Служили два товарища... [Анатолий Яковлевич Кучеров] (fb2) читать постранично

Служили два товарища…

ВЕТКА РЫЖЕЙ СОСНЫ Повесть

Называется эта книга «Ветка рыжей сосны», потому что в детстве мой герой проводил лето в сосновых лесах, и самое раннее его воспоминание — ветка рыжая, сосновая, сияюще-свежая, с пушистыми голубыми иголками. Забыть ее невозможно. На этом можно бы поставить точку. Но когда, пытаясь предварить рассказ, берешься за перо, приходят мысли, связанные с делом и рожденные им.

Иногда я спрашиваю себя: «Зачем ты об этом написал?» (А писалась эта книга не сразу, и у автора было достаточно времени и поводов, чтобы задать себе этот вопрос.) И прежде всего приходит самая простая мысль о красоте людей, о доброте, о прелести мира. Доброта и красота жили во многом из того, что я видел в те давние переходные годы. И это запомнилось так, что уже нельзя забыть. И хотя «Ветка рыжей сосны» не посвящена острым и текущим вопросам, а как бы в стороне от них, на боковой тропинке, — то, о чем в ней идет речь, необходимо человеку во все времена, и особенно когда так упорно твердят о возможности в недалеком будущем уничтожения всего живого и прекрасного, что ведь и есть наша Земля.

СОВСЕМ ДАВНО

Живое и мертвое

В раннем детстве я был глубоко убежден в вечности окружающего мира и в собственном бессмертии.

Все вокруг таинственно и непонятно. Вон кипит в кастрюле молоко, может быть, оно будет кипеть вечно, если его не снять с огня? Вот падает снег за окном, бесшумно, спокойно, пушистый, ленивый, белый. На него приятно смотреть. В комнате тепло, дышит кафель печи, и снег из окна кажется теплым. Может быть, он будет падать вечно?

В первые детские годы мгновение растягивается и кажется огромным. День — это уже бесконечность. К удивлению, он заканчивается вечером. А там наступает длинная ночь. Но иногда она короткая, как одно сонное мгновение. Каждой частице времени нет конца, как нет конца окружающему нас пространству.

С этого начинается жизнь.

Может быть, она начинается с солнечного луча, который заставляет жмурить глаза. Тоненькая золотая проволочка вонзается в глаз и говорит ему: «Закройся». Она не делает больно, она приносит ласковое тепло. Когда она становится ярче и горячей, распахивают окна. А снег, оказывается, ушел. Все прекрасные пушинки, сыпавшиеся из облаков, исчезли неведомо куда, и ты начинаешь замечать, что снег падает, стелется, красит все в белый цвет не вечно.

Но как-то сразу забываешь об этом: ведь невозможно все удержать в памяти. И вдруг рождается мысль, что снег живой, потому что только живое уходит и приходит, а все мертвое остановилось, замерло навсегда.

Вечно стоят дома на улицах, они не изменяются — они мертвые. Вечно стоят железные фонари, не сходя со своего места ни на один, даже совсем маленький, шажок. Камень и железо вечны и мертвы.

А вот снег, и ветер, и цветок, и зеленый лист, и зеленая иголка, и солнечный свет — они живые, как кошка, как бабочка.

Пытаешься позвать снежинку. Увы, у нее нет имени, хотя она и совсем живая. Снежинки тают и превращаются в каплю воды. Может быть, все превращается в каплю воды? И ты превратишься в каплю воды?

— Мама, я превращусь в каплю воды?

— Глупости! Ты же не снег. Мальчик не может растаять.

Слова матери успокаивают меня.

Вечером мать скажет отцу, что еще не видела ребенка, который задавал бы такие бессмысленные вопросы.

Взрослые не всегда понимают космические идеи, волнующие наше воображение в первые годы жизни. Деревья и цветы для меня совсем живые, я очень хорошо это знаю. По ночам они снимаются со своих мест и танцуют. Они разговаривают на своем языке, понятном только им, как птицы, собаки, мыши. Днем им не хочется разговаривать, днем они пьют воду и солнечный свет, спят. И ведь как ясно видно, что они похожи на нас. Головы цветов, деревьев так естественно держатся на стеблях и стволах. Кажется, вся разница в том, что у тебя две ноги, а у дерева и цветка одна.

Андерсен вскоре подтвердит, что ты был прав, когда видел деревья и цветы во многом похожими на людей.

Труднее всего разобраться в разнице между живым и мертвым. Вода такая же живая, как цветок. Она бежит, струится. Она сама как мир.

А чашки? Они стоят на буфете в каком-то особенном заветном порядке, синие, с золотой каемкой, гордые, важные чашки. Есть и белые, простые, в них мне каждый день наливают молоко. Живые ли они? Может быть. В этом прекрасном мире все может быть. Может быть, чашки ночью разговаривают между собой. Как бы это было хорошо, хотя и немного страшно. Но страх, легкий страх забывается мгновенно, а иногда он долго живет рядом, как напоминание об осторожности, о том, что у вещей есть