Зимородок [Яна Кане] (fb2) читать постранично, страница - 24

shelf of the closet,

The blue suitcase

Has impatiently clicked its lock.

Ed Pobuzhansky Puppy

Sometimes at night I cry and whimper.

But don’t you dare to howl along.

Stay down, puppy, and remember

I am the boss here, wise and strong.

Yet you jump up. You lick the tears

Right off my cheeks. You break my rule.

“Don’t cry, boss of my heart. I’m here

To care for you, my restless dear,

My doggie god ….

My fool…”

Ed Pobuzhansky Telephone call

Each recently deceased person

Is granted the right

To a single short phone call —

Just long enough to say

That all is well.

Usually, the call goes to the kids,

less frequently to the parents;

husbands and wives get called quite a bit

(sometimes even the exes!);

almost no one calls

the hospital,

the workplace,

the church,

the bank.

No one ever tried to get through

to a televised call-in with the President,

the seance with that spirit medium

famous for his TV show.

It is said that these numbers

aren’t even in the telephone directory.

There are only these:

mama, papa,

son, daughter,

beloved.

Ed Pobuzhansky Silence

I shed one language after another:

Russian, Romanian,

English, and another one, and another one…

Here I am, stripped bare

Of my wordy wardrobe.

Struck dumb.

All I can wrap around myself now is

weeping.

In silence.

Переводы на русский язык Translations into Russian

Малышка-паучишка

Из народной поэзии^[3]

Малышка-паучишка

Решила влезть на крышу,

Ползёт по водостоку

Всё выше, выше, выше.

И вот она почти что

Взобралась на карниз.

Но вдруг весенний ливень

Смыл паучишку вниз!

Гляди, сметает солнце

Лучами облака.

И к цели паучишка

Придёт наверняка!

Роза Вайсберг^[4] Просто отыщи

Если сидишь

молча,

есть что услышать.

Если лежишь

с закрытыми глазами,

есть что увидеть.

Даже если это молчание,

даже если это темнота,

есть на что обратить внимание.

Просто отыщи это.

Спэрроу Поэтическая страховка^[5]

Я начал оплачивать поэтическую страховку.

Теперь, если в «Нью-Йоркском книжном обозрении»

Рецензент разгромит мои сонеты (и я

Смогу доказать ущерб), мне

Полагается выплата. Или, положим,

Я напишу в поэме: «Стивен Фильдштейн

Украл у меня колоду гадальных карт,

Когда мне было двенадцать лет», и он

Затеет судебное дело – мои расходы вернутся.

Или поэта помельче потянет на плагиат

Одного из моих стихов – а я защищён.

В наши дни поэтическая страховка

Есть почти у всех профессиональных поэтов.

Университеты выдают полисы

Преподавателям.

Дилетантом выглядит «поэт без страховки».

(Это обидная кличка.)

Сара Тисдейл Твой ум и мой^[6]

Твой ум и мой, себя освободив

От страхов плотской глины, воспарив —

Любовники, вдвоём, обнажены, —

В пространстве мыслей реют, беспечальны,

Восторгом необузданным пьяны.

Мы с одинокой завистью глядим

Вверх. Там для них не меркнет свет хрустальный,

Ненастных нет ночей, нет мглистых зим.

Тамара Збрижер Когда Холокост сжигает твою историю, ты создаёшь миф

К картине Марка Шагала «Красный еврей»

Рука зелёного цвета,

Позеленевшая не от жадности,

А мерцающая изумрудной плесенью

В суставах пальцев, когда-то державших

Ружьё, лопату, семена, книгу,

Тогда как другая рука

Обнимала его Риву, их дочерей,

Их внучат. Рука, зеленевшая,

Как яблочная завязь,

До тех пор, пока инструмент не выпал из его пальцев,

Его колени не подкосились на пороге

Его избушки на курьих ножках,

Построенной на костях тех,

Кого он любил: мамы, папы,

Всех его красавиц-сестёр.

Зеленевшая, как лето,

Занесённое метелью белого пепла,

Оставшегося после пламени,

Которое обглодало их до голых костей.

Он вернулся с фронта израненный,

Но всё же уцелевший. Он выбежал

На сожжённое поле, где когда-то стоял дом,

Где когда-то жили мама, папа,

Все его прелестные сестрички,

Где теперь была могила

Без надгробья, без памятника.

Он сидел там, где когда-то стояло крыльцо.

Он сидел день и ночь, пока солнце

Не встало в зените, не вытопило из него

Целительный пот, хлынувший на землю,

Как поток слёз, оросивший почву,

Пропитавший пепел тёмным цветом плодородия.

Он встал, срубил под корень красные дубы, заложил фундамент,

Которому и Соломон бы позавидовал.

Он посеял семена, которые проросли,

Разрослись фруктовым садом, где зелёные яблоки

Наливаются таким сладким соком,

Что приходит на ум: даже пепел

Может питать корни.

Все его малыши любили запах

Дубовых брёвен и земли, и никто не умирал

В этом доме. Когда жизнь его возлюбленной Ривы

Стала иссякать, он вынес её в сад, поставил её

Между двух яблонь, и она слилась

С их корой, с их xризопразовыми плодами.

Когда все дети и их дети ушли —

Кто в одно будущее, кто в другое,

Когда вся работа во дворе

Была закончена раз и навсегда, заходящее солнце

Одело в багрянец дом, где он сидел на пороге,

Построенный его осиротевшими руками

На костях тех, кого он любил,

Для плоти от плоти его любви.

И его кости вросли в этот дом,

И дом врос в зелень.

Джейн Хёршфильд Посланник

В той комнате однажды промелькнула тощая крыса.

Через два дня –