Вырванные листы Апокрифа (СИ) [Deila_] (fb2) читать онлайн

========== Чай из корня трамы (Нелот, боком Хермеус, Довакин), Skyrim ==========

Легенды говорят, что Герои призваны сражаться со злом, побеждать чудовищ и помогать бедному люду.

Легенды говорят, они красивы и сильны, как сошедшие на землю боги, справедливы и мудры.

Легенды говорят, Герой не может отказаться от своего призвания.

Собственно, это ещё не выяснено: Герой ли начинает легенду, легенда ли рождает Героя, или само наличие зла вынужденно притягивает и то, и другое.

Он слишком стар, старше многих приходивших героев, и знает точно одно: не верь легендам.

Легенды сочиняются людьми, а людям неважно, справедлив ли Герой. Им достаточно того, что он есть, и что он примет удар.

И победит.

А затем во славу его воздвигнут храмы, и он уйдёт, потому что зло побеждено, и ему нечего здесь больше делать.

Он слишком стар, старше многих обратившихся в прах статуй, и знает ещё кое-что: ты никогда не можешь точно сказать, что взбредёт в голову живой легенде.

Он слишком стар, чтобы бояться Чудовища или Героя, но сейчас, когда живые символы корчатся мелкими пауками на страницах и стекают чёрной желчью ему на руки, он впервые за много лет думает, что лучше бы победило чудовище.

Когда время отсчитывает тебе уже далеко не первое столетие жизни, из привычного его хода легко выпасть, думает Нелот, глядя на складывающуюся в гротескно-жуткую мозаику из дэйдрических рун. Руны цепляются острыми хвостами одна за другую, сливаются в пятна, норовят захлестнуть строками и утащить внутрь.

Утащить не удаётся.

Нелот слишком осторожен, чтобы так нелепо закончить свой жизненный путь. Если в Апокрифе не растёт трама, то нет и смысла туда отправляться.

Из книги выглядывают полупризрачные обитатели Забвения. Тёмно-зелёное тонкое щупальце, осмелев, тянется к руке данмера, но от щелчка пальцев испуганно отдёргивается.

Тельванни хочет разглядеть самого занятного пленника Апокрифа, но руны захлёстывают сознание морскими волнами, окутывая и покоряя; Нелот едва успевает захлопнуть книгу, чтобы не поддаться дэйдрической магии.

То, что он читает на страницах летописи лорда Моры, похоже на страшную сказку с красивым концом: и два героя сошлись в бою один на один.

Нелот несколько секунд смотрит на растёкшуюся под Книгой лужу призрачных чернил, подрагивающую, как желе нетча, и брезгливо поджимает губы, когда осадки Обливиона медленно начинают ползти в его сторону.

- Варооона!

Когда Драконобог-Ану невозмутимо перетряхивает песок в твоих часах уже который век, вещи меняют важность и ценность, словно их разбросал Шеогорат. Например, Воронья Скала совершенно не имеет значения; Солстхейм не имеет значения, и даже у Тамриэля весьма сомнительное значение. Зато очень важно, чтобы в этом Тамриэле, на Солстхейме и у Тель Митрина росла трама и была Варона, которая делает совершенно изумительный чай.

Чай очень важен.

Эксперименты тоже очень важны; Нелот возится с Чёрными Книгами, сердечными камнями, прахом порождений пепла и спригганами, потому что это очень интересно. Куда интереснее, чем похождения Нереварина.

Нелот даже смутно припоминает, будто бы заплатил ему, Неревару Возрождённому, десять дрейков за какую-то мелкую услугу лет двести назад. На этом знакомство с Нереварином для него закончилось.

Сейчас по очарованной сияющими Камнями (нечеловеческая магия, нетамриэльская, Нелот вычёркивает уже какую формулу с листа) Вороньей Скале, говорят, бродит человек с нечеловеческим голосом.

Впервые он слышит его, исследуя Камень Земли: далёкое эхо проносится по побережью и мягко толкает в спину, как порыв ветра.

Только это не порыв ветра.

Тогда Нелот всё понимает и закатывает глаза: ну конечно.

Иногда, чтобы победить Чудовище, Герой должен быть таким же.

Через неделю в Тель Митрин приходит валенвудский эльф. Босмер смотрит на Нелота снизу вверх, говорит негромким, чуть хрипловатым голосом, стягивает длинные волосы в хвост и таскает с собой зачарованный лук из эбонита. «Из такого и дракона подстрелить можно», - бормочет себе под нос Талвас.

Просит стрелок о какой-то мелочи: расспрашивает о Мираке, интересуется Камнями, но говорить с лесным охотником о теории магии дэйдра бесполезно, поэтому Нелот вслух ограничивается небрежными указаниями, куда пойти и чего сделать.

Видит же он – слепящий сознание свет в груди босмера, сплетающийся в клубок невесомых нитей. И, когда Нелот касается своей магией этого клубка, свет рычит и звенит оглушительным грохотом, так, что мир под ногами опрокидывается, Тель Митрин рвётся в клочки, а по разуму словно прошлось драконье пламя.

Босмер вздрагивает: ему, должно быть, почудился незаметный холодок, вроде сквозняка. Нелот незаметно смаргивает выступившие слёзы и снова глядит на него. Зрение и чутьё волшебника видят тугой клубок света драконьих душ и отголоски их огня в глазах Довакина.

- Представь, что бы я мог сделать, если бы владел такой силой, - как-то говорит ему Нелот, кажется, рассуждая о воздействии магии Мирака на жителей Солстхейма.

Довакин улыбается.

Морровиндскому чародею кажется, что Дова в его груди хохочут сотнями голосов.

- Если бы я владел такой силой, я бы стал новым Тайбером Септимом, - смеётся босмер, и Нелот привычно фыркает что-то про узость мышления, но когда он держит руку на Книге Хермеуса, то в памяти встают кровавые обряды Культа драконов.

Дова всегда сражались за власть.

В глазах босмера – драконье пламя.

- Мастер, я исправил посох вызова…

- Положи и убирайся, - бурчит Нелот. – А, нет, убирайся и принеси мне камень душ.

- Да, мастер, - Талвас сгибается в привычном полупоклоне, но нерешительно оборачивается у круглой двери: - А какой именно, мастер?

Нелот от возмущения такой недогадливостью даже прижимает острые уши, но Талвас Фатрион и правда не понимает.

- Чёрный, - снисходительно поясняет зачарователь.

Дэйдра любят богатые подарки.

Полупрозрачные щупальца, растущие из Книги, облизывают своими длинными языками чёрный камень душ, не решаясь пока сожрать его. Внутри камня заключена сильная душа, интересная душа, - этот камень Нелот привёз с собой из Ввандерфелла, и в нём спал бывший соперник из Дома Тельванни. Нелот убил его в собственной башне, заключил душу в камень, и за несколько столетий мёртвый волшебник ему окончательно надоел.

Отдать его Хермеусу было не такой и большой потерей.

Наконец обретшие цвет и яркость щупальца мягко – деликатно, сказал бы Нелот – забирают камень с протянутой ладони, оставляя на пальцах шипящую тёмно-зелёную жидкость. Книга сжирает и камень, и щупальца, а затем руны на страницах смываются в один чернильный водоворот.

Нелот склоняется над омутом мелькающих символов и читает собственное пророчество.

Драконы всегда сражались за власть.

А смертным всегда было мало их власти.

Представь, что бы я мог сделать, если бы владел такой силой, - шепчет в голове Нелота тихий голос валенвудского охотника. Нелот знает: эта сила достанется Драконорождённому, но которому из них – гадает даже вещий лорд Мора.

Есть пророчества, которые лучше сжигать.

Ведь сожжённые пророчества не сбываются.

Герой ещё никогда не становился чудовищем, - мелькает в мыслях Нелота. Где-то ближе к восточному берегу Солстхейма звучит эхо Голоса, ветер швыряет в лицо пригоршню морского холода.

Будет весьма забавно, если в этот раз случится иначе.

Над кружкой с настоявшимся трамовым чаем поднимается пар, и тельваннийский Советник держит её как самый надёжный предмет в совершенно неустойчивом Мундусе.

========== Бойтесь ищущих (Магесса, Хермеус), Skyrim ==========

В Коллегии всегда чего-то не хватает.

То книг, утерянных ранее, то артефактов, утерянных ранее, то знаний, утерянных ранее. Единственное, чего здесь всегда в достатке – это снега.

И тайн.

Арис с детства чует тайны, как снежные волки – кровь.

Она чует тайны, когда кожи касается раскалённый пар, которым наполнены двемерские города: едва-едва спасают защитные заклинания. Она чует тайны, когда бредёт по заледеневшим у побережья сугробам к древним курганам, откуда веет запретной магией за десять миль. Она чует тайны, когда старые книги, рваные, пыльные, рассыпавшиеся ветошью, лежат в её руках – непрочитанные. Неразгаданные.

Тайны – как орехи, - говорит сама себе Арис, по одному сгрызая их, привезённые в винтерхолдские холода из самого Вайтрана. Непримечательная толстая скорлупа. Сладкая сердцевина.

Если ты достаточно упорен, чтобы добраться до сердцевины, ты будешь вознаграждён.

Да, - думает Арис. Не глядя вытаскивает из тканевого кулька орех, слабо пахнущий чужим городом, яркими цветами и ярмаркой. – Будешь вознаграждён.

Арис тридцать восемь, и её сторонится большинство винтерхолдских наёмников: она нанимает людей, не жалея золота, и они никогда не возвращаются.

Она не считает пропавших.

В двемерские руины она увела в общем около двух десятков, потому что экспедиции туда длятся долго, с месяц; нужно больше людей, не один телохранитель. Наёмники умирают, а она возвращается. Всегда возвращалась.

Ей немного жаль самонадеянных храбрецов, спустившихся с ней в заброшенные города глубинных эльфов, но, с другой стороны, она ведь платила им.

Если ты достаточно упорен, будешь вознаграждён.

Через несколько лет тяжёлой борьбы с остатками карт, записей, после длительных и изматывающих исследований магии двемеров она понимает: рубеж пройден. Всё, чего касался глубинный народ своим волшебством, застыло во времени вне взора Дракона, а магия двемеров ушла вместе с ними.

Красный Год уничтожил любую возможность отправиться в Морровинд, на поиски инструментов Кагренака или следов последнего двемера: всё занесло пеплом. Не хватит и пяти человеческих жизней, чтобы выгрести из-под песка погребённые в огненной могиле тайны.

Ей пятьдесят два, и теперь в Коллегии не хватает ещё одного: времени.

Ей всегда не хватает времени.

Она всегда немножко, самую малость опаздывает.

Больше всего Арис боится не смерти – она боится того, что не успеет добраться до сердцевины тайны-ореха до того, как умрёт.

Ей пятьдесят два, и заклинания Школы Восстановления помогают ей всё хуже.

Она не обращает на это внимания, но пробираться сквозь пыль и холод древних захоронений всё тяжелее и опасней; в конце концов, она понимает, что поиск придётся направить в другую сторону.

Её проклянут смертные и боги, потому что таких всегда проклинали, но видит небо: в Тамриэле всегда были способы обмануть время.

В Маркарте её знают: нет во всём Скайриме города, более подходящего для исследователя глубинных эльфов. Но сейчас ей не нужны руины двемеров.

Ей нужен Предел.

И народ Предела, раскрывший тайну долголетия.

Ещё три года проходят незаметно, незаметно и тяжело: Арис думает, что её душа не упокоится в Этериусе. Аркей придумает для неё другое забвение, как кару за ересь и богохульство. Столько мертвецов, сколько остаётся за Арис, могут не найтись на счету бывалого наёмника или ассасина; но дело не в этом.

Здесь, у каменных неуклюжих башен и внушительно-колоссальных курганов запада, солнечно и светло. В палатке, защищающей от дождя и ветра, пахнет вереском и кровью.

Арис закрывает глаза, и магия струится из её пальцев, проникая в алые набухшие лепестки верескового цветка. Мёртвый наёмник открывает глаза и смотрит в пустоту. В его взгляде, неподвижном и мёртвом, волшебница не видит следов Шеогората: разум воина тоже похож на вереск, цветущий и наполненный вместо мыслей – магией Кинарет.

Записи Арис не приносит в Коллегию, оставляет там же, в кургане, за железной дверью, скалящейся узорной драконьей мордой, - оставлять труд нескольких лет не жаль. Если кто и найдёт её исследования, брошенные в гробнице ради защиты от скайримской погоды, - пусть и забирает. Ей они уже не пригодятся.

Все, обретшие единение с Кин, - безумны. Их разум похож на растения, переплетения корней, по которым струится сила магии – но это не то, что она ищет.

Ещё одной тайной меньше.

Акатош покачивает золотой клепсидрой, Финастер улыбается, Шеор скалит зубы.

Мне не помогут медленные шаги, - вздыхает Арис, вспоминая легенду о Финастере. Согласно ей, хитрый альдмер научил эльфов жить лишнюю сотню лет, используя более медленные шаги.

И стал богом.

Но Финастер был известным мошенником. Здесь, в винтерхолдских холодах, медленный шаг губителен.

К западу от Коллегии лежит пещера, в которой пируют злокрысы и волки. Их Арис приручила легко: после стольких лет изучения магии Кинарет это совсем несложно. Задачка для ученика.

Злокрысы и волки убирают за ней лучше учеников. После экспериментов всегда слишком грязно.

О пещере Хоба уже начинают ходить слухи среди людей Винтерхолда, поэтому Арис приходится нанимать наёмников из Данстара. Для занятий некромантией нужны люди. Сейчас они ей нужнее, чем когда она в молодости проходила по двемерским городам.

Арис изучает орден Чёрного Червя, но о нём слишком мало записей. В Скайриме запрещена некромантия. В Сиродиле после смерти Императора Мартина и исчезновения Защитника Университет магии пережил слишком сильную встряску, похоронившую все следы.

Арис почти семьдесят, магия держит её тело крепкими надёжными нитями, Арис знает невероятно много о Школе Восстановления, волшебстве Изгоев и некромантии. Она знает, как провести ритуал превращения в лича.

Но это не то бессмертие, которое она хочет.

- Бойтесь тиранов – ибо они считают себя вправе вершить судьбы, - говорит как-то раз Денет, архимаг Коллегии. В холодном, наполненном ароматами зелий и сиянием магических огоньков воздухе его тихий голос кажется глубоким, как эхо. – Бойтесь благодетелей, ибо они считают себя правыми… но более всего бойтесь ищущих знаний, ибо им никогда не бывает достаточно.

Арис не понимает.

Архимаг грустно и горько улыбается, а затем отсылает её прочь. Арис уходит, вежливо поклонившись, и не думает о его словах больше.

Какими бы медленными шагами ты ни шёл, каким бы извилистым ни был твой путь, если ты – порождение Тамриэля, однажды этот путь закончится.

Арис наматывает на палец седую, как снег, прядь. В Коллегии не просто ползут слухи о череде трупов за одержимой ведьмой – её уже открыто сторонятся. Ещё немного, и архимаг вежливо попросит её покинуть город. Она решает не дожидаться.

Жизнь – это книга, но будущее – это всегда тьма. У Арис уже не хватит сил развеять её своим волшебством, чтобы прочесть следующую страницу.

Но, - нашептывает ей голос внутри, - всегда есть Тот, Кто Подносит Бумагу к Свету.

Последнее и самое надёжное средство.

Выбор отчаявшихся и отчаянных.

Дэйдрический покровитель Знания, лорд Хермеус Мора.

Она приходит к берегу и выходит за его пределы; спотыкаясь, бредёт по ломкому льду. Лёд обнимает море Призраков только у побережья, окутывая его тонкой вуалью, дальше же – волны, способные легко отправить на дно прочный корабль.

Хермеус Мора является ей бездной бурлящей чёрной воды. Море кипит, тянется скользкими щупальцами, смотрит тысячами глаз Всевидящего лорда.

Арис чудится пар с привкусом железа, аромат вереска и изумрудное сияние запрещённых заклинаний.

Она прошла слишком много, она знает слишком много, и она хочет ещё больше. В десятки, в сотни раз больше.

Она просит бессмертие, и лорд Мора отвечает: я не властен над твоей жизнью, но я могу предложить тебе все знания Мундуса.

Чёрные волны ластятся к ногам, бездна обволакивает её и шепчет: все тайны Нирна.

Дэйдрический лорд называет цену, и Арис невольно вздрагивает. Вересковые ароматы блекнут в соли, тонким сухим налётом оседающей на её одежде.

Но более всего бойтесь ищущих знаний, ибо им никогда не бывает достаточно, - звучит в памяти.

Арис вздрагивает от холода, вместе с морской водой пропитавшего одежду, и заключает сделку.

Последние два года своей жизни она готовится к исполнению своей части договора. Вслушивается в подземные течения. Очищает волшебные источники, поддерживающие Коллегию, спускается в Мидден и искусно перенаправляет магические потоки, проходящие под всем городом. Накладывает карты Тамриэля одну на другую, глядя, где пересекаются линии.

Лорд Мора дал ей необходимое для этого знание – ей осталось лишь использовать его.

Свои вещи Арис оставляет Коллегии. Забирает только посох и тёплую одежду. Остальное пусть достанется тем, кто, может быть, когда-то будет искать те же ответы, что и она.

Арис чертит на снегу пентаграммы – одну выжигает на каменной крыше Коллегии, другие – в городе, вокруг города. Любой прошедший по Винтерхолду, обладающий самым малым магическим даром, различил бы, что город буквально горит магическими рунами. Мидденовские течения устремляются прочь от него, ослабляя вековую защиту. Город хрупок, как яичная скорлупа.

Последнюю пентаграмму, заключительную и на самом деле последнюю, Арис чертит посохом на льду. В линии изредка попадает морская вода, но это неважно.

Закончив, Арис знает – обратно дороги уже нет.

До исполнения сделки не более минуты, пока магия Миддена наполнит плетение её рун. Арис знает, что всевидящий Хермеус наблюдает за ней, и почему-то ей впервые в жизни так страшно. Так страшно, как не было никогда.

А потом Море Призраков обезумело, вздыбилось, раздутое концентрированной необузданной магией – и, рванувшись к небесам, рухнуло на город.

Последнее, что видела Арис – это расколотый Винтерхолд, рушащийся в воду, и неколебимую громаду Коллегии. Коллегия – обитель знаний. Коллегия будет стоять.

Море распахнуло под ней чернильную пасть, и бездна Обливиона проглотила причитающееся ей.

…В Апокрифе нет времени.

В Апокрифе нет старости.

Каждая частичка Апокрифа – это Хермеус Мора. Арис произносит его имя – Херрмммеуссс Мммоооррррааа, и книги любовно шелестят шершавыми страницами в ответ. Лорд всегда отвечает.

Она сама – больше не Арис, имена не имеют значения здесь. Она – лёгкая дымка, проносящаяся по Апокрифу и одновременно находящаяся в любом его месте.

Апокриф – это книга. Ей стоит лишь перевернуть страницу, чтобы оказаться где-то ещё.

Ей больше нет нужды стремиться к знаниям. Апокриф – средоточие всех тайн и загадок Нирна, и ей кажется, что за пределами этого места не будет уже ничего. Ей известно всё.

Но в Апокрифе нет времени и нет старости.

Лорд Мора милосерден – он даёт ей новую цель, цель беречь эти знания силой своей души, силой своей воли. Она считает это милосердным и она благодарна.

Искатель, - называет он её, он называет так многих, подобных ей. Они все едины. Они все – это знания Апокрифа, объединённые в сущность дэйдрического лорда с человеческими душами. Та, которую звали Арис, их часть.

Херрмммеуссс Мммоооррррааа. Книги шепчутся в ответ голосами Всезнающего.

- Ты жаждешь ответа, мой Искатель? – звучит его голос, разносясь по всей главе Апокрифа. Искатель Арис вздрагивает, ветошь бесформенной накидки шевелится на десятках чутких тентаклей.

- В Апокрифе есть все ответы, - говорит вечный страж Хермеуса. – Есть ли что-то неотвеченное за его пределами?

Есть ли что-то, чего даже ты не знаешь, мой лорд?

Страницы шелестят бездонно-бесконечным смехом.

- Бойтесь ищущих, - мягко шепчет внутри той, кто раньше был Арис, лорд Мора.

Ибо им всегда недостаточно.

========== Условие изучения (Нелот, боком Хермеус, Довакин), Skyrim ==========

Всё вокруг мертво и неподвижно, - для глаза, не привычного видеть сквозь, не умеющего находить скрытое.

Это место – воплощение главной идеи его создателей, оно само – будто выпадение из времени. Разрыв в его ткани. Шрам, стянутый неподатливой металлической ниткой.

И всё же зубы Дракона, сомкнувшиеся на золотистых рёбрах уснувших строений, медленно сгрызали их – до полного бездействия, до окончательного ухода из Тамриэля; поскольку создания древних мастеров отрицали существо Тамриэля. Поскольку они более не принадлежали ему.

Это место пропитано магией, - неправильной, неизученной, двемерской; Нелот примечает особо выделяющиеся аномалии, но не пытается как-либо воздействовать на них. Когда Советник опускается на колени, чтобы рассмотреть заинтересовавший его механизм, истёртый солстхеймским песком и временем тёмно-багряный плащ касается двемерита и оставляет на пыльном металле хвостатый росчерк.

Нелот тихо фыркает и едва не чихает сразу же от мелкого песка и пыли: тишина затерянного города подземных эльфов отзывается мелкой вибрацией и глухим предупреждающим рокотом. Чуждая, опасная стихия, так невыразимо далёкая от бесконечной жизни, текущей в сосудах корней грибовидных башен; от пропитанного небесно-земной магией воздуха внутри их. Тельванни умеет обращаться в камень, смерть и слух; и сейчас он готов стать ими всеми одновременно.

Едва слышный лязг касается чутких данмерских ушей, и отвлечённый от своего занятия Нелот раздражённо вскидывает рубиновые глаза в поисках помехи. Босмер не смотрит на него, ловкие пальцы лесного эльфа соскальзывают со сломанной шестерни, брошенной на каменной скамье.

- Я видел множество странных мест, но двемерские руины странны особенно, - говорит охотник, разглядывая выцветшие до неузнаваемости гобелены на стенах. – Когда заходишь в древние гробницы, чувствуешь себя чужаком – вором, потревожившим сокровищницу мертвецов. Когда спускаешься в старинные нордские залы, кажется, будто молишься чужим богам – как гость, пришедший на пир после сражения. Но когда я иду по двемерским руинам, мне кажется, будто я проваливаюсь в нечто настолько чуждое, что даже дэйдрические домены уступают этому. Ты застал двемеров, мастер Нелот?

- Да, - через несколько долгих секунд с оттенком снисхождения отвечает Нелот, и непонятно, правда ли это. – Жизнь эльфов значительно дольше человеческой, ты уже мог бы и узнать это.

- Тогда твоя жизнь длится больше двадцати семи столетий, - говорит Довакин, - ты живёшь две с половиной тысячи лет и проводишь это время в пыли книг и исследований?

- Если тебе больше по душе носиться по всей провинции с посредственно зачарованной деревяшкой, несомненно, я не смогу доказать тебе важность магических экспериментов.

Довакин тихо хмыкает.

- Кажется, эти года не пошли на пользу твоему дружелюбию.

- Дружелюбие? А… разве я нарушил какое-то правило дружелюбия? – удивляется Нелот, но тут же машет рукой: - Вполне вероятно, они поменялись за две тысячи лет. Я никогда не уделял этому много внимания.

Двемерские инструменты не отринули магию, однако подчинили её логике металла: слышно, как поёт этериум, проникая сиянием в глубину мысли. В шорохе пара исчезают пласты эпох с первой эры по четвёртую. Если остановиться, можно узнать, как ощущается бесконечное падение в бездну, где время не существует.

Золотоокий Дракон Времени истекает светом, как ядом; свет отражается в гранях металла и растворяет его в себе.

Нелот думает: может, поэтому его башня стоит рядом с затонувшими руинами Нчардака.

Может, поэтому к нему пришёл валенвудский лучник с драконьими душами в костяной клетке рёбер.

Древнее тянется к древнему; переживший свою эпоху будет вечно видеть её в предутренних снах.

Нелот избегает длительных бесед, напоминавших ему о дискуссиях Советников; когда запах трамового чая сплетается с магической энергией растущей башни, когда перо вычерчивает на пергаменте витиеватую старую речь Тельванни, когда по одной только воле эльфийского мага обледеневший Солстхейм обращается в цветущую Садрит Мору, - время замирает и обрушивается в Этериус бессильными глыбами расколотой бесконечности. Золотой Дракон отводит всевидящий взгляд, исключая Тель Митрин из не-материи Нирна.

Глаза, однажды ослеплённые падающими звёздами наивысшего откровения, всегда будут видеть слабое искажение обескураживающего вопроса, как только Истинное Исследование формирует грани мысли. Остальное — вульгарная фикция, попытки навязать порядок в согласованности сокрытия равнодушного бога.

«Сны наяву о беззвёздном небе».

Это написано на первой странице Чёрной Книги; Нелот переводит название на переплёте – Пробуждающие Сны.

Книга источает чёрную болотистую жижу, пока Тельванни в задумчивости смотрит на первую страницу, весь стол и пол оказываются залиты сущностью Обливиона. Из неё вырастают гибкие чёрные щупальца темноты: они касаются мантии, обвиваются вокруг запястий – вначале пугливо и осторожно, но затем всё смелее.

Нелот смотрит на первую страницу Книги, и ему кажется, что лорд Мора смеётся над ним руническими изгибами чернил, или плачет отчаянной агонией несбывшегося, или предлагает ему заглянуть дальше.

Забвение смыкается вокруг, на мгновение вечности Нелоту кажется, что из Тель Митрина, из Книги, из него самого прорастает Апокриф, маня свободными знаниями – никакой платы за вход.

- Апокриф и его сила перетекают в тех, кто читает написанное на его страницах, - от чужого голоса, пронизанного неслышимой силой, частицы Хермеуса отстраняются от Нелота. – Ты близко подходишь к грани, Советник. Я переступил через неё и уже не смогу вернуться.

- Ты заключил сделку с Хермеусом? – переспрашивает Нелот, проверяя воздвигнутые стены ментальной защиты. Книга уже не может завладеть его разумом во время чтения – но чтобы принять в себя знания дэйдрического лорда, мысли должны течь открытой рекой, не бьющейся о плотину волшебной защиты. Соблазн велик, но Нелот слишком стар, чтобы поддаваться ему.

- Нет… ещё нет, - мотает головой босмер. – Но я уже только орудие его планов, как Мирак, и он уничтожит меня так же, как его.

Сила Мирака стягивает воедино Камни и волю смертных – как и прежде; Нелот проницательно смотрит в глаза лесного эльфа, пытаясь найти в них отголоски безумия. Вполне вероятно, что Хермеус Мора в очередной раз разделит добычу с Шеогоратом.

Довакин говорит о будущем – так же, как о прошлом.

- Дэйдра… каждый из лордов дэйдра может предложить то, после чего смертный сам будет умолять его о сделке, - задумчиво говорит Довакин. – Исполнитель Желаний наиболее честен.

- Я не имел дел с Подлецом. Он предлагает лишь окольные пути, - морщится данмер, стряхивая с пальцев небрежным щелчком сияющий пульсар.

- Ему не было до меня дела, и лишь поэтому я остался только временным его орудием. Как и прочие дэйдра, он просто развлекался, отдаляя вечную скуку; но Всезнающий видит свою цель – и я нужен ему, как был нужен Мирак.

Нелот пожимает плечами. Его мало интересуют Драконорожденные.

- Самое страшное в Апокрифе, - неожиданно говорит Довакин, - то, что за его знания не назначена плата. Любой попавший во владения Хермеуса свободен взять их себе. Но однажды приняв их как дар, ты сам отдашь всё в ответ.

- Зачем? – Тельванни никогда не понимал причину ответных даров.

- Потому что это ничтожно мало и ненужно по сравнению с полученным, - тихо отвечает лучник, сразивший Алдуина. – Я хочу забыть то, что узнал, но ищу только больше. Я хочу сжечь Чёрные Книги, но я приношу их тебе. Я хочу, чтобы лорд Мора нашёл другого игрока, но соглашаюсь играть по его правилам. Это путь сделок с дэйдра.

- Это путь жаждущих, - не соглашается Нелот. Последний драконоубийца смотрит на него сквозь призму веков, выискивая бреши и прорехи.

- Жаждущих чего?

Нелот никогда не жаловался на отсутствие собеседников, но сейчас их больше, чем когда-либо было нужно.

- Ваш чай, мастер Нелот, - Варона с поклоном ставит на стол чашку и, распрямившись, превращается в Дроваса.

- Я закончила подготовку к ритуалу, мастер, - на изящной ладони Илдари сверкает сердечный камень, после чего верная ученица обращается в прах.

- Если сейчас я сплю – может ли новый сон оказаться пробуждением? – спрашивает Довакин, натягивая новую тетиву на древко лука.

- Только если ты поймёшь это и сам захочешь проснуться, - отвечает Нелот, поскольку знает о технике Сновидцев, и обнаруживает себя стоящим над Чёрной Книгой.

Как и следовало ожидать, вокруг никого нет.

3 Середины Года, 4Э 201.

Исследования Чёрной Книги без ментальной защиты вызывают галлюцинации. Мора отвечает посланиями на страницах, они изменчивы и с трудом поддаются пониманию. Записанное на первой странице Пробуждающих Снов повторялось четыре раза. Насмешка? Бессмысленная случайность? Диалог?

7 Середины Года, 4Э 201.

Вероятно, галлюцинации являются последствиями наложения времени на самое себя. Прошлое и будущее как спицы Колеса, разделяющие наравне с эйдра. Мертвецы оживают и ходят по Тель Митрину. Варона спорит с теперешним управителем о ценах на еду, Илдари всё ещё обижена, что я взял другого ученика.

10 Середины Года, 4Э 201.

Не уверен в дате. Спросил Фатриона. Илдари упорно настаивает, что сейчас 181 год. Эксперимент пора завершать. Мора слишком близко к моему разуму.

- Во славу Заркса, Бессмертного бога Предков и Тайных Знаний, обманутого глупца, - говорит Нелот, поднимая стакан с флином и выливая половину на шипящие страницы Книги, которая более не может проникнуть в его мысли, сливая прошлое и будущее, случившееся и несбывшееся в единый водоворот рун.

Он знает, что Довакин сойдётся в поединке с Мираком, и Хермеус поглотит первого Драконорожденного.

Он знает, что Довакин станет новым вассалом лорда Моры.

Он знает, что в этот раз герой обернётся чудовищем, и, возможно, даже Алдуин воскреснет из огня Акатоша, чтобы остановить разогнавшееся Колесо.

Он заглянул слишком далеко в Апокриф, чтобы понять, что не шагнёт туда; но Хермеус Мора терпелив. Книги ждали его более двух с половиной тысячелетий, и вот он смотрит на их извивающиеся строки.

Для Всезнающего нет времени.

Для Советника…

Пробуждающие Сны, - написано на переплёте Чёрной Книги, и Довакин вопросительно смотрит на Нелота – спокойный, собранный, как стрела, замершая на тетиве.

- Я могу её открыть или это опасно?

Тельванни запоздало понимает, что вместе с открывшимся замком двемеров пала и их магическая защита, но это уже не имеет никакого значения.

- Ты же пришёл сюда не для того, чтобы глазеть на неё, - фыркает Нелот. Чёрная Книга шелестит страницами, и Драконорожденный застывает, околдованный танцем рун.

Нелот умеет обращаться в камень, смерть и слух, и в бездне безвременья Нчардака он объединяет все эти состояния.

Чёрная Книга подмигивает ему чернильными пляшущими запятыми, и Советник думает, что, возможно, намного полезнее и безопаснее для Тамриэля было бы сжечь её или оставить запертой здесь, в городе Сотни Башен.

Но эта мысль настолько абсурдна, бессмысленна и кощунственна по отношению к исследованиям, что Нелот только терпеливо усаживается на каменную скамью. Он видел, что случится, теперь осталось только ждать.

Тихий шелест-смех Хермеуса тает в далёком гуле механизмов.

3 Середины Года, 4Э 201.

Чёрные Книги практически не поддаются изучению – причина, почему двемеры оставили её в тайнике Нчардака.

Я заглянул внутрь Апокрифа и вместе с этим шагнул с обода Колеса между Его спиц. Возвращение мучительно. Я хочу вновь оказаться там, но тогда Мора подчинит мою волю. Так расплатился Заркс.

Самое главное правило – не снимать ментальную защиту.

Оно же – единственное условие, при котором изучение невозможно.

========== Ветер перемен (Партурнакс, Алдуин, боком Довакин), Skyrim ==========

Они никогда не задавали друг другу вопросов о выборе. Никогда.

Это священно, истинно и единственно для каждого; о таком молчат, как молчат о взмахе крыльев и новом ветре.

Семь тысяч ступеней ведут к вершине Хротгара, семь тысяч шагов, семь тысяч вопросов, ответов и выборов. Только сильный духом и праведный истиной сможет подняться.

Только прошедший свои семь тысяч ступеней сможет остаться – и вмёрзнуть в лёд застывшей глыбой кости с угасшим пламенем внутри.

На Глотке Мира всегда словно самый край шторма, хлещущая по скале вьюга и неведомый земле холод; но холод и шторм победимы. Strunmah побеждает их незыблемой неподвижностью и огнём, пылающим глубоко в недрах. Паартурнакс знает: у всего, сокрытого на ободе Колеса, должно быть обратное, лежащее по ту сторону оси. Это закон гармонии. Это закон мира.

Драконорождённый уходит – уходит, пройдя мёртвые залы Скулдафна и праздничный пир Шора, разогнав голосом снежную вьюгу на седьмой тысяче ступеней, потеряв и обретя знание. Паартурнакс смотрит ему вслед, и в лиловых глазах свет разгорается ярче.

Он знает, что орден Клинков хочет его смерти. Он знает, что Довакиин пришёл к нему перешагнуть предпоследнюю ступень. И он знает теперь, что Драконорождённый сделал свой выбор, и выбор этот был на стороне справедливости.

Tahrodiis – на языке Joorre переводится как «вероломный».

У людей нет знания, чтобы переводить древний Язык; ни у кого не было, кроме детей Времени. У Дова нет понятия «предатель». У Дова есть «избравший другой путь».

Паартурнакс смотрит в серебряную метель, где исчез смертный с драконьими душами. Он знает: Довакиин не человек больше. Теперь он видит мир как Дова.

И он возьмёт то, что ему причитается по справедливости.

Suleyk. Власть. Сила. Влияние. Могущество. Всё это – Suleyk.

Паартурнакс перекатывает звуки чужого языка в горле.

- Они дробят понимание на части. Они не могут увидеть мир целым, - говорит он, и его слова заставляют звенеть каменные опоры наземного храма Скулдафна.

Прах Накрина перемешан со снегом; от голоса Паартурнакса останки верного жреца взлетают в воздух вместе со снежной пылью. Древний Дова считает это правильным. Время сна в резных саркофагах окончено; пришёл шторм, и сейчас он лишь утих на мгновение. Грядёт ветер перемен, и он обратит в прах всё, что бессильно, и унесёт его, чтобы развеять в Забвении.

- Zeymah.

Кажется, словно сам Скулдафн говорит: так далёк и тих Голос, способный разрывать пространство. Едва слышным рокотом пронизан весь храм – Паартурнакс знает его с рождения, и сейчас ни время, ни пространство, ни смерть не могут помешать ему услышать.

- Брат, - шепчет далёким рыком голос Алдуина. Паартурнакс сидит рядом с погасшей чашей портала, что вёл в Совнгард, и в ответ только склоняет голову.

- Настало время Дова, - говорит Паартурнакс, и Скулдафн заходится дрожью от двух голосов, что сейчас звучат в унисон. – Новый ветер пришёл в Кеизаль.

- Suleyk, - отвечает ему Алдуин из неведомого своего посмертия, и тишина накрывает храм. Разговор Дова – штормовой гром, дуэль Слова; молчание Дова – всепроникающая мысль, связывающая два разума в гармонии поиска.

- Ты вновь изменился, брат, - слышит наставник смертных, и в груди рождается тихое клокотание согласия.

- Так, как должно.

Паартурнаксу кажется, будто он видит сотканный из линий пылающего света силуэт Алдуина напротив – воплощение смерти, власти и гордости; воплощение Suleyk.

- Убивший дракона да станет драконом сам, - задумчиво произносит Паартурнакс, и ему откликается рокочущий смех.

- Onikaan do Joorre. Он рождён быть Дова, - но он никогда не сможет стать тем, кем заслуживает. Он придёт, как пришёл я, ибо у него были лучшие учителя. Он научился карать и щадить, и сейчас его поглотит жажда Suleyk.

- Наш сон длился слишком долго.

Полупризрачный мираж-морок Алдуина согласно склоняет голову. Паартурнакс снова чувствует себя его братом – братом по духу, по ветру, по истине и пути; они снова едины, сыновья Акатоша, так как нет больше нужды уравновешивать Колесо, и это великое облегчение и радость.

Довакиин пожалеет о том, что пощадил его, но в языке Дова нет слова «предательство». Паартурнакс знает лишь, что теперь его дороги с Драконорождённым расходятся, и когда они сойдутся вновь, вокруг будет греметь война, и они будут на её острие – друг напротив друга.

- Ты стал прежним, брат, - доносится сквозь пласты небытия. – Paar Thur Nax.

Голос Алдуина грохочет грозовыми раскатами внутри, и старый Дова вновь чувствует бурлящее в крови бессмертие и отзвуки своего первого пути – пути, от которого он отказался, когда Suleyk стала вести его брата.

- Я буду лететь с тобой, Zeymah, - откликается Паартурнакс. – Возвращайся с новым ветром.

Разговор окончен; закат брызжет кровью на каменные клыки Скулдафна, но Паартурнакс не уходит – теперь древний храм стал единственным местом, куда не попасть Довакиину. Близится шторм, и место Пожирателя Миров займёт теперь его убийца.

Придёт кровавая вьюга, и её нельзя будет переждать, обратившись в камень.

«Я не сожалею об этом. Алдуина надо было остановить», - сказал тогда Довакиин, вернувшись из небесных чертогов Совнгарда. Паартурнакс щурит лиловые глаза на заходящее солнце, и оно похоже на пылающие угли зрачков Алдуина.

«Я не сожалею о том, что теперь мы по разные стороны Оси, Dovahkiin».

Кто-то должен уравновешивать Колесо.

Кто-то должен стоять напротив.

Паартурнакс знает это, как знает и его брат. Они были на разных концах Оси так долго, что кажется, само Время забыло, что было иначе.

Но сейчас грядёт ветер перемен, и они снова соединятся в лезвие клинка, как было раньше.

На миг Паартурнакс задумался – будет ли то южный ветер отзвучавшей войны смертных?.. Или северный, несущий бескрайний холод океана?..

Jer, - насмешливо шепнул ему голос брата. Паартурнакс не шевельнулся.

Jer Ven, с привкусом пепла и моря, войны и бедствий, Jer Ven, помнящий Лорхана и беспощадное пламя его Сердца…

Восточный ветер всегда приносил новую зарю.

========== Тень (Vestige, Умбра, лорды дэйдра), TESO ==========

Когда идёт война, для каждого воина – честь и долг защитить своего правителя. Встать в строй на равнинах Сиродила или из обманчивых теней валенвудских болот подстерегать неосторожных.

В Сиродиле сейчас кровавый котёл, но воины бегут туда, словно крысы от огня, спасаясь от нашествия дэйдра и некромантов в некогда безопасных землях. Это почти можно принять за честь и долг.

В Валенвуде же – всегда война.

Ритлин знает джунгли лучше, чем многие из пришедших издалека, с золотых островов Саммерсета. Её знания, конечно, не сравнятся с врожденным чутьём босмеров – те безошибочно угадывают тропы в кажущейся непроходимой паутине лиан, где каждый шаг грозит смертельной опасностью.

О смертельных опасностях Ритлин тоже знает достаточно.

Отряд движется по джунглям медленно: Грахтвуд не любит чужеземцев, лес диктует свои законы, незнакомые высоким лордам-исследователям. Единственное по-настоящему безопасное место в этих землях – Старый Корень, живой дворец короля Каморана; здесь же король лесных эльфов не властен над духами леса.

Джунгли выбирают достойных.

Ритлин успевает вскинуть меч ровно в то мгновение, когда листья и лианы впереди расходятся. Секундой позже боль отдаётся по локтю в плечо – судорожно выдохнув, она стискивает рукоять и второй рукой, непроизвольно отшатывается назад, но зверь уже мёртв. Порождение магии спригганов, после смерти он остаётся тем же, чем и все мертвецы – тушей мяса.

Босмер-лучник, шедший позади, ослабляет натянутую тетиву, готовую выплюнуть ядовитую стрелу, и хлопает Ритлин по наплечнику кожаного доспеха.

Это означает – хорошая реакция, молодец.

Ритлин опускает меч, и мёртвая туша волка соскальзывает со стали, безжизненно плюхается в траву. Она тут же отводит взгляд – на истекающего кровью хищника сразу же накидываются насекомые и мелкие твари, которыми кишмя кишат джунгли.

В Валенвуде всегда война.

Господа исследователи успевают дойти до своих драгоценных руин – у одного из оставшихся началась лихорадка, лучника прикончил молодой охотившийся сенче, остальные выбыли ещё раньше. Теперь их четверо – двое альтмеров-исследователей, Ритлин и боевоймаг, пожегший своей магией добрых две трети препятствий на их пути.

Когда внутри полуразрушенного древнего храма в кажущейся пустой зале оживают мёртвые, Ритлин не успевает отразить удар – лезвие старого, но всё ещё острого клинка рассекает ногу с обратной стороны колена, а секундой позже в груди разливается жжение – мёртвый эльф с каменного возвышения вновь тянется к колчану.

Умирая, она видит, как ледяным огнём заливает залу ещё живой маг, и вспышки колдовского света становятся последним в её не-жизни.

А потом свет летящим лесным пожаром расползается на весь Мундус и заполняет её саму.

Ритлин опирается руками – чистыми, не перепачканными в крови и пыли руин – на каменные колонны дорожного святилища, источника неиссякаемой энергии Этериуса. Её тело, заново сотканное из Лазурной Плазмы[1], не помнит ни усталости, ни боли от ран, усталость остаётся только в памяти – где-то внутри, там, где когда-то была душа.

Поэтому она не умирает.

Она – всего лишь тень[2], память о своём настоящем теле, погибшем сотню смертей назад; её душа – в тайнике-хранилище Хладной Гавани, куда поместил её лорд интриг. Сбежав из его домена, она обречена быть здесь – хранящей память о горьком пепле тюрем Молаг Бала, впитавшей льдистый свет Этериуса, живой… и никогда больше не способной умереть.

Тенью.

Ни одна тень не способна умереть, не воскреснув.

Опираясь на тёплую колонну дорожного святилища, вдыхая сладковатый, напоенный дурманом джунглей воздух, Ритлин думает о том, что её жизнь не несёт в себе больше никакого смысла.

Ей уже не хочется воскресать.

Именно тогда ей впервые чудится чей-то взгляд – лимонно-жёлтый, как солнце над Валенвудом.

В придорожной таверне тихо, но упорно пел севшим голосом бард, пытаясь собрать монет хотя бы на лишний ужин. Ритлин не обращала на него внимания – каждый выживает, как умеет; здесь, в Грахтвуде, постепенно к этому привыкают и начинают считать совершенной обыденностью. Чтобы охотиться в относительно безопасных землях, нужно отбить их у охотников, что пришли туда раньше – а это сродни попытке отобрать добычу у сенче-тигра. Ритлин даже и не пыталась.

Зачем, если наёмники никогда не бывают лишними – особенно теперь, когда Валенвуд под тенью крыльев доминионского орла. Высокие эльфы падки на знания и власть; джунгли могли предложить и то, и другое – но только тем, кто сумеет взять.

Джунгли вели свою охоту. Альтмеры никогда не могли удержаться от искушения.

Ритлин было практически всё равно. Маги Доминиона предлагали ей золото взамен на сопровождение, как и другим наёмникам; золото означало еду и ночлег. Тени испытывают голод точно так же, как и живые, с одной только разницей: смерть для них не конечна.

Сейчас скудные запасы Ритлин подходили к концу. Наёмница знала, что в кошельке осталось не больше шести золотых – два ужина в таверне или один с ночлегом. Исследователи, пообещавшие ей плату, делят своё нынешнее жильё с ожившими мертвецами. До Старого Корня было не меньше нескольких дней пути – по лесным тропам и болотам к главной дороге, а там без лошади и со снаряжением до дворца. Ритлин надеялась на то, что встретит какого-нибудь заплутавшего торговца, который заплатит ей за охрану на дороге, и на то, что не встретит никого менее дружелюбного.

От мысленного путешествия между болотных огней её отвлёк стук тарелок о столешницу. Ритлин взглянула на прибывшего, не успев даже удивиться, что не заметила, как в таверну вошёл ещё один странник.

Это был босмер – неожиданно юный, будь он человеком, Ритлин дала бы ему пятнадцать-семнадцать лет. Мальчишка. Для босмера… кто знает; Ритлин могла бы представить, что ему около тридцати, что он стреляет, как сам Хирсин, или умеет скрываться в тенях не хуже Соловьёв. Но от настойчивого вопроса, что делает эльфёныш, похожий на подмастерье, в глубине Грахтвуда, она тоже отделаться не могла.

Босмер же, словно нарочно, молчал, уставясь в тарелки, позволяя Ритлин рассмотреть его. Вьющиеся волосы до плеч – при свете огня в камине они напомнили ей жидкое золото; несвойственная воинам и охотникам аккуратность…

Ритлин внезапно поймала взгляд босмера – словно в лимонно-жёлтое солнце окунулась.

Наваждение ушло так же, как и мелькнуло - почти мгновенно.

- Люди любят маленькие подарки, - голос у него был совершенно не такой, как у взрослых эльфов - слишком звенящий, слишком громкий, слишком беззаботно-беспечный. Мальчишка, - повторила себе Ритлин и вдруг поняла, что еда на столе предназначена ей.

- Кто ты? – её собственный голос неожиданно показался ей несколько… безжизненным.

- Торговец. Моя специальность – товары… не совсем общедоступные и известные, - он широко улыбнулся, показав острые зубы. – Мелдил, к вашим услугам!

Контрабандист, - привычно перевела Ритлин.

- Не интересуюсь.

- Конечно, кому же ещё интересоваться, как не тебе, - непонятно засмеялся Мелдил. – Ты ведь столько могла сделать! А вместо этого сидишь здесь, в этих дурацких джунглях, с этими дурацкими исследователями, мнящими себя первооткрывателями Мундуса. Разве тебе никогда это не приходило в голову, мм?

- Что тебе нужно?

- Мне? Всего ничего. Сущий пустяк. Я знаю о твоей… небольшой потере, - Мелдил улыбался так уверенно, как может только тот, кто знает наверняка, - о бесконечно наглом и несправедливом воровстве, которое только случалось после Лорхана. И о том, что после сотни смертей это начинает довольно ощутимо надоедать, разве не так?

Ритлин молча смотрела на него.

Таких, как она, теней вырвалось много из Хладной Гавани – они, словно крысы, находили щели и лазейки в Тамриэль, несмотря на дэйдрических стражей Молаг Бала. Некоторые догадывались. Ходили слухи, что маги могут отличать теней от живых, но не нужно быть магом, чтобы понять, что к чему, если погибший человек возвращается целым и невредимым.

- Я могу помочь тебе вернуть твою душу, - вкрадчиво-обволакивающе прозвенел голос Мелдила.

Ей приходилось соглашаться на сделки, которые не сулили ей ничего, кроме куска хлеба; приходилось верить незнакомцам, говорящим скелетам, призракам и сказкам Прядильщиков. Мелдил был ничем не хуже.

Что-то тонко тренькало внутри натянутой струной, когда краешком глаза Ритлин ловила всполох золота, но и только.

- Попасть в Хладную Гавань сейчас, со всеми этими Якорями и порталами, проще простого, - совершенно спокойно заявил Мелдил, тонкими пальцами разглаживая старый пергамент карты. Ритлин отлично знает, что босмерский суеверный запрет на использование бумаги имеет смысл в джунглях, где дожди размывают твёрдую землю в гигантское болото – что уж говорить о бумажных картах. – Проще, чем призвать скампа! Или обмануть смертного. На твой выбор. Проще, чем забрать душу, - он искренне засмеялся. – Но хозяин Гавани будет не слишком нам рад, впрочем, поделом ему, никто не просил его лезть не в своё дело! Не-ет, ему нужна влаааасть. Души смееееертных. Вечные мууууки. Я не против немного его проучить.

- Ты говоришь о Молаг Бале как о соседе, не вернувшем тебе долг, - прохладно заметила Ритлин.

- Трястись перед шайкой дремор и кланфиров – как… скучно! Молаг Бал не появится в Тамриэле, ему не под силу сюда пройти, даже когда Драконьи Огни незажжены, - легкомысленно отмахнулся Мелдил.

- Дэйдра порвут нас, едва мы вступим в Тюрьму Эха, - Ритлин ничуть не сомневалась в этом.

- Низшие – всего лишь жалкое подобие настоящих испытаний, которые предстоит пройти тебе, - Мелдил пытливо взглянул на наёмницу. – Без меня ты могла бы просто прийти сразу к дремора-палачу, или мастеру пыточных дел, или до чего там ещё додумался Молаг. Но – тебе повезло! Со мной у тебя, так и быть, есть вполне достойный шанс добраться до своего кристаллика.

- Уж не ты ли будешь убивать стражников по дороге? – хмыкнула Ритлин, скептически оглядывая маленького босмера. Мелдил оскалился в широкой улыбке.

- Я дам тебе меч. Очень… особенный меч. Несравненно лучше этого жалкого куска стали, который ты называешь оружием.

Меч назывался Умбра.

Из чёрного металла с тёмно-багровыми тонкими прожилками, в которых просвечивал несмолкающий огонь. Ритлин знала различия ковки в разных краях Тамриэля, но нигде не ковали таких мечей.

И он был зачарован. Она чувствовала это всем, что осталось от её души, - спящую в клинке магию и силу, силу, неведомую и чуждую.

Мелдил не протянул ей меч на раскрытых ладонях, как делают с обнажённым оружием, - размахнувшись, воткнул в мягкую землю, словно насмехаясь над воинскими обычаями. Ритлин едва сдержала в себе ругательство: и детям известно, что испортить клинок очень легко, если за ним не следить, но в глазах Мелдила прятался насмешливый хохот.

Чтобы повредить это оружие, недостаточно было швырнуть его в болото или не стереть кровь.

- Что это за металл? – Умбра оказался тяжёлым, неожиданно тяжёлым для одноручного меча, но слился с рукой мгновенно. Ритлин поудобнее обхватила пальцами рукоять, сделала несколько пробных замахов – Умбра бесшумно рассёк воздух, становясь почти что продолжением руки.

- Дэйдрическая сталь, - равнодушно ответил Мелдил.

Ритлин замерла.

- Откуда он у…

- Я же говорил, - по губам золотоволосого босмера зазмеилась улыбка, - моя специальность – недоступное. Когда у нас на пути окажутся прихвостни Молаг Бала, Умбра тебе поможет.

Ритлин в этом не сомневалась.

Мелдил знал, что делает - или был самоуверенным безумцем. Или и то и другое. Ритлин вынесла для себя одно: она предпочла бы оказаться в самом сердце джунглей без еды и оружия, чем стать его врагом.

Мелдил знал слишком много.

Мелдил мог слишком много.

Кто из ныне живущих открывает порталы в Хладную Гавань так, словно расщёлкивает орех?..

Путь до Тюрьмы Эха был извилистым и долгим, Мелдил наотрез отказался следовать дороге, которую неуверенно предложила Ритлин: ей интуитивно казалась знакомой Гавань. Здесь, в домене Молаг Бала, сияние золотых глаз контрабандиста (волшебника?..) словно приугасло – владения лорда Интриг лишили его доброй трети силы. Сам Мелдил только отмахнулся от этого. «Даже идиот смог бы проломиться через Гавань с помощью грубой силы, будь у него могущество Лорхана», - только и сказал – пренебрежительно фыркнул – эльф.

Врезанные в скалу ступени вели вверх, в лилово-чёрное небо, вспоротое молниями. Ритлин поднималась, минуя светящиеся летучие огни-фонари, до сих пор до конца не веря в то, что происходит.

Словно… во сне. В истории Прядильщика[3], закручивающейся вокруг завораживающими чарами слов.

- Какому дэйдрическому лорду ты служишь и что он не поделил с Молаг Балом? – наконец спросила Ритлин, миновав очередной виток ступеней. При взгляде вниз виднелась только бескрайняя лиловая муть да отблески Якорей.

- Я?

Смех Мелдила звучал в голове Ритлин до самого конца лестницы.

Тропы, которыми вёл её эльф, были абсолютно пустыми, словно их прогрызла всесильная воля хозяина Гавани, а затем забыла заселить своими прислужниками. Мелдил сказал что-то вроде – в каждом доме есть крысиные ходы, но не думай, что хозяин не знает о крысах.

- Молаг Бал знает о нас?

- Конечно! – воскликнул Мелдил таким тоном, как будто это было яснее дня. – Утаить что-либо от лорда дэйдра в его же собственном домене?! Отличная мысль, тень, как-нибудь попробуй. Не забудь передать наследство детям. Ах да, их же у тебя нет. Тогда передай мне, я найду ему применение.

- Но почему тогда он не останавливает нас? – Ритлин старалась не обращать внимания на бесконечные пренебрежительные насмешки. Мелдил сверкнул лимонно-жёлтыми глазами.

- У дэйдра есть всего одна нелепая особенность, с которой – в тысячу тысяч раз преуменьшенной – даже тебе довелось столкнуться. Дэйдра скучно. В силу своей природы они вечно жаждут власти, знаний, игры, или же просто развлечений. Какой дурак станет лишать себя такой потехи? Что ему твоя душа? Кто сможет сказать, доберёшься ли ты до неё вообще? Даже Всезнающий соврал бы в ответе!

Первым врагом, оказавшимся на дороге, стал кинрив – дремора вёл очередную жертву в Тюрьму Эха в сопровождении ещё двух низших дэйдра. Ритлин нерешительно взглянула на Мелдила – не разумней ли было бы следовать за ними в отдалении, - но эльф только выжидательно смотрел на неё.

Чего ты ждёшь, - толкнулся в её разум неслышный шёпот Умбры из тысячи голосов – Ритлин на мгновение показалось, словно все они соединяются в голос Мелдила единым хором.

Кинрив обернулся и зашипел, выхватывая свой клеймор. Ритлин выверенным движением метнулась вперёд, и…

Умбра выдержал удар – высекший искры из клинка, клеймор скользнул по лезвию вниз, и Ритлин почувствовала, как клинок ведёт её. Та самая сила, спавшая внутри дэйдрического меча, теперь текла в ней, растворяя, соединяя, подчиняя.

Кинрив медленно размахивается тяжёлым двуручником – Ритлин-Умбра вонзает клинок в щель между доспехом и шлемом; чёрный меч Мелдила на мгновение вспыхивает лиловым сиянием.

Кланфир взвизгивает за секунду до того, как Ритлин-Умбра на развороте рубит его чуть ниже костяного гребня – недостаточно сильно, чтобы отсечь голову, но этого хватает, чтобы лиловое сияние стало ярче.

Скамп успевает прочертить на полу огненную дорожку и выпустить фаербол – Ритлин-Умбра легко уворачивается и двумя быстрыми ударами крест-накрест добивает тварь.

Убей, - стонет-кричит Умбра тысячей голосов, Ритлин разворачивается, целясь в живот пленнику…

…и едва успевает удержать клинок, когда понимает, что голос Умбры – всего лишь иллюзия, наваждение, туманящее разум в боевом экстазе.

Пленник, лишённый души, смотрит на неё пустыми зрачками в выцветшей радужке. Ритлин хрипло выдыхает и усилием – видят Восьмеро, это тяжелее всех битв в её жизни – опускает руку с мечом.

Умбра молчит. Лилово-фиолетового свечения вокруг клинка нет, словно оно ей почудилось.

- Этот меч питается смертью, - говорит Ритлин, потому что так и есть. – Эта штука ничем не лучше дэйдрических отродий Молаг Бала.

- Так выброси, - смеётся Мелдил многоголосьем колокольчиков.

Ритлин смотрит на чёрный поблескивающий металл. Формы клинка кажутся пугающе-совершенными, как смертельная грация гончих.

Она бессильно сжимает рукоять ещё крепче.

Когда они добираются до Тюрьмы Эха, Ритлин перестаёт считать, сколько трупов остаётся за ней (сколько оставляет после себя Умбра). Она почти желает того, чтобы Мелдил выбирал охраняемые дороги – убийства кажутся ей недостаточными. Умбра жаждет достойного вызова. Ритлин почти с восторгом встречает каждого дремору обнажённым клинком: дремора поклоняются честному бою, для них сражения – это культ, вера и жизнь.

Ритлин почти забывает, за чем идёт.

- Возможно, дальше Умбра будет бесполезен, - с сомнением произнёс Мелдил, останавливаясь перед воротами. Металл створок ощерился ледяными клыками.

Ритлин промолчала, но даже молчание вышло недоверчивым. Бесполезен?..

- Кристаллы душ! Испытания! Пытки Хладной Гавани! Как тебе может помочь меч, даже такой замечательный, как мой Умбра? – раздражённо пояснил Мелдил. – Я помогу тебе, если о-оочень понадобится. Может быть. Не гарантирую.

- Что тебе от того, что я получу свою душу обратно? – она обернулась, внимательно глядя на босмера. Тот широко ухмыльнулся:

- Считай это личной заинтересованностью.

Дальше Ритлин идёт, не оглядываясь – Мелдил сказал, чем медленнее она идёт, тем скорее сдастся воле Молаг Бала. Блестящий, словно серебряной крошкой припорошенный камень клыкастых стен и дверей теперь лежит в настоящем снегу – Ритлин чувствует, как холод пробирается по ногам выше. Умбра молчит, мёртвый и бесполезный; она не убирает его в ножны только по старой привычке – ей спокойнее с обнажённым клинком в руках. Мелдил бесшумно следует позади и тоже молчит. От этого Ритлин становится не по себе.

Очередные створки выводят наружу – на обрыв, такой же обледенелый и затянутый лиловой дымкой, как и всё остальное. Вдалеке виднеется огромный, в добрый город величиной, Якорь – цепи лениво провисли, посверкивая молниями. Ритлин проходит мимо каменного алтаря, у которого дрожит огонь нескольких свечей, и обнаруживает, что следующие створки, ведущие внутрь скалы, не поддаются.

Она толкает их сильнее, но дверь заперта и не собирается открываться.

- Мел… Мелдил? – Ритлин оборачивается и понимает, что на обрыве больше никого нет. Мелдил исчез, потерялся в переплетениях лабиринта, сбежал прочь из домена Повелителя Бед. Ритлин в отчаянии сжимает рукоять Умбры, но Умбра не отпирает замки даже со всей своей нечеловеческой магией.

Створки, ведущие назад, тоже заперты. Ритлин смотрит вниз с обрыва – и понимает, что с тем же успехом могла заглянуть в ночное небо, пытаясь увидеть ступени к Мессеру и Секунде. Скала парит в пустоте, и Ритлин на секунду задумывается – как же так, ведь по коридорам они прошли несравненно больше…

Она успокаивает себя тем, что наверняка есть какая-то загвоздка, нужно всего лишь найти ее и разгадать – ведь это же Тюрьма Эха, обитель испытаний; ей слишком страшно думать о том, что Молаг Балу нет дела до лишней тени, заблудившейся в его домене. О вечности на заснеженном обрыве. Поэтому она начинает осматривать каждый клочок земли так внимательно, как выискивала гигантских скорпионов в валенвудской траве.

Алтарь кажется ей знакомым.

Когда Ритлин подходит ближе, её прошибает холодный пот; здесь, в Хладной Гавани, он превращается в кристаллики льда и соли сразу же на коже. На этом алтаре её принесли в жертву некроманты Ордена Червя.

- Во славу Молаг Бала, - нараспев затягивает голос – последнее, что она слышала в своей настоящей жизни. Ритлин стремительно оборачивается и видит полукруг фигур в плащах. Один из них держит ритуальный кинжал.

Ей кажется, что всё тело сковало заклинанием паралича – пепельный воздух отказывается проходить в лёгкие, а руки не подчиняются разуму.

- Страх, - гремит голос, который знаком ей уже давно – он раскатами грома раздавался над Якорями, он встречал каждого попавшего в Хладную Гавань.

- Страх, - на разных языках подхватывает многоголосый и безликий полукруг. Некромант с кинжалом улыбается под маской и делает шаг ей навстречу.

Страх, - голосом Мелдила отзывается шёпот Умбры в её голове, стряхивая с разума чары. Шёпот Мелдила почти неразличим, и Ритлин не понимает слов, но он льётся внутри тёплым валенвудским мёдом, солнечным пламенем заката на море, и этого ей хватает, чтобы снова вскинуть Умбру.

Видения-мороки тают, едва только лезвие клинка касается груди некроманта.

Створки распахиваются. Ритлин отстранённо осознаёт, что Молаг Бал принял её игру (счёл её достаточно неплохим развлечением).

- Как ты собираешься вернуть свою душу, тень? – мурлычет грохочущий и всеобъемлющий голос. – Она принадлежит мне, и не в твоих силах отнять её.

В следующем зале уверенность Ритлин – Мелдил всё ещё здесь – тает клубами дыма над водой. Старик в капюшоне сидит на каменном полу, бессильно привалившись к стене. Рядом с ним в почти что истлевшей одежде – два мертвеца. Плоть уже давно превратилась в ледяную пыль и осыпалась с костей.

- Ты должна была спасти нас, - его слова похожи на карканье ворона.

Ритлин с опозданием узнаёт его – здесь, в Хладной Гавани, его называли Пророком.

- Я… – она с трудом понимает слова старика.

- Ты должна была стать Вестидж, - он кашляет, и в воздухе оседает облачко пыли и пепла. – Исполнить пророчество. Спасти Тамриэль.

Ритлин вспоминает: вместе с сотнями теней на свободу вышел и один из подчинённых королевы Эйринн. Он принёс Доминиону Альдмери десятки побед там, где их уже и не рассчитывали одержать. Раскрыл заговор Сокрытого Наследия. Уничтожил несколько Якорей. Он был тенью, так говорили о нём, - но ещё о нём говорили как о чуде. Герое, посланном богами.

- Это должна была быть ты, - устало выговаривает Пророк, - потому что никто другой не справился бы. Теперь, когда Лирис и Сай мертвы, некому остановить Молаг Бала. Тамриэль станет единым целым с Хладной Гаванью.

- Я могу что-то сделать? – слова Пророка давят на грудь Ритлин каменной могильной плитой.

Старик судорожно пытается вдохнуть.

- Я… разочарован, - хрипит он, прежде чем его оболочка перестаёт жить – чтобы воскреснуть там, где угодно Молаг Балу.

Разочарован.

Смех Лорда Интриг разносится по залу, пока тела трёх Спутников медленно исчезают.

Ритлин чувствует пустоту – всё это место соткано из пустоты, и теперь она вытесняет человечность из неё самой. Она ждёт голоса Мелдила, который бы только ехидно посмеялся над уловками дэйдра, но он молчит.

Она всё-таки оборачивается – а вдруг почудилось. А вдруг он сидит на упавшей колонне и скалит зубы в вечной усмешке, глядя на неё.

В зале никого нет.

Створки открываются с опозданием, словно сомневаясь, что Ритлин хватит духу пройти сквозь них.

Первое, что видит Ритлин, войдя в новое испытание – это небольшой и яркий кристалл, похожий на заряженный велкиндский камень. Он пульсирует будто бы в такт дыханию или сердцебиению, и это завораживает, - Ритлин не может отвести от него глаз. Она идёт к кристаллу, не думая больше ни о чём, - и только на пятом шагу выпутывается из морока, резко, остро, будто от хлесткой пощечины.

Она стоит на краю пропасти – от носков её сапог до крошащегося края не больше ладони. Кристалл парит на возвышении-постаменте, от которого ведёт лестница – Ритлин могла бы проследить её очертания до того самого места, где она стоит, если бы только…

Если бы только лестница не обрывалась в добрых двух волчьих прыжках от неё, уходя в пустоту размытыми и застывшими контурами.

- Ни один смертный не похитит у меня ничью душу, - рык хозяина Гавани, насмешливо-торжествующий, разносится в лиловой дымке. – За свою дерзость ты будешь вечно стоять здесь, не в силах коснуться её!

Проходит несколько долгих секунд, прежде чем Ритлин понимает – так и будет, ибо таково желание повелителя домена, такова воля дэйдрического лорда. И так было с самого начала. Мелдил должен был понимать, что это будет всего лишь ловушкой, в которую они заведут себя сами.

Она думает, что, наверное, сейчас Мелдил появится и откроет портал обратно в Тамриэль, спасая её от вечной пытки, но ей даже не хочется уходить. Она – всего лишь тень. Отражение пустоты Хладной Гавани.

Не вздумай сдаваться! – голос Мелдила яростно-звенящим хором звучит в её мыслях. – Я не для того провёл тебя через все преграды Гавани!

- Я больше ничего не могу сделать, - негромко и спокойно отвечает Ритлин. Умбра, внезапно показавшийся таким тяжёлым, едва не выскальзывает из пальцев. – У меня нет ничего, что способно перебороть Его волю.

Всего лишь одно желание, - смех Мелдила дробится внутри водопадами Ауридона.

Ритлин неожиданно понимает, почему он смеётся. Понимает, почему смеялся тогда над её тревогой и вопросами. Понимает, почему так неуловимо страшно было ей оказаться его врагом.

Но это больше не имеет значения.

Ритлин смотрит на кристалл, сверкающий голубоватыми гранями, и ЖЕЛАЕТ.

Ткань пространства Гавани едва заметно вздрагивает, пропуская её – тень, часть домена – на возвышение. Пустота настороженно вскидывается костяными гребнями клыкастых скал.

- Кто ты? – голос Молаг Бала гремит во всём плане гигантским колоколом.

Она не может вспомнить. Это кажется ей совсем-совсем неважным.

- Умбра, - отвечает она, взглянув на клинок, пылающий лиловым.

Серебряный смех тысячи голосов отзывается ей. На фигуру Мелдила – не Мелдила, думает Ритлин – немного больно смотреть, на всполохи живого золотого света. Исполнитель Желаний смеётся, пока Молаг Бал плюётся дэйдрическими проклятиями.

Кристалл обжигает ладони – Ритлин понимает, что не сможет к нему прикоснуться.

- Разбей его, - весело говорит Клавикус Вайл. – Для этого и нужен Умбра, верно?

Ритлин послушно заносит руку с мечом – Умбра хищно вспыхивает и подрагивает. На мгновение Ритлин вспоминает, что нельзя верить дэйдра – но всё-таки разбивает кристалл, не в силах остановить клинок.

- Сделка выполнена! – слышит она, прежде чем оказаться на шуршащем берегу Кенарти. Рядом с ней в песке лежит безжизненный маленький Якорь – напоминание об истинной сущности тени, и Умбра – чёрный, поблескивающий, голодный.

Голос Клавикуса звучит в её голове.

- Ну, это было не так-то плохо, а? Молаг Бал вспомнил о том, что другим тоже хочется поразвлечься, а ты получила свою душу. Правда, она заперта в Умбре. Теперь уже навсегда.

- Зачем тебе моя душа, Вайл? – Ритлин чувствует, что это слишком похоже на правду, чтобы быть ложью.

- Ты ведь и правда могла стать Вестидж. Вершить судьбы Тамриэля и всё такое. Но всё случилось как всегда, старик перепутал камеры, дочь великана заблудилась в лабиринте, и ты осталась никем. Но ведь у тебя целая вечность. Как и у твоей души. Ты даже не представляешь, к чему это может привести… скажем… лет через тысячу. Отличная сделка! Отличный шанс! А теперь иди. Как-нибудь я о тебе вспомню.

Ритлин послушно поднимается с песка и поднимает Умбру. Умбра кажется ей прекраснее всех сокровищ айлейдов и ценнее всех даров И‘ффри. Она думает, что теперь не выпустит его из рук никогда.

Славная сделка, - мысленно говорит она. Ей хочется смеяться и убивать – просто для того, чтобы жажда Умбры немного утихла. Он хочет свежие души.

- Ах да, Умбра, - вновь возникает из своего неведомого Забвения голос Клавикуса, - я совсем забыл. Он всегда голоден.

Комментарий к Тень (Vestige, Умбра, лорды дэйдра), TESO

[1] Лазурная Плазма - субстанция, которая составляет физическую форму тени

[2] Тень - vestige.

[3] Прядильщик - Spinner

========== Свобода (Мерсер Фрей, Галл Дезидений), Skyrim ==========

Комментарий к Свобода (Мерсер Фрей, Галл Дезидений), Skyrim

В каком-то роде продолжение “Предателя” (http://ficbook.net/readfic/1295042). “Что случилось с Мерсером после смерти”.

Озвучка от Росио (Апрель) и Melly: https://vk.com/wall-50622380_6131

Смерть была слишком быстрой, чтобы позволить ему хотя бы почувствовать страх.

Просто в какое-то мгновение Мерсер отшатнулся назад, прочь от человека, которого он считал мёртвым; неуклюжий шаг разорвал стремительную связку ударов, слепое лицо снежного эльфа над ними задрожало и смазалось, а мгновением позже он понял, что ослеп сам.

Фрей почувствовал, что падает, но холода пещерной воды уже не ощутил.

Не было ни боли, ни звуков, ни света, даже страха вначале не было – только темнота.

Мерсер едва мог поверить в то, что произошло.

Его убил тот везучий ублюдок, который сумел выжить даже после того, как Фрей бросил его умирать в святилище Снежной Завесы. Проклятые Соловьи. Проклятая Ноктюрнал…

Мерсер вздрогнул. Упоминание леди Тайн, пусть даже мысленное, принесло невнятный холодок, пробежавшийся по разуму.

Если он мёртв, значит, он в Вечнотени.

И дороги назад в этот раз не будет.

Он шёл в бесконечной темноте до тех пор, пока отчаяние не пересилило надежду. Мерсер остановился, потирая руки – не для того, чтобы согреться, в Вечнотени он не чувствовал холода; для того, чтобы чувствовать хоть что-то. Больше не было спасительного огонька Ключа, Ключ покинул его, выбрав себе нового хозяина.

Не было н-и-ч-е-г-о.

Если он переставал ощущать касания хотя бы собственных пальцев, ему начинало казаться, что он – тоже частичка бесконечного мрака Вечнотени. Фрей старался не останавливаться на этой мысли, но она преследовала его с упрямством Гончих Хирсина.

Страх и отчаяние, нескончаемое, как темнота, - всё, что ему осталось.

Мерсер Фрей понял, что обречён.

- Это и есть твоя месть, Ноктюрнал? – крикнул он в пустоту, не зная толком, злость это была или смех. Пустота молчала.

Он решил больше не говорить ни слова: звуки таяли во мраке, оставаясь без ответа, и от этого становилось ещё хуже.

Вечность спустя Мерсер почувствовал, что сходит с ума.

У него не было сил больше брести по темноте (оставаясь на месте), надеяться на избавление (зная, что его не будет), сохранять спокойствие (понимая, что бесполезно).

Через какое-то время он перестал кричать.

- Мерсер.

Ты получила мою душу. Тебе больше незачем терзать меня видениями.

- Мерсер, - Галл опустился рядом, - очнись. Поговори со мной.

Фрей взглянул на образ, созданный Вечнотенью, и отчаянно возжелал вновь оказаться в бескрайней темноте. Мрак расступался, заставляя его видеть Галла – не призрака Соловья, которые стояли на страже Сумеречной гробницы; не тёмно-дымчатый силуэт; у Галла был его тамриэльский облик. Живой. Человеческий.

И тьма не закрывала его, не позволяя Мерсеру не видеть.

Всё оказалось зря.

Он убил лучшего друга, и всё, чего он добился – собственного безумия. Призраков вины, которые будут преследовать его в посмертии до тех пор, пока он не забудет, что такое вина, пока не сотрётся до конца его память, пока из его остатков не исчезнет всё человеческое.

- Мерсер, вспомни, темнота имеет границы. Я не иллюзия – я бы не посмел стать твоим палачом, даже если бы этого пожелала соловьиная леди.

Мерсер, не выдержав, засмеялся сквозь слёзы – да, иллюзия была слишком похожа на Галла, Ноктюрнал постаралась; настоящий Галл и вправду никогда не пришёл бы к нему, чтобы быть продолжением пыток дэйдра.

Мерсер Фрей плыл в чернильном непроглядном мороке, и в его собственном аду не было места ни для кого больше.

Дезидений вздохнул, но остался.

- Прости, я подвёл Гильдию, - разговор с иллюзией не хуже любого другого, и поможет ему не сойти с ума ещё какую-то долю вечности.

Не то чтобы это что-то решало, конечно.

Но неуловимо становилось легче.

- Я не сумел сохранить Ключ. Я ошибся, когда поверил, что дэйдрический артефакт не попытается предать своего хозяина. Я слишком доверял его песне.

Галл молча глядел на него – без обвинения или гнева; без жалости, которую так боялся увидеть Фрей.

- Мне жаль, что я ничего не изменил. Мне потребовалось убить тебя, занять обманом место главы Гильдии, обвинить невиновного, чтобы поверить в то, что никто больше не попадёт сюда, Ноктюрнал больше не раздерёт на части ничью душу, и это всё оказалось бесполезно. Знаю, ты, наверное, мне бы не поверил. Я на самом деле жалею не о том, что убил тебя, а о том, что убил тебя зря, и я сделал бы это снова, будь у меня надежда на то, что это что-то изменит.

- Я знаю, Мерсер. Я прощаю тебя.

Фрей скривил губы в усмешке.

- А настоящий Галл не простил. Но какая в этом разница сейчас? Я даже не знаю, где он, и что случилось с его душой. Наверное, он уже превратился в этот туман удачи. Или Ноктюрнал не позволила ему этого, обвинив в том, что он не предотвратил кражу Ключа.

Мерсер отрешённо подумал, что да, наверное, так и есть. Галл виновен перед дэйдра в том, что не сумел остановить его, а значит, вряд ли Ноктюрнал позволила ему Забвение.

- Он расплачивается за то, что сделал я. Ну, за собственную глупость тоже, конечно, - добавил Мерсер. По лицу иллюзорного Галла пробежала тонкая улыбка. – Я даже не представляю, чтобы он мог меня простить после этого. К счастью, мне это не нужно. Я не думаю, что что-то вообще имеет значение теперь. И всё-таки жаль, что я не могу его увидеть: oн интересовался этим клятым Ключом, хоть и не владел им, а я бы мог многое ему рассказать. Не думаю, что кто-то знает о Ключе больше меня.

Мерсер немного помолчал.

- Из смертных, - зачем-то уточнил он.

- Я здесь, Мерсер. Я не иллюзия, выдуманная твоим разумом в попытке не сойти с ума, и не издевка Ноктюрнал. Я и есть Галл Дезидений.

Фрей взглянул на образ старого друга – такой предательски-знакомый; тёплые искры на дне карих глаз, мягкая улыбка, прячущаяся в уголках губ, Галл Дезидений, непонятно как ставший вором вместо учёного, и при этом ставший лучшим.

Лучшим вором. И лучшим другом.

Даже голос его остался прежним. Мерсер думал, что давно похоронил Дезидения на задворках памяти – ему нельзя было допускать сомнений, нельзя было допускать сожаления, и поэтому в Гильдии никогда не говорили о предательстве, которое на самом деле было двойным.

Мерсер старательно забывал Галла последние двадцать пять лет, чтобы сейчас, в Вечнотени, оказаться наедине со своим кошмаром.

- Хватит купаться в своих страданиях, Мерсер; тебе хватит сил, чтобы трижды обойти Вечнотень и достать Ноктюрнал своим брюзжанием так, что она выпинает тебя обратно в Тамриэль, лишь бы ты больше здесь не появлялся. У меня, в конце концов, тоже есть дела, и я не могу выслушивать твои исповеди вечно.

Фрей безмолвно уставился на призрака из прошлого.

- Поднимайся и пошли, - Галл бесцеремонно поставил его на ноги.

- Что за дэйдр…

- А, так теперь ты веришь, что я настоящий?

- У меня ушло немало времени, чтобы найти тебя. Что ни говори, а ты отлично выучился трюкам Ключа – эта часть Вечнотени пуста, как сам Обливион; мне кажется порой, леди забыла о её существовании.

- Разве дэйдра способны забывать? – не удержался Фрей.

- Это дэйдра, Мерсер, с ними никогда нельзя сказать наверняка. Ноктюрнал – воплощение непредсказуемости. Это прекрасная причина, по которой я всё-таки сумел тебя найти, и по которой ты всё ещё Мерсер Фрей, а не осколки Мерсера Фрея.

- Хорошо, кто бы ты ни был, призрак, иллюзия, Галл Дезидений или сама Ноктюрнал, ты своего добился, я всё ещё тебя слушаю и за тобой иду, а теперь объясни мне, что, испепели меня атронах, произошло, - потребовал Мерсер. Прийти в себя оказалось неожиданно легче, чем ему казалось в бездонном океане отчаяния и темноты.

- Ну, ты ведь должен был понимать, что дэйдрические артефакты неизбежно оказывают влияние на своего носителя, верно? Несмотря на то, что Ключ хотел покинуть тебя, и несмотря на то, что ты умирал, ты сумел сбежать в ту часть Вечнотени, которая наиболее безопасна для тебя.

- Что.

Галл покосился на него с некоторым сомнением.

- Я умирал, Галл, и это происходило быстро, я не то что не мог никуда сбежать, я даже понять ничего не успел! – яростно рыкнул Фрей.

- Мерсер, а тебе, хм, никогда не казалось, что даже когда ты оставлял Ключ в тайнике, тебе всё равно остаются подвластны некоторые его свойства? – задумчиво спросил Дезидений.

- Да, но тогда он подчинялся мне, а не Счастливчику! Галл, я не смог даже его убить, а ты пытаешься доказать, что…

- …что ты научился кое-чему, проведя двадцать пять лет с одним из сильнейших артефактов? Да, - невозмутимо согласился Галл. Мерсеру показалось, что Дезидений незаметно улыбается, но детали съел рассеивающийся полумрак. – В тебе осталась часть его силы, и ты, умирая и сам того не осознавая, использовал её – чтобы избежать участи, которая ожидала тебя. Возможно, эта сила до сих пор скрывает тебя от Ноктюрнал… возможно, нет. Скорее всего, нет. Но ты оказался в самом дальнем уголке Вечнотени, и провёл там достаточно много времени, прежде чем я нашёл тебя.

- То есть, Ключ вернулся в святилище, - с горьким смешком уточнил Мерсер. – Раз ты здесь, а не там.

- Мерсер, дружище, я сказал, что прощаю тебя, но это не значит, что я не могу исчезнуть в темноте прямо сейчас, чтобы дать тебе еще какое-то время подумать о том, что ты сделал, - Дезидений, остановившись, строго взглянул на бывшего подчинённого. – Я двадцать пять лет сходил с ума, заточённый в облике призрака в Сумеречной гробнице – по твоей вине, Мерсер. Я успел возненавидеть тебя и простить раз десять, не меньше. Ты провёл здесь – для сравнения – не больше месяца. Не испытывай судьбу сейчас.

Фрей счёл за лучшее заткнуться и помолчать.

- Зачем же ты тогда отправился искать меня? – всё-таки решился спросить он. Галл пожал плечами.

- Не ищи всему причину, Мерсер. Я захотел помочь тебе.

- Я действительно был уверен, что ты – продолжение пыток Вечнотени. Тебе сложно было сразу всё это сказать? – мрачно осведомился мечник, хоть и понимал, что жаловаться должен как раз Галл.

- Пытки ещё даже не начинались, - в усмешке Галла было что-то новое, что-то изменённое – Вечнотенью или двадцатипятилетним заточением в святилище, Мерсер не знал. И не был уверен, что хочет знать. – Я просто подумал, что ты можешь захотеть выговориться. Всё-таки у тебя не было собеседника, которому ты мог полностью доверять, двадцать пять лет.

- Как и у тебя, - не удержался Мерсер.

- Как и у меня.

- Я правда могу рассказать тебе очень много – о Ключе, если тебя всё ещё это интересует. Или о Гильдии. О погоде в Рифтене, в конце концов.

- Я бы рад, Мерсер, но я не знаю, как долго у тебя будет шанс ускользнуть. Твоя возможность спастись может исчезнуть в любой момент, если Ноктюрнал пожелает остановить нас.

- Какая возможность спастись?

Галл остановился и посмотрел на него едва ли не с жалостью.

- Мерсер, ради Девяти богов, ты создавал великолепные хитроумные планы, не превращайся в идиота сейчас. У тебя всё ещё есть остатки силы Ключа. Возможно, они угаснут со временем, возможно, нет, - но сейчас ты пока что можешь использовать их, чтобы уйти из Вечнотени.

- В Этериус? Или в Тамриэль?

- Куда попадёшь, дружище. Ты мёртв, не забывай. Пройти ты сможешь и в Тамриэль, но я не знаю, что случится с тобой там.

Мерсер хмуро взглянул на прежнего главу Гильдии.

- Галл, я не думаю, что я в этом уверен. Я не чувствую никаких изменений. Но, даже если ты прав, и я смогу сбежать от Ноктюрнал… что будет с тобой?

Дезидений непонимающе смотрел на него несколько секунд, а потом, догадавшись, искренне захохотал.

- Ох, Мерсер, только ты мог задуматься о моём благосостоянии через двадцать пять лет после моей смерти!

- Галл, я не шучу! Ты должен понимать, что, если мне удастся сбежать в Тамриэль – призраком, зомби, ожившим самим собой – первым делом я пойду и снова украду этот треклятый Ключ! Я не успокоюсь, пока он там! И если за это Ноктюрнал будет пытать тебя, то это имеет для меня значение, дэйдра тебя побери! – Мерсер едва сознавал, что уже почти кричит.

Галл всё ещё улыбался.

- Ты думаешь, для кого-то это загадка, дружище? Конечно же, Ноктюрнал знает это так же, как это знаю и я. И если ты всё ещё рядом со мной, то у неё нет желания открыто препятствовать тебе. Дэйдра почти всесильны, а в своих доменах они всесильны абсолютно; было бы совсем скучно, если бы они самолично вмешивались в дела смертных? Им и так невесело, я думаю.

- Я думаю, последний год развеселил Ноктюрнал за предыдущую сотню и ещё десяток, - буркнул Мерсер. – Не знаю, как тебе, Галл, а мне очень тоскливо сознавать, что я всего лишь кукла в руках кого-то настолько могущественного, что ему скучно даже решать мою судьбу.

- Не думай об этом, - философски посоветовал Дезидений. – Ведь ты сам когда-то выбрал для себя путь проводника её воли, а значит… ладно, хорошо, не будем.

Темнота расползалась по краям, прячась в уголках глаз; дорога из каменных плит вырастала под ногами, сплетаясь причудливыми танцующими узорами. Мерсер внезапно осознал, что Галл здесь – не гость и не вор, а один из хозяев; он примет Забвение легко и с улыбкой. Для него не будет ни вечной пытки, ни мучений расколотой на части души – он здесь по праву, он выполнил контракт с честью, не пытаясь увильнуть от условий.

Ему, Мерсеру Фрею, никогда не прийти в Вечнотень, как в давно забытый и вновь обретённый дом. Как и очень многим Соловьям.

Мерсер зачерпнул рукой полную горсть живого тумана. Ложь. Всё это – ложь, иллюзия. Забвение не может быть домом.

Эй, - позвал он наугад, мысленно обращаясь к вору, который спас ему жизнь во время первого его визита в домен леди Тайн. Море тумана у ног заколебалось, а парой секунд позже тёмный дымок обвился вокруг предплечья.

«Обречён вечно помнить».

- Завёл друзей, м?

Мерсер не ответил. Дымок прочно приклеился к нему, не желая отпускать. Фрей поколебался какое-то время – он собирался поздороваться, а не таскать его с собой – но потом только мысленно вздохнул. Дэйдра с ним.

- Мы пришли, - Галл остановился. Впереди простиралась уже знакомая Мерсеру пустошь, беспорядочно уставленная арками и дверьми. – Чтобы открыть проход, нужно иметь, что открывать, верно?

Мерсер смотрел на каменныерезные колонны, украшенные драконьими головами, и не мог поверить.

После всего, что он сделал, после всех предательств, обманов и убийств, Ноктюрнал отпускает его? Просто так?

Он подошёл к арке, приглянувшейся ему, безразлично пропуская прочие; коснулся рукой изогнутых каменных клыков – по коже потёк холод, настоящий холод. Мерсер по-прежнему не чувствовал никаких изменений.

И вдруг понял – и не должен чувствовать.

Потянулся к силе Ключа – так же, как делал сотни раз до этого, и песнь откликнулась ему, зазвучала тихо-тихо, только теперь уже не в Ключе. Дэйдрический артефакт больше не служил ему, но и не был ему нужен.

Теперь источником был он сам.

Мерсер Фрей воскрешал в себе чувство всё получится.

Мерсер Фрей воскрешал свободу.

- Мы оба знаем, что дело не в клятвах и не в чести, - тысячеголосая Ноктюрнал зазвучала в его голове – и одновременно всюду и всегда. – Достойная игра, Мерсер Фрей. Иди и помни – я позволила тебе жить.

Мерсер тяжело сглотнул иронично-звенящий отголосок бессмертного хора дэйдрического голоса. Сила Ключа пела и переливалась, зовя за собой.

Всего лишь пройти через арку.

Оставить за спиной Вечнотень, призраки прошлого, хитросплетения гильдейских интриг и проклятые артефакты. Взять с собой связку отмычек и старые мечи и никогда, никогда больше не возвращаться.

Конечно, моя леди.

- В другой раз, - ухмыльнулся Мерсер, не глядя выбросил назад руку, хватая Галла, и шагнул под арку.

========== Вопросы веры (Нереварин, Кай Косадес, Дагот Ур), Morrowind ==========

Зурин Арктус был умён, нечеловечески умён. Отличный наставник-проповедник, вроде Велота или Вивека, только на имперский манер.

Однажды он сказал очень простую, но невероятно важную вещь.

Событие зафиксировано Свитками и пророчеством, но Событию нужен тот, кто его совершит.

(Спасение гарантировано вам – найдите же того, кто спасёт вас.)

Мельи был охотником – из южан, привыкших к душным болотам близ границ Чернотопья; не одним из лучших, скорее, одним из тех, кому хватало умений кормиться своим ремеслом. Прекрасное время это было; для кагути не имеет значения, кто ты такой, им достаточно твоих стрел.

В первый раз Ввандерфелл встретил его ошеломительно-чарующим запахом свободы, к которому примешивалась затхлая сырость залива. Позже – в Балморе – дождём и протекающей крышей дома Кая Косадеса.

Кай Косадес был пьян и без рубашки, и Мельи, с которого вода стекала на пол, больше всего на свете хотел отдать ему пакет и избавиться от поручения, полученного перед выходом на свободу. Возможно, думал он тогда, этим всё и закончится.

Он не знал одного.

Кай Косадес был пьян и без рубашки, но это не мешало ему искать того, кто спасёт их – и верить, что сможет найти.

— Было множество ложных Нереваринов, — говорит Мельи, наконец расстегнув проклятый хитиновый доспех и прислонив его к стене. Доспех прошёл буквально огонь и воду и теперь только что не разваливается на части – заменённые кожаные ремни всё ещё держат вместе изрубленные куски потемневшего хитина.

— Выброси эту дрянь и купи новую броню, — кратко говорит Косадес, собранный и сосредоточенный, словно воин перед поединком. Мельи кажется, что это если не настоящее лицо имперского агента, то маска, наиболее близко отражающая его суть.

Слишком много было тех, кого Кай Косадес отправил к предкам, чтобы верить в образ пьяного старика.

— Нибани Меса, шаман Уршилаку, сказала мне о пророчествах… и о том, что были те, кто пытался их исполнить.

Мельи ждёт ответа, но Кай только молча листает записи – свои и чужие, все собранные в один переплёт. Всё, что смогли достать информаторы – от хаджитки, прятавшейся в подземельях Вивека, до информатора Зайнсубани – в одной книге. Мельи никогда не удавалось заглянуть туда: Косадес берёг её лучше, чем свои запасы лунного сахара.

При взгляде на Кая, листающего страницы, в разуме Мельи, бывшего охотника, со скрипом встаёт на место ещё одна деталь головоломки.

— Ты знал об этом? – тихо спрашивает он, почти не надеясь услышать, что ошибся. Косадес вскидывает глаза – холодные, как льды Солстхейма или прикосновение призрака.

— Разумеется, знал. Таких, как ты, было много. Больше, чем знает Нибани Меса.

— Почему ты мне не сказал?

— Потому что ты бы испугался. Попытался сбежать, допустил ошибку и погиб раньше времени, — хладнокровно отвечает Кай. Мельи скользит по нему взглядом, вспоминая песчаные бури в пустошах эшлендеров и живых мертвецов в гробнице предков Уршилаку; он думает, смог бы выжить там Кай или нет.

В какой-то момент он понимает, что даже неспособен ощущать злость.

— Ты не худший кандидат, Мельи, — говорит имперец, прежде чем снова сфокусироваться на записях. – Мне нужно время, чтобы просмотреть записи Нибани. Займись своим доспехом. Учитывая, что тебе придётся делать дальше, я бы порекомендовал обзавестись чем-нибудь получше: это может спасти твою жизнь.

Мельи думает, что его жизнь была решена за него с момента взятия под стражу – там, у границы с Аргонией. Он потерял власть над свой судьбой, влияние на неё и право выбора.

Ему кажется, что, даже если он сбежит прочь, затеряется в пыльных бурях эшлендерских земель, наймёт корабль до берегов Истмарка и исчезнет в скайримских снегах, его и там отыщет посыльный Империи, гонец Косадеса, и выдаст новое поручение.

С ночными кошмарами об огне и пепле, разъедающими плоть, Мельи смирился уже давно. Кошмары не прекратятся, пока не исчезнет и память о Шестом Доме. Его, Мельи, преследование не прекратится, пока не исчезнет память о Нереваре и Пророчествах.

Кай смотрит на него очень-очень внимательно, не отводя взгляда, и Ложному Воплощению кажется, что сейчас имперский агент просто вышвырнет его прочь из дома. Мельи торопливо бормочет извинения и уходит, прежде чем терпение Косадеса окончательно иссякает.

Зелья Тьермэйллина, альтмера-Клинка, жглись, словно ядовитые щупальца нетчей. Золотокожий эльф обошёлся снисходительной улыбкой, когда Мельи в первый раз попробовал его эликсиры, исцеляющие болезни: самому Мельи показалось, будто проклятие Азуры ожило вторично, решив окрасить его кожу пеплом не только снаружи, но и изнутри.

«Дешёвые зелья – соответствующее качество», — только и сказал тогда, едва улыбаясь уголками губ, Тьермэйллин. – «Они вылечат тебя, или придадут сил, или даруют способность ходить по воздуху… но не ожидай, что это будет приятно».

Таковым было всё, что когда-либо получал от Клинков Мельи, бывший охотник, ныне агент Империи. Всё, что сделал для него Кай Косадес, было определённо полезным. Каждое его задание несло новые знания и новые победы. Мельи не мог не признать, что методы работы Мастера Ночи были эффективны.

Но они были сродни дешёвым эликсирам Тьермэйллина: вначале горло раздирает жгучая смесь, затем в глазах темнеет от резкого магического воздействия, потом ты жалеешь, что не сдох до того, как выпил треклятое зелье.

Какое-то время спустя, конечно, становилось понятно, что эликсир себя оправдал – и Мельи снова приносил золото молчаливому Тьермэйллину.

Первые признаки корпруса начинают проявляться спустя неделю после похода в Илуниби – под кожей поселяется зуд; вначале он почти незаметен, позже усиливается.

Мельи знает – чувствует – что будет дальше; зуд начнёт сводить с ума, обратится в боль, когда тело начнёт меняться. В таком состоянии он едва будет способен трезво мыслить. Заражённого корпрусом нелегко убить, но в его движениях поселится сковывающая медлительность, которая рано или поздно приведёт его прямиком на свидание с предками.

…Если раньше это не сделают ночные кошмары.

— Его голос в моей голове, — говорит Мельи; старается, чтобы это прозвучало отстранённо, но на самом деле он похож на одержимого или одурманенного сахаром. – Я… вижу сны… про Шестой Дом, и они всё ярче, всё больше похожи на настоящий мир. Я боюсь, что однажды не сумею различить ложь.

Кай Косадес изучающе смотрит на него. Во взгляде Клинка не больше сочувствия или вины, чем в стали настоящего лезвия. Мельи подмечает это, хотя из-за корпруса ему всё сложнее сосредотачиваться на чём-то.

— Чувствуешь себя Нереварином? – спрашивает Кай, и Мельи почти готов принять это за насмешку, когда неожиданно-запоздало понимает, что имперец и не думал смеяться.

— Я чувствую себя как никогда смертным, — после долгого молчания отвечает Мельи. На лице Кая по-прежнему не видно и тени улыбки.

— Тебе лучше перестать чувствовать себя смертным, Нереварин.

Мельи глядит на него – тёмно-багровой радужки почти не видно за расширившимися зрачками – и как никогда отчаянно желает, чтобы на этот дом пала кара богов. Неважно, будут ли то Девятеро, Трибунал или сам Дом Забот.

От слабого ощущения невозможности изменить собственную судьбу ему хочется кричать.

— Я не Нереварин. Я Мельи, охотник; ты не сделаешь из охотника героя, — едва заставляет себя выговорить Мельи. С корпрусом всё тяжелее справляться – колючий зуд под кожей с каждым днём всё нарастает, словно дэйдрический палач зашивает внутрь мелкие колючки трамы, а от Илуниби до Балморы нет быстрого пути. Лишнее время теперь будет дорого ему стоить.

Лицо Косадеса остаётся столь же бесстрастным.

— Быстрый Эдди знает немного о лечении корпруса. Вернее, о том, кто может вылечить корпрус, — седой Клинок отворачивается к тумбочке, на которой стоит плоская тарелка с лунным сахаром. Мельи отводит взгляд – Кай никогда не помогал ему лично, но и не принимался за сахар, когда ему нужна была помощь.

Ему всё равно, что с тобой произойдёт, шепчет голос в его голове, до безумия похожий на тот, что взращивал его ночные кошмары и пророчил славу Шестого Дома. Мельи на мгновение зажмуривается – сильно, почти до боли – и невероятным усилием заставляет голос замолчать.

(Заставляет себя не слушать.)

— Я бы дал тебе немного скуумы – лучше скуумовый дурман, чем безумие корпруса – но, боюсь, тогда ты точно не сможешь договориться с перевозчиками, — продолжает Косадес, всё так же стоя спиной к нему. – Тебе нужен Дивайт Фир, Тельванни-отшельник, невероятно старый и точно такой, как все данмеры и Тельванни. Отправляйся в Садрит Мору и спроси о нём. Если понадобится, скажи, что ищешь Корпрусариум… впрочем, не думаю, что к тому времени тебе всё ещё будет нужно это уточнять.

Мельи решает не ждать прощального напутствия – всё равно бесполезно; с трудом поднимается, подхватывает трофейный Костегрыз и шагает к двери, но Кай всё равно окликает его:

— Не пожалей двадцати дрейков, купи у магов или у Тьермэйллина какую-нибудь дрянь, что заставит тебя проспать без снов большую часть дороги от Хла Оуд до Садрит Моры. Моряки обычно менее терпеливы, чем сухопутные перевозчики, и поэтому я советую тебе не кричать там о своём корпрусе или ночных кошмарах. Я не стану вылавливать из Внутреннего Моря даже Воплощение Святого Неревара.

Что говорил Дивайт Фир, тельваннийский маг, Мельи почти не помнил. Слова выползали изо рта Фира невидимыми скрибами и разбегались по сторонам; Мельи не мог догнать их всех и собрать воедино.

Он улавливал общий смысл – гном, ботинки, не убивай, принеси, выпей. Кивал, отвечал что-то столь же невразумительное, порой сбиваясь из-за растущего где-то внутри шёпота. Мёртвый Дагот Гарес, пепельный упырь Дагот Гарес оживал внутри разума Мельи: его голос нашёптывал молитвы Даготу, его голос воплощал сомнения и страхи. Мельи заставлял себя вспоминать до мельчайших подробностей, как щёлкнула тетива Костегрыза, подарив стреле скорость и магию, и как эта стрела проткнула голову жреца: он мёртв, повторял себе Мельи, он мёртв. Голос – лишь наваждение корпруса.

Он не помнил, как едва удержал в руках чашу с лекарством, не помнил вкуса эликсира – эликсира, который мог бы цениться больше, чем всё золото некоторых лордов Хлаалу. Просто голос Дагота Гареса растаял бессильной тенью, оставшись не больше чем воспоминанием, и наступила т-и-ш-и-н-а, прекрасная, словно божественный дар.

Мельи опустил чашу и только спустя несколько секунд осознал, что прошёл испытание, которое казалось невыполнимым.

— Если это не предрешённость судьбы, то что тогда? – спрашивает Мельи у Кая; Клинок хмурится по привычке, но тут же беззлобно усмехается, как усмехаются мастера, глядя на неумелых учеников.

Ветер на южной дороге переменчив; Косадес щурится – то ли от ярких лучей солнца, неторопливо скатывающегося по небу к стороне западного берега, то ли от мелкой пыли.

— Ты думаешь, что судьба ведёт тебя?

Мельи пожимает плечами.

— Я охотник, а не герой. Я должен был умереть уже сотни раз. Если не судьба, тогда что?

— О, я отдал бы половину богатств Тамриэля за то, чтобы ты был прав, но, к сожалению, судьба ещё не готова няньчиться с нами. Даже судьба героя. Но то, что ты исцелился от корпруса, даёт нам возможность верить.

— Верить можно всегда, — непонимающе морщится Мельи. Кай неохотно бросает на него взгляд и мгновенно отводит глаза – навстречу бьют солнечные лучи. Морровиндское солнце, струящееся остатками света, всё же слишком яркое для того, кто провёл последний месяц (месяц ли?..) в полутёмной комнате за изучением записей.

— Ты не знаешь всего одной детали. Нибани Меса тоже не знает её, хотя может догадываться. Служители Храма или Трибунала будут молчать даже под пытками. Есть способ стать богом, очень простой и безотказный. Тебе предстоит им воспользоваться.

В обычный день Мельи счёл бы, что голосом Кая говорит лунный сахар. Но сегодня – так сказал сам Кай, сказал совершенно спокойно и невозмутимо – был их последний разговор. Косадеса вызывали в Сиродил, и он не знал, сможет ли вернуться, чтобы проверить достижения своего агента.

Мельи не знает, правда ли это, или Кай всего лишь избавился от объяснений самым простым и удобным способом, но в одном он уверен. Их сегодняшний разговор будет последним.

Кай не стал бы отдавать ему последние распоряжения, когда мысли дурманит кошачий наркотик.

— Ты мне не веришь, — спокойно констатирует Кай. – Потому что если бы был такой способ, все бы стали богами. Или, по крайней мере, у Империи был бы свой, ручной Тайбер Септим, который бы наводил порядок где потребуется. И вся эта возня с Воплощениями была бы попросту не нужна.

— Примерно, — соглашается Мельи.

— К сожалению, у простого безотказного способа есть свои условия. И одно из них – где-то, когда-то, нужен существующий бог. В далёком прошлом, как Святой Неревар. Или в возможном будущем, о котором говорят Свитки. И этот бог должен не существовать в данный момент. Нельзя стать Вивеком при живом Вивеке, но можно стать Нереварином при мёртвом Нереваре. Нереварин – я говорю про образ Нереварина, образ Героя – утверждён и в прошлом, как Неревар, и в будущем, как предсказанное пророчествами Истинное Воплощение. Это упрощает твою задачу.

— Я не понимаю, — осторожно говорит Мельи. – Ведь пророчество говорит об одном человеке? О единственном человеке, который является Истинным Воплощением. Все остальные ложны. Поэтому они обречены.

— Многие так думают. На самом деле это происходит наоборот – есть пророчество, и Героем становится тот, кто соответствует ему. Героями не рождаются – так любят говорить новичкам любые учителя, но это более правдиво, чем что-либо другое. Героем станет тот, кто полностью выполнит условия пророчества. Тот, в кого поверят.

Кай делает паузу, прежде чем закончить.

— Тот, кто повторит деяния бога, станет богом.

— Но… – пытается возразить Мельи; Неревар мёртв, народ двемер исчез, как я могу повторить его деяния, когда от них остались только предания и Трибунал? как я могу быть тем, в кого поверят, если даже дикие племена пепельных пустошей не желают знать меня без приветственных даров? как я могу стать кем-то кроме того, кто я уже есть?

Кай и собственные сомнения не позволяют ему сказать ни слова.

— Ты не сможешь понять это сейчас, — сухо прерывает его Косадес. – Я Клинок и монах, и, я догадываюсь, в моей седине нужно винить не сражения и политику. На изучение деталей этого пути уходит время, которого у нас нет. Я объясню тебе только то, что могу объяснить сейчас, остальное ты узнаешь сам.

Мельи кивает по старой привычке – он агент этого человека, агент Клинков, он не может пойти против присяги, которую принёс когда-то пьяному Каю Косадесу. Он не что иное, как Клинок Императора, оружие и орудие.

Всегда направляемое кем-то.

Солнце наконец заходит за западные скалы, оставляя на дороге только постепенно уходящее тепло и длинные тени. Мельи привычно определяет, сколько у них времени до наступления полной темноты – пора поворачивать обратно, если они хотят вернуться к ночи.

Кай согласно кивает, и они разворачиваются обратно на север – к Балморе. Мельи отчего-то задаётся вопросом, увидит ли Косадес ещё раз город, в котором жил так долго, и запоздало осознаёт – он понятия не имеет, сколько времени провёл имперский агент в Балморе.

Ему не нужно этого знать, и он этого не знает. Таковы правила. Клинок лишь исполняет волю того, кто держит его в руках.

Может ли меч обернуться против своего владельца?..

Внутри дома Кая всё лежит на своих местах, словно его хозяин собрался отлучиться всего лишь на пару дней, а не исчезнуть за горами Велоти – возможно, навсегда.

— В Сиродиле нет лунного сахара, — неуверенно-неуклюже усмехается Мельи, случайно опустив взгляд на блюдечко с рассыпанным хаджитским лакомством. Кай не позаботился даже убрать его подальше.

— В Сиродиле есть всё, и лунный сахар тоже, — кратко отвечает Клинок, не улыбаясь. Охотнику кажется на мгновение, что, какой бы ни была причина ухода Кая, она вряд ли обрадовала старика.

(Мы служим Императору до самой смерти, и служение определяет нашу смерть.)

— Запомни то, что я скажу, и напоминай это себе до тех пор, пока это не станет частью тебя, — пристальный взгляд Кая стирает любую уверенность в пыль, в хрупкий песок. Мельи послушно кивает. – Повторение деяний бога есть путь к богу, но это ещё не всё, Нереварин. Вера осязаема. Вера всесильна. Сбывается не то, что предсказано – сбывается то, во что верят; вера смертных питает силу богов и определяет прошлое и будущее. Ты должен заставить других верить в себя – верить в Нереварина.

Мельи молчит, потому что Косадес явно не потерпит пререканий, и Клинок продолжает:

— Ты присягал служить Империи, но сейчас ты забудешь всё, в чём тогда клялся. Забудешь, что являешься Клинком, и забудешь, что идеалы Империи были твоими. Ты забудешь собственное имя и прошлое, потому что только так ты сможешь выжить и стать Истинным Воплощением. Ты будешь каждое мгновение вспоминать легенды о Святом Нереваре и делать то, что сделал бы Неревар – и, я подскажу тебе, он спасал бы Ресдайн. Чтобы спасти Ресдайн, тебе нужно стать Нереварином и уничтожить культ Шестого Дома. Одно вытекает из другого, в этом тебе будет легче.

В мыслях Мельи, в мыслях, которые затаились с исцелением божественной болезни, звучит едва слышный смех Дагота Гареса.

(Он хочет убить тебя. Он хочет, чтобы ты сам убил себя.)

(Разве это лучше благословения, что может даровать лорд Дагот?)

Две грани одного клинка. Неревар и Дагот.

Одно и то же.

— Если ты не сделаешь этого, Морровинд будет потерян, — жёстко говорит Кай, всё так же не сводя взгляда с (растерянного? опустошённого?..) Мельи. – Трибунал не может остановить Дагот Ура, иначе это случилось бы уже давно. Шестой Дом принесёт разрушения, сравнимые с Войной Первого Совета, если не страшнее. Нам нужен Нереварин, Истинное Воплощение, и ты им станешь, и ты будешь тем, кто поверит в это раньше всех остальных. Ты будешь верить в себя-Нереварина сильнее, чем верил в Трибунал, Девятерых или лордов дэйдра. А потом ты станешь Нереварином, и тебе покажется, что ты был им всегда.

— Ты хочешь, чтобы я отказался от всей своей жизни ради этого, — тихо произносит пока-ещё-Мельи. Кай, не колеблясь ни секунды, кивает.

— Да. Разве это не то, что делает каждый, Нереварин? Становясь кем-то, мы убиваем в себе кого-то ещё. Жертвы неизбежны, просто некоторые жертвуют чуть больше других. Найди в Вивеке Мехру Мило, жрицу Храма; она подскажет, где найти Утерянные Пророчества. Это последнее задание, которое ты получишь от меня и от Ордена Клинков в целом, дальше ты будешь действовать один.

Мельи кажется, что его судьба смеётся над ним – обворожительным голосом Азуры, металлическим лязгом Анумидиума или извилистыми строками пророчеств. Это больше не имеет значения.

Ему осталось только выполнить предназначенное или умереть.

Поэтому он благодарит Кая за помощь и знания и обещает Воплотить Неревара. Он не прощается, и Кай тоже – это кажется отчётливо ненужным им обоим.

Косадес останавливает его у самой двери: придерживает за плечо, заставляя обернуться.

— Ты нужен нам, чтобы верить, — тихо и слишком уверенно говорит мастер-Клинок.

После этого Мельи-охотник начинает умирать изо всех сил.

Это трудно, о, нечеловечески трудно; тяжесть истинной веры кажется неподъёмной. Он не останавливается больше ни на мгновение, заставляя свой разум и тело работать на пределе возможностей, и каждый день он пытается не думать о том, что может сделать больше.

Он оставляет Костегрыз в лагере Уршилаку – вернул бы в пещеру предков, но лук может понадобиться ему позже – и вспоминает уроки Ритлин, Клинка-мечника. Лук не остановит корпрусных тварей – стрелы увязают в наросшей плоти, не причиняя ощутимого вреда; спасают только рубящие удары тяжёлым клинком.

Каждый поверженный враг, каждая подаренная смерть означает шаг к смерти Мельи, охотника с юга провинции. Он был обречён умереть с того мгновения, когда впервые ступил на землю Ввандерфелла – во имя огня и пепла всего Ресдайна, во имя огня и пепла, потому что больше ему нечего защищать.

В Когоруне властвует страх, древний и незыблемый страх, проросший ночными кошмарами в живущих; Мельи не сделал бы ни шагу навстречу ему – но испытание предназначено Нереварину, и только Нереварин может его пройти.

Мельи глубоко вдыхает – ткань эшлендерской повязки не пропускает песок и пепел, и кашель покинул его с момента исцеления от корпруса. Впереди Когорун, и Когорун дышит ему в лицо затхлостью гробниц и гнилью мёртвой плоти, тёмными сновидениями Шестого Дома.

(Им нужен Нереварин, и ты Воплотишь его.)

Мельи глубоко вдыхает – и позволяет себе умереть.

В ладонях каменной статуи дэйдрической леди Рассвета и Заката блестит Луна-и-Звезда – металлический ободок с тонким полумесяцем и пятиконечной звездой, символ Индорила Неревара.

— Не магия. Секрет, вроде Кимервамидиума или Ящика, — говорит Мельи-который-мёртв неподвижной Азуре. – Секрет, о котором никто не сказал остальным.

Истлевшие тела Ложных Воплощений, скорчившись у стен, смотрят пустыми глазницами в темноту. Почти-столь-же-мёртвый-Мельи равнодушно скользит взглядом по почерневшим останкам.

— Им никто не сказал, что не бывает Ложных Воплощений. Как не бывает и Истинных. Каждый из них мог быть Нереварином, и ни один не был, потому что это так сложно – не сомневаться.

Не сомневаться, что Луна-и-Звезда не вспыхнет яростно белоснежной искрой, не признавая нового хозяина.

Не бояться, что на самом деле пророчества лгут, и легенды о Воплощении – всего лишь легенды.

Не страшиться того, что дух Неревара никогда не воплотится в таком, как он.

Мельи мёртв, и остался только Нереварин – Нереварин, который прошёл сквозь безумные наваждения Дагот Ура и оставил там страх и сомнения, потому что Пророчество создаёт Героя, а Герой делает Пророчество истинным.

Он нужен, чтобы верить.

— Но я знаю секрет, — улыбается Клинок Императора. Его пальцы касаются кольца, но Луна-и-Звезда остаётся лишь зачарованным металлическим ободком. – И я знаю, что будет дальше. Поприветствуй меня, Азура – я Индорил Неревар Воплощённый.

Это кажется концом, но является началом – рождением Воплощения. С этой секунды, с секунды, (когда в нём не осталось сомнений) когда кольцо древнего правителя признало в нём владельца, пророчество уже не может не сбыться.

Нереварин заперт в Пророчестве, и Пророчество заперто в нём.

Один из лучших планов Империи; безотказный способ создать Героя. Впрочем, Империя с каждым днём теряет свою значимость – Нереварину должно заботиться о Ресдайне, и Ресдайн прорастает в нём, медленно, но неотвратимо, грибными спорами тельваннийских башен и огненной магией пустошей.

О, как же сложно; сложно стать лучшим, даже зная, что это неизбежно, и сложно ни разу не сорваться с тонкого лезвия абсолютной уверенности. Ресдайн проверяет его на прочность, потому что только прошедший кровь и падение не изведает больше поражений.

Ты нужен, чтобы верить.

Нереварин впервые по-настоящему задумывается над последними словами Косадеса, когда понимает, что не может точно определить, что хотел сказать этим старый Клинок.

Нам нужно, чтобы ты верил?

Ты нужен, чтобы мы могли верить?

И то, и другое?..

Он бы уделил этому больше внимания, если бы это по-прежнему оставалось важным.

Крассиус Курио из Дома Хлаалу, Дома лицемеров и купцов, требует взамен за поддержку самое простое – деньги. Нереварин платит ему кровавым золотом Когоруна, золотом, полученным от имперского агента, от тех, на кого когда-то работал.

С Хлаалу просто.

Хлаалу учат его (заставляют вспомнить) мастерство дипломатии и интриг, воистину, их благословила сама Боэтия; этот Дом сродни змеиному гнезду.

Мельи, мёртвый Мельи сказал бы, что это мерзко; прежнему Мельи пришёлся бы по душе Редоран. Нереварин видит в Хлаалу силу, неведомую Дому Редоран: именно змеи станут на защиту Ресдайна, когда придёт дракон.

Нереварин видит в этом достоинство.

Тельванни напоминают ему Дивайта Фира – хозяина Корпрусариума. Высокомерны, как истинные тёмные эльфы, одержимы, как меченные Шеогоратом, и не признающие чужих законов. Мысли об этом Доме горчат маслянистым эликсиром левитации – магия бессильно рассыпается в руках Воплощённого, потому что слишком долго он был охотником и слишком мало – Нереварином.

Тельванни насмешливо щурят красные глаза, Нереварин заставляет себя почтительно склонить голову – уроки Хлаалу не зря были первыми.

Пусть пока живут шепотки за спиной, пусть волшебные плетения пока не подчиняются. Они все – пленники Пророчества, а оно (всегда) с момента смерти Мельи-охотника было обречено сбыться.

Вокруг Архимагистра Готрена стоит стража, и едва различимо замер в воздухе десяток смертоносных защитных плетений, но это ничего не значит. Нереварин знает, что Готрен Тельванни умрёт – умрёт от его руки.

Он продолжает идти вперёд, и с каждым шагом становится легче.

(У тебя нет выбора.)

(Теперь у тебя никогда его не было.)

Он соглашается.

Только, кажется, он понял это последним.

Однажды он забывает, что значит быть Мельи, южанином, охотником на кагути. Он помнит это, как помнят очертания предметов, но не может вернуться в эти воспоминания. Осознание этого приходит слишком поздно, чтобы ему хотя бы отчасти захотелось что-то изменить.

— Ты предал меня, — говорит Неревар Возрождённый, Святой защитник Ресдайна, своему другу и советнику. – Дракон разделил время под Красной Горой, но я помню твой дар, поэт-воин.

Векх, впитавший силу Сердца Обманщика, мудр и всесилен, и вера в него крепка – он отвечает, как и тысячи лет назад, но в этот раз Неревар не дожидается окончания.

Последним даром Вивека были напоенные ядом слова, и он не станет слушать их дважды.

Один из Лжецобогов мёртв: Нереварин смотрит на тело некогда-друга на полу Храма и не чувствует даже сожаления. Пророчество создало из него героя, Возрождение – бога.

Богам не принято сожалеть.

Такова справедливость Пророчества.

В цитадели Дагот Ура бродят призраки воспоминаний из Когоруна: пепел, гниль, ночные кошмары, поднимающийся из недр Красной Горы жар. Сердце Лорхана – источник жара. Сердце Лорхана – источник всего; его равномерное биение заставляет стены вздрагивать, словно рёбра.

— Я приду за каждым из них, как пришёл за Векхом, — говорит Нереварин. Золотая маска чуть наклоняется в лёгком кивке; отражённый свет стекает по ней подобно крови, напоминая о древней славе ещё-не-проклятых-кимеров.

— Таково Пророчество, лорд Неревар. Я знаю секрет Воплощения. Я ждал, пока придёт тот, кто сможет понять его и использовать.

— Тогда ты знаешь, что это неизбежно, — произносит Возрождённый, и в его голосе почти незаметен оттенок горечи.

(С какого-то момента у них никогда не было выбора.)

Таково милосердие Пророчества.

— Но я не был ложным богом, и Пророчество молчит обо мне, — Ворин Дагот стоит у врат, ведущих к Акулахану: они закрыты, и только Сердце поёт сквозь них тысячами божественных нитей. – У нас обоих никогда не было выбора, мой лорд, но сейчас мы вольны выковать Пророчество заново.

Призрачные Стражи сдавливают руки тяжестью двемерита: наследие безумца Кагренака, ищущее смерти, жаждущее прикоснуться вновь к древним инструментам отрицания. Они слышат песню Сердца и отвечают ей своей жаждой, острой и почти непреодолимой.

Неревар остаётся неподвижен; Неревар улыбается.

— Ты всегда был мудрым советником, Ворин. Но ты не знаешь одного – одного секрета, одной маленькой хитрости Империи, её безотказного способа…

Слова Неревара разбиваются о золото маски бессильными звуками, но обретают силу там, где существует только бесплотная мысль.

— Я нужен, чтобы верить, — мягко шепчет Нереварин губами мёртвого охотника Мельи. – Я должен был поверить, чтобы стать Нереваром. И они должны были поверить в меня. Я скован их верой, как никогда не был скован Пророчеством. Я сделаю то, во что они верят, потому что вера сильнее меня, потому что таковы законы Мундуса.

Потому что упадёт Баар Дау, и никто не сможет остановить его дважды. Вера в Лжецов исчерпала себя, и новая пришла на её место.

Ворин молчит, но молчание и слова теперь равно являются приговором – тем, которым Кай Косадес когда-то заменил прощание.

— Как ты думаешь, — негромко спрашивает Неревар, когда его пальцы смыкаются на рукояти Разрубателя, — они верят в твою смерть?

Комментарий к Вопросы веры (Нереварин, Кай Косадес, Дагот Ур), Morrowind

“Ты нужен, чтобы верить” - отсылка к “Люди Икс: Дни минувшего будущего”, к фразе “We need you to hope” - “ты нужен, чтобы надеяться”.

ЗФБ-2015

========== Во имя её и во славу (Тит Мид Второй, генералы Легиона), pre-Skyrim ==========

Комментарий к Во имя её и во славу (Тит Мид Второй, генералы Легиона), pre-Skyrim

4Э 175, конец Великой Войны.

Написано благодаря прекрасной работе “Предатель” автора Скучная серая мышь (http://ficbook.net/readfic/2409969) и отчасти в ответ на неё. ЗФБ-2015.

Тесно переплетается с более поздним фиком Астеры “Зыблема, но не потопима”: https://ficbook.net/readfic/4309544

Во все северные предгорья, от равнин Срединных земель до джерольских вершин, тянется прогорклый смрад смерти и отчаяния. Воздух слабо отдаёт дымом костров, железом, мясом и тошнотворно-святым запахом целительных эликсиров.

Остатки Имперского Легиона занимают Срединные земли. Равный почёт плотникам, рыбакам, воинам, магам и священникам – все жрут одну и ту же грязь, все задыхаются подступающей обречённостью.

Имперский Город тонет в крови и золоте.

Император приказывает отступать.

Искорёженные доспехи и неточенные месяцами мечи; лекари разбавляют эликсиры водой и всем, что течёт – солдаты готовы пить любую дрянь ради десятой доли спасительной силы целебной магии, оставшейся в этом пойле. Засохшие окровавленные тряпки снова идут на повязки для раненых, священники сорванными голосами шепчут заклинания вперемешку с молитвами: не разобрать, где кончается одно и начинается другое.

Славься, доблестная Империя. Славься, вечная!

Четыре года, ночь за ночью, Сиродил захлебывался кровью и желчью, содрогался от магии – древней, чужой, эльфийской; не ждать помощи, не ждать спасения. Не придёт легендарный Защитник. Не вернётся вознесшийся Септим.

Не откликнется слепой Акатош, золотой, так безумно-сверкающе золотой – как совершенные воители Доминиона.

Солдаты молятся – вперемешку с проклятиями, бессвязным бредом, криками и ночными кошмарами.

Император приказывает отступать.

Шатёр Тита Мида струится шёлком, незамаранным ни единым пятнышком грязи; льётся багрово-чёрным, цветами Империи. Остатками её гордости. Издевательским напоминанием о её величии – величии, сожжённом Доминионом.

И о долге его возвратить.

Тит Мид ненавидит эту предсмертно-нелепую роскошь; время шелковых знамён кончилось, их знамя теперь – рваные тряпки вместо бинтов, их герб – обнажённые мечи по эфес в эльфийской крови. Он приказал бы пустить собственный шатёр на что угодно, что может помочь изможденной армии – на что только может сгодиться шёлк; но солдатам нужна вера.

Символ, незапятнанный кровавой желчью войны. Вечный и неистощимый.

Властитель Империи, наследник Талоса – по духу, если кровь теперь стоит не больше грязи.

— Птица от генерала Джонны, мой Император, — Летилий, чуть моложе самого Тита, шагает внутрь шатра, склоняется над одной из исчерканных карт, проводит по пергаменту невидимую короткую линию, перечёркивая границу Скайрима и Сиродила. Легат – теперь уже генерал – стал правой рукой Императора взамен генерала Гатоса.

Гатос остался с Восьмым легионом, несмотря на приказ. Тит Мид не надеялся, что его смерть была быстрой.

— Армия Джонны движется к фолкритскому перевалу, — голос Летилия звучит надтреснуто-сухо, когда он быстро поясняет каждое движение пера по карте. – К середине Первоцвета Третий и Четвёртый легионы будут здесь. Дециан идёт вдоль северной границы Хаммерфелла, ему понадобится больше времени.

— Новости с Коловианского нагорья? – коротко спрашивает Тит, вглядываясь в безумное переплетение чернильных линий под Корролом. Они не могли позволить себе потерять Коррол – и, хотя северные укрепления альтмеров были смяты при отступлении из Имперского города, подкрепление с юга и осада западного города значительно ухудшили бы положение.

Как будто его ещё можно было ухудшить.

— Разрозненные разведотряды Доминиона, в основном валенвудские лучники. Коррол под угрозой, но активных действий со стороны Доминиона не замечено, — мгновенно отзывается Летилий. – Отправить отряды к городу?

Каждый метр земли, проклятой богами сиродильской земли сейчас стоит больше всех сокровищ Башни Белого Золота. Коррол – это бесценный источник провианта для армии Дециана, вековые укрепления стен, дома и оружейные. Потерять Коррол значит потерять треть легионов из Хаммерфелла.

— Нет, — помедлив, отрывисто говорит Тит Мид. – Наарифин не сочтёт его достойным внимания, когда Император с остатками Легиона находится так близко к его армии. Он верит, что ему недолго осталось ждать нашей капитуляции.

И тогда все города Сиродила откроют ворота Доминиону.

— После захвата Имперского города войско Наарифина двинется на север, — усталость скрашивает тревогу, голос генерала Летилия звучит почти бесстрастно, — мы не сможем сдержать его, если подкрепления не успеют в срок. Мой Император.

В другое время ни один полководец не посмел бы сказать ему об этом, отрешенно подмечает Тит Мид. Скользит взглядом по лицу Летилия, по свеже-рубцеватому шраму на правой щеке бывшего легата.

— Успеют.

Сталь звенит в его голосе.

Генерал склоняет голову, вновь опускает взгляд на карту верхнего Сиродила. Разноцветные флажки отмечают дислокацию легионов – пергамент распят иглами флажков, испещрен отметинами проколов, потому что лишних карт нет, и копий тоже нет. Всё сгорело в Имперском городе, в опустошенных залах дворца.

— Мы умрём за вас, Император, — негромко говорит Летилий, не поднимая глаз, — если такова будет ваша воля.

(Нам нужно чудо, — переводит Тит Мид.)

— Мы возродим Империю, — обещает он, и ни единой капле сомнений, плещущихся внутри, не позволено просочиться в его слова. Летилий выпрямляется, коротко салютует и выходит из шатра – обратно, в грязь и смрад, в растоптанное нутро Империи.

Нам нужно чудо, эхом звенит в голове Тита Мида. Стрелки и линии смешиваются в лабиринт символов, составляя всего одну фразу.

Не спасёт их ни Джонна, бросившая все легионы Скайрима штурмовать перевалы джерольских гор, ни Дециан, оставивший тысячи солдат сражаться за потерянный Скавен на севере Хаммерфелла. У них едва хватает магов, чтобы лечить людей, и нет тех, кто смог бы воздвигнуть защиту против колдовства альтмеров – а дети Ауриэля дышат магией, черпают её из собственной крови, их заклятия сжигают солдат до костей. Одурманенные сахаром каджиты бьются, как дикие звери, и пускают вперёд зверей – смертоносно-быстрых сенче, которых не сдержать легионерским щитом. Лучники Империи вытренированы лучшими стрелками Легиона, но валенвудские эльфы рождаются с умением стрелять. Босмеры пируют прямо на полях сражений, жрут потроха, вознося хвалу Дикому Королю и принося человеческие сердца в жертву Хирсину-охотнику.

Наарифин позволяет это.

Доминион позволяет это.

Зеленоглазый высокий лорд, вступивший под своды Башни, смотрел на своих солдат и улыбался, и отравленное золото незримо струилось из-под его век: так повелитель смотрит на рабов, недостойных его внимания.

Прежде чем покинуть Имперский город, Тит Мид пообещал генералу Гатосу, что Наарифин отплатит за всё – и это было больше, чем обещанием другу и соратнику.

Это было клятвой Империи.

Это было долгом перед ней.

Нам нужно чудо, насмешливо шелестит ткань шатра под холодным ветром всё ещё скованных зимой предгорий, нам нужно чудо, мой Император.

У нас его нет.

Тогда, мысленно отвечает Тит Мид, мы его найдём.

***

В стальной перчатке Император сжимает сердце – багровое, скользкое от крови, больше человеческого. Он вырезал его из груди убитого дремора, разломав чёрные рёбра кинжалом из дэйдрической стали: таково испытание смелых, шептал ему голос данмерской жрицы.

Таково испытание достойных.

Прошло время величественных статуй и белокаменных постаментов; первоцветный ветер с Нибена несёт гарь и превращает снег в чёрно-багровую слякоть, перемешанную с грязью. Небольшой гротескно-уродливый алтарь, выстроенный жрицей за несколько дней из костей и залитого воском пепла, стоит у подножия скал, врытый в кашу из тающего снега.

Идёт война. Даже лордам дэйдра придётся поступиться роскошью.

Жрица предупреждала его, что три месяца как миновал день призыва, что гнев того, к кому он обратится, неминуемо коснётся Империи, и даже необходимая дань – сердце старшего дэйдра – не смягчит волю лорда, но Тит Мид приказал ей молчать. Он не мог позволить себе скакать на другой конец Сиродила к настоящему алтарю, разыскивая его у берегов Камышовой реки.

У него не было времени. Акатош, смотрящий во всевечное слепыми глазами, полными золота, отмерял ему не недели – дни.

Империя истекала кровью, и кровь сочилась из дэйдрического сердца в его руке, стекая по начищенной латной перчатке, капая в грязный снег и на почерневший воск. Костяной алтарь принял подношение, и Тит Мид с невольной горькой иронией подумал: каждый Император, прославившийся в веках, обращался к повелителям Забвения. Даже святой Мартин.

Каждый житель Империи присягает на верность Императору – верность до смерти и в смерти; каждый Император клянется в верности Империи.

Император должен быть готов заплатить любую цену ради неё.

Шёпот Боэтии – тысячеголосый хор; женский голос, вплетающийся в мужской, становящийся единым целым внутри, там, куда не дозволено проникать даже мысли. Дэйдрические лорды отвечают на подношения – особенно на подношения Императора.

— Тит Мид Второй, смертный без крови Дракона, — звенит не то шёпотом, не то громом голос-мысль в его разуме: жарко, жадно, любопытно, всезнающе. Всеобъятность дэйдра и бессилие смертного, могущество Боэтии и упрямство Тита Мида; вначале он различает сущность лорда вбесконечности, рассматривающей его – потом бесконечность становится его частью.

Боэтия впитывает его ярость. Его ненависть.

Его жажду мести.

И замирает там, где месть переплавляется в долг, а долг – в верность; верность сродни клинку, в сердцевине его – вера, и за верой стоит Дракон.

Боэтии нет нужды идти дальше.

— Помоги мне спасти Империю, — говорит Тит Мид, и шёпот-шелест голосов дэйдра стихает, вслушиваясь. – Мне нужна смерть Наарифина. Освобождённые от Доминиона провинции Империи. Но мои люди слабы – духом и телом, и мне одному не создать из них армию, способную на это.

Боэтия хохочет в его голове, бесплотная, но формирующаяся; её голос, всесильно-едкий, обретает пол и тембр, оставляя прочее лишь эхом в бездонной глубине звучания.

— Ты хочешь убить Наарифина, незаконный Император, — шепчет Королева Теней, — ты хочешь увидеть его распятым и четвертованным, хочешь отправить его изуродованный труп в Алинор – или скормить босмерам, что прежде ему служили; о, Император, как же я могу отказать тебе? Империя кричит, клеймённая раскалённым золотом, растоптанная и униженная, ещё немного – и Доминион вырвет ей потроха, а потом доберётся до сердца. Я могу дать тебе то, чего ты жаждешь, смертный. Но потом я приду за платой.

Алтарь сияет лиловым – кажется, свет Забвения сжирает останки своего слуги, забирая его обратно. Дэйдра бессмертны, вспоминает Тит Мид, все дэйдра. Все они возрождаются в Обливионе.

Но у смертных есть только этот мир. Из Этериуса возврата не будет.

— Какой платой?

Та-Кто-Разрушает смеётся – тысячеголосым шелестом, хором шёпотов.

— Разве тебе не всё равно, Император? Ты готов заплатить любую цену, а я готова принять её. Такова судьба достойных моей милости, смертный. Ты сам призвал её. Я стану мечом, что позволит тебе сразить любого противника – и выиграть любую войну. Я стану твоим голосом, и твои воины пойдут за тобой в любое сражение – и победят. Согласен ли ты на такую сделку?

Южный ветер приносит смрад и пепел. Там, чуть дальше на юг, на подступах к Румару, задыхаются в дерьме и ледяной слякоти тысячи, больше десятка тысяч людей; людей, готовых выгрызать себе право на достойную смерть, потому что сейчас они лишены даже его.

Златоглазый Акатош смотрит на него, незаконного Императора, заключающего договор с дэйдрической леди обмана, и глазницы его кровоточат пустотой.

— Да, — говорит Тит Мид, потому что они оба видят истину. Они оба знают, на что он готов пойти.

Он верен своей клятве.

— Тогда встреть Наарифина огнём и золотом, — шепчет Боэтия, и в голосе её прорастает ревущая жажда крови, разгораясь в бурю, в неостановимый шторм, в грохот и рык, в ярость и силу; ладонь Тита Мида смыкается на рукояти меча – и даже сквозь сталь латной перчатки жжётся пламя клинка.

Золотого клинка.

Алтарь рассыпается горсткой костей в холодной мокрой грязи, и голос дэйдра остаётся лишь наваждением – наваждением, которое стирает новый порыв ветра. На тускло-золотистый металл угасшего лезвия падают капли не то снега, не то дождя. Тит Мид смотрит на него – одно невыносимо-долгое мгновение – и криво улыбается, не в силах сдержать растущего внутри торжества.

Эльфийское волшебство Мудрых Алинора, лорд Наарифин?

По зубам ли тебе окажется такая магия?

Он втаптывает в снег остатки рассыпавшегося трухой алтаря, воск смешивается с мокрой вязкой слякотью, уцелевшие кости хрустят и ломаются под сапогами. Когда земля на месте призыва напоминает всего лишь грязную кашу, Тит Мид уходит прочь – обратно, к лагерю, к (всё ещё не-мёртвым) своим солдатам, сжимая в руках Золотой Меч.

Позже наступит время думать о плате.

Сейчас – славься, гордая Империя, в грязи и ничтожестве, славься!

***

Империя собирает силы для последнего удара. Для последней, беспощадной волны, что сметёт армию Доминиона – или встретит смерть в бою.

С разорённых полей Сиродила можно не ждать урожая; зима была долгой, и провианта в Бруме остаётся всё меньше. Обозы из Скайрима идут через горы Джерол, медленно и с потерями, и их недостаточно, чтобы удержать голод в узде.

Солдаты Дециана, кто – после пытки Марша Жажды, кто – только из солнечного запада Хай Рока, выглядят лучше измождённых людей Летилия; скайримские легионы рвутся в сражение, отбивать Сиродил, зубами вцепиться в остатки Империи. Джонна, сумевшая провести армию через горы с минимальными потерями, похожа на оскалившийся сталью клинок; у Дециана сквозь усталость пробивается свирепое упрямство. Летилий бесстрастно разворачивает карты на неустойчивом столе, разбухшем от сырости Руки Дождя.

Выдержим.

Победим.

Утопим разорённый Имперский город в эльфийской крови. Очистим ею осквернённую Башню Белого Золота.

На всех картах, исчерканных набросками и стрелками, выделяется жирно пропитанная чернилами линия, смыкающаяся в круг.

Она проходит по Красной Кольцевой Дороге.

Она станет петлёй, в которой задохнётся Наарифин.

Тит Мид поднимает голову, чтобы в последний раз обвести взглядом трёх генералов, и в его глазах стынет холодная решимость. Дециан чуть усмехается – для него, после мучительного бегства через Алик‘р, после бойни у Скавена, Тит Мид сейчас – не государь, но полководец. И поэтому Дециан говорит: мы выпотрошим их, Император. Все силы Наарифина в столице будут стянуты к западному мосту.

Джонна, сжав губы, кивает: мы не пропустим ни одного ублюдка, Император. Юг будет закрыт.

Летилий щурится, и Титу Миду впервые за невероятно долгое время кажется, что его генерал скрывает кривую улыбку. Маги готовы, коротко говорит Летилий – и этого достаточно. Об остальном позаботится Тит Мид.

Остров Имперского города – идеальный капкан, лучшего не придумать. Если выстоят люди Дециана на западном мосту, если удержит Джонна южные укрепления, Наарифину конец.

Каждый из них знает, на что идёт.

— За Империю, — коротко цедит сквозь зубы Тит Мид, и сила Обливиона струится в его голосе дэйдрическим могуществом.

Тридцать второй день Руки Дождя.

Под ногами – всё ещё слякоть, но скоро, очень скоро Император будет ступать по крови и камню. Имперский город снова пропитается ею – так, что залы под Ареной будут полны доверху. Остатки поставок из Брумы – партии целительных эликсиров – увеличены почти вдесятеро, разбавлены так, чтобы едва-едва сохранить щепотку магии.

Два дня назад Коловианское нагорье ощетинилось мечами легионеров и копьями рыцарей Хай Рока: Дециан повёл армию на прорыв, через западный мост, единственный надёжный путь в Имперский город.

Два дня назад легионы Джонны двинулись на юг вдоль Красной Кольцевой, пересекая Нибен, стеной закрывая пути к отступлению из Имперского города, чтобы объединиться на западе с людьми Дециана – и встретить атаки альдмерских подкреплений с юга.

Два дня назад Наарифин понял, что недооценил Империю – что генерал Дециан, предположительно завязший в песках северного Хаммерфелла в битвах с армией леди Араннелии, уже в Сиродиле; что скайримские легионы Джонны, ещё не истощённые войной, готовы встретить и выдержать натиск Доминиона; и, наконец…

И, наконец, что он недооценил Императора.

Тит Мид Второй стоит на возвышении перед многотысячной армией, перед Имперским Легионом вперемешку с Клинками, наёмниками и фермерами, и по правую его руку стоит генерал Летилий, вместе с Императором ведущий войско на Имперский город.

Сегодня багряные знамёна Империи, вновь поднявшиеся над армией, больше не кажутся лишней роскошью – как и вычищенные до блеска доспехи военачальников, как и гордость, и смелость, отчаянно-безрассудная гордость и смелость тех, кто сумел дотянуть до этого дня.

— Сегодня, — кричит Тит Мид, и неслышный шёпот Боэтии вторит ему послушным эхом, — Империя вернёт своё величие!

Эту битву Альдмерский Доминион запомнит надолго – и нескоро ещё решится бросить вызов наследию Тайбера Септима. Наарифин будет повержен, и эльфийской кровью будет омыт каждый камень осквернённой столицы.

Мы отомстим за Восьмой легион, звенит в застывшем предгрозовом воздухе. Мы отомстим так, как никогда ещё не мстила Империя.

Чёрные драконы на гербах изгибаются резкими ломаными линиями, щерятся острыми клыками: Акатош с нами. Талос с нами. Император, истинный наследник его, ведёт нас в бой, беззвучно нашёптывает Боэтия солдатам; искусством Боэтии в каждом из них просыпается неумолимая ярость, неистощимая сила, несломленная доблесть.

Вскидывая в салюте дэйдрический клинок, Тит Мид не знает, ведёт ли их Акатош, или Талос, или Боэтия. Их боги остались безучастны, и он заплатил за право на победу другим богам.

Неважно, сверкает ли на его груди Амулет Королей или горит в руке беспощадным пламенем Забвения Золотой Меч.

Он ведёт своих людей в бой во имя Империи – во имя её и во славу.

***

Даже с северных берегов Румара можно услышать далёкий лязг оружия, рёв битвы, грянувшей на западе. Все силы Наарифина оказались стянуты к единственной дороге в Имперский город – к войску Дециана.

Румар надёжно защищает остров, а у легионов Тита Мида больше нет кораблей. Имперских кораблей вообще больше нет в водах Румара и Нибена – только их покорёженные и сожжённые остатки на дне.

Летилий отдаёт приказ – Тит не слышит, что он говорит, но знает, что произойдёт дальше.

Шеренга магов выступает вперёд, к самой кромке берега. Многие – спасшиеся из Университета Магии, некоторые – удачливые беженцы со всех уголков Сиродила. Почти никто из них не умеет сражаться.

Но им и не нужно сражаться.

Воздух чуть подрагивает, когда шеренга озаряется светом – изумрудным, перетекающим в лиловый; будто кто-то незримо и беззвучно перебирает струны, так, что остаётся только предчувствие.

Ощущение.

От количества магии, брошенного в общее заклинание, щедро разлитого вокруг, теплеет рукоять Золотого Меча. Тит Мид иронично думает, что век божественных чудес, должно быть, закончился. Теперь они сами создают необходимые им чудеса.

Впрочем, разве не так поступали все правители Империи?..

Свет расползается лиловой дымкой над водой; неслышен, но ощутим слабый треск, неявная дрожь, и, Тит Мид готов поклясться, сейчас алинорские маги бросаются прочь от центра сражения к северному побережью Городского острова. Сейчас Наарифин поймёт, где просчитался.

Но будет уже поздно.

Рябь проходит по озёрной глади, словно лопается натянутая струна. Лиловое свечение врастает в поверхность Румара – и вода становится плотной, как камень.

Плотней, чем камень.

Дороги, проложенной магами через озеро, достаточно, чтобы Городской остров оказался открыт и уязвим с севера, и Тит Мид не медлит. Лучше не испытывать продолжительность чуда.

К тому же, Дециану требуется подкрепление.

Солдаты Доминиона сражаются неистово, как загнанные в угол звери, но им не поможет хвалёное взращённое совершенство. Разграбленный Торговый квартал достаётся легионам Летилия практически даром – но на подступах к Башне Белого Золота стоят маги, элитная гвардия Наарифина, и их намного больше, чем полуобученных волшебников Университета.

Их магия сожгла две сотни человек в неполную минуту – атака, что должна была смять укрепления у Императорского дворца, захлебнулась почти мгновенно.

Тит Мид ухмыляется: ничего, Красное Кольцо уже смыкается, и скоро сомкнётся окончательно. Мы можем подождать.

На пятый день его предсказание становится явью.

Имперский город залит кровью, грязью, магией, отсвечивает золотом и багровой чернотой, задыхается гарью пожарищ, запахом железа и мяса. Потом, когда Наарифин будет повержен, настанет время скорби и похорон павших, сейчас все едины – эльфы, люди, твари. Мясо убитых сенче идёт в пищу, всё остальное – на костры. Столица кажется сплошным пылающим факелом.

Последний бой идёт у стен Башни, и Тит Мид усмехается под забралом шлема, глядя, как подаётся назад потрясённый Наарифин, узнав безжалостное пламя меча в руках Императора. Воздух дрожит от творящихся заклятий, от звона оружия, но громче предсмертных криков направляющий шёпот Боэтии. Боэтия ведёт его, защитника и правителя сиродильской Империи, и смертная магия алинорского лорда неспособна противостоять им.

Когда Наарифин падает на колени – когда Имперское знамя вновь поднимается над столицей – Боэтия говорит о плате.

Тит Мид смеётся, остро и счастливо: забирай, дэйдра.

Сиродил возвращён Империи – Доминион убирается прочь, а тех, кто не успел сбежать до прихода отрядов Легиона, не берут в плен. Империя платит за голову каждого Клинка десятком трупов.

Скавен взят, и войска Араннелии отступили через Алик‘р, преследуемые воинами пустыни – это достойная расплата за Марш Жажды.

Золотой Меч покоится в ножнах, спящий и пока ненужный. Слепящим золотом распят Наарифин на шпиле Башни, и это – тоже достойная плата.

Тридцать три дня, зло усмехается Тит Мид, помня условия сделки; тридцать три дня, и я постараюсь, чтобы ты запомнил их лучше пыток в Обливионе, ублюдок. За Восьмой легион. За Имперский город.

За Империю.

***

— Наарифин – цена победы в Великой Войне, — сухо говорит Император, собранно-уверенный, и шелест голосов Боэтии подтверждает его слова. – Но Великая Война – это только начало.

— Так и есть, смертный, — иронично усмехается тысячеголосая дэйдра. – Но каждая победа имеет свою цену. Тебе не понадобится больше мой меч, Император.

— Но понадобится твой голос.

Он подписал Конкордат, согласившись на беспощадно-унизительные условия, согласившись стать предателем и подлецом в глазах собственных людей. Империя была обескровлена, опустошена, разорена; они не могли продолжать войну сейчас.

Позже, знал Тит Мид, позже Империя встанет против Талмора вновь, и он – её Император – должен дать ей время. Должен дать ей силы.

Звание подлеца и предателя – не столь большая цена.

— Я могу спасти Империю, — продолжает Тит Мид, бездумно глядя мимо белокаменной статуи дэйдрической леди обмана и предательства. – Но я не могу защититься от каждого, кто захочет убить меня. Мне нужен твой голос, чтобы обратить на свою сторону тех, кто предаст меня, тех, кто предаст Империю.

Боэтия смеётся – властно и торжествующе одновременно; они оба знают, что будет ценой.

— Позже, — говорит Император, — я заплачу сполна.

Над Имперским городом знамя Дракона окрашено красным, и при свете заката кажется, что розовый оттенок белого камня – всего лишь лучи Магнуса-Солнца. Пусть в это верят.

Люди должны верить. Пожалуй, Талмор оказал бесценную услугу Империи, запретив поклонение Талосу: вера в вознёсшегося смертного-бога никогда прежде не была так сильна.

Тит Мид Второй знает, что будет наречён предателем: так Империя провозглашает его верность.

Он знает, что стоит по колено в крови: так Империя нарекает его достойным.

Он знает, что голос Боэтии однажды обернётся против него: так Империя одарит его бессмертием.

Ему не о чем молиться Акатошу и Талосу, ибо он уже получил все божественные дары, в которых нуждался. Поэтому, преклоняя колени перед алтарём Бога-Дракона, он говорит только: славься, моя Империя.

Славься вечно.

========== Переходами снов (ученик Мейлина Варена, Азура), Skyrim ==========

Комментарий к Переходами снов (ученик Мейлина Варена, Азура), Skyrim

Вполне допускаю (но не полностью уверена), что это АУ.

Написано на флэшмоб леди Мыши по ключу “Хогитум”. :)

Рекомендуется к прочтению перед прочтением драббла: http://vk.com/feed#/tes.lore?w=page-41697900_48652949

В пустоте, окружающей мир, ярко горели звёзды.

Всё так же ярко, как и тысячи лет назад.

Риссен Авири спешил, несмотря на усталость; восхождения по горным тропинкам не давались легко тем, кто проводит большую часть времени за письменным столом или в беседах с учеными. Его лошадь осталась в конюшнях Винтерхолда после долгой скачки по заснеженным предгорьям севера, и сам Риссен с удовольствием потратил бы несколько десятков монет на горячий ужин и ночлег в городском трактире, но ночь неумолимо подходила к концу. Темнота на горных склонах неторопливо рассеивалась, возвещая зарю двадцать первого дня третьего месяца года.

И поэтому Риссен упрямо шёл вперёд по петляющей тропе, ведущей на вершину горного хребта к югу от Винтерхолда; поэтому он нёс в своей дорожной сумке звезду, потемневшую от древней и осквернённой магии, но всё так же теплеющую в ладонях.

К Леди Рассвета и Заката следовало обращаться с первыми лучами зари, когда стихийная мантия Магнуса затмевает пустоту Обливиона золотистым отблеском еще не пришедшего дня, ещё не погасив иллюзией небесной синевы острый, словно лезвие, блеск путей в Этериус.

Когда рассветные звезды еще видны в тающей дымке ночи.

Винтерхолд казался блеклым и тихим по сравнению с Виндхельмом — в городе ярла Ульфрика было достаточно темных эльфов, и даже за время короткой остановки Риссен успел ощутить стелящийся праздничной дымкой по мостовым Хогитум. Празднество начиналось в полночь и длилось несколько часов до рассвета, где наконец достигало кульминации — пирующие зачитывали торжественную молитву и приносили дары Азуре. Когда-то дары были богатыми и щедрыми, но здесь и сейчас… Риссен знал, как живут чужеземцы в северных краях, по-прежнему раздираемых гражданской войной, и у большинства меров в Виндхельме едва хватало серебра на еду и взятки страже «за надежную защиту от недоброжелателей».

Празднующие Хогитум говорили — каждый приносит жертвы, которые ему по силам.

Что же.

Риссен Авири собирался пожертвовать больше, чем кто-либо за последнюю сотню Хогитумов.

Он верил: это ему по силам.

Обычно, он знал это из чужих рассказов, до которых был жаден, словно хаджит до лунного сахара, обычно у древнего святилища находится всего одна жрица, а сама исполинская статуя, укрытая устилающими горные вершины облаками, лишена присутствия незримой силы — чуждой, неправильной. Дэйдрической.

Сегодня всё было иначе.

Облака, призрачной серебряной дымкой разливающиеся в ледяном воздухе, неохотно отступали от света пламени — магические огни в тяжелых каменных чашах взвивались ввысь, озаряя площадку перед статуей. Риссен замер поодаль, у конца подъёма, вне круга огней; всмотрелся в людей, собравшихся у святилища, позволил негромким мелодиям песнопений влиться в сознание — слова на древнем языке принесли образы, полные ароматов цветов и теплых красок, согрели изнутри, растворили усталость.

Больше дюжины паломников стояли в светлом круге, перекликаясь голосами и магией; много, очень много для провинции, скованной холодом, войной и бдением Дозорных Стендарра. Страх гонит верующих прочь от дэйдрических святилищ, но сегодня был Хогитум, и в Хогитум у святилища Азуры приветствуют любого, пришедшего почтить её.

Жрецы и паломники, конечно же, заметили его, замершего в предрассветных густых тенях на широких ступенях подъёма к статуе, но никто никогда не поторопил бы его и не позвал ближе, в сверкающий круг пламени. Каждому требовалась своя доля уединения и своя доля общего празднества. Риссен не опустил взгляда, шагая ближе, вступая в пространство света и искр — и склонил голову лишь перед эльфийкой в темной робе.

Арания Иенит легко и изящно поклонилась ему в ответ.

— В сумерках рассвета и заката да осветят твой путь огни Хогитума, странник. Ты пришёл возложить дары или призвать Королеву Ночного Неба?

Риссен Авири посмотрел ей в глаза, и багровая тьма вспыхнула тревожными искрами — не то знамением, не то отражением вихря магического пламени за его спиной.

— Я пришёл сделать и то, и другое.

Она скользнула ближе к нему — опасно ближе, но теперь лишь он мог услышать её шёпот:

— Ты изучал колдовство, ненавистное леди Азуре; ты помогал тому, кто осквернил её артефакт; я видела тебя в предрассветных снах, Риссен Авири, ученик Мейлина Варена, и ты посмел явиться в круг священных огней Хогитума — чем ты оправдаешь своё преступление и свою дерзость?

Риссен не отвёл взгляда.

— Звездой чёрного цвета, своей жизнью, своей смертью и бесконечностью, принадлежащей мне.

***

Риссен Авири всегда был жаден до чужих рассказов. И рассказы Неласара, старого альтмера, поселившегося в Винтерхолде после изгнания из Коллегии, не стали исключением.

Им было о чём говорить.

Неласар был другом Мейлина, Риссен — его учеником. Риссен помог Мейлину заполучить бессмертие, а Неласар — забрал это бессмертие чужими руками. Неласар отказался от Чёрной Звезды и предпочёл не вспоминать о ней, Риссен же заставлял себя помнить.

Каждое мгновение.

Не ради погибшего сумасшедшего некроманта, разумеется.

Хотя…

…в конечном итоге даже Мейлин Варен — один из тех, ради кого Риссен собирается умереть.

История, которую рассказывает ему Неласар, ведёт его длинными тропинками сомнений, вероятностей, возможностей и догадок, и тропинки ведут его к босмеру-чародею Энтиру, торговцу Коллегии, к рифтенским закоулкам и подземельям, к вайтранскому хускарлу-без-тана, в Дом Тёплых Ветров, обратно в Рифтен, потом вновь на север, к виндхельмским докам, и оттуда — на Солстхейм. По Солстхейму Риссен бродит недолго. Заброшенный дом, отданный некогда во владение помогавшему жителям Вороньей Скалы эльфу-лучнику, не интересует никого из живущих здесь.

А Риссена — интересует.

То, что он находит внутри, обогатило бы любого вора на десятилетие вперёд, но Риссен Авири не опускается до воровства, пусть и терзается вопросом, почему владелец бросил столь ценные вещи без присмотра, словно ненужный мусор, в собственном доме, в котором не появлялся годами.

Риссен Авири забирает только одну вещь.

Звезду, некогда сверкавшую расцветием серебра и перламутра, теперь же — оскверненную, насытившуюся лиловой чернотой. Риссену нет дела до осквернения артефакта или его чистоты. Звезда Азуры, чёрная или истинная, лишь кусочек сложной мозаики — мозаики всего мира.

Всего мира.

И даже больше.

Риссен не прекращает поиски; покинув Солстхейм, вновь возвращается в Дом Тёплых Ветров, ищет зацепки — и находит. И приходит с ними на западный клочок северного побережья, туда, где ястребы кружат над морскими волнами вместо чаек — амулет из перьев и черепа подобной птицы, неживой птицы он нашёл, пылящийся, в углу вайтранского убежища.

Там он находит замок, полный не-живых, и не-живые чувствуют в нём почти своего: смерть стоит за плечом Риссена Авири; смерть обнимает его, как портовая шлюха, за каждым углом; смерть играет с ним в прятки, закрыв глаза ладонями, и скоро раздвинет пальцы, чтобы взглянуть на него в упор — и больше не отвести взгляда.

Риссен Авири некромант и убийца, и он знает достаточно о том и другом, чтобы нынешняя повелительница клана Волкихар, леди Серана, сочла его достойным еще одной истории.

В определенный момент этого становится достаточно, чтобы предположить, что он нашёл все кусочки мозаики, и схема, которую он выстроил для них, верна. Тогда остаётся только отыскать силу, способную сплавить их воедино.

***

С ладоней Арании Иенит сквозь пальцы сыплются искры — сверкающие, белоснежные, словно крошечные звёзды или снежинки, но эти искры рождены не человеческими чарами и не снежной стихией. Они жгутся, сияют и переливаются всецветием Магнуса; они рождены из убийства и не угаснут, пока остаётся в Мундусе хоть кроха магии.

Когда рассыпается пылью блуждающий огонёк, пыль сохраняет его свет.

Когда первая невесомая сияющая песчинка соскальзывает с руки жрицы, одновременно гаснут все огни перед статуей Азуры — магические и настоящие, и остаётся только дымка облаков и неожиданно темные небеса.

В тишине звенят песнопения — торжественно и всё громче, возвещая своё право, утверждая своё право на одно безумно сверкающее мгновение, расцвеченное рассеянной в воздухе волшебной пылью, одно остро-отчаянно-быстрое мгновение, мгновение, когда…

…первый луч солнца касается светящихся песчинок перед постаментом.

Когда наступает Рассвет.

Снорукавные трансляции связаны со смертью больше, чем кажется. Но они почти абсолютно безопасны — если только сновидец не умрёт во сне.

Конструкция Снорукава выстраивала Лунную Тень — или эхо Лунной Тени — или отражение Лунной Тени в разуме Риссена — согласно его собственным воспоминаниям и чужим воспоминаниям; они просачивались сюда, сбивали образы, заставляли краски стекать из цвета в цвет. Передача была нестабильной.

Искажения Обливиона. Риссен знал причину.

— Леди Азура, — он поклонился, прижав правую руку к груди. — Госпожа метаморфоз и изменений-внутри.

Смертный, что знает слишком много для смертного. Ты пришёл в день призыва, принеся осквернённую Звезду с собой — ты осмелился сделать это, несмотря на свои догадки, верные и неверные.

Вероятно, связь Звезды со Снорукавом сбивала трансляцию. Риссен не позволил себе поморщиться; на самом деле, он не придавал этому слишком много значения. Снорукавные передачи крайне безопасны, снорукавная связь с планом Обливиона — безопасна до тех пор, пока не осуществлен Ада’Нир.

Ада’Нир не входил в его планы.

Ты думаешь, что я не в силах убить тебя во время снорукавной передачи, смертный?

— Убить — можешь. Завладеть моей душой – нет. Но это то, о чём я попрошу тебя позже, леди Азура.

Всесущность вокруг него вздрогнула с интересом. Риссен знал, дэйдра ведомы вечной скукой и вечным любопытством; Азура не позволила бы ему уйти просто так.

Ты предлагаешь свою душу в качестве искупления, Риссен Авири, Познавший Мерзость Магии Послесмерти? Это непохоже на таких, как ты и твой учитель, осквернивший остатками своей души мою искалеченную Звезду.

— Я не ищу искупления. Я предлагаю сделку, равноценную сделку, поскольку мои знания о твоей ненависти к некромантии достаточно велики, чтобы понять, что кроется за этой ненавистью. Для моей уверенности не хватает лишь одного ответа.

Спрашивай же, Любопытный. В Хогитум достойным даровано право ступить в обитель Сумерек и прикоснуться к знаниям За Пределами Нирна.

В бесплотном голосе, колебании, пронизывающем плывущее изображение Лунной Тени вокруг, слышался смех. Риссен предполагал, что всесущая имела полное право смеяться над его невежеством, над его сомнениями, но он не мог позволить себе уверенность.

Не до тех пор, пока не выяснил точно.

Он успел мельком подумать о том, как, должно быть, забавно будет выглядеть эта безумная мемоспора, рождённая в рассвет Хогитума, но даже не задумался над формулировкой вопроса, поскольку именно к ней он привык за время долгих дискуссий с иными магами и с самим собой. Преображенный, вопрос казался ему почти что неправильным.

Риссен Авири улыбнулся переливчатому мареву иллюзий Лунной Тени и спросил:

— Видят ли собаки сны?

***

— Видят ли собаки сны?

Серана подзывает одного из гончих смерти — Гармр подчиняется едва заметному жесту, подходит, не спуская горящих глаз с чужака. Леди Волкихар проводит рукой по выступающим позвонкам хребта неживой твари, вновь поворачивается к гостю.

— Чем вызван такой вопрос, сэр Авири? — певуче произносит она. Бессмертие вампиров не дарует им красоту, вопреки деревенским сказкам, но Серана является дочерью лорда Харкона — дочерью высшего вампира. И в подвалах замка Волкихар достаточно жертв, чтобы не испытывать недостатка в свежей крови.

Риссен знает, какой ценой достаётся такое бессмертие. Мейлин рассматривал и этот вариант.

— Собаки. Белки. Тролли. Любые создания с белыми душами. Я не могу допустить мысли о том, что белые души не связаны со Снорукавом вовсе — за те тысячелетия, что существует Мундус, без возможности перерождения они бы просто вымерли, а этого, как вы можете заметить, не произошло. Но я вполне допускаю, что их контакт со Снорукавом… урезан. По сравнению с чёрными душами.

Серана качает головой.

— Возможно. Но я не вижу, как это связано с моим рассказом. Вы ищете причину, по которой в Каирне так мало белых душ?

— Да, — кивает Риссен. Берёт с по-королевски украшенного стола яблоко, надкусывает — в месте, подобном этому, лучше не злоупотреблять предложенными мясными блюдами. Обнаженный труп молодого мужчины, даже не разделанный на части, считается праздничным ужином здесь — Серана хохотала не меньше минуты, когда Риссен со всей возможной вежливостью отказался от деликатеса. — Нам известно, что в Каирн Душ попадают все чёрные души, заключенные при жизни в камни душ и истощившие свою энергию. То есть, все чёрные души, попавшие под воздействие заклинания захвата. В это же время, в Каирне вы встретили всего три белые души — двух коров и коня-нежить.

— И Дюрневира.

— Душу которого, согласно вашим словам, не смогли подчинить Совершенные Повелители — а в их могуществе я не сомневаюсь. Сложно сказать, как связаны драконьи души со Снорукавом с учётом их божественного происхождения, и ещё сложнее объяснить, как попал Дюрневир в рабство к хозяевам Каирна, но у меня есть предположение.

Серана заинтересованно склоняет голову. Огненная радужка глаз опасно и чарующе поблескивает на свету.

— Я слушаю.

— Первым моим предположением было то, что для перехода души в Этериус, для перерождения в Снорукаве требуется энергия, которую полностью истощает зачарование. Но в таком случае белые души также попадали бы в Каирн, причем в куда больших количествах, нежели чёрные. И тогда я предположил, что… — Риссен запнулся и после недолгой паузы покачал головой. — Тут требуется ещё одно пояснение. Вы, я уверен, знакомы с техникой захвата душ — фактически, эта магия обманывает связь души со Снорукавом, подменяя настоящую физическую оболочку камнем душ так, что возврат души в Этериус не происходит. Но если можно обмануть эту связь, то почему бы не изменить её — вернее, заменить в запрограммированном паттерне возвращения Снорукав на Каирн?

Серана радостно и торжествующе улыбается едва ли не раньше, чем он заканчивает говорить. Стремительно поднявшись с дубового резного стула, она нетерпеливо проходит по пиршественному залу, не обращая внимания на слугу с полным кубков подносом, мгновенно скользнувшего к ней.

— Я не знаю, откуда пришла эта магия — чары захвата душ, — она в замешательстве проводит рукой по тёмным волосам, глядя на пустующий балкон, выходящий в зал. — Но ваша теория изящна. Молаг Бал создал вампиров, подарив нам силу; Клавикус Вайл научил нас управлять этой силой. Дэйдра множество раз вмешивались в историю Тамриэля, принося знания и умения, которые не должны были появиться — я могу представить, что захват душ был создан не людьми.

— Совершенными Повелителями. Я не знаю, являются ли они дэйдра. Скорее всего — но количество великих лордов ограничено, и прежде они не изъявляли желания скрываться. Возможно, Повелители — старшие дэйдра, менее могущественные, чем шестнадцать лордов, но обладающие достаточным умом, чтобы создать и сохранить в безопасности Каирн.

Но даже Снорукав не полностью защищён от вторжений.

Его часть, хранящая сны, уязвима более остальных.

— Из того, что в Каирне всё же присутствует несколько белых душ, я делаю вывод, что не придирчивость Повелителей к выбору подчиненных является искомой причиной. Думаю, Повелители были бы рады любой новой душе, человеческой или звериной. Скорее всего, эти коровы и конь-нежить — чьи-то эксперименты, позволившие им попасть в Каирн Душ. Вы понимаете, всякое могло случиться с начала кальпы.

Серана понимает.

В Нирне происходит всё, что может произойти. Коровы могли быть хоть шуткой Шеогората, хоть неудачным магическим опытом Короля Червей во времена его обучения в Ордене Псиджиков. С мёртвым конём Арваком, как подозревает сам Риссен, дело явно включало сильное связующее проклятие — а проклятием могли воспользоваться как дэйдра Каирна, так и сам хозяин Арвака.

— Если это так, то Повелителям что-то мешает забирать белые души. И если ключом к взлому паттерна является Снорукав, то почему бы не та его часть, где обрабатываются сновидения? К ней имеют доступ лорды дэйдра — Молаг Бал и Вермина, например; если защита этой части слабее, логично предположить, что именно ею пользуются Повелители, чтобы осуществлять взлом.

— Где-то в защите Снорукава есть дыра, которой воспользовались Совершенные Повелители при создании чар захвата душ, — Серана задумчиво проводит пальцем по губам, не глядя на Риссена. — Замечательная догадка, сэр Авири. Жаль, я не имела чести знать вашего наставника.

Риссен тонко усмехается. Мейлину бы польстило.

— Вы потеряли не слишком много: он обезумел к концу своей жизни.

— Тогда пусть на Островах за него поднимут кубки лучшего феллмурского, — не спорит леди Волкихар. — Ваша теория крайне интересна. Я уделю ей столько внимания, сколько смогу, поскольку — вы понимаете — аспект посмертия важен для каждого разумного существа, и вампиры не исключение. Но это лишь теория, которой к тому же не хватает проверенных фактов. На вашем месте я бы поискала тех, кто может знать больше о Совершенных Повелителях – тех, кто заключал с ними сделки, возможно… или тех, кто ненавидит их всей своей сущностью, живой или мёртвой. И те и другие будут равно полезны вам.

***

— Видишь, — Риссен зачерпнул сгустившийся рядом с ним сверкающий, словно перламутр, туман. Волшебная дымка повисла на его пальцах, неторопливо стекая по коже подобно струям воды, мягкая и прохладная.

Лунная Тень воистину прекрасна, отвлеченно подумалось ему.

— Ты видишь всё, что видел я за время своих поисков, госпожа Сумерек. Я нашёл тебя, послушавшись мудрого совета леди Сераны Волкихар, и не вини меня за то, что ненавистные тебе вампиры помогли мне больше других. Я знаю, почему ты так ненавидишь их, нашедших посмертие не в Этериусе. И знаю, почему ты ненавидишь некромантию.

Азура хранила молчание — и Риссен не удивился этому. Дэйдра безумны, дэйдра изменчивы; ему не стоило ожидать определенного ответа.

Но Лунная Тень оставалась радостно-безмятежной, и Риссен счёл это хорошим знаком.

— Потому что ты не хочешь, чтобы души доставались кому-то ещё, кроме тебя. Как и любые дэйдра, — проговорил Авири, и, наверное, только то, что он спал, а не проходил через Сдвиг в Обливион, лишило его удовольствия испытать гнев Азуры на себе.

Возможно, он ещё заплатит за свои слова — позже.

Возможно, она наградит его за умение не страшиться истины.

— Души вампиров принадлежат Молаг Балу. Некроманты, используя чары захвата душ, отдают бесчисленное множество жертв Повелителям Каирна, чаще всего — сами о том не догадываясь. Вот в чём истинная причина того, что ты и Меридия караете «осквернителей».

Азура рассмеялась — словно незримая волна хаоса пронеслась по сновидению; Риссен едва удержал трансляцию — канал был нестабилен, и чем дольше длилась передача, тем менее стабильным он становился.

Скоро даже помощь Арании Иенит извне не поможет ему.

Храбрый смертный. Ни о ком из дэйдра не говорят «благородный», ни о ком из дэйдра нельзя сказать «честный», это так. И всё же ты стоишь здесь, собственноручно отдавший множество душ сбежавшим в межпустоты Обливиона наглецам, и ищешь моей помощи.

Риссен промолчал, переливая сверкающую ленту тумана из ладони в ладонь. Леди дэйдра знала о его бессилии и о том, как он нуждался в помощи — но до последнего Риссен Авири не стал бы умолять об этом.

Нет.

Он вскинул голову, отчаянно и недоверчиво всматриваясь в лилово-хрустальное небо, укрытое серебром облаков; не осмеливаясь поверить, не осмеливаясь оспорить…

Ты искал ответа на свой вопрос, смертный. Я ответила тебе. И теперь мы заключим сделку — ты пришёл в рассвет Хогитума и принёс с собой то, чем я хочу обладать всецело и безраздельно; я же могу стать твоим спасением там, где что угодно будет бессильно.

Звёздный блеск стекал ему под ноги и дробился на осколки.

— Да будет так, — сказал Риссен Авири.

И проснулся.

Над северными вершинами сияла стихийная мантия Магнуса, солнечной лазурью проливаясь на вечные снега и белизну статуи дэйдрической леди. Риссен зажмурился, смаргивая слёзы от неосторожного взгляда за горизонт, сверкающий беспощадным пламенем после-рассвета.

Жрица Арания Иенит поднесла ему деревянный кубок с горячим вином, и Риссен благодарно сжал его непослушными от холода пальцами. Песнопения продолжались, и новые паломники приходили праздновать Хогитум — магические костры ширились, спускались на каменные ступени, согревая новоприбывших.

Впереди ещё ждал закат.

Седлая коня в Винтерхолде, Риссен точно знал, куда направится. В его дорожной сумке больше не было потемневшей звезды, и его дорога вела к имперскому форту Храгстад, а оттуда — к замку Волкихар.

К порталу в Каирн Душ.

Он знал из рассказов леди Сераны, что у живых, проходящих в Каирн Душ, пропадает часть души — небольшая часть, можно запечатать в стеклянный флакон, даже магический камень не нужен. Идентификация нарушителя, предположил тогда Риссен.

Но души вампиров принадлежат Молаг Балу, и они остаются цельными.

Душа Риссена теперь принадлежала Азуре.

У него не было иного способа безопасно пройти в Каирн Душ с возможностью вернуться — а он планировал вернуться; и даже смерть не сможет его остановить. Лунная Тень, в которой он окажется согласно договору, не позволит Снорукаву стереть его личность и воспоминания. Азура, согласно договору, вернёт его в Тамриэль, чтобы он закончил то, что начал.

Дэйдра нельзя назвать «честными».

Людей — можно.

Риссен Авири считал дэйдропоклонничество оправданным — до тех пор, пока смертный согласен заключить договор, договор честен и имеет такое же право быть заключенным, как любая тамриэльская сделка.

Но пленники Каирна Душ не соглашались на подобную сделку.

Те, кто используют чары захвата душ, не соглашались на подобную сделку.

Давным-давно, наверное, ещё во времена Эры Рассвета, кто-то решил за всех. Их обманули.

Мейлин Варен сумел подчинить себе сильнейший дэйдрический артефакт, изменить его снорукавные настройки, отделить от домена Азуры и всей её сущности.

Риссен не видел причины, по которой он не смог бы осуществить нечто подобное.

Где-то в Каирне должна быть привязка; может быть, сам Каирн, может быть, кто-то из дэйдра, стерегущих его или охраняемых им. Это было не столь важно. Изнутри Каирна он сможет найти это и изменить.

Или, может быть, создать новые, защищённые чары захвата — где уловка Повелителей не сработает. Риссен ещё не решил, что будет проще и эффективнее. Единственное, в чём он был уверен — вряд ли его собственная душа вернётся в Этериус до того, как с этим будет покончено, так или иначе.

Их всех обманули — много лет назад.

Риссен Авири считал своим долгом прекратить это.

========== Bellum omnium contra omnes (Хадвар, командир Марон, Довакин), Skyrim-AU ==========

Комментарий к Bellum omnium contra omnes (Хадвар, командир Марон, Довакин), Skyrim-AU

“- (CoolTom) Мог ли Талмор найти ПД (Последнего Драконорожденного) ещё до его рождения, чтобы использовать его в своих будущих целях?

- (МК) Уриэль собирал себе агентов таким же способом. Возможно он научился этому трюку в Алиноре. Как бы то ни было, эта идея вполне реальна. Можно разделить её на два варианта:

1) Талмор-Гизмо выслеживает душу ПД в стиле Церебро;

2) ПД - синтетический продукт Талмора, который они планировали использовать в качестве секретного супероружия.”

Bellum omnium contra omnes - война всех против всех (лат.)

http://www.mememaker.net/static/images/memes/4396733.jpg

Об Ордене Клинков говорят всякое.

Говорят, что уже после Кризиса Обливиона, когда отдал свою жизнь за Империю последний Септим с драконьей кровью, Клинки отказались служить Потентату Окато, и потому был создан Пенитус Окулатус – имперская организация-наследник Ордена.

Будь это так, в семьдесят первом головы не саммерсетских и валенвудских Клинков покатились бы на камни Имперского города.

Долгое время у Ордена было преимущество передПенитус Окулатус – последняя оставалась разведывательной организацией, эффективно выполняющей свою работу… в разумных пределах. На стороне же Клинков было – не ошибусь, назвав это божественной волей.

Судьбой, если хотите.

Древние пророчества, связи с самыми могущественными мистиками Нирна, имена которых стирались из людской памяти с течением времени и выдумывались заново, дэйдропоклоннические ритуалы и сделки, бесконечно гигантская сеть влияния, в которой лишь сами Клинки могли разобраться. Но у них было достаточно знаний, чтобы не позволить себе поверить в то, что наследство Тайбера Септима потеряно навсегда.

Потому они и стерегли Империю – и до саммерсетско-валенвудской резни, и во время Великой Войны, и, да, даже тогда, когда Тит Мид Второй издал указ о роспуске Ордена и подписал смертный приговор Клинкам.

За Титом Мидом кровь текла реками. Так повелось еще с его предка, захватившего силой Имперский город и вместе с ним императорскую корону. Но кто посмел бы сказать, что не было оправдано его решение?

Клинки бежали – их находили, рано или поздно, и тогда им не было уже спасения.

Клинки сражались – их было слишком мало, чтобы защититься от всего мира.

Клинки приходили сами, повинуясь своей присяге – и их казнили, как вшивых воров.

Может, остались еще где-то беглые Клинки, удачливые и хитрые настолько, что их не выследили даже наши соглядатаи. Не знаю. Может, они отказались предавать свой Орден, но при этом сохраняют связь с Империей – впрочем, не думаю; таких убирают сразу.

Клинков вырезали подчистую. Не талморцы. Не мятежники. Мы сами.

Мало кто знает, что кое-кому из них было дозволено остаться – что кое-кто из них стоял за спиной Тита Мида незримой тенью всё время его правления; и были, конечно же, среди Клинков те, чьи настоящие имена не помнила уже ничья память, кто никогда не открывал своей настоящей личности, и даже Талмор не сумел узнать о них. Такие остались. Только уже не Клинками. Их заставили принести другую присягу – присягу агента Пенитус Окулатус.

Но они остались, и остались их знания, которых так боятся алинорские Мудрые.

И вот я смотрю на командира краем глаза, собранного, сосредоточенного и безжалостного, словно стальной клинок, и в который раз думаю: может, он тоже?.. Из них, прошедших беспощадную мясорубку Великой Войны – тогда он уже мог быть Клинком, достаточно удачливым, влиятельным, но пока еще малоизвестным, чтобы сохранили ему жизнь?

Мысли осязаемы. Он поднимает глаза от бумаг и бьёт меня взглядом, резко, словно кнутом.

Не отводить глаза: нельзя. Марон по глазам читает людей не хуже, чем звери. И взгляд ему служит оружием не хуже меча.

- Хелген, - коротко говорит он.

Слово стынет в воздухе тяжелым железным звоном.

Я вспоминаю: Хелген, есть такое поселение недалеко от Ривервуда, там еще имперская крепость стоит. Славное место, тихое, спокойное. И почему Хелген, рвётся на язык, но командир Марон опережает меня:

- Всё в своё время. Появление Драконорожденного значит одно: либо он станет нашим оружием, либо оружием Талмора. Допустить последнего нельзя. Поэтому я отправляю тебя.

- В Хелген, - говорю я и тут же умолкаю: уж очень темный у командира взгляд, нехороший. Не по себе от него становится.

Марон выпрямляется и делает несколько шагов вдоль широкого стола. Временный аванпост у Драконьего Моста – унизительное подобие наших сиродильских тайных крепостей, как и весь Север, охваченный больным безумием гражданской войны – лишь жалкий отзвук Сиродила, медленно восстанавливающего своё растерзанное тридцать лет назад величие.

Но не время жаловаться. Пенитус Окулатус никогда не гнался за роскошью, пусть когда-то она и полагалась нам, верным стражам Империи; но уж как-то так сложилось исторически, что нам и нашему облику куда больше подходила кровавая грязь. Уже два столетия мы только по ней и идем – когда едва касаясь ее, когда судорожно захлебываясь.

Работа такая.

- Все агенты рассеяны по Тамриэлю, из скайримских ты подходишь лучше всего. Скажи мне, - голос командира Марона становится тихим и шелково-вкрадчивым, отчего я настораживаюсь еще сильней, чем раньше, - что ты знаешь о Драконорожденных?

Я отвечаю сразу же, без паузы. Всё, что знаю, всё, что увидел мельком в книгах, в тех, которые считаются навсегда канувшим в Забвение наследием Клинков, рассказываю кратко: о Талосе, о династии Септимов, о даре Голоса. После этого делаю паузу и говорю:

- Ульфрик Буревестник.

Имя падает на стол между нами с определенной неизбежностью топора. Я надеюсь только, в моем голосе не прозвучала та безнадежная ненависть, окрас которой приобрело это имя к Последнему Зерну. Ульфрик Буревестник был тем человеком, о смерти которого мечтательно вздыхали наши агенты и грезили этой сладкой мечтой во снах.

Нет, агенты Пенитус Окулатус в большинстве своем не были бесчеловечными беспринципными убийцами с жестокостью редкого палача. Мы смотрели сквозь пальцы на происходившие в Скайриме беспорядки – во имя Талоса, когда в Скайриме не было беспорядков? У нордов междоусобные войны в крови.

А Ульфрик Буревестник, о котором мы знали, казалось, всё – и в то же время недостаточно, Ульфрик, чьи призывы к настоящему восстанию казались нам смешными, Ульфрик, успевший побывать на каждой стороне… убил Верховного короля Скайрима с помощью Голоса.

И вот тогда Тит Мид немедленно выслал в Скайрим и одного из лучших своих генералов с сиродильскими легионами, и командира Марона с немалым числом великолепных агентов.

Вот тогда нас и стиснуло между молотом и наковальней, да так и не отпускало.

Клял себя, наверное, предшественник Марона-старшего: повесить надо было Ульфрика сразу же после возвращения из альтмерского плена тридцать лет назад, но не до того было, Красное Кольцо свое клеймо на всех поставило. И уж слишком привлекательной фигурой казался тогда сын виндхельмского ярла, слишком удобной. Потому и маркартскую резню ему простили, и поклонение Талосу разрешили… ненадолго.

Кого он тревожил тогда, громогласный ярлов наследник? У молодых нордов, у знатных особенно, вместо крови мёд течёт, и печатью Пенитус Окулатус были заверены доклады Императору: не доставит Ульфрик проблем. Пусть займет пока нордов пылкими речами, а там привыкнут северяне, ослабнет хватка Талмора, повзрослеет и уймется будущий ярл.

Поплатился головой кто-то за эти доклады.

Сколько мы чистили хвостов дома и спустя двадцать лет после войны, но такого безумия, как здесь, я среди агентов не видел. Любой ценой надо было удержать Скайрим: дрожали цепи, связывающие нас с Хай Роком, и чем дольше жил Буревестник, тем сильней они дрожали. Талморские эмиссары щурили золотые глаза, обещая содействие – и честно содействовали, да только не нам.

А Ульфрик жил, будь он проклят, упрямо и вопреки всему жил, чудом избегая легионеров Туллия и ловушек Марона. По праву гордятся собой талморские агенты, ничего не скажешь. Мастерская работа.

Значит, меня посылают убить его. Ульфрика Буревестника. Верно, его заманят в Хелген под каким-нибудь предлогом, чтобы дать мне возможность избавить Империю от нависшей над ней угрозы.

- Так, значит, подтвердилось? Ульфрик – Драконорожденный, претендент на имперский трон?

Наше преимущество перед бывшим Орденом Клинков: нас не смущает подстроенное убийство полноправного Императора во имя Императора, который взял власть силой – но эту власть держал в стальном кулаке, да так, что Красное Кольцо мы ещё долго припоминать будем Талмору как величайшую издевку.

Да, Империя, которую унаследовал Тит Мид, больше не была Империей Септимов. Она рушилась изнутри. Он сумел сплотить её – так, чтобы она выдержала сокрушительный удар эльфов. Он доказал, что Императору более не нужна кровь Тайбера, чтобы быть правителем Империи – и это то, к чему так долго мы брели, спотыкаясь и путая тропы, то, что так боялись признать из-за своих устаревших, стиснувших нас железными цепями традиций.

Драконорожденный Ульфрик, предатель или дурак – против Тита Мида, героя Великой Войны, доказавшего свою верность и необходимость Империи? Клинки разрывались бы между двумя присягами.

Нам куда проще.

Но я ошибся. Марон качает головой.

- Неизвестно. Но императорские мистики наконец взялись за дело. Они следили за развитием воплощения пророчества куда тщательней с тех самых пор, как Наарифин взял Башню Белого Золота. Впервые за все эти годы от их работы есть какой-то прок: они назвали дату, когда должно исполниться остальное.

- «Когда Драконорожденный Государь утратит свой престол и Белая Башня падет, когда на Снежную Башню придут раскол, бесцарствие и кровопролитие, проснется Пожиратель Миров, и Колесо повернется на Последнем Драконорожденном», - нараспев – иначе не выходит – читаю на память я. При всей гибкости взглядов Пенитус Окулатус, сферы деятельности Клинков теперь подотчетны нам, а это значит – и пророчества, и дэйдрические ритуалы, и (очень своевременно устраненный) Мистицизм теперь наше оружие и наша линия обороны. – Раскол, бесцарствие и кровопролитие уже произошли. Пожиратель Миров?..

Я не углублялся никогда в пророчества. Моей работой были куда более приземленные цели и средства, но, помню, однажды я спросил какого-то седого норда из пассивных агентов: Пожиратель Миров, это что же, новый Кризис Обливиона? Он посмотрел на меня как на идиота. Но, мягко ругнув моих предков за тупость и беспросветное невежество их потомка, ответил: нет, это как если бы Дагон пришёл, поднял из земли Нирна своё тысячи лет мертвое войско и уничтожил самую основу всего, что здесь есть. Мерунес, он просто подчиняется своей сути – разрушению. Пожиратель Миров же освобождает место для нового мира после конца света.

Несмотря на то, что с нюансами я был не знаком, я думаю, я уловил общий смысл.

Марон мрачен, как глашатай этого самого Пожирателя.

- Да. Новый виток обещают семнадцатого этого месяца. У тебя почти не будет времени на подготовку. Мы соберем всех потенциальных драконорожденных в одном месте и либо склоним на свою сторону, либо уничтожим.

Я доверяю методам Клинков, но что-то в этой картине не сходится. Слишком много мы ставим на слепую удачу.

- Драконорожденным может оказаться кто угодно в этот день – как мы сможем собрать их всех?

Командир хмурится, вертит в пальцах красный флажок – иглу с лоскутком красной ткани. Такие мы используем для отметки на картах наших аванпостов, чтобы не портить их чернильными обозначениями.

- Мистики почти уверены, что это будет заключенный. И они уверены, что он будет как-то связан с Ульфриком. Слишком много на Буревестнике всего сходится, и внимание к нему Талмора это подтверждает. К сожалению, он весьма перспективный претендент на становление Драконорожденным.

- Заключенный, - повторяю я.

Любому агенту Пенитус Окулатус это слово говорит слишком многое. Его даже произносят так, словно оно свято: мы и обязаны ему слишком многим, чтобы не считаться с его важностью.

Во взгляде Марона я читаю подтверждение своим мыслям, но всё же задаю вопрос, чтобы убедиться.

- Мистики считают, что придет Герой?

Я немного знаю о Целестиалах. Вкратце, это бессмертные сущности, хранящие баланс Нирна и сам Нирн. Хранители: Воин, Маг, Вор… и Герой. Целестиал Героя приходил уже достаточно раз, чтобы спасти Мундус от разрушения. Последний – во время Кризиса Обливиона.

И своим сосудом Герой всегда выбирает узника, пойманного и осужденного преступника. Своеобразное милосердие Целестиала? Нерушимое правило, установленное в незапамятные времена нелепой случайностью?..

Марон скупо морщится, сжимает губы.

- Они не уверены. Но это вероятно.

Дальнейших пояснений не требуется.

Впрочем, если Пожиратель миров – это ещё хуже, чем Кризис Обливиона, то кому, как не Целестиалу-хранителю, под силу остановить его во времена, когда у нас больше нет наследников Тайбера Септима и живых полубогов? Победу в Великой Войне Тит Мид купил у дэйдра – за цену, о которой страшно даже перешептываться с агентом-напарником: тех, кто слишком много говорит о запрещенных вещах, Марон убирает без колебаний. Но видно, видно, что с каждым годом всё ближе подбирается что-то к Императору, всё темнее тени в его глазах, всё острей морщины на лицах его личных агентов.

Мы сделаем всё, чтобы его защитить, но договоры с дэйдра ломать нелегко. Даже нам.

Нам очень нужен Драконорожденный.

Нам очень нужен Герой.

Поэтому я не колеблюсь больше ни секунды.

- В чем заключается мое задание?

Командир словно ждал этого вопроса, ждал, пока я приготовлюсь. И он тут же указывает острием иглы флажка на небольшой круг на карте, отмеченный уже маленькой фигуркой дракона: знаком Легиона. На восток от Вайтрана, на юг от Виндхельма, у поселения на Черноводной реке.

- Здесь Туллий со своими людьми устроит засаду Ульфрику. Чтобы убедить Буревестника, что этот путь безопасен, я отдал жизни нескольких хороших агентов… но успех операции гарантирован настолько, насколько это вообще возможно здесь и сейчас. От Черного Брода Туллий с пленными мятежниками двинется к Хелгену через Айварстед, где к нему присоединится конвой с приговоренными к смерти преступниками, после чего Ульфрик и остальные будут конвоированы в Хелген, где их казнят. Ты задавался вопросом, почему Хелген. Сможешь ответить сам?

Я задумываюсь. В голову лезут совершенно дикие, сложные ответы – может быть, место указано мистиками, может, есть какая-то связь с Целестиалами именно там, может, в имперской крепости хранится неведомый мне артефакт, который поможет выявить Драконорожденного и убить его, если понадобится (а ведь множество в Нирне есть артефактов, древних, как Башня Белого Золота, и еще древней, только спрятали их от любопытных глаз хранилища тайных служб – и не только имперских, к сожалению)…

Много ответов у меня. И все неверные. Я это чувствую тем особым чутьем, что меня удерживает живым в зыбких и изменчивых рядах Пенитус Окулатус.

Да ведь я сам был в Хелгене. Я там служить начинал, еще ауксиларием. Но ничего особенного в той крепости нет… или увидеть мне это не дали.

- Не знаю, - честно признаюсь я. Марон глядит на меня неодобрительно.

- Думай, агент. Тебе Драконорожденного вербовать.

Легко сказать – вербовать Драконорожденного! Целестиала! Но ведь кто-то же вербовал и Неревара Воплощенного, и Защитника Сиродила, и тех, кто до них еще был. И сражались они за нашу Империю, кто – сам о том не подозревая, кто – осознанно и по собственной воле. Много у них ограничений, у всемогущих Целестиалов, странно прихотливые это сущности.

Но если вдруг мне придётся его вербовать в Хелгене – что я буду делать? В военной крепости его держать, где он казнь мятежников (а ведь к мятежникам еще людей подбросят, чтобы разбавить компанию) увидит и запомнит навсегда?

Нет, не лучшее место для такого Хелген. Там только на страхе играть можно, на нервном напряжении, которое человека заставляет глупости делать. Но верных стражей из тех, кто за страхом пошел, не получается никогда – а уж рисковать, дразня Драконорожденного, я не стану. А то окажусь потом на плахе сам, как те, кто писал доклады об Ульфрике тридцать лет назад.

Да и дэйдра бы с ней с казнью, но что с Империей будет, если я ошибусь? Целестиал – это один золотой шанс на тысячу, на десятки тысяч. Это наше выживание, наша победа в войне, если суметь грамотно разыграть все козыри.

Но вот, допустим, со мной Драконорожденный. Если он – враг Империи, я его убью, и конец операции. А если он не противник Империи, но его совсем не тянет сложить голову во славу её? Если жестокость, с которой мы расправляемся с мятежниками, ему противна? Нет, надо уводить его из Хелгена прочь и аккуратно показывать то, что его привлечет, что оставит тепло и доверие к нам.

И вот тут я наконец догадываюсь.

- Ривервуд! – выпаливаю я в лицо Марону, и тут же поясняю, - Ривервуд рядом с Хелгеном стоит, и там моя семья ещё живёт. Я могу привести его туда, принять, как гостя, одновременно направляя его в нужную нам сто…

Марон поднимает ладонь, останавливая мой поток объяснений. Ему достаточно и того, что я понял, как мне действовать – а я понял, и чувствую себя так спокойно, словно целая когорта Легиона меня щитами заградила. Если теневые агенты Пенитус Окулатус проектировали твою операцию, то ты всё равно что эгидой Акатоша укрыт.

Ох и ругался же, верно, Туллий на командира – ему тащить своих легионеров с Черного Брода (где можно было бы сразу Ульфрика и казнить) к Айварстеду (уж там-то наверняка стоит его на эшафот послать), но нет, в Айварстеде ждать подкрепления и новых пленных, которых зачем-то вести в Хелген, не слишком известную и не слишком большую имперскую крепость. И рискованно, и тяжело, и непонятно.

Но у Марона привилегии выше. У Марона – указ с печатью Императора. Туллий ничего не знает об операции Пенитус Окулатус, только догадывается, что повсюду будут шнырять шпионы – и не только имперские, но это не его забота.

Должно быть, злит это старого генерала, как дэйдрота цепи.

- Тебе придется соревноваться в скорости и качестве и с талморскими агентами, и, возможно, с кем-то из Братьев Бури – хотя это совершенно не их стиль. Неудобная и долгая операция, но без ее гласности невозможна гласность казни Ульфрика. Поговори со старшим мистиком. Через три дня ты отправляешься в Айварстед. Не забывай, никто, даже Туллий, не знает, кто ты такой и на кого ты работаешь – и узнать этого никто не должен.

Я киваю. Много сил немилосердно пожирают прожорливые чужие личности, под которыми агенты ходят по Нирну, но это стоит того. Я мог бы расстаться с прошлым именем и с прошлой памятью, с прошлой семьей и прошлым самим собой – дал мне Пенитус Окулатус другие личины, а у меня-первого, меня-настоящего было слишком много неприятных якорей, которыми надо было осторожно заниматься, чтобы не вызвать подозрений. И одним из таких неприятных якорей был Ривервуд с дядей Алвором. Я был вынужден изредка навещать его, притворяться тем неопытным мальчишкой, мечтающим о звании легионера и наконец до него добравшимся – пусть к Алвору не было у меня никаких нареканий, я любил его по-своему, менять личности без твердой и ясной цели мне никогда не нравилось.

А вот же – не зря я туда ездил.

Больше инструкций на данный момент у командира Марона нет, и он коротко разрешает мне идти. Красный флажок, что он крутил в пальцах, твердо красуется на карте – там, где обозначено имперское поселение Хелген.

Я салютую – за Императора! – и ухожу.

Старший мистик рассказывает мне многое из того, о чем я не знал, или, может быть, слышал не совсем верно. Он говорит, что есть возможность выследить душу Драконорожденного – у Талмора есть подобное устройство, скрытое далеко на Алиноре, а у нас могли бы послужить этой цели Свитки. Но нет больше Свитков. Все они исчезли из Башни Белого Золота, едва вступил под своды древней имперской твердыни Наарифин.

Защитный механизм – имперский или айлейдский, мне не говорят. Но Свитки затерялись по всему Тамриэлю, в разных временах, а то, может, и дальше сгинули – на берегах легендарных земель Акавира, или Атморы, или вовсе сказочной Йокуды. Какие-то из них мы нашли, и этого хватило мистикам для помощи Пенитус Окулатус, но основную работу придется делать вручную, без доступа к магическим подсказкам.

Как будто впервой. Агенты Уриэля Септима Седьмого имели доступ и к Свиткам, и к пророчествам, в то время еще не грянул Кризис опустошающей волной и не смели наши богатства и знания эльфийские армии, а ведь работали вручную, чтобы обеспечить надежность.

Старший мистик говорит и о чертах Целестиалов, которые я могу использовать при вербовке. Смешно, что Целестиал, обладая силой, способной остановить богов, не может убивать тех, кто является важным звеном в его судьбе – сам он об этом не подозревает, конечно же, но такой запрет есть. Если мне повезет, то до определенного срока от Целестиала (если Драконорожденный окажется Целестиалом) я буду защищен.

Славно быть смертным. Только мы можем вволю предавать и предаваться любой из страстей, будь то слепая верность, жестокость, отчаяние, власть или тысячи и тысячи других. Пожалуй, только зарывшись в пыль архивов Пенитус Окулатус, я по-настоящему начал это осознавать.

Меня готовят. Мне дают советы. Меня снабжают необходимыми деталями.

Меня отправляют в Айварстед.

Командир Марон стоит с каменно-непроницаемым лицом, в глазах – непримиримый железный холод. Если я не справлюсь и выживу, он лично позаботится, чтобы остаток моей жизни был наполнен яркими впечатлениями. Пенитус Окулатус умеет это гарантировать.

Он не задаёт вопросов, чтобы проверить, готов ли я. Он просто спрашивает – готов ли я, не осталось ли у меня невыясненных моментов.

- Нет, командир, - отвечаю я. И это правда. Вся эта операция – это большая, огромная, неподвластная провидению импровизация. Оттого и режет натянутой стальной струной взгляд Марона-старшего.

- Удачи, Хадвар, - говорит он и щурится на сверкающую вспышку портала.

***

Есть одна вещь, которую Империя выполняет так быстро, как, наверное, никто другой: казнь.

Процесс казни не отличается продолжительностью, зверствами, прелюдиями, молитвами или прощаниями. Он краток и в кратости красноречив. Тем и отличается публичная имперская казнь от тайной имперской казни, проводимой агентами Пенитус Окулатус – последняя, напротив, может длиться даже годами, с отсрочками, фальшивыми помилованиями, заранее провальными побегами и притворно подкупленными стражами. Конечно, всё это затевается исключительно ради того, чтобы сломать волю заключенного и помутить его рассудок: от боли его магия может заградить, а от такого разве что безумие.

Я в таких мероприятиях, слава Акатошу, пока не участвовал. Мне достаются короткие следствия, короткие казни, дольше месяца ни разу не было.

И вот я хожу по Хелгену, молодой легионер Хадвар, с потрепанным пергаментом в руках: это список заключенных. Имена оттуда я уже наизусть знаю и в лицо каждого прибывшего запомнил надолго, но хожу по двору крепости, отыскивая каждого из осужденных. Имперская исполнительность, что поделать.

Наклоняясь к очередному солдату Бури и выслушивая его имя вперемешку с грязными проклятиями, я успеваю сделать множество вещей. Во-первых, я успеваю поглядеть на Туллия – генерал, так и не спешившийся до сих пор, занят беседой с парой талморцев – я узнаю Эленвен, первого эмиссара; другой эльф мне не знаком. У них острые взгляды. Острые – и потому я мысленно колеблюсь, вычеркивать ли их из списка своих конкурентов. Нет, тайный агент так никогда на задании себе глядеть не позволит – это его выдаст сразу. Но это у нас. А у талморцев чем надменней и презрительней вид рядом с низшими, чем отточенней наподобие копья взгляд – тем естественней.

Может, младший офицер и агент. С талморцев спускать глаз нельзя. Эльфы очень любят магией пользоваться в своих операциях, это мне совсем не нравится, я в магии смыслю только самое необходимое. Раны залечить могу. Чары слабые и короткие напустить. Сражаться никогда ею не любил да и не мог толком. Эльфы – совсем другое дело. Много можно придумать способов человека украсть прямо на моих глазах, я же этого обязан не допустить.

Сложно.

Во-вторых, я, словно бы проверяя искренность слов мятежника, пристально смотрю ему в лицо. Он думает, я не верю, что он имя подлинное назвал, хотя я вижу, что он не врёт. Мне надо запомнить каждую черточку его внешности и каждую ее проанализировать. Мне надо за каждым из списка так же пристально следить.

В-третьих, я вижу краем глаза въезжающую в Хелген телегу с последними пленниками. Это я понимаю мгновенно: мой взгляд выцепляет роскошный мех на одеянии того, кому бы я с огромной радостью вскрыл горло за каждую агентскую бессонную ночь и за всё то, что он натворил в моей родной провинции.

На эту телегу сейчас каждый во все глаза смотрит, и я сразу же выпрямляюсь, позабыв про солдата, и тоже смотрю. Трое в телеге. Нет. Четверо.

Четверо?

Эта мысль у меня не задерживается, хоть я и успеваю подметить ее необычность. Не нравится мне то, что их четверо. Не так что-то.

Телега подъезжает всё ближе, и я узнаю в ней еще одного человека. И внутренне скалюсь довольно, не могу удержаться: попался наконец! К этому у меня личные счёты. С детства мы грыземся, а как развела дорога – меня в Легион, его к Братьям Бури – до сих пор встретиться не удавалось.

Он мой взгляд встречает молча, исподлобья, но гордо, как и всегда прежде. Выдерживает. Но я не особо давлю, и он не особо давит – только в этом взгляде я узнаю что-то такое…

Родное. Особое.

И догадываюсь. Будто молния хлестнула наперерез, освещая то, что я не заметил в первые секунды.

Ведь Ралоф тоже из Ривервуда. Верен Братьям Бури. Пойман рядом с Ульфриком, несмотря на то, что даже не офицер – или какие там ранги у мятежников. Та же комбинация.

Он отводит взгляд, но я вижу, что и он обо мне догадался.

Ситис тебя побери.

Так и рвется с языка вопрос: продался Талмору за золото или околдовали тебя? Много есть способов верного агента заполучить, особенно из обычного солдата, с магией не знакомого: иллюзии, чары, дурманящие разум. Мы и сами так порой делаем. Но у нас после Кризиса Обливиона и второго Маннимарко с магией непросто, и даже специалисты Пенитус Окулатус не всегда способны на такое.

Но мы говорим о Талморе. О легендарных эльфийских искусниках.

Одному Шору ведомо, почему Ралоф делает то, что делает. Моё дело сейчас – проследить, чтобы топор палача угодил куда надо. Я ошибался прежде, подозревая в обычных людях шпионов, но упрямо звенит у меня всё внутри: не бывает таких совпадений. Не бывает.

Не бывает!

Но я вижу нетерпеливый жест Туллия и отрывистую резкую команду капитана рядом со мной, поэтому занимаюсь тем, чем должен: зачитываю оставшиеся имена. Мятежники спрыгивают с телеги один за другим, проходят мимо меня к плахе. Я задерживаю взгляд на человеке откровенно бандитско-воровской наружности: Локире из Рорикстеда; чем Свитки не шутят?

Но нет, Локир из Рорикстеда не осведомлен о том, что может стать посланником божественной воли. Равно как не осведомлены об этом и наши стрелки. Когда его тело уволакивают два солдата, я оборачиваюсь к последнему оставшемуся.

Его нет в списке.

Вот что мне показалось неправильным – четверо человек в телеге, когда в списке остаются не отмеченными только трое! За этой операцией наверняка не я один слежу. Неверно составленный список мне бы не дали – всё проверяется по несколько раз. Но…

Но его нет в списке! – это ли не первый сигнал мне?!

Нельзя торопиться. Я въедаюсь в него взглядом, но бесполезно – он невзрачен, как придорожный камень, и столь же незаметен. Мне почти тяжело рассматривать его. Тянет отвести глаза, забыть увиденное, и только многолетние тренировки не позволяют мне это сделать.

- Кто ты? – спрашиваю. Голос спокойный, вежливый, в меру мягкий – человеческий голос, правильно настроенный, может с людьми чудеса творить, равно как и взгляд, и вид, и жесты. Мне нужно быть Хадваром-легионером, помощником палачей, и одновременно другом Драконорожденному, если есть он среди осужденных. Потому я со всеми приговоренными сегодня так говорю.

А он молчит. Молчит, потерянно, словно сумасшедший, немилосердно выброшенный с Дрожащих Островов в бренный мир смертных. Да как долго молчит – теряет терпение капитан рядом со мной, вот-вот швырнет беднягу в поредевшую толпу заключенных.

Голос старшего мистика в моей голове прорывается сквозь тупую тишину и кроет меня последними словами. Я так это живо представляю, что почти вздрагиваю. Но это же и вытаскивает меня в реальность, где я (не торопливо! естественным тоном! словно и не было жуткой, нелепой, выдающей нас с потрохами паузы!) спокойно и капельку сочувственно говорю:

- Немногие из твоего народа осмеливаются прийти в одиночку в Скайрим. Мне жаль. Мы позаботимся, чтобы твои останки отправили домой.

Он смотрит на меня огромными круглыми глазами. У меня уже почти никаких сомнений не остаётся, но играть я должен по правилам: смотрят и имперцы, и мятежники, и талморцы, и Ралоф косится краем глаза, хоть это и почти незаметно.

Я поворачиваюсь к капитану.

- Капитан. Что с ним делать? Его нет в списке.

У капитана совсем не осталось терпения. Очень уж долго длится эта операция, хотя по меркам Пенитус Окулатус она происходит быстрее, чем «молниеносно». Но с момента поимки Ульфрика у Черноводной реки прошло слишком много времени, и слишком измотаны дразнящим ожиданием солдаты Туллия.

- В бездну список! На плаху его!

Я не спорю.

- Есть, капитан. Заключенный, следуй за капитаном, - говорю я. Не было пока никаких конкретных знаков, что указали бы, что именно он – Драконорожденный, или что именно он – Герой. Когда такой знак будет – я первым брошусь закрывать его от любой опасности собственной грудью, но пока что всё должно идти как намечено.

Пророчества, мистицизм, Целестиалы, будь оно всё неладно.

Генерал Туллий обвиняет Ульфрика, впрочем, с достаточным достоинством, чтобы это не выглядело жалким унижением пленника с заткнутым ртом. Сквозь кляп Буревестник даже не может ему ответить.

Я полностью согласен с подобной мерой предосторожности. Вдруг опять Раскричится. Торуга, говорят, для погребения по частям сшивали жрецы.

- Вы начали эту войну и погрузили Скайрим в хаос – теперь Империя воздаст вам по заслугам и восстановит мир!

Генерал Туллий никогда не любил долгие речи. Он человек действия. Поэтому ни для кого в Пенитус Окулатус не секрет, как часто двое доверенных Императора, Туллий и Марон-старший, спорят до хрипоты и сквозь зубы проклинают один другого, когда их интересы пересекаются. Тяжело командиру с Туллием. Да и с нами, наверное, непросто – удержать в руках верность и послушание стольких агентов.

Но, как по мне, они оба отлично справляются. Может, Тит Мид специально их таких подобрал для совместной работы в Скайриме, чтобы обострить конкуренцию.

Мои размышления обрывает далекий раскат грома. Я поднимаю глаза на небо, но на нём не видно тяжелых грозовых туч – ни над Хелгеном, ни насколько хватает взгляда.

Раскат грома?..

«Не теряй бдительности, агент.»

- Что это было? – спрашиваю я громко, но Туллий раздраженно машет рукой.

- Ничего. Продолжайте!

Конечно, генерала тоже измотала эта беготня. Он позволил Марону отсрочить казнь до Хелгена, но здесь-то он возьмет своё по праву: голову Ульфрика.

У меня очень плохое предчувствие, но я простой легионер. Я сдержанно киваю и замолкаю.

Жрицу Аркея прерывают очень быстро. Обычно человек перед казнью готов на всё, чтобы хоть лишнюю минутку ещё пожить, но мятежники, бывшие с Ульфриком, как минимум не робкого десятка. Если смертника долго до казни держать, он безумеет от напряженного ожидания, и пусть в дороге от Черного Брода к Хелгену это совсем не так показательно, как в наших камерах, эффект по-прежнему отчетливо ощущается.

Казнь первого мятежника вызывает несколько злобных восклицаний, но это только разминка. Я поглядываю на заключенных, пользуясь случаем наблюдать сразу за тремя интересующими меня: Ульфриком, Ралофом и маленьким оцепеневшим босмером. Эльф даже не замечает моего взгляда, во все глаза смотрит на плаху.

- Следующий!

И снова раскат грома. Нет, это не раскат грома. Одним богам ведомо, что это.

Я очень не хочу думать, что мистики не ошиблись.

- Опять. Вы это слышали? – нервно спрашиваю я. Капитан рычит:

- Я сказала, следующий!

Я подчиняюсь. Еще ничего явно говорящего о необходимости вмешательства не произошло.

- Иди к плахе. Твоя очередь, - обращаюсь я к эльфу. Он послушно подходит к телу обезглавленного мятежника, переступает через него и долго, словно ищет что-то, смотрит прямо мне в глаза – я стою напротив. Ко мне покатится его голова. Но пока что я встречаю его взгляд и пытаюсь различить в нём хоть слабый оттенок рассудка, но он чист, как у новорожденного звереныша. Только затравленный. Испуганный. Точно как у звереныша.

У меня очень, очень плохое предчувствие.

Капитан не выдерживает, толкает его в спину, заставляя повалиться на плаху – и на том спасибо, что не сапогом, большое спасибо от агента-вербовщика. Палач неторопливо заносит топор.

Я так занят наблюдением за казнью, что только изумленный возглас Туллия и дрогнувшая под ногами земля отрывают меня от этого дела. Ну и, разумеется, дракон. И, конечно же, падающие с неба огненные не то просто магические шары, не то целые камни.

Когда я понимаю, что палач уже не жилец, приходится позаботиться о своей голове. И заодно мысленно проклясть Туллия, который весьма однозначно приказывает мне заняться эвакуацией гражданских. Гражданские в панике мечутся прямо под огненным дождем, что мою задачу несколько затрудняет. К тому времени, как я оборачиваюсь к своему теперь-уже-точно подопечному, я успеваю увидеть только тонкую низкую фигуру, ныряющую в каменную башню, и Ралофа рядом.

Чтоб его дракон сожрал.

Я быстро соображаю: из башни им деться некуда, верх завален. Дракон твердо вознамерился сравнять Хелген с землей. Туллий безостановочно выкрикивает приказы солдатам. Гражданские всё ещё бестолково разбегаются в разные стороны.

Ладно. Пусть будут гражданские. Хелген небольшой, я отыщу своего заключенного чуть позже: доступный мятежникам выход из поселения один, Ралофу придется идти через него.

В суматохе вокруг Хелгена выясняется, что местные совсем не настроены расходиться по домам, вспыхивающим, как сухие лучины, а всеми силами поддерживают оборону, организуемую Туллием. Я с хелгенским стариком Гуннаром и местным же Торольфом успеваю поймать торольфовского мальчонку: очень вовремя. Торольф умирает прямо у нас на глазах в считанные мгновения, едва успев попрощаться с сыном.

И в это же время я ловлю краешком глаза маленького босмера рядом.

- Гуннар, выведи Хэминга! – бросаю я и поворачиваюсь к эльфу, - живой еще? Держись рядом, если хочешь продолжать в том же духе. Нужно найти Туллия.

Босмер ничего не имеет против. Кажется, он вовсе не расстроен тем, что я почти стал одним из его палачей. Я мимолетно оглядываюсь в поисках Ралофа, но в пылающем разгромленном поселении всё перемешалось: имперцы и мятежники, все сообща спасаются от почти верной гибели. Не разобрать, где кто.

Эльф на удивление послушен: когда я предупредительно кричу ему прижаться к стене, он так и делает, к моему великому облегчению. И, пока я занят осмотром местности и оценкой нашего положения, он несется прямо к Туллию, отчего я не на шутку пугаюсь: станется с генеральских лучников стрелу в него пустить, как в неудачливого беглеца Локира.

Но лучники заняты. Лучники по дракону самозабвенно лупят, правда, без толку. А Туллий оказывается весьма адекватен:

- Беги, идиот! Хочешь стать следующей закуской этой твари?! В крепость!

От командного голоса генерала эльф перепуганно прижимает уши и замирает, как дурак, прямо посреди творящегося хаоса, явно не зная, куда бежать. Я тут же этим пользуюсь:

- Быстрее, за мной!

Туллий замечает меня и орет уже мне, перекрикивая и рев дракона, и гул пламени, и вопли легионеров:

- Хадвар! В крепость, мы отступаем!

Ах, мудрого генерала Тит Мид нашёл. Дай Девятеро ему выбраться отсюда без потерь. Впрочем, о чём это я; это ведь Туллий – выйди он со своими людьми против дракона в честном бою на земле, я не знал бы, на кого и поставить.

- Ну что, - вполне спокойно для такой обстановки обращаюсь я к босмеру, - значит, ты со мной. Не отставай!

Вход в крепость недалеко. Пусть дракон хоть всю ее сверху обрушит – это имперская крепость, а в имперских крепостях всегда есть тайный подземный ход прочь из поселения, а часто и не один. Я отлично знаю, как его найти. За меня прорву работы другие агенты сделали, которые незаметными серыми крысами шныряли здесь неделями раньше, изучая каждую деталь.

Но, конечно же, судьба не слишком любит улыбаться тайным агентам. Я вскидываю меч, едва замечаю знакомую массивную фигуру светловолосого норда в одежде солдата Бури.

- Ралоф, проклятый предатель! – рычу я сквозь зубы больше от бешеной досады, нежели от злости на самого Ралофа. Не вздумай мою операцию сейчас сорвать! Помешаешь сегодня – я весь Скайрим вашими же партизанскими тропами обползу, чтобы повстречаться с тобой в имперской допросной, везучий ублюдок! – С дороги!

А Ралоф спокоен. Ралоф, пожалуй, профессиональней, чем я, держится. Ралоф глядит мимо меня, на прячущегося за моей спиной босмера.

- Мы бежим и сбежим, Хадвар. Тебе нас не остановить.

Я молю небо, чтобы сейчас кто-то из лучников неподалеку отвлекся от дракона и всадил в него стрелу или две. Небо меня не слышит. С напутствующим проклятием я позволяю Ралофу пробежать мимо – боюсь я с ним ввязываться в ближний бой, ну не верится мне, что Братья Бури сами бы провернули такую операцию. Не то из имперских агентов кто им сливает информацию, не то Талмор помогает. У Ралофа может быть козырь в рукаве специально против меня.

- Эй, ты! Быстро в крепость! – это Ралоф кричит моему подопечному у другой двери, ведущей внутрь.

- Сюда, за мной! – автоматически подхватываю и я.

Безумно дурацкая ситуация. Два тайных агента беспомощно стоят и перекрикиваются, пытаясь склонить Героя каждый на свою сторону. Схватить бы его за шкирку и потащить за собой, да жаль, далековато стоит – а босмеры, они шустрые, их поймать сложней, чем дикую лисицу. И к доверию такие действия не очень располагают.

Давай, давай, Герой. Ты же не зря так долго на меня смотрел перед плахой. Ты же что-то во мне увидел…

Пророчество мне благоволит. Босмер выбирает меня и первый исчезает внутри крепости. Я бросаю – победный, не могу удержаться – взгляд на Ралофа, но лицо того непроницаемо.

Ох и ждут нас ещё сюрпризы. Ох и придется постараться командиру Марону со всеми его агентами…

С Целестиалами есть одна беда. Сосуд, в который они вселяются – мер, человек, и так далее – заполучает великолепнейшую, самую качественную в Тамриэле магическую амнезию. При том, что они невероятно быстро учатся всему, чему угодно, поначалу они беспомощны, как дети, и о мире вокруг не знают ничего. Я надеюсь только, что за время своего знакомства с еще одной частью пророчества, а именно Пожирателем миров, Герой понял, что прыгать прямо в огонь – не лучшее решение.

Целестиалы, конечно, вроде как бессмертные – но всё-таки я за него головой отвечаю.

На данный момент кристально чистый взгляд будущего спасителя Империи был лишен всякого намека на глубокие мысли. Я похвалил его и за то, что он вспомнил (придумал?) своё имя – звали его Силгвир, обыкновенное имя для босмера.

Я мягко познакомил его с необходимостью не расставаться с хоть мало-мальски пригодным доспехом, но воплотить мои советы в жизнь не удалось, стандартный имперский доспех был ему безнадежно велик. Угораздило же Целестиала выбрать тело лесного эльфа! Говорили, Драконорожденный будет нордом – я был бы счастлив, случись так. О норде в Скайриме заботиться нужно куда меньше, чем о босмере.

Тем более, что рано или поздно он приобретет знания о своей «родине» - а на родине его не Империю чествуют. Впрочем, наши валенвудские агенты только фыркают, лесные эльфы вообще мало интересуются альянсами, даже теми, в которые вступают. В Валенвуде, где живые джунгли надежнее всяких крепостных стен охраняют их народ, им нечего бояться, кроме самих джунглей.

Но это не моё дело. Моё дело – я вспоминаю последующий шаг операции – научить Драконорожденного основам выживания в Тамриэле. Это едва не вызывает у меня улыбку; уж после дракона-то это будет нетрудно, и лучше начать прямо сейчас.

Уже в первые двадцать минут я успел послать на голову командира Марона не меньше десятка разномастных проклятий. И пожалеть о своём решении дать Герою оружие.

Нет, он не бросился на меня с мечом – он и держал-то его в руках криво, неумело – но нам попались Братья Бури, невесть как успевшие пробраться в крепость раньше нас или, что вероятней, убившие своих тюремщиков во время всеобщей паники. Я поначалу хотел с ними договориться по-хорошему, но нордские мятежники не способны слушать разумные доводы. На меня сразу же бросились с мечами наголо.

И потом они удивляются, что имперские легионеры злы на них, как голодные псы. Перевешать бы их всех…

Двое рядовых мятежников не представляют для меня серьезнойугрозы, как и для любого активного агента Пенитус Окулатус. Правда, бой пришлось вести, как вел бы его легионер, без грязных приемов разведчика, но это не было слишком сложно.

Сложно было не зацепить мечом Героя, который вертелся под ногами, по-видимому, беспокоясь за мою жизнь и отчаянно стараясь мне помочь. К слову, от его меча мне тоже пришлось заслоняться не раз. Но – собачья работа – даже обругать его так, как мне очень хотелось, нельзя, поэтому я только деликатно советую ему обобрать трупы.

Не по-легионерски, да. Но ему привычка мародерствовать жизнь спасет не раз, а мне не до вопросов этики, я спасением Империи занимаюсь.

Я безжалостно нагружаю его всеми мало-мальски полезными вещами: зельями, хранящимися здесь, щитом, колчаном со стрелами, луком. При виде лука глаза босмера чуть-чуть освещаются разумным огоньком, и я тоже немножко радуюсь. Немножко – это потому что нет никаких гарантий, что он умеет с ним обращаться, и как бы мне самому стрелу не схлопотать от предполагаемого спасителя Империи.

Я не позволяю ему вступать в бой первым. Я отвлекаю внимание врагов на себя. Пока что мы живы и всё идёт неплохо.

Пока мне в нос не ударяет такой знакомый запах.

- Пыточные, - бурчу я себе под нос, спускаясь по каменной лестнице. Спускаюсь быстро, потому что слышу звуки борьбы, и мой меч как раз приходится кстати – добить одного мятежника, уже и так загнанного в угол пыточных дел мастером и его помощником.

При виде вполне соответствующей своей репутации имперской пыточной мой подопечный очень явно белеет. Я мысленно проклинаю строение крепости. Ближайший путь к пещерам ведет через пыточную, но это моей вербовке ни капли не помогает.

Ещё и надменный старик-маг с глазами бывалого палача цепляется ко мне. Отчаявшись убедить его, что Хелген сожжен невесть откуда взявшимся драконом (более точное обозначение, «Пожирателем миров», я решаю не употреблять сейчас), я пытаюсь научить белого как снег эльфа взламывать замки. Ту рухлядь, которая здесь запирает клетки, я бы вскрыл за две секунды. Но у Героя, по-видимому, руки растут не откуда Кин повелела, да к тому же ещё и дрожат как у пьяного. Уроки воровского искусства лучше оставить на более спокойное время.

Я надеюсь, он не задаётся вопросом, почему всему этому его, осужденного на смертную казнь, учит имперский легионер. Пыточных дел мастер крайне подозрительно на меня смотрит, но мне этот старик не нравится. Вздумает в меня хоть искрой пустить – получит сталь под ребра. Наверное, это он в моих глазах тоже различает, и потому молчит. Умный.

Тяжелый день. Нервничаю я.

Путь дальше довольно прост – мы задерживаемся, только чтобы избавиться от очередных Братьев Бури (их что, амнистировали в спешке? за что палач свой хлеб жевал?), да в пещере убить выползших на свежее мясо пауков. Герой почему-то предоставляет всю работу мне, и я это совсем не одобряю. Не потому, что мне сложно убить несколько тварей, нет – но по всему Скайриму-то Марон меня не отправит за ним таскаться? Пусть учится.

Поэтому с медведицей я предоставляю разбираться ему. К счастью, лесные эльфы животных касанием руки успокаивать умеют, это облегчает мне задачу спасти шкуру Драконорожденного, разозлившего зверюгу неумело пущенной стрелой. А тут и выход из пещер близко.

С каким наслаждением я швыряю его под здоровый валун, сложно передать. Тяжелая работа учить Героев, а так вроде и причина есть – от кружащего в небе дракона спрятать.

Он провожает крылатую тварь взглядом, и мне в этом взгляде чудится некая предопределенность: словно Герой уже сейчас знает, чувствует спящей-забытой сущностью Целестиала, что ему предстоит за этим драконом гоняться. За Пожирателем миров.

Так-то оно так. Дракона мы у тебя отбирать не будем, не в наших правилах с пророчествами спорить. Твоя это добыча, Драконорожденный. Но по пути Империю тебе спасать придется. Об этом я позабочусь, а если не доживу – на моё место придёт другой. Кто угодно может погибнуть. Я. Командир Марон. Даже сам Император.

Не думай, что, если так и случится, на этом всё кончится. Никогда так не думай. Это самая страшная и непростительная ошибка, которую только можно совершить – спроси у Наарифина, вкус этой ошибки за тридцать три дня ему в кровь, верно, навсегда въелся.

А я тебе, Герой, улыбаться буду. Буду мечом твоим и щитом, если понадобится. Доверяй мне. Нам обоим так легче будет.

Пойдем пока отыскивать неподалеку Камень Мундуса – старший мистик на Драконьем Мосту мне все уши про них прожужжал, что, мол, обязательно нужно посмотреть, как Целестиал взаимодействует с ними. Ну, пойдем посмотрим. Дракон улетел, Братья Бури за нами из крепости не выберутся. А потом к дяде Алвору – надеюсь, он меня ещё не забыл.

А дальше наши дороги разойдутся. Тебе мир спасать, мне командиру докладываться. У нас обоих срочные дела.

Я встречаю взгляд Героя и Драконорожденного – Силгвир, кажется, его звали? – и улыбаюсь незаметно, так, чтобы он только нутром эту улыбку почувствовал.

- Ну что, в Ривервуд?

========== Осознанный нами шаг (Грандмастер Клинков, Тит Мид II), pre-Skyrim ==========

Комментарий к Осознанный нами шаг (Грандмастер Клинков, Тит Мид II), pre-Skyrim

4Э 175, после Великой Войны и заключения Конкордата Белого Золота.

Переплетается с фиком Астеры “Зыблема, но не потопима”: https://ficbook.net/readfic/4309544

Красные блики роняет рассвет на камень столицы, на восемь сторожевых башен, что стоят – всё ещё стоят, удерживая небо над Имперским городом, в который раз готовое рухнуть. Закрыв глаза, можно почувствовать запах железа, стынущий в воздухе – даже сейчас, когда окончена война, когда снова горит алым знамя Империи над Белой Башней, словно Драконьи Огни.

Чаша Высокого Пламени погасла после Кризиса Обливиона. Первый Клинок ушла вместе с ним – её служение было окончено, другим надлежало встать на стражу.

Он не может сдержать улыбки, горько кривящей губы.

Теперь их служение окончено тоже.

Время Клинков прошло.

- Грандмастер Октавиан, - негромко говорит кто-то за его спиной. Он не оборачивается; этот голос знает вся Империя.

Он и есть – Империя.

Тит Мид снова без боевого доспеха, но пышные императорские одежды ему не к лицу, пусть они и красны, как кровь. Он потомок военачальника, дух от духа Тита Мида Первого, что некогда заставил Империю склонить колени перед ним меньше чем с тысячей людей, и ему не нужна слепящая роскошь пурпурных мантий. Тит Мид Первый пришёл, чтобы забрать власть. Тит Мид Второй – чтобы её сохранить.

Таким людям нужна верная броня и источенный боями клинок в руках, но время клинков прошло.

Теперь их место займут перья дипломатов.

- Мой Император, - Октавиан поворачивается и склоняет голову в церемониальном приветствии.

Тит Мид скользит взглядом по блестящим под солнцем пластинам чужого доспеха – полгода назад он был черен от эльфийской крови и сиродильской грязи, полгода назад кузнецы наспех латали выщербины и пробоины в нём уродливыми плавлеными шрамами на королевской стали. Но сегодня – он снова горит золотым змеиным узором, снова сверкает солнечной белизной, и ни капли красного нет на нём.

- Я помню, ты говорил мне, почему на доспехах Клинков нет эмблемы Империи, - Тит Мид шагает ближе, останавливается рядом, отрешенно глядит с почти что божественной высоты смотровой площадки Башни на сиродильские земли. – Но я был бы горд видеть её там.

Октавиан на миг поднимает глаза к чёрному дракону на ярко-алом знамени. Шелковая ткань трепещет на ветру, бьётся – непримиримо и жадно, беззвучно прославляя право триумфатора.

Кровью залито знамя.

- Отныне твоя тайная гвардия будет носить её, - отвечает Октавиан с улыбкой – почти без горечи. Боль уходит, когда сражаешься слишком долго; горечь же застывает в сердце, и не выжечь её оттуда ни акавирским золотым змеям, ни имперскому чёрному дракону.

Пепел в глазах последнего Грандмастера, пепел сгоревших в каминах Белой Башни тайных документов Ордена.

Но он – Клинок, и потому даже пепел обращается в сталь.

- Двадцать четыре, - сухо говорит Октавиан. Тит Мид принимает из его рук пергамент, отбрасывает в сторону связывающую свернутый свиток ленту – слишком остро, слишком резко; Октавиан отводит глаза. Лучше смотреть на солнце, танцующее на зеркальной поверхности Румара, на новые корабли, гордо рассекающие его гладь.

Та же горечь в сердце Императора, знает Октавиан. Тот же пепел в его глазах.

И золотой меч неумолимо движется к его груди.

Двадцать четыре имени на пергаменте, заверенном личной печатью Грандмастера Ордена. Двадцати четырём позволено жить. Октавиан не говорит ни слова, пусть бьётся в груди зло и хлёстко: не вздумай отказать, Император, не смей убить последних. Но он знает, до колючей пустоты под кожей знает: одно слово, и он бросит этот пергамент в тот же камин, где горели в семьдесят четвёртом секреты Империи.

- Кого из них я знаю? – спрашивает Тит Мид, так же сухо и просто. В такого Тита Мида верит Грандмастер Октавиан.

Такому Титу Миду он – с болезненной усмешкой от собственной неосторожности – верит.

- Этрион и Марон были одними из твоих телохранителей в Штормхолде. Пьющая-Из-Теней уходила с тобой из Имперского города.

Двадцать четыре имени, неизвестных почти никому. Мало, слишком мало, но других знают Глаза Талмора, и их не заградит спасительная печать. Сражения ни мечом, ни словом не прощают жалости и сомнений.

Это последний бой Клинков, и Октавиан не намерен допускать ошибок.

Тит Мид кивает и бережно сворачивает пергамент.

Выдох Октавиана безупречно ровен.

- Защищай свой город, Император, - тихо говорит он. – Если понадобится, прикажи в цепях гнать новобранцев из провинций на его защиту. Если Башня окажется в руках Доминиона, всему конец, не только Империи.

Тит Мид Первый, поднявший на ней свой штандарт в семнадцатом Четвёртой Эры, мог бы много об этом рассказать.

Тит Мид Второй кивает снова – и снова молча.

Он уже отдал Талмору Хаммерфелл – и, пусть до ухода последних солдат Доминиона с земель редгардов там оставались солдаты из легионов Дециана, теперь Хаммерфелл – это всего лишь северо-западный щит Империи. Для вторжения с запада Доминиону придётся вначале обескровить пустыни, а Империя больше не обязана тратить людей на их защиту. Упрямые Предшественники и надменные Венценосцы, все они отныне – живая стена, которая задержит войска Талмора, давая имперским легионам время для укрепления обороны на границе.

Жестокая, но эффективная мера.

Редгарды горды, словно сами альтмеры, и до последнего не склонятся перед Доминионом. Лучшей защиты не пожелать для сиродильских рубежей.

- Полдень близко, - отрешенно говорит Тит Мид, опираясь на белоснежную баллюстраду смотровой площадки. Румар беспощадно-ярко сверкает далеко внизу, заставляет щуриться от бьющего в суженные зрачки света. – В день ультиматума тоже было солнечно. С нами ли боги, Октавиан?

Грандмастер усмехается. Он помнит этот день – ясно, словно собственную присягу. Тогда он впервые почувствовал приближение сегодняшнего полудня.

- А есть ли тебе дело до богов, мой Император?

Тит Мид кривит губы в ответной усмешке.

- Я дам тебе столько времени, сколько смогу, - коротко говорит он, выпрямляясь.

И это всё, о чём Октавиан мог бы его просить.

Есть ещё время; можно успеть отправить птиц и отдать приказы. Один звучит лишь для двадцати четырех, другой – для всех прочих. Оба – будто Октавиан вырезает собственное сердце.

Но он Грандмастер Ордена.

У него нет сердца.

Первый приказ: предать данную Ордену присягу и уйти под чужое знамя, пополнить ряды Пенитус Окулатус. Двадцати четырем позволено жить – ценой, которую едва ли смог бы принять Октавиан.

Но они – смогут.

Потому что он приказал.

Второй приказ: каждому из Клинков сдаться имперской страже для вынесения приговора.

И они – придут.

Потому что он приказал.

Клинок не приемлет ни жалости, ни сомнений – и он заканчивает свой бой последним выпадом в орлиную грудь.

***

Колокол бьёт полдень.

Две шеренги Легиона стоят по обе стороны вымощенной дороги, до блеска вычищенной поздним сиродильским солнцем. Октавиан отрешённо скользит взглядом по доспехам легионеров. У каждого на груди – багряный ромб.

Сердце Империи.

Дорога лежит по Зеленой Императорской Тропе – к самой Бело-Золотой Башне, к высокой колоннаде, полгода назад разрушенной и вновь отстроенной. И у стен Башни – место Императора. Тит Мид безупречно прям, и нет в нём ни горечи, ни сожалений; кровавый пурпур мантии стелется у его ног. Рядом с ним – занявшие место старого Ордена, и в красных ромбах на их доспехах – око, пронзенное клинком.

Достойные преемники.

Среди них Октавиан ловит взгляд – слишком знакомый взгляд. Потом, будто очнувшись, ищет – и находит ещё. И ещё. Не двадцать четыре, но довольно, и он бы выругался сейчас в голос, позабыв храмовые обеты, на беспечных и упрямых щенков, ещё не ставших императорскими псами.

Но – та же горечь, тот же пепел в их глазах, один на всех.

…я не оставлю вас, я приносил вам присягу, вы не можете отослать меня прочь!

…если кто-то и достоин уйти живым, то это вы, Грандмастер.

…мы умрём за вас.

…Конкордат не был предательством. То, что делаете вы – это предательство.

…вместе.

И Октавиан отводит взгляд.

Двадцать пять шагов до Башни.

Он не глядит ни на Тита Мида, ни на агентов Пенитус Окулатус, ни на талморского эмиссара, застывшего чёрно-золотой статуей у подножия белых ступеней. Стройный шпиль взмывает к небесам – непокорённый и несломленный, и у Октавиана перехватывает дыхание на мгновение, когда он поднимает взгляд к его вершине.

Знамя Дракона горит на ней.

Пусть сотни лет как остыл священный свет Чаши Высокого Пламени, пусть остались лишь данью прошлому красные ромбы на броне солдат и навсегда угасли Драконьи Огни – знамя Дракона горит на Башне Белого Золота. И ради этого стоило предавать, лгать и бить в спину; ради этого стоило глотать и кровь, и грязь, и позор.

Каждый из двадцати пяти шагов – ради этого.

Двадцать два – чуть поднимает голову эмиссар, настороженно, но победоносно; Октавиан не позволяет себе ответной усмешки.

Двадцать три – Марон не отводит взгляд, до выступивших от бликов солнца слёз упрямо глядит на ослепительный блеск акавирского доспеха.

Двадцать четыре – ему преграждает путь маг в чёрной робе, но Тит Мид жестом приказывает ему отойти.

Двадцать пять.

Рукоять ложится в ладонь легко, и одним слитным движением Октавиан вскидывает меч ввысь, в горящий полуденный воздух, старым военным салютом – и не трогается с места ни один из тех, с пронзенным оком на груди.

Бой окончен. В последний раз блещет солнце на стали этого клинка.

Октавиан опускается на колени перед Императором, и акавирская катана ложится на его раскрытые ладони. Последний дар уходящего на смерть. Последний долг стража Дракона. Тяжесть стали покидает его, и он знает – пусть Титу Миду служит другой меч, Император сохранит его клинок.

И теперь он готов.

Как готовы десятки тех, кто стоит сейчас за ним на Императорской Тропе – идущих на смерть.

- Согласно условиям Конкордата Белого Золота…

Приговор зачитывает императорский глашатай, и вся Зеленая Императорская Тропа слышит его голос. Кости королевских семей покоятся в земле под ногами собравшихся, и Октавиан неодобрительно щурится: им досталось немало во время войны, ни к чему тревожить предков сейчас.

Но, похоже, им придётся потерпеть.

Война окончится ещё не скоро.

- …гласит о роспуске Ордена Клинков с последующей казнью всех бывших членов этой организации…

И прах последнего Грандмастера Клинков ветер разнесёт по всей Тропе, по могилам великих. Магическое сожжение – достойная смерть. Почётная смерть.

Красивая смерть.

- Довольно, - сухо обрывает глашатая Тит Мид.

Октавиан полностью с ним согласен.

- Грандмастер Ордена, - произносит Император, крепче сжимая катану. – Октавиан.

Золотом истекают акавирские змеи на его доспехе, раскаленном солнцем, когда он шагает навстречу магу в чёрных одеждах, но горячей стали ладонь, касающаяся его груди. Пока смертельное заклинание разъедает защитную магию брони, Октавиан успевает скользнуть взглядом по эмиссару, бесстрастному свидетелю выполнения Конкордата – и остановиться на Императоре.

- Во славу Империи, - говорит Тит, и его слышат все три шеренги до самых ворот.

Когда ответным салютом взлетает ввысь сверкающее острие императорского меча, мир становится ослепительно белым, и только Башня кажется ещё светлей и ещё ярче. И до тех пор, пока заклинание палача не сжигает ему глаза, Октавиан глядит на неё и на сияющий клинок Императора, и как никогда уверен в том, что они сделали правильный выбор.