Мой Советский Союз \ Танец белых журавлей [Муин Бсису] (fb2) читать постранично, страница - 7

Хосров: Любовь к Ширин исторгни ты из тела.

Ферхад: О, чья б душа погаснуть захотела!

Хосров: Найди покой, не жди благого дня.

Ферхад: Спокойствие запретно для меня.

Хосров:. Хотел бы ты наложницу? Ответь.

Ферхад: Хотел бы я и жизни не иметь.

Хосров: Ты принужден о Сладостной забыть.

Ферхад: Но без души, нам сладостной, не жить!»^[1]

Да, дорогой Низами, без души, нам сладостной, не жить, не породить жизнь. И Ферхад продолжает пробивать горы, чтобы найти Ширин. И я продолжаю писать, чтобы пожать руку Москвы…

И вновь чудится голос Низами:

— О любимая, ослепительноликая! Кому ты станешь любимой невестой? Чье имя будешь ты носить? Для кого ты будешь честью и гордостью? Этим вечером войдет к тебе твой господин… Кому царицей будешь ты? Благоуханные косы твои, сладость твоя, желаннее меда! Нет в мире напитка слаще тебя! Кому ты станешь нежно вздыхающим ручейком, живительной влагой? Ты — светоч ночи, имя любимого твоего выткано на твоем пупке! О родинка, летящая бабочкой! О бабочка, превращающаяся в звезду! Да сохранит тебя Аллах от дурного глаза, о дыхание жизни! Чьей возлюбленной ты будешь? Кто будет воспевать и обнимать тебя? Как сможет Низами жить один с печалью своей после ухода твоего?

Что мне Ширин? Что я ей?

Однажды в гостинице «Россия» я встретился с группой туристов из Западной Германии. Некоторым из них было уже лет шестьдесят-семьдесят. Они громко разговаривали и шутили. Что-то заставило меня вздрогнуть. Я вспомнил, как группа немцев такого же возраста стояла у поста пограничного контроля. Молодой советский пограничник перелистывал страницы паспорта пожилого западного немца и внимательно вглядывался в него… Немногим более сорока лет тому назад немцы пытались на танках войти в Москву, но Москва перемолола их…

Сейчас советский пограничник ставит штамп на паспорте старого западного немца и, возвращая ему документы, словно бы говорит:

— В Москву можно войти только с паспортом, только с мирной целью!

Я вхожу в Москву, мой паспорт — книга. И мне хочется, чтобы лесоруб в далеком сибирском лесу, повалив очередное дерево, сказал:

— Стань хорошей книгой!

ВСТРЕЧА С ЛЕНИНЫМ

Горки Ленинские…

Здесь, среди холмов, стоит дом, в северном флигеле которого первоначально поселился Ленин. В нем есть комната, самая маленькая из всех. Это комната Ленина. Простая кровать, на которой спал человек, основавший партию большевиков и Советское государство, простой платяной шкаф, в котором немного одежды и много книг…

Потрясает высеченный из гранита памятник Владимиру Ильичу Ленину скульптора С. Меркурова.

Он вознесен на плечи рабочих и крестьян, в глазах которых застыла вся скорбь небес, которую, кажется, никогда раньше не знало человечество. Руки, плечи людей, на которых покоится вождь пролетариата, — словно корни, навечно соединившие Ленина с народом.

Чувствуешь, как какая-то неведомая сила толкает тебя, и хочется подставить свое плечо, стать одной из ветвей дерева из человеческих тел, обнимающих Ленина.

Входишь в Большой дом, куда позднее переехал из флигеля больной Ленин, поднимаешься по лестнице. Специально для него были сделаны особые перила, чтобы он мог опираться на них: правая рука его, рука, поставившая у власти серп и молот, была парализована. Ленин мог только левой рукой опираться на перила, обмениваться рукопожатиями.

На этих деревянных перилах мне видятся отпечатки ленинских пальцев. Протянутый вдоль перил музейный шнур не способен преградить путь моей руке, которая невольно тянется к деревянным перилам, хранящим тепло ленинской руки…

Так рука палестинского поэта соприкоснулась с рукой Владимира Ильича Ленина…

Кабинет Ленина. Здесь он работал. Четыре или пять метров в длину, деревянный пол, диван, небольшой стол, на стене календарь, над которым ленинская рука прикрепила портрет Антона Чехова.

Невольно возникает вопрос: чей портрет висит в кабинете какого-нибудь президента в Америке или в другой стране, которую хотят перекроить на американский лад? Чей портрет висел над календарем какого-нибудь американского президента, отвергавшего поэта Уолта Уитмена, его книгу «Листья травы», отвергавшего писателя Джона Стейнбека и признавшего его лишь тогда, когда он выступил с оправданием агрессии США во Вьетнаме, отвергавшего Говарда Фаста, американского писателя, когда тот был в одном ряду с автором «Спартака», но признавшего его, когда Фаст стоял у Стены плача в оккупированном сионистами Иерусалиме?

Портрет Чехова — это как красная гвоздика, распустившаяся при жизни Ленина. Он напоминает нам, что до залпа «Авроры» был «Вишневый сад», были поэмы Пушкина и Лермонтова…

Настенные часы… Стрелки их остановились в шесть часов пятьдесят минут… Календарь с датой: 21 января 1924 года… Нет слов, чтобы выразить горе… Слово «смерть» не существует для таких, как Ленин.

Вторая встреча с