелял Душко. Волки остановились, но не повернули обратно. На войне даже звери привыкают к стрельбе.

— Быстрей залезай на деревья! — закричал Душко.

Ребята стремглав бросились к деревьям. Остое и Душко удалось быстро забраться на ветки стоящих неподалеку буков. Ненаду влезть на дерево было не под силу.

А волки между тем все приближались. Уже можно было различить их горящие голодные глаза. Они бесшумно пробрались через просеку и очутились под деревьями. Будь у Ненада хотя бы еще несколько секунд, ему удалось бы забраться повыше. Матерый волк, разинув пасть, впился ему в ногу. Мальчик закричал от нестерпимой боли и единственной рукой уцепился за ветку, пытаясь подтянуться. Но пальцы его разжались… Он только успел заметить, как в сером, мглистом небе над ним завертелись верхушки деревьев. Волки с раскрытыми пастями бросились к нему и в один миг растерзали, как беспомощную овцу.

Душко и Остоя видели под собой только какую-то серую массу из волчьих тел, их костлявые спины, заострившиеся морды, торчащие уши и болтающиеся хвосты. Все смешалось в один рычащий вращающийся клубок.

Душко прицелился и двумя выстрелами уложил одного из волков. Другие мгновенно подскочили к убитому и тут же разорвали его. Выстрелы все-таки напугали зверей, и они стали удирать в лес, унося с собой останки жертвы. Отбежав на безопасное расстояние, волки сожрали свою добычу, а затем, осмелев, вернулись на прежнее место и, усевшись под деревьями, стали ждать.

Остоя видел их оскаленные пасти на фоне окровавленного снега. «Надо напугать их гранатой», — подумал он. Достав гранату, он с трудом выдернул чеку и швырнул в середину волчьей стаи. Раздался взрыв, раненые волки отчаянно завизжали, а оставшиеся в живых кинулись наутек.

Опасность миновала, но ребята с деревьев не слезали. Руки и ноги их так затекли, что спуститься на землю почти не было сил. Казалось, что все это произошло в какое-то мгновение и в то же время тянулось бесконечно долго.

— Что теперь будем делать? — спросил Душко.

— Не знаю… Бедный Ненад! Сюда бы сейчас этого Стипе, что изуродовал его руку…

Снег под деревьями был красным от крови. Повсюду валялись куски одежды, волчьей шерсти.

Сколько они могли просидеть на деревьях при таком морозе?

— Душко, что же нам делать? Пойдем вперед или вернемся обратно? — спросил Остоя.

— Если вернемся домой ни с чем, то дедушка может умереть. Хоть это и опасно, все же давай пробираться к Михайло.

— А что будет, если волки опять вернутся?

— Эх, если бы еще одна граната у нас была! Тогда все было бы в порядке…

Серые облака понемногу разошлись, и солнечный свет озарил лес. Вокруг воцарилась тишина, и ребята слезли с деревьев. «Бедный Ненад, так и не дождался он конца войны», — горевали ребята.

Печальные и молчаливые, они отправились на поиски Михайло. В мешке у них было немного продуктов, но есть им не хотелось.

«А вдруг деда Михайло не окажется на месте? Неужели весь этот путь мы проделали напрасно?» — волновались они.

Сомнения их развеялись, как только они свернули с дороги на хорошо знакомую тропинку, которая вела к домику лесника. По этой тропинке они не раз доставляли ему донесения.

Ребят остановил дозорный, который по возрасту был чуть-чуть старше их. Он неожиданно появился из-за дерева и направил в их сторону винтовку. Пришлось поднять руки вверх и отвечать на вопросы до тех пор, пока парень наконец не понял, что перед ним свои.

Ребятам повезло. У входа в домик, скрытый под густыми кронами деревьев, они увидели Серого. Пес узнал их, весело завизжал, замахал хвостом.

Михайло очень удивился, увидев на пороге знакомые фигуры. По лицам ребят он сразу же понял: случилось что-то серьезное. Ребята наперебой стали рассказывать о дедушке, о трагической гибели Ненада…

Михайло не стал долго раздумывать. Он приготовил все необходимое: собрал лекарства, дал Остое и Душко по две гранаты. Захватил винтовку, а в мешок положил ракетницу, чтобы отпугивать волков. До наступления ночи им необходимо было добраться до Совиной горы.

По дороге Михайло рассказал, что и на него не раз нападали волки, ему тоже приходилось забираться на деревья, поскольку иного спасения не было.

В землянке они застали Босу, которая из ложечки поила чаем больного деда. Михайло снял с плеча винтовку, мешок и подошел к Джуро:

— Ты чего это, старый, расхворался? Не время сейчас болеть.

— Ты откуда взялся, Михайло? — еле слышно произнес дед.

— Ребята меня разыскали.

— Я же им запретил.

— Правильно, что они тебя не послушались. Вот нашли меня и привели сюда, чтобы тебя вылечить.

Михайло присел на край кровати и положил руку деду на лоб.

— У меня воспаление легких, — простонал Джуро.

— То же было и с моим отцом. Эта болезнь и свела его в могилу, — сказал Михайло и тут же принялся утешать деда: — С тобой все будет нормально, вот увидишь. Не думай о плохом.

Из мешка Михайло достал завернутые в тряпочку какие-то травы и корешки. Боса поставила на огонь котелок с водой. Михайло принялся готовить свое знаменитое снадобье.

— А куда делся Ненад? — в один голос спросили девочки.

Душко пришлось соврать, что Ненад очень устал и остался на несколько дней в партизанском отряде. По пути сюда они договорились с Михайло, что до выздоровления деда они будут молчать о трагической гибели их друга.

Ночью дед снова бредил. Он тяжело дышал. Глаза его ввалились, лицо еще сильнее осунулось. На вопросы он не отвечал, даже своего друга Михайло перестал узнавать. Все боялись, что дед Джуро больше не поднимется. Единственное, на что можно было рассчитывать, так это на крепкое сердце старого Джуро.

Леснику не спалось. «Бедные ребята, — думал он, — если дед умрет, кто будет заботиться о них?»

К утру старику полегчало, чему все очень обрадовались. Теперь, казалось, самое страшное осталось позади…

Михайло отправился в путь вечером, когда на небе взошла луна. Остоя и Душко провожали его. Напороться на вражескую засаду они не боялись, потому что впереди бежал Серый — верный пес лесника.

Вот и мельница. Они постучались. Мельник Муйо Бегич, открыв дверь, очень обрадовался, увидев старых друзей.

Остоя с собакой остался караулить около мельницы, остальные вошли в дом. Жена мельника обрадовалась гостям и принялась хлопотать по хозяйству. Пришедших угостили кукурузными лепешками, молоком и мясом. Они хорошо подкрепились, а потом Михайло и Муйо разговорились.

— Скоро, — пообещал Михайло, — здесь будет совсем спокойно. Придут наши, и тогда держись усташи. Хватит им безнаказанно распоряжаться.

— Хорошо бы! Да только мучает меня плохое предчувствие. Ты не знаешь, как этот Баканяц лютует. Поклялся всех нас уничтожить.

— Не бойся. С Баканяцем мы как-нибудь справимся. Поймаем его, будь уверен!

— Я тебе вот о чем хочу сказать… Был тут недавно поручик Батурина и приказал мне выведать, кто стрелял в сотника Куделу.

Михайло немного подумал, а потом сказал:

— Этому сотнику я сам письмо напишу. Сейчас главное не это. Надо подумать, какие известия послать нам с голубиной почтой. Хорошо бы написать, что на мельницу приходили партизаны и хвалились, что скоро нападут на город.

Больше о делах они не говорили. Муйо специально для деда принес бутылку шнапса и пачку сигарет — подарок немецкого майора. Пожелал, чтобы Джуро скорее поправлялся и навестил его на мельнице.

Михайло вместе с ребятами стал готовиться в обратный путь на Совиную гору. Муйо вышел их проводить.

Пока что мельник неплохо справлялся с ролью двойного разведчика. Но мысль о том, что фашисты рано или поздно раскроют его, не давала Муйо покоя. Единственное, что немного успокаивало его, это то, что Джуро и Михайло рискуют ничуть не меньше его.

«Интересно, — подумал Муйо, — как там дела у сотника? А вдруг он умрет, что мне тогда делать с вещами, которые он у меня оставил?»

3

Отодвинув занавеску, Кудела выглянул во двор госпиталя. Все вокруг было окутано туманом. Снег в долине растаял. Склоны гор обнажились и были теперь какого-то ржавого цвета.

«Вот и весна скоро, — подумал он. — Время, когда приходит любовь. Так почему же войны начинаются весной, когда все тянется к солнцу, оживает? Почему именно тогда человек начинает убивать, разрушать? Может быть, это тоже пора пробуждения?» Однако эти вопросы Кудела оставил без ответа.

После ранения он стал иным, чем прежде. Вера в победу постепенно отступала. После разгрома немцев под Сталинградом и поражения немецких войск в Африке он понял, что Германия проиграла войну, что усташское движение — движение без будущего. Однако фашистская пропаганда продолжала трубить о близкой победе, которая будет одержана благодаря какому-то секретному оружию. Но Кудела уже ни во что не верил.

«Как хорошо, — думал он, — наблюдать за всем из окна палаты, а не ползти где-то по снегу, боясь напороться на партизан». Себе он поклялся, что больше ногой не ступит на Козару.

Изо дня в день сотник вел подобные беседы сам с собой, как бы заново проживая свою жизнь. После того как он посмотрел смерти в глаза, он думал только о том, как бы дожить до конца войны. Тогда он сумеет распорядиться скрытыми сокровищами. Угрызения совести не терзали его. Не взял бы он, взяли бы другие. На войне все переходит из рук слабых в руки сильных. Такова судьба. Все это походило на игру в карты, а Кудела был игроком азартным.

Сейчас, когда близился конец войны, мало похожий на победный, Кудела решил обернуть поражение себе на пользу. Прошлым летом, когда он гонялся по горам за козарскими подростками, ему казалось, что он выполняет «важную стратегическую задачу». Но партизаны становились все сильнее. Их поддерживало все население Козары. А у немцев и усташей здесь остались только враги.

Друзья постоянно навещали в госпитале Куделу, пересказывали новости. От них он узнал, что сейчас на их участке фронта довольно неспокойно, из каждой вылазки усташи возвращаются с потерями.

Навестил Куделу и Стипе Баканяц, который тоже лежал в госпитале, раненный осколком гранаты в ногу. Ходил Стипе на костылях.

Подсев к постели Куделы, он принялся рассказывать о своих приключениях, о том, как какой-то партизанский ублюдок убил его командира, а его ранил.

Со Стипе сотник воевал уже третий год и хорошо знал его. Он и сейчас внимательно следил за хитрой физиономией торговца, пытаясь угадать, зачем Стипе к нему пожаловал. Стипе был единственным из всех, кто сразу же догадался, что Кудела нечист на руку, что он присваивал себе ценности, отобранные при обысках и расстрелах. Стипе и сам был не прочь поживиться. Когда-то до войны он ходил по селам и скупал за бесценок разные вещи, а потом вез купленное на базар, чтобы продать там подороже. Всю жизнь он старался побольше урвать для себя.

Стипе умел обставить дело так, что никто и не догадывался, как он набивает свои карманы. Кудела, в подразделении которого служил Баканяц, не раз заставлял своих подчиненных выворачивать карманы. Если у кого-нибудь и находили какую-то мелочь, то у Стипе — никогда. Может, он боялся смертной казни, которая полагалась за воровство и мародерство?

Как-то раз — было это в начале войны — Кудела заметил, что один из усташей, бывший студент, прячет у себя золото и серебро. Стипе был приятелем этого парня, и потому Кудела натравил его на бывшего студента. Ему было интересно посмотреть, как поступит Баканяц — пожалеет приятеля или поживится награбленным. Страсть к наживе взяла верх, и Стипе расправился с бывшим студентом. После этого он с такой же страстью рыскал по домам, разыскивая припрятанные ценности. Вместе с другими усташами, переодетыми в партизанскую форму, он убивал людей, жег их дома. Куделу очень интересовало, где этот проклятый торговец прячет награбленное, а Стипе в свою очередь проявлял не меньший интерес к сокровищам, запрятанным сотником Куделой…

В разговоре с сотником Стипе на чем свет стоит ругал мельника Бегича.

— У этой старой свиньи где-то закопаны сокровища, — убеждал он Куделу. — На что же тогда, спрашивается, он своим дочкам дом в долине построил? Разве на доходы от мельницы можно такой дом отгрохать? Эти турки всегда друг за друга держатся, друг другу помогают… Старик один мне рассказывал, — продолжал Стипе, — что где-то тут поблизости, в пещере под камнем, хранятся сокровища, награбленные еще во времена турецкого владычества.

Кудела и сам был не прочь пересчитать кости мельнику, которого он подозревал в дружбе с партизанами. Он знал, что на мельницу часто наведываются партизаны, которые получают от мельника продукты. Однако мельник был нужен Куделе для дел, только ему, сотнику, известных, и потому Кудела равнодушно выслушал торговца и даже прикрикнул на него:

— Я тебе еще раз приказываю, оставь мельника в покое! Это наш человек. Все дела с ним надо вести только с моего согласия.

— Конечно, конечно, господин сотник, извините! — переполошился Баканяц. — Просто я хотел бы все-таки докопаться до истины. Ведь настроение людей так изменчиво. Откуда у него вдруг такие заслуги появились, что вы его всякий раз выручаете?

— Хватит вопросов! Они действуют мне на нервы. Я прекрасно понимаю, чего ты хочешь…

— Меня только правда интересует. И не только меня. Всех нас.

— Я бы тебе все рассказал, но пока это тайна.

— Я умею хранить тайны, клянусь!

— Не очень-то я в этом уверен…

Стипе продолжал тупо смотреть на Куделу.

— Я вижу, ты ничего не понимаешь, — сказал сотник. — Ну так слушай. Если бы я тогда не ехал верхом, то кто бы мог меня узнать издалека? А если бы в отряде было два или три наездника, то тогда бы не знали, в кого стрелять. На войне всегда так. С одной стороны, приобретаешь славу, а с другой — одновременно себе же могилу роешь. Понимаешь ли ты или нет? Чем выше ты поднялся, тем больше у тебя становится врагов, а не друзей. Теперь тебе ясно, надеюсь?

— Абсолютно ясно, господин сотник.

— Ты Бегича не вини. Он о наших планах ничего не знает. Скорее всего, меня продал кто-то из наших. Я больше никому не верю. Хоть сейчас проверил бы всех, от первого до последнего, кто вертится возле меня. Скоро я выйду отсюда и тогда-то займусь этим сам. Днем и ночью буду гонять вас, а спать станем в лесу. Моя месть будет страшной! — воскликнул Кудела.

— Мы готовы, господин сотник. Через несколько дней я отправлюсь обратно.

— Вот тогда потихоньку и разузнай, кто покушался на мою жизнь. Узнаешь, убей того на месте.

— Слушаюсь, господин сотник. Разрешите только сказать: вашего мельника я оставлю в покое, но можно мне присмотреть за ним незаметно? Подозрительна мне его мельница.

— Ничего не имею против, наблюдай. Я бы и сам проверил, верны твои предположения или нет. Знаю, нюх у тебя собачий.

Сотник устал и велел торговцу уходить. Когда тот тихо притворил за собой дверь, сотник откинулся на подушку и закрыл глаза. Он вдруг заколебался: правильно ли сделал, разрешив Стипе наблюдать за мельницей? Может, поторопился?

В дверь палаты постучали. Вошла дежурная медсестра, которая принесла письмо. Кудела решил, что оно от Клары. Ему даже показалось, что он слышит запах ее любимых духов. Но нет, письмо было вовсе не от нее. Тогда от кого же?

Уходя, медсестра заметила, что лицо сотника исказила гримаса злобы, когда он прочел первые строки.

Писал человек, стрелявший в Куделу. Анонимный автор (а им был Михайло) очень сожалел, что не убил сотника, но поклялся уничтожить его, как только тот покинет госпиталь.

«Там, где ты убивал других, будешь сам убит, — говорилось в письме. — Пуля, которую я приготовил для тебя, — необычная. Она пропитана ядом, и умирать ты будешь медленной, мучительной смертью. Мы следим за каждым твоим шагом. Пришел конец твоим злодеяниям. Ничто не может помешать нам. Волк из Козары идет по твоему следу».

Кудела до войны и сам не раз писал письма с угрозами различным людям, неугодным усташам.

— Что за вздор! — воскликнул он, стараясь не придавать этому значения. — Они думают, что я испугаюсь, забьюсь в мышиную нору. Ну нет, я отплачу им и за это!..

Он лег, закрыл глаза и попытался уснуть. И хотя письмо он забросил в тумбочку, оно не давало ему покоя. Он еще раз достал его и внимательно перечитал.

«Волк из Козары? Кто же это такой? Кто бы мог так подписываться? Если я отдам это письмо в службу безопасности, то меня обвинят в трусости, еще смеяться начнут. Придется самому искать встречу с невидимым врагом. Партизаны совсем обнаглели. Не исключено, что они могут подстеречь меня и в городе», — подумал сотник с опаской.

Принесли ужин, но к еде он даже не притронулся. Аппетит пропал. Он лучше бы напился, но у него не осталось ни капли вина. И Клара, как назло, не приходила.

Всю ночь сотник думал над тем, как могло случиться, что в начале войны он не знал страха, был уверен, что партизанская пуля его не заденет. Но потом, на Козаре, все переменилось. Слишком много усташей там полегло.

Когда наконец-то пришла Клара, настроение у сотника улучшилось.

— Ну, как дела, дорогой мой? Вы все еще в кровати? Я была у доктора, и он мне сказал, что вы были в очень плохом состоянии.

— Разумеется. Это потому, что доктор больше интересуется тобой, дорогая, чем моей персоной.

— А ты, как я посмотрю, ревнивец.

— Нет, ошибаешься. Обычное дело, когда красивую женщину больше интересует здоровый, нежели больной, мужчина.

— И это тебя беспокоит?

— Да. И еще кое-что. Женщину и жизнь в наше время легко потерять. Вот такие-то дела, дорогая моя.

Клара присела к нему на край кровати, погладила его по голове:

— Ты лучше посмотри вокруг. На дворе уже весна. На меня посмотри, я весела, живу, дышу. И других забот у меня нет. Веришь ты этому или нет?

— Хотел бы верить. Забот у тебя и в самом деле, видать, нет. Вот только знакомых много. Ты что, выбираешь их по желанию?

— Ты угадал. Жить беззаботно — мой лозунг!..

— А вот у меня все по-другому. Даже в госпитале не могут оставить в покое. Посмотри-ка на это письмецо… — И он протянул Кларе письмо.

По ее лицу пробежала легкая тень. Можно было подумать, что письмо ее задело. Она положила его на тумбочку и тихо сказала:

— Какое-то странное письмо…

— Вот свиньи! Но меня им не запугать! Я их бил и буду бить. Если найду того, кто это писал, дорого он мне заплатит.

Клара рассмеялась:

— Мне кажется, ты слишком все драматизируешь. Ну подумаешь, письмо!.. Ведь ты не ждал, что за то, что вы сделали на Козаре, партизаны объявят вам благодарность?

— Ладно, хватит! Плевать я хотел на эту писанину. Брось его…

Без стука в палату вошел доктор. Сотник и ему показал письмо. Быстро пробежав его глазами, доктор сказал:

— Я распоряжусь, чтобы у вашей палаты выставили часового. Все это может плохо отразиться на вашем здоровье. Вам нельзя волноваться и лучше побыть одному.

4

Светила луна, и темные тучи, словно разбитые войска, отступали на запад, постепенно очищая небо.

Воздух был серым, земля стала влажной от таявшего снега. Зима постепенно уступала весне.

Джуро шел на мельницу Бегича, чтобы там встретиться с Михайло, поговорить с ним о делах, а затем двинуться дальше в горы и разыскать партизанский отряд, готовившийся к отражению очередного наступления фашистов на освобожденные районы Козары.

Старик уже полностью оправился от тяжелой болезни и сейчас радовался тому, что вместе с ребятами пережил трудную зиму.

Когда долгими зимними вечерами они сидели возле очага, Душко и Остоя не раз приставали к деду с просьбой отправить их в партизанский отряд.

Дед сердился:

— Никуда вы отсюда не пойдете! Вас четверо, а это и так целый отряд. Вас же сюда поставил Михайло — наш командир. Здесь наш наблюдательный пункт. Если противник появится с западной стороны, то вы обязаны немедленно оповестить об этом лесника. Это очень трудное задание, тем более что вы еще маленькие. Но за зиму, я вижу, вы многому научились. Тебе, Душко, я дарю пистолет. Его я захватил в бою на Козаре. Все-таки с оружием всегда чувствуешь себя гораздо увереннее.

У ребят от радости заблестели глаза. Душко было начал уговаривать деда, чтобы оставил пистолет у себя, что сам он не может принять такого подарка, а оружие себе добудет у фашистов.

— Ты за меня не беспокойся, внучек, — сказал дед Джуро, — мне Михайло другой даст. Без оружия я так и так не останусь.

Душко с благодарностью взял пистолет.

— Только вот о чем я хочу вас предупредить, — наставлял дед. — Никогда не носите пистолет за ремнем, а держите его в сумке и не показывайте всем своим видом, что вы вооружены. На подростков никто и не подумает, что они с пистолетом ходят. А повстречаются вам фашисты, делайте вид, что вы ничего не знаете, притворяйтесь этакими наивными несмышленышами.

Теперь дед был спокоен. Главное сейчас — пережить войну. Только бы Боро, который сражается в партизанской бригаде, остался жив, вернулся домой целым и невредимым. «Я бы помог ему дом отстроить, детишек бы его нянчил», — мечтал Джуро.

К мельнице он решил добираться в обход, оврагами. Шел старик тихо, словно тень. Наготове держал гранату. Пройдет несколько метров, остановится, прислушается.

На мельнице было тихо, только вода на плотине пенилась и с шумом срывалась вниз. Джуро незаметно подкрался к воротам и постучал. И тут из кустов, что были по ту сторону дороги, раздалась автоматная очередь. Ноги и грудь старика обожгло чем-то горячим. Он хотел кинуться бежать, но ноги его подкосились, и он упал…

— Идиоты! Я же сказал, цельтесь в ноги! Котлету из вас сделаю, если он убит. Он нам живой нужен.

Джуро сразу узнал голос Баканяца. «Наверное, она ждали Михайло», — промелькнула у него в голове мысль. Он решил подождать, когда усташи подойдут поближе, и бросить в них гранату.

В темноте замелькали фигуры усташей. Вот они уже совсем близко. Собрав последние силы, Джуро метнул гранату. Раздался взрыв, и двое усташей упали на землю. Старик попытался отползти в кусты, но несколько подбежавших усташей навалились на него…

Усташи долго колотили в ворота, прежде чем Муйо Бегич открыл им.

— Эй ты, собака турецкая, посвети-ка нам, а то в твоей развалюхе ничего не видно! — заорал Стипе, приставив пистолет к груди Муйо.

Мельник зажег фонарь, усташи вошли в дом, таща за собой старого Джуро.

— Свяжите его и подвесьте к потолку, — приказал Стипе.

— О аллах!.. — воскликнул Муйо, разглядев, кого притащили усташи. Взгляды стариков встретились. Джуро вдруг вспомнил, как еще в прошлую войну немцы подвешивали свои жертвы к потолку, а затем забивали до смерти.

Стипе поднес фонарь к лицу старика:

— Так это ты, Джуро Гаич?.. А я-то думал, что схватил лесника. Ну и на том спасибо. Помнишь, как ты меня когда-то поймал? Теперь ты в моих руках. — И он со всей силы ударил Джуро в лицо. Кровь струйкой потекла по подбородку старика.

Раненого связали и подвесили к потолку. Кровь из простреленной ноги капала на пол, жгучая боль пронизывала пробитую пулей грудь.

Стипе стоял рядом. Вокруг него расположились усташи и ждали, когда же он начнет допрос.

— Если ты хочешь умереть спокойно, — заговорил Стипе, — то, во-первых, скажи нам, где скрывается лесник, во-вторых, где прячутся твои выродки. Ты знаешь, о ком я говорю. Я хочу видеть того, кто бросал в меня камнями. В-третьих, что тебя связывает с Бегичем. Он что, на вас работает?

Старый Джуро не проронил ни слова и только корчился от нестерпимой боли.

Тогда Стипе выхватил штык и приставил к груди старика.

— Ну, убей, сукин ты сын! — прохрипел Джуро. — Все равно ничего не узнаешь от меня. Я ничего не скажу ни тебе, ни богу, ни черту…

— Не торопись на тот свет. Ты у меня еще заговоришь. И не таких, как ты, я укрощал. Сначала мы тебя поджарим, потом глаза выколем и уши отрежем. Сам попросишь тогда, чтобы поскорее тебя прикончили… Эй ты! — крикнул Стипе спустившейся сверху жене мельника. — Разведи-ка огонь! — Затем он повернулся к одному из усташей, протянул свой штык и велел накалить его на огне, потом снова подошел к Джуро и с размаху ударил его в живот: — Говори, старая свинья! Мы все о тебе знаем.

От боли Джуро стал еще злее. Он знал, что из звериных лап усташей его может вырвать только одна смерть.

— Так и быть, скажу тебе, сукин сын! — прокричал старик, превозмогая боль. — Раз вы так с нами поступаете, то и мы с вами сделаем то же самое. Как был ты сволочью, так сволочью и остался! Будь проклята та баба, которая тебя на свет родила! Надо было тебя тогда до смерти забить камнями, как бешеного пса.

От этих слов кровь ударила в голову Стипе. Он совсем озверел.

— Где штык?! — заорал он. — Почему еще не накалили? Сейчас мы посмотрим, сколько этот старик протянет.

Когда усташ приблизился к Джуро, старик плюнул ему в лицо. Утираясь, Стипе схватил раскаленный докрасна штык.

— Даю слово, буду жечь тебя хоть до утра, пока ты не заговоришь!

Сорвав со старика рубаху, он приставил штык к его груди. Кожа вздулась, и в ноздри ударил запах горелого мяса. Старик не проронил ни звука, только крепче стиснул зубы. Резкая боль, словно электрический ток, пронизала всего его тело, и Джуро потерял сознание…

Его взору вдруг открылась гора, блестевшая под лучами весеннего солнца. Колыхались травы, покрытые утренней росой, труженицы-пчелы перелетали с цветка на цветок. На склоне горы, на пастбище, паслось стадо овец, подобное белому облаку. Неподалеку на земле сидел сам Джуро. На коленях он держал Душко, а рядом стояли Вука, Илия и Миле. Вука варила обед, и от котелка поднимался ароматный пар.

Жизни старику было не жаль. Лучшие годы уже его прошли. Он был сыт по горло этим сумасшедшим, суровым миром и давно бы уже помер, да на кого было оставить беззащитных ребят?..

Теперь Джуро словно парил над вершинами своих родных гор, там, где они срастались с небом, парил над лесами с могучими деревьями. Он посмотрел вниз. Там все было таким маленьким, почти крошечным.

— Ты чего молчишь, старик? Или богу душу отдал? — услышал он ненавистный голос Стипе и с трудом раскрыл глаза.

Молодой солдат с безразличным видом подал усташу раскаленный штык. Плакала в голос Ханка. Рядом с ней, опустив глаза, молча стоял Муйо.

— А ты гляди, гляди, чего морду-то воротишь? — заорал на него Стипе. — С тобой, если что, мы сделаем то же самое! Мы тебя на кол посадим, как твои турки моего прадеда когда-то…

Муйо молчал. В глазах у него помутилось, и он чуть не потерял сознание.

Стипе медленно приблизился к Джуро.

— А что ты скажешь, если мы тебе глаза выколем? — спросил он, ткнув старика кулаком в лицо. По перекошенному от боли лицу Джуро текли слезы. Стипе приблизил штык к самым его глазам, и Джуро вдруг почувствовал нестерпимую боль. И мир в одно мгновение как бы превратился в ослепительно яркую точку.

Стипе отступил на шаг.

— Полюбуйся на него! — бросил он мельнику и, обернувшись к Джуро, сказал: — Если заговоришь, так и быть, я тебе другой глаз сохраню. И жизнь подарю, я ведь не жадный.

— Будь ты проклят, зверюга, — еле слышно прошептал Джуро. — От меня ты ничего не узнаешь. А попадешься в руки Михайло, он с тебя шкуру спустит!

— Напрасно ты, старик, упорствуешь. Тебя уже черти в аду поджидают.

Он опять приблизился к Джуро, размахивая раскаленным штыком.

Какая-то неведомая сила вдруг наполнила измученное тело старика. Он подобрался и что было силы ударил Стипе ногой в живот. Тот от неожиданности уронил штык и отлетел в угол, к мешкам с мукой.

— Ах ты, скотина! И ты еще смеешь перед смертью?.. Ну теперь у меня есть свидетели, что ты на меня первый напал.

Стипе вскочил с пола и посмотрел на столпившихся усташей. Схватив штык, он бросился на старика точно разъяренный зверь.

— Вот тебе, получай! — И он с размаху всадил штык в сердце Джуро. От удара тело старика закачалось, как колокол.

На мельнице воцарилась тишина. Было только слышно, как шумит вода на плотине.

— Ну что уставились, как бараны? Дело сделано. Лучше приготовьте носилки для убитых. А этот пусть повисит.

Усташи кое-как построились в колонну и покинули мельницу. Светало. Они шли осторожно, поминутно прислушиваясь, держа оружие наготове. Стипе предпочитал идти подальше от головы колонны и трусливо спрятался в ее середину. Он боялся, как бы его не узнали люди села, мимо которого предстояло пройти. А в том селе Стипе запомнили очень хорошо…

Как-то раз, а это было еще до войны, Баканяц надумал жениться. Приглянулась ему девушка, у которой уже был жених. Однажды деревенские парни подкараулили Баканяца и чуть не утопили в жидком навозе. Памятен был ему и другой случай. Все знали: когда Стипе садится играть в карты — а он был заядлым картежником, — он всегда мошенничает. Однажды крестьяне собрались в трактире, чтобы перекинуться в картишки, а кто-то не будь дураком, да и подсмотрел за Стипе. Ну и досталось же ему тогда!

«Не повезло мне, — думал теперь Баканяц, идя в колонне. — Хотел поймать лесника, а попался Джуро. А за него в штабе награды не жди, ни за что не дадут».

Колонна усташей подошла к месту, где река делала крутой поворот. Мысли Стипе прервал выстрел. Солдат, что шел в конце колонны, упал на дорогу мертвым. Усташи без команды открыли беспорядочный огонь. Но на их выстрелы никто не отвечал.

«Это он, лесник, — мелькнуло в голове Стипе. — Его-то я и ждал. Кто, кроме него, может напасть в одиночку на вооруженную колонну? Всем известно, что Михайло прекрасный стрелок. Кто же еще мог стрелять в сотника?»

Наконец отряд добрался до штаба. Поручик Батурина, дежуривший в ту ночь, увидев подводу с убитыми, принялся ругать Стипе на чем свет стоит:

— Как ты допустил такое?! И в бою не были, а уже трое убитых. Лучше бы пленного привели!

— На то и война, господин поручик. Вы бы спросили о нашей победе. Слышали выстрелы? Был жаркий бой, скольких мы партизан уложили! Здесь-то я и поймал главного партизанского разведчика Джуро Гаича.

— Так где же он?

— Умер во время допроса.

— Почему вы опять суетесь не в свое дело?! — вскипел Батурина. — Надо было сюда его доставить! Подлечили бы его немного, заговорил бы как миленький!

5

Когда туман над рекой рассеялся, к мельнице подошел Михайло. Он увидел пробитый пулями забор, следы крови повсюду. Кровь застыла в жилах Михайло, когда он вошел в дом. С потолка свисало мертвое тело Джуро. В доме стоял запах горелого человеческого мяса.

Тяжело ступая, вышел из боковой комнаты Муйо, словно постаревший за одну ночь.

— Здесь был Стипе со своими головорезами, — пробормотал он. — Если бы Джуро не пришел первым, то попался бы ты. Они тебя ждали в засаде.

— Понимаю… Но со мной бы такого не произошло. У меня есть Серый. Он меня вовремя бы предупредил.

Лесник погладил собаку. Прижимаясь к его ноге, пес нюхал воздух и нервно поводил ушами. Шерсть у него стояла дыбом. Серый хорошо знал Джуро и сейчас тихо скулил.

Михайло и Муйо разрезали веревку и сняли безжизненное тело старика.

— Ребята с Совиной горы ни в коем случае не должны узнать о смерти Джуро, — сказал Михайло. — Нужно только их предупредить, чтобы внимательно следили, как бы Стипе там опять не появился. От него всего можно ожидать.

Михайло взглянул на изуродованное лицо друга:

— Джуро, прости меня. Это я во всем виноват… Но что я мог поделать? Клянусь, я не оставлю твоих ребят. Ты за них не беспокойся…

Друзья похоронили старого Джуро, засыпали могилу листьями, ветками и завалили камнями, чтобы никакой лесной зверь не отрыл.

Бегич все причитал:

— Помоги тебе аллах! Сегодня ты, завтра я. От смерти никуда не уйдешь. — Он все повторял, что ноги его больше не будет на мельнице, что уйдет он отсюда куда глаза глядят.

— Ты должен остаться здесь, — сказал ему Михайло. — Если ты уйдешь, это сразу же вызовет у усташей подозрение. Эти гады, если узнают, обязательно доберутся до твоих дочерей. Да и тебя вряд ли в живых оставят.

— Тебе ведь известно, что я пользуюсь покровительством сотника Куделы. Вот только проклятый Баканяц не дает мне покоя. Не знаю, что ему от меня нужно. Болтает о каком-то турецком золоте, о котором я и знать ничего не знаю.

— Пока не поздно, Баканяца надо убрать. Он опасен для всех, и в первую очередь для ребят на Совиной горе. А тебе советую завести собаку, чтобы она вовремя предупреждала, когда кто приближается к мельнице.

— Да, ты, конечно, прав. Собаку я заведу, найди мне какую-нибудь. Были у меня две, да обе сбежали.

— Хорошо, собаку я тебе подыщу. Только бдительности впредь не теряй.

Простившись с мельником, Михайло сразу отправился на Совиную гору. Ребятам он велел уходить в лесное убежище. Ребята, которым уже наскучила тесная землянка, ничего не подозревая, с радостью перебрались в лес. Здесь они тщательно замаскировали вход, забросали его камнями и ветками.

Ребята наперебой спрашивали Михайло о дедушке. Лесник уклончиво отвечал, что деда долго не будет, что сейчас он находится по другую сторону горы, помогает партизанам строить в лесу госпиталь.

КРОВАВАЯ ВЕСНА

1

Нежная листва деревьев переливалась на солнце. Буки, ясени, дубы и липы оделись в изумрудную зелень и теперь как бы соперничали красотой с вечнозелеными соснами, которые как свечки возвышались на склоне горы среди пятен кое-где еще сохранившегося снега.

В этом буйстве зелени ребята позабыли о смерти. Война как будто проходила где-то стороной. Но гул орудий все же доносился и сюда, на Совиную гору. Иногда высоко в небе кружили вражеские самолеты.

Партизаны сообщили крестьянам, что готовится очередная карательная операция вражеских войск. Превосходящие силы немцев, итальянцев и усташей окружили Главный штаб партизанских соединений на Сутьеске.

На Козаре же, в селах, чудом уцелевших во время карательных операций, крестьяне пахали землю, сеяли. Семена дали хорошие всходы. Люди смотрели на них с радостью и со страхом. Боялись, как бы фашисты опять не нагрянули и не погубили последнее, что у них осталось. Душко, Остоя и Боса тоже посадили картошку, фасоль, немного овощей.

Ребята привели в порядок свое жилище. Девочки готовили обед, шили, в ручье стирали белье. Душко и Остоя по очереди ходили в дозор, как им приказал Михайло. Несколько раз они навещали тетю Стою, что жила в долине, помогали ей в поле. От нее они получили немного соли. В то время это был самый дорогой подарок. Как же им надоело есть все несоленое!

За прошедшую зиму ребята заметно побледнели, исхудали. Весеннее солнце вернуло им бодрость, повеселели их печальные лица. Придя к тете Стое, они все допытывались, нет ли каких вестей от дедушки Джуро. Но никто ничего не знал. Люди рассказывали только о Боро, который храбро воевал в партизанской бригаде на Сутьеске.

Тетя Стоя уговаривала девочек переселиться к ней, считая, что им у нее будет безопаснее и не так голодно, как в горах, но Вука и Боса так привязались к мальчикам, что решили остаться с ними в лесу.

Проходя как-то мимо сожженного села, ребята повстречали группу своих сверстников, которые жили кто где — в развалинах, в землянках. Ребята пригласили их отведать печеной картошки, единственного лакомства, которое у них было. Вороша остро отточенными палочками костер, они вытаскивали готовые картофелины и с большим аппетитом съедали. Забота у всех была общая — как пережить будущую зиму. Этим ребятам так же трудно было зимой, как и подопечным деда Джуро. Усташи загнали их кого в горы, кого в лес. Двоих мальчиков из группы фашисты убили, а тринадцатилетнего Йоцу, который бросил в фашистов гранату, схватили и повесили…

К костру подошла Майя, секретарь местной молодежной ячейки СКМЮ. Ее тоже угостили горячей картошкой. Майя рассказала, как идут дела на фронте, что происходит в долине Сутьески. Сообщила, что их организация решила создать молодежные бригады, которые будут помогать крестьянам убирать урожай, строить госпиталь для раненых партизан. Майя советовала всем ребятам перебираться в долину, где земля более плодородная и где не так голодно, как здесь, в горах.

— Нет, отсюда мы никуда не уйдем, — твердо ответил Душко.

— Но зачем же вам оставаться на этой Совиной горе, где нет ни одной живой души? Если что случится, никто не придет к вам на помощь. В долине вы будете ходить в школу, которую организовали партизаны, — уговаривала ребят Майя.

— Мы отсюда не уйдем, — поддержал товарища Остоя.

— Зря вы упрямитесь, мальчишки. К нам все ребята перебираются.

— А мы здесь останемся. У нас есть секретный приказ, но об этом никому ни слова…

Майя с сожалением пожала плечами. Она не ожидала, что ребята так решительно откажутся от ее предложения.

— Ну, если так, не буду настаивать. А потребуется помощь, сообщите, я вас хоть где найду.

— Ты же знаешь, мы переселяемся в другое место. Поэтому, если что, сами тебя разыщем, — сказал Душко, помня строгий наказ лесника Михайло никому не рассказывать об их убежище. К тому же они выполняли обязанности дозорных и должны были первыми оповестить партизан, если гитлеровцы вдруг опять придут на Козару.

Майя очень удивилась, когда Душко с серьезным видом, словно взрослый, поднял руку и посмотрел на часы. Только сейчас она заметила, что за поясами у ребят торчат пистолеты. Да и другие мальчики были вооружены трофейным оружием.

— Гляди-ка, и часы у вас есть, и пистолеты. Разве вы не знаете приказа, что все оружие надо отдавать партизанам?

Ребята переглянулись между собой и усмехнулись.

— Ты что думаешь, мы не партизаны? — обиженно спросил Остоя.

— Вы еще дети.

— Как же мы можем быть без оружия, если на нас устраивают облавы, убивают, вешают?! Мы должны защищаться! — твердо сказал Душко.

А тринадцатилетний Ванко не удержался, чтобы не похвастаться:

— У нас и винтовка есть, и пистолет, и еще несколько ручных гранат, две обоймы. И даже вот! — И он показал трофейный будильник.

— Где же вы все это раздобыли? — поинтересовалась Майя.

— Как это где? Это все «подарки» от гитлеровцев и усташей. Там, где какой бой случается, мы после идем по этим местам и собираем, что нам нужно. Хочешь, мы и тебе дадим гранату?

— Дайте, — растерянно согласилась Майя. — Только я с ней обращаться не умею.

— Ничего, научим. Дело нехитрое, — весело заметил один из пареньков, с курчавыми черными волосами и живыми как ртуть глазами. Он запустил руку в корзину и достал две немецкие лимонки. — Вот, держи. Возьмите и вы себе по одной, мы от этого не обеднеем, — продолжал он, обращаясь к Остое и Душко.

— Вот спасибо. Мы, как только сами достанем такие, вернем вам долг.

Обернувшись к Майе, Ванко с серьезным видом принялся рассуждать:

— Сама должна понимать. Если у тебя есть граната, то всегда можно удрать от фашистов. Но если они найдут их у тебя, то живым тебя уже не выпустят. Гранаты для того и нужны, чтобы вовремя их употребить.

— Спасибо, что напомнил. Будто я без тебя не знаю. Но хочу предупредить вас. Все вы тут храбрецы, ничего не боитесь, лазаете везде. А известно вам, сколько после боя всяких мин и снарядов неразорвавшихся остается? Знали бы вы, сколько ребят вот так, ни за что погибли! Видела я и слепых, и безруких, и с оторванными ногами. Не верите, приходите ко мне: у нас как раз устроен приют для этих несчастных. Опасное это занятие, ребята…

— Нас предупреждать не надо. С оружием мы умеем обращаться — и с пистолетом, и с гранатой. С ножом тоже. Нас научили, а то как же… — ответил за всех Остоя.

— И нас тоже, — поддержал его Ванко. — Нас здесь трое таких, что были вместе с партизанами, когда из окружения выходили. Там-то мы и научились гранаты метать. Скоро сами пойдем в партизанскую бригаду. Обещали, что возьмут.

Майя, начавшая было волноваться за ребят, понемногу успокоилась. «Настоящие партизаны, ничего не скажешь», — думала она, прощаясь с мальчиками.

Солнце уже клонилось к закату, когда Душко и Остоя с неразлучными Вукой и Босой, пройдя лесом, вышли к мельнице. Они нарочно не пошли по дороге, боялись наскочить на засаду. Не дойдя до мельницы, ребята свернули к реке. Душко вынул из торбы снасть, которую еще зимой смастерил ему дедушка. Остоя накопал червей, и Душко принялся удить рыбу. В реке было много форели, некому было ловить ее здесь.

Небо затянуло тонким слоем облаков. Душко вытаскивал рыбу за рыбой. Затем позвал Босу, чтобы она помогла ему нанизать форель на ивовый прут. Теперь им будет чем поужинать.

Неожиданно послышался собачий лай. На берег выбежал пес Каро, который жил теперь у мельника, а вслед за собакой появился и сам хозяин мельницы Муйо Бегич.

— Ну, как дела? — спросил он. — Поднялись бы вверх по течению. Там, где небольшой водопад, рыбы видимо-невидимо. А здесь, около мельницы, ловить опасно. Разные люди ходят, увидеть могут.

Ребята поблагодарили Бегича за предупреждение и спросили, не слышал ли он чего-нибудь о дедушке Джуро. Мельник, который не мог рассказать им всей правды, повторил то, что они уже слышали от Михайло. Он пожалел ребят и пригласил их к себе, дал на дорогу муки, большой круг овечьего сыра, хлеба.

— А теперь, ребята, уходите побыстрее! — сказал Муйо и подумал: «Несчастье приносит эта мельница. Двенадцать человек здесь уже полегли. Как бы опять чего не вышло».

— Спасибо вам, дядя, большое. Мы вернем. Если не мы, то дедушка, — пообещал Душко.

— Да-да, дедушка вернет… конечно, — растерянно пробормотал мельник. — Вы как-нибудь еще приходите, только когда стемнеет.

Прежде чем проститься с ребятами, Муйо показал им то место на склоне горы, откуда гитлеровцы и усташи тайком наблюдали за мельницей и держали под прицелом всю местность.

Вернувшись в лесную землянку, ребята разожгли костер, напекли картошки, рыбы. Ужин удался на славу. Главное, что теперь было чем посолить еду. Настоящая соль! Что могло сравниться с ней в те голодные годы?! Когда соли не было, ребятам порой приходилось лизать камни. Дед показал им однажды местечко, где из скалы вытекал ручей с солоноватой водой. Вот они и ходили туда. Там, глубоко под землей, рассказывал дед, залегает соль, вот потому-то и вода в том ручье чуть соленая на вкус…

После сытного ужина потянуло на разговор. Всех интересовало одно: что делать дальше? Михайло говорил, что весной ожидается новое наступление гитлеровцев на Козаре.

— А если гитлеровцы будут наступать, давайте заберемся на самую вершину горы и скроемся там на время. Немцы нас и не обнаружат, — вдруг предложил Остоя. Душко согласился с другом. Девочки поддержали ребят. На том и порешили.

2

Слова Михайло о новом наступлении гитлеровцев оказались верными. Окружив партизан в районе Сутьески, фашисты попытались расчленить их на части. Одновременно немецкое командование решило очистить от партизан и Козару.

В этой карательной операции участвовал и сотник Анте Кудела, которого так хорошо знали на Козаре. Его разведотряд был придан немецкому батальону горных стрелков.

В сопровождении немецкого майора Клауса Шлахта Кудела в бронеавтомобиле добрался вместе с моторизованной колонной до знакомой мельницы. Отсюда начиналась дорога в горы.

Впереди бронеавтомобиля ехали мотоциклисты, грузовики с солдатами, саперы, а за ними колонна горных орудий. Для Куделы ехать за броней было намного приятнее, чем верхом у всех на виду, как тогда, в тот злополучный день. «Да, немцы берегут свои головы, — подумал сотник. — Ни одного лишнего шага не сделают, все у них рассчитано до мелочей. Надо и мне у них поучиться. Хватит себя под пули подставлять. Мне моя жизнь еще пригодится. Пусть теперь немцы попробуют, раз решили сунуться на Козару».

Он вспомнил доктора, который продержал его в госпитале слишком долго, объясняя это тем, что добивается якобы полного выздоровления сотника. Но Куделе показалось, что делает он это отнюдь не ради его здоровья, а исключительно для того, чтобы почаще видеть Клару.

Несмотря на запрет врача, командование отозвало Куделу из госпиталя. Принял его сам начальник штаба, который почему-то так обрадовался, увидев Куделу, что не знал, куда его посадить. Он поздравил сотника и сообщил, что ему присвоено звание майора и он награжден медалью «За храбрость». Об этом Кудела уже знал.

— Учитывая ваше тяжелое ранение, — продолжал начальник штаба, — мы назначаем вас офицером связи на время проведения операции на Козаре. Вы отлично владеете немецким, умеете обходиться с людьми, прекрасно знаете местные условия…

Награду обмывали вместе с офицерами части, где служил Кудела. Всем было жаль расставаться с ним, но особенно горевал Стипе Баканяц, который считал сотника своим корешем. Довольным остался только поручик Батурина, которого назначили командиром разведчиков вместо Куделы.

Свое повышение Кудела решил отметить и с Кларой. Он пригласил ее к себе домой. Выпив водки, он перестал сдерживать себя и разговорился.

— Знаешь, — сказал он Кларе, когда они легли спать, — я больше не буду никого убивать. Теперь я офицер связи. Значит, причин для конфликта с тобой больше нет?

— Конечно, Анте, дорогой. Я как вспомню про то письмо и про то, что в городе тебя кто-то поджидает, чтобы убить, так вся прямо и затрясусь от страха.

— Меня это уже не волнует, — заметил Кудела и подумал: «Закрыть бы глаза и ничего не брать в голову!»

Майор Шлахт, высокий блондин, одногодок Куделы, не давал ему покоя и всю дорогу мучил бесконечными расспросами. Кудела, избегая цепкого, колючего взгляда немца, отвечал односложно.

После реки дорога круто пошла вверх. Около мельницы колонна остановилась. Солдаты быстро спрыгнули с машин, развернулись в цепь. Первая рота уже поднималась в гору.

Мельник в красной феске и его жена встретили их у ворот дома. Кудела поздоровался с Муйо и представил немецкому майору:

— Господин майор, это наш человек, о котором я вам уже говорил. Это, так сказать, мои глаза и уши. Он всем сердцем предан Германии и независимой Хорватии. Служил в австро-венгерской армии и получил медаль в бою на реке Соча…

Мельник проводил офицеров в верхние комнаты, оставил их на несколько минут одних, потом появился снова, принес показать свои медали.

— Очень хорошо. Это меня радует, — проговорил Шлахт, разглядывая награды мельника. — Вам, Кудела, повезло, что среди этого сброда вы нашли такого почтенного человека… А как же вам удается так ловко обманывать партизан? — поинтересовался он у Бегича. — Как это они до сих пор вас не раскусили?

— Сам не знаю, — недоуменно ответил Муйо. — Но с каждым днем здесь становится все опаснее.

— Этот человек, — пояснил Кудела, — с утра до вечера буквально ходит по острию ножа. Он очень терпелив, исполнителен. Почему? Исключительно ради меня. Я приказал, чтобы он вел себя именно так, и он все исполняет. Мне нравятся турки и вообще мусульмане. И знаете почему, герр майор? Потому что у них разрешается иметь много жен. Если выживу в этой войне, обязательно приму магометанство. Это самая умная вера в мире. Она почитает мужские наклонности и создает условия для женской добродетели. Не так ли, Муйо?

— Воистину так, мой господин.

— Так возьмете меня?

— Конечно, с большой радостью. По деяниям вашим, по сердцу вы самый правоверный мусульманин, — едва сдерживая себя, проговорил мельник.

— Согласитесь, герр майор, — задумчиво продолжал Кудела, — что этот простолюдин рассуждает очень здраво.

Мельник пригласил их за стол. Пока майор угощал хозяина сигаретами, Кудела говорил:

— Все, что ты мне, Бегич, рассказал, меня очень устраивает. Теперь же ответь мне на один вопрос. Почему ты не выполнял моих приказов, когда я лежал в госпитале? Я тобой недоволен.

— Простите, господин майор, но я вовсе не виноват. Это все Стипе Баканяц. Хочу вам доложить, что он хоть и схватил известного вам Гаича, но так ничего у него и не выведал. Я бы на его месте все у старика узнал: ведь мы с Гаичем воевали еще в прошлую войну…

— Об этом будет разговор особый, только позднее, но Стипе мне все по-другому рассказывал. Выходит, соврал?

— Откровенно вам скажу, господин майор, Стипе совсем не слушает ваших приказов, угрожает мне… Дозвольте мне съездить повидать дочерей, они живут в долине. Боюсь, как бы Стипе им чего плохого не сделал…

Немецкому майору наскучило слушать незнакомую речь, и он отправился к столпившимся неподалеку офицерам батальона.

— Это невозможно, мой дорогой Муйо, ты же понимаешь, что мы не зря сюда приехали. Здесь запланировано проведение крупной операции, — пояснил Кудела, когда они с мельником остались одни.

— Что же мне теперь делать?! — воскликнул мельник. — Ваши же солдаты, — продолжал он, — повсюду раструбили, что на моей мельнице пойман Джуро Гаич. Может статься так, что в один прекрасный день сюда ворвутся друзья этого Джуро и расправятся со мной… Вот что я еще хочу вам сказать, — наклонившись к Куделе, прошептал мельник. — Этот Баканяц все время намекает на то, что здесь, на мельнице, якобы спрятано золото. Не знаю, кто ему об этом наплел, но этак он может и до ваших вещей добраться.

Кудела весь напрягся, услышав это, но потом спокойно ответил:

— Ты ничего не бойся, но только сообщай мне обо всем. Если что, я этому торгашу мигом голову сверну. Даю слово, все будет в порядке.

— Спасибо вам, господин майор, да хранит вас аллах. Да, чуть было не забыл! — воскликнул Муйо. — Недавно ко мне на мельницу зашли партизанские дозорные, все интересовались, с каких это пор я стал голубей разводить. И им объяснил, что мельники, мол, всегда голубей держат. Во-первых, есть чем их кормить, а во-вторых, приятно, все же птицы — тварь божья. К счастью, было у меня в то время на голубятне только два почтаря, да и те среди простых сизарей затерялись. Партизаны же говорили, что они по всей округе выясняют, у кого есть почтовые голуби.

Внимательно выслушав мельника, Кудела задумался, а потом сказал:

— Береги себя, Бегич. Ты нам очень нужен. Будь спокоен, друзья тебя не забудут.

— Сколько могу, остерегаюсь. Я политикой не интересуюсь, никого ни о чем не спрашиваю, поэтому мне и доверяют. А буду нос повсюду совать, живо оттяпают…

— Ты как думаешь, Муйо, здесь у партизан бригада имеется или всего небольшой отряд? — спросил Кудела, заложив руки за ремень.

— По-моему, никаких изменений у партизан не произошло. Все как было.

— Отлично. А где, по твоим сведениям, находятся их главные силы?

— Этого я пока не знаю. Кажется, на западном склоне горы. — Мельник нарочно указал именно на тот склон, где не было крупных партизанских частей.

Майор одобрительно кивнул:

— Ты прав. Наша авиационная разведка доносила, что летчики видели над лесом дым.

Вскоре немецкий майор, стоявший неподалеку, подозвал к себе Куделу. Прощаясь с мельником, Кудела на ходу бросил:

— Держись молодцом, Муйо, береги мое добро! Скоро я приду за ним.

3

Весть о том, что колонна гитлеровцев остановилась у мельницы и сейчас приближается к Совиной горе, первым принес Остоя. В тот день он как раз дежурил на наблюдательном пункте. Мимо него бежали жители из окрестных сел, чтобы спрятаться в лесу.

Ребята поспешно поднялись на гору, сели на траву и стали совещаться. Дед Джуро всегда учил их тому, что перед боем нужно сохранять хладнокровие, сначала надо все хорошенько обдумать, а потом действовать.

Душко считал, что гитлеровцы, идущие от мельницы к Совиной горе, ударят партизанам в тыл или будут выжидать, когда те станут пробираться на запад. Ребята решили предупредить Михайло о том, сколько немцев они видели. Так вчетвером они и хотели идти на Козару.

Девочки на скорую руку приготовили на дорогу еды и, уходя, замаскировали вход в убежище. Душко и Остоя тем временем оставались на горе, стараясь определить, с какой стороны движутся на них гитлеровцы. Вот на извилистой дороге показались немцы, сначала взвод, а потом и целая рота. Часть фашистов остановилась как раз на том самом месте, где ребята в прошлом году встретили Стипе Баканяца. Другие начали прочесывать развалины домов, оставшиеся на Совиной горе. Раздались взрывы. Гитлеровцы забрасывали гранатами пепелища, полагая, что там кто-то скрывается. Делали они это из страха, опасаясь, что там может быть засада.

Вука и Боса дожидались мальчиков в условленном месте. Услыхав взрывы, они очень перепугались. Велика же была их радость, когда ребята наконец вернулись. Теперь все были в сборе. По кривым тропкам, кратчайшей дорогой друзья стали подниматься через лес в гору. Они шли уже целый час, как вдруг их остановил партизанский часовой. Выяснив, кто они такие, он пропустил их дальше. Но Михайло нигде не было. Ребятам сказали, что он находится в штабе бригады. Вместо Михайло к ним вышел другой разведчик, совсем еще юноша. Ребята предупредили партизан, что гитлеровцы уже близко, и, простившись с партизанами, отправились в лес, решив разыскать пещеру, где когда-то скрывался лесник. Остоя и Боса знали, как до нее добраться. Да и Душко с дедом Джуро бывал там.

Путь до пещеры был неблизкий, и ребята сильно устали. На душе у них было как-то тоскливо, неспокойно. Лес, который они так хорошо знали, на этот раз почему-то показался им чужим. А тут еще, как нарочно, пошел дождь. Сильный ветер раскачивал верхушки деревьев, небо заволокло тучами, и в лесу быстро стемнело. На восточном склоне горы послышалась стрельба. Затем звуки ее вдруг донеслись с севера, а потом ребятам показалось, что бой идет где-то совсем близко.

Остоя не раз бывал в этом лесу и потому уверенно шел вперед. Друзья едва поспевали за ним. Однако пещеры, где мог находиться Михайло, все не было. Душко уже стал сомневаться, разыщут ли они ее. «Жаль, что мы не остались в отряде, — подумал он. — А теперь, кажется, заблудились».

— Все будет в порядке, — успокаивал друзей Остоя. — Вот и девочки могут подтвердить.

Боса спокойно сказала:

— Если до темноты не доберемся до пещеры, переночуем в лесу. Еды у нас достаточно, а с наступлением утра будем искать опять.

Вскоре в лесу совсем стемнело. Тяжелые капли дождя с шумом падали на землю, пробивая ветки елей. Вдалеке гремел гром. Отблески молний озаряли лес. Тучи, казалось, зацепились за вершины гор и неподвижно зависли над лесом. На лес опустился густой молочный туман. Ребятам было страшно, но они все шли и шли вперед. Остоя успокаивал их, говорил, что пещера должна быть где-то совсем близко. Все сильно продрогли. Под ногами были скользкие камни: того и гляди, ногу сломаешь.

Но ребята не падали духом, хотя силы их были уже на исходе. Промокшие до костей, они напрасно искали в густом тумане заветную тропку, которая могла привести их к пещере. Теперь они уже поняли, что заблудились в этом большом, черном, непроходимом лесу. К счастью, Душко наткнулся на какую-то яму, скорее всего, это была медвежья берлога. В ней можно укрыться от дождя и переночевать. Они застелили дно ямы еловыми ветками и прикрыли вход. Хорошо, что у каждого было по старой шинели. Две они положили на ветки, а двумя другими укрылись. Тесно прижавшись друг к другу, они постепенно согрелись. А в лесу все еще бушевал ветер, и время от времени раздавались раскаты грома.

— Такая погода плоха не только для нас, но и для фашистов. Сейчас они никуда не сунутся, — вслух рассуждал Душко.

— Пусть и они передохну́т, — ехидно заметил Остоя. — Нет, лучше пусть передо́хнут!

— Что же будет с нами завтра? — вдруг испуганно воскликнула Вука.

— Да ничего не будет, что ты боишься? — ответил ей Остоя. — Найдем мы пещеру.

Так они просидели всю ночь. Утром их разбудил необычный шум.

— Это тетерев токует, — пояснил Душко.

Тетерев вскоре замолк, его сменил целый хор птичьих голосов. Утреннее пробуждение леса придало ребятам сил, вселило надежду на успешный поиск. Дождь уже перестал, и с веток деревьев на землю падали тяжелые крупные капли; казалось, что они падают в пустой сосуд. Туман понемногу начал рассеиваться.

Размяв затекшие за ночь ноги, ребята собрали свои пожитки и снова отправились на поиски пещеры. Пробродили больше часа, надеясь, что все-таки найдут ее.

— Душко, мы пропали, — жалобно пропищала Вука.

Брат, как мог, успокаивал ее:

— Если не найдем пещеру, спрячемся где-нибудь в другом месте и переждем, пока гитлеровцы не уйдут с Козары.

Прошло еще с полчаса. Выбившаяся из сил Вука, самая младшая из всех, еле-еле переставляла ноги. К тому же она сильно простудилась.

Туман рассеялся. Они снова поднялись на гору, но пещеру не обнаружили. Перед ними, словно темная стена, вставал лес. Где-то вдали слышалась стрельба. Пулеметные очереди сменялись разрывами мин и снарядов.

Оставаться в лесу было небезопасно, и ребята решили идти в ту сторону, где пока что было тихо. Но стрельба вдруг послышалась и оттуда. Пришлось снова менять направление. Ребята часто останавливались, прислушивались. Теперь стреляли со всех сторон, и потому нельзя было определить, где находятся партизаны, а где гитлеровцы.

Поблизости захрустели сучья, и ребята мгновенно бросились на землю. На лужайку из чащи выбежало стадо перепуганных кабанов и так же быстро скрылось. «Наверное, — подумал Душко, — фашисты находятся именно в той стороне, откуда прибежали кабаны. Это они спугнули зверей». Ребята решили идти по следу кабанов. Пробирались медленно, от дерева к дереву, внимательно присматриваясь ко всему, что их окружало.

Шли они довольно долго, но лес казался бесконечным. Снова опустился туман, окутал лес такой тонкой пеленой, что казалось, деревья парят в воздухе. Неожиданно где-то рядом застрочил пулемет. Послышались гортанные голоса, обрывки команд, стоны раненых. Вдруг среди деревьев замелькали немецкие каски. Остоя подал знак залечь. Но гитлеровцы уже заметили их и громко закричали:

— Хальт! Хенде хох!..

Остоя швырнул в немцев гранату. Раздался взрыв, и тут же над головами ребят прошла очередь. Душко и Остоя бросили еще по гранате. Прячась за дымом, ребята отбежали назад. Пулемет замолчал. Вдруг пулеметная очередь хлестнула с другой стороны, раздались отдельные выстрелы. Пули врезались в стволы деревьев или с противным визгом рикошетировали, разлетаясь во все стороны. Ребята уже добрались до края обрыва, как Вука вдруг вскрикнула и упала: пуля попала ей в спину. Душко первым подскочил к сестре и перевязал рану платком, но кровь все равно просочилась сквозь пальцы.

— Остоя! Остоя, где ты? — позвал он друга.

Остоя и Боса подбежали к нему. С той стороны, откуда доносились выстрелы, показались фигуры трех гитлеровцев с овчаркой. Они шли прямо на ребят.

— Остоя… — прошептала Вука, обнимая товарища за шею. Раненая девочка была похожа на вывалившегося из гнезда беспомощного птенца. — Не оставляй меня швабам, — чуть слышно проговорила она.

Остоя поднял Вуку на руки, его ноги подкашивались, но приближающийся собачий лай и немецкие команды, казалось, удесятерили его силы. Ребята стали быстро спускаться вниз, чтобы вырваться из кольца, которое сжималось вокруг них.

Душко чувствовал, как колотится его сердце. Он задержался, чтобы прикрыть отход товарищей, прижался к толстому стволу дерева, достал пистолет. Овчарка приближалась к нему огромными прыжками. Она уже приготовилась броситься на мальчика, но он выстрелил, и собака упала прямо ему под ноги, жалобно заскулила и задергала лапами. После второго выстрела она затихла.

Раздалось несколько автоматных очередей. Душко отскочил в сторону и помчался вслед за товарищами. Пули свистели над его головой.

— Остоя, Боса, где вы? — закричал Душко. Когда он догнал их, ребята стояли на опушке леса, поджидая его. Душко рухнул на траву и не мог никак отдышаться.

— Собаку я застрелил. Теперь фашисты нас не догонят, — наконец произнес он.

Стрельба не утихала. Ребята часто останавливались, прислушивались. Они представили себе, как партизаны с боями выходят из окружения.

Теперь им надо было сначала идти в гору, а потом спускаться вниз. Остоя по-прежнему нес Вуку на руках.

Душко отправился на разведку. Девочку положили на траву, пристроив ей под голову торбу. Вука все время облизывала пересохшие губы и просила пить. Рана была тяжелая. Кровь не останавливалась, уже вся повязка промокла.

— Я умру? — испуганно спрашивала девочка в отсутствующим взглядом смотрела вверх, на густые ветви, на которых трепетала молодая листва, покрытая мелкими каплями ночного дождя.

— Ты не умрешь, Вука, не бойся. Михайло такую же рану получил в прошлую войну, и ничего, до сих пор живет с пулей в груди, — успокаивал ее Остоя.

— Тебе очень больно? — со слезами на глазах спрашивала подружку Боса.

— Нет, не очень Я почти ничего не чувствую…

Вскоре появился Душко. Наклонившись к сестре, он вытер ей потный лоб и сказал, что к ночи они обязательно вернутся домой.

Вука с благодарностью посмотрела на брата и чуть заметно улыбнулась. У нее уже не осталось сил, чтобы сказать хоть слово.

Но и идти дальше они не могли. Вука не перенесла бы дороги. Ее нельзя было трясти. Поэтому ребята решили пока остаться в лесу.

Солнце клонилось к закату. Низкие облака сделались красно-фиолетовыми, а затем бледно-розовыми. Глаза раненой были неподвижно устремлены в небо. В них жила надежда на то, что она снова увидит день, когда взойдет солнце и все вокруг предстанет перед ней в своей первозданной красоте.

Небо снова стало серым. Подул ветер, нагнав темные тучи. Ударил гром. Как овцы, заблудившиеся в горах, ребята прижимались друг к другу. На землю упали первые крупные капли дождя. Листья трепетали на ветру, в кронах деревьев все гудело, дождь становился сильнее.

Как могли, они укрыли Вуку от дождя. Одежда вскоре промокла, сделалась тяжелой, неприятно липла к телу. Промокшие до костей ребята дрожали от холода.

К утру дождь прекратился, в лесу снова стало тихо-тихо. Когда рассвело, запели птицы. Наступившее утро развеяло страх, а восход солнца вселил надежду на спасение.

Лес зазвенел от птичьего гомона.

«Как хорошо быть птицей, как хорошо быть деревом, травинкой, простым цветком…» — думала раненая девочка.

Ей казалось, что она слышит, как бежит муравей, как прыгает по веткам белка, как крадется по земле полевая мышь.

Но почему вдруг сразу стихло пение птиц, почему не стало слышно белки, муравья? Куда пропали ее брат Душко и друзья Боса и Остоя, которых она так любила?..

— Вука! — испуганно закричал Душко и замер, увидев наполненные синевой утра, широко открытые, но уже застывшие глаза сестры.

— Она умерла! — вскрикнул Остоя и, зарыдав, упал на колени перед неподвижно лежащей Вукой. Страшная тяжесть придавила его к земле, с которой, казалось, он уже никогда не поднимется…

Трое друзей молча стояли возле мертвой Вуки, и слезы текли по их лицам. Солнце между тем поднялось высоко, даже в тени деревьев стало жарко.

Никто из ребят не хотел поверить, что Вуки больше нет. Остоя поднял ее, и все вместе они пошли по лесу. Шли осторожно, избегая дорог и тропинок, чтобы не напороться на засаду. Они решили похоронить Вуку неподалеку от лесопильни, где когда-то работал их дед. Ребята часто останавливались, чтобы отдохнуть.

Когда они спускались вниз по пологому склону, Душко шел впереди, держа на всякий случай пистолет в руке. Остоя нес Вуку.

Вдруг словно из-под земли перед ними появились два гитлеровских солдата в форме горных стрелков. Один из них, весь в окровавленных бинтах, видимо, был ранен. Оба шли без оружия. Вероятно, бежали из плена.

Немцы сразу же заметили ребят. Высокий блондин, который поддерживал раненого, испуганно посмотрел на пистолет Душко, на мертвое тело девочки, на гранату в руках Босы и замер. Застыли и ребята. Гитлеровцы перебросились между собой несколькими словами, и высокий стал медленно опускать руку в карман. Душко следил за каждым его движением и, как только фашист опустил руку в карман, нажал на спусковой крючок. Блондин покачнулся и, широко раскрыв рот, стал валиться на бок. Душко выстрелил еще, на этот раз в раненого.

— Чего они хотели? — спросила Боса.

— Они хотели убить нас, — уверенно произнес Душко. Он подошел к немцу и вытащил его руку из кармана. Рука сжимала небольшой, блестевший никелем пистолет.

— Красивый, — сказал Душко так спокойно, словно нашел его в лесу. — А теперь скорее пошли отсюда! — И, взяв на руки тело сестры, он перешагнул через трупы гитлеровцев.

Где-то наверху, над ними, снова послышалась стрельба.

4

Долгие блуждания по лесу и горам в туман и дождь вконец опротивели майору Шлахту. Как только припускал дождь, майор забирался в палатку и отсиживался там, пока его солдаты мокли в лесу. Партизанская бригада, которую гитлеровцы безуспешно хотели уничтожить, разбилась на мелкие отряды и, умело маневрируя, благополучно вышла из окружения.

Кудела и Шлахт, сидя у палатки на опушке леса, пили кофе из термоса и ждали донесений о ходе боя. Гитлеровец был чем-то недоволен, курил трубку и сердито поглядывал на своего офицера связи.

— Вы зря на нас сердитесь, герр майор, — проговорил Кудела, перехватив недовольный взгляд Шлахта. — Не стоит возлагать всю вину на наших солдат. Данные разведки были достоверными. Просто партизаны оказались хитрее, чем мы рассчитывали. Не можем же мы побеждать везде и всюду.

Немца вдруг прорвало.

— Где и когда вы побеждали? — сердито выкрикнул он. — Вы, усташи, не воспринимаете войну всерьез! Хотя у вас и есть армия, но вы никак не можете навести порядок в собственном государстве, покончить наконец с коммунистами. Вы храбро воюете только с гражданским населением, а когда дело доходит до крупных партизанских отрядов, то все приходится расхлебывать нам. А уж если быть до конца откровенным, то ваши усташи на Козаре воюют словно слепые котята. Я категорически против того, чтобы солдаты чувствовали себя здесь туристами, любующимися прекрасными горными пейзажами.

Кудела, видя, как беснуется немец, злорадно подумал: «С какой радостью я влепил бы тебе по роже!» Однако ему не оставалось ничего иного, как подчиняться приказам немецкого майора.

Шлахт медленно допил кофе и продолжал уже спокойнее:

— Все несчастье Германии заключается в том, что у нее плохие союзники, которые не оправдывают ее надежд и не выполняют приказов. Разве мы провозгласили Независимое государство Хорватия только для того, чтобы ежедневно, не жалея сил, защищать вас? Нет и еще раз нет! Мы сделали это для того, чтобы вы нам помогали. Возьмите, к примеру, итальянцев. Как они воевали на Неретве, на Сутьеске — стыд и позор!..

Когда Шлахт снова налил себе кофе. Кудела воспользовался этим моментом, чтобы выступить в защиту усташей.

— Если позволите, герр майор, я внесу кое-какую ясность. Не мы виноваты, что партизаны научились воевать. Раньше они всегда шли напролом и тут же оказывались в окружении. Сейчас они научились маневрировать и выходить из окружения даже в невероятных условиях. Здесь, в лесу, они чувствуют себя как дома. Сколько раз им удалось перехитрить нас? Боюсь, что если мы тут месяц просидим, даже если нас будет вдвое больше, они все равно вырвутся из окружения.

— И вы, нисколько не стыдясь, говорите мне это?

— Ничего плохого я не сказал. Разве из всех ваших союзников не мы самые верные? Разве не мы внедрили у себя ваши принципы? Посмотрите, как мы «поработали» с мирным населением… У нас же руки в крови!

— Вероятно, вы принимаете за врагов крестьян, подростков, женщин и стариков, которых вы истребили только потому, что они сербы?

— Вы правы. Их мы уничтожали с той же последовательностью, с какой вы уничтожаете евреев и коммунистов.

— Здесь уместнее сказать «мы уничтожаем». Это наше общее дело. Любое сопротивление мы должны подавлять силой, а партизаны — значительная часть населения. Их политическая организация — это основа их сопротивления. Но давайте будем последовательны. Именно это я вам и хотел сказать, поскольку вы — офицер связи с нашим штабом. Фюрер не раз говорил, что на пути к победе не следует без нужды плодить новых врагов. Нам и старых хватает. Кудела, уверяю вас, массовое истребление местного населения породило вдвое больше партизан. А ведь этого могло и не быть.

Кудела закурил сигарету и глубоко вздохнул. Он решил не обострять разговора.

— Во всем с вами согласен. Поэтому вы, немцы, и повелеваете нами.

— Да, вы абсолютно правы. Мы повелеваем, но вы плохо выполняете наши приказы. Однако сегодня я больше не вижу смысла продолжать наш спор.

Из леса возвращались промокшие солдаты, неся на носилках раненых и убитых.

— Интересно, — заметил Шлахт, — почему солдаты так боятся густого леса? Ведь мы много учились, прежде чем вести бой в лесу. Имеются у нас и специальные карты.

— В этих лесах даже местные жители могут легко заблудиться. Разумеется, в селах врага легче уничтожать. А тут за партизанами приходится по горам лазить, — съязвил Кудела.

— Попрошу вас обойтись без этого. Главное, что нам удалось оттеснить партизан от шоссе и железной дороги. Теперь в городе будет намного спокойнее…

Ночевал Кудела в палатке вместе со Шлахтом, который спал спокойно, словно младенец. Прежде чем заснуть, немецкий майор выкурил трубку, выпил рюмочку рома и только после этого закрыл глаза.

Куделе курить не хотелось, употреблять алкоголь ему запретил врач. Едва закрыв глаза, Кудела увидел сон. В последнее время он много раз спрашивал себя: «Что же, так и придется до конца жизни оставлять за собой кровавый след?» На Козаре он не мог спать спокойно. Во сне к нему снова и снова являлись крестьяне, вооруженные вилами и косами, убежать и скрыться от которых не было никакой возможности.

Раньше Кудела мог быстро проснуться, но в эту ночь он вскочил и завыл по-звериному, перевернув при этом керосиновую лампу и чуть было не устроив пожар.

— Вы что, с ума сошли? — пробормотал проснувшийся гитлеровец. — Что это вы по ночам ревете, как дикий зверь?

Кудела сидел на кровати, тупо уставившись в пустоту перед собой. В палатку заглянули часовые, но Шлахт приказал им убраться. Он потянулся и выглянул из палатки, потом осторожно налил себе рюмку рома и залпом выпил.

— Хотите? — предложил он Куделе.

— Нет, спасибо. Мне нельзя.

— Что с вами? Вы страдаете нервными припадками?

— Нет у меня никаких припадков. Просто тяжелые сны замучили…

Шлахт сел на краю кровати и раскурил трубку. Кудела вдруг показался ему забавным субъектом.

— Это все нервы, — начал он. — Вот вернемся в город, и я покажу вас хорошему психиатру.

— Благодарю, герр майор, но я не сумасшедший. Проклятые сны стали мучить меня после ранения. Посмотрите. — Кудела, задрав рубашку, показал шрамы на волосатой груди. — Другие не выжили бы, получив такое ранение.

— Да, хорошо же вас отделали…

— К счастью, стреляли издалека, а то я уже давно лежал бы на кладбище.

Немец снова налил рому и протянул рюмку Куделе.

— Не слушайте врачей. Выпейте, это приведет вас в чувство. Я тоже был ранен, даже дважды. На Восточном фронте — осколком мины, а здесь — партизанской пулей.

— Вам повезло, что в вас стрелял не снайпер.

— Откуда тут быть снайперам? Я уже не раз слышу о снайперах на Козаре, но не очень-то верю этим разговорам.

— И тем не менее это так… А вы знаете, что снайперу достаточно одного выстрела.

— Выбросьте это из головы, дорогой мой. Не думаю, что то был настоящий снайпер. По-видимому, это чистая случайность…

Через несколько дней карательная операция закончилась. Гитлеровцы возвращались в город. Когда колонна спускалась в долину, Кудела шел пешком, ведя лошадь на поводу, а майор Шлахт ехал верхом, подшучивая над Куделой. Наконец они добрались до склона, очень похожего на тот, где был ранен Кудела. Только здесь был еще и овраг.

— Герр майор, очень прошу вас быть осторожнее. По лесу бродят партизаны, а вы как на ладони.

— Лучше уж сказали бы, что вам просто скучно одному топать пешком. Так и быть, присоединюсь к вам. — Шлахт слез с коня и передал поводья ординарцу. — Кто бы мог подумать, что вы такой суеверный?

— Потому-то я еще и жив, что верю всяким приметам, — холодно заметил Кудела.

Когда колонна обогнула гору, Шлахт приказал двигаться быстрее.

По ту сторону ущелья неожиданно грянул выстрел, и ординарец майора упал с лошади. Отскочив в сторону, майор, бледный как полотно, приказал дать залп по невидимому стрелку.Санитары подбежали к распластавшемуся на земле телу, но помочь уже ничем не могли: сердце ординарца было прострелено навылет.

— Разве я вас не предупреждал, герр майор? Ведь эта пуля предназначалась или мне, или вам. Считайте, что вы заново на свет родились, — сказал Кудела, когда майор приказал прекратить стрельбу.

— Вы правы. Простите, я напрасно над вами подшучивал. Значит, снайперы здесь все-таки есть. Скорее всего, это охотник. Ну что ж, я этого так не оставлю…

Они молча приблизились к мельнице, где их ждали машины.

Шлахт и Кудела зашли к мельнику перекусить. Гитлеровец расщедрился и подарил Муйо пачку табака, а Кудела — мешочек соли.

— Слушай, Бегич, — начал Кудела, — ты самый осведомленный человек в этих краях. Скажи-ка, кто из местных жителей может метко стрелять из засады?

— Я знаю только то, что у нас много любят болтать, — уклончиво ответил мельник. — Здешний народ любит похвастаться. Но чтобы кто-нибудь метко стрелял из засады, я что-то не слышал. Может, кто из молодых. Таких здесь много. Вообще-то народ тут воинственный.

— А не Михайло ли Чирич это? — спросил Кудела, в упор уставившись на мельника.

Муйо выдержал тяжелый взгляд усташа.

— Вам это, наверное, все тот же Стипе Баканяц говорил. Этот самый Чирич ему покоя не дает. Сколько раз он у меня допытывался про него…

— Так думаешь, не он?

— Конечно нет. Стипе просто рехнулся. Это он при подчиненных куражится, делает вид, что ему все про всех известно.

— А Чирич здесь еще появится? — допытывался Кудела.

— Должен. Он всегда сюда заходит, когда в лес идет. Мучицы взять да о погоде потолковать. Чудак он. Все ему нипочем. Один в лесу, как дикарь, живет, чтобы людей ни знать, ни видеть. Политика для него — пустой звук. Ничего-то его не интересует.

— Да, видно, ты прав. Этот старик не может постоянно появляться в тех местах, где снайперы стреляют в наших людей.

— Что верно, то верно. Снайпер, наверное, из молодых фанатиков, а таких здесь полным-полно.

Вернувшись в часть, Шлахт и Кудела узнали подробности боя на Сутьеске.

— Дерьмо! — выругался немец. — А ведь партизаны были почти у нас в руках. Но и на этот раз им удалось ускользнуть!

— Вероятно, этого и следовало ожидать, — с иронией заметил Кудела. — Однако как могли голодные фанатики продержаться так долго в окружении?

— Хватит болтать! Не наше это дело! Я бы сейчас с большим удовольствием выспался. С меня довольно этого дерьма!

5

На пустынном плоскогорье, от которого до самого горизонта простирались похожие на застывшие волны штормового моря горы, стоял, опираясь на палку, одинокий путник. На плече его висела винтовка. Среди вершин Козары он старался разглядеть родную Совиную гору, заросшую лесом и оттого похожую на мохнатого, добродушного зверя, готового обнять путника своими могучими лапами.

Одинокий путник не знал, сколько времени провел в пути, однако ни усталость, ни болезнь не сломили его. Не взяла его и вражеская пуля. Он брел по бесконечной пустыне, забыв о страхе и находя еще в себе силы, чтобы добраться до родных мест. Быстрее, быстрее на Совиную гору!..

Отсюда, с края плато, виднелись пастбища, на которых когда-то, еще до войны, паслись овцы. Еды у него уже не было. Продукты, которыми снабдили его в селах добрые люди, давно кончились. В одном селе он чуть не попался в руки усташей. Три огромных бородача решили схватить его живьем. Сцепились они в избе, что стояла на околице, у опушки леса. Двоих он убил наповал, третьего тяжело ранил.

После этого случая в селах он больше не появлялся, обходил их стороной. Питался ягодами, корешками, даже улитками и лягушками, которых удавалось поймать. Когда пересекал долину, он бросил в протоку ручную гранату, и на поверхность воды всплыла оглушенная рыба. Ее хватило ему на несколько дней.

Так он шел два дня и две ночи, и на пути ему не попался ни один человек. Он ночевал в развалинах домов, разводил костерок и в алюминиевом котелке, что подобрал в лесу, варил себе еду из лягушек и улиток. Однажды в лесу он нашел флягу с ромом.

Направление на Совиную гору путник находил по солнцу, а ночью — по звездам и луне. Вперед его вела надежда, что наконец-то он вернется в родной дом, как птица, которая летит за тысячи километров, чтобы высиживать птенцов в родном гнезде, как рыба, переплывающая море, чтобы отнереститься в родной протоке и там же погибнуть.

Когда путника особенно мучил голод, а от усталости он валился на землю, ум его становился острым как бритва, память — чистой, как гладь горного озера, в которой отражаются травы и птицы и звери, приходящие на водопой.

В такие моменты он закрывал глаза, и в тот же миг перед ним вставали картины детства и юности.

Вот он на руках своей матери Анны, а вот с отцом Миле… Он с братом Илией бегает по жнивью или собирает урожай в саду… Вместе с дедушкой Джуро они перегоняют в горы стадо овец… С братом Душко и сестрой Вукой он бродит по лугам…

В боях на Сутьеске, где партизаны выходили из окружения, Боро командовал ротой. С каждым днем ее ряды таяли, словно снег под лучами весеннего солнца.

В ушах Боро гудело, будто он находился вблизи кратера вулкана. От едкой пороховой гари щекотало в носу. От визга осколков раскалывалась голова. Кругом была смерть. Каждого бойца своей роты Боро знал в лицо, различал их по голосам даже тогда, когда они жарко спорили между собой, страшно ругались в бою или стонали перед смертью.

Командиром роты он стал после того, как побывал на командирских курсах, на которые его направил штаб бригады и которые он так и не закончил, так как началось наступление. Когда командир роты, где Боро служил, погиб в первом же бою, он принял роту.

С утра до ночи на Сутьеске гремели взрывы. Словно хищные птицы, кружили над головой фашистские самолеты. Горел лес, казалось, даже река была охвачена огнем. По взорванному мосту, что когда то был переброшен через реку, кое-как двигались бойцы. К мосту подходили все новые и новые колонны.

Его рота обороняла горный перевал, на который фашисты обрушили удар артиллерии и пехоты. Они лезли на него со всех сторон, уверенные, что огнем их артиллерии там уничтожено все живое. Но партизаны поднялись из окопов и со всей силой обрушились на гитлеровцев. Перевал оказался явно не по зубам фашистам, и тогда противник пустил в ход авиацию. Взрывы бомб оглушили всех. Перевал запылал огнем.

На помощь роте поспешили соседние части. А ротного командира, всего израненного, перенесли в медчасть, которая находилась в овраге, в наскоро сооруженном бараке. Здесь скопилось много раненых. Они лежали, прислушиваясь к шуму боя, который стал постепенно отдаляться.

Утром на медчасть неожиданно напали прорвавшиеся в овраг немцы с собаками. Раненых они перебили, а тех, кто не мог передвигаться, заживо сожгли в бараке. Только небольшой горстке бойцов, среди которых был и Боро, удалось бежать к реке. Здесь, спрятавшись в окопе, они переждали двое суток и, убедившись, что гитлеровцев поблизости нет, покинули свое убежище. На месте партизанской медчасти не осталось ничего…

Где была бригада, Боро не знал. Но он хорошо понимал, что должен пробраться домой, на родную Козару, чтобы найти там деда Джуро, Михайло, Душко, Вуку. Правда, надежда на то, что он доберется туда, была очень слабой, потому что, еще находясь в бараке, он заболел тифом. «И все же, — мысленно решил Боро, — меня в форме с командирскими нашивками должен увидеть дед Джуро». Деду он скажет, что Боро Гаич честно выполнил свой долг. Он все расскажет ему от начала и до конца — о том, сколько гитлеровцев и усташей убил, о том, что командир бригады всегда ставил его в пример другим партизанам…

В небольшом озерке Боро увидел свое отражение и не узнал себя: ввалившиеся глаза, заострившийся нос, а на голове пучки волос, чудом оставшиеся после тифа. От солнца и ветра кожа на лице задубела, высохла. Даже родные сейчас вряд ли узнали бы его. Крестьяне, у которых он просил поесть, пугались его. Люди приближались к нему осторожно, клали еду на землю и тут же убегали.

Он шел вперед по скалам, разбитым снарядами, пробирался между стволами поваленных деревьев, листва которых давно высохла. Сколько же смертей он повидал на своем пути! Боро поднялся высоко в горы, где уже не было следов человека.

Сколько Боро шел, он и сам не знал. Наконец на склоне какой-то горы ему повстречался партизанский дозор. Партизаны остановили его. Они хотели знать, кто он, откуда и куда идет. Узнав, что у него тиф, партизаны поспешили уйти.

В лесу Боро встретил старика, заготовлявшего на зиму дрова. Старик отдал ему всю еду, что была в его котомке, и предложил пойти в село и там остаться, чтобы подлечиться. Боро поблагодарил его за помощь, но в село идти отказался и только спросил старика, как побыстрее добраться до Козары. Старик объяснил, как пройти, минуя вражеские посты, что находились на противоположном склоне горы.

Но случилось так, что Боро вновь чуть было не попал в руки усташей. Когда он проходил мимо небольшой мусульманской деревушки, его с минарета заметил усташ. В погоню бросились трое усташей. Враги начали преследовать его, словно голодные псы. Надо было побыстрее спрятаться от них. Боро добежал до скалы и затаился, поджидая их. Первому из настигших его усташей он выстрелил прямо в живот. Двое других остановились, чтобы помочь раненому, и Боро скрылся в лесу.

Теперь он решил быть более осторожным. Болезнь мучила его все сильнее и сильнее. Временами у него начинался сильный жар, и тогда страшно хотелось пить. Он часто останавливался, чтобы отдохнуть. Надежда на то, что он скоро попадет в родной дом, постепенно сменилась сомнением. Силы были на исходе. Небо над головой начинало кружиться, земля ходила ходуном, и Боро все чаще впадал в забытье.

Но вот наконец он увидел перед собой склон родной горы и даже не поверил себе. Если бы он был здоров, он дошел бы до дому за какой-то час!

Долина, лежавшая у подножия горы, была хорошо знакома ему. Здесь он несколько раз проходил с партизанской бригадой.

Воспоминания о чем-нибудь хорошем всегда придают человеку сил, приближают его к заветной цели. Под вечер, когда солнце клонилось к закату, Боро добрался до родных мест… Он остановился как вкопанный. Вокруг виднелись одни развалины, заросшие крапивой и бурьяном. С горечью в сердце бродил он по тем местам, где раньше было его село. Теперь же здесь он не встретил ни одной живой души.

Где же дед? Что стало с Душко и Вукой? Неужели все они погибли? Мрачное предчувствие лишило его покоя.

Бродя среди развалин, Боро обнаружил какой-то погреб, вход в который был завален камнями. Он разбросал камни и спустился вниз. В проникавшем сюда скупом свете Боро увидел расставленные в порядке вещи. Все говорило о том, что обитатели погреба недавно куда-то отлучились. На нарах лежала одежда. Воздух был влажный, тяжелый.

Боро поставил винтовку в сторону и устало прилег на солому. Он так давно не спал на мягкой постели! Уснул Боро сразу, едва лег. Когда он проснулся, то решил отправиться на поиски оставшихся в живых людей. Солнце уже выглянуло из-за горы и осветило лежащие кругом руины. Тишину нарушали неугомонные птичьи голоса.

Достав из мешка гранату, Боро швырнул ее, выдернув чеку. Взрыв эхом отозвался от склонов гор. Боро опустился на большой камень, на котором раньше так любил сидеть с дедом и отцом. Винтовку он снял с плеча и положил себе на колени, ждал, вдруг появится кто из живых.

Душко, Боса и Остоя в это время находились неподалеку от родного села. Взрыв гранаты насторожил их. Неужели опять пришли усташи? А может, это дедушка их зовет? Или кто-нибудь другой нуждается в их помощи?

Заметив дым, поднимавшийся из печной трубы над их убежищем, они сразу же решили, что на родное пепелище вернулся дед. Каково же было их удивление, когда они увидели Боро, которого с трудом узнали. Душко хотел броситься брату на шею, чтобы обнять, но тот жестом остановил его:

— Не подходи ко мне близко, Душко. И вы, ребята… Не могу я вас ни обнять, ни поцеловать. Болен я очень.

— Ты ранен?

— Был ранен, а теперь вот — тиф…

Ребята испугались. Они хорошо знали, что такое тиф. Многие в окрестных селах умерли от этой болезни.

— А дедушки тут не было, Боро? Ты его не видел? — спросил Душко.

— Последний раз мы виделись с ним, когда я вышел из госпиталя. А почему среди вас нет Вуки? Где она?

— Вуку мы похоронили. Фашисты ее убили.

— А я вот домой вернулся, чтобы здесь умереть. Ни на что я уже не надеюсь. Долгим был мой путь сюда, и коротка наша встреча…

— Нет! — воскликнул Душко. — Ты не умрешь, Боро! Нельзя тебе умирать! Ты что это придумал? Мы сейчас разыщем дядю Михайло да посоветуемся с бабушкой Косой, как быть. У нее всякие снадобья водятся. Мы деда на ноги поставили и тебя вылечим.

Они договорились, что Боро временно останется в погребе, а они сейчас же пойдут на Козару. Ребята принесли Боро воду и немного еды. Износившуюся в пути одежду он сменил на трофейную немецкую форму.

Найти Михайло ребятам не удалось. Он куда-то ушел, и партизаны не знали, когда он вернется. Лекарств у них тоже не было. Ребята пошли к бабушке Косе, но оказалось, что добрая старушка умерла еще зимой. Тогда ребята спустились в долину, чтобы разыскать Майю, секретаря молодежной ячейки. Ее они нашли в одном из сел, наполовину сожженном фашистами. Ребята рассказали ей, что вернулся Боро, что он очень тяжело болен. Майя сразу же отправилась искать лекарства.

Ждать ее им пришлось долго. Уже стемнело, а Майи все не было. Ребятам ничего не оставалось, как вернуться в свое убежище на Совиной горе, где они оставили Боро, и самим постараться выходить его.

— На Совиную гору, — размышлял вслух Душко, — фашисты не сунутся. Но вот Стипе Баканяца нам опасаться надо. Он обязательно постарается разнюхать, кто это вернулся. Брата одного без присмотра оставлять нельзя…

РАСПРАВА НА МЕЛЬНИЦЕ

1

Если Стипе Баканяцу что-нибудь западало в голову, то отказаться от этой мысли он уже не мог. До войны Баканяц занимался торговлей, скупая и перекупая все, что попадалось ему под руку, стараясь при этом поменьше дать, побольше взять. Ему чуждо было чувство жалости, и потому средств к достижению своих корыстных целей он обычно не выбирал.

И к усташам-то он, собственно, примкнул потому, что надеялся разбогатеть. Четкого мировоззрения он никогда не имел.

Хотя Стипе и старался, как мог, во всем угодить Куделе, он все же никогда не раскрывал ему свою сокровенную мечту накопить побольше денег и добра, чтобы после войны обзавестись солидным собственным магазином.

Стипе не давали покоя мысли о том, что мельник прячет какие-то сокровища. Вот потому-то он и задумал ограбить мельника. Себе в помощники он взял двух солдат из своего взвода. С одним из них, по имени Фране, Стипе дружил с детских лет. Другой, Сима, был мастером на всякого рода проделки.

Как-то ночью они втроем оказались в дозоре. Вот тут-то Стипе и начал «прощупывать» своих дружков.

— Скажи-ка, Фране, вот ты не хотел бы заполучить большую сумму денег? — как бы невзначай поинтересовался он.

— Нашел о чем спрашивать! Разумеется, хотел бы! Я бы дом себе поставил, жил бы и не мотался по белу свету с пустой котомкой.

— А знаешь ли ты, братец, что война, — продолжал Стипе, — это, пожалуй, единственная возможность, когда человек может легко и быстро разбогатеть…

— А может и голову сложить, — подхватил Сима, сын богатого крестьянина, никогда не знавший нужды.

— Да вы только поглядите вокруг, — продолжал развивать свою мысль Стипе. — Мы тут головы свои под пули подставляем, а те, кто повыше, отсиживаются по штабам! Куда, например, делось то добро, что мы отняли у сербов? Все небось попало в офицерские карманы! А они нам толкуют, что в государственную казну пошло!

— Ты, прав, Стипе, как все раньше было, так и осталось, — тяжело вздохнул Фране.

— Братцы, а ведь я знаю, где спрятана богатая добыча! И дорога туда мне известна. Вы не прочь пойти со мной? Возьмем все, что там хранится, поделим между собой, а то для одного слишком уж рискованное это дело… — И Стипе рассказал, что у мельника Бегича еще со времен турок припрятано кое-какое золотишко и кое-что еще…

Прежде чем отправиться на мельницу, усташи решили дождаться, когда Кудела уйдет или в госпиталь, или на доклад к начальству. Провернуть эту операцию решили в плохую погоду, когда вряд ли кто-нибудь случайно сунулся бы на мельницу.

И вот туманной ночью они, выйдя якобы в дозор, крадучись отправились на мельницу. Первым к мельнице подошел Сима. Он принялся колотить в дверь и кричать, что он партизан, что, если хозяин не откроет, он выломает дверь и подожжет хлев.

Бегич и его жена проснулись и испуганно вскочили с кровати.

— Муйо, мы пропали, — зашептала Ханка. — Это, наверное, люди Куделы. Видать, что-то пронюхали…

Муйо решил скрыться в погребе, но сначала все-таки открыл окно и выглянул во двор.

— Мельник, открывай! — услышал он тот же голос. — Нас послали из штаба отряда. Дай нам немного муки.

Если бы это был голос Баканяца, Муйо ни за что не открыл бы дверь. Уж на того он бы не пожалел гранаты. А вдруг это стучат и в самом деле партизаны? Тогда он обязан впустить их…

Одевшись, мельник зажег свечу и пошел открывать. У дверей стояли двое, в пилотках с красными звездами. Увидев их, Муйо немного успокоился. Третий стоял в тени, и мельник не разглядел его. Все трое быстро вошли и тут же захлопнули дверь. Тут-то Муйо и увидел мертвенные глаза Стипе, но было уже поздно: его обманули. Усташи заломили ему руки за спину и стянули ремнем, а жену его привязали к столбу.

— О аллах, будь милосерден, помоги мне… — шептал Муйо, лихорадочно соображая, что делать.

Вытащив из ножен штык, Стипе приставил его к горлу мельника и сказал:

— Я же обещал, что еще навещу тебя. Признавайся, что сотрудничаешь с партизанами! Но сначала скажи нам, где ты прячешь золото, о котором все столько болтают?

У мельника перехватило дыхание, во рту пересохло. Кровь в висках стучала так громко, что казалось, этот стук был слышен далеко вокруг. Даже если он что-то и скажет, то это зверье все равно не поверит. «Лучше уж делать вид, что я ничего не знаю», — подумал Муйо, понимая, что этих бандитов вряд ли устроят какие-либо объяснения.

— Нет у меня золота, — громко сказал он. — А к партизанам я никакого отношения не имею. Разве я не посылал вам свои донесения?

— Не притворяйся невинным! Ты видел, что я сделал с Гаичем? У нас нет времени. Говори! Будешь молчать, тогда сначала мы тебя немного искупаем, потом поджарим, а уже напоследок посадим на кол. Жену твою тоже в расход пустим. И дочек твоих из-под земли достанем. Ну, что ты решил?..

Мельник молчал, крепко стиснув зубы. Стипе несколько раз ударил его по лицу так сильно, что у Муйо горлом пошла кровь.

Усташи выпихнули Муйо во двор и потащили к плотине. Двое держали его за ноги, а Стипе нагнул ему голову и сунул ее в воду. Мельник чуть было не захлебнулся. Усташи повторили этот прием несколько раз.

Затем, так ничего и не добившись, они притащили Муйо обратно на мельницу и подвесили к потолку.

— Муйо, раз ты так ничего и не понял, придется тебя посадить на кол, как турки моего предка посадили. — И, повернувшись к Фране, Стипе приказал: — Там, в углу, топор стоит. Возьми да хорошенько заостри колышек… Посмотрим, вспомнишь ли ты на этот раз, где клад прячешь? А пока мы тебя немножечко поджарим.

Пока Фране орудовал топором, Стипе на свече накалил кончик штыка.

— Ну, теперь ты будешь говорить? Думаешь, охота нам возиться с тобой всю ночь? Я поклялся: если будешь молчать, отправлю тебя на тот свет. — С этими словами Стипе поднес раскаленный штык к лицу мельника. Кожа на подбородке Муйо зашипела, он дернулся всем телом и, если бы не страшная боль, потерял бы сознание. Он закричал, но крик его потонул в реве воды, падавшей с плотины вниз.

У Ханки из глаз брызнули слезы.

— Неужели ты, Муйо, решил так умереть? Расскажи ты им все! Чего ради помирать за чужое добро? Отдай им, пусть убираются…

— Слышишь, Бегич? Твоя жена оказалась умнее тебя. Я же знал, что сокровища у тебя. А твои связи с партизанами нас не интересуют. Скажи, где прячешь золото, и кончим на этом разговор.

— Жене померещилось, — чуть слышно произнес мельник, — никакого золота у меня не было и нет, разве что по мелочи. Но это мне дали на хранение.

— Закрой свой поганый рот! Не думай, что нас легко провести. Я сыт по горло твоим враньем. Будешь говорить правду?

Но мельник упрямо молчал.

— Братва, хватит! Снимай его, развязывай веревки, стаскивай штаны! — заорал Стипе.

Усташи подхватили мельника за руки и потащили к колу. Пока они тащили его, он явственно почувствовал страшную боль, застонал и стал просить, чтобы его отпустили.

— Видишь, я знал, что кол развяжет тебе язык. Сразу поумнел. Вспомнил, наверное, как турки мучили моего предка. Давай говори, если не хочешь торчать на колу…

— Стипе, у меня действительно спрятаны сокровища, но предупреждаю тебя, что это золото — собственность господина Куделы, и никого другого. Не знаю, что он сделает с вами, если узнает…

— А это уже не твоего ума дело! Давай показывай, где сокровища…

— Так и быть, идите за мной.

Мельник провел усташей в самый конец двора, где лежал большой камень. Он приподнял его, и под камнем оказалась глубокая яма. Стипе нагнулся и, дрожа от нетерпения, просунул в яму руку, нащупал и с трудом вытащил мешок, в котором что-то позвякивало.

Усташи подвинулись поближе к свече, которую держал мельник.

— Братва, глянь-ка! — Стипе развязал мешок.

Перед их алчущими глазами заблестели золотые и серебряные монеты, заиграли украшения из драгоценных камней.

— Бог ты мой, так это и взаправду настоящие сокровища! Вот тебе и Кудела, примерный офицер! — заохал Фране.

Баканяц понял, что отступать уже нельзя.

«А может, положить мешок на место? Вдруг Кудела дознается? Не миновать нам тогда расправы», — подумал он.

Заметив, что усташи заколебались, мельник тихо сказал:

— Кладите все обратно да уходите подобру-поздорову, а то греха не оберетесь. Теперь-то, надеюсь, вы поняли, что я человек Куделы и что я предан немцам? Если вас сотник не раскусит, то уж гестапо-то точно до вас доберется.

— И ты еще смеешь нам угрожать, ублюдок! — зашипел Стипе, окидывая взглядом своих дружков.

— Нисколько. Но будь благоразумен, Стипе. Я буду нем как рыба, клянусь аллахом! Давайте расстанемся друзьями.

— Сдается мне, что мельник прав, — проговорил Фране и, повернувшись к Стипе, добавил: — Ты же нам говорил, что Бегич снюхался с партизанами и прячет от нас золото. Что-то это не очень походит на правду. Да и никакое золото не стоит того, чтобы кто-то из нас поплатился своей головой.

На мельнице воцарилась зловещая тишина.

— Мельник тут вам все наврал, а вы и уши развесили, — раздался вдруг голос Стипе. Он знал, что сейчас надо действовать быстро, не дать опомниться ни дружкам, ни мельнику, перехватить инициативу.

— А ты сам как думаешь? — спросил он, обернувшись к Симе.

— Я ничего не думаю. Ты командир, тебе и решать, — равнодушно ответил Сима, которого меньше других интересовало это золото.

— Привяжите мельника к столбу! Потом мы ему вынесем приговор, — распорядился Стипе. Он уже решил, что убьет Муйо и его жену. Мельницу надо спалить, а в народе пустить слух, что сделали это партизаны в отместку за то, что мельник передавал усташам тайные донесения.

Стипе приблизился к мельнику вплотную:

— Говорил я тебе, свинья турецкая, что прикончу тебя, а ты все не верил. Вот сейчас увидишь! Я знаю, что ты на партизан работаешь и связан с лесником Михайло Чиричем. Предупреждал я тебя, что недолго придется тебе сидеть на двух стульях. — И, презрительно кривя губы, Стипе проговорил: — Тебя, свинья турецкая, я поджарю на медленном огне. Сгоришь вместе со своей поганой мельницей. — Потом он подошел к Ханке: — А к тебе я буду милостив. Жаль, что ты мужа раньше уму-разуму не научила. Тебя я убью сразу, чтобы не мучилась. А муж твой сгорит вместе со всем вашим добром. Другого этот турок и не заслуживает… — И он выстрелил женщине два раза в голову, а затем, повернувшись к дружкам, приказал: — Поджигайте мельницу! Пусть горит к чертовой матери вместе со своими голубями, кошками и крысами…

Фране и Сима кинулись выполнять приказание. Через несколько минут мельница запылала, подожженная сразу с четырех сторон…

Стипе, закинув мешок за спину, вместе с дружками скрылся в темноте. Некоторое время они шли по дороге, потом свернули на тропинку, что вела к склону горы, поросшему густым лесом.

Мешок был тяжелый, и Стипе быстро выдохся. Перед его глазами поплыли кровавые круги. Его вдруг охватил страх за собственную шкуру. А что, если Фране проговорится Куделе? Тогда сотник непременно обоих в расход пустит. Фране был любимчиком майора. Словно подтверждая мысли Стипе, Фране неожиданно оказал:

— Напрасно мы обокрали господина Куделу…

— Хватит рассуждать! — грубо оборвал его Стипе. — Кудела сам других всегда обкрадывал. Это золото такое же его, как и наше. Он ничего не узнает, поверь мне, — успокаивал дружка Стипе.

За их спиной словно гигантский костер горела мельница. От пламени пожара туман, опустившийся на землю, порозовел.

Когда они остановились чуть передохнуть, Фране испуганно спросил:

— Как думаете, не раскроют нас?

— Тебя-то уж точно не раскроют, — тихо ответил Стипе и дважды выстрелил ему в спину.

— Предатель, — застонал Фране, падая на землю и пытаясь дотянуться до винтовки.

Стипе выстрелил еще раз.

Сима уставился на неподвижное тело своего дружка.

— Правильно сделал, Стипе. Если бы не ты, я сам прикончил бы его там, на вершине, — наконец сказал он.

— Ты уверен, что я прав?

— На все сто. Эта скотина наверняка предала бы нас. А ты что, разве не знал, что он давно наушничает Куделе? — Сима поправил на плече винтовку. Он не заметил, как в темноте зловеще сверкнули глаза его командира.

— Тело надо спрятать. Если, не дай бог, наши придут узнать, почему сгорела мельница, и найдут труп Фране, они сразу же догадаются, кто был вместе с ним, — сказал Стипе.

— Точно. Думаю, нам лучше всего вообще назад не возвращаться. Разделим добычу и айда каждый в свою сторону искать укрытия до конца войны. А еще лучше — бери все себе, Стипе. Мне этого добра не надо. У меня и без того большое хозяйство.

— Нет, постой. Если решили пойти каждый своей дорогой, то давай все разделим. — Баканяц сбросил мешок, и он тяжело стукнулся о корни дерева.

Они подняли труп Фране и оттащили его подальше в лес. Затем Стипе, пошарив по карманам убитого, вытащил его документы, ударом камня разбил до неузнаваемости лицо Фране. Теперь его вряд ли кто-нибудь узнает, даже если труп и найдут.

Когда они вдвоем опять вышли на тропинку, Стипе приказал:

— Ступай вперед! Да держи винтовку наготове. По этой тропе часто партизаны к мельнице ходят. А я с мешком за тобой пойду. Так безопаснее будет. Как устану, поменяемся.

Сима заторопился вверх по склону. Идти было тяжело, ноги будто свинцовыми стали. Он слышал за собой прерывистое дыхание Стипе, лопатками чувствовал дуло его пистолета. Ему казалось, что Стипе выжидает, ищет удобного момента, чтобы расправиться и с ним. Казалось невозможным, что такой зверь, как Баканяц, может отпустить его живым. «Не верю я ему. Ничего другого мне не остается, как перехитрить его», — подумал Сима и еще быстрее стал подниматься в гору. Задыхаясь под тяжестью мешка, Стипе едва поспевал за ним.

Вскоре подъем кончился и начался крутой спуск. Сима сделал вид, что оступился, и упал. И тут же перевернулся на грудь и выстрелил из винтовки в Стипе.

— Будь ты проклят, предатель! — прохрипел тот, падая на землю и роняя мешок. Кусты, что росли на краю обрыва, не задержали его, и он покатился вниз по склону горы.

Сима в несколько прыжков очутился возле мешка. Он поддел его сапогом, поднял и взвалил на спину. Подойдя к краю обрыва, он услышал доносящийся из темноты хруст веток и для верности наугад выстрелил еще раз. Со дна оврага, где журчал ручей, послышались стоны, а потом наступила гробовая тишина.

Первой мыслью Симы было догнать Баканяца и прикончить его, если он еще жив. Однако инстинкт самосохранения остановил его. «Если Стипе ранен, он может спрятаться за кустом и подстрелить меня, — подумал Сима. Он наклонился к земле, зажег спичку. Слабый ее огонек осветил лужу крови. — Значит, Стипе и без того истечет кровью. Искать его нет никакого смысла. А что, если он не помер?.. Тогда мне вряд ли стоит возвращаться к своим».

С этими мыслями Сима двинулся дальше. Он шел довольно долго. Теперь лишь по розовому отблеску на небе можно было понять, в какой стороне осталась мельница. Сима остановился, чтобы перевести дух. Обтерев мокрый от пота лоб, он решил еще раз взглянуть на содержимое мешка и зажег спичку. Это золото и серебро, эти драгоценности усташи приносили Куделе после очередных «операций», твердо убежденные в том, что делают это «во имя процветания усташского государства».

«Одно дело — слова, другое — дела», — размышлял про себя Сима. Он вспомнил, как Кудела и другие офицеры призывали солдат «закаляться в боях ради великих целей усташского движения».

— Ну и дела, — произнес Сима и смачно сплюнул. — На деле получается, что любовь к родине у большинства из нас означает только любовь к собственному карману. Поэтому-то вот такие типы, как Кудела и Баканяц, как могут, надувают и обворовывают государство…

Он поднял мешок и поплелся через ночной лес. К его удивлению, чем дальше он шел, тем больше ему хотелось избавиться от своей ноши. И вдруг он страшно перепугался. Ему почудилось, что из темноты прямо на него шагнула тень майора Куделы, и он шарахнулся в сторону. Потом понял, что страхи его напрасны. «Человеческие деяния порой необъяснимы, — думал он, идя по лесу. — Стипе я убил из страха перед Куделой, а не потому, что боялся самого Стипе… Или это не так?.. Однако в каком лабиринте я оказался! Наверное, отсюда нет выхода. Хотя нет, не все еще потеряно. Любая дорога ведет к какой-то цели. Авось мне повезет. Можно, конечно, прийти прямо к Куделе и сказать: так, мол, и так. Стипе — предатель, это он ограбил мельника… Но эту мысль Сима сразу же отбросил. Вряд ли Кудела дал бы ему уйти живым, узнав о происшедшем. «Лучше всего пустить слух, что все трое убиты при выполнении задания, а самому добраться до дома и спрятаться там до конца войны. С таким мешком будущего бояться нечего. А если мы все же эту войну проиграем, тогда надо бежать за границу, где любого могут спасти только деньги, много денег», — решил он.

2

Привязанный к столбу мельник с ужасом смотрел, как превращалось в пепел все, что было создано руками дедов и отцов.

— Ханка, Ханка! — позвал он жену. Но голова жены безжизненно свесилась на грудь, а по лицу текла кровь. — О аллах, чем же я прогневил тебя? — испуганно вскрикнул Муйо. — Что я сделал в жизни плохого, за что ты меня так караешь? Я покорно служил тебе, а ты приговариваешь меня к такой ужасной смерти! Почему ты позволяешь, чтобы надо мной так издевались?..

В прежние времена, случалось, Муйо часто спорил о боге, о судьбе с лесником Михайло, которого все считали безбожником. Было это давно, еще в первую мировую войну.

Михайло никогда не верил в предначертания судьбы и говорил, что человек сам вершит своей судьбой, сам завоевывает себе свободу. Муйо же считал иначе. «Судьба человека записана на звездах, — говорил он. — От того, что тебе положено судьбой, не уйти. Если ты плывешь по морю в утлой лодчонке и тебя застиг шторм, не все ли равно, будешь ли ты грести дальше или опустишь весла?»

Сейчас, с ужасом наблюдая, как языки пламени приближаются к нему, мельник понял, что Михайло тогда был прав. Извиваясь всем телом, мельник старался избавиться от веревок, которыми был привязан к столбу. Он решил бороться за жизнь, пока хватит сил.

К счастью, веревки были стянуты не слишком туго. В самый последний момент, когда загорелся столб, к которому Муйо был привязан, он сумел высвободиться. Со всех сторон рушились горящие бревна. Мельник уже не замечал ни крови, ни изодранных рук, не чувствовал ни боли, ни страха. Теперь его главным врагом был огонь. Подбежав к жене, мельник хотел отвязать ее тело от столба, но было уже поздно.

— Любимая моя, — простонал он, — мне так и не удалось тебя спасти! Да простит меня аллах! Всю жизнь я любил только тебя, теперь остался совсем один. Никогда тебя не забуду…

Несколько мгновений он метался по двору как безумный, пытаясь проникнуть в пылающий дом, но перед ним полыхала сплошная стена огня. Схватив два больших мешка, он надел их на себя и бросился в огонь. Но проскочить в дом ему так и не удалось. Объятый пламенем, Муйо упал на траву, сбросил горящие мешки и кинулся к плотине, к воде. Только здесь, в ледяной воде, он почувствовал, как рассудок возвращается к нему.

Выбравшись из воды, он сел на берегу и стал смотреть на огромные, до неба, языки пламени, в которых гибла его мельница, все его хозяйство. «Видно, не судьба мне умереть. Спасибо тебе, аллах, ты спас меня». И, упав на колени, он начал истово молиться.

Муйо не знал, что ему теперь делать, за что браться. Подумав, он решил открыть затвор плотины. «Пусть колеса вертятся, как вертелась моя жизнь, пусть крутятся жернова, перемоловшие столько зерна, пусть мельница умирает, работая».

Вода с шумом полилась вниз, запенилась. Со скрипом завертелись жернова, движения которых не мог остановить даже огонь.

В последний раз взглянув на родную мельницу, Муйо отправился на окутанную темнотой и розовым туманом гору, поднимавшуюся к самому небу.

3

Спустя день после пожара на мельнице на Совиную гору пришла группа ребят, чтобы разыскать Душко Гаича. Во главе ребячьей ватаги был тринадцатилетний Ванко. Ребята еще не дошли до села, а Душко уже знал, что они идут. Мальчишки кричали по-особенному, по-пастушьи. Так раньше перекликались в горах пастухи, соревнуясь, чей голос сильнее.

— Что у вас стряслось? — спросил Душко ребят, когда они появились среди развалин.

Ванко, у которого через плечо, как у заправского партизана, висел автомат, сказал:

— Мы поймали усташского взводного. Сообщите Михайло, пусть он отведет его в штаб.

— Где же вы его схватили? — удивился Остоя.

— Нашли недалеко от сожженной мельницы. Ранен он…

При этих словах кровь прилила к лицу Душко, и он спросил:

— Как? Разве мельница сгорела?..

— Да, ночью. А вы этого не знали?

Ребята сели на траву. Боса принесла им груш, и они, жадно съев сочные груши, продолжили свой рассказ:

— Ходили мы на Змеиную опушку. Вдруг среди ночи видим: горит мельница. Затем оттуда послышались выстрелы. Утром мы пошли разведать, что же там произошло. Мельница еще дымилась. Но ничего найти нам не удалось: все сгорело. А когда пошли обратно, у реки натолкнулись на человека. Он полз к воде. Форма-то на нем усташская, но на голове партизанская пилотка. Он увидел, что мы заметили его, и говорит: я, мол, партизан, ранен в ногу, меня обстрелял немецкий патруль. Попросил, чтобы мы оттащили его от дороги к мосту, где его вроде бы должен ждать связной, которому он передаст какое-то важное донесение… Но нам он показался подозрительным. Очень уж похож на Стипе Баканяца, о котором нас как-то Михайло предупреждал. Мы сделали вид, что поверили ему. Глядел он на нас остекленелыми глазами, словно собака подстреленная. Нас было всего четверо. Некоторое время мы его несли, а потом устали, положили на траву. Пистолет и автомат на всякий случай отобрали. Документов у него никаких не было…

— Михайло на Козаре сейчас нет, — пояснил Душко. — Мы его тоже искали, но в отряде нам сказали, что пока его не будет, ушел на задание.

— Что же нам теперь делать?

— А ничего. Если это Стипе, мы с ним сами рассчитаемся. Где он сейчас? — строго спросил Душко.

— Недалеко от реки. Мы связали его, а рот кляпом заткнули. Не убежит. Да и ранен он.

— Ладно, ребята, здесь находится мой брат, партизанский командир, его и спросим, что с этим усташом делать. А если он на самом деле партизан, то поможем со своими связаться, — решил Душко.

Остоя остался с ребятами, а Душко исчез среди развалин. Место, где находился вход в убежище, они никому не собирались открывать.

Боро лежал чуть живой. В его сознании проносились страшные картины боев, голод, преследования, скитания. Голос Душко донесся до него откуда-то издалека.

— Тут ребята одного усташа поймали. Забрали у него пистолет и автомат. Говорят, очень уж похож на Баканяца. А Михайло сейчас нет, и посоветоваться не с кем. Так что же нам теперь — на Козару его тащить?

— Не надо его никуда тащить…

— А что же с ним делать?

— Душко, знаешь, сколько горя они нам принесли… Прикончить его…

Душко передал ребятам слова Боро. Все вместе они решили пойти к реке, где лежал связанный незнакомец.

Всю дорогу Душко гадал, Стипе это или нет?

Они миновали мельницу, развалины которой еще дымились. Останавливаться у пепелища побоялись: могли нагрянуть усташи. Реку перешли вброд. Ванко с автоматом наперевес шел впереди. Пройдя немного по берегу, они свернули в лес.

— Вот он! — воскликнул Ванко, когда они подошли к лежавшему на земле человеку.

Душко приблизился и, увидев связанного, побледнел:

— Это Стипе! Мы его схватили еще в то лето, когда только война началась. Это он убил моего отца, а мне хотел руку отрубить! Это он Ненада изувечил! Кто знает, сколько жертв на его совести…

Стипе Баканяц очнулся. После того как Сима выстрелил в него, ему оставалось только бороться за жизнь. Какую непростительную ошибку он совершил! Теперь все пропало. Свои же дружки его предали. Неужели обок с золотом всегда несчастье ходит? Помнится, об этом у них в доме всегда спорили. Сам же он считал, что все эти сомнения — от лукавого, а в жизни надо быть цепким, ухватистым, вертким, тогда и проживешь безбедно…

Метр за метром полз он к реке, надеясь, что здесь найдет спасение. Он уже проклинал себя за то, что руки его потянулись к чужому золоту. Того, что он совершил, ни отец, ни мать никогда бы ему не простили… Он мысленно видел всех, кого до смерти забивал палками, бросал в реку, зарывал живьем в землю, жег на огне. Как же страшно проклинали его те, кого он отправлял на верную смерть!

Ночью Стипе охватил такой ужас, что он чуть с ума не сошел. Может быть, это его жертвы пришли за ним и хотят отомстить? За ним ли? А может, за Симой, который был с ним заодно? Или за Куделой? С живыми воевать все же легче. А вот как быть с мертвецами?.. Стипе обернулся, осмотрелся, но вокруг никого не было. Однако страшные видения не проходили.

Увидев в воде свое заросшее щетиной лицо, ввалившиеся глаза, окровавленные руки, Стипе невольно подумал о смерти. Неужели вот здесь, у реки, и ждет его конец? Но он не хочет умереть, как Муйо Бегич, которого он сжег вместе с мельницей. Но сейчас ему бы не позавидовал и этот турок…

Ослабевшей рукой Стипе схватился за пистолет, чтобы вставить дуло в рот, но в последний момент ему не хватило храбрости, чтобы нажать на спусковой крючок.

«Нет, — подумал он. — Еще слишком рано. Многие выпутывались и из более сложных ситуаций. Еще не все потеряно. Если меня схватят партизаны — дело дрянь, если Кудела — тоже. А вот если подберет какой-нибудь крестьянин, поможет до дому добраться, родственникам сообщит… Теперь все в руках судьбы… Откуда появились эти проклятые сопляки? Еще летом мы выкуривали их из развалин, половину перестреляли, как зайцев. Эх, дать бы по ним из автомата! Но нет, стой! Надо их перехитрить…»

Когда ребята ушли, Стипе решил, что обманул их. «Поверили! Ведь обманул же я раньше партизанскую охрану, часового убил, а сам скрылся. Нужно потребовать, чтобы меня доставили в штаб партизан на Козаре, а по дороге всякое может случиться…»

Но когда среди снова появившихся ребят он заметил того самого Душко Гаича, у которого своими руками убил отца, брата, замучил деда, надежда на спасение лопнула, словно упавшее на землю стекло. Ужас охватил его.

— Надо оттащить его подальше от дороги в лес и там за все рассчитаться, но сперва выслушаем, что он нам скажет. Так нам советовал Михайло, — предложил Остоя.

Оттащив Стипе поглубже в лес, ребята привязали его к дереву. Лучи предзакатного солнца проникали через густые ветви в чащу леса, от поднимавшихся от земли испарений колыхалась листва, медленно наползал ночной туман.

Ребята окружили Стипе, держа оружие на изготовку.

«Поглядите-ка на них, — подумал Стипе. — Весной еще были ягнятами, а сейчас уже с оружием…»

— Узнал ты нас, Стипе Баканяц? — резко спросил Остоя.

Стипе молча смотрел на них.

— Давай-ка мы немного освежим твою память, — громко сказал Душко. — Узнаешь его? — показал он на Остою. — Это он тебе камнем в спину запустил, когда мы тебя первый раз схватили. Другого, которому ты руку отрубил, в живых уже нет.

— Что вы хотите со мной сделать? — спросил Стипе, стараясь говорить так, чтобы голос его не дрогнул.

— Казним, — спокойно ответил Остоя.

— Не имеете права! Я партизанские законы знаю. Вы должны отвести меня в штаб на Козаре. Там я сообщу важные сведения…

— Нам расскажи.

— Вам я ничего не скажу: малы еще.

Тут Душко взорвался:

— Малы, говоришь? Надо было тебя в первый же раз камнями прикончить! Тогда бы ты не убил моего отца. На твоей совести столько погибших…

— Бог мне судья, но только… твоего деда я не пытал. Это делали другие. Я его лишь прикончил, чтобы он сильно не мучился, — нагло проговорил Стипе.

Земля качнулась в глазах Душко. Он чуть не потерял сознание.

«Так, значит, дедушка тоже погиб? А мы-то его каждый день ждали. Почему же ни мельник, ни Михайло ничего не сказали нам об этом? Ведь они-то все знали», — подумал он.

— Если не хочешь, чтобы мы тебя сожгли живьем, говори, как умирал мой дед?

— Джуро Гаич умер как герой. Никого не предал, никого не выдал. Но если бы я его не убил, он бы меня после все равно прикончил.

— А мельник? Зачем ты сжег мельницу?

— Мельник работал на немцев, передавал им разные сведения, которые выведывал у партизан. И золото усташское хранил, для Куделы прятал.

Ребята переглянулись. Они не могли поверить, что Муйо — предатель. Ведь сколько раз он их выручал. Дедушка Джуро и Михайло давно дружили с мельником.

Увидев, что ребята засомневались, Стипе со злорадством продолжал:

— Бегич и на партизан работал, и на немцев, и на усташей. Но больше всего — для себя, для своего кармана.

— Кто тебя ранил? —спросил Остоя.

— Когда мы возвращались с задания, на нас напали его сообщники, обстреляли. Наши сумели убежать, а меня здесь оставили, но скоро они вернутся, — врал Стипе.

— Стало быть, будет лучше, если мы тебя тут же и убьем, — рассудительно заметил Ванко.

— Ваше дело. Только за это вам придется отвечать перед партизанским командованием.

— Так ты хочешь, чтобы мы позвали лесника и на телеге доставили тебя на Козару?

— Мне один черт, все равно подыхать, но перед смертью хочу кое-кому из наших отомстить и кое-что сообщить партизанскому начальству, — выдумывал Стипе.

Ребята снова растерянно переглянулись. Наступила такая тишина, что было слышно, как жужжат слепни да пищат комары.

Стипе говорил и говорил, лишь бы только оттянуть близкую смерть. Он все еще не терял надежды на спасение.

Жужжание насекомых напомнило Душко о маленьком Лазо, которого усташи убили только за то, что он нарвал себе слив с дерева. Стипе же, не спуская глаз с ребят и видя их нерешительность, говорил:

— Есть один выход, ребята… Отпустите меня лучше. Матерью клянусь, всеми своими домашними, что до конца войны вас никто и пальцем не тронет…

— Хочешь обмануть нас, — решительно прервал его Остоя.

Он подозвал ребят, и они, спрятавшись за деревьями, чтобы Стипе не мог их слышать, решали, как поступить. Первым сказал Остоя:

— Нечего время тянуть. Стипе брешет как собака. Ничего важного он партизанам не расскажет. Казнить его, и все тут! В любой момент сюда усташи могут нагрянуть. Казнить его должен ты, Душко.

Душко молчал. За всю свою жизнь он даже муравья не обидел, а тут вдруг такое — человека казнить! Глядя на маленькие, прищуренные глазки усташа, он вдруг почувствовал отвращение. Стоит ли об эту мразь руки марать?

— Если ты его не убьешь, это сделаю я! — решительно заявил Остоя. — Мы с тобой друзья, и твой дед спас мне жизнь.

Видя, как переживает Душко, Боса подошла к нему, крепко взяла за руку:

— Душко, это должен сделать ты, только ты.

— Хорошо, я сделаю это.

Солнце почти скрылось за горой. Густая тень закрыла долину. Догорали последние лучи солнца.

Остоя подошел к усташу:

— Стипе Баканяц, от имени всех козарских детей мы приговорили тебя к смерти. Приговор исполнит Душко Гаич. Он отомстит за свой род, за всех тех, кого ты зверски замучил.

Стипе тупо уставился на паренька с пистолетом…

Перед глазами Душко снова все поплыло. Тело его напряглось. Он отступил от Стипе на четыре шага, немного успокоился. Ребята, стоя полукругом, молчали и напряженно ждали.

Душко двумя руками поднял тяжелый пистолет. Усташ был совсем рядом. Глаза его вылезли из орбит, со лба лил пот, он весь дрожал в ожидании расплаты.

Сухой выстрел прогремел над долиной. Потом еще один, еще…

— За отца, за деда, за маму!.. За Илию, за Вуку, за Ненада, за Лазо!.. За всех замученных на Козаре!.. — вырывалось у него из груди. Он расстрелял всю обойму.

Голова усташа с взлохмаченными волосами ржавого цвета безжизненно упала на грудь. Стеклянные глаза уставились в жирную, влажную землю. Рубаха его покрылась кровавыми пятнами.

— Мертв, — чуть слышно произнес Душко, с трудом шевеля пересохшими губами. Взглянув на обступивших его ребят, он прочел в их глазах одобрение и восхищение.

— Теперь он уже никуда не убежит, никому больше не сделает зла, — тихо заметил Остоя.

— Получил по заслугам, — добавила Боса. — Его бы по кусочкам резать надо было…

Михайло как-то говорил им, что такой зверюга, как Стипе Баканяц, живуч как кошка и хитер. Несколько раз он попадался в руки партизанам, и каждый раз ему удавалось бежать.

Под деревьями легли густые тени. Ребята отвязали труп Стипе от дерева, оттащили в лес и там закидали ветками, чтобы усташи его сразу не нашли. А затем пошли по домам.

4

В погребе родного дома на Совиной горе умирал партизан Боро Гаич. Тиф и ранения сделали свое дело. Боро страшно исхудал, ослаб, но в глазах его еще светилась надежда на выздоровление. Больше всего на свете он любил землю, на которой родился, землю Гаичей. Никогда он не был так счастлив и горд, как тогда, перед боем на Козаре, когда дед Джуро сказал ему: «Боро, ты наследник земли Гаичей. Будешь хозяином дома, продолжишь дело наших предков и наш род».

Эти слова помогли ему, раненому и больному, преодолеть немалое расстояние через горы и долины, чтобы собственными глазами еще раз взглянуть на родной дом. Правда, пожар уничтожил все дома в селе, но земля осталась.

Солнечные лучи с трудом проникали в погреб, и Боро казалось, что он лежит в гробу. Перед его глазами возникали разорванное на части небо, языки пламени, расколотые скалы, горящая земля. Когда сознание возвращалось, снова вспоминалось далекое детство. Ему казалось, что он вышел на пашню, широкую, до самого горизонта, и почувствовал дыхание свежевспаханной земли. Земля дышала, он шел, бросал в нее зерна… А потом он корчевал деревья, чтобы на их месте посадить сад и смотреть, как набухают по весне почки на саженцах. И еще казалось ему, что дома его ждет жена Дара, та самая Дара, что была вместе с ним в партизанской бригаде… И маленькие ребятишки тоже ждут его…

Боро всегда любил Дару, даже когда она была невестой Илии, погибшего в начале войны от рук усташей. Как же он любил ее! Но счастье обычно никогда не бывает долгим. «Большое счастье всегда несчастье кличет», — часто говаривала мать Боро. В одном из боев, когда Дара выносила на себе раненых, ее сразило осколком. Боро сам вытащил ее из-под огня. Смертельно раненная, она умирала у него на руках и все время просила: «Боро, помни обо мне… Видно, не суждено мне стать твоей женой…» Так и умерла она, со взглядом, устремленным к чистому небу.

Силы постепенно оставляли Боро. Сколько раз приходила ему в голову шальная мысль застрелиться, но всякий раз он отметал ее, помня слова деда, что самоубийцы — это безвольные люди, плохо прожившие свою жизнь.

Он проснулся, когда в погреб спустился Душко. По лицу младшего брата Боро понял, что произошло нечто важное.

— Боро, я убил его…

— Кого ты убил?

— Стипе Баканяца, который наших мучил. Он признался, что и деда нашего убил на мельнице…

Неожиданно к Боро вернулись силы, и он, преодолевая слабость, произнес:

— Братец ты мой милый, с какой радостью я обнял бы тебя и расцеловал. Ты — гордость нашего рода, рода Гаичей… Ты честно выполнил свой долг, отомстил этому зверю за всех. Какое было бы счастье, если хотя бы ты единственный из всех нас остался бы жив…

Боро опять впал в забытье. Придя в себя через некоторое время, он позвал ребят, и они спустились в погреб. Боро словно подменили. Даже голос его теперь звучал громче.

— Душко, — сказал он брату, — я умираю. Ты спас нашу честь, и потому я умираю со спокойным сердцем. Отдаю тебе свою винтовку, командирский планшет и гранату. Когда-то дед Джуро завещал мне нашу землю. Теперь я передаю ее тебе. Война кончится, ты построишь новый дом, женишься, останешься здесь, на Козаре. Род Гаичей должен продолжаться. Так завещали нам дед, отец, мать… Так завещаю тебе и я… — Боро говорил все тише и тише. Из темноты на ребят смотрело его измученное лицо. — Душко, обещай, что исполнишь это мое последнее желание.

— Обещаю… — По лицу Душко текли слезы.

Друзья неподвижно застыли у постели умирающего.

— А теперь оставьте меня одного, — шепотом попросил Боро.

Один за другим ребята поднялись наверх, где все так же светило солнце и дул легкий ветерок.

Когда через некоторое время ребята снова спустились в погреб, Боро лежал неподвижно, с запрокинутой головой и широко раскрытыми глазами, словно стремился в последний раз увидеть высокие горы, окружавшие его родное село. На исхудавшем лице его застыла улыбка, улыбка человека, который после стольких мук наконец-то успокоился.

5

Узнав о том, что мельница сгорела, Кудела страшно расстроился. Произошло это в его отсутствие, когда он был срочно вызван в штаб, где обсуждались последствия капитуляции Италии. Теперь, когда две крупные карательные операции немцев против партизан не привели к успеху, он пришел к выводу, что подавить народное восстание вообще невозможно.

На совещании в штабе Кудела сидел с отсутствующим взглядом. Мысли его были далеко. Его мало интересовали последствия капитуляции Италии. Он давно почувствовал, что война проиграна. Жаль только, что он так увяз в этих кровавых делах. Теперь трудно будет отмыться. Его поезд неумолимо, по инерции мчался под откос. Правда, многие из окружающих еще продолжали верить в окончательную победу…

Однажды Кудела решил повидать свою сестру Хелену, у которой после смерти жены Куделы жил его десятилетний сын Звонимир. Она жила в пригороде. Ее муж, важный правительственный чиновник, специалист по экономическим вопросам, слишком уж верил геббельсовским словам о преимуществе высшей расы, к которой относил хорватов. Их он считал дальними потомками вестготов, которые случайно восприняли славянский язык, а словенцев относил к горным хорватам. Он бездумно повторял и другие подобные же глупости о роли буржуазии и аристократии, о вещах, не имевших никакой связи с реальной действительностью. Будучи выходцем из старой буржуазной семьи, он считал, что долг каждого сознательного хорвата иметь побольше детей, чтобы со временем представители высшей расы заполнили бы пустоты, образовавшиеся на месте уничтоженных неполноценных народов.

К счастью, когда Кудела пришел, муж сестры находился на службе и не надо было вести с ним беспредметных разговоров.

Кудела давно не бывал у сестры. Сейчас он с отрешенным видом сидел в гостиной и отводил душу, выпивая сливовицу рюмку за рюмкой. Не по себе было ему в этом доме, где и понятия не имели, что такое настоящая война.

Сестра была младше его на два года. Юношеские годы она провела в монастыре, затем получила высшее образование. Однако счастливая супружеская жизнь с мужем и пятью детьми (тремя мальчиками и двумя девочками) не позволила ей стать учительницей, как она когда-то мечтала. Это была добрая женщина, делавшая все возможное, чтобы ее дети поменьше знали о войне и не испытывали лишений. Когда Анте Кудела начинал говорить о военных действиях на Козаре, она прикрывала ему рот ладонью, словно ничего не хотела слышать об ужасах войны. Вместе с мужем она ждала лишь одного — победного окончания войны.

Куделу все это раздражало. Про себя он называл сестру мещанкой, ругал ее муженька, который и мизинца кровью не запачкал.

Выслушав новости от брата, Хелена вышла к детям, которые резвились в соседней комнате. «Какое счастливое, безмятежное детство, — подумал Анте, оставшись один. — Играют и ничего не боятся…»

Выбежавший Звонимир бросился к отцу, обнял его за шею. Другие дети зашумели:

— Дядя Анте, покажи, что ты нам принес?

Изредка Кудела приносил им гостинцы, но сестра всегда корила его за это.

Он поцеловал сына и потом по очереди остальных детей. В их глазах он был героем, боевым офицером, который имел награды и интересно рассказывал о войне. Дети не могли оторваться, слушая его. Однако на этот раз у Куделы что-то не было настроения рассказывать о войне. В ушах его стоял радостный возглас сына: «Папа, папа, ты опять получил медаль?» «А разве ты не видишь, что твой папа стал уже майором?» — вторила племяннику Хелена.

Кудела не понимал, что с ним происходит. Он смотрел на весело играющих детей, и неизвестно почему эти сияющие от счастья лица вдруг превращались в его глазах в печальные лица крестьянских подростков с Козары, которых он убивал и которые сотнями умирали в концлагерях. «Если мы проиграем войну, партизаны страшно отомстят всем, кто попадется к ним в руки. Лично я ждать этого не намерен. Начальство драпанет первым да золотишко с собой прихватит. Женщины, дети, старики — вот кто останется… Однако что за безумные мысли приходят мне в голову? Немцы еще сильны. Атлантический вал прочен. Вот если бы мой полковник узнал мои мысли, тогда мне несдобровать. Смерть… Но разве расскажешь обо всем этом сестре, охваченной мещанским эгоизмом, или ее мужу, этой тыловой крысе? За всех этих прихлебателей сражаются другие… Идет война, а дети сестры живут как в раю. А рядом, на Козаре, — настоящий ад. И там тоже живут дети. Но сколько враждебности в их глазах, когда мы их гоняем по развалинам, по лесам, когда они страдают от мороза и голода, когда борются со смертью. Разве я или моя сестра могли бы хоть одну зиму прожить в таких условиях? Это два совершенно разных мира. Но ведь я не виноват, что принадлежу к избранным, а другие — к смертникам. Не я им судья». Так думал Кудела, пока сестра готовила чай.

За чаем дети наперебой рассказывали ему о том, как они учатся, ходят в церковь, играют, у кого лучше отметки, кто лучше себя ведет. Кудела похвалил их и принялся раздавать гостинцы. Дети визжали от восторга.

Много раз он хотел рассказать сестре, что его каждую ночь преследуют кошмары. Но рассказывать об этом можно только тому, кто поймет тебя. Ему казалось, что среди расстрелянных им людей он видит собственного сына, сестру, ее детей, свою мать и отца. Он набрасывался на солдат с дикими обвинениями: «Вы убили наших, моих!.. Чем они вам помешали?» Но солдаты в ответ спокойно отвечали: «Это вы их убили, господин сотник, вы, а не мы».

Кудела выпил еще одну рюмку сливовицы, чтобы набраться храбрости перед разговором с сестрой. Потом он заговорил и, пока рассказывал, видел, как менялось выражение ее лица, как оно бледнело. Хелену охватил страх, глаза ее наполнились испугом — такими были глаза тех, кого усташи расстреливали на берегу реки.

— Анте, значит, это правда, что вы убивали женщин и детей, если они теперь тебе снятся?

Она смотрела ему прямо в глаза, и соврать ей Кудела не смог. Раньше, например, когда мать спрашивала его о войне, ему это удавалось.

— Да, это правда, — ответил он Хелене. — Сотни, тысячи, если хочешь знать…

Лицо сестры стало пунцовым.

— А вы что, на луне живете, ты и твой муж? — попытался защищаться Кудела. — Идет борьба не на жизнь, а на смерть. Это вам не в удобной квартире сидеть и работать в министерстве продовольствия, как твой муж. Пока вы тут своих детей растите, других детей убивают. Ты разве этого не понимаешь?..

Но сестра молчала и только крестилась.

Кудела язвительно продолжал:

— Пришло время и тебе узнать правду, спуститься с небес на землю. Вы здесь все сыты, обеспечены, а другие в это время с голоду мрут. Детей на Козаре стреляют как зайцев, их мучают до смерти в лагерях, проводят на них разные опыты…

— Боже, что ты такое говоришь?! Не лишился ли ты рассудка? Разве это возможно, чтобы мой брат занимался подобными делами?

— Возможно. Вот поэтому-то я и извелся весь, так плохо выгляжу. Но я не сумасшедший.

— Ты хочешь, наверное, навести на наш дом, на наших детей кару божью?! Ты сам во всем виноват!

— Сестра, ты совсем рехнулась. Не я один виноват — виноват и твой муж, виноват мой начальник, ты виновата, все мы виноваты, все! С немцами снюхались, вот почему…

— Анте, только церковь поможет тебе. — Пошатываясь, словно выпила вина, она подошла к двери и скрылась за ней. Войдя вслед за сестрой в спальню, Кудела увидел, что сестра лежит на кровати и рыдает.

Майор Кудела не прислушался к совету сестры. Искать спасения в исповеди было бессмысленно. Но если он добровольно явится в контрразведку, ему с радостью накинут петлю на шею. По собственному опыту он знал, что главари усташей могут быть безжалостными не только к врагам, но и к своим людям. Кто им не нужен, кто встал на пути, должен умереть. От такого, как он, избавляются быстро и без предрассудков. Поэтому Кудела взял с сестры клятву, что она ничего не станет рассказывать мужу, который, Кудела знал это, обязательно донесет на него, чтобы еще сильнее упрочить свое положение. Когда другие гибнут, такие, как он, добиваются в тылу повышения по службе.

Неподалеку от штаба Кудела встретил знакомого офицера, служившего в концлагере. К нему Кудела направлял тех, кого «Независимое государство Хорватия» приговорило к смерти.

Выпив по рюмке сливовицы в ближайшем ресторанчике, они разговорились. Знали они друг друга еще по работе в буржуазной Югославии, работали вместе и в Италии, готовясь к террористическим актам, а потому доверяли один другому.

Когда бутылка опустела, Кудела спросил:

— Послушай, Стево, разве не мы с тобой проложили первую борозду, создавая наше новое государство и разрушая старое? Правда, мы только руки и штыки усташского движения, но не его мозг. Теперь ты понимаешь, о чем я говорю? Мы всегда точно выполняли приказы начальства, ни о чем не думали.

— Да, дорогой Анте, таков долг солдата. За него думают другие. А ты, похоже, начал уже размышлять?

— Начал. Я юрист по образованию и привык думать собственной головой.

— Это плохо, Анте. Если будешь думать вслух, долго не продержишься. Тебе представилась возможность, и ты ее использовал. Ты не относишься к числу тех, кто должен думать за всех нас. Твое дело — только выполнять.

— Я еще не сошел с ума, чтобы думать вслух, — горько рассмеялся Кудела. — Такие мысли приходят сами собой, и с этим ничего не поделаешь…

— А тебя никто и не заставляет гнать эти мысли прочь. Только пусть они не разлагают тебя. Наш полковник говорит, что к слабонервным мы должны относиться беспощадно. Они мешают нам, как сорняк. Человек должен быть тверд. Он обязан непоколебимо верить в правильность избранного пути и в конечную победу. В противном случае он будет вредить всем и заражать окружающих вирусом сомнения.

— Я твердо верю в победу и правоту нашего дела, но с методами достижения этой цели я не согласен, — возразил Кудела.

— Что же тебя волнует? — нетерпеливо спросил Стево, выпив еще одну рюмку. — Я тебя внимательно слушаю.

— Мне нужен совет. Наверное, только ты сможешь дать его. Вы ведь в лагере убиваете гораздо больше людей, чем мы здесь, на фронте…

Стево прервал приятеля:

— Думаешь, наше дело менее ценно? — Он сверкнул глазами, и мышцы на его лице напряглись. Он еще не догадывался, куда метит Кудела, но одно было ему ясно: его друг просто усложняет простые вещи и упрощает сложные.

— Ни в коем случае, дорогой Стево.

— Брось, я знаю, что вы недооцениваете нас. Но мы уничтожаем их ровно столько, сколько вы нам присылаете. И не мы их приговариваем к смерти, мы только выполняем приказ. Сам знаешь, что мы отправили на тот свет почти сто тысяч коммунистов, евреев, цыган и прочих. Замечу, что у нас делать это так же тяжело, как и на фронте… Вы тут получаете ордена, чины, а нас при каждом удобном случае только поносят…

— Не об этом сейчас речь. Каждому по-своему тяжело. Меня вот что интересует. Ты или твои подчиненные там, в лагере, видите ли такие сны, как я…

Стево удивленно поднял брови и посмотрел на Куделу по-змеиному холодными глазами. Губы его вытянулись, и рот превратился в узкую щель.

— Дорогой мой, вначале всегда тяжело. У каждого выворачивает наизнанку и желудок, и душу. Потом постепенно привыкаешь, как к выпивке. Для такой работы нужны настоящие кадры. Ведь не каждый может петь в опере, сооружать памятники, конструировать машины… Так и здесь, не каждый может отправлять людей на тот свет. Разве, выполняя тяжелую работу, ты получаешь от этого наслаждение?..

— Всего этого я нахлебался вдоволь. А как солдат солдату скажу, что нож, винтовка или пушка никогда не приносили людям счастья.

— Давай-ка лучше выпьем еще по одной, и тогда я тебе порекомендую одно лекарство.

Они выпили еще по рюмке. Оба уже заметно захмелели. Наконец Стево заговорил:

— Я рад, что ты доверяешь мне, ведь мы довольно давно знакомы, не правда ли? Так вот, Анте. Ты пока еще слишком мало убивал, вот потому они тебе и снятся. Ты просто-напросто испугался, раскис и запаниковал. Ты и раньше у нас слыл мечтателем…

— Может быть, ты и прав. Какой-то двойственный у меня характер, но, как бы там ни было, я не нахожу смысла уничтожать гражданских лиц, хоть убей.

— Клин всегда надо вышибать клином. Ты знай свое дело, убивай. А о том, кто прав или не прав, болтай поменьше. Если мы войну проиграем, всем конец придет. И тем, кто мало убивал, и тем, кто убивал тысячами. Я лично умываю руки, как Понтий Пилат. Когда в лагерь приходит очередной транспорт с пленными, я обязан освободить для него место. И души летят к небу, там просторнее. Трупы — в овраг или в реку. Все как на конвейере. И не об идеологии мы тогда думаем, а о том, как побыстрее место для новых очистить. И не рассуждаем, каким способом побеждать…

— Может, я болен? — неуверенно сказал Кудела. — Немцы посылают меня к психиатру…

— Не говори ерунды. Ты же не сумасшедший. Такие попадают за решетку, и от них избавляются. У Гитлера для таких есть одно лекарство — укол, и человек словно засыпает. Вот тебе мой совет: приезжай-ка ты к нам. Дадим мы тебе в руки нож или палку, что тебе больше по вкусу. Недельку поработаешь — и всю ипохондрию как рукой снимет…

«Может, старый приятель прав?» — думал Кудела, возвращаясь к себе. Его предложение ехать в лагерь он тут же отверг… Перед глазами еще стояло лицо Стево. Сильно он переменился. В глазах лед, а руки трясутся. Только когда напился, перестали трястись. Видно, и у него твердость показная. Но если бы начальник отправил Куделу в лагерь, то Стево, не задумываясь, перерезал бы другу глотку или забил до смерти палкой.

Из города Кудела уезжал с надеждой, что время залечит все раны. Об этом ему однажды сказала Клара. «А может быть, надо поменьше думать о войне, а побольше о Кларе? Тогда все и пройдет?» — спросил себя Кудела.

6

В штабе майор узнал о поджоге мельницы. Предполагали, что сделали это партизаны. У кого же другого было столько причин, чтобы расправиться с мельником — агентом усташей? Но доверенное лицо майора сообщило Куделе об истинном положении дел. Оказывается, Муйо Бегич жив и здоров, он находится у родственника в селе. Он прислал письмо на имя Куделы, в котором и сообщил, кто и с какой целью поджег мельницу.

Кудела был зол на себя за то, что так доверял Баканяцу. Этого типа следовало бы раньше пристрелить. Ведь он и не скрывал своего желания поскорее добраться до золота. Сейчас Кудела вспомнил, что в ночь, когда сгорела мельница, из казармы исчезли трое… Кудела понимал: надо что-то предпринять, иначе можно расстаться с драгоценностями…

Кудела попросил в штабе автомобиль, сам сел за руль, а для большей безопасности прихватил с собой бывшего вестового, которому доверял как самому себе. Проехав мост и попетляв по пыльной дороге, они остановились возле дома долговязого Симы. Здесь Кудела бывал много раз.

Когда автомобиль остановился у ворот, залаяла собака. Кудела вышел. Вестовой следовал за ним. Открыла им старшая сестра Симы, с которой Кудела прошлым летом был в теплых отношениях. Лицо ее осветилось улыбкой. Она засуетилась, приглашая гостей в дом. При этом голос ее дрожал, и она заметно волновалась.

Все семейство Симы сидело за ужином. Когда нежданные гости вошли, у отца от неожиданности чуть не выпала из рук ложка. Мать побледнела, а дочери не могли скрыть беспокойства, поскольку лицо вошедшего майора и лихорадочный блеск его глаз не предвещали ничего хорошего.

Кудела отказался сесть за стол, отодвинул в сторону предложенную ему рюмку сливовицы и сразу же перешел к делу:

— Вы хорошо знаете, зачем я пришел. Я знаю, что вы прячете его дома. Речь идет о его и ваших головах. Думаю, вам хорошо известно, что бывает за укрывательство дезертиров.

— Господин майор, но Симы дома нет. Был, правда, да ушел, а куда, мы не знаем, — тихо проговорила мать.

Отец подтвердил:

— Еще совсем недавно был дома…

— Довольно! — прервал их Кудела. — Вы знаете, что я хорошо относился к вам и вашему сыну. Будьте же благоразумны. Дом окружен моими солдатами. Мы можем спокойно уничтожить вас и спалить дом. Это не пустые слова. Вы еще можете спасти сына. Я знаю, что он не виноват, хотя и участвовал в одном грязном деле, которое бросает тень на все наше движение. По закону ему за это положена смертная казнь.

Мать застонала и, обернувшись к отцу, шепнула:

— Я схожу за ним?.. Простите нас, но мы ни в чем не виноваты, — попыталась она объяснить майору. — Это Стипе подговорил нашего сына на такое… Вы же сами видите, что у нас хозяйство большое, Сима — наш единственный сын, он никогда ни в чем не нуждался…

— Я рад, что вы наконец образумились. Знаю, что вы уважаемые люди, и потому сделаю все, чтобы о случившемся не узнал никто. — Кудела подсел к столу и выпил сливовицы.

Они посидели молча. Прошло еще несколько минут, и в дверях появилась хозяйка дома, а за ней Сима в усташской форме и с пистолетом.

— Я здесь, господин майор, в вашем распоряжении.

Кудела снисходительно посмотрел на Симу и с улыбкой сказал:

— Я должен был прийти за тобой. Меня известили, что ты дома. Нам надо поговорить наедине.

— Я к вашим услугам. Если бы вы не пришли, то завтра утром я бы сам к вам явился, — соврал Сима.

Когда, пройдя через две комнаты, они остановились у входа в подвал, где все это время скрывался Сима, майор сказал:

— Расскажи-ка мне всю правду, и тогда я тебя спасу. Только выкладывай все как есть начистоту, не петляй! Мельник, кстати, остался жив и все мне рассказал.

— Конечно, конечно, обязательно, — заплетающимся языком произнес Сима. — Это Баканяц подговорил нас напасть на мельника, сказал, что тот на партизан работает. Стипе говорил, что у него есть доказательства. А еще он говорил, что на мельнице спрятаны какие-то сокровища. Ну мы и пошли… Стипе долго пытал мельника, пока тот наконец не показал, где спрятан мешок с драгоценностями. Оказалось, что он — ваш. Фране предлагал ничего не брать, а мельника отпустить с миром. Но Стипе будто умом тронулся. Мельника и его жену он прикончил, а мельницу запалил… Потом, когда мы шли обратно, он застрелил Фране, чтобы тот нас не выдал. Тут я понял, что он и со мной хочет сделать то же самое. Когда подвернулся удобный случай, я его убил, а мешок забрал. Бог свидетель, господин майор, но я себе из этого мешка ничего не взял. Клянусь матерью! — Сима полез под кровать, достал мешок и положил его на стол.

По лицу майора пробежала довольная улыбка. Этому парню Кудела верил, вот только не мог понять, почему он спрятался дома.

Словно угадав ход его мыслей, Сима пояснил:

— Из-за этого мешка я и пошел домой. Заглянул было в штаб, но вас там не оказалось. Вот я и отправился домой ждать, когда вы сами придете…

— Послушай, Сима, большую глупость вы сотворили. Это же настоящее преступление. Мешок здесь ни при чем. Мешок — ерунда. Эти деньги и драгоценности нужны были нам, чтобы платить нашим агентам. Главное, что вы уничтожили нашу разведывательную точку как раз в тот момент, когда она нам больше всего нужна. За такое ты ничего, кроме пули, не заслуживаешь.

— Понимаю, господин майор. Если так, то застрелите меня. Но я же вам все вернул в целости и сохранности.

— Да, Сима, в этом случае ты поступил честно. Но соваться в такие дела тебе не следовало бы. Теперь, если хочешь сохранить голову, никому ни слова о том, что случилось, даже под страхом смерти. Я написал рапорт, в котором объяснил, что вы напоролись на партизанскую засаду, завязался бой, в ходе которого сгорела мельница. Те двое, что были с тобой, мертвы. Мельнику же я приказал молчать.

Кудела положил мешок в большой кожаный чемодан, который захватил с собой для этой цели.

У двери их ждали отец и мать Симы. Они подошли к майору и упали перед ним на колени:

— Господин майор, не убивайте нашего сына! Он же у нас единственный!.. У нас всего вдоволь. Ему не нужно государственного добра!

Старик полез в карман жилетки и, вынув пачку мятых денег, сунул их в карман Куделе.

— Это вам за вашу доброту, — пролепетал он.

Кудела и бровью не повел. Он думал сейчас только о том, что доведет Симу до моста, а там пустит ему пулю в спину. «Надо быть сумасшедшим, чтобы отпустить живым такого свидетеля».

Мост был невысоким. Под ним катились темные, мутные воды. Небольшие валы пенились у опор. Сима был уверен, что майор здесь расправится с ним. Ведь сколько раз они вот так же убивали других людей, а затем сбрасывали трупы в реку. А может, попытаться спастись, прыгнуть через перила прямо в воду? Но ноги его словно налились свинцом. Обернувшись к Куделе, он едва слышно произнес:

— Убейте меня, господин майор, только перед смертью дайте перекреститься…

Кудела выстрелил, и пуля прошла в сантиметре от Симы. Засовывая пистолет в кобуру, Кудела сказал:

— Ты пережил и смерть, и позор. Твоим родителям я обещал сохранить тебе жизнь и сдержал свое слово. Не хочу убивать их единственного сына. Запомни раз и навсегда, что Кудела не такой уж дурной человек. Отпускаю тебя на все четыре стороны.

— С этого момента, господин майор, у вас нет более преданного человека, чем я, — дрожа от пережитого напряжения и страха, пробормотал Сима.

— Это меня радует. Ничего я так не ценю, как преданность. Тебе я дал шанс, а ты сумей подтвердить свои слова.

Они сели в машину и отправились в город. Уже совсем стемнело, стал накрапывать дождь. Машина подпрыгивала на ухабах. Все молчали.

НОВЫЙ ПРОТИВНИК

1

Зима пришла холодная, снежная. В развалинах домов свистел и завывал ветер. Замерзшую землю покрыло сугробами.

Как-то раз, когда ребята сидели в развалинах и ели сухие груши, припасенные еще с лета, на дороге неожиданно показалась колонна всадников. Это был гитлеровский карательный отряд. Ребята поспешили укрыться в лесу.

— Нужно немедленно известить об этом Михайло, — сказал Душко.

Он и Боса отправились искать лесника, а Остоя продолжал следить за действиями гитлеровцев.

В лесу ребят остановил партизанский патруль. Старший патруля — молодой партизан с только что начавшим пробиваться пушком на подбородке — строго спросил:

— Кто вы такие и куда направляетесь?

Пока Душко объяснял, молодой партизан не сводил взгляда с его пистолета. Как бы невзначай он бросил:

— Смотри-ка, какой у тебя пистолет!

— Это мне дед подарил, — с гордостью ответил Душко.

— Покажи-ка!

Когда Душко отдал ему пистолет, партизан вдруг сунул его себе за пояс. Душко потребовал вернуть ему пистолет назад, но партизан возразил:

— Такой пистолет пристало носить командиру или комиссару, а ты еще мал…

Душко похолодел от таких слов и заплакал. Патрульные рассмеялись, глядя на него, но тут в разговор вмешалась Боса:

— Верните ему пистолет. Он — разведчик. У него и бумага с разрешением носить оружие есть.

— Тихо, девчонка! Пистолет останется в бригаде. У нас и так оружия не хватает. Есть приказ отбирать оружие у детей. Мало вас слепых да безруких ходит! А теперь идите своей дорогой…

Ребята, понурив головы, пошли дальше. К счастью, Михайло они нашли быстро. Он сразу увидел, что Душко чем-то расстроен, и спросил:

— Что случилось?

— Пистолет у меня отобрали, который дед подарил.

— Кто отобрал?

— Партизаны.

— Не реви. Вернем назад.

Ребята рассказали ему, зачем пришли. Лесник поблагодарил их за своевременное сообщение. Вскоре он отправился по делу, оставив ребят в своем убежище. Вернулся Михайло только на следующий день, под вечер. Вместе с ним пришел и Остоя.

Душко страшно обрадовался, когда лесник вынул из мешка его пистолет.

— Смотри больше никому свое оружие не отдавай, слышишь?

Сели ужинать. На ужин был картофельный суп с мясом. Ребята так проголодались, что попросили добавки. После ужина, когда они убрали со стола и вымыли посуду, Михайло принялся чистить свое оружие.

Ребята с восхищением рассматривали трофейную снайперскую винтовку с оптическим прицелом. Старик разобрал ее, вычистил, и теперь она блестела как новая.

— Дядя Михайло, а сколько фашистов ты уничтожил из этой винтовки? — спросил Душко.

Лесник с удивлением посмотрел на мальчика:

— А я не считал. Нет у меня такой привычки. Знаю одно: бить их надо всех до последнего!

Потом ребята разбирали и чистили свои пистолеты. Михайло сразу увидел, что они не очень-то бережно относятся к оружию, отругал их и велел чистить пистолеты каждый день, чтобы оружие не отказало в нужный момент.

Душко рассказал, как они отомстили торговцу Стипе. Лесник ласково погладил мальчика по голове, похвалил:

— Смотри-ка, ты настоящий Гаич! Такой же герой, как твой дед Джуро, как Боро. Теперь смотри голову под пули зря не подставляй! Из Гаичей ты один остался.

— Может, мама еще жива? — грустно произнес Душко.

— Это хорошо, что ты не теряешь надежды. Обязательно верь. Как знать, может, твоя мама и вернется.

Душко так хотелось верить, что его мама жива! И его друзья тоже надеялись, что она вернется. Остоя ждал своего брата Леку — батальонного командира, Боса — дядю. Так они и жили, и надежда поддерживала их…

2

Немецкий полковник Кренер, начальник местного гарнизона, высокий, с коротко подстриженными волосами и усиками, которые делали его похожим на офицера старой австро-венгерской армии, решил организовать в штабе новогодний праздник. На вечер были приглашены все штабные офицеры с женами и несколько усташских офицеров.

Падал мелкий снег. Серый туман окутал землю, и лепившиеся друг к другу дома едва просматривались в этой пелене. Длинная, покрытая грязью улица тянулась до самой окраины города, изрытой окопами. Время от времени в небо взлетала осветительная ракета и тут же гасла. Город словно вымер. Майор Кудела под руку с Кларой, одетой в меховое пальто (подарок немецкого офицера), шел по пустынной улице и тихо ругался:

— Черт бы их всех побрал! Не могут даже в Новый год в покое оставить! Лучше бы с тобой одни остались, чем с этими немцами время проводить! Следят за каждым шагом, будто не доверяют нам.

— Ты о чем, Анте? Уж не о конце ли войны думаешь?

— Об этом лучше помалкивать. Незачем болтать на улице. Кругом уши. Так и голову потерять недолго…

В штабе было шумно. Какой-то человек в гражданском костюме наигрывал на пианино тихую мелодию. В углу зала стояла новогодняя елка, украшенная серебряной мишурой и пестрыми игрушками.

Войдя в зал, Кудела сразу же заметил Шлахта, на плечах которого поблескивали новенькие погоны подполковника. Рядом со Шлахтом сидел длинноногий, светловолосый немец — офицер из штаба.

— Как дела, дорогой Кудела? Я вижу, вы сегодня переиграли всех нас — пришли с самой красивой девушкой в городе! — Шлахт, щелкнув каблуками, галантно раскланялся с Кларой и поцеловал ей руку.

Куделу все раздражало, а особенно то, что офицеры стали пялить глаза на его Клару.

За ужином, когда немцы запели сентиментальные песенки, Кудела, повернувшись к Кларе, тихо сказал:

— Следи, пожалуйста, чтобы я не напился, а то наговорю разных глупостей в этом хлеву.

— Ты держись, не пей много, а то на тебя уже и так внимание обращают.

Заиграла музыка. После вальсов Штрауса настроение у всех заметно поднялось. Кудела танцевал с Кларой, крепко прижимая ее к себе, словно хотел показать, что эта красавица принадлежит только ему.

Алкоголь подействовал. От выпитого у Куделы разболелся затылок. Боль постепенно распространилась на всю голову, и вскоре ему стало казаться, что лица танцующих похожи на застывшие маски.

— Дерьмо, настоящее дерьмо! — Кудела произнес эти слова так громко, что Клара, испуганно оглянувшись, прикрыла ему рот ладонью.

Майор еще сильнее прижал к себе Клару. Этот зал с фашистскими знаменами, в котором воздух пропах вином, духами, табаком, казался ему похожим на скотобойню. Фигуры танцующих прыгали перед глазами.

«Никакая культура не спасет человека, — думал он. — Все это — сплошная ложь. Если о немцах судить по их музыке, науке и искусству, то следовало бы считать их людьми высокой культуры. А ведь именно они втянули мир в новую войну… Почему же мы пошли за ними? Чтобы вместе с ними оказаться в пропасти под звуки вальсов Штрауса или музыки Вагнера?..»

Пропасть! Это слово, таящее в себе смерть, пугало Куделу. Конец всему, конец любви к женщине, которая вот сейчас танцует с ним на самом краю пропасти…

На последний танец Клару пригласил Шлахт. Кудела танцевал со светловолосой красоткой, которая пришла с подполковником. Немка старалась держаться от Куделы на некотором расстоянии. У нее были ледяные руки, и этот холод проникал ему под кожу. Немка постоянно крутила головой, отыскивая взглядом своего обожателя.

Клара и Шлахт между тем о чем-то оживленно беседовали. Когда танец кончился, майор спросил Клару, о чем они так мило разговаривали с подполковником.

— Не мной ли он интересовался?

— Тобой? Зачем? О тебе он и так все хорошо знает. Он интересовался мной…

— И что же он сказал?

— Сказал, что я самая хорошая девушка из всех, кого он встречал на Балканах.

— Пустые слова. Так завоевывали женские сердца еще во времена всемирного потопа.

— Я не все тебе рассказала…

— Говори. Но этот Шлахт хорошая скотина. Я знаю, на что он способен.

— Мне так не показалось. Он очень любезен. И ты знаешь, он предложил устроить меня в штаб переводчицей.

Кудела остолбенел. Прижав Клару к себе, он еле слышно спросил:

— И ты согласилась?

— Да, я перехожу работать в штаб. Работы немного, но получать я буду в несколько раз больше.

От ревности в глазах майора все завертелось…

— Что с тобой, Анте? Это же нисколько не меняет наших с тобой отношений.

— Поступай как знаешь. Но если бы это произошло, скажем, двести лет назад, я бы вызвал этого типа на дуэль и застрелил как бешеную собаку.

— О, да ты, оказывается, романтичен! И ревнив к тому же. Это для меня новость… А если бы он тебя застрелил?

— Ну и что? Избавил бы меня от этого сумасшедшего мира, который плывет неизвестно куда.

— Зачем столько грусти, Анте? Лучше давай встретим Новый год и пойдем домой. Ты немного успокоишься.

Полночь еще не наступила, но сначала на окраине, а потом и в самом городе послышалась стрельба. Во дворе штаба начали рваться мины. Зазвенели выбитые стекла, люстра на потолке закачалась.

Двери резко распахнулись, и на пороге появился офицер в перепачканной грязью шинели. Подойдя к полковнику Кренеру, он доложил, щелкнув каблуками:

— Господин полковник, партизаны ворвались в город!

— Почему докладываете об этом только сейчас, когда бандиты уже в городе? Где вы были раньше? Праздновали?!

— Господин полковник, все солдаты на позициях, ведут огонь…

Но полковник не дал ему договорить. Повернувшись к залу, он громко воскликнул:

— Прошу внимания!

В зале воцарилась тишина.

— Господа офицеры, позвольте сначала поздравить вас с Новым годом. Правда, он еще не наступил, осталось несколько минут. Но на город напали партизаны. Поэтому приказываю всем разойтись по своим частям и ждать дальнейших указаний! Хайль!

— Зиг хайль! — проорали присутствующие офицеры под грохот разрывающихся мин.

Полковник поднял бокал шампанского и осушил до дна.

Офицеры поспешили в раздевалку. Шлахт взял Клару под руку и, обращаясь к Куделе, сказал:

— Эта девушка пойдет со мной. Отныне она переводчица в моем штабе.

Майору в этот момент показалось, что он получил удар в челюсть.

— Понимаю, герр подполковник, — растерянно произнес он.

— Ваша задача сейчас собрать три разведгруппы и, проникнув в расположение партизан, захватить «языка», — приказал Шлахт. — Мы должны знать, что они задумали.

— Слушаюсь, герр подполковник! «Языка» мы добудем…

С трудом вытаскивая из снега ноги, Кудела добрался до расположения своей части. Вокруг гремели взрывы, и казалось, что партизаны уже полностью овладели городом.

Он вошел к себе. За столом дежурного сидел Сима. Увидев майора, он вскочил.

— Слышишь, Сима, партизаны в городе. — Кудела снял фуражку, шинель, бросил на стул. — Боюсь, на этот раз нам не уйти…

— Не думаю, господин майор, что им удастся нас одолеть.

— Откуда такая самонадеянность? — усмехнулся Кудела. — Будь Муйо на месте, мы были бы предупреждены. Из-за тебя и твоих дружков партизаны напали на нас так неожиданно. Знало бы гестапо, что ты натворил, шкуру бы спустило… Так или нет? Чего молчишь?

— Так точно. Еще раз простите меня, господин майор.

— Будешь знать теперь, как совать нос в чужие дела. Ладно, прощаю тебя.

В комнату вбежал Батурина. Без лишних слов майор передал ему распоряжение Шлахта.

— Бери своих разведчиков, переодевай в партизанскую форму и пробирайся к ним в тыл. Захвати «языка», только, смотри, живого!

Первая группа разведчиков вернулась под утро. Кудела слышал, как по лестнице загремели солдатские сапоги. Дверь распахнулась, и в комнату вошли разведчики, ведя перед собой мальчика с окровавленным лицом, в разорванном, не по росту большом немецком мундире. Руки его были связаны. Глаза у паренька блестели, словно у волчонка. Кудела не раз видел на Козаре такие глаза.

— Ты был в Яске? — спросил он мальчика.

Тот кивнул.

— Тебя партизаны освободили?

Паренек опять кивнул.

— На Козаре был?

Опять кивок головой.

— Ты что, языка лишился? Немой?

Паренек молчал.

— Нас интересует, из какой ты части, каковы силы партизан, напавших на город? С каким ты шел заданием?

— Ничего не буду говорить. Я не предатель.

— Это тебя комиссары научили так отвечать?

Кудела повторил вопросы. Но паренек не проронил ни слова.

— Ведите его к подполковнику Шлахту. Пусть делает с ним что хочет. Я знаю таких, ничего он им не скажет.

Куделе вдруг показалось, что перед ним вовсе не мальчишка-партизан, а Звонимир, его сын…

Через какое-то время майора вызвали в немецкий штаб.

— Помогите мне допросить этого бродягу, — обратился к нему Шлахт. — Ваша Клара во время допроса вдруг упала в обморок, и я отправил ее домой.

— К вашим услугам, герр подполковник.

Они вошли в тесную комнату. С потолка свисало безжизненное тело парня. От избиения плетьми он потерял сознание, и теперь его обливали водой, чтобы привести в чувство.

Волосы пленного были в крови, лицо в кровоподтеках.

— Вы поступили неверно, — сказал Кудела. — Я знаю этих людей. Они очень упрямые и гордые. Режьте его на куски — все равно говорить не будет.

— Вы что же думаете, мы должны цацкаться с ним? Нам нужны сведения о партизанах! — возмутился Шлахт.

Когда пленный очнулся, Кудела подошел к нему и как можно ласковее сказал:

— Послушай, сынок, ты только скажи, какая партизанская часть напала на город, и мы тебя сразу же отпустим.

Парень поднял на Куделу глаза. Он и раньше слышал об этом майоре, которого хорошо запомнили на Козаре.Окровавленными, разбитыми губами он прошептал:

— Краинская дивизия…

— А сколько бригад?

— Все… — И парень снова потерял сознание.

В комнату вошел дежурный офицер.

— Господин подполковник, — доложил он, — подошло подкрепление. Танки и полк СС. Они уже заняли окраину города. Партизаны отступают за реку.

— Отлично. Тогда не будем тратить время на этого сопляка. Бросьте его в карцер. Если понадобится, допросим потом.

Орудийные залпы стали слышны сильнее. Под окнами раздавалось лязганье танковых гусениц.

— Ну вот, теперь все в порядке, — удовлетворенно вздохнул Шлахт и, обратившись к Куделе, добавил: — Вам бы следовало снова прочесать Козару, чтобы партизанам в другой раз неповадно было сюда соваться.

— Слушаюсь, герр подполковник! — отчеканил Кудела и подумал: «Прочесывайте, только на этот раз уже без меня».

Сквозь забранное решеткой окно, которое находилось под самым потолком, в камеру проник солнечный луч. Митко Савич открыл глаза и осмотрелся. Лежал он на голых досках. От побоев ныло все тело.

«Как же так случилось, что я напоролся на усташскую засаду? — подумал он. — Ведь я же находился далеко от места боя и, ничего не подозревая, шел из штаба батальона в бригаду…»

Командиром батальона был Лека Пейович, брат его школьного друга Остои. Как же радовался Лека, когда узнал, что Митко виделся на Совиной горе с Остоей!.. «Теперь Лека со своим батальоном, вероятно, отправился именно на ту гору, а меня там не будет», — подумал Митко, глядя на влажные стены камеры.

Много раз ему удавалось ускользать от фашистов. «Но на этот раз спасти меня может только чудо», — решил он. Вспоминая вчерашний допрос, он был горд, что так ничего и не сказал фашистам. «Пусть убивают, меня ее сломаешь так просто. Я ведь член Союза коммунистической молодежи!»

Снова послышалась стрельба, но на этот раз она доносилась откуда-то издалека. Значит, партизаны отступили. Надежды на то, что они спасут его, Митко, не было, а он так надеялся снова увидеться с Остоей, Душко, Босой! Где-то они сейчас?

3

Друзья встречали Новый, 1944 год в погребе, сохранившемся под развалинами дома Гаичей. Всю Козару засыпало снегом. Голодно было в горах. У ребят осталось совсем мало продовольствия. Если бы не Михайло, они пропали бы. Стояли холода, и ребят радовало только то, что осенью они запасли много дров и теперь не страдали от холода.

Доносившиеся к ним звуки канонады ребята воспринимали как музыку. Они знали, что партизаны напали на гитлеровский гарнизон, и теперь ждали, когда город будет полностью в их руках.

Несколько дней назад они встретили Митко, ординарца батальонного командира Леки Пейовича. Он рассказал им, что многие из ребят, с которыми они вместе были в усташском лагере в Яске, погибли, а те, что остались в живых, служат связными в партизанских отрядах, работают в госпиталях или на полевых кухнях.

Ребята слушали своего друга раскрыв рты. Им похвастаться пока было нечем, но они были счастливы оттого, что партизаны напали на фашистский гарнизон.

— Когда же нас наконец возьмут в отряд? — вдруг спросил Остоя. — Каждый раз, когда я прохожу мимо могилы Вуки, я все думаю, как бы отомстить за нее.

— А знаешь, Остоя, давай вместе пойдем? — предложил Душко.

— Нас с тобой, может, и возьмут, а вот как с Босой быть? Девочек-то в отряд не берут.

Боса взяла Душко за руку и попросила:

— Не уходи. Что я одна здесь буду делать? Правда, я могу пойти к Майе, помогать ей ухаживать за сиротами.

— Никуда ты не пойдешь. Мы с тобой здесь останемся. Нас Михайло не отпустит, ведь мы находимся на наблюдательном пункте.

На следующий день Митко заторопился в дорогу, туда, откуда доносилась стрельба. В трофейный ранец он сложил все свое богатство: две рубахи и пару носков. Привязал к поясу гранаты. Боса дала ему на дорогу мешочек сушеных груш.

С тех пор прошло несколько дней. И вот однажды ребята увидели, что к Совиной горе приближаются партизаны. Первым к развалинам подошел батальон, которым командовал Лека. Остоя выбежал навстречу брату. Оба уже не надеялись, что когда-нибудь увидятся. Лека довольно оглядел младшего брата. Парень заметно возмужал, окреп.

Ребята пригласили Леку в свое убежище, угостили, чем могли.

— Я с тобой в отряд пойду. Буду твоим связным! — решительно заявил Остоя. — Как и Митко. Автомат у фашистов раздобуду. Смотри, сколько я для вас гранат собрал. И пистолет есть. Вот…

— Хорошо, пойдем. Я специально завернул на Совиную гору, чтобы тебя с собой взять. Вот только батальон немного отдохнет, и сразу же тронемся в путь.

— А что-то я не вижу Митко, где он? — спросил Душко.

Лицо Леки помрачнело.

— До сих пор никак не могу выяснить: убит он или в плен попал. Недавно слышал, что там, где он проходил, рыскали усташи, переодетые партизанами. Может, они схватили его?

Увидев погрустневшие лица ребят, Лека тут же их успокоил:

— Ничего, этому пострелу всегда везет. Сколько раз он в плен попадал и все время убегал. Я такого смелого паренька еще не видел. Помню, как-то переодели мы Митко пастухом и послали в город, чтобы взорвать одно здание. Поручение он выполнил, а когда возвращался, его четники схватили. Так он и от них убежал. Вот он какой, Митко.

Партизаны развернули полевую кухню, и скоро в морозном воздухе запахло наваристым мясным супом. У кухни собрались бойцы. У многих все эти дни во рту не было ни крошки. Вертелись около кухни и ребята.

Но Душко есть не хотелось, гораздо больше его привлекали стоявшие на земле пулеметы.

Когда все поели, Лека скомандовал бойцам:

— Запевай!

Партизаны запели:

Лека положил руку на плечо Остои, и братья дружно пели. Пели Душко и Боса. Пели и раненые, лежавшие на носилках. Далеко разносилась известная партизанская песня. Казалось, ее слышали всюду…

Душко и Боса, поднявшись повыше в гору, смотрели вслед уходившим в лес партизанам. Впереди колонны верхом на коне ехал Лека. Все глубже и глубже в лес уходили бойцы: взвод за взводом, рота за ротой. С ними шел и Остоя, назначенный связным батальона.

Жалко было ребятам расставаться с партизанами. Но ведь рано или поздно партизаны вернутся. А с ними придет и Остоя…

4

Казалось, низкое серое небо опустилось на горы. Тишину нарушали только крики ворон, слетевшихся сюда из окрестных лесов в поисках добычи. Ночью ребята снова слышали вой голодных волков.

Повалил снег. Крупный, пушистый, он становился все сильнее и сильнее.

Вдруг в люк погреба кто-то сильно постучал. Оказалось, это пришел Михайло. Лесник насквозь промок, замерз. Он отогрелся и с удовольствием напился грушевого взвара.

— Ну как дела, ребятки? — поинтересовался он.

— Плохо, дедушка. Еды почти не осталось. А кругом столько снега намело. Боимся выходить, как бы нас не заметили.

— Да, трудно вам приходится. А тут еще фашисты готовят новую карательную операцию в отместку за то, что партизаны на город напали, испортили фрицам новогодний праздник. Несколько тысяч гитлеровцев и усташей идут на Козару.

— Что же нам теперь делать?

— Вот потому-то я к вам и пришел. Надо вам перебираться в землянку, которую дед в лесу приготовил, и ждать там, пока фашисты не уйдут. Только хочу предупредить: будете в землянке, днем огня не разжигайте, а то фашисты заметят. Их самолеты постоянно над лесом кружат. Там вам надо переждать несколько дней…

Простившись, лесник выбрался из погреба и поспешно стал догонять колонну беженцев, которых он должен был спасти от преследования фашистских карателей.

Всю ночь беженцы шли по заснеженной равнине. Вокруг не было ни дорог, ни тропинок — все замело снегом. Под утро вышли к руслу реки. Два высоких берега, поросших лесом, находились на таком незначительном расстоянии один от другого, что чуть ли не смыкались. Здесь колонна остановилась. Несмотря на опасность, люди развели костры, чтобы хоть немного согреться, обсушиться, накормить детей.

Среди беженцев находилась и Майя со своими сиротами. Михайло помог ей расчистить снег на опушке, нарубил елового лапника для подстилки, разжег костер. Ребятишки согрелись, легли на ветки и, тесно прижавшись друг к другу, заснули.

Днем, когда туман рассеялся, костер пришлось погасить. Вдали слышалась стрельба, над лесом время от времени проносились самолеты. Начиналась очередная карательная операция, но местные жители были уверены, что партизаны не пустят фашистов на Козару.

Старики, вглядываясь в серое небо, молились, стоя на коленях. К счастью, скоро начался сильный снегопад и следы беженцев занесло снегом. Теперь у людей появилась надежда, что фашистам не удастся их обнаружить.

5

Снежное покрывало под низким серым сводом неба, казалось, заглушало разрывы снарядов и треск пулеметных очередей. Батальоны горных стрелков вот уже двое суток теснили козарских партизан, принуждая их уходить выше в горы. Фашистское командование задумало это наступление прежде всего как очередную карательную операцию.

— Вы что такой кислый, майор? Все идет как по маслу, — сказал Шлахт, обращаясь к Куделе.

— Ничего особенного, герр подполковник, все в порядке, — очнувшись от своих тягостных мыслей, ответил Кудела. — Видимо, погода на меня так действует. Не люблю слякоти.

— Тогда выпейте рома. Это вас взбодрит. — И немец, достав из сумки плоскую бутылку, протянул ее майору.

Кудела сделал несколько глотков из горлышка и вернул ему бутылку. Пока они пробирались по лесу, со всех сторон доносилась стрельба. Немцы надеялись загнать партизан в горы и там уничтожить. Теперь все зависело от того, сумеют ли гитлеровцы окружить их в горах…

— Как думаете, майор, каким будет результат нашей операции? — спросил Шлахт.

— Делать предположения подобного рода не входит в мои обязанности, — сухо ответил Кудела. — Я всего лишь офицер связи при вашем штабе. А если хотите откровенно, то скажу. Результат, видимо, будет мизерным. Слишком мало у нас сил, чтобы окружить партизан в горах. А места для маневра у них более чем достаточно. Партизаны уже научились воевать, и это вы должны признать.

— Может быть, вы и правы. И тем не менее мы преподадим им хороший урок. Если же найдем их госпиталь, а он явно где-то здесь, в лесу, то перебьем всех раненых. А если захватим несколько тысяч беженцев, полагаю, это тоже будет большим успехом, не так ли?

— Так-то оно так, но, на мой взгляд, оба этих варианта никак нельзя сравнить с возможностью полного разгрома зажатых в ущелье партизан. Вот это был бы действительно успех!

— Само собой разумеется. Я смотрю, вас, майор, сильно беспокоит судьба раненых партизан и беженцев?

— Нисколько. Все это называется одним словом — «война».

— Так поступают все. Сегодня он раненый, подросток или старик, а завтра, глядишь, выстрелит тебе в спину! — зло бросил Шлахт.

В этот момент со стороны леса подошел унтер-офицер и сообщил подполковнику, что на дороге задержана группа девушек, которые, судя по всему, пытались проникнуть в горы.

— Наверное, шли от беженцев и хотели доставить продовольствие в партизанский госпиталь? — предположил Кудела.

— Посмотрим, — бросил Шлахт. — Вперед!

Через четверть часа они были уже на месте. Девушки со связанными руками стояли у обочины дороги. Шлахт подозвал к себе лейтенанта.

— Мне самому некогда ими заниматься, — сказал он, — поэтому займетесь вы и любым способом узнаете следующее: во-первых, где находится партизанский госпиталь; во-вторых, где скрываются беженцы; в-третьих, где устроены убежища; в-четвертых, что им здесь нужно. Мне обязательно нужны эти сведения. От этого зависит успех всей нашей операции.

— Слушаюсь, господин подполковник! — Лейтенант браво козырнул. — Во время первого допроса, — поспешно добавил он, — мы обнаружили, что в их группе есть старшая. При обыске у нее найдено знамя с изображением серпа и молота…

— Я так и думал, — вмешался в разговор Кудела. — Это знамя Союза коммунистической молодежи, так они себя именуют. Есть у них такая организация.

Когда принесли знамя, Шлахт громко закричал на девушек:

— Это знамя лишний раз доказывает, что вы из коммунистической банды! Мы знаем, что вы пришли сюда для того, чтобы связаться с партизанами. Вы несете продовольствие в госпиталь. Где он находится? Если хоть одна из вас ответит на мои вопросы, я гарантирую ей жизнь. Если будете молчать, мы заставим вас говорить!..

Миловидная черноволосая девушка с блестящими глазами, которая была старшей в группе, гордо вскинула голову и сказала:

— Мы ничего не знаем. Вместе с беженцами мы ушли в горы, но там много снега, пройти нельзя, и поэтому мы решили вернуться. Больше ничего вы от нас не узнаете, хоть убейте.

— Так… Решили играть с нами в молчанку? Я так и думал.

Приподнявшись в стременах, Шлахт бросил знамя на почерневший от грязи снег под копыта лошади.

— Ее, — ткнул он пальцем в сторону черноволосой девушки, — следует примерно наказать, чтобы других не подбивала молчать.

По команде солдаты набросились на беззащитную девушку и поволокли ее в лес. С нее сорвали одежду, били ее ногами, издевались над ней, но она не проронила ни слова. Всю в крови, ее снова выволокли на дорогу.

Шлахт указал на нее затянутой в лайковую перчатку рукой и пригрозил девушкам:

— Это ждет каждую из вас, если будете молчать!

Наступила тишина. Только ветер раскачивал заснеженные ветки деревьев, да слышалось ржание лошадей, нетерпеливо перебиравших ногами.

Девушки с ужасом смотрели на свою истерзанную подругу, глаза которой, казалось, умоляли: «Смотрите, девушки, не проговоритесь!»

— Пусть выйдет та, которая хочет ответить на все мои вопросы, — сказал Шлахт. — И тогда все будут свободны.

Но девушки молчали.

— Ну что, майор, может быть, вы ими займетесь?

Перед глазами у Куделы все поплыло. Ему показалось, что окровавленная девушка — это его Клара. Он понял, что не сможет вынести всего этого, хотя еще в прошлом году видел и не такое и оставался при этом совершенно равнодушным к страданиям людей.

Попросив у Шлахта бутылку с ромом, Кудела отпил несколько глотков обжигающей жидкости.

— Они все равно ничего вам не скажут, — мрачно проговорил он, возвращая бутылку.

— Давайте, майор, поспорим на бочонок рома, что скажут!

— Хорошо. Можете ставить этот бочонок хоть сейчас. Они будут молчать. Лучше бросьте эту затею. Отведите их в город, допросите, и только тогда мы, может быть, что-нибудь и узнаем об их организации.

— Не учите меня, Кудела! — рассердился Шлахт. — Вы стали слюнтяем! Я сейчас покажу вам, что лучше вас знаю характер этих людей. Их надо сначала привести в шоковое состояние. Этот народ привык к палке.

По его команде девушку привязали к хвостам двух лошадей.

— Последний раз спрашиваю! — заорал Шлахт. — Скажешь, где находится партизанский госпиталь? Иначе прикажу разорвать тебя пополам!..

И девушка вдруг крикнула, но не Шлахту, а своим подругам:

— Девчонки, молчите! Все равно они никого не пощадят!..

Гитлеровец махнул рукой. Лошади, к которым была привязана несчастная, рванулись в стороны… От жуткого, нечеловеческого крика, казалось, содрогнулся даже лес.

Шлахт достал бутылку и глотнул рома.

— Зря вы это затеяли, герр подполковник, — тихо произнес Кудела. — Шок у этих людей вызывает обратный эффект.

Шлахт совсем потерял голову:

— Послушайте, Кудела, я, разумеется, заплачу за проспоренный вам бочонок рома. Только скажите мне, что происходит с этими людьми? Я понимаю, когда молчат пленные партизаны. Этих же я никак понять не могу: они же еще совсем девчонки…

— И никогда не поймете, — усмехнулся майор. — В своих поступках вы исходите из психологии завоевателя, а эти люди защищают свою правду. Кстати, не только вы, я тоже не понимаю их психологии, хотя и родился здесь.

Куделе вдруг показалось, что сейчас он сойдет с ума, слыша доносившиеся из леса крики. Они впивались ему в мозг, словно осколки гранат. Почему этот сумасброд Шлахт не хочет отпустить девушек на все четыре стороны? «Да, — подумал Кудела, — выходит, что от прежнего сотника, который мог и днем и ночью спокойно смотреть, как убивают и сбрасывают в реку сербов, евреев, хорватских коммунистов, осталась одна развалина».

— Послушайте, майор, — словно откуда-то издалека донесся до Куделы голос Шлахта, — хотя вы и выиграли, но этих партизанок все равно надо уничтожить.

— Ваше дело. Командуете здесь вы.

— Нам, немцам, надо вселять страх в этих дикарей. Не могут же они безнаказанно действовать против нас!

— И все равно они вам не уступят. Не забывайте, герр Шлахт, что вы находитесь на Балканах. Здесь народ воевал столетиями. И если бы не эти люди, уверяю вас, турки дошли бы не только до Дуная, но даже и до вашего Берлина.

Но эти слова не подействовали на немца. Подозвав лейтенанта, он приказал расстрелять всех девушек, а тела их оставить у дороги.

— Финита ла комедиа, — зло бросил Шлахт, когда приказ был выполнен.

Лес, по которому прошел карательный отряд, был чист и дышал первозданной свежестью. Вокруг все было белым-бело.. Впереди высилась гора, огромная и страшная, как бы сросшаяся с серым небом. На склонах ее шел бой, звуки которого то приближались, то отдалялись, замирая среди деревьев.

6

Командир батальона Лека Пейович хорошо знал, что, только миновав ущелье, гитлеровцы смогут ударить в тыл партизанам и добраться до госпиталя. В ожидании противника Лека расположил свой батальон по обоим склонам ущелья. Пулеметы расставил так, чтобы можно было простреливать ущелье с флангов, ведя перекрестный огонь.

Остоя словно тень повсюду следовал за своим братом. Вместе они обходили позиции перед боем. Партизаны сидели кто в окопах, кто за деревьями. Окутанное туманом ущелье походило на ловушку.

В воронке от мощной бомбы расположился командный пункт батальона. Остоя выгреб из нее снег, натаскал еловых веток, чтобы можно было сидеть на мерзлой земле. Как хорошо ему было рядом со старшим братом, с партизанами! Это не то что прятаться в лесу, в какой-то землянке. Конечно, с верными друзьями Душко и Босой ему тоже было неплохо, но здесь, в батальоне, у Остои появились новые товарищи. И среди них он чувствовал себя совсем взрослым.

— Как думаешь, Лека, я сегодня автомат себе раздобуду?

— Откуда же я знаю? Может, фашисты и не сунутся сюда. Ты только понапрасну голову под пули не подставляй. Зачем тебе автомат? У тебя и так винтовка есть и пистолет.

— Очень уж мне автомат хочется, такой, как у Митко.

— Будет у тебя и автомат. Рано или поздно, но будет. Пока в бригаде и так оружия на всех не хватает.

Остоя замолчал. Он ждал, когда начнется бой, и очень хотел, чтобы гитлеровцы пришли именно сегодня, сейчас.

Лека поднял к глазам бинокль и посмотрел на дорогу, что вилась по дну ущелья.

— Глянь-ка, волки, — прошептал он.

Остоя тоже заметил волков. Появившись на опушке леса, они остановились, нюхая воздух. Вдруг вся стая сорвалась с места и бросилась в сторону заснеженной равнины. Волки бежали неслышно и были похожи на призраков. Потом они остановились… Снова побежали и вскоре совсем скрылись из глаз.

Вслед за волками из лесу выскочили косули. Животные явно были чем-то встревожены. Это могло означать, что фашисты где-то рядом и прямо через лес идут на партизан.

Лека скомандовал батальону приготовиться. Партизаны напряженно всматривались вперед. Остоя положил винтовку на край воронки. Сердце его сильно стучало, и он с нетерпением ждал появления врага.

Когда передовой отряд гитлеровцев вошел в ущелье, раздалась команда: «Огонь!»

Со склонов ущелья застучали пулеметы. Тишину разорвали взрывы мин и ручных гранат. Застигнутый врасплох противник заметался по дну ущелья. Кто-то старался прорваться вперед, пытаясь уйти от губительного пулеметного огня, кто-то пятился назад, отступал, но спасения не было нигде. Повсюду врага настигали пули партизан. Вскоре на снегу осталось множество трупов в немецкой форме.

Однако главные силы гитлеровцев еще не, подошли. Когда горные стрелки вслед за передовым отрядом вышли из лесу, партизаны и их встретили сильным огнем. Туман, правда, очень затруднял видимость. Лека приказал открыть огонь из тяжелого миномета. Мины падали прямо на позицию, занятую фашистами.

Тем временем группа бойцов из батальона Леки, прячась за деревьями, незаметно прокралась в ущелье и принялась подбирать оружие убитых немцев. Вместе о бойцами был и Остоя, воспользовавшийся отсутствием старшего брата, который отправился на левый фланг, куда был переброшен резервный взвод.

Остое повезло. Рядом с убитым унтер-офицером он увидел автомат и дрожащими от нетерпения руками схватил его. Он и не заметил, что туман быстро рассеялся и гитлеровцы открыли огонь по партизанам. То там, то здесь рвались снаряды и мины…

Но вот и знакомая воронка. Остоя, запыхавшийся от быстрого бега, прыгнул вниз. Здесь его поджидал вернувшийся Лека. Сердито посмотрев на брата, он сказал:

— Ты что, хочешь в первом же бою погибнуть? Ты связной штаба или кто? Почему ушел без разрешения?..

Остоя понурил голову.

— Другие пошли, ну и я тоже, — растерянно пробормотал он себе под нос.

— И им никто приказа не давал. Нечего зря под пули соваться! Вот бой кончится, перебьем фашистов, тогда и собирайте, пожалуйста, трофеи…

Только тут Лека заметил в руках брата автомат. И голос его как-то сразу смягчился. Кто же в их краях не хотел бы носить оружия?! Только многие поплатились за это головой.

— Ты прости меня, Лека, что я не послушался, — сказал Остоя, боясь поднять на брата глаза.

— Ладно, чего уж там! Смотри попусту не геройствуй. Ты мне здесь нужен.

После двух безуспешных атак фашисты отступили. Прорваться в тыл к партизанам им так и не удалось.

Под вечер подул сильный ветер, который разогнал облака. Небо очистилось, и на горизонте стало видно красное заходящее солнце. Вскоре оно скрылось, и на небе зажглись звездочки. Заметно похолодало.

Вернувшиеся в батальон разведчики донесли Леке, что гитлеровцы отступают, спускаются с гор. Бойцы вернулись в ущелье, разожгли костры, чтобы согреться. Повара развернули полевые кухни, накормили бойцов горячим супом и мясом с картошкой.

Остоя хорошо поел, согрелся. Когда все поужинали, Лека и его бойцы сели поближе к кострам, и в морозной ночи зазвучала песня козарских партизан:

Потом бойцы пустились в пляс. Вместе со всеми плясал и Остоя. Он был счастлив оттого, что чувствовал себя совсем взрослым. Вот если бы сейчас здесь были Душко и Боса, видели бы они, как партизаны погнали фашистов из ущелья!..

7

Лесник Михайло по приказу штаба бригады пробрался в партизанский госпиталь в разгар боя. Стреляли уже совсем рядом с госпиталем, поэтому было решено срочно эвакуировать его. Вот Михайло и получил задание помочь укрыть в лесу, который он знал как свои пять пальцев, раненых бойцов.

Когда туман рассеялся, над лесом появились вражеские самолеты. Они летели низко, но скрытого в чаще леса госпиталя, к счастью, не обнаружили.

Пришел связной с донесением из бригады. Он был ранен в руку и от усталости едва держался на ногах. Связной сообщил, что каратели захватили на дороге группу девушек, возвращавшихся из госпиталя, куда они доставили продовольствие.

— Как же вы могли отпустить девушек, когда кругом идет бой? — сердито спросил Михайло начальника госпиталя.

— Так они сами ушли, — ответил тот. — Да ты и сам знаешь, какие они у нас храбрые.

Ночью Михайло, захватив собаку, вместе с двумя партизанами отправился разузнать, что же случилось с девушками, а заодно и разведать, где находится противник. Когда они добрались до того места, откуда вчера доносилась стрельба, собака неожиданно замерла как вкопанная. Шерсть ее встала дыбом. Собака задрала голову и протяжно и жалобно завыла.

Пройдя немного вперед по дороге, партизаны натолкнулись на обезображенные трупы девушек. Свет луны, проникавший сквозь ветки, освещал дорогу, застывшие лица девушек, их руки, судорожно вцепившиеся в снег, побуревший от крови. Много повидал на своем веку Михайло, но такое видел впервые. Смерть девушек глубоко потрясла его.

Он стащил с головы шапку и так несколько минут стоял на морозе, низко опустив голову…

Беженцев Михайло разыскал на дне глубокого оврага. Они сразу узнали своего проводника, начали расспрашивать его о том, где сейчас находятся немцы, как воюют партизаны. Лесник успокоил их, сказав, что гитлеровцы отступают.

Среди беженцев Михайло разыскал Майю, не отходившую от своих сирот.

— Дедушка, дедушка! — радостно закричали малыши, завидев лесника.

Михайло подошел к ним. Малыши бросились обнимать старика, потом его собаку, гладить ее по густой шерсти. Серый был очень доволен такой лаской и охотно лизал малышей в носы.

Михайло так устал за эти дни, что заснул мгновенно, едва прислонился к дереву. Собака прижалась к нему, словно стараясь согреть своего хозяина. Лесник проспал целый час, и только потом его разбудила Майя. Надо было идти дальше. Лесник с трудом открыл глаза, медленно поднялся, закурил трубку.

В овраге ярко горели костры. Прямо на снегу спали беженцы, которые хотели поскорее вернуться назад, в свои родные села.

ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА

1

Очередная карательная операция оккупантов на Козаре провалилась. Партизаны по-прежнему находились в горах, а гитлеровцы, понеся тяжелые потери, отступили. Кудела был уверен, что все произойдет именно так. Однако он не решился высказать свои мысли подполковнику Шлахту. Составляя рапорт, он выдал убитых мирных жителей за партизан. Выглядело это довольно убедительно. Теперь он мог спокойно идти на доклад к начальству, которое, как он знал, и само не было особенно щепетильным при составлении подобных рапортов…

После карательной операции ночные кошмары Куделы продолжались. Как-то ночью ему приснилась пустынная равнина, на которой солдаты расстреляли группу женщин. Женщина средних лет, которую он застрелил сам, вдруг превратилась в его мать. Как наяву, он видел красивое лицо, перекошенное предсмертной мукой. Он хотел прикончить ее, но она вдруг приподнялась, попыталась обнять его и попросила пощадить. С криком Кудела проснулся…

Он понял: еще немного — и он не выдержит. В конце концов он решил поехать домой, чувствуя необходимость обо всем рассказать матери. А заодно прихватил и мешок с драгоценностями, чтобы понадежнее припрятать его дома.

Родители его жили на окраине небольшого городка. Отец и старший брат занимались кустарным промыслом. Семья владела небольшим участком земли. Дела шли хорошо. Обеих сестер Куделы родители выгодно отдали замуж.

Все ждали победного окончания войны, но события последнего времени как-то поколебали эту веру. А тут еще их Анте со своим неукротимым характером… Когда война только началась, все в семье восхищались им. А теперь он все чаще слышал в доме упреки, что, мол, это они, усташи, втравили всех в эту войну и неизвестно, чем теперь все кончится.

Когда Кудела на автомобиле подъехал к дому, мать, увидев его, очень обрадовалась. Они обнялись, и мать сразу же поняла, что с сыном происходит что-то неладное. Много хлопот доставлял Анте семье еще в юношеские годы, но, несмотря на это, мать любила его больше всех и всегда ждала его возвращения.

Войдя в дом, он поздоровался с отцом, который сидел у радиоприемника и слушал новости с фронта. Анте подсел к отцу и стал слушать. Мать тем временем накрыла, на стол. Хотя с отцом Анте постоянно ругался и спорил, отец гордился сыном. Отец, получивший образование в Австрии, твердо верил в «германское экономическое чудо», считая, что война должна принести и им благополучие.

— Как дела, сынок? — спросил отец, потрепав Анте по голове.

С тех пор как Кудела стал майором, в родительском доме он еще не появлялся. Новое звание сына обрадовало родителей. Пришлось Анте рассказать им кое-что о войне и о политике.

Пришел брат, тихий, спокойный человек, которого нисколько не интересовала политика.

После ужина, сославшись на то, что он плохо себя чувствует, Анте ушел в свою комнату, чтобы немного отдохнуть. К нему пришла мать и, присев на край кровати, спросила:

— Что с тобой, сынок? Не заболел ли? — Так когда-то она спрашивала его в детстве, нежно положив руку на лоб.

— Да нет, вроде бы ничего особенного не случилось.

— Ты очень изменился, Анте, тебя не узнать.

— Ты права, мама. Но разве ты знаешь кого-нибудь, кто в этой проклятой войне не изменился?

— К сожалению, твоя правда, сынок. Все мы переменились. — Мать замолчала, опустила глаза и ждала, что еще скажет сын. Сама она решила ни о чем больше не спрашивать, но сын продолжал упорно молчать.

— Я спрятала твой чемодан в шкаф, — сказала она, чтобы хоть как-то поддержать разговор. — Ты знаешь, я не из любопытных, но все же заглянула в мешок, что лежал в чемодане…

— И правильно сделала.

— Чьи это вещи?

— Мои, если хочешь знать. Мои!..

И, словно догадавшись, мать спросила!

— Твои?.. Тогда чьими же они были раньше?..

Он с удивлением посмотрел на нее.

— Кто знает, через сколько рук прошло все это? Вещи эти, как ты выразилась, были собственностью врагов нашего государства. Поэтому их конфисковали. Кое-кто захотел их присвоить себе, но теперь они принадлежат мне.

— Значит, ты присвоил государственное имущество? — испуганно спросила мать.

— Хочешь сказать, что я украл у государства, которое ворует на каждом шагу? — раздраженно заметил Кудела. — Ну, отдал бы я все это куда следует. И что тогда?

— Дело твое, сынок. Но ты же знаешь, что не прав. Да и головой своей рискуешь. Это меня и беспокоит. На всех этих монетах и драгоценностях кровь, особенно на золоте. Оно всегда приносит несчастье…

— Не беспокойся. Их владельцы уже кто где: кто в раю, кто в аду…

На лицо матери легла тень.

— Я твоя мать, Анте, и я боюсь за тебя. С этим шутки плохи. Денег у нас и без того достаточно.

— Мне не деньги нужны, а золото. Когда придется удирать отсюда, все полетит в тартарары…

Мать, испуганно оглянувшись, прикрыла ему рот ладонью:

— За такие слова тебя могут расстрелять или в тюрьму посадить…

— Именно поэтому я тебе и говорю… Ведь ты единственный человек, которому я могу доверить свои мысли.

— Я только хочу предупредить тебя. Старики всегда говорят, что если на похищенном есть кровь, то это всегда приносит несчастье.

— Мать, брось-ка ты это. Весь мир сейчас в крови. Один у другого последний кусок хлеба вырвет, не то что золото. Один другому яму роет. Нет доверия, а дружбы и подавно. Всяк свою шкуру спасает.

— Поэтому-то, Анте, мы и несчастливы. Страшная судьба нас ждет. Вы вот убежите, а что станет с нами, с детьми? Что будет с твоим сыном? А если партизаны сделают с нами то же, что вы с ними делаете?

— Страшное того, что мы сделали, сделать уже невозможно.

— Ты, наверное, имеешь в виду тот лагерь, что у реки?

Мать затронула его самое больное место. Он опустил глаза, отвернулся и неподвижно уставился в белую стену.

— Если хочешь знать правду, я тебе скажу, — пробормотал он. — То, что говорят, это все ерунда… Здесь и слова-то трудно подобрать. Это хуже ада…

Дрожащим голосом мать спросила:

— Это верно, что вы их там тысячами убиваете?

— Да разве кто их считал? Наверное, сотни тысяч… И давай больше не будем об этом, а то ночью не заснешь…

— Я давно уже не сплю спокойно. Молю бога, чтобы скорее все это кончилось. Разве до войны мы не жили со всеми в мире и согласии? С теми, против кого вы сейчас воюете?

— Что я могу поделать? Государство приказало нам истребить сербов, коммунистов, цыган — всех наших врагов. В людях проснулся зверь, и теперь нет такой силы, которая бы их сдержала…

— Анте, дорогой мой, вы накличете на нас божью кару. Разве ты забыл, что мой отец — твой дед — был сербом? Что кто-то из моих дальних родственников сейчас находится в лесу у партизан? По твоим словам выходит, что, если бы тебе приказали, ты убил бы и меня, и отца, и брата… Может, и себя самого?

— Не надо, мать. Кругом сейчас хаос, и никто не в состоянии распутать этот клубок. Все это ничто по сравнению с тем, что происходит со мной. Только тебе я могу довериться, другим — нет. Если бы не ты, давно бы пулю в лоб себе пустил.

И Кудела стал рассказывать…

— Они спать мне не дают, все гонятся за мной, хотят убить. День — мой, а приходит ночь — я в их власти. Если это не кончится, я сойду с ума. Во сне мои жертвы оживают, пытают меня, казнят…

— Кто, сыночек? — спросила мать и сочувственно взяла его за руку.

Лицо Куделы вдруг потемнело, а на глазах выступили слезы, как у больного ребенка.

— Те, которых мы убивали сотнями…

— Сколько же их? Ты об этом никогда мне не рассказывал…

— Много, мама… очень много. Зачем я тебе все это говорю? Держал бы в себе, но больше нет сил. В последнее время мертвецы вдруг превращаются то в моего сына, то в жену, то в тебя. Вижу только мертвые, окровавленные лица близких мне людей. А можешь ли ты понять, как чувствует себя человек — убийца матери, сестры, отца? Я вскакиваю среди ночи и не могу сомкнуть глаз. Я знаю, что меня ждет. Сумасшедший дом…

— Ой, сыночек, сыночек мой, что же ты наделал?! — запричитала мать, закрыв лицо ладонями. — Как же я боялась тогда, когда ты уехал учиться в Рим, а еще больше потом, когда вернулся оттуда! Не знаю, чем тебе и помочь. В чем же мы провинились, если господь бог так нас наказывает? Мы все готовы отдать, только бы избавить тебя от самого страшного…

— Ты, мама, не отчаивайся. У других руки побольше в крови, чем у меня, и ничего им не делается.

— Но я твоя мать, и до других мне дела нет. Я давно вижу, что с тобой что-то неладное происходит. Долго я ждала, когда ты мне все расскажешь…

— Поэтому-то я к тебе пришел, а не к отцу…

— Очисти ты свою душу от нечисти добрыми делами… Может, господь и сжалится над тобой… Далеко, очень далеко ты зашел… Сейчас я тебе только одно скажу: вот уже второй год подряд я пересылаю большие суммы денег этим… ну, партизанам, чтобы они помогали тем, чьи родные в лагерях. Потому даю, что знаю: если они победят, то будут милостивы к нашим детям. А еще для того, чтобы душу твою спасти…

— Ты с ума сошла! Погубить себя хочешь? Ты думаешь, наши будут к тебе милосердны, если узнают об этом? Нет, они и меня не пощадят. Это все опасная игра, и ты должна остерегаться.

— За меня, сынок, не бойся, я очень осторожна. Смотри только отцу ни слова…

После разговора с матерью Кудела немного успокоился. Мать ушла в свою комнату, упала на кровать и разрыдалась. Она так и не придумала, как же ей помочь сыну.

Наутро Кудела спустился в подвал и замуровал в стену свою добычу. Матери сказал, что, если он погибнет, пусть они все берут себе.

— Зачем ты эти вещи оставляешь у нас? Теперь и я сна лишусь. Боже, смилуйся над нами! Анте, беги отсюда, если можешь. Здесь на каждом шагу только и говорят о том, что ты палач и прославился кровавыми делами на Козаре…

Вернувшись в свою часть, Кудела узнал, что на фронте, к счастью, наступило временное затишье. Сима доложил майору, что в его отсутствие ничего особенного не случилось. Кудела вдруг вспомнил о пленном партизане Митко, который сидел в карцере, ожидая решения своей участи. Кудела заглянул в камеру. Митко сидел в углу, свернувшись калачиком. Лицо и руки парня были в синяках и ранах.

Когда майор вошел, пленный не шелохнулся.

— Встать! — приказал Кудела. Он повел его в комнату, где обычно допрашивали пленных.

От яркого света Митко зажмурился. На стенах в этом помещении висели орудия пыток: цепи, крюки, ремни. Вдоль стен стояли деревянные скамьи, к которым привязывали пленных.

— Ну что, передумал? Будешь говорить или молчать?

Митко отвернулся в сторону. Он боялся, что его снова начнут пытать.

— Я вроде бы все рассказал. Больше мне сказать нечего…

— Послушай, парень, я знаю таких, как ты. Вас мы раскалываем как орешки. Раз ты взял в руки оружие, значит, ты солдат, и даже твой возраст тебя не спасет. Партизаны пленных расстреливают, и мы поступаем так те. По закону я должен тебя расстрелять. Но для тебя я сделаю исключение, хотя ты этого и не заслуживаешь. Ты очень похож на моего сына, он, правда, младше тебя. Катись-ка ты отсюда на все четыре стороны! Хочешь — домой, хочешь — к партизанам! Мне плевать. Ночью тебя отвезут на окраину города, прикажут бежать. Ты беги. Вслед тебе будут стрелять, но мимо. Понимаешь?..

— Нет, не понимаю. Вы хотите меня убить?

— Ни в коем случае. Я хочу, чтобы ты знал: майор Кудела не свинья, которую надо заколоть. Я тоже бываю иногда великодушным…

Кудела приказал отвести пленного обратно в камеру, а сам отправился посмотреть на других арестованных. В основном это были люди, вина которых так и не была доказана, и он распорядился всех их выпустить.

Митко очень удивился, когда вернулся с допроса в камеру. Его даже не ударили! Еще больше он удивился, когда получил миску похлебки и ломоть хлеба.

Ночью за ним зашел Сима и какой-то солдат в усташской форме. Они повели Митко на окраину города.

— Ну, парень, благодари господина майора и вали отсюда! — крикнул Сима.

Митко глубоко вдохнул чистый, свежий воздух и глянул на знакомую гору, что возвышалась перед ним. Он очень боялся, что ему выстрелят в спину. Усташи подняли автоматы, раздались две сухие очереди. Митко обернулся, взглянул на стрелявших и опрометью бросился бежать.

2

В горах стояла тишина. Весь день светило тусклое зимнее солнце, лучи которого почти не грели. С горных вершин дул пронзительный, холодный ветер.

В один из таких дней на тропинке, что вела к Совиной горе, Боса увидела маленькую фигурку человека. «Кто бы это мог быть? — подумала она. — Не Митко ли? Только он всегда умел так осторожно, по-кошачьи пробираться по открытой местности».

Стоявший рядом с Босой Душко сложил ладони и по-пастушески крикнул.

Человек остановился, прислушался и прокричал в ответ:

— О-го-го!..

— Неужели это ты, откуда? — с удивлением спросила Боса, когда Митко подошел к ним. Друзья думали, что его уже нет в живых.

Они спустились в погреб. Митко вытер пот со лба и принялся рассказывать:

— Схватили меня усташи и повели на расстрел. Да не тут-то было. Я в сторону метнулся, а они по мне давай палить, да не попали, куда им… Я верткий… — Он задрал рубаху и для пущей убедительности стал показывать друзьям следы от ударов палками. И тут же поспешил добавить, что, хотя его и пытали, он никого не выдал.

— Бедный Митко! — воскликнула Боса. Ей стало жаль паренька. Она налила ему полную чашку грушевого взвара. — Ты голоден?

— Нет, не голоден, только пить очень хочу. Смотрите, сколько я по пути насобирал! — И он показал мешок, полный кусков хлеба, солонины, сыра и сушеных яблок.

— Где же ты все это раздобыл? — спросила Боса.

— Хороший связной все может. Шел я от дома к дому, показывал свои раны. Разве кто не подаст такому? Даже каменные сердца размягчить можно, если таков покажешь…

Митко только что исполнилось четырнадцать лет. Война помешала ему закончить школу. Родители у него погибли, братья и сестры тоже. Остался он один-одинешенек на этом свете. Был он и в концлагере, куда попал во время очередной облавы фашистов на Козаре. Но партизаны спасли его от смерти. Для себя подросток сделал один вывод: если хочешь остаться в живых, надо побольше молчать, независимо от того, прав ты или нет, молчать, и все тут. Поэтому даже своим школьным друзьям он не рассказал всей правды о том, как был в плену. Он считал, что никто ему не поверит, если он скажет, что его вот так запросто выпустил известный всем палач Кудела. Разве кто-нибудь поверил бы, что Кудела отпустил его только потому, что Митко похож на его сына…

Уже два года Митко служил связным партизанского батальона. Несколько раз ему удавалось бежать от гитлеровцев и четников, ускользал он и от вражеских патрулей. Дважды Митко был ранен. Все шутили, что раны на нем заживают, как на собаке.

Все, что Митко принес в мешке, он отдал своим друзьям. Они плотно поели, и Митко лег спать. Проспал почти два дня, а когда проснулся, то не обнаружил своей одежды.

— Боса выбросила твое тряпье, — сказал ему Душко. — На-ка примерь вот это! — И он протянул ему трофейные брюки и френч.

Вечером, сидя возле печки, ребята смотрели на огонь и разговаривали. Больше всех говорил Митко. И о боях, в которых он побывал, и о славных партизанских командирах с Козары… Некоторых он знал лично, другим доставлял донесения или почту. Много добрых слов сказал он о Леке Пейовиче, ставшем для него вторым отцом, братом, другом. Они делили на двоих последний кусок хлеба.

Прошла неделя. Митко совсем поправился, раны его затянулись, и он заторопился обратно в бригаду, говоря, что в такой мышиной норе, как этот погреб, он жить не может. Парень хорошо чувствовал себя только там, где есть простор, где видно небо.

Когда Митко уже собрался уходить, он вдруг заметил знакомую фигуру человека, который вел под уздцы хромую лошадь.

Это был лесник Михайло. Подойдя к знакомым развалинам, он с удивлением заметил Митко, которого считал погибшим.

— Это мы еще посмотрим — кто кого, дядя Михайло! — весело крикнул ему Митко.

Привязав лошадь к сухому дереву, лесник рассказал, что специально привел ее сюда, чтобы ребятам было что есть. Зима стояла холодная, а продуктов у них почти не осталось.

— Бедная лошадь, — грустно сказала Боса и, подойдя к животному, погладила его по морде.

Душко осмотрел рану на передней ноге лошади. Пулей была раздроблена кость. Разбиравшийся в лошадях Митко важно заметил:

— Хорошая лошадь, жаль ее. Если бы рана у нее была полегче, я обязательно увел бы ее в бригаду, а так… Да и кормить ее нечем.

Привязанная к дереву лошадь жалобно смотрела вокруг, уши ее повисли, раненую ногу она поджимала под брюхо. Собравшиеся вокруг лошади ребята чувствовали себя в чем-то виноватыми. Убивать лошадь им было жалко, но они понимали, что иного выхода нет.

Михайло тоже было жаль бедное животное, но что оставалось делать? Голод не тетка. А в лесу, заметенном снегом, не так-то легко подстрелить какого-нибудь зверя. Там остались одни голодные волки.

— Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, — произнес Михайло и, вытащив пистолет, пристрелил лошадь. — Ну, а теперь, ребята, не теряя времени, принимайтесь за дело. Мяса вам надолго хватит. Не волкам же такое добро оставлять…

Ребята принялись разделывать тушу и провозились до темноты. Над их головой кружили стаи ворон. Они налетели откуда-то из-за гор, расселись на ветках и ждали, когда придет и их черед поживиться.

Быстро стемнело. Взошла луна. На склонах гор, совсем недалеко, завыли голодные волки. Выли они как-то особенно жутко. Вскоре их серые тени замелькали поблизости от убежища, там, где ребята разделали тушу лошади. В ночной тишине было слышно, как волчьи зубы лязгают о лошадиные ребра. Насытившись, волки ушли.

Прежде чем леснику Михайло и Митко отправиться в горы, ребята устроили настоящий пир. Боса поджарила на углях куски конины. Все ели с большим аппетитом и благодарили старого Михайло.

Больше всех радовался Митко, которому лесник пообещал по возвращении в отряд дать винтовку и патроны. Правда, не насовсем, а только на время. Ведь в бригаде винтовок на всех не хватало.

На следующее утро вершины гор окутались серыми, тяжелыми облаками. Подул резкий ветер. Старик и Митко, собравшиеся в дорогу, подняли воротники, натянули на уши шапки, поглубже запахнулись. Пес весело прыгал вокруг них. Всю ночь он просидел в погребе у двери и злобно рычал, чуя бродивших неподалеку волков.

Через некоторое время фигуры Михайло и Митко скрылись в лесной чаще. Душко и Боса опять остались одни. В воздухе лениво закружились крупные снежинки.

3

Зиму, с ее глубокими снегами, серым небом, ветрами и слепящей белизной, Душко и Боса переживали в одиночестве. Казалось, что вокруг ничего не происходило. Фашистов не было видно, но во двор ребята выходить боялись, поскольку на снегу оставались следы. Стоило появиться гитлеровцам или усташам, как они сразу же заметили бы, что в развалинах кто-то есть.

Душко часто снились родители. Он словно возвращался в свое счастливое детство, когда был еще совсем маленьким и сидел на руках у матери. Он видел ее большие черные глаза, с радостью и надеждой смотревшие на окружающий мир. Во всей округе Анна считалась самой красивой женщиной.

Однажды Душко приснилось, что мать забрала его в поле. Она работала, а он слушал, как поют птицы. Потом он увидел отца. Отец посадил его верхом на коня, и они вместе медленно объезжали ниву. Откуда ни возьмись появились одетые в черные мундиры усташи, которые начали хватать и убивать всех подряд… Душко проснулся от охватившего его страха. Мальчика колотила дрожь.

В другой раз ему приснилась страшная картина. По самой середине широкой реки, заросшей по берегам густым кустарником, плыло тело его матери. Руки ее были распростерты, как крылья птицы, лицо повернуто к небу, глаза широко раскрыты, лицо бледнее бледного, а в груди — рана. Течение уносило ее все дальше и дальше. Душко, пробравшись через кустарник, хотел броситься в воду и доплыть до матери, но в воде откуда-то появилось много мертвых тел. Туман опустился на берега, стлался низко по воде. Было видно только середину реки, где течение становилось все быстрее. Душко раздвигал ветки кустов, в кровь расцарапал руки. Ему словно не хватало воздуха. А тело матери проплыло мимо и скоро совсем исчезло…

Просыпаясь от таких страшных снов, он всякий раз чувствовал, как ласковые руки матери обнимают его, но это была не мать, а Боса, которая прижимала к груди его руки и держала их так до тех пор, пока он не успокаивался и не засыпал снова.

Босу тоже преследовали страшные сны. Ей снились подземные убежища, в которых они прятались когда-то, усташи, которые охотились за подростками, бросали в них гранаты. Она тоже видела во сне свою маму, которой фашисты накинули на шею петлю. Девочка стонала во сне, и, разбуженный этими стонами, просыпался Душко.

— Боса, почему мне снится, будто моя мама плывет по реке? Неужели они убили ее и бросили в реку?..

— Не знаю, Душко. Ты не думай об этом. Лучше верь, что война скоро кончится и твоя мама вернется домой. А все, что снится, неправда. Вот и я почему-то маму во сне вижу. Будто я вынимаю ее из петли. А ведь ее расстреляли. Я это точно знаю…

— Давай больше не будем об этих снах говорить. Выйдем, подышим свежим воздухом и забудем эти страшные сны.

Когда они вышли из погреба, ярко сияло солнце. Пахло весной. Целый час они просидели на развалинах дома, глядя на вершины гор, покрытые снегом. Война, казалось им, шла где-то далеко-далеко…

Когда на снегу появились первые весенние проталины, Душко взял винтовку, подаренную ему старшим братом, и отправился на охоту. Нужно было чем-то кормиться. Боса хотела пойти вместе с ним, но он не позволил. Всеми своими поступками он хотел доказать, что он уже взрослый и все может сам.

В дорогу Боса дала ему три вареные картофелины и горсть сушеных груш. Другой еды у них не осталось.

Солнце грело по-весеннему тепло, снег быстро таял. Теперь можно было смело идти в лес, не боясь оставить следов.

Три дня бродил Душко по лесу в поисках серн и кабанов, но голодные волки за зиму разогнали всех животных. Спал он где придется — на ветвях дерева в густом лесу, в заброшенной партизанской землянке. Охотничий азарт вел его вперед, да и стыдно было возвращаться домой с пустыми руками. А просить подаяния в селах он не хотел.

Боса с нетерпением ждала, когда вернется Душко, но он все не приходил. «Неужели и его схватили усташи? — думала перепуганная девочка. — К Михайло он, конечно, не пойдет. Мельницу бандиты сожгли. Тетя Стоя перебралась со своими дочками подальше от Козары, к родственникам. Может, он решил навестить Майю и посмотреть, как она пережила эту страшную зиму?..»

А Душко думал о Босе, о том, что стыдно ему возвращаться домой с охоты с пустыми руками. Какой это был бы позор! И он продолжал бродить по лесу в поисках добычи.

На третий день, выйдя на опушку леса, он увидел самца косули. Руки его задрожали от нетерпения, и он никак не мог прицелиться. Наконец грянул выстрел, и животное упало.

Душко достал из сумки охотничий нож и принялся быстро свежевать тушу, как его научил когда-то дед. Сердце, печень и легкие он завернул в тряпицу и положил в сумку. Связал туше ноги, взвалил ее на спину и углубился в лес, помня наказ деда: «Сразу же уходи с этого места, так как выстрел может кого-нибудь привлечь».

Пока он двигался по лесу, прошел час. Теперь Душко чувствовал себя в безопасности. Он решил немного отдохнуть и перекусить. Ноги его от напряжения и усталости дрожали, от голода перед глазами стоял туман. Вот уже два дня он питался одними сушеными грушами, которые дала ему Боса, пил родниковую воду. Остановившись, он развел костер, нарезал ломтиками мясо, насадил на веточки и держал над огнем, чтобы оно прожарилось. Он не стал ждать, пока оно подрумянится, и с жадностью набросился на еду. Насытившись, Душко лег на землю и с интересом сквозь густые ветки елей рассматривал облака, которые медленно плыли по небу. Облака быстро меняли форму, и казалось, что они приплыли из тех самых снов, что снились Душко раньше, в погребе. Отдохнув немного, он встал и, взвалив добычу на спину, отправился домой.

За все это время он никого не встретил в лесу, не видел даже следов человека. «Как там Боса, одна среди гор?..» — с нежностью думал он о девочке.

Добравшись наконец до Совиной горы, он увидел Босу, которая радостно махала ему руками. Как и подобает настоящему охотнику, он бросил добычу к ее ногам.

— Ой, Душко! — воскликнула Боса, обхватив его за шею. — Я так боялась, что с тобой что-нибудь случится. Думала, умру от страха. Хотела было идти искать тебя, но только не знала куда.

— За меня не беспокойся, — отводя ее руки, важно произнес Душко.

— Какой же ты храбрый! — с гордостью проговорила Боса.

— Теперь нам никакой голод не страшен. — Душко разрубил тушу косули на куски, отнес их в погреб, где было попрохладнее. — Как только снег совсем стает, опять на охоту пойду, потом рыбы наловим. А там, глядишь, и война кончится.

Когда Душко поднялся из погреба наверх, уже стемнело. В кронах деревьев завывал ветер. Небо перечеркнула молния, в горах прогремел гром. Началась гроза. Первые крупные капли дождя упали Душко на лицо.

— Хорошо, что ты вернулся до грозы, — сказала, подойдя к нему, Боса. — Помнишь, как в прошлом году мы вымокли около мельницы? — Она вытерла его лицо платком. — Почему ты так радуешься грозе?

— Дедушка очень любил смотреть на нее, да и Михайло тоже. Дождю я всегда рад.

— И я очень радуюсь дождю. Вот только грома боюсь, да еще когда молния сверкает. Как бы не убила… А вообще-то я больше люблю весну, когда солнышко такое ласковое, листья на деревьях распускаются…

— Каждому что-то любо, — совсем по-взрослому заметил Душко. — Михайло, так тот все любит. Такой уж у него характер. А почему его до сих пор нет, уж не заболел ли?

Душко очень любил Михайло, так же, как своего деда, и всегда ждал его с нетерпением. Теперь, когда Душко осиротел, Михайло как бы стал для него отцом.

Гроза тем временем продолжалась, и ребятам пришлось спуститься в подвал, Они с аппетитом съели по большому куску мяса и запили его бульоном. Наконец-то после стольких дней голода они были сыты.

Поев, они легли, накрывшись одеялами, и быстро уснули. Утром встали рано, вышли из погреба. Гроза прошла. Слышалось пение птиц. Над головой ребят раскинулся купол голубого неба, пронизанного солнечными лучами. Они посмотрели на восток, где занимался новый день.

4

Майор Кудела решил заняться устройством личных дел, воспользовавшись временным затишьем на фронте.

Немцы готовили очередной план разгрома партизан. Больше всего их интересовали Верховный штаб партизанского движения, который они стремились уничтожить любой ценой, и верховный главнокомандующий партизан Тито.

Кудела был уверен, что эта операция, как и все предыдущие, провалится. Сейчас его больше всего беспокоило собственное будущее, которое могло стать для него весьма печальным.

Его отношения с подполковником Шлахтом вконец испортились, когда тот принялся усиленно ухаживать за Кларой. Шлахт постоянно цеплялся к Куделе, старался как можно больше досадить ему, направил командованию несколько рапортов о полной непригодности Куделы к участию в предстоящих боевых операциях, приписывал ему паникерство и идейную близорукость, обвинял в пьянстве. Он даже доложил о том, что Кудела, ни с кем не посоветовавшись, выпустил из-под ареста лиц, задержанных за связь с партизанами. Шлахт неоднократно обращался к командованию с просьбой передать дело Куделы в трибунал.

Об этом Куделе рассказала Клара, которая однажды увидела на столе подполковника подготовленный для доклада начальству рапорт.

Кудела был потрясен. Сначала он не поверил Кларе, решил, что этот Шлахт просто намерен опорочить его в глазах Клары, чтобы самому предстать перед ней истинным героем. Однако спустя несколько дней он понял, что ошибся. Его вызвали в штаб, а там с ним беседовал полковник службы безопасности, с которым Кудела встречался в прошлом году. Полковник встретил его недружелюбно. Он предложил Куделе сесть, а затем строго спросил:

— Майор, почему вы доставляете нам столько хлопот? У нас их и без того достаточно. Разве не так? Мы надеялись, что вы, человек образованный, будете вести себя с немцами дипломатично. А как явствует из полученного нами рапорта, все обстоит иначе. Они требуют, чтобы мы как можно скорее отстранили вас от должности. Хотите послушать, что о вас пишут?

Кудела слушал полковника будто в полусне. Слова из рапорта, который читал полковник, не доходили до него. Наконец, не желая больше слушать, он прервал полковника:

— Не трудитесь дальше. Я до последнего слова знаю, что там написано. Если вы хотите добить меня, то добивайте. Да, я трус, вот уже четвертый год я избегаю фронта. К тому же я еще и пьяница, бабник. И вообще никчемный человек. Себялюбец, не выполняющий приказов начальства…

— Ну-ну, господин майор, не надо так. Мой долг познакомить вас с этим рапортом.

— Простите меня за резкость, господин полковник, но хочу заметить, что каждое слово в этом рапорте не что иное как самая наглая ложь, состряпанная известным мне чванливым немецким офицером. Его очень интересует некая женщина, и в ее глазах он тщится поднять свой авторитет. Он бы с удовольствием отстранил меня от дел, а сам бы предался любовным утехам вместо того, чтобы идти на Козару и воевать с партизанами. Плевать я хотел на его рапорты! Кто лучше меня знает местных жителей и местные условия? — Куделу словно прорвало. С дрожью в голосе он вылил на немцев всю накопившуюся за это время желчь.

Полковник, терпеливо выслушав его до конца, заметил:

— Я согласен, что в некоторых вопросах вы правы. Но ваши методы, ваш образ мышления не соответствуют должности офицера связи с немецким штабом. Вы не можете сотрудничать с ними, если не уважаете мощи германского рейха. А это главное. Должен вам сказать, что из тактических соображений мы вынуждены вас отстранить от должности, правы вы или нет.

— Воля ваша. Можете меня даже расстрелять. Немцы всегда во всем будут правы…

— Майор Кудела, вы забываетесь! Мне поручено сообщить вам следующее: мы, разумеется, ценим ваши былые заслуги и попытаемся как-то уладить этот конфликт. Мы знаем, что вы чудом спаслись от смерти, и потому хотим направить вас в клинику, где вы подлечите свои нервы. Дорогой Кудела, война достигла кульминационного момента, так что будьте благоразумны…

Выйдя от полковника, Кудела решил проведать сестру и сына. Мимо него по дороге, поднимая тучи пыли, прошли танки и моторизованная пехота. «Видно, готовится новое наступление, — подумал он. — Но, к счастью, не в моем районе».

Сына он застал дома. Звонимир бросился ему на шею, а племянники прыгали вокруг и все ждали, когда же дядя раздаст им гостинцы.

Сестра пожаловалась на племянника, он стал каким-то беспокойным, отстает по многим предметам в школе, ни с кем не разговаривает.

«Неужели мое настроение передалось ему?» — мысленно спросил себя Кудела.

Он вспомнил Митко и других подростков с Козары, которые жили в разрушенных домах. Они мерзли и голодали, и слишком много испытаний выпало на их долю. Здесь же, в городе, у детей было все; они сыты, находятся в безопасности, учатся в школах и все равно чем-то недовольны. Что ждет их в будущем? Неужели им придется расплачиваться за грехи отцов?

Кудела не стал ругать сына, а только сказал:

— Звонимир, обещай мне, что ты подтянешься в школе. Будь хорошим мальчиком, не обижай братьев и слушайся тетю. Наступают тяжелые времена. Может случиться так, что ты останешься один и тебя будут винить за то, что сделали мы, взрослые…

Звонимир с удивлением посмотрел на отца и заплакал. Он почти ничего не понял из того, что сказал отец, но сильно перепугался.

Сестра, чтобы ее дети не слушали их разговора, поспешно увела их в другую комнату. Вернувшись, она со страхом спросила:

— Анте, разве наши дела на фронте так плохи, как об этом говорят люди?

— Гораздо хуже, дорогая Хелена.

— Мой муж считает по-другому. Он полагает, что исход войны будет для нас благоприятным.

— Твой муж — ненормальный! Неужели ты сама ничего не видишь? Вместо того чтобы утешать тебя красивыми словами о нашей близкой победе, твой супруг позаботился бы о том, чтобы отправить вас в безопасное место. Война, дорогая моя, проиграна. Теперь это вопрос времени…

— Боже мой, до чего же мы докатились! — Хелена больше доверяла брату, чем мужу, который никогда не имел собственного мнения. — Анте, а что сделают с нами коммунисты, если они победят? Убьют?

— Цацкаться с нами они, конечно, не станут. Поступят так же, как мы поступали с ними. Я лично прихода коммунистов ждать не собираюсь. А ты попробуй уговорить мужа, чтобы он под каким-нибудь предлогом спрятал вас в надежном месте. Денег я тебе дам.

Услышав это, сестра ничего не могла сказать, а только заплакала. Но ее слезы еще больше разозлили Куделу.

Домой он вернулся в полном отчаянии. Запершись у себя в кабинете, решил никуда не выходить. Задернул шторы, налил себе водки и тяжело опустился в кресло. Он принялся мысленно перебирать все варианты, с помощью которых мог бы еще спасти свою жизнь, но так ничего и не придумал. «А что, если меня пошлют в клинику и остаток дней мне придется провести в сумасшедшем доме? Или разжалуют и отправят на фронт, в окопы?»

Неожиданно в голову пришла мысль о самоубийстве. «Может быть, в этом и есть спасение? Но что такое смерть? Конец всему, бегство в никуда, в вечный сон».

Кудела сидел в кресле и тяжело дышал. Головная боль стала невыносимой.

Он достал пистолет, зарядил и приставил к груди. И тут же отвел руку. Поднес пистолет к глазам… Ствол с маленьким отверстием вдруг превратился в огромную пустоту. Ему казалось, что он видит загнанный в ствол патрон, который, нажми он на спусковой крючок, мгновенно освободит его от всех тягот.

От мысли о близкой смерти ему сделалось страшно. Как просто смотреть на смерть других и как тяжело самому расстаться с жизнью…

Все люди похожи друг на друга, все боятся смерти. Так кто же самоубийца? Храбрец или трус? Об этом офицеры его круга любили поговорить. Теперь смерть стояла совсем близко, за его спиной. «Если я покончу с собой, — думал Кудела, — сын останется сиротой. Клара и Шлахт, ведь они теперь… они будут смеяться надо мной, скажут, одним дураком на свете меньше… Все забудут обо мне… Только на Козаре не забудут… Там мне никогда не простят…»

Кудела решил позвонить Кларе и пригласить ее к себе. Она сразу же согласилась. Ожидая ее, он все пытался разобраться, действительно ли нужна ему эта девушка или в нем говорит только ущемленное самолюбие, которое мучило его с того дня, как Клара начала работать в штабе у немцев.

Клара вошла свежая, красивая — само воплощение жизни, в которой Куделе уже не было места. Опустившись в кресло, девушка заметила на столе пистолет и недопитую бутылку водки и сразу же пожалела, что согласилась прийти.

Кудела, подойдя к двери, неожиданно закрыл ее на ключ:

— Теперь, дорогая Клара, мы можем спокойно поговорить. Сейчас самое время.

Клара посмотрела в пьяные, холодные глаза Куделы, обратила внимание на его неуверенные движения. Девушка старалась понять, что с ним происходит. А он вдруг схватил пистолет и принялся подбрасывать его на ладони. Глаза Куделы лихорадочно блестели. Клара напряглась и ждала, что будет дальше.

— Ловко ты меня надула с этим немцем! Дурака из меня сделала! Но ты забыла, что хорошо смеется тот, кто смеется последним.

— В чем же я тебя обманула, Анте? Я всегда была для тебя девушкой для развлечений. Я любила тебя, а ты — нет.

— Разве ты можешь понять, что происходит в моем сердце?

— Но ты же все время молчишь, ничего не рассказываешь мне…

— Этот немец что-нибудь про меня говорил?

— Пойми меня правильно, Анте. Шлахт от меня без ума. Он одинок, постоянно твердит, что ему нужна женщина…

— Значит, ты спишь с ним?

— Ты же знаешь, что немцы берут все и им никто не может запретить. Они почти всю Европу захватили. Так могу ли я сопротивляться?.. И где был ты, когда меня надо было защитить?

— Замолчи! Ты отдалась ему, словно загипнотизированная курица!

— А разве ты сам не отдался немцам? Вы все под ними находитесь. Они могут сделать с вами все, что придет в их голову!

— Глубоко ошибаешься. Вот увидишь, я докажу Шлахту, что правда на моей стороне.

— Ничего ты ему не докажешь.

— Выходит, он лучше меня?

— Стоит ли сейчас об этом говорить? Разница кое в чем, конечно, есть.

— В чем же именно?

— В том, Анте, что он хочет, чтобы я была его женой, а не любовницей…

— И ты поверила этому! Такое тебе всякий может пообещать. Мужчины всегда обещают женщине золотые горы, чтобы заманить ее, завлечь, а потом бросить. Если бы я хотел жениться на тебе, я не стал бы об этом трепаться…

— Жаль, но ты опоздал. Почему же ты раньше мне об этом не говорил?

— Да, ты права, слишком поздно. Но ты и этот твой немец все же просчитались.

Неожиданно нахлынувшая ревность ударила Куделе в голову. Глаза его налились кровью.

— Раздевайся, и марш в постель! — грубо крикнул он.

Клара рассмеялась ему в лицо:

— Ты ошибаешься. Я не из тех, кого по вашему приказу убивали и насиловали…

— Я приказываю тебе, раздевайся…

— Ты эти шуточки брось!.. Я — невеста подполковника Шлахта, и он знает, куда я пошла. Представляешь, что он с тобой сделает, если ты только пальцем меня тронешь?

— Ладно, будь его женой, но знай, что я отомщу и ему, и всем немцам, да и тебе тоже…

Клара встала:

— Ты закончил? А теперь открой дверь!

— Нет, не закончил. И дверь не открою!.. А с тобой разделаюсь. Это ты меня обманула…

— Убей меня. Для тебя это будет не первая и не последняя жертва.

Кудела вскочил как ошпаренный. Схватив плетку, он подбежал к Кларе.

— Если ты не подчинишься мне, я тебя выпорю!

Клара спокойно сказала:

— Хорошо, я подчиняюсь силе. Я все сделаю, что ты пожелаешь, только спрячь плетку и пистолет. — Она медленно разделась, дрожащими руками отбросила одежду в сторону и легла в постель.

— Вот теперь я скажу тебе всю правду, — сказал Кудела. Пистолет он все еще держал в руке. — Я решил покончить с собой, но это не все. Я и тебя вместе с собой с удовольствием прихвачу. Вот бы посмотреть на твоего Шлахта, когда он обнаружит в моей постели свою мертвую любовницу!

Девушка задрожала от страха, увидев, что Кудела направил на нее пистолет. Лицо у него было жестоким и холодным. Это был прежний Анте Кудела, убийца, жаждавший чужой крови. Если бы в этот момент Клара произнесла какое-нибудь неосторожное слово, он не задумываясь убил бы ее.

Наступила мучительная тишина.

Клара разрыдалась. Кудела буквально остолбенел, услышав ее плач.

— Вот я, перед тобой… только не убивай меня… и себя тоже… подумай о сыне… — говорила она сквозь рыдания. — Шлахт тебе не простит этого…

Словно из тумана, перед майором возникли Звонимир, мать, сестра с племянниками… Он увидел свой окровавленный труп и почувствовал, что в нем вдруг что-то лопнуло, как лопается стальная ось повозки от непомерной тяжести. Нестерпимая боль в голове быстро прошла, как и желание убить лежащую перед ним девушку. Он вытер выступившие на лбу капли холодного пота и отложил пистолет в сторону.

— Ты права, Клара, во всем права. Одевайся и прости меня, — пробормотал Кудела.

Теперь он походил не на разъяренного зверя, а на человека, готового утопиться. Вид у него был жалкий.

— Клара, ты славная девушка, и я хочу, чтобы ты была счастлива. С кем, мне теперь все равно. Помни только, что не стоит менять одного бандита на другого. Мы тебя не стоим. Убийцы и насильники не могут любить по-настоящему. Мы оказались в слишком густом тумане, и шансов на спасение у нас никаких нет…

Клара быстро оделась:

— Спасибо тебе…

— За что? Это я должен благодарить тебя, что ты спасла меня от самоубийства. — Кудела подошел к двери и распахнул ее. — Я подчинюсь судьбе. Шлахт уже начал меня обливать грязью перед начальством. Скоро меня совсем спишут. О том, что случилось сегодня, забудь, будто этого и не было вовсе. Надеюсь, мы останемся с тобой друзьями.

По бледному лицу Клары текли слезы. Ничего не сказав, девушка подошла к Куделе и поцеловала его в лоб.

Когда Клара ушла, Кудела вдруг почувствовал страшную усталость и рухнул на кровать. Он был бы рад уснуть, но боялся, что его снова будут мучить кошмарные сны.

5

Выйдя от Куделы, Клара пошла домой. Она предупредила квартирную хозяйку, что плохо себя чувствует, и попросила никого не впускать. Обычно в это время подполковник Шлахт имел привычку присылать за ней своего адъютанта. Сегодня она не хотела видеть даже Шлахта, поскольку не могла бы скрыть от него своего настроения. Девушка приняла снотворное и, не поужинав, легла спать. Нервное напряжение постепенно прошло.

На следующий день в ателье, где работала ее знакомая портниха, она должна была встретиться со связным из штаба партизанской бригады…

Прошло два года с тех пор, как ее заслали к немцам. Здесь Клара появилась под чужим именем, с выдуманной биографией. Старший брат и сестра Клары находились в фашистском концлагере. Еще два брата ушли в горы к партизанам, ей же приходилось работать среди врагов…

Хорошо отдохнув, Клара, как обычно, утром пришла на работу. Когда выдалась свободная минута, она отправилась в ателье, прихватив с собой материал на платье на тот случай, если ее задержат и будут обыскивать. Сейчас, когда положение на фронте резко изменилось, гитлеровцы стали особенно подозрительными.

В ателье, в условленном месте, ее ждал связной, который поблагодарил Клару от имени командования за сведения, переданные ею в штаб партизанской бригады.

Информация, которую Клара передала связному сейчас касалась подготовки гитлеровского командования к налету на Верховный штаб партизанского движения. Связной остался очень доволен новыми сведениями, но, узнав о новой встрече Клары с майором Куделой, забеспокоился.

— Нервы сдают, — пожаловалась Клара. — Не знаю, долго ли еще смогу выдерживать такое. В городе меня считают немецкой шлюхой, предательницей.

— Что делать, такова уж наша профессия.

— Я бы с удовольствием вернулась в бригаду. Я уже столько раз просила…

— Понимаю тебя и просьбу твою передам в штаб. Надеюсь, что командование пойдет тебе навстречу, но ты нам очень нужна именно здесь, в тылу у фашистов…

Вечером того же дня Шлахт пригласил Клару к себе домой.

— Как вы себя чувствуете, моя дорогая? — спросил он девушку, прежде чем они сели за стол.

— Спасибо, прекрасно…

— Позвольте спросить, что понадобилось от вас майору Куделе? Мои люди видели, что вы заходили к нему.

— Он пригласил меня, чтобы сообщить нечто важное. Я же пошла к нему с единственным желанием — поскорее расстаться с ним…

— Так что же важное он вам сообщил? — ревниво прервал ее Шлахт.

Клара непринужденно рассмеялась:

— Странный человек этот Кудела!.. Как только вы стали оказывать мне знаки внимания, он вдруг еще больше заинтересовался мною… Он предложил мне стать его женой…

— Вот как! Раньше он почему-то не мог оценить ваших достоинств, а теперь, судя по всему, его замучила ревность. Надеюсь, вы ему отказали?..

— Разумеется. Не могу же я связать свою судьбу с человеком, чье настроение меняется, как погода в апреле.

— Вы поступили совершенно правильно, дорогая. Я сделаю все, чтобы убрать его отсюда. Больше он не будет вас преследовать. Я научу его, как вести себя с дамами… Думаю, самое разумное — отправить его в клинику. Помнится, когда мы были на Козаре, с ним постоянно случались нервные припадки…

— Вы хорошо это придумали: Кудела стал просто невыносим.

Выпив рюмку коньяку, Шлахт продолжал:

— Пусть он исчезнет! Я и так столько нервов с ним потерял! Приближаются трудные времена, нам предстоят тяжелые бои, давайте-ка лучше забудем об этом Куделе и воспользуемся теми минутами отдыха, которые у нас еще есть.

С этими словами Шлахт поднялся из-за стола и обнял девушку за плечи. Глаза Клары оставались печальными и задумчивыми.

— С вами я забываю об этой сумасшедшей войне и снова становлюсь человеком, — проговорил Шлахт.

Клара усмехнулась и позволила ему поцеловать себя.

6

На Козару пришла весна, принеся теплые южные ветры и весенние частые грозовые дожди. Быстро таял снег. По склонам гор журчали ручьи. Из-под снега показалась трава, распустились первые весенние цветы.

Крестьяне из окрестных сел, оставшиеся в живых, вышли на пахоту, готовились к севу.

Майя и ребята, которых она собрала вокруг себя, кое-как перезимовали. Люди помогали им кто продовольствием, кто одеждой. Время от времени наведывался к ней и лесник Михайло. Заходили иногда Душко и Боса.

Ребят радовала весна. Теперь снова можно было бегать по зеленой траве, бродить по лесу, помогать взрослым в поле.

Здесь, среди питомцев Майи, Душко встретил знакомого мальчика. Это был Милош, ослепший на один глаз. Родители Милоша погибли. В тот день ему вместе с другими ребятами удалось спрятаться в овраге, поросшем высоким кустарником, но там их обнаружили немецкие овчарки. Милош с ужасом смотрел, как гитлеровцы из автоматов расстреливали безоружных ребятишек. Самому Милошу повезло: немцы не заметили его.

Оказавшись среди сирот, за которыми ухаживала Майя, он несколько раз просился в бригаду, но каждый раз ему отвечали, что он еще маленький и должен подрасти. Поэтому он и стал просить Душко взять его на наблюдательный пункт.

— Ничего, что у меня только один глаз. Я вижу так же хорошо, как и двумя глазами. А слышу еще лучше, — уговаривал он Душко.

Друзьям Милош очень нравился за добрый характер и прилежание. И когда понадобилось отправить кого-нибудь к Михайло на Козару с донесением, решили, что это должен быть Милош. Мальчуган страшно обрадовался, что ему поручили такое серьезное дело, и похвалился Майе. Он был ее первым помощником и всегда ухаживал за самыми маленькими. Выполнив поручение, он вернулся к Майе…

В один из солнечных дней ребята пришли с поля, где помогали взрослым. Майя сварила картофельный суп и разлила его в алюминиевые миски. Ребята, очень проголодавшиеся после работы, расселись вокруг костра и весело стучали ложками.

Не успели они доесть суп, как послышались выстрелы и чьи-то крики. Откуда-то появился старый крестьянин и испуганно закричал:

— Ребята, спасайтесь! Фашисты!

Все бросились сначала в лес, но оттуда показались фашисты. Засвистели пули. Ребята повернули к развалинам. Фашисты были совсем близко и стреляли, не жалея никого.

Майю и Милоша гитлеровцы обнаружили в подвале одного из разбитых домов и приказали им выйти. Один из разъяренных фашистов схватил Милоша и тут же заколол его штыком.

Майя в ужасе попятилась, но чьи-то сильные руки вцепились в нее, стали срывать одежду. Девушка сопротивлялась, кусалась, пыталась вырваться. Но ее крепко держали. Вокруг гоготали пьяные гитлеровцы.

— Что здесь происходит? — вдруг послышался чей-то голос. Это был офицер, командовавший отрядом карателей. — Смирно!

Солдаты сразу же отпустили Майю. Девушка поднялась и попыталась привести в порядок лохмотья, что оставались на ней.

— Иди за мной! — приказал ей офицер по-сербски. Она повиновалась, а когда они оказались на опушке леса, офицер бросил: — А теперь мотай отсюда! — и показал ей направление, куда лучше идти.

Майя бросилась в лес, боясь, как бы офицер не выстрелил ей в спину.

7

Солнце клонилось к горизонту, когда Майя добралась до Совиной горы. Силы покидали ее, и девушка упала на мягкую лесную землю, вцепилась руками в траву. Перед ее глазами все еще стояла кровавая картина расправы фашистов с беззащитными детьми, стариками и женщинами. «Лучше бы я погибла вместе с ними…» — думала она.

Немного отдохнув, Майя встала и пошла дальше. Душко и Боса встретили ее в развалинах. Плача, она рассказала им, что случилось с ней и ее подопечными. Слушая взволнованный рассказ девушки, Душко думал: «Вот она, судьба. Милош словно чувствовал это и потому просился к нам. Если бы мы его взяли тогда, сейчас он был бы жив. Почему мы этого не сделали? Лесник Михайло всегда нам говорил, что на войне надо быть очень осторожным. Каждый день приносит неожиданности. Вот и теперь…»

Они разместили Майю в своем погребе. Несколько дней девушка не вставала с постели. По ночам ей снились страшные сны. Она с криком просыпалась и потом долго не могла уснуть.

Душко, отправившийся на поиски Михайло, нашел его в лесной землянке. Старик расхворался: сильно болела поясница. Михайло приходилось много ездить и ходить, а годы-то уже были не те. О нападении фашистов на село, где жила Майя с сиротами, Михайло уже было известно. Но, узнав, что Майя находится у них, он решил пойти с Душко. Когда они тронулись в путь, Душко спросил:

— Дедушка, а почему гитлеровцы убивают ребятишек и стариков? Ведь они-то им ничего не сделали…

— Из страха, милок. Нападать на партизан они теперь боятся. Козара сейчас — свободная земля. Вот они и вымещают всю свою злобу на детях да стариках.

— Дедушка, когда еще на задание пойдешь, возьмешь меня с собой? — спросил Душко.

Старик внимательно посмотрел на паренька. «Хочет отомстить за деда», — подумал он.

— Конечно возьму, о чем разговор?! Ты только подготовься как следует.

Увидев старого Михайло, Майя очень обрадовалась. Все вместе они решили, что девушка должна пробираться в партизанский госпиталь.

— Раненых в госпитале много. Сама подлечишься, а потом останешься там за медсестру, — предложил Михайло.

Душко проводил их до сгоревшей мельницы, возле которой они увидели бревна и штабель досок.

— Смотри-ка, Муйо, видать, снова решил мельницу строить. Значит, опять у нас мука будет, — весело заметил лесник.

Поблизости от мельницы находилась могила деда Джуро. Она была ухожена, выложена дерном, вокруг росли свежие цветы.

— Это я, Душко, за могилой ухаживаю, — признался Михайло. — В ней я должен был лежать, а не твой дед…

Девушка и старик отправились дальше в горы. А Душко, постояв еще немного у могилы деда, повернул обратно. Но сначала захотел зайти в пустовавший теперь дом тети Стои, где он оставил еще в прошлый раз немного соли. С этими мыслями Душко свернул на тропинку, что вела к знакомому дому…

8

Шлахт добился своего, и Куделе не оставалось ничего другого, как лечь в клинику. Немец обставил все таким образом, что Куделу положили в клинику до полного выздоровления от нервного расстройства после тяжелого ранения.

Зайдя в последний раз в немецкий штаб, Кудела столкнулся лицом к лицу с подполковником.

— Вы уезжаете, майор? — спросил Шлахт, старательно изобразив удивление.

— Нет, не уезжаю, герр подполковник, скорее, возвращаюсь. Я ложусь в клинику.

— В клинику?! — наигранно удивился Шлахт. — Вот видите, я и раньше говорил, что вам надо обратиться к врачам.

— Теперь я вас послушал.

— Лучше поздно, чем никогда. Желаю вам скорейшего выздоровления.

— Спасибо! — буркнул Кудела, неприязненно подумав: «Лицемерная свинья!»

В коридоре Кудела встретил Клару:

— Я уезжаю. Думаю, что больше тебя никогда не увижу.

— И у меня такое же чувство.

Долгим взглядом посмотрев на нее в последний раз, он произнес:

— Красивая ты, черт возьми! Я тебя никогда не забуду.

— Лучше, чтобы ты забыл меня, Анте. Я отношусь к числу женщин, которые приносят несчастье.

— Может, ты и Шлахту несчастье принесешь? Или ты его на самом деле любишь?

— Нет, не люблю, это он меня любит.

— Ну, желаю тебе всего хорошего. — И Кудела пожал ей на прощание руку.

Когда он, словно лунатик, шел по длинному коридору, Клара долго смотрела ему вслед.

В клинике Куделу встретил седовласый доктор приятной наружности. Просмотрев сопроводительные документы Куделы, он сказал, что лежать майору здесь придется совсем недолго, а когда его состояние придет в норму, он сможет выйти из клиники.

Куделу поместили в палату, где стояли две кровати. Соседом Куделы оказался раненный в голову усташский сотник.

Отодвинув занавеску, Кудела выглянул в окно. На улице вовсю сияло весеннее солнце, цвели каштаны. За оградой был город. Там жили люди, там была небезопасная, но все же свобода. А здесь? Клиника скорее походила на тюрьму.

Несколько ночей Кудела не мог сомкнуть глаз, хотя его и пичкали какими-то успокоительными лекарствами. Когда же, наконец, он заснул, страшные сны снова стали мучить его…

Дней через десять Куделу вызвал в кабинет седовласый доктор с добрым лицом. От него исходили какая-то необыкновенная сила и спокойствие.

— Что вас мучает, господин майор? — спросил доктор, внимательно глядя на Куделу. — Если хотите, чтобы мы вам помогли, будьте со мной предельно откровенны.

— Похоже, я схожу с ума, доктор.

— Я бы этого не сказал, не надо преувеличивать. Лучше опишите мне симптомы вашей болезни.

Часа два Кудела подробно рассказывал о том, какие кошмарные сны стали сниться ему по ночам. Он не хотел быть до конца откровенным с доктором, делиться с ним своими тайными мыслями об этой проклятой войне, и поэтому не рассказал всего.

Доктор, не спуская с него глаз, внимательно слушал, а когда Кудела закончил, спросил:

— А как вы себя сейчас чувствуете?

— Мне страшно, доктор. Я бы попросил вас ради моего душевного спокойствия вернуть мне пистолет… Я его под подушкой держать буду…

Доктор рассмеялся:

— Если бы это зависело только от меня! Будь моя власть, я бы вам и пулемет дал, если бы это способствовало вашему выздоровлению, но здесь у нас строгие правила. Пациенты не имеют права носить оружие. В клинике у нас есть люди, страдающие депрессией, склонные к самоубийству, чрезмерно агрессивные, а с ними всегда может случиться несчастье. И без того у нас с некоторыми больными возникают серьезные проблемы.

— Боже мой, в чем же я провинился, если меня поместили среди сумасшедших? — неожиданно спросил Кудела.

— Не беспокойтесь и покоритесь судьбе. Здесь клиника, а не сумасшедший дом. Здесь мы лечим нервные расстройства. Но если вы не будете придерживаться наших правил и станете вести себя агрессивно, вот тогда…

— Ну уж нет! Туда — никогда! Лучше петля или пуля в лоб.

— Господин Кудела, почему у вас из головы не выходит мысль о самоубийстве?

— Хочется послать всех к черту, так мне все опротивело! С меня довольно…

— Вы же еще молодой человек, с высшим образованием, из хорошей семьи, вы сделали неплохую карьеру. Перед вами все пути открыты…

— Вы были бы правы в том случае, если бы за мной ничего не было. А как быть с тем грузом, который давит на меня?..

— Как и все другое, это рано или поздно забудется. В новых обстоятельствах вы станете новым человеком. Именно в это вы и должны верить, если хотите поправиться. Верить в смысл жизни. Только это вернет вам и веру в самого себя.

— Красиво вы говорите, доктор. А что, если мне не нужна такая жизнь?

— В вас говорит болезнь и озлобление. Вот поэтому-то вы здесь и находитесь. Скажите же наконец, чего вы боитесь больше — смерти или жизни?

— Откровенно? И того, и другого. Когда-то я ничего не боялся: ни бога, ни черта, ни живых, ни мертвых. И судьбы не боялся. У меня была железная воля, склонность к авантюрам. Я даже считал, что меня и пуля-то никогда не возьмет.

— С каких же пор возникли проблемы?

— После ранения. Во мне как бы поселились два человека, постоянно спорящие между собой. Один хочет убивать всех подряд, а другой, наоборот, его останавливает. А потом эти мертвые, что преследуют меня во сне…

Вернувшись после беседы с доктором в палату, Кудела прилег на койку и, подложив руки под голову, надолго задумался.

Мысли его прервал раненый сотник.

— Что, сильно мучили вас эти доктора? — спросил он.

— Нет, не очень.

— Вам еще повезло, а то нескольких они тут просто до смерти замучили. Все хотят знать, что человек думает, и все такое. До того доходит, что просто смех берет.

— От меня они не много узнают, — сказал Кудела.

— Все-таки лучше говорить им правду, как на исповеди.

— Спасибо за совет. А что с вами произошло? Извините, конечно, что спрашиваю.

— Партизаны подстрелили меня возле шоссе и вместе с другими пленными посадили в грузовик. А ночью я оклемался немного и бежал. До лесу дополз и айда к своим. Врачи говорят, что у меня что-то в мозгу повреждено. После ранения я каждые несколько дней теряю сознание. Вы меня, конечно, поймете, раз сами были тяжело ранены, а вот начальство мое не понимает. Объявили симулянтом и чуть не отправили на фронт. Не будь у меня в штабе друзей, сейчас уже валялся бы где-нибудь в окопе…

Вечера больные из соседних палат проводили в комнате отдыха. Побывал там и Кудела. Чего только он не услышал! К рассказам одних он внимательно прислушивался, другие не трогали его вовсе, и он уходил к себе в палату. Ему казалось, что вокруг все тронулись умом. Молодые люди, а духовно — сущие развалины…

С доктором они как-то незаметно сблизились. Поначалу доктор вел себя с Куделой осторожно, опасаясь, что майор, как мина замедленного действия, может взорваться в любую минуту. Он считал, что Кудела не тот человек, за которого себя выдает.

В свою очередь Кудела почувствовал, что этот человек в белом халате искренне желает ему добра. Доктор не лез к нему в душу, и это вполне устраивало Куделу. Вскоре он стал полностью доверять доктору.

— Знаете, майор, — сказал ему как-то доктор, — я вами доволен. Ваше здоровье теперь зависит только от вас. Мы, врачи, всегда храним тайны пациентов. Таково наше правило. Поэтому вам нечего опасаться. И тем не менее я не стану заставлять вас все рассказывать о себе, хотя своим рассказом вы и могли бы облегчить душу и помогли бы нам быстрее обнаружить источник вашей болезни…

Позднее, когда доктор вновь встретился с Куделой и беседа их затянулась, он откровенно сказал:

— Ваш недуг, майор, кажется, становится мне понятным… В вашей душе происходит борьба — ум, эмоции, страсти и инстинкты находятся в противоречии. Вы слишком поддались страстям…

— Значит, я продал душу дьяволу?

— Именно так. И наверное, хотите заполучить свою душу обратно? Однако сделать это трудно. Вы испачкались в крови…

— Мягко сказано, доктор. Я утонул в этой крови. Но, хочу заметить, не по своему желанию, а по приказу других…

— Но я уверен, что и вы сами в чем-то тоже повинны. Ведь ужасы войны, которые запечатлелись в ваших снах, поначалу доставляли вам удовольствие, не так ли?

Кудела опустил голову.

— Скажу вам откровенно: кадровый военный в государстве, где царит идеология насилия, иным быть не может…

— Да, вы жили иллюзией, что мир можно переделать с помощью силы, что войны — это средство очищения духа и общества, которое, по вашему мнению, превратилось в зловонную лужу. Так, во всяком случае, мне говорили другие пациенты.

— Я стал жертвой тех, — пытался оправдаться Кудела, — кто манипулирует людьми и посылает их на бойню, называемую войной до победного конца…

— А вам не кажется, что вы стали жертвой собственных амбиций?

— Если хотите, да. Я сам сел в поезд, который мчится в пропасть. И вот теперь я здесь, в вашей клинике, но в худшем случае я мог бы оказаться и в другом месте, вам не кажется?

— Вы правы… Самое ужасное, что может быть на свете, — это выпачкать руки человеческой кровью. Особенно кровью ни в чем не повинных людей…

— С вашими рассуждениями я не согласен, доктор. Все это пропаганда. Кто же неиспачкал рук в крови, если он участвует в войне? Мир создан для убийств. Это бойня, бордель и базар одновременно…

— Не надо рисовать все слишком мрачными красками. Мир совершенно не таков. Трагедия же людей как раз в том и заключается, что они не готовы отвечать за собственные поступки.

Кудела упорно не хотел брать на себя вину за все происходящее с ним самим. Некоторое время они с доктором внимательно смотрели друг на друга. В палате сгустились сумерки. В городе зажглись фонари. Но доктор и пациент все сидели в темноте. Куделе показалось, что одетый в белый халат доктор похож на привидение. Помолчав немного, доктор спросил:

— В читаете библию? Наверное, помните притчу о перевоплощении?

— Помню. Были времена, когда я в одной руке держал библию, а в другой — пистолет.

— Хочу вам только напомнить о том, как один из учеников Христа помог прозреть некоему недругу христиан и тот превратился в апостола… Так вот я надеюсь, что вы тоже наконец прозреете…

9

Прошло несколько недель, как Кудела находился в клинике. Постепенно беседы с доктором стали для него потребностью. Еще никогда в жизни он не встречал человека, которому мог бы доверять свои душевные тайны. Они подолгу разговаривали, встречаясь почти каждый день.

Беседы обычно велись в полутемной палате. Кудела лежал на кровати и отвечал на вопросы доктора. Ему казалось, что он разговаривает сам с собой. Иногда доктор что-то записывал. Особенно его интересовали детские годы Куделы.

…Анте был первым ребенком у нежной, хрупкой матери и грубого отца. Мать отдавала сыну все свободное время, баловала его. Отец же стал обращать на него внимание только тогда, когда тот начал ходить. Именно с этого времени отец начал прививать сыну такие черты характера, как твердость, жестокость, потому что считал, что без них человек ничего не добьется в жизни. Материнская нежность соединилась в Анте с отцовской беспощадностью. За малейшую провинность отец наказывал Анте ремнем, но буквально на следующий же день ласкал его и дарил подарки. Отца Анте уважал, но в то же время и боялся. А иногда и просто ненавидел… Через два года после рождения Анте у него появился брат, потом сестра.

Росли дети все вместе. В доме был достаток. Маленький Анте все больше становился похожим на отца. К младшему брату и сестре он относился свысока, считая, что они должны ему во всем подчиняться.

Когда Анте учился в школе, произошел такой случай. На сушившуюся во дворе дома Куделы кукурузу повадились прилетать воробьи. Анте, притаившись, стрелял в них из рогатки, что доставляло ему большое удовольствие. Отец хвалил его за это и приговаривал, что кукуруза их собственность, а значит, воробьи — воры, которых надо строго наказывать. Убитых воробьев Анте закапывал в саду. Когда воробьев стало меньше, мальчик принялся расстреливать из рогатки залетавших в сад дроздов, синиц, овсянок, но отец запретил ему делать это, поскольку то были полезные птицы, очищавшие фруктовые деревья от вредителей.

В школе Анте всякий раз стремился продемонстрировать свою силу перед товарищами, напугать их. Вскоре он стал заводилой в классе.

Дома у Куделы часто резали то овцу, то теленка. Анте любил смотреть, как льется кровь, и дрожал от наслаждения, когда животное вели на бойню. Ему еще не исполнилось и тринадцати лет, когда отец дал ему нож, чтобы он сам прирезал овцу. Поначалу мальчик струсил, но виду не подал, не хотел, чтобы кто-нибудь заметил это. Потом резать животных по просьбе отца стало для Анте привычным делом.

Когда Анте уже ходил в гимназию, отец вдруг решил, что его сын должен стать мясником. Но этому воспротивилась мать, которая не хотела, чтобы ее Анте занимался таким делом. Она мечтала, что ее первенец будет священником или судьей, пробьется в высший свет. В школе Анте был отличником и всегда поддразнивал брата, который был не очень способен к наукам и больше любил копаться в земле.

Родителям и учителям пришлось много повозиться с Анте, когда у него наступил переходный возраст. Анте рано стал интересоваться вопросами пола. Его внимание как-то привлекла молодая деревенская девушка, работавшая в их доме на кухне. Анте было тогда пятнадцать лет, а ей — чуть больше двадцати. Жила девушка в пристройке. Однажды Анте заметил, что занавески на ее окнах задернуты неплотно. Он подкрался к окошку и стал подглядывать, как она раздевается. Подглядывал до тех пор, пока девушка не легла и не погасила свечу.

С того дня Анте ходил сам не свой. Когда родителей не было поблизости, он не раз порывался обнять ее, дотронуться до нее. Девушка была настроена к нему дружелюбно и не догадывалась, что происходит с парнем. Каждый вечер он подкрадывался к ее окну и подглядывал.

Однажды в дождливую ночь, когда все в доме крепко спали, он подошел к пристройке, где жила девушка. Окно оказалось незапертым. Он потихоньку открыл его и, вскочив на подоконник, проник в комнату. Было совсем темно, и слышалось только ровное дыхание спящей девушки. Подойдя, он дотронулся до нее. Она сразу же проснулась и испуганно спросила:

«Кто это?»

«Это я, Анте».

«Ты? Чего тебе здесь надо?»

«Тебя надо».

«Совсем рехнулся. Уходи отсюда! Разве не видишь, что я сплю?»

«Никуда я не пойду. Я к тебе пришел».

«Как ты сюда пробрался?»

«Через окно».

«Значит, я забыла его запереть. Вот наказанье божье…»

Она зажгла свечу, что стояла на тумбочке подле кровати, и увидела Анте. Он был в расстегнутой рубахе, с взлохмаченными волосами. Глаза у него блестели, как у волчонка. Резко отбросив волосы за спину, девушка сказала:

«Пойдем, я выпущу тебя. Если ты сейчас же не уберешься отсюда, я закричу».

«Только попробуй! Я скажу, что ты сама заманила меня. Поверят мне, а не тебе, да еще из дома тебя выгонят».

Девушка вздохнула: парень был прав. Это было бы ужасно — с позором уйти из дома, где она с таким трудом нашла работу…

«А теперь уходи поскорее. Что я скажу твоей матери, если она узнает? Я же во всем и виновата буду».

«Не узнает. А можно, я еще приду?»

«Нет. У меня есть парень, который меня убьет, если узнает…»

«Это я его убью, если ты хоть раз его к себе пустишь! Поклянись, что не будешь с ним…»

«Ты еще совсем ребенок. Хозяева не любят, когда их дети путаются с дворовыми девками…»

От девушки Анте уходил с двойственным чувством — победителя и побежденного. Он решил, что больше никогда не пойдет к ней.

Когда Анте вернулся к себе в комнату, брат зажег свечу и вопросительно посмотрел на него:

«Ты где бродил до сих пор?»

«Тебе-то какое дело? Гулял. Вот только попробуй заикнись кому, все кости переломаю!»

Брат понял, что с Анте что-то произошло, но не мог догадаться, что именно.

А Анте, не раздеваясь, упал на кровать, словно кто-то свалил его ударом кулака.

— Так чем же кончилась эта история? — спросил доктор у Куделы.

— Все лето я ходил к девушке и оставался у нее на ночь. О последствиях мы не думали. Однажды она сказала, что полюбила меня, что всегда ждет, когда я приду. Вообще же разговаривали мы друг с другом мало. Каждый раз я выходил от нее, как лунатик.

Мать скоро заметила происшедшую во мне перемену. Спросила, что со мной, почему я такой бледный, будто меня только что сняли с распятия. Я ничего не сказал ей.

Ходить к той девушке я продолжал до тех пор, пока не узнал, что она беременна. Она сама обо всем рассказала матери. Моя мать была умной, доброй женщиной, она никому ничего не сказала. Дала девушке денег, послала ее к врачу. От меня же она потребовала, чтобы я больше не ходил к той девушке. Я сдержал слово, данное матери. Внешне я как-то сразу окреп, возмужал, что ли. В школе меня начали интересовать одноклассницы…

А та девушка вышла замуж за парня, с которым встречалась раньше. Он работал на фабрике. Позже она родила ему троих детей. Жаль только, что парень тот с коммунистами связался. В начале войны мы его арестовали. Она тоже оказалась в тюрьме. Ее хотели отправить в Германию на принудительные работы. Мать все упрашивала меня, чтобы я что-нибудь сделал, чтобы спасти ее. Мне это удалось. Когда я повез ее на машине к сестре, она всю дорогу меня благодарила. Я сказал: «Вот видишь, хорошо, что в ту ночь ты не закричала. Ты меня спасла, теперь настала моя очередь. В другой раз, если попадешься, я уже ничего не смогу сделать. Не лезь больше в политику».

Так что, видите, доктор, не такая уж я кровожадная скотина, как может показаться на первый взгляд. Спас я ее от пули и концлагеря…

Помню, в первый год учебы в университете я влюбился в девушку, очень похожую на мою мать. Благородная такая, каких я еще никогда не встречал. Посоветовавшись с матерью, я без долгих размышлений решил жениться на ной. Отец сначала не возражал, но, когда узнал, что она родилась не в городе, а в селе, прямо-таки взбесился и проклял меня. Говорил, что она мне не пара. Чего он только не делал, чтобы помешать нашей свадьбе!

Тогда-то между мной и отцом и образовалась пропасть. К тому же во время одной ссоры черт дернул меня бросить ему в лицо, что он обманщик и что у него есть другие женщины кроме матери. Этого он стерпеть, разумеется, не мог. Пришлось мне уйти из родного дома. Жена моя умерла при родах, остался сын…

Потом я продолжал учебу в Риме. К тому времени я уже сильно разочаровался в жизни. Тогда-то и попал к усташам. Вместо того чтобы искать себе другой путь в жизни, я видел спасение в политике. «Независимое государство», о котором столько твердили усташи, мне совсем затуманило голову. Меня перевели в Германию, а накануне войны я снова очутился дома и уже оттуда попал прямо на войну, на эту бойню…

Что было потом, вы знаете. Был и лагерь, что у реки стоит, были и карательные операции на Козаре…

— А как вы поступали с женщинами, которых брали в плен? — негромко спросил доктор.

— Как все солдаты, у которых развязаны руки, но об этом я не хочу сегодня говорить. Наверное, вы и сами догадываетесь…

После таких разговоров Кудела чувствовал какое-то облегчение. Беседы с доктором о прошлом заставляли его по-иному воспринимать окружающее. Желание покончить с собой прошло.

Однажды, когда он зашел в кабинет, то увидел доктора, склонившегося над грудой бумаг. Поднявшись навстречу Куделе, доктор спросил его о самочувствии.

— Теперь намного лучше, доктор.

— Искренность всегда очищает, а ложь затуманивает сознание. Я здесь проанализировал все, что вы мне рассказывали. Не ошибусь, если скажу, что сейчас в вашем характере превалирует материнское начало, которое долго таилось у вас в подсознании. До этого преобладали отцовские черты, черты человека, не умеющего управлять своими страстями. Но многое от его характера в вас еще осталось, и от этого вам необходимо избавляться. Рано или поздно все убийцы сходят с ума. Это неизбежно.

— Пугаете, доктор?

— Вы достаточно сильны духом и потому должны знать про себя всю правду, как бы она ни была горька. Впрочем, время постепенно излечит вас, избавит от врожденной крутости. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

— Выходит, я могу быть свободным?

— Пока еще рановато. Это только начало вашего выздоровления. Вот когда вы полностью научитесь владеть собой, это и будет означать, что вы поправились.

10

Избавившись от Куделы, подполковник Шлахт чувствовал себя гораздо увереннее. Он твердо решил, что Клара станет его женой. Ему нравилось, что девушка во всем повиновалась ему, удовлетворяла любое его желание, могла быть то веселой, то грустной.

Фотографию жены и дочерей, погибших в Германии во время бомбежки американской авиации, Шлахт вставил в рамку и держал на своем столе. «Однако утраченного уже не вернешь», — думал он.

Пока Кудела был рядом с ним, Шлахт жил в постоянном страхе, что этот темпераментный балканец уведет Клару из-под его носа. Но теперь, когда ему удалось упрятать Куделу в клинику, Шлахт почувствовал себя в безопасности. Он постоянно оказывал Кларе знаки внимания, делал подарки, много рассказывал о себе, обещал…

Гитлеровское командование в те дни разрабатывало план захвата Верховного штаба партизанского движения во главе с Тито. Шлахт вместе со своим штабом готовил план нанесения неожиданного удара по партизанским бригадам, расположенным на Козаре.

Квартира Шлахта находилась в здании штаба. Когда-то здесь жил некий богач, выехавший затем в Германию. Квартира подполковника была обставлена по его вкусу, в спальне стояла огромная кровать и резная мебель. Шлахт не доверял никому и в целях безопасности в одном из окон приказал установить пулемет. У другого окна, за шкафом, у него был целый арсенал: патроны, гранаты. Под кроватью лежал автомат.

В этой квартире Клара чувствовала себя хозяйкой. Она как-то сразу вошла в эту роль. Работу переводчицы при штабе она выполняла безукоризненно, и все были довольны ею. Казалось, все шло своим чередом. Кудела был забыт. Но однажды от него пришло письмо. Клара показала его подполковнику. Ярости Шлахта не было предела. Он сказал, чтобы Клара ни в коем случае не отвечала. Письмо Куделы было полно нежных воспоминаний и горьких слов по утраченной любви. Читая его, Клара никак не могла понять, что это — игра воображения или истинная боль и тоска по прошлой жизни.

От Клары Шлахт ничего не скрывал. Он рассказывал ей о своей работе, о планах предстоящих операций, оценивал действия партизан. Ему очень хотелось, чтобы кто-то поддерживал его, подтверждал правильность его мыслей и поступков. Клара, разумеется, внимательно его слушала. Она никогда ничего не забывала, а если и переспрашивала о чем-нибудь, то старалась делать это так, чтобы не вызвать подозрений у немца.

— С какой радостью я бы наконец узнала, что этот майор замолчал навсегда, — сказала как-то Клара Шлахту, когда тот вновь вспомнил о Куделе. — До чего эти сумасшедшие любят говорить всякие сентиментальные глупости!

— Не волнуйся, дорогая, он же болен, а стало быть, для нас уже не опасен, — успокаивал ее Шлахт.

— И все равно я боюсь его. Не удивлюсь, если узнаю, что он сбежал из больницы, чтобы отомстить нам. Ты не знаешь этих людей. Они готовы на все.

— Пусть только попробует! Если он появится в городе, я тотчас велю его арестовать…

В последнее время нервы у Клары начали сдавать. Правда, она добыла много важных сведений для партизан, но какой ценой… Ей хотелось все бросить и бежать прочь от этих грубых вояк, которые только и знали, что пьянствовали да развратничали. Сколько раз она просилась обратно, в партизанский отряд! Но вот, наконец, наступил момент, когда Кларе сказали: то, что ей предстоит сделать, будет ее последним заданием…

Оно оказалось трудным. Партизанский штаб принял решение ликвидировать подполковника Шлахта, и сделать это было поручено Кларе. Связной принес ей шкатулку, в которой находилась мина замедленного действия. Эту мину Клара должна была положить за шкаф на квартире у Шлахта.

Девушка очень разволновалась, когда связной объяснил ей, что предстоит сделать.

— Возьми себя в руки, — успокаивал он Клару. — Помни о тысячах жертв этого палача…

Вечером, когда Клара собиралась идти домой, Шлахт вдруг остановился у стола и начал внимательно разглядывать девушку. Глаза у него были красные, отекшие. Кларе вдруг показалось, что он обо всем догадался. Шлахт налил себе рюмку водки и залпом выпил. Вид у него был жалкий, беспомощный. Таким Клара его никогда не видела. Затем он упал на кровать и повернулся к стене. Когда Клара подошла к двери и стала открывать ее, он снова поднялся, подошел к девушке и поцеловал.

— Весь день у меня сегодня чертовски трещит голова. Мучают какие-то нехорошие предчувствия, — сказал он.

— Ты устал. Будет лучше, если ты как следует отдохнешь.

Шлахт прижал ее к себе и заглянул в глаза. Клара с трудом выдержала его взгляд. Ей опять стало страшно. Чтобы он не видел ее глаз, она прижалась к нему, словно ища защиты. Это успокоило Шлахта.

В тот вечер выполнить задание ей не удалось. На следующий день Клара боролась с удивительным чувством. «Выдержу ли я это последнее испытание? А что, если сейчас он захочет обыскать меня?» Ей стало страшно. Она несколько раз присутствовала при допросах, когда пытали женщин, подвешивали их к потолку, срывали одежду, били палками…

Когда немец заснул, Клара потихоньку встала с кровати и на цыпочках подошла к сумочке, где лежала мина. И тут Шлахт во сне заворочался, застонал и перевернулся на другой бок. Клара подошла к окну и положила мину за шкаф. Потом, присев на край кровати, медленно оделась. Руки ее дрожали, сердце бешено колотилось в груди.

В комнате стоял полумрак. Свет проникал только с улицы, где перед окном висел большой фонарь.

Клара подошла к зеркалу причесаться. Из его глубины на нее смотрело бледное, усталое лицо с лихорадочно блестящими глазами, показавшееся ей совершенно чужим…

Близилась минута отмщения за муки тех, кто тысячами умирал в концлагерях, кто погибал на полях сражений.

Клара подошла к спящему Шлахту и, чтобы немец ничего не заподозрил, поцеловала его.

Шлахт проснулся и резко повернулся к ней. Взгляды их встретились.

— Какая чудесная ночь, — произнес он. — Мне снилось, что я сижу на берегу моря. Я видел, как ты уходишь и постепенно растворяешься в тумане…

— Я и правда сейчас ухожу. Завтра снова приду к тебе…

Он протянул руки и обнял Клару:

— Я буду держать тебя, чтобы ты не убежала, как там, во сне. Побудь со мной еще.

Но Клара выскользнула у него из рук.

— Ты такая милая… Мне нравится быть с тобой, — сентиментально произнес Шлахт. — Но я не буду настаивать, чтобы ты осталась. Мне в самом деле надо хорошенько выспаться. Завтра меня ждет важное дело. Готовится новое наступление…

Клара на цыпочках вышла из комнаты и тихо притворила дверь. Часовой в коридоре, когда она проходила мимо, приветливо улыбнулся ей. Здесь Клару все хорошо знали.

Придя домой, она быстро собрала вещи и отправилась в условленное место, где ее ждали двое партизан, переодетых в немецкую форму.

— Все в порядке, — спокойно сказала она.

— Тогда надо поторапливаться.

Без особых приключений им удалось выйти из города, миновав немецкие патрули. Затем они спустились к реке, где у берега их ожидала лодка. Переплыв на другой берег и углубившись немного в лес, они решили передохнуть.

Все трое нервничали, поглядывали на часы. Близилось время, когда должен был произойти взрыв.

И вот он прогремел. К небу поднялся столб пыли и дыма, взметнулся огонь. Над городом взвились сигнальные ракеты, послышались пулеметные очереди.

Клара с облегчением вздохнула. Наконец-то все самое трудное было позади. Сейчас ей хотелось и плакать, и смеяться.

11

Только на следующий день добрались они до партизанского отряда.

Клара как бы родилась заново. Совсем другими глазами смотрела она на деревья, траву, зеленеющие поля. Горько было видеть сожженные опустевшие села. Только изредка можно было встретить стариков или детей. Повсюду виднелись следы пожаров…

Партизаны встретили Клару приветливо, рассказали, что произошло за время, пока ее не было в отряде. Теперь Клара была уверена, что не зря рисковала жизнью, работая у врага, терпя унижения. Сердце ее радостно билось, когда она видела хорошо вооруженных парней с добрыми открытыми лицами. Кто-то из них сообщил, что в городе взлетел на воздух немецкий штаб, при взрыве которого погибло много фашистов.

Кларе очень хотелось сказать им, что это сделала она, но приходилось молчать…

Когда, распрощавшись с партизанами отряда, Клара и ее спутники хотели идти дальше, в штаб корпуса, путь им преградили трое парней.

— Уж не ты ли Клара Марич, что жила в городе? — спросил один из них, с презрением глядя на девушку.

Она растерялась и не могла вымолвить ни слова.

— Что молчишь, курва немецкая?! Я тебя сразу узнал. Что тебе надо у партизан?

Их окружили бойцы отряда, а парень все не унимался:

— Смотрите, кто к нам пожаловал! Сучка немецкая! Кто же это додумался шпионку на Козару привести?

— Это неправда! — выкрикнула Клара, стараясь перекричать расшумевшихся партизан, и, зажав лицо ладонями, разрыдалась.

— Может, ты ошибся? — растерянно спросил кто-то.

— Ну да! Я сам видел ее под руку с фрицем!

Связной, что приходил к Кларе в город, увидев собравшуюся вокруг девушки толпу, поспешил туда.

— Вы что здесь затеяли? — строго спросил он и, взяв Клару за локоть, хотел увести.

— Гляньте-ка, немецкая шлюха идет! — крикнул парень.

— Лучше попридержи язык да не суйся туда, куда тебе не положено. Клара — наша разведчица! — резко сказал связной.

К собравшимся подошел комиссар роты, и бойцы стали тихо расходиться по своим местам. Последовала команда приготовиться к маршу.

Кларе было обидно до слез. Она только недавно почувствовала, как к ней возвращается радость, и вдруг такое… Чего доброго, и после войны найдутся такие, что станут ее презирать и называть предательницей. Не будешь же всем объяснять, как оно было на самом деле…

Комиссар роты, молодой симпатичный парень, подошел к Кларе и извинился за происшедшее.

— На войне без ошибок не бывает, — сказал он. — Случается, один другого подстрелит. Ты уж извини нас…

Но Клара никак не могла успокоиться. Сколько раз гитлеровцы и усташи подозревали ее, проверяли, но она сумела выдержать все. И пытки бы выдержала, если бы пришлось.

Рота ушла. К Кларе подошел Михайло. Лесник долго утешал девушку:

— Не принимай все так близко к сердцу, дочка. Всякое случается. Тот, кто сам ничего не пережил, ничего и не поймет. Легче в бою, когда враг прямо перед тобой и и ты смотришь на него через прицел винтовки. Труднее — когда ты воюешь с ним в его собственном логове. Не печалься. Командование высоко оценило твою работу…

Клара была очень благодарна старику за добрые слова. Помолчав немного, она спросила:

— Это вы, дядя Михайло, стреляли в того усташского майора? Кудела его фамилия.

— А откуда ты знаешь, что я? Ты же меня первый раз в жизни видишь.

Их разговор прервал собачий лай. Из леса вышли парень и девушка. Оба запыхались от быстрой ходьбы. Это были Душко и Боса.

— Дядя Михайло, у мельницы фашисты! — сообщил Душко.

Старик подозвал посыльного, что-то сказал ему и велел поскорее бежать в штаб партизанской бригады. Потом познакомил ребят с Кларой.

— Вот это — Душко Гаич, а это — Боса. Их тоже Кудела разыскивал, хотел убить. Это они отомстили Стипе Баканяцу за все его преступления. Посмотри, какими героями стали! В любое время сюда, на Козару, приходят, никого не боятся. Они у меня на наблюдательном пункте находятся. Мимо них и птица незамеченной не пролетит.

Когда сели ужинать, вернулся посыльный из штаба и принес весть о том, что гитлеровцы начали очередное, седьмое по счету, наступление на партизан.

ЛЕТО

1

Наступление немцев и на этот раз захлебнулось. Партизаны прочно удерживали свои позиции. Освобожденная от оккупантов территория Югославии с каждым днем расширялась. Фашисты все чаще и чаще были вынуждены переходить от наступления к обороне.

Спокойнее стало и на Козаре, куда гитлеровцы и усташи теперь боялись соваться. Крестьяне снова начали обрабатывать землю, в сожженных селах строили себе временные жилища, уверенные, что партизаны их в обиду не дадут.

В то лето на Козаре урожай был богатый. Наголодавшиеся за зиму люди радовались теперь спелому колосу. Отвыкли люди от хлеба, да и партизан надо было подкормить.

Душко и Боса тоже поработали на земле — вспахали свою делянку, посеяли на ней ячмень, посадили картошку и фасоль.

Всем миром было решено помочь Муйо Бегичу построить новую мельницу. Ведь скоро урожай собирать, а зерно молоть негде. На место, где когда-то стояла мельница, пришли все, кто был способен работать, даже жители окрестных сел. Душко и Боса тоже включились в работу.

К середине лета мельница была готова. Муйо не мог поверить своим глазам. Решили все вместе отпраздновать это событие. Когда люди собрались вокруг костра, ребята забросали лесника Михайло вопросами:

— Дедушка, а когда войне конец придет?

— Потерпите еще немного, ребята, скоро.

— Как думаете, дедушка, до снега успеют наши или опять зимовать придется?

— Знаю, что здесь, на Козаре, у нас больше не будет ни гитлеровцев, ни усташей. Можете быть за это спокойны. Русские повсюду громят фашистов.

Костер весело разгорелся. Языки пламени взметнулись высоко к небу.

Парни, девушки, старики — словом, все, кто пришел строить мельницу, взявшись за руки и образовав большой круг, танцевали коло. Подошли партизаны и тоже встали в круг.

Вперед вышел командир партизан и высоким, красивым голосом запел:

Наконец наступил долгожданный момент. Все замерли, ожидая, когда Муйо и Михайло пустят мельницу. Вот затвор плотины поднялся, и вода, урча и пенясь, устремилась по желобу вниз. Завертелись жернова… Теперь муки будет вдоволь.

Первой подошла поздравить Муйо его дочь, которую, как и покойную его жену, звали Ханкой. Держа ее за руку, шел шестилетний сын. Муж Ханки погиб на Сутьеске, и она решила вернуться к отцу, чтобы не оставлять старика одного и помогать ему в работе на мельнице.

Люди разошлись по домам далеко за полночь. Костер постепенно догорел, и только отдельные угольки все еще вспыхивали в темноте. На скамейке возле мельницы остались Михайло и Муйо. Старые друзья курили трубки и мирно беседовали.

— После войны, Муйо, все изменится к лучшему. Вот ты говоришь, ваш аллах всемогущ и справедлив. Тогда скажи, как же это он допустил, чтобы вокруг такое творилось, чтобы люди убивали друг друга? Помнишь, как мы с тобой воевали в первую мировую? На ней гибли миллионы. А что получилось? Та война породила новую войну. Вот ты мне и скажи: во что ты веришь сейчас, после всего того, что с тобой случилось? Неужели по-прежнему в коран заглядываешь?..

Муйо всегда старался избегать разговоров на эту тему, но на этот раз не мог остаться равнодушным к словам друга.

— Я верю в человеческий разум и благородство. Рано или поздно люди узнают, кто их обманывал, кто толкал в пропасть, — ответил он.

— А я, — задумчиво начал Михайло, — верю в силу, которая, следуя справедливым законам, обновляет жизнь. Там, в лесу, я много думал над этим. И сила эта, Муйо, заключается вовсе не в коране, а в наших руках, в руках человека. Вот, к примеру, ты, скажем, плывешь в лодке. И вдруг налетает шторм. Так что же, ты поднимешь весла и будешь звать на помощь своего аллаха? Сразу ко дну пойдешь. А если не сложишь весла и будешь грести, то спасешься. Или, скажем, не взялись бы мы вовремя за оружие, так фашисты нас бы как овец перестреляли…

— Может, ты и прав, но все-таки я вижу свое спасение в коране.

— Нет, от корана ты спасения не дождешься. Где же был твой аллах, когда усташи убивали твою жену, тебя мучили, мельницу сожгли? Где? Свободу мы должны завоевать сами, собственными руками. Сами построим новые села, помогать друг другу будем. Вот смотри, сейчас мельницу тебе сообща отстроили.

Мельник о чем-то задумался.

— Знаешь, Михайло, я вот тебе сейчас один случай расскажу. А уж ты сам делай вывод… Однажды ко мне на мельницу пришел Кудела. Я был один. Он прямо с порога и спрашивает меня: «Ты за нас или за партизан?» А сам пистолет держит и в меня целится. Делать мне было нечего, я и говорю: «Ваш я, клянусь аллахом!» «Ну, раз наш, тогда спрячь хорошенько вот этот мешок», — говорит Кудела. Развязал он мешок, я так и остолбенел. В нем золото да серебро, которое он у жертв невинных отнял. «Как зеницу ока береги его», — говорит он мне. Что было делать? Я и согласился. И не стало мне с тех пор покоя. Словно камень на шее висел. Сна совсем лишился. Хотел тебе рассказать, да Ханка велела молчать. Решили мы с ней, что, если Куделу в бою убьют, после войны все людям сполна и вернем. Надеялся я, ждал, а Кудела, собака, все живой до сих пор ходит. А тут, как назло, Баканяц о чем-то пронюхал. Ночью заявился и давай… Ну да остальное ты сам хорошо знаешь, вспоминать и то страшно.

— Теперь я понимаю, почему этот Стипе все вокруг мельницы крутился, словно охотничий пес. Такие, как он, золото за версту чуют, особенно чужое. Надо было тебе, Муйо, нам сообщить об этом мешке. Что-нибудь да придумали бы. Глядишь, и жена твоя осталась бы жива, и мельница цела. Ну да теперь поздно об этом говорить.

Взошла луна. Костер уже совсем потух.

— Ты, Муйо, не беспокойся. О том, что ты мне рассказал, я никому ни слова. Разные люди на свете бывают. Иные не сразу поймут, что к чему.

Ночевать Михайло остался на мельнице. Он долго не мог уснуть и все прислушивался к шуму воды на плотине.

2

Наступило лето с теплыми ночами, ясным звездным небом и пением кузнечиков в нескошенных травах. Ветви фруктовых деревьев гнулись под тяжестью плодов, в лесах было видимо-невидимо ягод и грибов — и это возрождало надежду у людей на Козаре. Тяжелые воспоминания о зимней стуже, о голоде растаяли, как тает снег под лучами жаркого весеннего солнца.

Все вокруг радовалось жизни. Вот уже несколько месяцев на Козаре было тихо и спокойно.

Верные друзья Душко и Боса по-прежнему обитали в погребе. Им казалось, что война идет где-то далеко-далеко и они остались на всем свете одни. Иногда, правда, и до них доносился грохот орудийной стрельбы. Это партизаны теснили фашистов, но бои эти шли далеко отсюда, и друзья надеялись, что самое страшное уже позади. Они видели, как над развалинами их родного села то тут, то там к небу подымался дымок — это был верный признак жизни. Страх перед завтрашним днем постепенно исчез, растворился.

Рано утром Боса и Душко шли в ближайший лес, где Душко мог поохотиться на косуль. Босе очень нравилось сопровождать его на охоту. Душко подстрелил двух косуль, и теперь им на все лето должно было хватить мяса. Вот только соли бы где достать! Да и сахара тоже. Зато спелых вишен, груш и румяных яблок у них было, сколько угодно.

Целый день Боса была на ногах — хлопотала по хозяйству, ходила в лес, в поле. К вечеру она так уставала, что едва до постели добиралась. Ложилась и сразу же засыпала. Она часто думала о том, каким будет их завтрашний день.

Лето стояло теплое, солнечное. Воздух был напоен ароматом плодов и трав.

Однажды они, как обычно, отправились в лес. Лес был густой, и пробираться через него приходилось с трудом. На этот раз они решили не охотиться, а поискать протоку или ручей, где бы водилась рыба. Когда-то мельник показывал Душко места, где водилась форель. Еще в прошлом году ребята собирались пойти туда, да все времени не было.

Наконец они подошли к водопаду, который им когда-то показал Муйо Бегич. Вода с шумом падала вниз со скалы, зеленой от мха.

В прозрачной воде мелькали темные спинки форелей. Душко перебрался на другую сторону водопада, где было удобнее ловить. Приладил удочку с леской из конского волоса, подаренную ему дедом, и, насадив на крючок кузнечика, закинул в пенящуюся воду. За полчаса удалось поймать восемь рыб. Потом Душко разжег костер, почистил рыбу.

Солнце медленно катилось по небу, прозрачный воздух, казалось, дрожал от нестерпимой жары, но около водопада было прохладно. Душко сунул голову под струю воды. Одежда намокла, и ему стало чуточку прохладнее. Боса последовала его примеру. Водяная пена струилась по лицу, волосам девочки.

Они подбросили в костер сухих веток, сняли одежду и развесили вокруг костра.

Душко нарезал прочных ивовых прутьев, насадил на них рыбу и испек ее над огнем. Поужинали.

Ночевать решили прямо здесь, набросав на землю толстых еловых веток. Под головы подложили дорожные мешки. Прижавшись друг к другу, чтобы было теплее, они смотрели, как постепенно темнеет небо и зажигаются звезды. Душко встал, чтобы подбросить еще веток в костер, который начал затухать, и снова лег.

Боса, положив голову на руку пария, спросила:

— Душко, как ты думаешь, после войны так же хорошо будет, как и сейчас?

— Конечно, а как же иначе?! Я только не знаю, что будем делать мы…

— Я тоже не знаю. У меня тетя в Белграде живет. Наверное, она меня к себе возьмет. В школу пойду, учиться буду. Мама так хотела, чтобы я училась…

Эти слова Боса произнесла так спокойно, что в душе у Душко сразу что-то оборвалось.

— Выходит, ты отсюда уедешь, оставишь меня одного? — грустно спросил он. Настроение у него сразу испортилось.

— Я бы очень не хотела с тобой расставаться, но что делать, ведь мы не можем сами решать свою судьбу…

— Но что же со мной будет? У меня ведь больше никого нет…

— Наверное, и тебе надо будет пойти в школу.

— А где сейчас эти школы? С Козары я никуда не уйду. Мне дед завещал, и старший брат Боро говорил, когда умирал, что земля Гаичей — это моя земля. Их воля для меня свята…

Наступила ночь. Они понимали, что близок тот день, когда их пути разойдутся. Грусть проникла в их сердце. Предстоящее расставание пугало и печалило обоих.

— А может, у тебя какие-то другие планы? — спросила Боса.

— Нет у меня никаких планов! — резко ответил Душко. — Наоборот, я был уверен, что никогда не расстанусь с тобой, что ты останешься здесь. — Помолчав немного, он вдруг сказал: — Я очень люблю тебя, Боса, и поэтому мы должны быть вместе.

— Как же это ты меня любишь? — взволнованно спросила девочка.

— Ты сама знаешь как!.. Я тебя люблю как никого на свете. Разве я не могу тебя любить?..

— Почему же, Душко, конечно, ты можешь меня любить, например, как маму или сестру. Ведь и я тебя люблю, как брата.

— Нет, тебя я люблю совершенно по-другому. Не как маму или сестру. Я не могу жить без тебя. Ты мне даже во сне снишься. — В голосе его чувствовалась печаль, слова с трудом срывались с губ.

— Душко, милый, ведь мы еще дети! Тебе только тринадцать исполнилось, а мне — четырнадцать.

Оба замолчали. Сквозь ветки ели светила луна — огромный белый круг, медленно плывущий среди роя мелких звезд.

Вдруг Душко встал, закинул за спину мешок.

— Ты куда? — испуганно спросила Боса.

— Никуда. Поброжу немного. К утру вернусь.

И он исчез в темноте. Слышно было только, как под его ногами хрустит валежник. Босе вдруг стало страшно. Теперь ей казалось, что под каждым кустом кто-то скрывается. В кронах деревьев что-то зашумело, и ей показалось, что это подкрадываются волки, а может, даже разбойники. Она достала из мешка пистолет и гранату и положила их рядом с собой.

Луна зашла за тучу, и тьма окутала лес. Спать Босе расхотелось. Она сидела и плакала, пытаясь понять, чем же обидела своего лучшего друга. Он был для нее таким близким, таким родным, столько для нее сделал…

А Душко тем временем шел берегом реки. Тишина ночного леса немного успокоила его. Он уже пожалел, что оставил Босу одну в лесу. Но ему казалось, что она сильно обидела его. Она считает его ребенком! «Разве я не могу любить? — думал он. — Я ведь люблю ее! Ну хорошо, пусть мы с ней останемся друзьями. Но только не надо нам расставаться».

Когда Душко подошел к ручью, начало светать. Он опустился на колени и, зачерпнув пригоршню воды, напился. «Как мало надо человеку для счастья», — подумал он.

Наступило утро, и лес ожил, загомонили птицы. Где-то неподалеку послышался и вскоре смолк волчий вой. Совсем рядом заскулили волчата. Душко, хорошо знавший повадки волков, понял, что это самец принес добычу и самка зовет волчат на завтрак.

Вскоре он услышал нежный голос косули, которая вышла на поляну. Замерев на миг, она стремительно помчалась обратно в лес.

Боса проснулась, когда уже наступило утро. Открыв глаза и оглядевшись, она увидела Душко. Он стоял неподалеку от нее, держа несколько рыб, пойманных в протоке.

— Душко, зачем ты оставил меня одну?

— Ты же знаешь, что я люблю побродить по лесу. Привыкай, — сказал он как ни в чем не бывало. О том разговоре, что произошел у них вчера вечером, он решил не напоминать ей.

— Я бы тоже с тобой пошла…

— Ты и так устала. Тебе надо было отдохнуть. А я хотел посмотреть, куда этот ручей течет.

— Ну и как, нашел?

— Если я что-нибудь начинаю искать, всегда нахожу, — гордо произнес Душко.

Он набрал валежника, нарубил веток и развел костер. Боса умылась в протоке и принялась ему помогать. Когда они с аппетитом уплетали печеную рыбу, Боса попыталась вернуться к их вчерашнему разговору, но, увидев, что Душко молчит, погруженный в свои мысли, тоже замолчала. Поев, Душко лег спать.

«Неужели нам придется расстаться? — Эта мысль не давала покоя и Босе. — А может, остаться жить здесь, помогать Душко по хозяйству? Ведь я, наверное, тоже его люблю?» Боса никогда не думала о любви, знала о ней только из книг, которые читала раньше.

3

Ребята вернулись домой. Всю дорогу они молчали. Сначала Боса пыталась разговорить Душко, но потом, понимая, что ей не удастся сделать это, оставила свои попытки. Душко молчал.

У входа в погреб они обнаружили записку от лесника. Михайло писал, что в селах, расположенных в долине, началась уборка урожая, и просил их прийти помочь. Сбор — у секретаря местной молодежной организации Майи.

Душко настолько привык к жизни в лесу, что ему не хотелось уходить отсюда. Боса же, наоборот, очень обрадовалась предстоящей встрече с ребятами и особенно с Майей.

Встретились они в селе, где фашисты однажды схватили Майю. Она не забыла, как верные друзья пришли ей на помощь. Майя стала уже совсем взрослой. На губах ее застыла какая-то странная печальная улыбка.

На уборку урожая вышли и стар и млад. Ребят, пришедших из окрестных сел, Майя разбила на группы. Душко и Боса попали в группу, которую возглавлял их старый знакомый Ванко.

Погода стояла хорошая. Ясное небо и легкий ветерок — что может быть лучше? Работалось легко. Последний раз такой богатый урожай уродился в первый год войны.

Ребята вставали затемно. Все понимали, что работать надо не жалея сил. Армия, которая защищает народ и бьет врага, нуждалась в хлебе. Работали они с раннего утра до поздней ночи. Девушки жали хлеб, а парни складывали снопы в копны. Все торопились. Во-первых, боялись, как бы не испортилась погода, а во-вторых, фашисты в любой момент могли напасть на освобожденную территорию Козары. Собранное зерно свозили в специально оборудованные убежища, откуда его должны были забрать партизаны. Ребята гордились тем, что собирали урожай буквально под носом врага.

За работой Душко и Боса виделись редко. Боса все время была около Майи. В комитете, который руководил уборкой урожая, было несколько ребят, которые нет-нет да и давали Душко понять, что он младше их. Душко чуть было не подрался с одним из них, когда тот начал задираться. Душко обиделся и, если бы не приказ Михайло, давно ушел бы из этого села, хотя и понимал, что собирать урожай — это его священная обязанность, его долг.

Молодежь быстро закончила уборку. В честь окончания страды молодежный комитет организовал митинг. Сколотили помост, разожгли костры, зажарили несколько баранов. Каждому досталось по куску ароматного мяса и только что испеченного хлеба. Из округа приехал один из местных руководителей. Он рассказал крестьянам о международном положении, о том, что война скоро закончится. С приближением Советской Армии к границам Югославии близилась и долгожданная свобода. Оратор призвал крестьян начать восстанавливать свои дома, обрабатывать землю, готовиться к окончательной победе над врагом. Всех, кто мог носить оружие, он призвал вступать в отряды гражданской обороны для охраны освобожденных районов, чтобы фашисты не могли там появиться и причинить новые беды людям.

Ребята очень гордились тем, что взрослые поблагодарили их за усердную работу.

До поздней ночи горели костры, звучали партизанские песни. Парни и девушки, взявшись за руки, кружились в танце.

Майя была очень довольна ребятами. Когда девушки, устав от танцев и веселья, сели на траву, она, обняв Босу, сказала:

— Знаешь, я очень горжусь, что нам удалось быстро убрать урожай. Теперь можно и повеселиться. Оставайся, Боса, у нас. Примем тебя в нашу молодежную организацию.

— А как же Душко там один будет?

— Разве он не парень, сам не справится?

— Мы всю войну вместе провели. Мы и сейчас задание Михайло выполняем…

— С лесником я все улажу. Ваш наблюдательный пункт больше не нужен, война-то ведь кончается. Пусть и Душко к нам перебирается. Не век же ему на Совиной горе сидеть!

— Майя, ты плохо знаешь Душко. С земли своих предков он никуда не уйдет.

— Ладно, дело ваше. Завтра у нас собрание ячейки, будем принимать тебя в Союз коммунистической молодежи. Все ребята за то, чтобы принять тебя. Это большая честь.

— Спасибо, я очень рада. А Душко тоже примут?

— К сожалению, нет. Ведь ему еще нет четырнадцати лет…

— Но других, я знаю, вы принимали, а им тоже четырнадцати не было.

Майя стояла на своем:

— Тебя примем, а его пока не будем. Прежде чем принять его, дадим ему задание, испытаем. Он должен хорошенько подготовиться, подучиться. Времени у него достаточно. А там посмотрим.

Боса не могла скрыть обиду, слова застревали у нее в горле. Майю она уважала, а вот уговорить не смогла. Глянув через пламя костра, Боса увидела сидящего напротив них Душко. Обхватив руками колени, он смотрел на них задумчиво и грустно.

— А вон и Душко. Я пойду позову его, — сказала Боса.

Майя остановила ее:

— Не надо. Если ты за ним будешь бегать, он тебя вообще ценить перестанет. Рано или поздно он должен свыкнуться с мыслью, что не будешь же ты сидеть с ним на Совиной горе вечно. Ты нам здесь нужна.

Душко встал, с упреком посмотрел в их сторону, словно догадавшись, о чем они говорили, и пошел прочь от костра.

— Уйдет он, не станет ждать, — печально проговорила Боса.

— Куда это он уйдет? Его из отряда никто не отпускал.

Боса улыбнулась и сказала:

— А он и спрашивать никого не будет, уйдет, и все тут. Он такой…

— Ничего, дисциплине мы его быстро научим. Что это за самовольство такое?

На следующее утро Душко на сборе отряда не было. Ванко сказал, что ночью он простился с ним, взял свой мешок и куда-то ушел.

— Вот видишь, я тебе говорила, — сказала Майя подруге. — Я знала, что с ним нам будет трудно.

— Просто с ним надо уметь разговаривать…

Майя осталась недовольна поступком Душко. «Выходит, я была права: не созрел он еще для вступления в нашу организацию. Поговорю-ка я с дедом Михайло, пусть направит его связным в партизанский отряд. Там его быстро приучат к порядку…»

4

Майора Куделу выписали из клиники, и он вернулся на свое прежнее место в штаб. Доктор, с которым он такподружился, направил его начальству бумагу о состоянии здоровья своего пациента, где, не жалея красок, представил его в самом выгодном свете.

— Садитесь, майор. Сигару? Может, хотите выпить? — Начальник гарнизона, к которому явился Кудела, был очень любезен. — Господин майор, меня искренне радует, что вы вернулись в строй именно сейчас, когда наступают решающие дни. Вы нам очень нужны. Как мне известно, вы хорошо знаете местные условия, Козару, откуда исходит самая большая опасность для нашей армии.

— Спасибо за доверие, герр полковник. Жаль, что ваш начальник штаба придерживался иного мнения обо мне…

— Забудем об этом. Шлахт слишком много брал на себя и поскользнулся там, где меньше всего ожидал.

— Я слышал, что взрыв в штабе произошел при довольно странных обстоятельствах…

— Да, до сих пор гестапо ведет расследование, однако в этом деле еще много неясного. Меня лично вот что интересует, — продолжал немецкий полковник. — Скажите, что вы думаете о переводчице Кларе Марич? Некоторые считают, что это она все подстроила, а потом сбежала к партизанам. Другие же придерживаются мнения, что Шлахт заснул с сигаретой в руке… начался пожар, а потом произошел взрыв. Ведь у него в квартире находилось много оружия.

— Герр полковник, к тому, что говорят, я ничего не могу добавить. Шлахт отбил у меня эту девушку и меня же оклеветал. Пока она было со мной, я мог за нее поручиться. Но ведь она и меня могла бы отправить на тот свет, не так ли?..

— Ну хорошо, об этом довольно. Шлахта уже не вернешь. Перейдем к делу. Разведка донесла, что на Козаре кто-то помог бандитам убрать урожай. Урожай собран большой, а это говорит о том, что там ожидают прибытия крупных партизанских соединений. Нам также стало известно, что партизаны построили Бегичу новую мельницу.

— То, что вы мне сказали, для меня новость.

— Нам от вас многого не надо. Лично я прошу вас, чтобы вы восстановили свои связи на Козаре. Постарайтесь встретиться с мельником. Поговорите с ним. Нам крайне необходимы сведения о численности партизанских отрядов, которые здесь вскоре могут появиться.

— Ваше желание для меня — приказ. — Кудела резко поднялся. — Правда, риск очень большой.

— Этот ваш мельник… любит деньги?

— Еще бы! Ведь у него все сгорело.

Полковник выдвинул ящик стола и, вынув большую пачку денег, протянул их Куделе.

— Я хочу, чтобы вы, прежде чем начать действовать, все учли, майор. Если мельник не согласится на ваши предложения, надо сжечь все зерно, и тогда он останется без работы. Но самое главное — вовремя узнать о подходе к городу крупных сил партизан. — Прощаясь, полковник пожал Куделе руку и сказал: — Желаю вам успехов. Я по достоинству оценю ваши действия.

Кудела вызвал к себе трех лучших разведчиков из своей части, которые знали все подходы к Козаре. Козара притягивала Куделу словно магнит. Он невольно вспомнил, как, находясь в клинике, долго беседовал с доктором о романе Достоевского «Преступление и наказание». «Что тянет преступника на место преступления? — рассуждали они. — Что влечет его туда, где по его вине пролито столько крови? Что это, болезнь? Мужество или страх? Сила или слабость?..»

К полуночи Кудела с разведчиками добрался до мельницы. Как и прежде, шумела вода на плотине.

Кудела подал условный знак, и вскоре из темноты появился мельник.

— О аллах! Возможно ли? Как же вы прошли сюда господин майор, ведь кругом партизанские патрули?!

— Тихо, Муйо. Ты же хорошо знаешь, кто я такой и чего мне от тебя надо.

Один из разведчиков остался караулить у дверей, двое других прошли в дом, сели к столу. Бледная от страха, вошла дочь мельника и поставила на стол бутылку сливовицы.

— Я здесь не для того, чтобы пить, — строго сказал майор. — Перейдем к делу… Ты же знаешь, Муйо, что мы своих людей в беде не бросаем?

— На собственной шкуре испытал! — Мельник сделал вид, что очень обижен.

— Ладно, не сердись! Те трое, что запятнали честь нашей армии, строго наказаны.

— Но жену-то мою уже не вернешь, — невесело проговорил Муйо.

— Что правда, то правда. Хорошо, что хоть ты сам уцелел. Мы принесли тебе новых голубей. Ты их выпустишь, когда сюда подойдут крупные части партизан. Для нас это будет условным знаком. Немцы не хотят, чтобы их застали врасплох.

— Но это опасно, господин майор. Партизаны стали слишком подозрительными. Могут и меня заподозрить…

— Я хорошо тебе заплачу. — Кудела положил на стол две пачки денег.

— О, это очень большая сумма, и я не могу ее принять.

— Деньги тебе пригодятся, Муйо. Считай, что это небольшая компенсация за твою сожженную мельницу.

Кудела поднялся из-за стола и принялся расхаживать взад-вперед по комнате. Он был бледен, глаза зло горели, как у волка. Разведчикам он приказал оставить их одних.

— Муйо, прошу тебя, не подведи, — продолжил он, когда разведчики ушли. — Все равно войне скоро конец. Нам придется бежать отсюда. Ты что, с коммунистами останешься?

— Я еще как-то не думал об этом. По правде сказать, дело это мне не совсем по душе. Люди поговаривают об общем котле и разделе имущества…

— Сам решай. Если захочешь бежать вместе с нами, найдешь меня в городе. Я тебе помогу, как ты мне сейчас…

Кудела хотел еще что-то сказать, но во дворе раздались выстрелы. Кто-то громко закричал. Майор схватил автомат и подскочил к двери.

Из темноты вышли два разведчика, неся на руках убитого.

— По дороге шел какой-то парень, — объяснил один из них. — Мы хотели его остановить, но он продолжал идти, а потом выхватил пистолет и выстрелил, а сам сбежал.

— Не надо было его останавливать. Пусть катился бы к черту! — рассердился Кудела.

Он решил, что оставаться на мельнице опасно, и они быстро распрощались с Бегичем. Убитого завернули в плащ-палатку, положили на наспех сколоченные носилки и тронулись в путь.

Вернувшись домой, Кудела лег спать. Но долго спать ему не пришлось: его вызвали в штаб, чтобы он доложил, как выполнил задание. Ответом майора немец остался доволен.

Уходя из штаба, Кудела устало подумал: «Провалитесь вы все к черту! Разве тебя волнует, что одного нашего убили? Для тебя, трясущегося от страха, важнее всего какие-то дурацкие голуби…» Кудела пожалел, что не свернул головы этим проклятым птицам и не отдал солдатам, чтобы испекли их на костре…

5

Солнце осветило вершины гор, когда Душко, невыспавшийся и усталый, вернулся в землянку деда. На душе было тоскливо. Он открыл дверь, спустился вниз и лег на скамью. Достал пистолет. Ночью он неожиданно встретился с усташами около мельницы. Промедли он хоть немного, его наверняка схватили бы, но он опередил их, как тогда, год назад, Остоя, и не промахнулся.

А шел Душко к мельнику, чтобы взять у него немного муки. Настроение у парня было плохое. Боса осталась в деревне помогать Майе. «Душко, беда не приходит одна», — сказал ему как-то дед Джуро. Как хорошо было ему с Босой последние два месяца! Вот бы так продолжалось и дальше!

Хорошенько выспавшись, Душко отправился на розыски Михайло. Только лесник мог помочь ему в трудную минуту. Старика Душко застал в хижине, где лесник жил вместе со своим верным псом Серым.

— Ты откуда взялся? — удивленно спросил его Михайло. В глазах паренька он заметил печаль.

Он накормил Душко супом, и, пока они ели, парень с грустью рассказал леснику, что Майя забрала Босу к себе, что ее принимают в СКМЮ, что их наблюдательный пункт хотят ликвидировать.

Михайло ласково погладил его по голове:

— Душко, твою судьбу будет решать не Майя, а те, кто дал тебе задание. Ты нам еще нужен, а о Босе я поговорю, не беспокойся.

Душко радостно встрепенулся. Он знал: Михайло еще никогда его не подводил. Леснику он рассказал, что ночью на мельницу приходили усташи и он наткнулся на них, а одного даже ранил.

— Спасибо тебе за эти сведения. Для нас это крайне важно. Я-то думал, что они больше сюда уже не сунутся. А теперь нам надо думать, как бы зерно сохранить, не то опять придут да и спалят все.

Утром кратчайшим путем они добрались до мельницы. Бегич встретил их обеспокоенный. Рассказал, что у него был майор Кудела со своими разведчиками и что какой-то парень, видимо из местных, убил одного из усташей.

— Кто бы это мог быть? — сделав удивленное лицо, спросил лесник.

Душко промолчал, помня наказ деда никогда не хвастаться и ничего не говорить о подобных вещах.

— О чем же ты разговаривал с Куделой? — спросил мельника Михайло.

Бегич торопливо принялся рассказывать о голубях, о том, что майор интересовался спрятанным зерном. Михайло не на шутку разволновался.

Муйо принес клетку. В ней было пять голубей, а шестого голубя, рассказал мельник, Кудела выпустил сразу же, чтобы в штабе знали, что голуби доставлены на место.

— Это же почтари! Люблю я голубей, но на этих даже смотреть не могу. Несчастье приносят. Что ж нам с ними делать? Может, зажарим? — предложил Михайло. — Муйо, зови-ка дочку!..

Насытившись жареными голубями, Михайло достал трубку. Закурил и Муйо. Поговорили о войне, о том, что надо сделать, чтобы Муйо и дальше мог спокойно молоть муку для партизан.

— Ты, Муйо, не бойся. Мы тебя будем охранять. Никто сюда больше носа не сунет. Ты доволен?

Мельник кивнул. Его мучила мысль о деньгах, которые дал ему Кудела. От голубей он избавился, теперь ему захотелось избавиться от этих испачканных кровью денег.

Он открыл ящик стола и положил перед удивленным лесником две пачки денег.

— Видишь, Михайло, эти деньги дали мне усташи. Говорят, мол, компенсация за мельницу, за мою несчастную Ханку. На, возьми эти деньги, может, пригодятся. Если бы вы не пришли, я бы пошел на плотину и выбросил их в воду. А ты можешь поделить их среди нуждающихся…

Михайло сунул деньги в мешок:

— Ты правильно поступил, Муйо. И я бы на твоем месте сделал точно так же. Нам сейчас каждый динар дорог.

6

Через несколько дней Боса вернулась к землянке деда, но дверь ее оказалась заперта. Она открыла ее и поняла, что в землянке уже давно никого не было.

Боса радовалась, что ее приняли в СКМЮ, и огорчалась, что не приняли Душко. После собрания ячейки Майя поздравила ее и предложила остаться с ней, но Боса наотрез отказалась. Она хотела быть там, куда ее послал Михайло. Майе не понравилось, что Босу больше привлекает ходить с Душко по лесам, чем работать с активистами.

Пока Боса не видела Душко, она поняла, что любит этого паренька. Она тосковала по нему, по его добрым глазам, его печальной улыбке…

Девушка разожгла печку и легла спать, но сон не приходил. Только под утро она забылась в тяжелом сне. Ей привиделся Душко — мертвый, он лежал в ручье, где недавно ловил рыбу… По его бледному лицу текла вода, лицо облепили водоросли.

От страха Боса проснулась. В кронах деревьев кричали ночные птицы, звезды стояли высоко в небе. Ей показалось, что она осталась одна на всем свете…

Она прождала его несколько дней, с каждым часом все больше и больше беспокоясь за его судьбу. «Неужели он попал в лапы к усташам? Надо бы пойти на Козару и разыскать там Михайло. А вдруг Душко там или, может, сидит себе на мельнице?..»

И когда однажды Боса все-таки решилась отправиться в путь, среди ночи вернулся Душко. Он очень удивился, увидев незапертую дверь, и не поверил себе. Неужели Боса могла вернуться? Все эти дни он блуждал по окрестным лесам, спал прямо на голой земле, питался лесными ягодами, рыбой. Чем дальше была от него Боса, тем чаще он о ней вспоминал и надеялся, что все будет хорошо. Душко подкрался к землянке и постучал сначала тихо, потом сильнее.

— Кто там? — послышался голос Босы.

Увидев Душко, девушка бросилась ему на шею и заплакала от счастья:

— Душко, ты вернулся!

— А почему бы и нет? — Душко, отложив в сторону ружье в мешок, изобразил на лице полное равнодушие.

— Я все думала, что случилось что-то страшное.

— Я на охоту ходил. Что одному без дела-то сидеть? Знаешь, как я люблю по лесу бродить… Я решил, что ты у Майи останешься.

— Душко, ты плохо обо мне думаешь, если считаешь, что я могла бы не вернуться. Мне с тобой так хорошо…

Душко разжег печку. В свете пламени она увидела опаленное солнцем лицо друга, его блестящие глаза, в которых появилась твердость, решительность. Раньше она этого не замечала.

— Ты думал обо мне? — неожиданно спросила Боса.

— Конечно. Ты все это время словно была со мной.

— И ты тоже, Душко. Какие же мы глупые, сами создаем себе трудности, будто война нам их мало принесла!

Они сели на лежанку, на овечий кожух. Ночь была теплая. В печке трепетал огонек.

Боса обняла Душко и прижалась к нему:

— Душко, знаешь, как я тебя люблю!

Парень молчал. В горле у него встал ком, и он не мог вымолвить ни слова.

— Почему ты молчишь? — испуганно спросила девушка. — Прошлый раз ты меня не так понял. Мы должны были расстаться, но только на время… Теперь я люблю тебя по-иному, не как брата.

Девушка наклонилась к нему, и ее волосы рассыпались по его лицу. Она нежно поцеловала его в лоб, в щеку, в губы.

Его охватил сладостный трепет. С тех пор как Душко целовала мать, которую у него отняли усташи, его еще никто не целовал так… Он обнял Босу и крепко прижал к себе, почувствовав себя самым счастливым человеком на свете.

7

Осень приближалась. Улетели на юг птицы, зарядили дожди.

Советская Армия уже вступила на территорию Югославии. Гитлеровцы отступали по всему фронту. К городу двигались бригады 5-го корпуса Народно-освободительной армии Югославии. При поддержке минометного и артиллерийского огня партизаны вплотную подошли к нему.

Кудела вместе с Симой на изрешеченном пулями автомобиле сумел прорваться в город. Весь грязный, в изодранном мундире, Кудела отправился в штаб, где немецкий полковник собрал офицеров. Немец был бледен, как бумага.

— Господа, — начал он, — не буду драматизировать сложившуюся ситуацию, но скажу прямо: мы оказались в незавидном положении. Силы партизан явно превосходят наши, и, если партизаны окружат город, мы окажемся в кольце. Ваша задача — сделать все возможное, чтобы сдержать натиск противника, пока к нам не придет помощь…

Кудела слушал полковника невнимательно. Если кто и боялся попасть в окружение, так это он и его разведчики. Своим людям он не доверял. «Если Клару послали с заданием убить Шлахта, то разве в городе не найдется человека, который может убить меня?» — думал он.

После совещания полковник попросил Куделу остаться. Пять немецких офицеров презрительно и враждебно посмотрели на него.

— Господин майор, я недоволен вами, — сухо сказал полковник. — От вашего агента мы не получили донесения. В чем дело? Что могло произойти?

— Не знаю, герр полковник. На войне всякое может случиться. Скорее всего, моего агента раскрыли партизаны и он не успел ничего сообщить.

— Вот как? Тогда возьмите своих разведчиков и прорвитесь в тыл к партизанам. Сожгите мельницу, перережьте связь. Думаю, вам это будет нетрудно сделать. Вам ведь здесь известен каждый куст, — язвительно заметил полковник.

— Попытаюсь, герр полковник…

— Вы обязаны сделать это! — резко оборвал его немец.

«Старый дурак, — подумал Кудела, выходя из штаба. — Он, наверное, думает, что из-за него я буду рисковать своей головой».

Когда разведчики собрались, Кудела вызвал Симу:

— Слушай меня внимательно. Пришло время, о котором я тебе однажды говорил. Русские уже находятся под Белградом. Англо-американцы успешно продвигаются по Франции. Германия разваливается. Настало время подумать и о себе.

— Так точно, господин майор, настало, — согласился с ним Сима.

— У тебя дома все подготовлено? Я имею в виду убежище…

— Так точно, господин майор!

Ночью партизаны атаковали город. Группа Куделы незаметно выбралась из города. Оказавшись за городом, майор распорядился, чтобы Батурина вел группу дальше, а сам, немного подождав, отправился в противоположную сторону. С ним был и Сима. К утру они уже были возле дома Симы. Дверь им открыл перепуганный насмерть отец Симы. В доме собралась вся семья. Окна были занавешены одеялами.

— Мы с Симой отвоевались, — сказал майор. — Пусть все катится к черту! Главное сейчас — остаться в живых. Мы решили пока побыть у вас, а там видно будет… Скорее всего, укроемся где-нибудь в лесу, а потом сбежим за границу…

Кудела и Сима спустились в подвал. Уставший за день Сима сразу же заснул, а Куделе не спалось. «Вот теперь и я стал дезертиром, — подумал он и горько усмехнулся. — Ну и пусть, все равно скоро конец! Если партизаны нас найдут — верная смерть, если свои найдут — тоже смерти не миновать».

Несколько дней откуда-то издалека доносилась артиллерийская канонада, потом все затихло.

Отец Симы спустился в подвал и сказал им, что соседи видели на шоссе немецкую колонну. Партизаны же якобы отошли на исходные позиции за городом.

— Бог мой, Сима, выходит, мы поторопились! Может, вернемся? Скажем, что нас взяли в плен, но нам удалось бежать…

— Но кто же нам поверит, господин майор? Вы бы первый не поверили…

— Ты прав. Если вернемся, то потом снова бежать придется. Партизаны-то ведь не успокоятся на этом. Ладно, остаемся здесь, хватит, надоело все… — И, повернувшись к хозяину, Кудела сказал: — Сейчас, пока наши находятся в городе, ты не бойся, нас искать не будут, им не до нас. А вот когда придут партизаны, мы в лес уйдем.

8

С вершины Совиной горы Душко и Боса наблюдали за движением партизанских колонн, которые шли с развернутыми знаменами. Михайло, который и на этот раз был у партизан проводником, велел ребятам никуда не отлучаться и ждать его распоряжений. Партизаны готовились к штурму города. Оттуда доносилась канонада, и ребята надеялись, что партизаны уже захватили город. Но оказалось, что город взять не удалось, партизаны вернулись в лес.

Однажды возле землянки послышался какой-то шум, а затем и знакомые голоса:

— Душко, где ты? Открой! — Это пришли Митко и Остоя, связные партизанской бригады.

Душко подбежал к двери, распахнул ее. Митко и Остоя были в партизанской форме, с автоматами, как заправские бойцы.

— Ура! — закричал Митко, увидев друга. — Вы живы?!

На шум прибежала Боса. И они начали обниматься.

Ребята подсели к печке, сняли сумки:

— Мы тут вам патронов принесли и немного гранат. И кое-что из еды…

Они выложили на стол трофейные сухари, маргарин, хлеб и даже колбасу. Были тут и два мешочка: один с солью, а другой с сахаром.

— Все это мы в городе у гитлеровцев со склада стащили, — наперебой рассказывали друзья. — Сколько там добра разного! Никогда прежде мы такого и не видывали.

Митко достал из сумки большой кусок мяса.

— Это Лека вам прислал, чтобы вы подкрепились. Небось голодные тут, — сказал он. — Лека теперь у нас командир бригады. Сам хотел навестить вас, да все некогда: дел много.

Когда ребята поели и на столе не осталось ни крошки, Митко рассказал, как партизаны атаковали город.

— Еще бы немного — и город был бы наш, но тут к фашистам подкрепление подоспело, пришлось отступить. Сколько же наши пленных захватили, ужас! Раньше они нас били, а теперь — мы их. До самой границы гнать будем гадов, пока совсем не выгоним…

Сейчас, когда конец войны был так близок, ребята вдруг вспомнили, как она начиналась. Вспомнили своих друзей, школьных товарищей, которые не дожили до счастливых дней. Вспомнили Лазо, Рале, Ненада, Вуку, всех тех, кого замучили фашисты.

— Что ты будешь делать, Душко, когда война кончится? — спросили ребята.

— Я на Козаре останусь, — гордо ответил Душко.

— А мы в армии служить будем. Лека обещал отправить нас в военное училище, — похвастался Остоя.

— А меня тетка к себе возьмет, в Белград. Буду в школу ходить, — тихо сказала Боса.

— Знаете, Боса у нас в СКМЮ вступила, молодец! — с гордостью произнес Душко.

— Поздравляем тебя, Боса. И мы тоже вступили. А ты, Душко, разве не член СКМЮ?

— Сказали, что я еще не дорос.

— Неужели ты не заслужил этого? Чего это они выдумывают? У нас в партизанском отряде принимают всех, кто проявил себя в бою. Разве ж ты себя не проявил?..

— А за что вы медали получили, почему не рассказываете? — спросил друзей Душко, чтобы переменить неприятную для него тему разговора.

Друзья рассказывали, что Митко наградили медалью за то, что он спас Леку, когда у того кончились патроны, а на него как раз два фашиста напали. Их Митко и подстрелил. А Остоя дзот фашистский уничтожил. Сам чуть не погиб. Ранен был, в госпитале лежал. Слава богу, все обошлось…

Митко и Остоя еще не раз приходили навестить своих школьных друзей. Однажды они принесли две новенькие трофейные палатки. Ребята звали Босу и Душко в бригаду, но Душко не мог нарушить приказ лесника.

Однажды вместе с Митко пришел высокий усатый офицер в звании капитана. Боса не поверила своим глазам. Это был ее дядя, о котором девушка уже два года ничего не слышала, думая, что он погиб.

Душко понял, что это посещение не предвещает ему ничего хорошего. Капитан был настроен дружелюбно, интересовался жизнью ребят на Совиной горе. От жены, которая осталась в Белграде, он знал, что Боса находится где-то на Козаре, а вот жива или нет, не знал. Но Митко рассказал ему, где искать племянницу.

Босе очень не хотелось покидать Душко. Ведь она обещала ему, что переедет к тете только после войны.

— Чему быть, того, видно, не миновать, — сказал ей Душко. — Ты поедешь к тете. Остоя и Митко будут учиться в военном училище, а я с Михайло на Козаре останусь. Так мне дед завещал, и я должен выполнить его последнюю просьбу. Тут наш дом…

— Душко, может, ты передумаешь? Я попрошу тетю, чтобы она нас двоих к себе взяла.

— Не надо. Я никому не хочу быть в тягость. Твоей тете и так тяжело придется, — по-взрослому ответил Душко.

Как только партизанские бригады отошли в горы, кругом стало тихо. Ребята сидели возле развалин и смотрели, как по небу к югу проплывают птичьи стаи.

«Все проходит, — грустно думал Душко. — Вот и Боса улетит, словно птица, со своей стаей. Может, никогда и не вернется…»

Девушка понимала, что испытывает сейчас ее друг.

— Почему ты такой печальный? — спросила она однажды. — Я ведь никуда не денусь, обязательно вернусь, и мы снова будем с тобой вместе. Разве я забуду тебя, друзей, эту гору, где мы скрывались от фашистов?.. Смотри только сам меня не забудь…

В горах начались дожди. День и ночь лило как из ведра. Ветер гнал по земле опавшую листву. Холод загнал ребят в подвал. Они запасли на зиму много дров, и теперь им хорошо было сидеть у раскаленной докрасна печки. Здесь как-то забывалось и о войне, и о пережитых суровых днях. Думали они теперь только о предстоящем расставании.

Когда дождь неожиданно перешел в снег и в лесу подморозило, пришел Михайло. Лицо его радостно сияло.

— Белград освобожден! Советская Армия вместе с нашими войсками освободила его, — весело сказал он и очень удивился, когда увидел грустные лица Душко и Босы. — Почему же вы не радуетесь?

Но ребята молчали, словно хранили какую-то тайну. Наконец Душко проговорил:

— Мы радуемся, но нам так не хочется расставаться…

— Душко, я обязательно вернусь за тобой. Ты мне веришь? Я тебя очень люблю, — сказала Боса, когда Михайло ушел, и ласково погладила друга по волосам.

— Мне иногда кажется, — задумчиво произнес он, — что мы расстаемся навсегда, и тогда меня охватывает отчаяние. Я бы с радостью убежал с тобой далеко-далеко на Козару и спрятал бы тебя до конца войны, чтобы никто тебя там не нашел.

— Нельзя, Душко. Я должна ехать в Белград, поступить в школу. И ты должен учиться… А давай мы каждое лето будем встречаться здесь, у нашей землянки?..

Душко посмотрел в грустные глаза девушки и сказал:

— Хорошо, я буду тебя ждать.

— Я обязательно приеду. Вот увидишь! Мы расстаемся только на время.

В душе Душко надеялся, что за Босой никто не придет, однако он ошибся. В начале ноября, когда землю уже покрыл снег, в дверь постучали. Это пришел дядя Босы.

Они накормили его ужином и проговорили до поздней ночи. Дядя Босы рассказал о том, как в пригороде Белграда встречался с солдатами Советской Армии, вместе с которыми они освобождали город.

На следующий день небо прояснилось. Дядя и Боса собрались в путь. Душко пошел их провожать. За всю дорогу он не проронил ни слова. Боса тоже молчала. Только дядя подбадривал их, говоря, что скоро войне придет конец, настанет конец и страданиям.

Спустившись в долину, Душко и Боса подали друг другу руки и попрощались. Боса заплакала, а Душко, стиснув зубы, отвернулся. Он уже привык сдерживать свои чувства. Там, где тропинка сворачивала в лес, Боса остановилась и, обернувшись, помахала Душко…

ОДИНОЧЕСТВО

1

Так на четвертом году войны Душко остался один-одинешенек. Что предстояло ему пережить? Душко хорошо запомнил слова деда Джуро и лесника Михайло, что в одиночестве может жить только тот, кто найдет в себе силы, чтобы превозмочь страх, кто очень любит жизнь и достаточно силен, чтобы выдержать столь тяжелое испытание. Душко поклялся памятью деда, отца, братьев и сестры, что не посрамит фамилию Гаичей.

Расставание с Босой юноша переживал тяжелее, чем думал. Он надеялся, что однажды вернется с охоты, а Боса уже ждет его.

Дед как-то говорил ему, что живущие в одиночестве порой становятся чудаками, отвыкают от людей. Чтобы такого не случилось, Душко старался разговаривать сам с собой вслух. Иногда декламировал стихи, которые слышал от Босы.

Осень была в полном разгаре. Лес стоял тихий и пустой, навевая грусть. Вся земля была устлана ковром опавших листьев. Душко любил слушать, как шуршит сухая листва, и иногда ложился на этот желто-багряный ковер, чтобы почувствовать, какой он мягкий и теплый.

Звери начали уходить на зимовье. Теперь можно было найти в лесу след косули или кабана. Белели камни пустых развалин сожженных сел, омытые частыми осенними дождями.

После ухода партизанских бригад горы словно вымерли.

Несколько раз Душко навещал мельника, который предлагал ему перезимовать у него на мельнице, а заодно и помочь ему по хозяйству. Душко благодарил Муйо, но отказывался, говоря, что останется на Совиной горе, как приказал ему лесник Михайло.

Старый Бегич от души жалел Душко.

— Бедняга, как же ты один будешь зимой-то? А вдруг волки нападут? — сокрушенно качал он головой.

— Как-нибудь справлюсь, не впервой, — уверенно отвечал парень. — Я и сам как волчонок стал…

Однажды Душко, придя на мельницу, застал Бегича склонившимся над кораном. После нападения на мельницу старик стал очень пугливым. Страх навсегда поселился в его душе. Иногда ему казалось, что торговец Стипе Баканяц вовсе не убит и что однажды ночью он снова придет и будет пытать его, как старика Джуро.

— Дядя Муйо, ты зря волнуешься, — успокаивал его Душко. — Я же тебе говорил, что Стипе Баканяца больше нет. Будь уверен, этого проклятого майора тоже не будет. Никто из этой банды больше сюда не вернется.

До того как выпал глубокий снег, Душко отправился в лес, чтобы разыскать Михайло. Партизаны, которых он встретил, сказали, что лесник нездоров и сейчас находится в своей хижине. Душко поспешил туда.

Он застал старого Михайло лежащим на лавке. Рядом сидел его верный пес Серый. Душко рассказал леснику, что в районе все спокойно, и передал ему от Муйо немного муки.

— Хорошо, если спокойно, — сказал Михайло. — И за муку спасибо. Войне вот-вот конец, а я совсем развалился: спину ломит сильно да и ревматизм разыгрался.

Душко пригласил лесника к себе, сказал, что всегда рад видеть его на Совиной горе. Старик поблагодарил парня и пообещал, что обязательно придет, как только позволит здоровье.

Не раз лесник говорил Душко, что он должен оставаться на Совиной горе, поскольку неизвестно, что может случиться до того, как партизаны освободят город. Не разрешал он ему идти в бригаду, где находились его друзья Митко и Остоя. Михайло знал, что в душе парень сердится на него, поскольку горит желанием уйти в партизаны, чтобы отомстить за погибших родных. Лесник просто боялся, что Душко может погибнуть, а ведь он обещал своему другу Джуро, что будет следить за его внуком и никому не даст парня в обиду.

Несколько дней Душко пробыл у лесника, хозяйничал по дому. Втирал ему в спину какую-то мазь, выходил с собакой в лес на разведку, по вечерам разжигал печку и слушал рассказы Михайло о жизни.

Старик стал быстро поправляться. Когда Душко, прибрав в хижине, стал как-то чистить винтовку лесника, он вдруг сказал:

— Никогда не забуду, как ты подстрелил этого мерзавца Куделу.

Лесник задумчиво проговорил:

— Интересно знать, где эта гадина сейчас находится. Слышал я как-то, что он чуть ли не умом тронулся…

— А что ты будешь делать, когда война кончится? — поинтересовался Душко у лесника.

Михайло посмотрел на паренька удивленно: он и сам еще толком не думал об этом, все недосуг было.

— На Козаре останусь, — ответил он после раздумья.

— А как же ты, больной, будешь жить зимой? Давай перебирайся ко мне, на Совиную гору. Вместе новый дом поставим, хозяйствовать будем, — предложил Душко.

— Я вот что думаю, — не ответив на его предложение, сказал Михайло, — тебе Душко, учиться бы надо.

Этих слов от лесника Душко не ожидал. Он и не думал об учебе. Что же, выходит, и ему теперь отправляться вслед за Босой?

— Дед, я Козару очень люблю, как и ты. С ней я не расстанусь, — твердо сказал он. — Один буду жить.

— Мал ты еще. Тебе сначала мир нужно посмотреть, все испытать, попробовать… А захочешь спокойствия — вернешься.

— Дед меня учил, чтобы я с тебя пример брал.

— Твой дед, Душко, был храбрый человек и мой самый близкий друг. Ты настоящий Гаич, весь в него. Я верю, ты сможешь эту зиму один прожить на Совиной горе, мне нечего бояться. Но человек должен жить среди людей, иначе он пропадет.

— Дедушка, а ты веришь, что моя мама все-таки вернется? — вдруг спросил Душко.

— Верю. И ты верь. И она живет этой же надеждой…

— Снилось мне однажды, как она мертвая по реке плыла…

— Сны, сынок, обманчивы. Иногда и не отличишь, где правда, а где ложь.

От старого Михайло юноша ушел с новой надеждой в душе.

2

Низко над горами повисло свинцово-серое небо, походившее на тяжелый купол. Со стороны реки поднимался густой туман, который окутывал горы. Душко казалось, что он отрезан от всего мира. Тишина вокруг стояла такая, что Душко слышал, как в висках у него стучит кровь. Вокруг не было никого — ни птиц, ни животных. Здесь, среди этой пустоты и безмолвия, он вдруг почувствовал себя маленьким и беспомощным. На следующий день северный ветер разогнал туман и тучи, небо очистилось, горы засверкали сахарной белизной снега.

Однажды Душко разбросал вокруг землянки остатки пищи: сгнившие яблоки, куски мяса. С гор прилетела стая голодных галок и ворон, и он обрадовался их появлению. Постепенно птицы привыкли к нему и перестали бояться, как прежде.

Однажды на птичий гомон сбежались и голодные лисы. Затем появились и волки.

Душко поначалу спокойно отнесся к волкам, их угрожающему вою, доносящемуся издалека. Но потом, когда вой приблизился и серые тени замелькали среди развалин, в душе парня появилось чувство ненависти к этим животным. Он вспомнил, как они набросились на несчастного Ненада…

В один из дней волки появились в развалинах. Снова послышался их вой. Душко прицелился и выстрелил в здоровенного самца, по-видимому вожака стаи. Волк упал в снег, забился в конвульсиях, а потом затих. После этого случая Душко почувствовал себя увереннее.

Назавтра с гор опять прилетела огромная птичья стая. Жадными клювами и острыми когтями птицы разодрали остатки волчьей туши. Душко наблюдал за ними из укрытия. Птицы сражались за добычу, с криком отгоняли друг друга.

На следующую ночь волки появились снова. Они выли совсем близко от землянки Душко. Ему удалось подстрелить еще одного волка… Звери вернулись, когда тучи на небе закрыли луну. Они будто понимали, что человек в темноте ничего не сможет им сделать.

Душко вспомнил, как всегда поступал лесник Михайло. Среди камней он укрепил заостренный кол с привязанным на нем куском мяса. Проволокой он соединил кол с взрывателями трех гранат, и получилось нечто наподобие самодельной мины.

Ночью Душко услышал далекий вой. Волки появились снова, он слышал их рычанье. Потом грохнул взрыв, и все стихло.

Наутро Душко обнаружил в воронке несколько волчьих туш. По снегу в направлении леса тянулись кровавые следы.

Теперь волки обходили развалины села стороной. Иногда среди ночи парень, правда, еще слышал их далекий вой, но потом он прекратился. Вероятно, звери нашли, чем поживиться, в другом месте.

Зима с ее ледяными ветрами и частыми снегопадами продолжалась. Толстый снежный покров запер Душко в землянке. Он топил печь, читал, мечтал. А потом случилось то, чего Душко боялся больше всего: он простудился.

У него поднялась высокая температура, он тяжело дышал. Душко так ослаб, что с трудом мог добраться до печи, чтобы растопить ее и согреть себе немного воды. И не было никого, кто сумел бы ему помочь. Ни на его голос, ни на выстрел все равно никто бы не ответил…

Душко знал, что должен во что бы то ни стало побороть болезнь. Поэтому он заставлял себя вставать, чтобы хоть чего-нибудь поесть. Пластом он лежал только два дня, когда ему было совсем худо. Стоило парню закрыть глаза, как ему виделся брат Илия, который сидел на берегу ручья, омывал свои раны и улыбался, словно ничего не произошло. Видел он и отца, зарубленного усташами, и Вуку, погибшую от немецкой пули, и маму, и деда, Боро, одноклассников, погибших на Козаре. Иногда ему снилось, что его настигают усташи в черных мундирах и с собаками. И тут он просыпался…

Снилась ему и Боса, красивая, улыбающаяся. Она звала его с собой…

Вскоре погода улучшилась, Душко стал быстро поправляться. Сияло солнце, и на склонах гор появились черные проталины. В воздухе запахло весной. Все длиннее становились дни. К Душко снова вернулся аппетит. За время болезни он сильно отощал. Продуктов у него почти не осталось. Надо было спускаться вниз, к мельнице, где можно было подстрелить косулю…

Муйо очень обрадовался его приходу:

— Вот хорошо! А я-то думал, что ты погиб! Много людей этой зимой поумирало в деревнях. Ты что, болен? Бледный какой, ну просто как моя мука!

— Да, дядя Муйо, болел я. Смерть совсем рядом ходила, но меня не дождалась…

Дочь мельника сварила из кукурузной муки клецки да принесла парню кружку теплого молока…

«Как же хорошо жить среди добрых людей!» — думал он, возвращаясь к себе от мельника и неся в мешке муку и сыр.

3

В апреле партизаны, перерезав единственную дорогу, что вела в город, окружили его.

Сидя в подвале, Кудела и Сима со страхом прислушивались к гулу орудий. От родителей Симы им стало известно, что советские войска уже у стен Берлина, что западные союзники русских тоже вошли на территорию Германии.

В подвале Куделу снова стали мучить страшные видения. Он часто кричал во сне, на губах его выступала пена, руками он молотил воздух вокруг себя. Пока поблизости не было партизан, это еще можно было терпеть. Но, когда партизаны приблизились к городу, родители Симы не на шутку перепугались. Они боялись, как бы крики не услышал кто на улице и не поинтересовался, что происходит в их доме. Родители упрекали сына, боясь, что он их погубит.

— А что я могу сделать? — говорил им Сима, пожимая плечами. — Я задушил бы его, и делу конец. Как-нибудь выкрутились бы…

— Нет, сынок, не делай этого. У тебя и так руки запачканы кровью. Пусть уж другие этим займутся.

Потом канонада смолкла. Партизаны вошли в город. «Независимое государство Хорватия» перестало существовать, а его вожди разбежались кто куда. Усташи вместе с гитлеровцами двинулись к западной границе, чтобы перейти к англичанам и таким образом спастись и от партизан, и от русских.

Утром партизанский взвод окружил дом родителей Симы. Партизан, вошедший в дом, строго спросил:

— Кого прячете? Нам стало известно, что у вас кто-то скрывается…

Отец побледнел как полотно и посмотрел на мать. Сестру затрясло как в лихорадке. Когда партизан предупредил их о возможных последствиях, они сознались, что прячут сына и усташского офицера Куделу, дезертировавших из армии несколько месяцев назад.

— Идите и скажите им, пусть сдаются добровольно! — приказал партизан. — Это облегчит их участь. Мы не расправляемся с людьми так жестоко, как это делали усташи.

Отец спустился в подвал.

— Дом наш окружен. Сдайтесь сами партизанам, если не хотите зла нашей семье. Мы и так достаточно натерпелись из-за вас, — сказал он Куделе.

— Злая судьба преследует меня, — вымолвил майор, бессильно опустив руки.

Сима не потерял присутствия духа. Он посоветовал майору либо сопротивляться до конца, либо покончить жизнь самоубийством.

Отец попытался образумить сына:

— Разве ты не видишь, что все кончено?! Может, бог даст, из их тюрьмы еще и сбежать удастся….

И вот сначала Сима, а за ним Кудела вышли из подвала с поднятыми руками. Партизаны связали их. Быстро обыскали дом, нашли оружие, патроны, гранаты.

Арестованных доставили в город и поместили в том же подвале, где раньше усташи держали взаперти жителей Козары и откуда потом уводили их к реке и расстреливали.

На первом же допросе офицер предупредил арестованных:

— Не пытайтесь отпираться. Вы — майор Кудела, прозванный на Козаре Черным сотником. А это ваш подручный Сима. Нам все о вас известно.

Кудела помолчал, а затем спросил офицера:

— Что вы сделаете с нами?

— Мы с вами ничего не сделаем. Сначала вы расскажете нам о своих преступлениях, а затем вас, палачей, будет судить народ Козары.

— Боже мой! — простонал Кудела. — Вы не имеете права! С пленными надо поступать по закону. Мы же сдались добровольно…

— Майор, а по какому праву ваши усташи судили мирных жителей? Ведь это вы убивали и жгли на Козаре, отправляли в лагеря тысячи ни в чем не повинных крестьян. Сколько детей вы поубивали…

— То была война. Мы лишь выполняли приказ командования… Теперь, Сима, нам конец, — сказал Кудела, когда их отвели обратно в камеру. — Мы в руках у козарских крестьян, и другой дороги, кроме той, что ведет в ад, для нас нет.

4

Через несколько дней обоих арестованных усташей посадили в машину и отправили на Козару. Под вечер их привезли в какое-то село и заперли в церкви. Куделе эта церковь была хорошо известна. Когда тяжелые двери захлопнулись, Кудела подумал: «Человек предполагает, а бог располагает. Все мы сейчас перед божьим судом предстанем. Вот она, моя смерть, и пришла!..»

Лучи заходящего солнца, проникавшие в церковь, освещали стены, которые были изуродованы пулями и испачканы кровью.

Кудела знал эту церковь… В ней он вместе с попом Богомилом насильно перекрещивал православных в католиков. Неожиданно Куделе показалось, что лики святых на иконах ожили и теперь взирают на него со всех сторон.

…В алтаре горела свеча. В нос ударил запах ладана, смешанный с запахом пота. Священник осенял крестом стоявших на коленях крестьян. Потом раздалась команда, и началась кровавая бойня…

— Ты помнишь, Сима? — спросил Кудела своего сообщника, блуждая взглядом по стенам.

— Еще бы! — откликнулся тот из темноты.

Кудела вспомнил, что сначала он закалывал людей штыком. Хватал свою жертву за волосы, протыкал штыком грудь или шею, а затем отбрасывал бездыханное тело в сторону. От воспоминаний о том, как кричали умирающие, как кровь растекалась по каменному полу церкви, майора начала бить лихорадка…

Пленных в церкви оказалось довольно много. Рядом с Куделой сидел хорошо одетый горожанин, который то стонал, то выкрикивал:

— Будьте вы все прокляты! Будь проклят тот час, когда я связался с вами! Теперь вот из-за вас приходится умирать!..

Кудела презрительно посмотрел на него:

— Пошел к черту, трус! Если бы победили мы, то ты небось расхваливал бы нас до небес. — Он зло сплюнул. — Это вы, буржуи, нас породили. А сейчас удрать хотите, чистенькими остаться! Не выйдет!..

Горожанин высокомерно посмотрел на него:

— Вы заслуживаете смерти, вы все, кто убивал и грабил на Козаре. А я найму адвоката и выберусь отсюда. А вас бы я всех одним махом прикончил. С тех пор как зародилось ваше дурацкое движение, от вас одни убытки и никакого толку…

Кудела отвернулся, не стал спорить. К чему? Стоило ли теперь искать виновных? Грехов и без того у всех хватало.

Два дня арестованных продержали в церкви. Сима все еще надеялся, что произойдет чудо и он спасется. Кудела же, напротив, готовился принять смерть. Она виделась ему в образе высокой женщины в белом, которая протягивала к нему руки. Кудела смотрел на распятие Христа. Он никогда не верил в бога, но сейчас подумал: «А может быть, если бы верил, не оказался теперь среди этого сброда?»

Наутро у одного из арестованных не выдержали нервы. Он взобрался на хоры и закричал что-то диким голосом, а затем бросился вниз…

От друзей Душко узнал, что в одно из сел привели пленных усташей из числа тех, кто особенно зверствовал на Козаре. Он отправился туда. Пришел в село и Михайло, чтобы посмотреть на Куделу и его сообщников, которых должен был судить народный суд.

Оставшиеся в живых люди после стольких лет изгнания вернулись в свои родные места. Много жителей Козары погибло. Те, кто остались в живых, хорошо запомнили палачей, принесших столько страданий Козаре.

Вокруг церкви, в которой содержались арестованные, стоял невообразимый шум. Люди кричали, плакали. Это были крестьяне — мужчины, женщины, старики и дети, — вооруженные кто вилами, кто топором.

Михайло, Душко, Остоя и Митко смешались с толпой. Начался суд… Виновные были приговорены к смертной казни. Люди с громкими криками одобрения и возгласами «Смерть!» подтвердили решение суда.

Вокруг церкви, с трудом сдерживая натиск толпы, стояли солдаты. Душко охватило беспокойство. На какой-то миг воцарилась напряженная тишина. Все застыло, как перед бурей.

Солдаты распахнули двери и на церковный двор стали выводить усташей. Те щурились от яркого солнца, прикрывали руками глаза.

Крестьяне оттеснили солдат и с криками окружили усташей. Каждый, вглядываясь в арестованных, искал глазами своего мучителя. Разве можно было забыть того, кто на твоих глазах убивал мать, отца, сестру, брата?!

— Вот ты где, убийца! Это ты убил моего отца!..

— Отомщу за мать и четырех сыновей!..

— Покажите мне того, кто убил моего брата!

Куделе хотелось, чтобывсе это поскорее закончилось. То, что происходило вокруг, он уже не раз видел в своих ночных кошмарах.

Куделу знали все. Среди ревущей толпы он заметил старика с винтовкой и мальчика с пистолетом за поясом. В старике Кудела узнал партизанского разведчика Михайло Чирича, которого безуспешно пытался схватить все эти годы. Теперь-то ему стало совершенно ясно, что только старик мог тогда стрелять в него.

По приказу Михайло часовой подвел Куделу к нему.

— Ну что, майор, помнишь ты меня? — спросил старик.

— Знаю, ты Михайло Чирич, ты стрелял в меня. Почему же ты не стреляешь в меня теперь? Этим ты облегчил бы мою участь.

— Нет уж, Кудела, сейчас я тебя трогать не стану: пусть тебя другие расстреляют.

Когда арестованных повели к обрывистому берегу реки, Кудела вспомнил, как они гнали людей в лес, как убивали их, как сбрасывали трупы в ямы. Вспомнил, как сам он на Козаре убивал спрятавшихся в подвалах ребят, бросая туда гранаты.

На краю обрыва группа арестованных остановилась. Было душно, небо покрылось облаками. Листья деревьев трепетали на ветру, над головами обреченных кружилось воронье, словно почуявшее поживу.

Молодой офицер, сопровождавший колонну, повернулся к толпе крестьян и что-то решительно крикнул.

Из толпы вышла женщина средних лет, держа в руках топор. Однажды к ней в дом нагрянули усташи. Женщина в это время в большом котле варила сливовый джем. Усташский унтер-офицер, что сейчас стоял среди арестованных, выхватил у нее из рук грудного младенца и бросил в кипящий котел, а ее повалил на землю и семь раз ударил штыком. Только чудом она выжила.

Теперь женщина узнала этого палача. Усташ тоже узнал ее и с ужасом смотрел на топор в ее руках. Солдаты вывели его из толпы и подогнали к краю обрыва. Женщина подняла топор и занесла его над головой усташа, но силы оставили ее… Она закрыла лицо руками и разрыдалась:

— Кто вернет мне моего малютку? Кто вернет мужа, отца, мать?! Одна-одинешенька осталась я на этом свете…

Ее плач подействовал как сигнал. Замелькали топоры и мотыги…

— Я не виноват! — закричал горожанин, который спорил в церкви с Куделой. — У меня есть свидетели… Люди, опомнитесь! Я никогда не служил в армии!..

Усташи в страхе перед возмездием сбились в кучу. Крестьяне убивали их топорами и одного за другим сбрасывали с обрыва.

— Эй, Михайло! Ты так и будешь стоять и смотреть?! — крикнул леснику какой-то крестьянин. — Или тебе они ничего плохого не сделали?

Лицо старика потемнело. Слова крестьянина глубоко задели Михайло.

— Я связанных не бью. С меня и других достаточно, — сухо ответил он.

Стоявший рядом с крестьянином офицер положил ему на плечо руку и сказал:

— Ты лучше о себе побеспокойся. А Михайло оставь в покое…

К краю обрыва подвели палачей из концлагеря. Некоторые из них были молодые, с холеными лицами. Один разорвал свою рубашку на груди, заорал:

— Сюда воткните нож, сюда! — и показал на сердце. — Жаль, что мало вас я поубивал!..

Из толпы вышел старик, лицо которого избороздили глубокие морщины. Вся семья старика погибла: пятерых детей замучили усташи, три сына пали в бою, жена сгорела заживо в доме.

— На, получай за все, проклятое семя! Теперь ты уже никого не убьешь! — И старик, замахнувшись, со всей силой ударил усташа топором по голове.

Тут женщины разглядели среди оставшихся усташей Симу, испуганно жавшегося к майору Куделе. Они узнали Симу — это он вместе с другими усташами окружил их село и начал охоту на детей, расстреливая их на месте… Симу схватили и потащили к краю обрыва…

Кудела пытался спрятаться в середину редеющей толпы усташей, смотрел в землю, боясь поднять глаза на разъяренных крестьян. Мухи и оводы назойливо кружились над арестованными. Черной тучей с карканьем летали над ними вороны… Невольно Кудела вспомнил о своем сыне, о сокровищах, спрятанных в родном доме. Кому теперь все это нужно? Кому?..

Кто-то из толпы заметил и его:

— Смотрите-ка, а ведь это Черный сотник!

— Смерть палачу!..

Конвоиры подвели Куделу к обрыву. Он не упирался, не кричал.

Две женщины, мужей которых он приказал повесить, проткнули его вилами. Убитый горем старик, у которого Кудела вырезал всю семью, ударил его топором. Черный сотник свалился с обрыва на мертвые тела усташей, но он еще был жив…

Страшная боль пронизывала все его тело. Пересохшие губы жадно просили воды. Он медленно приподнялся и пополз к реке, до которой оставалось всего несколько метров. Когда он напился, сделалось немного легче, но сил уже не осталось.

Кудела бросил взгляд на противоположный берег реки, поросший кустарником. Далее высилась гора, которая, казалось, все росла и росла, поднимаясь к небу. Вот она нависла над ним и начала падать…

Душко и Михайло молча наблюдали за Куделой с обрыва. Старик подождал, пока усташ напьется, затем не спеша снял с плеча свою снайперскую винтовку, прицелился. В оптический прицел он увидел в несколько раз увеличенное лицо человека, который все эти годы сеял в горах смерть, вселял в людей страх и ужас… Грянул выстрел…

Повесив винтовку на плечо, Михайло сказал стоявшему рядом Душко:

— Мы свое дело сделали. Расквитались за все сполна, а теперь нам надо уходить отсюда. Жизнь идет своим чередом.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

И вот война закончилась… Козара вновь вздохнула свободно, земля начала возрождаться. В сожженные села возвратились люди. Они пахали землю, восстанавливали разрушенные дома. Задымили печные трубы, и это было верным признаком новой жизни, жизни, которую уже нельзя остановить.

Душко радостно встретил конец войны. Но немало причин было и для печали. Как-то он будет жить один? Как будут жить другие? В горах остались сотни сирот, судьба которых была похожа на его судьбу.

От людей, вернувшихся из концлагеря, Душко узнал, что его мать погибла в Ясеноваце. Но он не хотел верить в это. Однако многие вернулись, а ее все не было. Дни напролет просиживал юноша на развалинах родного дома и смотрел на дорогу: может, появится знакомая фигура? Постепенно робкая надежда, которая поддерживала его всю войну, пропала.

Узнав, что один его дальний родственник вернулся в родные края, Душко отправился к нему и попросил, чтобы дядя оставил его у себя, уж очень ему не хотелось попасть в детский дом. Дядюшка оказался слабым, болезненным человеком. Семья жила бедно, еле-еле сводила концы с концами. У дяди было четверо детей, мал-мала меньше. Жена его решительно воспротивилась:

— Пусть возвращается к себе в село! Ему учиться надо. Тут не знаешь, что со своими детьми делать! Кто с ним возиться будет?

Парню ничего не оставалось, как отправиться в обратный путь. Вернувшись на Совиную гору, он устроил себе в развалинах временное жилище, натянув над головой плащ-палатки. Но вот однажды к нему пришли двое незнакомых людей.

— Душко Гаич, наше государство решило, что ты должен находиться в детском доме. Там окончишь школу. Жить один ты не можешь, поскольку у тебя нет опекунов.

— За заботу государству большое спасибо, но я один всю войну здесь прожил. Здесь и останусь. Мне дом надо ставить.

— Нет, Душко, ты еще слишком молод, так что готовься, завтра мы придем за тобой… А еще нам известно, что в войну у тебя были винтовка и пистолет. Оружие ты должен сдать.

На лице мальчика отразилось разочарование.

— Нет у меня никакого оружия, — твердо ответил он. — Пистолет мой партизанский патруль отобрал, а винтовка куда-то пропала…

Ему пригрозили и даже пообещали наказать. Но Душко стоял на своем. По упрямству он не уступал ни деду Джуро, ни отцу Миле. Об этом знали все в округе, и поэтому больше не стали требовать, чтобы он сдал оружие. Другие тоже не хотели расставаться с оружием. Слишком уж привыкли к нему люди за войну. Считалось, что на Козаре мужчина без ружья что птица без перьев.

Душко долго искал лесника Михайло, чтобы посоветоваться с ним, но, так и не найдя его, принял решение сам. Подумал о том, что Боса ходит в школу, а Остоя и Митко пойдут в военное училище, и решил все-таки пойти в детский дом. Он собрал свои немудреные пожитки. Винтовку, пистолет и патроны надежно спрятал в овраге. Нарвал майских цветов, положил их на могилы своих близких. На развалинах родного дома тоже оставил букет цветов. «Для мамы, если вернется…»

В детском доме собрались сотни сирот. Не по вкусу пришлось Душко большое здание, неприятно пахнущее дезинфекцией. Больше всего его угнетало то, что весь этот дом с огромным садом окружен колючей проволокой. Это напомнило ему о страшных днях, проведенных в концлагере в Яске. В детском доме он встретил Ванко и некоторых ребят из его ватаги.

В гимнастическом зале им велели раздеться догола. Одежду их пропарили в котлах. Затем ребят отправили мыться в душ с холодной водой, а потом к медсестре. После осмотра их развели по комнатам. Спали они на двухъярусных койках. Пища была скудная, и Душко ел мало, хотя и был голоден. Потом всех ребят переписали: фамилия, откуда родом, кто родители…

Каждый день Душко жалел, что ушел с Козары в детский дом. Он никак не мог привыкнуть к строгому распорядку. Новых знакомств парень не заводил, хотя многие осиротевшие за войну ребята, как и он, искали товарища, на которого можно было бы опереться в этом новом для них мире.

Он тосковал о родной Совиной горе, поднимавшейся до самого неба, одетой в свежую зелень, наполненную пением птиц, криками животных, шумом водопадов и ручьев. Это был его потерянный рай.

Душко тянуло в родные места, его манили невспаханная земля, дух весны, запах цветущих лип и каштанов…

А однажды произошел случай, который натолкнул его на мысль о побеге.

Каждый день в детский дом на грузовике привозили хлеб. Запах свежего хлеба дразнил голодных мальчишек. Но от хлеба их отделяла железная решетка. Тогда один из подростков придумал — срезал длинную палку и заострил ее на конце. На нее-то он и накалывал небольшие хлебцы, которые можно было протащить сквозь крупные ячейки решетки. Ванко, которому удалось таким образом достать буханочку, отломил другу половину, и Душко с наслаждением съел хлеб.

После обеда директор детского дома построил ребят. Красный от возмущения, он принялся отчитывать ребят за то, что они крадут хлеб у государства, которое о них заботится, и потребовал, чтобы виновные тут же сознались.

Но все упрямо молчали. Никому и в голову не приходило сознаваться. За войну ребята привыкли к тому, что надо молчать, когда кто-то требует от них какого бы то ни было признания. Они стояли и молча слушали директора.

— Товарищ директор, я видел, кто ел хлеб, — вдруг сказал один из самых маленьких и показал пальцем на Душко.

— Молодец! Как тебя зовут? Я запомню тебя. — И директор погладил паренька по стриженой голове. Душко же он вывел из строя и крикнул: — Ты воровал хлеб?! Признавайся!..

— Нет, — коротко буркнул Душко.

— Ты же его ел! Или этот паренек соврал?

— Ел, но я не крал.

— А где же ты его достал?

— Кто-то дал мне кусок, а кто — не помню.

Директор усмехнулся, и лицо его побагровело:

— Ну, ничего, ты мне все равно покажешь его!

— Не покажу, не знаю.

— Вспомнишь!

Он схватил Душко за ухо. Ребята, участвовавшие в краже хлеба, со страхом смотрели на Душко: выдаст он их или нет, но по упрямым глазам товарища поняли, что такой не выдаст.

— Еще раз тебя спрашиваю, кто дал тебе хлеб?!

Душко исподлобья посмотрел на директора.

— Знаю, но не скажу! — зло ответил он.

Взбешенный директор поставил его перед строем, чтобы все видели, и пригрозил:

— Мы запрем тебя на чердаке. Будешь сидеть там до тех пор, пока не вспомнишь, кто воровал хлеб. А если не признаешься, значит, украл ты…

Душко отвели на чердак и посадили под замок.

— Не крал я! Зачем невиновного запираете? — кричал Душко.

Но на его крик никто не обращал внимания. Его заперли в темном чердачном помещении, и он сразу вспомнил, как его запирали в Яске…

Под вечер Душко принесли кружку воды и немного еды. Он примирился с судьбой. Устроился у чердачного окна, завернулся в одеяло. Вот тут-то он и решил, что, как только его выпустят, обязательно убежит отсюда.

Ночью на чердаке появились крысы. Нахальные и голодные, они бегали вокруг него. Он свернулся в клубок и натянул одеяло на голову.

Трое суток просидел Душко взаперти, на хлебе и воде. Все это время он думал о Козаре и о своем побеге из детского дома.

«Разве мой дедушка за это боролся? Разве за это погибли мой отец, братья Илия и Боро, сестра Вука, мама?» Он нашел на полу толстое полено и принялся колотить им в дверь. Бил с такой силой, что внизу от стен стала отваливаться штукатурка.

На шум прибежал дежурный, попытался успокоить парня. Потом появился и директор.

Душко никак не реагировал на уговоры и кричал:

— Так нас усташи запирали, которые хотели, чтобы мы с ума сошли!..

Директор перепугался. А парень, продолжая стучать поленом, кричал:

— Я не воровал! За что вы меня мучаете?..

Воспитатели решили выпустить Душко. Открыли дверь, но он не ушел с чердака и только на следующий день спустился вниз. В детдоме было спокойно. Оказывается, нашлись люди, которые выступили против подобных методов обращения с воспитанниками. Директор начал оправдываться, признав, что со своим дисциплинарным взысканием зашел слишком далеко.

Ночью Душко и парень по имени Пайо, который первым придумал таскать хлеб через решетку, сбежали из детского дома. Пайо решил пробираться на Козару, а потом отправиться в Белград, где жили его дальние родственники. Душко же хотел сначала найти Михайло и попросить его, чтобы он сделался его опекуном…

Крадучись, чтобы его никто не видел, Душко добрался до лесной землянки, которую еще его дед соорудил. По пути парень нигде не останавливался, шел только тропами, через лес, обходя села.

В землянке было пусто. Душко разжег печку, поставил на огонь котелок с фасолью. Устав от долгой дороги, он упал на лежанку, устланную соломой и шкурками.

Он вспомнил Босу, ее красивое лицо с удивленными глазами. «Сдержит ли она свое обещание, приедет ли летом? А может, она уже и позабыла обо мне, живя в городе? Сейчас, наверное, она ходит в школу?..»

Интересно, как поведет себя Михайло, когда узнает, что он сбежал из детдома? А что, если Михайло не захочет взять над ним опекунство? Тогда снова за ним придут из детского дома?..

К утру Душко добрался до хижины Михайло. Серый узнал его, весело залаял, завилял хвостом. Душко постучался.

— Кто там? — послышался знакомый голос лесника.

— Это я, Душко.

— Ты откуда? Каким ветром тебя сюда занесло? — удивился старик. Он лежал и читал какую-то толстую книгу.

— Я из детского дома убежал…

— Правда? А почему?

— Этот детдом не для меня. Там плохо со мной обошлись, обвинили в воровстве…

— Тебе, Душко, надо вернуться. Потихоньку привыкнешь. Пойдешь в школу. Это только первая трудность…

— Я ни за что туда не вернусь!

— Не дури. Все равно за тобой придут и заберут…

— Теперь они меня не найдут. Я, как и ты, один на Козаре жить буду.

Лесник встал, отложил книгу в сторону и с сочувствием посмотрел на паренька.

Душко подробно рассказал ему о том, что случилось в детдоме, и жалобно попросил:

— Дедушка, возьми меня к себе! Усынови, и тогда меня ни в какой детдом не возьмут.

Глядя на слезы, стоявшие в глазах парнишки, старик потеплел. Он ведь был одинок, как и Душко. В ту страшную зиму, когда не было ни врачей, ни лекарств, умерли от болезни и его сын, и дочка, а чуть позже он и жену потерял…

— Ты подумай, Душко, что ты будешь делать здесь, в лесу, без сверстников, без школы. Мне и самому все тяжелее и тяжелее жить здесь.

Парнишка прижался к старику, взял его за руку:

— Дедушка, ты будешь мне как отец, как мать… Ты всегда был с нами.

У Михайло на глаза навернулись слезы, он вспомнил, сколько было пережито за все это трудное время.

— Ну-ка, Душко, пойди приведи собаку, а то слышь как надрывается, — сказал он, чтобы скрыть свои чувства от него.

Душко отвязал собаку и пустил в дом. Серый, дрожа от радости, прыгал то на старика, то на Душко, словно желая их объединить. Лизал им руки и лица, лаял, вилял хвостом.

— Дедушка, слышишь, возьми меня к себе! — снова попросил Душко.

— Конечно, Душко, я возьму тебя, если ты так этого хочешь, — согласился наконец старик.

Душко бросился ему на шею, как бросился бы к отцу, вернувшемуся с фронта, и к матери, оправившейся после тяжелой болезни. Он обнял старика и крепко прижался к нему, Михайло ласково гладил его по голове. Рядом повизгивал от радости Серый, словно понимая, в чем тут дело.

Душко был счастлив. Он уже не выглядел таким потерянным, печальным и одиноким. Теперь у него снова был отец, пусть не родной, но — отец!..

Два дня Душко пробыл в доме лесника вдвоем с собакой. Михайло отправился в город, чтобы переговорить с местным начальством насчет усыновления внука своего погибшего боевого товарища. Старик всем сердцем полюбил доброго ласкового паренька. Да разве только его одного! Он любил и жалел всех ребят, что жили на Козаре, всех сирот, ради спасения которых не щадил своих сил, защищая родной край от фашистских палачей.

В городе очень удивились, узнав, с какой просьбой пришел лесник. В комитете, занимавшемся делами сирот, решили, что чудит старик, и отказали. Михайло страшно рассердился, послал всех к чертям и решил обратиться за помощью к знакомым партизанским командирам, вместе с которыми воевал все эти годы. Они поддержали старика:

— Дорогой Михайло, одобряем твое решение. Бери себе в сыновья Душко Гаича, сделай из него настоящего человека, и пусть он будет похож на тебя. А учить тебя, Михайло, не надо. Ты сам хорошо знаешь, как надо воспитывать парня, знаешь, за что мы боролись и за что будем бороться.

Старик вернулся в родные горы по-настоящему счастливым. Встретивший его Душко с нетерпением спросил:

— Ну как, дедушка, мои дела?

— Все в порядке, сынок. Теперь черным по белому в документе записано, что ты мой сын. Самые главные трудности уже позади.

С рассветом старик и Душко отправились на вершину горы. Впереди весело бежал Серый. Пес то убегал далеко вперед, то возвращался назад, словно боялся потерять хозяев.

Вставало солнце, окрашивая облака в розовый цвет. Шли молча. Старик остановился, обнял мальчика и заговорил о родной Козаре, многие тайны которой он познал за свою долгую жизнь.

Вечером, сидя у огня, Михайло и Душко строили планы на будущее. Летом они решили жить в горах, на зиму спускаться в село.

Еще в городе Михайло зашел в магазин и накупил разных книг, по которым Душко мог учиться познавать мир. «Может, и меня, старика, Душко чему-нибудь да научит», — думал он теперь.

Солнце уже вышло из-за вершины горы и теперь словно наблюдало за ними. Отсюда старику и юноше была хорошо видна горная цепь, тянувшаяся до самого Грмеча. Невольно вспомнили они о Сутьеске и Зеленгоре, о других славных местах, где мужественно и стойко партизаны сражались против фашистов и усташей. Подумали они и о Неретве, и Дрваре, где фашистский десант тщетно пытался уничтожить Верховный штаб партизанского движения во главе с Тито…

Какая-то неведомая сила наполняла грудь Душко, когда добрый старик рассказывал ему о тяжелых боях, о людях, веривших в возможность построения нового мира.

Юноша внимал каждому слову Михайло, глядя на вереницу белых облаков, быстро плывущих по лазурному небу над горами, простирающимися до самого горизонта.

— Худшее, Душко, уже позади, — задумчиво произнес старик. — Скоро наступит другое, хорошее время, вот увидишь…

— Конечно, так все и будет, как ты сказал, — согласился Душко и с гордостью посмотрел на лесника.

Старик широко улыбнулся. Рассмеялся и мальчик. Потом вдруг стал серьезным и спросил:

— Дедушка, раз война закончилась, значит, для всех наступил мир?..

Примечания

1

Гайдуками во времена турецкого ига называли людей, которые, не желая подчиниться поработителям, уходили в леса и горы, чтобы мстить захватчикам. — Прим. ред.

(обратно)

2

Унизительное прозвище, которым католики-хорваты называли православных сербов. — Прим. ред.

(обратно)

3

Солдаты, мобилизованные в армию «Независимого государства Хорватия». — Прим. ред.

(обратно)

Оглавление

ВОЛЧАТА

ВДАЛИ ОТ РОДНОГО ДОМА

В ЛЕСАХ КОЗАРЫ

ПОЕДИНОК

ГОРЫ В СНЕГУ

КРОВАВАЯ ВЕСНА

РАСПРАВА НА МЕЛЬНИЦЕ

НОВЫЙ ПРОТИВНИК

ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА

ЛЕТО

ОДИНОЧЕСТВО

ВОЗВРАЩЕНИЕ

*** Примечания ***