Иллюзионист Эйзенхайм [Стивен Миллхаузер] (fb2) читать постранично, страница - 4

оставляющей сомнения в его самолюбии. Два случая, произошедших в последние годы века, оказали особенно глубокое впечатление на современников. В 1898 году в Вене появился волшебник по имени Бенедетти. Настоящее его имя было Поль Анри Корто, родом он был из Лиона, а его иллюзии отличались необычайным мастерством, почти совершенством; но он совершил ошибку, повторив на своих представлениях, с талантливыми вариациями, некоторые номера Эйзенхайма, так же, как делал когда-то сам Эйзенхайм, стремясь превзойти своих предшественников. Эйзенхайм, узнав о наглой выходке, на своём собственном представлении устами призрачного портрета — на этот раз это был портрет самого Сатаны — заявил, что гордеца ожидает крах. На следующий день, на представлении Бенедетти, говорящий портрет Эйхенхайма передразнил эти слова. Эйзенхайм, сам гордый и независимый человек, на следующем воскресном спектакле ничем не намекнул на это оскорбление. А в понедельник выступление Бенедетти пошло вкривь и вкось: палочка выпала из его пальцев и покатилась по сцене; два аквариума с герметичными крышками с грохотом выскользнули из-под плаща фокусника; говорящий портрет не проронил ни слова; и всем было совершенно очевидно, что «летающая» девушка висит на проволоке. Взбешённый Бенедетти обвинил Эйзенхайма в саботаже и поклялся отомстить; два дня спустя, на глазах у переполненного зала, Бенедетти вошёл в чёрный шкаф, задёрнул за собой занавес — и больше его не видели. Расследование господина Уля не нашло следов мошенничества. Некоторые говорили, что незадачливый Бенедетти просто нашёл самый удобный способ сбежать из города, под другим именем и подальше от этой сцены, на которой он потерпел столь позорное фиаско; другие были убеждены, что это Эйзенхайм похитил его, а может быть, и отправил прямиком в ад. Венское общество было взбудоражено скандалом, во всех кафе только об этом и говорили; и не раз можно было видеть, как господин Уль, сидя в партере театра Эйзенхайма, одобрительно кивает головой при виде какого-нибудь особенно впечатляющего эффекта.

Если Бенедетти оказался слишком лёгким противником, то загадочный Пассауэр бросил Эйзенхайму гораздо более грозный вызов. Эрнст Пассауэр был баварцем; его первое представление в Вене заставило австрийцев признать, что этот немец был настоящим мастером и обладал выдающейся оригинальностью магического дара. Пассауэр ворвался в город, как ураган; впервые стали говорить, что Эйзенхайм встретил равного себе, или даже — возможно ли такое? — того, кто его превзойдёт. В отличие от импульсивного и безрассудного Бенедетти, Пассауэр не допускал никаких намёков на венского чародея; некоторые видели в этом не столько проявление профессиональной этики, сколько высокомерное безразличие, как будто немец отказывался признать, что у него может быть соперник. Но сам порядок, ритм их выступлений подчёркивал это соперничество: Эйзенхайм выступал по воскресеньям, средам и пятницам, а Пассауэр — по вторникам, четвергам и субботам. Зрители заметили, что в то время как его конкурент представлял публике подчёркнуто оригинальные номера, иллюзии Эйзенхайма становились всё более дерзкими и опасными; эти двое словно бы уже выходили за границы магического искусства и пребывали в какой-то новой области настоящих чудес и грозной красоты. В этих высоких, но отнюдь не безобидных сферах два мастера оспаривали превосходство друг друга на глазах у одних и тех же зрителей. Одним стало казаться, что Эйзенхайму стоит всё большего труда выдерживать неослабевающий натиск своего блестящего соперника; другие спорили, что Эйзенхайм никогда ещё не показывал такого искусства; тёмный век тяжёлой поступью приближался к концу, и все ждали решающего события, которое разрядило бы напряжение этой затянувшейся битвы.

И вот наконец это произошло: однажды в середине декабря, во время особенно отчаянного трюка, Пассауэр заставил исчезнуть сначала свою правую руку, потом левую, потом ноги, пока от него не осталась только голова, парящая перед чёрным бархатным занавесом, которая в свою очередь поинтересовалась, видел ли господин «Эйзенцайт» (то есть «железный век») в своей жизни что-либо подобное. Публика задохнулась от такой явной насмешки. Огни рампы погасли; когда они зажглись снова, на сцене можно было увидеть только ворох чёрной ткани, который стал трепетать и вздыматься, пока в конце концов не принял форму Пассауэра, который спокойно поклонился под гром аплодисментов; но эхо брошенного вызова повисло в воздухе, и его не мог заглушить даже рёв толпы. На следующий вечер битком забитый зал театра с нетерпением ожидал выхода Эйзенхайма. Он словно бы и не собирался отвечать на брошенный вызов и продемонстрировал несколько новых трюков, которые ничем не напоминали номера Пассауэра. Поклонившись публике в последний раз, он небрежно заметил, что час Пассауэра пробил. Публика не забыла судьбу несчастного Бенедетти, и чтобы полностью удовлетворить спрос на следующее