Красный Цветок [Вера Константиновна Ефанова] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Ефанова Вера Константиновна Красный Цветок

Рисунки И. Смолина

Луч солнца, пробившийся через густые ветви кипарисов, упал на длинный, покрытый скорописью листок бумаги, который читал мой сосед по скамье, и заставил его поднять глаза.

Он был красив, этот молодой человек: умное, живое лицо с преждевременными тонкими морщинками у глаз.

Мой сосед часто поглядывал на часы. Видимо, кого-то ждал, вглядывался куда-то в глубину аллеи, но там никого не было. Тогда он снова углублялся в чтение. В эти часы прекрасный древний парк напоминал своеобразный читальный зал. Грохот грузовиков, звонки трамваев, гудки автомобилей, говор толпы оставались по ту сторону толстых темно-розовых стен. В парке стояла торжественная тишина, и повсюду прямо на траве под старыми, в несколько обхватов деревьями сидели школьники, студентки, молодые люди в синих куртках. Они что-то записывали в тетрадки и блокноты и вполголоса обсуждали какие-то свои, видимо, весьма животрепещущие проблемы. По дорожке мимо нас весело бежали малыши в ярких разноцветных платьицах и передничках — детсад на прогулке. Неторопливо прошли два старичка, держа в руках палочки, на которых сидели небольшие серые птички, привязанные за ножки.

Девушки, сидевшие неподалеку от нас, вдруг громко заспорили. Я прислушалась. Они говорили о любви, о дружбе, о верности, о новых отношениях в семье и спорили с таким жаром с каким спорит на такие темы молодежь всего мира. Мой сосед тоже прислушался, повернулся к девушкам, и лицо его залилось краской.

— Разве можно забыть о своем долге? Даже если это долг по отношению всего лишь к одному человеку. И это не оправдание, что занят устройством других жизней, других судеб! — с безапелляционностью юности говорила худенькая стриженая студентка в очках.

— Да, да, она тысячу раз права! — обратился ко мне юноша. И с неожиданной откровенностью рассказал следующую историю.

…Тогда было начало осени, изумительной осени, раскрасившей листву в золотые и красные цвета. Синее-синее небо, и синее-синее море, и теплый, ласковый воздух, а он лежал на грязном полу в гоминдановской тюрьме в небольшом приморском городке на границе Маньчжурии и Северного Китая и ждал смерти.

Его схватили, когда он выполнял важное партийное задание, и зверски избили. Не осталось как говорится, живого местечка на теле. Рассеченный лоб воспалился, все лицо страшно распухло, почти закрылся левый глаз. Болело ухо. Обидно умирать, когда тебе двадцать лет, когда кругом нет никого близкого и родного, когда ты знаешь, что скоро все должно перемениться.

Но он не умер. Его — да и не только его — спас одноглазый Чжан, тюремщик, наводивший ужас своим мрачным, разбойничьим лицом и страшным голосом. Сейчас он работает сторожем в зоопарке, нянчится с молодняком крупного зверя и кричит, только если кто-нибудь обижает его питомцев… Спас не один Чжан, конечно. Ему помогали и молоденький лейтенант Лю, которого потом застрелили свои же гоминдановцы, и толстый, как булка, Панза Чи.

Его вывели ночью на расстрел. Было очень темно. Яркие звезды на небе красовались сами по себе и ничего не освещали. Где-то далеко шумело море. Они шли мимо едва намечавшихся в темноте низеньких домиков по неровной улице. Тревожно лаяли собаки. Он спотыкался, и ему хотелось, чтобы все поскорее кончилось.

Панза, шагавший рядом, время от времени светил электрическим фонариком, а Чжан подталкивал прикладом. Два раза их окликали патрули. Потом они очутились в открытом поле, и Чжан вдруг сунул ему в руку кусок большой толстой лепешки и сказал, чтобы он шел на северо-восток, ориентируясь вон на ту звезду. Потом Панза и Чжан оба выстрелили в воздух и исчезли в темноте, а он стоял и долго не мог двинуться с места. У него кружилась голова и подкашивались ноги.

Он шел всю ночь. Время от времени ему становилось страшно, он пускался бежать, но быстро начинал задыхаться и останавливался, прислушиваясь к шорохам вокруг, прижимая руку к отчаянно колотившемуся сердцу.

Рассвет застал его неподалеку от поля еще не сжатого гаоляна. Он ушел подальше вглубь и опустился на землю, скрытый от человеческих глаз мощными стеблями с ржавыми метелочками. Присев, он почувствовал, что невероятно устал, что больше не может сделать ни шагу, что, наверное, очень болен и что смерть, по-видимому, не хочет так легко отпустить намеченную жертву.

День прошел в полузабытьи. Под вечер он встал и, шатаясь, придерживаясь за стебли гаоляна, добрел до края поля. Оттуда была видна небольшая деревушка — десятка два тесно жавшихся друг к другу, покосившихся глинобитных домишек. Понурый мул с завязанными глазами уныло ходил вокруг огромного жернова. Золотистая кукуруза и красноватый гаолян сушились на крышах. Около крайнего домика сидели на корточках старухи с коричневыми морщинистыми лицами и сплетничали, высоко подкидывая в воздух зерно в больших плетеных совках.

Он потерял сознание, и когда