Двойная сплошная (СИ) [Леди Феникс] (fb2) читать онлайн

========== Дурные вести ==========

Между ними секунду назад было жарко,

А сейчас между ними лежат снега Килиманджаро. ©

— Ира пропала.

Зотов, бледный до синевы, непривычно растрепанный, утративший свой обычный насмешливый лоск, выглядел, мягко говоря, весьма странно.

— Что значит “пропала”? Ее на твоих глазах зеленые человечки затолкали в летающую тарелку? Ты чего-то выглядишь не очень, не рано отмечать-то начал? — Карпов, бесшумно прикрыв дверь, вышел на лестничную площадку, выпуская из квартиры теплый воздух и аппетитные запахи готовящейся еды.

— Карпов, мне не до шуток! — Судорожно выдохнул, рванул ворот пижонского пальто. — Она реально пропала! Ушла из отдела и… Телефон в отрубе, дома ее нет…

— А ты не подумал о такой простой вещи…

— Нет! — моментально вскинулся Зотов. — Она не могла! И вообще… Мы сегодня должны были лететь на отдых. Собирались в аэропорту встретиться. Она собиралась в магазин заехать. Я по камерам проверил… Там видно, как она из тачки выходит, а вот обратно… И “мерс” ее на стоянке…

— Зотов, твою мать, ты какого хера мне голову морочишь, с этого и надо было начинать! — Стас, только что расслабленно усмехающийся, моментально подобрался, как хищник, готовый к прыжку. — Что еще выяснил?

— Мне что, прямо тут тебе докладывать?

— Ты на машине? — дождавшись утвердительного кивка, Карпов скрылся в прихожей, бросив на ходу равнодушно-деловитое: — Жди.

— Я думал, ты еще полчаса будешь истерику светину унимать, — заметил Михаил, когда Стас захлопнул за собой дверцу машины. Карпов, вспомнив уже ритуальное нервически-подрагивающее Стас-ты-куда? и раздраженно скомканное кухонное полотенце, полетевшее в угол, только поморщился.

— Ты более подходящей ситуации для своего стеба выбрать не мог?

Зотов ничего не ответил, потянувшись к зазвонившему телефону. Руки у него дрожали.

— Понятно, — выслушав собеседника, выговорил каким-то механически-тяжелым голосом, глядя перед собой застывшим взглядом. — Все еще хреновей, чем я думал, Стас…

***

Виктор Стрельцов, бизнесмен с деликатно умалчиваемым эпитетом “авторитетный”, появившись на земле “Пятницкого”, развернулся стремительно и широко: купил всех, кого мог купить, запугал тех, кого не смог… К Зиминой моментально потянулась целая делегация возмущенных и ущемленных коммерсов, на которых Стрельцов принялся давить со страшной силой, желая стать монополистом. Поджог кафе, в котором погибли четверо сотрудников; разгром небольшой точки, где пострадал ставший калекой охранник; угрозы, а после похищение маленького сына владельца крупного ресторана… Все заведенные дела каким-то чудесным образом разваливались, а прямых улик не было ни одной: люди Стрельцова работали аккуратно, ни разу не спалившись.

Терпение Ирины иссякло, когда в ее кабинете возник Листовский — знаменитый ушлый и скользкий адвокат, прозрачно намекая, что неплохо бы начальнику отдела проявить благоразумие и принять сторону его клиента. Под такой туманной формулировкой скрывался более чем ясный смысл: все расследования, касавшиеся Стрельцова, следовало немедленно завернуть, а недовольных пострадавших послать куда подальше, начав крышевать нового “хозяина” района, причем за просто издевательский процент. Ира, несколько дней проходив донельзя дерганая и злая, после продолжительных сомнений и раздумий все-таки обратилась к Зотову, хотя Михаил подозревал, что особого доверия ни к нему, ни к его операм она в подобных делах не испытывает. Но после частичного развала “кружка по интересам”, от которого откололся бывший доверенным лицом Роман Иваныч, другого выхода у нее не оставалось…

Зотовские опера потрудились на славу, а посланные им вдогонку налоговики, пожарные и прочие проверяющие, для любого бизнесмена приравниваемые к стихийному бедствию, еще добавили Стрельцову головной боли. И пока Виктор Петрович отмахивался от неприятностей как от надоедливых осенних мух, в сейфе Зиминой копилась внушительная папка со всем, что только можно было нарыть на гребаного монополиста. Знакомый следователь радостно потирал руки, готовясь приобщить информацию к тому, что было у официального следствия — не имея никакой силы по отдельности, все вместе возымело бы эффект разорвавшейся бомбы. И, собираясь в заслуженный отпуск, Ира уже готовилась передать заветные бумаги, как случилось то, что случилось…

***

— Парни прогнали по базам все изображения с камер, кто ошивался возле центра незадолго до того, как… Есть одно попадание. Некто Никитин по кличке Ник и Шершнев по кличке Шершавый, сидели не раз, полные отморозки. И если Стрельцов… — Михаил запнулся, до упора опустил стекло, как будто ему вдруг стало не хватать воздуха, — если он решил выбить, где Зимина хранит всю инфу…

— Да ясно уже, что ни хрена хорошего, — невозмутимо подытожил Стас. — Это все очень познавательно, но конкретно делать что предлагаешь? В отдел его потащишь и тоже пытать начнешь? А я тебе зачем тогда, дыбу подержать?

— То есть тебе это все по приколу? — тихо процедил Зотов. Зрачки потемневших глаз нехорошо сузились. — Чисто поржать?

— А че мне, плакать, что ли? Вообще, если бы это была не Зиминуха, я бы на это сто лет не подписался, сам за свою бабу должен трястись, но я ей обязан… Так что помни мою доброту и давай по делу.

— У меня есть адрес его левой квартиры и дачи, плюс адреса этих дегенератов. Надо бы проверить, но один я туда не потащусь, сам понимаешь. И лишних людей в это лучше не впутывать, а то Зимина потом неприятностей не оберется.

— Ну не страшнее, чем если ее до смерти запытают.

— Твою мать, Карпов, не каркай, а?! — взвился Михаил, утопив в пол педаль газа. Стас только философски пожал плечами.

***

— Пытать предлагаешь? — начальник безопасности Неклюдов, расплывшийся плешивый тип с бегающим взглядом маленьких маслянисто поблескивающих глазок, мелко засмеялся, сжимая мясистыми пальцами бокал с элитным коньяком.

— Узко мыслишь, Игорек, узко, — скупо усмехнулся Стрельцов, покачав головой. — Времени у нас нет кого-то пытать. Да и вообще, грязно это все и опасно, начальника ОВД похитить и избивать… Тоньше надо действовать, тоньше.

— Как это?

— А вот так. Чтобы эта бабенка не только рыпнуться не подумала, а вообще о нас забыла как о страшном сне, причем по собственной инициативе.

— Чего-то я не очень въезжаю…

— У тебя же эти бравые мальчики-красавчики до сих пор работают? До денег жадные, подлые внутри? — Стрельцов снова улыбнулся, сухо и неприятно.

— Которые в борделе, что ли?..

— Именно, Игорек, именно… Ну, начал въезжать?

— Это чего, горячую съемочку организовать? — осклабился Неклюдов. Глазки его загорелись еще сильнее. “Вот извращенец старый”, — брезгливо подумал Стрельцов.

— Горячее некуда, — коротко и одобрительно кивнул он. — “Обкуренный начальник ОВД развлекается с мальчиками по вызову” — как тебе такой заголовок? А если на телевидение пустить, вообще конфетка получится. Но это, конечно, если упрямиться будет и сама нам бумаги не отдаст. Тут уж, как говорится, все полностью в ваших руках.

— Будет вам жаркий репортаж прямиком из полковничьей постели, — ехидненько и с явным удовольствием протянул Неклюдов. — Видосик все рейтинги порносайтов порвет… О, каламбур получился!

========== Пустые хлопоты ==========

Дачка Стрельцова в полной мере оправдывала выражение “Мой дом — моя крепость”: высокий кирпичный забор с вычурными чугунными завитушками, тяжелые металлические ворота и камеры по периметру. Идея незаметно пробраться на участок и тихо все осмотреть оказалась, мягко сказать, наивной.

— И что делать будем? — невесело поинтересовался Михаил, оглядывая пейзаж. — Не думаю, что охрана тут придет в восторг, если начать ломиться и ксивой размахивать. Зато хозяину сразу настучат.

— Зачем сразу ломиться? Для начала хотя бы выяснить, кто там сейчас находится.

— Это еще зачем? Есть какие-то идеи?

— Можно и так сказать, — кивнул Карпов. — Только сначала вот что выясни…

Спустя десять минут после того, как Стас набрал номер человека, работавшего охранником в доме Стрельцова, широкие ворота разъехались, выпуская машину, и тут же закрылись вновь.

— Сколько у нас теперь времени? — Зотов бросил взгляд на часы, проводив глазами промчавшийся мимо автомобиль.

— Сколько есть, все наше. Пока он до больницы доберется, пока выяснит, что жена его даже не думала рожать… Теперь с камерами надо решить.

— Понял, — отозвался Михаил, выбираясь из салона.

Подходящая кандидатура нашлась почти сразу — чумазый мальчишка лет десяти в замызганной куртенке не по сезону и ботинках, что называется, “просивших каши”.

— Пацан, заработать хочешь?

— Чего надо? — деловито осведомился мальчишка, настороженно рассматривая подозрительно прилично одетого мужика. Зотов раскрыл бумажник.

— Дом Стрельцова знаешь?

— Ну.

— Похулиганить надо немного… — несколько купюр перекочевали в маленькую грязную ладонь. — Справишься?

— Херня вопрос, — выслушав задание, спокойно отреагировал ребенок, пряча деньги. Зотов, вновь наткнувшись глазами на почти отклеившуюся подошву стареньких ботинок, протянул ему еще бумажку.

— Только имей в виду, если что, ты меня не видел, — предупредил, одарив красноречивым взглядом.

— Ясно, не дурак, — понятливо кивнул пацан и, балансируя на обледеневшей дорожке, помчался вперед.

— Карпов, так ты еще и взломщик, — съязвил Михаил, глядя, как Стас отработанным движением подносит к замку какой-то крошечный приборчик. — Может, у тебя в багажнике еще и ракетно-зенитный комплекс имеется?

— Не умничай, — осадил Карпов и первым шагнул в прихожую. — Лучше бы осматривался так же хорошо, как языком молотишь.

Зотов молча поднялся лестнице, цепко оглядываясь: впереди тянулись ряды массивных дверей — в библиотеку, в кабинет, в аккуратно прибранные спальни — видимо, гостевые… Болезненная настороженность толкнулась внутри, когда окинул взглядом очередную: смятая постель, грязные следы ботинок на светлом дорогом ковролине, а еще — закатившаяся под ножку кресла разбитая ампула. Панические мысли обрушились тяжелым потоком, пока на автомате распахивал дверцы шкафа, открывал прикроватную тумбочку, заглядывал под кровать, и застыли в тот момент, когда наткнулся глазами на блестящую безделушку: маленький цветок в обрамлении золотых листьев — изящное кольцо. Ее кольцо.

— Ты че, привидение увидел? — хмыкнул Карпов, только у машины заметив не слишком-то вменяемое состояние напарника. Зотов вздрогнул, словно только сейчас начал выходить из ступора, и, медленно раскрыв сжатый кулак, продемонстрировал элегантное украшение, сдавленно выдыхая.

— Стас, она была здесь.

***

Из вязкого омута беспамятства вытолкнула резко хлестнувшая боль, отзываясь в щеке неприятным жжением. Ира с трудом открыла глаза и тут же зажмурилась — от стремительной круговерти окружающей действительности накатила дурнота. Размеренный резкий гул, доносясь словно издалека, раздражал еще сильнее, отдавался в и без того раскалывающейся голове ослепляющими взрывами боли. И снова что-то обожгло лицо, ненадолго отрезвляя, заставляя отступить наплывающую бессознательность. Словно из густого плотного тумана, вынырнули какие-то фигуры, смутные провалы лиц, потом что-то тяжело навалилось сверху, вдавливая в мягкую поверхность; что-то неприятно-горячо заскользило по телу, но отчего-то не было сил даже содрогнуться от отвращения — непослушно-ватное, будто чужое тело не подчинялось, даже просто пошевелить пальцами казалось невозможным, а попытка осознать, что происходит, где она, как она тут очутилась тут же вызвала новую вспышку боли. Снова усилился затихший было гул, исчезла давящая тяжесть, затем что-то невыносимо-остро пронзило безвольную руку и душная, беспросветная темнота вновь накрыла плотным покрывалом.

***

Неклюдов был не просто в ярости — он рвал и метал.

— Вы идиоты! Вы все просто конченые идиоты! — размахивая пухлыми ручками, орал он, стоя перед четырьмя переминавшимися с ноги на ногу собеседниками — три типичных качка и один тощий невзрачный мужик. — Вам что было сказано? Какое задание было, я спрашиваю?!

— Ну… это… — протянул один из смазливых парней, — снять, как мы бабу…

— Кретины! — взвизгнул Неклюдов. — Вам надо было снять, как она трахается с тремя мужиками, а не как три мужика насилуют бабу в бессознанке! Разницу чувствуете, дебилы, мать вашу?!

— А мы-то чего…

— Идиоты! А ты, Вавилов, особенно! — повернулся, обращаясь к тощему. — Мне не надо полумертвое тело, мне надо, чтобы она все сыграла как в порнухе, мать твою! Ты хоть знаешь, сколько тот препарат стоит, который ты у меня выпросил?!

— Да откуда же я знал, что такой эффект будет, — оправдываясь, забормотал Вавилов. — Это, наверное, из-за наркотика, который ей сначала вкатили…

— А должен был знать! — гаркнул Неклюдов. — Имейте в виду, если она сдохнет, сами расхлебывать будете! А теперь вон пошли! Все!!!

***

— Это еще че за макулатура? — Карпов кивнул на бумаги в руках Зотова, которые тот просматривал, слабо реагируя на окружающую действительность.

— Да вот смотрю, какая еще недвижимость на Стрельцова оформлена, на его дядек, теток, бабок… Вряд ли он для своих дел что-то снимать будет, — заторможенно отозвался Михаил, поднимая голову. Видок у майора был отнюдь не цветущим: покрасневшие глаза, помятая рожа, трясущиеся руки — разительный контраст с тем довольным собой и жизнью вообще Зотовым, каким он был последние пару месяцев. О такой необходимой вещи, как сон, он, похоже, сегодня и не вспоминал.

— И как успехи? — поинтересовался Стас, устраиваясь в кресле. Машинально наклонился, заметив на тонком слое пыли на полу цветастую змейку шелковой ткани — похоже, пояс от халата. А бурная, видимо, жизнь бушевала в этой скромной квартирке между соратником и бывшей начальницей…

— Да никак пока, — Зотов устало потер ладонями лицо. — Нашел пару подходящих адресов, отправил туда на всякий случай Степнова с Антошиным. Но это вряд ли выстрелит. — Потянулся к очередному листку и тут же выронил, вздрогнув от резкой трели мобильного. Пошаливают нервишки у товарища майора, хмыкнул про себя Карпов, наблюдая, как бледное лицо Михаила становится совсем бескровным.

— Стас, — приглушенно-помертвевшим тоном выговорил Зотов, выпуская из руки замолчавший телефон. — Знакомый звонил… По сводкам прошло… В лесополосе нашли тело. Приметы… — жалко дернул губами, опустил плечи, словно придавленный какой-то неподъемной тяжестью, — приметы совпадают…

========== Вопросы ==========

— Чего завис? — Карпов, остановившись у самой двери, оглянулся на прислонившегося к стене Зотова — совершенно серое лицо, застывший взгляд, нервно сжатые руки. Вздрогнув, будто только сейчас вспомнил о присутствии Стаса, о том, где они находятся и что им предстоит, Михаил качнулся вперед, делая шаг, но тут же снова застыл.

— Прости… я… не могу, — выговорил с трудом, голос был каким-то заледеневшим, непослушным и отчаянно-хриплым. Он действительно не мог — в самом глупом физическом смысле: тело отяжелело, словно налилось свинцом, ноги отказывались двигаться, перед глазами все плыло, воздух, отвратительно-тяжелый своей специфичностью, вызывал дурноту. Темная, удушливая, затягивающая безысходность навалилась при мысли, что ждет за закрытой дверью на металлической каталке под затертой казенной простыней.

Что.

Зотов содрогнулся, снова бессильно прислоняясь к стене. Это ведь уже было: жуткое, оглушающее известие, яростное недоверие, глупая, отчаянная, почти детская надежда на чудо… Тогда он точно так же не мог представить, соединить, увязать в сознании два слова, которые не должны были, просто не могли звучать в одном, безжалостном и жутком контексте: она и мертва.

Карпов несколько мгновений смотрел на него — наверняка не один десяток едких, жестоких, отрезвляющих слов крутился в голове. Но произнес Стас другое, тоже не слишком щадящее, но деловитое и на удивление сдержанное:

— Там про особые приметы спросят, а я как-то, знаешь ли, не в курсе интимных деталей.

— Шрам, — замедленно, все так же замороженно произнес Зотов, опустошено глядя перед собой. — В виде буквы “Z”… На левой ноге… Выше колена.

Стас бросил на него еще один взгляд — ни тени сочувствия, разве что подобие слабо концентрированного понимания на долю секунды плеснуло из странно спокойных глаз, — и наконец толкнул нужную дверь.

Зотов уткнулся лицом в воротник пальто, стараясь не дышать; зажмурился до боли, как будто это могло вытолкнуть из затянувшегося бредового кошмара — это ведь не могло быть реальностью? Стремительным круговоротом совсем неуместных кадров замелькали какие-то мимолетные эпизоды, незначительные моменты: совместная утренняя суета на кухне с привычным обменом “любезностями”; деловитые сухие приветствия в коридорах отдела с ее стороны и его издевательски-насмешливая вежливость; сумасбродные порывы в ее или его кабинете; редкие визиты к ней домой — просто выпить и помолчать, когда очередное не слишком приятное дело оставляло противный мутный осадок… Ира никогда не встревала в его дела и не лезла в душу, не устраивала допросов насчет поздних возвращений и каких-то дел с Карповым и остальными; он тоже не вмешивался в то, что она проворачивала со своей командой — негласное правило, возникшее с самого начала. У них был дом, в котором они могли остаться вдвоем, пусть и не так часто, как принято у нормальных людей; у них была общая постель — место, где им было хорошо и без всяких нелепых слов; у них были какие-то общие темы для разговоров — ровно столько, чтобы не чувствовать себя абсолютно чужими… И отношения у них были тоже — пусть странные, не идеальные и не безупречно откровенные, но все же были. И каждый раз, когда он возвращался к ней — напряженно-злой, морально побитый, вымотанный очередными неприглядными событиями, в которых оказался замешан, его отпускало. Достаточно было просто увидеть, обменяться парой усталых, ничего не значащих фраз, просто понять — она здесь, с ним. А значит, он выдержит. Должен выдержать. А что теперь? Он — без нее?

— Это не она, — плотную, вязко-давящую пелену прорезали три простых, таких обыденных слова, затерявшихся в гулкой пустоте коридоров. — Просто похожая. Шрама нет. И волосы крашеные. Не она, — повторил Карпов громче и тверже — в другом состоянии Зотов наверняка бы заметил вымученно-тяжелое облегчение, разлившееся в посветлевшей от смутной ярости страшной глубине его взгляда.

И только на улице, пропитанной запахами бензиновой едкости, свежевыпавшего запоздалого снега, вечерней промозглости, с усилием выдыхая впитавшийся в самые стенки легких омерзительный запах смерти, какой-то химии и безнадежности, Зотов наконец осознал.

Это не она.

***

Свет бил по глазам — больно, ослепляюще, до рези. Нужно было отвернуться, закрыться, но даже на это не хватило сил. В гудящей голове, сквозь холодную тяжелую муть, обрывками взметнулись воспоминания — забитая машинами стоянка возле торгового центра, неосвещенная сторона улицы, чьи-то шаги за спиной… темнота… как сквозь туман — раздраженный, доносящийся будто издали гул голосов, торопливые прикосновения бесцеремонно шарящих по телу рук… снова острая вспышка боли и опять провал… От медленного, недоверчивого понимания что это было, по телу прокатилась липко-ледяная протестующая дрожь. Что-то механически-встревоженно запищало рядом, в наплывающей обморочности послышался неразборчивый шум; новый болезненный укол и наконец спасительное забытье…

***

Пробраться в палату удалось только ночью — сердитый усталый доктор, дежуривший днем, не пустил его даже к дверям реанимации. А вот молоденькая медсестричка, скучавшая сейчас на посту, оказалась куда более дружелюбной, с интересом взглянув на симпатичного молодого человека, а затем с не меньшим удовольствием на внушительный конверт с деньгами, и радушно махнула рукой в сторону нужной палаты.

Какое-то гребаное дежавю, зло подумал Зотов, остановившись у больничной койки. Это все уже было: пропахшая казенностью и лекарствами палата, неестественно бледная начальница, змеящиеся проводки каких-то приборов… Кажется так давно, как будто было в другой жизни, а ведь на самом деле совсем недавно. Сейчас он точно также не понимал, что делает здесь — зачем ему так необходимо видеть ее, чем он может помочь, находясь здесь, а самое главное — почему так страшно оказаться сейчас не рядом с ней, как будто одно его присутствие могло ее уберечь, удержать, спасти… Нелепость.

Уберечь. Тяжелой и нудной болью отозвалось это дурацкое слово с мелодраматично-слащавым привкусом сентиментальности. Она — сильная, жесткая, гордая — уж точно не являлась той, над кем необходимо трястись как над трепетным цветком под суровыми бурями. Да и он, если уж совсем честно, мало годился на роль защитника и спасителя, хотя где-то внутри себя знал: если понадобится, любому перегрызет за нее глотку, даже если силы противника окажутся не равны. Но в одном Карпов со свойственной ему прямолинейностью оказался прав: он обязан был предвидеть и предотвратить, иначе какой от него толк? У них могли быть самые странные отношения из всех возможных, но не допустить, чтобы с твоей женщиной что-то случилось — самая первая задача мужчины, если он хоть чего-то стоит. При таком раскладе вывод напрашивался неутешительный: получалось, что он стоит немного…

Зотов бесшумно опустился на стул, наконец отведя взгляд от неестественно-бледного, словно прозрачного лица; склонившись, беспомощно прижался губами к хрупкой, совершенно ледяной руке — тонкая светлая кожа буквально натягивалась на выступы косточек. Жалко, глупо, картинно… Но только сейчас, после накатившего ступора, после последовавшей за всем суеты, наконец очутившись один на один с ней — больной, бессознательной, какой-то бестелесной, он в полной мере смог осознать, что едва не произошло — он чуть ее не потерял. Снова. Опоздай они хоть ненамного, и помочь начальнице не смог бы никто — та смесь препаратов, обнаруженных у нее в крови, привела бы к вполне закономерному и жуткому исходу. Зотов стиснул зубы, задыхаясь от накатившей ярости и чудовищных, мерзких подозрений. Обнаженная женщина в роскошной спальне. Скрытая камера, обнаруженная на небольшом столике рядом с кроватью. И целый коктейль веществ, среди которых, кроме снотворного и какого-то наркотика, оказался препарат совершенно определенного действия, в назначении которого не приходилось сомневаться. От допущенной мысли все потемнело перед глазами. Вопрос, всего один страшный вопрос, который он не успел, не сообразил, не догадался задать врачу, едва тот оказался в коридоре. Один-единственный вопрос, ответ на который мог за долю секунды разрушить все, что они так неумело, но старательно строили день за днем.

Зотов бессильно прислонился щекой к прохладной ладони, не замечая, как сильно его трясет.

Впервые за всю жизнь он так себя ненавидел.

========== Ответы ==========

— Да похер мне, где и как вы будете его искать! Хоть из-под земли выкопайте! — обычно ехидно-невозмутимый Зотов редко пребывал в подобном бешенстве — опера, незаметно переглядываясь, только недоуменно пожимали плечами. — Он должен быть в отделе еще вчера! Намек понятен? А теперь идите и делайте хоть что-то! Работайте, мать вашу!

Когда за последним сотрудником захлопнулась дверь, Михаил медленно опустился в кресло, машинально отодвигая в сторону бумаги. Натолкнулся взглядом на миниатюрную камеру, ту самую, которую нашел в тайной “резиденции” Стрельцова, и невольно сцепил зубы. Камера, самая обыкновенная камера — мало ли что могло быть записано на ней. Может, хозяин любил запечатлеть на пленку свои постельные подвиги… Зотов решительно раскрыл ноутбук, подключая аппарат, и, дождавшись значка на экране, открыл нужную папку.

Всего один видеофайл. Рука отчего-то дрожала, и щелкнуть “мышью” получилось не сразу. Лучше бы не получилось вообще…

Зотов тупо смотрел на монитор — рыжие волосы, бессмысленное лицо крупным планом, потом едва держащаяся на хрупких плечах расстегнутая рубашка с полковничьими погонами… Нужно было всего лишь нажать на крестик в углу экрана, прекращая эту пытку, но пальцы будто онемели. А кадры все мелькали, сменялись ракурсы, смазливые лица, чьи-то нагло лапающие руки… Потом неподвижное стройное тело совсем скрылось под внушительным весом одного из участников действа, и на этом моменте запись прервалась.

— Твари… какие же твари, — процедил Михаил, закрывая лицо руками. По напряженной спине ледяными волнами бился накатывающий страх. Ира, его Ира, сильная, насмешливая, властная, полностью в распоряжении каких-то ублюдков, не способная дать отпор. И вчерашние утомленные слова врача о том, что после такого “коктейля” препаратов память может частично пропасть и потом не восстановиться вовсе, вспомнились как спасение.

— Валеев, зайди ко мне, — очень спокойно произнес Зотов в трубку, бросив взгляд на выведенные на экран фотографии. — Дело есть, срочное.

***

Сегодня в палату его не пустили снова — дежурил все тот же строгий доктор, непреклонно заявивший, что делать посетителям там нечего. Зотов даже не стал возражать: в поисках Стрельцова и его гребаных подручных смысла было гораздо больше, чем в бесцельном сидении рядом с начальницей в какой-то надежде на чудо. Не бывает никаких чудес, а единственное, что он теперь для нее может сделать — найти и наказать уродов, посмевших совершить такое. И пусть это ничего не изменит, но хотя бы то, что они заслужили, эти твари получат.

— Все не так просто, — врач устало сдвинул на лоб очки, не сразу отвечая на заданный вопрос. — Все, что необходимо, мы сделали, а полное восстановление это дело времени. И иногда его нужно очень много.

— И что, ничего нельзя сделать? Может, нужные какие-то лекарства… Если что, я… — И снова все внутри невыносимо заныло — непривычно и жутко было видеть Зимину такой, как сейчас, еще противней становилось от осознания, что ничего изменить он не в силах. Она была единственной, для кого он готов был сделать что угодно, но сделать не мог — парадокс, раздражающий и глупый.

Доктор, бросив на его внимательный, вроде бы понимающей взгляд, оторвал от пачки стикер и что-то размашисто написал.

— Это препарат, сразу скажу дорогой, у нас его не продают. Не панацея, конечно, но сократить время восстановления примерно вдвое вполне способен. Но, повторяю, он стоит очень прилично и…

— Спасибо, — перебил Зотов, убирая листок в карман. Он пропустил мимо сознания смысл сказанных слов, уловив лишь одно: он может хоть чем-то ей помочь. И он это сделает.

***

Несколько пачек в полупустом сейфе выглядели не впечатляюще. Зотов, машинально пересчитав купюры, раздраженно забросил деньги обратно — этой суммы все равно не хватало. А ведь он, имея возможность, не слишком-то шиковал: более-менее приличные шмотки, машина, качественный алкоголь… Надобность в одной существенной статье расходов, связанной с продажными девицами, успешно отпала, так что тратиться особо было не на что. Он, правда, первое время пытался почаще выманивать Зимину в дорогие рестораны, но, не встретив энтузиазма, от идеи отказался, да и совместная готовка, когда приходило настроение, получалась обычно очень увлекательной в самом приятном смысле слова. Правда, от широких жестов вроде покупки роскошного белья или какой-нибудь прилично стоившей безделушки на память о приятном времяпрепровождении Зотов не мог удержаться — Ира, скептически фыркая что-то в том духе, что вполне способна приобрести себе все сама, подарки все-таки принимала: его внимание ей очень даже льстило.

Интересно, как ей польстит, что он без ее благословения решил вести дела с ее “партнерами”, криво усмехнулся Михаил, просматривая визитки из ящика ее стола. Но он искренне считал, что имеет право, найдя Стрельцова и тем самым решив проблемы доброй половины бизнесменов района, требовать за это свою долю. И он потребует — ради ее же пользы. А уж последующую за этим царскую немилость как-нибудь переживет.

***

Привычная суета закрутила в веренице дней. Опера, подбадриваемые взбучками, землю рыли, выясняя, куда мог деться Стрельцов: искали его в списках пассажиров на самолеты и поезда, проверяли все возможные адреса — друзей, приятелей, дальних родственников… Зотов, встретившись с несколькими коммерсами, особенно сильно обиженными Стрельцовым, проявив красноречие и надавив, получил “аванс” за избавление от доставленных им проблем — всей суммы как раз хватало, чтобы приобрести нужные лекарства. В больницу он заглядывал каждый день, хотя и сам не понимал, зачем — не мог же он вылечить ее только тем, что находится рядом. Но увидеть, хотя бы просто увидеть, было необходимо — его начинало жестко ломать от ее не-присутствия, порой так, что хотелось выть. В редкие часы отдыха оказываясь дома, он старался как можно меньше смотреть по сторонам: слишком много напоминаний находилось вокруг. И забавная чашка с изображением лисы, забытая в шкафчике, и висящее на крючке в ванной пушистое полотенце, и легкомысленный шелковый халатик, небрежно свернутый в кресле в спальне, хотя Ира обычно предпочитала уютный махровый халат… Даже массивный кухонный стол, заменивший шаткий стеклянный, наводил на мысли — как они выяснили почти сразу после покупки, на нем оказалось удобно не только готовить… Но каждый раз, невольно натыкаясь на какую-то деталь, будившую не слишком пристойные воспоминания, Зотов сжимал зубы от нового приступа бессилия и боли — не помнить о том, что было записано на ту проклятую камеру, он не мог. И представить, как Зимина будет справляться, если вдруг вспомнит, не мог тоже. Что ждет их странные отношения дальше и вовсе было страшно предположить. Останутся ли они вообще, эти отношения? Лучше вовсе не думать.

Только не думать не получалось.

***

Новость, показавшаяся сначала радостной, не обернулась ничем хорошим. Михаил, едва услышав в трубке вместо заученного ответа неожиданное “пришла в себя”, сорвался как школьник, не вспомнив даже, что через десять минут планировалось совещание. Дежурный на улице только попятился, когда автомобиль обычно спокойного начальника СКМ вылетел на проспект, взметая колесами недавно выпавший снег. О светофорах Зотов и не вспомнил, в порыве проскочив на красный свет, а из пафосной тачки, которую подрезал на повороте, донесся отборный мат — он, кажется, и не услышал.

В сознании заевшей пластинкой крутилась одна-единственная фраза.

Пришла в себя. Пришла в себя. Пришла в себя.

Он не представлял, что скажет при встрече, да и нужно ли это вообще, не знал, будет ли она рада видеть его — ни одной привычно-холодной, расчетливой мысли не возникло в голове.

И только у сестринского поста, поправляя сползающий с плеч халат, удерживая набитый фруктами пакет и пытаясь отдышаться, Зотов очнулся.

— Она просила никого не пропускать, — простая фраза будто окатила ледяной водой.

— Вы, наверное, не поняли, я…

— Никого не пропускать.

— Я, вообще-то!.. — начал было Михаил и даже рывком рванул из кармана удостоверение, но тут же замер, оглушенный запоздало-страшным пониманием.

Никого не пропускать.

Это могло значить только одно.

Она все вспомнила.

========== На пороге ==========

Он встретил ее только в день выписки. Зимина, принимая сумку с вещами, поблагодарила его сухим кивком и тут же выставила за дверь, собираясь переодеваться. Провозилась довольно долго, и Зотов, бросив взгляд на бледное лицо с заострившимися чертами, подумал, что возвращаться домой она поспешила, но ничего не сказал. Она молчала тоже — и пока осторожно, не спеша, спускалась по лестнице, и когда очутилась в машине. Откинулась на спинку сиденья, прикрыла глаза — то ли действительно чувствовала себя совсем плохо, то ли просто не хотела ничего говорить.

— Спасибо что подвез, — шелестяще-сухой, выверенно-ровный голос. Зотова невольно передернуло — точно таким же отстраненно-ледяным тоном она разговаривала с ним раньше, словно давясь вынужденной натянутой вежливостью.

— Всегда пожалуйста, Ирина Сергеевна, — в интонации прозвучала непроизвольно-холодная издевка. Пожалуй, идея молчать всю дорогу была не такой уж неудачной… Поморщившись, Михаил взял сумку и молча вышел из машины вслед за начальницей — Ира только вздохнула с досадливой усталостью, но ничего не сказала.

— Что, даже на чай не пригласишь? — он в последний момент придержал готовую захлопнуться дверь, когда Зимина уже стояла за порогом.

— Извини, я что-то себя не очень хорошо чувствую, — непроницаемо-спокойный взгляд в последний момент скользнул в сторону, замирая на деревянной планке косяка и нервно сжимавшихся пальцах.

— Ира…

Вздрогнула. Он почти никогда не произносил ее имя так — без отчужденной мягкой насмешливости или откровенно-намекающего похабного вызова. Устало, вымученно, тяжело. У нее хватило сил только снова перевести взгляд, с немым вопросом всматриваясь в хмурую потемнелость запыленных болью глаз — затравленный, потерянный и вместе с тем яростно-хищный взгляд заходящегося в беззвучном вое зверя.

— Может, хотя бы поцелуешь ради приличия? — вырвалось совсем не то, что нужно было сказать. Или вовсе не нужно?

Уголки бледных губ едва заметно дрогнули в слабом подобии улыбки. Она потянулась к нему неуверенно, словно в чем-то сомневаясь, — такая худенькая, тонкая, будто невесомая, пропитанная больнично-лекарственным горьким запахом. Осторожно, едва касаясь, сжала пальцами плечо, прижалась к щеке губами — прохладно, тихо, мимолетно. От какой-то невыносимой болезненности будто скрутило все внутри — так хотелось просто протянуть руки, касаясь беззащитного выступа лопаток, привлекая к себе — сильно, плотно и жадно, зарываясь лицом в растрепанные огненные пряди. И так и замер, разделенный с ней порогом и невозможностью такого простого жеста. Он всегда с пренебрежительной иронией относился к подобным нежностям, но как же много отдал бы сейчас за возможность какого-то дурацкого объятия…

Не смел. Боялся — что отшатнется, вздрогнет от боли, отвращения, страха. Просто стоял и смотрел в спокойную невозмутимость заледеневше-карих, проклиная себя, что не может ничего увидеть, прочитать, понять.

— Звони мне… если что… ладно? — Как же неуклюже и глупо это, наверное, звучало со стороны… Но он не знал, не умел, не понимал, что и как сказать — так, чтобы это прозвучало искренне, непритворно, правдиво. Так, чтобы она поняла.

Все так же молча серьезно кивнула, поспешно отстраняясь — от осознания причины этой поспешности стало больно дышать.

Неужели — все? Неужели сейчас, не допущенный даже в ее квартиру — на неприкосновенную, заветную территорию — он прощается с ней навсегда как с женщиной, единственно важной и близкой ему женщиной? Его женщиной.

Той, без которой он просто загнется.

Зотов стиснул челюсти, захлебываясь неспособностью высказать, выместить, выразить все, раздиравшее на части — ненависть, ярость, боль; сострадание и нежность — эмоции, которые только она одна способна была в нем пробудить. Его душа отзывалась лишь на нее — ярко, остро, мучительно, живо. Как будто в давно сломанном музыкальном инструменте с безнадежно расстроенными струнами нашлась одна, целая, прочная, откликавшаяся — на нее откликавшаяся. И утратить последнее, что помогало чувствовать, оказалось не просто страшно — жутко по-настоящему.

Но еще страшнее оказалось другое — что будет с ней?

***

— Товарищ майор.

— Товарищ полковник.

— Зотов.

— Ирина Сергеевна.

Михаилу порой казалось, что те странные, сумасбродно-жаркие месяцы ему просто приснились. Ее рассеянно-деловитые приветственные кивки в лабиринтах коридоров, его тонко-ехидные “доброе утро”, “хорошего дня”, “разрешите идти?”, привычные разносы на совещаниях, четкие приказы и раздраженно-холодные выговоры… Кажется, все осталось как прежде — Зимина никогда ни полусловом не давала понять, что в этих стенах может быть что-то большее, нежели заученно-отстраненная враждебность, но вольно или невольно какие-то мелочи все равно прорывались: она порой заглядывала посреди рабочего дня в кабинет якобы осведомиться о каком-нибудь деле, в обеденный перерыв они будто случайно оказывались за одним столиком в кафе, а споры на повышенных тонах за закрытыми дверями частенько заканчивались весьма своеобразно.

Но так было раньше. Теперь же не было совсем ничего.

— Может, поговорим? — игнорируя возмущенный взгляд, Зотов повернул ключ в замке и остановился у стола, заглядывая Зиминой в лицо — как обычно спокойное, непроницаемое и утомленное.

— О чем? — вопросительно-выжидающе вскинула бровь, с неохотой отрываясь от бумаг.

— А по-твоему, не о чем? — криво усмехнулся.

— Что, прямо здесь? — невозмутимость прорезалась намечающимся недовольством.

— А где же еще? Ко мне ты не приезжаешь, телефон постоянно отключен, дверь не открываешь…

— Ну хорошо, — устало вздохнула, снова утыкаясь в документы. — Завтра приеду, поговорим. Сегодня никак.

Михаил ухмыльнулся, оценивая маневр: находясь на чужой территории, она в любой момент могла прервать разговор, просто-напросто сбежав.

— Все, Зотов, иди работай, — бросила уже без раздражения и, натянуто улыбнувшись, добавила: — Да приеду я, раз обещала, значит приеду!

***

В кабинете Ира задержалась до вечера — как обычно после ее отсутствия пришлось разгребать бардак, воцарившийся в отделе. Ее нынешний первый зам, новый начальник МОБ, хоть и был неплохим работником, как начальник никуда не годился, в чем ей лишний раз сегодня довелось убедиться. Впрочем, навалившаяся работа ничуть не расстраивала — это, кажется, уже входило в привычку: зарываться в решение одних проблем, пытаясь убежать от других. Весело, что сказать…

Уже у выхода, надевая пальто, Ирина с тоской подумала о пустой квартире: Сашка в очередной раз умотал к какому-то другу, причем на этот раз надолго — намечалась какая-то тусовка. На долю секунды мелькнула мысль не откладывать завтрашний разговор и заявиться к Зотову сегодня, но не контролируемая, почти инстинктивная дрожь ледяной змейкой скользнула по позвоночнику. Она прекрасно отдавала себе отчет, чем должен закончиться подобный визит, как было раньше, но то, чего ждал от нее Зотов, предоставить ему не могла.

Ира зло выругалась, запирая дверь на ключ и медленно поворачиваясь. Невольно поежилась: опустевшие гулкие коридоры, освещенные неестественно-ярко, показались зловещими, как антураж какого-нибудь дурацкого ужастика. Глупость какая… Ира сделала шаг к повороту и невольно отпрянула назад, наткнувшись взглядом на выступившие из полумрака фигуры троих человек. Почти сразу узнавая их лица.

Лица, которые она не могла не узнать — лица из ее оживших кошмаров.

========== По счетам. I ==========

Зотов со скрежетом рванул ключ из замочной скважины, с трудом борясь с мутной, застилающей глаза пеленой недавней холодной ярости. Наверное, только из-за накативших эмоций, бросив взгляд в сторону кабинета начальницы, не сразу заметил привалившуюся к стене Ирину — неподвижную, мертвенно-бледную, с подрагивающими губами.

— Ирина Сергеевна… Ира!

Тонкие плечи дрогнули как от удара, и только потом полковник открыла глаза. Подобного взгляда Зотов не видел у нее ни разу — мечущийся, опустошенный, дикий, словно у загнанного, измотанного зверя.

— Ты их видела, — не спросил, а констатировал Михаил, с трудом разжав челюсти.

— Что им… Зачем они приходили? — если бы не застывшее выражение почти-ужаса в расширенных зрачках, можно было решить, что Зимина абсолютно спокойна — ровный тон, не выдающее эмоций лицо…

— Долго рассказывать.

— Зотов! — привычные недовольно-властные нотки; да и сама как-то подобралась, сосредоточилась, выпрямилась. Михаил обвел взглядом совершенно белое лицо и, на долю секунды коснувшись рукой плеча, произнес, сам поражаясь той мягкости, которая вдруг прорвалась в голосе:

— Может, хотя бы в машине поговорим?

Зимина, недовольно поджав губы, с неохотой кивнула, первой направляясь по коридору и даже не оглянувшись на него — от той прибитой, раздавленной женщины не осталось почти ничего.

— Ну, я жду, — требовательно напомнила Ира, поворачиваясь к нему и возвращая фляжку с коньяком — порозовевшие щеки и нетерпеливая интонация явно говорили о том, что она уже достаточно пришла в себя.

— В общем… Они приходили с заявой, — через силу выговорил Зотов, переводя взгляд за окно, где разливалась густая вечерняя темнота.

— Мне из тебя клещами каждое слово вытягивать?

— Да тут такая история… Уработал их кто-токрепко. Как только оклемались, сразу побежали “телегу” катать.

— Что значит “уработал”? — между тонких бровей пролегла настороженная складка.

— А то и значит, Ирина Сергеевна, — почудилось или в его голосе действительно мелькнули нотки холодного мстительного самодовольства? — Избили. Причем так, что о своей бордельно-порнографической карьере им придется забыть навсегда. Да и о любой другой тоже. Руки им превратили просто в крошку. Впечатляющее, кстати, зрелище… Ну ничего, может, добрый дядя Стрельцов расщедрится и выделит им по несколько миллионов, сейчас людей вон по кусочкам собирают, были бы бабки.

— Так это… Зотов… — отшатнулась, тяжело выдыхая через приоткрытые губы. — Это ты?..

— Ну что вы, Ирина Сергеевна, как можно? Я же честный полицейский, не отморозок какой-нибудь. — Ира невольно поежилась — она очень хорошо знала эту злорадно-ледяную ухмылку и хищный, страшный взгляд. — Карма, наверное.

— Зотов… Ты… Да ты псих! Натуральный псих!

— Вы уже говорили когда-то, — хмыкнул Михаил. — Повторяетесь, товарищ полковник.

— Да неужели нельзя было как-то по-другому!..

— Интересно, как? Геры им по килограмму каждому в машины натолкать? — холодно осведомился Зотов. — Чтобы они через десять минут от всего отмазались и начали орать, что им все подкинули? Или, если бы прокатило, ты реально считаешь, что сесть на несколько лет за сбыт и жрать на государственные деньги для них достаточное наказание? — Придвинулся ближе — теперь его лицо было совсем рядом, глаза, потемневшие от гнева и какой-то затаенной, изнуряющей боли, казались несчастными и одновременно страшными. Лихорадочно-горячие пальцы накрыли ее сжимавшуюся руку, сильно, крепко сплелись с ее подрагивающими. — И запомни. Никто и никогда не посмеет безнаказанно творить такое. Даже не потому что это твой район. Даже не потому что ты мент. И даже не потому что ты женщина. А потому что я никогда не позволю, чтобы тебя кто-то посмел сломать из-за того, что ты кому-то мешаешь. Никто и никогда, запомни, — повторил он отчетливо и жестко, не выпуская ее руки.

— Зотов…

— А теперь скажи мне, — он будто и не услышал ее, изучающе-цепко, пристально всматриваясь в самую глубину ее глаз — от этой пристальности стало не по себе, — скажи мне, что я не прав, — тон стал змеино-вкрадчивым, приглушенным, тем самым, от которого ее каждый раз бросало в жар. — Скажи, что я перегнул палку, что это настоящее зверство, что тебя это ужасает. Ну?

— Точно псих, — нервный смешок все-таки сорвался с губ. Ира качнула головой, но даже не подумала дернуться, вырвать ладонь из его тисков. Он снова прочитал, угадал своим волчьим чутьем то, в чем она не призналась бы даже себе — это нисколько ее не покоробило. Жестоко, ненормально, садистски — может быть. Но едкое, злое, ледяное удовлетворение успокаивающими волнами разлилось в груди — даже дышать, кажется, стало легче.

— Вот видишь, — усмехнулся Зотов и, на секунду задержавшись, с неохотой расцепил их сплетенные пальцы. — Вот видишь, я прав.

Он забыл упомянуть об одном: это только начало.

***

Следующим на очереди оказался Вавилов — бывший медик-недоучка, несколько лет работавший водителем на “скорой”, а потом ставший порученцем Стрельцова. Впрочем, Зотова мало волновало, какие темные делишки он проворачивал с подачи хозяина, только одно имело значение: именно этот гребаный недо-Гиппократ оказался в числе виновных в том, что случилось с Зиминой. И эти неотступные, въедливые воспоминания, словно из ночных кошмаров, пришли снова: едва живая начальница в больничной палате, ее тяжелое и медленное восстановление, отвратительные кадры видеозаписи и тот жуткий, все-помнящий взгляд Ирины…

Если это с какой-то издевкой можно было назвать везением, то Зотову повезло — подходящий момент представился в первый же вечер. Вавилов возвращался домой очень поздно и в полном одиночестве, а уж место для нападения подошло удачней некуда — Вавилов жил на глухой окраине, где большую часть населения составляли алкаши, уголовники и наркоманы. Драки и вопли в таком месте привычное дело, никто даже внимания не обратит, не то что решит вмешаться, да и сострадательных прохожих или ненужных свидетелей тут днем с огнем не найдешь.

То ли мужик был на удивление хлипким, то ли застилавшая глаза злость оказалась настолько сильной, но орать он начал уже после первых “разогревающих” ударов. Зотов мало что соображал, снова и снова занося кулаки, а когда Вавилов, захрипев, рухнул в подтаивающий снег, добавил несколько тычков ногами.

Как там звучит эта врачебная клятва, “не навреди”? Этот уж точно больше никому навредить не сможет. Неожиданно злорадно-холодные мысли прорвались сквозь затуманивающую сознание ярость, когда раздался сухой и безжалостный хруст костей — от пронзительного крика на миг заложило уши, но Зотов только поморщился. Отшвырнул в сторону окровавленный кирпич и, еще раз бросив взгляд на залитые кровью руки стрельцовского порученца, торопливо скрылся в ближайшем переулке.

В машине долго сидел, пытаясь отдышаться, смыл водой из бутылки оставшуюся на руках кровь — то ли свою, то ли чужую, наспех наклеил пластырь на сбитые костяшки и только потом завел двигатель, невольно усмехнувшись: интересно, как бы отреагировала Зимина? Впрочем, в одном он был уверен на все двести процентов — он поступил правильно. И никакие истерично-праведные блюстители закона и морали не смогли бы его убедить в обратном.

***

В квартире царила темнота и какая-то заброшенность, словно в месте, где давно никто не живет. И только щелкнув выключателем, Михаил замер, невольно стискивая в пальцах ключи. Сапоги под вешалкой, сумка и пальто на крючке… Не сразу уловил звук едва слышно работавшего телевизора из гостиной и тихо, словно боясь потревожить, шагнул в комнату, беззвучно прикрывая дверь. В гостиной тоже разливался полумрак, разбиваемый отблесками от экрана, где люди в масках подталкивали к ограждению моста какого-то трясущегося типа — кажется, опять какая-то нтв-шная жесть. Мало ей в жизни трэша…

Что-то дрогнуло, сжалось в груди при виде такой обыденной и потому нереальной картины — закутавшаяся в плед Зимина на его диване, бутылка и бокал с остатками вина на полу, мерно тикавшие часы на стене… Даже как-то непривычно, наверное потому что они обычно всегда приезжали к нему вместе, а если он возвращался ближе к ночи после очередных кровавых “приключений”, Ира уже спала. И увидеть ее сейчас вот так — спокойно и мирно перед телевизором, оказалось чем-то по-настоящему удивительным. Это ведь было из какой-то другой, нормальной жизни, ничего общего не имеющей с их укладом. Из того мира, где полицейские не отстреливают высокопоставленных педофилов, где зарвавшиеся бизнесмены не убирают с дороги неугодных им людей любыми дикими способами, где полковники полиции не мучаются от мерзких воспоминаний, где… Из того мира, который для них закрыт навсегда.

— Что-то ты сегодня поздно, — тихо, с легкой дремотной хрипотцой произнесла Ира, осторожно выпутываясь из пледа.

— Да так, дело надо было закончить одно. Потом как-нибудь расскажу, — добавил тут же, угадав наметившийся вопрос. Присел на диван рядом, машинально накрыл ладонью ее прохладную руку и едва не выругался — даже при таком скудном освещении она не могла не заметить очевидного. Но если и заметила, то ничего не сказала, решительно выпрямляясь.

— Ты прав, нам нужно поговорить, — как-то ненормально-деловито, бесцветно прозвучал ее спокойный голос — от нехорошего предчувствия прошибло ознобом. — Чем раньше, тем лучше. У меня было достаточно времени подумать, — продолжила после паузы, не глядя на него, но и не высвобождая ладонь. — С самого начала… это все с самого начала было каким-то безумием, авантюрой. Опьянением, если хочешь. Сплошная химия и никакой логики, — криво усмехнулась. — Ты тогда… ты много, очень много для меня сделал, наверное, даже больше, чем должен был. И за это я искренне тебе благодарна. Но… все проходит, Миш, — Зотов дернулся от этого внезапно-смягченного обращения сильнее чем от пощечины. — И это рано или поздно прошло бы тоже. Но раз так сложилось… если так сложилось, нам лучше прекратить все теперь.

— Прекратить — что? — не узнал свой голос — сдавленный, тихий, будто затухающий.

— Нам больше не нужно встречаться, — будто удар под дых, вышибая кислород. Даже, кажется, явственно задохнулся, и все поплыло перед глазами.

— Ира…

— Не надо, — каким-то издевательским контрастом с безжалостными словами — мягкий-мягкий, бархатом овевающий тон и легкое, ласковое поглаживание его похолодевшей руки. — Не надо, пожалуйста. Мне хорошо с тобой было, правда… Но сейчас… Ты молодой здоровый парень со своими потребностями, а я… я сейчас, знаешь, как-то не очень тяну на страстную любовницу, — холодно и нервно чему-то ухмыльнулась. — И проще всего будет закончить все сейчас.

— Ты… ты что, думаешь, я с тобой только… что мне от тебя… — выдавил с трудом, еще не веря, что она говорит на полном серьезе.

— Ты еще скажи, что полюбил меня за мою прекрасную душу, — насмешливо фыркнула, на миг становясь привычной и близкой Зиминой. — Я расплачусь.

— Зачем ты…

— Зотов, я уже давно не юная девочка, если ты не заметил. И прекрасно отдаю себе отчет, что для мужика потрахаться — одна одна из самых главных потребностей. Для тебя с твоим темпераментом тем более. И ограничивать тебя в этом я просто не имею права. Сколько времени пройдет, пока я оклемаюсь — месяц, полгода, год? А ты что, так и будешь изображать из себя монаха?

— Да мне никто нахер не нужен, кроме тебя! Никто, слышишь! — взорвался, едва удержавшись, чтобы вцепиться в ее плечи, притиснуть к себе, удержать, даже если будет вырываться и биться. Остановился в самый последний миг, только сжав неестественно-ледяную руку. — И я ни с кем… с тех пор, как мы… и теперь тоже. Не думай об этом даже!

— Зотов, Зотов… — снова невесело усмехнулась, качнув головой. — Ну что ты, в самом деле? На мне свет клином сошелся, что ли? Сколько у тебя девок было, сколько еще будет? Что ты вцепился в меня, как в какой-то спасательный круг? Какой из меня теперь, нахер, спасатель?

— У меня никого нет кроме тебя, совсем никого, понимаешь? — его, кажется, начало лихорадить, исступленные, неожиданно-искренние слова дрожали на губах ледяной отчаянностью. — Твою мать, Ира… Меня ломать начинает, если я тебя хотя бы несколько раз в день не увижу, как нарика настоящего, а ты мне про каких-то других… — Не успела понять, как он очутился перед ней, все так же вцепившись в ее руки, беспорядочно и горячо целуя тонкие бледные пальцы. Поднял голову, глядя на нее снизу вверх — потерянный, будто беспризорный мальчишка, дрожащий так, словно из последних сил удерживался на краю бездонной пропасти, на дне которой мучительная медленная смерть.

Слово, еще одно слово — и он сорвется.

— Я не отпущу тебя никуда, слышишь? — глухо, твердо и тяжело, касаясь лбом безупречных коленей, обтянутых форменной юбкой. — Если уж совсем не сможешь со мной — лучше сразу пристрели.

— Господи, ну что ты говоришь такое? — устало и тихо вздохнула, с несвойственной осторожностью касаясь ладонью его опущенной головы.

— Или с тобой, или никак, — неожиданно-жестко, с какой-то болезненной уверенностью, граничащей едва ли не с безумием.

Она не догадывалась сама, насколько близки к истине оказались ее случайные слова — она действительно для него единственное спасение. Спасение жестокое, мучительное, но единственно нужное и возможное из всех.

========== По счетам. II ==========

— Красавчик, ну может как-то договоримся? — густо накрашенные глаза блудливо сверкнули, под полупрозрачной блузкой, не скрытой расстегнутой молнией куртки, завлекающе приподнялась высокая грудь. Размер третий, не меньше, сходу определил Зотов и, сжав зубы, торопливо отвел глаза.

— И как, интересно? — осведомился с неприкрытым скепсисом.

— Ну, ты меня отпустишь, а я… что-нибудь для тебя сделаю, — многозначительно протянула девица, продолжая рассматривать его с явным интересом. Зотов криво усмехнулся. Интересно, что в нем было такого, что шлюхи с готовностью не только раздвигали перед ним ноги, но и раскрывали душу? Неужели по известной истине, что бабы, особенно не слишком правильные и умные, любят мудаков? С такой позиции увлечение дорогой Ирины Сергеевны не укладывалось ни в какие привычные рамки — ни мазохисткой, ни уж тем более доверчивой дурой назвать ее ну никак нельзя…

— Спасибо, обойдусь, — хмыкнул Михаил и, невежливо подтолкнув девицу в спину, захлопнул дверь обезьянника. Швырнул дежурному ключи и, разгоряченный едким раздражением, моментально очутился возле кабинета оперов. Рывком распахнул дверь, сразу натыкаясь взглядом на красочную картинку, что-то очень сильно ему напоминавшую: две девицы, увлеченно “радовавшие” дежурного опера — одна пристроилась на коленях возле дивана, вторая, довольно пластично извиваясь, стягивала с себя остатки одежды.

— Карасев! — гаркнул Михаил, шарахнув дверью так, что все присутствующие невольно вздрогнули. Полураздетая девица ойкнула, поспешно прикрываясь, а опер, красный как рак, принялся нашаривать футболку. — Когда я сказал “оформить задержанных”, я имел в виду именно “оформить задержанных”, составить протокол и закрыть их в обезьяннике, а не… — далее Зотов прибавил несколько крепких непечатных выражений и открыл дверь, обращаясь к проституткам: — Вон пошли, обе! А ты, — рявкнул в сторону Карасева, — займись уже своими служебными обязанностями, а не сексуальными фантазиями! — и, не заметив озадаченного взгляда, яростно захлопнул за собой дверь.

***

Спустя несколько часов, выехав со стоянки дорогого фитнес-центра, Зотов притормозил на светофоре, скучающе рассматривая застывшие рядом машины. Стекло одной, стоявшей неподалеку, медленно опустилось, в промерзшую слякоть спланировала недокуренная сигарета, а Михаил ошарашенно замер, за долю секунды успев увидеть лицо сидящего в салоне человека.

— Ну ни хрена себе… Твою же мать!..

— Ну что, как там твои марафоны, не поставил еще рекорд в беге от недотраха? — мило осведомилась Ирина Сергеевна, когда сидели на кухне за поздним чаем.

— Ну и язычок у вас, товарищ полковник, — ухмыльнулся Зотов с каким-то непонятным удовольствием. Ему и раньше импонировали их перепалки — острые, злоехидные и меткие фразочки дорогой начальницы чаще забавляли, нежели раздражали: что-нибудь едкое за ней никогда не задерживалось. Но теперь ее привычная язвительность еще и служила каким-то индикатором, по которому он мог безошибочно уловить перемены в настроении, и все чаще, к собственному облегчению, узнавал таким образом прежнюю Зимину — не напряженную, измученную, погруженную в себя, а насмешливую, саркастичную и живую.

— Сублимация, Зотов, наше все, так что терпи, — подколола Ира. Михаил кивнул на открытый на столе ноутбук:

— А ты, значит, работой сублимируешь?

— Вроде того, — усмехнулась Зимина. Едва заметная тень на мгновение промелькнула сквозь вроде бы искреннюю беззаботность. — Отчет надо завтра сдать, днем никак не успела, — прервалась и с неохотой откинула плед, услышав трель мобильного из спальни. — О господи, ну кому там неймется?..

Зотов, взглянув на часы, поднялся, убирая со стола чашки и машинально бросив взгляд на монитор ноутбука. В первую секунду даже не понял, что его так насторожило, и только потом осознал, что вместо текстового файла открыта почта. Даже не задумываясь, как это выглядит, Михаил бесцеремонно пролистал вниз, игнорируя автора и тему, и торопливо щелкнул на “вложения”. И задохнулся как от боли, с первой же секунды узнавая кадры открытого видео. Поспешно скользнул взглядом дальше, чувствуя, как постепенно разгорается внутри ослепляющая злость, больше инстинктивно, чем осознанно воспринимая наглый текст письма: “Если не хочешь, чтобы это кино оказалось во всех новостях, сделай так, чтобы дело Стрельцова было закрыто”.

***

Ему не понадобилось много времени и усилий, чтобы вычислить отправителя: без труда изъял ноутбук начальницы, наплетя что-то о том, что случайно пролил на него чай, клятвенно пообещал в тот же день вернуть отремонтированным и, проставившись знакомому спецу, без труда выяснил, у кого хватило наглости на такие угрозы.

— Если ты не отдашь мне все записи, которые у тебя есть, включая все гребаные копии, я тебя прямо здесь пристрелю, ты меня понял? — Зотов, держа в одной руке пистолет, не удержался от удовольствия как следует припечатать жирную морду об стол. На гладкой полировке столешницы тут же появились кровавые потеки, а Неклюдов завопил. — Ты понял, я спрашиваю?! — повторил Михаил и ткнул начальника безопасности прямо в кровь. — Ну, где все?

— З-здесь, — прозаикался Неклюдов, хлюпая разбитым носом. — В столе, в нижнем ящике… Ключ… в вазе…

Зотов распахнул ящик, натыкаясь взглядом на целую коллекцию дисков в упаковках с надписями — среди множества незнакомых фамилий оказалась и Зимина.

— Копии где?

— К-какие копии? З-здесь все…

— Не ври мне, сука! — Зотов выдвинул верхний ящик стола и, прежде чем Неклюдов понял, что происходит, толкнул внутрь жирную руку, тут же с грохотом захлопывая ящик — послышался пронзительный крик. — Где копии, я спрашиваю?

— В с-сейфе… Код…

— Ну вот и ладно, — удовлетворенно произнес Михаил, вытаскивая нужную папку и, снова не сдержавшись, добавил хозяину кабинета еще пару внушительных ударов. — И имей в виду, урод, если хоть что-то всплывет… если кто-то из вас вообще вспомнит про эту женщину… я найду, что на тебя повесить, понял, тварь?! Я тебя сгною! На такую зону отправлю, что тебе подохнуть избавлением покажется, сука! — шарахнул рукоятью пистолета по затылку — Неклюдов, охнув, кулем свалился на пол — и торопливо выскользнул из кабинета, на ходу стягивая маску.

***

Он не ошибся: в тот вечер, остановившись на светофоре, действительно увидел в машине Стрельцова. И причина зашкаливающей наглости стала ясна: его фотороботы не висели на каждом углу, в розыск его тоже никто не объявлял. Стрельцов отлично понял: оглашать историю с похищением Зимина не станет, не желая, чтобы всплыли неприглядные детали, в том числе и те, которые касались ее “покровительства” бизнесменам и могли быть интересны УСБ. Информация, прежде собранная и переданная Зиминой знакомому следаку, тоже стала неактуальной: полковник вряд ли бы позволила дать делу ход, не желая сомнительной славы.

Бессилие ужасно злило. Зотов не представлял, какой может быть ответный ход, ну не вешать же на него наркоту, как на последнего лоха — с таким типом это уж точно не прокатит. Можно было, конечно, поинтересоваться, какой “казни” желает сама товарищ полковник, но упомянуть о том, что встретил Стрельцова, как ни в чем не бывало торчащего на виду у всех, Михаил “забыл” и вспоминать не имел ни малейшего настроения. Оставалось только ломать голову над тем, какую организовать подставу, но тут, если выразиться цинично, Зотову неожиданно улыбнулась удача.

Самоубийство некой модельки Инны Донниковой поначалу не заинтересовало его совершенно: криминалист и патологоанатом вынесли дружный вердикт, что это именно самоубийство; погибшая, частенько выпивавшая, баловавшаяся травкой и обладавшая истеричным характером, уже как-то пыталась покончить с собой. Дело было совершенно ясным, оставалось только закончить формальности и забыть о нем раз и навсегда, если бы не случайность в виде невероятно болтливой и ужасно назойливой подружки погибшей.

— Как, вы сказали, фамилия ее любовника? — переспросил Зотов, в первое мгновение решив, что ослышался.

— Стрельцов, я же вам говорю, Стрельцов! — взбудораженно повторила смазливая брюнетка, всплеснув руками. — Такая сволочь, такая сволочь!.. Уж как он Инку доводил, жесть просто! А как они ругались! Да вы соседей ее расспросите!..

Соседей действительно опросили, и все сложилось просто идеально. Оставалось только убедить в этом следствие — задача хоть и трудоемкая, но не невозможная. Сначала были свидетельские показания подружек и соседей Донниковой, которые дружно подтвердили, что Стрельцов действительно был ее любовником, что ругались они так, что летала мебель, да и поколачивать Инну он не брезговал. Потом каким-то чудом акт вскрытия и заключение криминалиста претерпели радикальные изменения — теперь по всему выходило, что застрелиться сама Донникова не могла. В качестве заключительных штрихов в квартире потерпевшей нашли зажигалку Стрельцова, хотя тот утверждал, что не был у нее дома недели две, а при обыске в его гараже нашли тот самый пистолет, который, если верить в версию о самоубийстве, оказаться там никак не мог… Ко всему прочему, алиби на нужную дату у бизнесмена не оказалось — и это стало еще одним, добивающим аргументом.

***

— Ну что, можно считать, что все враги повержены? — усмехнулся Михаил, разливая коньяк.

— Как тебе это удалось, Зотов? — покачала головой Ирина, недоверчиво глядя на него. — Ты же говорил, что это чистое самоубийство?

— А я ошибался, Ирина Сергеевна, — и снова самодовольная холодная ухмылка зазмеилась по красиво очерченным губам. — Все мы люди, все человеки, ошибиться каждый может. Но справедливость, товарищ полковник, всегда торжествует, правда же? Даже если устраивать ее приходится своими руками.

— Философ прям, — фыркнула Ира и торопливо отвернулась, пряча довольную улыбку. Конечно, она и сама, как следует поразмыслив, подключив многочисленные связи, приложив усилия, могла устроить Стрельцову райскую жизнь, отыгравшись по полной, но на это нужно было время, да еще неизвестно, к чему бы все привело — вполне могло оказаться, что угрозы пустить в ход компромат на нее были вовсе не пустыми угрозами. Проверять это желания у нее не имелось ну вот совсем. И обвинение в убийстве, обвинение, к которому она не имела ни малейшего отношения и на которое никак не могла повлиять, явилось настоящим подарком: вряд ли подельникам Стрельцова придет в голову связать все это с ней, да если и придет, резона вытаскивать слившегося начальника у них не будет никакого.

— Иногда мне кажется, что тебя вся эта история задела даже больше, чем меня саму, — хмыкнула Ира. — Откуда столько мстительности, Зотов?

— Это риторический вопрос, я правильно понимаю? — ответил Михаил вопросом на вопрос, снова усмехнувшись. В полумраке от мягкого сияния лампы его глаза казались будто потеплевшими и вместе с тем привычно-настороженными, даже жесткими, как у пригревшегося перед огнем усталого и расслабленного хищника. Иру в который раз поразил этот резко усилившийся контраст: странной терпеливости, спокойствия, если не сказать умиротворения рядом с ней, и яростной, дикой на грани чудовищного жестокости, все чаще проявлявшейся со стороны — страшные наказания для участников этой истории, вспышки агрессии, под которую попадали многие задержанные, частые отлучки из дома по каким-то мутным делам с участием Карпова и компании — Ире даже думать не хотелось, что они там проворачивают. Да и лезть с расспросами, надоедать, устраивать какие-то нелепые душеспасительные беседы и в голову не приходило, хотя, может, и зря? Впрочем, как минимум об одной причине происходящего она догадывалась, и эта догадка, разбавленная подобием чувства вины, удовольствия ей не доставляла.

***

— Отец? — Зотов удивленно остановился в дверях гостиной, пытаясь вспомнить, когда давал ему ключи от своей квартиры.

— Не трудись, — насмешливо протянул Грачев, уловив его замешательство. — Мне открыла твоя… как там будет правильно назвать?.. на девушку-то твоя престарелая любовница не тянет.

— Прекрати, — на удивление спокойно попросил Михаил, только глаза вспыхнули жгучей льдистостью. — Ты постебаться пришел или что?

— Да ты сам над собой уже достаточно постебался, сынок, — Грачеву, похоже, доставляло какое-то особое наслаждение распалять сына, нажимая на уязвимые места. — Одним только тем, что трахаешь бабу на полтора десятка лет себя старше. Эдипов комплекс замучил? Впрочем, это твое дело, каким образом выставлять себя на посмешище.

— Ну я же не лезу в твою личную жизнь и не обсуждаю твоих любовниц, которые младше меня лет на десять, — предельно невозмутимо отозвался Зотов и наконец уселся в кресло. — Ты зачем пришел?

— Я в курсе, что это ты ведешь дело бизнесмена Стрельцова, — тон Грачева стал деловитым, тем особенным “генеральским”, которым он раздавал приказы. — Того, который якобы грохнул свою девку. Так вот. Это дело ты должен развалить.

========== Сопротивление ==========

Все, воцарившееся между ними, было странно для них обоих — привычный цинизм, жесткость, недоверчивость, эгоистичное трезвомыслие неожиданно шли вразрез с тем хрупким, осторожным, тонким, что соединяло их теперь. Ирине было удивительно, откуда у Зотова — того самого Зотова, который не упускал случая спровоцировать ее прямо на рабочем месте; ничуть не стеснялся затащить ее в ближайшую примерочную, если доводилось вместе отправиться по магазинам; а уж тихие ночи в одной постели с ним и вовсе казались фантастикой, — откуда у него вдруг взялось столько умения держать себя в руках. Объяснение, которое могло бы первым прийти на ум, не находило никаких подтверждений — она ни разу не уловила от него запаха чужих духов, не заметила того особенного довольного взгляда, какой бывает у мужчин, удовлетворенных во всех смыслах, да и то едва заметное напряжение, проявлявшееся с его стороны, говорило само за себя. Впрочем, ответ на вопрос нашелся легко, когда случайно наткнулась на карту фитнес-клуба — до предела загоняя себя на тренажерах, Зотов избавлялся не только от лишних мыслей, но и от последних сил вкупе с вполне естественными желаниями.

Теперь их отношения были чем-то средним между настороженностью школьников, опасающихся любой неловкости, и бытом давно устоявшейся семейной пары с редкими совместными вечерами, наполненными непонятным спокойствием. Подолгу засиживались на кухне, пили виски, коньяк или чай, что-то обсуждая и с каким-то острым удовольствием обмениваясь едкими замечаниями; смотрели дурацкие комедии или играли в шахматы; вместе готовили ужин и мыли посуду. Порой Ира забиралась на диван с книгой, вытягивая ноги и касаясь его спиной; что-то неторопливо читала своим низким, хрипловатым, волнующим голосом. В подобные моменты невинной близости Зотов чувствовал себя каким-то подростком — такую бурю эмоций, незнакомых прежде, пробуждало каждое случайное прикосновение, движение, жест. Он неожиданно начал ценить эти особые секунды, незначительные мелочи: тесное переплетение пальцев, кофейно-тонкий запах шампуня от чуть влажных волос, гладкий бледный мрамор шеи и плеча, мелькнувшего сквозь приспущенную от неловкого движения ткань… Когда он, не желая ничего слушать о ее позднем возвращении домой, убеждал остаться, каждый раз был готов к тому, что придется спать раздельно, но Ира, разомлевшая после ванны, разгоряченная, женственно-пахнущая, спокойно прижималась к нему, даже неосознанно не вздрагивая от объятий. Долгие ночи, прерывавшиеся частыми пробуждениями, когда она металась в постели, постепенно сошли на нет — больше не нужно было контролировать каждое прикосновение, пытаясь разбудить, подавать бутылку с водой, неизменно стоявшую на тумбочке, распахивать форточку. Ира не могла признаться даже себе, что кроме одной причины — ее тогдашнего беспамятства, когда она ничего не чувствовала и не осознавала, немалую роль в нынешнем спокойствии сыграло злое, тяжелое, циничное удовлетворение при мысли о том, что случилось со Стрельцовым и его подручными. И дело было даже не в мстительности, найти способ поквитаться с ними она могла бы и сама, но остатки принципиальности не позволили бы ей перейти некую границу — ту границу, которую с такой легкостью преодолел Зотов, даже не пытавшийся усмирить свою агрессию и жестокость. Она могла старательно изображать перед ним возмущение и даже недовольство его методами, но оба прекрасно знали: только подобная расплата оказалась бы достаточной и соразмерной случившемуся.

***

Как ни странно, Ира сорвалась первой. Наверное, дело было еще и в том, что спутанные воспоминания так и остались чем-то неясным, смутным — сознание, затуманенное препаратами, не фиксировало случившегося, онемевшее тело оказалось не способно не только сопротивляться, но и ощущать вообще хоть что-то. Именно поэтому сильнее всего оказалась злость — на собственное бессилие, на беспринципность этих ублюдков, на их запредельную наглость, с которой они посмели ей угрожать… И только теперь, освобожденная от неутоленной ярости, невозможности все изменить, унижения — больше морального, нежели физического, — она наконец смогла осознать затихшую, скрытую, словно погасшую силу привычной неудержимости, страстности, влечения, которые разгорелись с новой силой, как огонь, подернутый слоем пепла и готовый вспыхнуть от любого касания ветра. Не исчезло, не ушло это упрямое, настойчивое притяжение, которое все сложнее становилось контролировать, но которое так страшно было спугнуть.

Но Ира, в некоторых ситуациях совершенно не умевшая сдерживать свои порывы, не сдержалась и теперь. Что-то раздраженное, даже обиженное всколыхнулось внутри, когда, стоя перед зеркалом в ванной, стянула с плеч накинутый халат, критически оглядывая себя и не замечая ничего особенного, способного отвратить — лицо, практически без морщин, хоть и несколько строгое, даже жесткое, фигуру, пусть и не соблазнительно-женственную, но по-девичьи стройную, подтянутую, вполне способную притягивать заинтересованные или завистливые взгляды. Это было ее тело, над которым она, как и над всем в своей жизни, всегда сохраняла контроль, и мысль о том, что этот контроль оказался утрачен, была невыносимой.

— Нет уж, хрена с два, — процедила Ира, сжимая губы и решительно захлопывая дверь ванной. Нежелание мириться с этим унизительным чувством оказалось сильнее, чем все остальное.

— И что это было?

— Странные вопросы задаешь, товарищ майор, — потемневшие до непроницаемой черноты глаза насмешливо и расслабленно сверкнули, тонкие руки легко взметнулись, затягивая пояс халата. Наверное, при других обстоятельствах он бы поверил ее порыву — жарким, требовательным поцелуям, умело и плавно скользившим рукам, судорожным вздохам и пунктирам царапин на плечах… Даже чашка, сорвавшаяся со стола от неловкого движения и разлетевшаяся осколками, могла бы убедить в искренности и спонтанности происходящего, если бы не одно “но”.

— Слушай, — горячие руки тяжело опустились на плечи, прерывистое дыхание опалило приятной разгоряченностью, — я хоть и не хренов психолог и не гребаный экстрасенс, но заметить самое очевидное все-таки могу. Сколько мы с тобой?..

— Тебе захотелось учет постельных подвигов устроить? — съехидничала Зимина, с кошачьей вкрадчивостью прижимаясь к нему.

— Слушай, мне нахер от тебя не нужны всякие жертвы! — он рывком развернул ее к себе — от недавней довольной смягченности не осталось и следа. — Я еще с самого нашего первого раза мог угадать, что тебя заводит, а что нет, что тебе в кайф, а что совсем наоборот. И то, что тебе сейчас это все нисколько не доставило, я уж смог понять!

— Я не пойму, ты что, чем-то недоволен? — вздернула бровь Ирина.

— Черт возьми, Ира… — судорожно выдохнул, борясь с рвущимися наружу эмоциями. — Ты просто… не заставляй себя, хорошо? Я хочу, чтобы ты… только когда захочешь сама… И еще, — напрягся, неосознанно стискивая ее ладонь — ничего не было, запомни.

— То есть? — невольно дернулась, подобравшись.

— Я не хотел говорить… напоминать… но ты должна знать. Когда этот ублюдок Неклюдов отдал мне все записи… я должен был убедиться, что он меня не обманул. И там… там не было ничего… ничего, кроме того, что… что ты сама помнишь. Когда они поняли, что ты в бессознанке и им не удастся слепить компромат… Ничего не было, слышишь? — лихорадочно повторил он, еще крепче прижимая ее к себе.

— По-твоему, это что-то меняет? — криво усмехнулась, торопливо отворачиваясь. — Того, что было, знаешь ли, тоже вполне достаточно.

— Достаточно — для чего? Для того, чтобы поплатиться? Да. Они конченые уроды и должны были ответить за все, независимо от того, как много успели сделать. Я просто хочу… чтобы ты перестала об этом думать… накручивать себя, что-то додумывать… И еще… мы с тобой оба знаем, что слова нихрена не значат… да и утешитель из меня никакой… Но ты знай… я всегда с тобой, что бы ни случилось. Просто помни об этом, ладно? — Осторожно прижался губами к тонкой шелковистости кожи, жадно вдыхая такой знакомый волнующе-пряный запах, от которого каждый раз начинало затуманиваться сознание — самое настоящее безумие. Его безумие, единственно способное удержать от катастрофы.

***

Ира впервые этой ночью заснула легко и быстро, и непривычно успокоенное выражение делало ее лицо будто смягченным, странно трогательным — что-то почти-детское проступало через обычно холодные, строгие и усталые черты. В ней действительно это было — причудливое переплетение всего противоречащего, нелогичного, несочетаемого: и что-то забавное, смешливое, легкое; и начальственно-стервозное, рассудочно-циничное, грубое; и непередаваемо-страстное, ненавязчиво-нежное, будоражащее, сумасшедшее, жаркое; и спокойно-понимающее, снисходительно-мягкое, едва ли не материнское — ему, так часто проявлявшему слабость, метания и потерянную измученность, порой особенно остро не хватало этой непоколебимости, которая и его самого делала сильнее.

Она делала его сильнее.

Он нисколько не лукавил тогда, не пытался красиво выразиться, чтобы убедить: у него действительно не было никого, кроме нее. Он во многом был виноват сам, не имея к своему возрасту ни настоящих друзей, ни семьи, да и так ли нужны они ему были, одиночке и цинику?.. Еще одним ударом оказалась правда про отца, покрывавшего темные делишки своего друга — как бы Зотов к нему ни относился, тот все-таки являлся его отцом, и правда причинила неподдельную боль. Наверное, это стало бы последней каплей, не окажись в тот момент рядом с ним Зимина… Он смог справиться и сдержаться, просто свел к минимуму и без того редкое общение с Грачевым, тем более что теперь, после его отставки, их не связывала служебная необходимость.

И тем сильнее выбила из колеи неожиданная просьба отца об освобождении Стрельцова, для наказания которого было потрачено столько усилий. Грачев не преминул упомянуть обо всем, что в свое время сделал, прикрывая сына, который как минимум из благодарности должен был кинуться выполнять его просьбу. Впрочем, его отказ ничего не решал: был еще следователь, потом свидетели и судья… На каком-то этапе обвинение развалилось бы все равно. Зотов не сразу понял, откуда такое желание впрячься за потенциального уголовника, но ответ оказался банален: политика. Грачев после отставки с поста начальника Московской полиции нашел себе новые интересы и решил баллотироваться в мэры небольшого подмосковного городишки, где у Стрельцова был свой крупный бизнес. Их интересы пересеклись — Стрельцов нуждался в высоких покровителях, Грачев — в средствах для агитационной компании и прочих бонусах, которые помогли бы ему выиграть. И потерять такого союзника, как Стрельцов, в планы бывшего генерала ну никак не входило. Михаил отлично осознавал: если он откажет отцу в содействии, это ничего не изменит — в подобных играх исход уже заранее предрешен. Вот только Зотова нисколько не вдохновляла перспектива того, что этот урод окажется на свободе и как ни в чем не бывало продолжит свои грязные дела. А самое главное — не ответит за то, что пришлось пережить Зиминой.

Михаил долго вертел в руках мобильный, потом, бросив еще один взгляд на спящую начальницу, бесшумно вышел из спальни, на ходу набирая номер. Он не задумывался над тем, насколько жестоко его решение — уверенность в собственной правоте была твердой и безжалостной как никогда.

========== Шторм ==========

Вечер — теплый, бархатисто-мягкий, прозрачный, как легкая кисея, окутывал горячими, пряно-сладкими запахами, разлитыми вокруг; яркими, бурно-стремительными звуками, всплескивающими то тут, то там. Танго — танец любви и ненависти, страсти и ярости, ревности и притяжения… Эта музыка здесь, кажется, лилась отовсюду, напитывала воздух насыщенным, неощутимым веянием желания, волнения, неясного смятения и тревоги.

Ира с досадой захлопнула большое окно, вернулась на широкую кровать под сильные, освежающие потоки прохладного воздуха, разгоняемого мерно гудящим вентилятором. Что и говорить, гостиничный номер вполне оправдывал свою стоимость: и простая, элегантная без вычурности обстановка, и всевозможные технические штучки, и обширное меню в ресторане… Когда Ира, в полное свое удовольствие повозмущавшись самоуправству своего зама, отказалась взять деньги, которые ему заплатили бизнесмены за решение проблемы со Стрельцовым, Зотов не стал настаивать, позже просто показав билеты и поставив ее перед фактом: они летят отдыхать. Ни сердитые протесты, ни напоминания о работе на него не подействовали, и ей не осталось ничего другого, кроме как согласиться. Тем более что отвлечься после всей этой истории было просто необходимо.

— … Чрезвычайное происшествие в одном из следственных изоляторов Москвы случилось сегодня ночью, — бодро затараторил диктор на экране ноутбука. Ира с досадой потянулась переключить канал, впервые подумав, что зря, наверное, предпочитает привычные российские телеканалы местным: хотя бы на отдыхе можно было отвлечься от постоянных ЧП. — В одной из камер заключенные насмерть забили одного из сокамерников. Некий бизнесмен Виктор Стрельцов, обвиняемый в убийстве своей любовницы… — все остальное Зимина пропустила мимо ушей, уставившись на монитор. Следовало признать, фотографии с места событий оказались впечатляющими, не говоря уж о виде изуродованного тела.

— Зотов! — грозно рявкнула Ира, впившись взглядом в майора, который как раз возник на пороге, расслабленный, довольный, в одном полотенце.

— Что, Ириш? — как-то, случайно поняв, что ее ужасно бесит такое обращение, Михаил теперь частенько не отказывал себе в удовольствии ее подразнить, но, вопреки обыкновению, в этот раз Ирина и бровью не повела.

— Твоих рук дело?

Зотов бросил взгляд на экран, где сменялись последние кадры репортажа. Широкая, самодовольная ухмылка снова скользнула по губам, придавая лицу хищное, холодное и опасное выражение.

— Товарищ полковник, — насмешливо-почтительный, нарочито-недоумевающий тон сквозил вроде бы непритворным удивлением, — что за странные фантазии сделать из меня мировое зло?

— Не ерничай! — одернула Ира, глаза вспыхнули раздраженной чернотой. Резко села, захлопывая ноутбук и поправляя скользнувший с плеча край свободной футболки. — Это ведь ты все подстроил?

— Интересно, и как бы я это сделал? — в голосе разлилась вкрадчивая мягкость. — Вам статистику несчастных случаев в подобных местах показать? Не знаете, как это бывает — придет новый чел “в хату”, порядков не знает, за базар не отвечает, да еще и ляпнет что-нибудь, сам не зная, что страшно какого-нибудь смотрящего оскорбил. Ну его и на перо. Не повезло, что тут еще скажешь?

— Зотов…

— Что, Ира? — невозмутимо-прохладная усмешка; пробирающим до ледяных мурашек контрастом — потемневшие, пылающие глаза.

Он считает себя во всем правым, поняла Ирина. И уверен: она, ни за что не признаваясь в этом, в глубине души одобрила подобную жестокость. Не без оснований, впрочем, уверен.

— Ужинать пойдем, вот что, — буркнула Зимина, торопливо поднимаясь и стягивая со спинки кресла воздушно-легкое светлое платье. Поспешно переоделась под пристальным, неподвижным, жадным взглядом, от которого ее саму начинало колотить горячей, будоражащей дрожью. Танго, будь оно неладно…

***

Опьянило, затуманило сознание жаром догоревшего дня, хмельной сладковатой терпкостью вина, витающими в прохладном воздухе затихающими мелодиями сумасшедшего танца. Где-то далеко остались мельтешащие группы людей, красивые старинные улочки как иллюстрации из ярких детских книжек, наполненные посетителями открытые кафешки… Мягко набегающие теплые волны гладили обнаженные ступни, бились о берег, откатывали, едва слышно всплескивая и затихая. Ира, сидя на нагретых досках причала, не пыталась сбросить крепко стиснувшую ее талию руку, напротив, чуть повернувшись, лукаво-вызывающе взглянула в напряженные, отдающие затененной зеленью настороженные глаза.

— Какой ты сегодня несмелый, товарищ майор, — выдохнула хрипло в самые губы, дыша дурманящим жаром и легким запахом вина. В насмешливой заледенелости потемневше-карих прозрачным золотом вспыхнули искорки легкого вызова.

Приглушенно захлопнулась дверь номера, погруженного в тихий сумрак. Странно-осторожные, мягкие прикосновения; тяжелое, прерывистое дыхание, заходящееся нетерпеливой частотой. Он никогда таким не был, с удивлением подумала Ира сквозь накатывающую спутанную лихорадочность, с готовностью подставляясь бережно касавшимся ладоням, невесомым, горячим поцелуям. Без обычной наглости, несдержанности, но с привычной жадностью и тщательно сдерживаемым нетерпением.

— Можно, я…

Не отвечая, нетерпеливо переступила черезтонкое кружево скользнувшего вниз белья; отпрянула, почти до боли вжимаясь спиной в твердость стены, задыхаясь, цепляясь ногтями за встрепанность мягких волос, беспомощно хватаясь свободной подрагивающей рукой за выступ стены, сама ошеломленная неуправляемой, бешеной силой вдруг обрушившихся ощущений — это не имело ничего общего с той спокойной отстраненностью, словно заблокировавшей какие-либо эмоции в прошлый, не слишком удачный раз. Легкие, странно-трепетные касания по коже, обводя губами едва заметный шрам, поднимаясь выше… И — смелее, жарче, бесстыдней, увлекая, распаляя, доводя до предельной дрожи… Он, такой самоуверенный, опытный, знающий толк в удовольствии, никогда не делал ничего подобного с другими — в этом она почему-то была уверена, и от необъяснимо-самодовольной, сладостной мысли прошибло еще сильнее. Выгнулась с приглушенно-горячим, хриплым стоном, содрогаясь всем телом, мало что осознавая в круговерти уходящей из-под ног реальности, сбивчиво, тяжело дыша.

— Стой… подожди… хочу… как раньше… — бессвязно-смутным шепотом — как разрядами тока по натянутым нервам.

Добрые двести двадцать. Короткое замыкание.

Вышибло пробки. Перегорели предохранители.

Опьяненные, одурманенные, распаленные, взаимно-сумасшедшие, утратившие контроль — окончательно и бесповоротно.

В полумраке натыкаясь на попадавшуюся на пути мебель, неловко-подрагивающими руками стягивая остатки одежды, рушась на возмущенно скрипнувшую пружинами кровать. Как раньше — до пошлых стонов и сдавленных вскриков, до бесстыдных и явных следов — на шее, плечах, бедрах; до вылетающего сознания…

Разгоряченная, несдержанная, жадная. Сводящая с ума. Желающая властвовать.

Сумасшедшая. Дикая. Его.

***

— Да какого хера! — Карпов раздраженно отбросил подушку, покосившись на мирно спящую Свету — шум, доносящийся из соседнего номера через открытый балкон, ее ничуть не беспокоил. В отличие от Стаса: какая-то неугомонная парочка, часа, наверное, два назад приступив к горизонтальным физическим нагрузкам, все никак не думала утихать. Карпов, и без того усталый и злой как черт — таскаться с восторженной Светой по жаре, разглядывая какие-то развалины и бесконечные залы музеев оказалось еще тем испытанием, — совершенно вышел из себя. Недолгая передышка, за время которой он успел задремать, закончилась, так толком и не начавшись: кровать в соседнем номере, похоже, вот-вот готова была развалиться. Чертыхнувшись, Карпов натянул джинсы и потащился в коридор, на чем свет стоит кляня неспокойных соседей.

— Я все понимаю, но время первый час ночи, вы не могли бы в другое время свою порнографию снимать? — довольно внушительно стукнув кулаком в створку, возмутился Стас, почти уверенный, что если кто-то и услышит, то мало что поймет. Однако дверь, как ни странно, распахнулась довольно быстро, и Стас не сумел сдержать отразившегося на лице удивления, заметив на пороге не кого-нибудь, а Зотова, довольного до неприличия. При воспоминании о той Зиминухе, какой видел ее в последний раз, заглянув как-то к соратнику, удивление только усилилось: та бледная, будто погасшая или больная Ирина на страстную любовницу уж точно не тянула, и вряд ли что-то могло столь существенно измениться за то время, что они не встречались. Получается, что… Ай да Зотов, ай да герой-любовник!

— Кого там принесло? — Карпов в первое мгновение не узнал эти недовольно-хрипловатые нотки, и только когда в дверном проеме мелькнули растрепанные рыжие волосы, убедился, что не обознался. Больной, к слову, Ирина нисколько не выглядела, очень даже наоборот: разрумянившиеся щеки, покрасневшие и припухшие губы, затуманенные и вместе с тем неприлично-сверкающие глаза… — Карпов! — тонкая бровь приподнялась с выразительной насмешливостью. — Какие люди! Да уж, от своих соотечественников и впрямь “не спрятаться, не скрыться”!

Пожалуй, это был тот редкий, едва ли не уникальный случай, когда бывший подполковник Карпов испытал некоторое замешательство. Вот уж что-что, а стать невольным свидетелем или, правильнее сказать, слушателем бурной личной жизни бывшей начальницы оказалось неожиданностью в не слишком удобном смысле слова. Ситуацию, как ни странно, спасли сами “герои”, обменявшись взглядами и дружно посторонившись.

— Зиминух, можно нескромный вопрос? — Карпов проводил взглядом Зотова, скрывшегося из гостиной с мобильником в руке, и налил себе еще коньяка.

— Попробуй, — усмехнулась совершенно захмелевшая Ирина, откидываясь в большом мягком кресле. В тесных коротких джинсах и легкой футболке она казалось какой-то особенно худенькой, но вовсе не производила впечатления нездоровой и жалкой. Стасу не к месту подумалось, что даже в далекую давность, будучи любовницей Глухарева, когда еще сохраняла какую-то легкомысленность и наивность, она не выглядела такой довольной. Хищно-довольной, можно сказать.

— Почему он? За тобой наверняка не один генерал увивался, да и вне службы легко могла кого-нибудь окрутить, бизнесмена какого-нибудь или что-то в этом роде, таскалась бы по всяким салонам, а не на трупаки выезжала, — Стас откровенно стебался, однако взгляд был серьезен. — Ты его любишь?

Ира, в этот момент как раз сделавшая глоток вина, не поперхнулась лишь чудом, уставившись на него не то что ошарашенно — офигевше.

— Карпов, ты не заболел? Такие вопросы задавать…

— Зям, я серьезно.

— Серьезно? — усмехнулась Ира, отставляя бокал. — Ну хорошо. Он не требует от меня детей, обедов и ужинов, штампа в паспорте. При всех своих амбициях не завидует моей карьере и не путает служебные моменты с личным. Он много раз мне помогал, намного больше, чем некоторые мои друзья. Он очень меня понимает, даже в тех вещах, в которых я сама себе не признаюсь. Ну и еще, — в потемневших глазах сверкнули лукавые смешинки, — у нас с ним абсолютная совместимость в постели. Если это называют любовью… То да.

Об одной, удивительно простой и все-объясняющей истине она умолчала: они нужны друг другу. Так, как могут быть нужны друг другу двое, чье взаимное притяжение сильнее и выше, чем все, что разделяло их прежде.