Оступившись, я упаду [Софи Лагуна] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Annotation
Едва появившись на свет, Джастин Ли, девочка из австралийской глубинки, столкнулась с нелюбовью родителей, бросивших ее на попечение старого, больного деда с «тараканами» в голове. И если мать исчезла навсегда, то отец время от времени появляется, наводя на дочку волнение и страх.
«Оступившись, я упаду» — суровый и правдивый роман о подростке, который пытается приспособиться к темному миру безразличия, жестокости и насилия. Здесь нельзя доверить взрослым, а вырваться из порочного круга можно лишь благодаря собственной внутренней силе.
Софи Лагуна
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
Софи Лагуна
ОСТУПИВШИСЬ, Я УПАДУ
Посвящается Марку, с любовью и благодарностью
В память об Эйлин
Sapere aude[1]
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Кирк повертел в руке рогатку.
— Будет больно, Джастин, — предупредил он.
— Очень больно, — добавил Стив.
— Не улыбайся, а не то я буду целить прямо в дырку.
Я захлопнула рот. Новые зубы, взамен выпавших, растут очень долго.
Кирк туго натянул резинку.
— У тебя десять секунд. Одна… две… три… четыре… пять…
Я припустила бегом через джунгли. Позади продолжал звучать, постепенно затихая, голос Кирка. Я неслась вдоль реки и смотрела то прямо перед собой, то на водный поток. Скоро позади послышался топот Кирка и Стива. Мы сохраняли дистанцию, я не пыталась ускорить бег, они не старались догнать. Мы знали, где ветви свисают низко и могут оцарапать лицо, где на тропинке выступают корни, словно злодейски натянутые веревки, готовые повалить на землю, а где нам попытаются преградить путь упавшие деревья. Мы мчались через лес, будто дед и Сэнди, убегающие от япошек. Дед так и не смог понять, для чего нужна была та война. «Зачем проливать реки крови? К чему гибель стольких ребят? Что текло в венах у тех ублюдков?»
Мы все бежали и бежали — они мне не враги, и я для них не жертва, а рядом текла река, глубокая, мутная, она поднялась высоко, подмывая берега.
— Я иду, Джастин! — крикнул Кирк.
Когда-нибудь я сделаю себе плот. Возьму у деда трос, свяжу им кучу веток и спрячу плот в верхней части Удавки, среди деревьев, стволы которых стоят прямо в воде.
Я оглянулась. Кирк был совсем близко, и я припустила быстрее, но тут же почувствовала боль под коленкой.
— Попал! — крикнул Кирк.
Я опять оглянулась и, заметив, как Кирк снова поднимает рогатку, побежала дальше. В ногу впился еще один камень. От боли я вскрикнула, и с ветвей с хриплыми криками вспорхнули какаду. Я посмотрела назад и увидела, что Кирк опять нагнулся за камнем. Тут я остановилась, чувствуя, как пылает лицо, набрала полные пригоршни камней и земли и бросилась в его сторону.
— Нет! — крикнула я. — Нет! — Попугаи белоснежными молниями с воплями срывались с веток.
Я швырнула камни и землю в Кирка.
Кирк закричал, выронил рогатку и прижал ладони к глазам. Пока он утирался и отплевывался от земли, я набрала еще камней, а он повернулся и побежал прочь от реки, к нашим убежищам. Стив кинулся за ним, и я тоже старалась не отставать.
Они вырвали ветви из моего убежища, развалили стены из коры и листьев, крышу из полотенца и веток, дымоход из прутьев. Я стала бросаться в них камнями, а затем подбежала к убежищу Кирка и ударила ногой по подпорке. Она упала, раскалываясь на части.
Кирк повалил меня на землю и сел сверху. Я вырывалась и отбивалась, мотала головой из стороны в сторону, и перед моими глазами мелькали распавшиеся на части то небо, то земля, то небо, то земля…
Стив прижал к моей щеке лезвие перочинного ножа.
— Лучше закрой рот, — посоветовал он.
Я плюнула ему в лицо.
— Фу! — Он вытер слюну, а я, высвободив руку из-под Кирка, выбила нож из ладони Стива.
Он попытался взять меня за лодыжки, но я слишком сильно пиналась, и Стив никак не мог ухватиться за них. Пока мы боролись, лица у нас стали красными и горячими, мы тяжело и часто дышали, будто между нами была та же война, на которой воевали дед и Сэнди. Если ты проиграл, — что же тогда текло в твоих венах? Зачем это было нужно?
Кирк коленями прижал мои руки к земле — теперь я могла только извиваться под его весом, как червяк. Я билась и рычала, сопротивляясь изо всех сил.
— Хватит, — сказал Кирк.
И вдруг все закончилось, так же быстро, как и началось.
Кирк вскинул руки.
— Перекур, — объявил он, слез с меня и сел рядом.
Стив отпустил мои лодыжки и пошел искать нож в ворохе листвы. У ножа было всего одно маленькое лезвие, побитое ржавчиной, но Стив уверил, что этим ножом, который ему дал папа, можно убить. Стив постоянно таскал его с собой. Я села, и мы стали стряхивать землю с волос и одежды и вытирать лица. Мы сняли обувь и вытрясли из нее камешки. Я легла рядом со Стивом, плечом к плечу. Кирк стоял рядом, засунув руки в карманы, и смотрел вверх.
Над нашими головами льнули друг к другу эвкалипты, будто пытаясь коснуться друг друга, как берега реки в этом месте, что зовется Удавкой. Деревья притягивали наши взгляды: сквозь их кроны, похожие на огромные головы, проступали лица, черты которых угадывались в рисунках коры. Три наших мира соединились. Пусть матери у нас и разные, но фамилия одна на троих — Ли. Кирк пошел к центру треугольника, который образовывали наши убежища. Там кольцом были выложены камни, словно вокруг дедовского костра. Мы со Стивом последовали за Кирком. Он сел и вытащил из кармана пачку табака «Белый вол» и мятую папиросную бумагу. Мы устроились рядом. Кирк лизнул блестящий край бумаги и свернул самокрутку. Табак полез с обоих ее концов, будто солома из чучела. Кирк достал из кармана коробок со спичками. На конце папиросы вспыхнул оранжевый огонек, и Кирк закашлялся. Он выпустил изо рта дым, и тот облаком окутал его лицо.
— Черт, — ругнулся он, кашляя дымом, затем передал самокрутку Стиву, который закрыл глаза, вдыхая дым, затем струей выпустил его, будто всегда курил и отлично знал, как это делается.
— Моя очередь, — сказала я.
— Ты еще маленькая, — возразил Кирк.
— Нет, не маленькая.
— Тебе всего десять.
— А почему тогда Стиву можно?
— Ему одиннадцать.
— Ага, — вставил Стив.
— А еще, ты — девчонка.
— Курить-то я все равно могу.
— Нет, не можешь, — не уступал Кирк. — И деду не рассказывай.
Я поддела землю ногой. Мне, вообще-то, совсем не хотелось курить.
Кирк и Стив передавали друг другу папиросу до тех пор, пока она не стала такой короткой, что обожгла Кирку пальцы.
— Ой! — Он щелчком подбросил ее в воздух, затем ботинком вдавил в грязь.
Я набросала на нее сверху кучку земли.
— Могила для папиросы, — сказал Кирк.
Мы поднялись, дошли до реки, сели на обрыве и стали кидать в воду палки — кто дальше забросит. А потом камнями старались их потопить.
Удавка — самое узкое место реки, где берега почти смыкаются, словно гигантские руки на горле. После дождя Муррей не смогла удержаться в узких берегах и затопила их, отчего стволы деревьев оказались в воде. Деревья выживут, но когда Удавка высохнет, можно будет увидеть на их стволах черные пятна от воды. А пока мы замечаем, как в реке, возле самого дна, плавает треска; она движется так медленно, что ее можно поймать острогой.
Мы подняли по палке и прицелились.
— Если бы у нас был маузер деда, мы могли бы подстрелить рыбину и принести домой, — сказал Кирк.
— Зажарили бы у деда на костре, — добавила я.
— Ага, — согласились Кирк и Стив.
— И съели бы с яйцами, — продолжила я.
Кирк прицелился палкой в воду.
— Бах! — сказал он, дергая палкой. — Прости, рыбка.
Стив поднял свою палку и проделал то же.
— Извини, кенгуру, — сказал он. — Бах!
— Простите, мистер рыбак! — крикнула я и выстрелила из своей палки.
Кирк и Стив рассмеялись. Мы бросили наши ружья в реку и смотрели, как они погружаются в воду.
— Как насчет того, чтобы оставить тебя тут, Джастин? — спросил Кирк. — Мы можем привязать тебя к дереву. Открыть тебе рот и закрепить его в таком виде, чтобы сова свила в нем гнездо.
— Ага, как тебе такое? — изрек Стив.
— Ага, как насчет этого? — ввернула я.
— Может, в следующий раз, — ответил Кирк.
— Да, может, в следующий раз, — согласилась я.
Кирк посмотрел на небо.
— Нам лучше вернуться. — И мы пошли обратно к убежищам.
Подойдя к моему убежищу, Кирк помог мне поднять его самые большие ветки и подпереть ими центральную жердь. Стив накидал на ветви кору и натянул на крышу полотенце. Он достал из кармана нож и срезал живые ветки для моей полки, а Кирк сделал мне небольшой холодильник. Из моего укрытия, в щели между ветвями, был виден лес. Пока Кирк и Стив чинили свои убежища, я нагребла кучки камней и земли — свои боеприпасы.
— Пошли. Дед нас ждет, — сказал Кирк.
Мы поднялись, окинули взглядом наши убежища, кольцо из камней, деревья и небо, затем медленно побрели прочь от реки по тропинке, ведущей к участку деда.
2
Дом деда возвышался на участке в три акра, который он купил после возвращения с войны. Он нашел работу на лесопилке, где пилил бревна на шпалы для железной дороги. «Лучше уж я буду пилить эту гадость, чем укладывать», — говорил он. Когда дед был в плену, враги заставили его прокладывать железную дорогу между Бирмой и Таиландом для доставки оружия. «Мы были живыми мертвецами, — рассказывал дед своим курочкам породы Иза Браун. — Мы были призраками». Дом со стенами бледно-зеленого цвета окружала полоса грязи, которая волной поднималась и опускалась вдоль всего фундамента. Будто дом когда-то тоже стоял в воде, как деревья на Удавке.
Когда мы зашли через задние ворота, дед сидел возле костра и курил. Он бросил в огонь мелкую ветку.
— Чай будет через полчаса, — сказал он, поднялся и прошел через двор на кухню.
* * *
С тех пор как сбежала Донна, я всегда жила вместе с дедом. Она сбежала из-за меня. Я готовилась выйти из нее вперед ногами, ждала своего рождения, стоя на коленях. Дед и папа отвезли Донну в больницу. «Кто выходит из чрева, стоя на коленях? Кто таким образом приходит в этот мир? — спрашивал дед у своих кур. — Бедная Донна!» Доктор и медсестра положили руки Донне на живот, пытаясь повернуть меня в нужную сторону, но я не поворачивалась. Я думала, что все делаю правильно. Мое рождение чуть не убило ее. Три года Донна жила со мной и папой в нашем доме в Моаме, но ей наложили так много швов, что они не заживали; один за другим швы расходились, и, когда мне было три года, она ушла от нас навсегда. Дед просил Релл, первую жену папы, взять меня к себе, но она сказала: «Только не ребенка Донны». Так что я осталась с дедом.
В ту ночь, когда мама пропала, именно дед нашел меня в дальней части двора. У него собрались все Уорлли и Ли, они делали барбекю, пили и слушали музыку.
«Я смотрю — а тебя нигде нет, — рассказывал дед. — Когда я тебя нашел на задворках, ты была холодная, будто чертов лед. Только бог знает, куда ты собиралась пойти».
В ту ночь я просто искала маму. Может, она отправилась к Удавке? Может, у нее среди деревьев в воде была спрятана лодка?
«В ту же ночь ты и познакомилась с крутым парнем, — говорил дед. — Помнишь, Джасси? Помнишь первый вечер, когда ты его увидела, — он тогда был Итаном Эдвардсом?»[2] Дед отнес меня в дом, сел рядом со мной на диван и держал за руку, а на экране Джон Уэйн скакал на коне, выслеживая индейцев: «Мы все равно найдем их, я обещаю. Это так же верно, как и то, что Земля вертится!» «Только крутой парень мог остановить твой плач, Джасси».
Я слышала, как Джон Уэйн в роли Итана Эдвардса стреляет в своих врагов. Дед сказал: «Ты все-таки добрался до них, крутой парень», а потом я уснула. Каждый раз, когда я просыпалась, рядом были дед и крутой парень, дед держал меня за руку, а крутой парень замахивался кнутом на команчей.
Папа сказал, что моя мать села на поезд до Лисмора, чтобы повидать сестру. Он сказал, что она устроила скандал и отказалась выполнять свои обязанности, на которые согласилась, став его женой. Когда дед связался с ее сестрой, та ответила, что Донна не сходила с поезда в ее городе и она не может ее за это винить. Если человек не хочет, чтобы его нашли, он сможет спрятаться где угодно: сделать, например, себе дом на дереве из ветвей, камней и старых вещей, которые выбросили другие люди. Из старых покрышек, ящиков из-под молока, обломков кирпичей. Можно спрятаться под маскировочной сеткой, в старых машинах, на свалках, можно сделать себе дом из старого дивана или двух дверей.
Папа заявил, что знает, куда она уехала, черт возьми, он точно знает, но дед сказал: «Оставь ее в покое, Рэй. Нет больше Донны».
* * *
Мы с Кирком, Стивом и дедом сидели у костра, держа на коленях тарелки с сосисками и яичницей. Кукуруза и горошек скатились к краям тарелки. Угли в костре светились оранжевым. Вся еда на тарелке была липкой от желтка и соуса. Дед сказал:
— Съешьте уже этот чертов горошек.
Мы с мальчишками украдкой переглянулись, наклонили тарелки, чтобы горошины скатились на землю, и забросали их землей. Могилки для горошка… За кругом света от костра покачивались на ветру деревья и переговаривались между собой сверчки. Костер деда сплотил нас, окутывая теплом, словно невидимыми объятиями. А где-то там, на Удавке, река гнала воду между тесных берегов. Вода знала, куда ей надо бежать. Мимо наших убежищ, мимо кольца из камней, мимо льнущих друг к другу эвкалиптов, — она неустанно спешила вперед, к морю.
3
После ужина я сложила тарелки в раковину, и тут, пронзая повисшую тишину, раздался телефонный звонок. Сидевший на стуле Кирк выпрямился. Стив повернулся к дому. Дед проворчал что-то, поднимаясь на ноги.
— Ладно, черт побери, — произнес он и медленно направился к кухне — деду приходилось держать живот прямо, иначе просыпалась его бактерия.
Телефон продолжал звонить. Мы с Кирком и Стивом замерли в ожидании — вдруг это папа?
— Ясно, — сказал дед. — Ты где? А когда… Да, сынок. Думаешь? Ага… ага… Как твоя лошадка? Ремень вентилятора проверил? Каждые триста миль нужно смотреть, не ослаб ли он… Да, сынок, увидимся в пятницу.
— Это папа, — сказал Кирк.
— Какой сегодня день? — спросила я.
— Вторник, — ответил Кирк.
Папы не было дома с самого июля, а сейчас уже приближался рождественский концерт. С того дня, когда он видел меня в последний раз, у меня выпали два верхних и два нижних зуба и сверху новые еще не выросли. В нашем классе они у меня росли медленнее всех. Если я открывала рот, то сразу было видно дырку между зубами. Я сунула в нее язык, ощупывая края.
Стив достал свой перочинный ножик и вытащил лезвие. Он покрутил нож в руке, потом снова сложил его и засунул обратно в карман. У ножика было всего одно лезвие, даже меньше, чем у того ножа, которым дед стриг мне ногти. Релл сказала, что раньше ножик принадлежал папе, но папа заявил, что это чепуха. «Это был твой нож, Рэй, разве ты не помнишь?» — спросила Релл. «Если бы у меня был такой бесполезный нож, я бы его запомнил», — ответил ей папа.
Дед вышел из дома с банкой пива в руках. Он сел в свое кресло и потянул за кольцо. Она зашипела, будто из нее выползла маленькая змея.
— Ваш старик возвращается домой, — сказал он.
Когда дед произнес эти слова, я почувствовала, как наши миры — Кирка, Стива и мой — съежились и отделились друг от друга. У нас разные матери. Рэй бросал одну мать ради другой. Релл застукала Рэя и Донну в машине. Донна сидела на месте Релл, держа руку на том же подлокотнике, что и Релл, и закинув ноги на приборную панель, — Релл тоже так делала. Еще до того, как Релл увидела папу с Донной, она уже знала, чем они там занимаются, будто ее глаза сбежали от нее, прокрались через окно в кабину, спрятались за зеркалом и увидели все, что происходило, а потом вернулись и рассказали обо всем голове. Я узнала об этом вскоре после того, как переехала к деду: я сидела за детским столиком, ела зерновое печенье и услышала разговор папы с дедом: «Тебе стоит быть поосторожнее, Рэй». — «Всякое случается». — «Ага, а теперь мне приходится жить с твоей чертовой „случайностью“».
Я сидела за таким низким столиком, что моя голова была не выше их коленей. Пока они не смотрели вниз, они даже не помнили, что я рядом с ними.
«Я могу забрать ее с собой». — «Только не туда, куда ты поедешь, сынок». — «А как ты думаешь, куда я по еду?» — «Я-то знаю куда». — «Ну и куда?» — «Оставь ее в покое». — «Я просто говорю, что мог бы забрать ее с собой». — «Даже не думай, Рэй».
Куда он хотел меня забрать? Куда бы мы поехали? Никто толком не знал, куда уезжает Рэй и чем занимается.
К дому примыкал флигель, он стоял с темными окнами, запертый на засов. Огонь от костра деда и свет с кухни не доходили до него, поэтому флигель невозможно было хорошо разглядеть, видны были только общие контуры. Во флигеле жил Рэй, когда возвращался домой. У него там было все, кроме душа. Вместо него Рэй наполнял ведро теплой водой из крана на кухне, затем подвешивал его над трубой с воронкой.
Пока Рэя не было дома, флигель стоял запертый, с задернутыми шторами. Если посмотреть в его окно, то можно было увидеть только свое отражение. Но после телефонного звонка флигель, казалось, раздался, словно Рэй изнутри раздвигал стены, напоминая нам о себе, как те самые головы с таинственными лицами, проступающими на коре красных эвкалиптов.
* * *
После ужина пришла Релл, чтобы забрать Кирка и Стива.
— Скоро приедет Рэй, — сообщил ей дед. На меня Релл даже не взглянула. За всю мою жизнь она ни разу на меня не посмотрела. «Только не ребенка Донны». Она не признавала меня, будто я была случайностью, которой не должно было быть. Я пощупала языком дырку в зубах. Да кто так рождается, стоя на коленях? Кто не знает, как правильно выйти в этот мир?
Черные волосы Релл собирала в хвост, и при этом кожа в уголках ее глаз — узких, как у Стива, — натягивалась. Каждый день она обводила глаза темно-зеленым карандашом.
— Правда? — сказала она. Глаза у нее заблестели. — И когда?
— В пятницу, — ответил дед.
— Он собирается научить меня стрелять, — заявил Кирк.
— Нет, не собирается, — возразил дед.
— Он сам сказал, что научит.
— Не было такого.
— А если не научит папа, — тогда меня научит дядя моего друга Дэнни. Когда вернется из Гимпи.
— Чертов Гимпи, — проворчал дед. — Хочешь пива, Релл?
— Нет, Дин сейчас дома. И я завтра работаю в утреннюю смену.
Релл работала в пекарне в Нуллабри. Ее смена начиналась в четыре тридцать утра, когда на улице еще было темно. Перед самым открытием магазина она разукрашивала верхушки пончиков глазурью. Но Релл ни разу не съела ни одного. Пончики лежали сияющими рядами — ананасовые, лимонные, шоколадные, клубничные — и ей было наплевать. Ей даже попробовать их не хотелось.
Кирк чертыхнулся. Дин был новым парнем Релл.
— Нам пора, ребята, — сказала Релл, позвякивая ключами. — В машину.
— Можно нам остаться тут? — спросил Кирк.
— Нет.
— Почему?
— Потому что дома куча работы. Дин хочет, чтобы вы помогли ему убрать мусор. — Кирк и Стив разочарованно застонали. — Пошевеливайтесь, — поторопила их Релл. — По дороге я хочу купить что-нибудь на ужин для Дина.
Мальчишки поднялись и вслед за матерью вышли из дома. Они хотели остаться на ночь у деда, поближе к тому месту, куда вернется папа, где он припаркует свой пикап, где он будет спать, пить пиво и просто жить.
* * *
После их отъезда я пошла на задний двор проведать курочек. Я просунула пальцы сквозь сетку курятника, наклонилась поближе к ней и увидела тени от несушек, спящих на насестах, а на самом верху на страже сидел Петушок. Он издал предостерегающий клекот. Я глубоко вдохнула, чувствуя запах живых курочек, спрятавших головы в теплые перышки.
Я вернулась в дом, села на кровать и начала листать журнал «Дорога и трек». В нем я увидела белый пикап «Форд F100», с такой же длинной антенной, как у папиного, и с таким же дополнительным бампером. Я вырезала одну из сторон пикапа, а затем днище. Мне уже десять лет, и я умею вырезать картинки ровно. Я занимаюсь вырезанием с тех пор, как переехала к деду. Мне приходится прятать лучшие из своих вырезок: если у деда заканчивается бумага для розжига, он приходит ко мне в комнату.
Я встала с постели и положила пикап в шкаф, на самый верх стопки с вырезками. Папа приедет в пятницу, но к этому времени зубы вряд ли вырастут. Язык нырнул туда-сюда в дырку. Кирк говорил: «Если сунуть тебе в дырку между зубами фонарик, то ты сможешь работать в шахте вместе с Брайаном Чисхолмом. Тебе за это даже заплатят».
Пятница наступит уже через три дня. Зубам точно не хватит времени.
4
На следующее утро в окно заглянуло солнце, желтое и яркое. Только моя комната находилась в передней части дома, и только ее окна выходили на дорогу, поэтому я была дозорным в доме деда. В шкафу на полке я нашла школьную юбку и футболку, оделась и пошла на кухню. Дед заваривал чай, завернувшись в домашний халат, который свободно болтался на нем. Я насыпала в чашку рисовых шариков. По радио передавали последние новости. Дед свернул папиросу с «Белым волом».
— Проклятый Вьетнам. Ради бога, на дворе уже тысяча девятьсот семьдесят первый год, а мы все еще выводим оттуда войска… — Он вздохнул и покачал головой, повернувшись к радиоприемнику. — Боже, Лиззи…
Лиззи — так звали его жену. Она умерла в госпитале в Балларате в тысяча девятьсот пятьдесят втором году. С тех пор прошло девятнадцать лет, но деду казалось, что все было только вчера.
Дым от папиросы деда и пар от чая клубами поднимались к потолку, перемешиваясь друг с другом в поисках выхода из комнаты. Дед затянулся еще раз и посмотрел на пачку «Белого вола».
— Добрейшее животное, — сказал он.
— Дед, какой сегодня день? — спросила я.
Он отпил глоток чая.
— Среда.
— А завтра четверг, — заметила я. — Потом будет пятница.
— Молодец, Джастин, — похвалил он. — Я знал, что ты не зря ходишь в школу.
После завтрака дед свернул еще одну папиросу и передал мне корзину для яиц. Куры ждали нас в курятнике. Дед открыл ворота, и первым к нему вышел Петушок. Он осмотрелся по сторонам, покачивая гребешком. У него на ногах были длинные шпоры, похожие на крючки.
— Эй, Петушок, присматриваешь за своими дамами? — спросил дед. За петухом вышли курочки. — Привет вам, леди, доброе утро, девочки, идите сюда, цып-цып-цып! — Папироса на губе деда ходила вверх и вниз, словно кто-то помахивал крошечной рукой.
Дед отдал мне поилку со старой водой, мутной от шелухи и грязи. Я вылила ее, отнесла посудину к крану, наполнила ее чистой водой и принесла обратно к курятнику. Затем взяла корзину и пошла к коробкам наседок. Яйца были теплые и гладкие на ощупь.
— Сколько? — спросил дед.
— Пять, — ответила я.
Как-то раз одна из наседок отказалась уходить из коробки. «Высиживает яйца, — сказал тогда дед. — Не трогай ее». Когда она наконец покинула яйца, чтобы поклевать зернышки, я заглянула в коробку. В соломе лежало шесть яиц, и было слышно, как малыши стучат в скорлупки изнутри, пищат и чирикают, будто зовут на помощь. Я взяла одно из яиц и, расковыряв скорлупу, пальцами вытянула наружу цыпленка. Сквозь кожу у него виднелись кости, глаза были закрыты, шея безвольно свисала. Он был еще слишком маленьким и не готов к жизни. Я засунула цыпленка обратно и перевернула яйцо, чтобы дед не увидел в нем дырку, которую я проделала, затем положила яйцо обратно в коробку. Но, похоже, в гнездо залетела муха и нашла дырку в яйце. Пять цыплят вылупились из яиц, а один — нет. Когда дед перевернул последнее яйцо, он нашел там цыпленка с опарышами в животе. Лицо деда побагровело. «Не смей трогать моих кур, Джастин», — потребовал он.
Я отнесла корзину с яйцами на кухню, затем закинула на спину пустой рюкзак.
— Пока, дед! — крикнула я, но он уже снова ушел в курятник.
Я слышала, как он там возится и разговаривает с курами: «Конечно! Полный ад! Боже! Лиззи! Верно!» Дед разговаривал с курами, с радиоприемником, с телевизором, с «крутым парнем», с Петушком, с костром и со своим табаком «Белый вол». И еще с Лиззи. Многие из его слов казались невнятными звуками, он бормотал их себе под нос, и я даже не могла разобрать, что он говорит. Затем одно из слов произносилось громче и четче: «Виновен!», «Сэнди!», «Знаю!», «Кровь!» Я не понимала, где начинаются эти слова, что было перед ними, что будет после. Для меня это было похоже на чтение: я могла только догадываться, что они значат. В одиночестве я шла по грунтовой дороге Хенли-трейл к автобусной остановке, перешагивая через лужи, которые стояли здесь круглое лето. В Йоламунди трава, дороги и кусты всегда были мокрыми и сияли от речной влаги. Река Муррей мелкими длинными лужами расплескалась под деревьями, от нее темнели дороги, ею были заполнены все выбоины. Красные эвкалипты отлично знали, как расти в речной воде. Им было все равно, насколько она глубокая и широкая и какое быстрое у нее течение, — они крепко держались за землю корнями и продолжали расти.
Я шла и пела рождественские песни, которые мы учили для концерта.
— Мне снится иней Рождества, он серебром минувших дней… — При каждом шаге пальцы ног врезались в носки школьных туфель. — На ветвях искрится и льнет к ресницам, звенит в бубенчиках саней! — Концерт уже совсем скоро. — Пусть будет белым Рождество!
До ссоры с Уорлли я никогда не ходила одна по этой дороге. Раньше я бы срезала путь через загон на ферме Уорлли и пошла бы по Дрей-роуд с теми из их детей, кто в этот день идет в школу. Всего их было шестеро, и была среди них всего одна девочка, Кэти, остальные — мальчики, кто-то из них приходились друг другу родными братьями, кто-то — двоюродными. Кэти была низкого роста, а один глаз у нее смотрел куда-то вдаль.
Джейми, самый старший из Уорлли, обычно шел впереди всех, будто Петушок во главе курочек. Перед катастрофой мы вместе сидели в школьном автобусе, и кузены Уорлли всегда очень сильно шумели. Джейми, как обычно, садился на середину заднего сиденья, раскидывал руки по сторонам и говорил: «Это все мое!» Никто не смог бы отличить Уорлли от Ли в нашей толпе. Мы были единым целым.
На ферме Уорлли три фургона были поставлены, как дома вокруг городской площади. Их охраняли гуси, а если на ферму приезжала машина, они шипели и пытались ее укусить. Гуси следили за анютиными глазками матушки Марджи, за разбитыми машинами, за кучами досок и за телятами, что родились слишком рано. Посреди пруда на ферме Уорлли у гусей был собственный остров. До него пытались доплыть лисы, но гуси выстраивались в линию, соединяя крылья, шипели и кричали на них. Из пруда торчала крыша ржавого автомобиля без стекол. Дядя Ян говорил нам: «Вот где вы закончите, если будете одновременно пить и курить травку», а папа возражал: «Зато до этого вам будет весело».
Перед ссорой, когда мы еще дружили с Уорлли, дед со мной, Кирком и Стивом отправился к ним на ферму на барбекю. Он тогда как раз нашел длинную ленту желтого пластика на свалке. Он свернул ее в рулон и под мышкой принес к Уорлли. Дед и дядя Ян разложили пластик так, чтобы полоса спускалась с холма, и придавили ее рядами кирпичей.
«Включай чертов шланг!» — скомандовал дед.
Мы все — Джеки, Лэки, Кэти, Джейми, Тайлер, Ие Уорлли, их кузены из Водонги, Стив, Кирк, друг Стива Дэнни и я — ждали, когда из шланга пойдет вода. Наконец она хлынула под сильным напором, и дед направил ее на пластик. Мы радостно закричали.
Первым пошел Джейми Уорлли. Он с криком покатился по пластику, подняв вверх руки. За ним вниз по горке отправились все мы, по очереди и вместе, со смехом и воплями. Дед и дядя Ян стояли по сторонам горки и кричали: «Вперед, красавцы, вперед!»
Ферма Уорлли была битком набита членами семей Уорлли и Ли: кузенами, родными и друзьями, — казалось, что на ней собрался весь город. Мы были одной большой семьей.
Джейми ушел к фургонам и вернулся с бутылками шампуня и моющего средства. «Только маме не говорите», — сказал он и опорожнил бутылки на желтую пластиковую горку, затем пустил воду на полную мощность. Поднялись облака мыльных пузырей. «Я человек-пузырь! Смотрите, как я лечу!» — крикнул Джейми и заскользил по горке на животе, раскинув руки в стороны. Его полностью покрывала пена, пузыри поднимались над его головой и улетали в небо. Затем все остальные двоюродные и родные братья, их сестра и я тоже заскользили сквозь сладко пахнущие пузыри пены.
В то время, два года назад, Джейми было уже четырнадцать. Он снял футболку, и я увидела на его плечах и груди мускулы, похожие на струи воды. Посреди спины у него тянулся длинный красный шрам, края его чуть приподнимались над кожей. Он заметил, что я смотрю, и сказал: «Кое-кто прокопал его в коже. — Затем добавил: — Не-е, это шрам от ножа. — Потом снова поправился: — На самом деле, он остался после драки с собаками».
Все дети хотели потрогать шрам, но он сказал: «Первой будет Джастин». Остальные выстроились за мной в очередь. «Давай, Джастин, потрогай его», — подбодрил Джейми. Я молча смотрела на шрам. Джейми сказал: «Давай же, он тебя не укусит».
Шрам до сих пор выглядел воспаленным, будто драка с собакой была совсем недавно. «Джастин, ты будешь первой, кто до него дотронется», — сказал Джейми. Длинный, тонкий и красный шрам шел через всю спину. Джейми оглянулся на меня через плечо. «Ну же», — подбодрил он снова, сделал шаг назад и оказался ближе ко мне. Я протянула руку, положила пальцы на шрам — и он меня укусил! Он прыгнул с его спины и вцепился мне в пальцы, а я отскочила и закричала. Джейми расхохотался, и вслед за мной все дети стали быстро трогать шрам скользкими от мыла пальцами и отскакивать, когда шрам пытался их укусить.
В то лето мы каждый день ходили к Уорлли. У их дядей всегда было пиво для деда, а матушка Марджи его подкармливала. «Ешь, тощий ублюдок», — приговаривала она. Дед ел стейки и отбивные, картошку и бекон, хлеб и кукурузу. Между едой он прихлебывал пиво, поднимал стакан за дядей и улыбался так широко, что можно было заглянуть ему в рот, глубоко внутрь, до самых печенок, до которых его достали япошки.
* * *
В тот вечер, когда произошла ссора, мы все сидели возле костра в центре круга из фургонов. Не было только Рэя — он уже давно не показывался дома. Дед говорил, что он может объявиться в любой день: Рэй закончил работу на Территории[3] и вернется как раз вовремя, к сгону скота в Йоламунди.
— Он никогда не участвует в чертовом сгоне, — заявил Ян Уорлли. — Не такой Рэй дурак.
Когда в Йоламунди наступало время сгона скота, весь лес наполнялся коровами, бегущими в разные стороны, их громким мычанием и треском ветвей, на которые они натыкались. За ними скакали мужчины на лошадях, они сбивали скот в стада и отгоняли на скотные дворы, где коров клеймили, резали и лечили. Дети гроздьями повисали на оградах и кричали: «Пошла, пошла!» — когда животные в давке натыкались друг на друга.
Дядя Ян отпил из бутылки и широко расставил ноги, будто между ними была лошадь.
— Помните последний сгон? Огромные быки, черт меня дери, — сказал он. — Их было не меньше пяти сотен, и все белые, все до единого. — Он вытянул руку с бутылкой. — Йя, йя! Шевелитесь, белые ублюдки!
Он запрокинул бутылку и открыл рот. Мужчины весь день пили пиво из банок, пока дети играли, но с наступлением вечера перешли на большие бутылки.
— Боже, — сказала его жена Белинда, качая головой.
Дядя Ян изобразил, как достает кнут и щелкает им над головами быков.
— Белые, как снег, все до одного, но какая разница — мы всех гнали в одно и то же место. — Он рассмеялся и отпил из бутылки. — Одно и то же гребаное место.
Дядя Ян поднял покрышку, на которой обычно сидел ребенок Белинды, и бросил ее в огонь.
— Боже, Ян! — воскликнула Белинда.
— Зачем ты это сделал? — спросила матушка Марджи.
— Мне нравится дым, — ответил дядя Ян.
— Ну и дурак, — заметил дед.
— Как ты меня назвал?!
— Дурак.
— Это я-то дурак?
— Именно. Дурак, который мне еще и денег должен.
— Жадный ублюдок!
— Ты должен мне деньги, Ян. Я нашел эти чертовы цистерны. Я помог тебе врыть их в землю. Ты должен мне за них заплатить.
Дядя Ян вскочил на ноги.
— Ты о чем вообще говоришь?!
— Успокойся, Ян, — сказала матушка Марджи. — Поешь чего-нибудь.
— Не тебе говорить, что мне делать! Ты ее мать, а не моя. — Он махнул бутылкой в сторону Белинды.
— Заткнись, Ян, — отозвалась Белинда.
— Ты мне денег должен, Ян, — повторил дед.
— Япошки с тобой и правда плохо обошлись, да, Боб? — спросил дядя Ян.
— Да что ты вообще знаешь о япошках? — огрызнулся дед.
— Много чего знаю.
— Тебя там не было. Ты ничего не знаешь. Ничего, черт тебя дери!
— Я знаю, что япошки тебе яйца оторвали, старик, — сказал дядя Ян.
Дед бросился на него прямо через костер, руки его вцепились в горло дяди Яна, словно капкан в кролика. Дядя Ян пошатнулся, ударил деда кулаком по лицу и оторвал от себя. Дед упал на землю. Кирк и Стив попытались ударить дядю Яна в живот. «Отойди от него! Оставь его в покое!» — кричал Стив, а потом Лэки и Джей стали драться с Кирком и Стивом. Они катались по земле, их руки и ноги барахтались в грязи. Я не могла различить, где там Уорлли, а где Ли.
Белинда и матушка Марджи побежали к деду, и Марджи положила его голову к себе на колени. На ее руки и юбку стекала кровь. Белинда кричала на дядю Яна, чтобы тот отстал от деда.
Дед стонал.
Белинда приложила мокрую тряпку к его лбу.
— Ты гребаный идиот, Ян! — сказала она в сердцах. — Кирк, возьми Стива и Джастин и отправляйтесь домой, — велела нам матушка Марджи.
— А как же дед? — спросил Кирк.
— О вашем деде я позабочусь, — заверила матушка Марджи. Она отцепила ключи от пояса деда и отдала их Кирку. — К утру он будет дома.
* * *
В темноте мы возвращались домой через пастбища Уорлли, и у Кирка в кармане позвякивали ключи деда. Ночной воздух холодил лицо, пробирался под одежду и выстужал тело.
— С дедом все будет в порядке? — спросила я у Кирка. До этого дня мы никогда не видели, чтобы кто-то бил деда или говорил с ним о япошках. Только сам дед мог говорить о япошках. Они принадлежали ему. Бирма, тысяча девятьсот сороковой год, война и дорога, ведущая к Таиланду, — все это принадлежало только деду.
— Я собираюсь застрелить дядю Яна, — заявил Кирк.
— Я тоже, — вставил Стив.
Мы всегда были вместе, Уорлли и Ли, и мы хотели стрелять в других людей — но только не друг в друга. Зубы у меня стучали от холода. Пока мы шли, я смотрела вверх и искала звезды — небо раскинулось от горизонта до горизонта, но на нем не было ни единой звездочки. Наверное, только Кэти своим другим глазом могла бы их увидеть.
В доме деда было еще холоднее, чем на улице. Мы включили свет и застыли на кухне, моргая и подслеповато глядя друг на друга.
— Я собираюсь достать маузер, — сообщил Кирк.
— Как? — спросила я. Дед держал маузер в специальном шкафу для оружия, который всегда был заперт. Он никогда нас даже близко к нему не подпускал.
Кирк помахал перед нами связкой ключей.
— А ты как думаешь?
Мы прошли с Кирком до двери, за которой была лестница. Она вела в подвал, к шкафу с оружием. Дед соорудил его сразу, как только переехал в дом. «Спальня для миссис Маузер», — так он говорил. Кирк распахнул дверь на лестницу. Она уходила вниз, в такую тьму, что невозможно было разглядеть, что находится внизу. Стив взял меня за руку и крепко ее сжал. Кирк шагнул за дверь, и мы со Стивом последовали за ним. Мы никогда еще не спускались сюда — дед нам не разрешал. «Если я когда-нибудь увижу вас рядом со шкафом для оружия, вам будет плохо. Понятно?»
С каждым шагом становилось все холоднее. Единственное, что меня грело, — ладонь Стива в моей руке. Мы не разговаривали и не отходили друг от друга, нам казалось, что если мы слышим дыхание друг друга и чувствуем тепло, то нам ничего не грозит. Наконец мы спустились к подножию лестницы.
— Черт, — выругался Кирк. Я слышала, как он ощупывает стену.
— Что? — спросил Стив.
— Шкаф. Он слишком высоко, — ответил Кирк. — Нам до него не дотянуться.
— Сцепите руки, и я смогу по ним забраться наверх, — прошептала я. — Затем вставлю ключ в замок.
— Хорошая мысль, — одобрил Кирк. — Стив, бери ключи.
Я положила ладонь на плечо Кирка, а ногу поставила на его сцепленные ладони. Мы прижались к стене.
— На счет три, — скомандовал Кирк. — Раз… два… три! — Он подбросил меня вверх, и я ухватилась за узкий шкафчик.
— Дайте ключи, — попросила я шепотом.
Стив поднял их, и мне пришлось оторвать одну руку от шкафчика, чтобы взять связку ключей.
— Какой из них от оружейного шкафа?
— Не знаю. Точно не самый большой, — отозвался Кирк прерывающимся голосом. Он тяжело дышал из-за того, что держал меня. — И не тот, который от пикапа. Я нащупала ключи поменьше, а затем — замочную скважину в дверце. Засунула в нее самый маленький ключ, но замок не поддавался. А потом я уронила ключи.
— Ой! — вскрикнул Кирк и отпустил меня. Я упала прямо на него. Стив расхохотался, затем к нему присоединились и мы с Кирком. Мы тряслись от смеха еще сильнее, чем от холода. Я чувствовала рядом с собой своих братьев и их тепло, слышала их смех в темноте. Когда мы затихли, Кирк сказал:
— Попробуй еще раз.
Мы поднялись на ноги, нам стало теплее и спокойнее. Кирк снова сцепил руки, я оперлась о них коленом, Стив при этом тоже помогал, подталкивая меня под зад. Мы работали сообща, ведь на этот раз мы знали, что нужно делать. Стив передал мне связку, и я нашла другой ключ, чуть побольше того, который я пробовала в прошлый раз, с острыми углами. Я засунула его в скважину, повернула — и дверца открылась.
— Возьми ключи, — сказала я, передавая их Стиву.
— Оружие там? — спросил Кирк.
Вместе с маузером хранились два брата-пистолета. «Чтобы миссис Маузер было не так скучно, — говорил дед своим курочкам. — Эти пистолеты ни разу не промахивались, черт их дери. Если бы они были у меня в Бирме, то это была бы совсем другая история». Я шарила внутри в поисках оружия. Дед никогда не разрешал нам открывать дверь на лестницу. «Держитесь подальше от моих пистолетов. Если вы прошмыгнете к оружейному шкафу — я вас все равно поймаю, засранцев эдаких, и тогда вам не поздоровится». Я дотронулась до чего-то длинного, холодного и металлического.
— Это маузер? — спросил Кирк.
— Ага, — подтвердила я.
— Достань его, — скомандовал он.
— Черт! — выругался Кирк. — Пули.
Маузер в руках казался таким тяжелым. Кирк помог мне спуститься на пол.
— Дед нас убьет, — прошептала я.
— Деда здесь нет, — возразил Кирк. — Соберите пули. А ты отдай мне пистолет.
Мы со Стивом опустились на четвереньки и стали ползать по полу, собирать пули и рассовывать их по карманам.
— Пошли отсюда, — сказал Кирк.
Вслед за Кирком мы выбрались из подвала и прошли в гостиную. От окон волнами накатывал холод. Снаружи было черным-черно. Кирк положил маузер на кофейный столик, и мы сели на полу вокруг него. Никто из нас не знал, как его заряжать или как потом стрелять из него. Дед никогда нам этого не показывал. Он и отцу не разрешал. Мы видели оружие, только когда дед вытаскивал его, чтобы почистить. Дед нянчился с ним так, будто это ребенок, которого он не хочет дать нам подержать.
Мы осторожно трогали спусковой крючок, черную рукоятку и ствол. Кирк поднял пистолет и направил на окно. Он дернул маузером, будто из его дула вылетела пуля.
— Бах! Прости, дядя Ян.
— Попался, дядя Ян, — сказал Стив.
Мы вытащили из карманов пули и стали катать их по столу. Сияющие цилиндрики с острыми кончиками, чтобы протыкать кожу. Маузер притягивал нас к себе и друг к другу, будто он был магнитом, а мы — металлом. Мы еще долго сидели на полу, уперевшись в него ладонями, даже когда нам больше уже не хотелось потрогать маузер. А когда мы слышали какой-то подозрительный звук, мы больше не волновались — ведь у нас был маузер, и мы могли выстрелить в сторону звука и подстрелить того ублюдка, что к нам подкрадывался.
* * *
Первый раз в жизни мы ночевали одни, без деда. Кирк помог мне перетащить матрас в их спальню и разложить его между кроватями. Он положил маузер рядом со мной, рукояткой на мою подушку.
— Миссис Маузер будет спать с тобой, — сказал он.
Я натянула одеяло на себя и на пистолет. Кирк свесил руку с кровати, чтобы касаться оружия даже ночью.
Рано утром, в сероватых сумерках, я открыла глаза и увидела Кирка с пистолетом в руках.
— Я положу его на место, — прошептал он.
— Не забудь взять стул.
* * *
Следующим утром матушка Марджи привезла деда домой в своем «додже».
— Возила его в больницу в Эчуке, — сказала она, когда я вышла их встретить.
— Ты в порядке, дед? — спросила я. У него на лбу виднелся ряд черных стежков.
— Гребаные деньги, — проворчал он.
— Забудь об этом, Роберт, — сказала ему Марджи. — Это была просто пьяная болтовня.
— Дерьмо! Это все Ян начал.
— Остынь. Пусть все успокоится.
— Черт с ним, со спокойствием, — процедил дед.
Матушка Марджи покачала головой и вернулась к «доджу». Она уехала, а дед зашел в дом и скрутил папиросу с «Белым волом».
— Все дело всегда в гребаных деньгах, — проговорил он, поднося спичку к папиросе. Веки у него опухли, и он был бледен. Под рядом из черных стежков запеклась кровь. — Вот так, Джастин. Больше ты к ним не пойдешь. И твои братья тоже. За тем придурком должок. — Он затянулся дымом.
Дед разговаривал со мной так же, как и отец. Вроде бы они обращались ко мне, но говорили при этом сами с собой. Я была не больше чем повод.
* * *
Эта катастрофа произошла два года назад. С тех пор Уорлли и Ли стали врагами, словно на войне, на которой дед был в сороковых годах. «Я и Сэнди против чертовых обезьян. Они были сделаны не из того же теста, бог знает, что у них текло в венах, но точно не кровь». Теперь мне приходилось ходить по Хенли-трейл в одиночку.
5
С одной стороны дороги, ведущей к остановке, шел лес. За ним, за разбухшими от влаги эвкалиптами, сквозь Удавку бежала река. Там же было и мое убежище.
— О, верные Богу,[4] — пела я. Услышав крик какаду, я подняла пистолет. Бах! И птица упала на землю. — Радостно ликуйте!.. — Бах! Бах! Бах! — и вниз попадали дерево, облако и солнце.
Я дошла до камня, который дед положил на дороге, чтобы я знала, где остановиться, и пнула его. Глядя на дорогу, я все засовывала язык в дырку в зубах и высовывала его. В автобусе, скорее всего, уже будут сидеть Уорлли. До катастрофы мы сидели все вместе. Теперь в автобусе Уорлли не обращали на меня внимания, будто я была невидимкой.
На дороге показался автобус, и я подошла ближе к обочине. Он остановился и забуксовал, грязь хлюпала под колесами и разлеталась по сторонам. Когда я шагнула в проход между сиденьями, Уорлли отвели взгляд. Они не знали, дома папа или нет, поэтому безопаснее всего было со мной не связываться. Но они знали о том, что у деда есть маузер, — видели, как он его чистит, и слышали, как дед рассказывал о братьях-пистолетах: и какая у них дальность стрельбы и что для попадания хватило бы одной пули.
Пока автобус сворачивал с Хенли-трейл на Йоламунди-роуд, я, опустив взгляд, выбрала себе одно из передних мест. Сквозь стекло пригревало солнце. Я слышала, как кузены Уорлли болтают и смеются на заднем сиденье, но постепенно автобус собирал все больше детей с остановок, они рассаживались между мной и Уорлли, и больше я их не слышала. Я прижалась носом к стеклу. Еще один день — и папа вернется домой. Я засовывала язык в дырку между зубами и вынимала его, снова и снова, пусть даже из-за этого мне было больно.
6
Автобус вскоре доехал до школы. Я вышла из него и, не оглядываясь, пошла по дорожке к входной двери. Во дворе перед начальной школой Нуллабри были желтые игровые площадки и зеленый участок травы под турниками с лесенкой; еще одна площадка овальной формы, обсаженная кустами вместо ограды, находилась позади школы. Ученики непрерывным потоком тянулись через ворота к зданию школы. На площадке, прислонившись к лесенке, стояли Доун и Норина. Норина — главная среди нас, и у нее длинные волосы с зеленым ободком, который подходит под цвет школьной формы.
— Привет, Джастин, — сказала Доун.
— Привет, — ответила я.
— Джастин, ты сегодня причесывалась? — спросила Норина.
Я потянула за колтуны на затылке.
— Вроде того, — ответила я.
Прозвенел звонок, и мы пошли в класс миссис Тернинг.
* * *
Миссис Тернинг стояла у доски и ждала, пока мы рассядемся по своим местам. Я села рядом с Кэти Уорлли. Она отвела взгляд.
— Доброе утро, класс, — сказала миссис Тернинг.
— Доброе утро, миссис Тернинг, — ответили мы.
— Я надеюсь, что вы все выполнили домашнюю работу, потому что сегодня мы начнем с записи слов по буквам. — Миссис Тернинг приехала из Англии, она сама показывала нам ее на карте указкой. «Очень далеко отсюда, совсем другая страна, во всех смыслах!»
— Достаньте, пожалуйста, рабочие тетради, — велела она.
Кэти и я вытащили их из-под парты.
— Мы начнем с буквы «а», и далее по порядку. Пожалуйста, откройте чистую страницу, и мы приступим.
При миссис Тернинг все вели себя тихо. Она работала в школе со дня ее основания. Волосы у нее были седые, она собирала их в тугой узел у самой шеи.
Я поставила карандаш на тетрадную страницу и нажала на него.
— Дети, запишите по буквам слово «арбуз». А-рб-у-з, — произнесла миссис Тернинг.
Кэти начала записывать. Я прикоснулась карандашом к бумаге и нажала на него. Я видела буквы задом наперед. «С» была впереди «п», «т» появлялась перед «д», «и» стояла раньше «б».
В первом классе начальной школы Нуллабри нашей учительницей была миссис Беттсбоуэр. Когда миссис Беттсбоуэр спросила: «Кто хочет отвечать первым?» — я подняла руку. Миссис Беттсбоуэр сказала: «Джастин, можешь найти в коробке слово „друг“?» Я поднялась, подошла к коробке, стоявшей в передней части класса, но не смогла найти нужное слово. Миссис Беттсбоуэр попросила: «Джастин, посмотри-ка повнимательней». Но я и так смотрела во все глаза. Где же оно? «С какой буквы начинается слово „друг“, Джастин? Подумай-ка. Можешь найти слово, которое начинается с буквы „д“?» Я смотрела, искала, но не видела ни единого слова, которое начинается на «д». Я видела другие слова: «ток», «ьсуг», «я», «асил». Но там не было «друга». Миссис Беттсбоуэр нахмурилась. Она сказала: «Садись на место, Джастин». Я почувствовала, как жар заливает мне лицо, и пошла к своему месту. Я смотрела себе под ноги. Миссис Беттсбоуэр сказала, что в коробке было это слово, оно лежало прямо у меня перед глазами, но я не смогла его найти. Больше я никогда не поднимала руку на уроке.
Это все потому, что я родилась ногами вперед. Слова для меня тоже шли задом наперед, как и я сама. Когда заканчивался очередной учебный год, я не могла поспеть за остальными. В любом задании, в котором были слова или ряд чисел, мне приходилось угадывать правильный ответ. Я следила за другими детьми в поисках намеков и подсказок. Я стояла позади всех и смотрела за тем, какую линию выписывает карандаш, слышала начало ответа — и порой этого было достаточно, чтобы я знала его конец. Но не всегда.
Я посмотрела в работу Кэти. Ее карандаш пошел по кругу, потом по прямой линии вверх, будто подпирая круг. Я повторила за ней. Я подождала, пока она напишет следующую букву, затем повторила и ее тоже — та же линия ушла вниз, затем снова вверх и по кругу…
— Джастин! — воскликнула миссис Тернинг. Карандаш подпрыгнул, прочертив страницу наискось. — Ты что, подглядываешь к Кэти в тетрадь?
Я не могла ничего сказать. Просто смотрела на ножку парты.
— Так, Джастин? Отвечай.
Но я не могла ответить.
— Ты списывала, да? Так ведь? — Миссис Тернинг плотно сжала губы, ожидая ответа. — Ты знаешь, как это называется, когда кто-то подсматривает в чужую работу, Джастин? Давай я тебе объясню: это называется жульничество! Встань со своего места и сядь рядом с Майклом Хупером.
Я не шелохнулась, я всегда сидела рядом с Кэти.
— Джастин? Ты меня слышишь, или тебя нужно отправить к врачу, чтобы он проверил тебе слух? Пошевеливайся!
Я посмотрела туда, где сидел Майкл Хупер. Голова его свешивалась с шеи, будто цветок, слишком тяжелый для своего стебля. Подбородок у него намок от слюны, а на шее был повязан слюнявчик. У парты стояли костыли. Никто никогда не садился с ним рядом.
— Ты что, не слышишь, Джастин? Я говорю — встань со своего места и сядь рядом с Майклом!
В классе стояла тишина. Никто не подходил к Майклу. Если он пытался заговорить, у него получалось только мычание.
— Джастин! — настаивала миссис Тернинг. — Быстро!
Я поднялась, и ножки стула скрипнули о пол.
— Возьми с собой тетрадь и карандаши. Ты будешь сидеть с Майклом до конца года.
Я медленно прошла к парте Майкла, положила свою тетрадь рядом с ним и села на стул. Он попытался повернуть голову, чтобы посмотреть на меня, глаза у него закатились.
— Почитай своему муженьку что-нибудь, — прошептал Мэтт Даннинг.
Брайан Лоусон фыркнул.
— Класс! Все внимание сюда. Пишем: а-р-б-у-з.
Я отсела на самый дальний краешек стула и посмотрела в окно. На Удавке берега реки почти смыкались друг с другом, но вода все равно текла дальше, ее нельзя было остановить. Я слышала, как дышит Майкл, и опустила карандаш на страницу. Он пытался писать, но руки у него тряслись, ноги дергались. А я просто выводила на бумаге линии, они поднимались и опускались, я повторяла то же самое движение снова и снова.
Потом было свободное чтение с запретом на разговоры. Я выбрала книжку с грузовиком на обложке. Мужчина из передвижной библиотеки говорил: «В каждой книге есть чья-то мечта». У грузовика были серебряные крылья и четыре фары. У него было столько колес, что и не сосчитать. Над крышей поднималась антенна, чтобы водитель в дороге мог слушать последние новости. Я провела пальцем по обложке. Я мечтала о том, чтобы уехать на грузовике туда, куда только пожелаю. На ночь я бы останавливалась на обочине и включала песню «Ты мой лучший друг» Дона Уильямса. Проснувшись посреди ночи, я слышала бы все ту же песню: «Ты мой лучший друг, ты мой лучший друг», снова и снова.
Перед тем как открыть книгу, я зажмурилась. «Только бы сбылось!» Я мечтала о том, чтобы буквы стали словами, которые я смогла бы понять. Я хотела узнать, куда поедет грузовик, как долго он пробудет в дороге, что он везет, что есть у водителя в кабине. Но когда я открыла книгу, слова оказались бессмысленным набором букв. Что такое «канз»? А «осколе»? Что значит «быаклу»?
Во время обеда я села вместе с Доун и Нориной.
— От Майкла и правда воняет? — спросила Норина. Я пожала плечами, посмотрела через двор и увидела, что он сидит на скамейке, прислонив костыли к столу. — У него просто мозг не того размера, — сказала Доун. — Он не получил достаточного количества кислорода.
Мама Доун работала медсестрой в Эчуке, в ночную смену.
— Даже не верится, что тебе придется сидеть рядом с ним, Джастин, — сказала Норина, наморщив носик. — Ну, по крайней мере, он не каждый день приходит в школу, — успокоила Доун, разворачивая сэндвич. — Вполне возможно, что завтра ты будешь сидеть за партой одна. Ему иногда нужно ходить в больницу.
— Зачем? — спросила Норина.
— Они пытаются заставить его не трястись. Его привязывают к поручням, и каждый раз, когда он дергается, он теряет очки. Хочешь банан, Джастин?
— Да, — ответила я. В животе заурчало.
— Тогда стань гориллой, — сказала она.
Я присела, свесила руки вниз, почти до самой земли, и выставила вперед подбородок.
— Давай, Джастин! — подбодрила Норина.
— Ух-ху-ху! — Я стала гориллой. — Ух-ху-ху!
Доун и Норина расхохотались, откинувшись на спинки стульев и широко раскрывая рты, будто черные попугаи над участком деда. «Пиф-паф!» — и они упали на землю, подстреленные миссис Маузер.
— Держи, — сказала Норина и отдала мне банан.
Вдалеке на скамейке в одиночестве сидел Майкл, он трясся и вздрагивал и смотрел в раскрытую перед собой книгу. Его тело всегда двигалось, будто кто-то невидимый дергал его за ниточки, как марионетку.
* * *
После обеда была репетиция рождественских гимнов, которую проводила Сэбин. Она носила на шее шарф, и он свешивался у нее с плеча, словно крыло. Сквозь прозрачную ткань пробивались лучики солнца. От нее пахло мылом, а ее лицо обрамляли распущенные волосы. Когда мы пели, Сэбин подходила к нам очень близко, чтобы решить, в какую группу кого поместить — с низкими голосами или с высокими. Когда Сэбин подходила ближе, я переставала петь. Я вдыхала аромат мыла, который исходил от ее шеи с кожей сливочного цвета. Она говорила нам: «Четче!» и пела вместе с нами: «Зал украшен остролистом, фа-ла-лала-ла!»[5] Я слышала, как рядом со мной хрипит Майкл. Когда мы пели, у него страшно напрягалось лицо, а рот раскрывался так широко, будто там, внутри, жил второй Майкл Хупер и пытался вылезти наружу.
* * *
После уроков я шла из школы вместе с Доун и Нориной.
— Давайте зайдем в пекарню, пока не пришел автобус, — предложила Норина.
— Я возьму кекс с малиновым кремом, — сказала Доун.
— А я — клубничную корзиночку, — подхватила Норина.
Мы шли по улице, и Доун с Нориной пели рождественские гимны.
— Когда в расцвете полном и плющ, и остролист, среди всей зелени лесной лишь остролист — король![6] Норина толкнула дверь пекарни, и прозвенел колокольчик. От запаха свежего хлеба, пирогов и сосисок в тесте рот у меня сразу наполнился слюной. Я посмотрела в сторону кухни и рядом с духовками увидела Релл. На голове у нее была белая шапочка, из-под которой выглядывали темные волосы, стянутые в хвост. Когда я вошла, она отвела взгляд.
За прилавком стояла миссис Малвейни.
— Здравствуйте, девочки, — сказала она нам, улыбаясь.
Я посмотрела на витрину. Там вилась неровная дорожка, выложенная из вишен. Доун и Норина звенели мелочью в карманах. Они всегда что-нибудь покупали. Иногда Доун отдавала мне последний кусочек.
— Что вам угодно, леди? — спросила миссис Малвейни. Ее грудь была похожа на теплую гору, накрытую фартуком в красно-белую полоску; щеки у нее розовели румянцем. Она работала тут недавно, раньше за прилавком всегда была миссис Ривз. — Что привлекло ваше внимание?
Доун выбрала себе кекс, а Норина взяла корзиночку с клубничным джемом. Мы уже собирались уйти, когда миссис Малвейни спросила:
— Ну а как насчет вашего заказа, мисс?
Меня бросило в жар. Доун и Норина посмотрели на меня — они знали, что у меня нет денег, но миссис Малвейни тут новенькая, и она об этом не знает.
Раньше она работала в сельскохозяйственном магазине, где дед покупал корм для кур; иногда он брал меня с собой, и я ждала у входа, пока он говорил с хозяином.
— Ну же, Джастин, неужели ты не хочешь корзиночку с заварным кремом? — спросила она, показав на пирожные, и улыбнулась: — Я борюсь с желанием их съесть с первой минуты, как тут оказалась.
Заварные корзиночки, украшенные сверху кусочками персика в форме сердечка, ровными рядами лежали на подносе.
Доун подошла к ней ближе, будто хотела поделиться с миссис Малвейни каким-то секретом.
— У нее нет денег.
Миссис Малвейни нахмурилась, потом облокотилась о прилавок, грудь ее, широкая и полная, уперлась в стекло.
— Знаешь, что я тебе скажу, Джастин, — сказала она, — выбери что хочешь, а я за тебя заплачу, ладно? На этой неделе я просто богачка!
Я подняла взгляд на ее доброе розовое лицо, и она подбодрила меня:
— Ну давай же. Что ты хочешь?
Я сглотнула слюну. Я не знала, что делать. Взгляд мой скользил вверх и вниз по витринам, желудок горел и урчал. Слишком много было всего: вишневые россыпи, шоколадно-бисквитные пирожные, печенье в шоколаде. Я так много раз разглядывала это богатство и хотела съесть все. Доун и Норина выжидающе смотрели на меня. Релл задерживала очередь и тоже поглядывала на меня. «Только не ребенка Донны». Но сейчас весь магазин ждал только меня.
Затем миссис Малвейни сказала:
— Давай начнем с пирожка, а с собой в пакет я тебе положу эклер, чтобы ты могла съесть его попозже. Как тебе такое?
Я кивнула. У меня перехватило дыхание.
— Отлично, значит, так и поступим.
Миссис Малвейни щипцами подцепила с нагревателя пирожок, через разрез сверху наполнила его начинкой, затем взяла с подноса с пирожными эклер. Все это она уложила в коричневые пакеты, затем передала их мне и пожала мою ладонь.
— Приятного тебе аппетита, малышка.
Доун легонько пихнула меня.
— Скажи «спасибо».
Я посмотрела на миссис Малвейни. Пакеты в руках казались тяжелыми и горячими. Я не могла ничего сказать.
Норина нахмурилась.
— Джастин, — шепнула она.
— Не трогай ее, Норина. — Миссис Малвейни улыбнулась мне. — Иди, малышка, наслаждайся каждым кусочком.
А потом мы вместе с Доун и Нориной сидели на скамье, болтали ногами и ели наши пирожки и пирожные. Я съела пирожок, затем эклер — все внутри меня ликовало. Я шла к автобусной остановке и тоже пела:
— Когда в расцвете полном и плющ, и остролист, среди всей зелени лесной лишь остролист — король!
Если бы я могла выдавить из себя хоть слово при миссис Малвейни, я бы сказала «Спасибо». «Спасибо вам огромное, миссис Малвейни!»
* * *
Я подходила к автобусу, когда увидела миссис Хупер, мать Майкла, — она спускалась вместе с ним со школьного крыльца. Майкл опирался на костыли, рюкзак висел у него за спиной. Когда они подошли к краю тротуара, он сперва опустил костыли, затем оперся на них, чтобы перенести себя к машине, потом наклонился и открыл дверь. Миссис Хупер не стала помогать ему садиться в машину. Она оставила его одного и пошла к своей стороне, а потом они уехали.
* * *
На пути домой мне было тепло и сытно. За окнами автобуса мелькали деревья с черными какаду на ветвях. На заднем сиденье автобуса расположились Уорлли, но никто из них не сказал мне ни слова. Они не знали, когда папа вернется домой, не было никакого способа узнать это заранее.
До ссоры папа дружил с их дядями. Когда мы были у них в гостях, матушка Марджи обычно называла его Красавчик Рэй и угощала яблочным пирогом. Все пили пиво, ели мясо, а вокруг стояли фургоны, каждый из них предназначался для разных семей Уорлли; они сияли зажженными лампочками и телеэкранами, из них раздавались детские голоса и музыка. Матушка Марджи отрезала папе пирог, украсила его взбитыми сливками и сказала: «Девушки не могут устоять перед Красавчиком Рэем, да, Рэй? Везет мне, что я уже старая». Стейси Уорлли сидела в раскладном кресле у костра и не отрывала взгляда от папы, следила за каждым его шагом, каждым глотком, ловила каждое его слово.
До того как Стейси Уорлли вышла замуж и сменила фамилию на Чисхолм, они с папой гуляли вместе. Однажды, когда мы были у Уорлли на барбекю, Стейси села к папе на колени. Она повернулась к нему всем телом и поцеловала его, а ее ноги обхватили его бедра, будто она была наездницей, а он лошадью. Джинсы обтягивали ее ноги так плотно, что казались бледно-голубой кожей. Потом папа и Стейси вместе поднялись и ушли в один из фургонов. Когда они вернулись к огню, матушка Марджи сказала Стейси:
— Ты же знаешь, что он заправский сердцеед, правда, Стейс? — Матушка Марджи положила руку на ногу папы, будто пытаясь удержать его в кресле. — Как он пришел — так и уйдет.
— Вот почему я никогда не выйду за него замуж, — произнесла Стейси, целуя моего папу.
— Вот почему он никогда тебя об этом и не попросит, — парировала матушка Марджи.
Релл называла Стейси шлюхой даже после того, как та вышла замуж за Брайана и сменила фамилию. Релл говорила: «„Чертова Стейси“ — эти слова можно легко написать у нее сзади на юбке». Брайан Чисхолм работал в Гуниэлле, где добывал уголь на машине высотой с пятиэтажный дом. Для нее нужна была целая команда людей. Гуниэлла находилась в Квинсленде.
Стейси нашла себе Брайана примерно в то же время, когда случилась ссора. Он сделал ей предложение, и с тех пор между ней и Рэем все было кончено. Как между дедом и япошками. «Если я когда-нибудь увижу здесь кого-нибудь из них — я достану маузер, — говорил дед курочкам. — Не волнуйтесь, я без лишних раздумий прострелю ему голову».
* * *
Автобус остановился у камня. Я шла по тропе к участку деда, задрав голову и рассматривая деревья, что нависали надо мной.
— Вот и солнце вновь встает, и бежит лесной олень, и орган о празднике поет вместе с хором в светлый день! — пела я самым высоким веткам. Завтра папа вернется домой. Я перестала петь. Язык снова нащупал дырку в зубах.
7
Над участком деда поднимался дымок. Я зашла во двор и увидела, что костер разожжен, а дед, стоя на коленях в курятнике, подтягивает проволоку ограды. Вокруг него курочки поклевывали землю.
— Настоящий ад… нелюди! И после всего, что было, за что?! — Курочки наклонили головы, слушая, как возвышается и стихает голос деда.
— Привет, дед, — сказала я.
— И тебе привет, Джасси. — Он повернулся ко мне, с губы у него свисала папироса. К его щеке пристал кусочек куриного помета, застрявший в морщинах. — А я тут ремонтирую помаленьку.
Он посмотрел на флигель, затем взял в руки грабли, прислоненные к стене, и передал их мне. Перед приездом папы дед всегда пытался подготовиться и привести в порядок двор.
Я сняла рюкзак, взяла грабли и начала скрести ими по траве, сгребая к ограде окурки, куриный помет и бутылочные пробки. Дед выгреб из курятника старую солому, сложил ее на тачку, отвез и вывалил на дальнем краю участка. Он достал лопаты из сарая рядом с курятником, и мы пошли его чистить. Потом я развязала тюк со свежей соломой, и мы разложили ее в курятнике. После этого я налила в поилки свежей воды из крана, положила яичную скорлупу в пластиковое ведро и высыпала ее в кормушку.
Дед оперся на лопату.
— Дамы, ваш новый домик ждет вас, — сказал он, наклонив голову.
Курочки толпились вокруг него, отталкивая друг друга, каждая надеялась, что именно ее сегодня выберет дед, чтобы взять на руки и гладить, как он часто делал, сидя в своем раскладном кресле.
— Пойду-ка подкачаю немного горючего, — буркнул дед, залезая в пикап.
Я пошла к ограде; Петушок, устроившись на жерди, следил за мной — глаза его были похожи на жесткие черные зернышки.
Когда я только появилась в доме деда, семь лет назад, Петушок расцарапал мне лицо. Я гонялась за курочками. Мне хотелось, чтобы одна из них жила у меня в комнате. Дед сказал: «Если сумеешь поймать хоть одну — она твоя». Я бегала за курами то в одну сторону, то в другую. Кирк, Стив и папа кричали: «Давай, Джасси, давай!» Они смеялись и хлопали мне. «Вперед, Джасси! Давай, девочка, ты сможешь!» А потом за мной погнался Петушок, его красно-золотые перья сияли, а красный гребень и черные глаза оказались прямо передо мной! Я закричала от боли в щеке. Не знаю, клюнул он меня или поцарапал, но пошла кровь. Я заплакала. Дед сказал: «Он просто показал тебе, кто тут главный». Позже в ванной я увидела длинную кривую царапину под глазом, она была похожа на серп, что хранился в сарае у деда.
Я положила грабли, зашла в курятник и забрала три свежих яйца. Для всего, что готовил дед, вместо соуса он использовал яичный желток. Я села рядом с коробками для несушек, бережно сжимая яйца в руках. В курятнике пахло свежей соломой и перьями. Тут было очень тихо. Я прислонилась к коробкам. До пятницы оставался всего один день.
Папа никогда не рассказывал, чем он занимается, когда уезжает. Дома он отдыхал, пил пиво с дедом, разговаривал по телефону, а его секреты в это время начинали прорастать изнутри, казалось, они подталкивали внутренности к горлу, туго натягивали кожу. И тогда ему нужно было срочно уехать, чтобы выпустить наружу свои секреты, желания и еще что-то, для чего у него не было названия. Сделать это он мог только там, где их не сможет увидеть дед. Затем, опустошенный, он снова возвращался домой, чтобы тихо отдыхать во флигеле, иногда выходить оттуда за пивом, иногда говорить: «Как здорово снова увидеть свою любимую дочку! Привет, Джасс». Чтобы разговаривать по телефону, плотно прижав его ко рту, так, что не было слышно ни одного слова. Но если зайти в комнату, когда он говорит по телефону, он мотнет головой в сторону двери и отправит тебя восвояси: «Вон отсюда!»
Когда дед вернулся с дровами, я помогла ему выгрузить их из прицепа. Стоило мне наклониться, чтобы поднять очередную деревяшку, как пальцы ног упирались в носки туфель.
* * *
— Сегодня по ящику «Красная река», Джастин, — сообщил дед. Мы перенесли яйца, картошку и кукурузу в гостиную. — Крутой парень в роли Томми Дансона. Дед включил телевизор, изображение поплыло и покрылось рябью.
— Поправь его, Джасси, милая, — попросил дед, сидя на диване.
Я оставила ужин на кофейном столике, встала и подошла поправить антенну. Я сгибала ее и поворачивала, пока изображение не стало нормальным, затем отпустила антенну и медленно отступила от телевизора. На экране появился Джон Уэйн в роли Томаса Дансона, он скакал на коне к Красной реке.
— Я так и знал, что не зря взял тебя к себе, Джасси, — сказал дед.
Только у меня получалось поправить антенну, больше ни у кого.
Мы с дедом сидели на диване и держали на коленях тарелки с ужином. Томасу Дансону помогал Грут, но много ли от него было пользы? Он хромал и говорил тихо, еле слышно.
— Мы не принесли ничего в этот мир, так что и вынести ничего не сможем, — произнес дед одновременно с Томасом Дансоном. — Каждый раз, оборачиваясь, ищи меня, когда-нибудь я окажусь у тебя за спиной и убью тебя. — Дед знал все слова Томаса Дансона, будто в другой жизни сам был Дансоном.
Когда фильм закончился, дед сказал:
— Вот бы ты был вместе со мной и Сэнди в Бирме, крутой парень. Могла получиться совсем другая история, Герцог.[7] Ублюдки… — Он выключил телевизор, и все вокруг наполнила ошеломительная тишина, будто Томас Дансон внезапно вышел из комнаты. Дед свернул папиросу и отхлебнул пива.
— Твой отец вернется домой в пятницу, — сказал он, но разговаривал он не со мной, а просто произносил слова вслух. Возможно, дед разговаривал с Томасом Дансоном.
* * *
В четверг утром в школе я снова собиралась сесть за парту рядом с Кэти Уорлли.
— Не забудь о своем муженьке, — сказал Мэтт Даннинг и повернулся к Майклу.
— Отвянь, — прошептала я и посмотрела на Майкла — он сидел за своей партой, трясся и дергался.
Я очень хотела по-прежнему сидеть с Кэти и копировать ее плавные линии. Голова Майкла качалась вперед и назад. С первого моего дня в начальной школе Нуллабри Майкл тоже был в классе и так же трясся и дергался, но я его не замечала. Его никто не замечал. Я подошла к парте Майкла и, выдвинув стул, случайно сбила один из его костылей. Когда Майкл наклонился, дернувшись вбок, чтобы поднять костыль, дети засмеялись.
— Этим утром у нас будет тест на понимание с несколькими вариантами правильных ответов. — Миссис Тернинг прошла по классу и разложила на парты формы для теста. — Поставьте галочки в кружках напротив правильных ответов.
Я слышала, как Мэтт Даннинг и Брайан Лоусон рассмеялись. Брайан сказал:
— Поцелуй своего муженька.
Я закрыла глаза и мысленно произнесла: «Пожалуйста!» — но, когда я открыла тест и посмотрела на слова, буквы снова поменялись местами. Там были слова «ьтишер», «йындяран», «тевто». Я видела строчку с отдельными буквами: «в» «г» «а» «б». Но я не могла прочитать предложения. Майкл непрерывно двигался и тянулся, руки его ходили ходуном, шея напрягалась и расслаблялась, напрягалась и расслаблялась. Я поднесла карандаш к бумаге. Неважно, в каком кружке я поставлю галочку. Майкл попытался что-то написать на листе, но его карандаш промахнулся и оставил отметину на парте. Я поставила несколько галочек в кружках, затем резко остановилась. Мы одинаковые — Майкл и я. Вот почему миссис Тернинг посадила нас вместе — у нас обоих ничего не получалось.
Наградой после теста нам было свободное чтение. Я взяла книжку с моей мечтой, с грузовиком на обложке, но не стала загадывать обычное желание — понять текст. Я не стала открывать книгу, просто положила руку на грузовик и посмотрела в окно, на свет, который лился с неба. Потом закрыла глаза и увидела, как под этим светом меня ждет мой грузовик, а из магнитофона несется песня «Ты мой лучший друг».
Майкл взял с парты книгу, открыл ее и разгладил страницы трясущимися руками. На каждой странице было очень много текста, множество слов с мелкими буквами. Там были карты, а рядом с картами — фотографии животных, снега, деревьев, китов, людей на санях в собачьих упряжках, лодок. Там были нарисованы стрелки, направленные вверх и вниз. Майкл переворачивал страницы, пока не дошел до большой голубой страны. Тогда он замер, стал таким неподвижным, каким я редко его видела, и склонился над страницей.
* * *
В этот день Майкл пошел домой во время обеда. Его мать ждала у дверей. Она улыбнулась ему. Они вышли вместе, но она ему совсем не помогала.
8
Ночью, лежа в постели, я нащупала языком дырку между зубами; язык легко двигался в ней туда-обратно, туда-обратно. Когда папа уезжал, все зубы были на своих местах, а сейчас их уже не было. Я закрыла глаза и почувствовала, как ножницы разрезают на кусочки воздух над моей головой. Моя спальня расположилась на крыше огромного грузовика, который может ездить и по суше, и по морю, и я с помощью блока поднимаю себе еду: горячие пирожки, шоколадные эклеры и апельсиновый сок…
* * *
— Когда приедет папа? — спросила я деда на следующее утро.
Дед сидел на солнце, которое светило в кухонное окно, и курил.
— Когда приедет, тогда и приедет, — ответил он, рассматривая на свету папиросу, будто ему нравилась ее одежка. По радио передавали новости. — Этот чертов коммунист, Уитлэм, — ругнулся дед.
Я добавила сахару в рисовые шарики. Никогда не знаешь, когда Рэй вернется домой. Порой он звонил деду и предупреждал его, а в другой раз приезжал неожиданно.
Год назад, когда мне было девять, я в одиночестве шла по Хенли-трейл к дому деда. Муррей поднялась высоко, выплескиваясь из берегов, и трава под деревьями сияла зеленью. Я шла и пела: «Розовый, красный, зеленый и желтый, оранжевый и голубой, все цвета радуги можем мы спеть, можем спеть вместе с тобой! — Этой песне нас научила Сэбин. — Слушай глазами, слушай ушами, и все, что видишь, пропой!»
В это же время с Дрей-роуд на тропу свернули Уорлли — Джейми, Лэки, Кэти, Джеки, Ие, Тайлер и еще один кузен, незнакомый. После катастрофы прошел уже год, целый год с того времени, когда мы еще были друзьями.
— Джастин! Джастин! — позвал меня Джейми.
— Мяу, — мяукнул незнакомый кузен.
Кэти не поднимала головы.
— Джастин! Джастин! — распевали кузены.
Я тоже не отрывала взгляд от земли. Поблизости больше не было никого, только Уорлли и я.
— Эй, Джастин, слышишь меня? — крикнул Джейми.
— Мяу, мяу, — повторил другой кузен.
— Ты ведь знаешь, что такое «киска», Джастин? — спросил Джейми.
Я прибавила шаг.
— Знаешь, Джастин? Ты же знаешь, что такое «киска»? Или еще нет? Дед тебе не рассказывал?
Я огляделась вокруг — может, рядом есть другие люди или машины, но никого не было. Мне очень за хотелось, чтобы Кирк и Стив были сейчас со мной.
— Ты знаешь, что ты первая, кому я разрешил потрогать свой шрам? — спросил Джейми. Он уже догонял меня. — Помнишь? Теперь моя очередь увидеть твой шрам.
— Какой шрам?
— Да твой шрам, ты же знаешь его, — сказал он, подхода все ближе. — У каждой девчонки такой есть.
— У меня нет шрама.
— Есть, есть. Дашь взглянуть?
Остальные кузены — Лэки, Джеки, Ие, Тайлер и незнакомец — столпились за Джейми. Только Кэти осталась на другой стороне дороги. Джейми шагнул ко мне. Теперь он был выше меня ростом.
— Кис-кис-кис, иди сюда, — позвал он.
Он так быстро скатывался с горки. На животе, на спине, сидя, лицом вперед, потом ногами вперед, снова и снова, заливаясь смехом в пузырящейся пене. Он скатывался быстрее, чем все остальные, и на его спине краснел блестящий шрам.
— Иди сюда, киска! — Он запустил пальцы между моих ног.
Я оттолкнула его руку. Ему, должно быть, в то время уже исполнилось пятнадцать лет, и он был много крупнее меня.
— Полегче, — сказал Джейми и снова ухватил меня за юбку. — Покажи нам свой шрам.
Кузены, окружившие его, рассмеялись, а затем резко замолчали и переглянулись. Нас окружала тишина, которую нарушали только Уорлли и я. Тишина тянулась далеко, до того места, где небо сходится с землей в тонкую линию. Может быть, именно это место видит Кэти своим особым глазом?
Джейми прижал мою руку к платью и сжал ее.
— Лучше пойдем отсюда, Джейми, — позвал его Лэки. Кэти пошла в сторону дома по обочине с другой стороны дороги. Кузены отступили от нас и последовали за ней.
Джейми их даже не заметил — он смотрел только на меня.
— Отвали, — сказала я. Меня трясло.
— Что ты сказала?
— Отвали! — повторила я. Вот бы у меня с собой было оружие. Хотя бы перочинный ножик Стива — я бы прижала его к горлу Джейми, а затем воткнула бы нож.
— Я так и думал, что ты это скажешь. — Он кивнул в направлении реки. — Давай-ка прогуляемся вон до тех деревьев.
— Нет.
— Пойдем, тут недалеко. — Он взял меня за руку и потянул к деревьям.
Я попыталась вырвать руку.
— Нет!
Он толкнул меня, и я упала спиной на мокрую траву. Я посмотрела вверх, и вокруг больше не было других Уорлли. Я попыталась вырваться, но Джейми прижал меня к земле и сел на меня.
— Нет! Нет! — Я сопротивлялась изо всех сил, но он наклонился вперед и прижал мои руки к земле. Под нами хлюпала мокрая трава.
— Сколько тебе уже лет?
Я мотала головой из стороны в сторону, а он склонялся все ближе.
— Отвали! — крикнула я.
Его лицо оказалось совсем близко к моему.
— Не говори так со мной — ведь мне уже пятнадцать, — сказал он. Я извивалась под ним, выгибаясь вверх и вниз, отчаянно пинаясь. — Продолжай, Джасси, это приятно.
— Слезь с меня! — закричала я. Джейми завел руку себе за спину, поднял мою юбку и потрогал меня сквозь трусики. Я попыталась пнуть его и сбросить с себя. — Отстань от меня! — Я боролась изо всех сил, а потом услышала шум мотора на шоссе.
Джейми тоже услышал и обернулся.
По дороге ехал белый пикап с одной синей дверью. Дополнительный бампер у него был привязан оранжевой веревкой, а поддон изъеден ржавчиной. Пикап моего папы.
Папа заметил нас, притормозил и остановил пикап. Я не видела его в течение всего второго полугодия. Он обошел машину спереди — его длинные ноги двигались очень быстро, — и Джейми слез с меня. Папа схватил его за рубашку и прижал спиной к боку пикапа.
— Чертов Джейми Уорлли, — медленно, с паузами между словами, протянул папа, будто у него в запасе имелось полно времени. Лицо у него было темное, непроницаемое — никак нельзя было понять, что у него внутри. Джейми молчал. Он широко распахнул глаза и тяжело дышал, воздух с усилием входил и выходил у него из носа. Он пытался отвернуться, чтобы не смотреть папе в глаза, но лицо Рэя было слишком близко. — Что ты делал с моей малышкой?
— Ничего, — ответил Джейми.
— Ничего?
— Ничего. Мы просто развлекались.
— Вот именно этим я сейчас и займусь, — сказал папа. — Развлекусь немного. Садись в машину, Джастин.
Я, не шелохнувшись, стояла на обочине, будто прилипла к одному месту.
— Делай, как я сказал — садись в машину, — процедил папа через плечо.
Я, спотыкаясь, ринулась по грязи к его пикапу.
Неужели мы с Джейми просто развлекались? Год назад мы вместе катались на горке, с ног до головы покрытые пеной. У Джейми Уорлли был шрам, и я первая его потрогала. Остальные выстроились за мной в очередь. Мы так перемешались, нас было так много, что я не знала, кто из нас Уорлли, а кто — Ли. Затем дед подрался с Яном Уорлли, и больше мы никогда не развлекались вместе.
Папа швырнул Джейми на бампер пикапа. Голова Джейми откинулась назад. Папа ударил кулаком ему в живот, и Джейми застонал. Потом папа с размаху заехал ему по лицу и бросил в придорожную канаву. Затем плюнул на него, а Джейми отвернулся. Папа пошел к машине, и я увидела его глаза, похожие на черное блестящее стекло.
Отец сел в машину рядом со мной.
— Помни о гребаных приличиях, — сказал он перед тем, как включить зажигание. Произнося это, он не смотрел на меня. «Помни о гребаных приличиях». Через ветровое стекло он смотрел прямо вперед. Он разговаривал со мной или с дорогой?
Папа злился на Джейми Уорлли, но и на меня тоже. Что Джейми собирался со мной сделать? Я различала только тени смыслов: видела буквы, но не понимала слов. Я украдкой взглянула на папу, пока он вел машину, — его лицо было похоже на дверь, которая никогда не откроется.
* * *
Я доела рисовые шарики и положила миску в раковину. Снаружи сияло солнце, но ему никогда не удавалось высушить Йоламунди до конца.
Я шла по тропе к автобусной остановке и видела, как вода сочится сквозь землю, наполняет канавы, будто Муррей повсюду искала себе новое русло. По дороге я репетировала рождественские гимны. «Цветы у остролиста, как лилии, белеют, а ягоды, как кровь невинная, алеют». Когда пел Майкл, он тянул концы слов, растягивал их, дергал их за края. «Цве-е-ты-ы-ы, я-а-а-го-о-ды, яго-годы, я-я-я…» Я шла и пела, подражая ему, изображала те же звуки. «Как кро-о-овь! Кро-о-овь!» Может ли быть так, что настоящий Майкл живет где-то внутри этого странного тела? Или это тело и было Майклом? Мое тело — это и есть я, или я просто живу внутри него?
Я обошла лужу на дороге. У Майкла зеленые глаза. Я ведь вроде больше никого не знаю с зелеными глазами? Когда автобус подошел к остановке, я увидела, что Уорллисмотрят на меня из окон.
* * *
Доун и Норина играли в классики на площадке перед школой. Норина бросила камушек в самый дальний квадрат.
— Делала прическу я четыре дня, я люблю мальчишек, а они — меня! — пела она, прыгая по квадратам.
— Привет, Джастин! — воскликнула Доун.
Норина отдала камушек Доун и показала пальцем на мою юбку.
— Ты когда в последний раз ее стирала? — спросила она.
Я пожала плечами. Деду нужно было провернуть разводным ключом что-то в стиральной машине, чтобы она начала стирать. Если он делал это не вовремя — машина стопорилась.
Норина покачала головой.
Я посмотрела на юбку. На подоле виднелись засохшие кусочки желтка.
* * *
В классе миссис Тернинг дала нам задание написать слова на линиях под картинками. Я знала, что на них нарисовано. Замок. Солдат. Мост.
Ручка Майкла царапала бумагу и дергалась, пока он переводил взгляд с рисунков на линии. Он начал писать. Замок — словно мое убежище на реке. Солдат — такой же, как дед. Мост — через Муррей, в Моаме. Я закрыла глаза и увидела буквы, из которых складывались слова, но, когда я попробовала их написать, они вышли задом наперед. Все у меня выходило наоборот. И это никак не поправить. Я поскребла желток на юбке и заметила, что Майкл смотрит на мою тетрадь. Руки, шея и ноги у него тряслись и дрожали, но глаза не отрывались от моей работы.
Когда прозвенел звонок на обед, Майкл взял костыли под мышки и с трудом поднялся. Одна нога у него работала лучше другой. Доун и Норина ждали меня в коридоре. Я смотрела, как Майкл поворачивает к двери.
— Идешь, Джастин? — спросила Доун.
— Иду, — ответила я.
— Поиграем в резиночки? — предложила Норина. Она вытащила из сумки длинную белую резинку. Мы с Доун встали друг напротив друга на игровой площадке, а Норина зацепила резинку за наши ноги. «Прыгай, прыгай, выше всех, прыгай, прыгай, до небес, прыгай, прыгай, не теряйся и резинки не касайся!» Я посмотрела через двор на Майкла: он снова в одиночестве сидел на скамье, ел фрукты из контейнера для обеда, а перед ним на столе лежала открытая книга.
* * *
После обеда нам нужно было писать слова на доске и соединять слоги. Миссис Тернинг стояла лицом к классу, держа в руках деревянную указку.
— Первый слог «ок», а следующий какой? — спросила миссис Тернинг.
Вверх взметнулось множество рук. Майкл что-то написал в тетради.
— Следующий слог — «но», миссис Тернинг, — сказала Сара Локи.
— Верно, Сара, — похвалила миссис Тернинг.
Майкл уже что-то написал: сначала «о», затем «н». Я повторила их задом наперед, так что «н» оказалось перед «о». Буквы прыгали и мельтешили, но я видела, что это было: «но». Майкл знал ответ. Я посмотрела на него, и он ответил на мой взгляд, его глаза не двигались, смотрели в упор, хотя все остальное тело дергалось и тряслось, будто человек, который дергал его за ниточки, был в полном восторге.
9
Когда я вернулась из школы, я нашла деда на заднем дворе: он ломал доски.
— Где папа? — спросила я.
— Откуда я знаю? — Он бросил дощечку на угли, затем сел в свое раскладное кресло.
Я опустилась на ступеньки кухонного крыльца.
— Иди сюда, цып-цып, сюда, Мисси, — приговаривал дед. Курочки подошли ближе, и он склонился к ним. — Сюда, цып-цып-цып. — Он поднял одну из курочек и погладил ее перышки. — Привет, милая, здравствуй, Леди, привет, милая Леди, — приговаривал он, издавая звуки, похожие на легкие поцелуи. Курица на коленях у деда закудахтала, голова ее легонько дергалась то в одну, то в другую сторону.
Я сняла туфли и пошевелила пальцами на ногах.
— Я уже давно перестал ждать, когда вернется твой старик, — сказал дед курочкам. Но я знала, что это неправда, — я знала, что он тоже ждет, как и я.
Этим вечером бактерия деда разыгралась раньше, чем обычно. Он лежал на кровати, положив руку на живот. Когда дед только вернулся из Бирмы, он не знал, что подхватил бактерию, она тихо пряталась у него внутри и ела внутренности. Бактерии нравилось, что маленький, плотный живот деда обхватывает ее, будто одеяло или кокон. Хотела бы я напустить на нее Петушка. Он склевал бы ее, как червяка, проглотил бы целиком. Когда приезжала тетя Рита, она говорила деду:
— Сходи к врачу, папа, и больше не пей.
— Когда я выпью столько же пива, сколько во мне крови, только тогда перестану, только тогда, только тогда, и ни днем раньше, черт побери! — ответил дед и велел ей отстать и оставить его в покое.
Весь вечер он пролежал в кровати, повернувшись лицом к стене.
Когда совсем стемнело, я спросила:
— Дед, ты будешь готовить ужин?
— Отвали, — огрызнулся дед.
У меня впереди была целая ночь. Я пошла в свою комнату и стала вырезать машину с двойной выхлопной трубой. Позже, когда по дороге на кухню я проходила мимо комнаты деда, слышала, как он разговаривает со стеной:
— Ублюдки! Боже! Мартышки! Черноволосые мрази. За что? — Он стонал и пил пиво, пытаясь утопить в нем свою бактерию.
Я пошла к флигелю, посмотрела в окна, но ничего не увидела, кроме своего отражения. Обошла вокруг, проводя ладонями по стенам. Они казались холодными. Дед говорил, что до того, как уйти из дома, тетя Рита, сестра папы, жила во флигеле. Сейчас тетя Рита работала в Тарбан-Крик медсестрой на электрошоке. Я видела ее всего один раз, когда мне было четыре года, в то время я уже год жила у деда. Она приехала в гости из Сиднея. Тетя Рита такая же высокая, как папа, и у нее такие же сияющие черные волосы и белая кожа. Но глаза у нее другие — кажется, будто радужные оболочки лишь прикрывают настоящие глаза. Если их поднять, то можно увидеть, как за ними пульсирует электричество из Тарбан-Крик.
Когда она приехала, я как раз была на заднем дворе, собирала перья. Петушок сидел на верхней жерди ограды и следил за мной. Тетя Рита вышла во двор из кухонной двери, и вслед за ней сразу вышел папа.
— Ох, Рэй… — произнесла она, не сводя с меня глаз. Она потрясла головой, будто не могла поверить в увиденное, и оглянулась на него через плечо. — Черт побери, что ты такого сделал, что тебе так повезло? — Затем подошла ко мне и сказала: — Я твоя тетя Рита. — Мне показалось, что она сейчас расплачется, но она лишь поднесла ко рту кулак и прижала его к своим губам. — Ну почему я не познакомилась с тобой раньше, — произнесла она наконец.
— И кто в этом виноват? — спросил папа.
Тетя Рита продолжала смотреть на меня.
— Никто, Рэй, — ответила она и опустилась передо мной на колени. — Я привезла тебе подарок, Джастин. — Она вытащила из сумки обернутый бумагой сверток. — Я не знала, что тебе подарить.
Я взяла сверток у нее из рук, и несколько коричневых куриных перьев упало с моей ладони и прилепилось к рукаву тети Риты.
— Что нужно сказать, Джастин? — спросил папа.
Я не знала. А что нужно говорить? Я опустила взгляд на ботинки тети Риты.
— А что бы ты сказал, Рэй? — спросила его тетя Рита.
Папа ушел в дом. Петушок спрыгнул с ворот.
— Вижу, что дед держит все такого же мерзкого петуха, — сказала тетя Рита. — Хочешь открыть подарок?
Я кивнула. Мы разорвали бумагу. В свертке оказалась фиолетовая пижама с нарисованным на груди улыбающимся паровозом. Колеса у него отрывались от рельсов, будто он танцевал. Я подняла на тетю умоляющий взгляд: «Можно мне ее надеть? Прямо сейчас?»
— Хочешь примерить? — спросила она.
— Можно?
— Конечно можно!
Я забежала в дом, стянула юбку и джемпер и надела пижаму. Она была такой мягкой, а на груди у меня танцевал паровоз. Когда я вышла из комнаты, тетя Рита на кухне разговаривала с дедом.
— К ним быстро привыкаешь, — говорила она. — Сразу замечаешь нужные сигналы. Знаешь, чего опасаться…
Она заметила меня и сказала:
— Смотри-ка, Джастин, она замечательно тебе подошла!
Дед поднял брови.
На кухню зашел отец. Он сел за стол и вытащил пачку «Белого вола».
— Это пижама, Джастин, — заметил он. — Ее надевают на ночь, когда ложатся спать.
Но мне не хотелось ждать до самой ночи. Я хотела надеть ее сейчас.
— Ой, ладно тебе. Пусть сейчас в ней ходит, — вмешалась тетя Рита.
Я повернулась к деду.
— Можно мне ее носить, дед?
— Носи что хочешь, — сказал дед, поглядывая на папу.
Отец прикурил папиросу.
— Как там твой дурдом? — спросил он тетю Риту.
— Это не дурдом.
— Ну конечно, не после твоего электрошока, да? — заметил папа, выпуская струю дыма.
Я огладила руками пижаму, затем сделала несколько движений, будто танцующий паровозик. Я села на пол кухни и покрутилась, затем задрала одну ногу в воздух. Тетя Рита зааплодировала.
— Вот это представление! — восхитилась она. — Замечательное шоу! Браво!
Я посмотрела на папу.
Папа глубоко затянулся, затем обратился к тете:
— Как там Наоми?
Тетя Рита нахмурилась.
— Ее же так зовут, да? Наоми? — спросил папа.
Дед с шумом втянул в себя воздух. У тети Риты покраснело лицо, казалось, из-под ее одежды сейчас полетят искры от электричества, которое она привезла с собой из Сиднея.
— Она в порядке, — ответила тетя Рита.
— Она же врач, верно? — спросил папа.
— Да, — ответила тетя Рита, глянув на деда.
Лицо его напряглось, а губы он сжал так плотно, будто пытался что-то ими откусить. Казалось, что ему жарко, словно огонь костра опалил ему щеки. Дед встал и наклонился над раковиной, будто пытаясь дотянуться до крана.
— Вы же познакомились в больнице? — спросил папа.
Тетя Рита кивнула:
— Да, так и есть.
Дым от папиросы деда поднимался над его головой.
— Больничный роман, — заметил папа.
На полу я заметила коричневые куриные перья. Похоже, они прилипли к нашей одежде — к моей и к тетиной.
— Рэй, — предостерегающе сказала тетя Рита, — не начинай.
— А чем она занимается на работе? — спросил Рэй.
— Отстань, Рэй, — сказала тетя Рита.
Дед широко расставил руки, вцепившись в края раковины, костяшки пальцев у него побелели.
— Что она за врач? — Каждый раз начало папиной фразы было легким, словно мяч, подброшенный в воздух, словно летний ветерок, но конец становился тяжелым, будто свинец.
Тетя Рита повернулась к папе:
— Обычный врач, Рэй. В больнице она работает с женщинами.
— Правда? — спросил папа. — Значит, ты в хороших руках. Здорово. Очень мило. — Струя дыма, которую папа выпустил в потолок, разошлась по углам. — Ты неплохо устроилась, Рита. Она горячая штучка?
— Горячая, — ответила тетя Рита. — Горячей не бывает.
Дед повернулся к ним.
— Заткнитесь. Хватит об этом, — сказал он.
— О чем, папа? — спросила тетя Рита.
— Ты знаешь о чем. Об этих чертовых делах.
— Каких делах?
Мне казалось, что я вижу, как сильно стучит под рубашкой сердце тети Риты.
— Черт возьми, это неестественно, Рита! Господи! Да что с тобой не так?
— Что не так, папа? Что «неестественно»?
— Я — в бар. Вам что-нибудь принести? — спросил папа, поднимаясь.
— Ты гребаный придурок, Рэй, — бросила тетя.
— Всегда пожалуйста, — ответил Рэй.
— Что «неестественно», папа? — снова спросила тетя Рита.
— Ты знаешь о чем я.
— Тогда скажи!
— Не заставляй меня произносить эти чертовы слова вслух. И так все плохо…
— Какие слова? Почему бы не сказать вслух?
— Не в этом доме!
— Тебе что, стыдно? Правда? Тебе за меня стыдно?!
— В точку. Ты права, Рита. Мне стыдно!
— Тебе за меня стыдно, да? После того, что ты сам натворил!
— Не говори со мной в таком тоне в моем собственном доме!
— Тебя беспокоит, как я говорю? Этому дому есть о чем волноваться и кроме моих слов!
— Заткнись, Рита! — Деда трясло.
— Не надо говорить мне о том, что естественно, а что нет, папа! До тех пор, пока ты не сможешь вернуть маму из могилы!
Дед что-то бессвязно забормотал, будто Рита связала его слова и переплела их узлами, и он не знал, какое из них выбрать.
— Выметайся отсюда! Гребаное чудовище! Стыд и позор на твою голову!
— Пошел к черту, папа! Ты сам чудовище!
— Проваливай из моего дома!
— Уже ухожу! — Тетя Рита забрала со стола сумку и пошла, громко топая ботинками, через коридор к выходу.
Я слышала, как открылась дверь, а затем тетя Рита вернулась.
Папа еще не ушел.
— Ты что-то забыла? — спокойно спросил он, будто и не было никакой ссоры.
— Пошел к черту, Рэй, — сказала тетя Рита, хватая ключи со стола.
— Полегче, Рита, — заметил папа.
Тетя Рита остановилась. Волосы у нее были темные, она зачесывала их назад, как и папа, и глаза у нее были такие же темные, но в их глубине сиял свет, который пришел из больницы, тот же самый, что она давала пациентам. Она была старше папы и как будто нависала над ним, словно была выше его ростом. Она его не боялась.
— Дедушкин малыш. Малютка Рэй. Маленький Рэй, который мочит постельку, — сказала она.
Папа ничего не ответил. Он будто съежился. В первый раз в жизни я видела его таким маленьким, таким же, каким он, наверное, был тогда, возле больничной постели Лиззи, в тысяча девятьсот пятьдесят втором году, — в то время ему было тринадцать лет, ненамного старше Кирка. Он стоял там и терял что-то жизненно необходимое, и никак не мог это остановить.
Я пошла за тетей по коридору к входной двери.
— Оставь ее, Джастин! — крикнул дед.
Но я все равно пошла за ней. Танцующий поезд прилип к моей груди, будто боялся, что может сорваться.
— Тетя Рита, — позвала я.
Она повернулась и увидела меня, встала на колени в дверном проеме, вытирая слезы, взяла меня за руки и поцеловала их.
— Джастин, я очень рада, что познакомилась с тобой. Мне так жаль…
Затем она поднялась и ушла.
* * *
Тетя Рита не боялась пациентов. Она видела на них наручники, читала записи и спрашивала: «Они правда необходимы?» Из ее глаз будто исходили электрические разряды. Она брала в руки электроды и успокаивала пациентов: «Будет не больно, я обещаю».
Тетя Рита видела, что произошло, когда дед взорвался, а Лиззи была дома. И Рэй и Рита все видели — когда это произошло, они держались за руки, — но Рэй только иногда открывал глаза, чтобы уберечь себя. А тетя Рита видела все. В этот раз она хотела быть рядом с дедом, говорить с ним, подружиться с ним, рассказать ему о больнице и электродах, пить с ним чай, познакомиться с курочками. Тетя Рита очень хотела — но слишком многое она тогда увидела. Как Джон Уэйн в роли Рустера Когберна в фильме «Настоящее мужество» — она видела убийство. Но почему дед сказал, что она неестественная? Почему деду должно быть стыдно?
Неважно, как громко кричат взрослые, — они никогда не называют вещи своими именами.
* * *
Я повернула прочь от флигеля и пошла к курятнику. Постояла возле проволоки, прислушиваясь к звукам внутри, и услышала шорох. Я вдохнула запах соломы, перьев и курочек породы Иза Браун.
— Привет, девочки, — прошептала я. — Привет всем. Привет, Леди. Как вы там? Это я, Джастин.
Курочки молчали. Я хотела зайти внутрь, но дед не велел мне их будить.
— Скоро папа вернется домой, девочки, — сказала я. Петушок предостерегающе заклекотал. Я отошла от курятника и вернулась в дом.
Я слышала, как вскрикивает дед у себя в спальне:
— Если бы не Сэнди! Голоден? Боже!
Я пошла в гостиную и остановилась возле фотографии. На ней были Рита, дед и Лиззи, они все вместе стояли на улице перед домом в тот день, когда дед купил свои три акра. Уже тогда вокруг дома была волнистая полоса грязи. На фотографии папа не старше, чем я сейчас, а у Лиззи в волосах маленький цветок. Я дотронулась до ее лица и платья. Лиззи похоронили на кладбище. Она заболела пневмонией, и болезнь испортила ей легкие. Ее отвезли в больницу. Однажды, когда дед и папа выпили все пиво, папа стал кричать: «Черт возьми, Рита права! Это была не пневмония, старый ты ублюдок!»
Я не знала, чем еще заняться, и снова посмотрела на фотографию: дед, Лиззи, папа и Рита, все вместе. Но я не понимала, что нужно было сделать. Разве что-то можно было сделать?
10
Посреди ночи меня разбудил шум двигателя. Я выглянула в окно и увидела, что перед домом остановился пикап отца. Я смотрела, как папа открывает дверь и выбирается с водительского сиденья. Он высокий, темные волосы сияют подлунным светом, у него длинные ноги и широкие плечи. Из-за него Уорлли оставили меня в покое: они не знали, когда он вернется домой. Может, сегодня, а может, завтра или на Рождество — никак нельзя угадать. Я сидела у окна в темноте и смотрела, как папа вытаскивает из машины сумку. Он остановился и поднял взгляд вверх, на звезды. Он такой же высокий и сильный, как Томас Дансон.
— Будешь оборачиваться — ищи меня, когда-нибудь я окажусь у тебя за спиной, — прошептала я оконному стеклу. — И убью тебя.
Папа загонял скот в Квинсленде. Работал на лесопилках. Ездил в город. Ездил в Сидней. Мог заарканить скот, согнать его в стадо и поставить на колени. Он мог сам починить пикап. Он умел стрелять. Когда деда не было дома, папа разговаривал по телефону. Он говорил: «Сколько? Как много?» Он спрашивал: «Когда, приятель?» и «В какое время?» — а потом отвечал: «Да без проблем» и «Я возьмусь за дело». Он смеялся в трубку: «Черт, да вообще без проблем!» Затем он шел на кухню, пил молоко из бутылки, плевал в раковину и ничего не говорил. Вскоре он уезжал, делал свои дела, помогал друзьям и выпускал на волю свои секреты. Затем, когда он заканчивал с делами и освобождался ото всех секретов, когда больше нечего было выпускать, — он возвращался в дом деда, ко мне, к Кирку и Стиву. Когда он приезжал отдохнуть, мы ждали его здесь.
Я слышала, как он зашел в дом и направился на кухню. Затем хлопнула задняя дверь. Я легла в кровать и закрыла глаза. Меня ждали мой деревянный корабль-грузовик и ножницы. Я вырезала больше слоев, поднимала свою спальню все выше и выше. Я проложила наверх гладкую дорожку, чтобы по ней мог пройти Майкл на костылях. Вырезала упоры для костылей, чтобы они не скользили. Мы посмотрели вниз и увидели под нами лес — листья на деревьях колыхались от ветра. Я продолжала вырезать, пока корабль-грузовик не доплыл до облаков, где все было таким мягким и белым, но так и не смогла уснуть.
* * *
Утром, еще до того, как папа проснулся, я вместе с дедом вышла во двор посмотреть на папин пикап. Дед поднял капот. Он склонился под ним и что-то пробормотал себе под нос, затем провел рукой по корпусу, чтобы проверить повреждения, которые не мог увидеть. Я посмотрела, нет ли новых царапин на дверях, не застряли ли гвозди в покрышках. Провела рукой по протекторам, чтобы проверить, насколько они гладкие. Погладила машину по капоту и посмотрела на бампер. Пикап знал, куда ездит мой папа. Только он мог рассказать нам об этом.
* * *
Дед разжег костер, а Релл привезла Кирка и Стива. Дед проволочной мочалкой отчищал решетку для барбекю. Ветви деревьев качались от холодного ветра, листья колыхались. Огонь в костре потрескивал, и высоко взвивались языки пламени. Курочки посматривали то на двери флигеля, то на деда, то на Петушка, который их охранял. Когда, когда, когда же наконец проснется папа?
Кирк расставил камни на столбах ограды, и мы по очереди пытались сбить их другими камушками. Когда дед отвернулся, Кирк запустил камнем в Петушка. Тот подпрыгнул, и из его горла вырвался клекот.
— Чем это ты занимаешься? — спросил дед.
— Ничем, дед, — ответил Кирк и повернулся ко мне: — Когда он приехал?
— Точно не знаю. Ночью.
— Ты в это время не спала?
— Спала.
Кирк бросил еще один камень.
— В этот раз он точно научит меня стрелять.
— Может, он захочет забрать его назад, — сказал Стив, вытащив из кармана свой перочинный ножик.
— Это не он дал его тебе, а мама, — возразил Кирк.
— Он раньше был у папы.
— Фигня. Никогда у него такого ножика не было.
Стив плотно сжал губы. Ножик был единственной вещью, которую ему не приходилось делить с Кирком. В котелке на огне бурлили картошка и кукуруза. Сосиски и отбивные ждали на леднике в холодильнике. В прачечной хранилось холодное пиво. Все стихло, будто по телевизору вот-вот должен был начаться интересный фильм. И ветви деревьев, и птицы, и костер, и дед, и я, и Кирк, и Стив — мы все ждали, когда он начнется.
Наконец дверь флигеля отворилась, и на пороге появился папа.
Он стоял там, такой высокий, без рубашки и в джинсах с расстегнутым ремнем. Мой язык снова полез в дырку между зубами, туда и обратно, туда и обратно. Я крепко сжимала губы. Кирк бросил еще один камень.
— Попал, — произнес он, будто не замечая, что папа стоит на ступенях крыльца флигеля.
Когда-то давно, после того как папа и Релл поссорились, он повернулся к Кирку и сказал: «Все самое худшее от нас обоих смешалось в тебе, мелкий ублюдок». Стив посмотрел на папу, затем тоже бросил камень.
Дед перестал чистить решетку.
— Доброго дня, Рэй, — сказал он.
Рэй кивнул:
— Привет, папа.
Он зевнул и потянулся к небу. Под мышками у него прятались темные барашки. Плечи наливались мускулами, и полоска волос спускалась по животу в джинсы, свободно висевшие у него на бедрах. Густая щетина покрывала его щеки и подбородок.
— А ты выросла, — сказал он мне. — Может, поцелуешь своего старика?
Я прошла через двор, папа склонился ко мне, я встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. От него пахло потом, сном и пеплом. Я не открывала рта — не хотела, чтобы он увидел дырку вместо зубов.
Он посмотрел на Кирка и Стива:
— Привет, парни.
Кирк бросил очередной камень. Стив ждал.
— Вы стали такими взрослыми, ребята. Мне лучше вас слушаться, пока я здесь, — сказал папа.
Кирк постарался вытянуться и встать как можно прямее.
— Дядя моего друга Дэнни собирается научить меня стрелять, — проговорил он.
— Вот и молодец, — ответил папа.
Кирк будто сразу съежился.
— Когда вернется из Гимпи.
Папа спустился с крыльца и подошел к костру. Он сел в раскладное кресло.
— Пиво есть? — спросил он.
— Конечно, — ответил дед и пошел в прачечную. Он хранил пиво в переносном холодильнике рядом со стиральной машиной. Скоро он вышел с двумя банками в руках.
— А мне? — спросил Кирк.
— Что — тебе? — посмотрел на него дед. — Сходи принеси хлеб и тарелки.
Кирк проворчал что-то себе под нос и пошел на кухню.
— Помоги ему, Джастин, — велел дед.
Я встала и пошла за Кирком.
В кухне Кирк взял стопку тарелок.
— Когда я научусь стрелять, первой моей целью будешь ты, — бухнул он.
Я посмотрела в окно — папа подбрасывал дрова в костер.
— Ты никогда не научишься стрелять, — заявила я и взяла ножи и вилки.
— Моя первая цель. — Кирк наставил на меня палец, будто пистолет.
— Если сможешь выстрелить, — сказала я.
Когда мы снова вышли во двор, услышали, как папа спросил у Стива:
— Что ты собираешься делать?
Стив продолжал смотреть на камушек у себя в ладонях.
— Ничего, — ответил он.
Я посмотрела на него и увидела, что вокруг него в земле появился разлом, пропасть, слишком широкая, чтобы ее перепрыгнуть. Если посветить в нее фонариком, то свет не дойдет до дна. Стив не мог перепрыгнуть ее сам; только папа мог ему помочь. Каждый раз, когда папа уезжал — в Батерст, Сидней, на Территорию, в Мельбурн или в Кэрнс, — пропасть вокруг Стива становилась глубже и темней.
Я помню, когда я в первый раз ее увидела. Стиву тогда было семь лет, и папа только что вернулся домой, только что вошел в дверь. Он отсутствовал долго, и Стив побежал к папе и закричал: «Я вырос! Посмотри на отметку у деда на стене, папа, посмотри!» — и показал пальцем на отметку. Он так сиял, так широко улыбался, что щеки у него порозовели. «Посмотри, какой я высокий! Только взгляни!» Он обнял папу за ноги. Я видела, как папа оторвал его от себя. «Ростом будешь с мать, бедный паршивец», — сказал он и рассмеялся. Он отвернулся от Стива, и я увидела, как вокруг него треснула земля. — Сколько тебе лет? Уже пошел в старшую школу? — спросил папа.
— Одиннадцать. Я в пятом классе, — ответил Стив.
— Хочешь побороться? — спросил папа.
Стив оторвал взгляд от своих рук.
— Да! — Он притащил карточный столик и сел на стул напротив папы.
— Руку вверх! — скомандовал папа.
Стив поставил свою руку напротив папиной. Рука его была тонкой и белой, а папина — мускулистой, покрытой темными волосами.
Дед встал со своего кресла и накрыл их руки ладонью.
— На счет три, — сказал он. — Раз… два… три!
Стив изо всех сил старался прижать папину руку к столу. Он напряженно давил на нее, лицо у него покраснело.
— Давай, Стив, давай! — подбадривал его Кирк.
— Давай, Стив! Держись, парень! — приговаривал дед.
С ограды закричал Петушок.
— Толкай, Стив, толкай! Ну же! — кричали мы все.
Рука папы почти опустилась, балансировала почти у самого столика, Стив боролся как мог, потом Кирк опустил свою руку на ладонь Стива, и теперь они оба были против папы.
— Ты тоже им помоги, Джастин! — сказал дед.
Я положила руку на ладонь Кирка. Теперь мы все втроем боролись с папой, пытались опустить его руку на стол, давили на нее изо всех сил.
— Вперед, ребята! Вперед! — кричал дед.
Но когда рука папы, казалось, должна была уже коснуться стола, когда до него оставалось совсем ничего, папа нас переборол. Он прижал наши руки к столу, затем откинулся от столика, вскинув руки вверх.
— Вы почти победили! Были вот настолько близко! — Дед сложил пальцы, чтобы показать насколько.
Но папа победил. Мы все вместе боролись с ним, а победил все-таки он.
Дед положил сосиски на решетку для барбекю, а папа настроил стерео во флигеле, чтобы слушать гитарную музыку прямо во дворе. «Когда ты со мной, крошка, то для меня больше нет никого, когда ты со мной…» Дед и папа пили пиво, а мы держались к ним поближе и швыряли камни. Кирк изобразил, что стреляет в столбы ограды. «Пиф-паф!» Он сдул дымок с кончиков пальцев. Папа поднял два пальца, как пистолет, и прицеливался в Мисси, Леди, в Мадам, во всех курочек, пока они клевали землю и квохтали. «Бах-бах-бах!» Кирк и Стив не сводили глаз с отца, они говорили так же, как он; сидели, ели, стояли, прислонялись к стене и смеялись точно так же, как папа.
— Как поживает моя малышка? — спросил у меня папа. У его ног лежали пустые банки из-под пива. — Иди сюда.
Я подошла к нему.
— Ты растешь, — сказал он. — И все такая же худая. Дед тебя кормит? Дед, ты кормишь этого ребенка?
— А как ты думаешь, куда деваются все яйца? — спросил дед и отхлебнул пива.
— Эй, Джасси, — сказал папа. — Ты все еще гуляешь с Доун?
— Ага.
— Как поживает мама Доун?
Дед нахмурился.
— Что? — Папа, подняв брови, посмотрел на деда. Мама Доун каждый день ходила в туфлях на высоких каблуках, будто у нее на пятках росли длинные шипы, и поэтому ей нужна была полая обувь. Когда она шла по дороге, каблуки стучали: «цок-цок-цок».
— Как у нее дела? — спросил папа. — Как же ее зовут? Джулия, верно? Или Джулианна? Как она поживает?
— Хорошо, — ответила я.
— Так значит, ты все еще дружишь с Доун?
— Ага.
— Здорово, — сказал папа, кивая. — Очень здорово.
Дед снова хмуро посмотрел на папу, затем передал ему еще банку пива. Папа кивал в такт музыке, шевелил губами, напевая: «До конца времен я буду с тобой, крошка, если ты будешь такой же милой, такой же милой…» Папа с дедом свернули папиросы.
— Можно мне одну? — спросил Кирк.
— Курить «Белый вол» можно только тем, кто прошел войну, — сказал дед. Папа фыркнул. — И не раньше! — Дед прикурил папиросу. — Только после этого у тебя будет право его курить.
Кирк поднял упаковку табака и посмотрел на вола, нарисованного под лентой.
— Я не смогу отправиться на войну, пока не научусь стрелять.
— Так ведь у тебя для этого есть дядя Дэнни, — произнес папа.
Никогда не знаешь заранее, что папа скажет. Никак не догадаешься. Каждое его слово становилось неожиданностью. Я не сводила с него глаз, пытаясь все-таки угадать.
— Нет — если ты сам меня научишь, — ответил Кирк.
— В шестнадцать лет научишься, — вставил дед. — Отдай мне табак. Я сам тебя научу. Маузер — лучший учитель.
— Ерунда, — заявил папа. — Чертов маузер. Это ископаемое. У тебя что, к нему и патроны все еще есть?
— А ты как думаешь? — ответил дед, папироса его ярко разгорелась.
Я видела, как они похожи, будто отражают друг друга в зеркале; как они держат папиросы между большим и указательным пальцами, как затягиваются дымом; слышала их хрипловатые голоса, как они прищуриваются, выпуская дым. Будто дед был криком, раздающимся с холма, а папа — его эхом.
— Думаю, и правда есть. И они ржавеют в чертовом оружейном шкафу. Ты должен разрешить нам вытащить их оттуда, дед. Устроить им прогулку. Поговорить с ними, рассказать, что война уже закончилась. — Кирк разволновался. — Да, дед! Им нужно прогуляться!
— Забудь о моем оружии, — одернул его дед. — Оно останется на своем месте. В шестнадцать, Кирк.
— Дядя Дэнни покажет нам, как стрелять из винтовки, — заныл Кирк.
— Дядя Дэнни… — задумчиво произнес дед, качая головой. Он раздавил ногой окурок. — Передай мне дрова.
* * *
Когда приезжал папа, дом деда был заряжен электричеством, будто тетя Рита приложила к его крыше свои электроды и нажала на рычаг. Кирк и Стив не хотели уходить домой. Если бы Релл не заставила их, они бы весь день слонялись по двору, ожидая, что папа их увидит, или поговорит с ними, или выстрелит в воздух из своего пистолета и скажет: «В яблочко, парни».
11
Когда папа был дома, мне долго не удавалось уснуть. Я все ворочалась и ворочалась и резала воздух над головой, пока он беспорядочной кучей обрезков не падал на пол. В ночь на субботу, вместо того чтобы попытаться заснуть, я встала с постели и пошла на кухню. Я слышала, как снаружи он разговаривает с дедом. Я стояла за дверью, которая из кухни выходила во двор, и видела, что они сидят во дворе у костра. Пламя взвивалось высоко, освещая двор оранжевым светом.
Голоса деда и папы то звучали громко, то затихали, а затем снова усиливались. Я сидела на ступенях крыльца, скрываясь в тени. Ступени холодили тело сквозь пижаму с воздушными шариками.
Эту пижаму два года назад прислала мне тетя Рита. Дед тогда лежал в постели и слушал радио — его опять мучила бактерия.
— Зачем высаживать людей на чертовой Луне? Чертовы янки. Чертова Луна! — Было слышно, как дед разговаривает с радио.
Я вышла через главный вход. Каждый раз, когда по дороге мне встречалась маргаритка, я склонилась над ней и обрывала лепестки. Я шла по подъездной дорожке, склоняясь и обрывая лепестки, и пела.
— Я знаю все цвета радуги, знаю их наперечет, — пела я. — Сразу увижу, если какой-то из них пропадет! — Этой песне нас научила Сэбин. — Какой-то из них пропадет!
Дорога была пуста, рядом с домом тоже никого не было, и вообще нигде никого не было видно. Я подошла к почтовому ящику в конце дороги. Почтовый ящик мог открывать только дед. Ему не нравилось, если я к нему подходила.
— После дождя ты увидишь все сам — радуга будет сиять в небесах, — пела я и вдруг увидела, что из почтового ящика торчит что-то, обернутое в коричневую бумагу.
Я вытащила сверток и понесла его в дом. Дед на кухне заваривал чай.
— Смотри, дед! — сказала я и протянула ему посылку.
— Больше не трогай мой почтовый ящик, Джастин. Почта — не твое дело. — Дед взял посылку и повертел ее в руках. Он прочитал имя на бумаге: «Рита Ли», проворчал что-то себе под нос, разорвал обертку и вытащил из посылки пижаму с воздушными шариками. Цветные шары были везде: на рукавах и штанинах, на груди и спине.
— Дед, это что, для меня? — спросила я.
— Еще раз подойдешь к почтовому ящику — попадешь в неприятности, — пригрозил дед и протянул мне пижаму.
* * *
Я сидела на крыльце и смотрела, как папа пьет пиво.
— Одна сучка в Даббо, — сказал он.
— Кто? — спросил дед.
— Да какая разница?
— Что произошло?
— Ничего. Потрахаться она хотела.
— И?
— А потом расхотела.
— Ясно.
— Но к тому времени было несколько поздновато.
— И тебя арестовали?
— Ага.
— Что дальше?
— Она забрала заявление.
— Почему она это сделала?
— Не знаю. Влюбилась, наверное.
— Господи, Рэй.
— Чертовы дуры.
— Копы знают, что ты здесь?
— Я им не рассказывал.
— Хорошо. Ты бы пока вел себя поосторожнее. Сходил бы к Релл. Она тебя, если что, прикроет.
— Да она же тоже захочет. Релл. Господи… — ответил папа, и они оба рассмеялись, смех летел ввысь вместе с пламенем.
Дед поднялся на ноги и пошел к огню. Он скрутил себе папиросу.
— Как насчет того, чтобы пожить здесь подольше? — спросил он.
— Зачем?
— Тут есть работа. На лесопилке. Ты можешь вернуться. Еще здесь всегда нужны загонщики для скота.
— У меня есть чем заняться.
— Чем это, интересно? И где?
— В Батерсте. Я там работаю на одного парня.
— В Батерсте? И чем занимаешься?
— Кончай, папа.
— Чем ты занимаешься в Батерсте?
— Не твое дело.
— Нет уж, мое.
— Точно нет.
— У тебя деньги есть?
— Мои деньги — не твоя забота. Я у тебя их не прошу.
— Когда ты приезжаешь, ты всегда на мели. Другим тебя я не видел.
— Я приезжаю повидаться с детьми.
— Конечно, приезжаешь повидаться с детьми. Только видишься ты с ними, когда у тебя заканчиваются деньги.
— Мои деньги — не твоя забота.
Они снова принялись за пиво, будто жидкость могла охладить их разгорающуюся ссору.
Дед подбросил дров в костер.
— Это моя забота. У меня тут твой ребенок, ты не забыл?
— Если она тебе не нужна — я могу забрать ее с собой.
— Забрать с собой?
— Да.
— И она будет жить с тобой?
— Ну да, почему нет?
— Потому что нехорошими делами ты занимаешься, вот почему.
— Нехорошими… Да что ты вообще знаешь?
— Знаю, что добром это не кончится.
— И что ты имеешь в виду?
— Много чего. Всякую дрянь, в которую ты ввязываешься. Оружие. Не к добру это.
— А ты много знаешь о том, что не к добру, да, папа?
— Много чего повидал.
— Если бы мама была жива, она бы с тобой согласилась.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты знаешь, о чем я.
— Тогда говори прямо.
— Сам говори, черт бы тебя побрал. Ты тоже там был.
В каждой ссоре они вспоминали о Лиззи. Их слова, словно лопаты, рыли туннель от участка деда до кладбища на востоке Нуллабри, где ее похоронили.
Когда дед вернулся из Бирмы, внутри он был начинен динамитом. Той же взрывчаткой, которая валит лес, разрушает скалы и делает воронки в земле посреди джунглей. Ему необходимо было от него избавиться, чтобы не разорваться на части. Лиззи положили в больницу с переломами, и там она подхватила пневмонию. Ее вирусы были в туалете, на стаканах, на полотенцах и в коридорах больницы. Они прилипли к ее рукам и забрались внутрь, точно так же, как в Бирме бактерия залезла внутрь деда. Когда Лиззи умирала, папа стоял возле ее кровати, держал ее за руку, и когда она умерла, она забрала какую-то часть папы с собой. Эта часть осталась с ней и была похоронена под землей, слишком глубоко, чтобы папа смог вернуть ее. Если бы ему удалось это сделать, то можно было бы прочесть выражение его лица, увидеть огонь в его глазах, он смог бы найти слова для того, чтобы рассказать о своих секретах.
* * *
Утром, когда папа еще спал, мы с дедом пошли в курятник. Дед издавал тихие звуки, похожие на воздушные поцелуи.
— Сюда, Леди! Здравствуй, Мадам! Как ты, Мисси, моя Мисси? Снесешь немного яиц для своего старика, своего старого дедули и мисс Джасси? Привет, девочки, привет, красавицы, идите сюда, цып-цып, сюда, цып-цып-цып. — Дед принес новую поилку из сельскохозяйственного магазина. — Где бы нам ее поставить, Джасси? — спросил он.
— В углу, — сказала я.
— Вот тут, Джасси? — снова спросил он и поставил поилку в угол. Курочки помогали деду разговаривать со мной, помогали заметить меня и спрашивать меня о разном.
— Да, — подтвердила я. — Там они не смогут ее перевернуть.
— Хорошая мысль, Джасси, хорошая мысль, — согласился он. Легкие перышки курочек, их округлые тельца и крылышки смягчали строгость деда. Они успокаивали его, дарили ему свое тепло и яйца на завтрак.
Дед вышел из курятника за зерном.
— Телефон, — произнес он, прислушиваясь.
Я вышла из курятника и тоже услышала звонок. Дед оставил меня с курочками и пошел в дом.
Когда он вернулся, то бормотал что-то себе под нос — я расслышала только слово «Рита».
— Джастин, проверь ограду, — велел он.
— Но, дед…
— Пойди проверь. Давай начинай уже.
Я пересекла двор и взялась за ограду. Мне нужно было проверить столбы, проволоку и сетку от лис, чтобы в ней не было дыр. Дед не строил ничего нового на своем участке, но старался поддерживать порядок, чтобы не было неприятных сюрпризов.
Я медленно шла вдоль ограды, держа руку на проволоке. Я дошла до склона участка, откуда были видны проблески Муррей, бегущей через лес, бурлящей, грязно-коричневой. Затем уклон пошел круто вниз, и больше ничего не было видно. Я находилась в самой дальней части участка. Здесь было только пустое пространство и небо. Больше никого. Ни звуков, ничего вообще. Мне захотелось убежать; отсюда я не видела дом, не видела лес за оградой, не видела ничего, и во мне самой ничего не было, пустота внутри и снаружи, такая же пропасть, как вокруг Стива. Как и в япошках на войне, о которой вспоминал дед, во мне не было смысла. Сердце бешено стучало.
Я бросилась бежать в сторону дома, дотрагиваясь рукой до ограды, пока снова не увидела за деревьями реку. Там берега Удавки сжимали речные воды с обеих сторон, пытаясь обуздать поток. Но вода продолжала бежать. Сердце успокоилось, я перешла через холм и снова увидела дом деда.
Когда я вернулась, дед уже разжег костер, сделал нам бутерброды с ветчиной и яйцами, и мы сидели в раскладных креслах и завтракали. Желток стекал с хлеба и окрашивал ветчину в желтый цвет. Дед щедро посыпал яйца солью, и ее крупинки медленно тонули в желтке. Я собрала кусочком хлеба остатки масла с тарелки.
— Хорошо, да, Джасси? — спросил дед.
— Хорошо, дед.
* * *
Когда папа вышел из флигеля, дед спросил, сможет ли он помочь ему с дровами.
— Они на заднем дворе у Сэнди, — сказал он. — Кузов у твоего пикапа вмещает больше, чем у моего.
— Сколько дров-то? — спросил папа.
— Чтобы на всю зиму хватило, — ответил дед.
— Так сейчас еще декабрь, — заметил папа. — Сколько нам может понадобиться дерева?
— Ну, как скажешь, — пожал плечами папа.
Я села в пикап между дедом и папой. В кабине было полно папиросной бумаги и пустых упаковок «Белого вола». С зеркала свисали бусы с крестом. Папа вел машину, а дед сидел у окна. Наши колени и лица обдувал ветер.
— Рита звонила, — сказал дед.
— Да ну? — Папа глянул на него, удивленно подняв брови.
— Ага, — кивнул дед.
— Чего она хотела?
Дед высунул голову в окошко, подставив лицо ветру.
— Хочет навестить меня.
— Ты же ее не видел… Сколько лет уже прошло? — Папа нахмурился. — Зачем?
— Зачем? Она моя дочь — вот зачем!
— Спокойно, папа. Я просто спросил.
— Я не виноват, черт побери! Господи! Да ты же был тогда дома.
— Полегче, Роберт. Я просто спросил.
— Почти шесть лет, — сказал дед. — Боже… — Он покачал головой.
На обочине дороги выстроились кенгуру, их серые морды выглядывали из-за деревьев. И когда казалось, что бесконечная вереница этих животных уже закончилась, появлялись новые кенгуру, они наблюдали за нами, подняв лапы.
— Когда она приедет? — спросил папа.
— Скоро.
— Как скоро?
— На следующей неделе.
— Ясно… — Гитарные аккорды перекрывали шум двигателя. «Когда ты меня целуешь, мой светлый, мой милый ангел, когда ты меня целуешь, скажи, что же делать мне?» — Почему именно сейчас?
— Боже, если бы я знал.
— Вряд ли по случаю своей свадьбы, — хохотнул папа.
Дед посмотрел на папу тяжелым взглядом.
— Заткнись, Рэй. С этими делами покончено.
— Ты так думаешь?
— Просто не начинай.
— Ты спросил ее, почему она хочет тебя навестить?
— Боже правый, она моя дочь! Отец не должен спрашивать, по какой причине его дочь хочет его навестить.
— Правильно, — сказал папа. — Она приедет одна?
— С кем бы ей приезжать? Конечно, она приедет одна, черт возьми!
— Я просто спросил.
— Значит, хватит уже спрашивать.
Я смотрела мимо папы, в открытое окно, в синеву ясного, солнечного неба. Тетя Рита собирается приехать в гости!
12
В воскресенье после обеда Релл привезла Стива и Кирка к деду. Рэй забивал гвоздь в подошву ботинка, он держал его между коленями, будто пытался подковать лошадь. Я стояла рядом с ним и смотрела. Он не использовал ни одного лишнего движения, при каждом ударе молотка гвоздь чуть глубже заходил в подошву. Кирк поднял камень и натянул им резинку рогатки. Папа наблюдал, как Кирк оттягивает резинку и выстреливает камнем за ограду участка. Потом папа отложил ботинок в сторону.
— Дай-ка взглянуть на эту штуку, — сказал он.
Кирк и Стив направились к нему. Кирк шел, гордо выпятив грудь, будто у него была не только рогатка, а еще и лук со стрелами, и пистолет, и он мог выбирать, из чего бы пострелять. За ним шел Стив, полускрытый в прохладной тени Кирка.
Папа взял у Кирка рогатку и повертел ее в руках. Рогатка выглядела такой маленькой в его ладонях, и казалось, что она вот-вот сломается. Мы наблюдали, как папа поднимает камень, лежащий рядом с его раскладным креслом. От его черных, как смоль, блестящих волос отражался свет. Кожа у отца была бледная и такая прочная, что, если попытаться ее порезать, нож не пройдет насквозь, он застрянет. Папа прицелился камнем в дверь флигеля. Камень ударился о дверную ручку, и в воздухе повис долгий звенящий звук. Я в изумлении раскрыла рот.
— Дядя Дэнни собирается научить меня и Дэнни стрелять, — тихо сказал Кирк.
— Ты уже говорил. — Папа отпил пиво из банки.
Стив оставался в тени, но я видела, как в земле вокруг него образовалась глубокая трещина.
Папа бросил папиросу в огонь, поднялся, пересек двор и пошел за ограду. Мы с Кирком и Стивом стояли на нижней ступени и смотрели на него, мы не отрывали от него взгляда, будто видели кино про отца и не знали, что будет дальше, кто победит, а кого убьют, и хотели это узнать.
Папа наклонился и поднял с земли какую-то палку, а мы стояли и ждали его за оградой, и когда он к нам вернулся, мы увидели, что у него в руках рогатка гораздо больше той, что была у Кирка, с рукоятью, длиной с его руку, а ее стороны были идеальной формы. Будто эта рогатка специально поджидала папу за оградой. Папа пошел к своему пикапу и вернулся с куском веревки, которая тянулась так же, как резинка. Он привязал ее к рогатине, поднял один из камней возле костра и пошел к ограде. С проволоки на землю спрыгивали сороки, они искали там червячков и жучков. Одна из сорок сидела в стороне от остальных. Она клюнула землю, затем посмотрела на нас, склонив голову набок. Папа прицелился. Я начала снова засовывать язык в дырку между зубами. Кирк взглянул на Стива, затем на меня. Папа туго натянул свою прорезиненную веревку, затем выстрелил.
Мы подошли к птице — она неподвижно лежала на спине. Во рту у меня пересохло. Сорока сжимала и разжимала коготки, будто пытаясь в них что-то удержать. Из одного глаза у нее текла кровь. Папа вернулся к костру и сел возле него в свое походное кресло. Он бросил рогатку на землю. Для моего отца больше ничего не имело значения.
13
Когда в понедельник утром я вошла в класс, то увидела за партой Майкла с раскрытой перед ним книгой с картами. Я подошла и села с ним рядом. Все его тело сотрясалось, плечи, шея, голова, руки и ноги дергались и напрягались, но его глаза, когда он посмотрел на меня, были словно два колодца, спокойные, глубокие и зеленые.
— Дурачок-дергачок, — сказал Брайан Лоусон, и я увидела, как Томас Дансон поднимает винтовку: «Будешь оборачиваться — ищи меня, когда-нибудь я окажусь у тебя за спиной».
Этим утром у нас была аттестация, которая должна была определить, кто будет на следующий год учиться у миссис Эддлес — в классе с отстающими. Мой карандаш застыл над страницей. Мне придется угадывать. Я поставила галочку в одном из кружков. Я не знала, что за буква рядом с ним. Затем перешла к следующему кружку. Я занесла карандаш над следующей буквой и только собиралась поставить галочку в кружок, как Майкл толкнул меня под руку. Я снова нацелилась на кружок — и Майкл снова меня толкнул. Я гневно посмотрела на него: «Отстань от меня!» И снова уставилась на буквы: «бывор», «атобаз», «отч». Какое из этих слов? Я не понимала и стала оглядываться по сторонам. Все рисовали галочки в кружках, спускаясь по странице. Я снова посмотрела на тест. Какая разница, какой кружок я отмечу? Из другого конца класса раздался голос миссис Тернинг. Она сказала:
— Может быть больше одного правильного ответа. Внимательно читайте все варианты, прежде чем выбрать нужные.
Я снова занесла карандаш над одним из кружков, и Майкл дернулся и помотал головой. Что он делает? Я передвинула карандаш к другому кружку. Он снова помотал головой и издал какой-то звук, но я не знала, что он означает. Никто на него не смотрел, все привыкли к его движениям и звукам, он стал как будто невидимкой. Я снова передвинула карандаш и посмотрела на Майкла. Он легонько дернулся и затих. Я поставила галочку. К концу теста я знала, какие из его движений означают «да», а какие — «нет». Я закончила тест в то же самое время, что и все остальные, под всеми вопросами у меня в кружочках стояли галочки.
До обеда и перерыва на игры было еще далеко. Миссис Тернинг учила нас чистописанию и выводила предложение на доске, когда передо мной приземлился скомканный листок бумаги. Я обернулась и увидела, что мне ухмыляются Мэтт Даннинг и Брайан Лоусон. Майкл тоже увидел бумажку. Я подняла ее, несмотря на то что Майкл отрицательно затряс головой, расправила лист бумаги и увидела рисунок члена, из которого вырывалась струя мочи и шла до края рисунка.
— Что это у тебя такое, Джастин? — спросила миссис Тернинг. Она подошла к нашей парте и взяла листок у меня из рук, посмотрела на член и спросила: — И что ты хотела этим сказать?
От ее очков отражался солнечный свет, мне никогда не удавалось заглянуть за них, и я не знала, было ли за ними вообще хоть что-нибудь.
Мэтт Даннинг и Брайан Лоусон ждали, что я скажу: «Я ничего не делала, миссис Тернинг, это Мэтт и Брайан, это всё они». Но мое единственное оружие против них — это молчание.
— Джастин? Это ты нарисовала? — спросила миссис Тернинг.
— Джастин? — Миссис Тернинг поднесла нарисованный член прямо к моему носу и глазам, его головка указывала мне на колени. — Джастин?
Я смотрела на маленькие радуги на очках миссис Тернинг. У нее была серая юбка в клетку, и она подходила блузке, тоже в серую клетку.
— Это ты сделала?
Я продолжала молчать.
— Встань в угол!
Майкл рядом со мной замычал и замотал головой.
Только я знала, что он пытается сказать: «Нет, нет, миссис Тернинг, Джастин этого не делала!» Все остальные думали, что он просто издает бессвязные звуки, что это не слова. Но я-то знала. «Нет, миссис Тернинг, нет, нет, нет! Это не она! Это не Джастин!»
Я поднялась, громыхнув ножками стула о пол.
— Успокойся, Майкл, — сказала миссис Тернинг.
Руки Майкла взметнулись над головой. Он мычал, и слюни летели у него изо рта. «Нет! Она не виновата! Миссис Тернинг, это они всё подстроили. Они! Мэтт Даннинг и Брайан Лоусон!» — но учительница слышала только мычание.
Доун и Норина тихо перешептывались.
Миссис Тернинг отвела меня в угол, и я осталась стоять там лицом к стене.
Класс наполнило мычание Майкла, казалось, ему было больно говорить, больно видеть, как я поднимаюсь и иду в угол, больно знать, что Мэтт и Брайан солгали, — будто он, Майкл Хупер, был моим настоящим другом.
* * *
На последнем уроке мы разучивали рождественские гимны. Все третьеклассники построились напротив Сэбин. Между мной и Майклом встала Шелли Кэстлс.
— Итак, девочки и мальчики, внимание — начинаем с «Радуйся, мир!». — Сэбин подняла дирижерскую палочку.
— Радуйся, мир! Господь грядет. Земля, ликуй пред Ним!
Пели все, даже Майкл. Я только открывала рот, мне не хотелось, чтобы другие слышали мое пение, — но Майкл старался петь. Мэтт Даннинг и Брайан Лоусон закатили глаза и дергали головами, подражая ему. Я обошла Шелли Кэстлс и встала рядом с Майклом.
— Радуйся, мир! Христос пришел. В церквах поют о Нем!
Если бы в классе больше никого не было, только мы с Майклом, и больше никого не осталось бы во всей начальной школе Нуллабри, я бы все равно с ним пела. Это был бы наш концерт, и актовый зал Нуллабри наполнили бы наши голоса, такие громкие, что разбились бы все стекла в окнах и распахнулись двери. Зрители аплодировали бы нам, хлопали в ладоши и кричали: «Еще, еще, еще!» «Поля, сады, леса, холмы им вторят с торжеством, им вторят с торжеством!» Песня долетела бы до самого неба, и все люди, что путешествуют по дорогам на легковых машинах и грузовиках, остановились бы, чтобы послушать нашу песню: «Им вторят, вторят с торжеством! Радуйся, радуйся, радуйся, мир. Радуйся, радуйся, радуйся!»
* * *
В конце учебного дня за Майклом заехал его отец. Он подошел ко входу в школу, где я с Доун и Нориной ждала автобус.
— Он учитель старших классов, — сказала Доун.
— Мама говорит — это так несправедливо, что им приходится ухаживать за Майклом, — добавила Норина.
— Он не может сам ничего сделать.
— Так несправедливо.
У машины открылась задняя дверь, и из нее выбрался маленький мальчик. Он подошел к Майклу, обнял его за ноги и не отпускал. Майкл дал мальчику один из костылей, а с помощью второго забрался в машину. Папа Майкла не помогал ему.
Я не знала, почему он стал моим другом. Он не мог нормально говорить, не мог хорошо ходить. Может, он думал, что я такая же? А я и вправду такая? Мне хотелось заглянуть в его книжку с картами. Я хотела сидеть с ним рядом, и когда мы вместе пойдем к беседкам, или к игровым площадкам, или к воротам, где его ждут родители, я тоже не стану ему помогать.
* * *
Этой ночью, перед тем как заснуть, я вырезала для Майкла дорожку вокруг грузовика, ведущую на самый верх. Я сделала ее гладкой, специально для костылей. Никто, кроме меня, не сможет открыть грузовик, и, если я забуду цифры для кодового замка, Майкл будет мычать, тянуться и кивать, когда я угадаю правильно, и вот так я узнаю верные цифры. Я положу его книжку на кафедру, вроде той, за которой выступает директор Прентис на собраниях. Майкл будет указывать мне на картинки, а буквы выстроятся в правильном порядке, так что я тоже все-все смогу прочитать.
14
— Джастин, ты начинаешь вонять, — сказала Норина.
У нас был перерыв на игры, и я пошла на площадку вместе с Доун и Нориной.
— Что? — не поняла я.
— Ты начинаешь вонять так же, как Майкл.
Доун прошла по желтой линии, раскинув руки в стороны, будто канатоходец по канату.
— Это правда, Джастин, — подтвердила она.
— Что вы имеете в виду? — Я посмотрела на Майкла, сидящего на скамейке.
— Ты пахнешь мочой. Как и он, — сказала Норина.
Я почувствовала, как жар приливает к лицу. Я смотрела, как Майкл трясущейся рукой переворачивает страницу книги.
— Нет, неправда, — возразила я, но на самом деле не была в этом уверена. Я что, правда воняю?
— Ты воняешь, — повторила Доун. — Мы не хотели тебе говорить. Ты не виновата, что тебе приходится сидеть с ним рядом.
— О, Джастин, конечно же, ты не виновата, — подтвердила Норина. — Но, может быть, тебе стоит помыться, когда приедешь домой. Смыть эту вонь. Дед заставляет тебя мыться?
Я пожала плечами. У деда было не так уж много горячей воды. Я редко мылась.
— Да, тебе нужно ее смыть, — подтвердила Доун. — Майкл, наверное, совсем не может помыться, его руки и ноги так дергаются, что расколотят всю ванну. Маме, наверное, приходится мыть его из ведра, и полностью помыть не получается. Но ведь ты можешь нормально помыться, Джастин.
— Да, Джастин, уж ты-то точно сможешь, — подтвердила Норина.
Я кивнула, не совсем понимая зачем.
На обратном пути в школу я увидела, как Мэтт Даннинг и Брайан Лоусон подошли к скамьям, где сидел Майкл, и встали перед ним. С тех пор как миссис Тернинг посадила меня рядом с Майклом, остальные ученики будто впервые за все время тоже заметили его. Другие дети тоже потянулись за Мэттом Даннингом и Брайаном Лоусоном, они полукругом встали вокруг скамьи, так что мне больше не было видно Майкла. Доун и Норина вслед за мной тоже подошли туда. Я слышала, как Мэтт Даннинг сказал:
— Как ты таким стал, дурачок-дергачок?
Я протолкалась через толпу и увидела, как голова Майкла дернулась назад.
— Можно я одолжу у тебя костыли для прогулки? — спросил Брайан Лоусон.
Все смотрели, как он берет костыли Майкла и опирается на них, затем поворачивается кругом. Дети вокруг засмеялись. Майкл тяжело дышал.
Я стояла рядом с Доун и Нориной, и они смеялись вместе с остальными, когда Брайан прохаживался перед ними на костылях, поворачиваясь то туда, то сюда. У меня гулко забилось сердце. Майкл весь трясся, руки летали по воздуху, глаза закатились. Он замычал, и у него изо рта по подбородку потекла слюна. Брайан продолжал ковылять на костылях.
— Дурачок-дергачок! — выкрикивал он. — Дурачок-дергачок! Сам даже пипиську поднять не может, чтобы пописать, ему мама держит! — Девчонки кричали и смеялись, а Майкл мычал. Я думала, что у меня сейчас что-то взорвется в груди. Мэтт Даннинг схватил со стола книгу с картами. Спина Майкла спазматически выгнулась, когда вырванные страницы из книги посыпались на землю.
Я подбежала к Брайану Лоусону и отобрала у него костыли, взяла один наизготовку, словно винтовку Томаса Дансона, и через прицел посмотрела на лицо Брайана.
— Будешь оборачиваться — ищи меня, — сказала я, — когда-нибудь я окажусь у тебя за спиной.
Я медленно обводила толпу дулом винтовки; смотрела каждому в лицо — смеющимся девчонкам и задирам-мальчишкам — прямо в глаза, куда отправится пуля. Руки у меня дрожали. Высоко держа свое оружие, я обвела им всех по кругу и в обратную сторону, чтобы пули достались каждому. Бах-бах-бах-бах-бах-бах! Прозвенел звонок, но я все еще держала их под прицелом. Кто-то издал непонятный звук, похожий на смешок, но с испугом в голосе. Я держала винтовку на взводе и смотрела вдоль ствола на своих жертв.
— Чудачка, — тихо произнес Мэтт, и они с Брайаном ушли в школу.
За ними потянулись девочки, и рядом остались только Доун и Норина. Я опустила оружие. Руки у меня все еще дрожали. Я прислонила костыли к скамейке рядом с Майклом.
— Джастин, что на тебя нашло? — спросила Норина.
— Ничего, — ответила я.
— Ты идешь? — спросила Доун. Я посмотрела на них: зеленые ленты, отутюженные платья — и глаза, непроницаемые, через которые я не могла заглянуть внутрь.
— Нет, — ответила я и села рядом с Майклом Хупером.
Норина нахмурилась.
— Пойдем, Доун. — И они ушли прочь.
Дыхание Майкла и его движения постепенно замедлились. Я наклонилась и собрала вырванные страницы его книги с картами, разгладила их и вложила на свои места в книгу. Там были карты мира, разноцветные — зеленые, голубые, розовые. Я видела горы разной высоты и вулкан. Майкл замычал, будто пытался что-то сказать.
— Что? — спросила я. Сквозь мычание он пытался протолкнуть слова. Но я все еще не понимала. — Что?
Он повысил голос:
— Тупые идиоты!
Опираясь на костыли, Майкл поднялся на ноги. Мы дошли до класса. Мэтт и Брайан нас больше не трогали. Они ничего не сказали мне про Майкла, они не называли его моим «муженьком». Во время обеда я села рядом с Майклом, и он не заставлял меня изображать гориллу. Он положил перед нами на скамье свой обед: в контейнере у него лежали клубника, хлеб, сыр и холодная сосиска. Майкл разорвал сосиску надвое и одну половинку передал мне. Когда мимо нас прошли Доун и Норина, Майкл показал в своей книге на рисунок с двумя акулами.
* * *
И больше мне не нужны были другие друзья — мне хватало одного Майкла. Мне больше не хотелось, чтобы скорее прозвенел звонок с урока, не хотелось, чтобы заканчивался школьный день. Я выучила все его звуки, и его язык оказался гораздо проще, чем тот, которому учила нас миссис Тернинг. Уже через день я забыла, что когда-то не могла понять, что он говорит. Он оставался все тем же Майклом. Я не помогала ему ходить, садиться или вставать. Я ни в чем ему не помогала, просто стояла и ждала, пока он соберет книги, возьмет рюкзак, откроет двери, вытащит из рюкзака обед. Но он мне помогал — помогал определить правильный порядок букв и слов, в каких кружочках ставить галочки, какие линии соединить, какие числа добавить. И ему приходилось все меньше стараться, чтобы мне помочь. Хватало малейшего движения. Учеба в школе стала для меня такой легкой, какой не была еще никогда в жизни.
Однажды утром он не пришел в школу. Я ждала и ждала, и некого было спросить: «Когда он вернется? Когда Майкл снова сюда придет?» Вокруг меня кружили акулы, и я отвернулась от них.
В пятницу он снова пришел в школу.
— Ненавижу медсестер, — сообщил он мне.
— Медсестер? Почему?
— Они заставляют меня двигать ногами.
— Вот суки, — сказала я.
Майкл запрокинул голову, вытаращил глаза и втянул в себя воздух, который с фырканьем стал выходить из него. Я никогда раньше не видела, чтобы он так смеялся.
«Суки!» Доун и Норина даже не смотрели на меня, будто мы с ними никогда не дружили, — так оно и было. Они никогда не были мне настоящими подругами.
* * *
Мы гуляли под соснами, растущими в ряд вдоль забора.
— Что ты будешь делать, когда уйдешь отсюда? — спросил у меня Майкл.
— Откуда?
— Отсюда. Из школы. Когда ты станешь взрослой.
Я пожала плечами. Я не знала. Не знала, есть ли что-нибудь, что я смогу делать.
— Должно же у тебя быть что-то, чем бы ты хотела заняться, — сказал он.
— Я не знаю.
— А если бы ты могла заняться чем угодно?
— Чем угодно?
— Да.
— Вообще всем, чем угодно?
— Да, Джастин. Всем, чем только пожелаешь.
— Я бы водила грузовик.
— Грузовик?
Мне больше ничего не хотелось говорить. Может, я опять скажу что-то не то, какую-нибудь глупость.
— А что за грузовик?
— Не знаю.
— Ну ладно, Джастин. Скажи. Какой грузовик?
— Не знаю.
— Грузовую фуру?
Я пожала плечами.
— Хочешь что-нибудь в нем перевозить?
— Не знаю.
— Знаешь, Джастин. Ну же, расскажи!
Но я не могла. Вдруг мой ответ будет неправильным?
— Джастин, если ты мне не расскажешь… Я не знаю! Не знаю, что сделаю. Я тоже ничего тебе не скажу.
Дальше мы пошли молча. Он обиженно сопел, пинал сосновые шишки в траве и не смотрел на меня. Тянулись долгие минуты.
— Большой грузовик, — наконец сказала я. — В котором можно жить. С кабиной, где можно спать, за водительским сиденьем.
— А какого цвета?
— Белый с серебром. И очень быстрый. Гораздо быстрее любой другой машины на дороге. Такой большой, чтобы в нем можно было жить. Чтобы проехать в нем очень большое расстояние. Можно поехать вдоль Муррея до Нового Южного Уэльса. В грузовике можно готовить еду, и для того, чтобы забраться в кабину, нужна будет лестница — такая она будет высокая.
Майкл повернулся ко мне с серьезным выражением на лице.
— Могу я поехать с тобой?
Он не смеялся надо мной. Ему мои ответы не казались неправильными или глупыми.
— Да, — ответила я. — Ты можешь поехать со мной. — Мы могли бы поехать куда захотим.
Мы могли поехать куда захотим, и перед нами простиралось бы шоссе. Все, что нам нужно, — просто выйти за школьные ворота, и наш грузовик ждет нас там, его крылья блестят, его грузное серебристое тело готово набрать скорость, в нем есть специальный упор для костылей и два сиденья: одно для Майкла, другое — для меня.
* * *
Когда утром я увидела, как миссис Хупер подъезжает к воротам школы, мне захотелось подбежать к машине, захотелось спросить у нее: «Можно вам помочь, миссис Хупер?» Но я не могла найти слов. «Можно вам помочь, миссис Хупер? Пожалуйста, разрешите вам помочь!» Даже когда она улыбнулась мне, не обращая внимания на то, что я ей не помогаю, даже тогда я не нашла что сказать, я просто радовалась, что ее сын, Майкл, снова здесь. «Спасибо вам за Майкла, миссис Хупер».
15
Пока отца не было дома, он пропустил тринадцатый день рождения Кирка. Кирк весь день прождал у деда, просто на тот случай, если папа позвонит по телефону, но желанный звонок так и не раздался. Дед сказал, что в эту субботу мы отметим пропущенный день рождения. Папа должен был приехать домой к пяти вечера на барбекю. Дед купил стейки, булочки и кукурузные початки. Пока мы ждали папу, дед налил нам лимонад в бумажные стаканчики. Кирк и Стив сели напротив поленницы, они держали в руках палки и понарошку стреляли в ящериц и муравьев, которые сновали по земле. Я села позади деда в одно из раскладных кресел.
— Папа собирается научить меня стрелять, — сказал Кирк.
Дед палкой помешал угли в костре.
— Нет, не собирается.
— Точно научит. Он сам мне сказал.
— Ничего он тебе не говорил, — возразил дед.
От костра поднимались искры.
— Он сказал, что научит меня стрелять из маузера.
— Маузер останется там же, где он лежит сейчас. Когда тебе исполнится шестнадцать, вот тогда и научишься.
Кирк бросил в курочек бутылочную пробку. Мисси вскрикнула и подскочила.
— Тогда меня научит дядя Дэнни.
— Вот и молодец, — заметил дед. — А курочек моих не трогай.
— Когда он вернется из Гимпи, — добавил Кирк. — У него есть оружие. Винтовка и патроны в двадцать две сотых дюйма.
— Ну разумеется, — согласился дед. — Ты же принесешь мне пиво из холодильника?
Кирк пошел в прачечную. Дед посмотрел на часы. Мы пили лимонад. Несмотря на то что уже почти наступил вечер, все еще было жарко, и вокруг нас летали москиты. Дед хлопал себя по ногам. Он поднялся и набрал еще дров из поленницы, затем бросил обломок доски в костер, и я смотрела, как гвозди на нем наливаются оранжевым светом. От лимонада осталась пленка на языке. Я засунула его в дырку между зубами и подвигала туда и обратно, туда и обратно.
Кирк вернулся с пивом. Дед снова посмотрел на часы, затем пошел в курятник.
— Идите сюда, цып-цып-цып, — позвал он курочек.
Кирк изобразил из пальцев пистолет и выстрелил в курочек, которые пошли вслед за дедом в ворота курятника.
Вода Муррея сочилась сквозь землю даже летом, в самую жару. В теплом воздухе качались ветви деревьев. Пламя костра танцевало и прыгало.
— Петушок! — позвал дед. — Иди-ка сюда. — Дед дошел до Петушка и согнал его на землю с ворот. — Идем, Петушок, пора в курятник. Пора присматривать за девочками.
— Заходи, Петушила, заходи, — сказал Кирк.
Стив вытащил ножик.
— Спасай свою жизнь, Петушила.
Дед вышел из курятника и побрел в дом.
— Дядя у Дэнни скоро вернется из Гимпи, и тогда он научит нас стрелять, — сказал Кирк. — Дэнни придет к нам и позовет меня, и мы сразу пойдем к нему. Мы пойдем к Удавке и будем стрелять в корни деревьев на другом берегу. Еще дядя Дэнни охотится на кабанов. Их тяжело найти, они такого же цвета, как деревья. Нужно сначала разглядеть их в лесу, а потом — бабах! — Кирк поднял палец, будто пистолет, и застрелил кабана.
Стало тихо. Пока мы ждали папу, Кирк и Стив палками ковыряли дырки в земле, а я наблюдала за огнем. Мне казалось, что мы ждем его всю нашу жизнь, с тех пор как мы были еще совсем маленькими, еще до того, как случилась катастрофа, и даже когда Донна еще была моей мамой, мы уже ждали его. Даже когда он приезжал домой, мы все равно его ждали — надеялись, что он посмотрит на нас, поговорит с нами, рассмеется нашим шуткам, заметит, чем мы занимаемся.
Дед вышел из кухни с бифштексами и отбивными. Он палкой перемешал угли, поставил над пламенем решетку, затем выложил на нее мясо. Мы смотрели, как бифштексы шипят и чернеют в тех местах, где их касалась решетка гриля.
— Тринадцать — хороший возраст, — сказал Кирк. Он палкой подбросил землю в воздух.
— Лучше, чем двенадцать, — заметил Стив.
— Йя! Йя!
Что это такое?
— Йя! Йя!
Мы с Кирком и Стивом вскочили, обежали дом и устремились в сторону странных звуков, которые доносились с дороги.
— Йя! Йя!
Там был папа верхом на лошади! Большой серебристой лошади!
— Папа! — воскликнули мы.
Папа улыбнулся и приподнял шляпу. Под ним гарцевала лошадь.
— Папа! — кричали мы. — Папа!
Лошадь пыталась увести его то в одну, то в другую сторону. Кирк стоял возле меня, он вытянулся, будто стал выше; для него это было лучше, чем телефонный звонок, чем дядя его друга Дэнни, это же его собственный отец приехал на лошади в его день рождения! Папа приехал на большой серебристой лошади, удерживая поводья одной рукой. Другой он изобразил пистолет и поднял его в воздух.
Где он раздобыл лошадь?
— Руки вверх, это ограбление! — скомандовал папа.
Он ехал прямо к дому, и его ноги низко свисали по бокам лошади, черные ботинки с силой вжимались в стремена, отталкивая их от лошадиных боков.
На главное крыльцо вышел дед.
— Что происходит?
— Держись, ковбой! — выкрикнул папа, натягивая поводья.
Лошадь встала на дыбы, рот у нее открылся так широко, что я видела сияющую металлическую штуку у нее поперек языка. Ноги лошади, ее плечи и бедра были сильными, с напряженными мускулами.
— Чья это лошадь? — спросил дед.
— Моя и только моя, — ответил папа. Он сильно натянул поводья, прижав их к шее лошади, и она повернулась вокруг своей оси. Куда бы он ни тянул — она кружила в ту же сторону. — Что думаете, ребята? Она вам нравится?
— Шикарная лошадь, папа! — воскликнул Кирк.
— Ага, — поддакнул Стив. — Шикарная.
— Можно мне прокатиться на ней? — спросил Кирк.
— Где ты ее взял? — спросил дед.
— Скажем так: кое за кем был небольшой должок.
Лошадь поводила головой то в одну, то в другую сторону, она запрокидывала ее и тянулась вперед, несмотря на металлическую штуку во рту. Но папа был недвижим, он крепко и спокойно сидел в седле, пока лошадь тянула поводья, дергалась и боролась с ним. Лошадь была воплощением движения, а папа — покоя.
— Это твоя лошадь? — спросил дед.
— Моя.
— Можно мне на ней прокатиться? — снова спросил Кирк.
— Это дикая кобылка, приятель. Подозреваю, что если ты сядешь в седло, она сразу же унесет тебя туда, откуда она пришла.
— И где это место? — спросил дед, нахмурившись.
— У черта на куличках, — ответил папа.
— Чай готов, — сообщил дед. — Ты собираешься спешиться с этого животного и поесть или нет? Мы тебя давно ждем.
— Можно мне на ней прокатиться? — в очередной раз спросил Кирк, но папа будто его не слышал.
— Хочешь покататься, Джастин? — спросил он.
— Но это же день рождения Кирка, — сказал дед.
— Что, сегодня?! — спросил папа.
— Не сегодня, — ответил дед, — но…
— Джастин поместится у меня за спиной. Пойдем, Джастин.
Кирк открыл рот от обиды. Я видела, как в его глазах словно захлопнулись ставни и погас свет.
— Идем, — позвал папа. — Забирайся.
Он подъехал ближе, наклонился и протянул мне руку. Лошадь казалась такой огромной, серой и сияющей, глаза у нее были такие темные! Папа тоже был огромный, он возвышался над лошадью, мускулы бугрились у него на руках, а у лошади — на плечах и сильной спине.
Я не знала, что мне делать. Мы же готовили барбекю в честь дня рождения Кирка.
— Джастин, — позвал папа. — Иди сюда и забирайся на лошадь. — От лошади пахло потом, травой и землей, она тяжело дышала и тянула папу то в одну, то в другую сторону. — Идем, — сказал папа, протягивая руку.
Кирк смотрел на нас, а Стив стоял в одиночестве, снова в ловушке окружавшей его пропасти, и не мог даже двинуться с места. У него не было ни единого шанса.
— Ради бога, ведь это же день рождения Кирка, — повторил дед.
— Вернемся через минуту, — ответил папа. — Идем, Джастин.
— Оставь Джастин в покое, Рэй, — потребовал дед. — Она не умеет ездить на чертовой лошади.
— Ей и не нужно уметь, — возразил папа. — Она может сесть у меня за спиной. — Затем он выпрямился в седле и сказал деду: — Помнишь, когда мы вместе с мамой ездили в Суон-хилл? Помнишь, дед? Мы же в тот день ездили верхом? И мама тоже ездила на лошади, помнишь? Ты же не забыл тот день, правда, дед?
Дед плотно сжал губы, он сжимал их так сильно, будто хотел удержать внутри то, что тогда произошло.
— Забирайся на лошадь, Джастин, — велел папа. — Хватайся за мою руку, затем ставь свою ногу на мою.
Папа наклонился, и я взяла его за руку, шагнула ближе к лошади, а она закатила глаза так сильно, что я видела их белки. Она отступила назад, будто боялась меня. Я попыталась поставить ногу на папин ботинок, но не могла до него достать. Я чувствовала, как Кирк и Стив наблюдают за моими попытками. Папа вытащил ногу из стремени.
— Просто поставь ногу на мой ботинок, — сказал он. — Ну же, Джастин! — Он хотел, чтобы я села на лошадь, ему надоело гарцевать на подъездной дорожке деда, надоело уговаривать меня покататься на лошади.
С дерева слетел дрозд, и лошадь подпрыгнула от неожиданности.
— Спокойно, — низким голосом проговорил папа. — Полегче, девочка, полегче.
Когда я подняла ногу и попыталась поставить ее на папин ботинок, он схватил меня крепче за руку, подтянул наверх и перекинул позади себя через седло. Я увидела грязь по другую сторону от лошади, пока та вертелась и подпрыгивала. Папа рассмеялся и посадил меня ровно. Седло прижимало меня к нему, я была так близко, что чувствовала запах табака от его куртки.
Кирк повернулся и пошел к дому. Он низко опустил голову. Это был его день рождения, пусть и месяцем позже, но все-таки его праздник. Пока он шел, та часть, что была у нас общая, постепенно съеживалась и на конец совсем исчезла.
— Держись, Джастин! — Папа обернул мои руки вокруг себя. — Ты в порядке?
— Да, — сказала я.
Лошадь дрожала под нами, она была горячая и влажная и тянула нас то в одну, то в другую сторону.
— Рэй, оставь Джастин здесь, — позвал его дед.
— Поехали, Джастин! — Папа натянул поводья с одной стороны, и лошадь повернула на тропу. — Пошевеливайся, крошка! — крикнул папа и щелкнул поводьями по ее плечам. Лошадь перешла на рысь, и меня затрясло.
Я прижалась к папе.
— Как мы ее назовем, моя хорошая? — спросил он. Кого он имел в виду — меня или лошадь? Кого назвал «хорошей»? Папа пришпорил лошадь. — Давай, полный вперед! — крикнул он.
Лошадь легким галопом поскакала по тропе, удаляясь от участка деда.
Папа пришпорил ее сильнее.
— Пошла! Пошла!
Лошадь перешла на галоп, копыта дробно стучали по грунтовой дороге. Когда я посмотрела вниз, то увидела, что из-под копыт разлетаются мелкие камушки, словно шрапнель. Чем быстрее она неслась, тем проще было ею управлять. Я держалась за отца, а мимо пролетали красные эвкалипты Йоламунди. Я забыла о том, как низко Кирк склонил голову, когда уходил, я забыла о его дне рождения, о том, что это был его отец, его поездка, а я отняла их у него, я отняла у Кирка его поездку.
— Сильвер! — крикнула я папе. — Ее будут звать Сильвер!
— Хэй-хо, Сильвер! — прокричал папа, наклонившись вперед.
* * *
В ту ночь луна ярко освещала верхушки деревьев по ту сторону изгороди, их ветви и листья сияли. Дед и Рэй сидели у костра и пили из банок пиво.
— Он думает, что сможет выручить тысячу баксов за тонну, — проговорил папа.
— Ерунда, — возразил дед. — Тысячу баксов?
— Мне лошадь нашептала.[8] — Папа махнул банкой пива в направлении Сильвер, которая стояла в загоне на другой стороне двора. — Тысячу баксов.
— И сколько за перевозку? Он сказал?
— Сказал, что все включено в цену.
— И ты ему поверил?
— Дурак он будет, если меня обманет. Он не станет так рисковать.
— И что ты собираешься делать?
— Проверить. Съездить туда и сделать несколько перевозок. — Папа отпил из банки. — Я присмотрел один дом на окраине Нуллабри.
Он не раз говорил, что когда-нибудь построит дом и осядет на одном месте, чтобы деду больше не пришлось за мной присматривать.
— Правильно, — заметил дед.
С тех пор как появилась Сильвер, папа стал намного разговорчивее.
Я пошла в загон, где стояла лошадь. Она опустила голову и пощипывала траву под ногами. Шерсть на ее теле переливалась, будто лунный свет исходил из-под кожи.
— Сильвер, Сильвер, — прошептала я, протягивая руку.
Она понюхала мои пальцы. Я погладила ее по носу и придвинулась ближе. От нее пахло так же, как от курочек и свежей травы. Глаза у лошади были похожи на черную воду, которую налили в две большие чашки. Я пролезла через натянутую проволоку и села на траву перед Сильвер. Штаны мгновенно намокли от речной воды, что просачивалась сквозь землю. Сильвер понюхала мои волосы. Она легонько толкнула меня в голову носом и фыркнула теплым воздухом рядом с ухом. Я слышала во дворе смех папы и деда.
— Да пошло оно все к черту! — говорил папа. — Никогда в жизни!
Я положила ладони на морду Сильвер и погладила ее по лбу. Она отщипнула траву рядом с моими ногами.
— Сильвер, Сильвер! — позвала я, поднялась и обняла ее за шею. Она позволила мне себя обнять. Грудь у нее была такая сильная, широкая и теплая.
— Я люблю тебя, Сильвер.
* * *
Но утром, когда я пошла ее навестить, загон пустовал. На траве остались отпечатки ее копыт.
— Лошадь пропала, — сказал дед со стороны задней двери.
— Как пропала? — не поняла я.
Запахнув плотнее халат, дед подошел к костру, с губы у него свисала папироса с «Белым волом». Он поднимал тонкие ветки и бросал их на тлеющие угли, пока на них снова не разгорелся огонь.
— Не знаю.
— Где папа?
Он вынул горящую ветку из костра и прикурил от нее.
— Этого тоже не знаю.
— Он вернется сегодня? — спросила я.
— Я знаю об этом не больше, чем ты.
— А утром он приедет? — не отставала я. Подняв бутылочную крышку, я бросила ее в огонь.
— Не знаю, — снова сказал дед.
Мы стояли рядом, я и дед, и ничего не знали, и снова ждали папу в месте, которое он покинул.
* * *
Когда дед уехал в город в сельскохозяйственный магазин, я отправилась к загону.
— Сюда, малышка, ну же, малышка. — Я протянула к ней руки, и она подошла ко мне, я почувствовала ее теплое дыхание на своих пальцах. Я закрыла глаза и вывела ее через ворота, затем поставила одну ногу в стремя и оседлала ее. Я чувствовала Сильвер под собой, чувствовала, как она переступает копытами. От нее исходило тепло, и я ощущала запах ее пота.
— Легче, девочка, спокойно, спокойно, — сказало я. Затем пришпорила: — Йя! Йя! — И мы припустили прочь. Одной рукой я держала поводья, пальцы другой сложила в виде пистолета и стреляла в воздух.
— Пиф-паф! Пиф-паф! Она моя, и только моя! — Мы галопом проскакали вокруг двора, выскочили из ворот и рванули дальше, по подъездной дорожке. Все быстрее и быстрее, копыта Сильвер стучали по дороге, из-под них летели камушки. — Хэй-хо, Сильвер!
16
Никто не знал, куда уезжал Рэй, когда его не было дома. Он говорил по телефону — но никто не знал, с кем он говорит. Друзья у него менялись. Он уезжал, чтобы встретиться с ними, но никогда не говорил куда. Обо всем этом дед рассказывал курочкам. «С того самого дня в больнице, — говорил дед. — Вот когда это началось. В тот самый день. В тот самый час, когда она нас оставила. Он стал совсем другим. Сплошные секреты».
* * *
Когда в пятницу я пришла домой из школы, возле костра сидел папа вместе с тетей Ритой.
— Привет, Джасси, — сказал папа. — Ты же помнишь Риту? — Он затянулся папиросой.
— Привет, Джастин, — произнесла тетя Рита.
Я не могла посмотреть на нее. Я смотрела ей под ноги — она носила такие же ботинки, как и папа.
— Джастин, — позвал меня папа. — Поздоровайся.
Я все так же смотрела на тетины ботинки — даже размером они были почти как папины.
— Джастин? — снова позвал папа. — Поздоровайся.
— Полегче. Рэй, — вмешалась тетя.
— Ну же, Джастин. Поздоровайся.
Я крепко сжимала губы — мне не хотелось, чтобы тетя Рита видела мои зубы.
— Ты так выросла с тех пор, как мы виделись в последний раз, — сказала она. Голос у нее был сильный, как у Рэя, но нежный, женский.
— Когда это было? — спросил папа.
— Джастин тогда было вроде бы… четыре года, — вспомнила тетя Рита. — Разве ты не помнишь? Мы тогда еще поссорились с дедом.
Я чувствовала ее взгляд. Щеки у меня вспыхнули.
— Ах да, в тот раз… — сказал папа. — Как я мог забыть?
— Ты похожа на мать, — заметила тетя Рита.
— Могла бы и не напоминать об этом, — отозвался папа.
— Нет ничего плохого в напоминаниях.
Я украдкой взглянула на нее. У тети глаза такого же цвета, что и у папы, но за радужкой сиял свет, и я могла заглянуть за нее. Она высокая, как и Рэй, широкоплечая. Даже одежда у них похожа: клетчатая куртка, ботинки, клетчатая рубашка.
— Итак, Джастин, значит, тебе уже девять? —спросила тетя Рита.
— Угу, — промычала я.
— Открывай рот, когда говоришь, — буркнул отец.
— Сам открывай, Рэймонд, — парировала тетя Рита.
Папа отвел взгляд.
— Десять, — сказала я.
— Десять! — удивилась тетя Рита. — Ты уже такая большая! Хочешь показать мне свою комнату?
— А где дед? — спросила я.
— У Сэнди, — ответил папа. — Он пробудет у него еще немного. Все в порядке, иди покажи Рите свою комнату.
Тетя Рита поднялась со своего кресла.
Она пошла за мной ко мне в комнату. Комната у меня была квадратной, одна стена выкрашена в светло-зеленый цвет, на другой наклеены обои, а на двух оставшихся дед закрасил обои белой краской, но можно было разглядеть под ней полоски. Тетя Рита посмотрела на мою кровать, оглядела стены, затем подошла к окну и оперлась на подоконник, выглядывая на дорогу. Я слышала, как она вздохнула. Затем она повернулась и села ко мне на кровать, рядом с подушкой. Я села напротив нее.
— Как дела в школе? — спросила она.
— Я не знаю, — ответила я.
— Если ты хоть немного похожа на меня — то школа, должно быть, кажется тебе кошмаром. Лучшим в школе для меня было то, что она закончилась.
— Хочешь посмотреть мои вырезки? — спросила я.
— Конечно, — ответила она.
Я вытащила стопки вырезок из шкафа: поезда и грузовики, автомобили и мотоциклы, вертолеты, фургоны и корабли усеяли одеяло. Тетя Рита провела по ним рукой. Она рассматривала их внимательно, не торопилась, а потом взяла в руки поезд с длинной вереницей разноцветных вагонов.
— Вот этот хороший, — сказала она, откинулась на спину и прислонилась к стене. Она вытянула вверх руки, рассматривая поезд. — На таком поезде можно уехать на другой край земли. Представь себе, сколько новых мест можно увидеть. Представь, как здорово будет при этом засыпать. — Она отложила поезд и подняла фотографию мотоцикла. — Вот от них держись подальше, — сказала она и посмотрела на стопку фордовских пикапов. Какие-то из них были цветными, какие-то — черно-белыми.
— Прямо как у Рэя… — проговорила она, отложила вырезки в сторону и посмотрела на меня с обеспокоенным выражением. — Он давно дома?
— Уже две недели, — ответила я.
— Ты часто с ним видишься? Вообще, как часто он приезжает домой?
— Иногда. Его долго не бывает.
— Чем он занимается? Кто-нибудь знает?
Я пожала плечами.
— Кирк и Стив здесь бывают?
— Иногда, — ответила я. — Когда Релл им разрешает.
— Релл… — Она тихо фыркнула. — Они присматривают за тобой?
— Кто? — спросила я.
— Твои братья.
— Вроде того.
Тетя Рита поднялась с кровати и снова посмотрела в окно. Она побарабанила пальцами по подоконнику, потом повернулась ко мне и спросила:
— Хочешь прогуляться?
— Да.
Тетя Рита помогла сложить вырезки. Она подняла фотографию поезда.
— Можно я возьму ее на память? — спросила она.
— Да, — ответила я.
Тетя Рита сложила фотографию пополам и засунула в карман куртки.
— Это будет всегда напоминать мне о тебе, — сказала она.
Мы прошли через дом и вышли в заднюю дверь. Папа пил пиво возле костра.
— Ничего, если мы пока прогуляемся? — спросила его тетя Рита.
— Если дед об этом узнает, он возьмется за маузер, — ответил папа.
— Ну, с отцом я как-нибудь разберусь. Пойдем, Джастин.
Мы пошли через двор к воротам. На верхней перекладине сидел Петушок.
— Мерзкий петух, — сказала тетя.
— Его зовут Петушок.
— Их всегда так зовут, — сказала тетя Рита, поднимая маленький камушек. Она запустила его в лапу Петушка, тот вскрикнул и спрыгнул с ворот. — Отвали, Петушок, — сказала ему тетя. — Мы идем на прогулку. — И она открыла ворота.
17
После полудня было тепло и пасмурно, небо покрывали ровные тонкие облака. Над головой переплетались и изгибались деревья.
— Тебе нравится у деда, Джастин? — спросила тетя Рита.
— Ага, — ответила я, не отрывая взгляда от дорожки.
Кроме участка деда, я жила только в Моаме, когда папа и мама еще были вместе. Папа готовил барбекю у стены рядом с окном. Он пил пиво из банки и ждал, пока на решетку можно будет положить сосиски. Но неожиданно стекло в окне рядом с огнем раскололось. Я видела, как сетка трещин побежала по нему, расходясь от центра. Мама закричала. Я побежала к ней, испугавшись разбитого стекла. Она все кричала и кричала и не останавливалась.
«Смотрю, тебе полегчало», — сказал отец.
Вскоре после этого она исчезла.
— Он хорошо заботится о тебе? — спросила тетя Рита.
— Кто?
— Папа. То есть дед. Твой дедушка.
— Ага.
— Еда в холодильнике? — спросила она.
— Ага.
— И пиво там же, верно?
— Он хранит пиво в прачечной, — объяснила я тете. — Рядом со стиральной машиной.
— Понятно…
Мы двигались по узкой тропе. Она шла позади меня, и мне казалось, что это идет папа, но не совсем папа — его сестра.
Мы вышли к деревьям с толстыми стволами, напоминающими пузыри; над землей у них вздымались, расползаясь во все стороны, корни. Ветви медленно колыхались. Кора, красная, розовая и кремовая, отслаивалась, обнажая древесные кости. В неярком свете листья казались серебристо-зелеными.
— Я уже забыла это место, — сказала тетя Рита. Она подняла руку и посмотрела наверх. Деревья образовывали коридор, ведущий к небу. Тетя взяла меня за руку. — У меня даже голова кружится — так красиво!
Мы шли все дальше, а вокруг стрекотали сверчки. Вскоре мы увидели реку. Она текла мимо нас, широкая и коричневая, на поверхности вздымались мелкие волны.
— Я любила приходить сюда, когда жила здесь, — сказала тетя Рита. — Я постоянно сюда приходила.
Мы пошли по тропинке вдоль берега.
— Ты часто здесь бываешь? — спросила она.
— Дед отпускает меня сюда только вместе с Кирком и Стивом.
— Думаю, вместе с ними тебе намного опасней, — заметила тетя Рита. — Релл все еще не дает деду житья?
— Да, — подтвердила я. — Она не дает ему житья. Особенно когда возвращается папа. Она не любит папу, но потом неожиданно снова любит. Очень-очень любит.
Тетя Рита рассмеялась.
— Ты все молчишь, Джастин, но тебе есть что сказать, правда? Как только ты разойдешься. — Затем она добавила: — Я тоже такой была. Но никогда не успевала разойтись, пока не покинула дом. Даже после этого было тяжело начать говорить. — Она будто рассуждала сама с собой. — Пока я не встретила Наоми.
— Кто это — Наоми?
Тетя Рита положила руку на ствол дерева.
— Моя подруга, — сказала она. — Моя очень хорошая подруга.
Мы еще немного прошли в тишине.
— У меня тоже есть друг, — сказала я.
— Правда? Кто это?
— Майкл Хупер.
— Хорошее имя, — заметила тетя. — Какой он?
— У него есть книга с картами, — сказала я. — Он знает все страны. И может читать. Может считать. Он сильный, — сказала я. — Очень сильный. И он может петь. Он ничего не боится. Он мог бы испугаться, но он не боится.
— Мне нравится, как ты его описываешь. Вы уже долго дружите?
— Не очень долго. Мы подружились только в этом году.
— Хорошо, что ты его нашла. Чем вы занимаетесь вместе?
— Э… мы разговариваем, едим его обед. Ну, не знаю… он мне помогает.
— Это хорошо, Джастин. Это очень хорошо.
Мы перелезли через бревно, лежащее поперек тропинки.
— Он не всегда приходит в школу, — продолжила я.
— Да? И почему же?
— Ему нужно ходить в больницу.
— Зачем?
— К медсестрам. Они заставляют его растягивать ноги.
— Почему они его заставляют?
— Он не получил достаточно кислорода. Его тело… оно не всегда его слушается.
— Должно быть, ему тяжело, — сказала тетя Рита. — И не только ему. Тебе тоже, когда его нет рядом.
— Да, — согласилась я. — Гораздо лучше, когда он тоже ходит в школу.
— Хорошо, — проговорила тетя Рита. — Я рада, что он у тебя есть. И готова поспорить, он тоже рад, что у него есть ты. Друзья могут изменить всю жизнь.
— Да, — кивнула я. — И правда, могут.
Мы остановились рядом с качелями — привязанной к веревке покрышкой. Длинная веревка была примотана к ветке, растущей прямо над рекой. Тетя Рита толкнула качели, и покрышка отскочила от нее.
— Хочешь искупаться? — спросила она.
— Да, — сказала я. Несмотря на пасмурную погоду, сквозь облака пригревало солнце.
— Я не могу просто так смотреть на эту реку и не искупаться, — призналась тетя Рита, расстегивая рубашку. — Даже чертовой зимой.
Она стянула ботинки и джинсы и осталась стоять на берегу только в трусах и лифчике. Тетя Рита была как папа и в то же время не как папа. Она повернулась ко мне:
— Кто последний, тот дурак!
Я сняла платье и стала спускаться к реке. Тетя Рита уже прыгнула на покрышку, уцепилась за нее и встала во весь рост. Она толкала ее ногами, наклонилась назад, запрокинув лицо к облакам. Покрышка взлетала все выше, затем летела вниз; спина тети Риты была такая прямая и напряженная, как у статуи солдата в Нуллабри, плечи широкие и гладкие, тело насыщено электричеством, которое она выпускает на волю в Тарбан-Крик. Она раскачивалась вверх и вниз на покрышке, все выше и выше. Когда покрышка взлетела достаточно далеко в сторону реки, тетя Рита отпустила ее и с громким криком упала в воду.
Я рассмеялась.
Тетя Рита выбралась на берег, с ее кожи обегали капли воды.
— Теперь твоя очередь, — сказала она.
Я села на качели, обхватив покрышку ногами, и крепко держалась за веревку, пока тетя Рита раскачивала меня все выше и выше. Я чувствовала, как раскрывается у меня рот, широко-широко, шире, чем дырка в зубах, и я сквозь смех закричала: «Не-е-е-ет!» — а тетя Рита раскачивала меня все выше.
— Отпускай! — кричала она. — Отпускай, Джастин!
Я отпустила веревку и взлетела к свету — выше, выше, выше! — а затем упала в холодные воды Муррея. Когда я вынырнула на поверхность, загребая по-лягушачьи руками и ногами, там уже была тетя Рита, она улыбнулась мне и окатила меня водой, брызги разлетелись во все стороны.
— Получай! Вот тебе! — Я тоже плеснула в нее водой. — Вот тебе!
— Вот тебе! Получай!
Мы вместе выбрались на берег и сели рядышком, вокруг нас и по нашим ногам ползали муравьи. Я палкой нарисовала на земле сердце. Медленно, держа палочку будто карандаш, я написала букву «д», затем нарисовала стрелочку, затем написала букву «р». Я писала очень медленно. Мне хотелось, чтобы буквы стояли в правильном порядке: «д», потом «р».
— О, Джастин! — сказала тетя Рита. Она обняла меня одной рукой и обложила нарисованное сердце камушками.
Я подняла взгляд и увидела сквозь деревья, что кто-то приближается к нам.
— Это Рэй, — сказала тетя Рита. — Это твой папа, Джастин.
— Йо, йо, йо! — вдруг заголосила она, приложив ладонь ко рту, словно вождь Пума из фильма «Маклинток».
— Йо, йо, йо! — отозвался папа и вышел из-за деревьев, похлопывая ладонью по рту.
Тетя Рита запрокинула голову:
— Йо, йо, йо!
Он подбежал ближе и на бегу стянул через голову рубашку, а совсем возле реки сбросил с себя джинсы и ботинки, такой широкоплечий, с тугими мускулами, переливающимися под кожей. Тетя Рита вскочила на ноги, все еще в трусах и лифчике, и они помчались к реке. Брат и сестра, они перекрикивались между собой, снова и снова, они кричали: «Йо-йо-йо!», похлопывая ладонью по рту, высокие и сияющие. Папа прыгнул на шину, сильно оттолкнулся и взмыл над рекой. Обхватив руками ноги, он с шумом упал в реку, и вокруг него кругами разошлась вода. Тетя Рита прыгнула следующей. Я смотрела, как они борются в воде, ныряют и выныривают, снова ныряют и плещут друг в друга водой. Каждая капля воды между ними искрилась от света и электричества.
— Ну все, сестренка, ты победила, победила! — Папа выполз на берег с таким видом, будто его подстрелили стрелой.
Он опустился на землю и лег на спину, не заботясь о муравьях, о том, что они заползут на него, он не боялся, что ветки, грязь и камни повредят кожу, не боялся света в своих глазах. Тетя Рита откинулась на спину рядом с ним, и они вместе смотрели в светло-серое небо.
— Твой папа никогда не мог победить меня. Джастин.
— Она права, Джастин. Никогда не мог, — подтвердил папа.
Они лежали рядом, и грудь у них обоих тяжело поднималась и опускалась. Я лежала с ними и слушала, как вокруг растут деревья, как скрипят, удлиняясь, ветви, как корни роют землю, как множатся листья.
Тетя Рита села, спрятав лицо в ладонях, и заплакала. Папа сел рядом. Он вздохнул и тихо произнес:
— Боже…
Он будто бы снова стал мальчишкой. Он знал, почему его сестра плачет, и не пытался ее остановить. Если он дотронется до нее — он заплачет сам.
Я посмотрела мимо них и увидела за деревьями Лиззи, до того как у нее сломались кости, до пневмонии и больницы, до войны в Бирме — такую же, как на фотографии, с цветком в волосах.
— Ты в порядке? — спросил папа.
Тетя Рита оторвала ладони от лица.
— Это место…
— Пошли, нам лучше вернуться, — сказал папа. «Это место» все еще было его домом.
Папа и тетя Рита оделись. Тетя Рита встала и протянула мне руку. Когда мы пошли, она начала петь:
— Между гор и долин едет рыцарь один, никого ему в мире не надо…[9] — Голос у нее был низким и спокойным.
Папа начал ей подпевать:
— Он все едет вперед, он все песню поет, он замыслил найти Эльдорадо.
Я тоже запела — пока мы шли к дому деда, мы были как Коул Торнтон, Джей Пи Харра и Мауди из фильма «Эльдорадо».
— И ответила Тень: «Где рождается день, лунных гор где чуть зрима громада, через ад, через рай, все вперед поезжай, если хочешь найти Эльдорадо!»
* * *
Мы прошли через двор, и я увидела деда: он был в курятнике.
— Вот вы где, леди! Вот и Петушок! Идите сюда, цып-цып-цып, — говорил он и бросал им зерна. Тетя Рита посмотрела на меня взглядом, в котором лучились искорки света. «Еще один мерзкий петух».
Дед вышел из курятника.
— Здравствуй, папа, — сказала тетя Рита севшим голосом.
На лбу у деда выступил пот, а щека испачкалась в курином помете. Ноги у него были такие тонкие, что от шорт вокруг них пролегли глубокие тени.
— Привет, Рита, — сказал он.
Мы стояли во дворе: Рита, Рэй, я и дед, и мне показалось, что внезапно стало гораздо жарче. Вокруг наших ног, будто охраняя деда, важно расхаживал Петушок.
— Рада тебя видеть, папа, — сказала тетя Рита.
— Хорошо выглядишь, Рита, — ответил дед.
Что-то пробежало между ними и ранило их обоих.
— Как ты?
— Я в порядке.
Повисла тишина.
— Дед, мы с тетей Ритой ходили купаться. И качались на шине, — сказала я.
— Господи, — произнес дед. — Хорошо, что вы себе шею не свернули.
— Ты же тоже раньше часто купался, правда, папа? — спросил отец.
— Да, было дело.
— Помнишь? — спросил папа. — Мы были на реке с чертовыми Уорлли, Разве не ты собственноручно привязал ту шину?
— Твоя правда — я.
— И первый ее опробовал! Мама чуть с ума не сошла.
— Это точно. А потом мы заставили ее саму прокатиться.
Повисла тишина. Лиззи доставала их даже оттуда, из-под земли, где была похоронена. Они представили, как она качается на качелях, крепко держится за шину, летит все выше и видит под собой реку. Но когда они сделали это, им стало больно.
— Боже, как давно это было, — сказал папа.
— Мы все постарели, — заметила тетя Рита.
— Я рад снова тебя увидеть, Рита, — сказал дед.
— Мне ты такого не говоришь, когда я возвращаюсь домой, — упрекнул его папа.
— Ты слишком часто возвращаешься, — парировал дед. — Хочешь пить, Рита? Будешь пиво?
— Я бы с удовольствием прикончила пару банок. — Тетя Рита обняла меня, и мы вместе подошли к костру. — Джастин так выросла, — сказала она.
— Она съедает все яйца от курочек, — сказал дед. — Ты уже поела, Рита? Рэй тебя накормил?
— Ты что, шутишь?
— Даже не верится, что я вообще мог о таком спросить… — сказал дед, и они рассмеялись одинаковым смехом, сухим, который выходит через нос.
— Эй, полегче, сестренка. Я же предложил тебе пиво! — заметил отец.
— Да, братец, предложил, что правда, то правда.
Ощущение легкости наполняло меня, такое же как небо над Мурреем: теплое, серое, светлое. Я хотела удержать его подольше. Мне казалось, что дырка между зубами уже заросла: больше она меня не беспокоила. У меня была тетя Рита! В семье Ли тоже стало много разных людей — тетя, отец, дедушка и я.
Дед подложил дров в костер. Я села рядом с тетей Ритой. Дед вынес во двор куриные крылышки и стал жарить их на огне. Он посыпал их солью и положил в огонь завернутые в фольгу кукурузные початки. Крылышки он полил медом.
— Ага, особое угощение для особого гостя? — спросил папа.
— Заткнись, Рэй, — проворчал дед.
— Выглядит отменно, папа, — сказала тетя Рита, и воздух вокруг костра наполнился ароматом куриных крылышек, масла и меда.
Я чувствовала на коже пленку от высохшей речной воды, в волосах засохла речная грязь, и я потянулась, чувствуя, как трескаются грязевые корочки. Нам было жарко. На дворе стояло лето, но костер деда горел каждый день. «Он держит в берегах чертову Муррей», — говорил дед. Он не разжигал костер, только если его мучила боль в животе.
Голоса деда, папы и тети Риты плыли вокруг меня, как музыка. Скоро они стали песней: «Но в скитаньях — один дожил он до седин, и погасла былая отрада. Ездил рыцарь везде, но не встретил нигде, не нашел он нигде Эльдорадо». Они пели, пили пиво и говорили: «Ах, крутой парень, Герцог, старый добрый Герцог, ни кто не пройдет мимо крутого парня!»
Они говорили это так, будто все лично знали крутого парня, любили его и его песни, и знали про его поиски Эльдорадо. Серый свет постепенно угасал, а огонь в костре деда светил все ярче и держал нас вместе.
Я не знаю, кто отнес меня в дом. Может быть, папа, а может, тетя Рита или дед. Меня положили на кровать и сняли туфли. Кто-то поцеловал меня в щеку. Сквозь сон я услышала, как кто-то сказал:
— Какая же ты красавица, малышка Джастин.
18
На следующий день я проснулась оттого, что в глаза светило солнце. Я встала с постели, прошла через коридор, остановилась возле закрытой двери в гостевую комнату и прислушалась.
Из кухни вышел дед.
— Не беспокой ее, Джастин. Пусть отдохнет.
Морщины у него на лице сегодня были не такими глубокими, словно кто-то разгладил их пальцами. Я почуяла запах жареных яиц, зевнула, потянулась и пошла на кухню. На столе стояла тарелка с кусками хлеба, густо намазанными маслом, рядом с ней возвышался чайник. Он был накрыт розовым чехлом, который связала Лиззи, обычно его вынимали только на Рождество. На сковороде шипели яйца, помидоры и бекон. Дед готовил завтрак и курил папиросу с «Белым волом». Дым от этого добрейшего животного клубами плавал по комнате, смешиваясь с запахом бекона. Рот у меня наполнился слюной.
В кухню вошла тетя Рита в полосатой пижаме, на голове у нее торчали колтуны спутанных темных волос. Она зевнула.
— Доброе утро, Джасси, — сказала она и взъерошила мне волосы. — Как здорово пахнет, папа! — Она села за стол.
— Девочки несут больше яиц, чем мы успеваем съесть, — из-за новой скорлупы и улучшенного корма.
— А-а, те самые девочки… — произнесла тетя Рита, лукаво мне улыбнувшись.
Дед положил на хлеб яйца, помидоры и бекон, затем поставил перед нами тарелки — одну перед тетей Ритой, другую передо мной.
— А как же ты, папа? Ты разве с нами не поешь? — спросила тетя Рита.
Дед поднял папиросу.
— Поем попозже. А вы приступайте, пока не остыло. — Он облокотился на стол и смотрел, как мы с тетей Ритой едим яйца, горячие помидоры и бекон на хлебе, и казалось, что каждый кусок, который исчезает у нас во рту, каким-то образом насыщает и его тоже.
Тетя Рита густо намазала хлеб маслом, и я тоже так сделала, а сверху на масло мы положили клубничный джем. Я запила это все молоком, а тетя Рита — чаем. Когда мы уже подчищали остатки еды с тарелок, дед спросил у тети:
— Как поживает «торри»?
— Нормально. Она у меня работает без устали. Не много дребезжит после сорока.
— Хочешь, я посмотрю, что с ней?
— Было бы здорово, папа. Ты спасешь меня от разорения в автосервисе. Можно я прокачусь с Джастин на твоем пикапе, пока ты работаешь? — Она повернулась ко мне. — Хочешь прокатиться, Джастин?
— Куда? — спросил дед.
— Не знаю. В город? Может, в булочную?
— Отлично, — сказал дед и затушил папиросу в раковине. — Заодно купите хлеба.
* * *
Я собиралась поехать в город с тетей Ритой. Мне было так легко, словно все воздушные шарики с пижамы уместились у меня в груди. Я натянула юбку и блузку. Тетя Рита вышла из комнаты в клетчатой куртке и джинсах.
— Ключи? — спросила она у деда.
Дед отстегнул ключи от пояса.
— Когда в пикапе едет кто-нибудь старше сорока, то можно услышать не только дребезжание. — Он взял сумку с инструментами и понес ее к тетиной машине.
Мы пошли к пикапу деда. Во флигеле были задернуты шторы.
— Просыпайся, Рэй, ленивая задница! — крикнула тетя Рита. — Некоторые вещи в жизни никогда не меняются, — сказала она мне.
С верхней перекладины ворот за нами следил Петушок.
— Очень многое вообще никогда не меняется, — заметила я.
— Верная мысль, сестренка.
— Эй, я же тебе не сестренка!
— Ну, племянница. Почти одно и то же.
Мы сели в машину. Она повернула ключ, и двигатель заработал.
— Может, выезжая из ворот, заодно переедем Петушка?
— А что, если он вернется в виде призрака? — спросила я.
— Боже, — поморщилась тетя Рита. — Могу себе это представить.
— Жуть!
— Эй, Джастин, у тебя в желудке осталось место для пирожного?
— Конечно!
— Ты забавная, Джастин. Тебе кто-нибудь говорил об этом?
— Нет, — ответила я. — Ты первая.
Тетя Рита рассмеялась. Она включила радио и стала крутить ручку до тех пор, пока не нашла музыку. Мужской голос запел: «Там ярче небеса синеют, там дружба крепче и сильнее…»
— Идеально, — сказала тетя. — Песни ковбоев.
«Там дует самый свежий ветер… там мир в процессе сотворенья». Мы ехали по дороге прочь от Йоламунди.
Тетя Рита вела машину, а из радио неслась одна песня за другой. «Я снова в седле, где друг — это друг, где стадо пасется на сорной траве, я снова, я снова в седле». Мы подпевали вместе, когда знали слова, а когда не знали, просто мычали в такт мелодии. Между песнями тетя Рита сказала мне:
— Никогда не верь ковбоям, Джастин.
— А что насчет Джона Уэйна? Он тоже ковбой.
— За исключением Джона Уэйна. Ему точно можно доверять.
— Но сперва спросить у деда.
— Ха!
Когда мы доехали до поворота на Нуллабри, тетя Рита проговорила:
— Давай поедем дальше.
— А булочная?
— Забудь про булочную. Что, если там будет Релл?
— Боже… — поежилась я.
— Господи, какая же ты забавная! Поедем до Эчуки?
— До Эчуки, — согласилась я, и мы промчались мимо поворота.
Дед никогда не отвозил меня в Эчуку. «Слишком много всякого дерьма за бешеные деньжищи». И ему не нравилось, когда вокруг много людей.
Вдоль дороги стояли силосные башни, огромные, будто сказочные замки. И на дороге было больше грузовиков, трасса казалась более оживленной, чем в Нуллабри: люди ехали в город, из города или проезжали мимо него, фермеры спешили в город закупить припасы. Дорога стала широкой, вдоль нее появилось больше магазинов с разными товарами в витринах: обувью, одеждой, книгами, креслами, кроватями. Я заметила супермаркет, гораздо крупнее того, что был в Нуллабри. Тетя Рита припарковала пикап на обочине главной дороги.
Я увидела длинный мост через Муррей. На другом его конце находилась Моама, где мы жили в доме с папой и мамой и где гриль для барбекю стоял слишком близко к окну.
— А можем мы через него перейти? — спросила я тетю Риту.
— Через мост?
— Да. Мы можем по нему прогуляться.
— Это длинный мост. Ты хочешь пойти пешком?
— А можно?
— Конечно. Почему бы нет?
Мы вышли из пикапа. Она взяла меня за руку, и мы направились к мосту. Там был тротуар для пешеходов и две полосы для легковых автомобилей и грузовиков. Мост соединял Моаму и Эчуку. Мимо нас проносились машины. На полпути, когда в Моаме уже стала видна стоянка для фургонов, я остановилась и посмотрела на реку. В груди защемило.
— Что такое, Джастин? С тобой все в порядке? — забеспокоилась тетя Рита.
Далеко внизу плескались темно-коричневые воды реки Муррей.
— Ты же некоторое время жила в Моаме, правда? — спросила она.
— Да.
— До того, как ушла Донна, верно?
— Да, — кивнула я.
«Рэ-э-э-й!» — так кричала мама, когда разбилось стекло. «Рэ-э-э-й, нет!» Но папа же не разбивал стекло, правда? Просто гриль для барбекю стоял слишком близко к окну. Почему же она так кричала?
Тетя Рита крепче сжала мне руку. Мимо пророкотала машина, и мост задрожал.
Далеко под нами Муррей несла свои воды все вперед и вперед. Скоро она дойдет до Удавки, протиснется сквозь узкие берега и побежит дальше. Мимо нас все так же проезжали машины, одна за другой, от шума двигателей дребезжали опоры моста. Мы с тетей Ритой долго стояли там, держась за руки.
— Мне жаль, что так вышло с твоей мамой, Джастин, — сказала тетя Рита.
В груди стало легче.
— Давай вернемся.
— Конечно, — ответила тетя.
Мы развернулись и пошли обратно в Эчуку. Мы шли вдоль главной дороги, заглядывая в витрины, где были выставлены чашки и тарелки, платья и книги.
— Хочешь мороженого? — спросила тетя Рита.
Мы перешли через дорогу и направились к магазинчику с мороженым. Там было полно детей с мамами и папами и пожилых парочек возраста деда. За стеклом в коробках лежало мороженое всех сортов: ванильное, лимонное, клубничное, карамельное, шоколадное.
— Выбирай любое — я угощаю, — произнесла тетя Рита.
Мне стало жарко. Так много видов мороженого — даже не знаю, смогу ли я выбрать.
Тетя Рита показала на радужное мороженое.
— Вот это выглядит неплохо, — заметила она. — Давай возьмем по порции вот такого. По двойной порции. Что думаешь, Джастин?
— Хорошо.
Тетя Рита заказала по двойной порции «радуги». Пусть даже живот у меня был набит яичницей с беконом, что мы ели на завтрак, да еще хлебом с джемом, места для двойной порции радужного мороженого в нем хватило.
Мы сели за столик рядом с причалом и стали смотреть, как по реке люди катаются на катамаранах. Если корабли поплывут дальше, они дойдут до Йоламунди — Муррей соединяла города, будто водная дорога. Люди на борту перегибались через ограждения, показывали на птиц и деревья, фотографировали.
— Мне жаль, что я не виделась с тобой чаще, Джастин, — проговорила тетя. — Это… это тяжело… с таким человеком, как папа — то есть дед. Но мне хотелось бы чаще навещать тебя. Давай оставаться на связи, ладно? Что бы ни произошло, ты официально всегда будешь моей самой любимой племянницей.
— Я твоя единственная племянница.
— Ах да, точно, — улыбнулась она. — Но все равно самая любимая.
* * *
Когда мы подъехали к участку деда, он все еще стоял перед домом, склонившись над мотором «торри» тети Риты. Услышав шум машины, он поднял голову и помахал нам гаечным ключом. Лоб у него был перепачкан масляной смазкой.
— Добрый день, папа, — сказала тетя.
— Как вам город?
— Хорошо. Мы доехали до Эчуки.
— Эчука? За каким дьяволом? Слишком много дерьма, — сказал дед, снова ныряя под капот «торри», — за бешеные деньжищи.
Тетя Рита мне подмигнула.
Мы обошли дом и увидели, что папа сидит у костра и пьет пиво.
— Начал пораньше? — спросила тетя.
— Никогда не рано выпить. — Папа поднял банку. — Где ты была, дорогуша? — спросил он меня.
— Ела мороженое, — ответила я.
— Правда? И где же это?
— В Эчуке, — ответила тетя Рита.
— А-а, в большом городе.
— Сейчас там более людно, чем раньше, — заметила тетя.
— Но не так людно, как там, откуда ты приехала. Должно быть, Эчука показалась тебе мелким городишком.
— Это тебе она, должно быть, показалась мелкой, — парировала тетя Рита. Она его не боялась, что бы он ни сказал или ни сделал, ей не было страшно.
— Как долго ты здесь пробудешь, Рита? — спросил папа.
— Уеду в понедельник, если ты не возражаешь. Возможно, по дороге подброшу Джастин до школы.
— Ты поедешь на автобусе, правда, Джастин? — спросил папа.
Я пожала плечами.
Из задней двери вышел дед.
— Будете обедать? — спросил он.
— Мне кажется, здесь я только и делаю, что ем, — сказала тетя Рита. — А ты как думаешь, Джасси? Перекусим?
— Конечно, — согласилась я.
* * *
— Как ты выдерживаешь? — спросил папа.
Мы закончили обедать и сидели вокруг костра.
— Что? — переспросила тетя Рита.
— Чертов Тарбан-Крик. Как ты там работаешь?
— Со временем ко всему привыкаешь.
— Я думаю, что это опасно.
— Твоего мнения никто не спрашивал.
— Там приходится держать ухо востро, — заметил дед.
— Пациенты большую часть времени под препаратами и почти не опасны. Большинство из них просто очень грустные.
— Они все еще применяют электрошок?
Тетя Рита поставила пустую тарелку на землю.
— Да, — подтвердила она. — Все еще используют.
— Черт. Ты тоже при этом присутствуешь?
— Каждый раз ты спрашиваешь меня об одном и том же, — сказала тетя Рита. — В этот раз я гадала, когда же ты снова начнешь. Да, я тоже при этом присутствую. Процедура очень быстрая. Пациентам становится легче. Большинство хотят повторить курс лечения и возвращаются для этого в больницу. Они сами на него соглашаются.
— Не все из них, — буркнул папа. — Но вы все равно бьете их током, верно?
— Знаешь, Рэй, электрошоковая терапия тебе тоже не помешала бы, — заметила тетя Рита. — А то что-то ты слишком напряжен.
— Вы двое… — предостерегающе начал дед.
— А где ты живешь, Рита? — спросил папа.
— Ты знаешь. В том же месте.
— Ах да, — сказал папа. — Но ведь ты больше не живешь одна, правда?
Потрескивание костра, казалось, заполнило весь участок деда.
— Может, принесешь нам пива из холодильника, Рэй? — попросил дед.
— Тут уже есть пиво, — заметил папа, перегнулся через ручку кресла и достал еще одну банку, стоявшую рядом с ним. Он передал ее деду. — С кем ты живешь, Рита? — снова спросил папа. — Как ее зовут? Наоми, ведь так? Она ведь переехала жить к тебе?
Участок деда был заряжен, как пистолет, — сверчки в траве, опоссумы в лесу и курочки, клюющие землю у нас под ногами, в одно мгновение могли разорваться на части и забросать нас окровавленными перьями и куриными глазами.
— Да, так ее зовут. Наоми. Именно Наоми попросила меня приехать сюда. Она сказала, что нужно помириться с родными.
Дед тяжело выдохнул и пошел к ограде. Остановился у нее, устремив взгляд куда-то вдаль.
— Что ты опять начинаешь, Рэй? — спросила тетя Рита.
— Да ничего я не начинаю. Просто задал вопрос. Обычная вежливость.
Дед вернулся и сел у костра.
— Рэй, лучше бы нам с тобой заняться вон той трубой у сарая. Устранить чертову протечку.
Папа его не слушал.
— Она красивая — если судить по той фотографии, что ты показала мне вчера вечером, Рита. Очень красивая. — Папа кивнул. — Я бы пригласил ее на свидание.
У костра мой папа был самым крупным. Его мускулы говорили о силе, они бугрились и перекатывались под кожей, делая его тело красивым и подтянутым. Братья Уорлли, Кирк и Стив всегда его слушались. Все его слушались. Он мог говорить что ему вздумается. Только тетя Рита не замечала, насколько он силен.
— Она настоящая красавица, Рэй, — подтвердила тетя. — И она только моя, так что даже не смотри в ее сторону, или я тебе голову оторву!
Тетя Рита — единственная, кто совсем не боится папы. Она старше его, первая вышла на свет, она больше видела, больше знала. Глаза у них были одного цвета, но у тети Риты в них сияло и искрилось электричество. Она знала, где его источник, и папа ее боялся.
— С меня хватит, — сказал дед, поднимаясь.
— Хватит чего? — спросила тетя, резко повернувшись к деду.
— Ты знаешь, о чем я говорю.
— Нет, папа, не знаю — о чем ты говоришь?
— Я думал, что с этим делом покончено.
— С каким «этим делом»?
— С твоим чертовым делом. Думал, что оно в прошлом.
— Почему ты так решил?
— Я подумал, что из-за этого ты решила вернуться.
От удивления у тети Риты отвисла челюсть.
— Ты что, правда думал, что я из-за этого приехала? Что у меня теперь нормальная ориентация?!
— Не надо… — начал дед.
Рэй откинулся в кресле, будто наблюдая за представлением.
— Не надо чего, папа? — Лицо тети покраснело.
— Не заставляй меня, Рита.
— А иначе что? Что, папа? Ты меня ударишь? — Она поднялась. Сердце у меня бешено колотилось.
— Вон из моего дома!
— Или что? Или что, папа?! — прокричала она. — Что ты собираешься со мной сделать? То же самое, что и с мамой? — Голос ее звенел по всему двору, поднимался к самой реке, достигал верхушек деревьев, возносился по тоннелям из их стволов до самого неба. — Почему ты не скажешь это вслух? Почему не скажешь, бесхребетный ублюдок?!
Я боялась, как бы чего не случилось с домом деда.
— Тогда за каким дьяволом ты проделала такой путь? Тебя никто не просил! Я тебя не просил! Всем было бы лучше, если бы ты не приезжала.
Тетя пошла прочь от костра по направлению к дому.
Я побежала за ней.
— Тетя Рита!
Она повернулась ко мне и резко вдохнула, будто ее ударили ножом.
— Ох, Джастин…
— Не уезжай, — взмолилась я.
— Иди сюда, Джастин! — позвал меня дед. — Оставь ее в покое. Сейчас же!
Я взглянула на тетю Риту. Глаза у нее были красные, и на щеках виднелись красные пятна. Она посмотрела на меня и проглотила слезы.
— Мне так жаль, Джастин, — сказала она.
У меня щипало и покалывало глаза.
— Тетя Рита…
— Джастин! — крикнул дед. — Иди сюда сейчас же!
— Иди, — сказала тетя Рита. — Тебе лучше его послушаться.
— Но я хочу поехать с тобой! — сказала я. — Можно мне поехать с тобой?
Тетя Рита помотала головой.
— Ох, Джастин…
— Тебе лучше уехать, Рита. — Папа встал и подошел к нам.
— Иди к черту, Рэй, — огрызнулась тетя. — Ты знаешь, что ты скотина? Я всегда думала, что в тебе есть что-то большее… — В ее голосе послышались слезы. — Но нет, ничего нет.
Она отвернулась от нас и пошла к задней двери. Я хотела пойти за ней, но папа крепко стиснул мне плечо ладонью.
* * *
Папа не разрешал мне уходить от костра, пока тетя собирала вещи.
— Можно я хотя бы попрощаюсь с ней? — спросила я. Мне казалось, что на грудь мне положили огромный груз. — Папа?
— Господи! — воскликнул он. — Иди, только ныть перестань!
Я побежала в дом, в гостевую комнату. Тетя Рита что-то то писала на листке бумаги.
— Джастин, — сказала она и обняла меня.
— Тетя Рита. — Слова прозвучали невнятно, потому что я зарылась в ее рубашку.
Тетя Рита крепко обнимала меня.
— Джастин, прости меня. Мы с твоим папой… Не волнуйся об этом. Мы все время с ним ругаемся, ясно? Еще с тех пор, как были детьми. Но он все равно мой брат. — Она дотронулась до моей щеки. — Хотелось бы мне видеть тебя чаще… — Голос у нее охрип. Она всхлипнула, сглатывая слезы. — Джастин, мне нужно вернуться домой, но я сейчас дам тебе свой телефонный номер, ладно? Два номера — один рабочий, в больнице Глейдсвилла.
— Тарбан-Крик?
— Верно. А другой — домашний. Ты никому про них не говори. Я дам их только тебе. Я хочу, чтобы ты их сохранила и воспользовалась в случае нужды, ясно? — Она взяла меня за руку и вложила в нее листок бумаги. — Не так все должно было быть, Джастин. Это все… очень неправильно.
Я ничего не могла ответить. У меня не было слов.
Тетя Рита посмотрела мне в глаза.
— Я буду тебе писать, ладно? И звонить тоже. С тобой все будет в порядке, правда?
Мне не хотелось, чтобы она уезжала.
— Прости меня, Джастин. — Тетя Рита встала.
Я держала в руках бумажку с ее номерами. Она вышла через главную дверь.
* * *
Из окна своей комнаты я наблюдала, как машина тети Риты удаляется от дома по Хенли-трейл. Я все смотрела ей вслед, пока она не переехала через мост, и потом ее уже не стало видно. Я села на кровать. Мне нечего было делать. Я долго сидела так, не двигаясь. В комнате было тихо, солнце посещало ее только утром, а после обеда тут стояла тень. Что я могла сделать? Ничего, совсем ничего.
19
Я лежала в постели и держала в руке листок с номерами, что оставила мне тетя Рита. Я не знала, что мне с ними делать, не знала, в каком порядке должны идти цифры. Я посмотрела на вентилятор на потолке. Он никогда не работал, он так долго висел неподвижно, что между лопастями повисли лохмотья паутины. Я встала на кровать, дотянулась до вентилятора и положила листок тети Риты на одну из лопастей. Когда я снова опустилась на кровать, то мне все еще был виден один из его уголков. Я легла и продолжала смотреть на него, очень долго, а потом уснула. Во сне тетя Рита и Наоми ехали по дороге верхом на лошади — тетя Рита спереди, а Наоми сзади. Наоми держала на руках ребенка, завернутого в красное одеяло. Я помахала им рукой, позвала их, но они не услышали или не заметили меня и проехали мимо. Дорогу заливала мутная вода.
Когда я проснулась, было темно. Я встала и пошла в коридор. Свет виднелся только под дверью комнаты деда. Я открыла ее и увидела, что он лежит в постели.
— Да какого черта? Назови мне хоть одну причину… достойную причину.
— Дед? — окликнула я.
— О господи! — сказал он. — Господи!
— С тобой все хорошо, дед?
— Принеси пиво.
— Хочешь поесть чего-нибудь?
— Я хочу пива.
Я пошла в прачечную, включила свет и взяла пиво из переносного холодильника. Затем вернулась к нему в комнату. Там стоял кислый запах.
— Чертовы дети, — говорил дед. — Где доверие? Зачем это все? Отвечай, будь ты проклят! Будьте вы все прокляты! Хоть одну достойную причину!
— Вот, держи, дед, — проговорила я и поставила на столик рядом с его кроватью банку пива.
Он перекатился на другой бок, и я увидела морщины, которые Бирма оставила у него на лице. По ним текли реки крови, хорошие парни там сражались с япошками. Они бежали по канавам, выкопанным на щеках деда, на его подбородке и на лбу.
Япошла во двор и не увидела отцовский пикап на его месте возле дома, и во флигеле тоже не было света. Я пошевелила угли в костре — оранжевые огоньки под серым пеплом — и села в раскладное кресло. Вокруг лица вились москиты.
Потом я поднялась и пошла в курятник, открыла ворота, и они скрипнули. Я втянула в себя воздух — в курятнике пахло курочками, милыми и мягкими. Я вдыхала их запах — свежего помета, соломы и перьев. Я подошла ближе к перекладине, на которой они сидели. В темноте был виден силуэт Петушка. Он издал хриплый клекот и поежился.
— Все в порядке, Петушок, — прошептала я. — Это просто Джастин.
Петушок затих. Я села ближе к коробкам, где спали три курочки, и прислонилась к ним. Я узнала Мисси и положила на нее ладони — сначала она подпрыгнула, но я пригладила ей крылья — так же, как это делал дед.
— Тсс, тише, Мисси, это же я, твоя подружка Джастин, тсс. — Я подняла ее — она не пыталась сбежать и спокойно сидела у меня на руках.
Я села на землю и посадила ее к себе на колени. Сквозь перья я чувствовала косточки на грудке Мисси и как за ними бьется сердце.
* * *
В субботу мы с Кирком и Стивом играли перед домом на участке деда. Кирк стоял на верхней перекладине ограды, вытянув руки в стороны.
— Тетя Рита — лесбиянка, — сказал он.
Я попыталась подтянуться наверх.
— А что это такое?
— Шлюха, — коротко ответил он и пнул мою руку.
Я подняла на него взгляд, ладонью защищая глаза от солнца.
— Дед сказал, что она шлюха?
— Да, он так говорил. Он сказал это, когда был в баре с Сэнди, а Стэн услышал и рассказал маме. Он сказал, что Рита — лесбиянка.
— Но что значит слово «лесбиянка»?
— Не знаю, — сказал он, спрыгивая с перекладины. — Может, собака такая.
20
На следующее утро я ела во дворе рисовые шарики, когда открылась дверь флигеля. На улицу вышел папа в одних шортах. Он спустился по ступенькам, сел в раскладное кресло под окном, вытащил из кармана кожаный кисет и свернул папиросу с «Белым волом». Я чувствовала, что он за мной наблюдает.
— Иди-ка сюда, — позвал он.
Я отложила миску и побрела через двор.
Папа затянулся сигаретой.
— Хочешь сегодня чем-нибудь заняться? Вместе, только я и ты? — Он выпустил вверх струю дыма.
— Да, — ответила я.
— И что бы ты хотела сделать?
— Не знаю.
Папа еще раз затянулся и выпустил в воздух кольцо дыма.
— Раньше тебе они нравились, Джастин, — сказал он, выдувая больше колец. — Ты пыталась просунуть в них палец до того, как они рассеются. Помнишь? — Он просунул палец в одно из колец. — Обувайся и садись в пикап. — Он поднялся и пошел во флигель.
Я сидела на ступеньках и завязывала шнурки, когда в кухню вошел дед. Он протер глаза и плотнее запахнул халат.
— Ты куда собралась?
— Я уезжаю погулять с папой, — ответила я.
Дед нахмурился.
— И с каких это пор вы с ним гуляете?
Папа вошел на кухню в джинсах и рубашке.
— Куда ты везешь Джастин? — спросил дед.
— Просто покататься.
— Куда?
— Да никуда, дед. Мы просто покатаемся.
— Когда вернетесь?
— Должно быть, скоро, — сказал папа. — Остановимся у булочной и что-нибудь купим на обед.
Дед снова нахмурился. Что мне было делать — слушаться деда или слушаться папу? Когда папа приезжал домой, никто не мог сказать этого точно.
— Разве у тебя не кончилось горючее, сын?
— Горючего у меня полно.
Папа выехал на Хенли-трейл, а с нее — на шоссе.
— Куда мы едем? — спросила я.
Он не ответил.
Вскоре мы свернули с шоссе на другую грунтовую дорогу. Пока машина подпрыгивала на камнях и ухабах, я держалась за дверь. Мы заехали глубже в подлесок, кусты и молодые тонкие стволы деревьев плотно обступили пикап. Между кустами на земле лежали большие камни, машина натыкалась на них и жалобно скрипела. Папа свернул с грунтовой дороги на поляну, остановил пикап и потянул за ручник, затем открыл дверь и вышел. Я тоже вышла из машины. Я понятия не имела, куда мы заехали и что собираемся делать.
Папа обошел машину и достал из кузова пикапа большую коробку с пустыми бутылками и банками. Я последовала за ним дальше в кусты. Папа остановился возле россыпи валунов.
— Жди здесь, — велел он и отошел на расстояние, примерно равное длине двора на участке деда, затем снова повернулся ко мне лицом.
— Здесь будет твоя линия цели, — крикнул папа оттуда. — Прочувствуй расстояние.
Он положил коробку на землю и достал из нее банки из-под краски и бутылки, поставил бутылки в линию рядом друг с другом на одном камне, затем точно так же выложил банки на другом камне.
— Иди сюда, — позвал меня папа, и я послушно подошла к нему. — Когда только учишься, надо закапывать цель в землю, вот так. — Он засунул бутылку глубже в землю. — Прикопай их на дюйм или два в глубину, поняла? Если не закопать, ты не поймешь, промахнулась ты или попала, они будут падать даже от летящей мимо пули.
— Что мы собираемся делать? — спросила я.
— Я научу тебя стрелять, — ответил он.
Это Кирк хотел научиться стрелять. Что бы вы ни дали Кирку — карандаш, ложку, линейку, — он все превращал в пистолет. Дядя его друга Дэнни обещал научить их. Он говорил, что собирается вернуться в Викторию, когда в Гимпи закончится сезон стрижки овец, но Дэнни точно не знал, когда он вернется.
Я пошла за отцом обратно к пикапу.
— А как же Кирк и Стив?
— Именно здесь я учился стрелять, когда был еще ребенком, — сказал он, будто совсем не слышал меня. Мои слова ничего не меняли. — Старик мне показал, как это делается. Разумеется, маме никто из нас ничего не сказал. — Каждый раз, когда папа говорил о своей маме, голос его смягчался, будто он произносил молитву. Лиззи умерла раньше, чем он был к этому готов.
«До того, — рассказывал дед курочкам, — Рэй был очень послушным. Чудо, а не ребенок. Но потом, после больницы, часть его будто похоронили вместе с матерью. И это была самая лучшая его часть, вот что я вам скажу, цып-цып-цып. Самая лучшая часть Рэя в тот день упокоилась в могиле».
Папа открыл пассажирскую дверь и взял что-то из бардачка.
— Иди сюда, — сказал он.
Я подошла к нему, и он развернул кусок мешковины, который держал в руках. Под ней был пистолет. Папа медленно повертел им в воздухе, будто это был его старый друг, которого он очень любил и по которому скучал.
— Познакомься со «Смитом», — сказал он. Он разговаривал не со мной — но одновременно и со мной тоже.
— А как же Кирк? — еще раз спросила я.
— Давай сюда руки, — сказал папа.
Он вложил мне в ладони «смит». Они опустились под его тяжестью.
— Тяжелее, чем ты думала, правда?
— Ага.
— Потрогай ствол.
Я дотронулась до пистолета.
— Не барабан. Ствол. Он здесь. — Папа положил мои пальцы на ствол оружия, гладкий и холодный.
— Нажми на спусковой крючок, — сказал он. — Почувствуй, сколько силы на это нужно.
Я нажала на спусковой крючок. Это оказалось нелегко. «Смит» был меньше, чем пистолеты деда, но толще. Кирк и Стив с радостью познакомились бы со «смитом». Кирк спросил бы, как он попал к папе и во что он из него стрелял, как его заряжать, когда он у него появился и какие для него нужны пули. Папа, может, и не стал бы ему отвечать, но Кирк продолжал бы спрашивать, пока папа не ответил бы ему что-нибудь, самую малость, но Кирк и дальше бы спрашивал, он бы не сдался. А Стив ждал бы у него за спиной, достанутся ли ему хотя бы крохи.
— Поверни пистолет и посмотри на него с другого конца, Джастин, — велел папа.
Я повернула «смит», чтобы он смотрел на меня дулом ствола.
— И как ощущения?
Я пожала плечами.
— Никто не захочет увидеть дуло пистолета с другого конца. — Папа взял у меня из рук пистолет. — Шансы велики, что это окажется последнее, что ты увидишь в жизни.
Он потянул за небольшой рычаг сверху.
— Вот здесь курок, — объяснил он. — Вот как поджигается порох. Как только ты освоишься с оружием, все становится просто: наводишь его на цель и нажимаешь спусковой крючок. «Смит» нужно держать обеими руками. У него большая отдача — так он сообщает тебе, что сделал то, о чем ты его просил.
Папа снова отдал мне пистолет.
Он пошел к машине и вернулся с небольшой коробкой.
— Пули, — пояснил он, взял у меня пистолет и открыл барабан. — Пули заходят сюда, — сказал он и засунул в каждый паз цилиндра по одной пуле. — И пока ты умеешь считать до шести — ты будешь в порядке. Ты же умеешь, правда?
Вроде бы здесь не было больше никого, кроме меня и папы, и все же я чувствовала, что и меня тут тоже не было. С таким же успехом папа мог разговаривать сам с собой или перед толпой в тысячу человек — но он говорил не со мной. Он закрыл барабан и поставил его на место. Затем поднял пистолет, взвел курок и прицелился.
— Как только зарядишь его, тебе остается только прицелиться в того, кого хочешь убить.
Я видела, как он на спине у Сильвер скачет по Хенли-трейл, высоко подняв пистолет, как Джон Уэйн в роли Рустера Когберна. «Целься только в того, кого хочешь убить!» — кричал он и на полном скаку проносился мимо зрителей.
Папа взял меня за плечи, встал рядом и повернул меня лицом к бутылкам и банкам.
— Тебе покажется, что от звука у тебя разорвется голова, но ничего с ней не будет, поверь мне. Сначала бутылки.
Он поднял вверх пистолет и вытянул его вперед на длинных и прямых руках, навел ствол оружия на бутылки и банки и прищурился.
Затем он нажал на спусковой крючок. Выстрел был таким громким, что у меня чуть голова не лопнула. Раздался звук разбивающегося стекла. Я шагнула в сторону от папы, зажимая уши руками, а он выстрелил еще несколько раз.
Бах-бах-бах-бах-бах!
Кусты наполнились звуками бьющегося стекла. Голова у меня гудела.
Папа опустил руки.
— Что думаешь, Джастин? Метко я стреляю? — Он посмотрел на острые осколки бутылок и покачал головой, будто они попытались сбежать, но он это заметил.
Бах-бах-бах-бах!
Я разглядывала ряд разбитых бутылок.
— Очень метко.
— Это был твой первый урок.
— Спасибо, папа.
Мы дошли до пикапа, и он опустил поддон кузова, отложил пистолет, сел на поддон и достал из заднего кармана джинсов кисет с табаком. На боку кожаного кисета виднелись буквы «Р. Э. Л.» с двумя змеями, которые их обвивали. «Рэймонд Эндрю Ли». Он вытащил щепоть табаку, высыпал его на папиросную бумагу и свернул самокрутку.
— Позже умение стрелять сослужит тебе хорошую службу, — сказал он. — Когда ты станешь немного старше. — Свисавшая с его губы папироса качалась вверх и вниз, будто соглашаясь с его словами.
— Такой же, как Кирк? — спросила я.
— А сколько ему лет?
— Тринадцать.
— Да, где-то так, — подтвердил он. — Вот когда все начинается. Может, немного позже. А теперь иди и собери разбитые бутылки в кучу, чтобы они не мешались. Наступил черед банок.
— Хорошо, — сказала я и пошла к бутылкам. Ноги у меня подкашивались. Только туфли, которые стали слишком тесными, держали меня. Я сложила разбитые бутылки в конце ряда, так что там остались только банки, и пошла назад к папе. Он докурил, затушил папиросу о камень и сказал:
— Пора его перезарядить. Достань мне шесть пуль из коробки, Джастин.
Я сделала так, как он велел, и передала ему первую пулю. Он тщательно осмотрел ее, держа близко к глазам, потом на расстоянии от них.
— Ты должна знать, как позаботиться о себе, — сказал он. — Чтобы, когда ты говоришь «отвали», ублюдки сразу понимали, что ты имеешь в виду. Им всем нужно только одно. — Папа разговаривал со мной или с пулей? Он вставил пулю в барабан. Я передала ему следующую.
— Не позволяй им, Джастин. Они все одинаковы. Всем им, богатым и бедным, черным и белым, старым и молодым, — всем нужно только одно. — Он засунул в барабан следующую пулю. — По большому счету это все, что им от тебя нужно. Не давай им этого. — Папа провернул пулю между пальцами, рассмотрел со всех сторон, потом, будто решив, что она ничем не отличается от остальных, тоже запихнул в барабан. — Пусть ублюдки подождут, — закончил он.
— Поднимайся и становись напротив меня, — велел он, когда полностью зарядил пистолет, и передал его мне. — Целься только в того, кого хочешь убить.
Папа положил свои ладони на мои, встал позади меня, и я почувствовала жар, который исходит от его тела.
— Смотри на свою цель, — сказал он. — Первая банка. — Я посмотрела на банку из-под белой краски. — Не отрывай взгляда от цели. Не думай больше ни о чем. Даже о том, чтобы нажать на спусковой крючок. Не спускай глаз с банки. Помни только одно — или ты, или твоя цель. Кто из вас умрет сегодня?
Я посмотрела на белую банку: в середине она была погнута, будто ее пнули. Кто из нас умрет сегодня? Я чувствовала на своих пальцах пальцы папы, когда он нажал на спусковой крючок. Звук швырнул меня на него. Банка упала с камня. Внутри головы, словно при пожарной тревоге, звенел колокол.
— Стреляй! — воскликнул папа. — Готова?
Бах! Бах! Бах! Бах! Бах! Выстрел! Выстрел! Выстрел! Выстрел! Выстрел!
Все ржавые банки попадали мертвыми.
* * *
На обратном пути к дому деда папа не произнес ни слова. Локоть он выставил в открытое окно, пока вел машину, и поглядывал вперед и по сторонам. Он был таким спокойным, словно выпустил что-то изнутри.
Когда мы приехали домой, дед сидел на диване и смотрел по телевизору собачьи бега.
— Вы купили хлеба? — спросил он.
Папа вышел во двор из задней двери, ничего не ответив.
Я пошла в свою комнату. В ушах у меня звенело, болела голова. Я села на кровать и стянула с себя туфли. Кровать раскачивалась из стороны в сторону. Я пошла в туалет, натыкаясь на стены, склонилась над унитазом, и меня стошнило. Я стояла там, опираясь на стену, а потом вернулась в свою комнату, легла на кровать и смотрела на уголок бумажки, который выглядывал из-за лопасти вентилятора. Я смотрела на нее до тех пор, пока комната не перестала раскачиваться.
Только тетя Рита не боялась, она была такая сильная, что обуздала даже электричество. Она точно знала, куда прикладывать электроды. Если ошибиться хоть на дюйм, можно убить человека, но тетя Рита никогда не ошибалась. Она поджаривала в человеке ярость, пока он не был готов начать жизнь заново.
21
Утром в понедельник я вышла из автобуса и увидела машину Хуперов у ворот. Миссис Хупер открывала дверь. Я стояла у ограды и наблюдала за ними. Майкл поднял руку и помахал мне. Я тоже ему помахала, а затем его мама, миссис Хупер, тоже помахала рукой, но я не знала, как ей ответить. Рука не слушалась. Я уставилась себе под ноги.
— Джастин! — позвал меня Майкл.
Я не могла поднять взгляд — его мама все еще была там.
— Джастин, иди сюда! — крикнул он.
Я медленно подошла к ним, не глядя на миссис Хупер.
— Джастин стесняется, — сказал Майкл своей маме.
Я почувствовала, как лицо заливает краска.
— Привет, Джастин! — сказал Майкл.
Я посмотрела на него, глубоко вздохнула и была очень рада, что наступил понедельник.
Вместе с миссис Хупер и Майклом мы дошли до класса. Он ставил костыли впереди себя, а затем подтягивал свое тело к ним, и никто не смотрел на нас, никто не кричал, не говорил «дурачок-дергачок». Теперь, когда мы были вместе, Майкл и Джастин, все насмешки прекратились.
* * *
Мы ели воздушную кукурузу, которую мама Майкла положила ему в контейнер для обеда. Она посыпала ее сахаром и солью, поэтому в ней чувствовались все вкусы сразу. Кусочки кукурузы падали на землю у наших ног. Вокруг губ налипла соль.
— А чем ты хочешь заняться? — спросила я у Майкла.
— Когда?
— Когда закончишь школу.
— Я хочу стать археологом.
— Как это?
— Нужно копаться в земле и искать разные ископаемые. Например, окаменелости. Нужно путешествовать по разным местам — в пустыню, в снега, в древние города. Находить то, о чем еще никому не известно. Открывать что-то новое.
— Например?
— Например, кости неизвестных животных. Ведь есть еще животные, которых нужно открыть. И насекомых. И птиц. Мы еще не знаем всех птиц, которые обитали на земле. Можно откопать старые дома и вещи, которыми пользовались люди в древности.
— Что за вещи? — спросила я, слизывая сахар с пальцев.
— Чашки, тарелки. Оружие. Щиты. Откапываешь их и пытаешься понять, что там произошло. Нужно самому проделывать всю работу. Никто ничего не объясняет. Рассматриваешь находки под увеличительным стеклом и записываешь все, что узнал.
Когда Майкл говорил, то периодически дергался и прерывался, но все равно казалось, что он уже там, куда стремился, где лежали древние кости; он откапывал их и рассматривал под увеличительным стеклом, пока не исследовал до мельчайших деталей, чтобы потом рассказать о своих наблюдениях.
* * *
Костыли стояли наготове возле парты, словно ружья, — на случай, если они нам понадобятся. Другие дети видели наше оружие и не трогали нас. Миссис Тернинг тоже нас не трогала, она старалась не подходить близко к Майклу. Мы готовили уроки, Майкл помогал мне правильно расставить буквы, помогал выбрать правильные слова и правильные кружочки для галочек. Я стояла рядом с ним на пении. У Сэбин приподнимались скулы, когда она пела: «Зал украшен остролистом, фа-ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла», и мы с Майклом украшали залы, классы, парты и стены ветками остролиста.
22
В следующую пятницу деда не было дома: он отдыхал в отеле Йоламунди вместе с Сэнди. Это лучший друг деда, но они выбираются куда-нибудь, только когда дед его подвозит. Сэнди не может водить машину после войны.
«Не смог найти чертов рычаг переключения передач, — говорил дед. — Думал, что он под чертовым сиденьем. Я ему говорил: „Сэнди, черт тебя дери, это же просто машина“. Но он ее не трогал. Сразу вспоминал обо всем, всю эту гребаную заварушку: „Нет, мне уже хватит, приятель“».
Папа жил дома уже три недели.
— Дьявол, я уже готов сбежать отсюда, — сказал он. Он смешал ром с колой: налил их в равном количестве в стакан, закинул туда несколько кубиков льда и снова лег на диван, вытянув ноги на подушки. Мы с Кирком и Стивом сидели на полу, пили колу и смотрели «Хондо» с Джоном Уэйном в роли Хондо Лэйна.
— Все когда-нибудь умирают. Настал и его черед, — произнес папа в то же самое время, что и Хондо. Он поднял бокал по направлению к телевизору.
— У твоей матери есть дружок? — спросил папа у Кирка во время рекламной паузы.
Кирк и Стив переглянулись. Кирк говорил, что, когда дядя Дэнни научит его стрелять, он положит подушку на голову Дина и нажмет на спусковой крючок. Ему не терпелось увидеть разлетающиеся при этом перья.
— Есть или нет?
— Нет, — ответил Кирк, продолжая таращиться в телевизор.
Кирк говорил, что даже если полицейские поймут, что именно он убил Дина, это не имеет значения, потому что до шестнадцати лет его не могут упечь за решетку, он слишком маленький.
— Нет дружка? — уточнил папа.
— Нет. Мне кажется, что нет.
Кирк говорил, что если его признают виновным, то отправят в исправительную школу с минимальной охраной, где он выучится на водителя погрузчика.
— Вот так новость — нет дружка! — Папа отпил из стакана. — Вот и славно. Почему бы и нет? — Голос отца звучал так, будто под ним распростерся океан, и голос его всплыл из глубины, влажный и раскатистый, словно морской прибой.
В животе заурчало. Дед оставил на кухонном столе сосиски, горошек, ветчину и хлеб и сказал папе «поджарить чертовы сосиски». Папа встал. Он был выше, чем все остальные папы в нашей школе. Выше, чем директор Прентис. Выше, чем статуя солдата в Нуллабри. Он рыгнул, когда выпрямился в полный рост, и Кирк со Стивом засмеялись.
— Но у меня есть одно правило — я позволяю людям делать то, что они считают нужным, — проговорил он одновременно с Хондо и вышел из комнаты.
Кирк отхлебнул напиток папы, тщательно вытер рот и продолжил смотреть на Джона Уэйна. Стив сделал тоже.
Дед не разрешал нам самим готовить на плите. Ему не нравилось уезжать из дома, даже когда возвращался папа. Но ему позвонил Сэнди, который дважды спасал ему жизнь. Если бы не Сэнди, у нас бы не было деда. «Ваш старый дед сейчас лежал бы в грязи с пиявками где-то между Бирмой и Таиландом, так-то, детки. Но он меня вытащил. Старый ублюдок спас мне жизнь».
Мы слышали, как папа в кухне разговаривает по телефону.
— Чем занимаешься? Я имею в виду прямо сейчас… Ничего… Дети здесь… Позже… Ты знаешь, что я чувствую… Фигня, все совсем не так… Успокойся. Я же тебе говорил… Не-е, я просто подвез ее до дома… Ничего… Ладно тебе, крошка, успокойся… — Папа вернулся в комнату и лег на диван. — Чертовы женщины, — выругался он.
Джон Уэйн в роли Хондо тоже разговаривал на кухне со своей леди: «Вы пахнете, как пахнет женщина — такой густой, теплый, нежный аромат. Я смог бы почувствовать вас даже в темноте, миссис Лоу».
Изображение покрылось рябью, по экрану побежали полосы. Я встала, чтобы поправить антенну. Дед говорил, что у меня это лучше всего получается. Неважно, насколько плохим стало изображение, — я могла его исправить. «Отличная работа, Джастин, у тебя талант», — всегда говорил дед.
Пока я поправляла антенну, я чувствовала на себе взгляд отца. Я повернула ее в одну сторону, потом в другую. Кирк и Стив тоже за мной наблюдали. Кирку также хотелось уметь настраивать антенну, чтобы вернуть изображение, но он даже не пытался — он знал, что только я умею это делать. Я продолжала поворачивать и наклонять антенну, но нормальное изображение не возвращалось на экран. Кадры с Джоном Уэйном мелькали и наползали друг на друга.
— Твоя чертова мама тоже не могла ни с чем справиться, — сказал папа.
«Твоя чертова мама тоже не могла ни с чем справиться». Папины слова будто зарядили гостиную электричеством. Он никогда не говорил о моей матери. Только дед рассказывал мне о ней, он рассказал, что я родилась задом наперед, что это так сильно напугало мать, что она сбежала. О том, что швы у нее разошлись, я тоже узнала от деда, а не от папы. Дед рассказывал курочкам: «Ей должны были сделать операцию, но было уже слишком поздно, и вперед ногами или еще как, но она вышла сама. Черт побери, бедняжка Донна. Но это ее не извиняет, правда, девочки? Не извиняет, черт ее дери, все-таки это ее собственная дочь». Папа даже имени ее никогда не произносил. Я все двигала антенну, но изображение не возвращалось. «Твоя чертова мама тоже не могла ни с чем справиться». Неважно, в каком положении я устанавливала антенну, — ничего не помогало. Папа смерил меня взглядом с ног до головы. Мне стало жарко.
— Ты и правда на нее похожа, Джастин, — проговорил папа. — Рита была права.
Части картинки поменяли направление: Джон Уэйн словно попал в петлю, и его изображение побежало по кругу, снова и снова.
— У тебя такие же ноги, — продолжил папа и поднял бокал в направлении моих ног. Я чувствовала, что Кирк и Стив тоже смотрят на них. — Ты и в остальном на нее похожа, — добавил папа. — Никогда не мог понять, что происходит, что творится у тебя в башке. О чем ты думаешь, Донна? — спросил он. Глаза у него были красные, слова звучали невнятно — с кем он говорил, со мной или с Донной?
Кирк и Стив сидели тихо, как мышки, и только глаза их перебегали с меня на экран. Я больше не видела Джона Уэйна, его заслонили помехи и снежная буря. Я не могла пошевелить даже рукой.
— Да ради всего святого! — произнес папа, поднимаясь на ноги. У меня опустились руки. Папа подошел к антенне и повернул ее.
— Она изменилась, когда забеременела, — сказал он. — Именно тогда настал конец нашим отношениям.
Я села на место. Живот сводило от боли. «Она изменилась, когда забеременела». Это из-за моей неправильности? Дед говорил, что я с самого начала была неправильной. Неужели именно я ее изменила?
Папа поднял антенну и снова опустил ее. Не помогло.
— Ну и плевать, — буркнул папа, пнул телевизор и поднял бутылку с ромом. Размахивая ею, он вышел из комнаты.
Изображение покрылось рябью, будто внутри телевизора бушевала буря.
— Попробуй еще раз, Джастин, — попросил Кирк.
— У меня не получится.
— Получится. Попробуй.
— Я не смогу.
— Сможешь, — настаивал Кирк. — Еще одна попытка.
Я повернула антенну — и на экран вернулся Джон Уэйн в роли Хондо Лэйна. Он держал в объятиях миссис Лоу.
— У тебя все равно есть этот талант, Джастин, — сказал Кирк.
— Да, — поддакнул Стив. — Всё еще есть.
Мы сели вместе на диване, покинутом нашим отцом. Мы досмотрели до самого конца, когда Хондо убил Сильву и апачам пришлось искать нового вождя.
— Вперед, крутой парень, — сказал Кирк.
— Вперед, Хондо, — добавила я.
* * *
Позже, когда мы ели хлеб с соусом, Кирк произнес:
— Она изменилась, когда забеременела. Ты это слышала, Джастин? — Он говорил с набитым ртом, из-за чего слова звучали невнятно. Он улыбнулся — в уголках губ виднелся соус.
— А ты знаешь, что папа научил меня стрелять? — спросила я.
Он перестал жевать.
— Когда?
— На днях.
У него вытянулось лицо.
— Врешь.
— Из «смита», — добавила я. — Он взял меня с собой в заросли кустарника.
— Врешь.
— Нет, не вру. Сам его спроси. У «смита» в барабане шесть патронов, и он тяжелее маузера. Гораздо тяжелее.
— Он показал тебе, как стрелять?
— Ага, — подтвердила я, подняла руку со сложенными в виде пистолета пальцами и выстрелила ему в лицо. Затем встала из-за стола и оставила его одного.
Как ни крути, а мы с ним из настоящих брата с сестрой уже превратились просто в сводных. Папа свел нас вместе — а потом снова разделил.
23
Раньше я с нетерпением ожидала выходных, а теперь не могла дождаться, когда начнутся школьные дни. Майкл ждал меня, а я — его. Он никогда не торопился. Будто я была книгой с картами, и когда он ее открывал, он видел все страны, животных, погодные условия, климат, рисунки, из которых я была сделана, и хотел узнать обо мне еще больше. Будто всегда была следующая страница, которую нужно перевернуть, рисунок, чтобы его разглядеть, всегда была возможность узнать обо мне еще что-нибудь новое.
* * *
Все, что раньше было скучным, стало веселым. Братья Уорлли, учителя, школьные доски, учебники, контрольные по правописанию, водители автобусов, математика — все стало смешным и веселым. Смех Майкла наполняли вздохи и мычание, смех взрывами вырывался из него, и все его тело тряслось так сильно, что он сбивал на пол все, что лежало рядом: контейнеры с обедом, бутылки с напитками, учебники, ручки и точилки для карандашей. Я могла только смеяться вместе с ним, будто все в школе стало мелким и забавным, но не навсегда — только на короткий миг.
* * *
Мы сидели на скамейках, а перед нами лежал большой лист белой бумаги. Мы вытащили цветные фломастеры из пенала Майкла. Он нарисовал линию, а я сделала из нее квадрат. Он добавил фигуру, идущую вниз, а я превратила ее в кабину. Он нарисовал круги — я дорисовала колеса, он сделал ступеньки — я нарисовала второй этаж, его вертикальные линии я превратила в антенны, он переделал их в костыли, а я — в винтовки, он — в двигатель, а я приделала двигателю крылья, и наш грузовик научился летать. Он нарисовал под ним дорогу, а я — облака на небе, он пририсовал замерзший океан, ведущий в Антарктиду, где никто пока еще не бывал.
24
После обеда, в пятницу, когда я вернулась из школы, папа был на кухне.
— Поехали со мной, Джастин, — сказал он, будто специально ждал меня.
— Куда мы поедем?
От его лица и подмышек пахло чем-то острым и сладким.
— Навестим одного моего друга.
— Кого?
Большинство друзей папы жили в других городах, и он виделся с ними, когда уезжал из дома.
— Просто садись в машину.
— Джастин? — окликнул меня дед, когда я проходила мимо спальни.
Я остановилась в дверном проеме. Дед все еще был в постели.
— Куда ты собралась с Рэем? — спросил он.
— Я не знаю, — ответила я.
— Рэй! — позвал его дед хриплым голосом. — Куда ты увозишь Джастин?
Папа не ответил, он уже выходил через главную дверь. Я слышала, как он зовет меня:
— Джастин! Пошевеливайся!
Дед сел на постели, запахивая халат.
— Джастин! — крикнул папа. — Ну ты где?
— Мне пора, дед, — сказала я.
— Боже, — буркнул дед. — К чему такая спешка?
— Мы едем в гости к его другу.
— Что еще за друг, черт его дери?
Я услышала, как папа заводит пикап.
— Джастин! Бегом в машину!
— Мне надо идти, дед. — Я побежала к двери.
Папа уже сидел в машине, опустив боковое стекло.
— Куда ты везешь ее, Рэй? — спросил дед. Он вышел на крыльцо вслед за мной.
Рэй ничего не ответил.
* * *
Мы ехали по Хенли-трейл, и папа, высокий и ослепительный, сидел за рулем пикапа. У него за ухом лежала уже готовая папироса с «Белым волом». Вскоре мы свернули на Дрей-роуд. Почему мы едем именно по этой дороге? Ведь в той стороне живут только Уорлли. Папа подпевал песне, что звучала по радио, ветер развевал его черные волосы. «Детка, детка, никто не будет любить тебя так же, как я, просто позволь показать тебе, как я умею любить».
— Папа, а куда мы едем?
Он не ответил.
— Позволь любить тебя так, как умею, детка, позволь мне взять тебя с собой, — пел он.
— Папа? Куда мы едем?
— Ты не пожалеешь, милая, знаю, что не пожалеешь…
— Папа?
Казалось, что ветер сносит мои слова прочь, и папа их не слышит и едет дальше. Дрей-роуд вела прямо к ферме Уорлли. Кроме них, там никто больше не жил. Я почувствовала, что внутри меня что-то отломилось, будто винт, выпавший из «торри» тети Риты. Оно прыгало внутри, отскакивая от живота и груди. Я не хочу видеть Джейми. Не хочу видеть его шрам и его братьев.
Папа вытащил из-за уха папиросу.
— Прикуришь ее мне, правда же, Джастин? — спросил он, достал из кармана металлическую зажигалку и передал ее мне вместе с папиросой.
На зажигалке была изображена девушка, в одних трусиках, она лежала на спине с задранными кверху ногами. Я взяла папиросу в одну руку, зажигалку в другую, затем стала щелкать зажигалкой, пока у нее из носика не показался огонек пламени. Но пламя не задержалось надолго, и «Белый вол» не загорелся. Папа искоса глянул на меня.
— Возьми ее в рот.
Я взяла в рот папиросу.
— Молодец. А теперь прикури ее.
Я чиркнула зажигалкой под папиросой.
— Помести огонь под чертову папиросу.
Я поднесла огонек к «Белому волу», и папа кивнул.
— Продолжай, Джасси, — сказал он. — Молодец.
Я втянула в себя дым, закашлялась, и он вышел у меня из носа и рта. Но «Белый вол» уже разгорелся.
Я передала ему папиросу, и папа с удовольствием затянулся.
— Лучшая папироса в моей жизни, — сказал он.
Я выглянула в окно. На языке остался привкус дыма и пепла. Я не хотела ехать к Уорлли. Мне хотелось, чтобы мы ехали дальше и дальше и чтобы лучшая папироса папы никогда не кончалась.
Когда мы выехали к дороге, ведущей к матушке Марджи и расставленным по кругу фургонам, папа не стал на нее сворачивать. Я выдохнула, и в груди все затихло. Может быть, мы все-таки не увидим никого из Уорлли и поедем куда-нибудь в другое место…
Вскоре мы выехали к повороту на узкую грунтовую дорогу. Папа свернул на нее, и я увидела фургон, рядом с которым на улице стояли столик и два кресла. По соседству с креслами виднелись белая пластмассовая лошадка и синяя песочница. Папа остановил пикап. Рядом с фургоном лежали груды кирпичей, камней, горы серебристой бумаги, деревяшек и еще какого-то хлама. Неподалеку от фургона, у подножия холма, я рассмотрела приземистую бетонную коробку, в которой чернел дверной проем без двери — недостроенный дом. Я взглянула за ограду и узнала дальние пастбища фермы Уорлли. Из фургона выбежала маленькая белая собачка и залаяла на нас. Затем вслед за ней по ступенькам спустилась Стейси Уорлли, и я поняла — это ее фургон. Стейси и Брайан после свадьбы переехали в отдельное жилье, так дед говорил курочкам: «Чертов Брайан Чисхолм, что за идиот — так много на себя брать».
Я будто онемела. Я не знала, что сказать и как объяснить папе, что нам нельзя больше ходить к Уорлли. «Никогда!» — сказал дед. Он говорил: «Япошки не отрывали у меня яйца, они просто высосали из меня реки крови. Чертов Ян!» Почему папа привез меня сюда, если он знал, что Стейси вышла замуж за Брайана? Папа знал про свадьбу. Он не был на ней — Брайан бы его не пустил, — но дед рассказал ему, и матушка Марджи тоже рассказывала. Стейси с лицом, прикрытым вуалью, ехала на белой лошади, а свадебное платье свисало с лошадиного крупа. Папа об этом знал. Он говорил: «Брайан не смог бы оседлать лошадь даже под дулом пистолета», а дед отвечал: «Это не Брайан ехал на чертовой лошади, а Стейси», и папа сказал: «Она тоже не умеет ездить, в любом случае, точно не на чертовой лошади».
Сегодня она была в коротком розовом платье — совсем не таком длинном, как ее свадебное, — и на руках у нее сидела маленькая девочка. Я оглянулась по сторонам в поисках свадебной лошади. Дед говорил, что поводья ей украсили самоцветами, а копыта выкрасили в черный цвет. Рассказывали, что лошадь была белоснежной, без единого пятнышка, и вот поэтому они за нее заплатили. «На животном не было ни единого волоска другого цвета, все белые, как снег». Стейси ехала на лошади по проходу, а магнитофон играл песню «Сбереги последний танец для меня». Лицо у нее было скрыто вуалью, поэтому все, что она могла видеть, — это белый туман.
Собака продолжала лаять.
— Сюда, Хани! — позвала ее Стейси. — Тише, малышка.
Она подошла к Хани и, держа маленькую девочку одной рукой, другой подняла собачку. Та лизнула девочку в щеку.
— Хани, фу! — сказала Стейси, покачивая и ребенка и собаку одновременно. На губах у нее была помада такого же цвета, как и платье. Туфли тоже были розовые, на каблуках, из-за которых ее клонило вперед.
Папа открыл дверь машины.
— Вылезай, Джасси. И поздоровайся, — велел он.
Я сидела на месте, не двигаясь. Мне не хотелось здороваться со Стейси Уорлли. Даже до катастрофы я с ней почти не разговаривала. Дед сказал: «Никогда, никаких чертовых Уорлли». Стейси была старше всех нас и не каталась ни на горке, ни на велосипедах. Она кричала на Лэки и Джейми и остальных кузенов: «Проклятые мальчишки!» — а Джейми обзывал ее «длиннорогой Стейси», несмотря на то что она приходилась ему старшей сестрой.
Стейси смотрела на пикап с открытым ртом, будто бы не знала, бояться ей или радоваться. Брайана поблизости не было.
— Выходи, Джастин, — произнес папа, не отрывая взгляда от Стейси.
Я вылезла со своей стороны, а папа — со своей. Мы встали перед пикапом.
— Ну же, — сказал мне папа, — поздоровайся.
— Что ты здесь делаешь, Рэй? — спросила Стейси.
— Ну же, — папа подтолкнул меня к Стейси.
— Здравствуй, Стейси, — сказала я, рассматривая ее розовые туфли. Их каблуки оставляли дырки в земле.
До катастрофы Стейси обычно сидела у папы на коленях. Иногда они уходили с вечеринки, а когда возвращались, на лице у Стейси было мечтательное выражение и она прислонялась спиной к папе. Папа целовал ей шею, а она говорила: «Не надо, не надо», и он целовал ее снова.
— Привет, Джастин, — сказала Стейси. — А ты выросла. — Она едва взглянула на меня, потому что во все глаза смотрела на папу.
— Привез Джасси, чтобы она познакомилась с твоей малышкой, — сказал папа. — Думал, что вы сможете с ней поболтать о своих девичьих штучках.
Стейси покачала головой, на ее губах играла легкая улыбка. Она поставила Хани на землю, и собачка начала обнюхивать нам ноги. Папа ухмыльнулся. Он пощекотал ребенка Стейси под подбородком.
— Кто эта милашка?
Девочка тоже была вся в розовом, как и Стейси. К волосам у нее был приколот бант, и она сосала пустышку. В ручках она держала потрепанного желтого кролика.
— Это Шерри, — сказала Стейси.
— Она прекрасна, — заметил папа. — Как и ее мама. Сколько ей лет?
Стейси попыталась скрыть улыбку.
— Ей полтора годика. Брайан считает, что она похожа на него. — Стейси поправила бант в волосах Шерри.
— Не-е, — возразил папа. — У нее твои глаза. Детская голубизна. Что думаешь, Джасси? Разве она не прелесть? Как думаешь, похожа она на маму?
— Ага, — ответила я.
Малышка сосала пустышку и наблюдала за папой. Глаза у нее были похожи на два голубых цветка.
— Ты не пригласишь нас внутрь, Стейси? — спросил папа. — Может, девочкам стоит познакомиться поближе. Они же почти родня.
— Да, ты прав. Как в старые добрые времена, — согласилась Стейси.
— Хорошие были времена, — сказал папа. — Лучше у меня никогда не было.
— А потом ты уехал.
— Моя самая большая ошибка.
Стейси закусила губу.
— Как думаешь, Шерри? Стоит пригласить их в дом? Угостить чем-нибудь? — Она поцеловала Шерри в щеку.
— Вот это другой разговор, — заметил папа.
— Только на минутку, — сказала Стейси.
— Только на минутку, — согласился папа.
Стейси повернулась и пошла к фургону, а мы последовали за ней. Хани кружилась возле наших ног.
Внутри фургон был обставлен как обычный дом, на стенах висели фотографии со свадьбы Брайана и Стейси. Была и фотография белой лошади, как она идет по проходу. Свадебное платье Стейси свисало у нее с крупа. На другой фотографии Стейси держала на руках Шерри с потрепанным кроликом. Внутри фургона были расставлены диванчики и кресла, а в одном из углов стоял большой телевизор. Он занимал значительную часть комнаты. Все в ней находилось лицом к телевизору: фотографии на стенах, стеклянные призовые кубки за соревнования по гольфу, мебель, детские игрушки на полу — куклы, пластмассовые коровы и овцы, игрушечная детская коляска, — кухонная стойка и стулья, вся обстановка повернулась к телевизору и ждала, когда Стейси его включит.
— Очень мило. — Папа огляделся по сторонам. — Брайан и правда о тебе заботится.
— Скоро мы достроим дом, — сказала Стейси, покачивая Шерри на одной руке. — Там будет три спальни и еще комната для игр. Брайан хочет бильярдный стол.
— Вот и молодец, — сказал папа. — А что, он умеет играть в бильярд?
Стейси взяла из холодильника бутылку какого-то напитка, полностью прозрачного, похожего на воду.
— Ты знаешь, что он умеет, — проговорила она.
— Я знаю, что ты умеешь, — заметил папа. — Я очень близко наблюдал за тем, как ты играешь.
— Рэй, — укоризненно произнесла Стейси, качая головой.
Она взяла из холодильника бутылку лимонада, достала из шкафа над плитой два стакана, и все это она проделала, держа на руках Шерри. Та сосала пустышку и наблюдала за папой. Хани вертелась у нас под ногами, будто не знала, где ей остановиться. Стейси попыталась положить в стаканы лед, но с Шерри на одной руке у нее не получалось.
— Можешь подержать ее? — попросила она папу.
Он протянул руки. Шерри начала плакать.
— О, Шерри, не надо плакать. — Стейси забрала ребенка обратно.
— Давай лучше я достану лед, — сказал папа, — а ты подержишь ребенка.
Он достал из формы лед и положил в стаканы.
— Командная работа, —заметил он и налил поверх льда много прозрачной жидкости. — Надолго он бросил тебя на этот раз?
Стейси вздохнула.
— Он не бросал меня, Рэй.
— Но что-то я не наблюдаю его рядом, — парировал отец, с преувеличенным вниманием заглядывая за дверь. — Если только он не лежит связанный в спальне.
— Он зарабатывает деньги, — сказала Стейси. — Слышал о таком? О том, что их зарабатывают?
— Слышал. — Папа налил в стаканы лимонад.
— Я имею в виду честным путем.
— И сколько времени у него это занимает?
— Не знаю, — ответила она, неожиданно широко улыбнувшись. — Вечность.
Папа передал Стейси ее стакан, потянулся и пощекотал Шерри под подбородком.
— Такая милая, — сказал он, подошел к двери и выглянул наружу, затем снова повернулся к ней. — Должно быть, тебе тут одиноко. Только ты и малышка.
Стейси села на подлокотник одного из кресел.
— Мы в порядке. Мама часто приходит в гости. И, по крайней мере, я точно знаю, когда Брайан вернется домой.
— Ага, — согласился папа. — По крайней мере, это ты знаешь. За тебя! — Он поднял стакан.
— Заткнись, Рэй. — Стейси поднялась и достала из буфета упаковку с чипсами. Пока она тянулась за ней, платье обнажило ее ноги, они были того же цвета, что и сливки, которыми матушка Марджи поливала яблочный пирог. Она высыпала чипсы в миску. — Что будешь пить, Джастин? — спросила она.
— Что будет, то и выпьет, — сказал папа.
— Будешь лимонад? — спросила Стейси.
— Да, — ответила я.
Стейси налила лимонад в пластиковый стаканчик. Она похлопала по одному из кресел, стоящих у телевизора.
— Садись, — пригласила она и поставила миску с чипсами на маленький столик у кресла.
В воздухе витал запах детских какашек. На углу кухонной стойки стояла бутылочка с молоком.
— Должно быть, тебе тяжело одной, — сказал папа.
Он прислонился к кухонной стойке и скрестил ноги, сильные, туго обтянутые джинсами.
— Ты все равно не сможешь помочь. — Стейси положила Шерри на пол и подтолкнула к ней одну из кукол, затем села в соседнее от меня кресло. — Если мне нужна помощь — то приходит Ян. А Белинда ходит в магазины за покупками.
— Раньше ты пользовалась моими услугами. — Папа сел в другое кресло.
— Да, было дело.
— И было неплохо, правда? — Папа наклонился вперед и ущипнул Стейси за бедро. Она отпрянула от него. — Было очень даже неплохо, — закончил он, потягивая свой напиток.
Шерри начала плакать.
— Ой, — сказала Стейси, поднимая ее с пола. — Ты ведь устала, правда, милая? Мне нужно ее уложить. Малышка пропустила дневной сон, так ведь, ягодка моя? — Стейси поцеловала Шерри в макушку.
— Вот досада, — проговорил папа. — Джасси хотела с ней поиграть. Правда, Джастин?
— Ага, — сказала я.
— Я ненадолго. — Стейси вынесла Шерри из комнаты. — Она ужасно себя ведет, когда устает.
Папа медленно обошел комнату, рассматривая фотографии свадебной лошади, Шерри, Стейси с фатой, Брайана в свадебном костюме. Он отпил из стакана и покачал головой.
— Гребаный Брайан Чисхолм! — Он налил себе в стакан еще прозрачного напитка. — Что думаешь, Джастин? — спросил он, внимательно всматриваясь в фотографию Брайана.
— О чем?
— Да кто тебя знает! — огрызнулся он.
В комнату вернулась Стейси.
— Вот и всё, — сказала она. — Теперь я могу отдохнуть.
Папа передал ей ее стакан.
— За нас, — произнес он.
Стейси не стала поднимать стакан.
— Ну же, Стейси.
Она вздохнула.
— За старые добрые времена. — Папа поднял стакан. — Да ладно, выпей, что тебе сделается?
— Хорошо, за старые добрые времена, — сдалась Стейси, поднимая стакан.
Они коснулись стаканами и сделали по большому глотку, не отрывая друг от друга взгляда.
— Твое здоровье, дорогая, — проговорил папа.
— Ты плохой мальчик, Рэймонд, — укоризненно за метила Стейси.
— Мне нравится, как ты произносишь мое имя, — сказал папа. — Скажи еще раз.
Я посмотрела на ковер. На нем был узор из коричневых алмазов.
— Что сказать?
— Ты знаешь что. Мое имя.
— Рэймонд.
— И еще раз.
— Рэй! — Стейси сделала большие глаза.
— Ну еще только один раз, Стейси, милая.
Стейси взглянула на меня.
— Хочешь посмотреть, что идет по телевизору? — спросила она, наклонилась к телевизору и включила его.
Папа все время наблюдал за ней, и когда я смотрела в его глаза, я видела ее там, будто в ловушке.
— Телевизор хороший, — пробормотал он. — Такой большой.
Но папа не смотрел на телевизор, он смотрел на ее ноги и на короткую юбку.
Стейси переключала каналы, пока не попала на мультфильм.
— Ну вот, пожалуйста, — сказала она.
На экране летающий слоненок плавно спускался с неба, обернув хобот вокруг голубого перышка. Я отпила глоток лимонада.
— Как там твой старик? — спросила Стейси.
— Заноза в заднице, — ответил папа. — А твой?
— Такой же. — Она покачивала ногами, закинутыми одна на другую. — А что у тебя с личной жизнью?
— А что насчет нее? — спросил папа.
— С кем-нибудь встречаешься?
— Как видишь, с тобой. — Он сделал еще один большой глоток.
— Ты знаешь, о чем я. С кем-нибудь встречаешься?
— Как я уже сказал — с тобой.
Слоненок спустился на землю, и к нему подбежал мышонок в шляпе. «Мы сможем выбраться отсюда, мой друг — или, лучше сказать, мой новый друг. Должен быть способ. Нам просто нужно подумать. Думай!»
— Ты не ответил на мой вопрос, — сказала Стейси. — У тебя есть подружка?
— Но я здесь, разве не так, ваша честь? — парировал папа.
— Когда дело касается тебя, это почти ничего не значит, — заметила Стейси.
— Ладно тебе, дорогая, хватит терзать старого Рэя. Нет у меня подружки. И я очень рад снова тебя увидеть. — Папа взял бутылку с прозрачной жидкостью из холодильника. Стейси протянула руку, чтобы остановить папу, чтобы он больше ей не доливал, но он все равно наполнил ей стакан. — Может, посидим снаружи? — спросил он.
— Конечно, — ответила она и, поднявшись на ноги, посмотрела на экран. Дамбо не отпускал перышко, он летал только благодаря ему. Он не мог его отпустить. — Разве слон не знает, что может обойтись и без перышка? — спросила Стейси.
— Я не смогу обойтись без перышка, — сказал папа.
— Рэй! — Стейси покачала головой.
— Пошли, посидим немного, посмотрим на закат, — позвал папа.
— Ты все такой же романтик.
— Ты же знаешь, милая.
Они пошли к двери. Хани побежала за ними.
— Мы будем рядом с фургоном, Джасси, — сказала Стейси.
Слоненку нужно спасти свою маму. Все зависит только от него. Иначе она умрет в клетке. Дамбо должен полететь. Но получится ли у него? Я поела чипсов, выпила лимонад. Дамбо спрыгнул с корзины и медленно спланировал вниз — и все захлопали в ладоши. Он никак не мог этого сделать, но все же у него получилось. Мультфильм закончился. Я села на пол и посмотрела на игрушечные чайные чашки и печенье Шерри. Я толкнула грузовик с медведем в тележке к коричневым бриллиантам на ковре, затем поднялась и посмотрела на фотографию Стейси, сидящей верхом на свадебной лошади. Глаза у лошади были такие же черные и сияющие, как у Сильвер, а в гриву ей вплели ленты. Стейси улыбалась, губы ее были густо накрашены помадой. По телевизору начались новости, а снаружи все сильнее темнело. Дверь открылась, и я услышала голос Стейси:
— Она в шкафчике. Не забудь лед.
Я гадала, сколько мы еще просидим в гостях у Стейси. Что скажет дед, если папа не привезет меня домой до темноты? Что он сделает, если узнает, что папа отвозил меня к Уорлли? Папа вошел в фургон и осмотрелся на кухне. У его ног вертелась Хани. Она обнюхала меня, затем снова выбежала на улицу.
— Где шкафчик? — крикнул папа через дверь.
— Рядом с плитой, Дамбо! — крикнула в ответ Стейси.
Папа нашел шкафчик рядом с плитой и вытащил из него еще одну бутылку с прозрачной жидкостью. Он даже не взглянул на меня, будто я была такой же прозрачной, как его напиток. Он снова вышел на улицу, оставив дверь открытой.
— Так что случилось с той девчонкой в Шеппартоне? — спросила Стейси.
— Какой девчонкой?
— Которая вызвала полицию.
— Ты и об этом знаешь?
— Ага.
— Она чокнутая. Я все время думал о тебе, и она об этом знала. Я, наверное, даже пару раз назвал ее «Стейс».
— Врешь.
— Не вру. Думаешь, почему я здесь?
— Рэй, я замужем.
— Я знаю, Стейс. Знаю. Я тебя упустил. Самая большая ошибка в моей жизни. Но я же могу тебя изредка видеть, правда? Посмеяться вместе. Посмотреть на тебя. Кому это повредит? Ты прекрасна, Стейси. Ты просто неотразима. Надеюсь, Брайан тебе часто это говорит.
— Ему тяжело это сказать, когда он так далеко.
— И в этот момент на сцену выхожу я, дорогая. Могу говорить это тебе целыми днями. При виде тебя у меня до сих пор дрожат коленки. Вот, потрогай.
Я слышала, как Стейси хихикнула.
— Дрожат, правда?
— Да, точно, — согласилась Стейси.
— Хочешь провести для меня экскурсию по новому дому?
— Какому дому? — спросила Стейси. — До него еще целая вечность.
— Ничего, когда-нибудь закончите. Ну же, покажи мне его.
Стейси подошла к двери.
— Давай, Хани, иди в дом. Тебе нельзя с нами, иначе ты снова погонишься за кроликами. — В гостиную забежала Хани. — Мы скоро вернемся, Джастин, — пообещала Стейси. Щеки у нее горели ярко-розовым, волосы растрепались и свисали вокруг лица. Она напоминала маленькую розовую свечку, оплывающую по краям. Стейси закрыла за собой дверь фургона.
По телевизору начался фильм «Рио Браво». Я села в кресло Стейси, поджав под себя ноги, и стала смотреть на крутого парня. При закрытой двери в фургоне было тепло. Хани лежала возле входа, положив голову на лапы. Джон Уэйн в роли шерифа Ченса продолжал держать брата за решеткой. Он не боялся; мог бы испугаться, но не испугался. «Там, где тропа по долине идет, тихо послушай, как ветер поет», — пел Дьюд. К нему присоединился негромкий и приятный голос Колорадо Райана: «Ангелы знают, что в сердце моем. Просто послушай, что ветер поет…»
* * *
Мне снилось, как Стейси, удерживая Шерри на одной руке, едет к моему папе на свадебной лошади. Он взобрался на лошадь позади нее, держа в руке пистолет с длинным дулом, как у шерифа Ченса. Вокруг них развевалось свадебное платье Стейси, окутывая их белым облаком. «Если не я, то пусть будет другой», — пел Колорадо Райан. Лошадь встала на дыбы, начала прыгать и брыкаться, пытаясь сбросить папу на землю. Вокруг них разверзлась пропасть, вроде той, что окружала Стива. Стейси кричала: «Нет! Нет!» — а папа говорил: «Да. Ты же хочешь». Я проснулась и открыла глаза: кто-то плакал.
Я не понимала, где нахожусь и что я здесь делаю. Кто же плачет? Я огляделась, увидела фотографии на стене и детские игрушки на полу и вспомнила — я в фургоне Стейси. По телевизору шла черно-белая рябь, она трещала и щелкала. Я поднялась и выключила его. Хани все еще лежала возле двери. При виде меня она заскулила.
Я пошла на звук плача, к двери с изображением бабочки. Из-под двери просачивался голубой свет. Я толкнула ее и увидела Шерри — она стояла в своей кроватке и плакала. Рядом с кроваткой на стене висел ночник в виде голубой звезды. При виде меня Шерри, похоже, испугалась.
Я вернулась в гостиную, открыла входную дверь фургона — и из нее сразу же выбежала Хани. Поблизости не было видно ни папы, ни Стейси. На траве рядом со столиком лежали две большие пустые бутылки. Недостроенный дом серебрился под светом луны и звезд.
— Хани! — позвала я. — Хани, вернись! — Собачки нигде не было видно. Что скажет Стейси, если Хани потеряется? Шерри заплакала громче. Я вернулась в ее комнату.
— Тсс, — сказала я. — Тише, Шерри.
Я наклонилась к кроватке и подняла игрушечного кролика.
— Вот ты где, вот ты где! — Я легонько помахала перед ней кроликом.
На щеке Шерри был след от пустышки, и я нашла ее на матрасе кроватки, подняла и попыталась дать ей, но она заплакала еще громче и помотала головой.
Я пошла обратно к входной двери.
— Папа! — крикнула я. — Папа!
Ночь простиралась вокруг так далеко, насколько хватало глаз.
— Папа! — позвала я снова. — Папа! — Хани, поскуливая, прибежала обратно к фургону. — Хани! — обрадовалась я. — Хорошая девочка, молодец, Хани.
Я закрыла дверь и вернулась к кроватке, наклонилась к Шерри, а она протянула ко мне руки. Я подняла ее через перекладину и взяла на руки.
— Не плачь, Шерри, не плачь.
Она была тяжелой и теплой, а я носила ее по комнате. Она перестала плакать. Я дала ей один ломтик чипсов из миски, и она сжала его в кулачке. Я опустилась в кресло и посадила Шерри на колени. Хани пристроилась у моих ног, будто ее больше не интересовал мир снаружи.
Мне казалось, что я стала мамой, а Шерри — это мой ребенок, Хани — моя собачка, а это — мой дом. Если бы я захотела, то могла бы прицепить фургон к пикапу отца и уехать отсюда. Мы могли проехать по Хенли-трейл мимо участка деда и выехать на шоссе. Мы могли бы ехать всю ночь, до рассвета, пока Йоламунди не осталась бы далеко позади. Все вокруг было бы новым, и люди, и места, словно подарок, который еще ни разу не открывали.
Шерри снова начала плакать, и я поднялась с кресла и стала качать ее на руках, точно также, как делала Стейси. Мы обошли комнату, рассматривая фотографии.
— Кто это? — спрашивала я у нее. — А это кто? — Я показала на фото Стейси на лошади. — Лошадь, — произнесла я. — Ло-шадь.
— Мама, — пролепетала Шерри, а потом показала на собаку: — Анни, Анни.
— Хани. Это Хани, — сказала я.
Хани ходила за нами по комнате. Она проследовала за нами к кубкам, к раковине и к фотографии, на которой Брайан обнимал Стейси.
Мы подошли к двери, я открыла ее, и мы встали в дверном проеме — на этот раз Хани не вышла из фургона. Я показала на небо.
— Смотри, Шерри, звезды. Звез-ды.
— Зведы, зведы, — повторила Шерри, показывая пальчиком.
Из недостроенного дома послышался крик. По коже у меня поползли мурашки.
— Мама, мама! — воскликнула Шерри.
— Тише, тише, Шерри, — успокаивала я ее.
Снова раздался крик, и Шерри начала плакать. Я качала ее на руках быстрее, чем раньше. Крик все не прекращался. Что мне делать? Я не знала. Я снова вошла в фургон и закрыла за собой дверь. Меня трясло. Шерри плакала все громче. Я прошла в другой конец фургона, подальше от входной двери, в другую комнату и, не включая свет, стала укачивать Шерри на руках.
— Все хорошо, все хорошо, — шептала я ей. Но я не знала, было ли все хорошо на самом деле. Я пела, пока она не перестала плакать: — Там, где тропа по долине идет, тихо послушай, как ветер поет. Ангелы в небе тебе пропоют, чтобы ты знала — тебя я люблю.
Я легла на кровать. Я не знала, чья это комната, в ней было темно, и я боялась включить свет — вдруг кто-нибудь его заметит. Я лежала на спине, прижимая Шерри к своей груди, пока мы обе не уснули.
Когда я проснулась, надо мной стоял папа и тряс меня за плечо.
— Вставай, — велел он.
Я была такая сонная, что не понимала, где нахожусь и почему меня будит отец — раньше он никогда не приходил ко мне в комнату. И тут я вспомнила. Я была в фургоне Стейси. Рядом лежала Шерри, и она начала плакать.
— Поднимайся, нам пора, — сказал папа.
Я села на кровати, обнимая Шерри. В комнате было слишком темно, чтобы что-то разглядеть.
— Стейси здесь? — прошептала я.
— Не беспокойся о Стейси.
— А как же ребенок?
— Оставь ее в детской комнате.
Я встала, и Шерри заплакала громче.
— Мама! Мама!
Мне не хотелось ее отпускать. Я не хотела уходить, пока она вот так плачет.
— Но где же Стейси? — спросила я. — Она сейчас придет?
— Пошевеливайся.
Я отнесла Шерри в комнату с голубым ночником и положила ее в кроватку. Девочка встала в ней, протягивая ко мне руки:
— Мама! Мама!
— Тсс, — сказала я. — Тише, Шерри. — Мне очень хотелось, чтобы сейчас пришла Стейси, чтобы она взяла Шерри на руки, напоила ее молоком, покачала на руках. — Тише, тише, Шерри.
Папа ждал за дверью.
— Поехали, Джастин.
Я пошла к машине; за моей спиной раздавался плач Шерри.
— Папа, где же Стейси? — спросила я и посмотрела на недостроенный дом, который серебрился в лунном свете.
Стейси нигде не было видно.
— Полезай в пикап.
Я слышала крики и плач — и внутри фургона, и снаружи. Папа завел машину, и мы поехали прочь от жилища Стейси Уорлли.
Дома я легла в постель и закрыла глаза, но все еще продолжала слышать плач. Я села на кровати, и комната закружилась вокруг меня, как и в тот день, когда папа научил меня стрелять. В полной темноте я встала, пошла в туалет, и меня снова вырвало.
25
Следующим утром я выглянула в окно кухни и увидела тяжелые серые сумерки, повисшие над участком деда. Они накрывали стены, двор и флигель. Занавески на окнах флигеля были задернуты, папа еще спал. Прошлой ночью по дороге домой он не сказал мне ни слова. Даже не пожелал спокойной ночи. Будто меня и вовсе не было.
Я пересекла двор, вошла в курятник и закрыла за собой ворота.
— Сюда, цып-цып-цып, — позвала я, и курочки собрались вокруг, чтобы узнать, не пришла ли я их покормить.
Я высыпала им зерно из кормушки, и они подошли совсем близко ко мне и стали клевать зерна на земле у моих ног. Я села рядом с поилкой, протянув к ним руки.
— Цып-цып-цып, — звала я, надеясь, что они подойдут ко мне, сядут мне на плечи и на руки и будут кудахтать.
Я хотела бы, чтобы Петушок защитил меня своими когтями и клювом — он мог напугать ими врага. «Оставьте в покое нашу Джастин!»
— Эй, цып-цып-цып, — снова позвала я. — Привет, девочки; здравствуйте, милые. Привет, Петушок.
Петушок посмотрел на меня, склонив голову набок.
— Я не обижу девочек, — сообщила я ему. — Не обижу малышек. Я ваш друг, Петушок. — Мне хотелось, чтобы в курятнике бегало множество желтеньких цыплят, чтобы они столпились вокруг меня, пищали и чирикали. Чтобы их было так много, что всё вокруг стало желтым, таким же желтым, как солнце, и чтобы ничего не было слышно, кроме писклявого лепета цыплят, которые просили бы меня их потрогать, подержать на руках, стать им мамочкой, и тогда я перестала бы слышать плач, и рассвет вместо серого стал бы золотым.
Не знаю, как долго я там просидела. Когда я снова встала, ноги одеревенели и болели. Из курятника я пошла к воротам. На улице не было ни души; от костра остались только угли и дымящиеся камни. Я перелезла через ограду и побрела по тропинке, ведущей к деревьям, и меня провожал плач. Порой я слышала плач Стейси, потом Шерри, а иногда это был третий голос, который я не могла узнать. Среди деревьев на пути к моему убежищу плач стал затихать, пока не превратился в монотонный гул, не громче звуков моих шагов.
Мы с Кирком и Стивом не были в своих убежищах с тех пор, как вернулся папа. Я выпрямила стены, сплетенные из веток, потом нашла новые ветви, толстые, с сухими листьями, и навалила их на центральную опору. Стены не стали настолько плотными, чтобы скрыть внутреннюю часть убежища. Я нашла старое полотенце деда, частично втоптанное в землю, отряхнула его и положила на крышу, потом сделала дверь, чтобы ее можно было открывать и закрывать, но снаружи она была незаметна. Мое убежище стало таким же безопасным, как вигвам вождя Пумы. Я нашла острую палку и написала табличку своими собственными буквами. На ней было написано «Не входить» шифром, который никто не сможет прочитать. Буквами, которые не двигаются. Каждая из них — как звено колючей проволоки, имеет собственную форму. «Не входить».
Веткой с листьями я подмела внутри хижины, пока пол не стал гладким, потом нашла короткое, толстое бревнышко и приспособила его в качестве полки для припасов. Затем я принесла в пригоршнях сухие листья и сложила их на одной стороне убежища — там будет мягкая постель. Я привела в порядок кольцо из камней и нашла хворост на растопку и дрова — для костра все было готово.
Пока я работала, плач становился все тише, я почти его не слышала. Я собрала еще веток и построила стены вокруг стен, закрыла все щели и замаскировала свое убежище. Даже Кирк и Стив не смогли бы его найти. Во время работы мне стало жарко, я ни о чем не думала, кроме своей хижины-убежища, ни о Стейси, ни о Шерри, ни о фургоне, ни об отце, который нависал надо мной и говорил: «Просыпайся, пошевеливайся!» Я не помнила ни путь домой, ни опустошенную тишину, повисшую в кабине, будто папа оставил что-то там, у Стейси, и ему было хорошо, тихо и спокойно без этого, как и в тот раз, когда он стрелял по банкам из пистолета.
От хижины я пошла к реке. За деревьями, подняв лапы вверх, стояла серая кенгуру, темные глаза не мигая смотрели на меня. В кармане у нее, повернув ко мне мордочку, сидел кенгуренок. Ему там было безопасно, бежать никуда не надо, он был с мамой. Карман был для него и одеждой, и домом, и машиной.
Я закрыла глаза и ощутила вокруг своего тела такой же карман, почувствовала, как он крепко держит меня и в то же время не нарушает моей свободы. Открыв глаза, я увидела второго кенгуру за спиной первого, а за ним еще одного, и еще, пока каждое дерево, камень, ветка и куст не превратились в кенгуру: неподвижные, они молча чего-то ждали и наблюдали за мной.
Я шагнула вперед — и все кенгуру, и мамы с детенышами в карманах, и отцы с поднятыми вверх кулаками, и подростки, братья и сестры, еще растущие, — все развернулись и запрыгали прочь от меня, в кустарник. Всего за секунду все кенгуру поняли, что надо бежать, спасаться от опасности.
Я дошла до реки, волоча за собой палку. Я слышала, как сливались вместе плач Шерри и Стейси. Что произошло в фургоне? Что сделал мой отец? Я не знала названий для этих вещей — и у меня не было ответов.
Вскоре я пришла к Удавке. Я смотрела, как вода течет только в одну сторону. Я глубоко вдохнула, закрыла глаза, потом открыла их, посмотрела на реку и деревья и снова закрыла. Невнятный гул плача был здесь таким тихим, что становился частью речного шума.
Я больше не принадлежала себе. У меня не было ни рта, ни глаз, ни мыслей. Мне не нужно было что-то менять, становиться другой. Я больше не хотела, чтобы вернулась тетя Рита. Я не ждала ни писем, ни телефонных звонков, к которым меня не пустил бы дед, ни еще одного ее приезда, который все равно не случится. Я не хотела быстрее пойти в школу, чтобы увидеть Майкла, чтобы быть с ним, чтобы он мне помогал. Мне не нужно было искать слова и читать их. Пустота внутри меня заполнилась, точно так же, как пули заполнили пустоту в «смите» — не стало ничего, даже самой пустоты, и я была частью того, что нельзя увидеть. Не знаю, сколько я простояла вот так — ведь времени тоже не существовало.
26
Той ночью дед не разжигал костер, и мы ужинали на кухне, ели яйца с помидорами. Когда я помыла посуду, решила проверить флигель — не горит ли свет в окнах, — но там было темно. Я не видела папу весь день. Он не пришел за водой для душа, и когда дед позвал: «Пора завтракать, Рэй», папа тоже не ответил. Будто его там совсем не было, но я знала, что он там. После ужина дед лег на диван, положив руку на живот.
— Иди спать, Джастин, — сказал он.
Я не могла уснуть. Плач стал громче. Плакала Шерри, потом Стейси, потом послышался еще один голос. Плач раздавался и внутри, и снаружи, и близко, и далеко. Если бы тетя Рита была здесь, она бы обняла меня, как Джон Уэйн обнимал Фитерс; она приложила бы к моей голове электроды и послала разряд, а когда я проснулась бы, она сказала бы мне: «Как насчет того, чтобы прогуляться?» Я не знала, сколько было времени, когда папа, проследовав по коридору до главного входа, вышел из дома. Свет фар от его пикапа скользнул по моему окну. Я слышала шум двигателя, когда его машина свернула по Хенли-трейл по направлению к бару. В моем сне Шерри держала меня за руку, а Хани вела нас по дороге. Хани все время оборачивалась, проверяя, здесь ли мы еще, следуем ли мы за ней. Мы пришли на железнодорожный вокзал с табличкой, которую я не смогла прочитать, и я не знала, будет ли поезд и сколько нам придется его ждать.
* * *
Мы с дедом на кухне обедали поджаренным хлебом, когда наконец вернулся папа. Я увидела его в первый раз с тех пор, как мы приехали от Стейси. Лицо у него выглядело каким-то выцветшим, будто мои черно-белые вырезки. Сквозь черноту его глаз ничего нельзя было разглядеть. Волосы казались мокрыми. Что-то в нем исчезло и что-то добавилось новое.
— После обеда я уезжаю, — сообщил он деду, открывая холодильник.
На лице деда отразилось удивление — оно изменило линии его рта, сделало глубже морщины.
— Я думал, ты собрался поработать на Мартинсов.
— Передумал, — сказал папа, закрывая дверцу холодильника.
Дед поднялся, качая головой. Папа тяжело откашлялся и сплюнул в раковину. Дед нахмурился.
— Отвали, Роберт, — огрызнулся папа. Он говорил, почти не открывая рта. Слова словно срывались с уголков его губ. Потом он открыл кран и стал наливать воду в ведро для душа.
Дед выдохнул, но говорить ничего не стал. Когда ведро наполнилось, папа понес его к задней двери.
— Когда снова приедешь домой? — спросил дед.
— Должно быть, нескоро, — ответил папа.
Дед глубоко вздохнул.
— Понятно.
— Какие-то проблемы?
— Никаких, сынок, — ответил дед.
Когда-то очень давно, когда отец еще был мальчиком с фотографии, из-за деда он потерял что-то особенное, что было для него важнее, чем его пикап, чем «смит», чем Сильвер. Рэй с тех пор тосковал об этой своей части. И они оба знали, что в этом виноват дед. Папа с ведром в руках вышел через заднюю дверь. Дед тяжело оперся о кухонный стол. Он вздохнул и посмотрел на свои руки.
После обеда я лежала на кровати и резала грузовики на части. Металлические двери свисали с кабин, выхлопные трубы — с кузова. Я отрезала от них дворники, бамперы, крылья и сигнальные рожки. Услышав доносившийся с дороги звук двигателя, я посмотрела в окно и увидела там машину полиции. Я спрыгнула с кровати и бегом кинулась к деду на задний двор.
— Дед!
Дед высунул голову из курятника.
— Что такое?
— Полиция.
Раньше копы уже приходили к деду, когда искали папу. Девушка из Мельбурна заявила, что за баром «Рочи» он повалил ее и накинул ей на голову свою куртку. Куртка была в красно-черную клетку, и мир под ней настолько съежился для нее, что она смогла бы узнать его даже по запаху: он пах сигаретным дымом, пивом и бензином. Но матушка Марджи заявила, что той ночью Рэй был с ней, а не в баре «Рочи» — как тогда он мог такое сделать? Они все вместе сидели на ферме, играли в карты. Многие из семьи Уорлли видели его той ночью, они все смогут подтвердить. Они играли раунд за раундом, и матушка Марджи даже смогла припомнить последнюю карту, которую скинул Рэй. Она сказала, что это был туз пик, который возглавляет колоду, — такие вещи она никогда не забывает.
Девушка была из большого города, ее принесло сюда городским ветром, мотая по воздуху, как опавший осенний лист. Она никогда не видела мир так близко, как под клетчатой курткой Рэя; она почти не могла дышать, там не было ни расстояния, ни пространства. Но матушка Марджи сказала: «Ох, какая же ерунда. Эти городские девочки — маленькие шлюшки, их каким-то ветром заносит сюда, жаль, что тем же ветром их не может выдуть обратно», и полицейские уехали. Дед сказал тогда папе: «Не плюй в колодец, из которого пьешь, сынок». Папа даже не возражал. Он опустил взгляд и смотрел ему под ноги: «Черт возьми, ты прав, папа».
В другой раз копы пришли к деду по поводу ограбления в Олбери, в доме на Коббл-стрит. Женщина говорила, что они с мужем проснулись в самый разгар ограбления и застали моего папу врасплох. Она сказала, что папа выстрелил в ее мужа из обреза. Женщина опознала папу, но ее муж сказал: «Нет, это не он». Женщина настаивала: «У моего мужа пуля прошла через шею! Как он может быть в чем-то уверен?» Папа сказал женщине: «Ерунда. Спроси-ка своего мужа, дорогуша, откуда он меня знает, и спроси, почему у него в шее пуля». Женщина заявила мужу: «Ты просто трус. Ты знаешь, кто это с тобой сделал!» Но ее муж ничего не сказал сам и посоветовал жене тоже заткнуться.
Когда в тот день папа вернулся из полицейского участка, дед поднял брови и сказал: «Удаче рано или поздно приходит конец, сынок».
Дед глянул на флигель.
— Господи! — сказал он и пошел к дому, качая головой. — Господи Иисусе!
Следом за ним я тоже прошла по коридору. Кто-то стучался в переднюю дверь.
— Иди в свою комнату, — велел дед.
— Можно я посмотрю на полицейских? — спросила я.
— Иди в свою комнату, Джастин, — повторил дед, но я его не послушалась и пошла вместе с ним к входной двери.
Дед вытащил из кармана носовой платок и вытер лицо. Когда он открыл входную дверь, за ней оказались двое полицейских. Один был старым, усатым и с таким большим животом, что тот выпирал под рубашкой, словно бочка, а другой — молодым, с низко надвинутой на глаза фуражкой. В кобурах у них были пистолеты, а с поясных ремней свисали черные дубинки.
— Рэймонд Эндрю Ли проживает по этому адресу? — спросил пожилой полицейский.
— Тут я живу, — буркнул дед.
— Ваше имя — Рэймонд Эндрю Ли?
— Нет.
— Рэймонд Эндрю Ли проживает по этому адресу? — повторил пожилой полицейский.
Я посмотрела на деда.
— А зачем вам понадобилось это знать? — спросил дед.
— Он сейчас здесь?
— Сначала скажите, зачем он вам понадобился. — Голос деда был дрожащим и сухим, будто самые тонкие веточки эвкалипта.
— Вам лучше впустить нас в дом, мистер Ли, — сказал пожилой полицейский.
От деда странно пахло. Тот же самый запах я чувствовала, когда у теленка на ферме Уорлли отрезали ухо из-за инфекции. Тот же самый запах. Рубашка и лицо у деда стали совсем мокрые.
— Подождите здесь, — проговорил он.
Я пошла за ним по коридору.
— Рэй! — крикнул дед.
Полицейские не послушались деда, они не стали ждать у дверей, а вошли в дом вслед за нами. Рэй появился на кухне одновременно с ними.
— Что за херня? — спросил он, высокий, с черными блестящими волосами, но очень бледный.
— Рэймонд Эндрю Ли, вы арестованы по обвинению в изнасиловании и избиении Стейси Чисхолм, — заявил пожилой полицейский.
Дед охнул.
— Вы не обязаны что-либо делать или говорить, если сами этого не желаете. Любые ваши слова или поступки могут быть использованы в качестве доказательств. Все ли вам понятно?
Папа дотронулся языком до внутренней поверхности щеки и прищурился.
— Ерунда какая-то, — сказал он, прислонился к кухонному столу и сложил на груди руки.
— Это мы сейчас обсуждать не собираемся, — заметил пожилой полицейский.
— Полная херня, — проговорил папа.
— В наручники его, — сказал пожилой полицейский молодому, но папа с размаху ударил молодого по голове.
— Не надо, сын! — воскликнул дед.
Пожилой полицейский уже целился из пистолета папе в лицо.
— В наручники его! — приказал он.
Папа увидел оружие и замер на месте. Молодой полицейский завел ему руки за спину и сковал запястья наручниками.
— Это все полная херня, — снова сказал папа. Он не боялся. Даже сейчас он ничего не боялся.
— Сын, не надо… — попросил дед.
Я услышала плач. Это Стейси? Или Шерри? Он наполнил кухню, становился все громче и громче. Но его, похоже, не слышал никто, кроме меня. Копы вели отца по коридору, они шли позади него, и пожилой полицейский рукой подталкивал его в спину; ему пришлось так делать, иначе папа не сдвинулся бы с места. Он бы сбежал в Батерст и нашел друзей, которые смогли бы ему помочь. Он бы застрелил обоих полицейских и накрыл им головы своей клетчатой курткой.
Я вышла вслед за ними из дома, и никто не пытался меня остановить. Дед остался на кухне, тяжело опираясь о стол. Плач у меня в ушах становился все громче. Я стояла в проеме входной двери и смотрела, как полицейские ведут папу вниз по ступенькам и через подъездную дорожку к полицейской машине. Я ждала, что он повернется и посмотрит на меня. Но он так и не посмотрел. Молодой коп открыл дверь машины, а пожилой положил ладонь на голову папе и запихнул его на заднее сиденье.
Последнее, что я увидела, — папину куртку в черно-красную клетку сквозь окно полицейской машины.
Я стояла на крыльце, а плачущие голоса у меня в ушах переплетались друг с другом, они стали такими громкими, что дошли до леса. Что сделал мой отец? Рассказать об этом смогли бы только кенгуру, эму и опоссумы, только треска, угри и совы. Той ночью они там были. Они могли разглядеть в темноте, что творилось в недостроенном доме Стейси.
Когда я зашла в дом, дед все еще стоял рядом с кухонным столом. Он повернулся ко мне.
— Что там было, Джастин?
— Полицейские увезли папу, — сказала я.
— Нет. В пятницу вечером, в доме Стейси. Что там произошло?
— Я не знаю.
— Ты была там, Джастин. Если что-то произошло, ты должна была это видеть.
Но я не могла найти слов, чтобы ответить. Что там произошло? Я видела звезды, я держала на руках Шерри, я слышала крики. Папа разбудил меня и сказал, что нам пора. Я нигде не видела Стейси.
Вместе с дедом я пошла к папиному пикапу. Дед что-то бормотал себе под нос.
— Рэй… Рэй… сынок… Боже… Лиззи… Ублюдки… Стейси Чисхолм! Господи! Иисусе! — Он забрался в папин пикап, открыл бардачок, вытащил оттуда «смит» и пули к нему, затем вернулся в дом и пошел к лестнице, которая вела к шкафчику с оружием.
Я стояла на верхнем пролете и слышала, как он спускается по ступенькам, открывает шкаф и кладет туда пистолет. Потом он поднялся по лестнице и, похоже, удивился, увидев меня.
— Господи! — воскликнул он.
Если бы я стояла где-то еще или куда-нибудь ушла — что бы изменилось? Я что-то изменила только один раз, когда родилась вперед ногами. Только в то время я имела хоть какое-то значение для других.
После обеда дед сел в свое кресло у костра, прижав ладони ко рту. Он смотрел на языки пламени так, будто они могли вернуть его к тому времени, когда все началось, когда Лиззи была еще жива. Когда она еще могла ему помочь.
* * *
Весь вечер воскресенья я провела в постели и почти не двигалась; если я пыталась подняться, комната начинала кружиться и меня мутило. Я ничего не ела. Дед оставил меня в покое. Когда я засыпала, меня каждый раз будил папа: «Поднимайся, Джастин. — А как же Шерри? — Оставь ее, отнеси ее в комнату, пошевеливайся».
27
— Я отвезу тебя в школу, — заявил дед в понедельник утром.
Он не сказал почему. Просто залез в свой пикап и позвал меня:
— Идем, Джастин.
Мы были на Хенли-трейл, на полпути к шоссе, когда дед сказал:
— Что бы там ни произошло, ты должна была это увидеть. — И я так и не поняла, вопрос это был или ответ.
Когда мы подъехали к школьным воротам, дед смотрел на других детей, родителей и учителей так, будто они были япошками. Глаза у него выпучились, он постоянно оглядывался через плечо и по сторонам.
— Можешь идти, — произнес он.
Я вылезла из машины, но не стала ждать Майкла у ворот, как в другие дни. Я взяла из ящика бутылку молока и пошла к беседкам, опустив взгляд. Дойдя до беседок, я села на бетон, держа в руках молоко.
Я наблюдала со стороны, как все больше детей за ходит в школу, и вскоре увидела, как в мою сторону идут Доун и Норина с бутылками молока в руках. Что им нужно? Мы ведь больше не дружили. Когда они подошли ближе, Доун сказала:
— Мы искали тебя, Джастин. Что ты здесь делаешь?
Я пожала плечами.
— Ненавижу это место, — заявила Норина. — Тут мальчики писают возле стены. — Поморщившись, она помахала ладонью перед моим носом. — Привет, Джасси!
Я уставилась себе под ноги.
— Как прошли выходные?
— Чем занималась? — Норина улыбнулась.
— Чем-нибудь интересным? — спросила Доун.
На недолгое время повисла тишина.
— Ну хоть чем-нибудь? — Норина подняла брови.
Бутылка в руках казалась мне очень мокрой, будто молоко просачивалось сквозь стекло.
— Может быть, произошло что-нибудь особенное? — спросила Доун.
Норина перекинула волосы за плечо.
— Да. Что-нибудь особенное?
Я не отвечала.
— Просто мы тут слышали кое-что…
Я подняла взгляд.
— Что?
— Мы слышали, что твой папа, возможно…
— Что?
Норина посмотрела на Доун.
— Что натворил твой папа, Джасси? — Доун потянула за крышку своей бутылки с молоком и отпила глоток. — Мы слышали, что он что-то натворил. Ты знаешь что?
— Я не знаю. Ничего.
— Ничего? — Норина шагнула ближе.
— Не знаю. Да, ничего.
— А мы слышали другое, — заметила Доун.
— Мы слышали, что Стейси нашли в корыте для скота, — сказала Норина.
Снова повисла тишина. Меня замутило.
— Ага, она чуть не захлебнулась. Голова у нее была в корыте, — продолжила Норина.
Земля закачалась и приблизилась к лицу. Я прислонилась к стене беседки.
— Если бы дядя не приехал, чтобы посмотреть на ее краны, — сказала Доун, вытирая молоко с губ, — она бы умерла. Вот что мы слышали.
— Она была совсем голая, — шепотом добавила Норина.
Можно ли одновременно знать все — и ничего не знать?
— Она почти не могла двигаться, и единственное, что помогло ей выжить, — ее ребенок, ей нужно было вернуться к ребенку, — сказала Доун. Земля снова покачнулась. — Ей пришлось отправиться в больницу, чтобы ей наложили швы. Там, где у нее вырваны волосы, видно кожу головы.
— У Стейси Чисхолм были замечательные волосы, — заметила Норина.
— Да, — сказала Доун. — Просто прекрасные. Джейн Тони делала ей прическу на свадьбу.
— Она была такая красивая.
— Очень красивая, — согласилась Доун. — Я видела фотографии со свадьбы. Ей сделали профессиональный макияж.
— Стейси все врет, — сказала я, и эти слова отняли у меня все силы. Оставшихся еле хватило, чтобы оторваться от стены и уйти.
* * *
В тот день Майкл не пришел в школу. Я смотрела в стеклянное окошечко на двери — не покажется ли там его макушка, — но так и не дождалась его. Остальные дети болтали между собой, посматривали на меня и перешептывались.
28
Во вторник утром я натянула на себя ту же одежду, что надевала в понедельник, и пошла на задний двор. Дед еще не выпустил курочек из курятника.
Я открыла ворота.
— Привет, девочки, — сказала я. — Здравствуйте, милые.
Курочки смотрели на меня, склоняя головы то на одну, то на другую сторону, будто они пытались понять, почему я пришла. Утром ворота курятника всегда открывал дед.
— Выходите, девочки, — сказала я. — Сегодня утром я вас выпускаю. Дед еще не проснулся. — Я погнала их из курятника. — Идите! — Зачерпнув ведром из барабана хорошее зерно, я рассыпала его по траве. Дед не любил, когда я так делала: на рассыпанное зерно сбегались крысы. — Сюда, девочки, сюда, милые.
Я села на траву, скрестив ноги, а курочки рядом со мной склевывали зерна с земли.
— Привет, девочки, привет, милые, — прошептала я.
Петушок охранял внешний периметр и тоже клевал зерно, посматривая на ограду, на флигель, на подъездную дорожку, будто на этот раз он охранял именно меня. Мне не хотелось уходить от курочек. Мне не хотелось идти в школу. Но с кухни меня позвал дед.
— Тебе пора,Джастин, иначе опоздаешь на автобус! — крикнул он.
* * *
— За то, что он сделал, ему дадут семь лет, — сказал Мэтт Даннинг, когда мы шли к классу. — Семь лет, запросто. А может, и больше. Зависит от Стейси, ей решать.
Я не знала, что сказать. Я не понимала, что происходит, о чем они говорят… И в то же самое время понимала все. Мне казалось, что я съеживаюсь, сворачиваюсь сама в себя, слой за слоем, что меня почти что нет, существует только то, что вокруг меня. Прозвенел звонок на урок. Я огляделась в поисках Майкла. Что, если он не придет? Что, если сегодня ему снова нужно в больницу? Я не знала, смогу ли остаться в школе, если его не будет.
Но когда я посмотрела в сторону школьных ворот, увидела, что там стоит машина миссис Хупер. Дверца машины распахнулась. Мне захотелось бегом броситься к ним, но в горле застрял комок, и я могла только стоять на месте, смотреть и ждать. Сначала я увидела костыли, а потом из машины показался и сам Майкл. Когда он прочно встал на ноги, он обернулся и заметил меня. Майкл пошел по тропинке в мою сторону, будто совсем не собирался идти в школу — ему было наплевать, стоит она на месте или нет, даже если бы здание загорелось, если бы его целиком охватил огонь, он бы даже не посмотрел на него, — он смотрел только на меня. Миссис Хупер подняла руку и помахала мне, стоя на дороге у машины. Она казалась грустной.
Когда он подошел ближе, я посмотрела ему в глаза: они были глубокими, словно зеленые колодцы. Даже если мой отец действительно оставил Стейси в корыте для скота, Майкл все равно позволил мне в них заглянуть. По дороге к классу он не спрашивал меня про папу или про то, что случилось в фургоне. Ему не всегда нужны были слова, он мог узнать и другим способом.
Мы сели за нашу парту, и Майкл раскрыл свою книгу на странице с рисунком пустыни. Над песчаными дюнами всходило солнце. Песок лежал волнами, будто над ним дул сильный ветер. На песке росли маленькие фиолетовые цветочки. Еще там была фотография верблюда с веревкой, которая тянулась от его носа.
— Миссис Тернинг, — сказал Майкл.
Весь день я держалась поближе к нему, ненадолго покидая его только для того, чтобы сходить в туалет, но и тогда он стоял в коридоре рядом с дверью, прислонившись к стене, и ждал меня.
В обеденный перерыв к нам подошли Мэтт Даннинг и Брайан Лоусон.
— Папа Барри Грока четыре года назад попал в тюрьму за угон машины, и он все еще там, — произнес Мэтт.
— А если ты буянишь, то можешь просидеть в тюрьме целую вечность, но если ты будешь тихоней, то тебя опустят другие заключенные, — добавил Брайан.
Майкл поднял костыль и с размаху стукнул Брайана по голени.
Брайан отскочил от нас.
— Эй! — воскликнул он, потирая ногу.
— Вот тебе! — сказал Майкл.
— Придурки, — огрызнулся Мэтт, и они ушли.
29
В конце последней школьной недели должен был состояться рождественский концерт. Я пошла к автобусной остановке и встала возле камня, что поставил дед. Он не пойдет на концерт; он ходит только к Сэнди. «Не могу никому доверять, — говорил он курочкам, стенам, холодильнику с пивом, костру и „Белому волу“. — Научился этому на собственной шкуре».
После обеда вся школа собралась в зале, чтобы показать представление и спеть рождественские гимны. Никого не было в школьной форме: все были одеты в красные и зеленые рубашки, шорты и платья. Перед сценой рядами стояли стулья. В зал вошли родители, бабушки и дедушки, они расселись на стульях, и помещение наполнилось их шепотом. Матери и отцы, бабушки и дедушки, братья и сестры ждали, когда же начнется концерт.
Наконец наш класс вышел из-за занавеса. Зал, полный людей, затих; все ждали. Майкл встал рядом со мной. Я видела в зале его маму, папу и младшего братишку Ники — они сидели в первом ряду и держали друг друга за руки. Сэбин подняла палочку — и все, глубоко вдохнув, вскинули подбородки. Сэбин кивнула нам, одними губами прошептала «Остролист и плющ», а мистер Бриггс заиграл на пианино. «Когда в расцвете полном и плющ, и остролист…» Все пели так громко, что я не понимала, пою я тоже или просто открываю рот. Хотя мои губы двигались в такт музыке, я не знала, пою ли я на самом деле, и не слышала звук своего голоса.
Но Майкла я слышала. Он пел громко, для мамы, папы и младшего брата, а они смотрели на него с первого ряда, лица у них были открытые, светлые. Майклу было наплевать на всех, кто смеялся, кто смотрел на него, кто обзывал его «дурачок-дергачок», «резиновая дубина», «тормоз на костылях». Он пел так громко, как только мог, а Сэбин в ярком красно-зеленом платье взмахивала палочкой, широко открывая рот, — отчасти из-за улыбки, отчасти из-за песни. Майкл толкнул меня. Я знала, что это означает. Я глубоко вдохнула, повернулась к зрителям и запела: «Когда в расцвете полном и плющ, и остролист, среди всей зелени лесной лишь остролист — король!» Наши голоса — мой и Майкла Хупера, — через открытые окна зала вырвавшись наружу, поплыли над всей школой, над городом Нуллабри, над грузовиками, прицепами и пикапами вдоль шоссе долины реки Муррей. «Вот и солнце вновь встает, и бежит лесной олень, и орган о празднике поет вместе с хором в светлый день!»
Наши голоса летели все выше, над полицейским участком, над городской тюрьмой, где сидел мой отец, над фургоном, где жила Стейси Уорлли. «Когда в расцвете полном и плющ, и остролист, среди всей зелени лесной лишь остролист — король!» Мы пели, пока все, кто слышал наши голоса, не подняли головы и не сказали: «Это же Джастин и Майкл Хупер. Слышите, как они поют? Джастин и Майкл Хупер!»
* * *
После концерта мистер и миссис Хупер подошли к Майклу.
— Отличная работа, сынок. Просто здорово! — говорили они и обнимали его за плечи.
Ники держался за ногу брата.
Я стояла в стороне, опустив взгляд. Знают ли мистер и миссис Хупер про моего отца? Знают ли они, что произошло? Все остальные точно знают. Я не отрывала взгляда от пола.
— Джастин, иди сюда! — позвал Майкл.
— Привет, Джастин, как у тебя дела? — спросила миссис Хупер.
— Вы хорошо дружите с Майклом, — сказал мистер Хупер. — Он будет скучать по тебе на каникулах.
Я не могла ничего сказать. Даже посмотреть на него не могла.
Миссис Хупер подошла ко мне и обняла. Я будто окаменела. Она прижала меня к себе.
30
С тех пор как забрали папу, я каждое утро замечала, как у деда на лице прибавляется дорог, что пролегали между Бирмой и Таиландом, будто ночью кто-то прокладывал их по коже. Они сбегали от глаз до подбородка, дальше по шее, затем под одежду и вниз, по ногам. Восточный фронт мог бы перевозить по этим дорогам боеприпасы. Дед разговаривал со своей папиросой, с чаем и радиоприемником. «Дорога Смерти была права, Лиззи, и за что? Ублюдки».
Мы сидели за столом и вдыхали дым «Белого вола». Добрейшее животное было и моим другом.
* * *
Тетя Рита так и не написала мне, и дед ни разу не принес из почтового ящика письмо для меня. Я сняла с вентилятора бумажку с номерами ее телефонов и попыталась их прочесть. Но я не знала, как их читать, вперед или назад. Она никогда не звонила по телефону, чтобы со мной поговорить. Она не позвонила даже на Рождество. К нам в гости пришли Кирк и Стив, мы ели куриные крылышки и подняли тост за отца. Релл сказала: «Даже когда его нет рядом, этот ублюдок все равно с нами». Когда она вытерла слезы, на щеках у нее остались потеки от макияжа, будто зеленые крылья. «Копы — свиньи», — сказал Кирк, а Стив вытащил перочинный ножик и стал срезать кору с дров деда. Я весь день ждала, что тетя Рита позвонит по телефону. «Джастин рядом? Позови ее, дед, позови мою маленькую красавицу, скажи, что звонит ее тетя Рита». И новой пижамы, завернутой в коричневую бумагу, не пришло по почте. Казалось, что тетя Рита никогда не приезжала в гости, что ее и вовсе не было. Дед никогда больше не произносил ее имя.
Когда Релл и дед зашли в дом, мы с Кирком и Стивом по очереди затянулись папиросой. Мы не дрались за нее. Мы все знали, как правильно втягивать в себя дым, будто бы сам «Белый вол» научил нас этому. И на мгновение, в самом конце затяжки, когда головы наши наполнились дымом, нам показалось, что не было ни суда, ни отца в заключении, ни слов, долетевших до нас с кухни: «посягательство сексуального характера».
* * *
В ночь накануне Рождества мне приснилась тетя Рита. Мы плавали на Удавке, где берега реки почти смыкаются друг с другом, сжимая реку. Земля задыхалась от воды. Я смотрела, как Муррей выплескивается на эвкалипты, накрывая даже самые высокие ветви. Вода все поднималась, и я увидела, что тетя Рита зовет меня: «Сюда, Джастин!»
На следующий день все открывали рождественские подарки. Вокруг костра лежали банки с пивом, а на траве валялась розовая оберточная бумага, в которую Кирк и Стив упаковали ожерелье для Релл.
— А где тетя Рита? — спросила я, когда мы собирали у ограды хворост на растопку.
На губе у деда прыгала папироса с «Белым волом». Из деда постоянно выходил дым, он был похож на дом, в котором вечно пожар, дым выходил у него из носа, глаз и макушки, окутывая лицо, поэтому я никогда не могла заглянуть ему в глаза.
— Нет у меня дочери. Нет на свете никакой тети Риты, — произнес дед. Он поднял палку и швырнул ее в тачку.
— Есть, — возразила я.
— Нет, нет… — сказал он и отвернулся, бормоча себе под нос слова, которые я не могла расслышать.
— Нет, у тебя есть дочка, — сказала я, выпрямляя спину. Я всегда делала то, что говорил дед. Он был главный. Больше не было ни Рэя, ни Донны, больше у меня никого не было. Но тетя Рита сказала, что позвонит мне, что напишет письмо. Может, с ней что-то случилось?
— У меня есть сын, и мне этого достаточно, — сказал он. — И этого-то слишком много.
— Но у тебя же в самом деле есть дочь, дед.
— Заткнись, Джастин.
— Она у тебя есть, — повторила я.
— Джастин!
— Есть!
— Ты нарываешься на неприятности.
— У тебя есть дочь. Ее зовут Рита.
— Не произнеси это имя.
— Рита!
— Я тебя предупреждаю!
— Предупреждай! — завопила я. — Предупреждай! Предупреждай!
— Хватит!
— Рита! Рита! Рита!
— Нет у меня дочери!
— Рита! Рита! Рита!
Бац! Дед ударил меня сзади по ногам палкой.
— Заткнись! — взревел он.
— Нет! — Я не могла остановиться. — Рита! Рита!
Я швырнула собранные ветки на землю и побежала в дом, в свою комнату, и зарылась лицом в подушку. У деда была дочь. И он не мог просто решить, что у него нет Риты, потому что она «неестественная». Слишком поздно, он уже сделал свой выбор. Я снова услышала плач — он раздавался и внутри меня, и снаружи. Ноги горели в том месте, куда дед меня ударил.
Я посмотрела на лопасть вентилятора над головой, но не увидела уголок от листка тети Риты. Я не помнила, положила ли его обратно, и не стала проверить: мне уже было все равно. Может, он окончил свой путь в костре деда. Да и вообще, что бы я делала с этими номерами? Они были в неправильном порядке, я все равно никогда не смогла бы по ним позвонить.
Я встала с постели, подошла к окну и посмотрела на дорогу. Там Джон Уэйн водил кругами своего Чудесного Коня и ждал меня, подняв пистолет в воздух. «Я возьму в Миссури весь скот, который смогу забрать. Ты со мной?» Я прижалась лбом к стеклу. Он мог спасать людей, но мог и убивать их. Он мог любому прострелить голову. Он мог пристрелить быка, человека или лошадь со сломанной шеей. Он мог посмотреть своей жертве прямо в глаза и нажать на спусковой крючок.
31
Был мой первый день в четвертом классе. Туфли стали такими тесными, что я ходила, поджав пальцы.
— Чего это ты так странно ходишь? — спросил дед.
— Туфли, — ответила я.
— Что с ними не так?
— Они слишком маленькие, — сказала я.
— Боже правый! — охнул дед.
Мы доехали до Нуллабри и остановились в центре. Дед обшаривал взглядом улицу так, будто ждал нападения врагов. Затем он вышел из машины, и я последовала за ним в магазин.
— Здравствуй, Роберт, — поприветствовала его женщина, продающая обувь.
Тело у нее под футболкой перекатывалось тугими валиками. Губы она накрасила помадой, а волосы уложила в высокий тугой шар на самой макушке.
Дед кивнул.
— Привет, Перл. — Здороваясь, он отвел взгляд, будто чувствовал опасность.
— В последнее время тебя что-то не видно.
Дед нахмурился. Любой встречный в городе мог оказаться япошкой.
— Чем могу помочь? — спросила она, глянув на меня.
— Не мне. Джастин. Ей нужны новые туфли.
— Хорошо, — сказала Перл. — Привет, Джастин. — Она улыбнулась мне. — Ты выросла. Должно быть, тебе уже… девять. Или десять?
— Десять, — сказала я.
— У нас мало времени, — заметил дед.
Перл бросила на него быстрый взгляд.
— Садись, — сказала она мне. — Школьные туфли, дорогая?
Я посмотрела на деда.
— Школьные туфли, — подтвердил он.
— Сегодня первый день школы, так?
— Да, — ответила я.
— Лучше бы нам поторопиться, — снова вставил дед.
Перл строго посмотрела на деда поверх очков.
— Поздновато спохватился, не так ли, Роберт?
— Ты не могла бы просто дать нам туфли, Перл? — сказал дед, будто боялся, что полки с сандалиями, ботинками и кроссовками возьмут его в плен.
— Разумеется, — ответила Перл, поджав губы.
Она зашла в дверь в конце торгового зала и вскоре вышла из нее с коробкой, поставила ту на пол, открыла и вытащила пару коричневых школьных туфель с пряжкой и крошечными отверстиями в форме бантиков.
Она посмотрела на туфли, которые были на мне надеты, и неодобрительно покачала головой, развязывая мне шнурки.
— Примерь-ка эти, дорогая, — сказала она и подала мне новые туфли.
Я всунула в них ноги. Там было столько места для пальцев! Я пошевелила ими, подняла вверх, опустила. На туфлях не было ни шнурков, ни липучек, к которым вечно приставали грязь и ворсинки, и можно было выбрать, как туго застегивать пряжку.
— Пройдись немного, посмотри, как ты себя в них чувствуешь, — предложила Перл.
Я встала и прошлась в них по магазину.
— Посмотри в зеркало, дорогая.
Я посмотрела. В зеркале отражались сияющие пряжки туфель и блестящая коричневая прочная кожа.
— Хорошо, хорошо, — пробормотал дед, открывая бумажник. — Сколько?
Перл взглянула на ценник на коробке.
— Двадцать девять долларов, — ответила она.
— О боже! — воскликнул дед.
— Роберт, — укоризненно произнесла Перл и посмотрела на деда поверх очков.
— Хорошо, хорошо… — отозвался дед и отдал ей деньги.
— Как насчет того, чтобы встретить новый учебный год в новых туфлях? — спросила Перл, повернувшись ко мне. Она кончиками пальцев подняла мои старые туфли. — А об этих я сама позабочусь.
— Спасибо! — сказала я.
Перл проводила нас до двери.
— Носи их с удовольствием, дорогая.
Я перешла через дорогу, обернулась и увидела, что Перл все еще стоит в дверях магазина. Она помахала мне, но лицо ее было грустным. Новые туфли нигде не жали, не врезались в кожу, а были такими мягкими, будто ноги покоились в собственных кроватках.
— Спасибо, дед.
— Чертов грабеж среди бела дня, — проворчал он и завел машину.
Я шевелила пальцами и смотрела в окно на памятник солдату Нуллабри. Мне захотелось помахать ему. Сегодня я увижу Майкла, мы вместе пойдем в четвертый класс, и я буду ходить в школу в новых туфлях.
Дед подъехал к школе, неотрывно глядя на других детей, родителей и учителей, которые шли к воротам.
— Выходи, — велел он.
Я вылезла из машины.
— Пока, дед, — сказала я, но автомобиль уже сорвался с места.
— Джастин, — донеслось до меня. — Джастин!
Я повернулась и увидела, как из машины выходит Майкл. Он помахал мне, чуть не сбив с ног своими костылями миссис Хупер. Когда Майкл двинулся по дорожке в мою сторону, Ники пытался удержать его за ногу.
— Джастин! — восклицал Майкл. — Джастин! — Голос у него был громкий и радостный, при этом он издавал мычащие звуки, но ему было наплевать на это, наплевать на то, что кто-то смотрит на него, пока он зовет меня через весь двор.
Мы с Майклом вместе пошли в класс. Другие дети украдкой смотрели на нас, потом отводили взгляд. Они ничего нам не сделали и не сказали. Они даже близко к нам не подходили. В классе все разговаривали и смеялись, и мы с Майклом — тоже. Мы выбрали парту в середине класса, и Майкл вытащил свои учебники и положил их под парту. Я повесила свой рюкзак рядом с его.
— Больше никакой миссис Тернинг, — сказал Майкл.
— Хвала небесам.
— Я молился об этом каждую ночь.
— И Бог услышал тебя.
В класс вошла женщина с большой стопкой книг в руках. На ней были белые туфли на плоской подошве и кремовое платье. Три книжки соскользнули на пол.
— Ой, — вскрикнула она, улыбнувшись нам, и наклонилась, чтобы поднять книги; она положила их поверх стопки, затем выпрямилась и оправила платье.
— Всем привет! — сказала она. — Меня зовут мисс Сюзетт Фрост.
У нас уже были миссис Тернинг, миссис Шендиггинг, миссис Тергуд, миссис Дейли, а теперь у нас будет мисс Сюзетт Фрост. Все сидели тихо и смотрели на новую учительницу. В ушах у нее были небольшие белые сережки, а кремовое платье украшал кружевной воротник. Она написала буквы на доске: «ттезюС тсорф», потом повернулась к нам и снова произнесла:
— Ой!
Затем приписала перед именем слово «ссиМ».
— Мисс Сюзетт Фрост, — прошептал Майкл.
— Доброе утро, четвероклассники, — сказала она.
— Доброе утро, мисс… — никто не знал, какое имя использовать.
— Мисс Фрост, — подсказала она. — Пожалуйста, называйте меня мисс Фрост. — Голос у нее был звонкий и взволнованный.
Все затихли, даже Мэтт, Брайан и остальные мальчишки.
— Добро пожаловать в четвертый класс, — сказала мисс Фрост. — Сейчас мы пройдемся по всему классу, и я хочу, чтобы каждый из вас рассказал что-нибудь про себя — так мы сможем лучше узнать друг друга. Начнем с меня. — Улыбка у нее на губах то исчезала, то появлялась вновь. — Я из большого города, и до этого года никогда не была в Нуллабри, но теперь я выхожу замуж за фермера, и… — Она, снова улыбнувшись, пожала плечами. — В итоге я оказалась здесь.
Класс пораженно замер. Никогда еще учитель не рассказывал нам, почему он тут оказался, и никто не понимал, что это может означать.
— А ты? — спросила она у Келли Дуайер, сидевшей в последнем ряду. — Можешь рассказать нам, как тебя зовут и еще что-нибудь про себя?
Келли огляделась, пожала плечами и сказала:
— Меня зовут Келли, и я очень быстро бегаю. Могу даже обогнать своих братьев.
— Спасибо. Келли, спасибо, — поблагодарила мисс Фрост. — Замечательно! Спасибо!
Дэнни Орболт сказал, что болеет за «Тигров». Грегори Кент рассказал, что в этом году впервые участвовал в загоне скота. Джефф Йулен похвастался, что победил в соревнованиях по рубке дров на Рочи-шоу. Когда по дошла очередь Майкла, лицо мисс Фрост стало очень серьезным.
— А что насчет тебя? — спросила она. — Можешь сказать нам, как тебя зовут?
Кто-то рассмеялся.
— Я — Майкл Хупер, — сказал Майкл.
Лицо мисс Фрост оставалось серьезным.
— И что ты нам про себя расскажешь, Мэтью?
— Майкл, — поправил ее Майкл.
— Прости! — Мисс Фрост выглядела испуганной.
— Майкл. Меня зовут Майкл.
Мисс Фрост так сильно хотела его понять, что на лбу у нее собрались морщины. Раздалось больше смешков.
— Следующий, — произнес кто-то.
— Это Майкл, — сказала я.
Она повернулась ко мне.
— Прости, что ты только что сказала?
— Его зовут Майкл.
— О, прости, Майкл. — Она дотронулась до его руки и улыбнулась. — Привет, Майкл.
— Моя отличительная черта — я ненавижу повторять свое имя, — сказал Майкл.
Мисс Фрост смутилась.
— Ой… приятно познакомиться с тобой, Майкл. А что насчет тебя? — Она повернулась ко мне.
— Джастин, — буркнула я, не глядя на нее.
— Не могла бы ты сказать это громко? Громко и храбро, чтобы я тоже услышала.
— Джастин! — повторила я, похоже, слишком громко.
За спиной у меня раздались смешки.
— И что ты можешь рассказать нам о себе, Джастин?
Что такое я могла рассказать о себе? Всего одну вещь, но что? Вокруг меня, словно яма, разверзлась тишина. Я не могла поднять взгляд. В этой тишине было темно, как в пропасти вокруг Стива.
— Она забавная, — сказал Майкл.
— Что такое, Майкл?
— Она забавная.
— Ты говоришь, что Джастин забавная?
— Да.
Мисс Фрост удивленно посмотрела на меня.
— Вот как. Хорошо. Замечательно! Мне нравятся забавные люди. Мой жених тоже забавный. — Она улыбнулась мне, дотронулась до моей руки и перешла к Шэннону Патрику.
Тот сказал, что объезжать быков очень легко: нужно просто вставить кольцо им в нос.
* * *
В начале дня класс был холодным и тихим, но под конец, уроков в нем стало шумно и жарко. Мэтт и Брайан говорили все громче, а девчонки хихикали. В этом полугодии мы будем изучать дикую природу нашей местности. Мисс Фрост прикрепила на стену большую фотографию муррейской трески. У этой рыбы бочкообразное тело, большой рот и маленькие, сдвинутые вперед глазки. Мисс Фрост объяснила, что треска — хищник и ест все, что может проглотить, иногда даже уток. Мэтт заметил: «Она напоминает мне одного знакомого» — и швырнул стирательную резинку в Алана Барнса. Все засмеялись. Мисс Фрост потянула себя за кружевной воротник и сказала, что сегодня и правда жарко. Она рассказала, что треска — часть экосистемы реки и что это придонная рыба, а Грег Морекрофт заявил: «Прямо как Алан Барнс».
— Внимание, класс! Внимание! — повысила голос мисс Фрост. Но тут прозвенел звонок.
Когда мисс Фрост шла на обед, щеки у нее горели, а бумаги выскальзывали из рук.
— Лучше бы она работала в детском садике, — заметил Майкл.
— В группе без мальчишек, — добавила я.
* * *
После школы миссис Хупер встречала Майкла у школьных ворот.
— Привет вам обоим, — произнесла она, когда мы подошли к ней. — Как прошел день?
— Хуже некуда, — сказал Майкл.
— Настолько плохо? — нахмурилась миссис Хупер. — О боже! Думаю, нам просто надо привыкнуть.
Когда миссис Хупер сказала «нам надо привыкнуть», это прозвучало так, будто Майкл не один ходил в школу, а с мамой, которая всегда была рядом с ним.
— Джастин, хочешь прийти к нам в гости в пятницу, после школы? Мне кажется, без тебя выходные кажутся Майклу слишком долгими, — проговорила миссис Хупер. — Мы можем отвезти тебя домой до ужина.
Я смотрела себе под ноги и не знала, что ответить.
— Это значит «да», мама, — сказал ей Майкл и широко мне улыбнулся.
— Хорошо! — обрадовалась миссис Хупер. — Замечательно! Теперь нам есть к чему стремиться.
* * *
После обеда я ехала домой в школьном автобусе, прижавшись лицом к стеклу. Есть к чему стремиться… Неужели именно поэтому река бежит к морю? И дождь падает на землю Йоламунди? И мы дружим с Майклом? Нам всем есть к чему стремиться…
32
— Ку-ка-ре-ку! Доброе утро, Петушок! — Я выглянула в окно. Наступила пятница, и на небе занимался розовый рассвет.
* * *
После школы к воротам подошла мама Майкла, на руках у нее сидел Ники — его младший брат.
— Привет, детки, — сказала она. — Как дела в школе?
— Нормально, — ответил Майкл.
— Как мисс Фрост, привыкает?
— Она безнадежна, — ответил Майкл.
— Безнадежна! — повторил Ники.
— О боже! — сказала миссис Хупер. — Это нехорошо.
— Но она лучше, чем миссис Тернинг, — добавил Майкл.
— Гораздо лучше, — вставила я.
Мы с Майклом сели на заднее сиденье вместе с Ники, и миссис Хупер повезла нас к ним домой. Ники потянул Майкла за волосы.
— Мам! Скажи Ники, чтобы он отстал от меня! — попросил Майкл.
— Ладно тебе, Майкл, он всего лишь хочет поиграть. Он же целый день тебя не видел!
Машина внутри была такая гладкая, на полу не было ни грязи, ни коры, ни бумаги, ни окурков. Я чувствовала тепло Майкла, сидящего рядом, тело его тряслось, толкалось и дергалось, будто пыталось мне что-то рассказать. Ники тянул Майкла за волосы, а миссис Хупер вела машину и подпевала песне, звучавшей по радио: «Нет важнее ничего, чем ты в моих руках, ты в моих руках… мммм… хмммм… нет важнее ничего… любимая моя… хммм, хммммм…»
Мы свернули с шоссе на Моруна-Уэст-роуд.
— Осталось немного, — сказала миссис Хупер. Вскоре она остановила машину возле домика из белого кирпича, на подъездной дорожке которого не было ни мусора, ни сложенных в кучу дров, ни запчастей от машины. На окнах рядами висели горшки с красными цветами. Когда мы открыли двери машины, к ней подошла черная кошка и потерлась о ногу Майкла.
Майкл взял кошку на руки.
— Это Бетти, и она та еще сучка, — сказал он и поцеловал кошку в макушку.
Бетти замурлыкала.
— Майкл! — возмутилась его мама. — Не говори так больше! Прости, Джастин. Майкл имел в виду, что Бетти просто немножко капризная.
Я не могла ничего сказать.
В доме Майкла в вазе стояли желтые цветы, на диванах лежали подушки и цветные пледы. На стенах висели картины с облаками и деревьями. Широкие чистые коридоры, просторные комнаты без набившейся по углам грязи.
Когда мы пришли на кухню, я заметила, что целая стена в ней, от пола до потолка, была завешана рисунками Майкла. Я увидела на них льва, поезд, собак, кошек, рыб и страусов эму. Там были карты и Антарктида, буквы, мосты и здания. Мне стало жарко, и в горле застрял комок.
— Идешь, Джастин? — спросил Майкл.
Я пошла за ним из кухни в его комнату. Майкл открыл дверь. На подушках и простынях его кровати были вышиты синие корабли. На стене висел плакат с изображением планет и солнца. В комнате были полки с книгами и конструктор. На одной из полок стоял аквариум с золотыми рыбками, в нем росли настоящие водоросли, а на дне лежал игрушечный затонувший корабль.
— Иди сюда, посмотришь на них, — позвал Майкл, и я завороженно смотрела, как в аквариуме черепашка отталкивается от песка и всплывает на поверхность.
— Это Кейт, — сказал Майкл. — Иногда она пытается съесть рыб.
Майкл насыпал в аквариум немного корма, и все рыбки поплыли к поверхности, широко открывая и закрывая рты. Майкл опустил руки в воду и вытащил черепашку.
— Сядь, скрестив ноги, — сказал он мне.
Майкл положил костыли на кровать и сел на пол. Я тоже села с ним рядом. Мы прислонились к кровати, а Кейт поползла по нашим коленям. Когда я дотронулась до ее лапки, она втянула голову в панцирь.
— Ей нужно сначала получше с тобой познакомиться, — объяснил Майкл.
Я понимала все слова и звуки Майкла — это было несложно. Учителя в школе тоже могли бы их выучить, тогда они отправили бы его в класс с отличниками, а не с отстающими, где мы с ним сейчас учились.
Майкл посадил Кейт обратно в аквариум и взял с полки несколько книг. В них были изображения животных, планет и вулканов с текущей лавой. Миссис Хупер открыла дверь.
— Привет, ребята! — воскликнула она, улыбнувшись нам, поставила между нами тарелку с нарезанным арбузом и вышла из комнаты.
— Ты такая тихая, — сказал Майкл, а я не могла даже кивнуть, так как то, что я увидела, ввело меня в настоящий ступор.
У него были черепашка Кейт, рыбки, книги и тарелка с нарезанным арбузом. У него было к чему стремиться. Если бы остальные мальчишки в школе знали, какой он умный, и понимали, что он говорит, тогда они все дружили бы с ним, и тогда он не дружил бы со мной — ведь мы дружили только потому, что больше у него никого не было. Я не могла это сказать. Он дружил со мной только потому, что остальные не знали того, что знаю о нем я.
— В чем дело? — спросил Майкл. — Почему ты ничего не говоришь? — Я пожала плечами. — Бетти хочет на тебе посидеть, — сказал он.
Он передал мне Бетти. Кошка легла мне на колени, словно теплое шелковистое одеяло, и замурлыкала. Майкл взял кусок арбуза и передал мне, но я помотала головой — есть совсем не хотелось. Майкл взял себе кусок, и, когда попытался откусить, по подбородку у него потек сок. Он вытер его и рассмеялся. Затем швырнул в меня куском арбуза, и я тоже рассмеялась и после этого смогла взять и себе кусок и начать есть. На вкус арбуз был сладким и холодным. Бетти слезла с моих колен и потянулась. Майкл взял с полки конструктор, и я сделала из него основу для гаража.
— Можно управлять этими машинами с помощью костылей, — сказал Майкл. — Нажимаешь на газ одним костылем, а на тормоз — другим.
— И можно ехать быстрее всех остальных машин.
— Так быстро, что не разглядеть колес.
— И в крыше будет отверстие — чтобы хранить костыли.
— А из приборной панели выходит соломинка.
— И на заправке нужно будет заправить ведро, спрятанное за приборной панелью, клубничным молоком.
— Именно для этого тут соломинка.
— Ага, — подтвердила я.
— А на руле есть роботизированные руки, которые смогут тебя кормить.
— Чипсами.
— Да, чипсами! — согласился Майкл.
— Которые они сначала окунают в соус.
— Ага, — согласился Майкл. — А после еды вытирают рот.
— Точно.
* * *
Потом мы пошли на кухню.
— Как прошел школьный день, Джастин? — спросила миссис Хупер.
Я посмотрела на ее желтые туфли — на их каблуках не было ни следа запекшейся грязи Йоламунди.
— Все в порядке? — Миссис Хупер ждала, что я ей отвечу.
Я глубоко вдохнула.
— Это был хороший день, — сказала я. Голос оказался хриплым.
— Она очень стеснительная, мам, я же тебе говорил, — заметил Майкл.
— Ну, это нормально, — ответила миссис Хупер. — Я же просто спросила.
— Мне нравится школа, когда там есть Майкл, — добавила я.
Майкл и миссис Хупер посмотрели на меня, удивленно подняв брови.
Миссис Хупер улыбнулась.
— Ему тоже там нравится, когда есть ты, — сказала она.
— Спасибо, мама, — сказал Майкл. — Как хорошо, что ты можешь говорить за меня.
— Прости, — сказала миссис Хупер. Она посмотрела на часы. — Нам пора везти тебя домой, Джастин, — добавила она.
Я последовала за Майклом к выходу из дома и села в машину.
— Пока, Бетти, — сказала я кошке, которая терлась у моих ног.
Воздух был таким нежным. На ветвях и оконных проемах, на траве и небе разливался бледный, изменчивый свет.
* * *
Миссис Хупер вела машину, а Ники пел: «Каждый цвет у радуги, синий, красный, голубой, только для меня сияет». Тот же самый куплет, снова и снова, пока я не увидела все цвета радуги, которые сияют только дня меня. Когда мы доехали до поворота на Хенли-трейл, я сказала:
— Можно остановить здесь.
— А где твой дом? — спросила миссис Хупер. — Мы тебя довезем прямо до него.
— Вот этот? Или этот? — спрашивал Ники, показывая пальцем на дома.
— Можно и здесь, — сказала я.
— Но, Джастин…
— Просто оставь ее тут, мама. Она хочет пройти остаток пути до дома пешком, — подсказал Майкл.
— Но, Майкл… Ты уверена, Джастин? Отсюда тебе недалеко, правда?
— Недалеко, — ответила я.
— Пожалуйста, мама, — попросил Майкл. — Можем мы оставить ее здесь?
— Хорошо. Тебе же недолго идти до дома, правда? — Она оглянулась.
Проселочная дорога уходила в кустарник. Дом деда был слишком далеко, отсюда его нельзя было разглядеть.
— Нет, — сказала я, открывая дверь.
— Береги себя, Джастин, — сказала мама Майкла на прощание.
* * *
Теперь каждую пятницу после школы я шла в гости к Хуперам. И каждую пятницу перед ужином миссис Хупер высаживала меня у поворота на Хенли-трейл, и я шла остальную часть пути до участка деда пешком. Дед никогда не спрашивал меня, где я была; он, похоже, даже не замечал, что я слишком поздно возвращаюсь из школы.
Каждый день недели вел к пятнице у Майкла. Когда я не могла ничего сказать, Майкл сажал мне на колени Бетти или Кейт и всегда кормил меня: изюмом, сырными крекерами, яблоками, апельсинами, бананами и печеньем «Монте-Карло». Он запихивал часть еды мне в рюкзак, и миссис Хупер видела это и не вынимала ее оттуда. По пятницам я приходила домой сытой. Мы строили грузовики из его конструктора, рассматривали картинки в книжке с картами и разговаривали с рыбками. Мы придумывали прозвища. У нас были Мэтт Туалет и Брайан Унитаз, миссис Стервинг и мисс Дрозд. Но я оставалась Ли, а он Хупером. А еще у нас были Королева Доун и Принцесса Норина, а треску мы назвали Директором Прентисом.
* * *
Я перестала так сильно ждать, когда папа вернется домой; перестала выглядывать ночью в окно, вслушиваться, не раздастся ли звук мотора его пикапа, не едет ли он домой; перестала следить за флигелем и думать, не выйдет ли он на крыльцо, не звонит ли он деду, чтобы сказать, что приедет к концу недели; перестала ждать конца недели, чтобы обнаружить, что он опять не приехал.
Я больше не ждала… Но дед все продолжал надеяться. Он ждал суда и приговора. Он был сам не свой — так он говорил курочкам: «Сам не свой, черт побери… чертов живот… Боже, Лиззи, когда все пошло не так? Чертова Стейси Уорлли. Сколько лет они дадут ему за нее?»
33
В понедельник миссис Хупер снова ждала Майкла у школьных ворот. Она мне улыбнулась. Я подняла голову и попыталась улыбнуться в ответ, потом снова опустила взгляд.
— Джастин, хочешь на выходных остаться у нас с ночевкой? — спросила миссис Хупер.
— Хочешь, Джастин? — спросил Майкл.
Я смотрела на землю под ногами. Я не знала.
— Мы думали забрать тебя в пятницу, а в воскресенье утром я могу отвезти тебя домой. Конечно, я хотела сначала спросить разрешения у твоего дедушки. Это можно сделать только с его позволения, — сказала миссис Хупер.
Когда я была с Майклом и его семьей, мне казалось, будто у меня вовсе нет деда. Я не могла вместить их в один и тот же мир. Одна Джастин заканчивалась, когда миссис Хупер высаживала меня у поворота на Хенли-трейл, и по дороге к участку деда появлялась другая Джастин.
Майкл и миссис Хупер смотрели на меня и ждали, что я скажу. Я не знала, что им ответить. Как миссис Хупер спросит разрешения у деда? Никто раньше ничего такого не спрашивал. Целые выходные с Майклом? Не только вечер пятницы? Что же там будет?
— Не волнуйся, Джастин, — сказал Майкл. — Ты можешь сегодня об этом подумать, а потом скажешь маме, хочешь ли ты к нам.
Глаза у меня защипало, будто в них попал песок, и миссис Хупер дотронулась до моей руки.
— Хорошая мысль, Майкл, — сказала она. — Джастин, ты пока подумай. Майкл хочет разбить палаточный лагерь на заднем дворе, а мистер Хупер и я совсем не хотим жить в палатке. Я хочу спать в нормальной постели!
* * *
Под конец дня Майкл спросил:
— Ты придешь к нам в эти выходные, Джастин?
Мне стало тесно в груди.
— Я присмотрю за тобой, — заверил Майкл. — Мама будет кормить тебя только тем, что ты захочешь есть. Хочешь прийти?
— Да, — произнесла я и пощупала языком прорастающий сквозь десну зуб.
— Хорошо, — сказал Майкл. — Просто замечательно!
* * *
Я была дома с дедом, когда зазвонил телефон. Дед покрывал креозотом ящик для кур, чтобы дерево не гнило. Я была рядом с телефоном и могла поднять трубку. Я не думала, что это может быть тетя Рита, но я не могла знать точно. Телефон продолжал звонить. Но если я подниму трубку, дед опять скажет: «Джастин, руки прочь от телефона. Оставь его в покое».
Дед, тяжело дыша, с кисточкой в руках, вошел на кухню через заднюю дверь. Он поднял телефонную трубку.
— Кто? О… да, да… ага. В пятницу вечером? — Вид у него был очень удивленный. — Да, она… нет, она никогда ничего не говорит. — Он посмотрел на меня и нахмурился, вытирая лицо тыльной стороной ладони; с рук на пол капал креозот. — Да, хорошо… договорились.
Когда он положил трубку, лицо у него было мокрое от пота.
— Кто это, черт побери, звонил? — спросил он.
— Это была миссис Хупер, дед?
— Кто это?
— Мама моего друга.
Дед пробурчал что-то себе под нос и повернулся, чтобы выйти во двор.
— Что она хотела, дед?
Он махнул кистью в воздухе, и я пошла за ним к курятнику.
— Что-то там про чертовы выходные, — пробурчал он. — Сюда, цып-цып-цып, — ласково пропел он курочкам. — Посмотрите-ка, что старый дедуля вам тут обустроил!
— Что ты ей сказал? — Я стояла в воротах курятника.
— О чем? — спросил он.
— О выходных.
— Ух, — выдохнул он. — Сюда, цып-цып, сюда, цып-цып, вот, девочки, посмотрите на вашу новую спаленку, как ваш старый дедуля ее покрасил.
— Дед?
Он поднял на меня взгляд.
— Что?
— Можно я пойду?
— Куда пойдешь?
— К моему другу, дед. К Хуперам.
Дед нарисовал на коробке еще одну линию.
— В воскресенье чтоб была дома, — проворчал он. — До темноты.
— Спасибо, дед!
На выходных я буду гостить у Майкла. Что же будет? Что мы будем делать? Стоит ли мне к этому стремиться?
* * *
— Не передумала? Придешь? — спросил меня Майкл утром в пятницу.
— Приду, — ответила я.
— А где твои вещи?
К щекам прилила кровь. Какие еще вещи?
— Ты ничего с собой не взяла?
— Что? — переспросила я.
— Ты ничего не взяла с собой на выходные?
Я не понимала, что должна была взять с собой, и пожала плечами.
— Но ты все-таки идешь, правда? Ты все-таки собираешься остаться у нас на выходные?
— Все-таки иду.
— Здорово! Просто здорово!
* * *
Когда мы собирались выйти из класса на обеденный перерыв, меня остановила мисс Фрост.
— Могу я поговорить с тобой, Джастин? Это ненадолго.
Мы с Майклом переглянулись. Мне хотелось выйти на улицу вместе с ним.
— Она ненадолго, Майкл, — сказала ему мисс Фрост.
Майкл вздохнул и вышел из класса.
— Джастин, у тебя проверяли зрение? — спросила мисс Фрост.
— Да. — Я смотрела на ее туфли. Они были на плоской подошве, с бантиком, будто пуанты у балерин. На подошве видна была свежая грязь от луж Нуллабри.
— Твои школьные записи говорят о том, что зрение у тебя на общем медосмотре уже проверила приходящая медсестра, но я собираюсь связаться с твоими родителями и посоветовать им проверить твое зрение еще раз, у врача-специалиста в городе, — сказала мисс Фрост.
Я не стала ей говорить, что не живу с родителями, что у меня есть только дед, а он думает, что город находится за линией вражеского фронта.
Мисс Фрост выложила перед собой на стол мои рабочие тетради. Она переворачивала страницы, глядя на мои отметки, галочки и кружочки.
— Иногда у тебя все получается просто отлично, но в иные дни… Думаю, еще одна проверказрения не помешает — просто чтобы убедиться, что все в порядке. — Мисс Фрост собрала все бумаги и книжки, очки сползли ей на нос. — Спасибо тебе, Джастин. На этой неделе школа свяжется с твоими родителями.
Майкл ждал меня сразу за дверью.
— И что все это значило? — спросил он.
— Ничего, — ответила я.
— Что ты имеешь в виду? Что ей было нужно?
— Я не знаю.
— Джастин, что там было?
Я не хотела ему рассказывать. Мне не хотелось, что бы вообще кто-нибудь знал про неправильность, что я с самого начала родилась не так, как надо, что для меня все выглядело не в том порядке.
— Она говорила, что я могла бы учиться лучше.
Майкл фыркнул.
— Мисс Фрост, утрите нос, — сказал он.
34
После обеда Майкл, я и Ники сели на заднее сиденье машины миссис Хупер, и она повезла нас домой. Ветер из открытых окон развевал наши волосы, и они падали нам на лица, а во рту пересыхала слюна.
— Хочешь есть? — спросил Майкл.
— Да, — ответила я.
— Чего бы ты хотела?
— Печенья.
— Печенья с мороженым?
— С мороженым и шоколадом.
— И шоколадом! — воскликнул Ники.
— Давайте есть до тех пор, пока даже сдвинуться не сможем, — предложил Майкл.
— Пока нам не придется лечь на пол.
— Будто китам.
— Или Директору Прентису.
— Как двум Директорам Прентисам.
Мы пели «Радуйся, мир» в открытые окна. Ники стал нам подпевать.
— Радуйся, мир! Господь грядет… И пойте новый гимн, и пойте новый гимн… — Миссис Хупер тоже пела. — И пойте, пойте новый гимн!
— А что, если бы ты могла летать? Куда бы ты полетела? — спросил Майкл.
— Я бы полетела… ночью. Вниз по течению реки.
— И как далеко ты бы полетела?
— До самого моря.
— А как высоко ты бы поднялась?
— До самого солнца.
— До самого солнца?
Когда Майкл задавал вопрос, он всегда ждал моего ответа. Он хотел его услышать. Он не ушел бы, пока я не ответила. Будто я совсем не была невидимкой.
* * *
Когда мистер Хупер вернулся с работы, мы решили помочь ему разложить на заднем дворе палатку. Траву недавно подстригли, и воздух наполнили ароматы влажной зелени.
— Майкл, можешь подержать дугу? — попросил мистер Хупер.
Майкл встал и взялся за дугу трясущимися руками.
— Отличная работа, парень, — похвалил его мистер Хупер.
Он воткнул колышек в землю и сказал:
— Можешь забить его вон тем молотком, Джастин?
Я взяла молоток, но вместо колышка попала по траве. Я не могла поднять взгляд на мистера Хупера.
— Попробуй еще раз, — предложил он.
Я попробовала снова — и опять попала по траве.
— Бог троицу любит, — сказал мистер Хупер. — Давай попробуй еще раз.
Я посмотрела на колышек, подняла молоток и глубоко вдохнула. Колышек глубоко погрузился в землю.
— Отличная работа, — сказал мистер Хупер.
Когда я натянула оранжевую ткань палатки, чтобы сделать крышу, мистер Хупер снова меня похвалил:
— Вот какая молодец!
Ники попытался залезть в палатку еще до того, как мы натянули стены.
— Пап, выгони его оттуда! — сказал Майкл.
— Да ладно тебе, Майкл, — ответил мистер Хупер. — Успокойся, Джастин пробудет у тебя целые выходные.
Мистер и миссис Хупер соорудили нам кровати прямо в палатке. Они поставили кровать Майкла на поддоны, чтобы она была повыше и с его ногами удобнее было на нее садиться, затем обложили ее подушками из пенки. Они расстелили для нас спальные мешки и засунули в них подушки.
* * *
Потом Мистер Хупер сделал барбекю, и мы поужинали на веранде, глядя на палатку, стоящую посреди зеленого двора.
— Дэвид постриг газон специально для вас, ребята. Правда, у него хорошо получилось? — спросила миссис Хупер и обняла мужа за плечи.
Я не могла смотреть на них: мне казалось, что это опасно, что добро может расколоть меня на части, как одно из яиц от курочек деда.
На ужин были отбивные, морковь и жареный картофель, но еда не лезла мне в горло. Тяжело было ее проглотить.
— В чем дело? — спросил Майкл.
Он насадил на вилку морковь, столкнув остальные овощи на стол. Несколько ломтиков упали на пол.
Ники поднялся со своего места и собрал еду, которую Майкл уронил.
— Мерзость! — сказал Майкл. Подбородок у него оказался измазан в соусе.
И после этого я смогла есть; я почувствовала вкус отбивной, ощущая, как она, жирная и соленая, наполняет мой желудок.
Все говорили о палатке. Мистер Хупер рассказал, что, когда он был бойскаутом, у них была такая же. Миссис Хупер спросила: «Помнишь наш медовый месяц?» — а Ники все повторял: «Палатка, палатка, палатка!»
— Как насчет того, чтобы вы, ребята, легли спать в доме, а мы с мамой поспим в палатке? — предложил мистер Хупер.
— Нет, папа! — воспротивился Майкл.
— Я шучу, Майкл, — успокоил его мистер Хупер. — Ничто не заставит меня спать ночью в палатке.
* * *
— Мама, можешь забрать Ники в дом? — спросил Майкл после ужина.
Миссис Хупер улыбнулась:
— Конечно, Майкл. Вы будете есть десерт прямо в палатке?
— Да!
Миссис Хупер разложила по глубоким тарелкам ежевику, сливки и ванильный кекс и поместила все это в корзину вместе с фонариком. Она дошла вместе с нами до палатки и проверила кровать Майкла: нажала на пенку и чуть передвинула ее.
— Джастин, — начала она, — если Майклу ночью станет больно или ему понадоблюсь я, возьми, пожалуйста, фонарик, зайди в дом и разбуди меня, хорошо? Я оставлю свет в своей комнате включенным. Справишься?
— Мам! — Майкл нахмурился.
— Что, Майкл? Это очень важно.
— Ты мне не понадобишься.
— Джастин, можешь мне пообещать, что если тебе покажется, что Майклу… неудобно… если ему будет больно — ты разбудишь меня?
— Мама!
— Да, миссис Хупер, — пообещала я. — Я приду и разбужу вас.
— Какая хорошая девочка, — сказала миссис Хупер. — Умница. Спасибо тебе.
* * *
Мы сидели на полу палатки, между нашими постелями, и смотрели через откинутый полог на то, что происходит снаружи. Свет постепенно угасал, становясь сначала синим, потом фиолетовым и серым. Наступала ночь. Горы Моруна за деревьями подернулись тенью. Застрекотали сверчки. Я глубоко вдохнула аромат свежескошенной травы. Мы ели ежевику и ванильный кекс, пили молоко, ложками выскребая до донышка тарелки, наши губы и языки перемешивали во рту сливки, ягоды и молоко. Каждый из вкусов изменял предыдущий, и тот становился еще лучше.
Затем мы легли в спальные мешки и светили фонариком на деревья в поисках летучих мышей. Настала темная ночь, и только звезды, будто белая пыль, рассыпались по небу.
— Ты знаешь, почему светят звезды? — спросил Майкл.
— Почему?
— Термоядерный синтез. Раскаленные газы. Лучше всего их видно из Антарктиды.
— Почему?
— Для ветра там слишком холодно, поэтому нечему сдувать телескопы. В Антарктиде звезды оставляют следы, как узоры на ракушке.
— Как далеко до Антарктиды?
— Отсюда?
— Да.
— Очень далеко. Пять тысяч миль. Больше пятидесяти дней, если плыть на корабле. Когда-нибудь я отправлюсь в Антарктиду.
Я ничего не сказала; мне не хотелось, чтобы он уезжал.
Потом он сказал:
— Мы могли бы отправиться туда вместе. И поставить там свой собственный флаг.
— Да! Можно начать путешествие с реки. Она приведет нас к морю.
— И мы будем наблюдать, как меняется вода.
— А как она изменится?
— Будет меняться температура, глубина, там будут жить другие животные.
— Она сменит свой бег, — сказала я. — Будет течь по-другому. Или нет?
— Да, — сказал он.
— Да, — согласилась я.
— Да!
— Да!
— Да! — кричали мы. — Да! — Затем наш смех превратился просто в дыхание, ровное и спокойное, и звездное небо накрыло нас, будто одеяло.
— Джастин, ты — моя лучшая подруга.
— А ты — мой лучший друг.
* * *
Тело Майкла двигалось даже во сне. Он стонал и кричал. Ноги и руки его тянулись и дергались. Он не мог их остановить. Был ли Майкл одним и тем же со своим телом? Или Майкл существовал отдельно от своих рук и ног, шеи и головы? Была ли я единым целым со своим организмом? Я натянула на нос спальный мешок и внимательно прислушивалась — не пора ли включить фонарик и идти к дому.
* * *
Утром палатку ярко осветило солнце, от чего ткань стала золотой.
— Можешь мне помочь, Джастин? — спросил Майкл. Ноги у него дрожали и еле двигались, ему было тяжело выбраться из кровати. Кусок пенки упал на землю. Я подняла костыли, и он сказал:
— Дай мне руку.
Я подала ему руку и помогла выбраться из постели.
— Ой! Ой, ой! — воскликнул он.
— Ты в порядке?
— Да.
Потом мы услышали голос миссис Хупер.
— Вы там в порядке?
— Да, мама, — ответил Майкл.
Я откинула полог и увидела миссис Хупер, ее ярко освещало утреннее солнце.
Она держала Майкла за руку, пока они медленно шли к дому. Майкл судорожно ахал и пыхтел. Он трясся гораздо сильнее, чем вчера.
— С тобой все в порядке, милый? — спросила миссис Хупер.
— Не называй меня «милым». Да, я в порядке, — ответил Майкл.
— Хорошо, хорошо.
Мы пошли на кухню, где миссис Хупер дала Майклу таблетки и стакан воды. Я молча смотрела, как она помешивает овсянку деревянной ложкой. Она растолкла в пюре мягкую грушу и положила ее в кашу, а сверху полила медом. Мы с Майклом взяли тарелки, вышли во двор и принялись за завтрак, устроившись перед палаткой. Ники был с нами. Комочки каши падали на траву, на них забирались муравьи и тоже лакомились. У Хуперов еды хватало всем.
* * *
Мы играли в мяч с мистером Хупером, и когда я кинула ему мяч, он сказал: «Отличная работа, Джасти». Майкл стоял у ворот и отбил мяч костылем.
— Выкуси, скотина! — крикнул он.
— Майкл! — сказал мистер Хупер.
— Как думаешь, Дэвид, от кого он это услышал? — спросила его миссис Хупер.
* * *
Ники подошел ко мне, положил свою маленькую ручку мне на шею и сел ко мне на колени. Он держал поджаренный хлеб, а рука у него была теплой. Он взялся за мои волосы и перекинул их мне на глаза.
— Глазки, глазки, — сказал он. Дотронулся до щеки и добавил. — Зубки, зубки. — И попытался накормить меня хлебом. — Тебе, тебе, — приговаривал он.
* * *
Когда я вышла из туалета, услышала, как миссис Хупер разговаривает с Майклом:
— Ты точно к этому готов?
— Да, мама, я ведь уже говорил.
— Вы можете остаться дома и посмотреть что-нибудь по телевизору.
— Нет, мама, ты же обещала!
— Я сказала, что это будет зависеть от ночи.
— Ночью все было хорошо!
— Да, но… но ты должен сказать мне, если тебе станет хуже.
— Хорошо, мама.
— Угадай, куда мы пойдем? — спросил Майкл, когда увидел меня. — В кино!
Я раньше никогда не была в кино. Иногда дети в школе болтали о том, что они там посмотрели: «Смотрел „Фантом“? Смотрел „Робин Гуда“?» Я не знала, каково это, и поэтому не могла сказать, хочу ли я туда пойти. Но Майкл сообщил:
— Там идет «Черный Красавец», Джастин. Мы будем первыми, кто его посмотрит! — И я поняла, что должна буду туда пойти.
— Хорошо, — сказала я.
Миссис Хупер отвезла нас в кинотеатр в Эчуке.
Я понятия не имела, что там внутри, что нужно делать, и спросить тоже было неловко. Все остальные там уже бывали. Мимо нас проносились автомобили, сновали по улице люди. Мне захотелось остаться в машине.
Миссис Хупер припарковалась перед кинотеатром и открыла дверцы. Майкл вылез наружу, и я последовала за ним. Вместе с миссис Хупер мы зашли внутрь, и я почувствовала запах воздушной кукурузы. Внутри находилась стойка, за ней работали мужчине и женщина в маленьких белых треугольных шапочках. Они уставились на Майкла. Стены были обклеены плакатами с супергероями и сильно накрашенными женщинами.
Миссис Хупер подвела нас к стойке.
— Два билета, пожалуйста, — сказала она.
Мужчина с сомнением посмотрел на Майкла.
— Какие-то проблемы? — спросила миссис Хупер.
— Нет, никаких проблем, — ответил мужчина.
— Тогда я хотела бы купить билеты, — сказала миссис Хупер. Голос у нее был решительным, как будто он принадлежал не одной небольшой женщине, а целой армии, с танками и пушками.
— Я пойду с вами, посмотрю, как вы разместитесь, — сказала она нам. — А потом подожду у входа и заберу вас после фильма.
— Мам… — Майкл вздохнул.
— Майкл, — попросила я. — Разреши ей.
— И ты тоже? — спросил он.
— И я тоже.
— Спасибо, Джастин, — поблагодарила миссис Хупер.
Майкл вздохнул и больше ничего не сказал.
— Пойдем, — сказала миссис Хупер. — Вы же, наверное, не хотите пропустить ни минуты фильма.
Вместе с нами по ковровой дорожке она прошла в двери кинозала — большого темного помещения с лестницами, которые поднимались между рядами кресел. Кресла стояли лицом к огромному экрану, который занимал целую стену.
— Как насчет этих мест? — спросила миссис Хупер и показала на два кресла, стоящих отдельно. Она взяла костыли Майкла и положила их в проходе рядом с нашими местами.
— Спасибо, мама, — сказал Майкл. — А теперь ты можешь уйти?
— Да, Майкл, — прошептала миссис Хупер. — Я уже ухожу. Наслаждайтесь просмотром.
У мягких кресел были такие же мягкие подлокотники. Свет в зале совсем погас, и стены, обитые коврами, и пол сомкнулись вокруг нас, словно кокон, будто мир исчез, и остались только мы, вместе, в полной темноте. Это был только наш фильм.
По экрану мчался сияющий черный конь, быстрее и храбрее любого другого коня, и у него был верный друг — Джо Эванс. Джо заботился о нем, делал для него все возможное, не было для коня лучше друга, чем Джо Эванс. Они перепрыгивали через ограды, плавали в запрудах, вместе ели яблоки. Но потом Черного Красавца похитили, и новый хозяин не кормил его, он запряг его в тележку, слишком тяжелую, и побил его. Я ахнула, а Майкл застонал. Нам казалось, будто мы с ним и есть Черный Красавец, что по нашим спинам ходит кнут, что наши ноги ломаются, что мы скучаем по Джо Эвансу, что он нужен именно нам. Куда же он подевался? Я слышала, как плачет Майкл, и тоже плакала. Черный Красавец потерял Джо, своего дорогого друга, которого он любил больше всего на свете. Как же так вышло? Торговец сказал: «Бесполезная скотина! Лучше бы ты помер!» — и Майкл крикнул: «Нет!» — а кто-то рядом шикнул на него. Но потом торговец умер, и Красавца продали бродячему цирку. Он так хорошо исполнил трюки, что сэр Уильям отправил его на войну. Красавец был таким храбрым, что погнался за врагами со своим всадником Жервазье, но потом всадника убили, а его друг-пьяница продал Красавца угольщику, который заставлял его возить такие тяжелые тележки, что конь заболел пневмонией, прямо как Лиззи в тысяча девятьсот пятьдесят втором году. По щекам у меня за струились слезы. Майкл сжал мою ладонь. Что, если Черный Красавец умрет от пневмонии? Я почти не могла смотреть на экран. Но потом женщина с белыми волосами по имени Анна спасла Красавца, отвела его на свою ферму, и помощником Анны оказался Джо Эванс! Тот самый Джо Эванс! Когда из-под копыт брызнула грязь, это мы с Майклом скакали по полю к Джо, ели с ним яблоки, и это нашу сияющую, черную шкуру чистил щеткой Джо. Мы были Черным Красавцем, Джо Эвансом, цирком, войной и сражением, и мы снова были вместе, чтобы уже никогда не разлучаться. Когда после фильма мы вышли из зала, в глаза нам ударил яркий свет.
— И как вам фильм? — спросила миссис Хупер.
Но мы с Майклом ничего не могли сказать.
— Настолько хороший, да? — спросила миссис Хупер.
* * *
Вечером мы все сидели за столом: мистер Хупер, миссис Хупер, Ники, Майкл и я. Миссис Хупер поставила посреди стола большое блюдо с длинными макаронами и фрикадельками.
— Спагетти, — сказала миссис Хупер.
— И как это есть? — спросил Майкл.
— Как червяков, — пояснил Ники.
Мои спагетти сорвались с вилки еще по дороге ко рту, а соус оказался у меня на носу, и на Майкле, и на Ники, и на полу.
Миссис Хупер вытерла стол.
— В жизни все надо попробовать, — сказала она.
После ужина миссис Хупер спросила:
— Джастин, хочешь принять ванну?
Я не знала. Я принимала ванну, когда об этом вспоминал дед. Он говорил: «Прими уже чертову ванну, Джастин, ты начинаешь вонять». Я что, сейчас уже начала вонять?
— Давай я тебе все покажу, — сказала миссис Хупер и привела меня в ванную. На стенах были нарисованы уточки, в самой ванне лежали пластмассовые игрушки, а на табурете стопкой были сложены полосатые полотенца.
— У меня есть лучшая пена для ванн, — сказала миссис Хупер. — С запахом роз. Ты можешь принять ванну первой, а после тебя уже помоются мальчишки.
Ванна у Хуперов была белоснежной.
— Как ты на это смотришь?
— Хорошо, — сказала я.
Миссис Хупер наполнила ванну водой почти до самых краев, потом добавила туда розовой пены.
— Наслаждайся, — сказала она, закрыла дверь и оставила меня наедине с полосатым полотенцем.
Я легла в ванну и взболтала воду вокруг себя руками, чтобы она накрывала меня розовыми волнами, потом закрыла глаза и представила, будто я снова в фильме «Черный Красавец», в самом начале, когда у коня был Джо. Я вспоминала все, что они делали вместе, как они скакали по полям, как участвовали в скачках, как плавали в заводи, как прыгали через ограду… Я выжала себе на голову губку. Красавцу пришлось так тяжело работать на угольщика, что он заболел и чуть не умер. Но Джо Эванс вернулся. Он закричал: «Красавец! Красавец!» — и тогда, хоть Черный Красавец был уже стар и всю его спину покрывали шрамы от ударов кнута, он узнал Джо, и они снова встретились, чтобы остаться вместе навсегда. Я вылезла из ванны с розовой пеной и вытерлась полосатым полотенцем.
В дверь постучалась миссис Хупер.
— Да? — сказала я.
Она заглянула.
— Если хочешь, можешь надеть вот это. — Миссис Хупер подала мне ночную рубашку с голубой ленточкой спереди.
Она была такая мягкая. Я даже не могла сказать «Спасибо вам, миссис Хупер», я ничего не могла произнести, нужные слова, когда они мне были особенно нужны, никогда не находились. Она закрыла дверь. Я натянула через голову ночную рубашку, ее подол скользнул вниз до самого пола и закрыл мне ноги; от рубашки тоже пахло розами.
* * *
Было решено, что мы с Майклом заночуем в его комнате, чтобы он получше выспался. Миссис Хупер поставила туда еще одну кровать.
Когда мы лежали в темноте, Майкл сказал:
— Красавец не должен был покидать Эвансов. Они не должны были потерять ферму. Это нечестно.
— Но в конце концов он нашел дорогу домой.
— Джо никогда его не забывал.
— Никогда.
35
— Пора везти тебя домой, Джастин, — сказала миссис Хупер, когда наступило утро.
Мы с Майклом сразу затихли.
— Что уж тут говорить, вы отлично провели время вместе, — заметила миссис Хупер.
— Да, мы отлично провели время, мама, — сказал Майкл. — Но теперь оно закончилось.
— С этим тоже не поспоришь, Майкл. Так и есть. Такова жизнь.
— Проклятая жизнь, — сказал Майкл.
Миссис Хупер нахмурилась.
— Не ругайся, Майкл. Я с тобой уже говорила на эту тему. — Она повернулась ко мне. — Я собираюсь сегодня отвезти тебя до самого дома, Джастин.
— Нет, не надо, все и так в порядке, — попыталась я возразить.
— Джастин, это очень важно, — сказала миссис Хупер.
— Не надо, мама, — возразил Майкл.
— Майкл, так будет правильнее. — И по ее голосу мы поняли, что спорить бесполезно.
Я попрощалась с мистером Хупером и Ники. Малыш поцеловал меня в щеку и сказал:
— Тин, Тин!
— Приезжай к нам еще, Джастин, — предложил мистер Хупер. — Мне нужно потренироваться ловить мяч.
Я ничего не могла сказать в ответ, даже «Спасибо».
* * *
Я чувствовала, как тревожно сжимается сердце, пока мы двигались по Хенли-трейл. Мы ехали мимо домов, наконец они закончились, и остались только кусты и эвкалипты.
— Вот здесь, — сказала я, показывая на дом деда. Теперь я видела его во всех подробностях, словно с него неожиданно сняли какую-то вуаль: обломки кирпичей, старые пикапы и их запчасти, покрышки, груды дров, банки из-под краски. Все это освещало яркое солнце — будто бы специально для миссис Хупер. В горле пересохло. Хуперы были совсем из другого мира.
Миссис Хупер подъехала к дому и остановилась. Я видела дымок, поднимающийся с заднего двора: должно быть, дед сейчас был в курятнике. Миссис Хупер заглушила двигатель.
— Похоже, у твоего деда есть земельный надел, — сказала она и повернулась ко мне: — Джастин, у него есть земельный надел?
— Ага.
— Большой?
— Три акра.
— Повезло ему, — заметила миссис Хупер. — Это прекрасное место. Должно быть, еще и река неподалеку.
Миссис Хупер открыла дверь, и мы с Майклом выбрались из машины. Когда мы шли по дорожке, я будто видела все вокруг глазами миссис Хупер: пузырящуюся и облетающую краску, трещины в кирпичах, входную дверь, повисшую на одной петле, дыры в проволочной ограде. Мы добрались до заднего двора и там, у костра, увидели деда — он пил пиво и курил папиросу с «Белым волом».
— Я надеюсь, мы вам не помешали, мистер Ли. Я мать Майкла, — представилась миссис Хупер.
Мы подошли к костру. Майкл трясся и дергался, а дед удивленно смотрел на нас, сидя в своем раскладном кресле, — он не ожидал гостей. Он встал, и с папиросы на землю упал пепел. Я закусила губу. Дед бежал через джунгли, на него охотились, словно на животное, но у него не было с собой ни маузера, ни братьев-пистолетов, у него ничего не было, даже еды в желудке. Единственное, что у него осталось, — его друг Сэнди. Когда дед и Сэнди нашли туннель, япошки выкурили их оттуда и привязали к металлической решетке… Дед не любил гостей, последними гостями в его доме были полицейские.
— Спасибо, что разрешили нам взять Джастин на выходные — они с Майклом очень хорошо провели время вместе, — сказала миссис Хупер.
Никто не двигался, кроме Майкла, — ниточки, соединенные с его телом, дергали его то в одну сторону, то в другую.
Дед подошел к Майклу… Я не знала, что он будет делать дальше, что он скажет. Но он просто протянул руку. А Майкл взялся за нее. Дед крепко пожал его ладонь и спросил:
— Хочешь познакомиться с моими курочками?
— Да, — ответил Майкл.
Он пошел за дедом к курятнику на дальнем конце двора.
— Вот это Мисси, это Леди, а это Петушок. Вон та красавица — еще одна Леди. А вот и Мадам, — представил их дед.
— Какой они породы? — спросил Майкл.
Дед нахмурился и переспросил:
— Что?
У меня сжалось сердце.
— Что это за куры?
— Иза Браун. Лучшие несушки.
— Сколько они кладут яиц?
— О, Иза Браун несутся круглый год и откладывают кучу яиц. Давай-ка вместе посмотрим, — предложил дед.
Мы с Майклом и дедом зашли в курятник.
— Собирать яйца — моя работа, — сказала я.
— Разумеется, — подтвердил дед. Вокруг нас ковырялись в земле куры, а мы с Майклом рылись в соломе.
Я подняла яйцо и отдала ему.
Майкл бережно взял его.
— Все еще теплое. Чем вы их кормите?
— Что? — переспросил дед.
— Чем вы их кормите? — повторил Майкл.
— Зерном — если они ведут себя примерно. Остатками еды, хлеба. Яичной скорлупой, чтобы яйца были крепкими. Их кормит Джастин.
Миссис Хупер наблюдала за нами, стоя посреди двора. Майкл вынес яйцо из курятника. Дед пошел на кухню и вернулся с картонной упаковкой, в которой лежало двенадцать яиц. К ним прилип куриный помет и перья. Дед передал упаковку миссис Хупер.
— Свежие, собирали на этой неделе, — сказал он.
— Спасибо, спасибо, — поблагодарила она. — Джастин такая хорошая подруга… — Миссис Хупер принюхалась к коробке с яйцами.
Они обошли дом и направились к машине. Майкл нес яйцо так бережно, словно делал это впервые в жизни.
— Увидимся в понедельник, Джастин, — сказал он.
Я посмотрела на миссис Хупер.
— Спасибо вам, миссис Хупер, — проговорила я.
* * *
Я вернулась во двор. Дед сгребал траву. Я стояла и смотрела на него, как он, согнувшись, держит грабли. Голова у него почти облысела, волосы остались только по бокам, а на шее и руках прорезались дороги, что бежали по джунглям. Я подошла к нему и крепко обняла. Он перестал сгребать траву и замер, жесткий и неподвижный.
36
Из-за разных проволочек суд длился четыре месяца. Дед из-за боли в животе мог выбираться в Мельбурн не на каждое заседание. С тех пор как полицейские забрали папу, бактерия деда стала более жадной. Как только он просыпался, она сразу же начинала вгрызаться ему во внутренности. Перед тем как поехать в Мельбурн, он сказал курочкам: «Если бы я смог напустить на нее тебя, Петушок, ты бы раскромсал подлую тварь на мелкие кусочки». Он оставил пикап у Релл и сел на поезд в городе. В Мельбурне он жил в хостеле, где мужчины спят на многоярусных кроватях. «Я лучше застрелюсь, чем снова буду слушать чей-то пердеж на соседней кровати». Он заранее убедился, что попадет в Мельбурн на вынесение приговора. До возвращения деда мне нужно было оставаться у Релл, вместе с Кирком и Стивом. Кирк, Стив и я были на кухне и доедали пончики из пекарни, а Релл с Дином курили. Пончики сияли зеленой и розовой глазурью. Релл сделала последнюю затяжку.
— Они не могут повесить это дело на него, — сказала она и затушила окурок. — Это полная ерунда.
Кирк взял с тарелки зеленый пончик. Он откинулся на спинку стула и закинул ноги в ботинках на край стола.
— Им лучше не шутить с папой.
— Убери ноги со стола, Кирк, — сказал Дин.
— Я не обязан тебя слушаться, — парировал Кирк.
— Обязан, черт тебя дери, — сказала Релл.
— Яблочко от яблони недалеко падает, — заметил Дин.
— Он же все-таки их отец, — возразила Релл, а потом заплакала.
— А ты еще сохнешь по этому ублюдку, так ведь, Нарелл? — спросил Дин. Он повернулся к нам: — Вон отсюда!
Двор Релл был залит бетоном, и сигаретные окурки, будто мелкие белые цветы, кучками прорастали по углам. Во дворе были пепельница на подставке, кресло и высокая вращающаяся сушилка для белья, под которой на бетоне лежали прищепки. Кирк взялся за верхнюю перекладину сушилки и крутанул ее. Дед сказал, что позвонит, как только у него будут новости.
— Мы с Дэнни собираемся вытащить папу из тюряги, когда его дядя научит нас стрелять, — сказал Кирк.
— Ага, — поддакнул Стив. Он ухватился за другую перекладину. Та жалобно скрипнула, когда он повис на ней. — Мы пулями выбьем рации из рук охранников, так что они не смогут вызвать подкрепление.
— Я возьму его пикап. Стащу ключи у деда с ремня, а ты, Джастин, будешь ждать нас снаружи, откроешь двери машины и заведешь двигатель. Мы оставим папу в Сиднее, а сами поедем дальше, чтобы сбить копов со следа. Тогда он сможет спрятаться в Кэрнсе. Там прятался дядя Дэнни. — Кирк поднял прищепку, разломил на половинки, и бросил их на бетон. — В Кэрнсе, — повторил он.
Мы прислонились к ограде. На нас будто что-то давило. Будто небо было сделано из того же бетона, что и двор у Релл. И тут мы услышали, как звонит телефон. Кирк посмотрел на меня.
Мы вернулись в дом. Дин передал трубку Релл.
Она сначала слушала, а потом сказала:
— Нет… Не может быть…
Релл отвернулась от нас, прижавшись лбом к стене, и повесила трубку.
— Релл? — позвал Дин.
Она посмотрела на нас. Глаза у нее стали красные, а макияж зелеными каплями стекал по щекам.
— Виновен, — произнесла она.
Стив заплакал. Его лицо скривилось так, будто кто-то ухватился за кожу рукой и выкрутил ее.
— Черт… — выругался Кирк.
Он взял пачку сигарет Релл со стола и швырнул их в Дина. И тут я услышала громкий крик — но звучал он не снаружи, а внутри меня.
* * *
Вечером Дин забрал деда со станции в Эчуке и привез его к Релл.
— Как он? — спросила Релл.
— Он мало что говорил, — сказал дед.
Со времени отъезда он, казалось, похудел еще больше, и на его лице лежали тени.
— Как обычно.
— Что его адвокат сказал про обвинение? — спросил Дин.
— Доказательств гребаная куча. Рэй просто идиот. — Дед покачал головой и свернул папиросу. — Чертова Стейси. Она тысячу раз хотела его…
— Что он думает насчет срока, на сколько его посадят? Что они ему сказали? — спросила Релл.
— Может, на пять лет… а может, и на семь. При задержании он ударил копа — сама понимаешь, это будет не в его пользу.
Релл начала рыдать.
— Выйдите-ка во двор, ребята, — сказал дед.
Мы снова пошли во двор и стали ждать. Кирк сгреб окурки из углов в одну кучу, нашел самый длинный окурок и засунул его в рот, затем вытащил из кармана спички и попытался поджечь кучку окурков.
— Не волнуйся, мы его вытащим, — пообещал Кирк и прикурил свой окурок. — Если понадобится, мы будем стрелять.
— Джастин, нам пора, — позвал дед из кухни.
* * *
Когда мы вернулись в дом к деду, он сказал:
— Принеси-ка мне пива, Джастин.
Он лег на кровать и пил пиво, пока не заснул. Он ничего не ел, не включал свет, не смотрел телевизор. Когда пришла ночь, он позвал меня. Я встала в дверном проеме.
— Чертовы Уорлли, — пробурчал дед, с трудом садясь на постели.
— Мы поедем навестить его в тюрьму? — спросила я.
— Тюрьма для преступников, а не для детей, — отрезал дед.
— Так папа что — преступник?
Дед вздохнул.
— Выходит, что так. Какой же ты все-таки дурак, Рэй! — Он посмотрел на часы, стоящие на шкафу. — Боже! Сколько же я тут пролежал? Давай-ка сходим во двор и спросим у курочек, что у нас на ужин.
Он встал с постели, накинул на одежду халат. Мы пошли к коробкам и вытащили яйца.
— Шесть, дед, — сказала я.
Курочки топорщили перышки и клевали шнурки на ботинках деда.
— Эй, красавицы, не трогайте сегодня своего старика, ладно? Не трогайте. Петушок, скажи своим девочкам, чтобы оставили старого деда в покое. — Голос деда был нежным, он звучал как колыбельная для курочек. Будто куриная музыка. — Скажи им, Петушок. Старому деду и так порядком досталось.
Мы переворошили солому, проверили воду в поилке и пересчитали девочек.
— Доброй ночи, девочки; доброй ночи, крошки, — сказал дед. — Вам нужно поспать, а утром мы с вами снова увидимся, правда, девочки? Увидимся после рассвета, крошки.
Я стояла возле плиты и наблюдала, как дед разбивает яйца на сковороду. Он добавил к ним масло и соль, потом перемешал, и когда они стали мягкими и воздушными, мы съели их с хлебом и вареньем. Я вымыла тарелки, а дед свернул папиросу, потом я принесла из своей комнаты ножницы. Дед передал мне журнал, и, пока он курил, я начала вырезать из журнала космические корабли. Верхняя половина кухни, словно туманом, заполнилась дымом. Мы сидели под его облаками. Дед посмотрел на мои вырезки, потом закинул голову и выпустил в потолок свежую струю дыма.
Он поднялся и пошел к задней двери. Я встала с ним рядом, и мы смотрели на звезды, похожие на серебристую пыль, рассыпанную по небу. Вокруг пели друг другу песни сверчки и лягушки. Дед обнял меня за плечи. Он склонился, оперся на меня, будто я была одним из костылей Майкла, и говорил отрывисто, только кусочками фраз:
— …Единственный сын… Лиззи… осталась только она. Хорошо, что я взял тебя к себе, правда? Что бы я без тебя делал?
Он имел в виду меня? Или Лиззи? Или ночное небо над нашими головами?
* * *
Отца отправили в Пентридж, и дед велел мне забыть о том, что у меня был отец. Пусть Рэй понесет свое наказание. Иначе никак. Часть тебя должна умереть. «Я был там. Леди, я был там, Мисси, — и не сосчитать, сколько дней, слишком много дней, слишком много чертовых дней». В Пентридже Рэй не мог никуда уйти. Если он шагнет влево, вправо, вперед или назад — ему засадят нож под ребро. Что же он будет делать со своими секретами, когда они снова наполнят его? «Стейси Уорлли просила его об этом тысячу раз, и вот однажды она не попросила…» Я не знала, что значат эти слова, — что-то удерживало меня от знания, будто это не истина была где-то зарыта — а я сама.
* * *
После того как папа попал в тюрьму, я нечасто видела Кирка и Стива. В последний раз, когда Релл приехала за ними — это было через неделю после приговора, — она привезла с собой Дина. Тот посмотрел на двор деда, на его дом и флигель, и покачал головой. «Чем меньше мы будем иметь дел с семьей Ли, тем лучше, — сказал он Релл, пока деда не было рядом. — Чертовы дети: половина крови досталась им от Рэя. Вот в чем беда».
Релл, которая грызла ноготь на большом пальце, прищурилась. «Неужели Рэю так сложно написать им письмо? Или позвонить? В венах у него не кровь, а не знаю что. — Она постоянно повторила одно и то же, будто Рэй занимал все место внутри нее, и ей приходилось все время о нем говорить, чтобы выпустить немного Рэя наружу. — Не мне — мне уже давно наплевать — но детям. Он же им отец».
Что же тогда течет в венах моего отца, если не кровь? То же самое, что и у япошек? Тогда, значит, и у меня по венам течет то же самое? Из-за этого я родилась неправильной? Если бы у меня был другой отец, с другой кровью, я бы смогла читать? Но моя мама все равно села бы на поезд до Лисмора? У меня никогда не хватало слов, чтобы задать нужные вопросы, поэтому я не получала ответов.
37
Мы с Майклом сидели за столом возле школы.
— Все определяет погода, — сказал Майкл и зачерпнул горсть изюма из коробки.
— Что ты имеешь в виду?
Он передал коробку мне.
— Она решает, что произойдет.
— Что именно?
— Какой формы будет местность. Как растут растения. Какие обитают животные. Все решает погода.
У наших ног прыгали воробьи, ожидая, что им тоже что-то перепадет.
Я подумала об Удавке и о том, как берега на ней сдвигаются близко-близко, почти касаясь друг друга, и сказала:
— Муррей — это часть погоды.
— Река? — спросил он.
Я кивнула.
— Да, но погода главнее.
— Река тоже многое решает.
— Но река образовалась благодаря погоде.
— Ты уверен, что река не была первой?
— Нет. — Майкл покачал головой. — Не думаю, что она была раньше погоды.
— Но ты не можешь быть в этом уверен. — Я доела последние изюминки. — Хочешь на нее посмотреть?
— На что?
— На реку.
— Да.
* * *
Следующим утром, когда миссис Хупер привезла Майкла в школу, он спросил:
— Мам, можно мне пойти в гости к Джастин?
Миссис Хупер выглядела не очень уверенно.
— Мам, это нечестно, если Джастин может приходить к нам в гости, а я к ней — нет.
— Я не сказала, что ты не можешь к ней пойти. А в какой день?
— Сегодня после школы?
— После школы?
— Ну да, а почему бы и нет, мама?
— Дай подумать…
— Хватит думать, мам. Просто соглашайся.
— Не наглей, Майкл. Это недальновидно.
— Пожалуйста, мама. — Он склонил голову набок. — Скажешь «да»?
* * *
После школы миссис Хупер высадила нас возле участка деда.
— Я заберу тебя в пять, Майкл. Тебе нужно будет стоять здесь, перед домом, ровно в пять. Понятно?
— Понятно. — Майкл кивнул.
Когда миссис Хупер уехала, мы вместе с Майклом обогнули дом и зашли на задний двор. Мы остановились возле курочек, и я насыпала им хорошего зерна.
— Сюда, Мисси, сюда, Леди, сюда, девочки, — позвал Майкл. Петушок с важным видом обходил стайку курочек. — Мэтт Даннинг, — кивнул на него Майкл.
— Он не настолько плох, — возразила я.
Я открыла ворота, и Майкл проковылял в них на костылях. Тропинка была узкая, глубоко утоптанная, шли мы медленно, и я совсем не помогала Майклу. Земля, лес, деревья и вытянувшиеся на траве лужи сверкали яркой зеленью. Вместе с Майклом старая Йоламунди пропала, и появлялась новая. Она была связана с нами.
Нас освещали солнечные лучи, и я слышала прямо за собой тяжелое дыхание Майкла. Идти было жарко. Мы подошли к деревьям, и тропинка исчезла, а костыли Майкла начали цепляться за ветки и застревать в густой траве, но я ему все равно не помогала. Мы остановились, и Майкл поднял взгляд. Мы смотрели на небо и ветки деревьев, будто приехали издалека и в первый раз все это увидели. Будто никогда не умели говорить и никогда раньше не видели ни облаков, ни эвкалиптов, ни кенгуру. Для нас все казалось новым. Узловатая кора деревьев, их стволы, похожие на луковицы, сплетающиеся ветви. Белые какаду на деревьях покачивали желтыми хохолками, облака набегали на солнце, шелестели листья, под ногами сновали муравьи, мухи роились над лужами, пауки неподвижно замерли в паутинах — мы смотрели на это, и все нам казалось новым и необычным. Мы шли все дальше и не разговаривали, только смотрели вокруг, пока не пришли к реке — она была широкая, мутная и бурлящая, с ее поверхности, расправив крылья, слетали птицы. Мы затихли, прислушиваясь.
— Она стоит, но в то же время движется, — сказал Майкл.
— Пойдем дальше, — откликнулась я, хотя знала, что Майклу нелегко идти по тропинке. Костыли цеплялись за корни, ноги у него скользили и запинались. Он начал дышать еще тяжелее. Наконец мы пришли к Удавке.
— Смотри, — проговорила я. — Видишь, как близко другой берег?
— Должно быть, тут были какие-то изменения, — сказал он.
— Что ты имеешь в виду?
— Земля изменяется. Смещаются литосферные плиты. Может быть, именно из-за этого река здесь такая узкая.
Даже земля меняется.
— Берега пытаются остановить воду, — сказала я. — Но они не могут. Она идет через край, как при наводнении. Вода все равно продолжает движение.
— А что происходит с деревьями? — спросил Майкл.
— Они продолжают расти, — объяснила я. — Под водой.
Лорикеты,[10] какаду и кукабары[11] перекрикивались друг с другом: сначала было слышно всего два или три голоса, затем к ним присоединились другие — пять, потом шесть, семь, и вот уже сотни голосов гремели всё громче и громче; птицы с хриплыми криками слетали с ветвей. Мы с Майклом лежали на земле, смотрели в небо и слушали этот птичий хор.
Потом мы сели и стали глядеть через реку на другой берег.
— Ты права, Джастин, — произнес Майкл. — Первой была река. Она все решает.
Майкл показал мне свой дом и свою маму, которая устроила для меня ванну с розовой пеной, и брата, который угостил меня поджареннымхлебом. Он показал мне палатку, подстриженную лужайку и спагетти. Показал мне Черного Красавца и подсказывал, в каком кружке поставить галочку для правильного ответа. А я показала ему реку Муррей. Мы были в расчете.
Мы медленно пошли назад к дому.
— Можно отправиться в путь прямо отсюда. Если начать с реки и двигаться все дальше по воде, можно доплыть до Антарктиды, — сказал Майкл. — Нужно следить за течением. Одно ведет к другому.
— Можно построить собственный корабль.
— Да, — согласился Майкл.
— Только так можно быть уверенным в том, что корабль выдержит путешествие.
— Он должен быть таким прочным, чтобы взламывать льды. И для ночных наблюдений нужен телескоп. — И еще оружие, — добавила я.
— На случай, если нападет враг.
— Брайан Лоусон.
Майкл фыркнул.
38
Уорлли оставили меня в покое. Дед сказал, это из-за того, что Рэй попал в тюрьму, — ублюдки стали бояться его еще больше.
«Не волнуйся о них, ты хорошо их знаешь». Кузены Уорлли в автобусе смотрели сквозь меня, будто я была невидимкой. А существовала ли я на самом деле? Были ли у меня руки, ноги и туловище, как у остальных людей? Я знала, что у меня есть рот. Кирк заявил, что зубы у меня растут кривые, как погнутые зубцы у вилки.
— Зубы у Джастин растут точно так же, как и у других людей. Оставь ее в покое, — осадил его дед.
Кирк взял две вилки и стал изображать их разговор между собой.
— Я Джастин, — сказал он. — Вы уже знакомы с моими зубами?
Я выхватила у него из руки вилку и прижала к его лицу.
— Отвали, Кирк.
— Вилка убила меня вилкой! — вскричал он. — Ха-ха!
* * *
После объявления приговора отцу живот у деда разболелся еще сильнее. Он начинал пить пиво прямо с утра, он не собирал яйца у курочек, а в иные дни даже не разжигал костер. В доме целыми днями было холодно. Я надевала на себя всю одежду, какая только у меня была, и ночью вместе с одеялом накрывалась еще и полотенцами.
— Принеси пива, — велел дед. Он схватился за живот. — Неужели ты еще не напился, ублюдок?
Дед выпил пиво, посмотрел в окно и покачал головой. Он все качал ею и качал, без остановки.
По субботам, если по телевизору показывали фильмы с Джоном Уэйном, я находила нужный канал, и мы смотрели его вместе. Иногда могли показать три фильма подряд: Джон Уэйн в роли Ринго Кида, Джон Уэйн в роли Квирта, Джон Уэйн в роли Дэви Крокетта. Мы смотрели, как Джон Уэйн стреляет в Пламмерсов и мексиканцев в Ларедо. Мы смотрели, как он скачет на Старлайт, Герцоге и Чудесном Коне. Мы видели, как он целуется с Фитерс, Морин и Софи Лорен. Дед курил и пил пиво, а я ела кукурузные хлопья. Перед тем как лечь спать, я выглядывала в окно и видела, как вдоль ограды идет Джон Уэйн с обрезом на взводе. В темноте я поднимала свой девятимиллиметровый пистолет и говорила: «Мы на одной стороне, крутой парень».
* * *
На Пасху Майкл должен был поехать в Сидней. Он говорил, что не хочет, но у родителей там какие-то дела. Я по нему скучала. Дед держался за живот с самого начала пасхальных каникул и до конца и ни разу не разжег костер. Мне оставалось только ждать. За день до начала учебы зазвонил телефон. Трубку взял дед.
— Кто? — спросил он и протянул мне трубку: — Это тебя, Джастин.
— Алло?
— Джастин, это Лара Хупер — мама Майкла.
Дед наблюдал за мной.
— Привет, — сказала я.
— Джастин, мы бы очень хотели увидеть тебя. То есть Майкл очень хотел бы с тобой повидаться. — Я расслышала в трубке, как Майкл что-то прокричал. Но я не разобрала слов. Голос у миссис Хупер казался грустным. — Можем мы приехать и забрать тебя в гости?
— Что такое? — спросил дед.
— Это миссис Хупер. Она хочет, чтобы я пришла к ним в гости.
— Кто?
— Миссис Хупер.
— Будь дома к чаю, — сказал дед и вышел во двор.
— Да, — сказала я в телефон.
— Спасибо, Джастин. Я тебе очень благодарна.
* * *
Когда миссис Хупер забрала меня возле участка деда, Ники и Майкла не оказалось в машине.
— Мне показалось, что одной мне будет легче приехать и забрать тебя, — сказала миссис Хупер. — Майкл тебя ждет.
В машине наступила тишина. Мы не разговаривали. Я смотрела на длинные полосы пшеницы, растущей вдоль дороги, которые тянулись далеко-далеко, пока не терялись из виду.
Мы подъехали к дому, и я зашла внутрь вслед за миссис Хупер.
— Майкл! Джастин приехала.
Майкл вышел из своей комнаты, глаза у него были красными.
— Вы можете пойти во двор, если хотите, — сказала миссис Хупер. — Я принесу вам апельсиновый сок и шоколадный торт. Тебе же нравится шоколадный торт, Джастин?
— Да, — ответила я, не понимая, почему глаза у Майкла такие красные, и почему его не было в машине, и почему меня так неожиданно привезли к ним в дом.
Я пошла за Майклом на задний двор, под шелковицу, чьи усеянные листьями ветви нависали над лужайкой правильным кругом, будто зеленое платье. Мы сели на качели под ее ветвями.
— Спасибо, что приехала, — сказал Майкл.
— В чем дело? — спросила я.
— Мы переезжаем.
— Куда?
— В большой город.
— В какой город?
— В Сидней.
— Почему?
— Чтобы я мог ходить в другую школу.
— Почему?
— В школу с медицинским обслуживанием.
— Что это значит?
— Не знаю. Для таких детей, как я.
— Вот как…
Майкл уперся костылем в землю и качнул сиденье.
— Когда?
Он продолжал упираться костылем в землю, пока сиденье не поднялось высоко, потом оно дернулось и подскочило.
— Через две недели.
— Вот как…
На траве остались полосы от костылей Майкла. Глаза у меня щипало. Когда я их открыла, шелковица расплылась, будто сквозь зеленую листву лил сильный дождь. Качели все еще раскачивались.
* * *
Этой ночью я долго сидела с курочками — с Мисси, Леди и еще одной Леди, с Мадам и Девочкой, и Петушком. Они клевали вокруг меня землю. Мисси забралась ко мне на ноги, и Петушок позволил мне держать ее и гладить. Дождевые тучи, которые собрались во мне, стали выходить через нос, глаза и рот. Слезы закапали на мягкие перышки.
* * *
Я знала, что Майкл был ни в чем не виноват, но если бы я снова с ним заговорила, то никогда не смогла бы снова вернуться в дом деда, или в школу, или еще куда-нибудь. У меня не осталось бы места, куда я могла бы вернуться. В школе я отвернулась от него, но он взял меня за плечо и развернул к себе; его никогда не волновало, кто смотрит на него или кто может услышать, ему было плевать, что голос у него такой медленный, что он тянет слова, что слишком громко дышит, что издает странные звуки.
— Мы же все еще можем разговаривать по телефону, писать письма, — произнес он.
— Нет, — сказала я.
Майкл стоял перед школой, на дорожке, тело его дергалось и тряслось, а лицо заливали слезы. Его папа с озабоченным видом быстро шел к нему. Он смотрел только на Майкла и не видел меня, будто меня там и не было. Я побежала к беседкам и оставалась там, пока Майкл и его родители не уехали.
* * *
Где же хранится все то, что мы делаем? Кто знает о том, что мы делали? Кто знает о палатке, о ежевике, об Антарктиде и Черном Красавце, о грузовиках с подъемниками, о машинах без тормозов, об археологии? Я закрыла за всем этим дверь, будто ничего этого никогда не было. Но стоило мне лечь в постель, как эта дверь сама распахивалась — я не могла ее остановить — и Черный Красавец снова скакал через поле к Джо Эвансу, черная грива развевалась по ветру. Джо раскидывал руки в стороны и кричал: «Красавец! Красавец!» — и они снова были вместе, Джо и Красавец. Перед тем как уснуть, я снова видела, как мы с Майклом отправлялись в Антарктиду, где на снегу оставались только наши следы, только мы с Майклом шагали по льдам и устанавливали наш флаг. Перед сном, за несколько коротких секунд, меня окружала новая Йоламунди, с эвкалиптами, треской и какаду, которых мы видели словно впервые, будто мы приехали издалека, и все вокруг казалось незнакомым. Но наступал следующий день — и я притворялась, что ничего этого не было, а место за партой рядом со мной всегда оставалось пустым.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
39
Наступил первый день учебы в старшей школе Эчуки. Я шла по Хенли-трейл к автобусной остановке. Вокруг установленного дедом камня выросла высокая трава, и теперь его почти не было видно. Я вошла в автобус, не глядя на остальных детей. Когда я села на переднее сиденье, почувствовала, что на прокладку снова вытекла кровь. Она шла у меня уже три раза. В самый первый раз я подумала, что ко мне перешла желудочная бактерия деда. Я лежала в постели, не вырезала картинки из журналов, вообще ничего не делала, держала руки на животе и ждала, когда бактерия успокоится. Но когда я увидела кровь на трусиках, то поняла, что это просто пришли месячные — ведь мне было уже тринадцать. Джулия Ригни говорила, что к большинству девочек они приходят в тринадцать лет. Пелена, закрывающая небо, казалось, стала еще гуще, словно плотная резина. Ее ничем нельзя было разрезать. И неважно, светило солнце или нет: когда приходили месячные, небо каждый раз давило на меня сверху.
Когда я училась в шестом классе, слышала, как Джулия Ригни говорила Анетт Маннс: если у девочки начались месячные, это значит, что у нее уже могут быть дети. Неужели кровь становилась ребенком? Но для того, чтобы возник ребенок, нужен еще и мужчина. Вот из чего они получаются, все это знают. Хотя кровь тоже нужна — их необходимо соединить вместе. Я стирала тряпки, которые использовала в качестве прокладок, и трусики, только когда деда не было дома: когда он уезжал в магазин, к Сэнди или в бар. Я развешивала их на ограде там, где сильнее всего припекало солнце, чтобы они высыхали до того, как он вернется домой. Если солнца не было, то я прятала использованные прокладки под кроватью.
* * *
На заднем сиденье автобуса разместились Уорлли, но они меня не трогали. Никто не трогал. Никто не сказал мне ни слова про отца. Отец сидел в Пентридже уже три года. И хоть отца не было с нами, дед говорил, что в тюрьме он стал еще опаснее, чем когда был на свободе. «Ты их хорошо знаешь, а твой старик научится выживать в еще более жестоком месте, так что не бойся их».
Когда автобус объезжал выбоины, меня качало на сиденье. Я прижала нос к стеклу и стала смотреть, не покажутся ли в лесу страусы эму. Когда автобус подъехал к школе в Эчуке, я увидела там столько детей, сколько не видела за всю свою жизнь. Они стояли, бегали, играли, разбившись на группы. Они приехали из Нуллабри, из Шепа, из Йоламунди, Моамы, Мойры, Моруны, Рочи, Ридскомби, и все они собрались здесь, и все знали друг друга. Я увидела несколько знакомых из начальной школы Нуллабри, но не пошла к ним. Они выросли, внешность их изменилась, это были уже совсем другие люди. У каждого из детей за спиной висел плотно набитый рюкзак. Я не знаю, что они туда напихали. Мой рюкзак оставался пустым. Каждый ученик носил черные туфли: из-за этого казалось, что поле усеяно черными птицами. Я взглянула на свои ноги: на них были белые кеды, один с красной звездой, а другой с дырой на том месте, где раньше была звезда. Кеды побурели от речной грязи.
Школьные здания были кирпичные, в два этажа. Я видела несколько рядов окон. Внутри зданий можно было ходить разными путями, там было полно дверей и лестниц. Многие дети пришли с мамами, которые поправляли им форму и пытались поцеловать на прощание, но дети отталкивали их, будто не хотели, чтобы кто-то увидел, как их целуют или гладят по волосам. «Нет, мам, не надо, хватит», — говорили они и отталкивали их, а мамы улыбались и пытались обнять своих детей у ворот. «Пока, мам, пока!» — говорили дети и присоединились к своим друзьям.
Я пошла к воротам, пустой рюкзак похлопывал меня по спине. Дед сказал: «Черт тебя дери, научись уже читать наконец». Когда он забывал взять очки, я не могла прочитать ему газетные заголовки. Я не могла прочитать список ингредиентов на коробке с пирожными. Не знала, как прочесть дату на календаре. Дед сказал: «Ну же, Джастин, учись получше. Каждый дурак умеет читать». Я очень хотела научиться читать. Мне хотелось знать, в каком порядке идут цифры в номере тети Риты, а если она когда-нибудь напишет мне письмо — я хотела бы прочитать его сама. Но как я ни старалась, слова выглядели для меня совсем не так, как для других людей. Я произносила буквы — и они сказывались на других местах. Если Майкл не помогал мне, то другие дети начинали смеяться. У меня перехватило горло и защипало глаза: Майкла давно уже не было рядом.
Наверху главного школьного здания были написаны слова. «Йазредтьанз». Я не могла понять, с какой стороны к ним подступиться, и у меня закружилась голова. Я снова посмотрела на надпись. «Йазредтьанз». Что это? Может, просто такая шутка? Я не могла прочитать надпись. Можно было простоять тут весь день, смотреть на нее, пытаться прочесть, но я все равно не смогла бы понять, что она значит. Если бы рядом был Майкл, он бы помог мне. Мы были бы вместе.
40
Я направилась к реке, туда, где был мост, который вел в Моаму, — тот самый мост, по которому мы три года назад гуляли с тетей Ритой. Прошло так много времени с тех пор, как я в последний раз ее видела. Я спустилась к воде по берегу, где росла высокая, сочная трава, села у воды и смотрела, как пароходы идут вверх и вниз по реке. Сквозь юбку я чувствовала сырую, прохладную речную землю. Я подняла палочку и написал; на песке: «Йазред тьанз». Я поменяла порядок букв: «Редйаз ьтзна». Непонятно. Снова их поменяла: «Дерйаз ьтзна». Никакого смысла в этих словах не было. Я переставляла их снова и снова, стараясь перебрать все возможные варианты. «Дерзай знать»! Я разломила палочку пополам и бросила обломки в реку. «Дерзай знать». Что знать?
В реку, поджав лапы и вытянув клювы, ныряли птицы — они пытались поймать рыбу. Я вытянула ноги, и колени пригрело солнце. Я откинулась назад, оперлась на руки и слушала звуки реки, ветра и птиц. Дыхание мое замедлилось. Я была сделана из воды, как река, из листьев, как деревья, из перьев, как птицы. Я не знала, сколько я там просидела. Все время, пока шли занятия в школе? Я встала и пошла вдоль реки. Скоро тропинка стала слишком узкой, и я поднялась к дороге, ведущей обратно в Йоламунди.
Со мной был Джон Уэйн в роли Везучего Техасца. Он ехал впереди на Герцоге, Чудесном Коне, а я ехала верхом на Сильвер. Мы ослабили поводья, и кони шли медленно, потому что они были голодные, а пока мы не разобьем лагерь, мы не сможем их накормить — сумки у нас пустые. Винтовка Везучего Техасца была перекинута через плечо, она постукивала и покачивалась, а шляпу он низко надвинул на глаза. Дорога будет долгой. В животе у меня заурчало.
Я услышала звук мотора, повернулась и увидела приближающийся ко мне белый универсал с длинным кузовом и низкой посадкой, из-под колес у него летела пыль. Поравнявшись со мной, машина замедлила ход, и из водительского окна высунулась голова мужчины. Я не смотрела на него. Машина поехала еще медленнее.
— Привет, — сказал он.
Я обернулась и увидела Джейми Уорлли. Я не видела его с тех пор, как увезли папу. Джейми присоединился к Брайану Чисхолму и работал на шахтах Квинсленда. Все это время его не было в городе, но теперь он вернулся. Он уже был не мальчик, а мужчина и сам водил машину. Я продолжила свой путь, глядя прямо перед собой. В последний раз, когда я разговаривала с Джейми, он опрокинул меня на спину и задрал мне юбку.
— Джастин? — позвал Джейми.
Как бы мне хотелось, чтобы за плечом у меня висела винтовка Везучего Техасца…
— Джастин, это же ты?
Я ускорила шаг.
— Эй, Джастин, ты что, злишься на меня?
Я не ответила.
— Эй, Джастин, — сказал он, голос его смягчился. — Я сожалею о том, что случилось, когда мы в последний раз виделись. Я был идиотом. Ты идешь домой? Почему бы тебе не доехать до дома на «валианте»?
Он похлопал по дверце машины.
Я продолжала идти.
— Ладно тебе, Джастин. Ты не можешь идти пешком всю дорогу. Сегодня слишком жарко.
Под рубашкой спину заливал пот. Лицо пульсировало от жара. Я остановилась и посмотрела на него.
Джейми Уорлли улыбнулся мне, а его глаза засияли светом, сделанным из электричества и солнца. По нижней части руки тянулась напряженная мышца. Он носил такую же шляпу, как Джон Уэйн в роли шерифа Ченса, а зубы у него сияли белизной.
— Садись, — сказал он.
Я посмотрела на дорогу. До Йоламунди было еще очень далеко. Если я продолжу идти пешком, то приду только к ночи.
Джейми Уорлли дотянулся до пассажирской двери и открыл ее.
— Я говорил то, что думаю, Джастин. Я и правда сожалею о том, что сделал, когда в последний раз виделся с тобой. Я заслужил трепку, которую твой старик мне устроил.
Я села в машину.
— А ты выросла, — заметил Джейми, пока вел машину.
С зеркала заднего вида свисали бусы с небольшим черепом. Сиденья были обтянуты черной кожей. На сиденье Джейми виднелся порез, залепленный серой клейкой лентой.
— Помнишь, как здорово мы раньше веселились? — спросил Джейми.
Моя кожа прилипла к сиденью, и я приподняла ноги и снова опустила их. Тряпка в трусах была мокрой и горячей. Я украдкой глянула на лицо Джейми. Он был похож на Джона Уэйна в фильме «Тихий человек». Во рту пересохло. Руки Джейми, коричневые от солнца, лежали на руле. Мужские руки, похожие на руки отца, — они могли поднять все, что угодно. Если бы папа захотел, он мог бы голыми руками выдернуть дерево из земли.
— Ты похожа на свою маму, Джастин, — сказал Джейми. — Она тоже была блондинкой, как и ты. Ты красивая.
Когда Джейми говорил, мне казалось, что на мне нет одежды, а кожу щекочет легкое перышко. «Ты похожа на маму. Ты красивая». Но Джейми — родной брат Стейси. Он звал ее «длиннорогой Стейси» и «йоламундской коровой», но он был ей братом. Он знал, по какой причине папа сидит в Пентридже. Тогда почему он со мной разговаривает?
Мы были уже недалеко от участка деда. Я не хотела, чтобы дед увидел меня в машине Джейми.
— Можешь остановиться здесь? — спросила я.
— Что?
— Можешь остановиться здесь?
— Ты говоришь так тихо — это так мило. Да, я могу здесь остановиться.
Он съехал на обочину и выключил зажигание. Мы сидели в машине, двигатель потрескивал от жары.
— Хочешь встречаться со мной, Джастин?
Я смотрела прямо перед собой; все, что я видела через ветровое стекло: деревья, небо, птицы, — все было покрыто слоем пыли.
— Если хочешь, можем вместе пойти поплавать, — предложил он.
С того места, где он остановился, я уже видела дом деда. Если дед пойдет проверить почтовый ящик, он тоже увидит машину Джейми.
— Ну же, Джастин. Не волнуйся из-за деда. Просто соглашайся.
Джейми был такой большой — в два или даже в три раза больше меня. Я была тоньше, чем его нога. Почему он хочет встречаться со мной?
— Хорошо, можешь не отвечать — просто кивни. — Он толкнул меня в плечо так, что я качнулась. Это меня удивило, и я невольно улыбнулась.
— Просто кивни, — повторил он. — Ну же. Вот так. — И он начал сосредоточенно кивать.
Я кивнула.
— Потрясающе! Тогда, может, встретимся в субботу на Удавке, во время обеда?
Джейми был похож на Джона Уэйна, когда он хотел, чтобы Мэри Кейт ночевала у него в постели.
— Хорошо, — тихо согласилась я.
— Ты такая милая, когда стесняешься, — сказал Джейми. — Увидимся в субботу.
Его белозубая улыбка поразила меня, как удар тока.
Машина Джейми Уорлли скрылась за поворотом.
Я не шла остаток пути до дома — я парила в воздухе.
Той ночью, перед сном, я увидела не Майкла и не Черного Красавца, не его друга Джо Эванса, не ночь в палатке, не ежевику и ванильный торт. Я увидела Джейми Уорлли. И песня из «Тихого человека» звучала словно колыбельная: «Он был у них всего один, отец и мать гордились им, и был для них дороже всех их непутевый сын».
41
Я снова увидела Джейми, когда смотрела «Настоящее мужество» по телевизору вместе с дедом. Джон Уэйн в роли Рустера Когберна выслеживал Чейни на землях индейцев. Как Чейни ни выкручивался, Рустер его все равно нашел. Когда фильм закончился, я спросила у деда:
— Дед, а когда его снова покажут?
— Бог с тобой, Джастин, откуда ж мне знать? Позвони на телевидение.
Той ночью, уже лежа в постели, я видела, как Джейми заходит к шерифу, держа в руках пистолет. «За тобой должок, Чейни. — Джейми обнял Мэтти Росс. — А ты храбрая, — сказал он». Я была Мэтти Росс, храброй девушкой, у меня были густые темные волосы, ровные зубы, розовые щеки. Когда Мэтти Росс говорила, она знала, какие выбирать слова и в каком порядке их ставить. «Кто знает, что на сердце у мужчины? Нет смысла разговаривать с пьяницей».
* * *
На следующий день я закинула за плечи рюкзак и направилась к камню на дороге, но не остановилась возле него. Я пошла дальше, в лес, к реке. Я была Мэри Кейт и ждала в своем убежище Торнтона из «Тихого человека». Он скоро вернется домой. «Где моя яичница? О, ты дьявол, дьявол! Теперь ты принадлежишь мне, Мэри Кейт». Я выправила стены, натянула крышу из полотенца и сделала припасы из камней и веток. В холодильник я поставила чашку с речной водой.
Я шла по тропинке к Удавке и слышала тот же плач, который стоял у меня в ушах с тех пор, как папа отвез меня к Стейси. Я спустилась к воде, сняла кеды и носки, футболку и юбку. Стянула трусики с окровавленной прокладкой и оставила их на земле. Я посмотрела на себя — из-под кожи у меня выпирали кости. Волосы — бледно-желтые, словно выгоревшая на солнце солома, — щекотали плечи.
Я ступила на грязь у кромки воды. Кровь из шрама между моих ног стекала по бедрам и щекотала кожу. Я зашла глубже, пока речная вода не смыла кровь, зашла еще глубже, по шею, затем перевернулась и поплыла на спине, устремив взгляд на деревья. Я медленно выдохнула — и моя грудь погрузилась в воду, вода покрыла все тело. Когда я снова вдохнула — грудь поднялась из воды. Я прикрыла глаза, чтобы защитить их от солнечного света. Я была деревом, иногда я была Мэри Кейт, а иногда — какаду на ветке. Можно было выбирать. Плач затих настолько, что я почти его не слышала.
Когда я села на берегу, чтобы обсохнуть, кровь из моего шрама начала затекать в паучьи норки на берегу. Я стерла речную грязь с коленей и лодыжек. Солнце пригревало плечи. Пока я одевалась, над головой у меня рассмеялась кукабара. Ветер пронесся сквозь деревья, и в лесу первой кукабаре ответила вторая.
Я почти дошла до участка деда, затем развернулась и снова повернула к реке. Я больше не ждала, когда вернется папа, когда его пикап проедет по дороге и спасет меня. Вместо этого я ждала, когда же покажется белый «валиант» Джейми, с выступами по обеим сторонам длинного приземистого кузова.
Когда ноги уже гудели от ходьбы по грунтовой дороге, я пошла домой и подождала, пока дед приготовит ужин. Он пожарил ветчину с яйцами, сыром и макаронами. Я ела тарелку за тарелкой, пока кастрюля не опустела. Дед свернул папиросу с «Белым волом» и сказал: «Господи, Джастин».
Этим вечером, когда я уснула, ножницы в моем сне вырезали две красные волны с белой полосой посередине, похожей на дорогу. Наверху торчал зуб, оставленный собаками. Это был шрам Джейми. Я запустила в него пальцы, вытащила зуб и стала катать его на ладони, будто пулю. Джейми сказал: «Отдай мне его», но я ответила: «Нет, он мой».
* * *
Утром я пошла проведать курочек. Я сидела на полу курятника и горстями бросала им зерна. «Не трать слишком много хорошего зерна, Джастин, — говорил дед. — Оно стоит целое состояние». Но я все равно сыпала им зерно.
— Здравствуйте, девочки, здравствуйте, крошки. Когда наступит суббота? Долго ли еще до субботы, красавицы? — спрашивала я у курочек. — Вы знаете Джейми Уорлли? Вы с ним знакомы, крошки?
В шкафу я нашла поношенный, растянутый купальник. Я была рада, что месячные уже закончились. Как вообще купаться с месячными? Я поискала дрова для костра, чтобы самой его разжечь, и натаскала веток из-за ограды. Кожу покалывало от жары, она стала влажной. Наступило лето, начался новый учебный год — но не для меня. «Йазред тьанз». Что мне было делать с этими словами?
— Какой сегодня день? — спрашивала я у деда.
Среда… Четверг… Пятница…
«Какой сегодня день недели, дед?.. Какой сегодня день?..»
Наконец он ответил, что наступила суббота.
Дед поставил на стол тарелку с хлебом и яйцами, и мы макали хлеб в яйца. Дед курил и пил чай.
— Можно мне тоже чашку? — спросила я.
— Чего?
— Чая.
— Черт побери, а ты растешь, — сказал дед.
Он положил в чай два кусочка сахара и налил туда столько молока, что чай стал почти белым. Я откусила хлеб, затем отхлебнула чай с молоком — и оказалось, что они так подходят друг другу, что их просто невозможно разлучить. Я сидела рядом с дедом, держала в руках теплую кружку, и мы вместе вдыхали аромат добрейшего животного.
* * *
После завтрака, когда я развешивала во дворе постиранное белье, приехала Релл вместе со Стивом.
— Я с ним разговаривала, — сказала она.
— Что? Когда? — спросил дед.
Релл искоса глянула на меня.
— Можем мы зайти в дом?
Дед и Релл зашли внутрь, а мы со Стивом остались во дворе. Стив ухватился за веревку для сушки одежды, которую дед натянул от кухонного окна.
— Где Кирк? — спросила я его.
— С Джейми Уорлли. Он вернулся, — сказал он.
Сердце забилось чаще.
— Джейми Уорлли? Что за дела у него с Джейми Уорлли?
— Они напились вместе прошлой ночью.
— Что? — Мне показалось, что я плохо расслышала. Почему Кирк водится с Джейми?
— Джейми устроит его на работу в шахту, если тот захочет. Кирку просто нужно сказать, что ему уже восемнадцать лет, — и его возьмут. Так сделал Джейми, и у него все получилось. Теперь он зарабатывает по тысяче долларов в неделю.
Меня замутило.
— И что они сейчас делают? — спросила я.
— Кто?
— Кирк и Джейми.
— Понятия не имею. Похмеляются, наверное.
— Если дед узнает, он его убьет.
— Он не узнает. Кирк скоро вернется домой: он должен помочь маме прицепить трейлер к машине.
— Понятно, — сказала я. Неужели Джейми забыл, что обещал со мной встретиться? Почему он хочет подружиться с Кирком? Неужели ему наплевать на то, что произошло со Стейси?
— Я тоже могу наврать насчет своего возраста, — сказал Стив.
Шорты деда, висящие на веревке для сушки, хлопали на ветру над нашими головами.
— Зачем это тебе?
— Чтобы отправиться в шахту вместе с Кирком. Я могу откладывать деньги, чтобы накопить на залог и вызволить папу из Пентриджа.
Я знала, что никто не поверит Стиву, если он скажет, что ему восемнадцать, — он выглядел совсем не так, как Кирк. Он был щуплым и мелким, как Релл.
— Да уж, ты мог бы, — сказала я.
Стив потыкал палочкой в шорты деда.
— Даже Джейми считает, что папа этого не делал.
— Он так и сказал? Что папа не виноват?
— Не-е. Но они бы не напились с Кирком, если бы он считал, что наш папа виновен, правда?
Я не знала, что ответить. Дед и Релл вышли во двор. Они сели в раскладные кресла и закурили.
— Чертово правосудие, — выругалась Релл. — Где в нем справедливость? Стейси Уорлли всю жизнь бегала за ним, а когда получила то, что хотела, — посмотри, что она с ним сделала за это!
— Рэй мог ее не трогать, — проговорил дед.
— Да кто бы не тронул? Скажи мне, если знаешь парня, который смог бы устоять перед таким предложением.
— Да уж, это точно не наш чертов Рэй.
— Да никто бы не устоял, — сказала Релл.
Они курили, вздыхали и смотрели на потухший костер. Когда же они уйдут, чтобы я смогла пойти к реке?
Наконец Релл затушила окурок о траву и произнесла:
— Стив, пойдем, нам пора. Нужно разобраться с трейлером, затем я отправлюсь на работу. Бревна сами себя не сосчитают.
Релл сейчас работала на лесопилке, проводила инвентаризацию. Она говорила, что работать в компании мужиков с пилами гораздо лучше, чем печь пироги вместе с суками.
— Увидимся, Джастин, — сказал Стив.
Они пошли к машине. Релл даже не глянула на меня, она никогда на меня не смотрела.
После того как они уехали, я натянула купальник — в одних местах он казался слишком свободным, а в других — тесным, сверху я надела платье.
— Я пойду в гости к Доун, — соврала я деду.
— Хорошо, милая, — сказал дед. — Возвращайся домой к чаю.
Дед был рад, что я жила вместе с ним. С тех пор как увезли папу, он разрешал мне пить чай, разжигать костер и подбрасывать туда дрова.
* * *
Пока я шла к реке, вопросы разрастались у меня в груди, будто воздушные шарики. Почему Джейми напился с Кирком? До катастрофы они дружили, но именно я первой потрогала шрам Джейми, а не Кирк. Именно меня Джейми подвез в «валианте». Или Кирка он тоже подвозил? Чем они занимались вместе? Почему он захотел подружиться с Кирком и со мной? Почему не только со мной?
Я закрыла глаза и пошла по тропинке, ощущая под собой теплое, сильное тело Сильвер. За плечом болталась винтовка. Я пела: «Он грабил богатых, он бедных кормил, и Джеймса Макэвоя он убил, и в страхе Австралию всю держал их непутевый сын». Это была первая песня, которую услышал Джон Уэйн, когда приехал в Иннисфри. Сквозь меня лился свет, желудок, казалось, сжался и стал плотным. Я не могла глубоко вдохнуть. Что-то невесомое, словно перышко, добралось до верха юбки и проникло под футболку.
Я дошла до убежища. Мэри Кейт сказала: «Кто дал вам право целовать меня?» Торнтон ответил: «Вы умеете говорить!» — а Мэри Кейт ответила: «Да, умею, хочу и буду! А если подойдете ближе — отвечу не только словом!»
Веткой с листьями я подмела пол в убежище, и при каждом взмахе метлы длинная зеленая юбка Мэри Кейт взлетала над землей. Я наблюдала, как моя ветка-метла сгребает землю, затем разравнивает ее и как темнеет подол моей зеленой юбки. Торнтон в это время загоняет скот, но скоро вернется домой. Он оставит свои секреты где-то далеко и вернется домой надолго — может, на два или три месяца, а потом снова отправится в путь. Он много чему меня научит. Мы будем путешествовать на его машине по разным местам. Я буду готовить ему обед. Иногда мне казалось, что это Джейми, а иногда — что это Торнтон, а порой — что это папа. Он менял обличья, будто вместо кожи у него была резина. Он был Рустером Когберном, и Джейми, и Тихим человеком, и в то же самое время — моим отцом.
Я дошла до Удавки. Каждый раз река была той же самой и в то же время совсем другой. Вода непрерывно текла вдоль берегов, пусть даже медленно, но она никогда не останавливалась. Я не знала, сколько сейчас времени. Уже обед? Я пыталась не думать о Кирке и о том, почему они выпивали вместе с Джейми. Почему они подружились? Но ведь Джейми не сказал бы Кирку, что он милый? И он не пошел бы с ним купаться? Но я не была в этом уверена. Чей же плач я постоянно слышу? Чьи это все-таки голоса?
Я начала сооружать из земли кресло со спинкой и боковыми сторонами, а подлокотники сделала из палок и камней. «Шон Торнтон, жители Иннисфри поздравляют вас с возвращением на родину!» Пока я работала, я напевала все громче и громче. «Вот так, попался наконец их непутевый сын!» Кресло могло вместить только Мэри Кейт и Торнтона, и никого больше. Кирку и Стиву не хватило бы места. К дереву рядом с креслом можно привязать Чудесного Коня и Сильвер. Я обняла его ствол, прижавшись щекой к коре. Торнтон произнес: «Между нами не будет никаких преград».
— Привет, Джастин!
Я подняла взгляд и увидела, как из леса выходит Джейми. Он улыбнулся мне, и мое сердце гулко забилось. Мне захотелось в туалет. Я отступила от дерева и не знала, где поставить кресло, которое сделала.
— Хороший день для купания, — сказал Джейми, когда подошел ближе.
Глаза у него были такие голубые, что я боялась в них заглянуть.
Джейми повернулся к реке. Он не заметил кресла. Сегодня он надел джинсы, и ноги у него были такие же сильные, как у отца, а руки он держал в карманах. Его светлые волосы сзади спадали на воротник. Плечи у него были широкие. Я почувствовала, будто меня здесь нет, будто только он один стоит на берегу. Но он поздоровался со мной.
— Привет, красотка.
По тыльной стороне моих рук будто провели перышком.
— Готова к купанию? — спросил он.
— Да, — ответила я. Во рту все пересохло.
Джейми расстегнул и стянул с себя джинсы. Под ними оказались шорты. Потом он расстегнул рубашку, снял ее — и я увидела его шрам, и зуб посреди него, который оставили собаки. Джейми вырос вокруг шрама, тот был в центре Джейми и решал, насколько высоким он сможет вырасти, каким сильным станет и что будет делать дальше.
Джейми сиял в лучах солнечного света.
— Идешь? — спросил он и протянул мне руку.
Она была такая большая, прямо как у папы. Когда папа брал меня за руку, моя ладонь в его казалась совсем маленькой, будто птенчик в гнезде.
Я начала стягивать платье через голову, но волосы зацепились за пуговицу. Я тянула изо всех сил, но не могла стащить платье с головы, а из-под него мне ничего не было видно. Кровь прилила к лицу. Под платьем было темно. Я чувствовала себя сейчас полной идиоткой, точно так же, как когда со мной говорили Доун и Норина и когда в школе я не могла правильно сложить буквы в слова. Мне хотелось повернуться и убежать обратно к участку деда, пусть даже с платьем на голове. И никогда его не снимать. Навсегда закрыться в своей комнате с платьем на голове.
— Не двигайся, — сказал Джейми.
Я замерла, и его пальцы пробежали по моей шее. Он стоял так близко, что я слышала его дыхание. Перышко поднялось по внутренней стороне ног, остановившись под коленями. Потом снова стало светло, и платье упало на землю рядом с нами.
Джейми взял меня за руку — он даже не заметил, какой старый у меня купальник, как он жмет мне в одних местах и свободно болтается в других. Мы спустились по крутому склону к реке и скользнули в мутную воду. Она оказалась холодной, и я обхватила себя руками.
— Ты такая милая, Джастин, — сказал Джейми.
Перышко нежно пощекотало меня сзади под трусиками купальника.
Он нырнул — и я потеряла его из виду, я вертела головой по сторонам, но Джейми нигде не было. Я посмотрела на другой берег, но увидела там только тростник, воду и деревья. Наступила тишина. Я обернулась к тому берегу, с которого мы только что спустились. Куда же подевался Джейми?
Вдруг кто-то схватил меня за ноги — и на поверхность выплыл смеющийся Джейми.
— Попалась! — воскликнул он.
Я брызгала в него водой и кричала точно так же, как любая другая девочка на школьной площадке — как обычная девчонка вроде Доун или Норины.
Джейми подплыл ближе, повернулся ко мне спиной и сказал:
— Забирайся. — Он похлопал себя по плечу. — Я прокачу тебя, маленькая русалочка.
Я положила руки на плечи Джейми, он нырнул в воду, а я крепче ухватилась за него. Мы плыли все глубже, туда, где холодно и темно, а я держала его за плечи, пока он тянул меня в глубину, в наш подводный дом. Если бы мы погрузились еще глубже, то смогли бы прорыть ход сквозь землю, ту самую, в которой хранились секреты моего папы и где было зарыто мое знание. Мы бы прокопались насквозь, наши лица и тела прорвались бы сквозь землю, — и мы оказались бы на обратной стороне, где не существует секретов и все тайное становится явным.
В груди делалось все теснее, а Джейми все дальше погружался. Я думала, что грудь у меня разорвется, но он наконец оттолкнулся от дна, и мы выплыли на поверхность и с жадностью вдохнули воздух. Джейми перевернулся и лег на спину, а я плавала на месте, наблюдая за ним. Его тело то погружалось в воду, то всплывало вновь. Он снова перевернулся на живот.
— Перекур? — спросил он и поплыл к берегу, а вслед за ним и я, и он подал мне руку, чтобы помочь выбраться на берег.
На берегу Джейми стряхнул воду с ладоней и вытащил из кармана рубашки сигареты. Когда он сел на обрыве, я взяла его за руку и подвела к своему креслу.
— Это для нас? Джастин, ты такая милая, — сказал он.
Мы сели в кресло, и Джейми достал сигарету из коробки. Он и мне предложил, но я помотала головой.
— Ты можешь затянуться моей сигаретой, — сказал он и прислонился ко мне, пока курил.
Потом, когда от сигареты осталась половина, он передал ее мне, и я легонько затянулась, задержала дым во рту, потом выдохнула и даже не закашлялась. Когда Джейми наклонился вперед, чтобы затушить сигарету о землю, я увидела его шрам.
— Можешь потрогать его, если хочешь, — предложил он.
Я не шелохнулась.
— Ладно тебе, он же не укусит. Помнишь? Потрогай.
Джейми взял меня за пальцы и положил их на шрам. Во рту у меня пересохло. Я провела пальцами по красным волнам посредине шрама, и Джейми вздрогнул. Я отдернула руку.
— Продолжай, — попросил Джейми.
Но я не продолжила. Мне больше не хотелось его касаться.
Джейми откинулся на спинку кресла — и она упала на землю, а вслед за ней и мы. Джейми рассмеялся.
— Так было славно, когда мы были детьми, помнишь? — спросил он.
— Ага, — согласилась я.
Он снова сел.
— Сколько тебе лет, Джастин?
— Тринадцать. Скоро будет четырнадцать.
— Скоро?
— Через несколько месяцев.
— А сколько мне лет, как думаешь?
— Я не знаю.
— Почти двадцать. Чуть старше тебя, верно? Ты меня боишься?
— Нет.
— Нет?
— Нет.
— Я тебя не слышу!
— Нет.
— Громче.
— Нет.
— Я тебя все равно не слышу. Ты меня боишься?
— Нет! — крикнула я. — Нет! Нет! Нет! Нет!
С дерева с хриплым вскриком взлетел какаду.
— Так-то лучше, — заметил Джейми.
Мы сидели и смотрели на реку. Я думала спросить его про Кирка, но не хотела что-то останавливать или менять. Я не знала, хочу ли услышать его ответ.
Джейми поддевал ногами землю, пока не насыпал два небольших холмика.
— Странно было сюда вернуться, — сказал он. — Столько всякой фигни произошло… — Он говорит со мной или сам с собой? — Мне было хорошо с тобой, Джастин. Ты не такая, как… остальные.
Я сглотнула. Что он имел в виду под «не такая»? С кем он меня сравнивает? С Кирком и Стивом?
Он посмотрел на часы.
— Надо будет это повторить, — произнес он и повернулся ко мне: — Ты согласна?
— Да, — кивнула я.
— Мило. — Он покачал головой, встал и начал надевать джинсы.
Я смотрела, как он продевает ремень через пряжку, и перышко щекотало мне внутреннюю поверхность ног. Джейми протянул руку и помог мне подняться на ноги.
— Никто не сравнится с тобой, Джастин, — сказал он. — Ты не похожа на других местных девчонок. — Он рассмеялся. — Я мог бы поиграть с тобой, а затем бросить.
Он не выпускал мою руку, пока мы шли к его «валианту». Я не могла ни глотать, ни говорить. Перышко продолжало щекотать меня под купальником. Когда мы дошли до его машины, он сказал:
— Я еду в город. Хочешь, подвезу тебя до дома?
— Нет, — ответила я.
— Я найду тебя, и мы что-нибудь придумаем, — пообещал он, сел в машину и завел мотор. — Увидимся, Джастин, — сказал он через открытое окно.
— Увидимся.
— Джейми.
— Что?
— Увидимся, Джейми, — сказал он.
Я почувствовала, как жар приливает к щекам.
— Увидимся, Джейми.
— Так-то лучше. — Двигатель заревел, Джейми улыбнулся мне, затем повернул на дорогу и вскоре скрылся из виду.
Когда сталосовсем темно, я пошла обратно к участку деда, пустой живот урчал от голода. Я казалась себе чистой и легкой. Улыбка Джейми забрала все, что накопилось во мне со времени моей первой ошибки. Больше не было ни родов ногами вперед, ни побега Донны, ни Майкла, ни Стейси, ни Пентриджа, ни старшей школы Эчуки. Джейми стер все неправильные слова, которые я когда-либо говорила или писала, и я стала чистой, как белый, нетронутый лист бумаги.
42
Той ночью перышко выбралось у меня из-под пижамы и рисовало мне картины, как мы с Джейми вместе гуляем по улицам Дублина. Это был фильм «Тихий человек». Джейми сжал кулаки и сказал своему противнику: «Я так зол, что готов убивать». Во сне шрам на спине Джейми стал дорогой к недостроенному дому Стейси. Шерри кричала: «Мамочка! Вернись домой!», а я держала ее на руках и говорила: «Ждать осталось недолго».
Днем я или уходила на реку, или бродила по Хенли-трейл и высматривала, не покажется ли «валиант». Заслышав шум мотора, я замирала на обочине и ждала, а сердце начинало учащенно биться. Когда я понимала, что это снова не он, то чувствовала себя опустошенной и разбитой. Но машины встречались редко, и я уходила к реке и занималась своим убежищем. Я сделала шкафчики от пола до самого потолка, вырыла погребок для припасов и соорудила из толстых веток оконную раму. Тихий человек из Дублина стал шерифом Ченсом из Аризоны. Я была Фитерс, или Мэри Кейт, или Мэтти Росс. Я плавала под водой с Джейми, погружаясь на его спине все глубже и глубже, пока наконец, продравшись через речное дно, мы не выныривали по другую сторону, где уже ничего нельзя было скрыть.
Мне стало трудно есть. Иногда кружилась голова. Больше для меня не существовало ничего, кроме Джейми. Не было больше ни тети Риты, ни Майкла, ни Черного Красавца, ни Джо Эванса. Никто ни по кому не тосковал. Никто не мучился в разлуке. Мне не нужны были ни ответы, ни буквы, ни слова.
* * *
В субботу утром я снова была на Хенли-трейл, когда появилась машина. «Это не может быть он, это не может быть он, я не буду смотреть, потому что это не он». В первый раз за все время я не остановилась и не повернулась к машине. Она притормозила, поравнявшись со мной, и голос Джейми произнес:
— Тебя нелегко найти.
Я не знала, как остановиться.
— Бойкот, да? — спросил он.
Я продолжала идти.
— Джастин, стой, — сказал Джейми.
Я не могла. Я так долго ходила взад и вперед по этой дороге, столько дней подряд, что уже не знала, как остановиться.
— Джастин, ладно тебе! — Голос у него стал резким, и я наконец остановилась. — Так-то лучше, — проговорил он. — Дай-ка мне на тебя посмотреть. Я скучал по тебе, красотка.
Перышко пробежало по коже под юбкой.
— Ты вечером не занята?
Я покачала головой и вытерла капельки пота с губ.
— Хорошо, — сказал он. — Как насчет того, чтобы я встретил тебя тут, прямо на этом месте? — Он посмотрел на деревья и дорогу. — И мы бы куда-нибудь поехали? Купим рыбу и картошку и поедим где-нибудь у реки? Как тебе?
Я кивнула.
— Хорошо, — сказал он. — Тогда… в пять. Нормально?
— Нормально, — ответила я.
— Ах, она умеет говорить! — Он откинул голову и рассмеялся, и электрические разряды от него осветили дорогу так ярко, что я видела все отсюда до самого Иннисфри.
Я вернулась к участку деда и обнаружила его на кухне.
— Пойдем покормим курочек, — предложил он, и мы направились к курятнику.
— Здравствуйте, девочки, — сказал дед. Он сменил воду в поилке, посмотрел на меня и проговорил: — Джастин, а ты все растешь.
Дед вытащил из коробок для несушек три яйца, отдал мне и спросил:
— Будешь обедать?
— Да, — ответила я, и пусть даже меня слегка мутило, а живот казался плоским и легким, я съела все, до последнего желтого жидкого кусочка.
Дед сыто рыгнул и свернул папиросу.
— Как же здорово, что я взял тебя к себе, Джастин, — сказал он. — Есть с кем поделиться яичницей.
Я вытерла желток с подбородка, и дед улыбнулся.
— Сколько сейчас времени? — спросила я.
— Час дня, — ответил он.
В следующий раз, когда я его об этом спросила, он сказал:
— Какая к черту разница, сколько сейчас времени? Ты что, куда-то собралась?
— Да.
— Куда еще, боже правый?
— К Доун.
— Когда?
— В пять. Нужно выйти чуть раньше.
— Я тебе скажу, когда будет почти пять, ладно?
— Ладно.
— Как ты к ней попадешь?
— Ее мама заберет меня у камня.
— Как поживает ее мама?
— Хорошо.
— Здорово, что ты снова увидишься с Доун, — сказал он. — Доедай хлеб.
Я вытерла хлебом тарелку и стала ждать пяти часов.
43
Дед так и не сказал мне, когда пришло нужное время. Он сидел в своем раскладном кресле возле костра, кидал курочкам хлебные корки и пил пиво. У ног его лежала груда пустых банок. Он курил и разговаривал с огнем:
— Черт возьми, Рэй, о чем ты только думал? Да ты вообще ни черта не думал, вот в чем беда. — Он поднялся и пошел к воротам со стороны реки. — Старый ты мерзавец, Петушок, — сказал он. — Я знаю, знаю — это твои курочки, старый мерзавец. Иди сюда, поболтаем немного.
Мне не хотелось снова спрашивать у него: «Пять часов уже скоро или еще нет, дед?» — и я просто дождалась, пока он пойдет за очередной банкой пива, и ушла. Я шла по тропе к тому месту, где впервые встретила Джейми. Я не знала, сколько уже прошло времени. Я примяла траву вокруг, потом села, скрестив ноги, и оперлась подбородком на руки. Джейми был родным братом Стейси. В ту ночь, которую я провела в ее фургоне, его не было в городе, он уехал на шахты Гуниэллы вместе с Брайаном. Он не видел, что произошло со Стейси. Но он знал, что Стейси с Брайаном больше не вместе. Она больше не могла быть ему женой. Она больше не могла жить одна. Думал ли Джейми, что это с ней сделал мой отец? Я снова услышала плач и зажала руками уши, пытаясь заглушить его.
Когда я подняла взгляд, то увидела, что по дороге едет белый «валиант». Я вскочила на ноги. Плач прекратился.
Машина подъехала ближе, Джейми высунулся из открытого окна.
— Прости, я опоздал, — сказал он и открыл пассажирскую дверь. — Садись.
Я села в машину. В ней пахло пеплом и бензином. Джейми смотрел на меня, и в лице его светились электрические разряды. Глаза сияли так ярко, что в них невозможно было заглянуть. Он повернул на дорогу. По одной стороне бежала река, а с другой стороны находилось Йоламунди. Дорогу обступали деревья. Высоко в небе кружили орлы. Мне хотелось ехать все дальше и дальше, через лес, вечно сидеть рядом с Джейми и смотреть на орлов в небесах. Он вырулил на шоссе.
— Куда мы едем?
— За пивом, — ответил он и дотронулся до моего колена. Перышко защекотало ноги, поднимаясь до трусиков. — Ты же не против?
— Нет.
Он доехал до бара Йоламунди и припарковался перед ним на улице.
— Вернусь через минуту, — сообщил он.
Я наблюдала, как он зашел в бар. Увидев, что мама Норины, миссис Раймс, вышла на парковку из магазина, я сползла под сиденье и не вылезала, пока она не ушла. Она знала, где сейчас мой папа, об этом знал весь город. «У вашего папы, пропади он пропадом, всегда так — или все, или ничего. Или он свободен, словно птица, или заперт в чертовой клетке», — вот что Релл говорила мальчишкам. Все знали, где он.
Наконец из задней двери бара вышел Джейми с тремя бумажными пакетами в руках и сел в машину.
— Я ведь не слишком долго там пробыл, правда?
— Не слишком.
— Начинаешь дерзить, да?
От его улыбки у меня голова пошла кругом.
Джейми доехал до места, где через Йоламунди пробегает Муррей, и оставил машину на речной парковке. Он вышел первым, взяв с собой бумажные пакеты, затем открыл мою дверь. Он поклонился мне и сказал: — Приветствую вас, принцесса.
Я не знала, куда девать взгляд. По тропинке мы вышли к реке, широкой и мутной. Там, где линия воды опустилась ниже, из земли торчали корни эвкалиптов. На отмелях к воде склонялись ветви ивы. Каждое дерево на берегу тянулось к реке, будто вода звала его, просила подойти ближе. Мы сели на берегу.
— Рад снова видеть тебя, Джастин, — сказал Джейми. Ноги у него были будто две дороги, по которым можно съехать на землю, соскользнуть по ботинкам и отправиться дальше. Он откинулся назад, опираясь на прямые, сильные руки. — А ты рада меня снова увидеть?
— Ага. — Говорить было тяжело.
Джейми наклонился и поцеловал меня в щеку — легко и быстро, будто коснулся крылом. Кровь запульсировала в венах. Джейми отвернулся и вытащил из пакета банку пива.
— Это для меня, — сказал он, затем вытащил из другого пакета большую зеленую бутылку и показал мне: — А это для тебя.
Потянув за кольцо, он открыл свою банку, затем открутил пробку у зеленой бутылки и сунул ее мне в руки. — Держи, — сказал он и отпил большой глоток из банки. — Теперь твоя очередь, красотка.
Дед всю жизнь выпивал, как и отец. Я видела, как Кирк и Стив тоже пили пиво у деда, когда тот засыпал, но сама я еще никогда в жизни не пробовала спиртного. Я приложила горлышко бутылки ко рту и подняла ее. Напиток взрывом обжег мне горло, я закашлялась, задыхаясь, и жидкость вытекла мне на подбородок. Когда я вытерла ее, Джейми снова сказал: «Какая же ты милая», а внутри меня разлился огонь, он двигался от горла к желудку, нагревая кожу. Мне казалось, что я пью горячие жидкие мятные конфеты.
— Что ты об этом думаешь? — спросил Джейми. — Тебе хорошо?
— Хорошо.
— Должно быть хорошо, эта чертова бутылка стоила целое состояние. — Он пальцами стер капли напитка у меня с подбородка. — Ну и пусть. Ты того стоишь.
Я отхлебнула еще немного. Теперь я знала, почему дед много пил, когда оживала его бактерия: напиток должен был сжечь ее дотла.
Я видела, что по тропинке вдоль реки идут еще ребята. Это были кузен Джейми, Лэки и еще один парень, мне незнакомый. Что они здесь делают? Джейми знал, что они придут?
— Привет, Джейми, — сказал Лэки, глядя на меня.
Ему, должно быть, уже пятнадцать. Он принес с собой магнитофон.
Другой парень был таким же взрослым, как и Джейми.
— Привет, Стю, — сказал Джейми.
— Начали без нас? — спросил Стю.
— Ага, — ответил Джейми. — Ваше здоровье. — Он наклонил банку в их сторону.
Я сделала еще глоток горячего мятного напитка. Лэки и Стю сели рядом с Джейми. Неужели Джейми хочет, чтобы они тоже остались? Он разве не собирался остаться только со мной?
Джейми передал Лэки один из бумажных пакетов, и мальчишки вытащили из него банки с пивом. Лэки нажал на магнитофоне кнопку, и заиграла музыка. «Детка, что это было, я стал лишним в твоей судьбе? Детка, что это было, когда я приехал к тебе?» Я закрыла глаза и увидела, как из-за деревьев к нам выходит папа, а за ремень у него заткнут «смит». «Детка, что это было, отчего ты снова грустишь? Разве не знаешь, как сильно я люблю тебя, мой малыш?» Папа взял меня за руку, потянул к себе и сказал: «Моя любимая дочка», а песня все продолжала звучать. «Милая крошка, когда я тебя обнимаю, я знаю, что ты моя, и я целую тебя». Когда я снова открыла глаза, Лэки смотрел на меня так, будто знал что-то, чего я не знаю.
Раньше мы с Лэки часто играли. Он съезжал по желтой горке сразу за мной. В его волосах, на спине и на плечах тоже были мыльные пузыри. Но Лэки знал, что мой отец сделал со Стейси. Он не уезжал в Гуниэллу, как Джейми, он всегда был здесь. Я отпрянула от него, спрятавшись за Джейми, и продолжила маленькими глотками пить зеленый напиток. Я не понимала, почему здесь Лэки и Стю, почему мы не можем остаться одни, как Мэри Кейт и Торнтон.
Джейми оставался рядом со мной, сжимая мою ладонь.
— В последний раз, когда она пересохла, мы поймали там тридцать штук трески. И не удочкой, а просто острогой. Ленивые твари.
— Потроха у трески дико воняют, — сказал Стю. — Ты когда-нибудь замечал? Они пахнут мертвечиной.
— Зато мясо сладкое, — возразил Джейми. — Превосходное.
Мне захотелось в туалет. Картинка сменилась. Сначала на ней были только мы с Джейми, а сейчас на ней остались только несколько Уорлли и еще кто-то. Я попыталась встать, но меня качнуло.
— Чуть дало в голову, а, Джастин? — сказал Лэки.
В первый раз с тех пор, как мы были друзьями, Лэки произнес мое имя.
— Нет, — сказала я. Голос прозвучал громко и развязно, будто принадлежал кому-то другому, не мне.
— Куда-то собралась? — спросил Джейми. Я не хотела говорить ему, что хочу в туалет, но он сам догадался. — Попудрить носик? — Я кивнула. — Не задерживайся надолго, — сказал он мягко.
Я глубоко вдохнула и пошла прочь от реки, в гущу леса. Когда я скрылась из виду и больше не слышала их, я нашла большое дерево, стянула трусики и присела за ним на корточки. Моча ударила в землю тугой струей. Я посмотрела вверх, на деревья, и увидела, как медленно вращается над ними небо, потом опустила взгляд на землю, по которой проделывали дорожки струйки мочи, и в них тонули муравьи и маленький жучок. Я пошатнулась и чуть не упала, когда подвинула ногу. Закончив свои дела, я встряхнулась и встала, затем натянула трусы и побрела обратно к ребятам.
Я не слышала, что они говорят, до меня доносился только смех. Я видела, как у берега на кромку воды приземлилась банка из-под пива. Парни были уже совсем большие, и я очень сильно от них отличалась. Я была гораздо младше их. Мне внезапно расхотелось к ним возвращаться. Захотелось уйти к своему убежищу, ведь оно отсюда недалеко. Они даже не заметят, что я ушла. Там я могла зарядить винтовку, сесть на спину Сильвер и скакать рядом со своей подругой, рекой Муррей. Я могла напиться речной воды, чтобы вымыть из себя горячую мятную жидкость, и тогда ноги снова будут меня слушаться и ко мне вернется собственный голос.
— Эй, Джастин! — Это кричал Джейми, он меня заметил. — Эй! — снова крикнул он. — Посмотри-ка, кто к нам пришел! — И я увидела, что по тропинке, с другой стороны, к нам идут Кирк и Стив. Джейми что, их тоже пригласил? Кирк увидел меня и, похоже, удивился не меньше, чем я. Он приветственно поднял руку.
Пришли мои братья — и опять Ли и Уорлли были вместе, как в старые добрые времена. Их трое, и нас трое. Я почувствовала, что снова уверенно держусь на ногах, и зашагала к берегу. Кирк удивленно поднял брови. Он перевел взгляд с меня на Джейми.
— Что ты тут делаешь? — спросил он меня.
— То же, что и ты, — ответил Джейми.
Он старше и крупнее Кирка. Только он из всей компании мог покупать пиво, он не должен был ходить в школу и устроился на работу в шахты Гуниэллы. Джейми передал Кирку и Стиву по бутылке пива и похлопал по земле, приглашая меня снова сесть рядом.
Лицо Кирка помрачнело. Он мой старший брат и совершенно точно знает, что дед не хотел бы меня здесь видеть. Они раньше никогда не видели, чтобы я пила спиртное. Они знают, что дед бы мне не разрешил. Они все-таки мальчишки, а я — девочка.
«Останься со мною, мой ангел, и дай мне свою любовь, ведь если уйдешь ты, то я не смогу сказать, как тебя я люблю», — пел магнитофон.
Кирк сел с другой стороны, рядом с Лэки и Стю. Они все начали пить и говорить одновременно. И снова мы были вместе, Ли и Уорлли, я больше не была в одиночестве. Кирк и Стив знали, какие у деда правила, они знали, что мне всего тринадцать. Знали, что я была младше всех, что во мне ничего такого не было, что Джейми мог поиграть мною, а потом бросить.
Я снова прислонилась к Джейми. «Иди в мои объятья, детка, позволь обнять тебя». Я отпила еще глоток. Я пряталась за Джейми, он прикрывал меня, будто убежище. Пусть даже при этом он разговаривал с другими ребятами, но он был со мной. Я чувствовала его поцелуй на своей щеке. Пусть даже картинка сменилась — теперь на ней Уорлли вместе с Ли пили пиво, — его поцелуй остался со мной. Я прижала ладонь к щеке. Мне было тепло. Горло, лицо, желудок, ноги и руки — все стало таким теплым, что мне казалось, будто я сейчас растаю. Казалось, что до этого времени ничего не было, ничего не происходило, ничего не терялось.
Кирк пил пиво и, прищурившись, наблюдал за мной. Он повернулся к Джейми, и они болтали, смеялись, смотрели на реку и кидали в нее камни.
— Здорово будет наконец убраться из этого места, — сказал Кирк.
— Да, это большая страна. Не поймешь это, пока сам по ней не поездишь.
— Ты когда-нибудь проезжал через всю страну?
— Да, черт возьми. Только не в моем драндулете. В нем я бы застрял в пустыне с концами.
— На месяц.
— Ага. Но ведь там нет девчонок. А вообще-то есть, но они старые. Ни одной молоденькой.
— Дерьмово.
— Да, дерьмово — не то слово.
— Дерьмово. — Стив повторил слова Кирка, он всегда их повторял, пытаясь сделать своими собственными.
Только я знала, что у него никогда это не получится. Он тоже знал.
— Как ощущения, милашка? — шепотом спросил у меня Джейми.
Становилось все темнее. Зеленое пламя напитка бушевало во мне, теплое и мятное.
— Мне хорошо, — сказала я.
Он повернул меня к себе и снова поцеловал. Я видела, что Кирк и Стив внимательно на нас смотрят. Наши взгляды встретились.
В одном взгляде я увидела все наши годы, проведенные вместе, наши хижины-убежища, совместные игры на реке, общего отца в тюрьме, наши планы, как вытащить его оттуда. Стив отвернулся, но Кирк продолжал смотреть на меня. Папа не отвечал на вопросы Кирка, не смотрел на него, не учил его стрелять, ничему его не учил, вообще ничему. Папа бросил Релл ради моей матери. Все об этом знали. Джейми знал. И Лэки тоже. Дед тоже знал. Весь Йоламунди знал, что папа выбрал мою маму, а маму Кирка бросил. Кирк выпил еще пива и запустил в реку еще один камень. В выражении его лица, в изгибе губ, в пустых глазах я увидела все дни, проведенные им без папы. Все дни, проведенные в ожидании — когда же папа научит его стрелять, водить машину, драться, что говорить, когда смеяться. Каждый день Кирку приходилось изображать, что он все это умеет, но на самом деле он и понятия не имел, как это делается, ему приходилось притвориться. Точно так же, как мне с чтением, ему оставалось только догадываться о правильных ответах. Единственный человек, которого он знал лучше, чем себя, — это я. Заиграла песня про лестницу в небо. Кирк, Стив и Джейми стали подпевать, а я закрыла глаза и видела лестницу, которая закручивается вокруг звезд. Никогда не знаешь, будет ли она идти дальше, но она все шла вверх, поднималась все выше и выше.
Когда песня закончилась, Кирк поднялся на ноги, смял под ногой пустую банку из-под пива и кинул в воду еще один камень. Я смотрела на него.
— Увидимся, Джастин, — сказал он, глаза у него блестели.
Я не могла ничего ответить. Мятный напиток так размягчил мои слова, что ни одно не могло выйти наружу. Я была не в состоянии сказать ни «пожалуйста, не оставляй меня здесь одну, Кирк», ни «забери меня с собой», ни «я же еще маленькая». Я ничего не могла сделать. Кирк улыбнулся мне — глаза у него были похожи на глаза отца и одновременно на глаза Релл — и оставил меня одну. Стив шел за ним, он всегда был позади него. И даже если они мне и братья — то только наполовину.
44
Остались только Джейми, Лэки, Стю и я. В лунном свете виднелась река, покрытая легкой рябью. Я слышала ее тихую музыку, словно к каждому гребешку маленькой волны было привязано по крохотному колокольчику.
— Еще? — спросил Джейми. Не дожидаясь ответа, он приложил к моим губам зеленую бутылку.
Я видела очертания деревьев на другом берегу Муррея. Если бы меня ждала моя секретная лодка, я могла бы отвязать ее и поплыть к другому берегу. Я могла бы пойти дальше. Мальчишки о чем-то болтали, но я их не слушала. Я не узнавала их голоса. Кто еще там был? Там раздавался еще один голос, мужской, похожий на голос Джейми. Кто это? Они говорили про машины, про скорость и кто окажется быстрее, если надавить на педаль газа. Лэки сказал, что может доказать свои слова. «Валяй», — предложил Джейми, а еще один парень сказал, что он засечет время. Лэки возразил, что у «форда» двигатель мощнее, а Джейми ответил: «Иди к черту, „форд“ приедет в два раза быстрее». Я выпила еще и перестала скучать по Кирку и Стиву, мне больше не хотелось, чтобы они остались. Все, что мне было нужно, — пить дальше. Джейми притянул меня ближе к себе: сквозь футболку и джинсы я чувствовала, где наши тела соприкасаются. Я слушала перезвон речных колокольчиков и их голоса. Джейми обнимал меня — и мне было этого достаточно. Я была частью его мира, и мне не нужно было искать слова, никто не просил меня говорить.
Я закрывала глаза и видела под рубашкой Джейми его шрам, две красные волны разделялись, и показывалась полоса между ними. Мальчишки все болтали. Они говорили: «Гребаное шоссе, уйма копов, а ты слышал, что случилось с Шоном? Его раз тормознули копы, но стоило ему от них убраться — через десять минут его тормознули другие!» Они разговаривали с Джейми так, будто он был главным, как мой папа, они хотели, чтобы он смеялся над их шутками, чтобы ему нравилось то, что они говорят. Никто не велел мне проваливать, никто не повторял, что у меня торчат зубы или что я тощая, слишком тощая, как палка или скелет. Никто так не говорил, потому что я принадлежала Джейми. Он сжал мою руку — и казалось, что у наших пальцев есть свой язык, который знаю даже я, они говорят без слов. Джейми передал мне бутылку, и, когда я глотнула из нее, мне больше не было больно.
Все собралось воедино в одно и то же время. Шрам Джейми, разговор наших тел, речные колокольчики, ночное небо, голоса кузенов и друзей Джейми — все это сплелось в одеяло и окутало меня. Мне казалось, что с тех пор, как я родилась ногами вперед, с тех самых пор, как сбежала мама, когда я сделала свою первую ошибку, мне всегда было холодно — а теперь я наконец-то согрелась.
* * *
Мне снилось, что на коленях у меня сидит Шерри. Она улыбалась и дергала меня за волосы, маленькие кулачки поднимались и опускались в такт музыке — перезвону речной воды, песне в магнитофоне. Я слышала голоса. Видела звезды. Лестница уводила меня прямо в небо.
* * *
В следующий раз, когда я открыла глаза, я увидела падающую звезду. Никто не мог встать у нее на пути. Ни другие звезды, ни планеты, ни кометы, ни огромные расстояния. Звезда знала, куда ей нужно лететь, прорезала ночную черноту и оставляла в небе след, который можно увидеть из Антарктиды. Я попыталась поднять руку, чтобы показать на нее Майклу: «Смотри, смотри! Майкл, смотри! Звезда знает, куда ей нужно лететь. Видишь? Звезда все решает!» — но не могла даже пошевелиться. Я почувствовала, как меня берут на руки и куда-то несут. Кто меня нес? Папа? Или дед? Ночное небо качалось и прыгало у меня над головой. Меня замутило, к горлу подступила тошнота. Я слышала, как открылась дверь машины. Кто-то положил меня внутрь и сел рядом. Я лежала на спине. «Майкл, Майкл, ты видел звезду?»
Меня стошнило горячей мятой.
— Вот черт! — выругался кто-то.
Я слышала, как открылась дверь машины, меня подняли и вывели наружу, и меня снова стошнило, уже на землю. Мысли рассыпались на куски, словно буквы на школьной доске, и не получалось сосредоточиться на какой-то одной. Меня снова положили в машину.
* * *
Я услышала плач. Луна осветила недостроенный дом Стейси: груды кирпичей, гофрированного железа и досок, бетономешалку. На меня навалилось что-то тяжелое. В лунном свете отец срывал со Стейси одежду и бил ее наотмашь по лицу — а тяжесть наваливалась на меня все сильнее, подминая под себя. Я видела отца на Стейси, его тело атаковало ее, будто он был очень голоден, а она предназначалась ему на ужин. Я видела корыто для скота, ее волосы в воде и руку отца на ее голове и слышала музыку. «Ты моя навсегда, так что просто целуй меня, крошка».
Я видела папу в больнице, у постели Лиззи, перед тем как она умерла, перед тем как все изменилось и потерялось, перед тем как она забрала лучшую часть папы с собой. Лиззи оказалась в больнице не из-за пневмонии — она попала туда, потому что дед сломал ей кости, когда вернулся с войны, в ушах у него все еще гремели выстрелы, поезда оставляли дорожки на его лице, а в животе хозяйничала бактерия. Ему пришлось разделить все это с Лиззи, ведь он любил ее больше всего на свете. Что-то разорвалось. Я задыхалась, а берега реки смыкались вокруг моего горла. Я не могла идти, не могла даже двинуться. Я услышала, как мужской голос произнес с тяжелым вздохом:
— Чертовы Ли.
Я зарыдала и только теперь поняла, что третий голос принадлежал мне самой.
До этой секунды не было произнесено ни единого слова. Никто не родился на свет, никто еще ни в чем не ошибся. Все было правильно с самого начала. Не было ни живого, ни мертвого. Потом, в пустоте, появился маленький огонек, словно искра. Первая ошибка сияла, словно бриллиант, — и ее совершила я сама.
* * *
— Просыпайся, Джастин. Выметайся отсюда.
Я не понимала, где нахожусь. Кто со мной говорит? Кто меня трясет?
— Просыпайся. Выметайся из машины, — сказал папа. Кто-то плакал. Стейси? Но мы были не в фургоне Стейси.
Я открыла глаза. Меня разбудил не папа, а Джейми Уорлли. В лицо ударил холодный воздух. Джейми вытащил меня из машины, мотор у нее уже работал. Руки и шея у меня болели. Он посадил меня на землю. Я подняла взгляд и увидела, что мы перед домом деда. Я попыталась сказать «Джейми», но изо рта не вырвалось ни единого звука. Джейми вернулся в машину, захлопнул дверцу и уехал. Земля подо мной качалась, царапала руки и колени, пока я ползла вперед. Болела спина. К горлу подступала рвота. Больно было двигаться, больно дышать. Я не помнила, как доползла до крыльца, как открыла дверь.
* * *
— С тобой все нормально, Джастин? — Надо мной нависал дед. — Встаешь?
— Ага, — ответила я, но изо рта не вылетело ни звука.
— Что?
— Да, — прохрипела я. — Встаю.
— Господи, Джастин! Ты что, пила спиртное?
— Нет, дед.
— Что я тебе говорил про выпивку? — Он сдернул с меня одеяло. — Боже, Джастин, чем ты занималась прошлой ночью?
— Ничем, — ответила я.
— Черта с два! От тебя воняет. Во что ты вляпалась?!
— Да ни во что, дед. Ни во что. — В животе и между ногами все горело. Я перегнулась с кровати — и меня стошнило на пол.
— Господи Иисусе… — пробормотал дед. — Вставай-ка, Джастин. Вылезай из постели.
Двигаться было тяжело, болела спина. Меня снова стошнило, на этот раз на одеяло. В голове пульсировала боль. Комната кружилась.
— Где Доун? — спросил дед.
— Доун?
— Она благополучно добралась до дома?
— Да, — сказала я. — Да.
— Боже, — повторил дед. — Маленькая несчастная идиотка. Где ты была?
Я не знала ответа. Я ничего не знала и упала обратно на подушку.
— Нет, ты не ляжешь, — сказал дед. — Ты встанешь с кровати и уберешь за собой.
Но я не могла сдвинуться с места.
— Ради бога, Джастин… — пробормотал дед и вышел из комнаты.
В горле все горело, и между ног жгло.
Дед вернулся, в руках он держал стакан с водой. Он помог мне сесть на кровати, поднес стакан к моим губам и положил мокрую прохладную тряпку мне на лоб. Я закрыла глаза и в полудреме слышала, как он моет пол.
45
Мне больше не хотелось видеть Джейми. Когда я пыталась вспомнить, что произошло в ту ночь на реке, мне становилось плохо. Знание было похоронено. Если я закопаюсь глубже, то смогу его найти. Но вместе с этим знанием было закопано еще что-то, что мне не хотелось найти. Оно принадлежало Стейси и Шерри. И даже если я откопаю его, очищу его от земли и грязи, я не смогу им это вернуть.
После той ночи на реке с Джейми мне еще труднее стало находить слова; они приходили ко мне, как и у деда, только при общении с курочками.
— Сюда, малышки, сюда, красавицы, это Джасси, это Джасси, девочки, это ваша подруга, она вас никогда не обидит, только не вас, только не курочек. — Я меняла воду в поилке и ворошила солому в гнездышках, что бы у них всегда были мягкие постельки. — Сюда, Девочка, сюда, Мисси, сюда, Леди и еще одна Леди, сюда, Мадам и Петушок, — это Джастин, ваша подруга.
Даже когда миссис Малвейни говорила: «Ваше сегодняшнее лакомство, мисс Ли», я не могла ей ничего ответить. Я покупала хлеб, а миссис Малвейни с лукавой улыбкой глядела на меня, склонила набок голову и все равно подкладывала мне в пакет заварное пирожное. Но я не помнила, съедала я его или нет. Больше я ни разу не ходила в школу. Через лес я приходила к Удавке и сидела на берегу, закрыв глаза, через них просачивался яркий свет одной-единственной звезды — и больше ничего. Я слушала перезвон колокольчиков — и вот я уже не одинока: со мной — река, и свет, и колокольчики, и эвкалипты, и не нужно слов, которые я все равно не могла произнести. Плач прекращался. После ночи с Джейми я все больше времени проводила в своей хижине-убежище.
* * *
Однажды вечером к нам постучались. Я открыла дверь и увидела Релл. Она смотрела мимо меня. Глаза у нее покраснели, макияж поплыл.
— Релл, что случилось? — спросил дед.
— Кирк пропал, — сказала она, передавая деду записку.
С того самого вечера с Джейми я больше не видела ни Кирка, ни Стива. Я была этому рада — их мне тоже не хотелось видеть.
Дед прочел записку, держа ее на вытянутой руке.
— Шахты? Боже правый. Ему же нет восемнадцати. Они вышибут его вон, как только узнают.
Релл всхлипнула.
— Он думает, что сможет присыпать нам денег.
— Держи карман шире!
Она застонала.
— Стив без него совсем пропадет. — Она будто не видела, что я стою рядом с ними. — Так неожиданно это все случилось, — сказала она деду. — Сын весь пошел в чокнутого папашу.
* * *
Я искала в шкафу, что надеть, когда с верхней полки на пол свалилась стопка прокладок. Как давно я ими не пользовалась? Я положила руку на живот: он был круглый и твердый и туго натягивал резинку юбки. Может, это накопилась кровь, которая не выходила во время месячных? Я нашла в шкафу старые штаны Кирка и надела их. Что же будет, если однажды вся скопившаяся в животе кровь выйдет наружу? Я шла вдоль ограды и потирала свой твердый, растущий живот. «Приходите побыстрее, месячные, пожалуйста, приходите быстрее».
* * *
Лето закончилось, а живот у меня стал еще больше. Я шла к реке, хлюпая по сырой земле; с собой я несла хлеб, молоко и холодный бекон. Все вокруг промокло от осенних дождей, колени у меня испачкались грязью, носки насквозь вымокли. На траве блестели бесконечные лужи. Дождь всю ночь барабанил по крыше дома. Земля покрылась свежей зеленью от дождевой влаги и речной воды. Затопленные дороги перегораживали таблички с надписями, которые я не могла прочесть. Мосты тоже закрыли. «Нужно укрепить чертовы опоры», — говорил по этому поводу дед, прикуривая папиросу.
А месячные все не приходили.
* * *
Я зашла в супермаркет в Нуллабри, а дед остался снаружи в машине. Мне нужно было купить хлеб и спички, но сейчас я стояла перед холодильником с сыром и маслом. Я оглянулась через плечо — в проходе никого не было. Тогда я взяла с полки сыр и положила его в рюкзак, затем оттуда, где лежали мясные продукты, достала тонкую холодную сосиску, а с полки — джем и мед. Потом я съем это все в своем убежище, обмакивая сосиску в джем и мед, заедая ее большими кусками сыра и запивая из пригоршни речной водой.
Пока дед ждал снаружи, я воровала еду и в магазине в Йоламунди, и в супермаркете в Нуллабри. Я утащила с собой апельсины, ириски, банку со свеклой, много сосисок, соленые крекеры и томатный соус. Припасы я складывала в убежище, пряча их под корой и листьями. Я поливала печенье томатным соусом, а когда оно закончилось, пыталась открыть банку со свеклой, ударив ею о камни, но у меня ничего не вышло. Чтобы открыть ее, мне нужен был отцовский «смит». «Целься только в того, кого хочешь убить». Я положила консервную банку на полку — можно было использовать ее как оружие. С щеками, вымазанными джемом, и с привкусом холодной сосиски во рту я сидела в убежище и смотрела сквозь щели в стенах на реку. Сидела тихо, будто дымчатый лягушкорот[12] на дереве — никогда не отличишь его от ствола. В лесу показался кенгуру, а я была охотником, как индеец из племени команчи. Я бросила в него копье, и кенгуру ускакал прочь. Мир вокруг исчез, осталось только мое убежище. И лето тоже давно прошло.
Когда приходила пора пить чай, я всегда возвращалась домой. Дед варил яйца, жарил яйца, готовил омлет и яйца-пашот, а я съедала все до единой крошки. Он не спрашивал меня про школу. Из нее не пришло ни единого письма. И он не заставлял меня туда ходить.
Однажды вечером я взяла из банки спички и собрала за оградой сухие сучья. Я скомкала бумагу, положила на нее тонкие палочки и зажгла спичку. Затем села в раскладное кресло деда и смотрела, как разгорается в костре пламя. Дед уже очень давно не разжигал костер. Я грела руки, подняв раскрытые ладони перед огнем, будто сдавалась неприятелю, как Регрет в фильме «Команчерос». Я обхватила руками живот с твердеющей внутри кровью, а пламя согревало мои мокрые колени.
Дед вышел из задней двери. Волосы у него спутались, глаза опухли.
— Дымом запахло, — пояснил он, медленно спустился с крыльца и подошел к костру, держа в руках банку с пивом.
Я перебралась с его места на соседний стул. Дед сел перед костром, и от света пламени лицо его стало оранжевым. Он протянул ладони к огню, будто тоже сдавался ему.
Остались только мы с дедом. Флигель в глубине двора был закрыт на засов, и ничто не могло сбежать из него, а папа, далеко-далеко отсюда, тоже не мог сбежать из тюрьмы. Мы с дедом перестали его ждать.
Потом я помогла ему почистить, нарезать и обжарить лук. Глаза у нас слезились и болели.
— Закрой уже нос, черт тебя дери, — сказал дед.
Он положил на яйца с луком масло и смешал его с желтком, чтобы сделать соус для курицы. Масло и куриный жир стекали у нас по подбородкам, а пламя в костре потрескивало, согревая нас своим теплом.
— Ну как, Джасси, лучше не стало? — спросил дед, прихлебывая пиво.
— Нет, дед.
46
На следующее утро я стояла на кухне и мыла посуду, когда дед попросил меня налить воды в чайник. И когда я повернулась, чтобы взять у него чайник, дед посмотрел на мой живот. Между юбкой и футболкой был небольшой зазор, похожий на улыбающийся рот. Дед нахмурился. Руки у меня были мокрые, с них капала пена, а дед все смотрел на мой живот, и рот у него приоткрылся от изумления. Я поставила чайник на стол и попыталась одернуть футболку на животе, а дед все никак не мог закрыть рот. Он медленно перевел взгляд с живота на мое лицо.
— Джастин… — выдавил из себя он.
Я вытерла руки об юбку и снова одернула футболку.
Дед шагнул ко мне и влепил затрещину.
— Господи, Джастин! Боже мой! Что ты натворила?! — Я не знала, что я такого натворила. Что он имеет в виду? — Ради бога!
Он снова дал мне затрещину, и я отшатнулась к столу. У меня закружилась голова, и пришлось ухватиться за раковину, чтобы не упасть; живот при этом подпрыгнул.
— Только не ты, Джастин, только не ты! Плевать на весь остальной мир, пошел бы он к черту, но только не ты! Вон с глаз моих!
Я села на кровать и прижала руки к животу. Он шевелился — будто в него залезла бактерия деда и выросла очень большой. Я легла на кровать и натянула одеяло до самого подбородка. Я никак не могла согреться. «Плевать на весь остальной мир, но только не ты». Что имел в виду дед? Что я такого натворила? Я повернулась на один бок, потом на другой. На улице начался дождь. Я что-то знала — но знание было покрыто тенью и не собиралось выходить на свет. Я сделала что-то такое, что не понравилось деду. Что-то, что весь остальной мир, который может идти к черту, тоже с ним сделал и этим очень обидел его. Япошки, тетя Рита, мой папа — все сделали что-то похожее, а теперь и я тоже.
Я лежала в постели очень долго. Но дождь все шел и шел, и казалось, что дом скоро окажется под водой, как стволы деревьев, схваченные Удавкой.
* * *
Когда стало темно, дед пришел ко мне в комнату и сел на край кровати.
— Казалось бы, мне уже ко всему стоило бы привыкнуть. — Он потер лоб и вздохнул. — Кто это с тобой сделал?
Я покачала головой. Но я не понимала, чему я сейчас возражаю.
— Джастин, — повторил дед. — Кто это с тобой сделал?
Я не знала… но в то же самое время — знала. Ответ как-то был связан с тем, что произошло той ночью возле реки.
— Джастин, кто?! — настойчиво спрашивал дед.
Я попыталась вспомнить обрывки той ночи — воду, звезды, машину, навалившуюся на меня тяжесть, но что со мной сделали? То, что имели в виду Джулия и Анетт? Я начала плакать. Я не знала ничего… и в то же самое время все знала.
Дед нежно погладил меня по щеке.
— Ох, Лиззи… — проговорил он. — Боже мой.
Потом я слышала, как он разговаривает по телефону.
— Привет, Нарелл, — сказал он. — Релл, можешь позвать к телефону Стива? Привет, Стив. Ты, случайно, не знаешь, что могло приключиться с Джастин?.. Дай трубку матери… Почему ты мне ничего не сказала, Релл?
Потом я больше ничего не слышала. Дед повесил трубку и вернулся ко мне в комнату.
— Джастин, — сказал он, помотав головой, потом опустил взгляд на свои тапочки и снова посмотрел на меня. — Ты была с Джейми Уорлли?
Меня замутило.
— Джастин? — сказал он. — Ответь мне.
Я отрицательно покачала головой.
— Релл рассказала мне, Джастин.
— Что она может знать? — спросила я. В голосе послышались слезы, они будто пытались утопить мои слова. Релл никогда меня не замечала, ни разу даже не посмотрела на меня за всю свою жизнь.
— Она разговаривала со Стивом. Стив знает. Они видели тебя. Стив сказал, что они не могли тебе помешать. Ты была с ним, так? С Джейми Уорлли?
Я помотала головой. Не хватало отдельных деталей. Я была неправильной. Не понимала. Туман той ночью… Стейси, Шерри, мой отец, машина Джейми… я не знала. Дед начал плакать.
— Господи, я слишком стар для всего этого, Лиззи, — произнес он. — Помоги мне… — Он поднялся и вышел из комнаты.
Я слышала, как он прошел в прачечную и вытащил из холодильника пиво. Скрипнула входная дверь — он вышел во двор. В живот что-то ударило изнутри, он шевельнулся и заурчал от голода.
47
Я сидела в машине рядом с дедом, и, пока мы ехали по Дрей-роуд, его пикап то дребезжал, то глохнул, то снова заводился.
— А зачем мне тоже нужно было ехать? — спросила я.
— Теперь ты будешь делать то, что я скажу, Джастин. А пока закрой рот и помолчи.
Платье туго обтягивало большой живот. Мы двигались по дороге, ведущей на ферму Уорлли. Между нами, уперевшись в сиденье, лежал маузер, будто третий пассажир. Я не знала, враг он мне или друг. Неужели дед хочет застрелить Джейми? Или Яна Уорлли? Или матушку Марджи?
Дед свернул на дорогу, ведущую к Уорлли, проехал мимо коров, и запруды с машиной, и островком для гусей, потом съехал к фургонам. С тех пор как мы были там в последний раз, к тем фургонам, что уже были, прибавилось два новых. Рядом с ними были сложены в высокую башню старые покрышки. Дед остановил пикап перед фургонами. Дверь одного из них открылась, и вышла матушка Марджи в длинном фиолетовом платье, которое вздувалось у ее ног, будто палатка.
— Господи, — пробормотал дед себе под нос, — господи, это же Марджи…
Когда дед еще дружил с Уорлли, матушка Марджи всегда его кормила. Она говорила, что война забрала у него с костей все мясо и не вернула обратно.
— Господи, — повторил дед, затем медленно поднял маузер, открыл дверь и выбрался наружу. Он стоял рядом с машиной, опустив руки, ствол пистолета смотрел в землю.
Матушка Марджи кивнула ему.
— Привет, Роберт, — сказала она, потом посмотрела на машину и увидела меня.
— Где он? — спросил дед.
— Кто?
— Ты знаешь, о ком я.
— Если ты о Джейми, то его здесь нет.
— Где он? — спросил дед,перехватывая пистолет поудобнее и поднимая выше.
— Нигде. Уезжал бы ты лучше подобру-поздорову.
— А не то что?
— А не то попадешь в неприятности.
— Я уже по горло в неприятностях. И моя Джастин тоже.
— Роб, говорю тебе, лучше уезжай.
— Не уеду, пока не увижу мальчишку.
— Оставь его в покое, Роб.
— Ты знаешь, что он с ней сделал?
— Догадываюсь.
— Ей четырнадцать. Тогда было тринадцать!
— Я знаю, Роберт. Джейми — мерзавец. Прямо как твой Рэй.
— Стейси не ребенок, черт побери!
— Стейси с тех пор не может даже присмотреть за своей дочкой. Она редко покидает постель.
— Она сама виновата.
— Рэй чуть ее не убил, и уж в этом-то нет ее вины. А ты сейчас уедешь отсюда и заберешь Джастин с собой.
— Господи, Марджи… — устало произнес дед.
— Убери от меня свой дурацкий пистолет, забирай свою внучку и уезжай, — сказала она. — Будем считать, что я тебя не видела.
Дед огляделся. Больше в фургонах никого не было. Я услышала плач. Тот же самый плач, который я слышу с тех пор, как папа отвез меня к Стейси. Из двери последнего фургона вышла маленькая девочка, и дед с Марджи повернулись к ней. Она стояла в розовых трусиках на верхней ступеньке лестницы, волосы у нее на голове были собраны в хвостик. Лицо у девочки было красное, заплаканное. Это была Шерри. По ее щекам текли слезы.
— Бабуля, бабуля, бабуля! Где же мама? Бабуля, где моя мамочка? — Плач Шерри разносился над фургонами, такой громкий, что Стейси услышала бы его даже из недостроенного дома.
Дед посмотрел на матушку Марджи. Она встретила его взгляд.
— Мамочка! Мамочка!
И дед и Марджи уже совсем старые. У них седые волосы, морщинистые лица, глаза глубоко запали в увядающую кожу, а их тела устало клонятся к земле.
Дед повернулся и медленно побрел обратно к пикапу.
48
— Мы едем в город, — сказал мне дед на следующий день.
— В какой город? — спросила я.
— В Эчуку. Обувайся.
— Зачем? — Я знала, что дед ненавидит Эчуку.
— Просто полезай в машину, — произнес дед.
— Зачем, дед?
— Сама не понимаешь, что ли? Обувайся, говорю, — проворчал дед.
Я не поняла, что он имеет в виду. Когда я наклонилась, чтобы надеть туфли, живот надавил на грудь. Что я должна была понять?
Я держалась за оконный выступ пикапа, пока дед ехал в город, и смотрела, как мимо нас проносятся грузовики. У них было по двенадцать колес, они везли бревна из лесов Йоламунди. Водители знали, куда им нужно ехать, они могли пробыть в пути очень долго, и у них в грузовиках было все необходимое для путешествия. Я провожала взглядом каждый из них и смотрела им вслед, пока они не исчезали вдали.
Когда мы добрались до Эчуки, дед подъехал к зданию с вывеской, которую я не смогла прочитать. Припарковав пикап, он велел мне выходить и следовать за ним. Мы зашли в здание и сели в комнате, где вдоль стен были расставлены кресла. Тут же, в углу, стоял небольшой столик, где лежали журналы и стояла коробка с детскими книжками. По одной стороне комнаты тянулась длинная стойка, за которой работала женщина в белом платье. Дед сидел рядом со мной, от него исходил кислый запах. Несмотря на прохладный день, лицо деда заливал пот. Когда он сворачивал папиросу, пальцы у него дрожали, и немного «Белого вола» просыпалось на пол. Дед засунул свернутую папиросу в карман рубашки. Казалось, что дед принадлежит только своему дому и участку, а любые попытки выйти во внешний мир заставляют его дрожать и потеть.
— Роберт Ли? — произнесла женщина за стойкой.
Дед встал и уронил ключи. Я подняла их и передала ему.
— Пойдем, — сказал он мне.
Женщина в белом платье указала на дверь, и мы вошли. В комнате за столом сидел мужчина, такой же старый, как мой дед. Он был одет в костюм с галстуком, на носу его были очки в тонкой металлической оправе, такой тонкой, что я не могла понять, где заканчиваются очки и начинается кожа.
— Мистер Ли, меня зовут доктор Маннинг, — сказал мужчина, протягивая деду руку.
Дед кивнул.
— Это моя внучка, Джастин.
Мужчина с серьезным выражением посмотрел на мой живот.
— Возможно, сначала мне стоит обследовать Джастин, а потом мы поговорим с вами, мистер Ли.
— Хорошо, — согласился дед и вышел из комнаты.
Я осталась одна с доктором Маннингом. Он посмотрел на меня поверх очков.
— Ты знаешь, почему ты здесь оказалась? — спросил он.
Я рассматривала ножки стола и ботинки доктора.
— Ты оказалась здесь из-за своих собственных действий, из-за своего поведения. Важно, чтобы ты это понимала. А теперь, Джастин, пожалуйста, сними белье и ложись на кушетку для осмотра. — Он отдернул занавеску и показал мне на узкую кровать на стальных перекладинах, накрытую белой простыней.
Я сняла трусики и зажала их в руке, а потом залезла на кровать. Я не понимала, что доктор имел в виду, когда говорил о моем поведении и действиях.
Доктор Маннинг накрыл мне ноги простыней.
— Ляг, пожалуйста, на спину, — попросил он.
Я легла, и живот навалился мне на горло.
Доктор Маннинг поднял мою футболку и ощупал живот длинными, холодными пальцами. Он измерил его лентой и что-то написал на листке бумаги. Потом достал из коробки резиновую перчатку.
— Подними колени, — попросил он, натягивая перчатку на руку.
Я подняла колени, и доктор Маннинг засунул пальцы мне между ног.
Я охнула. Доктор Маннинг повернул пальцы. Живот у меня поднялся еще выше, будто пытаясь от них убежать. Я плотно зажмурилась, но все равно продолжила видеть салон машины Джейми и ощущать на языке привкус рвоты и горячей мяты.
Доктор Маннинг вытащил пальцы и стянул с руки перчатку.
— Теперь можешь садиться, — сказал он.
Я одернула юбку и села на кровати.
— Срок беременности — пять с половиной месяцев, Джастин, — сказал доктор Маннинг.
У меня закружилась голова. «Срок беременности — пять с половиной месяцев». Что это значит?
Доктор Маннинг помог мне спуститься с кушетки.
— Пожалуйста, подожди снаружи, пока я поговорю с твоим дедушкой, — сказал он и повернулся к переговорному устройству на столе: — Позовите сюда мистера Ли.
— Да, доктор, — раздался голос из аппарата.
Дед медленно и осторожно вернулся в комнату. Он был бледен, а под мышками на рубашке проступили мокрые пятна. В дверях стояла медсестра. Я вышла из кабинета, и доктор Маннинг закрыл за мной дверь.
Я сидела в приемной рядом с женщиной и маленькой девочкой. Женщина подвела девочку к коробке, стоящей в углу, и вытащила из нее несколько книг.
— Поиграй с ними, Тилли, пока нас не позовут к врачу, — сказала она, затем снова села в кресло, а девочке широко распахнутыми от удивления глазами уставилась на меня.
Дед вскоре вышел вместе с доктором, и они вместе пошли к стойке.
— Пожалуйста, дайте мистеру Ли информационный буклет из госпиталя Святого Иуды, — сказал доктор Маннинг женщине в белом платье.
— Конечно, доктор.
Женщина передала деду какие-то бумаги. Дед вытащил бумажник, заплатил ей и направился к выходу.
Я последовала за ним.
Когда мы переходили через дорогу, бумаги, которые дала медсестра, хлопали деда по груди.
— Они обо всем позаботятся, — сказал он.
Я не знала, кому он это говорит — мне или дороге.
— Когда придет пора, ты отправишься в больницу. Потом все закончится.
Мы сели в пикап. Живот двигался и толкался.
— Ты недолго там пробудешь. — Он разговаривал со мной или сам с собой?
— Куда я поеду, дед?
Он повернул ключ в замке зажигания и ничего не ответил.
«Срок беременности — пять с половиной месяцев».
Мне казалось, что это происходит с кем-то другим, и этот другой человек понимает, что это значит, но я, Джастин, не понимала. Что-то стояло между мной и пониманием, будто вуаль, которой Стейси закрывала лицо на свадьбе с Брайаном Чисхолмом. Я прижала руку к животу. Мне не хотелось, чтобы там что-то было. Я хотела быть только собой.
Когда мы приехали домой, дед положил бумаги от доктора на кухонный стол. На одной из них была фотография кирпичного здания с крестом на крыше, перед ним по дорожке шли две улыбающиеся медсестры. Под фотографией здания была изображена женщина с цветами и ребенком на руках.
— Тебе нужно подписать эти бумаги, Джастин, — сказал дед. Он взял в руки один из листов и вытащил из кружки, стоявшей на подоконнике, ручку. — Вот тут. — Он показал пальцем на линию. Затем отошел от стола, чтобы наполнить чайник водой.
Без пальца деда, который указывал мне, где писать, линии все время двигались, и я не смогла подписать бумаги, поэтому просто положила ручку на столе.
Дед поставил чайник на плиту.
— Вот и умница, — сказал он и засунул бумаги на полку, под ножи и вилки. — Сходи собери у курочек яйца.
49
Поездка к доктору оказалась моим последним путешествием. После этого меня больше никто не видел, даже Стив — ни он, ни Релл больше к нам не приходили. Я оставалась в доме, даже когда дед выезжал за покупками. Когда я вставала, чтобы поправить антенну, я чувствовала, что дед смотрит на мой живот. Он вылезал из-под свитера, словно белый воздушный шарик. Потом я нашла в прачечной клетчатую отцовскую рубашку и стала носить ее — она была достаточно длинной и широкой, чтобы скрывать живот.
Дождь лил, живот рос, а Муррей в своих берегах поднималась все выше. По новостям сказали, что для зимы уже выпало рекордное количество осадков, а дед посмотрел на радио и заметил: «Уж мне-то мог бы и не говорить об этом, приятель».
Рядом со своим речным убежищем я построила грузовик. Стены и кабину сделала из веток, а в пространстве за рулем соорудила кровать. Я принесла из дома всю одежду, в которую уже не влезала, и сделала из нее подушки, крышу и матрас. С зеркала заднего вида у меня свисало красно-зеленое перо попугайчика. Я смотрела на дождь из кабины своего грузовика. Среди деревьев, переступая через корни, ходили страусы эму и клевали траву. «Я настроен убивать». Я подняла «смит» и подстрелила эму себе на ужин.
Сделав себе из ветки острогу, я стала поджидать на мелководье треску. Потом заметила одну, которая двигалась медленнее, чем остальные, будто она была не такая сильная и ее тело слушалось ее не так хорошо. Я прицелилась своим орудием в медленную треску, которая даже не могла как следует управлять своим телом, я держала в руке острогу и смотрела на свою жертву, которую хотела убить. «Только один из вас умрет сегодня, кто же это будет?» Я ударила рыбину. Но, вытащив ее из воды, я не знала, что с ней делать дальше. Я положила ее на берег. Она извивалась, прыгала и трепыхалась, и у меня из глаз потекли слезы. Рыба билась об землю еще очень долго, и все ее чешуйки покрылись грязью. Я попыталась ее выпотрошить, но только порвала мясо.
Муррей вышла из берегов, вода поднималась все выше по стволам эвкалиптов, которые все держались, держались стойко, не ломались, не уплывали в поднявшейся воде и даже не боялись. Я вечно была мокрой, носки в кроссовках хлюпали, штаны вымокли, а свитер стал тяжелым из-за речной и дождевой влаги.
Все больше времени я проводила в своем убежище, возвращаясь домой все позже и позже, и я могла найти дорогу даже в темноте. Вместе со мной шла Сильвер, а за нами следовал Джон Уэйн на Чудесном Коне. Дед никогда не спрашивал, где я была. Он пил пиво в доме и не разжигал костер. Он разговаривал обо мне только с курочками. «Глупая сучка. Наша Джастин. Даже она. Иногда мне кажется, что лучше бы я остался лежать там, в джунглях, рядом с чертовыми шпалами, а над моей головой ходили бы поезда».
* * *
Ночью мне было тяжело перевернуться с одного бока на другой. Я подкладывала под живот одежду, чтобы он не заваливался набок и не порвал мне кожу. Я не могла спать и больше не вырезала картинки из журналов. Я закрывала глаза и представляла себе свой грузовик и реку Муррей на Удавке. Я видела, как берега пытаются коснуться друг друга, как вода течет все быстрее из-за дождей. Разговаривала я только с курочками. «Сюда, цып-цып-цып», — говорила я им и кормила их, прибирала в курятнике, подсыпала им свежую солому. «Привет, курочки, привет. Это все мое поведение, Мадам; привет, Мисси, это все мое поведение, мои собственные действия», — а Мисси взбиралась ко мне на колени и сидела там, прижимаясь к животу, и вокруг не было ничего сухого, кроме ее теплого тельца под моими ладонями.
50
Однажды дед посмотрел на календарь на стене и сказал:
— В понедельник мы уезжаем. — Но я не знала, какой сейчас день недели: я больше не спрашивала об этом деда.
— Куда мы поедем? — спросила я, собираясь снова навестить свое убежище. В рюкзаке у меня лежали припасы для грузовика: хлеб, открывашка для консервных банок и бутылочные крышки вместо пуль.
— В чертову больницу. Уже пора.
— А где находится больница?
— Ты что, не слышала ничего из того, что я тебе говорил? В Джелонге, — ответил он. — За кучу миль отсюда. И помойся перед поездкой.
— Почему?
— Потому что ты воняешь.
* * *
Через два дня, утром, перед тем как уйти, я увидела, что дед наполняет ванну.
— Сегодня понедельник? — спросила я.
— Он самый, — ответил дед.
— Я не хочу мыться.
— А я не хочу, чтобы ты приехала в больницу вся в речной грязи, — сказал он. — Будто твоей беременности мне мало. Раздевайся уже, — сказал он и вышел из ванной.
Я расстегнула пуговицы на отцовской рубашке. Мне было тяжело перелезть через край ванны, из-за живота я теряла равновесие, не могла нормально вдохнуть. Мне не хотелось смотреть на него. Я поливала себя водой и терла мылом руки, шею и набухшую грудь. Когда я помылась, на бортах ванны речная грязь образовала такую же полосу, как и снаружи, на стенах дома. Я провела по ней пальцами, размазывая мыльную грязь, и написала «Йазред тьанз». Живот извивался, будто внутри него заперли огромную ящерицу. Мне очень хотелось открыть его, как дед открывает пивные банки, и выпустить ее наружу.
На раковине лежали платье и пальто с магазинными бирками. На платье в цветочек, с длинными рукавами, был желтый воротник. Должно быть, мне их купил дед. Такое платье могла бы носить миссис Тернинг.
— Поторапливайся, Джастин, нам пора выезжать, — сказал дед из-за двери.
Ухватившись за кран, я кое-как вылезла из ванны, потом вытерлась, надела через голову платье, которое мне оставил дед, и застегнула пальто. Наклонившись, чтобы обуть кроссовки, я едва могла дышать.
Мы вышли из дома и сели в пикап.
— Я собрал тебе вещи в сумку, — сказал дед. — Она лежит на заднем сиденье.
Я понятия не имела, что он мог для меня собрать. Я больше ничего не вырезала из журналов. Не влезала ни в старую одежду, ни в обувь. Листка с номерами тети Риты у меня тоже больше не было. Все, что мне было нужно, — моя хижина на речном берегу.
— Молись, чтобы старушка выдержала, — сказал дед, повернул ключи, и пикап закашлял. — Боже, только не сегодня. — Дед снова повернул ключи, и пикап наконец завелся. — Слава богу, — выдохнул дед.
Проходили долгие часы, а мы все ехали и ехали. Шоссе казалось бесконечным. Я откинулась на сиденье и то засыпала, то просыпалась, а кислота из желудка подступала к горлу. В очередной раз, когда я проснулась, в отдалении уже виднелись высотные здания и длинный высокий мост.
— Когда все закончится, ты сможешь вернуться домой, — сказал дед.
Мой живот свело болью, будто в него ударили той же острогой, которой я ловила треску. «Когда все закончится»… Я же знала, что означают эти слова? Я отправлюсь в больницу, чтобы родить ребенка, и тогда все закончится. Я знала, что это означает, но знание будто принадлежало кому-то другому, не мне. У меня болели спина и ноги.
Мы проехали через мост, и дед снова сверился с картой.
— Да где же это, черт возьми? — Он посмотрел на дорогу, потом снова на карту и утер со лба пот. — Где эта чертова больница?
Мы кругами ездили мимо одних и тех же магазина, автобусной остановки и ограды. Он повернул в другую сторону — но там было уже море.
— Стой! — сказала я. — Стой, дед!
— Ради бога, Джастин, что такое?
— Стой, дед. Припаркуйся вон там. — Я показала на дорогу, ведущую к парковке на скале. — Там ты сможешь спокойно посмотреть карту.
— Верно, черт побери, и впрямь верно. — Дед свернул на парковку и остановил пикап. Он выглянул в окно, посмотрел на море и покачал головой, затем перевернул карту вверх ногами, держа ее на вытянутых руках.
Я вышла из машины, придерживая живот руками, подошла к ограждению и вдохнула соленый морской воздух, глядя на океан. Он был таким же обширным, как небо, и он постоянно двигался. Вот куда текла Муррей, вот куда стремились все реки на карте Майкла, — и по океану можно было приплыть в Антарктиду. Я еще раз глубоко вдохнула. Живот дернулся.
— Джастин! — воскликнул дед. — Я все-таки нашел на этой чертовой карте то, что нам нужно.
Вот, оказывается, что окружает весь мир. Я последний раз глубоко вздохнула.
— Джастин, шевелись уже!
* * *
Мы ехали по тихой улочке с частными домами по обеим сторонам. В конце улицы возвышалось двухэтажное здание. Я его узнала — оно было на фотографии в тех бумагах, что доктор Маннинг отдал деду.
— Госпиталь Святого Иуды, — сказал дед. — Святой покровитель отчаявшихся. И вправду подходит.
Он припарковал машину на дороге перед зданием. Больше на улице не было пикапов, только пикап деда: он был покрыт грязью дорог Йоламунди, перевязан бечевкой, его проволочная сетка была забита соломой и засохшим куриным пометом. Мы вышли на улицу, взглянули на кирпичное здание, и дед будто съежился. Одной рукой он поднял мою сумку, а другой взял меня за руку.
По ступенькам мы поднялись к дверям.
— Чертов Джелонг, — ворчал дед. — Но, думаю, это все же лучше, чем большой город. Пусть это будет на совести Рэя. Пентридж, господи прости. Боже правый!
Поднявшись по лестнице, дед толкнул дверь, и мы вошли в здание. Внутри за столом сидели три женщины в белой форменной одежде. По полу, покрытому кафельной плиткой, мы подошли прямо к ним, но они даже не улыбнулись деду. Самая высокая из них произнесла:
— Я — сестра-хозяйка Картинг. Назовите, пожалуйста, свое имя.
— Это моя внучка, Джастин Ли, — произнес дед.
Сестра Картинг проверила журнал.
— Да, вот она. Джастин Ли. Вы опоздали — вам назначено было приехать пятнадцатого числа. Судя по моим записям, Джастин переходила положенный срок родов.
— Я хотел держать ее подальше от неприятностей, — сказал дед. Голос у него звучал так, будто он сам опасался попасть в еще большие неприятности.
Медсестра нахмурилась.
— Если хочешь, то можешь попрощаться с дедушкой прямо сейчас, Джастин, и мы отведем тебя в палату.
Дед повернулся ко мне:
— Когда все закончится, ты сможешь забыть об этом. Начать жизнь заново.
— Хорошо, дед.
Он сжал мою ладонь. Дед был коричневый, весь в дорогах, которые пролегали в джунглях. А вокруг все было гладким и сияло белизной.
— Я приеду и заберу тебя, когда все закончится, — сказал он. Я повернулась и смотрела ему вслед, пока он не вышел из дверей.
51
Сестра-хозяйка Картинг отвела меня в палату с шестью кроватями. Четыре из них уже были заняты другими девочками, они лежали на них, приподнявшись на подушках, или просто на боку, читали, спали, а одна из них вязала шарф. У них были такие же большие животы, как и у меня. Когда мы вошли, все они посмотрели на меня.
— Вот твоя кровать, — сказала сестра. — И шкафчик. Можешь разложить здесь свои вещи. Позже, перед ужином, придет медсестра и осмотрит тебя. Здесь — ванная. — Она показала на дверь. — Ужин в шесть.
Сестра вышла из палаты.
Из ванной показалась еще одна девочка. Она поддерживала живот руками.
— Это невыносимо, — пожаловалась она.
— Надо было раньше думать. Месяцев девять назад, — заметила девочка с шарфом.
— Я была слишком занята — развлекалась, — ответила ей первая девочка, укладываясь в кровать.
Девочка с вязаньем фыркнула.
— Как и все мы — разве нет? — Она повернулась ко мне. — Меня зовут Лесли. А это Мона. Вон там, спит без задних ног, — Люси, а это Дебби. — Девочки поздоровались, а я смущенно уставилась в пол.
— Ты не слишком маленькая, чтобы тут находиться? — спросила Лесли.
Я села на кровать, но не стала распаковывать сумку, а просто легла на бок. Мне очень хотелось, чтобы все побыстрее закончилось и я смогла бы сбежать в свое убежище с пачкой «Белого вола».
— Сколько тебе лет? — спросила Лесли.
Я не ответила.
— Не стесняйся, мы тут все в одной лодке.
— В паршивой лодке, — заметила Мона.
— Ну так сколько? — спросила Лесли.
— Четырнадцать, — ответила я.
— Что?! — поразилась Лесли.
— Это что, шутка? — не поверила Мона. — Четырнадцать, говоришь? А я-то думала, что рожать в семнадцать — худшее из всего, что можно вообразить.
В палату вошла женщина в белом платье и белой шапочке.
— Здравствуйте, сестра Петти, — хором произнесли девочки.
— И вам привет, девочки, — отозвалась сестра. — Надеюсь, вы хорошо себя ведете. — Сестра Петти посмотрела на планшет, закрепленный на моей кровати. — Привет, Джастин, — сказала она. — Я — сестра Петти, практикант.
— Наш любимый практикант! — уточнила Лесли.
— Просто я вас балую, — улыбнулась сестра Петти. — И потому что остальные — просто ужасны, — сказала Лесли. — Сестра Ундин… она ужасная.
— И сестра Уизерс, — добавила Мона. — А у нас тут появилась еще одна девочка, которую нужно баловать.
— Тише, — шикнула на них сестра. — Не пугайте Джастин. — Она стала задергивать занавески вокруг моей кровати. — Ведите себя как следует.
— Поздновато об этом вспоминать, — заметила Мона, и все рассмеялись.
Сестра Петти страдальчески закатила глаза, а потом посмотрела на планшет.
— В истории болезни сказано, что ты должна была родить… вчера, верно? — У сестры Петти было гладкое лицо, белая кожа и розовый румянец на щеках, а волосы, темные и сияющие, были густыми, каждый волосок — будто нитка. Голубая лента на них казалась полоской неба. — Могу я взглянуть на твой живот, Джастин? — Она подняла мое платье. Живот возвышался надо мной, белый и круглый, словно луна. — Прости, Джастин, руки у меня холодные, — предупредила она, потирая их. — Но ничего страшного. — Сестра Петти положила руки мне на живот, и я видела, как он дернулся. — Ребенок живой, — сказала она.
Я не хотела, чтобы там было что-то живое. Мне хотелось всего лишь вернуться в свое убежище, к речному грузовику, к боеприпасам.
Сестра Петти ощупала мой живот снизу доверху.
— Головка у ребенка в нужном положении, — сказала она. — Как они тут говорят — сидит хорошо, к выходу готов. Я хочу сказать, что ты прибыла в госпиталь Святого Иуды как раз вовремя.
Головка у ребенка в нужном положении. Я знала, что у меня там ребенок, но когда сестра Петти сказала это прямо, для меня это стало неожиданностью. Будто я знала об этом — и не знала в то же самое время. Не хотела знать.
Сестра Петти поправила мне платье, снова укрыла меня одеялом и что-то написала в планшете.
— Ты слишком молода, чтобы здесь находиться, Джастин. Милая моя… мне жаль, что с тобой это приключилось. — Она дотронулась до моего живота.
Я отвела взгляд и посмотрела в окно — оно находилось слишком высоко, чтобы через него было что-нибудь видно.
Сестра Петти вздохнула.
— Тот, кто так поступил с тобой, — просто мерзавец. Я не знаю, можно ли мне такое говорить, но это правда. Четырнадцать лет… — Она цокнула языком. — Они найдут ребенку новый дом — и больше в этом ничего хорошего нет.
«Найдут ему дом». Я до сих пор даже не задумывалась, что тому, что у меня внутри, нужен будет дом. Это просто комок у меня в животе, которого скоро не будет, как сказал дед. Просто комок.
Сестра Петти улыбнулась.
— Осталось недолго, Джастин. Потом все будет позади. Ты сможешь начать сначала, вернуться в школу. Сможешь решать, что тебе дальше делать со своей жизнью.
Голос у нее был такой нежный, мягкий, без хрипов, без надрыва, будто она была родом совсем из другой страны, а не из Йоламунди. Она уже собиралась уйти, но я схватила ее за руку.
— О, Джастин, мне необходимо завершить обход, а не то меня повесят, выпотрошат и четвертуют. — Она высвободила свою ладонь. — Но знаешь что? Завтра утром я подойду к тебе в первую очередь, хорошо? Это будет моим особым заданием. — Сестра Петти раздвинула занавески вокруг моей кровати и ушла.
52
Ночью я проснулась от боли — такой же, как при месячных. К горлу подступила горечь. Я перевернулась на другой бок, и между ног у меня потекла вода. Я закрыла глаза и увидела Муррей, заполненную треской, которая устремлялась через Йоламунди к морю. Как бы мне хотелось попасть туда сейчас. Проходили минуты. На кроватях похрапывали девочки. Я положила руку на живот, и что-то толкнуло ее изнутри, будто пыталось убрать руку. Боль прошла. Я спала на мокром матрасе, а река неслась сквозь меня, изливаясь через шрам прямо на больничный матрас.
Проснулась я оттого, что сквозь меня, словно волна на Муррее после шторма, прокатилась боль. Я задержала дыхание и повернулась на кровати. В горле булькала кислота, которую вытеснил из желудка вес огромного живота. Я слышала, как за дверью разговаривают медсестры, попыталась сесть — и между ног у меня снова полилась вода. Неужели пришли месячные? Мне стало плохо, и я снова легла на кровать. Внутри живота что-то происходило, будто цыпленок пытался пробить изнутри скорлупу. Я лежала и слушала тихий храп других девочек, вдыхала и выдыхала в ритме их вздохов, вдыхала и выдыхала и на конец снова смогла уснуть.
Когда я снова проснулась, в окна уже лился солнечный свет, а вслед за ним на меня надвигалась волна боли, на этот раз не из воды, а из земли. Я застонала.
— Джастин? Ты в порядке? — спросила Лесли с соседней кровати.
Я свернулась в комок, кусая губы, чтобы одержать боль. Волна прошла сквозь меня — и исчезла. Я смогла вдохнуть.
— Джастин? Все в порядке?
Я открыла глаза и увидела, что в отдалении поднимается новая земляная волна, с камнями и грязью, и движется прямо на меня. Она была больше, чем предыдущие, и я закричала, но горло обожгло кислотой от рвоты.
— Джастин, я позову медсестру!
Меня снова погребла под собой грязевая волна. Она снаружи или внутри меня? Может ли она быть одновременно и снаружи и внутри? Вроде знания — когда я знала и не знала одновременно?
Я слышала, как Лесли встала с кровати.
— Сестра! Сестра! Это Джастин! — кричала она.
Мне хотелось ее остановить. Я не хотела, чтобы приходила сестра. Мне хотелось остаться одной, наедине с рекой, и чтобы внутри не было кого-то другого, чтобы я могла плавать на спине, а живот снова стал пустым и плоским.
На горизонте появилась еще одна волна, она поднималась над поверхностью, огромная, словно гора, затем рухнула вниз, накрывая меня. Я сжала зубы, погребенная под слоем земли.
— Джастин? Джастин, нам нужно тебя перевезти. У тебя начались роды.
Я подняла голову и увидела перед собой незнакомую медсестру. Она была старой, с черными крыльями на голове и крестом на шее. Она покачала головой.
— Вот что происходит, Джастин. Ты рожаешь ребенка. Не обращай внимания на боль.
Ребенка? Я не хотела ребенка. Я хотела, чтобы он исчез, чтобы он наконец исчез из меня.
Я увидела, как надвигается очередная волна из грязи и камней, такая большая, что она могла навечно похоронить меня под собой.
— Джастин, ну же. Вставай. Поднимайся.
Мне нужно встать. Рядом оказались уже две медсестры, они подняли меня на ноги, но, когда волна снова прокатилась через меня, я бессильно повисла у них на руках.
— Хорошо. Ложись на каталку.
Они перенесли меня на другую кровать. Я смотрела, как меняется потолок, пока они катили меня по коридору, а каталка тряслась и подпрыгивала. На меня наваливалась очередная гора, пытаясь снова меня сокрушить. Над каталкой склонились две незнакомые медсестры. Они были такие же старые, как миссис Тернинг, их обвисшие тела скрывались под черными одеждами. Они знали, что у меня произошло с Джейми Уорлли. Что это было неправильно. Что все дело в моем поведении. На меня обрушилась гора из камней, бурлящей пены и земли. Под ней я оказалась в полном одиночестве. Вокруг не было ни единого знакомого лица. Ничто меня не спасет.
Сестры привезли меня в другую палату и накрыли простыней. Еще одна волна принесла мне такую боль, как при тысяче месячных разом, и я закричала, а кислота прожигала дыры у меня в горле. Затем надо мной среди незнакомых лиц появилось лицо сестры Петти.
— О, Джастин! — сказала она, и я видела, что она готова расплакаться, и вместо нее заплакала я, а она взяла меня за руку и сказала: — Джастин, ты должна дышать.
Я слышала ее слова, но ничего не могла сделать. Я была на войне, где единственный способ остаться в живых — задержать дыхание.
— Джастин, держи меня за руку, сжимай так крепко, как только сможешь. А теперь дыши.
Я открыла глаза, и сестра Петти сказала:
— Давай вместе со мной, хорошо? — Она вдохнула и выдохнула, и я дышала вместе с ней.
Я погружалась все глубже к центру горы. Ей было плевать, что я там. Всем было плевать. Я была в полном одиночестве.
— Разве вам не следует быть наверху? — спросила одна из пожилых медсестер у сестры Петти.
— Доктор Роджерсон сказал, что мне нужно набираться опыта в родильном отделении, сестра Ундин, — ответила Петти.
— Ну тогда ладно, — согласилась сестра Ундин, будто понимая, что Петти победила. — Зафиксируйте лодыжки.
Сестра Петти привязала мои лодыжки к стальным педалям.
— Прости, Джастин, — сказала она мягко, продолжая смотреть мне в глаза.
На меня обрушилась очередная волна.
— Тише, — сказала сестра Петти. — Все будет хорошо, Джастин.
В комнате не было окон: будто она находилась не в госпитале, а где-то в другом месте, была сама по себе, не являлась частью ни Йоламунди, ни Джелонга, не принадлежала какому-то зданию, а была просто отдельной комнатой, в которой я сражалась с болью. Доктора и медсестры приходили и уходили, а я не могла двинуться. Я воевала с болью, как дед воевал с япошками. Теперь я понимала, что так изменило его и сорвало мясо у него с костей.
Затем боль стала совсем другой.
— Сестра Петти, мне нужно в туалет, — прошептала я.
— Тебе не нужно в туалет! — взволнованно возразила сестра. — Это идет ребенок!
— Нет, это не ребенок! — кричала я. — Мне нужно в туалет! — И больше я не могла говорить, я согнулась и попыталась освободиться. Затем давление прекратилось, и я откинулась на спину, тяжело дыша.
— Молодец, Джастин, — похвалила сестра Петти. — Ты все делаешь правильно.
Сестра Ундин сжала мне ногу.
— Пока рано, — сказала она, положила руку мне на живот, наклонилась и посмотрела мне между ног, провела пальцами вверх, потом надавила рукой. — Пока не надо тужиться. Подожди моей команды.
— Но мне нужно тужиться, сестра Петти, — взмолилась я. — Нужно тужиться… — Слова мои прервались, и я почувствовала, будто что-то толкает меня изнутри.
Я издавала звуки, которых никогда не издавала раньше — крики и рычание. Я не хотела этого. Я не хотела, чтобы оно было внутри или снаружи меня. Я хотела сидеть в своем убежище и нестись на речном грузовике до самого моря.
— А теперь тужься! — скомандовала сестра Ундин. — Так сильно, как только сможешь!
Сестра Петти была рядом со мной и смотрела вниз, на то, что происходило у меня между ног. На ее лице выступил пот, щеки раскраснелись. Я держалась за ее ладонь и сильно сжала ее, когда почувствовала новый толчок.
— Вот так, — приговаривала сестра Петти. — Вот так.
Ребенок разрывал меня на части, будто лез с ножом в зубах. Я не хотела, чтобы он выходил наружу, не хотела видеть его, не хотела выталкивать из себя.
— Еще раз, — сказала сестра Ундин. — И на этот раз продолжай тужиться, даже если захочешь остановиться. Еще раз, собери все силы.
Я начала тужиться. Остальные люди в палате кружили вокруг, словно призраки. Но они не считались. Считалась только ладонь сестры Петти в моей ладони.
Я чувствовала, как ребенок разрывает меня, как я расхожусь в стороны, ломаюсь, так же как моя мама, когда рожала меня. Ребенок шел неправильно — сначала я поступила так с мамой, а сейчас то же самое происходит со мной, будто в наказание.
— Я уже вижу головку, — сказала сестра Ундин. — Еще одно усилие — и дело будет сделано.
Я снова потужилась — изо всех сил, и что-то вылетело из меня, мокрое и скользкое, будто речной угорь из Муррея.
Сестра Петти ахнула.
— Джастин! — воскликнула она, и в ее голосе слышались слезы. — У тебя получилось!
— Что? — спросила я хрипло.
— Ты родила ребенка, смешное ты создание, — сказала она и положила ладонь мне на лоб.
Я подняла голову и увидела на руках сестры Ундин чье-то маленькое тело. Она положила его на поднос.
— Они его взвешивают, — пояснила сестра Петти.
Я не видела лица ребенка, только его бок и общий силуэт. Раздался плач.
— Это мальчик, — сказала сестра Петти.
— Патриция… — предостерегающе произнесла сестра Ундин.
— Мальчик? — переспросила я.
— Да. Хочешь на него посмотреть?
— Патриция, хватит! — оборвала ее сестра Ундин.
— Да, — сказала я.
Сестра Ундин рассердилась.
— Посмотри, что ты наделала, — рассердилась она на сестру Петти.
На меня накатывала очередная волна. Неужели внутри есть еще что-то? Или кто-то?
— Это плацента, — объяснила сестра Ундин.
Но что это такое? Еще один ребенок?
— Все в порядке, — сказала сестра Петти. — Еще один раз постарайся, Джастин, и все закончится. Потужься еще один раз. — Я начала плакать. Не могла удержаться. Но ребенок плакал громче меня. Это был мальчик. — Давай, Джастин, почти получилось.
Я потужилась — и что-то снова выскользнуло из меня, меньше, чем ребенок, и наконец-то внутри стало пусто. Я снова услышала плач.
— Можно на него посмотреть? — спросила я.
Сестра Ундин перенесла ребенка, завернутого в белое одеяльце, к стеклянной коробке.
— Ничего хорошего не будет от того, что ты его увидишь, милая. И ему это тоже не пойдет на пользу.
В палату вошел высокий мужчина в белом халате.
— Сестра, вы нужны мне в восьмой палате. Нужен весь свободный персонал. — Он торопился.
— Это та девочка, Смит, доктор Роджерсон? — спросила его сестра Ундин.
Доктор кивнул:
— Боюсь, что так.
Сестра Ундин уложила ребенка в стеклянную коробку.
— Помоги вымыть ее, Патриция, — попросила она. — Через пару минут вернется сестра Уизерс.
— Хорошо, сестра Ундин, — ответила Петти.
Сестра Ундин ушла, и мы остались в палате вдвоем.
— Можно на него посмотреть? — снова спросила я.
— Ох, Джастин. — Сестра Петти закусила губу. — Сестра Ундин права.
— Я хочу на него посмотреть, — сказала я, не отрывая взгляда от стеклянной коробки с ребенком.
Я никогда не думала о нем как о мальчике, или девочке, или вообще о личности. Что-то росло внутри меня, но я никогда не думала, что оно — тоже человек.
Сестра Петти покачала головой.
— Не думаю, что это хорошая мысль.
— Я хочу на него посмотреть, — повторила я. — Сестра Петти, можно мне взглянуть на него?
Сестра Петти посмотрела на дверь.
— Ох, девочка моя, — вздохнула она.
Я попыталась подняться.
— Лежи, не вставай. — Она мягко удержала меня на кровати.
— Пожалуйста, сестра Петти… — Голос у меня был усталый и тихий.
— Боже, ну как я могу тебе отказать?
Она прошла через комнату к стеклянной коробке и подвезла ее ко мне. Ребенка завернули в белое одеяло. Его серо-голубые глаза были открыты. Я села на кровати и склонилась над ним. Он посмотрел на меня и начал плакать, а я почувствовала, что в том месте, где он был внутри меня, теперь стало пусто. Как будто все то время, что он сидел у меня в животе, я не знала о нем, и узнала только сейчас. Но сейчас он уже был снаружи, лежал в стеклянной коробке, и когда я посмотрела на него, я перестала быть такой маленькой, как раньше. Мне все так же было четырнадцать лет, но я стала старше.
— Джастин, у тебя все еще идет кровь, — заметила сестра Петти.
Я подняла ребенка, прижала его к груди — и стала еще старше, будто прошли годы. Я стала старше миссис Тернинг, старше сестры Уизерс, старше сестры-хозяйки, старше бабушки Лиззи. Я, самая старая, держала самое юное существо. Я поцеловала его в кругленькую щечку и лобик, закрыла глаза и вдохнула его запах… И пусть у меня не было матери, это уже не имело никакого значения — теперь я сама стала матерью.
— Джастин! — Сестра Петти протянула руки к ребенку.
Я могла смотреть в его глаза еще очень долго. Мне не хотелось останавливаться, у меня не было в этом нужды. За его глазами простиралась бесконечность, прямо как у Майкла Хупера, будто глаза были только внешней поверхностью, а заглянув за них, я могла увидеть другой мир, где было для меня место. Где я была нужна.
— Джастин, — сказала сестра Петти, — отдай его мне. — Она дотронулась до ребенка.
— Можно я дам ему имя? — спросила я.
— О боже! — Сестра Петти нервно оглянулась на дверь.
— Можно?
Она вздохнула.
— Ну, я не вижу в этом ничего дурного…
— Как мне его назвать?
— Как тебе хочется, — ответила она и потрепала меня по плечу. Затем снова глянула на дверь. — Только побыстрее, Джастин.
Я не знала, как его назвать. Какие вообще бывают имена?
Какие имена для мальчиков я знаю? Я закрыла глаза. Черный Красавец мчался к Джо Эвансу, он был его лучшим другом. Джо никогда не сдавался. В самом конце он сказал: «Я всегда знал, что мы снова будем вместе, Красавец».
— Можно я назову его Джо?
— Как пожелаешь, Джастин.
— Джо Майкл?
— Да, можешь назвать его Джо Майкл.
— Спасибо, сестра Петти, — сказала я.
— Не за что, — ответила она и вытерла слезы. — Но ты должна отдать его мне, Джастин.
— Правда, сестра Петти? Я должна его отдать? — Ребенок не принадлежал этой коробке, он был слишком новым для этого мира. Он принадлежал мне, он знал только меня.
— Да, должна.
— Хорошо, — сказала я и подержала его еще с минуту — и все тепло жизни было в наших объятиях, больше я ничего не хотела, мне больше не казалось, что чего-то не хватает. Будто малыш Джо разжег внутри меня костер, и теперь его пламя согревало меня.
— Джастин? Джастин, его нужно вернуть на место, сейчас же. Мне очень жаль…
Я отдала ребенка сестре Петти.
Она положила его обратно в стеклянную коробку, потом посмотрела на простыни на моей кровати. Я не отрывала взгляда от него; раньше у меня ничего не было — а теперь появился ребенок.
— А сейчас ложись, Джастин, нам нужно остановить эту кровь. — Она побежала к двери. — Доктор Роджерсон! — крикнула Петти. — Сестра-хозяйка!
Я смотрела на ребенка, и мне казалось, что я вижу его во сне. Вокруг него все расплывалось, но его я видела четко и ясно. Со своего места я видела даже его глаза, и мне было неважно, что у меня течет кровь и что вокруг суетятся сестра Петти и доктор Роджерсон. Я не обратила внимания на то, как он смыл с меня кровь,как раздвинул мои ноги и заглянул внутрь, как сестра Уизерс вытащила из-под меня окровавленные простыни, когда ушла сестра Петти. В своем сне я была с малышом, с моим Джо. Мы были неразлучны, и моим делом было следить за ним, чтобы он никогда не был одинок. Чтобы ему не пришлось гадать, что же он сделал не так. Во сне это было совсем нетрудно. Впервые в жизни я делала все правильно, и я знала, что это правильно.
Но потом к коробке подошла сестра Ундин и повезла малыша прочь из палаты. Он больше не мог меня видеть, и мой сон нарушился. Они забирали у меня ребенка. Как только сестра Ундин повезла его к двери, он начал плакать.
— Нет, нет! — закричала я.
Сестра Уизерс перевернула меня на живот и воткнула иголку мне в ягодицу.
53
Когда я проснулась в следующий раз, обнаружила, что нахожусь в другой палате. За окном, прямо у стекла, цвели розы. Все кровати пустовали, кроме одной, рядом с моей, где спала еще одна девочка. Я положила руку на живот: он был мягким и пустым.
Все казалось нереальным. В комнату проникали звуки снаружи: лязганье металла, скрип колес, голоса. Но внутри было тихо, и я продолжала слушать. Я вдохнула и медленно выдохнула, а затем услышала его. Он плакал, он звал, но голос доносился не снаружи, а изнутри меня.
Девочка, лежащая на соседней кровати, заерзала.
— Когда у тебя были роды? — спросила она.
Я закрыла глаза, чтобы снова увидеть лицо ребенка. Глаза его, серые и сияющие, словно свет над Йоламунди, спускающийся с голубых небес. Они были бездонными, бесконечными, словно вода. Я села на постели и почувствовала, что совсем проснулась.
— Ты потеряла галлон крови, — продолжила девочка. — Это как две бутылки молока. Я тоже потеряла много крови, но не так, как ты, — я слышала, как об этом говорили медсестры. Тебе повезло, что ты не умерла. Как тебя зовут?
Я отвернулась. Мне нужно слушать Джо Майкла.
— Я Кэнди, — сказала девочка. — Это не настоящее имя, но оно нравится мне больше, чем Маргарет. Завтра я отправлюсь домой, как только они остановят у меня лактацию. — Она прижала руки к груди. — Это отвратительно. И адски больно. Скоро они дадут мне таблетку — и молоко исчезнет, будто по волшебству. Кто у тебя родился?
Мне не хотелось говорить. Хотелось слушать Джо Майкла.
— У меня родился мальчик, — продолжала она. — Мне сказали, что ему уже нашли новый дом. Его новые родители ждали, пока я его рожу, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. — Она села в кровати и отпила воды из стакана. — Что на руках и ногах у него по пять пальцев.
Она подняла руки и растопырила пальцы.
— Я спросила у сестры Ундин, расскажут ли они ему когда-нибудь обо мне или будут его обманывать и скажут, что эта женщина — его настоящая мать, и сестра Ундин сказала, что они ему ничего не расскажут, что ребенок заслужил хорошую жизнь и неважно, каким образом он родился.
Кэнди могла много о чем рассказать. А я — нет. В голове роились слова, но я не могла их произнести. «Ему уже нашли новый дом». Я только сейчас это поняла, пусть даже знала с самого начала. Миссис Тернинг говорила, что до меня не сразу доходит, — именно это она имела в виду? Многие вещи я осознавала не сразу. Кэнди знала, что у ее малыша уже есть дом. А что насчет моего малыша? Я так хотела снова взять его на руки. Я дотронулась до груди: она не болела так, как у Кэнди. Есть ли у меня молоко? Как бы мне хотелось увидеть своего ребенка. Больше всего на свете. Может быть, его тоже кто-то хотел забрать себе? Кто-то ждал, пока он родится? Почему Кэнди об этом знала, а я — нет? Я закрыла глаза, чтобы услышать его плач — он был все еще рядом, он звал меня откуда-то изнутри. Мне нужно попасть к нему. Найти кого-нибудь, кто мне поможет.
— Где сестра Петти? — спросила я у Кэнди.
— Кто?
— Сестра Петти.
— Не знаю я никакой Петти. Она добрая?
— Да, — подтвердила я. — Очень добрая.
— У меня были только грубые сестры, — сказала девочка. — Вроде сестры Ундин. Или сестры Уизерс. Я хочу, чтобы молоко побыстрее исчезло. Это просто ужасно! — Она сжала грудь. — Я хочу, чтобы они побыстрее дали мне ту таблетку и я смогла наконец убраться отсюда. Меня ждет работа в бизнес-парке недалеко от города. Я буду отвечать на телефонные звонки. Это новая система: у них в офисе двенадцать телефонов, которые постоянно звонят. Скоро я получу разрешение на работу.
За всеми больничными звуками я слышала голос Джо Майкла. Он звал меня. Раньше меня никто никогда не звал. Я была нужна Джо больше, чем любому другому человеку на свете. Я была единственной для него, а он — для меня. Я хотела быть вместе с ним. Вот бы у меня сейчас был маузер деда. «Этот ребенок принадлежит мне, сестра. Верни его мне».
Пришла сестра Ундин и посмотрела на планшет в изголовье моей кровати.
— Мне нужно посмотреть на твою прокладку, Джастин, — сказала она, подняла простыню и посмотрела мне между ног. — Знаешь, ты ведь должна регулярно их менять, оставаться сухой и чистой, чтобы предотвратить инфекцию. — Она похлопала по белой коробке с прокладками, которая стояла возле кровати. — Твоя мама должна будет заготовить их побольше. Кровь некоторое время еще будет идти. А теперь сходи в ванную и хорошенько подмойся водой с мылом. Тебе нужно делать так ежедневно, два раза в день. Горячая вода и мыло. Ступай.
Я встала с кровати, и сестра Ундин отвела меня в ванную. Там был душ с пластиковым стулом под ним. Я села на стул и прислушалась. Джо Майкл по-прежнему звал меня. Как мне хотелось снова взять его на руки!
Я опустила взгляд и увидела, что белый пластик стула измазан кровью. Но мне не хотелось включать воду — она могла заглушить плач малыша Джо. Я сказала Сильвер, что люблю ее, всего один раз. Я хотела сказать то же самое на ушко ребенку. Много, много раз. «Я люблю тебя, Джо, я люблю тебя, Джо. Я очень тебя люблю». Неважно, что он сделает, куда пойдет, что с ним случится, он всегда будет знать, что я люблю его, потому что я буду говорить ему это так часто, так тихо на ушко, что он никогда об этом не забудет. «Я люблю тебя, Джо, я люблю тебя». Слова станут песней. «Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, Джо, я тебя люблю», и песня будет бесконечной, она перекроет все звуки, все движения, все перемены, как сейчас все остальное перекрывает его горестный плач.
— Ну же, включай воду, — прикрикнула из-за двери медсестра. — Я не хочу все за тебя делать.
Я повернула кран, и на меня полились потоки воды, но я высунула из-под них голову, чтобы лучше слышать голос.
— Джо Майкл, — прошептала я. — Джо Майкл, где же ты? Ты все еще здесь?
* * *
Вечером ко мне в первый раз после родов пришла сестра Петти. Лицо у нее было такое же гладкое, как и всегда, а в волосы она вплела белую ленту. Я села на кровати.
— Джастин, как ты? — спросила она. — Я хотела прийти пораньше, но сестра Ундин завалила меня работой. — Она присела на край кровати и заглянула мне в глаза. — С тобой все в порядке? Ты такая молодец!
— Где мой ребенок? — спросила я у нее.
Она нахмурилась.
— Ох, Джастин…
— Где он, сестра Петти?
Она накрыла мою ладонь своей.
— Не волнуйся о нем, — сказала она.
— Они уже нашли для него дом?
Она покачала головой.
— Нет… нет, не нашли. Пока не нашли. Но, Джастин, я не уверена, что…
— Значит, он здесь? Все еще здесь, в больнице?
— Да, он здесь, Джастин, живой и здоровый. Тебе ни о чем не нужно беспокоиться.
Он все еще был здесь! В госпитале Святого Иуды! Его не было рядом с моей кроватью, я не могла смотреть на него, держать его на руках, вдыхать аромат его кожи, не могла спеть ему песенку, покормить молоком, но он был неподалеку, где-то в этом же здании. Я наконец смогла свободно вздохнуть, первый раз с тех пор, как сестра Ундин увезла Джо Майкла.
— Вы можете отвести меня к нему?
— Ты же знаешь, что я не могу этого сделать, — сказала сестра Петти. Она нервно теребила в руках край простыни.
— Почему?
— Это против правил.
— Почему?
— Потому что… потому что… Джастин, ты отдала ребенка на усыновление. — Она посмотрела на меня. — Поэтому тебе нельзя его видеть. Ты же это знаешь, правда?
— Нет.
— Тебе разве никто ничего не объяснял?
— Я не отдавала его!
— Нет, Джастин, ты отдала его на усыновление, именно поэтому ты оказалась здесь, в госпитале Святого Иуды. Потому что ты отказалась от ребенка. Ты разве не понимаешь?
— Я ничего не знаю. Я хочу его увидеть. Почему мне нельзя его увидеть?
— Его усыновит другая семья. Ты отказалась от него.
— Но я от него не отказывалась!
— Ты не оказалась бы здесь, если бы не отказалась от ребенка. Нет смысла для тебя с ним встречаться. Ребенок теперь принадлежит госпиталю, а потом, когда его усыновят, он будет принадлежать своим новым родителям.
Я слышала об этом, знала все это, но понимание было сокрыто. Только сейчас я все поняла, только в эту минуту.
— Но он мой, сестра Петти. Джо Майкл — мой.
— Он не твой, Джастин. Я имею в виду, он был твоим, но ты еще слишком юная, у тебя вся жизнь впереди.
Она хотела дотронуться до моей щеки, но я оттолкнула ее руку. Какая еще жизнь впереди? Я ничего об этом не знаю. Все, что было раньше, завершилось, не имело значения, теперь у меня был только Джо Майкл. Вот кто ждал меня впереди. Вот кто был всей моей жизнью. Как бы мне хотелось держать в руках пистолет! Я бы за ставила сестру Петти поднять руки вверх. А потом я забрала бы у них своего ребенка.
— Но он мой! Я же сама родила его, сестра Петти.
— Ты его родила, это правда. Но ты не настолько взрослая, чтобы ухаживать за ребенком. Сперва тебе нужно научиться заботиться о самой себе, закончить школу, стать взрослой. Зажить своей жизнью. Найти хорошего человека, выйти за него замуж. — Она мне улыбнулась. — И тогда у тебя будет свой собственный ребенок.
Но у меня уже был собственный ребенок — единственное в этом мире, что было по-настоящему моим.
— Можно мне его увидеть?
Она покачала головой.
— Прости, Джастин… но это просто невозможно. — Она крепко сжала губы.
Невозможно… Но если я так этого хочу, почему для меня это невозможно? Почему другие всегда решают, что для меня возможно, а что нет?
Я отвернулась от сестры Петти. Мне хотелось слышать только голос Джо Майкла. Я закрыла глаза — так я могла снова увидеть его. Его личико, маленький носик, губки бантиком, маленькие ушки.
— Не надо так, Джастин. Мы же друзья, помнишь? — Я услышала шуршание упаковки, когда она достала что-то из кармана. — Я принесла тебе леденцы.
Звук мешал мне слушать ребенка, и мне совсем не хотелось леденцов. Кровь стекала по ногам на прокладку. Мне хотелось, чтобы Джо был здесь. Джон Уэйн в роли Керта поднял пистолет и нацелил его в лицо врага: «Мне нужно только то, что принадлежит мне».
Я слышала, как ушла сестра Петти. Я знала, что ей хотелось бы, чтобы я дружески попрощалась с ней, но у меня не было никакого желания так поступать. Она знала, где сейчас Джо Майкл. Она могла взять его на руки, поцеловать в лобик, спеть ему колыбельную. И она могла бы отвести меня к нему.
54
Утром одна из сестер привезла нам завтрак на подносах.
— Через час за тобой приедет мама. Можешь собирать вещи, — сообщила она Кэнди.
— Наконец-то! — воскликнула Кэнди, сбрасывая с себя одеяло. Она стащила через голову белую рубашку. — Я чувствую себя так, будто покидаю тюрьму. — Кэнди взяла из шкафа желтое платье. — Я приняла таблетку, — сообщила она мне, — и молоко только что прекратилось. На всякий случай я положила в лифчик прокладки. — Она залезла в платье. — Представь себе, что молоко протечет, когда я пойду по улице! Отвратительно!
В комнату вошла сестра-хозяйка Картинг с женщиной, которая не была ни врачом, ни медсестрой. Она была одета в коричневый костюм, а на шее у нее висело ожерелье из белых бусин.
— Здравствуй, Маргарет, — сказала она.
— Привет, мама, — ответила Кэнди.
— Ты готова?
— Мне надо заглянуть в туалет перед дорогой, — сказала Кэнди.
— Только побыстрее, Маргарет. Я буду ждать у стойки на входе. — Мать Кэнди вышла из комнаты.
Кэнди посмотрела на меня.
— Скоро придет и твой черед.
Я знала, что она имеет в виду — что скоро придет моя очередь, чтобы отсюда уехать, — но она не понимает. Куда мне ехать? Я не хотела покидать это место. Кэнди подошла к моей кровати и присела на край. Она оглянулась через плечо. Кроме нас, в палате больше никого не было.
— Они держат младенцев на верхнем этаже. Тебе нужно будет подняться по лестнице. Они отводили меня туда, чтобы покормить ребенка молозивом. Если хочешь посмотреть на ребенка, то иди ночью, — в это время там на дежурстве остается всего одна сестра, и у нее слишком много детей, чтобы уследить за всеми сразу.
Мой ребенок был на втором этаже? Он правда лежал там?
— Спасибо, Кэнди, — сказала я.
— Только иди туда ночью, днем там посетители — матери и отцы, они приходят выбрать себе ребенка.
— Спасибо!
Она сжала мою ладонь.
— Удачи!
Кэнди вышла из палаты. Дети были наверху. Джо Майкл тоже находился где-то на верхнем этаже.
* * *
Я весь день пролежала в постели в ожидании, когда же наступит ночь. В палату привели новую девочку. Она легла на бок, натянула одеяло до ушей и не произнесла ни слова. Проснувшись, она заплакала. А я смотрела, как за окном постепенно темнеет. Я взглянула на часы и снова повернулась к окну. Близилась ночь. Девочка просыпалась, плакала, снова засыпала, а потом снова плакала. Медсестра задернула вокруг ее кровати занавески, а потом зашла к ней, и я видела только их двигающиеся тени.
Я лежала на спине и слушала звуки, доносившиеся из коридора. Однажды на ферме Уорлли я увидела корову с теленком, свисающим у нее из задней части. У теленка посинел язык, а корова изгибалась и вертелась, пытаясь вытряхнуть его из себя. Корова очень долго не могла его родить — теленок оказался слишком крупным. Она мычала и закатывала глаза. Корова, которая снаружи выглядела такой большой, внутри, должно быть, была очень тесной, и ее кости стали ловушкой, из которой теленок не смог выбраться. Корова хотела стать ближе к своему ребенку, вылизать его дочиста, понюхать его шкуру, помочь ему встать на ноги, но как она ни старалась к нему повернуться, — у нее не получалось дотянуться до него, помочь ему выйти, она была похожа на собаку, которая ловит собственный хвост. Язык у теленка посинел, глаза закрылись, длинные мокрые скрещенные ноги безвольно свисали. «С ним все хорошо?» — спросила я у Яна Уорлли. Никто мне не ответил. Потом они разрезали теленка на части, чтобы спасти корову. И спаслась только корова.
* * *
Наконец дежурная сестра опустила жалюзи, и в палату привезли ужин. Я оттолкнула от себя поднос.
— Тебе нужно поесть, — сказала сестра. Она мне улыбнулась. — Если хочешь поскорее выбраться из этой палаты и вернуться домой — нужно хорошо питаться.
Она была добрая. Не такая красивая, как сестра Петти, но очень хорошая. Со времени нашей последней встречи сестра Петти больше не приходила ко мне.
— Ну же, попробуй — на вкус не так уж плохо, — говорила между тем сестра. — Это должен был быть цыпленок по-мэрилендски, но давай будем считать, что это просто цыпленок с пюре.
Сестра помогла мне сесть на постели.
«Если хочешь поскорее выбраться из палаты…» Я и правда хотела выбраться из палаты. Ночью, чтобы увидеть ребенка. Я решительно насадила кусок цыпленка на вилку.
Новая девочка, которая заняла кровать Кэнди, перестала плакать и села, опираясь на подушки. Она ничего не ела, и на ее бледных щеках не было ни тени румянца. Мы остались в палате только вдвоем.
— Они держат детей наверху, — сказала я девочке. — Твой ребенок, наверное, тоже там.
Она повернулась ко мне с отсутствующим выражением на лице.
— Ты можешь пойти посмотреть на своего малыша, — добавила я. — Он наверху.
Но она просто отвернулась.
* * *
После того как увезли подносы из-под ужина, пришла медсестра и помогла другой девочке сходить в туалет. Потом она ушла, и звуки в коридоре начали постепенно стихать. Скоро я смогу выйти. Сердце забилось чаще. Что, если я не найду лестницу на другой этаж? Что, если они уже нашли новый дом для Джо Майкла? У него тоже было по пять пальцев на руках и ногах, как и у ребенка Кэнди. Что, если его уже нет в больнице? Пожалуйста, пусть он все еще будет здесь. Когда я найду его, я унесу его с собой. Он не принадлежит госпиталю Святого Иуды. Я — его дом. Он принадлежит мне. Свет в палату проникал только из коридора. Я села на кровати. Между ног опять потекла кровь, гораздо сильнее, чем во время месячных. Я встала с постели; шрам сильно болел, а я чувствовала себя опухшей. Я закрыла глаза, чтобы перебороть боль: так я могла услышать плач ребенка. Он становился то громче, то тише. Мой малыш звал меня.
Я пошла к двери и только хотела переступить порог, как из соседней палаты вышли две медсестры. Они болтали и смеялись, глядя в свои бумаги. Я задержала дыхание. Когда их голоса стихли, я снова выглянула из палаты. Больше в коридоре никого не было. Вдалеке я увидела еще одну дверь, дошла до нее, открыла — и за ней оказалась бетонная лестница. Я аккуратно закрыла дверь за собой.
В темноте я поднималась по лестнице, а бетонные ступени холодили босые ноги. Сердце колотилось в груди. Что, если дежурная сестра заметит, что меня нет в постели? Они пойдут меня искать, они не дадут мне увидеться с Джо и заберут его, отдадут кому-нибудь другому. Я перешла на бег.
Дойдя до второго этажа, я открыла дверь и услышала голоса и плач. Кэнди была права — именно тут держали детей! Я выглянула в коридор и в дальнем его конце увидела медсестру. Она стояла ко мне спиной, что-то наливая в бутылочку. Затем она скрылась за одной из дверей. Я слышала приглушенный детский плач, будто дети находились за стеной.
Я шагнула в коридор и пошла на звук плача. Заметив, что в коридор выходит медсестра, я юркнула в ближайшую дверь — там оказался чулан со сложенными стопками полотенцами. Я задержала дыхание. Когда я снова открыла дверь чулана, сестра уже ушла. Двигаясь на звук плача, я дошла до двойных стеклянных дверей с табличкой. Я толкнула двери — за ними оказались дети.
Их никто не охранял, но я понимала, что медсестра скоро придет сюда. Я шла вдоль рядов младенцев в маленьких кроватках. Что, если я не смогу его узнать? Что, если он меня уже забыл? Но потом я увидела его. Своего ребенка! Джо Майкла! Он спал, его личико было нежнее, чем все остальные лица на земле. Он еще не принадлежал этому миру, но и внутри меня его больше не было. Он находился между мирами. «Мой ребенок!» Я бы везде узнала его. Я подняла его — так нежно, как только могла — и прижала к себе. Он проснулся и посмотрел на меня — и между нами не осталось никаких преград, будто бы он снова оказался внутри меня, но все-таки он был снаружи, в этом мире. Я прижалась лицом к его мягким волосам, а он прижался ко мне так, будто тоже узнал меня, узнал мой голос.
— Мой малыш, моя кроха… маленький Джо, привет, Джо, малыш… — Это были лучшие минуты в моей жизни. — Малыш Джо, мой малыш, я твоя мама. — В эти минуты сбывалась моя мечта. — Маленький Джо Майкл, малыш Джо, малыш Джо, милый маленький Джо.
Мне казалось, что до сих пор я была пуста. Ребенок принадлежал мне. Раньше у меня не было ничего своего. Даже мое тело мне не принадлежало, но ребенок, здесь и сейчас, у меня на руках, принадлежал только мне.
Он засопел и тихо заплакал.
— О, малыш Джо, маленький Джо!
Я держала его на руках, поднимала и опускала, будто я была не человеком, а морем, лучшим морем для ребенка, который мог погрузиться в мои объятия, чтобы я его укачала — я, Джастин, его мама, единственная на свете. Мы с ним знали, что это ненадолго, что нам нужно быстрее оставить след в сердце друг у друга, чтобы, даже когда вся жизнь прекратится, мы навсегда остались родными — мама Джастин и ее сын, Джо Майкл.
— Эй, ты что делаешь?! — В палату вошла медсестра. — Что происходит?! Сейчас же отдай ребенка! Отдай мне его! — Она попыталась отнять у меня ребенка, но Джо Майкл принадлежал мне! Он сидел у меня в животе, я его создала, выносила его и родила на свет.
Он начал плакать, и я тоже начала плакать.
Медсестра отняла у меня Джо Майкла. Мне пришлось отпустить его, я не хотела, чтобы ему стало больно. Джо Майкл заплакал еще громче.
— Сестра Уизерс! Сестра Уизерс! Скорее сюда! — закричала медсестра.
Сестра Уизерс подбежала ко мне, хлопая черными полами одежды.
— О чем ты думала?! — Она обхватила меня за спину холодной рукой и повела вниз по лестнице. — Ты могла навредить ему!
Я не могла ей ответить. Я никогда не смогла бы на вредить своему ребенку, никогда! Но у меня не получалось найти нужные слова — даже ради ребенка. Я могла только плакать, тосковать по нему и страстно желать, чтобы он снова оказался у меня на руках.
Сестра Уизерс уложила меня в кровать, дала мне таблетку и ждала, пока я ее не проглотила.
* * *
Наутро, когда я проснулась, оказалось, что в палате я осталась одна, — другая девочка исчезла. В палату вошла сестра Ундин — холодная и жесткая, как металлическая раковина.
— После завтрака ты сможешь переодеться в ту одежду, в которой сюда приехала. Твой дедушка уже выехал за тобой, чтобы отвезти тебя домой.
Я натянула платье. На том месте, где раньше был живот, болтались свободные складки ткани.
* * *
Старшая сестра Картинг привела ко мне в палату деда. Он был бледен, и дороги на его лице разбегались во все стороны.
— Ты все собрала? — спросил он.
Я не ответила. Будто онемела.
Когда медсестра вручала деду прокладки, которые мне нужно было забрать домой, руки у него дрожали, и сам он словно был собран из сухих палок, из хвороста. Он попытался взять меня за руку, но я отдернула ее. Джо Майкл продолжал плакать, и мне нужно было слышать его. Мы с дедом подошли к стеклянным дверям больницы. Джо Майкл был по одну их сторону, а мир без него — по другую. Через стекло я видела пикап деда, припаркованный на дороге перед входом. Как только я сяду в машину — я больше никогда не увижу малыша Джо. Сейчас я точно это знала. «Йазред тьанз». Между мной и знанием не осталось преград. Дед открыл дверь, и мы вышли на улицу. Плач Джо Майкла пронзал меня, словно острый нож. Я подошла к обочине и остановилась.
— Пойдем, Джастин, — сказал дед.
Я не шелохнулась.
— Пойдем. Дорога домой займет прорву времени.
Но я даже не сдвинулась.
— Пойдем в пикап.
— Нет.
— Джастин, садись в машину.
— Нет.
— Садись в чертов пикап!
Я оттолкнула его.
— Нет!
— Джастин! — Он подтолкнул меня к машине.
— Нет! — кричала я. — Нет! Нет! Нет! — Малыш Джо был где-то там, в больнице. У меня раньше никогда не было ребенка, у меня раньше вообще ничего не было.
— Он мой! — кричала я. — Мой! Мой!
— Полезай в машину, Джастин! — Дед открыл дверь и швырнул меня на сиденье с такой силой, что я ударилась носом и подбородком о приборную панель.
У него из рук посыпались прокладки, будто куски хлеба для птиц. Люди останавливались, смотрели на нас, затем шли дальше.
— Нет! — кричала я.
За нами наблюдали медсестры, выходившие из здания, на нас уставились женщина в халате и семья с детьми.
Дед сел в машину, перегнулся через меня и заблокировал мою дверь. Пикап взвизгнул, когда дед, выворачивая на дорогу, задел тротуарный бордюр. Дед увозил меня от Джо Майкла, и я ничего не могла с этим поделать. Я бросала его в одиночестве. Он остался лежать в кроватке там, в больнице, без меня. Мой ребенок! Мне стало так тяжело. А дед все гнал пикап. И я ничего не могла с этим поделать.
— Ты сможешь вернуться в школу. Увидеться с друзьями. Снова сможешь повеселиться, правда? — проговорил дед.
Я посмотрела в окно; за ним виднелись те же самые деревья, те же дороги, машины и дома, то же самое небо, но теперь все изменилось. Изменился весь мир. Теперь у меня был ребенок.
Я сложила руки на животе и откинулась на сиденье. Мне хотелось, чтобы он снова оказался внутри меня. Теперь я бы понимала, что ношу внутри своего ребенка. Я бы положила руки на живот и спела бы ему: «Птичка на небо взлетела, песенку тебе поет», и он не вышел бы из меня, пока мы не оказались бы в безопасном месте. Я бы не поехала в госпиталь. Я бы пошла куда-нибудь в другое место, где бы смогла держать Джо Майкла на руках, где никто не смог бы забрать его у меня. Мы все ехали и ехали.
— Этот ублюдок вернулся в город. Живет в фургоне Стейси, но к нам он не сунется… Держись от него подальше, Джастин, — говорил мне дед.
Я слышала его — и в то же самое время не слышала. Мне было наплевать на то, что он говорит. И на то, кто там приехал в город. Мне на все было наплевать.
Когда мы вернулись к дому деда, на его стенах, как всегда, виднелась полоса грязи, на месте костра лежала зола, флигель пустовал, а окно моей спальни все так же смотрело на дорогу. Но какое это все имело значение? Все это когда-нибудь имело хоть какое-то значение?
* * *
Я проснулась рано утром, когда в небе еще виднелись луна и звезды. Мне снился малыш Джо: его серо-голубые глаза были открыты, и он искал меня. Он осматривал стены больницы, свою кроватку, коридоры, лестницы, ванные комнаты, потолок, вглядывался в лица медсестер, докторов, других девочек на кроватях, но нигде не находил меня. В целом свете ему нужна была только я, никто не мог меня заменить. Я снова погрузилась в сон, и теперь я сидела внутри Донны. Мне было тепло, голову мою окружала вода, и я дышала через щели на шее, как треска. Сквозь воду я слышала биение маминого сердца. Донна положила на живот руки, через кожу я чувствовала их давление. «Тебе лучше побыстрее перевернуться, малыш, — говорила она, потирая живот руками. — Лучше бы тебе побыстрее перевернуться». Я чувствовала запах папиросы отца, жареных яиц и слышала, как Петушок и курочки кудахчут во дворе.
* * *
В окно спальни ярко светило солнце, когда в дверь ко мне постучался дед.
— Джастин! — позвал он. — Можно войти?
Дед открыл дверь, в руках он держал тарелку.
— Я тебе завтрак принес. — Он показал тарелку: из яичницы дед соорудил рожицу — глаза из двух желтков и рот из полоски бекона. Он подложил мне под спину подушку. — Садись, Джастин, — сказал он и поставил тарелку на кровать. — Девочки по тебе скучают. Даже старый Петушок по тебе скучает.
Я отвернулась.
— Тебе нужно принять ванну, Джастин. И выпить аспирин. — Он дал мне коробку с таблетками. — Тебе станет легче.
Я не хотела, чтобы мне становилось легче.
Дед поднялся и посмотрел на меня.
— Тебе нужно есть, черт подери! — Он покачал головой и вышел из комнаты.
Я засыпала и просыпалась и не могла понять, где сон, а где явь. Я была в комнате, и надо мной нависала земляная волна, затем она прокатилась сквозь меня, и под ее напором ребенок вылез из моего шрама, разрывая меня, уничтожая старую Джастин, чтобы родилась новая — Джастин-мама. Мой ребенок здесь! Он здесь! Я открывала глаза и убеждалась, что он не здесь, его здесь нет. И снова я слышала плач, и снова засыпала, возвращаясь к нему во сне.
Весь день я слышала, как малыш Джо Майкл зовет меня. У него был только его голос, он защищался им от опасности и звал, постоянно звал меня.
Я встала с постели и надела то же самое платье и пальто, в которых я приехала из больницы. Я спою песню Джо Майклу в своем убежище, и вода донесет ее до моря, до госпиталя Святого Иуды в Джелонге, где в своей кроватке лежит Джо Майкл, и он меня услышит, а потом выпьет молока и уснет, и будет знать, что именно я — его мама.
В туалете я увидела, что моя прокладка пропиталась кровью, а когда я попыталась пописать, все там так щипало и горело, что мне казалось, что я падаю в то же жерло, из которого выбрался ребенок. Я стояла на краю этой бездны и смотрела вниз.
Взяв из сумки новую прокладку, я положила ее в трусики, а остальные запихала в школьный рюкзак и закинула его на спину. Грудь у меня набухла и стала твердой.
Я вышла из задней двери и остановилась на крыльце, посмотрела на ограду, на облака в небе, на ворота, вдохнула и прислушалась. Снаружи его было слышно немного лучше. Я стояла так долго, затем повернулась и снова зашла в дом.
Дед, открыв рот, лежал в постели и держал руку на животе. Лицо его исказилось от боли.
Больше у меня не было никого. Ни папы, ни тети Риты, ни мамы, ни сестры Петти — со мной всегда был только дед. Он сидел со мной в ту ночь, когда пропала Донна. Он познакомил меня с крутым парнем, собирал со мной яйца, и мы вместе ели ужин перед костром, держа тарелки на коленях. Я приносила ему пиво из холодильника, а он готовил для меня чай с молоком и сахаром, и мы вместе ухаживали за курочками. Их было так много — курочек, с которыми мы разговаривали, у которых мы убирали, которых кормили. Но именно дед отобрал у меня ребенка. Он пытался отдать его другим людям, отдать им единственное, что принадлежало только мне. У меня не было ни лошади, ни друга, ни матери, но у меня появился ребенок, Джо Майкл, а дед пытался отобрать его у меня. Я подняла с пола его ремень, отцепила от него ключи и вышла из комнаты.
Один из ключей был от пикапа, другой — от входной двери, третий — от флигеля, а четвертый — от оружейного шкафа. Я отделила этот ключ от остальных и крепко сжала в ладони, взяла с собой стул с кухни и открыла дверь на лестницу. Было влажно и душно. На лестнице стояла такая же темень, как той ночью, много лет назад, когда мы спускались туда с Кирком и Стивом. Где же сейчас мои братья? Где они всегда были?
Я спустилась по лестнице, держась рукой за стену, поставила стул под шкафом, забралась и вставила ключ в замочную скважину, потом открыла дверцу и пошарила внутри руками — там лежали маузер деда и братья-пистолеты. Под ними я нащупала отцовский «смит», завернутый в мешковину, точно так же, как и в тот день, когда папа научил меня стрелять. Та же самая коробка с пулями лежала рядом с пистолетом. Я вытащила их из чулана. У меня так сильно дрожали руки, что я боялась уронить пистолет.
Оставив в замке ключ, я слезла со стула и положила в рюкзак пистолет и коробку с пулями. Потом поднялась по лестнице и вышла из дома.
Я не могла успокоиться — пока я шла через двор, меня трясло, зубы стучали. В глазах все плыло. Я остановилась, вытащила из рюкзака пистолет и шесть пуль и затолкала их в шесть пустых слотов в барабане. «Ты должна знать, как позаботиться о себе. Чтобы, когда ты говоришь „Отвали“, ублюдки сразу понимали, что ты имеешь в виду». Единственный урок, полученный мною от отца.
На слабых, подгибающихся ногах я дошла до ворот. Я не чувствовала, что под ногами обычная земля. Пока я шла, она поднималась передо мной, а за моей спиной снова опадала. Я крепче сжала пистолет и вошла в курятник. Я услышала клекот Петушка, и электричество зарядило мне руки. Меня трясло, будто я сама была пистолетом, сама была заряжена пулями.
Я открыла дверь курятника. Петушок спрыгнул с насеста и пошел ко мне, чтобы показать, кто здесь главный. В глазах его было то же выражение, что и у миссис Тернинг, у доктора Маннинга, у сестер Уизерс и Ундин. Он был против меня, точно так же, как Релл, Кирк и Стив. Как и мой папа. Я подняла пистолет и посмотрела прямо в черные бусинки глаз Петушка, нажала на спусковой крючок и выстрелила ему в голову. У него из шеи хлынула кровь, будто вода из шланга. Я выстрелила в курочку Мисси и наконец разрядилась. Кровь забрызгала стены курятника, пыль на полу и спящих курочек — Леди, еще одну Леди, Мадам и Девочку. Они вздрогнули, подпрыгнули и уставились на меня, встопорщив перышки. Я убивала их одну за другой, курочки принимали от меня то, что накопилось во мне. Эти существа, единственные в мире, которые никогда ничем мне не навредили, никогда не делали мне ничего плохого, никогда не обижали меня, никогда ничего не совали в меня, никогда не были против меня…
Курочки, мертвые, разорванные пулями, лежали в курятнике деда, их кровь стекала у меня по лицу и рукам и по их врагу — пистолету. Они приняли от меня смерть, они умирали на полу курятника, залитому кровью, засыпанному перьями, они все были мертвы, мои лучшие друзья, мои дорогие курочки.
Я, тяжело дыша, кинулась за ворота и побежала к деревьям, которые вырастали вокруг меня, будто призраки. Я все бежала и бежала туда, где был мой речной грузовик из веток, где было мое убежище с одеялом, фонарем, печеньем и спичками. Я открыла дверь убежища — и снова оказалась дома. Меня стошнило на пол, а потом я упала на пистолет, свернулась калачиком, холодная, как лед, с липким от крови лицом, и зарыдала. Вокруг была только смерть, и лицо мое было в крови. Наступил конец всему, потому что я потеряла начало.
* * *
Я спала, прижимая к себе пистолет. Я не видела, как по светлому лику луны пробегали облака, не чувствовала сырости лесной почвы, не слышала криков совы. Сон был долиной, и я шла по самой темной ее тропе, где никто никого не найдет и не спасет. Когда я слишком устала и ослабла, чтобы идти дальше, ко мне пришла Сильвер. Она стояла надо мной, согревая щеку теплым дыханием, и была готова опуститься на колени, чтобы я забралась к ней на спину. К седлу у нее были приторочены одеяла и припасы, среди них — горячий чай и яйца с хлебом. Сильвер и пистолет сторожили меня во сне.
* * *
В следующий раз, когда я проснулась, пистолет все еще был у меня в руке, и пальцы закоченели на рукояти. Я села и вытащила из рюкзака коробку с пулями. Папа не учил меня читать и писать, говорить и заводить друзей, не учил, как смотреть кому-то в глаза, — но он научил меня, как пользоваться «Смитом». «Они все одинаковы. Всем им, богатым и бедным, черным и белым, старым и молодым, — всем нужно только одно». Я открыла барабан и вложила в него еще шесть пуль. «Никто не захочет увидеть дуло пистолета с другого конца. Шансы велики, что это окажется последнее, что ты увидишь в жизни».
Я покинула убежище и дошла до реки, и при моем приближении с нее сорвались и улетели птицы с длинными загнутыми клювами. В воздух поднялись тучи насекомых, и ветви деревьев закачались.
Я стояла на обрыве и смотрела на реку. Ее течение остановилось. Берега Удавки сомкнулись. Воде больше некуда было бежать.
Держа палец на спусковом крючке, я направила пистолет себе в висок.
55
В наступившей тишине на берегу Муррея я вдруг услышала, как мой малыш зовет меня — свою единственную на свете маму. Точно так же, как я звала Донну в тот день, когда она исчезла, как Шерри звала свою маму, когда Стейси не могла встать с постели. Рука задрожала, и я медленно опустила пистолет. Никто не заменит меня Джо Майклу, никто ему не нужен больше, чем я. Как и мне нужна была только Донна. Я закрыла глаза и почувствовала, как ее руки обнимают меня, прижимают к себе, качают, как она шепчет незнакомые слова, танцует со мной, кружа по комнате, и мы с ней только вдвоем — больше нет никого на целом свете. Я снова завернула «смит» в тряпку и положила его в рюкзак, потом встала на колени и напилась речной воды. Она охладила меня, смягчила горло. Я плеснула водой в лицо, потом смыла кровь с рук. В голове перестало пульсировать. Я подняла взгляд и увидела, что река по-прежнему движется, вода течет дальше, она не остановилась. Берега были на том же расстоянии, что и всегда. Я глубоко вздохнула, и дыхание потекло свободно и легко, так же легко, как текла река Муррей. Закрыв глаза, я снова представила то отверстие, через которое ребенок вышел наружу. Оно вело в ту же пропасть, что окружала Стива. Но я заглянула через край, и в ее глубине не было тьмы. Оттуда сиял свет.
Я закинула рюкзак на спину и пошла по Хенли-трейл, затем свернула с нее в лес. Я шла тем же путем, которым ходили Уорлли и Ли, когда были младше и бегали между фермой и участком деда. Все наши следы исчезли, тропинка заросла густой травой и порослью молодых эвкалиптов, но я знала, куда идти. Рюкзак больше не хлопал по спине: раньше он всегда был пустой, но сейчас там лежал пистолет. Между ног пульсировало, будто там, где была прокладка, у меня билось еще одно сердце. Оттуда вышел на свет ребенок, там меня разорвало, шрам пульсировал и болел, но я не хотела останавливаться — боль соединила меня с ребенком. В ритме этого пульса я шла к ферме Уорлли. Близилась ночь. Она была частью жизненного круга, который нельзя остановить.
Я вышла к грунтовой дороге, ведущей к фургонам Уорлли, и замерла. Горка была ярко-желтой, и мы вместе катались по ней, Уорлли и Ли, а вокруг летала мыльная пена, и нас было так много, что никто не отличил бы одних от других. Но в один вечер случилась катастрофа. «Жадный ублюдок… Япошки тебе яйца оторвали, старик… Гребаные деньги». И больше мы не были вместе, Уорлли и Ли, между нами началась война. Я продолжила свой путь, машинально переставляя ноги.
* * *
Недостроенный дом Стейси серебрился под лунным светом, как и в ту ночь, когда я была здесь вместе с отцом. Тогда тоже было полнолуние. Вокруг бетонной коробки грудами лежали кирпичи, не прибитые никем доски, порванные мешки с цементом, битое стекло. Я увидела рядом с домом две машины без двигателей, автомобильные запчасти, холодильник, перевернутую ванну. «Валиант» Джейми был припаркован рядом с фургоном Стейси. Я слышала плач и не могла различить, чьи там были голоса. Это плакал Джо Майкл? Стейси? Или Шерри?
Я встала за одной из машин и вытащила из рюкзака пистолет. Меня трясло, и казалось, что вот-вот стошнит. Я подошла ближе к фургону Стейси. Игрушки Шерри пропали, теперь рядом с ним лежали только детали от автомобилей, листовое железо и груды кирпичей. Крики в ушах стали громче. Я крепко сжимала в руках «смит» и пыталась расслышать в плаче голос, принадлежащий моему ребенку. Моему малышу, Джо Майклу. И я услышала его крик и плач, он звал меня. Я шагнула к фургону — и тут из него вышел Джейми Уорлли.
Он спустился по лесенке и расстегнул ширинку джинсов. Он был такой высокий, широкоплечий. Я слышала, как он писает на землю. Он очень похож на папу. Джейми мог стать таким же, как папа. Он застегнул джинсы и повернулся, чтобы вернуться в дом, и тут я выступила из тени.
— Здравствуй, Джейми, — произнесла я.
— Какого черта?!
Я держала пистолет обеими руками. «Целься только в того, кого хочешь убить».
— Что ты здесь делаешь? — спросил Джейми.
Мне нужно было найти слова. «Кто из вас умрет сегодня?»
— Пришла тебя увидеть.
— Что тебе нужно?
— Я родила ребенка.
— Я наслышан. Проваливай, Джастин. — Он повернулся и пошел к фургону.
Но моя рука уже получила заряд, словно дед присоединил к ней свои пусковые провода и повернул ключ в замке зажигания. Теперь все, что от меня требовалось, — нажать на спусковой крючок. Пуля ударила в землю у ног Джейми.
— Черт! — Голос у него дрожал.
— Мне нужна твоя помощь.
— У-убери п-пистолет, Джастин…
— Нет.
— Пожалуйста… прошу тебя, убери пистолет.
— Я сказала — нет!
— Хорошо, хорошо. Что такое… почему вообще ты здесь?
Я выстрелила — пуля снова угодила в землю, уже с другой стороны от ног Джейми.
— Ты можешь мне помочь, — сказала я, и голос у меня стал громким и уверенным. — Ради Джо Майкла.
— Черт! Черт тебя дери, Джастин! Господи! Что за…
— Отвези меня к тете Рите.
— Рита? Кто… — Он покачал головой. — Я не понимаю… — Джейми не сводил глаз с пистолета.
— К моей тете Рите.
— К твоей тете?
— Да, — подтвердила я, и пистолет не дрогнул бы, даже если бы мне пришлось его выпустить — он остался бы в воздухе, готовый к стрельбе.
— Джастин, прошу тебя, не могла бы ты опустить пистолет?
— Нет, — ответила я. — Отвези меня к ней.
— Где она?
— В Сиднее. — Я шагнула ближе к нему.
— Хорошо, хорошо. В Сиднее.
— Глейдсвилл. Тарбан-Крик. Отвези меня туда. — Я подняла пистолет, будто у него был собственный голос и он придавал моему больше веса. — Быстро, Джейми.
— Хорошо! — ответил он. — Ладно.
— Сейчас же! — Я выстрелила из «смита», и пуля прошла совсем рядом сего головой.
— Ладно! Только мне нужно взять с собой деньги. Пожалуйста, позволь мне взять деньги и ключи. Они внутри, нам нужно будет зайти в фургон.
— Возьми деньги, — согласилась я. — Но, Джейми, если ты не сделаешь так, как я хочу, я тебя убью. — Мне нестерпимо хотелось его убить, чтобы он остался лежать тут, мертвый, весь в крови, как Петушок на полу курятника. Но так мой малыш никогда не перестанет плакать. — Ты понимаешь? Я тебя убью.
— Хорошо. Я понял, Джастин.
Он зашел в фургон, а я последовала за ним. Там был включен телевизор, и кто-то аплодировал с экрана. На стене висела фотография Стейси, она держала на руках Шерри. Девочка улыбалась и обнимала желтого игрушечного кролика. Они смеялись, и Стейси была еще здорова и счастлива; ее, с разбитым лицом и выдернутыми волосами, еще не швырнули в корыто для скота, и тогда она еще могла встать с кровати и присматривать за Шерри. Она была такой до того, как мой папа взял меня с собой и приехал к ней в гости.
— Возьми то, что нужно, и садись в машину.
Джейми забрал бумажник и ключи с кухонного стола. Я вышла за ним к машине, держа его на прицеле. Машина у него была та же самая, белый «валиант», но на этот раз я сидела не на заднем, а на переднем сиденье и держала в руках пистолет.
Джейми повернул ключ и завел двигатель. Мы проехали мимо Хенли-трейл, мимо бара Йоламунди в Нуллабри и затем повернули на шоссе долины Муррей. Я знала, что уезжаю еще дальше от Джо Майкла, и расстояние терзало меня, сводило мой живот. Вскоре мы были уже в Стерте, откуда направились к Сиднею. Каждую секунду мне становилось все больнее, но я не опускала пистолет. Мы не повернем назад.
* * *
Прямое шоссе тянулось вдаль, разделенное посередине прерывистой линией. После долгого молчания Джейми наконец сказал:
— Опусти пистолет, Джастин. Я привезу тебя, куда тебе нужно.
Но я не опустила оружие. За дорогой тянулся густой кустарник — там было множество мест, где можно спрятать тело девочки. Сильные руки Джейми лежали на руле, и когда я смотрела на них, ночь, которую мы провели вместе, возвращалась ко мне, будто кусочки пазла складывались в картинку. С каждым часом, проведенным в дороге, с каждой полоской дорожной разметки я понимала все больше. Мне уже четырнадцать лет, я родила ребенка, я была беременна, и беременность случилась после ночи на заднем сиденье машины Джейми, после обжигающего мятного напитка. Кирк и Стив оставили меня на Удавке вместе с Джейми, его братом Лэки и другом Стю, и еще одним парнем, которого я не знала.
Мы смотрели на реку и слушали разговоры ребят. Я пила из бутылки, которую Джейми мне купил, а следующее, что я помню, — как меня тошнило в машине, а потом Джейми оказался на мне. Стало тяжело дышать, я пыталась столкнуть его с себя, но у меня не осталось сил. Я видела сон об отце и Стейси, но то, что происходило со мной, не было сном. Меня разрывали на части, обдирали, как куриное мясо с костей.
Джейми помог ребенку забраться внутрь меня. Это случилось той самой ночью. Я не хотела, чтобы Джейми так поступал, я не просила его об этом, но сейчас, когда он уже все сделал, я приму его подарок. Он принадлежит мне. С каждой милей, что оставалась позади, я понимала все больше. Знание просыпалось во мне, обретало голос, пробивалось через сухую, мертвую землю, словно тело, вернувшееся к жизни.
За то, что мой отец сделал со Стейси Уорлли, он оказался в Пентридже. Джейми Уорлли был младшим братом Стейси, и он, в свою очередь, навредил мне. Джо Майкл пришел от них — от Джейми, от папы, от Стейси, от деда, он стал итогом ошибок, которые они наделали, но сам Джо Майкл не был ошибкой.
Мы ехали все дальше и дальше. Я смогла бодрствовать всю дорогу и держать в руке пистолет, и я знала правду — я была способна на это только ради Джо Майкла. Проходили часы. Внутри машины стояла тишина. Руки Джейми крепко держали руль. Я следила за ним, за пистолетом и за кустарником снаружи. Я ни на секунду не опустила «смит». Когда мне нужно было в туалет — я просто писала прямо в прокладку. Мы остановились, только чтобы заправиться. Я стояла вплотную к Джейми, прижимая пистолет ему к спине.
— Мне нужно отлить, — сказал он.
— Отлей там. — Я показала на траву, растущую вдоль стены.
— Иди к черту.
— Или там, или потерпишь, — сказала я.
Джейми пошел к стене.
* * *
Шоссе тянулось все дальше и дальше. Взошло солнце, окрашивая небо в золотой, серый и розовый тона, оно смешивало краски, как Майкл на своих рисунках. Мой друг Майкл, по которому я скучала каждый день с тех пор, как он уехал. Он помогал мне, он ждал меня. Он делил со мной свою семью и дом, защищал меня, хорошо знал меня и хотел узнать еще лучше. Мой друг Майкл. Он хотел мне писать, но я отказала ему, потому что не смогла бы прочитать ни единого слова. Я дала ребенку его имя. Наступило утро, в небе еще сияли звезды, но они медленно затухали и скоро должны были совсем исчезнуть. Голос Джо Майкла смешивался с птичьими голосами. В моей жизни никогда раньше не было смысла, но теперь он появился. Я увидела его в свете восходящего солнца.
* * *
Мы остановились возле кирпичного здания с высокой оградой — она окружала его, словно еще одна стена.
— Это здесь, — сказал он.
Я продолжала держать его под прицелом и посмотрела на здание.
— Что дальше? — спросил он.
Я не могла прочитать табличку; видела буквы, знала, что они составляют слова, но не понимала, что они значат.
— Что там написано?
— Где?
— Там, — я показала рукой. — На табличке.
— Больница Глейдсвилла.
Тут работала тетя Рита. Тарбан-Крик — это больница Глейдсвилла.
Джейми достал из кармана пачку сигарет.
— И что будет дальше? — спросил он.
— Можешь уезжать.
— И все? И больше я никогда тебя не увижу?
— Нет. Это все.
— Что ты собираешься тут делать? — Он посмотрел в окно на здание больницы.
— Искать тетю Риту.
— А если ее здесь нет?
— Не знаю… но она здесь работает.
Он посмотрел на руль, потом снова поднял взгляд на здание.
— Хочешь, я подожду тебя?
— Нет, — ответила я.
— Джастин, — терпеливо проговорил он. — Если тебе нужно, чтобы я тебя подождал, — я подожду. Правда.
Я покачала головой.
— Нет.
— Если ее здесь нет, если она в другом месте, я тебя туда отвезу.
Я помотала головой.
— Ты уверена?
— Уверена.
Я посмотрела в его глаза и увидела там темный туннель. В нем были Стейси и Шерри, которая звала свою маму из фургона Марджи. Я видела бутылки с прозрачным напитком и ржавую машину на плотине Уорлли. Я видела длинный красный шрам на спине Джейми, который получился совсем не из-за драки с собаками.
— Твой старик тогда чуть не убил Стейси. Он теперь там, где ему самое место, — в гребаном Пентридже.
Я ждала, что он еще скажет. Не двинулась, не издала ни звука.
Он затушил сигарету, потом перевел взгляд на меня.
— Ты, наверное, считаешь, что и мне там самое место…
Я не знала, где место Джейми, и ничего не сказала в ответ.
— Ты ведь так считаешь, Джастин?
У меня не было ответа на его вопрос. Он разжал руки — и снова сжал их на руле.
— Хочешь, я пойду с тобой? Если захочешь, то я пойду.
— Нет. — Я положила пистолет на сиденье.
Он поднял его и повертел в руках.
— Он тебе больше не нужен?
— Нет, — ответила я и открыла дверь.
Джейми положил пистолет в бардачок.
— Удачи, Джастин.
Я вышла из машины, и Джейми уехал прочь.
56
Я дошла до входа в больницу. Со ступенек спускалась медсестра в белом халате. Я преградила ей дорогу.
— Я ищу свою тетю.
— Тетю?
— Ее зовут Рита, — пояснила я. — Рита Ли. Она тут работает. В Тарбан-Крик.
— Давненько я не слышала этого названия.
— Так ее называет моя тетя.
— Значит, она тоже давно здесь работает, — сказала медсестра. — Пойдем со мной.
Мы прошли через двери к стойке на входе. Внутри были другие медсестры и врачи и люди в больничных пижамах. Медсестра зашла за стойку и открыла папку, пробегая пальцами по списку.
— Как ты сказала — Рита Ли? — спросила она. — И она тут работает, правильно?
— Да, — ответила я. Мне было очень плохо, казалось, что я сейчас упаду. Я уже долго ничего не ела и не пила. Между ногами все горело, было мокро и жарко. От платья воняло.
— Рита Ли… Дай-ка посмотрю… — Медсестра ткнула пальцем в имя в списке. — Да, она здесь.
«Она здесь». Я очень хотела, чтобы это оказалось правдой, мне очень было это нужно, но до последней минуты я не была уверена, что она точно здесь. Пока мы шли в другую часть больницы по лестницам, колени у меня подгибались от слабости. Повсюду на дверях были надписи и цифры, но я не могла их прочесть. Буквы прыгали перед глазами, а руки болели после тяжелого пистолета. Я слышала только плач Джо Майкла, его слабый, усталый голос. «Птички в небе, рыбки в пруду, жди меня, Джо Майкл, и я к тебе приду!»
Медсестра отвела меня к другой стойке.
— Рита Ли сейчас на дежурстве? — спросила она у мужчины за стойкой.
— Это заведение без нее не работает, — ответил он.
— К ней гости.
— И кто бы это мог быть? — спросил мужчина, такой же старый, как мой дед.
— Рита Ли — твоя тетя, правильно? — Медсестра повернулась ко мне.
— Да, — подтвердила я. У меня кружилась голова.
— Тебе лучше куда-нибудь присесть, дорогая, — предложила она.
— Я сейчас позову Риту, — сказал мужчина.
— Она скоро будет, — обратилась ко мне медсестра. — Подожди немного.
Она ушла, и я прикрыла глаза. Когда я проснулась, рядом стояла тетя Рита, но мне казалось, что я все еще сплю и вижу ее во сне.
Волосы у нее были темными и сияющими, голубые глаза — совсем как у отца. Она была почти такой же, как он, — и в то же время совсем другой.
— Джастин… — произнесла она.
Я взяла ее руку и сжала в своих ладонях. Она настоящая.
— Помоги мне. — Голос стал сухим и хриплым.
— Что с тобой? Джастин, ты в порядке? Что случилось?
— Помоги мне, — повторила я.
Плач Джо Майкла становился все слабее, я едва его слышала. Неужели кто-то уже забрал его?
— Пойдем-ка со мной. — Она вывела меня из приемной, привела в комнату с кроватью и стулом и закрыла за нами дверь. — Что произошло? Ты хорошо себя чувствуешь? Присядь.
Я присела на краешек кровати.
— Рита, ты должна мне помочь.
— Джастин, тебе больно? Дед тоже здесь?
— Нет.
— Ты пришла одна?
— Да. Рита, ты должна мне помочь.
— Что такое? Что случилось?
— У меня был ребенок.
— Что?!
— Я родила ребенка.
Тетя Рита в изумлении раскрыла рот. Она посмотрела на мое платье. Закрыла рот, затем снова открыла.
— Тетя Рита, я родила ребенка! — повторила я.
— Когда?
— Пять дней назад.
— Пять дней? Что ты такое говоришь?
— Они пытаются забрать его у меня. Но он мой! Тетя Рита, помоги мне!
— Чей ребенок?
— Он мой.
— Но Джастин, кто же его отец?
— У него нет отца.
— Но ты ведь как-то забеременела?
Я промолчала.
— Как это случилось, Джастин?
— Джейми Уорлли.
— Джейми Уорлли? — Она нахмурилась. — А он об этом знает?
— Да. Но это мой ребенок, Рита. Ему он не нужен.
— Ребенок с папой?
— Нет… Рита, нам нужно торопиться. Он не с дедом. Он в больнице.
— Что ты имеешь в виду? В какой больнице?
— В госпитале Святого Иуды. В Джелонге. Это мой ребенок, Рита. Только мой. Но дед отдал его на усыновление. Нам нужно торопиться. Они собираются отнять его у меня. Но он мой!
— Хорошо, хорошо, — сказала она. — Успокойся, Джастин.
— Тетя Рита, этот ребенок — мой, я его мама. — Я никогда раньше не произносила вслух этого слова — «мама». Могу ли я быть матерью? Но я уже стала ею.
Тетя Рита поднялась и прошлась по комнате. Она прижала руку к голове. Снова села.
— Дед знает, что ты здесь?
Я помотала головой.
— Деду не нужен был ребенок. Но он не может решать. Только я могу решать! — Я почти не узнавала собственный голос. Откуда-то нашлись слова, и я произносила их даже без пистолета в руке.
— Нам надо сообщить ему, что ты здесь. Что с тобой все в порядке. Джастин, ты же в порядке? У тебя кровь течет! — Она посмотрела на мое платье.
— Я хочу вернуть своего ребенка! — Теперь я слышала только его плач. — Рита, — сказала я снова, — Рита, помоги мне!
— Мне нужно поговорить с папой. И нам нужно найти для тебя врача.
— Нет! — воскликнула я. — Нет, Рита!
— Успокойся, Джастин.
Она подошла к раковине и наполнила стакан водой.
— Только не деду, — сказала я.
— Он тебя обидел? — спросила она, подавая мне стакан.
— Нет, — ответила я. — Но ребенок — мой! Пожалуйста, Рита, ты поможешь мне его найти?
Она внимательно посмотрела на меня.
— Ты хочешь, чтобы этот ребенок остался с тобой?
— Да, — ответила я.
— Тебе всего четырнадцать.
На меня снова будто нахлынула волна, и слова, которые я хотела сказать, свободно полились наружу.
— Откуда ты знаешь, сколько мне лет? Откуда тебе знать? Ты соврала мне. Ты говорила, что будешь мне писать, что будешь моей тетей! Ты говорила, что позвонишь — но так и не позвонила. Даже на Рождество. Даже когда папа попал в тюрьму. Ни разу! Ты ничего не сделала!
— Не кричи. О чем ты вообще?
— Куда ты пропала?
— Никуда я не пропадала, Джастин. Я писала тебе, отправляла письма каждый месяц.
— Нет, не писала!
— Писала, Джастин. И пыталась позвонить. Много раз. Когда Рэй попал в тюрьму, я села в машину и приехала к вам, но дед не разрешил мне остаться. Он сказал, что если я увижусь с тобой — он не отдаст тебе мои письма и расскажет обо всем Рэю, и Рэй потом устроит нам неприятности — тебе, мне и всем остальным. Он не говорил тебе, что я приезжала?
— Нет.
Она покачала головой.
— Папа… — сказала она тихо. — Мне очень жаль, Джастин.
Тетя Рита пыталась со мной увидеться? Она писала мне письма? Почему дед их прятал? Почему он так со мной поступил?
— Ты про меня не забыла?
— Нет, конечно же не забыла, но я подумала, что если буду пытаться встретиться с тобой, то у тебя из-за этого будут неприятности. Я писала тебе каждый месяц. Я не знала, что еще сделать. Но еще я знала, как сильно ты нужна деду.
— Пожалуйста, тетя Рита… мне больше не к кому пойти. Никто мне не поможет. Я хочу вернуть своего ребенка.
Тетя Рита снова прошлась по комнате. Она выглянула в окно, затем посмотрела на телефон на столике.
— Тетя Рита! — Силы у меня были на исходе. — Они отберут его у меня, отдадут другим людям. Пожалуйста!
— Сперва мне нужно будет кое с кем поговорить, Джастин. Мне нужно позвонить. Ты мне позволишь?
— Ты позвонишь Наоми?
— Да, Наоми.
— Твоей девушке?
— Да, да, моей девушке.
Она открыла дверь, вывела меня из палаты и посадила в кресло возле стены, потом снова зашла в палату. По коридорам ходили медсестры. Прошел человек в пижаме, тянущий за собой бак на колесиках. У меня закружилась голова. Я сняла пальто, скатала его в рулон и прижала к себе. «Малыш Джо Майкл, дождись меня». Грудь болела. Между ног жгло. Тетя Рита говорила по телефону, и я слышала обрывки фраз.
— Наоми, здесь со мной Джастин. Она говорит, что родила ребенка… я не знаю. Что мне делать?.. Хорошо… Хорошо. Да. Я так и собиралась. Но, Наоми, а что, если?.. Ладно, ладно. Я тоже тебя люблю. — Она снова подошла к двери. — Входи, Джастин, — сказала она. — Я собираюсь позвонить в госпиталь.
— Хорошо, — сказала я.
— А потом тебя осмотрит врач. — Она набрала на телефоне какие-то цифры. — Мне нужен номер госпиталя Святого Иуды в Джелонге, — сказала тетя в трубку. — Да… да, спасибо. — Она набрала следующий номер. — Отделение по рождению и усыновлению, — сказала она. — С кем я разговариваю?.. Мне кажется, произошла какая-то ошибка… Нет, нет, это не так; Джастин Ли — мать ребенка, а я ее опекун и говорю от ее имени… Ребенок все еще в больнице? — Тетя Рита посмотрела на меня и утвердительно кивнула.
Ноги у меня подкосились, и я упала на пол, а тетя Рита позвала врача.
Через какое-то время появилась Наоми: она была невысокого роста, со светлыми волосами такого же оттенка, как у меня.
— Привет, Джастин, я пришла сюда убедиться, что с тобой все хорошо. — Она помогла мне лечь на кровать, затем померила температуру и ощупала живот. — Прости, Джастин, но мне нужно осмотреть тебя. — Она обращалась со мной очень нежно. — Я так много о тебе слышала, — добавила она.
Наоми посмотрела мне между ног, и когда в комнату вернулась тетя Рита, сказала ей:
— С Джастин все будет хорошо. Ей нужны лекарства и отдых. Сейчас у нее высокая температура — но все будет в порядке.
Тетя Рита подошла к Наоми и сжала ее руку.
— Спасибо.
Тетя дала мне чашку чая, тарелку каши и хлеб.
— Ты должна поесть, ладно? Давай-ка начнем с этого.
— Хорошо.
Я съела все до последней крошки, а потом тетя отвела меня в ванную.
— Ты можешь снять это платье, а мы найдем для тебя чистую одежду, — сказала она, отдала мне мыло и включила душ.
На меня обрушились потоки воды, похожие на горячий дождь, и все вокруг окутало паром. Вся грязь и кровь смылись с меня и, смешавшись с водой, исчезли в отверстии слива.
В душ заглянула тетя Рита.
— Вот полотенце. — Она передала мне новое белоснежное полотенце с надписью по краю, которую я не могла прочитать, потом вручила мне чистое белье — белое, без надписей — футболку и штаны на резинке.
В ушах слабо звучал плач Джо Майкла, и я тихо напевала ему. Я должна была его разбудить. «Когда в расцвете полном и плющ, и остролист, среди всей зелени лесной лишь остролист — король…» Я пела себе под нос все песни, которые знала, и словно раздувала дыханием погасший огонь. «Только дождись меня, Джо Майкл, дождись меня».
* * *
Тетя Рита отвезла нас обратно в Викторию. Еще только вчера я ехала по этой же дороге с Джейми. Я прижимала сверток с пальто к груди, будто это был малыш Джо. «Дождись меня, малыш». Я прислонилась носом к стеклу, засыпала и просыпалась, а плечи ныли от долгого сидения.
— Ты думала о том, что собираешься делать дальше, Джастин? — спросила тетя Рита.
— Ухаживать за Джо Майклом.
— Но ты не сможешь жить у деда с младенцем. У тебя не… Так просто не получится.
— Но я его мама, — возразила я.
— Я знаю, но тебе всего четырнадцать. Тебе понадобится помощь. Об этом ты подумала? Как ты собираешься справляться с ребенком? Дед тебе помочь не сможет. Где ты будешь жить?
Я посмотрела на нее. Она — моя тетя. Хочет она этого или нет, но она — сестра моего отца.
— С тобой.
— Со мной?
— Да. Здесь. В Сиднее.
Она вздохнула.
— Ты же знаешь, я живу вместе с…
— Наоми.
— Джастин, все слишком быстро случилось. Я не уверена, смогу ли…
— А я уверена. Джо Майкл — это мой ребенок. Это означает, что ты ему тоже тетя.
Она снова вздохнула.
— Вообще-то, я прихожусь ему двоюродной бабкой.
— Хорошо, — согласилась я. — Пусть будет двоюродная бабка.
57
Сестра-хозяйка Картинг казалась непреклонной, ее губы были плотно сжаты.
— Так у нас не принято.
— Я уверена, что причина только в этом, но мнение Джастин тоже должно что-то значить, — возразила тетя Рита.
— Чтобы проверить документы Джастин, мне нужна ее подпись, — сказала сестра. — Распишись вот тут.
Я взяла ручку… но не понимала, где расписаться. Линии прыгали по бумаге.
Тетя Рита дотронулась до страницы.
— Вот тут, Джастин.
Я поставила ручку в то место, куда она показала, но не знала, смогу ли я расписаться.
— Джастин?
К глазам подступили слезы. Если я не смогу это прочитать — они не отдадут мне Джо Майкла! Я стояла перед той же самой стеной, куда в наказание поставила меня миссис Тернинг. Если я не могу писать и читать, как я могу о чем-то мечтать?
— Джастин, ты можешь их подписать?
— Нет.
— Почему нет?
— Не могу.
— Но почему не можешь?
Я пожала плечами.
— Ладно, Джастин, в чем дело? Ты же умеешь читать и писать, правда?
— Я не знаю.
— Подожди, что ты имеешь в виду — «я не знаю»? Джастин, просто ответь: ты умеешь читать?
Я никогда никому об этом не говорила, не произносила этого вслух. Это был секрет, который нельзя рассказывать, но сейчас я должна была признаться тете Рите. Она должна знать, насколько я с самого начала была неправильной.
— Все буквы задом наперед.
— Задом наперед? Что ты имеешь в виду?
— Не так, как нужно. В неправильном порядке.
— Тебе проверяли зрение?
— Да. С ним все хорошо.
— Но буквы идут задом наперед?
— Да.
— Джастин, тебя проверяли на дислексию?
— Я… я не знаю.
— Боже, — прошептала тетя. — Джастин… — Она прижала ладонь к глазам. — Тебе нужно научиться читать, Джастин.
Она повернулась к сестре.
— Джастин не могла подписать ваши документы, сестра Картинг, — она не умеет ни читать, ни писать.
Сестра-хозяйка нахмурилась.
— Мне нужно тщательней просмотреть ее документы, — заявила она.
— Толку от этого не будет, — возразила тетя. — Ребенок не принадлежит вашей больнице.
— Где Джо Майкл? — вмешалась я.
Сестра вышла из комнаты.
— Джастин, мне нужно поговорить с папой… с дедом, — сказала тетя Рита.
— Я хочу оставить себе Джо.
— Мне нужно сначала поговорить с твоим дедушкой, Джастин. Он — твой опекун. Я не могу ничего решать, не поговорив с ним.
— Почему?
— Все это время именно он ухаживал за тобой, а не я.
— Он пытался отнять у меня ребенка!
— Я не смогу тебе помочь, если не поговорю с ним. Тебе тоже нужно будет с ним поговорить, Джастин. Мы не будем прятаться. Между нами не будет секретов.
Секреты — это истории, которые нельзя рассказывать; это поступки, которые люди совершают тайно, о которых нельзя говорить. Секреты загнали Лиззи в больницу. Из-за секретов Стейси оказалась в корыте для скота, после чего больше не могла быть мамой для Шерри. Из-за своих секретов папа сел в тюрьму.
— Хорошо.
Я была так близко к Джо, но в то же время очень далеко. Плач его то приближался, то снова отдалялся, я не знала, здесь ли он еще? Не знала, сколько смогу выдержать ожидание. Мои руки и ноги, казалось, отваливались от тела. Я была слишком слабой.
Сразу за дверью находился телефон. Тетя Рита нашарила в кармане монетку, бросила ее в прорезь и набрала номер деда. Когда он ответил, она посмотрела на меня, затем отвернулась, прижав трубку к уху.
— Папа, это я, Рита. Джастин сейчас со мной… Да… Да, она в порядке. Ты знаешь, что ей нужно было все это время лежать в больнице, восстанавливаться? Им нельзя было отправлять ее домой… Я знаю, что ты не виноват. Я звоню по другой причине. Она не подписывала бумаги на отказ от ребенка… Нет, папа, она не подписывала их, потому что она не умеет писать, она даже имя свое не может написать! Кто их подписывал?.. Я знаю, сколько ей лет… Она хочет оставить его себе… Я знаю… Я знаю, что ты не сможешь. Она может остаться со мной. Мы ей поможем… Успокойся, папа, я не заберу ее у тебя. Она просто хочет оставить себе своего ребенка. — Тут тетя Рита передала трубку мне.
— Джастин?
— Да.
— Что ты там делаешь?
— Я хочу вернуть своего ребенка, дед. — По лицу у меня струились слезы.
— Тебе всего четырнадцать.
— Я знаю.
— Ты не сможешь ухаживать за ребенком.
— Нет, смогу!
— И как ты собираешься это сделать?
— Это мой ребенок, и значит, я смогу!
— Ради бога, Джастин… — сказал он, и я слышала, что голос у него дрожит.
Я закрыла глаза и будто наяву увидела, как он стоит в дверном проеме, его тощее, дрожащее тело, больной живот, и как дым струится от папиросы с «Белым волом», его добрейшим другом. Как он смотрит фильмы с крутым парнем без меня — мой дед, единственный на свете.
— Дед, я…
— Что?
— Я хочу оставить его себе.
— Ребенка?
— Да.
— Похоже, ты уже все для себя решила.
— Дед… — Я не хотела прощаться с ним навсегда. В горле стоял комок. Я крепче сжала трубку. — Дед…
— Боже…
— Дед, можно мне его оставить?
Я слышала, как он что-то неразборчиво бормочет себе под нос.
— Дед?
— Что такое?
— Можно? Можно мне его оставить?
— Тебе понадобится помощь. Одна ты не справишься.
— Дед…
— Что?
— Если я найду помощь, тогда можно?
— Ты меня спрашиваешь? Я так понял, что ты уже все решила.
— Я спрашиваю тебя, дед.
Он вздохнул.
— Джастин, если тебе помогут…
— Дед, тетя Рита мне поможет — вместе с Наоми.
Повисла тишина.
— Если ты именно этого хочешь.
— Да, дед, — ответила я. — Я тебя очень люблю.
Я снова передала трубку тете Рите.
— Папа, разреши нам приехать в гости, — сказала она, и в глазах у нее стояли слезы. — Когда мы решим все вопросы. Пожалуйста… разреши нам приехать. Пока, папа. — Тетя Рита повесила трубку и вытерла мокрые щеки. — Джастин, хочешь позвонить отцу? Хочешь поговорить с Рэем?
Рэй — мой отец, он скакал верхом на лошади по имени Сильвер и знал, как обращаться с оружием. Он научил меня только этому. Больше ничему.
— Нет, — ответила я. — Я не хочу с ним говорить.
58
Медсестра передала мне моего ребенка, завернутого в белое одеяльце. Я посмотрела на его спящее личико. Я держала на руках центр своего теплого мира, и больше мне ничего не было нужно. «Мой малыш, мой маленький сыночек, Джо Майкл!»
Тетя Рита тоже увидела ребенка.
— Ах, Джастин, Джастин, какой он красивый! — воскликнула она. — Боже мой, как мы собираемся со всем этим справиться?!
Я поцеловала Джо в щечку. От него исходил чистый, сладкий, новый запах. Я больше не хотела что-то менять, все, что мне было нужно, — это малыш Джо Майкл. Он стал моей семьей. Как вода, что течет между берегами Муррея, знает, куда ей бежать, так и я отныне знала, к чему мне стремиться. Я прижала к себе теплого малыша Джо Майкла и поцеловала его в лобик. Он открыл глаза, и в них, за своим отражением, я увидела свою мечту.
— Очень рано для первой улыбки, — сказала медсестра. — Такое не каждый день происходит. Вам очень повезло, правда?
Я посмотрела ей прямо в глаза и ответила:
— Да.
notes
Примечания
1
«Дерзай знать» — латинское изречение, содержащееся в «Посланиях» Горация, том первый. — Примеч. Пер.
2
Главный герой фильма Джона Форда «Искатели», роль которого исполнял американский актер Джон Уэйн — «король вестерна». — Примеч. Ред.
3
Территории и штаты — единицы административного деления Австралии. — Прим. Пер.
4
«Adeste fideles» (лат. — «Придите, верные») — католический рождественский гимн, известный со второй половины XVIII века. — Примеч. Пер.
5
«Deck the Halls» (англ. «Украсьте зал») — известная рождественская и новогодняя песня на английском языке, ставшая популярной в начале XVIII века. — Примеч. Пер.
6
«The holly and the ivy» (англ. «Остролист и плющ») — традиционный британский рождественский гимн. — Примеч. Пер.
7
Duke (англ. Герцог) — прозвище актера Джона Уэйна. — Примеч. Пер.
8
Идиома From the horse's mouth (дословный перевод с английского: «Из уст лошади») означает — «Из первых уст». — Примеч. Пер.
9
«Эльдора́до» (англ. — Eldorado) — стихотворение Эдгара Аллана По, написанное в 1849 году, здесь приводится в переводе К. Бальмонта. — Примеч. Пер.
10
Небольшие попугаи с ярким оперением. — Примеч. Ред.
11
Гигантские зимородки; их крик напоминает человеческий хохот. — Примеч. Ред.
12
Птица, обитающая в Австралии; благодаря окрасу отлично маскируется, сливаясь с корой дерева. — Примеч. Ред.
Последние комментарии
2 часов 6 минут назад
2 часов 7 минут назад
7 часов 26 минут назад
11 часов 7 минут назад
11 часов 28 минут назад
12 часов 22 минут назад