Уроки жизни [Сергей Марксович Бичуцкий] (fb2) читать онлайн

Сергей Бичуцкий Уроки жизни

Глава 1

Мои первые воспоминания детства, как это не покажется странным, относятся к младенческому возрасту. «Такого быть не может!» – возразите вы, и имеете на это полное право, но я абсолютно уверен, что всё, о чём я помню, в действительности со мной происходило. Сразу же после рождения я заболел воспалением лёгких, и в памяти чётко сохранились два эпизода: 1. Пурга, лошадь и телега, в которой мы ехали в больницу; 2. Момент возвращения из больницы. До сих пор перед моими глазами стоит отчётливая картина, как меня привезли домой, положили на стол, и фигура возвышающегося отца, стоящего напротив, расстёгивающего портупею и снимающего шинель. Мама потом рассказывала, что мы провели с ней в больнице два месяца, и каждый раз, когда в палату входила медсестра, чтобы сделать очередной укол, я заливался истошным криком. Учитывая тот факт, что лужённая глотка у меня была от рождения, этими воплями «наслаждалась» вся больница. Мама говорила, что меня так и прозвали – «Не».

Следующая яркая картина, запечатлевшаяся в памяти – первый урок боевого мастерства, преподанный одним из старших товарищей. Не могу точно сказать, сколько мне было лет, но точно не больше шести. Мы жили тогда в военном городке в городе Славута, на Западной Украине. Было лето, и нас, детей, по обыкновению выпускали после завтрака на улицу, на вольный, так сказать, выпас, где собиралась пацанва соответствующего возраста. Чаще всего устраивались какие-то игры, но не обходилось без споров, а споры, за отсутствием аргументов и желания найти компромисс, всегда заканчивались драками. Помню, собрались мы как-то у лавки, на которой сидели старшие ребята, а поменьше, в том числе и я, окружали её со всех сторон, и один из старшаков объяснял почему-то именно мне, как надо вести себя в драке с пацаном, который явно сильнее тебя. В те годы очень популярен был фильм «Чапаев». Помните атаку каппелевцев, когда они строем под музыку маршируют на позиции красноармейцев? Её ещё называли «психической». Этим приёмом он и советовал воспользоваться, только надо было что есть дури кричать, схватить в руки какой-нибудь предмет, камень или палку, не суть важно, и, размахивая своим оружием, бежать на противника. Тут же предложил мне попробовать. Ничего из перечисленных предметов не обнаружив, я схватил валявшуюся рядом с лавкой часть нижней челюсти погибшего смертью храбрых барана, выкатил насколько было возможно глаза, поднял вверх ручонку с выгоревшей до слепящей белизны на солнце костью, вообразил, что это сабля, и, заорав что есть силы, бросился на ничего не подозревавшего более взрослого и, соответственно, более сильного мальчишку. Тактика сработала. Не ожидав такого дерзкого нападения, тот бросился наутёк. Я преследовал его метров десять, не больше. Счастье победителя переполняло меня. Я остановился, и с гордым видом стал возвращаться к скамейке. Победой наслаждался недолго. Не прошёл и двух метров, как услышал ужасающий рёв за спиной. Обернулся и увидел, как окончательно побеждённый противник, который вместо того, чтобы признать своё поражение и сдаться на милость победителя, орал куда громче моего, и, размахивая булыжником, с выпученными глазами бежал прямо на меня, горя неприкрытым желанием отомстить за поруганную честь. Наступила моя очередь удирать. В те далёкие годы я даже не подозревал, что страх может сковать чьи-то члены (глупости какие-то), поэтому дал стрекача. Но в этой погоне, по моему детскому разумению, была большая несправедливость, поскольку гонялся он за мной куда дольше, чем я за ним. Именно это больше всего обидело, и я обратился с жалобой к большакам. Мы долго спорили о том, кто из нас прав, но, понятное дело, к консенсусу так и не пришли. Нелегко даётся военное искусство. Ох, нелегко!

О том, что буду писать книги, я знал на уровне подсознания очень давно. В памяти очень чётко запечатлелись моменты, когда в юности, лет шестнадцати, не более, я с отчаянной горечью пытался убедить окружающих в том, что обязательно стану писателем и буду говорить только правду, и ничего кроме правды. Позднее эта убеждённость возникала под действием горячительных напитков. Помню, садился за стол, брал в руки авторучку, писал несколько фраз, но на том дело и кончалось. Через какое-то время моя уверенность в призвании куда-то сама собой исчезала, и оно впадало в летаргический сон. Не просто на года – на десятилетия.

Читать я любил всегда. По какой причине родилась любовь к чтению, сказать затрудняюсь, учитывая тот факт, что до последней четверти четвёртого класса я напрочь не хотел учиться и делал всё, чтобы по возможности не только не готовить уроки, а и не ходить в школу вообще. Хотя, если рассуждать здраво, то, скорее всего, именно врождённая любознательность и была основной причиной любви к чтению. Негативное отношение к учёбе, мне кажется, стоит скорее всего искать в области психологии, то есть, моего отношения с теми, кто меня приобщал к знаниям, то есть, с учителями. С самого раннего детства я был поражён недугом любознательности, о котором уже упоминал ранее, и, исходя из этого, должен был бы учиться с упоением, но не тут-то было. Мне, как и всякому ребёнку, хотелось понять, что из чего состоит, почему дует ветер, и т.д., и т. п., и я познавал мир при любой появившейся возможности. Почему я назвал свою любознательность недугом? А как ещё? Она доходила до того, что однажды, решив узнать, почему собаки с таким удовольствием поедают человеческие экскременты, я решил попробовать их сам. Кому ещё в голову могла прийти такая сумасшедшая идея? Попробовал, удовольствия никакого, соответственно, не получил, и понимая своим детским умишком, что могу стать объектом насмешек, никому об этом прискорбном опыте, конечно, ничего не сообщил, но услышав как-то от взрослых «На вкус и цвет товарищей нет», на том и успокоился.

Не думаю, что был оригиналом, когда тайком натирал градусник до нужной температуры, обманывая родителей, чтобы остаться дома и не ходить в ненавистную школу. Но вряд ли кто-то может похвастаться тем, что глотал небольшие железяки, чтобы заболеть надолго. Я глотал. Я не понимал, что организм избавляется от них простым естественным путём, поэтому был упорен, и после того, как проглотил какой-то винтик от будильника, пошёл на приём к врачу. У меня обнаружили аппендицит и вырезали. Нашли в нём тот злополучный винтик или нет, не знаю, но я провёл неделю в больнице, и, несмотря на перенесённую боль, был некоторое время по-детски счастлив.

Почему моя учёба до четвёртой четверти четвёртого класса была полна только разгильдяйством, ленью и всяческого рода неприятными последствиями такого отношения к своим обязанностям, не могу понять до сих пор. Очень чётко сохранился в памяти эпизод с каллиграфией или чистописанием. Так тогда назывался этот предмет в начальных классах. Очередная двойка вывела из себя мою добрейшую маму, и я был нещадно бит. Помню, как бегал от неё по комнате с рёвом и криками «Я больше не буду!», но безжалостный ремень доставал меня даже под столом, где я пытался спрятаться. После экзекуции очередное домашнее задание, сдобренное поркой, было впервые оценено учителем на отлично, но на этом дело и кончилось. Следующая страница школьной тетради возвращала всё на свои места – кляксы и каракули вместо букв, которые были, кажется, собраны из всех алфавитов в мире. Смотрящие в разные стороны света, разнообразной высоты и ширины, они скорее могли удовлетворить криптографов, нежели учителя или моих родителей. Помните, наверное, знаменитую картину «Опять двойка»? Мне почему-то кажется, что это про меня. Так вот, с двойки на тройку, и происходило моё приобщение к знаниям.

Почему всё резко изменилось после переезда в новую школу, можно только догадываться. Мой папа был кадровым военным, поэтому мы постоянно переезжали с места на место. Первый класс я закончил на Украине, второй на Сахалине, а третий и четвёртый уже в Киргизии, в городе Фрунзе. Туда мы приехали после увольнения папы в запас, потому что там жила моя бабушка по линии мамы, Мария Фёдоровна, областной прокурор на пенсии. Первое время, до получения квартиры, которую должны были дать папе как уволенному в запас кадровому офицеру, мы вынуждены были снимать частный дом, который находился на берегу БЧК (Большого Чуйского канала). До ближайшей школы надо было топать не менее получаса, но это воспринималось как нечто естественное. Почему-то все школы, в которых я до этого учился, что на Украине, что на Сахалине, также находились далеко от дома.

Трёхкомнатную квартиру в новом кирпичном доме мы получили, наверное, в марте, потому что четвёртую четверть я уже учился в новой школе. И, о, чудо! Эту четверть я закончил на одни пятёрки, за исключением рисования, которое никогда не входило в перечень моих любимых предметов. Но одна четвёрка в табеле успеваемости не очень портила моего настроения. Удивительно то, что все мои пятёрки и единственная четвёрка, полученные в последней четверти, так и были зафиксированы в качестве годовых оценок. Очевидно, что начался новый период моего взросления и познания мира.

Краткое описание детства можно было бы на этом закончить, если бы не одно очень важное происшествие, о котором, как мне кажется, следует обязательно упомянуть. В третьем классе, когда мы жили рядом с БЧК, я сбежал из дома. Как я уже говорил, мы жили довольно далеко от школы, поэтому я частенько опаздывал на первый урок. Учился я весьма посредственно, поэтому особого расположения ко мне не испытывали не только мои одноклассники, но и учительница. Она меня нещадно ругала, каждый раз после очередного опоздания обещая в следующий раз не допустить к занятиям. Угрозы эти воспринимались мной абсолютно серьёзно, но почему-то так получалось, что я опаздывал вновь и вновь. Вот и в тот злополучный день. Я задержался с приготовлением домашнего задания, поэтому, закончив его, быстренько побросал учебники и тетради в командирский планшет, который мне подарил отец, и уже собирался убегать, но в тот день он по какой-то причине был дома. Увидев мои грязные ботинки, он никуда меня не отпустил, заставив их начищать ваксой. Деваться было некуда. Я умолял отпустить меня, но отец был непреклонен. Для меня было самым важным не опоздать, для него – научить меня следить за своим внешним видом и не ходить в грязной обуви. Вот так и сталкиваются интересы отцов и детей. Ботики начищать, конечно, пришлось, но в школу я бесповоротно опаздывал. Выйдя, наконец, из дома, побрёл, еле волоча ноги, в сторону школы. Спешить было некуда. Моё отчаяние и обида не знали границ. Мысль о том, что меня никто не любит на этом свете (хотя это было, конечно же, не так), переродилась в желание убежать от этой нелюбви куда глаза глядят. В те года любовь мною воспринималась также, как ныне иными гражданами воспринимается свобода. То есть, любовь – это когда тебе всё позволено, ты ничего никому не должен, делаешь всё, что тебе заблагорассудиться и за этим не следует никакого наказания. Со временем я, конечно, понял ошибочность такой трактовки любви, а вот люди, уже не одно тысячелетие требующие свободы, то есть, вседозволенности, так и остались на стадии младенческого восприятия этого несуществующего в природе феномена. Недалеко от дома находился большой мост, соединяющий противоположные берега канала. Я зашёл на середину моста, снял с плеча командирскую сумку с учебниками, которой я очень гордился, и без всякого сожаления выкинул её со всем содержимым в середину потока. С учёбой покончено раз и навсегда. Кто-то из соседей увидел мой явно выходящий из ряда вон поступок и доложил отцу. Оставался на мосту до тех пор, пока не увидел, как из дома выбежали папа и мой старший брат Миша. Я бросился убегать. Они кричали мне вслед, требуя остановиться, но я очень боялся это сделать, поэтому убегал всё дальше и дальше. В моём детском мозгу родилась идея сесть на поезд и уехать. Куда, я, конечно, не знал, но решение было принято. Оно не было реализовано по одной весьма банальной причине. У меня в кармане было десять копеек. Для того, чтобы доехать до вокзала надо было потратить три копейки. Тратить было жалко, потому что столько же стоил стакан газированной воды с сиропом, которую очень любил. Я выбрал газировку. Побродив до вечера по городу, вынужден был вернуться к дому, так как не знал, где ночевать. Решил провести ночь в перелеске, отделявшем наши дома от канала. Улёгся на траву, положив под голову камень и попытался заснуть, но не смог этого сделать. Ночные шорохи и шумы рождали страх, который усиливало моё детское воображение. Я не выдержал и пошёл к дому. Огородами добрался до окна прабабушки и шёпотом позвал, хотя свет уже был потушен. Прабабушка отозвалась сразу. Оказалось, что родители ищут меня и дома никого нет. Она накормила меня и уложила в постель. Вскоре вернулись родители. Меня никто не трогал. Я слышал громкие голоса в другой комнате, но разобрать их смысл не мог, так как спрятался под одеялом, опасаясь наказания. В комнату никто так и не вошёл. Скорее всего прабабушка, которая очень любила меня, спасла от справедливой экзекуции, потому что в те года почтение к старшим было ещё совершенно естественным чувством. Проснувшись утром, я обнаружил над свой кроватью приколотый к стене тетрадный листок с надписью «Распорядок дня для подлеца». Так и началась моя жизнь по расписанию. Я упомянул это происшествие потому, что оно, как мне кажется, сыграло очень важную роль в моей дальнейшей судьбе. За мной установили жёсткий контроль, который не закончился даже после окончания университета. Есть ли в том, что случилось со мной хоть что-то положительное? Конечно, есть. Мне сейчас даже и в голову не придёт выходить из дома в грязной обуви. Надзор родителей за моим поведением стал носить такой характер, что я не мог сделать шага без их разрешения. Это очень угнетало. Я вполне допускаю, что преувеличивал этот надзор в моём воображении, но навязчивая идея освободится от него всеми доступными способами полностью поглотила мой ум. Именно она и была главенствующей при принятии решения жениться. По молодости лет и отсутствия хоть какого-то жизненного опыта, я почему-то думал, что женитьба поможет мне стать, наконец, свободным и я задышу, что называется, полной грудью. И я женился несмотря на то, что любви к своей будущей жене не испытывал, и хорошо это понимал. Женился несмотря на то, что за три дня до свадьбы застал будущую жену в постели с моим однокурсником, чем удивил, наверное, всех. Из постели он успел выпрыгнуть, и сидел на стуле рядом с кроватью, в которой лежала под одеялом моя будущая жена. Надо быть полнейшим идиотом, чтобы не догадаться, чем они занимались до моего прихода, и меня до сих пор удивляет тот факт, что я на это обстоятельство не обратил внимания вообще. Моя наивность в те годы была настолько велика, что мне даже и в голову не могла прийти мысль о предательстве и неверности будущей жены. Тем более за три дня до свадьбы. О том, что невеста была большой любительницей, мягко говоря, погулять, знали, наверное, все, но молчали. Не знаю, по какой причине, но ни один из моих, так называемых, университетских друзей сообщить мне эту слабость будущей жены не пожелал. На то они, видимо, друзья и существуют, чтобы уберечь тебя от всякого рода неприятностей, даже от правды. Так я и женился в 19 лет. В браке родился сын. Был ли я его биологическим отцом, не знаю до сих пор, но отеческих чувств его появление на свет во мне не пробудило. Через полтора года я развелся и начался тридцатилетний период моих жизненных мытарств, полный ошибок, неудач и страданий. В конце концов я снова женился, но радости в браке так и не нашёл. Почему? Потому что так и не понял, что такое хорошо, а что такое плохо. И дело ведь не в том, что я этого не знал теоретически. Конечно, знал. Главная причина моих страданий заключалась в том, что я сам не придерживался этих таких простых и понятных человеческих ценностей на деле. Я стремился любым способом разбогатеть, считая, что только тогда и наступит счастье. И не один, и не два раза я был близок к реализации мечты, но меня всегда останавливал Господь. Как? Самым удивительным образом! Приведу только два ярких эпизода из череды финансовых неудач, которые по всем признаком должны были закончиться моим обогащением. В 1989 или 1990 году, точно не помню, я выступил в качестве посредника и помог купить одной компании два мини-завода по переработке мяса. С представителем покупателя мы жили в одном гостиничном номере. После подписания сделки он решил со мной рассчитаться, но я по какой-то до сих пор мне непонятной причине предложил рассчитаться потом, и уехал домой. Потом я получил десятую часть от того, что мне были должны. Что-то требовать не решился, поскольку хорошо понимал, что это может закончиться плачевно. Второй случай вообще необъясним с точки зрения человеческой логики. В 1993 году я работал представителем финской частной компании. В мои обязанности входил поиск потенциальных продавцов огромного количества сырой нефти для её последующей переработки на финских НПЗ. В те годы откат, то есть, премия лично продавцу за проданный товар, был делом обычным. Я это прекрасно знал, поэтому согласовал вопрос с хозяином компании, заручился его поддержкой и отправился в путь. Мои поиски длились не более месяца. Встреча с одним из руководителей крупной государственной компании закончилась тем, что я фактически получил устное согласие на подписание очень крупного контракта, однако он, при этом заявил примерно следующее: «У меня есть два миллиона тонн, и я могу вам продать эту нефть, но что я лично будут иметь от этого?». Казалось бы, всё понятно, человек напрямую требует взятку, но я, не глядя на то, что этот вопрос уже согласован, почему-то забыл об этом факте, и, ничего не отвечая, ушёл. Этот провал в памяти длился у меня примерно сутки. Опомнившись, я опять попросил о встрече. Нефтяной босс согласился, но при встрече я опять ничего ему не сказал, и только по истечении какого-то времени вновь вспомнил, что я должен был попросту оговорить размер взятки. Больше он со мной встречаться не захотел. Так я, по необъяснимой с точки зрения человеческой логики причине, потерял пол миллиона долларов. И такое со мной происходило неоднократно. Мои поиски богатства чередовались временными успехами, но чаще всего провалами, и закончились тем, что я потерял смысл жизни. У меня пропал интерес к жизни как к таковой. Моя душа была выхолощена и пуста. В ней не было ни радости, ни любви не только по отношению ко всему окружающему, но и к самому себе. Вот тогда и пришла ко мне помощь Божья, когда казалось, что впереди только беспросветный мрак.

Глава 2

Причины, по которой случилось моё духовное опустошение, я понял только тогда, когда, пытаясь найти выход из этой беспросветной тьмы, попал в монастырь. Попал с первого взгляда совершенно случайно, но, как известно, случайностей в жизни не бывает. Теперь совершенно не сомневаюсь, что всё произошло по воле Божьей. Если бы не Его милость ко мне, то меня уже давно бы не было на этом свете, ибо мысли закончить эту бессмысленную жизнь насильственным путём по отношению к самому себе у меня возникали неоднократно.

Уже находясь в монастыре, в свободное от послушаний время, я стал просто «поглощать» труды Святых Отцов, посвящённые различным аспектам Христианства и нашёл вот этот замечательный отрывок:

«Но сребролюбец гораздо хуже и такого чудовища. Он нападает на всех, всё поглощает подобно аду, всюду ходит, как общий враг рода человеческого. Ему хочется, чтобы не было ни одного человека, чтобы ему одному обладать всем. Мало того, он и на этом не останавливается. Но когда истребит всех, по своему желанию, тогда желает истребить самое существо земли и увидеть на месте её золото; и не землю только, но и горы, и леса, и источники – словом всё, видимое. А чтобы вам знать, что мы ещё не вполне изобразили его неистовство, – представьте, что никто не будет обвинять и устрашать его, уничтожьте, по крайне мере, на словах, страх со стороны законов, – и вы увидите, как он, схватив меч, истребляет всех, не щадя никого, ни друга, ни родственника, ни брата, ни самого родителя. Вернее же, не нужно делать никакого и предположения, а спросим его самого: не строит ли он всегда таковые мечты в своём воображении и не нападает ли на всех, умерщвляя мысленно и друзей, и родственников, и самих родителей? Но даже нет нужды и спрашивать его; всем известно, что одержимые недугом корыстолюбия тяготятся старостью отца, а приятное и вожделенное для всех чадородие почитают тяжким и несносным. Многие из-за этого находят удовольствие в бесчадии, делают естество своё бесплодным, не только умерщвляя родившихся детей, но и не давая им зародиться.» (Иоанн Златоуст. Толкование на Евангелие от Матфея. Беседа XXVIII. Стр.487 Конец IV века н.э.).

Что здесь можно добавить? Мне мучительно трудно было признаться самому себе, что именно эта страсть и являлась причиной моей духовной опустошённости. Эдакий совершенно неестественный синтез сребролюбия и доброты, так как я от рождения не был жадным, и готов был по первой просьбе, причём любого, даже незнакомого, человека, и даже без всякой просьбы, что называется, без всякого сожаления снять с себя последнюю рубаху, но это было правдой. Отсюда и вопрос: «А что мы знаем о жизни вообще? Тем более о жизни души?». Да, ничего! Потому и бродим в потёмках, падая раз за разом в грязь, но зачастую не можем сделать правильных выводов, убеждая себя в том, что уж в следующий раз у нас всё получится. Но так почему-то не происходит, падения повторяются и грязь становится нашей естественной средой обитания. И самое печальное в том, что обращаем мы внимание на грязь физическую, а духовную, если, конечно, она вызывающе нагло не выпирает наружу, стараемся не замечать.

Итак, монастырь! Я намеренно не описываю ни сам монастырь, ни его насельников, ни мою жизнь в нём, поскольку поставил себе задачу рассказать лишь об одном монахе, история жизни которого очень повлияла на выздоровление моей души, и оставила в ней неизгладимо глубокий след.

Глава 3

Случилось так, что меня определили работать на небольшой ферме, которая находилась вне пределов монастыря. Там мы и познакомились. Игорь, так звали моего нового знакомого, уже более трёх лет в одиночестве находился там. Ухаживал за тремя коровами, кормил, доил, делал творог, сыр, и всё это отправлялось на монастырский стол. Но этого ему показалось мало, и у него родилась идея разведения кур. Внешне ничем не примечательный, худощавый, слегка за сорок мужчина встретил меня как давнего приятеля, и сразу же стал выкладывать свои соображения по этому поводу, будто я и был тем человеком, от которого зависела дальнейшая судьба его проекта. По его подсчётам для того, чтобы это предприятие как-то оправдывало себя с финансовой точки зрения, в курином стаде должно быть не менее ста пятидесяти особей. Соображения целесообразности для монастыря крайне важны, так как он живёт за счёт того, что зарабатывает сам. Наверняка есть и такие монастыри, которые поддерживают своё существование не только за счёт собственного труда, но и благодаря щедрым пожертвованиям, но в данном случае приходилось полностью полагаться именно на себя. Хотя вполне может быть, что я просто ничего не знал об истинном положении дел, да и не интересовался этим вопросом. Не до этого мне было. В себе бы разобраться.

В связи с этим нововведением, одобренным наместником, Игорю необходим был помощник, на роль которого меня и определили.

Наша совместная жизнь началась с того, что он, изложив суть проекта, буквально через десять минут после прихода отправился по благословению наместника на службу в монастырь. Всего на пол дня, но и это время в новой обстановке я, честно говоря, чувствовал себя неуютно. Вход на ферму охраняла огромная кавказская овчарка по кличке Вара. Игорь предупредил, что зверюга без зазрения совести может запросто цапнуть, и отхватить какую-нибудь важную и не очень часть тела, попросил накормить её, и был таков. В данных обстоятельствах мне казалось недопустимым проявить трусость, так как эта просьба выглядела своего рода неприкрытой проверкой, так сказать, на вшивость, будто мы находились не в монастыре, а в десантном батальоне. Отступать я и не думал. Не в силу какой-то моей сверхотважности, а попросту потому, что об этом не подумал. Монастырь тем-то и отличается от остального мира, что там хорошо получается сделать только то, что делается без капли сомнения, поэтому наполнил большую алюминиевую миску оставленной едой, и пошёл к собачей будке. Вара сидела внутри и настороженно наблюдала за мной. Сделав вид, что мне всё на свете безразлично и я кормлю её каждый день, хотя внутренний страх всё-таки присутствовал, неспешно подошёл, поставил миску и так же неспешно пошёл назад. Тут-то она меня и достала, едва не откусив пол задницы. Моё возмущение было так велико, что я, забыв про всё на свете, а может быть и вспомнив о первом уроке военного искусства, преподанного в детстве, заорал так, что огромный пёс от неожиданности и, видимо, испуга, присел на задние лапы, а я тем временем схватил стоящую у стены фермы совковую лопату, и бросился на обидчицу. Удивительное дело, как проворны могут быть крупные животные в случае опасности. Вара стремглав заскочила в будку, а я, подбежав стал колотить по ней лопатой, продолжая кричать от боли, обиды и ярости. Остановился только тогда, когда увидел полные страха глаза зверя. Только тогда понял, что победил и отныне мне её не стоит опасаться. Всем своим виноватым видом она показывала, что признаёт своё поражение, и это погасило мой гнев. О нашей размолвке я решил умолчать. Жаловаться на собаку за то, что она исправно делает своё дело, глупо, а укус заживёт.

Вернувшись со службы и обнаружив меня сидящим на лавке рядом с Варой, Игорь несомненно удивился, но акцентировать на этом внимание не стал. Обед на ферму обычно привозили из монастыря, но на этот раз он принёс его с собой. Мы пообедали и началось знакомство с обитателями большого хозяйства, и обязанностями, которые на меня возлагались. Ничего страшного и невыполнимого в них не было: почистить коровник и курятник, собрать яйца, выпустить кур во двор и накормить живность. Особых умений это не требовало, хоть я этим никогда и не занимался, а вот подоить корову… . Такими навыками я, конечно, не обладал, и опасался, что не справлюсь. Да и побаивался я их, коров этих, если честно сказать. Тем более после рассказа Игоря о том, что они, оказывается, могут не только бодаться, но и лягаться. Вот уж не ожидал от этих с виду мирных животных такой агрессивности. Но и это не самое главное. Главная задача хорошего дояра состоит в том, чтобы выдоить корову до самого конца, ибо, если в вымени останется молоко, корова может заболеть маститом. То есть, оставшееся молоко затвердеет, и это приведёт не только к уменьшению надоя, но и к болезни, которая может закончиться гибелью самой коровы. Так что первое время я только наблюдал за тем, как доит Игорь и слушал его наставления.

Так и началась наша жизнь на ферме. Назвать её унылой и однообразной язык не поворачивается, поскольку, кроме перечисленных выше дел, были и ещё обязанности, которые возлагались на нас. Каждую неделю надо было, например, топить баню, в которой мылась братия. То же себе задача не из простых. Это с первого взгляда – набросал дров, да и дело в шляпе, но не тут-то было. И здесь есть секреты, которые обязательно должен знать банщик, чтобы люди не только хорошо пропарились, но и не угорели. Во всяком деле нужна наука, которую я познавал с удовольствием, а, иногда, и с удивлением. Рядом с фермой протекала большая река, впадавшая в Белое море. Можно было в свободное от работы время порыбачить, что мой начальник и учитель делал почти ежедневно, и разнообразил наше меню. Я же в это время, как подсобный рабочий, занимался хозяйством.

Со временем наша жизнь приобрела какую-то упорядоченность, даже некое подобие гармонии. Каждый занимался своим делом, не перекладывая его на плечи другого. Такое и в голову не приходило. Скорее хотелось помочь, если Игорь что-то не успевал сделать. То же самое происходило и в наших взаимоотношениях. Никто друг другу в душу не лез, с расспросами и нравоучениями не навязывался, поэтому недомолвок, споров ни о чём, и внутренней неприязни не было и в помине. «Разве такое бывает?» – спросите вы. Бывает! Не всегда, конечно, даже если учесть, что это монастырь, и отношения между людьми здесь значительно отличаются от мирских. И там порой встречается несогласие и неприязнь между насельниками, но это – наследие мирской жизни, от которой в монастыре стараются всеми силами избавиться. Здесь лишь духовник имеет право «ковыряться» в твоей душе, и, как искусный мастер, исправлять твои духовные немощи и предупреждать новые неполадки. Признаюсь, что, оказавшись на ферме, впервые столкнулся с таким умиротворением души и очень боялся его нарушить. Я просто работал, убирал навоз, доил коров, кормил животных и молился. И, хотя не осознавал этого, был тогда просто счастлив. Без дворцов, без денег, без красивых женщин, без какой-либо славы, успешной карьеры, всеобщего признание и восхищения. В общем, без всего того, что в нынешнем понимании считается обязательным атрибутом успешной и счастливой жизни.

Глава 4

Наши откровения начались с простого вопроса Игоря:

– Тебя-то как сюда занесло? – неожиданно спросил он во время переборки огромной кучи картофеля.

– Потерялся, – не задумываясь ответил я.

– В смысле?

– В прямом. В жизни потерялся. Всегда хотел понять, в чём её смысл, зачем живу, а тут вдруг однажды осознал, что мне на это наплевать, и испугался. Даже не знаю чего. Того, что в семье никакой любви и взаимопонимания? Того, что потерял интерес абсолютно ко всему на свете? Того, что для меня всё то, что Господь определил как смертный грех, стало естественным образом жизни? Равнодушия ко всему и ко всем? Не знаю. Вопросов, на которые у меня не было ответов, огромное количество, но, скорее всего, испугался пустоты, – немного подумав, ответил я.

– Какой пустоты? – не понял Игорь.

– Той, что внутри, а особенно той, что впереди! Я её даже физически ощущал. Боялся её до жути! До умопомешательства! Просто не знал, как от неё убежать, поэтому и пришёл.

– А почему в монастырь?

– Тоже не знаю. Понимал, что надо что-то делать, иначе кердык. На край света сбежал бы, а почему в монастырь, не знаю. Будто кто-то меня подтолкнул. И не хотел, вроде бы, и в мыслях не было, а пришёл. Странно, конечно, но может это и есть Божья Воля?

– И не сомневайся! Всё в точности, как у меня, – сразу же откликнулся Игорь, и начал свой длинный и невесёлый рассказ:

– Я тоже в жизни потерялся. Кстати говоря, здесь в основном именно такие потеряшки. Тех, кто пришёл в монастырь, изначально стремясь посвятить жизнь служению Богу, единицы. Вот и я из заблудших. До сих пор не могу ответить себе на вопрос, почему Господь выбрал именно нас. Вот я, например. Вроде бы ничего особенного во мне нет – ни подвигов не совершал, ни особых талантов за собой тоже не замечал, но почему-то оказался здесь. Причины какие-то, несомненно, есть, но я о них ничего не знаю. Ломал себе голову ломал, да и плюнул. Какая разница, в конце концов? Да и опасно, мне кажется, такое знание. Не просто же так это случилось. Узнаю, почему меня Господь сюда привёл, возгоржусь и конец моему покою.

Почему разрушилась моя жизнь, не пойму. Раньше этот вопрос меня очень мучал. Никого винить в этом даже не думал, тем более себя. Очень странно всё получилось. Пьяницей никогда не был, а тем более наркоманом. Азартными играми не увлекался, преступлений не совершал. В общем чего-то такого из ряда вон выходящего в моей жизни не было. Жил, как все нормальные люди. В школе учился хорошо, закончил исторический факультет, проработал четыре года в школе. Женился на однокласснице, и, как только родился первенец, пришлось из школы уйти. Стало не хватать денег. Выучился на сварщика, а затем экскаваторщика и подался к нефтяникам. Понятно, что вахта надолго отрывала от семьи, но зарплата перекрывала все неудобства. Главное, чтобы семья не нуждалась. На том мы с женой и порешили. Тем более человек она по характеру решительная, и её эти не очень длительные разлуки не пугали. Да и родители, если что, рядом были. Так мы и жили. Через два года родилась дочь, а ещё через два купили трёхкомнатную квартиру. Маткапитал, да накопили. Даже ипотеку брать не пришлось. К такому образу жизни привыкли, так как месяц отдыха между каждой вахтой можно было полностью посвящать семье. В общем, трудно было желать чего-то ещё. Дом полный любви и достатка. Все неурядицы начались с отъездом на очередную вахту. Примерно через неделю вызывает меня начальник участка и сообщает, что под колёсами машины погибла дочь, и мне следует срочно лететь домой, чтобы успеть на похороны. А тут непогода зарядила. Наладилась только к концу вахты. То есть, я на три недели опоздал на похороны. Понятно, что не по моей вине не смог похоронить дочь, но жена почему-то стала именно в этом упрекать меня. Очевидная несправедливость, но никакие аргументы на неё не действовали. Упёрлась, как баран, и всё тут. Да и сама она очень изменилась. До этого была спокойной и сдержанной, а после превратилась в постоянно всем недовольного вечно брюзжащего человека. Угодить ей было невозможно. Причём, что самое странное, в наших постоянных спорах и ругани, центральное место занимал упрёк в том, что не приехал на похороны, хотя она прекрасно знала, что я не в силах был что-то изменить. А о том, что дочь погибла по её недосмотру, как-то и не вспоминала совсем. Они улицу переходили по пешеходному переходу. Жена на секунду отвлеклась на сына, а дочь по какой-то причине бросилась перебегать проезжую часть, по которой шёл автомобильный поток. Понятное дело, затормозить не успели. Скорая приехала быстро, но спасти не смогли. С этого и начались наши злоключения. Будто сломалось что-то в нашей семье. Мне кажется, в душе жена понимала, что виновата, но признаться даже самой себе почему-то не могла, и именно эта раздвоенность мучала её. И к психиатру обращались, и к священнику – ничего не помогало. Никого не слушала. Мало того, она сына почему-то невзлюбила. Видно, и на него часть вины переложила. Мол, если бы не отвлёк, так ничего бы и не случилось. Вот так мы и прожили до очередной вахты. Я поначалу хотел уволиться, чтобы постоянно быть рядом, но родители уговорили не делать этого. Обещали не бросать её наедине с горем. В общем уехал я, а когда приехал, узнал, что Ирина, жена, стала выпивать, хотя раньше не пила вообще. Не до беспамятства, но выпивала постоянно, и это уже испугало по-настоящему. Стоило завести разговор об этом, как она становилась совершенно невменяемой, начинала обвинять меня во всех грехах и бедах человеческих, и ничего не хотела слышать по этому поводу. Утверждала, что родители просто не любят её, поэтому и наговаривают. В общем, не разговоры у нас получались, а оправдания и обвинения, которые обязательно заканчивались истерикой и слезами. У меня не было сомнений в том, что родители говорили правду, поэтому наблюдал за ней в течение всего отпуска, и ни разу не заметил, чтобы она притронулась к бутылке. Это, конечно, успокоило, но обстановка в семье была угнетающей. Вроде бы и рядом была жена, а вроде бы и не было её вовсе. Всё время сидела в кресле в спальне, смотрела в окно и ничего не делала. Просто сидела и молчала. И готовить приходилось самому, и стирать, и убирать. И спать стали раздельно. И, знаешь, мне иногда казалось, (прости меня, Господи за такие мысли) что было бы намного легче, если бы её не существовало вообще. Негатив от её присутствия был такой, что я ощущал его физически, поэтому старался уходить из дома – либо гулять с сыном, либо шёл с ним к родителям. Постепенно общаться перестали вообще. Я не интересовался её настроением, не требовал внимания ни к себе, ни к сыну, не заставлял ни готовить, ни стирать, ни наводить порядок в квартире. Сын, кстати говоря, очень быстро понял, что матери не нужен, и не подходил к ней вообще. Так постепенно и пришло решение сменить место работы. Думал надо просто быть рядом, перетерпеть и всё наладится. Время всё лечит. Написал заявление, но от меня потребовали отработать ещё одну вахту, пока не найдут замену. Деваться было некуда, и я согласился. Попросил родителей присмотреть за внуком и женой, и, хотя очень нехорошее предчувствие было, всё-таки уехал. Вот в этом и была моя главная ошибка. Не надо было оставлять жену в таком состоянии одну, а я….Но кто же знал, что всё так закончится? – опустив голову, тихо произнёс Игорь. Помолчал несколько минут в раздумьи и продолжил:

– До сих пор не могу понять, почему дальнейшие события в точности повторили первые. Теперь-то знаю, что случайностей не бывает, но тогда не мог найти себе места, пытаясь разгадать эту загадку. Ровно через неделю, день в день, вызывает начальник участка. Прихожу, а он сидит за столом, уставился в пол и молчит.

– Зачем вызывал, Сергеич? – спрашиваю, а он, молча, протягивает мне телефонограмму. Беру и глазам не верю: «Просим уведомить Желтова Игоря Семёновича о трагической гибели его семьи – жены, Ирины Владимировны и сына, Аркадия. Похороны назначены на 19 февраля сего года. Наши соболезнования.». Раз пять перечитал, и только тогда до меня начало доходить, что произошло. Чуть с ума не сошёл. Сколько в кабинете выл, не помню. Как собака! Влезло что-то в меня безжалостное и нескончаемое, и начало рвать изнутри. Воем, наверное, хотел выплеснуть из себя это, и не мог. Кончилось тем, что он силком заставил меня выпить стакан спирта. Только после этого немного пришёл в себя и начал хоть что-то соображать. И вновь повторилось тоже самое. Надо на похороны, а тут опять метели. Всё, как в первый раз. Понимаешь? В общем, запил я. Так-то там сухой закон, но были запасы спирта для разных нужд, и медицинских, и технических. В общем, видя в каком я состоянии, не пожалел начальник спирта. Дней пять без сна и отдыха спиртом боль глушил, пока не обессилел совсем и не свалился. Двое суток проспал, а проснулся почему-то без всякой боли. Не то чтобы совсем, но, что называется, отлегло. И похмелья никакого. Будто и не пил вовсе. Ну, что делать? Погода так и не наладилась, и я вернулся на работу. Невмоготу было сидеть в комнате наедине со своими мыслями. Закончилась вахта, и погода наладилась. Вместе с ребятами полетел домой. Они тогда сильно меня, кстати говоря, поддержали, да и начальник прогулы оформлять не стал, так что всю зарплату я получил сполна. В общем лечу домой. Да только не я уже это был, и даже не кто-то другой, а что-то другое. И не человек уже, а тело, без души и сердца. Каменюка какая-то. Все смыслы и желания во мне, как волной, смыло. Весь будто заспиртованный внутри, как в Кунсткамере. Таким и приехал. К себе не пошёл. Что там делать? К родителям. Они мне всё и рассказали. Через несколько дней после отъезда приходит жена с сыном, а они смотрят на неё и нарадоваться не могут. Прежняя Ирина! Даже лучше, чем была! Прямо светится! Будто нашла что-то такое, что отпустило её. Да…. Знали бы, что нашла… В общем, успокоились они, расслабились, а жена через три-четыре дня уложила вечером сына к себе в постель, включила газ, сама легла рядом и накрылась одеялом. Так они и заснули вечным сном. Вот такая история. Мать рассказывает, ревёт белугой, остановиться не может. А отец лет на двадцать постарел. Усох весь как-то сразу, сгорбился, молчит, взгляд пустой. В общем, сам понимаешь, обстановка та ещё. Съездили с батей на кладбище. Могилы рядом. Поправил, что мог, да тут же решил памятник поставить. Настоящий. Как журавли у Гамзатова. Памятник такой есть, знаешь? – посмотрел на меня Игорь.

После моего кивка продолжил:

– С деньгами проблем не было. Расчёт должен был получить, да надумал квартиру продать. Жить там не хотел, да и зачем мне одному трёхкомнатная? Думал пока у родителей перекантоваться, а дальше видно будет. В общем, сделал всё, как задумал. На памятник денег уйма ушла, да мне наплевать было. Пока этим занимался, дома почти не бывал, а как только поставил, дела и закончились. Пришёл как-то в конце апреля или в начале мая на кладбище, водки принёс, закуски немудрённой, сел за столик, помянул, да и задумался: «Вот жили себе люди – жена, дети. Ничего плохого никому не делали, и вдруг раз – и нет их на этом свете. Забрал Господь. За что? Почему? Ну, и где ж здесь Его справедливость? А самый главный вопрос: что же дальше?». И не знаю, что. Нет ответа. Ни на один из вопросов. Пустота кругом. И страшно стало. Понимаешь? И душа ни к чему не лежит. Абсолютно! И такая безнадёга меня вдруг охватила, такая, знаешь, мгла беспросветная, что заплакал. Даже не знаю от чего – то ли их жалко было, то ли себя, то ли всех вместе. И до такой степени этот свет стал мне не мил, жизнь эта постылая и бессмысленная, что хоть сейчас в петлю. Просидел до самого вечера, и вдруг подумалось мне, что это и есть мой дом, и здесь и надо жить. До самой смерти! К родителям и не думал возвращаться. Слёзы постоянные, умирающий отец – настолько опостылело, что ненависть стала просыпаться. К родителям! Представляешь, что в душе творилось? Себя жалко, детей, жену, а на родных отца и мать наплевать. Это ж безумие какое-то! Но что я тогда соображал? В общем поехал домой, собрал вещи, родителям соврал, что вернулся на работу и уезжаю на вахту, деньги все забрал (много ещё оставалось) и ушёл. Захватил спальник, заехал в магазин, закупился водкой и продуктами, да вернулся на кладбище.

Глава 5

Участок на кладбище большой был. Всё-таки три могилы рядом. Столик соорудил, две скамейки. И для спальника места было достаточно. Так что я об этом не беспокоился, а о том, что дальше будет и не думал вовсе. Как будет, так и будет.

В общем поставил рюкзак, спальник на землю кинул, достал водку, пару огурцов солёных, хлеба, стаканчик разовый, да уселся поминать. А сумерки уже наступили. Только выпил, слышу голос за спиной: «Ты чего, мил человек, припозднился так?». Оборачиваюсь – мужик неопределённых лет. Явно не из благополучных. Да мне всё равно. Лишь бы душа живая рядом была. Пригласил помянуть жену и детей. Налил, выпили, закурили. Сидим так и молчим. Я молчу, и он молчит. И не тягостно почему-то мне было от такого молчания. Просто сидели и каждый о своём молчал, и другому не мешал. И почему-то хорошо было. Так сидели, выпивали и молчали, пока водка не закончилась.

– Уходить отсюда надо, – сказал вдруг мужик.

– Почему? – поинтересовался я.

– Сейчас обход будет. Увидят тебя, вызовут полицию, а там … сам понимаешь….

– А почему только меня?

– Дак, меня-то знают. Живу я здесь. За кладбищем сразу. А ты – чужак. Станут проверять, что за гусь, всю душу вытрясут, а, если деньги есть, то без копейки оставят. Защитники наши…. От всего защищают. Особенно от денег.

– Я здесь решил остаться жить, – воспротивился я, – со своими детьми и женой.

– Странный ты, человек! И желание у тебя странное! – воскликнулмужик. – Да кому какая разница, что у тебя в душе и что ты решил? Заметут и вякнуть не успеешь! Пойдём, говорю! А от своих ты и так недалеко будешь. Каждый день можешь тут сидеть, пока не надоест. А вечером, лучше уходить. Не ты ж первый такой?

Немного подумав, согласился. Перспектива вступить в непосредственный контакт с работниками полиции меня никак не устраивала, хотя я лично от них ничего плохого не видел, и, взяв рюкзак и спальник, пошёл вслед за мужиком.

– Тебя как зовут? – спросил я.

– Михаил Степанычем! – отозвался мужик. – Раньше звали. Сейчас – Михеем!

– Лет тебе для Михея как-то многовато.

– Лет-то многовато, да положение моё не то, чтобы привередничать! И ещё – у нас каждый сам по себе.

– То есть?

– Кормить тебя никто у нас не будет. И делиться тоже. У нас здесь свобода. Никто никому ничего не должен! Что насобираешь, тем и живёшь! Ясно? Один день – густо, другой – пусто!

– Дак ты не один?

– Одному плохо, – вздохнул Михей, – тяжко. И так никому не нужен, а коли один, то и вовсе мрак. И поговорить не с кем. Да я, вообще-то, с женой. Нас с квартирой обманули, вот здесь и поселились. Соцработниками представились. Опоили чем-то, дак мы с Настей документы и подписали. Оказывается, дарственную. С нотариусом приходили. Всё чин чином. Одна шайка, короче. Пытались потом что-то доказать, дак у нас даже заявление в полиции не приняли. Вот такая у нас власть, мать её за ногу. За литр водки, считай, трёхкомнатную в центре отдали.

– А власть-то здесь причём?

– А разбираться никто не захотел. Все они одним миром мазаны, Игорь!

– А имя-то моё откуда знаешь?

– Дети-то твои похоронены?

– Ну, да.

– Оттуда и знаю.

– Понятно, – догадался я.

Добравшись до конца кладбища, Михей пролез в дырку в ограде. Я последовал за ним. Метров через тридцать среди густого кустарника показалось полуразрушенное довольно большое кирпичное одноэтажное строение – ни окон, ни дверей. То ли разграбили, то ли и не ставили вовсе – одни провалы. Штукатурка на стенах давно обвалилась, но неприятие это не вызывало. Кладбище ведь. Будто не только людей здесь хоронят, но и здания. Зашли внутрь, и в конце длинного коридора Игорь увидел полоску света. Туда и направились. Подойдя к единственной железной двери во всём здании, Михей, по-хозяйски, открыл. Неяркий свет одиноко горевшей электрической лампочки освещал просторное помещение. Оконных проёмов не было. Посредине стоял довольно приличного вида стол, пять разнокалиберных стульев, а вдоль стен – каталки, на каких мертвецов возят. На некоторых были затрапезные матрасы. За столом сидели два мужика и играли в шахматы. Никто внимания на нас не обратил. Всего в комнате, кроме меня и Михея, было шесть человек. Пять мужчин и одна очень пожилая женщина, жена Михея, которая сидела прямо под лампочкой и что-то зашивала. Одеты все были, кто во что горазд, но более-менее опрятно. В углу стоял кулер с водой. Вдоль стен три электронагревателя довольно приличного вида.

– Это – Игорь, – представил меня Михей, ни к кому конкретно не обращаясь. – С нами будет жить.

Интереса это сообщение ни у кого не вызвало. Понимая, что надо как-то «вливаться» в коллектив, я развязал рюкзак, достал оставшийся литр водки и всю имеющуюся еду, и выложил на стол. Шахматная партия тут же завершилась. Жена Михея отложила в сторону штопку, и принялась накрывать на стол. Невесть откуда появилось несколько тарелок, алюминиевых кружек и вилок. Неожиданный праздник разбудил в этих потухших людях интерес к жизни. Мой, явно не вписывавшийся в принятые каноны, поступок разбудил в их сознании какое-то давно забытое чувство человеческой сопричастности. Михей, взявший на себя роль тамады, разлил водку, истово перекрестил стол и себя, со словами: «Дай, Бог!» опрокинул в рот кружку. Остальные молча последовали его примеру. Выпив, стали закусывать. Еды было не так много, но вполне достаточно, чтобы не стесняться, но мои новые сотоварищи по большей части только занюхивали и откладывали закуску на потом. Сказывалась, видимо, привычка на всём экономить. Всё это происходило в полном молчании. Михей, со словами: «Чего тут тянуть?», открыл вторую бутылку и разлил водку. Теперь, не дожидаясь команды, выпили сразу. Выпили и понемногу закусили. Жена Михея тут же начала убирать еду со стола и складывать в большой целлофановый пакет. Глядя на неё, я неожиданно для самого себя спросил:

– Зачем вы еду убираете?

– Про запас, – без тени сомнения ответила старушка.

– Не надо ничего складывать про запас. Я предлагаю изменить ваше правило «каждый за себя». Я никогда так не жил, и согласиться с этим не могу. Так труднее выжить, да и, мне кажется, делает из нас нелюдей.

– Горя мало хлебнул, потому и предлагаешь. Бывает по несколько дней жрать нечего. И чё? Надыбал немного жратвы и на всех делить? – с недоверием спросил седоватый мужик с недобрым лицом.

– Это и предлагаю. Лучше всем вместе голодать, чем совершенно оскотиниться, – резко ответил я. – Да и в ближайшее время голод никому не грозит. Шиковать не обещаю, но голодными сидеть не будете.

– Ты что ли накормишь? – продолжил седой.

– Да! – ответил я. – Сразу скажу, что у меня есть немного денег, и рассчитывал я только на себя, но, коль такое дело, от вас их утаивать не буду. Всё будет поровну. И, если кому-то вдруг взбредёт в голову украсть эти деньги, то прежде подумайте, что украдёте не только у меня, но и у своих товарищей. И ещё запомните – деньги уходят, а дела остаются. Как хорошие, так и плохие.

– Насчёт этого не беспокойся. У нас с этим строго. Был у нас один такой, дак мы его выгнали. Замёрз потом где-то этой зимой. Из-за куска колбасы замёрз, – успокоил Михей.

– Ну, и лады, – успокоился я. И тени сомнения почему-то не было, что обманут. Нутром чувствовал. Вроде и люди, опустившиеся на самое дно, а честности в них куда больше, чем во многих снаружи лощённых праведников.

В общем, поселился я там, да как решил, так и жил. Договорились по очереди заниматься хозяйством. Дежурному с утра выдавал деньги на продукты, а сам уходил к могилам жены и детей. И нисколько не жалел о том, что сделал. О родителях почему-то даже не вспоминал. Понемногу познакомился со всеми – и с кладбищенскими работниками, и с участковым. Поначалу недоверие было, но со временем привыкли, и не докучали. Так и жили. Днём – с семьёй, а вечером – в новом пристанище. Условия там, конечно, не шик, но главное – вода и электричество были. Это, оказывается, здание старого морга. Оборудование и мебель забрали, а свет и воду отключить позабыли. Ну, ты ж знаешь, как у нас. Раздолбаи кругом и рядом, особенно в начальстве. Но это раздолбайство нас очень выручало. У Михея руки «золотыми» оказались. По его просьбе электронагреватели с помоек натаскали. Из десятка неисправных, сделал три работающих, тем и спасались от холода. А помещение, в котором жили, оказалось бывшей мертвецкой. Холодильники там с трупами стояли. Холодильники вместе с трупами, понятное дело, в новый морг забрали, а на их месте поселились новые мертвецы, только живые ещё. Да…. Чего я там только не наслушался! Волосы дыбом порой вставали от человеческой жестокости и несправедливости. Но больше всего меня поражала даже не сама людская жестокость и подлость, а то смирение, с которым они всё это рассказывали. Такое с ними творили, что любой, мне кажется, должен был бы отомстить. Просто обязан! А они – нет! Рассказывали так, будто и не с ними это происходило. Месяца три так прошло. Слушал я, слушал, и задумывался всё больше и больше: «А что ж я тут делаю?». А главное: «Зачем делаю?». И так меня эти вопросы начали мучать, что не вытерпел я и однажды попросил кладбищенского священника поговорить со мной. Мы уже волей-неволей начали здороваться, так как я почти каждый день с ним сталкивался. Он меня не трогал, ожидая, видимо, когда я сам к нему обращусь. Так оно и произошло. Всего один разговор, а он мне всю душу перевернул. Я ведь крещённый был, а в храме, наверное, два-три раза за всю жизнь был, поэтому о самой Вере ничего не знал вообще. В общем, рассказал я ему свою историю, а он меня и спрашивает:

– А ты знаешь, где сейчас твоя жена?

– Нет, конечно, – отвечаю.

– В аду, – говорит.

– Почему? За что? – возмущаюсь я.

– Все самоубийцы там! Исключений ни для кого нет! А ты вместо того, чтобы попытаться отмолить её, штаны здесь протираешь, непонятно зачем. На самом-то деле, себя жалеешь. Неужели не понимаешь? А с родителями твоими как? Бросил стариков одних умирать, и даже капельки сочувствия у тебя к ним нет. А за что? Нет, знаешь ли, ничего постыдней и позорней неблагодарности. Особенно сыновьей. По сути дела, твоё поведение можно сравнить с предательством. Понимаешь? Вот сбежал ты сюда, спрятался от жизни, а на самом деле, предал ты их: и родителей, и жену, и детей, и самого себя.

Меня как обухом по голове огрели. А ведь правду он говорит. Уж не знаю там, как насчёт жены, а с родителями я поступил действительно, как последний мерзавец.

– И что же мне делать? – спрашиваю.

– Прежде всего возвращайся домой, и пока ещё живы родители, возьми всю заботу о них на свои плечи. А потом, когда Господь призовёт их к себе, иди в монастырь отмаливать жену.

– А поможет?

– Что человеку невозможно, возможно Господу. Запомни это! Поверишь, и обязательно сбудется!

На этом наш разговор и закончился. Прямо скажу, что я пару дней не решался поступить так, как посоветовал батюшка, но потом что-то во мне пересилило. Попрощался со своими новыми товарищами, денег им оставил и вернулся домой. И вовремя вернулся. Через два дня умер отец, а ещё через неделю – мама. Похоронил, продал квартиру, да ушёл сюда. Вот уж четвёртый год здесь. Дал Богу обет до самой смерти молить Его о прощении жены, – закончил Игорь.

– И ты поверил, что сможешь отмолить?

– Не поверил бы, не пришёл, – улыбнулся Игорь.

Что-то говорить по поводу его рассказа я просто не посмел. Слишком уж интимная тема, но впечатление он произвёл на меня огромное. Я просто был ошарашен. Человек нашёл в себе силы пожертвовать своей жизнью ради спасения ближнего. Именно пожертвовать, ибо он добровольно отказался от этого мира, за который так цеплялся я и цепляется подавляющее большинство из живущих людей. А я бы так смог? И ещё этот рассказ поразил меня тем, насколько мои жизненные невзгоды были несравнимы с его. А ещё моей слабостью и безволием. Только тогда мне и открылось, что все мои невзгоды ничто по сравнению с тем, что может человек пережить в своей жизни, и, возможно, кто-то именно сейчас, вот в это самый миг переживает такие страдания, что мне даже и не снились, и при этом не впадает в уныние, не льёт слёзы и не опускает руки, а борется и побеждает. И так мне стало стыдно за себя, что не передать словами.

С этого самого дня и началось моё духовное выздоровление. В монастыре я пробыл три с половиной года. Как только ушёл, стал работать в храме, возложив на свои плечи множество обязанностей. Я понял, наконец, почему раньше ничего не писал. Потому, что не было во мне тех смыслов, которые должен настоящий писатель доносить до людей, смыслов, которые даровал нам Иисус Христос. И, только приняв их всей душой, всем своим естеством, я начал делать то, к чему меня Господь благословил изначально. Я начал писать.

В заключении хочу дать совет – не бойтесь трудностей и невзгод. Именно слабых духом они и убивают. Именно слабый духом не видит своих талантов, дарованных ему Господом с рождения. Я совершенно уверен в том, что нет бесталанных людей. Ищите в себе таланты и найдёте! А найдёте – обретёте смысл своей жизни. Тот самый смысл, без которого человек и становиться нелюдем!