Родом из шестидесятых [Федор Федорович Метлицкий] (fb2) читать постранично, страница - 61
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Исчезла цель. Нет идей. Есть лишь то, чем был когда-то счастлив. Как сказал писатель Д. Быков, время, заторможенное искусственно, перестало существовать. Мы оказались в безвременье, и феномен возраста исчез. Нет вертикального возраста, а только горизонтальный, 50-летние ведут себя как 20-летние. Мировоззрения нет, ибо меняться нечему. Возрастные изменения сводятся к деменции. Застывшее время не становится историческим. Кто бесконечно крутит колесо сансары, находящейся во власти кармы и воспроизводящее все те же переживания? Это состояние, из которого не выйти, вроде античного рока (социальный строй с законами и подзаконными актами, жажда возвыситься, день и ночь, зима и лето). Сальвадор Дали писал: конвульсии Революции нужны лишь затем, чтобы дать новую жизнь Традиции. Стоячим водам Традиции, в отличие от рек, нет надобности куда-то течь, ибо они справляются без этого, отражая вечность. Несокрушимые и стойкие вещи, пыль под ногами – знаки вечности. Власть зримого и осязаемого – что перед ней эфемерная суетность идеологии! Может быть, мое ощущение предопределенности исходит из неприятия отставшего от времени (мое время кончилось). Но великие мыслители, как доказано, опережали время, а я прислушиваюсь к ним, и потому могу быть впереди своего времени.
****
Приближается очередной Новый год в двадцать первом столетии. В этот день происходит добровольное помешательство – из желания освободить все инстинкты, напиться и забыться. Что это за страсть к мишуре и блесткам? Ожидание чуда? Ведь все знают, что чуда не будет. Новый год – это своего рода революция, освобождение от всех горестей мира, чистый воздух преображения. Только разрешенная революция, с отдаленной безопасной для эпохи мечтой. Даже сами органы насилия ослабляют скрепы, вернее, отбрасывают их и предаются разгулу свободы. Для нас с женой это уже не был праздник. После смерти дочери мы убрали коробку с проклятыми новогодними игрушками и искусственной елкой на антресоли – навсегда. И на Новый год выключали "ящик" с его бесконечными хороводами, с дешевой мишурой над головами пляшущих толп на Красной площади (хотя сейчас совсем не дешевой – мэрия тратит миллионы, чтобы мы забыли наше неопределенное тревожное будущее). И не понимаем восторгов огромных толп. Впрочем, я и тогда, в молодости, считал их наносными, из отчаяния перед реальностью. Мы перестали смотреть телевизор, ибо свобода интернета настолько обширна, что в него можно погружаться бесконечно. Иногда, когда включали телевизор, на экране ругались в политических шоу, «сбрасывая Ивашку с наката», или врывались пересуды повседневных измен и разводов пар, с судебными тяжбами родственников, делящих наследство. Ими заполнен экран, раньше только показывавший монолитность советской семьи, хотя я и в шестидесятых вживую видел и испытывал на себе то же самое.
Мы с женой живем равнодушные, как люди давно привыкшие один к другому. Я не изменился – в глазах жены такой же эгоист, озабочен не семьей, а чем-то высшим. И даже не озабочен, а – все мои мысли там. Но при любом недомогании оживляемся, чувствуя неизбывный страх друг за друга. И в то же время, вопреки нашей трагедии, – инстинктивно стремимся ухватиться за край уходящего в бессмертие плато жизни, что еще может обеспечить наше физическое существование. Я вижу в Кате, постаревшей, душу такой же, не умевшей притворяться и прекрасной, какой она была всегда, только я не ценил ее раньше. Она по-прежнему несет свою ношу любви – опекает не только меня, но и своих подруг. Галка потолстела и еле ходит, но такая же бодрая, Валя болеет, и муж шофер дежурит у ее постели. Катя помогает им доставать лекарства. Они постоянно звонят, вываливая на нее свои беды, как вампиры. "Ты наша заступница", – канючат они. "Нет, я врачеватель", – сердито говорит она. Наше время прошло, и мы думаем лишь о том, сколько еще, два или пять лет будем вместе, и кто уйдет первый, оставив другого уже в безысходном одиночестве. Нет никаких изменений в возрастных свойствах человека за тысячи лет. В старости я стал добрее, умнее, мудрее, больше понимаю людей, потому что сам многое понял. Но остался в душе прежним Веней, хотя зовут уже Вениамин Сергеевич. Так же открываю рот в удивлении, глядя в книжку и забыв поесть. ____
Встречаюсь изредка с Валеркой Тамариным, памятью о давней дружбе. Он телеведущий, но все такой же, злой – к тем, кто в альтернативных СМИ пишет о его, якобы, доме во Франции. Что-то случилось – мне стало неприятно
Последние комментарии
14 часов 11 минут назад
14 часов 11 минут назад
14 часов 19 минут назад
14 часов 28 минут назад
15 часов 26 минут назад
15 часов 44 минут назад