Не-единственная в Академии (СИ) [Лючия Светлая] (fb2) читать онлайн

Annotation

Я в ловушке. С одной стороны отец, обвинивший меня в убийстве, которого я не совершала. С другой — семья погибшей принцессы, королевская семья. И я между ними будто над пропастью — в Академии, где не предают, откуда не выдают. Как долго мне удастся продержаться?

Светлая Лючия.

Глава 1.

Глава 2.

Глава 3.

Глава 4.

Глава 5.

Глава 6.

Глава 7.

Глава 8.

Глава 10-11.

Глава 12.

Светлая Лючия.

Надежда Короны: найти единственную-2.

Не-единственная в Академии

Глава 1.

Звяканье серег в ушах. Звяк-звяк, звяк-звяк, звяк-звяк…

Я ехала верхом, в ушах — лёгкий звон. Это звякают мелкие лёгкие колечки в моих серьгах. От каждого шага лошади звяк… звяк… звяк…

Навстречу мне едет кто-то хорошо знакомый, кто-то, кто мне помог, я многим обязана ему. Не помню, почему, не помню чем, но знаю — он хороший человек и я ему благодарна. Я не вижу его лица, не знаю, кто он. Но еду к нему навстречу, улыбаюсь. Но те, что за моей спиной, вынуждают меня. В моей руке длинный метательный кинжал, и он обжигает ладонь. Я должна метнуть этот кинжал, должна ранить, ранить смертельно, а лучше убить. Убить того, кто едет мне навстречу. Но я не могу его убить, я не убийца, я не хочу быть убийцей! И потому я нахожу в себе силы выпустить нож из руки. Осторожно, легко, так, чтобы он выскользнул, будто случайно, лег под копыто лошади и исчез в дорожной пыли.

Звяк-звяк, звяк-звяк, звяк-звяк…

Я облегченно перевожу дух и, желая отереть со лба пот, поднимаю руку. Но на ней перчатка. Я в ужасе смотрю на перчатку и понимаю — она отравлена. Как только тот, что едет мне навстречу коснётся её, он погибнет. Я с бешено колотящимся сердцем сдираю эту перчатку, которая будто прилипла к коже. Но она сопротивляется…

Я уже стою на земле. Но когда тот, кто движется мне навстречу, приближается так близко, что я могу уже почувствовать его запах, перчатка наконец падает на землю к моим ногам. Душу наполняет огромное, просто невероятное облегчение.

Звяк-звяк, звяк-звяк, звяк-звяк… Звякают серьги? Этого не может быть, я стою на земле! Но звяканье в ушах не стихает.

Теперь в моей руке тонкая удавка, и она накинута на шею человека, который корчится передо мной в агонии. Корчится, хрипит, бьется в предсмертных судорогах, а потом замирает. Я в ужасе понимаю, что всё же убила его. Того, кого убивать не хотела.

— Нет, — шепчу, а потом кричу, — нет! — И уже не сдерживая вопля: — Нееееет!

Я вскочила на постели и стукнулась макушкой о потолок, воздух с трудом проходит в легкие, и за шумом собственного дыхания и стуком сердца, я с трудом разобрала:

— Слушай, Рада, заведи себе уже парня, что ли?

Это недовольная Ариша сонно пробормотала с кровати напротив.

— Зачем? — нормальное дыхание ещё не восстановилось, и я спросила это прерывисто, будто после долгой пробежки.

— Ему ори на ухо.

— Ты так говоришь — заведи, будто это собака.

Скрип соседней кровати — подруга завозилась на своей постели, но в темноте не видно, какое у неё выражение лица. Да впрочем, какое у неё может быть выражение лица? Сонное наверняка. Да и дыхание тоже уже стало сонным. Ариша уснула.

Спят и ещё четыре девушки. Их кровати ниже, но мой крик даже не потревожил их сон. Ну да, они старшекурсницы и в совершенстве владеют отгораживающим звуки заклинанием. Только Ариша, как и я, на втором, и ещё не научилась строить полог так, чтобы он держался, даже когда она спит.

Старшекурсницам хватило одной-единственной побудки среди ночи от моего крика, чтобы принять меры и больше не страдать из-за моих кошмаров, а вот Аришу не немного жалко. Радует то, что она всегда быстро засыпает.

Я вздохнула. Она уснула, а я всё никак не могла — мучили мысли, отзвук звяканья сережек в ушах и то страшное из сна, ощущение непоправимости, когда передо мной лежал мертвым тот, кого я так не хотела убивать…

Вспомнив всех богов и идолов, я попросила каждого, а потом всех вместе, чтобы все были живы и сон оказался пустым. На всякий случай потрогала себя за уши — проклятых серёжек в ушах не было. Вообще никаких не было. Облегченно вздохнула, уже в который раз и расслабилась — как же хорошо, что я не должна никого убивать!

А про парня стоит подумать…

Утром Раде то и дело вспоминала про то, что нужно завести парня. Завести — глупое слово. Но смысл этого требовал задуматься. Не завести, но найти парня, выстроить какие-то короткие отношения, которые приведут к… Ну понятно, к чему они приведут. И вот это, наверное, сложно. Но сама идея была хороша. И чем дольше Рада о ней думала, тем больше она ей нравилась.

Первое отторжение прошло на удивление быстро, ещё наверное ночью. Поэтому завтракая в столовой Академии, она уже рассматривала не столько саму мысль, сколько парней вокруг. Это было для Рады странным занятием — рассматривать парней. У неё никогда не было ни возможности, ни желания заниматься подобным. Мужчины всегда были или угрозой, или… потенциальной угрозой. А вот сейчас парень вполне мог стать её если не спасением, то вполне реальной возможностью активно изменить ситуацию. И это было странное ощущение. Очень необычное, тревожное, но и радостное одновременно.

Рада понимала, что для осуществления этой идеи слишком много трудностей. Например, как найти того, кто ей нужен? Просто смотреть на каждого? И что искать? Допустим, нашла. Что потом? «Пойдём со мной, дорогой?» Да и сам процесс…

Вспомнилось вдруг: горячее учащенное дыхание над ухом, почти такое же горячее мужское тело прижимается к ней со спины. Потом слова. Слова, сказанные хриплым голосом. Смысл слов такой, что даже сейчас уши полыхают от стыда и омерзения. Ей трудно дышать от ужаса, от безысходности, от ощущения загнанности, и её вдохи больше похожи на всхлипы.

— Ты так дышишь, — шепчет хриплый низкий голос, — ты тоже хочешь… Даже не пытайся мне возражать! Я же чувствую!

В голосе — звериная агрессия и толика безумия. Итут же горячая, обжигающая даже через ткань, ладонь ложится ей на грудь. Рада задохнулась от омерзения, но следующее движение этой большой и сильной руки — и она вскрикивает от боли и шипит сквозь стиснутые зубы. Сердце бьется так, что вот-вот выскочит через горло. Надо позвать на помощь, но лицом её уткнули в угол, голоса нет, эмоции перехватили горло. Даже если крикнуть, не услышит никто. А если и услышит… Разве этому мужчине кто-то может запретить?..

От этих воспоминаний у неё всегда начинала гореть спина. Именно ей, бедной и ни в чем не повинной спине, пришлось тогда за всё расплачиваться. И не только тогда…

Боль — хороший учитель. С этими словами отца она была согласна. Ни с одной его мыслью она ещё не была так горячо согласна. И тогда, и сейчас. Абсолютно согласна. Именно этот учитель сейчас ей и напоминал о том, что её идея опасна.

Рада с содроганием думала о том, что должно произойти, если она всё же найдёт парня. Спина от воспоминаний и ненужных мыслей, которые обычно отгонялись как опасные насекомые, опять горела и чесалась, но идею не следовало отбрасывать именно из-за результата, который она обещала. Того самого результата, что ей не нравился, если на него смотреть как на процесс, но необычайно привлекал, когда представлялся свершившимся фактом.

На самом деле, если у неё всё получится с парнем, то… Она уже будет порченым товаром. Рада наполнилась злобным предвкушением, когда представила лицо отца, когда… Или если? Пусть будет когда! Когда он узнает о том, что уже произошло.

Тут она хмыкнула своим мыслям — и так отец к ней относился не слишком-то хорошо. В его представлении к ней и нельзя было хорошо относиться. Ещё бы! Она одним своим появлением на свет уже вымарала его в грязи.

Тяжелый вздох не помешал продолжить завтрак, лишь напомнил, что не нужно так откровенно выражать эмоции. Мысли вертелись вокруг той же темы: да, она, новорожденный младенец, и вываляла отца в грязи. О да, да… А он сам совершенно не причем. Как же! Бесконтактное зачатие, не иначе. Фу! Мерзкая двуличная скотина!

Только матушку почему-то жалко. У неё такие были мечтательные взгляды, когда она маленькой Раде рассказывала об отце… И маленькая Рада только по этим взглядам, по мягкой улыбке матери, с которой она расписывала достоинства самого лучшего мужчины, представляла, что отец — огромный сильный воин, с суровой внешностью и добрым сердцем. Только такому её мать могла подарить свою любовь! Так она думала, пока после самой страшной потери в своей жизни не узнала, кто же на самом деле её отец…

Так что подгадить отцу — чем не мотив? Представила, как он будет надуваться от негодования, багроветь… Потом — орать. Но её-то не будет в это время рядом. Ха-ха! Жаль, если он не узнает. А если её всё же вернут отцу (о, как же не хотелось об этом даже думать!), он не сможет больше торговать ею как каким-нибудь товаром.

Не простит, не спустит ей. О нет! Никой надежды на это! Спина прямо заполыхала, когда Рада осознала это со всей ясностью, и болезненная гримаса скривила губы. Но она быстро поднесла ко рту кружку с горячим узваром, и впечатлительная Ариша ничего не заметила, да и другие девочки, что сидели с ней за одним столом, не обратили внимания на неё.

Не спустит. Горький смешок удалось сдержать. Накажет. Накажет так, что вряд ли Рада выживет, но вот уже ничего не сможет поделать. И гримаса сменилась злобным оскалом, который Ариша всё же заметила.

— Рада, ты что?

Рада сглотнула эмоцию, взяла себя в руки и спокойно ответила:

— Всё хорошо. Просто подавилась.

Ариша ещё какое мгновенье не спускала с неё внимательного взгляда, а потом вернулась к завтраку. И Рада вновь отпустила свои эмоции. Да, прекрасная идея! Стоит заняться ею всерьёз.

Задача была сложной, поэтому стоило подготовиться к ней основательно. Для себя Рада решила, что, во-первых, вполне хватит и одного раза, чтобы факт её порчи — ха-ха! — стал реальностью, а во-вторых, парня она должна выбрать сама. И выбирать нужно так, чтобы он не вызывал отторжения и чтобы она ему нравилась. Ну что ж, с самым важным определились. И Рада стала присматриваться.

Пару дней она внимательно рассматривала окружающих и прислушивалась к себе. Парней на их втором курсе общей магии было немало, но почему-то никто не задевал её чувств. Более того, даже просто рассматривать как приятный для глаза объект, ей никого не хотелось. Неужели так может быть? Это показалось странным, и Рада решила посоветоваться со знающим человеком.

— Слушай, Аришка, — шепотом спросила соседку по комнате, которая была также соседкой по парте, — а как правильно выбирать парня?

Аришка оторвалась от своего конспекта и круглыми глазами уставилась на Раду.

— Что?!

— Ты забыла, что ли? Ты мне как-то ночью сказала, что мне нужно завести парня.

Понимания во взгляде подруги не прибавилось.

— Я такое говорила?

Рада бросила косой взгляд на увлекшегося спором с каким-то адептом преподавателя и продолжила шепотом:

— Ну не важно. Ты мне просто скажи — как выбирать парня?

Ариша задумалась лишь на какое-то мгновенье:

— Выбирать надо сердцем! — и глянула с упрёком, так, будто это самая очевидная вещь в мире.

— Ну не знала, подумаешь. Потому и спросила.

— Я тебе уже говорила, что ты странная, Рада?

— И не однажды. Но я думала, что выбирают, чтобы умный был или красивый. Благородный?

Это уже было сказано с заметным сомнением. Она могла точно сказать только каким он не должен быть. Вспомнились горячее тело за спиной, горячие наглые и жестокие руки, хриплый шепот, гадкие слова… Рада передернулась. Парень точно не должен быть навязчивым, наглым, подавляющим. Ещё не должен быть жестоким и самовлюбленным.

— Не любишь благородных? — не правильно поняла её подруга.

— Дело не в благородстве, — Рада вспомнила мать, которая по меркам многих не была благородной. Возможно, по происхождению да, не была. Но все эти благородные вокруг неё, кто не стоил и ногтя с её мизинца… — Дело в том, какая у человека душа. А как оценить душу, если ничего не знаешь о человеке?

Ариша сидела, подперев подбородок рукой, и смотрела мимо Рады.

— Нужно поговорить, пообщаться, какое-то дело общее провернуть, чтобы понять какой он.

От кафедры послышалось зычное:

— Продолжим лекцию!

Рада слегка улыбнулась и расправила плечи, приготовившись писать — она не могла себе позволить пропустить хоть что-то, что вело её к мечте. А мечтала она стать магом.

К разговору этому вернулись в обед, когда второкурсники заняли почти четверть едальни в свою вторую обеденную смену — теснота не только заставляла уплотнять общежития и классы, но и прием пищи.

— А знаешь, — тихонько проговорила Ариша, чтобы их не было слышно соседям по столу, — я думаю, что сначала ты должна зацепиться взглядом за человека, а потом присмотреться. Как иначе выделить из всего вот этого многообразия? — подруга повела рукой по забитой до отказа едальне.

И уже доедая второе заговорила опять:

— Или знаешь, что ещё? Нужно видеть знаки судьбы!

Рада глянула на подругу холодно.

— Вот терпеть не могу, когда ты так смотришь… — фыркнула она.

— Как?

— Как рыбина — холодно и невидяще.

— Ой, ой, можно подумать…

Но Ариша уже ничего не слышала, а глядела в пространство и размышляла вслух:

— Да, сначала взгляд зацепиться должен, а потом — подсказки судьбы. Даже могу представить, что ты почувствуешь, — она мечтательно прищурилась.

Рада только вздохнула тихонько. Она тоже не любила, когда подруга вот так отключалась и уходила в свои мысли. «Жить рядом — терпеть и прощать», — говорила мама. И была права. Вот и терпела, и прощала — кроме Ариши, не пойми почему решившей, что должна принять участие в судьбе, никого рядом не оказалось в тот самый момент, когда было очень нужно.

* * *

Когда она, счастливая, что все сложности, будто волшебным образом, закончились, открыла дверь в комнату общежития, куда её отправила комендант, остолбенела. Ей тогда показалось, что в комнате не меньше десятка полуодетых девиц мечутся, сбивают друг друга с ног, скандалят и ругаются, и всё это в каком-то то ли дыму, то ли клубящемся паре.

Кто-то заметил её, злобно крикнул:

— Что надо?!

Рада молча смотрела на мелькание голых рук и частично обнаженных плеч, реяние растрепанных волос, обнажающихся из-под нижних рубашек то и дело ноги. Казалось, что девичьи тела переплетены в каком-то диком, сумасшедшем танце, и Раде нужно было сделать над собой усилие, чтобы спокойно ответить:

— Мне сказали, что у вас есть свободное место.

Дикий танец мгновенно остановился, замер. Все лица, а их было не десять, а всего лишь четыре, обернулись к ней. И были они совершенно разные, но объединяло их одно — выражение лица. Все девушки как одна были злы.

— Что? Ещё одна?

— Сколько ещё можно воткнуть в эту тесноту? — возмутилась блондинка с тонкими чертами лица.

Остальные злобно зашипели, забормотали, запричитали и опять пришли в движение, отчего танец полуголых тел в туманном мареве возобновился. Рада чуть наклонила голову к плечу — она пыталась понять что же все таки происходит в этом котле, где кипят женские сердца. Девушки продолжали злобно зыркать, а вновь прибывшая адептка пыталась понять есть ли в этой тесной комнатушке место для неё или нет. Откуда-то сверху послышался голосок:

— Девы, вы же не злобные ведьмы! Ей сказали сюда, вот она и пришла. Или вы думаете, что специально на вас нацеливалась и мечтала именно каждую из вас стеснить ещё больше?

Рада отыскала глазами говорившую. Девушка свешивала голову с третьей полки какого-то странного стеллажа, похожего на полки для книг. Полок было шесть — напротив друг друга, вдоль двух стен одна над другой, по три штуки. И, кажется, это были такие диковинные кровати, потому что на каждой была явно постель. Хотя утверждать наверняка за сумятицей полуголых девиц Рада бы не стала.

Возмущенные лица отвернулись, и девушки явно занялись своими делами, которые прервало появление новенькой. Рада расценила это как положительный знак и подняла глаза на девушку, что всё так же смотрела на неё сверху. Смотрела и улыбалась.

— Тебя как зовут? — спросила поверх возобновившейся суеты.

— Т… — Рада улыбнулась, чтобы скрыть заминку, — Рада меня зовут.

— А я Ариша. Сейчас девчонки соберутся, я спущусь и поговорим подробнее. Ты на каком курсе?

— На втором, — приходилось напрягать голос, чтобы её было слышно там, вверху.

— Слушай, соседка! — сказала довольно зло та же блондинка с мелкими чертами лица. — Дверь закрой, мы тут не совсем одеты, между прочим.

Рада вдохнула, что бы занимать как можно меньше места, закрыла за собой дверь и прижалась спиной к дверному косяку. Суета стала ближе, почти вплотную к лицу. Девицы одевались, расчесывались, складывали какие-то бумаги в свои сумки. При этом задевали друг друга локтями, перегибались, тянулись, передавали из рук в руки, что-то говорили. И как ни странно, постепенно превращались в обычных адепток и выходили из комнаты. Туман в комнате оседал и становился всё прозрачнее. Когда вышла последняя из девиц, Ариша спустилась со своей верхотуры и оказалась девушкой небольшого роста с длинной толстой косой. Она ловким быстрым пассом словила падающую со стола стопку книг, закрепила кончик косы, чтобы не расплетался, и ещё раз улыбнулась.

— И чему же ты, Рада, рада?

Рада улыбнулась от души.

— А рада тому, что не Надежда*!

*Надежда — имя Тойво в переводе на бенестарийский язык.

Ариша не поняла шутки, но всё равно светло улыбнулась.

— Твоя кровать будет рядом с моей, — и указала на верхнюю полку, как раз напротив своей. — Ты на дев наших не сердись. Тесно у нас ужасно. Сама видела.

— А что это за туман был? — Рада попыталась рассмотреть своё новое место обитания, но роста не хватило.

— А, это! Это Криська когда по утрам злится, пар спускает, — Ариша быстро и ловко натянула платье, достала сумку, привстав одной ногой на нижнюю полку. — У тебя какое направление?

— Общая магия, — Рада пожала плечами. — Но потом вроде на боевой могут перевести.

Ариша удивленно обернулась.

— Серьёзно? На боевой?

— Почему это тебя удивляет? — Рада наблюдала, как соседка закончила сборы и потянулась к двери.

— Нет, не удивляет. Идем, — Ариша закрыла за ними дверь. — Я, кстати, тоже на втором на общей магии, так что мы вместе. Это комендант специально так делает. Девчонки старшекурсницы должны скоро расселиться, у них другие специальности, а мы скорее всего останемся здесь.

Рада шла за соседкой по комнате и немного терялась от большого количества людей, что шли по коридору, рядом или навстречу, от новых коридоров, в которых никак не получалось сориентироваться, от шума, отражавшегося от стен и потолка.

А новая знакомая узнала о том, что Раду сразу зачислили со на второй курс и она ничего не знает в Королевской Академии, запросто обращалась к ней, будто они с детства были знакомы, вместе играли и рядом росли, рассказывала, что где находится, показывала большие светлые залы с анфиладой столов, длинные классы со множеством парт, указывала за окно на полигоны. И говорила, говорила, говорила…

У Рады от обилия информации немного кружилась голова, а в душе нарастал восторг — она в Академии! Ей удалось! Она смогла! Хотелось плакать и смеяться, кружиться и петь, что-то дикое отплясывать прямо здесь же, но Ариша тянула её дальше, не прекращая щебетать и тыкать пальцем то в одну, то в другую сторону.

Но вдруг тащившая её за руку девушка остановилась, обернулась и строго посмотрела ей в лицо.

— Слушай, Рада, ты чего это еле плетешься? — а потом удивленно: — А что у тебя с лицом? Ты чего это?

И Рада, пытаясь спрятать слёзы, ответила:

— Просто осуществилась моя мечта — я здесь, в Академии, и буду учиться на мага.

Ариша только раскрыла глаза шире:

— Ой, ой! Ты какая-то странная, Рада. Как из другого мира, — и посмотрела с подозрением, на что Рада только улыбнулась. — Значит так. От меня ни ногой, задавай любые вопросы, не стесняйся. Мы тут все запросто общаемся, а небось не королевна, тоже давай попроще.

— Я не королевна, я при…

Но, на счастье, шустрая Ариша уже развернулась спиной, ухватила Раду за руку и потащила дальше.

С тех пор Ариша повсюду была рядом, заботясь о новой подруге как мать-квочка о цыплёнке. Иногда это было даже забавно: она была на полголовы ниже и намного тоньше, выглядела моложе, но не оставляла новую подругу без своего внимания и помощи.

Глава 2.

— Адепты, внимательно следите за схемой!

Я любовалась, тем как ловко преподаватель ловко выделывал пальцами пассы, и на белую доску ложилась красивая вязь заклинания густого синего цвета в центре и сильно светлеющего к краям. Хотелось подбежать и обнять этого человека, который может делать такую красоту. И у которого я научусь, чего бы мне это ни стоило, творить такое же. Закончив со схемой, немолодой уже мужчина отряхнул ладони и скрипучим голосом стал диктовать:

— Ядро требует максимального вливания магии и минимальной структуризации. Это хорошо заметно на схеме — цент схемы графически не заполнен, но насыщен силой.

«…силой» — старательно выводила я одну идеальную букву за другой. Как ама радовалась бы, знай она, что наша с ней общая места начала осуществляться! Я изящно удерживая перо в пальцах, так как меня учила мама и не смог отучить учитель сводных братьев, ругая меня криворукой ошибкой природы. Мне ужасно нравилось вот так обмакивать перо в чернильницу настолько, чтобы чернил было достаточно, но не получилась клякса — я ужасно не любила клякс. Их и так хватало в моей жизни, чтобы оставлять ещё и на бумаге.

А ещё мне ужасно нравилось писать красивые аккуратные буковки, чтобы одна к одной, кругленькие, ровненькие. Нравилось слушать преподавателя, восхищаться его мастерством и количеством знаний. Мне всё нравилось, абсолютно!

И здание Академии, и общежитие, и библиотека, и эти большие наклонные аудитории, и даже то, что все вокруг было переполнено — и в комнате, и в учебных помещениях, и на полигонах. И совсем не смущало то, что приходилось ходить на дополнительные занятия к преподавателям, учить, а потом и сдавать те предметы, по которым у меня выявили недостаток знаний.

Но хоть недостаток и выявили, но всё же взяли на второй курс. Это тоже казалось чудом! Меня, никогда толком не обучавшуюся магии, да просто девчонку с запечатанной магией, меня приняли в Академию и сразу на второй курс!

Ещё тогда, когда я только попала в Академию, прямо на следующее утро, я стояла в пустой огромной классной комнате, где от самого тихого слова по огромному амфитеатру аудитории шло эхо, отражаясь от высоких стен и потолков, а передо мной сидели за длинным столом преподаватели, я чувствовала себя маленькой крошкой, была полная уверенность, что меня не возьмут.

— Болевые точки на теле человека? — резко спрашивал внимательно щурящий глаза мужчина тонким орлиным носом и крупными губами, которые он, замолкая, сжимал в жесткую точку.

Я нервно сглатывала и начинала перечислять в том случайном порядке, в котором они мне вспоминались. Получалось сумбурно, я спешила, боясь, что меня оборвут грубым «Ты не знаешь! Достаточно!», и я нервничала всё сильнее.

— Какие знаешь плетения защиты? — и я вспоминала всё, что мне когда-то показывала мама — и те, что совсем хорошо помнила, что специально учила, и те, что случайно видела совсем малышкой, когда сидела в уголке зала для тренировок, когда мама тренировалась сама и обучала других. И я рассказывала, рассказывала, рассказывала, пока не слышала «достаточно!».

— Что ты знаешь о Кодексе магов? — и я цитировала по памяти книгу, которую долгие годы не понимала, но читала и прятала от отцовских псов, которых он называл стражами, а я — надсмотрщиками. Я говорила, а в голове всплывали воспоминания о том, как я сначала тайком читала ту единственную книгу, что осталась от матери, и которую мне чудом удалось спрятать, как потом убегала в своё ненадёжное убежище и снова и снова перечитывала потёртые страницы, в какой-то момент заметила, что многое помню. Следующим воспоминанием всплыл тот жуткий день, когда меня всё же нашли — нетрудно это было сделать на полупустом сеновале конюшни ранней весной, — и мне пришлось удирать с книгой. Я бежала по жидкой весенней грязи двора, чувствовала, как немеют от холода босые ступни, слышала противное чавканье, с которым они отлипали от черной вонючей жижи. Я бежала на кухню, где меня, конечно, спасти не могли. Но могли, я знал это точно, остановить отцовских псов. А ещё, и это было, наверное, самое главное, — там был очаг.

Я бежала, и слёзы катились из глаза. Я почти ничего не видела впереди себя, но не боялась упасть. Я боялась, что догонят. И потому бежала, плохо видя, что там у меня под ногами, бежала и плакала — я знала, что эту книгу несу на сожжение, на казнь, на верную смерть, что больше её никогда не увижу, но выбора не было. И влетев в кухню, одним быстрым движением швырнула в огонь последнюю память о маме, испытывая такую боль, будто это не старую бумагу прилежно стал лизать огонь, а это я сама сгораю заживо.

Но долго погоревать мне в тот раз не дали — кухарка уже лупила меня подвернувшейся ей под руку мокрой тряпкой и причитала о грязи на моих ногах, испортивших её чистый пол. А я подставляла под хлёсткие удары спину, прикрывая лицо локтем. Потому что уже знала — мокрой тряпкой по глазам намного больнее, чем по спине. Ну и кроме того, из-под руки мне было легче бросать взгляды в печь, где корчилась и сгорала последняя память о матери — книга с гордым названием «Кодекс магов».

Когда в кухню влетели стражники, я зажимала горевшее огнём и распухавшее ухо, которое неудачно попало под удар тряпки. И тут кухарка взвыла раненым медведем, потому что на детской паре босых ног куда меньше грязи, чем на сапогах четверых здоровенных мужиков. Одним воем этих парней было не остановить — здесь наши с кухаркой соображения чудесным образом совпали, — и она схватилась за самый большой ухват.

Ухо, казалось, стало размером с голову, болело и пульсировало, но это была ничтожная цена, которая меня устраивала — книгу не получили, а злорадство от вида отступающих под напором вооруженной ухватом кухарки отцовских подлых псов было целебным. Вот только книги больше не было, моей любимой, ставшей понятной только когда я выросла, книги с гордым названием «Кодекс магов».

— Почему вы плачете, Рада Канпе? — спросила меня Тэкэра Тошайовна.

И только теперь я заметила, что все члены комиссии внимательно смотрят на меня. Кто-то наклонился вперёд, как немолодая женщина с пышной, длинной и совершенно седой косой, а кто-то, как тот мужчина с орлиным лицом, — откинувшись на спинку стула и сложив на груди руки.

— Я не плачу, госпожа ректор, — ответила я с поклоном и взяла себя в руки. — Просто… трудно вспоминать.

Профессор Яцумира осталась единственной, кто сохранил бесстрастное выражение на лице в тот момент. Ну а может мне только казалось, что остальные преподаватели смотрели снисходительно на проявившую слабость адептку.

— Ну хорошо, Рада. Подожди, пожалуйста, за дверью, мы тебя позовём, когда решим, как с тобой быть.

Я кивнула и, смотря строго себе под ноги, вышла за дверь. Высокая тяжелая створка с ручкой, отполированной тысячами прикосновений человеческих рук, закрылась за мной. Я перевела дух и закусила губу — кажется, я провалилась. Нельзя мне вспоминать о маме, ох нельзя! Я тысячи раз окончательно решалась на это и снова и снова возвращалась к воспоминаниям. И сейчас я не смогла отогнать образ матери, какой она сохранилась в моей памяти — немного шальной, с растрепавшимися волосами, в мятой камизе и немного вкривь одетых панталонах, жадно выпившей ковшик воды, отчего по её подбородку и шее текла вода.

— Радость моя! Иди ко мне! — я обнимала её, присевшую мне навстречу, пахнущую чужим, каким-то грубым запахом чужого пота. — Ты будешь жить лучше чем, я! Обещай мне!

Я кивала и смотрела в её лицо, уставшее, хоть и было ранее утро, с темными кругами, с покрасневшими глазами, гладила её по щекам.

— Да, мамочка, конечно!

— Обещай, что будешь счастливой!

— Обещаю, мамочка!

И теперь, стоя под высокой дверью в огромную классную комнату, где полукругом возвышались парты, ряд за рядом, где от самого тихого слова шло эхо, отражаясь от высоких стен и потолков, где передо мной минутой раньше сидела комиссия, решавшая брать меня на учёбу или нет, я понимала, что теперь решается моя судьба. И куда она решится, я вовсе не была уверена. Я даже очень сомневалась, что наша с мамой мечта может сбыться, а я выполню своё обещание жить лучше, чем моя мама, и стать счастливой.

Я точно знала, что к отцу не вернусь, а вот куда подамся, если в Академию не возьмут, не думала. Не хотела пока думать. Смотрела с тоской на редких в такой ранний час адептов, на высокие потолки светлых коридоров, на окон в два человеческих роста, на соседние здания Академии, что видны были за ними, и просто ждала, ни на что не надеясь. Дверь распахнулась сама, и изнутри послышалось:

— Адептка Канпе, зайдите!

Я уже шагнула в аудиторию, и только потом поняла, что меня назвали адепткой. Пришлось призвать привычную маску ледяной холодности, чтобы не разреветься как маленькая прямо здесь. Госпожа ректор смотрела на меня совершенно ничего не выражающим взглядом и повторила:

— Адептака Канпе! Вы зачислены на второй курс Академии по направлению общей магии.

Профессора Яцумиру перебил мужчина с орлиным носом, глядя так строго, что в груди у меня похолодело:

— Прошу уточнить: с возможностью перевестись на боевое отделение в случае, если будут показаны отличные результаты в учебе.

Я глянула на ректора. Она медленно кивнула. А орлиноносый добавил:

— И зайдите через две недели ко мне на факультет, я вам назначу время, чтобы вы могли продемонстрировать уровень владения рукопашным боем.

От удивления у меня дернулась бровь, но как следует погрузиться в пучину этого чувства мне не дала женщина с седой косой. Она строго завила, для убедительности крепко припечатав ладонью по столу:

— Но вам придется досдать академразницу!

— Досдать… что? — переспросила я, всё ещё не веря в то, что слышу — зачислена! Сразу на второй курс! Так не бывает…

— Милая девушка, где вы учились до того, как попали сюда? — скепсис на лице седокосой магини был более чем очевиден. Мне стало стыдно за свою безграмотность и отсталость. Я набрала воздуха, чтобы ответить, но поймала взгляд Тэкэры Тошайовны, вмиг ставший тяжелым, словно могильная плита. И воздух тут же выпустила. Пробормотала:

— Это было… домашнее обучение.

Ректор едва заметно согласно моргнула, и взгляд её стал мягче.

— Тем более! — строго сказала женщина и посмотрела направо и налево. Сидящие по обе стороны от неё коллеги покивали головами.

— Я согласна! — сказала я и поклонилась: — Благодарю за честь!

Госпожа ректор дернула щекой, кажется, это было недовольство, и сделала едва заметный жест рукой — хватит, остановись. Я тут же замолчала. Такэра Тошайвна произнесла с виду грозно, но я точно знала, что она рада моему поступлению:

— Зайдешь завтра утром в канцелярию, возьмёшь расписание пересдач своих хвостов.

Я чуть не спросила что такое «хвосты», но опять споткнулась о взгляд ректора и промолчала. Ещё раз поклонилась и вышла. Вслед мне послышалось:

— Подожди меня в приёмной!

* * *

Я пишу буква к букве, потому что я счастлива. Я счастлива от того, что пишу, и мне никто не запрещает этого, я учусь, и для этого мне не приходится прятаться, меня учат разным наукам, и мне не только можно, но даже нужно учиться!

— Мамочка! Как ты и просила — я счастлива! Как мы с тобой и мечтали — я учусь на мага, и даже могу стать боевым магом! Мамочка, ты могла бы мною гордиться!

И синее плетение, светлеющее к краям мне кажется не просто интересным, но и очень симпатичным и даже милым, а профессор Бурковский, который полностью оправдывает свою фамилию постоянным брюзжанием, что «из такого материала ни мага не получится!», и ни одному адепту не нравится, мне кажется сейчас просто душкой.

С тем преподавателем с орлиным носом, который так испугал меня на вступительной беседе, мне пришлось встретиться позже. Я всё ещё опасалась его, и наверное, не пошла бы на его факультет, но на следующий день после приёма в Академию в канцелярии мне вручили не только довольно длинный список предметов, которые нужно было досдать, но и записку от декана боевого факультета, которая больше была похожа на распоряжение военного министра. Там в приказном тоне сообщалось, что мне следует прибыть через пять дней после последней лекции в аудиторию со странным номером 0012F.

— Ариша! — уже поздно вечером я добралась наконец до бумаг, полученных в канцелярии и, прочтя записку от неизвестного мне декана, я затеребила подругу. — Я не понимаю, как номер класса может начинаться с нуля, если первая цифра это этаж?

Мы лежали каждая в своей кровати на третьем ярусе и готовились к завтрашним занятиям. Хорошо, что всё письменное мы сделали в библиотеке — наши соседки снова находились в хаотическом движении и занимали все свободное пространство нашей тесной комнаты. Для нас с Аришей оставалось только пространство между нашим лежбищем и потолком. Как в таких условиях адепты умудрялись учиться, меня просто поражало.

Ариша оторвалась от конспекта и протянула руку через проход. Я отдала ей записку в надежде, что она сейчас скажет что-то вроде: «Какая-то глупость! Нет такой аудитории в Академии!». Но подруга удивила — прочла записку и резко поднялась, стукнувшись головой о потолок. Досадливое шипение, потирание ушибленной макушки и даже сморщенное от боли лицо вовсе не помешало ей выдать удивившее меня больше, чем её внезапное соприкосновенье с потолком:

— Тебя вызывает сам Хараевский?!

В комнате стало тихо — хаотичное движение соседок, сопровождаемое хаотичными же звуками неожиданно прекратилось. Я осторожно глянула вниз. На меня смотрели четыре пары потрясённых глаз. Я же в ответ не менее потрясённо смотрела на эти четыре пары. Потом перевела взгляд на Аришу.

— И что тут такого?

В комнате повисла пауза. Вниз я уже смотреть не решалась, а Ариша внимательно так приглядывалась ко мне, будто подозревала меня в чем-то очень серьёзном.

— Ты шутишь, дева? — спросила она всё так же неверяще.

Я пожала плечами, показывая, что не понимаю совершенно что она имеет в виду.

— Он? Вызывает тебя? Простую адептку?

— Да кто он такой? — я не выдержала этих загадочных гляделок, тем более, что снизу так и не раздалось ни звука. И это носило дополнительную нервирующую ноту в атмосферу нашей комнаты.

— Это декан боевого факультета! Один из самых знаменитых воинов современности, сильный маг да и просто… — Ариша опустила взгляд мигом ставший застенчивым, — очень симпатичный холостой мужчина.

Снизу послышался согласный вздох, а затем звуки хаотичного движения возобновились. Сначала тихо, а потом стали почти такими же громкими, как и раньше. Причем тут семейное положение декана боевиков, мне было совершенно не понятно, но я не стала уточнять, а вот вопрос свой повторила. Даже оба вопроса:

— Так почему же он не может меня вызывать? И где же всё таки находится странная аудитория, номер которой начинает на ноль?

Ариша сжала рот в строгую негодующую точку и нахмурила брови, а потом всё-таки ответила:

— Он никогда никого не вызывает. К нему сами идут и просятся. Все мечтают быть боевыми магами. Особенно парни. Девчонки тоже не возражали бы…

Внизу согласно упала на пол книга, столь же согласно звякнула ложечка в чашке и не менее согласно скрипнула кровать. Я глянула вниз — четвертая соседка согласилась, молча сложив на груди руки и глядя на меня своими голубыми. Я быстро подняла взгляд от суровой блондинки Юльци. Ариша покивала и мечтательно вздохнула:

— Девчонки тоже не возражали бы — там самые шикарные парни учатся. Но чтобы девушке туда попасть, нужно уметь драться голыми ногам, стоя на голове.

Четыре тяжелых вздоха снизу подтвердили слова Ариши. Судя по тяжести вздохов снизу — и про парней, и про девушек.

— Сама понимаешь, что этого никто не умеет, — сокрушенно продолжила она.

— Ну, значит, я не столкнусь больше с тем мужчиной с орлиным носом, ведь я не умею драться голыми ногами стоя на голове, — я облегченно вздохнула. — Он мне сразу не понравился — страшный он какой-то, носатый…

Ариша опять подскочила на своей полке и опять стукнулась макушкой о потолок, а её круглые возмущенные глаза уставились на меня, как две шпаги. Внизу снова стало тихо. Я выглянула одним глазом, уже зная, что там увижу. И не ошиблась — четыре пары осуждающих глаз смотрели на меня с безмолвных лиц моих соседок-старшекурсниц. Я быстро спряталась, а подруга с кровати напротив с глубочайшим осуждением сказала:

— Ты разговаривала с самим Хараевским и ничего мне… — она глянула вниз, откуда так и не раздалось ни звука, и поправилась: — нам не сказала?!

— А что надо было сказать? Что на беседе присутствовали разные мужчины, и один из них, похожий на орла здоровенным носом, чуть не испепелил меня своим хищным взглядом?

— Ты не понимаешь! — проникновенно воскликнула Ариша, приподнявшись на локте (я облегченно передохнула — голова в этот раз обошлась без травм, а то как — то жалко бедняжку, бьющуюся об потолок из-за всякой ерунды) и очень выразительно размахивая моей бумажкой перед моим же носом. — Он — самый красивый и мужественный мужчина нашей Академии!

Снизу послышалось согласное шуршание бумаги, такое же согласное бульканье воды, явно наливаемой из чайника, и очередной подчёркнуто согласный с Аришей скрип кровати. Четвёртая соседка опять согласилась молча, но так выразительно молчала, что я поняла всё и без лишних звуков. Что уж тут непонятного?

— Что, правда? А как же орлиный носище? — не смогла я скрыть своего недоумении.

Академия была большая, и людей из-за переполненности каждый день я видела бессчетное количество, и не могу сказать, что никого красивее упомянутого Хараевского не видела. Не то, что я присматривалась специально и сравнивала, нет! Я даже не знала, что тот носатый, оказывается, был самым красивым мужчиной Академии.

Просто здесь и преподавало, и училось такое количество мужчин, что назвать одного-единственного самым красивым было, как мне кажется, довольно опрометчиво. Тем более, что я искренне считала, что большой нос делал декана Хараевского скорее грозным, устрашающим… Возможно, воинственным… Да каким угодно, но только не красивым!

Возмущенное сопение в пять носов внизу и прямо перед мной затылок отвернувшейся от глупой меня стали мне ответом. Вот как?

— Ладно. Просто скажи, где мне помещение это искать? — спросила я хмуро у Аришиного затылка.

Она независимо шмыгнула носом и повернулась ко мне, всем видом демонстрируя глубину своего несогласия с моим мнением относительно канонов мужской красоты.

— Это в подвале, с центрального входа в корпус Эффе, там же в конце номера стоит буква, — с укором ответила сердитая подруга, возвращая мне бумажку.

Я пересчитала по буквам алфавита, получилось, что Эффе — это шестой корпус. Я там ещё не была, освоив лишь корпуса А, Би и Чи. Да и те заставили меня задуматься о логике строителей, которые такой сложной наукой, как логика, похоже, вовсе не владели. Заметив мои сомненья, Ариша торопливо предложила:

— Я тебя провожу!

Снизу раздалось завистливое пыхтенье, сопенье, шмыганье и цыканье зубом. Посмотреть вниз, на недовольных и завидующих счастливой сопровождающей, я не решилась.

— Ну… хорошо, — неуверенно согласилась я. Как это будет смотреться? Всё же я не ребёнок, чтобы сопровождающих с собой водить. Но сё же согласилась и тяжело вздохнула — идея сделать вид, что я просто не нашла таинственную аудиторию, провалилась. Ну и ладно. Может, меня сочтут слишком уж несерьёзной, если меня приведет подруга?

* * *

Когда твоя подруга — Ариша Солунская, поклонница декана факультета боевоймагии, не скрывающая своих симпатий, не то, что не найти класс, даже опоздать к назначенному времени не получилось бы. Поэтому я даже и не пыталась. Более того, мне пришлось сдерживать резвую подругу от побега со второго часа последней пары.

— Слушай, Рада! — сказала она заговорщическим шепотом на маленьком перерыве между часами лекции. — А давай сбежим прямо сейчас! Придем пораньше на боевой, а?

Я скептически подняла бровь и посмотрела на Аришу.

— А что? — правильно поняла она меня. — Это хорошо будет нас рекомендовать, как пунктуальных адептов.

Я добавила скепсиса во взгляд и Ариша пристыжено отвела взгляд.

— Нет, ну а что? — стала она оправдываться. — Придти заранее, найти аудиторию…

— Там ещё наверняка идут занятия, Ариша, — сказала я с жалостью.

— Можно было бы походить по корпусу… — она уже явно мечтала, гладя куда-то вверх и нежно улыбаясь.

— А можно дослушать лекцию и потом прийти, как было назначено.

— Ну тебя, никакой в тебе романтики!

Да уж, какая тут романтика? Корпус Эффе был поновее тех, что я уже видела, но теснота присутствовала и тут. Особенно это было заметно именно сейчас, когда адепты валили густой толпой с занятий. Ариша ловила взгляды парней, скромно опускала глаза, но довольная улыбка не сходила с её губ, а ресницы то и тело приподнимались, чтобы можно было разглядеть проходящих мимо парней.

Когда мы наконец протиснулись в здание, Ариша глянула на меня и сказала с упрёком:

— Ну и зачем строить из себя ледяную глыбу?

Я попыталась посмотреть на себя Аришиными глазами, и поняла, что вновь надела на себя непроницаемую маску спокойствия и отрешенности. Та самая маска, что была как вторая кожа и сама возникала на лице, чуть только становилось трудно, страшно или опасно.

Новая подружка уже несколько раз говорила мне, что не стоит делать такое лицо, оно отпугивает людей. Я только хмыкала — эта маска очень удобная вещь, не однажды выручала меня, а иногда даже спасала, и избавляться от неё только потому, что кого-то отпугиваю, я не собиралась. Здесь не маленькие нежные девочки воспитываются, наверное, не умрут от страха.

— Сюда, — Ариша потянула меня на узкую боковую лестницу. И мы поспешили в подвальный этаж. Подруга сияла как магический светлячок, компенсируя недостаток освещения в темноте коридора.

Дверь в аудиторию была закрыта, но отступить и тут мне не дали — Ариша любопытно сопела, словно ёж, за спиной и также настойчиво толкала меня в спину. Пришлось потянуть дверь на себя. С некоторым усилием она открылась в небольшой зал, весь пол которого был застлан чем-то вроде гладкого ковра. Орлиноносый декан сидел в углу, сложив ноги под себя и закрыв глаза. За моей спиной восхищенно выдохнула Ариша. Не открывая глаз, господин Хараевский сказал:

— Адептка Канпе, разминайтесь! Посторонние — выйдите и закройте за собой дверь!

Было слышно, как Ариша обижено засопела, резко развернулась и вышла. Хорошо, что ей хватило выдержи прикрыть дверь тихо и аккуратно, а не хлопнуть изо всех сил. Я же сделала ритуальный поклон — меня не могла обмануть его прикрытые веки — и обратилась к сидевшему преподавателю:

— Мастер, я не брала формы для занятий.

В тот же день, когда я стала адепткой Королевской Академии Магии, у меня появилась форма, в комплекте которой была и форма для физической подготовки, включавшая широкие шаровары, больше похожие на юбку, но позволявшие активно двигаться и не оголять ног.

И вот теперь, стоя на пороге этого зала для тренировок (ничем другим он просто не мог бы быть), я поняла, что немного не на том сосредоточилась. Я глубоко пожалела, что за всеми этими плясками влюбленных девчонок не подумала, что декан вряд ли на простую беседу меня вызывал. И потому добавила:

— Извините. Я сожалею.

Хараевский, всё так же неподвижным изваянием сидевший на полу, шевельнул пальцами. С той стороны на стене неожиданно открылась дверца (я бы не нашла её, даже если бы знала, что она там есть), и оттуда прямо в меня полетело что-то черное. Я успела перехватить летевшую с немалой скоростью вещь. Это оказались шаровары — чистенькие, отутюженные, хоть и не новые.

— Одевайтесь. Быстро.

Я на мгновенье замерла, окуталась в непроницаемый кокон безэмоциональности и повернулась к нему спиной, одевая под юбку штаны. Хорошо, что форма предусматривала не платье, и юбку можно было снять без особых трудностей, оставшись в рубашке и жилете.

Когда я повернулась к преподавателю, он уже стоял передо мной, да так близко, что я чуть не дернулась от неожиданности. Но тренировки не прошли даром и я осталась непоколебима. Проверяет, что ли?

— Разминка! — приказал мужчина и отступил на шаг. Я приступила к упражнениям. Теперь уже я прикрыла глаза, и проводя движение за движением, могла наблюдать за орлиноносым объектом обожания моих соседок. Он стоял, глядел исподлобья; руки сложены на груди, босые жилистые ступни упирались в ковер. Выражение лица больше подошло бы палачу, который очень любит свою работу.

В какое-то мгновенье, когда я выпустила из поля зрения декана, вдруг почувствовала его за своей спиной и почувствовала его горячее дыхание на своей щеке. Приём провела молниеносно, даже не включив сознание. Декан отлетел на короткое расстояние и один его глаз прищурился. Кажется, он был рад — какой-то задор блеснул в его глазах. Вот только чему он так обрадовался? Скорости моей реакции или моей реакции вообще?

Следующие несколько минут мы танцевали странный танец — он нападал, а я уходила от ударов. Атаковать больше не получилось ни разу, не то что отшвырнуть его от себя. Мы то сближались, то расходились. У меня заметно сбилось дыхание и взмок лоб, у Хараевский даже не стал чаще дышать.

Когда я устала и готова уже была признать, что полностью обессилена, мужчина вдруг спеленал меня магией так, что я стояла как статуя какого-то очень послушного адепта — ноги вместе, руки по швам. А он стал напротив, опять сложил на груди руки и едва заметно улыбался.

— Адептка, почему не пользуетесь магией? У вас отличный источник, хоть и не раскачан резерв. Так почему? — и глаза такие любопытные-любопытные!

Вообще-то после такого действа, где думать не получалось, а приходилось действовать почти на инстинктах. И лишь проведя приём, я вспоминала, что видела, как такое делала матушка или кто-то из её подопечных, но, не успев порадоваться ни своей ловкости, ни даже хорошей памяти, приходилось реагировать на выпады соперника, снова и снова ставить блоки и пытаться пробить защиту этого опытного, как я теперь понимаю, воина.

И вот теперь, когда очень хотелось упасть и не двигать даже ресницами, приходилось стоять навытяжку перед преподавателем, ещё и отвечать на его не вполне тактичные, а я бы даже сказала дурацкие, вопросы.

— Это личное, — смогла выдавить я.

Он наклонил голову к плечу и взгляд из любопытного стал заинтересованным. Я приуныла — трудно от такого взгляда что-то спрятать. А потом тревогой застучало в груди — а почему он интересуется?

— Насколько личное?

— Очень, — выдавила я.

И вдруг путы пали, и я почти расслабилась, ощутив, как притягивает меня такой мягкий и симпатичный пол. Но резкий рывок, сильная мужская рука, сжимающая в кулаке мою рубаху в кулак прямо у самого моего подбородка и его прищуренные глаза, в которых не осталось ни капли мягкости, смотрят мне прямо в душу:

— А не помешает ли это личное твоей учёбе?

Я почувствовала даже запах его дыхания, настолько он был близко. Запах, кстати, был приятный — мятный. Реакция меня немного подвела, всё же я здорово устала, и ответить ему я не смогла столь же резко, но вывернуться из захвата всё же удалось. И я отскочила подальше, с трудом переводя дыхание:

— Не помешает, а резерв я раскачаю.

Он опять улыбался уголком рта, а руки сложил на груди. Тень от носа легла на щёку, когда он наклонил голову набок, рассматривая меня.

— Да? — и прямо вот издёвка послышалась в его голосе, ехидство совсем такое не маленькое.

Я сделала шаг назад и ещё на подрагивающих ногах (надеюсь, дрожь не была видна из-за широких штанин) и наконец оперлась спиной о стену. Так спокойнее. Не хотелось связываться с этим орлиноносым, он мне и раньше не нравился, а сейчас вот даже пугал. Что он знает? Я закусила губу. Что можно рассказать? И стоит ли что-то рассказывать? Не примет ли он любые мои слова сейчас как оправдание? Но подстраховаться стоило:

— Всё, что вас интересует, спрашивайте у Тэкэры Тошайовны. Она всё знает.

Этот, с носом, понимающе кивнул, хоть насмешка не ушла из его взгляда. Ну и ладно, пусть насмехается. Мне его слова, что слону зубочистка. Я сложила руки в ритуальном жесте и поклонилась:

— Я могу идти, мастер?

— Что, и не спросишь о своих перспективах?

— А нужно спросить? — я так и стояла, слегка склонившись и держа руки вместе. Очень удобно — он не видел моего лица. Хотя и столь же неудобно — его я видела только до пояса, среагировать на любое его движение я, конечно, успею, но вот что там на его носатом лице отражается — нет. Короткий смех и:

— Даже страшно представить, насколько домашним было твое образование, — стало мне ответом. — Посмотри на меня.

Пришлось распрямиться, хотя лучше бы я так и стояла в наклоне — его ехидный взгляд вновь впился в моё лицо, и я почувствовала себя бабочкой, пришпиленной к доске. И даже, о немилосердные боги, мне показалось, что я вижу через увеличительное стекло, как огромный глаз исследователя рассматривает меня-бабочку. Одна его рука оперлась о стену у моей головы, а в другой он перебирал какой-то браслет, взгляд был тяжелым и совсем без улыбки.

— У тебя есть данные, девочка. И ты мне нравишься. Но много пробелов. Техники почти никакой, хотя то, что есть очень непривычно и потому дает интересные возможности для развития. Мне нужно подумать над твоим феноменом.

— Над моим… чем?

Он коротко хохотнул, оттолкнулся от стены рукой, которая своей близостью заставляла меня нервничать, чего уж там — дрожать заставляла, не просто нервничать, и отошел на полшага назад.

— Потрясающий уровень образования! Но не важно. Мне нужно подумать…

Я вновь сложила руки в ритуальном жесте и повторила вопрос:

— Так я могу идти? — и не удержав сарказма добавила, надеясь, добавила совсем чуть-чуть, только самой себе чтобы было заметно, — пока вы будете думать?

— Думать я буду долго, — сказал он и отошел, повернулся ко мне спиной, а я стала потихоньку перемещаться. Орлиноносый декан резко повернулся и вонзил в меня палец. Ну как вонзил? Почти вонзил. Или вонзил бы. Если бы я загодя тактически не отступила вплотную к двери. Совсем вплотную — лопатки прямо ощущали рельеф дверного полотна.

— А пока я буду думать, ты будешь ходить на дополнительные занятия по рукопашному бою. Понятно?! И резерв будешь раскачивать под моим контролем.

Я сглотнула. Я опять была пришпиленной бабочкой под увеличительным стеклом. Ох уж эти глаза острее стали, ох уж этот нос крупнее клюва!

— Да, мастер! — я вывалилась в дверь, которая подозрительно легко подалась под моей спиной. Но я так спешила, что задумываться об этом не стала. Даже на ритуальный поклон меня уже не хватило.

Я спешила по полутёмному коридору к лестнице, что вела наверх. Вокруг сновали адепты, у которых, видимо, начинались вечерние занятия — и здесь переполненность Академии сказывалась на расписании, и я спешила выбраться из толкотни, не обращая внимание на взгляды, свист, словечки, что некоторые несдержанные парни отпускали в мой адрес. Кто-то сзади дёрнул меня за рукав, и я резко повернулась, ожидая кого угодно, но… Это оказалась Ариша. Она испугано уставилась на меня, а я облегченно выдохнула.

— Рада! А где твоя юбка?

Я глянула на свои ноги и обреченно вздохнула — юбка осталась в том зале, где и носатый декан. Опять туда идти? О, немилосердные боги!

Я подняла страдающий взгляд на Аришу, она, похоже, поняла всё правильно: что я забыла эту важную для женской половины человечества часть туалета в зале тренировок, и что я не хочу за ней возвращаться. Но подруга даже обрадовалась вопреки моим ожиданиям. Это её не огорчило, и даже наоборот — просияла как внезапно вспыхнувший магический светлячок. И не менее ярко сверкнув глазами, выпалила:

— Я сбегаю, принесу! — крутанулась на месте и помчалась обратно, ловко обминая адептов. Я отошла к лестнице, в сторонку, где было потемнее и посвободнее.

Что толку в этой юбке, если переодеться всё равно негде. Да и нервно немного — кто знает этого носатого декана, может он ещё не всё сказал, что хотел?

Ариша прибежала быстро. Раскрасневшаяся, счастливая, с улыбкой сияющей и довольной.

— Вот, — протянула свёрток. — А ещё декан Хараевский сказал, что расписание твоих тренировок он передаст в наш деканат!

Мы быстро шли наверх. Восторг плескался в подруге как пенный напиток в кружке пьяного матроса, то есть иногда через край.

— Он сам мне сказал, что бы я тебе передала! Представляешь?

Я кивнула — ещё бы не представить, несколько минут назад сама с ним разговаривала, еле удрала, сердце вон до сих пор ещё частит.

— И ещё так посмотрел многозначительно на меня. Представляешь?

Да куда уж, мне — и не представлять? Даже и вспоминать не хочется носище это его клювообразное.

— А потом вежливо так предложил поспешить за тобой. Представляешь?

Тоже вполне представляю — выставил он Аришу, совершенно откровенно выставил. Хорошо, хоть вежливо. Наверное, поэтому и не поняла подружка, что выставил, ведь вежливо.

— Слушай, а тебе не кажется, что он… ну… того?

— Ненормальный? — я обернулась, чтобы с интересом взглянуть на подругу.

Она состроила такую гневную гримасу, что я поняла — я ошиблась, он не ненормальный. И ещё — я совершенно напрасно ошиблась вслух.

— Он тебе симпатизирует!

Я даже остановилась.

— Что?! — теперь уже я гневно смотрела на Аришу, а она делала невинный вид.

— Ну а что? Он так на тебя смотрел! — и опять её взгляд стал мечтательным и уплыл куда-то в светлые дали, мне совершено не видимые. И тут я вспомнила подозрительно легко открывшуюся дверь и невероятно быстро возникшую у меня аз спиной Аришу, которой будто бы и не должно было уже быть в том коридоре.

И я подозрительно уставилась на подругу, изучая выражение её лица. Вот мелькнуло её любимое «ну а что?», вот удивление, вот смущение, вот решимость и наконец она выдала, отводя взгляд в сторону:

— Я смотрела в щелку… — кто-то толкнул Аришу (мы остановились очень неудачно — в маленьком холле перед входом в корпус Эффе, и на нас то и дело натыкались спешащие на вечерние занятия адепты) и ей пришлось поднять на меня глаза.

— Ты подсматривала?!

И тут она сложила было руки на груди в таком ну просто до боли знакомом жесте… На моё счастье кто-то неизвестный в очередной раз толкнул Аришу, и она почти упала. И упала бы, не освободи на моё счастье руки, восстанавливая равновесие. А то я ещё одной горделивой позы, но уже в её исполнении, не вынесла бы.

— Ладно, давай выйдем отсюда, — и я покрепче прижала к груди своё платье и двинулась навстречу потоку адептов, в основном — парней. Ариша шла позади меня. И только выйдя из переполненного помещения, я поняла, что она ужасно недовольна — это сопение за спиной было очень и очень выразительным.

Мы молчали почти до самой нашей комнаты в общежитии. Уже на этаже, почти у самой двери Арише наконец высказалась:

— Ну, Радочка… Он такой замечательный! Я не могла удержаться!

Я тяжело вздохнула и обернулась.

— Как это выглядело, ты подумала?

— Радочка, а можно я буду с тобой ходить на тренировки? — и такая вселенская просьба светилась в её глазах, так умильно-просительно были сложены её ладошки под подбородком, что я не смогла ответить грубо, но и напрасную надежду не хотела внушать:

— Глупенькая, не будет же сам декан вести тренировки у таких неумех, как я? Выделят какого-нибудь адъюнкта в лучшем случае, если не старшекурсника в наставники, да и всё.

Она так явно огорчилась, что захотелось её погладить как промокшего, голодного котенка, — поникли плечи, погасла улыбка, безвольно опустились руки.

— Думаешь?

— Уверена!

И я в самом деле была в этом уверена!

Но я ошиблась…

Глава 3.

— Профессор, к вам можно?

Вежливый стук в дверь, и Тэкэра Тошайовна улыбается приветливо, гостеприимно поводит рукой, приглашая входить.

— Здравствуйте, дорогой Ильяс Ниирванович! — ректор лучилась радушием и радостью встречи. Щелкнула ногтем по настольному переговорнику, и стало слышно, как в приемной чем-то зашуршал и зазвякал чашками секретарь. — Проходи, рассказывай!

— Здравствуйте, Тэкэра Тошайовна!

Декан Хараевский с удовольствием уселся на стул — ректор уважала своих посетителей и гостевые стулья у неё всегда были мягкие, со спинками и очень удобные. Шустрый ректорский секретарь уже принёс черный лаковый разнос, на котором была полная сервировка к чаю — чайник, стаканы в подстаканниках, тонкое хрустящее печенье, кусковой сахар. Вся посуда — серебряная, вплоть до щипчиков в сахарнице. Да, ректор всегда подчеркивала свое уважение к гостям, пусть они были и коллеги.

И когда дверь за секретарём была крепко прикрыта, ароматный чай источал приятный аромат, а первое печенье ласково похрустывало на зубах тонкими своими лепестками, Хараевский с довольным выражением лица вежливо задал свой вопрос:

— Тэкэра, дорогая, что с адепткой Канпе не так?

Госпожа ректор всё так же улыбалась, щуря и так свои узкие раскосые глаза, пила чай и рассматривала тонкое печенее на свет.

— А что не так, дорогой?

— Всё не так! — Тэкэра поощрительно кивала, слушая декана-боевика, и продолжала улыбаться. — Почему шум из-за пропавшей принцессы совпал с её появлением в Академии? Как девочка на домашнем обучении может показывать такое странное знакомство с приемами боя, которых не встретишь на просторах Бенестарии? Почему её источник такой слабый, а магией она владеет как десятилетний ребёнок?

Госпожа ректор удивленно приподняла брови:

— Так хорошо владеет?

— Тэкэра! — укоризненно протянул Хараевский.

— Не нервничай, дорогой Ильяс, — успокаивающе подняла она маленькую ладонь с изящными пальчиками, так не вязавшуюся с её массивной приземистой фигурой. — Девочка — дочь моей землячки, почти родственницы. Я выполняю посмертную волю женщины, почти завещание, дорогой. Мать Рады, умирая, просила меня взять её на обучение. Понимаешь?

Орлиный нос Хараевского высокомерно дернулся — он не любил кумовства, и особенно вот этого, восточного, что иногда позволяла себе госпожа ректор. Особенно неприятно его удивляло то, что именно иногда, когда, когда хитрой толстой азиатке это было удобно. Она свою родину, по идее, должна была бы забыть, коль скоро четыре пятых своей немалой жизни провела в Бенестарии. Что уж говорить про обычаи и порядки…

— Но почему у неё такая аура? Что с источником? Зачем было настаивать на зачислении девчонки на второй курс? — декан не заметил, что начал понемногу злиться и повышать голос. Но Тэкэра Тошайовна умиротворяющее улыбалась и покачивала легонько головой в такт своим словам:

— Она хорошая девочка, Ильяс! Очень старательная! А мать её давно уже просила, а сама готовила дочь, как могла. Я даже место для девочки держала с первого курса! А её источник я распечатала вот только недавно!

— Почему он был запечатан?! И как же тогда девчонку готовили к обучению в Академии?

— Запечатан, да не совсем, дорогой Ильяс. У девочки какая-то незначительная капля оставалась в распоряжении. А почему — не знаю. Её матушка была очень странным человеком, — Тэкэра покрутила своими изящными пальчиками в попытке показать насколько же странной была матушка Канпе.

— Тогда почему мы приняли её сразу на второй курс?

— Дорогой, ты же сам согласился с тем, что она справится?

Хараевский желал точных ответов на свои вопросы, и потому всё больше и больше кипятился:

— Тэкэра! Ты же сама настояла на этом! Мы все, каждый в комиссии, лишь согласились с тобой! Меня тревожит другое!

Улыбка ректора всё больше теряла широту и естественность.

— И что же тебя тревожит, Ильяс?

Хараевский встал и прошелся по кабинету. Потом стал напротив ректора и, опершись о стол ладонями, наклонился к ней:

— Почему, скажи на милость, всё же приём Канпе совпал с побегом иностранной принцессы? Почему раньше нельзя было принять на обучение эту адептку?

Тэкэра уже не улыбалась, но была всё ещё вежлива и любезна:

— Совпадение? Какое совпадение? Мало ли в жизни бывает совпадений, Ильяс Ниирванович? Совпало и совпало, всякое бывает в жизни.

Хараевский уставился на ректора совершенно неверяще.

— Тэкэра! — возмущенно взвыл Хараевский.

— Господин Хараевский! Я просто выполнила условия завещания: девочке на момент поступления должно исполниться шестнадцать лет и кроме всего прочего, должно пройти условленное время со дня смерти матери.

Она опять развела руки в стороны и приподняла брови — что тут не понятного? Но теперь оплывшая полная фигура ректора уже не казалась веселым мыльным пузыриком, переливающимся всеми цветами радуги, а была угрожающей глыбой, готовой сорваться на голову первому, кто посмеет тронуть её.

— Господин декан, — тяжело проронила ректор, — что кроме времени, связывает эту девушку с пропавшей принцессой?

— Она сегретто*! У неё фамилия странная, явно придумана.

— Фамилия настоящая, я тебя уверяю, — даже голос у ректора стал ниже от суровости, — это настоящая фамилия её матери.

— Откуда она знает все эти приёмы рукопашного боя?!

Тэкэра Тошайовна смотрела на Хараевского исподлобья. И даже обычно её безэмоциональное лицо, на котором даже любезная улыбка смотрелась немного неправдоподобно, сейчас было хмурым и обещало боевому декану если не бой, то уж неприятности — однозначно.

— Её мать происходит из древнего рода воителей, из очень древнего рода, где искусство рукопашного боя является едва ли не столь же естественной частью жизни как еда и сон. Я не удивляюсь её умениям, это нормально. Ещё вопросы?

— Кто её отец? Почему она не назвала фамилию отца? — горячился декан.

Ректор хоть и мягко встала и отошла к окну, но в каждом её движении было угроза, как в низкая туча, все наплывающей из-за горизонта и закрывающей полнеба. Не глядя на Хараевского, она сказала:

— На моей родине если наследуют дети фамилию матери, то спрашивать об отце не принято.

Хараевский тяжело вздохнул и сказал устало:

— Тэкэра, мы же союзники. Я не понимаю, почему ты её выгораживаешь…

Тэкэра Тошайовна медленно обернулась:

— А я не понимаю другого, уважаемый Ильяс Ниирванович. Потрудитесь объяснить свой столь пристальный интерес к моей протеже!

Декан прямо взвился гадюкой, которой неосторожный охотник наступил на хвост.

— Тэкэра! У неё отличные данные, я хотел бы сам заняться её развитием, но… Если её ищет безопасность Короны, то подумай, чем это нам грозит! Нам, всей Академии!

— Слушайте, Хараевский, — в выражении лица Яцумиры сейчас не было даже намека на мягкость или дружелюбие. — Хочешь заниматься с ней — пожалуйста, хочешь развивать — милости прошу. Но в остальное не лезь! В ней нет даже капли сходства с принцессой, портретами которой забиты все газеты. Рада просто молоденькая испуганная девочка, которая потеряла мать! Не цепляй её, понятно?!

— Понятно. Мне всё с тобой понятно, — процедил Хараевский, вставая из-за стола, на котором нервно качался в стаканах и чайнике остывающий чай.

Когда он ушел, чеканя шаг и проговаривая сквозь сцепленные зубы «старая восточная перечница!», ректор едва слышно выдохнула:

— Вот ведь пристали… Что один — хочу посмотреть в глаза адептам, что другой — она сегретто! А у меня — клятва, между прочим!

Подумала, вызывая секретаря: «Могла ли я не влезать в это?» и, подавив вздох, сама себе ответила: «Нет, не могла! Да и девочку жалко…»

*адепт сегретто — адепт, поступающие в Академию тайно, под вымышленным именем.

* * *

Я парила в тепле и комфорте, передо мной была сложная паутина заклятья, переливавшегося малиновым и бордовым. И хоть она вибрировала от количества магии, рвущейся из неё наружу, но сдерживаемой тонкими замысловатыми нитями плетения, и выглядела при этом угрожающе, мне было не страшно. Я созерцала это зрелище восхищённо, впитывая все узоры, пресечения, нитей и расположение узелков, любуясь и одновременно запоминая, пытаясь пальцами приблизительно воспроизвести движения, которыми можно было бы вот такое выплести.

Мне было очень уютно, пока неясный шум извне не выдернул меня в мир, где заклятье было лишь плоской картинкой на развороте огромной книги, что лежала передо мной на столе. Стол, обычный стол в читальном зале, рядом что-то торопливо писала Ариша, заглядывая как птичка — одним глазом — в толстую книгу. И шум… Откуда в библиотеке шум? Я оглянулась адепты толпятся у окон, и даже библиотекари смотрят во двор. Что происходит?

— Дева, долго ещё сидеть тут будешь? — вскочила Ариша, поставив наконец последнюю точку, и тоже устремилась к окну.

Не обнаружив меня рядом, обернулась и бурно стала жестикулировать, а потом и шепотом закричала: «И так почти ничего не видно! Иди скорее!»

Я, удивляясь тому, насколько же подруга энергична, подошла. Ариша тем же шепотом стала объяснять, не глядя на меня и вытягивая шею в попытке рассмотреть что-то за окном:

— Это каждый год бывает. К нам он тоже в прошлом году приходил. Когда мы первокурсниками были. А ты же пропустила, так вот смотри! И вообще, считай, нам повезло — мы оказались в библиотеке в это время, а библиотека в главном корпусе, а окна читальных залов выходят как раз на двор перед входом, где он всегда собирает первогодок.

Из нашего окна был виден строй из спин стоящих в каре адептов, а перед ними… Я замерла и медленно сделала шаг в сторону, за спину Ариши. И даже чуточку присела, чтобы спрятаться за ней. Это было глупо, я знаю. Вряд ли человек, стоявший перед строем мог бы меня увидеть в окне второго этажа, за несколькими рядами любопытных, но сделать ничего с собой я не могла, реакция была совершенно рефлекторной.

Мужчина, невысокий, коротко стриженный блондин с пронзительными карими глазами, что-то вещал адептам, стоявшим перед ним. Он говорил веско, спокойно, с достоинством, осанка выдавала в нем происхождение и образ жизни. А взгляд… Я каждый раз пугалась этого взгляда, хотя он никогда ничем плохим мне не угрожал. А сейчас… Сейчас он смотрел на каждого в строю так внимательно, так пристально, будто просвечивал насквозь.

Ну, здравствуй мой недоубитый мной кошмарный сон! Я нервно сглотнула, а лицо будто покрылось ледяной коркой — кровь отлила так резко, а сердце запрыгало, что я едва устояла. Не дайте немилосердные боги оказаться перед этим взглядом… Значит, меня ищут.

Но почему здесь? Как он догадался искать здесь? Я ничем не выдала своего интереса к Академии, ни ему, ни отцовским шакалам. Всё внутри тряслось от ужаса, и, казалось, было слышно, как печень стучит в диафрагму, а желудок норовит выкарабкаться через рот.

А что, если обе своры, ищущих меня, действуют заодно?.. И меня захлестнула паника: хотелось с криком ужаса куда-то бежать, прорываться, драться, но я закусила губу и огромным усилием заставила себя стоять на месте и не двигаться. Дыхание восстановить не удавалось, а сердце билось так быстро, что нужно было что-то делать, двигаться, как-то сбрасывать напряжение. В ушах звенело, и я только заворожено наблюдала, как внимательно рассматривает адептов знакомый серьёзный мужчина и как шевелятся его четко очерченные губы, явно живущие на лице своей какой-то отдельной жизнью.

Я закусила пучок коротких волос зубами и сдавила, что было сил. Разжала зубы и снова сдавила. Мама всегда говорила: не можешь спрятаться — затаись, бежит только жертва. «Я — не жертва!» — хотелось мне кричать. И бежать хотелось, и желательно побыстрее, но я снова и снова закусывала волосы и не двигалась с места.

И лишь немного утихомирив дыхание, я вспомнила, что меня в самом деле попробуй теперь узнай! Я чуть успокоилась и наконец стала улавливать звуки внешнего мира.

— …мне не нравится! Волосы у принцев должны быть длинными!

— Смотри, Савваторский в строю самый длинный! Да он, наверное, не только на первом курсе самый длинный, а во всей Академии! То-то принцу неловко на такую оглоблю смотреть снизу вверх!

Я закусила губу, соображая.

— Ариша, — спросила, наклонившись к самому её уху, — это перед кем сейчас вот… вот этот гость Академии выступает? Отстающих, что ли, стыдит?

Ариша не отводя завороженного взгляда от окна, сказала:

— Нет, это не отстающие, это первый курс. Принц сколько лет уже курирует Академию, всегда вот так рассказывает будущим магам на первом курсе, как Корона заинтересована в них, и как важно хорошо учиться, ну и так далее.

— М, — многозначительно потянула я. — И только первокурсникам так везет?

Ариша даже скривилась от сожаления:

— Ну да! Он же принц! Со всеми разве поговорит? Жаль, конечно. Он вроде не женат, и ищет себе жену. Вот было бы здорово стать женой принца! — мечтательно улыбалась, глядя в окошко, Ариша.

Я подавилась воздухом и даже пару раз кашлянула, но придавила свой неуместный в эту минуту рефлекс — нечего привлекать к себе внимание.

— А сейчас, когда принцессу Суэллу убили, ему нужно срочно жениться.

— Что?! — я почти закричала, закрыла себе рот ладонью, но всё же некоторые недовольно обернулись и подарили мне взгляды, полные обещания кровавой расправы. Я жалко улыбнулась, всё ещё прикрывая рот ладонью. Всем своим видом я постаралась показать, что очень сожалею, что отвлекла людей от такого зрелища и искренне желаю самых приятных впечатлений.

Потом зажмурилась и попыталась прийти в себя. В голове пульсировало, пальцы на руках и ногах были ледяными.

— Принцессу Суэллу убили? — еле пролепетала похолодевшими губами.

Ариша мельком взглянула на меня и вновь уставилась на самого завидного жениха этого королевства:

— Ты газеты хоть иногда читаешь, дева? Крику было ещё неделю назад. Иностранная принцесса, говорят, это сделала. Да только вряд ли просто так она это сделала, не иначе принц Лев ей приглянулся. Хотя тут все как-то странно — убить соперницу. Может, у них там, в Оландезии женщины и дерутся за мужчин, не знаю. Они там все дикари и ненормальные.

Мне хотелось сказать, что не все, не дикари и не ненормальные, но слова застряли в горле. И тут ко мне пришла убийственная по своей сути мысль: меня считают убийцей принцессы Суэллы? А я ведь даже не знаю, что там произошло во дворце.

* * *

И мне вспомнился первые мои часы в Академии: ректор, которая не стала допытываться о моём настоящем имени, не задала ни единого вопроса об отце, напряженная, как натянутая струна до самой моей клятвы. Хотя увидеть струну в кругленькой женщине было трудно…

— Повторяй за мной, дочка: клянусь, что поступаю в Академию для того, чтобы учиться, чтобы стать магом…

— …стать магом! — от всей души говорю я.

— … что прячусь в стенах Королевской Академии Магии от противящихся моему желанию учиться…

— …учиться! — вторю я и чувствую, как слёзы подкрадываются близко-близко.

— …я не совершала преступлений… — узкие глаза ректора смотрят на меня так, что я чувствую их, как острые копья на своём лице!

— не совершила преступлений… — вторила я, пытаясь загнать слёзы вглубь.

— ни против человека, ни против Короны…

— … ни против Короны… — предательские слёзы всё же покатились из глаз, а я думала о том, какое это счастье, что всё таки смогла избежать страшной участи, которую готовил мне отец и его шакалы. И от чистого сердца горячо добавила: — И пусть я погибну, если меня будут к этому принуждать!

Узкие глаза Тэкэры Тошайовны на мгновенье широко раскрылись, но тут же вернулись к привычному виду узких щелок.

И она выдохнула. Я не могла ошибиться — это был явный вздох облегчения. Всё же ректор не полностью доверяла моему рассказу. Я бы, пожалуй, тоже не доверяла…

Я думала, что теперь-то она станет меня расспрашивать, почему я такие слова добавила к клятве, какие обстоятельства и что за люди, и почему же я всё-таки решила прятаться в Академии. Но ничего подобного не произошло.

О чем Тэкэра Тошайовна спрашивала, так о моей матери. Собеседницу интересовали её судьба и смерть. Оказывается, госпожа ректор немного знала о роде моей матушки, о роде Канпе, она сама была откуда-то из тех же краёв, хоть знакома и не была лично ни с одним моим родственником. Потому дотошно расспрашивала меня ещё и о том, как мама учила меня, что рассказывала о магии, какие книги давала читать. А вот отцом абсолютно не интересовалась. Зато спросила то, от чего я онемела:

— Дочка, как и когда твоя матушка предполагала распечатать твой дар?

Я, только-только затолкавшая слёзы поглубже, ошарашено уставилась на Тэкэру Тошайовну и только смогла выдавить:

— Распечатать?!

Узкие черные глаза стали ещё уже, а госпожа ректор посмотрела на меня долгим-долгим взглядом.

— Ты не знала, что у тебя есть магический дар?

— Я думала… Он всегда был такой маленький… И кое-кто очень сожалел, что дар мне не передался от матери… Что я такая… — тут проклятые слёзы опять стали наполнять глаза, — ни к чему не способная…

Я закусила губу, чтобы позорно не разрыдаться. А Тэкэра Тошайовна сделала брови домиком, и на её губах мелькнула едва заметная улыбка:

— Дочка, тот тонкий ручеёк, что есть сейчас у тебя — как пар, который паровозу нужно стравливать, чтобы не взорвался котёл. Магия — субстанция почти живая, и запереть её без последствий не получается, поэтому ей оставили небольшой выход. Но это лишь крохи твоего настоящего дара. Поэтому я и спрашиваю о том, как и когда планировалось снять печать. Подумай, вспомни.

— Мама мне ничего не говорила, — я задумалась, анализируя свои воспоминания. Мама никогда не учила меня нарочно. Она будто играла. И так было всегда. Даже когда я была уже большая, лет десяти, наверное, помню, сердилась на неё, просила просто рассказать или показать, а не играть в эти детские игры. Она только смеялась и говорила, что пока я ребенок — только игры, только так. «Ты вырастешь большая, мы с тобой уедем далеко-далеко отсюда, тогда придет твоё время, и мы перестанем играть, а будем заниматься серьёзно», — вот, кажется, и всё.

— Мама ничего не говорила… Разве только… Что надо уехать, а вот там…

— Что-то ещё?

— Ну, ещё мы мечтали, что я выучусь на мага.

Тэкэра Тошайовна поджала свои пухлые губы, вышла из-за стола и подошла ко мне, потянула меня со стула, чтобы я встала.

— Ты далеко от того места, где мать говорила тебе об этом?

Я кивнула.

— Значит, будем распечатывать. С тем, что есть, ты не сможешь стать магом, — и резко надавила мне кулаком в живот.

У меня перехватило дыхание и глаза стали большие-пребольшие, наверное, как у испуганной совы. Хорошо бы, организм не среагировал как у перепуганной птички… Вторая маленькая ладошка легла мне на лоб. Мир начал искажаться, меняя пропорции предметов, звуков, цветов, запахов.

— Стой, не двигайся! — приказала мне… радужный яркий шар, размером с полкомнаты. Его голос чуть булькал и будто переливался. И мир взорвался…

Я стояла в центре красочного извержения чего-то, вокруг яркими разноцветными бликами вспыхивали и неслись обрывки неясных субстанций, завывали и свистели вихри, грохотали и щекотали кожу потоки, глаза видели и не видели одновременно, а воспринимала я всю эту свистопляску, казалось, не кожей, ушами и глазами, а чем-то ещё, какими-то новыми органами чувств, которых раньше у себя не знала.

Постепенно всё улеглось, и я снова увидела кабинет ректора и её саму. Она смотрела на меня внимательно и спокойно.

— Как себя чувствуешь? — спросила.

Я прислушалась к себе — внутри и будто бы снаружи одновременно что-то огромное клокотало и бурлило.

— Во мне штормит море и извергается вулкан, — примерно описала я то, со мной происходило. Ну как описала? Попробовала — язык меня слушался плохо, в глазах то и дело вспыхивали фейерверки, уши то закладывало, то с явственным щелчком снова возвращалась слышимость.

Тэкэра Тошайовна улыбнулась и усадила меня обратно на мягкий стул:

— Посиди немного.

Я присела, на ощупь нашарив спинку стула, ощущая себя в центре мощнейшей бури, бьющей мною о что-то хоть и не твёрдое, но вполне таки травмирующее. Я не сразу это поняла, но волны становились всё слабее. И в какой-то момент смогла соображать и заволновалась:

— Госпожа ректор! А какой у меня теперь уровень магии? — и её лицо только что вполне отчётливо видимое вдруг стало расплываться под тонкой радужной плёнкой. Она помолчала там, за этой пульсирующей радугой размером со всё моё поле зрения, а потом явно улыбаясь сказала:

— Знаешь, на что это похоже? На то, будто мы сейчас в спокойное озеро сбросили с огромной высоты скалу, и вода озера теперь волнуется. Нужно дождаться, когда всё успокоится, и после этого уже оценивать твой уровень, силу и склонности. Поэтому пока я ставлю тебе печать, — я почувствовала, как она взяла меня за кисть и прижала что-то к ладони, — она — напоминание о том, что у тебя сейчас магический карантин.

— Карантин? Как это? — зрение снова вернулось ко мне. Госпожа ректор сидела за своим столом и едва заметно улыбалась.

— Примерно неделю пользоваться магией тебе не стоит, чтобы твой источник успокоился, а ещё неделю после этого нужно, чтобы твой организм привык и приспособился к твоим новым возможностям.

Как раз к этому времени печать окончательно исчезнет с руки, и это станет для тебя знаком, что можно приступать к занятиям магией.

Я выдохнула от избытка чувств. Значит, меня всё же могут зачислить в Академию? Если уже во мне много магии?

— А… что с поступлением на учёбу? — спросила я боясь на всякий случай услышать отказ.

— Сейчас уже слишком поздно, да и хватит с тебя на сегодня, — я тут же кивнула, чувствуя, что опять зрение вспыхивает радугами. — А завтра утром я соберу комиссию, мы оценим твой уровень знаний и решим, как с тобой быть.

Первую ночь в Академии я провела на узковатом диванчике в приёмной ректора.

* * *

Теперь я поняла, что пока ректор распечатывала мой дар, пока меня принимали в Академию, пока я устраивалась, знакомилась, привыкала к новому месту и получала удовольствие от учёбы, дела во дворце не стояли на месте. О том, что существуют газеты, из которых я действительно могла бы что-то узнать, я подумала только после слова Ариши, а о том, что совсем расслабилась и потеряла бдительность — когда увидела за окном невысокого кареглазого блондина с королевской осанкой.

Нужно уходить из библиотеки — слишком близко к реджи. Но куда идти, чтобы не встретиться с ним даже случайно? Я немного плохо соображала от волнения, но стала тащить Аришу к выходу.

— Пойдём, Ариш, а то опоздаем!

— Дева, успокойся! Ужин ещё не скоро, — она никак не могла отрваться от вида за окном.

— У меня… э… — я пыталась придумать надёжную причину, чтобы уйти, — у меня… я забыла в комнате… Одним словом, мне нужно в общежитие!

Надеюсь, в женском общежитии лицам королевских кровей делать нечего?

— Ну хорошо, сейчас пойдём, немножко только досмотрю, — Аришу невозможно было оторвать от окна, и я махнула рукой на это безнадёжное занятие. Быстро забрала свои листы с записями и отдала книгу библиотекарю, и пользуясь относительной малочисленностью коридоров поспешила к черному ходу. Уже сворачивая к лестнице на первый этаж услышала:

— Адептака Канпе!

Закусила губу и стал медленно поворачиваться.

— Адептка Канпе!

Я сделала книксен, хотя хотелось сбежать.

— Благоденствия, мастер.

Хараевский с нахмуренными бровями и сжатым ртом смотрел на меня строго. Он явно шел из крыла, где располагался кабинет ректора. Как же он некстати!

— Хорошо, что я вас встретил, — но выглядел он при этом так, будтововсе ничего хорошего и не было в нашей встрече, по крайней мере для него. Хотя я была твёрдо уверена, что для меня. — Вот ваше расписание дополнительных занятий.

И Хараевский из воздуха достал бумагу и протянул мне.

— Рада! — послышалось из другого коридора, от того, что вел от библиотеки. — Подожди!

На нас вылетела Ариша, и увидев «знаменитого воина, сильного маг да и просто очень симпатичного холостого мужчину» растерялась, зарделась и захлопала ртом. Но «очень симпатичного холостого мужчину» лишь бросил на неё короткий взгляд и опять обратил всё внимание на меня. Бумажку я забрала и заглянула в неё исключительно из-за того, чтобы не смотреть на него.

— Со следующей недели прошу быть! — голос такой же суровый как выражение лица. А это что?

— Мастер! — я подняла на декана боевиков удивленные глаза. — Вы будете меня тренировать?!

Сказать, что я удивилась — ничего не сказать. Тренировать меня — и кто? Декан? Сам «знаменитый воин, сильный маг, да и просто очень симпатичный холостой мужчина»?

— Да! — я подняла на него глаза. Слишком много чего такого было в этом «да». И я поняла, что действительно да. Да, я попала. И попала не только со «знаменитым воином, сильным магом, да и просто очень симпатичным холостым мужчиной», но намного, намного хуже — по лестнице, прямо к нам, поднимался принц Дамиан.

* * *

От этой встречи я по привычке ожидала неприятностей и сразу же замерла, застыла, закаменела, как только сделала шаг к стене — освободить проход представителю королевской династии, следуя элементарной вежливости, выразить почтение поклоном с приседанием. Здесь так принято, почему бы и нет? Заодно и воспользоваться возможностью за кого-нибудь спрятаться, по крайней мере, отойти чуть в глубь коридора, в тень.

«Рада, тебя сейчас никто не может узнать! Успокойся!» — твердила я себе, окидывая взглядом расположение людей на лестничной клетке и в ближайших к ней коридорах. Нужно было оценить перспективы, в том смысле, где сторона, противоположная направлению движения принца и, следовательно, куда мне двигаться дальше, чтобы стать от него дальше, и с какой стеной мне лучше слиться, если он будет идти мимо.

* * *

Ариша, случайно попавшая в поле моего зрения, будто вытянулась навстречу реджи и демонстрировала восхищенье, почтение, радость лицом, фигурой, даже позой. Демонстрировала она и кое-что ещё, о чем сама, пожалуй, будет не рада узнать. Хараевский вытянулся по стойке смирно — сразу видно бравого вояку. Я бы даже посмеялась над каждым из этих двоих, если бы меня не колотила паника. Судя по всему, принц направлялся в сторону ректорского кабинета, и значит, он минует нас и мы быстро останемся у него за спиной.

Я присела в почтительном поклоне, как и Ариша, когда Дамиан, проходил мимо коридора, из которого мы так неудачно почти вышли. В этом присяде боролась с телом, с жутко паникующим и так некстати подводящим меня телом. Оно, моё невероятно непослушное тело, норовило ринуться в забег, а я мучительным усилием воли заставляла себя стоять на месте. Я орала себе во всю силу души: «Рада! Тебя сейчас никто не может узнать! Успокойся!», но то ли тихо орала и сама себя не слышала, то ли орала что-то не то, то ли тело моё не понимало слов… И вот результат — в глазах опять мигнуло, и всё вокруг расплылось радужными, очень красивыми пятнами. И если бы не обстоятельства, я бы даже полюбовалась ими, до того паршивцы были хороши.

Из-за этих пятен я плохо видела, что происходит передо мной. Но для подстраховки и ради конспирации попыталась изобразить на лице такое же выражение, какое только что видела у Ариши — восхищение, почтение, радость, ну и то, чему сама Ариша не обрадовалась, пойми кого я сейчас копирую — немалую толику придури от вида самого принца!

Реджи кивнул Хараевскому (это выглядело как качнувшаяся одна навстречу другой радуга), мазнул по нам взглядом (это я ощутила как молнию, резанувшую меня по сводящим с ума глазам) и прошел в другой коридор. Я чуть не выдохнула от облегчения, чувствуя, что радужное нечто начало удаляться от нас.

Но, во-первых, оно, это радужное, почему-то остановилась, а во-вторых, очень резко, до рези в голове, стало принцем Дамианом, который снова бросил на нас взгляд. Извини, Ариша, что невольно вступила с тобой в соревнование, но сегодня я должна быть первой по уроню придури, и поэтому ещё сильнее растянула губы в самой широкой, какую только мог выдержать мой рот, улыбке. Непоколебимый как всегда принц отвернулся и прошел дальше, в сторону кабинета ректора. Сопровождающие, поигрывая нарядными, хоть и слабыми отблесками радуг, последовали за ним.

Не узнал… Немилосердные боги, не узнал! Я возликовала в душе и даже готова была рассмеяться в голос. Ну, ещё бы! Когда мы встречались раньше, я не улыбалась. Да что там! Тогда о моё лицо можно было бить орехи! Ни в какое сравнение не годится с тем дурноватым выражением, что сейчас на мне надето. Аура, надеюсь, меня не выдаст. Гм… Хотя да, о чем я вообще? Вот это безобразие, что сейчас пыталось отключить меня от моих же органов чувств, совсем не то, что принц Дамиан когда-то видел как мою ауру. Поводов для ликования стало больше.

Я всё же выдохнула с облегчением.

Не узнал! Меня спасла неустойчивая аура. Внешность я и вовсе не беру во внимание: без того жуткого оландезийского макияжа, с тёмными короткими волосами, с длинной челкой на пол-лица я сама вздрагивала, если приводилось случайно словить в зеркале своё отражение. Да ещё эта улыбкой влюблённой крокодилицы…

Улыбка эта оказалась контрольным ударом в висок принцу Дамиану. Упаси немилосердные боги, не в прямом, а самом что ни на есть переносном смысле — в королевском дворце мне было не до улыбок, и потому под маской влюблённой дурочки, увидевшей своего кумира, меня не смог бы узнать ни один безопасник Бенестарии. Я глянула на Аришу. Не смог бы узнать вообще никто, особенно рядом с ней, моей милой мечтающей стать женой принца подругой. Мы так гармонично смотрелись рядом — эти улыбки, эти взгляды, эти склоненные головы…

Выдохнуть-то я выдохнула, но опять кое-чего не учла. Вернее кое-кого. Хараевского. Когда принц с сопровождающими скрылся, а я уже могла попробовать ещё разок свободно вздохнуть, опять услышала голос. Тот самый голос, от которого мне захотелось взвыть:

— Адептка Канпе, вы что, влюблены в реджи?

И тут я поняла, что зрители у моего представления были разные. То, что принц воспринял как будничное явление, декан боевого факультета может воспринять совсем, совсем иначе! И я вздохнула. Громко и отчётливо. Но это не было вздохом облегчения. Потому что вздохнула я… томно. И неспешно, чтобы это выглядело естественно, стерла улыбку влюблённой идиотки со своего лица, продолжая смотреть в тот коридор, где скрылся высокий гость Академии.

И вот только потом повернулась к Хараевскому и вздохнула ещё раз, уже с сожалением. И сожаление это было совсем не наигранным. Я сожалела, что этот носатый орёл оказался рядом в такой момент. Хотя объяснила я своё сожаление, конечно, причиной совершенно другой, пусть и не правдивой, но вполне правдоподобной:

— Каждая девушка хоть немного влюблена в прекрасного принца, — я философски пожала плечами и всё ещё немного затуманенным взглядом уставившись на декана боевиков.

Рядом со мной горячо, хоть и совершенно молча, согласилась Ариша: она так яростно кивала головой, подтверждая мои слова, что мне хотелось погладить её по волосам и поцеловать в лоб за эту, такую своевременную и неожиданную поддержку. Хараевский прищурил один глаз, а над другим приподнял в сомнении бровь, и всё так же пронзал меня взглядом, что в сочетании с его незабываемым носом выглядело очень и очень скептически.

Я сделала смущенное лицо и опустила взгляд. Жаль, под длинной юбкой не было видно моего ботинка, ковыряющего пол. Я-то и не ковыряла им ничего — к чему в такой критический момент лишать себя привычной точки опоры? Пусть думает, что хочет, а мне сейчас нужно из этой ситуации как-то выскочить.

— У вас так перекосило сейчас ауру, что я не сомневаюсь в ваших сильных чувствах, — Хараевский знакомым жестом сложил на груди руки и смотрел пронзительно и недоверчиво. Пришлось снова примерять улыбку, которая, по моим ощущениям, вовсе не была радостной.

— Вы нас простите, господин декан, но моя подруга очень спешит, у неё ещё сегодня два занятия. Ещё раз прощу прощенья, нам надо идти, — я вежливо поклонилась, сделала маленький поклон с приседанием, как здесь было принято, и быстро потащила Аришу вниз по лестнице, не дав ей выразить свой протест.

Пришлось немного, почти случайно, прижать её к стене, уворачиваясь от совсем не густого потока адептов. Но как я ещё могла остановить готовую сорваться с Аришиного языка лавину возмущений? Я прекрасно понимала, что оторвала её от «знаменитого воина, сильного мага, да и просто очень симпатичного холостого мужчины», лишила возможности если не пообщаться с ним (станет он общаться с какими-то девчонками, как же!), то хотя бы посмотреть на него вблизи. Но это были ещё не все мои грехи перед ней — я прикрылась не существующей необходимостью, да и сослалась не на кого-нибудь, а на Аришу.

Хараевского не было поблизости — я постаралась на повороте лестницы осмотреться, что там у нас в тылу, и вроде всё было чисто, без надменных прищуров над орлиными носами, и поэтому быстро и тихо заговорила:

— Ариша, сегодня какой-то сумасшедший день! Я потеряла свои записи лекций по материальной магии! Нужно срочно проверить, нет ли их в комнате! Ты же помнишь, что мне ещё за прошлый год нужно будет кое-что досдать по этому предмету.

Возмущенная моим поведением Ариша даже не заметила несуразности моих слов, но зато и свои не смогла произнести. Всё потом: я выслушаю её возмущения и обиды, а сейчас подальше от ректорского крыла, от принцев и деканов. Жаль, что и от библиотеки, — я ведь так и не узнала ничего о смерти принцессы Суэллы и моей роли в этой смерти.

И меня тревожило внимание декана Хараевского. Я здесь немного расслабилась, перестала следить за собой каждую секунду, поверила в то, что я безопасности в стенах Академии. Но вот произошли сразу два случая, и стоит задуматься о дальнейших шагах.

Первое — это, конечно, найти все материалы о смерти Суэллы, а второе — найти парня. Или может ну его, парня? На что он мне пригодится? Ещё от него потом бегай…

Опять знакомый зуд в спине не дал мне не только укрепиться этой мысли, но даже додумать её.

Глава 4.

«Милостивый государь, Ваше Высочество принц Дамиан!»

Реджи протер усталые глаза и, не читая, просмотрел полторы страницы пустых слов с титулами обеих сторон и приевшимися, одинаковым от письма к письму выражениями почтения. Суть заключалась в последних абзацах. Там тоже пришлось отсекать лишние фразы, чтобы понять эту самую, так глубоко спрятанную суть. Хотя всё было понятно ещё до того, как письмо было распечатано.

«Настойчиво просим Вас проинформировать Его Величество короля Юзеппи, названного при рождении Карху, о том, как продвигаются поиски преступницы Тойво, названной при рождении Ило, подданной Его Величества короля Юзеппи, названного при рождении Карху.

Наш всемилостивый и всесправедливый король болеет сердцем о несчастье, приключившемся из-за подлой преступницы Тойво, названной при рождении Ило. Его Величеству больно, что по его вине произошло несчастье в королевской семье Бенестарии, и жаждет воздать по заслугам преступнице.

Его Величество король Юзеппи, названныйо при рождении Карху, снова предлагает своих лучших ищеек, которые способны помочь в ваших поисках. Они имеют тайные знания для выслеживания преступников уже по их подданству нашему королю, не говоря уже про кровный поиск…»

Ничего нового. Дамиан слегка скривился и отбросил бумагу в большую серебряную пепельницу, щелкнул ногтем по краю. Бумага начала дымиться и загорелась, а он развернул ещё одно письмо. Круглый, почти детский почерк, запах духов, в конце, под подписью — нарисованный кокетливый букетик. В тексте некоторые строки выглядят слегка размытыми — их восстанавливали после цензурной магии Оландезии. Придворным магам Короны пришлось поломать головы, чтобы понять, что расплывшиеся строки вовсе не залиты маслом, а просто находятся под воздействием шаманских заговоров.

«Мой глубокоуважаемый и драгоценный суженый!

В первых же строках своего послания спешу сообщить Вам, что очень скучаю без наших встреч! Как бы мне хотелось повидаться и поговорить с вами!

С удовольствием читала Ваше послание ко мне, и сердце замирало в груди — как же я счастлива, что вы есть в моей жизни! Однако было грустно узнать, что Вы чрезвычайно загружены и Вам совершенно некогда отдохнуть, всё дела и дела.

Вот и папенька целыми днями занят в своей миссии. Даже не знаю, чем же Вы, Ваше Высочие, так загрузили драгоценного моего отца, что и поговорить со мной у него порой не находится времени.

Как я писала ранее, у меня расширился круг знакомых. Я познакомилась с принцем Варгеном, названным при рождении Фошта. Он всё больше кажется приятным молодым человеком, очень обходительным и вежливым. Мы много разговариваем и смеёмся, но было вымарано, а затем восстановлено (прим. автора) — у меня почему-то бегут мурашки от его взглядов. Это очень неловко и тревожно, и я не понимаю, почему так происходит. Однако, его брат Ветенс, названный при рождении Андра совершенно другой человек, очень располагает к себе, хоть и не пытается меня смешить, он чудесный рассказчик, и хоть не так услужлив, но, безусловно, весьма интересный собеседник.

Младшие принцы осваивают науку верховой езды и иногда берут меня с собой. Но я в седле держусь не важно, как Вы знаете, и мне это не интересно. Поэтому с ними мы видимся редко.

Королева здесь её почему-то называют просто женой короля, со мной дружбы не водит, более того, она не разу не пригласила меня в свои покои, и как я не пыталась сделать ей визит вежливости, мне это не удавалось из-за различных независящих ни от кого причин. Это удивительно, но это так. Таким образом женского круга общения я лишена. Королевой гордятся и почитают её дети и муж, потому что она родила восемь сыновей. Она действительно достойна преклонения, но непонятно другое: разве от женщины зависит, кого она родит — сына или дочь?

Почтение к ней выражается очень своеобразно — жена короля имеет право сидеть рядом с супругом во время трапезы. Других женщин, кроме меня, за столом никогда не бывает, и мне совсем не с кем поговорить.

Я пыталась пообщаться хотя бы с охраной королевы. Это суровые женщины-воины, которые стояли за её спиной всегда, когда я её видела. Но ни одна из них не стала отвечать на мои вопросы, и даже на приветствия при встрече.

Вот поэтому я скучаю. Думала, что смогу увидеть страну, но возможностей не подворачивается никаких, и приходится заниматься вышивкой или вовсе читать старинные книги в королевской библиотеке.

Когда я вижу эти фолианты, право, мой реджи, жалею о том, что когда-то научилась читать. Не умей я этого, сейчас не приходилось бы давить зевоту над этими пыльными страницами. Хорошо, что король не догадывается, что я не люблю читать. Он очень суров, и боюсь его обидеть.

Ваше высочие, мой дорогой Дамиан! Я очень скучаю за вами, за родиной, за матушкой! Пишите мне, это хоть как-то развлечет меня. Каждое Ваше письмо перечитываю множество и множество раз, и храню их в шкатулочке, что Вы, мой милый суженый, подарили. Остаюсь с почтением, ваша единственная, Перла Инвиато».

Всякий раз, читая эти письма, Дамиан возвращался воспоминаниями в тот день. Вокруг шел дождь, всех гостей срочно переправили во дворец, а он заглянул в зеленый шатер беседки, где та жалкая промокшая девочка с выбившимися из прически мокрыми белокурыми прядями и крупными дрожащими губами смотрела ему в глаза и говорила. Взгляд был ищущим и просящим, а слова были признанием… Каждый раз его пробирало до костей — какая же она была несимпатичная и жалкая, как же хотелось её пожалеть и поскорее убежать. Вот и сейчас тоже самое. «Это какое-то персональное мучение, только для меня одного», — думал он, растирая Призрачной Рукой ноющий висок.

Только многолетняя выучка и чувство долга заставили его отодвинуть неприятные мысли и вернуться к насущной проблеме. Принц отложил письмо и постарался собрать воедино то, что из него понял.

Перла сожалела о том, что пропавшую принцессу не обнаружили,

есть интересные, но не срочные сведения, которые лучше сообщить наедине. Маркиз Инвиато продолжает свою работу. Старший сын короля Юзеппи — бабник и пытается соблазнить наивную дурочку Перлу, а второй — более серьёзный молодой человек. Младшие — ещё малы, от них мало проку.

Что ещё? Перла изучает библиотеку Юзеппи, пытаясь понять культуру Оландезии, источники и причины того, что сейчас творится в стране. Из дворца её почти не выпускают. Понятно, почему вымарали слова о королеве. То есть о королевской жене. Это, видимо, личное, то, что о королевской семье Оландезии никто не должен знать. А почему Перла написала про охрану королевской жены — не понятно совершенно.

Принц задумался, а потом приподнял и опустил на рычаги трубку телетрофона. Секретарь появился мгновенно.

— Слушаю вас, мой реджи.

— Вызови мне, пожалуйста, кого-то из специалистов, работавших на подготовке маркизы Перлы Инвиато.

— Да, мой реджи, — кивнул Марк Опрельский и быстро скрылся за дверью.

Дамиан ещё раз перечитал письмо, покрутил его, попробовал сложить сова из первых букв предложений, потом — первых букв строк, затем — из последних. Ничего не получалось. Еще раз перечитал то, что было восстановлено из стёртых шаманскими заклятьями.

— Мой реджи, изобилия и плодородия! — невысокий старичок с пышной почти полностью седой шевелюрой вежливо поклонился и прошел к столу. — Слушаю вас.

— Здравствуйте, Эммануил Демидович. Письмо, — и протянул бумагу посетителю.

Тот взял и принялся внимательно читать. Подвижное лицо его менялось от строки к строке, но принцу это не добавляло понимания. Когда эксперт ознакомился с письмом и отложил его в сторону, Дамиан перечислил, что понял из письма. Старичок согласно кивал.

— Да, да, всё так.

— Но я не понимаю, что имела в виду маркиза, упоминая охранниц королевской жены.

Эммануил Демидович задумчиво посмотрел в окно и вытянул вперед губы. Покачал головой, пошевелил, будто выплетал заклинание, пальцами, подвигал вверх-вниз бровями.

— Мой реджи, тут я не берусь судить. Возможно, сама маркиза и ничего не хотела нам этим сообщить — мя не договаривались с ней о чем-то похожем. Возможно что-то в этих охранницах показалось странным, но скорее всего это просто попытка обрисовать ту глубину одиночества, в которой она находится. А вот то, что олданезийская цензура вымарала это из её письма… — старичок наставительно поднял вверх указательный палец, — от это может быть очень значительным. И вместе эти два факта заставляют задуматься.

Дамиан смотрел на Эммануила Демидовича внимательно и ждал продолжения, но ожидания не оправдались.

— Стоит обязательно намекнуть маркизе, что эта информация вас заинтересовала, и то, что она была вымарана из письма — так же.

Принц покивал, поблагодарил за помощь и, распрощавшись с экспертом, который не внес против ожидания, ясности и не дал сколько-нибудь ценной информации. Придётся импровизировать. Принц достал лист белой бумаги с именным гербом и взял перо.

«Ах, дорогая моя невеста! Единственная моя!

Как радовалось моё сердце, когда руки мои держали ту бумагу, на которой вы оставили свой след! Я завидовал листку, за который вы держались, буквам, которые вы видели! Как тяжело в разлуке, как щемит сердце!»

Дамиан отставил лист и взглянул на него с расстояния вытянутой руки. Количество восклицательных знаков заставило принца сморщиться, но он не стал переписывать, а положил лист и снова принялся писать. Многословно выразил своё горе от расставания, однако изо всех сил старался, чтобы письмо оставалось письмом любящего мужчины. Поэтому вписал туда и рассказ о встрече с матушкой Перлы, старшей маркизы Инвиато, о её самочувствии, занятиях и беспокойстве о дочери. Поведал о том, как ему хотелось бы встретиться, но государственные дела, скорее всего, не дали бы им увидеться даже находись Перла во дворце. Много внимания уделил рассказу о грандиозности работ по поиску пропавшей принцессы: об отрядах, рассылаемых по всем городам всё дальше и дальше от столицы, для поиска пропавшей девушки, о том, что приходится постоянно читать отчёты и сверять огромное количество информации, что это отбирает такое количество времени, что спать приходится слишком мало.

Тут пришлось кстати заметить: «С прискорбием сообщаю — часть писем невозможно прочесть. То ли с недосыпу, то ли вы, драгоценная моя, чем-то таким заправляете лампы, когда пишите, что часть текста разобрать невозможно. Это очень печально, будто наш разговор прерывается и я слышу только неясный голос, а слов не разобрать. И так печально становится — вдруг в этих потерянных местах речь шла о чем-то важном? О том, как вы, моя дорогая, скучаете, как и я, от нашей разлуки, или о ваших впечатлениях от Оландезии. Тем более это грустно, что очень хочу услышать ваш голос и постоянно держу у сердца ваш портрет, моя дорогая! А эти расплывчатые пятна будто отбирают вас у меня!

Я понял, что вам не с кем общаться и вы грустите от одиночества. Если вам скучно читать толстые книги, почитайте сказки. Должно быть много сказок в замке, где растёт так много детей. Думаю, будет интересно сравнить наши сказки и оландезийские, ведь все люди — братья.

Совсем не удалось ничего понять про охранниц. Вас охраняют? Вы подвергаетесь какой-то опасности? Пожалуйста, пишите! Мне важно знать, что с вами всё в порядке, моя единственная!»

Дамиан ещё раз пробежал письмо глазами, подумал, скептически приподнимая бровь. Приподнял не сильно, не больше, чем на толщину волоса — в письме всё было более-менее нормально. Исправлять ничего не стал и потому тут же запечатал конверт своей личной печатью.

Эти печати были явно лишними — не приходилось сомневаться, что вся переписка с Перлой перечитывается. Как уж там потом восстанавливают эти печати, чтобы «единственная» думала будто конфиденциальность сохраняется, было покрыто мраком. А может, письмо читали потом, когда Перла сама их вскрывала. Это было и не важно. Собственно для того эта переписка и затевалась, чтобы подкармливать нужной информацией оппонентов в Олданезии, и именно для того, чтобы не возникало никаких сомнений у посторонних читателей этих писем подлинности единственной, Дамиан соблюдал все формальности и ритуалы — все эти приторные обороты, фальшивые сожаления и личная печать. Пусть северные соседи делают свою работу, вынюхивают, читают чужие письма, пытаются навязать ему своих ищеек, лишь бы не мешали ему.

Принц вызвал Опрельского. Деликатно стукнув в створку, секретарь заглянул в кабинет.

— Мой реджи, скоро появится Суземский, вот подборка отчетов поисковых групп, — и Марк показал несколько картонных корок, разной толщины.

— Давайте, Марк, а вот это заберите и отправьте, — и махнул рукой на стол. — Не разобранные есть?

Опрельский страдальчески сморщился:

— Мой реджи, они поступают довольно часто. Сейчас все разобранные, но в течение ближайшего времени могут поступить новые сведения… Вот в этих двух есть свежие, за сегодняшние полдня.

Дамиан покивал и открыл первые корки, внушающие опасения уже одним своим видом — слишком толстая стопка бумаг была прошита между двумя картонками. Листнул пару страниц — даже чтобы просто просмотреть это всё, пары мгновений будет мало. А грядущее заседание с Суземским и его группой затянется, это даже не вызывало сомнений. Реджи глянул за окно, на сгущающиеся сумерки, и поспешно сказал в спину выходящему секретарю:

Я хочу позвонить, не пускайте, Марк, никого.

Опрельский уже из приемной кивнул, показывая, что услышал и спросил:

— Соединить как всегда?

— Да, Марк, будьте добры.

Дамиан потёр висок, едва заметно вздохнул и как только телетрофон звякнул, показывая, что связь установлена, взял трубку.

— Здравствуй, Милэда.

— Добрый вечер, реджи!

— Всё ли в порядке? Чем занята?

— Спасибо, мой реджи, всё хорошо. Я рисую.

— В гостиной? — Дамиан откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Лицо его расслабилось, на губах появилась едва заметная улыбка.

— Да, в гостиной, — было слышно, что собеседница тоже улыбается.

— Камин растоплен? — всё так же расслаблено спрашивал принц.

— Да, мой реджи. И чай на столике.

Дамиан вздохнул, будто пытался почувствовать запах через трубку.

— Пахнет?

— Ну конечно, Дамиан! Какие вопросы? — Милэда на том конце провода почти смеялась.

— Эх, как же хорошо!

— Приезжайте, мой реджи, — ласково проговорила княжна.

Дамиан всё сидел с закрытыми глазами и будто чувствовал тепло и уют гостиной в небольшом домике младшей Маструрен. Потом слегка сжал губы и с сожалением сказал:

— Не могу, Ми, сейчас будет долгий разговор. Трудный… Даже не знаю, чем закончится. Долгий. Наверное, до глубокой ночи. Поэтому я просто так посижу минутку, послушаю, как трещат дрова. Они трещат, Милэда?

— Трещат, — всё продолжала улыбаться подруга детства. — Только вам вряд ли слышно…

— Ничего страшного, я представлю. Ведь я почти у тебя в гостях. Я просто помолчу полминутки.

Они оба замолчали. В трубке слышно было только как быстро черкает карандаш в маленькой конторской книжечке Милэды. Секунды тихого счастья, короткие мгновенья отдыха. Вскоре шум в приёмной нарушил идиллию. Дамиан, прижимая трубку к уху, приоткрыл один глаз и посмотрел на высокие двери. Заглянул Марк, не открывая створки широко, попытался загородить собой проход. Объявил шепотом, но довольно торжественно:

— Прибыл Суземский со своей… — секретарь обернулся и через плечо бросил недовольный взгляд в приёмную, — своей бандой. Пускать?

— Милэда, до свиданья! — сказал принц, усаживаясь ровнее в кресле. Но ответа не услышал: секретарь как пробка из бутылки влетел в кабинет под напором улыбавшегося во весь рот Суземского. Из-за спины Зория в кабинет просочился знакомый люд: четверо мужчин и внешнего вида и девушка. Компания была настолько разношерстная, что придумать подобное разнообразие было бы трудно. Дамиан положил трубку на рычаг.

— Реджи! — громогласно воскликнул советник и раскрыл объятья навстречу поднявшемуся принцу. — Я опять с ребятами. Ты нашел?..

Меньше месяца назад, когда был объявлен траур, и в Оландезию была отправлена фальшивая единственная Дамиана, ему казалось, что он стоит в тупике. Высокие темные стены с двух сторон и впереди. Темнота. Дышать нечем. Только чуть светлеет что-то вверху: то ли небо, то ли далёкий потолок.

Границы закрыты. Времени всего полгода, ну может год, и нужно искать пропавшую иностранную принцессу. А практически единственное место, где девушка могла бы надежно спрятаться, абсолютно закрыто для поиска. Тупик. Да, наказывать преступницу смысла не имело, потому как преступницей она не была. Но найти девчонку раньше её отца было необходимо — разобраться в том, что происходит в Оландезии, было давно пора. Слишком многие нити от происходящих мелких и крупных преступлений вели к… Нет, не к этой закрытой северной соседке. Не было это очевидно, лишь угадывалось. Угадывалось в том, что эти нити будто пахли Оландезией, в них чувствовалась рука той страны, её почерк в похищении открытий и изобретений, убийствах и исчезновениях граждан Бенестарии. И вот, понимая, что ждёт девушку, которую так рьяно хотят получить северные гости, и зная почему — она одна из ключевых фигур в тех непонятных играх, которые ведёт Оландезия, — принцу и всей службе безопасности очень хотелось встретиться с Тойво и поговорить. Чем откровеннее будет разговор, чем больше вопросов получат ответ, тем лучше.

Просто так ли принцесса проникла в Академию? Если она действительно в Академии, а не где-нибудь в другом месте… И если действительно там, не начнут ли пропадать секретные разработки ученых магов Бенестарии чаще, чем раньше?

Ну а матушка, королева Ильдария, ещё более настойчиво предлагает искать единственную! Ведь срок теперь ограничен временем траура о погибшей принцессе Суэлле. Год! Всего год!

Возьмешься тут за голову… И ощущение тупика самое что ни на есть тупиковое…

Тогда Дамиан сидел, уткнувшись лицом в ладони, попирая годами прививаемое «ты же принц!», — ни осанки, ни гордой постановки головы, ни маски спокойствия. Даже Несносный Мальчишка утих и не показывался. В глазах где-то совсем близко стояли слёзы.

— Ну что приуныл, дружище?! — влетел Суземский в кабинет, даже не постучавшись. Но Дамиан не обратил на бестактность внимания. Глянул на друга молча и вновь уткнулся в ладони.

— Ха, ха, ха! Сейчас я тебя повеселю!

Принц выглянул одним глазом из-за ладони.

— Мы начинаем разделение Академии!

Дамиан почти не среагировал. Едва приподнятая бровь — вот и все эмоции.

— Эй, дружище, ты что, не рад? — советник даже перестал улыбаться.

— Зорий, ты сошел с ума, — совершенно потухшим голосом проговорил принц, и опустил взгляд, снова прячась в ладонях.

Суземский рухнул на стул, повертелся устраиваясь и уставился на принца.

— Нет, я совершенно здраво мыслю. Нам срочно нужно начать разделение Академии. Прямо сегодня запускаю в газетах шумиху о назревании и перезревании этого. Попрошу Тэкэру, чтобы рассказала всей стране в каких ужасных условиях существуют наши самые элитные адепты и профессора, о том, что такие условия замедляют развитие страны, потят результаты и вообще!..

Дамиан медленно положил ладони на стол перед собой, склонил набок голову и устало посмотрел в лицо другу. Потом в глазах блеснула искра понимания.

— Ты хочешь моей смерти?

Зорий встал со стула, где так удобно только что устроился, уперся в край стола ладонями и наклонился к Дамиану:

— Ты не понял, дружище, — проговорил тихо и торжественно, — под видом разделения академии мы будем искать пропавшую принцессу.

Дамиан откинулся на высокую спинку и уставился на Зория. Тот распрямился и снова заулыбался, принялся ходить по кабинету, размахивая руками.

— Сейчас мы создадим шум вокруг сложностей в Академии, намекнём, что будь Академия в других условиях, многих трагедий можно было бы избежать.

— Но…

Зорий резко обернулся к принцу и приподнял указательный палец вверх:

— Да! Но! Действительно, нет тут никакой связи, я всё понимаю. Мы и не будем говорить про связь, мы просто намекнём. Понимаешь? Кто как захочет, тот так и поймёт намёк. Кто-то захочет придумать историю о том, как могло бы быть, если бы…, тот всё равно придумает, а мы специально намекнём, чтобы организовать русло общественного мнения. Всё закрутится и завертится. И этим мы подготовим общество к тому, что разделение — естественный процесс, который уже давно готовится, и просто именно сейчас пришло его время.

— Но… принцесса? — Дамиан так и сидел недвижимо, только сжимал ручки кресла всё сильнее.

— Пока будет шуметь пресса, мы начнём «искать» сбежавшею девчонку, — наставительно сказал Суземский.

— И как мы будем её искать? — чуть прищурился Дамиан, наконец, выплывая из своего отчаяния. Он ощутил, что идея друга на самом деле намного глубже, чем просто разделение Академии. Но вот в чем она заключается, пока было не понятно.

Суземский стал прямо напротив принца, сложил на груди руки и засиял своей улыбкой так, будто включили фонарь в безлунную ночь.

— Мы направим поисковые группы в разных направлениях от столицы, они будет разъезжать по городам и ближайшим к ним поселениям, шумно интересуясь путешествующими девушками с характерной внешностью, а сами будут собирать информацию о местах, которые могут потенциально стать вместилищем для разделившейся Академии: помещения, территория, земли, условия.

— Но… зачем?

— Разделение Академии будет готовиться в тайне от широкой публики, в том числе и от притаившихся олданезийских соглядатаев, а поиски пропавшей принцессы будут на виду.

И Суземский с жаром стал рассказывать, что уже нашел нескольких очень полезных людей, каждый со своим талантом, которые станут основой нового министерства.

— Что? Какого министерства? Ты шутишь? Откуда деньги на министерство? — Дамиан даже дернулся навстречу.

— Подожди, — успокаивающе заговорил друг. — Они сейчас организуют и проведут огромную по своим масштабам работу. Представляешь?

Дамиан представил, передернулся и неуверенно кивнул.

— Они уже будут уметь это всё. И куда мы должны будем деть таких замечательных мастеров? Выгнать? Вернуть на те места, откуда я их выдернул едва ли не с корнями? Мы должны будем их сохранить! Всегда что-то нужно преобразовывать, развивать, улучшать. Вот эти и люди станут основой нового министерства. Сейчас это будет небольшая группа, но в будущем…

Принц недоверчиво покачал головой.

— Зорий, это всё детали, ты мне скажи что дальше?

— А дальше мы соберем информацию с помощью поисковых групп о возможных местах, куда будем расселять Академию. И группы посылать будем по наиболее перспективным по нашему мнению городам. Всё равно олданезийцы не знают, как там мы ищем принцессу, это ведь засекреченная информация. Вот и пусть ломают голову, почему мы именно там её ищем, а не в других местах.

— И какие же наиболее перспективные по нашему мнению города? — Дамиан почувствовал, что проснулся сарказм. А это значит, что тупик уже перестал быть тупиком, и жизнь снова заиграла красками.

— А вот списочек. Во второй колоночке — почему они нам интересные, помещения есть подходящие или рельеф интересный, — и Суземский вытащил движением ловкача из уличного балагана бумагу, затем другую и третью, — а вот это списки поисковых групп и приставленных к ним магов, которые будут обеспечивать связь, а это — карта с указанием этих городов.

— А принцессу в Академии мы будем искать под прикрытием суеты? — ухмылка, сегодня — хитрая, впервые за последние дни появилась на лице принца.

— Реджи, ты — гений!

Дамиан хмыкнул и сказал:

— Это кто из нас ещё гений!

Суземский снова расцвел широченной улыбкой и хлопнул в ладоши, завершая разговор.

Вчера Дамиан выезжал с поисковым отрядом в оранжевую зону. Направление было не случайным — здесь шел путь на север, и если кто наблюдал за бурными «поисками» принцессы и анализировал направления этих самых «поисков», увидел бы вполне логичную экспедицию на север, в сторону гор, в сторону родины беглянки, в сторону Оландезии.

Для королевы Ильдарии участие принца в работе этого отряда обосновывалось необходимостью посмотреть старый, полуразрушенный замок, находящийся относительно недалеко от цели поисковой группы.

Дамиан совершенно не интересовался старыми замками, но побывать там у него была и личная причина. Благодаря этой так своевременно проснувшейся хозяйственности, он получил важную и весьма вескую причину — дело государственной важности — не посещать очередное мероприятие, которое в виду траура и отъезда фальшивой единственной должно было иметь вид благотворительного вечера в пользу приюта для малолетних амагиков.

На такие встречи съезжались попечители приюта и рассказывали о воспитанниках, которых они курируют, о том, как устроен их быт и образование, общались между собой и с членами королевской семьи, которые также жертвовали на этот приют, и если собранных средств не хватало, всегда пополняли казну заведения до необходимой суммы.

Но в этот раз… Всё как будто выглядело как и раньше — те же люди, съехавшиеся с разных городов королевства, те же разговоры, даже посуда на столе у стены та же. Кроме одной маленькой детали, о которой принц узнал совершенно случайно: по милости королевы каждого попечителя в этот раз могли сопровождать две особы женского пола. И если их возраст не превышал двадцати пяти лет, то их проезд оплачивался Короной. Двух трактовок тут быть не могло.

Будь принц даже истеричной девицей, он ничего не смог бы поделать с решением королевы. Поэтому нашел способ не участвовать в очередном замаскированном сватовстве. «В акте сводничества!» — в гневе думал Дамиан, беседуя с капитаном безопасности Короны Павловским, заведовавшим распределением поисковых групп, о том, чтобы принять участие в ближайшей экспедиции.

Реджи с достоинством и той настойчивостью, граничащей с упрямством, что унаследовал от матушки, без потери достоинства смог избежать этого неприятного для него мероприятия под столь благовидным предлогом — поиск принцессы и инспекция собственных земель.

Поэтому в составе отряда из четырёх агентов безопасности посетил синдака — главу небольшого городка, городскую управу и полицейское управлении. Главной особенностью этого населённого пункта была банальная близость к Большой Северной дороге.

И пока принц любезно беседовал с главами и важными господами, затем совершал неспешную прогулку в карете по городку, пятеро бравых офицеров безопасности переворачивали вверх дном все перечисленные выше учреждения, требуя информации о проезжающих и проходящих одиноких девушках, об убийствах, особенно девиц, об ограблениях и разбойных нападениях.

И вот после всего этого, принц в сопровождении своего отряда выехал в замок, что стоял на землях, принадлежавших его семье. Собственно, удаляться далеко от Большой Северной дороги было не очень нужно, но всё же было решено посетить старый замок. И решающим тут стало то, что нужно было уединённое место для обсуждения увиденного в городке, составлении отчета и его отправить в столицу.

Поэтому старый замок стал лишь ещё одной точкой на карте, не более. И даже терпеливо выслушал рассказы старичка-управляющего о тех славных временах, когда старый король, дед реджи, использовал замок как летнюю резиденцию, пировал здесь и устраивал великолепные охоты. Дамиан, конечно, не показал насколько ему неприятны эти разговоры. Как ни странно, не знавший деда-гуляку принц, его не любил. Вернее порицал его легкомысленное отношение к своим обязанностям и долгу, а ещё — отношение к своей дочери, нынешней королеве Ильдарии. Такие чувства к деду сформировалось как-то незаметно, само по себе, ведь никто и никогда не высказывал ничего плохого о прежнем короле.

Но и находиться дольше необходимого времени в этом полуразрушенном замке Дамиану не очень хотелось. Поэтому обсудили, что было нужно, отчет написали и отправили, и стали составлять обратный маршрут. Положив увеличивающий кристалл на карту, принц принялся рассматривать большой массив леса, который лежал между старым замком и дорогой, ведущей к столице.

— Давайте-ка через лес пройдём, — предложил он, вглядываясь в мерцающую увеличенную проекцию карты и водя по ней грифелем. — Мы сможем сэкономить время на дорогу, если пройдем вот так.

И принц показал направление через лес.

Вчера Дамиан выезжал с поисковым отрядом в оранжевую зону. Направление было не случайным — здесь шел путь на север, и если кто наблюдал за бурными «поисками» принцессы и анализировал направления этих самых «поисков», увидел бы вполне логичную экспедицию на север, в сторону гор, в сторону родины беглянки, в сторону Оландезии.

Для королевы Ильдарии участие принца в работе этого отряда обосновывалось необходимостью посмотреть старый, полуразрушенный замок, находящийся относительно недалеко от цели поисковой группы.

Дамиан совершенно не интересовался старыми замками, но побывать там у него была и личная причина. Благодаря этой так своевременно проснувшейся хозяйственности, он получил важную и весьма вескую причину — дело государственной важности — не посещать очередное мероприятие, которое в виду траура и отъезда фальшивой единственной должно было иметь вид благотворительного вечера в пользу приюта для малолетних амагиков.

На такие встречи съезжались попечители приюта и рассказывали о воспитанниках, которых они курируют, о том, как устроен их быт и образование, общались между собой и с членами королевской семьи, которые также жертвовали на этот приют, и если собранных средств не хватало, всегда пополняли казну заведения до необходимой суммы.

Но в этот раз… Всё как будто выглядело как и раньше — те же люди, съехавшиеся с разных городов королевства, те же разговоры, даже посуда на столе у стены та же. Кроме одной маленькой детали, о которой принц узнал совершенно случайно: по милости королевы каждого попечителя в этот раз могли сопровождать две особы женского пола. И если их возраст не превышал двадцати пяти лет, то их проезд оплачивался Короной. Двух трактовок тутбыть не могло.

Будь принц даже истеричной девицей, он ничего не смог бы поделать с решением королевы. Поэтому нашел способ не участвовать в очередном замаскированном сватовстве. «В акте сводничества!» — в гневе думал Дамиан, беседуя с капитаном безопасности Короны Павловским, заведовавшим распределением поисковых групп, о том, чтобы принять участие в ближайшей экспедиции.

Реджи с достоинством и той настойчивостью, граничащей с упрямством, что унаследовал от матушки, без потери достоинства смог избежать этого неприятного для него мероприятия под столь благовидным предлогом — поиск принцессы и инспекция собственных земель.

Поэтому в составе отряда из четырёх агентов безопасности посетил синдака — главу небольшого городка, городскую управу и полицейское управлении. Главной особенностью этого населённого пункта была банальная близость к Большой Северной дороге.

И пока принц любезно беседовал с главами и важными господами, затем совершал неспешную прогулку в карете по городку, пятеро бравых офицеров безопасности переворачивали вверх дном все перечисленные выше учреждения, требуя информации о проезжающих и проходящих одиноких девушках, об убийствах, особенно девиц, об ограблениях и разбойных нападениях.

И вот после всего этого, принц в сопровождении своего отряда выехал в замок, что стоял на землях, принадлежавших его семье. Собственно, удаляться далеко от Большой Северной дороги было не очень нужно, но всё же было решено посетить старый замок. И решающим тут стало то, что нужно было уединённое место для обсуждения увиденного в городке, составлении отчета и его отправить в столицу.

Поэтому старый замок стал лишь ещё одной точкой на карте, не более. И даже терпеливо выслушал рассказы старичка-управляющего о тех славных временах, когда старый король, дед реджи, использовал замок как летнюю резиденцию, пировал здесь и устраивал великолепные охоты. Дамиан, конечно, не показал насколько ему неприятны эти разговоры. Как ни странно, не знавший деда-гуляку принц, его не любил. Вернее порицал его легкомысленное отношение к своим обязанностям и долгу, а ещё — отношение к своей дочери, нынешней королеве Ильдарии. Такие чувства к деду сформировалось как-то незаметно, само по себе, ведь никто и никогда не высказывал ничего плохого о прежнем короле.

Но и находиться дольше необходимого времени в этом полуразрушенном замке Дамиану не очень хотелось. Поэтому обсудили, что было нужно, отчет написали и отправили, и стали составлять обратный маршрут. Положив увеличивающий кристалл на карту, принц принялся рассматривать большой массив леса, который лежал между старым замком и дорогой, ведущей к столице.

— Давайте-ка через лес пройдём, — предложил он, вглядываясь в мерцающую увеличенную проекцию карты и водя по ней грифелем. — Мы сможем сэкономить время на дорогу, если пройдем вот так.

И принц показал направление через лес.

Однако ожидания не оправдались.

Лес не только не позволил сократить путь. Он неожиданно стал приключением — не пропустил их. Надо было прислушаться к словам старичка-управляющего, который не советовал идти без проводника, но понимание этого пришло уже после долгого блуждания в чаще. Высокие деревья, толстые стволы, густой подлесок, буреломы, глохнущий звук голосов, будто говоришь в перину, духота, надвигающиеся сумерки.

— Мой реджи, нужен привал с ночёвкой, — тихо тронул Дамиана за рукав старший отряда. — Становится темно, нужно подумать о ночлеге.

— А что наш маг? — спросил Дамиан, всё ещё горячечно пытаясь прорваться из зарослей и направляя коня то к одному просвету, то к другому. Он взмок, на потное лицо прилип древесный мусор, дыхание было прерывистым.

— Нашему магу требуется отдых, — и старший кивнул на молодого офицера, который сосредоточенно о чем-то думал, покачиваясь в своём седле. — Он держит щит вокруг нас, но большей частью — вокруг вас, мой реджи. Прошу понять и мою ответственность. Знал бы капитан, что мы решим заночевать не то что в лесу, даже в городе, вас бы без отряда сопровождения не выпустили из столицы. А так — просто щит. От крупных хищников, от мелких насекомых, от недобрых глаз. И парню будет проще, если мы остановимся.

— А направление он нам не может указать, в котором двигаться? Может, мы успели бы выйти к жилью до заката? Я чувствую, что здесь не очень далеко что-то есть… такое. То ли люди, то ли…

— То ли не люди, — с кивком закончил старший. Указал глазами на мага и продолжил: — И он тоже так говорит. Нам стоит остановиться, переночевать под охранным пологом, дать парню немного отдохнуть и утром двинуться через лес. Да и лошади устали.

Дамиан внимательно посмотрел на мага. Бледноватый, уставший. Пожалуй, действительно стоит прислушаться и не спешить. Капитан Павловский, узнав, что с группой пойдет принц, заменил мага. Этот мальчишка, по словам капитана, был одним из самых сильных в ведомстве. Он сможет обеспечить не только отправку сообщений, но и защиту. Но даже он не сможет всю ночь прикрывать группу, идущую ощупью по лесу.

Дамиан, рвавшийся в столицу, планировавший ещё что-то успеть, почувствовал себя так, словно наткнулся на стену. Наткнулся грудью, со всего размаху.

Лагерь был разбит быстро: разведен костёр, отправлен вестник во дворец о задержке в дороге, выстроен защитный купол полностью скрывавший присутствие людей и лошадей. Уже лежа на подушке из еловых лап и накрывшись плащом, слегка голодный реджи смотрел на звезды, что иногда выглядывали через густую листву над головой. Лапы были неудобными — в спину давили ветки и кололи иголки, от него пахло лошадиным потом и костром, но душа наполнялась тихим торжеством: он вдруг понял, что сегодня удивительный и прекрасный вечер. Он в лесу, у костра, над головой лес и небо, вокруг — воздух, напоённый чудными ароматами, где-то в глубине чащ скрипит неизвестная птица, тихо гудит и постреливает искрами костёр. Когда такое было в последний раз? Забыл. А может и не было ничего подобного. И ряд ли скоро повториться.

Как же замечательно! Глаза закрылись сами. Звуки леса стали ближе и будто громче — шум ветвей, шорохи, голоса птиц. Принц засыпал улыбаясь и думал о том, что завтра должно произойти что-то необыкновенно прекрасное!

Интуиция его не подвела. Так и случилось.

Утром лес будто расступился, и принц с затаённым предвкушением пробирался впереди отряда сквозь густую высокую поросль и кусты. Впереди стало светлее — лес редел. И Дамиан неожиданно для самого себя сделал знак отряду — тише. Все остановились, кое-кто спешился по примеру принца. И вместе с ним тихо двинулись к кромке леса.

Впереди, сосем близко к крайним деревьям тек ручей, а на другой его стороне сквозь редкие стволы можно было рассмотреть какое-то поселение.

Но не это привлекло внимание принца. По крупным камням, уложенным поперек ручья, в поселение шла женщина?.. девушка?.. Понять было трудно, потому что солнце светило в лицо и фигурка в длинной юбке будто сияла. Только и было видно, что несколько черных длинных локонов развеваются на ветру.

Принц замер, сам не понимая почему. Стоял, прячась в подлеске, отвел в сторону руку, предупреждая своих спутников, чтобы не шумели, и смотрел.

Она грациозно ступала босыми ногами, одной рукой придерживая повыше старомодную юбку в пол, а в другой держала корзинку то ли с цветами, то ли с травами, и слегка покачивала ею над водой в такт мелодии, которую напевала.

Принц весь напрягся, будто натянутая струна, следя за каждым движением фигуры над ручьем, впитывая звуки и запоминая каждую мелочь, каждую подробность. В душе разливалось что-то близкое к детской радости от подарка, как в далёком детстве, когда он был маленьким мальчиком и ещё не знал, что он принц и у него обязанности.

Девушка уже стояла на последнем камне и трогала пальцем ноги воду ручья, когда позади принца всхрапнула лошадь. Метнувшиеся темные волосы обозначили быстрый взгляд из-за плеча. Девушка соскочила с камня, быстро присела, подобрав что-то с земли, и поспешила к домам.

Дамиан разочарованно выдохнул — чудо кончилось…

— Мой реджи, — Дамиан обернулся. Перед ним стоял молодой парень, маг. За ночь он отдохнул и уже не выглядел измученным и больным. Зато ему явно было неловко. — Мой реджи, простите, я спорил с вами, а вы оказались правы.

Принц удивленно двинул бровями — да, маг, когда они только трогались из лесного лагеря, утверждал, что нужно держаться восточнее, чтобы выйти к жилью, но принц покивал согласно, а отряд повел туда, куда указывало его чутьё, чутьё хозяина земель. И теперь понял, что мальчишка за его спиной был недоволен тем, что к его словам не прислушались, а теперь вот пришел каяться.

— Вы были правы, лейтенант, но нам не нужно в поселение, нам нужно на дорогу, а она как раз в этом направлении, — и принц указал в сторону от видневшихся за деревьями домами. И чтобы рвущееся наружу разочарование не промелькнуло на лице, принц разложил прямо поверх травы карту, примерно на то место, где они сейчас находились, положил увеличивающийся кристалл. И внимание всех тут же сосредоточилось на увеличенном мерцающем изображении карты, повисшее прямо перед глазами.

— Мы здесь, — показывал Дамиан, — а вот здесь дорога. Это совсем немного до Большой Северной дороги, не больше получаса.

А сам в это время сквозь серебристое мерцание карты пытался рассмотреть домики за деревьями, а вернее невысокую темноволосую фигурку в длинной юбке…

Коней пришлось гнать, чтобы прибыть в столицу как можно быстрее — у Дамиана было слишком много на этот день работы, которую откладывать не стоило. И с первым же шагом через двери дворца эти важные и не очень, но требующие его личного участия события, закрутились и завертелись вокруг него, не оставили времени на посторонние мысли и чувства.

И только вечером, с тоской глядя через окно на темный, уже совершенно ночной небосклон, и сожалея, что и сегодня не удалось вырваться к Милэде, принц вдруг вспомнил, что сегодня утром случилось одно чудо. И уже опустив голову на подушку, приятно пахнущую чем-то свежим, он вспомнил вчерашний вечер под звёздным небом и сегодняшнее утро. И не смог сдержать улыбку, а затем и волну мурашек сбежавших вниз от головы и поднявших все волоски на теле. Стоило подумать об Академии — Суземский обещал завтра придти, чтобы наконец окончательно определиться куда и как перемещать и разделять, но как Дамиан не пытался, перед глазами стояла невысокая женская фигурка, освещенная солнцем.

Так он и уснул, наблюдая, как она то бросает взгляд через плечо, трогает босой ногой воду ручья, то бежит от него куда-то вдаль…

А ночью… Отголоски старого сна смешались с новыми впечатлениями, и во сне руки Дамиана скользили по теплому женскому телу, губы что-то горячо шептали в длинные темные волосы, пахнущие так, что кружилась голова и хотелось орать от восторга, как мальчишке, как простолюдину, как сумасшедшему, мысли путались и ускользали. Нужно было оторваться от этого чистого, незамутнённого восторга, но не было ни сил, не желания.

Откуда-то издали слышался веселый голос Зория, который говорил что-то, что понять было не возможно, но требовательные интонации подсказывали — Академия, Академия, Академия…

Дамиан поднял голову к небу — там кружились звёзды, и ночная птица что-то громко выводила своим пронзительным скрипучим голосом, перебивавшим слова Зория. И этот птичий крик вдруг стал голосом страричка-управляющего старым пролуразвалившимся замком, и он говорил:

— Мой реджи, лучше места просто не найти! Подумайте! Здесь, бывало, так много народу гостило, и всем хватало места!

Дамиан открыл глаза. Последняя фраза «…и всем хватало места!» крутилась в голове вместе с ускользающими воспоминаниями. Он потянул за эту ниточку и весь сон вспомнился мгновенно. Принц улыбнулся тому восхитительному ощущению от женщины, чьего лица он не видел, и потом снова зазвучала фраза «…и всем хватало места!», и предыдущая «Мой реджи, лучше места просто не найти!».

Он замер, пытаясь вспомнить сколько же гостей вмещал когда-то забытый замок его деда, потом представил сам замок, сейчас руины, но если его восстановить… Перед внутренним взором поднялись стены, несколько высоких, в четыре, а то и шесть этажей, хозяйственные постройки, большое пространство луга позади замка, невысокая возвышенность, на которой он стоял, лес, через который он уже знал дорогу к тому ручью.

Да! Решение пришло внезапно. Старичок-смотритель был прав! Места хватит всем. А если не хватит? Дамиан сел в постели, напряженно размышляя. Было несколько городов с большими усадьбами, которые могли бы вместить факультет, но все так или иначе требовали значительной передлки, а значит — затрат, но если…

Принц соскочил с кровати, быстро рошел в гостиную, схватил перо и бумагу и начал записывать идею. Спешил, пока не забылось, пока было свежо, писал и брызгал во все стороны чернилами, а в душе нарастало ликование: отличная идея! Просто отличная!

И вот шесть пар глаз вопросительно смотрят на Дамиана. Он — на них. И Зорий спрашивает:

— Так что ты нашел, друг мой?

— Я нашел решение. Оно мне приснилось! — И вновь ликование в душе, улыбка и огромное чувство силы. — Мы восстановим старый замок, что на севере от столицы! Не нужно будет ни у кого выкупать земли и здания, только ремонт. Там отличное место — и полигоны легко сделать, и лес прекрасный — дикий, дремучий. Можно будет даже установить телепортационную станцию.

Шесть пар глаз уже не просто смотрят вопросительно, но даже немного ошалело. И молчат. Просто смотрят и просто молчат.

— Что-то не так? — Дамиан глянул на Зория. Тот улыбался криво и… как-то странно. А потом принц понял — он тоже улыбается. Пришлось стереть улыбку и вновь стать ты-же-принцем, хотя и получалось это с трудом. Помогли справиться именно взгляды банды Суземского — удивленные, ошалевшие и неверящие. «Гляди-ка, как я запугал подданных своей суровостью», — мимолетно мелькнуло у Дамиана. А Зорий уже интересовался:

Но мы просто поменяем одну резиденцию на другую. Разве нет?

— Нет, — принцу хотелось вскочить и бегать по своему большому кабинету взад и вперед как это сейчас делал Несносный Мальчишка, говорить громко и эмоционально, жестикулировать и улыбаться. Но он сидел и говорил, позволив себе только откинуться на спинку своего кресла. — Во-первых, мы уже на двое разделим Академию. А во-вторых…

Принц задумался, потому что это «во-вторых» родилось только что, в эту самую секунду, и нужна было ещё хотя бы одна секунда, чтобы выразить мысль в словах:

Во-вторых, обучать самым азам магии можно и не в столице.

Суземский удивленно поднял брови, а потом вдруг просиял пониманием:

— То есть начальные знания можно давать и на местах?

Дамиан всё же не удержал улыбку.

— Зорий, ты просто мысли мои читаешь.

И советник азартно потёр руки и многообещающе взглянул на своих подчиненных. Те наконец зашевелились, стали обмениваться взглядами и фразами, доставать бумагу и грифели, а потом изобразили скульптурную группу которая могла бы называться «Вас внимательно слушают».

К утру грандиозный план не только по разделению Академии, но и по разделению магического образования, наконец, был разработан в той мере, когда уже можно было идти с ним к Тэкэре Тошайвовне.

Глава 5.

Пот заливал глаза, руки и ноги дрожали от напряжении яи усталости, приходилось продолжать драку. Парень был выше меня и явно сильнее, и я понимала, что мои шансы всё меньше. Да, он тоже был измотан, да, я сбивала его с толку своими действиями, но он просто был физически сильнее и выдержит больше моего.

Он сделал подсечку. И падая, я извернулась и удачно лягнула его по лодыжке. Секундного замешательства противника мне хватило, чтобы перегруппироваться и, сделав ещё пару движений, всё же остаться на ногах. Дыханеи тяжело вырывалось из груди, грохот сердца мешал слышать, но я всё же разобрала знакомый низкий голос:

— Да что ты творишь, мальчишка? Не так с ней надо! Сзади! Сзади! И — болевой!

Я хрипло хмыкнула. Сзади? Ну-ну, мастер Хараевский, мало же вы меня знаете! Кот, которого хотели повесить, не даст прикоснуться к своей шее. Ну а я не дам свою спину. И я вся подобралась и оскалилась. Противник как раз размял в очередной раз свои мощные плечи и посмотрел на меня. Но оскал мой ему, видимо, не понравился, и он потом опустил кулаки, которые, готовясь к новому нападению, уже держал у груди.

— Дка она зверёныш какой-то! Дерётся не по правилам! — нотки какой-то детской обиды мелькнули в этом голосе. А Хараевский сделал два быстрых шага из-за круга, ограничивающего поле учебных боёв, и продолжая говорить, провел приём-захват.

— Ты, Зверевский, не понимаешь своего счастья…

Я, уже предполагая, чем всё может закрончится, попыталась увернуться. Увернулась. Только не до конца — мастеру всё же удалось меня захватить. Но его позиция была слаба, и я круталась и присела, и из захвата вывернулась.

— Такая редкая возможность поработать с противником, владеющим необычными техниками…

Хараевский сделал неуловимое движение и я оказалась прижата спиной к его корпусу. Полсекунды на осознание ситуации, в которой я оказалась, были наполнены возмущенным гудением Зверевского:

— Да она против правил дерётся!

А потом меня накрыла ярость, корни которой лежали так глубоко и в таком неприятном месте, куда я обычно старалась не заглядывать, но сегодня, чтобы справиться с противником опытным, умелым, более сильным и более свежим, я заглянула. Результат был закономерным — противник получил своё.

Я выскочила за круг, тяжело дыша и почти ничего не видя, Хараевский потирал скулу, стоя всё там же, в середине круга, а Зверевский взвыл, будто прилетело ему, а не мастеру:

— Вот! Вот опять она так!

Хараевский всё ещё держался за скулу и очень выразительно прошипел адепту:

— Вот для этого я тебя, выпускника, ставлю в пару с малолетней девчонкой, чтобы ты понюхал как оно в жизни бывает, чтобы не по правилам. — А потом громко и властно уже мне: — Канпе! В круг!

А чтобы у тебя бешеные собаки на могиле порылись! Не хотелось, очень не хотелось, спина горела огнём, но в крови всё ещё бродили вспышки ярости, и я сделала шаг внутрь круга.

Вывалившись с тренировки, я с трудом добрела до закутка, который считался женской раздевалкой. Девиц на боевом было, действительно, мало, но после тренировок нужно было где-то приводить себя в человеческий вид и им раздевалку и душевую совместили с чуланчиком для уборочного инвентаря. Там меня привычно встретила Ариша, хлопотливо усадила на шаткий табурет. И пока я сидела без сил, металась в узком пространстве закутка, подогрева воду в высокой и такой же узкой, как сам закуток, бадье — почти ванна, да. Как раздевалась (или мне помогала Ариша? надеюсь, что нет), я уже не помню. Очнулась только когда мышцы стали приятно мягкими и ныли усталостью, а не болью.

Я не любила сидеть в ванне, да и вода остыла, поэтому быстро помылась и схватила простыню, чтобы замотаться до того, как шустрая Ариша ворвется раздевалку без предупреждения. Она хорошая, моя подруга, и даже не знаю, почему немилосердные боги послали мне такого замечательно человека, но вот её непосредственность заставляла меня быть осторожной и держать спину всегда прикрытой.

Ариша села на единственный шаткий табурет и смотрела на меня задумчиво и почему-то радостно.

— Что? — спросила я.

— Как же ты ему врезала!.. — и такой у неё был задумчиво-улыбчивый, устремлённый в пространство взгляд, что я смогла преодолеть усталость и спросить:

— Кому? Зверевскому?

Ариша сделала круглые удивлённые глаза:

— Да причем тут Звересвкий? — а потом счастливо вздохнула и с придыханием протянула: — Хараевскому.

— А я ему врезала? — попыталась вытащить из памяти такой эпизод, но что-то не могла вспомнить. Влажную простыню я свернула и впихнула в котомку.

— Да, — какая-то ласковая улыбка и опять задумчивость во взгляде. — Когда он выгнал этого бестолкового и схватился с тобой! Он, наверное, даже в Зелёное крыло пойдёт, к лекарям. Вооот такой синячина под глазом!

И Ариша в полном восторге растопырила пятерню у своего лица. По всему выходило, что «синячина» у Хараевского не под глазом, а как минимум на пол-лца.

— Ах, как жаль, что у меня нет лекарского дара! — продолжила всё также томно подруга. — Только ради того, чтобы потрогать его, излечивая, я была бы готова пойти туда учиться.

Да, жертва была велика. В Академии лекари учились дольше других на год, а иногда и на два. В зависимости от количества излеченных во время практики больных: если адепт лечил много и хорошо, то быстрее получал заветный диплом.

— Ариша, пойдём уже, — я уже пыталась запихнуть тренировочную одежду у ту же небольшую котомку.

— Хорошо, — наконец взгляд подруги стал осмысленным, и она мне улыбнулась. — Давай ты тут заканчивай, а я как раз с ребятами поболтаю.

Подруга как-то удивительно хорошо вписалась в группу боевиков, наблюдавших за тренировочными поединками. Была такая не то что возможность, а даже обязанность у некоторых адептов боевого факультета — смотреть тренировочные бои, если они проходили с участием Хараевского.

Он потом обсуждал с парнями тактику и стратегию по всем этим поединкам, объяснял, что было сделано хорошо, как и почему, что можно было сделать лучше, а что — очень удачно, что стоит запомнить, принять к сведению и ввести в навык. Все подобные тренировки записывались фиксирующими кристаллами и, конечно, можно было их просмотреть и потом, но декан настаивал, чтобы адепты сначала наблюдали бой живьём, как он выражался, а потом уже пользовался мерцающими проекциями при разборе и анализе всех деталей.

Поэтому в зале был предусмотрен небольшой балкончик вдоль узкой стены, на котором находились зрители. Единственным требованием к ним было соблюдение абсолютной тишины.

И именно на этот балкончик и сумела пробраться Ариша, перезнакомившись с ребятами-боевиками. Они не возражали, а правило абсолютной тишины очень хорошо скрывало посещения подругой моих тренировок. Да, на всех, абсолютно на каждой моей тренировке, присутствовал декан, который порой переходил даже все грани разумного, оставляя других адептов без своего внимания, зато меня сверх меры этим своим вниманием оделяя.

И гонял он меня так, что можно было подумать, что я воплотила всё зло этого мира, а декан — последняя надежда на спасение от зла. Я иногда радовалась, что боевики в основном парни, и не страдают излишней ревностью, а иногда готова была плакать, как сегодня, например, когда никто не пытался отвлечь от меня внимание декана. И я после таких тренировок добиралась в раздевалку, как сегодня, на каком-то инстинкте. Наверное, на том самом, что ведет умирающее животное в самый уединенный уголок леса.

Я уже вышла из закутка, оптимистично названного раздевалкой, в коридор, когда меня догнала Ариша и радостно доложила, ухватив меня под руку:

— Он действительно ходил в Зеленое крыло! — взволнованно и счастливо сверкала она глазами.

— Ну и что? — не поняла я её радости.

— А то! — продолжала искриться радостью подруга. — Парни говорят, что это чуть ли не единственный случай, когда декан пошел лечить свои ссадины после боя с адептом!

Я поправила лямку котомки, которая сильно давила в плечо и посмотрела на Аришу молча, но всем видом показала что не понимаю ни её слов, ни тем более эмоций.

— Да парни знаешь, что говорят? Что ты либо бешеная, либо декан слишком мягко к тебе относится!

Я чуть пожала плечами. Вероятнее первый вариант. Я, по крайней мере, в этом уверена, но говорить об этом смысла не было — слишком много придётся рассказывать из того, чем делиться ни с кем не хотелось бы.

— Ты понимаешь, что это значит, Рада? — тихо, заговорщически бормотала Ариша, таинственно поглядывая по сторонам.

— И что же это значит? — спросила, старательно придерживая котомку, норовившую съехать с плеча при каждой встрече со встречным или попутным адептом.

— Он к тебе неровно дышит! — прошептала торжественным шепотом Ариша и пребольно сжала мою руку. Я скривилась. И не так от боли, как от нелепости предположения. Декан — и неровно дышит? Ко мне? К адептке? Нелепее предположения не придумаешь. Я только скептически скривилась. И именно в этот момент через весь коридор пронеслось:

— Адептка Канпе! — магическое усиление голоса хоть и искажало его, но не настолько, чтобы не узнать — декан снова про меня вспомнил. Я развернулась, даже не потрудившись стереть недовольную мину с лица.

Ариша тоже обернулась, и тут же юркнула мне за спину и продолжила шептать:

— Вот! Видишь! Я же говорила! Стал бы он всё время тебя дергать, если бы не было чувства?

Хотелось Арише рассказать про папеньку, который меня тоже всё время воспитывал. И я точно знаю, им не любовь двигала, а нечто однозначно противоположное.

— Да, мастер? нужно быть вежливой всегда. По крайней мере, мама всегда мне об этом говорила. Хотя сейчас я с удовольствием сказала бы что-то совершенно не вежливое. Очень-очень невежливое.

— Не забудь, перед следующим тренировочным занятием — разбор боёв! Не опаздывай! — орлиный нос ни с одной стороны не был подсвечен не только синяком, но даже краснота была едва заметна. Даже сумеречное освещение полуподвального этажа не могло помешать это рассмотреть. Из-за спины послышалось тихое подружкино: «Вот! Я же говорила, уже сгонял к лекарям, синячину свёл, не стал с тобой разговаривать избитый!»

Я посчитала, когда у нас следующее занятие и скривилась ещё больше — придется пожертвовать часом в читальном зале, где так удобно было готовить самостоятельные задания, и потом после тренировочного занятия читать свои куцые (по сравнению с книгами) конспекты, засыпая на своей третьей полке в переполненной комнате… Но вовремя вспомнила свои обстоятельства и кивнула.

— Хорошо, мастер. Обязательно приду, — и уже разворачиваясь, тихонько добавила, — разве что не успею.

— И без опозданий! — строгое предупреждение стукнуло меня в спину как дубинка. — Будут все, и ты тоже обязана быть!

Я покивала, не оборачиваясь — так много декана этим вечером мой изнурённый организм мог не выдержать. Но вот мотивация прибыть вовремя на разбор выбрана была идеально: он сказал, что будут все, значит и тот, кого мне так хотелось увидеть. Я тяжело вздохнула и пошла быстрее — нужно успеть как можно больше сделать заранее, чтобы освободить вечер следующего дня.

И нет, я на него уже не сердилась и не злилась. Хотя было, да, признаюсь, было первое время желание сказать какую-то гадость, отказаться от тренировочных занятий, послать всё подальше.

Но… Пара часов, выделенных мною на изучение газет о трагедии в королевской семье Бенестарии, повергли меня в шок. Нет, даже не так. Я была в панике, в отчаянии, в ужасе: это, оказывается, я, Я! убила принцессу Суэллу и срылась из королевского дворца. Это подтвердили все мои земляки и ещё какие-то неоспоримые улики. Улики… Какие такие улики? Почему неоспоримые? Ответов не было.

Теперь меня ищут. Ищут все и где только можно. И тот визит принца Дамиана в Академию вряд ли был вызван желанием рассказать первокурсникам о их значимости для Короны Бенестарии. Не просто так принц пронизывал взглядом каждого адепта, ох не просто!

А ещё в газетах черным по белому было написано, что посольство Бенестарии ведёт переговоры с королём Оландезии о помощи: король Юзеппи, названный при рождении Карху, предлагает специальные поисковые отряды для помощи в розыске и поимке беглой преступницы.

После таких новостей я вернулась в комнату в каком-то тумане — мне было страшно до того, что руки и ноги стали холодными и теряли чувствительность, а глаза плохо видели: всё мелькало в обрывках радужных пятен и расплывалось нечеткими контурами. В тот момент мне показалось, что я умираю. Даже испытала облегчение — наконец-то мои страдания закончатся. Забралась на свою верхнюю полку, закрыла глаза и лежала, тихо глотая слёзы и ожидая, когда же начнёт меркнуть всё вокруг.

Но меня растолкала Ариша, едва ли не за шкирку, как щенка, стащила вниз и заставила идти на ужин, потом тащила меня, полуслепую и совершенно равнодушную обратно, что-то рассказывала и требовала ответов на какие-то вопросы. Потом ночью вырывала меня из кошмаров, в которых то убивала я, то убивали меня.

На утро старшекурсницы смотрели на меня таким взглядом, что можно было порадоваться — отцовские убийцы не успеют, они уже не успели. Опоздали. Потому что сейчас меня будут убивать. Но мне было всё равно, и даже лучше — эти убьют сразу и не придётся усилием воли проваливаться в обморок, что бы не терпеть боль.

От этих взбешенных гарпий меня спасла Ариша. Вот просто стала передо мной, закрыла собой и сказала:

— Не лезьте! Не видите разве, что ей плохо?

— Это ей плохо? Да эта зараза нас будила всю ночь! Даже полог тишины не помог — вы там сверху как жеребцы на лугу скакали, всё здание шаталось!

— Фу на вас, девы! Как вам не стыдно! Вы маги, вспомните Кодекс — помогать друг другу надо! А вы набрасываетесь!..

Сказать, что соседки успокоились, было нельзя, но, по крайней мере жажды убийства, ну или жажды отомстить нехорошей мне больно, а лучше — побольнее, в их глазах уже не было. Хотя и довольными они не выглядели. Но зато быстро собрались и ушли. А маленькая, но отважная Ариша, закрывшая меня собой, обернулась и спросила:

— Радочка, ты из-за почившей Суэллы так расстроилась?

И столько сочувствия было в её голосе и лице, что я не выдержала и разревелась. Села прямо на нижнюю кровать, наплевав на категорический запрет её хозяйки не только садиться, но даже и прикасаться к её вещам, и заревела. Ревела, забыв о словах матери «Мы воины, а воины не плачут», забыв о том, что всегда, из любой без исключения ситуации, нужно искать выход, и что никогда не нужно унывать. Ревела, как маленькая беспомощная девочка. Потому что именно маленькой беспомощной девочкой я в тот момент и была.

Мне была нужна мама, которая как в детстве погладила бы голове, прижала к груди, говорила бы какие-то ласковые слова утешения, пока мой отчаянный плач не утихнет, а потом начала бы строить планы вместе со мной, как выбраться из сложного положения. Вот только мамы не было, и я сейчас не хотела даже вспоминать о том, как она ушла, не хотела думать. Но чья-то рука легонько легла мне на плечо и погладила, чей-то голос ласково и немного испуганно сказал: «Ну-ну, Радочка, ну чего ты?», и мои слёзы стали высыхать, а боль, горе и страх стали отступать, и уже не казались отчаянно безысходными. Отчаянно безысходными — нет, но и более решаемыми тоже не стали.

Я шмыгнула полным воды носом в последний раз и задумалась о том, что же делать. Как поступить в такой ситуации, когда кругом враги, а помощи ждать не откуда? Единственная призрачная надежда — здесь, в Академии, я в относительной безопасности. Значит, учиться и затаиться. И то, и другое нужно делать как можно лучше — буду жива, любая крупица знаний мне пригодится, а много занятий сейчас не оставят мне времени думать о той яме, в которой я очутилась.

— Пойдём, Ариша. И спасибо тебе! — я обняла подругу. — Жалко очень принцессу Суэллу, она же малыша ждала. Вот я и расклеилась.

Подруга недоверчиво покачала головой, но ничего не стала говорить, а подала мне мою сумку, а себе на плечо забросила свою, и мы вышли из комнаты.

Кроме всех дополнительных занятий, я стала ходить на все тренировочные на боевом факультете. И Хараевский даже расплылся в торжествующей улыбке, когда я пришла в первый раз. И когда я дралась против парней, надев крепкий нагрудник (декан побеспокоился, спасибо ему), никогда не стеснялась применять грязные приёмы. И хитрость, и ловкость, и даже подлость были моими друзьями. Я себе прощала это всё — я слишком слаба и плохо подготовлена, чтобы противостоять этим ребятам на равных. И Хараевский, как ни странно, ни разу не сдала мне замечания, не остановил и не отстранил от боев, чего я ожидала и даже считала неизбежным. Он будто радовался, что я дерусь именно так, разбирал потом среди прочих мои действия и объяснял парням, как нужно было поступать, когда в глаза летит пыль или тряпка, как уворачиваться от укусов или от ногтей, стремящихся вонзиться в лицо. Мне же делал замечания о скорости реакции, плохой общей физической подготовке и слишком не смелом использовании магии.

Время ограничений прошло, и я уже могла пользоваться своей магией. Вот только я не умела…

Почти все адепты владели своей магией с детства, учились если не в специальных школах, то на дому, если не на дому, то уж на собственных ошибках точно. Я же была великовозрастным младенцем: пальцы плохо плели заклинания, магия почти не слушалась, вела себя как мокрый толстый канат во время зимнего шторма — еле ворочается и так же еле-еле двигается.

Что с этим делать, я не знала. Моих прежних умений явно не хватало — они были приспособлены совсем к другому. На занятиях я более-менее справлялась, но чувствовала, что мне делают поблажки, и это может скоро закончится.

Я думала обратиться к Яцумире, но не решалась просто потому, что её не так-то просто было найти в Академии — её загруженность просто потрясала.

Да ещё говорили, что Академию вот-вот начнут делить, из-за этого гудело всё вокруг, и я, конечно, понимала, что ей не до моих проблем. Уже за то, что я здесь и учусь, была ей благодарна как матери, что дала мне жизнь.

И когда Хараевский однажды припечатал меня к полу и заорал: «Магию! Магию применяй!», я окаменела от ужаса и неожиданности. В крике его лицо так исказилось, покраснело, вздулись жилы на лбу, что и так не самое милое впечатление от его внешности стало просто ужасающим. И я не то, чтобы применить магию, я даже провести приём не смогла. Даже попытаться не смогла.

Он резко поднялся надо мной, а потом протянул ладонь. Я с трудом поднялась, опираясь на предложенную руку, но смотреть на него желания как-то не было. Совсем не было. А хотелось отползти за круг и полежать в сторонке. Чтобы глаза закрыты и красных разъяренных морд с орлиными носами ближе пятидесяти шагов не было ни одной. Но мне не дали.

— Адептка Канпе! — вот прямо так. Не как-нибудь спокойно, умиротворённо, а вот так «Адептка! Канпе!». Будто он перед строем стоит. А в строю сплошь негодные боевики, провалившие задание, а самый главный провальный боевик — это я, адептка Канпе. Поэтому вот так сурово и грозно, что мурашки по коже: «Адептка! Канпе!», и тело само поднимается на ноги, и глаза открываются тоже сами. Открываются, чтобы глянуть прямо и преданно (спина прямая, подтянутая, руки по швам, чтобы вам немилосердные боги даровали по ночам только кошмары!).

— Почему вы не используете магию, адептка?

Он схватил меня за руку, повертел, резко отпустил и уперся мне в лицо своим взглядом. А взгляд такой суровый, такой тяжелый.

— Ваша печать уже стёрлась.

Да что ж вы, мастер, делаете с несчастной испуганной мной? И вопросы такие странные. Неужели не понятно? Не настолько же вы глупы, уважаемый?

— Плохо владею, — сказала и добавила придури во взгляд. Это всегда помогало. Помогло и в этот раз — Хараевский отдвинулся от меня подальше. А то прямо чувствовала его дыхание на своей щеке, про запах его пота вообще молчу. От меня же не лучше. И я стесняюсь, между прочим. И взгляд сразу стал такой немного понимающий, но больше — издевательский.

— А, понимаю, — протянул он саркастически, — домашнее образование!

Я опустила глаза в пол, но подбородок вздёрнула, а губа будто сама собой закусилась. И всё же ответила:

— Оно самое, мастер.

Он отступил на шаг, стал в свою любимую позу — сложил на груди руки — и уставился на меня. Я надеялась, очень-очень надеялась, что он сейчас покажет мне пальцем на дверь. Ну, или хотя бы скажет, что временно отстраняет меня от занятий. На то самое время, пока не я овладею магией в достаточной мере. Но, приподняв на мгновенье веки, я увидела вовсе не молчаливое негодование. Нет, какое там негодование? Там было удовлетворение. И не просто удовлетворение, а глубокое у-довлет-во-ре-ни-е. Глубочайшее просто! Будто я ему подарок сделала. И вот прямо почувствовала, что всё, они пришли, явились по мою душу… Большие такие, очень-очень крупные. Неприятности.

— Давайте отойдём в сторону.

И мы отошли. Декан махнул рукой, и в круг тут же вышла пара адептов и не долго приглядываясь, вцепились друг в друга, а мы стали в сторонке, там, где никого не было. И декан продолжил в очень странном тоне:

— Прекрасно! Я вам помогу овладеть вашей магией.

Я глянула на него исподлобья. Хараевский улыбался. И глаза, и губы улыбались, даже орлиный нос на этом улыбающемся лице, казалось, радовался. И такой преподаватель был весь счастливый, что я поняла — всё. Всё у меня плохо, и даже хуже, чем просто плохо. И мне стало совсем грустно.

— И не надо на меня так смотреть! — его улыбка куда-то спряталась, и снова передо мной был гордый и суровый «самый красивый мужчина Академии». — Я вам помочь хочу!

А я поняла, что у меня тоска. И что тоска пропитала меня насквозь — сверху вниз и сзади наперёд, и даже наискосок крест накрест. И всё за какие-то мгновенья. Короткие мгновенья, между произнесением слов «Я вам помогу овладеть вашей магией» и осознанием, что необходимая помощь будет происходить от того, от кого бы очень не хотелось её получать. Он хочет помочь? А почему выражение лица у него такое… кровожадное? Такое, будто он получил для расправы долгожданную жертву и сейчас будет вкусненько кушать? Монстр какой-то. Орлиноносый монстр…

Нет, ну правда, что я ему плохого сделала? Почему я, учась совсем на другом факультете, знаю это здание, этот зал, этих адептов-боевиков лучше, чем своё, родное? Может, «самый красивый мужчина Академии» подозревает меня в чём-то? Или хочет, чтобы я ушла из Академии сама?

А вот сейчас, от одной только этой мысли, я начала злиться. По-немногу, по чуть-чуть, я стала закипать. И если моя догадка верна, то он промахнулся. Я вспомнила ищеек отца, сводных братьев, свою жизнь после смерти мамы и поняла — из Академии меня можно будет только вынести. И вынести только мёртвой. Я буду цепляться за это место всем, что у меня есть, даже магией, которая больше похожа на тяжелый и неповоротливый питоний хвост в три метра длиной. Я буду здесь учится! И никакой Хараевский мне не станет помехой, как бы он мне не нравился, как бы я его не опасалась и как бы ему не хотелось меня съесть!

— Да, мастер, — я натянула маску каменной непоколебимости и сделала ритуальный поклон.

— Вот так-то лучше, — слова вроде по смыслу были одобрительные, но интонация совершенно недовольная. Что за человек? Что опять не так? Я же согласилась. И я подняла на него глаза. Он опять сверлил меня взглядом. Губы сжаты в нитку, глаза прищурены, ноздри раздуваются. Что ещё не так?!

— Так, — он приподнял одну бровь. — Два раза в неделю приходите ко мне…

К нему? Это куда же? У меня дрогнули ноги. Опасаясь худшего, опустила взгляд.

— Сюда, в зал. Будем учиться. Я после тренировок буду говорить, когда приходить.

Я смотрела в пол. Надо, значит, буду. Теперь не просто хотелось овладеть магией, а хотелось сделать это быстро. Очень-очень быстро. Я взглянула на Хараевского. Он уже не обращал на меня внимания и внимательно следил за поединком в круге, и такое у него выражение лица было… Моё желание стало только крепче, потому что нельзя следить за поединком с таким довольным лицом. Ну нет там ничего такого, чтобы быть таким счастливым. Хотя может это тень относа, конечно…

И я только укрепилась в своем мнении — быстрее, как можно быстрее овладеть магией! А то эти участившиеся встречи с деканом боевого факультета к добру не приведут.

Конечно, принятое решение заставляло меня думать о способах овладения магией, но вот заняться вплотную этим вопросом не было ни сил, ни времени. Я говорила себе утром — всё, сегодня же пойду в библиотеку, после занятий и пойду. И я шла. Если не было никаких других занятий или тренировок. Шла, делала все задания, что нам давали для самостоятельной работы на завтра, все, что мне давали для досдачи, а потом вдруг резко нужно было бежать то на ужин, то на тренировочное занятие, то на разбор боёв, то ещё куда-нибудь, и когда освобождалась минутка, её хватало только на то, чтобы подумать: «И сегодня не успела!» и уставшей упасть на не разобранную постель.

Уставала я нечеловечески. Зато дурные сны почти не снились. Наверное, организм настолько выматывался, что не было сил даже видеть сны. И меня это радовало — я устала убивать. И быть убитой тоже устала.

И однажды на перерыве между занятиями я услышала обрывок чьего-то разговора: «… ну как в детстве, помнишь, ещё в школе нас учили это делать с помощью шарика?»

И оглянулась посмотреть. Одна адептка другой показывала какой-то пасс рукой, будто держала в широко растопыренной ладони шар и поворачивала его пальцами.Другая радостно кивала — да, она помнила.

Я заинтересовалась. А у кого мне было спрашивать? Правильно — у Ариши. И за обедом я спросила у неё. Неожиданно эта тема оказалась настолько благодатной, что я удивилась — большинство соседок по столу с увлечением стали рассказывать о том, как они овладевали магией. Всё оказалось довольно просто!

Девицы не только вспоминали всё смешные и каверзные случаи, но и с удовольствием показывали все мелкие хитрости и приёмы, которым учат самых маленьких магов, показывали мне как правильно ставить пальцы. Да так, что я только успевала смотреть и запоминать, оставляя им воспоминания, а себе приобретая навыки.

Трудность была в том, что мне некогда было отрабатывать то, что у всех уже было доведено до автоматизма и было почти уже их естественным продолжением. Я, конечно, приходила в назначенные дни на занятия к Хараевскому, но он почему-то занимался со мной совсем другим. Я должна была сидеть на полу с закрытыми глазами и пропускать сквозь себя магию туда и обратно — через руки, ноги, голову, туловище. Магию нужно было раздувать и сжимать внутри себя, скручивать, сворачивать и расплетать в мелкие пряди. У меня получалось плохо. Ощущение рвущегося из рук толстого каната во время ледяного зимнего шторма не покидало меня — магия толстой скользкой змеёй вырывалась из рук, извивалась и норовила шлепнуть меня по носу. Я выходила с этих занятий мокрая, как мышь, под недовольным взглядом орлиноносого декана. Хорошо, что он не сопровождал свои взгляды словами, а то я вообще не знала бы куда деваться. В общем, это было совсем не то, чего мне не хватало.

Мне казалось, что правильная постановка пальцев, рук и всего корпуса были бы сейчас важнее. Умение получить отклик магии, провести её и сконцентрировать где-то в руке или даже на пальцах — вот то, что меня интересовало. И поэтому я практиковала всё, что слышала от адепток в единственное свободное время — когда перемещалась по Академии. Из едальни в общежитие, из общежития на занятия, из корпуса в корпус — все эти минуты я посвящала правильной постановке пальцев, отработке мелких пассовых движений и попытке сконцентрировать искру магии на пальцах или ладони.

И именно в один из таких моментов я так увлеклась, потеряла из виду Аришу — я всё пыталась одолеть одно особенно заковыристое положение растопыренных пальцев, которое мне никак не давалось. Я, конечно же, не смотрела под ноги, и в толкучке, что вечно сопровождала движение адептов по коридорам, столкнулась с кем-то, и стала заваливаться. Меня подхватили сильные руки, и когда я подняла взгляд, то увидела белозубую улыбку парня, что помог мне стать на ноги.

Вокруг нас тут же начался затор, как на реке по весне, когда льдины, бывает, сцепляются друг с другом и корягами и перекрывают движение другим. Парень, высокий и тонкий, какой-то гибкий, как ласка, с темными, блестящими как южные вишни глазами. Он улыбался и глазами, и вообще всем лицом, и на гладкой, матовой смугловатой щеке темнела умильная девчоночья ямочка.

— Ай, красавица, зачем падаешь, дорогая?

Я, ошеломленная неожиданным падением и таким панибратством, не нашлась что ответить, да и сердце только-только поднялось на своё место и едва стало восстанавливать нормальный бег, тоже забивало дыхание.

Я обвела взглядом окружающих. Несколько парней, видимо, шли с этим, с ямочкой на щеке, и остановились рядом. Среди них я увидела знакомое лицо — Джавад, невысокий, приземистый парень, который был на каждом разборе боёв у Хараевского, хотя на тренировочных занятиях мы не встречались ни разу. Я кивнула знакомому, он кивнул мне. А потом я словила удивленный взгляд парня, что не дал мне упасть. Он приподнял бровь, и перевел свои удивительные темные блестящие глаза с Джавада на меня и, махнув товарищам, чтобы шли дальше, опять улыбнулся, сверкнув ямочкой и подмигнул мне. А потом зашагал следом за всеми.

Я отошла к стене. Кусая губу, я смотрела вслед Джаваду. Он не обернулся, а как всегда, спокойный и неспешный, ушел за поворот коридора. Зато обернулся тот, с глазами-вишнями, ещё раз легонько улыбнулся и скрылся за тем же поворотом. И он точно увидел, как я смотрела вслед.

Джавада я приметила на первом же разборе боёв. Он был похож на утёс, о который бьётся штормовое море, — вокруг шумели пришедшие адепты, здоровались, что-то обсуждали, махая руками, смеясь, громко перебрасываясь шуточками, а он казался таким мирным и сильным, когда сидел спокойный, молчаливый, какой-то умиротворённый, что мне захотелось пойти и сесть рядом. А лучше спрятаться за его спиной. Вот просто подойти тихонько, присесть рядом и сидеть так, отгороженной от всех этих шумных парней, которые норовили то по-мужски поздороваться со мной, то толкнуть в плечо, то что-то громогласно спросить.

Но почти сразу тогда появился декан, и все занялись делом — смотрели, обсуждали, кое-кто даже пробовал какие-то приёмы прямо здесь, спорили, снова пробовали. А он слушал молча, внимательно следил за разговором, но не лез, пока его не спросили. А кода спросили коротко, но очень толково высказал своё мнение и опять замолчал. Да, рядом с этим сорочьим гнездом он был островком спокойствия и равновесия. И так было на каждом разборе. Мне каждый раз хотелось сесть поближе, но я удерживала себя от этого порыва, и просто незаметно наблюдала за ним.

Я на каждом тренировочном занятии ждала, что вот сегодня, вот сейчас он придет. Мне было ужасно интересно увидеть, как он будет драться. Ведь по стилю боя можно кое-что узнать о человеке.

Но сколько ни ждала, ещё ни разу не дождалась. Видимо, его занятия были в другое время, и мы никогда не пересекались. А тут такая неожиданная встреча, я увидела его в коридорах Академии. Только я в таком смешном и неловком положении…

Но я ему просто кивнула, и он мне просто ответил таким же кивком. Как знакомой, как ровне. И даже не придал значения тому, что я чуть не упала, не отвел взгляд, не стал делать вид, будто мы совсем незнакомы. Приятно!..

А ещё меня несказанно порадовало, что рядом не было Ариши. Она бы не пропустила того, что я смотрю вслед парню. Стала бы расспрашивать, забросала бы меня вопросами, замучила так, что я не смогла бы отмолчаться, и если бы не в этот раз, то уж в другой точно вынудила меня всё рассказать. Хотя рассказывать было нечего. Ну заметила парня, ну на одни занятия ходим. О чем тут говорить?

Он на меня как раз внимания не обращает. Многие парни-боевики сначала не знали как вести себя со мной: кто-то развязно приветствовал, кто-то делал вид, что меня не видит. Но это было до первого боя. А потом, когда я дралась как раненая дикая кошка, загнанная кошка, не жалея ни себя, ни их, парни уже просто коротко приветствовали, как старого товарища, и девушку во мне, похоже, не видели.

По крайней мере, никто не пытался строить глазки, приглашать на свидание или, спасите немилосердные боги, проявлять внимание как сводный братик… Опять заныла, зачесалась спина. Ох уж этот братик… Хоть не вспоминай его совсем.

Именно для того, чтобы хоть иногда встречаться с таким спокойным и симпатичным Джавадом, я ходила на все разборы боёв. Мне многое было там непонятно, а большей части я просто не могла сделать либо потому, что была слишком слаба физически, либо потому, что моя магия была ужасно непослушна и неподатлива, и поэтому все эти разборы, казалось, не были полезны.

Я садилась где-то позади всех, но так, чтобы Джавад был виден хоть периферическим зрением, и смотрела на мерцающие проекции, слушала, что будут говорить боевики, и всё ждала, когда раздастся тихий низкий голос.

Самое удивительное было то, что как бы громко не обсуждали или спорили все остальные, как только Джавад подавал голос, се замолкали. Он никогда голоса не повышал, нет! Но все прислушивались к его словам, и это было волшебнее самой сильной магии.

На этом моменте я всегда начинала завидовать. Вот прямо откровенно завидовать до звериного воя. Как бы я хотела вот так же весомо сказать пару слов, и чтобы меня все слушали… Особенно было бы приятно владеть таким умением в то время, когда отец вплотную занялся моим… ну назовем это воспитанием.

И, конечно, когда Хараевский обязал меня быть на разборе, я пришла. Мне хотелось увидеть Джавада, и хотелось понять, не изменилось ли его отношение ко мне. До сих пор испытывала неловкость, когда вспоминала, как парни из его компании смотрели на меня, когда я чуть не упала. Я не мечтала, что он будет проявлять ко мне знаки повышенного внимания, но если хотя бы не изменит своего отношения, мне и этого уже будет достаточно. Поэтому я не только пришла на разбор, но и постаралась сделать это заранее. Мне хотелось увидеть, как Джавад зайдет в тренировочный зал, как сядет на своё привычное место, как с ним будут здороваться ребята, и самой кивнуть в знак приветствия, как это было всегда.

Я не доела ужин, а дожевывала на ходу пирожок и летела быстрее в корпус Эффа. Но, как я ни спешила, всё же опоздала. Джавад был уже в зале, но там кроме него, пришедшего необычно рано, там был ещё и тот гибкий улыбчивый парень с вишнёвыми глазами. И когда я зашла в зал, он подскочил, разулыбался так, будто встретил самого важного человека всей своей жизни, раскинул руки в стороны с явным намерением меня обнять:

— Здравствуй, дорогая! Здравствуй, красавица! Как я рад видеть тебя! Откуда ты здесь? Здесь дерутся, это не для прекрасных хрупких снежинок!

Я немного ошалела от такого напора, смотрела на него какое-то мгновенье, чувствовала, как у меня расширяются от изумления глаза, но всё же увернулась, и в объятья не попала. Фактор неожиданности сыграл свою роль, и я не сразу сообразила, позволив дистанции недопустимо сократиться.

Ох, не нравится мне это — я тут скоро совсем расслаблюсь, в стенах этой Академии, уже не хожу на цыпочках и не вжимаюсь в стены, не реагирую так быстро, как раньше. Хотя вот сейчас было бы совсем нелишним быстро отойти и слиться с местностью. Я обернулась посмотреть с чем бы тут слиться, но голые белые стены как-то не располагали. А жаль. Сейчас было бы нелишним уйти от внимания это шумного парня.

Я кивнула всем сразу: и Джаваду, и этому радостному его приятелю, и другим парням, кто уже был в зале, и прошла к своему месту, пытаясь игнорировать поток слов и активную жестикуляцию человека, с которым мы не были знакомы. Но этот весельчак ничуть не смущаясь, оказался рядом.

— Как зовут тебя, красавица? — сиял он зубами, которые на фоне его смуглой, с оливковым оттенком кожи, казались невероятными в своей белизне. Руки всё так же были распахнуты, будто ворота приветливого дома. Распахнуты, но так, в отдалении. Ну хоть не норовил обнять, и то хорошо. А то я начала нервничать: слишком уж много мне в последнее время мужских объятий доставалось, я стремилась категорически их уменьшить. Поэтому сделала вид, что мне страшно интересно, из чего сделаны стены и чем они покрашены, и какой оттенок белого — синий или кремовый — они имеют, ну и вообще. Одним словом, я отвела взгляд в сторону и сделала вид, что его рядом вообще нет. Но тут он сказал слова, которых я не смогла проигнорировать. Более того, я очень, вот прямо сильно удивилась, услышав:

— Джавад, брат, дорогой, познакомь с девушкой! Такая красавица! Ты же знаешь её! Познакомь, а?

Брат? Этот улыбчивый парень — брат Джавада?

Я даже забыла, что игнорирую его, и повернулась, чтобы попытаться найти сходство в этих двоих. Джавад подошел неспешно, как всегда, слегка поклонился и представил мне брата:

— Зиад, мой старший брат. А это Рада, — кивнул он мне, улыбнулся очень вежливо и столь же прохладно. Я удивилась ещё больше, когда услышала про старшего брата. Я бы, наоборот, решила, что более основательный Джавад старший. Заметив моё удивление, он уточнил: — Мы из двойни.

— Очень приятно, — склонила я голову, пряча не столько глаза, сколько изумление.

А когда справилась с чувствами и подняла глаза, Джавад уже возвращался на своё место. Разочарование пришлось скрывать уже привычным образом — одев маску непоколебимого спокойствия. Да, мама бы меня не похвалила: расслабилась, ой как же я расслабилась!

Желание общаться с несмолкающим старшим братом и так было слабеньким, а теперь, когда младший ушел на своё привычное место в другом углу зала, и вовсе хотелось ему пожелать дальнего и какого-нибудь ну очень затяжного путешествия. И даже искать сходство как-то расхотелось.

Я смотрела бы перед собой — подумаешь, трудность. Но нет! Это парень был просто вездесущим! Он уселся прямо напротив, так, что если смотреть только прямо перед собой, то единственное, что мне попадало в поле зрения — это лицо нового знакомца.

Отводить взгляд было бы сейчас непросто невежливо, а вызывающе, и я постаралась смотреть сквозь него. Это было не так уж просто, потому что это лицо обладало очень подвижной мимикой, а ещё эта ямочка на щеке… В общем, привлекало внимание мимо воли. И я наблюдала улыбку, мимику и очень активную жестикуляцию. И уж поневоле сравнивала внешность братьев.

Сходство у них было не настолько сильным, чтобы, увидев их рядом, заподозрить родство. Хотя теперь, когда я знала, что они близкие родственники, было очевидно, что у обоих одинаково смуглая кожа, близкий цвет смоляных волос и похожие тёмные глаза, форма бровей и ушей. Но при всём при этом слишком много было у них различий.

Зиад был выше едва ли не на голову, даже теперь, когда сидел на ковре тренировочного зала, к тому же был тоньше и гибче. Нет, щуплым он не был, и плечи у него были такие же широкие, как у брата, но он производил впечатление ловкости, а Джавад со своей более широкой и приземистой фигурой — впечатление силы.

— Ра-да, — перекатывал на языке моё имя Зиад. Глаза его были прикрыты, на губах блуждала улыбка сластёны, жующего долгожданную сладость. — Радость моя…

Я резко оборвала его:

— Не смей называть меня радостью!

Так звала меня только мама, и я не хотела, чтобы незнакомые скалозубы тревожили мою память. Он же, будто не слышал, продолжил говорить и рассматривать меня:

— Рада, ты на боевом учишься?

Хотелось сказать уже какую-то гадость, чтобы он отстал уже, но я взяла себя в руки и ответила вежливо, но холодно, чтобы не поощрять:

— Нет, на общей магии.

— Увлекаешься боями? — он казался удивлённым.

Я тихонько фыркнула.

— Практически да, — не стала скрывать сарказм, и продолжила уже себе под нос: — Как тут не увлечься…

— Ты видела, как мой брат бьётся, а? — так же жизнерадостно продолжил Зиад, играя бровями, будто играл ими в мяч, и, продолжая жестикулировать руками, всё норовил дотронуться моей руки хотя бы пальцем, хотя бы едва-едва.

Я сложила руки на груди, чтобы спрятать их подальше, и кивала, но старалась смотреть больше на тех, кто заходил в зал. На слова собеседника почти не обращала внимания. То, что он болтун, я поняла сразу, а такие люди только засоряют уши словами, не люблю таких.

— Он у нас самый сильный в семье! Он наша гордость!

— Понимаю, — снова покивала я головой. Адептов было много, вот уже появился и Хараевский. Все притихли.

Думала, что новый знакомый уйдет к брату, и я смогу как всегда тихонько весь разбор наблюдать за Джавадом. Но ошиблась. Этот улыбчивый парень лишь пересел лицом к декану, но остался сидеть рядом. Более того, он сел между мной и братом, Джавада за его широкими плечами я рассмотреть не могла.

Декан не стал терять время попусту и, едва поздоровавшись, активировал первый кристалл. Ну что ж, я не удивилась. Последний мой бой, где Зверевскому не повезло, вслед за чем и сам Хараевский схлопотал по лицу, был событием, и то, что его будут разбирать первым, не вызывало сомнений. А я только вздохнула — не люблю быть в центре внимания. Тем более — такого.

Зиад, сидевший рядом, то и дело поглядывал на меня. Я против воли улавливала эти взгляды, потому что иногда нет-нет, да и косилась в его сторону. Вот только этот белозубый всё время оказывался на пути моих взглядов. Там, где-то за его спиной, сидел его брат. Вот кого хоть в профиль, хоть издали я хотела видеть боковым зрением. Но чтобы это братское недоразумение ничего о себе не вообразило, пришлось контролировать свой взгляд. Вот только мой новый знакомый свой интерес не очень-то стремился скрыть. И хоть и косился, но молчал. Вот и хорошо, вот и умница! А то я не ручаюсь за себя. Могу ведь среагировать как там, на светящейся проекции…

Когда показ закончился, Хараевский задал привычный вопрос:

— Итак, какие ошибки бойцов вы заметили?

Парни сразу зашумели, наперебой высказываясь, а я сидела, молчала, смотрела в пол. Да, во время этого боя я только и делала, что ошибалась. Вот только Зверевский тоже не был идеальным бойцом. Но самое главное… Самое главное для меня — мои нечестные и сплошь ошибочные приемы хоть и были нечестными и ошибочными, но… работали. Поэтому я не очень-то расстраивалась, слыша критику. Ведь это я припечатала Зверевского, а не наоборот. Да и декану досталось. А между правильностью и эффективностью, я выберу эффективность. Это простой, хоть и горький жизненный опыт. И пусть все катятся со своими мнениями куда хотят.

Да и запись боя… Очень, очень приятно такое видеть! А тот момент, когда Хараевский снова получил по лицу, хоть и не в жизни, не на самом деле, а снова порадовал меня — я не смогла сдержать улыбки. И даже немного восхитилась собой: мои движения были настолько быстрыми, что смазывались, да и полный удивления взгляд орлиноносого, когда я уже метнулась от него, и краснота на скуле… Это было так приятно, будто кто-то большой и пушистый обнял меня и потерся!

— Рада… сть моя, ты восхитительна! — услышала я тихий шепот.

Что? Радость? Я повернула голову и с негодованием поняла — этот Зи… как его там? Смотрит на меня как ребенок на леденец. Пришлось добавить во взгляд предупреждение — не лезь, зашибу. Он наткнулся на этот красноречивое свидетельство моей воинственности, округлил удивленно глаза и вдруг тихо рассмеялся.

— Ты маленькая страшная снежинка!

Эти слова! Эти взгляды! Это… Это… Это издевательство какое-то!

— И не смотри на меня так влюблённо! — сказал… этот просто не знаю кто и ехидно усмехнулся. Я только рот приоткрыла, чтобы что-нибудь такое ему прошипеть злое-презлое, но он быстрым и ловким движением переместился к брату. А я… Я хлопала глазами и губами — возмущение кипело и клокотало в груди, пытаясь вылиться в слова, да вот только слушатель уже не обращал на меня ни малейшего внимания.

Зато декан не промолчал.

— Ну, адептка Канпе, что расскажете о собственных ошибках?

Я поднялась, затягивая время, чтобы взять себя в руки, повела плечом, опустила глаза. Покусала губы, поморгала.

— Ну… — потянула. А потом подняла взгляд на Хараевского, который снова стоял, сложив на груди руки, и смотрел на меня так, будто всей фигурой хотел сказать: «Я очень внимательно вас слушаю!» и что-то издевательское было в его позе и взгляде. Будто он слова эти он хотел сказать таким ядовитым тоном, от которого всё вокруг дымилось и плавилось.

Я и сказала, чтобы не смотрел так больше:

— Не важны здесь ошибки.

— Почему?

— Мои успехи налицо, — и я выразительно потерла щеку и пристально вглядывалась в его лицо — где там следы моих рук? Где там та самая левая щека, которую, как мы все только что видели, тер после боя он сам? Намёк более чем прозрачный, а вслух хамить мне воспитание не позволяет.

— Адептка! — у орлиного носа так выразительно раздулись ноздри, что я скромно потупилась.

— Извините, мастер, — пробормотала, похлопала ресницами и послала самый раскаянный взгляд прекрасному мягкому покрытию на полу нашего зала для тренировок. Парни, казалось, не дышали. Ещё бы! Легендарному декану, самому выдающемуся воину Академии Королевской Магии какая-то девчонка нахамила.

— Пятьдесят отжиманий! — прозвучало грозное.

Я мгновенно упала и стала отжиматься.

— На кулаках! — ещё более грозное.

«Ой, ой, испугал!»

На кулаках, так на кулаках, и я стала отжиматься на кулаках, спокойно, размеренно, как некоторые ложку с едой ко рту подносят. А декан продолжил говорить, хотя в речи то и дело мелькало рычание. Не иначе взгляд его падал на меня. Ну извините, мастер, очень уж я не люблю, когда меня кто-то называет радостью, а потом говорит, что я смотрю на него влюблённо, ну и пусть это были не вы. Но пришли уж точно не ко мне, я не картинка рисованная, чтобы приходить, смотреть на меня. А пятьюдесятью отжиманиями меня не испугать. Пятьдесят отжиманий это не пятьдесят плетей…

Глава 6.

Удар, удар, молниеносное движение, которое я не вижу, а только чувствую, перехватывает дыхание, и я уже лежу. Лежу на спине, а надо мной, почти перед самым моим носом возвышается нос орлиный. Дыхание наше смешивается — и я, и владелец носа дышим тяжело. Но только мне тяжелее — я снизу. Это мои плечи придавлены к мягкому покрытию пола так, будто на каждом по рыцарю в полном боевом доспехе старых времен, это моя спина ноет от удара об пол, какое бы мягкое покрытие не было на нём.

— Адептка Канпе, что у вас с братьями Марун? — говорит он немного хрипло. И я замечаю, что когда он произносит слова, кончик его носа едва уловимо шевелится. Кончик орлиного носа…

— А кто такие братья Марун? — мой голос не просто немного хриплый, я еле разговариваю.

Хараевский откатился и спружинил, мгновенно выпрямился. И вот он уже на ногах и подал мне руку, чтобы подняться. Я вежливо киваю.

Наверное, это очень забавно — кивок из положения лёжа, но декан не улыбается. Не смешно ему, наверное. А может, я произвожу очень выгодное впечатление в таком положении. И ничего, что волосы большей частью слиплись, а вся я просто лоснюсь от пота. Уж про запах вообще не стоит вспоминать.

Я взялась за предложенную руку и тоже встала. Только не пружинисто, и не так быстро — я слишком устала, чтобы пускать пыль в глаза и демонстрировать свою ловкость. Нужно позволять себе маленькие слабости — уставать после тренировки вполне вписывается в этот список. Поэтому я кряхтела, когда разгибалась, смотрела с укором на ловкого боевика, пытаясь вызвать в нем если не жалость, то хотя бы сочувствие к своей избытой персоне.

— Что с вашей магией, адептка?! — он рявкнул так, что я неожиданно распрямилась во весь рост и боль во всем теле куда-то исчезла. — Почему до сих пор она не стабилизировалась?!

Я замерла с видом испуганного кролика и во все глаза уставилась на Хараевского.

— Почему я смог вас уложить?!

«Ну и вопросы у вас, декан вы наш драгоценный!» — подумала, но промолчала. На всякий случай.

— Мастер, разрешите вопрос, — молчание и взгляд исподлобья я расценила как согласие и продолжила: — Какая связь между моей магией, борьбой и упомянутыми братьями?

Декан перестал гневно трепетать ноздрями и сложил руки на груди. А после заметной паузы объяснил. Ну, как объяснил? Высказался совершенно не понятно:

— В бою нужно применять магию, а ваша магия до сих пор вам не покорилась.

Я наклонила голову, показывая, что внимательно слушаю. Прямо вот вся внимание. Но он молчал, глаза недовольно сощурены, губы поджаты.

— А как братья связаны с боями и магией?

Одна бровь приподнялась, орлиный нос заострился из-за раздувшихся ноздрей:

— Самое непосредственное, — и его взгляд медленно-медленно прошелся по моим губам, мазнул по шее и спустился на грудь, где довольно долго задержался, а потом стал спускаться ниже…

Меня бросило в жар, и я невольно сложила на груди руки также как у моего визави и повернулась боком в попытке отгородиться от подобных взглядов. Ну!.. Ну просто слов нет!

Неужели Ариша была права, и декан боевиков действительно неравнодушен ко мне? Я окинула его фигуру совсем другим оценивающим взглядом, посмотрела на его нос и поняла — нет. Ни за что! Даже если не думать о количестве его поклонниц…

Хотя как же о них не думать? Они же везде, повсюду, в каждом уголке Академии. И они не оставят меня в покое, если вдруг что. Вот в комнате со мной живут аж пятеро таких. При воспоминании о их выразительных взглядах, жестах и движениях, когда речь заходила о «самом красивом и мужественном мужчине нашей Академии» мои руки сжимались в кулаки, поднимались в стратегически-оборонительную позицию, а голова вжималась в плечи. Нет, я неплохой боец. Вон, даже мастеру по лицу настучала (вспомнив об этом, я не смогла сдержать улыбки), от парней, что посильнее меня, с большим или меньшим успехом отбиваюсь. Но это один на один, в учебных условиях, на мягком полу тренировочного зала. И то на меня жалуются, что дерусь не по правилам.

Так я хоть знаю эти самые правила и то, что нарушаю их, тоже знаю. А девчонки? Они ни правил не знают, ни что их нарушать нельзя не знают. И главное — их же много, девчонок. Если прикинуть так, совсем грубо, без уточнений, мне хватит даже этих пяти, чтобы погибнуть так и не начав жить. А в стенах Академии влюблённых в «самого красивого и мужественного мужчину» больше пяти будет, пожалуй.

Но даже не это самое печальное. Женские драки не мужские, конечно, но даже они заканчиваются. Печалит вот этот вот нос… Куда деть его? Куда? Можно предположить, что на близком расстоянии он начнёт расплываться. Хорошо, если так, а если нет? А если на близком расстоянии он станет только больше, что более вероятно?

А вот эти глаза? Они же просто прокалывают меня, как мыльный пузырёк! Я же букашка для него! Не верится мне, что на симпатичного человека можно вот так смотреть!

Да и просто… Старый он. Не хочу. И то, что этот носатый боевик в отличной физической форме, ничего не меняет. Старый он. Старый, носатый любимец женщин и богов. Всех немилосердных богов.

И все его поступки в отношении меня… Если подумать как Ариша, то и увидишь только то, что видит Ариша — внимание к моей персоне. Вот только не все как Ариша смотрят. Я, например. Я смотрю по-другому.

И у меня присутствуют глубокие сомнения, самые глубокие! о происхождении этого внимания. Чем оно вызвано? Да мало ли. Я хоть и сильно расслабилась здесь, в безопасности Академии, но годами взращенное недоверие к людям, анализ потенциальной опасности от каждого никуда не делись. И Хараевского, кроме того, что он «самый красивый и мужественный мужчина Академии», воспринимаю как ещё и очень опасного противник. И что там у него на уме, не известно. Может, он агент отца? Хотя это вряд ли, он точно не северянин, но бывали же случаи подкупов?

Не важно это. Я очень осторожно к нему отношусь, даже скорее настороженно. Таких людей лучше всегда держать в поле зрения и не поворачиваться к ним спиной. На всякий случай.

И если вот эти слова и взгляды, эти намёки я поняла правильно, то… То что?

— Вы можете совладать со своей магией и другим путём, — и уголок губ Хараевского приподнялся. У меня всё внутри похолодело от этой усмешки. Я судорожно сглотнула и мысленно стал готовиться дорого продать если не свою жизнь, то уж честь — точно.

Да, невероятно странное впечатление производил на меня этот мужчина. Я же уже давно подписала смертный приговор своей чести. Почему же мне страшно даже подумать, что палачом ей может стать этот человек? Самый, между прочим, красивый и мужественный мужчина Академии.

А этот самый красивый и мужественный, смотрел на меня исподлобья, тянул один уголок губ вверх и что-то явно делал. Я не поняла сразу. Подумала — магичит может, но потом присмотрелась, оценила положение корпуса, постановку ног и поворот плеч и чуть не рассмеялась. Хорошо, что удержалась, он бы не понял, точно не понял.

Он пытался произвести на меня впечатление. Ой, боги немилосердные! Он играл мышцами груди! У меня что-то запрыгало в горле, не иначе смех, которому хода наружу не было. А тут думаю: магичит или нападение готовит. А он мышцами поигрывает! Ха-ха-ха!

Если братья Марун это те самые братья, что после последнего разбора боёв несколько дней никак не выходят у меня из головы, то я рассмотрю вариант, на который так намекает декан и который так мне в целом интересен. Да, в целом интересен, но вот если присмотреться к нему в деталях…

— Я поняла вас, мастер, — я сделала ритуальный поклон, означающий благодарность и прощанье. — Я буду думать над этим вариантом.

И постаралась прошмыгнуть из зала, где мы так неудачно, в который уже раз, пытались сегодня овладеть моей магией. Быстро развернулась и уже почти шагнула за порог, как чья-то (понятно чья, чего уж тут лукавить!) рука схватила меня за локоть. Я так и замерла, боясь упасть и пошевелиться.

— Если вы влюблены в реджи, то знайте, что он уже нашел свою единственную, и это точно не вы!

Я бросила взгляд через плечо и закусила губу — от близости его нос действительно стал ещё крупнее. И я так была испугана его прикосновением, что вместо того, чтобы вырваться и сбежать, повернулась к нему, к этому великолепному напоминанию об орлах и прочих пернатых хищниках, и улыбаясь лучшей из улыбок Ариши-на-встерче-с-прицем сказала:

— Как здорово, что вы мне об этом сообщили. Я ведь не знала!

Он отпустил меня с тем выражением на лице, с каким смотрят на уличных шавок, которые норовят хватнуть за ноги прохожих — осторожным и одновременно брезгливым. И я уже не стала теряться, а рванула из тренировочного зала.

Даже переодеваться не стала, схватила в закутке свои вещи в охапку и помчалась наверх, к выходу из корпуса. Никто и не заметит, что я штанах, а мне нужно срочно на воздух. Принц Дамиан нашел свою единственную! Это же хорошо! Это просто замечательно! Только как же?.. Я шла торопливым шагом к общежитию, и не замечала ничего вокруг. Если он нашел, почему до сих пор не женился? Откуда знает Хараевский? И что, он в самом деле поверил, что я влюблена в реджи? Вроде и не мальчик наивный…

Встречные адепты то и дело толкали меня, но я шла как льдина в половодье — не замечала никого, и всё думала, думала, думала.

Уже несколько дней я ходила сама не своя. А всё эти братья. Как там их Хараевский назвал? Марун? Не местные парни, если судить по фамилии. Если не по фамилии — я вспомнила смуглых и чероноволосых Джавада и Зиада — тоже не местные. Эх, Джавад… Вот было бы здорово, если бы он подошел ко мне! Спросил бы что-нибудь, может, улыбнулся бы. А я ему тоже улыбнулась бы. Спросила, как успехи в учёбе, куда он после выпуска собирается. Будет ли отрабатывать учёбу или нет?

Так, всё потом. У Дамиана есть единственная, вот что интересно! И почему-то об этом не трубят на всех углах? Это же событие в стране, когда наследник находит свою пару. Должны были праздновать на широкую ногу, все газеты должны были трещать об этом, да даже воробьи на крыше судачить должны были. Это самая прекрасная новость сегодняшнего дня, да что там! Последних десяти дней, если не больше.

Всё, на этом фронте я уже не боец. Я жива, и уже не боец! Это греет моё сердце. Уже на меня отец не может делать ставку, я не игрок в этой игре! Радость слегка подпортилась мыслями о том, что в этой игре может и не игрок, но ещё не известно, что папаша со своими советниками, побери их черное болото, может придумать для меня. Сразу зачесалась, заныла спина.

Пока я здесь и пока меня не гонят, я сделаю всё, чтобы здесь оставаться и дальше. Матушка всегда говорила, что не стоит с соревноваться с заведомо более сильным противником, если можно залечь и переждать, а потом ударить в тыл. Бить в тыл я не собиралась — не в той я ситуации. А вот залечь, затаится, подождать — это моё. А там, глядишь, что-то вполне может измениться.

И пока я в условной засаде, не стоит терять понапрасну время. Его нужно расходовать с пользой — придумать что-то, чтобы овладеть такой неподатливой магие. Значит, что-то нужно решать с этим, и желательно побыстрее. Способ Хараевского, конечно, имеет право на жизнь, но не преувеличен ли его эффект? И вообще, может декан это всё придумал минуту назад?

Оказалось, нет, не придумал. Способ в самом деле такой есть, но используется нечасто именно потому, что редко встречаются сами по себе такие случаи. А знают о нём много потому… ну потому! Попахивает он, попахивает гм… жареным, потому-то все эти редкие случаи более или менее на слуху.

Узнала я это очень просто — благодаря моей лени. Решила я сэкономить время на библиотеке, ну и задала этот волнующий вопрос Арише.

Я выслушивала семнадцатую или восемнадцатую историю с самых древних времен и до наших дней о том, как дева с поздно открывшимся даром, или юноша, у которого после каких-то потрясений слабый дар «взорвался», легко, просто таки играючи подчиняли свою магию после ночи любви. Выслушивала и жалела о том, что не сообразила — это не та тема, которую без последствий можно обсуждать с подругой.

Но в тоже время, та горячность, с которой она мне рассказывала обо всех этих случаях, давала мне повод радоваться — я сообразительная. Сообразила же спросить наедине, когда других барышень вокруг не было. Иначе страшно становилось, когда представляла насколько увеличилось бы количество этих историй, а эмоции рассказчиц погребли бы меня в своей пучине.

— …и он стал перед ней на колено и сказал, что просто не может прожить без неёи дня! — она говорила так вдохновенно, сияла глазами и жестикулировала, что хотелось её обнять и погладить по голове. Эх, Ариша, Ариша! Романтик ты мой неубитый!

Но если же отбросить всё лишнее — романтику, чувства, эмоции и концы счастливых и несчастливых этих историй — то получалось, что после потери девственности человеком, чья магия не подчинялась, она становилась послушной, словно комнатная собачонка. Объяснить, как это происходит и почему, Ариша не смогла. Ну, вот это и понятно: тут романтики нет, и это ей уже не интересно.

Пришлось мне всё же заглянуть в библиотеку — у меня была мысль искусственно создать такие условия, в которых можно овладеть своей магией. Подруга к моему величайшему изумлению знала название нескольких трактатов, в которых излагались все эти и похожие на них истории.

К сожалению, оказалось, что и в библиотеке я также напрасно потратила время: ни в одной книге ничего о причинах влияния на магию всего этого ммм… процесса написано не было. Получалось, что как бы ни исследовали это явление, объяснить не смогли. Но в целом Аришины рассказы и слова Хараевского подтвердились. А значит, способ этот верный, и самое главное — быстрый.

Вопрос был в другом. вопрос во мне был. Как мне на такое решиться? Это если бы Джавад проявил внимание, если бы хоть цветок подарил, хоть бы один цветочек… Не вешаться же ему на шею, в самом деле. Да и о чем я вообще?

Последние три дня, после того злополучного разбора боёв, происходило что-то странное. Я постоянно прокручивала в голове его слова о том, что я смотрю на него влюблённо, возмущалась и снова думала об этих его словах.

Мало того. Так он же ещё несколько раз встретился мне — то в едальне, то в библиотеке, то на пути в корпус Эффе. И каждый раз улыбался во все зубы, как родной, сверкал своей ямочкой на щеке, заговаривал, как со старой знакомой, но так, на общие темы: куда идёшь? как дела? какие новости? И называл снова и снова меня так странно: говорил вроде моё имя, Рада, а потом добавлял «сть». Получалось «Радость». И так это звучало, так звучало… будто и не называл он меня радостью, но все равно получалось так, как он хотел.

Я же запретила! Я же сказала, что не позволяю! Из-за этого готова была вцепиться ему в лицо. И так повторялось при каждой нашей встрече. Это и ещё одно.

Каждый наш короткий разговор при очередной встрече он заканчивал какой-нибудь шпилькой вроде «Ну что же ты так всегда краснеешь в моём присутствии?». А вчера вот, оглядев меня с ног до головы, сказал: «Красивая причёска! Приятно видеть, что ты готовилась к нашей встрече, прихорашивалась» и провел по моему лицу рукой, убирая волосы, выбившиеся из маленького низкого хвоста, что я носила, как когда-то моя мама.

А у меня не было никакой причёски! И не прихорашивалась я для него! И только я открыла рот, чтобы высказать своё возмущение, как он просто развернулся и ушел. Просто ушёл! Ушёл, когда мне было, что ему сказать, и не только сказать, но даже было что проорать!

Конечно, я что с ним не преставая потом говорила в своих мыслях день за днём. Каких только убийственных слов и оскорблений не придумывала, чтобы стереть эту его улыбку, чтобы запихнуть все эти его словечки обратно ему в горло, чтобы он заткнулся и больше не лез ко мне со своими глупостями!

А вот вчера мы, я и Ариша, столкнулись с их большой и тёплой компанией. Зиад как и всегда был центром всей этой немалой, как по мне, компании. Ребят вокруг братьев было человека четыре-пять, и все они что-то бурно обсуждали. Джавад как всегда шел молча, и был задумчив. Зиад тоже не улыбался. Это было необычно и даже удивительно. Он внимательно слушал, поворачивался то к одному, то к другому из говоривших, что-то переспрашивал, хмурил брови.

Я, увидев их издали, сразу вся напружинилась, готовясь отбивать словесные атаки, вести пикировки и прочие военно-словесные действия. Но ребята прошли мимо. Джавад, заметив меня, кивнул и неожиданно улыбнулся, а Зиад… Зиад просто прошел мимо, мазнул по мне взглядом и отвернулся к говорившему в это время приятелю. Просто отвернулся, будто и не видел меня!

Это было так, будто идешь куда-то, и вдруг у тебя под ногой проваливается пол. Ты мгновенно оказываешься внизу, с синяками и ссадинами, болью и досадой, что не усмотрела, не среагировала вовремя, не смогла удержаться, и вот сидишь в какой-то яме, и у тебя явная и очень крупная неприятность. Совершенно неожиданная и при этом невероятно неприятная.

После этой встречи меня полдня трясло. Я не могла понять в чем причина, но меня потряхивало даже так, что заметила даже Ариша.

— Что с тобой, Радка? Ты будто родного похоронила. Что-то случилось?

Я так глубоко погрузилась в мысли о том, почему братья так резко изменили ко мне отношение, что даже немного легкомысленная подруга заметила это.

Что я могла ей ответить? Я думаю о парнях? Она бы меня не поняла. А всё размышляла, крутила в голове произошедшее и так, и эдак.

Почему всегда спокойный и даже слегка хмурый Джавад сегодня мне улыбнулся, а Зиад, такой обычно жизнерадостный, улыбчивый и несдержанный на язык сегодня меня не заметил? Почему? Почему один улыбнулся, а другой не заметил? Почему они будто поменялись ролями? Они что-то обо мне узнали? Но что? Здесь хоть что-то, но очень и очень мало, обо мне знает только ректор. И она вряд ли стала бы делиться своей скудной информацией с простыми адептами. Тогда что? Почему?

Когда в голове кроме этих вопросов ничего нет, а они бурлят как горная река в половодье, то там ничего больше не помещается. Ни учиться не хотелось, ни есть, ни спать не могла.

— Ничего, Ариш. Не переживай, это я всё про магию свою думаю: как же с ней совладать?

— Ааа, — многозначительно протянула подруга, но в глазах её остался вопрос. — Это как-то связано с этими парнями, что мы сегодня встретили?

Я неопределённо пожала плечом — рассказывать не хотелось, тем более что и рассказывать особенно было нечего. Ну понравился парень, ну его брат сказал мне несколько слов, ну повозмущалась. Что тут обсуждать?

— А то смотри, могу узнать про них, кто они и что они такое.

Я в ответ не более определенно скривилась. Вряд ли что-то изменится, если я буду знать о них больше.

— Как зовут знаешь?

Я кивнула:

— Джвад и Зиад.

— На каком факультете учатся?

— Не знаю, — я опять равнодушно подвигала плечом, — знаю только, что старшие курсы.

Когда за последним гостем закрылась дверь, и хозяева остались вдвоём, один, тот, что был пониже ростом, младший, сказал другому:

— Брат, я хотел тебе сказать о том случае, днём… Зачем девочке голову морочишь, а? Оставь её, слышишь?

Тот, что повыше, старший, внезапно схватил первого за грудки и впечатал спиной в стену:

— Это ты мне, брат, скажи, — от гнева у старшего заострились черты лица, а темные влажные глаза засверкали опасным блеском, — зачем улыбался ей?

Еще раз впечатал в стену младшего, и всё крепче сжимал в кулаках его одежду, смотрел в глаза и играл желваками:

— Брат, не переходи мне дорогу, слышишь? Не смей ей улыбаться! Это моё! Слышишь, да?

Тот, что был ниже ростом, выслушал все эти гневные слова спокойно и аккуратно взял брата за запястья, без особого труда мягким движением высвободил свою одежду из хватки, и ответил:

— Брат, у нас одна кровь, но ты старший, ты — мой вождь. Как могу я переходить дорогу тебе? Это одно, брат. Но ты забыл и о другом.

Тот, что был выше и тоньше, стал успокаиваться: глаза уже так бешено не сверкали, а на щеках не бегали желваки. Хотя что-то звериное всё ещё проступало на лице, всё ещё трепетали ноздри тонкого носа, дрожали веки и дыхание ещё не было спокойным. Младший продолжал:

— Ты забыл: у меня есть невеста, она ждёт меня уже давно. И мы поженимся не только выполняя волю наших отцов, не только по велению долга, но и по любви.

Тот, что был выше, выдохнул, опустил взгляд, его плечи слегка поникли. Когда он поднял на брата глаза, то уже был прежним собой:

— Прости, брат, я былнеправ. Я в самом деле забыл. И про общую нашу кровь, и про твою невесту, — тяжело вздохнул, покачал головой и продолжил: — Я не могу быть вождём, я слаб ещё, раз не смог сдержать своего гнева и забыл о важном. Прости, брат. Моя вина.

Он ещё несколько мгновений помолчал, а потом с болью воскликнул:

— Но скажи мне, скажи, брат, почему сегодня ты подарил ей улыбку, почему, а?!

— Брат! Ты разве не почувствовал, что сделал ей больно? А я лишь хотел поддержать её, сгладить эту боль. Всего лишь, брат, всего лишь поддержать…

И улыбнулся понимающе. Старший отвернулся, сделал шаг в сторону.

— Не лезь, брат, к ней ни с дружбой, ни с утешениями. Не надо. Я хочу, и я добьюсь.

Младший только вздохнул.

— Делай, как знаешь, брат. Одно только скажу, и буду возвращаться к этому — не стоит так начинать, она может всё понять, и не простит.

— Я услышал тебя, брат, и довольно об этом.

Ариша решила сделать мне подарок. Для этого не рассказывала того, что по крупицам собирала о Джаваде и Зиаде. С каждой её отлучкой куда-то, видимо, по знакомым, взгляд становился всё более таинственным и загадочным, улыбки — всё более многозначительными.

И пока она там собирала информацию по знакомым, я сидела в библиотеке, и собирала информацию об этом странном способе овладения магией. Читала и размышляя о том, что этот способ ещё по одной, исключительно для меня важной причине мне подойдёт. И то, что Джавад мне улыбнулся, пожалуй, может кое-что означать. Например, что мне не будет противно.

Когда я осознала, о чем думаю, меня бросило в жар. Ну и мысли! Немилосердные боги! Похоже, я решилась?

Уже вечером, когда мы с Аришей прятались от тесноты в постелях, на своих верхних полках, она все же не выдержала и, с нетерпением натянув полог тишины, стала рассказывать о братьях Зиаде и Джаваде. Хорошо, что уже научилась ставить такой, пусть и слабенький. Потому что было у меня подозрение, что фамилия братьев вызовет тот же эффект, что и фамилия нашего боевого декана, то есть, конечно же, декана боевиков, Хараевского. Ну не мог такой красавчик, как Зиад, остаться без женского внимания. Ни за что не поверю. Но, как ни странно, подруга начала рассказ совсем с другого: с того, что братья Марун родом откуда-то из далёкой и жаркой южной страны. Но никто не знает точно откуда, они хоть и очень общительные, но всё же эту тему всегда обходят стороной.

И если это соединить с их туманным происхождением, о котором они тоже помалкивают, то тут явно скрывается что-то таинственное и интересное!

Таинственное и интересное, говоришь? Я попыталась вспомнить карту, которую как раз недавно изучала, чтобы сдать географию магических и безмагических зон. Зоны я запомнила хорошо, потому и карту смогла восстановить в памяти. Далёкие, значит, и жаркие?

Да, было несколько стран, вернее, княжеств на юге — в пустынях и в горах. Там и зоны были с магическими аномалиями, но вот безмагических не было. И княжества эти… Ну такие себе небольшие государства, в принципе не закрытые, но в силу жаркого климата и преимущественно кочевого образа жизни большинства народов, что там проживали, не очень хорошо известные здесь, в Бенестарии. Может потому братья и не болтают много о своей родине, что особенно похвалиться нечем? Учатся здесь, а не у себя. Может, у них там развитие низкое, кто знает? Чем тут хвастаться?

Ходят слухи, что их отец богат и, скорее всего, какая-то значительная персона, но это скорее домыслы, потому как кроме дорогих вещей, больше ничего эти сведения не подтверждало. Я даже повеселилась немного — богатый человек из горячих песков. Песок продаёт не иначе, хаха! Наверное, самый успешный торговец пустынным песком.

Ещё Ариша рассказала, что братья учатся на факультете менталистики, причем Джавад ещё и посещает Военную Академию. То, что братья менталисты, как-то совсем прошло мимо меня, потому что я снова удивилась тому, что уравновешенный, спокойный Джавад младший. Это красавчик и балагур Зиад выглядел несолидно и серьёзно, особенно на фоне своего брата, и именно его хотелось «назначить» младшим. Хотя…

Я вспомнила своих сводных братьев, и старшего, Варгена, который Фойга, и второго, Вентенса, который Андра. Даже не удержалась от усмешки — ситуация примерно такая же, только Зиад милое, невинное дитя по сравнению с Варгеном. А этому наследовать за отцом.

Меня опять передернуло от воспоминаний о братце, и опять запекла спина, где-то вдалеке послышался его свистящий шепот, и я усилием воли сосредоточилась на рассказе подруги.

То, что Джавад ещё и учится в Военной Академию объясняло более редкие, чем с его братом, встречи — он просто реже бывал в нашей Академии.

А ещё Ариша рассказала, что братья учатся уже на последнем курсе, после выпуска уедут к себе на родину. И это меня несказанно обрадовало. Если что-то и случиться у нас с Джавадом, то недолго придётся прятаться: я не планировала долгих отношений, это было бы не целесообразно, мне вполне хватит одного раза. А как он — не очень понятно.

Ну то ж, я была благодарна подружке за все эти сведения, и даже готова была поблагодарить, как она с совершенно невинным, ну настолько невинным, что хотелось ей погрозить пальцем, видом спросила:

— Думаю, Зиад лучше!

Я даже сказать ничего не смогла, просто уставилась ан неё удивленно.

— Он красивый! — вид при этих словах у Ариши был таким довольным, что хотелось, я не удержалась:

— К чему ты это вдруг?

— Ты разве не для того спрашивала, чтобы с кем-то из них… ну магией своей овладеть? Зиад красивый!

Я повернулась на бок, подперла голову рукой, ещё раз проверила полог и выразительно посмотрела на Аришу:

— Ты всем, с кем общалась, рассказывала это?

Она мгновенно помрачнела и поджала губы.

— Ты меня, Рада, удивляешь. Если ты строишь из себя принцессу, то это не значит, что мы тут все невоспитанные и не понимаем, что такое деликатность и чувство такта. Я никому, ни единому человеку, вообще ничего не сказала. Я лишь умело наводила разговоры на нужные мне темы.

И она отвернула от меня голову. Я опять вздохнула:

— Аришка, прости. Ты не знаешь всего, у меня был в жизни случай… Плохой случай, понимаешь? Мне трудно с мужчинами, — она вмиг повернула ко мне лицо, и столько там сочувствия отразилось, столько сопереживания, что в моих глазах набежала слеза. — Этот способ… он… вряд ли подойдёт. Я не знаю, смогу ли…

И закусила губу. Спина горела огнём и жутко чесалась. И я перевернулась, придавила её к кровати, чтобы не чувствовать.

— Мне очень жаль, — тихо проговорила Ариша. — Я не знала.

Я покивала и сказала со вздохом, не поворачивая головы:

— Всё обошлось, ты не думай плохого. Но… мне теперь трудно.

Ариша молчала долго. А потом стала запальчиво говорить, перебивая саму себя, торопясь, с такими интонациями, будто утешала умирающего. Я уже не слушала, я думала: как же решиться?

За меня решил случай.

На следующий день вместо первого занятия всех адептов собрали перед входом в главный корпус, и Тэкэра Тошайовна объявила потрясшую всех новость — Академия начинает разделение. Все занятия ещё несколько дней будут вестись в прежнем режиме, а затем все, кто может быть задействован в трансформации, как красиво ректор обозвала то, что должно произойти, будут переброшены на новое место, вся деятельность переходит в стадию магических практических испытаний. Это касается двух старших курсов. Он практически в полном составе будут переброшены к новому месту размещения, и вся их деятельность будет засчитана как практика кому профессиональная, кому — как преддипломная.

Большинству выпускников будут изменены темы дипломных работ. Кому-то сильнее, кому-то меньше, но так или иначе, тематика большей части дипломных работ будет направлена на реализацию той или иной задачи трансформации.

Младшие курсы так же будут участвовать, только с меньшей мере — простые, рутинные работы, требующие большого расхода магии и мало умений. таких работ тоже будет много.

Расписание новых занятий будет дано через эти самые несколько дней, график выходных и каникул будет скользящим, и у всех есть несколько дней предупредить родных или пересмотреть свои дела и планы, чтобы спокойно заниматься делами Академии.

С этого собрания все разошлись взбудораженные, шумно обсуждая новости: кого-то переполнял энтузиазм, кто-то воспринял трансформацию в штыки. А я и когда стояла, высматривала и, когда уже все стали расходиться, высматривала в огромной толпе знакомые лица. Да всё никак не могла высмотреть. Я напряженно думала — у меня всего несколько дней, всего несколько, похоже, на колебания и сомнения времени уже не осталось. Мне нужно успеть…

Это было каким-то сумасшествием! В темноте, когда я не видела себя и его, не было ничего кроме чувств, ничего кроме голых чувств и ощущений. И ощущала я… Ощущала что-то тёплое, пушистое, будто в руках у меня тот котёнок, что мне давала когда-то поиграть кухарка. Помню ещё как он мурлыкал будто у него что-то музыкально дребезжало в горлышке, жмурил от удовольствия глазки и мял своими мягкими лапками с тонкими прозрачными коготками мою ногу, на которой сидел.

Нет, не в руках я держала котёнка, я этим котёнком себя и ощущала! Мне хотелось мурчать, вот так тихонечко тарахтеть чем-нибудь в горле (жаль, было нечем), подставлять под горячие нежные руки свои бока, спину и… ну и всё остальное; жмуриться от удовольствия и тереться об этого мужчину и обнимать его всего; мне хотелось впускать и выпускать когти, но я боялась сделать больно; мне хотелось хватать зубами его пальцы и плечи, и снова, и снова тереться о его руки. Я плакала от счастья, когда разобрала: «Девочка моя! Какая ты горячая! Какая ты жгучая! О, девочка моя нежная!».

В те минуты я чувствовала себя счастливой, любимой и очень-очень нужной просто потому, что существую. И когда, казалось, мир подошел к последней своей точке и готов был взорваться, Зиад вдруг остановился.

— Рада-сть, — тихо прошептал он и куда-то потянулся, стал что-то делать в темноте, прерывисто дыша. Что-то щелкнуло, зашуршала ткань, послышался лёгкий звон, от которого я вздрогнула, но погрузиться в плохие воспоминания о звякающих серьгах-следилках не успела — меня удивили прозвучавшие слова: — Это мой подарок.

И он, потный, дрожащий, стоящий на грани взрыва, что-то зашептал горячечно и гортанно, я почувствовала, как мою руку обвивала то ли цепочка, то ли веревочка, в темноте не было видно. Затем почувствовала, как Зиад приподнял мою руку и ладонью коснулся своего лба, а затем груди, поцеловал моё запястье, обмотанное чем-то тонким и невесомым, и всё таки сделал те несколько последних резких движений внутри меня.

И мир обрушился — он застонал, замер и содрогнулся. Постепенно его дыхание стало выравниваться. Мне всё ещё хотелось его обнимать и гладить, мурчать и тереться о него, а он какое-то время просто лежал и не шевелился. И я тоже притихла. Лежала и просто впитывала это ощущение — ощущение близости такого теплого, такого большого и сильного, такого родного человека рядом.

Наконец Зиад пошевелился, и тусклый, едва разгоняющий тьму светлячок засветился где-то в изголовье кровати. Его лицо едва-едва выступило из тьмы, а я глянула на свою руку — было любопытно. На ней несколькими витками лежала цепочка с маленькой подвеской с камнем.

— Зачем это? — тихо спросила я.

— Так нужно, Рада-сть, — тихо прошептал он и поцеловал меня в висок.

— Я не ношу украшений. Они мне мешают, — не рассказывать же о том, что нет привычки носить всякие побрякушки.

— Это не будет мешать.

— А если я потеряю?

Он тонкими невесомыми движениями стал поправлять мне волосы, что липли к влажному лбу и лезли в лицо. И столько нежности было в этих движениях, что я снова потянулась, чтобы потереться о его руку.

— Рада-сть, — сказал он тихо, и столько в этом простом слове было чувства, что я вгляделась в его глаза, сейчас скрытые в тени, пытаясь понять, что это было за чувство, — она не потеряется. Это же гвели. Даже если ты её снимешь и выбросишь, он снова вернётся к тебе. Такова её магия.

И он снова нежно поцеловал меня в лоб. Потом поцеловал брови, глаза, губы, щеки, шею.

— Ты прекрасна, моя девочка, — услышала я его шепот в перерывах между поцелуями.

Мне тоже хотелось трогать его и целовать, и я повернулась на бок и подпёрла голову одной рукой, чтобы пальцами другой провести по его лицу. У него действительно была удивительная кожа — нежная, гладкая и теплая. Хотелось ощущать её снова и снова, и я обвела пальцем контур его губ. Он словил мою руку и поцеловал ладонь. Я заметила, как блеснули в темноте его зубы — он улыбался. И я не сдержалась и, высвободив ладонь, потрогала ямочку на его щеке.

Зиад притянул меня к себе, и пока я увлеченно изучала его лицо, гладил мою спину.

— Что это у тебя? — спросил он. Я не сразу поняла, о чем он, потому что пыталась губами исследовать ямочку на его щеке. А когда поняла…

— Ничего такого, — резко перевернулась на спину. Сердце забилось, и я прикусила губу.

— Не бойся, скажи. Что это за рубцы? — он не улыбался и готов был выслушать. Вот только мне не нравилась эта тема, и я не хотела ничего говорить. Совсем не хотела, до спазма в горле. — Похоже на плеть. Да?

Я молчала, закусив губу.

— Кто это сделал? Рада-сть, скажи, — зашептал мне в самые губы. Я отвернулась. Не хочу говорить, не буду!

Но воспоминания горели, будто это было вчера. «Ты будешь знать, как липнуть к благородным юношам!» — и свист плети, и обжигающая боль на спине. Но сильнее этой боли была боль другая — в душе.

Глава 7.

Я шла на очередной разбор боёв и твердила себе: «Кто из этих двоих мне первым улыбнётся, тот и будет сегодня моим». Я это твёрдо решила, но всё во мне дрожало, руки не слушались, ноги не гнулись, а мысли путались.

Специально чуть опаздала, и хоть Харевский терпеть не мог опоздавших, и всегда наказывал, но у меня был план, и реализовать его можно было только через опоздание: я хотела зайти и увидеть сразу всех, кто собрался на разбор. Джавад там точно должен быть, он никогда не пропускал этих занятий, ни разу.

Я ворвалась со словами «Простите, мастер!» и сделала ритуальный короткий поклон-приветствие, успела мазнуть взглядом о тому месту, где на ковре тренировочного зала всегда сидел Джавад.

Сидел всегда, но не сегодня. Моё разочарование было… ну не то, чтобы огромным, но не маленьким. И когда Хараевскй рыкнул «Упала, отжалась! Двадцать!», я упала и стала отжиматься свои двадцать штарафных. С сожалением поняла, что ещё один день потерян. Эх, успеть бы за оставшееся короткое время! Но, как говорила мама, пока ты жива, бой не проигран, и следующая мысль стала просто озарением: на привычном парня не было, но ведь он мог устроиться где-то в другом месте зала? Настроение как-то сразу приподнялось, и даже отжиматься стало веселее.

Мысль об этом грела меня и на счёте десять, и на счёте двадцать: ведь он не пропустил подобное занятие ещё ни разу! А когда я поднялась и прошмыгнул на свое привычное место позади всех, поняла — сегодня первый, тот самый первый раз, который бывает у всех. Вот и у него тоже сегодня был первый пропуск. Джавада не было. Был только его брат, но он сидел далеко впереди, и как я заметила, пока пробиралась на своё место, не улыбался. И на меня не смотрел, даже не единого взгляда не бросил. Ну что ж, тоже неплохо. Подождём Джавада.

Сожаление разливалось в душе как река в половодье, такое горькое, какое-то даже отчаянное. Я старалась удержать его, затолкать поглубже, пыталась сосредоточиться на мерцающих изображениях и словах декана, но то и дело тонула в едкой жалости, потом снова всплывала и снова тонула.

Единственной отрадой на этом занятии стал вызов Хараевского в круг — он хотел показать на мне один из приёмов. Почему он выбрал меня, в этот момент было совершенно не важно, но для сдерживаемых мною чувств это стало отличной возможностью выплеснуться с наименьшим вредом для меня. Думаю, что и для окружающих тоже. Хотя за одного конкретного декана я как-то вот вообще не переживала.

Я вышла в круг и билась не просто как могла. Я выпускала всё своё отчаяние и раздражение, всю злость и недовольство, потому и получалось так, будто я отчаявшийся, обреченный на смерть человек — удары получались резкие, злые, беспощадные. И когда Хараевский в своей обычной манере попытался что-то объяснять зрителям и одновременно провести приём (ох уж мне эти учителя, не могут смолчать даже в такой неудобной для них ситуации!), я, конечно, использовала его мгновенную заминку, и провела контратаку. А нечего болтать, когда дерешься! Да, я применила грязный приём, нечестный, но он знал, кого вызывал в круг. Вот и поплатился.

И в том, что я совершенно за него не переживала, тоже была права. Он действительно отличный боец. И я это смогла оценить по достоинству, когда декан совершенно рефлекторно ответил на мой удар, ответил не слабо — в нос. Странно, конечно, он же не мальчишка. Не сдержался? Хотя, может, ему уже давно хотелось дать мне в нос, не знаю.

Да и особенно не до мыслей стало. Мир вспыхнул болью и покачнулся, нос хрустнул, а в голове зазвенело. Я оскалилась довольно — отлично! Просто прекрасно! И от боли, что усилилась злостью, снова достала его. Жаль, лишь вскользь.

Где-то вдали послышался шум, сквозь густеющий туман замелькали лица, и голос декана прямо надо мной громко скомандовал:

— К лекарю её!

Я рефлекторно вытерла мокрое под носом и, глянув на руку, удивилась — кровь. Хотя… чему тут удивляться? Меня уже подхватили под мышки и быстро куда-то волокли. А мне было больно и хорошо. Да, хорошо — внутренние ощущения наконец пришли в гармонию в ощущениями тела. И там, и там было больно. Гармония боли! Немилосердные боги!

В корпусе боевиков всегда дежурил лекарь, и идти, а вернее волочиться за парнями, тянувшими меня, пришлось недолго. А там уже ловкие прохладные пальцы прошлись по моему лицу раз, другой, отчего я перестала его ощущать. Потом те же пальцы пробежались по носу, этого я уже не чувствовала, а только видела. Что-то в носу опять хрустнуло, и в горле усилился вкус крови. Я от неожиданности дернулась, зато в глазах прояснилось. Передо мной стоял лекарь в зеленой хламиде и внимательно смотрел мне в глаза.

— Ну вот и хорошо, адептка! С кем же вы схватились так неаккуратно?

Я улыбнулась бесчувственными губами — ощущения были странными — и сказала непослушным ртом:

— Против Хараевского у меня не было шансов, но я всё же попыталась.

Доктор сморщился как от боли и в тоже время улыбнулся, покачал головой:

— Ну и отчаянная вы, адептка! — затем глянул за моё плечо. — Один пусть отведет девушку в общежитие или где там она живёт — ей нужно полежать хоть недолго, чтобы ткани восстановились, и придти в себя, а второй пусть останется, мне нужно записать в журнал.

Кто-то со спины подхватил меня, забросив себе на плечо мою руку, и понёс из кабинета лекаря. Я с удивлением обнаружила в самой непосредственной близости от своего бесчувственного лица лицо Зиада. Он шел напряженно, поглядывал на меня с каким-то непонятным выражением и не улыбался.

А мне было всё равно, мне хорошо было! Очень-очень хорошо! Теперь ничего не болело — ни лицо, ни душа, пустовато было как-то внутри, но и немного радостно — всё же я декана достала. Единственное, что мне не очень нравилось, — то, как парень меня нёс. Почему-то мне казалось, что ему тяжело. Такое уж у него было выражение лица.

— Слушай, Зиад, а давай ты меня поставишь на ноги. Я могу и сама идти.

Он покачал головой отрицательно.

— Не могу, — выдавил сквозь зубы. Мне стало его прямо жалко — какой бы он ни был сильный, а всё же я не пушинка. — Ты зачем зацепила его?

И так глянул зло, будто это я Хараевскому нос сломала, а не он мне.

— Так было нужно, — я скептически хмыкнула и попыталась улыбнуться. Всё же здесь лекари отлично владеют исцеляющей магией — у меня ничего не болело. Здорово!

— Нет, слушай, ты же не понесёшь меня прямо в общежитие? — озаботилась я, представив, как мы торжественно продефилируем по лестницам и коридорам, и как нас будут рассматривать все барышни, что толкутся вечерами в коридорах.

— Почему нет? — спросил он так же сквозь зубы.

— Стой! Остановись, я сказала! — я стала вырываться, и Зиаду пришлось поставить меня на ноги.

— Ну держись! — он стоял напротив, бережно придерживая меня за плечи, и смотрел мне в глаза. И опять не сияла на его лице ямочка от улыбки, а взгляд был такой серьёзный и немного тревожный.

— Держусь, — и я опять попыталась улыбнуться непослушными губами. Странные ощущения были не только на лице, но и во всём теле — легкость, какое-то парение и голова немножечко кружилась.

Зиад обхватил меня ладонями за лицо, и я едва различила, что его руки теплые, но то, что он бережно меня держит, поняла легко.

— Радость моя, не смей, слышишь, не смей больше вступать в поединки с Хараевским!

Легкость в теле и голове запузырилась весельем, и я выдала хихикая:

— Боишься за него? Думаешь, я его прикончу когда-нибудь?

— Радость моя, я за тебя боюсь. Я очень-очень испугался. Не делай так больше.

И он бережно и очень осторожно поцеловал меня в нос. Пузырьки веселья превратились в малюсенькие вспышки — недоумение.

— Эй, парень, что ты делаешь?

А он уже покрывал моё лицо поцелуями, лёгкими, нежными, будто бы прикосновения птичьего пёрышка. Потом обнял, прижал к себе на мгновенье и снова отстранился, заглядывая в глаза. И так мне стало хорошо, тепло, надёжно, будто снова мама обняла меня, защищая от всего плохого, что есть в мире. И теплый пушистый комок радости зашевелился в груди, а в глазах стало горячо и щекотно.

— Тебе не больно? — спросил он тихонько.

Я покачала головой:

— Нет, — мне опять хотелось улыбаться, и даже губы на этот раз послушались меня.

— Тебя нужно уложить в постель, — сказал Зиад, снова обнимая ладонями моё лицо и внимательно всматриваясь в глаза.

Я сразу нахмурилась:

— Только на руки меня не брать!

И засмеялась. Всё казалось таким странным: весёлым и нелепым одновременно. Он тоже улыбнулся.

— А как же тебя донести до твоей постели?

Я рассмеялась, представив, как Зиад будет загружать меня на мою третью полку.

— О, я знаю, — и подняла правый указательный палец вверх. — Это же простая детская магия!

повертела головой, с сожалением освободив от его ладоней лицо. Ага, мы стояли в коридоре корпуса Эффе, под лестницей.

— О, как раз отлично! Держи меня за руку, — протянула ему одну кисть и присела у стены. Меня качнуло, но Зиад не дал мне упасть, удержал. А я тихо бормотала детскую считалочку: «Дверь, открой нам путь в стене, это очень нужно мне!» и пальцем рисовала невысокий проход прямо по синей краске, точно как тогда, когда я сбежала из-под носа отцовских псов и гардов бенестарийского королевского замка.

Дверца, деревянная, низенькая, через такую едва можно было протиснуться, скрючившись, проявилась и, скрипнув крупными петлями, приоткрылась. Я обернулась на удивленного Зиада и потянула его за руку. Неловко, боком, ввалилась в коридор. Хоть он и был пустой, но это явно был коридор общежития, и я растерялась — я никогда здесь не бывала раньше. Зато Зиад, вылезший из меленького прохода следом за мной, огляделся и довольно улыбнулся.

— Радость моя, ты мне обязательно расскажешь, как это работает, поняла? — и он с улыбкой посмотрел на меня. — Но позже, а теперь скорее со мной.

И уже он потянул меня за руку, распахивая ближайшую дверь. Я и сообразить ничего не успела, как оказалась внутри темного, даже по сравнению с полутёмным коридором, помещения.

— Где мы? — я спросила тихо, боясь потревожить того, к кому мы так невежливо валились.

— У меня, — также тихо ответил Зиад, которого я не видела. Не видела, но очень даже ощущала — он снова взял в ладони моё лицо, и я почувствовала его. Кажется, ко мне вернулась чувствительность. — Мы у меня, и я сейчас же уложу тебя в постель.

И прижал меня стене, снова покрывая поцелуями моё лицо. Лёгкими, нежными, будто касания бабочки, и такими теплыми, что мне хотелось плакать. Мелькнула мысль «Ну и что, что не Джавад. Зиад даже красивее», хотя в темноте это было совершенно не важно…

Но воспоминания горели, они были свежи, будто всё произошло прямо вчера. «Ты будешь знать, как липнуть к благородным юношам!» — и свист плети, и обжигающая боль на спине. Но сильнее этой боли была боль другая — душевная боль.

Варген, названный при рождении Фойга, «благородным юноша», мой сводный брат, всю экзекуцию находился здесь же, рядом и, я знала это точно, наблюдал, как меня наказывали за то, что он меня домогался. За то, что он ко мне домогался! Он домогался, а наказывали меня…

Когда в том тёмном углу замка отец оттащил от меня братца, этот подонок в своём рассказе вывернул всё так, будто это не он, а я приставала к нему, не давала прохода, преследовала. Подумать странно: я — и преследовала его! А он, нежный лютик, старше меня, больше едва ли не в два раза, известный как самый развращенный мужчина королевского замка, никак не мог от меня отбиться! Одним словом, из его слов получалось, что я редкая потаскушка.

— Отец, — говорил он горячо, будто защищая меня, и я бы даже поверила, если бы не меня он зажимал по углам, выслеживал, рассчитывая с невероятной точностью моменты, когда никого не будет рядом, — чего ждать от дочери той, которая совращала всех мужчин в замке?!

А отец, которого мать, умирая, закляла меня беречь, защищать и воспитывать, раздувался багровой тучей, смотрел на меня глазами навыкате, налитыми дурной кровью, и дергал ртом. Он меня ненавидел. Я это знала, но теперь увидела это собственными глазами. Ненавидел за то, что я его незаконная дочь. Его, короля, который искоренял в стране всех бастардов, как крыс, как его отец — магов. Я была его позором, доказательством его слабости, его несовершенства. Как же ему, такому правильному, было меня не ненавидеть?!

И, конечно, в этой ситуации меня и спрашивать не стали, ибо «молчи, женщина, закрой рот, дура!». Я была виновата только потому, что была во-первых, его незаконной дочерью, а во-вторых, женщиной. И поэтому меня выпороли. Просто выпороли плетью на конюшне, как прислугу. И багровеющий лицом отец, и довольный сводный братец стояли и смотрели, как я дергалась от каждого удара, как кричала, как плакала.

Сквозь боль и холодную воду, которой меня отливали, чтобы оттащить на сенник, я видела их размытые силуэты. Лиц не видела — не до того было. Но, думаю, оба были довольны — один отомстил мне за то, что я родилась и этим опозорила его честное имя, а другой — за то, что была такой неуступчивой. Почти год я ускользала от него, его липких ладоней, горячего дыхания, запах которого вызывал у меня омерзение, от его слов, наполненных гнусностями, от которых сердце стучало как ненормальное.

Я боялась сводного брата. И боялась не напрасно — он был жесток, даже больше — он получал удовольствие, когда кого-нибудь мучил. Я слышала не однажды среди слуг разговоры, что опять от его вынесли тело бездыханной девушки, изуродованной, замученной. Мёртвой. Всё делалось тихо, так, чтобы отец не знал.

И то, что он поймал нас в тот момент, было моим счастьем. Я это поняла не сразу. И если бы не слова кухарки, то, наверное, так и не поняла бы никогда.

Она выхаживала меня там же, на сеннике. Она приходила ко мне утром и вечером, приносила молоко, иногда хлеб, промывала раны на спине и рассказывала. Много рассказывала.

И про то, что король Юзеппи устроил хорошую взбучку наследнику. Никто не понял почему он кричал — король предусмотрительно выгнал всех из комнаты брата. И если слов было не разобрать, то бешеный рык был слышен в коридорах, и никому в голову не пришло подслушать, все просто прятались, боясь королевского гнева. Но я догадывалась — я была слишком ценным товаром, чтобы меня вот так испортить. На моё обучение уже тогда тратились такие средства, что мне даже не хочется об этом думать.

Рассказывала кухарка и про мою мать, которая в самом деле любила отца, и про отца, который её хоть и не любил, а просто не мог удержаться и пройти мимо экзотики, всё же высоко ценил её, и не отослал от двора, и всё так еж доверял ей охрану своей жены. И даже даровал мне жизнь, не став проверять, его я дочь или нет. Он, по словам кухарки, поверил матери на слово, что мой отец — кто-то из погибших недавно охранников короля.

Я помню маму, она не была красавицей — широкое плосковатое лицо с раскосыми глазами, жесткие черные волосы, очень крупные губы. Это для светловолосых и голубоглазых олданезийцев её смуглая кожа и темные глаза были невероятной диковинкой, и многие пытались добиться её внимания. Но только, по словам кухарки, мать моя была однолюбкой. Когда король уже насытился ею, она продолжала хранить ему верность, такую глупую, ненужную никому верность, и не отвечала ни одному мужчине.

А их было очень и очень много вокруг неё: и тех, кому она нравилась просто как женщина, и тех, кто тоже хотел экзотики, и тех, кто хотел «объедков» с королевского стола. Были и такие, кто звал её замуж. Даже не взирая на моё существование. Я, по меркам олданезийцев, была позором для одинокой женщины. Она ведь так и не сказала, чья я дочь.

Хотя, зная какой он, мой отец (от этой мысли во рту всегда появлялась едкая горечь), я не могла поверить, что он не проверял. Думаю, он позволил матери считать, что она обманула его, а сам строил свои далеко идущие планы уже тогда. Он всегда и всеми пытался играть.

Вот и матерью моей играл. Она ведь и погибла именно из-за этой своей любви, из-за того, что король умело использовал её — она закрыла его собой от убийцы. Его, а не его жену, которую была приставлена охранять. Я не понимала, как же надо было любить чужого мужчину, чтобы защищать его жену, готовить охранниц для её защиты, да ещё и закрыть собой этого человека от кинжала убийцы.

И только умирая, она подумала и обо мне, и на последнем издыхании закляла всей своей магией отца, чтобы он берег меня и защищал. И он меня берёг. Только для себя, вернее, для своих политических целей. Так берёг, что мне пришлось прятаться ото всех за каменной маской спокойствия, и долго строить план противостояния его воле и целям.

И рассказывать всё это Зиаду я не собиралась: мои отношения с отцом — это мои и только мои отношения, и нечего вмешивать сюда ещё кого-то. Он и так достаточно поучаствовал.

— Это я упала в детстве, — сказала, глядя в потолок. — Так бывает с маленькими детьми.

— Да? — протянул Зиад, и я снова увидела как блеснули его зубы. — Ну хорошо, маленькая ты моя девочка. пусть этот секрет останется с тобой.

Он снова принялся меня целовать, только я уже не мола расслабиться. Он приподнялся надо мной:

— А я ведь ещё один твой секрет знаю… — протянул загадочно.

— И какой же? — глянула я на него с деланным интересом.

— Я знаю твой самый большой секрет, — ямочка на его щеке вдруг исчезла, и мне показалось, что черты его лица хищно заострились, а в глазах мелькнуло что-то недоброе, хотя в этой глубокой тьме видно было плохо. Но сердце опять предательски подпрыгнуло и ухнуло в живот.

Но сердце опять предательски подпрыгнуло и ухнуло в живот. У кого как, а у меня живот, похоже, — орган, чувствующий неприятности.

Я напружинилась и чуть отстранилась, чтобы оценить обстановку — места было мало, прямая атака невозможна. Да если бы и была возможна, я бы не одолела его. Зиад выше меня на голову, а вся его расслабленность, изящество фигуры и гибкость было лишь видимостью, маской, под которой скрывался ловкий и опасный боец.

Это был простой вывод из сведений, которые мне продолжала приносить Ариша, заигравшаяся в разведчика: Зиад вместе с братом брал уроки у Хараевского и ещё пары отличных мастеров-боевиков столицы Бенестарии. Это наивный цветочек Ариша не понимала, о чем мне мимоходом рассказала. Но я-то понимала, зачем и почему некоторые воины проходят такую подготовку.

И я вполне могла предположить, что уровень владения рукопашным боев это парня, моего первого мужины намного превышает мой. И уж конечно он вполне справится с голой девицей, которая лежит в его постели, каким бы хорошим бойцом она ни была. А я не была хорошим бойцом, я себе не льстила, и то, что мне удавалось кого-то достать или не дать вывалять себя об пол, то лишь потому, что я использовала любую возможность и гнушалась подлостью в бою.

Здесь это не пройдёт.

Значит, нужна хитрость. Сердце заходилось в нервном стуке, а ведь ещё нужно было делать вид, что ничего страшного не произошло. В такой ситуации много не придумаешь. Но… плана отхода нет, а значит, как говорила моя мама, ты до тех пор не проиграла бой, пока не сдалась. Поэтому сначала нужно узнать всё до конца — что ему известно обо мне, как он хочет использовать эти сведения, отдаст ли меня отцу или я ещё смогу что-то предпринять.

И я растянула ставшие непослушными губы:

— Что же это за секрет такой?

Дыхание переводила с трудом, голос от этого прерывался и чуть охрип. А ещё я боялась, что внутренняя дрожь станет заметной.

— Ты блондинка! — и опять блеснули в полутьме зубы. — Зачем, покрасилась, а? Я хочу, чтобы ты была блондинка, слышишь?

Я с трудом сглотнула и удержалась от облегченного выдоха. Это, конечно, тайна, но не такая уж страшная. Сбегая из дворца, я откромсала как попало волосы и хвост бросила в камин в покоях дяди, нашего старшего посла. Этот камин стал моим благословением на тот момент. Найди кто-нибудь тогда мои отрезанные волосы, и половина моей маскировки пропала бы. Даже не половина, а почти вся. Ну и покрасилась я тогда в случайный цвет — что было у меня под рукой из скудного набора в ванной, то и взяла, использовав свои знания по уходу за больными. Наивные! Все они, включая отца, думали, что я очень интересуюсь уходом за больными — «это хорошо, это угодно богам, правильно, девочка, ты должна быть милосердной!». А мне просто так удобнее было присматриваться к тому, что делают шаманы, перенимать их знания и приспосабливать под свои нужды — я знала, что сбегу от отца. И я так давно готовила побег, что абсолютно любую малость анализировала: сможет она мне помочь в побеге или нет.

Поэтому состав для окраски я применяла всё тот же, раз в несколько дней намазывая голову странной бурой смесью. И если поначалу я переживала, не вызовет ли это подозрений, то увидев, что другие адептки накладывают, втирают, намазывают на себя, чем оборачиваются и пропитываются, и не только в душе, перестала.

Я припомнила, когда последний раз красила волосы. Пересчитала дни, получилось всего пару дней. Даже если внимательно присмотреться, и уж точно не в таком сумраке, как сейчас, понять, что мои волосы другого цвета, невозможно. Откуда же он тогда знает?.. И новая тревога затопила мою душу. Неестественно улыбаясь (я надеялась, что Зиад не слишком придирчив к достоверности моей мимики), я всё же решила всё выяснить до конца и спросила:

— И… как же ты догадался?

Сказала и взвыла в душе. О, немилосердные боги! Что я болтаю? Я же сама себя с головой выдала! Надо было до последнего отпираться! Нужно было стоять на том, что это мой естественный цвет! Горячая мужская ладонь сместилась с моего живота вниз.

— Здесь ты беленькая, Рада-сть, — прошептал он, приближая свои губы к самому моему лицу, а рука… Его рука жила своей отдельноq, совершенно самостоятельной жизнью. — Ты беленькая, и это очень и очень меня радует.

И череда лёгких поцелуев покрыла моё лицо, плечи? и стала спускаться ниже. Я замерла потрясённая. Да, красила я волосы только на голове.

— Подожди… — мой голос сорвался. То ли от его нежности, то ли от моего волнения. Но это сейчас было не важно. Мне нужно было разобраться, что ещё ему известно. — Почему р… радует?

Я пыталась быстро сообразить, как удирать, как быстро он догадается обо всём остальном, если ещё не знает, и насколько вероятно, что он всё же не знает.

— Ты разве ещё не поняла? — спросил он глухо, утыкаясь мне в основание шеи и сильно втягивая воздух, отчего я чувствовала, как в том месте, где он дышал, становится то холодно, то жарко. — Я просто очень сильно люблю блондинок.

— Но… я не блондинка, — я стала понемножку отползать к краю кровати.

— Ты — блондинка, Рада-сть моя, — и он укусил меня возле ключицы, тихонько рыкнув. Я просто заледенела.

— Ты оборотень, что ли? — спросила слабым голосом.

Зиад откинулся на спину и рассмеялся, а я воспользовалась его относительной удаленностью и спрыгнула с кровати. В темноте не было dblyj, где одежда, да вообще ничего не было видно. Я помнила, что сбрасывали мы всё с себя где стояли, и какие-то более темные пятна на полу подсказывали о том, что, возможно, я и не ошибаюсь.

Я схватила несколько таких более густых теней, пока перемещалась к той стене, которая по моим ещё более смутным воспоминаниям отгораживала комнату от коридора. В руках теперь была одежда, но одеться я в неё не смогла бы — во-первых, темно, а во-вторых, непонятно, чья одежда — моя или его. Да и неважно это уже было, одеваться всё равно было некогда.

— Рада? — удивленный голос Зиада смешался с другим голосом, из-за двери.

— Брат! К тебе можно? Или ты занят?

У меня всё оборвалось. Это был голос Джавада. И интонации… Только он так неспешно и весомо произносил слова.

Рефлекторно двинулась на голос — быстро сориентировалась, что искала нужную мне стену не там. Мне было страшно, что Джавад сейчас зайдёт и увидит и меня, и Зиада, и всё поймёт. Нестерпимый жар облил меня с ног до головы, а сердце забилось рваными толчками, заставляя дыхание сбиться. Да, мне было стыдно. Стыдно и неловко. А ещё я терзалась вопросом: почему не он? Как так случилось, что я поддалась Зиаду?

И уже рисуя маленькую дверцу на стене у самого пола и приговаривая шепотом считалочку «Дверь, открой-ка путь в стене, это очень нужно мне!», я задала себе другой вопрос: почему мне так стыдно?

Нужно было думать и волноваться о другом: я ещё никогда не ходила детской магией из комнаты. Всегда — только из коридоров, и поэтому куда сейчас попаду, было не известно, более того — вполне возможно, что и опасно. А если учесть, что одета я была лишь условно — одежда в руках никак не считается надетой, то волноваться всё же стоило, и сильно.

Но этот вопрос меня волновал как раз меньше всего. Сейчас меня терзали, рвали на части и грызли вина, досада, стыд, сожаление и… что-то ещё, чему я не знала названия. Вопрос как быстро одеться, чтобы никто не заметил меня в таком мягко говоря нетипичном для адептки виде — голой, вылезающей из стены, прижимающей к груди ворох мятой одежды, был второстепенным, хоть и важным.

Но, видимо, немилосердные боги сегодня отдыхали. Или, что более вероятно, отвлеклись от меня на что-то более интересно, а, скорее всего, просто отвернулись, пытаясь сдержать смех: я вывалилась возле душевых своего этажа за считанные мгновенья до того, как к этому месту подошли спешащие на помывку адептки. Этих кратких мгновений мне вполне хватило, что бы проскочить в предбанник, пристроить на крючках мятую одежду и сделать вид, что я тут уже давно раздеваюсь и вот как раз иду мыться.

Ну что ж, господину Хараевскому можно сказать спасибо — реакция у меня улучшилась. К тому моменту, как щебечущая стайка девиц зашла в предбанник, я уже повернулась, чтобы идти к кабинкам, и приветственно махнула рукой. А затем спокойно и даже расслаблено, хоть это было непросто, направилась в самую дальнюю. Мне хотелось уединения, а ещё там вряд ли кто-то заметит, если я буду плакать. А мне очень и очень хотелось прореветься, хотелось выплеснуть ту горькую смесь эмоций, что жгла мне горло и сдавливала грудь, хотя бы с водой поделиться этим и облегчить свою боль.

Как же мне хотелось, чтобы всё то, что произошло, произошло по-другому! Я открутила пробку, и на меня тоненькой струйкой потекла теплая вода. И я подставила ей лицо и стала спрашивать не знаю у кого — у себя ли, у воды, как же меня угораздило пойти и лечь с Зиадом? «Он красивее брата», — будто шептала мне вода. Я под теплую струйку затылок и вспоминала, как мне было легко и смешно, как удивительно по-новому я себя ощущала после лечения. Да я была будто пьяная!

«Излишек магического вливания», — тихо, на грани слышимости прошуршала вода. А ведь и в самом деле… Я черпнула полужидкого мыла из своего горшочка, который скаредная и подозрительная комендантша выдавала мне с таким видом, будто отрывала от сердца величайшую ценность. Слёзы всё равно накипали на глазах, и мне хотелось укутаться во что-то теплое и мягкое, что меня согреет и успокоит. Жаль, что запах у казенного мыла такой не приятный — какой-то кислый и липкий, мне бы сейчас хвойного чего-то…

Да, такое лечение может иногда быть с передозом магии. Но я не помню, чтобы у меня такое было когда-то раньше. Я глотала горькие слёзы разочарования и продолжаларазмышлять. Не такого я ждала, не такого хотела! Хотела, чтобы было душевно, ласково, нежно, чтобы по любви. Хотя тут я не права. Мне было очень хорошо с Зиадом. Я вспомнила, каким он был нежным, как целовал, какие говорил слова.

Я уперлась в стену кабинки головой. Ну что же за противный запах у мыла! Хочу запах смолистой, разогретой на летнем солнце ели! Он мне так нужен сейчас, просто необходим чтобы успокоиться. Я прямо почувствовала этот запах, и будто стало легче, будто меня всё же укутало то теплое и мягкое, чего так просила душа.

Я вспенивала пахнущее наконец нормально мыло в волосах, на руках, на груди, животе, спине и вспомнила, как меня ладил и целовал Зиад. И почему-то слёзы только сильнее катились из глаз. Почему я чувствую вину? Я пошла с ним, а не с его братом, как хотела. Всё, это уже не изменить. Но я и не обещала Джаваду ничего. Он, наверное, даже не догадывался, что мне нравится. «Зиад красивее», — шептала, лопая маленькие, пузырьки пена.

Хвойный запах расслаблял и убаюкивал. Да, Зиад красивее. Привлекательнее. Он больше мне нравился — надо быть честной хотя бы с самой собой. Но я боюсь таких парней. Именно потому и боюсь, что они слишком привлекательны. И привлекательны не только для меня одной. Не хочется быть одной из многих его женщин… Горечь снова скривила моё лицо в болезненной гримасе. Ещё, ещё хвойного запаха, пены — больше, воды — горячее!

Наверное, именно поэтому так плохо — я не Джаваду изменила, я изменила себе, той себе, рассудочной и холодной, благодаря которой выжила в последние годы. Опьянение излишком магии смело все барьеры, все доводы разума, оставило… Что? Что оставило? Мою суть — мне нравится не сдержанный, умный и надёжный, а красивый. Вот она глубина той горькой ямы, в которой прячется вся правда обо мне.

И этот человек, которому я отдалась, знает мою тайну. Ещё не всю, конечно. Но много ли ему потребуется времени, чтобы узнать всё до конца? И не захочет ли он выдать меня бенестарийскому принцу или вовсе моему отцу? Я пыталась вымыть пену из волос. И обычно такое не пенное мыло сегодня сопротивлялось и сопротивлялось. Я напрасно изменила себе: моя холодная маска помогла мне выжить тогда, поможет и сейчас.

Я закрутила пробку на горячей воде, и резко на всю открыла холодную. Ледяной поток окатил меня с головы до ног, и я отскочила от обжигающего холода. Стерев с лица воду, я не глядя потянулась за полотенцем — длинной узкой холстиной, которой тут принято было вытираться. Она быстро промокала, и спасало положение только то, что она была слишком длинной, и всегда можно было найти сухой кусочек, даже когда основная часть уходила на оборачивание головы.

Уже когда я шла по проходу мимо кабинок в сторону предбанника, одна из адепток окликнула меня:

— Рада, дай мыла своего. Так пахло, пока ты мылась! Тоже хочу такого!

Только теперь я осознала, что мыла у меня с собой не было. Я же голая ввалилась в душевую. И полотенца тоже не было. Я потрогала длинный край холстины, лежавший у меня на плече. Приподняла его и поднесла к глазам — вот оно, полотенце. Я глянула на девушку и закусила губу. Она продолжала вопросительно смотреть на меня.

— Знаешь, не осталось ничего, всё сегодня израсходовала, — протянула я, соображая, что же такое сейчас произошло.

Глава 8.

«Мой дорогой и единственный! Мой суженый!

Скучаю! Скучаю без вас, скучаю от одиночества, очень сильно скучаю!

И это не смотря на то, что Варген, названный при рождении Фанга, уделяет мне много времени. Он очень обходителен и любезен. Почти всё своё свободное время наследник проводит со мной. Это настолько лестно, что даже стыдно признаться в этом, мой драгоценный реджи! Не знаю, насколько это прилично для местного общества — такое частое общение с мужчиной, тем более с наследником. Ведь я так и не смогла найти женщину, достаточно благородную, чтобы пообщаться с ней и получше узнать об обычаях местного высшего света. Имею большую надежду, что не нарушаю их.

Наследник сопровождает меня на верховых прогулках, когда позволяет погода. А позволяет она, увы, нечасто. О мой реджи! Насколько же здесь холоднее, чем в нашей благословенной Плодородной богиней стране!

Но хотя бы так я могу осуществить свою мечту, и посмотреть, пусть издали на жизнь Оландезии. Вижу не много, большей частью архитектуру. Она очень отличается от нашей — здесь нет строений выше двух этажей. Да эти так редки, что их можно пересчитать по пальцам обеих рук. И находятся в основном вокруг королевского дворца. Они очень похожи на какие-то присутственные места, но я не уверена — табличек с названиями, как у нас, на них не имеется, а знаки, которые иногда встречаются вдоль дорог, с надписями, я, к сожалению, разобрать не могу, поскольку не умею читать на оландезском наречии.

Людей же на улицах так мало, что иногда кажется, что город вымер. Но, как объяснил мне наследник, местная стража готовит нам путь перед прогулкой, чтобы недостойные не могли нам помешать. Это с одной стороны конечно, лестно, а с другой — не даёт мне узнать что-то интересное о жизни местных жителей.

И здесь я, наверное, неправа. Когда мы общаемся с наследником, я не успеваю ни о чем думать — столько знаков внимания на меня сыплется. Мне даже некогда расспросить его о его стране. Варген, названный при рождении Фанга, проявляет огромный интерес к нашей стране, расспрашивает меня о ней, да с таким рвением, что у меня порой даже ответов нет на такие вопросы. И именно в такие моменты, мой драгоценный реджи, я вспоминаю ваши мягкие сетования и упрёки мне в том, что я мало и неприлежно училась. Мне стыдно, мой реджи. Вы были абсолютно правы! И обещаю — когда я вернусь, обязательно займусь восполнением пробелов с моём образовании. Нельзя, я только сейчас поняла это, вашей жене быть такой необразованной.

Многие вечера наследник оландезийской короны проводит со мной. Я рада, что у меня довольно большая гостиная в покоях, в которой могут свободно поместиться и несколько стражников и старая служанка, которая неотлучно находится при мне, и даже спит прямо у двери мой спальни. Она не разговаривает со мной, но я довольна и этим молчаливым соседством, и благодарна заботливым и гостеприимным хозяевам этого замка, поскольку мне было бы очень страшно и совсем одиноко, если бы рядом не было хотя бы этого молчаливого человека. Ночью я хорошо слышу через дверь, что служанка спит совсем рядом, и этот громкий звук подбадривает меня — я не одна.

Но иногда даже присутствие этой старой женщины не может отогнать не понятно отчего возникающее у меня в душе опасение. Особенно остро оно проявляется, когда мы с Варгеном, названным при рождении Фанга, общаемся в моей гостиной. То ли ветер сильно завывает к каминной трубе, то ли густые вечерние сумерки за окном так влияют на меня, не знаю. Но чувствую себя так, словно рядом притаился хищный зверь — что-то внутри тревожно дрожит и иногда кажется, что и плачет.

Я очень тревожусь, мой реджи, но вы не думайте об этом! Это просто мои девичьи страхи. И опять я вынуждена сообщить, что сожалею, что мало училась. Думаю, будь я не такой невежественной, причин для моих непонятных страхов было бы меньше.

От скуки и чтобы отвлечься я совсем опустилась. Признаюсь в этом только Вам, мой единственный и драгоценный, и надеюсь, что вы никому не сообщите об этом: я недавно случайно услышала песню какой-то служанки. Она чистила камин в моей гостиной, пока я занималась в спальне туалетом. Женщина работала и тихонько напевала песню.

Я уже немного понимаю оландезийское наречие, особенно, если оно без каких-то особенных слов, которые так характерны для жителей отдаленных окраин державы. Вот этих слов я не понимаю ни единого! Вообще. А они довольно часто могут мелькать в речи людей, особенно не благородного происхождения. Хорошо, что я редко прислушиваюсь к словам черни. Но вот эта женщина пела как раз без непонятных слов, и я услышала очень-очень печальную историю, от которой прямо расстроилась.

В песне пелось о девице-чужестранке, которая служила богатому господину, и что они полюбили друг друга, и что у них родился ребёнок. только мужчина этот был женат, и быстро разлюбил чужестранку, которая продолжала ему служить, скрывала своего ребенка. И что однажды, выполняя службу и спасая своего любимого господина, погибла.

Ах, мой реджи! Как же я плакала! Вы знаете, что моё лицо опухает от слёз, и мне в этот день даже пришлось отказать во встрече наследнику, Варгену, названному при рождении Фанга. Боюсь, что вызвала его глубокое недовольство. Но вы сами понимаете, что не могла я показаться на глаза мужчине в неподобающем виде. Я очень надеюсь, что мои добрые хозяева, что так гостеприимно встречают меня, перестанут сердиться на меня, такую глупую девушку.

Ну что же я так много пишу о себе? Как идет Ваша жизнь, мой единственный? Как продвигается расследование? Как проходит жизнь во дворце? Много ли балов я уже пропустила? Хотя я непозволительно забывчива — какие же балы? Семья в трауре!

Как ваш брат справляется со своим горем? Надеюсь, их величества сильны здоровьем. Давно ли вы видели мою матушку? Как поживает она? Передавайте ей поклон, как увидитесь. Я, как вы знаете, не имею возможности писать ей и получать письма от неё — наши гостеприимные соседи, к сожалению, не могут пересылать такой большой объём почты. Это вызывает глубокое сожаление, но ничего здесь не поделать.

Кланяюсь, с пожеланиями весны и плодородия, остаюсь ваша нареченная

Перла Инвиато.

Вспоминая письмо Перлы, Дамиан кривился — как же, не имеют они возможности пересылать почту! Отправили курьером до границы, там передали к порталу — вот и все затраты. Это всё тот необъяснимый страх Оландезии перед миром, их странное желание закрыться.

Реджи очень надеялся, что Перла — истинная дочь своего отца, и пока его, судя по всему, задерживают на границе при получении и отправке почты, не теряется одна во королевском дворце Оландезии и действует по плану.

Вообще задержки были очень в характере оландезцев — они могли создать очередь или придумать повод для волокиты буквально из ничего. И государственные чины Бенестарии иногда на совещаниях в королевском дворце восхищенно цоколи языками, выслушивая редкие доклады послов или доверенных купцов о том, что расстояния, которые в обычных условиях родины можно преодолеть за день или два, в Оландезии преодолевались за неделю. И это не было ещё пределом. Причины дл ятого, чтобы задержать курьеров, купцов или дипломатов, придумывались хоть и несерьезные, но непреодолимые с набегу, требующее вдумчивости и фантазии, чтобы найти и подготовить способ их одолеть.

Поэтому ничего удивительного, что даже с отцом у Перлы встречи редкие, — её загоняют в тоскливое одиночество. Храпящая ночью и молчаливая днём, неотлучно находящаяся рядом старушка это тоже явное давление на психику. Но Перла молодец, не поддаётся, удачно притворяется простушкой. А вот что такое творит наследник соседнего королевства, было не понятно. И то, что он творит, было бы даже возмутительно, если бы девушка была единственной Дамиана не на словах, а на деле. «Надо в ответном письме это учесть, и как-то проявить», — отметил себе реджи.

Его лошадь шла медленной рысью, и мерное покачивание, как всегда, помогало принцу обдумывать важные вопросы и даже находить интересные варианты решения сложных вопросов. Вот как сейчас.

Рассказ о служанке, чистившей камины… Почему-то Дамиана растревожило это известие, о котором писала Перла. Он обернулся к советнику, который должен был рысить рядом, но почему-то оказался далеко позади. Словив его взгляд, Суземский выслал своего коня вперёд и догнал принца со словами:

— Дамиан, друг мой! Скажи мне, пожалуйста, благодаря какому так не свойственному тебе капризу мы не пошли в столицу порталом, а едем верхом, да ещё через лес? У нас есть хороший маг, — советник бросил взгляд назад, на постоянного теперь их спутника, молодого мага. Молодой человек теперь всегда сопровождал принца в составе отряда личной охраны. — Я понимаю, что модная самоходная карета не пройдёт ни к старому замку, ни тем более здесь, но хотя бы карета?.. Реджи! Обычная карета, запряженная четверкой самых обычных лошадей?..

Но реджи только отмахнулся от этого вопроса — его мысли были заняты сейчас совсем другим.

— Зорий, я всё думаю над последним письмом Перлы Инвиато. Ты его помнишь?

Суземский весело рассмеялся, его лошадь даже дёрнула ухом от резкого для неё звука.

— Конечно, помню! Она так изящно рассказала, что наследник ухаживает за ней, и в тоже время, что она его боится! Мило, очень мило!

— Да, мило, — рассеянно проговорил Дамиан, бездумно теребя повод, — я о другом. Она не из тех, кто не любит чернь. Я этого не понимаю, но не осуждаю, да и не об этом сейчас речь. Перла, насколько я знаю, легко находила язык с кухарками и горничными. Мне кажется, это не в её обычае вот так подчеркивать отношение к слугам. Как думаешь, что она хотела этим сказать?

Зорий задумчиво поправил перчатку, похлопал лошадь по шее и только потом заговорил:

— Если хорошо подумать, то я, друг мой, тоже чернь.

Дамиан не сдержался и скривился:

— Не надо себя равнять с другими! Ты — вне всех этих условностей, Зорий! Ты — гений, и ты нужен Короне именно таким как есть — вместе со своим происхождением, гениальными мозгами и неуёмным жизнелюбием. Ну и потом, о твоей родословной ничего не известно, — Дамиан был недоволен этим разговором: он предпочитал не помнить о происхождении лучшего друга и верного советника. Намного легче предполагать, что Зорий по какой-нибудь чудовищной случайности попал в приют из знатной семьи, чем пытаться изменить своё отношение к простолюдинам. — Так что говори, что думаешь по поводу письма моей «единственной», и не будем отвлекаться.

Зорий улыбнулся криво и сказал со вздохом:

— Ох, друг мой, спесь тебе не к лицу. И она тебе ещё аукнется!

Дамиан смотрел строго вперёд, покачивался в седле и имел при этом такой вид, будто нёс на себе весь мир, и его это очень утомляло. Зорий только хмыкнул и качнул головой.

— Ну что же, друг мой реджи… Давай про письмо поговорим. Что именно тебя интересует?

Тон принца сразу стал деловым и более мягким, он тут же развернулся к собеседнику, насколько позволяло седло.

— Я не могу понять, почему она писала про служанку, которая чистит камины?

Зорий вновь погладил лошадь, перебрал поводья.

— Да не про служанку она писала, друг мой, — начал он задумчиво, а потом всё больше оживляясь, продолжил: — Она тебе про историю любви писала. Про иностранку, наёмницу, которая собой пожертвовала ради любимого.

Дамиан тихо хмыкнул, едва заметно дернул плечом, будто хотел выразить недоумение.

— Не понимаю…

Зорий опять заулыбался:

— Ну подумай, друг мой! Девчонка на задании, пишет тебе шифром, который, она это знает точно, читают её «гостеприимные» хозяева. А это, заметь, те самые замечательные люди, которые её, по сути, заперли в одиночестве в королевском дворце. Так?

— Так, — согласился реджи, не понимая, к чему клонит Суземский.

— Узнал она какую-то информацию и хочет сообщить тебе. Как она в такой ситуации может её сообщить? При личной встрече — будет поздно, поэтому она спешит это сделать сейчас. Верно? Верно! — увлечённо сам с собой согласился Суземский. — А о чём она хотела бы тебе сообщить как можно скорее? О том, что тебя больше всего сейчас волнует. Верно? Верно! А волнует тебя больше всего что? Поиск принцессы! По сути, она тебе рассказала историю сбежавшей Тойво.

И Зорий заливисто рассмеялся.

— Тойво?

— Точнее — её родителей, друг мой, родителей! И если папаша у нас король Юзеппи, тогда получается, что наёмница эта была какой-то охранницей при королевском дворе. Понимаешь?

— Гений ты, Суземский! — не сдержал восхищения реджи. — А если ты ошибаешься?

Тот только хитро улыбнулся:

— Отдай письмо экспертам, аналитикам, пусть обдумают. Но считаю, что девчонка Инвиато именно о Тойво сообщает.

— А при чём тут служанка, которая чистит камины?

— Вот далась тебе эта служанка! — возмутился советник. — А как она по твоему должна была сообщить тебе об источнике информации? Поболтала тайком с кухаркой или горничной? Так их на следующий день выгонят из дворца. И это в лучшем случае. Могут и на голову укоротить. А девчонка вряд ли хотела источник информации себе перекрыть, как ты думаешь, мой реджи?

Дамиан только бровью слегка двинул — согласился. И снова оба замолчали, думая о своём под мерное покачивание в седле. Принц очнулся от мыслей, когда услышал:

— Друг мой, куда ты опять так торопишься?

Дамиан оглянулся — да, он снова ускорил аллюр своей лошади, и даже не заметил когда и как. Что происходит?

Принц нахмурился. Что-то внутри тревожило его, что-то гнало… Гнало куда-то, не понять куда. Именно из-за этого его ноги снова и снова сжимали бока лошади, заставляя её ускорять бег. Но что это за тревожное чувство, откуда взялось, реджи не понимал.

И пока он размышлял над этой странностью, деревья впереди стали реже, а где-то за ними мелькнул контуры домов, большей частью скрытых за ветвями. Вон знакомый ручей… Души Дамиана коснулось лёгкое разочарование, но оно не успело разрастись — мысли о том, что сбежавшая принцесса не кто иная, как незаконная дочь короля Юзеппи, полностью захватили сознание.

Король Юзеппи был фанатиком в отношении чистоты крови, и при всей ограниченности информации о делах Оландезии, именно эта доходила до Дамиана удивительно объемно и часто. И зная, что король северного соседа предпринимает для того, чтобы знать его страны не смела портить свою благородную кровь, какими методами он пользуется, чтобы подчинить это требованию знать королевства, принц был уверен, что Юзеппи ни секунды не сомневался убить ли своего бастарда или оставить в живых.

И то, что принцесса Тойво дожила до своих лет и осталась жива, было просто чем-то удивительным и даже невероятным. Как она выжила? Что могло помешать Юзеппи, названному при рождении Карху, её уничтожить? Хотя… Это её каменное лицо, эта ровная неподвижная спина, постоянное молчание… Призрачная Рука почесала принца за ухом, и Дамиан только вздохнул, взглянув на неё, — каждый выживает, как может.

Тревожно тревожные мысли вертелись у него в голове: если Оландезия требует выдачи этой девчонки, и не скрывает своего отношения, Тойво тем более нужна ему живая. Это редкий, почти единственный в своём роде шанс разобраться, хотя бы попытаться что-то понять в странностях северной соседки, а значит, он должен найти принцессу первым. Найти живой и невредимой, и в зависимости от сведений, которые она сможет сообщить, уберечь от её отца. Нетерпение вновь захватывало и гнало принца куда-то.

— Мой реджи! — услышал слова, приглушенные стуком копыт. Обернулся. Сопровождавшие его люди были изрядно позади него. И едва плетущиеся его спутники вызвали глухое недовольство, и Дамиан осадил было лошадь, но тревога, почти паника нахлынула с новой силой, и он махнул рукой и отдался этому внутреннему чувству, которое, казалось, тянуло его вперёд, и вовсе не на Большую Северную дорогу, а куда-то в сторону, в лес.

И он уже не обращал внимания на несущееся ему вслед: «Реджи! Реджи! Куда?», на топот копыт, что слышался всё тише, а только погонял и погонял лошадь. То, что тревожило его, наконец вырвалось и руководило его действиями, вливая в него удивительную мощь и жажду действия.

Приходилось то и дело уклоняться от ветвей, нависающих вдоль едва приметной тропки, лавировать между стволами и кустами. И звуки, плохо слышные из-за стука собственного сердца и сбитого дыхания, движений лошади и шума окружающего леса, непонятные, но очень тревожные, приближались. Казалось, что это были голоса, мужские голоса. Но среди них будто иногда проскальзывали и женские придушенные крики. Хотя точно утверждать было нельзя.

Дамиан понял, что не осознавая вытащил новое, совсем недавно подаренное отцом самострельное оружие только тогда, когда услышал выстрел. Реакция была слишком быстрая даже для него самого, но он только порадовался ей. Потому что сцена, которую он застал на открывшейся перед ним длинной, но не широкой поляне, не предполагала промедления.

Несколько мужчин стояли неплотной кучей вокруг двоих, один из которых прижимал спиной к себе женщину, крепко удерживая её поперёк туловища так, что она не могла ни пошевелить руками, ни вывернуться, а другой… Другой держал у женских глаз нож, а ладонью другой руки, крепко вцепившись ей в подбородок, задрал ей голову так, что тонкая шея была натянута как струна и ярко белела на фоне темных и растрёпанных волос, неаккуратно свисавших ниже плеч. Эта растрепанность и в причёске, и в одежде, и большая ссадина на скуле говорили о том, что женщину били.

Она смотрела на стоявшего к реджи спиной мужчину полуприкрытыми из-за неудобной позы глазами. А тот что-то говорил ей мерзким, злобным тоном, когда прозвучал выстрел, ошеломивший и парализовавший всех.

Принц на секунду замер, бросил взгляд на дымившееся дуло огнестрела в собственной руке, и поблагодарил Плодородную за свою быструю реакцию, потому что только сейчас понял: нож у лица женщины не был ни шуткой, ни угрозой. И если бы не его вмешательство, то…

А потом секунда ошеломления миновала, и то, что гнало сюда Дамиана, взорвалось бешеной, какой-то звериной яростью, и Несносный Мальчишка вдруг раздулся и побагровел, а реджи соскочил с лошади и ринулся в редкую толпу потрясенно смотрящих на оседающее тело своего, видимо, вожака бандитов. В это же мгновенье на поляну вырвались гарды, сопровождавшие принца, и принялись действовать, быстро и слаженно.

Первым делом вырвали из рук взбеленившегося тело того, кто только-только отпустил испуганную женщину, а самого реджи передали в руки сверх меры удивлённого Суземского, которому пришлось приложить некоторые усилия, и даже немалые, чтобы не дать Дамиану избить ногами лежавший на земле труп. В это же время другая часть отряда охраны быстро разоружила начавших шевелиться и панически суетиться бандитов, с помощью мага обездвижили их и согнали в кучу.

От отряда уже отделились двое гардов, назначенных для конвоирования перепуганных бандитов, а Дамиан всё рвался к трупу мужчины, которым сейчас занимался маг, сканируя мёртвое тело, чтобы позже попытаться найти его в картотеке, и вводя тело в стазис для переправки его в следственные отделы безопасности Короны.

— Дамиан, друг мой, — тихо и проникновенно спросил Зорий, — что произошло?

Дамиан на секунду замер, прикрыл глаза. Сделав пару вдохов, взглянул на друга:

— Я всё ещё хочу его убить… Ещё раз хочу убить, — проговорил, успокаивая дыхание.

— Почему, реджи? — так же тихо допытывался Суземский и внимательно вглядывался в глаза собеседника.

Дамиан прищурился, собираясь с мыслями.

— Это мой лес, — начал он ровно, — это мои земли, — голос взлетел, — это мои люди! И я не позволю всякому отребью хозяйничать там, где хозяин я!

Последние слова он почти прорычал. Лицо покраснело, глаза были широко раскрыты, руки сжались в кулаки. У Суземского потрясённо поднялись брови.

— Дамиан, я не понимаю твоего негодования. Да, бандиты, да, напали на человека. Это не такое уж необычное событие. Что тебя так разгневало? Может ты знаком с этой женщиной?

— Женщина? — принц будто очнулся, едва заметно нахмурил брови. — Женщина…

Стал оглядываться, повернулся в одну, в другую сторону. Громко спросил у гардов, что построили в колонну по два бандитов и уже погоняли их прочь с поляны:

— Где та женщина, на которую напали? Куда она делась?

Все вытянулись по стойке смирно, но ответить не смог никто.

— Она, видимо, убежала, мой реджи, — ответил маг, как раз закончивший паковать свёрток, в котором предполагалось транспортировать труп того, кого Дамиан сгоряча застрелил, и поднял его левитацией.

— Её надо найти и разобраться, что произошло, — сказал, и снова стал наливаться гневом принц, — я должен знать, почему на моих землях гуляют банды, нападающие на беззащитных женщин!

— Пфф, реджи! — возмутился Суземский. — Она же простолюдинка, успокойся!

— Да какая разница! — заметно повысил голос и яростно засверкал на него глазами Дамиан. — Она — беззащитная! Женщина!

Зорий только поцокал языком — таким он Дамиана уже давно не видел. Молодой маг спокойно кивнул:

— Да, мой реджи, найдём. Здесь поблизости единственное поселение, то, что на пути к Большому Северному тракту. Остальные слишком далеко. Но мы и их проверим, если не найдём женщину в ближайшем. Вы можете её описать?

— Темные длинные волосы, небольшой рост, — реджи задумался. Что он ещё может вспомнить? Ярко голубой, очень светлый на фоне темных волос, глаз, покрасневший, очень испуганный, да ссадина на скуле — вот и всё, что он успел заметить за короткий миг до выстрела. Ему снова стало нехорошо от ярости, поднявшейся в душе, что он поспешил заговорить, чтобы хоть чуть-чуть отвлечься. — Глаза светлые. Скорее всего голубые, яркие.

— И всё?

Дамиан упёрся недовольным взглядом в молодого мага, процедил:

— И всё!

Парень спокойно кивнул:

— Вас понял, мой реджи! — и вернулся к медленно плывущему по воздуху трупу.

Гнев, возмущение, недовольство в душе Дамиана требовало каких-то действий, возмездия, раздачи наказаний виновным. И реджи громко произнёс вслед отошедшему магу:

— И передайте моё распоряжение — все допросные листы бандитов сразу же ко мне на стол! А не то я сам пойду в допросную!

Маг повернулся, по-военному козырнул и продолжил заниматься своими делами.

Принц вернулся во дворец порталом, построенным впопыхах магом. Хмурый и раздраженный, он изливал всё своё недовольство несколько дней на военных чинов различного ранга. Да так, что даже замковая челядь притихла. Все слуги ходили, казалось, крадучись и, вжимая голову в плечи, перешептывались: «Реджи бушует! Это что-то страшное!»

Почему страшное, было не понятно: на самом деле принц вёл себя ни на йоту суровее, чем обычно. Да, ещё не отойдя от впечатлений лесного события, он шагал по кабинету туда и сюда и ероша волосы возмущенно бормотал:

— У нас дыра! В безопасности дыра!

Зорий, опершись бедром о стол принца, следил за ним глазами, но молчал.

— Где министры? Где генералы? — восклицал принц, приглаживая волосы, и посмотрел на советника так требовательно, что тот не выдержал:

— Что, друг мой?

— Ты понимаешь, Зорий, какая у нас дыра в безопасноти?

Суземский вздохнул в ответ и тихо пробормотал:

— Ну хоть что-то у нас в безопасности!

— Зорий! — воскликнул даже не грозно, а как-то беспомощно Дамиан. — Не время для шуток!

Суземский виновато опустил глаза.

— Да, мой реджи!

— Нам нужно быстро найти эту девчонку! Она не могла далеко спрятаться в чужом городе, где никого не знала, в чужой стране! Боюсь теперь опоздать…

Суземский сокрушенно покачал головой.

— Друг мой, да не нервничай ты! Сейчас наведешь порядок в безопасности, — подавил улыбку, потому что время действительно было не подходящим для шуток, — и примемся за нашу магическую толстуху. Обещаю, мы её хоть на какую-то информацию, хоть на намёк, да разговорим. Друг мой, всё наладится, верь мне!

Дамиан тяжело выдохнул, положил руку на плечо советника и устало скривился.

— Спасибо, Зорий.

— По вашему приказанию явились!.. — в дверях толпились все вызванные чины.

Дамиан перетряхнул всю безопасность, а верхушку внутренних вооруженных сил и вовсе разжаловал. Кого просто понизил, а с кем и распрощался. Дня через полтора Суземский зашел к реджи в кабинет.

— Дамиан, ты помнишь — нам в Акдемию нужно, мы договаривались. У нас масса поводов побывать там. А уж причина…

Принц согласно кивнул.

Они решительно шли коридорами дворца к конюшням, по пути обрастая отрядом охраны, магом и «бандой» Суземского. Сегодня что-то должно определиться!

На этот раз Дамиан заходил на занятия всех первокурсников. Они выстраивались перед ним, каждая группа в своей аудитории. Кого-то застали в лаборатории алхимии, кого-то — в тренировочных залах или на полигонах, кого-то в лекционном амфитеатре или в маленьких классах на полгруппы.

Принц задавал вопросы, вглядывался в каждое лицо. Слушал. Смотрел ауры. Снова спрашивал, вглядывался в лица и в ауры. Ему удалось побывать почти в каждом корпусе, пройтись по маленькому полигону вдоль и поперёк, заглянуть в Зелёное крыло, к лекарям, когда наконец его настигла ректор.

— Мой реджи, ты с инспекцией? — тяжело дыша, спросила Яцумира, когда догнав, вцепилась тонкими пальцами ему в локоть.

— Да нет, мы тут с Зорием проездом, по переезду в основном обсуждаем… — Дамиан обернулся, выискивая советника глазами. Тот шел где-то далеко позади и что-то бурно, судя по размашистым жестам, обсуждал со своими мастерами преобразований.

Тэкэра Тошайовна приподняла тонкую бровь, что на её широком лице смотрелось бы комично, не знай принц, что подобные мимические движения мага такой силы, как ректор, могли сокрушать армии и горы. Поэтому Дамиан остановился, вежливо поклонился и объяснил:

— Возникли вопросы, профессор. Нам кое-что надо уточнить.

Яцумира бровь опустила, но задрала подбородок, словно подросток, пытающийся бросить вызов.

— А почему ко мне не зашли? Сразу по территории стали гулять?

Дамиан медленно, нарочито медленно моргнул, намекая, что если его приподнятая бровь и не может сокрушать горные хребты, это ещё не значит, что стоит задавать ему неудобные вопросы.

— Все заняты, любезная Тэкэра Тошайовна. Вы тоже заняты. Как и всегда. А уж сейчас — особенно. И поэтому я стараюсь причинять как можно меньше беспокойства. Разве я бы не отвлёк вас от ваших занятий, профессор, не украл бы драгоценные минуты, если бы заявился первым делом к вам. Вот так, без предупреждения?

— Реджи, я всегда рада тебя видеть, ты же знаешь, — ослабила напор ректор. — Могу я принять участие в решении ваших вопросов?

— Можете, конечно, профессор, — и Дамиан вежливо кивнул. — Меня интересует безопасность Академии. Недавняя неприятность в окрестностях Старого замка заставляет меня тревожиться, Тэкэра Тошайовна.

— О да, мой реджи! Ты навёл ужаса, — улыбка на малоподвижном лице ректора смотрелась не очень естественно, но Дамиан знал, что она искренняя. Именно вот эта, раздвигающая щеки, напоминающие набитые щёки хомяка, и закладывающая морщину между бровей — эта улыбка была искренней. Значит, действительно ей весело. — Столица дрожит мелкой дрожью, реджи, мальчик мой. Даже до нас докатываются волны страха.

Принц только хмыкнул.

— Тэкэра Тошайовна, я бы хотел поговорить с адептами, которых ещё не видел сегодня, пройтись по занятиям. Молодежь очень наблюдательна. Благодаря сегодняшним беседам я получил пару интересных идей. Подскажите, Тэкэра Тошайовна, сколько адептов осталось в Академии?

— Трудно сказать точно… — задумалась ректор, — только первые два курса. А точное число не скажу.

— И как вам такая малолюдная Академия? — Дамиан повёл рукой вокруг и изобразил заинтересованность.

Тэкэра задумалась и ответила со вздохом:

— Будто половина детей выпорхнула из дома. Вроде и хорошо: свободнее, тише, спокойнее, но… сильно непривычно, — она поджала губы с сожалением, — даже тревожно немного.

— А если совсем точно? — сзади неслышно подошел Суземский, и Яцумира немного скривилась. Потом недовольно глянула на советника:

— Зачем это тебе, сынок?

— Нам нужна точная цифра, Тэкэра Тошайовна, чтобы понять, кто есть на территории академии, а кого нет.

— Цифра вам всё равно ничего не скажет, — недовольно пробурчала ректор, хмурясь всё больше.

— Тогда скажите нам, уважаемая Тэкэра Тошайовна, насколько надёжно обеспечивается безопасность ваших адептов?

Толстый подбородок вновь задрался вверх, и недовольный взгляд узких черных глаз упёрся в Суземского.

— Абсолютно надёжно!

— А если вы ошибаетесь?

— Нет! Я! Не ошибаюсь!

— Здесь работает множество преподавателей, которые потенциально могут владеть информацией об адептах, и могут эту информацию выносить за стены Академии. — Суземский понизил голос и доверительно добавил: — И ладно бы только выносить. Но ведь они могут и продавать её недоброжелателям.

— Это невозможно, Суземский! — Яцумира пыхтела от злости. — Ты как был оболтусом, так и остался!

Суземский обиженно сложил на груди руки и ядовито процедил:

— Это возможно, Тэкэра Тошайвовна! Вспомните историю профессора Цуккерского! Никто не ожидал, а он выехал из королевства вместе со всеми своими наработками в неизвестном направлении!

— Он строил отношения с неизвестными лицами вне стен Академии! И никого из адептов не прихватил с собой!

— В Академии постоянно происходят происшествия, связанные с похищением секретных разработок! — ярялся Суземский всё сильнее. И они с Тэкэрой всё больше становились похожи на драчливых петухов, встопорщивших перья и угрожающе клокочущих друг на друга.

— Всегда неудачные попытки, прошу заметить! И если секретные разработки пропадают, то это лишь бумаги! А идеи остаются у нас!

— Сегодня бумаги, завтра — люди! Где гарантии?!

— В Академии не может такого быть, Суземский! Не забывайся! И умерь свой тон! Помни, с кем разговариваешь!

— Я помню, как забыть, если вы то и дело тыкаете меня в это носом! Вы не можете гарантировать личную безопасность адептов! Принцесса Тойво может быть в опасности в вашей хвалёной Академии!

— Это невозможно! У нас все в безопасности! — почти прокричала профессор Яцумира.

Мгновенно успокоившийся Суземский быстро спросил:

— Так она всё же у вас?

Тэкэра же Тошайвовна побагровела, сдерживая бурливший в ней гнев и возмущение такой простой ловушкой, а потом метнула на принца темный взгляд и прошипела:

— Я этого не говорила! — и повернувшись к принцу, торжественно и негодующе провозгласила: — Вы вольны обследовать всю Академию в поисках принцессы, если хотите!

Развернулась и ушла.

Реджи только вздохнул, глядя вслед высокой круглой фигуре Тэкэры, смешно переваливающейся с ноги на ногу. Позади смеющийся голос Суземского констатировал:

— И всё таки она здесь! Наша принцессочка, Тойво, как там её назвали при рождении?

— Надежда её назвали при рождении, — проговорил со вздохом Дамиан.

— Ты не прав, друг мой. Назвали её при рождении «радость», а надеждой она уже потом стала. И вот очень мне хотелось бы знать, чьей надеждой и на что… — задумчиво протянул Суземский.

Дамиан развернулся и глянул советнику в глаза. Тот только покивал, дескать, да, друг мой, случайностям тут вряд ли есть место.

— А если мы не успеем? — спросил Дамиан глухо.

— Должны успеть, реджи. Должны. Толстуха-ректорша права, и если девчонка тут, а она тут, то она в относительной безопасности. Абсолютной не гарантирует никто, но если она тут, то мы её найдём!

Напряженный взгляд Дамиана смягчился.

— Хорошо, Зорий. Если ты так говоришь, значит, так и будет. Но как нам её найти? — принц запустил пятерню в свои короткие светлые волосы. — Мне кажется, я сегодня каждому адепту заглянул в глаза, но на её след так и не вышел.

— Значит, — начал задумчиво Суземский и хитро улыбнулся, — будем проводить учения с теми, кто остался в Академии. Это для всех остальных они будут просто учениями. Сама-то Тойво, если смогла сюда добраться, совсем не глупа, и поймёт — это охота на неё. И думаю, когда она поймёт, что она уже у нас на крючке, стоит дать ей понять, что мы менее опасны, чем агенты её отца. И что нам нужны только сведения, а её жизнь пусть останется при ней.

Дамиан только покачал головой.

— Зорий, не хватает у меня сил ещё и тут придумывать всякие заковыристые учения, посылать информацию девчонке, которая прячется от нас…

Суземский склонил голов набок, улыбнулся Дамиану как малому ребенку и снисходительно похлопал его по плечу:

— Друг мой, твоё дело — принцево, вот им и занимайся, а своё, советническое, я беру на себя. Не переживай, всё будет как у Плодородной в кармане!

Глава 9.

Я сначала ничего не поняла. Вернее как… Понять-то поняла, что очередные жизненные испытания, но что они касаются меня, — не сразу. Была в другое погружена. Совсем в другое, да…

А началось всё с того, что в Академии появились реджи и его советник. Тот самый улыбчивый блондин-великан, обаяние которого меня всегда поражало. Вот кто мог бы называться самым красивым мужчиной. Во всяком случае, я именно так себе представляла мужскую красоту.

И единственное, что меня тревожило в этом человеке — его постоянная улыбка. Я просто боялась этой его улыбки. И не то, чтобы она была какой-нибудь зловещей, нет. Вполне искренняя, дружелюбная, даже порой заразительная — мне не однажды приходилось сдерживаться, чтобы не улыбнуться в ответ, когда встречалась с ним во дворце королевы Ильдарии.

Причина была в другом. Мне почему-то всегда казалось, что эта жизнерадостная улыбка не нормальна. Мне и сейчас кажется, что невозможно улыбаться просто так, от хорошего настроения. Но он улыбался. Почти всё время. И от этого начинало казаться, что он знает что-то такое, чего не знаю я. А такие ощущения, сами понимаете, тревожат.

Так вот вместе с этим своим вечно улыбающимся советником реджи явился в Академию. И я бы даже не знала об этом, если б не та нездоровая ажиотация, что возникла вокруг их явления.

Мы как раз шли с Аришей в едальню, и она в который раз за последние дни завела разговор:

— Рада, да что происходит?

И если раньше она говорила это требовательно и даже возмущенно, то теперь тон стал просящим и даже заискивающим.

— Ничего не происходит, — произнесла я, размеренно шагая по коридору к едальне. — Я же тебе уже говорила, Ариша.

— Но почему?.. Почему ты опять стала такая? — она почти плакала.

— Какая, Ариша? — я, честно сказать, устала уже от этих разговоров. В душе творился бедлам, мне не хотелось ничего, кроме тишины и неподвижно лежать под одеялом. А нужно было идти, есть завтрак, слушать подругу, а видя её слёзы, ещё и утешать. Кто бы меня утешил?

— Ты опять стала каменная, не улыбаешься, не смеёшься. Даже шутки свои злые забросила…

Это у меня злые шутки? Это не шутки, это жизнь такая! Хотелось возвести глаза к потолку и вздохнуть, но я держала себя в руках и продолжала молча размерено шагать.

— Рада, — Ариша семенила рядом, вполоборота ко мне. И, кажется, даже пыталась заглянуть мне в лицо.

— Да? — мне не хотелось ни на кого смотреть, ничего замечать. Тишины! Дайте мне тишины и одиночества! Дайте мне саму себя пожалеть…

— Ты… — робко пробормотала подруга, — ты на меня сердишься?

Я всё же вздохнула. Она странная, эта Ариша. У меня мир перевернулся, другим стал, я не знаю, как мне относиться к себе, к парню, которого считала идеалом, как — к его брату, ставшему моим первым мужчиной.

Зиад что-то разрушил в моей жизни. Что плохое разрушил. Своей нежностью, своей лаской.

Зная только любовь и ласку матери, я не представляла, что мужчина может так относиться к женщине. Мне казалось, и здесь, наверное, заслуга моего сводного брата, Варгена (чтобы все немилосердные боги посылали ему свои немилости в тройном размере!), что мужчины именно как он обращаются со своими женщинами — резко, грубо, жестко, порой жестоко.

Я не помнила, чтобы у мамы был мужчина. Отец же, король Юзеппи, в общении со своей женой не показывал чувств. Самое большее, что я видела — гордость короля за свою женщину. Всё, что мне удавалось увидеть в отношениях между мужчиной и женщиной, я видела в детстве, пока я жила с матерью, при казармах, и это было больше или меньше похоже на то, как вел себя Варген: пьяные приставания, грубость, оскорбления.

И когда Зиад бережно, осторожно целовал меня, тонко касался моей кожи, спрашивал, нравится ли мне, не больно ли… Не то, чтобы я думала, будто наедине с женщиной мужчины ведут себя по-другому. Хотя, что тут лукавить — я не думала об этом, не представляла, как они вообще должны себя вести. И то, что показал мне Зиад, — мою ценность в его глазах, потрясающую нежность, бережное, почти благоговейное отношение, — меня пронзило, как стрела пронзает дичь. Навылет.

Я была ему благодарна за всё. За то, что теперь владею магией. Да ещё как владею! И за то, что однажды он провёл меня в счастливую обитель милосердных богов, тоже была благодарна. Но никак не могла отделаться от чувства вины за своё непостоянство, а ещё — от страха, чтоя могу в нём обмануться, и стоит мне встретиться с ним ещё раз, проявить свою слабость, и он станет совсем другим. Таким, как Варген. И я не хотела продолжения наших отношений.

«Ты не достойна благородных мужчин! Твой удел — служить своему королю и отмаливать у немилосердных богов грех своей матери! Ты не достойна!..» — эти слова отца звучали в голове. И я, как ни старалась сопротивляться, не могла не верить.

А тут Ариша с виной во взгляде и вопросом не на неё ли я сержусь?

— Девочка моя! — Я остановилась в полупустом коридоре, посмотрела, положила ей на плечи руки. Мне почему-то казалось сейчас, что я старше подруги лет на сто. — Дело не в тебе…

— А в чём? — она что-то внимательно высматривала в моём лице.

— Не в чём, а в ком, — какая же она смешная и наивная! — Во мне, Ариша. Во мне дело.

— Ты из-за Зиада так расстраиваешься? — она немного расслабилась.

Не хотелось отвечать на все эти её смешные вопросы, и я только улыбнулась.

— Ариша, пошли уже позавтракаем.

Я не могла ей нагрубить или ещё как-то резко пресечь эти её разговоры. Потому что она была той тонкой нитью, которая связывала меня с этим миром, которая заставляла меня оставаться здесь, что-то делать.

Именно Ариша первая заметила, что моя аура перестала мигать, и предложила попробовать какое-нибудь заклинание, которое раньше у меня не получалось. И я попробовала. И у меня получилось. И как получилось! Будто я с раннего детства владела магией! Конечно, все те упражнения для пальцев были полезны, но когда у тебя такая послушная магия, какой стала моя, то это уже не столь важно, потом как тонкие потоки вами оплетают пальцы и будто подсказывают им что и как надо делать.

И Ариша радовалась этому сильнее, чем я, да так, что мне стало как-то неловко за свою холодность. Она кинулась меня обнимать, и просила снова и снова сотворить какое-нибудь заклинание. Я выполняла все её просьбы, и смотрела на все свои новые возможности как-то отстранённо, будто и не я всё это выделываю. Забавно… Так стремилась к этому, а когда получила, не рада.

И она, конечно, спросила, как у меня так получилось. Но я только обняла её, и отвечать не стала. Она с горящими глазами добивалась ответа:

— Зиад, да? Зиад?

Я только устало улыбалась и молчала. Какая разница кто?

— Ну, Рада! Ну кто?

— Ариша, пойдём на занятия, — и я тянула её в аудиторию.

— Ну скажи, ну, Рада!.. — канючила она, едва шевелясь по пути на занятия.

Я молчала, маска холодного спокойствия только помогала мне в этом — когда ты камень, то молчать легко.

От мыслей о произошедшем, о Зиаде и Джаваде, об удивительно послушной теперь магии меня немного отвлекали только мысли о тонкой цепочке, которую мне одели в тот самый-самый момент.

Я пыталась её снять. Да, это было сделать не сложно. Она снималась. И даже у меня получилось положить её в свернутый из бумаги кулёчек. И я даже облегчённо вздохнула — Зиад несколько преувеличил способности этой вещи. Как он её назвал? Гвели? Меня немного обрадовал этот успех, я победила и её. Я решила, что после занятий попробую снова с помощью детской магии пробраться в комнату Зиада и оставить там цепочку. Да, так будет правильно. Не хочу, чтобы у нас было что-то, что нас связывает.

И как же я удивилась, когда, бросив случайный взгляд на руку во время лекции, снова увидела на ней цепочку! Я достала из кармашка бумажку, в которую она была завернута, и, конечно же, не обнаружила её там! Цепочка поблёскивала камешком у меня на руке! Будто подмигивала, дескать, попробуй, сними!

И я, естественно, попробовала. И сняла, и снова завернула её в бумажку. Когда она вновь оказалась у меня на руке, я не пропустила.

До самого вечера я не вспоминала о ней — у меня были другие занятия. И я не о лекциях и отработке заклинаний — весь день мне приходилось уворачиваться от настойчивого желания Зиада встретиться со мной. Я пряталась за других адептов, завидев ещё издалека его в коридорах Академии; пропустила обед, заметив знакомую гибкую фигуру, поджидавшую кого-то (кого же, если не меня?) у дверей едальни; не пошла в читальный зал (это уже на всякий случай), и весь вечер ходила по гостям, навещая всех знакомых, мало знакомых и почти не знакомых адепток нашего этажа, чтобы случайно не столкнуться с Зиадом, если он вдруг прорвётся на наш этаж.

И только перед сном, когда вновь очутилась в душе, в тот самом, памятном душе, вновь глянула на руку — цепочка, эта гвели, снова была там! Ну что ж, само место подсказало мне, что нужно делать. Я вышла в коридор, и пока никого не было, нарисовала маленькую дверцу у самого пола, пробормотав считалочку.

Вот открыть её не решалась, пока не поняла, что ещё миг, и дверца исчезнет, поэтому быстро приоткрыла, и убедившись, что это комната Зиада (его запах буквально ударил меня в лицо воспоминаниями), забросила туда непослушную цепь.

Сердце билось как сумасшедшее, и я ринулась в душ, опрокинула на себя бочку холодной воды, потом долго отмокала под тонкой, но очень струей горячей, пытаясь привести себя в чувство. А когда одевалась, цепочка снова была на моей руке…

И тогда утром я попросила Аришу. Ничего не стала ей объяснять, но она и не обиделась, потому что моя просьба сказала ей больше, чем я бы хотела. Я попросила отнести кое-то Зиаду, вручив ей завернутую в бумагу злосчастную гвели. Она так внимательно смотрела мне в лицо, с таким детским любопытством, что пришлось скорчить злую гримасу, чтобы, наконец, подруга убежала.

А я стояла в коридоре общежития, смотрела на свою руку и считала удары сердца. На пятьдесят седьмом на руке стала проявляться тонкая золотая цепочка. сначала она была похожа на размытую туманную тень, а затем уплотнилась и снова подмигнула мне блеснувшим камнем. Я поняла, что Ариша уже может возвращаться, вот только сообщить ей об этом я ещё не могла.

И быстро сообразив, что сейчас может произойти, стала судорожно соображать — куда Зиад не пойдёт меня искать? Покусав нервно губу, я бросилась в женскую уборную и затаилась, стараясь не отсвечивать аурой на случай, если парень окажется настолько настойчивым, как я и подозреваю. И я не ошиблась.

Ариша вернулась не одна. Его шагов не было слышно, но вот грохот его кулака по всем по очереди дверям и женские возмущенные крики я слышала отлично. Это продолжалось довольно долго, а потом я услышала громогласное:

— Рада! Ты меня слышишь?

Я промолчала, прижимаясь спиной к стене. Не отвечать же ему, в самом деле?

— Ты слышишь, я это чувствую. Знай же, Рада, я тебя всё равно найду! И гвели ты снять не сможешь! Запомни это! Вы обе — мои!

Я только закатила глаза к потолку и закусила губу. «Мои»! Ка же! Готова поспорить с этим! И поспорю. А ещё, подумалось мне, хорошо, что Зиад — не Хараевский. А то было бы мне житьё — с одной стороны он, а с другой — его поклонницы. У Зиада, наверное, тоже были, просто я о них не знала, его не обожали так массово, как декана боевиков. Надеюсь, если и есть поклонницы у Зиада, они не живут на нашем этаже и не слышали, что он тут только что кричал…

А я ещё несколько деньков побегаю от него, слава немилосердным богам, в Академии есть где спрятаться. Потом его отправят в Новую Академию, потом он закончит свою учёбу, и всё, я смогу забыть это всё, как сон. Как страшный сон… Хотя кого я пытаюсь обмануть? Как приятный, как самый сказочный и волшебный сон… Я всхлипнула, но осталась стоять под стенкой в уборной. Я забуду, я всё забуду…

Пока мы шли к общежитию, Ариша рассказала, что на первом круге учений было почему-то Зелёное крыло. Всех адепток-первокурсниц прогнали через небольшую комнатку. Там в кресле в углу молча сидел принц Дамиан, а каждой девушке задавал пару-другую вопросов улыбчивый Суземский, некоторых просил показать руки и каждую — создать небольшое заклинание. И всё. Далее ничего не понимающих девушек просили выйти через другую дверь.

Многие выходили с таинственным видом, молчали, скромно улыбались. Некоторые были недовольны и возмущались, что это никакие ни ученья, а большинство были растеряны и оставались ждать под лекарским корпусом продолжения или каких-то сообщений о результатах. Те, кто ещё не прошел, пытались выспросить у тех, кто уже побывал перед глазами его высочия принца, что же за учения и как можно предстать в лучшем виде.

Поэтому шум стоял знатный, и профессору Вадийской, декану медицинского факультета, которая только-только вернулась из Новой Академии и была уставшая и озадаченная своей частью работу по переезду, пришлось даже выйти и на повышенных тонах разбираться в ситуации. Только после этого уже прошедшие эти странные учения, выглядевшие больше как проверка силы магического дара, стали расходиться. Хотя разговоры не утихали ещё несколько дней, и версии строились одна невероятнее другой — от справедливости оценок преподавателей до отчисления всех адептов женского пола.

Спустя ещё несколько дней, в течение которых ничего не происходило — никого не увольняли и не отчисляли, волна возмущения пошла на нет, и разговоры стали стихать.

— В чем суть первого круга учений, так никто и не понял. Сейчас хоть ясно — нужно избегать ловушек и быстро прийти в себя, — коротко обрисовала предыдущие события Ариша.

— И быстро прийти в себя… — задумчиво повторила я.

Вот только избегать ли ловушек было основным заданием в этом круге? Я так четко представила себе, как раскрылось бы моё инкогнито в этих чудных учениях, переоденься я парнем и учись я на первом курсе… А ведь была такая идея — найти мужскую одежду и переодеться. Всё упёрлось в то, что мне просто негде было взять мужскую одежду. Не в длинных же, затканных парчовыми нитками балахонах наших послов разгуливать по Академии? Да и второй курс, куда я попала каким-то чудом, совершенно был неожиданным.

И если главное умение, которое проверяли на этом круге учений — избегать ловушек и быстро приходить в себя, то вопрос почему именно реджи, а не кто-нибудь другой, не такой занятой и высокопоставленный, занимается такой ерундой, стал особенно остро. В животе опять похолодело от нехорошего предчувствия, и теория о том, что именно он, живот мой, основной орган чувств подтверждается, то всё же не в избежании ловушек дело, и присутствие реджи на учениях очень даже становится понятным…

Я сглотнула — мысли нервно метались в голове выискивая возможности спрятаться от участия в этих учениях, которые кто знает когда могут распространиться и на второкурсников. Можно было бы сходить к Тэкэре Тошайовне и попроситься в Новую Академию. Но тогда я попаду снова под внимание Зиада. Что же делать? Как быть?!

Я осмотрелась вокруг. Едальня гудела от голосов адептов — все что-то обсуждали, многие даже очень живо и громко. Ну что ж. Пока высовываться как можно реже из аудиторий и из комнаты общежития, а если ходить по Академии, то в самой гуще адептов, выбирая группы побольше. И осторожность, осторожность и ещё раз осторожность.

* * *

— Зорий, мне кажется, я уже всех адепток первого курса знаю в лицо. Даже с парнями всё удалось — они все парни, без малейших сомнений, и среди них нет спрятавшейся девицы. Я лично в этом убедился, и этот вариант можно отбросить. А что никто из парней не спрятался случайно, это мы с тобой сами проконтролировали.

Реджи и Суземский неторопливо шли по территории к ближайшему корпусу — корпус Чи. Советник щурился задумчиво.

— Ты знаешь, друг мой, — сказал он, — а мне кажется, мы что-то не учли.

В распахнутую дверь корпуса был слышен разговор на повышенных тонах, и принц с советником переглянулись и согласно кивнули — мало ли какую интересную картину можно увидеть в коридорах Академии в таких интересных ситуациях.

Прямо в небольшом фойе старого тесного корпуса двое друзей застали интересную картину: преподаватель отчитывал адептку, которая вовсе не выглядела послушной исполнительной девочкой, даже наоборот — явно злилась и не скрывала этого.

Даже её поза — наклонённый вперёд корпус, руки в боки, и выражение лица — сощуренные злые глаза, трепещущие крылья носа, а главное звенящий голос — выдавали раздражение и решительность.

— …не буду! И всё! Не отвлекайте меня, у меня занятия!

— Адептка Канпе! Я требую!.. — строго упирался в неё взглядом декан боевого факультета.

— Нет! Я всё сказала!

Девушка резко развернулась, так, что длинный плащ крутанулся и приподнялся вокруг её ног, и решительно зашагала к ближайшей аудитории. И уже открыв дверь, чтобы войти, снова глянула на преподавателя. Казалось, из глаз её сейчас посыплются искры и прожгут визави, но дверь за собой она всё же прикрыла тихо.

Декан увидев высокого гостя, поклонился. Оба, и Дамиан, и Зорий, в своё время брали уроки боя Хараевский, и уважали его как сильного бойца и опытного наставника.

— Мой реджи, — затем преподаватель и Суземскому отвесил поклон, — советник.

— Здравствуйте, Хараевский, — сказал Дамиан, улыбнувшись воспоминаниям о том, как этот человек нещадно гонял его в круге, а потом вежливо кланялся, стоило выйти за линию. — Всё воспитываете?

— Скорее загадку разгадываю, мой реджи.

— Загадку? — заинтересовался Суземский. Он тут тоже пытался кое-что разгадать, так что легко уловил созвучие интересов.

— Да, — Хараевский бросил взгляд на дверь, которую только что закрыла за собой адептка. — Странная девчонка. Интересный, хоть и слабоватый боец. Магия тоже удивительная. Приглядывался к ней по другому поводу, а теперь, когда рассмотрел, какой потенциал в ней и уже знаю, как его раскрыть, отказывается ходить на тренировочные бои. Прячется от меня даже. Пришел вот, с занятия хотел забрать, она отказывается.

— Странно, — Зорий улыбался во всю ширь, — девчонка к вам отказывается ходить?

Взгляд декана боевиков потяжелел — он очень не любил намёков на всеобщее женское обожание. Дамиан решил прервать напряжение и задал первый пришедший в голову вопрос:

— И чем же она вас заинтересовала, что приглядывались?

Хараевский взглянул на реджи, и взгляд его смягчился:

— Она мне подозрительной казалась. Но после того, как призналась, что влюблена в вас, то я понял, что ошибался, — Хараевский улыбнулся.

Суземский рассмеялся в голос и похлопал Дамиана по плечу:

— Она из тех кумушек, что готовы вылавливать тебя по балам. И этот факт снимает с неё все подозрения, какими бы они ни были!

Дамиан задумчиво почесал бровь, глядя на закрытую за адепткой дверь.

— А в чём подозревали?

— Что она сбежавшая принцесса, — боевой декан пожал плечом.

Оба, и Зорий, и Дамиан одновременно обернулись к двери в аудиторию.

— Да ведь ничего общего! — не смог сдержать изумления принц.

Хараевский вздохнул и быстро приподнял и опустил брови, и выглядело это так, будто он развёл руки в стороны.

— А курс какой? — на всякий случай уточнил Суземский.

— Второй, — Хараевский сказал это так, будто это было досадным недоразумением.

Советник и принц опять посмотрели друг на друга, будто разговаривали мысленно. Дамиан вопросительно приподнял бровь, в ответ Зорий прищурился в сомнении. И оба одновременно скривились — нет, не похоже.

— Но, друг мой, второй курс… — Суземский задумчиво потёр ладонью щеку. — Второй курс… Может и их?.. Того?.. Проверить?

— Не знаю, Зорий, не знаю…

И оба задумались. Через какое-то время советник, щуря свои вечно смеющиеся глаза, сказал со вздохом:

— Мне знаешь, что не нравится, друг мой?

— И что же? — Дамиан так и не вышел из своей задумчивости, ответив на вопрос по инерции.

— Мне странным кажется, что наша госпожа ректор не пытается нам мешать.

— Почему же это она должна нам мешать? — Дамиан спросил это строго, и даже расправил плечи, делая осанку более величественной. Будто хотел подчеркнуть кто здесь кто, и с кем не надо спорить ни в коем случае, даже если ты ректор Королевской Академии Магии. Суземский только улыбнулся.

— Она могла бы мешать, если бы наши действия угрожали ребенку, которому она покровительствует.

Принц вздохнул и покачал головой:

— Не понимаю, Зорий. Объясни толком.

— Помнишь, когда мы с ней поговорили на повышенных тонах, и она едва не призналась, что принцесса здесь, в Академии?

— Помню. И что же?

— А ты помнишь, что она говорила перед нашим с ней диалогом?

— Спрашивала, почему я к ней не зашел предупредить.

— А потом? — Зорий опять улыбался, только выглядел при этом как лис — насмешливо и хитро.

Дамиан покопался в памяти, но больше ничего вспомнить не мог — обычная, ничем не примечательная беседа, так, ни о чём, и слегка пожал плечами. Друг и советник даже зажмурился от удовольствия, как кот, наевшийся сметаны.

— Она рассказывала тебе о том, что в Академии стало более просторно, и она беспокоится о тех детях, которые вылетели из гнезда!

— Ну и что? Просто сентиментальные слова. Что из этого?

— Друг мой! Ну какой же ты не чувствительный! Эти слова многое объясняют. Хотя всё и так было понятно, ещё раньше. Вспомни, как она относилась к нам, адептам, когда мы здесь учились!

Несносный Мальчишка стал злиться — он очень не любил, когда Дамиан чего-то не понимал, особенно такого, что казалось очевидным для других. Вот и сейчас Мальчишка пнул ближайший камешек, да так, что тот влетел в окно на втором этаже и разбил стекло.

— Зорий, не понимаю, — мрачновато сказал Дамиан.

Тот шел и улыбался, смотрел задумчиво под ноги.

— Вот смотри: она к адептам относится как своим детям. А девчонку наверняка тем более как ребенка воспринимает, а ну-ка она в опасности! Ещё бы! Потому и бросилась к нам, когда мы с первым учением приехали, потому и завелась так легко, и потому я смог её вывести, что она хоть намёк на информацию выдала. Понимаешь? — советник пытливо уставился на принца.

— Ну… — с сомнением протянул реджи.

— Она защищать бросилась! Защищала несчастную девочку. А сейчас сидит и не высовывает к нам носа. Не боится, значит. А почему? — Зорий наклонил набок голову, весь лучась радостью.

— Почему? — спросил принц, ощущая, как по спине пробежался холодок предвкушения. Предвкушения открытия или чуда.

— Она не боится за Тойво, — и Зорий многозначительно замолчал. А насладившись непониманием Дамиана, продолжил: — Значит, находясь здесь, в Академии, девчонка вс ё равно от нас хорошо спрятана. А что это значит?

— Что? — Дамиан весь напрягся и замер.

— А то, что мы, друг мой, не там её ищем!

Дамиан остановился и в упор уставился на Зория.

— Где она?!

— Да здесь же она! Здесь! В Академии. Завтра же будем подключим к учениям вообще всех, кто есть на территории, даже тех старшекурсников, которые приезжают на отдых из Новой Академии! И всех проверим: и парней, и девушек.

И Суземский засмеялся счастливо, как могут смеяться только маленькие дети.

* * *

Мы шиковали с Аришей вдвоём в комнате. И я вполне справлялась с поставленной задачей — лишний раз никуда не ходила. Несколько дней мы жили спокойно, и робким, хрупким ростком стала пробиваться надежда на то, что принц с советником уже завершили свои странные учения и перекинули своё внимание куда-нибудь в другое русло. Но надежда не напрасно была хрупкой. В одно прекрасное утро легко лопнула и с тихим хрустом осыпалась на землю. На ту землю полигона, на котором мы, сонные и помятые, выстроились через тридцать ударов сердца после сигнала тревоги.

Перед нами стоял свежий и подтянутый принц Дамиан собственной персоной. Он выглядел ещё более серьёзным.

— Адепты! Я не случайно собрал вас сегодня! — начал он вроде и негромко, но так проникновенно, что задрожало что-то в животе. — Именно сегодня мы расширяем наши учения, и теперь не только первокурсники будут принимать в нём участие. Эти учения крайне важны для нас!

Глубокая и даже какая-то трагичная пауза заставила меня нервно сглотнуть.

— На северной границе неспокойно!

Что?! На северной? На северной границе неспокойно?! Чепуха какая-то… Папенька шалит? Не-е-т! Не может быть…

Принц говорил дальше, а я пыталась сообразить, чтобы значили его слова. Не спокойно на северной границе? Чушь, не может быть.

Меня, конечно, не посвящали в тонкости экономики и политики, но одно то, что отец при все его скаредности несколько лет предпочитал тратить деньги на подготовку меня к… моей миссии, назовём это так, чем развивать науку, как это делала Бенестария, или армию. Нет, неспокойно на границе — это должно означать явно что-то другое. Но вот что?

— …каждый адепт — наше будущее! Корона Бенетарии надеется на вас! Поэтому все, каждый, от сильнейших до самых слабых, на каком бы курсе вы ни учились, пройдёте эти учения!

В рядах адептов послышался недовольный ропот и несмелые вопросы, заданные вполголоса: «И долго нам тут торчать? Думали передохнуть, а тут опять напрягайся!» Видимо, старшекурсники.

Принц обвёл всех тяжелым взглядом. Его темно-карие глаза скользили по рядам, иногда останавливаясь на чьём-нибудь лице. Задержались и на мне, и только тут я сообразила, что держу то самое, привычное с давних пор, каменное выражение, и быстро улыбнулась. Как можно шире, как можно влюблённее. Принц тут же перевёл взгляд дальше. Я выдохнула облегчённо, но всё, что заледенело внутри от прикосновения его взгляда, так и осталось большой и неуклюжей глыбой, давящей, леденящей, жуткой.

Улыбаться дурацкой улыбкой и глотать комок в горле было… было неудобно. Я опустила голову и попыталась собраться, сжалась, чтобы скрыть крупную дрожь. Что делать? Как скрыться?

Надо взять себя в руки. Я глянула на эти самые руки. Надежды было мало — они сильно дрожали, и это было явно заметно. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Я прямо чувствовала, как рвётся изнутри сила, как пытается освободить меня от той ледяной глыбы ужаса и паники. Мне нужно было куда-то выплеснуться.

— Рада, ты чего? — Ариша, видимо, заметила неладное. — Что с тобой?

— А… — я с трудом перевела дыхание, — у меня там родня. На севере. Страшно. За них.

Глава 10-11.

Драгоценный мой, единственный!

Как рвусь я к вам всем существом своим, всем сердцем! Как мне не хватает вас, как тоскливы мои дни и грустны ночи!

Дни мои сливаются в одну сплошную серую череду. У вас там, в Бенестарии, ещё тепло и солнечно, а здесь всё серо от низкого хмурого неба. Облака лежат на крышах домов, и будто давят громадным весом на голову. День очень короток, и я не успеваю даже как следует насладиться вышивкой. А когда приходит пора зажигать в помещении огонь, становится совсем невмоготу. Здесь совершенно не пользуются магическими светильниками, только масляными лампами. Я не знаю с чем это связано, но это очень и очень гнетёт. А ещё моя служанка, которую я в последнее время зову нянюшкой, из-за того, что она всё время рядом и забоится обо мне будто я несмышлёная, очень экономная. Она говорит, что долго жечь лампу — только привлекать злых духов и немилость и так немилосердных богов. Поэтому рано тушит лампу, и мне приходится идти в постель, хотя я совершенно не хочу спать.

Я подолгу лежу без сна, думая о вас, мой драгоценный, и представляю, как вернусь, как мы встретимся, и вы наконец подарите мне кошку, которую обещали ещё перед мои отъездом. Думаю, и всё не могу решить, какой же она должна быть. Скорей бы уже! Ещё я представляю, как мы будем сидеть вместе в парке около замка, слушать шум фонтана и любоваться зелёной травой лужаек.

Мне очень одиноко и грустно, хоть принц Корнуэль почти не покидает меня в дневное время. Он крайне любезен, и всюду сопровождает меня. Он показывал мне замок, даже такие места, где воспитанным девушкам бывать не полагается. Например, в банях и на чердаке. Он приглашал меня посмотреть подвал, но я очень боюсь подземелий, вы же помните? И поэтому отказалась, хоть это, судя по всему, очень не понравилось оландезийскому наследнику.

Мне почему-то тревожно, я вздрагиваю от каждого резкого звука. Моя старая служанка всё также спит под моими дверями, но меня это уже не успокаивает. Ах, как бы я хотела хоть одним глазочком посмотреть как поживает матушка, хоть на секундочку увидеться вами, мой единственный!

С надеждой на скорую встречу остаюсь ваша преданная

Перла Инвиато.

Дамиан отложил письмо на край стола и откинулся на спинку своего рабочего кресла. Парча неприятно скрипнула, соприкоснувшись с волосами. От этого Призрачная Рука взметнулась и грохнула кулаком, мгновенно ставшим огромным, по столу. Внутри что-то задрожало. Это мерзавец, принц Корнуэль водил девчонку на чердак?! Даже страшно представить, что бедняжке пришлось пережить. Она вздрагивает от малейшего резкого звука… Ещё бы ей не вздрагивать!

И вот это место про подаренную кошку — это был сигнал, что Перле угрожает серьёзная опасность, а в сочетании с фразой «Скорей бы уже!» так просто крик о помощи.

Дамиан встал и стал шагать вдоль кабинета от окна к двери и обратно.

Принцесса Тойво! Как же ты нам нужна! Не объявлять же на всю Академию, что просто нужны кое-какие сведения, и есть тебя живьём никто не станет?! Нам бы понять, что же там происходит в этой Оландезии…

И так как-то тоскливо стало, так сжалось в груди что-то, что Дамиан крикнул секретарю:

— Марк, соедини меня!.. — и уже в полголоса добавил: — Сам знаешь с кем…

Телетрофон звякнул, и Дамиан взял трубку:

— Пронто!

Знакомый с детства голос ответил:

— Да, мой реджи!

— Милэда, я к тебе. Можно? Не могу уже здесь!

— Конечно, мой реджи! Приезжайте!

Всё было как всегда: и душистый горячий чай, и потрескивающие в камине дрова, и умиротворяющая тишина, в руках Милэды черкающий что-то по бумаге грифель. И тишина. Но какая-то тревога тихо, еле слышно звякала в душе. Так тихо, что было не понятно — о чем? То ли он что-то сделал неправильно, то ли вообще чего-то не сделал. Это странное чувство было похоже на то, будто в сапог попала маленькая твёрдая крошка. И вроде не сильно колет, а беспокоит и забыть о себе не даёт…

Дамиан выпил чаю, посидел немного, но так и не смог расслабиться: всё время пытался понять, что же сделал неправильно. Как-то сами собой его мысли вернулись к тревожному письму Перлы и поискам принцессы Тойво.

— Вас что-то гнетёт, мой реджи?

Тихий вопрос вывел его из задумчивости. И только сейчас Дамиан понял, что уже какое-то время вышагивает по гостиной княжны Маструрен, как совсем недавно по своему кабинету — от окна к двери и обратно. Такая потеря самообладания не добавила ему радости, и принц усадил себя в кресло и попытался завести светский разговор с хозяйкой.

Но как он ни пытался, тихое позвякивание так и нераспознанного чувства звало его куда-то. Звало не понятно куда. И устав ковыряться в себе, недовольный собой Дамиан распрощался с Милэдой, которая проводила его понимающим грустным взглядом.

Уже на пути во дворец, трясясь в неприметной карете, больше похожей на служебный экипаж служащего средней руки, чем на карету принца, он вдруг вспомнил, что так и не добрался до бумаг с результатами допросов бандитов, главаря которых в лесу так неожиданно застрелил. Эти бумаги уже некоторое время лежали у него на столе, но в последние дни, из-за учений-проверок в Академии, было не до них.

Ещё вспомнил взгляд той женщины, несчастной жертвы, с запрокинутого лица, и его окатило волной стыда — нужно было хотя бы принести извинения, а ещё лучше попробовать как-то возместить ущерб. Всё же это его плохая работа — такое вот нападение на женщину. «Надо послать кого-то к ней. Может, нужна какая-то помощь», — это последнее решение немного сняло тревожность принца и позволило ему расслабиться.

Уже когда он шел по коридорам королевского дворца, и так, и эдак пытаясь вспомнить, докладывали ли ему кто такая эта женщина. И вспомнить не мог.

* * *

Утро не принесло облегчения. Только если отвлекаться и не думать о предстоящее, модно было двигаться и что-то делать. Но если накатывала мысль о предстоящем странном учении, мне становилось плохо. Правду говорят, что хуже пытки только ожидание пытки.

А нам пришлось ждать едва ли не полдня, пока вызовут. К тому моменту времени я была словно в тумане от нервного перенапряжения, и только одно смогла удерживать в голове: «Вести себя будто ничего не происходит! Держать лицо!».

Момент, когда меня из толпы ожидавших адепток вызвали на полигон, я помнила смутно. Тело стало действовать самостоятельно — я зашагала к месту, откуда полагалось наблюдать за бегом парней — как только сознание уловило фамилию Канпе.

Сегодня по полигону гоняли ребят-боевиков, и многих из них я знала. Но отвечать хотя бы улыбкой или кивком на приветствия пробегавших мимо парней не получалось — я даже глотала с трудом, не то что улыбнуться или махнуть кому-то рукой, настолько организм закаменел.

Я смутно слышала шум: то ли зрителей, то ли шум моей собственной крови в ушах. И ждала в любую минуту окрика: «Принцесса! Это принцесса Тойво! Держи её!», но смотрела на королевского советника Суземского, который снова улыбался своей широкой радостной улыбкой, и ждала сигнала к началу действий. На принца Дамиана, что стоял в отдалении, у пустых сейчас зрительских для зрителей, старалась вообще не смотреть.

Вот один из парней упал. Это был огромный второкурсник по проищу Бык. На быка он и был похож своей необъятной шеей, мощными плечами и глазами немного навыкате. Упал он красиво, мне даже показалось, что специально. И когда я, уловив взмах рукой королевского советника, пошла к нему, увернувшись от пробегавшего мимо другого адепта, Бык лежал на густой и сочной зеленой траве и слегка улыбался. Даже довольно улыбался, хотя утверждать наверняка я не стала бы, потому что сердце прыгало как ненормальное из-за близости принца Дамиана, точно так же как и мысли, и вообще не до улыбок было — справиться бы со своей паникой. А принц уже спешил к нам, едва Бык коснулся земли.

— Адептка, расстегните рубашку пострадавшему, — услышала я знакомый спокойный голос над головой.

Рубашку пострадавшему расстегнула, едва справившись с длинным рядом частых пуговиц. Руки, красные и немного распухшие, дрожали, как я ни пыталась скрыть дрожь. Хорошо, что я уже несколько дней усиленно занималась стиркой и уборкой без магии — теперь мои пальцы хоть и напоминали по форме мои прежние холёные ладони, но выглядели более потрёпанными жизнью. Ну и тренировки настойчивого боевого декана оставили следы — сбитые костяшки не полностью зажили.

Я решила, что по рукам тоже можно узнать человека. Поэтому попыталась сделать руки неузнаваемыми. Ну, насколько смогла… Думаю, не случайно первым испытанием на этих странных учениях, которые я уже вполне могла назвать охотой на меня, нужно было пройти мимо принца, и при этом продемонстрировать свой магический дар и руки.

— Положите ладони на область сердца и сделайте тридцать нажатий в быстром темпе.

При звуке этого голоса хотелось вскочить и бежать. Но я, не поднимая глаз сделала, как было сказано — положила ладонь одну на другую и стала ритмично надавливать на мощную, совершенно лишенную растительности грудную клетку Быка. Все свои силы я тратила на попытку держать себя в руках. Нет, я не молилась всем немилосердным богам. Ни к чему. Я повторяла как молитву другое — мамины слова: «Бой не проигран, пока ты не сдалась». И нажимала, нажимала, нажимала.

Вдруг Бык издал непонятный звук — то ли стон, то ли вскрик. Я подняла глаза на его лицо. Теперь его улыбка был видна отчетливо. Но среагировала я не на неё, а на резко прозвучавшие слова сверху:

— Не надо так усердствовать, вы сломаете адепту рёбра!

Закусив губу, с трудом сглотнула и постаралась надавливать не так сильно. Дыхание сбивалось от бешено колотящегося сердца, холодный пот страха капал на обнажённую грудь Быка. «Бой не проигран, пока ты не сдалась! Бой не проигран, пока ты не сдалась!»

— Достаточно, вы свободны, адептка.

Я несмело убрала руки и чуть отодвинулась от лежащего, довольно улыбающегося парня. Сидела и не могла поверить в то, что сейчас услышала. Это правда? Я свободна? Каждую секунду я готова была услышать: «Взять её!» или что угодно подобное, но не это «вы свободны».

Бык подмигнул мне и стал подниматься. При этом поигрывал бровями и мускулатурой грудной клетки так, что я, чтобы не скривиться, отвернулась. Поднялась на нетвёрдые от волнения ноги. Не поднимая высоко взгляда, глянула в сторону принца Дамиана. Но его уже не было на том месте, откуда он наблюдал за моими действиями.

Кажется, он меня не узнал. Я нерешительно пошла к проходу в ограде полигона. Он меня не узнал. Не узнал! Уже от калитки я обернулась, что бы ещё раз убедиться, что всё так и есть — не узнал. Принц Дамиан разговаривал с советником Суземским, который улыбался и бросил на меня взгляд.

Всё таки не узнал! Меня переполнило ликование, я порывисто развернулась и, пройдя через калитку, бросилась в общежитие.

* * *

Я сидела на полу и смотрела на ножку стола, но ничего не видела. Я плакала. Слёзы катились из глаз, а я всё никак не могла поверить — не узнал! Отпустил. Отпустил! Не узнал! Снова вспоминала его фразу «Достаточно, вы свободны, адептка!» и снова смеялась и плакала. И снова не могла поверить.

Ариша, радостная и запыхавшаяся, ворвалась в комнату:

— Радка, знаешь, кого я оживляла?

Я подняла на неё заплаканные глаза.

— Ой, Радка, что опять случилось? Тебя же к Тэкэре вызывают, а ты в таком виде. Чего ревёшь, дева?

— Да так, ничего. Просто волновалась сильно перед этими учениями, а теперь вот радуюсь, что закончилось.

— Ну ещё не закончилось вроде.

Я удивилась себе — вот ведь раскисла! Действительно, его высочие принц Дамиан перед строем адептов говорил — пока не получим результат. А если найти меня — и есть тот результат, которого они ждут, то да, ещё не конец. Я тяжело вздохнула.

— А что там, у Тэкэры? — спросила, поднимаясь с пола и стирая слёзы с лица.

— Не знаю, — Ариша легкомысленно пожала плечами и рухнула на кровать с мечтательной улыбкой. — Какие же у него мускулы!

Я только закатила глаза — Ариша каждый раз поражала меня своей влюбчивостью и романтичностью. Ей ничего не стоило придумать любовь к какому-нибудь адепту, виденному едва ли пару раз, практически сразу в нём разочароваться и практически мгновенно забыть об этом, выискивая новый объект влюбленности. Поэтому сейчас я даже не стала интересоваться кто на этот раз счастливый объект её воздыханий, а направилась к главному корпусу, где был кабинет ректора.

* * *

— Ты уверен, Зорий?

— Нет, но мы это сейчас проверим.

— Почему же ты так решил?

— Поворот.

Дамиана с непониманием смотрел на советника, и Зорий продолжил:

— Ты помнишь, как графиня Релюсьен учила служанку поворачиваться? Ту девушку, которая в следственном эксперименте по побегу из дворца принцессы Тойво, принцессу и изображала?

— Н-нет, — принц запнулся, пытаясь вспомнить, но в памяти вообще ничего не всплывало на этот счет.

— А я помню. «Плечи держи вот так, развёрнутыми. Поверни голову вот так. Нет, не так! Так только служанки делают! А принцесса Тойво — Принцесса! У неё осанка, поворот головы… Ну же, голову не так держи, а вот так!» И потом, помнишь, когда она просматривала записи на кристалле, таким недовольным голосом делала замечания, что у служанки недостаточно королевская осанка, что оборачивается она не достаточно четко, что хоть и похоже, но не т той грации и достоинства?

Дамиан отрицательно качнул головой — как у Зория всё это помещалось в голове?

— Ну хорошо, осанка, поворот головы. И что?

— А то! — Зорий засмеялся. — Помнишь, как мы с тобой Хараевского в одном корпусе застали? Он ещё про адептку рассказал, которую подозревал, что она и есть сбежавшая принцесса? Она тогда ещё обернулась в дверях аудитории, чтобы посмотреть на Хараевского. Я обратил внимание, как сегодня она обернулась, когда уходила с полигона. Я снова отметил для себя, что вот кто хорошо мог бы сыграть роль принцессы Тойво вместо той служанки — столько достоинства, такая ровная спина! Ну и эти подозрения Хараевского… Он же не зелёный мальчишка. Если подозревал, значит, было что-то, что его зацепило, встревожило.

В дверь постучали, и одна створка высокой тяжелой двери отворилась.

— Здравствуйте, госпожа ректор, — произнесла с лёгкой улыбкой темноволосая девушка с длинной челкой, почти закрывавшей ей глаза. Но приветливый взгляд моментально стал холодным, а лицо закаменело, когда вместо профессора Яцумиры в её кабинете она увидела принца Дамиана и его советника. А последний воспользовался мгновеньем и сказал, явно наслаждаясь провокацией:

— У нас к вам, принцесса Тойво, всего несколько вопросов.

* * *

Я шла к главном корпусу, с каждой минутой всё больше и больше нервничая. Почему я не выяснила у Ариши зачем меня вызывала Тэкэра Тошайовна? Как она меня вызвала? Почему сама не сообщила мне? Что-то, что тревожно сжималось в холодный ком в животе утром, снова стало леденеть, а воздух всё с большим трудом проходил через пережатое волнением и страхом горло, ладони потели, голова немного кружилась, в глазах мелькали искры.

Но я, сдерживаясь изо всех сил, вежливо постучалась и улыбнулась, чтобы поприветствовать уважаемую Тэкэру Тошайовну.

— Здравствуйте, госпожа ректор, — произнесла я бодро, преодолевая захлёстывающий страх. Но живот меня никогда не подводил, не подвёл и в этот раз — в кабинете ректора самой госпожи ректора не было. Но зато был его высочие принц Дамиан и советник Суземский с неизменной улыбкой на лице. Он и проговорил:

— У нас к вам, принцесса Тойво, всего несколько вопросов.

Всё, чего я так боялась, произошло: от скрутивших меня ужаса и паники, магия вздыбилась и плеснула от меня во все стороны, а я… я в ужасе закрыла глаза. Всё кончено! Дальше только смерть: я всё же убила принца Дамиана. Как и хотел мой отец.

— Что здесь происходит? — грозный рык знакомого, но неузнаваемо грозного голоса вырвал из моей груди рыдание. Давясь слезами и всхлипами, качнувшись вперёд, уткнулась носом в чью-то спину. Чью-то такую широкую, такую родную спину! Это его запах! Это он, Зиад!

И что ему ответить? Я убила принца Дамиана, и это конец? Или сказать, что меня ищёт отец, чтобы казнить как преступницу за то, чего я не совершала? Что так, что эдак, но мне конец. И я задохнулась от нового комка рыданий, рвущихся из горла.

Сквозь грохот крови в ушах и булькающий нос я расслышала другой голос. Знакомый мужской голос. Сдержанный. Холодный. Его высочие принц Дамиан? Он жив? На несколько мгновений я задержала дыхание. Прислушалась. Голос сильный, спокойный. Не похоже, что он умирающий. Даже для раненого слишком ровный.

— Кто вы такой и по какому праву явились сюда?!

Да таким голосом можно льды в Северном море замораживать. Я крепче зажмурилась и постаралась стать как можно меньше.

— Вы нарушили все нормы Академии! Я уже молчу о неприкосновенности ректорского кабинета!

Сомнений не было — это говорил его величие принц Дамиан. Но я так и не рискнула открыть глаза и выглянуть из-за широкого плеча, от которого так знакомо и приятно пахло.

* * *

Суземский ругнулся про себя, когда после его слов девчонка закрыла глаза и взорвалась осязаемой черной вспышкой. Какое-то мгновенье спустя рядом с ней стоял парень, сделавший один маленький шажок и закрывший её собой. До следующего удара сердца он успел стянуть черную вспышку в кулак. Выражением лица он был так похож на Дамиана, что Зорий даже улыбнулся, — гнев, жесткость, непоколебимость, прикрытые спокойствием. Конечно, в первую очередь заставляло улыбаться облегчение, но и последующие слова внезапного визитёра в одно из самых защищённых мест Академии тоже порадовали. Они были точь-в-точь темо, что мог сказать и реджи, окажись он в такой ситуации:

— Что здесь происходит?

Парень держал себя так, что возникал вопрос: а кто из этих двоих принц? И когда гневный Дамиан задал закономерный вопрос: «Кто вы такой?» парень ответил то, что заставило Зория повеселиться ещё больше:

— Я Зиад Марун, наследник князя Марун. А эта женщина — моя жена. И по праву её мужа и защитника, я здесь, и я спрашиваю: что здесь происходит?

— Жена?! — хором воскликнули Дамиан и Суземский. Только принц был разгневан, а Зорий был поражён. За спиной у парня явственно всхлипнула и закашляласьдевушка. Суземский сообразил мгновенно и, не переставая улыбаться, спросил:

— А брак академический?

Парень приподнял одну бровь так, что без слов было понятно — вопрос нелепый. Он — наследник клана Марун, и не станет размениваться на временные браки для адептов, проходящих обучение в партнёрских парах, и пользующихся правом на временный академический брак на время учёбы.

— Нет! — и столько непонятного вызова было и в словах, и в интонациях, и в позе этого смуглого черноглазого парня, что уже гнев Дамиана стал превращаться в удивлёние. — Брак полноценный и законный!

И став ещё более надменным, адепт произнёс голосом, полным холодного гнева:

— Так что же здесь происходит? На каком основании вы травите девочку уже несколько дней?

Дамиан переступил с ноги на ногу и произнёс нейтральным тоном:

— На её родине ей предъявлено обвинение в убийстве.

Парень расслабился и усмехнулся, качнул головой, будто услышал нелепую шутку и, наплевав на все нормы этикета, повернулся к принцу спиной.

— Рада-сть, — тихо сказал он, обхватывая ладонями её лицо и упершись своим лбом в лоб девушки, — ничего не бойся. Ты ни в чём не виновата.

— Я не виновата! Меня оболгали! — заспешила, забормотала она хриплым голосом, захлёбываясь слезами и эмоциями. — Я никого не убивала!

Тёплые мужские пальцы нежно погладили её щеки.

— Чш, не плачь, маленькая, я во всём разберусь! Слышишь?

Рада закивала часто-часто и попыталась улыбнуться дрожащими губами. Но только сильнее заплакала, некрасиво кривя рот. Зиад вытер пальцем слезинку, побежавшую по её щеке, поцеловал девушку в лоб и снова развернулся к принцу Дамиану и его советнику, заталкивая плачущую к себе за спину:

Дамиан проговорил:

— Повторю: обвинение в убийстве ей предъявлено на её родине. Мы к девушке не имеем никаких претензий. У нас имеется лишь ряд вопросов, на которые нам жизненно необходимы ответы.

Дамиан подождал несколько мгновений, надеясь, что эти его слова заставят прячущуюся принцессу выйти из-за спины непонятно откуда возникшего мужа. Но видя, что дело не сдвигается с мёртвой точки, продолжил, обращаясь к Зиаду:

— Принцесса, мы хотим понять, какую игру ведёт ваш отец, король Юзеппи, названный при рождении Карху?

Услышав эти слова, удивился парень, что так внезапно материализовался посреди кабинета ректора Яцумиры.

— Принцесса?

Дамиан даже чуть наклонил голову набок.

— Да, разве вы не знали, что ваша… жена, — выделил он голосом последнее слово, — принцесса-бастард короля Оландезии?

У парня на лице отобразилась такой набор чувств, что вечно радостный Суземский перестал улыбаться и во все глаза уставился на адепта. А этот парень вновь проявил чудовищное пренебрежение к дворцовому этикету и повернулся к принцу спиной.

— Ты в самом деле принцесса?! — спросил он тихо, вглядываясь в заплаканные опухшие и красные глаза, и аккуратно придерживая девушку за плечи.

Она закусила губу, горестно сдвинула брови и нерешительно кинула. Выдохнула через силу:

— Да…

Зиад обнял её так, будто она была самым драгоценным призом. А когда оторвался, заглянул ей в глаза и сказал счастливым голосом:

— Рада-сть, я тебя люблю!

Чмокнул её в нос и тут же снова развернулся к принцу, пряча от его взгляда девушку.

— Ну что же, ваше высочие, вы сможете поговорить с Радой. Но только в моём присутствии! Она находится под защитой моего клана!

— Принцесса, будьте так любезны, покажитесь, — это произнёс его высочие Дамиан. Голос был не то, что дружелюбный, — вряд ли этот торос Северного моря мог быть дружелюбным — но успокаивающий, что ли. Я покусала губу, и попыталась выровнять участившееся от страха дыхание. Тёплая и сильная рука Зиада, опять сжала мою ладонь. Будто поддерживала, будто говорила, что я не одна. И я решилась — сделала шаг в сторону, и несмело, не сразу, только спустя секунду-другую подняла глаза на его высочие Дамиана и его советника.

— Вы ответите на наши вопросы? — Суземский улыбался, но чуть-чуть, едва заметно.

Девушка кивнула, и тут же добавила:

— Но только при одном условии.

Взгляд советника стал вопрошающим, а у его высочия — чуть поднялась бровь. Ну, наверное, тоже удивился.

— Я сначала поговорю с Зиадом.

Его высочие обменялся взглядом со своим советником, и произнёс:

— Хорошо, я согласен.

Я сидела на стуле. Напротив, за столом, — его высочие Дамиан. Он был серьёзен, задавал строгие вопросы. Сбоку, за тем же столом — Суземский, он больше молчал, даже не всегда улыбался. Но я не смотрела на них, да я их почти и не видела, потому что не сводила глаз с Зиада. Когда отвечала на вопросы, и когда молчала после следующего, вспоминая или пытаясь оформить мысли в слова, всё время смотрела на Зиада, сидящего в стороне.

Я держалась за него глазами. Я бы и руками за него держалась, и ногами, да что там! Я бы и зубами держалась! Но пока — только глазами. Выражение его лица было такое сочувствующее, такое… любящее, что я не могла отвести от него взгляд.

Наш разговор, после того как из кабинета вышли его высочие и Суземский, был коротким.

— Зиад, я никого не убивала! Даже не собиралась! Меня готовили, но я поняла давно, что сопротивляться открыто — глупо погибнуть! Притворялась покорной и сделала всё, чтобы не убивать!

Горло перехватывало от рыданий. Зиад погладил ладонью мою щёку.

— Знаю, что не убивала, знаю. Не плачь! Всё будет хорошо.

Справившись кое-как со слезами, спросила, и голос получился глухим и булькающим:

— У нас академический брак? Но как?

Я помнила тот день, когда узнала, что в Академии заключают браки на время учёбы. Когда Ариша рассказала об этой возможности двум адептам законно жить вместе, я была потрясена. Временные браки не встречались очень уж часто, но не вызывали никакого удивления среди адептов — не всегда люди, также как я, учились в Академии под своим именем, и поэтому такой брак был действителен, пока адепт не заканчивал Академию. Затем, после завершения учёбы, такой брак считался автоматически расторгнутым. Хотя очень часто пары потом продолжали свои отношения, и после выпуска заключали постоянные браки.

Когда я узнала всё это, едва локти себе не кусала — проведать бы об этом раньше! Хотя… Что изменилось бы? Наверное, поддалась бы на провокации Хараевского — такой муж, пусть и академический — неплохая защита от папеньки и его псов. Но вот заключают ли преподаватели такие браки с адептакми, это вопрос. Будь я на месте декана — ни за что не пошла бы на такую глупость.

Но вот Зиад и академический брак… Не складывалась картинка. Ариша рассказывала мне, что согласие на такой союз даёт ректор и, как правило, это громкое действо, когда «молодожёнов» под кабинетом встречают ликующие товарищи, выводят во двор, где устраивают фейерверки и шумные празднования. У нас ничего такого не было: ни ректорского разрешения, ни шумного гуляния, ни фейерверков. Это ставило в тупик. Так что с браком?

Зиад взял мою руку, поцеловал, провёл пальцем вдоль цепочки.

— Когда ты в тот день… пошла со мной, я понял, что никто, кроме тебя, мне никто не нужен. И поэтому одел тебе гвели. Она приняла тебя, значит, принял и клан. Так что никаких академических браков, Рада-сть моя!

Я смотрела на него и не могла сказать ни слова. Наконец, выдохнула:

— Не понимаю…

— Я взял тебя в жёны, женщина!

И Зиад снова обнял крепко-крепко, а когда отодвинулся, смотрел ласково.

— То, что ты принцесса — большой подарок для меня! Ты будешь жемчужиной нашего клана!

Я покачала головой, мученически скривившись.

— Ну какая принцесса? Меня готовили как наёмного убийцу, и даже внушали мысль, что неплохо бы свою никчёмную жизнь отдать на благо родной Оландезии!

— Твой отец — король! И это невероятная удача, беленькая моя!

— Этот отец найдёт меня и под землёй, — прошептала, чувствуя, как на глазах закипают слёзы. — Он везде найдёт и убьёт. Ты его не знаешь просто.

— Догадываюсь, — Зиад горько улыбнулся. — Это ведь из-за него следы на твоей спине, да?

Я закрыла руками лицо. Если мы с Зиадом — семья, то ненадолго. И остаётся только молиться всем немилосердным богам, чтобы они перестали нас замечать, — меня и того, кто меня спас, и кто теперь так дорог!

— Не плачь, беленькая, — он сказал это тихо и прижал к груди мою голову. — Я обязательно найду выход, Рада-сть. Такому человеку я тебя не отдам. Даже если бы ты не была драгоценностью. А ты — ценность! Понимаешь, мой отец жаждал, чтобы я женился на какой-нибудь родовитой девице, ведь негоже наследнику князя жениться на ком попало.

Я тихо всхлипнула ему в грудь. Да, мне часто говорили что я никто. Зиад продолжал:

— А я, взяв тебя в жёны, думал, что придётся бороться, драться, отстаивать своё право на то, чтобы быть с тобой. Но теперь мне не придётся перед кланом отстаивать свой выбор, теперь весь клан сам будет отстаивать тебя.

— Так ты важная шишка? — пробормотала ему в одежду. Зиад погладил меня по голове.

— Немножко. Я старший сын князя Марун, главы пустынного клана Удабнос.

Сильно извиняюсь, золотые мои, долготерпеливые! Работаю, болею. Приходится писать между периодами повышенной температуры и работой.

Немного изменила предыдущий кусочек — не нравится он мне. Слишком слащаво.

Да ещё с одной тётенькой-авторшей батл небольшой произошёл: про начало первого тома моего Дамиана.

Я там, в первом томе, выложила несколько вариантов начала. И очень, ну просто очень-очень прошу высказать своё мнение в комментариях, какое начало вам заходит больше всего. У кого мне ещё спрашивать, если не у своих читателей?

Клан Удабнос? Что такое я слышала, но вспомнить не могла. Только и всплыло, что живут в пустыне и назызывают себя Дети пустынных родников. Но сын князя!.. Да… Жутко представить, что устроит отец, узнав про это. Из глаз опять потекли слёзы, а дверь в кабинет открылась.

— Достаточно? — Суземский приветливо глядел на нас.

Зиад кивнул и усадил меня на стул для посетителей. Я смотрела на него, и ужасно, просто очень сильно боялась. Принц, занявший место за столом ректора, как раз напротив и, казалось, прожигал взглядом. И помолчав несколько мгновений, всё же начал:

— Расскажите, что за игру ведёт ваш отец.

Губы Зиада тронула мягкая улыбка, а глаза будто сказали — говори, не бойся. И я ответила его высочию Дамиану, не отводя взгляда от своего… мужа:

— Он… он хочет сместить вашу династию с престола.

Тишина стала многозначительным ответом, и я на мгновенье перевела взгляд на вопрошавшего. Он и его советник переглядывались.

— Как?! — это уже Суземский. А я не отрывала взгляда от своего островка надёжности — тёмных красивых глаз.

— Он уже давно, если я правильно поняла некоторые оговорки, пытается устранить вашего старшего брата, наследника, его высочие Льва. И вам была уготована та же участь, — и прикусила губу.

— То есть планировалось моё убийство?

Опять закапали слёзы.

— Да.

— И каким же образом?

Неужели я это раздражение в вечно спокойном и холодном голосе младшего принца? Можно себя похвалить — расшатала твердыню. Только почему-то не хочется. Я изо всех сил пыталась, чтобы моё лицо оставалось неподвижным, но губы прыгали от сдерживаемых слёз. И только тёмные, как спелые вишни, глаза удержали меня и подбадривали.

— Я… должна… должна была… убить вас, — я закусила губу и зажмурилась. Сейчас, наверное, зайдут гарды, и меня арестуют. Но — несколько мгновений тишины, и последовал следующий вопрос:

— Как и когда?

Я сдержала рыдание, а когда открыла глаза, увидела стакан с водой в знакомой изящной, но сильной смуглой руке. Стуча зубами по тонкому стеклу, выпила и поблагодарила взглядом.

— Это должны были определить обстоятельства.

— То есть чёткого плана не было?

Я только тяжело вздохнула, не решаясь посмотреть на того, кого должна была убить.

— План был. Даже не так. Планов было много.

— И сколько же вы попытались воплотить?

— Ни одного, — подняла глаза на Зиада. «Правда, я сопротивлялась. Я боялась и не хотела», — пыталась сказать ему взглядом. И видела — верит.

— Расскажите обо всех, — скажи это его высочие Дамиан, прозвучало бы как приказ, но в устах советника я услышала просьбу. И потому рассказала.

Моё задание было сложным. Нужно было при первой же встрече поднять вуаль и поздороваться с его высочием. Это ритуал. На мне была ритуальная одежда, да и сама вуаль была ритуальной, свадебной, и лицо было в ритуальной брачной росписи.

По нашим обычаям жених не должен видеть невесту до помолвки, и первым шагом в брачном ритуале — поднять покров с лица девушки, чтобы суженый первым увидел неземную красоту наречёной. Ритуальная раскраска лица шаманскими снадобьями призвана поразить мужчину, внушить любовь и намертво закрепить узы до самой свадьбы.

Планировалось, что второй принц возгорит ко мне неземной страстью и женится. Моя задача на этом этапе состояла в том, чтобы свадьба произошла как можно раньше. Даже если шаманские штучки отцовских советчиков не сработают как надо, открытое лицо перед принцем — уже обязательство. Оно давало право отцу требовать свадьбы, поскольку приравнивалось к первой брачной ночи.

Далее мне надлежало сделать так, чтобы принц Лев уступил своё место его высочию Дамиану. Пути мне предлагались разные — лишить его наследников, убить его жену или его самого. Или даже изобрести свой, собственный путь, главное, — чтобы он вёл к цели.

Но я смогла сделать так, чтобы вуаль сползла с моего лица до того, как я добралась к мужчине, назначенному мне в наречённые. И тем самым сорвала ритуал. Так провалился первый план.

Был ещё один план — лишить жизни принцессу Суэллу и его высочие Дамиана, а самой стать женой Льва. В конце концов, просто убить всех. Фантазия выживших из ума фанатиков была безгранична…

— Даже если отбросить нелепость этих планов и предположить, что мы все здесь не заботимся о своей безопасноти, то вы же были обречены на смерть! Вас бы нашли и нейтрализовали после первой же попытки!

Я уже немного успокоилась, а, вернее, укрылась за апатией, и только пожала плечами:

— И так, и эдак мне жизни не было бы. Да и не хотела я никого убивать.

Когда подняла глаза на Зиада, испугалась. У него заострились скулы, губы сжались, а в фигуре появилось что-то зловещее. А в глазах горело обещание чего-то страшного. Всё внутри у меня похолодело. И заметив эту реакцию, Зиад одними губами произнёс: «Я его убью!». Я только горько усмехнулась.

— Почему же вы согласились на это?! — его высочие принц Дамиан и сейчас не сдержал эмоций. Но я не смотрела на него, я рассказывала всё своему мужу.

— Мне сразу дали понять, что сопротивляться бесполезно. Или забью до смерти сейчас, или погибну позже. Поэтому когда мне сказали, что года через два я должна буду осуществить великую миссию в другой стране, открыть своему брату путь к её престолу, расширить границы великой Оландезии и вернуть ей былое могущество, я сопротивлялась. Но… с королевскими палами долго не поспоришь. И я малодушно отложила смерть на потом. А время до «потом» решила использовать как можно лучше. Я хотела вырваться из этого круга, хотела учиться на мага. И пока меня накачивали знаниями вашего языка, умениями строить планы убийств и самим навыкам убийства, я строила планы побега.

Глаза Зиада спросила: «Это тогда?..» и показал на свою спину. Я только скривилась и покачала головой — нет. Тогда меня били просто ногами. И больше по спине. Потому что живот и голову я пыталась прикрыть руками. После этого я долго болела — и сломанные рука и рёбра без помощи (а отец по указке шаманов запретил мне помогать хоть чем-то) срастались долго. Да и от голода едва не погибла — кормить тоже было не велено. Спасло меня только материнское заклятье. Видно, отцу стало плохо, и он всё же позволил меня кормить. Но ни кости, ни раны никто лечить так и не разрешил.

Суземский заинтересовался великой миссией восстановления могущество Оландезии, нетерпеливо и с немалой долей иронии. И я снова рассказывала, глядя в любимые глаза. Рассказывала о бредовых идеях шаманов, которые нашёптывали отцу об исторической несправедливости: северные народы принесли жизнь на континент, наши сильные воины расчистили дорогу от Северного Моря, они прародители всех стран и народов, всех королей. И наше великое королевство достойно большего, чем прозябать среди вечных снегов и буранов. А наш король достоин править если не миром, то королевством побольше маленькой Оландезии. И южные соседи вполне могут в этом помочь. А поскольку войну с сильной Бенестарией мы ни за что не осилим, то сменить династию — тихо, мирно, бескровно (ну почти бескровно, ага!) — вполне наш путь.

— Но почему вашими руками?!

— Так решили шаманы. А они у нас очень умны, — иронию скрыть мне не удалось. — Что же, в логике им не откажешь. Действительно, принцессе легче, чем кому бы то ни было, пробраться в королевский дворец Бенестарии и осуществить задуманное. Разве нет? Остальные разы подбирались близко, и даже очень близко, хоть и недостаточно, — я на мгновенье отвела глаза от Зиада, и бросила вопросительный взгляд на его высочие Дамиана. Он только чуть приподнял брови, кажется, в сомненьи. А я продолжила:

— А меня им было не жалко.

Черты лица Зиада опять заострились, приобрели звериные черты. Я послала ему умоляющий взгляд — не надо! А Дамиан спросил:

— Расскажите о своей матери. Пожалуйста.

Мне почему-то стало больно и, видимо, я не удержала лицо, потому Зиад метнул такой взгляд в его высочие, что я напряглась — не было бы последствий!

— Что именно?

— Я не понимаю, как получилось, что такой ретивый поборник чистоты крови, как ваш отец, вдруг заимел бастарда? У нас здесь довольно ограниченные данные по вашей стране, но об этом мы осведомлены весьма неплохо.

Я отвела взгляд. Да, моё происхождение — не то, чем стоило бы хвастать дражайшему родителю, это правда. Но моя мать была хорошей женщиной, и мне не из-за чего было её стыдиться.

— Моя мать была наёмницей, — я подняла взгляд на Зиада, чтобы понять, что он думает об этом. — Её родина — та же страна, откуда родом Яцумира, только с другого острова. Вы же знаете, что там в почёте те, кто осмеливается покинуть родные края, бросив вызов миру и победив. Вот и моя мать бросила вызов — младшая, четвёртая дочь небогатого дворянина. Она долго училась, потом странствовала, нанимаясь в охрану. Она была отличным воином!

Опять у меня предательски задрожали губы и слёзы застлали глаза. Но задирая гордо подбородок и заодно стараясь не пролить слёзы, я увидела, что Зиад смотрит на меня неверяще и… радостно? Сглотнула ком в горле и продолжила:

— Где нашёл… — хотела, но не смогла назвать его отцом, — король Юзеппи, не знаю. Только знаю, что драгоценная королевская жёнушка, родив ему второго сына, затребовала охрану. А вдруг такая весомая ценность пропадёт? А поскольку к драгоценной, — трудно скрыть иронию, вспоминая толстую расплывшуюся бабу, разряженную в тяжёлые вышитые кожаные одёжки, — приставить мужиков нельзя… Сами понимаете, ревность и всякие подобные глупости, то нашли женщину-воина. Которая и охраняла её, и учила девушек из местных своему ремеслу…

Слёзы всё же выкатились из глаз, и поэтому задирать голову уже не было смысла. И я опустила глаза на Зиада. Он улыбался. Мягко, дружески и тепло. И новые слезинки скатились по щекам. Я улыбнулась в ответ, благодаря за это тепло и понимание. Все молча ждали продолжения. И я была рада, что меня не торопили.

— Он просто не удержался. Эдакая экзотика — смоляные волосы, узкие чёрные глаза… — я кое-что вспомнила и добавила, поясняя: — моя мать не была красавицей. Она рассказывала, что среди своих сестёр считалась самой некрасивой. Но поймите, среди светловолосых, голубоглазых людей среднего, а часто и низкого роста, моя мать была очень заметна со своей внешностью и статью. Ну и женщины… Вы видели их женщин?

Я глянула на его высочие Дамиана и его советника. Первый был, как всегда, невозмутим, второй неуверенно улыбался.

— Не видели, — я вздохнула грустно. — Это такие большие и толстые, как тюлени, создания, блёклые и невзрачные, у некоторых на растолстевшем лице даже не разобрать какого цвета глаза. А тут моя мама…

Опять помолчали.

— Почему вас не убили сразу после рождения? — Дамиан.

— Когда… ммм… король пресытился экзотикой, мать была беременна, но скрыла это. И когда я родилась, сказала, что отец — другой человек. Воина. Он тоже служил в охране, только погиб за несколько месяцев до моего рождения, и проверить, правду ли она сказала, было невозможно. Кто-то подтвердил, что он захаживал в примерно подходящие сроки к моей матери.

Я устало вздохнула и снова опустила глаза.

— К ней многие ходили. Всё предлагали покровительство.

Я хмыкнула — смешно. Кому покровительство? Моей маме? Да она сама могла любого из этих покровителей свернуть в бараний рог!

— Понимаете, — я снова бросила взгляд на его высочие, — она не только короля привлекала своей необычной внешностью. Но и тем, что по её кодексу воина-мага, создавая пару, не создавала семью, и в такой паре не было обязательств. Но даже это не главное.

Потёрла лицо рукой — поймут ли эти мужчины, выросшие в другой стране, в другом окружении, кодекс чести моей матери, женщины-воина с далёких восточных островов?

— Она была бывшая любовница короля. А это… Это как боевой трофей, понимаете?

Судя по тому, что я увидела на их лицах — поняли. И Суземский спросил серьёзно, совсем без улыбки:

— И поэтому она не хотела создавать другую пару? Не хотела быть призом?

Я опять горестно усмехнулась. Потому что в этом вопросе всё-таки и не смогла ни понять, ни простить свою мать.

— Нет. Она… она любила моего отца.

Ножки ректорского стола можно было рассматривать вечно — точёные, в завитушках, красиво покрашенные. Но я всё же робко взглянула на Зида. «Держись, я с тобой!» — вот что было в его взгляде. И я улыбнулась.

— Не понимаю… — тихо проговорил Суземский.

— Я тоже, — ответила так же тихо.

— Но откуда вы знаете, принцесса? — снова негромко спросил советник.

Я набрала побольше воздуха и постаралась сказать это быстро, чтобы слёзы не задушили меня:

— Она погибла на моих глазах, закрыв его собой от нападения. Могла и не делать этого, но…

Голос сорвался, а снова слёзы затуманили всё вокруг. Я почувствовала чьи-то руки на своих плечах, и смогла уткнуться во что-то большое и тёплое. Судя по всему — в мужскую грудь, потому что вдохнула такой знакомый, ставший родным запах. Зиад! Как хорошо, что он настоял на своём присутствии при этом разговоре! Я бы не выдержала!

Когда Зиад оторвался от меня (или я от него?) оказалось, что рядом, наклонившись ко мне, стоит Суземский и улыбается ласково, как ребёнку. Нет, всё же его улыбки — не притворство, видимо, он такой человек. Улыбчивый. Хоть для меня это странно, а иногда и просто дико.

— Принцесса, — сказал он и взял в руки мою ладонь, не смущаясь Зиадом, стоящим вплотную, — но как же так получилось, что ваш отец вас признал и всё равно отправил на верную гибель?

Я на секунду закрыла глаза, чтобы собраться с силами.

— Знаете, колотые раны причиняют смерть… не мгновенно, — я покусала губу, пытаясь загнать слёзы поглубже, а воспоминания о последних минутах матери — подальше. — У мамы было время, чтобы… обеспечить мою безопасность. Одним словом, на последних мгновеньях она успела заклясть всей своей магией короля. Закляла, чтобы он заботился обо мне и берёг. Она же была магом. Не очень сильным, как теперь понимаю, но перед лицом смерти, когда душа прощается с телом, магу многое подвластно… Вот она и сделала для меня всё, что смогла. Я только сейчас понимаю: меня она всё же любила сильнее, чем… его.

— Но сделай вы то, к чему готовили, то неминуемо погибели бы! — у него, оказывается, глаза и не голубые вовсе, светло-зелёные, с коричневым ободком вокруг зрачка. А улыбки сейчас нет. На лице лишь жалость. Вот только этого не хватало! Я отвернулась от советника, и упёрлась взглядом в Зиада. Опять всё расплывалось, и виден был лишь силуэт.

— Но ведь убил бы не он, и не по его приказу. Так сложились бы обстоятельства!

— Я думаю, стоит прекратить разговор! — мой… муж, о немилосердные боги, муж! сказал сурово и веско. — Рада измотана, ей нужен отдых. Да и темы вы поднимаете слишком болезненные.

— Хорошо, — спокойно и даже теплее, чем обычно, ответил его высочие Дамиан. — Вы правы, княжич. У меня осталось только два вопроса, и они не будут болезненными. Считайте это простым любопытством.

— Рада-сть, ответишь? — тихо спросил Зиад. Я неизящно шмыгнула носом и кивнула. — Спрашивайте, ваше высочие!

— Принцесса, поясните, пожалуйста, что произошло с вашей аурой? Во время пребывания во дворце она была совсем другой.

Я собралась с силами, выдохнула тяжело и объяснила:

— Мама запечатала мне магию ещё в раннем детстве. Я не совсем поняла из объяснений госпожи ректора как. При этом ей удалось оставить небольшой поток, чтобы не было подозрительно, что у магички ребёнок совсем без дара. Но то, что осталось, — сущие крохи, чтобы… король Юзеппи не заинтересовался моей магией, — и сокрушённо добавила: — да только мне ничего об этом не рассказала. Не успела, полагаю.

— Это кое-что проясняет. И тогда, будьте любезны, ответьте ещё на один, последний, вопрос: как вам удалось выбраться из дворца и незамеченной миновать половину столицы, чужого, незнакомого города?

Забавно! Они так и не поняли. Неужели не знают?..

— Это детская магия. Просто взяла и открыла дверцу в Зелёное крыло Академии.

Глянула на его высочие Дамиана. Он не скрывал изумления. Пришлось пояснить:

— Я же была там однажды. Вспомните, вы сами проводили меня туда, показывали всё. Этого было достаточно.

— Это я помню, благодарю. А вот про детскую магию… Что это такое?

Зиад протянул руку и помог подняться.

— Может, просто покажешь, Рада-сть? — и, обратившись к принцу, учтиво спросил: — Ваше высочие, вы позволите, я заберу жену? Если нужно будет ещё побеседовать, обговорим это позже.

— Прошу вас, не задерживаю, — не менее учтиво ответил реджи. — И да, обязательно обговорим. У нас осталось ещё множество вопросов, и не настолько личных. Нам очень не хватает информации об Оландезии в целом.

— Рада-сть, ты как? Согласна ещё ответить на вопросы? Потом?

Я уже стояла, и потому посмотрела его высочие Дамиану прямо в глаза.

— Что я за это получу?

У него даже ресницы не дрогнули:

— Как официальное лицо, могу предложить вам убежище. Если есть ещё какие-то пожелания, готов обсудить это на ближайшей встрече, — и он церемонно склонил голову.

— Хорошо.

И мы с Зиадом вышли в приёмную, которая тоже, как это ни странно, пустовала. Я остановилась у стены, отделяющей комнату от коридора, и попыталась объяснить:

— Нужно чётко представить место, куда хочешь попасть, магией нарисовать дверцу у самого пола, лучше всего возле выхода или хотя бы на коридорной стене, — и я провела пальцем, обрисовывая контур проёма в половину собственного роста, — потом сказать считалочку-просьбу. Например, «Дверка, дверка, открывай, Раду в гости пропускай!».

Под пальцами вместо покрашенной матовой стены проявилась деревянная дверка, которую я толкнула и, согнувшись, прошла в комнату Зиада, потянув его за руку. Как и в тот раз. И когда он, почти на корточках, пробрался за мной, я обернулась и в сужающейся щели успела заметить потрясённые лица его высочия Дамиана и советника Суземского.

* * *

Оба задумчивые, и реджи, и Суземский, сидели в кабинете принца. Дамиан просматривал бумаги, и постоянно ловил себя на том, что думает о словах принцессы Тойво, и о том, как в новых обстоятельствах лучше поступить: предстояло решать вопрос с Перлой Инвиато.

На лице Зория, сидевшего в сторонке на диванчике, бродила задумчивая улыбка.

— Маркиза Инвиато всё также держат близ границы, — Дамиан чуть заметно вздохнул. — Придётся, вероятно, собирать большой совет, приглашать матушку, отца, всех советников. Нужно думать над этим.

Суземский пожал плечами — надо так надо, он никогда не отказывается от своих обязанностей. А Дамиан продолжал:

— Зорий, и надо, наверное, в Академию попасть.

— Это ещё зачем? — удивлённо захлопал глазами Суземский. — Друг мой, разве мы там не закончили?

Дамиан оторвался от бумаг и потёр висок.

— Да, действительно. Закончили. Подожди-ка секундочку, — и стал поспешно листать просмотренное в обратную сторону. — Что-то мелькнуло, только что, было что-то… Вот!

И реджи разгладил слегка помятую страницу.

— Это отчёт капитана гардов, который по моему поручению посетил спасённую женщину.

Зорий вопросительно поднял бровь.

— Что не так? Барышня запугана? Не удалось извиниться?

Дамиан пробежал глазами строки документа, и когда дошёл до конца, взглянул на Суземского:

— Это вовсе не барышня, а вполне состоявшаяся женщина, вдова с тремя детьми. И она не столько запугана, сколько… Не знаю даже. Здесь написано: «Не только отказалась от денежного вспоможения, но и выгнала за порог, не став слушать».

Суземский рассмеялся:

— Представляю, как она размахивала поварёшкой, выгоняя стражника из своего дома! А соседи собрались на улице в рядок и смотрели, открыв рты, на это редкостное представление!

— О соседях помощник капитана не упоминает, — ещё раз вчитался принц в отчёт. — А о том, что извинения и деньги она не приняла, пишет. Надо к ней наведаться.

— Друг мой! — воскликнул Суземский. — Что с тобой? Ты же сам сказал — обычная селянка, брось, забудь! Не приняла извинений, и не надо!

И хоть Дамиан молчал, но по лицу было видно, что несогласен.

— Надо, Зорий. Я чувствую вину, — проговорил медленно и так же задумчиво. — Надо поехать и попросить прощенья. Всё же это мой недогляд…

И тяжело вздохнул. Суземский замер удивлённый, и даже слова сказать не мог. Промолчал.

— Я сам съезжу.

— Друг мой, может, она боится теперь мужчин.

Дамиан покивал понимающе.

— Немудрено. Я учту. Спасибо, Зорий.

Дамиан не погонял лошадь, позволяя ей самой задавать темп небыстрого шага. В таких поездках хорошо думалось. И время это реджи рассчитывал провести в раздумьях о том, как заняты поиском решения вопроса с Перлой Инвиато. Портал Академии без проблем принял его и отряд охраны, а оставшийся путь до селения не должен был занять много времени, даже если ехать не лесом, а по битой дороге. Вчера матушка, оставив отца отдыхать (он с каждым днём чувствовал себя всё хуже), созвала Совет. Все, чьё мнение хоть что-то значило для неё, собрались в кабинете королевы, чтобы обсудить этот вопрос. Пока только была поставлена задача — возвратить юную маркизу из Оландезии, не отдавая принцессу Тойво.

Как всегда, и здесь принц не удивился, а только разозлился так, что Несносный Мальчишка разбил хрустальную чернильницу о голову ближайшего советника, первым же делом предложили отдать принцессу отцу.

Дамиан именно в этот момент возблагодарил Плодородную, что надоумила его не сообщать сразу о найденной принцессе. Хотя причина состояла в другом — не было уверенности, что кто-нибудь из этих людей не шепнёт информацию на сторону, и она, как лесной пожар, не разлетится по свету.

Поэтому реджи не стал молчать, и высказался очень резко о тех, кто собственными руками готов навеки запечатать источник сведений, близкий к королевскому двору Оландезии. Ещё прошёлся по малодушию неких важных лиц Бенестарии, которым легче сделать вид, будто проблемы нет, чем подумать о том, как можно использовать обстоятельства в государственных интересах. Матушка только согласно кивала и едва заметно улыбалась. Стоило полагать, что одобрительно.

Взбодрённые речью принца министры и советники задумались. Кто-то серьёзно, кто-то лишь сделал вид, но единодушно просили отложить решение на несколько дней, чтобы у каждого родилось побольше вариантов. Была надежда, что сама принцесса Тойво подскажет, как вырвать дочь дипломата из хватки своих коронованных родственников. Или хотя бы наведёт на мысль. Но это чуть позже, когда девчонка придёт в себя. И хотя помощь Перле нужна была незамедлительно, стоило признать, что найденная принцесса в самом деле измотана, и ничего путного не сможет предложить.

Дамиану оставалось только надеяться, что Перла всё же достаточно умна, и не даст себя в обиду.

Лишь у околицы поседения реджи вспомнил о цели своего путешествия. По пути к единственному двухэтажному дому, стоявшему на дальней околице, гарды рассредоточились, и к подворью пострадавшей Дамиан подъехал в одиночку, если не считать зевак, подтянувшихся вслед за всадником и теперь редкими гроздьями висевших на заборах.

Не замечая никого вокруг, принц невозмутимо подъехал к крыльцу и спешился. Из докладов он знал, что эта женщина была одинока, но жила большим хозяйством — то ли артелью, то ли мастерской, воспитывая не только своих детей, но и нескольких сирот, которых обучала ремеслу ткачихи.

Поднялся на крыльцо и постучал в дверь громко и бесцеремонно — его, принца, должны услышать. А в доме было довольно шумно, даже сюда доносились приглушённые женские крики. Призрачная Рука прикрыла лицо. Ему хватило бы одних зрителей вокруг усадьбы, но прерывать визит из-за ссоры хозяев не стоило, хотя становилось понятно, что время выбрано неудачно. Оставалась надежда, что его появление в доме само по себе станет событием более значимым, чем семейный скандал.

— Кого там ещё принесло? — послышалось в ответ на стук. Голос был женский, немолодой и недовольный. Почти сразу же дверь распахнулась, и на Дамиана глянуло злое старушечье лицо. Узрев перед собой важного господина, выражение мгновенно стало испуганным и удивлённым, а приоткрытый рот издал забавное «эээ». С улицы послышались смешки.

Дамиан поклонился и вежливо произнёс:

— Благословение Плодородной вашему дому! Могу я видеть хозяйку?

Удивлённая старуха отступила назад, будто приглашала войти, и принц последовал внутрь. Может, это и не было приглашением, но и толпу незачем слышать о чём пойдёт речь. Идеально с глазу на глаз переговорить с пострадавшей, но уже как получится.

Внутри дом казался ещё более странным, чем снаружи. Он очень напоминал конюшню в загородном королевском дворце, только вместо стойл в нижней части строения была большая комната похожая на столовую множеством столов. Наверх, туда, где могло бы хранится сено, но, судя по всему, был невысокий жилой этаж, шла лестница. Именно оттуда и доносились крики.

Теперь чётче слышались голоса, вернее, один голос, звонкий и высокий. Можно было разобрать что-то про столицу, про нормальную жизнь и возню в навозе. Второго говорившего слышно не было, хотя паузы в криках намекали, что ответные реплики всё же присутствовали.

Старушка, что отступая и оглядываясь, пятилась к лестнице, была в замешательстве. Она, видимо, не знала, как поступить: крикнуть хозяйку при господине или подняться наверх, чтобы позвать тихо, но оставить гостя одного. В эту же минуту в заднюю дверь, что была как раз напротив той, в которую зашёл Дамиан, ворвались две девочки:

— Баба Нюся! — закричали. — А когда обед?

Услышав очередной визгливый вопль, дружно глянули наверх и зашептали: «Опять Наташка дурит!». Старушка с облегчением вздохнула, но тут же состроила строгое лицо и шикнула, а девчонки, не сразу приметившие господина, теперь вежливо поклонились. И бабка прошипела им, косясь на принца:

— Бегитя на антресолю, зовитя Валю. Только быстро!

Несносный Мальчишка, уже ходивший вокруг бабы Нюси, скроил удивлённую рожу. Хозяйку звали то ли Валерана, то ли Вадислара. Он потому запомнил, что для села это было более чем необычное имя.

Девчонки затопали по лестнице, поминутно оглядываясь назад.

Принц только во дворце пришёл в себя, когда щепка от раздавленной спинки стула больно вонзилась в руку. Дамиан глянул на окровавленную ладонь, затем обвёл непонимающим взглядом кабинет. Массивная дверная ручка валялась, вырванная, у порога. Стеклянные крошки на чайном столике были раньше стаканом, на это скромно намекал графин с отломанной горловиной. Обломки пера и чернильная лужа с расколотой надвое чернильницей на рабочем столе, обрывки скомканных бумаг… И Несносный Мальчишка… Мальчишка катался по полу, держась за живот, и безобразно распахивал рот в беззвучном смехе, по его призрачным щекам текли слёзы, отчего всё полупрозрачное лицо странно поблескивало.

Реджи снова глянул на саднящую ладонь. И опять растеряно осмотрел творящееся безобразие. Это всё сделал он? Попробовал вспомнить как? когда? И не смог. Вытащил из кармана платок и приложил к ране на ладони, а сам подошёл к зеркалу. Небольшое и овальное, оно висело возле самого окна, скрываясь от посторонних глаз за шкафом. И сейчас Дамиан смотрел на своё отражение и не мог, не мог признаться себе. Не мог и не хотел… Простая селянка? Вдова?! Мать троих детей?!! Не верилось. Нет! Какая чушь! Он — принц, у него другая судьба, другая единственная. А это… Это какая-то ошибка!

Просто не надо спешить. Всё образуется, всё наладится. Просто надо подождать. Это странное состояние изматывало: нельзя сильно сопротивляться (Дамиан знал, что от сильного сопротивления и отдача будет сильнее), а как противодействовать неприятием, молчаливым саботажем, если в душе всё бушует и встаёт на дыбы? Поэтому лучше отрешиться и сделать вид, что ничего не произошло. Может всё само как-то рассосётся, само собой?

Старался не думать о том, что случилось как раз то, чего он так не хотел и боялся. Не думать! Забыть! Потом будем решать. Если вообще придётся. Это всё-таки не может быть правдой.

События следующих дней помогали прятаться от любых мыслей на эту тему. А события эти требовали быстрых и решительных действий, и всё лишнее как раз легко было выбросить из головы. Самым узким кругом приближённых к королеве был составлен план по спасению Перлы Инвиато, и его, не откладывая, принялись осуществлять. Сроки были поставлены самые короткие.

И первое, что проделали в тот же день, когда приняли этот рискованный план, — принцесса Тойво, названная при рождении Ило, дала клятву верности бенестарийской Короне, и, как следствие, обрела новое подданство. Поручителем и гарантом выступил принц Дамиан, ставший тем самым её названным отцом.

И следующее, что он сделал тем же вечером, — отослал официального вестника князю Марун, главе клана Удабнас, с приглашением на помолвку принцессы Ило с наследником князя, Зиадом Марун. Помолвка была назначена на следующее утро. К этому посланию сам жених приложил своё письмо. Он

«Приветствую тебя, мой вождь!

Пусть годы твои будут продолжаться бесконечно, пусть дом твой будет полон сыновьями и золотом, пусть душа твоя радуется долгие века, отец мой!

Как и желал ты, отец мой, я нашёл себе жену. Повинно склоняю голову пред тобою за то, что выбор сделал сам, не посоветовавшись. Не гневайся, пока не прочтёшь это послание до конца, ибо надеюсь, что ты поймёшь: моя жена — бриллиант чистейшей воды, и достоинства её превосходят все твои самые смелые ожидания.

Эта девушка — маг. Она дочь короля недостижимой северной страны и женщины-мага, непревзойдённого воина с далёких восточных островов. Такое происхождение воистину великолепно даже по твоим строгим меркам! Такой редкой удачи, как родословная моей невесты, можно искать несколько поколений среди всех пустынных племён, и так и не найти. О том, какими талантливыми могут быть наши с ней дети, у меня просто кружится голова, о отец мой!

Ещё она красива, и станет украшением любого пира в шатре твоём; умна и настойчива, ибо преодолела немало трудностей, чтобы пробиться в Королевскую Академию Бенестарии, где сейчас учится. Она воин, как и её мать. Я видел её бои с сильными воинами, один из которых был моим наставником. В том бое, о отец мой, она победила!

Девушка эта имеет прекрасный характер — тиха, сдержанна, полна достоинства, ибо воспитывалась при королевском дворе, и умеет вести себя среди знатных господ. Она владеет удивительной магией, которой ни ты, ни я, ни брат мой никогда не видели!

И самое важное, отец мой! Её приняла гвели нашего рода. Когда я это понял, стал самым счастливым человекомна свете, ибо эта девушка ещё и любит меня!

Отец мой! Я счастлив сообщить тебе, что завтра состоится наша помолвка.

Надеюсь, ты так и не разгневался, поскольку в этом тоже кроется прекрасная возможность для нашей страны. Покровителем моей невесты в отсутствие её отца согласился выступить наследник Короны Бенестарии, а это просто великолепно!

Нижайше прошу прибыть тебя завтра утром на нашу помолвку с принцессой Тойво, названной при рождении Ило.

С любовью и уважением,

твой сын и наследник

Зиад».

Составить письмо в подобном тоне стоило "сыну и наследнику" немалых волнений, поскольку он знал своего отца — человека вспыльчивого и верящего в собственную непогрешимость. Зиад уповал только на то, что при всех его недостатках князь Марун был довольно мудрым политиком, и все возможные выгоды перевесят его гордость и обманутые ожидания в отношение невесты для его наследника. Именно на это жених и давил, представляя Раду в наиболее выгодном свете.

Самый тяжёлый и как он надеялся действенный аргумент Зиад приберёг на конец письма, ожидая сильного, практически безотказного, по его расчётам, влияния на принятие отцом факта — сын уже женат. По обычаям, что в последнее время меньше влияли на жизнь пустынных племён, осталось только дать пир. Ведь брак подтверждает гвели, а она уже приняла жену наследника.

Князь должен был понимать, что, отправляя сыновей в ту страну, которую считал более просвещённой, и к уровню корой стемился подтянуть свой народ и свою страну, повлияет на его сыновей необратимо. И Зиад очень надеялся, что завтрашний день пройдёт спокойно, без неприятных и неожиданных сюрпризов со стороны его отца.

Почти всю ночь принц Дамиан, советник Суземский, Зиад Марун и несколько экспертов из службы безопасности Короны выспрашивали Раду-Ило о всех подробностях быта в королевском дворце Оландезии, об обычаях, особенностях, мелких деталях жизни, уточняя план и выстраивая линии поведения своего посла для самых разных вариантов развития событий.

* * *

Почти всю ночь принц Дамиан, несколько мужчин, даже не знаю, кто они такие, советник Суземский, и что самое обидное, мой муж, мучили меня. Вопросы, которые они мне задавали, казались настолько глупыми, а иногда и смешными, что хотелось ответить какой-нибудь грубостью. Но ловя извиняющиеся взгляды Зиада, я таяла, прощала нелепость и свою усталость, и отвечала снова и снова.

— Какой характер у Корнуэля?

— Если вдруг возникнет конфликт, постарается ли он затушить его или нет? От чего это может зависеть?

— Какой завтрак предпочитают мужчины при дворе короля Юзеппи? А женщины?

— Что может привлечь всеобщее внимание во дворце? Человек, событие, новость? Что?

— Есть ли при дворе музыканты, и на каких инструментах они играют?

И так, от чего-то крупного и неощутимого до мелкого, как крошка, и такого же назойливого и колючего, вопрос за вопросом, они выстраивали какую-то не ясную мне картину. Я не понимала смысла, устала и хотела спать. Но увидев глаза Зиада, взбадривалась и отвечала.

А на утро… На утро был торжественный приём делегации из пустынного княжества. Снова парадная лестница королевского дворца, королева, принц-консорт, принц Дамиан, придворные и слуги. Только я не подъезжаю в карете, а стою рядом с Зиадом. По другую сторону — наследник бенестарийской короны. Стою между состоявшимся мужем и не состоявшимся женихом.

Казалось бы, радуйся! Всё случилось самым невероятным, но наилучшим для меня образом — не любимый и нежеланный не стал мужем, а Зиада я люблю и держусь за него, как умирающий — за последний шанс. Но мне грустно, и именно потому я опять в печали — волнуюсь перед встречей с новым родственником. Зиад рассказал, что отец его непростой человек, и не стоит и половину из его слов принимать близко к сердцу. Вторую половину — вообще не стоит слушать. Муж успел это нашептать, когда мы, обессиленные изматывающими беседами, заваливались спать. Наверное, хотел подготовить к встрече. К неприятной такой встрече.

Но что это волнение? Лишь повод отвлечься от более острой боли — боли, что причиняет страх. Нам с Зиадом предстоит расставание, и я ужасно этого боюсь. Не за себя, за него.

. Я сейчас, наверное, опять с таким лицом, что Ариша обязательно сделала бы замечание. Но не могу я улыбаться, не умею изображать радость, когда так переживаю. Самое большее, на что я сейчас способна — держать на лице спокойствие.

Вот и приблизилась делегация к самым ступеням. Почти одновременно несколько мужчин спрыгнули со своих лошадей. И самый старший из них оказался впереди, поднимаясь по ступеням к королеве Ильдарии и вставшему из кресла принцу-консорту.

Их не спутал бы никто и никогда. Я смотрела на князя Марун, а видела Зиада, только лет на тридцать старше — смуглый, подтянутый, с хищным взглядом, которым он окинул всех встречавших. Идёт размеренно, но быстро. А вот взгляд не радостный, и губы поджаты недовольно.

Мне захотелось тяжело вздохнуть. Но, во-первых, платье настолько плотно сжимало мои рёбра, что сделать это было невозможно, а во-вторых, горло сжало судорогой и даже просто дышать было трудно.

Князь Марун раскланялся с королевой. Изящно, даже изыскано, элегантно, но всё равно по-своему — плавными движениями какого-то южного танца, так не похожего на танцы северных шаманов. Гость обратился к королеве, посочувствовал утрате — принцессе Суэлле, выразил радость (кажется даже неподдельную), от того, что прибыл в удивительную страну, восхитился самой королевой и выразил надежду на сотрудничество.

Затем повернулся к принцу Даиману, и любезности стало меньше. Вежливость, сдержанность, уважительно склонённая голова, затем взгляд мимо меня, сразу на Зиада. И тут совсем уж холодом повеяло.

— Здравствуй, сын. Не порадовал ты меня.

Зиад вовсе не потерял присутствия духа, видя не расположенность отца, а сделал полшага вперёд:

— Разреши представить тебе мою суженую, принцессу Тойво, названную при рождении Ило, дочь короля Оландезии, Юзеппи, названного при рождении Карху, — Зиад поклонился отцу, и я повторила за ним поклон.

И наконец встретила взгляд таких же тёмных, как у мужа, глаз.

— Дочь короля?

Я склонила голову в знак согласия и почтения.

— Из северных земель?

Я снова кивнула. Вокруг был такая тишина, будто мы не в окружении нескольких десятков человек под открытым небом, а где-то в подвале, один на один — такая тишина стояла вокруг. Даже ветер стих, ни единый желтеющий лист на деревьях не шелохнулся, молчали птицы.

— Но как ты мог не попросить моего благословенья?! — гневно и даже яростно прозвучало над моей головой.

Я подняла взгляд. Князь уже сердито раздувал ноздри, вцепившись взглядом в напряжённо улыбающегося Зиада.

— О, отец мой! Дочь северного короля, подданная Бенестарии, к тому же находящаяся под личным патронажем принца Дамиана девушка — разве это не лучшая партия для твоего наследника?

Князь вскинул подбородок и глянул на сына. А я сжалась. По опыту знаю, что за такими взглядами следуют другие, более весомые неприятности.

— Но моё благословение!.. Традиции!.. — тёмные глаза на высохшем лице засверкали.

— Отец, — Зиад вежливо поклонился. — Не время и не место говорить об этом.

— Князь Марун, позвольте мне, — раздался голос, от звука которого я всё ещё немного вздрагиваю. Это вступил Дамиан: — Я мало знаком с обычаями вашей державы, но предполагаю, что традиции у вашего народа ничуть не слабее, чем у нас. И у нас до сих пор не все родители детей с сильным магическим даром отдают их учиться, тем самым закапывая их таланты в землю. Но когда узнал, что вы, ваше сиятельство, отправили к нам, за границу, своих сыновей, восхитился вашей мудростью. Пусть не сразу, но ваши подданные тоже потянутся к нам, а ваша страна начнёт активнее развиваться благодаря новому поколению обученных магов.

И поклонился — боковым зрением я увидела, как мелькнули светлые волосы. Князь Марун перевёл дыхание и перестал убийственно сверкать глазами на сына, а сосредоточил всё внимание на реджи. Тут произошло неожиданное — сама королева сделала шаг к князю, нарушив все нормы этикета:

— Мой сын обсуждал со мной этот вопрос, ваше сиятельство.

И мы решили, что согласие на брак стоит дать. Ведь вы отправили старшего сына и наследника на учёбу в другую страну, не связав его предусмотрительно узами помолвки ни с одной девушкой из своих земель. Значит, дали ему свободу выбора.

И она улыбнулась, мягко, нежно. Вопросительно приподняла брови и даже чуть склонила голову на бок, будто спрашивала: «Разве нет?»

Князь Марун слегка склонил голову, подтверждая эти слова, но в глазах его не было полного принятия.

Пока папенька со свитой отдыхали с дороги, переодевались и готовились к торжественному приёму в узком кругу, мы с Зиадом тренировались. Я учила мужа соей детской магии. Вообще-то, она не была никакой не детской. Но я никак не могла назвать её по-другому — я выросла, считая, что так умеют любые маги, и что пользуются ею только малыши из-за несерьёзности.

Я только недавно поняла, что мама вот так меня защищала, строила вокруг меня невидимые заслоны. Как снаружи, пряча моё происхождение, пряча мою магию, так и изнутри, давая мне знания по магии так и в таком количестве, чтобы я не могла стать полноценным магом. В последние дни мне некогда было думать, но иногда всё же мелькала мысль о том, для того ли, она нырнула под нож самоубийцы, покусившегося на короля Юзеппи, что бы защитить его? Может у неё не было больше сил так мучиться, видя любимого человека рядом с другой? Или она моё будущее пыталась обеспечить?.

Она же пыталась покинуть службу при дворе олдандезийской Короны, я знаю. Но король её не отпустил. Хотя правильнее было бы сказать, не отпустила его толстая жена. Интересно, она знала, что связывало главу её личной охраны и её мужа? Если знала, то такой её поступок — ужасная низость, и она не так глупа, как кажется, а если просто каприз?.. Нет, ни желания, ни сил искать ответы ещё и на эти вопросы у меня не было.

А про мою «детскую» магию мне рассказал улыбчивый седобородый старик, дворцовый маг. Он доброжелательно и большим интересом расспросил меня о том, как я это делаю, внимательно наблюдал за несколькими моими демонстрациями, а потом всё так же по-доброму объяснил:

— Видите ли, ваше высочество, это портальная магия. В принципе, она не так уж и редка, но в вашем случае… удивительна. Обычно ею овладевают после довольно длительного обучения, и такой вид магии требует немалых сил. А у вас ваши способности долгое время были перекрыты, но эта возможность сохранилась. Это необычно! Ну и сам вид порталов… Дверца! Подумать только! — старик хмыкнул и пожал плечами. — Очень, очень необычно!

Наверное, или даже безо всяких сомнений, старый маг был прав. Потому что как я ни рассказывала, как ни учила Зиада, получалось у него, скажем честно, из рук вон плохо. Он мог открыть дверцу в пределах одной комнаты, мог с близкого расстояния, например, из начала длинного коридора общежития к себе в комнату.

Но вот из дворца в свою комнату — нет, в библиотеку Академии — нет. В замок отца даже призрачный вид дверцы не прорисовывался. Мы пробовали и так, и эдак, но результаты были очень скромные.

И самое грустное (и я бы повеселилась или даже порадовалась этому в другой ситуации), но открывал он маленькие дверцы только ко мне. То есть, если он знал, что я стою где-то за дверью, причем в месте, где он бывал, и хорошо помнил, то мог открыть эту дверцу. Но если запомнил плохо, или меня там не было, его маленькие дверцы не открывались.

— Зиад, — сказала я ему, когда в короткий перерыв он обнял меня и прижал к себе, поглаживая по спине так, словно гладил кошку. Сил уже не было ни у него, ни у меня. Хотелось упасть и, раскинув руки, лежать, не шевелиться, смотреть бездумно в потолок. Но мне не давал покоя страх. — Я очень переживаю за тебя. Мне страшно, что ты оттуда не сможешь выбраться!

Он молча гладил меня по спине, и мелено расслаблялась. И я предложила:

— Давай туда поеду я? Я там всё знаю, я смогу выбраться. Я и в самые трудные времена изворачивалась и сбегала, а сейчас у меня сила увеличилась, я тем более ускользну. А, Зиад?

Он стоял неподвижно, уткнувшись носом мне в макушку, и громко сопел. Потом пробормотал:

— Ты так пахнешь, Рада-сть моя. — А потом оторвался от обнюхивания моих волос и твёрдо сказал: — Нет, родная, туда поеду я. А ты будешь страховать меня здесь. И к тому же, я королевский посланник, со мной нельзя обращаться плохо. Ничего не бойся!

Мне было до слёз страшно думать о том, что в Оландезии с ним могут сделать, когда узнаю зачем он туда приехал. И я не могла не бояться. Я сильнее обхватила его за талию и прижалась так сильно, что почувствовала все швы на моей одежде и каждую пуговицу — на его.

— Господа, позволите?

Знакомый низкий голос. Я вздрогнула и обернулась, а Зиад выпустил меня из объятий, и как-то неожиданно, но плавно и мягко я оказалась у него за спиной.

— Да, реджи, прошу вас, — муж слегка поклонился его высочию Дамиану.

— Как успехи?

— Хорошо!

— Плохо…

Мы с Зиадом сказали это одновременно. И он примирительно сжал мой локоть.

— Мой реджи, — снова обратился он к его высочию Дамиану, — Рада права. Было бы совсем хорошо, если бы я потренироваться месяц.

— У нас нет месяца! — отрывисто бросил принц и стал вышагивать вдоль гостиной, которую нам с Зиадом выделили как тренировочный полигон.

— Друг мой, мы что-то придумаем. Обязательно, — я, оказывается, не заметил почти постоянного спутника его высочия Дамиана — советника Суземского. Он стоял у дверей и привычно улыбался. Только в улыбке этой мне почудилось сочувствие. Он сочувствовал? Его высочию Дамиану? Я перевела удивлённый взгляд на принца. Кто эта девушка, которую нужно вытащить из королевского дворца Оландезии, что его так жалеют? Его единственная?

Я попыталась вспомнить, что мне об этом говорила Ариша, но не смогла. В голове крутились какие-то обрывочные сведения, что-то про помолвку и траур, но и только.

— Ваше высочие, — осмелилась я произнести, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал от страха. — Может, вам удастся открыть дверцу к вашей… к той девушке?

Его высочие глянул на меня с горечью, потом усмехнулся, как скривился, и ответил:

— Я принц, моя магия — родовая. Своей я не имею.

Ну да, что же это я… Мы же учили это в Академии. Вот же я недотёпа! же наверное, ему не легко понимать это и видеть вокруг себя обычных магов…

— Извините, — пробормотала и опустила глаза.

— Ничего страшного, принцесса. — это было сказано задумчиво. А затем попросил: — Покажите, что у вас получается.

И мы с Зиадом продемонстрировали, всё увеличивая расстояние. У него отлично получалось, если он стоял за стеной. Просто прекрасно! Но стоило ему отойти на сотню шагов, как дверца переставала открываться, и я стояла совершенно бессмысленно в ожидании того, как кусок стены у самого пола вдруг подастся назад, открывая низенький проход.

— Принцесса Ило, а вы можете к господину Марун открыть дверцу? То есть не в какое-то определённое место, а именно к вашему мужу? — спросил Суземский, тоже видимо, утомлённый созерцанием неподвижной стены. Я слишком задумалась, чтобы соблюсти все правила вежливости и просто пожала плечом.

— Наверное, да. Я никогда не пробовала. Но идея неплохая.

Подошла к стене, присела и, крепко зажмурившись, представила себе, как Зиад напряженно пытается открыть эту проклятую маленькую дверь. Не глядя, начертила на стене пару линий, пробормотала: «Ну-ка стену отвори, и Зиада покажи!» Да, мне не до церемоний было! Но дверке, похоже, было без разницы вежливая я или не очень. Она отворилась, а за ней я увидела очень знакомые сапоги.

— Зиад, — тихо позвала. Он моментально развернулся и присел, заглянув ко мне в открывшийся проём.

— Рада-сть! — и прошмыгнул ко мне.

— Ну и что ты на это скажешь, Зорий? — голос принца, как и всегда, прозвучал неожиданно.

— Есть у меня одна идея…

Я взглянула на советника, тот, прищурившись смотрел на моего мужа.

— И если не сработают кровные связи, стоит её попробовать.

— Зорий, нам надо до вечера успеем выслать посла, — Дамиан явно волновался, настолько явственно прозвучало напряжение в его вечно холодном голосе. Никак не могла поверить, что он может испытывать столько эмоций, чтобы при посторонних так обнажать свою тревогу.

Её высочие королева и его высочие принц Дамиан отобедали с делегацией из жарких песков в узком кругу в Малой столовой. Я надеялась, я страстно мечтала не попасть на это мероприятие. Но отказать личной просьбе его высочия я не смогла. И я набралась терпения и с огромной неохотой явилась на обед.

Я старалась не отрывать взгляда от тарелки — воспоминания об утренней сцене на ступенях дворца были свежи, как подснежники в вечернем лесу. Но… я ошиблась. Князь Марун молчал почти всё время, пока жевал, и разговорился только во время десерта, и речи его, как ни странно, были хвалебными. Он восхищался могуществом Бенестарии, её быстрым развитием, интересовался железными конями и прочими новинками, в которых было больше техники и почти никакой магии. И если меня не подводил слух, а причин к этому я не видела, в голосе звучала зависть. Хоть и прикрытая, хоть и доброжелательная, но откровенная зависть. А ещё — интерес.

Королева покровительственно улыбалась, но больше молчала, передав возможность отвечать на все вопросы своему сыну. Оно и понятно, ведь именно он курировал Академию — центр развития всего королевства. Но было заметно, что Дамиан отвечает без пыла, чего можно было ожидать. Его мысли были заняты чем-то другим. И я, кажется, догадывалась чем.

Когда этот мучительный обед был закончен, королева пригласила гостей пройти из столовой в ближайшую гостиную. Стало понятно, что сейчас-то и начнётся самый важный разговор.

Её высочие Ильдария заняла самое высокое кресло, но, как и во время обеда, молчала. Разговор завел его высочие Дамиан при поддержке советника.

— Князь, хочу объяснить то, что, как все мы поняли сегодня утром, вам было не понятно. То, на что вы гневались, сразу по прибытии.

Ещё в тот день, когда его высочие Дамиан посетил нашу неудачную тренировку, спросил у Зиада:

— Как вы думаете, князь, можно ли рассчитывать на помощь вашего отца?

Зиад вздохнул и ответил:

— Думаю, если бы мы не вынудили отца явиться так спешно, у него было бы время остыть, а так… Слишком уж для него это было скоропалительно. Он очень горяч. Ему нужно время остыть. И я могу только надеяться на то, что он уже пережил свою вспышку гнева и разговаривать будет сдержанно. И сложность, представляется, состоит не в его характере.

— Почему вы так думаете, господин Марун? — не сдержал своего любопытства советник Суземский.

— Это у меня есть собственная, хоть и не большая, магия благодаря происхождению моей матери, у а отца — только родовая, — и муж отвесил вежливый поклон его высочию Дамиану, — а собственная в зачаточном состоянии. Не знаю, как он смог бы нам помочь. Думаю, завтра отец прибудет не в самом расположении духа.

Зиад оказался прав тогда, а что получится сейчас? Я бы даже грустно вздохнула, но нельзя — столько венценосцев вокруг. Забавно! "Ничтожество! Подлый ублюдок!" — так ко мне обращались много лет.

И вот я, ничтожество и подлый ублюдок, сижу в таком обществе и имею право голоса, и к этому голосу прислушиваются. Мама была бы рада… Комок слёз подступил к голу, но я посмотрела на мужа, такого тёплого, большого, надёжного, и слегка улыбнулась, Он перехватил мой взгляд и тоже легко улыбнулся. А я засмотрелась на его губы. Они были такие… Такие… аппетитные! Бывает же у людей такая внешность, что хочется смотреть и улыбаться? А вот у Зиада внешность внушала совсем другие чувства. Мне всё время хотелось его целовать. Прежде всего губы. Такие розовые на его смуглом лице, даже на вид мягкие, в маленьких складочках, с тончайшим пушком на коже в самых уголках губы… Так и хотелось поцеловать этот нежный пушок, почувствовать как откликнутся эти губы на моё прикосновенье… Теперь мне нужно было выдохнуть, но… нельзя. опять же — венценосцы! Но думать про нежность губ любимого мужчины было приятнее, чем про моб родину.

А тут и принц приступил к самой важной части переговоров, из-за которых, собственно, отец Зиада и был приглашен в Бенестарию.

— Видите ли, князь… Я отдаю в жёны свою подопечную не просто так.

Я искоса бросила взгляд на старшего князя Марун. Одна его бровь приподнялась, хотя поза, расслабленная и вальяжная, в которой он сидел на кресле, вовсе не выглядела напряженной.

— Да? И как же?

— Я согласился отдать её в жёны вашему старшему ыну и наследнику на условиях обмена.

Опять пауза. И только слышно как шуршит веер её величия, которым она обмахивалалсь, подозреваю, ене потому что страдала от жары, а чтобы иметь чем прикрыть лицо. Князь слегка сжал губы и опять расслабил лицо. Будто сказал: "Да что вы? Ну-ну!" Принц продолжил:

— Обмен. Одна девушка на другую. Моя официальная единственная находится в Оландезии, на родине принцессы Тойво, названной при рождении Ило. И вот её я меняю на свою подопечную.

Князь величественно кивнул, поощряя его высочие продолжать. Хотя то, что блеснуло во его глазах, вряд ли можно было назвать радостью.

— Принцесса Тойво на своей родине считается преступницей, и там её ожидает смертная казнь.

У князя Марун округлились глаза, а спина вмиг стала, как натянутая струна. Он перевёл на меня потрясённый взгляд, а я вновь опустила глаза.

— Однако, её вины в убийстве, в котором её обвиняют, нет.

— В убийстве?! — у старшего князя в голосе промелькнули подозрительно высокие ноты. Хоть бы истерика не случилась. Мужские истерики — это слишком даже для меня. Ах да, вздыхать-то нельзя.

— Да, король Юзеппи, названный при рождении Карху, обвиняет свою дочь в убийстве принцессы Суэллы.

Всё замерло. А мне хотелось рассмеяться. Истерически, громогласно. Как много замираний связано со мной! Никогда столько за всю прошлую жизнь не припомню. Ну, разве что замирание отца перед тем, как он начинал орать. На меня. За какой-нибудь несущественный проступок.

Горький смешок мне удалось сдержать. И всю паузу до следующих слов его высочия Дамиана я вспоминала порядок учебных мечей на стойке в зале для тренировок.

— Но нам достоверно известно, что принцесса Тойво этого преступления не совершала.

— Я не понимаю… — проговорил князь. Ну что ж, браво, ваше высочие, вы сбили спесь с моего нового родственника!

Принц Дамиан снова заговорил, и в голосе его не мелькнуло даже тени эмоции:

— Отец Юзеппи ждёт свою дочь, чтобы казнить, и для того, чтобы мы помнили о спрятавшейся на нашей территории преступнице и выдали её, когда найдём, в Оландезии как заложница находится наша подданная, Перла Инвиато, названная моей единственной.

— Единственной… — эхом отозвался князь. Он уже не выглядел ни вальяжным, ни напряжённым. Усталым, да. Он выглядел усталым.

Повисла тяжёлая тишина. И встретила взглядом отца Зиада. Он смотрел на меня ну так, что… Но, видимо, и его высочие Дамиан тоже понял этот взгляд, потому что твёрдо сказал:

— Нет, отдавать принцессу Тойво отцу я не стану.

— Почему?! — резко выдохнул князь.

— Потому что хочу оказать услугу вашему княжеству.

— Услугу?! — опять эти немного визгливые нотки в голосе немолодого уже мужчины.

— Да, князь, услугу, — в этот момент я восхищалась его высочием Дамианом: из него получится великолепный король! — Не буду рассказывать вам, о том, какие браки под нашим солнцем дают сильных наследников древних родов. Вы сами это знаете не понаслышке, — такой уж намёк, совсем не тонкий, на то, что сам князя Марун, по словам Зиада, женился хоть и без любви, но на самой одарённой девушке, какую ему только смогли найти. — Вот именно такой брак я пытаюсь обеспечить вашему старшем сыну. И наследнику.

Последнее принц так выделил голосом, что не должно было остаться сомнений, кто здесь главный благодетель.

Тишина опять давила. Но теперь я не стала поднимать глаза, хватит на сегодня неприятностей. Я всё внимание сосредоточила на ощущении тепла справа. Там сидел Зиад, и я чувствовала его тепло даже на расстоянии. Вот на этом приятном ощущении я и сосредоточилась.

— Зиад?! — голос князя отчётливо прерывался. Ну что за несдержанный человек!

— Да, отец. Рада — моя единственная.

— Не может этого быть!

Зиад взял меня за руку, поцеловал ладошку и вытянул её вперёд.

— Раду принял гвели нашего рода, отец. Она моя жена. И княжество наше будет процветать.

Я прикусила губу, но глаз так и не подняла. Ну и пусть хоть весь мир сопит обиженным ежом. Я ничего не замечаю. Ничего, кроме горячей ладони, в которой лежит моя. И ни про что не думаю, кроме мягких, сухих и очень нежных губ моего мужчины.

— Но чтобы Рада осталась со мной, мне придётся поехать в Оландезию, и выручить ту, другую девушку.

— Сынок, — по голосу трудно было определить что-то внятное, но князь, похоже, испытывал сильные чувства, — это ведь опасно!

— Поэтому мы с Радой и просим тебя помочь, о, отец мой!

Эта пауза была недолгой.

— Я не хочу этого тебе говорить, но… сын мой, моя сила — твоя сила!

Зиад вскочил и бросился к отцу и я, переборов себя, поднял глаза. Они обнялись. На щеке князя блеснула одинокая слезинка.

***

Дорогие мои читатели! Этот кусочек по совету коллег-авторов относится к главе 8. И относится к событиям в лесу, когда Дамиан так удачно выстрелил, и спас женщину из лап разбойников. Вот небольшой эпизод, который немного познакомит нас с жизнью спасённой.

Вскоре я отсюда уберу этот отрывок на его законное место.

***

Валери потеряла самообладание, как и последние силы, стоило стать на пороге дома. Она толкнула дверь и оперлась о косяк. Сделать ещё шаг уже не было сил.

На звук к ней обернулась Нюся, невысокая, круглая старушка, что перебирала выстиранное и высохшее бельё прямо здесь, в большой нижней комнате. В глазах её мелькнула паника, чистое тряпьё выпало из рук, и она заголосила на весь дом:

— Валю убили! У-би-ли! Цук-ка-но-вы дети!

У Валери не было сил сказать, что она жива, только и смогла, что поморщиться от громкого звука. И качнулась. Но Нюся, хоть и блажила, но резво подскочила и подставила плечо, подхватила за талию и втащила в дом свою полуживую и обессиленную драгоценность — Валю.

Сверху послышался нарастающий, и у лестницы с антресолей показалась толпа девчонок во главе с Люсей, женщиной преклонных лет, но высокой и статной, к которой слово «старуха» не подходило ни капли. Та, разглядев внизу окровавленную Валери, что безжизненно обвисла на руках у Нюси, обернулась к девчонкам и грозно приказала:

— Тут стоять, вниз ни ногой!

И покатилась по лестнице так быстро, как только позволяли её старые ноги. Нюся тем временем усаживала Валери на лавку под стеной и продолжала причитать:

— Убили! Валечку нашу убили! Кормилицу нашу! Деток сиротами оставили! Вечного вам бесплодия, цуккановы отродья!

Люся, запыхавшись, добралась до них и дрожащими руками безвольную хозяйку.

— Валя, где? Где болит?

Валери, откинувшись на стену, молчала, только морщилась и чуть заметно отрицательно покачивала головой.

— Да заткнись ты, горлопанка! — рявкнула Люся на товарку, окатив её ненавидящим взглядом.

Нюся от неожиданности замолкла на мгновенье, а потом принялась причитать в другой интонации, хоть и тише:

— Кормишь их, поишь! Обстирываешь, а они!.. Они рот затыкають! Детки — сироты же!

— Да жива она, заткнись, говорят тебе! Слышишь! — Люся разъярилась не на шутку и прожигала Нюсю яростью и злобой. — Жива она! Помолчи, пусть она сама скажет, что случилось.

И бережно придержав запрокинутую голову Валери, тихонько спросила:

— Девка, что болит? Где? Ты ранена?

Та только покачала головой, даже кривиться перестала.

— Цела, — прошептала, едва разлепив запекшиеся губы. Нижняя была разбита и раздулась от ссадины на пол-лица. Глаза так и не открыла.

— Цукканы протухлые! — тут же шепотом продолжила Нюся причитать, но Люся зыркнула на неё так, что товарка подавилась шепотом и даже прикрыла рот ладонью, но взгляд вернула, такой же злобный и негодующий.

— Избили… едва не убили… а так… ничего плохого, — едва проговорила Валери каркающим голосом.

— А чья кровь на тебе, девка? — так же тихо спросила Люся, пристально рассматривая потеки и брызги на лице, руках и лохмотьях, в которые превратилась одежда хозяйки.

— Бандита застрелил… один господин… случайно… Тот меня как раз у… уби… вать хотел, — едва проговорила Валери, болезненно сглотнула, снова оперлась головой о стену и заплакала. Сначала по неподвижному лицу покатись слезинки, одна за другой. А затем затряслись плечи, и Валери качнулась вперёд, закрыв лицо руками. И невысокая Нюся, и более крупная Люся качнулись к своей Валечке, но поняв, что она просто плачет, переглянулись.

И каждая занялась своим делом. Люся метнулась к полочке с посудой, где у неё хранились травы и баночки с мазями, а Нюся принялась ругать Валери, поглаживая её по голове, поправляя растрепавшуюся черную косу и выбившиеся из неё пряди:

— Дура-девка! Говорила же я тебе, не ходи в лес! А ты упёрлась, как дитятко, — он один мне силы даёть! Глупыя! Ой, ой, ой! Бедняга ты, бедняга-а-а! А какой же ишак, бесплодие на весь его род, убивцем твоим стать захотел? Чегой от тебя-то хотел?

Люся вернулась с влажной тряпицей и пахучей мазью, и стала протирать раны, лицо, плечи, руки Валери, смывая чужую кровь, заставляя бедняжку поднять голову, и внимательно присматриваясь ко всем её синякам и ссадинам, смазывая, легонько трогая пальцами, проверяя, не сломана ли где кость, нет ли других повреждений.

— Денег хотел, чего ж ещё, — глухо проговорила Валери, отнимая ладони от заплаканного лица.

Нюся всплеснула руками и затянула новое:

— Оставил тебе твой-то наследство! Гадина, да что б ему никогда в Царство Плодородия не пройти! И детей, и долгов — всё на тебя перевесил! Бедняженька ты моя!

Маленькая старушка прижимала ладони к щекам и жалостно качала головой, а потом опять свернула в своих завываниях в другую сторону:

— Глупая, ой глупая! И в лес попёрлася! Знала же, что опасно! А всё туда же! небось, не впервой бандиты с тебя долги-то спрашивають за твоего мужа…

Столпившиеся вверху, возле лестницы, девочки стояли неподвижно, наблюдали эту картину как завороженные: не шевелясь, с широко открытыми глазами, молча. И только самая младшая на животе сползала по лестнице. Глаза её были крепко зажмурены, она судорожно и тихо всхлипывала, содрогаясь от этих всхлипов всем тельцем, но не останавливалась, продолжая двигаться вниз. И только когда добралась до пола, открыла глаза и побежала к матери, громко топая тяжёлыми ботинками. Уткнулась в её колени лицом и затряслась крупно от плача. Но даже плакала она без единого звука.

Валери глянула на неё и сморщилась как от боли. С мукой взглянула на Нюсю. Но та разошлась и не замечала просьбы в её взгляде, понося пропавшего мужа Валери и её саму, легкомысленную и несерьёзную.

— Да замолчи ты уже, старуха! — снова прикрикнула на неё Люся. — Не вишь, и без тебя плохо!

Валери опять болезненно сморщилась, только теперь повернув лицо к Люсе. Но наставница молодых мастериц также не заметила жалобного взгляда. Её волненье о здоровье её драгоценной Валечки, когда-то вернувшей её жизнь, выплеснулось на крикливую бабу Нюсю, с которой они, две старухи в одном доме, вечно ругались и ссорились.

— Чего ты к Валечке пристаёшь? Сама, что ль, лучше? Молчала бы уже!

— А я и не буду молчать! Не для того я столько лет маялась, что бы теперя молчать!

Валери опустила глаза, и бездумно гладила гладко причёсанную головку младшей дочери, её тоненькие, но тугие косички. Та успокаивалась, чувствуя родное тепло, и всхлипы становились реже. Нюся и Люся со вкусом продолжал ругаться, уже забыв о причинах, не обращая внимания на девочек, что стояли наверху узкой, плохо освещенной лестницы, на саму Валери, на малышку, уткнувшуюся ей в колени.

Когда малышки Вира совсем прекратила плакать, Валери наклонилась к ней, что-то прошептала ей на ушко и пересадила на лавку рядом с собой. Ещё несколько раз погладила её по голове, улыбнулась вымученно и встала. Медленно прошла к дальней двери в углу этого большого помещения, служившего одновременно и передней, и столовой, и учебной комнатой для детей, и закрыла за собой дверь.

Этот тихий стук произвёл магическое действие, и спор двух старух вмиг потерял запал. Наступила тишина. Стало слышно, как тихонько переговариваются девочки на верху лестницы да шмыгает носом малышка Вира, переводящая удивлённый взгляд с Нюси на Люсю и обратно.

— Ну мы и дуры, — тихо проговорила Люся, глядя на закрытую дверь комнатушки, которая считалась кабинетом Валери и для всех абсолютно была запретной территорией.

Нюся стояла, горестно прикрыв рот ладошкой, и тоже смотрела на ту же дверь.

— Ой, и дуры, — поддержала она вечную свою соперницу. — Главное, что жива ведь наша Валечка…

Люся в ответ только тяжело вздохнула и пошла к своему малолетнему войску.

Глава 12.

Дамиан сидел в своём кресле совсем неподобающим образом — вытянув ноги далеко вперёд, откинувшись на спинку и заложив руки за голову — и в нём боролись два непонятных чувства. Одно требовало расслабиться наконец, отдохнуть. Другое звало, тянуло куда-то, требовало движений и каких-то действий.

Мысли были заняты последними событиями — снаряжением и отъездом вестника в Оландезию к королю Юзеппи. Обговорили всё: и путь, и само сообщение, и способ связи — не надёжный, очень рискованный, но всё же лучше, чем вовсе никакого. И о том, как дать понять Перле, что приехал друг, и что у него поручение от реджи — спасти её. Дамиан пункт за пунктом, снова и снова мысленно перебирал их план. Сделано всё, что нужно, никаких пробелов не осталось. А значит…

Значит, пока Зиад Марун не оставит в условленном месте королевского дворца сообщение, а принцесса Тойво его не достанет оттуда, можно ни о чём не тревожится и отдохнуть. Значит, какое-то время Перла, эта бесстрашная некрасивая девочка, единственная наследница гениального дипломата, маркиза Инвиато, будет в безопасности. Всё то время, пока наследник князя Марун будет добираться до столицы Оландезии, а король Юзеппи будет ждать вестей о своей дочери-преступнице. Потом ещё несколько дней переговоров, хотя тут никто не поручится. И только потом можно начинать волноваться. А пока — расслабление, покой, отдых…

Почему же его куда-то тянет? Даже кажется, что стоит встать, закрыть глаза и сделать первый шаг, как ноги сами понесут его куда нужно. Понесут, побегут, помчатся… Дамиан сориентировался и улыбнулся — направление, в котором ему хочется бежать, знакомое. Если представить пространство вокруг — дворец, дворцовую площадь, город, то направление, куда его тянет, легко угадывалось.

— Марк! Соедините меня с…, - сказал он чуть громче, чем обычно, чтобы секретарь в приёмной услышал. А потом легкомысленно махнул рукой, решив, что один раз можно прибыть и без предупреждения, так сказать по дружбе. — Велите подать карету, Марк!

Опрельский заглянул в дверь и вопросительно приподнял брови, экономя время на этикете и лишних словах. Это почему-то порадовало Дамиана, и он продолжил тише, но неожиданно весело, почти улыбаясь:

— Служебную, без опознавательных знаков.

Несносный Мальчишка подпрыгивал от нетерпения на месте, поглядывая на Дамиана, который убрал со стола все бумаги в секретер с системой магической и механической охраны, ещё раз педантично осмотрел кабинет — не осталось ли чего лишнего или неприбранного, и вышел.

Уже садясь в карету, он понял, что его так неожиданно обрадовало, — его тянуло не в Новую Академию, его тянуло к Милэде. Значит, никакой тяги к простой селянке вовсе нет! Всё было наваждением и мороком! Пусть лучше будет Милэда — она умна, молчалива, давно знакома, и она хороший друг. Вот что прекрасно!

* * *

Она его не ждала, но заулыбалась своей слабой улыбкой, такой, будто хотела спрятать её ото всех, стесняясь своих бурных чувств, когда увидела его входящим в кабинет.

Едва Дамиан прибыл, служанка провела его в гостиную, пообещав, что доложит госпоже. Камин не горел и не пахло вкусным чаем. И главное… главное — хозяйки не было в гостиной! Дамиан кружился по небольшой, хоть и уютной комнате, но нетерпение нарастало, и он не стал ждать, сам пошёл на поиски Милэды, хоть никогда не бывал в других комнатах этого скромного особнячка, кроме гостиной.

Чутьё вело его точно, и он ошибся лишь раз, заглянув сначала в людскую, где обреталось всего трое слуг. Но после попал, куда и хотел — в кабинет хозяйки. Эта комната сильно отличалась от того, что он привык видеть в кабинетах — своём и матери. Везде лежали большие папки с рисунками, на стенах висели то ли картины, то ли большие эскизы картин, на которых были нарисованы самые причудливые женские фигуры.

Вдоль одной стены стоял стеллаж, но не с книгами, как можно было ожидать, а с маленькими и большими рулончиками тканей, мотками кружев, каких-то тесёмочек, верёвочек и ещё чего-то невероятно мелкого, цветного, воздушного и… совершенно женского. Дамиан даже смутился, опасаясь увидеть что-нибудь неприличное из женского нижнего гардероба.

— Мой реджи! — Милэда улыбалась. — А я собираюсь идти в гостиную к Вам навстречу. Мне доложили о Вашем прибытии.

Она оторвалась от бумаг, которые сортировала на своём столе, сделала короткий книксен и теперь рассматривала его лицо, мило склонив голову набок. От этого её короткие гладкие волосы чуть отклонились вниз и блестели на солнце, проникавшем в окно. В детстве этот жест заставлял Дамиана совершать что-то необычное. А теперь просто радовал. Хотя раньше волосы были длинными и завитыми в тугие локоны. Взгляд княжны был ищущим — она пыталась понять в каком он настроении. И судя по тому, что улыбка её становилась всё более открытой, она чувствовала его радость.

— У вас хорошие новости, мой реджи? Вас можно поздравить с успехом?

И не успел он ответить, как хозяйка предложила:

— Пройдёмте в гостиную? Я приказала растопить камин и подать чаю.

Что-то неясное, неопределённое вдруг всколыхнулось в душе Дамиана, сея подспудное нежелание уходить отсюда, к тому же Несносный Мальчишка с самым злобным выражением лица заслонил собой дверной проём, упершись в него широко расставленными руками и ногами.

Это было что-то новое. Такого принц никогда не видел и перевёл немного рассеянный взгляд на гостеприимную хозяйку:

— Милэда, а давай мы первую чашечку выпьем тут? Когда ещё камин разгорится, а ты закончишь свои дела. Ты же была занята?

Она смущенно склонила голову, а потом снова улыбнулась, подняв взгляд на друга детства.

— Да, сейчас ещё поставщик приехать должен. Что-то у них там не получилось, пришлось ей возвращаться. Вот, жду теперь.

— Тем более, зачем уходить отсюда? — Дамиан бросил взгляд на Несносного Мальчишку, что застыл неподвижно в дверях. — Я тут посижу в кресле, пока ты закончишь. Обещаю, что мешать не буду.

Принцу пришлось слегка изогнуть губы в улыбке и придать голосу интонации, чтобы не осталось сомнений — это такая шутка, дружеское подтрунивание. А сам всё косился на диво дивное — Несносного Мальчишку, замершего в дверях. Не скачущего, не дерущегося, не бьющего посуду. Не хулиганящего. На Несносного Мальчишку, что непоколебимо стоял в проёме двери и в упор глядел на Дамиана своими блеклыми полупрозрачными глазами. Глядел с таким выражением ненависти, упорства и непочтительности, что хотелось подойти и врезать. Вот только кому врежешь?…

Когда принесли чай, Милэда снова спросила о том, не хочет ли Дамиан поделиться радостью.

— О да, конечно! Мы наконец выслали экспедицию на спасение Перлы Инвиато, — аромат чая был как всегда приятный, но чего-то всё равно не хватало. Чего-то не уловимого, что Дамиан как ни старался, назвать словами не мог. Да что там словами, он и в мыслях не мог определить, чего же ему недостаёт.

— Она милая девочка, — покивала Милэда. — Я очень удивилась её поступку. Вот так, жертвуя собой, поехать в эту страшную страну! Это смело. Очень смело!

— Кровьне купишь, — Дамиан немного надменно произнёс эти слова, которые когда-то давно прочитал, уже и забыл где.

Вторую половину фразы уже говорил не очень уверенно, поскольку наблюдал картину ещё более странную, чем просто неподвижный Несносный Мальчишка, — Несносный Мальчишка неподвижный и… насмехающийся.

— Она настоящая Инвиато, дочь своего отца! — Дамиан надеялся, что гордость за таких подданных как Перла, всё же перекрыла в этих словах оторопь и даже возмущение насмешкой Несносного Мальчишки, его… Его кого? Призрачного отражения? Темной половиной его собственной натуры? Антипринца? Контр-реджи?

— Я очень рада, — сказала Милэда, легонько улыбаясь и задумчиво глядя куда-то вдаль. — Ей, наверное, там непросто. Я бы так не смогла.

— Я тоже волнуюсь о её судьбе. Всё это время тревога гнала меня вперёд, заставляла искать возможности выручить её, и потому экспедицию её спасения мы готовили в спешке.

Принцу пришлось слегка изогнуть губы в улыбке и придать голосу нужные интонации, чтобы не осталось сомнений — это такая шутка, дружеское подтрунивание. Говорил, а сам косился на диво дивное — Несносного Мальчишку, замершего в дверях. Не скачущего, не дерущегося, не бьющего посуду. Не хулиганящего. На Несносного Мальчишку, что непоколебимо стоял в проёме двери и в упор глядел на Дамиана своими блеклыми полупрозрачными глазами. Глядел с таким выражением ненависти, упорства и непочтительности, что хотелось подойти и врезать. Вот только кому врежешь?…

Когда принесли чай, Милэда снова спросила о том, не хочет ли Дамиан поделиться радостью.

— О да, конечно! Мы наконец выслали экспедицию в Оландезию, чтобы вытащить оттуда Перлу Инвиато, — аромат чая был как всегда приятный, но чего-то всё равно не хватало, что-то тревожило, как тревожит едва заметный чужой запах или почти неслышный настойчивый звук. Что-то, чего Дамиан как ни старался, назвать словами не мог. Да что там словами, он и в мыслях не мог определиться, что же не так.

— Она милая девочка, — кивала Милэда. — Я очень удивилась её поступку. Вот так, жертвуя собой, поехать в эту страшную страну! Это смело. Очень смело!

— Кровь не купишь, — Дамиан немного надменно произнёс эти слова, которые когда-то давно прочитал, уже забыл где, но иногда любил вот так к месту подчеркнуть превосходство того, в ком течёт особая кровь.

Принц сбился бы с мысли, если бы продолжал говорить. Но на его счастье, в эту самую секунду он замолчал. И даже замер, наблюдая картину ещё более странную, чем просто неподвижный Несносный Мальчишка, — Несносный Мальчишка неподвижный и… насмехающийся. После паузы, за которую принц подавил недостойные мысли и чувства, он продолжил, не отрывая взгляда от Мальчишки.

— Она настоящая Инвиато, дочь своего отца! — реджи очень надеялся, что гордость за таких подданных, как Перла, всё же перекрыла оторопь и возмущение поведением Несносного Мальчишки, насмешкой этого его… Его кого? Призрачного отражения? Темной половины собственной натуры? Антипринца? Контр-реджи?

— Я очень рада, — сказала Милэда, легонько улыбаясь и задумчиво глядя куда-то вдаль. — Ей, наверное, там непросто. Я бы так не смогла.

— Понимаю. Я тоже волнуюсь о её судьбе. Всё это время тревога не давала мне бездействовать, заставляла искать возможности выручить её. И хоть экспедицию по её спасению мы готовили в спешке, думаю, всё будет хорошо.

Призрачный Мальчишка заволновался, отвернулся от реджи и стал выглядывать в узкую щелочку между косяком и дверью. Послышался предупредительный стук в дверь, появилась служанка, которая с поклоном доложила:

— Госпожа, к вам посетительница.

Милэда согласно кивнула и встала, переходя от чайного столика к рабочему столу. В комнату вошла женщина. Невысокая, тёмноволосая, в длинном платье, она плавно, но быстро прошла к рабочему столу хозяйки дома и со словами:

— Госпожа, вы так добры, что изволили подождать! Вот то, что я обещала, — положила что-то белое на стол.

Дамиан поднялся в присутствии стоявших женщин, но сделал это безотчётно, даже не понял, что дигается. Потому что совершенно потрясённый смотрел, как Несносный Мальчишка обнял вошедшую и прижался к ней с блаженной улыбкой.

Реджи узнал и голос, и женщину. И когда она к нему обернулась, снова будто обжёгся об эти прозрачные голубые глаза. Мгновенно вспыхнул фонтан воспоминаний, сливаясь воедино.

Одно — сон. «…Жен-щи-на! Ты моя женщина!» Теплая кожа женской спины опаляет ладони и зарождает у него в груди невероятную мощь, всесилие бога…

Другое — в гостиной этого же дома у стола стоит женщина. Она наклонилась, подбирает что-то с пола. А его пронзает дикое животное желание, которое хоть и утолял с диковинной любовницей, но так и не смог полностью потушить.

Ещё одно — ручей, девушка с корзинкой, что босым пальцем ноги трогает воду, а затем, заметив его, испуганной птичкой убегает прочь.

Ещё — лес, натянутая белая шея женщины в обрамлении черных сбившихся волос, полуприкрытый ярко-голубой глаз и направленный в него нож в грязной руке разбойника. Выстрел…

И ещё — спокойная, холодная, уверенная в себе женщина, спускающаяся к нему по лестнице, пронзительный, как удар молнии, голубой взгляд, от которого холод промораживает до позвоночника.

Это всё она. А он только сейчас это понял…

Женщина тоже его узнала. Вздёрнула чёрную, будто нарисованную, бровь и вежливо поклонилась.

— Доброго дня, господин.

Целую секунду Дамиан приходил в себя, собираясь с силами, чтобы церемонно склонить голову в столь же вежливом поклоне.

— Приветствую вас!

Заметила ли что-то Милэда или нет — не понятно, но с приветливой улыбкой проговорила:

— О, Дамиан, позволь представить тебе Валери Бодинскую, редкого матера, талантливейшую кружевницу изо всех кого я знаю. А знаю я их немало, поверь!

В голосе у княжны Маструрен звучало искреннее восхищение, и Дамиан этому даже удивился, но не сильно, вскользь, потому что самым удивительным было не это.

Самое удивительное было то, что делал Несносный Мальчишка. Он стал похож на большого кота, отдалённо напоминающего чертами лица, хотя скорее уж чертами морды того знакомого, привычного с детства Мальчишку. И вот этот Мальчишка-Кот сейчас ластился к Валери. Он тёрся о неё боками, «бодал» лобастой башкой, норовил подпрыгнуть под её ладонь, до которой конечно никак не мог дотянуться.

Княжна же хотела продолжить ритуал знакомства:

— А это… — и она обернулась к Дамиану и немного растерялась: как его представить? Как принца или?..

— Мы уже знакомы с… уважаемой, — с нажимом сказал реджи, напоминая принципиальной Валери Бодинской о том, что она ему не ровня, не благородная, и это её выбор. — Называйте меня, уважаемая Валери, просто… господин Демьян.

Что его заставило переиначить своё имя на простонародный манер, он бы не смог ответить и самой Плодородной. Но сказал и сказал. Великолепная кружевница никак не отреагировала ни на его имя, ни на обращение «уважаемая», ни на намёки принца. А недоумённо расширившиеся глаза Милэды реджи предпочёл не заметить.

Да и было на что отвлечься — Несносный Мальчишка (или это уже был Несносный Котище?) вспрыгнул на плечи Валери и свесил передние лапы и морду с одного её плеча, хвост и задние лапы — с другого. Зажмуренные от удовольствия глаза добавляли последний штрих в это душераздирающую картину.

Дамиану хотелось заорать, затопать ногами, а ещё лучше — бросить в стену вот это кресло, в котором он только что сидел, пил вкусный чай, испытывая непонятный недостаток чего-то важного.

Последней каплей стало движение Призрачной Руки, обычной помощницы и утешительницы принца. Она потянулась к лицу неприветливой мастерицы и легко, бережно провела пальцами по её щеке.

Едва сдерживая бешенство, принц вежливо поклонился обеим женщинам, и сказав Милэде: «Подожду в гостиной», вышел из кабинета. Сопротивление цеплявшегося за всё, что только было можно, Призрачного Мальчишки преодолел с трудом. Но преодолел, и вернулся в гостиную, чувствуя, как от ярости темнеет в глазах.

Но именно брыкающийся Мальчишка, который так и оставался в форме огромного призрачного кота, помог справиться с яростью. Н нет, не успокоил, не дал выход гневу.

Он так посмотрел на Дамиана, будто готов был вцепиться в лицо и разорвать его и когтями, и зубами, а потом, поняв, что реджи не собирается возвращаться туда, куда рвалась эта призрачная сущность, стал бессмысленно биться в закрытую дверь гостиной. Раз за разом, раз за разом бросался грудью, лбом, передними лапами на створку, которая никак не могла податься под его призрачными усилиями.

И тянул, и тянул реджи туда, в кабинет, где осталась его без сомнений единственная, и куда Дамиан не хотел возвращаться, даже если пришлось бы платить за это жизнью.

Нет! Нет! Нет!

НЕТ!

* * *

Он не стал дожидаться Милэду в гостиной. Вырвался из её дома и с несвойственной для него прытью забрался в карету, крикнув вознице: «Гони во дворец!» Несносный Мальчишка бился где-то у него в груди, у принца только яростно трепетали крылья носа да побелели намертво вцепившиеся в сиденье пальцы.

Дорога, коридоры дворца, анфилады комнат мелькали, как случайные картинки, не оставляя следа в памяти. Опомнился Дамиан, осознал, что уже во дворце, лишь в галерее.

На него смотрели его предки. Короли, короли, короли… Один за другим его прадеды и деды. Ре, ре и снова ре. Все до единого с супругами, с женщинами. Разными: красивыми и не очень, высокими, низкими, улыбчивыми или серьёзными, но каждый, каждый! — с женщиной, со своей единственной…

На последнем портрете были изображены его родители: королева Ильдария и принц-регент Исакий. Матушка была ещё очень молодой и даже юной, отец тоже был молод и полон сил. Он смотрел на королеву не как на монаршую особу, это совершенно ясно. Потому что даже мастерство придворного художника не смогло спрятать его любящего взгляда…

Молодые и, наверное, счастливые лица родителей сильно, до боли в сердце отличались от того, что он видел буквально несколько часов назад. Когда посланец был отправлен — за отправкой Зиада Марун через портал к подножию Северных гор Дамиан проследил лично — принц зашёл в кабинет к королеве и доложил об успешно завершенном этапе плана спасения маркизы Инвиато.

Матушка хоть и не изменила себе в холодной сдержанности, но никакие ухищрения магов или косметики не могли скрыть её усталости. Она, ещё не старая женщина, казалась замученной и измождённой, как простая селянка после жаркого дня в поле. А позади королевы дремал в кресле на колёсах, в каких обычно передвигаются немощные, слабый и больной отец.

Сердце тогда болезненно сжалось…

Теперь принц стол перед портретом своих молодых родителей, видел те чувства, которых не должно быть на портретах монархов, и вспоминал уставшую мать и больного отца. А потом вдруг вспомнилось то чувство мощи, могущества, божественной силы из сна. И — низенькая фигурка с тонкой талией и очень широкими бедрами, в простом домотканом платье до самого пола, её темные волосы, хоть и аккуратно собранные в прическу, но такую простую, незатейливую, её пронзительные, как молнии, голубые глаза, Несносного Мальчишку, котом ластившемуся у ног женщины…

И Дамиан вновь с трудом сдержал крик: «Нет! Нет! НЕТ!»

Конец 2 книги.