Мои семейные обстоятельства (СИ) [Анна Лерой Hisuiiro] (fb2) читать онлайн

Анна Лерой (Hisuiiro) Мои семейные обстоятельства

1. Послание из дома

29 мая, 1113 год от Присвоения территорий.

Хроники дома Флеймов.

Лайм Виктори Флейм вошла в дом Фьюринов как хозяйка и привела земли Флеймов под обережный покров Эриха Мореста Фьюрина, да будет его сила оберега крепка, а потомки многочисленны и одарены магически.

⁂

Быть аристократкой в наше время — пропащее дело. Кого волнует твое происхождение, когда ты находишься в самом многонаселенном городе на юге материка — в Викке, а вокруг бурлит жизнь. Темп жизни настолько высок, что нет времени замечать, кто сопит в соседнем кресле в общественном транспорте. Да и нужно ли оно мне? Вот любоваться в который раз узкими улочками нашего района и яркими вывесками над лавками и магазинчиками гораздо интереснее.

Сигнал трамвая намекает, что еще немного, и я пропущу остановку. Так что приходится отвлечься от лицезрения окрестностей и выпрыгнуть почти на ходу. Была бы ведьмой, как кузина, полетела бы хоть на стуле, хоть на метле, хоть на диване. Ведьмы — они вообще с воздухом хорошо взаимодействуют. Была бы мужчиной с обережным даром, как мой старший брат, и никогда бы не попала в Викку. Оберег, вступив в наследство, не покидает своей земли. Таким, как я или мой младший братец, недостаточно сильным магически, остается надеяться на благосостояние рода. А бедность для всех одинакова, каким бы домом не наградила тебя судьба. У нищего аристократа проблем и обязанностей больше, чем привилегий. Пропащее дело, как и говорила.

⁂

На работе все охвачены кипучей деятельностью. Мы варим зелья не самого отвратительного пошиба. Наша лаборатория расположилась в средней части города среди торговцев и оптового рынка. Так что платежеспособных клиентов много. Людям в округе требуются разные составы: от лекарственных до дубильных и огнеупорных. Алхимический магазин работает круглосуточно, так что наутро на его полках мало что остается. Жизнь в Викке действительно бурлит, не прекращая.

— Флейм!

Шеф сверлит меня взглядом, но ничего не говорит. Опоздала я всего минут на десять. Но мне можно, я зелий не варю, разбираюсь с бумажками. В общем зале уже трудятся алхимики, в магазине то и дело звенит колокольчик.

Не успеваю разложить свои вещи в крохотном закутке меж книжных полок и документов, служащем мне рабочим местом, как слышу требовательный оклик и следующие за ним смешки.

— Вика! Эй, талисман нашего скромного алхимического цеха, поведьмачь немного над котлом Ориста!

А это особый прикол. Конечно, нельзя звать меня первым именем, нужно обязательно сократить второе. Не знаю, кто придумал, но распространилась эта идея очень быстро. Зато никто не забудет, как пожалела меня в первый рабочий день старушка из соседней столовой. За четыре года так и не привыкла к прозвищу, поэтому морщусь от досады. Но к котлу подхожу, раскрывая на ходу толстый блокнот — личные записи.

— Это что? — указываю мешалкой на фиолетовую с зеленцой жижу.

— От гастрита, — признается Орест. Он уже немолодой алхимик, ошибок в ингредиентах не допускает, рецепты знает наизусть, иногда позволяет себе экспериментировать, но не на работе. Впрочем, поведьмачить меня вызывают тогда, когда не ясно, что не так. У меня неплохо с нюхом, в моем доме часто рождались ведьмы, их записи я читала, как сказки на ночь в детстве. Так что я помешиваю зелье и пытаюсь понять, откуда зеленца и легкий запах свежести. Последний признак указывает на живой компонент, но в рецепте такого нет. И эта зеленца… Размышления вдруг прерывает ворвавшийся в помещение курьер:

— Лайм Виктори Флейм. Послание! Послание для Лайм Виктори Флейм!

На него все шикают и дальше порога в огромную лабораторию не пускают. Нечего постороннему ходить между котлами, еще заденет что-то или пылью натрясет. Мысли с курьера опять скачут обратно к некондиционному зелью, и меня пронзает догадкой:

— Орест, потолок! Травяной паук!

Единым слитным движением все котлы накрываются крышками, огонь под ними убавляется. Большинство зелий пострадает от смены температурного режима, утратив часть свойств. Но это не так серьезно, как полностью испорченное снадобье от попавшего в жижу травяного паука. Если я ошиблась, то убытки могут погасить частично из моего кармана. Это не смертельно, но нежелательно. Жить впроголодь — не мое любимое увлечение. Но шеф знает, что я редко ошибаюсь, да и лучше подстраховаться и убрать этих насекомых, пока чрезмерно не расплодились.

Курьер продолжает топтаться у порога, пока алхимики несут и устанавливают лестницы. Я с силой сжимаю ладони в молитвенном жесте, когда парнишка из подмастерий влезает под потолок.

— Травяной паук! Целая колония!

Под расстроенные восклицания алхимиков медленно выдыхаю и бреду обратно к своей конторке. Подозрения подтвердились, дальнейшее — не моя забота. Зевая, ставлю на горячий камень маленький жестяной чайничек, щедро сыплю в воду пригоршню цветов и тонких веточек. Настой поможет взбодриться и выдержать дальнейшие процедуры по очистке помещения. Шеф будет орать на чистильщиков, подозревая их во всех грехах, а чистильщики вяло огрызаться. Но последние не виноваты: травяного паука очень легко занести вместе с ингредиентами. Перебирать сырье так тщательно, как это делается в лабораториях более престижных районов, у нас нет ни денег, ни времени.

Алхимики тихо переговариваются, начинают рассасываться по комнатушкам, магазинам и соседним столовым. Остаются единицы, чтобы следить за вяло булькающими зельями. Тогда я снова замечаю курьера. Тот уже перестал дергаться и уныло подпирает стену у выхода из лаборатории. Ловлю его взгляд и маню пальцем. Все равно все котлы закрыты еще на несколько часов. За письмо ему положена мелкая монетка. Я беру пухлый большой конверт из коричневой плотной бумаги и еще один, плоский и помятый, расписываюсь в ведомости и отпускаю курьера на свободу.

Настой как раз готов. Наливаю темно-золотую жидкость в большую керамическую чашку и отставляю остывать. На большом конверте весьма знакомый герб — три языка пламени, герб моего дома. Нехорошо ноет в области диафрагмы, когда с треском переламываются восковые печати, и я достаю стопку листов на свет. Письмо из дома написано почему-то почерком моего дяди, остальные документы в конверте пестрят печатями других домов. Чуть больше года прошло с тех пор, как я видела подобные официальные письма. В прошлый раз это было приглашение на праздник совершеннолетия моего младшего брата. Так что мне не остается ничего другого, как начать читать.

«Девочка моя, с прискорбием спешу сообщить, что 19 мая сего года твой старший брат и оберег нашего дома Амир Виктор Флейм скоропостижно скончался…»

Фразу приходится перечитывать несколько раз, пока ее смысл до меня доходит. Ведь Амир не мог умереть. Строчки о том, как и кто подтвердил его смерть, пробегаю глазами. Сейчас не время раскисать, оплакать брата я смогу и позже, а вот знать, о чем распинается дядя, нужно уже сейчас.

«Я взял на себя смелость организовать похороны…»

«Наши соседи скорбят вместе с нами…»

«Поминальный ужин был скромным…»

«Надеюсь, твой будущий супруг позаботится о нашем доме…»

Что?! Дальнейшие строки в письме целиком и полностью посвящены тому, как важно для дома и земли Флеймов мое будущее замужество. Поскольку оберег нашей земли утерян, а младший брат не может быть оберегом. Так что мой долг как наследницы — обеспечить дом Флеймов защитником в «эти смутные времена» и родить новый оберег.

«Ваша свадьба назначена на 29 мая этого года. Посланец от сиятельного Фьюрина следует за письмом и найдет тебя почти сразу после твоего ознакомления с этими строками…»

Фьюринов? Сжимаю пальцами переносицу, пытаясь привести мысли в порядок и вспомнить, что я слышала про этот дом. Кажется, их представители были у нас в гостях, когда я была еще мелкой — лет восемь, не больше, а наши родители были живы. Их оберег только стал совершеннолетним и вступил в силу. Если с тех пор ничего не изменилось, то мой жених где-то на десять лет старше. Скорее всего, второй брак. Обереги рано женятся и заводят потомство. Мой брат был исключением: влюбился в ведьму и не мог выбросить плутовку из сердца, как не увещевал его дядя.

Предки! Что делать? Новости не укладываются в голове. Невозможно просто так принять смерть родного человека. Невозможно унять ярость от того, что мне даже не дали проститься с братом, не дождались, не оповестили… А письмо дядя отправил явно после заключения помолвки. Сутки оно болталось в руках курьера, так что до дня свадьбы всего шесть дней остается. Спихнуть хотел племянницу быстрее, понимаю. Жить-то мне придется в землях мужа. А младший братик еще слишком юн, чтобы распоряжаться хозяйством, даже таким бедным, как наше. Всем будет заправлять дядя. Быстро сообразил и вовремя подсуетился, старый хрен.

Пачка документов — официальные заверенные бумаги на брак — мой с неким Эрихом Морестом Фьюрином. Здесь самый полный комплект печатей и подписей, несколько поверенных, подтверждения свидетелей. Только меня не спросили. Зная дядю, могу с уверенностью сказать, что все обстряпано так, что не подкопаешься. Даже я, натасканная мамой в законах и юридических тонкостях, не найду лазейки. Да и что тут искать? После смерти старшего брата я действительно должна выйти замуж или умереть, передав право продолжить род младшему брату. Для магии нашей земли нет другого варианта. Я же говорила: быть аристократкой в наше время — пропащее дело.

2. Старший брат и младший брат

Настой остыл, но все еще способен освежить голову, прояснить сознание, успокоить. Чистильщики натирают уже вторую половину потолка. Я без единой мысли слежу за их командной работой. Хотя подумать мне есть о чем. То, что произошло в моей семье, периодически случается. Прецеденты бывали. Благодаря истории срок на замужество или женитьбу растянулся до полутора лет — полгода на траур по старшему родственнику в линии и год на поиски нового защитника или жены. Противно? Еще как! Но отсутствие оберега на землях дома приводит к разрушению дома. Меньше всего мне хотелось бы знать, что из-за меня пострадали люди, виновные лишь в том, что живут на землях под влиянием моей семьи.

Я не смогу убить себя. Сколько той жизни мне удалось увидеть? Два года обучения и четыре года нелегкой работы в лаборатории — это всего лишь крупица из того, что мне еще придется испытать и пережить. Сознательно отказываться от жизни я не желаю. Да и как бросить младшего братика?

Второе письмо беру с осторожностью. Оно подписано всего лишь инициалами, идентичными моим, — Л.В.Ф. Левис Виктор Флейм. Контуры букв расплываются, они написаны неуверенной рукой, так что чернила слегка размазаны. Милый Левис — очень мягкий и послушный мальчик, до сих пор находившийся под бдительным вниманием и трепетной заботой со стороны старшего брата.

Левис похож на мать, Амир — на отца, а я — вылитая мать отца. Так, по крайней мере, говорила мне мама. Про почтенную родственницу я знаю лишь то, что две ее дочери стали ведьмами и покинули дом, и на старом семейной портрете она действительно такая же, как я: круглолицая, темнобровая, светлоглазая, с короткой темной стрижкой. Отец добавлял, что высоким ростом и он, и дядя пошли в мать, которая была на два пальца выше их отца, без зазрения совести носила мужскую одежду и курила трубку. Для того времени — почти подвиг в сфере равноправия полов. Но чего еще ждать от дома, где в каждом поколении по ведьме, а в некоторых даже по две?

«Сестра моя, Лайм, только тебе я могу доверить весь тот ужас, что царит в нашем доме, и то отчаяние, что охватывает меня…»

Морщусь. Левис с детства испытывает пристрастие к старинным романам и хроникам, из-за чего в момент чрезмерного волнения теперь склонен к излишней витиеватости слога.

«Я на коленях ползал перед слугами, я взывал к силе дома, я молил дядюшку, чтобы повременил он с похоронами дорогого нашего брата. Чтобы дождался он твоего прибытия, Лайм. Но судьба была ко мне не благосклонна. Точнее, дядя был против. Хоронили Амира в закрытом гробу…»

— Вика! Там в магазине какой-то вооруженный хмырь в слишком приличной одежде спрашивает о тебе.

Орест и еще пара ребят поднимаются с лавок и поглядывают в мою сторону.

— А что шеф? — откладываю письмо в сторону. Звать подобных людей в лабораторию никто не будет.

— Говорит, чтоб ты разборки на рабочем месте не чинила.

— А как хмырь выглядит? — мысленно прикидываю, что с подобными типами меня может связывать только факт будущего замужества.

— Лощеный, гладковыбритый, бога-а-атый блондин с длинными волосищами, — описывает один из алхимиков. — На двухместной тачке приехал. Твой?

— Гони его в шею, — уголок моих губ непроизвольно дергается. До нервного тика еще далеко, но слишком много переживаний за это утро. — Меня здесь нет, не было и не будет. А шефу передайте, что разборок на работе никаких не произойдет, но поговорить мне с ним нужно. Зайду в кабинет через четверть часа.

— Ради талисмана нашей скромной лаборатории все, что угодно, — комично поклонились алхимики и, похохатывая, исчезли за дверью.

— Что-то случилось? — Орест, нахмурившись, не сводит с меня взгляда. Отмахиваюсь, объяснять нет желания.

— Дела семейные. Наверное, отпуск придется брать.

— Ничего не поделать, — качает он головой. — Дом — это святое.

Появление «лощеного блондина» все-таки вынуждает меня действовать. На работе оставаться глупо. Необходимо первой добраться до съемного жилья, с которым я сроднилась за эти годы, собрать вещи и купить билет на вечерний поезд домой. Если и можно что-то изменить, то только в месте, где заключалась помолвка. Возможно, переговорив со свидетелями и сделав серьезное внушение дяде, у меня получится добиться расторжения договоренности и возобновления поиска мужа. Его действительно придется искать, но я хотя бы буду иметь выбор и шанс на взаимную симпатию. В общем, план дальнейших действий понятен, но я трачу еще пару минут на то, чтобы прочесть письмо Левиса дальше.

«История падения нашего брата весьма туманна. Ежели, дорогая сестра, ты не интересовалась последними новостями, то сообщаю, что 16 числа мая месяца в наших землях прошло землетрясение высокой силы. К счастью, задеты были лишь малонаселенные районы, но брат посчитал нужным выехать на место происшествия. Ведь всем известно, что твари, разбуженные тряской земли, рано или поздно добираются до человеческого жилья и несут разрушения и смерть. Вместе с братом было несколько человек охраны и две ведьмы из Минорского ковена. Из рейда вернулась лишь одна из ведьм. Бессознательная, она из последних сил летела к нашему дому и несла с собой исковерканное тело брата. Только по одежде, шраму на руке и остаткам темных волос он был опознан. Что за неудача постигла нашего любимого брата? Как случилось, что не смогли справиться с неприятелем ведьмы? Почему не помогла отряду сила оберега? То мне неведомо. Само тело я не видел, ведь хоронили нашего любимого и единственного близкого родственника в закрытом гробу…»

Это просто бред какой-то, фантастический сюжет из бульварной книжонки… Избавиться от чувства нереальности сложно. Я будто выпадаю за грань, где мысли текут в обратную сторону, а слова — это медлительные точки на горизонте. Но мне удается вернуться к более-менее логичному мышлению, правда, только у самого кабинета шефа.

— Мне нужна неделя отпуска, — заявляю с порога. Шеф все равно будет юлить, а у меня времени на словесные кружева нет. А за неделю мне станет ясно: умру я, выйду замуж или со спокойной душой вернусь в эту самую лабораторию и буду работать дальше.

— Проваливай, — он сдается неожиданно легко.

— Вот так просто? — удивляюсь. Я еще помню, с каким пылом мне пришлось выбивать каждый лишний день больничного.

— Я в курсе, что такое символ меча в круге, — получаю странный ответ. — Так что проваливай от греха подальше. Если нужно больше недели, дам. Может, недели и не хватит, чтобы отвадить твоего нового дружка. Только живой вернись.

"Это вы сейчас о чем", — хочу его спросить, но вопрос прерывает раздавшийся под окнами кабинета резкий рев стартующего мощного авто. Я упускаю свой шанс, аудиенция окончена.

Сдержано прощаюсь со всеми, кто попадается мне по дороге, забираю свой обед из столовой и мчусь домой за вещами. Ну, как мчусь? Скорее еду со скоростью общественного транспорта. В трамвае полно свободных мест, часы пик уже прошли. Вытягиваю из внутреннего кармана куртки письмо брата. Остальные документы запихнуты в сумку, рядом с аптечкой и кое-какими зельями, прихваченными с работы.

«Глубину моего горя вряд ли когда-нибудь можно будет описать словами, бумаге не передать моих чувств. Прошу, сестра моя, будь осторожной. Только ты осталась рядом со мной. И, хотя мы давно не виделись, память о тебе согревает меня в этот тяжкий час. Я прошу простить меня, прошу простить нашего павшего брата. Если бы не его смерть, если бы не мой слишком юный возраст, ни за что бы наш дядя не решал твоей судьбы. Я слаб, Лайм, но я не хочу потерять тебя и желаю тебе лишь счастья. Возвращайся в наш дом, вместе мы придумаем, как воспротивиться дяде. Все, что я знаю: для заключения помолвки были использованы давние договоренности на случай потери оберега между домами. Меж домом Флеймов и домом Фьюринов…»

⁂

Дома я первым делом бегу на кухню и, чуть не оторвав дверцу шкафа, вытаскиваю оттуда полупустую бутылку с тягучей полынной настойкой. Делаю глоток. Огненная вязкая жидкость стекает по горлу в желудок. Спустя долгие тридцать секунд, отсчитанные про себя, я делаю еще глоток и чувствую, как спокойствие обволакивает меня.

Амир умер. Разве это возможно? Слишком хороший старший брат, зацикленный на здоровье своих младших родственников, ответственный, не особо красивый, но благородный, смелый. Возможно, смелость его и подвела в этот раз. Разница в возрасте у нас всего неполных три года. В детстве я бегала за ним, а ему это даже нравилось. Мы вместе читали книги вслух, гоняли с машинками по двору, рисовали на стенах дома. Я даже перепрыгнула на класс вперед, чтобы мы вместе ходили в среднюю школу. Но тянуться за ним становилось все сложнее. Сначала погибли родители, потом Амир несчастливо влюбился, а, едва достигнув совершеннолетия, стал оберегом. Я больше не имела права приставать к старшему брату с глупостями вроде разговора по душам или совместного прочтения книг. О ведьмах тоже лучше было не упоминать в его присутствии.

Старший брат пытался соответствовать мнению окружающих и быть достойным хозяином дома Флеймов. Младший братишка с головой ушел в литературу, совершенно не разбирался в дипломатии и военном деле и чаще витал в облаках, чем знакомился с реальностью. А я хлопнула ладонью по столу, отсекая все дядины возражения, добилась разрешения Амира на отъезд, собрала те гроши, которые удалось сохранить за детские и юношеские годы, и отправилась искать свое счастье. Потому что родной дом все чаще становился причиной моего плохого настроения.

⁂

Когда становится совсем невыносимо, я прекращаю сборы и позволяю себе рухнуть в продавленное кресло. Слезы текут по щекам, а я не препятствую им. Что толку сдерживать рыдания, копить в себе грусть? Я позволяю своей печали и ярости вырваться наружу и покинуть мое сердце. Алкоголя в бутылке совсем на донышке, но пьяной я себя не чувствую — слишком остро воспринимается реальность, чтобы забыться в опьянении. Я еду домой. Мои братья ждут меня.

3. Пятничный поезд

Я выбегаю из дома с огромной дорожной сумкой и сразу же натягиваю на голову капюшон куртки. С неба срывается противный мелкий дождь. Туч как таковых нет, значит, ливня можно не ожидать и зонт не нужен. Сама природа намекает, что день у меня сегодня отвратный, так что можно мне посочувствовать — затянуть небо серой пеленой. Мимо остановки с рокотом проносится «купейное» авто серебристого цвета и резко сворачивает в проулок. Мне даже интересно, кто это такой приехал к моим соседям по дому, но из тумана тяжело выползает, позвякивая на ходу, трамвай. И, кроме праздного бесполезного интереса, мне есть, чем занять голову. Например, съесть булочку с сыром. Остальную часть обеда стоит придержать до отправления поезда, потому что путешествия всегда вызывают у меня аппетит.

Вокзал Викки похож на саму жизнь. Он то блестящий позолотой и пахнущий духами на верхних этажах и в уютных комнатах класса люкс, то пропахший немытыми телами, объедками и сигаретами в помещениях общественного пользования — туалетах, столовой, залах ожидания. У кассы я стою непомерно долго, очередь злобно поедает мою спину глазами. Начинаю нервно стучать пальцем по стойке, но служащий только напряженно клацает кнопками, а потом вдруг куда-то убегает. За моим плечом — возмущенный стон толпы. Операционист быстро возвращается. Правда, не один, с ним приходит коллега в стандартных цветах вокзальных служащих, только ее одежда лучшего качества и бирка на груди сообщает о «заместителе начальника какого-то там».

— Просим прощения, но мы не можем выдать вам билет.

На несколько секунд я просто выпадаю из реальности.

— Что, простите? По какому праву?

— Не могу знать. Распоряжение сверху. Пожалуйста, пропустите следующего клиента.

Я медленно отхожу от стойки. Конечно, можно начать громко скандалить, перекрыть доступ другим клиентам и мешать работать операционисту. Но добьюсь этим лишь того, что загремлю в каталажку до выяснения подробностей и пропущу поезд. Он — это фактически мой единственный способ добраться домой, поскольку личного авто у меня нет, а брать внаем транспорт не позволяют средства.

— Девушка, документы забыли, — догоняет меня «заместитель начальника какого-то там» и, цепляя под руку, отводит в сторону. Я в панике хлопаю себя по внутреннему карману куртки и с удивлением обнаруживаю, что ничего не забыла. Но не успеваю спросить, как сотрудница вокзала начинает быстро шептать, суя мне в руки какие-то бумажки, будто те — действительно удостоверяющие мою личность документы:

— Моя мать — член совета директоров нашей железнодорожной системы, заказ на вас пришел от кого-то из инвесторов, дескать, невыезд по семейным обстоятельствам. Брак по принуждению, ведь так?

— Почему вы так решили? — морщусь в недоумении.

— На бланке печать — меч в круге. Большие города земель Фьюринов давно получили право использовать собственные печати. Викка входит в их число. Так что меч в круге встречается только на документах, связанных с самой семьей Фьюринов, а не с ее землями… Например, на брачных договорах. Моя мать в этом хорошо разбирается, так что я знаю, что говорю.

— Вот как, — мне хочется срочно развернуть письмо дяди и пересмотреть все печати, что там проставлены, но я гашу этот порыв. Сейчас не время, да и кажется мне, что говорящая со мной женщина права.

— У вас, аристократов, вечно все кувырком и не по-человечески, — продолжает она, сочувствующе качая головой. — Возьмите эти бумаги, покажите их проводнице восьмого вагона. Ее напарник заболел, так что в купе проводников есть свободное место. Бумаги уничтожьте, как только поезд тронется…

— Зачем вы рискуете?

— Я всего лишь отдаю вам документы, — подмигивает. — Сама не терплю принуждения в отношениях и другим этого не желаю. К тому же я вас узнала, вы с моим братом учились на одном курсе. Алекс Роуж, помните такого?

— Конечно, передавайте ему мои наилучшие пожелания, — жму ей руку, по вокзалу разносится резкая мелодия, предупреждая о скором отбытии поезда. Бумаги перекочевывают в мой карман. — Спасибо!

— Удачи, — слышу выкрикнутое в спину, но ответить нет времени. Я бегу к поезду.

⁂

Купе крошечное, узкое, внутри пахнет гарью и неожиданно апельсинами. Верхняя полка завалена ящиками и пакетами. Аккуратно присаживаюсь на нижнюю, запихиваю свои вещи под хлипкий малюсенький столик и жду. Приглушенно раздается последний сигнал, поезд дергается, вагоны шатает, а потом начинается неспешное движение. На сердце становится спокойнее, так что можно взяться за уничтожение тех самых бумаг — краткой записки с просьбой меня расположить, безымянного билета, которые выдаются сотрудникам железной дороги, и маршрут-квитанции. Я отрываю маленькие клочки и складываю их в небольшую кучку на столе. Занятие медитативное и небыстрое. Получившееся перемешиваю и сжимаю в бумажный шарик. Только тогда двери в купе распахиваются.

— Так, здесь тебя никто не потревожит, — быстро тараторит проводница. — Слишком не мелькай по вагону. Если выходишь, дверь прикрывай и долго не отсутствуй. На остановках не выглядывай. Нужно что-то купить, спроси у меня. Я буду либо в операторской, либо в соседнем вагоне. Над тобой ящики — можешь взять пару апельсинов, кузина передала, вкусные, зараза! Держи постельное белье. Окно открывается, но туго идет, так что не бойся, сильнее дергай. Если кто заглянет, не пугайся, а сразу отвечай, что ты вахтовый работник на шлагбаум, едешь до станции Осокорки, — она достает из встроенного шкафа пачку листовок. — Вот, заполнишь. Но путевку обычно не спрашивают. Кому надо? Все вокруг свои. Если кто стучать будет, особенно посреди ночи, гони их прочь. Все, располагайся, я убежала…

Мне остается только улыбаться. Я закрываю дверь купе за замок и достаю из-за пазухи пухлый конверт со сломанным восковым оттиском Флеймов. Это так символично — переломленные пополам три языка пламени. Среди документов о моей помолвке действительно мелькают печати с изображением меча в круге. А это значит, что в Викку я могу и не вернуться. Если вся эта канитель с браком закончится неприятно для обеих сторон, то в земли Фьюринов мне ход заказан. Я не настроена оптимистично. Оберег этих земель не чурается показывать свою власть, чтобы задержать меня, ограничить мое передвижение. А мне не нужен подобный человек рядом, не говоря уже о постели. Значит, придется сражаться.

В комнатке становится невыносимо, до слез душно. Воздух не желает проталкиваться в мое горло, сведенное спазмом. Я подскакиваю с места, сильно дергаю ручку маленького окошка и распахиваю его. Ветер влетает внутрь, разметав бумаги. Пахнет влагой, металлом и городом, за окном мимо проносятся заводские площадки и громады конструкций из стали и бетона. Я вытягиваю руку, ловлю мелкие капли дождя. Меня немного трясет от перепада температуры. Потом я вспоминаю об обещании сестре Алекса Роужа. И бумажные конфетти в один миг разлетаются с моей ладони под порывом ветра.

⁂

Я ложусь спать практически сразу после отправления и неожиданно быстро засыпаю. Удивительно, но ничего впечатляющего не снится, хотя день был богат на грустные новости и странные события. Просыпаюсь от толчка, по всей видимости, это очередная остановка поезда. Фонарь на перроне противно бьет желтым светом в глаза. За окном темно, на часах почти полночь. Пока поезд не трогается снова, приходится сидеть и ждать. Все же меня предупредили не выходить из купе на остановках. Немного пошатываясь, навещаю санузел и, проведя мокрыми руками по лицу, наконец, полностью просыпаюсь.

В спальном купе проводников ходить негде, можно только стоять, переминаясь с ноги на ногу. Я ем и долго пью чай, но чем дальше, тем становится понятнее, что выйти и пройтись просто жизненно необходимо. Хотя бы ради того, чтобы глянуть расписание остановок и немного размять ноги. Позже у меня такой возможности не будет. Около шести утра поезд въедет на территории Флеймов, в густонаселенную часть моей земли. Скорость движения снизится, остановки будут у каждого столба, пассажиры станут толпиться в тамбуре и бродить по вагону, пока к обеду мы не дотащимся к Фениксу, столице земель Флеймов. Тогда мое возвращение домой закончится.

Я выхожу в вагон, он плацкартный — вокруг ноги, одеяла, багаж. Где-то тихо мяукает кошка, из другого конца ей вторит звонкий храп. Проводницы не видно, так что решаюсь поискать ее в соседнем вагоне. И тут возникает дилемма: какой из соседних вагонов имелся в виду? Логика и удобство подсказывает, что тот, в который ближе идти.

Поезд покачивает, ночью скорость всегда выше дневной. В проеме между вагонами темно, прохладно и шумно. Ненадолго я задерживаюсь в тамбуре, смотрю в залапанное окошко, но вокруг тьма, изредка расчерченная далеким светом фонарей. Следующий вагон встречает меня красной ковровой дорожкой, легким запахом кофе и полумраком узкого, но ничем не заставленного коридора. Оказывается, соседний вагон — это вагон повышенной комфортности. Здесь в стоимость билета входят завтраки, широкие мягкие полки, меньшее количество соседей и более качественное обслуживание, чем предоставляется в плацкарте.

В конце вагона рядом с аварийным освещением — гроздью крошечных тускло-желтых лампочек — какой-то пассажир пытается разглядеть что-то на бумаге. Сразу видно того, кто никогда в поездах не ездил. Подхожу чуть ближе и поворачиваю едва заметный рычажок на светильнике. Газа в лампе становится больше, в коридоре светлеет. Теперь хорошо видно изображенную на фотокарточке женщину.

Образ на фото заставляет меня ненадолго выпасть из реальности. Странно видеть себя на карточке и не помнить, когда это фото было сделано. Владелец фотографии долго сверлит меня взглядом. В то время как я пытаюсь сообразить, как бежать от него. В нем все, как и рассказывали мои алхимики-коллеги: светлые длинные волосы, отличный костюм и добротные сапоги. Презрительно поджатые губы слегка приоткрываются, шевелятся беззвучно. Я читаю по его губам свое имя. Несколько ударов сердца мы таращимся друг на друга. А потом поезд входит в поворот. Мы, неподготовленные, врезаемся в стену вагона. Он влетает в собственное приоткрытое купе, я всего лишь больно бьюсь плечом о деревянную панель коридора. Это становится своеобразным знаком, разрешением на старт. Я бегу от него, он — за мной. У меня совсем крошечная фора: я лучше приспособлена к передвижению в поездах, зато у него ноги длиннее. Так что добраться до своего убежища я успеваю, а вот закрыть его — нет.

Я не спрашиваю его ни о чем, просто сразу пинаю в коленку, пытаясь вытолкнуть в коридор. Он растопыривает руки, цепляется за края полки. Что в узком проеме комнатки дает свои результаты. К тому же мне никак не проскользнуть мимо, даже стоять совсем невозможно. А из-за пинка я сама теряю равновесие и сажусь на спальное место, с трудом избежав встречи со столиком.

Я слышу щелчок и в ужасе понимаю, что незнакомец закрыл дверь в купе. С трудом можно разобрать, что происходит в полумраке, но мне это удается. Он поворачивается и слегка трясет ногой, кажется, удар был что надо, мне впору гордиться. Сквозь шум поезда слышно негромкое хриплое:

— Вот теперь, когда тебе бежать некуда…

Он делает шаг вперед и ставит колено на нижнюю полку, а я забиваюсь дальше в угол, к стене.

— Успокойся ты, я не причиню тебе вреда, — говорят мне. Но как тут можно верить, если он в то же время как клещами вцепляется пальцами мне в голень и тянет на себя. Я решаю, что пора завыть от ужаса, когда ситуация становится еще более катастрофичной.

Поезд извивается всем составом, слышится визг тормозов. В голову не приходит никаких других причин ночной остановки, кроме как пересечение границ. Пятничный поезд, вспоминаю я и даже немного отвлекаюсь от сложившейся ситуации: закрытое купе, неуклюжий, но от этого не менее опасный мужчина, который, несомненно, из семьи моего жениха. Не зря мой работодатель упоминал меч в круге. Хотела бы сказать, что живой не дамся, но имею смелость признаться себе, что ни за что не покончу с собой. Убежать попытаюсь, но не убиться. Слишком многое от меня зависит.

Мужчина возвращает мое внимание, неожиданно сильно накренившись в мою сторону. Его рука, белеющая рукавом рубашки в темноте, пытается зацепиться за гладкое дерево маленького столика. Колено незнакомца утыкается в край полки. Он кренится еще сильнее вперед, не удерживается, вытягивает руку и какой-то миг из последних сил держит свое тело на весу. Матрас подо мной прогибается от его тяжести.

— Эй, ты что делаешь?! — я слишком поздно понимаю, что с ним что-то не так, и начинаю шевелиться, пытаясь выползти из-под нависшего надо мной тела. Не успеваю. Его рука соскальзывает с края столика, вторая подгибается — и тело падает. Я на секунду почти теряю сознание — тяжелая голова с силой рушится мне в район диафрагмы. А когда прихожу в себя, то оказываюсь пригвожденной к спальному месту в закрытом купе.

Предки, за что мне эти муки?! Путем проб оказывается, что большая часть тела мне недоступна, а проблемный незнакомец не подает никаких признаков присутствия сознания. И только по мерному биению сердца можно определить, что он жив. Следовательно торчать в этом положении мне придется вплоть до того времени, когда обо мне вспомнит проводница и захочет открыть купе.

Благо, я сидела, когда он решил упасть. Поэтому сейчас у меня свободны руки и есть шанс дышать почти всей грудью. Его голова упирается мне в живот, плечи и торс прижимают мои ноги к кровати. Не так сильно, чтобы я не чувствовала конечностей, но достаточно, чтобы не могла сдвинуться с места. Сбросить мужчину с себя тоже невозможно, он удобно успел примостить свой зад на спальное место. Одна нога, конечно, у него свисает, но этого явно недостаточно.

— Слезь с меня, идиот, сейчас же!

Через полчаса упавший мужчина становится гранитной плитой, придавившей полтела, а мне в достаточной мере надоедает сложившаяся ситуация. Я тяну его за нос, хлопаю по щекам, дергаю за растрепанные волосы — и добиваюсь сдавленного стона.

— Не могу… — стонет незнакомец и еще раз пытается пошевелить конечностями. — Почему мы стоим?

Я выглядываю в окно, насколько это возможно в моем положении. Удается увидеть только край береговой линии и множество отражающихся в воде огней. Легкий туман стелется над поверхностью, но это и не удивительно. Ламель — озерный город. И разговоры между проводниками, пассажирами и работниками станции с характерным акцентом очень хорошо слышны в ночной тишине.

— Потому что ждем своей очереди на Ламельском мосту.

— Этого не может быть, — он снова стонет и дышит так тяжело, что мне становится страшно: не помер бы. — Мы же должны быть в Валере к рассвету!

Я позволяю себе рассмеяться:

— Это пятничный поезд, идиот. Через Валер идут все поезда, кроме пятницы и каждого второго понедельника. И слезь с меня.

— Значит, мы за пределами земель Фьюринов? — он шепчет с таким искренним изумлением, что я начинаю испытывать раздражение.

— Да! Слезь с меня! — пытаюсь вывернуться из-под чужого тела, но безрезультатно.

— Не могу. Мы больше не в землях Фьюринов. Почему я еще жив? Ведь это смерть. Ничего не могу. Даже понять не могу, — раздается равнодушный запинающийся шепот. И тело, пригвоздившее меня к спальному месту, становится еще тяжелей. Проходит немало времени, пока этот бред умирающего раскладывается в моей голове на составляющие, из которых следует только один вариант. Я понимаю, что день ужасных новостей для меня не оканчивается. Этот весящий целую тонну идиот не был послан за мной моим женихом, о нет.

И он не просто идиот, он чокнутый придурок. Ибо только чокнутый придурок, будучи оберегом, сядет на поезд, даже не проверив, куда он идет. Захотелось ему, видите ли, невесту поймать. Два котла жгучего соуса в задницу этого Фьюрина, чтоб ему пусто было! Только его трупа мне и не хватает для полного счастья. Иногда начинает казаться, не в обиду другим оберегам, что великая сила, присущая их природе, блокирует кое-что важное для обычного человека — инстинкт самосохранения. Таким безголовым парнем был мой старший брат, таким же, по всей видимости, является и мой непрошенный жених.

4. Запертые в купе проводника

Что вы знаете о панике? Абсолютно точно ничего. Пока вы не оставались в запертом купе со сдыхающим на ваших руках оберегом на границе его земель, не имея возможности остановить поезд или хотя бы вытащить придурка из вагона, вы ничего не знаете о панике. Вот они, земли Фьюринов, всего в тысяче шагов от меня. Но пока этот чокнутый кретин, он же оберег, придавливает меня к полке своим весом, ничего сделать я не могу. Только наблюдать.

А этот хрен с горы медленно дохнет. Интересно, что по обыкновению оберег, потеряв связь с родной землей, околевает мгновенно. То ли у Фьюрина все, не как у людей, то ли мне по жизни все бракованное достается. Этот решил растянуть свою агонию. Вот уже скоро поезд двинется дальше, усугубляя сложившуюся ситуацию с каждой секундой.

— Эй! Помогите! - ору. Я не фанат громких выкриков, но мне же нужно чем-то оправдать свое бездействие. Скажут еще, что строптивая невеста укокошила жениха, даже не дождавшись свадьбы. Общественный резонанс, публичные обмороки, моя депортация, народный суд и другие ужасы. От представленного меня передергивает.

— Помогите! Утопленника вам под одеяло! Оберег умирает! Насилуют! Пожар!

Бесполезно, конечно, но что тут еще сделаешь? Купе маленькое и забито всякими поглощающими звуки вещами. Окно закрыто, дверь тоже. Да и звукоизоляция здесь не настолько плоха, чтобы меня услышали на улице. Зато от шума Фьюрин начинает стонать интенсивнее.

— Да чтоб тебя располовинило! — в сердцах бросаю, но тут же быстро прикрываю ладонью губы. Не хватало еще этого. Умерший навалившийся на меня, но целый мужчина предпочтительнее такого же, но располовиненного.

«Да, Лайм, ты цинична как самая отъявленная ведьма», — говорю я сама себе и медленно выдыхаю, пытаясь успокоиться. С чего бы еще такие шуточки, как не от нервов? Руки у меня трястись начали с самого начала, губы чуть позже, а сердце так вообще колотится не переставая. А этот стонет, жалобно и обреченно. И я зачем-то ему волосы поправляю, касаюсь пальцами лба и глажу по щеке. Каким бы наглецом он не был, но живой все же человек. Пока.

Когда поезд дергает так, что вагон чуть ли не подпрыгивает, я вижу шанс. Если не выползти из-под тела Фьюрина, то, по крайней мере, улучшить свое положение. Вот такая вот я прагматическая тварь. Но иначе, когда нас найдут, здесь будет два трупа. И мой расплющенный будет смотреться куда более отвратно, чем оберега. Мне удается правильно угадать направление толчка и сдвинуть тело немного вбок. Потом следует еще один сдвиг — и поезд полностью становится на железнодорожное полотно Ламельского моста.

Фьюрин тяжело дышит мне в подмышку, я так же тяжело дышу, но уже от физических упражнений. В итоге у меня свободна еще одна нога, а оберег завалился слегка на бок. Но потребуется еще немало сил, чтобы скинуть его с себя окончательно. Хорошо бы он к этому времени жив остался.

Пока я раздумываю и размеренно дышу, поезд дает три гудка и начинает движение. Я все-таки не успела. С жалостью глажу по голове бессознательного идиота, размеренно и гулко дышащего. От этого легкого движения он вдруг приходит в себя, охает и мычит:

— Где я? Что происходит? Почему темно?

Я на несколько секунд прикрываю глаза, пытаясь успокоиться. Сама чуть не до потолка подпрыгнула от удивления, когда он очнулся. Боялась, что оберег в конвульсиях биться будет, как только отъедем от границы. А ему побоку. Как лежал себе, так и лежит.

— Почему темно? — переспрашиваю, оглядываясь. В купе уже и не темно вовсе, время близится к рассвету. Не мог же он ослепнуть? Или мог? В панике я приподнимаю голову Фьюрина и, не придумав ничего лучше, укладываю себе на грудь. Первый осмотр — облегченно выдыхаю. Глаза у него просто закрыты.

— Придурок, — жалуюсь неизвестно кому. — Глаза раскрой.

— О, действительно, — раздается в ответ, и гляделки тут же распахиваются. Он вращает глазами, осматриваясь вокруг. И беззаботно спрашивает очевидное: — И на чем это таком мягком я лежу?

— Раз тебе так полегчало, то уже не лежишь! — пытаюсь столкнуть голову с себя и сталкиваюсь почти что с мольбой:

— Верни, верни обратно, и слова не скажу. Только поверни меня немного вбок, а то так нос упирается.

— Вот сам бы и повернул.

— Не могу, не понятно, что ли? — и тут я замечаю, что и с разговорами у него проблемы: челюсть практически не шевелится, только язык, из-за чего слова невнятные. И да, конечности так и остались вялыми и тяжелыми. Только глаза раскрываются и язык шевелится.

— Ты еще благодарна должна быть, я по нашему континенту в списках холостых и богатых на почетном пятом месте. И то из-за того, что у меня наследник есть и я оберег, а, значит, со мной не съездишь на побережье Аюри и не попьешь коктейлей в Сау-Доу, — бурчит, не унимаясь, Фьюрин. Я закатываю глаза и еще больше раздражаюсь. — И я все вижу! Точнее, не вижу, но знаю, что ты сейчас глаза закатила. А где твое спасибо за то, что я не умер? Жаль, что после свадьбы у меня не будет возможности подать на тебя в суд…

— Ах, ты ж, скотина! — пытаюсь столкнуть с себя тело. Мне некогда разбираться, предсмертный это бред или его личный отвратительный характер.

— Ты еще скажи, что тебе что-то не нравится!

— Не нравится! В общем, мне не нравишься ни ты, ни наша предполагаемая свадьба, ни сложившаяся ситуация. И у меня от твоей головы вмятина в груди будет, но это частности.

— Я — великолепная партия! К тому же наши семьи связаны договоренностями, которые необходимо чтить. И, знаешь, твое колено пытается отбить мне немаловажную часть моего тела, но я не жалуюсь.

— Что? Гадость какая, — пытаюсь убрать колено из подозрительных мест. — Ты мне судьбу испортил, придурок!

— Я даю твоим землям стопроцентный шанс на выживание. Это я напоминаю, вдруг у тебя склероз. За моей поддержкой стоят неплохие денежные вливания в вашу разрушенную экономику, — фыркает. — И не ерзай!

— Хочу и ерзаю! В карман дяде эти денежные вливания, а не в экономику. Продажная свинья, а не родственник. А ты ничем не лучше его, мажор, привыкший получать все за деньги, — от ярости я вцепляюсь Фьюрину в волосы и сильно тяну. А потом замечаю неладное: — Так, я не поняла. Руками-ногами ты, значит, шевелить не можешь, череп твой тяжеленный мне толком дышать не дает,вставать ты отказываешься. Дескать, сил нет. А что это мне в ногу такое упирается, а? Ты что издеваешься?!

— Я же говорил, не ерзай. А ты еще и грудью перед глазами трясла. Так что фактически я не виноват.

— Предки! Ну, ты и скотина. Еще скажи, что это не твое.

— Нет, почему же, мое. Но это неконтролируемая реакция.

— Лучше бы ты ее проконтролировал. Иначе можешь и не досчитаться твердых частей тела.

— Хорошо, хотя мне откровенно сложно понять, почему я должен это делать. Мы почти женаты. Но раз ты так хочешь, буду думать о визерских горгонах… Они такие противные, мерзкие и отвратительные. Даже тошно их вспоминать!

— Эй, ничего не изменилось. Ты либо слабо вспоминаешь, либо ты еще тот извращенец!

В области груди вдруг раздается пофыркивание, ржать полной грудью у Фьюрина не выходит, но даже этого мне хватает, чтобы окончательно выдавить из себя остатки жалости к оберегу. Я даже не кричу, потому что крик — это тоже расход энергии. Теперь шевеление моих ног и рук следует определенной цели — или перевернуть этого идиота на бок, или самой вывернуться из-под него. Хм-м-м… если выворачиваться, то стоит быть осторожной. А то рухнет еще Фьюрин на полку плашмя и сломает себе что-то важное. Мне-то все равно, не жалко, да и я не специально вроде бы. Но в суде будет сложнее отбиться от обвинений.

Этот не сразу замечает, что что-то не так.

— Эй, ты что делаешь? Эй? Эй!

Не обращаю внимания на шум и возмущения и делаю пробный тычок. Вполне удачно. Тело Фьюрина слегка качается, мне удается поменять расположение свободной ноги, вклинить локоть и чуть сдвинуть плечо. Хорошо, что на нем не шелковая рубашка. Ничего, кем мне только не довелось работать в бытность студенткой. Куда и как применить скромную силу рук и ног, я найду. Тело поддается, я направляю движение — и, наконец, немыслимым толчком переворачиваю верхнюю часть мужчины на бок. Закидываю безвольную руку за спину. Фьюрина забавно скручивает, он уже не орет, а презрительно и злобно сверлит меня взглядом.

Я удобно сажусь, разминаю руки, шею и потягиваюсь. Дальше просто сгибаю ногу оберега в колене и вытягиваю свои занемевшие конечности. Кое-как встаю, делаю пару шагов и замираю, наслаждаясь чувством свободы. Включаю свет в купе, пью воду. Фьюрин что-то хрипит за спиной. Фыркаю — вот уж кто не рад моему освобождению. Хотя мог бы и поблагодарить, я же помощь приведу. Точнее, сообщу начальнику поезда и сойду на следующей же остановке. Мало ли что кому придет в голову по моему поводу. А так вообще замечательно: пока вокруг оберега будет суматоха, я тихо на попутках доберусь до Феникса. Здесь совсем немного остановок осталось.

За спиной хрип переходит в какое-то звериное сипение. Я оборачиваюсь и обнаруживаю, что Фьюрин не просто задыхается, а уже синеет. Глаза у него закатились, видны лишь белки в красных прожилках, рот приоткрыт, по подбородку стекает слюна. Все тело как-то странно трясет мелкой дрожью. Я на секунду замираю столбом, разрываясь между «позвать на помощь» и «помочь самой». Звук из сипения вдруг становится воем и окончательно стихает. Я прихожу в себя и бросаюсь к бестолковому оберегу. В голове бьет набатом мысль, что у него что-то защемило, когда я его переворачивала. Хотя что я ему, здоровому на вид мужчине, могла сделать?

Первым делом приоткрываю ему рот, благо ни рвоты, ни слизи или инородных предметов там нет. Хорошо, что полка твердая. С криком окончательно переворачиваю Фьюрина на спину, прикладываю пальцы к шее, ищу сосуды, но пульс не прощупывается. В голове все плывет, в том числе и методы оказания первой помощи. В лаборатории нам каждый год проводили семинар с практическими занятиями. Потому что при отравлении некоторыми веществами алхимики могут и не дожить до прибытия помощи. Вот и учили всех справляться самостоятельно. Меня тоже. Но что же там было? Предки! Где должны быть руки? А скорость? В голове возникают громадные цифры пятнадцать и два. Пятнадцать нажимов и два выдоха, понимаю, а ладони, между прочим, уже давят на грудную клетку. Вот это как, оказывается: глаза боятся, а руки делают.

На третьем заходе Фьюрин вдруг дергается. Я интуитивно подхватываю его подмышками и вздергиваю вверх, сажаю, удерживаю так, насколько хватает сил, чтобы он проморгался и, как мог, откашлялся. Но вскоре приходится уронить его обратно на спальное место, потому что всплеск адреналина у меня уже прошел, сил больше не осталось, а руки сложно даже сжать в кулаки, настолько они дрожат.

Мы приходим в себя одновременно. Он прекращает неосознанно моргать, а взгляд становится более цепким. А я, наконец, обнаруживаю, что так и сижу на его бедрах.

— Спасибо, — слышу хриплое.

— Сочтемся, — пошатываясь, киваю. После стресса хочется лечь и поспать пару часов, но я останавливаю себя. — Воды?

Он кивает, я сползаю с него. Но стоит мне сделать шаг в сторону, как снова слышу знакомый хрип. Бросаюсь обратно. На этот раз хватает пары легких похлопываний по щекам, чтобы Фьюрин пришел в норму.

— Ты что, издеваешься?! — чувствую, что закипаю.

— Нет, — еле слышное.

— У тебя раньше такие приступы были? К врачам не обращался?

— Нет.

— Теперь точно нужно обратиться…

— Не нужно.

— Мне лучше знать. Продержись немного, я позову на помощь, — мне банально страшно оставаться с ним наедине. Вдруг больше у меня прозрения не случится, и я его не откачаю. К тому же делать непрямой массаж сердца второй раз точно не смогу, слишком устала.

— Не нужно никого звать.

— Ты хочешь сдохнуть? — вкрадчиво интересуюсь.

— Если ты уйдешь, я сделаю это гораздо быстрее.

— Что? — недоумеваю. Он отводит глаза и признается:

— Я догадываюсь, что со мной.

— И? Что с тобой?

— Ничего, просто будь хорошей женой и посиди рядом. После свадьбы пройдет, — тон голоса снова возвращается к покровительственному. Будто с малым ребенком разговаривает. — И почеши мне нос.

— Ага, — понятливо киваю я и демонстративно медленно встаю с полки.

— Не оставляй, прошу, не оставляй! Я больше не выдержу, это ужасно! — такая реакция меня больше устраивает. Возвращаюсь обратно, опираюсь на его грудную клетку и, похлопав по ребрам, требую:

— Итак, рассказывай.

— Ты ведь поняла, что это странно, что я жив, — заметив мой кивок, он продолжает: — Есть такая теория, просто ни один оберег ее проверить не решался. В случае перехода земель под временный обережный покров зона влияния нового оберега, в данном случае меня, какое-то время перестраивается и не является четкой. Ориентировочно установление границ заканчивается с рождением будущего оберега, в нашем случае, Флеймов. То есть выжил я благодаря нашей женитьбе.

— И чуть не умер тоже благодаря ей, — хмыкаю. Пока все логично. — Но мы еще не женаты, не забудь.

— Это фактически мы не женаты, а согласно договоренностям между предками и помолвке — почти одна семья, — лениво возражает мне Фьюрин. — Кстати, дорогая, это и магия подтверждает. Я же живой.

— Не подтверждает, дорогой, — в тон отвечаю я. — Иначе бы ты бы не впадал в агонию, стоит мне отойти от тебя на шаг.

— Поэтому я и говорю, что через пару дней все пройдет. После нашей окончательной свадьбы.

Я поджимаю губы и передергиваю плечами, потом хлопаю его по бедру и говорю:

— Извини, но я против. Пойду, помощь позову.

В этот раз я успеваю собрать вещи и дойти до двери. Фьюрин сначала сыпет угрозами, потом требованиями, дальше просьбами, под конец просто воет, рыдает и стонет, разом теряя весь свой лоск, заносчивость, гордость. Я разворачиваюсь и, с силой вцепившись ногтями ему в бока, привожу в сознание.

— Раньше думать нужно было! Как мне надоели ваши проблемы! Как меня достало собственной судьбой за все расплачиваться! Зачем оно мне? Сам виноват — сам и отвечай за свои поступки.

— Но мы столкнулись в коридоре…

— А я не верю в судьбоносные встречи, — припечатываю. Что-то в моем взгляде или словах цепляет Фьюрина. Он несколько раз глубоко выдыхает и прикрывает глаза, сдаваясь. Его голос слаб и дрожит, когда он отвечает:

— Тогда лучше убей. Не хочу вот так умирать, в боли. С детства боюсь погибнуть, как стандартный оберег — в какой-нибудь стычке с оторванной рукой и при потере крови… Когда ты касаешься, становится не больно. Оружие здесь вряд ли есть, но удушить ты меня сможешь. Я подскажу, как.

Я долго молчу. Он издевается, играет во что-то, давит на жалость или берет на «слабо»? И я не спаситель, чтобы решать за всех их собственные проблемы.

— Ты последний в семье?

— У меня есть дочь, — еле слышный выдох. — Ей всего семь. Зовут Эйлин.

Это уже неприятно. Поджимаю губы, но от ярости, которую внутри меня всколыхнули слова Фьюрина, так просто не избавиться. Я зарываюсь пальцами в его волосы, дергаю, приподнимаю его голову.

— Скотина! Да как ты вообще смел собой рисковать тогда? Хочешь подставить собственного ребенка? И сколько ей будет, когда ее заставят выбирать мужа?

— Семнадцать, — от внезапной боли, вряд ли от чувств к дочери, из уголков его глаз скатываются парочка мелких слезинок. — Но, если применят поправки к порядку вхождения в наследство для случая вымирания рода, то возможен брак в пятнадцать. Только с разрешения совета и с отобранными кандидатурами. Развод возможен после третьего совместного потомка…

— И ты желаешь ей такой судьбы? — отпускаю волосы. У меня больше нет вопросов. Действительно, кто мне эта девочка? Тем более Фьюрин, не жалея, топчется по собственной изувеченной гордости. А вначале был таким самоуверенным, но поздно.

— Это не то, что можно терпеть, — произносит. — Я прошу тебя о милости.

— Что мне делать? — я решаю смириться с ситуацией. Жизнь ведь продолжается, да? За пределами запертого купе — все те же люди, яркое солнце и непрекращающийся гомон. За этими серыми стенами — ветер и буйство красок. За металлом — леса, равнины и водные пространства. Может, и у меня будет шанс еще найти свое место? Ведь там, за тусклым плотно захлопнутым окошком, целый мир.

— Положи меня ровнее, — контролирует мои действия Фьюрин. — Вот так. Запрокинь голову. Клади руки. Да, правильно пальцы давят. Тут дело даже не в силе давления, я же помешать не могу. Просто дави. Сначала будет обморок… Но ты закончи, пожалуйста.

— Ты даже знаешь слово «пожалуйста»? — нервно смеюсь.

— Я даже в курсе, что есть слово «извини».

5. Горько-соленый ветер

Дребезжащий грузовик скрывается за поворотом, подпрыгивая на рессорах. Я переминаюсь с ноги на ногу. Впереди еще не один час пути. Поймаю ли я снова попутку, или придется идти пешком — не важно. Феникс уже на горизонте. Под ногами желтая пыль и выцветшая от солнца трава. Моя земля не так богата лесами, не так благодатна полями и разнообразна недрами. Зато имеется выход к морю, поэтому здесь процветают торговля и ремесла. Должны процветать, я же вижу упадок.

Растрескавшийся асфальт дороги, мусор у обочины, бедность селян в предместьях столицы. Тощие кони тянут покосившуюся телегу с сеном, а дети в ношеной одежде щербато мне улыбаются, прыгая на желтом стоге. Их старший родственник одет не лучше и шмалит дешевый табак-горлодер.

— Запрыгивайте! Прокатим, — дружелюбно машет мне рукой. Я благодарно киваю и бросаю сумку на телегу. Кони не меняют ленивого темпа движения, им все равно — больше одним пассажиром или меньше. Чувствую толчок в бедро. Кроме детей, в телеге еще и дружелюбный пес, который своим милым видом выпрашивает что-то вкусное, не забывая тыкать носом мне в карманы и ладони. Глажу добродушное животное, вытаскиваю из сумки пару прихваченных из поезда апельсинов и раздаю детям. Те визжат, потом вопросительно косятся на старшего родственника и, дождавшись разрешающего взмаха рукой, набрасываются на фрукты.

Фьюрин правильно сказал — этим землям нужно финансирование. Пока дети Флеймов выросли и разобрались в том, что происходит вокруг, стало не из чего приводить что-либо в порядок. Поймать дядю на лжи почти невозможно, на взятке тем более и на расхищении бюджета тоже. Хотя бы потому, что тот, кто по наследству начал править всего-то лет десять назад, и тот, кто вращался в кругах торговых и налаживал связи более тридцати лет, не ровня. В свое время мой старший брат не раз выступал с инициативами, призванными создать хотя бы возможности по улучшению состояния земель. Но на все нужны деньги, которые не в нашей власти. Так и остался Амир всего лишь оберегом, защитой для своих земель, но не правителем.

Ах, если бы хоть с расположением Флейму повезло… Но нет. Вся линия побережья усыпана скалами и мало подходит для высококлассного отдыха, иначе Феникс вместо порта давно был бы курортным городом. Местных, конечно, отсутствие пляжей не смущает, да и я сама привыкла, что в воду нужно прыгать с камня, обратно залезать по скалам, а загорать, постелив покрывало поверх колкой мелкой травы. Но это совсем не то. А единственная приличная набережная занята зданиями и сооружениями порта.

Телега останавливается у кованых в красивый завиток ворот, за которыми виднеется широкий двор, выложенный разномастной плиткой, и простой шлакоблочный дом на зеленоватом древнем фундаменте. Строение, по всей видимости, не раз перекраивали, и выглядит оно смесью бедной, но современной высокотехнологичности и классической, почти замковой старинной монументальности. Во дворе резво бегают пятнистые уточки.

— Спасибо, — говорю я хозяину попутки и спрыгиваю с телеги.

— Будьте здоровы, радетельная, — коротко кланяется мне мужчина, широко улыбаясь, — дети вас проводят к перекрестку.

Он принимается хлопотать над телегой и ее движущей силой и исчезает за воротами. Дети тянут меня за рукава и сумку, о чем-то вереща, рядом весело погавкивает собака, а я все еще не могу выйти из ступора. «Радетельная». Аристократка, которая присматривает за этой землей. Не думала, что кто-то меня узнает, да к тому же будет пользоваться с уважением устаревшими терминами. Но жизнь меня решила завалить шокирующими моментами. Какая из меня «радетельная» — смех, да и только.

Перекрестком оказывается небольшая площадь, центр поселения. Здесь остановка наемного транспорта, пара кафе, столовая, небольшой парк, несколько магазинов, лавка с зельями, административное здание, где прописаны все нужные службы, и красивая новая больница. Именно последняя раскрывает тайну того, почему некоторые местные кивают мне, здороваясь и что-то объясняя шепотом тем, кто меня не узнал. А надпись над остановкой подтверждает, что я действительно в Пшеничках.

Это село всего в двух километрах от Птичьего клюва, пристанища ведьм, урожденных Флейм. Поскольку все мое детство и юность прошли рядом с ведьминской библиотекой и на удивительных рассказах тетушек и бабушек, то не удивительно, что жителям соседнего поселения я тоже примелькалась, а с их детьми даже иногда играла. Больницу здесь отстроил отец, после того, как я, мало того, что сама заболела крапчатой лихорадкой, но и успела заразить своих товарищей по играм.

Может, в котел его, этот Феникс? Особенно сегодня. Время сейчас после полудня, пока доберусь до столицы, и стемнеть успеет. Никто со мной после захода солнца дел иметь не будет. А Птичий клюв совсем близко уже, если присмотреться, вон он маячит, уцепившись за скалы. Полчаса, максимум час, и буду на месте. Даже если он пустует, я знаю, где переночевать и что почитать.

Дорога заросла дикой и полезной травой и цветами, я с наслаждением отыскиваю знакомые травы, а среди них нахожу неядовитую и приятную на вкус. Сахарный стебель пахнет медом и горячей землей. Родной землей. После потрясений последних дней я, наконец, чувствую легкость, будто пришла именно туда, где могу позволить себе передохнуть. Запах почвы и разнотравья подхватывает ветер и обильно мешает с маслянистым запахом сосны.

Чем ближе к Птичьему клюву, тем больше этих деревьев встречает меня на пути. Лес из гладких рыжевато-коричневых стволов становится все выше, кроны образуют надо мной крышу, а дорогу под ногами обильно усыпает иглами. В почве уже сейчас можно разобрать следы песка. И действительно, следующий порыв ветра имеет горько-соленый морской привкус.

Птичий клюв сложно называть замком, поместьем или даже добротным домом. Это пристанище, бывший маяк, некогда монастырь, до этого темница. Узкие высокие стены врезаются в скалу, или же скала погребла их? Серые камни потемнели от времени и побелели от налета соли. На крыше ночами по-прежнему горит огонь как дань памяти тем, кто нашел свою смерть на окружающих этот берег скалах.

Калитка, густо заросшая диким виноградом и плющом, закрыта. Не факт, что в башне никого, калитку закрывали и от непрошеных слишком любопытных гостей. Все же ведьминское наследство не всегда можно назвать безопасным для обывателей. Я иду вдоль забора, касаясь кончиками пальцев жестких резных листков. Сумка уже значительно оттягивает плечо и бьет по бедру, но вот уже становится видно край темно-зеленой воды и узкие ступени вниз. Меня мучает жажда спуститься и опробовать воду: холодная ли или уже достаточно прогрелась. Но спускаться с тяжелой сумкой на плече, а потом подниматься с ней же неохота. Впрочем, запасной ход в закрытый двор Птичьего клюва отсюда недалеко.

Я раздвигаю густую поросль винограда. Здесь он древний, как сама башня, и не плодоносит. Хотя последнее сделано из корыстных побуждений, чтобы посторонние не приближались именно к этому углу. Просовываю руку в зеленую гущу, потом проталкиваю туда же плечо, сумку, голову… Тело со скрипом пролезает сквозь негибкие лозы и щель в заборе. Неизвестно, кто из моих давних предков сделал этот лаз, но то, что все мы благодарны ему, это на самом деле так. Сумка остается по ту сторону, так же, как ненужные куртка и ботинки. Аккуратно пересекаю колючий участок травы рядом с решеткой; лестница вниз сложена из гладких камней, внизу меня ждет лишь мягкий песок. Здесь одно из немногих мест на этом отрезке побережья, где есть намек на пляж. До определенного момента спуск к морю был одним из испытаний среди ведьм на совершеннолетие. Спуститься собственными силами вниз со скалы, искупаться и взлететь наверх. Но, поскольку не в каждом поколении рождались ведьмы, да и население стало относиться к отмеченным даром девочкам более лояльно, была создана эта лестница. Чтобы каждый в округе, кто пожелал насладиться морем, мог это сделать.

Камень приятно греет пятки, песок щекочет стопу. По эту сторону скалы ветер сильнее и вовсю треплет волосы. У кромки воды я останавливаюсь и дышу всей грудью. Соль ощущается на языке, от ветра слезятся глаза, а море, прохладное, но не ледяное, касается моих ног. Вода непрозрачная, темная, глубокого зеленого оттенка, манящая. Как зачарованная, я сбрасываю одежду, полностью, оставляю на берегу даже немногие мои украшения. И, абсолютно нагая, как в момент своего появления в этом мире, медленно вхожу в воду. Холод сначала обжигает, но отступать поздно. Песок скользит между пальцев ног, течения постепенно обхватывают тело, вьются между бедер и коленей. Но тут дно внезапно кончается, и я с головой ухожу в воду.

Впрочем, я успеваю набрать полную грудь воздуха. Мне прекрасно известна глубина здешних вод. Толща воды отсекает дневной свет. Перед глазами лишь бесконечный полумрак и пузырьки воздуха, срывающиеся с моих губ. Я слышу гул, настолько монотонный, что к нему слишком легко привыкнуть, он становится схож с тишиной. Внутри воды я теряю ориентацию в пространстве, и только тусклый свет напоминает мне, куда плыть за глотком воздуха. Расслабленное тело застывает и покачивается, по мере того, как я выпускаю воздух из легких, опускается ниже. Конечности холодеют, безвольно раскинутые в стороны. Безвольно…

Грудь пронзает болезненный спазм, я обхватываю себя руками, от неожиданности выпускаю остатки воздуха и, глотая воду, в считанные секунды добираюсь до поверхности. Там долго кашляю, покачиваясь на волнах, утираю горькие слезы и соль с губ и глаз. И в полдюжины гребков, брызгая водой во все стороны, будто впервые плыву, добираюсь до берега и падаю, вцепившись пальцами в песок. Глаза приходится закрыть. Изоляция от окружающего мира в толще темной воды слишком напоминает запертое темное купе, светлый на солнце песок — белеющую в полумраке кожу, шелест волн — обреченный шепот, а мое тело испытывает такой же холод, как…

Я не вспоминаю. Нет, я не помню ничего, уговариваю себя, утыкаясь лбом во влажный и холодный песок. Несмотря на температуру, продолжаю лежать ничком, как жертва катастрофы, выброшенная волнами на берег. Когда слезы заканчиваются, а дрожь сотрясает меня действительно по причине холода, а не эмоций, я встаю. Чувство безнадежности пропало, так же как ощущение собственного бессилия и жалости к жертве. Сильный порыв воздуха слизывает каплю соленой воды с влажной кожи, нос забит, сухие глаза режет. Я быстро одеваюсь, вещи мгновенно становятся мокрыми. Перед тем как покинуть этот крошечный островок дихотомии — белый песок и темное море, мрачные глубины и слепящее солнце, я еще раз смотрю вдаль, на волны и острые скалы, и дышу, поглощая всей своей сущностью горько-соленый ветер.

6. Зелье ведьмы

Дверь в башню легко поддается, даже не скрипнув. Неужели кто-то посещает это место или даже гостит здесь сейчас? Мои старшие родственницы редко заглядывают сюда с тех пор, как уехала я и стали совершеннолетними мои одногодки ведьмы. Да и ведьмы никогда не сидят на месте.

Внутри прохладно. Свет едва проникает через пыльные витражи прихожей, а слишком толстые древние камни не могут прогреться за день. Дверь с лязгом закрывается, я остаюсь отрезанная от остального мира в полумраке пыльного зала. Помещений внутри Птичьего клюва немного: десяток жилых комнат в левом крыле, библиотека и учебные классы в башне, гостиная, кухня и лаборатория в правом крыле.

Прихожая, она же приемная, она же место общего сбора, всегда поражала меня и высотой потолка, и неисчислимым количеством надписей на своих стенах. Это было своего рода традицией — оставить в память о себе свой жизненный девиз на этом древнем камне. Когда бы я ни навещала башню, всегда надолго замирала в приемной, рассматривая, расшифровывая, распутывая строчки. Если бы можно было зажечь монументальную люстру, зависшую где-то над моей головой, то я бы в очередной раз убедилась, что надписями покрыт и потолок. Многие поколения ведьм оставили здесь свой след, но это и не удивительно, ведь ранее в этих стенах было что-то наподобие небольшой ведьминской школы.

В полумраке я прохожу вдоль пыльных диванов и расставленных у стен стульев, пробираюсь к узкому окну с сине-зеленым витражом. Даже под слоем грязи виднеются цветные искры. Когда я уезжала из родных мест, то оставила под каменным подоконником свой след, как и многие до меня. Но из-за отсутствия магии я наносила его три дня, выжигая специальным раствором буквы. Пальцы находят выемки практически сразу, удивительно, что никто до меня не занял этого места. «Без яда не бывает противоядия». Что именно подвигло меня написать эти слова, сложно сказать. Может, это было отсылкой к моему увлечению алхимией и зельеделием или же к ершистому по причине юности характеру. А, может, все относилось к философским размышлениям на тему существования добра и зла. Кто знает? Но оставила я на стенах древней башни именно эти слова.

Мне нечего делать в спальных комнатах. С тех пор, как здесь стали редкими гости, в левом крыле холоднее всего. В библиотеке тоже прохладно, но из-за того, что там поддерживается комфортная температура для книг. Древние строители умели многое. Теперь, пока в этих краях не поменяется глобально климат, Флеймы могут быть относительно спокойными насчет библиотеки. Хотя со временем все разрушается. Совесть и бережливость подсказывают, что если уж я заявилась сюда, то неплохо было бы проверить сохранность книг. Возможно, что-то уже нуждается в перевыпуске или переписке.

Я первым делом направляюсь в кухню, там проще всего обнаружить, если кто-то присутствует в Птичьем клюве. И действительно: в холодильнике скромный набор продуктов, на печи кастрюля с супом, в мойке тарелка и кружка со следами чая. Свежий запах заварки витает по комнате, буквально вынуждая меня приготовить горячего настоя и себе. Пока греется вода, закидываю вещи в гостиную на огромное кресло рядом с разложенным, уже занятым кем-то диваном. На постели ворох одеял и белья. Здесь тепло и уютно, слышно, как гудят обогреватели и потрескивает электрокамин. Впрочем, чашка чая согревает не меньше.

В лаборатории тоже никого не оказывается. Интерес меня пока не особо мучает. Я буду рада любому, кто имеет доступ в Птичий клюв. Но все же навстречу гостям обычно бегут изо всех ног, а не прячутся по углам.

Впрочем, переступив порог лаборатории, я забываю обо всем лишнем — о своем возмущении, интересе, проблемах, усталости, страхах… И даже смерть брата меркнет в памяти. Я касаюсь регулятора освещения. Газовые рожки не сразу, но разгораются ровным белым цветом, освещая центр комнаты, пряча в тенях высокие книжные шкафы у стен и длинную вереницу полок с ингредиентами. Запах пыли, легкой гари и чего-то терпкого, пряного кружится в воздухе. Он сразу же вызывает воспоминания о детстве и юности.

Первый раз я открыла для себя лабораторию, когда мне было около семи. Летние месяцы мы проводили вдали от Феникса, поскольку город изнывал от жары и наводнивших его моряков и туристов. Так что мы с братьями переезжали от одного летнего домика к другому и были счастливы. Но тем летом мальчишки заболели, так что меня отправили в Птичий клюв. Несмотря на полную ведьм башню, очень часто оказывалось, что присмотреть за ребенком было некому. А ведьмы-подростки слишком важничали, чтобы водиться с такой мелкотой. Вот и взяли меня с собой тетушки в лабораторию и посадили в мрачной странной комнате на диванчик. Сидеть, конечно, никто не намеревался, спустя час я уже с интересом тыкала пальцем в бесконечные банки со странным содержимым, грозящимся выпасть мне на голову. Так и повелось.

Взрослым моя деятельность не мешала. Многочисленные ведьмочки, исконно Флеймовские и приезжие, деловито раскрывали для меня мир зельеделия. Чем старше я становилась, тем сильнее ждала летних месяцев, а порой, бросив все, просто приезжала в гости на пару дней. Детские «почему» постепенно сменились искренним интересом сначала к простеньким составам, потом к серьезным алхимическим преобразованиям. Тетушки трепали меня по волосам и считали это верным признаком, что с взрослением ко мне придет и ведьминская сила. Ведь чутье ингредиентов мне явно досталось от прабабки, а хорошее ощущение времени — от тетки. В этой башне, знавшей многие поколения моих предшественниц, я читала хроники, листала альманахи, заводила подруг, зубрила рецепты и варила первые несложные зелья. И даже когда стало окончательно ясно, что ведьмой мне не быть, не повесила нос, лишь усерднее взялась за работу. Но, к сожалению, трансформировать составы как ведьме мне не доведется никогда. Мой потолок — зельедел-ремесленник. Иногда алхимия просто требует магии.

На какое-то время я погружаюсь в прошлое. Неспешно передвигаюсь от полки к полке, перебираю сборники рецептов и журналы экспериментов, засовываю нос то в одну, то в другую банку, проверяю наличие лабораторной посуды. Руки чешутся от желания что-то сварить. Не удерживаюсь, достаю из шкафа весы, керамические плошки, вощеную бумагу, располагаю найденное на потемневшем от времени столе, выскобленным до блеска многими поколениями учениц и полноправных алхимиков. Рядом выстраивается восемь емкостей с различным наполнением. Я долго раздумываю, что же такого несложного и быстрого сварить, и в итоге останавливаюсь на тонизирующем. Это не совсем стимулятор, но поможет мне с честью выдержать испытания в Фениксе, когда придется долго и скорее всего безрезультатно что-то доказывать.

Когда дозы отмерены, наступает время ставить на огонь котел. Хотя котел — это лишь дань прошлому, укоренившийся стандарт и неизменная деталь образа алхимика. В лаборатории на полках и под столами этих котлов, разной степени древности, немерено. Но в бытовых условиях чаще всего вместо котла используется или неэмалированная кастрюля, или, как в моем случае, керамический горшок. Удивительно, но отобранное мной еще семь лет назад оборудование все еще здесь. Никто не избавился от почерневшей от пламени рухляди. Можно было взять и котел, но мою любимую варочную поверхность и так, оказывается, уже занял один такой — среднего размера, круглобокий и закопченный. Так что я не вредничаю и ставлю на огонь свою керамику.

Несмотря на то, что все ингредиенты взвешены согласно рецепту, я все равно готовлю, полагаясь на внутреннее чутье и большой опыт: немного не доливаю какую-либо эссенцию или порой помешиваю лишний раз, убавляя или прибавляя огонь. Варить классику давно надоело, так что я вношу творческий элемент в процесс и постепенно получаю модифицированное зелье. С такой степенью модификации субстанцию нельзя считать усовершенствованной или же совершенно новой. Чтобы качественно улучшить то или иное зелье, необходим не один месяц, а то и год кропотливой работы. Такое, как у меня, может сварить любой более-менее толковый алхимик.

Зелье на соседней горелке притягивает мой интерес, но заглядывать под крышку чужого котла неприлично. Но вот мой тоник доходит до готовности, и я оставляю его настаиваться, предварительно запечатав горшок пластом сырого отрубного теста. Только тогда я не удерживаюсь, наклоняюсь к не до конца пригнанной крышке котла и глубоко вдыхаю. Запах кажется мне и знакомым, и слишком странным. Пока я пытаюсь вспомнить о подобном случае, ведь точно встречала такой же в каких-то записях, на пороге лаборатории появляется ведьма.

— Ведьма-прародительница, ты совсем не изменилась, — произносит она и медленно идет навстречу, будто боится, что я ненастоящая и секунду спустя растаю туманом.

— Рада, — хрипло выдыхаю я имя ведьмы и вцепляюсь пальцами ей в запястье. Рада вздрагивает от боли. После нашего тяжелого расставания шесть лет назад и отвратительной ссоры спустя два года мне сложно определить, что я хочу сейчас сделать. Достаточно сильно мое желание причинить ей боль, или же я по-прежнему смотрю на этого человека как на самую близкую мне подругу?

— Лайм, — она вдруг пошатывается, подается вперед и крепко обхватывает меня за плечи, прячет мокрые глаза, тычется холодным носом мне в шею.. Лицо подруги влажное от слез. Обретя опору, Рада начинает всхлипывать, дает себя обнять, переместить на пыльный диванчик и усадить. Я даже немного благодарна тому, что ее так расстроило, и испытываю облечение от того, что мы не начали встречу со скандала. Подруга растирает слезы кулаками, доводя до идеала свое и так опухшее лицо.

— Хватит… Хватит… — шепчу, поправляю ей волосы, подсовываю носовой платок. Рада действительно успокаивается. Слезы все еще капают с ресниц, из носа течет, но истерика пошла на спад, а в глазах появилось осмысленное выражение.

— Спасибо, — неловко улыбается ведьмочка.

Я киваю в ответ. Мне до жути хочется спросить, по какому поводу были слезы, но момент упущен. Рада рассказывает о своем обучении, о том, что происходило с того момента, как мы расстались в первый раз. Оказывается, она успела поучаствовать в десятке охот поддержкой оберега, получить специализацию ведьмы-подмастерья в алхимии, выиграть гонку на летающих диванах и искупаться в южном, теплом как парное молоко, море. Мне хвастаться особо нечем. Жизнь обывателя не такая волнующая, как жизнь ведьмы. Даже любовными приключениями мне подругу порадовать не получается.

Постепенно мы приближаемся к теме несчастья на землях Флеймов, к теме смерти моего старшего брата. Удивительно, что Рада первая поднимает вопрос моих чувств и дальнейшей жизни. Об Амире она говорит скованно, дескать, очень хорошим он был парнем. Я сдержанно благодарю, но чувствую, что напряжение в комнате с момента, как прозвучало имя брата, возрастает во многие разы.

Два года назад именно из-за Амира мы и поссорились. Не мог брат выбрать кого-то другого для романтических чувств, нет же, влюбился в мою подругу — самую вольную и одиозную из всех знакомых мне молодых ведьм. За ней побитым псом носился, в глаза заглядывал, подарки присылал, на балы приглашал, ревновал, планы строил, имена общих детей придумывал — истинные глупости творил. Хотела я ему сказать, что так ведьму в свою жизнь не зазовешь. Подарки она возьмет без «спасибо», на балу перетанцует со всеми дамами и кавалерами, на жалость ответит презрением, на силу или угрозы — исчезновением. К тому же ковен всегда на страже интересов в него вступивших. Рада же стала частью Хасзанского ковена сразу же после совершеннолетия. И где только нашла представителей столь далекой от наших земель общины? Впрочем, она всегда была в душе хасзанкой, они знатные любители не сидеть на месте. Минорки, например, базируются на границе земель Флемов и Фьюринов и, скорее, боевики. Но не слушал меня брат. Действительно, что может посоветовать ему сестра, которая всю свою жизнь, так или иначе, провела под боком у ведьм? Глупости как есть, ничего, кроме глупостей.

Раду можно было понять. Если бы это был обычный человек, пусть и аристократ, то отказ ведьмы никого бы не удивил. Но если в тебя влюбляется оберег, жди, что твоей персоне уделят чрезмерное внимание все вокруг — от мала до велика. И этой славой тоже можно пользоваться. Вот поэтому сложно отказать прилюдно оберегу. Она и не отказывала. Но все с годами приедается. Вот и мне приелось, что лучшая подруга уже четвертый год водит за нос моего брата.

Нашу ссору слышали немногие, да и было это похоже не на базарный крик, а скорее на шипение двух крупных змей. Я говорила о своем, она отстаивала свое право. Мы на тот момент знали друг друга слишком хорошо, чтобы не смочь укусить больнее. Она обозвала меня бесталанным пустоцветом, я ее — боязливой клушей, не способной оторваться от гнезда или взять свою жизнь в руки. После нашей размолвки я, вернувшись в Викку, подтянула теорию, набралась храбрости и наглости и перевелась из рядовых алхимиков, стала контролером процессов варки в лаборатории. С тех пор мне хватает практических случаев для сбора статистических данных, а свободного времени — для экспериментов. Рада же записалась в археологическую экспедицию и сварила отворотное зелье для моего брата. Как я слышала.

В какой-то момент в лаборатории виснет тишина. Я беру подругу за руки, сжимаю ее ладони в своих, которые такие же шершавые, и спрашиваю:

— Ты не поила его отворотным.

— Поила, — возмущенно глядит на меня Рада.

— Разве? — вырывается у меня ироничное, но я тут же исправляюсь: — Скажу иначе, когда ты поняла, что допустила ошибку?

— Этого не может быть, — она прячет взгляд. — Я сварила зелье по рецепту, перелила со всей осторожностью, проконтролировала, чтобы он выпил. Не было ошибки!

— Действительно, — киваю и указываю на котел. — Именно так выглядит твое отворотное?

— Да, — едва не плачет Рада. — Что бы я ни делала, оно всегда такое!

— И как много времени прошло, прежде чем ты догадалась, почему оно такое?

— Девять месяцев, — растерянный ответ и тут же взволнованное: — Постой, ты знаешь почему?

Я встаю и приношу из гостиной свою записную книгу, открываю страницы, выделенные синим разделителем, на пункте «влияние желаний и способностей ведьмы на эффект зелья».

— Стыдно, что я называла тебя бесталанной...

— Все в прошлом, — великодушно забываю я прошлые обиды. — А теперь спрошу еще раз. Когда именно ты поняла, почему зелье поменяло полярность?

На страницах моего блокнота появляются влажные следы. Суровая ведьма сурово рыдает, хлюпая носом. Голос у Рады вмиг становится хриплым.

— Когда вернулась в Феникс. Это было восемнадцатое мая этого года, сразу же после землетрясения. Амир как раз выезжал с отрядом из города, а я разговаривала со знакомым торговцем. Мы столкнулись взглядами, а он совсем не изменился. Смотрел на меня так, будто ему все сокровища мира на голову свалились, как будто пьян стал в одну секунду. Мне показалось, что он готов был бросить все и остановиться рядом со мной, но сдержался и продолжил путь. А я…

— А ты вдруг поняла, что всегда хотела, чтобы он остался и был с тобой, чтобы он был тем, к кому будет возвращаться твоя блудная ведьмовская душа, — заканчиваю я за подругу и приобнимаю ее за плечи. — Поэтому-то вместо отворотного для Амира ты варила и варишь только приворотное зелье.

7. Семейные посиделки

Утром слегка ломит спину. Все-таки диван в гостиной — не совсем то, что нужно для приличного отдыха. Я открываю глаза, просто потому что должна их открыть. Сквозь тусклые пыльные окна пока еще не просачивается ни одного яркого луча. Стрелки на часах подтверждают, что слишком рано, чтобы вставать. Но я должна, ведь свободного времени осталось не так много. После произошедшего в поезде нет нужды так спешить в Феникс, но мало ли что дяде в голову втемяшится. Да и за младшего братца я откровенно волнуюсь.

Из кухни слышны свист чайника и кривое исполнение Радой достаточно популярной песни этого сезона. Ведьмы вовсе не такие идеальные, как о них порой говорят. С музыкальным слухом у подруги всегда были проблемы, зато их не было с жаркой оладий. Заставляю встать себя с кровати и поплестись на сдобный запах.

— Утро доброе, — зеваю.

— Ты рано, сейчас поставлю чай завариваться, — она не тратит времени на вежливость и даже не оборачивается, занятая готовкой. Зато я точно уверена, что чай будет именно такой, как я люблю. Так Рада показывает свою привязанность: делами, а не словами. К звуковому оформлению комнаты добавляется шипение бекона на сковороде. Чувствую, как скапливается слюна во рту, поэтому срочно сбегаю умываться.

В отражении слегка мутного зеркала моя физиономия выглядит серой и неживой. Даже улыбка не помогает отличить себя от мертвяка. Наверное, все же нужно больше, чем четыре часа сна. Но вечер внезапно выдался приятным, а взаимные упреки были прощены. Так что неудивительно, что разговоры по душам затянулись далеко за полночь.

За завтраком мы молчим: я все еще толком не проснулась, а подругу начинает клонить в сон из-за моих зевков. Когда чая в кружке остается не больше половины, мы как по команде поднимаем головы и сталкиваемся взглядами. От подобного совпадения на сердце становится тепло. Не так легко изжить приобретенные совместно привычки.

— Ты хотела что-то спросить? — предлагаю я Раде. Ведьма становится чуть более грустной и кивает:

— Ты можешь провести меня на ваше фамильное кладбище?

Я соглашаюсь. Мне без разницы, какой дорогой въезжать в Феникс. К тому же я и сама хотела через пару дней посмотреть на могилу Амира. В принципе меня устроит, если эта встреча будет днем раньше. Но за просьбой кроется еще кое-что. Несмотря на то, что обычно фамильное кладбище Флеймов закрыто для посещения, кроме как по отведенным для этого особенным дням, нет такой преграды, которая могла бы остановить ведьму. Разве что другая ведьма. Рада могла перелететь ограду в любой момент, но до сих пор этого не сделала. Может потому, что боялась идти сама?

Когда вещи сложены, обед упакован, а газовые фонари в лаборатории погашены, мы выходим на улицу. Яркое солнце слепит глаза, от температуры вокруг дрожит воздух, а порыв соленого ветра ничуть не помогает, лишь делает жару еще непереносимее. В этот раз мы выходим через калитку. Рада тщательно прикрывает проем, по-особому щелкает пальцами — замок скрипит, запираясь. Все же ведьминская сила упрощает множество вещей. Правда, завидовать и плакаться по этому поводу мне уже поздно.

Мы не идем через деревню. Обходим поселение по краю, с одной стороны нас встречает полоса деревьев, с другой колосятся злаковые и до одури пахнет полевыми цветами. Разноцветье яркими пятнами усыпало обочину проселочной дороги. Я выбираю среди них цветы ярко-синих и малиновых оттенков, именно такие нравились моему старшему брату. Здесь ветра совсем нет, и слышно, как жужжат пчелы и щебечут птицы. Рада обмахивается соломенной шляпой, широкие поля головного убора нехотя зачерпывают раскаленный воздух и дают намек на прохладу. Я в который раз трачу воду, чтобы протереть лицо влажным платком. Понимаю, что такими темпами кожа обгорит очень быстро, но ничего поделать не могу. Слишком жарко.

На обед нас ждет холодная свинина по-набарски. Благодаря ведьминским ухищрением она действительно холодная, а овощи и зелень не увяли. Я достаю из рюкзака плед и расстилаю на мягкой траве. Рада опускается рядом и ставит между нами еду. С наслаждением принюхиваюсь к запаху, витающему над корзинкой со съестным, и признаю:

— Твой уровень готовки просто впечатляет. Ты, наверное, могла бы открыть свой ресторан, если станет скучно колдовать…

Рада криво улыбается и объясняет с толикой грусти в голосе:

— Каждому новому парню, который встречался со мной, казалось, что приготовленная мной еда не такая: вкус не тот, слишком соленая или пресная, слишком острая, мягкая или, наоборот, недоваренная. Мне очень хотелось быть идеальной, так что я потратила немало времени на готовку. Но ничего не получалось: навык становился лучше, вкус совершеннее, я не боялась экспериментировать, но парни по-прежнему не задерживались в моей жизни.

— Амир любил тебя и за кривые бутерброды… — слегка обижаюсь я за старшего брата, укоризненно посмотрев на подругу.

— И это как раз было странно! — почти выкрикивает она. — Как можно было любить так просто импульсивную замухрышку-простачку, даже если она и ведьма?

— Не обязательно любят за что-то. Иногда любят, потому что не могут иначе.

— Возможно. Но тогда я считала, что знаю себя и трезво оцениваю. А поскольку в себе я упорно ничего привлекательного не видела, вот и любовь Амира казалась мне эфемерной, ненастоящей…

⁂

Кладбище встречает нас особого вида растительностью. Как дань традициям, по его периметру высажены серебристые тополя, все остальное пространство засеяно мелкой серебристо-зеленой травкой. Тонкие белые обелиски расположены ровно в ряд, рядом с каждым — лавочка и невесомый навес от солнца и дождя. Между травой виднеются белые плиты дорожек. На одну из таких мы и ступаем.

В новом секторе трава короче, дорожки ровнее, так что все вокруг кажется игрушечным. Но ближе к старинным или семейнымзахоронениям такое чувство пропадает, здесь растительность выше, а обелиски чередуются с мавзолеями. У сектора, принадлежащего Флеймам, все аккуратно подстрижено, ограда покрашена, а небольшой домик для охраны у ворот обжит. Вокруг тополя водят хоровод два совсем мелких карапуза под присмотром старшего родственника. Поскольку идем мы прямиком к воротам, сторож шевелится, натягивает на плечи форменную куртку, слишком жаркую для сегодняшней погоды, и выходит навстречу.

Меня узнают со второго взгляда. До сих пор не могу понять, как это некоторым удается. Мне известно, что людей, работающих в определенных местах, по-особому натаскивают. Но все же удивительно. Хотя это на самом деле лучше, чем если бы меня не желали признавать как Лайм Виктори Флейм и требовали как-то это доказать. Фамильных родинок или ритуальных шрамов у меня точно нет. А простое бумажное удостоверение личности подделать слишком легко. Впрочем, даже если охранник ошибся, есть верный способ проверить хотя бы мою принадлежность к Флеймам. Боковая калитка откроется только моим родственникам, и знает об этом ограниченный круг людей. Во все остальное время — по праздникам и печальным поводам — распахиваются для всех желающих главные широкие ворота.

Узкая резная дверца за нами закрывается и становится очередной секцией забора: если не знать, то и не увидишь. Где-то на территории кладбища это действие слегка побеспокоило дежурную ведьму, да и только. Я же в своем праве.

Смотреть на моем семейном кладбище есть на что. Нас не хоронят под обелисками. Рядами здесь расположены небольшие белые мавзолеи. Некоторые захоронения весьма древние, в некоторых комнатках останки больше чем одного человека. Моих родителей похоронили вместе. Обереги же, как ведьмы, вообще в отдельном углу, их гробницы помечены алыми кляксами нарисованного пламени. Именно к этому яркому пятну мы и направляемся. Каждый шаг дается Раде все тяжелее, но для меня ее нерешительность — это благо. Я перестаю думать о своих сомнениях, о своем горе и концентрируюсь на подруге: беру ее за руку, почти тяну за собой.

Вокруг склепа море цветов — уже увядших, засохших, поникших, но все равно пахнущих. Алая краска на белом камне пламенеет. Я касаюсь ее пальцами, прижимаю ладонь к стене, пытаюсь зацепиться за нее и найти предлог, чтобы не входить внутрь. Череда событий, закруживших меня, ничуть не смирила с утратой, но притушила горе, заставила отстраниться.

— Вместе? — голос Рады дрожит. Я крепче сжимаю ее руку, прикладываю вторую ладонь к входу в мавзолей и легонько толкаю.

Мы стоим на пороге недолго, здесь нет причин останавливаться или долго привыкать к освещению. Свет льется из небольших квадратных окошек у самого потолка гробницы. Внутри прохладно и тихо. Сначала мы входим в преддверие — комнату памяти, с узкими неудобными лавками и множеством полочек для подарков усопшему. От комнаты с телом ее отделяет ряд колонн. Мы, не задерживаясь, проходим дальше, к блоку белого камня, из которого выточено последнее пристанище моего старшего брата. Крышка из камня плотно подогнана и закрыта. Я имею право ее отодвинуть, но пока даже не заикаюсь об этом.

Тяжело. В прохладном воздухе мавзолея кружатся пылинки, будто время в этой точке пространства замерло. Я внимательно читаю высеченные на камне числа и буквы, оцениваю внутреннее убранство гробницы. К годовщине смерти белые стены покроет мозаика, а камень — расшитый гобелен. После этого никто не будет иметь права потревожить мертвого.

Я не спрашиваю у Рады, хочет ли она увидеть Амира, просто касаюсь крышки и едва заметно сдвигаю ее. Я уверена, что сил на то, чтобы снять камень и утолить свою жажду, у нее хватит. К тому же запретить ей этого я не могу. Но сама смотреть не буду: точно, абсолютно точно начнутся кошмары. Может, чуть позже, когда на душе станет спокойнее, я снова приду к брату. Подруга едва сдерживает рыдания. Я неловко глажу ее по спине и покидаю мавзолей. Есть моменты, когда страдать лучше в одиночестве.

Вне белых стен по-прежнему жара, от яркого солнца перед глазами плывут круги, но я быстро привыкаю. Испытываю четкое желание выплакаться, но мои глаза сухие, в них нет ни намека на слезы. Ноги сами по себе несут к мавзолеям, отмеченным черным цветом. Этот угол кладбища мой самый любимый: гробницы здесь не стоят чинно в ряд, аккуратные газончики заросли дикими диковинными травами. Белые стены, помимо черной полосы, украшены портретами, ведьминскими знаками, эмблемами ковенов, просто изображениями. Например, моя двоюродная бабка была небывалой летчицей, отправляла в полет все, что под руку попадалось, поэтому ее последнее пристанище разрисовано столами, стульями, диванами, креслами, метлами, кочергами и многими другими предметами, на которых ей довелось сиживать. На мавзолее теток, их похоронили в одном помещении, алхимические знаки, котлы и множество ингредиентов. Здесь каждая могила как подтверждение того, что ведьма жила и творила. Это более жизнеутверждающее, чем простые белые стены. Частично именно это помогло мне справиться со смертью родителей, пережить уход других родичей. Сейчас же я хотела так же смириться и с потерей брата.

Я сажусь на покосившуюся лавочку, оглядываюсь вокруг и тихо произношу вслух:

— Привет, ба, бабуля, знающая Кэри, тетушка Мир, тетушка Фэйр, Валесия, кузина Диа, кузина Ирис… и всем остальным привет. С последнего раза, как я навещала вас, прошло почти два года, и никаких хороших новостей я вам сегодня не принесла…

Постепенно мой голос крепнет, слова все больше горчат на губах, жесты становятся все более резкими. Моя способность к контролю собственных эмоций истончается. И горе, наконец, проливается солеными обильными слезами.

8. Вверх по винтовой лестнице

В Птичий клюв мы возвращаемся затемно. Если и бродили изначально в моей голове мысли о том, чтобы продолжить свой путь в Феникс после посещения кладбища, то к концу дня они очень быстро испаряются. Посещение усыпальниц моей семьи по-разному сказывается на нас. Рада, к моему удивлению, приободряется, выглядит серьезно и хранит молчание. Однако известно, что даже ведьма не подскажет, что творится в голове у другой ведьмы. Так что куда мне рассуждать о том, какие метаморфозы могли произойти с Радой. Сама расскажет, когда придет время. Да и нет у меня на это сил.

К вечеру становится прохладнее. Я плетусь за подругой след в след, уставшая и опустошенная. Сегодня я нажаловалась на год вперед, без утайки выплакав все своим умершим родственницам. У меня распухший нос и покрасневшие глаза, опаленные солнцем щеки, и больше всего на свете мне хочется лечь в прохладном и темном месте и забыться сном на несколько суток. В общем, ни о каком покорении Феникса речи идти не может.

Раде мой порыв зарасти мхом и окуклиться не нравится. Она берет дело в свои руки. И скоро в лаборатории варится мазь от солнечных ожогов, на глазах у меня примочки с зельем от отеков, ноги в прохладной пахнущей эфирными маслами воде, а в руках кружка какао приятной температуры. Подруга пугает своей энергичностью, причины которой я не могу придумать. Не похоже, что она просто скрывает свое горе или вымещает его таким странным образом. Но, кажется, за два часа, которые мы не виделись, она духовно повзрослела на десяток лет.

Эта уверенная в себе и спокойная Рада до боли похожа на тех самых ведьм, которые из года в год принимали меня в Птичьем клюве. Закономерно, что я чувствую себя совсем юной. Мне искренне хочется остаться рядом под защитой этой ауры спокойствия и доброжелательности, но не могу. Ведь я никогда не бросаю дорогу на половине пути. Правда, сейчас мое путешествие — это не просто туристический поход, а дело жизненной важности.

Иногда я думаю, может, я где-то повернула не туда? Почему обстоятельства складываются именно так, а не иначе? Как совпадения могут быть порой такими разрушительными или такими удачными? И если в один миг рушится все, к чему я привыкла, кого винить в произошедшем: стечение обстоятельств, чужую волю или себя, неспособную предречь произошедшее? Как-то мне пытались доказать, что жизненный путь зависит от любого принятого человеком решения. Но если это — правда, то когда было мое распутье и как исправить все происходящее?

Все мое детство прошло в путешествиях: от одного дома — к другому, от одного города — к следующему. Родители часто были заняты и действительно старались сделать все для нашего края с его своеобразным климатом и бедными ресурсами. Жаль, что на улучшение благосостояния народа им хватало щедрости сердца, но не влиятельности и денег в казне. С ведьмами я учила науки, выбиралась за травами и цветами, летала, прижавшись к тетушке, в горы. С друзьями родителей бывала в море. С босоногой ребятней из деревни мы выбирались в поля и валялись на сене.

Может, тогда я где-то оступилась?

В то время мне многого нельзя было делать бесконтрольно, но все же у меня было больше доступа к пространству вокруг, чем у Амира. До того, как я осознала хоть толику своих интересов, я старалась походить на старшего брата во всем и даже обижалась, что не достанется мне ответственности, которая была подарена ему судьбой. Все же мы росли на сказках о бравых защитниках-оберегах и хитрых ведьмах. Только время расставило все по местам: оберегам пришлось стать хитрыми, а ведьмы неплохо справлялись с защитой населения.

Наши пути с братом вскоре разошлись, а путешествия стали мне настолько привычными, что было сложно удержаться на месте. Отсутствие удобств, отдельного вагона или защищенного кортежа и вовсе не волновали. Варить зелья — это не значит запираться в темном холодном подвале. Любить и читать книги — не равноценно пропитаться пылью времен. Даже сейчас, закрыв глаза, я практически сразу вспомню, как найти тот или иной ингредиент. Ведьмы Птичьего клюва считали, что выпускница обязана уметь создать зелье с самого начала: не найти нужные порошки в баночках и колбочках и купить в магазине, а собрать те же травы правильно и быстро.

Я росла в атмосфере вседозволенности и жестких наказаний, положительных примеров и долгих нудных нотаций, креативности и строгого следования правилам. Зельеделие, как и ведьминское общество, очень противоречивые явления. Но только из-за того, что прошла эту школу, я не скатилась в жалость к себе после смерти родителей, не потеряла собственное «я», когда дом заполонили дядюшкины прихлебатели, не отказалась от собственных порывов в угоду окружающим. А если это и был момент, где мое решение изменило судьбу?

Не сказать, что уехать для меня означало бросить братьев в меньшинстве. Я не была обязана присматривать за ними, да и они поддерживали мое решение. Но в глазах других я видела противоположное — осуждение, снисхождение, удивление. Была бы я ведьмой, то после обучения покинула бы земли Флеймов ради ковена, и никто не сказал бы мне слова поперек. Но ведьмой я не была.

Я выбирала уют Птичьего клюва, а не шумные компании в поместье Флеймов, где верховодил дядя. Я варила зелья, а не занималась юриспруденцией, как просил меня Амир. Брату было сложно организовать оппозицию в территориальном совете, сформировать свой круг, стать силой на своей земле. Ему нужна была помощь, но я не хотела влезать в болото властных структур. Конечно, брат справился, но его влияние возросло слишком поздно и потребовало множество усилий. Останься я с ним, возможно, все сложилось бы иначе. Но я не могла остаться.

Возможно, мне следовало остаться хотя бы ради Левиса, его мечтательная натура проявилась достаточно рано и нуждалась в контроле. Но я не видела себя в роли заботливой старшей сестренки и не была заменой матери. А братишка и сам справлялся. Для него я стала просто примером одной из двух возможных судеб. Левис мог остаться в Фениксе и стать на сторону Амира, а мог покинуть родные земли, но в итоге не уехал никуда. Ведь можно жить в одиночестве в своем мире, даже находясь среди толпы.

Мы трое стали настолько разными, что сложно сказать, как вообще могли переплестись наши судьбы, если бы не кровное родство. Но могла ли я стать ближе к братьям, не пожертвовав своими мечтами? Наверное, могла бы, но тогда я не знала как, а сейчас по причине сложившихся обстоятельств уже поздно.

⁂

За размышлениями проходит вечер. Снаружи сгущаются сумерки, вот я и выхожу встречать первые звезды. Башня Птичьего клюва в моем распоряжении. Сначала я долго карабкаюсь по лестницам наверх. Заглядываю в старые классные комнаты, небольшие, с пыльными столами и ветхими схемами на стенах. Когда-то здесь было достаточно шумно и людно. Провожу пальцами по монолитной двери в библиотеку. Ее открывать нет смысла. Иначе я застряну среди книг, и тогда не то что звезды пропущу, но и в Феникс не выберусь в ближайшие несколько суток.

Чем выше я поднимаюсь, тем крошечнее становятся помещения на этаже и уже лестница. Несколько кабинетов, пустых, безликих. Когда-то занимавшие их ведьмы уже покинули нас и покоятся на кладбищах. Как вышло так, что Птичий клюв обезлюдел?

Я помню годы собственного детства и юности. Внутри древних каменных стен было шумно почти круглые сутки. Взрывались зелья, летали ведьмы, старшие поучали младших, спорили над книгами и котлами. По желанию собирались в гостиной играть на музыкальных инструментах, по очереди готовили, вместе встречали гостей… В общей сложности Птичий клюв мог вместить полсотни учениц и состоявшихся ведьм, но редко когда количество проживающих здесь достигало хотя бы тридцати. Закончившие обучение ведьмы не сидели на месте, старшие ученицы часто покидали школу, выполняя различные задания, гости как появлялись, так и исчезали. Но такой опустевший Птичий клюв мне незнаком. Если бы не Рада, то происходящее могло показаться сном.

Родись я ведьмой, то как раз настала бы пора возвращаться мне в родной край. Я бы вела за собой двух-трех совсем бестолковых девчонок, которые и перо с трудом поднимают в воздух, но вела с гордостью. Я пришла бы к Амиру не как сестра, а как правомочная наследница древних стен на белых скалах, ведьминской школы этих земель. А брат тотчас бы подтвердил мои права и разослал по всем землям Флеймов объявление о том, что Птичий клюв снова открывает вход для всех способных и желающих. Нужда запирать калитку исчезла бы в первую неделю. Незаметно коридоры заполнились бы звуком шагов, огонь в камине гостиной горел бы ярко, из лаборатории тянуло бы странными запахами, а с книг пропадала пыль. Юные ведьмы ночью тайно летали бы с обрыва к морю, шлепали босыми ногами по соленой воде, брызгались, бегали и старались не визжать. Потом, поддерживая друг друга, возвращались за стены обители, гордые, что провели воспитателей и осмелились на подобную вылазку. А я бы смотрела на все это безобразие с небольшой площадки на вершине маяка, заботясь о безопасности учениц, и вспоминала свой первый спуск со скал. И так действительно могло было быть…

Я качаю головой. Мысли о несбывшемся истончаются, прерываются. Глупость это все. Настанет день — и другая ведьма придет к новому оберегу Флеймов и объявит о своем желании восстановить школу для ведьмочек в Птичьем клюве. Будет она бывшей ученицей моих тетушек или бабушек или нет, не имеет значения. Важно лишь то, что древние стены снова заполнятся шумом и голосами, в лаборатории закипят зелья, а потолок в гостиной пополнится еще одним или двумя десятками надписей.

Наконец, лестница заканчивается. Я вываливаюсь на огороженную крошечную площадку, запыхавшись и на дрожащих ногах. Голова немного кружится, последний отрезок подъема — очень крутой, а ступени высоки. Но вид, открывшийся сумевшему заползти на самый верх, оправдывает усилия. Я успеваю до того, как сумерки сгущаются окончательно, поэтому хорошо вижу подсвеченные сизым стены строений Феникса на горизонте, далекие суда на рейде, изрезанную камнями прибрежную полосу. Последние отсветы заката скрылись в толще воды, море с высоты кажется идеально гладким, хотя то и дело ближе к берегу виднеются белесые полосы пены.

Вниз смотреть и страшно, и весело. Наверное, непонимание между обычными людьми и ведьмами начинается именно в тот миг, когда каждый из них склоняется над провалом, заглядывая в бездну. Тогда, когда нас сковывает страх и ощущение близкой гибели, ведьмы начинают чувствовать единство с окружающим миром и собственную способность не подчинить этот мир, нет, скорее влиться в него. Я слишком долго вожусь с ведьмами, чтобы дать страху испортить мне возможность наслаждаться прекрасным видом. Но все же перед тем, как сделать шаг по площадке, тщательно проверяю камни под ногами и цепляюсь пальцами за бортик.

Наконец, небо темнеет, появляются россыпью звезды. Из-за ветра приходится опуститься на колени, а позже и вовсе лечь на спину. Так даже удобнее. Тело, убежденное в собственной безопасности, расслабляется, мысли текут неспешно, мешающих насекомых на такой высоте нет, а от холода меня защищает толстая вязаная кофта, найденная в лаборатории. Кажется, ею спасалась от внезапных летних холодов еще моя бабушка, но от времени вещь не потеряла своих свойств.

Летние звезды яркие, близкие, прекрасные, кажется, что возможно их коснуться. Но нет. Чем больше я смотрю на них, тем сильнее хочется остаться на верхней площадке маяка навсегда или хотя бы задержаться в Птичьем клюве. Буря в моей душе успокаивается, усталость испаряется. Мысли о несбывшемся уходят в сторону. Есть ли толк думать, что я где-то повернула не туда или ушла, когда нужно было остаться? Какой резон роптать на сложившиеся обстоятельства, когда нужно с ними что-то решать? Есть ли смысл гадать, как и что случилось бы, будь я другой? Этого не проверишь, только запутаешься или погрузиться в фантазии. А мир, он здесь, совсем близко, и ни на миг не прекращает своего движения вперед.

9. Понятие защиты

В Феникс я добираюсь с закатом. Сначала долго жду трамвай, а это достаточно утомительно после всегда доступного транспорта в Викке. Потом вагончик, покачиваясь, проносит меня по пригороду. Наконец, в поле моего зрения вырастает белая стена — ослепительная на солнце и монументальная в своем величии. Когда-то она охраняла город от вторженцев, сейчас же отчерчивает центральный район от остальных. Все-таки, будучи столицей, за эти века Феникс порядком разросся.

Мой транспорт не следует в сторону широкой арки, поэтому я спрыгиваю, как только проем двери оказывается напротив платформы остановки. Вблизи арки слишком много прохожих: и возвращающихся с работы горожан, которые спешат к остановке по ту сторону ворот, и туристов, приехавших посмотреть на одно из чудес земель Флеймов. Других таких древних стен, местами переходящих в скалы, нет ни в каком другом городе.

Я проскальзываю мимо почетного караула, который расположился там, где когда-то плотно смыкались створки тяжелых врат. Их и сейчас можно сомкнуть. Размышляя о прошлом, я как раз переступаю колеи, по которым тяжелые плиты металла и камня съезжаются. Это и есть основная причина, почему маршруты общественного транспорта не проходят под аркой.

Город внутри этих белых стен отличается от той части, которая уже промелькнула у меня перед глазами. Кое-какие улочки здесь дышат стариной, а домики полностью утопают в темной, часто пожухлой зелени. Вот виднеются стройные ведьминские башни, на горизонте маячит грандиозный дворец дяди, а в следующий миг я проезжаю мимо классического детища современности — сплава стекла и бетона. Но, несмотря на это многообразие, все здания объединяет одно — цвет. Каждое строение в центральной части Феникса — белого или бежевого цвета. Оттенков море, но смысл один. Я въезжаю в абсолютно светлый город, в центре которого виднеется лепесток пламени — дворец оберега Флеймов.

Главная улица остается далеко за моей спиной, остановка с толпой пассажиров тоже. Три поворота направо, резво пересечь оживленный перекресток — и я останавливаюсь перед скромным зданием из белого выщербленного ветрами и дождями кирпича. На светлых стенах выцветшие вывески, окна так давно не мыты, что виден налет соли. Откидываю упавшую на глаза взъерошенную морским ветром челку и решительно дергаю дверь на себя. Она скрипит, сопротивляется, но впускает меня внутрь.

⁂

— Лайм, предки возьми тебя за душу! Мне мерещится, или это и правда ты?

В скромном здании дюжина и больше контор. Я как раз проскользнула по лестнице на самый верх и, уже не таясь, зашла в ту, что расположена на последнем этаже в самом конце коридора.

— Рем, день добрый, — улыбаюсь, сбрасываю вещи на видавший и лучшие дни диванчик и оглядываюсь. Все те же стены, увешанные дипломами и вырезками из газет. Все те же шкафы, забитые книгами и журналами. Даже запах одеколона, кажется, сохранился. Однако в кабинете очевидны и следы запустения. Не завален, как когда-то, бумагами стол. Не пахнет дорогим кофе. В вазочке под видом угощения для клиентов слипаются дешевые карамельки, неудачно заменившие кусочки арельского черного шоколада в блестящей фольге. Так странно, ведь Рем всегда был подающим надежды юристом. Чтобы попасть к нему на прием, клиенты выстаивали очереди. Но, по всей видимости, последний год изменил все вокруг.

— Кому как, — отвечает Рем — Реман Йохан Верс, независимый юрист, частный детектив, мой приятель и самый верный друг моего старшего брата. По крайней мере, он им был.

— Что произошло? — я не могу сдержать порыва и не спросить. Впиваюсь глазами в деловито поправляющего лацканы пиджака Рема.

— Хм-м… — друг задумывается, будто припоминая что-то, медлит, бесит меня. — Из последнего могу только рассказать про регату на рыбацких лодках и происшествие с оберегом Фьюринов. Наши соседи вне себя от горя. Но тебя ведь не это интересует?

Я поджимаю губы и теперь смотрю на него весьма многозначительно, слегка приподняв левую бровь. Рем не отводит взгляд, твердо отталкивая меня. Некоторое время мы играем в гляделки. Увы, я сдаюсь первой: прикрываю глаза, прижимаю пальцы к ноющим векам, на ощупь нахожу кресло и падаю в него. Моя рука машинально тянется к вазочке со сластями, замирает на секунду, все же карамелька — не то, чего сейчас хочется, но берет конфетку. На вкус она вкуснее, чем кажется по обертке. Все это занимает ни много, ни мало — целых полминуты. Именно столько мне нужно, чтобы сохранить лицо. Рем из тех людей, перед которыми не стыдно и расплакаться, но сейчас не время показывать свои слезы.

— Итак, вернемся к вопросу, с которым ты ко мне пришла, — Реман не спешит оборачиваться, дает мне время привести себя в порядок. Он знает не понаслышке, что такое чувство собственного достоинства. Я касаюсь салфеткой уголков глаз, делаю несколько глубоких вдохов и, наконец, прихожу в себя. Меня бесит моя слабость, но еще больше удивляет позиция Рема… Таким отстраненным и сухим приятель не был никогда. Что же произошло?

— Это была очень странная смерть, — медленно произносит Реман.

— Что в ней было странного?

Но мой вопрос он обходит стороной:

— Даже если бы я знал подробности, я бы тебе не рассказал их…

Я стискиваю пальцы на обивке кресла, но жду. Рем никогда не бросает фраз на ветер, не останавливается на середине пути и говорит то, что хотел сказать, полностью. Иначе он бы вообще не раскрыл рта.

— На похоронах рыдал весь город, точнее, горожане и приезжие. А вот знать и высшие чины вместо проводов твоего брата решали такие важные вопросы и открывали такие секреты, что не то что прессу не пустили внутрь комнаты для совещаний, даже секретарь был избран из числа допущенных внутрь… А само расследование несчастного случая, как окрестили смерть Амира, зашло в тупик, было закрыто, опечатано и отдано в архив раньше, чем я смог добиться доступа к бумагам и свидетельствам.

— Ничего страшного, я добуду их тебе из архива, — медитативное перекатывание карамельки на языке быстро возвращает мне уверенность в своих силах. С поддержкой Рема вывести на чистую воду того же дядю не составит труда. Хотя нет, кому я вру? Конечно, это будет нелегко и очень горько. Мне придется делать то, к чему я испытываю стойкую ненависть: лгать, давить и сталкивать противников лбами. Возможно, даже взять на себя управление землями, далее влезть в еще большие долги перед соседями или же спровоцировать новый кризис нашей и так шаткой экономики. Но дела здесь давно идут не самым лучшим образом. Так что вряд ли мое сражение с дядей хоть как-то изменит ситуацию в народе. Но мою судьбу это изменит точно.

— Напиши мне, какие документы тебе нужны. Нам к тому же надо обговорить дальнейшие действия. И мне понадобятся твои комментарии касательно тех, кто занял места в новом правительстве, — я потираю лоб. Политика — не самое мое сильное место, но сейчас надо взять себя в руки.

— Не лезь в это дело, Лайм, — произносит Рем. И вначале я просто не могу поверить собственным ушам.

— Ты один не справишься… — машинально отвечаю, но друг лишь качает головой.

— Я не собираюсь этого делать и тебе не рекомендую. Не стоит.

— Что ты имеешь в виду? — перед глазами белеет, а звукам будто приходится просачиваться сквозь плотную ткань.

— Амир уже похоронен, Лайм. Он мертв. Этого факта ты не изменишь. Случайной была его смерть или нет, — Рем разводит руками, но в его голосе нет ни намека на сожаление. Этот факт бросает меня в дрожь. — А своей беготней только привлечешь к себе излишнее внимание…

— И что ты предлагаешь? Забыть брата?! Или просто закрыть глаза на то, что его убили?! — я повышаю голос на него. Никогда раньше не кричала на своих друзей, ссорилась, спорила, но не кричала так.

— Все о чем тебе теперь нужно волноваться, так это об отношениях со Фьюрином, — Реман слишком внимательно вертит запонку и не смотрит на меня. — Тот, судя по слухам, очень воодушевился, узнав, что ты находишься в Викке. Ты с ним еще не встретилась?

— С чего бы вдруг? — я резко встаю и складываю руки на груди. Этим защитным жестом, жестом отторжения указываю Рему, что не согласна с его словами. Тот будто удивлен моим бездействием:

— Я вначале предположил, что вы вместе возвращаетесь в Феникс… Но потом случилось то происшествие. Ты точно не имеешь никакого отношения к тому, что произошло с Фьюрином у нашей границы?

— Реман, ты головой не ударялся? С чего я должна иметь к этому отношение к этому твоему Фьюрину? — я не уверена чего хочу больше возмущаться или удивляться, как не уверена в том, что смогу хоть что-то доказать Рему. — У меня брат умер! Я не увидела его тела и не попрощалась с ним. И тебя все еще удивляет, что я приехала?

— Всем известно, что оберег Фьюринов пострадал на нашей границе. Так что это естественно предположить, что ты останешься в Викке…

— С чего вдруг? — я даже рассмеялась.

— У вас же скоро свадьба, — наигранно удивился Рем, будто это я чего-то не понимаю, а не он чушь порет.

— А меня кто-нибудь спросил? — но мой стон и попытка донести всю несправедливость происходящего остались без адекватного ответа. Реман пожал плечами и, как ни в чем ни бывало, произнес:

— Разве это не наиболее выгодный выход из сложившейся ситуации? Думаю, Амир бы тоже этого хотел…

— Чего хотел? — я не сдерживаюсь, снова кричу на Рема, пытаюсь дозваться до него. — Избавиться от меня или отправить, куда подальше? Или поломать мне жизнь? Или убрать с дороги? Откуда ты знаешь, чего хотел бы Амир?!

— Защитить тебя он бы хотел! И эти земли! — Рем вдруг тоже срывается на крик, но в следующий миг понижает голос и сжимает до белизны губы. — Пусть и такой ценой.

— В болоте я видела такую защиту! — из моих глаз капают злые горькие слезы. — Это не тебя отдали как ценный приз, не тобой расплатились за будущее новых поколений, не ты будешь в постели лежать с неизвестным мужиком ради того, чтобы мой дядя и подобные ему вкусно ели и сладко спали! Да я отдам такую защиту первому встречному даром! Берите — не жалко!

— Вот она — радетельная Лайм… Только о себе речи и ведет! — ухмылка Ремана, этот ядовитый тон становится последней каплей. У меня больше нет сил кричать, горло саднит, поэтому говорю я достаточно тихо, но мои слова пропитаны отвращением:

— Вот только не нужно апеллировать к моему происхождению, Реман Йохан Верс. Ты по закону своих предков вообще должен был отметить смерть моего брата ритуальным самосожжением. Так, кажется, поступали Версы еще двести лет назад? Традиции хороши лишь тогда, когда не касаются тебя лично, ведь так?

Он молчит. Я даже рада. Кажется, впервые Рему нечего сказать. Можно восхититься собственной победой, упиться ею, если бы этот разговор не был таким гадким. Я подхватываю свои скромные пожитки и делаю три длинных шага к двери. Оборачиваюсь. Рем, родной и близкий, знакомый с детства, тот, в кого я когда-то даже была влюблена, блестящий юрист, интересный собеседник, в этот момент даже не смотрит в мою сторону, избегает моего взгляда.

— Предатель, — я ставлю точку в нашем общении и нашей истории и исчезаю за дверью.

В переулке мне становится плохо. За эти дни случилось слишком много невыносимого, тяжелого и неожиданного. Но никогда, даже в самом страшном сне, мне бы не привиделось то, что Рем откажет мне в помощи или поддержке, сдастся на милость обстоятельствам. Слезы льются из глаз почти потоком. Я не пытаюсь их вытирать, просто рыдаю, даю злобе, ярости и горечи выйти, покинуть мое сердце. За своими всхлипами не сразу слышу незнакомый голос:

— Извините, но с вами все в порядке?

Киваю, что все нормально. Но мне не верят. В голосе слышна улыбка:

— Извините еще раз, но почему-то мне кажется, что вы говорите неправду. Послушайте, я не буду лезть вам в голову. Но здесь через две улицы есть маленькая кафешка, я там работаю. Она приличная, не подумайте чего-то ужасного. Давайте мы вместе туда прогуляемся, и я угощу вас имбирным чаем?

— Зачем это вам? — удается мне спросить между всхлипами.

— Пару месяцев назад мне помог один парень, когда я так же плакала в подворотне. Считайте, что я отдаю долг… Да и кафешка действительно хорошая, вы не пожалеете!

Я сдаюсь этому напору, принимаю из рук незнакомки бумажный платочек и кое-как утираю зареванное лицо. Оказывается, пока я разговаривала с Ремом и плакала, уже наступил вечер. В свете фонаря виднеется моя провожатая — молодая, задорно рыжая и улыбающаяся.

— Привет, — говорит она. — Ты очень красивая, и у тебя все получится! А печали хорошо изгоняются парой рюмочек настойки на красной релле.

— Собранной после первых холодов? — мгновенно заинтересовываюсь.

— А как же иначе? — подмигивает мне незнакомка и предлагает свой локоть, чтобы я зацепилась за него. И я соглашаюсь на предложение. Плохо мне или нет, но кто я такая, чтобы отказываться от правильно собранной и настоянной красной реллы?

10. Настойка на красной реле

— Вот мы и пришли, — с гордостью указывает мне на вывеску моя рыжая «спасительница».

На медном щите выгравированы знаки медицины и кружка с пивом. Название «Под аптекой» не просто говорящее, а подталкивающее к действию. Мы действительно должны спуститься в подвал. Широкие двери из белого ясеня ведут в крошечный холл, стены которого увешаны старыми снимками, гравюрами и выписками из исторических хроник. Чтобы каждый знал, что не просто дали этому заведению такое название. На углу старинного дома действительно когда-то работала одна из первых аптек. В комнате находится начало винтовой лестницы, окруженной для безопасности вычурными перилами. Моя провожатая проворно слетает вниз по широким металлическим ступеням. Я колеблюсь недолго, скорее осматриваюсь, принюхиваюсь. Запахи же, как назло, манящие. Мне не остается ничего другого, кроме как, цокая каблуками по металлу, попасть в «Под аптекой».

Подвальные помещения обычно меня не особо привлекают. Наверное, потому что сложно терпеть отсутствие нормальной вентиляции, низкие потолки, полумрак и сырость из-за холодных полов. Ступень за ступенью, чем ниже, тем больше успеваю увидеть. Спуск выводит прямо к барной стойке: тяжелой, из темного дерева, широкой и частично уставленной заказами, а частично занятой клиентами. Над головой висят яркие лампы-шары с матовой поверхностью, из-за чего свет вокруг приглушенный и равномерный. Когда вместо металлической ступени под ногами оказывается кирпичный пол, останавливаюсь и оглядываюсь.

Налево от барной стойки уходит вдаль прямоугольный узкий зал. В старых домах не могло быть больших помещений в подвале, по крайней мере, больше самого дома точно. По углам вычурные рожки горелок, так что мрак не клубится нигде. Да и холод посетителям не грозит. Все столы и стулья в зале непомерно высоки, ноги попросту не касаются пола. Для самых неустойчивых посетителей есть угловые столы, расположенные на деревянных пандусах.

— Сюда-сюда, — у стойки появляется моя знакомая.

Она здесь как в родном доме. Это чувствуется по одобряющим взглядам других работников, по приветственным кивкам клиентов, по тому, как заботливо она поправляет слегка сдвинутый стул.

Указанный мне столик совсем рядом с лестницей. Пока я устраиваюсь, догадываюсь, где здесь крючки для того, чтобы повесить поклажу, и привожу себя в порядок, рыженькая успевает исчезнуть и появиться с уставленным посудой подносом. На столе оказывается узкая цилиндрическая рюмочка с вольно изображенным растительным орнаментом, к ней такой же крошечный и сходный по дизайну графинчик. На нем тоже рисунки, но их сложно разглядеть из-за темно-алой и густой настойки. Любопытство побеждает: стоит емкости оказаться на столе, как я аккуратно приподнимаю узкий клинышек пробки и принюхиваюсь. После рыданий мое обоняние еще не способно распознать все нотки богатого запаха, но кое-что, а именно нежную сладость, уловить получается. Во рту тут же скапливается слюна, и я невольно улыбаюсь. Хорошо, что есть такие примитивные вещи, как вкусная еда или приятные запахи, которые способны переключить мысли от унылых к более оптимистичным. Но общая картина стола влияет на меня гораздо сильнее. Желудок уныло квакает, напоминая, что кроме карамельки в нем немало часов ничего не было.

— Я оплачу, — сглатывая, киваю на стол, уставленный красивыми керамическими плошками. Стопка ароматных небольших лепешек, десяток начинок и соусов, тонкие листы салфеток, чтобы можно было взять еду, хрустящие длинные пирожки с сырной прослойкой, маринованные и пропеченные овощи, одуряюще пахнущие мясные ломтики, крохотные пирожочки… Все сочное, свежее, ужасно сытное, но другой закуски к настойке и желать нечего. Не дело, конечно, заедать плохие новости, но отказываться от вкусностей моей силы воли не хватает.

— Не нужно, все за счет заведения, — довольная моей реакцией, девушка улыбается.

— А хозяин не оштрафует?

— Саму себя штрафовать я не буду.

— Значит, ты здесь хозяйка? А почему сразу не сказала? — я немного расслабляюсь, не хотелось, чтобы эта хорошая девушка как-то пострадала из-за своей доброты. А так все складывается как нельзя лучше.

— Чтобы не напугать, — объясняет мне она. — Обывателям часто кажется, что свое дело начинают либо зазнайки, либо толстосумы, либо обманщики. Считаю, что не отношусь ни к одной из этих категорий. Да и «я работаю в кафешке» звучит приятнее и проще, чем «я владею кафе».

— Действительно, — соглашаюсь.

— Так что не робей, приступай!

— С удовольствием, — принимать подарки тоже нужно уметь, и я с достоинством благодарю. — Думаю, «Под аптекой» только что приобрела постоянного посетителя в моем лице. И, кстати, мы так и не познакомились. Я — Лайм.

— Очень приятно! Ктена, — представляется моя собеседница и присаживается напротив, проворно вскакивая на высокий табурет. Легкими движениями наливает настойку мне и лимонад из высокого запотевшего кувшина себе. — За знакомство!

— За твою помощь, — серьезно благодарю еще раз. Обида на Ремана еще теплится, но за эти дни я так устала, что нет никаких душевных сил накручивать себя и разбирать сейчас нашу с бывшим приятелем беседу. Я подношу полную почти по края рюмку к губам и медленно тяну жидкость. Она, обжигающе холодная, прокатывается по пищеводу колодезной водой, а потом разгорается пожаром. В голове сначала все путается, потом через сладость внезапно прорываются яркие кислые нотки — и вся неразбериха внутри меня постепенно упорядочивается. Именно так и действует настойка на красной, как кровь и как огонь Флеймов, релле. Эта ягода, собранная в первые холода, правильно обработанная и выдержанная нужное количество времени, — природный стимулятор и энергетик. Настойка на ней краткосрочно пьянит, но не тормозит мыслительный процесс и не вызывает похмелья. Процесс приготовления такой настойки непрост и доступен не каждому зельеделу, только тем, кто посвятил себя именно настоям и готовил их не одну сотню раз. Я лично ее готовила всего лишь восемнадцать раз, и только два из них вышли именно такими, как надо.

— Теперь лепешку, — слышу совет, когда немного прихожу в себя и ставлю на стол пустую рюмочку. Ктена подвигает ко мне блюдо. Я складываю слой за слоем — лепешку, кусочек мяса, ломтик баклажана, хрустящий, слегка опаленный салат — и макаю получившуюся трубочку в медового цвета соус с вкраплениями мелкорубленых орехов и круглых крошечных зерен горчицы.

— Вижу умельца, — смеется Ктена, потягивая сквозь полую деревянную трубочку лимонад, ослепительно-желтый с фиолетовыми искрами мяты и базилика.

— Вкусно-то как, — закончив пережевывать, делюсь впечатлениями. Вторая доза настойки сперва не оказывает какого-либо воздействия. Она сладкая и мягкая, почти нежная, и не кажется холодной. Я выдыхаю спокойно и даже размеренно, а потом понимаю, что по щекам текут слезы. Это так неожиданно, что мне сложно определить, почему они бегут. Перед глазами проносится полдюжины прочитанных мной книг и статей о красной релле и ее влиянии, но беспокоюсь я зря.

— Ничего страшного, — убеждает меня Ктена и протягивает салфетку. — Это невыплаканные слезы. Такие, когда мы внезапно решаем, что рыдать сейчас не ко времени, и гасим порыв. А они есть и копятся, копятся, давят, мешают четко думать и смотреть вперед. Так что пусть текут…

— Сколько плакала ты? — задаю может и бестактный вопрос, но мне интересно. Да и нужно чем-то себя отвлечь от капающей со щек на ладони и салфетку влаги.

— Почти час, — Ктена чертит дорожки на запотевшем стакане и не смотрит мне в глаза. — Я уже устала и заскучала, а они все текли и текли…

— Я могу спросить, из-за чего?

Она зарывается пальцами в свои рыжие крупные кудри и перебирает их. Молчание слегка затягивается. Но вот Ктена решительно опирается локтями об стол и кладет подбородок на скрещенные руки:

— В принципе, ничего кошмарного в моей истории нет, и надо бы оставить ее в прошлом…

— Но только начинаешь вспоминать, как на сердце возникает тяжесть?.. — продолжаю я, Ктена согласно кивает:

— И даже похвастаться нечем. Плач мой был не из-за несчастной любви. Никаких нечестных мужей, неудачных сделок, смертей. Только разочарования много и обмана. А сердиться на этих людей толком не получается… Они утверждают, что хотели как лучше.

— Это ты о своих родителях? — предполагаю и попадаю в точку.

— Увы, да… С чего бы начать? — она в раздумьях жует соломинку. — Ты, главное, ешь, не такая это и драматичная история.

Под внимательным взглядом я цепляю длинный пирожок и демонстративно откусываю. Внутри выпечка неожиданно все еще горячая, соленый сыр тонкими паутинками тянется, не рвется, и безумно вкусный.

— В Фениксе я оказалась случайно, хотя о самих землях Флеймов слышала множество историй с самого детства. Мои предки сбежали отсюда…

— Сбежали? — это слово повисает в воздухе. Мне кажется, я ослышалась, но Ктена пожимает плечами, дескать, именно это она и сказала.

— Есть у меня знакомый из архивов Флеймов, он мне так и объяснил, что стало с теми местами после того, как мои предки переселились в другие земли и прихватили с собой всю свою казну и казну того города, которым управляли, — она хмыкает. — Это я о Фишерской заставе. А ведь это поселение сейчас могло бы быть хорошим торговым центром. Если бы у него не отобрали возможность развиваться…

— Так ты аристократка… — тяну я вслух, а сама судорожно вспоминаю хроники. Кто там был такой умный и на руку нечистый? И ведь ни грамма неправды не сказала моя новая знакомая. Фишерская застава непопулярна среди торговцев именно тем, что она мелкая, бедная и непривлекательная. Поэтому все торговые пути в итоге идут через земли Фьюринов и Манияров. А ведь наша застава удобнее расположена. Но средств, чтобы сделать ее привлекательной сейчас, нужно в сотню раз больше, чем можно было потратить несколько поколений назад.

— Была когда-то. Из числа благородных в землях Флеймов наш род исключили, а вот там, куда моя семья переехала, никто таких аристократов видеть не хотел. Одного не отнять: мы в десятке богатых семей земель Манияров.

Такое означает лишь то, что сидящая передо мной девушка очень богата. Я всегда хотела для своих земель благосостояния, но достигнуть уровня наших вторых соседей настолько нелегко, что кружится голова. Недра их земель как раз богаты на различные ископаемые. Кто-то скажет, что ресурсная экономика это бич и такая система не вечна, но Манияры пока справляются.

— Так что я обычная богатая девушка из столицы с приличной школой и приличной академией управления за душой. Даже слишком приличной. Родители настояли и на самом заведении, и на круге моих знакомств. Но я не особо переживала, потому что все предложенное ими вполне подходило мне. Наверное, первый конфликт у нас случился, когда я окончила академию и хотела сразу приступить к работе. Мама тогда предложила мне несколько лет насладиться жизнью без рабочих будней, посмотреть на людей. Я начала сопротивляться, но в итоге махнула рукой. Ведь полгода-год это не так страшно…

— Почему бы и нет? — мои слезы начинают заканчиваться, глаза немилосердно жжет, да так, что приходится закапывать их специальным увлажняющим зельем. Оно давно валяется у меня в сумке, потому что температура в лабораториях может быть разной, как и испарения от котлов. А хороший зельедел всегда носит с собой множество зелий.

— И я так думала… Вот только когда вернулась, оказалось, что большая часть моих контактов потеряна. Знакомые отдалились, у многих появились другие интересы, связи, которые были созданы в периодучебы, тоже стали бесполезными. А ведь я собиралась открыть свой ресторан!

— Сильно расстроилась?

— Еще бы! Кое-кто из моих сокурсников уже вовсю бился в этой жизни. Даже маленький собственный магазинчик на меня производил большее впечатление, чем мой заваленный карманными деньгами секретер. Родители, конечно, предложили мне работу…

— Семейный бизнес?

Между тем мои слезы окончательно высыхают. Настроение поднимается до максимума, оптимизм бьет ключом. Организм сообщает, что эмоциональный всплеск прошел и силы потрачены, так что теперь его нужно продолжать кормить. Крошечные пирожки, начиненные рублеными овощами, подходят для этого как нельзя лучше. Удобно брать, внутри мягкая начинка и тесто, и сложно чем-то подавиться, заслушавшись.

— Да, горнодобывающий, — Ктена широким жестом хозяйки отодвигает опустевшие тарелки и ставит передо мной полные. — Но я отказалась, мне действительно хотелось создать что-то свое и нести радость людям. В общем, нашла я чудное место под мое заведение. Конечно, помещение было занято, но действительно объединяло в себе многое, что я хотела бы видеть в своем ресторане. Просторный холл, широкая кухня, отличная вытяжка. Расположено оно было на углу здания между спальным районом и туристическим центром. Неделю спустя мне повезло узнать, что место выставлено на продажу. Дальше все было как в сказке. Я набрала персонал очень быстро. Мне удалось переманить к себе невероятного повара, поставщики едва ли не сами напрашивались работать со мной. Вскоре вокруг меня образовалась новая компания. А столики в моем заведении никогда не были пусты. Понятное дело, что моя фамилия играла в этом всем не последнюю роль. Ничего страшного в этом не было…

— Счастливая такая жизнь, — пока рассказ не звучал для меня хоть сколько-то трагичным.

— Ничего страшного и не будет, — мягко улыбается Ктена. — Я спокойно вела дела, которые шли на удивление отлично. На горизонте маячила свадьба с приятным парнем, он однажды зашел в мой ресторанчик, стал завсегдатаем и влюбился в меня. Он мне показался симпатичным, хотя я боялась, что Йорен мог быть охотником за наследством. Около года мы встречались, и с каждой встречей я привыкала к нему все больше. Он работал в маленькой торговой фирме и остался бы на плаву даже без связей моих родителей. Будущее становилось более отчетливым, чарующим, распланированным. Это было ведьмовство какое-то…

— Как это ведьмовство? — от удивления я даже пирожок отложила.

— Шучу, никаких ведьм в моей истории. Но обман был. Все это было обманом, — голос Ктены срывается на последних словах, она выдыхает, собирается с силами и продолжает уже более веселым тоном: — Хотя нет, ресторанчик точно существовал! Я управлялась с официантами, пробовала новые блюда в меню, иногда спорила с поставщиками и выходила в зал по просьбе гостей. Глаза мне начала открывать подруга моего великолепного повара. Придавила меня к стенке выдающейся грудью и забросала обвинениями, что ее парень давно мечтал отойти от дел, а я его чем-то шантажирую…

— Ты удивилась?

— Мягко сказано. Но с того момента стала чуть более внимательной. Повару действительно угрожали. Поставщики продавали мне товар дешево, потому что имели определенную компенсацию с каждого контракта. Мой бухгалтер работал на родителей. Официанты писали обо мне целые доклады, — она, не отрываясь, смотрит на свои руки и быстро тараторит: — Понравившиеся мне гости, которые не были угодны родителям, исчезали даже слишком быстро. Здание ресторана досталось мне не случайно. Прошлые владельцы очень быстро обанкротились и переехали, кто-то перекупил у них парочку весьма дорогостоящих контрактов. Случайно этим человеком оказался мой жених. Да, я ему действительно нравилась. Вот только вся его фирма — это всего лишь дочернее предприятие моей семьи. Так что начинал он ухаживать за мной из-за соглашения с моими родителями. Перечить он им не мог…

— Это… странно! — мне сложно подобрать слова.

— Не странно, — Ктена допивает остатки лимонада залпом и со звоном ставит бокал на стол. — Это обычная ситуация. Если бы я принимала правила игры и знала, что и почему делается. В нашем мире пока много всяких традиций и предрассудков. Аристократов до сих пор могут выдать замуж или женить без согласия. Профессии передаются по наследству, ведьмы верны заветам и клятвам, а оберег берет на себя все проблемы собственных земель. Для меня было бы нормальным воспользоваться всей мощью семьи и быть одной из точек на семейном древе… Но я не этого хотела!

— Ты сказала им?

— Почти сразу. Был скандал, я пыталась что-то объяснить, но так и не смогла. Хорошо, что никто не додумался до домашнего ареста. Разговоры продолжались еще дней десять. Но когда ко мне вызвали врача, чтобы полечить мою дурную головушку, я заволновалась всерьез. Дров в костер добавили слуги, они видели список зелий, которым меня собирались пичкать.

— И ты сбежала? — произношу я очевидное.

— Ага! — хмыкает Ктена. — Жалеть меня, в общем, незачем. Я прихватила с собой столько наличных денег и ценных вещей, сколько смогла. А вот как я окопалась в Фениксе, понять не могу! Никогда не хотела здесь оказаться…

— Это все случилось, чтобы ты меня угостила этой чудной настойкой, — смеюсь, передавая свое настроение. Запах реллы стоит в воздухе, щекочет ноздри, дразнит. Едва в голове оформляется мысль о еще одной порции напитка, как рюмка оказывается полной. Моя новая знакомая карикатурно кланяется, улыбаясь.

— Все может быть, — говорит она. — Именно здесь моя депрессия прошла. Нашлись новые друзья. А незнакомец помог найти себя. Моя «Под аптекой» собирает немало людей. Вечерами я хожу между столами, помогаю официантам и чувствую себя причастной к жизни.

— Выпьем за это! — провозглашаю.

Новый глоток настойки на красной релле имеет для меня привкус жизни: пряный, капельку острый, он собирается ярким солнцем в желудке и стекает огнем в пальцы рук и ног. Неожиданная горечь на языке внезапно сменяется легкой сладостью. С этого момента печальные темы никому из нас поднимать не хочется. Я качаю ногой под столом и подыгрываю небольшому ансамблю. Музыканты расположились в центре зала и выбивают бешеные ритмы, от которых мне хочется задыхаться от любви к миру. Ктена подпрыгивает на месте и одновременно поглядывает на заполняемость зала и на то, как справляется коллектив. Когда же клиентов становится много, а гам вокруг еще сильнее, она встает и потягивается.

— Пора помочь, — она кивает на вереницу не разнесенных бокалов на барной стойке. — Столик на этот вечер в твоем полном распоряжении. Еду заказывай, не стесняйся. Правда, не могу обещать, что никто не подсядет. Это место специально для моих гостей, их у меня немного, но наведываются они сюда часто…

— Обещаю их не обижать, — прижимаю руки к груди и церемонно кланяюсь. Ктена смеется, громко, искренне, от недавней печали не осталось уже и следа. Напоследок я спрашиваю:

— А скажи, почему ты не хотела ехать в Феникс?

Ктена смущается, хотя вопрос довольно обычный. Она бормочет что-то в кулак, кажется, кляня себя в чем-то, а потом отвечает:

— Город, на самом деле, мне очень нравится. Даже не смущает, что эти земли гораздо беднее Манияра. Но все беспокойства из-за истории моей семьи, — она наклоняется и, глядя мне в глаза, шепчет: — Мне так стыдно за них! Они подвели своих радетельных, своего оберега и его семью! Из-за этого я даже район выбрала такой, чтобы не встретиться ни с кем из Флеймов. Мне кажется, что если кто-то из них на меня посмотрит, то сразу узнает тех самых Хаттов из Фишера. И тогда меня точно разобьет паралич или молния поразит… Правда, глупости?

Ктена подхватывает пустые тарелки и исчезает в гуще людей. Мне остается лишь жевать безумно вкусную лепешку, слишком вкусную. Мысли о проклятье не глупости, они поддерживаются традициями и за этот счет существуют. Но даже если бы прокляли мои предки когда-то давно род Хаттов, то оно снялось в тот момент, как меня подобрала Ктена, или чуть позже, когда она меня накормила. Потому что ни одна старая обида не стоит дороже отличной компании, вкусной еды и темно-алой настойки на красной релле.

11. Чужое благо

Шум в кафе не стихает, даже когда время начинает неукротимо близиться к полуночи. Музыканты постепенно переходят от резвой плясовой к более медитативной фоновой музыке. Посетители — распыленные, разгоряченные, надышавшиеся алкогольными парами и сытно закусившие — теперь что есть сил перекрикиваются не только между соседями по столику, но и активно беседуют со всеми в окружении. Компании больше не придерживаются своих границ, все перемешалось и объединилось. Все, кроме меня.

Не нужно многого умения, чтобы избежать этого порыва единения от людей вокруг. Я сижу за особенным столиком вполоборота к другим посетителям и не ищу чужих взглядов, а, если кто и окликнет меня, то я не поднимаю глаз. В другом настроении все, возможно, происходило бы иначе, но сейчас для меня не самое лучшее время, чтобы забываться во всеобщем веселье.

Как и все в моем поколении, я особо не придерживаюсь старых обычаев. В другую эпоху мне стоило бы запереться в высокой башне на восемь поминальных и три восхвалительных дня. Сейчас же я просто отпиваю очередной крохотный глоток из рюмки. Память душит. Горячая волна сожаления и ощущения упущенной возможности накатывает, погребает с головой, давит на барабанные перепонки. Веки нестерпимо жжет. Я сжимаю губы: еще немного, и по щекам снова покатятся слезы. Не хочется так выделяться среди всеобщего веселья. На столе, как назло, ни одной чистой салфетки.

С шаткой надеждой проверяю карманы, ищу потерянный еще в Викке платок. Надо бы уничтожить все следы своих переживаний. Платка, конечно, нет. Слезы начинают катиться неожиданно. Они не похожи на те, что лились из-за настойки, это просто слезы, просто печаль.

— Возьмите мой, он чистый.

Из-за моего плеча появляется мужская рука с платком в жизнерадостную розово-карминовую клетку.

— Спасибо, — неловко благодарю и тут же скрываю лицо в мягкой, слегка пахнущей лимонником ткани.

Когда картинка перед глазами становится четче, неизвестный доброжелатель обретает облик. Первым делом в глаза бросаются нетипичные для уроженцев земель Флеймов черты лица: слегка раскосые глаза, острый длинный нос и короткие брови. Кожа у незнакомца даже в полумраке «Под аптекой» имеет явственный бронзовый оттенок. Постепенно к образу добавляются черные слишком прямые волосы и маленькие, прижатые к голове, уши. Передо мной, можно сказать, типичный представитель южно-западных земель. Если бы не акцент, характерный для земель Флеймов, и еще одна странность. Мне из-за особенностей моей работы, происхождения и переездов встречается немало людей. Но такого тощего южанина я вижу впервые. И он, к моему удивлению, не узкий в плечах, не истощенный на вид, да и вообще выглядит довольным жизнью. Только рубашка приталенного кроя из тонкого летнего шелка, модного в Викке в этом году, не скрывает выпирающих худых ребер, торчащих ключиц и костлявых верхних конечностей.

— Алилль, — представляется он и громким шепотом подсказывает: — Дома меня кормят, если это вас заботит, просто вырваться с работы домой получается не так часто, как мне того хочется. А за работой и поесть некогда.

Хорошо, что в кафе даже слишком жарко, несмотря на своенравную и часто прохладную в этот сезон ночную погоду. Так что мои щеки и без того в румянце. И вовсе я не думала о том, что кого-то недокармливают!

Между тем новый знакомый достаточно свободно обустраивается напротив меня. Меня не расстраивает то, что кто-то нарушает мой относительный покой. Этот Алилль выглядит достаточно безобидно, дружелюбно и ненавязчиво. Слегка припухшая кожа вокруг глаз выдает его усталость. А вымотанные работой люди обычно не растрачивают энергию попусту.

Действительно, он не спешит завязать беседу. Мы ограничиваемся именами и вежливыми комментариями о вечере. Едва ли это можно называть полноценной беседой, но подобное ленивое перекидывание вопросами расслабляет и настраивает на позитивный лад.

— Сегодня хорошая погода, не правда ли?

— Да-да, слегка прохладно будет к полуночи, но запах цветущего силенция даже слишком силен. Так что завтрашний день будет жарким.

— К сожалению, мой нос забит мешками книжной пыли, чтобы учуять это! А вы?..

— Неплохо варю зелья. Так что неосознанно заметить, что и как пахнет, это, можно сказать, профессиональная деформация.

Я чувствую облегчение. Хорошо, когда неожиданный собеседник кажется тебе легким, когда не нужно настораживаться. Давление обстоятельств, которые столкнули нас, понемногу спадает, и можно расслабиться. Поэтому меня тянет положить голову на локоть и из такого положения поглядывать на случайного нового знакомого.

— Когда-то я мечтал стать великим зельеделом! Первый же мой эксперимент был настолько удачен, что дед пообещал, что вторая такая выходка будет стоить мне пальца… Да, он был воспитан в лучших традициях кочевых южан. А там со смутьянами и разрушителями разговор очень короткий. Сейчас, конечно, таких наказаний нет. Но тогда, в детстве, эта угроза меня впечатлила. Да и не было у меня никакого желания учиться еще чему-то. Хватило и навыков строителя!

— Почему строителя? — Алилль рассказывает эмоционально, закатывая глаза, морща нос и даже размахивая руками. Я то и дело едва успеваю убирать с его дороги все бьющееся и способное разлиться. Кажется, дедушку Алилля понять можно.

— Потому что результатом был взрыв, который обвалил западную стену кухни и существенно покосил мансарду. Всю осень я ремонтировал стену: носил стройматериалы, выкладывал кирпичи, ровнял, штукатурил и белил. Взрослые, конечно, помогали, но основную работу я должен был сделать сам. Я успел вернуть дому нормальный вид к холодам. Однако зельеделие с тех пор стало для меня запретной темой.

— Можно было уехать из города…

— Мне было тринадцать, слишком мало для такого ответственного шага!

— Но мысли были? — я вспоминаю себя в таком возрасте.

— Конечно, — соглашается со мной Алилль. — Но я решил, что прежде чем организовать побег, мне стоит хорошенько подготовиться. Во-первых, прочитать все книги, которые касались не только зельеделия, но и географии, истории и экономики. Я ведь собирался в другие земли, где жили совершенно другие люди. Важно было знать, как и что мне делать после побега.

— А во-вторых?

— На первом пункте я и остановился, — хмыкнул мой собеседник. — Книга за книгой — и труды по зельеделию показались мне милей самого зельеделия, а библиотеки и архивы стали вторым домом. Но, не будь того взрыва, я бы не узнал этого. Возможно, был бы торговцем, как отец.

— Никто не знает, — пожимаю плечами.

— Действительно, никто.

На этих словах вокруг нас воцаряется относительная тишина. Вопрос «что было бы, если» меня интересует уже многие годы, но по-прежнему остается без ответа. Когда он начинает мучить меня слишком сильно, я вспоминаю, что этим обесцениваю все свои решения и действия, свое прошлое. А ведь та жизнь, какой бы она ни была, моя. От начала и до самого ее конца.

⁂

-…А что Леонард? Толстяк и пропойца! — раздается слишком громкое за соседним столом. Компания там собралась сплошь из пожилых мужчин, на столе пустые тарелки и пивные кружки. Они дымят трубками и сигаретами и, конечно, кого-то обсуждают. Не факт, что говорят о моем дяде, но я все равно обращаю внимание на чужую беседу. Сложно избавиться от привычек юности.

— Не скажи! Управленец он, может, и не лучше оберега, но зато больше не будем жить как на «саферском болоте»… Ведь неизвестно, вернется ли оберег из очередного выезда. Наш был слишком молод и глуп, как теперь быть?

— Так на то обереги и даны, чтобы рисковать своей шкурой. Разве не так?

— Может, так оно и было. Когда в семьях радетелей по десятку детей рождалось! Но сейчас-то что выходит? Амир Флейм погиб, пусть примут его душу Предки в свои объятья, и оставил свои земли… На кого? На мальчишку-художника и девицу, умчавшуюся из Феникса чуть ли не голяком, как только переступила порог совершеннолетия! Была бы ведьмой, так и быть… А радетельная какая из нее после такого?

— Не голяком она уехала. Я видел, как раз Ладега моя ехала навестить сестру! В штанах, рубахе и плотной куртке с большим чемоданом она была. Тащила, бедненькая, свой баул, от помощи отказалась. И никто ее не провожал, даже братьев на перроне не было…

— Так что мне ее жалеть теперь? Но ведь уехала…

— Разговор не о том, уважаемые! Цена на зерно упала, чем мой сын своих детей кормить будет? Урожай соберет, продаст, и куда с этими копейками ему обращаться? К девчонке?

— А будто старый Флейм умерит аппетиты? Такого навертит, что художник во главе или даже самая распоследняя ведьма покажется нам благом!

— Вот да… Вряд ли он свои карманы вывернет…

— Леонард, говорят, поднял старые договоры… У меня зять в приемной территориального совета работает. Так вот все там судачат о Фьюринах! А Фьюрины — то не просто так, а богатые земли!

— Если так, то торговля может быть выгодной.

— Так ведь постойте, в те время договоры через женитьбу заключались…

— Ха, значит, тут и ведьма пригодится! Радетельная все-таки…

— Долг у них такой, у аристократов: спасать свои земли! Не хотел бы своей внучке такой судьбы.

— Ты-то тут, старый, при чем? Аристократы живут и бед не знают, у них голова не болит, что завтра есть и во что одеваться. Но когда договор говорит «надо», не переча выполняют. Это справедливость такая!

— Это ж тарифы снизят на синие камни. Медовую настойку можно будет возить поездом ящиками, а не три бутылки, как обычно…

— Молодец этот Леонард, даром что ворюга и мот!

— Я всегда говорил, что он о землях позаботится. Все-таки старший Флейм, в голове весомые мысли, а не шалопайство. И что еще от оберега можно было ожидать?..

От услышанного мне не становится плохо, мир не переворачивается с ног на голову, а сердце не обливается кровью от произнесенных несправедливостей. У меня просто темнеет в глазах от ярости. Сначала диалог меня удручает и вызывает скорее недоумение. Но каждая новая реплика плюсуется к уже созданной реакции. Я даже не замечаю, когда пальцы оказываются сжатыми в кулаки. Темно-красная пелена заслоняет сознание.

Что эти невежды, деревенщины, едва образованные, могут знать?! Как они смеют так рассуждать о моей жизни, о жизни моих братьев? Да как у них в голове шестеренки повернулись так просто ставить на Амире крест? Или считать Левиса ничтожеством? Ладно я, хотя за себя тоже обидно… Купить моей жизнью скидку на бутылку медовухи? Да чтоб им эти разговоры стали поперек горла!

Не самое лучшее решение, не самое взвешенное и умное. Но я, наконец, нахожу тех, на кого можно вывалить свои ярость и боль. Ругательства уже почти готовы сорваться с моих губ. Я сжимаю губы и вскакиваю на ноги, но тут на запястье ложится чужая рука.

Мой взгляд с трудом находит в неверном свете зала кафе смуглое лицо Алилля. Он смотрит просительно и с неким предупреждением, а его рука тянет меня вниз, обратно за стол.

— Они не стоят твоего гнева, радетельная…

Видимо, выражение моего лица — смесь удивления, опасения и возмущения — заставляет его напрячься и является неким знаком, что он перешел дозволенные границы. Рука тут же покидает мое запястье. Алилль кратко склоняет голову в жесте извинения. Я все еще зла, но порыв уже не кажется разумным. Поэтому, потоптавшись на месте еще несколько секунд, возвращаюсь за стол. Алилль тут же поднимает голову и осторожно продолжает:

— Хотя могу понять ваши чувства…

Я зыркаю на него исподлобья, кратким, тяжелым взглядом. День у меня сегодня явно не ладится: кошмарные качели — от хороших впечатлений до ужасных разговоров. Грустная, понимающая улыбка собеседника меня успокаивает. Однако в следующий миг она сменяется хитрым выражением, Алилль подмигивает:

— Молчу я, молчу. Молчал же все это время, и теперь рот на замке подержу. Предками клянусь, буду нем как рыба.

— Фигляр, — качаю головой, но его кривлянье почему-то отвлекает от мыслей о подслушанном разговоре.

— Откуда?.. — вопрос я не заканчиваю. Все, в принципе, и так понятно. Не сильно много профессий, где требуется особая любовь к книгам. К тому же Ктена упоминала о хорошем знакомом из архивов.

— Я достаточно видел документов, чтобы узнать Флеймов даже в такой сутолоке и сигаретном дыму, — подтверждает мои мысли Алилль и снова меняется в лице, становясь серьезным и собранным.

— Я понимаю ваши чувства, радетельная Лайм. Но в чем-то эти пустозвоны все же правы. Кто бы ни остался на троне этих земель, ваше замужество, радетельная Лайм, выгодная сделка.

— Мой брат бы…

— Ввиду сложившихся обстоятельств, — строгий канцелярский тон сбивает меня с толка, и я не знаю, как поспорить с Алиллем. — Я соболезную вашей утрате, но теперь правды узнать невозможно. Как ни прискорбно это вам слышать, но Леонард Флейм сделал все от него зависящее, чтобы удержать наши земли на плаву.

— И запихнуть себе в карманы…

— Не без этого, признаю, — серьезность снова сменяется клоунадой, архивариус хихикает, правда, недолго. — Но это дело уже почти решенное. Важнее следующее: что вы собираетесь делать дальше, кому можете помочь и кто поможет вам.

Я опускаю глаза, гипнотизируя вязкую жидкость в стакане. Ее осталось совсем немного — едва ли на палец от дна стакана. Из-за этого она уже не кажется такой темно-алой и напоминает по цвету свежий компот из сочных осенних ягод. У меня и в мыслях не было, что я кому-то могу помочь. В Феникс я возвращалась ради справедливости и из-за горя. В голову мне не приходила идея, что я способна поддержать кого-то другого, когда вокруг меня одно несчастье.

— А ведь и правда, — вырывается выдохом моя досада, я криво улыбаюсь Алиллю. — Печальная из меня радетельная.

— Не все так страшно, правду говорю. История знала и более ужасные экземпляры. Например, жизнеописания некоторых оберегов читать без истерики сложно…

Я поддаюсь его равнодушно-позитивному настроению и выкидываю из головы мысли о прошлом. Всегда знала, что быть аристократкой — это пропащее дело.

— К тому же вас никогда не готовили как полноценную владелицу земель.

— В детстве мечтала стать ведьмой и оживить Птичий клюв, — отшучиваюсь, — но не судьба.

— Почему же… — Алилль замолкает.

Это его раздумье как-то по-странному во мне отдается. Будто мир вокруг замер, чтобы торжественно заявить: дескать, Лайм, нерадивая радетельная наша, открой свои уши и слушай, и глаза лучше не закрывай, а вот рот пока можешь захлопнуть, иначе ненужные слова вдруг вывалятся. Такое редко со мной случается. Возможно, действительно ведьминские корни сказываются. Вот так же понесло меня учиться в Викку, и про первую работу я услышала случайно. Поэтому я терпеливо жду, когда же Алилль определится и выскажет, что надумал.

— Да нет, — вдруг морщится он, — не стоит.

— Стоит! — я бью о стол кулаком так, что подпрыгивает посуда и оглядываются выпивохи за соседними столами. Архивариус закашливается от неожиданности, с трудом восстанавливает дыхание и тихо соглашается:

— Хорошо, раз вы так просите. Но сама тема не из приятных. Скажу сразу, я не хотел напоминать вам о смерти брата. Дело в той ведьме, что принесла его тело.

Моргаю. Изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не приложить себя ладонью по лбу. К предкам свадьбу и сплетников! Но как я вообще могла забыть о последнем выжившем, о свидетельнице смерти Амира?

12. Влияние времени

Нет более настойчивого будильника, чем солнечные лучи. Они упрямо карабкаются по подушке, заставляя меня перемещаться в более темный и прохладный угол кровати. Они греют постель и воздух в комнате, мешают даже сквозь закрытые веки. Почему я перед сном не задвинула наглухо шторы? Ах да, хотелось воздуха, и ночью легкий сквозняк действительно был спасением для моего разгоряченного настойкой на релле организма. Хорошо, что хватило памяти принять перед сном бальзам, смягчающий последствия бурной ночи.

Когда-то в студенческие годы пьянки всегда оборачивались утренним похмельем. С тех пор я могу сварить нужный бальзам с закрытыми глазами. Это же можно сказать и о доброй части моих бывших одногруппников, Вот что делает с людьми правильная мотивация! Поэтому этим утром я не страдаю ни от чего другого, кроме как от навязчивых лучей палящего солнца.

Я еще долго пытаюсь скрыться от них, но потом вертеться на кровати надоедает. Абсолютно глупо лежать дальше, изнемогая от жары, когда всего-то нужно убрать досаждающую помеху. Но как только я встаю и делаю полдесятка шагов к окну, чтобы задернуть занавеску, желание спать улетучивается. Мне искренне жаль этого. Пока я пребывала в полудреме, то еще помнила забавный сон, обрывки которого теперь не давали мне покоя. Хорошо ли все закончилось для главного героя? Успела ли спасти его от зловещей тени главная героиня?

Из зеркала на меня смотрит мое немного опухшее лицо. Впрочем, капля-другая чудодейственных зелий и легкая примочка под глаза — и я снова выгляжу, как будто и не бывало долгой ночи в разговорах. Хорошо быть зельеделом. Вся утренняя беготня занимает от силы полчаса, а после я замираю в раздумьях. Ведь нет смысла сидеть в нагревшейся под лучами солнца комнате и глядеть на зовущую все еще разворошенную мной постель. Утро уже началось. Кровать все еще манит прилечь, но я прохожу мимо. Ведь сегодня будет насыщенный день.

Но я еще никогда не сражалась за свою судьбу на пустой желудок. Мысль позавтракать в уже полюбившейся мне «Под аптекой» кажется удачной. Все еще зевая, я нахожу узкую лестницу в конце коридора и спускаюсь. Я уже не и помню, когда именно прошлой ночью узнала, что дом над питейным заведением — это пансион, где сдаются комнаты. И ведь есть выгода от такого расположения: все жильцы определенно любят вечером пошуметь в кафе, а перебравшим клиентам всегда предоставят комнату на одну ночь. Вот как мне.

Оказывается, это не только мои планы — сделать этот день богатым на события. Судьба решает поддержать мои стремления. Это становится понятным, стоит мне спуститься по ступенькам узкой незаметной лестнице в зал кафе.

Определенно есть голоса, распознать которые мы можем даже в самом громком шуме и спустя многие годы. Они не забываются. Например, это голоса детей или лучшей подруги, голоса родных, с которыми провел долгие-долгие часы и дни и ни за что не желал бы этих голосов забыть.

— Может, вы видели здесь женщину? Молодую, темноволосую, с короткой стрижкой.

Глупый вопрос. Особенно, если учитывать, что в кафе за вечер подходящих под такое описание может быть десяток. Я фыркаю себе под нос и прячу улыбку в кулаке. Еще более глупой ситуацию делает то, что спрашивать о вечерних посетителях работника, который заступил всего пару часов назад, феерическое идиотство. Впрочем, мне не стоит быть такой суровой. Вряд ли Левис действительно знает, как работает обычное кафе или бар.

— Нет, не видел и не подскажу, — закономерно отвечает бармен, протирающий крошечные чашечки для кофе. Он не особо доволен внезапно выскочившему из ниоткуда собеседнику. Утро в самом разгаре, скоро в «Под аптекой» заявятся посетители за завтраком и тонизирующими напитками. Работникам уж точно некогда отвлекаться, нужно подготовить все к началу дня.

— У меня есть деньги! Пожалуйста, подумайте! Темноволосая и светлоглазая, одета в дорожное, серьезная такая… Я ищу сестру, понимаете…

Даже у меня есть совесть. Слушать скомканные просьбы младшего брата из тени лестницы невыносимо, и я спускаюсь вниз.

— Отстань от человека, Левис. Он только пришел на работу. Все, что ты можешь у него попросить, это чашку крепкого настоя в честь плодотворного начала нового дня.

— Лайм!

Предки, я уже и отвыкла. Братишка бросается ко мне, обхватывает руками, прижимает к груди и неожиданно оказывается вовсе не таким мелким, как я помню. Мои руки с трудом смыкаются вокруг его плеч. Рубашка Левису явно мала: так сильно натянулась ткань на спине, слишком безобразно торчат руки из рукавов. Его сумка успешно забыта у барной стойки. Пока мы стоим как памятник нынешнему поколению радетельных, поклажу Левиса давно могли бы украсть. Я мягко улыбаюсь куда-то в шею брата. Мечтательный ребенок превратился в растрепанного, но такого же беззащитного взрослого. И как мне в голову только могла закрасться мысль оставить решение о дальнейшей судьбе наших земель на Левиса? Нет, я слишком добра для этого.

— Тихо-тихо, — успокаиваю я его, глажу по встрепанным, слегка влажным волосам. И хватка сильных рук постепенно слабеет.

— Это, правда, ты, Лайм?

— А ты как думаешь? — с ухмылкой отвешиваю ему едва ощутимый щелбан. Левис гулко смеется, в два счета подхватывает свою поклажу и усаживается за один из столиков.

Я спешу присоединиться к нему. Солнечные лучи проникают в подвальное помещение сверху, прогревая быстро остывающие стены, и легкие пылинки танцуют в воздухе. На считанные мгновения мне становится легко и спокойно. Будто появление младшего брата вернуло меня во времени назад. Все, как в детстве… Да только мы не играем, и нас больше не трое.

— Ты изменилась, — произносит Левис. Хотя кто из нас более поменялся, еще стоит определить.

«Разве?» хочу спросить я, но не спрашиваю. Зачем? Если мой брат говорит мне об том, то, наверное, все именно так и есть. Я могу не замечать, что стала жестче или добрее, спокойнее или наоборот веселее, что стала воспринимать происходящее с другими близко к сердцу или более скептически смотрю на мир. Просто для меня мое время заполнено чередой неспешных или даже мизерных перемен. Они настолько крошечны, что конечный результат вовсе не поддается какому-то измерению с моей стороны. Но вот Левис, он точно видит меня впервые после долгого времени. Наверно, что-то во мне говорит ему о том, что я стала другой. Или может, брат, который смотрит на меня сквозь призму своих детских и подростковых воспоминаний, всего лишь вырос?

— А ты вырос, — пожимаю плечами в ответ. Имеет смысл говорить только о том, что я вижу. Настолько сильны внутренние перемены, мне пока еще только предстоит узнать.

— Да, — улыбается он. — Работа в саду оказалась не такой простой…

— В саду?

— Кто-то должен заботиться о бабушкином саде. Брату он не нужен был, дяде тоже не до него. А садовников там не было со времен родителей.

— Это не значит, что именно ты должен…

— Но мне ведь все равно нечем заняться, — хмыкает Левис.

— Ты раньше писал прелестные картины.

— Да, писал, тратил время, — он злится, и его обычно безмятежное или растерянное лицо приобретает непривычную для меня суровость. — Лучше бы прислушивался к урокам… И, может быть, сейчас не случилось того, что мы имеем.

— Ты не смог бы уберечь Амира.

— Но заткнул бы за пояс дядю и его свору! — Левис сжимает крупные кулаки.

Я касаюсь его рук, разжимаю пальцы, успокаивающе глажу по обветренной коже, мозолям на пальцах и тонким шрамам. Руки рабочего или землепашца, но никак не радетельного. Что ж, каждый из нас идет своим путем. Мои ладони тоже далеки от совершенства, ведь зельеделу почти не уберечься от ожогов и ран. Впрочем, у Амира также хватало шрамов.

— Что происходит во дворце?

— Кроме того, что дядя отдает тебя в чужие руки?.. Уже третий день в гостевом крыле ошиваются дипломаты от твоего будущего мужа. Он сам с какого-то дива пытался сесть на поезд и попутал расписание, да чуть не сдох при пересечении границы! Идиот. Все обереги не в своем уме?

Левис нервничает, злится и душит ни в чем не повинную салфетку. А мне бы только не расплакаться. Я рада тому, что вижу: его нервозности и болезненной честности его слов, его импульсивности и тому, как он переживает обо мне и как раздосадован своей бесполезностью.

— И что оберег Фьюринов, жить будет? Как, кстати, его имя?

— Эрих Морест Фьюрин, — Левис едва ли не поет слова, видимо, пытается подражать кому-то из прихлебателей дяди. — Отправили его в Викку первым же поездом. Специальным вагоном…

— С кружевными занавесками и пыльными бархатными сидениями? — припоминаю и морщусь от неприятных воспоминаний.

— Да, в нем всегда было душно и жарко, и нос чесался, — брат делится нашими совместными впечатлениями.

Я киваю. Родители тоже не любили это убожество, но денег никогда не было в избытке, чтобы их тратить на такую ерунду, как ремонт этого вагона. Им-то пользовались едва ли десяток раз в год.

— Ладно, с Фьюрином, — равнодушно меняю я тему. Жив — и хорошо. А чем я в очередной раз пожертвовала, мне вспоминать не надо, сейчас не время себя жалеть. — А, кроме нашествия посторонних, что еще?

— Тебя не волнует твоя судьба?

— Волнует, но сейчас не об этом речь! — я отвечаю слишком резко, и не ожидавший напора Левис теряет всю свою суровость: растерянно моргает и замирает. Приходится мягко погладить его по руке: — Прости, со своими проблемами я разберусь сама, потом. Но мне нужно знать, с чем я столкнусь, вернувшись в наш дом.

— Я понял, Лайм. Скажу так: все достаточно странно, — хмурится Левис. — И это странное началось не сейчас. Впервые я заметил, что брат стал слишком задумчивым еще в прошлом году. После твоего отъезда. Я сразу спросил, что не так. Но толкового ответа не дождался. Мне хотелось, чтобы он мне ответил. Но кто меня всерьез-то воспримет? Я же тот самый бестолковый радетельный, который то бумагу краской пачкает, то по колено в грязи возится.

— Он так и не доверился тебе? — я расстроенно качаю головой.

— Раньше он так смотрел и так не говорил. Будто идет игра на жизнь и на смерть, а не всего лишь дележ власти, — Левис трет лоб и с выдохом признается: — Я не смог терпеть. И убежал в старое поместье. В этом году в бабушкином саду цвели розы…

— Ты хорошо постарался, — я его успокаиваю. Младший не виноват в том, что Амир отгородился. Они с Амиром были слишком разные и слишком по-разному переживали проблемы. Я и сама знаю, как старший брат бывал невыносим. Иногда это вовсе не слабость — оставить Амира отвечать на вопросы, которые он обнаружил, в одиночку. Иногда — это единственный путь сохранить себя, сопротивляться тому страшному шторму, каким был оберег Флеймов.

— Перед тем отъездом он не просто отстранился от меня, он прошел мимо меня, — губы Левиса дрожат. — Может, хотел защитить, а может, не желал более знаться со мной. В любом случае, он все решил за нас.

Я смотрю, как роняет горькие крупные слезы мой младший брат: большой высокий мужчина с доверчивым лицом и открытым сердцем. У него крупные руки и сильные пальцы, жесткая щетина пробивается на подбородке. Он ждет от окружения мира и доброты. Я не хочу видеть, как он перестанет верить самым близким, как однажды бросит мне писать и больше никогда не расплачется ни от злости, ни от облегчения. Но влияния времени мне не отменить. Как не отменить смерти Амира.

13. Шагая белыми улицами

На улице постепенно становится все оживленнее и шумнее. По лестнице то и дело сбегают вниз первые клиенты. Работники кафе тоже не дремлют: в воздухе плывет терпкий запах настоя кохи — прекрасное тонизирующее средство, незаменимое в начале дня. На широких столах появляются мясные тарелки, украшенные пучками зелени, корзинки с пышной сдобой и глубокие миски со сладкой кашей. Рядом в глубоких мисках лежат вареные яйца, овощи, легкие хлебцы и соусы к ним. Яркими пятнами выделяются стаканы с апельсиновым соком и креманки с десертом из фруктов и сливок. Запахи такие пленительные, что удержаться невозможно. Я прошу принести завтрак и за наш столик.

Слоеное тесто почти что тает во рту. Вкусная еда немного отвлекает от достаточно серьезных мыслей. А крепкий настой густого коричневого цвета заряжает меня необходимой энергией. Я уже не просто готова грустить о прошлом, но и строить планы на будущее.

— Левис, а откуда ты узнал, что я буду здесь? — перехожу я сразу к делу. Брат быстро дожевывает сооруженный бутерброд и смущенно улыбается:

— А я и не знал. Просто обошел все возможные пансионы в этом районе. Беспокоил людей. Надеялся, что ты не ушла далеко.

— А почему здесь?

— Я был сегодня утром у Ремана. Он обмолвился, что видел тебя, — с заминкой объясняет Левис.

— А он не обмолвился, что отказал мне в какой-либо помощи? Я просила его разобраться в смерти Амира, — настой горчит на языке, но виной этому вовсе не ошибка в приготовлении. Всего лишь «видел», что ж, не так и далеко от истины.

— И тебе тоже отказал? Странно, — младший растерян. — Меня-то почему не выслушал, как раз понятно. Мы никогда с ним не были друзьями, но ты, дорогая сестра, и он… Мне всегда казалось, что между вами симпатия.

— Мне тоже казалось, — мне грустно, и я это не скрываю. Однако вчерашний вечер прошел недаром, печаль не вызывает слез. Я быстро собираюсь с силами, делаю большой глоток настоя и интересуют у Левиса: — А ты что забыл у Рема?

— Та ведьмочка, что вернулась с телом брата. Ее хотят обвинить не просто в нарушении контракта, а в преступной ошибке — в бездействии. Но я не верю, что ведьма из Минорского ковена не выполнила своих обязательств. Ты и сама знаешь, сестра, что они всегда бьются до последнего.

— Ты прав, — я соглашаюсь с Левисом. Вменять выжившей ведьмочке обвинение в бездействии — это почти что смертельный приговор. Минорки воспитаны совершенно невообразимым образом: они хвалятся и гордятся тем, что выполняют самые сложные задания или умирают в процессе. Остаться в живых минорка могла только в том случае, когда сам наниматель, мой брат, умер. После такого это естественно — вернуть его тело обратно в Феникс. Что же тут не так? Кому нужно убрать ведьму? Что она знает?

— Вот я и подумал, может, Реман поможет… — стискивает кулаки младший брат.

— Левис, познакомь нас, — предлагаю я.

— А… — долго моргает Левис. И я почти вижу, как мысли то быстрее, то медленнее мелькают в его голове. Наконец, решение найдено: — Хорошо, сестра, но ты пообещай, что не выдашь место, где она прячется.

— Даю слово. А я смотрю, она тебе нравится, — хитро улыбаюсь и подмигиваю. Левис в это время начинает краснеть крупными пятнами.

— Нет, пока нет, — торопится он с ответом. — Мне ее жаль. Первый контракт, ужасное несчастье. И бросить ее вдали от ковена да еще среди недоброжелателей… Это несправедливо.

— Как скажешь, — я похлопываю его по ладони. — Но если нужна будет консультация по любовным вопросам о ведьмах, обращайся. Не я, так Рада тебе поможет.

Никогда ранее белые улицы Феникса не были такими чужими для меня. Сколько раз я проходила белыми дорогами, не оглядываясь, не замечая окружения, чаще в компании братьев и Рема. Но никогда не шла здесь как радетельная. А последние события прямым текстом говорят мне, что нужно идти вперед только так, вести себя только так. Иначе мне не устоять против чужой молвы и пристального недоброго внимания. Левис идет впереди, он нервничает и будто прикрывает меня от чужих взглядов. А может, он пытается защитить сестру от той участи, что постигла старшего брата. Братец сутулится и преувеличенно резко размахивает руками. Он и сам привык к этим улицам, к таким улицам, значение которых изменилось, не более моего. Но старается выдержать, я тоже стараюсь.

Прохожие не замечают нас. Здесь слишком много жизни, которая мне не знакома. Я уверена, некоторые из спешащих по улицам вообще не знают, что умер оберег. Для них «радетельный» всего лишь слово в книге по истории. Плохо ли это или хорошо, мне сложно разобраться. Я ведь и сама прекрасно знаю, что быть аристократом в наше время — пропащее дело. Хотя наше время — самое лучшее из возможных.

История мира, как и история Флеймов, знает немало ужасных времен. В архивах я встречала такие мемуары и летописи, что от ужаса мне становилось тошно, а в некоторых моментах даже тяжело дышать. Наш мир долго шел к тому состоянию, что есть сейчас. Но постепенно нас покинули откровенная ненависть и непонимание, страх перед чуждым. В те далекие времена совсем юных ведьм сбрасывали со скал. Если же у кого из них получалось взлететь, то счастливицу сбивали камнями и стрелами. Когда-то оберегов замуровывали в подвалах темниц и поддерживали в них слабое подобие жизни, чтобы ценный амулет, а не человек, дальше прослужил. В то же время аристократки в моем возрасте рожали шестого ребенка и с трудом знали, как написать собственное имя. Да и зачем? Детей называли производными от чисел по порядку рождения, и только мальчик, наследник, мог со временем получить имя отца.

Я искренне рада, что я не живу в те времена. Они остались в прошлом, хотя некоторые из пережитков прошлого можно было встретить еще несколько поколений назад. Время вокруг меня мчится вперед без остановки: отметаются прошлые традиции, сплетаются культурные особенности, изменяются правила и привычки. Мы и сами способны лепить из сегодняшнего дня то новое, что нам нужно. Правда, для этого мне самой необходимо немало сил и средств. Если… Когда закончится эта эпопея с моим замужеством, что делать дальше? Вернуться к составлению и проверке зелий, жить в маленькой квартирке от зарплаты до зарплаты, ездить утрами на трамвае и зевать на работе в ожидании, когда же наконец заварится первая чашка настоя кохи? Или что? Могу я что-то большее или обманываю себя?

Иногда мне кажется, что, не будь магии, не существуй ведьм и оберегов, то всем жилось бы значительно проще. Простые люди и вовсе не заметят перемен. Моя лаборатория в Викке продолжит варить зелья для обывателей, крестьяне возделывать землю, а торговцы задирать цену на самое вкусное и нужное. А магия… Ну, подумаешь, магия! Да, ведьмы больше не будут летать в небесах, варить сверхмощные яды и лекарства, лечить и защищать, помогать в тяжелых стройках и заговаривать поля на плодородие. Да, не будет больше нужды в оберегах: нет магии — нет благословлений и проклятий, нет разрушений и «золотых времен» — нет необходимости в том особенном человеке, который все урегулирует. Мир был бы в наших руках. А я со спокойной душой продолжила бы варить зелья. Потому что никто не пострадал бы из-за смерти Амира: только чувства и сердца тех, кому он был не безразличен.

— Нам осталось совсем немного, — заботливо говорит Левис и указывает пальцем в сторону одной из высоких башен.

Плутая по удочкам,мы вышли к другому концу города — к Торговым воротам. Башни ведьм здесь не чисто белые или светло-серые, они молочного цвета с легкой примесью золота. Поэтому они слегка сверкают в час яркого солнца. Здешние ведьмы — очень сплоченная малочисленная община. Они и рады приютить беглянку: но если закон придет за ней и на руках у пришедших будут все заверенные и нужные для ареста бумаги, то заступиться не смогут. Что же надо узнать обо всем, что произошло до того, как сюда придут люди от моего дяди.

Белые дорожные камни под моими ногами пересекают тонкие длинные тени молодых деревьев. Я старательно переступаю темные полосы, стараюсь шагать только по белому. Вдруг, действительно, ну, а вдруг, это мне поможет выйти с достоинством из сложившейся ситуации, наказать виновных, обелить несправедливо обвиненных... и научиться жить дальше.

14. Испуганные ведьмы

Левис дергает невидимый для меня шнур звонка, и в глубине здания раздается долгий низкий звон. Почти сразу же появляются едва слышимые из-за двери шорохи, звуки шагов, скрипы, перешептывания и металлический скрежет. Кажется, нас не ждут. Или, может быть, наоборот: такие гости, как мы, требуют особенной подготовки. Левис замирает у входа, прислонившись плечом к стене, а я делаю несколько шагов в сторону и осматриваюсь.

В ведьмовских башнях я бывала не так часто, как в том же Птичьем клюве. По факту мне делать нечего среди здешних жителей — взрослых ведьм: случайных путешественниц, наемниц, ожидающих нанимателя, экспериментаторов, торговок или просто одиночек. В любых ведьмовских башнях сдают нуждающимся комнаты и лаборатории, здесь образовываются крошечные, по сравнению с ковенами, общины. Ведьмы делятся опытом, но не принимают никаких обетов. На первых этажах обычно открывают лавки снадобий, зелий и амулетов. На стенах часто вывешивают объявления и список предоставляемых услуг. Такие же точно башни высятся на востоке Викки. В моих землях условия, на которых оказываются услуги ведьм, всегда определялись территориальным советом и решениями Флеймов. Отец лично следил за тем, чтобы этому кварталу хватало внимания.

Когда-то, возможно, так и было. Но сейчас я с удивлением обнаруживаю уныние и серость. Некогда обильно цветущие кусты роз пожелтели и засохли, магазины закрыты, а вывеску на башне — «Обитель орлицы» — едва можно прочитать. Что здесь произошло? Ведь квартал ведьм — это же веселое и никогда не спящее место! Там летают из окон девчушки и почтенные дамы, разноцветные искры рассыпаются с крыш, кипят зелья, в коридорах слышно, как распевают то песни, то заклятья. Обычно башни украшают диковинные цветы. В кузнице во дворе пылает огонь, грохочет ведьминский молот — и плавятся особенные металлы для амулетов. В декорированной бархатом и медиарскими свечами крошечной комнате посетителя могут напугать и обнадежить, предсказав будущее. А за стеной современно одетая ведьма красивым почерком оформит заказ на истребление грызунов и вредителей на полях. Этот квартал всегда жив и энергичен. Был.

— Проходите.

Скрипнувшая дверь отвлекает меня от размышлений. Я даже не успеваю увидеть, кто именно пригласил нас войти, так быстро скрывается ведьма в темноте коридора. Левис хмурится, я откровенно недоумеваю. Но мы здесь по важному делу. Пожав плечами, я проскальзываю внутрь башни, а следом за мной и брат.

После яркого солнца мне сложно привыкнуть к полумраку. Но когда перед глазами прекращают плясать белые пятна, я удивляюсь еще раз. Нас встречают четверо: молодые, не старше меня, ведьмы, увешанные амулетами, настороженно смотрят и молчат. Их взгляды говорят о многом. Так что я опасаюсь сделать шаг, потому что не уверена, как они отреагируют. Ведьмы готовы к нападению, готовы защищать себя и то, что позади них. Их дом. Но это не просто решительность, это, скорее, страх. Хотя чего могут бояться ведьмы?

— Доброе утро, лучезарные, — медленно произношу я и вежливо склоняю голову: — Мы явились к вам с добрыми намерениями.

— Просто утро, радетельные, — из-за спин присутствующих появляется совсем пожилая дама в традиционном старомодном платье. Искусная вышивка отвлекает меня всего лишь на пару мгновений. Но потом я перевожу взгляд на лицо главной ведьмы и понимаю: она тоже напугана. Так, что даже не может скрыть свой страх.

— Лучезарные, ныне мы пришли не требующими, а просителями. Дозволено ли нам, наследникам земель Флеймов, увидеть свободную ведьму по имени Карисса? — скороговоркой проговаривает Левис. По всей видимости, он решил последовать моему примеру. Архаичная манера общения отличается расплывчатыми фразами и витиеватыми обращениями, но она замечательно подходит для того, чтобы снизить уровень напряжения, когда обе стороны на взводе. Чтобы поддержать Левиса, я касаюсь пальцами его запястья. Но мы ждем недолго.

— Дозволено, — кивает пожилая ведьма. — Мое имя — Дарина, я управляю «Обителью орлицы». Гадание сказало, что вы придете. Проходите.

— Зачем тогда эти предосторожности? — уже более вольно спрашиваю я. Страх в глазах ведьм никуда не делся, но вот ощущение ужасающего сосредоточения развеялось.

— Потому что на Кариссу были нападения. Один раз ее пытались похитить на улицах, второй раз кто-то решился залезть в башню, но не смог, — Дарина останавливается и поворачивается к нам лицом. — Был и третий раз. Покушавшийся пытался совершить поджог. Поэтому-то и нужны предосторожности!

— Вы обращались к правоохранителям?

— Радетельная, — грустно улыбается ведьма. — Посмотрите на башни и подумайте. Кому мы вообще нужны? Особенно, кому нужно защищать ведьму, которую и так обвинили в бездействии?

— Но, а как же минорки? Кажется, Карисса принадлежит этому ковену.

Мне еще ранее показалось странным, что ведьма, вступившая в ковен, пришла искать убежище в башни, где принимают одиночек. Минорки, конечно, славятся своим буйным характером и суровостью, но у них не принято бросать людей в беде. В этом-то и суть ковена: он спасает тогда, когда уже никто не заступится.

— Она сама ушла, — Дарина неодобрительно качает головой. — Мы ей говорили, что это не лучшее ее решение. Но у девочки это был самый первый контракт, на нее давили следователи, и такой ужас пришлось пережить… Вот ее комната. Я скажу ей, что вы пришли.

Дарина пропадает за дверью.

— Как-то это все подозрительно, — Левис трет нахмуренный лоб. — Что могла видеть ведьмочка? Ну, кроме тел.

— А она могла и не видеть ничего, просто выжила. Но то, что она кому-то мешает, уже значит, что смерть Амира не была простой. Что-то в произошедшем несчастье неверно, что-то подстроено.

— Думаешь, дядя мог?.. — Левис тревожно оглядывается, будто наш родственник и правда стоит за его спиной.

— Не знаю. Чтобы хоть что-то обнаружить, нам нужны свидетельства, заключения медиков, очевидцы, которые видели тело. Неплохо было бы съездить в то место, где все произошло, и на кладбище, — я прикрываю глаза. Это слишком тяжело: понимать, что родной человек стал жертвой чьих-то злых намерений, что и я, и Левис можем быть следующими. Может, это имел в виду Реман, когда говорил мне не привлекать к себе внимания. В такой ситуации, выйти замуж — это действительно спасение и безопасность. Но я не хочу так: пока можно что-то сделать, стоит продолжать.

— Давай переговорим с этой ведьмочкой. А после… Ты посетишь архивы, а я могу съездить к месту гибели Амира. Потом мы вместе навестим место захоронения, — к концу фразы голос Левиса становится тише. Амира хоронили в закрытом гробу, значит, младший брат тоже не видел, в каком состоянии тело. Мне бы стоило посмотреть тогда, когда Рада оставалась в мавзолее. Стоило, да только что теперь плакаться о потерянном времени.

— Она ждет, — приглашает нас Дарина. Левис, кажется, рад тому, что этот разговор о подозрениях и расследованиях можно прервать. Он быстро исчезает внутри комнаты. А я остаюсь в коридоре. Нужно кое-что узнать.

— Дарина, скажите, почему все так запущено? Башни не работают. Ладно, Птичий клюв, он часто стоял пустым. Но Феникс — живой город, полный людей, где у каждого есть свои запросы и есть деньги, чтобы их оплатить.

Я стою напротив ведьмы: между нами яркое пятно света, как раз дневное солнце заливает через узкие окна внутренности древне башни. Моя собеседница немного беспомощно щурится, видимо, пытается понять, что у меня на уме. Но потом сдается:

— Когда-то так и было. Башни пусть и не процветали, но жили. Потом умерли ваши родители. А Леонард Флейм никогда не был к нам благосклонен. Он не терпел теток-ведьм, ругался в юности с сестрами-ведьмами, позже ссорился с племянницами. И благо, что у этого мужчины нет дочери-ведьмы. Бедная девочка такого бы не пережила. Но вот ваш брат… — Дарина одаривает меня тяжелым взглядом, будто сомневается, стоит ли высказывать хоть какое-то свое мнение о том, кто недавно умер.

— А что Амир? — я подталкиваю ее к разговору.

— С момента его вступления в должность ничего не поменялось. Может, кто-то скажет, что всему виной Леонард Флейм, но оберег тоже обходил нас стороной. Среди его доверенных лиц появились минорки. Для оберега это не удивительно, отдавать предпочтение боевикам, но достаточно странно, как для правителя, не пользоваться услугами других ковенов.

— Действительно, странно, — я морщусь, пытаясь вспомнить, говорил ли что-то старший брат о ведьмах. Но, кажется, из-за Рады и тем, что с ней связано, я давно не произносила даже слова «ведьма» в присутствии Амира. Но не использовать такой ресурс? Почему он так решил? — Вы же помогаете населению, а это пусть и скромный, но приток дохода в казну.

— Вы правы, но, скорее всего, у вас разные взгляды, что нужно поддерживать. По делам оберега видно, что он был весьма целеустремленный мужчина, верный своему пути, даже чрезмерно верный, — пожимает плечами ведьма и с небольшой заминкой признается: — Мы гадали всеми башнями в тот год, как не стало ваших родителей. Гадали на будущее, искали намеки на то, что будет с нами всеми происходить.

— Что вам открылось?

— Все указывает на возрождение Флеймов, — Дарина прижимает руки к груди. — Эти земли будут процветать. Не скоро, не сразу, но все выйдет. Но путь к этому…

— Что вы видели? — я подхожу к ведьме почти вплотную. — Чего вы боитесь?

— Это сложно сказать. Но ваш приход — это точка невозврата для этих башен. Они будут забыты на долгое время. Мы видели указания на разрушения, на боль и запустение. Страшные изменения, большие и печальные. Неотвратимые. Мы видели расходившиеся в стороны линии, горящие пути. Улетающих из Феникса ведьм. Кровь на белых камнях. Выцарапанные на коже знаки брака, — Дарина замолкает, чтобы продолжить чуть ли не шепотом: — Я сожалею, что так сложилось. Что ваш брат умер. Знаки никогда не говорят точно о значительных событиях, их никак нельзя предупредить. Я сожалею, что ваша судьба может быть такой… И ваш брак с оберегом Фьюринов — это действительно брак по древним договорам?.. Ох, прошу простить меня, радетельная, это было лишним.

— Да. Но не переживайте, вы не сказали мне ничего нового, — я чувствую себя почти в порядке. Может, из-за того что ведьмы дают надежду для моих земель. А со своими обстоятельствами — долгом и замужеством — я как-нибудь разберусь.

— Заберите Кариссу, — просит меня Дарина. — Мы не останемся в долгу, и сами бы о ней позаботились. Но она упрямая, так просто все бросить и уйти — это не для нее. Помогите ей в этот смутный период. Я клянусь, «Обитель орлицы» не забудет этого.

У меня нет никакой возможности пообещать ведьме, что с ее подопечной все будет хорошо. У меня нет даже представления о том, что будет с моей жизнью буквально завтра. Я хочу отказать, но вместо этого молча киваю. Уж юную ведьмочку пристроить — это и не проблема вовсе, а всего лишь еще одно обстоятельство.

15. Ничего не видевший свидетель

В комнате ведьмы совсем немного мебели: стол, кровать, книжные полки и большой шкаф. Всего два стула, один из которых занят Левисом, а второй — оставлен мне. Хозяйка комнаты, скукожившись и закутавшись в одеяло, отсиживается на кровати. А мне в глаза сразу же бросается строгий порядок в вещах. Немногочисленные книги расставлены в алфавитном порядке, исписанные и чистые бумажные листы сложены в несколько аккуратных стопок, а карандаши и ручки занимают каждые свой отдельный стакан. Удивительно, что некоторые люди способны на такую четкую организацию пространства. И как только эту ведьмочку занесло к боевым и хаотичным миноркам? Впрочем, не мне решать, в какой ковен идти другим, да и долго смотреть по сторонам невежливо. Я присаживаюсь на пододвинутый Левисом стул и перевожу все свое внимание на свидетельницу смерти Амира.

Ведьмы бывают разные: не только важные, не только справедливые и прозорливые, а и глупые, жадные, наивные и, вот такие, как Карисса, растерянные. Когда-то ведьмами пугали детей и взрослых. Но мне даже не верится, что этой девчонкой с потухшим взглядом и зареванными глазами можно кого-то напугать. Хотя сила, их необычайная власть над этим миром, страшит многих и до сих пор. Ведьмы не всемогущи, нет. Они смертны, они так же голодают и прозябают в нищете, ведь у каждого может случиться полоса неудач в жизни. Они влюбляются, страдают, плачут, боятся и злятся совсем как обычные люди.

Все знакомые мне ведьмы — весьма хорошие ремесленники. Но это лишь благодаря качественному обучению в «Птичьем клюве». Если же посмотреть в целом, то большинство ведьмочек способны варить только простейшие зелья по рецепту и летать на стульях вокруг башни. Некоторые с трудом поднимают себя в воздух, да и особо не стремятся к большему. Кое-кому тишина библиотек или шелест ночного леса и запахи трав кажутся милей всего. Конечно, среди обычных ведьм есть и такие, которые овладели силами не только защиты себя, но и других: они способны поднимать в воздух множество предметов, управлять ветрами и водой. В хрониках упоминается даже о способности создавать ужасные бури. Да только кого это сейчас интересует? Сейчас в цене умение варить невероятные, гениальные зелья, свойства которых даже сложно представить. Да, ведьмы бывают обычными девочками, девушками и женщинами, но все равно отличаются от остальных обывателей. Мне ли не знать…

Я добродушно улыбаюсь нашей новой знакомой, но разговор с ней заводит Левис. Так кажется правильнее. Они, по всей видимости, уже встречались и успели перекинуться парой слов еще тогда, когда Амир был жив. Все, что мне нужно, это внимательно слушать.

— Это был мой первый найм. Наставница отправила на практику к своей старой подруге, Мильде. Та заключила контракт с домом Флеймов в прошлом году и с радостью встретила меня. Но на самом деле я толком даже вещи не успела разобрать, как случилось то, что случилось… — Карисса сбивается, глубоко вдыхает и выдыхает, прежде чем продолжить уже более спокойным тоном: — Совершенно не понимаю, за что на меня ополчились, что я такого сделала... Я даже в лицо членов территориального совета не успела запомнить, не то чтобы кому-то дорогу перейти. А ночью поступили сведения о прорыве. Мы выехали ранним утром и добрались до Карожского крутолесья после полудня… В искусстве сопровождения я абсолютный новичок: всего лишь выполняла то, что мне говорила Мильда. Меня даже к защите не приставили, оберег отправил осматривать скалы вокруг разлома на случай, если мы что-то упустили. Конечно, немного странно было, что оберег взял с собой всего двух ведьм и полдюжины защитников…

Слова будто льются сквозь меня. Я слушаю, но не хочу слышать ничего из страшного рассказа ведьмы, из описаний ужасов, с которыми пришлось столкнуться Кариссе. Я не желаю знать, как выглядело тело моего старшего брата. Не хочу разбираться в хитросплетениях интриг, признавать продажность советников нашей земли, убеждаться в том, что мое замужество — не самое страшное, что случилось. Не хочу, но должна.

С каждым новым словом мое возмущение все растет и растет. Карисса рассказывает с открытостью ребенка. Она не лжет, я чувствую это. Вряд ли передо мной блестящая талантливая актриса, какой еще не видывал этот мир. К тому же ведьмам не свойственно настолько умелое притворство. Да и ее решение — покинуть ковен, чтобы уберечь своих друзей и коллег от возможных проблем, тоже сообщает мне о многом. В первую очередь о молодости ведьмочки и ее юношеском максимализме. А уж потом о взвешенном желании разрешить конфликт законным образом. Минорки не простят никому таких серьезных обвинений и явятся всем ковеном в Феникс. Но даже ковен не сможет противостоять власти моего дяди в этом городе, и конфликт будет неизбежным. После такого всех минорок уже не оставят в покое, даже если Кариссу оправдают.

Что видела ведьмочка на своём первом задании? Что она могла разобрать в случившемся несчастье?

Не слишком многое. Карожское крутолесье — самый восточный из районов этих земель и самый пустой. Это только кажется, что лес должен привлекать людей. Мысль достаточно верная: лес — это дерево, звери и полезные травы. Да только Карож — красные скалы, яркое солнце и изогнутые, перекрученные голые стволы сосен — не желает никаких гостей. Землетрясения в тех местах совсем не редкость. Из-под земли то и дело вырываются испарения, лесистая часть местами заболочена, почва под ногами ненадежная — плотный камень внезапно сменяется мягкой, податливой глиной. Но эта земля тоже рождает зверей и растения. Каким бы изувеченным не был лес вокруг, он продолжает расти, как мог.

Отец любил рассуждать, что при должном уходе и стараниях и эту землю можно было бы привести в относительный порядок и превратить в источник дохода, подчинив людям. Но магия, никому не нужная магия не дает толком подступиться к заброшенному региону. В каждых землях есть подобные очаги: в этих местах ничего не стоит ощутить, как под ногами ворочается нечто зловещее, нечто необъяснимое — то, что уравновешивают обереги и с чем они борются всю свою жизнь. Иногда это ужасное влияние становится настолько сильным, что магия изувечивает землю, искореживает попавшихся в ее ловушку животных и даже людей. Поэтому оберег никогда не выезжает на место прорыва в одиночестве, даже самому тренированному и сильному нужны защитники и ведьмы.

Амир всегда всерьез относился к своей подготовке, поэтому на первый взгляд такой небольшой отряд не должен был никого смутить. Но я-то знаю своего брата. Трезвый расчет был его лучшей стороной: никакой голословной бравады, никакого показушничества, только вдумчивая проработка ситуации и четкое взвешенное решение. Но сколько я себя помню, еще никогда в сторону Карожа не отправлялся такой крошечный отряд. Как Амира вынудили пойти на такое? Почти что на самоубийство!

— Левис, как вообще так случилось? — я прикладываю ладони к вискам. Мне никогда не нравились интриги, а сейчас приходится разбираться в смерти брата… Или скорее в убийстве брата. Да, на таком фоне мой брак по договору и без согласия — это такие мелочи.

Левис только пожимает плечами. К тому времени он стал редко появляться во дворце оберега. Я понимаю младшего: сложно с удовольствием приходить туда, где тебя не ждут. Но будь он там, когда уезжал Амир… Нет, эту мысль я тут же выбрасываю из головы. Не хватало еще обвинять Левиса в том, в чем он определенно не виноват. С таким же успехом можно и себя винить — уехала ведь без оглядки, бросила брата и собственные земли.

— Мне удалось осмотреть два распадка, найти еще несколько мест прорыва магии, совсем мелких, не требующих внимания… А потом земля затряслась снова, — Карисса обнимает себя за плечи и слегка покачивается. — Даже воздух затрясся. Камни взлетали вместе с пылью. Я с трудом увернулась от осколков. А когда появилась возможность хоть что-то увидеть, полетела в сторону землетрясения.

Все-таки Карисса — минорка, храбрости ей не занимать. К местам, где только-только произошел прорыв, страшатся подходить и сами обереги: слишком большое напряжение магии в этот момент и велика возможность не справиться с ней. А девчонка, почти что подмастерье, не побоялась, рванула на помощь.

— Удивительно, но напряжение в зоне нового прорыва было не таким, как я представляла. Немного больше, чем до этого… Может из-за того… — она шевелит губами, но не произносит ничего. Левис тут же вскакивает на ноги и подает ведьмочке стакан воды. Та благодарно кивает, но произнести свою мысль, по всей видимости, боится. Я помогаю ей:

— Тела тех, кто был там в момент прорыва, а в особенности оберега, поглотили большую часть магии. Ты это хотела сказать?

— Да. Простите, — кивает Карисса и прячет глаза.

— Тебе не за что извиняться. И мы тебя ни в чем не виним.

Действительно, ни в чем. Я даже благодарна, что она вынесла тело брата. Скорее удивительно, как оно сохранилось. Потому что другие тела оказались поврежденными гораздо сильнее, а тело ведьмы и вовсе нельзя было забрать — так ее завалило камнями. Карисса даже не стала рассматривать, что и как вышло. Она обнаружила мертвых, схватила тело оберега — наиболее целое — и рванула в столицу из последних сил.

— Мне показалось, что он еще жив, — всхлипывает ведьмочка. — Лицо, конечно, пострадало, ноги и грудь. Все было залито кровью и опалено. Но ему досталось меньше, чем остальным, я верила, что его можно спасти, и неслась туда, где помогут… Но лекари сказали, что он был мертв. С самого начала он уже был мертв!

— Тебе надо было улетать в тот же вечер, — мой совет запоздал, мы все это понимаем.

— Да, здешние ведьмы мне сказали то же самое. Но к тому времени было уже поздно. Все закрутилось, — Карисса натягивает одеяло на голову и прячет лицо в коленях, из-за этого ее голос звучит приглушенно. — Теперь я даже спать не могу толком: перед глазами лица территориальных советников и тот нападавший в маске, кровь на камнях и дым в комнате, крики людей под моими окнами… Я не понимаю, что я сделала не так? За что?

Левис растерянно мнется у кровати, мне тоже раньше не доводилось утешать. Разве что близкую подругу… Хотя есть ли что-то особенное в том, кого утешать? По всей видимости, нет. Карисса тут же реагирует на касание моих рук, подползает ближе, упирается лбом мне в плечо. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не расплакаться следом за ней. Но нет, мои слезы сейчас никому не помогут, не время для них. Левис благодарно кивает и тяжело опускается обратно на свой стул. Я глажу ведьмочку по голове и путаюсь в собственных мыслях. Как уложить новые знания, как расшифровать произошедшее? Кажется, для этого нам с Левисом потребуется помощь.

Карисса всхлипывает чуть сильнее и затихает. А ведь надо еще и ее спрятать от дяди, и времени на все остается не так и много. Совсем скоро день моей свадьбы. Я собираю волю с кулак и хлопаю нашу свидетельницу по спине. Она выпутывается из одеяла: растрепанная, с покрасневшим лицом и опухшими глазами. Мне остается только улыбнуться ей, может, горькой улыбкой, может, даже искусственной, но улыбнуться. Просто иногда быть ведьмой настолько же пропащее дело, как и быть аристократкой.

16. Переменчивая удача

После рассказа Кариссы комнату на долгое время наполняет молчание. Я чувствую его душную пелену — это странное неприятное ощущение, что первое же сказанное слово повиснет в воздухе — неуместное и ненужное. В этой тишине ведьма осторожно выбирается из кокона одеяла и начинает собирать вещи: тихо, изо всех сил стараясь не скрипеть кроватью и дверцами шкафа, не шаркать тапочками по пакетному полу и не звенеть карабинами на рюкзаке. Но едва заметные сначала звуки постепенно возвращают комнату к обычной жизни. Страшный рассказ закончен, пусть и неизвестно, какое будущее ждет нас всех впереди. Я громко выдыхаю, и Левис тут же подскакивает со своего стула и принимается помогать Кариссе, будто мой выдох — это явная команда к действию. Сборы занимают едва ли больше четверти часа. Я даю ведьмочке время попрощаться с комнатой: выхожу в коридор первой. Но Карисса долго не задерживается и спешит за нами.

— Они ушли, — шепчет она. — Меня сразу предупредили, что это время придет — то, когда ведьмины башни Феникса окончательно опустеют…

Я прислушиваюсь к гулкой тишине коридора. Кажется, башня действительно пуста. Кроме нас, здесь никого — не слышно дальних звуков, не чувствуется чужого движения. Что ж, ведьмам ведьмино. Принятое ими решение не оспорит ни один территориальный совет или владетельный аристократ. Насильно здешних жительниц никто в башнях Феникса не удержит. Ушедшие найдут приют в других городах, а Кариссу ждет заброшенное, но еще жилое здание Птичьего клюва. Все, что мне понятно: ведьмочку крайне важно сейчас вывезти из столицы, свидетель она или нет — разбираться будем позже. Рада о ней позаботится. Я почему-то уверена, что подруга никуда не двинулась с места, ведь лето в разгаре, как раз время собирать и сушить травы.

— Нужно наведаться в Карожское крутолесье, — решительно предлагает Левис, — возможно, что-то удастся разузнать. Если поторопиться, то повезет с поездом и можно вернуться в Феникс максимально быстро.

— У нас не так много времени, — я качаю головой и с только мне заметной заминкой предлагаю: — Мы разделимся. Ты отправишься в Карож, а я займусь делами в Фениксе — подниму архивы, поинтересуюсь, чем еще занимался дядя, кроме моего брака. Пока еще мало кому известно, что я в городе. У меня есть шанс узнать больше, прежде чем дядя обратит внимание на мою деятельность.

— Я не уверен, что это безопасно, — брат крепко обхватывает мое запястье ладонью. Я понимаю то, о чем он молчит: Левис боится потерять еще одного близкого человека. Но страх сейчас ничем нам не поможет. Обстоятельства складываются не в нашу пользу, времени немного, но оно есть.

Я ловлю на себе его взгляд — горящий и тяжелый. Младший брат даже слишком серьезен, но это и к лучшему. Мы не играем в игры, мы ввязываемся в очень опасное предприятие. Нам слишком многое нужно доказать: что смерть Амира — не случайность, что дядя захватил власть в этих землях, что ведьма Карисса ни в чем не виновата, что мой брак заключается без моего согласия. Хотя последнее как раз доказывать не нужно, об этом и так все кому не лень знают.

— И тебе здесь нечего делать, — обращаюсь я к ведьмочке. Та немного возмущенно приоткрывает рот, будто не ожидала от меня такого самоуправства, будто я сказала что-то за гранью возможного.

— Но куда?..

— Я знаю место, где тебя примут. Здание покрылось пылью и слегка заброшено, зато имеется отличная библиотека и теплая кухня…

— Ты про Птичий клюв? — уточняет Левис.

— Да.

— Я слышала об этой школе много хорошего, — Карисса говорит сдержанно, но видно, как ее интересует эта тема. — Но разве ее не закрыли? И здание, говорят, пустует. Я думала, что смогу туда наведаться, когда выдастся возможность, но Мильда не разрешила.

— Печально, но за школой сейчас некому следить, — мне и самой не просто видеть запустение в Птичьем клюве, но с этим я ничего не могу поделать. Не ведьма я, увы, нет. — Но на самом деле там будет кому и обогреть тебя, и приютить.

— Нет, — после долгой паузы мотает головой Карисса, мы с Левисом смотрим на нее как на невиданное чудовище. Ведьма торопится объяснить, просительно складывая руки перед грудью: — Не сейчас. Я могу помочь. Я хочу это сделать. Пожалуйста. К тому же вы толком не знаете, где именно все произошло. А я достаточно восстановилась и смогу левитировать второго человека. Так будет быстрее… Пожалуйста!

Это не совсем то, что я обещала, но в итоге ведьмочка добивается своего. Я, конечно, строго настрого запрещаю ей лезть куда-либо, Левис дает мне слово, что и сам не оставит Кариссу в беде. Но отпускаю я ее, потому что времени действительно нет, а с ведьмой появится хотя бы крошечный шанс успеть. Что именно успеть, я и сама не знаю, но это важно — время, выгодный расклад, правильный момент, быстрая реакция на происходящее, расследование по горячим следам… Да что там говорить? Если уже сейчас смерть оберега перестала волновать обывателей, то через неделю или месяц я, скорее всего, ничего не смогу доказать, и ни в чем уличить дядю не получится.

⁂

Итак, мы расходимся. Трамвай уносит Левиса и Кариссу: они теряются среди пассажиров, а потом и вовсе пропадают. Вагончик ровно вписывается в поворот и скользит дальше по проложенной для него дороге. Водитель сигналит людям, перебегающим дорогу буквально перед самым трамваем. В меня еще в детстве вбили, насколько опасно так поступать, ведь транспорт не может сделать шаг в сторону или сменить колею. Совсем как… Мне немного смешно: чуть было не сравнила себя и братьев с этим вагончиком.

А ведь действительно нам, воспитанным определенным образом, сложно выйти за пределы отведенной обществом роли, попытаться свернуть с проложенного предками пути, попробовать шагнуть в сторону, выйти за пределы расписанного в древних договорах будущего. Да и что потом? Что если, сойдя со своих собственных рельсов, я просто упаду, не смогу дальше идти. Совсем как трамвай без электричества — застыну на перекрестке. Что будет, как только мои ноги оторвутся от привычной колеи? Неизвестность… Ощущение тошноты накатывает волнами. Я прижимаю ладонь ко рту и стараюсь глубоко вдыхать и выдыхать носом. Мир вокруг немного темнеет и кружится, но постепенно становится легче. Я успокаиваюсь.

Чем ближе к центру города, тем сложнее мне двигаться. Оказывается, в Фениксе немало людей — они спешат, переговариваются, размахивают руками и что-то жуют. Последнее и не удивительно, ведь как раз наступило время обеда. А так, каким бы ни был кризис, Феникс все же столица, и всегда найдутся те, кто не пожелает покидать город, боясь перемен, и те, кто приедут сюда из более бедных мест в поисках нового шанса.

Солнце скользит по белым камням мостовой и нагревает стены зданий. Я щурюсь, глядя вперед, на секунду притормаживаю, пытаясь вспомнить, куда же именно мне идти. Сзади в меня тут же кто-то врезается. Еще один прохожий со злостью бросает в мою сторону недовольную фразу о «деревенщинах, которые впервые в городе». Мне скорее смешно, чем обидно. Впрочем, я уже вспомнила, в какую сторону мне нужно повернуть. Память у меня хорошая, но в главном архиве я за всю свою жизнь бывала нечасто — всего раза три.

— Какая встреча! — у ворот нужного здания меня окликают. На дорогу передо мной ложится длинная узкая тень, и, еще не повернув голову, я уже догадываюсь, кто это.

— Алилль, день добрый, — я улыбаюсь.

— Вы-то мне и нужны, — возвращает мне улыбку Алилль и предлагает войти в здание вместе с ним.

Совпадение или нет, но случайный знакомый — это великолепный шанс попасть в архивы почти незамеченной. Мы неспешно двигаемся по коридорам архива. Размахивая руками, Аллиль рассказывает про сегодняшнее утро и какие-то древние книги, которые занесли не в тот раздел. Разговор совершенно невинный и, по всей видимости, не вызывает ни у кого интереса. Никто и встреченных нами работников архива даже не поворачивает голову в нашу сторону. Хотя, может, дело в том, что от некоторых взглядов Аллиль будто бы невзначай прикрывает меня своей спиной. Преграда из него не особо хорошая, но этого хватает, чтобы мы без приключений добрались до небольшого закутка с рабочим столом. Только тогда я понимаю, что и словом не обмолвилась, зачем пришла в архивы, и не знаю, почему до сих пор иду рядом с Алиллем. Его болтовня действительно усыпила мою бдительность.

— Вы удивительных талантов человек, Алилль, — я осматриваюсь. Со всех сторон меня окружают только полки с книгами, а рабочий стол завален свитками и писчими принадлежностями. Никаких звуков не слышно: ни разговоров, ни шагов других архивариусов.

— Почему вы так думаете, радетельная? — он отвечает мне удивленным взглядом: сама невинность, да и только. Я не спешу отвечать на его вопрос, обхожу вокруг рабочего стола и заглядываю в разбросанные бумаги. У Алилля ужасный почерк, но мне не нужно разбирать все, достаточно и части написанного.

— Здесь собрано немало компромата на моего дядю: не совсем легальные торговые соглашения, странные дополнительные торговые условий, контракты, стоимость которых завышена, поставки товара, которых на самом деле не было, передача недвижимости из рук в руки, льготы и подарки… Злоупотребление властью, так сказать…

Я ворошу руками бумаги, выхватываю то одну, то другую, проглядываю. Но и без полной проверки ясно, что Алилль собрал более чем достаточно, чтобы начать давить на дядю. А если территориальный совет окажется полностью на стороне Леонарда Флейма, то с доказательствами можно обратиться в Собрание Земель. Тогда-то пригодится и мое нежеланное замужество. Вот только Левису придется взять на себя обязательства по управлению землями Флеймов. Но так будет справедливее, чем та ситуация, что есть сейчас.

— Вы правы, — кивает Алилль.

— Я не верю в то, что вам стало меня жаль… Это было собрано явно не за одно утро.

— И опять вы правы. Я занимаюсь изысканиями уже немалое время. Правда, актуальным мое занятие стало лишь последние несколько дней. После смерти оберега.

— Зачем?

— Скажем так, во-первых, я испытываю большое уважение к вашему поколению радетельных. А во-вторых, именно протекция вашего брата Амира Флейма, да примут Предки его в свои объятья, позволила мне, выскочке из Санеды, занять весьма высокое положение среди архивариусов. До этого меня, несмотря на квалификацию, и помощником не принимали в архивах Феникса, мол, слишком молод, — делится своим прошлым Алилль.

— Амир заказал вам расследование? — я уточняю для того, чтобы поддержать разговор. Но все мои мысли занимает бесконечное количество возможностей, что именно и как сделать при помощи этих бумаг. В сложившейся ситуации кроется и опасность: мне стоит забрать доказательства прежде, чем дядя о них узнает.

— Да, в прошлом году, осенью.

— Кому еще о них известно? — меня очень волнует этот вопрос. Но Алилль неопределенно пожимает плечами:

— Я не распространялся по поводу своих исследований и тщательно маскировал те бумаги, которые брал. Так что никому. Кажется.

— Вы понимаете, что будет, если хотя бы кому-то известно… — делаю я предположение.

— Ваше появление в архивах нежелательно, — Алилль верно продолжает ход моих мыслей и бледнеет. Я действительно могла вызвать беспокойство тех, кто следил за излишне заинтересованным архивариусом. Тогда у нас остается не слишком много времени. Алилль тут бросается собирать бумаги и перебирать их. Когда на столе остается три оформленные стопки, я берусь за самую ближнюю ко мне и спрашиваю:

— Я могу ими воспользоваться? Защитить право нашей ветви Флеймов? Восстановить справедливость? Сделать то, что не успел Амир…

— Конечно, радетельная, — кивает Алилль. — Ужасы, которые я встречаю в летописях и жизнеописаниях, охладили мое сердце. Они сделали из меня прагматика. Но все же смотреть в сторону, когда мне под силу помочь, я не могу. Да и приучен отвечать добром на добро. Возьмите документы…

— Спасибо, — я прижимаю бумаги к груди. Меня охватывают волны беспокойства и страха: это давно не игра, но до этого у меня не было ни шанса, а теперь есть.

— И еще одно, радетельная Лайм. Я поднял договора между нами и Фьюринами за весь возможный срок. Если подождете, я принесу их.

— Они отменят мой брак?

— Возможно. Это может решить только Собрание Земель.

— Но это возможно? — переспрашиваю я.

— Да, — твердо отвечает Алилль.

— Несите, — я жду, пока он скроется за стеллажами, а потом медленно оседаю на кресло у стола.

Это странное и необъяснимое ощущение — ожидания удачного разрешения всех проблем — захватывает меня с головой. «Предки!» Я зажимаю рот руками, чтобы не рассмеяться. Всего-то нужно зарыться в архивы — не просто полистать пару древних книг, а именно закопаться с головой. Всего-то нужно найти неравнодушного человека, мастера своего дела. Всего-то нужно попасть в нужное время и в нужное место. Много ли у меня шансов на подобное? Нет, и еще раз нет. Но, может, полоса неудач, наконец, закончилась?

Из-за переживаний меня мучает жажда. Оставлять документы на виду и идти на поиск воды небезопасно: мало ли кто может их прочитать. Так что я рассовываю стопки бумаг в пару больших талмудов, пухлых настолько, что их дополнительное утолщение будет незаметным. Только тогда на сердце становится спокойнее. В коридорах между бесконечными полками пусто и мало света. Лампы под потолком не в силах осветить все, что находится в огромных залах. Но даже в архивах должно быть место, где усталые работники могут заварить и выпить горячий и бодрящий настой, съесть пирог и вдоволь поговорить, не шепчась. В своих поисках я ориентируюсь на легкий звук ложечки, стучащей по стенкам чашки, и пробираюсь в ту сторону со всей осторожностью.

В небольшой комнате, оборудованной под кухоньку и столовую, скучает пожилой мужчина в сером легком костюме и медленно что-то пьет. В какой-то момент он поворачивается ко входу вполоборота, а я с досадой узнаю в сидящем главного архивариуса Боррэ. В последний раз я его видела лет восемь назад, если не больше. Узнает ли он меня?

— Проходите, милочка, — внезапно обращается ко мне Боррэ. Наверное, увидел мое отражение в блестящем заварном чайничке.

— Добрый день, — я вежливо здороваюсь, а в голове тем временем путаница. Что бы такое придумать и быстро уйти?

— Мне, конечно, сказали, что Алилль привел посетительницу. Но я и не думал, что встречу вас здесь, радетельная Лайм. Вы же знаете, что вас полгорода ищет?

— Да, конечно, я как раз собралась на встречу с дядей, но встретила знакомого, — слабым голосом отвечаю я. Он все-таки узнал. Будь проклята феноменальная способность архивариусов в считанные секунды находить в человеке фамильные черты Флеймов.

— О, а где же сам Алилль?

— Я попросила у него книгу, чтобы развлечься, — страх понемногу отпускает меня, следующие слова даются еще легче: — Вы же знаете, как это скучно, когда собирается территориальный совет! Мне обязательно нужно что-то легкое и интересное, чем можно занять себя в это время.

— Тогда подождем вашего приятеля. Присаживайтесь, милочка. Я сделаю вам настой.

— Не стоит…

— Что вы! Для меня честь пригодиться нашей радетельной в последний раз. Вы уже обсуждали ваш отъезд с мужем? — Боррэ не дает мне и слова вставить. Он очень ловко для своего возраста управляется с мерными ложками и заварочным чайником, видно истинного любителя настоев. Смесь для заварки архивариус выбрал необычную, не по сезону. Я чувствую яркий хвойный запах, который спустя пару секунд сменяется более спокойным древесно-травяным. Я совсем не помню название этого настоя, изредка в холодные зимы его пил отец, но у меня и братьев совершенно другие предпочтения в напитках. А в Викке любят более сладкие смеси.

— Не успела, — тихо отвечаю я на вопрос.

— Тогда это наше с вами последнее чаепитие, — главный архивариус пододвигает ко мне чашку. Цвет жидкости внутри нее насыщенно-коричневый с легкой зеленью. Настой слишком крепкий, совершенно не такой, как я люблю. Вряд ли травы собирали квалифицированные сборщики. Но мне все же приходится с благодарностью сделать несколько больших глотков. Горячий напиток приятно согревает изнутри, заставляет вспомнить, что нужно где-то подкрепиться. Скорее всего, это будет ближайшая к архивам закусочная. Определенно, чем быстрее я закончу это чаепитие, тем лучше.

— Я думаю, у меня еще будет время в Фениксе, — добродушно улыбаюсь я, стараясь не морщиться: напиток действительно очень горький, настолько, что кружится голова и слегка подташнивает. — Тем более в архивы нужно зайти, чтобы отдать книгу.

— Вряд ли у вас это получится, — спокойно отвечает мне Боррэ и отставляет свою чашку на блюдце. Я с удивлением обнаруживаю, что он не сделал ни глотка оттуда.

Настой горчит не просто так. Когда горечь немного рассасывается, я тут же замечаю, что онемение языка вызвано вовсе не горячим напитком и не его вкусом. В смеси что-то еще: быстродействующее, слегка паралитическое, снотворное. Очень необычная комбинация, сильная и редкая, способная одолеть даже такой организм как у меня — укрепленный зельями и имеющий высокую сопротивляемость к негативным эффектам. Выпив такое, обычный человек может и в кому впасть.

Чашка выпадает из моих рук. Я безвольно слежу, как растекается темная жидкость по полу, но ничего сделать не могу. Мне все больше хочется спать. Боррэ проверяет мой пульс и с довольным лицом кивает. Кажется, меня не пытаются отравить, всего лишь вывести из строя. Но откуда им известно, что меня не берут обычные снотворные средства? Откуда эта подготовка?

Прежде чем мои глаза закрываются, я вижу, как ко мне кто-то подходит: мужчина в качественной обуви и великолепно сшитом костюме.

— Ну, здравствуй, племянница, — слышу голос и в ужасе понимаю, что я пропала. Все пропало, и все было напрасно. Может, Левису повезет больше, а мне, увы, не удалось уйти.

17. Жажда справедливого конца

Сны никогда не показывают мне будущее. Неудивительно, ведь предсказания — это достаточно редкий ведьмовский дар. Так же мне почти не снятся обыденные спокойные сны, в которых я стою у котла, общаюсь со знакомыми, иду на работу или на учебу — картины из прошлого или настоящего. Обычно я вижу странствия: как я прохожу по незнакомым землям, навещаю неизвестные мне города, спускаюсь к новым побережьям и блуждаю в чужих полях — запахи, цвета и окрестности совершенно другие. Почему так, мне неизвестно. Может, я рвусь к свободе? Или у меня слишком буйная фантазия, и во снах я брожу среди книжных сюжетов и описанных кем-то настоящих и выдуманных мест? Никто толком не подскажет. Пока сны дают возможность чувствовать себя лучше, мне без разницы, из чего они созданы и на что указывают. Но в последнее время, а фактически с ночи в поезде, мне не везет: даже во сне нет спасения от реальности.

За считанные дни сюжеты каждый раз меняются, но никак не становятся безмятежнее или спокойнее. Вместо приятных мест и красивых городов я вижу только серое марево. Возможно, это из-за того, что в моей жизни более нет ясности? Или же, потому что я откровенно запуталась? Или дело в том, что я не понимаю до конца, что именно творю и с чем сражаюсь? Все мои действия в Фениксе всего лишь игра на опережение, попытка изменить хотя бы что-то. Всего лишь отчаянная попытка, а не четкие и точные действия. Амирмог бы спланировать все от и до, он бы не попался ни на одну дядину уловку. Поэтому его больше нет с нами. А что я? Продолжаю трепыхаться. Ведь иначе как я смогу вспоминать Амира или смотреть в глаза Левису? Альтернатива мне не нравится. И сны это прекрасно передают.

Сегодняшний сон на редкость отвратительный. Я снова и снова проваливаюсь в болото. Вокруг туман, в стороне мелькают чьи-то тени. Мне страшно, я совершенно не помню, как здесь оказалась. С каждым новым шагом мои ноги все глубже затягивает в себя вязкая жижа. Мне с трудом удается вспомнить, кто я. Еще больше времени уходит на то, чтобы понять, что это всего лишь сон, и захотеть проснуться. Но не так просто открыть глаза. В ответ на мое желание болото становится все более глубоким и дурно пахнущим. Очень странно и невыносимо пахнущим — нашатырем и почему-то апельсинами…

Я просыпаюсь от боли. Сон отпускает меня из липкого плена, и за считанный миг я вспоминаю все: ведьм, архивы, документы, чай с ядовитой добавкой… Глова гудит, меня мутит, в горле ком величиной с тот самый апельсин. Я пытаюсь вдохнуть хотя бы каплю свежего, не вонючего воздуха, кашляю и утираю слезы. Все-таки это действительно нашатырный спирт с дешевой апельсиновой отдушкой.

— Радетельная, вы очнулись, какая радость! — слышу я взволнованный женский голос.

— Где я? — шепчу. Губы с трудом меня слушаются, а в горле ужасная сухость, так что шепот это все, что мне позволено. Голова раскалывается, а глаза… Мне приходится коснуться лица, чтобы проверить, что с ними все в порядке, потому что раскрыть их невозможно из-за боли.

— Во дворце оберега, — тихо отвечает мне тот же голос. — Меня зовут Ланада, и у нас очень мало времени. Я наложу на глаза компресс. Вы позволите?

Я слышу, как она возится с водой и какими-то склянками. Происшествие с главным архивариусом отучило меня верить всем подряд. Но вот до меня доносится запах свежескошенной травы с легкой примесью лаванды, и я киваю, соглашаясь на компресс: кажется, это именно то зелье, что мне сейчас нужно. Когда влажная ткань оказывается на глазах, я едва сдерживаю стон облегчения. В голове немного проясняется.

— Я слушаю, — киваю.

— Сейчас вы находитесь в гостевом крыле, радетельная Лайм. Вы здесь уже почти сутки. Я не могу вас вывести из дворца. Но могу провести сюда кое-кого. Меня об этом просили. У вас будет около часа на разговор. Травник, продавший вашему дяде смесь для усыпления, указал только ориентировочное время. А нашатырь, который передала ведьма, ускорил процесс. Вы проснулись раньше…

— И кто же меня хочет видеть?

— Ваш брат, радетельная Лайм. И его ведьма.

Какой из братьев, хочу спросить я, но вовремя прикусываю губу, не даю глупому вопросу сорваться с языка. Значит, Левису повезло больше. А я бездарно попалась тогда, когда все нужные нам доказательства уже были у меня на руках. Глупо-то как!

— Зови их, — прошу я Ланаду и обессиленно откидываюсь на подушках. Зелье очень медленно, но действует. Но смогу я видеть без боли в ближайшее время или нет — не так важно. Левис нашел меня, а я не уверена, что готова признаться брату в своей глупости.

Ланады нет довольно долго. За это время я привыкаю к неприятным ощущениям, а голова почти прекращает болеть. Наконец можно открыть глаза и убедиться, что я именно там, куда не собиралась возвращаться. Надо мной немного пыльный балдахин. Еще бы! Гостевое крыло уже давно не пользуется спросом. Посольства предпочитают занимать гостиницы в центре, а торговые союзы уже давно приобрели недвижимость рядом с дворцом оберега. Раньше здесь ночевали случайные гости и дальние родственники. Однажды в этих комнатах собралось больше десяти ведьм: какой-то конгресс, настолько популярный, что ни один башня и окружные пансионы не могли вместить всех желающих.

До рассвета еще далеко. Воздух в комнате прохладный и свежий. Я сажусь в постели, меняю сама себе компресс и безмолвно жду, вдыхая легкий аромат лаванды. Если встану, что могу нашуметь, а ночью звуки разносятся даже слишком хорошо. Мне остается только ждать. Через неплотно задернутые шторы виднеется сумрачное небо и россыпь звезд. Гостевые спальни на втором этаже, так что вид из окон открывается очень привлекательный. Жаль, что сейчас не время любоваться природой.

Мои гости появляются неожиданно — через окно. Сначала показывается голова Кариссы, потом она сама, крепко обнимающая Левиса. Ланада появляется и снова исчезает за дверью, сторожить нас от посторонних. И мне ничего не остается, как рассказать брату, как именно я попалась дяде на глаза. Странно, но до этого момента я даже не замечала, насколько устала и запуталась и насколько беспечной и опрометчивой в своих решениях была.

Левис не перебивает, слушая о моем промахе. Постепенно в его взгляде появляется что-то новое — жуткое, вызванное отчаянием и обстоятельствами вокруг нас. Мне хочется рыдать от бессилия, так не нравится мне этот излом. Я хочу хотя бы еще на день или даже час остаться его старшей сестрой — той, кто всегда будет на его стороне и примет нужное решение. Правда, я уже опоздала в своих желаниях.

Передо мной сидит, нахмурившись, мой младший брат — обычно он добрый и милый, слегка растерянный, мечтательный и тихий. В этот момент он уже не тот застенчивый юноша, которым я его помню, а вполне зрелый мужчина. И все равно это не та судьба, которой я бы ему хотела. Он — не Амир, и глупо себя переделывать, подстраивать под кого-то, пусть даже это и старший уважаемый нами брат.

— Я смогу взять на себя ответственность за Флейм, — произносит Левис. Он очень серьезен и сурово сводит брови, из-за чего на лбу проявляется вертикальная складка. Совсем как была у отца. Но я помню задумчивый взгляд из-под густой неровной челки, когда Левис решал, какой цветом подчеркнуть тонкие лепестки цветов на картине.

— Я не такой, как Амир, — продолжает он, качая головой, будто все уже решил. — Но я сделаю все, чтобы брат мной гордился. Я смогу. Мы сможем. Найдем еще раз доказательства. Вряд ли дядя их уничтожил. Вместе просмотрим каждый договор и каждую налоговую накладную, переберем отчеты до последней бумажки и проверим счета.

— Но я не смогу тебе помочь, — я пытаюсь его успокоить, но Левис неожиданно слишком решительный. И это его странное выражение лица… Что он увидел в Кароже?

Я хочу спросить его об этом, хочу схватить его за руки, остановить мелькание крупных ладоней. Такая непривычная манера жестикуляции для Левиса, но именно так вел себя Амир, когда выступал перед территориальным Советом. Это горько. Слова почти рвутся из меня, но я с силой закусываю губу и молчу. Если начну спорить, мы потеряем время. А в том, что спор будет, я уверена: слишком пылко говорит Левис, слишком уверенно. Возможно, в этом мы схожи: где-то в глубине мы с ним уверены, что этот мир будет добр и справедлив, а удача снова улыбнется. Все станет правильно, в конце концов, и обстоятельства тоже повернутся в нашу сторону.

— Стоит только начать! Благодаря Кариссе мы успеем забрать документы из архива, — убеждает меня Левис.

— Если они еще там…

— Тогда я что-то придумаю. Лайм, не волнуйся, я смогу повести Флейм вперед. Только, сестра, ты будь осторожнее, пожалуйста, — наконец я вижу прежнего Левиса: немного неуклюжего, но верного и заботливого. — Я сделаю все, чтобы тебя больше не впутывали в эти идиотские традиции. Выбери того, кто тебе будет по нраву…

— Левис, ты такой милый, — я ласково улыбаюсь ему и медленно глажу младшего брата по густым волосам. — Спасибо за то, что пытаешься.

— Ты не должна нести все на себе. Мне тоже не нравится, что происходит в нашем доме, — шумно вздыхает Левис. — Тем более, сейчас, когда Амира больше нет. У меня просто нет выбора.

— Да уж, — качаю я головой.

Выбора на самом деле нет и не было ни у кого из нас. Амир всегда знал, что ему предстоит отвечать за эти земли своей жизнью. Он никогда не жаловался и продолжал учебу со всем рвением, хотя отец всегда пытался дать ему больше свободы. Столько, сколько это возможно для оберега. Я всегда чувствовала, как давит на меня мое происхождение, и с удовольствием делала все, чтобы не оставаться в Фениксе. Будто уже давно предвидела, в какую бездну меня затянет. Левис не иначе как специально бежал от управленческих наук. Может, тоже чувствовал, что эта тяжесть в любом случае его достанет?

— Мы попробуем еще раз, — соглашаюсь я. — Но если не выйдет, Левис, пожалуйста, забирай Кариссу и уезжай. Сохрани ваши жизни. Это единственное, что я от тебя требую.

18. Красные линии на бумаге

После встречи с Левисом я выжидаю около часа и тогда отправляю Ланаду с посланием, что радетельная Лайм очнулась. Это время очень важно для меня, поскольку мне нужно собраться с духом. Я почти готова к встрече с дядей: расправляю пальцы на украшенном кружевом постельном белье, вжимаюсь спиной в подушку, превращаю кровать в свою защиту — бронированную оболочку. Но вместо Леонарда Флейма на пороге комнаты стоит незнакомый мужчина в доспехах.

— Кор, начальник стражи. Пройдемте со мной, — скороговоркой говорит он и становится вполоборота, готовый сопровождать. Действительно, и на что я надеялась, когда посчитала, что дядя собственной персоной спустится на второй этаж в гостевое крыло? Я поджимаю губы: весь мой настрой рушится, а неуверенность в следующем шаге становится все весомее.

— В случае неповиновения мне приказано привести силой, — неправильно толкует мое молчание начальник стражи. Я вскидываю голову и, слегка пошатываясь, встаю на ноги. Дядя непременно обрадуется, если меня босиком, в сорочке и спальном халате протащат по основной лестнице дворца. Но в моих силах не дать ему этого удовольствия. Начальник стражи соглашается немного подождать: столько, сколько нужно на смену одежды.

Моя сумка с вещами осталась в милом пансионе над уютным кафе, поэтому приходится надевать то, что приготовила Ланада. Горничная постаралась угадать с размером, но в последний раз я надевала такое традиционное платье давно, так давно, что толком и не помню уже.

В Викке с одеждой проще. На обучение принято носить стандартную форму зельедела — брючный костюм с удлиненным верхом, плотный фартук и перчатки. Единственное украшение одежды — разнообразные карманы. Цвет — темный, немаркий, а ткань — плотная с защитными вставками. Выделиться можно только формой и качеством защитных очков или маски. В свободное от учебы, а позже и работы, время я предпочитаю простые фасоны и недорогие модели. А еще хорошее платье стоит немалых денег, поэтому у меня в гардеробе их нет. Да и куда носить такую непрактичную вещь? Явно не в лес за травами.

Ланада приносит мне классический наряд радетельной: упрощенный, достаточно современный, но, тем не менее, слишком вычурный и закрытый, на мой взгляд. Самостоятельно его надеть практически невозможно, нужна помощь горничной, чтобы затянуть тесемки, застегнуть крючки и поправить слои юбки. Грудь тут же сжимает жестким корсетом. Ткань платья легкая, но ее слишком много для летней погоды. Высокий кружевной воротник плотно облегает горло. Мне хочется порвать его, оттянуть или сдвинуть, чтобы спокойно дышать и двигаться. Ланада шепчет о том, как мне идет этот наряд, но я чувствую себя как в западне.

Меня радует одно: что сейчас раннее утро и дворец спит. Конечно, за нами наблюдают, но, по крайней мере, нет этих жадных откровенных взглядов и шепота за спиной. Начальник стражи проводит меня по главной лестнице на третий этаж. Сначала нас встречает гулкой пустотой огромный зал территориального Совета. Я вспоминаю, как за этим столом собирались отец и его помощники, как в детстве мы играли между массивных кресел и толстых ножек стола, прятались за колоннами и в драпировках стен, и как впервые во главу стола сел Амир. В тот день старший брат не успел сказать ничего, кроме приветствия, все проблемы и вопросы разбирал дядя.

⁂

— Заходи. Садись.

Дядя встречает меня у дверей кабинета и спокойно, даже по-хозяйски заходит внутрь, как будто ничего странного в происходящем нет. Но для меня это кабинет отца и Амира. После смерти брата прошло совсем немного времени, а дядя уже так вольно распоряжается всем. Я смаргиваю подступившие слезы. Нужно выбросить все, что помешает мне, из головы. И Амир не просто погиб, его смерть была подстроена.

— Значит, вернулась, — со злостью говорит дядя. Мне становится не по себе от его внимательного взгляда. — Как только тебя позвал долг, ты вернулась не выполнить его, а чтобы кричать о несправедливости и прочей чуши. Я говорил своему брату, что ведьмы не воспитают из девчонки правильную радетельную — послушную, домашнюю и молчаливую. Он махнул на мои слова рукой, а я оказался прав. Вместо спокойного согласия ты скрывалась в подворотнях Феникса и надеялась на что? На чью-то жалость? Жизнь так не работает, девчонка!

Мне хочется кричать, очень хочется, но его напор и злые слова, то, как дядя нависает надо мной — это все уничтожает мои силы к сопротивлению. Кажется, еще немного — и я смогу ответить на все, что им сказано. Но момент не наступает, зато появляется дрожь… А, все верно. И из-за этого тоже я уехала из Феникса. Конечно, я уже не та неспособная дать отпор девочка, но все же прошлое не отпускает так просто.

— Где Левис? — дядя медленно опускается в кресло и демонстративно сжимает подлокотники старинной мебели.

— Не знаю.

— Почему-то я тебе верю, — хмыкает он. — Ты у нас никогда ничего не знаешь. Тебя даже об Амире спрашивать нет смысла. О чем вы там переписывались? О методах засушки травы и любовных стишатах? Дурная девчонка, будто бы твоего брата интересовало, что ты мешаешь в своих котлах и кто из однокурсников пригласил тебя на ужин!

— Вы читали письма! — возмущенно вскидываю голову. Но дядя лишь смеется:

— Конечно, читал. Ты думаешь, почему Амир ни слова не говорил о политике или экономике? Эти письма вряд ли бы дошли до адресата. Он был умным мальчиком. А ты как была не от мира сего, так и осталась.

Я закусываю губу. Дядя Леонард никогда не отзывался о нас с братьями в положительном ключе. Но к мальчикам, по крайней мере, не было такого презрения, как доставалось мне. И даже хорошо, что у дяди только один сын. Я всегда боялась представить, как жилось бы его родной дочери.

— Вот так и молчи, — хмыкает дядя. С улыбкой довольного жизнью человека встает и подходит к стене за креслом.

Я не сразу замечаю, но на пальце у Леонарда Флейма массивное кольцо хозяина этих земель — кольцо Флеймов. В последний раз я его видела у Амира. А значит, в дядиных руках ключи от хранилища ценностей и дворцовых трофейных залов. В последних, к сожалению, нет толком никаких ценных вещей или сокровищ. Зато в скромном по размеру хранилище собрано все, что представляет важность для меня и опасность для дяди: древние соглашения, торговые договоры, долговые расписки, переписки с другими аристократическими родами и землями. Раньше всем этим владел Амир. Но его больше нет с нами.

— Кстати, полезные бумажки я нашел в архивах, — он на секунду машет мне каким-то свитком, но не показывает, каким. — Но ты мне здесь не для этого нужна.

Дядя вынимает из большой ниши в стене — хранилища ценностей — документы и раскладывает передо мной: одна стопка бумаг за другой. С каждой новой стопкой мне становится все хуже.

— Вот брачное соглашение между Флеймами и Фьюринами. Вот подписи свидетелей. Вот печати их земель и родов. А вот наша печаль. И, наконец, ручка, которой ты подпишешь эти бумаги. Подписывай, я не буду ждать вечно, — он упирается ладонями в столешницу и нависает надо мной. Я понимаю взгляд на документ: мое имя выведено чьей-то рукой, так же как имя будущего мужа, даже печати проставлены и выдавлены на воске гербы.

— Здесь печати…

— Я уверил делегацию территориального Совета Фьюрина, что ты — правильная радетельная, с незапятнанной репутацией, молодая и способная родить. Иначе в нашу сторону даже и не глянули бы…

— Да как вы смеете!

— Я смею? Я лишь делаю то, что должен был сделать еще твой отец. То, что не успел сделать твой брат!

Эти слова меня не задевают. Я не верю словам Ремана о том, что брат хотел бы для нас именно этого: моей свадьбы с незнакомцем или изгнания из дворца Левиса. Рем, видимо, пытался сделать мне больно. Возможно, у него дела шли не самым лучшим образом, поэтому он так отреагировал на мою просьбу. Но что бы в нем не говорило в этот миг, он был не прав. Если бы сейчас, вместо смотрящего на меня с высоты своего положения дяди, напротив сидел Амир, я не сомневаюсь, мы бы разложили все эти бумаги с печатями только ради одного: найти выход из сложившейся ситуации. Я верю в это и нахожу силы противостоять дяде.

— Амир бы никогда!..

— А много ли ты знала о своем брате?

— Достаточно, что бы понять: это вы убили Амира! — кричу я.

— Совсем ополоумела со своими зельями, ведьма проклятая! — дядя шарахает по столу кулаком. — Мальчишке нужен был урок, мал он еще был со мной тягаться. Власти захотел, отродье безголовое. Но убивать? Зачем, если он и сам способен себя угробить! Сказки она мне тут придумывает!

Я не верю дядиным словам. Да как тут поверишь человеку, который тебя опоил и насильно выдает замуж? Хотя его реакция, его слова слегка похожи на правду. И мне не по себе. А если Амира никто не убивал, если это действительно был несчастный случай? Все улики, странные совпадения, напуганные ведьмы, изменение поведения брата говорят о том, что происходило что-то странное, опасное. Именно оно привело к гибели брата. Или нет? Но сейчас нельзя думать об этом, нельзя казаться еще слабее. Как же хорошо, что слезы почти все выплаканы, иначе я бы не удержалась и разрыдалась.

— Что я еще узнаю о себе? И в Черной войне виновен, и синюю лихорадку тоже я изобрел? Подписывай договор, сумасшедшая!

— Раз вам так нужно, почему бы вам самому не выйти за Фьюрина замуж? — я огрызаюсь в ответ. Дядя коротко замахивается рукой, я успеваю только закрыть глаза и сжать челюсть в ожидании удара, но его нет.

— Жаль, что нельзя тебе тронуть и пальцем. Эх, если бы мой сын не женился прошлой осенью… Подумать только, ты сейчас была бы беременна моим внуком, — я вздрагиваю, представив то, что сказал дядя. Брак при такой степени родства не поощряется, но вполне возможен, если территориальный Совет ответит согласием.

— Они бы не позволили, — неуверенно возражаю я.

— Да все ты прекрасно понимаешь, девчонка. Позволили и с превеликим удовольствием. Им-то что? Лишь бы оберег родился… Конечно, это не деньги Фьюринов, но ни одна наглая тварь в таком случае не смогла бы оспорить ни положения Флеймов, ни власти моей семьи. И научить тебя вести себя в обществе не составило бы труда.

— Я была бы вам нужна, — я до сих пор не верю, что он смог бы это сделать.

— Да, пока ты беременная и рожаешь, — хмыкает дядя. — Четырех внуков мне хватило бы. Для начала.

— Да вы с ума сошли! — я цепляюсь пальцами за документ. Бумага плотная, но если попытаться, может и получится повредить. Дядя замечает это мгновенно и хватает меня за руку. Его пальцы так сильно впиваются мне в предплечье, что я взвизгиваю от боли.

— Это ты не знаешь своего места, идиотка! В мое время аристократки сидели в своих комнатах и не высовывали носа за их пределы! В мое время девушки не перебивали старших и не перечили им! — его голос понижается до шепота: — Если ты, глупая девчонка, попробуешь сделать хоть что-то, и оберег разорвет договоры, я сломаю каждый палец на твоих корявых ручонках! У человека, который привел тебя сюда, достаточно опыта, чтобы ни одна ведьма не помогла тебе после. Ты в жизни больше не возьмешь в руки ни карандаша, ни вонючего черпака! Поняла?

Мне страшно. Я уверена, что он это сделает, и боюсь остаться калекой. Кто я буду без своих навыков? И кто я буду, подписав договор? В одном случае, это почти что смерть. Во втором, несвобода. В груди неприятно колет, моя дрожь становится сильнее. И я делаю выбор: я беру ручку.

— Вот и молодец, — одобрительно улыбается дядя и отбирает подписанный документ: — Заставила же ты меня поволноваться. Да и оберег Фьюринов безголовый чуть не умер, попав не на тот поезд. Хорошо, что магия договоров держит. А ты знала, Лайм, что раньше одних проставленных официальных печатей хватало для заключения брака? Никакого согласия брачующихся или подписи невесты… И почему мы не живем в те времена?

Я не могу заставить себя ответить хотя бы что-то. Мои пальцы горят. Я до сих пор чувствую шероховатость бумаги договора и гладкость поверхности ручки. Я помню, как красным росчерком возникла на договоре моя подпись. Я сама прочертила ее, сама сделала этот выбор. И эти линии на бумаге поменяли все. Дядины слова заменяются размеренным гулом. Что мне делать теперь? Я не знаю ответа. Может, я всего лишь испугалась и приняла неверное решение? А может, мне действительно переломали бы пальцы… Что из этого могло быть правдой, сейчас поздно угадывать. Я подписала договор и действительно вошла в дом Фьюринов.

Я едва успеваю зажать себе рот, чтобы дядя не услышал всхлипа.

— Поплачь, невеста должна плакать на свадьбе, — дядя будто дает разрешение. — Официально поздравляю тебя, дорогая племянница, от лица Флеймов с успешным замужеством. Сейчас ты отправишься в свою комнату, приведешь себя в порядок и будешь сидеть тихо-тихо. И уже завтра ты покинешь Феникс, разве не об этом ты мечтала все детство?

19. Прикосновение прошлого

Я не представляю, куда меня ведут. Ноги двигаются сами по себе, перед глазами светлые пятна стен и одно темное — спина сопровождающего. Но вот за мной захлопывается дверь, а я даже не могу сосредоточиться и понять, где именно меня оставили. Перед глазами до сих пор сплошные печати и вычурные слова — черные и красные чернила, а еще разноцветные капли воска, длинные дядины пальцы, цепко хватающие бумагу, белые и зеленые ленты, обвивающие свиток. Неожиданно комната вокруг плывет и изгибается, и перед взглядом расползается белесое марево. Я медленно опускаюсь на пол. Юбки платья, конечно, мнутся, зато так удобно сидеть и просто дышать.

Я долго жду истерику: в области груди что-то сжимается и дрожит, но этого недостаточно. Приступы с каждым разом все легче. А потом на меня накатывает чувство облегчения. Странно: казалось бы, меня заставили делать то, чему я сопротивлялась всеми силами, а я чувствую спокойствие. Я перегорела? Устала?

Наверное, мне легче из-за того, что ситуация разрешилась, пусть не в мою пользу, и неизвестность меня больше не мучает. Обстоятельства немного изменились, теперь мне нужно подумать: то ли сложить руки и ждать завтрашнего дня, то ли собраться с силами и дать шанс хотя бы Левису сохранить то, что передано нам родителями. Сейчас тот самый момент, когда я поменяла свой статус, но все еще нахожусь в центре событий.

Я расслабленно выдыхаю. Спокойствие — великолепное чувство. Время плывет мимо, будущие горести и радости еще где-то впереди, и рано даже думать о них. В этом состоянии выходит проще смотреть на ситуацию и совсем несложно запереть глубоко внутри злость и разочарование в себе, жалость к себе и глупую обиду на окружение или обстоятельства. Я делаю еще несколько глубоких вдохов и открываю глаза.

Как непослушного ребенка, меня оставили одну в детских комнатах дворца — наших с братьями. В полумраке раннего утра они кажутся огромными и заброшенными. Сколько я здесь не была? В прошлые визиты в Феникс я никогда не ночевала во дворце, так сказать, избегала этих стен, коридоров и людей. Может, мне казалось, что здесь больше нет для меня места? Кто знает. С распростертыми объятьями здесь меня могли встретить только братья.

Я медленно встаю на ноги и двигаюсь по коридору. Не такой он и широкий, как я всегда считала. В памяти и комнаты выглядели немного по-другому. Правда, чья-то хозяйственная рука вынесла отсюда весь декор и некоторую мебель, особенно ту, которая подойдет взрослому человеку. Несмотря на пустоту, это место не заброшено, до Птичьего клюва ему точно далеко. На полу остались чистые полосатые ковровые дорожки. Я с удовольствием снимаю обувь на каблуке и иду босиком: чувствую под стопой неровную поверхность — кое-где вытоптанный ворс и проплешины. Стены комнат все так же оклеены мягкими, плюшевыми на ощупь обоями. В детстве я любила сидеть, прислонившись к стене щекой. Глупая привычка, но я и в этот раз прижимаюсь к мягкой поверхности лбом. Знакомое, приятное ощущение с толикой грусти заполняет меня полностью. Может статься, что это последний раз, когда я вижу эти комнаты и могу вспомнить свое детство.

Я прохожу дальше, заглядывая в дверные проемы: учебная комната с тремя столами и доской, библиотека, игровая с самыми нелюбимыми и поэтому забытыми здесь игрушками. Пыли почти не видно, и кто-то определенно приходит поливать огромный фикус, который когда-то принес из бабушкиного сада Левис. Я нахожу в собственном учебном столе огрызки цветных карандашей и забытый рисунок — страшненькое изображение мальчика в штанах и синей кофте. Бумага помялась и пожелтела: даже страшно представить, сколько лет прошло с момента этого портрета. Кажется, это был мой подарок на день рождения Амира. Я так и не подарила его брату, постеснялась, к тому же у Левиса уже тогда рисунки получались лучше моих.

В комнатах братьев пусто — только безликая мебель. Но когда я открываю дверь в мою бывшую комнату, то от удивления не знаю, что и думать. Я уезжала со скромным багажом, большую часть которого занимали научные книги. Конечно, самое драгоценное и памятное осталось при мне, но вот простые мелочи, приятные подарки, развлекательные романы, одежду, показавшуюся мне непрактичной, и другие вещи пришлось бросить. Я попрощалась с ними давным-давно, но кто-то решил оставить все на своих местах.

Моя библиотека запылилась, но все книги на месте. Я касаюсь корешков книг, сложно вытащить даже одну: они ужасно долго стоят вплотную и немного склеились между собой. В тумбочке — старые дневники и рисунки, в шкафу — практически неношеные платья, музыкальная шкатулка и статуэтки — на полках у окна. Даже горсть прозрачных мелких камешков — счастливых кристалликов, собранных на побережье — все там же: под матрасом.

Я осторожно ложусь на свою старую кровать, по привычке нащупываю выцарапанные над головой ведьмовские знаки. Когда-то я всерьез верила, что еще немного, — и способности проснутся во мне. Но детской веры недостаточно.

Лежать хорошо. Летнее солнце пробивается сквозь плотные, вытершиеся серые шторы, которые когда-то были голубыми. В воздухе кружатся частички пыли. С потолка на меня смотрят четыре птицы, раскинувшие крылья: вид настолько знакомый, что я тут же начинаю чувствовать сонливость.

Через пару зевков мне становится ясно, что еще немного — и я действительно засну. Чтобы этого не случилось, я растаскиваю по углам шторы, открываю окно и выглядываю на улицу. Ветер все еще свежий, хотя примесь летнего жара все ощутимее с каждой минутой. С третьего этажа дворца прекрасно видно, как горят под солнечными лучами белые стены домов. Еще час-второй — и улицы заполнятся спешащими по своих делам горожанами. И никому, абсолютно никому не придет в голову оглянуться и найти взглядом меня, торчащую в окне на третьем этаже.

— Ты не спрыгнешь с такой высоты, даже не пытайся. Ноги-руки переломаешь только, — слышу я женский голос и заинтересованно наклоняюсь вперед, посмотреть, кто же этот советчик.

— Я здесь, — теперь мне ясно как никогда, что голос раздается не снизу или сбоку, а со стороны крыши. Через мгновение советчица зависает в воздухе напротив меня.

— День добрый. Охранная служба дворца Флеймов приветствует вас, радетельная Лайм, — машет мне рукой ведьма. Я киваю в ответ, хотя день не такой и добрый. Взгляд останавливается на неожиданной собеседнице, и я, наконец, вспоминаю:

— Селина?

— Она самая, — отвешивает мне поясной поклон ведьма и, красуясь, делает изящный пируэт в воздухе. Много лет прошло с тех пор, как я в последний раз видела Селину: она старше Рады и уехала из Птичьего клюва на четыре года раньше, чем я из Феникса. Селина оказалась последней ученицей тетушки Фейр. До ее выпуска тетушка еще держалась, но в опустевшем Птичьем клюве она стала постоянно болеть, пока не слегла окончательно. Пока я погружаюсь в воспоминания, Селина всерьез забрасывает меня вопросами:

— А, правда, что со смертью оберега дело неладное было?

— Правда, — киваю я.

— А, правда, что на ведьму из Минорского ковена покушение было?

— Правда, — подтверждаю слухи.

— А правда, — Селина на секунду запинается, но все же задает вопрос: — Что тебя по договору и без согласия замуж выдали?

— И это чистая правда...

— Ужас какой, — впечатленная моими ответами, Селина присаживается на подоконник и участливо гладит меня по плечу. — Мы толком ничего и не знаем. Внешней охране никто новости не рассказывает, разве что сплетни до нас доходят. Вот приказали следить, чтобы никто из окон не прыгал.

— Я и не прыгнула бы.

— Понятное дело. Не такая ты девчонка, чтобы прыгать и убиться с горя, — хмыкает Селина.

— А какая я?

— Наша, конечно! Из тех, кто выживет и по-своему все переделает. Не хуже, не лучше, разве что не летучая, но по характеру ведьма как есть…

— Спасибо, — почему-то мне становится легче на сердце. — Умирать я действительно не имею желания. Сбежать — возможно.

— Увы, я приказ нарушить не могу. Но как только договор окончится, сразу уволюсь. И своим скажу, нас здесь еще пятеро осталось. Все уйдем. Нечего нам делать там, где расплачиваются чужой жизнью за преференции, — негодующе сжимает кулаки ведьма и бьет себя кулаком в грудь. — Я считаю так: у меня есть моя жизнь, и я сама принимаю решение, на что ее убить или разменять, сама ошибки делаю и сама по счетам плачу. Была бы я на твоем месте — вылетела в окно при первом же намеке на брак ради чьей-то скидки на торговлю мехом и медовухой. Договор, конечно, много значит, да только искал бы меня суженый по всем сторонам света!

— Хорошо бы, но я не ведьма, — я улыбаюсь Селине. Ведь она так открыто выражает свое негодование, не входит в положение других, не думает о чьих-то интересах и не заботится о высшем благе. Впрочем, ведьму действительно подобным договором не взять, даже если она урожденная радетельная.

— Жаль, — оценивающе посматривает на меня собеседница. — Почему-то мне кажется, что ты бы не просто вылетела из окна на свободу, а еще и дворец этот к Предкам снесла.

— Думаешь, хватило бы силы? — я, не сдерживаясь, смеюсь.

— Думаю, да, — неожиданно серьезно кивает Селина. — У тебя хорошая наследственность. И концентрация хороша. Твои родственницы нарадоваться не могли, когда в очередной раз твое зелье что-то плавило или, наоборот, взрывалось.

— Порченая посуда как показатель силы?

— Нет, в подобных экспериментах порченая посуда — это очень хороший знак. Значит, ты как алхимик подошла очень близко к тому пределу, за которым к таланту нужно примешивать ведьмовскую силу. Там где у тебя всего лишь плавился горшок, другие взрывали дома и калечили себя и окружающих.

— А я и не знала… — слова Селины меня удивляют: в Птичьем клюве всегда было много талантливых ведьм, куда же мне с моими способностями. — Иногда меня хвалили, но за что именно, никогда не объясняли. Может, просто из вежливости. Ведь мои составы были не так и хороши.

— Думаю, они иногда забывали, что ты все-таки не ведьма и очень многое тебе неизвестно, — ободряюще улыбается Селина и, на секунду задумавшись, предлагает: — Знаешь, выпустить я тебя не могу, но передать сообщение или выполнить какую-то твою просьбу мне вполне по силам.

Эти слова немного выбивают меня из колеи. Я умолкаю, погружаясь в мысли. Таким предложением просто необходимо воспользоваться. Не предаст же она меня? Мысль неприятная, из-за нее сразу становится тяжелее в груди. Но этот груз надолго не задерживается: он развеивается, стоит мне подумать о моих шансах с учетом новых обстоятельств. Ведь если Селина меня предаст, никакого вреда не будет. Левиса и Кариссу я смогу отбить и забрать с собой из Феникса. Дядя не посмеет портить отношения с Фьюринами. А уж с будущим мужем я как-нибудь договорюсь. Скорее всего. А если Селина по-прежнему та ведьма, которую я знаю, то уже сегодня ночью все содержимое из хранилища ценностей будет у меня в руках.

Я долго объясняю Селине, что именно хочу сделать. От нее мне нужно немалое: найти Левиса и передать ему мой план. Другого шанса у нас все равно уже не будет. Селина еще три часа будет охранять дворец, значит, брата она найдет хорошо если к ужину. Но это и не важно, мне пока спешить некуда. Одно ясно: дядя не даст мне надолго задержаться во дворце. Определенно уже завтра к вечеру или послезавтра утром я покину Феникс. Селина, задумчиво качая головой, делает заметки, чтобы не забыть ничего важного, и в итоге улетает. Единственное ее условие — чтобы проблем у ведьм-охранниц из-за моего плана не было. Это я пообещать могу, потому что в место, откуда я буду бежать, согласно традициям, никаким посторонним ведьмам хода нет.

20. Дворцовая жизнь

Первым делом мне приходится вспомнить о тех дворцовых порядках, которые никогда не насаждали ни отец, ни мать. Конечно, этикет, ритуалы и танцы входили в мое образование, но на деле в нашей семье мало применялись. А поскольку дядя до сих пор приверженец традиционных норм общения, на этом можно сыграть.

Я жду еще час или около того, чтобы окончательно выяснить: принесут мне завтрак или дядя забыл распорядиться. В последнем случае я готова напомнить о себе. Но нет, в то время как я уже почти решаюсь начать тарабанить по запертой двери, в детские комнаты впускают слугу с подносом. Я милостиво разрешаю себя обслужить. Сначала я спокойно жду, пока все чашечки, тарелочки, вилочки и другая дребедень будут расставлена по местам, потом присаживаюсь на пододвинутый слугой стул и приступаю к церемонии завтрака, иначе и не скажешь. Есть, когда на тебя направлено настолько пристальное внимание, не особо приятно. Хорошо, что у меня за плечами школа выступлений перед котлом для двух дюжин алхимиков, когда любой жест или поворот, не говоря уже о движении губ, нужно четко контролировать. Все же не каждый мастер с убеленными возрастом сединами станет слушать просто так какую-то девчонку, только получившую диплом.

Знание, чем и что есть, на какие кусочки резать и каким боком отставлять чашечку с чаем, я всегда считала чепухой, полезной для саморазвития, но не больше. Даже в лучших ресторанах Викки, куда меня приглашали пару раз, я не видела, чтобы кто-то придерживался всех правил застольного этикета. Но сегодня мне нужно отыграть безупречно, так, как когда-то учили дома и тем более на курсах в колледже. Дома эту дисциплину, по крайней мере, не на оценку сдавать нужно было. В колледже алхимии придерживались старых норм и уделяли немало внимания истории магии и ритуалов, истории формирования магических зон — земель — в их сегодняшней форме и прочей чепухи, которая если и вспоминается, то только среди радетельных. Это мне так не повезло, а для остальных на моем потоке это был всего лишь местами забавный, местами скучный и сложный курс.

Я монотонно отрезаю и пережевываю кусочки пищи, откладываю приборы строго по регламенту и под правильным углом, бесшумно ставлю чашечку на блюдце. Спина, которую нужно держать ровно, немного ноет от напряжения. Вкус приготовленных блюд практически не ощущается, как и удовольствия от них нет никакого. Но в этом издевательстве над собой есть смысл. Слуга наблюдает не просто так, он, конечно же, расскажет дяде по первому требованию все, что видел. А в том, что дядя поинтересуется о моем поведении, я уверена. Впрочем, мне нужно большее: не просто интерес с его стороны, но выполнение моей просьбы. Если для этого мне следует показать себя героиней из древнего романа, то пусть будет так.

В конце завтрака я оставляю рядом с чашкой письмо. Передать его дяде через слугу будет в корне неверно, с человеком его положения я не должна заговаривать, даже смотреть на него и обращать внимание. Как подписанное письмо дойдет до адресата, меня тоже не должно волновать, как и мысль, что оно может не дойти. Странное ощущение: априори считать себя из лучшего и достойнейшего мира, где даже намек на желание исполняется.

Я жестом даю знать, что завтрак окончен. Слуга тут же оказывается рядом, чтобы помочь мне встать. Теперь мне нужно отвернуться и заняться своими делами, иначе этот человек будет стоять, согнувшись в поклоне, на одном месте и ждать момента, когда он перестанет попадать в область моего взгляда. И где только дядя нашел слуг с настолько традиционным образованием? Но, скорее всего, заработная плата на этой работе гораздо выше, чем в ближайшей продуктовой лавке. В основном это весомый аргумент, чтобы закрыть глаза и выполнять все пункты из давно состарившихся кодексов и этикетов.

Дядя, по всей видимости, принимает мое поведение за капитуляцию и все-таки дает разрешение на мое присутствие на обеде. В ответе на письмо есть приписка по поводу поведения за столом и несколько завуалированных угроз, но мне уже не страшно. Я позволяю мысленно себя поздравить: первый этап пройден. Главная задача письма — вывести меня из этих комнат — выполнена.

За два часа до обеда ко мне начинают ходить толпами слуги с пакетами, потом появляются две горничные, чтобы помочь с приготовлениями. Вся эта суета мне даже немного нравится: квалифицированный уход и внимание — это достаточно приятно, и чувствуется, что горничные определенно разбираются в том, что и как они делают. Происходящее навевает воспоминания о том, как мама наряжалась на торжества. У нее тоже были помощницы и красивое платье. Но к той суете примешивались праздничная атмосфера и скорое ожидание гостей, за долгими приготовлениями следовали танцы и вкусная еда. А сейчас я лишь верчусь то в одну, то в другую сторону и скучаю в ожидании, когда же церемония облачение меня в наряд закончится. А ведь это всего лишь обед: не выступление перед территориальным Советом, не торжественный вечер и не прием с гостями.

В столовой я откровенно скучаю: огромный зал, огромный стол, а людей — по пальцам перечесть. Глядеть по сторонам не на что и разговаривать не о чем: обедающих всего четверо — дядя, его сын с женой и я. Слуги скрываются в тенях у стены. Из-за психологического напряжения деликатесы безвкусны, а вино слишком сладкое. Но вот обед подходит к концу. Слуги как раз убирают тарелки, меняют блюда и приборы. Остаются десерт и напитки. Момент для разговора очень удобный. И я чуть громче, чем нужно, откладываю приборы.

— Ты, я смотрю, успокоилась и наконец ведешь себя подобающе, — расслабленно проговаривает дядя. Он явно доволен происходящим. Я кратко киваю в ответ и быстро прячу взгляд. Приличная радетельная из исторических романов не смотрит в глаза мужчинам.

— Не смей позорить своих предков, — поучающе говорит он и грозит пальцем, будто ребенку: — Если ты с чего-то решила, что сможешь бежать и тебе это простят, будь добра, сделай это после торжественной церемонии. Сумеешь исчезнуть из Викки — скатертью дорожка. Все твои дальнейшие действия меня не касаются, это проблемы твоего мужа.

— Да, дядя. Я поняла, — приходится добавить в голос стальных ноток, чтобы дядя не думал, что это решение — следовать правилам — мне дается легко, чтобы он не заподозрил, что у меня есть возможность трепыхнуться. Я должна выглядеть так, будто сдалась, будто выплакала все слезы и прогнулась.

— Что именно тебе понятно?

— Я не буду позорить предков, — мой голос дрожит, будто от слез, и это полностью устраивает дядю.

— Вот и молодец, — усмехается Леонард Флейм и с удовольствием втыкает тонкую крошечную вилочку в пирожное. Глазурь трескается, вытекает золотистая помадка. Я могу представить, сколько стоит такой десерт, а еще какое количество обычных сладких булок можно купить вместо него. Перед моим взглядом мелькают дети из Пшеничек и то, с каким желанием и жадностью они накидывались на фрукты. Сделает ли мое замужество их жизнь на самом деле хоть на каплю лучше? Неизвестно.

— Тогда позволь мне показать себя в лучшем свете, — я с вызовом вскидываю голову. — Я желаю провести ночь перед встречей с мужем в покоях моей матери — бывшей хозяйки Флейма. Все же я — радетельная, а не служанка, и вовсе не ребенок, чтобы ютиться в заброшенной детской!

Я чувствую, как в дядиной голове проносятся мысли. Ему ведь действительно важно показать соседям, что я достойна этого брака, и напомнить о том, насколько Флеймы чтут традиции. Вывести меня в свадебном наряде из традиционных покоев хозяйки земель Флеймов — лучший и менее затратный вариант. Даже покупать наряды не нужно. То платье, что сейчас на мне, скорее всего, перешито из старых маминых. Так что моя идея дяде нравится: никаких минусов нет, чтобы можно было отказать мне в просьбе.

— Признаю, вполне ценное замечание от такой бестолковой девчонки, — наконец соглашается он. — Я распоряжусь, чтобы покои хозяйки привели в порядок.

Я сдержано кланяюсь ему, снова прячу взгляд, будто выражаю почтение. Но на самом деле пытаюсь скрыть свое ликование: мне снова удалось склонить чашу весов на свою сторону. Через пару часов я буду именно там, где нужно.

Покои хозяйки Флеймов — особенное для меня место. Комнаты расположены в старой части дворца, это почти отдельное здание, соединенное с основной частью дворца узким коридором. Изначально покои — небольшой домик в два этажа — предназначались для женщин и маленьких детей. Но со временем их значение изменилось.

У белых широких дверей мне приходится подождать, пока слуги занесут все необходимое и оставят меня одну. Мне немного не по себе: это место тоже полно воспоминаний. Глубоко вдохнув, я захожу в убранные на скорую руку комнаты, где все знакомо до мелочей. Осматриваюсь: просторная гостиная в старом стиле, немного вычурная мебель с вытертой до заплат материей, потемневшие от времени камни камина, зелень на балконе и легкие занавески, прикрывающие широкие окна.

Когда-то здесь всегда было уютно и светло. Приходили мамины знакомые и мастерицы, бегали стайками дети. Кто-то читал стихи вслух, где-то играли легкую мелодию торопливые пальцы совсем юной ученицы, а залетные ведьмы вполне могли варить косметические зелья на крошечной кухоньке. Пахло чем-то сладким, цитрусами и вином.

Гости всегда приходили с мелкими подарочками игостинцами. Я непременно утаскивала со стола или горсть рассыпчатых печенюшек, или яркие сладкие ягодки, или тягучие конфеты, от которых слипались зубы. Частенько в комнаты заглядывали мужчины и мальчишки, привлеченные съестными запахами и веселым смехом. Традиции уже давно не запрещали им приходить в женское крыло. Но особенно были рады здесь интересным рассказчикам. Ох, о скольких дальних землях и загадочных местах я тогда узнала, сколько дивных событий пережила и разгадала загадок, следуя мыслями за рассказчиком!

Время не жалеет и этого места. Я вижу остатки паутины на потолке среди красивых, вылепленных руками мастеров, цветов. Посерели от времени некогда золотистые шторы, и одичали, разрослись растения на балконе. Пропали без следа изящный столик и три пуфа, некоторые картины и все зеркала в резных рамах. Здесь не было ничего действительно дорогого, ничего, что можно продать и существенно помочь нашим бедным землям. Но все же кто-то обобрал комнаты, не посчитался с памятью. Я ощущаю, что больше это место не кажется роскошным и уютным, и на сердце еще больнее. Потому что смерть матери все еще остается горем для меня. И если у нас с Левисом ничего не выйдет, то эти комнаты, до сих пор хранящие мои воспоминания о ней, навсегда останутся закрытыми для меня.

Но я пришла сюда с определенной целью. Благо неизвестные не покусились на монолитный, встроенный и не особо красивый кухонный стол с выдвижными ящиками. Я долго собираюсь с силами. Ведь если я не права и того, что я ищу, уже давно нет, то выбора не останется: придется отложить мою последнюю попытку. Везение оказывается на моей стороне. Ящик скрипит, очень туго движется — дерево рассохлось и стало менее плотным от времени. Мелкая труха сыпется на пол, но мне удается его вытащить. Я в спешке ворошу мусор, остатки специй и записок с рецептами. И да — мамина копия ключа от хранилища в кабинете все еще здесь.

Я справляюсь достаточно быстро: успеваю все вернуть на свое место и убрать следы своих действий. Не обольщаюсь, когда слышу стук в дверь. Конечно, никто не будет ждать, пока я разрешу войти. Первым в комнаты проходит дядя, и мне даже кажется, что он тоже удивлен здешнему запустению и недоволен отсутствием части привычных вещиц. Но он молчит, а я не вижу смысла возражать. В главную спальню заносят красивое платье и остальные детали моего образа. Никакой дополнительной одежды или необходимых мелочей. Действительно, я же здесь ненадолго: так, всего лишь на сутки или двое.

Я сдержанно улыбаюсь в ответ на ту суету, что творится вокруг. Дядя с подозрением смотрит на меня, но он вряд ли догадается, отчего мне так спокойно. Металлический ключ от хранилища ценностей приятно холодит кожу на моей груди. Теперь мне остается всего лишь подождать Левиса и его помощницу.

21. Переломная ночь

Мое терпение уже на исходе, а летняя ночь все не торопится настать. Солнце очень долго виднеется на горизонте, будто приклеенное, потом не спеша сгущаются сумерки, и небо темнеет. Я пытаюсь успокоиться, но тревожные мысли никуда не деваются. А вдруг Левис не придет? А вдруг Селина не нашла ни его, ни Кариссы? Или вдруг дядя обнаружил их раньше, чем ведьма… Но надежда, такая хрупкая и вместе с тем живучая, поддерживает меня и заставляет стоять на балконе и вглядываться в тени внизу.

Я не просто так напросилась ночевать в покоях хозяйки Флеймов. Не только из-за ключей. Это на самом деле идеальное место для старта моей авантюры, защищенное традициями и остатками магических ритуалов. Со стороны сада никакой посторонний не имеет возможности проникнуть внутрь. Только члены семьи могут бродить по саду внизу, и то на чересчур дальних родственников защита не распространяется. Так повелось с тех времен, когда за наследниками и мальчиками-оберегами охотились с целью выкупа.

Дядя мог поставить охрану присматривать за официальным входом в этот сад — он значительно разросся вокруг маленького здания, но я предполагаю, что моих гостей они уж точно не заметят. Даже если у Левиса, который изредка ухаживал за этим садом, нет особых лазеек, Карисса просто может поднять его до уровня высокой живой изгороди. Спуститься вниз по растениям будет нелегко, но выполнимо.

Я специально выключаю свет в гостиной и оставляю его в спальне, чтобы наблюдателям казалось, что я готовлюсь ко сну. А сама все жду на балконе, спрятавшись среди растений в кадках. Едва не засыпаю, но неожиданный приглушенный звук среди стрекота и жужжания насекомых заставляет меня сконцентрироваться. Я медленно на коленях подползаю к парапету, осторожно заглядываю вниз и с облегчением выдыхаю. Макушку Левиса узнать несложно.

— Давай руку, — шепчу я и помогаю брату взобраться на второй этаж.

— Ты — молодец, что придумала это, — он крепко обнимает меня. — Я думал, что мы уже опоздали.

— Мы опоздали, — я признаюсь. — Мне пришлось подписать договор.

— Предки! Он угрожал тебе, да? Тогда зачем?.. — громче, чем надо, произносит Левис, и я тут же зажимаю ему рот ладонями.

— Так надо, хотя бы для тебя.

Брат трясет головой, несогласный и напряженный. Но я уверена в своих словах, пусть будет еще одна попытка. Я уехала из Феникса, но мне не хочется расставаться ни с этим городом, ни с этими землями. Мне будет приятно знать, что мои воспоминания останутся в хороших руках.

— А если снова не выйдет? — чуть успокоившись, спрашивает Левис.

— Рискнуть можно. Если не выйдет, то и за пределами Флейма есть мир.

— Ладно, — он сдается. — Когда выступаем? Я принес то, что ты просила. Одежда, зелья, и это странное сонное зелье тоже. А твоя знакомая дала кое-что из амулетов. Они действуют недолго, всего несколько минут, но вот эти поглощают шум, а эти два — свет. Ведьма сказала, что тень будет еще глубже.

— Амулеты нам явно пригодятся, — я ощупываю оправленные в проволоку кусочки полудрагоценного камня. После использования кристаллы разрушаются, поэтому ведьмы редко когда продают амулеты из дорогих камней или в драгоценной оправе. Такие создают разве что на заказ, и срок действия у них значительно дольше.

— Что-то еще, что мне нужно знать?

— Нет, — я беру Левиса за руку: — Спасибо за все. И Кариссе спасибо. Она поможет? У вас все вышло?

— Да, мы успели заглянуть в мою квартиру. Посмотри, — он протягивает бумагу с печатями. — Я сравнил приказы Селины. Нам вполне удалось создать из письма, отправленного тебе дядей, документов, которые остались у меня, и чистого листа годный приказ на замену. Не подкопаешься. Карисса как бы официально сменит другую ведьму на ее посту, и мы получим доступ к галерее на втором этаже.

— Так… Нам останется пройти по боковой лестнице, использовав амулеты, перебежать по галерее, потом нужно усыпить почетный караул перед залом территориального Совета и справиться с дверью в кабинет, — я просматриваю приказ вдоль и поперек, но Левис ничего не напутал. Все печати действительно выглядят как новые и расположены на своем месте. А подделать подпись дяди художнику несложно.

— Когда ты так говоришь, я верю, что у нас все получится.

Я обнимаю брата и крепко прижимаюсь щекой к его груди. Как бы мне хотелось вернуться назад: к знакомой работе, к редким, но таким ценным письмам от Амира, к книгам и ингредиентам, к веселой компании алхимиков. Я хочу снова возвращаться в Птичий клюв и видеть Раду, я готова даже мириться с ней каждый раз, а потом просиживать вечера, позируя Левису. Он, конечно, в очередной раз раскритикует написанный портрет, но и даже его недовольство мне знакомо и дорого. Зачем мне то, что сейчас происходит? Я не хочу этих событий, я бы убежала прочь, но обстоятельства не дают даже двинуться в сторону. Они, будто ужасные стены, все плотнее сдвигаются вокруг нас.

— Пора, — произносит с отчаяньем брат. И я понимаю, что он прав: это как раз нужное нам время. Луна пока еще прячется у горизонта, а город и дворец в основном спят. Кроме охраны, конечно. Я собираюсь с силами и делаю шаг вперед.

⁂

Очень сложно не радоваться каждой удаче, даже не думать, что пока нам действительно все удается. Но я стараюсь. А вдруг именно моя мысль что-то испортит? Хотя, стоит признаться, наше везение основывается в данном случае на знании дворца и внутреннего распорядка. Кто лучше всех знает процедуру смены охраны или план дворца, как ни его жители? На наших глазах сотни раз происходило одно и то же: менялась стража, ходили больше для вида, чем ради безопасности, караулы. Левис пару раз надевал доспехи. Я в детстве могла хвостом следовать за охраной. Только ведьм доставать не получалось. Так что документы мы подготовили для Кариссы правильные, а регламент работы дворцовых служб нам и так знаком до последней запятой. Например, даже во время правления моих родителей горничные ходили по своим делам в строго отведенное для этого время. Сейчас же все еще строже.

Мы тщательно высчитываем время, чтобы подняться на второй этаж.

— Сейчас! Я пойду первым, — говорит Левис, но я отстраняю его.

— Нет, ты же не знаешь, как правильно воспользоваться зельями. Так что пойду я, — видно, что Левис не согласен, но я легко хлопаю его по плечу: — Через четырнадцать минут жду тебя у зала территориального Совета. К этому времени, скорее всего, сонное зелье успеет разложиться на составляющие, а я закончу с замко́м кабинета. Но на всякий случай, вот, возьми индикаторную бумагу. Если покраснеет, подожди еще три минуты.

— Береги себя, — едва слышно шепчет Левис.

— Спасибо, — я киваю, — и, Левис, совсем забыла спросить тебя. В моей детской комнате все осталось на своих местах. Почему?

— Амир настоял. Сказал, что нельзя так просто вычеркивать тебя из нашей жизни, — в голосе Левиса я слышу печаль. Нам никогда не оправиться от этой утраты. Но сейчас я не могу никого утешить. Потому что время, идеальное для проникновения во дворец, уходит.

Карисса, подхватив меня за талию, максимально быстро подлетает на уровень второго этажа. Я перелезаю через распахнутое окно внутрь здания, сжимаю изо всех сил один из амулетов и юркаю в боковое ответвление — на лестницу. Магическая штучка приглушает мои шаги, и я, задыхаясь, бегу по ступенькам вверх. На третьем этаже я выглядываю из проема, проверяю, так ли мы с Левисом все рассчитали. Но галерея действительно пуста. Я делаю глубокий вдох и снова бегу, активировав второй амулет. У меня остается чуть больше минуты, чтобы добраться до цели почти бесшумно и невидимо.

И вот — зал территориального Совета, место, где собираются самые важные в Фениксе и землях Флеймов люди. Почетный караул здесь скорее наказание, чем радость. Потому что в кабинет правителя земель все равно без особенного ключа не зайти, а в самом зале брать нечего. Разве что пыльные драпировки и мягкие потертые кресла. Почему-то стражник здесь только один. Я оглядываюсь. Неужели второй отсыпается где-то в соседней комнате? Сколько себя помню, здесь стояло двое в странных церемониальных доспехах.

Один — так один. Я решаю забыть о несоответствии и достаю сонное зелье. Оно только называется так. На самом деле сто́ит вместо стандартного рецепта применить одну из его модификаций, очень простую, моего личного изобретения, и добавить крупицу ведьминской силы, как из зелья получается сонный газ. Он летучий и неустойчивый, вызывает коррозию металла при долгом воздействии на вещи. Его даже для нормализации сна не применить, потому что из побочных эффектов присутствует головная боль и тошнота. Но мое сонное зелье весьма подходит для самозащиты в криминальных районах Викки. Ведьмы по знакомству иногда варят мне партию-другую и пакуют их в специальные формы из тонкой коры алойского дерева.

Две секунды я трачу, чтобы подгадать момент, когда страж у огромных дверей зевнет. Тогда я бросаюсь вперед и раздавливаю в руке форму с зельем. Жидкость течет по пальцам и от соприкосновения с воздухом начинает клубиться белым дымом. В нем пропадаю и я, и стражник, и полкоридора. Я едва успеваю подхватить зашатавшееся тело и прислонить его к стене. Плюс модификации этого зелья еще и в том, что я подобрала именно то средство, которое на меня не подействует. Хотя голова, увы, болеть все равно будет.

В зале территориального Совета темно, но не настолько, чтобы я запуталась в том, что и где находится. Я быстро пробегаю мимо огромного стола и двух десятков кресел, которые его окружают. Если мне не удастся задуманное, то завтра именно здесь я буду сидеть рука об руку с новоиспеченным мужем и молчать. Но пока еще не завтра.

Я осторожно капаю из пипетки смазочное зелье на дверные петли и в замок, и три минуты жду, потом обрабатываю один из маминых ключей и, собравшись с силами, осторожно его вставляю. Зря беспокоилась. Механизм проворачивается гладко, и дверь без скрипов открывается. Я быстро проскальзываю в проем и оставляю ее открытой. Скоро должен появиться Левис.

Света в кабинете тоже мало. Дядя зачем-то почти полностью задернул шторы, которые всегда оставляли распахнутыми, сколько я себя помню. Даже сегодняшним ранним утром они висели волнами, закрепленные специальными зажимами. И один стражник, и внезапно закрытые шторы внушают мне беспокойство. Я кошу взглядом на приоткрытую дверь: скорей бы пришел Левис. Но стоять и ждать его — глупо, поэтому я осторожно иду дальше — вглубь кабинета.

Глаза, наконец, привыкают к скудному освещению, и я тогда сразу замечаю, что что-то не так. Шкафы у стола открыты, бумаги на полу, на столе секретаря беспорядок. А еще я не просто опоздала, я здесь не одна. Это я чувствую всей кожей. Не сразу, но мне удается заметить человека возле открытого хранилища. Мое сердце бьется так быстро, что я практически ничего не слышно из-за шума крови. Кто это? Чьим ключом он воспользовался? Что он ищет? Удастся ли нам договориться? Я пытаюсь нащупать в поясной сумке второе сонное зелье. Оно точно есть. Иначе мне не выстоять против мужчины. Где же Левис?..

Когда шум крови немного стихает, я слышу какое-то шевеление за спиной и слишком резко дергаюсь, задеваю какие-то бумаги на полу и привлекаю внимание того, кто стоит возле хранилища и просматривает его содержимое. Таинственный вор поворачивается ко мне лицом. Я от удивления приоткрываю рот. Нет, этого не может быть. Скорее всего, тени искажают действительность, скорее всего, полумрак играет со мной глупую шутку. Потому что иначе… Что же тогда происходит? Зачем все это было?

— Лайм, тебе же сказали: не путаться под ногами, — слышу я сквозь пелену ошеломления.

Голос знакомый, даже слишком. Неужели за моей спиной Рем?.. Но прежде чем я успеваю что-то сказать, шею пронзает ужасная боль, перед глазами все тут же расплывается, а миг спустя и вовсе темнеет.

22. Падение в бездну

В этот раз я точно уверена: мне в край надоело просыпаться с головной болью. К тому же это не просто мигрень, к ней примешивается что-то противное, что-то, о чем я не желаю думать. Но Левис зовет, а значит, стоит открыть глаза.

— Лайм! — слышу я его голос. — Дорогая сестра, очнись! Лайм!

— Да, Левис, я уж встаю, — мои глаза не собираются так просто открываться. Состояние действительно еще хуже, чем когда меня отравил дядя. Такое ощущение, будто я долго пила, а позже свалилась с лестницы, пересчитав позвонками все десять дюжин ступеней. Предки, из-за чего такая ужасная боль? Свет не вызывает приятных ощущений, я со стоном прикрываю ладонями лицо. В руки мне тут же тычут какой-то пузырек.

— Это обезболивающее, — я слышу голос Кариссы. Обоняние подсказывает, что она не ошибается, и я залпом выпиваю зелье с привкусом аниса. Через пять минут страданий и мук мне становится легче. В течение этого времени Левис крепко держит меня за руку. Его пальцы дрожат, а ладони неожиданно холодные и влажные. Это заставляет меня судорожно вспоминать, чем именно закончилась наша авантюра. Но в голове только муть и обрывки воспоминаний.

Зелье действует. Когда же я открываю глаза и смотрю на брата, то не могу скрыть удивления. Левис выглядит растрепанно, растерзанно и жалко, иначе и не скажешь, а кроме того, на его скуле свежая царапина и наливается крупный синяк.

— Кто это? — я тянусь пальцами к его поврежденной щеке, и вдруг воспоминания волной накатывают на меня: как я пришла в кабинет, как увидела еще кого-то, до того, как меня ударили. Меня ударил Рем? А тот, кто был в кабинете, он?..

— Ты видел его?! — я вцепляюсь в ворот рубашки и тяну брата на себя. Левис неожиданно подается вперед, утыкается лбом мне в плечо и, давя слезы, горьким шепотом начинает говорить так, что его не остановить:

— Он жив. Он действительно жив. Я думал, что сойду с ума. Но Амир жив. Прости, Лайм, я не сразу понял, что это Реман ударил тебя. Прости! Я такой дурак, я ничегошеньки не понял. В кабинете было темно. И первым делом я увидел брата. Кинулся к Амиру с воплями: как рад ему, как здорово, что теперь все вернется на свои места, что тебе, сестра, не нужно выходить замуж… А он… Он посмотрел на меня как на сумасшедшего. И просто сказал Реману «выведи его, он мешает». А я смотрел-смотрел-смотрел, — Левис не может сдержаться и начинает рыдать: — А потом увидел тебя. И вдруг понял. Он ничего не будет менять. Ничегошеньки. Оно ему не нужно. Мы ему не нужны. И я ударил его… Его. Амира.

— Скорее он тебя ударил, — печально бормочет Карисса, гладит рыдающего Левиса по спине и продолжает уже за него: — А потом в кабинет ворвалась полиция. Меня сняли с балкона какие-то ведьмы. И, наконец, мы здесь, в этом подвале или что это. Все, и платье свадебное тоже.

— В подвале? — я, щурясь, рассматриваю окружение. Очень похоже на комнату для отдыха возле дворцовой лаборатории: диван, стол с полудюжиной стульев, шкаф с посудой и рукомойник на стене. Две двери, и та, что поуже, скорее всего, ведет в душевую. Стены побелены некачественно, кое-где виднеется кирпичная кладка. Да, это действительно помещение в подвале.

— Никаких окон, и никак нам не выбраться, — Карисса пододвигает один из стульев к дивану и забирается на него с ногами. — Да и куда бежать? По городу облавы… Я слушала под дверью: вашего дядю уже допрашивают — какие у него были связи, деньги, и куда все ушло или, наоборот, где лежит. Почти все члены территориального Совета низложены.

— Что значит: низложены? — непонимающе морщусь я. Разве так легко поменять территориальный Совет? Кажется, некоторые из представителей были в его составе еще при моем отце.

— А то, что Амир Флейм за ночь растащил по камерам тюрьмы неугодных, корыстных, ворующих и неподходящих ему, поставил на места своих людей, — разводит руками Карисса. — А на позднее утро у него намечено чаепитие с делегацией из Фьюрина. Знаешь, очень деятельный человек твой брат для умершего и похороненного… Скотина бешеная!

Я морщусь от ее крика, и Карисса тут же это замечает.

— Извините, я не хотела… Точнее, хотела. Но он ваш брат, а я…

— Ничего, — останавливаю я ее, потому что она права. Ее слова стоят того, чтобы их обдумать.

Я кладу ладонь на шею, в место, куда пришелся удар. Больно. Очень больно. Не только там. Отвратительное чувство расползается во все стороны, захватывает меня полностью. Предки, как я не догадалась? Да и как бы я могла подумать. Возможно, Рада поняла чуть больше, когда увидела тело в мавзолее. Возможно, она понадеялась, что Амир жив. Но скажи она мне, смогло бы это что-то изменить? Нет. Потому что в самом страшном сне мне бы не привиделось, что мой брат, старший любимый брат, так поступит. Он не предупредил, он не поделился планами и ничуть не волновался, что с Левисом или мной что-то произойдет.

— Он ни разу не посмотрел на меня. Только сквозь. Сказал Реману, что мы сейчас ему не нужны. А когда-то были нужны? — шепчет Левис. Я подтягиваю его к себе под бок и пытаюсь обнять за широкие плечи. Брат сильно зажмурился, побледнел и тяжело дышит. Чувствует ли младший тот ужас, который пожирает меня изнутри? Да, я могу сопротивляться дяде, но не Амиру. Ведь он — старший и самый лучший. Как я могу что-то думать против него?

Моя голова разрывается от мыслей. Неужели все так и было? Вот так просто: старший брат спланировал свою смерть, дал шанс нашему дяде сделать за него всю грязную работу — собрать верных дяде людей, заключить мою свадьбу, отстранить Левиса от дел. Чтобы потом Амир мог появиться на сцене и… добиться блага для себя или народа этих земель? За время, что его считали умершим, он собрал компромат и заручился поддержкой важных ему людей, а потом одним махом убрал всех ненужных. Что ж, наконец, он может править так, как ему хочется.

Но я бы так не смогла. А он… А что я в действительности знаю об Амире?

— Бывает, что все время мира не поможет понять другого человека. А иногда достаточно имени и нескольких минут, чтобы стать верным кому-то, — внезапно произносит Карисса. Оказывается, я проговариваю последнюю мысль вслух.

— Прости, — извиняюсь, ведь ведьмочке пришлось многое пережить из-за моего старшего брата.

— А разве ты должна извиняться? Ты здесь при чем? — непонимающе смотрит на меня Карисса.

Мы молчим очень долго: ведьма раскачивается на стуле, Левис лежит рядом со мной, а я сижу на диване и просто моргаю. Изредка в мою голову забредает какая-нибудь мысль, но тут же разбивается: я слишком не в себя, слишком шокирована, чтобы думать. И мне все еще больно.

Нам приносят завтрак и обед, но не новости. Левис требует присутствия Амира, но на него смотрят как на сумасшедшего: дескать, как этот глупый парень может что-то требовать от такого значимого и уважаемого оберега. Вместо ужина неожиданно появляется горничная. Я вспоминаю Ланаду: интересно, она просто хотела помочь или тоже работала на кого-то? Но Ланада хотя бы изображала заботу и теплоту, а пришедшая девушка явно мне не сочувствует. Облачение в платье происходит быстро и неприятно. Чужие пальцы дергают за волосы и впиваются в кожу. Вместо улыбки мне достается брезгливо поджатые губы. Какие обо мне ходят слухи, чтобы эта девушка меня возненавидела? Что я обираю бедных и увожу деньги за границу? Или что не желаю облегчить жизнь простым людям и бросила своего брата и долг радетельной? Вопросов становится все больше, но отведенное мне время давно закончилось.

Следом за горничной на пороге комнаты появляется Рем. Я не даю Левису даже подняться с дивана, останавливаю его. Младшему хватит и того синяка, что уже есть, против Рема у него нет шансов. Да и дракой здесь ничем не поможешь. Я на мгновение задерживаю взгляд на своем отражении в зеркале. Мама была бы счастлива: на мне красивое свадебное платье и украшения в тон. Хотя она бы добавила к моему образу больше разнообразия, например, не собирала бы все волосы в высокую прическу, а оставила несколько прядей. Тогда я бы выглядела более живой. Но даже косметика не может придать моему побледневшему лицу яркости и жизни.

Я двигаюсь рывками, будто сломанная марионетка: выхожу в полутемный коридор, оставляя за спиной растерянного Левиса. Мы с Реманом идем в тишине, только слышно, как шелестят мои пышные юбки и клацают набойки туфель. Мимо изредка пробегают посыльные, я с легким интересом поглядываю по сторонам. Стоит нам подняться из подвала на первый этаж, как мне становится немного дурно. Амир точно перевернул здесь все с ног на голову. На полу виднеется не до конца затертая кровь, на стенах — подпалины. Значит, бой все-таки был. А может и не бой, а бойня?..

— Ничего не скажешь? — внезапно разрывает повисшее между нами молчание Реман.

— А я должна? — приходится даже остановиться, чтобы посмотреть ему в лицо: — Договор подписан, Рем. Мне кажется, на этом моя роль завершена. Будешь спорить?

— Нет, ты права, — легко соглашается он. А у меня сердце разрывается на части. Какая-то часть меня верила, изо всех сил верила, что я ошибаюсь в своих предположениях. Во мне жила надежда, что когда утихнут политические страсти, когда во дворце все успокоится, Амир снова вернется к нам тем самым братом, которого я люблю и помню. Но я гляжу на Ремана и понимаю, что я до сих пор слишком наивна.

Мне нужно успокоиться. Я делаю глубокий вдох и расправляю складки пышных юбок — все, чтобы выиграть немного времени. Крайне необходимо, чтобы мои губы перестали дрожать, а голос приобрел хоть немного твердости. Сложно казаться безразличной, когда меня рвут на куски непонимание и обида, когда предательство, а это оно, и никак иначе, только открылось.

— Теперь ты можешь сказать, почему наорал на меня при встрече? — мне требуется немало сил, чтобы продолжить разговор с Ремом.

— До поезда за тобой следили. Предполагалось, что ты сойдешь с поезда в Фениксе и сразу кинешься во дворец, — он не смотрит на меня, а оглядывается по сторонам. В коридорах стало оживленнее, на мне скрещиваются чужие взгляды, так что нам приходится идти медленнее. — Вместо этого нам достался полуживой оберег Фьюринов. А тебя нет нигде. Я обязан был тебя найти, приказы Амира не оспариваются, и уже почти отчаялся. А тут ты сама являешься. Представляешь мое состояние?

— Нет, — устало произношу я. — Потом ты пошел за мной.

— Да.

— Архивариус — это твой…

— Информатор. Он должен Амиру, поэтому был рад помочь, — Рем слегка кривится. — Хотя с этим южанином были проблемы…

— Когда я встретила его в архивах, он хотел отдать документы именно мне. Это не входило в ваши планы?

— Ему захотелось справедливости. Пришлось поумерить его пыл.

— Он жив? — я останавливаюсь и требую ответа. Реман растягивает губы в неприятной улыбке:

— Жив, но отстранен от службы. Ты же знаешь: ни я, ни Амир вообще-то не фанаты убийств.

— Знаю ли? А тот человек, чье тело принесла Карисса в Феникс, он бы так же сказал? А сама напуганная ведьмочка?

— Ее нужно было убрать из города, — морщится Реман.

— Живой или мертвой?

Он пожимает плечами, дескать, это уже мелочи, не стоит их упоминать. Больше никто из нас не продолжает разговор. Я боюсь не выдержать и разрыдаться, а о чем думает Реман, мне неизвестно. И только когда до официальной приемной, где ждет меня муж, остается всего пара дюжин шагов, я снова обращаюсь к нему.

— Знаешь, а я ведь любила тебя, — признаюсь я. И это действительно правда. Реман одного со мной возраста. Не было в моем окружении более привлекательного, умного и находчивого мальчика, чем он. Мы вместе могли обсуждать книги и воровать яблоки из сада, шутить и исследовать дворец. Конечно, больше времени он проводил с Амиром, да только меня никто не гнал. Я будто хвостик бегала за этими двумя, восхищаясь старшим братом и вздыхая по его другу. Как же далеки те детские воспоминания от того, что происходит сейчас.

— Я знал. Ты мне тоже нравилась, но Амир запретил подходить к тебе, — признается Рем, будто ничего ужасного в этом признании нет. Я качаю головой, глядя на него:

— И хорошо, что ты не подошел. Это слишком жестоко: если бы я любила тебя всерьез и у нас были отношения, а потом ты бы спокойно отказался от меня. Потому что мой брат так сказал.

— Не драматизируй, — лицо Ремана меняется, будто приоткрывается маска. Я вижу за ней другого человека: более жесткого и циничного. — Если бы ты не дергалась, все прошло бы более гладко — без слез и истерик.

— Если бы Амир со мной поговорил, то никаких бы истерик и не было! — срываюсь я на крик.

— Да что ты понимаешь?.. — резко хватает меня за плечо Реман. Я в ответ впиваюсь ногтями ему в ладонь. Во мне говорят гнев и обида, мне страшно, и я ужасно устала, но остановиться, согласиться с происходящим я не могу. И если Рем поднимет на меня руку еще раз, я отвечу со всей своей ярости.

— Что здесь происходит?

Это Амир. Я чувствую, как начинается нервная дрожь — подкашиваются ноги, сводит пальцы на ногах, и от внезапного ощущения холода хочется обхватить себя за плечи, свернуться в клубочек. Но так нельзя. Я лишь сильнее выпрямляю спину и оборачиваюсь.

— Амир!

Он такой же. Абсолютно такой же, как я его помню. Он не изменился. Может, немного поменял прическу, и четче стали складки у губ. Может, чуть сильнее хмурится лицо, и из-за этого взгляд кажется более суровым. И, наверное, он похудел. Я уверена, что раньше его щеки не были настолько впалыми. Я хорошо помню своего старшего брата. Я сотни раз болтала с ним в собственном воображении. Когда не успевала послать письмо или нужен был срочный совет, а поделиться оказывалось не с кем, я представляла, что мог ответить Амир или как отреагировать Левис. Поэтому я уверена, что Амир почти не изменился внешне. Но что-то не так. Он смотрит не так, как я помню.

— Лайм, — произносит Амир и, не прекращая движения, проходит мимо. Он не задерживает на мне взгляда, не произносит ничего, кроме имени, будто так и надо. Словно мы чужие друг другу.

— Ты мог просто попросить меня и обойтись без этих сцен, — я иду вслед за ним, не обращая внимания на тянущего меня в другую сторону Ремана. — Ты мог посвятить меня в свой план! Я же твоя сестра, я тебе верила! А вместо этого воспользовался моими слабостями. Понятно, откуда была та смесь, которой меня усыпили в архиве. О моей сопротивляемости знает не так много человек, — я кричу брату в спину. Амир на секунду застывает и, не оборачиваясь, спрашивает:

— И ты бы согласилась?

— Да! Тогда мне бы хватило одного твоего слова, потому что я верила тебе, — произношу я ответ и понимаю, что так оно и было бы. Он мог придумать любую красивую сказку, а я бы поверила и согласилась на все. Потому что это Амир, а на Амира всегда можно положиться.

— Но не сейчас?

— Ты хоть немного сожалеешь? — я отвечаю на его вопрос вопросом. Потому что это разговор не обо мне, а разговор о его решениях.

— Конечно, — произносит Амир, но я слышу это — едва заметное трепетание его голоса. Легкое, невесомое, но такое знакомое. Амир не любит прямые вопросы, потому что на них нужно дать четкий и короткий ответ. Амир предпочитает долгие и пространные рассуждения одному слову. Потому что легко спрятать смысл за словесными кружевами, а простой ответ может раскрыть нечто большее. Например, что он так и не научился лгать на неудобные ему вопросы.

— Неправда, брат, — грустно усмехаюсь я.

— Всего доброго, Лайм, — следует ответ. На мгновение мне кажется, что он повернется, увидит меня, сделает хоть что-то, чтобы вернуть мою веру в него. Но нет, миг истекает — Амир уходит, разбивая все мои мечты.

Реман сильнее тянет меня за руку, и я больше не сопротивляюсь. Я падаю так глубоко и быстро, что кружится голова и болит сердце. Я не вижу никакой опоры под ногами, и бездна все никак не заканчивается. Мне тяжело дышать, я иду вперед только потому, что меня тянет рука Ремана. Но вот ощущение касания — эта шаткая, призрачная связь меня с реальностью — исчезает. Еще три тяжелых удара сердца, и дверь за моей спиной захлопывается. Я оказываюсь в небольшой комнате один на один с чужим и незнакомым мне человеком — моим мужем.

23. Возвращенное сторицей

Я останавливаюсь посреди комнаты и сначала совершенно не понимаю, что мне делать. Мне откровенно не хочется ввязываться в очередной болезненный разговор. Потом знание этикета дает подсказку:

— Добрый пожаловать в земли Флеймов, оберег Фьюринов, — проговаривают мои губы, спина немного сгибается, подбородок опускается в кратком поклоне. Я не присутствую здесь и сейчас, я осталась в коридоре, растоптанная собственным братом. Мой взгляд едва может сосредоточиться на окружении. Я медленно, стараясь не споткнуться и не шататься, следую в сторону темнеющего силуэта и замираю в нескольких шагах от него. Закатное солнце бьет мне в лицо, когда я поднимаю слезящиеся глаза. Нет, эти слезы вовсе не из-за Амира, я просто вышла из полумрака на свет. Нет, я выдержу эту встречу. Я не наложу на себя руки. Это не конец! Это ведь не конец?

За своим внутренним монологом я не замечаю, что Фьюрин ни слова не говорит мне в ответ. Наша последняя встреча закончилась странно, меня испугали и собственные решения, и его поведение. Вдруг мои действия унизили его, и он захочет отомстить? Он сможет, ведь теперь мы связаны. Эти мысли пугают меня, разрушают и так непрочный тонкий кокон самообладания. Я вздрагиваю всем телом и слегка отшатываюсь от замершего мужчины. И тут же мне приходится спрятать лицо, отвернуться. Потому что я не хочу, чтобы он видел мои слезы.

Я слышу шаги. Фьюрин неожиданно отходит от меня, освобождая мне путь к окну. Это расстояние я почти что пролетаю, так быстро двигаются мои ноги. И только вцепившись в подоконник и уставившись в пламенеющий красным город, я могу перевести дыхание. Плотное дерево совсем не поддается под пальцами, этот факт странным образом дает мне точку опоры.

— Ты вообще живая? А то выглядишь, будто тебя пережевали и выплюнули, — нарушает тишину Фьюрин.

Это его голос, я не спутаю его с другим, но слова… Удивленно оборачиваюсь. Да, не таких слов я ожидала. Даже кажется, что мне послышалось. Но Фьюрин с серьезным лицом повторяет:

— Это так Эйлин выражается, а я подхватил, как заразу, — он откидывает длинный хвост волос за спину и делает медленный шаг ко мне, будто старается подобраться к пугливому животному. — Ты не подумай. Платье красивое, ну, и прическа… Видно, что горничные старались, по-своему. Но выглядишь ты жутко, даже косметика не спасает. Очень напряженные дни были?

— Да, — я отвечаю неуверенно и уже не знаю, куда смотреть — в окно или на приближающегося мужа. Он делает еще несколько шагов в мою сторону и останавливается совсем рядом, можно коснуться рукой. С ужасом представляю, что сейчас ему вдруг придет в голову мысль дотронуться до меня или и вовсе обнять. Но Фьюрин закладывает руки за спину и даже не смотрит в мою сторону — только в глаза моему едва различимому отражению в стекле.

— Но я не с этого хотел начать. В общем, спасибо за жизнь, — немного хрипло говорит он и в следующий миг кланяется мне: определенно ниже, чем я ему. Это странно. Я удивлена. Но все указывает на то, что действия Фьюрина — правда, его благодарность тоже истинна.

— Спасибо? — я растеряна, потому что это определенно не то, что я ждала от этой беседы. С самого начала разговор выбивает меня из колеи, так же, как неожиданное проявление уважения и дружелюбное спокойствие. Этот чужой по факту человек вдруг обращает на меня больше внимания, чем Амир, мой родной брат. Он действительно внимательно смотрит и пытается узнать что-то обо мне.

— Я уже и забыл, что знаю такие слова, — качает головой Фьюрин. Он отходит от окна, пододвигает к себе одно из кресел и опирается на его спинку локтями, чтобы удобнее стоять:

— Да, я и правда хочу тебя поблагодарить. Предки мне будут судьями, я поступил как идиот. Это не оправдание, но у меня был сложный период. После смерти жены я себя вел опрометчиво, и на дочь внимание перестал обращать, отстранился... Советникам особого дела до моих переживаний нет, лишь бы жив был и появлялся на совещаниях. Так что когда Леонард Флейм прислал договор, для меня все это показалось игрой — узнать, догнать, поймать… Даже удивительно, что боль не вернула ощущение реальности…

— А что вернуло? — я жадно слушаю его признания. Неужели хоть что-то из моих действий было не зря?

— Утро, когда я пришел в себя после неудачной поездки, стало границей, — Фьюрин на мгновение прячет лицо в широких ладонях, будто стирает что-то. — Я почувствовал ужас. Ведь я на самом деле решил уничтожить свою жизнь. Зачем тогда я жил и чувствовал? Пробуждение было не из приятных. Я понял, как неправильно поступил с тобой. Понял, что срочно должен увидеть дочь, ведь уже четыре года, как я перестал появляться в ее жизни… Ты мне, можно сказать, глаза приоткрыла на ценность собственной шкуры и того, что вообще происходит вокруг. Очень это отвратительное, но полезное ощущение, — помнить, каким идиотом был. Хотя до сих пор не могу понять: зачем ты это сделала?

— Была не в себе, — пожимаю плечами, и это действительно так. — Неужели ты и в правду думал, что я тебя прикончу?

— Был не в себе, — возвращает мне ответ Фьюрин и улыбается. Эта улыбка необычная — светлая, она будто орден, который вот-вот мне вручат.

— Я не могла иначе!

— Теперь я это понимаю. И прошу простить, что заставил делать тебя этот выбор, — он снова склоняет голову, а потом ворчливо возмущается: — Но мне слегка неуютно, что наше знакомство началось с крайне странных обстоятельств. Если я правильно разобрался в ритуале, которым ты меня поддержала, то был использован обряд Карелло: «и станет его кровь твоей кровью, и будет его плоть отдана тебе; и отдашь ты свою влагу и жажду ему; и примешь, и передашь свое имя». Это же третий век из Грозящих веков! Я и не думал, что кто-то еще помнит такое?

— У меня был курс истории магии и изначальных ритуалов, — начинаю объяснять я, и Фьюрин тут же перебивает:

— Ты же из колледжа алхимиков? Тогда неудивительно. Я уверен, что преподавала ритуалы моя тетушка Эрула Калита, этакая седая старушка с командным голосом. Ей уже давно за семьдесят, но студенты ее боятся и сегодня. Предки, я и сам эти ритуалы наизусть только из-за нее помню!

— Да, она самая, знающая Эрула Калита, — я киваю и, сама того не ожидая, втягиваюсь в разговор. Когда я использовала обряд, то во многом импровизировала. Теперь же мне интересно, как оценит мои действия другой человек.

Фьюрин в моих глазах постепенно обретает черты. Предки! У нас даже общие знакомые есть, не только интересы. Это уже не просто мужчина на дорогом авто, «лощеный хмырь», непрошеный жених, проблемный и сумасшедший оберег. До этого момента я едва ли помнила его лицо и мало что знала о нем, кроме смутных воспоминаний из прошлого и совершенно идиотского диалога в поезде. Сейчас в свете закатного солнца он выглядит по-другому: более открытое выражение лица, его черты менее острые, чем мне запомнились, совершенно другой взгляд — любопытствующий, заинтересованный, оценивающий.

— Так, сразу мне скажи, — он чешет указательным пальцем слегка длинноватый нос. — Сексом в полном смысле этого слова мы с тобой не занимались, ведь так? — и, дождавшись моего кивка, он продолжает: — С кровью все ясно, я нашел царапины у себя на ребрах. Это ты правильно: оставить метку там, где не сразу увидят другие. Если секса не было, то в качестве влаги и жажды можно использовать… Слюну?

— И слезы.

— Ага, сходится, — загибает он пальцы. — Тогда «плоть отдана тебе»…

— Все-таки пришлось залезть тебе в штаны, — с трудом сдерживаю я улыбку.

— Предки, мне хочется покраснеть, как это было в мои пятнадцать, — прячет взгляд Фьюрин и фыркает: — А что, мальчишки тоже волнуются! Первый поцелуй и все такое… Мы с Даллой больше смеялись, чем обжимались…

— Твоя жена? — я слышу в его голосе грустные ноты — то, как он упоминает женское имя.

— Да, сорочья болезнь, — морщится Фьюрин. — Несмотря на все настои, она продержалась всего семнадцать дней.

— Я сожалею.

— Боль все еще со мной, — он прикладывает ладонь к груди. — Хотя она больше не имеет надо мной власти. Я решил снова жить… Но к утопленнику грусть и печаль! Как только я выбрал быть живым, твой дядя едва не удушил меня: обратно делегацию отправили в вашем пыльном чудовище, которое имеет странное название «вагона высшего уровня комфортабельности для особых гостей».

— Да, есть такой, — я глупо хихикаю, потому что помню этот ужасный вагон — душный и бархатный.

— Ты уже не выглядишь как при смерти, — внезапно Фьюрин подается вперед, рассматривая меня. От пристального внимания мне даже неуютно, я поправляю складки тяжелого роскошного, но душного и узкого платья. В комнате слишком жарко для такого наряда.

— Мне помнится, ты не хотела со мной связываться.

— И сейчас не хочу,— я честно отвечаю ему.

— Тогда тебе нельзя было подписывать тот договор, — хмурится Фьюрин. — Хватило и того, то ты сама нас связала по древнему обряду. Повернуть такое было бы сложно, но возможно. А сейчас…

— У меня не было выбора, — продолжение беседы мне не нравится. Я отворачиваюсь к окну. Солнце уже скрылось за горизонтом, но его последние лучи подсвечивают тяжелые тучи, которые заволокли небо. Вот почему мне настолько душно, что кружится голова.

— Ясно, — медленно проговаривает Фьюрин, и мне совсем не хочется знать, что именно он слышал и видел, что успел проанализировать и узнать. Мне интереснее темные небеса, но все равно я вздрагиваю, когда он упоминает Амира. — А твой брат весьма деятельный молодой мужчина. Хотя мне не импонирует эта резкость. Согласен, иногда, чтобы построить что-то новое, нужно сравнять с землей старое. Но такие игры с будущим множества людей, что проживают на этих землях, еще никого не доводили до добра. Когда мы с ним сегодня встретились, я думал, что первым делом Амир Виктор Флейм потребует разорвать договор о браке… Всем известно, что ты его подписала не по своей воле.

— Он не потребовал, — шепчу я, изо всех сил сосредотачиваясь на красном пятне у самого горизонта — последние закатные лучи.

— Да, ты права, — Фьюрин кивает. — Его первый вопрос был о таможенных пошлинах. Кажется, тебя это не удивляет.

— Мы успели переговорить с Амиром, — с запинкой я произношу имя брата. — Он добился, чего хотел. Сегодня он стал истинных хозяином этих земель: сменил окружение, отправил меня замуж, получил отличную финансовую поддержку в твоем лице, отстранил Левиса от дел, дискредитировал нашего дядю. Разве это не на благо рода и земель? Тем более даже если он и спросил бы, наш брак не аннулировать, — напоминаю я.

— Но ты бы знала, что он хотел для тебя другого, — Фьюрин говорит мне то, на что я имела неосторожность надеяться еще час назад. Я дробно киваю головой:

— Да, так и есть. И нам действительно не развестись, — говорю я своему мужу и прижимаюсь лбом к стеклу. Может, хотя бы оно немного охладит кипящее содержимое головы. О, Предки, пора признаться хотя бы самой себе, что у меня есть муж!

— Могу только извиниться, — пожимает плечами Фьюрин. — Но живым, раз уж так вышло, я себе больше нравлюсь. Так что я всего лишь задолжал тебе что-то размером в мою собственную жизнь.

— Я напишу список и составлю договор, — неожиданно для себя я смеюсь, хотя воздуха откровенно не хватает. Моя судьба перечеркнута, за меня расписана жизнь, а мне смешно. Впрочем, в этом есть заслуга Фьюрина: он умеет растормошить.

— Если ты этого хочешь, напиши такой договор, а я поставлю печати, — он подходит ко мне почти вплотную, говорит очень серьезно и так же серьезно смотрит. Я непонимающе шевелю губами: неужели моя дурацкая шутка обретает жизнь? Из-за духоты, а может, и невообразимости происходящегопространство наваливается на меня так, что голова идет кругом.

Фьюрин неожиданно подается вперед. Я вижу его лицо совсем близко — вплоть до едва заметных веснушек на щеках. Его зрачки расширены, а узкие губы чуть приоткрыты. На мгновение мне кажется, что он сейчас меня поцелует. И страшно представить эту ситуацию. У меня нет сил, чтобы оттолкнуть его.

Я даже не успеваю зажмуриться, но в этот момент Фьюрин резко тянется вправо и распахивает окно рядом со мной. В тишину комнаты врывается шелест листьев и далекие отзвуки грома. Тяжелые тучи окончательно затягивают едва тлеющий горизонт и приносят к Фениксу грозу. Пока я давлюсь, вдыхая свежий, даже холодный после душной дневной жары воздух, Фьюрин набрасывает мне на плечи свою куртку и, посвистывая, удаляется.

— Стой, — говорю я белобрысому затылку. — Мне ехать с тобой?

— Это ты уже сама реши. Ты — моя жена, а не дочь, — ненатурально возмущается Фьюрин, но тут же задумчиво трет подбородок: — Хотя дочь меня тоже не особо слушает…

— Значит?.. — я почти не верю в то, что он сейчас просто возьмет и уедет. Но, кажется, так оно и будет.

— Это значит, что я действительно знаю слово «извини». Перемирие, радетельная Лайм, жена моя?

— Перемирие, оберег Эрих, муж мой, — я благодарно киваю ему. Мой выдох облечения перекрывается первым, пока еще тихим громом.

— Жду список, — прощается Фьюрин и почти исчезает за дверью. Напоследок он оборачивается — тени по-особому падают на его лицо, показывая настоящий возраст мужчины. В этот момент я ощущаю, что он старше меня и во многих вещах, а именно дворцовых интригах, опытнее даже Амира. С таким мужем мне не будет легко. Чтобы не исчезнуть, не потеряться на его фоне, а играть с ним на равных, мне стоит постараться. И тогда, возможно, мир больше не будет рушиться под моими ногами.

— Но твой брат, жена моя, уверен, что ты сейчас возвращаешься в Викку со мной, — будто невзначай сообщает мне Фьюрин: — А после нашего отъезда он проведет первое собрание нового территориального Совета. Не упусти возможность покрасоваться напоследок, Лайм Виктори Флейм. Уйди на тех условиях, которые продиктуешь сама.

24. Услышать себя

Отъезд Фьюрина проходит почти незаметно. Хотя как можно пропустить вереницу шикарных авто, мне сложно представить. Может, всему виной противный мелкий дождь? Мне кажется, еще несколько дней назад здесь собиралась толпа зрителей. Но сегодня во дворце творится бедлам. Даже караул, приставленный к делегации, едва отстаивает нужное время: не успевает Фьюрин подойти к авто, как четверо стражей бодрой рысью убегают куда-то по своим делам. Там их ждет долг важнее, чем мои проводы.

— Значит, до встречи, — подмигивает мне муж. И, пока я думаю, как попрощаться и одновременно спросить, что именно он имел в виду под «возможностью покрасоваться» и на какие такие условия он намекал, Фьюрин наклоняется и быстро целует меня в губы.

— Э?! — вырывается у меня растерянно-возмущенное восклицание.

— На удачу, — смеется Эрих Морест Фьюрин и исчезает в салоне авто.

Я не жду, пока кортеж начнет сигналить, выезжая из внутреннего двора, и уж точно не собираюсь смотреть ему вслед, пока авто не скроются на подъездной дороге. На губах еще долго держится ощущение чужого тепла. Это странно, но сейчас думать о поцелуях не лучшее время. Я отряхиваю зонт, ныряю в один из десятка входов во дворец и сразу же спускаюсь в подвалы. Прежде чем появиться на территориальном Совете с еще непонятной мне целью, нужно освободить Левиса и Кариссу.

Странное это ощущение — идти по собственному дому, который больше мне не принадлежит. Я будто невидимка. Слуги и охрана провожают меня в основном безразличными взглядами потому, что я уверенно иду куда-то, а это снижает желание остановить меня. Изредка в чьих-то глазах мелькает узнавание и удивление. Амир заменил многих из обслуживающего персонала, теперь почти никто меня не помнит. Дворец меняется, и чем больше времени пройдет, тем значительнее будут эти перемены. Я надеюсь, что они к лучшему. Но это все будет уже не для меня.

Мне приходится остановиться один раз, отойти в сторону и дать дорогу стражникам, которые ведут в своем кольце человека. Когда эта группа подходит ближе, я узнаю пленника, так же как и он меня.

— А-а, девчонка, — с непонятным выражением проговаривает дядя и отводит взгляд. Его охрана даже не поворачивается в мою сторону, заметно, как сосредоточенно они конвоируют опасного… Кого? Тирана и узурпатора? Вора и мздоимца? Просто неудобного родственника? Но еще никогда ранее я не видела Леонарда Флейма настолько растерянным и слабым. Кажется, Амир показал себя во всей красе не мне одной.

Я даже не удивляюсь, когда не вижу никакой охраны у комнаты, где заперты Левис и Карисса. Ключ с длинным брелком просто вставлен в дверь и повернут на один оборот. Сначала мне кажется, что внутри пусто, но всему виной полумрак. Двух свечей на столе явно мало для нормального освещения, а переключатель для основного света выведен в коридор. Я щелкаю тумблером — и тут же оказываюсь в крепких объятьях.

— Что? Как? — изнывая от неизвестности, тормошит меня Левис. Я с грустью глажу его по голове и советую:

— Если ты еще что-то хочешь забрать с собой из дворца, то лучше это сделать сейчас, пока вокруг неразбериха. Потом, боюсь, тебя уже не так охотно будут пускать сюда. Может, я и ошибаюсь… — добавляю, потому что в действительности о планах нашего старшего брата на Левиса мне ничего неизвестно. Просто в своих предположениях я исхожу из тех изменений, что произошли с Амиром.

— Я и сам не хочу здесь оставаться, — хмурится Левис и выходит за дверь. — Заберу памятные вещи и вернусь в свою квартиру в городе. Зайдешь ко мне, как закончишь?

— Да. Я хочу наведаться в свою детскую. Там много такого, что лучше не оставлять. Книги уж точно. Все равно они больше никому не нужны, кроме меня.

— Тогда до встречи, сестра, Карисса, — и Левис исчезает в хитросплетениях дворцовых коридоров.

Я трачу совсем немного времени, чтобы переодеться. Платье мне уже ни к чему, тем более что я успела его намочить. Прическа рассыпалась, а макияж смазался и лег черными тенями под глазами. В зеркале отражается не мое лицо, а какое-то чудовище.

— И как меня охрана не остановила? — ворчу я, стирая этот ужас. А еще удивительно, что Фьюрину в голову пришло целовать меня в таком виде. Впрочем, это можно списать на сумасшествие, присущее каждому оберегу.

— Они боялись к тебе подойти, вдруг ты кусаешься, — мягко улыбается Карисса и помогает мне снять платье.

— Пойдешь со мной? — спрашиваю я ее, и ведьмочка кивает.

— А твой муж?

— У меня отпуск от супружеских обязанностей, — я хихикаю и встряхиваю полностью освобожденными от шпилек волосами. — Можем заехать в Птичий клюв…

Мысль о Птичьем клюве очень горькая, его терять еще болезненнее, чем все остальное. Если бы там были ведьмы, можно было напроситься в гости. А так… Я больше не хозяйка тем древним стенам. Амир вряд ли оставит мне даже возможность возвращаться. А еще я уже слышала шепот о том, как я своими руками изгнала ведьм из Феникса, что будто из-за меня Птичий клюв опустел. Я тихонько вздыхаю. Сколько мне еще нужно будет отдать?

Карисса чувствует мое состояние и пытается помочь, вкладывает в руку легкое успокоительное. Я несколько секунд смотрю на пузырек, вспоминая действие этого зелья и пост-эффекты. Что ж, по крайней мере, мои знания по-прежнему при мне. Жидкости внутри бутылочки ровно на один глоток — приторно-сладкий с горьковатым послевкусием.

⁂

Среди моих книг немало романов и исторических драм. Большая часть их мне досталась от мамы, кое-что приносили гости, что-то я умудрялась покупать на распродажах. Мало книг в твердой обложке, бумага у большинства серая или коричневая — самая дешевая. Но они тоже память. Оставлять их здесь неправильно. Возможно, кому-то пригодятся и истории про великую любовь. Я пакую литературу и памятные мелочи в большие коробки. Карисса легко переправит их куда-нибудь… Туда, где я поселюсь. Я надеюсь, что со временем найду место, которое будет действительно моим.

Рада входит в комнату очень тихо. Я замечаю ее не сразу, хотя, по всей видимости, она уже не одну минуту стоит в дверях и смотрит на меня. Собранные книги падают у меня из рук, но наклониться и поднять их даже не приходит мне в голову. Что ей сказать об Амире? Как поделиться своими страхами и растерянностью, если причина этого тот, кого Рада любит? Меня разрывают вопросы и желание не навредить, не уничтожить едва налаженные отношения между нами.

— Иди сюда, — говорит мне Рада, и я поддаюсь.

Она мягко обнимает меня, почти затягивает в объятья и долго стоит так, пока я не оживаю и не начинаю говорить — шептать на ухо. Я рассказываю о своих приключениях, о разговорах и встречах, о попытках что-то исправить и предательствах, об угрозах и страхе. Об Амире, дяде и Левисе. О ведьмах и Кариссе. И даже о Фьюрине и его словах. Слез нет, они давно все выплаканы. Я разрываюсь на части. Есть желание забиться в самый дальний угол сада, сделать так, чтобы все забыли обо мне. И наоборот, хочется вернуть все, что мне дорого. Под конец моих сбивчивых объяснений Рада медленно выпускает меня из объятий.

— Амир действительно жив? — уточняет она.

— Да, — я киваю и наблюдаю, как бледнеет ее лицо. Рада пошатывается, будто силы ее покинули, и она больше не может стоять. Я едва успеваю подхватить ее и усадить на кровать. Сама опускаюсь на колени перед подругой и грею ее холодные ладони в своих. Конечно, она шокирована. И, наверное, обрадована. Я бы тоже была счастлива, узнай, что мой любимый человек жив. Я пытаюсь не думать, что Амир отберет у меня еще и лучшую подругу. Но если Амир действительно любит Раду, а не притворяется, то я не стану на пути ее счастья. Будет очень тяжело, почти невыносимо, но я отойду в сторону. Хотя все равно это очень больно!

— Иди к нему. Сейчас, — через силу советую я Раде. — Пока он еще не взял в свои руки правление. Спроси его о чувствах. И будь счастлива…

— Ты предлагаешь мне быть с ним? — она удивленно поднимает на меня взгляд.

— Я знаю, что ты его любишь. Всегда любила, — шепчу я и кладу голову Раде на колени. — Он вроде бы тоже был от тебя без ума. Амир… он много сделает для этих земель. Он верен идеалам и в определенных областях очень хорош…

Мой голос становится все тише. Очень сложно преувеличенно радостно описывать положительные стороны человека, который от меня отвернулся, который не желает даже смотреть в мою сторону. Но ради лучшей подруги я еще и не на то готова.

— Что еще ты мне расскажешь? — устало спрашивает Рада, и сама же дает ответ: — Про то, что человек, который должен был изображать тело Амира, умер не сразу? Он мучился, это несложно определить. Про то, что Амиру ради великого плана пришлось пожертвовать жизнями своей охраны и одной ведьмой, которая просто делала свою работу? Не думаю, что эти люди стремились к смерти. Или как Амир ловко утвердился за счет твоей судьбы, а также положения и жизней еще полусотни человек?

— Я не это… — растерянно бормочу я, но Рада лишь распаляется:

— Да, все сделано ради блага земель. Но как бы я не любила его, как бы я не хотела, чтобы он оказался жив, не такая цена у моего счастья. Не такая!

— Рада, я не… — пытаюсь ее успокоить. Она же внезапно до боли вцепляется мне в запястье:

— Да если я и пойду к Амиру, то только с тобой.

— Нет, — я хочу вырваться из ее хватки, страх снова шевелится внутри меня, грозится картинами прямой спины и безразличного голоса: — Я не хочу. Зачем?

— Пойдем, — продолжает настаивать Рада, в ее голосе звенит сталь. — Я не дам ему забрать не только мою любовь, но и мою лучшую подругу. Ты должна жить так, как тебе хочется. Брось ему вызов!

— Как я могу жить? Свободно и легко? Какой вызов мне бросить? Он влегкую обменял меня на снижение пошлин! Мы так старались. Левис старался. Мы оплакивали Амира, мы горевали и в честь его отвоевывали наш Флейм. Но все напрасно… Все полетело в бездну! — в этот миг я кажусь себе растерзанной и преданной, неспособной ни на что, придавленной обстоятельствами.

— Предки! — Рада вскакивает на ноги и тянет меня за собой, она трясет меня так, что перед глазами у меня все расплывается, но я четко слышу ее слова: — Лайм, где твоя голова?! Просто подумай! На секунду забудь об обстоятельствах, об Амире, о том, что не хочешь меня обидеть, о том, что я в него влюблена, о своем замужестве и статусе чьей-то жены! О том, что вас преследовали неудачи. Просто забудь, сосредоточься на главном, выкинь из головы все эти вещи, которые закрывают от тебя истину…

Я чувствую, что я слишком близка к истерике. Мне плохо: я не хочу сдаваться, но я сдаюсь. О чем говорит Рада? Что она от меня хочет? Что я должна увидеть? Почему мне нельзя просто лечь и умереть?

— Я не могу! — почти что рыдаю я. — Я даже не ведьма…

— Тебя воспитывали ведьмы! И наставницы были бы весьма разочарованы тем, как ты выглядишь сейчас, — немного успокаивается Рада и просительно смотрит на меня. — Хватит обманывать всех: ты не настолько альтруистична, чтобы забыть о себе. Я же тебя знаю. Прямо сейчас забудь все прошлое — поступки, предательства и неудачи — и подумай. Обстоятельства снова поменялись: некоторые по независящим от тебя причинам, некоторые ты меняла сама лично. Да?

— Да?.. — я до сих пор смутно понимаю, к чему она ведет.

— Ты не исправишь Амира, не отменишь свое замужество, не убедишь по мановению пальца других людей, что черное — теперь белое. Время прошло, события уже произошли. Нужно двигаться дальше и всегда хотеть большего, — Рада зажимает мое лицо в ладонях и глядит глаза в глаза: — Какое твое самое горячее желание? Какой ты хочешь себя видеть? Где ты хочешь себя видеть? Что должно принадлежать тебе одной?

— Чего я хочу?

— Конечно, — она говорит медленно, будто с маленьким ребенком. — Лайм, неужели ты до сих пор не видишь? Ввиду сложившихся обстоятельств сейчас твое положение никак не ниже Амира, твоя власть никак не меньше его власти, а твои возможности в некотором роде даже больше, чем дано ему! Но он добился своего желания, а ты почему-то медлишь… Ты можешь сделать все, что захочешь.

— В отведенных мне пределах…

— Поверь, ты гораздо более свободна, чем тебе кажется, — грустно улыбается Рада и смаргивает слезы.

Я оказываюсь в странном состоянии. Разве же это правда? То, что она сказала о возможностях и власти? Да не может быть у меня больше возможностей, чем у Амира. Или может?

Перед глазами немного плывет картинка. Я неуверенно отступаю от Рады и оглядываюсь по сторонам. Моя старая комната показывает мне, какой я была в детстве, но я сейчас не такая. По крайней мере, с тех пор я давно прочитала гораздо больше книг, чем есть в этих шкафах и на полках. Я училась и пробивалась наверх, чтобы стать еще лучше и получить больше. Но о чем я в действительности мечтаю? Что я всегда хотела сделать, когда достигла бы вершины? Это невероятно сложный вопрос. Особенно когда вместо того, чтобы увидеть образ, я начинаю, как заведенная, рассчитывать шансы.

— Не думай, верь, что тебе все дозволено, — слышу я голос Рады.

— Просто чувствуй сердцем, — советует до сих пор молчавшая Карисса.

Я изо всех сил зажмуриваюсь и представляю самое идиотское свое желание. И оно возникает. С каждой секундой эта мысль меня захватывает все сильнее. Она настолько сумасшедшая, насколько правильная, что меня будто озаряет — сотни вспышек проносятся перед взглядом. В моем желании есть все — частичка детства и уют, дорогие воспоминания и новые горизонты, возможности роста и развития и много-много утомительной, но интересной работы. А еще Фьюрин прав, я вправе продиктовать свои условия. Но мой муж — интриган и хитрая сволочь — мог бы и более детально подсказать. Если бы не Рада, я не смогла бы настолько сконцентрироваться, отодвинуть горе и эмоции и увидеть достойный меня вариант развития событий.

— Спасибо, — я не сдерживаю слез, в этот раз я плачу от радости. Хоть какое-то разнообразие в череде нервных и печальных дней.

— Поздравляю, — понимающе улыбается Рада. Ее поддержка дает мне уверенность в своих силах. Одними знаниями сыт не будешь, мне нужно выдержать, отстоять свое право. И то, что Рада не впадает в отчаяние, узнав о любимом мужчине больше, чем хотелось бы, тоже дает мне смелость.

— Пойдем к нему вместе, — я крепко сжимаю руку подруги и протягиваю вторую Кариссе. Ведьмочка удивляется, но берется за нее.

— У меня есть идея — мысль, мой проект. Но сама я не справлюсь, — я честно объясняю ситуацию. Но когда Карисса просит рассказать смысл моего «проекта», отказываюсь: — Я бы хотела, чтобы вы услышали о нем уж в зале территориального Совета. Если я не смогу отстоять его, то значит, мне рано о таком думать…

— Как скажешь, — соглашается Рада. Мне даже кажется, что она догадывается, что именно у меня на душе.

— Тогда нужно идти именно сейчас, — торопит нас Карисса. — Пока общий сбор только начался, и они не перешли к теме импорта алкоголя…

25. Начало новой истории

Несмотря на поздний вечер, дворцовая жизнь кипит, не переставая. Еще никогда я не видела одновременно столько людей в этих стенах. Наверное, в городе даже не знают, почему здесь все сходят с ума. Впрочем, среди толпы нашему маленькому отряду затеряться проще простого.

Я, наконец, чувствую себя свободно и удобно. Передо мной вполне достижимая цель, а поддержка друзей добавляет уверенности в своих силах. Теперь все должно пройти так, как нужно мне. Конечно, это мелочи, но Рада привезла мои вещи. Они купленные мной и для меня, поэтому я больше не кажусь себе неуклюжей в платьях с чужого плеча.

Вслед за мной идут две ведьмы: лучшая подруга и та, которую со мной связал случай. Действительно, иногда хватает и получаса, чтобы понять: с этим человеком я хочу и смогу общаться еще многие годы. В желудке тепло от нескольких зелий — одно легкое успокоительное, обезболивающее и энергетик. Теперь я, по крайней мере, не выгляжу посеревшей от горя и забот. Если бы была возможность отоспаться и отдохнуть, но у меня все меньше времени. Новый, пока не назначенный территориальный Совет уже собрался.

С охраной никаких проблем не случается. Мне достаточно ткнуть пальцем на один из портретов: там запечатлена вся наша семья, и я в том числе. Но почти у самой двери в зал я сталкиваюсь с Ремом.

— Ты не уехала? — удивляется он. Что ж, я благодарна Фьюрину за то, что он меня предупредил о планах брата. Теперь я готова к той реакции, которую вижу у Рема.

— Как видишь, — улыбаюсь я в ответ. — Фьюрин попросил собрать все свое имущество, прежде чем уезжать. Вот иду за этим «своим» прямо в зал — тот, что за твоей спиной.

— Зачем тебе?.. — хмурится Реман и делает шаг в сторону, перекрывая мне путь.

— А с чего мне отвечать на твои вопросы? Я буду иметь дело только с Амиром, — я подхожу к нему почти вплотную. Пару лет назад меня, может быть, смутила такая крошечная дистанция между нами, но не сейчас. Я вздергиваю подбородок и наклоняюсь вперед, будто собираюсь сделать еще один шаг и прижаться к Реману. Тот за долю секунды до столкновения успевает отступить. При этом выражение лица у него становится сначала растерянным, а потом раздосадованным.

— Амир сейчас не рассматривает вопросы о мелочах! Платья и книги можно выслать и позже.

— Реман, ты меня удивляешь, — я медленно, но продвигаюсь к заветной двери. — Я все еще урожденная Флейм, это никуда не исчезло. Если мне нужно, весь территориальный Совет будет считать мои заколки и чулки…

— Ты в своем уме? — шипит мне в ответ Рем. — Это не то собрание, куда можно ворваться…

— Прочь с дороги, — его снисходительный тон мне и раньше не нравился, но теперь он особенно неприятен, и я резким взмахом руки приказываю Реману отойти. — Я пройду туда как радетельная Лайм Виктори Флейм, супруга Эриха Мореста Фьюрина. Мне не нужно чье-либо разрешение для того, чтобы присутствовать в этом зале. Ни твое, ни Амира. И ведьмы пройдут со мной. Какие-то проблемы?

— Лайм, ты!.. — он краснеет и, кажется, хочет схватить меня за руку, но резкий порыв воздуха отталкивает его. Я слегка поворачиваюсь вправо и вижу, как Рада стоит в боевой стойке и напряженно переплетает пальцы. Ведьмы бывают грозным аргументом в споре, и он у меня есть.

— С дороги, Реман. Или я применю силу.

— Да не вопрос! Я посмотрю, как вас оттуда вышвырнут, — он пропускает нас, но смотрит на меня, как на идиотку.

Я окатываю его презрительным взглядом. Никогда бы не подумала, что смогу открыто демонстрировать Рему свой негатив. Он же мой друг детства и первая любовь. Но обстоятельства меняются и меняют людей.

⁂

Перед тем, как коснуться тяжелой двери, я медлю: делаю глубокий вдох и в десятый раз прокручиваю в голове, что и как буду говорить. Это действительно помогает. Дверь легко распахивается, и я вхожу в большой зал. Внутри меня встречает огромная толпа. Сначала задние ряды не желают пропускать меня вперед. Но постепенно среди присутствующих разносится шепот узнавания, все больше людей на меня оборачиваются и освобождает мне путь.

Я просачиваюсь сквозь толпу к большому столу, где заседают мой старший брат и его новые советники. Среди последних очень мало знакомых лиц и еще меньше тех, кто был в составе территориального Совета, когда правили отец и дядя. Определенно стало больше молодых и энергичных, рисковых и, наверное, жестких в решениях. Амир, я уверена, подбирал их под себя. Вместе они уж точно или поставят эти земли на ноги, или сотрут все построенное в пыль. Никакого промежуточного состояния, никаких компромиссов или соглашений — это новый Флейм. И судя по возмущенным взглядам некоторых советников, здесь мне не рады.

— Здравствуй, брат мой, — я останавливаюсь на другой стороне стола — ровно напротив его кресла. Показательно, что этого роскошного сидения здесь не было, пока к власти не пришел дядя. Раньше здесь стоял вполне обычный стул, наш отец не любил выделяться. Но я понимаю, почему Амир не убрал этот пережиток краткого дядиного правления: кресло занимает немало пространства и возвышает брата над остальными, делает его более значимым, чем советники, другие присутствующие здесь и я, само собой.

В ответ на мое приветствие Амир, молча, едва заметно кивает. Он спокоен, собран и даже немного расслаблен. По всей видимости, я прервала чей-то спор, за которым брат просто наблюдал: ожидал, кто из спорщиков даст слабину, и делал собственные выводы. Как я раньше могла думать, что понимаю его? Взгляд, который достается мне, достаточно просто расшифровать: меня не ждали, и я очень мешаю. Но, к его раздражению, он не может мне отказать. И я готова воспользоваться этим: если уж Амир поднял старые договоры, то я тоже не стану отставать от него.

— Сестра моя, ты уже успела сбежать от своего мужа? Или это он сбежал от тебя? — мне достается ничего не значащая улыбка — просто движение губ. В зале слышатся смешки, часть из них приглушенные, но основная толпа не стесняется.

— Нет и нет, брат мой, — я чувствую ужасное давление: сложно двигать губами и изображать легкость, когда на меня направлено столько взглядов. Многие из них неприятные. — Мой муж сказал не покидать Флейм, не забрав всего, что мне полагается по статусу и праву.

За моей спиной смеются уже более открыто. Но сейчас не время обращать на это внимание. Мой взгляд сосредоточен на Амире, а все вокруг становятся всего лишь размытыми пятнами. Они могут смеяться, фыркать, шептать гадости или возмущаться, но мне важна реакция всего лишь одного человека. Понимание успевает появиться на его лице, но я не даю ему сказать ни слова. Здесь и сейчас я буду первой:

— Я напоминаю собравшимся о кодексе Вельхора — общих правилах наследования и сохранения магических линий. Глава двенадцатая, дополнение восьмое гласит: если в семье нет наследников-оберегов, кроме правящего, радетельный или радетельная из того же поколения, а также их дети, считаются наследниками на общих правах до появления второго оберега в семье…

— И что с того?.. — кто-то шепчет за моей спиной. Но я делаю еще один глубокий вдох:

— Глава десятая того же кодекса — «Наследование мест особого значения», пункт третий «Наследование в землях Флеймов», подпункт «Школа «Птичий клюв»…

— Я понимаю ход твоих мыслей, Лайм, — перебивает меня Амир. — В том здании слишком много твоих воспоминаний. Но Птичий клюв — особенное место для ведьм, а ты, сестра, сколько бы там ни провела, совсем не ведьма. Ты не откроешь его дверей!

— …Подпукт «Школа «Птичий клюв» гласит, что «владеть ею может только та, которая ворота открыла, силой обладает и к семье Флеймов относится». Да, ты прав, брат мой, я — не ведьма, — я сжимаю пальцами край стола и наклоняюсь вперед. — Но, согласно той же главе кодекса: в случае отсутствии такой ведьмы, эта честь может быть «дана наследующей замужней радетельной, буде она в браке с оберегом, ибо плод такого союза магией одарен станет». Я не ведьма, ты прав, но именно я могу родить ведьму, этого ты не изменишь…

— Я признаю твое право, но выбери Фишерскую заставу или управление Харосом. Эти города нуждаются в присмотре больше, чем заброшенные древние стены!

— Нет, Амир Виктор Флейм, я заберу то, что мне нужно, и не более.

— Я услышал тебя, Лайм Виктори Флейм, — Амир разводит руками и усмехается: — Кодекс говорит — я выполняю. Вот когда родишь ведьму, тогда и будет смысл что-то передавать. Ты лично открыть основные ворота все равно не сможешь. Не дано.

— Если она не сможет, то за нее это сделают другие. Те, кому дано.

Рада появляется из-за моей спины и становится рядом. Ее плечо касается моего. Я чувствую, как ее сотрясает легкая дрожь. Ее холодные пальцы находят мою ладонь и пожимают: и это самая лучшая поддержка, которую только можно представить. Будто бы она стала на мою сторону, стала против человека, которого любит. Это и горько, и прибавляет мне сил.

— Вот значит как, — глухо произносит Амир. На мгновение я вижу растерянность на его лице, но этот миг такой краткий, что вряд ли кто-то еще мог заметить смену эмоций. Амир быстро возвращает свою непроницаемость, но теперь его взгляд прикован к Раде, а не ко мне.

Пальцы Рады больно впиваются в мою руку. Я пытаюсь понять, насколько тяжело ей далось это решение — пойти против Амира. Но ничего в этот момент не могу сделать. Я хочу исполнить свою мечту, хочу обратно свою свободу, хочу, чтобы моя значимость не ограничивалась тем, что меня когда-то выдали замуж. Да, быть аристократкой в наше время — пропащее дело, а радетельной — и того хуже. Но есть хорошие люди, которым я нужна, и есть дела, которые мне важны. Я — все еще я, и эта жизнь — моя собственная, какие бы обстоятельства на нее не повлияли.

— И ведьмы распахнут ворота в школу так широко, как только возможно, — тонким дрожащим голосом поддерживает нас Карисса. Ее и вовсе не видно. Рада вынудила девчонку спрятаться за моей спиной. Не нужно ей внимания Амира, совсем не нужно.

— Ты собираешься восстановить эти земли? — заходит с другой стороны брат.

— Конечно, это же мой долг как радетельной, — мой голос звучит звонко и громко, может, из-за того что в зале становится гораздо тише, и никто больше не позволяет себе смеяться. Неужели это знак, что у меня получается, и Амир сдается?

— Ну что ж, похвальное стремление, — и хотя голос Амира все еще спокоен, я вижу, как сжимается его кулак, как бьется от раздражения тонкая вена на виске. Он взбешен, и вопросы это всего лишь способ оттянуть окончательное объявление передачи права собственности мне. — И за чей счет?

— О, брат мой, разве может быть другой ответ? — меня постепенно покидает напряжение, а облечение так распирает изнутри, что я не удерживаюсь: кукольно хлопаю ресницами в ответ на вопрос и растягиваю губы в вежливой, но пустой улыбке. — На финансы мужа, раз так сложились обстоятельства. Уверяю тебя, поднять на ноги этот кусок пустой земли и старые развалины мне не составит труда.

⁂

Уже второй раз за неполную неделю я посещаю Пшенички. Только теперь я не одна, а в числе небольшой компании. В общем вагоне поезда нас сторонятся другие пассажиры. Ясно дело: странно видеть, как ведьмы едут в поезде. Но у нас на четверых настолько много вещей, что проще всего довезти их грузовым вагоном. А после… От Пшеничек до Птичьего клюва путь недалекий, что-нибудь придумать можно.

Карисса спит, Рада читает, а я наблюдаю за Левисом. Он будто освободился от напряжения прошедших дней: насвистывает веселую мелодию и с удовольствием смотрит на пролетающий мимо пейзаж. Карандаш в его пальцах порхает по серой бумаге: то и дело черточки и линии превращаются в деревья, птиц и людей. В его блокноте с начала путешествия собралось уже немало набросков, и, кажется, Левис всерьез решил вернуться к рисованию.

Вместе с нами с поезда сходят еще полдюжины человек. Они достаточно быстро разбредаются по своим делам, а мы замираем, заваленные вещами, на полустанке. Полуденное солнце заставляет меня повязать на голову первую попавшуюся одежду. Это оказывается рубашка Левиса. Но сейчас меня меньше всего волнует, как я выгляжу.

Пока я укрываюсь от солнца, ведьмы шустро поднимаются в воздух и осматривают окрестности. И довольно скоро нам везет: Карисса возвращается к полустанку на транспорте — длинной скрипучей телеге.

— Вы вернулись, радетельная, — говорит мне возница, остановив рядом с нами двух тощих лошадей.

Я с удивлением узнаю того самого мужчину, который подвез меня к центру Пшеничек всего-то несколько дней назад. Предки, неужели прошло так мало времени, но случилось так много событий? Перед моими глазами до сих пор маячит напряженное побелевшее лицо Амира. Ему было тяжело отдать мне то, что я потребовала. Впрочем, не прошло и ночи, как он, скорее всего, понял, что восстановление школы ведьм очень выгодно для Флейма. Хотя бы потому что ведьмовские башни в Фениксе опустели, а ведьмы из охраны почему-то уволились. Но мне было уже все равно: я получила то, что хотела.

Размеренный медленный ход телеги убаюкивает. Я укладываюсь головой под бок все так же рисующего Левиса и смотрю в высокое синее небо, прикрыв глаза ладонью. Впервые после известия о смерти Амира мне спокойно и легко: момент расслабления перед большой работой.

— Я вижу его! Я вижу Птичий клюв! — взволнованно кричит Карисса откуда-то сверху.

— Можешь подождать нас у ворот, — сонно отвечает ей Рада. Ее тоже усыпила жара и мерное покачивание.

Карисса еще пару секунд вертится в воздухе, а потом резко улетает вперед. Мне немного жаль, что эта ведьмочка впервые увидит Птичий клюв, когда он в таком отвратительном состоянии. Но в наших силах сделать из развалин нечто совершенное, лучшее.

Телега останавливается, когда до ворот остается всего ничего, может, пару-тройку минут поездки. Но пройти пешком здесь проще, чем проехать. Дорога настолько ужасная, что сюда не пробиться и такому простому транспорту, не то что авто.

— Здесь всегда было столько травы? — морщится Левис: он только что оцарапал ногу каким-то особо колючим цветком. — И Птичий клюв какой-то маленький… Мне помнится, что здание было больше.

— Обычное здание, нуждающееся в ремонте, — ворчит Рада.

— Разве что в капитальном…

Я улыбаюсь, слушая их перепалку, и осматриваюсь так, будто вижу Птичий клюв впервые. Теперь, когда я официально владею им, здания и территория для меня не просто выглядят заброшенными. Это не просто памятное для меня место или пристанище для ведьм, когда-то учившихся здесь. Это нечто новое, что я только собираюсь создать. Я чувствую покалывание в кончиках пальцев от желания скорее начать и, не задумываясь, принимаюсь подсчитывать, во сколько нам обойдется ремонт и что нужно сделать в первую очередь. До начала учебного года еще немало времени. Успею ли я привести все в относительный порядок? А ведь, кроме ремонта и благоустройства, нужно найти преподавателей, библиотекаря и другой персонал, организовать поставку припасов, создать хотя бы прототип учебной программы, разослать по всем городам Флейма сообщение для юных ведьм о возможности поступления в Школу.

— Да уж, здесь немало работы, — оценивающе присвистывает Левис, заглядывая во внутренний двор сквозь решетку забора.

Я останавливаюсь напротив центральных ворот — монолитных, тяжелых и высоких, украшенных чеканкой и совсем не потрепанных временем. Здесь заросли дикого винограда менее густые, хотя Раде приходится сорвать редкие побеги плюща, посягнувшие на эту древность. Я видела, как открываются эти ворота, всего несколько раз: через них впускали юных ведьмочек в первый день учебного года. Во все остальное время мы пользовались боковыми калитками.

— Тогда давайте начнем, — говорю я и прикладываю обе ладони к створкам ворот.

Конечно, они не поддаются, даже не откликаются на мои усилия. Но вот поверх моих рук накладываются руки Рады и Кариссы. Чуть выше нас створки толкает Левис. И происходит чудо: ворота скрипят, дрожат, поддаются под нашими руками и вдруг резко распахиваются. Я первой влетаю в появившийся проем, с трудом удерживаюсь на ногах и от облегчения начинаю смеяться. К моему голосу добавляются другие голоса. Я чувствую эйфорию и еще кое-что новое. Я бы назвала это ощущением правильности происходящего.

Мы смеемся; я кружусь по внутреннему двору Птичьего клюва и вижу, как много дел и забот мне предстоит. Но этот новый, только что открывшийся путь мне определенно нравится.

Эпилог

Лето в этом году выдается неожиданно дождливым и прохладным. Хорошо хоть появляющегося солнца достаточно, чтобы подсыхали проложенные работниками дорожки, а дождь накрапывает в основном по ночам. Я искренне надеюсь, что испортившаяся погода не нарушит графика ремонтных работ. И даже, возможно, мы успеем приступить к модификации кабинета истории… Вынырнув из собственных мыслей, я ставлю краткий росчерк на очередном документе и поднимаю глаза на своего секретаря:

— Да, Ларин. Что там?

— Директриса Лайм, пришло послание от вашего мужа, радетельного Эриха, оберега Фьюринов.

Директриса… Было сложно принимать все дела школы. И так уж вышло, что титула лучезарной мне не носить, а подписывать бумаги как-то необходимо. Специально для меня в архивах нашли упоминания о таких же случаях, как мой: когда Птичий клюв или подобные ему места наследовали не ведьмы. Из старинных хроник ко мне перешел титул директрисы — давно вышедший из употребления и глупо звучащий, но почему-то моему персоналу он пришелся по душе. Поэтому и мне пришлось привыкнуть.

— Бросьте на стол, Ларин. Я сейчас не в настроении читать…

— Да, директриса.

— И напомните Кариссе, что я жду планов занятий от наших наставниц послезавтра к обеденному времени.

— Всенепременно, — коротко кланяется мне ведьмочка.

— На сегодня вы можете быть свободны, Ларин. Отдыхайте, — письмо на краю стола маячит перед моим взглядом, и работать хочется еще меньше, чем обычно.

— Хорошего вечера, директриса, до завтра, — улыбается Ларин и быстрым шагом исчезает за дверью.

— Хорошего…

В действительности плохим этот вечер не сделает ни скачки давления и легкая головная боль, ни письмо от мужа. Интересно, что там опять? Я пытаюсь припомнить, но ежегодный бал в Викке уже прошел, собрание территориального Совета было всего пять дней назад, а сезонная встреча аристократов ожидается только через сорок один день. Я специально отмечаю все даты, чтобы точно знать, когда грядет очередное испытание. Доставленный конверт — шершавый на ощупь, большой, тяжелый и украшен яркими печатями рода. Закономерно я вспоминаю другой такой конверт, полученный более пяти лет назад. Внутри него тоже было много бумаг и печальное сообщение о смерти близкого мне человека. Тот конверт многое изменил. И, Предки, кто бы мог подумать, что это было так давно...

Закатное солнце окрашивает бумаги на столе в алые оттенки, золотится на книжных полках, сверкает в стеклянных вставках и дверцах шкафов. Неожиданно мне хочется горячего терпкого настоя, чтобы его горчащий вкус был единственным легко переносимым неудобством. Казалось бы, всего лишь погода. Но сумрачное небо, увы, не заряжает меня энергией. Казалось бы, всего лишь письмо. Но оно неожиданно становится последней каплей и перебивает все желание работать. Еще пару минут я пытаюсь — напряженно разглядываю очередной отчет о сформированных классах, количестве учениц и учеников, наличии учебников, а потом откладываю бумаги в сторону.

Я встаю, потягиваюсь и медленно подхожу к окну. Из него виднеются не только дождевые тучи на горизонте, но и небольшой ухоженный парк во внутреннем дворе, и посыпанные мелкими белыми камнями дорожки. Только заросший диким виноградом забор остался тем же. Рабочие в спешке, пытаясь успеть до дождя, растаскивают скамейки по местам и вкапывают беседку.

Новый учебный год начнется уже через десять дней. К прибытию учеников все должно быть готово, если не нарушится график. Младшие классы будут рады площадке для игр. А старшие ученики оценят обновление отопительной системы и две новые большие ванные комнаты с теплыми полами. Может, наконец, школа перестанет тратить литры противопростудных зелий в холодные дни.

Пять лет потрачено с пользой для дела, это уж точно! В Птичьем клюве давно не проводился настолько капитальный ремонт. В бумагах, аккуратно разложенных в шкафах, ждут своего часа сметы на переоборудование котельной и постройку летней террасы. Школе нужна распаханная земля и новая теплица под посадку полезных растений и обычных овощей. А заросший и одичавший сад за забором давно нуждается в бдительном оке садовников. И лестницу к морю не мешало бы подлатать. Придется потратить еще, как минимум, пять лет и немало денег, чтобы приблизиться к совершенству, но я не спешу.

Удивительно, но мне все еще не надоедает решать проблемы и подписывать бумажки. Наверное, потому что я строю то, что мне нравится, и с теми, кто мне нравится? Вместе с Кариссой мы организовываем алхимическую школу для обычных подростков. Теперь две трети ученических спален заняты, и в коридорах всегда шумно, даже когда ведьмочки уходят из школы на практику. Ларин появляется в моем кабинете тем же летом. Она раньше жила в «Приюте орлицы», но сразу же берет на себя заботы секретаря и варит мне витаминные настои, оберегая от простуды и недомоганий. Она, как и все ведьмы Птичьего клюва, рада помочь, чем умеет. Ну и, конечно, Рада, как же без нее. Подруга по-прежнему приглядывает за алхимическими лабораториями и варит зелья на заказ, пополняя нашу казну. Но даже если наш денежный ресурс и обеднеет от слишком частых трат, у меня есть муж. Чем-то же он должен быть полезен?

Письмо мозолит глаза. Я сдаюсь, беру его с собой в личные комнаты. Вначале оно лежит на комоде в коридоре, потом перемещается на тумбочку у кровати в спальне, ждет, пока я выпутаюсь из порядком надоевшего за весь день платья. Кто сказал, что директриса школы Птичьего клюва обязательно должна носить платья? Можно же как-то обойтись брючным костюмом! Но, к моему ужасу, существует проклятый этикет.

Школа «Птичий клюв» — это не просто заброшенное старинное здание, у нее оказываются крепкие связи с другими ведьмовскими сообществами и землями. Ее открытие затмевает даже новость о произошедшем в Фениксе. Последнее вдали от дворца считают всего лишь семейными неурядицами. Имя Амира так и не появляется в газетах. Даже про мое замужество в них упоминают вскользь.

С этих пор самым главным моим титулом становится именно директриса Птичьего клюва. Не успеваю я оглянуться, как мне уже требуется внушительный гардероб и переговорная комната. Гости то и дело прибывают к боковому входу школы и требуют аудиенции у директрисы. Сначала происходящее меня пугает, теперь же это — одно из постоянных развлечений. Тем более что со многими гостями у меня сейчас уже приятельские отношения.

Письмо от мужа оказывается в стопке вещей, которые я беру с собой в ванную комнату, путается между любимым домашним комплектом и легким халатом. Оно слегка намокает, когда я опускаюсь в горячую воду, но все еще ждет своего часа. И я долго не обращаю на него внимания — лежу в мягкой воде, обволакивающей тело, и наслаждаюсь пеной с цитрусовым запахом. Головная боль проходит, сознание понемногу затягивает сонной дымкой, тяжесть сегодняшнего утра и суета беспокойного дня постепенно улетучиваются.

Мне хватает получаса, чтобы как следует отдохнуть. Я по-прежнему вижу письмо боковым зрением, но сейчас для него не время. Больше всего хочется взять губку из люфы и помассировать утомленные дневной беготней ноги, зачерпнуть из баночки ароматного скраба и пройтись по коже. Когда процедуры закончены, я заменяю воду в ванне на свежую и, наконец, тянусь за письмом.

Плотная бумага конверта под влажными пальцами кажется слишком мягкой, но разорвать его даже в таких условиях непросто. Ножа для писем, конечно, рядом нет, поэтому приходится долго и нудно возиться с запечатанным краем. В итоге в моих руках оказываются три разных документа. Два из них — самые объемные — тут же отправляются на пол, подальше, чтобы на них не наступить. Это всего лишь отчеты о закупках для школы. А вот третий интересен уже тем, что написан не секретарем, а моим мужем собственноручно.

«Я так больше не могу! — начало интригует, потом я начинаю посмеиваться, но продолжаю читать: — Ты — моя жена, но мы видимся от силы десять раз в год на официальных праздниках. Во всех остальных случаях ты либо подчеркнуто игнорируешь меня при встрече, либо просто не появляешься, несмотря на приглашение. Но с Эйлин же ты хорошо общаешься! И мои тетушки рассказывает взахлеб о твоих волшебных мазях, и даже нудный дядя Родер считает тебя «милочкой». Почему же со мной так? Когда я подписывал наше соглашение, то не думал, что ты действительно будешь так строго придерживаться всех его условий…»

Я прикладываю письмо к улыбающимся губам: действительно, вышло забавно. И, конечно, он не думал. Вряд ли обереги вообще этим когда-либо занимаются. Когда я писала предложенный Эрихом договор, мне действительно не хотелось видеть своего новоявленного мужа чаще, чем нужно. Позже оказалось, что его семья — довольно забавные и приятные люди. Но я до сих пор держу Фьюрина чуть в стороне. Потому что сложно снова начатьдоверять людям. Мой старший брат сделал все, чтобы я впредь не поступала так опрометчиво.

Пять лет… Спустя пять лет моя злость на Амира понемногу развеялась. Зачем тратить на него силы, если есть множество достойных этого занятий? Я точно знаю, что никогда не войду в белые стены дворца Флеймов. Хотя в самом Фениксе побывала уже не один раз и собираюсь навещать город и дальше.

Наши земли пока не процветают, но торговля стала более активной, и люди чувствуют надежду на лучшее будущее. Я ждала хотя бы письма, но Амир так и не объяснил своих действий и тем более не попытался извиниться за то, как распорядился моей судьбой. Наверное, посчитал, что,получив Птичий клюв, я успокоилась. Иногда мне все еще больно от его поступков. Иногда я вдруг понимаю его: как оберег он никогда не имел выбора, и для него так естественно не оставить его и другим.

Зато я люблю встречаться в Пшеничках с Левисом и его семьей. Они переехали в поселок всего год назад. А еще мне нравится посещать Феникс и пить настойку на релле в компании Ктены. Часто я захожу в библиотеку Птичьего клюва, чтобы обсудить книгу или какой-нибудь документ с Аллилем. Уж он-то извинился, так извинился: и на колени падал передо мной, и поклоны до земли отвешивал. Когда его уволили из архивов, я предложила ему место в ведьмовской библиотеке, а он взял и согласился. Через месяц и вовсе перевез в Пшенички семью. А еще я обожаю знакомиться с новыми людьми, возвращаться в Викку и бродить по белым улицам Феникса. Но если я столкнусь с кортежем Амира, я все равно отвернусь и сделаю вид, что не заметила его. Иногда пять лет — это слишком мало, чтобы забыть все.

Стук в дверь меня не удивляет, я даже не поворачиваю голову, и без того известно, кто это может быть. Сначала я слышу тихие шаги, а потом легкий звон: на широкий край ванны опускается керамическая кружка с ароматным содержимым.

— Мне уже все успели доложить. И про усталость директора, и про письмо от мужа, — Рада устраивается на специальном стульчике у другого края ванны и хулигански щиплет меня за торчащие из воды пальцы ног. Стульчик вообще-то предназначен для того, чтобы мне, не-ведьме, открывать вентиляционное окно под потолком, но подруга облюбовала его давно. Так же, как место моего личного лекаря и советника.

— А как они узнали про усталость? — я делаю глоток напитка: жидкость горячая, прогревающая, слегка горькая, она щиплет на языке и очищает сознание. Настоящий ведьминский тонизирующий напиток.

— Ты отправила Ларин на отдых и не уточнила, когда ей приходить завтра.

— Мой просчет, — улыбаюсь я. Подчиненные порой бывают такими милыми и чрезмерно внимательными.

— Так что пишет тебе твой благоверный? — подмигивает Рада и вынуждает меня обратиться к письму.

Пять лет… Что же, отворотное у Рады получается только к середине второго года. Когда она пьет напиток, мне сложно сдержать слезы. Ведь ясно как день, что она любит моего брата, искренне и от всего сердца, как это могут ведьмы. Да только и я ей дорога. Это факт. Рада первой называет меня директрисой. Вместе с ней мы открываем двери в школу для первой дюжины ведьмочек разного возраста. Кажется, что все идет как надо.

Меньше всего я хотела заставить лучшую подругу выбирать между дружбой и любовью, но мне даже не приходится об этом с ней заговаривать. В первый год Рада несколько раз посещает дворец Флеймов. Но какими бы ни были разговоры ее и Амира, ни к чему они не приводят. В последний ее приезд вылетают стекла на третьем этаже — в крыле, где находятся комнаты брата. Я помню, как Рада вернулась и долго плакала у меня на плече без слов и объяснений. Потом она пропала из Птичьего клюва посреди учебного года, уехала куда-то далеко, не сообщив ничего даже мне. Я пыталась найти ее, отправляла письма, но все без толку. Спустя почти полгода Рада, также ничего не объясняя, возвращается и окончательно поселяется при лаборатории.

Тот год мы были по уши в проблемах и трудностях. Первый прием молодых ведьмочек после долгого перерыва — это не шутки. Мы кое-как выстояли. Но к концу учебного года и так потрепанное здание разваливалось на глазах. Нужен был капитальный ремонт, а еще — толковые планы дисциплин, контракты для учителей, штатные повара и уборщицы… Первый год показал мне в полной мере, как это тяжело — заставить работать почти мертвое учреждение. Я со смехом вспоминаю тот момент, когда узнала, что скоро начинаются каникулы. Ведь каникулы — это счастье. Как бы ни так!

Летними ночами я писала самый первый план всеобщего восстановления школы, а днем тщательно белила стены и чистила от пыли книги. Левис чинил мебель и красил окна. Карисса разбирала книги. Ларин пыталась договориться о припасах на будущий год. Так что появление Рады было как нельзя кстати. Ее пара рук и ведьмовская сила спасли меня от конкретного переутомления. А мой брат… Думаю, она вспоминает о нем. Но преградой для сохранения любви может стать неспособность сказать «прости». Иногда пять лет — это слишком большой срок для чувств.

Специально для Рады я перечитываю то, что уже успела просмотреть.

— «По твоим требованиям я изменил завещание и дал полную свободу своей дочери. Да, советники плевали мне в спину и трясли кодексами, но Эйлин вольна сама выбрать себе спутника жизни, если со мной и тобой — не забывай, ты все же моя жена — что-то случится. Увы, мне удалось выбить срок лишь в год. Больший период времени может сказаться негативно на состоянии земель. Ты же не скажешь, что за год невозможно найти кого-то себе по нраву?»

— А какой срок ты хотела? — интересуется Рада.

— Чем больше, тем лучше, — я пожимаю плечами. — Я даже не ожидала, что он действительно все это провернет. Читать дальше?

— Ты еще спрашиваешь? — хохотнула подруга и затихла.

— Так. «Я пересмотрел санитарные нормы зельеделия, создал образовательный фонд для твоей школы и отдельный для подобного заведения в предместьях Викки».

— Молодец какой!

— Хватит перебивать!

— Дочитывай уж! — барабанит по ванной Рада.

— «Я терплю то, что ты сидишь у себя в захолустье, не донимаю тебя просьбами о наследниках, хотя советники с меня уже кожу живьем снимают! Я даже не жалуюсь, что мои письма в половине случаев не доходят до адресата, а ответа от тебя не дождешься!»

— Как-то мне его немного жалко. Если бы я не знала предысторию, то точно залилась уже слезами. А что там с письмами?

— Помнишь, на третий год мы планировали расширение жилых помещений? Сначала нас забросали корреспонденцией поставщики, потом родители учеников. А с началом учебного года некогда было глаз от документов поднять, — и когда Рада кивает, продолжаю: — Так вот, мне некогда было отвечать… И какие-то письма, наверное, пропали среди другой корреспонденции. Читать дальше?

— Конечно! — потирает она руки. — Интересно же, к чему он ведет.

— Я уже догадываюсь, но слушай.

«В этот раз гонец дождется ответа, чего бы это ему ни стоило. Если с моим человеком что-то случится, в следующий раз я сам явлюсь к тебе на порог! Ибо, ради наших Предков, Лайм, пять лет прошло! Наверное, я заслужил хотя бы одно толковое свидание?! Жду твоего ответа. Твой муж, Эрих Морест Фьюрин». Вот и все.

— Что «все»? Ответ-то какой? — понятливо улыбается подруга. Очень уж ей хочется, чтобы у меня все было хорошо.

Что ж, иногда именно пяти лет достаточно, чтобы все хорошенько обдумать, пересмотреть ситуацию и дать шанс человеку, с которым когда-то я не желала иметь ничего общего, даже фамилии. У меня было пять лет, чтобы вспомнить, что мир добр, а открыться другому человеку — это нестрашно.

Рада понимающе хлопает меня по мокрой голени. Я улыбаюсь в ответ и прошу ее достать из шкафчика в гостиной вино и бокалы. Отмечать особо нечего, но работа отложена на завтра, а в личной жизни понемногу расходятся тучи. Так что мне спокойно можно насладиться вечером, несмотря ни на какие сложившиеся здесь или где-либо еще обстоятельства.

КОНЕЦ

Оглавление

1. Послание из дома

2. Старший брат и младший брат

3. Пятничный поезд

4. Запертые в купе проводника

5. Горько-соленый ветер

6. Зелье ведьмы

7. Семейные посиделки

8. Вверх по винтовой лестнице

9. Понятие защиты

10. Настойка на красной реле

11. Чужое благо

12. Влияние времени

13. Шагая белыми улицами

14. Испуганные ведьмы

15. Ничего не видевший свидетель

16. Переменчивая удача

17. Жажда справедливого конца

18. Красные линии на бумаге

19. Прикосновение прошлого

20. Дворцовая жизнь

21. Переломная ночь

22. Падение в бездну

23. Возвращенное сторицей

24. Услышать себя

25. Начало новой истории

Эпилог