Дразнилки (СИ) [Александр Александрович Матюхин] (fb2) читать онлайн

Дразнилки

Пролог

– А Лёва выйдет?

Мальчишеский голос вырвал Ивана Борисыча из дрёмы.

– Что? Какой Лёва? – он мотнул головой, разгоняя остатки нелепого сна. Приснилось будто на улице февраль, а Иван Борисыч не закрыл окна: за несколько минут в квартиру намело снега, который таял рыжими кляксами вдоль батарей, на подоконниках, на диване и даже на телевизоре.

Но на самом деле сейчас был конец июля, оглушительная жара – такого душного лета Иван Борисыч не помнил давно. Кондиционер не справлялся, приходилось открывать окна, чтобы вечерняя прохлада хотя бы немного вытесняла жар из квартиры.

– Нам бы Лёву! – звонко крикнули с улицы. – У нас клюшки есть, пусть шайбу захватит! И шарики!

Старенькие электронные часы на телевизоре показывали половину второго ночи. Гулять в такое время?

Или это туристы, решил Иван Борисыч. На юге всё лето так: с мая по сентябрь не продохнуть от приезжих. Шляются на море, по кафе и ресторанам, устраивают полуночные посиделки на лавочках и в парках. Музыка из колонок, а ещё караоке, гитары, пьяные песни. Наплевать им на всех и вся.

Он прислушался к темноте, к улице. Если сейчас музыку врубят – пойдет ругаться. Где-то в шкафчике в коридоре лежала бумажка с номером участкового.

В квартире было темно и пусто. Иван Борисыч частенько засыпал в кресле перед телевизором (автовыключение – чудо техники!), а уже среди ночи перебирался в спальную комнату. Иногда так и просыпался с утра в кресле, с затекшей шеей и ногами, скрюченный в три погибели – давно уже не молодой и не прыткий.

– Где же ты, Лёва? – мальчишеский голос разорвал тишину. Что-то звонко ударилось о стекло. По полу прокатился камешек.

Иван Борисыч вздрогнул от неожиданности. Остатки дрёмы стерлись.

– Что за бред? – проворчал он, поднимаясь. Нащупал тапочки, неторопливо и даже с опаской, подошел к окну.

На улице через дорогу горел одинокий фонарь. Под фонарем кто-то стоял. Невысокого роста, подросток – пухлый и со странной вытянутой головой. С пятого этажа особо не различить подробности. Может, наркоман какой? В их районе кто только не водился в последнее время.

– Лёву позовите! – крикнул подросток, едва Иван Борисыч выглянул.

Захотелось тут же отпрыгнуть обратно вглубь квартиры, а еще лучше – закрыть окна, шторы, спрятаться… Что за глупости?..

– Нет здесь никакого Лёвы, – крикнул Иван Борисыч, злясь на себя за минутный испуг.

– Как же нет? А разве тот жирный, который поезд пассажирный, больше здесь не живет? – подросток рассмеялся, – Позовите его погулять, пожалуйста. Мы ненадолго!

– Вали отсюда, – пробормотал Иван Борисыч. Он вдруг вспомнил о каком Лёве идет речь.

Увидел, что в свете фонаря мелькают белые хлопья, будто с неба сыплет снег. В конце июля на побережье Чёрного моря.

Парень сделал несколько шагов, выходя из тени. Земля вокруг него – и это тоже было хорошо видно с пятого этажа – покрылась густым серебристым инеем.

Парень было одет в пухлую зимнюю куртку.

И ещё эта его странная шляпа…

– Раз не зовете, я сам зайду, хорошо? – спросил парень весело и громко. – Мне просто Лёва нужен. Ничего личного!

Кажется, из пустых глазниц его сыпались извивающиеся черви.

Иван Борисыч отшатнулся от окна, задернул шторы и стал пятиться до тех пор, пока не уперся в кресло. Ноги подкосились, он рухнул, обхватив голову руками. В квартире стремительно холодало. С легким треском ламинат на полу покрывался льдом.

В дверь постучали.

– Я за мячиком! – сказали из-за двери. – Откройте же, ну.

Часть первая. Глава первая

1.

Таксисты набросились на Лёву Выхина, как голодные собаки. Он всегда о них так думал: одинаково наглые, лохматые, агрессивные и неразборчивые. Ну откуда, скажите, у него могут быть деньги на такси? Посмотрите на эти линялые джинсы, потрёпанные туфли с облупившимся на носках дерматином, на старый армейский вещмешок, давно не чёсанные волосы и грубую щетину, которая несколько дней не видела бритвы. Решительно, нет.

– Меня ждут! – торопливо бормотал Выхин, хотя его, конечно же, никто не ждал. Сработало чувство какой-то провинциальной неловкости. – Дайте пройти, ну же.

Он проскользнул между стеклянных дверей вокзала и тут же вляпался в удушливую августовскую жару. Тяжелый воздух будто заталкивал его обратно, под кондиционеры, пусть и к таксистам, но зато в прохладу. Выхин разом вспомнил, как уезжал из этого крохотного южного городка в двухтысячном году – тоже в августе, на изломе лета – забрался в вонючий районный автобус и укатил сначала в Адлер, а оттуда самолётом в Москву. Тогда тоже было нестерпимо жарко, ломило в висках и сохло во рту. Ещё он надеялся никогда больше не вернуться, но, как это часто бывает, обманывал сам себя.

Справа за забором растянулись змейками старые вагонные составы, а сразу за ними вспучились изумрудные волны холмов. Они тянулись до горизонта, где-то далеко сливаясь с голубым, до прозрачности, небом. Выхин невольно залюбовался. Природа на юге ему нравилась, было в ней что-то свободное, широкое, как человеческая душа. Не чета московским паркам и скверикам. Под этим небом, в этой зелени хотелось не просто существовать, а именно жить, как положено. Жаль, что не получилось.

Впрочем…

Он зашагал по ребристой плитке, вытирая потевшее лицо тыльной стороной ладони. По памяти, почти не поднимая головы, дошёл до автобусной остановки. На металлической лавочке сидели две старушки.

– Сколько сейчас до центра? – спросил у них Выхин.

Яркое солнце слепило, хотелось зажмуриться и вовсе не открывать глаз.

– Сорок рублей. Это до Королёва. Если до Пионерской, то сорок пять. Водителю заранее говорить надо, – сказала одна из старушек, разглядывая Выхина из-под очков. – Пешком за тридцать минут дойдёшь.

Она будто что-то о Выхине знала.

Он поблагодарил и действительно пошёл пешком. Сначала стесняясь, запустив руки глубоко в карманы (вдруг кто заподозрит, что у него нет денег), затем решительнее. Впрочем, жара не давала идти быстро и долго. Силы скоро кончились. Выхин пропотел насквозь и стащил через голову футболку.

Городок незаметно вырос вокруг, появились жилые дома, вихляющие улочки, магазины, торговые центры и палатки. Автомобилей стало больше, как и людей. Прибавилось шума. Где-то играла музыка, а фонтан на площади у местного дома культуры обступила толпа. Визжали радостные дети, пахло шашлыком и шаурмой, ещё сигаретным дымом и почему-то окрошкой.

Выхин тоже подошёл к фонтану, умылся, сбрасывая на несколько минут въедливый жар. На дне фонтана сверкали монетки. Люди приезжали в город со странным названием Псыуфше, чтобы искупаться в Чёрном море, покататься на аттракционах, съездить в лес. Людям тут нравилось. Ещё не душный застроенный Сочи, но уже не какая-нибудь мелкая станица, которых полно вдоль побережья. Поэтому монетки кидали все, кому не лень, чтобы вернуться. Выхин отстранённо подумал, что можно наловить рублей двести, на ужин, если что. Хотел залезть прямо сейчас, но вовремя себя одернул.

Городку недавно стукнуло двести лет, он прятался в котловане, окружённый холмами, и только на западе выползал к морю. Из-за низины тут было прохладнее, чем в Сочи, но температура летом всё равно редко опускалась ниже тридцати пяти. Сейчас жарило за сорок. Отвыкший от такого Выхин страдал.

Он обогнул площадь, свернул по знакомому тротуару к пятиэтажным домам-«хрущевкам», которые образовывали здесь небольшие самобытные районы. Отметил про себя, что почти ничего вокруг не изменилось за девятнадцать лет. Разве что деревьев стало меньше, появились какие-то малоэтажные новостройки, огороженные заборчиками, магазины и кафе; детский сад вон построили на том месте, где в конце девяностых было самодельное футбольное поле. И, конечно, как и везде, сильно прибавилось автомобилей. Они наползали на газоны, тротуары и детские площадки, забили дороги и пространства возле подъездов.

Ноги сами несли Выхина по правильному маршруту, он почти не задумывался, куда идёт, а только смотрел по сторонам и сравнивал прошлое с настоящим, будто накладывал друг на друга две фотографии. Прошлое ожидаемо было чёрно-белого цвета с этакой мелкой рябью и заплывшими уголками, а настоящее походило на глянцевую рекламу из телевизора: отовсюду лилась музыка, светились вывески, подмигивали фарами автомобили и сверкали телефонами прохожие.

Щербатый плиточный тротуар, из которого местами торчали пучки травы, неожиданно закончился, Выхин обогнул кирпичную котельную и оказался перед знакомым подъездом.

Вот тут уже воспоминания накинулись без стеснения. Где-то на уровне запахов, движения теней, преломления света Выхин почувствовал лёгкий дискомфорт, огляделся. Показалось, что рядом звонко засмеялись подростки, звякнули бутылки, что-то хрустнуло – будто резко сломали старую гнилую доску о колено. Густые кусты шиповника за оградкой под окнами первого этажа зашевелились. Оттуда вышел жирный чёрный кот и, облизываясь, вперился в Выхина взглядом.

– Чего тебе? – спросил Выхин, нервно теребя футболку пальцами. – Пошёл прочь, кыш.

Кот не реагировал. Он наблюдал за тем, как Выхин поднялся на крыльцо, и только после этого запрыгнул на скамейку и растянулся на ней, облизывая блестящий бок.

Выхин же дёрнул на себя входную дверь и сообразил, что та заперта. Ясно же, в двадцать первом веке больше не бывает дверей без замков. Это в конце девяностых можно было спокойно зайти в любой подъезд, посидеть на батарее у лестницы, покурить и выжечь кнопки лифта спичками. Времена изменились.

Снова показалось, что за спиной хихикнули в унисон сразу несколько мальчишеских голосов. Выхин рефлекторно сжал кулаки, но не повернулся. Как-то стайка пацанов во главе с Дюхой Капустиным подкараулили его прямо здесь, на крыльце, и швырнули в спину два шарика, наполненные синей краской.

«Жирный пончик, дай талончик!»

После того случая его ещё пару недель называли во дворе пирожком с повидлом. Но это была не самая обидная кличка.

Домофон неожиданно запиликал, дверь открылась и на улицу из подъезда вышла полная женщина в белом сарафане и с раскрасневшимися щеками. Она волокла за руку девочку лет четырёх. Выхин торопливо попробовал протиснуться в образовавшийся проём. Женщина преградила путь.

– Мужчина, вы куда? – спросила она, оглядывая Выхина с ног до головы. Запоминала на всякий случай. Ещё бы, при его нынешней внешности любой бы осторожничал.

– К Коропову, Иван Борисычу, из сорок девятой, – буркнул Выхин.

Девочка тоже внимательно его разглядывала, при этом указательным пальцем старательно ковыряясь в носу.

– Коропов Иван Борисыч умер, – сказала женщина. – Две недели назад. Вы как-то припозднились.

– Умер? – растерялся Выхин. – Погодите… Я ему писал не так давно. Предупреждал, что приеду.

– Не дождался, бывает. – Женщина звонко хлопнула девочку по руке, не сводя с Выхина глаз. – Мы не знакомы случайно? Не могу вспомнить.

– Я здесь жил много лет назад. Недолго. Иван Борисыч мой отчим.

– А Оля, что ли, ваша мать? – женщина сухо улыбнулась. – Вы Лёва, я поняла. Ну, извините, что принесла дурные вести. Боюсь, никто вас тут встречать не будет.

Она, наверное, хотела добавить что-нибудь про блудного сына. Выхин нутром чувствовал. Но женщина промолчала и стала спускаться по ступенькам.

Выхин придержал дверь, дождался пока женщина удалиться по тротуару в сторону сквера, и после этого нырнул в прохладу подъезда. Там, у рядков почтовых ящиков, он прислонился к стене и закрыл глаза.

Мелкие мысли суетились, как встревоженная мошкара в знойном воздухе.

Умер, значит.

Мама тоже умерла, но шесть лет назад. Выхин узнал об этом из телеграммы, которую прислал отчим. Телеграмма дошла чудом, поскольку Выхин часто менял места жительства, носился по Москве с одной съемной квартиры на другую, как беглец, спасающийся от кошмаров. Телефона он не имел, в силу совершенно безобразной привычки, а потому отставал от современного темпа жизни всё больше и больше. Прочитав тогда о смерти матери, Выхин хотел тут же купить билеты на поезд, приехать, помочь с похоронами, но в последний момент сорвался в крутое пике очередного переезда и обо всём забыл.

Много позже проявилось чувство вины, но Выхин отмахивался от него раз за разом, до того момента, пока действительно не случилась нужда приехать.

Он поднялся неторопливо на пятый, верхний этаж, потоптался у сорок девятой квартиры. Дверь была оббита старым дешёвым дерматином, который местами потрескался, а местами выцвел. Гвоздики, когда-то блестевшие позолоченными шляпками, теперь потускнели и большей частью заржавели.

Подчиняясь внутреннему порыву, Выхин вдавил кнопку звонка, послушал длинную глухую трель внутри квартиры. Показалось, что раздался шорох тапочек, кто-то подошёл с обратной стороны. Вроде бы мигнула тень в дверном глазке. Но на самом деле, конечно же, никого там не было. Выхин потоптался с полминуты на драном резиновом коврике, спустился обратно к почтовым ящикам, но не вышел, а остановился у двадцать седьмой квартиры.

В жизни всегда нужен последний шанс. Вернее, очень хочется верить, что такой шанс существует. Иначе зачем вообще жить?

Он нажал на звонок, затем тут же робко постучал согнутым пальцем. Несколько секунд прислушивался. По всему выходило, что ночевать ему придётся в сквере неподалёку, потому что последние деньги ушли на поезд, а монеток в фонтане – даже если он наберётся храбрости и полезет за ними – едва ли хватит даже на самую дешёвую комнату в каком-нибудь домике у побережья.

– Вам кого? – неожиданно спросили из-за двери.

Голос был девчачий, молодой. Выхин представил Аллу, которая жила здесь, в двадцать седьмой, с родителями девятнадцать лет назад. Алла была худенькая, остроносая, скуластая. Никак не могло быть, чтобы Алла осталась в том же возрасте и стояла сейчас за дверью. Правда же?

Он тряхнул головой, собираясь с мыслями. Это всё проклятая южная жара. От неё сознание плавилось, как сыр на сковородке. Нужно скорее к морю, нырнуть несколько раз, остудиться. Иначе совсем ум за разум зайдёт…

– Я из сорок девятой, – сказал Выхин, переминаясь с ноги на ногу. – Жил тут раньше. Отчим… то есть Иван Борисыч, конечно, обычно оставлял вам запасные ключи. В случае чего. Вот я и подумал, вдруг у вас тоже сейчас…

Как же глупо всё это звучало. Глупо и неправдоподобно. Выхин даже поймал себя на мысли, что говорит заискивающе, как алкоголик на улице, выпрашивающий десять рублей на метро. Впрочем, он недалеко от алкоголика оказался. Почти уже в одной канаве.

– Вы что ли Алексей? – спросил девчачий голос из-за двери. – Мне Иван Борисович о вас рассказывал. Ждал вас.

Дверь приоткрылась и в щели, под натянутой цепочкой, показалась молодая остроносая мордашка. Светлые волнистые волосы закрывали влажный лоб и уши, облепили щеки и левый глаз. Вокруг носа рассыпались веснушки, губы потрескались. Точно, Алла. Такая, какой Выхин её видел в последний раз. Будто время остановилось, а он один продолжал жить и стареть. Будто на дворе конец девяностых. Тот самый год, когда Дюха Капустин с друзьями гонялись за Выхиным по лесу, чтобы избить хоккейными клюшками.

– Ничего себе, какой огромный, – сказала девушка, глядя на него снизу вверх, и наваждение рассыпалось. – Потрепала вас жизнь.

Голос у неё был другой. И выглядела по-другому. Неуловимо, в едва заметных мелочах, но отличалась от той Аллы, в которую когда-то Выхин влюбился.

– Я только что с поезда, – пробормотал он в ответ. – Вымотался. Жарко у вас тут. А ты кто? Дочка Аллы?

– Ага. Я Ленка.

«Ленка-пенка, драная коленка» – подумал Выхин, а вслух сказал:

– Мне бы ключ от сорок девятой, если он у вас есть. Мама дома?

– Рабочий день вообще-то. Мама только вечером будет, если освободится, – ответила Ленка, с интересом разглядывая Выхина. – Я видела вас на фотографии. Вы почти не изменились. Только, как бы деликатнее сказать… запущенный что ли. Побриться вам надо, помыться и переодеться. А то на бомжа похожи. Мама таких как вы по выходным в парке кормит.

– А ты дерзкая, – заметил Выхин. – Почему не в школе?

– Так август, милый человек. Нормальные люди в это время не учатся, а отдыхают. Вам бы тоже посоветовала.

Она хихикнула, и Выхин хихикнул в ответ. Дерзость девочки ему неожиданно понравилась.

– Ключ-то есть?

– А как же.

Дверь закрылась, а через полминуты открылась вновь. Ленка, широко улыбаясь, протянула Выхину связку ключей на толстом кольце.

– Мама занималась похоронами вашего отчима, – сказала Ленка. – Если что, у нас тут часть его вещей лежит. Иван Борисыч хотел, чтобы его одежду раздали нуждающимся. Мама собрала, что могла. Так что не удивляйтесь, если в квартире небольшой погром. Никто не думал, что вы приедете. Вам три или четыре телеграммы отправили по разным адресам.

– Я много переезжал, – ответил Выхин, принимая связку из её руки. – Меня вообще сложно поймать.

– Как будто убегаете, – кивнула Ленка и добавила по-взрослому. – Все мы постоянно от кого-то убегаем.

При этом она продолжала мило улыбаться.

Растерявшийся Выхин кивнул, поблагодарил ещё раз и заторопился на пятый этаж. Поднимаясь по лестнице, он подумал о том, что девушка, наверное, до сих пор смотрит ему в спину. Но оборачиваться и проверять не стал.

2.

Выхин шагнул в серый узкий коридор квартиры, втянув голову в плечи. Сам не заметил, а втянул.

Показалось, что сейчас из кухни выглянет мама. У неё волосы закручены в бигуди, лоб вспотел. Одета в любимый махровый халат синего цвета и ещё в тапочки. Жарко, душно, а она в халате. Готовит что-то, как обычно. Если не убирается, то готовит. На плите у неё постоянно стояли две большие кастрюли, одна алюминиевая, а вторая – эмалированная, жёлтая, с двумя пятнами сколов на боку. В эмалированной, вспомнил Выхин, часто варился жирный наваристый борщ на сале. Южное лакомство. Нигде больше он не встречал борщ с плавающими кусками сала, и чтобы картошка не варилась кусочками, а забрасывалась, чищеная, целиком, потом вылавливалась и мялась в пюре, чтобы погрузиться обратно.

Во рту скопилась слюна. Из кухни как будто запахло котлетами, яичницей (тоже на сале), свежим салатом. Выхин протёр лицо, стряхнул пот и наваждение исчезло.

Первое, что заметил – драные обои в коридоре. Их как будто срывали кусками, обнажая кривые треугольные отметины шероховатого бетона и старых иссохших газет. Потом увидел пустой плафон под потолком, валяющуюся в беспорядке мужскую обувь на том месте, где раньше стояла обувная полка. Увидел деревянную вешалку, на которой болтался зелёный пуховик.

Выхин, не разуваясь, сделал несколько шагов, как будто из прошлого в настоящее. Или наоборот. В ванной комнате чернел кусок влажной стены, где, должно быть, стояла стиральная машина. Пахло сыростью. Из крана редко капало, в раковине уже появилась тонкая полоска ржавчины.

Стеклянная дверь в кухню была закрыта. Выхин толкнул её – вот сейчас навалится запах жареной картошки и квашенной капусты! – и всё тут оказалось пустое и мёртвое, лишь отдалённо напоминавшее о прошлом. Те же молочные обои с красными бутонами роз. Тот же старый холодильник, один бок которого когда-то давно Выхин обклеил наклейками «Терминатора» и переводными картинками из американских жвачек. Обеденный стол возле окна укрыт блестящей от старости и жира скатертью. На столе – электрический чайник (новьё), стопки грязной посуды, а рядом – рюмки, стаканы, чашки, вилки, пластиковые тарелки, пустые пакеты из-под сока. Всё навалено в беспорядке, одно на другое. Под столом – много мусорных пакетов, штук пять или шесть. Забиты и завязаны.

Раковина тоже была в грязной посуде до краёв. На столешнице валялся огрызок чёрного хлеба, покрывшегося плесенью. И эта крохотная деталь, этот забытый всеми хлеб, почему-то сразу развеял наваждение.

Пустое и мёртвое, точно. Прошлое ушло безвозвратно, никто и никогда не сможет вернуться.

Мама не приготовит на ужин макароны с тушеным мясом. Отчим не привезёт с рынка рыбу, ещё живую, которая будет плескаться в ванне. Никто не разрежет арбуз, и он не лопнет с хрустом под напором лезвия и не обнажит спелую ярко-красную мякоть. Не будет всего этого, кончилось.

В тишине кухни заурчал холодильник. От мусорных мешков потянуло гнильём. Неприятно. Выхин уронил вещмешок на табуретку, распахнул окна, впуская тяжёлый летний воздух, в котором перемешались ароматы выхлопных газов, цветущих акаций и кипарисов.

Из окна был хорошо виден санаторий «Ласточка». Строительный забор опоясывал многоэтажные корпуса с чёрными глазницами-окнами, с облупившейся штукатуркой и содранной лепниной; разваливающиеся и пустые. Шестиметровый сверкающий пик, венчавший центральный корпус, теперь был надломлен и вгрызался в небо коротким отростком. Когда-то давно на этот пик мечтали забраться местные пацаны. Считалось, что как только ты доберешься до верхушки, где болтался на ветру флаг России, то тут же все девчонки в компании будут твоими. Интересно, забрался хоть кто-нибудь?

Выхин внезапно вспомнил, что в северном крыле «Ласточки» был огромный открытый бассейн. Много лет не вспоминал, а тут… На губах проступил колючий вкус хлорированной воды, показалось, что одежда вдруг промокла насквозь и её нужно стащить как можно быстрее, но вокруг люди, все смотрят, все готовы тыкать пальцами и смеяться, кричать: «Жирный пончик – съел батончик!».

Где-то за спиной захохотали множеством ртов.Он развернулся, но кухня, само собой, была пуста. Воспоминание нехотя отлипло, как отсыревший скотч.

– Проклятая жара, – пробормотал Выхин.

Хотя, кого он обманывает. Дело было не в жаре, а в возвращении в город. Слишком много воспоминаний здесь было похоронено. Они всколыхнулись, как пыль под ногами, и навязчиво полезли в голову.

Надо бы закончить срочные дела и искупаться под холодным – или даже ледяным! – душем.

Выхин прошёл в комнату, раздвинул тяжёлые бархатные шторы – их покупала мама ещё когда жила с настоящим отцом в Мурманске – и отворил окна здесь тоже, впуская шум улицы. Отметил мельком, что в комнате вообще всё вверх дном. Кто-то выдвинул диван на середину, опустошил книжные полки и серванты, задрал ковёр, сложил постельное бельё и одежду стопками вдоль стены. Всюду лежали наполненные мусорные мешки. Будто прошлое человека после смерти – это мусор, от которого нужно как можно скорее избавиться.

Долго смотрел на рассыпанные по полу строительные гвозди – разных размеров, использованные, гнутые, с проржавевшими шляпками.

Потом нашёл пульт от кондиционера, пощёлкал, не разобрался. Кондиционер, висевший в углу у окна, подмигивал красной кнопкой, но не хотел работать. Ладно, позже.

Выхин перешёл во вторую комнату, поменьше. Когда-то тут была его детская. Личное королевство с подданными-солдатиками и крепостью из стульев и одеял в центре. Сейчас, конечно, о детской ничего не напоминало. Похоже, Иван Борисыч с мамой использовали комнату, как спальню. Почти всё место занимал разложенный диван. В углу стоял старый низенький шкаф. На широком подоконнике выстроились горшки с завядшими растениями.

Диван тоже был завален набитыми мусорными мешками. Выхин и здесь первым делом открыл в комнате окна, потом перенёс мешки в коридор.

Он быстро вспотел, но не останавливался, пока не утрамбовал мешками всё пространство перед дверью. В доме не было мусоропровода, придётся тащить к мусорным бакам на углу дома.

Потом сложил диван в бывшей детской, тяжело отодвинул его левый край и заглянул в щель между диваном и стеной. Там было полно густой свалявшейся пыли. Деревянный плинтус потрескался – кривая трещина тянулась от угла и раздваивалась на шляпке ржавого гвоздя. Выхин потянул за этот гвоздь и тот поддался – как раньше – легко выскользнув из отверстия.

Чувствуя, как зарождается в груди что-то давно забытое, азарт от нахлынувшей ностальгии, Выхин подцепил пальцами край паркетной доски, отодвинул её и внезапным привычным движением из прошлого, приподнял так, чтобы открылось небольшое углубление между бетонной плитой пола и стены.

Пиратский клад пятнадцатилетнего шкета. Спрятан так, чтобы никто не нашел.

И ведь не нашли.

Как же Выхин переживал, что не смог добраться до него, когда уезжал! Обстоятельства сложились таким образом, что даже заглянуть в детскую не получилось. И как же радовался сейчас, разглядывая торчащий из углубления край целлофанового пакета. Аккуратно подхватил его и выудил. Пакет был мятый-перемятый, замотанный синей изолентой, для надёжности. От него пахло пылью и грязью. Не сходя с места, Выхин зубами отодрал край изоленты, размотал, вывалил содержимое на диван и вперился взглядом в рассыпавшиеся сокровища.

Прежде всего это были деньги. Семь тысяч бумажками разного достоинства. Славься стабильность, купюры до сих пор были в обороте. Зеленые тысячные девяносто седьмого года, хоть и измятые, но годные. Выхин подавил острое желание побежать сейчас же в магазин и купить поесть. Позже, позже.

Ещё: набор вкладышей, коллекция из далёких девяностых, которую он собрал в Мурманске, а потом возил с собой, как талисман. Вкладыши хорошо сохранились, но сейчас, увы, вряд ли бы кого-нибудь впечатлили. Разве что можно продать в интернете.

Ещё: два самодельных значка. Для себя и для самой красивой девочки во дворе. Никто эти значки никогда так и не нацепил.

Наконец Выхин взял в руки старую тетрадку с зелёной обложкой, сложенную вдвое. Открывать не хотелось, но он всё же открыл и на первой же странице увидел рисунок гелиевой ручкой. Вспомнил.

Портрет был дурацкий, с нарушением всех возможных пропорций, но в тоже время хорошо узнаваемый и страшный.

«Андрей-бармалей, сделал шляпу из гвоздей»

Весной двухтысячного он нарисовал Дюху Капустина, выливая злость на страницу тетради. Нафантазировал всякого, изобразил главного недруга в шляпе из гвоздей, которые были вколочены прямо в голову. Выхин вспомнил, с каким удовольствием прорисовывал каждый гвоздик, входящий в череп ненавистного Капустина. Будто вбивал по-настоящему.

Бац-бац молоточком.

Он взялся за край страницы, чтобы перевернуть. Тетрадь была изрисована полностью. Той зимой у Выхина было полно времени на рисование, особенно когда он прятался в отсыревшей лесной пещере, полной камней и призрачных лиц.

Капля пота соскользнула с кончика носа и упала на рисунок, смазав левый глаз Капустина, превратив его в тёмно-синюю кляксу.

– Чтоб тебя…

Нет, он вернётся к тетради позже. А сейчас – уборка.

3.

Выхин убирался несколько часов.

Выбрасывал мусор, выгребал грязь, расставлял по местам мебель, мыл посуду, пылесосил – делал ещё сотню мелких, но обязательных дел, которые все вместе возвращали в квартиру жизнь. А жизнь тут была необходима, это точно.

За окном уже начало темнеть, когда он, вымотанный до предела, понял, что на сегодня хватит. Появилось скоротечное ощущение покоя. Каждый раз, обживаясь в новой квартире, Выхин надеялся, что это навсегда, но обманывал сам себя.

Он сходил в магазин. На месте небольшого фруктового киоска поставили сетевой супермаркет.

Желудок постанывал от предвкушения. Последний раз Выхин нормально ел сутки назад, на вокзале. Купленная тогда шаурма была холодной и склизкой, но он всё равно заталкивал её в рот, потому что привык, что еду нельзя оставлять на потом. Сейчас же можно было купить пельменей, макарон, сливочного масла и хлеба. Можно было позволить себе даже молоко. И ещё мороженного и двухлитровую бутылку кваса – лучшего напитка жарким летом.

На улице стало прохладнее и свежее. Минувшее тяжелое утро возвращало Выхину долги. Он уже размышлял о том, как после ужина отправится на городской пляж, освежиться. А завтра, пока не ушло настроение, сходит на кладбище, положит цветы на могилы маме и Иван Борисычу. Обязательно нужно сохранить в глубине души чувство светлой ностальгии. Родные люди всё же.

У подъезда на лавочке сидела горстка молодёжи. Всем лет по пятнадцать, не больше. Из портативной колонки что-то громыхало и рычало. Молодёжь, приметив подходящего Выхина, принялась с любопытством его разглядывать. Все загорелые, рослые. Выхин ярко выделялся на их фоне белизной кожи. Он снова втянул голову в плечи. Сейчас кто-то из них откроет рот и…

«Жирный, жирный, поезд пассажирный»

В лицо полетит презерватив, наполненный краской или хоккейная шайба. Дюха Капустин, главный, чтоб его, заводила, вежливо поинтересуется, почувствует ли Выхин боль, еслио складки его жира натурально затушить сигарету? А Выхин огрызнётся, полезет на рожон, завяжется драка, ну, как драка, избиение, потому что Дюха в здравом уме не полезет на Выхина один. Подбегут его верные друзья (как всегда), с палками и камнями, а дальше… дальше понятно что, можно и не вспоминать.

Вот только Капустин пропал в лесу девятнадцать лет назад. Нет больше тощего курносого заводилы.

– Вы баскетболист что ли? – спросил паренёк с блестящими от геля, лихо зализанными гребнем вбок волосами.

– А?

– Большой такой. Из баскетбола?

В их любопытстве не было агрессии. Просто во дворе внезапно появился кто-то выбивающийся из общей обстановки. Огромный – и ростом и весом – мужик с щетиной, одетый в непонятное, как будто дровосек, выбравшийся из глубин местного леса.

– Ага, баскетбол, – сказал Выхин. – Этот, третий разряд. В «Химках» играл.

Кто-то из подростков удивлённо присвистнул. Выхин открыл дверь, протиснулся внутрь подъезда и заспешил наверх. Всё ждал в спину шутку про вес и рост. Что-нибудь едкое, злое.

Сами начали, подумал он, мысленно защищаясь неведомо от чего.

У дверей квартиры стояла женщина и давила на звонок. Выхин остановился, хрустнув пакетами. Женщина обернулась, и он её сначала не узнал, а потом узнал, а потом не поверил, что узнал.

– Элка?

Никто в двухтысячном не называл её нормальным именем – Алла. Потому что это имя нельзя было склонить, сделать «подростковым». Поэтому прилипло сленговое «Элка». И ещё дразнилка была про нахалку. Что-то такое, да.

Одногодки, то есть сейчас выходит как и ему - тридцать четыре. Выглядела почему-то старше, хотя Выхин не был уверен, что умеет правильно определять возраст по внешности. Изменилась – это без сомнений. Куда-то пропали густые каштановые кудри, теперь появилась кроткая тёмная стрижка, делающая лицо овальным. Вокруг губ морщины, под глазами – тёмно-желтые мешки (как у него самого, впрочем). Располнела в ногах, стала шире, плечистее, коренастее, будто всю жизнь тренировалась крепко стоять на земле. А ведь тогда, в пятнадцать, выглядела легче пёрышка, талию можно было обхватить ладонью…

– Ты постарел, Выхин, – сказала она, улыбнувшись.

Улыбка осталась прежней.

– А ты всё такая же… – он хотел сказать «красивая», но запнулся.

Алла смущённо махнула рукой.

– Давай, открывай, путешественник. Впусти даму в дом.

Он впустил. Вдвоём потоптались в узком коридоре. Из одного пакета, неловко поставленного на обувницу, вывалилась банка консервированного горошка. Алла хихикнула басисто – и слышать это было странно – после чего прошла на кухню.

Выхин последовал за ней, внимательно разглядывая, как кот разглядывает нового человека в доме. Он не мог никак сопоставить образ из своего воспоминания и женщину, усевшуюся на табурет у окна. Разве могли они иметь что-то общее? Элка из двухтысячных никогда бы не оделась в такое – джинсы на широком заду, клетчатая рубашка, армейские ботинки. Утончённая, милая Элка носила сарафаны и платьица, а иногда чёрненькую такую узкую юбку-лодочку и блузку, вызывая гнев старшего брата и обожание всех мелких пацанов во дворе.

– Ну чего уставился? – добродушно спросила она. – Я тоже, может быть, не верю, что это ты. Щетина на пол лица, нечёсаный. Правда, как был богатырём, так и остался. Ну и глаза, конечно. Классные у тебя, Лёва, глаза, их не изменишь.

В её голосе, показалось Выхину, была типичная женская теплота. Мамина. Так родители встречают уставшего ребёнка, вернувшегося с экзаменов. Сразу захотелось что-нибудь рассказать, про жизнь, про то, где шлялся всё это время, про проблемы и невзгоды. Всё-всё.

– Я тебе шесть телеграмм по разным адресам отправляла, – продолжила Алла. – Переезжать любишь.

– Не сидится, – сказал он. – На месте.

Алла кивнула. Продолжила, хотя он не просил, разглядывая что-то в окне.

– Пришлось взять похороны на себя. Мы с Иваном Борисовичем дружили, он мне по работе помогал, ну и всякое разное по мелочи, знаешь. Гроб, значит, заказала. Место на кладбище. Крест, деревянный, одна штука. Поминки. Друзей у него немного было, но собрались. Человек десять. Что ещё? Прибралась, как видишь. Грязно было. Что-то не успела, ну, думала, никто не приедет. У Вани никого не осталось из родственников, кроме тебя. Что еще? Завещание у нотариуса. Тебе надо в наследство вступить в течение полугода. Адресок дам, смотайся, оформи. – Она загибала пухлые пальцы, кое-где на фалангах зажатые невзрачными серебряными кольцами. Обручального не было. – Что ещё, дорогой? Ах, да. Угостишь даму чаем?

– Конечно, конечно.

Он нелепо засуетился, включил чайник, достал из пакета пачку печенья, раскрыл.

– Я только со смены, – сказала Алла, развалившись на табурете. – Ну расскажи, где шлялся всё это время? Зачем приехал?

– На похороны приехал, – соврал он. – Из Тобольска.

– В Тобольск телеграммы не было.

– Добрые люди сообщили.

– Через две недели после похорон?

Они несколько секунд разглядывали друг друга, и Выхину всё отчётливее не нравилась новая Алла, повзрослевшая болтливая баба в армейских штанах. Он захотел быстрее выставить её за дверь и больше никогда не встречаться. Зашипел чайник, выплёвывая из изогнутого носика капли кипятка.

– Не ври мне, Выхин, – сказала Алла негромко. – Не знал ты ничего о похоронах. Приехал за помощью, да? Не к кому больше ехать, вот и вернулся к нам. Ни денег, ни работы, ни жилья. Только отчим остался.

– Вот ведь как получилось, – развел руками Выхин, не подтверждая, но и не отрицая.

– Что у тебя такого страшного случилось в жизни, раз ты бегаешь по городам туда-сюда?

– Может быть, мне комфортно именно так. Когда не привязан к какому-нибудь одному месту. Могу уехать в любой момент, куда глаза глядят. Дух путешественника во мне. От мамы.

– Но ты все же здесь.

Выхин решил сменить тему.

– Говоришь, Иван Борисыч на меня завещание составил? – спросил он.

– Всё движимое и недвижимое, – кивнула Алла, надламывая кусочек печенья. – До последнего верил, что приедешь. Очень хотел тебя увидеть, но не успел, как видишь.

– Как он умер?

– Приступ. Проблемы с сердцем были, несколько лет лечился, придерживался режима. Пил много. Ну а кто сейчас не пьёт? А нельзя. И волноваться нельзя. Короче, я к нему заходила обычно два-три раза в неделю, продукты приносила, что-нибудь ещё по мелочи. И вот как-то зашла, а он на кухне лежит, вот тут, у стола, лицом в кафель. Уже поздно было что-то делать. Врачи сказали, у него ночью случился приступ, то есть почти полсуток человек мёртвый пролежал.

Чайник зашипел с надрывом и выключился. Выхин стал разливать кипяток по чашкам.

– Тебя не было почти девятнадцать лет, – вдруг сказала Алла. – Осень двухтысячного, как сейчас помню. Мы прощались на вокзале.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы выудить из памяти воспоминание. Слишком глубоко оно было закопано. Коротко кивнул. Поставил чашку перед Аллой, сам сел напротив. Скатерть на столе была липкая, покрытая мутными высохшими разводами от тряпки.

Алла задумчиво провела взглядом по кухне. Пробормотала:

– Слушай, такое ощущение, что время обратно вернулось, да? Мы тут с тобой, на этой кухне уже сидели много лет назад и тоже пили чай. Ты угощал меня пряниками, помнишь?

Он не помнил.

– Я заглянула спросить, как у тебя дела. После санатория. А ты пригласил зайти. – продолжала Алла. – Я струсила, как не знаю кто. В квартире была твоя мама, она ещё быстренько так убежала из кухни в комнату и дверь за собой прикрыла. Ещё бы, сын привёл в квартиру подругу… – Алла шумно, по-мужски, отхлебнула чай, прихватила печенье. – Классное ощущение, да? На минутку можно представить, что мы дети. Такая светлая ностальгия.

Он снова кивнул, хотя его ощущения были другими. Случается, встречаешь человека, с которым давно не виделись, а поговорить не о чем. Нет в их жизнях больше пересечений или каких-то общих новостей. Только внутренняя перегородка, отделяющая прошлую жизнь от настоящей. Вот с Аллой выходило тоже самое. Она стала слишком другая. Да и времени прошло немеряно, чтобы вот так запросто вернуться в точку их совместного общения и болтать как ни в чём не бывало.

Совершенно разные люди, так?

– Надолго к нам? – спросила Алла, в три глотка допивая чай.

– Ещё не думал. Может, на неделю. Или вроде того.

– Ты не торопись. Тебе отдохнуть нужно, я вижу. Я таких, как ты, месяцами выхаживаю, в порядок привожу.

– Таких, как я?

– Ну да. Сразу же видно. Щетина, грязный, затасканный, с потухшим взглядом. Скулы торчат, нос блестит, руки трясутся, как у алкоголика. Ты ведь не алкоголик? Мы на работе таких называем «перегоревшими». Ну или «опустившимися», хотя звучит как оскорбление. Проблемы у тебя, Лёва. Поверь профессионалу. Я больше десяти лет по разным волонтёрским организациям шатаюсь, бомжей, наркоманов с того света вытаскиваю. А ты как раз выглядишь, как один из кандидатов на тот свет.

Выхин попытался усмехнуться, но вышло не очень. Губы растянулись, как резиновые.

– Я побреюсь, – пообещал он. – И волосы вымою. Говорю же, долго ехал. Суетно всё, не до того было.

– Не ври мне, Выхин. У меня глаз намётан. Послушай совет бывалой дамы, не беги никуда до поры до времени. Поживи тут, успокойся, жизнь устрой. Знаю я таких бегунов, путешественников в душе. Сгорают к сорока годам. Тебе оно надо?

Если бы он знал ответ на этот вопрос, то не оказался бы здесь.

– Мне комфортно, – повторил он. Действительно в это верил.

Алла неожиданно поднялась, подошла, нависнув над Выхиным своим безобразно большим и рыхлым телом. От Аллы пахло духотой, пылью, застоявшимся от жары воздухом. У Аллы был второй подбородок. И ещё потрескавшиеся губы. Она зажала ладонями ладонь Выхина – руки были сухие и холодные – и пробормотала негромко:

– Не уезжай никуда, хорошо? Я не хочу, чтобы ты уезжал. У нас с тобой столько всего осталось в прошлом. Столько интересного. Надо бы вернуть, да? Хочешь, чтобы всё вернулось?

Взгляд её блуждал по лицу Выхина, ощупывал. Второй ладонью Алла провела по его щетине, дотронулась пальцами до губ.

Выхин подумал, что сейчас она его поцелует. Это было немыслимо и странно. Он встал из-за стола. Неумело приобнял Аллу за плечи, заглянул ей в глаза, сказал:

– Мы оба устали, давай-ка пообщаемся позже.

– Я не высыпаюсь, – пожаловалась Алла. – Гуляю в лесу ночами, ищу брата. Зову его, а он откликается. Говорит, что я же его нашла, глупенькая. А я не верю и продолжаю искать.

Выхин вздрогнул.

– Ты нашла Андрея? – переспросил он.

Взгляд Аллы стал затуманенным, тяжёлым.

– Говорю же, не верю. Продолжаю искать. Все эти годы, все девятнадцать, мать его, лет.

– Тебе надо выспаться.

– Определённо. – Алла отстранилась и часто-часто закивала головой, будто соглашалась со всеми своими мыслями, что крутились внутри черепа. – Да, Лёва, мне пора. Извини, если вот так, наскоком. Воспоминания, понимаешь? Всё оттуда. Не люблю их. Страшные.

Действительно, страшные.

Она заторопилась, выскочила в коридор, распахнула дверь. Уже на пороге развернулась – незнакомая, чужая женщина – и взмахнула рукой, прощаясь. Выхин взмахнул в ответ. Дверь закрылась, в квартире стало тихо, будто никого и никогда здесь не было.

Глава вторая

1.

Выхин проснулся ночью от неприятного ощущения.

Кто-то ходил по квартире. Чужой, незнакомый и незваный – или же наоборот старый гость, от которого никак не избавиться.

Его легко можно было вычислить по шелесту занавесок, скрипу половиц и дверных петель, по далёким звукам сигнализаций и подмигиванию света фонарей с улицы. Кто-то осматривал кухню, ванную, туалет, комнату родителей, кто-то осторожно заглянул в бывшую детскую и прошептал, целясь в подсознание ещё не до конца проснувшегося Выхина:

– Жирный пончик, дай талончик.

Возможно, это был сон, продолжение затянувшегося кошмара.

– А Лёва выйдет? – тонкий пацанский голосок раздался у самого уха. Говорили с надрывом, издеваясь. – Мячик захватит? Мне мячик нужен, футбольный, кожаный. Помнишь, все говорили, что он потерялся?

Выхин вздрогнул и плотнее закутался в спальный мешок. Развешенные над головой пододеяльники пропускали холодный ночной свет, и на его фоне медленно размазалась человеческая тень.

– Хватит бегать, – сказала тень. И тут же добавила другим, маминым голосом. – Понастроил непонятно чего. Стулья тебе зачем? Пододеяльники кто убирать будет? Разбирай немедленно.

– Это моя крепость. В неё никто не может сунуться. Никто плохой. – Шепнул Выхин и осёкся, закрыл рот ладонями.

Тень отреагировала на его шёпот, мотнула большой головой. Вдоль натянутой на спинку стула простыни вытянулись тонкие пальцы, дотронулись до ткани, провели по ней, будто проверяли на прочность.

– Хитрый, – сказала тень негромко, и Выхин узнал этот голос.

Где-то неровным хором заскрипели старые окна. По полу потянуло холодом, совершенно неуместным в августе. Холод коснулся щёк Выхина, его губ, забрался внутрь спального мешка.

– Выходи оттуда, – сказала тень снова маминым голосом, но уже без особой надежды. Длинные расплывчатые пальцы продолжали гладить ткань. – Скоро ужин, а ты до сих пор не разобрал эти свои поделки. Значок валяется какой-то. Влюбился что ли?

Выхин не ответил.

Тень вздохнула – так вздыхала мама, желая показать, что ей очень не хочется наказывать Выхина за какой-нибудь проступок. От этого вздоха ему всегда становилось стыдно и хотелось что-нибудь исправить. Маме и так сложно в жизни, а тут ещё он со своими проказами…

– Лёшка, выходи. Пора гулять, как договаривались.

На этот раз голос принадлежал Элке. Выхин мгновенно вспомнил, как она вот так звала его с улицы, крича на весь двор. Чтобы все поняли, что гулятьс Выхиным не зазорно.

Но той Элки больше нет. Вместо неё взрослая странноватая женщина в армейских брюках.

– Вали отсюда, – пробормотал Выхин. – А не то…

– Что? Зуб мне выбьешь, как тогда? – снова знакомый голос. Дюха Капустин собственной персоной.

В ночной темноте легко можно было вспомнить его лицо, с размазанной по щекам кровью и разбитой, стремительно распухающей губой.

– Выйду, и выбью, – буркнул Выхин.

В голове бегали разные мысли. Сон сливался с явью, а настоящее с прошлым. От холода по телу побежали крупные мурашки. Натянутые простыни шевельнулись, потом пошли волнами, и в самодельную крепость ворвались запахи зимнего леса. Где-то закапала вода, хрустнула наледь, зашумела горная река. Та самая.

– Выходи, выходи, – голос Дюхи Капустина. – Разберёмся на месте. Или слабо?

Его подначивали, глупо и примитивно. Выхин закрыл глаза и позволил сознанию восстановить в памяти тот самый лес, поляну, где из-под тающего снега выползали на поверхность рыхлые рыжие холмики травы и валялись камни, изрисованные белыми ледяными линиями.

Всего лишь сон. Наваждение. Незваный гость остался в кошмарах.

Тень сопела, выжидая. В крепость ей не проникнуть.

– Убирайся, я всё равно не выйду, – пробормотал Выхин, не открывая глаз.

Он стоял на изломе поляны и смотрел, как люди-уродцы загоняют жирного пацана на лед, на скользкий край, позади которого - черная февральская река. Все смеются, улюлюкают, радуются. Только одна девочка не смеется, это Элка. Она серьёзная и сосредоточенная, а в руке у неё нож.

– Убирайтесь, – повторил Выхин тени и сну.

И вдруг стало тихо.

Ощущение чьего-то присутствия прошло. Выхин открыл глаза и увидел над головой натянутые простыни и желтоватый свет, проникающий сквозь них. Никого в квартире больше не было.

В самодельную крепость начала медленно просачиваться южная духота.

– Хрен вам, а не мяч, – сказал Выхин в пустоту. – Я не просто так столько лет убегал, чтобы попасться.

А про себя подумал: убегал, но не убежал. Вернулся туда, откуда всё и началось. Значит, пришло время собирать камни.

2.

Липкий сон его всё же одолел. В этом сне Выхин снова впервые оказался в Псыуфше.

Ему было четырнадцать с половиной, он соскочил со ступенек вагона на перрон и сразу же ощутил запах вокзала. Накинулись все эти масляные и бензиновые привкусы, аромат жаренной курицы и горячего кофе, сигаретного дыма и помойки. Водители такси, опять же, как голодные собаки оценивали высоченного пацана - напасть или подождать?

К нему подошёл неизвестный мужчина, протянул руку для рукопожатия:

– Привет, богатырь, где мамку-то потерял?

Это был Иван Борисыч, дядя Ваня, статный, широкоплечий, красивый. Он вытряхнул из недр вагона клетчатые сумки с вещами, два кожаных чемодана и потрёпанный торшер, следом выудил, будто на крючок, маму и успел поцеловать её усами, прежде чем поставил на перрон.

– Ну вот, доехали! Справились!

Выхин озирался. Никогда раньше он не выезжал за пределы своего родного городка под Мурманском. Там сейчас была зима, минус двадцать, а здесь – плюс два, голубое небо, огромное солнце, сверкающая наледь на окнах и капающие сосульки на козырьках крыш. За вагонами нестройно выстроились деревья, похожие на оловянных солдатиков в зелёных шапках. И ещё вдалеке – утопали в холмах треножные столбы электропередач.

Выхину сразу же сделалось жарко, он стащил куртку, оставшись в водолазке. Мама взяла его за руку. Дядя Ваня удивительным образом собрал весь багаж и поволок его.

– Добро пожаловать в Псыуфше, – на ходу говорил дядя Вяня. – Это по-адыгейски примерно означает «Холодный берег». Знаете почему? У нас тут две большие и очень холодные реки. Одна пересекает город на севере, а вторая на западе. Они даже летом холодные, я вас свожу обязательно. На улице плюс сорок, а в воде – плюс пять! Околеть можно в момент. Там, где обе реки уходят в горы, можно в августе наткнуться на лёд вдоль берега... А название адыгейское, потому что тут раньше все земли принадлежали адыгам. Лес их, море их тоже, горы эти, холмы. Тут много адыгейских названий, всего такого. Сначала уху непривычно, а потом нормально. Такой красоты никогда, наверное, не видели. Какие тут водопады! Какие пещеры! А дольмены? Знаете, что такое дольмены?..

Дядя Ваня ещё много о чём говорил, Выхин уже не помнил. Он так устал трястись в поезде, что хотел растянуться где-нибудь и нормально выспаться. Хоть на холодном берегу реки, хоть в адыгейских горах.

Со слов мамы выходило, что это никакой не город, а так, небольшое курортное поселение около моря. Спокойное и тихое, а главное – тёплое. Выхин думал о том, что увидит скопище одноэтажных домиков за заборами, сельские дороги, гусей и коров на обочинах. Однако же, дядя Ваня погрузил их в старенькие «Жигули» седьмой модели и вывез к многоэтажным домам вполне приличного вида.

– Микрорайон «Жемчужный», – весело сообщил дядя Ваня, припарковавшись у подъезда панельной пятиэтажки. – Новенький, четыре года назад построили. Детская площадка, супермаркет, всё по высшему разряду. Ты, Оленька, не думай, что в глушь какую-то заманил. Иван Борисыч слово держит!

«Оленька» звучало странно из уст незнакомого прежде человека. Так маму никто не называл. Впрочем, Леву Выхина долго готовили к приезду, объясняли. Мама рассказала ему, как познакомилась с дядей Ваней в санатории два года назад (помнишь, ездили в Сочи по путёвке с работы?), долго переписывалась с ним и решилась переехать на юг, пожить, притереться.

Папа Выхина к тому моменту уже давно и безвозвратно растворился в столице вместе с новой женой. Мама не то, чтобы расстроилась, а даже вздохнула с облегчением. Характерами они с папой не сошлись капитально. Она бойкая, болтливая, любительница путешествий, а он замкнутый и немногословный, проводящий много времени за книгами или перед компьютером. Выхин точно знал, что он в отца, и ему было комфортно по вечерам сидеть рядом с папой и поглядывать на экран монитора, на котором зеленые клыкастые орки строили оружейный завод.

Но при разводе никто у Выхина не спрашивал с кем будет лучше жить. Он остался с мамой, постоянно соприкасаясь с её адреналиновым нравом и слыша в упрёках фразы: «Не знаю, что с тобой делать, вот уж характер достался…»

Выхин даже внешностью и по комплекции походил на папу: вымахал на метр восемьдесят пять, весил сто десять кило, и в Мурманской школе получил уважительное прозвище «Терминатор».

– Почему мы переезжаем? – спрашивал Выхин, когда мама рассказывала ему про таинственного дядю Ваню с юга. Он не хотел переезжать. не то, чтобы боялся - просто не любил суеты, которая немедленно бы заняла большую часть его жизни.

Мама отвечала:

– Ситуация так сложилась, понимаешь. Сложно всё. Тут ни зарплаты нормальной, ни работы, ни отношений… Я устала. Хочется чего-то такого, чтобы с ног на голову, и чтобы счастье для нас всех.

Он ни черта не понял из её объяснений, но решил, что это очередная мамин причуда, свойство характера – постоянно убегать от проблем,верить в лучшее на горизонте.

– На юге все хорошо живут, – заверяла она. – Там грецкие орехи на земле валяются, в каждом доме – огород. Помидоры с куста, огурцы, ну? Черешня, опять же, ты же любишь черешню.

Он любил свою уютную комнату, где стены были обклеены плакатами, шкаф трещал от книг, а из окна был виден школьный стадион, где зимой часто играли в хоккей местные любительские команды. Он любил холод и полярную ночь, а ещё чернику с брусникой, влажный мох на камнях, прозрачную воду в озёрах и бледный свет фонарей, отражённый от снега.

Что ему предлагали взамен?

– Я уверена, мы там будем счастливы, – говорила мама. – Все вместе.

И вот чудный пейзаж, непривычная жара, стойкая влажность, забивающаяся в ноздри. Стайка парней его возраста оккупировала скамейку у подъезда. Сидели, как положено, на спинке скамейки, похожие на воробьёв. Один крутил в руках футбольный мяч, второй игрался кассетным плеером. Они разглядывали Выхина, будто диковинную игрушку. Кто-то присвистнул от удивления.

Выхин хотел немедля зайти в дом, но пришлось помогать дяде Ване выгрузить вещи из автомобиля, перетащить их к подъезду. Всё это время он чувствовал уколы взглядов, чувствовал их интерес. Кто-то сказал негромко:

– Какой он здоровый!

Раздался нестройный хор смешков.

– Жирнющий.

Кажется, подростки только что определились, как к нему относиться. Место под солнцем придется выгрызать.

Выхин заторопился. Подхватив клетчатую сумку, потопал на пятый этаж следом за дядей Ваней и мамой. Уже в квартире подавил желание броситься к окну и разглядеть пацанов с лавочки как следует. Чтобы в случае чего, потом… ну... В прошлой школе его почти не дразнили за рост и вес. Когда ты выделяешься на фоне остальных, люди вокруг рано или поздно привыкают. Но нужно время и умение постоять за себя. А драться Выхин умел.

– Будьте, как дома, вот ванная, вот туалет, дальше по коридору комната, ну и там дверь, это детская для Лёвы. Все по высшему разряду.

Квартира была больше, чем та, в которой Выхин жил на севере. Просторная, светлая, с широким коридором. Санузел, опять же, раздельный. Это круто.

– Пойдём, – шепнул дядя Ваня, беря Выхина под локоть. – Покажу кое-что, пока мамка носик пудрит.

Он провёл Выхина по коридору, а затем с некоторой взрослой торжественностью открыл дверь в одну из комнат.

– Мне сказали, что ты любишь рисовать, – добавил дядя Ваня. – А я как раз люблю делать разные штуки из дерева, вроде столов и стульев. Зарабатываю этим, можно сказать. Ну вот и решил совместить приятное с полезным… Надеюсь, понравится.

Выхин сразу увидел новенький стол, стоящий у окна. Красивый, ладный стол неправильной формы, не прямоугольный, как обычно, а с закруглёнными углами и с овальным изгибом внутрь, чтобы удобнее было сидеть. На столе аккуратно лежали листы бумаги, пачка цветных карандашей, пенал, тюбики с акварелью и набор кисточек.

– Это тебе для творчества, – сказал дядя Ваня. – Мама рассказывала, что ты любишь. Ничего не имею против. Развлекайся.

Он протопал по коридору, и где-то там начал суетиться, переносить вещи, громко болтать с мамой, наполняя квартиру жизненной суетой.

Выхин же застыл у полоски ковра своей новой детской и долго так стоял, пытаясь разобраться в ощущениях. Это место пока не приняло его, да и не понятно, примет ли.

Даже спустя много лет, во сне, поднимая с илистого дна воспоминаний давно стёршиеся образы, Выхин помнил, как стоял на пороге детской и надеялся, что в городке со странным названием ему будет неплохо.

Вот только дядя Ваня не угадал. Выхин рисовал ручкой в тетрадях, и никак больше.

3.

Перед рассветом пришёл ещё один сон. Он как будто ждал возвращения Выхина, чтобы напомнить о себе, взбудоражить образами.

Только что молодой Лева Выхин находился в новообретённой детской комнате, а вот он же спускается по лестнице, зажав подмышкой хрустящий пакет.

Выхина отправили выбросить мусор, а затем купить хлеба и соли в магазине на углу дома. Он помнил, что прошла неделя с момента приезда в город, но не помнил, видел ли Элку раньше. Возможно, видел, но не обращал внимания. А тут вдруг столкнулся с ней у дверей из подъезда. Элка – хотя он тогда не знал её имени, но сон мгновенно настроил все детали – тоже держала в руках потрёпанный пакет. Её каштановые волосы были собраны в хвост, но чёлка закрывала лоб и левый глаз. Одета Элка была в белый сарафанчик с жёлтыми пятнышками ромашек, а на ногах – сандалии, будто сейчас было лето, а не конец февраля.

– В магазин? – беззаботно спросила она.

Он неопределённо повёл головой, не найдя сразу, что ответить. Выхин вообще часто терялся при общении с незнакомыми людьми. А вот Элке, наоборот, общение давалось легко. Едва спустились с крыльца, она предложила:

– Пойдём вместе, так веселее. Ты из какой квартиры?

– Из сорок девятой.

– Никогда тебя раньше тут не видела. А я бы запомнила. Недавно приехал?

– Недавно.

– Странный ты турист. К нам приезжают летом, на море. Зимой тут делать нечего, разве что на реках сплавляться. А больше и не знаю зачем. Даже кинотеатр закрыли прошлой осенью. Вообще скукотища.

– Мы насовсем приехали вроде бы, – ответил Выхин.

В этом сне Элка, конечно же, уже знала, как его зовут. На холоде у неё раскраснелись щеки. Выхину захотелось стащить куртку и отдать Элке, чтоб согрелась, но он этого не сделал, не в тот день.

– К дяде Ване что ли? – присвистнула Элка. – Жену нашёл? Наконец-то. Он мужик хороший, нам мебельный гарнитур сделал и кухню. Папа говорит – за копейки. Штучная работа, такое не купишь!

– Руки у него откуда надо растут, – согласился Выхин.

Он стеснялся разглядывать Элку, хотя очень хотел. Приходилось бросать на неё осторожные взгляды, пока она не видит, запоминать и складывать в копилку памяти.

Милая, милая Элка. Что она в нём такого нашла?

Глаза у неё были оранжевые, густые, как яичный желток. Губы тонкие, ниточкой. Ещё Выхину нравились её пальцы – длинные, тонкие, с аккуратными ноготками. Он вдруг представил, как Элка берёт его этими пальцами за подбородок, притягивает к себе, близко, очень близко, зажмуривается… и целует.

– Он твой отчим, получается?

– Пока ещё нет. Свадьба через полгода.

– И твоя мама вот так запросто переехала в другой город жить к незнакомому мужчине? Издалека?

Выхин пнул валяющуюся на обочине пустую алюминиевую банку и рассказал о любимом северном городе, где остались одноклассники, кружок по рисованию, секция по баскетболу, плакаты из кино на стенах, хоккей, бокс и много-много всего родного и любимого.

Они прошли мимо старой баскетбольной площадки. Кольца были погнуты, стёрлись линии разметки, столбы густо заросли разноцветными бумажками объявлений, а асфальт пошёл трещинами и частично зарос травой. Но какие-то мелкие ребята, лет десяти или даже меньше, всё равно гоняли там мяч, упражняясь в обводке. Жизнь здесь, наверное, текла своим чередом и была ничуть не хуже. Но в эту жизнь Выхин пока еще не влился как следует.

– Ты бывал когда-нибудь в настоящем лесу? – неожиданно спросила Элка, когда они подошли к магазину.

– В таком, как здесь, нет. У нас нет больших деревьев, слишком холодно. Только сопки, карликовые березы, кустарники, болота и озёра.

– Звучит не очень.

– Это потому, что ты никогда этого не видела.

Элка протянула ладонь и сказала:

– Тогда давай условимся. Я показываю тебе здешний лес, а ты мне как-нибудь потом покажешь эти твои сопки и карликовые берёзы.

– И угощу черникой и брусникой, – добавил он и пожал Элкину руку.

Сон подёрнулся дымкой. Элка сказала:

– Я больше люблю груши.

Голос у неё сделался взрослый, из две тысячи девятнадцатого. Выхин огляделся и вдруг понял, что оказался в продуктовом магазин, которого на самом деле уже не существовало. Внутри было пусто. Плитка под ногами потрескалась, а между щелей пробивались пучки травы, мха, нелепые куцые кустики. Сквозь потолок проросли ветви деревьев, пробивались лучи летнего солнца. Свет был изумрудный, насыщенный мякотью листьев.

Прокатилась магазинная тележка, вихляя на двух колёсах, соскочила с пола и уткнулась носом в земляную мякоть. Выхин увидел, что через пять или шесть метров магазин растворяется в лесу, будто обступившие сосны, кусты папоротника, высоченные кедры пожирают стены, вместе с воспоминаниями.

Как это обычно случается во сне, Выхин не мог пошевелиться, не мог осознанно двигаться, ему оставалось только разглядывать странную трансформацию. Магазин постепенно растворялся. С сухим треском лопались плитки пола, исчезали под напором выползающей из-под земли травы. Рухнул кусок потолка, подняв облако пыли – из неё выпорхнули какие-то мелкие птицы и заверещали, мечась в останках помещения.

– Алла, Алла, в ноздри спички напихала, – сказала Элка взрослым голосом. – Помнишь, меня так поддразнивали? Мода была на дразнилки. Это всё Андрей, идиот, притащил журнал со стишками. Ребята его до дыр зачитали и всё выучили, как положено. Ты как раз приехал в те дни, когда Андрей и его банда шлялись по улицам и искали, кого бы ещё подразнить. Помнишь, как тебя дразнили? Помнишь самую лютую дразнилку?

Он вспомнил – впрочем, никогда и не забывал. Дразнилка была не одна. Всё, что рифмовалось со словом «жирный». Никаких богатырей, терминаторов или великанов. Только жирный.

Выхин опустил взгляд и увидел ладонь Элки, которую всё ещё сжимал в своей ладони – взрослые толстые пальцы; неухоженные, а потому короткие, ногти; под ногтями кое-где забились комочки грязи, торчали заусенцы, а ещё белел на тёмной коже большого пальца кривой шрам до запястья.

– Камнем поцарапала, – пояснила Элка, будто знала, о чём думает Выхин. – Больно, но не смертельно, не переживай. Пойдём.

Он не видел её лица, но почему-то сразу понял, что это говорит взрослая Элка, нынешняя.

– Куда?

– В лес, конечно. Только что разговаривали. Я хотела тебе показать. То самое место, где пропал Андрей, брат.

Выхин сделал шаг и моргнул. Дымка развеялась, будто откуда-то резко подул ветер. Стало холодно, как в феврале, зыбко и некомфортно.

Он стоял в магазине, у прилавка. Перед продавщицей лежали яблоки в сетке, батон, пакет молока. За её спиной выстроились рядками бутылки алкоголя и сигаретные пачки. Где-то тихо играла музыка.

– Я больше люблю груши, – повторила Элка.

Она стояла тут же, у прилавка, и разглядывала Выхина большими оранжевыми глазами. Ноздри у Элки были разорваны, в них торчали спички, штук по десять в каждой. С кончиков спичечных головок на губы Элки, на подбородок и ворот сарафана капала густая тёмная кровь.

Глава третья

1.

Утром Выхин первым делом побрился. Без густой щетины он стал выглядеть на пару лет моложе. Ещё бы убрать набухшие мешки под глазами, морщины, впалые щеки и бледно-желтоватый оттенок лица…

Сразу после завтрака принялся во второй раз осматривать квартиру, более тщательно. Первым делом разложил на кровати найденную одежду отчима, прощупал карманы, вкладки, нашёл пятьсот рублей в нагрудной кармане старенького пиджака и ещё немного мелочи в потёртых джинсах (на всякий случай примерил их, но, конечно же, не влез, потому что Иван Борисыч был на полметра ниже и сильно худее).

Затем осмотру подверглась одежда матери – её оказалось немного, даже стыдно было, что от мамы почти ничего не сохранилось. Выхин в растерянности обшарил шкафы, заглянул в серость пыльных антресолей, внутри диванов и на балкон. Улов вышел небогатый, всего лишь два сарафана, старое платье, несколько потёртых юбок, стопка писем от него, Выхина. Писем было штук десять, не больше – Выхин писал их в университете, потом перестал. А мама вот сохранила. Признаться, Выхин давно забыл содержание. Наверняка, там были какие-то сухие отчёты о студенческой жизни, короткую выдержку для успокоения мамы, как положено.

Он взял первый конверт, выудил лист в клеточку, пробежался глазами по кривым и уже почти выцветшим буковкам. Сухое, монотонное изложение, как он и догадывался: кормят так себе, купил новые туфли, закрыл сессию, впервые прокатился на катере – понравилось. Письмо было всего на страничку. Никаких «целую», «люблю». Дата – осень две тысячи первого. Выхин перевернул страницу и вздрогнул – с обратной стороны на него смотрела мама, нарисованная шариковой ручкой. Рисунок был наивный, ученический, но потрет всё же вышел очень похожим. Молодому Выхину удалось отметить грусть в мамином взгляде, первые морщинки, серебристые нити седых волос. Снизу короткая подпись: «Рисовал по памяти, не обижайся». И он вдруг вспомнил, как рисовал этот портрет, сидя в комнате общаги, в наушниках, под скрип кассетного плеера. Где-то за спиной соседи играли в Quake по очереди, матерясь, отбирая друг у друга мышку и то и дело бегали к форточке, чтобы затянуться сигаретой – одной на всех. Почему-то тогда Выхину захотелось вспомнить маму, вот он и нарисовал, вкладывая в рисунок потерянные эмоции. Работа заняла час или полтора. Он ещё несколько дней размышлял, стоит ли отправлять письмо с портретом, а потом решился. Мама написала в ответ что-то про сильную любовь, но мамины эмоции давно стёрлись из его памяти.

А сейчас вернулись.

Виной всему был город, вместе с ним квартира, старые знакомства, жара, ворох вещей. Всё вокруг, в общем. Возвращалось. Выбивало из зоны комфорта. Он в очередной раз пожалел, что решил вернуться. Дурацкая затея.

Но почему же тогда приехал? Он и сам не знал. На карте страны оставалось ещё невероятное количество мест, где он не был, где его никто не ждал, где было незнакомо и не вызвало дискомфорт. Он мог помчаться куда угодно, высадиться на любой безлюдной станции любого маленького или большого города – но в последний момент решил приехать именно сюда.

Может быть это судьба? Но Выхин не верил в судьбу. Он верил в психическую болезнь, которая вызвала галлюцинации, верил в то, что никогда не сможет уснуть за пределами самодельной крепости из одеял из стульев, верил в неотвратимость наказания – но не в судьбу. Тогда зачем он здесь? Какая, блин, мотивация?

Выхин убрал письма в пакет, где хранились его сокровища. Подумав, выудил тетрадь зеленого цвета и отыскал портрет пятнадцатилетней Элки. На рисунке Элка была такая же, как и в прошедшем сне – окровавленная, с торчащими из разорванных ноздрей спичками. Кое-какие спички горели, подпалив чёлку и сделав непроницаемо-чёрным левый глаз. При этом Элка улыбалась безумной, странноватой улыбкой. Рисунок этот был последним в тетради, после него осталось еще шесть чистых страниц.

Выхин вырвал нарисованную Элку, смял, выбросил, а после стал собирать по квартире собственные старые вещи.

Их оказалось ещё меньше, чем маминых. В одном из шкафов Выхин нашёл две водолазки. На балконе в ветхой коробке лежали штаны, кроссовки, несколько рубашек. И ещё, конечно, нашлась любимая зелёная куртка, модная, финская, с девятью карманами, включая два секретных. Устаревшая. Выхину её купил настоящий отец еще в Мурманске. Когда Выхин дорос, родители уже развелись, поэтому куртка осталась как единственное светлое воспоминание о той полноценной семейной жизни.

Сейчас куртка уже не казалась непревзойдённо крутой, как много лет назад. Она выцвела, съежилась, кое-где протёрлась. Но в этой куртке Выхин хранил самые потаённые воспоминания. Он осторожно прощупал кармашки, и в одном из секретных, подшитых под воротом, наткнулся кончиками пальцев за что-то неровное и острое. Дыхание тут же сбилось. Из ночного кошмара дыхнуло холодом и где-то внутри головы детский голос спросил: «А Лёва выйдет?»

Хрена с два!

Выхин подвернул ворот, расстегнул молнию и вытащил из кармана небольшой камешек.

Он был шероховатый и тёплый на ощупь. Не круглый, а вытянутый, с грубыми уголками. Выхин повертел его в пальцах и сразу же нашёл красные рваные линии, которыми камешек был изрисован. Когда-то давно этот камешек составлял мозаику на внутренней стене старого дольмена, являлся частью композиции. Выхин закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться, пытаясь вспомнить рисунок, который завораживал его в юности, но на этот раз память не желала выуживать нужные детали. Перед глазами всплывали только обрывки линий, какие-то замысловатые узоры, белые кляксы на камнях, куски рваного мха. Запахло влажным весенним лесом, потянуло сквозняком. Зачесалась кожа на локтях и на груди. Кто-то шепнул на ухо: "Твари божии помнят тебя".

Лес и пещера звали его к себе. Может быть, из-за них он и приехал?

Выхин открыл глаза. Камешек в ладони сделался ледяным. А ещё на закруглённом краю появилась маленькая и размытая капля крови.

Видение почти сразу пропало. Конечно, это был обычный камень из местного леса. Ничего интересного и никакой крови. Но почему-то сразу задрожали руки. Он вспомнил, как весной двухтысячного принёс домой три таких камня и рассовал по разным местам, надеясь, что ни мама, ни отчим никогда их не найдут. Сейчас на ладони лежал один. А где ещё два? И почему это вдруг сделалось так важно? Он нахмурился, пытаясь добраться до воспоминаний, которые спрятал особенно глубоко.

Ничего не получилось.

Тогда Выхин положил камешек в карман и вышел из квартиры.

2.

Он хотел позавтракать в каком-нибудь кафе.

Это была навязчивая мысль, которая преследовала Выхина с пробуждения. Обязательно: крепкий чёрный кофе без сахара, омлет или яичница, жаренная сосиска и горячий бутерброд, причём с долькой помидора внутри.

Последний раз Выхин мог позволить себе подобный завтрак ещё зимой, когда бездумно тратил последние деньги на гребне очередной эмоциональной волны. Перед Новым годом он успел устроиться на работу консультантом в небольшой конторе по продаже оргтехники. Проработал две недели, получил аванс и в сотый, наверное, раз почувствовал острое желание сбежать из города. Крепость из простыней и стульев на съемной квартире больше не казалась надёжной, чувствовался холод преследователя, его неторопливая поступь и гнилой запах. Тогда Выхин отправился в дорогой ресторан и за полтора часа неторопливого ужина потратил девять тысяч рублей на еду и алкоголь. Именно с того похода началось его последнее на сегодня бегство.

Сейчас Выхин пока ещё никуда не уезжал, но наличие денег порождало ранее недоступные желания.

Он прогулялся вокруг дома, прячась в тени деревьев от подступающей жары. Даже утром она заполняла всё вокруг, делала движения медленными, а мысли – вялыми. Пытался вспомнить, где раньше поблизости были какие-нибудь приличные кафе. Вместо столовой, где они с мамой покупали фруктовое желе и мороженое, теперь находился банк. Рядом стоял ларёк, продающий шаурму и курицу-гриль. Вокруг него толпилась молодёжь. Сверкали намазанные кремом загорелые спины, лился девичий смех, гремела музыка. Ребёнок лет четырёх пытался одной рукой удержать надувной круг, а второй запихнуть в рот рваный клок сладкой ваты. Самое время для утреннего похода на море.

Солнце припекало, Выхин мгновенно пропотел и, перейдя через дорогу следом за цепочкой бледнокожих туристов, нырнул за стеклянную дверь кафе «Грузия». Кажется, раньше на этом месте ютились однотипные металлические гаражи.

В кафе было прохладно, это главное. К тому же вкусно пахло жареным мясом, какими-то специями, кофе. Из-за стойки выглянула женщина лет тридцати с хвостиком, показавшаяся Выхину знакомой. Она улыбнулась, спросила с грузинским акцентом:

– Покушать хотите? – затем улыбнулась ещё шире – так улыбаются старым знакомым, – Ничего себе, это ты!

Он неопределённо шевельнул плечом, как обычно делал, если не знал, что ответить. Женщина же затараторила с типичным кавказским темпераментом, выскочив из-за стойки.

– Выхин! Лешка! Господи, как изменился-то! На лицо бы никогда не узнала, а вот по росту – за раз! Какой был богатырь, такой и остался! Хотя, вру, ещё выше стал! Дай обниму что ли!

Она полезла обниматься, от неё пахло тушёной капустой и каким-то духами, а Выхин никак не мог вспомнить, где видел это красивое грузинское лицо с тонкими губами и большими чёрными глазами.

– Забыл, чёрт! – радостно сообщила она, отстраняясь. – Столько времени прошло, конечно! Маро, ну? Маро из соседнего двора. Тили-тили-тесто, жених и невеста, такие дела. Помнишь?

Он вдруг почувствовал февральскую прохладу и вспомнил про бассейн, полный грязноватой, с илом, воды. У бортиков бассейна вода была радужного цвета. Кое-где рябью плавали веточки и гнилые листья. На краю сидела грузинская девочка и кидала в воду гальку. Уже тогда у неё были такие же большие красивые глаза.

Невеста Капустина, как её называли в шутку. Обещали поженить, когда дорастёт. В двухтысячном Маро было двенадцать. Вместе со своим старшим братом она неотступно бегала в компании местных пацанов по дворам и с неуёмной старательностью копировала за ними всё подряд.

Видимо, сейчас он выглядел слишком ошарашенным, потому что Маро звонко захохотала, взяла его за плечи и повела, не терпя возражения, в глубину пустого зала, мимо столиков, укрытых зелеными скатертями. Усадила на диванчик у окна, хлопнула об стол ламинированным меню.

– Заказывай, дорогой. Покушаешь, тогда голова заработает. А то будто спросонья. У нас отличные завтраки. Омлет хочешь с сосисками? Или жареная свинина. Ещё курица есть с хрустящей корочкой, закачаешься! Что заказать?

– Кофе, – выдавил он, не успевая справиться с эмоциями. – Давайте сначала кофе и яичницу что ли… И ещё что-нибудь горячее, из закусок.

– Гренки с сыром, – сообщила Маро. – Немного вина с утра, а? Настоящего, грузинского.

Выхин кивнул. Маро упорхнула через зал, за стеклянную перегородку, откуда доносились запахи еды и лилась грузинская музыка.

Вспомнил. Двенадцатилетняя Маро швыряла в него камешки и называла жирным, как все в их компании. Она же протянула Капустину металлический кусок трубы и сказала (Выхин точно помнил грузинские шипящие согласные, разорвавшие морозный воздух): «Выщиби ему зубы, штоб не болтал разного».

Но прошло девятнадцать лет. Маро выросла и стала другой. Люди меняются. Почти всегда.

Взрослая Маро вернулась с подносом, поставила перед Выхиным тарелку с яичницей, бокал вина, уложила столовые приборы, несколько кусочков чёрного хлеба, а потом села на диван напротив, сложив руки на столе.

– Господи, ты так изменился! – повторила она. – Слов нет. Смотрю на тебя и понимаю, как быстро бежит время. И как оно меняет людей.

Он надломил хлеб, макнул кусочек в яичный желток.

– К отчиму приехал? Я слышала, он умер. Печальная история.

– Все умирают, – ответил Выхин.

– Ты что ли всё ещё злишься? – глаза Маро округлились. – Выхин, серьёзно? Столько лет прошло! Я уже почти и не помню ничего. Да, задирали тебя. Гоняли по лесу, было дело. Думаешь, мне не стыдно? Я Вано говорила, что он форменный идиот, раз шлялся за этим Капустиным! Ну ты же знаешь, как бывает – когда вся толпа бегает за лидером, то тут сложно включать здравый смысл. У меня и в мыслях не было, что ты до сих пор…

Выхин слушал её торопливый говорок с акцентом, а сам ел, наслаждаясь каждым кусочком яичницы и каждой крошкой хлеба. Отпил вина, разомлел от забытого вкуса. Палёное вино на вокзалах, которое продавали на розлив прямо в пластиковые стаканчики, было отвратительно-кислое, с ощутимым привкусом уксуса и спирта. А тут… За одно только вино он готов был простить Маро вообще всё.

– Ты маленькая была, – сказал он и сделал ещё один глоток. – Поговорку помнишь? Кто старое помянет – тому глаз вон. Я и сам всё давно забыл.

– Прости меня, в общем, дорогой. Смотрела на старших ребят большими влюблёнными глазами! Ничего такого не хотела.

Растроганная Маро снова полезла обниматься. От неё пахло щами и тушёным мясом. Выхин, вежливо покашливая, отстранился, тут же принялся за еду, допил бокал вина и спросил, можно ли ещё?

– Конечно! Для тебя всё, что угодно! За знакомство, за возвращение!

Она снова упорхнула за стеклянную перегородку и почти сразу появилась с открытой бутылкой.

– Пока людей нет, посидим спокойно, пообщаемся, – сказала она, наливая Выхину полный бокал. – А то с одиннадцати набегут туристы, спасения от них нет. Жрут всё подряд, как будто только на юге нормально кормят. Не поверишь, загибаю пальцы, считаю дни, когда же это проклятое лето кончится. Терпеть не могу сезон.

– Чего же тогда работаешь?

– Больно много тут мест, чтобы работу выбирать, – в её руке появилось влажное вафельное полотенце. Маро принялась обмахиваться им, ещё больше распространяя вокруг себя запахи еды. Кислые щи и тушёное мясо не вязались с её красотой и грузинской грацией. – Собиралась в Сочи уехать, поступать, но так и не доехала. Застряла тут навсегда. Не жалуюсь, конечно. Все в порядке. Семья, работа, живы-здоровы, и это счастье. А ты вообще откуда к нам примчался?

– Из Москвы.

– Ну вот, столичный. В Москве-то, наверное, каждая собака себе дело найдёт. А тут всё по-другому. Приходится работать, куда взяли. Вано знаешь где работает?

Старший брат Вано постоянно таскал расчёску, чтобы приглаживать чёрные густые волосы. Драться не умел совершенно, зато отлично разбирался в музыке. Это всё, что о нем помнил Выхин.

– Дальнобойщик! – выпалила Маро, будто в этой профессии было что-то противоестественное. – Мотается по всей стране, от Хабаровска до Туапсе. Я его вижу раз в три месяца. Скоро совсем забуду. Живот отрастил вот такой. Сначала в кафе входит его живот, потом сам Вано… Вообще, вся компания наша развалилась, – добавила она, подразумевая ту стайку подростков, которая гонялась за Выхиным по лесу. Брата своего, рыженькую Ингу, Сашку и Вадика. – Как Капустин пропал, так сразу все и разбежались. Капустина-то не забыл?

Выхин молча изобразил над головой цилиндр, который натянул плотно на глаза и будто застрял в нём. Маро хихикнула.

– Точно, точно! Андрей-бармалей, сделал шляпу из гвоздей! Зачётная дразнилка! Бесила его, – взгляд Маро сделался задумчивым. Она добавила негромко. – Страшно всё это было, конечно.

– Что именно?

– Его исчезновение. Раз – и пропал без следа. Тело до сих пор не нашли, ты в курсе? Говорили, рекой унесло.

– Я был в первом поисковом отряде, – напомнил Выхин, отпивая вина, чтобы быстрее опьянеть. Пьяные мысли легче. – Мы прочесали лес от и до. Я, моя мама, отчим. Ваши родители тоже, родители Элки. Весь городок прочесывал.

– Верно. Я не помню подробностей, меня не пустили. Родители ходили, Вано. Элка так вообще с катушек слетела. Видел её? Безумная стала. После того лета ходила на поиски брата сама, потом привязалась к каким-то волонтёрам и несколько лет чуть ли не каждый день исследовала наш лес вдоль и поперёк. По обеим рекам сплавлялась. Брата, конечно, не нашла, но с тех пор людей ищет по всему югу, мотается то в Сочи, то в Краснодар. Говорят, у неё бзик так и не прошёл.

– Мы общались, – сказал Выхин. – Странная она, тут ничего не скажешь.

– А я помню вы были влюблены. – хихикнула Маро. – Элка за тебя заступалась. Капустин только ее и слушался. Вот же досталось девочке. Сначала брат пропал, потом ты уехал. Странная жизнь, конечно. Раскидала всех. Ещё Толик из третьего дома тут недалеко работает, но я с ним вообще не пересекаюсь. Он хирургом стал. Большой человек. Вадик уехал… Инга родила троих и тоже умотала в Геленджик с мужем. Сюда приезжают разве что к родителям. Вижу их иногда, забегают покушать, поболтать.

Выхин, слушая Маро, допил второй бокал, сам себе налил ещё. Мысли его потекли совсем уж хаотично, сделались лёгкими и приятными. Выхину захотелось продолжить день с похода к морю. Искупаться в прохладной воде, сгореть, а потом вернуться в квартиру и завалиться спать, прямо лицом в подушку, чтобы песок ещё не успел ссыпаться с влажных ног. И только после всего этого, проснувшись, подумать о своей никчёмной жизни и что с ней делать дальше.

–…а ты как устроился, спрашиваю? – кажется, Маро повторила вопрос уже несколько раз.

Он пожал плечами.

– Не знаю. Работаю то тут, то там. Где придется. Путешествую много. Не люблю сидеть на месте, знаешь ли. Меня бы в этом городке ничего не удержало.

– Бизнесмен? У нас только бизнесмены путешествуют.

– А похож?

– Неа. Похож на очень уставшего человека. Как будто шёл к нам пешком из Москвы.

– Можно и так сказать, – отмахнулся он. – Вообще-то, я и сюда ненадолго. Скоро уеду куда-нибудь. У меня есть карта, старая, советская еще. Иногда хочется развернуть ее, сил нет. Читаю названия городов, пока не зацеплюсь взглядом за какой-нибудь. Неважно где. Хоть на Дальнем Востоке, хоть в Заполярье. Цепляет, знаешь. Собираю вещи и еду туда сразу же. Там и живу, пока снова желание не возникает.

– То есть ты и наш городок вот так зацепил?

– Нет. Здесь что-то другое. Он не отпускает. Вспомнил о нем, долго думал, сопротивлялся, но все же приехал.

Маро хотела что-то сказать, но в это время в кафе вошла семья с парой визгливых детишек, который наперебой спорили, чей водяной пистолет лучше. Кажется, победителем должен был стать тот, кто громче орет. Все они были обгоревшие до красноты, упакованные в купальники и плавки, с резиновыми кругами подмышками, с полотенцами и зонтиками. Выхин вспомнил о своём желании искупаться, быстро доел и поднялся.

– Денег не надо! – сказал Маро, проходя мимо с подносом еды для туристов. – Считай, во искупление вины. Забегай завтра, поболтаем ещё.

3.

Вано Циклаури въехал в город в половине десятого вечера.

Он торопился к закату, но задержался на выезде из Туапсе из-за огромной пробки – две фуры не разъехались на перекрёстке, зацепили какого-то лихача, мчавшегося по обочине, и в итоге все трое устроили затор, за который гореть им в аду вечность.

Вдобавок два часа назад сдох кондиционер: начал гонять горячий вязкий воздух по салону, будто Вано был курицей-гриль, вертящейся на металлическом пруте, воткнутом в задницу. Вано ругался, успокаивался, снова ругался, включал и выключал музыку (от которой, конечно, тоже успокаивался, но ненадолго), выжимал сто двадцать километров по прямой – но ничего из этого не позволило ему приехать до заката.

Ночь обвалилась внезапно, как это бывает на юге. Минуту назад солнце еще висело над макушками деревьев, а затем будто нырнуло за густые шапки навсегда. Тут же на небо высыпали звезды, показался край оранжевой летней луны. Деревья по обочинам дороги превратились в монстров, монотонно качающих кучерявыми головами.

Вано закурил, приоткрыв окно. Ловил взглядом в боковом зеркале брызги искр от сигареты. Ветер, ворвавшийся в салон, обжигал. Лето в этом году было – хоть живых выноси. Не лето, а пекло. Говорят, пару дней назад был побит тепловой рекорд какой-то там хренолетней давности. И, знаете, ощущается. Больше всего хотелось примчаться скорее домой, прыгнуть в летний душ, под струи прохладной воды, и бегом, бегом под кондиционер и под бок к жене.

Каждый раз, возвращаясь из месячной поездки, Вано клялся, что бросит неблагодарную работу, найдёт что-нибудь спокойнее, недалеко от дома. Хотелось чаще видеть жену, воспитывать детей, а не вываливаться из нормальной жизни, превращаясь в спичку, плывущую в извилистом потоке реки непонятно куда и непонятно зачем. Какой смысл в жизни, если не уделять внимание близким и дорогим тебе людям?

Клялся, конечно, но выходило, что врал сам себе. Ничего он не бросит и никогда не устанет от бесконечных дорог, многокилометровых поездок, от ночей в салоне автомобиля, от старого кассетника, музыку на который было достать всё сложнее, и искорок в отраженье бокового зеркала. Через неделю – максимум две! – Вано поймает себя на мысли, что хочет откатить старого механического друга в салон к Егорычу, забраться под капот, пропахнуть насквозь машинным маслом, а потом завести мотор и рвануть прочь из этого города в очередное путешествие по безграничной стране. И никаких близких, никаких дорогих людей в это время для него существовать больше не будет.

Замкнутый круг, в общем. Где-нибудь на Алтае он безумно скучал по жене, детям и по сестрёнке, а дома – по горам, степям, одиночеству и по сухому колючему ветру…

За тридцать километров до въезда в город, дорога сузилась до двухполосной, принялась вихлять серпантином, а лес подступил ещё ближе. В свете фар Вано уловил какое-то движение. Что-то блеснуло на обочине – будто чьи-то глаза – и вдруг резко прыгнуло на дорогу.

Чёртовы лисы! Он сбивал их здесь по две-три в год. Город следовало назвать «Лисий ад».

Вано крутанул руль, выезжая на встречку. Что-то ударилось о бок, тяжелый старый «шишарик» тряхнуло, да так, что с панели сорвался видеорегистратор и улетел на пассажирское сиденье. Кассета взвизгнула и заглохла, обрывая песенку с въедливым припевом на полуслове.

Похоже, не лиса. По трассе, бывает, мотались ошалевшие байкеры, срезающие дорогу до Туапсе или в поисках диких пляжей. Летом их было особенно много. Но даже они не рисковали соваться на серпантин ночью.

Вано по широкой дуге вырулил обратно на свою полосу – благо навстречу никто не попался – съехал на грунт, включил аварийку.

Как говорится, если уж не везёт, то по-крупному.

Он открыл дверь, тяжело спрыгнул. Ночь не спасала от жары. Духота тут же сдавила виски, на лбу проступили капли пота.

Подмигивающая аварийка и фары освещали извилистый след от шин, раздробленный гравий, пучки травы, разлетевшиеся вдоль обочины. Но больше ничего не было. Ни крови, ни байкеров, которых автомобилисты часто величали «кеглями». Пусто и тихо.

Он пожевал губами недокуренную сигарету, оглядываясь, и вдруг уловил движение справа. Резко развернулся, поздно соображая, что забыл прихватить из салона ломик. Негоже в темноте на пустой дороге высовываться из машины просто так. Разное может случиться.

– Привет, Фантомас! – сказали из темноты леса мальчишеским голосом. – Гулять пойдёшь?

Хлёстко рванули в стороны мясистые кусты, будто кто-то раздвинул их гигантским руками. Гравий на обочине пришёл в движение, начал ссыпаться вниз, к подножию леса. Из темноты, ставшей вдруг густой, похожей на желе, вышел паренёк лет шестнадцати. Он улыбался, разглядывая Вано. Повторил негромко:

– Так чего? Гулять пойдём или как?

Вано почувствовал, как в груди зарождается ужас, ледяным комком поднимающийся к горлу.

Он узнал вышедшего. Это был Андрюха Капустин, пропавший девятнадцать лет назад. Всё тот же Андрюха, не изменившийся, не выросший. Влажные светлые волосы прилипли ко лбу, к щекам, закрыли правый глаз; губы расплылись в улыбке, создавая обманчиво милые ямочки на щеках; одет был в чёрные штаны, в пухлую куртку не по сезону, в цветные перчатки и рыжие ботинки, купленные где-то в Европе отцом – ими Капустин особенно гордился в то время. Руки засунул в карманы и сутулился, втянув голову в плечи.

Только это ведь не мог быть Капустин, верно?

Из темноты за спиной призрака дыхнуло холодом, и вмиг листья на ветках деревьев скорчились, потемнели и осыпались. Трава покрылась сверкающим инеем.

Из рта Вано вырвались клубы пара, он подавился морозом, закашлял, роняя сигарету под ноги. Кончики волос, секунду назад влажные от жары, закостенели от холода.

– А ты почти не изменился, – сказал Капустин, неторопливо приближаясь. – Такой же страшный. Уши – клапаны, к морде приляпаны, ахаха, смешно было.

Вано отступил на шаг, чувствуя, что мышцы заледенели тоже, будто он простоял на лютом морозе минут двадцать, не меньше.Левую ногу свело судорогой. В свете фар были видны кружащиеся снежинки. Они падали на гравий и тут же таяли.

– Ты откуда взялся? – спросил Вано.

Голос у него охрип, сломался и на последнем слоге сделался таким же мальчишеским, как у Капустина. Это был голос из двухтысячного, когда Вано ещё ни разу в жизни не брился, не занимался сексом и водил автомобиль всего четыре раза, вместе с отцом.

Не настоящий голос.

Капустин весело рассмеялся, поднимаясь по насыпи. Ветки деревьев вокруг него, кустарники и трава – всё замерзало, скрючивалось и чернело.

– Я же здесь родился, Фантомас, дружище. Забыл, что ли? Мы с одного двора, – заговорил он таким тоном, будто всего пару часов назад они с Вано сидели на крыше бани и подглядывали через дырку в шифере за моющимися женщинами. – Блин, вот уж не думал, что меня так быстро забудут. Ты как вообще, готов гулять-то?

Вано прислонился спиной к колесу «Шишарика». Оно было спасительно-горячим, почти обжигающим. Автомобиль, старый дружище, не поддавался мороку или гипнозу – или чёрт возьми вообще чему? – и находился в реальности, в нормальном мире, где лето, ночь и луна, похожая на желток протухшего яйца.

– Я ребят хочу собрать, – заговорил снова морок.

Как же он был похож на того Капустина, с которым Вано впервые распил банку пива! Тот же скуластый пацан, высокий и костлявый, постоянно высокомерный и самый умный в их компании. Заводила и лидер.

– Каких, блин, ребят?

– Всех наших, – ответил морок. – Всех, кто разбежался. Нормальная же компания была, да? Мне нравилась. Вместе мы сила.

Он неожиданно оказался так близко, что Вано увидел застывшие льдинки на ресницах, и ещё увидел, что кожа на лице у Капустина покрыта инеем.

– Господи! – крякнул Вано изломанным голосом и начал медленно оседать на землю. – Господи, сущий на небесах, да святиться имя твоё…

– Смотри, что я нашёл, – перебил Капустин, нависнув над Вано, став выше и больше, сросшись с ночью, накинув её на плечи, будто плащ.

Он держал в руках шляпу, цилиндр. Она была целиком сделана из гвоздей, которые причудливо переплетались друг с другом, цепляясь шляпками, образуя высокую цилиндрическую тулью и плоский верх. Поля цилиндра заканчивались толстыми концами гвоздей, загнутыми вниз. Несколько гвоздей торчали в разные стороны, будто неведомый мастер не знал, что с ними делать.

Впрочем…

Капустин небрежным движением головы смахнул с правого глаза подмёрзшую чёлку, и она обнажила две дырки в его голове: одну над бровью, вторую – вместо глаза. Кожа вокруг пустующей глазницы тоже замёрзла и покрылась толстыми венозными наростами.

Вано разглядел ещё несколько дырок, ранее не заметных. Он понял, что сейчас произойдёт и забормотал молитву своим старым новым голосом ещё усерднее, ещё торопливее, надеясь на чудо, хотя никогда до этого ни во что подобное не верил.

Капустин, будто позируя, поднял шляпу и надел её на голову. Торчащие книзу острые концы гвоздей медленно и с влажным звуком погрузились в отверстия в голове. Остриё трёхсотмиллиметрового гвоздя вышло из глазницы. Блестящий кончик его был покрыт чем-то вязким и жёлтым.

– Сидит, как влитая, – хмыкнул Капутин, вперив в Вано единственный уцелевший глаз. – Классно смотрится, да? Меня всегда бесила дразнилка про шляпу, но потом я подумал и решил, что она – самая лучшая. Также, как и для тебя, Фантомас, я приберёг одну. Про уши. Помнишь ведь?

Где-то внутри головы у Вано что-то громко треснуло. А затем пришла боль.

Вано закричал, разом забыв все молитвы, которые и так толком не знал. Из горла хлынула кровь.

– Уши как клапаны, – хихикнул Капустин, приблизившись так близко, что кончик гвоздя, торчащий из глаза, царапнул Вано щёку. – Пошли гулять, дружище. Когда во всех окнах погасли огни, и всё такое.

Глава четвертая

1.

Загорел Выхин отвратительно, но при этом парадоксально наслаждался ощущением зуда, колкостью сухого песка, забравшегося под одежду, лёгким головокружением. Всё это как будто возвращало его к жизни, выхватывало из замаринованного состояния, в котором он пребывал последние годы.

Пляж, кажется, не изменился за двадцать лет. На влажной гальке всё так же лежали, сидели и бегали местные и приезжие – различить их было нетрудно. Волны накатывали на берег, вынося горсти водорослей, медуз и камешков. Огромный скользкий валун, который торчал из воды метрах в двадцати от берега, оккупировала стайка молодёжи. Выхин помнил, что у валуна были три точки для прыжков – полтора метра, три и пять. С верхотуры прыгали только самые отчаянные или безнадёжно влюблённые, что, впрочем, одно и тоже.

Отличие от начала двухтысячных всё же было – бетонный выступ вдоль берега, ранее пустовавший, теперь занимали торговые палатки, киоски и небольшие кафешки. Людей вокруг них тоже было полно, не протиснуться. Когда Выхин, вдоволь навалявшись, возвращался с пляжа, он даже постоял немного в очереди за варёной кукурузой, прикупил три штуки, а заодно и ноль пять литра холодного кваса в запотевшем стакане. Пожалуй, именно этого ему так не хватало в последние годы: простого бездумного отдыха на берегу моря в сорокаградусную жару.

Солнце клонилось к закату, налилось бордовой спелостью, окрасило море в тёмные тона. Ветер уже не так обжигал, как днём, хотя всё ещё был горяч и не ласков.

Возвращаясь домой, Выхин сообразил, что вышагивает по улицам как самый похабный турист, то есть в плавках и шлёпках, держа одежду подмышкой. По красноте его лица, шеи и живота легко можно было понять, что Выхин приезжий. Кожа зудела, а перед глазами слегка плыло с непривычки.

На лавочке у дома сидели те же подростки, которых он встретил вчера. Каждый уткнулся в собственный телефон, на Выхина никто не обратил внимания. Он был уже взрослым, из другого мира или даже Вселенной.

Выхин прошёл в раскалённый от жары подъезд, и тут ему стало дурно. Наверное, догнал запоздалый тепловой удар. Непривыкший организм окончательно сдался под напором южного лета. Прислонившись к шершавой стене, Выхин потёр виски, закрыл и открыл глаза. Вспомнил про спасительный кондиционер, который ещё с утра оставил на двадцати двух градусах. Нельзя так экспериментировать с собственным здоровьем, не мальчик.

Мотнув головой, разогнал размякшую, словно серая бумага, пелену перед взором и увидел на ступеньках то ли почудившийся, то ли вполне реальный силуэт Аллы. Вроде она была настоящая, живая, а не образ, сотканный из-за жары.

Алла смотрела наверх, задрав голову, в квадрат лестничного пролёта. Как будто прислушивалась к чему-то. Когда дверь подъезда закрылась, звонко щёлкнув магнитом замка, Алла вздрогнула, резко развернулась, и Выхину показалось, что у неё желтые провалы вместо глаз и дыра вместо носа. Будто на него смотрел мертвец. На самом деле, дурную шутку сыграло освещение и дурнота, растекавшаяся в голове.

«Ей тридцать четыре» – напомнил себе Выхин.

Как же люди по-разному выглядят в одном и том же возрасте. Он знал женщин, которым было ближе к сорока, и они казались моложе, краше, лучше подруги из детства.

– Напугал, балбес, – выдохнула Алла. Взгляд забегал по Выхину. – А чего голый ходишь? Девок распугиваешь? У нас так не принято.

– Я приезжий, мне можно. – ответил Выхин. – А ты что тут делаешь?

Она была одета в камуфляжную форму тёмно-болотного цвета и в изношенные берцы с полосками серой подсохшей грязи вдоль подошв. Под животом – барсетка. На левом плече болтался полупустой походный рюкзак. Выхин тут же вспомнил утренний разговор с Маро. Кажется, Алла была пьяна.

– На поиски? Волонтёрство?

– Ага, Выхин, волонтёрство, – ответила Алла, размазывая по вискам проступившие градины пота. – Одевайся, со мной пойдёшь.

– Я не планировал.

– Ты всегда так отвечаешь, когда нужно помочь даме? У нас тут поиски. Пацан один пропал с соседнего района. Ушел вчера ночью из дома и не вернулся, представь. Родители нормальные, благополучные. А у пацана склонность к путешествиям. У себя на страничке в социальной сети объявил, что хочет сплавиться по реке на резиновой лодке. Лодку, кстати, тоже с собой прихватил.

Алла похлопала себя по карманам, вытащила помятый лист, протянула Выхину. Ориентировка. С листа на Выхина смотрел паренек лет пятнадцати. Ничего примечательного: светлые волосы, ямочки на щеках, тонкие губы.

– Ну, сплавится и вернется, – неуверенно пробормотал Выхин.

Он потёр виски, разгоняя подступающую боль. А вдруг вокруг уже не реальность? Вдруг он валяется где-то на пляже, его откачивают врачи, поливают лицо минералкой и ставят капельницу? Или, что ещё хуже, никто не заметил ещё одного уснувшего, и он тихонько скопытиться к утру. Какая ирония, увидеть море и умереть.

– Можно я к себе поднимусь? – попросил он. – Ноги не держат. Я как-то не готов по вечерам бегать по лесу в поисках людей. Не моя работа.

Глаза Аллы нервно бегали. Она подалась вперёд, взяла руку Выхина в свою руку. У неё были ледяные пальцы. Ледяные и влажные. Можно ли чувствовать холод в мороке?..

За спиной Аллы скрипнула входная дверь её квартиры. В образовавшейся небольшой щели будто появился кто-то, но сразу же исчез.

Выхин хотел сказать, что Алла не в себе, что ей лучше сейчас вернуться в квартиру, отоспаться или выпить какие-нибудь лекарства – какие-то она наверняка пьёт! – а ещё лучше вызвать скорую и вы не выходить на улицу, пока не придёт в себя. Но Алла его опередила, она спросила:

– Санаторий помнишь? Тот самый, где остались семёрка и восьмёрка Капустина? Нам туда. Наш квадрат. Говорят, пацан решил там переночевать. Сбегаем быстро, прочешем местность и обратно, хорошо? А потом напьемся и переспим.

– Что ты сказала?

Перед ним снова стояла Элка. Постаревшая, пополневшая, с мешками под глазами, с поредевшими и жирными волосами, собранными в хвост. Но – Элка, а не Алла. Девочка из прошлого, первая настоящая любовь.

– У нас людей не хватает, – ответила Алла. – На весь город двадцать человек. А остальные – каждый сам за себя. Представь, что этот пацан такой же, как ты. Убегает от мира и не понимает, какой опасности себя подвергает. Как он будет сплавляться по реке? Выживет? Я не уверена. Надо помочь, Лёва.

Выхин тряхнул головой, в надежде проснуться на пляже, оказаться где-то в другом месте, хоть в больнице, хоть на скамейке безымянного вокзала в другом городе.

Он не хотел возвращаться в санаторий – и одновременно очень хотел. Забытые дурные воспоминания утащили за собой в бездну и хорошие воспоминания тоже. Память иногда бывает неразборчива, как старый алкоголик.

Дверь в подъезд отворилась и в пролёт ввалилась та самая ватага подростков, что ранее оккупировала лавочку. Выхин посторонился. Ему на миг показалось, что Алла сейчас присоединиться к толпе пацанов. Закричит, как в юности: «Погодите, не спешите!» и исчезнет на следующем лестничном пролёте. Но подростки прошли, никого вокруг не замечая, галдя и слушая музыку. Новомодный бит гулко разносился по этажам.

– Пойдём, – повторила Алла, убирая ориентировку в нагрудной карман. – Пожалуйста.

Выхин вздохнул. Он уже понял, что согласится.

– Учти, презервативы я не захватил, – неловко пошутил он, натягивая влажную футболку и штаны, прилипающие к ногам.

Алла неопределённо хмыкнула.

2.

Ночная прохлада не спасала от зуда на раскрасневшейся коже.

Выхин вышагивал по узким улочкам старого городка. Он не разбирал дороги, но точно знал, что идёт в верном направлении. Все эти тропки, узкие улочки, тесные дворы, забитые автомобилями, давно осели у него в подсознании, в личном потаённом навигаторе.

Алла молчала, а он не хотел разговаривать. Как и всегда, впрочем. Крутил в голове воспоминания, которые были такие же чёрные, как южное ночное небо.

Двадцать минут пешком.

Тут раньше были ступеньки наверх, к дороге, а теперь – синий строительный забор, за которым выглядывает недостроенное кирпичное здание. Чуть дальше высился новенький пятиэтажный дом, весело подмигивающий вывесками на магазинах, оккупировавших первый этаж.

Обошли через кустарник по широкой дуге и забор и строительный мусор. Элка провела, сжимая ледяной ладонью его ладонь. Ещё дальше, мимо пятиэтажной панельки, где в скверике перед подъездом загоревшие мужики звонко хлопали костяшками домино по поверхности стола. Жёлтые пятнышки фонарного света вспыхивали тот тут, то там. Вырулили на дорогу, пошли вдоль обочины, потому что тут и раньше-то не было тротуара, а теперь вообще всё заросло к чертям.

На бедре у Аллы сухо щелкнула рация. Чей-то мужской голос произнес:

– Что-то устал я. Десятый и двенадцатый квадраты чистые. Никого. У вас как дела?

Алла ответила:

– Это Кривопалова. Нашла знакомого в помощники. Двигаемся к санаторию.

– Нужна помощь? У меня один освободился, Пашка из парикмахерской. Может подъехать.

– Не нужно, – Алла посмотрела на Выхина, будто оценивала. – Местность знакомая, быстро управимся.

– Как знаешь. Не думаю, что пацан в санатории. Надеемся на лучшее, конечно, но ты же в курсе, да?

– О чем ты должна быть в курсе? – спросил Выхин.

Алла шевельнула плечом и сказала, будто нехотя:

– У нас тут за последние пять лет три ребенка пропали в лесу. Раньше тоже пропадали, это не новость. Местность не самая лучшая для прогулок. Две реки, опять же. Но эти трое… есть совпадения, в общем. Сбегали, оставляя записки, что хотят попутешествовать. Один взял отцовский мопед. Второй прихватил с собой палатку. Третий – лодку надувную.

– И что в итоге?

– Ни одного до сих пор не нашли. Как с моим братом.

Свернули на гравийный съезд в лес. В двухтысячном на обочине стояла бетонная стела с надписью: «Санаторий «Ласточка». Сейчас от стелы остался только щербатый постамент, покрытый мхом. Кругом валялись окурки, пустые бутылки, а постамент подпирали мешки, забитые мусором.

– В санатории теперь шашлыки жарят, – внезапно сказала Алла. – Отличное место, как раз вокруг бассейнов.

– Думаешь, пацана уже не найти?

– Надо верить в лучшее, ты же слышал. Мало ли, во что я верю. В моей практике гораздо больше найденных подростков, чем пропавших без следа.

Тропка сузилась и через двадцать метров упёрлась в проржавевший шлагбаум. За ним был виден бетонный забор, огораживающий санаторий. Выхин помнил, как впервые перебрался через этот забор вон там, слева. Все местные знали, что в одном месте бетонная плита ниже из-за провала земли. Можно было допрыгнуть до края и перелезть. Наверху торчали осколки стекла, залитые цементом, как раз на случай, если кому-то взбредёт в голову забраться. Так вот именно в том месте, где все перелезали, стёкла давно посбивали камнями.

Они остановились. Выхин почувствовал, как перехватило дыхание от острого и непривычного ощущения. Заколотилось сердце – запрыгало в висках и в груди. Ноги подкосились, пришлось упереться в колени ладонями, чтобы не упасть.

– Ты нормально себя чувствуешь? – спросила Элка.

Ночь вокруг наполнилась вязкостью. Во рту стремительно пересохло.

– Перегрелся немного.

– С местным солнцем не шутят.

Выхин увидел полуоткрытые ворота в темноте. Вспомнил, что они были синего цвета, со звездой на каждой створке. В феврале вокруг ворот скопились грязные снежные сугробы. Они вроде бы и сейчас проступили – холодные даже в августовской жаре.

Подступило ощущение нереальности. Он хотел сдвинуться с места, но понял, что ноги как будто зарылись в сухую гальку. Что-то странное творилось. Из рта вырвался пар. Морозный ветер накинулся, как радостный пёс, облизал щёки, влажные губы, пересохшие глаза. В этот самый миг Выхин сообразил, что мир будто делится надвое – прошлое и настоящее влезли в его сознание равноправными хозяевами. Алла, располневшая, в камуфляже, с барсеткой, всё ещё стояла в летней темноте, но вокруг неё забрезжил зимний февральский свет, косой и серый, холодный и дымчатый.

Выхин крутанулся на месте, не понимая, что происходит. Алла открыла рот и что-то сказала. Слова донеслись издалека, словно сквозь вату, неразборчиво. Что-то вроде: «Совсем от жары…». Он и сам почувствовал, как дурнеет нутро, едкая желчь подбирается по пищеводу к горлу, как свело живот и скулы. Всё один к одному.

Элка протянула руку, сжала крепко плечо и сказала:

– Поднимайся, жиртресткомбинат!

– Что?

Он моргнул. Элке пятнадцать. Вот же она перед ним, утончённая, худенькая, в желтом пуховичке, с косынкой на голове и в белых колготках. У Элки были классные прорезиненные сапожки с мехом. Сейчас она нетерпеливо топтала ими грязный снег на обочине.

– Я говорю, давай живее. Весь день валяться будешь?

А вот и сам Выхин, только моложе на девятнадцать лет. Большой и неуклюжий, с нелепо торчащими из-под шапки раскрасневшимися ушами. Он поскользнулся на замёрзшей луже и упал в кусты.

Это был вечер девятнадцатого февраля. Элка встретилась с Выхиным в продуктовом магазине и пригласила смотаться в санаторий, искупаться в термобассейнах. Все местные подростки туда бегали. Делов-то: перебираешься через забор, нагло идёшь в гардеробную, берёшь полотенца (опять же, нагло) и вэлком, как говорится, на курорты Краснодарского края. Никто никого не гонит. А если повезёт, то потом можно будет прошвырнуться на ужин в столовую. Тогда шведский стол был модной диковинкой…

Выхин смотрел на себя молодого как бы со стороны, но при этом сам же ощущал тающий снег, забившийся за шиворот, покалывание мороза на щеках, рыхлый сугроб, в котором болтался, как рыба на берегу. Так часто случается в снах – сознание проматывает плёнки из прошлого, оставляя человека в стороне, невидимым наблюдателем с мыслями и эмоциями, но при этом сращивает его с самим собой из прошлого.

Элка рассмеялась, прикрывая рот рукой в варежке. Какая же она была красивая – молодая, пятнадцатилетняя Элка. Вся жизнь у неё была впереди.

– Вставай уже, великан, – сказала она, продолжая хихикать. – Мы так до ночи не доберёмся.

И он провалился в прошлое, как под лёд.

Юный Выхин стряхнул снег с колен, обтёр лицо. Ему стало неловко. Тут всё было чужим и пока ещё неизведанным. Таким оно и останется на много лет. Взрослый Выхин прекрасно это знал.

Элка потащила его вдоль сугробов налево от подъездных ворот. Где-то за их спинами заскрипели по гальке колёса подъезжающего автомобиля. Выхин оглянулся через плечо, увидел, как поднимется шлагбаум, открываются створки со «звёздами», а за воротами сверкающая от снега дорога, гирлянды, развешанные на фонарях, парковка, набитая автомобилями, гуляющие люди, стопки «ватрушек» и частокол лыж. В санатории кипела жизнь.

– Нас точно не погонят? – засомневался Выхин.

В Мурманске он был заводилой и не имел ничего против спонтанных приключений. Но здесь дела обстояли иначе. Сложно соваться в передряги, когда за спиной нет верных друзей, да даже не знаешь толком, куда бежать и где прятаться в случае чего.

– Разгар сезона. У санатория наполняемость – четыре с половиной тысячи человек. Думаешь, кто-то знает всех в лицо? Не смеши. Ты вообще за туриста легко сойдёшь.

– Почему?

– Нелепый и огромный. У нас в городе таких не водится. Всё, пришли. Нам сюда.

Элка показала на забор, одна плита которого была ниже, чем другие. Будто щербатый зуб во рту подростка.

– Подсади, чего ждёшь?

Он безропотно подсадил, уловив приятный аромат Элкиных духов. Перебрался сам, оцарапал ладонь о нервный осколок стекла, торчащий из бетона. С обратной стороны густо росли ёлки. Среди них удобно было прятаться. Свежо пахло хвоей. Метрах в трёх впереди по тропике пробежала галдящая стайка детей. Дождавшись, когда они отойдут достаточно далеко, Выхин и Элка продрались сквозь ёлки и вышли на тропинку. Выхин почувствовал возбуждающую дрожь, какая возникает, когда нарушаешь очевидные правила. С кем не бывало? К примеру, если нажать на дверной звонок неизвестной квартиры и убежать. Или взять в супермаркете конфету на развес и незаметно забросить в рот.

– Мы теперь официально посетители санатория, – хихикнув, шепнула Элка. – Пошли в гардероб. Там баба Валя, она в теме.

Гардероб располагался в одноэтажном здании у въездных ворот. Баба Валя – крепкая бойкая старушка с крашенными волосами – предлагала сдать одежду в обмен на местные курточки и болоньевые штаны с логотипами санатория. Всё по высшему разряду. Между делом, он спросила у Элки, принимает ли её мама заказы до лета или уже всё забито? Мама шила на дому, заказы принимала, а бабе Вале рада была всегда.

– А это что у нас за богатырь? – удивилась баба Валя, оценивая Выхина прищуренным взглядом. – Сколько в тебе роста? Пожалуй, детские курточки не налезут.

– Он приезжий. Откуда-то с Севера. Показываю достопримечательности вот, – затараторила Элка.

– Хорошее дело. Тут ещё кто-то из ваших гуляет, поищите.

Баба Валя подобрала Выхину куртку и нормальные штаны. Он погрузился в них, став визуально ещё больше, чем был. Элка восторженно присвистнула.

– Тебя можно пускать с горки без ватрушки, – сказала она. – Сэкономим!

Выхин посмотрел на себя в зеркало и улыбнулся. Действительно, выглядел он нелепо и смешно.

Им выдали полотенца. Элка предложила сразу отправиться купаться, чтобы не терять времени. Термобассейн был главной достопримечательностью санатория. На втором месте – горнолыжные спуски в горах, но туда надо было ехать на автобусе по заявке, что не укладывалось в схему нелегального отдыха.

На улице было шумно и весело. По тропинкам бегали дети, где-то играла музыка, в нескольких метрах правее на растянутом экране крутили мультики. Светились и подмигивали многочисленные гирлянды. Выхин вздохнул полной грудью. Ему начинал нравиться город. Не такой тухлый, как показалось на первый взгляд.

Другой Выхин – постаревший на девятнадцать лет, с пачкой неврозов и неконтролируемых страхов – вспомнил чёрные кипарисы, раскачивающиеся в темноте вдоль тропинок под напором ледяного ветра. И ещё вспомнил, как Элка взяла его под локоть и потащила сквозь галдящую толпу пьяных людей, приговаривая: «Накупаемся! До омерзения». Это была странная фразочка, противоречивая. Тогда она показалась Выхину уместной, но всё действительно вышло «до омерзения».

Термобассейн был расположен в отдалении от корпусов, огороженный деревьями с одной стороны и открытый для прекрасного вида гор с другой. Вокруг бассейна ютились деревянные домики для переодевания. Оттуда то и дело выбегали люди в купальниках и плавках, проделывали короткий путь по резиновым дорожкам и ныряли в воду. Над бассейном клубился густой пар. Здесь было шумно и весело. Здесь хотелось задержаться надолго.

Элка зашла в один из домиков первой, долго переодевалась, потом вышла, обёрнутая в полотенце от тонкой шеи до щиколоток.

– Жду в воде! – подмигнула она и пошлёпала к бассейну.

Выхин тоже переодевался долго, стаскивая тёплую одежду. Он неожиданно смутился, потому что до этого как-то не думал, что будет купаться с пятнадцатилетней симпатичной девушкой один на один. Если на то пошло, он до этого вообще никогда со сверстницами не купался, а девушек в купальниках видел разве что в фильмах и в собственном воображении.

Но отступать всё равно было уже поздно. Выхин тоже завернулся в полотенце – не от холода, а чтобы немного сбить градус смущения – и побежал к бассейну. Элка плавала неподалёку. Волосы она всё ещё держала в платке.

– Прыгай! – закричала Элка. – Или нет, не прыгай! Вызовешь цунами! Лучше так спускайся.

Он послушно спустился по скользкой лестнице. Удивительные ощущение – когда верх тела ещё под властью лёгкого морозца, а ноги уже в теплой, почти горячей воде. Вокруг пахло баней, паром. Вокруг толкались и смеялись. Вокруг плавали и выпивали. Праздник жизни, не иначе.

Погрузившись «по шейку» Выхин неуверенно нащупал носками ног дно. К нему подплыла Элка, застыла на расстоянии вытянутой руки. У неё было красивое лицо в капельках воды. Глаза как будто стали больше, губы налились полнотой, щеки покраснели. И ещё вокруг витал аромат её духов.

– Чего смотришь? – фыркнула она. – Любуешься? Поплыли на середину.

– Я не уверен, – пробормотал он.

– Плавать не умеешь?

– Как-то не научили… На севере, знаешь, не сильно много мест для купания.

– Давай научу, богатырь. Это не сложно. Главное никогда ничего не бояться.

Она взяла его за руку и потащила «на глубину». Выхин не очень-то сопротивлялся. Не хотел сопротивляться. Минут двадцать он бесполезно бултыхался в воде, пытаясь освоить базовые навыки плавания. Едва не пошёл ко дну, нахлебался тёплой воды, по вкусу похожей на какое-то лекарство, но в конце концов умудрился проплыть несколько метров, не касаясь дна ногами. Элка была в восторге, наградила саму себя медалью «за обучение плаванию» и заставила Выхина ещё минут десять, до изнеможения, закреплять материал.

Он выбрался на берег первым, растеряв остатки сил. Побрёл к домику для переодевания, снова погрузил себя в теплую одежду. Когда вернулся к бассейну, застал Элку. Она сидела на бортике и болтала ногами в тёплой воде.

– Мне неохота выбираться, – сказала. – А ты какой-то шустрый. Мог бы передохнуть и ещё залезть.

– Я тебя подожду, – ответил Выхин и сел на лавочку. – Мне не сложно. Купайся, сколько влезет.

– А если я вообще никогда не вылезу?

– Тогда мне придётся сидеть тут вечность, – улыбнулся он.

За Элкой было приятно наблюдать. Она плавала с редкой женской грацией, нисколько не смущаясь людей вокруг, игриво, обращала на себя внимание, при этом постоянно ловила взглядом взгляд Выхина. Он тогда не думал ни о чём конкретно, но уже понимал, что хочет провести с Элкой много времени. Гораздо больше, чем с другими знакомыми.

Она плавала действительно долго, с явным наслаждением. Выхин успел немного вспотеть, потому что вокруг бассейна тоже было не по-февральски тепло. Он расстегнул куртку, стащил перчатки, принялся лепить из влажного снега миниатюрных снеговиков. Ловкие пальцы очерчивали лица, придавая снеговикам художественную реалистичность. За двадцать минут вдоль лавочки выстроились три снеговика, похожие на персонажей известных мультфильмов – Винни-Пух, Заяц, Ёжик в Тумане. Выхин лепил вдохновенно, особо не задумываясь. Он примерно так же и рисовал – когда злился, радовался или просто подступало острое желание перенести что-то на бумагу.

– Круто! – крикнула из бассейна Элка. Она подплыла к бортику, обхватила его руками и положила подбородок на запястья. – У тебя талантище, знал?

– Вроде того. Учился рисовать несколько лет. Ну и…

– О, Андрей, привет!

Элка обращалась к кому-то позади Выхина. Он обернулся и впервые в жизни увидел Андрея Капустина.

На вид Капустину было лет семнадцать. Светлые длинные волосы торчали из-под натянутой глубоко на лоб шапки, большие голубые глаза разглядывали Выхина, прощупывали. Капустин улыбался, но улыбка казалась натянутой. Шнурок наушников полз по шее и исчезал под пуговицами тёмного длинного пальто. Капустин выудил руку из кармана куртки, помахал Элке – при этом продолжая разглядывать Выхина.

– Ты как тут оказался? – спросила она. – Вроде на кино пошёл с пацанами? Или не?

– Дурацкое кино, не интересное, – ответил Капустин и кивнул, обращаясь к Выхину. – А ты кто такой, жиртрест?

Выхин поднялся со скамейки. Он был на полголовы выше Капустина и сильно шире в плечах. Выхин никогда не дрался, но его никогда вот так запросто и не обзывали. Захотелось втащить кулаком в улыбочку Капустина, размазать кровь по его пухлым губам и ямочкам на щеках.

– Что ты сказал? – глухо спросил он. – Ну-ка повтори.

– А вот и повторю, – продолжал ухмыляться Капустин. – Серьёзно, рыпаешься на меня, дружок? Мозги-то есть?

Между ними встала Элка, со скоростью пули выскочившая из бассейна. Её влажная кожа мгновенно покрылась крупными мурашками. От волос поднимался пар.

– Вы с ума сошли? – зашипела она, расставив руки. – Парни, вы идиоты? Чуть что, сразу драться? Это Лёва Выхин, он недавно приехал в город, на пятом этаже у нас в доме живет. А это Андрей – мой брат. Он дурной, но хороший. Переходный возраст, не обращай внимания. Неужели нельзя нормально познакомиться?

– Родной брат? – удивился Выхин. – Не похожи совсем.

– Не твоё дело, – сказал Капустин. – Вы что тут забыли вдвоём?

– Гуляем и купаемся.

Выхин хотел добавить тоже: «Не твоё дело», но увидел взгляд Элки и осёкся. Пробормотал негромко:

– Беги одевайся, замёрзнешь.

– Беги, беги, – добавил Капустин, всё ещё настойчиво разглядывая Выхина. Когда Элка направилась к домикам, он сказал. – Слушай, жирный, мне неохота, чтобы ты с моей сестрой тут зажигал.

– Ещё раз скажешь «жирный», и я тебе вышибу зубы, – огрызнулся Выхин. Он был скорее растерян, чем зол.

Капустин пару секунд напряжённо смотрел куда-то в сторону. Потом неожиданно потрепал Выхина по плечу рукой.

– Да ладно, не обижайся. У нас на районе все друг друга дразнят. Дразнилки разные слышал? «Алла – спички в нос напихала», «Жирный – поезд пассажирный». Смешно же.

– Мне нет.

– Привыкнешь. Все сначала обижаются, потом привыкают.

Капустин говорил тихо, смотрел серьёзно. Оглянулся на домики.

– И всё равно, нефиг мотаться за моей сестрой, понял? Она мелкая ещё, сама не понимает, чего хочет.

Выхину почему-то казалось, что верное решение – это молча ударить Капустина в челюсть и разом решить все вопросы с дразнилками и с высокомерным обращением. Капустин вёл себя хамски, за такое нужно бить.

– Усёк? Красавчик, – Капустин расценил затянувшееся молчание по-своему. Ещё раз потрепал Выхина по плечу.

Выхин сжал кулаки. Он бы, наверное, ударил. Вот так сразу. Не думая о последствиях. Но в этот момент Капустин окликнул звонкий девчачий голосок.

– Эй, Дюша, Дюша, куда потерялся?

У бассейна, метрах в десяти по дуге, стояла маленькая нерусская девочка лет двенадцати, с длинными чёрными волосами, красиво рассыпавшимися у неё по плечам. За руку её держал паренёк, тоже не русский, армянин или грузин – Выхин не разбирался.

– Дюша, Дюша, мы тебя ищем! – засмеялась девочка и помахала рукой в варежке. – Кататься пойдём?

– Это меня, – сказал Капустин. – А ты растворись, пацан, ок?

– Иначе что?

Капустин пожал плечами – мол, сам думай – потом легонько пнул носком ботинка снежную фигурку Ёжика, снося ей голову. Сказал дружелюбно – таким голосом, наверное, он отлично располагал к себе учителей в школе.

– Не люблю выскочек. До скорого, жирный пончик.

Он неторопливо направился к своим друзьям. Выхин заметил ещё одного пацана, коренастого и коротко стриженного, с большими накачанными руками. Он выглядел туповатым качком, каковым, наверное, и являлся. Вся эта ватага дружно отправилась вглубь санатория по утоптанной тропинке. Капустин что-то рассказывал друзьям, жестикулируя. Про Выхина он, похоже, забыл сразу же, как отвернулся.

Подошла Элка, осторожно прикоснулась пальцами к пальцам Выхина. Как тепло и хорошо от её прикосновения стало – не физически, а душевно что ли…

– Они все идиоты, не обращай внимания, – сказала Элка. – Местные переростки. Андрей и Вано через три месяца заканчивают школу, почти наверняка уедут в Краснодар поступать. Остальные разбегутся без них.

– Я и не собирался обращать внимания.

– Ты уже не рад, что здесь оказался, да? Не дуйся. Андрей у меня нормальный, и друзья у него хорошие. Мы тут столько всего пережили, что за раз и не рассказать. Город у нас тоже хороший. Может быть непривычный, потому что ты не из туристических мест. Летом жарища, много приезжих, все купаются, шляются по парку развлечений – это место на западе, где сейчас пусто, потому что зимой кому охота в тир пострелять? Правильно, никому. Это летом здесь не протолкнуться от людей. Ну вот если лето не считать, то в остальном всё тихо, мило. Два завода, кинотеатр, аквапарк есть, но он тоже сейчас пустой. Санаторий вот. Население всего семь тысяч человек, представляешь? Когда последние туристы уезжают, тут улицы пустые становятся. Часть людей или в Сочи на зиму едут или в Краснодар. Кто рисковее – в Москву. Я тоже хочу в Москву. Буду актрисой. Как думаешь, могу я стать актрисой? Есть данные?

– Откуда мне знать? Я не разбираюсь.

– Но ты же творческий человек. Должен видеть искорку. – Элка отстранилась, чуть склонила голову, прошептала вдохновенно, – Ослепляя блеском, вечерело в семь. С улиц к занавескам подступала тень… Ну как, нормально читаю?

– Нормально. В актрисы возьмут без проблем.

Элка ткнула его кулаком:

– Не обижайся на идиотов, ну.

Теперь он не знал, что ответить. Обиды не было. Осталась запоздалая злость – на то, что не сразу нашёлся, что ответить; на то, что не ударил Капустина, как хотел, молча и по-взрослому. Отец учил, что бить нужно всегда первым. Теперь Выхин будто отставал в счёте неофициального пацанского соревнования и дал право Капустину при следующей встрече вести диалог с позиции побеждающего.

– Не обижайся! – повторила Элка и ткнула его кулаком в грудь, куда дотянулась. – Или я перестану с тобой общаться. Ты этого хочешь?

– Нет, конечно.

– Тогда пошли, купим колы и чипсов, посидим в парке на лавочке. Там дядька крутые фокусы показывает. Местный сумасшедший.

Её детский задор передался и Выхину тоже. Он, конечно, не избавился от дурных мыслей окончательно, но хотя бы попробовал отодвинуть их на задний план.

– Пойдём, но чур я буду платить.

– Тогда у нас, считай, свидание!

– А разве было по-другому? – он легонько щелкнул Элку по носу и крепче сжал её ладонь.

Хотелось, чтобы старший брат Элки это увидел. Выхин надеялся, что тот каким-то образом всё прекрасно видит.

3.

Выхин не помнил многих деталей того вечера. Как, например, умудрились с Элкой пробраться в маршрутку и съездить к подножию горы? Дорога занимала почти полтора часа в одну сторону. Воспоминания подбрасывали обманчивые запахи дерматиновых кресел, сигарет, алкоголя, влажной одежды – а ещё мельтешение фонарей за окном, ворох снежинок, густые капли воды на стёклах, песни Меладзе из водительского радио. Кто-то пил водку, звеня стаканами и обсуждал отставку Ельцина, втягивая в разговор неравнодушных.

Элка и Выхин втиснулись на заднее сиденье, где тухло пахло соляркой, и непрерывно хихикали, потому что боялись, что их разоблачат и вышвырнут из маршрутки прямо среди ночного леса. Там же, под чей-то тост «не чокаясь», Элка вдруг прикоснулась ледяным носом к носу Выхина. Будто нечаянно, но ясно же, что специально, потому что зачем ей вообще прикасаться? Он едва не дёрнулся назад, едва не стукнулся затылком о «запаску», что висела на дверце маршрутки, но сдержался и как бы в шутку потёрся носом об Элкин нос. Элка прикрыла глаза – ожидала поцелуя что ли? Но Выхин не решился. Он никогда раньше не целовался с девчонками.

На горках они схватили одну ватрушку на двоих и долго катались с разных горок. Элка сидела у него на коленях или иногда обхватывала сзади за талию. Неизменно вопила каждый раз, как ватрушка подпрыгивала на сугробах и трамплинах.

Ночь стояла вязкая, тяжёлая, без звёзд и луны. Время летело стремительно. Выхин обратил внимание на часы, когда стрелки показывали половину десятого. Он изрядно вспотел и устал, но был доволен. Элка тоже вспотела, стащила шапку и стояла перед Выхиным – маленькая, щуплая, в нелепой курточке, с раскрасневшимися щеками и горящим взглядом.

– Хочу ещё!

– Поздно, домой пора. Нам ещё до санатория добираться.

– Мама в курсе, что я с Андреем. А когда я с ним, можно хоть до утра домой не приходить, родители спокойные.

– А если он придёт раньше тебя?

– Никогда такого не было. Шляется с друзьями всю ночь.

Элка показала язык, подхватила ватрушку и пошла к ближайшей горке.

Выхина тоже никто не должен был спохватиться. Мама была чрезмерно занятая личной жизнью. С отчимом он ещё не наладил достаточной связи, чтобы вообще думать о нём. А больше некому.

Они покатались ещё минут двадцать, а потом горки стали закрываться. Туристов сгоняли к маршруткам. В общей толчее Элка и Выхин снова незаметно забрались на заднее сиденье. Пока ехали обратно, Выхин даже успел вздремнуть. Элка зачем-то гладила его волосы.

– Ты такой большой, – шептала она. – Просто великан. Как из сказки. Никогда не думала, что такие бывают.

– Именно поэтому я тебе и понравился?

– Дурачок ты. Просто нравишься и всё. Как тебя в первый раз увидела, сразу решила, что с тобой надо поближе познакомиться.

– А ты ещё не мелкая вот так запросто гулять с парнем до ночи?

– Дурак, – повторила Элка без злости. – Ты старше меня на три месяца, между прочим.

– И то верно.

На улице пошёл густой сухой снег. Ветер кружил его без ярости, словно наслаждался размеренными танцевальными па. Это была хорошая погода для романтики. Выхин оценил.

Они вышли из маршрутки чуть ли не последними, переоделись в гардеробе и ещё немного прогулялись по опустевшим заснеженным тропинкам санатория. Вокруг постепенно становилось тихо. Люди разбредались по номерам и ресторанным зонам. Свет фонарей насыщал воздух синевой. Выхин ничего не хотел говорить. Ему нравилось идти рядом с Элкой и просто разглядывать её в бледном свете фонарей. Снежинки смешно путались в волосах. Элка, видимо, тоже, наслаждалась молчанием. Потом она сказала:

– Пора домой, – и повела Выхина к ёлкам, что росли вдоль забора.

Возвращались тем же путём, что и пришли. Дорога назад казалась короче, миновали небольшой микрорайон, гаражи, прошли возле знакомого магазина и дальше – мимо детской площадки, к неказистой пятиэтажке. Ещё издалека Выхин услышал рокот голосов, неровный смех – то затихающий, то взрывающийся, будто петарда. Он первым увидел подростков, оккупировавших лавочку метрах в трёх от подъезда его нового дома. Сразу опознал коренастого лысого, одетого сейчас в линялую джинсовку и «адидасовские» штаны. Рядом с ним примостились нерусские парень и девочка, тоже знакомые по санаторию. А напротив лавочки стоял, засунув руки в карманы пальто, с сигареткой в уголке губ – Андрей Капустин. Он лениво катал носком ботинка пивную банку. Из небольшого кассетного магнитофона, похрипывая, доносилась модная песня про ветер с моря.

Меньше всего Выхину сейчас хотелось вступать в диалог с компанией местных, портить волшебный вечер. Но пройти к подъезду он мог только мимо них – ну или трусливо обогнуть дом с обратной стороны, что было, конечно же, совершенно неприемлемо. Вдобавок Элка восторженно крякнула:

– О, Андрей! Как классно-то! Пойдём, познакомлю с остальными.

– Думаешь, надо?

– Ещё как надо. Там все нормальные, не переживай. Просто нужно пообщаться как следует.

Их уже заметили. Капустин ухмыльнулся и, выудив руки из карманов, расставил их в стороны, словно ждал объятий. Было в его движении что-то угрожающее, а в ухмылке – злобное. Говорил же, не приближаться к сестре… Элка, ничего этого не замечая, бросилась к брату.

– Домой не заходил? Сколько уже здесь? Купались? А мы на ватрушки съездили и не спалились! – тараторила она, обнимая Капустина за талию.

Выхин остановился в метре от лавочки. Песня сменилась на новую, незнакомую. Мужской голос тоскливо затянул про ветер, который сорвал с его головы колпак.

Вышло всё не так, – прозвучало внутри головы.

Мир вдруг преобразился. Лица подростков перед Выхиным обесцветились, искривились тёмно-синими линиями, будто были нарисованы шариковой ручкой. Выхин увидел, что у лысого паренька голова покрыта трещинами и вмятинами, будто по ней долго били чем-то твёрдым. Рот почему-то был набит пирожками, кровоточил чёрно-синими размазанными штрихами, сквозь порванные губы торчали зубы.

Нерусский парень оказался со сбитым влево, приплюснутым носом и без ушей. Из глаз текли струйки чёрной же крови, собирающиеся над верхней губой.

Сидящая рядом с ним девочка лет двенадцати закрыла лицо фатой – сквозь неё проглядывались провалы глаз, размытые пятна вместо глаз и носа, будто кляксы.

А у Капустина на голове была шляпа из гвоздей. Огромные такие, определённо очень острые гвозди. Один гвоздь пробил череп и вышел острым концом из левой скулы. Второй гвоздь торчал из окровавленной глазницы.

Элка повернулась к Выхину. У неё из разорванных окровавленных ноздрей торчала горсть спичек.

– Подходи же, ну! – сказала Элка, и видение рассеялось.

В голове гулко забилось сердце.

– Испугался? – ухмыльнулся лысый. – Не дрейфь, пацан. Мы больно бить не будем.

Компания гулко и громко заржала. Выхин сглотнул вязкую сухую слюну, пытаясь унять возникшую дрожь. Ему вдруг стало холодно. В уголках глаз всё ещё плавали волнистые линии, оставленные шариковой ручкой.

– Я и не боюсь. Просто домой надо, поздно уже. Родители будут искать.

– Если что, мы отмажем, – лысый продолжал ухмыляться. – Ты же новенький, мне рассказывали. Этот, приезжий. Давай знакомиться, житель дальнего севера. Я Сашка. Вон в том доме живу.

– Лысая башка, дай пирожка, – хихикнула нерусская девочка и быстро добавила. – Я Маро. Мы с Андреем поженимся, когда мне будет восемнадцать. Но мне пока ещё двенадцать, поэтому пока просто невеста. Он сильный, меня оберегает. Почти как старший брат, но сильнее.

– А ты как, жиртрест, сильный или только притворяешься? – неожиданно прервал её детский щебет Капустин. – Страх потерял, это я вижу. Но вот силёнок хватит нормально за базар ответить?

Сашка и Маро переглянулись. Нерусский парень – видимо, брат Маро – невозмутимо нажал на кнопку паузы на магнитофоне. На улице сразу стало тихо.

Выхин обреченно мазнул взглядом по окнам пятиэтажки. Свет почти нигде не горел. Никто не высунется и не разгонит шумную компанию. К ним здесь уже давно все привыкли.

– Ты чего? – шепнула Элка, сжимая Капустину руку. – С ума сошёл что ли?

– Чо, морду бить неместному будем или как? – спросил нерусский и начал неторопливо расстегивать пуговицы куртки.

– Он нормальных слов не понимает. Придётся научить. – ответил Капустин и добавил снисходительно, чуть склонив голову на бок. – Я же тебе говорил, пухляш, вали из санатория, а? Ты кто вообще такой, чтобы не слушаться?

– Ты что ему наговорил? – растерялась Элка, теребя Капустина за рукав пальто. – Я тебе сколько раз говорила, чтобы не лез к моим знакомым? Зачем ты это делаешь?

– А затем, что ты ещё мелкая и сопливая. Кто тебя оберегать будет от таких вот чушек? Батя?Нафиг ты ему не сдалась. Сама знаешь.

Нерусский спрыгнул с лавочки, одновременно сбрасывая куртку. Он был накачанный, как в фильмах, играл мускулами, заломив густую бровь. Драться нерусскому явно нравилось.

– Так что, Дюха, вломить господину по первое число?

Лысый тоже поднялся. Трое на одного. Девочка по имени Мара вцепилась пальцами в оледенелый край лавочки, смотрела с интересом. Видимо, не в первый раз наблюдала.

– До первой крови, пацаны. Сосед всё же. Научим манерам, чтобы в следующий раз слушался.

Говорил Капустин равнодушно, незлобно. Даже улыбался, чёрт, обаятельно, а на щеках проступили ямочки. Элка продолжала несильно и неуверенно дёргать его за рукав.

– Ну, ребят, ну не надо. Зачем вы это…

Её никто не слушал.

Выхин отвлечённо подумал, что надо было обогнуть пятиэтажку слева, наплевав на эти пацанские кодексы храбрости. А затем подумал, что подвернулся хороший шанс исправить упущение в санатории. Он сжал кулаки, шагнул вперёд и что есть силы ударил Капустина по лицу. Раз и сразу – второй, под челюсть. Как смотрел в фильме.

Сигарета, рассыпавшись искрами, вылетела из приоткрытого рта. Капустин дёрнул головой, взмахнул руками и начал заваливаться назад. Брызнула кровь, оставшись на костяшках пальцев Выхина. Капустин упал тяжело, без сознания, в сугроб у лавочки.

– Ты что, дурак?! – к Выхину бросился нерусский, низко склонив голову, выставив перед собой руки.

Выхин увернулся. Драться не хотелось, да и не умел он, тем более сразу с несколькими соперниками. Вряд ли повезёт во второй раз вот так вырубить человека.

Лысый тоже прыгнул наперерез, но Выхин, нелепо поскользнувшись, перепрыгнул через невысокий сугроб, ломая оледенелые ветки какого-то кустарника. Выскочил на покрытую инеем тропинку. Сердце стучало в висках.

– Убейте его! – звонко крикнула Маро, вскакивая на лавочку с ногами. – Он Дюхе зуб вышиб! Сколько крови, блин! Насмерть мудака!

Выхин заметил, что среди этого вертепа стоит растерянная Элка. Она как будто не поняла, что Капустин лежит без сознания.

Лысый и не русский ломанулись через сугроб. Выхин решил не дожидаться больше счастливого случая – развернулся и побежал к подъезду своего дома. На ходу выудил ключи, рванул дверь на себя, взбежал на пятый этаж, перепрыгивая через ступеньки, задыхаясь и хрипя. Где-то далеко внизу гулко топали сапоги, кто-то ругался.

Только провернув ключ в замке входной двери и оказавшись в коридоре, Выхин понял, что спасся.

В квартире уже спали. Крохотный ночник горел на кухне, едва освещая узкий коридор и размазывая густые тени по стенам. Выхин приник к дверному глазку и пару минут просматривал лестничный пролёт. На пятый этаж так никто и не поднялся. Хотя, конечно же, они знали, где он живет. Не могли не знать.

Он почувствовал, что в квартире жарко и душно. Лоб прошибла испарина, между лопаток мгновенно проступил пот. Надо бы раздеться. Стащить куртку, сапоги, шапку. Забраться в ванную под холодный душ. От вездесущей жары есть спасение – кондиционер.

Кажется, он забыл выключить кондиционер.

Выхин прислонился спиной к двери, медленно сел на ледяной пол, вытянув ноги. В горле пересохло от бега. Костяшки пальцев болели. И ещё в затылке ныло, как будто ударился. Будто упал, не контролируя тело, потому что, потому что…

– Тепловой удар, дурачок, – шепнули на ухо.

Выхин открыл глаза и увидел над собой постаревшее лицо Элки, то есть Аллы, то есть настоящей, той самой, которая потащила его в давно закрытый санаторий.

У неё губы были в мелких трещинках. И фиолетовые с желтизной мешки под глазами. Морщинки на лбу. Слишком густые и слишком синие вены на погрубевшей от времени шее. Это Аллу не хотелось целовать или прикасаться кончиком носа к её носу. Верните прошлую, милую, молодую, радостную, нежную, красивую, со снежинками на плечах и порозовевшими от холода щеками.

Выхин пошевелился и застонал от боли. В затылке действительно болело.

– Кто же знал, что ты вот так запросто грохнешься в обморок, – пробормотала Алла. – Предупредил бы, что ли. Температура, понимаешь? Лоб горячий. Сгорел. В больницу бы тебя, по-хорошему.

– Я же говорил… Лучше домой, под кондиционер…

Жар облепил, как густая стая назойливых южных мух, оставляя февральский холод в прошлом. Выхин поднёс к лицу руки, осмотрел. Костяшки болели, но на них не было ни ссадин, ни царапин. Фантомные боли.

Алла помогла Выхину подняться. Он тяжело опёрся о её плечо. Помотал головой, разгоняя остатки воспоминаний. В вертикальном положении стало лучше. По крайней мере, в глазах больше не двоилось.

Их окружала жаркая ночь.

Показалось, что по обочинам плохо освещённой дороги распластался грязный подтаявший снег.

– Какой же ты огромный! – Алла отряхнула его от пыли, осмотрела. – Жить будешь или как? Я могу одна сходить. Мне не сложно.

– Вода есть?

Алла протянула бутылку, и Выхин жадно отпил, сбивая саднящую сухость в горле.

– Тебе что-то причудилось, – сказала Алла. – Будто кого-то хотел ударить. И еще кричал дразнилки.

– Дразнилки?

– Ну да, старые. «Лысая башка дай пирожка», «Тили-тили-тесто, жених и невеста». Из нашего прошлого.

Наше общее прошлое, ага.

– Это санаторий, навеял воспоминания, – после питья стало лучше. Выхин покрутил головой, разминая шею. Луч фонарика Аллы бегал по старому забору, выхватывая граффити, кляксы мха и обрывки хмеля. – Я честно старался все забыть. Даже иногда верила, что получилось.

– Извини, я не думала, что на тебя так подействует.

– Ты не виновата. Может быть, я для этого и вернулся, чтобы вспомнить.

Алла неопределенно хмыкнула и направилась по дороге из гравия к первому темному корпусу.

– Я никогда ничего не забывала, – сказала она. – У нас почти случился первый поцелуй здесь. Между прочим, ты мог бы стать вообще первым в моей жизни.

– Но не получилось.

– Кто же знал, что так повернется. Помню, когда возвращались в маршрутке от гор, я лежала у тебя на плече и нафантазировала себе всякого. Что мы поженимся, купим дом на берегу моря. Я рожу ребенка, девочку, а ты станешь крутым художником и будешь рисовать картины на заказ. У меня в голове было абсолютное счастливое будущее. Как у всех девчонок, наверное. Это у нас проходит годам к тридцати.

– Если бы не твой брат, кто знает, как бы все обернулось.

Луч фонарика вгрызся в глаза Выхина, заставив невольно зажмуриться.

– Не нужно ничего говорить о моем брате, – сказала Алла негромко. – Ты его не знал, понятно?

– Вообще-то довелось пообщаться, и не раз.

– Андрей заступался за сестру, вот и все. Не хотел, чтобы я натворила глупостей. Защищал. Кашу заварили вы оба, ваши мальчишеские стереотипы о драках, мести, первой крови. Что вам мешало вовремя остановиться?

– Наверное это проходит годам к тридцати.

Луч света сместился в темноту, подсветив развилку и давно неухоженные кусты роз.

– Кто знает, что было бы дальше, если бы вы помирились, – произнесла Алла. – Может, Андрей бы не поперся бы в лес тогда.

– С судьбой не угадаешь.

Они пошли дальше в тишине – как показалось Выхину, это была нездоровая тишина, неловкая. Он не мог избавиться от видений из прошлого, которые выползли наружу после теплового удара. Болели костяшки пальцев. Казалось, что вот-вот его окликнет кто-нибудь из дружкой Капустина, спросит, что они тут забыли с Элкой, почему вообще забрались в санаторий.

– Эй!

Выхин вздрогнул. Кричала Алла.

– Эй, смотри! Вон он!

Чья-то тень метнулась от заброшенного здания наперерез дороге, в сторону забора и леса.

– Стой, дурак!

Алла побежала, тяжело грохая берцами по гравию. Выхин тоже побежал, он был быстрее и выносливее. Частые пешие путешествия давали о себе знать.

Тень казалась маленькой и юркой, как зверек. Выхин догнал быстро, ухватился за болтающийся на спине тени рюкзак.

– Пустите! – мальчишеский вопль.

Они споткнулись одновременно, упали. Что-то оцарапало Выхину кожу. Пацан извивался, пытался выбраться, но Выхин крепко зажал его, дожидаясь Аллу.

Пацану на вид было не больше пятнадцати. Глаза навыкате, рот приоткрыт, подбородок в крови – свёз.

– Ты нахрена убегаешь? – спросил Выхин.

– А вы нахрена ловите?

– Потому что нельзя убегать из дома просто так.

– Я не просто так. У меня вообще-то есть цель.

Подбежала запыхавшаяся Алла. Она на ходу говорила в рацию о пацане, просила вызвать скорую и полицию.

– Не нужно полицию! Что я вам сделал? – взвыл пацан и снова стал брыкаться.

– Не дергайся, себе же хуже сделаешь! – предупредил Выхин.

Пацан, впрочем, быстро стих.

Алла тяжело села рядом. Выпила воды.

– Повезло, живой, – сказала она. – Я уже было подумала, что все повторится. Страх у меня есть такой, знаешь? После тех трех исчезновений.

– Иногда страхи – это просто страхи, – ответил Выхин. – Банально, но чертовски правильно.

4.

Они вернулись за полночь.

Густая дневная жара сменилась щадящим теплом, но Выхин всё равно чувствовал дискомфорт от постоянного зуда между лопаток, под подбородком, в затылке. Постоянно хотелось раздеться и прыгнуть под холодный душ, надолго, часа на два, чтобы оледенеть от кончика носа до пяток.

Микрорайон давно погрузился в сон. На лавочке у подъезда никого не было, большинство окон в доме были темны. Еще у развилки к дому Алла взяла Выхина под локоть, да так и шла, будто они были супружеской парой, вышедшей прогуляться. Выхину от этого стало неловко и приятно одновременно. С женщинами он особо не ладил, долгих отношений никогда не заводил, да и как заводить, если переезжаешь из города в город чуть ли не раз в год.

Вспомнилась молоденькая бухгалтерша из Северодвинска, с которой работал в небольшой фирме по перепродаже сливочного масла. Звали девушку Викой, она была невысокого роста, худенькая, с аккуратным красивым личиком. Выхин рядом с ней походил на Хагрида, который пришел вручить письмо Гарри Поттеру. Он и правда как-то вручил Вике лист с её портретом. Вика Выхину нравилась, они вместе обедали и гуляли после работы, потому что жили в одном районе. Как-то раз Вика тоже взяла Выхина под локоть, будто невзначай, а он дёрнулся от испуга, а потом сразу же рассмеялся от собственной реакции. Вика была второй девушкой в жизни, с которой Выхин поцеловался. Они встречали два месяца и девять дней, а потом Выхин понял, что ему срочно нужно уехать. То самое чувство панического страха заставило его собрать вещи, уволиться, купить билет в Ростов и бежать, бежать, бежать. Напоследок он нарисовал Викин портрет, по памяти, пытаясь пересилить себя, привнести в портрет давно утраченную лёгкость и влюбленность – принес лист Вике и честно признался, что убегает от всего на свете, не имея цели и не желая лечиться. Если хочешь, сказал он, побежали со мной, возможно, в этом будет какой-то смысл. Вика раскрыла лист, разгладила ладошкой сгибы, долго разглядывала собственный портрет. А Выхин уже понимал, что всё испортил, никуда она с ним не побежит, рисунок не получился, а его жизнь, как пожирающий собственный хвост змей, снова закольцевалась.

С тех пор Выхин старался не привязываться к женщинам. Слишком больно и тяжело было расставаться.

– Когда ты в последний раз целовался? – спросила Алла с игривым детским подтекстом, неуместным в её возрасте, да и в ситуации в целом.

Они остановились у подъезда. Выхин похлопал по карманам, отыскивая ключи. Алла улыбнулась, вдавила кнопки домофона, открыла дверь. Бледный свет расчертил на лице Аллы карандашные линии и мятые тени.

– Не надо, – пробормотал Выхин.

Алла привстала на носках, коснулась сухими шершавыми губами его губ и сразу же отстранилась.

– Пойдём к тебе? – спросила она. – Выпьем, вспомним прошлое, наверстаем упущенное.

Понятно было, о каком упущенном она говорит. Вот только Выхин всё ещё видел образ Элки из прошлого, Элки, которая выбралась из бассейна – милая, хрупкая, молодая – и шла к нему, кутаясь в махровое полотенце. Он хотел Элку, а не Аллу. Мечтал о прошлом, а не о настоящем.

– Не ссы, красавчик, – Алла интерпретировала его молчание по-своему, потянула Выхина к лестничному пролету, мимо двери собственной квартиры, утащила на пятый этаж, шумно топая в сонной тишине, и сама же открыла дверь в его квартиру. Шлепнула ладонью по выключателю. Выхин сощурился от яркого света. В квартире было душно и вязко.

Алла по-хозяйски протопала на кухню, стягивая на ходу армейскую куртку. Хлопнула дверцей холодильника, включила чайник. Как у себя дома.

Выхин не торопился разуваться, возился в коридоре. Не хотелось ему продолжения.

– Ну, долго ждать? – спросила Алла, появляясь в дверях кухни. В руке у нее была полторашка пива. – Нагреется, потом противно будет.

– Ты сколько раз была замужем? – спросил он, оттягивая неизбежное.

– Один. И больше не хочу. Нет смысла в браке, если нет сильной любви. Знаешь, говорят, главное, чтобы человек был хороший, а дальше стерпится и слюбится. Так вот неправда. Нет любви, значит нет и всего остального – страсти, будущего, планов. Обожглась, и хватит. А ты? Семья, дети?

Выхин мотнул головой. Он как раз закончил расшнуровывать ботинки и направился в спальную комнату, включить кондиционер. Алла вошла тоже, держа в руках две кружки, наполненные до краев рыхлой пузырящейся пеной.

– Что за чудо природы? – указала на крепость из одеял и стульев. Её хорошо было видно сквозь открытую дверь в бывшую детскую. – Ты там спишь? Слушай, а я ведь что-то такое помню… Мы были у тебя в гостях, точно. Ты показывал.

Воспоминания вспорхнули в жёлтом свете комнаты, будто проснувшиеся мотыльки. Выхин бы их всех переловил сейчас, если бы знал, как.

– Нырнём туда? – спросила Алла.

– Жарко и душно. – Он замер, подставив пышущее жаром лицо под ледяную струю воздуха из кондиционера. – Алла… я не знаю, что мы делаем. Зачем? Всё давно в прошлом. Мы другие, понимаешь? Нельзя просто так вернуться в точку, с которой бы всё началось заново.

Она усмехнулась, протянула кружку с пивом. Шумно глотнула, слизывая пену над губой. Как-то грубо и по-мужски. Сказала:

– Дурачок ты, Выхин. Нафантазировал всякого. Я же не говорю про большую и чистую любовь. Она пропала, фьюить, где-то там, в прошлом. Я не уверена даже, что что-то между нами могло бы быть. Не скрою, хотелось бы. Но мы оба были молодые, влюблялись в кого попало, не думая о будущем. А вот сейчас, на этом самом месте, ты что скажешь про нашу любовь? Дожила бы она до этого времени?

Выхин неопределенно пожал плечами. Он редко задумывался о чём-то подобном. Его жизнь походила на спринтерские стометровки, ограниченные и короткие.

– Я не вижу любви, Выхин. Сейчас между нами ностальгия, страсть из прошлого, мы в одном моменте и на одной волне. Давай же напьемся и растянем этот момент, ну, скажем, на час или два. А потом разбежимся, как в море корабли. Не надо фантазировать, Выхин. Не думай о чём-то более глубоком, чем есть на самом деле.

Он тоже выпил пива, чувствуя холодный горьковатый привкус, приятный и желанный. С лёгкой радостью стал ждать опьянения, которое сбросило бы его настроение, как испорченную ткань с лица.

– А я ведь тебя правда любил, – сказал он. – Поэтому и накручиваю, наверное. Сравниваю тебя из прошлого с тобой же из настоящего. Примеряю нашу с тобой несуществующую жизнь. Как бы она повернулась, чтобы с ней было, как далеко мы бы с тобой забрались в этом путешествии.

– Путешествие… – у Аллы некрасиво скривились губы. – Сидели бы в этой вонючей пятиэтажке до старости. Дом, работа, дом, поисковые отряды, командировки в Краснодар, отпуск в Сочи или в Крыму. Бывают путешествия, от которых чувствуешь только усталость. Твоя жизнь без меня получилась намного ярче.

– Мы никогда не узнаем.

– Почему же? Ты объездил полстраны, постоянно в движении, один город за другим. Я видела рисунки, что ты присылал своей маме. Новосибирск, Владикавказ, Казань, Ростов… сотни мелких городков, о которых я никогда не узнаю. И везде – что-то новое, что-то интересное. Я бы тоже так хотела. А сижу тут, ерундой занимаюсь.

– Выглядит не так, Алла. Не так романтично. Это бегство. – он залпом опустошил кружку. – У меня психическая болезнь. Мне все время кажется, что меня кто-то преследует. Знаешь, есть мания преследования. Только называется правильно – бред. Бред преследования. Потому что не на самом деле. Сказали, что это связано с травмой детства, когда одна компания травила меня и постоянно преследовала. Знаешь о ком речь? То-то же. У меня есть лекарства, я прохожу курсы терапии, лечусь. Должно проходить, по идее. Люди и не с таким живут. Но не проходит. Время от времени я начинаю чувствовать неконтролируемую панику. Хочу убежать куда-то, где меня никто не найдет. Ничего не могу с собой сделать. Собираю вещи и уезжаю из города. Бросаю работу, друзей, которые могли появиться, жилье. Мне нужно бежать, бежать, трястись в поезде, отсчитывать километры и расстояния, а потом в каком-нибудь далеком мелком городишке сооружаю себе вот такую крепость из одеял и стульев, прячусь внутри… и только тогда на очень короткое время чувствую себя в безопасности.

Алкоголь ещё не ударил в мозг. Виной всему были адреналин и санаторий. Выхин понял, что разглядывает крепость, хочет укрыться в ней, спрятаться. Потому что затылком чувствовал приближение опасности. Это чувство было ему знакомо так сильно, что Выхин даже обрадовался.

– Значит, от нас ты тоже сбежишь когда-нибудь?

– Само собой.

– Ну тогда, зачем жалеть о любви, которой не было? Получается, ты бы и от меня сбежал.

– Не факт. Может быть, ты бы удержала меня. Не дала сорваться. Может быть, мне тебя и не хватало, чтобы купировать болезнь. Кто знает?

Выхин заметил взгляд Аллы – удивленный и растерявшийся – понял, что сболтнул лишнего.

– Пойдём, – сказал он, – покажу.

Задрал полог одеяла, нырнул в застоявшуюся духоту, в которой, как мухи в меду, плавали запахи пота и грязных простыней, немытых волос и вчерашних носков. Запоздало увидел слева от спального мешка оставленную с утра старую тетрадь с рисунками, открытую на неровном клочке выдранной бумаги, зацепившейся за скрепку.

– Что это? – Алла тоже заметила, неуклюже пробралась за полог, в полумрак, взяла тетрадь. – Знакомое… очень похоже на Маро, только толстая. Это она, да? Ты рисовал всех нас…

Перевернула страницу, хмыкнула, но ничего не сказала. Затем еще одну. И так до конца тетради, задерживаясь на каждом рисунке на пару секунд. Выхин замер на корточках у ног Аллы, продолжая держать отвернутый полог одеяла. Чувствовал, как немеют от напряжения кончики пальцев.

– Меня не было, или вырвал? – спросила, наконец, таким тоном, словно знала ответ.

– Тебя здесь не должно было быть.

– В тетради или сейчас в твоей крепости?

– Везде… тогда, в детстве, я злился на тебя. За то, что ты сестра Дюши Капустина, что из-за тебя я должен был вечно оглядываться по сторонам. Сейчас я злюсь на тебя за то, что ты не такая, как была раньше.

– Ну вот, наконец-то, правда. Тебе надо чуточку больше выпить, Выхин. Какая «не такая»? Старая? Растолстевшая? Зубы желтые, ноги кривые, одета непонятно во что, от волос пахнет табаком, а не клубникой. Ты это ведь хотел сказать?

– Да, – ответил он. – Ничего уже не вернуть.

Решился, забрался внутрь. Лег на спину, потянул Аллу за собой. Вдвоем они так и лежали несколько минут, смотрели на потолок из накинутых друг на друга одеял, где в швах преломлялся бледный ламповый свет.

– Сегодня в санатории что-то произошло, – пробормотал Выхин. – Как будто у меня получилось вернуться в прошлое, в тот самый день в феврале, когда мы подрались с твоим братом у подъезда. Знаешь, я всю жизнь думал, что испугался тогда. А на самом деле – нет. Мне не было страшно. Я хотел поколотить Капустина и его друзей. Злился из-за того, что они вмешиваются в наш с тобой вечер. И когда я пришел в себя, подумал, что может быть страх не так силён, как мне кажется?

– Тогда тебе надо ещё пару раз вернуться в прошлое и все выяснить, – ответила Алла. – Может быть, ты ничего не вернешь, но хотя бы разберешься в себе.

В комнате появился кто-то ещё. Выхин чуть-чуть склонил голову, чтобы не потревожить Аллу. Различил сгустки теней, образовавшиеся за одеялом в районе телевизора. Тени вытянулись, расползлись по левой стороне крепости.

Они не заберутся сюда. Никто не заберется.

– Ты сжал мою руку, потому что очень рад меня видеть? – спросила Алла со смешком. – Давай я принесу пиво сюда. Не пропадать же добру.

– Не нужно, – Выхин наблюдал, как тени медленно скрывают от него ламповый свет. – Мне сейчас и так хорошо. Расскажи о своей работе. Она тебе нравится, или ты так же одержима поисками людей, как я бегством?

Алла снова усмехнулась.

– Ну, знаешь, мы слишком откровенны, но не слишком пьяны.

– Мы целовались час назад. Теперь нужно узнать друг друга поближе.

Он расслышал как будто звук шагов. Или так забивают гвозди в череп – осторожно, чтобы не было трещин. У полога, на стыке двух одеял, появилась и замерла сформировавшаяся тень – силуэт в шляпе-цилиндре. Он пришел за сестрой, потому что когда-то давно пообещал выбить Выхину все зубы, если увидит его рядом с Элкой.

– А Лёва выйдет? – пробормотал Выхин.

– Что?..

Наваждение пропало, но очень хотелось убежать из квартиры. Куда угодно. Выхин мотнул головой, коснувшись губами волос Аллы.

– Ничего. Показалось что-то… Ты права. Давай выпьем, и уже после этого примемся за откровения.

Глава пятая

1.

Выхин купил цветы в магазинчике у дома. Гвоздики, как положено, два букета по пять штук. Спросил у продавщицы, где находится местное кладбище, потому что никогда на нем не был. Продавщица охотно объяснила (четыре остановки на автобусе, потом пешком два квартала, на маршрутке номер сорок два выехать за город и там есть остановка «Кладбище», всегда много людей выходит, не перепутаете).

Он поблагодарил и вышел в объятия плотного и горячего воздуха. От жары быстро вспотели лоб и спина. Наученный двумя прошлыми днями, Выхин купил кепку, прихватил бутылку ледяной минералки (другую в киосках не продавали). В девять утра городок вокруг еще спал. Редкие прохожие туристы тянулись вереницей по узкому тротуару в сторону моря. Где-то галдели дети. Из проехавшего автомобиля донеслись обрывки кавказской песни про черные глаза – неувядающий хит южного побережья.

Выхин бы не выбрался в такую рань из квартиры, если бы не сломавшийся кондиционер. Ночью тот стал гнать морозный воздух, опустив температуру до плюс двенадцати градусов. Проснувшись около трех часов, Выхин понял, что у него подмерзли кончик носа и оголенные ноги. Спросонья он стал искать спящую Аллу – она уснула рядом, после долгого (и, признаться, нудного) разговора о свей волонтерской деятельности. Кажется, они вырубились одновременно, позабыв обо всех полутонам и намеках. Но сейчас Аллы не было. Скорее всего, она ушла к себе.

Пришлось закутаться плотнее в одеяло, с головой.

В полчетвертого стало уже светло, замерзающий Выхин так и не смог толком уснуть, а потому выбрался из крепости одеял и стульев и вырубил кондиционер к чертям. Попытался уснуть снова, через час квартира наполнилась жаром, будто кто-то старательно подбрасывал в невидимую топку свежие дрова. В этой духоте не спалось совсем. Запах Аллы проник всюду – это был запах настоящего, реального мира, и он нервировал.

Тогда Выхин, усевшись в палатке, вытряхнул на пол содержимое пакета с сокровищами и снова стал разглядывать рисунки в старой тетрадке.

Он вспомнил, как рисовал Маро. Ручка в руке дрожала, в такт дрожанию света фонарика. В лесной пещере духота была такая же как сейчас в квартире, пахло плесенью и влагой, паста ручки в некоторых местах расползалась по клеточкам, будто это были стремительно разрастающиеся нервные волокна.

Маро была изображена противной бесформенной девочкой, слишком жирной, чтобы целиком поместиться на листе бумаги. Выхин вспомнил, как пририсовал сразу три подбородка, а в складках упрятал хлебные крошки, вытекающий жир, кусочки чипсов. Маро капризно кричала, раскрыв рот с редкими зубами. Рот был забит недоеденным гамбургером. Особый шарм – куда же без него – придавали рваное платье невесты и фата, крепко прибитая к лысому черепу кривыми гвоздями. Невесте Капустина положено быть с гвоздями. Шляпки торчали в разные стороны и издалека походили на могильные кресты.

Тили-тили-тесто.

Маро Выхин ненавидел больше всех. Она была слишком агрессивной и постоянно пряталась за спинами брата и жениха. А еще девчонок Выхин не бил, хотя конкретно Маро очень бы хотел ударить хотя бы раз. Поэтому, наверное, в процессе рисования жирной невесты он испытывал особое удовольствие. Вдохновение в тот день било через край. Словно неведомая муза двигала его рукой, отмечая детали, которые даже спустя много лет гармонировали с общим мерзким образом юной Маро.

Он вспомнил, как ненавидел. Острое чувство, которое имеет свойство возрождаться с новой силой, будто не уходило никогда. Даже повзрослевшая, красивая, добрая Маро из кафе не могла заменить образ из прошлого. Люди не меняются. Почти наверняка в глубине души она осталась той самой противной девчонкой.

Потому Выхин не смог вырвать лист из тетради, как сделал это с рисунком Аллы.

Когда в квартире стало невыносимо душно, он и сбежал на улицу.

Забравшись под козырек остановки, щурясь, разглядывал голубое небо без облаков и гадал, сколько же градусов набежит этим летним днем, и можно ли будет спрятаться от жары на кладбище? Его окликнули:

– Здрасьте!

К остановке подошла Ленка, дерзкая девчонка. Она была одета так, будто собиралась весь день провести на пляже: слишком короткие шорты, слишком короткая и легкая футболка, на голове панамка, из-под которой торчали в стороны хвостики светлых волос, на ногах шлепки, а в руке бесформенная тряпичная сумка.

– Что-то вы неважно выглядите, – Ленка тоже встала под козырьком, который создавал хоть какую-то, но все же тень. – Нос надо мазать сметаной, знаете? Иначе облупится к вечеру и будет болеть. Жара вам определенно не идет.

– К ней надо привыкнуть, – сказал Выхин.

– Точно. Не все привыкают. А вы на кладбище?

– Откуда знаешь?

– Гвоздики, Ватсон. Или у вас романтическое свидание с кем-то, кто любит два букета гвоздик? – Ленка звонко рассмеялась, и смех этот вырвал из прошлого Элку с её милой улыбкой – очень похожей, кстати – и таким же простодушным обаянием. – Хотите, съезжу с вами?

– Зачем?

– Во-первых, вы не местный, можете заблудиться. Во-вторых, мне вас даже немного жалко. Огромный мужик с обгорелым лицом, с цветочками этими, встали не на ту остановку, вам через дорогу надо в другую сторону. Пойдемте, ну.

Она легко перебежала через пустынную дорогу к остановке напротив и поманила Выхина пальцем. Выхин осмотрелся, почему-то отметив, что людей вокруг нет. Редкие туристы сворачивали к морю раньше, на узкие извилистые тротуары, прячущие в тени кипарисов и тополей. Магазинчики заканчивались там же, а дорога здесь была не центральная, так, двухполосное недоразумение.

– Не переживайте! –крикнула Ленка, – Не съем! Считайте, что мне с утра нечего делать, вот я и решила помочь соседу. Люблю, знаете ли, общаться с незнакомцами.

– Ты меня действительно не знаешь, – он перешел через дорогу, спрятался от солнца под козырек.

– Вот и неправда. Мама о вас столько всего рассказывала, что с ума сойти можно. Как будто вы и не уезжали никогда.

Выхину стало интересно.

– И о чем же она рассказывала?

– Разное, – шевельнула плечом Ленка. – В основном о том, какой вы были классный парень. Постоянно вспоминает тот год, когда пропал ее брат, а потом еще и вы уехали. Навалилось разное.

– Я лечился. Думал, что вернусь, но не вышло.

– Да, об этом мама тоже болтала. Вы ей писали письма. Около года, да? Потом перестали. Наверное, когда решили, что больше сюда не приедете. Что вам здесь делать, в этой дыре?

Она характерно обвела рукой пыльный тротуар, редкие рыжие кусты вдоль обочины, дальний перекресток.

– Почти год в больнице провёл. Нервный срыв из-за всего… что происходило тут. Сейчас есть модное словечко – буллинг. Раньше называли просто травлей. Мама об этом рассказывала?

– Что-то рассказывала, да. Вы враждовали с её братом. Ему не нравилось, что вы ухаживаете за мамой. А вы, такой огромный и грозный, избили его несколько раз.

Выхин криво ухмыльнулся.

– А Капустин и его компания выслеживали меня в лесу с хоккейными клюшками… Швыряли в спину шарики с краской. Как-то подкараулили у магазина и стали закидывать камнями. Знаешь, серьезно так закидывали, целились в голову, подбирали большие булыжники. Чтобы до крови. Я еле ноги унес тогда.

– Пацанская вражда. У нас тоже самое было в школе. Подростки всегда найдут способ зацепить друг друга.

– Но об этом твоя мама не рассказывала. Я её понимаю в каком-то смысле. О мертвых либо хорошо, либо нечего. Кто же будет обвинять пропавшего пацана?

На трассе показался автобус. Он неторопливо подкатил к остановке, распахнул дверцы и Выхин с Ленкой забрались в салон.

Внутри было ещё жарче, чем на улице. Выхин почувствовал головокружение, плюхнулся на первое же свободное кресло. Ленка примостилась рядом. Через два сиденья сзади примостилась бабка с огромной клетчатой сумкой, заслоняющей проход. То ли от бабки, то ли от сумки разносился тяжелый аромат солений, вперемешку с запахами жареного мяса, яиц, навоза. Выхин, давно отвыкший от подобного, болезненно поморщился.

– Каким был моя дядя? – спросила Ленка, когда автобус, громыхая чем-то под сиденьями6 поехал дальше. – Расскажите, что о нем знаете. Без прикрас.

– Ты правда хочешь услышать?

– А вы больше за меня боитесь или за себя?

– Не знаю. У меня не так много воспоминаний о нем, и все они негативные. Дай-ка подумать… –Февральский холод коснулся его лица, как вчерашней ночью… Выхин зацепился за прошлое, потащил, как болезненный нерв из дырявого зуба. – Дюха был заводилой. Классический парень из старших классов, который держит вокруг себя прихвостней. Брал агрессией, совранной башней. Таких парней обожают девочки и уважают в школе. В драки лез постоянно, не только со мной. Держал в страхе пацанов с соседних кварталов. Потому что все знали, что у Дюхи нет тормозов. Рассказывали, что как-то он столкнулся плечом на остановке со срочником, который приехал на побывку. Парень был вдвое больше меня, вдвшник. Он Дюху даже не заметил. А Дюха начал на него огрызаться. Мол, куда прешь, давай побазарим… ну и получил по голове. Другой бы на его месте закусил удила, а Дюха пошел домой, взял отцовский охотничий карабин и отправился искать срочника по городу. Он примерно знал, где тот живет. Выжидал его несколько часов. Потом выследил и где-то в безлюдном месте приставил карабин тому к затылку. Велел встать на колени, заставил просить прощения и молиться. Думаешь, понтовался? Нет. Он реально выстрелил, но в сторону, так, что, говорят, у срочника из уха кровь пошла.

– И его не посадили за такие дела?

– Непуганая молодежь, – ухмыльнулся Выхин. – Не знаю, правдива эта история или нет, но у меня с ним все было серьезно. То есть он бы меня в какой-нибудь момент убил. К этому все шло.

– А потом пропал. Как удачно.

Ленка, приподняв брови, разглядывала Выхина. Ожидала реакции. Начнет ли оправдываться?

– Ты на него похожа, – сказал Выхин, выдержав её взгляд. – Такая же дерзкая.

– Вас обвиняли в его пропаже?

– Господи, что за вопросы?

– Задерживали? Ну, как в фильмах. Типа, вы конфликтовали, а он вдруг пропал и все такое.

– Дюха конфликтовал вообще со всеми. Даже его прихвостни его побаивались. Тебе мама рассказывала про дразнилки?

Ленка помотала головой.

– Незадолго до моего приезда в город, Дюша где-то нашел старую книжку, еще советскую. Сборник дразнилок. Прочитал, понравилось, и он начал всех вокруг дразнить. Особенно друзей, которые за ним везде увязывались. Как-то собрал их и каждому дал персональную дразнилку, велел выучить.

– А ты откуда знаешь?

– Мама твоя рассказывала. – Он хотел добавить, что давно обо всем этом забыл, а вот сейчас вспомнил, но сдержался, чтобы не вызвать лишних вопросов. – Каждый раз при встрече нужно было обменяться дразнилками. Это как ритуал приветствия. Такая вот дурацкая шутка, на самом деле, и она некоторым не нравилась. Один какой-то друг Дюши сказал, что не будет ни про кого читать дразнилки, на свою тоже обиделся. Знаешь, что Дюша сделал?

– Дай угадаю, – Ленка картинно нахмурила носик. – Подговорил остальных, чтобы они дразнили бедного парня и не давали ему спуска?

– Ага.

– У идиотов ходы примерно одинаковые. Времена меняются, а поступки остаются.

– Он выбрал этому пацану пять или шесть обидных дразнилок. Разные, про вес, рост, жадность, неряшливость… И они его дразнили постоянно. На уроках, на переменах, после уроков, на прогулках, везде. В конце концов, он перестал с ними общаться.

– Еще бы.

– Но они его все равно дразнили, как встречали. Всей компанией. Потом как-то улеглось, судя по всему. Дюша переключился на меня. Но я очень хорошо себе представлял, что чувствовал тот парень. Тем более, он считал Дюшу своим другом. Мне-то было проще в какой-то мере, я приезжий, никого не успел узнать…

Ленка вдруг вскочила с кресла и, схватив ладонь Выхина своей крохотной холодной ладошкой, потянула по проходу.

– Остановите здесь! – крикнула она водителю. – Кажется, мы прозевали остановку! Остановите, пожалуйста!

Автобус послушно притормозил. Духота вперемешку с запахами в салоне шевельнулась, набиваясь в ноздри, в волосы, впитываясь в одежду. Выхин чувствовал, что эти запахи останутся с ним надолго. Он соскочил со ступеньки в пыль, следом за Ленкой. Жара на улице была не лучше духоты в автобусе. Разве что солнце мгновенно резануло по глазам острыми лучами.

– Блин, укатила тебя на остановку дальше, – Ленка рассмеялась. – Нам в подлесок. Там маршрутка. Через десять минут домчим до кладбища.

Она, не выпуская его ладони, потащила Выхина теперь уже вдоль обочины. Под ногами захрустел гравий.

– Моя мама тоже входила в эту компанию, да? – спросила Ленка.

Мимо прогрохотал грузовик, обдав жаром. У Выхина мгновенного пересохло в горле.

– Она любила брата до безумия, если можно так выразиться. Свихнулась на его поисках.

– Я слышал об этом.

– Слышали? Городок маленький, слухов полно. Но я в курсе, что такое одержимость на её примере. Мама раз в год в феврале идет в лес к рекам, искать тело брата. Берет палатку, лодку, сплавляется по одной реке, потом на второй. Прочесывает местность, раз за разом девятнадцать лет. Раньше помогали другие волонтеры, но потом поняли, что ей не важен результат.

– А что важно?

– Я думаю, она хочет, чтобы брат никогда не нашелся. Тогда мама сможет верить, что он все еще жив. Она о нем всегда говорит в настоящем времени. Мы отмечаем его день рождения, представляете? Дедушка с бабушкой были против, но мама все равно пекла пирог, ставила свечи и его фотографию на стол. А после их смерти даже стала писать ему открытки с поздравлениями. Это же как свихнуться надо!

– Не повезло, – пробормотал Выхин и снова вспомнил про вчерашний поход в санаторий. Надо бы избегать оставаться с Аллой один на один. А то мало ли…

Ленка продолжила:

– Бабушка с дедушкой через год после исчезновения Андрея решили устроить похороны, вы знали? На кладбище есть могила, но она пустая, само собой. Надгробная плита, все как полагается. Так вот мама несколько лет подряд приходила и разбивала эти плиты. Мне бабушка рассказывала. Потом мама стала старше и переосмыслила что ли. Теперь мы каждый год на Пасху ездим к кенотаф и поминаем её брата. Это такой же обязательный ритуал, как и его поиски в феврале. Она не верит, что он мертв, но поминает его, представляете?

Ленка закончила говорить как раз в тот момент, когда они дошли до поворота у подлеска. Две ровные линии лесополос обрезали горячий ветер, в тени деревьев стало прохладнее. У неприметной остановки (лавочка почти на обочине и забитый до основания ржавый мусорный бак) стояла маршрутка, на лобовом стекле которой висела табличка: «На кладбище». За рулем сидел коренастый мужичок и курил, пуская дым сквозь приоткрытое боковое окно.

– Мы вовремя, – улыбнулась Ленка. – Хотя, конечно, на кладбище лучше не торопиться.

Она, наконец, отпустила его ладонь и направилась вприпрыжку к маршрутке.

2.

Кладбище размазалось по полю, окруженному лесом. Его будто огородили от дороги, спрятали, чтобы случайные люди не смогли попасть сюда.

Кроме леса никаких ограждений здесь не существовало. Маршрутка съехала с узкой односторонней дороги на гравийную обочину, распахнула дверь, и редкие пассажиры высыпались сразу же к могильным плитам и чугунным оградкам, к свежим деревянным крестам и одиноким столикам.

Выхин огляделся. Зеленые холмы поднимались к небу. Через дорогу шумел лес, где-то стрекотали птицы. А кругом – могилы, могилы, могилы. Как найти тут нужные? Зачем он вообще сунулся сюда? Никогда не был сентиментальным, а тут вдруг влезла противоречивая мысль и не отпускала. Это все вчерашнее…

– Я знаю, где лежит Иван Борисыч, – заявила Ленка. – И ваша мама рядом с ним. Пойдемте.

Она повела Выхина узкими заросшими тропками мимо чужих оградок и надгробий, крестов и холмиков, усыпанных цветами и венками. Деревьев на кладбище не было, а потому солнце с жадностью набросилось на посетителей. Даже сквозь кепку Выхин чувствовал давящий жар, будто в затылок настырно вдавливали раскаленный болт. Заболели виски, пот густо залил глаза, щеки, собрался между лопаток. Холодная вода не спасала совершенно. От каждого глотка хотелось пить еще больше.

Выхин совершенно не следил за дорогой, да и не смог бы следить – окружение слилось для него в сплошное месиво из характерных кладбищенских аксессуаров. В ноздри настойчиво лезли запахи из автобуса, смешивались с чем-то прогорклым, едким. Может быть, это был запах смерти?

– Пришли.

Ленка указала на свежую могилку, возвышающуюся над землей. Не было оградки или какого-то иного ограждения. Холм земли, укрытый несколькими венками, будто вырос сквозь землю прямо на тропинке. В холм воткнули покосившийся деревянный крест. На пересечении двух палок пригвоздили фотографию отчима, завернутую в целлофановый пакетик – от дождя. Сквозь пакетик почти нельзя было различить лицо Иван Борисыча.

– А вот и ваша мама, – сказала Ленка негромко.

Мама смотрела на Выхина с овальной фотографии на металлическом кресте. Фото было черно-белым, но Выхин вдруг вспомнил, что у мамы были голубе глаза. Яркие и глубокие, как сегодняшнее небо.

– Я пойду, проведаю могилку дяди, – Ленка неопределенно мотнула головой. – А вы пообщайтесь, не стесняйтесь.

– Пообщаться с кем? – не понял Выхин.

– С родственниками. На кладбище для этого и приходят.

Ленка отправилась по петляющим тропинкам, огибая высокие и низкие надгробия и кресты. Выхин повернулся к могиле матери, положил букет поникших гвоздик у изголовья креста. В голове была пустота. Он тщетно пытался найти какие-то слова, но не находил их. Выдавил:

– Прости, что не приехал на похороны.

Вязкий воздух поглотил его слова.

Второй букет гвоздик лег на холм сухой земли могилы Иван Борисыча. Выхин пристроил цветы между двумя венками. Накинувшийся жаркий ветер выдернул и растрепал розовую ленту, на которой сверкали золотым слова: «Лучшему другу и ответственному работнику от коллег!».

Выхин поймал кончик ленты, сковырнул с верха могилы небольшой камень, придавил. Рядом лежал еще один камень, правильной круглой формы. Выхин увидел едва проступающие выцветшие линии на поверхности этого камня, будто когда-то давно нарисованные краской или фломастером.

– Что за… – он осторожно дотронулся до камня, ожидая, что морок исчезнет.

Его не должно было быть здесь. Этим камням место в лесу.

Если не считать трех штук, которое он притащил в квартиру в феврале двухтысячного и спрятал.

Камень на могиле отчима был холодный. Ледяной! На его поверхности остался отпечаток пальца Выхина в виде капелек влаги, которые почти сразу же испарились.

– Что за… – повторил Выхин вполголоса.

«А Лёва сегодня выйдет?»

В затылке снова провернулся раскаленный болт. Выхин выпрямился, оглядываясь. Поблизости никого не было. Ленка пропала где-то за могильными плитами. Метрах в пяти в земле ковырялась какая-то старушка, выдергивая сорняки вокруг могилки.

Эхо детского голоса оседало в сознании.

«Жир-пром-комбинат! Сиськи-письки, лимонад!»

Выхин поднял камешек, повертел. С поверхности камня ссыпался иней, оставляя влажные следы. Выцветшие линии только казались выцветшими из-за яркого солнца. Выхин знал, что в темноте эти линии обретают силу, становятся яркими и красивыми, тянутся к другими линиям на других камнях, стремясь собраться в единый рисунок…

– Эй, жирдяй! Я вроде бы говорил не появляться здесь больше.

Жаркий ветер мгновенно похолодел и слизал с лица Выхина капли пота, забился в ноздри и в горло. Солнечный свет стал бледнее, прозрачнее, будто на солнце кто-то накинул вуаль.

Дюша Капустин стоял у металлической оградки метрах в тридцати от Выхина. Невысокого роста, худой, в зимней курточке – изрядно потрепанной и как будто сгнившей. Семнадцатилетний парень, выбравшийся с того света.

За его спиной сгустились тени, оттуда веяло морозным ветром, февралем, черными беззвездными ночами. И еще там стояли люди, два или три человека, сразу не разобрать.

Выхин стер слезы тыльной стороной ладони. Надеялся, что образ растворится, но он не растворился, а сделался еще более осязаемым и реалистичным.

– Если ты забыл, жирный, то я тебе напомню, – сказала Капустин, и голос у него тоже был из прошлого, ломающийся, подростковый, мертвый. – С поломанными ногами быстрее доходит!

У Капустина не было левого глаза, вместе с веком. В пустой глазнице собрались снежинки, которые не таяли. Кончики волос Капустина тоже подмерзли и побелели.

Выхин не верил. Прошлое медленно поднималось из глубин, как хищная рыба в поисках пропитания. Он оглянулся, ища поддержки. Старушка неподалеку продолжала выщипывать траву, как ни в чем не было. Вокруг нее светило солнце. Больше никого не было.

Никого реального!

Из-за спины Капустина, из той самой промерзлой темноты, вышла Маро. Мелкая, двенадцатилетняя. Обернутая в изношенное свадебное платье, которое расползалось под жирным телом, как скользкий лаваш шаурмы. Маро весила, наверное, килограммов двести. Огромная щекастая голова подрагивала, а тройной подбородок ходил ходуном, едва удерживая такой вес. Верхнюю часть лица скрывала вуаль, покрытая инеем. Живот вывалился сквозь треснувший шов платья, и Выхин разглядел темно-синие зигзаги вен, опоясывающие огромный пупок.

Он вспомнил, как рисовал эти вены шариковой ручкой, сидя в пещере. Ему нравилось наносить линии – словно размашистые удары ножом. Словно месть за злость, которой Маро его одарила.

С тех пор эта злость преследовала его в каждом новом рисунке.

– Один раз проучить! – сказал фантом жирной девочки и протянул Капустину сначала шляпу из гвоздей, а потом хоккейную клюшку.

И вот на этом месте воспоминания рванули с неистовой силой, прорвали все ограждения, которые Выхин возводил долгие годы, вывалились в его голову одно за другим.

– Взять его! – пролаял Капустин, напяливая шляпу. Окровавленное острие толстого гвоздя вышло из его пустой глазницы.

Выхин бросился бежать, огибая надгробные плиты и оградки. Жаркий вязкий воздух цеплял за плечи, волосы, обжигал щеки, забирался сквозь стиснутые зубы.

Он оглянулся через плечо. Маро, подобрав полы платья бежала за ним. Из темноты выскочило еще одно существо, какой-то урод с приплюснутыми ушами, с глазами навыкате, с разбитыми в кровь распухшими губами. Выхин не сразу узнал его, а потом понял – Вано. Агрессивный грузин. Как с картинки в тетради – изуродованный дразнилкой.

Старушка неподалеку вздрогнула, будто что-то услышала, и выпрямилась. Уперев руки в бока, она прищурилась, разглядывая происходящее.

– Вы видите их? – крикнул Выхин и побежал в её сторону. – Видите?

Старуха открыла было рот, чтобы ответить, но в этот момент рядом с Выхиным оказалась Маро и с победным криком вцепилась ему в запястье.

У нее были ледяные мертвые пальцы. Ногти впились в кожу, разрывая.

– Попался!

Она дернула Выхина на себя – слишком сильно даже для толстушки. От неожиданности он запнулся, начал падать, увлекая девочку за собой. Маро завалилась на бок, громко, с отдышкой, хрюкнув. Разжала пальцы, скользнув по запястью ногтями так, что остались глубокие красные следы.

– Вы с ума сошли? – спросила старушка, глядя на Выхина.

Возле нее вырос Вано, замахнулся и ударил по голове клюшкой. Будто шайбу забрасывал. Голова старушки дернулась, в ярком солнечном свете расцвели крупные капли крови, руки взмыли вверх и тут же безвольно опустились. Вано толкнул старушку в спину, роняя лицом на землю. Перевел взгляд на Выхина, ухмыляясь расплющенными губами, которые были все в мелких гнойных трещинках.

По щекам Выхина словно мазнуло холодом. В горле пересохло.

– Твоя очередь, – хихикнула Маро, тряся в воздухе толстыми короткими ручками. Рукава платья трещали по швам и расползались, обнажая посиневшую заиндевевшую кожу. – Не убежишь, жирдяй! Будешь знать, как нарываться. Будешь знать!

– Сама жирная! – огрызнулся он нелепо и по-детски, и побежал – одновременно с шестнадцатилетним изуродованным парнем Вано, которого здесь не должно было быть. Вано прыгнул наперерез, размахивая клюшкой. Ударил по надгробию, сбивая осколок, чиркнул по скамейке. Выхин же, вжимая голову в плечи, отпрянул, побежал, петляя, по утоптанным тропинкам к дороге.

В спину кричали, вопили и улюлюкали. Перед ним выпрыгнул Капустин. Он не вырос, не успел, и сейчас едва дотягивался Выхину до плеча. Мелкий и щуплый, но невероятно страшный – с торчащим из глазницы гвоздем, с дырками в черепе, с бледной кожей, свисающей с щёк голубоватыми завитушками, с желтыми редкими зубами и с куцым, будто обгрызенным носом.

Капустин взмахнул клюшкой:

– Иди сюда, урод!

Выхин затормозил, прикрывая руками лицо, врезался в Капустина, подмял его под себя, оттолкнул. Воздух вокруг заискрился снежинками, и Выхин почувствовал жгучую боль в груди, в затылке, в горле. Будто вдохнул кусочки льда, которые застряли в гортани и начали замораживать внутренности.

Кто-то завыл по волчьи. Заклокотал холодный смех, от которого заболело в ушах. Выхин дёрнулся, не помня себя от ужаса, мотнул головой, осматриваясь – Капустина не было – и бросился зигзагами, через оградки, ломая кусты, утопая кроссовками в сухой земле чужих могил, к лесу, скорее.

Оглянулся. Тени преследовали. Клубы искристых от инея теней. Футболка прилипла к спине. В ушах звенело.

«Тили-тили тесто, жених и невеста!»

«Андрей, Андрей, сделал шапку из гвоздей»

Выхин вспомнил, как рисовал Вано: вычерчивал измазанные кровью губы, поломанный нос, заплывшие глаза. Выражение лица, как у форменного идиота, который не может связать двух слов. Агрессия сочилась с того рисунка. Вано был боевой машиной без мозгов. Таким он оставался и сейчас.

Лес начался внезапно. В сторону Выхина словно прыгнули дрожащие тени деревьев, потом стало влажно и прохладно, тропинка оборвалась, сменившись дёрганной колеей, а за ней оказался заросший овраг с рыжим кустарником по краям.

Выхин влетел в овраг, едва не переломав ноги. Упал на ладони, больно оцарапал их сухими колючками. Вскочил, продрался сквозь кустарник, оказался среди деревьев, в мякоти сырой земли и тишины. Сразу стало легче дышать. Раскаленный болт в затылке провернулся еще раз, но уже не причинял сильной боли. Лес нравился Выхину с детства.

Он стер пот с глаз, побрёл вглубь леса, боясь оглядываться.

Может быть, Выхин сошел с ума, подхватил тепловой удар, свалился в обморок прямо у могилы отчима или даже по-настоящему, без шуток, умер – но всё равно боялся оглянуться и проверить, так ли реальны тени с хоккейными клюшками, как они были реальны всего несколько минут назад.

Сердце колотилось, и это пока что был самый громкий звук вокруг. Выхин перешел с бега на быстрый шаг, обогнул полувысохший ручеек, щурясь поглядывал на яблоко солнца, то и дело выскакивающее сквозь листья деревьев – пытался сориентироваться на местности, хотя понятия не имел, где находится и куда бредёт.

А ведь в этих лесах пропадали люди. Раз – и оставались от них только надувные лодки, палатки, рюкзаки.

Где-то возле реки, да?

Он остановился, прислушиваясь. Осторожно повернулся, готовый броситься наутёк сразу же, если увидит что-то подозрительное или страшное.

Никого не было. Никто его не преследовал.

Тем не менее.

Далекий звук воды различить было трудно, но возможно. Местные реки, ледяные и опасные. Притягивали отчаянных людей, словно мотыльков. И его как-то притянули, не отпускают.

Выхин почувствовал холод в кармане, запустил туда руку, вытащил камень с узором. Когда он успел взять его? Память снова играла злые шутки.

Извилистый кроваво-красный узор как будто изменился. Иней сыпался из-под пальцев, оставляя на поверхности камня мелкие капельки.

– Что здесь происходит? – спросил Выхин вслух.

Он снова вспомнил про пещеру, про ту самую спасительную крепость, куда сбегал от Капустина и его друзей. Раньше Выхин думал, что один раз найдя путь к ней – узкий чёрный провал, из нутра которого пахло плесенью и смертью – не забудет. Но вот ведь, забыл. Звук реки и камешки напомнили. Словно детали мозаики внутри головы. Чего-то не хватало, самой малости…

– Вы куда побежали?

Выхин вздрогнул, заметив показавшуюся из-за деревьев Ленку. Торопливо убрал камень обратно в карман.

– Ты ничего не видела?

– Неа. Пошла к могиле дяди, потом вы рванули к лесу, что-то кричали, как будто убегали от кого-то. Я за вами, вприпрыжку, еле догнала. Думала, спасательный отряд понадобится.

Ленка смущенно выдавила из себя смешок. Со стороны, наверное, глупо выглядело – здоровенный мужик с воплями бегает по кладбищу. Выхин тоже смутился.

– Кажется разное… – пробормотал он. – Проклятое солнце.

– Я вам про дядю напомнила, вот вы и сорвались, – сказала Ленка. – Бывает. Он снова за вами гнался?

– Снова?

– Ну, как раньше.

Выхин не смог сразу подобрать правильные слова, потому что образы, выпрыгнувшие из прошлого, оставались ещё слишком яркими.

– Его банда постоянно меня выслеживала, – сказал он, наконец. – Не гонялась, а именно выслеживала. Это должна была быть месть за выбитый зуб. Как-то они меня поймали и затащили в лес, чтобы избить клюшками… у них тогда много чего было на уме… а я сбежал… Вот как сейчас. Кругом деревья, влажно, пахнет как-то… по лесному, грибами, перегноем. Думал, что никогда не выберусь отсюда, что этот лес вечен. Но потом он закончился.

– Вы нашли дорогу или реку?

Выхин неопределенно пожал плечами и не ответил.

Ему стало легче. Образы Капустина, Маро и Вано поблекли, вновь превратившись в рисунки в тетради. Нужно будет вырвать их и сжечь, избавиться навсегда.

– От таких воспоминаний надо избавляться, – серьезным тоном сказала Ленка. – Я читала в одной книге по психологии. У вас осталось что-то в прошлом. Какой-то нерешенный вопрос. Вы подсознательно пытаетесь его решить, и не можете. Вы и в город-то вернулись скорее всего из-за этого.

Выхин снова пожал плечами.

– Я тряпка, – сказал он, ничего особо не ощущая. – Никчемный человек. Никаких целей или вопросов. Вернулся потому, что у меня не осталось денег на жизнь. Лежал на лавочке на вокзале и думал о том, что хочется жрать. А потом просто взял и поехал сюда, к отчиму. Я не знал, что он умер. Мне вообще было наплевать на его жизнь. Думал, займу денег, помоюсь, поем от пуза, искупаюсь в море пару раз – и укачу в закат, куда-нибудь подальше отсюда. Вот и всё.

Ленка посмотрела на него печально. Черты лица её изменились, стали грубее. Или это ворвавшийся сквозь листву солнечный свет ввёл свои правила.

– От кого вы бежите, Выхин? – спросила она. – Он монстров, что засели у вас в голове? От страхов из детства? Или от чего-то такого, что запихнули глубоко в душу и не можете достать? Это мерзкое чувство безысходности, да? Вы убегаете от него.

Лучи солнца стерли Ленку вместе с её последними словами, и Выхин сообразил, что её здесь никогда и не было.

Потому что в двух или трех метрах от него стояла Элка.

Глава шестая

1.

– Лучше беги, – сказала она.

Элка была одета в легкую курточку ярко-красного цвета, в цветные ласины и высокие резиновые сапоги. Лучшая одежда для начала марта.

Лес сбросил краски – потускнел, облысел, подмерз, застыл среди комьев подтаивающих сугробов, чёрных пятен заиндевевших луж. Мороз привычно, как в детстве, пробежал по волосам и обнаженной коже, высушил пот между лопаток и на висках. Выхин осторожно вздохнул, ощущая покалывание холода в горле. Боялся пошевелиться.

Элка смотрела вроде бы на него, но как будто и в сторону.

– Они знают, что ты сюда побежал, – сказала она. – Андрей идиот, он не остановится. Я бы родителям сказала, но просто не успею добежать. Пока туда, пока обратно – друзья Андрея тебя убьют нафиг.

– Думаешь, лучше убежать?

Выхин обернулся и увидел самого себя образца начала двухтысячного года. Какой же он был нелепый в той самой финляндской куртке, с шапкой, сползающей на раскрасневшийся лоб. А эти блестящие от пота щеки! А вихры волос, торчащие в разные стороны!

Выхин неосознанно потянулся к своим нынешним волосам, теперь уже редеющим. Понял, что снова потерял сознание, как вчера вечером, и разворошил прошлое, такое яркое и реалистичное, будто он сам был здесь.

Город помнил о Выхине и возвращал долги.

– Их пять человек. Ты собраться драться что ли? – Элка покрутила пальцем у виска. – Живо беги, чтоб тебя здесь не было! А я скажу, что видела кого-то вон в той стороне, ближе к реке! Понял меня?

Из правой ноздри у неё показалась густая, безобразно красная капля крови. Элка вытерла тыльной стороной ладони. Вернее – размазала кое-как. Шмыгнула.

– Чего-то еще ждешь, Выхин?

А он ведь в то время ждал, что Элка подойдет ближе. Сам не решался.

Откуда-то донеслись возбужденные окрики. Лес встрепенулся воронами и воробьями. Заскребли друг о дружку ветви, ещё только размышляющие обзавестись листьями.

Молодой Выхин побежал. Всё в этом мире повторяется. Всегда он куда-то бежит.

2.

После стычки, в которой Капустин лишился зуба, за Выхиным устроили слежку. Бесполезное, в общем-то, занятие, ведь все и так знали, где живет приезжий. Но суть слежки была в другом – заставить нервничать.

Кто-нибудь (как правило, Вано или тихий Степа) постоянно сидели на скамейке у подъезда. Выхин раз за разом смотрел из окна, не мог успокоиться. В груди колотилось сердце от предчувствия неприятной встречи. Выходить из квартиры не хотелось, но всё же приходилось. То в магазин, то вынести мусор, то с мамой или отчимом по разным бытовым делам.

Впрочем, какое-то время его не трогали, а просто наблюдали. Тот же Вано так и сидел на лавочке, щелкал семечки или пил кока-колу, когда напряженный Выхин проходил мимо – иногда, встретившись взглядом, хищно подмигивал, будто знал что-то, чего Выхину определенно следовало опасаться.

Потом объявился сам Капустин. Хуже всего было то, что его семья дружила с семьёй Выхина, и получается, что враг проник на территорию, то есть в квартиру, без особых проблем. Он просто пришел в гости с родителями. Мама готовила на кухне и накрывала стол в зале. Отчим и отец Капустиных курили на балконе. В квартире смешались запахи сигаретного дыма и запеченной курицы. Детей отправили в детскую.

Капустин ввалился вальяжно, облокотился плечом о дверной косяк, разглядывая книжные полки, стол для рисования, телевизор в углу, застеленную кровать, коробки с игрушками, которые перекочевали из Мурманска, но уже давно не распаковывались, потому что Выхин повзрослел.

– Рисунки рисуешь, поня-ятно, – протянул Капустин, не вынимая рук из карманов джинс. – Не, ну нормально, в принципе. Если человеку стрёмно появляться на улице, то он творчеством занимается. Ты бы вот рисовал и не высовывал нос, все дела. Лучше бы было.

Элка просочилась мимо брата в комнату, села на кровать, тоже осматриваясь.

– Прикольно тут у тебя, – сказала она. Видимо, чтобы поддержать.

Выхин разглядывал Капустина. Разбитая губа у того уже почти зажила, оставив небольшую припухлость под носом. А вот новый зуб придётся ждать долго. Это радовало.

– Бухло где-нибудь прячешь? Или мамка запрещает?

– Я не пью.

– Зато я пью. Надо же было подготовиться, встретить гостей.

– Ты мне не гость.

Они несколько секунд разглядывали друг друга. Выхин чувствовал силу в собственной комнате, хоть и понимал, что ни за что не устроит драку при матери. Капустин же понимал, что ничего ему не грозит, поэтому нахально ухмылялся.

– Дружище, ты вообще не понимаешь во что ввязался, – сказал он. – Чисто по-соседски скажу, что лучше бы тебе держаться подальше от безлюдных мест. Я слежу за тобой. Сечёшь?

– Андрей, перестань! – перебила брата Элка. – Ты снова начинаешь? Почему вы не можете помириться? Глупости развели на пустом месте.

– Может быть и помирились бы раньше, – тряхнул головой Капустин.

– Всё из-за зуба, да?

– Элка, ты иногда такая дурында. Нет, дело уже не в зубе.

Много позже Выхин понял, что нет ничего глупее в жизни, чем месть.

Месть обманчива, поскольку дает ложное ощущение превосходства. Тот, кто мстит, не понимает, что в его судьбе больше не осталось выбора, он отправился по единственному пути, с которого уже не сможет свернуть. Месть ограничивает кругозор, создает тоннельное зрение, как у пьяницы – так же окрыляет, но ненадолго. У мести всегда один финал – разочарование. Потому что месть не дает удовлетворения в конечном итоге. У нее другая цель, искусственная, взращенная культурой, суевериями, религией. Цель эта – убедить самого себя, что все сделал правильно. Но и как и любая искусственная цель, она не несет в себе никакого развития. Краткосрочная радость принесет разочарование, а значит, победитель окажется проигравшим, растеряет цели и упрется в тупик.

Если бы Выхин пришел к этой мысли раньше, он бы разложил её перед Капустиным, как готовое блюдо на праздничном столе. Но в пятнадцать лет никто не думает о сложном. Хочется простого и ясного пути. Выбил зуб – думай о последствиях.

– О, у тебя есть приставка, – сказал в тот вечер Капустин и бесцеремонно плюхнулся на диван рядом с сестрой. – Вруби что-нибудь на двоих, мы с Элкой порежемся. И пожрать принеси, ты же гостеприимный хозяин. Мамка твоя вроде курицу жарит. Проверим, как у вас там на севере с готовкой…

Еще через несколько дней слежка плавно перетекла в провокации. Вынося мусор, Выхин увидел, чтоо на лавочке никого не нет. Вано куда-то убрался. О нём напоминала разве что шелуха от семечек вокруг скамейки. Выхин подошел к мусорному баку, швырнул пакет на стопку таких же пакетов, и в этот момент почувствовал сзади странный влажный удар. Спина и затылок вдруг промокли. Выхин резко развернулся и получил ещё один удар – в грудь. Шумно лопнуло. Кто-то захохотал. Выхин увидел, как на футболке расплывается маслянистое пятно голубого цвета.

Неподалеку от него стояли Вано, Степа, Сашка-лысый. Двое держали в руках воздушные шарики, наполненные краской.

– Привет, жирноухий, – осклабился Вано и швырнул шарик в Выхина.

Увернуться не получилось, шарик ударил в плечо, и вязкие брызги заляпали подбородок, попали на губы и за шиворот.

– Бомби фашиста!

Выхин метнулся за мусорные баки, в гнусную вонь разложившихся очисток и блевотины, а шарики летели ему вслед, шумно лопаясь и окатывая краской. Финальный шарик угодил в затылок. Выхина будто швырнуло в комок ваты: звуки сделались приглушенными, перед глазами поплыло. Он запнулся, упал через ограду в оледенелые кусты. Где-то смеялись Вано и компания, но они его больше не трогали и вскоре ушли. Выхин же не двигался несколько минут, чувствуя, как поганая краска медленно, будто ленивые черви, сползает по щекам и шее. Наконец, он поднялся и побрел домой – спасительные сто метров – оттираться.

3.

А потом они выследили Выхина у кинотеатра.

Выхин бросил взгляд через плечо, обнаружил в двух шагах позади Вано и лысого плечистого Сашку. Оба шли неторопливо, держались на расстоянии. В руках – хоккейные клюшки. Выхин сразу понял, что клюшки им нужны были не для того, чтобы в хоккей играть, не дурак.

Он ускорил шаг. Преследователи ускорились тоже. Идти до микрорайона было около полукилометра, но это если рисковать и соваться в безлюдные места. По оживленным улицам пришлось бы делать крюк, лишние десять или пятнадцать минут, но зато вокруг точно были люди и машины. Вряд ли Капустин с дружками решились бы напасть вот так у всех на глазах.

– Левее заходи! – услышал Выхин чей-то окрик, рефлекторно дернулся влево и успел заметить бегущего с соседней улицы Капустина. Тот размахивал клюшкой, как саблей. На лицо Капустин натянул бандану «Короля и Шута», оставив открытыми только глаза.

Адреналин заставил бешено заколотиться сердце. На Выхина устроили охоту!

Вано и Сашка сорвались с места, оттолкнув какого-то прохожего. Ничуть не стесняясь.

– Бей его!

Выхин понял, что нападение будет коротким и болезненным – его, скорее всего, изобьют клюшками и убегут, пока кто-нибудь не вызвал милицию – но просто так даваться в руки Капустину Выхин не собирался.

Он увернулся от первого удара, почувствовав, как клюшка чиркнула по бедру. Второй удар пришелся в плечо, резкая боль взметнулась к затылку, к вискам.

Выхин взвыл, не разжимая зубы, толкнул Сашку в грудь обеими руками. Тот отступил на шаг, запнулся, упал на задницу, роняя клюшку.

– Ах ты ж сука!

Капустин был рядом. Тогда Выхин побежал через дорогу, не глядя, под гудки автомобилей, нырнул в узкий проулок за магазином, побежал мимо мусорных мешков, по гравию.

Сзади нагоняли, улюлюкая и крича дразнилки.

– Эй, жирный, не смей так быстро бегать!

– Догоним и выколотим из тебя тонну мыла!

– Давай уже, сдохни от сердечного приступа!

– Подрезай его, ребята!

Проулок закончился оживленной улицей. Выхин тут же рванул налево, не понимая, куда бежит и в какой стороне дом. Он ещё не знал города, не ориентировался в нем. Ноги отяжелели, в груди начало колоть, а морозный воздух вдруг сделался горячим и сухим.

Через дорогу увидел Вадика и Степу, еще одних друзей Капустина. Они тоже бежали, с хокейными клюшками, вровень с Выхиным, ожидая, видимо, когда тот выдохнется.

Встречным людям не было дело до бегущих подростков. Да даже если бы и было, какой от этого толк?

Из-за спины снова засмеялись и закричали обидное:

– Жиртрест, сдохни! Давай уже!

Он понимал, что еле волочит ногами. Руки опустились вдоль тела. Захотелось остановиться, чтобы быстрее уже все кончилось. Может быть, так и сделать.

По затылку что-то больно ударило. Выхин обернулся и увидел, что в него кидают камни. Степа, Вадик и присоединившийся к ним Сашка, набрав горсти гравия в ладони, теперь швыряли их в Выхина.

– Давайте, пацаны, устроим ему Тамерлана!

Слева из-за машин выскочили, как чертики, Капустин и Вано. Отступать можно было только прямо, по узкому тротуару вдоль бетонного забора. Выхин заковылял, то и дело получая камешками по затылку и спине. Шипел от боли. Он чувствовал: еще пара шагов, еще немного, и его нагонят, повалят и начнут бить. Боли как раз Выхин не боялся. Ему не хотелось падать и быть слабаком, который ничего не может сделать. Бессилие хуже всего.

Но его не нагоняли и не били. Только швыряли камешки и дразнили. Наверное, такая была установка от Капустина: вымотать жертву, помучить ожиданием.

Из-за этого Выхин злился еще больше, и в какой-то момент твердо решил для себя, что сегодня не упадет. Не в этот раз.

Бетонный забор неожиданно сменила невысокая рабица, сквозь который был виден лес Грязные холмики снега обступали тёмные стволы деревьев. Голые ветки тянулись к серому небу. Там, в глубине леса, поджидала спасительная темнота, в которой можно было укрыться, затаиться, не дать себя поймать.

Он уцепился за дрожащую сетку, перегнулся, рухнул спиной в снег, ломая подтаявшую корку, вскочил и бросился к лесу, за деревья, в укрытие.

Ветер будто толкал в спину, помогал. Рядом взметнулось облако воробьев. Кроссовки сразу же набрались холодной влаги.

– Стой, сука! – закричали в спину. – Убегает! Куда? За ним! Живее!

Крики растворялись в лесу, будто снежинки под напором солнечных лучей.

Он бежал какое-то время, не оглядываясь, пока не задохнулся горячим воздухом. Остановился, рухнул на мокрый ствол дерева. Стер пот с лица, осмотрелся. Лес и лес. Куда дальше-то? Куда спрятаться, чтобы никто и никогда его больше не нашел?

Где-то журчала река. Звуки вокруг были звонкими, яркими. Щебетала, надрываясь, птица. Выхин отдышался, поднялся. Он понятия не имел, как ориентироваться в лесу, но был уверен, что если просто идти вдоль реки, то рано или поздно выйдет к мосту или дороге. Вряд ли этот лес такой огромный, что Выхина больше никто и никогда не найдет.

Он усмехнулся собственной трусости. Надо было остаться, чтобы его отлупили клюшками. По крайней мере, тогда бы не нужно было бегать по лесу в промокших кроссовках.

Побрел к реке, на звуки. И через несколько минут вдруг столкнулся с Элкой. Её ярко-красная курточка мелькнула в заснеженных кустах. Элка, увидев Выхина, испуганно вскрикнула, но сразу же взяла себя в руки.

– Лучше беги!

…и он побежал снова, задыхаясь и ощущая боль в животе, в груди. Не привык так много бегать. Не умел трусливо поджимать хвост.

Он выскочил к берегу и замер у кромки льда, покрытого кляксами трещин. В середине реки лед был изломан, его куски упрямо тащила река, вместе с ветками, и грязью.

Вокруг стоял звенящий монотонный гул, смешавшийся с шумом воды.

– А вот и наш дружочек-пирожочек!

Капустин как будто специально поджидал его здесь. Он вышел из-за деревьев, перекидывая клюшку из руки в руку. За ним шагали Вано и Степа. А слева, у берега, показались остальные, отрезая Выхину путь к отступлению. Разве что бежать по льду реки, к воде…

Он нагнулся, торопливо отыскал пару увесистых камней, выковырял их из наледи, сжал в кулаках. Страх прошел. Появилось желание выбить Капустину еще один зуб. Почему бы и нет?

Вперед выдвинулась Маро, в руках у нее был нож.

– Ты серьезно? – брякнул Выхин. – Ребят, может вы как-то немного успокоитесь?

– Да нет, пацан. Это мы тебя хотим успокоить. Ты же глупый, не понимаешь.

Его взяли в кольцо, приближаясь. Маро хихикала, как безумная, словно не могла остановиться.

Гул от ломающегося в реке льда стоял такой, что заболела голова. Где-то снова заверещала птица. Выхин отпрыгнул на лед, где-то на полметра от берега, чувствуя, как тот потрескивает под ногами. Интересно, глубокая тут река? Холодная вода? Наверняка ледяная, горная. Почему-то вспомнился эпизод из «Титаника» с замерзающим ДиКаприо.

– Плавать-то умеешь, братан? – спросил Вано ласковым тоном.

Они с бритоголовым Сашкой стояли ближе всех. В два шага настигнут. Выхин приготовился бить, не щадя, хоть и понимал, что шансов что-то сделать, прежде чем его повалят и забьют клюшками, почти не было.

Он выставил перед собой кулаки, сжав камни так, что они больно впились в ладони.

– Можно я его порежу? – спросила Маро.

– Погоди. Сначала ему надо извиниться, – Капустин выдвинулся вперед. – Слышь, жирдяй. Думаешь, мы просто так тебя сюда загоняли, как свинюшку в стойло? У меня на тебя планы. Типа, зуб за зуб и все такое. Выполнишь пару условий, сильно не тронем. А там тебе решать.

– Что за условия? – спросил Выхин. Он заметил, как из леса вышла Элка – красная клякса курточки в серой слякоти подтаявшего снега – и замерла чуть в стороне.

– Наш человек, соображаешь, – ухмыльнулся Капустин. – При других обстоятельствах я б тебя к себе пригласил. Сдружились бы. Короче, зуб себе выбьешь – будем квиты.

– Прямо сейчас?

– Ага. Сам себе, как-нибудь. А мы за этом тебя отпустим и больше трогать не будем. Пока не нарвешься.

Маро то ли хихикнула, то ли плаксиво взвизгнула. Очень ей хотелось пустить в дело нож.

– Так не пойдет, – сказал Выхин, подумав. – Вшестером на одного, это уже неправильно, не по-пацански. Да ещё фигню какую-то выдумал. Давай, как положено. Один на один на кулаках. До первой крови. Кто победит, то и решает, что делать дальше.

В одиночку он бы уложил Капустина с пары ударов, это все знали. Выхин и не надеялся, что тот согласится. Просто тянул время, крутил-вертел в голове разные мысли.

И точно:

– Так не пойдёт, – Капустин с хрустом опустил клюшку во грязное месиво, ломая тонкую наледь. – Ты нас всех оскорбил, со всеми и дерись.

– С каждым по очереди?

– Почему бы и нет. Ты вон какой здоровый, сильный. Справишься, или чего?

Выхин оглянулся. Выхода не было. Разве что прыгать в ледяной поток и плыть на другой берег.

Вано повторил движение Капустина, коротким ударом клюшки взломал тонкую наледь. Сашка проделал тоже самое. Звонкий хруст. Вадик. Толик. Даже тихий Стёпа монотонно ударил по наледи, раз, второй. Они молча молотили лёд клюшками, как древние воины, настраивающиеся на битву. Не на жизнь, а на смерть. Не до первой крови, а до последней сломанной кости.

Тающие крошки льда взмывали в воздух. Мир подёрнулся белой рыхлой дымкой, и сквозь неё Выхин увидел истинные лица своих преследователей. Карикатурные, нарисованные ручкой в тетради. Подростки с гипертрофированными телами, скрюченными конечностями, изуродованными лицами. Они скалились, рычали, повизгивали. Большеголовая Маро, разодетая в свадебное платье, что трещало по швам из-за тугого жира, визжала громче всех.

– Давайте порежем! Давайте! Давайте! Давайте!

Подумалось: как же отвратительно, до тошноты жарко. Выхин тоскливо посмотрел на серое небо, отчего-то ожидая увидеть яркое солнце и едва видную дымку, которая ползет на юге по небосводу всё лето от июня до конца августа.

Капустин кивнул Вано, и тот побежал на Выхина, выставив перед собой клюшку, как заправский самурай. Влажная белая пыль развеялась, холодный ветер ударил в лицо, приводя в чувство. Выхин уклонился от клюшки, перехватил, подтолкнул Вано вперед и вбок, помогая силе инерции, а потом ударил ногой Вано под правое колено. Тот явно не ожидал резвости, охнул, выронил клюшку и упал лицом в лёд. Проехал носом, оставляя розовато-кровавый след.

– Вано!

Маро бросилась к льду, размахивая ножом. Собиралась если не убить, то покалечить, тут без вопросов. Выхин успел заметить ухмылку на лице Капустина, и его жест рукой остальным: не мешайте. И ещё заметил, как мелькнула красная курточка слева. Элка выскользнула из-за спин, схватила – сгребла! – Маро за шиворот и дернула на себя. Элка была старше, сильнее. Маро нелепо взмахнула руками, поскользнулась на кромке льда и едва не упала головой назад. Элка подхватила её за подмышки, уложила и тут же вырвала нож.

– Отдай! Мой! Ты что делаешь? Отдай!

Элка отпрыгнула. Маро извернулась, как дикий зверёк, вскочила на четвереньки и хотела было наброситься на Элку, но её одернул Капустин:

– Не сходи с ума! Стой!

Его окрик подействовал отрезвляюще. Маро сразу же выпрямилась затихла. Элка же стояла, выставив нож перед собой.

– Вы с ума сошли все? – воскликнула она, перекрикивая шум реки. – Это же не шутки, это всё очень серьезно! Убить человека в лесу? Андрей, у тебя мозги вообще есть?

– Да ладно тебе, – насупился Капустин, выдавливая улыбку. – Ну заигрались немного. Думаешь, твоего жирдяя кто-нибудь бы реально порезал?

У ног Выхина заерзал Вано, сел, прижимая к разбитому носу горсть снега.

– Убью, суку, – гнусно просипел он.

– Андрей, немедленно прекрати, или я все расскажу маме. Это всё слишком далеко зашло. – Сказала Элка, продолжая держать нож на вытянутой руке. Кончик лезвия дрожал, ловя тусклых солнечных зайчиков

– Мы просто играем, дурочка. – сказал Капустин, мягко ломая носком ботинка тонкий лед. – Просто это игры не для тебя, а для тех, кто немного взрослее. Кто в теме, понимаешь? Давай сюда нож, а то поранишься, мне потом с мамой общаться.

Элка повернулась к Выхину. Взгляд у неё был испуганный, затравленный.

– Беги отсюда, – сказала она. – Живее, слышишь?

Вано схватил его за штанину, рванул на себя, сипло, сосредоточенно дыша. Не ожидавший этого Выхин едва не упал, но сохранил равновесие, вырвался и ударил Вано ботинком по лицу, что есть силы, с внутренним чувством удовлетворения отмечая проступивший на щеке Вано глубокий след от подошвы, с налипшей грязью, льдом, крошками снега.

Потом спрыгнул со льда на берег и побежал вдоль реки, к лесу, быстрее, пока не догнали. Услышал рваный, затихающий крик Элки:

– Андрей, скажи всем стоять! Я правда ударю, Андр…

Возможно, за ним гнались. Выхин не знал, н не оглядывался. Нырнул в черноту стволов и высохших кустарников, провалился в сугроб по щиколотки, выбрался, перебрался через ручей, побежал – насколько это вообще было возможно – глубже, дальше, пока не стих шум реки и не стало вдруг непривычно тихо, как бывает, наверное, только в редких уголках планеты в сказочное неопределенное время.

Тогда Выхин остановился отдышаться. Он не умел и не любил бегать. В ботинках хлюпала подтаявшая жижа, от которой оледенели и распухли пальцы. Мама точно не обрадуется, когда он заявится домой в таком состоянии… Огляделся. Деревья обступили, шевеля погремушками оледеневшей воды на ветках. Левее и вдалеке размазались холмы с редкими кляксами тёмно-рыжей травы, проступающей сквозь снег. Серое небо будто лежало на макушках деревьев, готовое прорваться и опуститься ниже, укрыть здесь всё беспросветной своей серостью. Над деревьями, ровно напротив Выхина, вонзился в серость пик вышки электропередачи, увешанный гирляндами катушек, но без проводов. Что-то старое, заброшенное. Ориентируясь на вышку, Выхин пошел через поляну, мимо снежных холмиков и кустарника с человеческий рост, который сохранил на всю зиму огрызки желтых высохших листьев.

Правая нога подвернулась и резко провалилась под снег. Выхин взмахнул руками, но не смог удержать равновесие. Мир рухнул, увлекая Выхина за собой, в черную влажную яму.

Он больно стукнулся подбородком о край ямы, впился пальцами в землю, сдирая ноготь. Затылком чиркнул по каменистой стене. По голове застукали камешки и кусочки земли. Выхин провалился в яму. В ноздри ударил густой запах перегноя, застоявшейся воды. Ботинки уперлись во что-то мягкое и податливое. Выхин задрал голову и увидел круг света в полуметре над собой. Вытяни руки – и можно выбраться. Но он не вытянул, а, наоборот, пригнулся, медленно ощупывая темноту.

Стены расступились, Выхин понял, что провалился не в яму, а в пещеру. Что-то воде берлоги или дота.

Под ногами – густой влажный мох, хлюпает. Стены тоже были покрыты мхом. Выхин зажмурился и медленно сосчитал до десяти. Открыл глаза и разглядел очертания пещеры. Овальная, чуть больше метра в высоту, с парой крохотных щелей-окошек, сквозь которые осторожно заплывал бледный рассеянный свет. В каждой из четырех стен были выдолблены углубления, будто для сна. По крайней мере кто-нибудь невысокий, вроде Маро, мог бы улечься там без проблем. В центре пещеры стоял плоский камень, и он очень походил на могилу – такие Выхин видел в фильмах. Склеп, так он назывался.

В затылке похолодело от настигнувшего внезапного страха. Чья-то могила, вот что это. А он случайно наткнулся, провалился, растревожил.

Но с другой стороны… это же не фильм ужасов. Никто сейчас не встанет из могилы и не сожрет Выхина. Хотелось в это верить…

Он подошел к склепу ближе и разглядел, что у него нет крышки. В плоском камне просто выдолбили прямоугольное углубление. Внутри в мутной воде плавали ошметки травы, обрывок сигаретной пачки, мертвые насекомые и лягушка – кверху брюхом.

Выхин поморщился, решив дальше не исследовать, прошел к одному из углублений в стене, сел. Получилось так, что его колени едва не достали до подбородка. Но углубление было хотя бы сухим и почему-то тёплым. Выхин провел ладонью, ощутил неровности – низ был выложен из камней, аккуратно подогнанных друг к другу. Камни, впрочем, тоже оказались не обычными, а с извилистыми выпуклостями, полосками, будто чем-то изрисованы. Выхин подковырнул один камень. Тот отделился легко, был теплым и сухим. Света не хватало, но Выхин все же разглядел светлые узоры на поверхности камня.

А потом они засветились.

Тонкие линии вспыхнули бледным светом, очерчивая дрожащие тени вокруг. Тут же засветились стены, выпячивая из темноты переплетения линий, обнажая узоры от пола до потолка, в выбоинах и на склепе в центре.

Выхин с криком уронил камень, тот наполовину погрузился в мутный мох, но продолжал светить ровным белым светом. Казалось, в пещере кто-то развесил гирлянды и включил их.

Хотелось убежать. Выбраться на поверхность. Никогда сюда не возвращаться.

В воздухе запахло свежестью, откуда-то потянуло сквозняком.

Ноги не слушались. Обожженная ладонь болела.

Линии наслаивались одна на другую, объединялись, переплетались в новые узоры. Земля под ногами тоже засветилась, мох и грязь окрашивали свет в странные фосфоресцирующие тона.

Выхин пискнул. От страха он не мог выдавить из себя других звуков. Казалось, непременно казалось, что из склепа сейчас всё же вылезет тварь, от которой пахнет гнилью, глиной, грязью. Тварь эта тоже будет светиться, её кожа окажется покрыта сотней узоров, набухшие линии – будто татуировки – оплетут с ног до головы. Тварь эта набросится на Выхина… и что сделает? Зачем ей его жрать? Что в нём такого?

Прошла минута, а, может, час или два, но никто ниоткуда не вылез. Линии пульсировали, пол светился, хорошо стали видны склеп, выбоины в стенах, грязь и подтаявший снег под ногами. От мха поднимался пар и аккуратно расплывался по пещере.

Выхин попробовал пошевелиться – получилось. Поднялся. Никто не набросился на него, никто не хотел остановить. Подошвы ботинок погрузились в светящуюся жижу, по пещере эхом разнесся вязкий звук.

Выхин крутил головой, осматриваясь. Он вдруг заметил, что линии и узоры не были бессмысленными. Они складывались в рисунки. Это были лица, множество человеческих лиц – женщины и мужчины, дети, старики, подростки. Кто-то бородат, кто-то лыс. Кто-то кричал, кто-то плотно сжимал губы. Линии соединяли лица между собой витиеватой вязью. Анфас, профиль, впадины глаз, острые носы, широкие лбы, оттопыренные уши. Лица, лица, лица. На стенах, на потолке, на склепе и даже под ногами.

Выхин подумал, что он хотел бы их всех перерисовать. Немедленно. Только нужно сбегать домой за третью и ручками. Переобуться, накинуть сухое, прихватить фонарик, свечи, спички, лопату, ведро, раскладной табурет отчима, и еще одежды, еды какой-нибудь, чтобы остаться в пещере на день или два, пока не перерисует их всех, лица, лица, лица.

Кенотаф, - подумал он. Или подумал, что подумал. – Это не пещера, а кенотаф. Древнее ложное погребение. Могила без тела. А в нем камни. Так правильно.

Выхин схватился за голову от возбуждения и радости. Он понял, что нашёл своё место. У каждого ведь бывают свои места, куда хочется спрятаться от проблем и больше никогда не выбираться. Подвал, чердак, рабочий кабинет, туалет, автомобиль, балкон, кенотаф в лесу.

Он бросился к дыре, сквозь которую провалился сюда. Боялся, что не выберется, но выбрался в два счета, глотнул свежего морозного воздуха, закашлялся, ткнулся носом в талый снег, сгреб пальцами мокрую траву и рассмеялся от нахлынувшего внезапно счастья. Стоило закрыть глаза – а светящиеся лица уже были там, в глазах, ждали его.

Прекрасное, прекрасное чувство.

Часть вторая. Глава седьмая

1.

В кондиционере что-то постукивало и поскрипывало, будто внутри застряла мышь. Но это было неважно. Холод проник в квартиру и без кондиционера, звуки не мешали.

Капустин привык. Следы от его ботинок – рифленые подмерзшие узоры – тянувшиеся от двери, по линолеуму в коридоре, по ковру комнаты, медленно таяли и оставляли капельки грязной влаги (если принюхаться, можно было уловить запах тины, мха и перегноя). Ледяной ветер притаился внутри шляпы из гвоздей, время от времени наигрывая тихую шепелявую мелодию, которую слышали только избранные. Мороз лежал на плечах, сжимал шею, забрался в легкие, в пустую глазницу и куда-то ещё, в темноту под рёбрами, которую многие называли душой.

Диван, на котором сидел Капустин, медленно зарастал инеем. Обои за его спиной искрились и начали ломаться от холода.

Тетрадь в руках – тонкая, старая, в клеточку – тоже замерзала. Пальцы Капустина впивались в бумагу, от подушечек расползались густые белые узоры. Дед Мороз, видно, сошел с ума, решив устроить художественное представление в середине лета.

Капустин чувствовал, что сил осталось немного, он почти выдохся.

– А ведь похоже, – сказали в полумраке комнаты. – У жирдяя совсем мозги поехали, но рисовал отлично.

Тетрадь была открыта на странице, где Выхин изобразил Сашку. Лысый мускулистый парень злобно таращился карикатурно выпученными глазками. Череп его был изломан, в трещинах, уши заломлены, как у борцов на карикатурах, губы разбиты, подбородок вывернут и удлинён. Рот при этом открыт и набит пирожками. Тело вообще было без пропорций – руки мускулистые, но короткие, кулаки огромные, с раздробленными костяшками, ноги колесом. Не смешно, но и не страшно. Выхин будто издевался над персонажем, выливая на рисунок собственную злобу и бессилие.

– Похоже, похоже, – пробормотал Капустин и перевернул страницу.

Жирная Маро. Какая прелесть. Тили-тили тесто. В те годы она была слишком мелкая, чтобы обращать на неё внимание. Ревновала ко всем подряд. А за выбитый Выхиным зуб хотела порезать того ножом. Отчаянная девчонка, где она сейчас? Наверняка похорошела. Кавказские женщины с годами становятся только красивее. Надо бы разыскать.

Он усмехнулся, вспоминая. Тонкими пальцами провел по листу, и все линии рисунка мгновенно покрылись инеем, который тут же растаял. Бледная въевшаяся паста стала растекаться кляксами по бумаге. Всё, выдохся.

– Пожрать бы чего-нибудь, – сказали из полумрака.

– Я не голоден, – ответил Капустин.

Много лет он сам был пищей. Его плоть пожирали муравьи, жуки, черви, под его веками, в ноздрях и в ушных раковинах выводила потомство невесть как залетевшая на юг муха-горбатка, кости на пальцах обглодали полевые мыши.

В царстве смерти, под плотным слоем камней и земли, обитает несметное количество существ, которые не прочь полакомиться новоприбывшим трупом. Хорошо, что он не чувствовал боли, но копошение насекомых в грудной клетке или в пустой глазнице вызывало глухое, тревожное чувство. Капустин хотел выбраться. Все эти годы он мечтал о том, как окажется на свободе.

И вот свобода была вокруг и внутри него. Морозная до колкости. Накопившаяся за много лет. У этой свободы была цель – Выхин.

– Как думаешь, он найдёт путь к кенотафу? – из полумрака дверного проема выбрался Вано. Страшный, нелепый, изуродованный безумной фантазией.

Капустин на мгновение залюбовался проделанной работой. Потом сказал:

– Кенотаф сам его найдет, это всего лишь вопрос времени. Главное, чтобы жирдяй не свалил из города.

– Мы ведь не дадим ему свалить?

Капустин снова посмотрел на рисунок Маро.

– Нет, на этот раз нет, – буркнул он.

– Но ты ведь сразу почувствуешь, как положено?

Отвечать было трудно. Слишком много энергии он потратил на то, чтобы сегодняшним утром загнать Выхина – как дикого зверя – в лес. Вскрыть ещё один слой памяти.

Интересная, в итоге, обнажилась задача: заставить жирдяя вспомнить прошлое, чтобы тот спускался к детским воспоминаниям, как по веревке, глубже, глубже, чтобы накопил достаточно злости из-за событий тех лет и снова стал приманкой для тех, кто сидел в кенотафе.

Капустин не знал, как идентифицировать беса ли, демона, ментального паразита, скопление тёмной потусторонней энергии. Они называли себя тварью божией и считали свой род от сотворения мира.

В старой ритуальной могиле засел кто-то, кто обладает невероятной силой. Шутка ли – энергии нескольких камней из кенотафа хватило на то, чтобы девятнадцать лет поддерживать жизнь (подобие жизни?) в теле Капустина. Личинки мух выедали егоглазницы, а он лежал и видел лица людей из прошлого, видел узоры и линии, которыми был покрыт кенотаф изнутри, слышал голоса, шепчущие истории – десятки, сотни историй от тех, кому довелось оказаться внутри ритуальной пещеры. Мыши обгладывали его косточки, а Капустин общался с далёким эхом демона, беса, твари божией, которая звала его, хотела пообщаться с ним, мечтала увидеть его. В конце концов он понял, что рано или поздно снова станет среди живых, а дальше – дело за малым.

– Нам надо найти кое-что… Было три камня. Где-то здесь лежит ещё один.

Капустин тяжело поднялся, отшвырнув тетрадь. Карикатуры Выхина сидели у него в голове. Он знал их наизусть, выучил каждую чёрточку.

Обогнул дурацкую самодельную крепость из одеял и стульев, внутри которой по ночам прятался Выхин. Главное, чтобы камень не лежал внутри. Внутрь этого сгустка страха и злости Капустин проникнуть не мог.

Кондиционер потряхивало, он скулил и пытался выдавить из себя немного холода.

Капустин методично переворошил одежду, которую Выхин вытащил с балкона и шкафов. Перевернул диван, кровать. Уродливый Вано суетился следом, помогал. От Вано едко пахло соляркой и блевотиной.

Затем вдруг Капустин почувствовал, как что-то кольнуло его пальцы. Он нашел камень. Выудил его из кармана старой подростковой курточки, впился взглядом в заискрившиеся узоры.

Частичка твари божией, беса, демона, как его там, зашевелилась внутри. Она жаждала вкуса.

– Третий камень, а потом всё, – пробормотал Капустин. – Если не найдём логово, вернемся в нору.

Он знал, что не сдохнет. Но ему очень не хотелось валятся в могиле и ждать, когда кто-то на него наткнётся – сотню, тысячу лет. Кто знает…

Капустин повертел камень в пальцах, а потом запихнул его в рот и начал есть. Зубы-гвозди скрежетали по твёрдой поверхности, ломались, но на их месте тут же вырастали новые, кривые и ржавые. Камень сначала не поддавался, но потом вдруг хрустнул и рассыпался разом в мелкую крошку. На вкус он был как сухая мука.

Вано стоял рядышком и облизывался.

2.

«Мы твари божии, и нас много»

Это было первое, что он услышал после смерти в двухтысячном году.

«Глянь-ка»

За закрытыми глазами возникли лица. Разные. Много лиц.

«Это всё мы»

Сказало было не без гордости.

Капустин хотел пошевелиться, и не смог. Он мало что помнил, мысли о прошлом спрятались в глубинах памяти, вместо них было только настоящее, здесь и сейчас, как пленка киноленты, сменяющая один кадр другим.

Глаза не двигались, нельзя было отвести взгляда от лиц, что появлялись и исчезали в темноте.

Пожилой мужчина с белой бородой, которая торчала клочьями из подбородка и шеи. Лоб разрисован синими и красными линиями. Правая щека порвана, шрам ещё не зарос, сквозь плоть видны щербатые зубы.

Девочка с яркими жёлтыми глазами – будто светятся! – пытливо всматривается, шевелит губами. В ноздрях торчит массивное кольцо.

Чернокожая старуха. Не негритянка, а просто очень сильно загоревшая. Зрачков не видно из-за катаракты. Седые редкие волосы рассыпались по лицу.

Мальчишка с рыжими кудрями.

Кричащий ребенок.

Ещё один. Не старше двух-трех лет. Их приводили к камням для ритуалов. Убивали. Окропляли кровью.

Несколько мужчин один за другим.

Лица. Лица.

Через какое-то время Капустин перестал осознавать, что именно видит. Образы слились в единое, превратились в линии, переплетающиеся друг с другом и сменяющие друг друга.

Он почувствовал запах мха и плесени, запах влаги, разлагающегося мусора. Подступил страх.

«Ты умер. Но ты живой. Держись, пацан»

«Твари божии помогут тебе, пока есть силы. Мы далеко от дома, твой дружок оторвал нас, притащил с собой, оставил здесь. Мы выдохнемся рано или поздно, если не сможем питаться, но надежда есть, пацан. Ты и мы выберемся, рано или поздно»

Капустин беззвучно закричал. Он не чувствовал боли, но знал, что придавлен камнями, засыпан землей, похоронен – не живым, но мёртвым. Первые насекомые уже копошились в его теле, исследовали, звали других на славный пир мертвой плоти.

«Нам надо продержаться. Не ссы, пацан. Выберемся»

«Чувствуешь? Мы внутри тебя! Мы единой целое!»

У него сломались рёбра, и ворох тяжелых камней провалился внутрь, заполняя тело. Что-то звонко лопнуло, муравьи прыснули в разные стороны, несколько забежало через губы в рот и копошились в горле, изучая, щекоча. Хотя, наверное, щекотка осталась только в его воображении.

Перед глазами крутился бесконечный сериал из лиц. Старухи, дети, подростки. Охотники, ведьмы, девственницы, купцы, случайные прохожие. Все те, кто находил камни. Кто имел счастье взять в руки тварь божию, напитаться её энергией, почувствовать первородную силу природы.

«Мы все твари божии, и нас много. Рассыпаны по миру, валяемся под ногами, а ещё растём, развиваемся, размножаемся. Как любая тварь природы, как каждый живой организм на земле»

Он чувствовал тепло камней внутри себя. Парадоксально, но именно чувствовал, а не воображал. Камни держали его живым, не отпускали тонкую дрожащую нить, которой Капустин зацепился за этот мир.

Он пытался плакать, но не смог. Ему было жалко себя, родителей, сестру. Он боялся оказаться в бесконечной темноте – а темнота была близко, её холод дышал в спину, морозил затылок. Темнота приходила каждый день в виде насекомых, мышей, птиц, доедала его плоть и терпеливо ждала, когда у Капустина иссякнут силы.

Но с ним были твари божии. Лучшее, что случалось в этой жизни.

Их голоса постепенно становились тише, тусклее. Тепло отступало, и мёртвое тело заполнял ненавистный холод. Капустин знал, что в его сознании время остановилось в феврале, на изломе южной зимы, когда снег в лесу уже начинал подтаивать, а лед в реках становился предательски тонким. Февраль пробирался в его тело и хотел остаться там навсегда.

«Мы доберемся до нашего убежища. Вдвоем. Твоими ногами. Восстанешь, пацан, как и положено, из мёртвых, – бормотали твари божии, – Найдёшь дорогу, спустишься. Мы уложим тебя в мох, среди друзей, и ты сможешь пить столько силы, сколько захочешь. Сладкий нектар нашей жизни. Среди нас»

Голоса то появлялись, то исчезали. Иногда проходило так много времени между их появлением, что Капустин начинал паниковать. Он плакал, кричал, звал маму – мысленно и громко, раздирая воображаемые голосовые связки (своих настоящих давно не существовало) – молился, обещал сделать всё, что угодно, лишь бы голоса появились вновь, лишь бы они не оставляли надежду.

Страх стал его постоянным спутником. Он видел страх в бесконечных лицах, мелькающих в темноте. Все эти люди не просто любили тварей божиих, они боялись с ними расстаться, боялись потерять и никогда больше не слышать голосов. Он надеялся увидеть среди лиц лицо Выхина.

Иногда холод был невыносим. Он заполнял пустоту внутри, вместо выгрызенных и сгнивших внутренностей. В это время Капустин чувствовал, что нить, держащая его в этой жизни, готова вот-вот порваться.

Твари божии ловили мелких животных и пожирали их.

Не физически, нет. На другом уровне восприятия. Они высасывали кратковременную память, мышечные рефлексы, эмоции. Хватали и выжимали, как губку, до последней капли страх смерти.

Вот чем питались твари божии.

Они чавкали и причмокивали от удовольствия. Облизывались, подвывали, клокотали. Делились с Капустиным мелкими каплями, крохами, поддерживая в нём жизнь.

«Мы знаем о тварях божиих, которые отлично устроились, – говорили, насытившись. – Они живут в городах, жрут каждый день от пуза, лакомятся эмоциями людей, их страхами, ненавистью, радостями, другой разной мелочью. Одна тварь стала жрать чужие судьбы, слизывала их со дна кофейных чашек – тем и жила! А другая заставляла искать кляксы в людях, червоточины из злых мыслей и дурных поступков. О, эта тварь божия стала наркоманом. Её никто не любит. Мы за чистые эмоции, вкусные и яркие»

Но мелких животных не хватало. Нужно было больше, конечно. Скоро Капустин это понял.

Он услышал хруст сломавшейся сухой ветки. Чей-то девчачий голос сказал: «Я заблудилась! Серьезно». Звуки распустились в его голосе, как бутоны – неторопливое журчание воды (рядом река), постукивание камней друг о друга (течение тащит их, тащит подальше отсюда), шорох листьев, шаги (кто-то рядом). Показалось, что Капустин чувствует, как проседает земля под весом неизвестного человека.

«Блин, и как отсюда выбраться? Я слышала, надо идти вдоль течения реки. Это ты меня завел, идиотина!»

Кто-то шуршал, рыл, копал, сопел, рычал.

Тварь божия сказал спокойно и тихо: «Пацан, надо действовать. Если не хотим здесь сдохнуть – хватай и жри»

В этот момент Капустина окутали холод и свет. В его пустые глазницы брызнули капли солнца, проникшие сквозь разрытую землю. Звуки стали сильнее. По лицу застучали камешки.

Он выдохнул морозным воздухом, февралём, глотая высохшие листочки.

А наверху было лето: зеленые листья, тёплое синее небо, мошкара, малина, цветы, пчелы, огромный мир, о котором Капустин начал забывать, расцвел и жил по-летнему широко, радостно.

Капустин бы улыбнулся, если бы у него сохранились губы.

«Давай же, пацан», – сказала тварь божия внутри головы.

В яму просунулась собачья голова. Чёрный влажный нос обнюхал пространство вокруг, коснулся подмерзшие ошметки вместо щёк, высосал личинку мухи из глазного отверстия. Пёс фыркнул, взвыл, задрав голову к небу.

– Что там? Что нашел, Кэп?

Капустин увидел девчонку лет, может, пятнадцати. Чуть младше него.

Вдруг подступил голод. Не физический, а какой-то потусторонний, глубокий, жесткий голод, пронзающий сознание, сводящий с ума. Капустин вздрогнул – понял, что вздрогнул! – и вдруг резко потянулся руками к девчачьему лицу, к её длинным волосам, спускающимся в разрытую землю. Пальцы ухватились за волосы, скрутили, дёрнули. Девочка взвизгнула.

Капустин ощутил холод в груди, в животе – там, где лежали камни.

Он дернул ещё раз, так сильно, что девочка впечаталась лицом в землю. Подался вперёд и вверх, не соображая, подчиняясь голоду, голосам внутри головы, и вцепился зубами в её щеку. Откусил, выплюнул, впился снова. Девочка заверещала от страха и боли. Кровь хлынула из раны ему на лицо, заливаясь в глотку, капая по подбородку, ниже, к разломанным рёбрам, окропляя узоры на камнях.

Где-то рядом залаяла собака. Отважная милая собака. Её он займётся позже, если захочет. А пока – вот ведь ирония! – Капустин с удовольствием отыгрывал роль своих любимых персонажей, оживших мертвецов.

«Давай, пацан! Закончи с ней!»

Он знал, что не может остановиться, иначе умрет.

Девчонка сопротивлялась, колотила руками, пыталась кричать, но Капустин не чувствовал боли. Он сам себе напоминал какую-то машину, бездушный механизм, который затягивает человека внутрь, перемалывает косточки, рвет сухожилия и мышцы, высасывает кровь.

На него бросился пёс, ухватил за плечо крепкими зубами, рванул. Рука дёрнулась, и из-за этого движения девчонка чуть не высвободилась, чуть не убежала! Он закричала, подняв к голубому небу окровавленное лицо, и её звонкий крик вспугнул птиц с деревьев.

Пес прыгнул снова! Отважный друг человека. Зубы клацнули около лица, Капустин зарычал в ответ и тоже прыгнул – насколько мог. Он обнял девчонку, сцепив пальцы у неё за спиной, и потащил её внутрь могилы, к мышам и червям, в гниющий холод смерти.

– Мама! Мамочка! Мамочка! – вопила девчонка, захлебываясь и кашляя.

Капустин продолжал рвать её плоть зубами. Он обгладывал лицо, добирался до сущности, до самого вкусного – страха смерти!

«Теперь мы!»

Твари божии, о, как же он их ждал.

Девчонка провалилась внутрь под тяжестью собственного веса, ударилась головой о голову Капустина. В этот же момент твари божии напали на неё, вытащили душу, съели сознании, обглодали эмоции, выжрали, как мякоть из спелого фрукта. Где-то наверху лаяла собака, совала морду в могилу, клацала зубами, ещё не понимая, что хозяйки больше нет.

Капустин отшвырнул тело девчонки к камням, невероятно ловко, почувствовав новую силу в истлевшем теле, ухватил собаку за морду, сжал так крепко, что хрустнули кости.

Собака взвизгнула от боли и страха. Она запоздало поняла, кто перед ней. Капустин сломал ей передние лапы, легко затащил внутрь и сожрал всю, без остатка. Чужая жизнь бурлила в нем.

«Я теперь снова жив? – спросил Капустин, разглядывая небо над головой – Могу выбраться?»

«Нет, дурачок. Выбраться не сможешь. Для этого нам нужно больше силы, а сил нет. Если бы кто-нибудь, вроде твоего старого друга, принес нам камни, дал бы нам плоть, тогда… возможно… Но не сейчас. Наслаждайся тем, что есть. Мы пока ещё можем мыслить, а, значит, дождемся хороших времен»

Капустину казалось, что в его груди колотится сердце от новых ощущений и радости.

«Есть шанс, что мы выберемся?»

«Правильно мыслишь»

Невыносимое чувство беспомощности отступило. Теперь появилась надежда. Нужно просто дождаться.

Капустин ждал ещё много лет.

Они с тварями божиими отлавливали случайных людей, которые оказывались рядом.

«Раньше было лучше, – жаловались твари божии. – Раньше люди сами приносили нам жертвы – упитанных младенцев, юный девственниц, животных. Страх не выветривался из кенотафа, им можно было дышать. Он просачивался в любую, даже самую крохотную щель между камнями. Никто и никогда не задумывался о том, чтобы искать себе пропитания… Были же времена!»

Капустин продолжал ждать.

Время то пролетало незаметно, но вдруг замедляло ход – и в такие моменты Капустин особенно четко чувствовал собственно одиночество и тоску.

Он проваливался в сны, где мельтешили лица. Выныривал в реальность, ворочался в могиле, которую то заносило снегом, то засыпало камнями и песком. Тесная была могила, ох, тесная…

Хотелось выбраться. Но ещё больше хотелось вновь почувствовать себя человеком. Капустин боялся, что скоро забудет, какого это. Иногда ему казалось, что он и есть твари божии, голоса в голове, миллионы лиц из темноты. Может быть так оно и было? Некому было опровергнуть.

В груди теплели камни с узорами.

А затем пришло время, и Капустина откопали.

3.

Найти первый дом было несложно.

Капустин стоял в темноте, прячась от света фонаря, и разглядывал тёмные окна многоэтажки, задрав голову.

Третий этаж, яркие занавески, две снежинки, налепленные на стекло – и не содранные даже знойным летом. Снежинки радовали и раздражали Капустина.

– А Толик выйдет? – произнес Вано негромко.

Слова эти взмыли в воздух, поднялись к нужному этажу, просочились сквозь открытую форточку.

Где-то в спальне – Капустин знал наверняка – проснулся старый друг Толик.

– Мячик захвати, Толян. В футбол порежемся у гаражей, – сказал Капустин, выпуская заиндевевшие слова сверкающей цепочкой. – Сигареты захватишь?

У Толика всегда были сигареты. Он таскал их у отца из портсигара, каким-то образом не попадаясь.

Занавеска шевельнулась. В окне показалось заспанное помятое лицо: растрепанные волосы, жиденькая бородка, очки на переносице.

Капустин и Вано хором крикнули ломающимися подростковыми голосами:

– Толик, Толик, алкоголик. Толик парень неплохой, только ссытся и глухой!

Звуки разнеслись по пустынной ночной улице и осели на асфальте, траве, на листьях деревьев сверкающим инеем. Толик отворил окно, высунулся наполовину, подслеповато щурясь, и тут увидел Капустина и Вано. Увидел шляпу из гвоздей, изломанный череп, снег и черноту. Он подался вперед, запутался в занавеске, но не обратил внимания – нелепо, грузно забрался на подоконник с ногами и вывалился наружу, срывая занавеску с петель. Пролетев три этажа, Толик встретился головой с газоном. Звонко хрустнули шейные позвонки, безвольное тело распласталось на траве, окутанное занавеской.

– Смачно! – хмыкнул Вано и первым заторопился к Толику.

Капустин неторопливо пошел следом, огибая фонарь. Его пугали мотыльки, кружащиеся в мутном свете вокруг лампы. Они могли забраться в пустую глазницу, под ребра, в любое из полусгнивших внутренностей. Как и все насекомые, что только и ждали, как бы полакомиться трупом.

Толик зашевелился и сел. Голова его упала на левое плечо. Очки сломались, кусок стекла рассек кожу под глазом. Вокруг носа расплылись красные кляксы.

Капустин присел перед ним на колено.

– Привет, дружище, – сказал он, аккуратно стирая кровь ладонью. Там, где он касался, кожа Толика покрывалась инеем. – Мячик захватил? А сигареты?

– У меня теперь свои, – глухо отозвался Толик. Голос его – грубый, мужской – сломался на последнем слове.

– Вот и отлично, не нужно больше от бати бегать. Вставай, пойдем смотреть ночь.

4.

Маро. Милая Маро. Она действительно стала красивее.

Капустин провел пальцами по её щеке, коснулся губ и тут же одернул – Маро едва не цапнула.

– Ты всё такая же мелкая и злая, как взбесившийся чертенок, – сказал Капустин. – А как же влюбленность? Не дождалась меня, понимаю. Столько времени прошло…

Капустин рассчитывал, что сможет повлиять на Маро также, как на остальных, но то ли энергия узоров на последнем камне истощилась, то ли Маро оказалась сильнее, чем другие: она не слышала зов, даже не проснулась. Пришлось подняться в квартиру. Благо у Вано были ключи. Капустин открыл дверь в спальную комнату и остановился на пороге, разглядывая спящую Маро. Красивая, повзрослевшая. Густые черные волосы разметались по подушке. Ещё одна потерянная в прошлом жизнь, не случившееся переплетение судьбы.

– Тили-тили тесто, – тихонько пропел Капустин. – Жених и невеста. Просыпайся, моя радость, пора идти гулять. Захватим огрызок железной трубы и вышибем из жирдяя дух.

Тут она и зашевелилась. Вано и Толик оказались рядом, схватили за руки, вдавили в кровать, чтоб не сопротивлялась. Маро, проснувшись, забила ногами по матрасу, сбрасывая одеяло.

– Вы кто? Вы… что?

До неё дошло почти сразу. Она вскрикнула и вдруг притихла, бегая взглядом от одного изуродованного лица к другому.

– Мы пришли погулять. Я тут решил собрать старую компанию, тех, с кем тусили когда-то… и кого запечатлел один наш старый приятель. У него, знаешь ли, есть связи с разными тварями. Давай же, присоединяйся! – Капустин подошел, с подростковым любопытством разглядывая большую грудь, красивые округлые бёдра, тонкую полоску коротких волосков, убегающую от пупка вниз, под трусики.

А ведь он никогда по-настоящему не видел обнаженную взрослую женщину. Не успел.

– Откуда вы взялись? – она едва не цапнула его за палец, молодчина. Агрессия так и пёрла. Ему нужны были в команде агрессивные люди. – Вано, что случилось? Слышишь меня, Вано? Ты же должен был приехать! Мы ждали тебя! Жена, дети, все ждали!

Не понимала, что под оболочкой её брата притаилась частичка Твари божией. А сам Вано больше не был взрослым дальнобойщиком, а был пятнадцатилетним пацаном, который хочет потусить в компании таких же, как он. Потому что жизнь долгая и беззаботная, но вместе с тем такая короткая, что нужно успеть хотя бы немного развлечься.

– Тили-тили тесто, – произнес Капустин с нажимом, ощущая, как энергия камня начинает высекать искры внутри его гниющего тела. – Посмотри на меня, Маро. Пошли гулять. Зайдем за Сашкой, Ингой, заглянем за старый кинотеатр, где мы обычно сидели у статуи Ленина, а? Хорошо же было. Беззаботно.

Маро вздрогнула. Он провел пальцем по её шее, оставляя белую полоску инея, опустился ниже, между грудей, к пупку, и ещё ниже. Положил ладонь на треугольник трусиков, ощущая пульсирующее тепло. Закрыл глаза и представил, что вместо крови у Маро – лёд. Так же, как и его кровь за много лет обратилась в заледеневшую субстанцию. Тепло под трусиками растворилось. Маро громко всхлипнула, дёрнулась в последней робкой попытке вырваться, и замерла. Тело обмякло.

– У меня есть для тебя рисунок, – сказал Капустин. В глубине истлевшего сознания он мечтал, чтобы Маро осталась такой же красивой и взрослой женщиной, но знал, что сейчас она изменится. Без этого никак. – Жирдяй тебя изуродовал, закачаешься. Мерзкий злобный урод. Испортил всем нам жизнь!

Он достал из кармана плаща тетрадь, открыл на нужной странице. Поднёс к глазам Маро, которые густо заросли инеем.

– Смотри. А? Мерзость!

Зрачки под инеем шевельнулись. Маро моргнула.

А потом её взрослое тело начало трансформироваться.

5.

Люди ещё спали, если не считать дворников и редких туристов, для которых южное лето – время бесконечных гулянок и пьянства.

Тихий город готовился к рассвету, жара, должно быть, подступала, но Капустин не чувствовал её поступи. Внутри него, да и вокруг царил февральский холод. У непривыкшей Маро зубы стучали друг о дружку. Толстая уродина в свадебном платье, которое расходилось по швам на бёдрах, подмышками, на спине.

Во что они превратились?

Капустин остановился, разглядывая верную компанию изуродованных людей. Все они мало походили на взрослых или на подростков. Скорее – гибрид, выверт больной фантазии Выхина, его злобы, которую он заложил в рисунки.

Инга, Вано, Толик, Сашка, Маро. Не хватало Степы, тихони из соседнего подъезда. Он смотался из городка много лет назад, в квартире его остались только постаревшие родители. Повезло человеку в каком-то смысле…

– Ребята, я вас всех люблю, – сказал Капустин негромко. Его голос эхом разнесся по пустынной площадке возле многоэтажек. – Рад, что вы ко мне присоединились. Еще бы немного, и я бы снова вернулся в могилу у реки, остался бы лежать в ней черт знает сколько лет. А мне надоело, знаете ли. Очень мерзкие ощущения.

Инга и Маро тряслись от холода. Сашка остервенело расчесывал стыки поломанного черепа. Вано, улыбнувшись, сплюнул сквозь щербатые зубы.

– Мы же всегда с тобой были, – сказал он. – Типа как мушкетеры, Крапивин, все такое.

– Вот и славно. Надо будет прогуляться к санаторию что ли. Вспомнить молодость.

– На ватрушках хочу. С горки. – негромко сказала Маро. – Чтоб фата цеплялась за еловые ветки.

– Всё будет. Это теперь наша юность. Навсегда.

Капустин обнял каждого из друзей, как делал это раньше, много лет назад. Ничего, что из-под плаща сыпались личинки и комья земли. Ничего, что из рта его дыхнуло морозом и гнилью. Главное, он их искренне любил. Как и Тварей божиих. Вообще всех на земле.

Он повёл их к дому, остановился у подъезда, набрал цифры на домофоне.

В окнах на первом этаже зажегся свет. Женский голос, знакомый, любимый, спросил:

– Кто?

– Алла, Алла, – весело сказал Капустин. – Спички в нос напихала, да?

Глава восьмая

1.

Выхин выбрался из леса на рассвете. Он не помнил, когда порвал рубашку на локте, откуда в ботинках полно воды, и почему во рту стоит привкус крови. Это было в настоящем, а его мысли метались в прошлом.

Много лет назад Лёва Выхин нашел пещеру, полную узоров и светящихся лиц. Полную голосов, которые шептали что-то странное, завораживающие. Они кормили историями про тварей божиих, развлекали вниманием, которого не хватало, просили приходить ещё и ещё, потому что без Выхина им было скучно – смертельно скучно.

Он успел забыть про неприметную тропинку, которая вела к пещере, но сейчас удивлялся, как же это могло произойти? Вот ведь она, мышечная память, ноги сами вели его. Нужно было просто расслабиться и получать удовольствие.

В прошлом Лёва Выхин безошибочно находил пещеру всякий раз, как углублялся в лес. Даже не задумывался: прибежал в квартиру, сгрёб в школьный рюкзак тетради, карандаши, карманный фонарик, несколько свечей, которые мама хранила на случай, если выключат электричество (на юге летом это случалось нередко), стирательные резинки, бутерброды, бутылку воды – и тут же рванул обратно. По дороге, Выхин помнил, его настиг запоздалый страх, но не о том, что он наткнется на разозленного Капустина с дружками, а о том, что не найдет дорогу. Но – нашел. Сразу же. Нырнул в овальную дыру среди мха, наледи и комьев грязи. Приземлился в окружение светящихся узоров, задохнулся от радости…

Прибегал в пещеру каждый день, сразу после школы. Иногда сидел внутри до темноты. Всё время общался с тварями божиими: рассказывал истории из жизни, слушал. Закрывал глаза – а за веками мелькали лица. Трогал теплые камни. От прикосновений было радостно и не так одиноко.

Он рассказывал про Мурманск, где девять месяцев в году лежит снег. Про Полярную ночь, Северный-Ледовитый океан, про кружок карате и секцию бокса, в которую ходил. Про первую безответную влюбленность, которая так разозлила, что он специально несколько дней задирал одноклассника (который был влюблен в ту же девочку), чтобы подраться с ним за школой после уроков. Одноклассник был слабее, от драки увиливал, поэтому Выхин подрался с кем-то во дворе, оттачивая удары, будто на тренировке. До первой крови, вроде бы. Он уже не помнил.

Рассказы про драки, злость, агрессию нравились тварям божиим. Ими они питались. А взамен рассказывали свои.

Особенно Выхину запомнилась история про первых людей, которые раскололи камень. Это был пересказ Библии, но какой-то неправильный, нелепый, а от того интересный.

Когда Бог создал Рай на земле, говорили Твари божии, он поселил в нем мужчину и женщину, разрешил им делать все, что угодно, но только нельзя было раскалывать камни, которыми Бог застелил землю. Ну, камни и камни, кто же будет их колоть, в самом-то деле. Но в какой-то момент Одам и Ива (именно так, коверкая имена, говорили Твари божии) захотели построить себе хорошее и крепкое жилье. Он поставили домик из деревьев, но сильные порывы ветра разрушили их. Тогда они вылепили дом из глины и сухой травы, но он неприятно пах и размокал под дождем. В конце концов, они взяли камни и стали складывать дом из камней. Ладный выходил дом, надежный. Но когда он был уже почти закончен, выяснилось, что не хватает нескольких камней, чтобы закрыть отверстие у основания крыши. Во всем земном Раю не находились камни подходящего размера. Одам и Ива целыми днями бродили и искали камни. Примеряли, выбрасывали, искали снова. Вскоре это превратилось в навязчивую идею. День за днем, камень за камнем. Дом стоял недостроенный, и в него было неуютно возвращаться. Тогда-то и появились Твари божии в обличии ворона, что брал камешки в клюв и молча кидал их на землю. Один камешек, второй, третий. Звуки ударов разносились по пустынному миру. Одам и Ива смотрели на ворона и постепенно начинали понимать, что он имеет в виду. А дальше всё пошло по накатанному сюжету. Взяли они камень и раскололи его, чтобы подогнать под размер. Высвободили силы, которые хранились внутри камней. Силы, которые побаивался даже Создатель этого мира. За это-то он и изгнал Одама и Иву из Рая, напихав им в котомки осколки разбитых камней в Тварями божиими в придачу. Первые люди вскоре умерли, оставив потомство. Люди расплодились по земле, забыли про камни, выдумали себе других богов и другие легенды, но суть в том, что твари божии, первородные силы, ни о чем не забыли. Осколки, выдворенные из Рая, так и путешествуют теперь по свету, в надежде вернуться обратно.

Выхин помнил, как задал вопрос: а есть ли в этой пещере те самые первые камни?

Голоса ответили ему…

Сейчас же Выхин смотрел на свои руки, кожа на которых набухла и сморщилась от влаги – ему снова хотелось рисовать. В кармане брюк лежал камень – один из многих. От него исходило давно забытое тепло. Его хотелось забросить в рот и обсасывать, как карамель.

Выхин для этого и вернулся в город, верно? Чтобы найти пещеру, взять камни, насладиться их энергией, прикоснуться к забытым ощущениям. Пообщаться. Забыть об одиночестве, которое почти двадцать лет преследовало его.

Но так ли он хотел общения с тем, что сидело в пещере?

Была и обратная сторона. Выхин знал, что именно камни заставляли его рисовать. Подчинили своей воле. Питались его злостью. Они были паразитами, которые присосались к сознанию подростка и высасывали из него чувства и эмоции до тех пор, пока Выхин не нашел в себе силы сбежать. Ему пришлось заплатить… о, да…

Но все же проклятые камни хотели завладеть им снова. Выхин сам хотел. Или обманывал себя, чтобы не думать о последствиях.

Он едва не повернулся обратно в лес, но его отвлек свет фар на трассе. Мимо тяжело прогрохотала фура, обдала спёртым жарким поток воздуха, и скрылась за поворотом. Выхин остановился на обочине, размышляя.

Вернуться или убежать?

Мысли подсказывали – бежать! Тело хотело вернуться.

Он побрел вдоль дороги в сторону мягкой полоски рассвета, что поднималась на горизонте. Были видны силуэты высоток новенького микрорайона. Подступала жара, давшая людям небольшую передышку на ночь. Выхин знал, что скоро вспотеет и проклянет нынешний август, но пока ещё было прохладно. Можно успеть добраться до дома.

А что, если в квартире его уже ждут? Может, сразу рвануть на автовокзал, или – что проще! – поймать попутку до соседнего городка, каких безмерно разбросано вдоль побережья, а затем бежать, путая следы, вглубь страны? Подальше от города и Капустина, от воспоминаний, пещер и кенотафа?

То есть, всё же бежать?

Он оглянулся на лес, в темноте которого скрывалось злобное демоническое нечто. Оно не пропало, не умерло, а всего лишь затаилось, ожидая возвращение Выхина. Хотело, чтобы он снова взял тетрадь и продолжил рисовать…

Выхин ускорил шаг, ощущая нахлынувшее давление. Будто за ним наблюдали со всех сторон. Будто собирались водить по кругу бесконечно долго, пока не сдаться и не сделает, что нужно.

Но лес всё же скоро закончился, слева потянулось кладбище. Выхин старательно выискивал в полумраке силуэт Ленки или кого-то из прихвостней Капустина, но, конечно же, никого не обнаружил. Он дошел до автобусной остановки, где был прошлым утром, рухнул на скамейку и только сейчас, в подступающем рассвете, понял, что сильно вымотался.

Сознание раздваивалось. Так случается у заядлых курильщиков, которые пытаются расстаться с привычкой. Сигарета превращается в объект непреодолимого желания и ненависти одновременно. Чувства обостряются настолько, что непонятно, какой выбор лучше. Хочется втянуть запах сигаретного дыма и стошнить от вкуса табака на языке. Определенно, худшее состояние в жизни.

Растянувшись на скамейке, Выхин смотрел на светлеющее небо, в котором постепенно растворялись звезды. Он подумал, что давно не засыпал где-то кроме крепости из одеял и стульев. Открытые пространства пугали его. Хотя, сейчас-то чего бояться? Он уже увидел кошмар из прошлого, и был уверен, что это кошмар – реален.

– А Лёва выйдет? – пробормотал Выхин слабым голосом, подражая кривлянию Капустина. Этот голос он слышал последние двадцать лет в тревожных снах. – Мы в мячик поиграем, шарики побросаем друг в друга. Выбьем зубы, сломаем челюсти, заставим голым плавать в ледяной воде, а потом наденем на голову пакет с дерьмом и завяжем, оставив крохотную дырочку для носа, чтоб не задохнулся. И еще, и еще в классную игру сыграем! Называется «Прихлопни тапком таракана»! Это когда мы будем каждый раз, когда видим Лёвочку, подбегать к нему и бить его по щекам ладонями. Смешно же? Смешно?

Он бормотал писклявым голосом, пока не задремал, сам того не понимая, а проснулся уже засветло, от шума двигателя и запаха бензиновых паров. У остановки тарахтел старых автобус. Из распахнутых дверей выходили старушки. Водитель косился сквозь стекло на двухметрового мужика в мокрой рваной рубашке и штанах, который лежал на лавке, свесив ноги.

Выхин чертыхнулся, рванул к дверям и втиснулся в узкий салон.

– До города добросишь, брат? – пробормотал он, роясь в карманах.

Влажные купюры липли одна к другой.

– На заднее сиденье ступай, – ответил водитель. – И только чтоб без этих… эксцессов.

Тут Выхин был согласен. Эксцессов больше не хотелось.

2.

Электронные часы на здании банка на площади, показывали половину восьмого утра.

Выхин умылся водой из фонтана, разглядывая сверкающие на дне монетки. Прохожих вокруг пока было немного, но какой-то пацан все равно захихикал и стал показывать на Выхина пальцем.

– Бомж великан! Бомж великан!

Ещё одна прилипшая, как влажная паутина мха, дразнилка.

Выхин устало отмахнулся, побрёл через площадь к жилым домам. В голове пульсировала боль. За те полчаса, что он ехал от кладбища, мысли яснее не стали. Даже наоборот, метались в черепной коробке, будто перепуганные птицы. Не было идей, что делать и куда двигаться.

Самый простой вариант – снова сбежать. Подальше от этого города, куда-нибудь в глубинку, на Урал, где нет сотовой связи, интернета, а за нормальный физический труд расплачиваются натуральными продуктами. Снять домик в такой глуши, чтобы никакой Капустин не нашел, и остаться там навсегда.

Другой вариант – подчиниться желанию. Взять бумагу, ручки, вернуться в пещеру и никогда больше оттуда не выбираться. Сколько дней он сможет непрерывно рисовать, прежде чем умрет от голода или жажды? Неделю? Слишком долго. Хотелось, чтобы раз! – и свалился в пустой саркофаг головой. Стать еще один лицом в бесчисленном множестве лиц пещеры. Может быть твари божии пощадят его, лишат разума и не дадут запомнить эти последние дни жизни. Чем не выход?

И был ещё третий вариант, за который в своих размышлениях Выхин ухватился неожиданно цепко.

Он углубился в узкие улицы с коттеджными домиками, характерными для этого края. Отовсюду тянулись пока еще робкие запахи вареной кукурузы и жарящегося на углях мяса. Первые туристы бодро вышагивали к морю по узким извилистым тротуарам. Жара поднималась над холмами, делая голубое небо зыбким и дрожащим. Выхин ускорил шаг, почему-то испугавшись, что горячее лето застанет его на улице. К панельным многоэтажкам он уже бежал, задыхаясь от усталости. Остановился только у подъезда, приметив на лавочках подростков. С утра пораньше они галдели наперебой, слушали музыку, залипали в телефоны. Молодые и беспечные.

Выхин набрал код домофона, нырнул в подъезд и там остановился у почтовых ящиков, тяжело дыша от напряжения и бега. В горле пересохло, очень хотелось пить.

Он поднялся по ступенькам на первый этаж и замер у квартиры Аллы, бездумно разглядывая мутный глазок и поддавшиеся ржавчине цифры, вмятые в черный дерматин.

Сейчас или никогда. Пафосная фраза, конечно, но иначе и не получается.

Он вдавил кнопку звонка, прислушался. Никого. Вдавил еще раз, потом несколько раз стукнул по двери кулаком. Дверь скрипнула, приоткрылась. Выхин потянул её на себя за ручку. Дверь заскрипела еще сильнее, тяжело распахнулась. Дыхнуло влагой, спертым воздухом и как будто гнилью. В голове вихрем взметнулись воспоминания о лесе и пещере, о рваных ноздрях Элки, шапке из гвоздей Капустина…

В коридоре было темно. Справа стоял шкаф, слева – двери в туалет и ванную комнату. Планировка такая же, как и в квартире отчима.

– Алла? Ленка? – спросил Выхин, топчась на пороге. – Есть кто?

Его голос будто завяз в тяжелом воздухе. Выхин разглядел дверь в кухню. У неё было наполовину выбито стекло, и сквозь косую дыру проникал с улицы серый свет. Вдруг стали видны детали, которые Выхин не заметил сначала: на полу в беспорядке валялась обувь разных размеров, вдоль стены за шкафом лежали стопки газет или журналов, плотно перетянутые веревками. Из туалета вывалились картонные коробки – старые и сгнившие, сморщенные и местами разодранные.

Выхин осмотрелся, затылком ощущая, как проваливается в морозное прошлое, но вокруг был всё тот же лестничный пролет. Реальность и не думала разрушаться. Из-за уличной двери доносилась модная молодежная музыка. Загоготали подростки.

– Есть кто? – повторил Выхин неуверенно.

Показалось, что из полумрака на него пялятся со всех сторон невидимые люди. Или какие-то еще твари.

– Я здесь, – голос Аллы доносился из кухни.

Выхин направился туда, едва не вступил в растекшуюся по полу лужу, перешагнул через ворох одежды, напоминающий труп, зацепил плечом вешалку, на которой болталась армейская полевая форма. Справа была комната, в дверном проеме которой развевалась наполовину оборванная занавеска. За занавеской Выхин увидел серость, хлам и мусор. Комната была забита мусором от пола до потолка. Судя по всему, кто-то старательно нес и складывал туда все, что плохо лежит: от старых стульев и кресел, до замызганных игрушек, пакетов, макулатуры и бутылок.

– Не задерживайся, Выхин. Нечего тебе тут пялиться по сторонам, – голос у Аллы был с хрипотцой, дрожащий. Будто она недавно плакала.

Выхин вспомнил, что оставил Ленку на кладбище вчера. Вдруг не вернулась? Он постарался быстро подобрать какие-то нужные слова, чтобы… что? Утешить? Оправдаться?

Вошел на кухню и застыл, не соображая, что происходит.

Кухни как таковой и не было. Просто еще одно захламленное и нежилое помещение. Вдоль стены грудой свалили стулья, табуреты, стопки разной посуды, перемотанные кипы бумаг, рулоны обоев. Ни раковины, ни плиты Выхин не увидел. Краска на стенах облупилась или вздулась пузырями. Кто-то сбил подоконник, оставив торчащие кривые гвозди и высохшие пятна желтого клея. А ещё здесь было холодно, будто работал кондиционер. Но он ведь не работал, так ведь?

Алла сидела у окна на табуретке, широко расставив огромные ноги. Одета была в затасканный армейский камуфляж, короткие волосы закрыла кепкой с изломанным ровно посередине козырьком. Выхин сразу заметил, что глаза у нее раскрасневшиеся, заплаканные. Начал было бормотать:

– Я это… мы с ней вчера расстались почти сразу же…

Но Алла перебила, тяжело мотнув головой. Сказала:

– Выхин, хватит блеять, как баба. Расскажи уже. Я всё знаю, но мне нужно услышать от тебя. Давай как взрослые люди, хорошо?

Он растерялся.

– Что именно рассказать?

– Про брата моего. Что случилось. Между ним и тобой. Думаешь, я дура? Ты же тогда не просто так сбежал.

– Я не сбегал. Меня отвезли обратно, к бабушке, – продолжал бормотать Выхин, покашливая от волнения. – Давление, забыла? От этой жары проклятой. Я чуть не умер летом. Не моё это…

– Кому-то другому сказки рассказывай, Выхин. – ответила Алла, не сводя с него тяжелого злющего взгляда. – Не оправдывайся, будь мужиком. Расскажи всё, что знаешь. Ты ведь не просто так бегаешь по миру. Что-то преследует тебя.

Выхин затравленно огляделся. Под ногами хрустнул осколок стекла. Он и так собирался рассказать, именно для этого и пришёл, но напористость Аллы, её злость, а ещё обстановка вокруг вернули Выхина в состояние четырнадцатилетнего пацана, когда он не мог выдавить ни слова от волнения, блеял что-то (верно подмечено!) и юлил.

– Где Ленка? – спросил он внезапно. – Как вы вообще здесь живете в таком… бардаке?

Алла несколько раз моргнула, рывком стащила кепочку за козырек и вытерла ладонью вспотевший лоб. Спросила взволнованно:

– Откуда ты знаешь Лену?

– Она вроде бы не прячется. Мы с ней вчера виделись. Она ездила со мной на кладбище, показывала могилу твоего брата, помогла маму найти и отчима…

– Кто ездил? Лена? – Алла заморгала теперь уже часто, одновременно мотая головой из стороны в сторону. – Погоди, Выхин, что ты несешь? Откуда тебе вообще знать?..

– Дочка твоя! – выпалил Выхин, не понимая, что происходит. – Четырнадцать лет, мелкая такая, бойкая, болтает постоянно о разном. На тебя похожа очень. Я ее встретил, когда приехал. За ключами пришел, а тут она. Познакомились.

Алла прервала его тяжелым взмахом руки. Снова вытерла пот с лица. Голова её при этом продолжала тяжело мотаться туда-сюда, будто где-то в области шеи заклинил механизм.

Они оба несколько секунд молчали. С улицы сквозь плотно закрытое окно доносился подростковый смех. Выхин снова потоптался на месте и с хрустом додавил кухонное стекло.

– Я вернулся в город, потому что больше не могу убегать, – сказал он негромко. – Мне нужно остановиться, а я не знаю как. Единственный выход – покаяться. Мне так кажется. Я надеялся рассказать всё отчиму, но он умер. Но ещё ведь есть ты. Просишь меня рассказать, я и хочу, чтобы ты выслушала.

– Лена пропала. – Сказала Алла.

Выхин почувствовал, как что-то внутри него болезненно ухнуло в область живота.

– Что? Когда?

– Полтора года назад. Пошла гулять с собакой и не вернулась. Следы вели в лес, а затем пропадали у реки. Ни пса, ни Ленку до сих пор не нашли… – Алла моргала так часто, что на ресницах появились капли слез. – Я не понимаю, откуда ты знаешь про Ленку и почему несешь всякую чушь про то, что встретил её здесь. В этой квартире никто не живет. Я съехала на два этажа выше с того момента, как стало понятно, что Ленку не находят. А здесь давно лежит разный хлам, скапливается. Она не могла открыть тебе дверь и отдать ключи. Не могла болтать или ездить с тобой куда-то. Потому что Ленки нет.

– Но я как-то попал в квартиру, – Выхин вытащил ключи, показал. – Откуда им взяться?

Алла нервно пожала плечами:

– Я не знаю.

– Может, это как-то связано с твоим братом тоже?

Если сначала Алла выглядела разозлившейся невесть на что фурией, то сейчас превратилась в испуганную и ничего не понимающую женщину. Выхин присел рядом с ней на корточки, заглянул в слезящиеся глаза.

– Алла, Элка, блин, ты у меня самый родной человечек на земле остался. Никого нет больше. Я не думал об этом никогда. Ты для меня та самая мелкая влюбленная девочка из прошлого, с которой бегали в кинотеатр, ели мороженое… с которой чуть было не поцеловались, понимаешь? Я думал, что забуду тебя навсегда, да вообще обо всем забуду, но не получилось. Как оказалось, такое не забывается. Оно остается в глубине сознания и гложет, гложет как голодный червь. И не остановится, пока не изгложет всего.

– Давай уже, Выхин, – попросила Алла растерянно. – Я ничего не понимаю, ни про Ленку, ни про брата. Расскажи.

Он взял её ладонь в свои руки и крепко сжал. Кожа Аллы была ледяной, жесткой. Вокруг вообще было слишком холодно.

– Я убил твоего брата, – сказал Выхин. – Тогда, в двухтысячном. А сейчас, похоже, он вернулся, чтобы убить меня.

3.

Капустина Выхин нарисовал первым. Вспомнил дразнилку, которая звучала так: «Андрей-бармалей, сделал шляпу из гвоздей», и тут же понял, как должен выглядеть карикатурный враг-подросток.

Он старательно выводил ручкой каждый гвоздь на цилиндре. Специально лишил Капустина одного глаза, пририсовав торчащее остриегвоздя из пустой глазницы. Жаль, синяя паста не могла отразить кровь, скопившуюся на изъеденном червями лице. Впрочем, и так получилось неплохо.

Голоса вокруг одобрительно шептали.

Смотри, как мило!

Вложил душу в этого парня!

Хотели бы мы с ним познакомиться!

Сколько злости в этой ухмылке, во взгляде!

А гвозди, гвозди!

Никто и никогда не хвалил так Выхина за рисунки. Мама относилась к ним с усталостью: развлекается парень, ну и пусть, лишь бы не дергал по пустякам. Отец называл Выхина «художником с большой дороги», и непонятно было оскорбление это или похвала. Разве что отчим несколько раз разглядывал прошлые зарисовки, понимающе хмыкал, а несколько дней назад сообщил, что в доме культуры есть кружок рисования, там его бывшая одноклассница преподает, и если нужно, он может договориться, чтобы Выхина взяли в средине учебного года. Выхин замялся и попросил подумать. Он не был уверен, что хочет рисовать настолько серьезно…

А вот Твари божии были от рисунка в восторге. Их изумление и радость передались Выхину. Он захотел нарисовать ещё кого-нибудь из своих обидчиков и сразу же вспомнил про рыжую Ингу, задаваку, которая несколько дней сидела на скамейке у подъезда, щелкала семечки и наблюдала за окнами Выхина, щурясь на солнце. Тут же её и зарисовал первыми небрежными набросками: «Дурочка-снегурочка, лежала на печи, ела кирпичи». Снегурочка потому, что кожа у нее была бледная и незагоревшая.

Кажется, Выхин испытал физическое наслаждение, когда обрисовывал широко распахнутый рот Инги, набитый кирпичами. Особенно удались осколки зубов, торчащие то тут, то там.

Превосходно!

Великолепно!

Выхин замёрз, поэтому дорисовывал с трудом. Руки не слушались от холода.

– Я скоро вернусь, – обещал он камням, рисункам, голосам и лицам. – Прихвачу новые ручки, тёплую одежду и вернусь!

Однако тем же вечером у него поднялась температура. Выхин будто провалился в сладкую ватную дрёму. Мир вокруг стал мягким и чуть-чуть размытым. В этом мире неторопливо двигалась мама с градусником, а потом с чашкой чая, а потом с шерстяными носками, от которых пахло горчицей. Появлялся отчим, за ним - незнакомые люди. Они тоже двигались неторопливо и вяло.

Появилась Элка – курносый нос – прикладывала холодную ладошку к лбу, что-то говорила, монотонно и убаюкивающе. Элку хотелось обнять и прижать к себе, потому что только она могла унять жар. Но не было сил, и Выхин страдал.

Ему мерили температуру, вливали тёплую горькую воду в рот, сморкали, укладывали на лоб влажные полотенца. А он то выныривал в этот мир, то погружался в свой, где вокруг были стены, покрытые мхом и узорами, а на влажном куске плиты лежала зеленая тетрадь в клеточку, небрежно придавленная камнем. От камня исходили свет и тепло. Камень питался тем, что Выхин оставил после себя – вкусными, редкими эмоциями. Что ни говори, а у Выхина был талант.

Он решил, что выздоровел, через несколько дней. Проснулся ночью, потный с головы до ног. Возился так, что запутался в пододеяльнике и свалил на пол подушку. Долго пытался выбраться, едва не упал сам. В голове пульсировало желание – добраться до кенотафа и продолжить рисовать.

Выхин торопливо оделся в тёплое, набил карманы ручками вышел в коридор. В соседней комнате спали. Натянул шапку, куртку, обулся и бесшумно выскользнул на лестничный пролет.

Через тридцать минут он уже был на той стороне города, где начинался лес. Справа от дороги спали новенькие многоэтажки. Ярко мигали огни единственного в городке супермаркета – возле него крутились машины, из колонок дребезжала курортная музыка. Но Выхин ничего вокруг не замечал. Он спустился с обочины, ломая сапогами податливую ледяную корку. Замер на несколько секунд, оглядывая дрожащую темноту (над деревьями поднималась вышка ЛЭП, похожая на скелет с раскинутыми в стороны руками), и уже без сомнений углубился в лес.

Дорогу к кенотафу Выхин не искал, да и не старался. Почему-то знал, что найдет без проблем. Брел в темноте, как по оживленной улице – не спотыкаясь, ни за что не цепляясь и не останавливаясь. Будто сам лес расступался перед ним и направлял куда нужно. Пару раз ноги проваливались под лёд, но Выхин не замечал. Бледное зарево городка осталось за спиной. Впереди была только чернота.

Он вышел на поляну, увидел дыру в земле и понял, что добрался до места. Спустился вниз головой вперед. Внутри было теплее, чем снаружи.

Мы ждали тебя!

Мы хотим еще!

Покажи, на что ты способен!

Голоса накинулись с радостью, как щенки, которые устали ждать, когда же хозяин придет с работы. Выхин засмеялся хрипло, до боли в горле. Как же он мечтал вернуться сюда!

Нашел несколько больших камней, подкатил один к другому, соорудив своеобразный стул. Узоры на камнях мягко подсвечивались, а еще были теплыми и приятными на ощупь. Они проникали под одежду, под кожу, сливались с Лёвой Выхиным.

– Смотрите, кого нарисую, – объявил Выхин. – Толик, Толик, алкоголик! Толик парень неплохой, только ссыться и глухой!

Он вернулся домой в обед следующего дня, с ещё большей температурой, воспаленным горлом, с раскрасневшимися глазами и гайморитом. Угодил в больницу на две недели. Врачи подозревали менингит и рассказывали матери, что их сын возможно больше никогда не сможет подняться с кровати. Все это время Выхин общался с голосами в голове. Он взял с собой несколько камней, рассовал по карманам и время от времени вытаскивал то один, то другой. Твари божии остались с ним, хотя, оторванные от дома, быстро истощались и умирали. Теплые податливые камни с каждым днем становились холоднее. Голоса затихали. Лица темнели. Истории заканчивались.

Но каждая из Тварей, милая и добрая, не винила Выхина. Это был их добровольный выбор. Они не могли покинуть его. Выхин был благодарен. Он почему-то испытывал счастье, общаясь с Тварями божиими. Они помогли выздороветь – ценой своих крошечных жизней.

В больнице к нему снова пришла Элка. Волосы она заплела в косы, оделась красивее обычного, притащила кулек конфет и бананы.

– Слышала, тебе нужно много кушать, – сказала она, присаживаясь на край кровати. – В здоровом теле здоровый дух и все такое.

– У меня же простуда, а не дистрофия, – хмыкнул Выхин, но тут же надорвал целлофан, выудил две конфеты. Одну дал Элке, вторую быстро съел сам. Конфета была божественно вкусная, особенно после многих дней манных каш, пресных котлет и пюре с компотами. – Как там твой братец? Все еще хочет меня убить?

На самом деле, Выхину было все равно. У него появились друзья, которые оказались важнее конфликта с местной шпаной. Единственное, что беспокоило, это возможность безопасно передвигаться по городу, хотя и тут вполне можно было решить вопрос.

– Андрею уже не до тебя, – ответила Элка. – Тут из соседнего поселка к нам в клуб приехали какие-то отморозки. Толику нос разбили, приставали к Ирке и Миле из одиннадцатого «Б». Андрей теперь готовит ответ.

– Интересная у вас тут жизнь.

– Можно подумать, у тебя там такого не было?

Выхин пожал плечами:

– Разное было. Но, знаешь, север и юг разительно отличаются. У вас тут кровь горячее что ли. Чуть что – подраться, унизить, ответы какие-то готовить, носы ломать. У нас большинство проблем решается в беседе. Разобраться надо, понимаешь? Морду набить всегда успеется, а ты попробуй конфликт решить не кулаками.

– Я тебя все равно не пойму, я же девочка, – хихикнула Элка. – Это вы из-за нас должны драться, дуэли, там, устраивать. А я должна суп варить и за детьми следить.

– Никто никому ничего не должен. Придумали себе стереотипы…

Он рад был видеть Элку, на самом деле рад, но сейчас она казалась ему обыкновенной девчонкой, не интересной и безликой. Твари божии как будто открыли ему глаза и позволили видеть мир на другом уровне. Не было в Элке ничего особенного, ради чего стоило в нее влюбляться. А ведь он уже почти…

– Хочешь, нарисую тебя, – сказал Выхин, отвлекшись. Достал тетрадь и ручку.

Элка поправила волосы, засмущалась, стала кокетливо искать удобную позу для портрета.

– Не вертись, – предупредил Выхин и начал рисовать.

Он почувствовал неладное почти сразу же. Рука не желали подчиняться, рисовала что-то свое. Овал лица, большие глаза, растрепанные волосы, тонкие губы. Сходство, несомненно было. Вот только против воли будто сами собой нарисовались разодранные ноздри, спички, торчащие из них, капли крови, стекающие по подбородку.

– Что-то не так? – спросила Элка, улыбаясь. – Забыл, как рисовать?

Если бы. Отлично помнил.

Пальцы вдавливали шарик ручки, выделяя жирным черновые линии. Размазывали тени под глазами и на шее, акцентировали внимание на торчащих спичках. Взгляд у Элки на рисунке был испуганный, зрачки расширились.

Выхин сухо сглотнул и невероятным усилием воли заставил свою руку не рисовать. Ручка замерла в нескольких миллиметрах от листа бумаги, подрагивая. Голоса в голове спросили

Почему ты этого не хочешь? Ты ведь больше не влюблен. Разве не так?

– Не сейчас, – выдавил он, обращаясь к голосам и к Элке. – Неважно себя чувствую. Голова что-то…

Элка сидела перед ним: окровавленная, с ошметками содранной кожи, располосованным носом. Улыбнулась – и видение исчезло. Только голоса в голове зашелестели радостно, питаясь новыми эмоциями.

– Мне нужно поспать, прости.

Выхин справился с непослушной рукой, убрал ручку на тумбочку. Туда же полетела тетрадка.

Элка поднялась с кровати, продолжая неловко улыбаться.

– Если я тебя чем-то обидела сейчас, то прости, – пробормотала она. – Не хотела, честное слово. И на брата не обижайся, пожалуйста. Он не со зла. Темперамент такой.

– Я это уже понял. У вас у всех темперамент.

Элка вышла. Было слышно, как ее каблуки выстукивают дробь по коридору больницы. Когда все стихло, Выхин снова взял тетрадь и открыл страницу с рисунком.

Нам нравится

Превосходный образ

Отличная зацепка

Надо принести в кенотаф

Он понял, что время пришло, встал с кровати и стал одеваться.

Через полтора часа Выхин был в лесу около черного отверстия в земле, похожего на спуск в самые глубины нескончаемого кошмара.

Глава девятая

1.

В начале марта начало теплеть, и Лёва Выхин впервые после приезда понял, что ему не нравится эта переменчивая странная погода.

По утрам было еще холодно – стекла машин и траву вдоль тротуаров густо покрывал иней, из рта шёл пар, а вездесущий мороз пробирал до костей. Однако, ближе к обеду солнце поднималось над головой спелым яблоком и начинало греть так, будто люди, деревья, дома, автомобили играли роль куриц на гриле и обязательно должны были пропечься до хрустящей корочки. Выхину делалось плохо от этой удушливой и влажной жары.

Сразу после школы он бежал домой, переодевался во что-то легкое и мчал в лес, в кенотаф. Элка оказалась права – Капустин переключился на другие проблемы, позабыв про Выхина – или сделав вид, что позабыл. По удивительному стечению обстоятельств несколько следующих недель Выхин не натыкался ни на Капустина, ни на его свору. Разве что видел издалека несколько раз Маро, Ингу, Толика – при этом обязательно заранее переходил через дорогу и старался оказаться как можно дальше от них. Выхин не боялся стычек, нет, но не хотел тратить на них время. У него были дела поважнее – общение с голосами в голове и рисование.

Первая тетрадь заполнилась быстро, Выхин взялся за вторую. В ней он собирал беглые наброски, скетчи, собранные в обычной жизни. Довольно быстро Выхин научился вылавливать из окружающего мира интересное, подмечать детали и перебрасывать их на бумагу. Он мимолетом зарисовал почти всех учителей из школы, запечатлел случайных прохожих на улице или в кафе, в магазинах, на остановках, у заправок и в очередях на базаре. Выхину нравилось рисовать, но еще больше ему нравилось показывать эти рисунки тварям божиим.

Превосходно

Лучше не бывает

Какие эмоции, как движения, пластика

Неси еще

В полумраке пещеры он дорабатывал скетчи, наносил на легкие, почти невидимые линии, новые жирные узоры, тени, прорисовки. Он будто вспарывал обычный мир и выуживал образы, которые никогда бы не могли появиться. Под одобрение тварей божиих, конечно.

Рыхлая, круглая Нина Алексеевна – учительница по рисованию – превращалась в грушеподобного монстра с козлиными рожками и черными глазами. Очень смешного.

Тощий учитель труда Семён Александрович походил на виселицу с подвешенной на остром носу петлей. В руках он держал человечка, похожего на друга Капустина, и собирался его вот-вот повесить.

Случайный мужчина, выглядывающий из троллейбуса, приобрел демонические черты, будто он выбрался из потустороннего мира, чтобы проехаться на общественном транспорте и прихватить с собой кого-то не особо удачливого.

Разные были рисунки. Смешные, страшные, но обязательно – запоминающиеся.

Выхин проводил в кенотафе все свободное время, а домой возвращался затемно. Для мамы он уже давно придумал легенду про друзей и подруг, с которыми ездит в горы и вообще отлично проводит время. Мама, увлеченная новой бытовой жизнью, верила на слово и никогда не проверяла.

Прячась от переменчивой погоды, Выхин гулял по лесу. Солнце еще не добралось сюда в полной мере, первое весеннее тепло не могло пробиться сквозь густые еловые ветки и высокие сухие кустарники. В лесу лежали рыхлые грязные сугробы, мелкие ручейки никак не могли выбраться из-под льда, а ветер был привычно морозный, колючий.

Выхин набивал карманы камнями и отправлялся к реке. Он выгуливал тварей божиих, и твари были благодарны. От них веяло приятным холодом. Выхин чувствовал, как зима проникает под рукава куртки, поднимается по рукам, охлаждая кожу, к груди, к шее, к животу.

На реке вдоль берегов лежали глыбы льда. Вода набрасывалась на них, откалывала куски, тащила за собой в мутные бурные водовороты. Как-то раз Выхин, забравшись на одну такую глыбу, наблюдал за байдарочниками, которые сплавлялись по устью реки вниз, к водопадам. Это было одно из популярных местных развлечений. Туристы весной или бродили по горам или сплавлялись по реке.

Мимо пронеслись три байдарки. Радостно завизжала какая-то девушка в желтом шлеме. Обрывки музыки разорвали весенний лес и тут же заглохли – байдарки исчезли за очередным коленом.

Зарисуй их тоже

Красивое зрелище

Мы бы хотели наслаждаться им

Выхин торопливо вернулся в пещеру и нарисовал в новой тетради девушку в шлеме, мужчину около неё, а ещё реку, полную крови, и разодранные байдарки, несущие людей в пасть демонической сущности. Выхин фантазировал, рисуя сущность. Ему показалось, что он впервые увидел истинное лицо тварей божиих. Собирательный образ демона, который обитал тут до зарождения времени.

– Зачем вы здесь? – спросил Выхин.

Развлекаться

Искать истину

Убивать всякого, кто пройдет мимо

Ответы были не важны, но Выхин уяснил для себя, что его взгляды совпадали со взглядами тварей божиих. Он тоже был противоречивым и непостоянным парнем.

А в середине марта Выхин столкнулся у реки с Андреем Капустиным.

Тот сидел на большой камне около старого моста, ковыряясь с тесемками пухлого рюкзака. У ног Капустина лежали свернутый спальный мешок, еще один рюкзак, поменьше, и пакет с торчащими из него шампурами.

Выхин собирался спуститься к водопаду, чтобы снова понаблюдать за байдарочниками. Твари божии советовали ему тренироваться в скетчах, вот он и тренировался. Выхин чувствовал себя неважно, потому что с утра светило яркое солнце, становилось нестерпимо жарко – непривычно – и сбежать от этой жары уже не удавалось. Отчим говорил, что через пару недель настанет форменное лето. Особенно отчаянные люди уже готовились к открытию купального сезона – и этих людей Выхин не понимал совершенно. Мир южного колорита оказался ему чужд.

Он мог бы заметить Капустина раньше, но отчаянно щурился от солнечных лучей и смотрел куда угодно, только не на дорогу. Получилось так, что Выхин вынырнул из-за деревьев, как двухметровый едва проснувшийся медведь, и едва не столкнулся с Капустиным нос к носу.

– Смотри, куда прешь, – лениво пробормотал Капустин, ногой отодвигая пакет с шампурами.

Нос его уже давно зажил, а вот выбитый зуб пока так и не вставили. Выхин слышал от Элки новость, что их родители собирались заказать дорого, керамический, чтобы был похож на настоящий. Откладывали деньги. А пока Капустину приходилось щеголять дыркой, как Том Сойер, и учиться сквозь нее плевать.

Выхин отступил на шаг, растерявшись. Погруженный в мысленный диалог с тварями божиими, он не ожидал никого встретить. Тем более заклятого врага.

Голоса в голове затараторили:

Это он? Ты о нем рассказывал?

Вот это удача!

Дай разглядеть, дай разглядеть!

Этот гад гонял тебя по лесу и обливал краской!

А теперь сидит тут, как ни в чем не бывало

В нашем лесу

Растерянность сменилась настороженной злостью.

– Ты что тут забыл? – спросил Выхин, засовывая руки в карманы брюк. Нащупал камни, сжал, чувствуя сладкий холодок.

– С пацанами в поход идем, – Капустин, сощурившись, окинул Выхина взглядом. – Тебе вообще какое дело, жирдяй? Иди своей дорогой.

– Какой я тебе жирдяй, – огрызнулся Выхин. – Следи за словами.

– А то что? Снова зубы мне выбьешь?

– Хотя бы и зубы.

Капустин криво ухмыльнулся, махнул рукой, заканчивая разговор, и снова стал возиться с веревками рюкзака. Попытался развязать затянувшийся узелок зубами, сплюнул.

– Ты не отвлекайся, – сказал Выхин, злясь еще больше. – Разговор есть, раз уж мы так удачно встретились.

Холод от камней растекся по телу, коснулся сердца и разума. Твари божии шептали:

Покажи ему

Самое время показать, ну

Пусть ответит за жирного, за травлю

И с тёлкой твоей пусть больше не мешает общаться

А то надумал себе

Старший брат хренов

Капустин лениво поднялся, разминаясь. Посмотрел сквозь прищур на голубое небо. Сказал:

– Какой разговор, жирдяй? Не дорос ты еще до разговоров. Вали давай куда шёл, не нарывайся. Я с тобой в прошлый раз всё закончил только потому, что Элка просила, чуть ли не на коленках за мной ползала. Я, дружище, сестру слушаюсь и уважаю. Раз попросила – трогать не буду. Или ты думаешь, я к тебе в больничку не пришел разобрать из-за того, что струсил? Или в школе мне лень за тобой бегать? Нет, хотел бы – на сало и колбасу бы давно разделал. Не нарывайся снова, а то сестра и не узнает, куда ты делся.

Он же один

Нет его дружкой дебильных

Стоит, гондон, и угрожает, будто пуп земли

Покажи ему пупа. Разорви от пяток до головы.

– Ну так давай сейчас и решим, разделаешь ты меня на колбасу или нет, – холодно сказал Выхин. – Один на один слабо? Без этих твоих идиотов дружков.

– Не хочу я с тобой драться. Ты же здоровый, как кабан. Итак ясно, что победишь. Другой вопрос, что одна драка ничего не решит. Решают последствия. Мне тебя затравить еще сильнее – раз плюнуть. А ты парировать не сможешь, потому что в этом городе тебя знать не знают. Одна Элка за тобой и бегает. Хочешь так вопрос поставить?

Выхин выудил руки с зажатыми камнями. Чужие голоса вихрями кружились в голове.

В будущем он много раз прокручивал события того утра. Не мог сообразить, что в его поступках было от тварей божиих, а что совершил он сам. Они подчинили волю и тело, или Выхин просто решил свалить все на них? Не знал ответа, не нашел. Наверное, дело было в симбиозе. Он сам очень хотел раскиваться с Капустиным, а твари божии убедили, направили и умножили это желание.

Но именно на них , на тварей, Выхин свалил всю вину.

Он молча прыгнул на Капустина, замахнувшись, ударил того по скуле кулаком. Отскочил, встал в привычную боксерскую стойку. Глупо было играть в бокс, одетым в кутку, штаны и тяжелые ботинки, да еще посреди мха и талого снега. Но все же. Азарт накрыл с головой. В ушах миллионами зрителей ухало: «Давай, давай, давай!».

Капукстин в долгу не остался – бросился вперед, награждая Выхина молниеносными хаотичными ударами. Выхин уворачивался, блокировал, но все же пропустил несколько болезненных оплеух. Совершил выпад, мощно попал кулаком в нижнюю челюсть. Капустин отошел, пошатываясь, растирая лицо. Скула у него стремительно набухала лиловым.

– Ах ты сука, – пробормотал он. – Жирная тварь. Совсем берега попутал?

Поднял с земли камень, швырнул в Выхина. Тот увернулся, но Капустил бросил еще один. Потом кусок льда. Снова камень. Бросал все, что попалось под руку. После очередного броска бросился на Выхина, опустив голову, выставив перед собой руки – подхватил подмышки, уронил на землю.

Выхин больно ударился спиной обо что-то твердое. Между лопаток будто ковырнули огнем. А Капустин уже сел сверху, придавил локтями руки Выхина и стал бить того по лицу – все так же хаотично, много, куда придется. Щеки Выхина вспыхнули от боли, рот наполнился кровью. Голоса в голове кричали с надрывом:

Ответь ему!

Убей! Убей! Убей!

Сделай ему шляпу из гвоздей!

Ну же, ну! Не сдавайся!

– Я тебя, сучёныш, научу старших уважать! – шипел Капустин, раздавая удары.

Выхин думал, что потеряет сознание. Боль залилась ему в глаза, в рот, в ноздри. Он извивался, пытаясь высвободиться, вырваться, и в какой-то момент смог выдернуть правую руку – тут же, не задумываясь, тяжело опустил кулак с камнем на висок Капустина. Потом еще раз, вкладывая остатки сил.

Капустин нелепо крякнул, потянулся руками к голове. Кожа на виске содралась, проступила ярко-красная в солнечном свете кровь. Выхину захотелось, чтобы крови стало еще больше. Он вывернулся, повалил Капустина в чавкающий холодный мох и уже теперь сам забрался сверху.

– Ну кто теперь сучёныш? – пробормотал он.

Убей! Убей! Убей!

Крики захлёбывались желанием.

Выхин размахнулся и что есть силы ударил Капустина по носу. Что-то хрустнуло, Капустин взвыл от боли. Выхин, не останавливаясь, ударил еще несколько раз, пока нос не превратился в размазанное кровавое месиво. Свободной рукой придержал обмякшего Капустина за челюсть, приоткрыл тому рот и несколько раз с наслаждением и злостью ударил аккурат по зубам, ломая их. Появилась прекрасная мысль – подчиняясь ей и голосам в голове, Капустин разжал пальцы и позволил холодному светящемуся камню упасть Капустину в рот. Капустин захрипел и закашлял.

– Нет, брат, за слова надо отвечать, – сказал Выхин чужим голосом и с силой затолкал камень в горло так глубоко, как только мог.

Капустин выкатил глаза, сипло пытаясь вздохнуть. У него не получалось. Он сучил ногами6 елозил во влажном мхе. Пальцы его сжимались и разжимались. Это было так смешно, что Выхин не удержался и рассмеялся. Голоса в голове рассмеялись тоже. Мир вокруг смеялся. Река, деревья, горы, крохотный городок, море. Смеялись все, до тех пор, пока Капустин не перестал корчиться и не умер.

В этом момент внутри головы Выхина что-то оборвалось. Смех перешел в тяжелый лающий кашель. Из тела будто в мгновение ока выдернули стержень адреналина, и Выхин почувствовал невероятную слабость. Не было в его жизни состояния хуже. Он сполз с распластанного тела Капустина и лежал так несколько минут, ощущая, как немеет от холода щека, а морозная влага заползает под воротник.

Твари божии спросили:

Ты счастлив?

– Нет, – ответил он, с трудом шевеля губами. – Что мы натворили?

Пришёл страх, вытесняя все остальные чувства. Выхин поднялся на коленях, вперился взглядом в мертвеца. Капустин смотрел в небо бездвижными глазами. Из рта неторопливо, как ленивая змея, сползала по щеке струйка крови.

Мы получили удовольствие

Получили твою злость и его страх

Вкусные эмоции

Тебе разве не понравилось?

Они перебивали друг друга, стараясь говорить громче, громче, в конце концов просто стали орать внутри головы, так, что Выхин зажал уши руками. Не помогло, конечно. Он сам позволил тварям божиим забраться в его мысли, и теперь они вольны были делать там, что захотят.

– Я не просил никого убивать. – Пробормотал он.

Но ты ведь почувствовал удовольствие от смерти?

– Нет. Это было ваше удовольствие не мое.

Но злость ведь была твоя, настоящая? Разве не так? Это ты позволил ей вылиться наружу сладким тягучим нектаром. О, как давно мы не вкушали такие сладости! Скорее, друг, отнеси нас к семье, мы хотим поделиться. Очень хотим.

Злость действительно была его. Выхин растерянно осматривался, не понимая, что делать. Злость была… увеличенная тысячекратно, неподвластная, дикая злость. Выхин и не подозревал, что она есть в нем…

Кусок льда с хрустом откололся от берега, упал в мутную воду и поплыл, покачиваясь, среди оголенных гнилых веток, иссохших стволов деревьев. Над головой испуганно взметнулась стайка птиц – Выхин ощутил себя такой вот птицей, которая теперь всю жизнь будет бояться каждого шороха, писка, резкого движения. Что бы ни произошло дальше.

Он поднялся, подковылял к вещам Капустина. Взял пластиковое ведро и набрал его до краев ледяной водой. Вокруг – на камнях, на льду и на траве – сверкали капли крови. Выхин с силой вылил воду, разметая кровь по сторонам. План действий пока не сформировался окончательно, но что-то надо было делать. И чем быстрее, тем лучше. Скоро сюда придут друзья Капустина, и если Выхин не успеет… то, что тогда?..

Голоса притихли, видимо, выжидая.

Выхин набирал воду, выливал, набирал снова, заливал берег. Вспотел стремительно. Солнце жалило затылок и пекло глаза. Через несколько минут Выхин остановился, снова разглядывая мертвого Капустина.

Сначала хотел сбросить его в реку – пусть плывет к водопадам. Но сообразил, что таким образом Капустина найдут уже к обеду. А надо, чтобы не нашли, верно? Тогда жизнь почти не изменится. Тогда можно будет как-то побороть страх, или научиться жить вместе с ним – но в целом жизнь останется, как и прежде. Будущее останется!

Он собрал вещи Капустина и отнес их глубоко в лес, закидал ветками, клочками мха. Вернулся, взял Капустина подмышки – тяжелый, зараза – спустился с ним в реку, погрузившись в воду сантиметров на двадцать. Поток хотел вырвать тело, утащить за собой, но Выхин медленно потащил Капустина против течения, подальше от места с вещами.

Тело безвольно болталось из стороны в сторону. Мертвый Капустин будто пытался поймать стеклянным взглядом взгляд Выхина. Вода заливала его глаза, рот.

Выхин брел по реке минут десять. Вещи Капустина давно скрылись из вида. В ушах колотилось сердце. Ноги промерзли, ботинки сделались тяжелыми и постоянно цеплялись за что-то на дне.

Брось его, - шептали твари божии. – Он нам больше не нужен

– Ага, я вам тоже не нужен, видимо, – огрызался Выхин, клацая зубами от холода.

В тебе еще много злости, ты вкусный

Много злости – какие верные слова. А злость, смешанная со страхом, вызывала еще более неожиданный эффект.

В какой-то момент Выхин решил, что хватит – он уже достаточно далеко. Выбрался на каменистый берег, тяжело уронил Капустина, а сам отошел на пару метров вглубь леса, выглядывая удачное место. Он и сам не понимал, что конкретно ищет, но взгляд уцепился за участок голой земли возле поваленного ствола. Редкими кусками торчал мох, а серый песок блестел на солнце.

Выхин подошел ближе, ткнул сначала носком ботинка, потом присел на корточки и принялся копать двумя руками. Зачерпывал влажную землю, вгрызался пальцами в ледяную мякоть. Он старательно копал, пока не заболели руки, потом вернулся к реке – умыться и отдохнуть. Стащил куртку, разулся – поставив обнаженные участки тела солнцу. В кои-то веки обрадовался весеннему теплу. А ведь хорошо было вокруг, тихо и свежо.

Вернулся. Нашел в лесу крепкую палку – стал разбивать ею землю, а вычерпывал плоским камнем, подобранным на берегу. Работа шла медленно. Голоса в голове шептались между собой, но старались не мешать. Выхин все еще был зол на них, а они чувствовали злость – мало того, знали все его мысли.

На дне неглубокой ямы собралась грязная вода, торчали корни деревьев. Выхин забрался туда ногами, расширил края. Он не знал, сколько времени провел, копая яму, но понимал, что нужно торопиться. Друзья Капустина наверняка уже пришли – какое-то время они будут ждать, потом или отправятся без него или пойдут на поиски. Вещи найдут быстро, и тогда…

Выхин вернулся за Капустиным. Взвалил на себя, донес до ямы, уложил, старательно вдавливая набухшую от влаги куртку и непослушную, словно закостеневшую, голову.

Капустин выглядел нелепо и страшно в этой яме. Глядя на него, Выхин почувствовал клокочущий ужас, поднимающийся из глубин сознания.

Как он мог такое совершить? И главное – зачем?

Андрей-бармалей, сделал шляпу из гвоздей!

Голова в голове захихикали, не сдержавшись.

Тогда Выхин стал вытаскивать камни и бросать их в самодельную могилу. Один за другим. Светящиеся, холодные, с яркими узорами на влажных боках. Выбросил все, а потом начал засыпать могилу землей.

Казалось, он слышал крики этих камней. Они просили остаться, вернуть их обратно в кенотаф. Просили одуматься, не бояться, статьи их другом. Много о чем просили… но проблема была в том, что Выхин не хотел их слушать. Не сейчас.

…Могилка вышла убогой. Клочья сырой земли лежали кое-как, издалека было видно, что здесь недавно что-то вырыли, а затем закопали. Вряд ли, когда начнутся поиски Капустина, этот участок обойдут стороной.

Выхин посидел немного на берегу, разглядывая могилу. Голосов он больше не слышал. Но было что-то другое, внутри головы засело страшное ощущение пустоты. И еще ожидание, что его скоро поймают – твари божии или твари людские, не важно. Он совершил поступок, за который рано или поздно придется заплатить. А значит, нужно бежать.

Ощущение еще не было настолько сильным, чтобы Выхин сразу вскочил и бросился наутек. Но мысли уже появились: сбежать обратно в Мурманск, или к бабушке. Куда угодно из этого городка. Спрятаться.

Он оделся и обулся, старательно замел следы на берегу, разбросал веток, камней, куски льда. Когда стал углубляться в лес, услышал смех и крики. Остановился за деревьями, невидимый. По реке одна за другой проплыли три байдарки. Веселые люди перекрикивались между собой, шутили и продолжали смеяться. Байдарки скрылись за ближайшим коленом. Выхин дождался, пока затихнут вдалеке голоса и останутся только привычные звуки леса.

Потом он ушел домой, чтобы уже следующим днем отправиться на поиски Капустина вместе с Элкой.

2.

– Кенотаф, – эхом отозвалась Алла, возвращая Выхина в настоящее.

Он часто-часто заморгал, не понимая, что происходит, почему вновь оказался в тесной захламленной кухне, окна которой были плотно занавешены – сквозь занавески пробивались лучи жаркого летнего солнца, но в самой кухне было холодно, так холодно, что дрожали плечи и зубы.

– Ты помнишь, где находится пещера? – спросила Алла. Она всё ещё держала ладонь Выхина в своей ладони. Поглаживала кожу большим пальцем. – Это ведь из-за неё, проклятой, да? Камни уговорили тебя…

– Забыл. Долгое время не вспоминал, да и не хотел вспоминать, – ответил Выхин. – Не нужно мне это было, понимаешь? В тот же день я решил, что больше никогда не пойду к пещере и не возьму ни одного камня. У меня оставалось три штуки, спрятал сразу же, как пришел. Они умирают, рано или поздно. Голоса в голове умирают, если долго не питаются чужими эмоциями. А я же мелкий был, ну и надеялся, что камни в квартире быстро сдохнут. Твари эти божии… никакие они не божии. Бесы, черти, кто угодно.

– Ты от них бегал всё это время? И как, успешно?

Выхин помотал головой.

– Твари божии везде. В чашке с кофе. В заброшенных домах. Среди людей и снов. В забытых лицах. Рано или поздно они меня находили. Где угодно. Требовали, чтобы я вернулся. Угрожали… Не нужно было бегать. Нужно было в тот же год всё решить. Завалить землей эту чертову пещеру. Взорвать или ещё что-то с ней сделать. Эти паразиты… твари… Я не знаю, помогло бы или нет, но так устал бегать, что мне всё равно. Пусть придут – и убьют.

– А ко мне-то зачем пришел, Выхин? Думал, защиту найти? После того, как искалечил жизнь?

– Не у тебя, – пробормотал он растерянно. Мысли путались. – У Ленки. Глупо, правда? У четырнадцатилетней девочки решил выспросить, что делать дальше. Она у тебя умная, энергетик такой, как мы были двадцать лет назад. Полная оптимизма, болтливая… Никак в толк взять не могу, как же это она пропала…

Выхин осекся, посмотрел на Аллу и понял, что из ноздрей у нее торчат кончики спичек, серными головками в стороны. По губам размазалась густая черная кровь. И вместо слез из глаз тоже наползали на щеки полоски крови.

– Что ты наделал, дурачок? – всхлипнула Алла, слизывая языком кровь. – Что же ты наделал…

Вокруг зашевелились тени, отделились от занавесок и стен. Скрипнула кухонная дверь. Выхин резко развернулся, увидел в дверном проеме Мару. Только она была не взрослой красивой женщиной, а толстой уродливой девочкой в свадебном платье.

Воздух мгновенно наполнился сладкой горечью гнили и влагой лесной земли. Запахом перегноя и мха. Из-за Мары выступил Капустин: пацан в зимней пухлой куртке, ярких перчатках, с отверстием вместо правого глаза. На голове нелепо, карикатурно, набекрень была напялена шляпа. Она ощерилась в стороны шляпками гвоздей, а толстые острые концы проткнули в некоторых местах кожу на черепе.

Выхин тяжело поднялся. Сжал кулаки, готовый защищаться в случае чего. Как вчера на кладбище. Как в своих беспокойных снах.

– Это все камни в твоей могиле. Они помогли выжить, да?

– Я разве похож на того, кто выжил? – развел руками Капустин. – Ни разу не Гарри Поттер. Мне не повезло, никто не отразил проклятие и не подал руки в нужный момент.

Лицо его, как и лицо Мары, было покрыто инеем. Жирная девочка то и дело облизывала губы серым распухшим языком, а губы трескались и замерзали вновь. Выхин посмотрел на Аллу и с ужасом понял, что Аллы больше нет, а есть маленькая светловолосая Элка. Она будто съеживалась в огромных одеждах взрослой женщины. Нос кровоточил. Элка смотрела на брата с восхищением и радостью. Лицо ее тоже затянула тонкая корка инея.

– Твари божии передают привет, – сообщил Капустин чужим голосом. – Очень жаль, что они не могут проникнуть в твою голову и посмотреть, где же затерялась эта проклятая тропа к кенотафу. Поможешь?

– Твари умирают, – ответил Выхин. – Послушай, ни к чему это. Не нужно их слушать. Постарайся сопротивляться, и рано или поздно они перестанут владеть твоим разумом.

– Что тогда? – хихикнул Капустин, и из рта его упали на пол кусочки льда вперемешку с грязью, скрюченными корнями и извивающимся дождевым червем. – Я сгнию в новой могиле, но уже без возможности когда-либо выбраться? Нет, спасибо. Этой вечности мне хватило. Давай-ка лучше сделаем так, жирная башка: ты ведешь нас к пещере, а мы…

Элка вдруг встала с табурета, легко стряхивая, как шелуху, армейскую рубашку и брюки цвета хаки. Осталась обнаженной, подростково-костлявой, с бедной, синюшной кожей, на которой двумя пятнышками горели крохотные красные соски. Грудь еще не сформировалась как следует, а на лобке не росли волосы – разглядывая Элку, Выхин вдруг почувствовал яркий детский стыд, как много лет назад, и поспешно отвернулся.

– Погоди, Андрей, – сказала Элка хриплым и прокуренным голосом. – Погоди… Что-то не укладывается в голове.

– В твоей тесной мелкой головешке! – буркнул Капустин уже своим, подростковым голосом. – Ну что там может быть?

– Ленка, Ленка не укладывается. Не могу взять в толк, куда она делась, и почему вдруг объявилась. Не ты ли в этом замешан?

Капустин небрежно шевельнул плечом.

– Подумаешь… Еще одна мелкотня. Ты же со мной. Нашла! Сколько лет искала, и вот мы вдвоем.

– Не слушай его! – перебил Выхин, вдруг ухватившись за спасительную соломинку. – Твари божии, голоса! Это они, а не твой брат. Посмотри! Он – труп ходячий! И вас обращает в такие же трупы, в дразнилки, наполняет злостью, уродует! Я еще видел Вано и Сашку Лысого… и еще Степу, тихого самого из вашей компании. Всех изуродовали! И если дать им волю, то не остановятся, не закончат на мне. Там, в кенотафе, этих камней сотни. Твари ждут, когда я к ним приду и помогу выбраться. И знаешь, что будет потом? Они всех вас сожрут, как чуть было не сожрали меня! И, возможно, сожрали твою дочь!

Пока он говорил, тени вокруг начали обретать плоть. Около кухонного шкафа показался Сашка с проломленным в нескольких местах черепом и разорванным до ушей ртом. Он что-то жевал, причмокивая. В руках держал хоккейную клюшку.

А в пятне плесени на месте холодильника появился Толик – очень худой паренек с невероятно длинной шеей. Из ушей его пучками торчал мох, а штаны были мокрые в причинном месте… «Толик парень неплохой, только ссытся и глухой»

– Я дал тебе выговориться только потому, что уважаю сестру, – прервал Выхина Капустин. – А теперь, жирдяй, к делу. Надо сходить в лес. Отведи меня, а потом гуляй, где хочешь, рисуй дальше свои картинки, перебегай из одного города в другой, мне дела нет. Элка, сестричка, надень что-нибудь, не позорь брата.

– А ты ведь мог сожрать Ленку и нашего пса, – сказала Элка негромко. Она все еще стояла, обнаженная, в тяжеленых армейских сапогах, на подошвах которых налипла грязь. – Только так ты и выживал. Жрал людей, которым не повезло пройти мимо твоей могилки. Взрослых ты бы не одолел, а вот подростков, животных – запросто.

Капустин вдруг крикнул срывающимся подростковым голоском, капризным и злым:

– Не говори так! Что значит «жрал людей»? Отвратительно звучит! Я пытался выжить, как ты не понимаешь! Лежал под камнями двадцать лет! Что такое двадцать лет для мальчишки? Вечность! Мы держались друг друга, чтобы была хоть какая-то надежда. Я и твари божии. И всё из-за кого?

Резким движением он сорвал с головы шляпу, сдирая кусочки оледенелой кожи острыми концами гвоздей. Самый длинный гвоздь с чавкающим звуком выскочил из глазницы, и на лицо Выхина упало несколько ледяных капель. Он отшатнулся, как раз вовремя, потому что Капустин едва не ударил шляпой ему в живот.

– Не смей! – закричала звонко Элка.

– А то что? – подражая ей, Капустин вытянул шею, но тут же замахнулся шляпой над головой. – Что ты сделаешь, козявка-малявка? В тебе же ненависти едва ли не больше, чем во всех нас! Парни, хватайте жирдяя, хватит медлить.

Выхин не сдал ждать, когда его схватят. То ли страх подстегнул, то ли рефлексы. Едва Сашка замахнулся клюшкой, как Выхин ринулся на него, опустив голову, подмял собой, обхватил подростковое тело и с силой вжал в стену. Сашка крякнул, разорванный рот раскрылся, и из него посыпались Выхину за шиворот, на лицо мелкие колючие осколки снега. Кулаками Сашка молотил по спине Выхина, не особо причиняя ему вред. Зато сам Выхин, не сдерживаясь, тяжело опустил огромный кулак Сашке на голову. Потом ударил по нижней челюсти (звонко клацнули зубы, и сквозь порванную кожу брызнула кровь), и еще раз – аккурат в нос, ломая, вдавливая внутрь.

На спину Выхину кто-то прыгнул, ударил больно и остро в область почек. Выхин почувствовал, как ноги делаются ватными. Капустин засмеялся. Выпустив окровавленное, обмякшее тело Сашки, Выхин запустил руки за спину, нащупал фату, платье, пухлые руки, перехватил их и потащил вперед, одновременно разворачиваясь. В кухне стало слишком мало места. Что-то со звоном упало на пол. Перед лицом мелькнул Толик, дыхнуло лесным перегноем и мочой.

Толстая, но вертлявая Мара перевалилась через плечи Выхина и тут же впилась зубами ему в щеку. Он почувствовал, как оттягивается вниз веко, как резкая боль стремительно поднимается к вискам и стремится по затылку, вниз. Не глядя, ладонью ударил несколько раз, угодил в мягкое, податливое, холодное – челюсти Мары разжались.

Справа увидел Капустина с ржавым гвоздем, зажатым между пальцев в кулаке. Понял, что Капустин ударит в лицо, начисто забыв о том, что собирался с его помощью найти кенотаф. Не до трезвого расчета было. Типичный подростковый импульс.

Но в это время распахнулось кухонное окно. С хрустом выломались пластиковые держатели, левая рама выскочила из коробки, и выскользнувшее стекло упало на пол – но не разбилось, а покрылось густой сетью трещин.

Занавески взлетели от знойного горячего ветра, ворвавшегося в кухню, и Капустин понял, насколько сильно он вспотел и устал. Болело в области поясницы. Щека конвульсивно подрагивала, кровь текла по губам, по шее.

– Господи! – сказала Элка своим взрослым голосом. – Господи, господи, господи, это ты?

В окне на корточках сидела Ленка, в коротких джинсах, порванных на коленках, в светлой какой-то футболке, с растрепанными волосами, измазанная грязью и пылью. Живая, казалось бы, и здоровая. Разве что кожа бледная, не по-летнему, да глаза почему-то светились в кухонном полумраке.

– Выхин, скорее, ко мне! – закричала Ленка, протягивая руку.

Выхин отбросил Мару в сторону застывшего Капустина.

– Лена, Леночка моя! – голос Элки ломался, становился грубее, взрослее. Да и сама она стремительно менялась. Старела. Выпучился одрябший живот, плечи поникли, кожа потемнела и покрылась где-то пятнами и родинками, где-то темными переплетениями вен. Фигура стала рыхлой, бесформенной, заострились скулы и поредели волосы. – Лена, господи! Не уходи, пожалуйста! Не уходи еще раз!

Ленка или не услышала, или сделала вид, что не слышит. Только тряхнула головой, так, что спавшие волосы закрыли левый глаз.

– Помню тебя, девчонка, – неожиданно произнес Капустин.

В кухне вдруг прекратилась суета. У ржавой раковины застыли Сашка и Толик, держа клюшки, будто мечи. Мара сидела у ног Капустина, теребя пухлыми ручонкамиразодранную фату. Рот у Мары был в крови.

– Конечно, помнишь. Я вкусная была, да? Желанное блюдо для твоих тварей, – сказала Ленка. – Выхин, ну же, давай быстрее.

– Он никуда не пойдет. По крайней мере с тобой. – Капустин будто вспомнил, что в кулаке у него зажат гвоздь острием вперед и вскинул руку перед собой. – Откуда ты вообще взялась, интересно знать?

– Долгий разговор. Нам ни к чему.

Капустин пару секунд размышлял. Из пустой глазницы его медленно выполз извивающийся червяк и упал к ногам. Его тут же подхватила Мара и забросила в рот, громко чавкая.

– Ты права. Нечего разговаривать, – Капустин замахнулся и бросил гвоздь в Ленку, отдновременно проворно подскакивая к Выхину. Что есть силы толкнул его в живот головой. Тяжелый цилиндр вышиб из Выхина воздух.

Выхин не успел заметить, увернулась ли Ленка от гвоздя. Не осознавая, что делает, он замолотил руками по Капустину, по воздуху, целясь куда угодно. Перед глазами потемнело.

Кто-то болезненно вскрикнул. Ледяные пальцы вцепились Выхину в разодранную щеку, стали раздирать кожу, чтобы проникнуть внутрь. Выхин заорал от боли, нащупал чужую руку, вывихнул её, ломая кость.

Хватка сразу ослабла. Выхин развернулся, шаря глазами по темной кухне, увидел Сашку, бегущего к окну – бросился наперерез, сделал подсечку и упал сам. Вдвоем они покатились по полу и врезались в холодную батарею. Клюшка со стуком отлетела в сторону. Рядом Выхин увидел обнаженную, растрепанную Аллу, бросившуюся с кулаками на Толика. Она закричала громко и страшно:

– Это моя дочь! Моя дочь, я говорю!

На Выхина посыпались удары, он и сам ударил вслепую несколько раз, а потом вдруг услышал громкий гулкий хруст, будто что-то сломалось внутри его головы. Удары прекратились, Сашка вытянулся, стоя на коленях, безобразно улыбаясь разорванным ртом и вращая глазами, будто был старой игрушкой из детства. Между зубов его хлынула темная кровь. Выхин увидел Ленку, которая спрыгнула с подоконника, держа наперевес подобранную клюшку. Она замахнулась и ударила Сашку по затылку. Потом еще раз. От каждого удара Сашка дергался, рот его открывался все больше и больше, а кровь брызгами летела в стороны.

Где-то сбоку продолжалась возня. Капустин крикнул:

– Не сметь!

Но Выхин не оборачивался, чтобы посмотреть. Не находил сил. Он наблюдал, как Ленка разбивает голову Сашке. В конце концов Сашка медленно прислонился плечом к стене и сполз на пол. Глаза его закатились, кровь толчками выходила из разорванного рта.

Ленка отбросила клюшку. Протянула руку, помогая Выхину подняться.

– Ну ты и тяжелый, – пробормотала она. – Дуй за мной!

Перед глазами все еще бегали темные пятнышки. Боль тянулась от поясницы, ниже, к ногам, забирала силы.

Выхин все же обернулся.

Рядом стояла Алла, спиной к окну, растопырив руки в стороны. В кулаках у нее были камни. Те самые. Они слабо светились и переливались голубым светом. При виде их у Выхина мгновенно прострелило в уголках глаз. Он зажмурился – под веками всплыли забытые лица. Открыл глаза, но лица не исчезли сразу, а плавно растворились, посылая ему дружественные и радостные улыбки. Твари божии соскучились.

Капустин и его прихвостни сгрудились у входа на кухню. Ободранные обои, пол, кухонная дверь – все пространство вокруг покрылось густым слоем инея. Он подбирался к ногам Аллы и медленно испарялся белой дымкой.

– Элка, не дури, – сказал Капустин. – Не надо вести себя так, будто тебе и правда четырнадцать лет.

Ленка коснулась плеча Выхина. Она уже забралась на подоконник. Шепнула одними губами: «Бежим».

Выхин задержался на мгновение – в его голове крутились сотни мыслей, тысячи лоскутов воспоминаний, миллионы эмоций – потом развернулся и тоже полез через окно.

– Как там в кино, помните? – услышал хриплый голос Аллы. – Вы не пройдете!.. Как же мне надоело решать эти ваши дурацкие мальчишеские вопросы.

Она действительно не даст им пройти. Ради дочери, не ради Выхина.

Выхин же перевалился через подоконник, свесился на руках и спрыгнул в кусты. Летняя жара облепила, как рой назойливых мух. Ленка схватила его за руку и потащила наискосок по газону, к тротуару, затем через дорогу – и в густой летний парк.

Он обернулся всего один раз, но разглядел лишь черный квадрат окна, в котором тонул свет уличного фонаря.

Глава десятая

1.

На площади было многолюдно.

Только здесь, вынырнув из проулка в обычную жизнь города, Выхин понял, что его не догонят и не нападут. Он устал бежать, задохнулся горячим воздухом и вспотел страшно. Остановился. Ленка остановился тоже, поправляя лямку рюкзака. На обнаженных коленях у нее, выглядывающих сквозь дыры в джинсах, проступили капли крови.

– Ленка-пенка, драная коленка, – сказала она, усмехнувшись. – Никогда бы не подумала…

– Не подумала что?

– Что стану предметом дразнилок после смерти.

Выхин, отдышавшись немного, подошел ближе и взял Ленку за плечи. Ленка была живой, теплой, костлявой. В общем, обычной девчонкой, которые крутились вокруг в множестве.

– Ты не дышишь?

– Конечно нет, дурачок. Такой большой, а не можешь поверить глазам своим? Как ты вообще сразу не догадался?

– А кто бы догадался? Ты же… ты же…

– Какая? Обыкновенная? Как живая? – Ленка легко стряхнула с плеч руки Выхина, пошла через площадь, мимо фонтана. Выхин поспешил за ней.

– Ты не похожа на призрака или на этих, которые с Капустиным. В тебе нет ничего такого, чтобы догадаться.

– Я не дышу, – сказала Ленка. – И еще я не выросла. Мне как было четырнадцать с половиной, так и осталось. От меня пахнет землей, перегноем, мхом, мёртвыми насекомыми. Знаешь, почему? Потому что дядя и его твари меня сожрали.

Ленка бросила эту фразу мимолетом, будто не было в ней ничего важного, но Выхин почувствовал, как затылок снова оледенел. Огляделся, выискивая взглядом знакомые фигуры. У фонтана столпились зеваки, слушающие музыканта. Тот бренчал на гитаре песню Цоя; пел отвратительно, но старательно. У каждого нелепого магазинчика вытянулись очереди – туристы набирали на память сувениры. Капустина и его прихвостней здесь не было и быть не могло, но почему-то не оставляло ощущение, что они наблюдают. Где-то неподалеку. Вряд ли Капустин вот так запросто сдастся, особенно после произошедшего в квартире у Аллы.

– Куда мы идем?

– Понятно куда. Ты отведешь меня к кенотафу.

Выхин остановился. Ленка остановилась тоже, развернулась, напряженно покусывая губы. Спросила:

– А ты как хотел? На что рассчитывал?

– Я не могу туда вернуться. Ты не понимаешь, что может произойти, если я спущусь в пещеру. Камни… ждут меня. Лица эти вокруг. Голоса тварей божиих. Я столько лет бежал от них, чтобы вернуться? Нет, это опасно, глупо. Не нужно нам.

– Не нужно тебе, – уточнила Ленка. – Ты эгоист, Выхин. Форменный бесчеловечный эгоист. Неужели не понимаешь, что всё это произошло только из-за тебя? Двадцать лет назад переломал судьбы людей и сбежал. Думал, всё рассосется само собой? А оно не рассосалось. Сколько людей исчезло за это время в лесу? Скольких сожрали твари? Я последняя, Выхин, но были и передо мной. Кто-то из туристов, местные подростки, одна пожилая женщина – их останки лежат там до сих пор. Тебе их не жалко?

Ему внезапно захотелось спрятаться в крепости из одеял и стульев. Чтобы никого не видеть и стать невидимым. А потом сбежать. Это ведь просто, Выхин сто раз так делал: нужно всего лишь отправиться на вокзал, купить билет на поезд или автобус, ехать несколько часов без перерыва, а потом в очередном захудалом городке снять гостиничный номер. Не обязательно дорогой, какой угодно сойдет, лишь бы были стулья и одеяла, лишь бы была возможность спрятаться.

– Выхин! – прикрикнула Ленка. – Не смей сбегать! Не сейчас!

Он развел руками:

– Зачем мне здесь оставаться?

– Чтобы спасти меня, мою маму, остальных.

– Я ведь не супергерой, Ленка. Всю жизнь убегаю. Что мне делать с этими тварями? Как их победить?

– Просто отведи меня в пещеру, дальше я сама что-нибудь придумаю… Ну почему ты такой дурачок, Выхин? Почему с тобой так сложно? – Ленка сдернула с плеча рюкзак, звонко расстегнула молнию и вытащила изнутри старую смятую тетрадь. Протянула. – Вот. Твои рисунки из кенотафа. Помнишь, как ты злился, когда рисовал каждого из друзей Андрея? Помнишь, что хотел с ними сделать? Это всё здесь. Ты не боялся двадцать лет назад. Дрался, заступался, защищал. А теперь убегаешь…

– Тогда я глупый был, и не знал, что за твари скрываются в пещере.

Он не хотел брать тетрадку, но все же взял, осторожно пролистал, вспоминая каждый образ, что запечатлел на листах в клеточку. Сегодня эти образы ожили, такие же злобные и уродливые, как рисунки. Сегодня Выхин понял, насколько сильно их боится.

– Мне нужно бежать, – пробормотал он. – Это единственное, что я умею.

Ленка взяла его за запястье и потащила сквозь толпу людей. Выхин не сопротивлялся. Галдящая, потная, раскрасневшаяся масса обступила со всех сторон. Гитарный ритм стал сильнее, звонче.

Чурчхела! Пахлава! Казинаки! Фото с обезьянкой!

Магнитики, только у нас!

Вареная кукуруза! Шашлык! Налетай, торопись!

Он втянул голову в плечи. Толкнул кого-то ненароком. Боязливо улыбнулся. Зацепил развешанные на углу какой-то палатки талисманы – ловцов снов, веера, звенящие стеклянные побрякушки. Жаркий воздух высушил губы и лоб.

– Куда мы идем?

Ленка остановилась у крохотного тира. Из посетителей тут был только невероятно толстый человек в сине-полосатой тельняшке. Склонившись над стойкой с духовым ружьем наперевес, он стрелял по мишеням, мазал, шумно, на выдохе бормотал: «Ёкарный бабай», и стрелял вновь.

– Я тут работала, – сказала Ленка. В полумраке были видны картонные фигурки зверей, пустые банки и пластмассовые солдатики, подвешенные в разных местах на стене. Чуть левее у стойки стоял веснушчатый пацан лет пятнадцати и беззаботно курил.

– От мамы карманных денег не дождешься, вот и приходилось подрабатывать, – продолжила Ленка вполголоса, но её все равно было хорошо слышно сквозь окружающий гвалт и «ёкарный бабай». – В субботу на тире, с шести утра. В воскресенье чуть дальше по площади, продавала сладкую вату. Это наша туристическая зона, здесь всегда много денег оставляют. Можно было неплохо поднять за выходные или каникулы. На школьные завтраки точно хватало.

Толстяк попал в алюминиевую банку и радостно взвыл. Прицелился снова.

– Чтобы прибежать сюда в шесть утра, мне нужно было встать в половину пятого, – сказала Ленка, – Готовила завтрак на себя и на маму, потом выходила гулять с собакой. Гуляла в лесу. Все ведь здесь знакомое, родное и безопасное. В пять утра, представь. Тихо и хорошо. Ветерок, запах леса, деревья кругом… Там меня и сожрали.

Толстяк попал снова, вздернул руки к голубому небу. Обнаружил пьяным взглядом стоящего рядом Выхина и заголосил:

– Видал? Видал, братишка, как стрелять надо! ВДВ, это тебе не стройбат, ёкарный бабай! Это сила, брат!

Ленку он или не замечал или не видел вовсе. Выхин несколько раз кивнул, не вступая в разговор, и когда толстяк отвязался, сказал:

– Я понял, не надо больше. Ты спасла мне жизнь, поэтому за мной должок. Понимаю, к чему клонишь, и проведу тебя к кенотафу. При условии, что лес позволит найти дорогу. Всё не так просто, как кажется. Может быть, мы с тобой заблудимся. Или наткнемся на Капустина снова. Или вообще никогда не выйдем к нужному месту. Я не обещаю, понимаешь?

– Надо хотя бы попытаться, – ответила Ленка.

Звякнула очередная подстреленная банка. Толстяк взвыл от радости, и Ленка, делано закатив глаза, поспешила прочь от тира.

– Так себе у тебя была работенка, – заметил Выхин, догоняя её.

– Я хотя бы не бегала из города в город всю жизнь. Просто тихонько разлагалась.

2.

Алла чувствовала, как холод пропитывает ее кожу, забирается в легкие, в мозг. Микроскопические льдинки царапали внутри глаз. Ноздри забились снегом, а в крови – почти наверняка – вместо эритроцитов плавали снежинки.

Она боялась пошевелиться. Боялась, что расколется, как хрупкая ваза, от неосторожного движения. Ладони прилипли к коленям. Шея напряглась. Еще бы закрыть глаза, закрыть раз и навсегда, чтобы не видеть всего, что происходит на кухне.

На расчищенном прямоугольном столе лежало тело Сашки Грушина. Он больше не походил на изуродованного шрамами пацана-каратиста, рот не был забит пирожками вперемешку с выбитыми зубами – потому что рта не было, как и всего лица. Сашка снова стал взрослым, но – мёртвым. Голова его напоминала большую распухшую сливу. Кожа кое-где лопнула, сквозь нее сочился желтоватый гной вперемешку с льдинками тающего льда, травы и мха. Волосы вылезли клочьями, а левое ухо почернело и съежилось. Мёртвого Сашку будто провернули несколько раз, как влажную половую тряпку, да так и оставили.

Алла вспомнила, что Сашка работал в поликлинике водителем скорой. Пару раз, когда Алла вызывала врача, Сашка тоже приходил с участковым, развлекал разговорами, нелепо шутил и, отковырнув пальцами тугую форточку, курил едкие сигареты без фильтра. Милый был парень, хотя так и не обзавелся семьей, жил с мамой что ли, или со старшей сестрой в однушке через три квартала отсюда.

– Я бы сказал, что смерть что-то символизирует, но это чушь. – Голос Капустина выбрался из прошлого, звонкий, с хрипотцой. Давно забытый. – Умер и умер. Невелика потеря. Сашка был туповат, хоть и исполнителен, за что и поплатился. Любому понятно, что нельзя вставать спиной к агрессивному призраку. Детство кончилось. Аминь.

Он и его изуродованные друзья стояли вдоль стола. Маро – самая страшненькая, похожая на обезумевшего разжиревшего гремлина – шумно втягивала носом индевеющие сопли и не сводила с Аллы злобного взгляда. Они недолюбливали друг друга много лет назад, и сейчас ничего не изменилось.

– Я скажу ей «фас», и она начнет кусаться, – Капустин повернулся к сидящей на табурете сестре. – Маро красавица и умница, настоящая невеста. Кому угодно перегрызет глотку за меня. Так ведь?

– Спрашиваешь! – хихикнула Маро. – Дайте мне вилку или нож, а? Эта с-сучка позволила убить Сашку, а жирдяй сбежал!

Алла вздрогнула. Она одна оказалась тут взрослой. Одна, кажется, соображала, что происходит. А еще, что было самым страшным, помнила, как обратилась в Элку, стала девчонкой со спичками в носу. В тот момент ее взрослые мысли вдруг растворились, уступив место ярким детским эмоциям, несвязным импульсам, страшной энергии, которая всю жизнь будто бы скрывалась где-то внутри и теперь высвободилась. Только это была не настоящая Элка, а карикатурная, шаблонная, сотканная из воспоминаний.

И еще голоса в голове.

Мы так рады тебя видеть.

За знакомство, что ли?

Ты похожа на дочь. О, как вы похожи!

Они лишали воли и опутывали сознание липкой паутиной. С ними стало хорошо. Элка им верила, потому что только дети способны принимать за чистую монету самое невероятное, что вообще может случиться в жизни.

Брат, это все, что у тебя есть!

Иди к нему!

Обнимитесь, мои родные!

Станьте единым целым!

Останьтесь детьми!

Она бы пошла, обнялась, и пусть все вокруг пропадет пропадом. Если бы не Выхин и Ленка. Если бы настоящее так настойчиво не стучалось в черепную коробку. Стучалось, стучалось – и достучалось.

Брат оказался возле нее. Полумрак больше не скрывал уродства смерти на его лице. Из левой глазницы торчал острый конец гвоздя, а вокруг шевелилась влажная красноватая масса. Рваные дыры в щеках обнажали полусгнившие зубы. Кожа на лбу, вокруг носа, под глазами разбухла, натянулась синими прожилками.

– Признайся, тебе страшно видеть меня таким? – спросил Капустин, опускаясь перед Аллой на колени. Он положил ладонь на её ладонь, словно укрыл холодом. – В твоей голове, там, в воспоминаниях, в образах и мечтах я все еще обычный старшеклассник со светлыми волосами, курносым носом, такой задиристый и нагловатый, но любимый брат. Сложно поверить, что я изменился?

Он выдавила короткое:

– Сложно.

По кухне метался сквозняк, шевеля свадебное платье Маро. Жар лета с улицы смешивался с могильным холодом. Алла чувствовала, что ноги ниже колен медленно онемевают. Скоро онемение поднимется выше.

– Разве так сложно оставаться подростками? – спросил Капустин. В его голосе послышалась обида, та самая, когда в бедах подростка виноват сразу весь мир и никак иначе. – Ты искала меня столько лет. Надеялась и верила. Я, может быть, жив до сих пор благодаря тебе. И что в итоге? Все испортила. Раз – и перечеркнула. Никакого детства, блин.

– Я мечтала найти тебя. – Слова выталкивались из горла колючими ледышками, царапали горло. – Верила, что придешь, мы поговорим, вспомним старое. Мне плевать, как ты выглядишь и во что превратился, главное, что нашелся. Я чуть с ума не сошла, когда наткнулась на могилу и услышала твой зов… А может быть и сошла, но не осознаю этого… Но, понимаешь, Андрей, господи, Андрей мой милый, я думала, что мы просто поговорим, попрощаемся, и жизнь пойдет своим чередом. Твои поиски – это незакрытый гештальт. Ты должен быть мертвым, лежать в могиле, а я должна приходить к тебе, класть цветы, разговаривать, тосковать. Как, скажи мне, получилось, что ты сидишь передо мной, такой озлобленный и страшный, и ненавидишь меня за то, что я чуть не убила друга детства?

– Неделю назад ты готова была ради меня сделать всё, что угодно.

Ледяное онемение поднялось выше колен, растеклось по бедрам.

– Андрей, ты не прав, – сказала Алла, чувствуя, как с губ слетают снежинки. – Моя смерть ничего не изменит.

– Я не собираюсь тебя убивать, сестричка. Зачем мне это? Просто подумал, что лучше бы тебе посидеть в квартире, пока все не закончится. Ты не ребенок и не хочешь им быть. У тебя что-то с перепадами настроения. То любишь брата, то защищаешь жирдяя, то криком кричишь об умершей дочери. Нельзя так. Я вот двадцать лет лежал в могиле и вспоминал о тебе. Ничего не может вытеснить мою любовь. Я постоянный до мозга костей, так ведь?

– Ты раньше не был таким злым.

– Неужели? Может, Элка, это ты была наивной и не замечала очевидных вещей? – он приподнялся, отлепляя вмерзшую ладонь от ее ладони. – Прекрасная пора юности! Мы верим в единорогов и верную дружбу, но отказываемся видеть, что вокруг нас злоба, зависть, унижения.

– Ты не такой. – С трудом повторила Алла.

Живот болезненно скрутило, и она закричала, корчась, но не в силах сдвинуться с места. Вцепилась пальцами в табурет – так сильно, что сломала два ногтя. Лед оцарапал горло, вывалился из рта рыхлой застывающей массой.

– Мы такие, – сказал Капустин не своим голосом, отходя в сторону. – Мы бы убили тебя, Элка, но брат не позволяет. Мы бы сделали из тебя чудесную ледяную статую, воплощение глупости и наивности прошлого. Когда-нибудь так и произойдет, ты только дождись.

Последние слова она уже не слышала, поскольку холод залепил уши, а на глазах наросла ледяная корка. Табурет подкосился, Алла упала на бок, скрючившись, как эмбрион. Губы слиплись, лед стянул щеки и склеил нос. Мысли метались внутри черепной коробки, как перепуганные птицы, но холод отловил каждую из них – и безжалостно прикончил.

3.

Она вспомнила: холодно и страшно было в тот первый вечер, когда большая группа волонтеров отправилась в лес на поиски пропавшего Андрея.

Элку сначала не брали, потому что зачем нужна была в лесу взволнованная девчонка без опыта поисков? Но она кричала, ругалась, настаивала, и в конце концов Виктор Витальевич – физрук школы, где учились Капустины – устало махнул рукой. В таких ситуациях трезвый расчет не работает. Только эмоции.

– Пойдешь со мой? – спросила Элка у Лёвы Выхина.

Он сама поднялась к нему на пятый этаж, постучала в дверь. Открыл: большой и неуклюжий, одет в джинсы и футболку, плотно обтягивающую мускулистое тело. К Выхину хотелось прижаться, и чтобы он обнял и никогда не отпускал. Элка знала, что с ним будет легче, проще. Он заберет её горе в случае чего. Так всегда бывает с влюбленными людьми.

Элка взяла Лёву за руку:

– Мне нужна помощь, очень. Я знаю, что вы не ладили, но чем больше людей будет искать, тем больше шансов, что найдем, да?

– Хорошо, конечно, – сказал Лёва. – Как скажешь.

Потом они несколько часов прочесывали лес, от реки до реки. Люди растянулись шеренгой, переговаривались, перекрикивались. То и дело среди деревьев вспыхивали короткие звонкие крики: «Андрей! Капустин! Отзовись!» - но они оставались без ответа.

Элку колотило от внутреннего холода, словно переживания и нервозность обратились в лёд и отбирали тепло. Пару раз она прижималась к Лёве, а он гладил её по волосам. Сочувствовал.

– Что с ним могло случиться? – спросил Лёва в перерыве, когда Элка устало села на ствол поваленного дерева и достала из рюкзака термос с чаем.

– Мама говорит, он должен был встретиться с друзьями у реки, чтобы пойти на сплав, но не дошел. По крайней мере, друзья его там не встретили. Возможно, провалился под лед, когда сам полез в реку. Или заблудился и ушел к горам.

– А дикие звери тут водятся?

– Разве что кабаны и лисы. Андрей знает, что делать, если вдруг наткнется на секача или самку с детьми. Вряд ли бы он растерялся в такой ситуации.

– Значит, остается надежда, что живой, просто бродит где-то там… – Лёва неопределенно мотнул головой. Сквозь голые макушки деревьев проступало серое небо.

– Да. Мы его найдем, обязательно.

В тот вечер не нашли. И на следующий тоже. И через неделю.

Наступил март, поиски постепенно завяли. Листовки на автобусных остановках и столбах поистрепались. С листовок на мир смотрел улыбающийся Андрей Капустин.

Когда волонетерские группы перестали прочесывать лес, Элка стала ходить туда сама. Сразу после школы – на час, два. Бессмысленно бродила среди голых деревьев по давно изученным маршрутам и тропкам. Спускалась к реке. Уходила к серым заснеженным холмам. Снег рыхло таял, серел, проваливался под ногами. А Элке казалось время от времени, что среди хруста снега и перелива птиц она слышит слабые крики потерявшегося брата. Пару раз она совершала что-то идиотское: ложилась на землю, прижавшись ухом к холодной влажной грязи, и вслушивалась. Ничего не слышала, убеждала себя, что сходит с ума от горя и тоски, но не могла заставить подняться. Слушала, слушала и слушала.

Однажды она проснулась среди ночи от холода. Окна в детской были закрыты, одеяло – натянуто до носа. Но губы дрожали, на коже выступили крупные мурашки. Хотелось обнять батарею. Элка привстала на локтях и увидела, что на кровати Андрея кто-то сидит. Не брат, а кто-то другой, большой и страшный. Она моргнула – и видение исчезло. Но осталось тревожное ощущение присутствия. Кто-то хотел занять место Андрея, вытеснить его из настоящего. Этого нельзя было допустить.

Элка выскользнула из-под одеяла, дрожа от холода, и старательно проверила все защелки на окнах, вышла в коридор – к входной двери. Проверила там тоже. Потом обошла тихую спящую квартиру, проверяя окна в кухне, в спальне родителей, в гостиной комнате. Каждый долбанный замочек. Сердце колотилось часто-часто и успокоилось только в тот момент, когда была проверена последняя защелка. Ощущение чьего-то чужого присутствия прошло. Элка вернулась в кровать, чувствуя, как тело снова наполняется теплом. С той ночи она проверяла замки в квартире каждый раз, когда собиралась уснуть. И следующие двадцать лет тоже.

Весь март Элка ходила в лес. Хотела прочесать его, как гребенкой, от деревца к деревцу, вдоль реки, посмотреть под каждым камнем, в каждой яме. На чудо уже не надеялась. Скорее – на удачу.

Март выдался теплым, снег растаял быстро, но в лесу все равно местами лежали рыхлые грязные сугробы, а вокруг деревьев скопились лужи.

Иногда с ней на поиски отправлялся Лёва. Он сделался тихим и хмурым, будто подстраивался под настроение Элки. Но с ним было уютно, тут не поспоришь. Уютно и не страшно.

Иногда Элка думала, что влюбляется в Лёву – как влюбляются все молоденькие барышни в старших классах – готова была нырнуть с головой в эту первую любовь, не разбирая мыслей. Она злилась, если Выхин не шел с ней домой после школы, сама приходила к нему в гости по каким-нибудь несущественным поводам, таскала его в кино и в парк развлечений.

Но чаще она вспоминала про брата, и любовь отодвигалась на задний план. Потому что нельзя любить и горевать одновременно. Элка собирала вещи и отправлялась в лес, на безнадежные уже поиски. В лесу она успокаивалась ненадолго, а мысли переставали быть гнетущими и тяжелыми.

Потом у Элки случился нервный срыв. Она не помнила подробностей, но мама рассказала. Душной апрельской ночью Элка прошла на кухню и стала куда-то собираться. Она суетливо бегала от одного шкафчика к другому, роняла посуду, не замечая, хватала всё, что попадется под руку и запихивала в старый походный рюкзак брата. На шум прибежали родители. Элка металась по кухне, наступая босыми ногами на осколки от разбитых тарелок и чашек. Глаза её были вытаращены, из уголка рта текла слюна. Элка не отреагировала на крики, а когда отец крепко взял её за плечи, заверещала так, будто угодила в раскаленную печь. Пыталась вырваться. Укусила отца за руку. Шипела. В конце концов Элка рванула к окну и выпрыгнула в ночь.

Её искали несколько часов, а обнаружили по дороге к загородному кладбищу. Элка брела по обочине, держа в руках фарфоровую кружку с фотографией брата. Она не сопротивлялась, когда приехали врачи, и не выглядела агрессивной. Отказывалась говорить и есть, только едва слышно плакала и шмыгала носом.

В себя Элка пришла уже в больничной палате, заменив два полноценных дня черной дырой беспамятства.

На тумбочке у кровати лежал пакет с мандаринами и минералкой. Из руки торчал катетер, небрежно заклеенный зеленым пластырем. А из коридора стоял и смотрел на нее перепуганный Лёва.

– Я думал, ты умрешь, – признался он, осторожно заходя в палату. – Сидел тут со вчерашнего утра…

– Дурак ты, Выхин, – пробормотала Элка. Она была так слаба, что не могла даже злиться как следует. – Нельзя так. Вся школа теперь трындеть будет.

– Ну и пусть трындит. Это обычная дружба.

– Ага, дружба. Я ж говорю, дурак…

Он подошел, опустился около койки – и даже сидящий на коленях был на голову выше лежащей Элки. У нее сердце едва не выпрыгнуло из груди. Лёва Выхин наклонился и осторожно поцеловал Элку в губы.

От него почему-то пахло влагой леса, мхом. Губы были чуть потрескавшиеся и шершавые. Но это ведь не важно, правда? Закружилась голова, Элка ответила на поцелуй, собрав все силы, которые могла, и не отрывалась, пока не потемнело в глазах. Она упала на подушку, глупо и нелепо улыбаясь.

– Ну зачем? – спросила. – Что это даст?

– Мне просто захотелось, – смутился Лёва. – Не знаю, волновался сильно. Ты у меня одна подруга на весь город. Сходишь с ума, места себе не находишь, а теперь еще и срыв такой… Мне хочется тебя пожалеть, понимаешь? Чтобы больше не повторялось.

Она почувствовала, что не повторится. Пока Лёва рядом – точно.

Молчали минут, наверное, десять. Выхин почистил мандарин, разломил на сочные дольки, протянул Элке в широкой ладони. Пока ела, не чувствовала вкуса, потому что во все глаза пялилась на Лёву и не могла взять в толк, почему влюбилась в этого большого и нелепого парня.

– Пообещай, что больше в лес без меня ни ногой, – попросил он.

Элка неопределенно фыркнула. Она еще не поняла, что происходит у нее с ощущениями, чего она хочет, а чего не хочет. Где-то на задворках трепетала мысль о поисках брата, но это была слабая, раненая птица, которая вряд ли уже когда-нибудь расправит крылья.

Выхин сидел у ее ног долго. Потом в палату заглянула медсестра, стала заправлять соседнюю койку, готовить для поступающего пациента. Под мелькающим взглядом медсестры Выхин смутился, покраснел, вскочил на ноги.

– Я, пожалуй, пойду, – сообщил он, оставив неочищенный мандарин на тумбочке.

– Придешь завтра?

– Само собой, куда же я исчезну?

Он сдержал слово только наполовину – пришел на следующий день, и потом забирал Элку из больницы, провожал домой.

Исчез Выхин летом, когда невыносимая южная жара и голоса в голове заставили его пуститься в бега. Но Элка об этом, конечно же, пока еще не догадывалась.

Глава одиннадцатая

1.

Они углубились в лес. Сразу стало прохладнее, и Выхин, присев перед первым попавшимся ручьем, зачерпнул воды, умылся, растер зудевшую шею.

Ленка стояла рядом. Беззаботная девчонка с косичками и рюкзачком. Не верилось, что мёртвая. Но при рыхлом зеленоватом свете казалось, что кожа у неё белая-белая, почти прозрачная, а вместо лица размытая клякса, как в Выхиных снах. То есть лицо это было одним из сотен лиц, что видел он в кенотафе и что приходили к нему время от времени, не давая забыть.

– Я не знаю, куда идти. – Сказал Выхин. Вода на губах была ледяная, с привкусом земли.

– А как ты находил пещеру раньше?

– Просто шел, не разбирая дороги. Есть цель, я знаю, как до нее добраться, вот и иду. Неважно, в каком направлении.

– Тогда попробуй так же. – Ленка улыбнулась. – Уверена, что получится. Ты ведь был здесь недавно. Освежил воспоминания.

Выхин поднялся, пошел тяжело вдоль ручья, раздвигая руками ветки деревьев и кусты. Доверился чутью – а скорее податливому ощущению, которое сидело где-то на корке сознания.

– Почему ты стала призраком? Как так получилось, что ты здесь? – спросил у вышагивающей рядом Ленки. Она двигалась бесшумно: не было слышно ни шелеста травы под ногами, ни хруста веток. Вроде бы даже не дышала, хотя у самого Выхина от получасовой ходьбы уже случилась одышка.

– Мама нас нашла. Очень удачно получилось, – ответила Ленка. – Pнаешь, чем питаются твари божии? Эмоциями. Страх, гнев, злость, обида, вот это вот всё. Любимое и питательное лакомство. А они еще и Андрея подкармливали, держались за него, как за единственный мостик между жизнью и смертью. А где взять эмоции, если ты завален камнями в могиле?

– Жрали людей.

– Ага. Зазевавшихся. Использовали Андрея, чтобы он утаскивал их в могилу, а потом высасывали из живого человека эмоции. Месяц, два, год… Пока от человека не остаётся высохшая оболочка. Живой человек вкуснее. Его страх не иссякает, а еще проявляется много разных оттенков. Жалость к себе, надежда, опустошение, необратимость. Я провела в таком состоянии полгода. Лучше тебе не знать, что испытывает человек в могиле, полной червей, тварей и останков других. Лежишь и не можешь пошевелиться. В твою голову проникают чужие голоса. Перед глазами мелькают незнакомые лица. Кто-то все время шепчет, шепчет, а потом начинает медленно откусывать кусочки разума. Я была уже мертва физически, но вполне себе жива духовно... если можно так выразиться.

Ленка замолчала, а Выхин и не хотел продолжения. Он отчетливо представил каково это. Потому что голоса побывали и в его голове тоже. Возможно, успели полакомиться и его разумом.

– Когда мама нас нашла, я уже почти растворилась. Не знаю, как описать ощущение. – Ленка все же продолжила. – Как будто меня укрыли тёплым ватным одеялом, положили несколько подушек на голову и сели сверху. И вот я лежу во всем этом и медленно умираю. Потом что-то произошло. Появился яркий свет, он разодрал тишину, я увидела две руки, что медленно раскапывали землю, вытаскивали камни. Появились посторонние звуки – я тогда сообразила, что забыла о них. Ничего не помнила, кроме лиц. Услышала мамин голос. Мама тяжело вздыхала, охала, причитала как-то по-деревенски, так бабки причитают… Я обрадовалась, думала, что она вытащит меня, спасет. Но нет, на самом деле она нашла не меня. Я к тому времени уже умерла. Мама нашла своего любимого старшего брата. Он не изменился для неё. Остался старшеклассником, даже в такой же одежде, в какой уходил много лет назад в лес. Они стали разговаривать. Мама тут же сошла с ума. Представляешь, каково это? Много лет ты бродишь по лесу и ищешь пропавшего брата. У нее и так-то не все дома были, а тут крыша улетела окончательно. Я лежала в могиле и видела, как мама обнимает брата, ощупывает его, разглядывает. Она поверила сразу, что это Андрей. Будто ждала его всё это время.

– Но это не он. Только оболочка, которую оставили твари божии.

– Ага. Оболочка, наполненная эмоциями. Сосуд из злости. Они использовали образы из твоей тетради, потому что это самый легкий способ вызвать страх. Ты был злой, когда рисовал карикатуры. Дразнилки внутри кенотафа здорово подпитали тварей.

– Считай, я тоже виноват в том, что они не сгинули в могиле за столько-то лет.

– Можно сказать и так, – подтвердила Ленка. – Но у тебя есть шанс всё исправить… Андрей в тот день собрал камни, распихал по карманам и ушел вместе с мамой. А я лежала на дне могилы и не могла понять, жива или мертва. Такое страшное состояние, будто застряла в расщелине между двух скал. Много позже я проанализировала и поняла, что меня просто не успели дожрать. Плоть истощилась, а сознание – нет. И знаешь, что ещё? Мне кажется, мамина любовь ко мне оставила какой-то след в могиле. Частичку энергии, которая меня в конце концов и подняла. Ты веришь в силу любви?

Вопрос прозвучал неожиданно, и Выхин не нашелся сразу, что ответить.

– Наверное, нет, – сказал он. – У меня не было опыта.

– А у меня теперь есть. Хочется в это верить. Хочется думать, что мама не окончательно сошла с ума после встречи с братом, а где-то в глубине своего тёмного разума знает, что поступила плохо. Возможно, моё появление разожжет в ней искорку здравого смысла.

Выхин вышел к реке, остановился, узнавая. Это было интуитивное узнавание, не связанное с деталями, метками или воспоминаниями. Выхин просто понял, что раньше был именно здесь, на этом самом месте. Сознание откликнулось на привычный шум воды и щебет птиц, на шелест веток и прохладный ветер, коснувшийся лица. Вон три ивы склонились над рекой, цепляя зелеными листьями поверхность воды, возле них два валуна и россыпь камней поменьше, а еще выбеленный от времени кусок ствола, на котором удобно было сидеть.

– Мы рядом, – сказал Выхин.

Он вспомнил: из пещеры был слышен шум реки. Подошел ближе, уставился на прозрачную воду, разглядывая мелкие камешки, перекатывающиеся по дну. Здесь было не прохладно, а зябко. Февральский морозец пробился через двадцать лет, чтобы охладить разгоряченные мысли. На лбу проступила испарина.

Ноги сами повели вдоль берега по чавкающей глине и гальке.

– Твоя мама подстроила мой приезд, да? – спросил Выхин у Ленки. – Они с братом ждали, когда я приеду. Потому что только я знаю, где находится кенотаф.

– Ты тоже сосуд. У тебя в голове тоже есть голоса. И память о пещере у тебя втрое сильнее, чем у Капустина. Потому что ты еще живой, Выхин. С живыми проще, ими можно управлять. – Ленка шла сбоку, держась руками за лямки рюкзака. – Да, они ждали тебя. Рассылали телеграммы по всем адресам, что нашли у твоего отчима. Мама перевернула квартиру вверх дном. Нашли один из камней, который подпитывал Андрея.

– Иван Борисыча убила твоя мама?

– Наверное, нет. Наверное, Андрей, – Ленка ответила неуверенно. – Моя мама сбрендила, но не до такой степени. Брат убедил её, что ты знаешь дорогу к кенотафу, а кенотаф вернет его к жизни. Это всё, что ей нужно. Чтобы он жил. А убивать… вряд ли. Тогда бы она убила и тебя тоже.

– Но она меня использовала. Тащила в санаторий, потом в лес… чтобы я вспомнил дорогу. Ей нужно было вернуть прошлое.

– Ты все верно угадал, хороший мальчик, – хмыкнула Ленка. – Теперь верни прошлое для меня, хорошо?

– Откуда мне знать, что ты не заодно с Аллой и Капустиным? Вдруг это часть вашего плана. Мы с тобой были на кладбище…

Ленка пожала плечами:

– Я тоже хочу жить, Выхин. А еще хочу этим тварям, раз уж подвернулась такая возможность.

И ведь не поспоришь.

Он свернул от реки и углубился в густой лес, твердо вышагивая по тропам, о которых и сам не ведал. Зато ведало его тело. Прохлада сменилась густой духотой, как в сауне. Казалось, от земли поднимался пар, из-за которого Выхин пропотел насквозь и с трудом дышал. Он то и дело поглядывал на Ленку, никак не мог взять в толк, верить рассказанному ею или нет. А с другой стороны – был ли у него иной выход? Сбежать уже поздно. Оставалось идти мимо бесконечных деревьев и кустарников, отдирать от лица липучую паутину, отмахиваться от комаров и мошек, давить ногами влажные кочки. Только вперед, на интуиции и страхе.

Выхин остановился минут через двадцать, устало растирая лицо ладонями. В горле пересохло. Сощурился от яркого солнца, которое нетерпеливо выскочило из-за макушек деревьев.

– Я нашел, – сказал он, глубоко вздохнув. От волнения задрожало что-то внутри, желудок сжался. – Вон, кенотаф. Во всей, мать его красе.

2.

Вдалеке над деревьями накренилась, как прохудившаяся Пизанская башня, старая ржавая электровышка. А за ней – горы, упирающиеся снежными макушками в небосвод. Сейчас, под облепившей кожу жарой, Выхин чувствовал острое желание добраться до этих гор, утопить лицо в снегу, охладиться. Чтоб от тела неизменно пошел трескучий пар, чтоб стало хорошо. В горах никто бы его не искал и не догонял. Каждому человеку нужно такое место, чтобы чувствовать себя совершенно и безмятежно спокойным.

Потом он опустил взгляд, нащупал среди кустов и густых изумрудных зарослей травы с лопухами чёрный овал дыры – понял, что больше не сможет упустить вход в кенотаф из виду. Если уж один раз нашёл, пиши пропало.

– Я не вижу, – пробормотала Ленка, хмуро осматривая поляну.

– Вон же. Пойдём.

Никто не находит кенотаф просто так.

Выхин взял Ленку за руку – а ведь ладошка ледяная, неживая – и повел сквозь высокую траву к овальному холму. Остановился в полуметре, показал. Ленка охнула то ли от удивления, то ли от испуга – кто ж её разберет? – и теперь уже осторожно подошла сама, присела перед лазом на корточки.

Ничего не изменилось, отметил Выхин. Комья грязи и камешки, высохшие корешки, а нутро заполнено чернотой – клубящейся и живой. Интересно, сможет ли туда пролезть большой взрослый мужчина? А что, если застрянет, как Винни-Пух? Так и умрет, болтая торчащими ногами.

Но это была шальная, детская мысль. На самом же деле Выхина охватило будоражащее предчувствие. Будто он пришел в место, где его ждали, где он хотел побывать много лет, да всё никак не добирался. То работа, то путешествия, знаете ли, то бегство от монстров из прошлого…

Выхин заглянул в черноту и естественно ничего в ней не разглядел. Подковырнул из грязи крохотный осколок камня, повертел в руке. На осколке едва заметной щербинкой тянулся узор. Он не светился, не был холодным. Выхин осторожно бросил его в отверстие и успел сосчитать до трёх, прежде чем услышал едва заметный шорох.

– Я спущусь первым, – решил он. – Мало ли что.

Ленка не возражала. Выражение лица её стало напряженным, сосредоточенным. Сняв с плеч рюкзак, она мяла пальцами пластиковый язычок молнии, словно размышляла, стоит ли открывать.

Не говоря лишнего, Выхин опустил ноги в отверстие, шумно выдохнул, подался вниз. На секунду показалось, что застрянет – уже застрял! – но земля нехотя приняла его, будто бы даже расступилась. Выхин провалился, чернота обступила, а в ноздри ударил резкий противный запах гнилого, спёртого воздуха, перегноя.

Он упал на колени в лужу, мгновенно набрав в кроссовки воды. Хотел выпрямиться, но голова упёрлась в неровный земляной потолок. Выхин и мальчишкой-то не особо здесь мог выпрямиться, а сейчас и подавно.

От землистого рыхлого пола поднимался пар. Тишина была вокруг. Но тишина не абсолютная, а выжидательная, словно местные обитатели, кто бы они ни были, приглядывались к новому гостю, пытались опознать его.

Первый звук: всплеск. В каменном гробу, стоящем в центре, что-то шевельнулось. Вода лениво перелилась через бортик и стекла черными ручьями по рыжим, иссохшим стеблям хмеля.

Выхин осторожно подошел на полусогнутых, сдирая налипшую на щеки паутину.

В воде каменной коробки гроба пузырилась желтая курточка. Тело лежало лицом вверх, голубые глаза смотрели в потолок, влажные губы потрескались. Это был мальчик, определенно, лет пятнадцати. Слишком высокий для своего возраста, слишком большой, широкоплечий, он едва помещался в склепе. Волосы шевелились, как черви. Мальчик моргнул, вскрывая веками капли воды. Губы разошлись в улыбке. Он шумно сглотнул, а потом сказал знакомым голосом:

Мы так рады, что ты вернулся!

И еще:

Частичка тебя, Выхин, всегда была в наших сердцах. Не забыл?

Детство вернулось, радостное, радостное время.

Он не испугался, потому что ожидал увидеть нечто подобное, но всё равно отпрянул от гроба, запнулся, упал спиной в воду. Холод проник за шиворот, в рукава футболки, под брюки. Только сейчас Выхин сообразил, что невольно кричит. Крик этот метался под сводами пещеры, порождая ответную реакцию – камни вокруг засветились голубоватым светом. По стенам поползли узоры, словно Выхин повернул невидимый рубильник и оживил мёртвое место. Те, кто затаился – невидимые лица – проступили сквозь мох и хмель светящимися контурами. Выпучили черные глаза без век, открыли черные рты без губ, втянули забытые запахи черными носами без хрящей.

Вода сильно заплескалась через край гроба. Рука в сгнившей перчатке, с чёрными толстыми пальцами ухватилась за перегородку. Мертвец шумно сел. Жирная густая грязь сползала по его лицу от лба к подбородку, обнажая испещренную морщинами кожу.

Мы тебя ждали.

Голос в голове Выхина был детский, знакомый. Да и сам мальчишка… конечно, как было не узнать? Это ведь он, Лёва, тот самый, что нашёл кенотаф и оставил частичку себя внутри навсегда.

Ты вспомнил, да? Это радостно.

Нам всем радостно.

Мы соскучились.

Так долго искали. Так долго ждали. Догоняли. А ты убегал.

Мальчик Лёва поднялся в полный рост, расплескивая воду. По коже его и по куртке, по штанам тоже забегали голубые узоры. Он спрыгнул. Полусгнившие ботинки с чавканьем погрузились в мягкую землю.

– Ленка!

Вышел не крик, а короткий кашель. Выхинпонял, что не добежит до выхода, не выберется. Вернее, никто его отсюда больше не выпустит. Не нужно было возвращаться. Иногда возвращение – это верный путь к забвению.

С другой стороны… разве не хотел он найти покой? Разве не мечтал оказаться там, где повел много интересных и приятных часов? Бегал сюда, как наркоман за дозой. Рисовал…

Да, да, рисовал.

Много, часто, всех, кого видел.

Мальчик Лёва читал его мысли, потому что был им тоже. Частичка сознания, души, как хотите называйте – он всё это время был здесь, но одновременно с этим затаился внутри головы Вихина. Рос вместе с ним, развивался, смотрел на мир, докладывал тварям божиим обо всём, что происходит. Крохотная поганенькая частичка.

Выхин не сразу понял, что именно держит в руках мальчик Лёва. Сгнившие пальцы крепко сжимали что-то влажное, буро-зеленого цвета, бесформенное. Затем оттуда отделился смятый лист и тяжело спикировал в воду.

– Ленка, ты мне нужна…

Она не появлялась. Не могла проникнуть сюда. Призракам тут не место. Только Выхин мог, потому что оставил жертвенную частичку на радость древним богам. Он забрал их камни, а они – его сущность, потаённые страхи и злобу.

Вспомнил?

Влажные губы натянулись, кожа начала трескаться и сквозь раны проступили выбеленные кусочки мяса. Вместо крови – вода. Капли застыли на подбородке.

Да, вспомнил. Первые рисунки, которыми Выхин отметился здесь, были вовсе не карикатурные изображения Капустина и его дружков. Сначала Выхин рисовал самого себя. Шариковой ручкой с чёрной пастой. Избавлялся от гнева.

Мальчик Лёва толстыми пальцами перевернул несколько разбухших от влаги и времени страниц. Ничего там нельзя было разобрать – даже если бы Выхин рискнул и подошел ближе. Но память, коварная стерва, подбросила воспоминания в разгорающийся костер страха.

«Жирный, жирный, поезд пассажирный»

Огромный паровоз на рельсах в форме человеческого тела и с безобразным жирным лицом. Из раскрытой пасти идут клубы дыма. Нарисовал – и слово отпустил боль от дразнилки, расстался с ней.

«Жирный пончик – дай талончик»

Рыхлый жаренный пончик с густыми куплями подсолнечного масла. Лицо угадывалось с трудом. Оторвав кусок от собственного тела, он жрал его кривыми чёрными зубами. Сожрал – и сразу стало легче.

«Жир-пром-комбинат, сиськи, письки, лимонад!»

«Жирная бочка, сделала сыночка!»

«Жирное сало с лестницы упало!»

– Вы пожирали мои эмоции! Мой гнев! Вы отбирали у меня злость! – Выхин бессильно огляделся. – Вам только это и надо было.

– Как будто ты верил во что-то другое, – ответил мальчик Лёва, смешно кривляясь. С его сгнившего от влаги лица сползала морщинистая кожа. – Ты просто ещё одно лакомство, каких много. Просто успел сбежать. Знаешь, даже мухам иногда везёт.

– Я и сейчас сбегу, – Выхин пока не знал как именно. – Ленка, спускайся! Зря я что ли их отвлекаю?

Вокруг засмеялись многоголосьем. Засверкали узоры. А еще сотни лиц ворвались в сознание Выхина, беззвучно открывая рты, щурясь, кривляясь. Вместе с ними кривлялся и мальчик Лёва, окончательно превратившийся в гниющего мертвеца. Разбухшая тетрадь выскользнула из рук и шлепнулась в воду.

– Какая Ленка? Глупый, глупый беглец! Оставайся здесь навсегда. Нам нужны твои рисунки, твой новый гнев и страх. Ты ведь много накопил его, пока убегал.

Выхин поднял с земли два небольших камня и зажал их в кулаках. Камни были ледяными и покалывали кожу, будто били током.

– Вы заставьте, – сказал он. Появился какой-то слепой, непредсказуемый азарт.

Смех усилился. Переливы сотен голосов резонировали от стен и наполняли пещеру густым болезненным гулом. Твари божии соскучились. Твари божии не сдерживались больше.

Мальчик Лёва неожиданно проворно прыгнул на Выхина, выставив перед собой руки. Скрюченные пальцы вцепились в шею, поползли к лицу. Запах гнилого мяса ударил в ноздри. Бледное лицо казалось изжёванным и измятым, клочья бледной тонкой кожи сползали вместе с гноем и сукровицей.

Выхин ударил – слева, в висок кулаком. Голова мальчика Лёвы дёрнулась. Огромные, блестящие от влаги глаза провернулись в глазницах против часовой стрелки.

– Не надо так! – сказал мальчик Лёва хриплым ломающимся голоском. – Не сопротивляйся, остынь!

Выхин ударил ещё раз. Потом коленкой, целясь между ног. Мальчик Лёва, оказавшийся на удивление сильным, не отреагировал. Скрюченные пальцы достигли губ Выхина, зацепились, как рыболовные крючки, и стали раздирать рот, открывать его. Сам Лёва тоже открыл рот, будто от возбуждения. Сквозь частокол редких сгнивших зубов просунулся белый вертлявый язык. Он удлинялся и вытягивался.

Выхин сжал челюсти, в надежде откусить мясистые пальцы мальчика-монстра, но зубы уперлись в твёрдое, а Лёва даже не поморщился. Удары тоже не помогали. Мальчик был сильнее. Вдобавок со всех сторон навалились голоса тварей божиих, их смех и подбадривание. Перед глазами мелькали лица, лица. Старики, девушки, юноши, женщины, старухи.

Не сопротивляйся

Соединись

Стань тем, кем и должен был стать много лет назад

О, как долго мы ждали

С возвращением, дорогой!

Извивающийся язык коснулся губ Выхина. Потусторонний холод мгновенно сковал лицо, омертвил кожу, проник внутрь и – по всему телу. На короткое мгновение Выхин почувствовал острую ледяную боль, словно в него воткнули разом миллионы длинных игл.

Мёртвый мальчик, дитя прошлого, слепленное из страхов и злости подростка, крепко обнял Выхина, прижал к себе, слился с ним. Два тела будто оказались слеплены из пластилина, который мяли невидимые пальцы. Внутри Выхина что-то ломалось, дробилось, рвалось. Сквозь его кожу проникали холод, влага, гниль. В него забирался мальчик Лёва. Мальчик соскучился. Ещё бы, так долго ждать! Ему не терпелось вернуться в утробу эмоций, заполнить пустоту, которая болталась внутри Выхина двадцать лет, будто ненужный орган, вроде аппендицита.

Пальцы разжались. Два камня, покрытых инеем и узорами, упали на землю. А твари божии вдруг запели нестройным хором.

Это была песня о слиянии и соединении. Песня жажды и свободы. Песня, от которой у обычного человека непроизвольно зарождается глубинный древний страх перед неведомым злом.

3.

Она услышала песню, когда в очередной раз пыталась спуститься в пещеру. Чернота не давала проникнуть внутрь – была плотной, вязкой, как желе. Выталкивала Ленку наружу.

До этого из кенотафа доносились только редкие, рваные крики Выхина.

А затем появилась песня. Звуки были будто свежие ростки неведомой травы, взрыхлившие почву.

Ленка, сидящая на сухой жаркой земле, свесившая ноги в черноту провала, замерла. По затылку пробежали мурашки. Даже мёртвые люди могут бояться.

Она закрыла глаза, впитывая древние слова, интонации, рифмы. Твари божии радовались. Твари божии мечтали выбраться на свободу и были близки к своей цели. Сосуд наполнился.

Темнота под её ногами перестала напоминать по субстанции густую нефть. Твари отвлеклись.

Ленка почувствовала это, оттолкнулась руками от земли и юркнула в узкий провал. Свет яркого летнего солнца оказался отрезан чернотой. Камни и корни оцарапали кожу, но боли Ленка не чувствовала. Мир вокруг вибрировал в такт убаюкивающей и торжественной песне.

Ленка коснулась ногами влажной земли, часто-часто заморгала, привыкая к полумраку.

Пещера с низким неровный потолком, светилась голубоватым светом. На стенах пульсировали узоры – то тускнели, то вспыхивали вновь. Они поддерживали ритм песни, словно древний потусторонний эквалайзер. Место был заброшенное и давно забытое: паутина, влажный мох, редкие пучки рыжей травы, торчащие то тут, то там сквозь неровные швы между камнями. Запах стоял спёртый, густой, неприятный.

В центре пещеры стоял каменный гроб. Изнутри него лился зеленоватый свет, словно прошедший сквозь толщу грязной воды. А возле гроба двигалось нечто, отдаленно напоминающее человека.

Ленка не сразу сообразила, что пытливо разглядывает Выхина. Он трансформировался. Лицо раздулось, как воздушный шарик, лопнула кожа на щеках и подбородке, и потрескались губы. Глаза скрылись в набухших складках, волосы лезли клочьями. Одежда расползалась и падала в воду, но вместо неё будто бы сквозь тело проступала другая одежда – яркая, цветная, подростковая. Она была слишком маленькая для жирдяя. Рукава рубашки стянулись на локтях, брюки остановились где-то в области коленей, а мясистые пальцы вылезали из разодранных ботинок.

Монстр неуклюже крутился на месте, бил себя ладонями по щекам, что-то невнятно бормотал. Но его не было слышно, потому что гнилой воздух пещеры наполняли другие голоса.

Смотри на нас

Сливайся

С возвращением, Лёва, друг наш сердечный, милый, хороший

Мы прощаем тебе братьев наших умерших

Прощаем расставания на много лет

Как хорошо, что ты вернулся

Сливайся, наполняйся, торжествуй, властвуй

Голоса отлипали от узоров на камнях и почти осязаемо парили вокруг. Ленка вспомнила их – твари божии были в могиле. Бесконечная болтовня древних богов. Когда тебе много тысяч лет, только и остается что болтать. Бесполезные слова, льющиеся в уши, забивающие сознание информационным мусором. Так они и проникают в головы людей, так и жрут эмоции.

Ленка зажала уши руками, присела на колено, осматриваясь. Пока Выхин сливался – или что там у него происходило – у неё было время закончить начатое.

Узоры на камнях пульсировали. Там, где их не было видно под мхом или грязью, легко угадывались нужные очертания.

Мы пойдем в город с тобой, дружище

Встретимся с ещё одним нашим другом

Наберёмся сил

Бери нас, наполняйся нами

Она сразу увидела нужные камни – первые в этой пещере. Древние, тускло блестящие от времени и гладкие от воды. Нижняя кладка слева от склепа. На камнях этих не рос мох, между ними не торчала трава и корни, а пульсирующие узоры были слабыми, едва различимыми. Этим тварям было так много лет, что они помнили скуластое тонкое лицо Одама и худое, точёное лицо Ивы.

Один такой камень был в могиле у Капустина. Та древняя тварь издохла в эмоциональных конвульсиях. Она бредила и испражнялась бессвязными грязными словами. Что-то бормотала на неизвестном языке. Узор на камешке поблескивал нервно и тускло. Когда энергия ушла, а камень потеплел, Ленка почувствовала необузданную радость. Голоса в её голове – присосавшиеся к эмоциям паразиты – затянули протяжную тоскливую песню смерти и упокоения. Они пытались забить Ленкины эмоции, но у них ничего не получилось. Ленка бормотала сгнившими губами: «Вы все останетесь здесь. Теплые камешки у берега реки. Дети будут бросать вас в воду, а ледяной поток отнесет вас в море, чтобы вы вечно лежали на дне среди тысяч таких же мертвецов!»

Тогда Ленка поняла, чего хочет. Всё очень просто: отомстить. Увидеть смерть других тварей. Тех самых, первых, которые прятались в кенотафе.

Ну что ж, она здесь.

Голоса вокруг перестали болтать и снова стройно запели песню на неизвестном языке. Выхин тяжело упал на колени, продолжая бить себя, сдирать кожу с лица. Толстые пальцы погружались в пузырящийся жир. Трансформация продолжалась.

Ленка осторожно сдвинулась с места. Ноги не чувствовали холода воды. Но запах был вездесущ, забивал ноздри и горло.

Бери нас. Заполняйся нами

Выхин вдруг резко наклонился, будоража затхлую воду, опустил голову таким образом, что над водой осталась только макушка с облезлыми редкими волосами. Выпрямился. Рот его оказался наполнен камнями. Выхин стал жевать их с хрустом и скрежетом. Выпало несколько сломанных зубов, а по губам заструилась яркая, розовая кровь. Кадык ходил ходуном.

Голоса взвыли в экстазе, и Ленка на мгновение потеряла ориентиры, оказалась в водовороте этих голосов, пульсирующих узоров, мелькающих лиц. Она крепче зажала уши руками, заморгала, разгоняя морок. Двинулась к стене, тяжело и неторопливо. Хруст ломающихся зубов и дробящихся камней болезненно отдавался внутри головы.

Выхин снова нырнул, снова зачерпнул ртом камни, как ковшом, но уже не жевал их, а глотал, шлепая разбухшими губами, помогая ладонями. Ничего человеческого в Выхине не осталось. Он был карикатурой из тетради, нарисованным монстром.

Последний рывок – и Ленка присела на корточки, разглядывая блестящие гладкие камешки. Вокруг всё выло, пело, сотрясалось в энергетическом оргазме, сложно было сосредоточиться. Но она попыталась.

Вот они, твари, перед ней. Как долго Ленка мечтала добраться до них, уничтожить? Каждое мгновение! Каждую секунду, которую провела в могиле, застрявшая между жизнью и смертью! Каждый раз, когда они присасывались к сознанию, чтобы пожрать!

Потому что месть – это лучшее, что придумало человечество. Кто бы что ни говорил, а без мести жизнь была бы серой и скучной, совершенно ненужной. Только чувство мести заставляет многих людей жить. Это защитный механизм, ещё одна древняя сила, позволившая человечеству забраться на вершину пищевой цепочки.

– Ну, привет!

Воздух дрожал. Ленка прислонила ладонь к древнему камню и почувствовала исходящий от него холод.

Ясный старческий голос выделился вдруг из общего хора и прозвучал глубоко в её голове.

Кто ты такая?

– Не знаете меня, да? – прошептала Ленка. – А ваши друзья-родственники знали. Ваши червячки могильные, твари божии.

Кто ты такая?

Скрипучий голос стал громче, и пение вдруг прекратилось. На Ленку упала тяжелая затхлая тишина. Только Выхин из-за спины возился что-то, сухо глотал камни и собственные зубы.

А потом сквозь тишину проступили первые осторожные голоса тварей. Они походили на червяков, забирающихся в голову через уши, ноздри, рот. Медленные, тихие, извивающиеся.

Как ты здесь оказалась, незнакомка?

Откуда ты?

Что ты здесь делаешь?

Мы не знаем тебя. Это странно.

Не узнаем.

Времени на раздумья не было. Склонившись над каменной кладкой, Ленка принялась выцарапывать один из первых камней. Ногти скрежетали по гладкой поверхности. Зацепиться было особо не за что.

Голоса постепенно забирались глубже.

Быстрее! Быстрее!

Пальцами кое-как ухватилась за выемку, потянула. Камень подался легко и вот уже оказался в Ленкиной руке. Он был лёгкий, почти невесомый. Следующие три камня, потеряв целостность конструкции, выпали сами. Посыпалась старая глиняная крошка. Какое-то юркое насекомое метнулось по старым корешкам и грязи.

Ленка выцарапывала оставшиеся камни один за другим. Они падали к её ногам в сырой мох.

Что ты делаешь?

Как ты можешь?

Никто не может, а она – может!

И вдруг – яркий, острый как бритва голос болезненно разрезал сознание.

Она мертва! Эта девочка – мертва! Я вижу следы смерти в её мыслях!

Мы ели её! Наши братья выживали с её помощью!

Укусы! Тут везде укусы! О, какая же она была вкусная, эта девочка!

Ленка затрясла головой – конечно же не помогло. Зажмурилась только для того, чтобы увидеть в темноте под веками бледные лица стариков и детей, женщин и мужчин. Голоса вспыхнули, как новогодние гирлянды. Они были в глубине её сознания, проникли туда, где уже почти всё было съедено и уничтожено. В те закоулки, отделяющие жизнь от смерти.

Голоса галдели, шептали, ругались, злились. Голоса набросились на остатки сознания с жадностью голодных собак.

Закружилась голова, Ленка тяжело оперлась руками о стену, открыла глаза и попыталась сосредоточиться. Сознание рвали на куски. Ленка чувствовала, что сил почти не осталось. Ещё немного, и какая-нибудь тварь божия перегрызет оставшиеся лоскуты, удерживающие Ленку в этом мире.

Она потянулась за древним камнем. Рука дрожала, тело вело из стороны в сторону. Ухватилась за ледяной гладкий бок с третьей попытки.

И что теперь? Что с ними делать, с этими камнями? Она знала ответ с самого начала. Знала ещё тогда, когда лежала в могиле около мёртвого Капустина и корчилась от боли. Когда ты почти умер – открываются двери в комнаты сознания, которые при жизни всегда надежно закрыты. Больше нет секретов и недомолвок. Знания – это прощальный подарок жизни, яркий фейерверк перед долгим путешествием в ночь.

Отпусти его!

Разожми руку!

Как же вкусно, как же питательно! Давайте поднажмем, братцы! Вы когда-нибудь пробовали блюдо, томлённое на границе жизни и смерти! Божественно!

За спиной у Ленки зашевелилось, застонало. Она медленно повернулась. Чтобы не потерять равновесие, села на землю, прислонилась к стене. Твари божии рвали сознание на куски, впивались зубками, жевали, глотали, чавкали.

Около склепа нелепой громадиной высился Выхин. Больше всего он походил на тролля из сказок: такой же большой, бесформенный, с шишковатой лысой головой, западающими глазами, выпирающей челюстью. С подбородка тянулась окровавленная слюна, несколько зубов торчали в стороны из-под нижней губы. Выхин молчал и разглядывал Ленку.

Твари божии оставили его, набросившись своей крохотной колонией на добычу вкуснее. Сейчас Выхин был человеком, тем самым, хорошим, в общем-то, мужиком, который совершил в этой жизни всего одну, но очень страшную ошибку.

– Иди сюда, – позвала Ленка, едва выдавливая слова сквозь онемевшие губы.

Она чувствовала, как холодок поднимается от кончиков ног выше. Чувствовала, что растворяется, как банальный призрак из фильмов ужасов.

Выхин шевельнулся, разгоняя ногами мутную воду. Медленно подошел. Монстр Франкенштейна, забава тварей божиих, карикатура из школьной тетрадки.

– Ешь. Быстрее ешь их все. – Ленка протянула первый камень. – Грызи так, чтобы в крошку. Чтобы ничего не осталось.

Он покорно взял скрюченными пальцами камень, запихнул в рот и стал грызть. Камень удивительно легко подался под напором изломанных зубов, переломился сначала надвое, потом вчетверо, и вот уже крохотные кусочки выпали в воду, а остальное Выхин с трудом проглотил.

– Умница, держи ещё…

Её скрючило от боли. Ниже груди тела уже не было, только оледенелые воспоминания.

Твари божии в её голове бесились, урчали, жевали, рвали. В своей бешеной трапезе они не замечали главного, и это было хорошо, было правильно.

Выхин, кажется, и сам понял, что от него хотят. Зачерпнул ладонью несколько первых камней и забросил в рот.

– Спасибо…

Она уже не могла даже шептать. Не могла сосредоточиться. Сознание распадалось на детали мозаики. Внезапно стало темно и страшно. Пропали даже мелькающие лица, пропали звуки.

Ленка вспомнила, как бежала по лесу. Вспомнила запах свежей малины. Шесть утра, яркое, но ещё не жаркое солнце. Между лопатками вспотело. Безумно хотелось раздеться и войти в ледяную речную воду. Нырнуть. Чтобы стало хорошо. Чтобы стало…

4.

Выхин склонился над Ленкой, неуклюже дотронулся до её волос, провел пальцами по лицу.

Не верил, что она всё ещё здесь, а не растворилась, как призрак.

Внутри её головы копошились голоса. Выхин чувствовал их – боялся! Недавно голоса жрали его сознание, их болезненные прикосновения отголосками мельтешили по всему телу. Уродовали. Трансформировали. Делали так, как им хотелось. Ужасные, ужасные ощущения… А если они вернутся?

Но он понимал, что делает Ленка. Отвлекает. Держится из последних сил, лишь бы Выхин успел перемолоть эти проклятые первые камни. На вкус они были как сухая мука, как размолотые кости, как ледяная пыль. Иссохшиеся древние голоса вскрикивали от удивления и боли, когда Выхин разгрызал камень и глотал его, тяжело проталкивая вглубь горла.

О, это были чудесные крики. Агония тварей божиих.

Он заталкивал камни в рот. Один за другим. Торопился. Новое безобразное тело плохо его слушалось. Сознание походило на рвущуюся паутину.

Когда доел последний, стирая налипшие крошки с окровавленного подбородка, склонился над Ленкой, протолкнул руки под её голову и спину, поднял.

Красавица и чудовище, так это смотрелось. Нет ничего смешнее и неказистее.

Слова утешения застряли в распухшем от боли горле. Выхин торопился. Не знал, можно ли ещё спасти Ленку, успеет ли – но в два шага пересек пещеру и остановился около земляного отверстия. Свет не проникал сюда, в дыре клубилась темнота.

Стойте!

Что происходит?

Что происходит?

Вы видите, что они наделали? Вы видите это?

Голоса вырвались из Ленкиной головы и заметались под сводами пещеры, как перепуганные пташки. Узоры взвизгивали светом, пульсируя в бешеном ритме. Свет – тьма, свет – тьма, счет – тьма. У Выхина заслезились глаза, а он не мог сбросить слезы, не мог позволить себе такой роскоши. Мир задрожал, теряя реалистичность. Обернулся неровными линиями старой шариковой ручки.

Выхин поставил Ленку на ноги. Она обмякла, едва не упала. Ударил по детской щеке ладонью, осторожно. Ленка заморгала, приходя в сознание.

Они убегают!

Они сожрали!

Что они сделали, о! Посмотрите, посмотрите, что натворили!

Голоса были растеряны, озлоблены. Ещё немного, и они окончательно сообразят, что произошло. А потом набросятся на пленников пещеры, разорвут на кусочки.

Выхин показал Ленке на пологий провал с темнотой – лезь!

Подтолкнул.

Ленка, ослабевшая и растерянная, мотнула головой. Влажные волосы облепили её красивое лицо.

Лезь!

В Выхине была новая нечеловеческая сила. Он взял Ленку за плечи, подтащил, стал выталкивать. А она, дурочка, вдруг замолотила его кулаками, не глядя. Закричала:

– Нельзя так! Мы вдвоем, слышишь? Мы должны остаться здесь и никого не выпускать!

Её крики заглушили другие крики – тварей божиих. Они возопили одновременно – от злости, печали, осознания. Выхин взял Ленку за голову, толкнул так сильно, как только мог. Девчонка влетела в отверстие, упала. Темнота почти целиком поглотила её, оставив торчащие худые ноги в драных джинсах и кроссовках.

Лезь!

Выхин развернулся, огромным телом загораживая отверстие. Будто это могло помочь. Будто голосам было дело до этой нелепой преграды.

Было слышно, как возится Ленка. Что она будет делать, если выберется отсюда? Каков удел призрака? Вечно слоняться по лесу и пугать туристов? Отваживать заблудших путников от пещеры? Никого не подпускать к лесу, к камням? Или она растворится в небытие, едва выберется под лучи солнца?

Здравствуй, Выхин!

Тебе-то никуда не деться!

Ты поплатишься, красавчик!

О, как же ты поплатишься за то, что сожрал ценное!

Хорошо тебе, Выхин? Хорошо себя чувствуешь?

Каково тебе живется после того, как уничтожил наше основание?

Он схватился руками за голову, сжал с такой силой, что перед глазами побежали тёмные мурашки. Захлебнулся гнойными испарениями, поднимающимися от затхлой воды. Упал на колени. Вернее, твари божии поставили его на колени, заставили заорать от боли. О, как же они были сильны и злы.

Сосуд заполнялся их злостью, а голова набивалась их силой.

Твари, живущие в камнях. Да не узнаем мы имен ваших, да не препятствуем царствию вашему, буде оно в земле или в небе! Дайте нам волю, здравие и упокоение, избавьте нас от сознания, гнойных мыслей и жизни. Хлеб наш насущный возьмите в един день. Во имя первых камней, первородных тварей, во веки веков!

Выхин надеялся, что Ленка успела выбраться прежде, чем твари заполнили его сознание.

Надеялся и боялся.

Плакал и захлебывался слезами и соплями.

Потом закрыл глаза и больше не сопротивлялся.

5.

Ленка выбралась.

Ей не было больно или жарко. Корни и камни не царапали кожу, черви не лезли в ноздри или между зубов. Главного боялась: что кенотаф не выпустит наружу. Но темнота расступилась, яркое летнее солнце на мгновение ослепило, а потом – вот он лес, красивый, изумрудный, вечный.

Ленка вывалилась на траву, вскочила, побежала через цепкие кусты, не замечая крапиву под ногами, перепрыгнула через высохший ствол дерева, запнулась, упала, проехав ладонями по влажной грязи. Только после этого поняла, как сильно – до дрожи в коленках – боится оглядываться.

За спиной гудело и дрожало. Горячий воздух шевелил волосы. До Ленкиных ушей долетали обрывки фраз.

Что происх…

Дай нам волю, дай вый…

Мы пойд…

Откуда эта девк…

Зовет нас! Зовет!..

Голоса вспыхивали и растворялись, как искорки от костра. Их было много, десятки или сотни. Жалили больно Ленкины уши, а она не сопротивлялась, только сильнее вжималась во влажную траву лицом.

Ленка чувствовала, что теряет контроль. Раньше она без труда сохраняла физическую оболочку, умело притворялась живым человеком. Это так же просто, как улыбаться, когда тебе плохо или разговаривать с человеком, которого ненавидишь. Но сейчас… порывы ветра и обрывки чужих голосов будто срывали с неё кожу, оставляя лишь сознание – то немногое, что осталось после смерти.

Возможно, сейчас она умрет окончательно? Провалится в черную дыру беспамятства, из которой с таким трудом выкарабкалась?

Ну уж нет…

С трудом поднялась, повернулась к кенотафу. Жар стал невыносим – и стало ясно почему. Из провала валил густой чёрный дым с проблесками бледного, почти прозрачного, огня. Дым поднимался вертикально вверх, толчками, упирался в твердь синего неба и растворялся в нём. Голоса-искорки метались, кружились, растворялись. Ветер ничего не мог сделать с дымом, но бесновался вокруг, разгоняя воздух.

Ленка не дышала, но ей стало казаться, что жар забился в горло и сдавил лёгкие. Захотелось разодрать руками грудь, впустить воздух в тело, чтобы окутал сразу и целиком. Так и сделала – неосознанно, подчиняясь внутреннему порыву.

Пальцы разодрали кожу без труда, погрузились в плоть, ещё глубже, как в мягкую речную глину. Провалились куда-то под рёбра. Ленка раздвинула руки в стороны, скрывая грудину. Горячий воздух набросился, как голодный зверь, и выжег всё то человеческое, что оставалось в Ленке после смерти.

Она знала, что время пришло.

Стало невероятно легко и радостно. Глаза больше не нужны были, чтобы видеть. Ноги оказались бесполезны, чтобы ходить. Человеческое тело – громоздкое и неуклюжее, мёртвое и бесполезное. Надо избавиться от него, верно.

Ленка выпорхнула из ненужной оболочки, как бабочка. Она больше не осознавала себя живым человеком. Но и умирать пока не собиралась.

Говорят, призрак не может покинуть этот мир, пока у него остались неоконченные дела. Надо бы проверить.

Земля вдруг мелко затряслась. Покатый верх кенотафа, заросший травой, задрожал и шумно ввалился внутрь. Дым заметался, разбрасывая чёрные сгустки в стороны. Голоса тварей божиих заметались тоже, слившись в единой крике то ли страха, то ли возбуждения.

Сквозь бледное пламя, разбрасывая комья земли, кашляя от дыма, выбирался Выхин. То, что когда-то было Выхином, а теперь – наполненный тварями сосуд. В нём не осталось человеческого. Вряд ли он помнил, как спас Ленку и уничтожил первые камни. Теперь это был ещё один монстр, подчиненный древним силам.

Сквозь трещины в жировых складках сочились гной и кровь. Глаза скрылись под раздувшимися щеками. Пухлые губы беззвучно шлёпали друг о дружку. По жирному телу бегали огоньки пламени – это догорала одежда. Монстр Выхин выбрался из разрушенного кенотафа: обнаженный, грязный, бесформенный. Живой ли вообще?..

Он принюхался, нелепо ворочая головой на толстой шее, а потом направился в лес, к городу.

Ленка проводила его взглядом, пока Выхин не исчез за деревьями. Кенотаф догорал, выплевывая дым и огонь. Сухая твара вокруг провала тоже начала гореть, дорожки огня резво побежали по поляне. В такую жару пожар вспыхивает с одной спички…

Голоса тварей божиих постепенно угасли.

Ленка знала, что будет делать дальше. Призраку надо закончить начатое.

Глава двенадцатая

1.

Алла знала, что брат и твари божии (кто из них вообще был за главного?) не сдержат слово. Они не собирались оставлять ее в живых. Уже почти убили, не так ли?

Капустин и его прихвостни убрались из квартиры несколько минут назад, оставив мертвого Сашку на кухонном столе и замерзающую Аллу на полу.

Сквозь потрескивание льдинок в ушах она слышала удаляющиеся шаги и тихие разговоры. Голоса тварей божиих метались по квартире, но затем затихли и они, преданно последовав за камнями.

Нижняя часть тела онемела. Холод медленно поднимался по животу, и становилось понятно, что жить Алле осталось недолго.

Но это если быть маленькой наивной девочкой и верить в любовь, дружбу и счастливые случайности. А во взрослой жизни она привыкла полностью полагаться на себя.

Только сама, только одна. Родители умерли, когда Алла ещё даже не вышла замуж. Других близких родственников не было, а не близкие и жили не близко, связь особо не поддерживали. Вся надежда была на мужа, первые два года брака Алле даже казалось, что всё будет хорошо. Но потом он растворился в другой жизни с симпатичной коллегой по работе, оставив у Аллы на руках маленькую Ленку, не до конца выплаченную ипотеку и множество комплексов, от которых Алла сбегала с волонтерами.

Волонтёры… где ещё прятать проблемы, как не в глухих лесах, заброшенных заводах, крохотных городишках? Постоянные многодневные рейды с поисковыми отрядами по всему южному побережью здорово отвлекали. Алла отправлялась не на поиски пропавших людей, а на поиски самой себя – чтобы не сойти с ума, собраться с мыслями и убедиться, что надо продолжать жить, сцепив зубы.

Много лет спустя пропала и Ленка, стряхнув пыль со старой душевной травмы. Алла будто вернулась в прошлое, когда слепо искала старшего брата в лесу, день за днём, много месяцев и лет, променяв, в конце концов, жизнь настоящую на жизнь в прошлом. Хотя, что там было менять…

Наверное, сейчас Алла бы не сопротивлялась холоду, так и осталась бы лежать на грязном полу кухни, превращаясь в жалкое подобие снежной королевы. Но мысли о дочери не давала покоя. Вот бы увидеть её ещё хотя бы раз. Попрощаться как следует. Погладить по волосам, обнять…

Ленка в своём репертуаре: появилась внезапно, а потом снова сбежала. Призрак и морок. Занесла семечко тепла в сознание. Это семечко и не давало замёрзнуть окончательно, потому что Ленка сейчас была в этом мире, а не в мире мертвых – тогда и Алле невозможно было оказаться по ту сторону. Снова разлучиться? Немыслимо!

Ещё одна мысль медленно провернулась в голове. Алла вспомнила кое-о-чем, ухватилась за воспоминание и, потянувшись за него, как за волосок, приподнялась на локтях, осмотрела кухню. Между перевернутым табуретом и осколками разбитых тарелок увидела связку ключей, вывалившихся из кармана её брюк. Подползла – сделать это оказалось не так сложно, силы оставались – сгребла в кулак и направилась в коридор, к входной двери.

Ноги безвольно волочились. Холод поднимался по позвоночнику, как склизкий червь, пожирающий нервные волокна, оставляющий после себя пустоту онемения.

Алла боялась, что дверь окажется заперта, придется долго возиться с замком, но Капустин не удосужился провернуть ключ снаружи.

На лестничном пролете было удушливо сухо и жарко. С улицы доносилась музыка и подростковый смех: на скамейке у подъезда снова собрались старшеклассники. Лишь бы никто из них не надумал зайти сейчас в подъезд, не бросился бы на помощь и не стал бы вызывать скорую. Ни один врач не справится с тем, что происходит. А вот время украсть могут.

Она тащила по ступенькам большое и тяжелое тело, чувствуя, что сил становится меньше с каждым лестничным пролётом. Эх, где сейчас мелкая вертлявая Элка, которая поднималась на самый верх за пятнадцать секунд, как ветер, как призрак? Всё там же, в счастливом прошлом.

Между третьим и четвертым этажами села отдохнуть, прислонившись спиной к стене. Холод тонкими иглами колол в висках, от него закладывало уши, а из рта вырывалось едва заметное облачно пара. Левая рука тоже начала неметь, Алла уже не могла двигать большим и указательным пальцами, а ногти почернели и сверху покрылись густым слоем нетающего инея.

Неосознанно засунула пальцы в рот, стала обсасывать их, чувствуя колючий холод. Счищала иней зубами, сплевывала на кафель.

Потом поползла дальше, выше.

Ей повезло, на пути никто не попался. Звуки музыки и смеха остались внизу. На пятом этаже было тихо и даже немного прохладно. Алла замерла у двери в квартиру Выхина, разглядывая старый дерматин и замочную скважину. Показалось, что дверь невероятным образом стала выше и шире, что сквозь трещины в дерматине вываливаются комья снега, а каждый заржавевший декоративный гвоздик торчит острым концом вперед, не давая прикоснуться… Или это просто подкрались галлюцинации. Говорят, незадолго до смерти мозг подбрасывает человеку иллюзии, морок, погружает в выдуманный мир, чтобы было не так страшно умирать.

– Чёрта с два я вам умру здесь!

Алла кое-как ухватилась за дверную ручку. В ногах что-то хрустнуло, по телу пробежала острая боль. Тяжело было стоять на коленях, тяжело было двигаться. Левая рука вдруг как будто отключилась и безвольно упала вдоль тела. Дрожащей правой с третьей или десятой попытки вставила ключ в замочную скважину, провернула. Дверь под тяжестью резко открылась внутрь, Алла упала, разбив нос в кровь о пол. Боли не чувствовала – или просто смирилась с тем, что боль сейчас и так во всем теле.

В квартире было холодно, тарахтел кондиционер. Холод этот чудесным образом слился с холодом внутри Аллы и принес облегчение. Ложное или настоящее – не разобрать. Такое случается, когда кажется, что всё стало хорошо, а на самом деле судьба лишь отсрочила приговор, дала передышку на пару мгновений, чтобы потом опустить топор на замерзшую шею.

Несколько секунд Алла лежала без движения, размышляя, что не хочет больше никогда подниматься. Стало хорошо и приятно. Стало так, будто старший брат жив, дочь жива, мир вокруг расцветает летом, запахами черешни, арбузов, вареной кукурузы и моря.

Однако же поднялась и поползла вдоль стены. Тёплая пока ещё кровь текла из носа, попадала на губы, капала с подбородка. Кровь на вкус была как реальность.

Правая рука онемела тоже. Алла ввалилась в комнату, извиваясь как червь поползла к крепости из одеял и стульев. Забралась внутрь, ткнулась лицом в мятые подушки, застыла, не дыша.

Появилось осторожное, пугливое чувство надежды.

Холод не отступал, но и не поднимался больше. Застыл где-то в позвонках, покалывал в подушечках пальцев, за ушами и под веками.

– Уходи, – прошептала она.

В комнате был кто-то ещё. Алла почувствовала его присутствие и живо представила, как жирная тень наползает на палатку, как длинные пальцы водят по одеялу, а пытливый взгляд пытается забраться внутрь.

– Мы не попрощались, Элка! – произнес из глубины комнаты мальчишеский голос, забытый. – Я не успел, помнишь? Мама с отчимом вызвали такси, загрузили меня на заднее сиденье в полшестого утра и увезли на вокзал. А ведь так хотелось!

Это был июнь. Температура на солнце в обеденное время превышала сорок градусов. Да и тень не спасала, потому что жара и духота проникали в каждую щель, в каждую пору, сочились сквозь трещины в асфальте, выдавливали из кожи соленый пот. Элка с утра ждала Лёву Выхина, чтобы отправиться с ним в лес на поиски брата. Волонтеры уже пару месяцев как перестали реагировать на её просьбы, а вот Лёва отзывался, помогал, бродил по оврагам и чащам, терпеливо изучал кустарники, высохшие ручьи, овраги.

Лёву Элка любила – так ей казалось. Но любовь эта была не подростковой, а глубокой, сильной, будто после исчезновения брата все её чувства одновременно направились на Лёву. Несколько раз Элка хотела поделиться этими чувствами, но боялась, оттягивала время. Иногда намекала – неумело и, наверное, не слишком доходчиво. Лёва или не понимал, или не замечал. Но он неизменно приходил каждый день и старался проводить с Элкой всё время. А это что-то да значит, верно?

Вот только в то июньское утро он не пришел. После завтрака Элка быстро собрала походный рюкзак, взбежала на пятый этаж. Дверь открыла мама Лёвы, пригласила внутрь. Там, в коридоре, она торопливо объяснила Элке, что сын уехал к бабушке, потому что южный климат ему не подходит, от ужасной жары у Лёвы постоянно кружилась голова, случалась рвота, он стал вялым и плохо соображал. Решено было отвезти его до конца лета обратно на север, чтобы пришел в себя.

Элка выслушала, а потом отправилась в лес сама. Долго брела между деревьев и кустарников, по знакомым вытоптанным тропинкам, вышла к реке и там, усевшись на гальку, начала плакать. Шум воды заглушал плач. Можно было наплакаться вволю.

Если после исчезновения брата в душе как будто образовался шарик пустоты, то сейчас он лопнул, выпуская ядовитую беспросветную серость. Казалось, в мире больше не осталось никого, кому бы Элка могла доверять.

– Хочешь, поговорим сейчас? Попросим друг у друга прощения?

…голос Лёвы Выхина раздался едва ли не у самого уха. Алка шевельнулась, повернула голову и посмотрела на бледно-серые одеяла, развешанные вокруг на стульях. Холод отступил, онемение постепенно проходило. Она поднесла правую руку к глазам, пошевелила пальцами, кожа на которых сморщилась и раскраснелась.

– Выйди, Элка, я хочу рассказать всё, что не успел. Как скучал и вспоминал. Как боялся вернуться, потому что разбил тебе сердце.

– Врёшь ты всё, – пробормотала Алла. – Нет тебя больше. Мы выросли и постарели.

Мальчишка рассмеялся, звонко и весело. По одеялам над головой прошла лёгкая рябь. Появилась тень – настоящая, а не выдуманная – тонкие чёрные пальцы гладили поверхность одеяла. Им ведь ничего не стоило сломать крепость. Взять и сломать!

Но они не могли. Потому что Выхин каким-то образом создал защиту. Психологическую ли, магическую, не важно. Крепость действительно защищала.

– Нам не о чем разговаривать, – повторила Алла. – Убирайтесь.

Смех прервался. Вместо него раздались десяти голосов одновременно. Детские и взрослые, мужские и женские. Они говорили вразнобой, но чудесным образом сливались в унисон.

– Действительно, зачем мы тратим на тебя время? – голоса заполнили квартиру, но не проникли в её голову, не завладели её мыслями. – Ты не вкусная, Элка. В тебе нет ничего больше, никаких эмоций. Только серая пустота, да воспоминания. Тьфу, гадость. Счастливо оставаться.

И они замолчали разом. В голове зазвенело от неожиданной тишины. Тут только Алла поняла, что всё это время лежала напряженная, готовая вскочить в любую минуту.

Расслабилась. Уронила голову на подушку. Пошевелила ногами, радуясь простым движениям.

Ощущение чужого присутствия прошло. В квартире Выхина снова было пусто, тихо и жарко.

2.

Игнат Викторович услышал, что его кто-то зовет, когда возился с шампиньонами.

Лето выдалось жгучее, жаркое, не щедрое на дожди, из-за этого любые грибы найти было сложно. Шампиньоны прятались в глубоких густых чащах, где еще сохранялась тень, было влажно и по-человечески приятно. Эти места надо знать, не всякий добрался бы сюда.

Вот Игнат Викторович знал и добирался. За полвека, проведенные в южном городке – приехал в двадцать лет по срочной службе, да так тут и остался – он изучил лес вдоль и поперек, знал все грибные и ягодные места и мог добыть шампиньонов на ужин даже в самую удушливую жару.

– Дяденька, поделитесь?

Подростковый голос прозвучал из-за деревьев. Игнат Викторович вскинулся, испуганно озираясь. От города он забрел километров на пять и не ожидал здесь кого-то встретить. Туристы в чащи не совались, предпочитая проверенные тропы или – что ещё чаще – места, где можно было беззаботно пожарить шашлык и напиться, не схлопотав при этом тепловой удар.

– У вас много грибов, дяденька, – продолжал ломающийся на хрипоту, голос. – Дайте парочку, ну чего вам?

– Ты кто такой? – спросил Игнат Викторович. Рюкзак лежал метрах в трех, а в рюкзаке старый шведский нож, еще из Чехословакии. Почему-то подумалось, что нож сейчас не помешает.

– Я тут гулял, заметил вас. А ещё давным-давно видел, лет двадцать назад. Вы моложе были. Таскались с рюкзаком через площадь и обратно. Я вас рисовал в тетради, дяденька. Смешной вы такой были, в синих джинсах и дурацкой курточке…

Невидимый подросток звонко рассмеялся. Игнату Викторовичу на миг показалось, что смех рассыпался на несколько разных, помельче, и в этом многоголосье проступили злые, угрожающие нотки.

– Уходи отсюда, нечего тут детям делать.

Смех резко смолк. Игнат Викторович оглядывался, но не видел никого среди деревьев, будто пацанский голос существовал отдельно от обладателя.

– Да вы жадина, дяденька, – сказали из леса. – Жадина солёная, на костре варёная!

Игнат Викторович почувствовал жжение на левой руке, возле локтя, посмотрел: кожа пошла пузырями, вздулась и вдруг разорвалась, выпуская наружу куски белого варёного мяса. Боль ударила в голову, Игнат Викторович закричал, размахивая рукой, пытаясь стряхнуть наваждение. А уже на правой руке вдруг резко разбухли пальцы, как сосиски, и начали лопаться, с треском ломая ногти.

Из леса рассмеялись. Игнат Викторович закрутился волчком, не соображая, что делает, как избавиться от боли, которая сдавила вдруг с невероятной силой. Глаза лопнули одновременно, а набухший язык покрылся запеченной коркой и забился в горло.

Игнат Викторович упал, задев корзинку с грибами. Левая нога подрагивала, от неё поднимался к голубому небу тонкий белый дымок. На поляне запахло жареным.

Добрыня не любил гулять с бабушкой. У неё вечно находились какие-то свои дела, которые не совпадали с его делами. То она тащила Добрыню на рынок, где долго выбирала разные овощи, переговаривалась с продавцами, сплетничала с подругами.То брала на прогулку свою соседку, а у той была внучка Милана – на год старше Добрыни. Так вот Милана постоянно капризничала, отбирала игрушки и вообще вела себя как маленькая разбалованная принцесса из мультфильма. Добрыня не знал, что с ней делать, потому что девочек шлёпать было нельзя, а обычные слова не помогали…

Вот сегодня бабушке приспичило прогуляться за трассой, вдоль леса. Она очень хотела собрать дикую малину и землянику, чтобы заварить свежий чай. Домашние ягоды не дают такого аромата, говорила бабушка, да и вкус у них другой.

Добрыня плёлся следом, по старой заросшей обочине, пинал носком кроссовка камешек и мечтал о том, как вернется домой и засядет, наконец, за приставку. Ведь для чего вообще нужны были летние каникулы? Правильно, чтобы получать удовольствие от приставок, ютубов, чатов, переписок с друзьями. А не дикую малину собирать тут…

Бабушка шла метрах в трех справа, среди кустов и редких деревьев. Огибала крапиву и высокую траву, иногда останавливалась, собирала ягоды в старый жёлтый бидон. Сколько они тут ещё провозятся, интересно?

– Ба! Попить ещё осталось? – затянул Добрыня тоскливо. Слева по трассе промчалась фура, всколыхнувшая плотный горячий воздух.

В этот момент бабушка вдруг пропала. Добрыня готов был поклясться, что только что она была вон там, около кустов – а потом исчезла.

Кто-то громко и звонко рассмеялся. Смех доносился из леса, и, хотя деревья стояли редко, видимость была хорошая, Добрыня никого поблизости не увидел.

– Ба? Ты где? – крикнул он, торопливо спускаясь с обочины вниз, к густо заросшему подлеску.

– Пучеглазая сова! Глаза-то по ложке, а не видит ни крошки! – задорно крикнули из леса.

Добрыня сразу вспомнил старшеклассников, которые каждую перемену тусовались около спортивной площадки и задирали каждого, кто неосторожно проходил мимо. Как-то зимой Добрыня тоже совершил похожую глупость: два высоченных парня схватили его подмышки, содрали портфель и с хохотом подвесили Добрыню за капюшон куртки на деревяшку уличных брусьев. Так он там и болтался с минуту, пытаясь отчаянными воплями перекрыть гогот старшеклассников.

– Гляди прямо! Впереди – яма! – кто-то в лесу тоже захохотал. Теперь Добрыне показалось, что смеются сразу несколько человек, старые и молодые, мужчины и женщины.

Он запнулся, не решаясь спускаться дальше. Увидел бабушку, которая неловко поднималась из кустов, отряхивая сарафан. Она, кажется, споткнулась и упала. Просто упала в кусты, ничего страшного. Жёлтый бидон валялся рядом, ягоды рассыпались.

– Мы тебя помним, Клавдия Ивановна! – крикнул кто-то сквозь смех. – Из церкви выходила, нелепо крестилась, очень смешно. Скетч на тебя отличный получился, язвительный!

Бабушка вдруг выпрямилась и закричала. Руки метнулись к глазам, и Добрыня увидел на бабушкином лице кровь. Много крови. Она брызнула в стороны, будто кто-то резко раздавил две крупные ягоды. Глаз у бабушки больше не было, а были две огромные круглые дыры. Ничего не видя, бабушка расцарапывала брови, попадала пальцами в глазные отверстия и кричала, кричала так громко и страшно, что Добрыня закричал тоже и мгновенно обмочился.

Из леса неторопливо вышло что-то большое и страшное. Жирный двухметровый монстр с тройным подбородком, заплывшими глазами, с огромными ручищами и короткой мощной шеей. Рядом с ним крутился монстр поменьше, но тоже очень страшный. Он проходил на сгоревшего заживо человека: клочья одежды впились в кожу, лицо было покрыто многочисленными шрамами и струпьями, а по обнаженному телу сочилась желтоватая жидкость.

– Идемте с вами, Клавдия Ивановна, идемте молиться правильным вещам, – сказал двухметровый монстр тем самым подростковым голосом.

Бабушка перестала кричать и упала на колени. Но Добрыня больше не хотел бежать ей на помощь. Он побежал в другую сторону – поскальзываясь на траве, наплевав на мокрые штаны. Побежал в город, к родителям, прятаться, подальше и навсегда.

Капустин сразу привык к крикам ужаса. Даже так: ему изначально было плевать.

Люди разбегались в стороны, что-то кричали, кому-то звонили. Детишки писались в штанишки (да и взрослые почти наверняка, не так ли?). Какой-то нервный велосипедист едва не протаранил Маро, но вовремя съехал с тротуара в кювет, да там и остался.

Что нам эти люди сейчас?

У нас есть цель. Как в умных книгах пишут? Вижу цель – не вижу препятствий!

И мы не видим!

Жрать хочется, а не вот это вот всё. Сил нет!

Вдалеке выла сирена. Скоро в маленьком южном городке будет не продохнуть от полицейских, росгвардии, ОМОНа, спецназа, ФСБ, МВД – от всех силовых ведомств, в общем, кто примчится на зов перепуганных жителей и туристов.

Вот только уже поздно.

Капустин чувствовал приближение мощной силы. Твари божии тоже чувствовали, трепетали, стонали от сладкого и неудержимого ожидания. Немного осталось до встречи: гроб на колёсиках нашёл твою квартиру и жмёт на дверной звонок.

Толик шёл слева, размахивая хоккейной клюшкой. Сломанные очки болтались на носу.

Маро – справа. Её пухлая уродливая ладошка лежала в ладони Капустина. Лёд сковал их, закрепил потусторонний брак.

Сзади вышагивали остальные верные товарищи: рыжая Инга, похожая на иссохшую от холода снежную королеву. На обнажённом теле у неё распустились узоры инея, синюшные рёбра торчали сквозь кожу; сутулый Вано, тоже с клюшкой наперевес; и ещё тихий Стёпа – «Стёпа, растёпа, куриная жопа». Присоединился самым последним, ещё не до конца трансформировался. Твари божии выгрызали из его души останки воспоминаний, человеческих эмоций.

В Капустине тоже не осталось ничего. Не то, чтобы он жалел об этом, просто отвык за двадцать лет. Сознание, оттесненное на периферию, радовалось возможности существовать так, как придётся, под управлением тварей божиих.

Если рассудить, в обычной жизни происходит тоже самое. Человек стремится к чему-то, пытается достичь целей, заработать, скажем, на машину или квартиру, преодолеть трудности и получить в итоге какое-никакое счастье. Эта задача ставится перед человеком едва ли не с рождения. Хочешь выжить – научись сосать молоко. Надо ходить – учись ковылять на кривых слабых ножках, разрабатывай мышцы, падай, набивай шишки, поднимайся вновь. Первая любовь не обращает внимания – добивайся! Нужна хорошая работа – выучись, устройся, вкалывай. И так далее, до бесконечности.

В погоне за этими целями люди забывают, что можно просто жить. Они мчат по скоростной трассе от рождения до смерти, ведомые ложными задачами. Выполняя их – не радуются, а тут же находят новые, чтобы не останавливаться, чтобы мчать и мчать дальше, пока на финишной прямой не подвернется наспех вырытая могилка где-нибудь на берегу дикой реки.

Тогда-то на их пути появляются твари божии. Они обещают, что сделают вашу жизнь лучше и проще. Они знают, как уверенно рулить на трассе, чтобы приехать точно в срок и без аварий. У них всё всегда подхвачено. Работники банков, доставщики еды, руководители предприятий, директора офисов, любовницы и любовники, коучи, страховщики, ипотечники – они и есть твари божии внутри вас. Имя им – легион, а суть одна: твари божии хотят управлять жизнью.

Ровно в девять утра вы садитесь в мягкое кресло офиса.

В двенадцать – слушаете очередной тренинг от умелого маркетолога на ютубе.

В полвторого едите привезенный службой доставки обед (блюдо дня – тошнотворное ризотто с фаршем из козьего мяса).

В четыре часа вечера отправляете цветы жене на работу. А любовнице – коробку свежих фруктов.

В шесть вечера такси везёт вас домой.

В восемь вечера вы старательно расплачиваетесь по долгам: подписка на телевидение и музыку, оплата интернета и телефона, оплата коммунальных услуг, взнос за ипотеку и кредит за машину, оплата детского сада младшего и школы старшего, подарок на день рождения коллеги по работе.

И конечно, вам не нужно думать ни о чем. Люди вокруг принимают решения за вас. Вы только платите и мчитесь к счастью, не правда ли?

Так вот Капустин считал, что ничем не отличается от стандартного офисного работника. Разве что подгнил немного, да впустил в своё тело потусторонних паразитов, которые тащили его – как мёртвого муравья – на самый высокий стебелек, чтобы там быть ритуально сожранным птицей.

Да простят меня за аллегорию, думал Капустин, вышагивая по широкому проспекту города в сторону площади, но ни один человек не отличается от муравья, которого сфера услуг и жизненные цели приведут в конечном итоге к великой птице-смерти.

Эти мысли забавляли его. В сущности, ничего другого Капустину не оставалось, кроме как размышлять и подчиняться.

Обычные люди разбегались кто куда. Пока ещё – обычные.

Развлекаясь, Капустин схватил за плечи худенькую девушку в купальнице, оставив на загорелой коже холодные ожоги в форме собственных пальцев. Рассмеялся от её болезненного крика, отпустил, выкрикивая вслед дурацкие дразнилки – всё, что запомнилось на подкорке, осталось от прошлой жизни.

Твари шептали:

Скоро настигнет их рука божия, с шариковой ручкой и тетрадью. Тогда порисуем!

Ух, порисуем на злости и отчаянии, на жажде мести и агрессии! На страхе!

Каждого зарисуем! Скетчи! Наброски! Шаржи! Неважно.

Владелец руки божией шёл со стороны леса. Всё вышло так, как твари и задумали. Выхин спустился в кенотаф, и друзья набросились на него, забрались в него, подчинили его. Самопожертвованием и не пахло. Это была отложенная месть, не более того. Холодная и прекрасная.

То, что когда-то было Капустиным, торопилось на встречу. Оно задержалось только у фонтана в центре площади. Зачерпнуло рукой стремительно подмерзшую воду, подцепило со дна несколько монеток и бросило в карман. Это была местная традиция всех подростков. В кармане должна болтаться мелочь, на удачу.

3.

Ленка нашла раскопанную могилу быстро. Ещё бы, это было место, где она провела вечность в мучениях и боли, в попытках выбраться, а потом в отчаянном смирении. Сложно забыть, сложно потерять.

Здесь ничего не изменилось: разбросанные в стороны камешки, коряги, ветки, комья земли с высохшей травой. Неглубокий провал в человеческий рост длиной. Сюда никто никогда не придёт, потому что мёртвые камни надёжно охраняли путь и разрешали приблизиться только тем, кто уже обречен.

Шум реки умиротворял.

Ленка села на краю могилки, опустив ноги вниз. Кроссовки уперлись в рыхлую землю.

Тихо было. Где-то щебетали птицы, вдалеке прорезались звуки едущих по трассе автомобилей, за высохшими кустами малины и ежевики грохотала вода – но всё равно здесь лежала тишина, не похожая ни на какую другую.

Закрыв глаза, Ленка попыталась сосредоточиться. Вокруг могилы буйно росла трава, камни облепил мох, а крепкие корни вспарывали вечно влажный перегной.

Ещё здесь разлагались человеческие трупы.

Четыре подростка, старушка, двое мужчин. Все – пропавшие за двадцать лет в лесу. Их тела никто не нашёл, ни один волонтер не наткнулся на могилку Капустина, не нарушил покой тварей божиих, устроивших себе изысканные пиры. Первое блюдо: ваши страхи. Второе: воспоминания. На десерт: остатки разума. Осторожнее, не торопитесь жрать, иначе расплескаете.

В памяти всплыли звуки, которые издавали твари божии, присосавшиеся к её разуму. Чавканье, причмокивание, шлепанье несуществующими губами; имитация человеческого поведения, как они и любили. Чтобы было страшнее, чтобы разум вспыхивал огоньками паники, представляя, как чьи-то зубы отрывают сочащийся кровью кусок страха и жрут его, жрут…

Ленка знала, что остались ещё призраки. Такие же, как она. Чувствовала, что они наблюдали за ней, но молчали и не показывались. От них ничего почти не осталось, кроме обрывков эмоций и воспоминаний. Этакий недоеденный ошметок сознания.

– Покажитесь, – попросила она едва слышно.

Открыла глаза, внимательно осматривая местность. Заметила торчащую из травы человеческую кисть с обглоданными до костей пальцами. Часть фаланг отсутствовало. Ещё увидела крохотный череп, будто ребенка, сохранивший немного волос на обглоданной и высушенной до белизны макушке. И ещё: старый ботинок. И ещё: рваную, давно рассохшуюся от солнца одежду; вроде рубашка, а вроде футболка, не разобрать. Поляна была усеяна костями и останками мёртвый людей. Сюда не забредали животные, не прилетали птицы. Твари божии сжирали духовное, но оставляли физическое, на усладу солнцу, дождям, влаге и ветру. Где-то здесь лежало и Ленкино тело. Возможно, она не успело высохнуть окончательно, возможно сохранило человеческие черты на разложившемся и изъеденном червями лице.

– Мне нужна ваша помощь! – повторила Ленка. Ей стало жалко себя, жалко непрожитые жизни всех, кто лежал тут. – Мы должны отомстить, понимаете? Должны собраться вместе и уничтожить тварей. Иначе никак. Люди их не остановят, люди давно забыли, как это делается.

Она, признаться, тоже не знала, что будет, когда встретится лицом к лицу с Капустиным или тем монстром, в которого обратился Выхин. Но нужно хотя бы попытаться. Твари ослаблены – их первые камни уничтожены. Так почему бы не развить успех? Например, разбить сосуд, о котором так настойчиво кричали голоса в пещере?

– Я хочу, чтобы не мы боялись тварей, а они нас! – сказала Ленка громко. – Ну же! Я слышала вас, когда лежала в могиле. Вы были рядом! Затаились, прислушивались, почти не выдавали себя! Я чувствовала ваши страхи и отчаяние! Ну же! Покажитесь! Только так победим!

Над травой вдруг воспарили, как на крыльях, как супермены из кино два силуэт. Призраки подростков. Лет по пятнадцать каждому.

Ленка больше не сдерживалась. Уткнувшись лицом в ладони, зарыдала. Слёзы беспрепятственно капали сквозь несуществующую, призрачную плоть и падали в траву серебристыми каплями. Там, где слезы казались земли, проступало настоящее Ленкино лицо – мёртвое, давно сгнившее.

Глава тринадцатая

1.

Алла очнулась от резких звуков сирены. Не разобрать было – скорая это, пожарная или полицейские. Сирены подвывали одна за другой, сливаясь в протяжный и мерзкий звук, от которого заболела голова.

В крепости из одеял и стульев скопилась духота, воздух был плотный, вязкий. Алла выбралась на локтях, несколько секунд приходила в себя, морщась от неожиданно яркого света, бьющего сквозь окна. Стоял жаркий южный полдень, в такое время большинство жителей, да и туристов, прячутся по домам и кафе, по гостиничным номерам и квартирам – где угодно, лишь бы под боком были кондиционер и прохладное пиво.

Кондиционер у Выхина, к слову, продолжал тарахтеть, но больше не работал.

Алла с трудом поднялась. Пролежала она всего сорок минут, но этого хватило, чтобы немного прийти в себя. Внутренний холод отступил, тело вновь повиновалось. Еще бы пару часов отдыха – и можно было бы почувствовать себя человеком.

Вот только где-то по городу бродил безумный потусторонний братец с шайкой монстров. Почти наверняка непрекращающийся вой сирен был связан именно с ними. А значит, нужно поторапливаться.

Почему так? Почему нельзя было спуститься в свою квартиру и попросту переждать происходящее? Почему она вообще решила сейчас вмешаться в затянувшееся противостояние Капустина и Выхина? Пусть разбираются, о, эти мальчишки с их постоянными войнами, конкуренцией, агрессией. Алла уже вмешивалась двадцать лет назад, и ничего хорошего из этого не вышло. Потеряла всех, кого любила. Не успела выбрать правильную сторону… а была ли вообще эта правильная сторона? Может быть, проблема как раз в том, что не нужно было ничего выбирать?

Путаные мысли, холодные как льдинки, больно царапали сознание. Алла отгоняла их, но они лезли и лезли, слово тараканы из-под сгнивших досок. Сомнения, страхи, переживания.

Ты только что спаслась от смерти, так нужно ли рисковать снова? Ради чего? Или ради кого? Подумай, важны ли тебе те люди, которые исчезли из твоей жизни двадцать лет назад? Да, они вернулись. Да, совсем другие. Да, ты не сможешь оказаться в прошлом и начать новый путь с какой-то яркой точки своей жизни. Так не бывает. Не работает.

– К чёрту! – она не замечала, что ходит по комнате кругами и размахивает руками, будто хочет таким образом разогнать мысли. – Могу же я хотя бы раз в жизни чем-то рискнуть?

Где-то на улице закричали – громко и страшно. Крик оборвался на высокой ноте. Звонко разбилось стекло. Алла бросилась к окну, распахнула, высунулась в тяжелый летний зной едва ли не наполовину, осматривая двор.

Сквозь мясистую зелень почти ничего не было видно, но Алла сразу разглядела несколько автомобилей, выстроившихся кривой «змейкой» в рукаве. Двери у всех были распахнуты, возле желтого «Форда» лежал на асфальте человек, лицом вниз, раскинувший руки в стороны. Неподалеку от него на коленях стояла женщина. У неё что-то было с лицом, не разобрать. Будто густо измазали красно-чёрной краской…

Раздался ещё один крик, и, опустив голову, Алла увидела у подъезда подростков. Тех самых, что постоянно там околачивались, грохотали скейтами и самокатами и слушали музыку. Их будто разметало по площадке взрывом: двое парней лежали на земле, один нелепо завалился на скамейке, ногами вверх, ещё двое оказались в кустах. А в центре между ними стояла знакомая девчонка – Инга – подруга Капустина. Она была обнажена по пояс, из тела, разрывая синюшную кожу, торчали рёбра, а рыжая копна волос покрылась инеем. Инге сейчас должно было быть за тридцать, но выглядела она пятнадцатилетней, худой, нескладно сложенной, невысокой.

Инга что-то бормотала и посмеивалась. В короткой паузе между визгами сирен, Алла услышала обрывок старой дразнилки: «Обзывайся, обзывайся, как лягушка раздувайся…». И это был не голос Инги, а чужой и взрослый.

Лежащий у ног Инги подросток конвульсивно подрагивал и действительно раздувался – как пузырь, как труп под воздействием внутренних газов, как ещё один нарождающийся монстр.

Алла отпрянула от окна, побежала на кухню. Там выхватила среди посуды нож, дальше – через коридор, к входной двери, и вниз с пятого этажа, задыхаясь от жара, усталости и возраста. В висках болезненно пульсировало.

«Обзывайся, обзывайся…»

Вдавила кнопку домофона, распахнула дверь подъезда. Яркий дневной свет на секунду ослепил.

«Как лягушка раздувайся…»

От Инги шёл отчетливый приторно-сладкий запах гниющего мяса. Алла шагнула в её сторону, размахнувшись ножом. Инга повернула голову – у неё не было глаз, вместо них в глазницах стояли монетки, коротко блеснувшие на солнце.

Удар пришёлся под подбородок, в шею. Алла ударила горизонтально, безумно надеясь, что лезвие отсечет голову, как заправский топор. Но этого не произошло. Нож застрял, потом выскользнул из мягкой плоти, разбрызгивая искорки инея.

– Ну зачем же ты так? – из открытого рта Инги посыпалось множество разных голосов, застучали будто мелкая галька по дну жестяной банки. – Элка, мы же подруги! Мы в одной команде!

– Никакие мы не подруги! – Алла сделала выпад, целясь острием в монетку.

Голова Инги дёрнулась, монетка выскочила из глазницы и со звоном упала на землю. Глазница мгновенно наполнилась тёмной вязкой кровью, которая поползла несколько струйками по скуле и щеке.

– Нам же хорошо было. Не надо…

Инга не сопротивлялась, и это немного обескураживало. Гневный запал внезапно прошёл. Перед Аллой стояла изуродованная девчонка, с размазанной кровью на лице, без глаз, разлагающаяся, умирающая. Вина её была только в том, что когда-то давно она дружила не с теми людьми. Потом Игна открыла рот, и сквозь пожелтевшие зубы вновь посыпались вразнобой чужие многочисленные голоса.

– Холодно в санатории. Февраль. Долго искала брата? Держись за прошлое, дурочка. Нам кажется, в тебе ничего не зреет. Вкусно. Могила с дочерью, с собакой, с другими людьми. Раскапывала. О, мы всё знаем теперь. В голове у твоего брата. Раскапывала – и не заметила дочь. Как можно не заметить дочь? Ахахаха.

Смех вырывался из неё толчками, как густая венозная кровь.

– Элка, ты выйдешь гулять? – спросила Инга. – Помчали за город, там было хорошо. Белок погоняем у реки…

Чужие голоса хотели вновь пробраться в голову. Алла чувствовала, как они прощупывают её сознание, тянутся к очагам эмоций – гневу, страху, братской любви. У ног застонал от боли забытый подросток. Алла посмотрела на него и увидела монстра в распухшем и потрескавшемся теле. Носки её армейских ботинок заляпались в крови.

Остро взвывал сирена, выдергивающая из кратковременного наваждения. Через дорогу, на детской площадке, закричала женщина, тыча в Аллу и Ингу пальцем, а потом её крик подхватила девочка лет пяти.

Гнев вернулся, Алла ударила снова, по второй монетке. Лезвие соскочило, разрезало кожу на переносице и ещё ниже. Инга отступила на несколько шагов, протягивая ладони к лицу. Из порезов вместе с кровью выползала рыхлая снежная масса. В горячий летний воздух метнулись – и тут же растаяли – снежинки. А Алла обнаружила, что не может остановиться. Она била и била раз за разом, не целясь и ни о чём не размышляя. Очаги эмоций перекинулись на всё сознание и овладели телом. В этом пожаре твари божии не могли выжить, как не выживают микробы в разгоряченном лихорадкой организме. Шипя от боли, они выбирались из её головы.

Пошли прочь! Пошли прочь!

Удар, второй, третий. Ладони Инги покрылись кровоточащими ранами.

– Не надо! – кричали десятки голосов. – Так и скажи, что мы больше не друзья тебе!

Развернувшись, Инга побежала, вихляя, по дороге. Споткнулась, упала, поднялась и побежала вновь. Алла же присела перед стонущим подростком, перевернула его на бок. Лицо парня превратилось в раздувшийся посиневший комок.

– Понятия не имею, как тебе помочь, – пробормотала Алла, ощупывая пальцами горячие окровавленные складки кожи. – Лежи и не двигайся, хорошо? Возможно, тебя найдут врачи. Я попробую их позвать, попробую рассказать о тебе.

Она подозревала, что подобных жертв в городе сейчас слишком много, чтобы врачи вообще обратили на её просьбы внимание. Но надо было что-то сказать напоследок. Надо было утешить.

– Все будет хорошо.

Какая глупая фраза. Опыт подсказывал, что в жизни редко всё бывает хорошо.

Надо было торопиться. Алла пошла прочь из дворов за убегающей Ингой. Казалось, она чувствует след монстра, чувствует его запахи и – далёкий шёпот многочисленных невидимых ртов. Твари божии общались между собой даже на расстоянии. Поддерживали связь.

Оказалась на широкой дороге, забитой автомобилями. Пробка растянулась на десятки метров в обе стороны. Кто-то застрял на обочине, врезавшись в столб. Синяя «Мазда» перегородила перекресток, источая из-под капота клубы чёрного дыма. По тротуарам торопливо шли люди – все в одну сторону, к выходу из города, на федеральную трассу. Слепые инстинкты – оказаться как можно дальше от того места, где тебе грозит опасность. Будто это могло помочь.

Она быстро догнала Ингу, та шла метрах в десяти впереди. Не оборачивалась. Болтала головой, как старая кукла. Хромала на левую ногу. Люди огибали её по широкой дуге, чувствовали опасность.

Вокруг плакали дети, ругались взрослые. Какой-то мужчина неподалеку, в синих плавках и разноцветном надувном круге, который он перекинул через плечо, отчаянно колотил по боковому стеклу скорой помощи, требуя, чтобы водитель открыл дверь и всё объяснил. Было видно, что водитель нервно кусает губы, оценивая опасность, но пока ещё держится. Гневного мужчину в плавках обтекала толпа, никто особо не задерживался. В бегстве главное скорость. Кто успел – тот выжил.

Алла тоже не стала задерживаться, поспешила через дорогу, юркнула в узкие проулки между жилыми домами. Из-за забора на неё бросилась собака, звеня цепью, залаяла, подняв тяжелые лапы выше калитки. Кто-то испуганно закричал из глубины двора: «Я вызываю полицию!», но Алла и не собиралась задерживаться.

Пятнадцать минут ушло на то, чтобы обогнуть центральную площадь по дуге, мимо пробок и панически настроенных людей. Сирены то затихали, то вспыхивали вновь, подобные искрам, разлетающимся от гигантского костра. Где-то кричали люди.

Скоро этому городку понадобятся волонтёры. Много волонтёров.

Еще десять минут: она вышла на окраину города, где заканчивались дома и потянулись старые гаражи, шиномонтажки, строительные склады и магазины. Сейчас здесь почти никого не было, а редкие прохожие – в основном ремонтники в грязных комбинезонах – имели столь невозмутимый вид, будто даже конец света был им нипочём. На бредущую по обочине Ингу они не обращали внимания. Подумаешь, какая-то женщина, похожая на ожившего зомби, мало ли тут таких шляется.

По разбитой дороге несколько раз прогрохотали машины скорой помощи и две пожарные.

Алла догадалась, что идёт к лесу, к тому участку на изломе города, где они с ребятами много лет назад спускались с дороги к деревьям, есть землянику, дикую малину, загорать на берегах рек, жарить шашлыки, тайком курить и пить дешёвое пиво из пластиковых бутылок.

Это были тропы юности, давно заросшие травой. Заросшие – но не забытые.

Слева загустел лес, шумно качая изумрудными шапками. Ветер разгулялся. Гаражи поредели, а потом пропали вовсе. Через сотню метров объявился заброшенный участок, на котором много лет назад хотели построить склад автозапчастей. Дальше укладки бетонных плит дело не продвинулось, и площадка эта долгое время пустовала, заполняясь мусором. Именно с площадки подростки уходили в лес, так было заведено долгие годы, вытоптаны знакомые тропинки, ведущие в персональный рай.

Алла остановилась, наблюдая, как Инга спускается с бетонного блока, раздвигая густые кусты.

Идти в лес не хотелось. Прямо скажем – было страшно, до дрожи. Знакомый лес, ставший единственным близким другом на много лет, внезапно превратился в чужака, в душного, жаркого монстра со шляпой из гвоздей, с разбитым черепом и в драном свадебном платье. Все эти годы он попросту притворялся дружелюбным, а на самом деле аккуратно расставлял ловушки, в которые мог угодить кто угодно. Ленке, например, не повезло. Ленка, например, слишком доверяла прогулкам по лесу.

Деревья вяло качали ветками, приглашая подойти, окунуться в прохладу, такую желанную после полуденного зноя. Алла вспотела в дороге, ей хотелось пить. Где-то журчала вода – в подступившей тишине звуки разносились отчетливо и далеко. Как же она привыкла к лесным звукам, как же любила их… Родной, родной лес. Нельзя так, дружище.

Он принял её в нежные объятия, стёр с висков пот, забрался прохладным ветерком под одежду, погладил между лопаток и вдоль затылка. Алла быстро нашла неприметную тропинку, по которой ходила тысячу раз, зашагала вглубь. Она знала, куда направляется Инга: около реки, в полукилометре отсюда, была любимая поляна Капустина. Там валялись огромные стволы, вросшие в землю, покрытые высохшим мхом. На стволах можно было развалиться, как ленивый кот, и загорать, наполняться теплом, чтобы потом в один прыжок оказаться около ледяной реки, нырнуть с головой, сбросить энергию и получить заряд ни с чем не сравнимого кайфа.

– И что ты будешь делать, милая? – слова вырвались сами собой, давняя привычка при прогулках по лесу. – Нажалуешься на брата родителям? Попросишь кого-нибудь вразумить? Будешь надеяться, что он одумается сам? И как, сработало?

Конечно, не сработало. Да и не должно было. Нет такого, чтобы люди без причины менялись. Люди стремятся к комфорту – внутреннему или внешнему, не важно – и когда достигают его, стараются, чтобы ничего и никогда больше не менялось. А брату было и есть хорошо. Он не образумится.

Деревья расступились. Впереди была та самая поляна, в ярком солнечном свете, контрастирующем с темнотой леса.

Метрах в пяти от Аллы, у поваленного ствола дерева стоял Лёва Выхин.

Алла едва не закричала от неожиданности и ужаса, но горячий воздух забил горло.

Выхин не смотрел на неё, не заметил. Огромными пальцами он расчёсывал свой нос – упорно, до крови, сдирая струпья посиневшей кожи. Из раскрытого рта сыпались осколки зубов и крошки камня. Выхин сосредоточенно жевал, будто не было в его жизни ничего важнее на данный момент. Алла завороженно разглядывала Выхина, не веря, что это он, что в отвратительном жирном монстре сохранилась какая-то человечность, жизнь.

На стволе дереве сидела Инга, погрузив ладони в рыжий мох, подставив лицо с рваными ранами и сгнившим носом солнечным лучам. Налитые тяжёлой синевой лодыжки погрузились в зеленую мякоть травы.

– Привет, жиртресткомбинат!

Голос Андрея – молодой, подростковый – вывел Аллу из оцепенения.

Со стороны реки на поляну вышли Капустин и его прихвостни. Их скопилось десятка два, люди разных возрастов и пола, изуродованные, страшные. Не разобрать – где живые, а где мёртвые. Застыли на границе света и тени.

– Ну вот мы снова здесь, – крикнул Капустин весело. – Собрал всех твоих, молодец! Отлично поработал. Наконец-то встретились. Знаешь, сколько я ждал? Вечность. Лет двадцать точно!

Выхин не отвечал, продолжая жевать, шлёпая распухшими потрескавшимися губами.

– Чего молчишь? Устал обращать? Мы все устали, дружище. Все твари божии. Представляешь, сколько у них работы? Зато твоё прошлое и твое настоящее теперь вместе. И эти голоса… О, как я рад, что могу говорить ими, а не только прокручивать внутри головы.

Его собственный голос потускнел и пропал, уступив место другим – знакомым – тварям божиим. Они выпорхнули из рта Капустина, перебивая друг друга:

– Соскучились!

– Соединимся же, братия и сестры!

– Мы из последних сил собрали всех!

– Теперь пора!

– Как мы долго ждали!

– Что новенького?

– Скукотища! Лежишь себе в могиле, носа не показываешь!

– А как же истории?

– Мы чуть не сдохли!

– Погодите! Погодите-ка!..

Капустин будто поперхнулся, и голоса разом затихли. Люди-монстры на границе света зашелестели шёпотами, неуверенно, боязливо.

Что-то пошло не так.

– Что ты наделал, жирдяй? – удивленно спросил Капустин. – Мамочки, что же ты наделал… Это правда?

Он подошел к Выхину, огибая широкие старые стволы. Остановился в полуметре, громко и сипло принюхиваясь. Потом вдруг высморкался землей и извивающимися червями.

– Господе! – зашептали люди-монстры. – Господе, господе, господе! Он не мог! Он правда не мог!

В голове Аллы отголоском пронеслись вздохи тварей божиих: «Правда, правда, о хосподее, правда!». Она почувствовала страх, взметнувшийся над поляной. И этот страх был в тысячу раз сильнее того, что засел в её груди.

– Мы так не договаривались, дружище, – пробормотал Капустин. – Нельзя убивать друзей. Этих всех, со своих старых тетрадей, сколько угодно, но не друзей!

Выхин не ответил. Возможно, не мог. Он открыл рот и вытолкал языком кусочки камней. Кто-то среди людей-монстров громко и болезненно закричал.

Сам Капустин вдруг упал на колени и принялся лихорадочно, торопливо собирать выпавшее. Вытаскивал из травы, рассовывал по карманам.

– Что же ты натворил! – заорал он ломающимся голосом. – Ты их сожрал, как кусок свинины! Как паровую, блин, котлетку! Как ты вообще мог? Как ты существуешь после этого? Это же мои силы! Наши силы, мать твою! У меня почти не осталось! Вся надежда была на тебя, на пещеру, на энергию первых камней!

Людская масса пришла в движение. Уродливые люди падали на колени, вознося руки к небу. Из их ртов выплеснулись десятки голосов: чужих и настоящих.

Вознесем молитву во спасение!

Как же так?

Сосуд треснул!

Сосуд надо склеить!

Мать твою!

Так возьмемся же, друзья, во единое!

Во спасение!

Друзей не убивают, слышишь?

Во спасение!

Они стали преображаться, эти люди-монстры. Алла почувствовала, как холод вытесняет жару, как высушивает кожу и пробирается под одежду. По поляне прошёл ветер, приминая траву и покрывая её тонкой изморозью. В одно мгновение изумрудный цвет сменился искрящимся голубым. Стоящие вдоль поляны деревья разом сбросили листья – те увядали и съеживались на лету. Ледяная пыль осела на лицах людей-монстров, покрыла плечи Капустина и Выхина.

– Изыди! – закричал Капустин страшным чужим голосом.

Он вскочил, схватил Выхина за плечи и затряс, как свинью-копилку. Из приоткрытого рта Выхина посыпались ледяные камешки. Выхин рассмеялся глухим, утробным голосом.

– Изыди, жирдяй! Ты не должен был сопротивляться! Ты всегда влезаешь там, где не нужно! – Капустин продолжал трясти, выплевывая вместе со словами густые брызги снежинок. – Ну кто тебя просил меня убивать, а? Кто вообще тебя привез в этот город? Хорошо же было! Мы дружили, развлекались, влюблялись, дразнили! Зачем ты объявился, жирдючий говнюк!

А за спиной Капустина люди-монстры сливались в единую массу. Как будто невидимые руки лепили из них огромный ком. Люди подходили друг к другу, обнимались и – склеивались. Втягивались. Размазывались. Невозможно было разглядеть отдельные головы, руки или ноги. На эту человеческую массу сыпал снежок. А ещё над поляной продолжали звучать голоса тварей божиих.

Во спасение!

Сольемся!

Новый сосуд нам нужен, друзья!

Алла поняла, что люди-монстры делают живой сосуд.

– Сучонок! – выкрикнул Капустин в бессильной злобе. Запустил пальцы между губ Выхина, принялся выковыривать кусочки камней, распихивать их по карманам. – Жирная башка, я всё из тебя вытащу, все крошки! Будешь снова превращать людей в скетчи, ибо ничего больше делать не способен!

Цилиндр упал и покатился по заснеженной траве. Инга легко соскочила с дерева и подняла его. Рядом оказалась Маро, застыла, поглаживая драную фату. Разглядывала пытливо Капустина и Выхина.

Нам нужна энергия, друзья!

Мы так долго ждали свободы!

Надо собрать её всю!

Злость, страх, гнев, радость!

Выхин присел на одно колено, безвольно болтая головой. Замычал что-то, а потом резко сомкнул зубы на пальцах Капустина. Капустин завизжал – но не от боли, а от гнева. Задёргался, пытаясь вытащить руку.

– Пусти, гад! Пусти, пусти, пусти!

Алла больше не могла прятаться и ждать. Она и сама не понимала, почему стоит до сих пор за деревьями и наблюдает. Нельзя так. Пора прекратить. Неважно как – но пора!

Она подняла с земли два влажных тёплых камня, сжала в кулаках. Выбежала на поляну. Её никто не заметил: Капустин корчился перед Выхиным, Инга и Маро смотрели на них, а люди-монстры, о, люди-монстры заканчивали формировать сосуд их живых тел.

– Держи, подруга! – выдохнула Алла, сблизившись с Ингой на расстояние удара.

Две глазницы, забитые липким снегом, повернулись к ней. Алла замахнулась и обрушила кулак на нижнюю челюсть. Боль отдалась в запястье и костяшки пальцев. Голова Инги дёрнулась, цилиндр тяжело упал в траву. Алла не останавливалась, ударила ещё раз, потом ещё – в глаз, скулу, челюсть, лоб, затылок, снова в глаз, в нос, в нос, в нос. Что-то глухо хрустнуло внутри черепа Инги. Кто-то схватил Аллу за ноги – тут же резкая боль поднялась от бедра к голове. Алла, не глядя, лягнула пустоту, угодил во что-то мягкое, опустила взгляд и увидела Маро, раздирающую зубами бедро выше колена. Окровавленная, вертлявая Маро походила на жирного зверька, вроде белки. Алла ударила сверху по голове несколько раз, сдирая фату.

– А ты что тут

Делаешь?

Голоса тварей божиих налипли на неё, как мухи. Алла развернулась и увидела брата. Он освободил-таки руку из рта Выхина, но лишился двух пальцев. Вместо указательного и среднего торчали только нижние фаланги.

Она откуда взялась?

Этого ещё не хватало!

Надо убрать!

– Друзей не убивают, забыл? – тяжело выплюнула Алла. – Но это если бы вы были мне друзьями, твари! Если бы оставили от Андрея хоть что-то, кроме телесной оболочки.

Признаться, Капустин сейчас мало походил на её брата. От гниющего тела отваливались куски серого мяса, кишащего червями. Волосы большей частью вылезли, а кожа на черепе и на руках густо покрылась чёрно-синими пятнами.

Маро ударила под колено, и Алла упала руками в траву, роняя камни. Хрустнуло в плече. Алла не могла сдержать болезненный крик. Длинные пальцы, пахнущие смертью и грязью, обхватили её за голову, подняли, зафиксировали. Алла смотрела на гниющий труп брата, управляемый тварями божиими. А брат неторопливо поднял цилиндр, надел его. Из левой глазницы вылез острый конец гвоздя.

– Алла, Алла, в ноздри спички напихала, – шепнул он. – Вот и первая наша красавица, для нового сосуда, взамен пещеры. Милая вкусная бабочка. Возьмём её с собой на первое время. Мертвецы тоже вкусные, но живые – лучше.

Стоящий за его спиной Выхин вдруг протянул огромные руки, похожие на механические клещи какого-то дивного устройства, взял Капустина подмышки и резко дёрнул к себе. Руки сомкнулись, Капустин оказался плотно прижат к большому жирному телу.

– Он тебе не друг, – хихикнула Алла. – Он может тебя убить, брат. Убить вас всех, твари вы божии!

В этот момент вдруг страшно закричала Инга. Закричала, дёрнулась – и взмыла в воздух.

2.

Алла упала, никем больше не сдерживаемая. Перевернулась на спину и закричала тоже. От страха, удивления и радости.

Она увидела собственную дочь в небе. Прекрасную, юную Ленку. Милую, хорошую, родную.

Искала тебя полтора года.

Искала, будто родного брата, вернувшись эмоциями и ощущениями на двадцать лет назад.

Искала каждый день, под кочками, ветками, в траве, в лужах, ямах, во мху и в реках.

Искала, скатываясь обратно в безумие.

Пока ты не пришла сама и не сбежала вновь!

Ленка, застыв в воздухе метрах в трех над землей, держала на вытянутых руках Ингу. Будто та ничего не весила. А вокруг кружились бесформенные полупрозрачные тени, похожие на силуэты из листьев, гонимые ветром. Тени эти подлетали к Инге, отщипывали от неё гниющую плоть и бросали на землю. Инга кричала, корчилась, сучила по воздуху ногами. Кусочки плоти, пальцы, кожа, клочки волос и обрывки одежды сыпались в траву дождём. Серебрился иней, разлетающийся вокруг.

– Что вы делаете? – закричал Капустин, и снова из его нутра вырвались голоса. На этот раз испуганные, растерянные. – Кто вы такие? Зачем вы сюда вторглись? Что мы вам сделали? Что мы вам

Сделали, чёрт возьми!

Мы помним вкус ваших страхов!

Старушка, которая искала ягоды!

Паренёк, что сбежал в лес от родителей-алкоголиков! О, он пищал, как девчонка, пока мы покусывали его страхи!

И ещё один паренёк, отважный, любитель ужасов, пытался заболтать нас, уговорить, обменяться! Торговался, глупец!

Тяжелая ладонь Выхина зажала рот Капустину, мясистые пальцы забрались между зубов, и голоса смолкли. Разве что внутри головы Аллы вспыхивали обрывки долетающих фраз.

Она поднялась, тяжело опираясь коленом о землю. Приметила убегающую Маро. Та мчалась прочь с поляны, путаясь в свадебном платье. Оставляла после себя подмерзающий след. Кричала что-то испуганно, не разобрать что.

У ствола высохшего дерева упало то, что осталось от Инги. Голый череп с обрывками кожи сухо стукнулся о камни. А дрожащие тени сомкнулись вокруг Маро, подняли в воздух. Маро кричала, кричала и кричала. А тени стали рвать на куски и её. Ветер подхватил сорванную фату и понёс над макушками деревьев. Прошло несколько секунд, и крики затихли.

Тут Алла поняла, что ей не хватает воздуха. Тяжело вздохнула, закашлялась. Обрывки панических голосов всё еще метались внутри черепной коробки.

Людская масса собралась в огромный сосуд из живой плоти, сочащейся кровью и тающим снегом. Сосуд будто бы лежал на боку, чернеющим отверстием разглядывая Аллу и Капустина с Выхиным. Сосуд шевелился – слипшиеся людские конечности подстраивались и подгонялись друг к другу. Аллу стошнило под ноги от этого чудовищного зрелища. Она поспешно отвернулась и упёрлась взглядом в Капустина и Выхина.

– Господи, – сказала Алла, потому что больше ничего не могла сказать.

Капустин каким-то образом высвободился из хватки больших рук и теперь бил Выхина ножом – в лицо, в шею, в тело. Не разбирая. Бил и бил, как заведённый. Десятки, сотни ударов. Вспарывал плоть, разрывал кожу, высвобождал кровь и талый снег.

В руке Капустина был нож Аллы. Тот самый, который она принесла с собой… Она хлопнула себя по пустому карману и снова произнесла негромко:

– Господи.

Выхин стоял на коленях. Лицо его залила кровь. Крохотные глаза разглядывали Аллу, пытливо, будто зажатый в теле монстра человек хотел что-то сказать этим взглядом, передать какую-то информацию, которую не мог выдавить сквозь изрезанные губы.

Капустин замахнулся – раз! – рассек левую щеку Выхина – два! – оставил глубокий порез на подбородке – три! – лезвие вошло в плечо.

Выхин упал на бок. Капустин же, возвысившись над ним, бил, бил, бил.

– Вот так мы и мстим, приятель! – бормотал Капустин. – Вот так и приходит неотвратимое наказание! За всё, что сделал. А мы считали тебя другом! Берегли твою сущность! Лепили сосуд! Искали тебя! Везде искали, везде, жирдяй, жиртресткомбинат, жирный почник, искали, да ты убегал. Искали, да ты нашёл способ спрятаться. Искали, да ты сам пришёл. Какой молодец. Какой предатель! Какой вкусный человек для нашего нового убежища.

Не замечая Аллу, Капустин отшвырнул нож, схватил Выхина за шиворот и потащил по траве к живому сосуду. Сощурившись, посмотрел на небо, где Ленка и бесплотные тени рвали на куски то, что осталось от Маро.

Алла бросилась наперерез, сбила Капустина с ног, повалила и стала колотить его кулаками куда попало, не глядя. Глаза застили слёзы. Боль растеклась от плеч, разодранного бедра, от избитых в кровь пальцев. Боль ослабила.

– Сестра! – закричал Капустин жалобно. – Что ты делаешь, Элка? Дура, очнись!

Он лежал под ней обычный, семнадцатилетний, живой и здоровый. Такой же, какой и был, когда Элка потеряла его, а Алла нашла в могиле. Любимый старший брат. Смотрел испуганно, втянув голову в плечи. Нижняя губа разбилась и кровоточила.

– Ты чего, совсем сдурела? Я же нас спасаю! – Он кивнул на лежащегоВыхина – монстра: окровавленного и огромного. – Он всех нас убьёт, жирдяй! Надо срочно затащить его в сосуд, изолировать!

Какие красивые у брата глаза… Голубые, яркие.

Пухлая курточка порвалась на плече, из дыры торчал белый кусок синтепона. Под левым глазом медленно наливался синяк.

– Зря меня искала, что ли? – спросил Андрей и дотронулся до её щеки тёплыми тонкими пальцами. – Я же здесь, ну, пришёл. Никуда теперь не денусь.

Она расплакалась вновь – или так и продолжала плакать, просто не замечала. Слёзы падали на лицо Андрея, на его губы, нос, веснушчатые щеки. Он плакал тоже, шумно шмыгая.

– Дурочка малолетняя, ну. В самом деле, ничего не понимаешь? Спасаться надо. Нам двоим. Никого больше нет, кроме тебя и меня. Как раньше.

– Почему ты мне не сказал? ­– спросила она сквозь слёзы.

– Что не сказал?

– Почему, когда я тебя нашла, ты промолчал про Ленку? Она лежала рядом с тобой, в той же могиле. Почему не сказал? – Алла вытерла слезы тыльной стороной ладони, отметив, как они крошатся льдинками. – Я тебе верила, Андрей. Бесконечно. Идеализировала, как никого другого. И ты посмел промолчать…

Лицо Андрея изменилось вновь, глаза и нос провалились, в щеках появились рваные дыры, обнажающие неровные редкие зубы.

– Дура ты, дура, – сказали голоса из его рта. – Это же очевидно. Зачем тебе дочь после смерти, если не нужна была при жизни?

Алла почувствовала внезапную острую боль в плече. Дернулась, будто стряхивала комара, а потом в шею слева вонзилось лезвие ножа. Подумалось: как литературно, умереть от оружия, которое принесла с собой…

Она крепко схватилась за руку Андрея, не давая выдернуть нож из раны. Понимала, что если отпустит, то умрёт за несколько минут. Андрей надавил, улыбаясь порванными губами. Выплюнул негромко:

– А ещё и спички в нос напихаю, дурочка…

Хотел сказать что-то ещё, но в это же мгновение его накрыла тень. Пальцы Андрея разжались, Алла упала на бок, отползла на метр, вгрызаясь руками в оледеневшую траву. Травинки с хрустом ломались под её весом.

Андрей закричал. Его окружили тени, среди который стояла Ленка. На спине у неё болтался старый рюкзачок. Джинсы подвёрнуты до колена. Рукава чёрной футболки обрезаны. В этой одежде она вышла из дома – и не вернулась. Алла стеснялась этой Ленкиной одежды и на листовки для розыска предложила фотографию, где Ленка в школьном платьице, улыбающаяся, аккуратная семиклассница. Ничего общего с реальностью.

А вот сейчас Ленка была самой реальной из всех реальных.

– Отвалите от меня, слышите? – кричал Андрей, суча ногами по траве. – Отвалите! Мы так не договаривались! Не догова-а-а-а…

Его голос разбился на сотни голосов тварей божиих, и они разлетелись вокруг, как тающие брызги снега. Казалось, Алла даже видит их, может поймать, если захочет… Их ловили тени-призраки. Едва различимые силуэты вдруг стали метаться по поляне, резко вздергивая полупрозрачные конечности, хватая невидимые голоса – душили, сжимали, разрывали в клочья.

По поляне разнеслись крики, стоны, плач. Алла схватилась за голову: под черепной коробкой застряли дрожащие от страха голоски.

Не выдавай нас!

Сделаем тебя вечной, сильной, кем угодно, кем захочешь!

Только молчи! Только не выдавай!

Она закричала:

– Ленка, Ленка, иди сюда! У меня в голове засели, паразиты!

И рассмеялась звонко и весело. От смеха под шеей расплылась боль, а ещё навалилась резкая усталость. Кончик ножа дрожал в такт пульсу.

Не надо, родненькие!

Не надо!

Не на!..

Рядом с Аллой оказалась тень. Это был призрак подростка, Алла даже смутно помнила его – искала с волонтёрами, прочёсывала лес. Нашлась лишь сумка со сменной обувью.

Подросток склонился над Аллой, запустил руки ей в голову, сквозь через, сквозь мякоть мозга, в те области, куда никому живому дороги нет.

Она почувствовала, как голоса перепуганных тварей божиих мечутся в сознании, а цепкие подростковые пальцы цепляются за них, сжимают, вытаскивают. Твари божии кричали и умирали. Твари божии уходили из этого мира. Алла закрыла глаза, она видела лес, чувствовала прохладный ветерок на высохших губах.

Мальчик-призрак вынул руки из её головы. Стало пусто и хорошо. Наверное, так люди и становятся счастливыми.

Камень в руке Капустина покрылся инеем, был ледяной и, казалось, хрупкий. Ленка легко вырвала его, кроша вместе с пальцами. Отшвырнула.

Капустин закричал от боли и страха. Попытался ударить Ленку тем, что осталось от его ладоней, но не успел. Призраки повалили его в траву, придавили – кто за руки, кто за ноги, кто за голову. Капустин трепыхался, как пойманная в сети рыба.

Бесполезно.

– Привет ещё раз, дядя, – Ленка не злилась. Ей удивительным образом стало легче от того, что развязка близко. Присела возле Капустина на колени. Провела пальцами по сгнившему лицу, чувствуя, как тают и впитываются в иссохшую кожу снежинки.

– Отстаньте от меня! – визгливо крикнул Капустин. Это был не его голос. – Что вы хотите? Дадим вам всё, что нужно! Денег? Славы? Бессмертия?

– Это не бессмертие, а чёрт знает что, – ответила Ленка. – Вы дали человеку ложную надежду, а в результате сделали из него куклу, которой управляете в своё удовольствие. Каково тебе сидеть внутри тела, которое давно тебе не подчиняется, дядя? Я помню, ты был не против вечной жизни, пока лежал в могиле. А сейчас?

– Отпусти и его тоже. Ты мертва, дорогуша. Радуйся, что мы не остались и в твоей голове.

– Кто же знает? – Ленка ухмыльнулась. Резким движением расстегнула молнию на куртке Капустина, обнажая впалый живот и торчащие под кожей рёбра. Кожа была покрыта трещинками и дырками с обтрепанными краями, будто старый ковёр, давно изъеденный молью.

Ленка запустила пальцы в эти дырки, стала растягивать и рвать. Капустин закричал, голоса тварей божиих заметались вокруг. Ленка с хрустом выломала несколько рёбер. Внутри Капустина, вместо органов, были аккуратно сложены старые камни. По ним ползли разноцветные светящиеся узоры. Всё, как положено.

– Это ваше, – сказала Ленка призракам. – Налетайте, друзья.

Призраки налетели. Они хватали камни, крошили их, а пыль пускали по ветру.

Болезненные крики тварей божиих разметались по поляне, постепенно угасая. Твари проклинали, молились, звали на помощь – и умирали. Одна за другой. Вместе с ними умер и Капустин.

Вернее, подумала Ленка, он умер уже давно, а сейчас просто освободился из плена. Успокоился.

Почему-то она ждала, что призрак Капустина сейчас отделится от тела, присоединиться к другим, поможет добить перепуганных тварей. Но этого не произошло. Иней растаял, капли влаги застыли на мёртвом лице.

– Ну вот и всё, – пробормотала Ленка.

Теперь уже точно стало легче.

Алла разлепила глаза, увидела Ленку, идущую к ней. В траве лежал брат – одна нога согнута в колене, вторая вытянута. Трава вокруг него съеживалась и рыжела. Брат был мёртв. Не случилось эпической битвы добра со злом, не было противостояние двух героев.

Дочь опустилась перед матерью на колени. Спросила:

– Больше никого нет в голове?

– Нет. Там тихо и пусто.

Ленка коротко улыбнулась, бегая взглядом по лицу Аллы, ощупывая каждую морщинку, порезы, синяки. Пробормотала:

– Это хорошо, мам.

– Ленка?

– Что, мам?

– Я тебя люблю, моя хорошая. Люблю так сильно, как никогда никого не любила. Прости, что смогла понять это только твоей смерти. Мне всю жизнь казалось, что у меня есть цель, что я спасаю людей, которых нахожу, что стараюсь не допустить того, что произошло с Андреем. И эта цель умерла вместе с твоим исчезновением. Блин, Ленка, я долго отказывалась устраивать твои похороны. Меня уговаривали провести церемонию, закопать пустой гроб, а я говорила, что не могу так, что хочу оставить тебя в памяти живой. Тогда-то и поняла, насколько любила тебя. Как дура себя вела, понимаешь? Надо было бросить всё и жить только ради тебя. Тогда бы всё было иначе, моя хорошая. Тогда бы мы с тобой не расставались.

Ленка слушала внимательно, грустно улыбаясь. Погладила волосы Аллы, убрала завиток, упавший на глаза.

– Ты не права, мама, – сказала она. – Не нужно жить ради меня или кого-то ещё. Нужно было просто – жить. Настоящим.

Алла тяжело легла на траву. В голубом небе не было ни облачка. Крики тварей божиих стихли, никого не осталось. Призраки летали над головой, кроша камни в пыль и развеивая её по ветру.

– Ты пришла, чтобы отомстить, верно? Только это держит тебя?

– Если это вопрос, останусь ли я здесь с тобой, то ответ – нет, – Ленка пожала плечами. – Думаю, я скоро уйду.

– Куда?

– Не знаю, я не добралась до того света, не посмотрела, что там. Но надеюсь, что-то очень хорошее. А то устала от негатива. То в могиле лежишь, то тварей пришибаешь…

Они тихо рассмеялись. Алла нащупала руку Ленки, сжала. Боль и слабость растекались по телу медовыми ручьями.

– Можно с тобой?

– Мам, у тебя тут ещё много незаконченных дел.

– Например?

– Спастись самой и спасти Выхина. Жалко его.

– С него-то и началось…

– Если бы не Выхин, то кто-нибудь другой нашёл бы кенотаф. Не тогда, так сейчас. К тому же он искупил, поверь. Привёл меня к пещере, уничтожил первые камни. Выхин умница.

Алла помолчала и сказала:

– Я знаю.

Она закрыла глаза, позволив слабости одержать вверх. Когда открыла, Ленки рядом уже не было. Тени призраков во главе с дочерью кружили вокруг сосуда из окровавленных тел. Кружили – и разрушали его. Они вытаскивали из сосуда людей, отволакивали их в сторону, складывали на краю поляны, под деревьями. Люди извивались в траве, будто черви. Сосуд лишившись изящества и опоры, совсем скоро развалился, и призракам осталось только разгрести тела и сложить их в траву.

Алла тяжело села. Кровь из ран в плече и шее залила одежду. Ещё немного, и сил не останется совсем. Впрочем, сейчас уже и умирать было не страшно.

Она наблюдала, как призраки заканчивают работу. Голые деревья по краям поляны шевелили ветками, сбрасывая остатки погибших листьев. Холод отступил, солнце растопило иней, и трава вокруг серебрилась капельками влаги. Красиво, ничего не скажешь.

Рядом зашевелился и сел Выхин. Только это был уже не монстр, а обычный взрослый Выхин, приехавший в город несколько дней назад. Губы его кровоточили, правая щека была порвана под глазами – синяки.

– Ну, привет, – сказала Алла. – Ты вовремя. Умирать вдвоем не так страшно.

3.

Последнее, что Выхин помнил, перед тем как прийти в себя на поляне в лесу – это крепкие объятия с молодым собой, запах влажной воды, мертвечины и брызги яркого света.

Света было много. Как и голосов. Твари божии пели и разговаривали. Шептали и кричали. Подбадривали и радовались. Выхин был в ужасе от происходящего, но радовался вместе с ними. Не мог удержаться. Казалось, он оказался в центре всепоглощающего счастья.

Потом ощущение счастья пропало. А вместе с ним пропали и голоса.

Стало невероятно, болезненно тихо. Будто в уши против воли напихали ваты. В голове появилось ощущение пустоты, нехватки чего-то важного. Мысли ускользали, не давая сосредоточиться.

Проще было отдаться на волю тварям божиим, чтобы они позаботились, направили, объяснили как жить.

Он ведь так и сделал, правда?

Выхин сел, ощущая тяжесть и ломоту, усталость и нервное безразличие. Ощупал лицо, шею. Кончики пальцев макнули в кровь. Рядом сидела Алла. Как же ужасно она выглядела. Под подбородком дрожала рукоять ножа, армейская куртка была вся в тёмных разводах, щеки и лоб исцарапаны.

– Ну, привет, – сказала Алла.

Продолжения он не услышал. Внезапно тело скрутила боль, в голове зародился пронзительный упругий гул, будто множество голосов кричали в единой тональности. Выхин схватился за голову, тяжело поднялся. Горячий воздух давил на плечи, клонил к земле. Гул нарастал, и, раскрыв рот, Выхин выпустил его на волю.

Кричал так громко, что заболело горло. Твари божии выплескивались из его головы, как помои из ведра. Голоса растворялись в летнем воздухе, умирая. Крик вскоре перешёл в хрип. Сквозь проступившие слезы Выхин увидел перед собой Ленку. Она стояла около трупа Капустина и копошилась в своём расстёгнутом рюкзачке.

Вытащила что-то, протянула Алле.

– Держите, вам сейчас пригодится.

Упаковка бактерицидных пластырей. Алла грустно, сквозь слёзы, рассмеялась.

– Ты думаешь, это нас спасёт?

– Думаю, мам. Какое-то времч протяните.

– Ох, Ленка…

Крик истощился, и Выхин замолчал. Внутри стало совсем пусто, а в желудке заурчало. Ленка повернулась, подмигнула:

– Мы справились, Выхин. Уничтожили их.

– И пещеру? – он не помнил ничего.

– И пещеру. Тварей тоже больше нет. Не в этом лесу точно.

– А что с тобой будет?

– О, это самый частый вопрос в последнее время. Наверное, отправлюсь на тот свет, как все нормальные призраки.

Выхин не знал, что ещё спросить, а потому просто пожал плечами.

– Вам надо возвращаться в город, – сказала Ленка. – Не теряйте время.

– А если я всё же захочу остаться с тобой? – Алла неуверенно поднялась. Её пошатывало. Выхин никак не мог отвести взгляда от рукояти ножа, торчащего из шеи.

– Не нужно, мам. Мы же не знаем, чем всё закончится. У меня уже нет продолжения, а у вас, возможно, будет.

Алла подошла к Ленке очень близко. Выхину показалось, что они сейчас обнимутся, но этого не произошло. Ленка засунула руки в карманы джинсов, а Алла застыла в нерешительности. Пробормотала:

– Я люблю тебя.

– И я тебя мам. Только давай прощаться без этих вот сентиментальный соплей. Не люблю такое.

– Кто ж любит…

Алла постояла ещё некоторое время. Выхин отвёл взгляд и разглядел на краю поляны десятки тел. Кто-то шевелился, кто-то лежал без движения, кто-то сидел в траве, пошатываясь, будто не мог найти в себе сил подняться. Среди сидевших людей Выхин узнал старика, которого много лет назад часто встречал в городе и даже как-то нарисовал в своей тетради со скетчами. Старик постоянно таскал с собой котомку для грибов, а ещё ворчал на подростков, когда они слишком шумели, пробегая мимо.

Выхина взяли за руку. Рядом стояла Алла.

– Пора отчаливать с этого праздника жизни, – сказала она. – Ох, Выхин, снова тебя вытаскивать из переделок. Как в старые добрые времена.

Ленка уходила от них, уходила с поляны, в густоту леса.

– С ней всё будет хорошо, – сказал Выхин.

– Я знаю, – Алла повела его в противоположную сторону. – Нам бы о себе позаботиться для начала.

На ходу она разорвала зубами упаковку пластырей. Первый наклеила Выхину на щеку. Под пластырем тут же болезненно защипало. Перед глазами потемнело, Выхину пришлось остановиться, чтобы собраться с силами. На жаре от снова почувствовал себя паршиво. Хотя, дело было не только в ней. Ещё несколько пластырей стянули самые крупные порезы на руках и груди.

Алла шла медленно, то и дело спотыкалась. Ей было тяжело вышагивать с ножом в шее. Кровь медленно вытекала из раны.

– Куда мы идём? – спросил Выхин, когда они углубились в лес.

– К тебе домой, конечно, – ответила Алла. Губы у неё были сухими и потрескавшиеся. Говорила с трудом. – Переждём всю эту суету в крепости из одеял и стульев. Полезная штука, Выхин. Надо было тебе о ней рассказать раньше.

– А тебе следовало рассказать о брате.

Алла поморщилась:

– Не начинай. Всем нам есть о чём жалеть.

Они шли через лес долго. Сначала Выхину казалось, что они просто бредут, не ведая дороги, но Алла вела уверенно, вскоре появились знакомые тропинки и места.

Вышли на бетонную площадку, усеянную бутылочными осколками, кляксами от костров и обгоревшими шинами. Направились по гравийной дороге вдоль закрытых шиномонтажек и автомастерских к городу.

Где-то выли сирены. Паника в городе не прекращалась. Да и вряд ли бы кто сказал перепуганным жителям и туристам, что всё закончилось. Не поверили бы.

Пока шли, Алла неторопливо рассказала о том, что произошло. Выхин тоже стал потихоньку вспоминать события в пещере. Вспомнил самого себя, молодого, вышедшего из каменного гроба. Вспомнил песнь тварей божиих. Объятия. Хруст камней на зубах. Как проглатывал камни, которые должен был нести с собой в город. И как крошил и уничтожал первые камни, хранящие в себе древнюю силу. Как разрушилась пещера. Как превратился в монстра. Как долгое время бродил по лесу, управляемый тварями божиими, обращал людей в детали для нового сосуда. А потом…

Что он чувствовал в лесу? Как сопротивлялся? Почему тварям не удалось овладеть его сознанием полностью?

Сквозь всполохи беспамятства то и дело выплывали образы. Ленка с рюкзачком на спине. Алла с ножом. Капустин.

Вспомнил, как сжал Капустина в объятиях, не давая тому сдвинуться с места. Вспомнил гнев, охвативший его, будто перекинувшийся пожар. Вспомнил, как ломалось и тряслось в агонии тело Капустина. Выхин не мог допустить, чтобы Капустин причинил боль Элке. Его милой, любимой Элке.

– Твой брат действительно мёртв?

– Теперь уже навсегда.

Город был пуст, будто вычищен, будто снова обрушился февраль, и туристы давно разъехались по своим Мурманскам и Новосибирскам. Редкие прохожие делали вид, будто ничего не происходит, но при виде бредущих Выхина и Аллы торопливо перебегали через дорогу. Сирены не прекращались, их вроде бы стало даже больше.

Метров за пятьсот до дома Алла споткнулась, тихо села на землю. Лицо её уже несколько минут было желтовато-серого оттенка, губы побелели, а вокруг глаз расплылись тёмные пятна. Рукоять ножа почти не пульсировала.

Выхин не спрашивал и не интересовался. Просто приобнял Аллу за подмышки, поднял, поволок. Он обмякла в объятиях, тяжело выпускала воздух ртом. От Аллы пахло сигаретным дымом и старостью.

Боль окутала с головы до ног. Добравшись до подъезда, Выхин кое-как открыл входную дверь и столкнулся на пороге с пухлой женщиной в белом сарафане и девочкой лет четырёх. Увидел Выхина с Аллой, женщина ахнула, отпрянула в темноту подъезда, увлекая за собой и девочку. Крикнула, повизгивая:

– Господи, какой жирный! Поезд пассажирный!

Но это, конечно, был морок, болезненный туман. Выхин мотнул головой, разгоняя остатки дразнилок. Женщина причитала:

– Вам помочь? Вызвать полицию? За вами гонятся? Что случилось? Алла, Аллочка, милая, вам нехорошо?

– Мы сами, – сказал Выхин, подтаскивая Аллу к ступенькам. Впереди было ещё пять бесконечных этажей. – Сами управимся. Попозже вызовите, хорошо? Через полчасика, хорошо?

Он чувствовал, как потяжелел от крови пластырь на щеке. Капли пота лезли в глаза.

Женщина за спиной что-то говорила в телефон. Девочка хныкала и просилась быстрее в машину, к папе. Они обе вышли на улицу, когда Выхин преодолел первый пролёт. Стало тихо, суетной мир остался за дверьми дома.

– Немного осталось, потерпи, – шептал он на ухо Алле. Не знал, слышит она его или нет.

Сам прислушивался – к дыханию. Трогал рукоять ножи. Подрагивает, вяло. Не знал, на что надеется. Но, наверное, впервые за двадцать лет, не хотел больше никуда убегать. Хотел остаться.

Между четвертым и пятым этажами кончились силы. Выхин прислонился к стене, отдышаться. Закрыл глаза. Под веками бегали белые пятнышки. Боль была во всем теле, отвоевала позиции от макушки до пяток. Каждое движение, вздох, глоток согласовывались теперь с болью.

Пластырь таки слез, горячий воздух проник сквозь дыру в щеке и заставил Выхина двигаться дальше.

Одна ступенька, ещё одна. Выше. К знакомой двери. Открыта нараспашку, но вряд ли кто-то заглядывал туда.

Ввалился в коридор, мимо туалета и ванной комнаты, направо, через родительскую, в собственную спальню. Запнулся обо что-то и едва не упал на крепость из одеял и стульев. Вхолостую тарахтел кондиционер. Воздух в спальне был горячий и плотный.

Свободной рукой Выхин отодвинул полог одеяла, уложил Аллу внутри на влажный потрёпанный матрас. Она легла, безвольно уронив голову на бок, будто была уже мертва. Будто не успела.

Забрался сам. Закрыл плотно все щели, из последних сил, втягивая ноздрями жар и духоту. Стало темно и не страшно. Лёг рядом с Аллой, нащупал рукоять ножа и осторожно вынул лезвие из её шеи.

– Всё хорошо. Мы здесь, мы пришли.

Кровь была чёрной и неторопливой. Алла сухо вздохнула, открыла глаза и уставилась на свисающий самодельный потолок.

– Ты поцелуешь меня? – спросила она едва слышно.

Эпилог

Лёва Выхин обычно не заходил за Элкой, даже после того, как пропал её старший брат. Они всегда встречались на улице у подъезда. Вот и сейчас – сидел на лавочке, подставив лицо тёплому мартовскому ветерку и ждал.

Он ни разу не видел весну на юге, поэтому удивлялся внезапному расцвету ярких красок вокруг. Деревья будто за одну ночь обзавелись изумрудными шапками, кустарники вокруг дома вытянулись и тоже позеленели, всюду цвели цветы. А этот запах свежей сирени! Прекрасно!

Элка выскочила, как обычно, одеваясь на ходу. Застегнула лёгкую розовую курточку. Подмигнула:

– Целоваться сразу или отойдём подальше, чтобы предки не видели?

Они целовались каждый день уже две недели точно. Лёва не считал специально, но как-то отложил в памяти тот момент, когда Элка поцеловала его после выписки. Мимолётный вышел поцелуй, будто отдавался долг за его походы в больницу.

– Отойдём, а то мало ли.

Лёва стеснялся.

За парком, около гаражей, Элка подтянула его к себе, привстала на цыпочки, прижалась губами к губам, запустила руки за спину. Лёва незамедлительно ответил на поцелуй. От Элки пахло прекрасной весной, лёгкостью и юностью. К Элке хотелось прижиматься, целоваться с ней вечность, не отрываясь. Как же сложно было остановиться!

Впрочем, она всегда отстранялась первой. Игриво облизнула губы, поправила растрепавшиеся волосы. Спросила:

– Пойдём в санаторий?

– Что там делать? Лучше в парк, на чёртово колесо.

– Не работает же. В этом городе всё ради туристов, а без них хоть помирай со скуки.

– Тогда пошли через площадь, куплю мороженое.

Она легонько дотронулась до его носа кончиком пальца.

– Ничего не имею против.

Шли, взявшись за руки. Это было важно для Элки, хотя сама она ни разу не говорила. Но Лёва знал, что на пути им будут обязательно попадаться одноклассники, и тогда она будет сжимать ладонь сильнее, и тогда все будут знать, что у неё есть самый настоящий парень, крутой, высокий, не местный, и тогда ей будет приятно, она хотя бы на некоторое время забудет о поисках брата.

На площади работал фонтан. Не задумываясь особо, Лёва выудил из кармана монетку, бросил в воду.

– Чтобы вернуться, – сказал он. – На удачу.

– Как будто ты собрался куда-то, – ответила Элка.

Лёве на мгновение показалось, что в отражении воды он видит Андрея Капустина. Тот стоял, одетый в жёлтую весеннюю куртку. На голове красовалась шляпа из гвоздей, прямо как Выхин рисовал в тетради. Лицо во влажной земле и инее.

Подумалось: его ведь никогда не найдут. Хоть весь лес обыщи. Тропинки уведут в сторону, деревья и кустарники закроют путь. Трава и мох скроют от людских глаз навал камней и земли. Только Выхин знает дорогу, но и он постарается как можно быстрее всё забыть, утрамбовать в глубинах памяти навсегда. Чтоб никто не дотянулся.

Купили мороженное на углу площади. Лёва содрал блестящую упаковку, впился зубами в молочную прохладу. Это было самое вкусное мороженое в его жизни.

– Зачем нам в санаторий? – спросил он, оглядываясь. На площади было немноголюдно. – Пойдём куда-нибудь, где никого нет, а?

– Можно в лес, – пожала плечами Элка. – Я посмотрела на картах, у старой электрической башни есть квадрат, который никто толком не прочёсывал. Там крапива с меня ростом, несколько оврагов и болотное озерцо.

– Мы же гуляем. На поиски можно и вечером.

– Думаешь? – Элка нахмурилась. – А разве нельзя совместить приятное и полезное? Поищем вдвоём, а? Вдруг найдём кого-нибудь.

Именно так и сказала: «кого-нибудь».

Настроение сразу же испортилось. Выхин в молчании быстро доел мороженое, взял Элку за руку и повёл с площади. Элка тоже помалкивала. Непонятно было, что у неё в мыслях. В последнее время она словно с ума сошла на этих поисках. Хотя в больнице её нормально подлечили, всё равно время от времени Элка изучала карты и бегала с поисковыми отрядами по лесу, прочёсывала местность.

– Не надо так, – сказал Выхин. – Я боюсь за тебя. Так же можно всю жизнь потратить на поиски, и ничего не найти.

– Подумаешь, так многие делают до самой смерти. Одни поиски.

Через несколько минут они подошли к санаторию. Металлические ворота куда-то исчезли. Проход перегораживал старый ржавый шлагбаум. За ним была видна разбитая дорога, редкие кустарники – давно не ухоженные, разросшиеся кое-как – а ещё развалившийся памятник пионеру (остались только ноги с торчащими кусками арматур). Вдалеке виднелись заброшенные корпуса с заколоченными окнами и дверьми. Шестиметровый сверкающий пик, венчавший центральный корпус, теперь был надломлен и вгрызался в небо коротким отростком. В обе стороны от шлагбаума растянулись плиты бетонного забора.

Остановившись, Элка долго смотрела вглубь санатория.

– Больше не работает, – сказала она, будто это было в порядке вещей. – Придётся идти в лес.

А Выхин помнил, как гулял в санатории, как переодевался в зимнее, ездил на автобусе к спускам, летал с горки на ватрушке, купался в открытом бассейне и лепил фигурки из мокрого снега. Помнил – и не мог сообразить откуда пришли эти воспоминания.

Потому что он был повзрослевшим скитальцем по огромной стране, дезертиром обычной жизни. Тем, кто приволок Аллу в крепость из одеял и стульев и вынул нож из её шеи.

Кровь была слишком горячей.

– Элка, мы ненастоящие, – сказал Лёва Выхин взрослым голосом. – Это морок. Мы или умерли или вроде того.

Она отвернулась от заброшенного санатория и пожала костлявыми плечиками.

– Даже если и так, разве плохо?

– Я не знаю. Но лучше быть живыми, или…

– Пойдём в лес, просто так, погуляем вдоль реки, а? – перебила Элка, кусая губы. – Ты мне расскажешь о том, как жил до приезда в наш город. Чем увлекался? Тхэквондо? Хоккеем? Мне интересно.

– Но послушай...

– А потом мы ещё поцелуемся, договорились? В том настоящем мы целовались всего один раз, в больнице. А потом я стеснялась, да и ты, наверное, тоже. Избегали этой глупой взрослой любви. А надо целоваться, Лёва, чтобы все мысли улетучились, чтобы я больше ни о чём не помнила, ни санаторий, ни мёртвого брата, ни голоса в голове. Не хочу помнить, хочу целоваться, как будто это и было на самом деле. У нас вся жизнь впереди, чтобы любить друг друга и наслаждаться каждой минутой.

– Это не жизнь.

– Да, Выхин. Это не жизнь, это – вечность.

Она подошла ближе, привстала на цыпочки и дотронулась пальцем до его кончика носа. Улыбнулась – как только она умела улыбаться. Выхин заметил светлое пятнышко у Элки на шее, под подбородком. Будто шрамик от удара ножом. Дотронулся до своей левой щеки – и тоже обнаружил мягкий заросший шрам.

Воспоминания свалились ворохом рассыпавшихся карт. Выхин стоял, растерянный, а Элка гладила его щёки, шею, глаза, подбородок, нос. От её пальцев пахло весной и свежестью, юностью и красотой жизни. Это был запах ещё не сбывшихся надежд и мечтаний, из того времени, которое взрослый Выхин уже давно потерял.

Он сжал в руках её тёплую ладошку.

– У нас есть шанс остаться здесь навсегда и вдвоём, – сказала Элка. – Ты правда хочешь вернуться?

Выхин не ответил.

Они пошли вдоль строительного забора. Выхин пинал носком ботинка подвернувшийся камень. Элка вдруг громко затараторила – как умела и любила делать – рассказывая историю о двух своих одноклассницах, которые на январские праздники ходили колядовать и в одной квартире наткнулись на алкоголика с ружьём. Вот было-то смеху. Вернее, сначала они испугались и с визгами бежали несколько кварталов от того дома, а потом, конечно, долго-долго смеялись.

На середине Элкиной болтовни он остановил её, прижал к себе, уткнулся носом в копну волос. Сказал:

– Я не хочу умирать.

Элка ответила:

– Я тоже. Но мы с тобой пропустили счастливый финал много лет назад. Остался только такой.

Где-то тарахтел кондиционер. Выхин слышал его краем уха. Невидимый и далёкий, тот лениво гонял тёплый воздух по старой квартире.

Когда-нибудь кондиционер сломается. Или приедет скорая. Или кто-нибудь из них двоих придёт в себя в крепости из одеял и стульев - тогда жизнь продолжится. Какая-никакая.

Но до этого момента, решил Выхин, он будет встречать Элку возле подъезда дома, целоваться на детской площадке, вести её на площадь, есть с ней мороженое, гулять по городу, на старой бетонной площадке, в лесу, вдоль реки.

Потому что лучше один раз насладиться тем, чего не было, чем много лет убегать от того, что было.

Оглавление

Пролог

Часть первая. Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Часть вторая. Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Эпилог