Игры для (взрослых) детей (СИ) [znaika] (fb2) читать онлайн

========== Игра 1. Войнушки ==========

1.

Повсюду вода, и на секунду ему правда кажется, что он тонет. Воздух застревает в легких: ни туда, ни сюда, обжигает глотку. Кашель действительно становится спасением, вырывает из оцепенения. Грифф упирается лбом в холодную стену, голова трещит от удара, не слабее, чем когда… Впрочем, «где», «как» и «когда» — три ужасных слова, которые слишком реально, сильно и красочно обрисуют ситуацию, не дадут солгать. Сейчас, когда он стоит под ледяным душем, обманывать себя уже не преступление, а жизненная необходимость.

К крану он тянется, лишь когда зубная дрожь становится раздражающе громкой. Махровое полотенце мягко окутывает кожу, проходится по груди. И надо бы сильнее растереть свое никчемное тело, но стоит смириться с постыдной реальностью, с которой, если уж откровенно, жить не особо-то и хочется. Проклятый станок выскальзывает из руки, и Грифф аккуратно кладет бритву на край раковины, смывает все той же ледяной водой густую пену: горячего ему хватило на всю жизнь.

Свистящий шум как поселился в ушах, так и не собирается менять ареал обитания. Особо рьяно Грифф ощущает это, когда натягивает белоснежную — да, такой явно не хватало там, за семь тысяч миль от дома, — футболку, которая нет-нет, да тянет волосы и цепляется за нос. Со штанами, наконец отутюженными, приведенными в порядок, дела обстоят гораздо лучше: в сидячем положении ремень удается застегнуть, даже в шлевку заправить.

По отросшей шевелюре течет вода, оставляет противные влажные пятна у воротника и на лопатках.

Комнатой блуждает сквозняк, цепляет пыль в занавесках дешевенького мотеля. Алый клен приветливо машет ветвями, и нагретые последним октябрьским теплом листья хочется подержать в руках, руке, прежде, чем решимости наконец хватит сделать то, что стоило давным-давно.

Галстук лежит на тумбочке рядом с глоком. Отглаженный форменный пиджак, который он забрал полчаса назад из химчистки, покоится на спинке стула, благо не мнется под тяжестью медалей. Девчонка, вроде бы Элли, которая безостановочно жевала малиновую жвачку и надувала здоровенные пузыри, приняла посылку и с омерзительной жалостью во взгляде проводила до дверей.

Жалость, вязкая, как карамель или жидкий битум, или, боже, как черт знает, что еще, — теперь его единственный спутник. И это не то чтобы совсем невыносимо, но гадко, отчего сердце заходится в груди, норовит пробиться наружу, выпасть на асфальт и замереть в последнем ударе.

Грифф трет лоб, массирует переносицу, чертыхается и забрасывает в рот пару таблеток, которые доктор Дженнингс рекомендовала использовать в крайнем случае. А этот случай как классифицировать? Крайний, или будет что похлеще?

Со шнурками и правда приходится туго. Грифф смеется в кулак, чуть не давится выскочившей таблеткой, вспоминая мучения Эша, когда тому все же пришлось сменить любимые сникерсы на конверсы большего размера и без детских липучек. Мелкий явно что-то знал.

Солнце пробивается сквозь тучи, залезает в комнату, но не вредничает, не обжигает, а скорее ласкает, будто прощается, потому и ведет себя хорошо.

Осталось так мало сделать: выпить остывший кофе, расчесать патлы, которые он не смог состричь, и все же позвонить домой. Письмо, это, конечно, отлично, в духе военного времени, но с Джимом нужно поговорить. Читать между строк старик вряд ли научился, не то что Эш.

Слюна во рту вязкая, горькая, из-за нее, кажется, сам воздух горчит. В глоке полная обойма, чтобы наверняка. Смех царапает зубы, губы, рвется тихим вздохом наружу. И когда кнопочный телефон отзывается гудками, Грифф наконец прогоняет дрожь из испоганенного тела.

— Закусочная Грин Хилл. Слушаю вас, — раздается по ту сторону вселенной, где океанские волны украшают брызгами берег, наполняют залив прохладной водой.

Дженнифер наверняка по привычке накручивает провод на палец, точно вьющийся локон, и улыбается чему-то своему. И слов, которых было с полтысячи, уже нет. Есть только шелушащиеся губы да присохший к нёбу язык.

Сил уходит непомерно много, чтобы произнести:

— Привет, Джен, — при этом не запнуться и… Он закрывает динамик ладонью, прочищает горло — не хватало ей еще волноваться о том, что он простыл. С отцом надо поговорить, без этого никак. Гриффу нужно услышать, что его никто не гнал на войну, что слабак старику станет обузой, а калека тем более. Последний разговор, который превратил все запятые в точки, живет в памяти своей жизнью, и когда доктор Дженнингс объясняла ему, что в принципе со всеми этими увечьями вполне можно жить, перед глазами так и стояла последняя ссора. Калека не человек. Жаль, что трофей, кусок плоти от плоти, он не смог вернуть — так она и осталась в иракской яме Беккари*. — Дженни, пожалуйста, позови отца.

И на том берегу, где тепло и светло, где чайки соперничают за еду с альбатросами и шумно верещат что на рассвете, что при закатных тенях, поднимается радостный гомон.

— Грифф? Это правда ты? — улыбка, если бы могла, медом потекла бы в уши, теплотой укутала плечи. Но, конечно же, не может улыбка такого сделать. Только вот глупое сердце почему-то замирает. — Боже, Грифф! Когда ты вернулся? Мы думали, что…

— Джен, мне нужен отец, — настойчиво повторяет он, зажимает телефон между коленей, нагибается к аппарату, будто из-за этого и правда дадут то, что так нужно. — Джим дома?

Секунды, как иглы, впиваются в кожу, пролазят к мышцам, ползут к костям. Дженни наверняка отводит от лица трубку, облокачивается на стойку, пока бриз влетает в распахнутое окно вместе с ароматом перепревших листьев и ласкает ее волосы. Дженни точно знаками манит Эша из любимого уголка закусочной, оттуда, близ часов.

— Эш, да не упрямься ты, а! — со смехом говорит она. — Эш, Гриффин звонит, беги скорее!

Костяшки невыносимо зудят, так сильно, будто это никогда не прекратится и съест его, проглотит за один присест.

— Джен, мне нужен не Эш. Отец. Мне нужен отец, — повторяет он и осекается, когда слышит приглушенный всхлип, и с той стороны, где всегда солнце, доносятся звуки быстрых шагов. Деревяшка близ стойки телефона все также мерзко скрипит.

— Эш! — Джен возвращает трубку, шумно выдыхает, будто это ее вина. Грифф плотно закрывает глаза, и под веками выплясывают звезды. — Ну вот и что ты уже ляпнул? — наседает она на него, хотя в голосе скорее слышится усталость. Старый клен скрипит за окном, серые тучи норовят сожрать солнце. — Грифф, ты когда приедешь?

Простой как палка вопрос заставляет ощутить свою гниль в полной мере.

— Смотря в каком виде, Дженни, — со смешком выдает он.

Обезболивающее было бы весьма кстати, но для этого нужно подняться и подойти к умывальнику рядом с зеркалом. А ему и так хватило впечатлений.

— В смысле? — не унимается Дженнифер, и только тишина позволяет остудить ее запал. — Эй, Грифф, ты еще там? Ты когда домой? — она слышит его вдох, улыбается наверняка также светло, как и всегда. — Грифф, пожалуйста, приезжай.

Почему-то это «пожалуйста» слишком сильно отдает болью, примерно как и его просьба-молитва, когда…

— Что произошло? — он качает головой из стороны в сторону и заставляет себя выговорить вопрос почти по слогам.

Губа кровит, медный привкус расползается по рту.

— Ты нам очень нужен, Грифф, — шепчет она в трубку. — А Эшу и подавно.

Сердце будто спотыкается от ее слов, трепещет. Нервное напряжение последних дней падает с плеч. В лучах сонного солнца блестит дуло глока.

Прочь, прогнившие мысли, прочь! У вас еще будет время до самого рассвета.

Там, в месте, где никогда не бывает холодных дождей, как здесь, в Вашингтоне, — свинцовые тучи начали крестовый поход против последнего солнечного дня, — где пшеница на ветру сродни золотому морю, там не должно быть плохо. Там рай. Во всяком случае, раньше именно эта мысль заставляла держаться.

— Джен, что Эш натворил? — усмехается он в трубку и замирает в неловком молчании.

— Лучше поговорим, когда приедешь, — в ее голосе не то чтобы сомнение, но от радости не остается и следа.

— Джен, что с моим братом?

Гудки долго, слишком долго звенят, будто капли ливня по подоконнику, бьются в голове, словно стучит большое сердце.

— Грифф, тут случилась беда, — и едва слышно: — ты ему очень нужен.

Грифф долго сидит у стены, прокручивает снова и снова разговоры, которые закончились слишком давно.

Один звонок, капелька везения — и все закончилось бы навсегда. Но, конечно же, разве могла ему удача улыбнуться?

Металл холодит горячую руку.

Чертовски хочется курить, но подлая зажигалка не желает делиться огнем, за что летит к батарее пустых и не очень бутылок.

Письмо придет послезавтра утром в худшем случае.

Молния прочерчивает небеса, режет их без сожалений, примерно как и он свои пальцы, когда лезет по недопитый и недобитый Джек Дэниэлс.

— Эш перестал говорить.

В горле першит. Под кожей вдоль хребта бегут мурашки, тянутся к обрубку левой руки.

Его болтливый, озорной маленький братец.

Грифф ведь помнит: Джиму не нужен сын-калека.

Глок разряжен, затворная задержка снята, контрольный спуск в безопасном направлении.

Грифф, как никто другой, понимает: он должен Эшу помочь. А все остальное в принципе может еще немного подождать.

Комментарий к Игра 1. Войнушки

Яма Беккари — биотермическая яма для обезвреживания трупов и органических отходов.

========== Игра 2. Прятки ==========

2.

Глаза не открываются. Гриффу удается совершить этот героический подвиг близ Балтимора, когда мужчина, который сидит через проход от него, громко всхрапывает и что-то нецензурное бубнит во сне. Зависть, если бы на нее остались силы, наверняка подняла бы голову, посмотрела осуждающе на всех, у кого в крови не копошатся кошмары, и сдавила сердце. В такие моменты ему кажется, что пустившая корни усталость — не так уж плохо, нет лишних энергозатрат.

Из-под капюшона, натянутого по самый нос, видны мелькающие пятна обочины. Блеклая зелень перемежается с первым золотом и оранжевыми кляксами. Грейхаунд* не спешит, точно наслаждается осенью, ну или механические отцовские часы на правом запястье с новым эластичным браслетом нагло ему врут и замедляют ход стрелок.

Грифф потягивается, меняет положение ног и хрустит шеей: что-то слишком часто она стала затекать в последнее время, похоже, даже этому обезображенному телу нужны физические нагрузки. Пустой рукав спокойно лежит в кармане, как он и засунул его пару часов назад. Приветливый водитель Мартин — бейдж сильно выделялся на растянутом почему-то рождественском свитере, — заметил увечье и не постеснялся задать вопрос. И впервые от гражданского набившее оскомину за последние месяцы «Спасибо за службу» прозвучало почти приятно, особенно когда Мартин добавил, что контракт сына еще не истек.

И уткнуться бы лбом в подголовник кресла напротив, сделать глубокий вдох, закрыть глаза, прогнать то, что тугим узлом завязалось в голове, но… Все это, вся эта мирная жизнь вокруг кажется зыбкой, совершенно нереальной, сродни детской мечте о счастливом будущем, в котором есть любящая семья, смех и тепло.

На вокзале он умывается в туалете и не игнорирует зеркало. В дорожной сумке на самом дне дожидается своего часа глок. Грифф знает, что загоняет себя в капкан, вполне понимает, почему станет обузой, и как же от этого гадко. Чертова минералка не открывается, что ты с ней ни делай.

— Тяжелый день? — Мартин зажимает зубами сигарету в уголке рта, справляется с непокорной крышкой, возвращает ему бутылку.

— Скорее год, — газ бьет в нос, и он морщится, пока Мартин снова проливает на несчастный свитер с оленями растворимый кофе.

— Жена точно прибьет: все за рейс изгадил, — Мартин смущенно выдыхает, трет пятно красной манжетой, а после улыбается во весь рот, скалит желтые от табака зубы. И Грифф правда хотел бы ощутить радость от предстоящего возвращения, как этот человек, но в нем нет ничего, кроме горечи. — Сынок, твоя жизнь наладится, вот увидишь.

— Вы правда так считаете? — он разглядывает розовощекого толстячка Мартина, у которого все нормально, но, возможно, сын вернется таким же, как и Грифф, и едва сдерживает себя от действительно животрепещущих вопросов: — А что вы сделаете, если вашего ребенка комиссуют, как меня? Он будет вам нужен?

И судя по лицу Мартина, он не смог промолчать. Водитель что-то говорит, возможно, даже пытается достучаться, как доктор Дженнингс, но Грифф быстро заскакивает внутрь, надевает наушники и вовремя вспоминает, что на мягкое сидение не стоит забрасывать ноги.

Остаток пути Грифф пялится в окно, во все глаза разглядывает ночную трассу, будто в ней найдутся ответы. Обезболивающее хрустит на зубах точно стекло, пока тревожная мысль захватывает разум: что же такое случилось с Эшем, чтобы тот замолчал?

В Бостоне за целый час он приговаривает половину пачки сигарет, да так успешно, что во рту ощущается привкус ацетона. Совершенно нет аппетита, но спроси его месяц назад, то чизбургеры ел бы денно и нощно. Хочется закрыть глаза и перестать чувствовать боль. Но, похоже, у жизни на него другие планы. Рассвет зажигает небеса на востоке, очередной водитель сверяет его документы с билетом.

Денег вполне хватило бы на самолет, но за пару часов вряд ли удалось себя успокоить и привести в относительную норму. По крайней мере, полдня пути без сна дало свои преимущества: мысли не стрекотали, как сверчки, а ползали словно улитки, когда он пешком добрался до залива Льюис.

Океан шепчет, шумит, брызгами украшает белоснежный ровнехонький пляж, последняя зелень под деревьями играет изумрудами на солнце, за ветром стелется в поклонах к земле. Все это так же красиво, как и было чертов год до, те же слова крутятся на языке. Грифф проговаривает про себя, что он наконец вернулся домой, и все хорошо, только вот…

Впрочем, разлечься, устроить под головой сумку ему ничто не мешает, как и спрятать лицо в локтевом сгибе, и притворяться, будто соль на губах исключительно от океанского воздуха.

Бежать от себя то еще удовольствие.

Новый сотовый вибрирует в кармане, заставляет почти пожалеть, что он сообщил номер Дженнифер.

«Будет непросто, но нужно долезть до дома, зализать свои раны и попробовать дальше жить», — по идее, доктор Дженнингс действительно пыталась помочь. Только ни она, ни остальные не объяснили, как быть, если все это заранее обречено на провал.

— Да?

Наглая и бесстрашная чайка тянет за шнурок. Грифф не прогоняет ее, дает надежду, точно удача наконец расщедрилась на здоровенного червяка.

— Так ты уже здесь, Грифф? — на плите что-то жарится, Дженнифер не умеет делать одно дело за раз.

— И тебе привет, — хмыкает он, рушит чайкины надежды и подгибает ногу.

Птица с возмущенным криком взлетает ввысь.

— Ага. Давай уже чеши домой, тут твои панкейки стынут, — улыбка слышна в мягком голосе. — Все равно такое извращение никто есть не будет.

Раньше он до хрипоты спорил бы, что панкейки с яблоком и морковью — пища богов, но сейчас, кроме рвотного позыва, упоминание любимого блюда ничего не дает.

— Джим?

— Нет, не вернулся, — Дженни переворачивает панкейк и усердно скребет лопаткой по сковороде. — Эш обиделся, но тебя ждет.

— Обиделся на что? — спрашивает он, когда откашливается от пошедшей не в то горло воды. — Молчит?

— Сегодня даже более обиженно, чем всегда, — как-то устало говорит она и наверняка подхватывает трубку плечом — эти звуки с другими не спутать. — Знаешь, мы, вообще-то, все на тебя обижены. За полгода ничего не сказал, не позвонил. Твой отец думал, что…

— Успеете еще отчитать, — кривится он и смотрит на пустой рукав.

Кто знает, может, вообще не стоило возвращаться. Мертвец Джиму вроде тоже был не особо нужен. Ведь действительно: как его использовать? Для фрик-шоу вряд ли сгодится, таким каждый двадцать третий или двадцать шестой возвращается. Вот ведь сорвал джекпот.

И что-что, а заставить себя подняться и пойти к закусочной действительно оказывается занятием не из легких. Проблема отнюдь не в боязни оказаться непонятым Дженнифер или в презрении отца.

Он правда боится испугать Эша тем, чем он стал.

3.

Злость клокочет внутри, скручивает желудок.

— Эш!

Голос разносится по чаще, фонарик в шестьдесят ватт светит далеко, но хотелось бы наконец выцепить знакомую фигуру и по возможности надрать той фигуре маленькие уши.

— Эш!

Четвертый или пятый час уже пошел, не видно ни зги. Он, как идиот, бегает по окрестностям, ищет брата, пока Дженнифер заправляет в закусочной, будто важнее этого нет ничего на свете, а маленький мальчик подождет до закрытия.

Собственно, то, что так не первый раз происходит — Грифф не перестает себя корить: надо было подняться наверх, а не набрасываться на хваленые панкейки и пару часов слушать бесполезный треп Дженнифер, — он смекает почти сразу, до ее скомканных объяснений. Джен просто пожала плечами и приняла заказ от посетителей забегаловки. Точно все это в порядке вещей.

Честно говоря, он ожидал хотя бы растерянного «О!», или «Мне жаль», или, боже, разве не пора перестать придумывать сказки, — «Ничего, Грифф, я рада, что ты вернулся живым». Он правда убедил себя, будто ей не плевать, в это, черт побери, хотелось верить. А она лишь улыбнулась, поставила безвкусную еду на стол и начала пересказ последних полутора лет мытарств и несчастий ее и Джима. Об Эше, ради которого он приехал, Джен почти ничего не сказала. Лишь бросила пару фраз и нечто формальное — «Вам с Джимом надо будет серьезно поговорить». О чем и зачем, конечно же, не ответила.

А потом, когда двух или трехчасовой пересказ, рассчитанный на урожай жалости, утомил его окончательно, — ах ты ж Господи, машинку пришлось поменять, фундамент переделать, горе-беда, наплыв клиентов спал, кошмар-кошмар, — Грифф поднялся на второй этаж, куда запроторили Эша из их домика на холме. И каково же было его удивление, когда кровать оказалась идеально застеленной, а окно открытым.

Домик, к слову, тоже оказался совершенно пустым, заполненными пылью, всяким хламом и пауками.

— Эш, прекращай! Мне уже в печенках твоя игра в прятки!

Прочесывать лес в одиночку — вообще отличная идея, из арсенала лучших. Но что ж, черт подери, делать, раз полицию вряд ли убедишь помочь: по словам Джен, за месяц уже третий случай, а еще только середина октября. «Сам найдется. Штрафа не хватало».

Дождевые тучи, похоже, следили за ним от Вашингтона. Первые капли бьют по носу, щекам, и Грифф искренне рад, что накинул на себя отцовскую ветровку, которую схватил у дверей.

Эш перестал говорить. Эш подрался в школе, выбил однокласснику молочный зуб, за что получил отстранение на три недели и обязательные посещения психолога. Эш часто исчезает из дому и возвращается под утро измотанный и уставший. И при этом мальчишке всего лишь семь лет.

Чудовищное попустительство как со стороны отца с недо-мачехой, так и соцслужб. Неудивительно, но от этого не менее мерзко.

— Эш, пожалуйста, — в любимом месте, том самом, из-за которого Эш пару лет назад заимел кукубитафобию — Грифф до колик смеялся, когда нашел в википедии нужный термин, — тоже братца не оказалось. — Я правда устал.

Любой ребенок просто избегал бы страшных воспоминаний, обходил стороной места, где случилось что-то нехорошее. Но Эш и в этом был особенным: после злосчастного Хэллоуна рано утром пробрался в его комнату, разбудил ни свет ни заря и заставил пойти посмотреть, что так сильно напугало, потому как ночью совершенно не поверил его объяснениям.

Храбрый, до безумия упертый мальчик, которому не только уши открутит Грифф, когда найдет. Как минимум, подзатыльник пропишет хотя бы за то, что тот выперся в дождь без плаща.

Чащоба заканчивается. В телефонном режиме родственники одноклассников, включая мать потерявшего зуб Билли, сказали, что Эша не видели. В списке возможных мест в пределах города остается только одно. Впрочем, Грифф не особо надеется на удачу, когда идет к дому тренера Уилсона.

Холодные, наполненные запахом водорослей дождинки громко стучат по капюшону. Нет, до свиста пуль им очень далеко, но от этого не менее жутко. Пальцы впиваются в корпус фонарика, гнут тонкий алюминий, и упрямства уходит непомерно много, чтобы прекратить давление.

Эш оборачивается будто в замедленной съемке, когда свет выхватывает худое тельце на желтой дорожке напротив уилсоновского окна.

— Эш, боже, как же ты меня напугал, — он подходит ближе. И братец смотрит на него огромными перепуганными глазами. Лицо кривится, дергаются уголки губ. Грифф переводит свет фонаря на промокшие насквозь красные кеды, а Эш весь поджимается и делает шаг назад. — Хэй, это всего лишь я, мелкий, — и он все-таки сбрасывает капюшон. — Я вернулся.

Ужаса в глазах Эша нет, что не может не радовать. Собственно, как и брезгливости с жалостью. Братец со свистом втягивает воздух, а когда Грифф раскрывает объятия, долго ждать Эша не приходится.

Тонкие руки обхватывают за талию, крохотное тельце дрожит так сильно, словно бьется в лихорадке. Грифф зарывается в по-девчачьи длинные волосы, гладит Эша по голове, прижимает к себе. И Эш плачет. Его Эш плачет и стыдливо прячет лицо в слишком большую для него белую футболку, — кто-то не только Гриффу вбил в голову мысль, что для мальчиков слезы непозволительная роскошь. Хотел бы Грифф посмотреть на Джима, когда вокруг валяются распотрошенные тела друзей. Хотел бы на много чего посмотреть, на реакции, достойные «настоящего мужчины», и показать последствия успехов воспитания. Но сейчас впервые за год стоит совершить правильный поступок:

— Уже все хорошо, Эш. Ты в безопасности, я рядом, — прижать к себе испуганного братика, и наконец всей глупой головой осознать, кого он едва не оставил наедине с целым миром.

Комментарий к Игра 2. Прятки

Грейхаунд — автобусная компания, которая обслуживает более 3800 пунктов назначения по США.

========== Игра 3. Молчанка ==========

4.

Эш обнимает его за шею и для большей уверенности скрещивает лодыжки на пояснице. Горячее дыхание и сопливый нос находятся в опасной близости от щеки, о чем Грифф не стесняется сказать, пока отряхивает от грязи мокрые кеды. Возможно, мелкий решил не обходить ручей, а пошел напрямик, другого объяснения у Гриффа просто нет. С третьей или четвертой попытки кнопки ветровки удается застегнуть, он воздает хвалу тому, кто придумал их размещать справа.

— А нечего было бросать ее где попало, — он сует кеды в карман и усмехается на растерянный взгляд Эша. Культей Грифф подхватывает братца под спину, в правой держит фонарь.

Эш смущенно утыкается в плечо и все так же отвратно молчит. Крохотное сердечко выплясывает в груди, и Грифф ощущает это нежное трепыхание, что разносит тепло по венам.

Дорога домой не занимает много времени, да и в общем-то сил. Эш посапывает у левого уха, дождь создает умиротворяющие мелодии. Беспокойство затихает, становится едва заметным, почти тупым. Соседка, миссис Перкинс, выгуливает свою овчарку и как-то недобро зыркает на них, будто они снова пробрались в ее сад, чтобы поохотиться на светлячков. Грифф ей улыбается во весь рот и, наверное, со своей бородой выглядит устрашающе. Старушка не по годам быстро сворачивает в переулок, тащит за собой заартачившуюся собаку.

— Прибыли, ваше высочество, — шепчет он и поднимается по ступенькам к крыльцу. В окнах света нет. Может, совесть Джен изволила проснуться. Из деревянной колонны торчит гвоздь, который он забил в очередном порыве доказать отцу что-то явно несущественное, и это действо после стольких лет обретает смысл: Грифф вешает туда фонарик. Эш безуспешно притворяется спящим. — Если бы ты по-настоящему крепко спал, то твои коленки не мяли мои ребра, — Грифф смеется, ведет головой и капюшон соскальзывает на спину.

Эш послушно слазит на пол в своих забавных носках с Микки Маусом, весь сжимается, точно в чем-то серьезно провинился.

Грифф стряхивает влагу с волос Эша, проводит по чуть потеплевшей спине.

— Иди в дом, я скоро приду.

Эш упрямо стоит на месте, не поднимает взгляда.

— Эш, я покурю и вернусь. А ты простынешь, если будешь здесь торчать.

Фиолетовое небо вспыхивает от серебряной полосы, — другие земли, но грозы те же. Эш становится будто еще меньше, вжимает голову в плечи, и Грифф не выдерживает — достает из-под коврика ключ, тайное место которого не меняли годами, и распахивает жалобно скрипящие двери.

— Ты знаешь, где сейчас лежат полотенца? — Эш зябко обнимает себя за плечи, кивает. — Как переоденешься и добудешь парочку, иди на кухню.

В принципе, было несложно догадаться, что с бытовыми задачами возникнут проблемы — Грифф выживал или на больничной еде, или на фаст-фуде, — но когда даже чертова плита показывает характер, он едва сдерживается от того, чтобы сдаться и подсунуть Эшу холодные панкейки.

Музыка едва слышно звучит в колонках, чайник весело бурлит на огне. Эш продолжает играть в молчанку, но хотя бы сидит в теплом свитере.

— Ешь уже, страдалец, — Грифф лохматит подсохшие волосы Эша, забрасывает и разворачивает полотенце у себя на плечах. — Съедобно. Лично проверял.

Какао-порошок как стоял на второй полке у окна, так и сейчас стоит, только пылью припал почем зря. Банка оказалась полной по самую крышку, что довольно странно: Эш всегда любил пить какао перед сном.

— Маршмеллоу я вряд ли найду, но с молоком будешь? — Эш быстро вытирает щеки, утыкается в тарелку и принимается усиленно ковырять еду. — Эй, ну ты чего? Не бойся, я не стану ругать. Что тебя мучает?

Он садится рядом, кладет руку на плечо, которое все еще почему-то сотрясает дрожь. Эш поворачивается, открывает рот, чтобы что-то сказать, но…

— Ребята, я дома! — с порога кричит Дженнифер, Эш снова горбится, соскакивает с табурета, бежит к лестнице и пропускает мимо ушей просьбу Гриффа остаться. — Ну вот. Я же говорила, он вернется. Всегда возвращается, — хмыкает она, когда Эш проносится мимо нее наверх, и ставит бумажный пакет у холодильника. — Сможешь остальное принести из машины? Там такой дождь начался! Хляби небесные разверзлись! Хоть бы Джим не…

— То есть ты шарилась по магазинам? И в полицию так и не позвонила? — Грифф крутит в руках пакет молока.

— Ну, а смысл? — Джен приторно-сладко улыбается, хлопает ресницами.

Когда-то он повелся на эту псевдо-наивность, после того как мать Эша укатила в неизвестном направлении и освободила вакантное место. Голос был за нее, если, конечно, Джим брал его желания в расчет. И, признаться, Грифф уже не раз об этом пожалел.

На тетрапаке пропавший ребенок, в этот раз слишком уж похожий на Эша. Такой же щуплый, светловолосый, улыбчивый мальчик.

— Это не наводит тебя на мысль, что надо быть внимательнее? — он поворачивает стороной с фото к Джен. — Меня здесь не было всего год, и что вы с ним сделали? Почему он боится говорить при тебе и не отвечает на мои вопросы?

— Тебе стоит об этом потолковать с Джимом, — Джен ставит продукты в холодильник, даже не считает нужным обернуться к нему.

— А у тебя языка нет? Рассказать не можешь? — он перехватывает ее руку и заставляет посмотреть в глаза.

Дженнифер долго молчит, взвешивает слова. После мягко высвобождает запястье.

— Это, Грифф, касается только вашей семьи.

5.

Все предсказуемо заканчивается криками, как, впрочем, и два года назад, когда их отношения вышли на новый уровень. Правда, тогда еще Джим считал за необходимое вклиниваться и напоминать в красках о его месте.

Сумка с грохотом опускается на пол гостевой комнаты, Грифф садится на кровать и трет горящие веки. Снова вернуться к самому старту. Ну хоть в этот раз будет больше шансов на студенческий заем.

Смех царапает горло, ползет к губам. Грифф прижимает руку к плечу и позволяет себе упасть спиной на кровать. Какая потрясающая эволюция мысли: от почти воплощенного желания закончить свои земные дни до первых несмелых мечт о будущем, в котором нужно получить профессию. Другой вопрос, конечно, кто и куда возьмет калеку с посредственным SAT-ом*?

В соседней комнате льется вода. Мелкий как влез в ванную, так и основал там поселение имени себя, и Гриффу хочется верить, что Эш наконец согреется.

Культя в ярко-розовых шрамах, волосы на предплечье подсвечивает мерцающая лампочка на потолке. Кожа чуть стянута, слегка зудит, кость противно ноет. Действие ибупрофена закончилось где-то на середине игры в прятки.

Рай на поверку оказался чем-то невнятным. Идеализация дома сыграла с ним злую шутку, а может, все из-за того, что память решила на время избавиться от дерьмовых эпизодов, о чем теперь напоминает буквально каждый гвоздь.

— Ты там себе жабры еще не вырастил? — он стучит костяшками в двери ванной. Братец, конечно же, молчит. — Ну, кто не спрятался — я не виноват.

Ручка проворачивается легко. Эш даже не запирался. В стаканчике на раковине стоит одинокая детская зубная щетка, в запотевшем зеркале, которое прочертили капли конденсата, отражается уткнувшийся носом в колени Эш.

Холодная вода стекает с языка в глотку, смывает горький привкус таблеток. Грифф трет шею и опускается рядом с ванной, прислоняется к кафелю и пробегает пальцами по мокрым волосам Эша.

— Что, чемпион, у тебя тоже был паршивый год?

Внимательные зеленые глаза вцепляются в его лицо. Да, не мешало бы побриться, с такой рожей только и говорить по душам. По-хорошему надо бы извиниться, что свалил, повелся на золотые горы, но его хватает лишь на зачерпывание пены и ее водружение вначале Эшу, а потом и себе на голову.

Ответный мокрый удар прилетает сразу же — по лицу течет пахнущая апельсином вода, заливает футболку, и лучше, чем вся музыка на свете, звучит мелодичный смех Эша.

— О, сэр, вы зря вступили в этот бой! — щурится он и идет в контрнаступление на пенный флот.

Спустя какое-то время адмирал Эш лежит у себя в каюте, завернутый в одеяло по самый нос, и, что странно, без перепонок между пальцев, пока Грифф убирает с пола океан. Подлая губка поначалу выскальзывает из нескладной руки, а после все-таки вживается в роль.

Быстро ополоснуться, вытереть покрытую буровато-розовыми пятнами ожогов кожу, переодеться, забить на культю, а эластичный бинт запихнуть в аптечку поглубже. Он не вытирает зеркало, выходит и плотно закрывает дверь.

На часах маленькая стрелка смело тычет в цифру десять. Грифф глядит на с вызовом уставившегося Эша, и у него не возникает желания спорить. Он прячет аптечку в сумку, ложится рядом и выключает прикроватную лампу.

Сердце бьется уверенно, никуда не спешит, даже когда Грифф закрывает глаза. Пару часов слышно легкое сопение слева, а после холодные любопытные пальчики крадутся по его лицу, изучают глубокие борозды шрамов, что протянулись от виска к шее, касаются колючего подбородка и губ. Грифф хмыкает и слегка прикусывает мягкие подушечки.

Эш мгновенно замирает, точно сурикат, и когда он касается живота в успокаивающем жесте, братец вскрикивает и выставляет руки вперед.

— Эй, чемпион, прости, я не хотел испугать.

Он включает лампу в два счета, тянется, чтобы обнять, и Эш начинает мелко трястись.

— Только не ты. Не ты.

— Эш, ты разговариваешь! — о, констатация факта действительно поможет. Будто бы сразу не было ясно, что в больницу Эша никто не водил. Улыбка исчезает с лица так же быстро, как и появляется. — Ну чего ты, я не причиню вреда.

У Эша свистящее дыхание, грудь ходит слишком часто вверх и вниз, словно братик пробежал милю. Эш прикусывает губу. Лицо белое как снег.

— Что бы ни случилось, я здесь. С тобой, — произносит он мягко. — Хочешь, воды принесу?

Эш качает головой, пару минут сидит недвижимо, и Гриффу кажется, что приступ панической атаки уже прошел, только братик прижимает руки к губам, будто пытается засунуть слова в рот, но они сыплются, нашли брешь:

— Он всегда начинал с живота.

Грифф шумно сглатывает ком, впивается в простынь.

— Что?

— Мне было так страшно, Грифф. И больно. А он смеялся, касался… — глаза сухие, зрачки расширены, Эш словно смотрит не на него, — и не прекращал.

Его братик, его маленький брат. Кровь пульсирует в висках, быстро бежит по венам.

— Он порвал мою рубашку, сорвал штаны, закрыл мне рот полотенцем и… — Эш вжимает голову в плечи, упирается лбом в культю. Грифф ощущает этот иссушающий жар, но не может заставить себя пошевелиться. — Я в том доме, Грифф. Я все время в том доме, — шепот становится едва различим. — Не хочу больше туда возвращаться.

— Ты кому-нибудь говорил об этом?

Эш плачет беззвучно. Так тихо, он сам вряд ли бы догадался. Сведенная судорогой рука застывает над лопатками. Две длины ладони — вот и вся спинка.

— Эш, кто?

Эш молчит, трет покрасневший нос.

— Вы обращались в полицию?

— И письмо. Твое последнее письмо.

И это словно удар под дых. Не то чтобы он не заслужил, но… Грифф зажмуривается, и желание треснуть себя по голове чем-то тяжелым достигает максимума.

— Я здесь, Эш, с тобой. Пожалуйста, забудь о том, что я написал, — Эш всматривается в его лицо, не моргает, ищет ответы. Слезы прочерчивают дорожки по бледным щекам. — Дураком был. — Ладонь сама опускается на дрожащую спину. Эш вцепляется в футболку, и от бесхитростного действия больно сжимается сердце. — Я был таким дураком, — шепчет он в макушку, просит разрешения обнять и Эш позволяет ему. Не факт, что прощает, да и это не нужно: себя он вряд ли когда-нибудь простит.

— Ты останешься теперь со мной? — Эш замирает, задерживает дыхание.

Грифф чувствует, как напрягаются худенькие плечи.

— Обещаю, — он мягко прикасается губами к виску и аккуратно расправляет смятое одеяло.

Осунувшееся лицо, пустота во взгляде, нежелание говорить, дрожь от малейших прикосновений, частые побеги из дома. Все слишком очевидно, просто открой глаза. Грифф впивается зубами в ладонь, чтобы не заорать: Эша будить нельзя, истощение точно сочится из каждой поры.

Во сне Эш видит что-то нехорошее, но стоит провести по нахмуренному лбу, — и сон становится спокойным. Грифф так и лежит до самого рассвета, вглядывается в потолок и пытается унять подобравшееся ко рту сердце.

Он обязан найти того ублюдка, который окончательно доломал детство его брата. Остальных идиотов Грифф знает по именам.

Комментарий к Игра 3. Молчанка

SAT — Scholastic Aptitude Test — стандартизованный тест для приема в высшие учебные заведения в США.

========== Игра 4. Бейсбол ==========

6.

Солнце щекочет ресницы, пробирается под веки. Он втягивает пряный осенний воздух, громко чихает и открывает глаза.

— Будь здоров, — раздается от окна.

Грифф промаргивается и замечает на подоконнике братца.

Одеяло аккуратно подоткнуто со всех сторон, Эш расстарался, даже не хочется ломать такую красоту. Эш вообще молодец, он вряд ли бы так смог. И это отнюдь не о проявлении заботы. Сам он вряд ли бы что кому сказал, так и молчал до скончания веков.

В черепушке мелькают мысли, они роятся, словно дикие осы, жалят несчастный мозг. Грифф физически ощущает, как пухнет голова от их укусов.

— Куда уж больше, — хмыкает он и поднимается.

Спина затекла от длительного лежания в одном положении, мстит прострелами в руку. Все-таки не стоило пренебрегать эластичным бинтом.

— Дженнифер нет, она к матери поехала, — равнодушно выдает Эш. Толстый свитер Эш натянул поверх пижамной курточки, только вот о носках забыл: наверняка стопы ледяные. — В закусочной сегодня выходной.

Птицы верещат свои песни, чистят перышки, красуются друг перед другом, прямо как люди. Яблоня под окном иссушила листву, создала для них коричневые ореолы на зеленых пластинах, спрятала среди ветвей последние сморщенные плоды.

— Если я подамся в бандиты, то мне легче всего будет выбрать прозвище, — он расчесывает пятерней волосы. — Эш, ты понял? — тот картинно закатывает глаза и отворачивается, но заметно веселее качает ногой. — Ну скажи. Я же вижу, тебе хочется.

— Дурак ты, Грифф.

— Зависть — это страшный грех, Эш, — наигранно обиженно выдает он и тянется к уху братца, чтобы щелкнуть по мочке. — Зато я придумал себе классный костюм на Хэллоуин.

Эш меряет его взглядом, особо задерживается на дыре в футболке у правого плеча, смешливо фыркает.

— Да, с тебя выйдет неплохой капитан Крюк.

И начать нужный разговор вместо привычной беззаботной болтовни оказывается труднее, чем он себе представлял.

— Эш, насчет вчерашнего или сегодняшнего…

— Я все выдумал, — быстро останавливает его Эш и опускает ноги на деревянный пол. Смотрит упрямо, с непреодолимой решимостью.

— Мне так не кажется, — говорит он и пробегается по растрепанным волосам.

Эш от новой попытки уворачивается, хмурится.

— Я хотел, чтобы ты остался — я выдумал историю и заставил тебя в нее поверить. Я — патологичный лжец.

— Может, патологический?

— Может, — он низко наклоняет голову, почти касается подбородком межключичной впадины.

Щеки вспыхивают, несмотря на всю серьезность лица.

Грифф хмыкает, опускается перед упрямцем в четыре с четвертью фута на колени, мягко сжимает плечо. И выдает худшее из своих предположений, лишь бы убедиться, что он неправ:

— Тебе никто не поверил?

Две капельки на паркете становятся самым громким ответом за всю его жизнь.

— Потому ты и молчал.

Злые глаза пронзают своей зеленью, прибивают к месту.

— А меня не было, чтобы тебя защитить.

Эш вырывается, бьет его кулаками по груди, но точно в треть силы или того меньше. И он позволяет Эшу, как знает, что разрешит все на свете, если тот попросит, или скажет, в чем нуждается.

— Отпусти.

— Кто это сделал? Что у него на тебя, раз приходится возвращаться?

Эш вздрагивает, словно от удара. Замирает, руки висят точно плети.

— Отпусти.

— Я разберусь с ним, — говорит он уверенно и спокойно, берет Эша за подбородок. — Заставлю за все заплатить.

Эш нервно вздрагивает, отводит его руку и смеется. Смеется так жутко, с надрывом, что мурашки бегут по спине.

— Папа тоже хотел, чтобы он заплатил. И он платил, понимаешь? Давал мне деньги каждый раз, — голос идет на спад вместе с наигранной веселостью. — А тебя заберут. У меня никого не останется, Грифф. Совсем никого, — шепот въедается в уши, будоражит кипящую кровь.

— Но разве можно все так оставлять?

К дому подъезжает красный пикап. Судя по звукам, этой рухляди давно пора отправиться на свалку. Джим правда выбрал машину себе под стать.

Эш касается культи, ведет к плечу, и он прилагает все усилия, чтобы не дернуться.

— Было очень больно? — Эшу не стоит говорить о раздробленных костях и висящем на лоскуте кожи предплечье из-за взырва древней, как дерьмо мамонта, противопехотной мины. От этого воспоминания его самого тянет блевать. — Со временем стало легче?

— Я понимаю, к чему ты клонишь. Но в моем случае никто, кроме меня, не был виноват, — Грифф прижимается лбом ко лбу Эша, кладет ладонь на затылок. — Я потерял бдительность.

— Но ведь стало? — упрямо повторяет Эш.

Голос звенит, и он ничего не может с собой поделать — прижимает Эша к себе, пока по крыльцу раздаются тяжелые шаги: фундамент-то Джим укрепил, но на замену рассохшихся досок денег как всегда не хватило.

— Станет, Эш, конечно, станет, — говорит он и сам не знает, поможет ли им время.

7.

— И ты называешь себя отцом?

— Ты слабак, ты сдался. По какому праву ты мне сейчас читаешь морали?

— Если бы я сдался, здесь живым ты меня вряд ли увидел, — выплевывает он и разворачивается, чтобы уйти.

Эш сидит на качели и смотрит куда угодно, но не на окно. Джим всегда любил театр: дополнительные зрители не помешают, даже если они на галерке.

— Я прочитал твое письмо.

— Неужели удосужился?

Джим подскакивает к нему с небывалой прытью, как на старика, хватает за воротник рубашки, а он даже бровью не ведет, лишь горечь царапает ребра.

— Ну давай, ударь. Тебе же не впервой распускать руки. Защитить своих детей не в силах, а бить — так влегкую, — губы тянутся в улыбке.

Но Джим будто не слышит, ну или делает вид.

— Я бросил все и поехал в госпиталь Уолтера Рида*, когдаиз Ирака позвонил твой сержант Гленрид. Он считал, что ты давно дома. Гриффин, почему ты запретил всем говорить о том, что жив?

Черт, Макс, зачем?.. Но даже ругаться не особо хочется: в конце концов, с волей того, кто спас твою никчемную жизнь, стоит считаться.

А все-таки интересный получается расклад. Перед ним образцовый отец, который извелся до подергивающегося века, в то время как он, подлец, продолжал жить и травить всю семью неизвестностью.

— Память совсем подводит, старик? — он убирает разом ослабившие хватку руки Джима. — Сам же сказал, что тебе калека не нужен, а трус и подавно. Смысл сотрясать воздух, если дома меня не примут каким я стал?

Джим, которому всегда на все хватало слов и без своих пяти центов обойтись не мог, вдруг молчит. О, Господь, святой, великий, зовите капеллана или пастора, видать, тут человек помирает.

— Ты из-за?..

— Не ставь себя в центр вселенной. У меня было достаточно причин.

Грифф закрывает глаза, трет шею, качает головой.

Джим разом сходит с лица и идет за барную стойку. Грифф с любопытством наблюдает за действом, пристраивается на высокий стул.

— «Было»?

Джим ведь вроде не умел читать между строк. Неужели наконец научился?

Два стакана, кубики льда, виски на три пальца. На часах еще нет полудня, но куда уже падать ниже. Грифф оглядывается по сторонам и замечает на верхней полке первую собранную модель, Грумман А-6 «Интрудер», такого красавца в боевой модификации использовали во времена Вьетнамской войны. Удивительная штука судьба: именно эта пташка носила их по Ираку.

— Было, — говорит он и крутит стакан на столешнице, за что определенно выгреб бы пару лет назад. Джим не ведется на провокацию, даже не морщится, как поступал всегда, когда замечал что-то не по душе. — Сейчас есть дела поважнее.

И прозвучало бы это сраное «прости» или хоть нечто отдаленно похожее на раскаяние, сожаление, осознание, что Джим не всегда прав, слова не нерушимы, как и приказы, возможно, Гриффу стало бы легче. Но это не точно.

Эш отталкивается от земли и набирает высоту. Когда-то он сам слишком сильно разогнался и подлое дерево вместе с гравитацией поквитались с ним за неосторожность: ветка со скрипом треснула, и земля почему-то оказалась совсем не мягкой. Эш тогда сразу же поспешил к нему, здоровенному девятнадцатилетнему лбу, пока он ржал, будто последняя сволочь, и боялся встать, потому как думал, что копчик вместе с позвоночником осыплется в штаны.

— За твое возвращение? — отец поднимает стакан.

Может, на стариковском языке это и означает «извини».

Но самое противное — Грифф в курсе, что именно он любимчик Джима. А раз к нему такое паршивое отношение, то чего ждать Эшу?

Холод ползет по пальцам к центру ладони, к запястью, к застегнутой Эшем манжете — искусный фокус с застегиванием зубами едва не провалился: нитка вылезла из пуговицы.

— Делу нужно дать ход, — говорит он, ставит стакан и вцепляется в столешницу. Серые глаза смотрят на него со всей строгостью, будто Грифф прямо сейчас разбил в дребезги мамину фарфоровую вазу, самую большую драгоценность семьи. — Ты это понимаешь не хуже меня. Эш назвал тебе имя?

— Неужели ты думаешь, что я не пытался?

— «Пытаться сделать» и «сделать» — две большие разницы, припоминаешь, отец? — усмехается он и смотрит, как солнечные лучи ласкают виски в стакане.

Пить хочется, даже не пить, а напиться вдрызг, чтобы забыть обо всем. Но так будет нечестно: Эшу ведь нельзя.

Губы гнутся в кривой усмешке на чисто выбритом лице — перекошенная и иссеченная шрамами морда отражается в стекле склянок на полке с крепким алкоголем. Хоть какие-то аспекты тупой взрослой жизни Эшу еще не открыты.

Пуговица под горлом впивается в шею. Подумать только, он вырядился, как образцовый сын в рубашку и форменные штаны; вся эта красота, конечно, слегка примялась и не отвиселась после поездки, но что поделать: искать в кратчайшие сроки утюг было выше его сил.

— Думаешь, я совсем ничего не сделал? — отец осушает стакан, с грохотом ставит на столешницу. — Он пришел домой в разодранной одежде и с синяками. Я сразу понял, что произошло.

— Полиция?

Джим достает портсигар, который они с Эшем вскладчину — конечно, без доллара Эша ничего не получилось бы, — подарили на день отца пару лет назад, крутит в руках сигарету, мнет фильтр.

— Я притащил туда этого козла. Не надо так удивленно смотреть, Гриффин. Не знаю, чего ты себе навоображал, но Эш — мой сын, — Грифф вовремя закусывает губу, чтобы не ляпнуть чего-нибудь. Отец снова наполняет стакан, опускает плечи, примерно как на похоронах матери. — И знаешь, что детектив Ричардсон сказал? «Вы уверены, что это был он?» Грифф, они даже предположили, будто Эш его соблазнил.

А вот теперь и вправду выпить будет не лишним.

— Они там окончательно ебнулись? — Эшу ведь всего семь лет. Семь! О каком соблазнении речь? — Это был кто-то из заезжих? Или из их участка?

Отец опускается на стул напротив, облизывает губы.

— Да не молчи ты, старик!

— Эш слушал наш разговор с широко открытыми глазами. А я ничего не мог сделать. У меня не было доказательств, только сын в шоковом состоянии и мерзко лыбящийся тренер Уилсон.

И если бы Грифф не знал, не видел Эша, то, положа руку на сердце, скопировал бы ричардсоновский вопрос.

Тренер Уилсон. Блядь, он же сам отвел брата к этому скоту!

Вдох-выдох. Лед плавится в янтаре напитка. Грифф выстукивает нервную дробь по столешнице: Эш ведь говорил о том доме, а он точно так же, как и остальные, не услышал.

— Освидетельствование?..

Отец смотрит невидящим взглядом на дрожащие руки. Те не дрожали, даже когда хоронили его мать.

— Эш был сильно испуган, я не стал настаивать. А потом…

Отец делает первую затяжку, шумно выдыхает. Огонек на конце сигареты медленно поедает тонкую бумагу.

— Эш снова пошел к Уилсону, я понял. — Грифф трет пульсирующий висок. — Потом Эш потерял голос, а ты принял версию копов, правильно?

— Кто тебе это сказал? — на заросших скулах ходят желваки.

— Джим, он может говорить. Только его надо слушать, а не выбирать удобные стороны.

У Уилсона точно что-то есть на Эша. Что-то, из-за чего Эш продолжает возвращаться. Потому Эш и торчал под тем окном. Боже, неужели вчера снова?..

Грифф залпом осушает стакан.

— И еще, Джим. Это ты навязал Эшу мысль об оплате? — судя по быстро отведенному взгляду и скривившейся морде, подобный разговор действительно был. Да чтоб тебя черти сожрали, папа. — Знаешь, последние несколько часов я задаюсь вопросом: кто больше дерьма привнес в его жизнь? Похоже, от Уилсона ты не сильно далеко ушел.

«Как и я сам», — Грифф оставляет неозвученным. Но куда бежать от правды в своей голове?

Подозрение, что что-то пошло не так, шкалит, когда на качелях, во внутреннем дворе и их доме на холме Эш не обнаруживается.

Страх ныряет под кожу, ползет в мышцы: Грифф стоит на пороге гостевой комнаты и видит вывернутую дорожную сумку, в которой глока больше нет.

Комментарий к Игра 4. Бейсбол

Госпиталь Уолтера Рида — главный армейский госпиталь США до 2011 года.

========== Игра 5. Песчаные замки ==========

8.

Пикап заводится с третьей попытки, когда Грифф уже готов плюнуть на все и снова бежать через лес к пригорку. Отец выжимает сцепление, поддает газу и красное полуразваленное чудовище выруливает с грунтовки на дорогу.

Револьвер зажат между бедер, три патрона .357 Magnum греются в ладони, Грифф никак не может себя заставить зарядить барабан. Отец поглядывает на него в зеркало, но молчит, сводит брови на переносице.

Мысль о том, что Эш вряд ли справится с затвором, ничуть не успокаивает: глок заряжен, и не приведи Господь окажется не в тех руках. Если уже не оказался. Много ли усилий надо, чтобы обезоружить семилетнего ребенка?

В голове эхом разносятся слова отца, что это началось через пару дней после дня рождения Эша. И, блядь, тогда он уже мог подняться с кровати, ходить, но не отправил гребаной открытки младшему брату, который так сильно его ждал.

— Перестань себя жрать, — неужели его мысли настолько громко скрипят? — ты не мог этого предвидеть.

Ага, как же. Грифф кивает, защелкивает дверцу барабана.

— Но это меня никак не освобождает от ответственности, Джим, — хмыкает он.

Не страх сворачивается в пружину в животе, а отвратительная смесь злости на себя и ублюдка Уилсона, на отца, Джен и целый мир. Его рай оказался похлеще ада. И все то, в чем оставалось тепло, разрушается точно замок из песка.

Птицы поют в подлесье, перистые облака затянули яркие небеса, Генри Хэмптон, учитель математики в младших классах, красит в белый ровнехонький забор, ступает по аккуратному газону, на котором нет и малейшего следа осени. Ото всей этой идеальности содержимое желудка подбирается к горлу.

Неприметный домик на возвышении, окруженный лесом, велосипедная дорожка и добротная грунтовка. Двор, где не одно поколение детишек Кейп-Кода отрабатывало первые фастболы и слайдеры под руководством строгого, но справедливого Картера Уилсона, ветерана афганской войны. Наверняка эта скотина не одному Эшу причинила боль. Сколько же их, молчащих о преступлении, сломанных детей?

Как только Грифф обнаружил пропажу, он сразу же пришел к отцу. И тот не стал ждать помощи: взял ключи, вытащил из сейфа пистолет с остатком патронов и пошел заводить пикап.

Вонь стоит страшная, будто какую-то гниль добротно полили аммиаком. Вчера под дождем этот запах был почти неощутим.

— Я в дом, а ты давай с заднего двора, — он прячет пистолет под ремень и обтягивает футболку.

— Думаешь, он тебя вспомнит и радостно откроет дверь? — отец скептически поднимает бровь.

— А ты считаешь, он тебя успел забыть? — отвечает Грифф на любезность, но все-таки соглашается с изменениями в плане. Он наступает на горло гордости и какому-то мерзкому чувству, подозрительно похожему на благодарность, и выдавливает из себя: — Будь осторожен, старик.

— И ты, сынок, — и мимолетная улыбка на мгновение возвращает отца, какого Грифф знал в детстве, с кого брал пример.

Обойти дом, перемахнуть через калитку, оглядеться — ближе к фруктовым деревьям горит костер, дым от которого они видели еще на подъезде к пригорку. Источник тяжелого запаха находится почти сразу, неподалеку от глубокой ямы и замершего с лопатой в руках тренера Уилсона.

По спине бегут мурашки. Грифф достает револьвер и взводит курок: это не оптическая иллюзия. Из ямы под неестественным углом торчит детская рука.

9.

Есть лишь звенящая пустота и мерцающие звезды. Он держит глаза открытыми, хотя силы тают, утекают сквозь пальцы. Будто и не было расстояния в семь тысяч миль, оглянись — и повсюду пески, жаркое солнце, перекошенное от ужаса лицо Макса и фрагменты тел друзей.

На столе разрывается сотовый, в ушах трещат обрывки фраз и чья-то витиеватая ругань.

И по-хорошему Грифф должен быть в камере, где таким, как он, и место, если бы работали не только законы, но и люди хоть иногда выполняли свои обязанности должным образом. Грифф сидит у стола детектива Ричардсона, перед ним — растворимый кофе со сливками, который сильно отдает металлом, и даже, черт возьми, печенье с шоколадной крошкой.

Он моргает медленно, успокоительное наконец подействовало. Парамедик, который принял его отказ от госпитализации, маячит неподалеку с похожим кофейным стаканчиком, бросает на него осторожные взгляды, будто он снова схватит лопату и примется крушить все на своем пути.

И видеть бы мерцающие звезды, благословенную темноту, на худой конец и обожженная форма на фоне желтого песка подошла бы. Но он видит тоненькую детскую ручку из ямы и мешки с известью настолько близко, что их можно коснуться, если протянуть ладонь.

Отец разговаривает на повышенных тонах с капитаном, на столе в пластиковом пакете все так же трезвонит его сотовый. Грифф растирает пульсирующее колено. Руки не в наручниках. А как их сковать, если он где-то потерял половину?

Смех душит, давит на грудь.

Все патроны Грифф выпустил в бросившегося на него Уилсона без сожаления. А когда раздались холостые щелчки, он схватил лопату и не останавливался вплоть до того, как отец сбил его с ног и прижал к земле.

Грифф не знает, жив ли Уилсон, сколько расчлененных детских тел извлекли с заднего двора и подвала, но искренне раскаивается, что не сделал этого раньше. Гораздо раньше, чем эта тварь коснулась Эша.

Сердце не бьется как обезумевшее, оставило в покое ребра. Странно, что кровь курсирует по венам после всего. Странно, что он, чертов калека, убийца, ублюдок, который принес боль семье и брату в частности, жив, а Эш…

— Эш, — имя слетает с губ так легко, хотя последние полтора часа язык совершенно не ворочался. — Эш? — снова говорит он, пытается подняться, но проклятые ноги подводят, и Грифф едва не падает.

— Мистер Калленриз, пожалуйста, сядьте, — советует Ричардсон, на морде вовсю цветет вина.

И хотелось бы спросить по всей строгости с этих раздолбаев, способных только хрустеть печеньем да кофе хлебать на рабочих местах, а не заниматься поиском серийных убийц. Хотелось бы знать, где они были, когда буквально в миле от главного участка творилось подобное. Но толку-то теперь? Разве тех детей вернешь к жизни? Разве Эш…

А что горше всего — сделать он правда больше ничего не может. Как никогда не обнимет брата, которому пел колыбельные, сочинял сказки про русалок и которого так чудовищно подвел.

Кровь на запястье засохла, не оттирается, сколько ни пытайся. Пальцы в чернилах, отпечатки сняли для дактилоскопической экспертизы. Показания собрали со слов отца, его версия точно такая же. Грифф заставляет себя прочитать безумно длинную страницу и подписывает протокол.

Дрожь роится в костях, даже тех, которых теперь нет: фантомные отзвуки терзают тело, их больше не удается игнорировать. Сотовый жужжит, не останавливается.

Отец настаивает на превышении самообороны, и это совершенно другая статья. Конечно, кто хочет потерять двоих сыновей за один день? Грифф-то помнит: первый выстрел ушел в молоко, второй в плечо вместо головы, но с третьим он не промахнулся. Как и с остальными ударами.

Он ловит взгляды, полные отвращения и жалости, и даже не знает, от чего больше противно.

Удача поманила за собой и исчезла в неизвестных землях. А Грифф уже напридумывал себе с две сотни фантазий, в которых они с Эшем чинят дом на холме, выпроваживают оттуда пауков и мастерски разбираются с ненужным барахлом. Или еще лучше, — берут самое необходимое и уезжают с проклятого богом и людьми Кейп-Кода так далеко, чтобы только ветер и солнце могли их найти.

— Гриффин, вставай. Гриффин, нам нужно на опознание.

И лучше бы он сидел за решеткой, лучше бы сдох в Ираке, чем пришлось опознавать в обезображенном теле своего младшего брата.

Ему хочется сказать «нет», или «не пойду», или, боже, что угодно, правда отец выглядит так же паршиво, как и он, да и держится исключительно на ослином упрямстве. Хотя до этого, примерно час назад, папа упорно доказывал всем желающим и не желающим слушать, будто верхнее тело из ямы не могло быть Эшем. И Грифф все отдал бы за это, но не с кем торговаться.

Песчаные замки разрушены, это конец игры.

Когда-то, слишком давно, может, когда ему было примерно столько, сколько Эшу сейчас, он нашел сбитого голубя на обочине, который как раз собирался отправиться в свой птичий рай. А воронье кругами летало, дергало за перья и крылья, желало урвать себе лакомый кусок. И Грифф честно пытался помочь пернатому: бегал вокруг, кричал на наглых птиц, мешал им добить сородича, но и боялся коснуться несчастного — он не хотел причинять голубю большей боли, чем тому пришлось пережить. Ну или, если совсем откровенно, — он боялся, что тот умрет у него на руках. А потом Грифф ушел, может, мама позвала или еще чего. Он отошел всего-то на полчаса, но за это время на асфальте остались только пару алых пятен и прилипший пух. И исчезла птица.

Ему бы тоже исчезнуть. Он ведь просил о небольшой отсрочке, а не о долгой жизни.

Полицейская машина едет по набережной. Высокие волны бросают на песок белую пену с водорослями. Детектив Ричардсон, вопреки протоколу, протягивает отцу его сотовый.

— Ваша жена звонила, уже пятнадцать пропущенных.

Отец крутит сотовый в руках, сутулится. Отец тоже не знает, что сказать. Грифф не выдерживает: забирает телефон, закрывает глаза и жмет кнопку вызова.

Джен поднимает трубку сразу же и обрушивает на него ненужный ворох слов. Что-то об Уилсоне, новостях и испуганных клиентах. Она лепечет и лепечет, конца-края не видно ее пустой болтовне, хотя вряд ли проходит больше трех минут.

Грифф смотрит на отца, скрывшего лицо в ладонях, на Ричардсона, который пытается казаться учтивым и не отрывает глаз от дороги, набирает воздух в легкие и говорит то, что нужно было ей сообщить пару часов назад, когда сомнений не осталось:

— Дженнифер, Эш мертв.

— Не поняла. Что?

Горло сжимается, и выдавливание из себя этих слов сродни вырыванию куска собственной плоти из еще живого тела. Ему есть с чем сравнить.

— Уилсон убил Эша, Джен. Эша больше нет.

На той стороне играет музыка, что-то легкое и совершенно бессмысленное. И Гриффу плевать, моргает ли Джен часто-часто, как бывало раньше, когда она чего-то не понимала, или просто ошеломлена новостью. Он всем сердцем хочет, чтобы проклятый день закончился. Ну или оказался сном.

— Но Грифф, это невозможно. Он сидит напротив меня.

10.

Картер Уилсон серьезно просчитался, за что и получил два пожизненных без права подачи на условно-досрочное через сорок лет: прокурорские и сенатор штата не зря вдавили педаль в пол. На суде Грифф не стал дожидаться ответа, почему тренер — удивительно, как врачи отпустили этого ублюдка на слушание, — позволил Эшу жить, дал показания в качестве свидетеля, взял брата за руку и вышел из зала.

Эш еще дергается от случайных прикосновений, но не от его. Отец периодически недовольно кривится, высказывает свое «фе» насчет того, что он будто бы балует мелкого и чрезмерно опекает. Но Грифф недавно понял: отец ревнует, а выразить свои чувства по-человечески не может, потому как голова по-прежнему забита глупыми стереотипами. Он просто пытается не обращать внимания на внезапные подарки, покупку новых книг и резко начавшийся ремонт в доме на холме.

Тренер запаниковал, потому и убил мальчишку, похожего на Эша: Уилсон видел их через окно в ту дождливую ночь.

Грифф взлохмачивает подстриженные волосы Эша, тот фыркает и расправляет черный атласный плащ, который, несмотря на табличку «Закрыто» все-таки удалось купить. Маленький модник завязывает на шее алый бант, вставляет жевательные вампирские зубы и корчит грозное лицо. Это выглядит до того забавно, что Грифф едва сдерживает улыбку. И лучше ему не смеяться: очередной смены костюма он не переживет.

Уилсон сжег почти все фотографии и видео жертв, включая компромат на Эша, вытащил развороченное тело во двор и действительно собирался закопать мальчика под вишней с другими останками пропавших без вести. Четырнадцать, дьявол, четырнадцать детей! Последней жертвой кейп-кодовской Синей бороды — Грифф так и не понял, почему журналисты дали эту кличку педофилу, — стал восьмилетний Роберт Дэйвис из Нью-Бедфорда, чье фото весь последний месяц было на пачках с молоком. Мать Бобби слишком долго прощалась с ним и Эшем, и все никак не могла остановить поток слез и благодарностей.

Эш приматывает бинтом к культе крюк из пенопласта, черным карандашом рисует залихватские усы до самых скул и прям светится, когда разглядывает его с ног до головы. А Грифф действительно рад видеть своего брата счастливым.

— Ваше сиятельство, — он снимает шляпу и низко кланяется перед лыбящимся во весь рот мелким. — Может, в честь праздника вы наконец соблаговолите сказать, куда приткнули мой мушкет? Я ради вас на страшное преступление иду: рейд по сладости в лунную ночь вместо четвертьфинала по рэгби.

Отец — тут Гриффу действительно придется растечься в благодарностях, — дал слово, что запишет игру хотя бы на кассету.

Эш драматично вздыхает, награждает высокомерным взглядом, хватает за руку и тянет к следующему дому, от которого отходят два лохматых вервольфа с корзинками в виде тыкв. Грифф молится всем известным богам, чтобы мелкий этого не заметил.

— Думаю, русалкам он нужнее, — улыбается Эш и съедает очередную сладкую челюсть. — А тебя защитить я и сам смогу. Даже от тебя.

И в этот раз Гриффу правда кажется, что все будет хорошо. Их песчаный замок все-таки выстоял.