Тайна генерала Болдырева [Игорь Геннадиевич Иванов] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Игорь Геннадиевич Иванов Тайна генерала Болдырева

Стоит вспомнить слова из телеграммы генерала Брусилова к князю Львову от 19 апреля 1917 года: «Местом созыва Учредительного собрания должна быть, по всей справедливости, первая столица русской земли. Москва исконно русская и бесконечно дорога русскому сердцу. Я заявляю, в качестве русского гражданина, что считаю законченным петербургский период русской истории».

А вот другое высказывание А.И. Ваксберга в книге «Лиля Брик. Жизнь и судьба»: «После бегства ленинского правительства в Москву (март 1918 г.) центр культурной жизни, естественно, переместился в новую, то бишь в старую — допетровскую — столицу». Здесь мы наблюдаем каверзное насмехание над нашей истинно русской столицей Москвой. Его «то бишь в старую — допетровскую — столицу», то есть в допетровс кую, якобы дикую Русь. Эти мелкие уколы в адрес великого русского народа слишком долго не могут быть не замеченными. У нас всегда была своя, русская культура, которую инородцы не могут понять по сей день. Так что всякие ваксберги, швондеры, швыдкие не могут нам навязывать отрицательное отношение к русской культуре и истории.

Из воспоминаний В. А. Лакшина: «Булгаков смело вводил в литературу то, что считалось «грязной», низкой или запретной для описания стороной жизни, но находил для этого изящные формы». И мы с Вами можем наблюдать изящные формы.

Среди руководителей Белого Движения фигура Генерального Штаба генерал-лейтенанта Василия Георгиевича Болдырева представляет особый интерес. Она кажется весьма непонятной и противоречивой. Конечно, в годы глупо-преступной Первой Мировой войны, а тем более гражданской, уже никого ничем не удивить. Но все же…

Родился он 5(17)04. 1875 года в семье крестьянина-кузнеца. Закончил церковно-приходскую школу. Ю.П. Власов в своей книге «Огненный Крест» пишет, что «до пятнадцати лег Василий Болдырев махал молотом в кузне отца, но при всём том успешно выдержал экзамены в Пензенское Землемерное училище». После обучения в нём он поступает в Военно-Топографическое училище в Санкт-Петербурге, которое заканчивает в 1895 голу.

Генерального Штаба генерал-майор, затем будущий перебежчик к большевикам и генерал-лейтенант Красной армии граф А.А. Игнатьев утверждал, что офицеры-топографы были самыми бедными и «непрестижными» в Русской армии. Однако и весьма грамотными и умными, надо сказать! А что до престижа, то гвардейско-кавалерийские и другие «престижные» офицеры, среди которых было полно алкоголиков и сифилитиков, глупцов и неучей, куда как лучше! Бывший офицер л. — гв. Кирасирского ея Величества полка, а впоследствии жалкий приживала в Совдепии, князь Трубецкой в своих «Записках кирасира» красочно повествовал о нравах и быте своих сослуживцев и современников. В Николаевском кавалерийском училище почётным считалось среди многого прочего подцепить «болезнь, о которой в приличном обществе громко не говорят». Невежество приветствовалось. «Цук», эта предтеча современной «дедовщины», возводился в ранг «славной училищной традиции». Офицер-эмигрант капитан В.А. Ларионов описывает ситуацию в Константиновском артиллерийском училище уже при «демократии» в 1917 году. Там были юнкера из бывших воспитанников кадетских корпусов — «привилегированные», а также все прочие, бывшие из студентов, гимназистов, реалистов, к которым вышеупомянутые юнкера относились «с высоты кадетского достоинства с чувством отчужденности и некоторого презрения». Дальше: «кадеты принесли в училище свои традиции и навыки своеобразной военной бурсы… …традиционного юнкерского «цука» со стороны старшего… …курса мы не испытывали, так как… …курс был не кадетский, а студенческий, и назначенные в нашу батарею фельдфебе ли и взводные унтер-офицеры были все бывшие студенты, главным образом высших технических учебных заведений и многие из них — фронтовики. Это была интеллигентная, культурная молодежь, которой школа войны придала еще лучшую шлифовку. Однако эти старшие юнкера, … …говорившие друг другу «вы» или даже «коллега», не признающие ни училищного «цука», ни старых традиций «Дворянского полка»,ни старых юнкерских песен, не пользовались у новых молодых юнкеров из кадетов большим уважением. Их терпели [sic! И.И.] за их портупейcкие, унтер-офицерcкие погоны, темляки, а у иных и за Георгиевские крестики с фронта». Бравые же юнкера из кадетов «если даже чувствовали в глубине души, что старший юнкер (из студентов) прав, в их глазах он все-же оставался «сугубым, убогим шпаком», а такое существо никогда и ни в чём не могло быть правым, и могло заслуживать лишь жалость в презрение к своей «убогости»». Ларионов пишет, что бывшие кадеты перенимали «от своих старших братьев, друзей и отцов училищные традиции, знали неписанные законы и ревниво следили за их выполнением». Тот, кто противился этому бреду, становился «вне закона, исключался из